Двадцатипятилѣтіе литературной дѣятельности В. А. Крылова.
править1908.
править5-го октября 1862 года появилась въ свѣтъ первая статья извѣстнаго теперь писателя В. А. Крылова (Александрова). Съ тѣхъ поръ прошло 25 лѣтъ; во все это время онъ прилежно работалъ на литературномъ поприщѣ и написалъ болѣе 100 театральныхъ пьесъ. Кромѣ того, время отъ времени онъ помѣщалъ фельетоны въ Коршевскихъ «Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» (изъ нихъ составились въ 1869 году, между прочимъ, и его извѣстные «Столбы») и статьи въ толстыхъ журналахъ (напр., «Вѣстникъ Европы» март. и апрѣль 1881 г. «О драмѣ страстей Господнихъ въ Баваріи»). Онъ далъ намъ образцовый переводъ Лессинговскаго «Натана» съ подробнымъ историко-литературнымъ комментаріемъ и обстоятельной библіографіей. Вотъ внѣшняя сторона дѣятельности В. А. Крылова за 25 лѣтъ.
25 лѣтъ работы — это солидный срокъ, вообще, а для писателя это цѣлая жизнь, особенно, если онъ на обѣихъ граняхъ этого промежутка является литературнымъ работникомъ. 25 лѣтъ не сойти съ поприща писательскаго, не стать ни адвокатомъ, ни чиновникомъ, ни предпринимателемъ — это задача, которую не всякій исполнитъ, потому что для этого надо не только любить литературу, но и вѣрить въ нее, т. е. хранить въ себѣ искру Божію, смолоду загорѣвшуюся въ душѣ. Я не имѣю въ виду въ этой короткой статьѣ сдѣлать обзоръ, а тѣмъ менѣе анализъ литературной дѣятельности Крылова, но мнѣ, можетъ быть, удастся отмѣтить нѣсколько характерныхъ штриховъ въ его работахъ и уловить, хотя отчасти, преемственность въ его литературныхъ воззрѣніяхъ.
Популярность В. А. Крылова въ мірѣ литературно-сценическомъ не подлежитъ никакому сомнѣнію: сцены Императорскія, частныя, любительскія наполняютъ свой репертуаръ его пьесами. Въ теченіи послѣднихъ лѣтъ съ начала семидесятыхъ годовъ на одной только петербургской драматической сценѣ 55 его пьесъ (о которыхъ я имѣю свѣдѣнія) сыграны были 1.397 разъ. Надо признать также, что комедіи В. А. Крылова дали театру новаго зрителя: ихъ смотрятъ, ими интересуются люди, которые-бы иначе въ театръ не пошли. A всякій завоеванный читатель и зритель есть заслуга для завоевателя, потому что такимъ образомъ люди отрываются отъ сплошной темной массы и становятся доступными литературному вліянію. Но на чемъ-же выросла популярность В. А. Крылова и чѣмъ она питается? Наконецъ, какую цѣнность она имѣетъ?
Связь сценическаго писателя съ публикой должна, какъ мнѣ кажется, основываться, помимо достоинства самыхъ произведеній, на горячемъ интересѣ самого автора къ ходу пьесы, къ исполнителямъ, къ настроенію въ зрительной залѣ. Любовь къ театру, умѣнье жить душой въ сценической атмосферѣ — сказалось въ Крыловѣ съ первой строки, изданной имъ въ свѣтъ. Драматургъ нашъ началъ свою литературную дѣятельность, ровно 25 лѣтъ тому назадъ, длинной статьей о бенефисномъ спектаклѣ г-жи Левкѣевой, гдѣ давали «Горе отъ ума». Молодой критикъ не ограничился простой рецензіей объ исполнителяхъ: онъ далъ живой и тонкій разборъ Грибоѣдовской пьесы. При этомъ обнаружилось тщательное и любовное изученіе предмета. Видно, что ужь и тогда будущему драматургу хотѣлось представить себѣ въ лицахъ «Горе отъ ума» людей живыхъ, создать себѣ конкретно-ясное представленіе о грибоѣдовской Москвѣ. Такъ, онъ старается опредѣлить возрастъ Чацкаго и дѣлаетъ его горячимъ и благороднымъ юношей; онъ хочетъ отдѣлить отъ настоящей крѣпостной Лизы наносныя, искусственно-приданныя ей черты субретки, Тартюфовской Дорины. Въ сужденіяхъ объ исполненіи ролей у молодого критика видѣнъ уже сложившійся, опредѣленный критерій: простота, искренность, типичность — вотъ какъ понималъ онъ еще тогда свойства настоящей хорошей игры; въ его сознаніи были уже всѣ элементы сценическаго реализма.
Прослѣдивъ дальше замѣчанія нашего драматурга объ исполненіи его собственныхъ пьесъ, они бросаютъ свѣтъ на эту живую душевную связь со сценой и зрительной залой. Въ предисловіи ко второму изданію своей комедіи «Въ осадномъ положеніи» онъ съ удовольствіемъ (и вѣроятно съ гордостью) отвѣчаетъ. что пьеса его далась актерамъ необыкновенно легко (Др. С. 2, VII). Про постановку комедіи «Въ духѣ времени» онъ замѣчаетъ: "радостно было начинать постановку пьесы, чувствовалось что-то родственное по духу, любовное къ дѣлу (Др. С. 3, XII). Наблюденія надъ зрителями, разговоры со знакомыми по поводу пьесы — все это живо занимаетъ автора. Онъ отмѣчаетъ, гдѣ публика особенно смѣялась, что прошло незамѣченнымъ, что невѣрно оттѣнилось, и откровенно сознается, если пьеса «торжественно провалилась». Въ одной изъ своихъ пьесъ онъ рисуетъ человѣка, который готовится совершить подлость, очень мало рельефную, но, тѣмъ не менѣе, подлость. Кто-то изъ его знакомыхъ замѣчаетъ ему, что такъ поступила бы вся Москва, и драматургъ нашъ приходитъ въ восторгъ отъ этого наивнаго отзыва: онъ считаетъ его «очень лестной рецензіей пьесѣ»; критику жизни онъ признаетъ не менѣе существенной, чѣмъ критику литературную (Др. С. 3, XVI). A какъ ему пріятно, если случится услышать мимоходомъ, что по выходѣ изъ театра, зрители обсуждаютъ его пьесу, провѣряя ее личнымъ опытомъ, личнымъ знаніемъ (Др. С. 2, XV), и какъ досадно ему, наоборотъ, когда «иные зрители, полной грудью отъ души смѣявшіеся при исполненіи пьесы, потомъ относились къ ней не болѣе, какъ къ потѣшной шуткѣ» (Др. С. 2, X).
Эта постоянная самопровѣрка не должна, впрочемъ, насъ удивлять. Сценическій писатель, какъ и актеръ, черпаетъ свою силу во вниманіи и въ сочувствіи зрительной залы. Но горе актеру — рабу толпы, и сугубое горе писателю, который поступится вкусамъ публики своей идеей, своимъ этическимъ стремленіемъ. В. А. Крыловъ хорошо знаетъ разницу въ цѣнѣ успѣха пьесы любимой, выношенной, и успѣха грубаго, низшаго, заранѣе разсчитаннаго. Въ предисловіи къ своему «Змѣю Горынычу» онъ высказывается, именно въ такомъ смыслѣ. «Пускай провалится, — говоритъ онъ (Др. С. 2, XIV) въ отвѣтъ на чье то предсказаніе, что пьеса навѣрно провалится, — мнѣ этотъ опытъ дороже постановки многихъ пьесъ, на успѣхъ которыхъ я могу разсчитывать навѣрняка». Когда его просили прибавить въ концѣ той-же пьесы строчки двѣ болѣе кричащихъ и эффектныхъ, — онъ отказался на отрѣзъ. (Др. С. 2, XXIX).
Обратимся теперь къ самымъ произведеніямъ Крылова. Комедія является для него любимѣйшею формою литературныхъ произведеній. Онъ говоритъ по поводу одной изъ своихъ пьесъ: «Мнѣ какъ то симпатичнѣе эта веселая форма, не составляющая въ зрителѣ томящаго впечатлѣнія, производимаго драмой, но все-таки наводящая на мысль, что и въ смѣхѣ онъ близокъ къ плачу» (Др. С. 2, X). Основаніемъ комическаго, какъ извѣстно, является смѣхъ, но смѣхъ, не какъ одно изъ безотчетныхъ явленій въ нашемъ организмѣ, а какъ идея, какъ форма нашихъ разумныхъ отношеній къ дѣйствительности, смѣхъ этическій. Тотъ смѣхъ, который выводитъ на позоръ и тѣмъ караетъ двухъ безсмѣнныхъ героевъ комедіи — Ложь и Пошлость, играетъ въ комедіи туже роль, какую рокъ игралъ въ трагедіи древнихъ. Онѣ верховный и безапелляціонный судья явленій жизни. Чѣмъ глубже проникаютъ въ человѣческую жизнь ложь и пошлость, чѣмъ не замѣтнѣе мѣсто, гдѣ онѣ гнѣздятся, чѣмъ хитрѣе онѣ слились съ правдой и порядочностью и чѣмъ изящнѣе прикрыты, — тѣмъ больше заслуга писателя, извлекшаго ихъ на свѣтъ Божій и назвавшаго настоящимъ именемъ. Съ другой стороны, чѣмъ живѣе и типичнѣе лица, въ которыхъ эта пошлость осмѣивается, тѣмъ безапелляціоннѣе и тверже приговоръ поэта. У В. Крылова два типа комедій: однѣ выставляютъ ложь и пошлость въ общежитейскихъ отношеніяхъ, другія касаются опредѣленной общественной среды или извѣстнаго общественнаго вопроса.
Въ первой группѣ пьесъ, мнѣ кажется, интересны слѣдующія «Въ духѣ времени», «Въ осадномъ положеніи», «На хлѣбахъ изъ милости», «Поэзія любви», «Къ мировому». Комедія «Въ духѣ времени» обличаетъ эмбріональное, такъ сказать, мошенничество, ту форму «житейской нравственности», при которой люди способны дѣлать нечестныя вещи, въ полной наивности полагая, что они безукоризненно чисты. Метельниковъ, главное дѣйствующее лицо комедіи, по моему, очень удался. Это человѣкъ въ высшей степени "средній, со стертыми чертами: у него нѣтъ ни добродѣтелей, ни пороковъ, онъ вовсе «безъ поступковъ», какъ характеризовалъ Щедринъ одного изъ своихъ героевъ; у Метельникова много внѣшней порядочности; онъ не возьметъ взятки, не налжетъ, не насплетничаетъ. Мало этого, онъ очень дорожитъ репутаціей порядочности и не для того чтобы удобнѣе ловить рыбу въ мутной водѣ, а просто потому, что у него есть опредѣленный point d’honneur, что его даже оскорбляютъ нравственно разные грубо-нечестные поступки, напримѣръ, взяточничество и грабежъ по службѣ. И вотъ этотъ Метельниковъ, одинъ изъ милліоновъ Метельниковыхъ, съ покойной совѣстью готовъ воспользоваться предполагаемымъ стѣсненнымъ положеніемъ и неопытностью вдовы Бурановой, чтобы втридешева купить у нея имѣніе. Метельниковы эти — язва всякаго общества, тормазъ всякаго прогресса: ихъ сила въ ихъ косности, безличной «честности» и въ томъ, что ихъ много. Рядомъ съ Метельниковымъ комедія выставляетъ другихъ «порядочныхъ по виду» людей: вотъ циникъ Бликъ, онъ беретъ за свой практическій умъ и благодаря своей наглости процентъ со всякихъ человѣческихъ свойствъ: съ простодушія, съ глупости, съ жадности; но въ сущности, онъ качественно не хуже другихъ — до настоящей честности ему не дальше, чѣмъ Метельникову. Буранова (въ той же комедіи) меньше удалась Крылову. Особенно проиграетъ она, если мы сравнимъ ее съ нѣсколько родственнымъ ей типомъ героини комедіи Островскаго «Не сошлись характерами». Тамъ это живой человѣкъ — если вы не поймете, то буквально почувствуете на этомъ примѣрѣ, что сантиментальные слѣды пансіонскаго воспитанія прекрасно уживаются съ міровоззрѣніемъ лавочницы и процентщицы. Но Буранова плохо склеена: она просто каррикатурна и слишкомъ глупа для своей умной и тонкой роли. Въ pendant къ ней и Лукинъ не носитъ на себѣ, кромѣ заголовка, ни одного интеллигентнаго признака: онъ просто комиченъ въ своемъ послѣднемъ объясненіи съ дочерью Метельникова. Надо замѣтить, вообще, что нашему драматургу лучше удаются мужскіе отрицательные типы и женскіе положительные.
Комедія «Въ осадномъ положеніи» касается явленія очень характернаго — самодурства и деспотизма въ любви. Лучшія человѣческія чувства въ ихъ безсмысленномъ проявленіи оказываются не только безплодными, но просто мучительными. Въ пьесѣ изображается, какъ цѣлая семья мучитъ своего гостя излишествомъ и назойливостью своей любезности. Героиня пьесы, дѣвица бойкая и умненькая (любимый типъ автора). пользуется этимъ, чтобы подлить масла въ огонь, и доводитъ деспотизмъ своей притворной любви до такихъ граней, что несчастному приходится бѣжать. Пьеса смотрится легко, говорятъ, играется и даже читается легко.
Мѣстами она грубовато шаржирована. Но основной мотивъ, во всякомъ случаѣ, очень поучителенъ. Пьеса «На хлѣбахъ изъ милости» представляетъ въ смѣшномъ видѣ злоупотребленіе человѣческимъ состраданіемъ. Пользуясь своимъ несчастьемъ, своей ролью жертвы, человѣкъ становится мало-по-малу мучителемъ окружающихъ; точно нищій своими язвами или баба взятымъ на прокатъ ребенкомъ, «пострадавшій» просто эксплуатируетъ васъ; мало того, онъ васъ шельмуетъ; своею обидчивостью и лицемѣрнымъ смиреніемъ доводитъ до бѣшенства, часто безсильнаго, и потому вдвое тяжелѣйшаго и, наконецъ великодушно прощаетъ, снисходя къ вашимъ слабостямъ. Частично въ жизни это наблюдается на каждомъ шагу. Въ этомъ то мы и видимъ заслугу Крылова, что его комедіи ярко иллюстрируютъ близкіе каждому человѣку житейскіе вопросы — въ подобныхъ явленіяхъ надо искать и основанія его популярности.
«Поэзія любви» срываетъ изящный и романическій покровъ съ интимной жизни людей, гдѣ часто гнѣздится еще болѣе лжи и пошлости, чѣмъ въ ихъ повседневныхъ открытыхъ отношеніяхъ. Человѣкъ любитъ замужнюю женщину, жену одного негодяя, но его чувство держится, лишь пока отношенія являются въ формѣ интрижки, пока, прикрытыя маской приличія, они не налагаютъ серьезной отвѣтственности, но лишь только является возможность ввести отношенія въ правильныя нормы, чувство куда то улетучивается, — выходитъ, что было очень обыкновенное прелюбодѣяніе. Мотивъ пьесы очень серьезенъ; не надо забывать при этомъ, что комедія В. А. Крылова затронула связанный съ нею вопросъ о разводѣ ранѣе, чѣмъ пьесы Мельяка и Сарду надѣлавшія столько шуму.
Жанровая пьеска «Къ мировому» изъ старыхъ комедій нашего драматурга была нѣкоторое время одной изъ любимыхъ репертуарныхъ пьесъ; она выдержала на Александринской сценѣ до 50 представленій.
Основана она на очень элементарномъ мотивѣ — наказанномъ лицемѣріи. Чиновникъ, читающій мораль своей семьѣ и считающій себя примѣрнымъ семьяниномъ, попадаетъ къ мировому и приговаривается къ аресту за грубоватыя попытки завести интрижку съ одной дѣвицей. На этой канвѣ развивается интересная картинка нравовъ. Публика неудержимо смѣется, особенно, смотря на ту сцену, гдѣ отецъ семейства собирается будто въ дѣловую поѣздку, — въ кутузку и въ торопяхъ и въ тревогѣ спадаетъ съ тона, точно его кто разбранилъ.
Въ общемъ мотивы пьесъ Крылова бываютъ интересны и серьезны, но часто изображеніе въ нихъ недостаточно типично и восполняетъ свои художественные пробѣлы сценичностью. Типическое изображеніе служитъ существеннымъ признакомъ всякой вполнѣ художественной пьесы.
Типы Грибоѣдовскихъ, Гоголевскихъ вещей, или комедій Островскаго — всѣ эти Скалозубы, Хлестаковы, Титы Титычи, Любимы Торцовы, стали просто нарицательными именами. Чтобы живо себѣ представить ихъ, не надо сцены. Но иногда пьеса даетъ не типы, а только благодарный матеріалъ для сценической игры; дѣйствующія лица обрисованы общими штрихами, которые развиваются и дополняются артистами при исполненіи. Такой характеръ сценическаго изображенія напоминаетъ отчасти декоративную живопись, которая имѣетъ смыслъ только при особомъ освѣщеніи, въ извѣстной обстановкѣ и на разстояніи: тогда иллюзія, пожалуй, даже сильнѣе, чѣмъ въ картинѣ.
У В. А. Крылова есть въ отношеніи типичности два коренныхъ недостатка: во-первыхъ, у него очень обыкновенны дѣйствующія лица съ ускользающей, мало характерной физіономіей; таковы: адвокатъ Карниковъ («На хлѣбахъ изъ милости»), Рубановъ («Къ мировому»), Балясинъ («Поэзія любви»); во-вторыхъ, у него есть наклонность къ шаржировкѣ. Надо различать два вида шаржа. Бываетъ шаржъ только видимый: есть литературные типы, которые какъ бы напрашиваются на шаржъ; при изображеніи этихъ людей артисту трудно избѣжать упрека въ утрировкѣ; таковы: Репетиловъ, Бобчинскій и Добчинскій. Но поэты не шаржировали этихъ типовъ. Вспомните, какъ страдалъ Гоголь, когда его Петры Ивановичи вышли на сценѣ шутами гороховыми. Но бываетъ шаржъ въ самомъ литературномъ изображеніи: таковъ у В. Крылова Василій Захарычъ («Въ осадномъ положеніи») — человѣкъ глупый просто до идіотизма; таковъ у него же Силантьевъ («Горе — злосчастье»), котораго авторъ заставляетъ, приходя къ человѣку, покушавшемуся на самоубійство и умирающему, произносить слѣдующую тираду:
Ишь, канальи! еле доберешься до нихъ… еще чиновники! — въ какой грязи живутъ (стр. 203) — а когда ему говорятъ, что больной уснулъ (въ дѣйствительности, онъ уже умеръ), онъ продолжаетъ:
— Пустяки! сейчасъ встрепенется, скажи-ка ему только… мы ему мѣсто принесли, помощникомъ столоначальника его зачислили… (стр. 204).
Такихъ шаржей, къ сожалѣнію, у нашего драматурга достаточно и въ обрисовкѣ личностей, и въ самомъ развитіи дѣйствія.
Но и для шаржа бываетъ основаніе. Положимъ, что для развитаго вкуса изображеніе кажется тяжелымъ, удручающимъ, когда краски наложены густо и грубо. Но, если имѣть въ виду массу, то театръ оставляетъ за собой право иной разъ прибѣгнуть и къ грубому эффекту для иллюстрированія полезной мысли. Напримѣръ, комическое положеніе Заводецкаго («Въ осадномъ положеніи»), который бѣжитъ отъ дружеской опеки и возвращается назадъ въ сопровожденіи поймавшей его няньки, — несомнѣнно шаржировано; но мы понимаемъ этотъ шаржъ: — онъ заставляетъ почувствовать даже наименѣе впечатлительныхъ зрителей, до какого грубаго и уродливаго положенія можетъ довести людей ложь въ ихъ отношеніяхъ. Но для усиленія смѣха сдѣлать человѣка заикой или хромымъ — это шаржъ непоучительный, даже вредный. У Крылова, въ его комедіяхъ, по крайней мѣрѣ, шаржей второго рода почти нѣтъ. Драматургу удалось избѣжать еще одной очень нехорошей формы сценической каррикатуры: шаржа профессіональнаго и національнаго. Еще въ первой своей статьѣ (Спб. Вѣд., 5-го октября 1862 г.), о которой мы выше говорили, Крыловъ отзывается съ большимъ несочувствіемъ о тѣхъ роляхъ, которыя требуютъ одной внѣшней отдѣлки. Таковы водевильныя роли жидовъ или татаръ (Отд. отт. стр. 2—3). И въ самомъ дѣлѣ, мы почти не встрѣчаемъ у него этихъ шаблонныхъ: докторовъ — съ ихъ безсердечіемъ, претенціозностью и алчностью, адвокатовъ — лгуновъ и хапугъ, глупыхъ восточныхъ человѣковъ и т. п. Какъ разъ наоборотъ, онъ часто выводитъ лицъ (и даже важныхъ по ходу дѣйствія) безъ всякаго отношенія къ ихъ профессіи; напримѣръ, отчего Причаловъ — докторъ, а не учитель; отчего Лукинъ — профессоръ, а не технологъ; Пришельцевъ — художникъ, а не литераторъ; чѣмъ Карниковъ болѣе адвокатъ, чѣмъ биржевой игрокъ или докторъ? Комизмъ, происходящій отъ несоотвѣтствія чужого національнаго типа съ туземнымъ, общимъ является у него рѣдко: въ «Баловнѣ» выведенъ, правда, нѣмецъ, но въ немъ мало внѣшне-комичнаго. A между тѣмъ, очень крупные таланты не умѣли уберечься отъ шаржа въ изображеніи профессіи и національности: вспомнимъ польскихъ шляхтичей и докторовъ у Достоевскаго. Одно только еще замѣчаніе сдѣлаю по этому поводу о нашемъ драматургѣ. Есть типъ общественный, ему положительно несимпатичный, и къ которому онъ, можетъ быть, не всегда справедливъ — это типъ землевладѣльческій, дворянскій (т. е. даже не типъ, а среда). Въ пьесахъ Крылова есть въ этомъ отношеніи связь съ его старыми работами,
Молодое и горячее его произведеніе «Столбы» (1869 г.), когда то навлекшее на него преслѣдованіе и кару, выставляетъ рядъ очень неутѣшительныхъ наблюденій въ въ средѣ Фискелей и Провалишенцевыхъ. Осадокъ горечи отъ старыхъ наблюденій и, конечно, коренной демократизмъ міровозрѣнія В. А. Крылова сказался въ его пьесахъ часто, можетъ быть, даже безсознательно. Онъ не создалъ и не могъ-бы создать ни «Стараго барина» (написаннаго Пальмомъ и созданнаго покойнымъ Самойловымъ), ни даже Паратова («Безприданница» Островскаго); взамѣнъ этого, у него Виницыны, Безанцы, черствые циники Силантьевы, пошлые Мурановы и Варенцовы, негодяи Прилуцкіе, а рядомъ съ ними Лукины, Причаловы, Грумины, Пришельцевы — симпатичные люди изъ разночинцевъ.
Но обратимся ко второй группѣ комедій Крылова. Земское дѣло всегда не только интересовало нашего драматурга, — оно душевно привлекало его, захватывало.
Какъ странно при этомъ читать и слышать упреки, расточавшіеся нашему драматургу за "очерненіе «земскаго дѣла», за «подрывъ общественнаго довѣрія къ молодымъ учрежденіямъ» и т. д., все по поводу комедіи «Земцы», да еще комедіи-то какой, чуть ли не любимаго авторскаго дѣтища!
Пьеса «Земцы» перекрещенная при постановкѣ на сцену въ «Змѣя Горыныча», даетъ, правда, печальную картину земскихъ дѣлъ въ одномъ русскомъ уѣздѣ. Весь уѣздъ въ рукахъ у купца — воротилы и пляшетъ по его дудкѣ. Съ нимъ борется единственный честный человѣкъ въ земскомъ персоналѣ — врачъ Причаловъ. Но земскія дѣла — это фонъ картины; узоръ — это исторія молодой женской души, которая переживаетъ въ этой грустной обстановкѣ нравственный кризисъ. Дочь «Змѣя Горыныча» — Настя Кружанова — дѣвушка съ чуткой и нервной организаціей, живая, умная, благородная по натурѣ. Но она оказывается вмѣстѣ съ тѣмъ сильной и мужественной натурой и переноситъ кризисъ бодро; пусть женихъ ея оказался мелкимъ и пошленькимъ человѣчкомъ, а умирающій и ошельмованный отецъ бременемъ легъ на ея молодую жизнь, она увидѣла новый свѣтъ, въ ней зазвучали молчавшія ранѣе струны, и для нея возвращеніе къ прошлому стало невозможно. Характерный фазисъ ея исторіи вполнѣ завершенъ въ комедіи, и нѣтъ никакого основанія упрекать автора въ томъ, что комедія не окончена оттого, что въ концѣ никого не повѣнчали, не посадили въ тюрьму и не похоронили.
Но гдѣ соотвѣтствіе между исторіей Насти Кружановой и земской исторіей? Оно есть и ближайшее. И тамъ и здѣсь борьба неровная и гордая; и тамъ и здѣсь у Причалова и у Насти не можетъ быть ни возврата къ старому порядку, ни комиромисса. Не безъ основанія выбралъ авторъ для иллюстраціи этого нравственнаго кризиса, этого перерожденія — душу женскую: въ ней процессъ совершается нагляднѣе, кристалличнѣе и тоньше.
Женской ролью въ центрѣ и «общественнымъ» характеромъ комедія «Земцы» сближается съ другой крупной вещью Крылова — «Не ко двору».
Надя Муранова представляется уже сложившейся нравственно дѣвушкой: это натура даровитая и энергическая; въ юной головкѣ живутъ разносторонніе и серьезные интересы: Надя и артистка, и учительница, ее занимаютъ земскіе, даже экономическіе вопросы; но не смотря на всѣ ея таланты, умъ, энергію и даже, именно, благодаря ея выдающейся натурѣ, ее отстраняютъ отъ учебнаго дѣла, заставляютъ бѣжать изъ города: ей мститъ оскорбленное ею тщеславіе, злобная и бездарная зависть, пренебрежная тупость, — словомъ, то болото, которое она пыталась мѣстами всколыхнуть.
Эти два женскихъ типа родственны другъ другу и даже связаны генетически (Надя какъ бы продолжила Настю: ей дано воспитаніемъ, добрымъ вліяніемъ съ дѣтства то, до чего Настя Кружанова должна была доходить опытомъ и страданіемъ).
Несмотря на идеальный характеръ этихъ двухъ изображеній, въ нихъ много жизненнаго и справедливаго. Исторія послѣднихъ поколѣній русскихъ дѣвушекъ дала намъ массу примѣровъ такихъ цѣльныхъ, страстно энергическихъ натуръ, съ тѣми же чистыми идеальными стремленіями и горькими разочарованіями. Очень характерно, что авторъ не погубилъ и не разбилъ своихъ героинь въ концѣ пьесъ: энергія не должна умирать, а должна искать новыхъ путей. Къ симпатичнымъ женскимъ типамъ подходитъ и Анна Ивановна Пришельцева («Семья») старая дѣвица. Въ молодости она, можетъ быть, была такой же Надей Мурановой, только, вѣроятно, не красивой, не блестящей и не одерживала побѣдъ. На сценѣ она почти старухой: живетъ литературнымъ трудомъ и позабыла мечты о радостяхъ жизни; сухая и холодная по пріемамъ и безконечно добрая и мягкая въ сердцѣ, она хранитъ, какъ святыню, старые свои идеалы и эти идеалы не даютъ ей*ни черствѣть, ни пошлѣть, ни стариться душою. У этой женщины лично нѣтъ будущаго: дряхлость, могила — не будущее, но если бы не было Пришельцевыхъ, у русской женщины, вообще, не было бы будущаго.
Возвратимся еще разъ къ комедіи «Не ко двору». Ея общественный мотивъ: вопросъ объ образованіи юношества въ провинціи. Задачи, требующія для своего разрѣшенія широкаго кругозора, серьезности, общественнаго развитія и, прежде всего, образованности — попадаютъ въ руки богатыхъ, свѣтскихъ барынь, никогда не думавшихъ о педагогіи, да полуграмотныхъ толстосумовъ, не видящихъ далѣе своей лавки или завода. Что изъ этого выходитъ, слишкомъ часто показываетъ жизнь.
Но было бы печально для сатиры и комедіи, если бы онѣ въ этомъ враждебномъ лагерѣ поражали только яркихъ, клейменыхъ непріятелей. Всѣ эти Горынычи, Бѣлоярскія, Жирунины — въ сущности мало благодарный матеріалъ для отрицательной поэзіи: ихъ грубо отмѣтила сама жизнь, мы съ двухъ словъ видимъ, что это за люди и чего отъ нихъ ждать.
Но есть другіе люди: ихъ надо отыскивать и выводить на свѣжую воду — въ нихъ зло. Наружно эти люди совсѣмъ порядочные; и отъ природы, и отъ воспитанія имъ дано иного душевныхъ благъ, но они измѣнили идеалу ради компромисса и плетутся въ хвостѣ Кружановыхъ и Жируниныхъ; плетутся съ идеальной фразой на устахъ, съ всегда готовымъ оправданіемъ въ непосильной и безполезной борьбѣ, въ цѣли оправдывающей средства. Въ этихъ Варенцовыхъ и Притолковыхъ — настоящій центръ комическаго: когда ихъ обличаютъ, когда мы видимъ, что порядочные люди оцѣнили ихъ по достоинству, мы не смѣемся, но чувство наше родственно смѣху — мы торжествуемъ.
Мои бѣглые замѣтки кончены. Если мнѣ удалось отмѣтить въ литературно-сценической дѣятельности В. А. Крылова нѣсколько живыхъ чертъ, и читатель согласится, что ихъ проведеніе въ общественное сознаніе путемъ литературы и сцены было заслугой В. А. Крылова — я буду вполнѣ доволенъ.