Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
правитьТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ
править1917
правитьДа, виновенъ…
Эскизъ.
править
I.
править…Тетя Женя дѣлила людей, т.-е. мужчинъ, на двѣ категоріи. Въ первой помѣщались прекрасные люди во всѣхъ отношеніяхъ, а во второй самые отчаянные негодяи… Средины не существовало. Въ затруднительныхъ случаяхъ тетя Женя поступала такъ: негодяя переводила въ разрядъ праведниковъ чистѣйшей воды, или наоборотъ, причемъ немалую роль игралъ спеціальный женскій произволъ. Какъ всѣ пристрастные, увлекающіеся люди, тетя Женя вѣрила въ свою непогрѣшимость, а въ сдѣланныхъ ошибкахъ обвиняла кого-нибудь другого. Скажите, пожалуйста, развѣ она виновата, что прекрасный человѣкъ такъ искусно притворяется отъявленнымъ негодяемъ, и наоборотъ? Послѣднее, къ несчастію, случалось гораздо чаще… Эта строгая сортировка добра и зла производилась, конечно, надъ знакомыми, и въ концѣ концовъ зло настолько перевысило добро, что тетя Женя почти отказалась отъ знакомствъ и вела жизнь отшельницы. Это былъ естественный результатъ собственной непогрѣшимости.
Но было одно исключеніе, съ которымъ тетя Женя никакъ не могла сладить… Это исключеніе воплощалось въ родномъ братѣ, Данилѣ Евгеньевичѣ, который никакъ не укладывался ни въ одну изъ вышеупомянутыхъ категорій, потому что являлся пестрой смѣсью всяческаго добра и зла. Сколько десятковъ разъ тетя Женя переводила этого брата изъ одного разряда въ другой, и изъ этой трогательной операціи не получалось рѣшительно ничего. Вдумываясь въ истинныя причины этой роковой ошибки, тетя Женя приходила къ немного странному заключенію, — именно, что виной всего является богатырскій ростъ Данилы Евгеньевича. Другихъ причинъ не было… Никто не сказалъ бы, что Данила Евгеньевичъ — родной братъ тети Жени. Она такая маленькая, худенькая, сохранившая какую-то дѣвичью стройность и гибкость въ свои пятьдесятъ лѣтъ, а онъ… Впрочемъ, онъ сейчасъ стоитъ передъ сестрой въ полномъ своемъ великолѣпіи.
— Ты посмотри на себя въ зеркало, какое у тебя лицо… — говорила тетя Женя, сдерживая накипѣвшее негодованіе. — Лицо опухло, глаза красные…
— Это отъ желѣзной дороги, — кротко объяснялъ Данила Евгеньевичъ, угнетенно вздыхая; послѣднее было его привычкой. — Попробовала бы ты провести двѣ ночи въ вагонѣ. я думалъ, что сойду съ ума…
— А буфеты на станціяхъ?
— Я ничего не пью…
— Оно и замѣтно…
Худенькія плечи тети Жени сдѣлали брезгливое движеніе, точно она наступила на что-то ползущее. Тетя Женя, по прямотѣ своей натуры, не выносила ничего ползущаго, и такими именно ползущими ей представлялись всѣ негодяи.
Да, онъ стоялъ передъ ней, и тетя Женя чувствовала, какъ ее начинаетъ все сильнѣе и сильнѣе охватывать безпричинный страхъ, точно въ ея маленькую гостиную самымъ безсовѣстнымъ образомъ вторглось, безсовѣстно-громадное, какое-то стихійное зло. Данила Евгеньевичъ не видался съ сестрой цѣлыхъ три года и сильно постарѣлъ за это время. Спина сгорбилась, въ волосахъ уже свѣтилась преждевременная сѣдина, въ костюмѣ была замѣтна та мертвая небрежность, которая въ глазахъ тети Жени являлась непростительной, какъ самая яркая характеристика погибающаго человѣка. И это въ сорокъ лѣтъ… Боже мой, какъ пороки быстро старятъ людей! Въ этомъ есть извѣстная справедливость самой природы, которая мститъ человѣку за нарушеніе ея святыхъ законовъ. Данила Евгеньевичъ давно не былъ въ Петербургѣ, и его неожиданое появленіе взволновало тетю Женю. О, этотъ ужасный человѣкъ пріѣхалъ не даромъ… Вѣдь онъ каждый разъ являлся съ какой-нибудь новой исторіей. Одни вздохи чего стоили.
А онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, оглядывалъ маленькую гостиную и, кажется, удивлялся, что здѣсь все попрежнему, какъ было десять и двадцать лѣтъ тому назадъ. Тѣ же драпировки, тѣ же ковры, мебель, бронза, картины, цвѣты и цѣлый рядъ фамильныхъ реликвій и сувенировъ, размѣшенныхъ съ величайшей аккуратностью. Тетя Женя пришла бы въ ужасъ, если бы могла понять тайную мысль опаснаго гостя — онъ смотрѣлъ на всю эту обстановку и впередъ жалѣлъ строгую сестру, потому что, все равно, вся эта обстановка въ свое время пойдетъ куда-нибудь въ лавку подержаной мебели, а реликвіи и сувениры очутятся въ грязныхъ рукахъ рыночныхъ маклаковъ. Данила Евгеньевичъ по натурѣ не былъ злымъ человѣкомъ и впередъ жалѣлъ сестру. Онъ еще разъ вздохнулъ и проговорилъ знакомымъ тетѣ Женѣ убитымъ тономъ:
— Вотъ я и пріѣхалъ… да.
— Я удивляюсь одному, что всѣ другіе пріѣзжаютъ днемъ, а ты непремѣнно пріѣдешь ночью… Скоро одиннадцать часовъ.
— Ахъ, Боже мой… Ты меня готова обвинять даже въ расписаніи желѣзнодорожныхъ поѣздовъ. Да… Можетъ-быть, я же виноватъ, что на улицѣ идетъ дождь со снѣгомъ и на улицахъ грязь?
— Отчасти да… Ты всегда пріѣзжаешь именно въ такую погоду.
Онъ вдругъ засмѣялся. Она всегда не любила, какъ онъ смѣется — въ этомъ смѣхѣ было что-то такое фальшивое и дѣланое. Потомъ онъ смѣялся всегда именно въ тѣ минуты, когда былъ особенно виноватъ. Тетя Женя строго сжала губы, оправила свое темное монашеское платье, а потомъ спросила, стараясь придать голосу равнодушный тонъ:
— И надолго ты осчастливилъ своимъ посѣщеніемъ?
Этотъ вопросъ неожиданно смутилъ Данилу Евгеньевича. Онъ сдѣлалъ нѣсколько крупныхъ шаговъ по комнатѣ, уронилъ какой-то фамильный столикъ, наступилъ на лапу любимому мопсу Бобику и, поправляя рѣдѣвшіе на макушкѣ волосы, отвѣтилъ:
— Это будетъ зависѣть, сестрица… да… зависѣть… отъ присяжныхъ.
— Что-о?
Тетя Женя даже привскочила на своемъ креслѣ и съ ужасомъ несмотрѣла на ужаснаго братца, точно онъ внесъ сюда какую-то смертельную заразу.
— Да, отъ господъ присяжныхъ… — твердымъ голосомъ повторилъ онъ, дѣлая рѣшительный жестъ.
— Боже мой, этого только недоставало! — стонала тетя Женя, въ ужасѣ закрывая глаза. — Ты… ты подъ судомъ?
— Дда.. т.-е. видишь ли… Превратность судьбы, однимъ словомъ…
Данила Евгеньичъ подошелъ, сѣлъ рядомъ и заговорилъ:
— Мнѣ нужно съ тобой серьезно поговорить, сестра… да.
— Не хочу я ничего знать… Ты убилъ кого-нибудь?
— Вотъ ужъ и убилъ сейчасъ, — обидѣлся братъ. — Ты посмотри на меня хорошенько, развѣ я способенъ на убійство?.. Нѣтъ, поговоримъ серьезно…
Онъ придвинулъ стулъ еще ближе. Это начало не предвѣщало ничего добраго, но тетю Женю охватила страстная жажда знать все. Да, все, все…
— Видишь ли, сестрица, никто не желаетъ попадать на скамью подсудимыхъ… да. Каждый старается устроиться непремѣнно лучше, а иногда выходитъ наоборотъ… Иногда на скамью подсудимыхъ попадаютъ совершенно невинные… да, невинные. Могутъ быть такъ называемыя судебныя ошибки, т.-е. когда осуждаютъ именно такого невиннаго человѣка.
— Да не тяни же изъ меня жилы, несчастный человѣкъ!..
— Сейчасъ, сейчасъ…
Понизивъ голосъ, онъ прибавилъ:
— Видишь ли, если кто можетъ сейчасъ спасти меня, это… это ты.
— Я?!..
— Да, ты… Я буду кратокъ: необходимо внести извѣстную сумму, чтобы погасить одинъ проклятый вексель…
— Мнѣ странно слышать это именно отъ тебя: ты знаешь, какими «суммами» я располагаю. Другими словами, ты не постыдился заговорить о дѣтскихъ деньгахъ, потому что всѣ мои суммы принадлежатъ дѣтямъ. Это чудовищно, что у тебя могла явиться такая мысль…
— Гм… да… Ты, конечно, по-своему права, сестра. Вѣдь ты святая… Но, съ другой стороны, развѣ дѣтямъ пріятно будетъ носить опозоренное имя? У меня есть нѣкоторыя возможности, чтобы со временемъ вернуть тебѣ позаимствованную сумму. Я возьму деньги только на время и даже могу выдать тебѣ вексель… Ты знаешь мой характеръ: я иногда ошибаюсь, по своему слову не измѣню..
— Не вѣрю, ничему не вѣрю!.. Боже мой, до чего я дожила… Несчастныя дѣти, у которыхъ такой отецъ!..
— Еще одно слово: тебѣ самой будетъ неудобно, когда я буду фигурировать на скамьѣ подсудимыхъ. Да… Къ твоему несчастію, мы носимъ одну фамилію. И я въ твоихъ же интересахъ…
Это уже было слишкомъ. Тетя Женя вскочила, зажала уши руками и крикнула:
— Ничего не хочу знать!.. Не хочу, не хочу… Ты не носишь фамилію Ракитиныхъ, а тащишь ее по грязи. Самая древняя фамилія — бояре Ракитины состояли окольничими еще при Иванѣ III… Да!.. И вдругъ Данилу Ракитина будутъ судить… Я тебѣ все прощала до сихъ поръ, но это было ошибкой. Я отказываюсь отъ тебя… У меня нѣтъ больше брата. Да…
Онъ поднялся, сдѣлалъ грустно-покорное лицо, досталъ изъ кармана смятый номеръ газеты, положилъ его на столъ и, молча поклонившись, вышелъ.
II.
правитьТетя Женя провела скверную ночь.
Когда ужасный братецъ вышелъ изъ комнаты, она оставалась нѣсколько времени въ ошеломленномъ состояніи. Потомъ ея вниманіе обратила на себя оставленная имъ газета. Она осторожно взяла ее со стола, развернула и сразу нашла то, что было нужно. Въ отдѣлѣ «провинціальныхъ извѣстій» была отмѣчена краснымъ карандашомъ цѣлая статья о шайкѣ провинціальныхъ дѣльцовъ. Корреспондентъ горячо описывалъ подвиги этой шайки, называя главныхъ дѣйствующихъ лицъ иниціалами, въ числѣ которыхъ былъ и Д. Р--инъ. Это былъ онъ, Данила Ракитинъ… Чего-чего только ни надѣлали эти господа: тутъ было и поддѣланное духовное завѣщаніе какой-то старушки, и подложные векселя, и обираніе залоговъ у какихъ-то артельщиковъ, и даже продажа чужого парохода. Корреспонденція была проникнута чувствомъ самаго благороднаго негодованія и заканчивалась словами: «Впрочемъ, столица скоро будетъ имѣть счастіе познакомиться со всѣми этими господами, когда они будутъ фигурировать на скамьѣ подсудимыхъ въ Петербургѣ». Перечитавъ еще разъ эту корреспонденцію, тетя Женя обратила особенное вниманіе на то, что въ число обвиняемыхъ попали самыя разнообразныя лица — какой-то статскій совѣтникъ, два еврея, остзейскій баронъ, нотаріусъ, мѣщанская дѣвица, вдова полковника, крестьянинъ. Тетя Женя швырнула газету и заплакала… Господи, для чего существуютъ эти гадкія газеты?.. Сегодня онѣ печатаютъ иниціалы, а завтра напечатаютъ полныя имена, и ихъ прочитаетъ цѣлая Россія. Цѣлая Россія будетъ знать, что Данила Ракитинъ судился вмѣстѣ со всѣми этими господами…
— О, Боже мой, Боже мой! — шептала тетя Женя, ломая руки.
Что она могла подѣлать, она, такая хрупкая и безсильная, когда зло было такъ велико и всесильно? Оно вотъ было сейчасъ здѣсь, въ этихъ стѣнахъ, говорило, улыбалось и затѣвало новое зло.
Кстати, заблудшій братъ пощадилъ ее: онъ ничего не спросилъ о дѣтяхъ и не пожелалъ даже взглянуть на нихъ, сонныхъ. Тетя Женя поняла, что онъ это сдѣлалъ изъ деликатности, чтобы окончательно не убивать ея. Бѣдныя дѣти…
Тетя Женя изъ гостиной прошла въ дѣтскую, гдѣ такъ мирно спали въ своихъ кроваткахъ мальчикъ лѣтъ восьми и дѣвочка лѣтъ пяти. Въ углу предъ образомъ теплилась лампадка, на этажеркѣ были разложены дѣтскія книжки, на полу валялись забытыя игрушки — вообще, дѣтская напоминала уютное гнѣздышко, и тетя Женя каждый разъ входила въ нее съ сознаніемъ какой-то громадной отвѣтственности. Да, она здѣсь нужна. Ея любовь святымъ крыломъ осѣнитъ эти дѣтскія головки; ея любовь отгонитъ отъ нихъ все нечистое и злое. И сейчасъ тетя Женя почувствовала все это съ особенной яркостью и поняла, что не можетъ отдать дѣтскія деньги брату.
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ… — повторяла тетя Женя про себя. — Этого не будетъ, милыя крошки! А каждый получитъ то, что заслужилъ… Вы не должны ничего знать.
Перекрестивъ спавшихъ дѣтей, тетя Женя прошла въ свою спальню, которая была всегда открыта, и тетя Женя могла слышать каждое движеніе. Вѣдь она жила этой дѣтской, въ ней помѣщалось все, безъ нея для тети Жени жизнь не имѣла бы смысла…
Тетя Женя лежала на своей кровати съ открытыми глазами и съ невольной завистью думала о тѣхъ женщинахъ, у которыхъ хорошіе братья. Вѣдь есть же такія счастливыя женщины… Да. Эти хорошіе братья продолжаютъ семью, заводятъ свои гнѣзда, и жизнь течетъ такъ хорошо, спокойно и просто. Господи, зачѣмъ же у нея такой братъ?.. Бываютъ тяжелыя, неизлѣчимыя болѣзни, и Данила Евгеньевичъ являлся для нея именно такимъ божескимъ наказаніемъ. И раньше она все терпѣла, все переносила и даже находила извиненія, какъ большой ростъ… А теперь… Тетя Женя въ ужасѣ закрывала глаза и чувствовала, какъ ее начинаетъ бить лихорадка.
Въ эту роковую ночь она пережила всю свою жизнь.
Вотъ старое дворянское гнѣздо. Маленькая Женя помнила, какъ родился маленькій братишка Данила. Она носила его на рукахъ еще грудного и всѣхъ забавляла своимъ напряженно-серьезнымъ видомъ. Кто бы могъ тогда подумать, что эта хорошенькая, граціозная дѣвочка няньчила горе и несчастіе всей своей жизни. А это было такъ… Послѣ эмансипаціи все какъ-то пошло подъ гору, и отъ привольной помѣщичьей жизни осталось одно воспоминаніе. Имѣнье было заложено, потомъ умерла мать, и Ракитины очутились въ Петербургѣ, гдѣ собралось столько голодныхъ и жаждущихъ изъ разоренныхъ помѣщичьихъ гнѣздъ. Женѣ было тогда уже двадцать лѣтъ, и на ней лежали всѣ хлопоты и заботы по дому, а между прочимъ и воспитаніе маленькаго брата Данилы. Это былъ способный и ласковый мальчикъ. подававшій блестящія надежды. Когда теперь тетя Женя вспомнила маленькаго Данилу, ей казалось, что онъ умеръ, а настоящій большой Данила совсѣмъ другой человѣкъ, не имѣющій ничего общаго съ тѣмъ маленькимъ чуднымъ мальчикомъ, котораго тетя Женя такъ горячо любила. Большой Данила никогда не узнаетъ, что тетя Женя изъ-за него осталась старой дѣвушкой. Онъ не достоинъ это знать… А вѣдь тетя Женя тоже была молода, и ея сердце билось молодымъ чувствомъ. Больше — у тети Жени разыгрался цѣлый романъ. Это случилось вскорѣ послѣ переѣзда въ Петербургъ. Тегѣ Женѣ было всего двадцать лѣтъ. Она была красивая, бойкая, умная дѣвушка. За ней ухаживали. Ей правился одинъ молодой человѣкъ. Разъ, когда онъ ее провожалъ изъ гостей домой, случилось нѣчто ужасное: онъ ее поцѣловалъ. И она не испытала ни отвращенія ни негодованія, а только виновато опустила глаза. Вернувшись домой, тетя Женя опомнилась. Она не должна была этого позволять. На ея отвѣтственности была вся семья. Она тогда, какъ сегодня, прошла въ дѣтскую и надъ кроватью спавшаго десятилѣтняго Данилы дала себѣ клятву, что этого не повторится. Тетя Женя плакала и тогда, какъ плакала сегодня. Что было бы съ мальчикомъ, если бы она бросила семью для собственнаго счастья? Вѣдь она замѣняла мать.
Дальше ужъ какъ-то некогда было думать о себѣ. Отецъ былъ боленъ лѣтъ пять, и тетя Женя провела эти годы у его постели, какъ сидѣлка. Затѣмъ, братъ Данила росъ, а съ нимъ росли и новыя заботы. Его выгоняли изъ гимназій, съ нимъ вѣчно случались какія-нибудь исторіи, требовавшія самаго дѣятельнаго вмѣшательства тети Жени. Она ѣздила объясняться съ учителями, выслушивала попреки и замѣчанія, унижалась и все-таки довела брата до университета. Здѣсь ея активная роль кончилась. Со второго курса Данила былъ уволенъ за нехожденіе на лекціи и уѣхалъ въ родную усадьбу хозяйничать. Этотъ ударъ для тети Жени являлся только началомъ другихъ ударовъ. Слѣдующимъ была женитьба Данилы на богатой дѣвушкѣ, сосѣдкѣ по имѣнію. Бракъ былъ неудаченъ, и тетя Женя должна была ѣздить въ имѣніе для примиренія враждовавшихъ сторонъ.
Когда умеръ старикъ-отецъ, тетя Женя очутилась въ полномъ одиночествѣ и рѣшительно не знала, куда ей дѣваться. Жить для себя было уже поздно… Ахъ, какое это ужасное чувство, чувство убыли жизни, того вынужденнаго отдыха, которому не предшествовалъ изнуряющій трудъ. Тетѣ Женѣ стало казаться, что она сдѣлала какую-то громадную и непоправимую ошибку, что она передъ чѣмъ-то виновата. А тутъ еще живыя иллюстраціи знакомыхъ дѣвушекъ, во-время, сумѣвшихъ выйти замужъ: у нихъ были свои гнѣзда, дѣти, счастливыя заботы, цѣль жизни. Былъ моментъ, когда тетя Женя стояла на краю мизантропіи и человѣконенавистничества, но ее спасъ неисправимый братецъ, который время отъ времени являлся изъ провинціи съ какой-нибудь новой бѣдой. Послѣдней ступенькой въ этой лѣстницѣ братниныхъ злоключеній было то, что у Данилы Евгеньевича умерла жена, оставивъ ему двухъ сиротъ. Для тети Жени это было спасеньемъ… Она прибрала сиротъ подъ свое крыло и почувствовала, что живетъ больше другихъ. Дѣти принесли съ собой такой глубокій душевный миръ, наполняли все.
Данила Евгеньичъ очень любилъ дѣтей и увѣрялъ тетю Женю, что будетъ жить только для нихъ. Сначала онъ писалъ каждый день самыя горячія письма, потомъ эти письма стали получаться черезъ два дня, черезъ три, черезъ недѣлю, черезъ мѣсяцъ, и къ концу года совсѣмъ прекратились. Тетя Женя отлично понимала, что это значитъ — Данила Евгеньевичъ нашелъ новое помѣщеніе для своего нѣжнаго сердца и былъ переведенъ въ разрядъ легкомысленныхъ негодяевъ, гдѣ и оставался около года, пока не явился въ Петербургъ съ повинной.
— Я тебя презираю, — откровенно заявила тетя Женя. — И могу только удивляться твоей смѣлости показываться на глаза собственнымъ дѣтямъ.
Но Данила Евгеньевичъ такъ искренно раскаивался, такъ плакалъ и такъ смѣшно разсказывалъ о своихъ глупостяхъ. Эта дѣтская откровенность который разъ обезоруживала тетю Женю, и она начинала вѣрить въ возможность исправленія. Вѣдь для нея этотъ большой мужчина продолжалъ оставаться десятилѣтнимъ ребенкомъ. Онъ же съ своей стороны относился къ сестрѣ, какъ къ матери, и своей откровенностью убивалъ ее.
— Я ничего слышать не хочу! — протестовала тетя Женя. — Ты такія гадости разсказываешь… Это чудовищно!..
Съ другой стороны, Данила Евгеньевичъ сразу завоевывалъ дѣтей — именно завоевывалъ. Онъ не дѣлалъ ничего особеннаго, но дѣти льнули къ нему, какъ заколдованныя. Тетя Женя чувствовала только одно, что достаточно этому ужасному человѣку сказать одно слово, и дѣти промѣняютъ ее. Это было какое-то стихійное тяготѣніе къ мужской силѣ.
Кончилось тѣмъ, что Данила Евгеньевичъ получилъ отпущеніе своихъ прегрѣшеній и, въ качествѣ раскаявшагося, былъ переведенъ въ разрядъ хорошихъ людей. Вѣдь все-таки онъ былъ такой добрый и довѣрчивый, чѣмъ пользовались другіе злые люди.
III.
правитьТетя Женя забылась только къ утру. Ее разбудилъ какой-то необычный шумъ въ дѣтской. Голосъ старой няни безсильно пропадалъ въ общемъ гвалтѣ. Когда тетя Женя показалась на порогѣ, представилась такая картина: посреди комнаты происходило настоящее ратоборство между братомъ и сестрой, а старая няня никакъ не могла разнять враждующія стороны.
— Дѣти, что такое случилось? Господи, что это такое…
— Мнѣ, мнѣ папа привезъ… — жалобно отозвалась дѣвочка.
— Нѣтъ, мнѣ! — съ бѣшенствомъ заявлялъ мальчикъ. — Мой папа…
— Нѣтъ, мой, мой, мой…
Вся сцена разрѣшилась слезами Кати. Мальчикъ что-то спряталъ за спиной, отодвинулся въ уголъ и принялъ позу человѣка, приготовившагося дорого продать свою жизнь. У него было такое злое лицо. Перепуганная няня кое-какъ объяснила, въ чемъ дѣло. Они, т.-е. баринъ Данила Евгеньевичъ, вызвали ее вчера въ переднюю, когда изволили уходить, и подали какой-то свертокъ, чтобы утромъ передать дѣтямъ. Только и всего. Володя проснулся раньше и завладѣлъ сверткомъ, въ которомъ оказался самый страшный подарокъ: тюрьма, сдѣланная изъ картона. Да, настоящая тюрьма, съ желѣзными рѣшетками и часовымъ у воротъ. Володя былъ въ восторгѣ и разбудилъ Катю. А тутъ и пошла исторія.
— Зачѣмъ же вы не показали сначала мнѣ, няня? — строго спросила тетя Женя.
— Да вѣдь они просили прямо дѣтямъ…
— Хорошо. Я съ вами потомъ поговорю. Володя, дай сюда это глупую игрушку…
Тетѣ Женѣ пришлось употребить насиліе, чтобы вырвать у Володи игрушку. Мальчикъ былъ не по лѣтамъ силенъ и оказалъ явное сопротивленіе.
— Это мнѣ папа привезъ… — повторялъ онъ, дѣлая злое лицо. — Да, папа…
— Хорошо, хорошо… Я съ тобой потомъ поговорю, дрянной мальчишка.
Дѣти еще никогда не видали тетю Женю въ такомъ гнѣвѣ. Она схватила несчастную игрушку, бросила на полъ и принялась топтать ногами. Лицо тети Жени покрылось красными пятнами, такъ что дѣти испугались.
— Въ печь!.. Въ печь! — кричала тетя Женя, когда тюрьма представляла уже собой сплющенную безформенную массу. — Господи, до чего я дожила… Володя, посмотри на себя въ зеркало. На кого ты похожъ…
— Онъ походитъ на папу, — отвѣтила плаксиво Катя.
Мальчикъ озлобленно молчалъ. Онъ, дѣйствительно, поразительно походилъ на отца, что тетя Женя замѣтила только сейчасъ. И у того въ дѣтствѣ бывали такія же вспышки бѣшенства. Господи, неужели и этотъ будетъ повтореніемъ своего несчастнаго отца? Тетѣ Женѣ сдѣлалось такъ страшно, что она выбѣжала изъ дѣтской. Зло было уже въ домѣ, вотъ здѣсь… Оно проникало сквозь стѣны. Тетя Женя чувствовала себя безсильной, и у нея опускались руки. А до чего дошелъ тотъ — онъ не пощадилъ дѣтей, чтобы устроить ей демонстрацію. За что же!.. До какого нравственнаго паденія дошелъ человѣкъ, рѣшившійся на такую выходку… О, это ужасно, чудовищно — этому нѣтъ имени. Тетя Женя заперлась въ своей спальнѣ, чтобы дѣти не видѣли ея слезъ.
Для тети Жени наступили тяжелые дни. Она походила теперь на магнитную стрѣлку, къ которой поднесли кусокъ желѣза. Впрочемъ, о самой себѣ она не думала, какъ всегда, но зато рѣшилась защищать дѣтей до послѣдней капли крови. О, она ихъ не дастъ никому на свѣтѣ…
Тетя Женя устроила изъ своей квартиры настоящую крѣпость, осажденную непріятелемъ. Прислугѣ былъ отданъ строжайшій приказъ не впускать Данилу Евгеньевича ни подъ какимъ видомъ. Старая няня заняла сторожевой постъ. Дѣти больше не выходили гулять, какъ и сама тетя Женя. Необходимо было выиграть время, пока этотъ ужасный человѣкъ будетъ осужденъ самимъ закономъ. Тетя Женя каждое утро теперь получала цѣлый ворохъ газетъ, изъ которыхъ узнавала всѣ подробности готовившагося скандальнаго процесса. Героевъ его газеты уже называли полными именами.
А онъ, этотъ ужасный человѣкъ, видимо не оставлялъ мысли о дѣтяхъ. Бѣгавшая въ мелочную лавочку горничная видѣла, какъ онъ стоялъ вечеромъ на тротуарѣ и заглядывалъ въ освѣщенныя окна. Ужаснѣе всего было то, что дѣти чувствовали его присутствіе. Тетя Женя знала это по безпокойству, которое охватывало ихъ. Особенно волновался Володя, хотя и старался скрыть свое настроеніе. Мальчикъ затаилъ уже сознательно мысль объ отцѣ и сталъ относиться къ воспитательницѣ съ недовѣріемъ. Дѣвочка была откровеннѣе и только смотрѣла на тетю Женю испуганными глазами, въ которыхъ стояла мысль — вѣдь онъ, папа, здѣсь? Вѣдь папа придетъ? Боже мой, какъ мы мало знаемъ человѣческую природу, и сколько въ ней невѣдомыхъ тайнъ…
Нервы тети Жени достигли послѣдней степени напряженія. По ночамъ на нее нападалъ безпричинный страхъ, и она звала старую няню, чтобы та посидѣла у ея кровати.
— Няня, говори что-нибудь… Что хочешь, только говори.
Затѣмъ, проклятое дѣло шайки провинціальныхъ дѣльцовъ неудержимо тянуло къ себѣ тетю Женю, что начинало ее серьезно пугать. Утромъ она едва могла дождаться газетъ и, какъ сыщикъ, разыскивала по всѣмъ столбцамъ новыя подробности. Дѣло все разрасталось, какъ катившійся съ горы комъ снѣга. Тетя Женя успѣла освоиться съ юридической терминологіей и могла понимать даже то, чего не договаривали газеты. О, этотъ чуждый для нея міръ развертывался теперь предъ ея глазами во всей своей непривлекательной наготѣ. Она начинала понимать ту другую, настоящую жизнь, которая мутной волной катилась гдѣ-то совсѣмъ близко, рядомъ, унося съ собой людей, какъ мусоръ. Ея категоріи добра и зла подвергались большому искушенію… Оказывалось, что между добромъ и зломъ нѣтъ никакихъ предохранительныхъ перегородокъ. Наконецъ тетя Женя, подавленная нараставшей горой зла, начала думать, что, можетъ-быть, и она сама была бы не лучше другихъ, если бы ея жизнь сложилась нѣсколько иначе. Что, напримѣръ, думаетъ сейчасъ братецъ Данила? О, онъ убѣжденъ въ свой правотѣ, какъ и всѣ другіе… Виноваты обстоятельства, которыя сложились немного не такъ, какъ имъ слѣдовало сложиться. И братецъ Данила даже былъ правъ съ своей точки зрѣнія, потому что въ его лицѣ. тянули на скамью подсудимыхъ только ничтожную пылинку царящаго зла.
Черезъ двѣ недѣли тетя Женя начала чувствовать, что она сходитъ съ ума по-настоящему. Ей слышались таинственные шаги, чей-то шопотъ, и ей казалось, что она тоже участница шайки. Да, вѣдь это будутъ судить ее, тетю Женю… Даже старушка-няня, и та начинала смотрѣть на нее подозрительно. Тетя Женя это чувствовала и мучилась молча, какъ настоящій преступникъ.
«Ахъ, скорѣе бы!» — съ тоской думала она, просыпаясь утромъ.
Наконецъ наступили и роковые дни суда. Сначала тетя Женя не допускала и мысли о томъ, чтобы итти въ судъ, а потомъ ее неудержимо потянуло туда. Ей хотѣлось видѣть зло въ лицахъ, со всѣми подробностями. Она уже не отдѣляла брата Данилу отъ другихъ, у которыхъ были свои отцы, матери, братья, сестры, знакомые, и эти родственники и близкіе люди мучились такъ же, какъ мучилась она, тетя Женя.
Тетя Женя въ залѣ суда. Толпа любопытной публики, среди которой такъ нетрудно было узнать тѣхъ близкихъ людей, которые мучились вмѣстѣ съ ней. Да, они шли по той же дорогѣ… Вотъ и роковая скамья подсудимыхъ, а на ней цѣлое гнѣздо правонарушителей. Тетя Женя едва узнала брата Данилу, который какъ-то затерялся въ этой толпѣ.
Судъ продолжался цѣлыхъ три дня. Изнемогли судьи, присяжные, адвокаты, подсудимые, публика, и всѣ жаждали только одного, чтобы вся эта пытка закончилась чѣмъ-нибудь. Тетя Женя переродилась за эти дни, точно предъ ея глазами развертывалась листъ за листомъ черная книга жизни, которой она совсѣмъ не знала. Пощады не было, и вещи назывались ихъ настоящими именами. Ясно было одно, что всѣ подсудимые были одержимы мучительной жаждой жизни и не останавливались для ея утоленія ни предъ чѣмъ. Въ сущности братъ Данила игралъ въ дѣлѣ второстепенную и довольно жалкую роль, хотя тетя Женя и вздрагивала каждый разъ, когда называлась фамилія Ракитина. Больше ничего не оставалось…
Подъ конецъ тетя Женя слушала и смотрѣла на все и на всѣхъ почти равнодушно. Она была увѣрена въ обвинительномъ вердиктѣ и только могла удивляться, что все это тянется такъ мучительно-долго.
Наступилъ наконецъ и роковой часъ. Присяжные удалились для совѣщанія. Тетя Женя смотрѣла на подсудимыхъ такими глазами, какъ смотрятъ на покойниковъ. Неужели эти люди могли еще надѣяться на что-нибудь? Наконецъ присяжные вынесли вердиктъ. Публика замерла. Тетя Женя плохо понимала, что читалъ старшина присяжныхъ. Въ публикѣ слышались подавленныя рыданія., Какая-то женщина вскрикнула и упала въ обморокъ. Потомъ предсѣдатель кому-то сказалъ:
— Господа, мы оправданы…
Со скамьи подсудимыхъ отдѣлилось нѣсколько лицъ и шли въ публику. Тетя Женя увидѣла, что въ числѣ оправданныхъ шелъ и братъ Данила. Онъ радостно улыбался и шелъ прямо къ ней, протягивая руки. Но она вспомнила дѣтей, опустила глаза и не подала руки.
— Да, виновенъ… — говорили эти опущенные глаза, твердо сложенныя губы и вся фигура тети Жени.
Данила Евгеньевичъ остановился, посмотрѣлъ на сестру, понялъ все и вышелъ изъ залы съ опущенной головой. Его осудило самое любящее сердце, и онъ еще никогда не чувствовалъ себя настолько виновнымъ, точно самыя стѣны кричали: да, виновенъ… виновенъ…
1895.