Дачные страдальцы.
Пять юмористическихъ разсказовъ.
править
1897.
правитьДачный женихъ.
правитьI.
править— Нѣтъ, ужъ какъ хочешь, Серафима, что ты тамъ ни говори, а сегодня надо выяснить, съ какими намѣреніями онъ къ намъ ходитъ. По моему разсчету, онъ у насъ больше полупуда лососины съѣлъ, а лососина дешевле тридцати копѣекъ за фунтъ нынче и не была. А сыръ швейцарскій и раки? А сардинки, а кильки, которыя я для него покупаю? О мясѣ я ужъ не говорю, хотя для него я телячью печенку покупала. Спеціально телячью печенку, потому что онъ сказалъ, что телячья печенка съ лукомъ для него первое блюдо.
Такъ говорила мать, тощая, пожилая, высокая женщина, обращаясь къ своей дочери, дѣвушкѣ тоже уже не первой молодости, пестро одѣтой, нѣсколько подкрашенной, съ подведенными бровями. Дочь вся вспыхнула и отвѣчала:
— Но, мамаша, вѣдь вы сами-же всякій разъ приглашаете его обѣдать, когда онъ проходитъ мимо нашей дачи со службы. Онъ направляется въ кухмистерскую, а вы выскакиваете и зазываете: «милости прошу, Василій Павлычъ, милости прошу, къ намъ на перепутье. Сейчасъ за столъ садимся».
— Да, я приглашаю, но ежели онъ благородный человѣкъ, онъ самъ долженъ понимать, съ какою цѣлью я его приглашаю. Онъ видитъ, что у меня дочь на шеѣ и что я ищу ее сбыть съ рукъ.
— Какъ это хорошо такъ говорить: сбыть съ рукъ.
Дочь насупилась и отвернулась.
— Милая, въ моемъ положеніи рѣчей подбирать нельзя. Какъ хочешь, тебѣ двадцать семь лѣтъ, — отвѣчала мать.
— И всего-то двадцать шесть, маменька.
— Позволь… Метрическое твое свидѣтельство у меня, а не у тебя, и наконецъ я это говорю глазъ на глазъ. Конечно, при людяхъ я всѣмъ разсказываю, что тебѣ двадцать три.
— Да вѣдь и на дѣлѣ только-что только исполнилось двадцать шесть лѣтъ.
— Однако, двадцать седьмой все-таки ужъ пошелъ.
— Такъ двадцать седьмой-же, а не двадцать семь.
— Это рѣшительно все равно, впрочемъ. Будь тебѣ двадцать, двадцать шесть, двадцать девять, но тамъ, гдѣ есть взрослая дѣвушка въ домѣ, безнаказанно въ теченіи двухъ мѣсяцевъ двадцать разъ обѣдать нельзя.
— Да не обѣдалъ онъ двадцать разъ.
— Больше, милая, а завтраки по праздничнымъ днямъ я ужъ не считаю, хотя и за завтракомъ всегда пирогъ какой-нибудь, кофей, булки. Прошлое воскресенье нарочно для пирога сига покупала, а сигъ маленькій — и то шесть гривенъ. А пиво, а водка? Мадеры онъ бутылки три у меня за это время вытрескалъ, а мадера по полтора рубля.
— Да вѣдь и сами мы вмѣстѣ съ нимъ пьемъ и ѣдимъ. Мадеру вы сами пьете.
— Такъ вѣдь для него же я пью, чтобы ему была компанія. А что до лососины, то неужели я при моей пенсіи буду платить за лососину по тридцати пяти и по сорока копѣекъ, ежели мы обѣдаемъ одни? Разъ даже заплатила по полтиннику за фунтъ. Шутка! По полтиннику за фунтъ! И наконецъ, всякій разъ къ ботвиньѣ свѣжіе огурцы, а они по веснѣ… ты сама знаешь, почемъ они были. Теперь клубника, сливки… Нѣтъ это надо выяснить.
Дочь пожала плечами.
— Да какъ вы выясните? — спросила она.
— Очень просто. Сейчасъ сяду за калитку нашей дачи, буду ждать, когда онъ пройдетъ мимо, зазову его обѣдать и за обѣдомъ рѣшительно спрошу: «позвольте, молъ, узнать, съ какими вы намѣреніями».
— Однако, сами-же зазовете?
— Сама, сама. Такъ что-жъ изъ этого?
— И вотъ всегда такъ. А съ его стороны нахальства не было.
— Нахальство, прямо нахальство. Ежели онъ не имѣетъ благородныхъ намѣреній, онъ долженъ отказаться подъ благовидными предлогами. «Благодарю, молъ, васъ, но у меня срочная работа взята домой», или что-нибудь въ родѣ этого. Который теперь часъ?
— Да ужъ скоро пять.
— Скоро пять! Стало быть его надо караулитъ. Въ четыре часа онъ выходитъ со службы, часъ ѣдетъ по конкѣ. Переодѣнься. Надѣнь сейчасъ на себя твой мордовскій костюмъ и выходи за калитку. Мордовскій костюмъ къ тебѣ лучше всего идетъ.
— Но ужъ я разъ пять была за обѣдомъ при немъ въ мордовскомъ костюмѣ.
— И все-таки онъ ему нравится. Онъ даже высказывалъ, что ты въ немъ очень интересна. Сегодня рѣшительный день атаки, а потому всѣ средства надо пустить въ ходъ. Одѣвайся, одѣвайся. Да пойдешь мимо кухни, такъ скажи Дарьѣ, чтобы она сбѣгала въ лавку и купила къ закускѣ селедку. Сегодня я для него, для подлеца, грибы дѣлаю въ сметанѣ. Неужели ужъ грибами-то его пронять нельзя!
— Ахъ, мамаша!
— Нечего ахать! Иди. Селедку… Да тамъ у насъ еще полъ-коробки сардинокъ осталось. Я, милая моя, часы съ цѣпочкой изъ-за него, мерзавца, заложила. Да бусы цвѣтныя не забудь надѣть… И прическу въ двѣ косы… Въ двѣ косы ты моложавѣе выглядишь.
— Ахъ, не дѣло вы затѣваете!
— Тебѣ сказано, чтобы ты не ахала! Не дѣло! Надо-же когда-нибудь конецъ положить.
— Конецъ надо выждать. Онъ самъ собой выяснится.
— Выжидать мнѣ ужъ надоѣло. Благодарю покорно. Прямо категорическій вопросъ: такъ, молъ, и такъ… И ежели неудовлетворительный отвѣтъ — сейчасъ выгонъ. «Въ такомъ, молъ, случаѣ, милостивый государь, потрудитесь оставить нашъ домъ».
— Какъ оставить домъ? Онъ взялъ мою браслетку съ бирюзой и съ брилліантиками починить.
— Браслетку? Зачѣмъ-же ты ему отдала?
— Да вѣдь у ней замокъ сломался. Въ городъ мы ѣздимъ рѣдко — вотъ я и попросила его свезти починить.
— Вотъ дура-то! Да браслетка твоя сорокъ рублей стоитъ.
— Позвольте… Да что-жъ изъ этого? Вѣдь вы-же его въ зятья себѣ прочите.
— Прочу, но пока не выяснилось дѣло…
— Онъ сегодня хотѣлъ ее привезти изъ починки.
— Боже мой, что ты надѣлала! А вдругъ онъ не привезетъ, какъ я тогда его гнать буду?
— Но зачѣмъ-же гнать-то?
— Ахъ, подлецъ, подлецъ! — Вотъ хитрый-то! Это онъ у тебя нарочно въ залогъ браслетку выманилъ, чтобы еще безчисленное множество разъ безнаказанно обѣдать у насъ.
— Онъ, мамаша, вовсе не мошенникъ.
— Знаю я ихъ. Всѣ они не мошенники, однако вотъ уже около полудюжины такихъ сорвалось. Пили, ѣли и удирали. Одинъ даже тринадцать рублей въ стуколку мнѣ проигралъ и, не заплативши, свернулся. Ахъ, Серафима, какая ты дура!
— А вотъ увидите, что онъ сегодня или завтра принесетъ браслетку.
— Ну, маршъ, маршъ, одѣваться! Все-таки я сегодня поставлю вопросъ ребромъ. Одѣвайся и выходи ко мнѣ за калитку. А я буду караулить его.
Дочь пожала плечами и направилась въ дачу.
— Селедку! селедку не забудь! Когда твоей сестрѣ Катѣ теперешній ея мужъ сдѣлалъ предложеніе, тоже была селедка къ закускѣ. Селедка счастливая закуска! — кричала ей вслѣдъ мать и вышла за калитку палисадника.
II.
правитьСерафима, одѣтая въ мордовскій костюмъ, съ у двумя косами, распущенными по спинѣ, вышла за калитку палисадника дачи. Мать ея сидѣла около калитки на скамейкѣ и, щурясь, смотрѣла вдоль придорожной аллейки, идущей мимо дачныхъ палисадниковъ.
— Не проходилъ еще… — сказала мать и перевела глаза на дочь. — Щеки-то, кажется, мало притерла, прибавила она.
— Не хорошо много при дневномъ свѣтѣ. Очень ужъ замѣтно будетъ, — отвѣчала дочь.
— Ну, садись на скамейку со мной рядомъ и давай его ждать. Сколько онъ жалованья-то получаетъ?
— Да вѣдь врутъ они всѣ. Говоритъ, что сто рублей въ мѣсяцъ и два раза въ годъ награды.
— Напрасно я не съѣздила въ ихъ канцелярію и не справилась. Ну, да все равно: ежели и семьдесятъ пять рублей, то, и это довольно. Можетъ вечернихъ занятій искать… домъ гдѣ нибудь управлять изъ-за квартиры. Къ семидесяти пяти рублямъ ежели приложить мой пансіонъ, то при извѣстной экономіи и очень недурно можно жить.
— Ахъ, вы хотите вмѣстѣ…
— Конечно-же. Послѣднюю дочь пристраиваю, такъ неужели мнѣ одной остаться!
— Нѣтъ, я къ тому, что у него тоже мать старуха живетъ въ провинціи при его замужней сестрѣ…
— А ужъ живетъ при его сестрѣ, такъ мать-то свою можетъ и оставить. Идетъ… — встрепенулась мать. — Ну, Господи благослови! Дай доброму дѣлу быть.
Дочь вздрогнула и сказала:
— Маменька, только вы, пожалуйста, не очень…
— Да ужъ я знаю, какъ… Перекрестись-же, дура…
Дочь перекрестилась. По аллейкѣ шелъ молодой мужчина въ свѣтломъ пальто, въ шляпѣ котелкомъ съ портфелемъ подъ мышкой. Онъ приближался къ нимъ. Мать сложила лицо въ улыбку и, взглянувъ на дочь, проговорила:
— Да сдѣлай ты веселое-то лицо. Ну, что кикиморой сидишь!
— Какъ тутъ веселое лицо, коли вы скандалъ хотите дѣлать…
— Какой-же тутъ скандалъ?
Молодой мужчина поровнялся съ ними. Это былъ небольшаго роста блондинъ съ маленькой бородкой, тщедушный, съ нѣсколько какъ-бы испуганными глазами. Онъ приподнялъ шляпу.
— Здравствуйте, здравствуйте… — заговорила мать. — Что это такъ поздно сегодня?
— На службѣ сегодня позамѣшкался, да и конка тащилась, какъ черепаха.
— А мы васъ ждемъ, чтобы перехватить. Пойдемте къ намъ обѣдать. У насъ сегодня ваши любимые пельмени. Ягоды со сливками и борщъ изъ молодой свеклы.
Молодой человѣкъ замялся…
— У меня сегодня работа взята… — хлопнулъ онъ рукой по портфелю. — Я хотѣлъ наскоро зайти въ кухмистерскую и приняться потомъ за дѣло, а вѣдь у васъ засидишься.
— Дѣло не медвѣдь, въ лѣсъ не убѣжитъ. Пойдемте, Виталій Павлычъ… Нарочно ждемъ васъ, — говорила мать. — Я сегодня заказываю кухаркѣ пельмени, а Серафима и говоритъ: «Виталій Павлычъ пельмени такъ любитъ»… Проси-же, Серафима…
— Пойдемте… Мы васъ не задержимъ… Чѣмъ въ кухмистерской обѣдать, лучше-же у насъ, — проговорила Серафима и вскинула на него глаза.
— Не смѣю отказываться… — поклонился молодой человѣкъ.
Они вошли въ палисадникъ. На террасѣ дачи былъ накрытъ столъ на три прибора.
— Серафима! Бери у Виталія Павлыча портфель…
— Что вы, что вы… Съ какой стати?.. Я самъ…
Молодой человѣкъ положилъ портфель на стулъ, снялъ съ себя пальто и перекинулъ его черезъ перила террасы…
— Вотъ и селедочка приготовлена. Выпейте водочки, — предлагала мать.
— Жарко очень… — отнѣкивался онъ, — Въ такую погоду, знаете…
— Да полно вамъ кокетничать-то! И я съ вами выпью.
— Съ вами, пожалуй.
Выпита первая рюмка, вторая, третья, съѣденъ борщъ. Мать подкладывала Виталію Павловичу то сосиску изъ борща, то кусочекъ говядины и разсыпала разговоръ. Дочь больше молчала. Вотъ и пельмени. Виталію Павловичу наложенъ на тарелку цѣлый ворохъ. Онъ отнѣкивался, но съѣлъ. Подали клубнику со сливками. Мать подмигнула дочери и, обращаясь къ молодому человѣку, начала:
— А я сегодня, Виталій Павловичъ, имѣю до васъ серьезный разговоръ.
— Какой это? — встрепенулся молодой человѣкъ, только сунувшій въ ротъ ложку съ клубникой и остановился, переставъ ее разжевывать.
— Вѣдь вотъ у меня дочь невѣста, — продолжала мать. — Я все хотѣла васъ спросить, съ какими намѣреніями вы посѣщаете нашъ домъ.
— То-есть какъ это? Когда вы позовете, то я… Я очень люблю и уважаю васъ и Серафиму Игнатьевну…
— Этого мало-съ. Это все на словахъ, но надо доказать и на дѣлѣ: выяснить, кончить.
Мать перестала ѣсть и въ упоръ смотрѣла на Виталія Павловича… Дочь сидѣла ни жива, ни мертва, вся вспыхнувшая.
— Да съ… Вы у насъ завтракаете, обѣдаете, ужинаете… — продолжала мать.
— Да вѣдь вы такъ неотступно приглашаете.
— А вы ежели принимаете приглашеніе, то очень хорошо должны понимать, что я мать, что у меня товаръ, то-есть дочь, а вы покупщикъ. Посѣщая насъ, вы все-таки бросаете тѣнь на Серафиму, дѣлаете огласку и порождаете сплетни. Если вы посѣщаете насъ безъ серьезныхъ намѣреній, то безнаказанно это оставить нельзя, если-же вы съ серьезными намѣреніями, то ужъ пора конецъ сдѣлать. Вы молодой человѣкъ скромный, солидный… Ну-съ? Я ставлю вопросъ ребромъ…
Молодой человѣкъ весь вспыхнулъ, крупный потъ выступилъ у него на лбу. Онъ пересталъ ѣсть клубнику, отодвинулъ отъ себя тарелку и молчалъ.
— Ну-съ? Отвѣчайте-же мнѣ. Съ своей стороны я должна сказать, что мнѣ и Серафимѣ вы нравитесь.
— И вы мнѣ нравитесь, я васъ полюбилъ какъ родныхъ… — выговорилъ молодой человѣкъ и замялся.
— Такъ зачѣмъ же дѣло стало? Продолжайте. Договаривайте…
— Я право не знаю…
— Да тутъ и знать ничего не надо, а надо рѣшиться. У Серафимы тысяча рублей про черный день…
— Позвольте. Дайте подумать…
— Нѣтъ, ужъ дольше думать нельзя. Вопросъ ребромъ и отвѣтъ долженъ быть ребромъ… Мы васъ угощаемъ, покупаемъ дорогую провизію, стараемся угодить вашимъ вкусамъ, вы принимаете отъ насъ угощеніе, завлекли ее, набросили на нее тѣнь…
— Я очень люблю и уважаю Серафиму Игнатьевну…
— А любите и уважаете, такъ и говорить нечего. Она также васъ любитъ и уважаетъ. Серафима! протяни Виталію Павловичу руку… Что-жъ ты сидишь истуканомъ!..
— Все это очень прекрасно, но такъ вдругъ.
— Вдругъ-то всегда и бываетъ крѣпче. Держите, держите ее за руку, а я сейчасъ схожу за иконой… Серафима! Не выпускай его руки.
— Я хотѣлъ вамъ сказать…
— Послѣ скажете.
Мать выскочила изъ-за стола, побѣжала въ другую комнату и вернулась съ образомъ.
— Встаньте, встаньте… Поднимитесь изъ-за. стола. Станьте передо мной. Я благословлю васъ иконой.
Серафима подтащила его къ матери и стала, креститься.
— Я хотѣлъ вамъ объяснить… — продолжалъ молодой человѣкъ.
— Послѣ объяснимся. Наклоните голову.
— Я долженъ вамъ объявить…
— Да благословитъ васъ…
— Не благословляйте, не благословляйте. Я женатъ! — крикнулъ молодой человѣкъ и отскочилъ отъ Серафимы.
Картина.