Дача на Рейне. Том второй (Ауэрбах)/ДО

Дача на Рейне. Том второй : Часть III и IV
авторъ Бертольд Ауэрбах, пер. Софья Александровна Никитенко

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1868. — Перевод опубл.: 1870. Источникъ: az.lib.ru

Б. АУЭРБАХЪ.

ДАЧА на РЕЙНѢ

РОМАНЪ ВЪ ПЯТИ ЧАСТЯХЪ. Съ предисловіемъ И. С. Тургенева. ПЕРЕВ. СЪ НѢМЕЦ. <Переводъ съ рукописи.> ТОМЪ ВТОРОЙ. Часть III и IV. Изданіе «Вѣстника Европы». С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

1870.

ОГЛАВЛЕНІЕ ВТОРОГО ТОМА. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Книга шестая

I. Хозяинъ опять дома

II. Нетлѣнное богатство

III. Новые союзники и увеселительная поѣздка за городъ

IV. Мѣсто занято

V. Строгій приговоръ

VI. Первое жалованье

VII. Неудобоваримое для гостя

VIII. Самъ себѣ помогай

IX. На свадьбѣ

X. Фейерверкъ

XI. Уязвленное сердце

XII. Судъ и оправданіе

XIII. Маіоръ одерживаетъ побѣду

XIV. Картофель и нѣчто еще лучшее

Книга седьмая.

I. Матушка здѣсь!

II. Никогда ничему не училась, а хочетъ учиться

III. Вновь пріобрѣтенное сосѣдство

IV. Новая атмосфера на виллѣ

V. Двойная игра

VI. Тоскующая, но мужественная мать

VII. Статистика любви

VIII. Борьба долга съ любовью

IX. Послѣ борьбы

X. Помощница и совѣтница

XI. Неожиданная ревизія

XII. Фрау Петра

XIII. Кислое молоко превращается въ сладкое

Книга восьмая.

I. Годовщина рожденія Гете

II. Необыкновенное явленіе

III. Не отъ міра сего

IV. Ты это на себѣ испытаешь

V. Ночь и утро въ монастырѣ

VI. Запрещенный плодъ въ Эдемѣ

VII. Новая дверь въ стѣнѣ

VIII. Западни въ цвѣтникахъ поэзіи

IX. Ночная птица убита

X. Игра въ представленіе ко двору

XI. Ледъ ломается

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Книга девятая.

I. Пріѣздъ въ гостинницу «Викторіи»

II. Первая ночь въ столицѣ

III. Большой свѣтъ въ маленькой столицѣ

IV. Голубой бантъ

V. Всемогущая рука внезапно оказывается безсильной

VI. Золото всему придаетъ блескъ

VII. Педагогъ и группа Ніобеи

VIII. Сестра внѣ семьи

IX. Выздоровленіе.

X. Орденъ съ тремя вопросительными знаками

XI. Все вновь оживаетъ

XII. Орестъ и Ифигенія

XIII. Ничего кромѣ глазъ

XIV. Подарокъ

XV. Праздничный обѣдъ съ неожиданными блюдами

XVI. О другомъ и для другого

Книга десятая

I. Игрушка исполина

II. Первые шаги въ свѣтѣ

III. Все, что имѣетъ крылья, летитъ

IV. За новой дверью

V. У патера

VI. О построеніи храма

VII. Первая поѣздка

VIII. Смѣйся, пей и танцуй

IX. Расположеніе низшихъ

X. Victoria regia цвѣтетъ

XI. Расположеніе высшихъ

XII. У источника, составляющаго гордость нашей планеты

XIII. Полное вступленіе въ свѣтъ

XIV. Учитель учителя

XV. Окаменѣлый свадебный поѣздъ

XVI. Различныя настроенія духа

XVII. Дѣйствіе слѣдуетъ послѣ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

КНИГА ШЕСТАЯ.

ГЛАВА I.
ХОЗЯИНЪ ОПЯТЬ ДОМА.

Зонненкампъ вернулся на виллу, какъ возвращается владѣтельный принцъ; въ отсутствіе котораго возмутились его вассалы. Каждый шагъ его въ домѣ сопровождался взглядомъ, который какъ будто говорилъ:

— Я тутъ, и со мной вмѣстѣ здѣсь опять водворятся власть и порядокъ.

Эрихъ не только не старался сложить вину на Пранкена, но чистосердечно сознался въ безпечности, которая, говорилъ онъ, была причиной всей бѣды. Зонненкампъ, съ своей стороны, точно находилъ удовольствіе въ томъ, чтобъ какъ можно сильнѣе уязвить самолюбіе молодого человѣка и до конца унизить его въ собственныхъ глазахъ. Онъ вообще любилъ власть и хотѣлъ, чтобъ ему всѣ безпрекословно повиновались. Когда же на пути его встрѣчалось сопротивленіе, онъ не успокоивался, пока ему не удавалось сломить волю дерзкаго, который осмѣливался идти ему наперекоръ. Но, унизивъ его, онъ снова дѣлался благодушенъ, будучи увѣренъ, что тотъ ужъ болѣе не станетъ ему противорѣчить. Самоувѣренность капитана-доктора до крайности не нравилась Зонненкампу: теперь настала минута его смирить такъ, чтобъ впослѣдствіи онъ постоянно и съ благодарностью принималъ всякую ласку, или милость, которую ему вздумали, бы оказать. Зонненкампъ и не подозрѣвалъ настоящаго источника кротости, съ какой Эрихъ выслушивалъ его упреки. Онъ видѣлъ въ ней только новое доказательство своей силы и торжествовалъ побѣду. На дѣлѣ же покорность молодого человѣка была результатомъ сознанной имъ своей слабости, съ которою онъ позволилъ себѣ до того увлечься обаятельнымъ присутствіемъ Беллы, что совсѣмъ забылъ о возложенной на него обязанности.

Зонненкампъ вскорѣ убѣдился, что произведенное у него воровство не было слишкомъ значительно. Онъ съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ злой радости говорилъ:

— Негодяи у меня украли кинжалъ съ брильянтомъ на рукояткѣ. Они того и не подозрѣваютъ, что конецъ его намазанъ ядомъ и малѣйшая царапина можетъ имъ стоить жизни.

Эрихъ сначала страшно встревожился при мысли, что кинжалъ находится въ рукахъ судей, но вслѣдъ затѣмъ имъ овладѣло раздумье: зачѣмъ этому человѣку хранить у себя отравленный кинжалъ?

Явились Пранкенъ и маіоръ. У перваго хватило настолько благородства, чтобъ взять на себя часть отвѣтственности въ произошедшемъ несчастій. Но онъ не могъ удержаться отъ замѣчанія, что Эрихъ уже прежде отлучался изъ дому на музыкальное торжество, гдѣ имѣлъ такой громадный успѣхъ. Зонненкампъ, усмѣхнувшись, обратился къ Эриху:

— Вы не пустили Роланда на-воды, подъ предлогомъ, что хотите оградить его отъ развлеченій: что же — вы остались вѣрны своему первоначальному рѣшенію?

Приходъ патера помѣшалъ Эриху отвѣчать. Зонненкампъ, до сихъ поръ никогда ничего не жертвовавшій на церковь, объявилъ теперь, что отдаетъ въ ея распоряженіе всѣ украденные изъ буфета золотые и серебряные кубки.

— Мнѣ непріятно было бы, прибавилъ онъ неохотно: — опять видѣть ихъ у себя. Вы же. продолжалъ онъ, обращаясь къ патеру: — снова ихъ освятите.

Эрихъ, присутствовавшій при этомъ, выразилъ маіору надежду, что такой поступокъ отца благотворно подѣйствуетъ на Роланда, душевное спокойствіе котораго было возмущено послѣдними событіями. Зонненкампъ услышалъ его замѣчаніе.

— Почтенный капитанъ! возразилъ онъ: — я врагъ, сантиментальности и, напротивъ, очень радъ тому, что Роландъ съ этихъ поръ научится познавать людей. Пусть ему будетъ извѣстно, что въ обществѣ постоянно существуетъ заговоръ противъ капиталистовъ, который только выжидаетъ удобной минуты, чтобъ разразиться и произвести опустошеніе.

Зонненкампъ продолжалъ смотрѣть бодро, оживленно и только жаловался на то, что воровство надѣлало столько шуму въ окрестностяхъ, а судебное слѣдствіе отниметъ у него много драгоцѣннаго времени. Церера ни слова не говорила о покражѣ, такъ, что можно было подумать, будто она о ней вовсе ничего не знаетъ. За то ее сильно радовалъ Роландъ, который въ ея отсутствіи очень выросъ. А Эриху она постоянно разсказывала о своемъ знакомствѣ на водахъ съ одной знатной и очень любезной родственницей его матери, которая съ восторгомъ и любовью о ней говорила.

Вечеромъ, въ самый день возвращенія Зонненкампа, у подъѣзда виллы остановился экипажъ и изъ него вышли Клодвигъ и Белла. Эрихъ съ радостью встрѣтилъ графа, но въ обращеніи его съ графиней проглядывала какая-то робость.

Белла между тѣмъ шепнула ему, закрываясь вѣеромъ:

— Мы пріѣхали, чтобъ защитить васъ отъ этого дикаря. Пусть онъ видитъ, что мы считаемъ васъ однимъ изъ своихъ, и вы теперь непремѣнно должны къ намъ переѣхать.

Эрихъ вздрогнулъ и могъ только поклономъ выразить свою признательность. Белла взглянула на мужа, который съ унылымъ видомъ стоялъ передъ Зонненкампомъ. Онъ въ присутствіи массивной геркулесовской фигуры этого человѣка всегда испытывалъ какой-то неопредѣленный страхъ. Белла поспѣшила шуткой вывести его изъ затрудненія.

— Господинъ Зонненкампъ, сказала она: вы въ жизни вашей многаго были свидѣтелемъ, но случалось ли вамъ когда-нибудь видѣть воровъ, которые бы открыто являлись къ вамъ и объявляли о своемъ намѣреніи сдѣлать у васъ покражу?

Зонненкампъ съ удивленіемъ на нее смотрѣлъ, а Белла, смѣясь, продолжала:

— Мы — воры, и приходимъ къ вамъ при дневномъ свѣтѣ. Объясни ему въ чемъ дѣло, милый Клодвигъ, прибавила она, обращаясь къ мужу.

Клодвигъ нерѣшительно выразилъ желаніе, чтобъ Эрихъ поселился у него въ домѣ. Зонненкампъ быстро взглянулъ на Беллу. Онъ поднялъ лѣвую руку, съ намѣреніемъ ей шутливо погрозить и тѣмъ дать слегка почувствовать, что вполнѣ ее понимаетъ, но раздумалъ и, приложивъ указательный палецъ къ губамъ, сказалъ:

— Мнѣ очень пріятно видѣть, что нашъ капитанъ Эрихъ, — онъ сдѣлалъ особенное удареніе на словѣ: «нашъ», — пользуется такимъ милостивымъ съ вашей стороны расположеніемъ.

Эрихъ былъ изумленъ страннымъ удареніемъ на словѣ нашъ. Онъ какъ будто пересталъ принадлежать самому себѣ и внезапно сдѣлался чужой собственностью. Но удивленіе его еще усилилось, когда Зонненкампъ, протянувъ ему руку, прибавилъ:

— Не правда ли: вы остаетесь нашимъ?

Эрихъ въ отвѣтъ кивнулъ головой.

А Белла принялась съ жаромъ разсказывать о томъ, какъ она съ мужемъ посѣтила въ университетскомъ городѣ мать Эриха. Она явно хотѣла внушить Зонненкампу, что человѣкъ въ положеніи и со связями Эриха не подлежитъ никакой отвѣтственности за легкое упущеніе въ своихъ обязанностяхъ. Зонненкампъ, слушая ее, неслышно свисталъ: въ головѣ его созрѣлъ какой-то планъ.

Беллѣ опять удалось на нѣсколько минутъ остаться наединѣ съ Эрихомъ. Она выразила ему свое удовольствіе, что вотъ и ей наконецъ, въ первый разъ въ жизни, удалась интрига. Предвидя, что Зонненкампъ захочетъ его смирить и унизить, она уговорила Клодвига немедленно отправиться на виллу и взять молодого человѣка подъ свое покровительство. Эрихъ былъ преисполненъ благодарности.

— Замѣтили-ли вы, спросила она у него тихонько: взглядъ, который этотъ человѣкъ на меня бросилъ? Онъ полагаетъ, что между вами и мной нѣчто болѣе дружбы. Нечистыя души не вѣрятъ въ чистыя побужденія. Вы не примете въ дурную сторону, если я иногда, въ его присутствіи, стану васъ какъ будто чуждаться?

Она взяла Эриха за руку и крѣпко пожала ее. Онъ вздрогнулъ. За ними, между тѣмъ, изъ-за кустовъ зорко слѣдили два глаза и чуткое ухо прислушивалось къ ихъ словамъ. Они пошли далѣе, а Зонненкампъ, тяжело переводя духъ, вышелъ изъ своей засады.

ГЛАВА II.
НЕТЛѢННОЕ БОГАТСТВО.

На слѣдующее утро пришло извѣстіе о поимкѣ конюха, котораго Зонненкампъ незадолго передъ этимъ удалилъ, подозрѣвая въ немъ шпіона на жалованьи у Пранкена. Его арестовали въ столицѣ съ серебряной чашей въ рукахъ, которую онъ старался сбыть торговцу старыми вещами. Извѣстіе это дошло до Эриха черезъ Роланда. При такомъ натянутомъ положеніи вещей, когда помыслы всѣхъ были устремлены на одинъ предметъ, едва ли было возможно какое-либо серьезное занятіе. При постоянномъ ожиданіи новыхъ событій и разъясненій, могъ ли умъ мальчика принимать и переработывать въ себѣ отвлеченныя понятія? Эрихъ сначала хотѣлъ почаще ходить съ Роландомъ на охоту, надѣясь такимъ образомъ дать его мыслямъ другое направленіе, но, подумавъ, избралъ для этого совершенно противоположное средство и замѣнилъ развлеченіе усиленнымъ трудомъ. Къ великому его удовольствію, самъ Роландъ, совершенно неожиданно, сказалъ ему:

— Постараемся забыть все, что тутъ вышло, и давай усердно работать.

Мальчикомъ овладѣла страсть къ наукѣ, которая заставляла его чуждаться развлеченій и взамѣнъ ихъ давала ему душевное спокойствіе. Съ другой стороны, Роландъ вскорѣ подмѣтилъ въ своемъ наставникѣ какое-то необыкновенное оживленіе, источникъ котораго оставался для него тайной. То было оживленіе человѣка, который, избавившись отъ самой большой опасности, старается окончательно себя спасти. Вспоминая о своемъ пребываніи въ Водьфсгартенѣ и объ игрѣ въ чувства съ Беллой, Эрихъ являлся передъ судомъ своей совѣсти настоящимъ воромъ. Онъ легкомысленно расточалъ умственныя богатства, которыя ему удалось собрать тяжкимъ трудомъ и подъ прикрытіемъ возвышенныхъ мыслей и чувствъ, просто-на-просто волочился, — да, волочился, — за женой своего друга, Клодвига. Ему казалось, что онъ совершилъ кощунство, и какъ охотно отправился бы онъ, вмѣстѣ съ Роландомъ, на поклоненіе святынѣ въ какой-нибудь храмъ, гдѣ онъ самъ могъ бы очиститься, а мальчикъ укрѣпиться духомъ! Но человѣкъ вообще гораздо легче проникаетъ во внутренность видимаго, украшеннаго башнями храма, чѣмъ въ святилище науки, однако Эриху и это послѣднее удалось. Трудности, которыя врядъ ли бы онъ смогъ преодолѣть для себя, были имъ безъ особенныхъ усилій побѣждены ради другого. Опираясь на чувство долга, онъ углубился въ науку и все вокругъ него прояснилось. Подобно искусному пловцу, который, сильной рукою разсѣкая волны, то исчезаетъ въ нихъ, то снова появляется на ихъ хребтѣ, Эрихъ погружался въ науку, и въ немъ умолкали всѣ мелкія сомнѣнія и прекращалась борьба съ самимъ собой.

Внутри Роланда происходила тоже своя особенная работа. Онъ бродилъ, какъ во снѣ. Почва исчезала у него подъ ногами, небо помрачалось, всѣ его прежнія вѣрованія разрушались. Но на мѣстѣ ихъ возникало нѣчто новое, изъ среды чего отчетливо выдѣлялась только мысль объ уничтоженіи частнаго имущества, такъ чтобъ въ мірѣ не было ли бѣдныхъ, ни богатыхъ. Отъ Эриха не ускользнуло это серьёзное настроеніе духа его воспитанника.

— Какъ ты думаешь, Эрихъ, спросилъ однажды мальчикъ: если не будетъ болѣе частнаго имущества, то не будетъ и воровъ?

Эрихъ испугался, увидѣвъ, какое впечатлѣніе произвели на. мальчика всѣ его слова и поспѣшилъ ему объяснить ихъ настоящее значеніе. Онъ не имѣлъ въ виду доказать возможность уничтоженія частныхъ имуществъ, но только хотѣлъ дать понятіе о томъ переворотѣ, какой бы произошелъ въ мірѣ, если-бъ это уничтоженіе дѣйствительно совершилось.

Роландъ, все подъ вліяніемъ наплыва совершенно новыхъ мыслей и понятій, просилъ Эриха пойдти съ нимъ въ домъ Клауса, навѣстить его жену и дѣтей. Онъ недавно встрѣтилъ сына ловчаго, находившагося въ услуженіи у «виннаго графа» въ качествѣ бочара. Мальчикъ ему привѣтливо протянулъ руку и сказалъ, что сынъ не отвѣчаетъ за проступки отца, виновность котораго еще впрочемъ далеко не доказана. Но бочаръ не принялъ его руки, вынулъ изъ-за пояса молотъ и, помахивая имъ, быстро скрылся изъ виду.

Въ домѣ Клауса все было въ прежнемъ порядкѣ. Птицы въ клѣткахъ весело распѣвали, а черный дроздъ по обыкновенію трещалъ: радуйтесь, радуйтесь! Собаки съ лаемъ прыгали и рѣзвились. Жена ловчаго казалась совсѣмъ убитой горемъ. Она со слезами разсказала, какъ, тотчасъ послѣ ареста мужа, хотѣла, выпустить на волю птицъ, но сынъ ея, бочаръ, этому воспротивился, говоря, что все должно остаться, какъ было при отцѣ, и ожидать его возвращенія. Семиствольникъ временно взялъ на себя часть обязанностей ловчаго, а бочаръ, который и безъ того много трудился днемъ, отправлялъ пока его ночную должность.

Эрихъ хотѣлъ дать бѣдной женщинѣ денегъ, но она отказалась, говоря, что сынъ запретилъ ей принимать какую бы то ей было помощь изъ дома Зонненкампа.

Возвратясь на виллу, Роландъ сказалъ:

— Если Клаусъ, какъ я надѣюсь, окажется невиннымъ, кто вознаградитъ его за всѣ страданія и за стыдъ, который онъ теперь испытываетъ?

Эрихъ не зналъ, что ему отвѣчать. — Все это, сказалъ онъ, только еще болѣе подтверждаетъ истину, что деньги не могутъ доставить людямъ того, что составляетъ ихъ высшее благо въ жизни.

ГЛАВА III.
НОВЫЕ СОЮЗНИКИ И УВЕСЕЛИТЕЛЬНАЯ ПОѢЗДКА ЗА ГОРОДЪ.

Прошли двѣ недѣли, и въ занятіяхъ Роланда случился новый перерывъ. Церера, всегда безучастная ко всему, что около нея происходило, теперь, то и дѣло, толковала о данномъ на водахъ обѣщаніи супругѣ одного изъ членовъ государственнаго совѣта, привезти къ ней Роланда.

И дѣйствительно, вся семья въ скоромъ времени отправилась въ столицу. Эрихъ одинъ остался на виллѣ. Для этой поѣздки было приготовлено два экипажа. Въ одномъ помѣстились Церера, фрейленъ Пэрини и Роландъ, въ другой — Зонненкампъ съ Пранкеномъ.

Дорогой Пранкенъ поспѣшилъ выразить Зонненкампу свое одобреніе по случаю приношенія, которое тотъ сдѣлалъ церкви, и съ своей стороны обѣщалъ расположить въ его пользу высшее духовенство, играющее столь важную роль при дворѣ. Такимъ образомъ, говорилъ онъ, можно надѣяться, что предпріятіе, о которомъ они теперь ѣдутъ хлопотать, вполнѣ удастся. Пранкенъ чувствовалъ легкое угрызеніе совѣсти, выставляя свои дружескія сношенія со дворомъ епископа въ такомъ выгодномъ свѣтѣ. Но въ немъ еще оставалась порядочная доля свѣтскаго тщеславія, и ему все же было пріятно слыть въ глазахъ свѣта, и въ особенности Зонненкампа, за человѣка, который ловко умѣетъ устраивать свои и чужія дѣла. Онъ находилъ весьма полезнымъ для ихъ настоящаго предпріятія сближеніе, которое такъ быстро совершилось на водахъ между семействомъ Зонненкамка и супругой члена государственнаго совѣта. На эту даму, говорилъ онъ, можно дѣйствовать разными внѣшними способами, тогда какъ съ ея мужемъ это не совсѣмъ удобно и даже нѣсколько опасно.

Путь ихъ лежалъ мимо прелестной виллы, двери которой были заколочены, а окна закрыты ставнями. Пранкенъ намекнулъ Зонненкампу, что не дурно бы пріобрѣсти эту виллу, съ тѣмъ, чтобъ послѣ за безцѣнокъ перепродать той госпожѣ, которая, какъ ему достовѣрно извѣстно, давно желала имѣть подобный загородный домъ. Зонненкампъ понялъ намекъ Пранкена: то былъ одинъ изъ способовъ, къ какимъ ему еще не разъ придется прибѣгать для достиженія своей цѣли.

Они были одни, а между тѣмъ никто изъ нихъ еще ни разу не назвалъ своей цѣли ея настоящимъ именемъ. Наконецъ, Зонненкампъ сказалъ, что слышалъ отъ той совѣтницы, будто бы «винный графъ» въ самомъ скоромъ времени получитъ дипломъ на дворянское достоинство. Онъ, Зонненкампъ, признаетъ за собой гораздо болѣе правъ на подобнаго рода отличіе и желалъ бы, чтобы оно было оказано ему прежде, чѣмъ «винному графу»: хотя прибавилъ онъ, я и выдаю мою дочь не за обреченнаго на смерть, но за цвѣтущаго здоровьемъ молодого дворянина. Пранкенъ былъ видимо польщенъ. Онъ самодовольно улыбнулся, но тѣмъ не менѣе замѣтилъ, что о преимуществѣ надъ «виннымъ графомъ» и думать нечего. Напротивъ, пусть ему прежде выдадутъ дворянскій дипломъ: тогда въ случаѣ нужды, по крайней мѣрѣ, можно будетъ сослаться на его примѣръ. Тягаться съ «виннымъ графомъ» невозможно уже и потому, что у него въ домѣ останавливался самъ епископъ, когда въ послѣдній разъ объѣзжалъ свою епархію. За него все высшее духовенство: тогда какъ у васъ, прибавилъ онъ, то-есть у насъ, хотѣлъ я сказать, нѣтъ никакой партіи. Тѣмъ лучше, вся честь побѣды останется за нами одними.

Они пріѣхали въ столицу. Совѣтница встрѣтила ихъ очень любезно. На Пранкена она смотрѣла, какъ на главу, или какъ на президента собравшагося у ней общества и выразила ему свою радость по случаю того, что ей удалось въ своихъ новыхъ знакомыхъ найдти истинныхъ друзей. Пранкенъ при этомъ ловко ввернулъ замѣчаніе на счетъ возможности пріобрѣсти въ этихъ друзьяхъ еще и близкихъ сосѣдей.

Онъ яркими чертами изобразилъ красоту мѣстоположенія, въ которомъ находилась вилла, по его словамъ, недавно купленная Зонненкампомъ. Но послѣдній, прибавилъ онъ, руководимый желаніемъ окружить себя благородными сосѣдями, готовъ перепродать ее за самую ничтожную цѣну.

Оказалось, что совѣтница знала этотъ домъ. Онъ нѣкогда принадлежалъ ея добрымъ знакомымъ, которыхъ она часто навѣщала. По ея мнѣнію, ничто не могло сравниться съ жизнью въ такой живописной мѣстности и въ такомъ пріятномъ сосѣдствѣ. Она еще недавно говорила своему мужу, какъ стыдно должно быть правительству, что оно до сихъ поръ не дало никакого знака отличія такому человѣку, какъ Зонненкампъ.

Такимъ образомъ Пранкенъ, мало-по-малу, приступалъ къ осуществленію своего плана. А совѣтница, между прочимъ, замѣтила, что все дворянское сословіе почтетъ себѣ за честь принять Зонненкампа въ свою среду.

Слушая ихъ, Зонненкампъ имѣлъ застѣнчивый, точно пристыженный видъ. Онъ сидѣлъ, потупивъ взоръ и краснѣлъ, какъ молодая дѣвушка, которой дѣлаютъ, впрочемъ давно ею ожидаемое, признаніе въ любви.

Но вскорѣ общество какъ бы по взаимному соглашенію тѣснѣе сдвинуло стулья, и разговоръ принялъ болѣе дружескій и интимный характеръ. Совѣтница просила пока ничего не говорить объ этомъ ея мужу. Она брала на себя его приготовить и расположить въ пользу Зонненкампа. Между тѣмъ не дурно было бы открыть дѣйствія еще и съ другой стороны. Еслибъ графъ Вольфсгартенъ первый замолвилъ за нихъ слово при дворѣ, ихъ дѣло отъ этого много бы выиграло. Но Пранкенъ сослался на тѣсную дружбу, которая связывала Клодвига съ Зонненкампомъ и не позволяла ему что-либо предпринять въ его пользу. Вообще, говорилъ онъ, все это дѣло должно быть ведено съ осторожностью, доступной только женщинѣ, подобной совѣтницѣ, благоразуміе и тонкій умъ которой всѣмъ и каждому извѣстны. Зонненкампъ просилъ между прочимъ замѣтить, что онъ не проситъ о дворянскомъ достоинствѣ, но что оно должно быть ему предложено черезъ посредство его друзей. Ему пріятна была деликатность, съ какой въ этомъ случаѣ дѣйствовала совѣтница, и онъ не хотѣлъ отъ нея отставать. Говоря съ ней, онъ воображалъ, что гладитъ по спинѣ кошку, и что рука его утопаетъ въ ея мягкой пушистой шерсти.

— А вмѣстѣ съ этой виллой продаются также и виноградники? внезапно спросила совѣтница.

— Около трехъ десятинъ въ самомъ выгодномъ положеніи, насколько мнѣ извѣстно, отвѣчалъ Пранкенъ и мигнулъ Зонненкампу, что надо будетъ купить и виноградники. Весь стыдъ и застѣнчивость Зонненкампа мгновенно исчезли. Вопросъ коснулся его денегъ и къ нему вернулась вся его смѣлость. Ему очень хотѣлось сказать совѣтницѣ, что она получитъ виллу и прилежащіе къ ней виноградинки не прежде, какъ когда дипломъ на дворянство будетъ находиться въ его рукахъ. Но онъ побоялся Пранкена, да къ тому же и не видѣлъ никакой надобности непремѣнно теперь ей объ этомъ заявлять: когда настанетъ время, онъ съумѣетъ за себя постоять и конечно не дастся въ обманъ. По лицу его пробѣжала самодовольная улыбка.

Въ комнату между тѣмъ вошелъ самъ совѣтникъ, съ формальной учтивостью поклонился гостямъ и поблагодарилъ Зонненкампа за вниманіе, какое тотъ оказывалъ его женѣ, во время ея пребыванія въ Виши.

Затѣмъ все общество перешло въ залу, гдѣ находился Роландъ, съ мальчикомъ его лѣтъ, въ кадетской формѣ. То былъ одинъ изъ сыновей совѣтника. Необыкновенная красота Роланда невольно обратила на него всеобщее вниманіе, и онъ сдѣлался какъ бы центромъ маленькой группы. Совѣтникъ, узнавъ, что воспитаніе Роланда поручено ученому, хотя нѣсколько эксцентричному, Эриху Дорнэ, поздравилъ Зонненкампа съ такимъ удачнымъ выборомъ. На выраженное мальчикомъ желаніе быть офицеромъ, совѣтникъ сталъ уговаривать Зонненкампа отдать его въ корпусъ. Пранкенъ въ полголоса замѣтилъ совѣтницѣ, что Роланду во всякомъ случаѣ будетъ лучше поступить въ кадеты уже послѣ того, какъ отецъ его получитъ дворянское достоинство. Въ противномъ случаѣ, прибавилъ онъ, мальчикъ можетъ подвергнуться насмѣшкамъ и оскорбленіямъ со стороны товарищей.

Совѣтникъ завелъ рѣчь о развалинахъ, которыя Зонненкампъ реставрировалъ, и объ его искусствѣ въ дѣлѣ садоводства. Слава о немъ успѣла проникнуть и ко двору. Зонненкампъ просилъ позволенія представить къ герцогскому столу образцы плодовъ, растущихъ въ его оранжереяхъ. У него именно теперь зрѣютъ превосходные бананы. Пранкенъ особенно не мигъ нахвалиться виноградомъ, который круглый годъ появляется у Зонненкампа за обѣдомъ. Совѣтникъ отвѣчалъ, что любезное предложеніе господина Зонненкампа, вѣроятно, будетъ благосклонно принято, но что ему все-таки прежде слѣдуетъ обратиться съ нимъ къ гофмаршалу, который состоитъ въ близкомъ родствѣ съ Пранкеномъ.

Пранкенъ съ Зонненкампомъ немедленно отправились къ гофмаршалу, Роландъ съ кадетомъ поѣхали кататься верхомъ, а Церера осталась съ совѣтницей. Послѣдняя была въ высшей степени тронута стараніями своей гостьи заставить ее принять отъ нея въ подарокъ прекрасный коралловый браслетъ, которымъ она только-что передъ тѣмъ восхищалась. Совѣтница наконецъ сдалась за просьбы Цереры, но сказала, что принимаетъ браслетъ не иначе какъ въ знакъ дружбы и съ условіемъ, что это останется между ними втайнѣ. Она особенно старалась ей внушить, что служитъ друзьямъ своимъ вполнѣ безкорыстно и что усердіе ея при этомъ не нуждается ни въ какихъ подстреканіяхъ. Совѣтница, какъ видно думала, что Церерѣ извѣстны всѣ планы Зонненкампа и что онъ ей поручилъ задобрить ее подарками. Но Церера въ отвѣтъ съ изумленіемъ на нее посмотрѣла, явно ни слова не понимая изъ того, что она ей говорила.

Первоначально Зонненкампъ намѣревался въ тотъ же вечеръ возвратиться домой. Но совѣтница предложила ему на слѣдующій день посѣтить одно загородное гулянье, гдѣ собиралось все лучшее общество столицы. Пранкенъ съ своей стороны совѣтовать воспользоваться этимъ предложеніемъ, находя весьма полезнымъ для Зонненкампа, чтобъ онъ проѣхался по столицѣ и явился на гулянье въ одной коляскѣ съ совѣтникомъ. Церера должна была вмѣстѣ съ совѣтницей слѣдовать за ними въ другомъ экипажѣ. Пусть всѣ видятъ, какія тѣсныя, дружескія отношенія завязались между Зонненкампомъ и совѣтникомъ.

Дорогой совѣтницѣ пришла на умъ благая мысль, которая въ одно и то же время свидѣтельствовала о ея добротѣ и находчивости. Она вздумала оказать услугу бѣдной женщинѣ и тѣмъ самымъ пріобрѣсти себѣ вѣрную помощницу и союзницу. Она мягко и съ состраданіемъ заговорила о матери Эриха, которая свое высокое положеніе въ свѣтѣ принесла въ жертву тому, что называютъ идеальной любовью. Между Пранкеномъ и совѣтницей уже успѣли установиться самыя довѣрчивыя отношенія. Она ничего не предпринимала безъ его согласія и постоянно ожидала, чтобъ онъ легкимъ движеніемъ головы выразилъ свое мнѣніе за счетъ каждаго ея слова или дѣйствія. Такъ и теперь она не рѣшалась, пока онъ ей не кивнулъ одобрительно головой. Тогда она уже смѣло приступила къ Зонненкампу съ просьбой, чтобъ онъ что-нибудь сдѣлалъ для матери Эриха, а лучше всего пригласилъ бы ее къ себѣ въ домъ. Тетушка Клавдія тоже не была забыта и получила свою долю похвалъ. Совѣтница полагала, что съ переселеніемъ къ Зонненкампу профессорши к фрейленъ Дорнэ, ей будетъ гораздо удобнѣе съ нимъ сблизиться. Ея частыя посѣщенія на виллу объяснялись бы тогда участіемъ къ бѣднымъ женщинамъ, зависимое положеніе которыхъ она будто бы желаетъ облегчить. Такимъ образомъ дѣла ея пошли бы какъ нельзя успѣшнѣе и она могла бы въ самомъ скоромъ времени поселиться на своей виллѣ, къ которой между прочимъ принадлежало еще и нѣсколько десятинъ виноградниковъ.

Поступками совѣтницы вообще управляли самыя разнообразныя побужденія, отчего, впрочемъ, ей никогда, не бывало дурно.

Зонненкампъ не переставалъ любезно улыбаться, но въ душѣ говорилъ самому себѣ: «Цѣпь, соединяющая между собой этихъ дворянъ, гораздо крѣпче той, которая связываетъ воровъ, а впрочемъ, первые по временамъ сильно смахиваютъ на вторыхъ. Ну, не забавно ли, какъ всѣ эти бѣдные дворяне теперь вокругъ меня увиваются?» Поддакивая совѣтницѣ, онъ мысленно рѣшилъ: «Ты еще подождешь со своей виллой, а профессорша пусть-ка еще посидитъ за своей швейной машиной!»

Между тѣмъ, они прибыли на загородное гулянье, принадлежавшее принцу, только-что вернувшемуся изъ Америки. Тамъ все было прекрасно устроено. Немного въ сторонѣ отъ дороги возвышался павильонъ, гдѣ стоялъ накрытый столъ, вокругъ котораго суетились лакеи. Изъ сада, открытаго публикѣ, раздавалась военная музыка, а деревья были всѣ увѣшаны разноцвѣтными фонарями. Въ этотъ день гвардейскіе офицеры давали здѣсь праздникъ. Музыка ни на минуту не умолкала. Едва одинъ оркестръ переставалъ играть, какъ вмѣсто него начиналъ другой. Посреди сада была раскинута палатка, гдѣ собирались обѣдать офицеры. Около, за маленькими столиками, помѣщались столичные жители, пріѣхавшіе на праздникъ съ женами и дочерьми въ легкихъ лѣтнихъ нарядахъ.

Прибытіе экипажей, запряженныхъ великолѣпными лошадьми Зонненкампа, обратило на себя всеобщее вниманіе. Пранкенъ, взявшій на себя всѣ хлопоты, такъ ловко и живо распорядился, что его общество вскорѣ удобно размѣстилось за однимъ изъ лучшихъ столовъ. Взоры сосѣдей былина нихъ съ любопытствомъ устремлены. Пранкенъ не замедлилъ въ числѣ ихъ найти своихъ знакомыхъ и сослуживцевъ. Онъ переходилъ отъ одного стола къ другому, раскланивался и пожималъ руки, а впрочемъ спѣшилъ, какъ можно скорѣе, вернуться къ своему обществу.

Совѣтница ни на минуту не покидала руки Зонненкампа. Пранкенъ посвятилъ себя Церерѣ, а Роландъ съ кадетомъ не отходилъ отъ щита, гдѣ стрѣляли въ цѣль, и постоянно попадалъ въ самую середину круга. Зонненкампъ былъ представленъ генералу, начальнику пировавшихъ тамъ офицеровъ. Онъ пригласилъ его къ себѣ на виллу. Генералъ обѣщался побывать у него въ самомъ скоромъ времени, а Пранкенъ, указывая на Роланда, объявилъ, что завербовалъ для своего полка новаго рекрута.

Насталъ вечеръ, зажглись фонари. Вдругъ раздался выстрѣлъ, оркестръ заигралъ тушъ, садъ огласился радостными криками. Публика привѣтствовала принца, который прибылъ изъ своего дворца на праздникъ гвардейскихъ офицеровъ.

Оба оркестра разомъ играли воинственный маршъ. Присутствующіе были въ восторгѣ, но счастливѣе всѣхъ оказался Зонненкампъ. Онъ былъ представленъ принцу, который сказалъ ему нѣсколько, правда, самыхъ незначительныхъ словъ, но тѣмъ не менѣе, всѣ видѣли, что онъ съ нимъ говорилъ и очень милостиво ему поклонился.

Общество вернулось въ столицу въ наилучшемъ расположеніи духа. Дорогой до нихъ еще долго долетали звуки музыки, а сквозь зелень сверкали разноцвѣтные огни фонарей.

На слѣдующій день въ газетахъ стояло слѣдующее:

«Вчера вечеромъ гвардейскіе офицеры праздновали на Рудольфской-горѣ свой ежегодный праздникъ. Его высочество принцъ Леонгардтъ осчастливилъ ихъ своимъ присутствіемъ. Въ числѣ гостей находился также господинъ Зонненкампъ изъ виллы Эдемъ и его почтенное семейство».

ГЛАВА IV.
МѢСТО ЗАНЯТО.

Проводивъ Зонненкампа и его семейство въ столицу, Эрихъ отправился въ Вольфсгартенъ. Онъ успѣлъ побѣдить въ себѣ всѣ дурныя, нечистыя мысли, которымъ, впрочемъ, никогда вполнѣ не давалъ воли. Но теперь всѣ его помыслы были устремлены на одно: онъ чувствовалъ себя обязаннымъ отблагодарить Беллу за ея дружбу и хотѣлъ, раскрывъ ей глаза на прекрасныя свойства ея мужа, обратить на него всѣ благородныя качества ея ума и сердца. Воодушевляемый такого рода желаніемъ, онъ прибылъ въ Вольфсгартенъ бодрый и веселый.

Эрихъ засталъ Клодвига одного. Белла уѣхала кататься съ гостившимъ у нихъ знатнымъ иностранцемъ. Клодвигъ былъ очень радъ случаю побесѣдовать съ Эрихомъ наединѣ. Въ послѣднее время ему почти всегда приходилось оставаться съ Роландомъ, между тѣмъ какъ Белла прогуливалась съ Эрихомъ. Клодвигъ разсказалъ, что у него теперь гоститъ сынъ русскаго посланника въ Неаполѣ, съ которымъ онъ познакомился и сблизился во время своего пребыванія въ этомъ городѣ. Молодой человѣкъ пріѣхалъ въ Германію учиться сельскому хозяйству и явился къ Клодвигу за совѣтомъ. Съ уничтоженіемъ въ Россіи крѣпостного права императоромъ, въ ней произошелъ великій нравственный и экономическій переворотъ. Помѣщики внезапно превратились въ простыхъ землевладѣльцевъ, и, предоставленные собственнымъ силамъ, совершенно естественно, начали заботиться о возвышеніи качества и стоимости своей земли. Молодой князь, говорилъ Клодвигъ, уже успѣлъ, по примѣру всѣхъ себѣ подобныхъ, окунуться въ омутъ парижской жизни. Но въ немъ было много хорошихъ задатковъ и большой запасъ силы воли, которые и заставляли надѣяться, что онъ не замедлитъ достигнуть всего лучшаго. Русскимъ вообще свойственно святое стремленіе жертвовать собой ради пользы меньшей братіи, и стремленіе это иногда до такой степени овладѣваетъ даже людьми, преданными свѣту и его удовольствіямъ, что съ трудомъ вѣришь этому стремленію.

— Но замѣтьте, прибавилъ Клодвигъ, какъ бы въ видѣ предостереженія Эриху: — русская аристократія болѣе всѣхъ прочихъ одержима жаждой къ познаніямъ; бѣда только въ томъ, что эти люди годъ, другой, усердно преслѣдуютъ свои идеалы, а затѣмъ утомляются и впадаютъ въ бездѣйствіе. Кромѣ того, они одарены способностью быстро перенимать чужое, но какъ долго они въ состояніи удерживать это чужое и когда начнутъ создавать свое собственное это еще вопросъ. Впрочемъ, уничтоженіе крѣпостного права можетъ быть и выработаетъ въ нихъ какія-нибудь новыя начала.

Эрихъ находилъ весьма знаменательнымъ одно обстоятельство, что такой важный переворотъ въ судьбѣ русскаго народа былъ совершенъ не церковью, съ призваніемъ которой подобный переворотъ; казалось бы, вполнѣ согласовался, но чистой идеей гуманности, навѣянной новымъ духомъ свободы и чуждой всякаго церковнаго вліянія.

— Этотъ взглядъ совершенно для меня новъ, замѣтилъ Клодвигъ, и въ тонѣ его голоса звучало удовольствіе.

Старикъ и молодой человѣкъ еще долго продолжали разсуждать о свойствахъ человѣческаго духа. Клодвигъ выражалъ свою печаль по случаю того, что грубая, матеріальная сила имѣетъ надъ духовной еще слишкомъ много власти, — гораздо болѣе, чѣмъ хотѣлось бы въ томъ сознаться. Бесѣда ихъ была внезапно прервана приходомъ Беллы, которая, когда Эрихъ ей поклонился, вся вспыхнула. съ ней вмѣстѣ вошелъ въ комнату человѣкъ изящной наружности, но съ выраженіемъ усталости на лицѣ. Онъ очень любезно раскланялся съ Эрихомъ и обрадовался, узнавъ, что тотъ бѣгло говоритъ по-французски. Самъ же онъ съ большимъ трудомъ изъяснялся по нѣмецки. Произношеніе Эриха, замѣтилъ онъ, тотчасъ указываетъ на его французское происхожденіе. Въ звукахъ французской рѣчи есть нѣчто такое, что доступно только органу природнаго француза.

Общество на короткое время разошлось съ тѣмъ, чтобъ снова соединиться за завтракомъ за открытомъ воздухѣ.

Клодвигъ готовъ былъ обнять русскаго князя, видя, какъ тотъ старался сблизиться съ Эрихомъ.

— Я счелъ бы себя счастливымъ, замѣтилъ между прочимъ князь: еслибъ могъ у васъ чему-нибудь научиться.

Онъ сказалъ это такъ просто и дѣтски-довѣрчиво, что Эрихъ въ отвѣтъ ему протянулъ руку и ласково проговорилъ:

— А я въ свою очередь надѣюсь отъ васъ чѣмъ-нибудь позаимствоваться.

— Кромѣ виста, въ которомъ я, по отзыву всѣхъ, очень силенъ, врядъ ли можно у меня чему-нибудь научиться, со смѣхомъ возразилъ князь, а затѣмъ уже серьезно прибавилъ: «Правда ли, что философія теперь совсѣмъ вышла изъ моды въ Германіи, и можете ли вы мнѣ сказать, что тому причиной?» Собираясь изучать произведенія туземной почвы, князь, совершенно естественно, хотѣлъ прежде познакомиться съ людьми, которые ее обработываютъ.

Клодвигъ одобрительно кивнулъ головой: онъ былъ доволенъ вопросомъ и скромностью своего гостя. Эрихъ оговорившись что не беретъ на себя окончательнаго разрѣшенія столь сложной задачи, ограничился только тѣмъ, что высказалъ свое личное объ этомъ мнѣніе. Философія, замѣтилъ онъ, можетъ быть, современемъ опять выступитъ впередъ въ качествѣ самостоятельной науки, — теперь же она осталась пока методомъ всѣхъ наукъ.

— Согласны ли вы съ тѣмъ, спросилъ князь, что проповѣдуемый Кантомъ законъ безусловнаго долга и французская революція породили однѣ и тѣ же послѣдствія?

Белла, откинувъ голову на спинку стула, устремила глаза въ голубое пространство. Мужчины, думала она, пустились въ разсужденія о предметѣ, который они, изъ уваженія къ ней, могли бы отложить до другого времени. Но нечего дѣлать, она вооружится терпѣніемъ и не будетъ имъ мѣшать.

Эрихъ между тѣмъ объяснялъ, что основное нравственное начало Канта: «руководись въ своихъ поступкахъ правилами, которыя могли бы быть общими для всѣхъ людей», — дѣйствительно указываетъ на тотъ же идеалъ, который выработала французская революція, провозгласивъ равенство людей передъ закономъ. Въ мірѣ нѣтъ болѣе привилегій.

— Но это равенство, спросилъ русскій, не уничтожаетъ ли всякое величіе на землѣ и не дѣлаетъ ли генія невозможностью?

Белла, не чувствуя силъ молчать долѣе, поспѣшила вмѣшаться въ разговоръ.

— А я такъ поставлю вопросъ, сказала она: — развѣ исключительныя натуры не создаютъ новыхъ законовъ, какъ въ нравственномъ и умственномъ, такъ и въ политическомъ и эстетическомъ мірѣ?

Клодвигъ улыбнулся, видя, какъ Белла разомъ пустила въ ходъ всѣ свои средства, но Эрихъ серьезно отвѣчалъ:

— Церковное іезуитство и тщеславіе людей свѣтскихъ одинаково заслуживаютъ порицанія. Натуры, выходящія изъ ряда обыкновенныхъ, сами присвоиваютъ себѣ право на исключительность, которая только мѣшаетъ существовать другимъ людямъ. На такъ-называемыхъ высшихъ натурахъ въ сущности лежатъ однѣ обязанности; жизнь не признаетъ за ними преимуществъ, права ихъ должны быть тѣже, что и у прочихъ людей. Передъ Богомъ и вѣчными законами нравственности всѣ равны: христіанство это провозгласило и не перестаетъ намъ повторять, что мы дѣти Божіи. Передъ отцемъ всѣ дѣти равны. Но церковь изобрѣла индульгенціи, государство маіораты, а нравственность, вооружаясь софизмами, придумала для себя тоже разныя исключенія. Напрасно стали бы мы теперь ожидать пришествія въ міръ человѣка, который взялъ бы на себя устроить царство равенства. Такое царство уже существуетъ: путь къ нему идетъ по рельсамъ, а влечетъ къ нему сила, называемая паромъ.

— Какъ вы хорошо говорите! — перервалъ его князь. — Я очень радъ, что съ вами познакомился! Пожалуйста, приходите ко мнѣ почаще, или дозвольте мнѣ васъ навѣщать!

Эрихъ самъ не замѣтилъ, какъ онъ въ пылу разговора увлекся и высказался болѣе, нежели хотѣлъ. Поблагодаривъ князя за любезное желаніе продолжать съ нимъ знакомство, онъ отвѣчалъ, что все его время и силы принадлежатъ мальчику, воспитаніе котораго онъ взялъ на себя. Эрихъ былъ недоволенъ собой. Онъ при всякомъ новомъ столкновеніи съ людьми, часто вовсе не кстати, высказывалъ всѣ свои самыя задушевныя мысли и чувствованія. Ему не доставало гибкости, онъ не умѣлъ вести легкаго, живого разговора и теперь чувствовалъ себя оскорбленнымъ похвалой знатнаго молодого человѣка: — «Вы хорошо говорите!» — «Да, таковы всѣ аристократы! думалъ Эрихъ: подай имъ новое кушанье съ острой приправой, разыграй въ ихъ присутствіи новыя музыкальныя варіяціи и они тотчасъ восхитятся: прелестно, удивительно! воскликнутъ они. Дуракъ тотъ, кто за подобную похвачу отдаетъ все, что въ немъ есть лучшаго!»

Но взглянувъ на Беллу, Эрихъ испугался. Глаза ея, съ выраженіемъ тоски, были неподвижно устремлены вдаль. "Чѣмъ я заслужила подобный урокъ? думала она. «Къ чему эта проповѣдь, о всеобщемъ равенствѣ передъ законами нравственности»? Белла чувствовала себя глубоко уязвленной. Тѣмъ не менѣе она вскорѣ оправилась, улыбнулась и поспѣшила дать разговору новый оборотъ. Вскорѣ между молодыми людьми, ея стараніями, завязалась борьба, нѣчто въ родѣ турнира на словахъ.

Князь превосходилъ своего соперника умѣньемъ излагать факты и знаніемъ дѣйствительной жизни. Эрихъ охотно призналъ въ этомъ его преимущество надъ собой.

Они пошли погулять по саду. Князь ласково взялъ Эриха подъ руку и спросилъ, знакомъ ли онъ съ Вейдеманомъ, къ которому Клодвигъ посылаетъ его учиться. Эрихъ отвѣчалъ, что ему самому привелось видѣть этого человѣка всего только одинъ разъ, но что онъ здѣсь пользуется всеобщимъ уваженіемъ.

— Нѣтъ ли у васъ друга, похожаго на васъ? сказать князь и пожалъ Эриху руку. — Еслибъ вы мнѣ указали на человѣка, который могъ бы сдѣлаться моимъ руководителемъ и учителемъ, я бы его обезпечилъ на всю жизнь. Но… извините меня за этотъ вопросъ… можетъ быть вы сами?…

Эрихъ поблагодарилъ и сказалъ, что постарается пріискать личность, которая бы вполнѣ подходила къ требованіямъ князя.

Къ нимъ присоединилась Белла. Эрихъ, идя рядомъ съ ней, терзался различными сомнѣніями. Онъ такъ много думалъ о томъ, какъ бы ему положить предѣлы столь опасной для него дружбѣ Беллы — и вотъ всѣ размышленія его оказывались лишними: мѣсто его уже было занято. Самолюбіе Эриха втайнѣ сильно отъ этого страдало. На горизонтѣ Беллы появилась новая личность, блестящая, но ничтожная, и мгновенно сдѣлалась ей пріятнѣе и милѣе его, Эриха, правда, неловкаго и неповоротливаго, но за то снабженнаго большимъ запасомъ разнообразныхъ свѣдѣній. Любезность Беллы въ отношеніи къ русскому князю его внутренно раздражала. Мысли его какъ-то странно перепутались. Онъ, то видѣлъ въ ней бездушную кокетку, которая со всѣми безъ исключенія заигрываетъ, то увѣрялъ себя, что она старается быть ласковой съ другими для того, чтобъ не слишкомъ бросалось въ глаза ея дружеское обращеніе съ нимъ. Онъ, то радовался тому, что получилъ хорошій урокъ и можетъ теперь спокойно вернуться домой, то досадовалъ на себя за то, что не умѣетъ съ соотвѣтственной другимъ легкостью смотрѣть на мелкія явленія жизни.

Немного спустя пріѣхалъ докторъ и съ его прибытіемъ въ обществѣ водворилось то особенное настроеніе духа, которое онъ всегда всюду съ собой привозилъ. Докторъ бѣглымъ взглядомъ окинулъ Беллу, Эриха, иностранца, и мгновенно понялъ ихъ взаимныя отношенія. Онъ и графиня постоянно вели между собой тайную войну.

ГЛАВА V.
СТРОГІЙ ПРИГОВОРЪ.

Докторъ пригласилъ Эриха сѣсть вмѣстѣ съ нимъ въ экипажъ, а верховую лошадь посовѣтовалъ привязать сзади. Онъ обѣщался довезти его почти до самой виллы.

Дорогой, посвиставъ немного, докторъ сказалъ:

— Какая прекрасная и умная женщина эта графиня Белла! И какъ любитъ она своего попугая, который летаетъ на свободѣ въ лѣсу, а затѣмъ покорно возвращается къ ней на плечо!

— Позвольте мнѣ сдѣлать одно замѣчаніе, перебилъ его Эрихъ: — здѣсь, въ тѣсномъ провинціальномъ кружкѣ, какъ видно, обычай всегда говорить объ отсутствующихъ, да еще такъ, чтобъ имъ отъ этого не поздоровилось. Послѣднее, конечно, къ вамъ не относится, но въ бесѣдѣ съ другими я уже не разъ былъ этимъ пораженъ.

Докторъ очень хорошо видѣлъ, что Эрихъ хотѣлъ перемѣнить предметъ разговора, но тѣмъ не менѣе продолжалъ:

— Порода людей — самая разнообразная въ мірѣ, а въ этой породѣ самымъ многочисленнымъ видоизмѣненіямъ подвергаются женщины. Въ графинѣ Беллѣ, — замѣтьте, я говорю не о ней, а о себѣ, — я нашелъ еще совершенно новый, дотолѣ мнѣ неизвѣстный видъ.

— Извините, докторъ, но графиня кажется совершенно здоровой.

— Вы ее знали прежде?

— Очень мало, неохотно сознался Эрихъ.

— Ну, а я ее хорошо зналъ. Она, подобно многимъ другимъ, вышла замужъ по разсчету. Я ее за это не осужу, хотя вовсе не раздѣляю мнѣнія о ней другихъ людей. Сама графиня гордится не столько своими талантами, сколько своей добродѣтелью. Мнѣ извѣстно, что она передъ свадьбой говорила графу, что чувствуетъ себя недостойной его и что очень хорошо знаетъ, насколько она во всемъ ниже его. Въ умственномъ отношеніи это только отчасти справедливо и можно сказать, что она съ преувеличенной скромностью употребила слишкомъ сильныя выраженія. Графиня Белла очень умна и талантлива, но ей не достаетъ души; въ ней много наружнаго блеску, и мало прочныхъ богатствъ. Но за то въ нравственномъ отношеніи она была совершенно права, когда говорила, что недостойна своего мужа. Для нея добродѣтель заключается въ соблюденіи приличій…

— Прошу васъ…. началъ Эрихъ.

— И я тоже прошу васъ, не перебивайте меня, остановилъ его докторъ. Я говорю о добродѣтели большого свѣта, вся сущность которой заключается въ однихъ внѣшнихъ признакахъ чести. Свѣтъ вообще руководствуется въ своихъ сужденіяхъ одной внѣшностью. Графъ Клодвигъ, напротивъ, смотритъ на все чистое и прекрасное съ серьезнымъ благоговѣніемъ. Его натурѣ противно все злое и нечистое; онъ не совершилъ бы дурного поступка и въ томъ случаѣ, еслибъ зналъ навѣрное, что его при этомъ не увидитъ ни одинъ человѣческій глазъ.

Докторъ замолчалъ. Сердце Эриха сильно билось. Для чего этотъ человѣкъ такъ упорно настаиваетъ на чистотѣ Клодвига? Не для того ли, чтобъ внушить ему, Эриху, какъ преступна была бы одна мысль, имѣющая въ виду его оскорбить или обмануть?

Докторъ продолжалъ:

— Я не знаю чести выше, какъ быть другомъ Клодвига. Я вообще не люблю аристократовъ, болѣе того — я ненавижу ихъ. Но въ графѣ Клодвигѣ какъ бы олицетворилось то величіе, которое тѣмъ прочнѣе, что оно выработывается постепенно, переходя изъ одного поколѣнія въ другое, а не завоевывается разомъ, какъ у насъ, людей средняго сословія. Отъ нашего мѣщанскаго величія всегда несетъ свѣжимъ лакомъ, и мы его также быстро утрачиваемъ, какъ и пріобрѣтаемъ. Клодвигъ никогда ни въ какомъ случаѣ не воспламеняется, но въ немъ постоянно присутствуетъ одна и та же ровная теплота. Вы видите, я у васъ научился картинно выражаться, шутливо прибавилъ докторъ, а затѣмъ продолжалъ:

— У него одна страсть, а именно — къ спокойствію, но ради васъ онъ и отъ нея отказался. Не находите ли вы это въ высшей степени знаменательнымъ? Я не раздѣляю мнѣнія злыхъ языковъ, которые называютъ графиню Беллу дракономъ добродѣтели. Ей необходимо, говорятъ они, каждую недѣлю, или покрайней мѣрѣ хоть разъ въ мѣсяцъ, проглатывать по одной незапятнанной репутаціи. Но нѣсколько померкшая добрая слава доставляетъ ей еще большее удовольствіе; она, какъ кошка, съ наслажденіемъ ее терзаетъ и, подобно хорошо выдрессированной охотничьей собакѣ, кусаетъ свою добычу прямо въ бровь. Затѣмъ она, чувствуя себя сытой, не только болѣе никому не дѣлаетъ вреда, но даже бываетъ ко всѣмъ очень добра. Да и вообще ее нельзя назвать злой; въ ней иногда проявляется даже искреннее состраданіе къ ближнимъ. Она всегда хорошо отзывается о людяхъ въ бѣдѣ и охотно помогаетъ тѣмъ, которые унижены судьбой. Стоитъ только человѣку захворать, и она дѣлается къ нему въ высшей степени внимательна, но здоровые не должны отъ нея ожидать ничего, кромѣ жестокости. у ней роскошные волосы, но это ей доставляетъ гораздо менѣе удовольствія, чѣмъ возможность сказать, что у той или другой изъ ея знакомыхъ фальшивыя косы. Она любитъ также перечислять своихъ золотушныхъ подругъ, чтобъ имѣть возможность похвастаться здоровьемъ, какимъ отличаются всѣ члены семейства Пранкеновъ. Разъ высказавъ какое-нибудь мнѣніе, графиня Белла никогда отъ него не отступается. Она охотнѣе допуститъ, что ея мужъ, братъ и весь свѣтъ ошибаются, чѣмъ рѣшится сознаться въ собственномъ заблужденіи. Белла фонъ-Вольфсгартенъ не можетъ произносить ошибочныхъ сужденій. Ее никогда никто не видѣлъ одѣтой не къ лицу; каждое ея слово заслуживало бы быть начертаннымъ на камнѣ. И это она называетъ характеромъ, силой воли! Главное — никогда не сознаться въ своихъ ошибкахъ, а логика можетъ себѣ отправляться хоть къ чорту! Графиня Белла сильно смахиваетъ на плясунью, которая танцуетъ на шарахъ. Случалось ли вамъ уже получать отъ нея записочки? Она и на бумагѣ тоже умѣетъ выводить разнаго рода граціозные па.

Эрихъ провелъ себѣ рукой по лбу; онъ едва сознавалъ, гдѣ онъ находится, а докторъ, бросивъ до половины выкуренную сигару, продолжалъ:

— Злые люди желаютъ, чтобъ этотъ драконъ добродѣтели наконецъ встрѣтился со своимъ «грѣшнымъ» Георгіемъ. Къ сожалѣнію, это не можетъ случиться безъ того, чтобъ не поразить Клодвига въ самое сердце. А Георгій этотъ долженъ быть просто искателемъ приключеній, а никакъ не человѣкомъ съ сердцемъ, который стремился бы къ добру и смотрѣлъ на любовь серьезно!

Эрихъ не зналъ, что ему отвѣчать. Онъ внутренно дрожалъ и молча сжималъ кулаки. Докторъ подтянулъ цѣпь у экипажа, колесо мгновенно затормозилось, и они начали спускаться съ горы. Передъ ними, внизу, лежала глубокая долина, гдѣ между скалъ, журча, извивался ручеекъ. Эриху казалось, что передъ нимъ вдругъ разверзлась мрачная пропасть. Когда они выѣхали на гладкое мѣсто, докторъ снова заговорилъ:

— Теперь мнѣ надо вамъ еще объяснить, къ какому именно особенному разряду женщинъ принадлежитъ графиня Белла. Въ мірѣ, какъ вамъ извѣстно, есть много женщинъ, которыя дѣйствительно несчастны, или воображаютъ себя такими, потому что мужья ихъ грубы, необразованны, любятъ собакъ и лошадей, а въ женахъ своихъ не признаютъ тѣхъ милыхъ, граціозныхъ созданій, какими онѣ сами себя считаютъ. Графиня Белла, напротивъ, страдаетъ отъ превосходства своего мужа. Будь онъ похожъ на одну изъ тѣхъ выправленныхъ куколъ, задача которыхъ, повидимому, заключается единственно въ томъ, чтобъ носить придворный мундиръ, она бы называла себя несчастной, но жила бы въ мирѣ сама съ собой. Она могла бы тогда считать себя прекрасной, украшенной цвѣтами жертвой, которая терпѣливо, съ достоинствомъ переноситъ свою горькую участь и, оплакивая себя, она бы постоянно росла въ собственныхъ глазахъ. Теперь же, въ сосѣдствѣ съ такимъ человѣкомъ, какъ Клодвигъ, она кажется самой себѣ все ничтожнѣе и ненавистнѣе. Онъ ее оскорбляетъ тѣмъ, что отодвигаетъ ее на второй планъ и нерѣдко порицаетъ ея образъ мыслей, хотя это у него почти всегда выражается только легкимъ движеніемъ бровей. Она, сама впрочемъ того не сознавая, просто на просто ненавидитъ своего мужа за то, что онъ изъ простой игры въ высокія мысли и чувства дѣлаетъ нѣчто очень серьезное. Къ тому же онъ какъ бы невольно заставляетъ ее сознаваться въ ея ребячествѣ и неразуміи. Я теперь только впервые понялъ смыслъ преданія о гарпіяхъ. Новыя гарпіи кидаютъ грязью во все высокое, съ цѣлью сдѣлать его отвратительнымъ и негоднымъ къ употребленію. Клодвигъ принужденъ добывать съ бою свой насущный духовный хлѣбъ. И со всѣмъ этимъ графиню Беллу нельзя назвать безусловно дурной. Она охотно помогаетъ больнымъ, хотя нѣсколько деспотически предписываетъ имъ употребленіе своихъ лекарствъ. Но знаете ли вы, что всего опаснѣе въ этой женщинѣ?

— Я ничего не знаю, ничего не понимаю. Что худшаго можете вы еще сказать?

— Только слѣдующее. Злой духъ, называемый въ церкви дьяволомъ, является здѣсь въ видѣ очень ловкаго, благороднаго и великодушнаго демона. Онъ приходитъ и говоритъ: «Ты другъ этой женщины; она такъ хорошо къ тебѣ расположена, такъ довѣряетъ тебѣ! Употреби же въ дѣло твое вліяніе надъ ней; раскрой ей глаза насчетъ ся мужа, пусть она отъ тебя научится его по заслугамъ цѣнить и уважать». Этотъ вооруженный софизмами демонъ только въ первую минуту кажется такимъ тонкимъ и ловкимъ, на дѣлѣ же онъ одинъ изъ самыхъ грубыхъ. Еще не видано, чтобъ вмѣшательство третьяго лица могло когда-нибудь заставить одного человѣка уважать другого, а тѣмъ болѣе жену — мужа. Только та жизнь и та любовь сильны, которыя возникаютъ и развиваются сами собой. Гдѣ же ихъ нѣтъ — тамъ всѣ усилія вызвать ихъ окажутся безплодными, хотя бы вы для этого заговорили на языкѣ ангельскомъ… Видѣли ли вы голову Медузы? Древніе считали величайшимъ подвигомъ Персея то, что онъ побѣдилъ Медузу, эту ядовитую красоту. Въ прежнія времена она превращала людей въ камни, теперь она ихъ разслабляетъ… Я питаю къ графинѣ Беллѣ особенную ненависть, и знаете ли почему? Потому, что, благодаря ей, я всякій разъ, что бываю въ Вольфсгартенѣ, дѣлаюсь льстецомъ. Мнѣ не слѣдовало бы быть съ ней такъ учтивымъ, и то, что я оказываю ей уваженіе единственно изъ любви къ Клодингу, нисколько меня не оправдываетъ. Она шарлатанъ въ юбкѣ и въ нравственномъ смыслѣ еще болѣе, чѣмъ въ отношеніи къ медицинѣ. Отъ послѣдняго я, впрочемъ, ее уже отчасти отъучилъ. Когда я предписываю лекарство, она всегда напередъ знаетъ, что я предпишу. Нѣтъ, ни въ чьемъ обществѣ не бываю я такъ дуренъ, какъ въ обществѣ графини Беллы. Принужденный ей льстить, я, въ ея присутствіи, испытываю такіе припадки злобы, на какіе не считалъ себя способнымъ. Она обо всемъ говоритъ, во все вмѣшивается, такъ что можно подумать, будто ей все извѣстно, — на дѣлѣ же она просто ничего и никого не уважаетъ, а всѣхъ и все считаетъ пустяками. Она и собственную свою личность не уважаетъ, потому что сознаетъ все ея ничтожество… Чуть ли не самую главную черту ея характера составляетъ неблагодарность. Оказывайте ей какія хотите услуги, она все-таки останется неблагодарной. Въ этомъ отношеніи маіоръ составляетъ полную противоположность графини Беллы. Тотъ благодаренъ за все, даже за воздухъ, которымъ дышетъ. Маіоръ, это семидесятилѣтнее дитя, до сихъ поръ отказывается вѣрить въ людскіе пороки. Еслибъ ему явился самъ чортъ, онъ и въ немъ бы открылъ хорошія стороны. Что касается до Беллы, то она вся зло. Случается, что злой мужчина все-таки бываетъ дѣятельнымъ и полезнымъ членомъ общества, но злая женщина уже ни на что не годна. Знаете ли кто пришелся бы подъ пару графинѣ Беллѣ?

— Ничего не знаю, въ отчаяніи проговорилъ Эрихъ. Онъ былъ готовъ выскочить изъ экипажа.

— Единственный подходящій къ ней мужчина, который съумѣлъ бы ее укротить — это Зонненкампъ. И замѣчательно, что они втайнѣ другъ другу симпатизируютъ.

Эрихъ былъ радъ предлогу засмѣяться. Докторъ межу тѣмъ продолжалъ:

— Признаюсь вамъ, мой юный другъ, что я еретикъ. Женщины въ моихъ глазахъ существа низшей породы. Мужчина никогда не бываетъ ни такъ золъ, ни такъ лживъ, какъ женщина. За послѣднее впрочемъ ее нельзя и упрекать. Ей съ дѣтства твердятъ: лги, — свѣтъ судитъ только по наружности. Но хуже всего въ женщинахъ — это полное отсутствіе въ нихъ гуманности. Онѣ никогда не углубляются въ сущность вещей. Для нихъ все подготовлено, скрѣплено и сшито, какъ шляпка или мантилья въ модномъ магазинѣ. Кромѣ того надъ ними тяготѣетъ еще особаго рода проклятіе: имъ никогда не могутъ быть вполнѣ знакомы радости дружбы. Злословіе составляетъ для нихъ какъ бы животную потребность. Во всей природѣ, женскій полъ отличается наибольшей лютостью.

Эрихъ сидѣлъ молча и совсѣмъ растерянный. Между тѣмъ они достигли мѣста, гдѣ имъ предстояло разстаться. Докторъ снова немного посвисталъ, а потомъ, весь раскраснѣвшись, сказалъ:

— Наконецъ-то я облегчилъ себя, а то меня точно кто-нибудь душилъ. Спасибо вамъ, мой другъ, за то, что вы меня такъ терпѣливо выслушали, — и онъ ласково положилъ руку на плечо Эриха. — Я золъ на поэтовъ, которые, изъ боязни навлечь на себя неудовольствіе женщинъ, сдѣлали изъ нихъ какихъ-то богинь. Но я съ своей стороны можетъ быть тоже хватилъ черезъ мѣру и сказалъ о нихъ что-нибудь лишнее. Въ такомъ случаѣ, забудьте это и помните только то, что справедливо, и отчего я ни въ какую минуту моей жизни не откажусь.

Эрихъ взялъ лошадь за поводья и, погруженный въ размышленія, медленно продолжалъ путь пѣшкомъ. Ему было больно, что о Беллѣ такъ дурно отзывались, и онъ сердился на себя за то, что не съумѣлъ ее лучше защитить. Но въ тоже время онъ съ благодарностью смотрѣлъ на небо и давалъ обѣщаніе никогда не впадать въ проступокъ, который потомъ заставилъ бы его краснѣть. Мысли его мало-по-малу обратились на Роланда и внутри его шепталъ голосъ: «Теперь ко мнѣ больше не вернется ни одно изъ преступныхъ желаній и я надѣюсь быть въ состояніи достойнымъ образомъ воспитать человѣка. Тщеславіе меня чуть не погубило; я хотѣлъ блистать; мнѣ было пріятно слушать похвалы изъ устъ прекрасной женщины, чувствовать на своей рукѣ прикосновеніе ея теплой перчатки, когда она, шутя, ударяла меня ею по пальцамъ. Въ это время мнѣ было бы не подъ силу воспитать юношу въ нравственной чистотѣ, — теперь же я надѣюсь этого достигнуть!»

И онъ съ облегченнымъ сердцемъ пришелъ на виллу. Тамъ его ожидала телеграмма, извѣщавшая о намѣреніи Зонненкампа переночевать въ столицѣ. Эрихъ былъ одинъ.

ГЛАВА VI.
ПЕРВОЕ ЖАЛОВАНЬЕ.

На слѣдующее утро Церера все говорила о томъ, какъ ей не хочется возвращаться на виллу. Праздникъ на Рудольфской-горѣ не выходилъ у нея изъ головы, и она рада была бы, чтобъ онъ и сегодня повторился. Она убѣдительно просила совѣтницу поѣхать вмѣстѣ съ ней на виллу и тамъ остаться погостить. Совѣтница отказалась, но въ то же время дала обѣщаніе скоро навѣстить своихъ новыхъ друзей.

Церера была въ очень дурномъ расположеніи духа, и Зонненкампъ, чтобы хоть сколько-нибудь ее развеселить, посадилъ къ, ней въ экипажъ Пранкена, а съ собой взялъ Роланда. Оставшись наединѣ съ сыномъ, онъ сталъ его распрашивать о томъ, о семъ, и преимущественно объ Эрихѣ, какъ часто тотъ видѣлся и гулялъ съ графиней Беллой. Роландъ былъ въ недоумѣніи.

Дорогой они обогнали верховыхъ лошадей, которыхъ Зонненкампъ отправилъ впередъ. Лошади были покрыты длинными попонами, сквозь отверстія которыхъ они какъ-то странно поглядывали вокругъ своими большими, круглыми глазами. Зонненкампъ приказалъ остановиться, еще издали завидѣвъ, какъ одинъ изъ конюховъ, вмѣсто того, чтобъ идти пѣшкомъ возлѣ лошади, предпочелъ помѣститься у нея на спинѣ. Зонненкампъ сдѣлалъ ему строгій выговоръ и погрозилъ за вторую вину такого рода отставить его отъ мѣста.

Они поѣхали далѣе.

— Наши лошади, совсѣмъ неожиданно замѣтилъ Роландъ: одѣты лучше людей.

Зонненкампъ ничего не отвѣчалъ, но искоса поглядѣлъ на сына.

Вдругъ Роландъ закричалъ кучеру, чтобъ тотъ остановился. Онъ примѣтилъ на краю дороги того самаго извощика, котораго встрѣтилъ ночью съ грузомъ глиняныхъ кувшиновъ, предназначаемыхъ для минеральныхъ водъ. Мальчикъ выскочилъ изъ экипажа, подбѣжалъ къ извощику и взявъ его за руку, попросилъ, когда онъ увидится съ дворникомъ, передать ему, что никто болѣе не можетъ сомнѣваться въ его честности. Затѣмъ Роландъ также быстро опять вскочилъ въ экипажъ, а извощикъ остался въ изумленіи стоять на дорогѣ. Отецъ потребовалъ у мальчика объясненія столь страннаго поступка, и тотъ разсказалъ ему все, не исключая и преданія о духѣ смѣха, которое однако не вызвало ни малѣйшей улыбки на лицѣ Зонненкампа. Когда же Роландъ упомянулъ о своемъ желаніи испробовать на себѣ жизнь бѣдныхъ, борющихся съ нуждой людей, Зонненкампъ тихо засвисталъ. Мальчикъ продолжалъ говорить, а отецъ не могъ надивиться подвижности и свѣжести его ума. Наконецъ очередь дошла и до разговора у крѣпости, вызваннаго извѣстнымъ вопросомъ Клауса. Слова Эриха были переданы Роландомъ конечно по своему, съ разнаго рода измѣненіями, пропусками и дополненіями.

Зонненкампъ не зналъ на что ему рѣшиться. Немедленно отпустить Эриха — не годилось для Роланда, который послѣ этого тѣмъ упорнѣе бы привязался къ своимъ извращеннымъ понятіямъ. Съ другой стороны онъ боялся окончательнымъ разрывомъ съ Эрихомъ оскорбить совѣтницу, которая такъ ясно высказала свои желанія на счетъ матери молодого человѣка. Наконецъ, не слѣдовало забывать и того, что ничуть не Пранкенъ, а Эрихъ былъ главнымъ виновникомъ сближенія его съ Клодвигомъ, который теперь сдѣлался ему особенно нуженъ для осуществленія извѣстнаго плана.

Вдобавокъ ко всему, Зонненкампа терзала еще двойная ревность. Съ одной стороны, духовенство отняло у него дочь, съ другой — человѣкъ свѣтскій хотѣлъ лишить его сына. Онъ не пытался доказывать Роланду, какъ ложны идеи, проповѣдуемыя Эрихомъ, а только усиливался дать ему понять, что онъ вовсе не обязанъ безпрекословно повиноваться человѣку, который живетъ у нихъ въ домѣ на жалованьи. Да и самой наукой ему нѣтъ никакой надобности ужъ такъ усердно заниматься: это хорошо для тѣхъ людей, которымъ предстоитъ прокладывать себѣ путь въ жизни, — а ему, богатому юношѣ, достаточно знать только то, что нужно для обихода въ свѣтѣ. Онъ вообще уговаривалъ сына не портить себѣ жизнь несбыточными мечтами и старался изобразить ему въ самомъ яркомъ свѣтѣ веселое, блестящее существованіе офицеровъ въ столицѣ.

Возвратясь домой, Зонненкампъ первымъ дѣломъ освѣдомился, гдѣ Эрихъ провелъ вчерашній день. Вопросъ этотъ былъ сдѣланъ тономъ человѣка, который имѣетъ право требовать у своего подчиненнаго отчета во всѣхъ его поступкахъ. Эрихъ отвѣчалъ, что былъ въ Вольфсгартевѣ и распространился на счетъ молодого русскаго князя. Зонненкампъ слушалъ его съ улыбкой: ему было пріятно видѣть, какъ ловко этотъ добродѣтельный человѣкъ прикрывалъ свои уклоненія отъ истиннаго пути.

Въ тоже время Роландомъ овладѣло сильное желаніе нарушить порядокъ, который Эрихъ, съ его согласія, внесъ въ ихъ занятія. Внушенія отца не пропали даромъ, и мальчикъ сидѣлъ за урокомъ печальный и угрюмый. Взгляды, которые онъ по временамъ бросалъ на Эриха, ясно доказывали ему, что онъ начинаетъ въ немъ видѣть своего тюремщика. Роландъ до сихъ поръ на все смотрѣлъ глазами Эриха и жилъ, такъ сказать, по его программѣ. Но теперь это миновало, и къ тому же у него въ ушахъ все еще раздавались звуки военной музыки, а въ глазахъ мелькали оживленныя группы офицеровъ.

Эрихъ замѣтилъ перемѣну въ своемъ воспитанникѣ и сильно огорчился. Онъ отдавалъ Роланду всѣ свои силы, а тотъ принималъ его заботы какъ-то вяло и неохотно. Теперь, когда мальчикъ, не сдерживаясь, высказывалъ свое дурное расположеніе духа, къ Эриху опять вернулись его сомнѣнія, и онъ впалъ въ уныніе. Ему снова представилась вся трудность задачи воспитателя, и мысли его невольно обратились къ прошлому. Въ полку онъ обыкновенно, сдавъ службу, пользовался полной свободой и жилъ исключительно для себя. Позже, въ родительскомъ домѣ, онъ тоже не зналъ никакихъ стѣсненій. Профессорша, привыкшая ничѣмъ не безпокоить мужа на томъ основаніи, что ученымъ и безъ того много есть о чемъ думать, продолжала точно также охранять и покой своего сына. Ему никогда никто не мѣшалъ въ его занятіяхъ, и все внутри его могло свободно переработываться. Теперь же за обѣдомъ и на прогулкахъ, онъ долженъ былъ быть постоянно на готовѣ, чтобъ поддерживать разговоръ съ отцемъ, или отвѣчать на распросы сына. Эрихъ слишкомъ долго жилъ самостоятельно, имѣя въ виду только свое умственное развитіе, и теперь ему казалось, что онъ вмѣстѣ съ независимостью какъ бы утратилъ собственную личность и сдѣлался тѣнью своего прежняго «Я». Ничего новаго или свѣжаго не могло болѣе расцвѣсть въ его душѣ, и ему стоило большихъ усилій вызывать въ себѣ воспоминаніе о томъ, что онъ въ былое время передумалъ и перечувствовалъ. Однимъ словомъ, Эрихъ оплакивалъ свою преждевременную кончину. Онъ прежде едва признавался даже самому себѣ въ удовольствіи, какое ему доставляло общество Беллы, но теперь, когда онъ и его лишился — что болѣе оставалось ему въ жизни?

Онъ ужаснулся, увидѣвъ, до какой степени успѣлъ связать съ чужимъ существованіемъ все, что было въ немъ наилучшаго и святого. Но вотъ настало время пробудиться, а вмѣстѣ съ тѣмъ Эриха внезапно поразило охлажденіе къ нему Зонненкампа и Роланда. Онъ принялъ это какъ заслуженное наказаніе, удвоилъ рвеніе, — но все было напрасно.

Наконецъ дѣло совершенно неожиданно дошло до кризиса.

Зонненкампъ, въ присутствіи Роланда и съ торжествомъ на него поглядывая, вручилъ Эриху первое слѣдовавшее ему жалованье. Эрихъ смутился, но мгновенно овладѣлъ собой. Онъ взялъ деньги и сдѣлалъ шагъ къ окну, около котораго стоялъ Роландъ. Зонненкампъ въ первую минуту подумалъ, что онъ хочетъ бросить деньги въ окно. Но Эрихъ очень спокойно произнесъ:

— На, Роландъ, возьми мое жалованье, отнеси его ко мнѣ въ комнату и подожди меня тамъ.

Роландъ взялъ золото и въ смущеніи смотрѣлъ то на отца, то на Эриха.

— Пожалуйста, снеси деньги въ мою комнату, повторилъ Эрихъ, Ну, ступай-же.

Роландъ пошелъ, неся деньги, какъ будто они составляли для него слишкомъ тяжелую ношу. Въ комнатѣ Эриха, онъ положилъ золото на столъ и хотѣлъ уйдти, но подумалъ, что деньги опасно оставлять такъ на виду. Онъ собрался затворить двери за ключъ, но вспомнилъ, что Эрихъ приказалъ ему его здѣсь дожидаться. Онъ стоялъ посреди комнаты, а вокругъ него все вертѣлось и въ глазахъ стоялъ туманъ. Что такое случилось?

Вдругъ пришелъ Пранкенъ, поздоровался съ нимъ и сталъ его поздравлять съ тѣмъ, что онъ вскорѣ избавится отъ Эриха. Теперь только Роланду сдѣлалось ясно все, что произошло и чему еще надлежало произойдти. Пранкенъ продолжалъ говорить объ Эрихѣ, какъ о человѣкѣ, который ничего болѣе не заслуживаетъ кромѣ состраданія. Наконецъ онъ простился и ушелъ, а Роландъ почувствовалъ, что онъ никогда болѣе не будетъ въ состояніи любить Пранкена. Онъ почувствовалъ это съ болью, какъ бы переживая горькую утрату и продолжалъ стоять у стола, не спуская глазъ съ сверкавшаго передъ нимъ золота. Потомъ онъ, движимый ребяческимъ любопытствомъ, принялся считать, какъ велико было жалованье Эриха, но не могъ сообразить, за сколько времени приходилось ему получить лежавшую теперь на столѣ сумму. Роландъ съ досадой отвернулся къ окну, но золото оставалось у него за спиной и чей-то голосъ, казалось шепталъ ему: «не забывай меня!»

Эрихъ между тѣмъ стоялъ передъ Зонненкампомъ, а Зонненкампъ съ удивленіемъ говорилъ ему:

— Вы умышленно уничтожаете въ мальчикѣ любовь къ себѣ!

Эрихъ отвѣчалъ, что предпочелъ бы не прибѣгать къ такой мѣрѣ, но она вынуждена тѣмъ способомъ, какимъ ему было предложено жалованье.

— Я васъ оскорбилъ?

— Нѣтъ, я не обидчивъ и уважаю деньги, насколько они того заслуживаютъ. Кромѣ того мнѣ пріятна плата за честный трудъ. Я люблю вашего сына, можетъ быть болѣе…. но, нѣтъ, для любви не существуетъ мѣрила, и одну любовь нельзя измѣрять другою.

— Благодарю васъ.

— Извините, я продолжаю. Я люблю вашего сына и по тому самому предпочитаю, чтобъ онъ видѣлъ недостатки во мнѣ, а не въ своемъ отцѣ.

— Во мнѣ?

— Да. Я могъ бы вамъ отплатить за то, что вы мнѣ отдали деньги въ присутствіи моего воспитанника. Я могъ бы вамъ сказать, что свободный трудъ…. я не говорю о любви, а подразумѣваю только простой, свободный трудъ, предлагаемый однимъ человѣкомъ другому…. и такъ я могъ бы сказать, что такого рода трудъ никогда не можетъ быть вполнѣ оплаченъ. Но я воздержался отъ этого, потому что хочу, чтобъ вашъ сынъ любилъ и уважалъ васъ болѣе всѣхъ на свѣтѣ, болѣе меня самого.

Зонненкампъ стиснулъ кулаки и съ минуту въ смущеніи смотрѣлъ на Эриха. Потомъ онъ опустилъ глаза, видимо собираясь съ духомъ и усиливаясь скрыть свое волненіе.

— Я не знаю, проговорилъ онъ наконецъ, да и знать не хочу, что означаютъ ваши слова. Но предупреждаю васъ, что я скорѣй способенъ послать кому-нибудь пулю въ лобъ, чѣмъ подставить подъ нее свой собственный, и кто осмѣлился бы….

— Мнѣ рѣшительно непонятно ваше волненіе, сказалъ Эрихъ, спокойно смотря Зонненкампу въ глаза.

— Кто вы, и кто я? спросилъ Зонненкампъ, и лицо его исказилось.

— Я наставникъ вашего сына и хорошо знаю, какую великую отвѣтственность возлагаетъ на меня это званіе. Я нахожусь у васъ въ услуженіи, это вашъ домъ, вы каждый часъ, каждую минуту можете меня изъ него удалить.

— Я этого не хочу…. вовсе не хочу! Развѣ я сказалъ что-нибудь подобное? Мнѣ просто надо съ вами объясниться. Говорили ли вы Роланду, что настанетъ время, когда болѣе не будетъ частныхъ имуществъ?

Эрихъ отвѣчалъ, что ему ничего подобнаго никогда и въ голову не приходило. Онъ видитъ теперь, что выбралъ для вразумленія мальчика дурной примѣръ, и сожалѣетъ, что Роландъ такъ ложно его истолковалъ.

— Сядемте пожалуста, сказалъ Зонненкампъ, у котораго дрожали ноги: и поговоримъ, какъ люди разсудительные, какъ друзья, если мнѣ будетъ позволено такъ выразиться.

Онъ тихо засвисталъ, а потомъ продолжалъ совершенно другимъ тономъ:

— Я долженъ вамъ сказать, что во всякомъ случаѣ вашъ образъ мыслей вреденъ для моего сына. Вы — филантропъ, и я васъ за то уважаю. Вы принадлежите къ разряду тѣхъ людей, которые готовы благодарить, и по возможности матеріальнымъ образомъ, каждаго уличнаго мальчика, если тому удастся оказать вамъ какую-нибудь ничтожную услугу. Вы видите, я вѣрю въ ваши человѣколюбивыя наклонности и ничуть не подозрѣваю въ васъ желанія порисоваться, пріобрѣсти себѣ популярность. Но такого рода филантропія, — говорю вамъ откровенно, безъ обиняковъ, — вовсе не годится для моего сына. Доходы его равняются герцогскимъ. Еслибъ богачъ весь свой вѣкъ только думалъ о нуждѣ, да о несоотвѣтствующей труду платѣ, такъ онъ былъ бы несчастнѣе всякаго нищаго. Самое худшее, что могло бы случиться съ моимъ сыномъ, это еслибъ въ немъ развилась сантиментательность, склонность постоянно и черезъ мѣру огорчаться бѣдствіями другихъ людей. Я самъ не принадлежу къ числу тѣхъ, которые всю жизнь стремятся къ чему-то недосягаемому и не хотѣлъ бы, чтобъ мой сынъ сдѣлался однимъ изъ нихъ. Вѣрьте мнѣ, въ чувствахъ тоже существуетъ своего рода контрабанда, и напрасно воображаемъ мы себѣ, будто наши меньшіе братья думаютъ и чувствуютъ также какъ мы.

— Благодарю васъ за наставленіе, возразилъ Эрихъ, Но въ тоже время я радъ случаю сказать вамъ, что желаю сдѣлать изъ вашего сына добраго и сострадательнаго, а ничуть не слабаго человѣка. Пусть онъ узнаетъ цѣну своему счастью и научится изъ самого себя извлекать все высокое и прекрасное — и тогда онъ будетъ умно и благородно управлять силой, которая со временемъ сдѣлается его достояніемъ.

Эрихъ въ теченіи нѣсколькихъ минутъ продолжалъ еще говорить въ этомъ же духѣ. Зонненкампъ протянулъ ему руку и сказалъ:

— Вы… вы благородный человѣкъ, и я хотѣлъ бы, чтобъ вы и меня тоже воспитали. Забудьте все, что между нами произошло: я вамъ безусловно вѣрю. Вы не захотите лишить меня привязанности моего сына и не сдѣлаете изъ него сантиментальнаго чудака, который поставилъ бы себѣ задачей помогать всему міру.

Зонненкампъ говорилъ быстро и отрывисто. Внутри его кипѣлъ гнѣвъ отъ того, что человѣкъ, котораго онъ собирался унизитъ смирилъ его самого. И теперь онъ стоялъ передъ нимъ какъ нищій, и какъ тотъ молитъ прохожаго о милости, такъ онъ просилъ не отнимать у него сердца сына.

— Зачѣмъ…. началъ онъ снова: извините, я спрашиваю въ увѣренности, что вы ничего не сдѣлаете безъ причины…. и не смотря на всю его сдержанность, въ глазахъ у него сверкнула злоба: — зачѣмъ не позволяете вы Роланду свободно располагать его деньгами? Я это только недавно узналъ, во время нашей послѣдней поѣздки въ столицу.

— Не всѣ мои поступки имѣютъ такія основательныя причины, какъ этотъ. Роландъ соритъ деньгами совершенно безсознательно и не чувствуетъ при этомъ ни малѣйшаго раскаянія. Я же полагаю, что умѣнье управляться съ деньгами составляетъ одно съ умѣньемъ человѣка управлять самимъ собой.

Эрихъ воспользовался случаемъ разсказать Зонненкампу о впечатлѣніи, какое произвело на Роланда воровство. Зонненкамнъ съ торжествующимъ видомъ воскликнулъ:

— Я очень радъ тому, что онъ уже такъ рано узналъ, какими лжецами и негодяями наполненъ свѣтъ. Сдѣлавшись самъ хозяиномъ своего богатства, онъ будетъ остороженъ. Да, господинъ философъ, пишите что хотите въ вашихъ книгахъ, а по моему, главное отличіе человѣка отъ животныхъ заключается въ томъ, что онъ умѣетъ льстить и лгать. И чѣмъ раньше и тверже мои сынъ выучится этой истинѣ, тѣмъ спокойнѣе буду я. Я хотѣлъ бы, чтобъ Роландъ прошелъ уже и вторую школу.

— Какую?

— Человѣкъ сначала оказываетъ своимъ ближнимъ благодѣянія, а потомъ научается видѣть въ нихъ плутовъ и мошенниковъ. Это тоже, что играть въ азартную игру и надѣяться на выигрышъ. Долги, возлагаемые на людей благодѣяніями, и игорные долги вообще неохотно выплачиваются.

Въ тонѣ, какимъ Зонненкампъ сначала хвалилъ Эриха за его идеальную филантропію, а потомъ предостерегалъ его на счетъ людскихъ пороковъ, звучала какъ будто отеческая заботливость. Основнымъ его правиломъ было: «для человѣка человѣкъ — волкъ!»

Когда Эрихъ вошелъ въ комнату, гдѣ находился Роландъ, тотъ встрѣтилъ его на порогѣ, протянувъ ему обѣ руки.

— Благодарю тебя, воскликнулъ мальчикъ, за то, что ты поступокъ моего отца обратилъ на меня. Я не хочу болѣе имѣть денегъ. Пожалуйста, прости его за то, что онъ хотѣлъ вознаградить тебя, какъ слугу.

Эриху стоило не малаго труда объяснить Роланду это событіе такъ, чтобъ, не извращая его природнаго здраваго смысла, сохранить въ немъ любовь и уваженіе къ отцу.

— Спрячь пожалуйста деньги, сказалъ Роландъ, и Эрихъ, понимая, какъ видъ-ихъ долженъ былъ непріятно дѣйствовать на мальчика, поспѣшилъ запереть ихъ въ шкафъ.

— Подари мнѣ что-нибудь, попросилъ потомъ Роландъ.

— У меня ничего нѣтъ, отвѣчалъ Эрихъ… Но съ этой минуты да будетъ тебѣ извѣстно, что человѣкъ человѣку можетъ дать нѣчто гораздо болѣе драгоцѣнное, чѣмъ все золото въ мірѣ. Мы съ тобой оправдаемъ на дѣлѣ пословицу, которая говоритъ: кто отъ насъ отрекается, тотъ никогда и не былъ нашимъ другомъ.

Роландъ внезапно поцѣловалъ Эриху руку, ту самую, которая приняла деньги. Эрихъ былъ врагъ сантиментальности, но теперь ему показалось, будто на его глазахъ внезапно распустился цвѣтокъ и впервые наполнилъ воздухъ своимъ благоуханіемъ. Цвѣтокъ этотъ былъ не что иное какъ сердце юности.

— Пойдемъ къ маіору, немного спустя сказалъ Роландъ. Ему видимо хотѣлось отдохнуть въ обществѣ человѣка, который ничего не зналъ о всей этой неурядицѣ на виллѣ и жилъ въ мирѣ съ самимъ собой и съ другими.

Они отправились къ маіору, но не застали его дома и пошли бродить по окрестностямъ. Начало смеркаться, а они все еще гуляли, изрѣдка обмѣниваясь словами и вернулись на виллу уже съ наступленіемъ ночи.

Зонненкампъ тоже провелъ вечеръ въ прогулкѣ по саду. Но внутри его все кипѣло и волновалось. Ему постоянно приходилось что-нибудь въ себѣ скрывать, подобно тому, какъ онъ скрывалъ теперь борьбу, вызванную въ его сердцѣ словами Эриха о свободномъ трудѣ. Кромѣ того ему казалось просто невѣроятнымъ, чтобъ онъ могъ оскорбить этого самаго Эриха, мать котораго намѣревался пригласить къ себѣ на виллу. Зонненкампу стало неловко при мысли, какъ люди, съ пріѣздомъ профессорши, начнутъ превозносить его доброту. Ахъ, еслибъ это дѣйствительно была доброта! Но онъ самъ хорошо зналъ, что побуждало его къ этому шагу. Всегда и вездѣ одно и тоже! Какъ это свѣтъ еще можетъ вѣрить въ добро? Но что же? Вѣдь нарумяненная кокетка знаетъ, что на щекахъ ея играетъ не натуральный румянецъ, но она довольствуется тѣмъ, что обманываетъ другихъ, и радуется и молодится.

Зонненкампъ выразилъ желаніе, чтобъ Пранкенъ занялся пріобрѣтеніемъ для него виллы, предназначаемой для совѣтницы. Но Пранкенъ дружески отъ этого уклонился и привелъ весьма основательную причину своего отказа, находя впрочемъ весьма естественнымъ старанія Зонненкампа составить себѣ пріятное сосѣдство. А Зонненкампъ не зналъ, желать ему, или бояться этого сосѣдства. Онъ подозрѣвалъ, что Пранкенъ нарочно повелъ это дѣло издали, такъ чтобы и на его долю выпали нѣкоторыя выгоды. Но въ такомъ случаѣ неужели онъ, Зонненкампъ, дастся своему будущему зятю въ обманъ?

Слѣдующіе дни Зонненкампъ мало занимался домомъ и садомъ и почти не обращалъ никакого вниманія ни на Эриха, ни на Роланда. Онъ осматривалъ виллу и прилежащія къ ней виноградныя горы и успѣлъ убѣдиться, что Пранкенъ не имѣетъ рѣшительно ничего общаго съ этимъ дѣломъ. Успокоившись съ одной стороны, Зонненкампъ былъ непріятно пораженъ съ другой, увидавъ, какъ ему еще плохо знакомы нравы и обычаи знати. Пранкенъ оказывался не такимъ человѣкомъ, чтобъ изподтишка хлопотать о своихъ выгодахъ.

«Винный графъ» тоже торговалъ виллу, съ цѣлью подарить ее будущему мужу своей дочери, сыну гофмаршала. Зонненкампъ, узнавъ объ этомъ, поторопился совершить купчую.

ГЛАВА VII.
НЕУДОБОВАРИМОЕ ДЛЯ ГОСТЯ.

Еслибъ извѣстіе о покупкѣ Зонненкампомъ новаго имѣнія могло проникнуть въ тюрьму Клауса, тотъ, безъ сомнѣнія, воскликнулъ бы: — «Ну, не говорилъ ли я, что онъ скупитъ всѣ берега Рейна!» Но бѣдняга рѣшительно ничего не зналъ.

Слѣдствіе между тѣмъ шло своимъ чередомъ. Судья былъ такъ любезенъ, что когда при составленіи новаго протокола понадобилось отобрать показанія отъ Эриха и Роланда, онъ, вмѣсто того, чтобъ призывать ихъ къ себѣ, самъ явился на виллу. Вообще печальный, все еще не разъясненный фактъ воровства внесъ въ занятія мальчика гораздо больше безпорядка, чѣмъ этого можно было ожидать.

Другого рода развлеченіямъ тоже не предвидѣлось конца. Роландъ вдругъ объявляетъ Эриху:

— Графъ Вольфсгартенъ на-дняхъ даетъ большой обѣдъ. Отецъ и мать очень этимъ довольны, и мы съ тобой тоже приглашены.

Зонненкампъ дѣйствительно былъ очень доволенъ. Они съ Пранкеномъ порѣшили заинтересовать въ пользу своего дѣла Клодвига, который былъ самымъ вліятельнымъ членомъ орденской коммиссіи.

Зонненкампъ стоялъ передъ большимъ, вдѣланнымъ въ стѣну несгараемымъ шкапомъ, гдѣ у него хранились деньги. Здѣсь, думалъ онъ, собраны всѣ его обыкновенно побѣдоносныя силы, но на этотъ разъ онѣ не могутъ ему ничѣмъ помочь, и онъ долженъ ограничиться однѣми личными своими средствами. Съ минуту онъ даже отчаивался въ успѣхѣ, но потомъ гордо выпрямился: вѣдь удавались же ему другія дѣла — неужели счастье измѣнитъ ему теперь?

Въ день, назначенный для обѣда въ Вольфсгартенѣ, Зонненкампу пришлось выдержать тяжелую борьбу съ Церерой. Она непремѣнно хотѣла отправиться туда въ брильянтахъ, и даже фрейленъ Пэрини не могла ее отъ этого отговорить. Напрасно увѣряла она ее, что при дневномъ свѣтѣ никто не носитъ брильянтовъ: Церера плакала, какъ ребенокъ, и говорила, что въ такомъ случаѣ она лучше вовсе не поѣдетъ, Зонненкампъ просилъ ее пожалѣть графиню, брильянтовый уборъ которой стоилъ по крайней мѣрѣ въ двадцать разъ менѣе ея. Онъ находилъ въ эту минуту неудачнымъ оскорблять Беллу и обѣщалъ за то женѣ дать вскорѣ праздникъ, на который ей будетъ позволено надѣть все, что она захочетъ. Но Церера стояла на своемъ и продолжала говорить, что лучше вовсе не поѣдетъ безъ брильянтовъ.

— Хорошо, отвѣчалъ Зонненкампъ: въ такомъ случаѣ я немедленно отправлю въ Вольфсгартенъ верхового съ извѣстіемъ, что ты не будешь.

Онъ позвалъ конюха и тутъ же отдалъ ему приказаніе пойдти сѣдлать лошадь и готовиться къ поѣздкѣ въ Вольфсгартенъ.

Зонненкампъ ушелъ, а Церера угрюмо посмотрѣла ему вслѣдъ. Ей жаль было самое себя, и она не могла примириться съ мыслью что останется дома одна, между тѣмъ какъ всѣ другіе поѣдутъ на праздникъ. Немного спустя, она не вытерпѣла и побѣжала въ комнату Зонненкампа просить, чтобъ онъ отмѣнилъ приказаніе, данное слугѣ.

Зонненкампъ отвѣчалъ, что слуга, къ сожалѣнію, уже уѣхалъ. Тогда Церера начала его умолить послать ему въ догонку другого. Зонненкампъ долго не соглашался, потомъ сдѣлалъ видъ, будто сдается на просьбы жены, и самъ отправился за конюшню, гдѣ ему всего стоило только сказать конюху: «не сѣдлай лошади, не надо.» Онъ еще никого не посылалъ въ Вольфсгартенъ, зная, что Церера, какъ капризное дитя, непремѣнно придетъ его просить объ отмѣнѣ перваго рѣшенія.

Наконецъ, они собрались и поѣхали.

Белла была очень довольна тѣмъ, что въ числѣ гостей ея находилась также и совѣтница. Сіяющая красотой, любезная и привѣтливая со всѣми, она особенно ласково обошлась съ Эрихомъ. Она подмѣтила его дурное расположеніе духа въ послѣднее посѣщеніе, и теперь хотѣла его задобрить. Онъ принималъ ея вниманіе съ благодарностью, но отъ нея, тѣмъ не менѣе, какъ отъ умной женщины не ускользнула его крайняя сдержанность.

Зонненкампъ, притаивъ дыханіе, зорко слѣдилъ за ними, какъ охотникъ, подстерегающій добычу. «Ловко же они играютъ», думалъ онъ. Добрая слава этого дома до сихъ поръ камнемъ лежала у него на сердцѣ, но теперь онъ началъ свободнѣе дышать.

Въ Вольфсгартенѣ точно составился маленькій дворъ, при которомъ однако, вмѣсто обычной стѣснительности, замѣтна была извѣстнаго рода сельская свобода. Собравшіяся здѣсь лица тѣмъ довольнѣе были свидѣться, что явились сюда изъ деревенскаго затишья. Большинство гостей составляли отставные офицеры, и у нихъ въ петлицахъ нерѣдко мелькали красныя, синія, желтыя орденскія ленточки. Всѣ мужчины были завиты, а бороды ихъ тщательно выбриты. Наряды дамъ свидѣтельствовали, что онѣ не даромъ каждый годъ по нѣскольку недѣль проводили въ Парижѣ. Въ числѣ ихъ находилась одна француженка и изъ любезности къ ней разговоръ велся на французскомъ языкѣ.

Здѣсь былъ между прочимъ одинъ знаменитый, только-что вернувшійся изъ путешествія музыкантъ; онъ изъѣздилъ много городовъ, вездѣ давалъ концерты, а теперь отдыхалъ въ домѣ товарища, который, женившись на богатой наслѣдницѣ, бывшей своей ученицѣ, купилъ на берегахъ Рейна прелестную виллу и поселился въ ней.

За исключеніемъ Эриха, Зонненкампъ и музыкантъ были, посреди всей собранной здѣсь знати, единственными представителями средняго сословія. Но музыканта возвышалъ его талантъ, а Зонненкампа милліоны. Что касается до "виннаго графа, " то его уже почти можно было считать дворяниномъ. Онъ надняхъ ожидалъ диплома на свое новое достоинство, и всѣ это звали. Женихъ съ невѣстой тоже были приглашены; но утромъ въ самый день обѣда въ Вольфсгартенъ пришла записочка, извѣщавшая о нездоровьи жениха, который такимъ образомъ не могъ присутствовать на праздникѣ.

Въ числѣ гостей находился также и живописецъ, гостившій у «виннаго графа», гдѣ онъ уже въ теченіи нѣсколькихъ недѣль писалъ портреты жениха и невѣсты во весь ростъ. Живописецъ этотъ былъ въ большой модѣ. Онъ съ особеннымъ искусстволъ изображалъ жемчугъ, кружева и сѣрый атласъ. Лица тоже ему большей частью удавались, по всегда имѣли синеватый оттѣнокъ. Его очень любили при дворѣ, и конечно онъ, а никто другой, долженъ былъ писать портретъ съ прелестной невѣсты.

Русскій князь, совершенно естественно, привлекалъ на себя всеобщее вниманіе.

За обѣдомъ Зонненкампъ сидѣлъ на почетномъ мѣстѣ, рядомъ съ Беллой, по другую сторону которой помѣщался молодой иностранецъ.

Зонненкампъ пустилъ въ ходъ свою артиллерію любезностей, въ которыхъ у него никогда не было недостатка. Но на этотъ разъ онѣ имѣли мало успѣха, такъ какъ Белла слушала его только однимъ ухомъ, стараясь уловить другимъ, что говорили Эрихъ и русскій.

Внезапно всѣ отдѣльные разговоры за столомъ смолкли. Князь обратился къ Зонненкампу и спросилъ:

— Скажите, пожалуйста, невольниковъ въ Америкѣ тоже считаютъ душами?

— Я васъ не понимаю.

— У насъ, въ Россіи, крѣпостныхъ людей называли душами. У него столько-то сотенъ или тысячъ душъ, говорилось обыкновенно. Я и спрашиваю, также ли у васъ, въ Америкѣ?

— Нѣтъ!

— Нѣкоторые сомнѣваются, замѣтилъ Клодвигъ, дѣйствительно ли негры имѣютъ душу. Гумбольдтъ приводитъ мнѣніе дикихъ объ обезьянахъ, которыя, по ихъ понятіямъ, обладаютъ даромъ слова, но скрываютъ это изъ боязни, чтобъ ихъ не заставили работать.

Всѣ засмѣялись, а Клодвигъ продолжалъ:

— Самый ничтожный изъ греческихъ и римскихъ сосудовъ, который мы откапываемъ въ землѣ, непремѣнно поражаетъ насъ своей изящностью. Негры, сколько мнѣ извѣстно, не создали ничего прекраснаго.

— Они, какъ говорится, вмѣшался князь, не изобрѣли сами даже и мышеловки.

— Да, подтвердилъ Клодвигъ. Теперь спрашивается: могутъ ли негры быть наслѣдниками общаго человѣческаго образованія, разъ, что они не наслѣдовали прекрасный человѣческій образъ, который перешелъ къ намъ отъ древнихъ египтяпъ, грековъ и римлянъ? Могутъ ли они содѣйствовать дальнѣйшему развитію искусства, которое уже одно упрочиваетъ за людьми ихъ благородное происхожденіе, — могутъ ли создавать прекрасное, не имѣя возможности при этомъ руководствоваться собственной наружностью? Въ св. писаніи сказано: Богъ сотворилъ человѣка по образу и по подобію своему. Человѣкъ, въ свою очередь, создаетъ себѣ божество по своему образу и подобію, — а для негровъ это невозможно. Они, можетъ быть, современемъ и создадутъ что-нибудь для себя, по никогда для другихъ. Поэтому имъ, какъ дѣтямъ, лишеннымъ наслѣдства, суждено всегда стоять отдѣльно, не имѣя ничего общаго съ остальнымъ человѣчествомъ.

Зонненкампъ вдругъ точно выросъ: такъ говоритъ человѣкъ, въ любви къ ближнимъ котораго никто не станетъ сомнѣваться!

— Прекрасно! воскликнулъ онъ. Въ Америкѣ мы не отличаемся сантиментальностью. Наши твердыя, ясныя понятія, школьная наука называетъ еретическими и кладетъ на нихъ клеймо безчеловѣчности. Но вѣдь и пресловутая гуманность тоже имѣетъ своихъ фанатическихъ приверженцевъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и свою инквизицію.

Зонненкампъ говорилъ небрежно, съ сдержанной насмѣшкой, — тономъ, который ясно показывалъ, какъ неумѣстнымъ казался ему вопросъ, поднятый княземъ. Клодвигъ счелъ нужнымъ его поддержать и началъ тихимъ голосомъ, который становился все громче и сильнѣе по мѣрѣ того, что онъ говорилъ:

— Кто умѣетъ спокойно и хладнокровно обсуживать историческія событія, тому видѣнъ весь постепенный ходъ идеи, какъ она тихо, незамѣтно, въ теченіи долгаго времени, совершаетъ свою работу, и какъ, наконецъ, достигнувъ своего полнаго развитія, выражается въ событіи, съ которымъ, повидимому, не имѣетъ ничего общаго. Но не слѣдуетъ забывать, что характеръ идеи чисто приготовительный, а у событія — положительный.

Белла, наклонясь къ князю, что-то ему очень тихо говорила. Клодвигъ догадался, что она извинялась за него въ томъ, что онъ, по обыкновенію, углубился въ тяжеловѣсныя разсужденія и логическіе выводы. По лицу его пробѣжала легкая судорога, онъ едва замѣтно закусилъ губу, но продолжалъ:

— Я убѣжденъ, что еслибъ союзники не взяли Севастополя, освобожденіе крестьянъ въ Россіи совершилось бы не такъ и еще не теперь, — а кто знаетъ, какъ и когда? И въ наше время, какъ въ былое, Саулъ идетъ отыскивать ослицу и вмѣсто нея обрѣтаетъ царство, — и это есть царство всемогущей идеи. Крымская война была предпринята съ цѣлью унизить Россію, а вмѣсто того, она побудила ее даровать крестьянамъ свободу и тѣмъ самымъ содѣйствовала ея внутреннему возрожденію. Это великія историческія событія, въ которыхъ мы ни при чемъ…

— Ваша идея для меня совершенно нова, прервалъ князь.

Но Клодвигъ продолжалъ.

— Мнѣ говорилъ русскій посланникъ, что во время крымской войны вдругъ распространился слухъ, будто всѣ сражающіеся подъ Севастополемъ и добровольно ополчающіеся для избавленія Россіи отъ нашествія союзниковъ, по окончаніи войны получатъ земли и будутъ свободными крестьянами. Никто не зналъ, откуда вышелъ этотъ слухъ, но его всѣ съ убѣжденіемъ повторяли. Идея освобожденія крестьянъ, дотолѣ жившая только въ книгахъ, газетахъ и въ высшихъ слояхъ общества, вдругъ перешла въ народную массу и стала быстро слагаться въ событіе, для полнаго осуществленія котораго не доставало только императорской воли.

Клодвигъ остановился. Онъ казался утомленнымъ, но послѣ минутнаго молчанія воскликнулъ:

— Это новое подтвержденіе стараго сказанія: мечъ да обратится въ плугъ.

Всѣ съ удивленіемъ переглянулись, не понимая, какимъ путемъ Клодвигъ пришелъ къ этому заключенію. Одинъ Эрихъ смотрѣлъ вполнѣ осмысленно и лицо его выражало восторгъ. Вдругъ, чья-то рука коснулась его плеча. Эрихъ быстро обернулся. Передъ нимъ стоялъ Роландъ.

— Ты мнѣ уже говорилъ нѣчто весьма похожее на это, сказалъ мальчикъ.

— Пойди на мѣсто и сиди смирно, шепнулъ ему Эрихъ.

Роландъ повиновался и все ожидалъ, когда Эрихъ на него взглянетъ. Наконецъ желаніе его исполнилось. Онъ взялъ стаканъ съ виномъ и сдѣлалъ Эриху знакъ, что пьетъ за его здоровье.

Белла на всѣхъ грустно поглядывала, видимо тяготясь разговоромъ, который казался ей въ высшей степени неумѣстнымъ за обѣденнымъ столомъ. Она сдѣлала знакъ Эриху, какъ бы прося его отвести рѣчь отъ столь ненавистнаго для нея предмета.

Въ это самое время слуга началъ разносить въ тонкихъ, изящныхъ рюмкахъ іоганнисбергское вино. Эрихъ, приподнявъ стаканъ, воскликнулъ:

— А какъ вы думаете, графъ, вѣдь древніе никогда не пили такого вина изъ своихъ глиняныхъ кружекъ и кубковъ, которые мы теперь находимъ въ землѣ?

Белла одобрительно кивнула головой. Эрихъ остановился.

— А извѣстно ли намъ, живо подхватила она, что-нибудь положительное о винодѣліи древнихъ?

— Очень мало, отвѣчалъ Эрихъ. По всей вѣроятности, древніе и понятія не имѣли о крѣпости и возбудительныхъ свойствахъ нашего вина. Они знали только одно прѣсное вино.

— Я не имѣю претензіи на ученость, сказалъ Зонненкампъ, но полагаю, что причину этому легко объяснить. Виноградная лоза, если ее не подстригать, никогда не дастъ такого сочнаго плода, какъ та, которую постоянно подрѣзаютъ. Кромѣ того, вино непремѣнно должно храниться въ бочкахъ, иначе оно не можетъ ни вполнѣ перебродить, ни достигнуть своей настоящей крѣпости.

— Бочки? спросилъ русскій князь: чѣмъ онѣ такъ полезны? Или дерево содѣйствуетъ очищенію вина?

— Я такъ думаю, отвѣчалъ Зонненкампъ. Кромѣ того бочка пропускаетъ въ себя воздухъ и тѣмъ самымъ поддерживаетъ въ винѣ броженіе и даетъ ему возможность достигнуть надлежащей зрѣлости и крѣпости. Въ глиняныхъ же сосудахъ вино или задыхается, или по крайней мѣрѣ остается въ одномъ и томъ же положеніи.

— Какъ пріятно думать, замѣтила Белла, что успѣхи цивилизаціи содѣйствуютъ еще и тому, чтобъ доставлять человѣку болѣе полныя наслажденія.

Зонненкампъ былъ очень доволенъ собой. Ему удалось кстати высказать нѣсколько остроумныхъ замѣчаній и показать себя въ наилучшемъ свѣтѣ. Разговоръ опять пересталъ быть общимъ и раздробился на мелкія бесѣды съ разныхъ концовъ стола.

Вообще всѣ были оживлены: печали и заботы казались вполнѣ забытыми и когда общество наконецъ встало изъ за стола, на всѣхъ лицахъ игралъ румянецъ, во всѣхъ глазахъ сверкало веселье.

ГЛАВА VIII.
САМЪ СЕБѢ ПОМОГАЙ.

Дамы удалились, а мужчины сидѣли въ саду и пили кофе. Князь, желая оказать любезность Зонненкампу, заговорилъ о своемъ намѣреніи посѣтить Америку. Клодвигъ его одобрилъ и выразилъ сожалѣніе, что самъ въ молодости тамъ не побывалъ.

— Я того мнѣнія, сказалъ онъ, что кто не былъ въ Америкѣ, тотъ не знаетъ вполнѣ людей. Тамошняя жизнь пробуждаетъ въ человѣкѣ новую энергію; онъ крѣпнетъ въ борьбѣ за обладаніе міромъ и, какъ Робинзонъ, долженъ безпрестанно отыскивать въ самомъ себѣ новые источники силъ и знанія. На мои глаза Америка похожа на Грецію. Греція видѣла физическую наготу людей, Америка видитъ ихъ нравственную паготу. Нельзя сказать, чтобъ зрѣлище это всегда было пріятно, но оно предвѣщаетъ возможность возрожденія человѣчества.

Музыкантъ, тоже собиравшійся въ Америку, съ цѣлью давать тамъ концерты, затѣтилъ:

— Не понимаю, какъ это люди живутъ въ странѣ, почва которой не производитъ винограда, и гдѣ въ воздухѣ не поютъ жаворонки.

— Позвольте мнѣ сдѣлать одно замѣчаніе, графъ, сказалъ Эрихъ; не находите ли вы страннымъ, что въ Америкѣ не изобрѣтено ни одно новое наименованіе? Тамъ рѣки, горы, города, люди, всѣ носятъ только тѣ названія, которыя, или даны имъ первобытными обитателями, или позже вывезены изъ Европы. Мнѣ представляется еще вопросъ: прибавилъ ли Новый Свѣтъ хоть одно нравственное правило къ тѣмъ, которыя у насъ уже и прежде существовали?

— Конечно прибавилъ и самое лучшее изъ всѣхъ, быстро проговорилъ Зонненкампъ.

— Самое лучшее? Какое?

— Оно заключается въ трехъ словахъ; «самъ себѣ помогай.»

Клодвигъ сомнительно покачалъ головой.

— Правило: «самъ себѣ помогай» сказалъ онъ, взятое въ строгомъ смыслѣ, гораздо болѣе относится къ животнымъ, нежели къ людямъ. Каждое животное изъ всѣхъ силъ старается себѣ помогать. Какъ противодѣйствіе общественному злу, изнѣженной морали, которая во всемъ полагалась на государство и искала существовать на его счетъ, — правило это конечно имѣетъ значеніе. Кромѣ того оно весьма пригодно въ путешествіи, для одинокаго странника, но лишь только этотъ странникъ превращается въ осѣдлаго жителя какой-либо страны, на него тотчасъ возлагаются обязанности въ отношеніи къ другимъ. Въ западной Америкѣ знаменитое «самъ себѣ помогай» не имѣетъ никакого значенія: тамъ сосѣди много другъ другу помогаютъ. Въ извѣстныхъ случаяхъ правило это еще можетъ служить отдѣльнымъ личностямъ, по никогда цѣлому обществу, классу или сословію людей. Крѣпостные крестьяне, напримѣръ, невольники не могутъ сами себѣ помогать. Нравственная солидарность предписываетъ другое. Помогай ближнему, говоритъ она, какъ ближній помогаетъ тебѣ, а помогая себѣ, ты въ тоже время помогаешь и другимъ.

Такимъ образомъ разговоръ, показавшійся неумѣстнымъ за столомъ, былъ снова возобновленъ, и на этотъ разъ никто и не думалъ его прерывать.

— Всякій народъ, продолжалъ Клодвигъ, чтобъ занять мѣсто въ исторіи, долженъ внести въ нее какую-нибудь идею, надъ осуществленіемъ которой ему предстоитъ трудиться. Америка, мнѣ кажется, призвана совершить великое дѣло, а именно уничтожить въ мірѣ рабство. Но это, какъ я уже и говорилъ, все-таки будетъ только осуществленіе идеи, которая въ теченіи долгаго времени совершала и наконецъ окончила свое дѣло подготовки. А мы добиваемся того, создала-ли Америка какое-либо новое нравственное начало?

— Такое начало, шутливо замѣтилъ Пранкенъ, заключается можетъ быть въ швейной машинѣ.

Всѣ засмѣялись

— Мнѣ кажется, сказалъ Эрихъ, что изреченіе «самъ себѣ помогай», есть не что иное, какъ выраженіе нравственнаго принципа. У насъ, въ Европѣ, люди пріобрѣтаютъ себѣ положеніе и богатства или чрезъ наслѣдство, или посредствомъ милостей, разсыпаемыхъ за нихъ герцогами и государями. Въ Америкѣ человѣкъ ничѣмъ не хочетъ быть обязанъ другому и желаетъ для себя только того, что самъ себѣ можетъ дать безъ всякой посторонней помощи. Изреченіе «help yourself» между прочимъ далеко не лишено смысла, если его противопоставить вѣрованію, дѣлающему изъ человѣка нѣчто въ родѣ товарнаго тюка, который черезъ посредника препровождается къ мѣсту своего небеснаго назначенія. Ты — человѣкъ, не чемоданъ, набитый правилами и законами, крѣпко стянутый ремнями и отмѣченный клеймомъ духовной таможни, — ты живой, свободный пассажиръ и долженъ самъ о себѣ заботиться. Мы, нѣмцы, имѣемъ пословицу, весьма близко подходящую къ изреченію: «самъ себѣ помогай». Пусть, говоримъ мы, всякій самъ несетъ свою шкуру на рынокъ.

— Могу я тоже сдѣлать вопросъ? неожиданно для всѣхъ произнесъ Роландъ.

Всѣ были поражены, а Зонненкампъ и Эрихъ въ особенности.

— Говори, что ты думаешь? сказалъ Эрихъ.

— Когда графъ упомянулъ о наслѣдникахъ образованія, мнѣ очень хотѣлось спросить, почему можемъ мы знать, что образованіе наше истинное?

Мальчикъ говорилъ робко и нерѣшительно. Эрихъ старался его ободрить.

— Ну, продолжай, сказалъ онъ: вырази свою мысль полнѣе.

— Китайцы и турки можетъ быть считаютъ насъ варварами.

— Ты хочешь знать, помогъ ему Эрихъ, гдѣ тѣ несомнѣнные признаки, по которымъ можно безошибочно сказать, что тотъ или другой народъ, то или другое время, религія, или человѣкъ попали въ струю историческаго всемірнаго образованія? — и между ними завязался діалогъ.

— Да, именно это, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Хорошо. Подумай, чѣмъ отличается образованный человѣкъ отъ необразованнаго?

— Тѣмъ, что онъ здраво мыслитъ и ясно понимаетъ вещи.

— Такъ, но откуда это у него берется?

— Онъ это почерпаетъ изъ самого себя.

— А посредствомъ чего онъ изощряетъ и пополняетъ своя взгляды и понятія?

— Посредствомъ сравненія.

— Съ чѣмъ?

— Съ мыслями великихъ людей.

— А въ чемъ онъ познаетъ истину: въ согласіи, или противорѣчіи своихъ взглядовъ съ понятіями другихъ?

— Въ согласіи.

— А гдѣ находятся эти другіе?

— Всюду вокругъ него.

— А до него жили люди, или нѣтъ?

— Конечно, жили.

— А можемъ мы сравнивать наши мысли и взгляды съ мыслями и взглядами нашихъ предшественниковъ? Можемъ мы у нихъ учиться?

— Да, на то у насъ есть письменность.

— Хорошо. Когда человѣкъ или народъ, обладая извѣстной степенью развитія или образованія, однако не находится въ связи ли съ однимъ изъ предшествовавшихъ ему народовъ, — что тогда можно сказать про такого человѣка, или про такой народъ?

— Что у нихъ нѣтъ наслѣдства.

— Я не ожидалъ этого отвѣта, но принимаю его. Хорошо. Теперь скажи же: человѣкъ или народъ, не наслѣдовавшій отъ своихъ предшественниковъ ихъ образованія, что онъ — стоитъ въ связи съ человѣчествомъ, или особнякомъ отъ него?

— Особнякомъ.

— Вотъ мы и добрались, узнали, что стоимъ въ центрѣ истиннаго образованія, и занимаемся его продолженіемъ, — и это потому что мы наслѣдники прошлаго. Мы приняли образованіе отъ персовъ, іудеевъ, египтянъ, грековъ и римлянъ и ведемъ его далѣе. Ни турки, ни китайцы этого не дѣлаютъ и не могутъ дѣлать: они въ исключительномъ положеніи и замкнуты въ самихъ себѣ. Мы, нѣмцы, можемъ безъ хвастовства сказать, что стоимъ во главѣ образованія. Ни одинъ другой народъ не содѣйствовалъ столько его успѣхамъ, сколько нѣмцы, или лучше сказать все германское племя, къ которому принадлежатъ также и твои соотечественники.

— Браво, браво! воскликнулъ Клодвигъ. Всѣ поднялись съ мѣстъ. Клодвигъ подошелъ къ Зонненкампу.

— Никогда рекомендація не была справедливѣе, сказалъ онъ, какъ въ тотъ день, когда я вамъ рекомендовалъ капитана. Вы правы, господинъ Зонненкампъ: изреченіе «самъ себѣ помогай» заключаетъ въ себѣ великое новое — если не нравственное, то во всякомъ случаѣ педагогическое начало. Нашъ другъ учитъ вашего сына самому себѣ помогать въ томъ, что составляетъ высшую задачу жизни: это новая сокровенная метода.

Эрихъ и Роландъ сдѣлались предметомъ всеобщаго вниманія. Князь подошелъ къ Эриху и пожимая ему руку, сказалъ:

— Вы настоящій учитель!

Между тѣмъ явился посланный отъ дамъ и пригласилъ мужчинъ пожаловать къ нимъ въ залу. Съ ихъ появленіемъ, не замедлило водвориться веселье. Одинъ австрійскій офицеръ, женатый на дочери негоціанта, которую такимъ образомъ вывелъ въ знать, презабавно пѣлъ комическія пѣсни. Пранкенъ показалъ нѣсколько фокусовъ, которымъ нарочно учился у фокусника, а въ заключеніе музыкантъ игралъ на старой скрипкѣ Клодвига.

Зонненкампъ, сидя вмѣстѣ съ Клодвигомъ въ уголкѣ залы, защищенномъ отъ сквозного вѣтра, подумалъ, что настала удобная минута коснуться предмета, который теперь его больше всего занималъ. Онъ съ благодарностью упомянулъ объ участіи, какое Клодвигъ всегда выказывалъ къ Роланду, а потомъ съ отеческой заботливостью продолжалъ, говоря, что ему самому ужъ болѣе ничего не нужно въ жизни и что всѣ его желанія теперь клонятся единственно къ тому, чтобъ навсегда упрочитъ за Роландомъ почетное мѣсто въ обществѣ. Клодвигъ выразилъ увѣренность, что примѣръ и уроки Эриха со временемъ разовьютъ въ мальчикѣ самостоятельность, строгое пониманіе жизни и вообще такія качества, которыя непремѣнно откроютъ ему доступъ въ общество людей высшаго круга.

Слова: «общество людей высшаго круга» возбудили всю энергію Зонненкампа. Но Клодвигъ дѣлалъ видъ, будто не понимаетъ куда Зонненкампъ мѣтитъ, и тотъ былъ такъ этимъ озадаченъ и смущенъ, что вмѣсто того, чтобъ прямо обратиться къ Клодвигу за содѣйствіемъ, сталъ просить у него совѣта. Клодвигъ самымъ рѣшительнымъ тономъ и даже въ рѣзкихъ выраженіяхъ посовѣтовалъ лучше и не начинать этого дѣла. Неблаговидно, говорилъ онъ, стараться проникнуть въ отживающее учрежденіе, гдѣ, къ тому же, никогда не будешь себя чувствовать вполнѣ дома. Зонненкампу ничего болѣе не оставалось, какъ поблагодарить. А Клодвигъ воспользовался первой удобной минутой, чтобъ присоединиться къ другимъ гостямъ.

Всѣ начали еще за-свѣтло разъѣзжаться. Зонненкампъ посадилъ Роланда въ экипажъ къ матери, не желая вторично испытать на себѣ ея дурное расположеніе духа. Онъ видѣлъ, какъ взоры ея безпрестанно съ неудовольствіемъ обращались на богатое жемчужное ожерелье Беллы, и предпочелъ совершить обратный путь вмѣстѣ съ Эрихомъ и маіоромъ.

— Вотъ оно, нѣмецкое общество! сказалъ Зонненкампъ дорогой. Нашъ почтенный хозяинъ сильно смахиваетъ на стараго профессора.

Никто ему не отвѣчалъ.

Затѣмъ Зонненкампъ по-англійски похвалилъ Эриха за тактъ, съ какимъ онъ въ присутствіи такого молодого мальчика, какъ Роландъ, остерегался высказывать свою короткость съ графомъ и съ его красавицей женой. Положивъ руку Эриху на плечо, онъ прибавилъ:

— Молодой человѣкъ, я могъ бы вамъ позавидовать. Я знаю, вы станете отпираться, но тѣмъ не менѣе приношу вамъ свое поздравленіе. Старый графъ правду говоритъ: изрѣченіе «самъ себѣ помогай» — не есть выраженіе какого-нибудь нравственнаго принципа.

Эрихъ могъ только учтиво отклонить отъ себя поздравленіе. Онъ чувствовалъ себя жестоко наказаннымъ за мысленно совершенный проступокъ и находилъ большое утѣшеніе въ томъ, что могъ себѣ сказать: «Да, я на дѣлѣ выполнилъ поговорку: самъ себѣ помогай».

Зонненкампъ тоже думалъ объ этихъ словахъ, и ему становилось досадно. Теперь у него было на рукахъ дѣло, съ которымъ онъ одинъ рѣшительно ничего не могъ сдѣлать; ему была нужна посторонняя помощь. Онъ искалъ почетнаго положенія въ свѣтѣ, котораго нельзя пріобрѣсти, такъ какъ пріобрѣтаются богатства. Тутъ необходима чужая помощь, но вотъ на первомъ же шагу встрѣчается затрудненіе: человѣкъ самый сильный, тотъ, который всѣхъ болѣе могъ бы быть ему полезенъ, отказываетъ ему въ своемъ содѣйствіи. Клодвига, какъ оказывалось, ничѣмъ нельзя было привлечь на свою сторону.

ГЛАВА IX.
НА СВАДЬБѢ.

Нѣсколько дней спустя, новое развлеченіе опять нарушило порядокъ уроковъ Роланда. Церера была счастлива тѣмъ, что ей наконецъ представлялся удобный случай показаться въ своемъ брильянтовомъ уборѣ, а фрейленъ Пэрини тоже не безъ удовольствія раскрыла прибывшій изъ Парижа ящикъ съ новымъ платьемъ. Такихъ платьевъ было всего только два: одинъ у императрицы, другой — у Цереры.

Семейство «виннаго графа», до сихъ поръ державшее себя очень сдержанно въ отношеніи къ дому Зонненкампа, послѣ обѣда въ Вольфсгартенѣ прислало ему приглашеніе на свадьбу дочери съ сыномъ гофмаршала.

Эриху стоило большого труда отдалять Роланда отъ разговоровъ о предстоящемъ праздникѣ. Мальчикъ какъ-то провѣдалъ, что приготовляется великолѣпный фейерверкъ, который будетъ спущенъ частью на Рейнѣ, частью на сосѣднихъ вершинахъ, и каждое утро повторялъ: «только бы погода не испортилась; а то будетъ очень жалко!»

Кромѣ того, Роландъ часто куда-то уходилъ съ Пранкеномъ и всегда возвращался въ сильно-возбужденномъ состояніи. Онъ явно скрывалъ отъ Эриха какую-то тайну, которую тотъ и не пытался проникнуть.

Въ день свадьбы, на виллу пріѣхалъ генералъ, котораго Зонненкампъ пригласилъ къ себѣ изъ столицы. Онъ и все семейство отправились къ «винному графу» вскорѣ послѣ обѣда. Было приготовлено три экипажа; Въ одномъ помѣстилась Церера съ генераломъ. Платье ея было такъ пышно, что спутникъ ея буквально утонулъ въ волнахъ шелка и кружевъ. Въ другомъ открытомъ экипажѣ сидѣлъ Зонненкампъ съ фрейленъ Пэрини и съ Пранкеномъ, который нарядился въ парадный мундиръ съ двумя орденами. Зонненкампъ ни слова не сказалъ по этому поводу, но видно было, что онъ чувствовалъ глубокую признательность къ молодому человѣку, который не только доставилъ ему посѣщеніе генерала, но еще и его самого, такъ сказать, вводилъ въ свѣтъ. Въ третьей каретѣ сидѣли Роландъ и Эрихъ. Мальчикъ очень сожалѣлъ, что Эрихъ тоже не надѣлъ мундира.

Жилище «виннаго графа» было расположено близъ большой дороги, и съ обѣихъ сторонъ его растилались обширные сады. На этотъ разъ передъ домомъ стояла длинная вереница экипажей.

Генералъ шелъ ведя подъ руку Цереру. У входа ихъ встрѣтилъ лакей въ богатой ливреѣ и указалъ имъ дорогу въ садъ. Всѣ аллеи были уставлены зеленью и цвѣтами, которые возвышались, въ видѣ громадной стѣны. У самаго схода съ лѣстницы, ведущей въ садъ, стоялъ самъ «винный графъ». Онъ попросилъ генерала уступить ему руку Цереры. По аллеямъ взадъ и впередъ расхаживали гости, а нѣкоторые сидѣли за красивыми столиками.

Жена «виннаго графа» была очень высокая и полная женщина. Въ ней находили сходство съ Маріей Терезіей, что и побудило ее одѣться совершенно такъ, какъ одѣвалась эта императрица. На головѣ у леи сверкала брильянтовая діадема.

Зонненкампа не замедлили представить жениху и невѣстѣ. Женихъ казался очень утомленнымъ, а невѣста, съ розовымъ вѣнкомъ на головѣ, была очень весела и оживлена. Всѣ пожалѣли, что на праздникѣ нѣтъ Манны.

Гофмаршалъ, отецъ жениха, изъявилъ свое удовольствіе по случаю встрѣчи съ Зонненкампомъ. Онъ былъ также очень радъ случаю познакомиться съ его супругой и красавцемъ сыномъ. Въ заключеніе гофмаршалъ окончательно осчастливилъ Зонненкампа, сказавъ, что о немъ недавно въ очень лестныхъ выраженіяхъ говорили за герцогскимъ столомъ. Цереру посадили рядомъ съ гофмаршаломъ. Она еще не снимала бѣлаго плаща, который скрывалъ ея роскошный нарядъ.

«Винный графъ» ходилъ между рядами гостей, разукрашенный орденами. Онъ вообще отличался хорошими манерами, которыя пріобрѣлъ въ сношеніяхъ чуть ли не со всей европейской аристократіей. Во время Наполеона, будучи еще почти мальчикомъ и странствуя по дѣламъ торговаго дома своего отца, онъ съ большимъ успѣхомъ выполнилъ нѣсколько порученій, возложенныхъ на него осторожнымъ и предусмотрительнымъ Меттернихомъ. Онъ лично зналъ всѣхъ французскихъ фельдмаршаловъ и два раза говорилъ даже съ самимъ Наполеономъ. у «виннаго графа» было три сына и три дочери. Старшая была уже замужемъ за офицеромъ благороднаго происхожденія. Изъ трехъ сыновей, одинъ, растративъ у отца не мало денегъ, уѣхалъ въ Америку и пропалъ тамъ безъ вѣсти. Другой, музыкантъ, игралъ въ театральномъ оркестрѣ одного изъ главныхъ городовъ средней Германіи. Онъ недавно писалъ отцу, объявляя ему, что съ своей стороны, не приметъ дворянскаго достоинства. Третій и старшій сынъ, «кавалеръ бутылки», напротивъ, сильно хлопоталъ по дѣлу о дворянствѣ и былъ теперь очень счастливъ тѣмъ, что оно удалось.

«Винный графъ» выказывалъ въ этотъ день особенное оживленіе и очень привѣтливо принималъ своихъ гостей. Его высокая, худощавая, украшенная сѣдиной, но еще бодрая и свѣжая фигура дышала энергіей. Онъ переходилъ отъ одного посѣтителя къ другому, всякому говорилъ что-нибудь любезное и въ свою очередь отъ всѣхъ принималъ поздравленія, въ которыхъ скрывался двойной смыслъ, такъ какъ онъ въ этотъ самый день получилъ дипломъ на дворянство. Онъ благодарилъ скромно, съ достоинствомъ, говоря самому себѣ, что, еслибъ хотѣлъ, могъ бы уже давно, десятки лѣтъ тому назадъ, быть дворяниномъ. Но въ то время всѣ были точно помѣшаны на патріотизмѣ, и странствующій по торговымъ дѣламъ своего отца мальчикъ тоже не могъ имъ не заразиться. На поздравленія гостей «винный графъ» неизмѣнно отвѣчалъ, что милостивое вниманіе къ нему герцога дѣлаетъ его въ высшей степени счастливымъ.

Зонненкампъ улыбался про себя, думая, что въ скоромъ времени и его точно также станутъ честить, и мысленно подбиралъ выраженія, въ какихъ будетъ благодарить за приносимыя ему поздравленія.

Церера была въ очень неловкомъ положеніи, занимая почетное мѣсто рядомъ съ гофмаршаломъ. Тотъ, примѣтивъ что она рѣшительно ни о чемъ не въ состояніи говорить, вовсе пересталъ ею заниматься, и они сидѣли молча. Но наконецъ и для нея настала счастливая минута: къ ней подошла ея новая пріятельница, совѣтница, которой гофмаршалъ поспѣшилъ уступить свое мѣсто.

Радость Цереры еще усилилась, когда къ нимъ присоединилась Белла, которая, не смотря на то, что въ этомъ обществѣ было много ей равныхъ, отъ всѣхъ отличалась своей наружностью и манерами. Она была въ высшей степени любезна съ Церерой и, взявъ ее подъ руку, отправилась съ ней въ оранжерейную залу, гдѣ было выставлено роскошное приданое невѣсты. Имъ встрѣчались многіе, уже возвращавшіеся оттуда; всѣ громко выражали свой восторгъ и удивленіе, а на нѣкоторыхъ лицахъ виднѣлась и зависть.

Церера никакъ не умѣла справиться со своимъ длиннымъ шлейфомъ, между тѣмъ какъ Белла, граціозно приподнявъ его обѣими руками, ступала легко и свободно, какъ будто несясь на облакахъ.

Русскій князь очень любезно привѣтствовалъ Зонненкампа и подалъ ему руку. Зонненкампъ не помнилъ себя отъ радости, какъ вдругъ князь произнесъ нѣсколько словъ, которыми точно облилъ его холодной водой.

— А я и позабылъ распросить васъ о торгѣ невольниками! Боюсь, что когда соберусь въ Америку, тамъ уже совсѣмъ выведется этого рода промышленность.

Вслѣдъ за тѣлъ князю представили генерала, и Зонненкампъ остался одинъ, чувствуя себя какъ-то въ сторонѣ отъ всего этого общества. Однако лице его просвѣтлѣло, когда онъ увидѣлъ, какъ дружески Белла прогуливалась съ его женой.

— А вы еще и не подходили къ графинѣ, сказалъ Зонненкампъ Эриху.

— О, у меня совсѣмъ другое въ головѣ, отвѣчалъ тотъ. Желалъ бы я знать, съ какимъ видомъ нашъ новый дворянинъ приказывалъ своимъ слугамъ: «Іоганъ, Петръ, Михель! начиная съ сегодняшняго для, зовите меня барономъ!» Какъ онъ долженъ самому себѣ казаться смѣшнымъ!

— Титулъ доктора вѣроятно очень звученъ, злобно проворчалъ Зонненкампъ: и люди, конечно, съ нимъ родятся.

Слова Эриха раздражили Зонненкампа, и онъ охотно прогналъ бы его отъ себя. Но приближеніе Беллы снова возвратило ему хорошее расположеніе духа.

— Знаете ли, господинъ Зонненкампъ, сказала она, къ чему насъ сюда пригласили и что означаетъ все это празднество? Мы здѣсь сегодня на крестинахъ. Виноторговецъ долго домогался чести попасть въ дворяне, и наконецъ принесъ въ жертву дочь. Герцогу ничего болѣе не оставалось, какъ дать ему желаемое, но онъ при этомъ съигралъ съ нимъ отличную шутку. Не въ высшей ли степени забавно: онъ далъ ему названіе барона фонъ-Эндлихъ^[1]?

И она съ большимъ юморомъ начала разсказывать, какъ было бы смѣшно, еслибъ престарѣлый крестникъ вдругъ возопилъ: «Я не хочу такого имени, дайте мнѣ другое!» Потомъ Белла, обратясь къ Эриху, стала остроумно и въ тоже время очень зло описывать всѣхъ гостей. Особенно досталось отъ нея группѣ молодыхъ дѣвицъ, по наружности которыхъ, говорила она, видно, до какой степени тяготить ихъ роскошныя прически изъ локоновъ. Белла утверждала, что два парикмахера изъ сосѣдняго города съ утра разъѣзжали по дачамъ, по-очереди причесывая собиравшихся на праздникъ молодыхъ дѣвушекъ. Она очень смѣшно передразнивала, какъ тѣ, одна у другой, спрашиваютъ: «скажите пожалуйста, на мѣстѣ ли у меня шиньонъ»? Не пощадила она также и высокаго худощаваго англичанина, у котораго была очень толстая жена и три тоненькія дочери съ длинными локонами и черезъ-чуръ въ пестрыхъ платьяхъ. Этотъ англичанинъ жилъ зимой въ столицѣ, а лѣтомъ на дачѣ, гдѣ цѣлые дни удилъ рыбу, а дочери его постоянно рисовали. Онъ слылъ за богача, который страннымъ образомъ составилъ себѣ состояніе. Братъ его жены былъ много лѣтъ тому назадъ сосланъ въ Ботани-Бей и, какъ ловкій купецъ, вскорѣ устроилъ вывозъ оттуда разныхъ товаровъ, что и послужило основаніемъ громаднаго богатства семьи.

Белла была очаровательна, и Эрихъ началъ чувствовать себя передъ ней виноватымъ. Онъ слушалъ грубый отзывъ доктора и позволилъ ему непочтительно о ней говорить, самъ ни слова не сказавъ въ ея защиту. Теперь онъ взглядомъ какъ бы просилъ у ней прощенія. Белла осталась имъ довольна; оживленіе ея и веселость усилились, а вмѣстѣ съ тѣмъ и красота ея получила новый блескъ. Она явно оказывала Эриху предпочтеніе передъ всѣмъ собраннымъ здѣсь обществомъ.

Вскорѣ къ ихъ кружку присоединился также и Клодвигъ. Онъ не могъ надивиться тому, какое разнообразіе личностей и характеровъ встрѣчалось на берегахъ Рейна. Маіоръ стоялъ немного въ сторонѣ и такъ смотрѣлъ на Зонненкампа, какъ будто хотѣлъ сказать: «Прошу тебя, не дѣлай и ты того же, останься съ нами. Никакіе конфекты не доставили бы фрейленъ Милькъ такого удовольствія, какъ еслибъ я, вернувшись отсюда, могъ ей сказать: то, что говорятъ о Зонненкампѣ — не правда»! Фрейленъ Милькъ какимъ-то образомъ провѣдала тайну, которую такъ тщательно старались отъ всѣхъ скрыть.

Эрихъ сжалился надъ маіоромъ и подошелъ къ нему. Тотъ не замедлилъ открыть ему причину своей печали.

— Это все равно, сказалъ онъ, какъ еслибъ христіанинъ перешелъ въ турецкую вѣру!… Нѣтъ, вы не смѣйтесь, фрейленъ Милькъ правду говоритъ. Вонъ теперь все это громадное богатство, собранное съ такимъ трудомъ, переходитъ къ знати, покидаетъ насъ и не хочетъ болѣе имѣть съ вами ничего общаго..

Эрихъ украдкой пожалъ маіору руку, а этотъ внезапно спросилъ:

— Гдѣ Роландъ?

— Да, гдѣ Роландъ? Онъ тотчасъ послѣ прибытія куда-то скрылся и больше не показывался.

Между тѣмъ насталъ вечеръ. Въ кустахъ раздалась духовая музыка. На мгновеніе всѣ умолкли, а затѣмъ принялись, точно возбуждаемые музыкой, разговаривать съ новымъ воодушевленіемъ.

Эрихъ искалъ Роланда, но ни отъ кого не могъ узнать, гдѣ находится мальчикъ.

Музыка въ саду умолкла; стало совершенно темно. На балконѣ дома появился одѣтый въ средневѣковое платье трубачъ и протрубилъ сигналъ, по которому гости начали собираться въ большую залу и въ смежныя съ ней комнаты. Тамъ рядами стояли стулья, а впереди ихъ два большія кресла, убранныя цвѣтами., для молодыхъ. За ними было расположено еще нѣсколько креселъ, предназначаемыхъ для самыхъ почетныхъ гостей. Церера получила мѣсто возлѣ Беллы. Фрейленъ Пэрини, ловко пробравшись сквозь толпу, подошла къ ней и тихонько дернула ее за бѣлый плащъ. Церера поняла знакъ, и взгляды гостей, до тѣхъ поръ обращенные на молодыхъ, мгновенно устремились за нее. Такого роскошнаго наряда никто никогда не видѣлъ. На Церерѣ былъ уборъ изъ брильянтовыхъ колосьевъ, и кромѣ того платье ея было обильно усѣяно еще брильянтами и жемчугомъ. Въ толпѣ пронесся говоръ, который долго не умолкалъ, а Церера неподвижно стояла близъ своего стула, пока Белла не попросила ее сѣсть. Графиня съ улыбкой смотрѣла на пышный уборъ своей сосѣдки. «Американка, думала она, можетъ по произволу украшать себя брильянтами, но что можетъ сравниться съ такой шеей, съ такими плечами, какъ у ней, у Беллы»?

Вдругъ одна изъ стѣнъ залы поднялась вверхъ: это оказалось не что иное, какъ занавѣсъ. На сценѣ появились виноградари и молодыя дѣвушки, которыя пѣли и декламировали похвалы дому «виннаго графа» и въ заключеніе поднесли молодымъ миртовый вѣнокъ. За тѣмъ занавѣсъ опустился, всѣ начали подниматься съ мѣстъ, но раздался чей-то голосъ: «Подождите, не уходите!» и гости снова усѣлись. Занавѣсъ вторично поднялся и открылъ Аполлона, окруженнаго пастухами и виноградарями. Аполлона изображалъ Роландъ. Публика дважды требовала повторенія этой картины, которая возбудила всеобщій восторгъ. Всѣ были въ особенности поражены изумительной красотой Роланда.

Белла съ улыбкой взглянула на стоявшаго близъ, нея Эриха, но тотъ казался смущеннымъ. Какъ это подѣйствуетъ на Роланда? думалъ онъ, и какъ могъ мальчикъ это отъ него скрыть? Но вскорѣ самъ Роландъ явился посреди гостей въ своемъ обыкновенномъ платьѣ и былъ осыпанъ похвалами. Его чуть не носили на рукахъ. Церерѣ тоже пришлось выслушать не мало поздравленій по поводу необыкновенной красоты ея сына. Многіе выразили снова сожалѣніе, что не видятъ на праздникѣ также и ея дочери. Церера на все неизмѣнно отвѣчала: «Благодарю васъ, вы очень добры». Ее этому научила фрейленъ Пэрини.

Затѣмъ открылись двери въ другія залы, гдѣ были накрыты столы. Гости размѣстились по мѣстамъ.

Роландъ, подойдя къ Эриху, сказалъ ему:

— Ты одинъ мнѣ ничего не говоришь.

Эрихъ молчалъ.

— Ахъ, продолжалъ Роландъ: еслибъ ты зналъ, какого, мнѣ стоило труда отъ тебя это скрывать и быть внимательнымъ за уроками! Но я хотѣлъ сдѣлать тебѣ сюрпризъ.

Эрихъ увидѣлъ, что лучше всего не придавать этому событію никакого значенія и тѣмъ самымъ ослабить впечатлѣніе, какое оно могло произвести на мальчика. Онъ только посовѣтовалъ Роланду не пить много вина, а тотъ былъ такъ счастливъ, такъ всѣмъ доволенъ, что, не возражая, сѣлъ возлѣ Эриха, намѣреваясь показать ему на дѣлѣ свою умѣренность. А ему между тѣмъ было приготовлено мѣсто за столомъ молодыхъ.

Живыя картины устроивалъ Пранкенъ вмѣстѣ съ живописцемъ, гостившимъ у «виннаго графа». Онъ былъ въ этотъ вечеръ какъ-то необыкновенно задумчивъ. Его уже преслѣдовала мысль, что онъ могъ бы жениться на прекрасной дочери «виннаго графа» Отъ этого новаго дворянства тоже пахло свѣжимъ лакомъ, но за то здѣсь все было болѣе на чистоту. У него даже мелькнула мысль о будущей молодой вдовѣ, которая можетъ опять сдѣлаться женой, но онъ поспѣшилъ отогнать соблазнъ, вызвавъ въ себѣ воспоминаніе о своей любви въ Маннѣ.

Пранкенъ, въ качествѣ друга дома и товарища жениха, предложилъ тостъ за молодыхъ. Онъ при этомъ произнесъ небольшую, но очень милую юмористическую рѣчь. Всѣ были довольны и веселы.

Вдругъ выстрѣлъ изъ мортиры возвѣстилъ о началѣ фейерверка. Гости поспѣшили въ садъ и на веранду.

ГЛАВА X.
ФЕЙЕРВЕРКЪ.

Эрихъ не замѣтилъ, какъ Белла вдругъ очутилась около него.

— Вы сегодня необыкновенно задумчивы, сказала она ему тихо.

— Я не привыкъ къ шумнымъ и веселымъ сборищамъ.

— Мнѣ все казалось, что вы мнѣ что-то хотите сказать, прибавила она еще тише.

Эрихъ молчалъ. Белла продолжала:

— Не кажется ли вамъ, когда вы бываете въ большомъ обществѣ, что вы точно заброшены на чужбину, — точно плывете по большой рѣкѣ и боретесь съ волнами, которыя васъ то и дѣло заливаютъ?

«А, браво»! послышалось со всѣхъ сторонъ. На воздухъ взлетѣла ракета и разсыпалась яркимъ снопомъ. Въ тоже время заиграла музыка, а въ горахъ ей, какъ эхо, отвѣтилъ звукъ трубы. На берегу рѣки стояли толпы народа, собравшагося изъ сосѣднихъ городовъ и деревень посмотрѣть на фейерверкъ.

— Ахъ! воскликнула Белла, когда все снова погрузилось въ мракъ. Мы всѣ не что иное какъ жалкіе рабы! Вотъ, еслибъ такъ пожить, — какъ ракета взлетѣть на воздухъ и вспыхнуть яркимъ пламенемъ, а затѣмъ наступай ночь, приходи смерть: онѣ болѣе не страшны!

Эрихъ вздрогнулъ. Онъ самъ не зналъ, какимъ образомъ рука Беллы очутилась въ его рукѣ. Но вотъ на горахъ и на рѣкѣ опять сверкнули и взвились къ небу огни. Эриху казалось, что всѣ здѣсь собранные люди непремѣнно должны увидѣть, какъ онъ держитъ за руку Беллу, и онъ быстро отступилъ назадъ. Къ графинѣ подошелъ русскій князь и подалъ ей руку. Эрихъ остался одинъ и видѣлъ, какъ Белла, опираясь на князя, ходила взадъ и впередъ по дорогѣ передъ домомъ. Онъ не могъ припомнить, дѣйствительно ли громко сказалъ Беллѣ: «люблю тебя»! или только мысленно произнесъ эти слова. А между тѣмъ въ воздухѣ безпрестанно трещали ракеты, летали звѣзды, вертѣлись колеса и щиты съ вензелями молодыхъ. Въ заключеніе, съ одной изъ лодокъ на Рейнѣ взлетѣлъ на воздухъ громадный, золотистый снопъ и разсыпался дождемъ огненныхъ шаровъ. Музыка не переставала гремѣть, и съ берега несся радостный, гулъ, какъ будто волны внезапно получили голосъ и заговорили. У Эриха голова пошла кругомъ; онъ едва сознавалъ, гдѣ онъ и кто онъ. Вдругъ чья-то рука слегка коснулась его плеча. Онъ обернулся и увидѣлъ Клодвига. Какъ охотно бросился бы Эрихъ передъ нимъ на колѣни! Онъ чувствовалъ себя недостойнымъ говорить съ графомъ и далъ себѣ слово, что скорѣй пустить себѣ пулю въ лобъ, чѣмъ еще разъ доведетъ себя до подобнаго состоянія.

Клодвигъ завелъ рѣчь о Роландѣ, говоря, что не одобряетъ намѣренія Зонненкампа ввести мальчика въ новую и совершенно чуждую для него сферу. Эрихъ отвѣчалъ разсѣянно. Клодвигъ полагалъ, что ему извѣстны планы Зонненкампа, а Эрихъ думалъ, что графъ говоритъ о предназначеніи Роланда къ военной службѣ. Къ тому же онъ былъ такъ смущенъ и произносилъ такія несвязныя рѣчи, что Клодвигъ почувствовалъ нѣкоторое безпокойство и посовѣтовалъ своему молодому другу, не брать на себя такъ много и вообще спокойнѣе смотрѣть на вещи.

Эрихъ рѣшился не прощаться съ Беллой.

Было уже поздно, когда Зонненкампъ съ семействомъ отправился домой. Теперь къ нимъ присоединилась еще совѣтница съ мужемъ; они предполагали переночевать на виллѣ.

Совѣтница сидѣла, въ одномъ экипажѣ съ Пранкеномъ и Зонненкампомъ. Сначала они совершенно естественно разговаривали о праздникѣ и о томъ, какъ наконецъ угасла знаменитая фирма торговаго дома. «Винный графъ» хотѣлъ окончательно продать съ публичнаго торга весь свой огромный запасъ вина. Затѣмъ совѣтница сказала, что Белла ей сообщила о своемъ намѣреніи пригласить къ себѣ мать и тетку Эриха. Пранкенъ сдѣлалъ видъ, будто это ему уже извѣстно, тогда какъ на дѣлѣ онъ былъ въ высшей степени удивленъ. Совѣтница, пользуясь тѣмъ, что они были одни, объявила, что никто болѣе профессорши не можетъ содѣйствовать возведенію Зонненкампа въ дворянское достоинство. Окончательно здѣсь ничего не было рѣшено, но само собой разумѣлось, что Зонненкампу нужно постараться предупредить Беллу и немедленно пригласить мать и тетку Эриха къ себѣ, на виллу Эдемъ.

Зонненкампъ про себя лукаво улыбался. У него сложился въ головѣ еще и другой планъ, для котораго тоже нужна была профессорша. Генералъ нѣсколько разъ повторялъ, что мать Эриха находилась въ тѣсной дружбѣ съ его сестрой, настоятельницей монастыря, возвышавшагося на островѣ. Такимъ образомъ, Зонненкампу предстояла двойная работа.

Въ послѣдней каретѣ сидѣли Эрихъ и Роландъ. Оба молчали; экипажъ медленно подвигался впередъ. Вдругъ чей-то голосъ закричалъ: «Добраго вечера, капитанъ!» Эрихъ приказалъ остановиться. То былъ бочаръ, сынъ ловчаго. Онъ шелъ по одной съ ними дорогѣ и передалъ Эриху поклонъ отъ магистра Кнопфа изъ Маттенгейма. Бочаръ ходилъ просить Кнопфа явиться въ судъ, чтобъ быть свидѣтелемъ въ пользу его отца.

Роландъ протеръ глаза и съ удивленіемъ смотрѣлъ вокругъ. Онъ пригласилъ бочара сѣсть къ нимъ въ экипажъ. Тотъ поблагодарилъ и разсказалъ, какъ онъ дорогой любовался на фейерверкъ. Возвращаясь изъ Маттенгейма, онъ только-что вышелъ изъ лѣсу, какъ вдругъ внизу, на Рейнѣ, сверкнули огни и взвились къ небу. Онъ остановился именно въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ эхо повторяло выстрѣлы изъ мортиры. На прощанье бочаръ Эриху подалъ руку, а Роланду — нѣтъ.

Когда они ѣхали далѣе, Роландъ сказалъ:

— Клаусъ въ своей тюрьмѣ, можетъ быть, тоже слышалъ выстрѣлы и видѣлъ фейерверкъ. Ахъ, у него нѣтъ даже собаки, съ которой бы онъ могъ поговорить! Какъ часто сожалѣлъ я его, потому что онъ цѣлые дни и ночи принужденъ былъ ходить по полямъ! А теперь онъ безъ сомнѣнія и этой усталости былъ бы радъ! Онъ сидитъ въ тюрьмѣ, а въ поляхъ все ростетъ и зрѣетъ. Хорьки и лисицы знаютъ, что никому такъ хорошо, какъ ловчему, не извѣстны ихъ норы. Нѣтъ, я увѣренъ, что онъ не виноватъ! Зачѣмъ это на свѣтѣ столько бѣдныхъ и несчастныхъ? Отчего всѣ не могутъ благоденствовать?

Эрихъ въ первый разъ увидѣлъ себя вынужденнымъ предостеречь Роланда, чтобъ онъ не проговорился при отцѣ о своихъ сожалѣніяхъ на счетъ Клауса и вообще всѣхъ бѣдныхъ и несчастныхъ. Но въ тоже время Эрихъ почувствовалъ большое облегченіе: похвалы, какими осыпали Роланда послѣ его участія въ живыхъ картинахъ въ роли Аполлона, нисколько ему не повредили.

ГЛАВА XI.
УЯЗВЛЕННОЕ СЕРДЦЕ.

«Что сталось бы съ нами, еслибъ мы были внезапно призваны къ суду, передъ которымъ раскрылись бы всѣ наши тайныя мысли?»

Такъ писалъ Эрихъ въ отвѣтъ на изящную записку, полученную имъ отъ Беллы. Она просила его прислать ей платье, въ которомъ начала изображать его за портретѣ и которое ей теперь понадобилось для окончательной отдѣлки рисунка. Эриха особенно поразила подпись графини подъ ея запиской. Тамъ стояло только имя Беллы, безъ фамиліи, которую замѣнялъ вопросительный знакъ дважды перечеркнутый: точно ее взяло раскаяніе, и она хотѣла изгладить знакъ, по знакъ все-таки оставался видѣнъ.

«Что сталось бы съ нами, еслибъ мы были внезапно призваны къ суду, передъ которымъ раскрылись бы всѣ наши тайныя мысли?»

Белла вздрогнула. Она стояла ни жива, мы мертва, устремивъ глаза въ землю и положивъ руку на одежду молодого человѣка. Въ эту минуту передъ ней вдругъ воскресла и пронеслась вся ея прошлая жизнь.

Дни дѣтства представляли ей мало воспоминаній. Учителя хвалили ее за быстрые успѣхи. При ней была нянька француженка, которую рано замѣнила строгая и чопорная англичанка. Белла легко научилась языкамъ, а хорошія манеры казались у ней врожденными. Она уже съ малыхъ лѣтъ всѣхъ удивляла своими остроумными выходками. Ихъ повторяли, это льстило ея самолюбію и съ дѣтства убивало въ ней простоту и искренность.

Женщины и мужчины, которые посѣщали ея родителей, или встрѣчались съ нею въ постороннихъ домахъ, громко въ глаза восхваляли ея красоту. Она конфирмовалась, но этотъ священный обрядъ былъ въ ея глазахъ только знакомъ того, что ей настало время покинуть дѣтскую и замѣнить короткія платья длинными. Приближаясь къ алтарю, она больше всего думала о своей красотѣ. Наканунѣ епископъ обѣдалъ въ домѣ ея отца, ласково съ ней разговаривалъ и утратилъ въ ея глазахъ то таинственное величіе, которымъ поражалъ другихъ. Въ церкви ока казалась самой себѣ главнымъ лицомъ, средоточіемъ всего.

На слѣдующую зиму отецъ уступилъ ея желаніямъ, и Белла, всего четырнадцатилѣтняя дѣвочка, начала выѣзжать въ свѣтъ. Она была блестящее, очаровательное созданье. Всѣ говорили, что отъ нея вѣетъ ароматомъ юности, который невольно возбуждаетъ восторгъ. Но уже и тогда въ ней проглядывала холодность и ее въ шутку называли русалкой. Въ глазахъ ея сверкалъ огонь, который никого не грѣлъ. Самъ герцогъ обратилъ на нее вниманіе, и Белла какъ святыню хранила съ перваго придворнаго бала карточку съ именами танцовавшихъ съ ней кавалеровъ и увядшій букетъ.

Съ этого времени жизнь ея была безконечной цѣпью побѣдъ. Блистая остроуміемъ, имѣя на все всегда готовый отвѣтъ, Белла сдѣлалась душой общества. Въ дѣтствѣ всѣ хвалили красоту ея лица, теперь ей въ глаза и за глаза превозносили ея необыкновенный умъ, стараясь при этомъ, чтобъ похвалы непремѣнно доходили до нея. Ее вызывали на остроумные разговоры и потомъ съ восторгомъ повторяли то или другое изъ ея замѣчаній. Ея многочисленныя познанія, блестящая игра на фортепіано, а болѣе всего талантъ къ живописи возбуждали всеобщее удивленіе. Маменьки наперерывъ ставили ее въ примѣръ дочкамъ.

Шестнадцати лѣтъ она имѣла уже многихъ жениховъ, и слыша о свадьбѣ того или другого изъ своихъ знакомцевъ, обыкновенно улыбалась, думая, что отъ нея зависѣло бы имѣть его для себя. Мать охотно выдала бы ее замужъ, но отецъ не желалъ такъ рано съ ней разставаться и къ тому же все надѣялся, что за нее посватается какой-нибудь принцъ изъ младшей линіи герцогскаго дома.

Въ день рожденія Беллы, когда ей минуло семнадцать лѣтъ, ея многочисленные поклонники устроили ей рано утромъ серенаду. Пробужденная звуками военной музыки, она широко раскрыла глаза и въ нихъ въ первый разъ отразилась мысль, которая потомъ ужъ болѣе ее не покидала. «Я не вѣрю въ любовь», думала она. «Любовь, воспѣваемая въ пѣсняхъ, есть не что иное, какъ пустая фраза!» Уроки матери не мало способствовали къ тому, чтобъ искоренить изъ сердца дѣвушки всякое нѣжное чувство. Она постоянно повторила дочери: «Все счастье жизни заключается въ томъ, чтобъ занимать высокое положеніе въ свѣтѣ;» Белла сама никогда никого не любила, но въ тоже время ей была невыносима мысль, чтобы кто-нибудь могъ въ свою очередь ей противиться. Двоюродная сестра ея матери, съ своей стороны, полусерьезно, полушутливо, съ легкимъ оттѣнкомъ горечи, часто говаривала Беллѣ: «истинною можно назвать только ту любовь, которая обращается къ человѣку, не высоко стоящему въ свѣтѣ. Еслибъ ты полюбила художника, въ мастерской котораго ты работаешь, или одного изъ твоихъ учителей — тогда любовь твоя была бы искренна.» Но Белла считала столь же невозможнымъ полюбить учителя, какъ и лакея въ ливреѣ, или существо совсѣмъ другой породы, чѣмъ она, напримѣръ лошадь, или какое-нибудь другое животное.

Въ достопамятный день, когда она достигла семнадцатилѣтняго возраста, у Беллы впервые явился холодный, стеклянный взглядъ, придававшій ей сходство съ головой Медузы, — взглядъ, который, ни на чемъ, не останавливаясь, безучастно скользитъ до людямъ, какъ будто они были тѣни, не заслуживающія никакого вниманія. Никто этого не замѣтилъ, а между тѣмъ въ Беллѣ совершилось что-то ужасное: въ ней окончательно замерло всякое чувство съ тѣмъ, чтобъ болѣе никогда не пробуждаться.

Ей не было еще двадцати лѣтъ, когда у нея умерла мать, и Белла, по истеченіи траурнаго года, явно стала удаляться отъ свѣта. Она еще изрѣдка посѣщала общество, но это повидимому составляло для нея тяжелую обязанность. Она занималась наукой, музыкой, живописью и водила знакомство съ артистами, учеными и дипломатами. Черты лица ея и взглядъ точно застыли, а остроумныя рѣчи Беллы производили тѣмъ болѣе сильное впечатлѣніе, что она произносила ихъ глухимъ, точно мужскимъ голосомъ, который находился въ странномъ противорѣчіи со всей ея наружностью.

Не мало шуму надѣлало въ свѣтѣ то обстоятельство, что Беллѣ наконецъ удалось преодолѣть сопротивленіе родителей, которые ни за что не хотѣли, чтобъ ея младшая сестра вышла за мужъ прежде нея. Сопровождая сестру къ алтарю, она сквозь ея свадебный вуаль видѣла, какъ пристально были устремлены на нее черные глаза одного недавно овдовѣвшаго генералъ-адъютанта. Губы ея презрительно сжимались, и она думала про себя: «Напрасны хлопоты, ты меня не получишь!» Терзать, мучить и разбивать сердца было для нея наслажденіемъ. «Я охотно вышла бы замужъ, — говорила она отцу, — еслибъ было возможно дѣлать то, чего въ глубинѣ души все-таки не желаешь. Я рѣшительно не въ силахъ приблизиться къ алтарю и сказать да, которое связываетъ на всю жизнь, до самой смерти!… Когда сестра произнесла это слово, меня охватилъ невообразимый ужасъ, и я едва не закричала: нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Я право не могу поручиться, чтобъ у меня въ самую рѣшительную минуту не вырвалось передъ алтаремъ, вмѣсто да, — нѣтъ».

Белла сама предложила себя въ спутницы больной принцессѣ, которая на годъ отправлялась на Мадеру. Принцесса умерла, Белла вернулась и узнала, что сватавшійся за нее генералъ-адъютантъ въ ея отсутствіе женился. Выслушавъ это извѣстіе, она улыбнулась, но внутренно ее терзала досада. Белла никакъ не могла примириться съ тѣмъ, что поклонники ея мало-по-малу оставляли ее для другихъ.

Она вторично, но уже самостоятельно, отправилась путешествовать въ обществѣ двухъ англичанокъ. Лутцъ, теперешній курьеръ Зонненкампа, состоялъ тогда въ этой самой должности при ней. Белла посѣтила Италію, Грецію и провела цѣлую зиму въ Константинополѣ. А въ столицѣ злые языки говорили, будто она ищетъ для себя человѣка съ высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ, не заботясь о томъ, каковъ онъ въ другихъ отношеніяхъ. Увѣряли даже, будто она выходитъ замужъ за пашу. Но Белла вернулась и стала появляться въ обществѣ въ бархатныхъ платьяхъ.

За нее посватался Клодвигъ, и она, ко всеобщему удивленію, приняла его предложеніе. Приготовленія къ свадьбѣ и самая свадьба совершились очень быстро, всего въ теченіи четырехъ недѣль. Белла съ мужемъ тотчасъ же уѣхали въ Вольфсгартенъ. Замужество не произвело въ ней ни одной изъ тѣхъ перемѣнъ или дополненій, какимъ обыкновенно подвергается женщина. Да и что могло бы оно докончить въ Беллѣ? Она уже успѣла совсѣмъ созрѣть и теперь была настолько счастлива, насколько ей то позволяла ея натура. Въ мужѣ она нашла истинное благородство души, которое до тѣхъ поръ тщетно искала.

Белла первый разъ въ жизни была спокойна, кротка, довольна собой и другими. Дни ея шли тихо и однообразно. Клодвигъ оставался къ ней по прежнему нѣженъ и внимателенъ. Ничто не могло сравниться съ ясностью души и съ постоянствомъ этого человѣка въ его частной жизни. Но, въ высшей степени мягкій и деликатный въ своихъ личныхъ сношеніяхъ съ людьми, онъ бывалъ вспыльчивъ и рѣзокъ, когда дѣло доходило до обсуживанія вопросовъ и явленій общественной жизни. Белла называла эту вспыльчивость благороднымъ и справедливымъ негодованіемъ. «Клодвигъ, говорила она, получивъ отъ природы неисчерпаемыя богатства ума и сердца, тяготится изнѣженностью своего вѣка, преисполненнаго мелкихъ, эгоистическихъ заботъ. Онъ осужденъ влачить жизнь посреди мелочной обстановки крошечнаго государства, тогда какъ все въ немъ влечетъ его къ болѣе широкому существованію и требуетъ для него дѣятельности на болѣе обширномъ поприщѣ.»

Самъ Клодвигъ часто сѣтовалъ на себя за то, что въ теченіе всей своей жизни держался ошибочнаго мнѣнія, будто бы всякая идея сама за себя стоитъ, сама собой вырабатывается и достигаетъ своего полнаго развитія. Теперь же онъ слишкомъ поздно убѣдился, что во всякомъ дѣлѣ самое лучшее идти на проломъ, то-есть дѣйствовать смѣло и рѣшительно, ни на что не обращая вниманія. Но лишь только Клодвигъ опять сходился съ людьми, а именно являлся ко двору, онъ снова дѣлался мягокъ и снисходителенъ. Онъ восхищался талантами своей жены, но тѣмъ не менѣе по временамъ кротко порицалъ ея поверхностныя и не всегда искреннія сужденія. Въ этихъ случаяхъ, Белла обыкновенно возмущалась, но одного взгляда на прекрасное, честное, обрамленное сѣдинами лице Клодвига, бывало достаточно для того, чтобъ ее успокоить. Ей было пріятно знать самой и убѣждать въ томъ другихъ, что она хорошо съумѣла устроить жизнь такого замѣчательнаго и достойнаго человѣка, какъ графъ Клодвигъ. Ей было хорошо извѣстно, что за ней слѣдятъ, и она надѣялась, что свѣтъ оцѣнитъ ея поведеніе.

Но вотъ въ ея мирный кружокъ вступилъ человѣкъ, который началъ самоувѣренно распоряжаться ею, ея мужемъ и всѣмъ домомъ. Сначала это ее возмутило, и она даже выразила свое неудовольствіе Клодвигу. Она старалась не допустить молодого человѣка поселиться въ сосѣдствѣ. Но, по мѣрѣ того, какъ графъ, подъ вліяніемъ своего мечтательнаго пристрастія къ Эриху, все болѣе и болѣе восхвалялъ его превосходныя качества, Белла тоже начала поддаваться обаятельной прелести его общества.

Теперь она стояла передъ неоконченнымъ портретомъ, а внутри ея кипѣла злоба. Она думала, что уже покончила со свѣтомъ и его страстями, и вдругъ ее охватило это незрѣлое, безумное чувство (она называла его незрѣлымъ и безумнымъ), и она не могла съ нимъ совладать. И отъ чего все это? Не потому ли, что онъ оскорбилъ ея самолюбіе? Не потому ли, что ей еще въ первый разъ приходится видѣть, какъ отталкиваютъ руку, которую она милостиво протягиваетъ? Ея большія глаза метали молніи. Тотъ, кто видѣлъ бы ее въ эту минуту, былъ бы пораженъ ея изумительнымъ сходствомъ съ головой Медузы.

Она быстрыми шагами вышла изъ мастерской и отправилась въ свою уборную. Тамъ она остановилась передъ зеркаломъ, распустила свои роскошные волосы и устремила взоръ на собственное отраженіе. На ея крѣпко сжатыхъ губахъ лежалъ вопросъ: «Или я уже такъ стара»? губы ея раскрылись, какъ у больного горячкой, или страждущаго сильной жаждой. Въ глазахъ ея мелькнулъ радостный свѣтъ. «Нѣтъ, ты все еще прекрасна! шептала она: въ тебѣ настолько свободнаго духа, что ты можешь смотрѣть на себя, какъ на постороннюю, и произнести о самой себѣ безошибочное сужденіе. Но откуда же это незрѣлое чувство, это безумное волненіе?»

Она взялась обѣими руками за длинныя пряди своихъ волосъ и сложила ихъ подъ подбородокъ. Тутъ она въ первый разъ примѣтила въ себѣ сходство съ бюстомъ Медузы, и испугалась.

— Хорошо же, сказала она: — Я буду Медузой, я разобью его, уничтожу и превращу въ камень! Онъ будетъ валяться у меня въ ногахъ, а я тогда съ презрѣніемъ его отъ себя оттолкну!

Она даже сдѣлала легкое движеніе ногой, но вдругъ закрыла лицо руками, и изъ глазъ ея заструились слезы.

— Прости! воскликнула она: прости меня за гордость и гнѣвъ! въ ней боролись отчаяніе и страсть, гордость и смиреніе, и въ глубинѣ ея души внезапно растаяло все то, что застыло въ ней много лѣтъ тому назадъ при звукахъ утренней серенады. Въ ней пробудилось стремленіе къ чему-то прекрасному и родному. Чувства ея были тѣже, что у ребенка, который въ припадкѣ гнѣва убѣжалъ отъ родителей въ лѣсъ. Онъ вдругъ вспомнилъ о домѣ и ему страстно захотѣлось вернуться туда, гдѣ было такъ тепло и уютно, гдѣ о немъ такъ нѣжно заботились и съ такой любовью за нимъ ухаживали. Но гдѣ этотъ домъ? Гдѣ онъ?

Белла стремилась найти душу, въ которую могла бы излить всю томившую ее тоску.

— Прости меня, прости! воскликнула она опять. Въ первый разъ, эти ея мольбы о прощеніи относились къ Клодвигу, теперь къ Эриху. Прости за гордость! Ты не знаешь, какъ она во мнѣ сильна! Я приношу тебѣ въ жертву болѣе, чѣмъ цѣлая тысяча другихъ женщинъ, болѣе чѣмъ можетъ обнять въ себѣ и удержать весь міръ!

Ей вдругъ стало страшно одной. Она позвонила горничную дѣвушку и приказала подать себѣ одинъ изъ самыхъ роскошныхъ своихъ нарядовъ.

— Скажи, сколько мнѣ лѣтъ? спросила она внезапно. Или ты уже забыла?

Дѣвушка сконфузилась и не нашлась, что отвѣчать.

— Я никогда не была молода, прибавила Белла.

— О, сударыня, вы и теперь еще молоды и никогда не были такъ прекрасны, какъ сегодня.

— Ты находишь? сказала Белла, откинувъ голову назадъ. «Отчего же мнѣ и въ самомъ дѣлѣ не быть хоть разъ въ жизни молодой? думала она. Я — то, чѣмъ должна быть, и пусть свѣтъ узнаетъ, какова я есть.»

Она отправилась въ садъ. Ей казалось, будто она заключена въ тюрьмѣ. Проходя мимо нижняго этажа, гдѣ хранилась коллекція древностей ея мужа, она остановилась.

«Что это? думала она. Что такое всѣ эти кубки и сосуды? Затвердѣлая зола, прахъ! Все прахъ! Что такое всѣ эти антикварскія затѣи, это собираніе древностей, эти безконечныя размышленія и толки о человѣчествѣ и о прогрессѣ? Отъ всего этого вѣетъ холодомъ и смертью. Въ этихъ бесѣдахъ подъ могилой прошлаго нѣтъ ни жизни, ни надежды, ни будущности, ни свѣта! Всюду царствуетъ мракъ, а во главѣ всего стоятъ какія-то идеи. Но я — не прошлое, не идея! Нынѣшній день я хочу и жить настоящимъ!… Горе мнѣ!…. Гдѣ я?»

Она вышла въ садъ. Тамъ взоръ ея привлекли двѣ бабочки, которыя, порхая вокругъ цвѣтовъ, другъ друга манили, сталкивались, разлетались и опять слетались,

— Вотъ жизнь! воскликнула она. Да, это жизнь! Онѣ не вырываютъ изъ земли древностей и не думаютъ о нихъ.

Въ воздухѣ пронеслась ласточка, схватила на лету одну изъ бабочекъ и скрылась.

— Что сталось, мотылекъ, съ твоей жизнью?

Внизу надъ Рейномъ растилались клубы дыма отъ сновавшихъ взадъ и впередъ пароходовъ.

— Еслибъ и мы, подумала Белла, могли съ такой быстротой исчезнуть! Чти мы здѣсь дѣлаемъ? Мы согрѣваемъ нашей кровью эту мертвую землю и сообщаемъ ей жизненность. Наше дыханіе есть не что иное какъ дымъ, и его-то мы называемъ жизнью!…

Мимо прошли, возвращаясь изъ школы, дѣти поселянъ. Они поклонились графинѣ, которая уныло посмотрѣла имъ вслѣдъ.

— Что станется съ этими дѣтьми? Къ чему это безумное возобновленіе человѣчества?

Белла, точно стараясь укрыться отъ самой себя, погрузила лицо въ букетъ сорванныхъ ею цвѣтовъ. Она вышла изъ парка на дворъ, гдѣ нѣжно ворковали голуби. Одинъ изъ самцевъ неотступно увивался вокругъ самки, которая съ самымъ равнодушнымъ видомъ клевала зерна, повидимому, не обращая ни малѣйшаго вниманія на воркованье своего возлюбленнаго. Насытившись, она вспорхнула и усѣлась на крышѣ, гдѣ принялась охорашиваться и носикомъ чистить перья. Самецъ полетѣлъ вслѣдъ за ней, но она опять встряхнула головкой и улетѣла прочь.

По близости, крестьянинъ запрягалъ въ ярмо воловъ. Онъ клалъ имъ на шею сначала мягкіе валики, а потомъ налагалъ на нихъ деревянное ярмо.

— Вотъ онъ — свѣтъ! подумала Белла. Между ярмомъ и головой кладутъ подушку изъ высокихъ мыслей и готовыхъ чувствованій!

Крестьянинъ удивлялся пристальному взгляду графини, а та между тѣмъ спросила:

— Имъ это не больно?

Онъ не понялъ вопроса; она должна была его повторить, и тогда онъ отвѣтилъ:

— Волъ на то и созданъ, и больше ни о чемъ не имѣетъ понятія. Съ тѣхъ поръ, какъ баринъ изволилъ отмѣнить двойное ярмо и каждый изъ воловъ получилъ свое отдѣльное, ими стало гораздо труднѣе управлять, но за то они теперь легче ходятъ.

Белла вздрогнула. «Двойное — одиночное ярмо»! звучало у ней въ ушахъ. Ей вдругъ показалось, что настала ночь и что она сама не живое существо, а легкая тѣнь. Этотъ домъ, этотъ садъ, весь міръ составляютъ часть одного обширнаго призрачнаго міра, который непремѣнно долженъ исчезнуть.

Въ воздухѣ стояла невыносимая духота. Белла буквально задыхалась. Вдругъ съ высоты подулъ свѣжій вѣтеръ, и за небѣ выдвинулась грозная туча. Белла едва успѣла вернуться домой, какъ засверкала молнія, загремѣлъ громъ и въ окно застучалъ вѣтеръ и крупный градъ.

Белла остановилась у окна и посмотрѣла вдаль. Взоръ ея упалъ на высокій ясень, вѣтви котораго и самый стволъ сильно качались подъ напоромъ вѣтра. Дерево жалобно склонялось къ дому, точно моля его о помощи. «Оно здѣсь стоитъ уже много лѣта, думала Белла, ростетъ и развивается, и никакая буря не можетъ его сломить или разметать его вѣтви. Знаетъ ли оно, что и эта гроза минуетъ, не сдѣлавъ ему вреда, а напротивъ освѣжитъ его? И я такое же точно дерево. Я твердо стою, и никакая буря, ни молнія, ни громъ не могутъ меня ни сломить, ни сбить съ ногъ.»

— Эрихъ! внезапно вырвалось у нее вслухъ.

Въ туже минуту въ комнату вошелъ Клодвигъ и сказалъ ей:

— Я тебя, милая жена, вездѣ ищу.

Названіе «милой жены» точно кинжаломъ ударило Беллу въ самое сердце. Клодвигъ показалъ ей письмо, въ которомъ, согласно ея желанію, приглашалъ профессоршу въ Вольфсгартенъ на нѣсколько недѣль.

— Не посылай этого письма, внезапно сказала Белла. Дай намъ опять пожить спокойно вдвоемъ. Я не хочу новыхъ тревогъ отъ семейства Дорнэ!

Клодвигъ отвѣчалъ, что профессорша не тревоги привезетъ съ собой, а пріятное общество. — Къ тому же, прибавилъ онъ, это намъ дастъ также возможность чаще видѣть у себя Эриха.

Белла упустила изъ виду это послѣднее обстоятельство. Она открыла окно; въ комнату ворвался свѣжій порывъ вѣтра. Письмо дрожало у нея въ рукѣ. Вотъ она — буря съ громомъ, молніей и дождемъ! Она пронеслась въ ея сердцѣ и только освѣжила его. Белла согласилась съ мужемъ и сама подтвердила, что общество профессорши будетъ для нея очень пріятно и полезно. На мгновеніе у ней даже мелькнула мысль во всемъ признаться матери Эриха и просить у нея помощи и опоры. Но тутъ же рядомъ надежда твердила другое: вмѣстѣ съ профессоршей, шептала она, въ Вольфсгартенъ снова явится Эрихъ, и все пойдетъ по прежнему спокойно и гладко.

Белла быстро прибавила къ письму Клодвига также и свое приглашеніе. Она уже собиралась его запечатать, какъ вдругъ пріѣхалъ докторъ, и по просьбѣ Клодвига тоже написалъ нѣсколько словъ.

ГЛАВА XII.
СУДЪ И ОПРАВДАНІЕ.

Еще впечатлѣнія праздника не успѣли улечься, въ глазахъ продолжали мелькать разноцвѣтные огни, а въ ушахъ все еще раздавался трескъ ракетъ и звуки музыки, когда обитатели виллы Эдемъ принуждены были на слѣдующее утро отправиться въ судъ свидѣтелями по дѣлу о воровствѣ.

Пранкенъ остался занимать гостей. Онъ взялъ на себя трудъ показать имъ вновь пріобрѣтенную виллу съ виноградниками.

Зонненкампъ, Эрихъ, Роландъ, кучеръ Бертрамъ, главный садовникъ, Бѣлка и два ихъ помощника отправились въ городъ, гдѣ происходили засѣданія окружнаго суда. Путь ихъ лежалъ мимо жилища «виннаго графа», новаго барона фонъ-Эндлихъ. Здѣсь еще виднѣлись обгорѣлые колья и валялись оставшіяся послѣ фейерверка пороховыя трубки. Домъ былъ запертъ: обитатели его въ первый разъ покоились сномъ дворянъ.

Эрихъ разсказалъ, какъ прекрасно обходился патеръ съ заключенными. Онъ былъ истиннымъ послѣдователемъ великаго ученія, которое предписываетъ не гнушаться падающихъ и заблуждающихся, а протягивать имъ руку помощи. «Виноватъ или правъ заключенный, говорилъ онъ: все равно, религія хочетъ, чтобъ мы одинаково заботились о тѣхъ и другихъ.» За то докторъ смотрѣлъ на арестъ ловчаго совсѣмъ съ другой и нѣсколько забавной точки зрѣнія. Клаусу, говорилъ онъ, весьма полезно провести нѣсколько недѣль подъ крышей.

Но вообще дорогой было мало говорено. Въ городъ они пріѣхали еще заблаговременно. Зонненкампъ пошелъ на телеграфную станцію отправить нѣсколько депешъ, и въ томъ числѣ одну профессоршѣ. Эрихъ и Роландъ еще успѣли немного погулять. Городъ представлялъ довольно оживленное зрѣлище, но они мало обращали вниманія на то, что вокругъ нихъ происходило, и шли молча. Только, проходя по фруктовому рынку, мимо зданія, гдѣ за нѣсколько времени передъ этимъ былъ концертъ, Роландъ остановился. Лицо его оживилось и онъ сказалъ:

— Тогда… не кажется ли тебѣ, что съ тѣхъ поръ прошло по крайней мѣрѣ лѣтъ десять?.. Тогда было веселѣе, чѣмъ сегодня… А какъ ты думаешь, въ числѣ пѣвцовъ тоже были плуты и мошенники? И кто знаетъ, можетъ быть гораздо худшіе, нежели тѣ, что сидятъ въ тюрьмѣ!

Эриху было невыразимо грустно отъ того, что мальчику такъ рано пришлось познакомиться съ темными сторонами жизни.

Они достигли зданія суда.

Скамью подсудимыхъ занимали: садовникъ, прозванный Гномомъ, конюхъ и ловчій. Гномъ усердно нюхалъ табакъ, конюхъ дерзко смотрѣлъ вокругъ, а ловчій сидѣлъ, закрывъ глаза рукой. Гномъ имѣлъ хорошо откормленный, сытый видъ. Пребываніе въ тюрьмѣ принесло ему большую пользу. Его самолюбіе казалось было польщено тѣмъ, что въ залу собралось такъ много зрителей, и онъ глупо таращилъ на нихъ глаза. Конюхъ бросалъ на собраніе презрительные взгляды. Онъ былъ тщательно завитъ.

Одинъ Клаусъ смотрѣлъ уныло. Онъ держался нѣсколько въ сторонѣ отъ товарищей, и когда Гномъ къ нему наклонился, намѣреваясь что-то шепнуть, онъ быстро отвернулся. Онъ тоже взглянулъ на собраніе и увидѣлъ въ числѣ зрителей свою жену, двухъ сыновей и дочь, но бочара съ ними не было. Ему показалось, что дѣти его, съ тѣхъ поръ какъ онъ съ ними разстался, успѣли вырости. Всѣ они явились сюда въ воскресныхъ платьяхъ быть свидѣтелями стыда… нѣтъ, торжества ихъ отца. Клаусъ нетерпѣливо завертѣлся на скамьѣ. Онъ пошевелилъ губами, но не произнесъ ни слова, а только мысленно послалъ женѣ успокоительный привѣтъ: «Не бойся, — хотѣлось ему ей сказать, — еще часа два времени и мы всѣ вмѣстѣ отправимся домой.»

На скамьѣ свидѣтелей, между тѣмъ, помѣстились: Зонненкампъ, Эрихъ и Роландъ. Послѣдній сидѣлъ между отцемъ и Эрихомъ, къ которому боязливо прижимался. Кнопфъ, расположившійся по другую сторону Эриха, ласково кивнулъ головой Роланду.

Прочли обвинительный актъ. Зонненкампъ, согласно своему желанію, былъ первый допрошенъ и призналъ украденныя вещи за свои. Роландъ быстро выпрямился, когда услышалъ, какъ кротко и спокойно говорилъ его отецъ, Зонненкампъ сначала выразилъ свое состраданіе къ несчастнымъ подсудимымъ, но потомъ прибавилъ, что судъ тѣмъ не менѣе долженъ совершать свое дѣло. Зонненкампа отпустили и позвали къ допросу главнаго садовника.

— Судъ одинаково принимаетъ свидѣтельство всѣхъ людей, шепнулъ Роландъ Эриху, и тотъ понялъ, что мальчикъ хотѣлъ этимъ сказать. Его гордость была на мгновеніе оскорблена тѣмъ, что показаніе садовника могло имѣть точно такую же силу, какъ и свидѣтельство его отца, по онъ быстро побѣдилъ въ себѣ это чувство.

Затѣмъ всталъ Эрихъ. Объявивъ, что Клаусъ дѣйствительно часто съ горечью отзывался о различіи между бѣдными и богатыми, онъ однако выразилъ твердую увѣренность въ томъ, что онъ неспособенъ ни на какое преступленіе. Когда Эрихъ между прочимъ упомянулъ о вопросѣ ловчаго: что сдѣлалъ бы онъ, еслибъ владѣлъ милліонами? — по всему собранію пронесся шопотъ. Вопросъ этотъ во всемъ мірѣ повторяется на разные лады.

Вызвали Кнопфа. Онъ прежде всего прочелъ письменное заявленіе Вейдемана-отца о томъ, что Клаусъ находился у него въ услуженіи въ теченіи многихъ лѣтъ и всегда отличался безукоризненной честностью. Онъ, Вейдеманъ, считаетъ его неспособнымъ не только на воровство, но даже и на самый незначительный обманъ. Кнопфъ съ своей стороны замѣтилъ, что ловчій вообще любитъ доискиваться причинъ различныхъ явленій и часто пускается въ разсужденія о предметахъ, которые ему не подъ силу.

Настала очередь Роланда. Когда онъ подходилъ къ предсѣдательскому мѣсту, Клаусъ кивнулъ ему головой. Мальчика, въ качествѣ несовершеннолетняго, не приводили къ присягѣ, но онъ громко и твердо объявилъ, что слово его также вѣрно, какъ клятва. Это произвело на всѣхъ благопріятное впечатлѣніе. Роландъ призналъ украденныя вещи за свои, подтвердилъ, что комната его отца была заперта, хотя и сдѣлалъ оговорку, что въ теченіи нѣсколькихъ дней близко къ ней не подходилъ. Потомъ онъ самъ, не будучи никѣмъ спрошенъ, высказалъ свою увѣренность въ невинности ловчаго. Клаусъ при этихъ словахъ приподнялся, такъ что сидѣвшій сзади него полицейскій служитель, долженъ былъ придержать его за плечо.

Ловчаго еще подозрѣвали единственно въ утайкѣ украденныхъ вещей, но другіе два подсудимые принуждены были сознаться въ преступленіи и старались только отклонить отъ себя обвиненіе въ томъ, что воровство сопровождалось также и взломомъ. Эриха снова потребовали къ допросу, и онъ подтвердилъ, какъ за нѣсколько времени передъ тѣмъ Клаусъ просилъ, чтобъ ему показали весь домъ. Когда онъ вернулся за мѣсто, Роландъ вдругъ привсталъ и спросилъ:

— Господинъ предсѣдатель, могу ли я сказать еще одно слово?

— Говорите, ласково отвѣчалъ предсѣдатель: говорите все, что хотите.

Роландъ твердыми шагами подошелъ къ нему и голосомъ совершенно взрослаго человѣка быстро заговорилъ.

— Вотъ вамъ моя рука въ удостовѣреніе того, что нашъ несчастный обвиняемый собрать также невиненъ, какъ и бѣденъ. Онъ, правда, часто жаловался на различіе состоянія между людьми, но я передъ Богомъ и людьми завѣряю, что онъ также часто говаривалъ: Да будетъ проклята рука, которая неправильно пріобрѣтаетъ богатство! Возможно ли, чтобъ этотъ самый человѣкъ ночью ворвался въ чужой домъ и совершилъ тамъ воровство? Умоляю васъ, оправдайте его: онъ такъ же невиненъ, какъ вы, и какъ я.

Онъ замолкъ, но продолжалъ неподвижно стоять на мѣстѣ. Собраніе слушало, притаивъ дыханіе.

— Имѣете вы еще что-нибудь сказать? спросить предсѣдатель.

— Нѣтъ, благодарю васъ! отвѣчалъ мальчикъ, который, повидимому, теперь только очнулся.

Онъ возвратился къ Эриху, который взялъ его за руку и удержалъ ее въ своей. Рука Роланда была холодна какъ ледъ, но вскорѣ согрѣлась отъ теплаго прикосновенія Эриха. Кнопфъ тоже пытался пожать своему бывшему воспитаннику руку, но никакъ не могъ ее найти, потому что принужденъ былъ снять очки, которыя затуманились отъ навернувшихся на его глазахъ слезъ.

Совѣщаніе присяжныхъ не долго продолжалось. Въ числѣ ихъ находился и былъ ими избранъ въ старшины — хозяинъ дома, гдѣ жилъ маіоръ. Вернувшись послѣ кратковременнаго отсутствія, онъ выступилъ впередъ, и положивъ руку на сердцѣ, произнесъ: «виновенъ», противъ Гнома и конюха, — «невиненъ», противъ ловчаго.

Клаусъ уже стоялъ у входа въ судебную залу, окруженный женой и дѣтьми, къ которымъ теперь присоединился и бочаръ. Роландъ съ трудомъ пробрался къ нимъ и крѣпко пожалъ Клаусу руку. Но ловчій всѣхъ отъ себя отстранилъ, говоря, что прежде всего хочетъ поговорить съ сыномъ Вейдемана, который былъ однимъ изъ присяжныхъ. Завидѣвъ его выходящимъ изъ залы, онъ бросился къ нему и съ жаромъ просилъ его передать отцу, какъ онъ ему благодаренъ. «Теперь все кончено, все изглажено, говорилъ Клаусъ, такъ какъ всѣмъ извѣстно, какого мнѣнія обо мнѣ господинъ Вейдеманъ!»

Молодой Вейдеманъ подошелъ къ Эриху и поздравилъ его съ тѣмъ, что онъ съумѣлъ такъ хорошо воспитать Роланда. Къ нимъ подходили еще и многіе другіе и всѣ пожимали имъ руки, Эрихъ попросилъ молодого Вейдемана поклониться отъ него отцу и сказать ему, что онъ собирается въ Маттенгеймъ, гдѣ и навѣститъ его въ самомъ скоромъ времени.

Кнопфъ стоялъ нѣсколько поодаль въ группѣ мужчинъ, которыхъ умолялъ не хвалить Роланда, говоря, что они этимъ могутъ его испортить. Самъ онъ тоже удержался и не подошелъ къ нему даже пожать руки.

Наконецъ, появился Зонненкампъ. Онъ поздравилъ Клауса и сказалъ, что самъ долженъ еще остаться въ городѣ, а потому пусть Эрихъ и Роландъ ѣдутъ на виллу одни. Роландъ предложилъ взять съ собой въ карету Клауса и его семью. Ловчій долго отговаривался, но наконецъ принужденъ былъ сдаться на просьбы Роланда. Онъ сѣлъ въ экипажъ съ женой, а дѣтей послалъ домой пѣшкомъ.

Роландъ съ торжествующимъ видомъ везъ по городу и черезъ деревни оправданнаго Клауса, жена котораго будто стыдилась того, что ѣдетъ въ такомъ роскошномъ экипажѣ. Но самъ Клаусъ, спокойно озираясь вокругъ, приговаривалъ:

— На поляхъ все отлично и безъ меня взошло, и будетъ точно также рости и цвѣсти, когда я уѣду за море.

И онъ съ жаромъ защищалъ противъ Эриха свое намѣреніе переселиться въ Америку.

ГЛАВА XIII.
МАІОРЪ ОДЕРЖИВАЕТЪ ПОБѢДУ.

Тоже самое солнце, которое сіяло надъ Вольфсгартеномъ, гдѣ Белла такъ жестоко боролась съ собой, свѣтило и сквозь опущенныя сторы суда на скамью подсудимыхъ и сквозь закрытыя ставни мирнаго жилища профессорши.

Мать Эриха сидѣла въ уголку близъ рояля, рядомъ съ уставленнымъ цвѣтами окномъ. Она работала, а мысли ея были съ сыномъ. Ей казалось непонятнымъ, почему именно на долю Эриха выпала такая странная судьба, почему долженъ онъ былъ избрать такой странный путь въ жизни? Она уныло взглянула за портретъ мужа, и ей показалось, что она слышитъ его отвѣтъ: «Дитя мое! — говорилъ онъ ей — а развѣ наша жизнь, и въ особенности твоя, была менѣе странна? Это переходитъ по наслѣдству отъ одного поколѣнія къ другому. Но да будетъ намъ утѣшеніемъ, что у сына нашего твердый характеръ и много силы воли: судьба можетъ его сразить, но никакъ не измѣнить.»

Такимъ образомъ успокоивала себя профессорша, и этому не мало способствовали также и письма Эриха. Послѣ перваго пространнаго увѣдомленія о томъ, какъ онъ устроился, Эрихъ разъ навсегда просилъ извинить его, если впередъ письма его будутъ отзываться нѣкоторой поспѣшностью. Онъ хотѣлъ на время забыть все, что лично до него касалось, и весь безраздѣльно отдаться своему новому дѣлу. Только такимъ образомъ могъ онъ надѣяться, что ему удастся какъ слѣдуетъ воспитать Роланда. Вначалѣ онъ часто упоминалъ о Клодвигѣ и о Беллѣ, говорилъ о томъ, какъ ему бываетъ хорошо и свободно въ ихъ обществѣ. Но потомъ имя Беллы почти совсѣмъ исчезло изъ его писемъ, и онъ только изрѣдка передавалъ отъ нея поклоны. Мать не обратила на это вниманія, но отъ тетушки Клавдіи обыкновенно ничто не ускользало. Она рѣдко сама начинала о чемъ либо говорить, но если къ ней обращались съ вопросомъ, у ней всегда бывалъ на все готовый и весьма опредѣлительный отвѣтъ. Когда профессорша, послѣ посѣщенія Клодвига и Беллы, спросила, какое они произвели на нее впечатлѣніе, тетушка Клавдія отвѣчала, что примѣтила въ Беллѣ какое-то странное безпокойство. Вниманіе, съ какимъ она разсматривала юношескій портретъ Эриха, невольно навело ее на мысль, что она къ нему не равнодушна. Профессорша должна была сознаться, что и сама примѣтила нѣчто подобное. Ее особенно поразили настойчивые распросы Беллы о прошлой жизни Эриха. Но вниманіе ея къ портрету она постаралась объяснить самой себѣ и своей золовкѣ артистическими наклонностями графини. Портретъ былъ очень хорошъ. За него еще недавно предлагали значительную сумму денегъ, желая пріобрѣсти его для одной коллекціи художественныхъ произведеній, А Белла сама отлично рисовала и, безъ сомнѣнія, смотрѣла на портретъ только глазами художницы.

Въ жилищѣ этихъ двухъ женщинъ царствовалъ невозмутимый миръ. Онѣ жили почти также тихо, какъ цвѣты на окнѣ, которые подъ ихъ заботливымъ надзоромъ великолѣпно росли и цвѣли. Однажды почталіонъ принесъ имъ письмо. Адресъ былъ написанъ красивымъ почеркомъ, который служилъ вѣрнымъ изображеніемъ личности Клодвига. Каждая буква, каждая черта въ немъ были отчетливо выведены, не изобличая ни поспѣшности, ни излишней старательности, а строки шли на равномъ разстояніи одна отъ другой. Уже одинъ видъ письма Клодвига возбуждалъ пріятное чувство, которое вполнѣ оправдывалось его содержаніемъ. Онъ писалъ, что профессорша его въ высшей степени обяжетъ, если приметъ его приглашеніе и пріѣдетъ въ Вольфсгартенъ провести тамъ нѣсколько недѣль. Онъ напоминалъ ей о дружбѣ, связывавшей его съ ея покойнымъ мужемъ, и которая теперь съ такой необычайной силой влекла его къ Эриху. Затѣмъ онъ ссылался на свое личное знакомство съ профессоршей и шутливо замѣчалъ, что до сихъ поръ каждое его теплое чувство къ другимъ постоянно встрѣчало самый горячій отвѣтъ: неужели она захочетъ доказать ему возможность противнаго и теперь на старости лѣтъ не пожалѣетъ его пристыдить? Въ заключеніе онъ просилъ у матери своего друга, Эриха, позволенія назвать себя также и ея «другомъ Клодвигомъ». Въ письмѣ не было обычныхъ любезныхъ фразъ, но все въ немъ дышало самой утонченной деликатностью. Внизу Белла крупнымъ и быстрымъ почеркомъ тоже написала нѣсколько словъ приглашенія. Она просила профессоршу и тетушку Клавдію оказать ей честь своимъ посѣщеніемъ и извинялась въ томъ, что на этотъ разъ ограничивается такой коротенькой припиской. Но это потому, что она надѣется въ самомъ скоромъ времени себя вполнѣ вознаградить длинными и дружескими бесѣдами какъ съ профессоршей, такъ и съ тетушкой Клавдіей. Въ заключеніе, она еще просила ихъ захватить съ собой ноты Эриха.

Въ конвертѣ находилось также небольшое письмецо отъ доктора, который, отрекомендовавшись ученикомъ стараго профессора, шутливо предлагалъ госпожѣ Дорнэ свои докторскія услуги. Затѣмъ слѣдовала небольшая фраза, въ которой онъ намекалъ, что для Эриха было бы весьма полезно почаще встрѣчать взоръ матери: онъ нашелъ бы въ немъ и опору и предостереженіе.

Эти послѣднія слова навели на профессоршу глубокое раздумье, и она рѣшилась принять приглашеніе Клодвига. Но въ дверь вторично раздался стукъ и ей подали телеграмму отъ Зонненкампа.

Едва профессорша успѣла ее прочесть, какъ послышался новый стукъ, и въ комнату вошелъ маіоръ. Профессорша въ первую минуту его не узнала и испугалась, увидя его красное лице, коротко выстриженную сѣдую голову и орденскую ленточку въ петлицѣ. Она почему-то приняла его за полицейскаго служителя и мысленно связала его приходъ съ Эрихомъ, который, ей на минуту показалось, попалъ въ какую-нибудь бѣду. Маіоръ своей неловкостью только еще болѣе усилилъ ея испугъ.

— Сударыня, сказалъ онъ, я пришелъ сюда съ цѣлью выполнить надъ вами приговоръ; только онъ заключается не въ изгнаніи васъ изъ эдема, а напротивъ, въ приглашеніи васъ въ сады Эдема.

Маіоръ былъ очень доволенъ этой фразой, которую придумалъ въ вагонѣ и потомъ въ теченіи всей дороги мысленно повторялъ, изъ опасенія ее забыть. И вотъ, какъ нарочно, она пришлась здѣсь вовсе не кстати. Профессорша такъ дрожала, что не могла даже встать. Маіоръ, замѣтивъ это, воскликнулъ:

— Сидите пожалуйста, что за церемоніи со мной! Я не люблю никого тревожить, и мнѣ всегда бываетъ пріятно, когда съ моимъ приходомъ куда-нибудь, никто не двигается съ мѣста. Тогда я, по крайней мѣрѣ, увѣренъ, что никому не помѣшалъ. Вѣдь и вы, вѣроятно, также думаете.

— Вы не отъ моего ли сына пріѣхали?

— Отчасти и отъ него. Я, видите ли, если и не изъ лучшихъ людей, то все же и не изъ худшихъ, и во всю мою жизнь никому ни разу не позавидовалъ. Но когда вы заговорили о вашемъ сынѣ, мнѣ положительно стало завидно. Почему и я не могу говорить о своемъ сынѣ? Ахъ, еслибъ у меня былъ такой же сынъ, какъ у васъ!

У профессорши отлегло отъ сердца. Маіоръ вручилъ ей письма отъ Зонненкампа и отъ совѣтницы и просилъ ее ихъ немедленно прочесть, говоря, что она его этимъ избавитъ отъ дальнѣйшихъ объясненій. Профессорша стала читать, а маіоръ, не спуская глазъ съ ея лица, по временамъ одобрительно кивалъ головой.

Затѣмъ профессорша сказала маіору нѣсколько ласковыхъ, привѣтливыхъ словъ и позвала золовку. Та пришла. Въ комнатѣ открыли ставни, и въ нее мгновенно хлынулъ съ улицы цѣлый потокъ свѣта, который озарилъ все веселыя, улыбающіяся лица.

— На что же мы рѣшимся? спросила тетушка Клавдія.

— Какъ на что? Да объ этомъ и рѣчи быть не можетъ. Конечно, примемъ любезное приглашеніе.

— Чье?

— Господина Зонненкампа.

— Отлично! воскликнулъ маіоръ и радостно засмѣялся. — Вы мнѣ позволите закурить сигару? сказалъ онъ потомъ. Вѣдь вашъ мужъ нашъ брать, — да будетъ миръ его праху! — вѣроятно, тоже курилъ.

— Конечно!

Тетушка Клавдія быстро зажгла спичку и, держа ее въ своихъ тонкихъ, изящныхъ пальцахъ, поднесла маіору.

— Вотъ такъ! проговорилъ тотъ, закуривъ сигару: — Вы мнѣ одолжили огня, а я, ради васъ, охотно бросился бы въ огонь.

И снова довольный этою игрою словъ, онъ съ наслажденіемъ пускалъ дымъ.

Передъ отъѣздомъ пришлось многое убрать и кое-что приготовить. Маіоръ говорилъ, что съ виллы сюда можно будетъ прислать за вещами Іозефа, и совѣтовалъ не оставлять за собой ни нитки. Затѣмъ онъ попросилъ позволенія на нѣсколько времени отлучиться и пошелъ навѣстить нѣкоторыхъ членовъ своего братства.

Послѣ полудня, маіоръ и обѣ женщины отправились на желѣзную дорогу, и занявъ мѣста въ вагонѣ перваго класса, быстро помчались по направленію къ Рейну. Маіоръ былъ несказанно счастливъ и гордился своей побѣдой, какъ будто отнялъ у непріятеля походную кассу.

ГЛАВА XIV.
КАРТОФЕЛЬ И НѢЧТО ЕЩЕ ЛУЧШЕЕ.

Эрихъ и Роландъ ѣхали съ Клаусомъ и его женой. Когда они достигли до поворота къ его жилищу, ловчій попросилъ остановиться и вышелъ изъ экипажа.

— Нѣтъ, сказалъ онъ, дальше я съ вами не поѣду. Видите ли вы эти руки? На нихъ были цѣпи: что могутъ онѣ теперь дѣлать? Искать мести? но на комъ? А еслибъ я и зналъ на комъ, такъ къ чему бы мнѣ это послужило?

Онъ взялъ въ горсть земли, и поднявъ руку къ небу, воскликнулъ:

— Клянусь, что я здѣсь не останусь, но переселюсь въ Новый Свѣтъ, гдѣ пріобрѣту себѣ собственную землю. Довольно я на своемъ вѣку охранялъ чужую собственность!

Эрихъ и Роландъ тоже вышли изъ экипажа и пошли далѣе съ Клаусомъ и его женой. Они хотѣли проводить ихъ до самаго дому. Вдругъ съ одного изъ виноградныхъ холмовъ кто-то ихъ окликнулъ. Они оглянулись и увидѣли Семиствольника, который быстро къ нимъ спускался, держа въ рукахъ топорикъ, составляющій отличительный знакъ полевыхъ сторожей.

Передавая его Клаусу, Семиствольникъ сказалъ:

— Возьми его опять; я вѣрно тебѣ его сохранилъ.

И онъ тоже присоединился къ нимъ. На дворѣ жилища Клауса они были встрѣчены громкимъ лаемъ собакъ, а въ комнатѣ всѣ птицы встрепенулись и радостно защебетали, привѣтствуя своего хозяина. Но громче всѣхъ раздавался голосъ чернаго дрозда, который принялся насвистывать: «радуйтесь»! но на второмъ же тактѣ вдругъ остановился. Клаусъ смотрѣлъ вокругъ себя, какъ будто теперь только пробуждаясь отъ тяжелаго сна. Но мало-по-малу всѣ успокоились и расположились вокругъ стола, за которомъ, стараніями одной сосѣдки, не замедлилъ появиться молодой картофель. Никогда кушанье не казалось Роланду такимъ вкуснымъ. Всѣ засмѣялись, когда онъ вдругъ сказалъ:

— Клаусъ, картофель происходитъ изъ той страны, куда ты хочешь переселиться и откуда я пріѣхалъ. Онъ тамъ родился и подобно мнѣ былъ вывезенъ сюда.

Всѣ были веселы и довольны другъ другомъ. Роландъ, получившій назадъ украденные часы, просилъ ловчаго принять ихъ отъ него на память. Клаусъ упорно отказывался, несмотря на увѣщанія Эриха и Семиствольника.

— Отецъ, возьми! неожиданно промолвилъ бочаръ, и тогда только ловчій согласился взять подарокъ.

Но никто не былъ такъ оживленъ и разговорчивъ, какъ Семисгвольникъ. Онъ все журилъ Клауса за то, что тотъ придаетъ такъ много значенія деньгамъ. Что же до него самого касается, то онъ богатство считаетъ вовсе для себя не нужнымъ. Вѣдь человѣкъ, доказывалъ онъ, не можетъ ни нить, ни ѣсть сверхъ сытости, ни спать больше, чѣмъ у него хватаетъ сна. Не все ли равно, на какой постели лежать, лишь бы спать. А въ каретахъ ѣздить — это чистый вздоръ: шагать на своихъ собственныхъ здоровыхъ ногахъ несравненно пріятнѣе.

Рѣчь между прочимъ зашла и о Гномѣ.

— Кто вздумаетъ со временемъ пойти на могилу этого человѣка, сказалъ Семиствольникъ: тотъ пусть не ходитъ одинъ, а возьметъ съ собой проводника.

— Это почему? спросилъ Роландъ.

— А потому, что Гному не избѣжать висѣлицы.

Но Клаусу не нравился этотъ разговоръ о злыхъ людяхъ. Семиствольникъ между тѣмъ послалъ къ себѣ на домъ съ какимъ-то порученіемъ одного изъ дѣтей, и въ ту самую минуту, какъ на столѣ появилось присланное фрейленъ Милькъ вино, изъ сѣней раздалось пѣніе. Тамъ собрался весь оркестръ Семиствольника, къ которому вскорѣ присоединился и Эрихъ.

Наконецъ настало время вернуться на виллу. Едва Эрихъ и Роландъ вышли на большую дорогу, какъ мимо нихъ проѣхала карета, и голосъ маіора закричалъ:

— Батальонъ, стой!

Они остановились. Въ каретѣ вмѣстѣ съ маіоромъ сидѣли профессорша и тетушка Клавдія.

— Мнѣ только этого одного и оставалось желать! воскликнулъ Роландъ: — Знаете-ли, маіоръ, Клаусъ уже оправданъ, онъ невиненъ!

Профессорша нѣжно обняла сначала Роланда, а потомъ Эриха. Она также вышла изъ экипажа и пошла пѣшкомъ, опираясь на сына и ведя за руку Роланда. Маіоръ учтиво подалъ руку тетушкѣ Клавдіи, но та отказалась на нее оперетѣся, говоря, что у нее уже такой обычай ни отъ кого не принимать подобныхъ услугъ.

— И вы совершенно правы, сказалъ маіоръ. Фрейленъ Милькъ того же мнѣнія. Вы съ ней познакомитесь и навѣрное сойдетесь. Предстаньте себѣ, она знала… Мнѣ просто непонятно, откуда это она все знаетъ… она знала, что графъ Клодвигъ послалъ вамъ приглашеніе. Но мы тоже себѣ на умѣ, прибѣгла къ военной хитрости — и вотъ вы у насъ! Не даромъ говорится: на чьей сторонѣ счастье, тотъ и увозитъ невѣсту.

Вдали слышалась музыка, и маіоръ объяснилъ, что это баронъ фонъ-Эндлихъ все еще празднуетъ свадьбу дочери.

— Матушка, сказалъ Эрихъ: всякій разъ, что мнѣ будетъ грустно, я вспомню объ этой минутѣ, и мнѣ станетъ легче.

Профессорша отъ избытка чувствъ не могла говорить.

На виллѣ ихъ ожидалъ самый радушный пріемъ. Совѣтница: обняла и поцѣловала профессоршу; только Церера прислала извиниться, что не можетъ выйти.

Съ наступленіемъ вечера вернулся и Зонненкампъ.

Мѣсяцъ ясно свѣтилъ, когда профессорша и тетушка Клавдія, въ сопровожденіи Эриха и Роланда, отправились въ обвитый виноградомъ домикъ. Тамъ, стоя на балконѣ, профессорша еще разъ взяла Эриха за руку и сказала:

— Еслибъ отецъ могъ тебя видѣть, онъ бы порадовался со: мной: ты еще не утратилъ твоего чистаго, яснаго взгляда — значитъ все хорошо.

КНИГА СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА I.
МАТУШКА ЗДѢСЬ!

«Моя мать здѣсь!..»

Свѣжее, пропитанное росой дыханіе утра коснулось лица Эриха, и ему казалось, что онъ слышитъ голосъ ребенка, какъ онъ зоветъ свою мать. Но слова эти были имъ самимъ произнесены въ минуту пробужденія. Онъ снова закрылъ глаза и погрузился въ мечты о своемъ дѣтствѣ. Все, что съ тѣхъ поръ смущало, волновало и терзало его душу, — все это исчезло изъ его памяти.

«Твоя мать здѣсь!» повторилъ вслѣдъ затѣмъ голосъ сыновняго долга.

Эрихъ всталъ и подошелъ къ постели Роланда. Ему не было надобности будить мальчика словами: лишь только онъ на него взглядывалъ, тотъ мгновенно просыпался. Такъ и теперь Роландъ быстро открылъ глаза и первымъ его словомъ было:

— Твоя мать здѣсь!

Чужой голосъ вслухъ повторялъ то самое, что звучало въ глубинѣ души Эриха. Положивъ руку на голову мальчика, онъ съ удовольствіемъ и въ тоже время съ грустью на него смотрѣлъ. Зачѣмъ этому богатому юношѣ отказано въ счастьи материнской любви?

Этотъ день билъ для нихъ особенно священный. Эрихъ и Роландъ прежде всего поздоровались съ профессоршей, а затѣмъ отправились бродить по берегу рѣки.

— Рейнъ, Рейнъ, весело воскликнулъ Роландъ: мать Эриха здѣсь!

Эрихъ улыбнулся. Лицо мальчика сіяло яркимъ румянцемъ.

Они шли въ матери, какъ въ храмъ, и выходили отъ нея съ такимъ же точно чувствомъ благоговѣнія, какъ будто возвращались изъ храма. Въ ея кроткомъ присутствіи на всѣхъ точно нисходили миръ и благословеніе. Каждое ея слово, движеніе, каждый взглядъ обличали самообладаніе и строгую приверженность долгу. Она сказала сыну и Роланду, что лучшимъ доказательствомъ ихъ любви и уваженія къ ней будетъ то, что они сегодня, какъ вчера, прилежно займутся своимъ дѣломъ. Во всякомъ положеніи, говорила она, въ горѣ и въ радости, прежде всего надо имѣть въ виду долгъ и заботиться о его выполненіи.

Итакъ, Эрихъ и Роландъ по обыкновенію сѣли за урокъ. Они въ этотъ день читали о возвращеніи Улисса въ Итаку. Но Эрихъ, несмотря на всѣ свои усилія, никакъ не могъ вполнѣ отдаться труду. Мысль, что онъ опять съ матерью, сладко волновала его, и, смотря на Роланда, онъ думалъ: зачѣмъ и онъ не можетъ испытывать того же, что я? Всякую другую любовь въ жизни человѣкъ долженъ пріобрѣтать, заслуживать, завоевывать: одна материнская любовь можетъ даваться ему даромъ и никогда его не покидаетъ.

Эрихъ вспомнилъ между прочимъ и о Беллѣ. Онъ надѣялся, что успѣлъ побѣдить въ себѣ всякое предательское чувство въ отношеніи къ своей собственной личности, къ міру и ко всему чистому и благородному. Въ немъ возникла новая сила, тѣмъ болѣе прочная, что она выработалась въ немъ долгой и тяжелой борьбой, и онъ съ большимъ одушевленіемъ, чѣмъ когда-либо занялся своимъ урокомъ съ мальчикомъ. Они оба вскорѣ до того углубились въ чтеніе и такъ заинтересовались раскрывавшейся передъ ними чуждой жизнью, что забыли все окружающее.

За обѣдомъ они съ новымъ удовольствіемъ встрѣтились съ профессоршей, а потомъ гуляли съ ней въ саду. Но Церера все еще не показывалась и прислала извиниться за себя фрейленъ Пэрини. Зонненкампъ усмѣхнулся, зная, что Церера вовсе и не думала извиняться, но фрейленъ Пэрини сочла нужнымъ это объявить отъ ея имени. Церера упорствовала въ своемъ отчужденіи отъ гостей, общество которыхъ ей, по ея мнѣнію, навязывали, и фрейленъ Пэрини взяла на себя трудъ отдалять ихъотъ нея. Вся ея сила въ домѣ заключалась именно въ умѣніи все улаживать и отстранять отъ Цереры малѣйшія затрудненія. Фрейленъ Пэрини явно старалась быть пріятной профессоршѣ, и когда та выучила ее какой-то новой ручной работѣ, благодарности ея не было конца.

Но больше всѣхъ способствовала къ сближенію хозяевъ и гостей совѣтница. Уваженіе, съ какимъ она относилась къ профессоршѣ, на всѣхъ имѣло хорошее вліяніе и разомъ доставило той почетное мѣсто въ семьѣ, котораго она, конечно, со временемъ и сама достигла бы, но не такъ быстро, какъ теперь. Совѣтница иначе не говорила о профессоршѣ какъ о любимой статсъ-дамѣ при герцогскомъ дворѣ, гдѣ и по сю пору имя ея оставалось синонимомъ всего прекраснаго и благороднаго. Сначала нѣсколько преувеличенный почетъ, какимъ ее окружила совѣтница смущалъ и тревожилъ профессоршу, но потомъ она успокоилась, приписавъ его желанію сгладить для нея всѣ непріятности ея зависимаго положенія и самую бѣдность ея обратить въ новое для нея торжество.

Даже фрейленъ Пэрини, — и та не могла устоять противъ вліянія профессорши. Въ обращеніи этой женщины было столько кроткаго достоинства, простоты и въ тоже время изящества, лицо ея имѣло такое ясное я спокойное выраженіе, что въ присутствіи ея невольно умолкало всякое злое и порочное чувство. И при всемъ томъ профессорша еще сохранила въ сердцѣ своемъ много юношескаго жара, который сначала поддерживался въ ней идеальными воззрѣніями ея мужа, а теперь нашелъ себѣ новую пищу въ Эрихѣ. Доброта и привѣтливость профессорши были неисчерпаемы. Самыя обыкновенныя рѣчи въ ея устахъ подучали новую цѣну и оригинальную свѣжесть, вслѣдствіе чего вамъ всегда казалось, будто вы ихъ слышали въ первый разъ.

За обѣдомъ пришло письмо изъ Вольфсгартена. Белла поздравляла профессоршу съ пріѣздомъ и увѣдомляла о своемъ намѣреніи завтра ее навѣстить.

Профессорша хотѣла отвѣчать графинѣ съ ея же посланнымъ, но тотъ, ко всеобщему удивленію, уже скрылся. Зонненкампъ поспѣшилъ его отправить назадъ, а когда профессорша вручила свое письмо для доставленія въ Вольфсгартенъ одному изъ домашнихъ слугъ, оно, прежде чѣмъ дойти до мѣста своего назначенія, попало въ руки того же Зонненкампа. Онъ его искусно распечаталъ и съ самодовольной улыбкой прочелъ столь же изящный по формѣ, сколько скромный по содержанію отвѣтъ профессорши. Она между прочимъ говорила, что, хотя и считаетъ себя на виллѣ только гостьей, тѣмъ не менѣе осмѣливается просить друзей своихъ хозяевъ удѣлить также и ей часть ихъ расположенія. Улыбка не сходила съ лица Зонненкампа. Онъ не ошибся въ своемъ разсчетѣ: профессорша привлечетъ къ нему въ домъ всю окрестную знать, и самъ онъ, наконецъ, вступитъ въ высшее общество на правахъ равнаго.

ГЛАВА II.
НИКОГДА ПОЧЕМУ НЕ УЧИЛАСЬ, А ХОЧЕТЪ УЧИТЬСЯ.

Изъ кабинета Зонненкампъ отправился къ своей женѣ. Въ прихожей его встрѣтила служанка и объявила ему, что ея госпожа никого теперь не желаетъ видѣть. Но Зонненкампъ не обратилъ на это вниманія и пошелъ далѣе. Церера по обыкновенію лежала на диванѣ. Окна въ ея комнатѣ были завѣшаны, и въ большой залѣ царствовали сумерки. Церера взглянула на мужа, широко раскрывъ свои большіе черные глаза и молча протянула ему маленькую изящную руку, украшенную длинными, точно выточенными ногтями. Зонненкампъ поцѣловалъ руку и сѣлъ возлѣ жены.

Съ минуту длилось молчаніе, а потомъ Зонненкампъ началъ объяснять женѣ, что присутствіе въ ихъ домѣ профессорши можетъ ускорить осуществленіе ихъ плановъ. Рука этой женщины, говорилъ онъ, должна раскрыть передъ нами двери герцогскаго дворца. Послѣднія слова, повидимому, произвели впечатлѣніе на Цереру. Она приподнялась и хотя все еще продолжала молчать, однако взоръ ея оживился, и въ немъ точно мелькнула надежда. Зонненкампъ, находясь по ту сторону океана и во время своего продолжительнаго путешествія, не переставалъ ублажать жену разсказами о придворныхъ празднествахъ и постоянно возбуждалъ въ ней желаніе пожить жизнью, которая будто бы составляетъ величайшее благо въ мірѣ. Съ тѣхъ поръ мечтой Цереры сдѣлалось попасть въ тотъ заколдованный кругъ, гдѣ все сверкаетъ и блеститъ, гдѣ люди уподобляются полубогамъ. Теперь она, правда, убѣдилась, что краски въ картинѣ, которую ей рисовало воображеніе, были нѣсколько преувеличены, во тѣмъ не менѣе всюду, гдѣ бы она ни бывала, ей только и приходилось слышать, какъ люди все свое счастье полагаютъ въ томъ, чтобъ имѣть доступъ ко двору. Все это возбуждало въ Церерѣ негодованіе противъ мужа, который только тѣшилъ се обѣщаніями, а на дѣлѣ ни мало не заботился объ ихъ выполненіи. Вотъ они и въ Европѣ, а между тѣмъ все таки продолжаютъ жить въ уединеній и ожидать той счастливой минуты, когда ихъ призовутъ ко двору.

Но отчего это такъ долго длится? Отчего люди ихъ чуждаются? Даже Белла, единственная оказывающая имъ расположеніе, и та обращается съ ней, какъ съ попугаемъ, какъ съ заморской птицей, блестящими перьями которой восхищаются, но съ которой ничего не хотятъ имѣть общаго, — развѣ только изрѣдка бросаютъ ей кусокъ сахару, въ видѣ комплимента. Самое воспоминаніе о томъ, какъ она всѣхъ затмила на праздникѣ барона фонъ-Эндлиха, перестало радовать и удовлетворять Цереру.

Несмотря на наружную лѣнь и безучастность ко всему, что вокругъ нея происходило, голова Цереры была постоянно занята мыслью, брошенной въ нее Зонненкампомъ и пустившей въ ней корни гораздо глубже, чѣмъ даже онъ самъ того желалъ. Мысль эта овладѣла всѣмъ существомъ Цереры и не давала ей ни минуты покоя.

Теперь Зонненкампъ старался доказать своей женѣ, что присутствіе въ ихъ домѣ профессорши, сообщая ему новый блескъ, приближаетъ ихъ къ цѣли, къ которой они такъ давно стремятся. Ужъ чего совѣтница, говорилъ онъ, и та признаетъ ея превосходство надъ собой. Профессорша пользовалась всеобщей любовью, уваженіемъ при дворѣ; она считалась тамъ важнымъ лицомъ и была другомъ вдовствующей герцогини.

Убѣдительные доводы Зонненкампа, наконецъ, оказали свое дѣйствіе на Цереру.

— Вы, дѣйствительно, очень умны, сказала она. Хорошо, я повидаюсь съ матерью учителя.

Зонненкампъ попробовалъ-было дать ей нѣсколько наставленій, на счетъ того, что ей слѣдуетъ говорить съ профессоршей. Но Церера начала, какъ капризное дитя, или лучше сказать, какъ разъяренный звѣрь, кричать, размахивать руками и топать ногами.

— Я не нуждаюсь въ наставленіяхъ! восклицала она: — Ни слова болѣе, и скорѣй пришлите сюда эту женщину.

Зонненкампъ въ сильной тревогѣ отправился къ профессоршѣ. Онъ хотѣлъ предупредить ее на счетъ того, какъ лучше обращаться съ Церерой, но побоялся, чтобъ она его нечаянно не выдала и сказалъ только:

— Моя милая жена немного избалована, и нервы у ней сильно возбуждены.

Профессорша вошла въ комнату Цереры. Та, какъ лежала на диванѣ, такъ и осталась. Она не безъ лукавства разсудила, что лучшій способъ сохранять свое достоинство въ глазахъ другихъ, это оказывать имъ какъ можно менѣе вниманія.

Профессорша привѣтствовала ее граціознымъ поклономъ, отъ котораго всѣ соображенія Цереры мгновенно разлетѣлись въ прахъ. Гостья ея еще не успѣла промолвить слово, какъ она уже воскликнула:

— Вы меня должны этому научить, я хочу точно также кланяться. Не правда ли, такъ кланяются при дворѣ?

Профессорша не знала, что ей отвѣчать. Неужели это только нервное возбужденіе? Ужъ не сумасшедшая ли передъ ней? Однако ей вскорѣ удалось совладать съ собой, и она сказала:

— Вамъ, какъ уроженкѣ свободной республики, совершенно естественно должны казаться странными наши церемонные правы и обычаи. Впрочемъ, я готова, при первомъ же свиданіи, пожать вамъ руку.

И онѣ обмѣнялись крѣпкимъ пожатіемъ. Церера, точно забывшись, вдругъ приподнялась съ дивана.

— Вы больны, сказала профессорша: я не стану васъ долго безпокоить.

Церера находила для себя удобнымъ слыть за больную и отвѣчала:

— Ахъ, да! Я постоянно хвораю. Но не уходите, останьтесь пожалуйста.

Звуки голоса профессорши, задушевный тонъ ея словъ, все это произвело на Цереру глубокое впечатлѣніе. Она на мгновеніе закрыла глаза и на ея длинныхъ рѣсницахъ повисли крупныя слезы.

Профессорша извинилась, что невольно заставила ее какъ будто прослезиться. Но Церера покачала головой и воскликнула:

— Нѣтъ, нѣтъ, я, напротивъ, вамъ очень благодарна! Я такъ давно — уже въ теченіи многихъ лѣтъ, не плакала…. Эти слезы стояли у меня здѣсь…. здѣсь! прибавила она, сильно ударяя себя въ грудь. Благодарю васъ!

Профессорша хотѣла уйдти, но Церера быстро вскочила съ дивана и бросилась къ ней. Профессорша въ испугѣ отступила шагъ назадъ, а Церера упала передъ ней на колѣни, и цѣлуя ей руку, воскликнула:

— Защитите меня! Замѣните мнѣ мать, которой я никогда не знала!

Профессорша подняла ее и сказала:

— Дитя мое, я охотно буду вамъ матерью…. я это могу и сдѣлаю. Я счастлива тѣмъ, что мнѣ предстоитъ такая высокая обязанность — говорю вамъ это отъ души. Но, прошу васъ, успокойтесь.

Она отвела Цереру на диванъ, уложила ее и заботливо покрыла шалью. Диванъ представлялъ кучу въ безпорядкѣ набросанныхъ мягкихъ подушекъ, въ которыхъ Церера буквально утопала.

Теперь она крѣпко сжала руку профессорши и громко зарыдала. Дорнэ старалась ее утѣшить, говоря, какъ онѣ обѣ счастливы тѣмъ, что имѣютъ такихъ прекрасныхъ сыновей. Она только слегка упомянула объ Эрихѣ, но о Роландѣ съ любовью распространилась и разсказала, какъ онъ ей въ первый разъ явился на порогѣ ея собственнаго дома и какъ она его тогда приняла за своего умершаго сына. Церера повернулась къ ней и снова поцѣловала ей руку, а профессорша продолжала говорить все въ томъ же спокойномъ тонѣ и замѣтила, что она сама тоже подвержена кое-какимъ странностямъ, съ которыми ей вовсе не легко справляться. Она, между прочимъ, слишкомъ привыкла къ уединенію и сомнѣвалась, чтобы года ея и вкусы могли сдѣлать ее пріятной собесѣдницей для женщины, которая все счастье полагала въ блескѣ и удовольствіяхъ свѣтскаго образа жизни.

Церера попросила отдернуть занавѣсь у одного изъ оконъ и пристально взглянула на профессоршу. Легкая улыбка скользнула у ней по лицу, но затѣмъ ротъ ея опять принялъ свое обычное выраженіе недовольства. Она схватила вѣеръ и стала имъ обмахиваться.

— Вы себѣ представить не можете, заговорила она наконецъ, какъ я глупа. А было время, когда я очень желала учиться, но онъ объ этомъ и слушать не хотѣлъ, и всегда говорили ты мнѣ милѣе въ твоемъ невѣдѣніи! Для него, я можетъ, быть и дѣйствительно была милѣе такою, но не для себя. Еслибъ не фрейленъ Пэрини, я теперь просто не знала бы, что мнѣ дѣлать…. Играете вы въ вистъ? Любите вы природу? Не правда ли, я очень глупа?

Церера повидимому ожидала, что профессорша станетъ это опровергать, но та ей, напротивъ, сказала:

— Если вы думаете, что можете у меня чему-нибудь научиться, то я къ вашимъ услугамъ. Мнѣ уже случалось видѣть женщинъ подобныхъ вамъ, и я полагаю, что знаю причину вашего нездоровья.

— Въ самомъ дѣлѣ? Она вамъ извѣстна? Вамъ?

— Да, только въ ней нѣтъ ничего лестнаго.

— Ахъ, говорите пожалуйста.

— Милое дитя мое, вы хвораете отъ праздности. Когда человѣку нечего дѣлать, онъ по неволѣ начинаетъ слишкомъ много заниматься самимъ собой.

— О, вы очень умны! воскликнула Церера. А я такъ слаба!

И дѣйствительно въ ней было что-то въ высшей степени безпомощное и беззащитное. Зонненкампъ смотрѣлъ на нее, какъ на игрушку, да и сама она считала себя чѣмъ-то въ родѣ того. Къ тому же она была отъ природы страшно лѣнива, и малѣйшій трудъ стоилъ ей невѣроятныхъ усилій. Она не знала, что хуже: слушать или смотрѣть, и наконецъ рѣшила, что послѣднее невыносимѣе перваго. Ола никогда не читала сама. При чтеніи необходимо держать книгу, въ рукахъ и оставаться въ извѣстномъ положеніи, а это ее утомляло, и она всегда заставляла фрейленъ Пэрини читать вслухъ, причемъ сама нерѣдко засыпала.

Такъ было и теперь. Руки Цереры вдругъ опустились, и профессорша вскорѣ замѣтила, что она спитъ. Мать Эриха еще долго сидѣла въ этой роскошной комнатѣ, дивясь всему, что видѣла и слышала. Что все это означаетъ? Въ этомъ домѣ на каждомъ шагу встрѣчаются новыя загадки. Она удерживала дыханіе и не смѣла пошевельнуться, боясь разбудить Цереру. Но та вдругъ сдѣлала движеніе и проговорила:

— Пойдите теперь…. пойдите. Я сама скоро туда приду.

Профессорша ушла. Зонненкампъ встрѣтилъ ее въ прихожей.

— Какъ она съ вами обошлась? не безъ страха освѣдомился онъ.

— Какъ милое, доброе дитя, отвѣчала профессорша. Но у меня есть до васъ просьба. Мнѣ кажется, что я нашла способъ вылечить вашу жену отъ ея раздражительности, или лучше сказать, отъ ея лѣни. Объ одномъ только прошу васъ: если мнѣ удастся пріобрѣсти ея довѣріе, то не отнимайте у меня возможности всегда, съ спокойной совѣстью говорить ей, что ни слово изъ нашей бесѣды не будетъ мною никому повторено. Обѣщаетесь ли вы оставить насъ, женщинъ, въ покоѣ?

— Хорошо, отвѣчалъ Зонненкампъ. Но видно было, что это согласіе стоило ему большихъ усилій.

ГЛАВА III.
ВНОВЬ ПРІОБРѢТЕННОЕ СОСѢДСТВО.

На слѣдующій день явился Пранкенъ, и привѣтствовалъ профессоршу со всей ловкостью свѣтскаго человѣка, а она обошлась, съ нимъ, какъ съ членомъ семьи, въ которой гостила, и сдѣлала это такъ мило, просто и естественно, что молодой человѣкъ остался ею въ высшей степени доволенъ. Когда же она выразила ему свою признательность за то, что онъ доставилъ Эрику такое хорошее мѣсто, — Пранкенъ поспѣшилъ отклонить отъ себя всякую благодарность. Это было съ его стороны, говорилъ онъ, только уплатой стариннаго долга, такъ какъ онъ всѣмъ своимъ образованіемъ обязанъ покойному профессору. Эти слова мгновенно расположили въ его пользу профессоршу, которая, хотя и понимала, что многое въ нихъ слѣдовало приписать свѣтской любезности, въ тоже время однако хорошо знала, что въ сущности въ нихъ заключалась и своя доля правды. Всякій, кто находился въ сношеніяхъ съ ея мужемъ, если онъ не былъ вполнѣ испорченнымъ человѣкомъ, непремѣнно на всю жизнь сохранялъ о немъ свѣтлое воспоминаніе.

Пранкенъ завелъ рѣчь о своемъ зятѣ, о сестрѣ и о томъ, какимъ расположеніемъ пользовался Эрихъ въ Вольфсгартенѣ. Затѣмъ онъ осторожно выразилъ надежду, что общество профессорши возвратитъ Беллѣ утраченныя ею спокойствіе и самообладаніе. Онъ въ послѣднее время замѣтилъ въ сестрѣ какую-то тревогу и раздражительность, и слегка намекнулъ за трудности жизни вдвоемъ съ человѣкомъ, хотя и въ высшей степени благороднымъ, но уже достигшемъ извѣстныхъ лѣтъ. Въ такомъ положеніи, говорилъ онъ, не легко сохранять всегда одно и тоже спокойное, ровное расположеніе духа.

Профессорша поняла изъ словъ Пранкена гораздо болѣе, нежели онъ полагалъ, и отъ души радовалась тому, что молодой человѣкъ и въ деревенскомъ затишьѣ не потерялъ способности серьезно вглядываться въ различныя явленія нравственнаго міра.

Пранкенъ не могъ удержаться, чтобы хотя отчасти не высказать религіознаго переворота, которому онъ подвергся. Передъ глазами его вдругъ точно мелькнуло видѣніе, и показало ему профессоршу рядомъ съ Манной, которая раскрывала ей всю свою душу. Пусть же она разскажетъ молодой дѣвушкѣ, думалъ онъ, какъ я откровенно передъ всѣми сознаюсь въ перемѣнѣ, происшедшей въ моихъ убѣжденіяхъ. Пранкенъ вспомнилъ, что настоятельница въ присутствіи Манны хвалила профессоршу. Улыбка мелькнула у него на губахъ при мысли, что съ помощью матери Эриха можно будетъ заставить Манну отказаться отъ ея ребяческаго намѣренія вступить въ монастырь. Жаль только, что эти двѣ женщины различныхъ вѣроисповѣданій.

Пранкенъ, по порученію Зонненкампа, пригласилъ профессоршу участвовать въ поѣздкѣ на виллу, которую совѣтница…. нѣтъ, поспѣшилъ онъ поправиться, — совѣтникъ имѣлъ намѣреніе купить. Безъ сомнѣнія, профессорша не откажется содѣйствовать Зонненкампу въ его стараніяхъ пріобрѣсти себѣ пріятныхъ сосѣдей. Возраженія по этому случаю профессорши были отклонены разными лестными для нея замѣчаніями.

Подали экипажъ. Въ немъ помѣстились совѣтница, Зонненкампъ, Пранкенъ и профессорша. Дорогой всѣ весело разговаривали, но въ головѣ профессорши внезапно мелькнуло подозрѣніе, что ее вмѣшиваютъ въ какую-то интригу и пользуются ея свѣдѣніемъ для достиженія вовсе ей непонятныхъ цѣлей. Ею овладѣлъ страхъ, который еще болѣе усилился, когда Зонненкампъ объявилъ, что продаваемая вилла принадлежитъ ему, и что его несказанно радуетъ возможность уступить ее пріятнымъ и благороднымъ сосѣдямъ.

«Что это? Неужели имъ удалось ее поймать? Ужъ не ей ли хотятъ они передать этотъ домъ?»

Однако профессорша скоро увидѣла свою ошибку, благодаря совѣтницѣ, которая немедленно приступила къ распредѣленію комнатъ между различными членами своей семьи. У ней было два сына въ военной службѣ и одна замужняя дочь, дѣтямъ которой, своимъ внучатамъ, она тоже позаботилась отвести комнату. Затѣмъ она выбрала себѣ любимое мѣстечко въ саду, которое Зонненкампъ обѣщался украсить новыми разсадниками. Всѣ изумятся, говорилъ онъ, когда увидятъ, какъ много я съумѣю извлечь изъ этой почвы.

Зонненкампъ былъ очень любезенъ. Онъ сначала намѣревался уступить виллу совѣтницѣ только послѣ того, какъ самъ получитъ желаемое возвышеніе въ свѣтѣ. Сумма, которую изъ приличія предполагалось за нее взять съ совѣтника, оказывалась ужъ очень ничтожной. Но Пранкену наконецъ удалось убѣдить Зонненкампа въ томъ, что планъ его никуда не годится. Во всѣхъ отношеніяхъ гораздо лучше поскорѣе водворить могущественнаго человѣка въ своемъ сосѣдствѣ, и тогда уже дѣйствовать исподоволь, такъ чтобъ все могло совершиться естественнымъ порядкомъ.

Совѣтница сидѣла съ профессоршей въ саду и вела съ ней задушевную бесѣду. Какое удовольствіе, говорила она между прочимъ, было бы для матери Эриха, еслибъ она могла своимъ вліяніемъ возвысить положеніе въ свѣтѣ семейства Зонненкампа. Но совѣтница коснулась опаснаго предмета очень осторожно. Она имѣла въ виду сдѣлать во всемъ этомъ профессоршу главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, а сама съ мужемъ намѣревалась спрятаться за нее. Еслибъ ихъ планъ не удался, они бы отъ этого нисколько не пострадали, и вся вина пала бы на ученую вдову, которая и безъ того слыла за особу въ высшей степени эксцентричную.

Совѣтница ловко съумѣла скрыть всю эту интригу среди разговоровъ, гдѣ одна возвышенная мысль смѣняла другую.

Оставшись вдвоемъ съ Пранкеномъ, Зонненкампъ улыбнулся какъ человѣкъ, который согласился еще разъ допустить, чтобы его перехитрили. Онъ терпѣливо слушалъ, какъ Пранкенъ ему доказывалъ, что совѣтница немедленно должна вступить во владѣніе виллой, потому что, если она ее пріобрѣтетъ вскорѣ послѣ того, какъ Зонненкампъ получитъ дворянское достоинство, это можетъ подать поводъ къ толкамъ.

Зонненкампъ усмѣхнулся и сказалъ, что его молодой другъ обладаетъ замѣчательными дипломатическими способностями. Пранкенъ отъ этого не только не отговаривался, но даже замѣтилъ, что въ самомъ скоромъ времени собирается отказаться отъ своего празднаго существованія на дачѣ и вновь вступить на службу по дипломатической части. Конечно, онъ это сдѣлаетъ не иначе, какъ съ согласія близкихъ ему людей и въ особенности дорогого друга, котораго онъ любитъ какъ отца. Подъ этимъ послѣднимъ онъ подразумѣвалъ Зонненкампа.

Пранкенъ зналъ очень ловкаго нотаріуса, который въ тотъ же вечеръ былъ призванъ на виллу заключить купчую крѣпость. Такимъ образомъ совѣтникъ сдѣлался сосѣдомъ Зонненкампа.

Нѣсколько позже, Зонненкампъ и Пранкенъ прогуливались по саду — и тутъ молодой человѣкъ въ первый разъ почувствовалъ страхъ къ своему будущему тестю.

— Мой юный другъ, сказалъ Зонненкампъ, вы конечно на вашемъ вѣку уже имѣли дѣло съ ростовщиками и барышниками. Что до меня касается, то мнѣ хорошо знакомы всѣ ихъ продѣлки. Эти люди крѣпко держатся одинъ другого и какъ бы составляютъ особаго рода таинственную секту. Вы себѣ представить не можете, какое забавное зрѣлище представляетъ человѣческая душа, если ее разсматривать съ точки зрѣнія подкупа. Мнѣ знакомы всевозможныя породы націй и людей, я всюду прилагалъ свою собственную систему подкупа, и она почти вездѣ мнѣ удавалась.

Пранкенъ въ недоумѣніи на него посмотрѣлъ. Онъ зналъ, что этотъ человѣкъ на многое способенъ, но тѣмъ не менѣе никакъ не ожидалъ отъ него подобной выходки. Внутри его даже что-то возмутилось, и онъ съ неудовольствіемъ подумалъ о времени, когда сдѣлается сыномъ Зонненкампа, который между тѣмъ весело продолжалъ:

— Вы вѣроятно еще придерживаетесь стариннаго понятія, будто подкупъ есть вещь предосудительная, и смотрите на него съ такимъ же предубѣжденіемъ, какъ еще недавно всѣ смотрѣли на ростовщиковъ. А въ сущности подкупъ есть не что иное, какъ дѣловой оборотъ. Весьма нелѣпо со стороны правительства требовать отъ своихъ чиновниковъ присяги въ томъ, что они ни съ кого не будутъ брать взятокъ. Ну пусть, пожалуй, присягаютъ судьи, да и тамъ это одна пустая формальность: богатый человѣкъ всегда съумѣетъ передъ ними оправдаться, если ловко возьмется за дѣло. Какихъ только чудесъ не бываетъ на свѣтѣ! У народовъ романскаго и славянскаго происхожденія чиновники сами берутъ взятки и даже, въ той или другой формѣ, не рѣдко сами назначаютъ, какъ велика должна быть предлагаемая имъ сумма. Не такъ поступаютъ жеманные германцы: они предоставляютъ это женщинамъ. Что же: они совершенно правы! Ни одинъ народъ въ мірѣ не употребляетъ при хлѣбопашествѣ столько коровъ, какъ нѣмцы: ну, они и въ дѣло подкупа также впрягли коровъ. Съ женщинами слѣдуетъ обращаться мягко и нѣжно, и я предпочитаю съ-ними имѣть дѣло. Онѣ по крайней мѣрѣ держатъ свое слово, а то сплошь да рядомъ случается, что взявшій взятку ничего не сдѣлаетъ, если ему се не удвоятъ. Мой отецъ….

Пранкенъ навострилъ уши. Зонненкампъ въ первый разъ упоминалъ при немъ о своемъ отцѣ.

— Мой отецъ, спокойно продолжалъ тотъ, былъ настоящій виртуозъ въ искусствѣ подкупа. Когда ему случалось въ Польшѣ кого нибудь подкупать, то онъ выдавалъ сотню или тысячу гульденовъ и разрывалъ вексель на двѣ половины, изъ которыхъ одну оставлялъ у себя, и возвращалъ только послѣ того, какъ исполнялось его желаніе. Неправда ли, вѣдь мнѣ нѣтъ надобности такъ же поступить съ совѣтницей: какъ вы думаете?

Подобный отзывъ о женщинѣ, занимавшей высокое положеніе въ свѣтѣ, задѣлъ Пранкена за живое. Онъ поспѣшилъ успокоить Зонненкампа самыми убѣдительными доводами на счетъ чистоты намѣреніи совѣтницы.

— По моему, все это въ порядкѣ вещей, снова началъ Зонненкампъ. То, что называютъ устарѣлымъ словомъ подкупа, есть не что иное, какъ естественное слѣдствіе высшаго развитія народа. Лишь только между людьми устанавливаются сложныя отношенія, тотчасъ же является и подкупъ, который дѣйствуетъ то тайно, то явно. Ничто въ мірѣ не подвергается столькимъ видоизмѣненіямъ, какъ подкупъ, — мнѣ это хорошо извѣстно.

Пранкенъ въ изумленіи на минуту остановился, а Зонненкампъ, взявъ его подъ руку, продолжалъ:

— Не все ли равно, мой другъ, покупаю я себѣ голосъ, который бы содѣйствовалъ выбору меня въ члены парламента и конгресса, или покупаю я агента для того, чтобы быть возведеннымъ въ дворянское достоинство? Сущность дѣла въ словѣ покупаю, а затѣмъ все сводится къ одному и тому же. Мы въ Америкѣ поступаемъ откровеннѣе. Отчего этому совѣтнику съ его женой и не извлекать выгодъ изъ своего положенія? Вѣдь въ немъ заключается все ихъ богатство. Я съ своей стороны очень радъ имъ служить. Вы въ Германіи считаете нужнымъ набрасывать на это покровъ приличія… пусть будетъ по вашему! Когда вы, какъ я надѣюсь, исполните ваше намѣреніе и поступите на службу по дипломатической части, я васъ многому еще научу..

Пранкенъ отвѣчалъ, что онъ будетъ очень радъ воспользоваться совѣтами Зонненкампа, но внутренно чувствовалъ къ нему непреодолимый страхъ, смѣшанный съ презрѣніемъ. Онъ далъ себѣ слово, лишь только женится за Маннѣ, какъ можно дальше отъ него держаться.

Но Зонненкампъ былъ очень доволенъ собой. Ему еще разъ удалось выказать свое знаніе человѣческаго сердца, и онъ даже вздумалъ подѣлиться имъ и съ сыномъ. На слѣдующее утро, послѣ завтрака, за которымъ присутствовала и совѣтница, онъ увелъ Роланда въ паркъ и тамъ сказалъ ему:

— Видишь ли ты эту знать?.. — все въ ней ложь и обманъ! Совѣтникъ и его семья, благодаря мнѣ, изъ нищихъ дѣлаются людьми богатыми. Знай это про себя, но не давай имъ ничего замѣтить. Всѣ люди дрянь, какъ знатные, такъ и простые; всѣ только и ждутъ какъ бы имъ продать свою душу. Нѣтъ вещи, которую бы нельзя было достать за деньги…

Онъ съ удовольствіемъ еще долго распространялся объ этомъ предметѣ, не подозрѣвая, какое глубокое впечатлѣніе производитъ на мальчика, какую бурю поднимаетъ въ его сердцѣ. Роландъ ни слова не говорилъ, и Зонненкампа взяло раздумье, хорошо ли онъ сдѣлалъ, все это ему сказавъ? Но сомнѣнія его не долго длились. «Религія, добродѣтель, думалъ онъ, все это иллюзіи! Одни, и въ томъ числѣ капитанъ Дорнэ, еще въ нихъ вѣрятъ, другіе только притворяются, будто вѣрятъ. Я предпочитаю, чтобы Роландъ зналъ истину…» И съ этимъ послѣднимъ словомъ Зонненкампъ окончательно успокоился.

ГЛАВА IV.
НОВАЯ АТМОСФЕРА НА ВИЛЛѢ.

Профессорша вскорѣ поняла, почему ея сынъ жаловался на трудность поддерживать въ Роландѣ одно и тоже настроеніе духа, давать его уму какое-нибудь одно опредѣленное направленіе. Ему приходилось постоянно бороться съ наклонностью мальчика къ разнообразію, къ перемѣнѣ мѣста и занятія. Въ богатомъ домѣ, гдѣ ежедневно происходило что-нибудь новое, оказывалось невозможнымъ сосредоточиться, углубиться въ науку, которая безъ этого не дается. При такомъ разнообразіи событій и встрѣчъ, трудно самому въ нихъ не затеряться. Профессорша, вообще жившая просто и вовсе не бывшая педанткой, однако взяла себѣ за правило заботиться о сохраненіи въ собственной душѣ равновѣсія между нравственными и умственными силами. Только тотъ, кто самъ спокоенъ духомъ, и можетъ имѣть благотворное вліяніе на другихъ.

Эрихъ и Роландъ каждое утро, такъ сказать, освящали наступающій день бесѣдой съ профессоршей. Всякій, кто къ ней приближался, становился чище, благороднѣе и невольно заражался возвышеннымъ тономъ ея рѣчей. Профессорша была очень образована, но безъ малѣйшей претензіи на геніальность. Умъ ея поражалъ не столько блескомъ, сколько логичностью, и все, что онъ себѣ усвоивалъ, носило характеръ какой-то особенной прочности. Она также мало гордилась своими познаніями, какъ и нарядомъ: само собою разумѣется, что надо быть опрятно одѣтой.

Поверхностное сравненіе профессорши съ Беллой, почти всегда оказывалось въ пользу послѣдней. Но при ближайшемъ знакомствѣ съ ними, всякій находилъ въ обществѣ профессорши гораздо болѣе удовлетворенія, чѣмъ въ обществѣ Беллы, которая однако была очаровательна. Белла постоянно требовала къ себѣ вниманія, щеголяла своею наружностью и образомъ мыслей, любила наводить разговоръ на возвышенные предметы и озадачивать своихъ собесѣдниковъ мудреными вопросами, — однимъ словомъ, стремилась возбуждать удивленіе. У нея всегда былъ на все готовый отвѣтъ, и она умѣла блестящимъ образомъ поддерживать разговоръ. Все это на первый взглядъ казалось очень мило, но потомъ обнаруживало легкій характеръ и поверхностный умъ, прикрытый только внѣшнимъ лоскомъ. Профессорша, напротивъ, никогда не старалась привлечь на себя вниманія, никогда ничего не требовала, по съ благодарностью принимала то, что ей давали и съ своей стороны предлагала много такого, что вызывало на серьезныя размышленія.

Въ наружности этихъ женщинъ не было ни малѣйшаго сходства. Профессорша никакъ не могла похвастаться тѣмъ, что называется аристократическимъ видомъ. Довольно полная, съ волосами пепельнаго цвѣта, она производила впечатлѣніе миловидной опрятности, которая такъ часто встрѣчается въ картинахъ фламандской школы. Въ обращеніи ея проглядывала большая сдержанность. Она спокойно выслушивала все, что ей ни говорили, и безъ всякаго нетерпѣнія выжидала минуты, когда настанетъ ея очередь выражать свое мнѣніе. Въ тѣхъ случаяхъ, когда къ ней прямо обращались съ вопросомъ, на который она не хотѣла отвѣчать, она дѣлала видъ, что его не слышитъ, а затѣмъ, когда это не удавалось, отвѣчала по возможности коротко, никогда не высказываясь болѣе, чѣмъ того желала. Вообще она рѣдко выходила изъ предѣловъ благоразумнаго спокойствія, и при всемъ томъ почти всегда была центромъ того общества, въ которомъ находилась. Отличительную черту ея характера составляла безграничная правдивость. Она никогда, изъ желанія блеснуть, ни на шагъ не отступала отъ истины, не улыбалась тому, что не было смѣшно, всякой вещи придавала надлежащій смыслъ, всякую рѣчь выслушивала съ соотвѣтствующимъ ея значенію вниманіемъ. Эта правдивость нисколько не противорѣчила ея сдержанности. Она никогда не произносила ни слова неправды, но ничуть не считала нужнымъ говорить все, что знаетъ и думаетъ. Эта послѣдняя черта, которую никакъ нельзя отнести къ хитрости, напротивъ, служитъ несомнѣннымъ признакомъ ума, а умъ есть добродѣтель, равняющаяся добротѣ. Сама природа умна потому, что облечена нѣкоторою таинственностью.

Профессорша была очень счастлива тѣмъ, что ей наконецъ встрѣтилась возможность удовлетворять своему вкусу къ ботаникѣ. Оранжереи Зонненкампа представляли большое обиліе дорогихъ и рѣдкихъ растеній, а самъ онъ не скупился на разнаго рода объясненія.

Мать и тетка Эриха были очень дружны, не смотря на различіе характеровъ, которое вполнѣ отразилось въ ихъ пристрастіи къ двумъ, не имѣющимъ ничего между собою общаго отраслямъ науки. Профессорша съ любовью изучала ботанику, а тетушка Клавдія астрономію. Послѣдняя особенно тщательно скрывала свои познанія. Она нерѣдко проводила цѣлыя вечера на башнѣ, вооруженная маленькимъ телескопомъ и дѣлала тамъ свои наблюденія. Съ другой стороны, профессорша ежедневно удалялась на нѣсколько часовъ въ оранжерею или гуляла въ паркѣ, изучая разные образчики растеній, Зонненкампъ однажды показалъ ей свой разсадникъ фруктовыхъ деревьевъ. Профессорша, вмѣсто того, чтобы выказать удивленіе, къ которому его пріучили другіе посѣтители, съ такимъ знаніемъ дѣла распространилась о французскомъ садоводствѣ, что онъ былъ до крайности изумленъ. Ей казалось въ высшей степени страннымъ, что именно безпокойные французы, отвлекаясь на мгновеніе отъ бурнаго потока своего политическаго существованія, съ такой заботливостью занимаются мирнымъ дѣломъ садоводства. Лицо Зонненкампа просіяло, когда она замѣтила, что его способъ разведенія плодовъ свидѣтельствуетъ о замѣчательномъ административномъ талантѣ. Онъ такъ хорошо умѣетъ угадывать, какой плодъ требуетъ или заслуживаетъ болѣе тщательнаго ухода, какой долженъ быть принесенъ въ жертву и сорванъ еще незрѣлымъ.

Зонненкампъ очень любезно поблагодарилъ за похвалу, но мысленно восхищался своею проницательностью, которая заставляла его подозрѣвать въ словахъ профессорши ловкую лесть. Эта женщина, думалъ онъ, передъ своимъ пріѣздомъ сюда, явно постаралась нахвататься кое-какихъ свѣдѣній въ ботаникѣ, съ цѣлію ему понравиться. Онъ сдѣлалъ видъ, будто принимаетъ ея познанія за чистую монету, но въ то же время далъ себѣ слово не поддаваться такого рода уловкамъ.

Желая однако отплатить любезностью за любезность, онъ весьма дружелюбно предоставилъ весь свой домъ въ полное распоряженіе матери и тетки Эриха.

Съ женой Зонненкампа профессорша держала себя очень осторожно и вообще рѣдко ее навѣщала. Но это только побудило Цереру, почти никогда не выходившую изъ своихъ комнатъ, самой къ ней являться. Впрочемъ и она не замедлила ощутить на себѣ благотворное вліяніе прекрасной души профессорши. Мать Эриха можно было по справедливости назвать жрицей, которая постоянно поддерживаетъ на алтарѣ священный огонь. Когда Церера приставала къ ней съ разспросами о придворной жизни, она мало-по-малу обращала ея мысли и на другіе, болѣе серьезные предметы и старалась пробуждать въ ней къ нимъ интересъ.

Тетушка Клавдія, не смотря на то, что всегда держалась въ сторонѣ, тоже не мало содѣйствовала къ оживленію дома. Большой ройяль, такъ долгое время безмолвно стоявшій въ концертной залѣ, вдругъ пробудился и сталъ издавать вдохновенные звуки. Роландъ, было совсѣмъ переставшій заниматься музыкой, умолялъ тетушку давать ему уроки. Домъ, который Эрихъ называлъ мертвымъ, потому что въ немъ не было музыки, внезапно наполнился покой, свѣжей жизнью. Въ немъ, съ пріѣздомъ матери и тетки Эриха, водворилось дотолѣ неизвѣстное ему довольство, и съ лица Зонненкампа не сходило пріятное выраженіе, какого въ немъ до сихъ поръ еще никто не замѣчалъ. Церера, сидя однажды около мужа въ концертной залѣ, сказала:

— Не понимаю, какъ это мы до сихъ поръ жили безъ нихъ.

Разъ какъ-то тётушка Клавдія играла съ особеннымъ воодушевленіемъ и, снисходя на просьбу Эриха, два раза повторила одну и туже пьесу. Церера шепнула профессоршѣ:

— Я вамъ завидую, что вы все такъ глубоко понимаете и умѣете изъ всего извлекать наслажденіе.

Она явно хотѣла порисоваться этой заученной фразой, но профессорша ее невольно изобличила.

— Всякій чѣмъ-нибудь да наслаждается въ жизни, сказала она: кто природой, кто искусствомъ. Вся сила въ томъ, чтобъ быть искреннимъ и не притворяться. Для наслажденія тѣмъ или другимъ предметомъ нѣтъ необходимости, ни его вполнѣ понимать, ни быть ученымъ. Видъ этихъ горъ доставляетъ мнѣ удовольствіе, однако я не знаю, изъ какихъ слоевъ онѣ состоятъ, и не имѣю ни малѣйшаго понятія о многомъ изъ того, что извѣстно о нихъ ученымъ. Такъ точно и вы можете наслаждаться музыкой, будьте только искренни, а затѣмъ все остальное придетъ само собой.

Никто, не исключая самой Цереры, не подозрѣвалъ, что она въ этотъ вечеръ вышла изъ концертной залы другою, чѣмъ была. Въ сердце ея упало сѣмя: кто знаетъ, что изъ него выростетъ? Никогда нельзя опредѣлительно сказать, въ какую минуту и какое именно слово, запавъ человѣку въ душу, отзовется на его потребности. Церера ни о чемъ подобномъ не думала, но тѣмъ не менѣе ощущала какое-то безсознательное довольство, узнавъ, что можно, не будучи ученой, многимъ наслаждаться въ жизни и природѣ.

Мирное существованіе обитателей виллы было внезапно нарушено. Въ одинъ прекрасный день на дворѣ виллы, усыпанной крупнымъ пескомъ, раздался шумъ колесъ; немного спустя на лѣстницѣ послышался шелестъ длиннаго шелковаго платья, и въ комнату вошли Белла и ея мужъ.

ГЛАВА V.
ДВОЙНАЯ ИГРА.

Встрѣча съ добрыми друзьями, посреди покой обстановки, всегда возбуждаетъ самыя пріятныя ощущенія. Пріѣздъ Клодвига и Беллы доставилъ профессоршѣ большое удовольствіе. Белла обняла ее съ не совсѣмъ естественной горячностью, а Клодвигъ взялъ ее за обѣ руки.

— Но гдѣ же Эрихъ? не замедлила спросить Белла, и крѣпко сжала руку тетушки. Она казалось чувствовала потребность въ опорѣ.

Тревожно поглядывая, то на Клодвига, то на Беллу, профессорша объявила, что въ этомъ домѣ строго придерживаются правила, ни подъ какимъ предлогомъ не прерывать занятій Роланда, хотя бы то было ради такого пріятнаго семейнаго событія, какъ пріѣздъ столь дорогихъ гостей. Она сдѣлала особенное удареніе на словѣ: семейное событіе. Зонненкампъ, любезно кланяясь, замѣтилъ, что на этотъ разъ можно бы сдѣлать исключеніе, но Клодвигъ просилъ не нарушать заведеннаго порядка. Белла отпустила руку тетушки и стояла съ опущенными глазами. Профессорша пристально на нее смотрѣла. Графиня имѣла свѣжій и бодрый видъ. Ея нарядное платье прикрывалось большимъ шелковымъ голубымъ платкомъ, изъ-подъ котораго по временамъ выглядывали прекрасныя обнаженныя руки.

Общество отправилось въ паркъ, Зонненкампъ съ наслажденіемъ слушалъ, какъ профессорша выставляла на показъ его искусство въ дѣлѣ садоводства. Онъ вскорѣ раскланялся и пошелъ къ женѣ объявить ей о пріѣздѣ гостей, порѣшивъ, что она въ этотъ день не должна быть больна.

Клодвигъ шелъ съ тетушкой Клавдіей, Белла съ профессоршей. Между первыми вскорѣ завязался оживленный разговоръ. Тетушка не только отлично играла на фортепьяно, но и сама уподоблялась этому инструменту. Чуткость души ея была поразительна. Всякій, кто къ ней прикасался, будь онъ виртуозъ или ребенокъ, какъ бы извлекалъ изъ нея звуки, соотвѣтствующіе его вкусамъ и наклонностямъ.

Белла начала распрашивать профессоршу объ ея хозяевахъ, но замѣтивъ, что та отвѣчала неохотно, сама начала безъ умолку говорить. Щеки ея горѣли, платокъ спустился съ плечъ и обнажилъ изящной формы руки.

— Жаль, сказала она вдругъ, что Клодвигъ раньше не зналъ вашей невѣстки.

— Графъ съ ней, какъ вамъ извѣстно, давно знакомъ, отвѣчала профессорша. Онъ находилъ въ ея обществѣ большое удовольствіе до тѣхъ поръ, пока при дворѣ не явилось другое свѣтило, которое всѣхъ затмило. Онъ зналъ ее прежде васъ.

Белла замолчала. Профессорша мелькомъ на нее взглянула. Что такое съ этой женщиной? думала она. Что означаетъ ея тревога и эти быстрые переходы отъ одного предмета къ другому?

Между тѣмъ пришли Эрихъ и Роландъ. Белла быстро надернула на плечи платокъ и протянула Эриху только кончики пальцевъ.

Роландъ былъ очень веселъ, а Эрихъ, напротивъ, серьезенъ. Всякій разъ, что онъ взглядывалъ на Беллу, взглядъ его быстро по ней скользилъ и опускался въ землю. Она поздравила его съ пріѣздомъ матери и сказала:

— Мнѣ кажется, что если бы васъ кто-нибудь встрѣтилъ въ путешествіи, и тотъ, по одному вашему виду, догадался бы, что у васъ еще есть мать — и какая мать! Когда человѣкъ лишается такой матери, надъ нимъ точно надвигается мрачная туча.

Белла говорила задушевнымъ тономъ, но въ то же время съ странною улыбкой на губахъ, а взоръ ея какъ будто вызывалъ похвалы за то, что въ головѣ ея таились такія прекрасныя мысли.

Пришелъ Зонненкампъ и, поглаживая себѣ подбородокъ, пригласилъ дамъ къ женѣ, на здоровье которой, прибавилъ онъ, пріѣздъ дорогихъ гостей благотворно подѣйствовалъ. А мужчинамъ онъ предложилъ прогуляться въ крѣпость, взглянутъ на успѣхи работъ и на вновь открытыя римскія древности. Белла мимоходомъ шутливо побранила Зонненкампа за то, что онъ отнялъ у нее профессоршу и тетушку Клавдію, а потомъ послѣдовала за другими дамами въ залу близъ оранжереи. Мужчины поѣхали въ крѣпость. Немного спустя, Церера была готова сопровождать гостей въ концертную залу, гдѣ тетушка Клавдія не заставила себя долго просить и сѣла за фортепьяно. Белла помѣстилась между профессоршей и Церерой, а фрейленъ Пэрини стала у рояля. Когда тетушка окончила первую пьесу, Белла спросила:

— Фрейленъ Дорнэ, часто вы акомпанируете пѣнію вашего племянника?

Тетушка отвѣчала отрицательно, прибавивъ, что Эрихъ никогда не поетъ въ обществѣ, ссылаясь на невозможность удовлетворить всѣмъ требованіямъ.

Профессорша снова пристально посмотрѣла на Беллу. Графиня думала объ Эрихѣ и, казалось, не могла, да и не хотѣла, этого скрыть. Тетушка заиграла новую пьесу, а Белла сказала профессоршѣ:

— Вы непремѣнно должны мнѣ что-нибудь отъ себя удѣлить. Пожайлуста, отпустите ко мнѣ въ Вольфсгартенъ вашу belle-soeur.

— Я не имѣю никакого права распоряжаться своей belle0soeur. Но прошу васъ, не будемъ разговаривать. Тетушка вообще очень невзыскательна, но не любитъ, когда говорятъ во время ея игры.

Въ залѣ водворилось молчаніе. Слушая блестящее исполненіе одного изъ произведеній Моцарта, обѣ женщины погрузились въ размышленіе. Трудно опредѣлить, о чемъ думала Белла. Мысли ея носились туда и сюда, поперемѣнно возбуждая въ ней радость и печаль и погружая ее то въ отчаяніе, то въ восторгъ. Профессорша между тѣмъ извлекала изъ своихъ наблюденій грустныя заключенія, которыя заставляли ее глубоко страдать.

Музыка прекратилась, а Белла воскликнула:

— Какъ счастливъ былъ Моцартъ и какое глубокое счастье доставляетъ онъ другимъ. Онъ, конечно, тоже много страдалъ, но его печаль и жалобы сложились въ такіе стройные, величавые звуки! А вашъ покойный мужъ любилъ музыку?

— О, да! Онъ часто говаривалъ: новѣйшее человѣчество выражаетъ въ музыкѣ самыя поэтическія стремленія своего духа и изливаетъ въ ней тотъ избытокъ энергіи, который въ былое время находилъ себѣ отголосокъ въ миѳическихъ сказаніяхъ древности. Музыка порождаетъ ощущенія, которыя, унося насъ за предѣлы дѣйствительнаго, видимаго міра, поддерживаютъ въ насъ возвышенное настроеніе духа.

Затѣмъ дамы отправились на веранду и занялись попугаями. Белла обратилась къ одному изъ нихъ съ разсказомъ о его собратѣ, живущемъ въ Вольфсгартенѣ, въ роскошной клѣткѣ, изъ которой его часто выпускаютъ на волю. Онъ улетаетъ въ лѣсъ, но не долго тамъ остается. Онъ слишкомъ знатенъ для того, чтобы самому добывать себѣ пищу, и потому всегда добровольно возвращается въ свою позолоченную тюрьму.

Румянецъ на щекахъ Беллы все сгущался, губы ея дрожали, и она рѣшилась немедленно привести въ исполненіе свой планъ на счетъ тетушки Клавдіи. Она такъ горячо стала ее упрашивать, въ словахъ ея звучало такое дѣтское довѣріе и въ тоже время настойчивость, что тетушка Клавдія наконецъ согласилась и дала обѣщаніе пріѣхать къ ней на нѣсколько дней,

— Вы увидите, съ торжествомъ замѣтила Белла профессоршѣ: фрейленъ Дорнэ отлично сойдется съ Клодвигомъ: они точно другъ для друга созданы.

Профессорша быстро на нее взглянула. Неужели дѣло зашло уже такъ далеко, и эта женщина теперь хлопочетъ о томъ, чтобы вознаградить мужа за нанесенное ему зло?

ГЛАВА VI.
ТОСКУЮЩАЯ, НО МУЖЕСТВЕННАЯ МАТЬ.

Передъ обѣдомъ дамы разошлись по своимъ комнатамъ, чтобы немного пріодѣться.

Профессорша сидѣла у себя въ уборной, сложивъ руки на колѣняхъ и опустивъ глаза въ землю. Все, чему ей въ этотъ день привелось быть свидѣтельницей, ее сильно поразило. Ей былъ нанесенъ жестокій ударъ, сердце ея болѣзненно сжималось, а къ глазамъ подступали слезы, которымъ она однако не хотѣла дать воли. «Неужели, думала она, мы для того лелѣемъ и воспитываемъ нашихъ дѣтей, стараемся пробуждать въ нихъ мысль и чувство, чтобъ они кончали или нѣтъ, чтобъ они, лишь только станутъ на ноги, начинали злоупотреблять своими силами и волей? Къ чему развивать ихъ умъ и обогащать его познаніями, если все это должно служить только прикрытіемъ, маской для всякаго рода низкихъ поступковъ?»

«О Боже мой, Боже мой!» восклицала она, закрывъ лицо руками. Бѣдная мать мысленно представляла себѣ чистоту Эриха запятнанной, его честность, возвышенныя стремленія, благородство — навсегда погибшими, и ей казалось, будто она сама погибаетъ. Сынъ ея измѣнилъ правдѣ — какъ могла она послѣ этого радоваться его красотѣ, уму и краснорѣчію? Она вспомнила о мужѣ и не была въ силахъ долѣе удерживать слезы. Покойный профессоръ часто говаривалъ: «всякій человѣкъ считаетъ свѣтъ въ конецъ испорченнымъ и думаетъ про себя, зачѣмъ же я одинъ буду составлять исключеніе и чуждаться наслажденій, которымъ другіе такъ необузданно предаются? И вслѣдствіе этого число дурныхъ людей все увеличивается, а вмѣстѣ съ тѣмъ и число страждущихъ….» Великодушный Клодвигъ питаетъ къ нимъ безграничную дружбу и довѣріе…. Они ему въ отвѣтъ улыбаются, пожимаютъ ему руки, а въ душѣ желаютъ его смерти…. И ко всему этому Эрихъ еще воспитываетъ другого, учитъ его самообладанію, честности…. а самъ!… страшно подумать! Что станется съ этой пылкой женщиной, которую гордость до сихъ поръ не допускала никому вполнѣ отдаться?… Что скажутъ Зонненкампъ, его жена, фрейленъ Пэрини, патеръ? Смотрите, заговорятъ они въ одинъ голосъ: смотрите, вотъ онѣ, эти гордыя души, эти свободно мыслящіе люди, которые то и дѣло толкуютъ о благѣ человѣчества, о добродѣтели, а въ тайнѣ предаются разврату, не стыдятся ни лжи, ни измѣны, ни лицемѣрія.

Во дворъ въѣхалъ экипажъ. Профессорша быстро вскочила съ мѣста и сильно дернула за звонокъ. Явился слуга, и она приказала ему, какъ можно скорѣе, позвать къ ней сына.

Эрихъ не заставилъ себя долго ждать. Онъ казался взволнованнымъ и въ недоумѣніи смотрѣлъ на мать.

— Садись, сказала она ему. Эрихъ повиновался.

Профессорша приложила руку ко лбу. Она колебалась, высказать ли ей прямо всѣ свои сомнѣнія сыну, или только слегка предупредить его за счетъ угрожавшей ему опасности. Что можетъ мать, или что могутъ вообще родители, когда ихъ взрослый сынъ внезапно сворачиваетъ съ пути добродѣтели? Разъ совершивъ проступокъ, онъ по неволѣ продолжаетъ лгать: онъ долженъ ложью прикрывать и себя, и свою сообщницу.

— Милый сынъ, начала профессорша дрожащимъ отъ волненія голосомъ, прости меня, если я, внезапно вызванная изъ уединенія, не буду въ состояніи скоро свыкнуться съ здѣшнимъ образомъ жизни. Я удивляюсь твоей силѣ и мужеству…. Ну, хорошо, хорошо, мы объ этомъ больше не будемъ говорить…. Что же я хотѣла тебѣ сказать? Да, графиня Вольфсгартенъ, жена нашего друга…. она сдѣлала особенное удареніе на послѣднихъ словахъ, на мгновеніе остановилась, затѣмъ спокойно продолжала: желаетъ, чтобы тетушка Клавдія у ней поселилась.

— Ахъ, какъ это хорошо, какъ я этому радъ!

— Почему? Ты вѣрно забываешь, что я останусь совершенно одна въ чужомъ домѣ.

— Ахъ, милая матушка, ты не одна, а тетушку Клавдію ожидаетъ въ Вольфсгартенѣ серьезное дѣло. Графиня Белла, не смотря на то, что жизнь ея такъ полна, находится въ постоянной тревогѣ, терзается сомнѣніями, безплодными желаніями, и я полагаю, что ясная, твердая душа тетушки Клавдіи на нее успокоительно подѣйствуетъ. Разстаться съ ней, конечно, большая для тебя жертва, но подумай, какъ многое отъ этого зависитъ.

Лицо матери приняло болѣе спокойное выраженіе, и она съ улыбкой сказала:

— Здѣсь, какъ видно, каждому изъ насъ предстоитъ свое особенное дѣло. Мы всѣ превратились въ воспитателей и наставницъ. Но скажи мнѣ, какого ты мнѣнія о графинѣ Беллѣ, женѣ нашего друга?

Эриха точно кольнуло въ сердце. Онъ понялъ, какъ глубоко страдала его мать. Ужъ не проговорилась ли какъ-нибудь Белла, не вырвалось ли у нея неосторожное слово о томъ, что не должно быть, и вслѣдствіе чего мать теперь вправѣ подозрѣвать его въ обманѣ и измѣнѣ. Настало молчаніе. Лицо профессорши снова омрачилось, и она повторила вопросъ:

— Отъ чего ты мнѣ не отвѣчаешь? сказала она.

— Ахъ матушка, я считалъ себя гораздо болѣе готовымъ къ жизни, а на дѣлѣ выходитъ, что я безпрестанно ошибаюсь! Я съ нѣкоторыхъ поръ пересталъ довѣрять своему сужденію о людяхъ, убѣдившись, что, подъ впечатлѣніемъ минуты, не рѣдко произношу ошибочныя мнѣнія. Мое знаніе людей весьма ограниченно, хотя покойный отецъ и увѣрялъ, будто я особенно силенъ въ физіогноміи. Можетъ быть и такъ. Я въ состояніи изслѣдовать въ его прошломъ и настоящемъ всякое явленіе нравственнаго міра, я могу съ точностью опредѣлить его послѣдствія, по тѣмъ не менѣе настоящаго знанія людей не имѣю.

Профессорша спокойно, съ опущеннымъ взоромъ выслушала это длинное вступленіе и, когда Эрихъ кончилъ, сказала:

— Со мной тебѣ нечего бояться. Мнѣ ты можешь безопасно сказать что-нибудь и не совсѣмъ зрѣлое.

— Хорошо. Дѣло въ томъ, — по крайней мѣрѣ мнѣ такъ кажется, что въ этой, щедро надѣленной отъ природы, впечатлительной женщинѣ еще не улеглась борьба между различными стремленіями къ добру и злу, между желаніемъ казаться и потребностью дѣйствительно быть чѣмъ-нибудь прекраснымъ. Развитіе ея нравственныхъ силъ, какъ будто, было до сихъ поръ чѣмъ-то стѣснено, и въ моихъ глазахъ она еще не достаточно подготовлена для выполненія той серьезной задачи, которая выпала ей на долю, а именно украшать собой закатъ жизни человѣка, подобнаго Клодвигу.

— Да, графъ Клодвигъ дѣйствительно прекрасный человѣкъ и оскорбить его было бы все равно, что совершить кощунство, замѣтила профессорша.

Она какъ-то особенно рѣзко произнесла послѣднее слово и продолжала:

— Ты вѣрно угадалъ. Пранкены вообще отличаются смѣлымъ и предпріимчивымъ правомъ. Жизнь Беллы, повидимому, прошла спокойно, но одно событіе имѣло на нее роковое вліяніе. Въ молодости, или лучше сказать въ возрастѣ, когда она еще могла считаться молодой, но еще не была замужемъ…, ей тогда минуло 23 года…. ей пришлось сопровождать къ вѣнцу ея младшую сестру. Она, повидимому, перенесла это съ большой покорностью, но съ тѣхъ поръ въ ней произошла какая-то странная перемѣна, она вдругъ состарѣлась и стала держать себя какъ-то ужъ черезъ-чуръ скромно. Это было въ ней не искренно, и въ глубинѣ ея души таилась горечь. Сестра ея вскорѣ умерла, не оставивъ дѣтей. Белла никогда ее не любила, а между тѣмъ постоянно притворялась, будто по ней сильно тоскуетъ. У Беллы не было матери…. или. нѣтъ, она имѣла мать, но величайшимъ торжествомъ этой женщины было слушать, какъ ей говорили: «ваша дочь прекрасна, но далеко не такъ хороша, какъ были вы въ молодости!» Красота въ глазахъ Пранкеновъ всегда играла главную роль. Белла, къ сожалѣнію, есть не что иное, какъ продуктъ несчастнаго положенія вещей, въ силу котораго извѣстный классъ общества стремится исключительно къ тому, чтобы блистать въ свѣтѣ. Оли посѣщаютъ театры, съ цѣлію запастись тамъ остроуміемъ, — церкви, чтобъ прослыть религіозными. Все значеніе женщины въ этомъ кругу заключается въ ея красотѣ, и съ приближеніемъ старости ей ничего больше не остается, какъ заниматься интригами, или ханжествомъ. Стоитъ ли жить для того; чтобы быть въ состояніи сказать: я въ теченіи моей жизни вышила шерстью и шелками отъ восьми сотъ до тысячи аршинъ канвы, изъ которой сдѣлала столько-то диванныхъ подушекъ. У Беллы нѣтъ дѣтей, нѣтъ никакихъ опредѣленныхъ обязанностей….

— Поэтому-то же самому, перебилъ Эрихъ свою мать, я и желаю, чтобы тетушка Клавдія на время поселилась въ Вольфсгартенѣ. Нѣтъ надобности сообщать ей нашихъ соображеній. Спокойствіе составляетъ отличительную черту ея характера. Она никогда ни съ чѣмъ не боролась, потому что никогда не желала ничего такого, что бы противорѣчью законамъ чести и здраваго смысла. Вслѣдствіе этого, уже одно ея присутствіе должно успокоительно дѣйствовать на окружающихъ. Высоко цѣня графиню Беллу, жену нашего друга, я въ тоже время желалъ бы исполнить долгъ въ отношеніи великодушнаго Клодвига и сохранить ему во всей чистотѣ и прелести главное счастіе его жизни.

— Хорошо, пусть тетушка Клавдія ѣдетъ въ Вольфсгартенъ. А теперь, сынъ мой, оставь меня ахъ, нѣтъ, погоди: я хочу тебѣ еще что-то сказать. Выслушай меня терпѣливо, хотя бы мои слова и показались тебѣ ребяческими. Когда я сегодня видѣла, какъ ты проворно бѣжалъ по саду, я вспомнила, съ какимъ удовольствіемъ твой отецъ разсказывалъ о своемъ странствіи съ тобой по швейцарскимъ горамъ. Тебѣ было тогда всего одиннадцать лѣтъ, но отецъ твой не могъ налюбоваться на проворство и ловкость, съ какими ты взбирался на крутизны и снова спускался въ долины. Твой младшій братъ то и дѣло спотыкался, получалъ ушибы и царапины — ты же никогда не падалъ.

Она съ особеннымъ выраженіемъ посмотрѣла на сына, и провела ему рукой по лицу.

— Но довольно болтать, иди, мнѣ пора одѣваться къ обѣду.

Она поцѣловала его въ лобъ, онъ ушелъ, по за дверью остановился и сложивъ руки, воскликнулъ:

— Благодареніе Вѣчной Силѣ, за то, что она мнѣ сохранила мать! Мать всѣхъ васъ спасаетъ!

ГЛАВА VII.
СТАТИСТИКА ЛЮБВИ.

Когда все общество снова собралось въ столовой, къ нему какъ будто случайно присоединился докторъ. Но дѣйствительно ли онъ случайно пріѣхалъ и не руководило ли имъ желаніе поближе взглянуть на отношенія Эриха къ Беллѣ?

Онъ съ большимъ уваженіемъ поклонился профессоршѣ, но та принуждена была сознаться, что никогда не слышала отъ своего покойнаго мужа имени доктора Рихарда. Это ее тѣмъ болѣе удивляло, что профессоръ никогда не забывалъ своихъ отсутствующихъ друзей и часто съ любовью о нихъ вспоминалъ.

— Но, тѣмъ не менѣе, я былъ его другомъ! громко воскликнулъ докторъ, а вслѣдъ за тѣмъ тихонько замѣтилъ: — передъ вами я не намѣренъ даже самымъ невиннымъ образомъ лгать: вашъ мужъ меня очень мало зналъ, но я былъ ученикомъ его отца. Это мнѣ не помѣшало отрекомендоваться вашему сыну другомъ покойнаго профессора, потому что я могъ такимъ образомъ скорѣе всего быть ему полезенъ. Онъ здѣсь окруженъ многими опасностями.

Профессорша ласково его поблагодарила, но въ душѣ ея снова возникли сомнѣнія. Этотъ человѣкъ тоже явно намекалъ за Беллу.

Въ числѣ гостей находился художникъ, дѣлавшій портретъ «виннаго графа». Патеръ, котораго ожидали, тоже не замедлилъ явиться. Всѣ сожалѣли объ отсутствіи маіора, уѣхавшаго куда-то праздновать Ивановъ-день. Маіоръ всегда съ точностью исполнялъ предписанія масонскаго братства, уважая ихъ наравнѣ съ военными законами.

За обѣдомъ шелъ оживленный разговоръ. Докторъ освѣдомился у художника, скоро ли онъ окончитъ свою картину, изображающую Пентефріеву жену, а тотъ воспользовался случаемъ и пригласилъ все общество взглянуть на мастерскую, которую ему на лѣто устроилъ въ своемъ домѣ баронъ фонъ-Эндлихъ.

— Странно! воскликнулъ докторъ, всѣ такъ много толкуютъ о Пентефріевой женѣ, а между тѣмъ никто не знаетъ, какъ ее звали. Она вообще извѣстна только подъ именемъ своего мужа, и всякій разъ, что вы, господа художники, желаете изобразить роскошное тѣло, вы рисуете ее въ болѣе или менѣе скромномъ видѣ.

— Этотъ разсказъ изъ Ветхаго Завѣта, замѣтилъ патеръ, соотвѣтствуетъ разсказу о грѣшницѣ въ Новомъ Завѣтѣ. Въ нихъ обоихъ еще разъ проявляется та таинственная, нравственная связь, соединяющая все человѣчество въ одну семью, которая въ теченіи вѣковъ казалась какъ бы порванною и безслѣдно-пропавшею. Что въ Ветхомъ Завѣтѣ представляется въ видѣ возбуждающаго тревожныя сомнѣнія вопроса, то въ Новомъ разъясняется самымъ удовлетворительнымъ, успокоивающимъ душу образомъ.

Клодвигъ былъ очень доволенъ оборотомъ, какой принималъ разговоръ. Онъ всегда бывалъ счастливъ, когда передъ нимъ открывалось новое поле для размышленій, и ему представлялась возможность чему-нибудь научиться.

— Достопочтенный патеръ и вы, многоуважаемая госпожа Дорнэ, снова началъ докторъ, который въ этотъ день казался еще разговорчивѣе обыкновеннаго: вы оба много видали на своемъ вѣку и могли бы оказать большую услугу одному изъ моихъ друзей,

— Я? спросилъ патеръ.

— И я? повторила профессорша.

— Да, вы. Нашъ вѣкъ вступилъ въ совершенно новый фазисъ изслѣдованія міровыхъ законовъ. Всякая вещь, положеніе и даже чувствованіе, которые прежде казались недоступными анализу, теперь подводятся подъ извѣстныя правила и покорно укладываются въ сѣть статистическихъ соображеній и выводовъ. Ужъ чего свободнѣе, неподатливѣе на изслѣдованіе, неуловимѣе любви и брака, а между тѣмъ и къ нимъ успѣли примѣнить цифры и извлечь изъ жизненнаго опыта законъ, среднимъ числомъ опредѣляющій, сколько ежегодно совершается разводовъ. Но мой другъ, о которомъ я говорю, идетъ еще далѣе, Онъ изъ ряда наблюденій выводитъ правило и подтверждаетъ его статистическими данными, что между браками, гдѣ мужчина гораздо старѣе женщины, среднимъ числомъ оказывается больше счастливыхъ, чѣмъ между тѣми, которые заключаются по, такъ-называемой, страстной любви. Теперь обращаюсь къ вамъ достопочтенный патеръ, и къ вамъ, госпожа Дорнэ, и прошу васъ, скажите откровенно, вашъ собственный опытъ подтверждаетъ это заключеніе, или нѣтъ?

Профессорша молчала, но патеръ замѣтилъ, что одна религія освящаетъ бракъ и дастъ людямъ необходимыя силы для выполненія обязанностей, которыя онъ на нихъ возлагаетъ. Затѣмъ патеръ поспѣшилъ дать другое направленіе разговору.

Зонненкампъ объявилъ о намѣреніи маіора, лишь только въ крѣпости будетъ вполнѣ возстановлена рыцарская зала, устроить тамъ большой праздникъ для каменщиковъ. Потомъ онъ, обратясь къ Клодвигу, спросилъ, какъ смотритъ нынѣшній герцогъ на масонскія общества. Клодвигъ слышалъ, что герцогъ въ молодости самъ былъ членомъ этого братства, и теперь сильно ему покровительствовалъ.

Разговоръ пересталъ быть общимъ. По окончанія обѣда всѣ весело встали изъ-за стола, а докторъ раскланялся и уѣхалъ.

Наконецъ было окончательно рѣшено, что тетушка Клавдія поѣдетъ въ Вольфсгартенъ, но такъ какъ она не могла немедленно собраться, то графъ и графиня согласились переночевать на виллѣ и завтра уже вмѣстѣ съ нею отправиться къ себѣ.

Белла была очень весела. Зонненкампъ подарилъ ей одного изъ попугаевъ, и она выбрала самаго дикаго и непокорнаго, говоря, что не замедлитъ сдѣлать его ручнымъ.

Насталъ вечеръ. Роландъ упросилъ Эриха покататься съ нимъ въ лодкѣ. Тетушка и Белла къ нимъ присоединились; Церера, въ сопровожденіи фрейленъ Пэрини, удалилась къ себѣ; Зонненкампъ извинился и ушелъ въ кабинетъ писать письма; профессорша осталась на-единѣ съ Клодвигомъ.

Съ лодки безпрестанно раздавались шутки и смѣхъ. Белла не отставала отъ другихъ, весело острила, и опустивъ руку въ воду, играла обручальнымъ кольцомъ.

— Понятенъ ли вамъ смыслъ рѣчей доктора? внезапно спросила она у Эриха.

— Еслибъ я захотѣлъ ихъ понять, отвѣчалъ онъ, то мнѣ бы за тѣмъ ничего болѣе не остаюсь, какъ обидѣться.

— Не можете ли вы мнѣ объяснить, почему меня, съ нѣкоторыхъ поръ, такъ сильно преслѣдуетъ тоска? опять спросила Белла.

— Возвышенныя натуры бываютъ часто этому подвержены — по крайней мѣрѣ такъ думалъ еще и Аристотель, возразилъ Эрихъ.

Белла глубоко вздохнула. Этотъ отвѣтъ показался ей слишкомъ педантическимъ и не удовлетворилъ ее.

Разговоръ у нихъ не вязался, но Белла вскорѣ снова обратилась къ Эриху и быстро проговорила:

— Присутствіе на виллѣ вашей матушки меня глубоко оскорбляетъ.

— Васъ оскорбляетъ?

— Да. Мнѣ невыносима мысль, что этотъ человѣкъ, съ помощью своихъ денегъ, можетъ по-произволу перемѣщать людей..

Слова Беллы навели на Эриха раздумье.

Между тѣмъ профессорша сидѣла съ Клодвигомъ и говорила ему, какъ ей пріятно видѣть Эриха въ кругу такихъ просвѣщенныхъ друзей. Мнѣніе, что молодой человѣкъ получаетъ окончательное воспитаніе въ кругу женщинъ, можетъ быть прежде и было справедливо, но теперь ему необходимо общеніе съ умными зрѣлыми мужчинами.

Между профессоршей и Клодвигомъ вскорѣ завязалась одна изъ тѣхъ дружескихъ бесѣдъ, которыя свидѣтельствуютъ, что, хотя собесѣдники до сихъ поръ и существовали совершенно отдѣльно, посреди совсѣмъ различныхъ обстоятельствъ, они тѣмъ не менѣе жили одною духовною жизнью.

Профессорша хорошо знала первую жену Клодвига и теперь сказала о ней нѣсколько задушевныхъ словъ. Клодвигъ оглянулся, какъ бы желая удостовѣриться, что по близости не было Беллы. Онъ никогда въ ея присутствіи не говорилъ о своей покойной женѣ. Многіе увѣряли, будто Белла обязала его къ этому клятвой. Но то была чистая клевета. Клодвигъ никогда не снизошелъ бы на подобнаго рода требованіе, а Белла никогда и не подумала бы на этомъ настаивать.

Разговоръ продолжался въ полголоса. Клодвигъ и профессорша находили одинъ въ другомъ отголосокъ собственныхъ мыслей и чувствованіи. Оба полагали, что величайшее счастье человѣка заключается въ томъ, что онъ быстро забываетъ ясѣ трудности жизни и напротивъ долго удерживаетъ въ памяти все, что можетъ содѣйствовать къ украшенію его земного существованія.

— Да, замѣтила профессорша, мой мужъ всегда говорилъ: счастіе людей, что имъ данъ этотъ даръ забвенія.

Профессорша и Клодвигъ предались воспоминаніямъ прошлаго, на которое взирали съ невозмутимымъ спокойствіемъ, какъ люди, достигшіе высшей степени нравственнаго просвѣтленія. На высотѣ, гдѣ они стояли, умолкали всѣ личныя желанія и скорби, и жизнь ихъ сливалась съ жизнью всего человѣчества. Но Клодвигь не могъ себѣ простить одного, а именно, что онъ такъ долго ограничивался въ жизни только ролью зрителя, въ увѣренности, что всякая идея, какая бы она ни была, сама собой развивается и слагается въ событіе. Онъ искренно радовался тому, что молодое поколѣніе въ этомъ отношеніи на него не походитъ, и съ восторгомъ говорилъ объ Эрихѣ, какъ о представителѣ этого поколѣнія, осмотрительность, мужество, сдержанность и дѣятельность котораго возбуждали въ немъ самыя отрадныя надежды.

Оми незамѣтно снова перешли на вопросъ о статистикѣ любви, когда въ комнату вошла Белла. Она была блѣдна, но Клодвигъ этого не замѣтилъ. Помѣстившись рядомъ съ мужемъ, она просила продолжать разговоръ, однако ни профессорша, ни Клодвигъ не возвращались болѣе къ прежнему предмету.

Графъ заговорилъ о тетушкѣ Клавдіи, освѣдомился о ея вкусахъ и привычкахъ и сказалъ, что у него есть прекрасный телескопъ, который онъ отдаетъ въ ея полное распоряженіе.

Немного отдохнувъ, Белла снова ушла въ садъ.

ГЛАВА VIII.
БОРЬБА ДОЛГА СЪ ЛЮБОВЬЮ.

— Мнѣ необходимо сказать вамъ еще нѣсколько словъ. Приходите сегодня вечеромъ въ паркъ и ждите меня на скамьѣ подъ плакучей ивой, шепнулъ Эрихъ Беллѣ, выходя изъ лодки.

— Сегодня вечеромъ? переспросила она.

— Да.

— Въ паркѣ подъ плакучей ивой?

— Да.

Она подала ему руку, и они молча вернулись на виллу. Белла немедленно отправилась къ Клодвигу и профессоршѣ. Она сама не знала, зачѣмъ къ нимъ пошла, но почувствовала не малое облегченіе, увидя, какъ они дружески и спокойно бесѣдовали. Ему все равно, подумала она, съ кѣмъ бы ни говорить, лишь бы его внимательно слушали и время отъ времени давали ему толковые отвѣты. Она встала и пошла въ паркъ, гдѣ долго въ тревогѣ ходила взадъ и впередъ, стараясь умѣрить свое нетерпѣніе мыслью, что Эрихъ не можетъ такъ скоро оставить Роланда. Но она не подозрѣвала, какого это стоитъ ему труда, не потому, чтобы онъ не могъ совладать съ мальчикомъ, который всегда ему во всемъ охотно повиновался, а вслѣдствіе собственнаго возбужденнаго состоянія духа. Его упрекала совѣсть за то, что онъ усаживалъ мальчика за урокъ, единственно съ цѣлію отъ него отдѣлаться. Книгу, которую онъ передъ нимъ раскрылъ, мѣсто, которое онъ ему назначилъ для прочтенія въ свое отсутствіе, казались ему оскверненными. Но онъ видѣлъ себя къ тому вынужденнымъ суровымъ долгомъ. Чего бы это ему ни стоило, онъ пойдетъ на это послѣднее свиданье и не измѣнитъ своей рѣшимости.

Наконецъ онъ отправился въ паркъ и засталъ Беллу на возвышеніи подъ плакучей ивой. На лицѣ ея были явные слѣды слезъ. Заслышавъ шаги Эриха, она отняла отъ лица платокъ, которымъ утирала глаза.

— Вы плакали? спросилъ онъ.

— Да, о вашей матери, о себѣ самой, о всѣхъ насъ! Сколько разъ приходилось мнѣ слышать, какъ смѣялись надъ профессоршей, какъ ее сожалѣли и порицали за то, что она послушалась влеченія своего сердца и вышла замужъ за человѣка, безъ состоянія и положенія въ свѣтѣ. Доходъ въ восемьсотъ талеровъ и въ придачу любовь — были долго поговоркой при дворѣ. И что же? она оказалась всѣхъ насъ мудрѣе и счастливѣе. Ей отрадно вспоминать о своемъ прошломъ и мечтать о будущемъ, которое вы для нее олицетворяете. А мы всѣ не болѣе какъ куклы, вся задача которыхъ въ жизни пѣть, танцовать, играть да фортепіано и болтать вздоръ. Мы съ презрѣніемъ отворачиваемся отъ человѣка, который обогатился торговлей невольниками, и не замѣчаемъ, что наши знатные отцы торгуютъ собственными дѣтьми, а дѣти, въ свою очередь, продаютъ себя за лошадей, за экипажи, за наряды и за роскошныя жилища. На бѣдномъ дворянствѣ лежитъ проклятіе, наложенное на него гордостью и деспотизмомъ предковъ. Крестьянка, подбирающая въ полѣ забытые жнецами колосья, несравненно счастливѣе и свободнѣе знатной дамы, которая, откинувшись на мягкія подушки роскошнаго экипажа, прогуливается по главнымъ улицамъ столицы.

— У меня есть до васъ просьба, началъ Эрихъ дрожащимъ голосомъ. Согласны ли вы мнѣ подарить часъ изъ вашей жизни?

— Одинъ часъ?

— Да. Хотите ли вы меня выслушать?

— Говорите, я васъ слушаю.

Она смотрѣла на него, широко раскрывъ глаза, надъ которыми особенно рѣзко выдѣлялись брови; углы рта ея опустились, а полуоткрытыя губы слегка дрожали. Головѣ ея, для полнаго сходства съ Медузой, недоставало только пары крыльевъ и двухъ змѣй, сходящихся подъ подбородкомъ. Эрихъ взглянулъ на нее и невольно вздрогнулъ. Но онъ поспѣшилъ оправиться и съ внезапной рѣшимостью заговорилъ.

— Два вопроса терзаютъ мнѣ сердце. Неужели, думаю я, строгое пониманіе жизни и наука ставятъ мнѣ въ обязанность чуждаться любви? Неужели человѣкъ долженъ безпрекословно приносить себя въ жертву судьбѣ и не стараться отмѣнять ея жестокихъ рѣшеній? И оба эти вопроса сливаются въ одинъ и составляютъ чудовищный узелъ, подобный тому, какой образуютъ змѣи подъ подбородкомъ Медузы.

— Дальше, дальше! въ нетерпѣніи проговорила Белла.

— Знайте, что была минута, когда я едва удержался, чтобъ не броситься въ объятія къ сидѣвшей около меня прекрасной женщинѣ и не воскликнуть: люблю тебя! Эрихъ стиснулъ зубы и приложилъ руку къ сердцу…. Но вслѣдъ за тѣмъ я бы пустилъ себѣ въ лобъ пулю!

Белла опустила глаза въ землю, а Эрихъ продолжалъ:

— Эта минута лишила бы меня покоя, чести, гордости, всего на свѣтѣ. Онъ на минуту остановился, съ трудомъ перевелъ духъ и снова началъ:

— Но я не признаю за любовью права все разрушать на своемъ пути. Во мнѣ нѣтъ достаточно мужества, чтобы лгать, какъ то вообще принято въ свѣтѣ. Вы видите, на краю какой пропасти я стоялъ? Но я опомнился во-время и сказалъ самому себѣ: Мы посланы въ міръ не для того, чтобы безславно и безслѣдно умирать. Знанія и воля даны намъ какъ орудія жизни, я не смерти. Какъ бы я могъ выносить солнечный свѣтъ, смотрѣть въ глаза честному человѣку, пользоваться любовью матери, толковать съ моимъ воспитанникомъ о правдѣ и добродѣтели и все время носить въ душѣ сознаніе своего проступка?

Эрихъ остановился и приложилъ руку ко лбу. Голосъ его внезапно оборвался, а на глазахъ у него навернулись слезы.

— Продолжайте, я васъ слушаю, шепотомъ проговорила Белла.

— Благодарю васъ. Я въ первый и въ послѣдній разъ такъ говорю съ вами. У васъ хватать мужества до конца выслушать слова правды. То, что насъ съ вами связываетъ, не есть любовь, не можетъ и не должно быть любовью. Любовь не пораждаетъ ни смерти, ни лицемѣрія, ни измѣны. Я беру васъ за руку…. нѣтъ, я этого не сдѣлаю, потому что въ противномъ случаѣ не могъ бы съ вами разстаться. Я здѣсь стою…. говорю съ вами…. вы меня слушаете, а между тѣмъ, я далекъ отъ васъ, какъ будто бы находился за много миль отсюда. Я для васъ умеръ, и то, что въ насъ до сихъ поръ таилось, пусть тоже умретъ въ самомъ зародышѣ.

— Чего вы отъ меня хотите? спросила Белла, и взглянула на Эриха, какъ бы ожидая увидѣть въ его рукѣ ножъ. Онъ глубоко вздохнулъ и продолжалъ:

— Я убѣжденъ, что человѣкъ, который созналъ свои заблужденія, можетъ снова выйдти на истинный путь. Другъ мой, вы будете счастливы, лишь только сознаете, въ чемъ состоитъ ваше благо. И хотя теперь сердце мое разрывается на части, я. тѣмъ не менѣе знаю, что тоже буду счастливъ, какъ только научусь повиноваться долгу. Я до сихъ поръ былъ гордъ и надѣялся покорить весь міръ, — вы тоже самое думали о себѣ. Наша встрѣча съ вами должна не погубить насъ, но пробудить къ сознанію новой жизни. Я предвижу, что настанетъ день, когда мы протянемъ другъ другу руку и скажемъ…. или нѣтъ, не скажемъ, а въ глубинѣ души почувствуемъ, какъ счастливъ былъ тотъ часъ, въ который мы одержали надъ собой побѣду и возвысились въ собственныхъ глазахъ. Настоящая минута тяжела, по впереди насъ ожидаетъ спокойная и мирная будущность. Займемся серьезно выполненіемъ нашихъ обязанностей. Отецъ мои всегда говорилъ:, разумный и честный человѣкъ также страстно желаетъ исполнять свой долгъ, какъ другіе стремятся наслаждаться. Другъ мой, надъ нами сверкаютъ звѣзды — вы для меня тоже звѣзда, чистоту которой я хочу сохранить незапятнанной…. Ахъ, я самъ не знаю, что говорю? Довольно. Теперь прощайте, и когда мы съ вами опять свидимся….

— Нѣтъ, останьтесь! воскликнула Белла и схватила его за руку, потомъ быстро ее отпустила, какъ будто коснулась змѣи. Отойдя отъ него на нѣсколько шаговъ и гордо закинувъ голову назадъ, она проговорила: благодарю васъ!

Эрихъ хотѣлъ отвѣчать, но остановился, думая, что ему лучше, уйдти, не произнося болѣе ни слова.

— Еще одинъ вопросъ, сказала Белла, правда ли, что вы прежде, чѣмъ сюда пріѣхать, видѣли Манну Зонненкампъ?

— Да.

— И вы любите ее, и пріѣхали сюда ради нее?

— Нѣтъ.

— Я вѣрю вамъ и благодарю васъ.

Ей было пріятно знать, что ее по крайней мѣрѣ не приносятъ въ жертву другой. Она дико оглянулась вокругъ, нетерпѣливо покачала головой, потомъ сказала:

— Вы правы, пусть будетъ такъ.

Она задумалась, какъ будто отыскивая въ памяти, что еще могла дать на прощанье Эриху. Затѣмъ, какъ будто пораженная, новою мыслью, воскликнула:

— Будьте осторожны съ моимъ братомъ! Берегитесь его, онъ можетъ надѣлать вамъ много зла.

Эрихъ ушелъ. Ему тяжело было вернуться къ Роланду; и онъ нѣсколько времени сидѣлъ, рукой защищая глаза отъ свѣта, который, казалось, причинялъ имъ боль. Онъ, повидимому, не смѣлъ взглянуть на Роланда. Немного спустя, пришелъ слуга и доложилъ, что графъ Клодвигъ и графиня Белла перемѣнили свое намѣреніе и сегодня же уѣзжаютъ домой. Они просятъ Эриха и Роланда придти съ ними проститься.

Молодые люди немедленно сошли внизъ.

Тетушка Клавдія пока оставалась за виллѣ. за ней на слѣдующій день хотѣли прислать экипажъ.

Белла протянула Эриху руку, обтянутую перчаткой и тихо проговорила:

— Доброй ночи, капитанъ.

Карета уѣхала.

ГЛАВА IX.
ПОСЛѢ БОРЬБЫ.

На возвратномъ пути въ Вольфсгартенъ, Белла и Клодвигъ долго молчали, погруженные каждый въ свои размышленія. Наконецъ, Клодвигъ проговорилъ:

— На сердцѣ у меня такъ отрадно! Какое счастье встрѣтить женщину, которая, доживъ до шестидесяти лѣтъ, не имѣетъ нужды раскаяваться не только ни въ одномъ изъ своихъ поступковъ, но даже ни въ одной изъ мыслей.

Белла почти съ ужасомъ на него посмотрѣла. Что это? Ужъ не подозрѣваетъ ли онъ ее? Быть не можетъ, иначе онъ бы этого не сказалъ. Или великодушіе побуждаетъ его, намекомъ на чужую незапятнанную жизнь, пробудить въ ней сознаніе собственной слабости?

Она видѣла себя въ необходимости что-нибудь отвѣтить, но мысли ей не повиновались. Наконецъ, сдѣлавъ надъ собой усиліе, она быстро возразила:

— Эта женщина, не смотря на всю свою бѣдность, очень счастлива: у нея прекрасный, благородный сынъ.

Настала очередь Клодвига смутиться и въ недоумѣніи на нее посмотрѣть. Ужъ не проникла ли какъ-нибудь Белла въ глубину его души, гдѣ за минуту передъ тѣмъ мелькнула мысль: а что, если бы она, профессорша…. была твоей женой, а Эрихъ твоимъ сыномъ?

Клодвигъ оставилъ замѣчаніе Беллы безъ отвѣта, но въ глубинѣ души жестоко упрекалъ себя за эту, хотя и мимолетную, но дурную мысль.

Въ теченіи всей дороги они не обмѣнялись болѣе ни словомъ. Беллѣ казалось, что какая-то сверхъ-естественная сила влечетъ ее въ глубокую бездну, гдѣ ее ожидаетъ конечная погибель.. Колеса издавали такой странный звукъ, а служанка и кучеръ на козлахъ казались при лунномъ свѣтѣ фантастическими существами. Карета быстро мчалась, а сердце Беллы разрывалось отъ гнѣва, стыда и гордости. Ей, повидимому, еще не скоро суждено было успокоиться.

Белла чувствовала себя жестоко оскорбленной въ собственномъ достоинствѣ. Она полагала, что уже покончила съ жизнью, а между тѣмъ сдѣлалась жертвой такого незрѣлаго, безумнаго чувства: она продолжала называть его незрѣлымъ и безумнымъ. Самолюбію ея былъ нанесенъ жестокій ударъ. Она въ первый разъ въ жизни протягивала руку и со стыдомъ видѣла, какъ ее отталкивали. Ей на минуту показалось, будто Эрихъ, изъ желанія пощадить ея самолюбіе, преувеличилъ свою любовь къ ней. Она замѣтила въ немъ что-то натянутое, какую-то фальшивую ноту. «Что съ нимъ? Гдѣ онъ? О чемъ думаетъ? Онъ, конечно, тоже глубоко страдаетъ…. Онъ меня испугался, внезапно шепнуло ей самолюбіе, и поспѣшилъ спастись отъ угрожавшей ему опасности.» Белла встрепенулась. Въ ней возвратилась ея обычная самоувѣренность. «Все это вздоръ, думала она, съ горькой улыбкой: то было легкое испытаніе, шутка, смѣлая игра. Она, Белла, сильная и неуязвимая, хотѣла только принудить молодого человѣка упасть къ ея ногамъ. И если бы ей это удалось, съ какимъ презрѣніемъ она бы его оттолкнула! Да, это было такъ…. Кому придетъ въ голову ей противорѣчить? Развѣ все ея прошлое не говоритъ за нее….» Но вдругъ Белла устыдилась своихъ усилій самое себя втянуть въ обманъ. Что теперь будетъ? думала она. Ей оставалось только спокойно, равнодушно встрѣтиться съ Эрихомъ, котораго она все-таки успѣла предостеречь на счетъ любви къ Маннѣ. А, вотъ оно, гдѣ таилось жало, вотъ что было причиной ея пораженія! И Белла мысленно поклялась вырвать изъ своей души всякое нѣжное чувство. Природа не даромъ надѣлила ее такой энергіей и силой воли. Добродѣтель ея теперь закалилась въ пламени, и ничто болѣе не будетъ въ состояніи ее сломить.

Белла откинула вуаль, и взглянувъ за небо, какъ бы призывала звѣзды въ свидѣтельницы ея твердой рѣшимости, изгнать изъ своего сердца все слабое, малодушное, ребяческое, недостойное его. Она съ благодарностью вспомнила слова Эриха: «знаніе и сила воля даны намъ какъ орудіе жизни, а не смерти.» Съ помощью ихъ мы должны бороться со своими страстями и побѣждать ихъ.

Но пока карета медленно взбиралась на гору, Белла опять впала въ уныніе. Ей казалось, что она навсегда утратила свободу, и она быстро приподняла руки, какъ бы стараясь стряхнуть съ нихъ цѣпи. Клодвигъ подумалъ, что это движеніе относилось, къ нему, быстро взялъ ее за руку и молча пожалъ.

Они такимъ образомъ пріѣхали въ Вольфсгартенъ. Войдя въ ярко освѣщенную залу, Клодвигъ сказалъ женѣ:

— Намъ позволено молчать, когда мы вмѣстѣ: это лучшее доказательство нашихъ дружескихъ отношеній.

Белла утвердительно кивнула головой. Она съ удивленіемъ озиралась вокругъ. Гдѣ она? Чье все это? Какая сила ее сюда перенесла? Откуда она вернулась? Какъ бы она могла теперь стоять рядомъ съ мужемъ, еслибъ….

Еще минута, и она упала бы передъ нимъ на колѣни, моля о прощеніи.

— Нѣтъ, подумала она, не надо — не для меня…. я готова на всякое униженіе…. но для него. Ему лучше ничего не знать.

Она наклонила голову, Клодвигъ поцѣловалъ ее въ лобъ и замѣтилъ:

— Какой у тебя горячій лобъ.

Затѣмъ всѣ разошлись по своимъ комнатамъ.

Белла отослала свою горничную, говоря, что сама раздѣнется.

Между тѣмъ, какъ Белла и Клодвигъ катились по дорогѣ въ Вольфсгартенъ, профессорша съ Эрихомъ шла по направленію къ обвитому виноградникомъ домику. Она вела его за руку, какъ маленькаго ребенка, чувствовала, какъ сильно онъ взволнованъ, но ни слова не говорила. Взойдя на лѣстницу, она сказала:

— Эрихъ, поцѣлуй меня.

Эрихъ попалъ, что мать хотѣла его испытать, и не медля ни минуты, поцѣловалъ ее. Ни онъ, ни она ни слова болѣе не произнесли.

Съ души Эриха точно свалилась тяжесть, но его еще тревожило одно сомнѣніе: ужъ не черезчуръ ли совѣстливо онъ поступилъ съ Беллой и нельзя ли назвать его педантомъ? Онъ оттолкнулъ отъ себя прекрасную женщину, которая была расположена любить его со всѣмъ пыломъ своей страстной натуры. Эта мысль дѣлала его несчастнымъ. Сознаніе своей правоты, гордость, самоувѣренность, все это его покинуло, и онъ чувство_ч валъ себя безъ вины виноватымъ. Онъ думалъ возвыситься въ собственныхъ глазахъ, когда, говоря съ Беллой о своей любви, преувеличивалъ ее съ цѣлью сильнѣе подѣйствовать на молодую женщину. Теперь отверженная имъ любовь жестоко за себя мстила, и онъ все болѣе и болѣе падалъ въ собственномъ мнѣніи.

Онъ въ этотъ вечеръ долго бродилъ по окрестностямъ. Не одни только физическія, но и нравственныя раны производятъ въ человѣкѣ лихорадку. Эрихъ, во имя добродѣтели, принесъ въ жертву часть своего сердца и жестоко отъ этого страдалъ. Но подобно тому, какъ вечерняя роса, ложась на деревья и травы, ихъ освѣжала, такъ точно роса невѣдомой благодати, проникая въ душу Эриха, его ободряла и подкрѣпляла. Слезы раскаянія омыли въ немъ послѣдніе слѣды преступныхъ желаній, онъ вспомнилъ дни своей юности и снова какъ бы превратился въ ребенка. Съ любовью глядя на обвитый виноградомъ домикъ, онъ думалъ: «Я и въ зрѣломъ возрастѣ постараюсь сохранить въ себѣ младенческую чистоту души». Мысли его шли далѣе. «Ты устоялъ противъ соблазна, — шепталъ ему внутренній голосъ, — потому что въ тебѣ было сильно сознаніе долга. Будь же снисходителенъ къ богатымъ и сильнымъ міра сего, которымъ такъ много дано, что въ нихъ невольно умолкаетъ голосъ совѣсти и слабѣетъ сознаніе долга.»

Онъ поздно вернулся домой, и ночью во снѣ ему все казалось, будто онъ борется съ волнами Рейла, которыя его одолѣваютъ, несмотря на то, что онъ былъ такой искусный пловецъ. Онъ закричалъ, но голосъ его. исчезъ въ пространствѣ. Мимо плылъ буксирный пароходъ, у руля стояла лоцманша и смотрѣла на него съ злой усмѣшкой. Вдругъ она исчезла, и на ея мѣстѣ появилась фигура молодой дѣвушки съ крыльями и черными, блестящими глазами.

ГЛАВА X.
ПОМОЩНИЦА И СОВѢТНИЦА.

На слѣдующее утро, изъ Вольфсгартена пріѣхала карета за тётушкой Клавдіей и за попугаемъ. Профессорша въ теченіи почти тридцати лѣтъ, что была замужемъ, ни разу не разставалась съ сестрой своего мужа. Имъ обѣимъ казалось невозможнымъ жить одной безъ другой, но отъѣздъ тетушки былъ рѣшенъ, и имъ ничего болѣе не оставалось, какъ покориться.

Зонненкампъ разсыпался въ любезностяхъ, просилъ тетушку считать его домъ за свой собственный и выразилъ надежду, что она пробудетъ въ Вольфсгартенѣ всего нѣсколько дней. Онъ вручилъ кучеру тщательно увязанную корзинку съ виноградомъ и бананами, а клѣтка съ попугаемъ была поставлена въ карету, рядомъ съ тетушкой. Попугай всю дорогу кричалъ и сердился. Онъ, повидимому, неохотно разставался съ виллой.

Зонненкампъ предложилъ профессоршѣ небольшую прогулку въ окрестности, говоря, что ей такимъ образомъ легче будетъ перенести первую минуту разлуки. Профессорша отвѣчала, что не въ развлеченіи слѣдуетъ искать утѣшенія, а въ силахъ собстведіой души, и что одно только размышленіе можетъ закалить человѣка противъ всѣхъ непріятныхъ случайностей. Роландъ съ удивленіемъ на нее посмотрѣлъ: это были мысли и даже самыя слова Эриха.

Нѣсколько дней прошло въ невозмутимой тишинѣ. Обитатели виллы не предпринимали никакихъ прогулокъ и только изрѣдка посѣщали обвитый виноградомъ домикъ. Посѣщеніе Беллы повергло всѣхъ въ какое-то тревожное состояніе, отъ котораго никто еще не могъ оправиться, тѣмъ болѣе, что о немъ постоянно напоминало отсутствіе тетушки. Белла въ лицѣ фрейленъ Дорнэ увезла изъ дома Зонненкампа одинъ изъ наиболѣе оживлявшихъ его элементовъ, и рояль въ концертной залѣ снова погрузился въ безмолвіе.

Эрихъ и Роландъ были прилежнѣе, нежели когда-либо. Профессорша, подъ предлогомъ, что она вовсе незнакома съ способомъ преподаванія своего сына, просила позволенія присутствовать при ихъ урокахъ. Эрихъ понялъ, что мать хотѣла побудить ее къ большей сосредоточенности и самообладанію. Профессорша угадывала, что между нимъ и Беллой произошло что-то тяжелое но ни слова объ этомъ не говорила, а только старалась оживить сына своимъ присутствіемъ и помочь ему выполнить его обязанности къ Роланду.

Она съ ранняго утра приходила въ комнату Эриха и Роланда и проводила тамъ большую часть дня. Отправляясь туда, она никогда не запасалась никакой работой, изъ боязни отвлекать вниманіе мальчика, и молча, притаивъ дыханіе, слѣдила за урокомъ. Ея присутствіе сильно возбуждало какъ ученика, такъ и наставника. Оба испытывали надъ собой вліяніе ея свободнаго духа, который такъ хорошо все понималъ и такъ вѣрно оцѣнивалъ все прекрасное.

Сначала Роландъ часто на нее взглядывалъ, но она всякій разъ неодобрительно качала ему головой. Эрихъ вздумалъ-было такъ расположить занятія мальчика, чтобъ и профессорша могла извлечь изъ нихъ кое-что новое. Но онъ вскорѣ примѣтилъ на себѣ ея пристальный взглядъ, который ясно говорилъ: «это не годится», — и поспѣшилъ вернуться къ своему обычному, простому изложенію.

Профессорша была очень довольна методическимъ способомъ преподаванія Эриха и тѣмъ, какъ онъ умѣлъ поддерживать въ мальчикѣ интересъ. Она съ удовольствіемъ слушала его толкованія насчетъ склонности людей безпечныхъ и лѣнивыхъ, ссылаться на то, что одинъ человѣкъ будто бы ничего не въ состояніи сдѣлать. Но вѣдь народъ и человѣчество, пояснялъ онъ, состоятъ изъ отдѣльныхъ личностей, ученикъ пріобрѣтаетъ познанія въ одиночку, плодъ зрѣетъ подъ вліяніемъ отдѣльныхъ лучей солнца, — все въ мірѣ единицы, но изъ этихъ отдѣльныхъ единицъ составляется громадное цѣлое. Эрихъ сопровождалъ свои толкованія цитатами изъ Цицерона, Ксенофонта и Сократа. Онъ хотѣлъ, чтобы Роландъ постоянно чувствовалъ себя въ общеніи съ величайшими умами древняго и новаго міра.

Оставшись наединѣ съ Эрихомъ, профессорша ему сказала:

— Я нахожу, что ты, стремясь какъ можно болѣе развивать и обогащать умъ твоего воспитанника, слишкомъ раскидываешься, черезчуръ вдаешься въ подробности и тѣмъ самымъ мѣшаешь ему сосредоточиться на чемъ-нибудь одномъ и прочно усвоить себѣ основныя истины.

Эрихъ смутился. Онъ надѣялся, что мать безусловно его похвалить, а она вмѣсто того находила въ его преподаваніи существенные недостатки. Однако онъ успѣлъ оправиться, пока она съ улыбкой продолжала:

— Меня въ твоихъ занятіяхъ съ Роландомъ потазили двѣ особенности. Во-первыхъ, я считаю вреднымъ для мальчика, что ты ему даешь именно все то, чего онъ желаетъ. Ты слишкомъ снисходительно подчиняешься требованіямъ его юного, капризнаго ума. Впрочемъ, это — неудобство, какому подвигаются всѣ юноши, воспитывающіеся дома, а не въ общественномъ заведеніи. Молодой умъ балуется снисходительностью наставника и воспринимаетъ только то, что ему правится, а не то, что слѣдуетъ. Воспитательная дисциплина въ томъ именно и заключается, чтобы пріучать мальчика къ послѣдовательному труду, останавливая его вниманіе исключительно на томъ, что стоитъ на очереди, хотя бы оно ему вовсе не нравилось, Это въ тоже время служитъ и подготовкой къ жизни, которая рѣдко даетъ человѣку именно то, къ чему онъ имѣетъ наклонность, но гораздо чаще ставитъ его въ положеніе, вовсе не соотвѣтствующее его вкусамъ.

— Продолжайте, матушка, въ чемъ же состоитъ моя вторая особенность? спросилъ Эрихъ.

— Я помню, какъ твой отецъ говорилъ, что первую и главную основу воспитанія составляютъ изрѣченія: «ты долженъ», или «ты не долженъ», безъ всякихъ дальнѣйшихъ изъясненій и комментарій. Теперь подумай самъ, не слишкомъ ли ты обременяешь Роланда разсужденіями? Не знаю, насколько они могутъ быть ему полезны въ борьбѣ и полагаю, что ему тогда гораздо болѣе пригодилось бы незатѣйливое: «ты долженъ», или «ты не долженъ». Говорю тебѣ все это для твоихъ соображеній. Другіе могутъ тебя хвалить, мое же дѣло тебя предостерегать. Но, тѣмъ не менѣе, я нахожу, что ты уже достигъ въ твоихъ занятіяхъ важнаго результата: мальчикъ проникся глубокимъ уваженіемъ ко всему, что носитъ на себѣ слѣды исторіи.

Эрихъ взялъ мать за руку и долго шелъ молча. Потомъ онъ началъ объяснять ей свое намѣреніе сдѣлать изъ Роланда не только человѣка образованнаго, но и такого, который бы имѣлъ точку опоры въ жизни и могъ бы во всемъ на самого себя полагаться.

— Сынъ мой, возразила профессорша, ты задался слишкомъ трудной задачей. Ты хочешь разомъ достигнуть трехъ цѣлей — это невозможно. Выслушай меня терпѣливо. Ты стремишься пополнить пробѣлы плохого воспитанія, дать мальчику лучшее направленіе, вооружить его нравственными началами, не прибѣгая для этого къ избитымъ средствамъ, — однимъ словомъ, ты желаешь сдѣлать изъ этого юноши, которому уже знакомы всѣ преимущества богатства, человѣка полезнаго, добраго, чуждаго всякаго личнаго эгоизма…. Но чего ты смѣешься?… Подожди, дай мнѣ окончить: ты хочешь въ мальчикѣ, безъ семьи и безъ отечества, пробудить любовь къ семьѣ и къ отечеству. Вотъ теперь скажи мнѣ, надъ чѣмъ ты смѣешься?

— Ахъ, матушка, извини меня, пожалуйста. Тебя не даромъ зовутъ профессоршей. Ты сейчасъ, точь-въ-точь профессоръ съ каѳедры, изложила свои мысли. Но позволь мнѣ замѣтить тебѣ, что моя двойная, или лучше сказать многосложная задача, въ сущности очень проста. Признаюсь тебѣ, я уже не разъ думалъ, не слѣдуетъ ли мнѣ легче смотрѣть на вещи? Но затѣмъ являлся вопросы не есть ли это внушеніе лѣни, которая, подъ благовиднымъ предлогомъ, совѣтуетъ мнѣ заботиться о собственномъ удобствѣ болѣе, нежели о чужомъ? Я долженъ сдѣлать этотъ опытъ и хочу все пустить въ ходъ, чтобы твердо поставить мальчика на почву свободнаго знанія.

— Знаніе! воскликнула профессорша. Оно можетъ дать спокойствіе, но не счастіе. Къ тому же знаніе, — пища не всегда пригодная для молодой души. Мясо отличное кушанье, но новорожденный младенецъ не можетъ его ѣсть и питается исключительно молокомъ. Понимаешь ли ты, что я хочу сказать?

— Какъ нельзя лучше. Ты полагаешь, что религія есть именно та пища, то молоко, въ которомъ нуждается молодая душа.

— Такъ точно, съ торжествующимъ видомъ произнесла профессорша. Не даромъ говорилъ твой отецъ: человѣкъ, не вѣрующій въ Бога, никогда не можетъ создать ничего великаго. Богъ есть источникъ творческой фантазіи. Пока философія не выработаетъ прочныхъ нравственныхъ законовъ, которые, подобно десяти заповѣдямъ, могли бы быть начертаны на двухъ каменныхъ скрижаляхъ, — до тѣхъ поръ въ основаніи всякаго воспитанія должна лежать религія.

— Матушка, перебилъ ее Эрихъ, мы съ тобой гораздо болѣе вѣруемъ въ Бога, чѣмъ тѣ, которые поклоняются ему, сообразно съ постановленіями той или другой церкви….

— Довольно, сынъ мои, перебила его профессорша, я для тебя не достаточно сильна. Твой отецъ, еслибъ онъ былъ живъ, одинъ могъ бы тебѣ помочь.

Разговоръ, коснувшись смерти отца, самъ собою принялъ другое направленіе.

ГЛАВА XI.
НЕОЖИДАННАЯ РЕВИЗІЯ.

Церера начала ревновать профессоршу ко всѣмъ домашнимъ, находя, что та слишкомъ мало посвящала ей своего времени. Она вдругъ всѣхъ изумила внезапною рѣшимостью также присутствовать при урокахъ сына, говоря, что ей болѣе нежели кому либо есть чему учиться. Немного спустя и Зонненкампъ послѣдовалъ за нею въ классную комнату. Но онъ ни минуты не могъ оставаться въ бездѣйствіи и, когда не курилъ, вырѣзалъ ножомъ изъ дерева разнаго рода фигуры. Онъ для этого преимущественно употреблялъ корень розоваго дерева, и ему особенно удавались комическія фигуры. Только занятый такимъ образомъ онъ могъ сидѣть спокойно.

Присутствіе столькихъ лицъ при его урокахъ смущало Эриха и мѣшало ему вполнѣ отдаваться своему ученику. Мать поняла всю неловкость его положенія и начала держаться въ сторонѣ отъ классной комнаты. Вслѣдъ за ней, сначала Церера, а потомъ и Зонненкампъ, тоже перестали посѣщать уроки сына.

Между тѣмъ какъ Эрихъ строгимъ выполненіемъ своихъ обязанностей старался заглушить въ себѣ страданіе, причиненное ему Беллой, матерью его тоже овладѣла тревога, съ которой она напрасно боролась. Для нея вдругъ осуществилось желаніе всей ея жизни: она могла цѣлые дни проводить въ обширномъ саду и изучать самыя разнообразныя породы растеній. Но это, столь любимое ею занятіе, далеко не удовлетворяло ее. Однажды рано утромъ, гуляя въ паркѣ съ Эрихомъ, она сказала:

— Я теперь на опытѣ убѣдилась, что лишена способности быть гостьей.

Эрихъ воздержался отъ распросовъ, зная, что мать хотя и не вдругъ, но мало-по-малу выскажетъ все, что было у ней на душѣ. И дѣйствительно, она продолжала:

— Меня преслѣдуетъ желаніе быть здѣсь полезной и давать что-нибудь взамѣнъ того, что я получаю. Особенность богатыхъ людей заключается въ томъ, что они живутъ на свѣтѣ, какъ въ гостяхъ. Они сами ничѣмъ не занимаются, за нихъ все дѣлаютъ другіе. Но я, сынъ мой, не могу такъ жить. Мнѣ необходимо какое-нибудь дѣло. Вы, мужчины, можете творить, передъ вами раскрыты всѣ пути, и вы, вашей дѣятельностью, постоянно поддерживаете и возобновляете въ себѣ бодрость духа. Но мы, женщины, находимъ полноту жизни только въ любви.

Эрихъ отвѣчалъ, что вездѣ, гдѣ бы она ни была, уже одно ея присутствіе приноситъ пользу и отраду. Профессорша съ жаромъ на это возразила:

— Меня постоянно возмущаетъ одно изрѣченіе Шиллера, которое ему ни подъ какимъ видомъ не слѣдовало бы произносить. «Посредственныя натуры, говоритъ онъ, знаменуютъ свое существованіе тѣмъ, что онѣ дѣлаютъ, возвышенный — тѣмъ, что онѣ есть.» Это какъ будто даетъ право ничего не дѣлать всѣмъ тунеядцамъ, будь они низкаго или благороднаго происхожденія.

Эрихъ замѣтилъ, что она могла бы имѣть благодѣтельное вліяніе на Цереру. Профессорша ничего не отвѣчала, а только уныло покачала головой. Она прежде сама это имѣла въ виду, но ей приходилось имѣть дѣло съ такимъ страннымъ, загадочнымъ характеромъ, что она потеряла всякую надежду на успѣхъ. Она не хотѣла въ томъ сознаться сыну, но ей было неловко въ этомъ домѣ, гдѣ она какъ будто задыхалась отъ недостатка воздуха. Весь блескъ, вся гордость семьи Зонненкампа заключались во внѣшнемъ богатствѣ. Въ ней, повидимому, не было никакой внутренней поддержки, никакой силы, которая, исходя изъ нея самой, служила бы прочнымъ основаніемъ ея положенія въ свѣтѣ. Она, казалось, все заимствовала отъ другихъ и существовала только отраженіемъ посторонняго свѣта.

Фрейленъ Пэрини всегда говорила о Церерѣ съ состраданіемъ, какъ о бѣдной страждущей… но чѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, страдала Церера?

Профессорша однажды замѣтила, что ей должна быть очень тяжела разлука съ дочерью. Церера вдругъ, съ сверкающими глазами, приподнялась на подушкахъ и услала фрейленъ Пэрини въ садъ, а затѣмъ робко, озираясь вокругъ, сказала профессоршѣ:

— Она не виновата, я сама всему причиной… я хотѣла его наказать и открыла все дочери… но я этого не ожидала.

Профессорша стала убѣждать Цереру, чтобы она ей вполнѣ довѣрилась, но та съ страннымъ смѣхомъ отвѣчала:

— Нѣтъ, нѣтъ, вторично я уже не проговорюсь и ничего вамъ не скажу.

Страхъ, какой профессорша испытала во время своего перваго свиданія съ Церерой, снова ее охватилъ. Ей казалось, что она отчасти угадала болѣзнь этой, то лѣнивой, то страстной женщины. Она явно страдала отъ какой-то тайной мысли, которую не рѣшалась никому довѣрить, но въ то же время и не могла вполнѣ скрыть.

Церера очень любила слушать разсказы о придворныхъ балахъ и часто приставала къ профессоршѣ съ распросами о нихъ. Она жадно, какъ ребенокъ, которому разсказываютъ волшебную сказку, слѣдила за каждымъ словомъ, не пропуская ни малѣйшей подробности. Ей можно было нѣсколько разъ сряду повторять одно и тоже, и вниманіе ея отъ этого нисколько не утомлялось. Профессорша однако съумѣла дать ей понятіе о трудностяхъ положенія герцогини, каждый часъ для которой имѣетъ свои особенныя обязанности. Она старалась также объяснить ей различныя отношенія между людьми, прибавляя, что все это, конечно, должно казаться страннымъ Церерѣ, родившейся въ республикѣ и выросшей посреди совершенно другихъ условій. Это все равно, говорила профессорша, какъ еслибъ мы были внезапно перенесены въ другое столѣтіе.

— Васъ, замѣтила Церера, вашего сына, да еще маіора, я понимаю, а затѣмъ, слушая разговоры другихъ, я все какъ-то не разберу, что они хотятъ сказать. Но, представьте себѣ, я сначала васъ боялась.

— Въ самомъ дѣлѣ? Меня до сихъ поръ еще никто не боялся.

— Я вамъ послѣ разскажу, какъ это случилось, а теперь я больна. Ахъ, я никогда не бываю здорова!

Профессорша, какъ ни старалась, не могла произвести никакой перемѣны въ образѣ жизни Цереры, которая по прежнему только и дѣлала, что вставала, ложилась, спала, просыпалась и снова засылала.

Обращеніе Зонненкампа съ профессоршей было въ высшей степени мягкое и почтительное. Онъ какъ будто упражнялся съ ней въ великосвѣтскихъ пріемахъ и трудился надъ пріобрѣтеніемъ себѣ внѣшняго аристократическаго лоска. Встрѣтясь однажды съ ней, когда она выходила отъ Цереры, онъ остановилъ ее и заговорилъ съ ней вкрадчивымъ тономъ. Скромно обративъ ея вниманіе на то, какъ онъ до сихъ поръ строго выполнялъ свое обѣщаніе не вмѣшиваться въ ея сношенія съ его женой, онъ осмѣливался теперь просить ее объ одномъ, а именно, сказать ему, не упоминала ли когда-нибудь Церера въ своихъ бесѣдахъ съ ней о Маннѣ?

— Очень часто, но всегда коротко.

— А будетъ мнѣ позволено узнать именно что?

— Мнѣ самой трудно это сказать. Намеки вашей жены на Манну до сихъ поръ остаются для меня загадочными. Но, прошу васъ, оставимъ это и не принуждайте меня болѣе измѣнять оказанному мнѣ довѣрію.

— Оказанному вамъ довѣрію! рѣзко перебилъ ее Зонненкампъ. У него отъ страха даже побѣлѣли губы.

— Ахъ, я не такъ выразилась! ваша жена мнѣ, собственно говоря, ничего не повѣряла. Мнѣ самой показалось… пожалуйста не примите моихъ словъ въ дурную сторону… мнѣ показалось, будто она втайнѣ боится, или ненавидитъ фрейленъ Пэрини. Но поймите, прошу васъ, что я далека отъ всякаго желанія повредить этой особѣ и почти раскаиваюсь, зачѣмъ вамъ все это сказала.

— Не безпокойтесь, отвѣчалъ Зонненкампъ. Жена моя готова нѣсколько разъ въ день удалять изъ своего дома фрейленъ Пэрини и снова призывать ее. Я не знаю никого, не исключая и васъ самихъ, кто бы ей былъ нужнѣе и полезнѣе фрейленъ Пэрини.

Профессорша томилась желаніемъ вырваться изъ этого дома, но не находила предлога, который могъ бы приличнымъ образомъ объяснить ея внезапный отъѣздъ. Кромѣ того, въ глубинѣ ея души таилось какое-то неопредѣленное чувство, которое почти вопреки ей самой удерживало ее на виллѣ. Она вообще не была любопытна и не имѣла ни малѣйшей склонности вмѣшиваться въ чужія дѣла, или проникать въ чужія тайны, но тѣмъ не менѣе ее неотступно преслѣдовала мысль о Маннѣ. Ей казалось необъяснимымъ, почему молодая дѣвушка, привыкшая къ нѣгѣ и роскоши, почти ребенокъ, вдругъ съ такой твердостью рѣшилась покинуть родительскій домъ. Профессорша собиралась распросить объ этомъ маіора, Клодвига, Пранкена, но послѣдній уже въ теченіи нѣсколькихъ недѣль не показывался на виллу. Разъ какъ-то она попросила Іозефа проводить ее въ комнату Манны. Оставаясь передъ каминомъ, она впала въ глубокое раздумье. Ей казалось, будто она слышитъ голосъ молодой дѣвушки, которая призываетъ ее къ себѣ на помощь, и она мысленно дала себѣ слово сдѣлать все, что можетъ, для ея спасенія.

Профессорша въ тотъ же день написала настоятельницѣ монастыря письмо, въ которомъ извѣщала о своемъ намѣреніи въ самомъ скоромъ времени ее навѣстить.

ГЛАВА XII.
ФРАУ ПЕТРА.

Прогуливаясь по саду и по оранжереямъ, или сидя въ кабинетѣ передъ шкапомъ съ отдѣленіями, гдѣ хранились сѣмена, Зонненкампъ всегда бывалъ въ отличномъ расположеніи духа. У него въ эти минуты не сходила съ лица торжествующая улыбка, которую вызывала мысль, что люди и обстоятельства ему одинаково повинуются, что онъ распоряжается ими по произволу и гнетъ ихъ въ какую сторону хочетъ, подобно фруктовымъ деревьямъ въ своемъ саду.

Лѣнь Цереры и упорство, съ какимъ она отказывалась выходить изъ своей комнаты, сначала много содѣйствовали тому, чтобъ поставить домъ Зонненкампа на аристократическую ногу. Чтобы выиграть въ глазахъ свѣта, надо смотрѣть на него свысока. Кто не заискиваетъ въ людяхъ, тотъ, подразумевается, въ нихъ не имѣетъ нужды, слѣдовательно довольствуется самимъ собою. Все, что является со стороны, въ такихъ случаяхъ, принимается милостиво, но безъ особенныхъ изъявленій радости, какъ нѣчто, въ чемъ не ощущается ни малѣйшей потребности. Зонненкампъ все это очень хорошо понималъ, но въ тоже время предвидѣлъ, что ему не на долго придется озадачить общество своей аристократической въ отношеніи къ нему сдержанностью. И дѣйствительно, его уединенный образъ жизни вскорѣ всѣмъ началъ казаться таинственнымъ и загадочнымъ, въ сосѣдяхъ пробудилось любопытство, пошли толки, но — и тутъ Зонненкампъ жестоко ошибся въ своемъ разсчетѣ — къ сближенію съ нимъ никто не дѣлалъ шага. Это послѣдней обстоятельство его сильно тревожило и сердило. Ему стоило большихъ усилій не выказывать своего раздраженія. передъ сосѣдями и дѣлать видъ, будто онъ не замѣчаетъ ихъ пренебреженія къ себѣ.

Конюшни и лошади послужили поводомъ къ первому знакомству Зонненкампа съ Отто фонъ-Пранкеномъ. Знакомство это не замедлило принять довольно интимный характеръ и даже обѣщало превратиться въ родственную связь, но, не смотря на это, домъ и паркъ Зонненкампа продолжали стоять по прежнему одиноко, а на него самого во всей окрестности смотрѣли какъ на, чужеземное растеніе, которому врядъ ли суждено привиться на туземной почвѣ. Теперь же ему, съ помощью Эриха и его семьи, внезапно открывалась возможность окончательно пустить корни въ странѣ. Эрихъ сдѣлалъ то, чего не могъ сдѣлать Пранкенъ, а именно сблизилъ Зонненкампа съ Клодвигомъ и съ Беллой. Профессоршѣ предстояло докончить начатое сыномъ и привлечь на виллу всѣхъ, сколько-нибудь значительныхъ сосѣдей. Для этого ей слѣдовало всѣмъ имъ сдѣлать визиты, а затѣмъ принимать ихъ у себя.

Зонненкампъ въ присутствіи профессорши жаловался на то, что его жена вовсе неспособна поддерживать сношеній съ окрестными семействами. Мать Эриха съ своей стороны выразила желаніе поближе познакомиться съ прирейнской жизнью и поблагодарить всѣхъ тѣхъ, которые оказали дружбу и вниманіе ея сыну. Во главѣ послѣднихъ она ставила доктора, а Зонненкампъ посовѣтовалъ ей между прочимъ навѣстить также и семью мирового судьи. Затѣмъ онъ съ любезной готовностью отдалъ въ ея распоряженіе весь домъ на случай, если бы она захотѣла пригласить къ себѣ гостей.

Въ одно воскресное утро позднимъ лѣтомъ профессорша снарядилась въ путь. Церера, сначала обѣщавшая сопровождать ее, въ минуту отъѣзда объявила, что это ей рѣшительно невозможно, и тутъ профессорша въ первый разъ замѣтила въ ней дѣйствительно какую-то злость. Церера первоначально согласилась на желаніе мужа, единственно съ цѣлью избавиться отъ непріятныхъ для нея толковъ, а въ рѣшительную минуту прибѣгла къ обычной своей уловкѣ и сказалась больной. Фрейленъ Пэрини, само собою разумѣется, осталась съ ней.

Общество прежде всего отправилось на виллу барона фонъ-Эндлиха, хотя всѣмъ было извѣстно, что онъ съ семействомъ путешествовалъ. Но, тѣмъ не менѣе, визитъ ему былъ сдѣланъ, а потомъ Зонненкампъ, предоставивъ профессоршѣ, Эриху и Роланду ѣхать въ городокъ безъ него, самъ вернулся на виллу. Уходя, онъ закричалъ имъ вслѣдъ, чтобъ они были осторожнѣе съ виномъ и не пили его безъ разбору вездѣ, гдѣ ихъ станутъ угощать.

Въ головѣ профессорши вдругъ мелькнула догадка, что она дѣлаетъ визиты вовсе не отъ себя и не для себя, а повинуется при этомъ чьему-то постороннему плану. Но она была хорошо настроена и подумала, отчего бы ей и не оказать этой маленькой услуги своимъ гостепріимнымъ хозяевамъ.

Дорогой имъ попался на встрѣчу Клаусъ. Роландъ приказалъ кучеру остановиться и представилъ ловчаго профессоршѣ. Та подала ему руку и ласково замѣтила, что собирается и его также навѣстить. Клаусъ весело за нее взглянулъ и, указывая на Роланда, сказалъ:

— Еслибъ отъ меня зависѣло дать ему бабушку, я выбралъ бы ему точь-въ-точь такую, какъ вы.

Всѣ засмѣялись и поѣхали далѣе.

При въѣздѣ въ городокъ, они были встрѣчены колокольнымъ звономъ, раздававшимся съ башни построенной на возвышеніи протестантской церкви. Профессорша вышла изъ экипажа и въ сопровожденіи Эриха и Роланда направилась къ паперти. Мальчикъ первый разъ въ жизни переступалъ за порогъ протестантскаго храма, въ которомъ происходило богослуженіе. Онъ сказалъ это профессоршѣ, и та посовѣтовала ему съ Эрихомъ немедленно отправиться въ городокъ, говоря, что сама не долго останется въ церкви и скоро ихъ догонитъ. Но Роландъ объ этомъ и слышать не хотѣлъ и настоялъ на томъ, чтобъ съ ней не разставаться.

Они вошли въ церковь, отличавшуюся большой простотой. Въ ту минуту, какъ они переступили черезъ ея порогъ, раздававшееся тамъ пѣніе умолкло и его замѣнила проповѣдь, но такая напыщенная и преисполненная такихъ неумѣстныхъ обращеній къ паствѣ, что профессорша не на шутку смутилась и пожалѣла, зачѣмъ уступила просьбѣ Роланда и взяла его съ собой.

Они поспѣшили выйти на свѣжій воздухъ и долго любовались прелестнымъ ландшафтомъ, разстилавшимся съ холма, на которомъ стояла церковь. Профессорша, взявъ за руку Роланда, сказала:

— Когда ты выростешь и умственно окрѣпнешь, я тебя познакомлю съ однимъ изъ твоихъ соотечественниковъ, высокія воззрѣнія на жизнь котораго пробудятъ въ тебѣ совсѣмъ особаго рода мысли и ощущенія.

— Это Веньяминъ Франклинъ: я его хорошо знаю.

— Нѣтъ, человѣкъ, о которомъ я говорю, духовнаго званія и умеръ всего нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Онъ отличался высокими качествами ума и сердца. Не могу выразить, какъ я счастлива тѣмъ, что лично его знала. Онъ посѣщалъ нашъ домъ, садился за нашъ столъ и былъ очень друженъ съ твоимъ отцемъ, Эрихъ.

— Ты, безъ сомнѣнія, говоришь о Теодорѣ Паркерѣ?

— Да, и меня несказанно утѣшаетъ мысль, что подобный человѣкъ нѣкогда жилъ съ нами.

— Отчего ты мнѣ до сихъ поръ никогда о немъ не говорилъ? спросилъ Роландъ Эриха.

— Я остерегался заводить съ тобой рѣчь о вѣроисповѣданіи, къ которому ты не принадлежишь по своему рожденію.

Хотя слова эти были сказаны безъ малѣйшаго упрека въ тонѣ, онѣ тѣмъ не менѣе смутили профессоршу. Она еще разъ повторила, что Роландъ долженъ познакомиться съ этимъ человѣкомъ не прежде, какъ черезъ нѣсколько лѣтъ, когда его разсудокъ вполнѣ созрѣетъ и окрѣпнетъ. Но мальчикъ этимъ не удовлетворился. Ему показали что-то новое и вслѣдъ затѣмъ быстро спрятали. Онъ не привыкъ къ отказамъ, и мысль его упорно устремилась на предметъ, который отъ него пока желали скрыть.

Между тѣмъ богомольцы начали расходиться изъ церкви и многіе изъ нихъ, проходя мимо Эриха и Роланда, обмѣнивались съ ними поклонами. Эрихъ представилъ своей матери директора училища, лѣсничаго съ женой и свояченицей, и они всѣ вмѣстѣ пошли по главной улицѣ городка. Врядъ ли какое другое зрѣлище представляетъ столь оживленный видъ, какъ прилежащія къ церкви улицы, усѣянныя пестрыми группами богомольцевъ, возвращающихся домой въ мирномъ и благочестивомъ настроеніи духа.

— А докторши не было въ церкви? спросила профессорша.

Ей отвѣчали, что докторша никогда по воскресеньямъ не ходитъ въ церковь. Она остается дома и принимаетъ больныхъ, которые каждое праздничное утро стекаются къ доктору изъ сосѣднихъ деревень. Многіе изъ нихъ страдаютъ простыми, несложными болѣзнями, требующими для излеченія самыхъ обыкновенныхъ домашнихъ средствъ. Докторша въ такихъ случаяхъ сама отъ себя прописываетъ лекарства, а за тѣмъ назначаетъ порядокъ, въ которомъ больные допускаются къ доктору по возвращеніи его домой. Тутъ Эрихъ въ первый разъ услыхалъ, что докторшу звали фрау Петра, потому что она, выслушивая и сортируя больныхъ, прежде чѣмъ открывались передъ ними двери докторскаго кабинета, какъ бы выполняла обязанности св. Петра, встрѣчающаго души людей въ преддверіи рая.

Профессорша съ молодыми людьми вошла въ жилище доктора. Все въ немъ сіяло чистотой. На лѣстницѣ и въ комнатахъ всюду висѣли по стѣнамъ хорошія картины, съ консолей граціозными гирляндами спускались вьющіяся растенія. Комната съ швейной машиной у окна, на которомъ стояло дерево камеліи въ цвѣту, имѣло особенно праздничный видъ. Сквозь затворенныя двери слышался голосъ докторши, говорившей: «Вы, милая Трудхенъ, постоянно толковали о религіи, да о покорности волѣ Божіей, а теперь, когда съ вами приключилась бѣда, вы отчаиваетесь и вслѣдствіе нетерпѣнія дѣлаетесь ни на что не годной. Мой мужъ можетъ прописать вамъ лекарство, но вы сами должны запастись кротостью и терпѣніемъ… А вы, Анна, слишкомъ много даете ѣсть вашему ребенку и всякій разъ, что онъ объѣстся, приходите за лекарствомъ, но вѣдь разсудка нельзя добыть въ аптекѣ. А вы, Петръ, ступайте домой и дѣлайте себѣ примочки изъ теплаго уксуса.»

Голосъ вдругъ замолкъ. Безъ сомнѣнія, служанка доложила о пріѣздѣ гостей и прервала занятіе своей госпожи.

Дверь растворилась, и на порогѣ явилась докторша. Она привѣтливо поздоровалась съ профессоршей и немедленно велѣла подать бутылку рейнвейна и три стакана. Напрасно гости отказывались, она настояла, чтобы они отвѣдали ея вина.

Профессорша съ большимъ уваженіемъ отозвалась о воскресномъ занятіи своей хозяйки и выразила свое удивленіе ея медицинскимъ познаніямъ.

— Въ теченіи сорока лѣтъ по неволѣ кое-чему научишься, отвѣчала докторша. Сначала такого рода занятіе меня пугало, затѣмъ невѣжество и упорство этихъ людей меня сердило, а теперь я научилась съ ними справляться, перенявъ отъ мужа нѣчто въ высшей степени полезное.

— Что такое?

— Нѣкоторую рѣзкость и даже грубость въ обращеніи. Вы не повѣрите, какъ она дѣйствительна съ людьми, которые только и думаютъ, что о себѣ… Но довольно обо мнѣ говорить!

Докторша выразила свое удовольствіе по случаю того, что ей, наконецъ, удалось познакомиться съ матерью Эриха. Обѣ женщины невольно улыбнулись, когда Роландъ вдругъ сказалъ:

— Мы сейчасъ были въ церкви, но я нахожу, что здѣсь гораздо лучше.

Между тѣмъ подачи вино. Эрихъ и Роландъ выпили за здоровье хозяйки и отправились въ кабинетъ доктора, гдѣ оба погрузились въ разсматриваніе анатомическихъ таблицъ.

Профессорша, оставшись на-единѣ съ докторшей, пригласила ее на виллу, при чемъ замѣтила, что ея твердый и рѣшительный характеръ, безъ сомнѣнія, благотворно подѣйствуетъ на Цереру.

— Я боюсь, ужъ не слишкомъ ли я груба, сказала докторша, характеръ которой напротивъ отличался большой мягкостью, а обращеніе привѣтливостью. Она составила профессоршѣ листъ семействъ, которыхъ совѣтовала ей навѣстить.

— Простите меня за нескромный вопросъ, снова заговорила докторша: правда ли, что Манна оставляетъ монастырь, а вы дѣлаетесь ея воспитательницей?

Профессорша изумилась. Мысль, которая едва успѣла промелькнуть въ ея умѣ, уже была на всѣхъ устахъ и служила предметомъ толковъ. Но кто распустилъ этотъ слухъ? Докторша не могла припомнить, какимъ путемъ онъ до нея дошелъ.

На распросы профессорши о Маннѣ докторша отвѣчала, что изо всей семьи Зонненкампа знаетъ только Роланда. Но Лина, дочь мирового судьи, прибавила она, была дружна съ Манной и отъ нея можно собрать нѣкоторыя свѣдѣнія объ интересовавшей ихъ молодой дѣвушкѣ.

Вскорѣ пришелъ докторъ, выслушалъ отчетъ жены о больныхъ и немедленно къ нимъ отправился.

Профессорша тоже стала прощаться, и докторша ее не удерживала. Ей еще со многими надо было повидаться и переговорить о ихъ недугахъ и нуждахъ.

Общество вышло отъ доктора въ отличномъ расположеніи духа.

У мирового судьи гостямъ пришлось довольно долго ожидать появленія хозяекъ. Судейша и дочь ея дѣлали свой туалетъ и когда наконецъ вышли въ гостиную, извиненіямъ ихъ не было конца. У нихъ въ домѣ, говорили онѣ, все еще въ такомъ безпорядкѣ и сами онѣ едва-едва успѣли одѣться. А между тѣмъ все въ комнатахъ и на нихъ самихъ блистало чистотой и свѣжестью.

Судья отправился куда-то по сосѣдству выпить свою воскресную порцію рейнвейна. За нимъ послали слугу, а профессоршу усадили на диванъ, до такой степени заваленный шитыми и вязанными подушками, что за немъ едва оставалось мѣсто для гостя. Между хозяйками и гостями не замедлилъ завязаться довольно оживленный разговоръ. Судейша, конечно, не преминула упомянуть о своемъ отцѣ, и ко всеобщему удовольствію оказалось, что онъ былъ хорошо знакомъ профессоршѣ. Послѣдней наконецъ удалось втянуть Лину въ разговоръ о монастырѣ. Молодая дѣвушка, по обыкновенію, живо и весело разсказывала о своемъ пребываніи тамъ, и примѣтя одобрительное вниманіе, съ какимъ ее слушала профессорша, до того увлеклась своей болтовней, что даже не замѣчала изумленныхъ и строгихъ взглядовъ матери.

Наконецъ явился судья, который какъ будто ужъ черезчуръ поспѣшилъ выпить свою обычную порцію вина. Лицо его, обыкновенно серьезное, на этотъ разъ сіяло весельемъ, и онъ, съ особеннымъ чувствомъ пожимая профессоршѣ руку, обѣщалъ ей свое судейское покровительство. Затѣмъ онъ разсказалъ Эриху и Роланду о бѣгствѣ изъ тюрьмы польскаго конюха. Его тщательно отыскивали, послали за нимъ въ разныя стороны опытныхъ сыщиковъ, и судья выразилъ надежду, что его не поймаютъ.

Судейша и Лина нарядились въ шляпки и не безъ нѣкотораго удовольствія, что показываются въ такомъ обществѣ, пошли проводить своихъ гостей къ директору училища, который жилъ въ домѣ за изгибомъ, образуемымъ Рейномъ. Эрихъ шелъ съ судейшей, судья съ Роландомъ, а Лина съ профессоршей.

Лина сама завела рѣчь о Маннѣ, говорила, что бѣдная дѣвушка, прежде такая живая и неукротимая, теперь сдѣлалась очень грустна и тиха. Она страстно любила своего отца, и всѣ полагали, что она никакъ не могла бы перенести съ нимъ разлуку. Въ заключеніе Лина стала просить профессоршу употребить все свое вліяніе на то, чтобъ возвратить Манну домой. Профессорша осторожно молчала и не рѣшалась болѣе распрашивать Лину. Ее поразила мысль, что визитъ, сдѣланный ею единственно изъ учтивости, вдругъ оказался для нея такимъ многозначительнымъ и какъ будто даже возлагалъ на нее новую обязанность. Еслибъ она могла знать, что сегодняшняя поѣздка въ городъ была устроена Зонненкампомъ, она бы еще болѣе подивилась странному стеченію обстоятельствъ, въ которыхъ внезапно очутилась.

Семействъ директора и лѣсничаго не было дома, и профессорша не безъ чувства облегченія сѣла въ карету, чтобъ ѣхать обратно на виллу. Когда они проѣзжали мимо жилища доктора, на порогѣ его стояла фрау Петра. Она сдѣлала знакъ кучеру, чтобъ тотъ остановился, и, подойдя къ экипажу, сказала профессоршѣ, что забыла предупредить ее на счетъ одного обстоятельства.. Госпожа Дорнэ, говорила она, хорошо бы сдѣлала, еслибъ сегодня же навѣстила маіора и фрейленъ Милькъ. Маіоръ, во всемъ остальномъ такой снисходительный, былъ очень взыскателенъ на счетъ уваженія, оказываемаго фрейленъ Милькъ. Онъ никогда не прощалъ тому, кто провинился противъ нея хоть въ малѣйшемъ невниманіи. А сама фрейленъ Милькъ, не смотря ни на что, была особа въ высшей степени почтенная и достойная.

Затѣмъ общество безпрепятственно вернулось на виллу.

На дворѣ ихъ встрѣтилъ не кто иной, какъ маіоръ. Онъ казался въ дурномъ расположеніи духа, по лицо его мгновенно просіяло, лишь только профессорша объявила о своемъ намѣреніи послѣ обѣда посѣтить фрейленъ Милькъ. Она, между прочимъ, просила замѣнить чашкой кофе обычное угощеніе виномъ, котораго не могла пить безразлично во всякое время дня. Маіоръ весело закивалъ головой и немного спустя послалъ мальчика, сына кастеляна, къ фрейленъ Милькъ съ извѣстіемъ объ ожидавшемъ ее посѣщеніи. Профессорша была очень весела, и Эрихъ замѣтилъ, какъ ему пріятно видѣть, что и мать его наконецъ испытываетъ на себѣ ободряющее, живительное вліяніе прирейнскаго воздуха, который вообще такъ благотворно дѣйствуетъ на природу и на людей.

Садясь за столъ, Роландъ шепнулъ профессоршѣ:

— Сегодня двадцать-четвертое августа, день рожденія Теодора Паркера. Я это только-что вычиталъ въ энциклопедическомъ словарѣ.

Профессорша въ отвѣтъ посовѣтовала мальчику ни съ кѣмъ, кромѣ нея, объ этомъ не говорить.

ГЛАВА XIII.
КИСЛОЕ МОЛОКО ПРЕВРАЩАЕТСЯ ВЪ СЛАДКОЕ.

Еще никогда маіоръ не былъ такъ веселъ и разговорчивъ за обѣдомъ на виллѣ, какъ въ это воскресенье. Онъ даже позабылъ вторично спросить у Іозефа своего любимаго бургундскаго.

Церера съ смущенной улыбкой слушала разсказъ профессорши о ея утреннемъ посѣщеніи городка, гдѣ ей привелось видѣть столько хорошихъ людей. Пріятное зрѣлище, говорила Дорнэ, представляетъ видъ этой рѣки и тѣснящихся вдоль нея горъ, по ничто не можетъ сравниться съ прелестью, таящейся въ глубинѣ честнаго, благороднаго сердца. По ея мнѣнію, ни одна страна въ мірѣ не представляетъ такой полноты и такого разнообразія жизненныхъ силъ, какъ Германія, и нигдѣ образованіе не проникло такъ глубоко въ массы, какъ у нѣмцевъ. Города и села, которые для путешественниковъ имѣютъ значеніе, сообразное только съ своими болѣе или менѣе звучными именами, хранятъ въ себѣ сокровища ума и сердца.

— Я убѣжденъ, что во всей окрестности сегодня не было произнесено лучшей проповѣди, сказалъ маіоръ Эриху. Потомъ онъ всталъ и предложилъ тостъ:

— За здоровье профессорши! громко произнесъ онъ: давайте всѣ за нее пить. Многія лѣта профессоршѣ! Она не только живетъ, но и украшаетъ собой жизнь и указываетъ мамъ на то, что въ ней есть высокаго и прекраснаго, и чего мы сами, можетъ быть, въ ней и не примѣтили бы. Зиждитель вселенной да благословитъ ее за то! Братья мои…. ахъ нѣтъ, я хотѣлъ сказать мои… мои…. однимъ словомъ, да здравствуетъ профессорша!

Маіору еще никогда не случалось произносить такой длинной заздравной рѣчи и никогда еще онъ не былъ такъ доволенъ собой, какъ сегодня. Онъ тотчасъ послѣ обѣда отправился домой и всю дорогу твердилъ про себя свою рѣчь, имѣя въ виду ее съ буквальной точностью повторить въ присутствіи фрейленъ Милькъ. Вся слава въ мірѣ ничего не значитъ въ сравненіи съ однимъ словомъ одобренія изъ ея устъ. Она все знаетъ и понимаетъ лучше всѣхъ.

Дома фрейленъ Милькъ встрѣтила его жалобой, что у ней скисли сливки, и что она нигдѣ не могла достать другихъ свѣжихъ. Во все время, что она говорила, маіоръ неистово махалъ руками, стараясь заставить ее замолчать. Онъ боялся позабыть свою рѣчь и, ставъ передъ фрейленъ Милькъ въ приличную позу, произнесъ:

— Вотъ что я сегодня говорилъ за обѣдомъ: слушайте!

Собачка Леди пристально смотрѣла на своего хозяина и повидимому внимательно его слушала. Когда же онъ окончилъ свою рѣчь, она весело залаяла, какъ бы въ знакъ того, что вполнѣ се поняла. Маіоръ, безъ сомнѣнія, не хотѣлъ лгать, но теперешняя его рѣчь вышла гораздо красивѣе, и во всякомъ случаѣ гораздо длиннѣе той, которую онъ произнесъ за обѣдомъ. Когда онъ наконецъ замолчалъ, фрейленъ Милькъ сказала:

— Мнѣ пріятно думать, что ваши слова между прочимъ слышали и хорошіе люди.

Фрейленъ Милькъ сильно не долюбливала, какъ самого Зонненкампа, такъ и его жену, а въ особенности фрейленъ Пэрини.

— Отъ чего вы не накрыли столъ нашей лучшей бѣлой скатертью? спросилъ маіоръ, увидя приготовленный въ саду кофейный приборъ.

— Отъ того, что на бѣлое больно смотрѣть при солнечномъ свѣтѣ.

— Правда… правда. Какъ вы думаете, не замереть ли мнѣ Леди? Она иногда бываетъ несносна своей навязчивостью?

— Нѣтъ, оставьте собаку на свободѣ.

Маіоръ былъ въ отчаяніи отъ того, что не могъ ничего придумать для лучшаго пріема гостей.

Онъ на мгновеніе куда-то скрылся, а затѣмъ вернулся съ торжествующимъ видомъ. Ему наконецъ удалось что-то совершить и даже нѣчто такое, что составляло для него настоящую жертву. Маіоръ уговорилъ кухарку старшины уступить ему горшечекъ сливокъ. Онъ обыкновенно строго держался правила никогда ничего ни у кого не просить и не занимать, но для настоящаго случая можно было сдѣлать и исключеніе.

Онъ украдкой отъ фрейленъ Милькъ поставилъ сливки на столъ и зажалъ себѣ ротъ рукой, чтобъ не расхохотаться при мысли объ ея удивленіи, когда она увидитъ, какой онъ ей приготовилъ сюрпризъ. Затѣмъ онъ притащилъ въ садъ свое большое кожаное кресло, намѣреваясь усадить въ него профессоршу. Но явилась фрейленъ Милькъ, указала ему на недостатки кресла, которые особенно ярко выдавались при солнечномъ сіяніи, и они, уже вдвоемъ, его опять унесли обратно въ кабинетъ.

— Не пойти ли намъ къ нимъ на встрѣчу? спросилъ маіоръ, направляя на дорогу свою подзорную трубу. Посмотрите-ка и вы въ нее… Погодите, я ее только для васъ наведу… вотъ такъ! Мнѣ кажется, тамъ кто-то идетъ внизу, у подножія горы.

Фрейленъ Милькъ просила его успокоиться. Вдругъ лицо маіора омрачилось, и онъ повидимому даже готовъ былъ прослезиться. Положивъ руку на плечо фрейленъ Милькъ, онъ сказалъ:

— Это больно…. очень больно…. Жестоко…. дурно…. очень дурно… очень жестоко съ вашей стороны! Что бы я далъ, чтобъ быть въ состояніи представить васъ профессоршѣ въ качествѣ маіорши, моей жены.

Фрейленъ Милькъ быстро на него оглянулась, лицо ея приняло суровое выраженіе и она строго проговорила:

— Ради Бога, что вы дѣлаете?

Собака жалобно залаяла, точно спрашивая: что случилось? Отчего это вы такъ сердито смотрите?

— Ну… ну, хорошо… Я ужъ успокоился. Молчи Леди! воскликнулъ маіоръ, стараясь заставить собаку молчать. Имъ вдругъ овладѣла такая усталость, что онъ принужденъ былъ сѣсть, и не смотря на всѣ свои усилія не могъ закурить трубку.

Немного спустя онъ вышелъ въ садъ и, стоя у забора, задумчиво барабанилъ пальцами по доскамъ. Онъ такъ былъ погруженъ въ себя, что даже не замѣтилъ приближенія гостей, которые вдругъ точно выросли передъ нимъ изъ земли.

Первая встрѣча профессорши съ фрейленъ Милькъ далеко не была такъ дружественна, какъ надѣялся маіоръ. Обѣ женщины съ недовѣріемъ смотрѣли одна на другую и зорко одна за другой наблюдали. Но маіоръ ничего не замѣчалъ и съ трудомъ удерживался отъ смѣха, смотря, какъ серьезно та разливала по чашкамъ свѣжіе сливки, повидимому, ни мало не удивляясь ихъ появленію за столѣ. Впрочемъ онъ не замедлилъ ударить себя рукой по лбу, гдѣ у него внезапно мелькнула догадка.

— Да, это она только при постороннихъ не хочетъ показать виду, будто произошло что-нибудь необыкновенное… Ахъ, какъ она умна! Ее не приходится ничему учить!

Маіору очень хотѣлось подѣлиться своими мыслями съ профессоршей, но онъ далъ себѣ слово вообще какъ можно менѣе говорить въ этотъ день и предоставить фрейленъ Милькъ вести разговоръ, какъ она найдетъ лучшимъ.

Но разговоръ долго не клеился, и только когда зашла рѣчь о докторшѣ, фрейленъ Милькъ немного оживилась и выразила свое уваженіе къ этой женщинѣ, которую считала за образецъ истиннаго достоинства.

— Что вы подразумѣваете подъ истиннымъ достоинствомъ?

— Сочетаніе честности съ умомъ и характеромъ, однимъ словомъ то, что наиболѣе заслуживаетъ уваженія.

— Всѣмъ этимъ и еще многимъ другимъ обладаетъ также и профессорша, сказалъ маіоръ. Ему показалось, что въ тонѣ фрейленъ Милькъ звучала какая-то холодность, не-то, недоброжелательство къ гостьѣ, и онъ хотѣлъ смягчить впечатлѣніе, какое могли произвести ея слова.

Профессорша спросила у фрейленъ Милькъ, здѣшняя ли она уроженка. Та очень коротко и даже сухо отвѣчала, что нѣтъ.

Маіоръ наконецъ нашелъ лучшее средство къ сближенію этихъ женщинъ, а именно, рѣшился оставить ихъ въ обществѣ одна другой. Двѣ незнакомыя лошади у одного стойла, думалъ онъ, можетъ быть слегка и полагаются, по въ концѣ концевъ все-таки сойдутся и даже подружатся. Онъ нарочно завелъ рѣчь о виноградникахъ, которые въ нынѣшнемъ году должны были дать первое, такъ-называемое «дѣвственное вино», и пригласилъ Эриха и Роланда пойдти на нихъ посмотрѣть.

Женщины остались однѣ. Профессорша хотѣла-было начать разговоръ похвалой фрейленъ Милькъ, о которой она слышала столько хорошаго, но потомъ сочла за лучшее сказать нѣсколько словъ о себѣ самой и о своихъ нуждахъ и затрудненіяхъ. Она какъ разъ попала въ тонъ, за который была настроена и сама фрейленъ Милькъ. Добрая старушка никогда не являлась въ болѣе благопріятномъ свѣтѣ, какъ въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ у нея требовали помощи и совѣта. Такъ и теперь она выразила изумительную по своей глубинѣ мысль, что только тотъ стоитъ твердой ногой въ жизни и никогда не падаетъ, кто дѣйствуетъ всегда сознательно и ничего не предпринимаетъ, не уяснивъ себѣ сначала цѣли, которую можетъ и долженъ при этомъ имѣть въ виду. Профессорша была поражена скромной сдержанностью, но въ тоже время и опредѣлительной точностью, съ какими выражалась фрейленъ Милькъ. Она ожидала найти нѣсколько ограниченную, болтливую, погруженную въ мелочныя хозяйственныя заботы старушку, и вмѣсто того видѣла передъ собой женщину съ просвѣщеннымъ образомъ мыслей, съ огромнымъ запасомъ здраваго смысла и опытности.

«Вы не то, чѣмъ кажетесь», хотѣла сказать профессорша, и опять завела рѣчь о красотѣ прирейнской природы и о нравственной и физической крѣпости тамошняго населенія. Здѣсь, говорила она, въ горахъ сокрыто много прелестныхъ тѣнистыхъ уголковъ, а въ людяхъ много прекрасныхъ качествъ ума и сердца, которыя они въ тиши и уединеніи тщательно въ себѣ развиваютъ.

Фрейленъ Милькъ, помѣстившаяся было со своей чашкой нѣсколько въ сторонѣ отъ стола, теперь къ нему приблизилась и съ большимъ тактомъ заговорила сначала объ Эрихѣ, а потомъ о Зонненкампѣ и его семействѣ. О фрейленъ Пэрини она впрочемъ ни слова не сказала, и между прочимъ пожалѣла, что Зонненкампъ, у котораго въ сущности было доброе сердце, ограничивался только мелкими благодѣяніями и не предпринималъ въ большихъ размѣрахъ ничего такого, что могло бы оказать дѣйствительную пользу и добро странѣ. Фрейленъ Милькъ хорошо знала всѣхъ бѣдныхъ, разсѣянныхъ по окрестностямъ, и яркими чертами изобразила ихъ нужды и страданія.

— Благодарю васъ, сказала профессорша, вы напоминаете мнѣ о главной причинѣ моего пріѣзда сюда, которую я было совсѣмъ упустила изъ виду. Но если мнѣ удастся склонить Зонненкампа на нашу сторону, вы не должны мнѣ отказывать въ вашемъ содѣйствіи.

Фрейленъ Милькъ обѣщалась сдѣлать все, что будетъ отъ нея зависѣть, но въ тоже время замѣтила, что профессоршѣ всего лучше было бы заинтересовать въ пользу этого дѣла дочь Зонненкампа. Манна одарена твердымъ характеромъ и пылкой душей: какъ хорошо было бы вернуть ее изъ монастыря домой и поставить во главѣ замышляемыхъ добрыхъ дѣлъ. Богатство Зонненкампа, подкрѣпляемое авторитетомъ его дочери, могло бы сдѣлаться источникомъ благосостоянія цѣлой страны.

Профессорша съ изумленіемъ глядѣла на фрейленъ Милькъ. Тамъ докторша, здѣсь скромная ключница какъ бы указываютъ ей на ея призваніе, которое, по ихъ мнѣнію, заключается въ томъ, чтобъ вызвать Манну изъ монастыря и пробудить въ ней любовь къ полезной, общественной дѣятельности.

Профессорша обратилась-было къ фрейленъ Милькъ за дальнѣйшими свѣдѣніями объ окрестныхъ жителяхъ, но та отказалась ей отвѣчать подъ предлогомъ, что при своемъ уединенномъ образѣ жизни, не можетъ имѣть правильнаго на нихъ взгляда. Она видитъ людей только при солнечномъ свѣтѣ, въ праздничныхъ нарядахъ гуляющихъ по крутизнамъ, слышитъ ихъ пѣніе, смѣхъ, веселый говоръ, но ничего не знаетъ о ихъ внутренней жизни и будничной обстановкѣ, въ которой они ежедневно вращаются. Кто наблюдаетъ за людьми изъ окна своей комнаты, не выходя за предѣлы крошечнаго палисадника, тотъ не имѣетъ права произносить о нихъ своего сужденія. Зритель, непосвященный въ тайныя пружины дѣйствій и поступковъ людей, можетъ часто находить безсмысленнымъ то, что на дѣлѣ имѣетъ и смыслъ и значеніе. Это все равно, что слѣдить издали за движеніемъ танцующихъ, но не слышать звуковъ музыки, съ которою они сообразуютъ эти движенія.

Профессорша снова обратилась къ Маннѣ, и фрейленъ Милькъ, забывъ всю свою сдержанность, съ жаромъ начала о ней распространяться. Молодая дѣвушка, по ея мнѣнію, подверглась какому-нибудь сильному нравственному потрясенію: иначе ничѣмъ нельзя было объяснить ея внезапнаго перехода отъ крайней гордости къ безграничному смиренію.

О Пранкенѣ фрейленъ Милькъ не могла говорить равнодушно. Она призналась, что ненавидитъ его за высокомѣріе, съ какимъ онъ позволяетъ себѣ забавляться на счетъ маіора, котораго избралъ предметомъ своихъ остроумныхъ выходокъ. Его настоящее благочестивое настроеніе духа казалось ей очень подозрительнымъ. Она полагала, что онъ не спроста прикидывается религіознымъ, и опасалась для Манны какой-нибудь ловушки.

Въ разговорахъ такого рода обѣ женщины скоро попали и оцѣнили одна другую. Профессорша обладала большимъ запасомъ легко пріобрѣтенныхъ, такъ сказать доставшихся ей по наслѣдству свѣдѣній. Сама она съ своей стороны давала много, но это не стоило ей ни малѣйшаго усилія. Знаніе фрейленъ Милькъ, напротивъ, не легко ей далось и было слѣдствіемъ многолѣтней опытности и терпѣливаго труда. Слушая плавную, изящную рѣчь профессорши, она многозначительно кивала головой и думала про себя: Не мудрено ей такъ говорить! Она вкушала духовную пищу прямо, съ роскошно убраннаго стола уже готоваго образованія, — мнѣ же приходилось самой и стряпать и варить и собирать на столъ.

Маіоръ издали видѣлъ, какъ женщины подали и пожали одна другой руки. Онъ въ порывѣ радости обратился къ Леди съ ласковой рѣчью, которая явно предназначалась фрейленъ Милькъ.

— Другого подобнаго тебѣ существа, говорилъ онъ, не найти въ цѣломъ мірѣ. Ты умнѣе и добрѣе всѣхъ… ты правдива, кротка, мужественна, постоянна… Не ты, не ты, Леди: ну, чего ты на меня таращишь глаза?

У него было легко и весело на душѣ, когда онъ опять вступилъ въ свой маленькій садикъ. Эрихъ и Роландъ за ними слѣдовали,

Маіоръ непремѣнно хотѣлъ проводить профессоршу хоть часть дороги домой.

— Мнѣ кажется, сказалъ онъ ей между прочимъ, что я теперь знаю двухъ, не только лучшихъ, но и счастливѣйшихъ людей въ здѣшней мѣстности.

Маіоръ еще долго стоялъ на дорогѣ, провожая взоромъ удалявшихся гостей. Затѣмъ онъ поднялъ глаза къ небу и промолвилъ:

— Слава и благодареніе Зиждителю вселенной… Ему извѣстно, что я хочу этимъ сказать.

КНИГА ВОСЬМАЯ.

ГЛАВА I.
ГОДОВЩИНА РОЖДЕНІЯ ГЕТЕ.

Рейнъ, образовавъ въ своемъ теченіи множество извилинъ, вдругъ расширяется, точно хочетъ разлиться въ море. Но тѣснящія его со всѣхъ сторонъ горы не даютъ ему простора и онъ, по прежнему, продолжаетъ свой путь.

Такое же точно явленіе представляютъ и нѣкоторыя изъ разсказываемыхъ нами событій. Профессорша стремилась къ цѣли, достиженіе которой ей казалось необходимымъ, но на пути ея со всѣхъ сторонъ воздвигались препятствія.

Изъ Вольфсгартена пришло отъ Клодвига письмо, въ которомъ онъ приглашалъ профессоршу и все семейство Зонненкампа къ себѣ, для празднованія годовщины рожденія Гёте. Приглашеніе было принято, но Церера и фрейленъ Пэрини, по обыкновенію, остались на виллѣ.

Эрихъ ничего не говорилъ, по вся наружность его свидѣтельствовала, до какой степени присутствіе матери его ободряло и успокоивало. Онъ не боялся рядомъ съ ней вступить въ домъ своего друга: развѣ она не служитъ живымъ доказательствомъ чистоты его помысловъ? Но несмотря на сознаніе, что онъ можетъ всѣмъ смѣло смотрѣть въ глаза, въ глубинѣ души Эриха все-таки таилось легкое сомнѣніе насчетъ первой встрѣчи съ Беллой.

Она, вмѣстѣ съ тетушкой Клавдіей, встрѣтила гостей въ лѣсу. Горячо обнявъ профессоршу, графиня еще разъ поблагодарила ее за то, что она уступила ей дорогую Клавдію. Затѣмъ, протянувъ руку Эриху, Белла съ нѣсколько смущеннымъ видомъ проговорила:

— Вы, молодой другъ, были сегодня его первой мыслью.

Ей почему-то не хотѣлось назвать мужа по имени.

Общество едва успѣло достигнуть Вольфсгартена, какъ пошелъ дождь, который не переставалъ во весь день, такъ что не было никакой возможности выдти изъ дому. Но несмотря на это, время для всѣхъ прошло быстро и пріятно.

Довольнѣе и счастливѣе всѣхъ былъ Роландъ. Онъ не могъ усидѣть на мѣстѣ, всѣмъ весело заглядывалъ въ глаза, переходилъ отъ профессорши къ тетушкѣ, отъ Беллы къ Клодвигу и не могъ нарадоваться, что находится въ обществѣ людей, съ которыми ему такъ хорошо и привольно.

— Ахъ! воскликнулъ онъ внезапно, какъ обрадуется Манна, когда, вернувшись домой, увидитъ, что у насъ на деревьяхъ выросли и дядюшки, и тетушки, и бабушки!

Но гдѣ былъ Пранкенъ? Онъ гостилъ у одного сельскаго хозяина, который отличался большой набожностью и носилъ прозвище монастырскаго крестьянина. Пребываніе у него приходилось Пранкену какъ нельзя болѣе по вкусу, потому что дѣлало его сосѣдомъ Манны. Этотъ сельскій хозяинъ, между прочимъ, арендовалъ на островѣ, прилегавшія къ монастырю, поля и занимался ихъ воздѣлываніемъ.

Послѣ обѣда Белла съ тетушкой Клавдіей сѣли за фортепіано и начали играть въ четыре руки увертюру Бетховена къ «Эгмонту» Гёте.

Клодвигъ между тѣмъ велъ съ гостями оживленный разговоръ. Какъ все мудро и соразмѣрно распредѣлено въ мірѣ, говорилъ онъ. Избытокъ знанія въ одномъ человѣкѣ служитъ для пополненія пробѣловъ въ образованіи другого. Эрихъ, богатый самыми разнообразными свѣдѣніями, уча Роланда, дѣлится съ нимъ всѣмъ, что есть наилучшаго съ немъ самомъ. Разговоръ совершенно естественно перешелъ съ мальчика за его сестру и Клодвигъ замѣтилъ, что, когда Манна выйдетъ изъ монастыря, для нея было бы большимъ счастьемъ, еслибъ профессорша взяла на себя окончить ея образованіе.

Зонненкампъ и мать Эриха въ изумленіи переглянулись.

Этотъ человѣкъ точно прочелъ ихъ мысли и произносилъ вслухъ то, о чемъ они, каждый съ своей стороны, думали втихомолку. Зонненкампъ поблагодарилъ Клодвига за участіе, какое тотъ постоянно выказывалъ къ его семьѣ, замѣтилъ, что мнѣніе графа имѣетъ въ его глазахъ силу закона и въ заключеніе выразилъ надежду, что госпожа Дорнэ, когда придетъ время, не откажетъ ему въ своемъ содѣйствіи. Профессорша отвѣчала, что она очень рада быть чѣмъ-нибудь полезной и охотно попробуетъ заняться съ Манной.

Дождь все не переставалъ, и общество перешло въ большую залу, гдѣ Белла угостила его образчиками своихъ разнообразныхъ дарованій. Она, послѣ кратковременнаго отсутствія, явилась съ накинутымъ на плечо, въ видѣ греческаго одѣянія, пунсовымъ бархатнымъ покрываломъ и съ замѣчательнымъ искусствомъ начала подражать одной знаменитой итальянской актрисѣ. Потомъ она поочереди являлась то парижской гризеткой, то тирольской пѣвицей и всякій разъ до такой степени измѣняла себя, сообразно своему костюму, что ее съ трудомъ можно было узнать. Но забавнѣе всего представляла она трехъ нищенокъ: католичку, протестантку и еврейку. Впрочемъ, зрители не менѣе смѣялись и надъ тѣмъ, какъ она изобразила потомъ трехъ другихъ женщинъ, опять католичку, протестантку и еврейку, которыя, страдая зубной болью, приходятъ къ дантисту выдергивать больные зубы. Нисколько не впадая въ каррикатуру, Белла такъ вѣрно, отчетливо и въ тоже время граціозно передавала особенности всѣхъ этихъ личностей, что возбудила всеобщій восторгъ.

Клодвигъ, наклонясь къ профессоршѣ и къ Зонненкампу, шепнулъ:

— Вы можете гордиться тѣмъ, что она все это передъ вами разыгрываетъ. Она на это рѣшается только въ кругу самыхъ близкихъ друзей.

Зонненкампъ отвѣчалъ, что жаль было бы хранить исключительно про себя такой рѣдкій и замѣчательный талантъ. Эрихъ, который съ своей стороны не могъ не удивляться искусству Беллы, однако не былъ въ состояніи наслаждаться имъ такъ безусловно, какъ другіе. «Что за богатая натура, думалъ онъ. Какой избытокъ силъ! И всѣ онѣ замкнуты въ тѣсную рамку будничныхъ обязанностей!»

Белла въ этотъ день была особенно оживлена и никогда еще не играла съ такимъ увлеченіемъ. Она явно хотѣла изгладить изъ памяти Эриха и изъ своей собственной все, что между ними произошло. Молодой человѣкъ видѣлъ это и молчалъ, а Белла всего только разъ обратилась къ нему съ замѣчаніемъ о русскомъ князѣ, который поселился въ Маттенгеймѣ у Вейдемана и часто ей оттуда писалъ. Онъ почти въ каждомъ письмѣ упоминалъ объ Эрихѣ, посылалъ ему поклоны и между прочимъ съ похвалой отзывался о магистрѣ Кнопфѣ, прежнемъ учителѣ Роланда. На словѣ учитель Белла сдѣлала особенное удареніе, какъ будто желая снова возстановить между собой и Эрихомъ ту границу, за черту которой они, было, оба переступили.

Клодвигъ и профессорша праздновали память Гёте задушевной бесѣдой, въ которой передавали одинъ другому свои взгляды на великаго поэта и его творенія. Профессорша между прочимъ замѣтила, что сынъ ея очень хорошо читаетъ поэтическія произведенія Гёте, и Эрихъ, не заставляя себя долго просить, немедленно прочелъ нѣсколько отрывковъ. Но на этотъ разъ голосъ ему какъ-то плохо повиновался и онъ читалъ хуже обыкновеннаго, безпрестанно открывая въ произведеніяхъ поэта намёки на свои отношенія къ Беллѣ.

Съ наступленіемъ вечера дождь утихъ и гости поспѣшили отправиться домой.

День былъ богатъ впечатлѣніями и Роландъ на возвратномъ пути всю дорогу только и говорилъ, что о необыкновенномъ талантѣ графини. А Зонненкампъ послѣ долгаго молчанія протянулъ профессоршѣ руку и сказалъ:

— Если это васъ не слишкомъ затруднитъ, поѣдемте завтра къ моей, дочери.

Профессорша охотно согласилась. У Зонненкампа въ теченіи нѣсколькихъ минутъ было особенно легко на душѣ. Онъ вѣрилъ въ благородныя побужденія матери Эриха и на мгновеніе даже самъ заразился ея великодушіемъ. Все въ мірѣ прекрасно, думалъ онъ, и люди дѣйствительно могутъ быть счастливы отъ одного созданія, что поступаютъ честно и хорошо. Но это мирное настроеніе духа не долго продолжалось и Зонненкампомъ вскорѣ опять овладѣли его обычныя мысли на счетъ собственнаго превосходства и той силы, которая позволяетъ ему играть людьми и по произволу распоряжаться обстоятельствами. Клодвигъ и профессорша вздумали его ловко поддѣть и, чтобъ успѣшнѣе достигнуть цѣли, выдали свой планъ за его собственный. Пусть будетъ такъ, а онъ, Зонненкампъ, все-таки заставитъ ихъ служить себѣ и съ ихъ помощью достигнетъ того, что составляетъ вѣнецъ его желаній.

Онъ въ тотъ же вечерь отдалъ садовнику приказаніе заготовить къ слѣдующему дню какъ можно болѣе любимыхъ цвѣтовъ Манны, въ особенности резеды, и убрать ими ея комнату.

ГЛАВА II.
НЕОБЫКНОВЕННОЕ ЯВЛЕНІЕ.

Зонненкампъ съ выраженіемъ безграничнаго уваженія и дружеской заботливости помогъ профессоршѣ выдти изъ кареты, провелъ ее на пароходъ и выбралъ для нея мѣсто, защищенное отъ сквозного вѣтра, но откуда она могла свободно любоваться живописными берегами, мимо которыхъ имъ надлежало плыть. Онъ окружилъ ее всевозможными удобствами и въ заключеніе освѣдомился, не желаетъ ли она еще чего-нибудь. Профессорша сильно встревожилась, замѣтивъ, что забыла дома, на столѣ въ своей комнатѣ, книгу, которую намѣревалась взять съ собой. На вопросъ Зонненкампа, какая это была книга, она не дала прямого отвѣта. Авторъ сочиненія, которое она сама такъ высоко цѣнила, не долженъ былъ, по ея мнѣнію, пользоваться расположеніемъ Зонненкампа. Она поспѣшила отдѣлаться отъ его распросовъ шутливымъ замѣчаніемъ на свой собственный счетъ. Жизнь между учеными, говорила она, до такой степени развила въ ней любовь къ книгамъ, что ей трудно было обойтись безъ нихъ даже во время прогулки по Рейну въ ясный лѣтній день. Но теперь ей, нечего дѣлать, надо было довольствоваться собственными мыслями и прелестными видами, которые быстро смѣнялись одинъ другимъ.

Зонненкампъ помѣстился рядомъ съ профессоршей. Въ голосѣ его звучало искреннее чувство, когда онъ говорилъ, что почти завидуетъ счастью своихъ дѣтей, которымъ въ ранней молодости привелось жить въ обществѣ такой благородной, высоко образованной женщины. Тонъ его рѣчи становился все мягче и задушевнѣе, въ глазахъ его появился непривычный блескъ, даже какъ будто сверкнула слеза. Его печалило воспоминаніе о собственной молодости, которая прошла въ одиночествѣ. Ни одна женская рука никогда ласково не гладила его по головѣ, ни одинъ женскій голосъ не называлъ его нѣжными именами. Было что-то въ высшей степени трогательное въ томъ, какъ этотъ сильный, обыкновенно твердый мужчина съ сдержаннымъ чувствомъ говорилъ о своемъ дѣтствѣ. Вдругъ онъ сдѣлалъ надъ собой усиліе и бистро перешелъ къ главному предмету ихъ настоящаго путешествія. Онъ просилъ профессоршу прежде всего постараться проникнуть въ тайну внезапнаго отчужденія отъ него Манны.

— Ей, можетъ быть, прибавилъ онъ, передали обо мнѣ что-нибудь такое, противъ чего мнѣ защищаться — значило бы унижать себя. Прошу васъ, если вы узнаете, въ чемъ дѣло, не вѣрьте ничему: все, что обо мнѣ говорятъ, ложь и низкая клевета.

Профессорша сдѣлала Зонненкампу по этому поводу нѣсколько вопросовъ, на которые онъ отказался отвѣчать, говоря, что въ противномъ случаѣ долженъ сойти съ ума. Лицо его мгновенно утратило свое кроткое выраженіе, а взоръ сдѣлался до того гнѣвенъ и дикъ, что на него было страшно смотрѣть.

Профессорша сказала, что ей теперь всего лучше будетъ отправиться прямо къ настоятельницѣ, какъ будто единственной цѣлью ея пріѣзда въ монастырь было свиданіе съ подругой юности. Она убѣдительно просила Зонненкампа не выражать дочери своего желанія на счетъ ихъ взаимнаго сближенія.

— Съ дѣтьми, прибавила она, въ подобнаго рода дѣлахъ принужденіе никуда не годится. Развѣ можно требовать, чтобъ они наслѣдовали отъ родителей любовь и уваженіе, какія тѣ питаютъ къ своимъ друзьямъ? Самое лучшее оставить ихъ въ покоѣ, обращаться съ ними просто, ласково, но безъ навязчивости и выжидать, пока они сами не почувствуютъ къ вамъ влеченія.

Зонненкампъ пришелъ въ восторгъ отъ такой предусмотрительности и съ своей стороны предложилъ не ѣхать на островъ, а остаться въ гостинницѣ на другомъ берегу, пока профессорша не сочтетъ нужнымъ за нимъ прислать.

— Вы столько же умны, сколько и добры, сказалъ онъ ей въ заключеніе.

Въ благоразумной сдержанности профессорши Зонненкампъ видѣлъ искусную тактику и снова почувствовалъ не малое удовлетвореніе при мысли, что насквозь видитъ всѣ чужія хитрости и умѣетъ подчинять ихъ своимъ собственнымъ.

Между тѣмъ, какъ Зонненкампъ и профессорша плыли внизъ по теченію Рейна, на островѣ происходило нѣчто въ высшей степени странное. Тамъ, въ теченіи многихъ лѣтъ, никто не видѣлъ ни одной лошади, а теперь вдругъ на сторонѣ, противоположной монастырю, появился плугъ, запряженный добрымъ конемъ, рядомъ съ которымъ шелъ рослый мужчина, одѣтый въ синюю блузу и съ сѣрой шляпой на головѣ. Дѣти издали смотрѣли на этотъ плугъ, какъ на чудо. Имъ хотѣлось поближе на него взглянуть и они вопросительно поглядывали на Манну, какъ будто прося у ней на то позволенія. Манна кивнула имъ головой и они пошли по дорогѣ, которая вела къ полю. Человѣкъ, управлявшій плугомъ, поравнявшись съ толпой дѣтей, снялъ шляпу и поклонился. Манна остолбенѣла: неужели это дѣйствительно Пранкенъ? Онъ, не говоря ни слова, продолжалъ пахать, но дойдя до конца борозды и оборачивая плугъ, взглянулъ на молодую дѣвушку и ласково ей улыбнулся.

— Что за красавецъ! воскликнула одна изъ дѣвочекъ.

— Онъ вовсе не похожъ на крестьянина: у него такая благородная наружность! подхватила другая. Кто знаетъ: это можетъ быть переодѣтый рыцарь.

Манна позвала дѣтей назадъ въ монастырь. Тамъ она заперлась въ своей кельѣ, изъ окна которой разстилался видъ на обработываемое поле. Молодая дѣвушка чувствовала себя польщенной тѣмъ, что Пранкенъ, изъ желанія быть къ ней поближе, не побрезгалъ занятіемъ простого крестьянина. Кромѣ того, ей понравилась скромность, съ какой онъ воздержался, чтобъ не заговорить съ ней. Манна была въ раздумьѣ: слѣдуетъ ли ей обо всемъ этомъ разсказать настоятельницѣ, или нѣтъ? Наконецъ, она рѣшила, что не вправѣ выдавать тайну Пранкена, тѣмъ болѣе, что въ ней не было ничего дурного. Напротивъ, его поступокъ и обращеніе развѣ не свидѣтельствовали о благородствѣ его души и о безграничномъ уваженіи, которое онъ питалъ къ ней, Маннѣ?

Молодая дѣвушка подошла къ окну и видѣла, что Пранкенъ по прежнему продолжалъ свою работу. Никогда еще не казался онъ ей такимъ прекраснымъ, какъ въ этомъ простомъ одѣяніи, за этимъ скромнымъ занятіемъ. На окнѣ стоялъ горшокъ съ розовымъ кустомъ, на которомъ распустилась одна поздняя роза. Пранкенъ поднялъ голову и взглянулъ на Манну. Она поднесла руку къ розѣ, намѣреваясь ее сорвать и бросить ее молодому человѣку. Но въ ту самую минуту, какъ она коснулась стебля цвѣтка, къ ней вошла монахиня изъ прислужницъ и объявила, что ее требуютъ въ пріемную. Роза осталась не сорванной.

Манной овладѣло смущеніе. Кто могъ ее требовать въ пріемную? Не Пранкенъ же, который въ ея глазахъ шелъ по полю за плугомъ. Ужъ не графиня ли Белла? и молодая дѣвушка невѣрными шагами направилась въ залу. Тамъ настоятельница представила ее пожилой, нѣсколько полной, но пріятной наружности дамѣ, которую въ свою очередь отрекомендовала Маннѣ словами:

— А это моя бывшая подруга, профессорша Дорнэ, мать учителя твоего брата.

ГЛАВА III.
НЕ ОТЪ MIРA СЕГО.

Профессорша и Манна, при первомъ взглядѣ одна на другую, не могли скрыть своего изумленія. Понятіе, которое каждая изъ нихъ составила себѣ о другой, вполнѣ противоречила съ дѣйствительностью.

Въ памяти Манны сохранилась высокая, стройная фигура Эриха съ лицомъ, похожимъ на ликъ св. Антонія. А теперь передъ ней стояла маленькая, полная, престарѣлая блондинка. Профессорша, съ своея стороны, ожидала найти въ сестрѣ Роланда пышную, на него похожую, красавицу. Но изящная фигура Манны, несмотря на всю свою грацію, въ первую минуту не производила впечатлѣнія особенной красоты. На лицѣ ея прежде всего бросались въ глаза два родимыя пятнышка: одно на лѣвой щекѣ, другое на верхней губѣ съ правой стороны. Цвѣтъ кожи ея былъ смуглый. Главная прелесть молодой дѣвушки заключалась въ глубокомъ взглядѣ ея блестящихъ карихъ глазъ, изъ которыхъ сіялъ мягкій, ласкающій душу свѣтъ.

Манна церемонно присѣла передъ профессоршей. Та встала и съ материнской нѣжностью взяла ее за руку, выражая радость, какую ей доставляетъ возможность, наконецъ, познакомиться съ дочерью своихъ гостепріимныхъ хозяевъ. Посѣщеніе монастыря, предпринятое съ цѣлью повидаться со старой пріятельницей, говорила она, теперь оказывается для нея вдвойнѣ пріятнымъ. За тѣмъ профессорша особенно распространилась о своихъ дружескихъ отношеніяхъ съ Церерой.

— Здорова ли матушка? спросила Манна голосомъ, въ которомъ звучала нѣжная заботливость.

Профессорша, какъ могла подробнѣе, разсказала ей о состояніи здоровья Цереры и передала слова доктора Рихардта, который говорилъ, что еще никогда не видалъ ее такой бодрой и крѣпкой, какъ въ настоящее время.

— А теперь у меня есть до васъ просьба, ласково продолжала профессорша. Съ тѣхъ поръ, какъ я имѣла удовольствіе поселиться въ домѣ вашихъ родителей, я постоянно настаиваю, чтобъ изъ-за меня не нарушался порядокъ уроковъ вашего брата. Съ такой же точно просьбой обращаюсь теперь и къ вамъ: пожалуйста, не прерывайте, ради меня, вашихъ обычныхъ занятій. Я буду обѣдать вмѣстѣ съ вами, и затѣмъ сочту себя счастливой, если вы мнѣ удѣлите четверть часа изъ вашего свободнаго времени.

— Можетъ быть, у васъ есть какое-нибудь особенное порученіе къ Маннѣ? замѣтила настоятельница: въ такомъ случаѣ, я васъ оставлю съ ней вдвоемъ.

— У меня нѣтъ къ ней никакого порученія.

Манна поклонилась, подала профессоршѣ руку и ушла. Ей все это казалось непонятнымъ. Зачѣмъ ее звали, если не имѣли ей ничего сообщить? Такого рода поступокъ былъ болѣе чѣмъ страненъ со стороны совершенно посторонней женщины, съ которой она не могла имѣть ничего общаго? Но тѣмъ не менѣе, пока Манна шла по длинному корридору, образъ профессорши не выходилъ у ней изъ головы, съ улыбкой на нее смотрѣлъ и какъ будто говорилъ; какое ты странное дитя!

Манна задумчиво вернулась въ келью и приблизилась къ окну. Она видѣла, какъ Пранкенъ вошелъ въ лодку, поставилъ въ нее лошадь и причалилъ къ противоположному берегу.

— А, баронъ Пранкенъ, здравствуйте! закричалъ ему кто-то, и эхо въ отдаленіи повторило привѣтствіе. Чей это былъ голосъ?

Пранкенъ быстро выскочилъ на берегъ и скрылся за развѣсистыми ивами.

Манна всей душой стремилась къ тому времени, когда свѣтъ, наконецъ, останется позади нея и ей дозволено будетъ вполнѣ отдаться ничѣмъ невозмутимому покою. Теперь ее тревожили разнаго рода сомнѣнія. Здѣсь, по близости отъ нея, находится Пранкенъ; въ пріемной у настоятельницы сидитъ мать учителя…. Чего они отъ нея хотятъ? что все это означаетъ? Она раскрыла молитвенникъ, по никакъ не могла приковать вниманіе къ тому, что въ немъ читала.

Настоятельница между тѣмъ толковала съ профессоршей о Маннѣ и приводила нѣкоторыя черты изъ ея характера. — Въ молодой дѣвушкѣ, говорила она, уживаются странныя противоположности. Въ ней точно двѣ природы: одна мягкая, кроткая, уступчивая, другая — бурная, повелительная, гордая. У нея серьезный, для ея лѣтъ даже слишкомъ строгій взглядъ на вещи и при всемъ томъ она часто не бываетъ въ состояніи совладать съ движеніями своей души. Но, сказать правду, кто это можетъ въ ея года? По всему видно, что у нея есть какое-то большое горе, источникъ котораго заключается въ разладѣ между ея родителями. Настоятельница попыталась-было узнать кое-какія подробности о нравѣ и привычкахъ Зонненкампа, но профессорша очень уклончиво отвѣчала на ея распросы.

Наружность этихъ двухъ женщинъ поражала своей противоположностью. Пріятное лицо профессорши носило отпечатокъ добродушія и умѣренной веселости; руки у нея были маленькія и полныя. Высокая, худощавая фигура настоятельницы, имѣла въ себѣ что-то повелительное. Съ лица ея не сходило строгое выраженіе, которое заставляло постоянно ожидать отъ нея приказаній. Она тщательно содержала свои бѣлыя, прекрасной формы руки. Въ прошломъ обѣихъ женщинъ было много горькихъ испытаній. Профессорша вынесла изъ своего жизненнаго опыта спокойное довольство собой и другими. Настоятельница пріобрѣла въ борьбѣ съ житейскими невзгодами силу, которую, казалось, ничто не могло сломить.

Встрѣча пріятельницъ, послѣ почти тридцати-лѣтней разлуки, не отличалась особенной горячностью. Настоятельница сдѣлала видъ, будто не замѣчаетъ, что профессорша, по примѣру прежнихъ лѣтъ, говоритъ ей ты.

— Я никакъ не ожидала еще разъ свидѣться съ вами по сю сторону гроба, сказала она ей.

Профессорша стала припоминать нѣкоторыя событія изъ ихъ молодости, но настоятельница холодно ее остановила. Прошлое, говорила она, для нея болѣе не существуетъ. Она успѣла въ конецъ изгладить въ себѣ воспоминанія юности, и теперь всѣ ея помыслы и желанія сосредоточиваются исключительно на великой будущности, которая одна заслуживаетъ, чтобы люди о ней думали и къ ней стремились.

Замѣтивъ, что эти слова сильно озадачили ея бывшую подругу, настоятельница поспѣшила прибавить, что для нея теперь всѣ люди равны. Она научилась не дѣлать различія ни между родными, ни между знакомыми: и тѣ, и другіе стоятъ отъ нея одинаково далеко. «Кто не въ силахъ, — сказала она въ заключеніе, — поставить себя въ такія отношенія къ свѣту, тотъ не долженъ идти въ монастырь».

Профессорша чувствовала себя въ положеніи человѣка, которому указываютъ на дверь, прося его удалиться изъ дому. Однако ей удалось совладать съ собой и она сказала:

— Да, вы и въ молодости отличались строгостью духа, которая тогда меня пугала, а теперь возбуждаетъ во мнѣ удивленіе.

Настоятельница улыбнулась, но затѣмъ ей стало досадно на себя за то, что похвала подруги могла возбудить въ ней чувство самодовольства.

— Милая Клара, сказала она: прошу васъ, не смущайте меня суетными рѣчами. Занимаемый мною постъ возлагаетъ на меня суровыя обязанности, которыя я должна со смиреніемъ выполнять, доколѣ Царь вселенной не призоветъ меня къ себѣ. Въ то время, о которомъ вы говорили, я еще не знала, что намъ съ вами придется идти по совершенно различнымъ путямъ. Міръ, гдѣ я теперь живу, требуетъ, чтобы мы не признавали за собой никакой силы, но во всемъ полагались на Бога.

Несмотря на личное самоотреченіе и на смиренный тонъ рѣчей настоятельницы, въ нихъ проглядывало горделивое сознаніе силы и величія священнаго общества, часть котораго она составляла. Профессорша, слушая ее, почувствовала себя въ сравненіи съ ней ничтожной единицей, которая, безъ цѣли вращаясь въ мірѣ, сама не знаетъ куда стремится.

Вскорѣ однако пріятельницамъ удалось найти предметъ для разговора, который ихъ обѣихъ одинаково занималъ. Онѣ коснулись вопроса о воспитаніи дѣтей, и погрузились въ размышленія о томъ, какъ трудно вести юныя души по пути къ истинѣ и добру. Настоятельница была въ этомъ дѣлѣ гораздо опытнѣе профессорши, которая, въ подтвержденіе своихъ мнѣній и взглядовъ, могла ссылаться только на книги, да на авторитетъ покойнаго мужа. Видя, какъ охотно, съ какимъ вниманіемъ и даже благодарностью профессорша выслушивала ея замѣчанія, настоятельница смягчилась въ отношеніи къ ней. Она даже почувствовала легкое угрызеніе совѣсти за то, что такъ жестко обошлась съ этой доброй, благородной женщиной и, какъ всегда бываетъ съ людьми въ подобномъ настроеніи духа, высказалась передъ ней болѣе, чѣмъ сама того желала.

Настоятельница разсказала между прочимъ о томъ, съ какимъ горькимъ опытомъ было сопряжено вступленіе Манны въ монастырь. Появленіе ея въ этихъ стѣнахъ произвело настоящую революцію. Въ числѣ воспитанницъ были двѣ американки высшаго круга, которыя объявили, что ни подъ какимъ видомъ не согласятся сидѣть за однимъ столомъ съ креолкою, какой считали Манну. Онѣ разсказали подругамъ, что въ ихъ отечествѣ люди, въ жилахъ которыхъ текла хоть капля негритянской крови, изгонялись изъ общества, да желѣзныхъ дорогахъ ѣздили въ отдѣльныхъ вагонахъ и даже въ церкви сидѣли на нарочно обведенныхъ для нихъ мѣстахъ. Большая часть воспитывавшихся въ монастырѣ дѣвочекъ принадлежала къ нѣмецкой аристократіи и всѣ онѣ, втайнѣ отъ Манны, составили заговоръ съ цѣлью воспрепятствовать поступленію ея въ число ихъ подругъ. Однажды ночью, во время ея сна, три дѣвочки въ присутствіи одной монахини освидѣтельствовали ногти Манны, но, вопреки своимъ ожиданіямъ, не нашли на нихъ черныхъ пятенъ, которыя бы свидѣтельствовали о ея негритянскомъ происхожденіи. Съ той минуты на Манну перестали смотрѣть, какъ да отверженную, и никто болѣе не противился ея поступленію въ монастырь гдѣ она, вскорѣ, благодаря своимъ удивительнымъ способностямъ и необыкновенному прилежанію, удостоилась получить голубой бантъ.

У профессорши едва не сорвалось съ языка замѣчаніе, на счетъ того, что настоятельницѣ слѣдовало бы словомъ и примѣромъ вразумить жестокихъ дѣтей и доказать имъ, что Богъ, не дѣлая различія между людьми, какого бы они ни были цвѣта и происхожденія, тоже самое предписываетъ и имъ. Но она во время удержалась и, хотя у ней дрожали губы, однако ни слова не сказала. Минуту спустя, ей еще болѣе понадобилось все ея самообладаніе. Настоятельница сочла нужнымъ просить ее, чтобъ она но время обѣденной молитвы сложила крестомъ руки. Краска разлилась по лицу профессорши, и она съ достоинствомъ отвѣчала:

— Вѣчный судія, принимая у подножія своего трона душу моего покойнаго мужа, безъ сомнѣнія, произнесъ надъ нимъ самый кроткій приговоръ. «Ты жилъ честно — долженъ онъ былъ ему сказать — согласно съ своими вѣрованіями и убѣжденіями и никогда, ни въ рѣчахъ, ни въ поступкахъ ни на шагъ не отступалъ отъ истины». За нашимъ столомъ, правда, никогда не читалась вслухъ молитва, но каждый изъ насъ, прежде чѣмъ приступить къ пищѣ и питью, на минуту погружался въ самого себя и припоминалъ, изъ какого источника почерпаетъ онъ первое и главное условіе своего бытія. Кромѣ того, обѣдъ нашъ всегда бывалъ освященъ самой чистой и задушевной бесѣдой.

— Хорошо, хорошо, сказала настоятельница. Я вовсе не хотѣла васъ оскорбить. До меня уже дошли слухи о вашей потерѣ и я съ сожалѣніемъ узнала о смерти профессора, которому вы съ такимъ безкорыстіемъ принесли себя въ жертву.

— Я была съ нимъ счастлива, возразила профессорша. Наша любовь съ каждымъ днемъ росла и крѣпла. Но мнѣ суждено было испытать еще и другого рода привязанность, кромѣ той, какую я питала къ мужу. Извините, я хочу сказать, что я мать взрослаго сына, но вполнѣ понять мои чувства могутъ только тѣ, которые сами находятся въ одинаковомъ со мной положеніи.

— Мнѣ очень пріятно видѣть васъ счастливой. Но, скажите откровенно, развѣ не правда, что изъ десяти замужнихъ женщинъ, непремѣнно хоть одна несчастна?

Профессорша не отвѣчала.

— Ваше молчаніе, продолжала настоятельница, подтверждаетъ мои слова. Ну, вотъ видите ли, а я смѣло могу сказать, что изъ ста монахинь, врядъ ли найдется одна несчастная.

Профессорша, не желая вступать въ длинныя и безплодныя пренія, и на это ничего не возражала. Она была здѣсь въ гостяхъ и не считала себя вправѣ ни спорить, ни учить. Но настоятельница, разъ коснувшись этого предмета, уже болѣе его не оставляла.

— Во всемъ мірѣ, сказала она, врядъ ли найдется существо несчастнѣе молодой дѣвушки, о которой всѣ знаютъ, и которая сама о себѣ знаетъ, что она наслѣдница милліоновъ. Можетъ ли она вѣрить въ любовь корыстолюбивыхъ людей? Можетъ ли она надѣяться, что ее полюбятъ ради ея самой, а не ради ея денегъ? Для такой дѣвушки одинъ исходъ: принести себя и свое богатство въ даръ Всевышнему. Я не знаю, какое на васъ возложено порученіе, — не знаю, съ какой цѣлью вы къ намъ прибыли, но говорю вамъ смѣло и откровенно: мы не стараемся завлечь Манну, не уговариваемъ ее вступить въ монастырь. Напротивъ, мы требуемъ, чтобъ, она вернулась въ міръ и примемъ ее къ себѣ обратно не прежде, какъ подвергнувъ ее испытанію. Мы никого не принуждаемъ и не запугиваемъ, но считаемъ своею обязанностью покровительствовать тѣмъ, которыя стремятся преходящія блага промѣнять на вѣчное блаженство…. Но довольно объ этомъ: теперь вамъ все извѣстно.

И съ этими словами настоятельница ушла.

Профессорша отправилась бродить по острову. Ею, послѣ всего слышаннаго, овладѣло сильное раздумье. Вырвать молодую дѣвушку изъ мирной обители, въ которую она добровольно удалилась и гдѣ желала навсегда остаться, казалось теперь матери Эриха непростительной, почти преступной дерзостью. Она долго стояла на берегу, потомъ машинально, едва сознавая, что она дѣлаетъ, велѣла перевезти себя по ту сторону рѣки. Тамъ, подъ тѣнистыми липами, осѣнявшими гостинницу, она увидѣла за столомъ, на которомъ стояло вино, Зонненкампа и Пранкена. Послѣдній былъ такъ странно одѣтъ, что профессорша усомнилась, онъ ли это и хотѣла незамѣтно уйти. Но ее окликнули и она вошла въ прилегавшій къ гостинницѣ садикъ.

Зонненкампъ былъ въ отличномъ расположеніи духа и не могъ нарадоваться на случай, который такимъ счастливымъ образомъ свелъ его здѣсь съ другомъ. Превращеніе барона въ крестьянина, его, повидимому, сильно забавляло. Онъ вскользь замѣтилъ, что и самъ нѣкогда былъ способенъ на такого рода продѣлки и, обратясь къ профессоршѣ, сказалъ:

— У насъ нѣтъ тайнъ отъ нашего друга и потому вы можете мнѣ теперь же сказать, ѣдетъ съ нами Манна, или нѣтъ?

Профессорша отвѣчала, что о возвращеніи молодой дѣвушки въ родительскій домъ пока еще не было рѣчи. По ея мнѣнію, Манну слѣдовало оставить въ монастырѣ до истеченія назначеннаго срока, и во всякомъ случаѣ не прибѣгать ни къ какимъ рѣшительнымъ или насильственнымъ мѣрамъ.

Пранкенъ былъ согласенъ съ мнѣніемъ профессорши, но Зонненкампу оно вовсе не пришлось по душѣ. Его терзала мысль, что дочь его живетъ точно въ заточеніи, между тѣмъ, какъ дома ее ожидаетъ счастливое существованіе на свободѣ и посреди самой роскошной обстановки.

Съ острова раздался звукъ колокола, призывавшаго къ обѣду. Профессорша сказала, что ей надо вернуться въ монастырь. Зонненкампъ проводилъ ее до берега и на прощанье шепнулъ ей:

— Не бойтесь Пранкена: я намѣренъ предоставить моимъ дѣтямъ во всемъ полную свободу.

Профессорша немного опоздала и застала воспитанницъ уже за обѣдомъ. Она остановилась у назначеннаго для нея стула, сложила руки, съ минуту простояла погруженная въ себя и тогда только сѣла.

Послѣ обѣда настоятельница сказала Маннѣ:

— Теперь пойди, погуляй съ пріятельницей твоихъ родителей.

Профессорша и молодая дѣвушка направились къ тѣнистой рощѣ на противоположномъ концѣ острова. За ними послѣдовала дѣвочка, прозванная сверчкомъ. Она довѣрчиво смотрѣла на профессоршу и не сопротивлялась, когда ее съ книгой въ рукахъ усадили подъ развѣсистымъ деревомъ, гдѣ и велѣли ей оставаться, пока за ней не придутъ.

— Но ты не уѣдешь, Манна! закричала она со своей низенькой скамеечки.

Молодая дѣвушка и профессорша, обѣ невольно вздрогнули. Ребенокъ, какъ по ясновидѣнію, высказалъ то, чего одна боялась и на что другая надѣялась.

ГЛАВА IV.
ТЫ ЭТО НА СЕБѢ ИСПЫТАЕШЬ.

Манна и ея сопутница долго молчали, наконецъ профессорша сказала:

— Вы, безъ сомнѣнія, призваны къ чему-нибудь особенному въ жизни. Иначе зачѣмъ вамъ было бы такъ много страдать и уже такъ рано испытать на себѣ людскую злобу.

— Мнѣ…. я…. какимъ образомъ? Что вамъ извѣстно? спросила Манна и вся задрожала.

— Мнѣ извѣстно, отвѣчала профессорша, что вы много и глубоко страдали вслѣдствіе предубѣжденія, которое пятномъ лежитъ на вашемъ прекрасномъ и великомъ отечествѣ.

— На моемъ отечествѣ?… Я? Что такое? Говорите яснѣе.

— Простите меня, если я неловко прикасаюсь къ еще не совсѣмъ зажившей ранѣ. Но вынесенное вами горе служитъ вамъ только новымъ украшеніемъ. Вы не виноваты, бѣдное дитя, что родились при такихъ условіяхъ и сдѣлались жертвой подобнаго разлада.

— Я?

— Да.

— Какимъ образомъ? Скажите мнѣ все, все, что вы знаете.

— Я говорю только, что униженіе, какому вы подверглись и горечь, которую испытали — васъ, такъ сказать, освящаютъ и возвышаютъ въ глазахъ всѣхъ честныхъ и благородныхъ людей.

— Да говорите же, наконецъ, яснѣе, что вы знаете?

У Манны отъ волненія захватило духъ и послѣднія слова вырвались у ней съ какимъ-то свистомъ, напоминавшимъ шипѣніе змѣи. Самое лицо ея измѣнилось и обыкновенно кроткіе глаза гнѣвно засверкали.

— Богъ видитъ, сказала профессорша, что я не хотѣла васъ оскорбить. Напротивъ, я васъ съ радостью бы укрыла въ своихъ объятіяхъ и защитила отъ всякой бѣды.

Она протянула руку, намѣреваясь коснуться ею головы молодой дѣвушки, но та въ испугѣ отъ нея отшатнулась и воскликнула:

— Скорѣй, скорѣй говорите, что все это означаетъ! Кто вамъ сказалъ? Что вы знаете? Умоляю васъ, не мучьте меня.

— Я знаю только, что вамъ, при вступленіи въ монастырь, пришлось много вынести отъ двухъ американокъ, которыя, полагая, что въ васъ течетъ смѣшанная кровь, отказывались принять васъ въ свое общество.

— А, вотъ оно что! Теперь я понимаю, зачѣмъ Анна Банфильдъ такъ тщательно разсматривала мои ногти. Благодарю тебя, великій Боже, что ты послалъ мнѣ это испытаніе! На мнѣ самой исполнилось…. Я пережила позоръ…. подверглась гоненію, какъ невольница!… Зачѣмъ только онѣ ужъ за одно и не перерѣзали мнѣ жилъ!… Благодарю тебя, милосердый Отецъ! Но, скажи, какъ терпишь ты поклоненіе тѣхъ, которые не боялись оскорбить тебя въ лицѣ одного изъ твоихъ созданій?… Такъ вотъ какъ: онѣ приняли меня сюда не изъ уваженія къ моей рѣшимости смириться и признать надъ собой волю Божію, а единственно потому, что во мнѣ течетъ несмѣшанная кровь! Стыдъ и срамъ!

Манна, казалось, сама себя не помнила отъ гнѣва и печали. Обратясь къ лѣсу, она воскликнула:

— Но вѣдь деревьямъ же позволено быть различныхъ породъ. Ихъ никто за это не караетъ! Они растутъ на свободѣ, зеленѣютъ и цвѣтутъ, солнце одинаково ихъ грѣетъ и птицы безразлично въ нихъ поютъ. О, горе, горе мнѣ! Гдѣ я?

— На истинномъ пути, сказала профессорша. Манна дико на нее взглянула, какъ-будто внезапно увидѣла передъ собой привидѣніе, а профессорша продолжала:

— Въ твоихъ словахъ, дитя мое, звучитъ непреложная истина. Когда Лессингъ говорилъ: «Я не хочу, чтобъ на всѣхъ деревьяхъ росла одна и та же кора», — онъ и не подозрѣвалъ, что духъ, навѣявшій ему эти слова, снова заговоритъ здѣсь, въ стѣнахъ монастыря, устами ребенка. Этотъ чистый духъ витаетъ теперь около насъ, дитя мое, и я не сомнѣваюсь, что Лессингъ, еслибъ могъ, сказалъ бы тебѣ: «Прости имъ: придетъ время и они узнаютъ, что Богъ одинъ вѣченъ и неизмѣненъ, а различныя расы людей не что иное, какъ преходящія явленія, которыя подвергаются безконечнымъ измѣненіямъ».

Едва ли Манна слышала, что говорила профессорша. Она схватила ее за руку и спросила:

— Вы мнѣ кажется сказали, что пользуетесь особеннымъ довѣріемъ моей матери: правда ли это?

— Да.

— И она вамъ тоже разсказала тайну?

— Я васъ не понимаю, дитя мое.

— Вы можете говорить со мной вполнѣ откровенно. Я все знаю.

— Ваша матушка не повѣряла мнѣ никакой тайны.

Манна судорожнымъ движеніемъ сжала въ рукахъ висѣвшій у нея на груди крестъ и устремила глаза въ даль.

Профессорша ласково выразила сожалѣніе, что ея слова до такой степени взволновали Манну. Она ни чуть не желала ей навязываться, или вызывать ее на довѣріе, но только отъ души предлагала ей свою дружбу.

Манна долго молчала, потомъ обернулась къ профессоршѣ и поцаловала ее прямо въ губы.

— Я цѣлую ротъ, сказала она, изъ котораго слышала грозную вѣсть. Да, мнѣ надлежало черезъ это пройти, на себѣ испытать… Теперь я впервые надѣюсь, что жертва моя будетъ принята.

Профессорша не знала что ей отвѣчать на эти загадочныя рѣчи, и въ страхѣ и недоумѣніи смотрѣла на таинственную дѣвушку. Наконецъ Манна пришла въ себя и обѣщалась вскорѣ совсѣмъ успокоиться. Она сѣла на скамью подъ густой елью и облокотясь о стволъ дерева, устремила взоръ въ голубое пространство.

«Зачѣмъ, думала она, въ наши дни мы болѣе не слышимъ голоса съ неба! Ахъ, съ какимъ восторгомъ послѣдовала бы я за нимъ черезъ горы и долины, во мракъ ночной и даже въ объятія самой смерти!»

Манна вдругъ горько заплакала. Профессорша старалась ее успокоить, но молодая дѣвушка отвѣчала, что не въ силахъ съ собой совладать. Ей было грустно разставаться съ монастыремъ, въ которомъ она теперь считала невозможнымъ оставаться долѣе. Съ ней поступили въ немъ нечестно и сама она невольно лгала передъ людьми, которые не хотѣли быть съ ней правдивыми и искренними.

Теперь только профессорша съ ужасомъ догадалась, что Манна до сихъ поръ ничего не знала о заговорѣ противъ нея двухъ американокъ. Она жестоко себя упрекала за свою опрометчивость, говорила, что никогда не проститъ себѣ горе, которое причинила молодой дѣвушкѣ, и съ материнской нѣжностью старалась ее утѣшить.

А Манна между тѣмъ, простирая къ ней руки, восклицала:

— Вѣрьте мнѣ, ахъ, вѣрьте, что одна правда даетъ человѣку миръ и свободу. Въ томъ-то и заключается все мое горе, что паркъ, домъ, вся эта роскошь и блескъ… нѣтъ, нѣтъ я не то говорю!.. Пожалуйста, прошу васъ, не раскаивайтесь въ томъ, что вы мнѣ сказали… Это мнѣ не только не вредитъ, но, напротивъ, меня облегчаетъ. Ахъ, да, пожалуйста…. мнѣ теперь гораздо легче. Это должно было меня постигнуть… все къ лучшему!

Профессорша, сдѣлавъ надъ собой усиліе, спокойно похвалила Манну за ея любовь къ правдѣ, но та, печально качая толовой, сказала:

— Не хвалите меня. Я не заслуживаю ни похвалъ, ни того, чтобъ люди были вполнѣ со мной искренни, потому что сама скрываю отъ нихъ тайну.

Профессорша хорошо понимала, какая горечь должна была наполнять сердце бѣдной дѣвушки. Чтобы хоть сколько-нибудь смягчить ея горе, она поспѣшила оправдать въ ея глазахъ настоятельницу, которая, говорила она, подобно доктору, врачуя ея недугъ, скрывала отъ нея его названіе.

— Я сама, сказала профессорша въ заключеніе, къ сожалѣнію, не была съ вами вполнѣ искренна.

Манна взглянула на нее широко раскрытыми глазами.

— Какъ, и вы тоже! воскликнула она.

— Да. Я скрыла отъ васъ, что вмѣстѣ со мной пріѣхалъ и вашъ отецъ. Онъ ждетъ меня на противоположномъ берегу и надѣется, что вы согласитесь вернуться съ нами домой.

Манна встала и слова быстро опустилась на скамью.

— Отецъ скрывается отъ дочери и подсылаетъ къ ней постороннихъ… сказала она, какъ бы говоря сама съ собой. Пойдемте къ настоятельницѣ, произнесла она потомъ съ внезапной рѣшимостью и, взявъ профессоршу за руку, быстрыми шагами направилась къ монастырю. Оставленный ею въ рощѣ ребенокъ добѣжалъ въ слѣдъ за ней, съ крикомъ:

— Манна, не оставляй меня здѣсь, пожалуйста не оставляй!

— Пойдемъ со мной, сказала она и взяла его за руку.

Манна просила настоятельницу отпустить ее съ профессоршей къ отцу, который ожидалъ ее на другомъ берегу.

— Пригласи его сюда.

— Нѣтъ, я предпочитаю сама къ нему ѣхать.

Она получила желаемое позволеніе, но маленькая дѣвочка, сверчокъ, ни за что не хотѣла ее отпускать. Манна едва ее успокоила обѣщаніемъ скоро вернуться назадъ.

Немного спустя, молодая дѣвушка сидѣла въ лодкѣ и задумчиво смотрѣла въ воду. Она вмѣстѣ съ профессоршей вышла на берегъ и вскорѣ очутилась въ маленькомъ садикѣ при гостинницѣ. Тамъ подъ зеленымъ сводомъ деревъ сидѣли Пранкенъ и Зонненкампъ, который встрѣтилъ дочь радостнымъ восклицаніемъ.

— Ты ѣдешь съ вами!

Она позволила отцу себя обнять, но не возвратила ему поцѣлуя. Пранкенъ тоже былъ очень радъ видѣть Манну и, пожимая ей руку, съ улыбкой сказалъ:

— Рука моя погрубѣла, но сердце мое осталось по прежнему нѣжно… можетъ быть слишкомъ нѣжно!

Манна опустила глаза въ землю. Вскорѣ между ними завязался оживленный разговоръ и всѣ весело шутили надъ Пранкеномъ, который вздумалъ поселиться въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ съ монастыремъ. Онъ забавно отшучивался и съ увлеченіемъ описывалъ свой настоящій образъ жизни. Тонъ его рѣчи дышалъ такой задушевной теплотой, что всѣ были имъ невольно очарованы. Но Пранкенъ остался особенно доволенъ тѣмъ впечатлѣніемъ, какое произвелъ на Манну.

Молодая дѣвушка, не стѣсняясь присутствіемъ профессорши и Пранкена, которыхъ впрочемъ не считала чужими, объявила о своемъ намѣреніи немедленно вернуться домой. Она еще не рѣшила, долго ли тамъ останется, но теперь думала объ одномъ, а именно, какъ можно скорѣе уѣхать изъ монастыря. Ей даже не хотѣлось возвращаться на островъ для того, чтобъ проститься съ подругами и она поручила отцу и профессоршѣ предупредить настоятельницу о ея внезапномъ отъѣздѣ.

— Дозволено ли будетъ другу также сказать свое слово? спросилъ Пранкенъ, между тѣмъ какъ Зонненкампъ шумно выражалъ свою радость.

Манна просила Пранкена свободно высказать свое мнѣніе и онъ признался, что ему, какъ другу, хотѣлось бы видѣть ее во всѣхъ отношеніяхъ безукоризненной. Какія бы у нея ни были на то причины, говорилъ онъ, она не вправѣ дѣйствовать такъ круто и разомъ порывать всѣ связи съ монастыремъ, и въ особенности съ настоятельницей. Жесткость и неблагодарность къ тому же всегда оставляютъ въ душѣ осадокъ горечи. Манна добровольно вступила въ монастырь и не иначе, какъ дружелюбно, должна съ нимъ разстаться. Ей слѣдуетъ туда вернуться, пробыть тамъ еще нѣсколько времени и потомъ лично проститься съ подругами и съ монахинями. Онъ, Пранкенъ, ей все это совѣтуетъ, несмотря на то, что самъ горитъ желаніемъ поскорѣй видѣть ее снова въ свѣтѣ, въ кругу родныхъ и знакомыхъ. Но долгъ дружбы предписываетъ, но возможности, предохранять друзей отъ поздняго раскаянія и отъ всякаго рода тревогъ и волненій.

Вся фигура Пранкена, когда онъ это говорилъ, дышала такимъ благородствомъ, что слушатели его были невольно поражены, хотя каждый изъ нихъ испытывалъ совершенно различное впечатлѣніе.

Зонненкампъ, несмотря на всю свою досаду, долженъ былъ сознаться, что въ людяхъ высшаго круга дѣйствительно есть врожденное благородство, въ силу, котораго они и подчиняютъ себѣ массы. У профессорши мелькнуло подозрѣніе, что Пранкенъ рисовался великодушіемъ, для того, чтобъ ловче поддѣть Манну, которая дѣйствительно была глубоко тронута.

— Вы правы, сказала она Пранкену, крѣпко и долго пожимая ему руку. Вы даете мнѣ хорошій совѣтъ, которымъ я непремѣнно воспользуюсь.

Видя, какъ всѣ его надежды снова разбивались въ прахъ, Зонненкампъ былъ внѣ себя отъ гнѣва. Къ изумленію его, профессорша тоже присоединилась къ Пранкену и вполнѣ одобрила его образъ мыслей.

Манна просила Пранкена избѣгать съ ней всякой встрѣчи до тѣхъ поръ, пока она не вернется въ родительскій домъ. Затѣмъ обѣ женщины, въ сопровожденіи мужчинъ, отправились къ берегу и сѣвъ въ лодку, переправились на островъ.

Маленькая дѣвочка, любимица Манны, уже лежала въ постелькѣ, но горько плакала, призывая къ себѣ молодую дѣвушку. Вся подушка малютки была омочена слезами. Манна нѣжно отерла ей глазки и ласково съ ней разговаривала, пока та не заснула. По мѣрѣ того, что она утѣшала дѣвочку и къ ней самой возвращалось спокойствіе.

ГЛАВА V.
НОЧЬ И УТРО ВЪ МОНАСТЫРѢ.

Поздно вечеромъ, Манна съ профессоршей и настоятельницей ходила взадъ и впередъ по широкой аллеѣ передъ монастыремъ. Ей казалось, что двѣ противоположныя силы боролись за нее и каждая въ ея глазахъ заслуживала того, чтобы побѣда осталась за ней.

Профессорша и настоятельница рѣшали разнаго рода нравственные вопросы. Профессорша говорила, что высшая добродѣтель заключается въ готовности сознавать свои ошибки, заблужденія, промахи и въ стараніи по возможности ихъ исправлять. Настоятельница, соглашаясь съ ней въ этомъ, однако прибавляла, что ложный взглядъ на вещи легко вновь пріобрѣтается тѣми, которые не успѣли себѣ прочно усвоить объ истинѣ твердыхъ, непоколебимыхъ понятій, покоящихся исключительно на откровеніи непогрѣшимаго духа. Безъ этого шаткій умъ человѣка нигдѣ не находитъ себѣ опоры и мучительное отыскиваніе истины никогда не прекращается.

Настоятельница говорила съ увѣренностью человѣка, мнѣніе котораго основано на положительныхъ законахъ, между тѣмъ какъ профессоршѣ для каждаго возраженія приходилось искать подтвержденія исключительно въ собственномъ опытѣ и въ своихъ личныхъ воззрѣніяхъ за жизнь. Вслѣдствіе этого въ словахъ ея проглядывала какая-то нерѣшительность, которая еще болѣе усиливалась отъ мысли, права ли она, вступая въ борьбу съ этой суровой личностью, вѣрованія которой были такъ тверды и плодотворны. Къ тому же ее еще тревожили сомнѣнія, подобныя тѣмъ, какія всегда испытываетъ шпіонъ, проникая въ непріятельскій лагерь, хотя бы имъ при этомъ руководили самыя патріотическія побужденія. Она почти раскаивалась, зачѣмъ взяла на себя эту двусмысленную роль. Но отступать было уже поздно и профессорша рѣшилась прибѣгнуть еще къ одному доводу, который, она полагала, непремѣнно долженъ склонить Манну на ея сторону. Она разсказала ей о намѣреніи Зонненкампа въ обширныхъ размѣрахъ заняться благотворительностью и прибавила, что считаетъ за высокое благо возможность участвовать въ такого рода дѣлѣ. Настоятельница предоставила Маннѣ самой отвѣчать.

— Дары, расточаемые моимъ отцемъ, сказала молодая дѣвушка, идутъ не въ настоящія руки. Мы должны возвратить богатство тому, кто одинъ имѣетъ право имъ распоряжаться.

Въ словахъ Манны скрывался таинственный смыслъ.

Профессорша замѣтила, что всѣ бѣдные и нуждающіеся одинаково заслуживаютъ состраданія и что никакая помощь невозможна безъ жертвы. Недостаточно давать деньги, но надо еще душей и сердцемъ принимать участіе въ тѣхъ, кого мы благодѣтельствуемъ. Не столько важенъ самый даръ, сколько трудность, съ какою онъ для насъ сопряженъ. Какъ часто видимъ мы зимой человѣка, идущаго въ теплой шубѣ и останавливающагося для того, чтобы подать милостыню дрожащему отъ холода бѣдняку. То, что онъ останавливается, растериваетъ шубу и отыскиваетъ въ карманѣ деньги, — все это, по крайней мѣрѣ для дающаго, имѣетъ гораздо болѣе значенія, чѣмъ самая милостыня.

Манна возразила, что однѣ женщины не могутъ взять на себя выполненія столь обширнаго замысла. Но тутъ сама настоятельница пришла на помощь къ профессоршѣ и сказала, что съ своей стороны не совѣтуетъ Маннѣ произносить монашескаго обѣта, такъ какъ врядъ ли она способна безропотно подчиниться всѣмъ монастырскимъ постановленіямъ.

Потомъ, обратясь къ профессоршѣ, настоятельница рѣзко продолжала:

— Мы равнодушны къ упреку, какой намъ могутъ сдѣлать, будто мы стремились овладѣть имуществомъ Манны. Мы не презираемъ богатства: оно вамъ даетъ возможность совершать много прекраснаго, по мы тѣмъ не менѣе заботились исключительно о спасеніи юной души: вѣрятъ намъ въ свѣтѣ, или нѣтъ, — это вамъ все равно.

Профессорша рада была наконецъ удалиться въ назначенную для нея келью. Ей до сихъ поръ еще никогда не приходилось ночевать въ монастырѣ и на нее вдругъ напалъ непреодолимый страхъ, точно она дѣйствительно была шпіонкой.

— Хорошо, подумала она улыбаясь, что я забыла взять съ собой книгу съ сочиненіями Паркера. Читать ихъ здѣсь было бы новой измѣной.

И профессорша дала себѣ слово воздерживаться отъ всякаго вліянія на Манну, въ прошломъ и въ настоящемъ которой было такъ много для нея непонятнаго. Въ душѣ молодой дѣвушки явно таилось горе, которое, еслибъ она и рѣшилась когда-нибудь открыть, такъ развѣ только на исповѣди, гдѣ ей, можетъ быть, и слѣдовало искать утѣшенія.

Профессорша спала тяжелымъ, тревожнымъ сномъ. Ей казалось, что она дѣйствительно шпіонка въ Валленштейновомъ лагерѣ. Ее берутъ въ плѣнъ и отводятъ къ начальнику войска, который внезапно превращается въ профессора Эйнзиделя и говоритъ ей: не бойтесь ничего, я здѣсь самовластно распоряжаюсь и сейчасъ же велю васъ освободить. Затѣмъ она увидѣла себя снова при дворѣ въ одеждѣ маркитантки, роль которой она, будучи еще очень молоденькой дѣвушкой, однажды играла въ какой-то пьесѣ. Всѣ надъ ней смѣются, она оборачивается, встрѣчаетъ исполненный укора взглядъ сына и ей становится невыносимо стыдно…

Все это вертѣлось передъ ней въ страшномъ хаосѣ и она почувствовала не малое облегченіе, когда, проснувшись, убѣдилась, что то былъ сонъ.

Въ монастырѣ всѣ рано вставали, но профессорша поднялась еще задолго до того, какъ раздался благовѣстъ къ заутрени. Она, совсѣмъ одѣтая, стояла у окна и ожидала пробужденія молодого дня. Страхъ, навѣянный на нее тревожнымъ сномъ, еще не совсѣмъ разсѣялся и окружалъ ее, какъ легкое облако тумана, который, разстилаясь надъ рѣкой, въ эту минуту боролся съ утренней зарей. Профессорша думала о спавшихъ здѣсь дѣтяхъ, которыя росли, мечтая о счастливой будущности, — о монахиняхъ, отрекшихся отъ свѣта и для которыхъ каждый наступающій день не приносилъ ничего новаго, но постоянно однѣ и тѣ же обязанности.

Она вздрогнула при мысли, что собиралась, было, нарушить спокойствіе одного изъ подобныхъ существованій. Если въ этихъ стѣнахъ и скрывалось много страннаго, за то въ нихъ незамѣтно пребывали миръ и покорность промыслу. Теперь, въ эту утреннюю пору, профессоршѣ невольно пришли на память слова мужа. Возставать противъ господствующей религіи, говорилъ онъ, вправѣ только тотъ, кто взамѣнъ ея предлагаетъ другія, болѣе полныя и удовлетворительныя вѣрованія. Въ мірѣ все чистое и прекрасное подвергается гоненію и посмѣянію: сильна и обильна благодатью должна быть рука, которая съ разрушительной цѣлью проникаетъ въ мирную обитель, гдѣ укрывается идея чистой нравственности.

Солнце между тѣмъ одержало побѣду надъ туманомъ и яркимъ свѣтомъ обдало горы и рѣку. Въ воздухѣ загудѣли колокола, въ большомъ монастырскомъ зданіи все оживилось и задвигалось. Профессорша сошла внизъ въ церковь и встала на колѣни за одной изъ колоннъ. Мало-по-малу туда собрались и всѣ дѣти и монахини. Профессорша, выслушавъ утреннее богослуженіе, отправилась въ столовую проститься съ Манной и съ настоятельницей. Онѣ проводили ее до берега.

Дорогой профессорша убѣждала Манну пока остаться въ монастырѣ и жить, какъ она до сихъ поръ жила въ мірѣ чистыхъ идей. Теплота и искренность ея словъ проникли въ сердце настоятельницы и, повидимому, глубоко ее тронули. Она на прощанье подала своей бывшей пріятельницѣ руку, между тѣмъ какъ губы ея шептали за нее молитву. Профессорша съ облегченнымъ сердцемъ покинула островъ.

Зонненкампъ, все еще надѣявшійся увезти съ собой Манну, опять обманулся въ своихъ ожиданіяхъ, а профессорша объявила ему, что болѣе не станетъ вмѣшиваться въ это дѣло, которое окружено для нея непроницаемой тайной.

Они немедленно отправились на виллу. Дорогой профессорша раскрыла передъ Зонненкампомъ свой планъ благотворительности и совѣтовала какъ можно скорѣе привести его въ исполненіе, для того, чтобы переходъ Манны изъ монастыря въ родительскій домъ былъ не что иное, какъ переходъ изъ одного святилища въ другое. Зонненкампъ слушалъ ее терпѣливо, но не охотно.

Ему казалось, будто весь свѣтъ согласился за томъ, чтобъ сдѣлать изъ него лицемѣра. Вчера Пранкенъ приставалъ къ нему съ такими же точно требованіями, и онъ ему сначала насмѣшливо отвѣчалъ, что, какъ видно, и знать тоже не гнушается лицемѣрія, потому что даже его проповѣдуетъ. Пранкенъ сослался на религію, которая предписываетъ добрыя дѣла. Зонненкампъ въ отвѣтъ только пожалъ плечами, удивляясь тому, что этотъ человѣкъ даже наединѣ съ нимъ считалъ нужнымъ носить маску. Когда же Пранкенъ замѣтилъ, что благотворительность въ обширныхъ размѣрахъ не только побудитъ, но даже обяжетъ дворъ выдать ему дворянскій дипломъ, Зонненкампъ пересталъ спорить и болѣе не сопротивлялся. Теперь профессорша требуетъ отъ него того же самаго и. что всего хуже, дѣлаетъ это, повидимому, искренно, безъ всякой задней мысли.

Возвратный путь совершился далеко невесело. Зонненкампъ вернулся домой съ обманутой надеждой и сердитый на то, что принужденъ былъ уже столько дать, самъ еще не достигнувъ ни одной изъ своихъ цѣлей.

ГЛАВА VI.
ЗАПРЕЩЕННЫЙ ПЛОДЪ ВЪ ЭДЕМѢ.

На виллѣ Эдемъ появился новый духъ, дотолѣ тщательно скрываемый. Въ немъ не было ничего страшнаго, — напротивъ, онъ былъ прекрасенъ и чистъ, но тѣмъ не менѣе надѣлалъ много хлопотъ.

Въ день отъѣзда профессорши, Роландъ пошелъ къ ней въ домикъ за какой-то книгой для Эриха. Доставъ ее изъ библіотеки, онъ вошелъ въ слѣдующую комнату посмотрѣть, какой она имѣетъ видъ безъ профессорши, и увидѣлъ на столѣ развернутую книгу, на заглавномъ листкѣ которой стояло: «моему другу Дорнэ — Теодоръ Паркеръ.»

Роландъ вздрогнулъ. Это было имя человѣка, о которомъ профессорша, за нѣсколько дней передъ тѣмъ, говорила какъ о святомъ, но съ которымъ пока не хотѣла его ближе знакомить. Роландъ взялъ книгу и положилъ ее въ карманъ.

Послѣ обѣда онъ отпросился навѣстить ловчаго. Эрихъ остался дома дописывать письмо, которое онъ уже давно началъ къ профессору Эйнзиделю. Но Роландъ, вмѣсто того, чтобъ идти къ Клаусу, расположился на берегу рѣки, подъ тѣнистыми ивами, и погрузился въ чтеніе.

Что это? Передъ нимъ вдругъ возникла вдохновенная фигура борца, который ратовалъ за чистую нравственность и за свободу негровъ. Роландъ впервые узналъ о существованіи человѣка, по имени Джона Броуна, который, посвятивъ свою жизнь уничтоженію въ Америкѣ рабства, самъ погибъ на висѣлицѣ въ Гарперъ-Ферри. Мальчикъ прочелъ предсказаніе Паркера о великой войнѣ и ему глубоко запали въ душу слова: «Всѣ великія событія въ исторіи человѣчества пишутся кровью». Онъ читалъ далѣе съ жадностью, не останавливаясь, пока не стало смеркаться. Тогда только онъ вспомнилъ о своемъ намѣреніи навѣстить Клауса и поспѣшилъ въ деревню, гдѣ тотъ жилъ. На половинѣ дороги ему встрѣтился Эрихъ, который, думая, что мальчикъ его умышленно обманулъ, очень на него сердился.

— Гдѣ ты былъ? спросилъ онъ.

— Вотъ гдѣ, отвѣчалъ Роландъ, подавая ему книгу.

Мальчикъ вкусилъ отъ запрещеннаго плода древа познанія и Эрихъ былъ пораженъ тѣмъ, какъ все глубоко западало въ эту юную душу. Ему, какъ воспитателю, предстояла новая трудность, а именно отстранять отъ мальчика всякое свѣдѣніе, неблагопріятное для его отца.

— Кто былъ Броунъ? спросилъ Роландъ. Разскажи мнѣ о немъ что-нибудь.

Эрихъ исполнилъ его желаніе. Онъ разсказалъ ему исторію этого мученика и старался доказать необходимость искупительныхъ жертвъ, даже въ такой вѣкъ, какъ нашъ. Самоотверженіе, говорилъ онъ, какъ прежде, такъ и теперь неизмѣнно сообщаетъ человѣку характеръ особеннаго величія, въ какое бы онъ ни былъ облеченъ одѣяніе, не исключая и пестраго капитанскаго мундира.

Эрихъ явно хотѣлъ заговорить Роланда и отвлечь его отъ главнаго предмета, но это ему не удалось и онъ видѣлъ себя вынужденнымъ до нѣкоторой степени защищать мнѣніе Зонненкампа о невольничествѣ.

— Да, да, перебилъ его Роландъ: я помню, когда мы вмѣстѣ съ русскимъ княземъ обѣдали у Клодвига, ты выразилъ сомнѣніе на счетъ возможности воспитывать вмѣстѣ бѣлыхъ и черныхъ мальчиковъ. Ужъ и ты не принадлежишь ли къ числу защитниковъ невольничества?

Эрихъ постарался ему по возможности объяснить свои настоящій образъ мыслей и снова не могъ надивиться на то, какъ все глубоко западало въ душу мальчика и какъ онъ не пропускалъ безъ вниманія ничего, о чемъ при немъ, хотя бы вскользь, упоминалось.

Эрихъ оставался у Роланда далеко за полночь. Ему тяжело было умѣрять въ мальчикѣ благородные порывы его духа и знакомить его съ воззрѣніями, которыя не только оправдываютъ существованіе невольничества, но даже считаютъ его необходимымъ. Роланду предстояло скрывать отъ отца, какъ то, что онъ не раздѣляетъ его мнѣнія объ одномъ предметѣ, такъ и то, что онъ, черезъ профессоршу, случайно познакомился съ духомъ произведеній, которымъ никогда не слѣдовало бы проникать на виллу Эдемъ.

Эрихъ припомнилъ, какъ мать совѣтовала ему ввести въ занятія мальчика болѣе строгую послѣдовательность и, останавливая его вниманіе на томъ, что стоитъ на очереди, не позволять ему исключительно слѣдовать своимъ наклонностямъ. Теперь пытливый умъ мальчика напалъ на слѣдъ того, что хотѣли отъ него скрыть. Онъ самъ всталъ на путь, вести его по которому было бы настоящей задачей воспитателя, а Эриху между тѣмъ надлежало его на немъ какъ можно болѣе задерживать. Ему при такихъ обстоятельствахъ ничего болѣе не оставалось, какъ пустить въ ходъ суровое: «ты долженъ», или «ты не долженъ».

— Я какъ сквозь сонъ помню, разсказывалъ мальчикъ, что меня носилъ на рукахъ негръ съ плоскимъ лицомъ и курчавыми волосами, за которыя я его часто дергалъ. У него былъ совсѣмъ гладкій подбородокъ…

— У негровъ не ростетъ борода, замѣтилъ Эрихъ, а мальчикъ задумчиво продолжалъ:

— Да, меня носили негры…. негры…. тихо повторилъ онъ нѣсколько разъ, и замолчалъ.

Потомъ, быстро проведя себѣ рукой по лицу, онъ внезапно спросилъ:

— А какъ ты думаешь, невольники любятъ своихъ дѣтей? Не поешь ли ты какой-нибудь негритянской пѣсни?

Затѣмъ мальчикъ пожелалъ узнать, какъ смотрѣли на рабство люди прошлыхъ временъ. Эрихъ, мало знакомый съ этимъ предметомъ, не могъ ему сказать ничего положительнаго. Онъ распечаталъ свое письмо къ Эйнзиделю и прибавилъ къ нему нѣсколько строкъ, въ которыхъ просилъ почтеннаго профессора прислать ему списокъ сочиненій, гдѣ подробно описывалось состояніе рабства у евреевъ, грековъ, римлянъ и древнихъ германцевъ.

Передъ отходомъ ко сну, Роландъ досталъ сочиненія Ѳомы Кемпійскаго и положилъ ихъ на столъ рядомъ съ книгой Теодора Паркера.

— Воображаю себѣ, сказалъ онъ, какъ бы эти два человѣка смотрѣли одинъ на другого, еслибъ они могли встрѣтиться. Ѳому Кемпійскаго я представляю себѣ въ видѣ ревностнаго, суроваго монаха, а въ Паркерѣ вижу истаго внука, или скорѣе правнука Веньямина Франклина.

Все болѣе и болѣе удивлялся Эрихъ, видя какъ мальчикъ успѣлъ проникнуться духомъ этихъ двухъ писателей. Ѳома Кемпійскій стремится сдѣлать изъ человѣка пустынника; побуждая его углубляться въ самого себя, онъ заставляетъ его возвышаться надъ міромъ и человѣчествомъ. Паркеръ тоже вводитъ человѣка во внутренній міръ его души, но съ цѣлью, посредствомъ изученія самого себя, сблизить его съ людьми, посреди которыхъ онъ долженъ жить.

Когда Эрихъ и Роландъ на слѣдующій день относили на станцію желѣзной дороги письмо къ профессору Эйнзиделю, они увидѣли на Рейдѣ пароходъ, на которомъ возвращались Зонненкампъ и профессорша. Сдѣлавъ имъ знакъ, они поспѣшили на пристань.

Роландъ, узнавъ, что съ ними не было Манны, сильно огорчился. Отецъ обѣщался ему ее непремѣнно привезти. Зонненкампъ пошелъ съ Эрихомъ впередъ и началъ распрашивать его о домашнихъ дѣлахъ. Онъ казался въ очень дурномъ расположеніи духа. Роландъ съ профессоршей остался позади на довольно большомъ разстояніи отъ нихъ.

— Говорила вамъ Манна, спросилъ онъ внезапно, что она Ифигенія?

— Нѣтъ. Что она подъ этимъ подразумѣваетъ?

— Я не знаю.

Профессорша многозначительно сжала губы. Она отчасти понимала горе Манны и благодарность ея Богу за то, что онъ подвергнулъ ее тяжелому испытанію. Она мысленно старалась глубже проникнуть въ тайну молодой дѣвушки, по Роландъ прервалъ ея размышленія, сказавъ, что прочелъ забытую ею на столѣ книгу. Профессорша сначала испугалась, но успокоилась, когда мальчикъ передалъ ей, что Эрихъ ему все объяснилъ и приказалъ хранить въ тайнѣ. Тѣмъ не менѣе у нея на душѣ, по возвращеніи на виллу, осталась тяжесть. Ей казалось, что она внесла въ этотъ домъ духъ раздора, который въ одинъ прекрасный день непремѣнно разразится и произведетъ страшное смятеніе. Профессорша думала, что навсегда утратила свое душевное спокойствіе.

Церера была снова больна. Она не рѣшалась отпустить отъ себя фрейленъ Пэрини, и черезъ слугу послала Зонненкампу и профессоршѣ благодарность въ отвѣтъ за ихъ поклонъ и освѣдомленіе о ея здоровьѣ.

Вскорѣ явился маіоръ, спокойный и веселый, какъ ребенокъ, который, живя только настоящимъ, не терзается никакими заботами и сомнѣніями. Его ровное, мирное настроеніе духа всегда на всѣхъ благотворно дѣйствовало. Такъ и теперь онъ съумѣлъ найти хорошую сторону въ отказѣ Манны вернуться домой. Ей слѣдовало пріѣхать сюда, говорилъ онъ, не прежде, какъ когда будетъ оконченъ замокъ, такъ чтобъ она прямо изъ монастыря очутилась въ крѣпости. Маіоръ съ удовольствіемъ думалъ о томъ времени, когда всѣ снова соединятся. Онъ терпѣть не могъ длинныхъ странствованій, продолжительныхъ отсутствій и ненавидѣлъ разлуку, какъ бомбу въ военное время. По его мнѣнію, нигдѣ не жилось такъ хорошо и привольно, какъ здѣсь, на дачѣ, гдѣ можно любоваться небомъ, водой, горамъ, деревьями. Чего еще людямъ желать?

Маіору наконецъ удалось нѣсколько развеселить общество, которое довольно печально сидѣло за ужиномъ. Немного спустя профессорша вмѣстѣ съ нимъ отправилась къ фрейленъ Милькъ. Она имѣла въ виду пригласить ее, въ качествѣ главной помощницы, участвовать въ предпринимаемыхъ Зонненкампомъ благотворительныхъ дѣлахъ.

Фрейленъ Милькъ, болѣе нежели кто либо, для этого годилась. Она хорошо знала всѣхъ окрестныхъ жителей, ихъ нужды и взаимныя отношенія. Предложивъ, между прочимъ, купить дюжину швейныхъ машинъ и разослать ихъ по сосѣднимъ деревнямъ, она вызвалась сама учить женщинъ, какъ съ ними управляться.

Почерпнувъ въ бесѣдѣ съ фрейленъ Милькъ новыя силы, профессорша, въ сопровожденіи ея и маіора, отправилась домой. Въ небѣ тихо мерцали звѣзды, на душѣ у ней было ясно, а въ ушахъ звучали, точно ихъ кто-нибудь пѣлъ, слѣдующія слова Гёте: «Человѣкъ познаетъ самого себя не посредствомъ размышленіи, а посредствомъ опыта и тогда лишь, когда приступаетъ къ выполненію долга».

Профессоршѣ предстояло дѣло, которое должно было ей самой дать удовлетвореніе, а многихъ другихъ избавить отъ нужды и печали.

ГЛАВА VII
НОВАЯ ДВЕРЬ ВЪ СТѢНѢ.

Профессорша въ теченіи нѣсколькихъ дней сопровождала доктору въ поѣздкахъ къ его сельскимъ паціентамъ, и такимъ образомъ сама мало-по-малу ознакомилась съ жизнью тамошнихъ обывателей.

Она, вмѣстѣ съ фрейленъ Милькъ, составила планъ, по которому намѣревалась дѣйствовать, и представила его на разсмотрѣніе Зонненкампа. Тотъ его вполнѣ одобрилъ и остался особенно доволенъ распоряженіемъ на счетъ швейныхъ машинъ, которое ему нравилось, не столько потому, что имѣло нѣкоторое отношеніе къ Америкѣ, сколько вслѣдствіе того, что обѣщало надѣлать много шуму въ свѣтѣ. Онъ на другой же день самъ отправился въ столицу покупать машины.

Зонненкампу было очень пріятно слушать, какъ профессорша выражала свою радость, вслѣдствіе того, что ей въ жизни приходилось дѣлать такъ много добра, сначала черезъ герцогиню, теперь черезъ него.

— Отчего это, спрашивалъ онъ, бѣдные и недостаточные люди гораздо болѣе стоятъ другъ за друга, чѣмъ богатые?

— Я никогда объ этомъ не думала, съ улыбкой отвѣчала профессорша, но полагаю, что богатые прежде всего стоятъ за свои богатства и имѣютъ въ виду самихъ себя. Иначе и быть не можетъ. Богачу некогда и неохота заниматься судьбою другихъ; его душа и глаза, такъ сказать, лишены той прозорливости, какою обладаетъ одинокій бѣднякъ. Послѣдній постоянно чего-нибудь ожидаетъ, на что-нибудь надѣется. У него руки или совсѣмъ пусты, или держатъ только маленькій узелокъ. Онъ зависитъ отъ другихъ, а потому и льнетъ къ нимъ.

Зонненкампъ похвалилъ профессоршу за такой, какъ онъ выразился, дружески кроткій взглядъ на вещи. А она, съ своей стороны, осталась очень довольна добродушіемъ и любезностью этого, на видъ грубаго и себялюбиваго, но въ сущности все-таки добраго человѣка.

— Можетъ быть, сказала профессорша и вся покраснѣла, мнѣ дозволело будетъ заимствовать примѣръ изъ міра животныхъ.

— Какой примѣръ?

Она молчала. Зонненкампъ повторилъ вопросъ.

— Передъ вами, начала профессорша, я не побоюсь высказать даже и не совсѣмъ зрѣлую мысль. Хищные звѣри, видите ли, всегда живутъ въ одиночку. Волки тогда только собираются въ стадо, когда хотятъ одолѣть какую-нибудь значительную добычу. Травоядныя животныя, напротивъ, всегда живутъ стадами, количествомъ своимъ обезпечивая свою безопасность.

Надежды Зонненкампа на профессоршу все болѣе и болѣе возрастали. Она внесла въ домъ нѣчто такое, чего нельзя было ни взростить въ саду, ни, какъ добычу, поймать на охотѣ.

Газеты, наперерывъ, одна передъ другой, восхваляли Зонненкампа за его заботливость о народномъ благосостояніи. На виллу не замедлила явиться совѣтница съ извѣстіемъ отъ мужа, что прекрасная дѣятельность Зонненкампа произвела самое благопріятное впечатлѣніе на дворъ.

Рвеніе Зонненкампа удвоилось и онъ хотѣлъ, чтобы газеты ежедневно о немъ говорили. Но Пранкенъ, вернувшійся изъ своей сельской экспедиціи, напротивъ утверждалъ, что лучше имъ на время замолкнуть, для того, чтобы послѣ опять сильнѣе подѣйствовать на общественное мнѣніе. Онъ, безъ сомнѣнія, провѣдалъ о томъ, какое пріятное впечатлѣніе оставила по себѣ профессорша въ монастырѣ, и встрѣтилъ полнымъ сочувствіемъ намѣреніе Зонненкампа окончательно ее у себя водворить.

Немедленно было приступлено къ проведенію, между виллой и винограднымъ домикомъ новой дороги, которой предстояло идти вдоль берега черезъ поля. По окончаніи работъ Зонненкампъ пригласилъ профессоршу прогуляться съ нимъ въ саду.

Въ стѣнѣ, окружавшей паркъ, была пробита новая дверь. Зонненкампъ, вручая профессоршѣ отъ нея ключъ, сказалъ, что она первая должна черезъ нее пройдти. Профессорша повиновалась, а затѣмъ пошла далѣе по дорогѣ вдоль берега. За ней слѣдовала вся семья, не исключая и Пранкена. Достигнувъ винограднаго домика, профессорша съ изумленіемъ увидѣла, что туда было перевезено изъ университетскаго городка все ея хозяйство и библіотека мужа: Послѣдняя оказалась разставленной въ самомъ строгомъ порядкѣ. Тетушка Клавдія тоже тамъ была: Зонненкампу удалось устроить такъ, чтобы она вернулась къ нему отъ Клодвига.

Затѣмъ онъ не безъ гордости указалъ на своего камердинера Іозефа, который, въ качествѣ природнаго сына университета, взялъ на себя устройство жилища профессорши. Та съ благодарностью протянула ему руку.

Вскорѣ явился и маіоръ. На вопросъ профессорши, отчего фрейленъ Милькъ съ нимъ не пришла, онъ, запинаясь, отвѣчалъ какимъ-то неяснымъ извиненіемъ. Его явно огорчала рѣшимость фрейленъ Милькъ никогда не показываться въ обществѣ.

Профессорша не успѣла еще вполнѣ оправиться отъ своего радостнаго изумленія, какъ пріѣхали Клодвигъ и Белла. Столъ для гостей накрыли въ саду. Роландъ былъ несказанно счастлива, и то и дѣло приговаривалъ:

— Ну, теперь у меня въ гнѣздышкѣ есть и бабушка и тётушка, которыя навсегда въ немъ останутся.

Вечеромъ пришли къ Эриху письмо и посылка съ книгами, отъ профессора Эйнзиделя. Почтенный ученый хвалилъ его за намѣреніе заняться разработкой такого серьёзнаго и въ тоже время благодарнаго предмета, какъ исторія рабства всѣхъ народовъ и временъ.

Эрихъ поспѣшилъ спрятать книги, Онъ былъ радъ тому, что Роландъ повидимому совсѣмъ пересталъ думать о невольничествѣ, о свободномъ трудѣ и о прочихъ тому подобныхъ вещахъ. Мальчика, теперь занимало нѣчто совсѣмъ другое.

Сынъ совѣтницы, кадетъ, находился въ отпуску у матери на вновь пріобрѣтенной ею дачѣ. Роландъ, вслѣдствіе его увѣщаній, хотѣлъ какъ можно скорѣй поступить въ высшій классъ корпуса. У него съ Пранкеномъ только и было рѣчи, что объ этомъ, а отцу онъ положительно не давалъ проходу. Зонненкампъ однажды отвелъ его въ сторону и сказалъ:

— Мнѣ пріятно видѣть, сынъ мой, что ты такъ усердно готовишься къ корпусу, но ты поступишь въ него не прежде…. слушай меня внимательно, я говорю съ тобой, какъ съ взрослымъ, какъ съ человѣкомъ, который все понимаетъ и которому я могу вполнѣ довѣрять…

— Когда же я поступлю?

— Подойди ко мнѣ поближе, я скажу тебѣ на ухо. Ты поступишь въ корпусъ, когда будешь дворяниномъ.

— Я — буду дворяниномъ? А ты?

— И я тоже, и всѣ мы. Но я объ этомъ хлопочу только ради тебя. Современемъ ты все поймешь. А теперь, скажи, радъ ли ты будешь сдѣлаться дворяниномъ?

— Знаешь ли, батюшка, гдѣ и когда я въ первый разъ почувствовалъ уваженіе къ знати?

Зонненкампъ вопросительно на него посмотрѣлъ, а Роландъ продолжалъ:

— На станціи желѣзной дороги, когда со мной встрѣтился одинъ пьяный помѣшанный баронъ. Его всѣ окружали уваженіемъ, почтительно говорили съ нимъ, единственно потому, что онъ знатнаго происхожденія. Да, хорошо быть дворяниномъ!

И Роландъ разсказалъ о томъ, какъ онъ, въ утро своего побѣга изъ дому, встрѣтился съ бѣднымъ сумасшедшимъ, который дѣлалъ ему знаки и пытался съ нимъ сблизиться. Зонненкампъ былъ не мало удивленъ, видя, какъ всякая бездѣлица глубоко отзывалась въ сердцѣ мальчика.

— А теперь, сказалъ онъ: дай мнѣ руку въ знакъ того, что ты не разболтаешь этого твоему капитану Эриху. Я самъ, когда придетъ время, ему все разскажу. Итакъ, беру съ тебя слово благороднаго офицера.

Роландъ очень неохотно подалъ руку. Отецъ продолжалъ объяснять ему всѣ невыгоды его положенія въ корпусѣ, еслибъ онъ поступилъ туда до полученія ихъ семействомъ дворянскаго достоинства. Мальчикъ слушалъ разсѣянно, а потомъ спросилъ, зачѣмъ онъ все это долженъ скрывать отъ Эриха. Зонненкампъ уклонился отъ прямого отвѣта и потребовалъ отъ сына безусловнаго повиновенія.

Роланду, такимъ образомъ, приходилось хранить двѣ тайны: одну отъ отца, другую отъ Эриха. Это тяготило его душу и онъ однажды удивилъ Эриха страннымъ вопросомъ:

— Имѣютъ ли негры въ своемъ отечествѣ также аристократовъ?

— Аристократіи въ сущности вовсе нѣтъ, отвѣчалъ Эрихъ. Отдѣльныя личности называются аристократами только до тѣхъ поръ, доколѣ другіе соглашаются признавать ихъ за такихъ.

Эрихъ думалъ, что желаніе поскорѣе поступить въ корпусъ изгладило изъ памяти Роланда все то, надъ чѣмъ до сихъ поръ такъ усердно работалъ его умъ. Теперь же ему пришлось убѣдиться, что мысли мальчика шли все по тому же направленію, только въ нихъ появилась какая-то новая связь, въ которой онъ не могъ дать себѣ вполнѣ отчета. Впрочемъ онъ тщательно избѣгалъ наводить мальчика на разговоръ о подобныхъ предметахъ.

Сынъ совѣтницы, во все время своего отпуска, принималъ большое участіе въ занятіяхъ Роланда. Зонненкампъ, съ согласія совѣтницы, предложилъ ему на годъ выдти изъ корпуса и вмѣстѣ съ Роландомъ брать уроки у Эриха. Роландъ пришелъ въ восторгъ отъ этого плана, по Эрихъ сильно ему воспротивился. На возраженія послѣдняго Зонненкампъ замѣтилъ, что онъ сначала находилъ весьма полезнымъ для Роланда заниматься въ обществѣ товарищей его лѣтъ. На это Эрихъ отвѣчалъ, что ученіе мальчика приняло теперь совершенно личный характеръ и участіе въ немъ товарища, который не можетъ идти съ нимъ наравнѣ, должно только служить ему помѣхой и замедлять его успѣхи. Эрихъ этимъ отказомъ возстановилъ противъ себя не только Зонненкампа и совѣтницу, но и своего воспитанника, который съ отъѣздомъ кадета въ столицу сдѣлался очень раздражителенъ и непокоренъ.

ГЛАВА VIII.
ЗАПАДНИ ВЪ ЦВѢТНИКАХЪ ПОЭЗІИ.

Зонненкампъ по справедливости гордился тѣмъ, что выдѣлывалъ лучшее вино во всей странѣ. Но преданіе о веселыхъ осеннихъ празднествахъ, какими будто бы сопровождается сборъ винограда, по крайней мѣрѣ на этотъ годъ, оказалось чистымъ миѳомъ. Каждый день уже съ утра поднимался туманъ, который къ вечеру до того сгущался, что почти совсѣмъ скрывалъ ландшафтъ. Едва сборъ винограда былъ оконченъ, какъ листья съ деревьевъ опали, а обнаженныя вѣтви покрылись инеемъ. Маіоръ непремѣнно хотѣлъ ознаменовать осенній праздникъ стрѣльбой изъ ружей и не могъ нарадоваться на ловкость своихъ друзей, Эриха и Роланда, которые такъ быстро повиновались его командѣ, что ихъ два выстрѣла и третій его, раздавались одновременно и сливались въ одинъ. Но этимъ и ограничилось празднованіе винограднаго сбора.

На виллѣ уже началась топка и тутъ на дѣлѣ оправдалась теорія Зонненкампа на счетъ того, чтобъ каждая печь непремѣнно имѣла свою отдѣльную трубу. Но настоящій праздникъ былъ въ тотъ день, когда первый разъ затопили каминъ у профессорши въ комнатѣ. Она по этому случаю пригласила къ себѣ Эриха, Роланда, фрейленъ Милькъ, и всѣ они сидѣли передъ ярко пылавшимъ огнемъ, наслаждаясь его свѣтомъ и теплотой. Имъ безъ всякой видимой причины было какъ-то особенно пріятно и весело — вѣроятно вслѣдствіе внутренняго довольства самими собой и другими.

Профессорша напомнила Эриху, что онъ въ былое время имѣлъ обыкновеніе въ длинные зимніе вечера читать вслухъ величайшія произведенія отечественныхъ и иностранныхъ поэтовъ. Эрихъ съ своей стороны чувствовалъ необходимость чѣмъ-нибудь содѣйствовать общему удовольствію и постараться изгладить дурное впечатлѣніе, какое на всѣхъ произвелъ его отказъ позволить сыну совѣтницы участвовать въ занятіяхъ Роланда.

Зонненкампъ, во владѣніяхъ котораго были мѣстности, изобиловавшія дичью, разослалъ по сосѣдямъ билеты съ приглашеніемъ на охоту. Тѣ отвѣчали ему подобной же любезностью. Эрихъ не видѣлъ ничего предосудительнаго въ томъ, чтобъ Роландъ и самъ онъ, хоть разъ въ недѣлю, участвовали въ большихъ охотахъ.

Роландъ не мало гордился физической силой и ловкостью своего отца. Зонненкампъ вскорѣ пріобрѣлъ репутацію лучшаго охотника во всей окрестности, а разсказы его объ американскихъ охотахъ всегда слушались съ большимъ вниманіемъ и удовольствіемъ. Во время одной экспедиціи въ Алжиръ, ему даже удалось убить льва, шкура котораго теперь красовалась въ его кабинетѣ, на полу, подъ письменнымъ столомъ. Она первоначально служила полостью для саней, но здѣсь, на дачѣ, въ теченіе зимы не предвидѣлось никакихъ увеселительныхъ поѣздокъ: шкура была свята съ саней и превращена въ коверъ.

Самый веселый охотничій обѣдъ состоялся въ замкѣ, гдѣ нарочно для этого приготовили обширную залу. Тамъ настоящимъ хозяиномъ былъ маіоръ, который во всеуслышаніе объявилъ о намѣреніи Эриха читать по вечерамъ на виллѣ Эдемъ произведенія древнихъ и новыхъ поэтовъ. Въ заключеніе маіоръ похвалилъ способъ чтенія Эриха и замѣтилъ, что до сихъ поръ и не подозрѣвалъ о существованіи столькихъ прекрасныхъ вещей и о возможности одному человѣку, съ помощью только голоса, дѣлать ихъ такими понятными и для всѣхъ доступными.

Эрихъ регулярно посвящалъ одинъ вечеръ въ недѣлю на эти чтенія, о которыхъ говорилъ маіоръ. Впечатлѣніе, производимое имъ на слушателей, было различное. Маіоръ при этомъ обыкновенно сидѣлъ неподвижно, съ руками сложенными какъ на молитву исъ выраженіемъ благоговѣйнаго вниманія на лицѣ. Церера лежала на диванѣ съ закрытыми глазами, которые по временамъ раскрывала съ цѣлью показать, что не спитъ. Фрейленъ Пэрини, съ нескончаемой вышивкой въ рукахъ, по обыкновенію, усердно надъ ней работала, не выказывая ни малѣйшаго волненія, или удовольствія. Профессорша и тётушка Клавдія слушали внимательно, но спокойно. Зонненкампъ разъ навсегда извинился въ томъ, что не можетъ сидѣть съ сложенными руками и, обратясь къ Роланду, добродушно замѣтилъ:

— Не пріучился къ этому… вертѣть въ рукахъ кусочки дерева и рѣзать ихъ — дурная привычка.

Самъ онъ не выпускалъ изъ рукъ ножа, которымъ стругалъ палочки и вырѣзывалъ разныя фигуры. Иногда онъ вдругъ останавливался, дерево у него оставалось въ лѣвой рукѣ, а ножъ въ правой и онъ точно задумывался надъ читаемымъ. Но минуту спустя, онъ приходилъ въ себя и снова принимался стругать и рѣзать.

Роландъ всегда садился прямо противъ Эриха и не спускалъ съ него глазъ. А когда всѣ расходились по своимъ комнатамъ, воспитатель и ученикъ еще долго разговаривали о прочитанномъ.

Однажды послѣ чтенія «Макбета» Роландъ сказалъ Эриху:

— Изъ этой леди Макбетъ вышла бы славная вѣдьма, въ родѣ тѣхъ, которыя появляются въ началѣ драмы.

Въ другой разъ Эрихъ читалъ «Гамлета» и былъ немало удивленъ слѣдующимъ замѣчаніемъ мальчика:

— Странно! Гамлетъ говоритъ въ своемъ монологѣ, что никогда никто не возвращался съ того свѣта, а незадолго передъ тѣмъ являлась тѣнь его умершаго отца.

Вскорѣ послѣ чтенія «Ифигеніи» Гёте, Роландъ въ раздумьѣ сказалъ:

— Я все еще не могу понять, почему Манна называетъ себя Ифигеніей. Въ такомъ случаѣ я — Орестъ. Я, Орестъ? Но почему же? понимаешь ли ты, что она хотѣла этимъ сказать?

Эрихъ отвѣчалъ, что не понимаетъ.

Въ одинъ вечеръ, когда на виллѣ къ числу слушателей присоединились еще докторъ и патеръ, Зонненкампъ обратился къ Эриху съ просьбой прочесть «Отелло» Шекспира. Эрихъ сомнительно посмотрѣлъ на Роланда. Онъ боялся этимъ чтеніемъ снова пробудить въ мальчикѣ, повидимому, заснувшія въ немъ тревожныя мысли о неграхъ и невольникахъ. Но отказать Зонненкампу онъ не съумѣлъ, а къ удаленію мальчика не нашелъ удобнаго предлога.

Эрихъ началъ читать. Его звучный, гибкій голосъ въ совершенствѣ передавалъ всѣ малѣйшіе оттѣнка характеровъ и рѣчей дѣйствующихъ лицъ. Онъ строго держался въ границахъ простоты и естественности и тщательно избѣгалъ всякаго преувеличеннаго эффекта. Въ чтеніи его была, если можно такъ выразиться, пластическая грація и строгость очертаній, которая заботится не о краскахъ, а исключительно о полнотѣ и округленности формъ. Это не безусловное подражаніе жизни, но въ высшей степени наглядный, хотя нѣсколько и смягченный снимокъ съ нея.

Докторъ неоднократно, смотря на профессоршу, одобрительно кивалъ головой. Чтеніе Эриха ему, какъ видно, пришлось по душѣ.

Церера въ первый разъ слушала съ напряженнымъ вниманіемъ. Она въ теченіи всего вечера ни разу не откинулась на спинку своего кресла, но сидѣла, наклонясь впередъ, а на лицѣ ея было какое-то непривычное выраженіе.

Эрихъ прочелъ всю драму разомъ, безъ малѣйшаго перерыва. А когда онъ, въ заключеніе, взволнованнымъ, точно сдерживающимъ рыданія, голосомъ произнесъ послѣднія слова Отелло, въ которыхъ тотъ жестоко себя упрекаетъ, по блѣдному, прекрасному лицу Цереры заструились слезы.

Драма пришла къ концу.

Церера быстро встала, прося профессоршу отвести ее къ себѣ.

Фрейленъ Пэрини послѣдовала за ними. Мужчины съ шумомъ поднялись съ мѣстъ, одинъ Роландъ оставался точно прикованный къ столу.

Маіоръ, указывая на Эриха, сказалъ доктору:

— Не правда ли, какой онъ удивительный человѣкъ?

Докторъ въ отвѣтъ кивнулъ головой.

Патеръ стоялъ со сложенными руками, а Зонненкампъ, устремивъ неподвижный взоръ на обрѣзки дерева, задумчиво складывалъ ихъ въ кучку, потомъ нагнулся и осторожно, какъ будто это были кусочки золота, подобралъ съ полу нѣсколько стружекъ. Немного спустя онъ обратился къ Эриху съ вопросомъ:

— Какого вы мнѣнія о проступкѣ Дездемоны?

— Природѣ, отвѣчалъ Эрихъ, нѣтъ дѣла до виновности или невинности людей. Степени той и другой опредѣляются не ею, а человѣческими и общественными законами нравственности. Природа знаетъ только свободную игру силъ, и въ этомъ отношеніи произведенія Шекспира могутъ быть ей вполнѣ уподоблены: они изображаютъ свободную игру силъ, вложенныхъ въ человѣка природой.

— Такъ точно, подтвердилъ патеръ. Въ этой драмѣ нѣтъ мѣста религіи, иначе человѣкъ, дѣйствующій въ ней исключительно подъ вліяніемъ природныхъ силъ, непремѣнно явился бы въ болѣе смягченномъ видѣ. Религія развила бы въ немъ самообладаніе и во всякомъ случаѣ подчинила бы его высшимъ законамъ предвѣчной мудрости.

— Хорошо, очень хорошо, сказалъ Зонненкампъ. Онъ былъ чрезвычайно блѣденъ. Но позвольте мнѣ, капитанъ, вамъ напомнить, что я еще не получилъ отвѣта на мой вопросъ.

— Я вамъ отвѣчу словами нашего величайшаго эстетика, сказалъ Эрихъ. Вотъ, что онъ говоритъ: «Поэтъ хотѣлъ изобразить льва, для полной характеристики котораго понадобилось представить, какъ онъ раздираетъ овцу. О виновности послѣдней и рѣчи быть не можетъ, но левъ долженъ дѣйствовать сообразно со своими наклонностями». Впрочемъ, мнѣ кажется, что въ основаніи трагическаго исхода драмы лежитъ еще другой сокрытый смыслъ.

— Какой?

— Никогда не знавшая ни матери, ни сестры, взросшая посреди мужчинъ, молодая дѣвушка, Дездемона могла полюбить героя съ дѣтски наивной, безгранично-нѣжной, элегически-настроенной душой, который, подобно укрощенному льву, ласкаясь, лежалъ у ея ногъ. На время уснувшая, но ничуть не отрекшаяся отъ своихъ бурныхъ порывовъ сила образуетъ источникъ любви, которая заставляетъ все простить, все забыть, даже различіе расъ и черный цвѣтъ кожи. Первый поцѣлуй Отелло былъ принятъ Дездемоной съ закрытыми глазами и эта добровольная слѣпота длится у нея не одну минуту, но весьма долгое время. Какое страшное смятеніе, горе и ужасъ возникли бы изъ всего этого, еслибъ Дездемонѣ пришлось увидѣть на груди своей младенца, съ наружностью до того ей чуждой, что онъ казался-бы пришельцемъ изъ иного, невѣдомаго міра. Какой отчаянный крикъ вырвался бы тогда изъ глубины ея растерзаннаго сердца! Первый взглядъ матери на своего ребенка — взглядъ, о которомъ Гегель говоритъ, какъ о чемъ-то дивно прекрасномъ, для Дездемоны оказался бы гибельнымъ: онъ ее или убилъ бы, или свелъ съ ума.

Зонненкампъ все время бережно складывавшій въ кучу кусочки дерева, вдругъ быстрымъ движеніемъ сбросилъ ихъ на полъ и, подойдя къ Эриху, протянулъ ему обѣ руки. Вся его высокая, могучая фигура выражала сильное волненіе.

— Вы поистинѣ свободный человѣкъ и свободный мыслитель! воскликнулъ онъ: вы не заражены никакими предразсудками и первый основательно разъясняете мнѣ самыя странныя противорѣчія. Да, вы совершенно правы: поэтическій тактъ автора вложилъ ему въ уста чудесное пророчество: «Это противно законамъ природы!» говоритъ отецъ Дездемоны и тѣмъ самымъ даетъ ключъ къ уразумѣнію истины. Эти слова разрѣшаютъ всѣ сомнѣнія и приводятъ все въ ясность. Да, это противно законамъ природы!

Еще никогда никто не слышалъ, чтобы Зонненкампъ говорилъ съ такимъ увлеченіемъ. Всѣ были удивлены, а Роландъ, продолжавшій задумчиво сидѣть съ опущенными глазами, внезапно приподнялъ голову и взглянулъ на отца, какъ бы желая удостовѣриться, что это дѣйствительно онъ говоритъ.

Зонненкампъ замѣтилъ впечатлѣніе, какое его слова произвели на слушателей и съ торжествующимъ видомъ продолжалъ:

— Не даромъ римляне выдумали законы о брачныхъ привилегіяхъ для высшаго класса. Они хорошо понимали, что гдѣ бракъ противорѣчитъ природѣ, тамъ и рѣчи быть не можетъ ни о человѣческимъ правахъ, ни о равенствѣ. Плохіе мудрецы всѣ эти филантропы, которые издали судятъ о вещахъ, имъ знакомыхъ только по наслышкѣ! Они и не подозрѣваютъ, какъ тщетны усилія очеловѣчить этихъ звѣрей, которые только тѣмъ и похожи на людей, что получили отъ природы даръ слова. Желалъ бы я посмотрѣть, воскликнулъ Зонненкампъ, быстро шагая по комнатѣ: какъ бы ты, прославленный другъ человѣчества, выдалъ твою дочь за-мужъ за негра! Сдѣлай это, а потомъ ежеминутно трясись отъ страха видѣть свое дитя задушеннымъ!.. Сдѣлай это и ласкай черныхъ внучатъ. Ха, ха, ха! Сдѣлай все это, благородный другъ человѣчества, и тогда смѣло проповѣдуй о равенствѣ между черными и бѣлыми людьми!

Зонненкампъ стиснулъ кулаки, точно сжимая горло противника, котораго хотѣлъ задушить. Глаза его сверкали зловѣщимъ огнемъ, а дыханіе было быстро и порывисто. Онъ походилъ на тигра, готоваго броситься на добычу. Вдругъ онъ схватился за грудь, какъ бы стараясь утишить поднявшуюся въ ней бурю и съ принужденной улыбкой сказалъ:

— Вы, капитанъ, и Шекспиръ чуть-чуть не свели меня съ ума. — И онъ еще разъ повторилъ, что Эрихъ угадалъ самую сущность дѣла и попалъ прямо въ цѣль. Бѣлая дѣвушка не можетъ быть женой негра: это не предразсудокъ, а законъ природы.

— Благодарю васъ, опять сказалъ онъ Эриху: вы навели меня за прекрасную мысль.

Мужчины въ изумленіи переглянулись, а доктора съ несвойственной ему робостью замѣтилъ, что, съ физіологической точки зрѣнія, все это, пожалуй, и справедливо, потому что метисы уже въ третьемъ поколѣніи утрачиваютъ способность плодиться. Но самостоятельная порода людей, какого бы цвѣта она ни была, не можетъ быть исключена изъ круга общечеловѣческихъ правъ, а равно и обязанностей, которыя религія на всѣхъ одинаково налагаетъ.

Послѣднія слова доктора были обращены къ патеру, который такимъ образомъ очутился въ необходимости также высказать свое мнѣніе. — Негры, сказалъ онъ, способны не только ощущать разнаго рода семейныя радости и горести, но и глубоко проникаться религіозными вѣрованіями. Ужъ это одно уравниваетъ ихъ съ другими людьми и упрочиваетъ за ними всѣ общечеловѣческія права.

— Вотъ какъ! воскликнулъ Зонненкампъ. Но отчего же въ такомъ случаѣ церковь не предпишетъ уничтоженія рабства?

— Потому, что это не ея дѣло, спокойно возразилъ патеръ, и заботы церкви устремлены на безсмертную душу которой она указываетъ путь ко спасенію. Мы не беремъ на себя устроивать общественное положеніе людей: ихъ физическое состояніе до насъ не касается. Ни рабство, ни свобода не препятствуютъ достиженію вѣчнаго блаженства. Господь нашъ Іисусъ Христосъ призывалъ ко спасенію іудеевъ, несмотря на то, что они находились подъ игомъ римлянъ. Онъ черезъ апостоловъ проповѣдывалъ истину всѣмъ народамъ безразлично, каково бы ни было политическое и общественное устройство ихъ страны. Заботы объ этомъ мы предоставляемъ другимъ. Наше царство есть исключительно духовное. Мы имѣемъ дѣло съ душами, — а облечены онѣ въ черныя или бѣлыя тѣла, живутъ посреди республики или подчиняются деспотизму одного лица — намъ это рѣшительно все равно. Мы можемъ радоваться физической свободѣ людей, но устроивать ее не беремся.

— Теодоръ Паркеръ смотрѣлъ на это иначе, вдругъ произнесъ Роландъ.

Зонненкампъ весь встрепенулся, какъ будто мимо головы его внезапно, пролетѣла пуля.

— Что? грозно закричалъ онъ. Откуда тебѣ знакомо имя этого человѣка? Кто тебѣ о немъ говорилъ?

И Зонненкампъ, схвативъ мальчика за плечи, сильно его трясъ. Роландъ, весь блѣдный и дрожащій, воскликнулъ голосомъ взрослаго человѣка:

— Отецъ, у меня тоже свободная душа! Я твой сынъ, но духъ мой никому не принадлежитъ!

Всѣ были поражены, хотя въ первую минуту никто не замѣтилъ перемѣны, внезапно происшедшей въ голосѣ Роланда.

Зонненкампъ отпустилъ мальчика и въ теченіи нѣсколькихъ минутъ съ трудомъ переводилъ духъ.

— Я доволенъ тобой, сынъ мой, заговорилъ онъ потомъ: Ты истый американецъ!… Такъ и слѣдуетъ: хорошо, очень хорошо!

Этотъ быстрый переходъ Зонненкампа отъ безграничной ярости къ кротости произвелъ на всѣхъ сильное впечатлѣніе. А онъ почти совсѣмъ спокойно продолжалъ:

— Я радъ, что ты не испугался. У тебя нѣтъ недостатка въ мужествѣ…. отлично! Но теперь, скажи мнѣ, когда и гдѣ узналъ ты о существованіи Паркера?

Роландъ разсказалъ все какъ было, но умолчалъ только о томъ, какъ впервые услышалъ это имя отъ профессорши во время ихъ посѣщенія сосѣдняго городка.

— Отчего ты мнѣ до сихъ поръ ничего объ этомъ не говорилъ? спросилъ Зонненкампъ.

— Я долженъ пріучаться и въ себѣ что-нибудь хранить, возразилъ Роландъ. Не потому ли, что я умѣю молчать, и ты самъ мнѣ довѣряешь?

— Совершенно справедливо, сынъ мой. Ты вполнѣ оправдываешь мое довѣріе.

— Уже поздно, пора домой, произнесъ вслѣдъ затѣмъ маіоръ, и гости поспѣшили разойтись.

Никогда, въ пылу сраженія, подъ непріятельскимъ огнемъ и въ виду самой большой опасности не билось такъ сильно у маіора сердце, какъ въ нынѣшній вечеръ, во время чтенія и потомъ въ теченіи всего предъидущаго разговора. Онъ безпрестанно качалъ головой, и какъ бы ища защиты или помощи, протягивалъ впередъ дрожащія руки. Ему хотѣлось сказать всѣмъ здѣсь собраннымъ: «Ради Бога, бросьте вы этотъ опасный разговоръ! Онъ васъ не приведетъ къ добру»! Маіоръ взглядывалъ на Зонненкампа и въ недоумѣніи пожималъ плечами. «Чего волнуется и выходитъ изъ себя этотъ человѣкъ? думалъ онъ. Мы ему не мѣшаемъ: къ чему онъ самъ поднимаетъ эти непріятные вопросы. Ему не слѣдовало бы ихъ касаться. Права была фрейленъ Милькъ, когда уговаривала меня сегодня вечеромъ остаться дома! Какъ хорошо было бы теперь сидѣть въ креслѣ, имѣя у ногъ своихъ Леди! Къ тому же можно было бы и пораньше спать лечь, а теперь придется вернуться домой не прежде полуночи». Бѣдный маіоръ почувствовалъ не малое облегченіе, когда, вынувъ часы, могъ заявить, что пора расходиться по домамъ.

Немного спустя въ залу вернулась профессорша и сказала, что Роланда требуетъ къ себѣ мать. Мальчикъ немедленно къ ней пошелъ, а Эрихъ отправился проводить мать и тётку въ ихъ виноградный домикъ.

ГЛАВА IX.
НОЧНАЯ ПТИЦА УБИТА.

Они долго шли молча. Профессорша первая заговорила.

— Слова твоего покойнаго отца, сказала она, всегда доставляютъ мнѣ отраду и утѣшеніе, а нерѣдко и руководятъ моими поступками. «Нѣтъ ничего утомительнѣе и безплоднѣе продолжительнаго раскаянія», говаривалъ онъ: вслѣдъ за сознаніемъ собственной ошибки или вины должно быстро слѣдовать искупленіе. Я глубоко раскаялась въ томъ, что позволила себѣ вступить съ этимъ домомъ въ такія близкія отношенія, которыя дѣлаютъ теперь невозможнымъ всякое отступленіе назадъ. Но разъ что это случилось, мнѣ ничего болѣе не остается, какъ покориться и извлечь изъ моего настоящаго положенія какъ можно болѣе пользы для себя и для другихъ.

Тётушка, обыкновенно скупая на замѣчанія, теперь выразила мнѣніе, какъ мучительно состояніе людей, прошлое которыхъ омрачено какимъ-нибудь дурнымъ поступкомъ. Они ничѣмъ не могутъ вполнѣ наслаждаться; для нихъ закрыты всѣ, даже чисто умственныя радости; они всюду видятъ оскорбительные для себя намеки.

Вдругъ съ вершины одной горы раздался пронзительный крикъ совы, предвѣстницы сильнаго холода. Крикъ этотъ огласилъ окрестность рѣзкими непріятными звуками, въ которыхъ точно выражалось торжество злобной радости.

Всѣ трое остановились.

— Какъ Зонненкампъ ни старался, а не могъ вывести здѣсь этихъ ночныхъ птицъ, замѣтилъ Эрихъ.

И они снова молча продолжали путь, Эрихъ и его сопутницы находились въ возбужденномъ состояніи. Наконецъ профессорша едва слышно выразила свое недоумѣніе на счетъ необыкновенной раздражительности Цереры, которая, выйдя изъ залы, бросилась къ ней на шею и долго рыдала, опираясь головой о ея плечо.

— Во всемъ этомъ, прибавила она, кроется какая-то тайна, которая меня несказанно тревожитъ.

Эрихъ съ своей стороны разсказалъ обо всемъ, что произошло въ залѣ послѣ ухода профессорши, когда Роландъ произнесъ имя Паркера. Зонненкампъ явно старался оправдать существующій фактъ невольничества и даже, если можно, возвести его въ высокій нравственный принципъ.

— Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, возразила профессорша. Человѣкъ, вся жизнь котораго прошла въ извѣстныхъ условіяхъ, совершенно естественно стремится открыть въ нихъ какое-либо нравственное начало, могущее служить ему точкой опоры. При этомъ мнѣ опять невольно приходятъ на память слова твоего отца. «Людямъ, говорилъ онъ, невыносима мысль, что поступки ихъ дурны и вся жизнь безчестна. Поэтому они всегда ищутъ себѣ оправданія въ какихъ-то мнимо нравственныхъ законахъ и причинахъ, на которые и стараются опереться.» Но, повторяю, намъ не слѣдуетъ тревожиться. Наше дѣло вести, къ добру юношу, какого бы онъ ни былъ происхожденія: послѣднее до насъ даже вовсе не касается. «Прошлое играетъ въ нашей жизни роль судьбы, во настоящее предписываетъ намъ обязанности». Вотъ тебѣ напослѣдокъ еще одно изреченіе твоего отца, а теперь прощай, спокойной ночи.

Эрихъ вернулся на виллу успокоенный. Сова, покинувъ горную вершину, опустилась на одно изъ деревъ парка и оттуда продолжала наполнять воздухъ своимъ дерзкимъ пронзительнымъ крикомъ.

Зонненкампъ между тѣмъ сидѣлъ въ комнатѣ, рядомъ со спальной жены. Онъ, мужъ и отецъ, принужденъ былъ здѣсь ожидать, пока Церера окончитъ съ Роландомъ разговоръ, при которомъ ему было запрещено присутствовать.

Наконецъ Роландъ вышелъ и Зонненкампъ спросилъ у него, о чемъ съ нимъ говорила мать. Онъ до сихъ поръ никогда этого не дѣлалъ, но теперь видѣлъ себя къ тому вынужденнымъ.

Роландъ отвѣчалъ, что мать, собственно говоря, ничего ему не сказала, а только цѣловала его и плакала, а въ заключеніе просила подержать ее за руку, пока она заснетъ. Теперь она спокойно спала.

— Дай мнѣ книгу съ сочиненіями Паркера, сказалъ Зонненкампъ.

— Ея у меня нѣтъ. Я принужденъ былъ ее отдать профессоршѣ, которая сдѣлала мнѣ строгій выговоръ за то, что я ее тайно и преждевременно прочелъ.

— Поклонись отъ меня капитану Эриху. У тебя лучшій учитель, нежели я думалъ, сказалъ Зонненкампъ.

Роландъ прямо отъ отца пошелъ въ комнату Эриха, но не засталъ его тамъ.

А сова между тѣмъ, сидя на верхушкѣ дерева въ маркѣ, не переставала кричать. Роландъ потушилъ свѣчу, отворилъ окно и снялъ со стѣны ружье. Вдругъ въ ночной тишинѣ раздался выстрѣлъ, и сова упала съ дерева. Роландъ стремглавъ бросился въ паркъ, наткнулся на Эриха, закричалъ ему, что убилъ птицу, и исчезъ въ паркѣ.

Весь домъ всполошился. Церера проснулась съ крикомъ:

— Это онъ себя убилъ!

Зонненкампъ и Роландъ снова должны были пойти къ ней и показаться, что они живы. Роландъ захватилъ съ собой убитую птицу, но Церера не хотѣла на нее смотрѣть и горько жаловалась на то, что потревожили ея сонъ.

Отецъ и сынъ наконецъ ушли отъ нея. Зонненкампъ похвалилъ Роланда за мѣткость выстрѣла.

Эрихъ съ своей стороны тоже отправился къ матери, полагая, что и она должна была встревожиться. Профессорша еще не ложилась спать, но выстрѣлъ ее дѣйствительно испугалъ. Ей тоже пришла на умъ мысль о самоубійствѣ.

Наконецъ всѣ успокоились и все въ домѣ мало-по-малу пришло въ порядокъ.

Роландъ, счастливый и гордый тѣмъ, что ему удалось убить сову, забылъ обо всемъ происшедшемъ въ этотъ вечеръ и вскорѣ крѣпко заснулъ.

Но на верху, въ башнѣ, еще долго свѣтился огонекъ и другой, подобный ему, мелькалъ въ окнѣ у Зонненкампа въ кабинетѣ. Эрихъ сидѣлъ, устремивъ взоръ въ красноватое пламя и въ мысляхъ его проносились одна за другой самыя разнообразныя картины. Передъ нимъ лежалъ томъ сочиненій Шекспира. Онъ думалъ о впечатлѣніи, какое недавнее чтеніе «Отелло» произвело на его слушателей, и особенно старался уяснить себѣ состояніе души Роланда. Мальчикъ въ послѣднее время до того увлекся охотой, что какъ будто забылъ обо всѣхъ вопросахъ, которые его не задолго передъ тѣмъ такъ сильно тревожили. Эрихъ находилъ это большимъ для него счастіемъ. Въ одной только дѣятельности, думалъ онъ, заключается спасеніе. Но гдѣ его найти, это великое, всепоглощающее дѣло, которое могло бы исцѣлить всѣ нравственные недуги и освободить духъ отъ тревожныхъ сомнѣній? Создать его нельзя. Въ мірѣ существуетъ особенный историческій ходъ вещей, вполнѣ независимый отъ человѣческой воли и самыхъ мудрыхъ соображеній человѣческаго ума. Онъ одинъ воздвигаетъ на пути людей дѣло. Мы не въ силахъ его создать, но отъ насъ зависитъ быть всегда къ нему готовыми.

Наконецъ и Эрихъ заснулъ.

Зонненкампъ между тѣмъ, какъ заключенный въ тюрьмѣ, шагалъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ. Голова отъ распростертой на полу львиной шкуры смотрѣла на него блестящими глазами. Онъ свернулъ шкуру и отодвинулъ ее въ сторону. Его сильно тревожила мысль о томъ, что ему теперь слѣдовало предпринять. Этотъ капитанъ Эрихъ воспиталъ въ Роландѣ духъ противорѣчія, а мать его, которая то и дѣло угощаетъ всѣхъ сохраняемыми ею въ спиртѣ изреченіями своего покойнаго мужа, или какъ говоритъ Пранкенъ, безпрестанно цитирующая слова блаженной памяти профессора Гамлета… нѣтъ, она честная и благородная женщина.

Но къ чему онъ навязалъ себѣ на шею эту ученую семью нищихъ? Теперь ему нельзя разстаться съ ней, не возбудивъ неблагопріятныхъ для себя толковъ. Да онъ и не разстанется съ ней такъ скоро, — нѣтъ, онъ употребитъ ее въ дѣло, извлечетъ изъ нея все, что можетъ, а потомъ съ презрѣніемъ ее отъ себя оттолкнетъ.

Наконецъ у него въ головѣ блеснула счастливая мысль, которой удалось его успокоить. Онъ рѣшился прибѣгнуть къ новымъ развлеченіямъ, стать въ новыя отношенія къ людямъ и пойти прямо къ цѣли, которая улыбалась ему впереди.

Послѣзавтра начало новаго года. Онъ въ этотъ день со всей семьей переѣдетъ въ столицу. И съ этой рѣшимостью Зонненкампъ уснулъ.

ГЛАВА X.
ИГРА ВЪ ПРЕДСТАВЛЕНІЕ КО ДВОРУ.

Ловчій Клаусъ хорошо умѣлъ набивать чучелъ и Роландъ на слѣдующее утро торопился какъ можно ранѣе отнести къ нему застрѣленную сову, которая лежала передъ его окномъ и замерзла.

Всѣ событія прошлаго дня, казалось, совсѣмъ изгладились изъ памяти мальчика.

— Наконецъ-то я вспомнилъ! воскликнулъ онъ неожиданно, перебирая перья совы. Наконецъ-то я вспомнилъ слово, которое мнѣ во свѣ сказалъ одинъ человѣкъ, похожій на Веньямина Франклина! Мнѣ казалось, что я иду на сраженіе. Вокругъ меня раздавались крики, музыка громко играла и посреди этого шума рѣзко выдѣлялись слова, произносимыя тѣмъ незнакомцемъ: «Человѣческое достоинство!» повторялъ онъ, «человѣческое достоинство!…» и вдругъ, откуда ни возьмись, передо мной очутилось цѣлое море черныхъ головъ. Всѣ онѣ злобно скрежетали зубами и я проснулся въ неописанномъ страхѣ….

Эрихъ не нашелся, что отвѣчать, а мальчикъ продолжалъ:

— Сегодня послѣдній день стараго года, — завтра начинается новый и я жду отъ него какой нибудь перемѣны. Я самъ не знаю, чего желаю, но тѣмъ не менѣе ощущаю сильную потребность въ перемѣнѣ.

Эрихъ коснулся рукой головы мальчика, которая была очень горяча.

Роланда позвали къ матери. Онъ пошелъ, а Эрихъ задумчиво смотрѣлъ ему вслѣдъ. Воспитатель, подобно воспитаннику, чувствовалъ, что наступилъ переломъ, по не зналъ, что будетъ потомъ. Онъ прислушивался къ малѣйшему шуму, въ ожиданіи, что его позовутъ къ Зонненкампу. Этотъ человѣкъ наканунѣ затронулъ нѣсколько вопросовъ, которые сегодня непремѣнно должны быть разъяснены, по какимъ образомъ — этого тоже нельзя было предвидѣть. Эрихъ угадывалъ, что Зонненкампъ теперь сидитъ въ своемъ кабинетѣ, погруженный въ тревожныя думы. Ему даже казалось, что онъ слышитъ его, порой нетерпѣливыя, порой успокоительныя восклицанія. Но вотъ у дверей комнаты Эриха раздался шумъ шаговъ, и мгновеніе спустя, къ нему вошелъ Роландъ объ руку съ отцомъ.

— Маменька опять заснула! сказалъ онъ, но мои ожиданія исполнились и насъ въ самомъ дѣлѣ ожидаетъ нѣчто новое. Знаешь ли, Эрихъ, мы всѣ ѣдемъ въ столицу и останемся тамъ на цѣлую зиму.

— Да, я это окончательно рѣшилъ, подтвердилъ Зоппенкампъ слова сына. Надѣюсь, что ваша матушка не откажетъ намъ сопутствовать.

И онъ прибавилъ, что веселая жизнь въ кругу столичнаго общества будетъ для всѣхъ полезна послѣ продолжительнаго пребыванія на дачѣ, посреди сельской тишины и однообразія.

— Насъ въ столицѣ, сказалъ онъ въ заключеніе и зорко взглянулъ на Эриха, ожидаетъ встрѣча съ вашимъ другомъ Клодвигомъ и его прелестной женой.

Молодой человѣкъ спокойно выдержалъ устремленный на него пристальный взглядъ и замѣтилъ, что считаетъ своей обязанностью жить въ кругу знакомыхъ господина Зонненкампа.

— Я много думалъ о вчерашнемъ вечерѣ, началъ Зонненкампъ, садясь поближе къ Эриху, и пришелъ къ убѣжденію, что вы не только ученый, но и храбрый человѣкъ.

Онъ говорилъ учтиво, мягко, почти нѣжно. Льстить людямъ, съ цѣлью ихъ одурачить, всегда доставляло ему большое удовольствіе. Мысль, что онъ дальновиднѣе всѣхъ и по произволу всѣми играетъ, дѣлала его несказанно счастливымъ. Такъ и теперь онъ, въ припадкѣ хорошаго расположенія духа, сказалъ Эриху:

— Я еще не теряю надежды убѣдить васъ въ томъ, что лучше всего живется на свѣтѣ въ качествѣ иностранца, которому нѣтъ надобности принимать непосредственнаго участія въ устройствѣ государства и общества.

— Ваше мнѣніе, отвѣчалъ Эрихъ, до нѣкоторой степени раздѣлялъ Аристотель. Онъ большею частью жилъ въ Аѳинахъ, гдѣ, не будучи гражданиномъ, могъ держаться въ сторонѣ отъ общественныхъ и правительственныхъ дѣлъ, что давало ему возможность исключительно посвятить себя служенію идеѣ.

— Мнѣ это очень пріятно знать. О древнемъ философѣ часто приходится слышать что-нибудь новое и мудрое. Такъ вотъ какъ! Аристотель тоже принадлежалъ къ числу свободныхъ путешественниковъ!

Лицо Зонненкампа приняло веселое выраженіе. «Что за простаки эти господа ученые! думалъ онъ. Съ ними, право, очень пріятно имѣть дѣло. Они во всякомъ эгоистическомъ или безсознательномъ поступкѣ умѣютъ находить высокій историческій смыслъ». Зонненкампъ дружески улыбнулся, несмотря за новое замѣчаніе Эриха, который вслѣдъ затѣмъ поспѣшилъ прибавить, что не всякій можетъ себѣ позволить то, что дѣлалъ Аристотель. Въ противномъ случаѣ, какъ бы существовалъ міръ и кто бы исполнялъ общественныя и государственныя должности?

Улыбка не сходила съ лица Зонненкампа. «Ну, не чудакъ ли, думалъ онъ, этотъ нѣмецкій учитель. Въ минуту отъѣзда онъ все еще возится съ наукой».

— Я вамъ очень благодаренъ, любезно проговорилъ онъ вслухъ, у васъ всегда чему-нибудь научишься и никогда не застанешь васъ врасплохъ.

Каждое слово, что онъ произносилъ, имѣло цѣлью кольнуть Эриха, но тотъ, ничего не подозрѣвая, принималъ все за чистую монету и былъ очень благодаренъ Зонненкампу за его любезность. А Зонненкампъ внутренно смѣялся надъ молодымъ человѣкомъ, который при всей своей учености былъ такъ дѣтски простодушенъ и довѣрчивъ.

Зонненкампъ посовѣтовалъ Эриху и Роланду, не теряя времени, приготовиться къ отъѣзду. Немного спустя явился слуга, который пригласилъ его къ женѣ, и онъ немедленно вышелъ изъ комнаты.

Церера встрѣтила мужа томнымъ взглядомъ, а онъ выразилъ свое удовольствіе, что видитъ ее достаточно сильной и здоровой для того, чтобъ на слѣдующій день отправиться въ столицу.

Зонненкампъ въ привлекательныхъ краскахъ изобразилъ столичную жизнь и замѣтилъ при этомъ, какое для нихъ счастье имѣть въ свѣтскомъ кругу друзей, подобныхъ совѣтницѣ, графу Вольфсгартеяу, его женѣ и семейству господина фонъ-Эндлиха.

Затѣмъ онъ съ самоувѣренностью прибавилъ:

— Будьте только здоровы и любезны, прекрасная Церера, и вы непремѣнно вернетесь сюда баронессой.

Церера приподнялась на подушкахъ и выразила сожалѣніе, что изъ Парижа еще не прибыли заказанныя тамъ для нея платья. Зонненкампъ обѣщался немедленно туда телеграфировать и, кромѣ того, далъ слово, что съ ними въ столицу поѣдетъ также и профессорша, которая первоначально и введетъ ихъ въ свѣтъ.

— Ты можешь меня поцѣловать, сказала Церера.

Зонненкампъ воспользовался ея позволеніемъ, а она продолжала:

— Я увѣрена, что всѣ мы еще будемъ очень счастливы. Ахъ, какъ бы я желала тебѣ разсказать мой сонъ, но ты никогда ничего не хочешь слышать о моихъ снахъ. Ну, и не надо, я не буду тебѣ разсказывать…. Я видѣла громадную птицу съ непомѣрной величины крыльями. Я сидѣла на ней, а она вдругъ высоко, высоко полетѣла. Мнѣ стало очень стыдно, потому что на мнѣ не было никакого платья, а внизу стояла толпа народа, которая громко кричала и смѣялась. Птица внезапно повернула ко мнѣ голову и превратилась въ профессоршу, которая, посмотрѣвъ на меня, сказала: «Ты прекрасно одѣта». И дѣйствительно, на мнѣ были всѣ мои уборы изъ драгоцѣнныхъ камней и мое атласное съ кружевами платье…. Но я знаю, ты никогда не слушаешь моихъ сновъ.

Зонненкампъ вышелъ отъ нея веселый и довольный. Погода стояла ясная. То былъ свѣжій, блестящій зимній день. Каждое дерево, каждая скала въ ландшафтѣ отчетливо, съ рѣзкимъ очертаніемъ контуровъ выдѣлялась на ярко-голубомъ небѣ. Рейнъ былъ покрытъ льдомъ и въ воздухѣ царствовала невозмутимая тишина.

У Зонненкампа на душѣ также было тихо и свѣтло. Ясный день разогналъ всѣ призраки, въ теченіи ночи смущавшіе его покой. Онъ пошелъ на конюшни и приказалъ немедленно отправить въ столицу четверку лошадей и два экипажа. Когда онъ, часъ спустя, вмѣстѣ съ Эрихомъ и Роландомъ шелъ въ виноградный домикъ, онъ увидѣлъ на большой дорогѣ укутанныхъ въ теплыя попоны лошадей, которыхъ, по его приказанію, уже вели въ городъ.

Роландъ непремѣнно хотѣлъ взять съ собой своего пони. Желаніе его было исполнено, но изъ собакъ ему позволили увести только одну. Онъ долго не могъ рѣшиться, на которой остановить свой выборъ.

Большая комната профессорши представляла видъ настоящей ярмарки. На столахъ и стульяхъ, вездѣ лежали кипы тканыхъ и вязаныхъ шерстяныхъ одѣяній для мужчинъ и женщинъ. Фрейленъ Милькъ просматривала и провѣряла длинный списокъ нуждающихся, съ означеніемъ, что именно слѣдовало каждому изъ нихъ получить. Профессорша и тетушка Клавдія сличали и приводили въ порядокъ пакеты. Когда все было готово, фрейленъ Милькъ кликнула со двора Клауса съ женой и дочерью, и Семиствольника съ дѣтьми. Имъ поручено было доставить пакеты по ихъ назначенію.

— Вы отлично дѣлаете, что никому не даете денегъ, сказалъ ловчій. Но, по моему мнѣнію, здѣсь не достаетъ еще одного и чуть ли не главнаго.

— Чего же именно?

Приходъ Зонненкампа и Роланда помѣшалъ Клаусу отвѣчать.

Зонненкампъ остался очень доволенъ употребленіемъ, какое сдѣлали изъ его денегъ. Онъ даже сказалъ нѣсколько ласковыхъ словъ фрейленъ Милькъ, которую не видѣлъ со дня бѣгства Роланда.

Онъ освѣдомился о маіорѣ и съ сожалѣніемъ узналъ, что тотъ не совсѣмъ здоровъ, плохо спалъ ночь и только къ утру успокоился. Фрейленъ Милькъ полагала, что онъ и теперь еще спалъ. У маіора была счастливая натура, которая отъ всѣхъ болѣзней обыкновенно отдѣлывалась сномъ.

Профессорша, извинясь передъ гостями, продолжала свое занятіе. Она обратилась къ Клаусу и повторила вопросъ, чего именно не достаетъ въ приготовленныхъ пакетахъ,

— Господинъ Зонненкампъ, сказалъ ловчій, скорѣй всѣхъ другихъ можетъ пополнить этотъ недостатокъ.

— Какой недостатокъ?

— Защищать людей отъ холода, безспорно, прекрасное дѣло, но оно не веселитъ души. Не дурно было бы, прикрывая этихъ бѣдняковъ снаружи, согрѣть ихъ еще и внутри, то-есть послать имъ по бутылкѣ вина. Многіе изъ нихъ круглый годъ смотрятъ на виноградныя горы, обработываютъ ихъ, но никогда не имѣютъ капли вина во рту.

— Хорошо, хорошо, сказалъ Зонненкампъ, подите къ погребщику и скажите, чтобъ онъ на каждый пакетъ выдалъ по бутылкѣ лучшаго вина.

На Зонненкампа нашелъ припадокъ щедрости и онъ ко всему этому прибавилъ еще по золотой монетѣ. Но вслѣдъ затѣмъ онъ чуть-чуть совсѣмъ не испортилъ дѣла, сказавъ ловчему:

— Вы видите, какъ я вамъ довѣряю. Мнѣ и въ голову не приходитъ, чтобъ вы могли недобросовѣстно исполнить мое порученіе.

Веселость мгновенно сбѣжала съ лица Клауса, но онъ поспѣшилъ скрыть свой гнѣвъ, который выразился только крѣпкимъ сжатіемъ дрожащихъ губъ.

Роландъ присоединился къ людямъ, которые выносили пакеты и укладывали ихъ на стоявшую передъ домикомъ телѣгу. Зонненкампъ хотѣлъ-было его отъ этого удержать, но профессорша сдѣлала ему знакъ, чтобъ онъ оставилъ мальчика дѣйствовать по произволу.

Вмѣстѣ съ послѣднимъ пакетомъ исчезла и фрейленъ Милькъ. Зонненкампъ, стоя посреди опустѣвшей комнаты, объявилъ профессоршѣ о своемъ намѣреніи на время переселиться въ столицу, и просилъ ее ѣхать вмѣстѣ съ ними.

Профессорша ласково, съ благодарностью, но тѣмъ не менѣе рѣшительно отказалась. Никакіе доводы Зонненкампа не могли ее поколебать и ему не малаго труда стоило скрыть свою досаду. Онъ съ учтивымъ поклономъ, но молча, отъ нея вышелъ. А Роландъ, уходя, обѣщался оставить ей въ сторожа своего Грейфа.

Профессорша поняла, что мальчикъ, изъ любви къ ней, приносилъ жертву.

— Ты будешь счастливъ, сказала она ему, взявъ его за руку, въ томъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія.

Роландъ былъ глубоко тронутъ этимъ простымъ, но искреннимъ благословеніемъ.

Профессорша обѣщалась придти вечеромъ на виллу, чтобы вмѣстѣ со всей семьей встрѣтить новый годъ.

При входѣ въ прихожую ее прежде всего поразили огромные, черные ящики, приготовленные для укладки вещей. Въ гостиной Цереры на всѣхъ столахъ и стульяхъ были разложены платья и дорогіе уборы. Сама Церера радовалась какъ ребенокъ, отдавала приказанія, была жива и дѣятельна, какъ никогда.

Наконецъ настало время пить чай и общество отправилось въ столовую, гдѣ расположилось вокругъ большого стола. Всѣ чувствовали приближеніе важной минуты въ жизни, когда въ судьбѣ каждаго долженъ совершиться переломъ. Разговоръ ни на минуту не умолкалъ, какъ будто всѣ присутствующіе думали, что только съ помощью особеннаго напряженія силъ могутъ дотянуть до полуночи. Профессорша болѣе прочихъ ощущала на себѣ вліяніе этого непривычнаго для всѣхъ настроенія духа. Прошлое въ ея глазахъ отодвинулось на задній планъ и стояло передъ ней въ видѣ печальнаго призрака. Настоящее тоже казалось ей какимъ-то далекимъ, отжившимъ, разлука уже кокъ будто совершилась и новая жизнь настала. Стараясь побороть въ себѣ это тревожное, тоскливое чувство, профессорша была разговорчивѣе обыкновеннаго и даже согласилась разсказать о своемъ первомъ вступленіи въ свѣтъ.

Церера вся превратилась въ слухъ и каждый разъ, что профессорша умолкала, неотступно просила ее продолжать. Вдругъ она встала и вмѣстѣ съ мужемъ вышла изъ комнаты. Зонненкампъ вернулся минуту спустя и обратился къ профессоршѣ съ просьбой не отказать его женѣ въ маленькомъ удовольствіи.

Профессорша выразила свою полную готовность исполнить желаніе Цереры, какое бы оно ни было. Оказалось, что та просила ее разыграть роль герцогини, при чемъ Эриху слѣдовало превратиться въ гофмаршала, Зонненкампу въ герцога, тетушкѣ Клавдіи въ обер-гофмейстерину. Послѣдняя вся покраснѣла и ни за что не хотѣла участвовать въ этомъ представленіи. Но профессорша ее уговорила взять на себя роль герцогини.

Послѣ довольно продолжительнаго ожиданія, въ комнатѣ растворились обѣ половинки дверей.

Стоявшій у порога, съ палкой въ рукахъ, Эрихъ встрѣтилъ Цереру всю въ брильянтахъ и жемчугахъ и подвелъ ее къ тетушкѣ.

Фрейленъ Дорнэ, бросивъ на нее покровительственный взгляда., сдѣлала легкое движеніе вѣеромъ, а Церера низко и почтительно передъ ней присѣла.

— Подойдите поближе, сказала тетушка. Вы очень хорошо сдѣлали, что поселились въ нашей странѣ.

— Это было желаніе моего мужа, отвѣчала Церера.

— Вашъ супругъ дѣлаетъ много добра.

— О, благодарю васъ! воскликнула Церера.

— На твоемъ мѣстѣ, вмѣшался Зонненкампъ, я бы сказалъ: дѣлать добро, ваше высочество, наша обязанность. Мы уже достаточно вознаграждены тѣмъ, что вы обращаете на насъ вашъ благосклонный взоръ.

— Напиши мнѣ это пожалуйста, я выучу наизусть, сказала Церера, обращаясь къ мужу. Она какъ будто помолодѣла и щеки ея покрылись яркимъ румянцемъ.

Профессорша, казалось, была очень весела.

— Я здѣшняя обер-гофмейстерина, шепнула она Церерѣ и указала ей на стулъ.

— Нѣтъ, не такъ, продолжала она потомъ вслухъ. Вамъ надо позаботиться о шлейфѣ, его слегка приподнять и граціозно расправить. Вотъ такъ… хорошо! Теперь вы можете открыть вѣеръ. Всего лучше его за снурокъ прикрѣпить къ пуговицѣ отъ перчатки, а то онъ легко можетъ у васъ упасть.

Представленіе это всѣхъ очень забавляло.

Пробило полночь и Роландъ внезапно воскликнулъ:

— Въ эту минуту сотни людей пьютъ за твое здоровье, папенька!

Зонненкампъ обнялъ сына, Церера поцѣловала профессоршу и потомъ, склонивъ голову на бокъ, спокойно ожидала поцѣлуя мужа. Вдали гудѣли колокола и раздавались ружейные выстрѣлы.

— Да здравствуетъ новый годъ! Ура! воскликнулъ Эрихъ и подалъ своему воспитаннику руку, которую тотъ съ благодарностью поцѣловалъ.

Раздалось нѣсколько выстрѣловъ неподалеку отъ виллы. Зонненкампъ пришелъ въ негодованіе и выразилъ удивленіе, какъ нѣмецкая полиція терпитъ такого рода вещи, которыя свидѣтельствуютъ о самой низкой степени умственнаго развитія.

— Но эти выстрѣлы, возразилъ Эрихъ, хотя и не представляютъ ничего изящнаго, могутъ, однако, быть психологически объяснены, какъ выраженіе особаго рода довольства и стремленія подѣлиться имъ съ наибольшимъ числомъ людей. Человѣкъ, такимъ образомъ стрѣляющій изъ пистолета, безотчетно радуется тому, что многіе изъ его ближнихъ, отъ глазъ которыхъ онъ скрытъ дальнымъ разстояніемъ, тѣмъ не менѣе знаютъ, что онъ дѣлаетъ въ данную минуту. Этимъ объясняется обычай, который на первый взглядъ кажется безсмысленнымъ и грубымъ. Выстрѣлъ въ подобныхъ случаяхъ служитъ только подмогой человѣческому голосу, который ограниченъ и не можетъ раздаваться такъ громко.

Зонненкампъ улыбнулся, а Эрихъ почувствовалъ не малое удовлетвореніе при мысли, что онъ не только своего воспитанника, но и отца его заставляетъ снисходительно и дружелюбно смотрѣть на людей.

Но Зонненкампъ съ своей стороны думалъ:

— Этотъ ходячій университетъ съ неистощимымъ запасомъ нравоученій, наконецъ, начинаетъ мнѣ надоѣдать. Счастье, что впередъ мы будемъ жить въ большомъ обществѣ.

Но онъ тѣмъ не менѣе улыбнулся и весело пожелалъ Эриху и Роланду доброй ночи.

Профессорша и тетушка, укутанныя въ теплыя шубы, вернулись къ себѣ въ виноградный домикъ въ сопровожденіи двухъ лакеевъ. На виллѣ вскорѣ все успокоилось и всѣ заснули въ ожиданіи, что новаго принесетъ наступающій годъ.

ГЛАВА XI.
ЛЕДЪ ЛОМАЕТСЯ.

На слѣдующее утро, лишь только Эрихъ и Роландъ успѣли проститься съ обитательницами винограднаго домика, какъ туда явился посланный отъ фрейленъ Милькъ. Добрая старушка извѣщала о своемъ намѣреніи вмѣстѣ съ маіоромъ навѣстить профессоршу.

Послѣдняя не могла надивиться такту, съ какимъ эта простая ключница поняла, что ей въ этотъ день должно быть грустно отъ одиночества, въ которомъ она внезапно очутилась.

На дворѣ стояла пасмурная погода и шелъ сильный снѣгъ. Профессорша сквозь закрытое окно смотрѣла на отъѣздъ семьи и кланялась Эриху и Роланду, ѣхавшимъ въ первой каретѣ. За ними слѣдовалъ другой экипажъ, изъ котораго высунулись Зонненкампъ и фрейленъ Пэрини. Они тоже усердно кивали головой по направленію къ виноградному домику. Церера, укутанная, лежала въ углу кареты и не двигалась.

Маіоръ и фрейленъ Милькъ не заставили себя долго ждать. Маіоръ, воспитанный въ строгой военной школѣ, никакимъ недугамъ не позволялъ брать надъ собой верхъ и всегда держался одинаково прямо. Въ этотъ день онъ немножко осипъ, вслѣдствіе чего принужденъ былъ говорить еще менѣе обыкновеннаго. Впрочемъ это ему не помѣшало, въ отборныхъ выраженіяхъ и въ тоже время очень искренно, поздравить профессоршу и тётушку Клавдію.

— Въ этомъ году будетъ ровно пятьдесятъ лѣтъ, что мы живемъ вмѣстѣ, сказалъ онъ потомъ, указывая головой на фрейленъ Милькъ, между тѣмъ какъ лицо его ясно говорило: «во всемъ свѣтѣ не найдется человѣка лучше ея». Но глаза его выражали еще что-то такое, чего другіе не могли понять.

За обѣдомъ всѣ были очень веселы. Фрейленъ Милькъ объявила, что она уже изъ многихъ домовъ получила извѣстіе о томъ, съ какой радостью тамъ были приняты щедрые подарки Зонненкампа.

Маіоръ усердно старался побѣдить свою сироту и занять дамъ пріятнымъ разговоромъ. Онъ распространился въ похвалахъ профессоршѣ, которая, при всей своей учености, умѣла приготовлять такой отличный супъ.

— Да, сказалъ онъ улыбаясь, я пріучилъ господина Зонненкампа къ тому, чтобъ у него за столомъ всегда подавался хорошій супъ. Я, видите ли, не могу жить безъ супу. Тотъ день, когда я его не ѣмъ, я чувствую себя точно такъ, какъ если бы ходилъ безъ чулокъ, въ однихъ сапогахъ. Безъ супу закладка въ желудкѣ бываетъ холодная.

Всѣ засмѣялись, къ великому удовольствію маіора, который продолжалъ:

— Вы, профессорша, все знаете, не можете ли вы мнѣ сказать, почему всѣ такъ радуются сегодняшнему дню? Вѣдь онъ, собственно говоря, ничѣмъ не отличается отъ вчерашняго, но потому только, что называется первымъ днемъ новаго года — всѣ ожидаютъ отъ него чего-то особеннаго. Я въ этотъ день всегда чувствую себя такъ, какъ будто бы на цѣлый годъ надѣлъ чистое бѣлье.

Снова всѣ засмѣялись, а маіоръ усердно принялся за ѣду. Онъ принесъ обществу свою долю веселости, теперь очередь за другими.

Послѣ обѣда профессорша настояла на томъ, чтобъ маіоръ пошелъ отдохнуть. Она нарочно для него велѣла натопить библіотеку, куда теперь его и отправила.

Маіоръ съ гордостью помѣстился въ большомъ, удобномъ креслѣ.

— Да, сказалъ онъ: спать я могу не хуже любого профессора, но прочесть всѣ эти книги — мое почтеніе! Страшно и подумать, что человѣкъ можетъ такъ много читать! Мнѣ это рѣшительно непонятно.

Маіоръ не замедлилъ заснуть сномъ праведника. Но врядъ ли бы это случилось, еслибъ онъ могъ подозрѣвать, о чемъ теперь шла рѣчь между женщинами.

Фрейленъ Милькъ, сидя у окна, къ не малому удивленію профессорши заговорила о томъ, какъ странно, что Эрихъ выбралъ для чтенія на виллѣ такую потрясающую драму, какъ Отелло. Маіоръ въ тотъ вечеръ вернулся домой совсѣмъ разстроенный. Къ тому же, это произведеніе Шекспира можетъ навести на такого рода вопросы, которые было бы лучше вовсе не затрогивать на виллѣ.

— Вамъ знакома эта драма? спросила профессорша.

— Немножко, вся вспыхнувъ отвѣчала фрейленъ Милькъ. И къ еще большему изумленію профессорши, она начала разсуждать о томъ, какъ хорошо сдѣлалъ поэтъ, перенеся молодую чету на островъ Кипръ, гдѣ выдѣлывается необыкновенно крѣпкое вино, которое еще, вдобавокъ, не всегда умѣренно пьется. Это служитъ весьма удачнымъ предисловіемъ къ тѣмъ бурнымъ порывамъ страсти, которая въ такомъ уединеніи и подъ палящимъ солнцемъ юга, совершенно естественно должна была достигнуть своего крайняго развитія.

Профессорша не вѣрила своимъ ушамъ. Ей казалось, что говоритъ совсѣмъ другая, а не та особа, которую она до сихъ поръ знала.

Скрывъ свое удивленіе, она спросила:

— Вы полагаете, что не слѣдовало читать этой драмы, потому что господинъ Зонненкампъ былъ владѣльцемъ невольниковъ?

— Прошу васъ, оставимъ это, возразила фрейленъ Милькъ. Я вообще не охотно говорю о господинѣ Зонненкампѣ. Мнѣ очень пріятно…. или нѣтъ, меня успокоиваетъ то, что онъ не обращаетъ на меня никакого вниманія. Я не только на него за это не сержусь, но, напротивъ, ему благодарна. Мнѣ было бы въ высшей степени тяжело выказывать къ нему притворную дружбу и уваженіе.

— Нѣтъ, вы такъ легко отъ меня не отдѣлаетесь. Можете ли вы мнѣ прямо и откровенно сказать, почему чтеніе этой драмы кажется вамъ здѣсь такимъ неумѣстнымъ?

— Я этого не могу вамъ сказать.

Тетушкѣ Клавдіи показалось, что фрейленъ Милькъ желаетъ довѣрить профессоршѣ тайну, которую только не хочетъ высказать въ присутствіи третьяго лица. Она немедленно встала и вышла изъ комнаты.

— Теперь, сказала профессорша, мы съ вами однѣ. Вы можете мнѣ все довѣрить. Не хотите ли, чтобъ я вамъ дала клятву въ молчаніи?

— Ахъ, не надо, запинаясь проговорила фрейленъ Милькъ. Но мнѣ все-таки очень жаль, что я зашла такъ далеко. Въ теченіи пятидесяти лѣтъ это первый разъ, что я рѣшилась ѣсть за чужимъ столомъ. Не слѣдовало бы мнѣ себѣ этого позволять! Я все еще не привыкла собою владѣть.

Легкая судорога пробѣжала по лицу фрейленъ Милькъ, а въ карихъ глазахъ ея точно мелькнула молнія.

— Я думала, что вы смотрите на меня, какъ на друга, сказала профессорша и подала ей руку, которую фрейленъ Милькъ съ горячностью схватила и крѣпко сжала.

— Конечно, конечно! воскликнула она: Вы не знаете, какъ я благодарна Богу за то, что онъ передъ смертью послалъ мнѣ васъ. Съ тѣхъ поръ, какъ я ему себя посвятила, я вполнѣ отказалась отъ общества другихъ людей. Вы первая, съ которой я сблизилась…. Но вы, вѣроятно, все знаете и мнѣ нечего вамъ говорить.

— Напротивъ, я многаго не знаю. Что вамъ извѣстно о Зонненкампѣ?

Фрейленъ Милькъ печально опустила голову, потомъ, закрывъ лицо руками, воскликнула:

— Зачѣмъ я вамъ должна это сказать!

Она встала и, подойдя къ профессоршѣ, что-то шепнула ей на ухо. Та, откинувъ голову назадъ, обѣими руками схватилась за швейную машину, передъ которой сидѣла. Обѣ молчали, вокругъ все было тихо, только пролетавшая надъ Рейномъ стая воронъ на минуту огласила воздухъ зловѣщимъ крикомъ.

— Я полагаю, сказала наконецъ профессорша, что вы не станете повторять такихъ вещей по однимъ только слухамъ. Продолжайте, скажите откровенно, отъ кого вы это узнали?

— Отъ человѣка, заслуживающаго полнаго довѣрія, робко озираясь проговорила фрейленъ Милькъ. Племянникъ этого человѣка здѣсь по сосѣдству воспитываетъ свою дочь. Онъ знаетъ настоящее имя и все прошлое Зонненкампа…. Но, скажите, развѣ человѣкъ, какъ бы онъ ни былъ дуренъ, не можетъ исправиться и начать новую жизнь?

— Объ этомъ въ другой разъ, перебила ее профессорша. Назовите мнѣ человѣка, отъ котораго вы все это слышали.

— Пусть будетъ по вашему. Имя его Вейдеманъ.

Профессорша въ свою очередь закрыла лицо руками.

— Что вы тутъ толкуете о Вейдеманѣ? спросилъ внезапно вошедшій въ комнату маіоръ. Говорю вамъ, профессорша, что кто не знаетъ этого человѣка, тотъ не знакомъ съ тѣмъ, что есть лучшаго и благороднѣйшаго въ мірѣ. Самъ Богъ, смотря на него, долженъ не нарадоваться на свое твореніе. «Свѣтъ не такъ еще дуренъ, безъ сомнѣнія, думаетъ онъ: у меня тамъ есть Вейдеманъ.» И дѣйствительно, Вейдеманъ въ полномъ смыслѣ слова человѣкъ — и я полагаю, этимъ все сказано.

Приходъ маіора былъ истиннымъ облегченіемъ для обѣихъ женщинъ. Онъ съ фрейленъ Милькъ вскорѣ отправился домой. Но едва успѣли они отойти на нѣсколько шаговъ, какъ профессорша позвала фрейленъ Милькъ обратно.

— Маіоръ знаетъ?… спросила она шепотомъ.

— О нѣтъ, онъ бы этого не вынесъ! Ахъ, ради Бога, простите меня за то, что я васъ такъ огорчила! Повѣрьте, мнѣ самой не только не легче, а напротивъ, еще гораздо тяжелѣе нежели вамъ.

Гости ушли. Вскорѣ послѣ нихъ явился почтальонъ и принесъ письмо изъ университетскаго городка. Профессоръ, въ теченіи двадцати лѣтъ постоянно встрѣчавшій новый годъ вмѣстѣ съ профессоршей, и на этотъ разъ не хотѣлъ оставить ее безъ поздравленій. Письмо его было написано въ высшей степени тепло и задушевно, по въ концѣ его находилась приписка, которую профессорша прочла два раза. Профессоръ Эйнзидель посылалъ поклонъ Эриху, желалъ ему въ настоящемъ году окончить его большой трудъ о «Состояніи рабства», и обѣщался въ скоромъ времени прислать ему новое сочиненіе объ этомъ предметѣ.

Профессорша впала въ раздумье. Эрихъ никогда ей не говорилъ, что предпринимаетъ такого рода трудъ. Она сдѣлала быстрое движеніе рукой, точно отгоняя отъ себя непрошенныя мысли, рядомъ съ которыми мелькнуло непріятное воспоминаніе. Она не далѣе, какъ сегодня утромъ, жаловалась тетушкѣ Клавдіи на то, что не въ состояніи никому ничего дать отъ себя, но должна въ дѣлахъ благотворительности быть только распорядительницей чужого имущества. Почти машинально подошла она къ шкатулкѣ, гдѣ хранились ввѣренныя ей Зонненкампомъ деньги и, отворивъ ее, подумала: «съ какимъ чувствомъ буду я теперь говорить бѣднымъ людямъ: не меня благодарите, а господина Зонненкампа!»

Она пошла въ библіотеку и приблизилась къ окну. Подъ тяжестью ввѣренной ей тайны, она страдала, какъ отъ острой физической боли. Къ чему позволила она себѣ сблизиться съ этимъ семействомъ, вопреки предостереженіямъ внутренняго голоса? Профессоршу какъ будто на мгновеніе покинулъ ея свѣтлый взглядъ на вещи и она потеряла всякое самообладаніе.

Вдругъ послышался сильный и продолжительный трескъ: то вскрылась рѣка и по ней плыли огромныя льдины, изъ которыхъ каждая была украшена точно вѣнцомъ изъ снѣгу. Догоняя одна другую, сталкиваясь, раздробляясь, онѣ съ неимовѣрной скоростью неслись впередъ. Теперь обнаружилась вся быстрота теченія Рейна.

Солнце огненнымъ шаромъ опустилось въ волны рѣки. Профессорша, любуясь великолѣпнымъ зрѣлищемъ, вполголоса сказала:

— Первый день новаго года принесъ мнѣ страшную тайну. Надо ее мужественно укрыть въ сердцѣ и постараться изъ всего извлечь лучшее.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

КНИГА ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА I.
ПРІѢЗДЪ ВЪ ГОСТИННИЦУ «ВИКТОРІИ».

Въ столицѣ передъ гостинницей «Викторіи» стоялъ рядъ наемныхъ экипажей. Воробьи стаями надъ ними кружились, а извощики, раздѣлясь на группы, живо разговаривали. Они отъ холоду не могли стоять на мѣстѣ и то подпрыгивали, то хлопали въ ладоши, то ударяли одинъ другого по спинѣ.

Воробьи громко щебетали, точно спорили, и наконецъ, съѣвъ весь кормъ, улетѣли. Извощики съ своей стороны замолчали, не находя больше пищи для разговора. Да и о чемъ прикажете говорить въ зимній день, когда на занесенныхъ снѣгомъ улицахъ столицы, въ теченіи цѣлыхъ часовъ, не увидишь живой души? Все вокругъ смотритъ также безмолвно и мертво, какъ гранитное изображеніе покойнаго герцога, который стоитъ на высокомъ пьедесталѣ съ снѣжной шапкой на головѣ и съ эполетами изъ снѣгу на плечахъ. Парадъ оконченъ, чиновники сидятъ въ канцеляріи, а въ военномъ Казино закрыты ставни отъ того, что при зажженныхъ свѣчахъ лучше играется въ карты. Взводъ солдатъ идетъ на смѣну во дворецъ принца Леонгарда. Всѣ они въ большихъ шинеляхъ и съ рукавицами на рукахъ. Пришедшіе солдаты шепчутъ что-то на ухо уходящимъ, но по всему видно, принесенное извѣстіе не отличается особенною важностью. Канцелярскій служитель, со связкой бумагъ подъ мышкой, выходитъ изъ присутственнаго мѣста, встрѣчается съ укутаннымъ въ длинную ливрею придворнымъ лакеемъ и обмѣнивается съ нимъ щепоткой табаку. Вотъ все, что можно въ зимній день встрѣтить на улицахъ маленькой столицы.

Вдругъ между извощиками произошло движеніе. Къ гостинницѣ Викторіи подъѣхалъ курьеръ Лутцъ, а съ пилъ и большой экипажъ съ поклажей. Разговоръ получилъ новую пищу и мгновенно оживился. Въ столицу ожидали прибытія «Калифорнскаго царя».

— Бѣги къ твоему отцу звонарю, кричалъ одинъ извощикъ: пусть онъ подниметъ трезвонъ на весь городъ.

— Накатите меня хорошенько виномъ, говорилъ другой, чтобъ я могъ погромче кричать ура. Теперь-то начнется веселье! Одинъ такой богачъ стоитъ трехъ принцевъ, семнадцати графовъ и семи бароновъ.

— Знаете ли что? замѣтилъ третій: когда онъ пріѣдетъ, отправимъ къ нему депутацію: это въ его духѣ и ему понравится. У меня ужъ и планъ готовъ.

— Какой? Говори скорѣй.

Извощикъ, къ которому такимъ образомъ обращались, былъ небольшого роста и горбатъ, во съ умнымъ выраженіемъ лица и плутовскими глазами. Помолчавъ немного, онъ сказалъ:

— Мы попросимъ господина Зонненкампа каждый день выдавать намъ по бутылкѣ вина. Вы увидите, онъ непремѣнно это сдѣлаетъ. Я самъ, будь у меня въ распоряженіи семьдесятъ милліоновъ, ни за что не отказалъ-бы въ такого рода просьбѣ.

Одинъ, печальнаго вида, толстый извощикъ, замѣтилъ:

— Я самъ содержалъ гостинницу и знаю, чѣмъ обыкновенно все это оканчивается. Хозяинъ «Викторіи», пріобрѣтя себѣ на зиму постояльца, станетъ за нимъ ухаживать, да топить для него печи, а онъ все время будетъ водить его за носъ, и когда настанетъ время расплаты, улизнетъ ничего не заплативъ.

Въ самомъ зданіи гостинницы, между тѣмъ, на всѣхъ лицахъ было написано радостное ожиданіе и оживленіе. Молодая хозяйка, казавшаяся въ этотъ день еще красивѣе обыкновеннаго, сама хлопотала надъ приготовленіемъ комнатъ для ожидаемыхъ гостей. Она въ послѣдній разъ прошлась по длинному ряду залъ и нашла, что все было въ порядкѣ. Кое-гдѣ еще разстилалась скатерть, приподнималась или опускалась занавѣсъ, но мягкіе, пушистые ковры совсѣмъ заглушали шаги ходившихъ взадъ и впередъ слугъ и служанокъ. Великолѣпная шелковая мебель, освобожденная отъ чахловъ, ослѣпительно сіяла, какъ бы въ благодарность за то, что ее наконецъ выпустили на свѣтъ божій.

Лутцъ отличался необыкновенною дѣятельностью. Онъ по очереди садился на всѣ стулья, въ самыхъ разнообразныхъ позахъ разваливался на креслахъ и кушеткахъ, приказывалъ переставлять ихъ съ мѣста на мѣсто и повидимому не прочь былъ испробовать, ловко ли лежать на большихъ двуспальныхъ кроватяхъ. Однако онъ ограничился тѣмъ, что ощупалъ пружины тюфяковъ и остался вполнѣ доволенъ осмотромъ. Онъ съ особенной тщательностью наблюдалъ за приведеніемъ въ порядокъ будуара съ голубыми штофными стѣнами и съ граціознымъ, весьма изящно убраннымъ фонаремъ.

Наконецъ все было готово.

Съ наступленіемъ вечера слуги освѣтили весь длинный рядъ комнатъ. Люстры сіяли отями, на каждомъ столѣ горѣло по нѣскольку свѣчей, лѣстница была убрана цвѣтами. Теперь господа могли смѣло пріѣхать.

Оберъ-кельнеръ, съ сигарой во рту, расхаживалъ взадъ и впередъ по комнатамъ, самодовольно улыбаясь и бросая торжествующіе взгляды на гостинницу, подъ вывѣской «Наслѣднаго принца», которая, погруженная въ мракъ и безмолвіе, печально стояла по другую сторону улицы.

Вскорѣ явилась мужеская и женская прислуга Зонненкампа, а вслѣдъ за ней экипажъ съ Эрихомъ и Роландомъ и другой, запряженный четверней. Бертрамъ ловко осадилъ лошадей, дверцы кареты раскрылись и изъ нея вышли Зонненкампъ, фрейленъ Пэрини и Церера, укутанная въ драгоцѣнные мѣха.

Извощики забыли свое намѣреніе привѣтствовать Зонненкампа громкими криками и онъ, сопровождаемый семьей, посреди всеобщаго безмолвія, вступилъ въ швейцарскую. Тамъ его встрѣтилъ швейцаръ въ парадной формѣ, неподвижно, какъ вкопанный, стоя на мѣстѣ и держа въ рукахъ булаву съ серебрянымъ набалдашникомъ. Пріѣзжіе поднялись по теплой, ярко освѣщенной, убранной зеленью, лѣстницѣ на верхъ. Зонненкампъ повидимому былъ всѣмъ доволенъ, но Церера казалась въ дурномъ расположеніи духа. Она почти во всю дорогу не спала и теперь, быстро опустясь на стулъ передъ пылающимъ каминомъ, не вдругъ рѣшилась разстаться съ шубой.

Зонненкампъ между тѣмъ осматривалъ всѣ комнаты и, остановясь въ той, которая была назначена Роланду и Эриху, замѣтилъ:

— Всякое удобство, даже самое ничтожное, покупается на вѣсъ золота. Тому, кто ничего не имѣетъ, остается дрожать отъ холоду, какъ вонъ тѣмъ извощикамъ, которые мерзнутъ въ ожиданія сѣдока.

Онъ вернулся въ будуаръ жены. Церера сидѣла, по прежнему, неподвижно на низенькомъ стулѣ передъ каминомъ:

— Что мы сегодня будемъ дѣлать? томно спросила она.

— Еще не поздно, и мы могли бы попасть въ театръ.

— Но для этого мнѣ надо одѣваться? Я не хочу.

Къ счастію, доложили о прибытіи совѣтницы.

— Поздравляю съ пріѣздомъ, сказала она, входя въ комнату и вслѣдъ затѣмъ извинилась, что не могла исполнить своего первоначальнаго намѣренія, придти и встрѣтить, своихъ добрыхъ друзей и сосѣдей въ самую минуту пріѣзда. Но ее задержала графиня фонъ-Грабенъ. Зонненкампъ усердно благодарилъ и былъ въ восторгѣ отъ такого вниманія и предупредительности.

Совѣтница привела съ собой сына, кадета, вслѣдствіе чего Эрихъ и Роландъ тоже должны были придти въ залу.

— А гдѣ ваша матушка? спросила совѣтница у Эриха. Она, конечно, пріѣдетъ немного попозже?

Эрихъ молчалъ, но Зонненкампъ поспѣшилъ сказать, что профессорша не хочетъ разстаться съ дачей.

— Объ этомъ многіе пожалѣютъ, замѣтила совѣтница и такъ весело улыбнулась, какъ будто бы сказала нѣчто въ высшей степени забавное. Все общество, прибавила она, съ нетерпѣніемъ ожидало пріѣзда профессорши и радовалось тому, что еще разъ увидитъ въ своей средѣ эту милую женщину.

— Она должна пріѣхать, сказала Церера.

Зонненкампу сдѣлалось досадно. Неужели весь блескъ его дома заключался только въ чести, какую ему доставляло пребываніе въ немъ профессорши?

Досада его еще усилилась, когда совѣтница шепнула ему на ухо:

— Безъ профессорши осуществленіе нашего прекраснаго плана совершится гораздо медленнѣе и труднѣе.

Она ее почти постоянно называла урожденной фонъ-Бургольцъ и то и дѣло твердила Зонненкампу, что безъ нея врядъ ли ему удастся поставить свой домъ на ту аристократическую ногу, какъ онъ желалъ. Совѣтница ставила себѣ въ большую заслугу скромность, съ которою вслѣдъ за тѣмъ объявила, что хотя сама она и надѣется во многомъ быть полезна господину Зонненкампу, однако должна сознаться, что урожденная фонъ-Бургольцъ можетъ сдѣлать для него гораздо больше.

Зонненкампу показалось, будто яркое освѣщеніе его залы мгновенно померкло. Однако онъ еще настолько владѣлъ собой, что отчасти успѣлъ скрыть свое дурное настроеніе духа.

Кадетъ предложилъ Роланду участвовать въ каруселѣ, которую лучшіе придворные наѣздники въ концѣ мѣсяца собирались устроить въ герцогскомъ манежѣ. Пусть, говорилъ кадетъ, Роландъ закажетъ себѣ необходимый костюмъ, а онъ ужъ постарается включить его въ число другихъ молодыхъ людей средняго класса, которымъ дозволено будетъ, въ качествѣ оруженосцевъ, принять участіе въ нѣкоторыхъ эволюціяхъ.

Роландъ былъ очень доволенъ предложеніемъ, но Зонненкампъ разомъ положилъ конецъ надеждамъ мальчика, сказавъ:

— Нѣтъ, ты не будешь участвовать въ каруселѣ.

Онъ не счелъ нужнымъ объяснять сыну, что не хотѣлъ видѣть его съ перваго же шага въ свѣтѣ въ числѣ плебеевъ, которыхъ аристократы снисходительно допускали въ свое общество.

Совѣтница перечислила всѣ вечера настоящаго сезона; описала тѣ, которые уже были, указала на тѣ, которыхъ еще слѣдовало ожидать и пустилась въ не совсѣмъ удобные для молодыхъ ушей разсказы о разнаго рода придворныхъ и общественныхъ событіяхъ. «Старшій сынъ барона фонъ-Эндлиха, — говорила она между прочимъ, — тоже собирается жениться, но боится, чтобъ ему не помѣшало ожидаемое изъ Мадеры извѣстіе о смерти сына гофмаршала, который тотчасъ послѣ свадьбы туда уѣхалъ со своей молодой женой.»

Кадетъ предложилъ Роланду идти съ нимъ въ балетъ. Эрихъ въ нерѣшимости посмотрѣлъ на Зонненкампа, который, ни минуты не колеблясь, сказалъ:

— Ты можешь идти, Роландъ.

Эриху въ первый разъ приходилось отпускать мальчика одного и имъ овладѣло тревожное чувство, котораго онъ никакъ не могъ преодолѣть.

Роландъ непремѣнно хотѣлъ, чтобъ и Эрихъ съ нимъ пошелъ, но кадетъ объявилъ, что для него не будетъ мѣста въ театрѣ: онъ съ трудомъ успѣлъ удержать одинъ стулъ для своего друга. Роландъ на прощанье сказалъ Эриху:

— Я вернусь къ тебѣ тотчасъ послѣ окончанія спектакля.

Эрихъ успокоился. Онъ, чувствовалъ, какъ неблагоразумно было съ его стороны опасаться для Роланда сближенія съ обществомъ. Развѣ онъ не надѣется на силы мальчика и не считаетъ его достаточно вооруженнымъ для того, чтобы съ успѣхомъ противостоять всякой опасности?

Совѣтница съ сокрушеніемъ, хотя не безъ оттѣнка гордости, распространилась за счетъ преждевременнаго удальства своего сыпка и разсказала нѣкоторыя изъ его проказъ. Затѣмъ она пожалѣла о Маннѣ, которая проводитъ въ монастырскомъ уединеніи этотъ сезонъ, обѣщающій быть такимъ блестящимъ. Въ заключеніе совѣтница сказала, что сочла бы себя счастливой, еслибъ могла вмѣстѣ съ матерью прелестной молодой дѣвушки вывозить ее въ свѣтъ.

Зонненкампъ отвѣчалъ, что для этого время еще не уйдетъ и на слѣдующую зиму.

ГЛАВА II.
ПЕРВАЯ НОЧЬ ВЪ СТОЛИЦѢ.

Эрихъ вскорѣ простился и ушелъ къ себѣ въ комнату, гдѣ однако не могъ найти покоя. Онъ снова былъ въ городѣ, гдѣ родился и провелъ большую часть своей молодости, но явился туда въ качествѣ слуги и принужденъ былъ жить въ гостинницѣ. Однако онъ поспѣшилъ побороть въ себѣ безплодныя сожалѣнія и сѣлъ писать къ матери письмо, въ которомъ увѣдомлялъ ее о своемъ прибытіи въ столицу и убѣждалъ не сдаваться ни на какіе доводы и не пріѣзжать туда вслѣдъ за ними. Онъ самъ отнесъ письмо на почту и долго бродилъ по пустымъ и безмолвнымъ улицамъ маленькой столицы, гдѣ все ему было такъ хорошо знакомо. Онъ зналъ, что во многихъ изъ домовъ, мимо которыхъ онъ проходилъ, жили нѣкогда дружески расположенныя къ нему семейства и онъ спрашивалъ себя, какъ они встрѣтятъ его теперь, какими глазами будутъ на него смотрѣть въ его новомъ положеніи.

Проходя мимо зданія, гдѣ хранились античныя произведенія искусства, онъ на минуту остановился и подумалъ, лучше ли было бы ему теперь, еслибъ онъ получилъ мѣсто директора музея.

Долго ходилъ онъ взадъ и впередъ, погруженный въ тревожныя думы и наконецъ зашелъ въ пивную лавочку.

Тамъ онъ пріютился въ уголкѣ и сталъ прислушиваться къ говору посѣтителей лавочки, которые, сидя за кружками пива и съ длинными трубками во рту, упражнялись въ остроуміи.

Вскорѣ было произнесено имя Зонненкампа, что побудило Эриха еще внимательнѣе слушать.

Одинъ толстый, краснощекій мужчина объявлялъ:

— Я съ сегодняшняго дня долженъ поставлять въ гостинницу «Викторіи» самый лучшій сортъ говядины. У господина Зонненкампа, говорятъ, необыкновенно тонкій вкусъ.

Знакомый Эриху типографщикъ замѣтилъ:

— Нашъ редакторъ, профессоръ Крутіусъ, увѣряетъ, будто хорошо знаетъ этого Зонненкампа, только онъ ничего не хочетъ о немъ говорить.

Любопытство Эриха съ каждой минутой возрастало. Затѣмъ была названа огромная сумма, которую содержатель гостинницы «Викторіи» намѣревался ежедневно брать съ Зонненкампа. Одинъ изъ посѣтителей увѣрялъ, будто Зонненкампъ покупаетъ дворецъ Рабенека, другой замѣтилъ, что онъ, безъ сомнѣнія, будетъ сдѣланъ дворяниномъ, а третій сказалъ что-то, чего Эрихъ не могъ разслышать, но что вызвало со стороны остальныхъ громкій взрывъ хохота.

— А я говорю, воскликнулъ одинъ толстякъ, въ которомъ Эрихъ узналъ хлѣбнаго торговца, вспомните мое слово, что этотъ Зонненкампъ ничто иное, какъ эмиссаръ изъ южныхъ штатовъ. Они тамъ задумали выбрать себѣ императора и прислали сюда господина Зонненкампа съ порученіями, можетъ быть гораздо болѣе важными, чѣмъ мы думаемъ.

— Предсказываю тебѣ, что ты съ нимъ уѣдешь въ Америку, въ качествѣ придворнаго хлѣбопёка, сказалъ кто-то и всѣ громко засмѣялись.

— Что намъ за дѣло, кто онъ и откуда? замѣтилъ одинъ изъ собесѣдниковъ. У него много денегъ, и этимъ все сказано. Пусть къ намъ пожалуютъ еще сотни подобныхъ ему, мы ихъ всѣхъ примемъ, лишь бы они привезли къ намъ побольше денегъ.

И онъ, залпомъ осушивъ стаканъ, весело подмигнулъ служанкѣ.

— Принеси-ка мнѣ еще пивца, сказалъ онъ ей: я этого заслуживаю. Развѣ я не умнѣе ихъ всѣхъ.

Эрихъ потихоньку ушелъ, довольный тѣмъ, что его никто не узналъ.

На улицѣ онъ встрѣтилъ молодого человѣка, который дружески съ нимъ раскланялся.

Эрихъ, послѣ первой минуты недоумѣнія, узналъ въ немъ одного изъ пѣвцовъ, съ которыми познакомился на музыкальномъ торжествѣ. Молодой человѣкъ былъ учителемъ въ одной изъ реальныхъ школь столицы и объявилъ Эриху, что общество столичныхъ учителей избрало его своимъ почетнымъ членомъ.

Эрихъ поблагодарилъ и пошелъ далѣе. Онъ внезапно очутился посреди улицы, гдѣ по мостовой съ грохотомъ мчались экипажи и по тротуарамъ шли толпы народа. Театръ окончился и всѣ расходились и разъѣзжались по домамъ. Эрихъ поспѣшилъ въ гостинницу, желая достигнуть ея прежде Роланда. Это ему удалось: когда онъ пришелъ къ себѣ въ комнату, мальчикъ еще не возвращался. Подождавъ немного, Эрихъ отправился въ залу, но Роланда и тамъ не было. Зонненкампъ тоже начиналъ о немъ тревожиться.

Совѣтница съ улыбкой замѣтила, что они напрасно безпокоятся: Роландъ въ обществѣ ея Куно и, конечно, весело проводитъ время. Немного спустя, она сказала, что ей пора домой, и отведя Зонненкампа къ окну, вручила ему Готскій альманахъ на новый годъ. Она, между прочимъ, выразила надежду, что книжка эта не выйдетъ болѣе въ свѣтъ безъ того, чтобъ на страницахъ ея не красовалось имя Зонненкампа и объявила, что отнынѣ будетъ постоянно каждый годъ сама его ею снабжать.

Зонненкампъ разсыпался въ благодарностяхъ и проводилъ гостью до кареты.

Возвратясь въ залу, онъ сказалъ Эриху:

— Я ожидалъ, что вы лучше воспитаете Роланда. Онъ, несмотря на свое обѣщаніе, до сихъ поръ еще не вернулся.

Эрихъ хотѣлъ отвѣтить, что не онъ, а самъ отецъ далъ мальчику въ первый же вечеръ позволеніе самостоятельно распоряжаться собой. Но онъ удержался, сознавая всю безполезность подобнаго рода объясненій.

— Я не рѣшусь лечь спать, пока онъ не вернется, жалобно проговорила Церера.

— Не знаете ли вы, гдѣ бы мы могли его теперь искать? спросилъ Зонненкампъ.

— Намъ незачѣмъ его искать, вотъ онъ, отвѣчалъ Эрихъ, указывая на Роланда, который въ эту минуту входилъ въ комнату.

Мать встрѣтила его жалобами, отецъ выговорами за то, что онъ не сдержалъ своего слова.

— Я вовсе не заслуживаю упрековъ, возразилъ Роландъ. Мнѣ не малаго труда стоило отдѣлаться отъ общества этихъ молодыхъ людей. Я принужденъ былъ проводить ихъ до дверей ресторана, но тамъ уже, несмотря ни на что, распрощался съ ними.

Всѣ успокоились и разошлись по своимъ комнатамъ.

— Что жъ ты у меня не спросишь, какъ, мнѣ понравился балетъ? спросилъ Роландъ.

— Я ждалъ, отвѣчалъ Эрихъ, чтобъ ты самъ объ этомъ заговорилъ.

— Ахъ, въ театрѣ сначала было очень хорошо! Тамъ на сценѣ все такія прелестныя дѣвушки! Куно ихъ всѣхъ называетъ по имени и разсказываетъ о нихъ разныя исторіи. Но потомъ мнѣ все это надоѣло. Только и видишь, что одни прыжки, да движенія то въ ту, то въ другую сторону и никто ни слова не говоритъ. Мнѣ вдругъ пришло на умъ: что сказалъ бы Веньяминъ Франклинъ, еслибъ увидѣлъ это? Съ той минуты для меня пропало все удовольствіе. Куно назвалъ меня филистеромъ, я промолчалъ, но когда онъ къ этому еще что-то прибавилъ, я ужасно разсердился и чуть-чуть не вызвалъ его на дуэль.

— Могу я узнать, чѣмъ онъ тебя такъ оскорбилъ?

— Нѣтъ, потому что это тебя касается… А впрочемъ, ты вѣрно не обидишься. Не ожидаешь же ты отъ людей, чтобъ они всѣ тебя одинаково понимали и цѣнили, и ты конечно вполнѣ равнодушенъ къ тому, если они…

— Остановись, милый Роландъ. Я вовсе не желаю знать, что обо мнѣ говорятъ. Толки о насъ постороннихъ людей могутъ насъ огорчать, но они нисколько не содѣйствуютъ къ нашему улучшенію. Ты поступилъ честно и храбро выдержалъ первый непріятельскій огонь. Оставайся и впередъ вѣренъ самому себѣ и мнѣ. А теперь прощай, спокойной ночи.

Эрихъ и Роландъ разошлись вполнѣ счастливые и довольные другъ другомъ. Оба не замедлили заснуть.

ГЛАВА III.
БОЛЬШОЙ СВѢТЪ ВЪ МАЛЕНЬКОЙ СТОЛИЦѢ.

На слѣдующее утро Зонненкампъ весь погрузился въ изученіе адресъ-календаря и въ соображенія на счетъ предстоявшихъ ему визитовъ. Съ другой стороны, Эрихъ усердно работалъ надъ собой, стараясь отдѣлаться отъ всякаго личнаго чувства и безраздѣльно отдаться своей задачѣ, которая теперь опять внезапно усложнялась и дѣлалась гораздо труднѣе.

Послѣ полудня Зонненкампъ и Церера отправились развозить свои визитныя карточки. Они долго ѣздили взадъ и впередъ по городу въ великолѣпномъ экипажѣ съ стеклянными передками и боками. На козлахъ кареты помѣщались два лакея въ теплыхъ шубахъ, а на запяткахъ егерь. У Зонненкампа съ женой было много толковъ о томъ; слѣдуетъ ли Роланду ихъ сопровождать, и они наконецъ рѣшились взять его съ собой.

Эрихъ находился весь этотъ день въ отпуску. Встрѣтясь съ нѣкоторыми изъ своихъ прежнихъ товарищей, онъ отправился съ ними въ военное Казино, гдѣ нашелъ, вопреки своимъ ожиданіямъ, въ высшей степени радушный пріемъ. Кромѣ того онъ былъ удивленъ серьезнымъ тономъ, какой тамъ теперь царствовалъ и какого онъ не помнилъ въ былое время. Рѣчь конечно по прежнему часто заходила о картахъ, о лошадяхъ и о танцовщицахъ, по при всемъ томъ многіе изъ молодыхъ людей отличались трезвымъ и даже глубокимъ взглядомъ на вещи. Современное движеніе умовъ совершенно естественно нашло себѣ отголосокъ и въ военномъ казино. Одинъ изъ товарищей, удалясь съ Эрихомъ въ уголокъ близъ окна, говорилъ, какъ сильно завидуетъ ему въ томъ, что онъ успѣлъ самостоятельно устроить свою жизнь.

Посѣтивъ еще нѣсколькихъ друзей, Эрихъ вернулся домой успокоенный и засталъ семью Зонненкампа тоже въ наилучшемъ расположеніи духа.

Уже въ этотъ первый день къ обѣду были приглашены государственный совѣтникъ, его жена и двѣ дочери. Къ вечеру пришла посылка съ выписанными изъ Парижа платьями, о которыхъ уже много толковали въ маленькой столицѣ. Таможенные чиновники первые видѣли ихъ и разсказали женамъ, а тѣ своимъ роднымъ и знакомымъ, что госпожѣ Зонненкампъ присланы такія роскошныя платья, подобныхъ которымъ нѣтъ у самой герцогини. Церера съ гордостью показывала ихъ гостямъ, тѣ восхищались ими — однимъ словомъ, все шло, какъ нельзя лучше. Совѣтникъ представилъ Зонненкампа въ аристократическій клубъ, гдѣ у того не замедлила составиться своя партія въ вистъ. Послѣ обѣда неожиданно явилась Белла съ мужемъ.

Осанка, походка, нарядъ графини, все точно говорило, что за ней невидимо слѣдуютъ не только два ливрейныхъ лакея, но и карета съ лошадьми. Гдѣ бы она ни находилась, на улицѣ, или въ салонѣ, она всюду имѣла видъ, будто только-что вышла изъ экипажа. Въ этотъ день она была очень весела и только въ разговорѣ съ Эрихомъ выразила сожалѣніе, что мать его осталась на дачѣ. Зонненкампу Белла объявила, что на дняхъ въ столицу пріѣдетъ также и Отто вмѣстѣ съ русскимъ княземъ. Оба они имѣютъ роли во французской комедіи, которую собираются играть при дворѣ и въ которой она также участвуетъ.

Затѣмъ Белла заставила Зонненкампа вручить ей довольно значительную сумму на покупку вещей для базара, который дамы высшаго общества собирались устроить, въ пользу бѣдныхъ въ началѣ будущаго мѣсяца.

Клодвигъ казался утомленнымъ и заранѣе просилъ не требовать отъ него никакого участія въ предстоящихъ празднествахъ. Онъ между прочимъ объявилъ, что въ обѣихъ палатахъ уже открылись засѣданія. Братъ герцога, принцъ Леонгардь, человѣкъ много видѣвшій въ своихъ странствованіяхъ и посѣтившій Америку, былъ назначенъ президентомъ верхней палаты. Клодвигъ, занимавшій мѣсто вице-президента, почти всегда принужденъ былъ исполнять должность дѣйствительнаго президента.

Вечеромъ пришло отъ барона фонъ-Эндлиха приглашеніе на вечеръ. Всѣ были очень довольны, а Белла передала ходившую по городу сплетню, будто баронъ фонъ-Эндлихъ такъ спѣшитъ со своимъ баломъ изъ боязни, чтобъ смерть зятя не остановила его приготовленій. До конца сезона, какъ бы то ни было, оставалось еще много времени. Говорили даже, что самъ дворъ намѣревается почтить своимъ присутствіемъ этотъ праздникъ, который, во всякомъ случаѣ, посѣтитъ принцъ Леонгардъ. Беллѣ тоже были показали парижскія платья. Она пришла въ неописанный восторгъ и посовѣтовала Церерѣ сохранить самое роскошное изъ нихъ для праздника, который дастъ господинъ Зонненкампъ у себя.

Вечеръ у барона фонъ-Эігдлиха вполнѣ удался. Въ его домѣ собралось все высшее общество, несмотря на то, что оно сильно негодовало за шутку, какую себѣ позволилъ герцогъ при возведеніи въ дворянское достоинство богатаго виноторговца. Герцогъ немного поздно увидѣлъ свою ошибку, которая тѣмъ болѣе всѣхъ поразила, что онъ до сихъ поръ исполнялъ всѣ требованія придворнаго этикета съ благоговѣніемъ, какъ будто совершалъ священнодѣйствіе. Вслѣдствіе всего этого, дружелюбіе, оказываемое барону фонъ-Эндлиху, приходилось ему особенно по душѣ. Общество это хорошо знало и наперерывъ старалось заслужить расположеніе своего герцога. Не мудрено послѣ этого, что праздникъ новаго дворяннпа былъ самый блестящій изо всего сезона.

Баронъ фонъ-Эндлихъ съ своей стороны догадался пригласить нѣсколькихъ членовъ палаты депутатовъ и въ томъ числѣ двухъ изъ самыхъ ярыхъ приверженцевъ оппозиціи, конечно предварительно испросивъ на то разрѣшеніе двора. Самъ герцогъ не явился на праздникъ, но принцъ Леонгардъ посѣтилъ его. Послѣдній не скрывалъ, что былъ противникомъ обычая, въ силу котораго создавались новые дворяне. Но онъ пріѣхалъ сюда въ качествѣ подданнаго своего брата и долго разговаривалъ съ двумя приверженцами оппозиціи и въ особенности съ президентомъ палаты депутатовъ, Вейдеманомъ.

Принцъ былъ представителемъ герцога, о которомъ всегда говорилъ не иначе, какъ съ глубокимъ уваженіемъ. Это однако не мѣшало ему весьма благосклонно выслушивать замѣчанія въ родѣ слѣдующаго: «Да, еслибъ вы царствовали, не то было бы у насъ и страна наша разомъ превратилась бы въ образцовое государство.» При дворѣ на принца Леонгарда смотрѣли съ нѣкоторымъ состраданіемъ вслѣдствіе того, что онъ увлекся общей модой и разыгрывалъ роль либерала. Принцъ покровительствовалъ наукамъ и искусствамъ и даже принималъ участіе въ политическомъ движеніи страны. Ходили слухи, будто онъ втайнѣ поддерживалъ одну газету, которая отличалась умѣренно-оппозиціоннымъ направленіемъ.

Принцъ подъ руку съ Клодвигомъ расхаживалъ по заламъ. Это съ его стороны считалось важнымъ знакомъ отличія. Вѣроятно графъ какъ-нибудь съ особенной похвалой отозвался объ Эрихѣ, который скрывался въ заднихъ рядахъ гостей, стоявшихъ на проходѣ принца и выжидавшихъ случая ему поклониться. Принцъ подошелъ прямо къ нему и сказалъ:

— Любезный Дорнэ, я очень радъ васъ видѣть. Вы, безъ сомнѣнія, теперь сдѣлались въ полномъ смыслѣ слова ученымъ. Впрочемъ этого и слѣдовало ожидать: вы съ дѣтства выказывали большія способности къ наукамъ. Какъ поживаетъ ваша почтенная матушка?

Эрихъ очень учтиво поблагодарилъ. Онъ былъ радъ, что первое свиданіе съ принцемъ Леонгардомъ прошло такъ дружелюбно. А тотъ, повидимому, не на шутку хотѣлъ выказать ему свое благоволеніе, потому что вслѣдъ за тѣмъ спросилъ:

— А гдѣ господинъ Зонненкампъ? Представьте его мнѣ.

Зонненкампа, къ сожалѣнію, не могли скоро найти. Онъ былъ въ отдаленной комнатѣ, гдѣ курили. Когда его наконецъ отыскали, принцъ съ графиней Беллой открывалъ балъ.

Баронъ фонъ-Эндлихъ сіялъ счастьемъ, Зонненкампъ напротивъ былъ непріятно пораженъ, узнавъ желаніе принца, чтобъ онъ былъ ему представленъ капитаномъ Дорнэ. Оба эти человѣка вообще составляли странную противоположность. «Винный графъ» отличался большой самоувѣренностью, которою однако никогда никого не оскорблялъ. Каждое его слово, каждое движеніе говорило: «Я все знаю». Онъ умѣлъ поддерживать разговоръ съ людьми самыхъ разнообразныхъ званій и положеній и при этомъ ему еще ни разу не случилось ударить лицемъ въ грязь. То, что онъ былъ хорошимъ финансистомъ, политико-экономомъ, агрономомъ и негоціантомъ, не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, но онъ, кромѣ того, еще умѣлъ говорить о наукѣ и метко судить о всѣхъ государственныхъ людяхъ Европы. Онъ постоянно вслушивался въ рѣчи другихъ и всегда ловко извлекалъ изъ нихъ пользу.

Зонненкампъ почти не отходилъ отъ кружка, въ которомъ ораторствовалъ баронъ фонъ-Эндлихъ и въ первый разъ въ жизни почувствовалъ себя ничтожнымъ и ничего незнающимъ, въ сравненіи съ этимъ человѣкомъ. «Видный графъ» разсуждалъ о выдѣлкѣ стали, когда къ группѣ, посреди которой онъ стоялъ, подошелъ принцъ Леонгардъ. Разговоръ мгновенно прервался, по принцъ сказалъ:

— Прошу васъ, продолжайте, я не хочу вамъ мѣшать.

И онъ съ благодарностью выслушалъ объясненіе барона фонъ-Эндлиха, который говорилъ такъ плавно, съ такимъ знаніемъ дѣла,, какъ будто всю жизнь провелъ на фабрикѣ, гдѣ управлялъ литейными работами.

Наконецъ Зонненкампъ былъ представленъ принцу и тотъ у него спросилъ, занимался ли онъ также и въ Америкѣ винодѣліемъ.

Зонненкампъ отвѣчалъ, что нѣтъ.

Принцъ, едва выслушавъ отвѣтъ, спросилъ еще, не былъ ли Зонненкампъ лично знакомъ съ Теодоромъ Паркеромъ. Ему самому однажды привелось слышать его проповѣдь, которой онъ остался чрезвычайно доволенъ.

Зонненкампъ снова принужденъ былъ отвѣчать отрицательно и при этомъ вдругъ почувствовалъ себя въ высшей степени жалкимъ и ничтожнымъ.

Принцъ, желая его ободрить, старался навести разговоръ на предметъ, который былъ бы ему хорошо знакомъ. Онъ, немного спустя, спросилъ, вѣритъ ли Зонненкампъ въ мирный исходъ вопроса о невольничествѣ?

Всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ слушали, какъ Зонненкампъ говорилъ, что всѣ ужасы рабства, о которыхъ такъ много толкуютъ, въ дѣйствительности вовсе не существуютъ и что аболиціонисты, имѣя въ виду, можетъ, быть, и хорошую цѣль, весьма дурно принялись за ея выполненіе.

— Вы должны мнѣ это когда-нибудь подробнѣе объяснить, сказалъ принцъ. Прошу васъ навѣстить меня когда-нибудь.

— Вашему высочеству стоитъ только приказать, отвѣчалъ Зонненкампъ, весьма довольный этимъ заключеніемъ своего разговора съ принцемъ.

Эрихъ почти весь вечеръ провелъ съ Вейдеманомъ, но, несмотря на все удовольствіе, какое находилъ въ бесѣдѣ съ этимъ замѣчательнымъ человѣкомъ, не могъ однако удержаться отъ того, чтобъ по временамъ украдкой не слѣдить за Беллой. Графиня сіяла красотой и весельемъ. Наружностью она походила на Юнону, обладая полнотой и округленностью формъ, какія особенно часто встрѣчаются у фламанокъ. Въ ней была какая-то небрежная аристократическая грація, соединенная съ гордой самоувѣренностью. Она всякому умѣла сказать впопадъ, то легкое, остроумное, то серьезное и даже глубокое слово. Людей пожилыхъ она оживляла, молодыхъ забавляла и все это самымъ благороднымъ и въ тоже время естественнымъ образомъ.

Она, плавно переступая, переходила отъ одной группы къ другой. Губы ея по временамъ принимали суровое, жесткое выраженіе, но она дѣлала надъ собой усиліе и лицо ея мгновенно озарялось плѣнительной улыбкой. Она была очаровательна, когда обращалась къ кому-нибудь съ ласковой, дружеской рѣчью. Но при всемъ томъ на наружности ея лежала печать загадочности. Никто не зналъ навѣрное, какого цвѣта у нея были глаза, а между тѣмъ всякій испытывалъ на себѣ чарующее вліяніе ихъ лучей.

Беллу можно было ненавидѣть, но забыть ее оказывалось рѣшительно невозможнымъ. Докторъ Рихардтъ, и тотъ долженъ былъ въ этомъ сознаться, хотя Эрихъ находилъ, что онъ вообще ошибался въ оцѣнкѣ характера Беллы. По мнѣнію молодого человѣка, въ ней, надъ всѣми другими чувствами и стремленіями, преобладало честолюбіе, которое, будь оно направлено на что-нибудь доброе и хорошее, сдѣлало бы изъ вся личность въ высшей степени замѣчательную.

Мысленно упрекая себя за несправедливость къ ней, Эрихъ въ этотъ вечеръ оказывалъ ей особенное дружелюбіе и почтительность. Белла, повидимому, понимала, что въ немъ происходило и въ теченіи вечера не разъ обмѣнивалась съ нимъ многозначительными и ласковыми взглядами.

Обращеніе Эриха вполнѣ успокоило графиню. Она одно время боялась, чтобъ этотъ учитель не вздумалъ хвастаться… Какой вздоръ! Кто бы ему повѣрилъ? Да и самъ онъ настолько благороденъ, что никогда не сдѣлалъ бы ничего подобнаго.

Но что же въ самомъ дѣлѣ между ними произошло?

Послѣ первой минуты внутренняго разлада, Белла призвала къ себѣ на помощь всю свою гордость и ей вскорѣ удалось увѣрить себя, будто все это было минутное увлеченіе, искушеніе, не болѣе какъ пустая игра.

Кто могъ ей противорѣчить?

Она даже начала казаться себѣ героиней, которая мужественно выдержала напоръ враждебной силы.

Мало-по-малу Белла дошла до того, что на собственныя мечты стала смотрѣть какъ на дѣйствительность и все дѣло приняло въ ея глазахъ значеніе романа, который она, будто бы, когда-то читала. Онъ ее сначала сильно взволновалъ, окончаніе его не соотвѣтствовало ея ожиданіямъ, но теперь она съ нимъ совсѣмъ раздѣлалась и помѣстила его въ библіотеку, гдѣ на немъ уже успѣлъ лечь слой пыли. Да, Белла въ настоящее время могла съ улыбкой думать объ этомъ прошломъ. Она почти гордилась тѣмъ, что еще въ состояніи такъ свѣжо и наивно чувствовать, такъ увлекаться и испытывать подобнаго рода, волненія.

Подойдя къ Эриху и Вейдеману, она заговорила съ ними объ удовольствіи, какое ей доставляетъ ихъ сближеніе. Потомъ она выразила надежду, что Эрихъ будетъ теперь часто навѣщать ее и Клодвига. Они, въ обществѣ одинъ другого, замѣтила она, будутъ отрезвляться отъ тумана, въ какой невольно повергаетъ водоворотъ столичной жизни и углубляясь въ самихъ себя, станутъ взаимно поддерживать въ себѣ стремленія ко всему чистому и прекрасному. Белла между тѣмъ просила Эриха сходить вмѣстѣ съ ней въ музей, а затѣмъ съ сестринской заботливостью посовѣтовала ему сдѣлать нѣсколько необходимыхъ визитовъ, для того, чтобъ не быть чужимъ въ обществѣ тѣхъ людей, съ которыми ему теперь придется такъ часто встрѣчаться.

Она была очень рада узнать, что онъ уже это отчасти исполнилъ. Эрихъ между прочимъ замѣтилъ, что онъ старался отыскать негра, находящагося въ услуженіи у герцога, но тотъ, какъ оказалось, уѣхалъ на зиму въ Неаполь съ одной больной принцессой.

— Вотъ какъ! сказала Белла съ странной улыбкой. Вы безъ сомнѣнія имѣли къ этому негру особенное порученіе отъ г. Зонненкампа?

Эрихъ отвѣчалъ, что рѣшительно не понимаетъ ея вопроса, а Белла поспѣшила извиниться въ своей, какъ она выразилась, неумѣстной шуткѣ. Затѣмъ она быстро направилась къ Зонненкампу и много съ нимъ смѣялась на счетъ одного изъ гостей. То былъ братъ барона фонъ-Эндлиха, содержатель лучшаго моднаго магазина въ столицѣ.

«Винный графъ» не могъ избѣжать того, чтобъ не пригласить къ себѣ за вечеръ своего брата, купца, пользовавшагося всеобщимъ уваженіемъ въ городѣ. Белла со смѣхомъ увѣряла, что этотъ человѣкъ явился сюда съ цѣлью посмотрѣть, какой эффектъ производятъ въ бальной залѣ наканунѣ купленные у него наряды.

Зонненкампъ мысленно радовался тому, что, когда его произведутъ въ дворяне, съ нимъ не можетъ случиться ничего подобнаго, потому что онъ вовсе не имѣетъ родственниковъ.

ГЛАВА IV.
ГОЛУБОЙ БАНТЪ.

Зонненкампъ и его семейство каждый вечеръ посѣщали или театры, или балы. Утро у нихъ начиналось съ полудня. Эрихъ, послушный совѣту Беллы, сдѣлалъ необходимые визиты и его тоже всюду начали приглашать.

Общественная жизнь являлась теперь ему въ совершенно новомъ свѣтѣ. Онъ смотрѣлъ на нее глазами человѣка, который былъ внезапно перенесенъ въ среду ея изъ совсѣмъ другого, чуждаго ей міра. Ему становилось жутко при мысли, сколько лжи скрывалось подъ этими улыбками, какая фальшь таилась въ глубинѣ души всѣхъ этихъ разфранченныхъ, съ виду такихъ милыхъ и любезныхъ людей. Его несказанно возмущало это ходячее лицемѣріе въ бѣлыхъ галстукахъ. Въ курительной комнатѣ мужчины обыкновенно, наперерывъ другъ передъ другомъ, разсказывали соблазнительные анекдоты, а затѣмъ, какъ ни въ чемъ не бывало, являлись въ бальную залу къ своимъ женамъ и дочерямъ и казались такими изящными и благородными!

Эрихъ держался немного въ сторонѣ отъ всѣхъ, но Белла была къ нему особенно внимательна и предупредительна. Она съ наслажденіемъ плавала въ потокѣ свѣтскихъ удовольствій. Ей было пріятно знать, что она здѣсь одна изъ первыхъ, если не самая первая.

Русскій князь тоже осыпалъ Эриха любезностями и много разсказывалъ ему о Кнодфѣ и о необыкновенной маленькой американкѣ, находившейся въ Маттенгеймѣ.

Пранкенъ, всякій разъ что встрѣчался съ Эрихомъ, раскланивался съ нимъ по всѣмъ правиламъ свѣтскаго приличія, но никогда съ нимъ не заговаривалъ.

Всѣ высшіе сановники герцогства дружески обращались съ Эрихомъ и до него не разъ доходили слухи о похвалахъ, съ какими о немъ постоянно отзывались графъ и графиня Вольфсгартенъ.

Встрѣчи Эриха съ Вейдеманомъ всегда были очень кратковременны и несмотря на желаніе обоихъ другъ съ другомъ ближе познакомиться, это имъ никакъ не удавалось. Только разъ случай помогъ имъ, доставивъ возможность обмѣняться нѣсколькими задушевными мыслями и тѣмъ самымъ поглубже заглянуть въ душу одинъ другого. Они говорили о Клодвигѣ и оба съ одинаковымъ уваженіемъ отзывались о немъ. Только Вейдеманъ въ заключеніе сказалъ:

— Я удивляюсь силѣ этого человѣка, но самъ признаюсь, не съумѣлъ бы, подобно ему, распоряжаться ею. Нашъ другъ обладаетъ способностью вполнѣ примѣняться къ средѣ, въ которой живетъ. Болѣе того, онъ можетъ по произволу облекаться въ то или другое настроеніе духа и это съ легкостью, съ какой скидаетъ и надѣваетъ свой фракъ. Въ глубинѣ души его таятся стремленія, не имѣющія ничего общаго съ интересами придворнаго и великосвѣтскаго міра. Но разъ, что онъ становится съ нимъ въ соприкосновеніе, у него исчезаютъ всѣ слѣды противорѣчія, такъ что можно подумать, онъ созданъ именно для этой, а не для какой другой сферы.

Эрихъ вполнѣ понималъ и раздѣлялъ мнѣніе своего собесѣдника. А Вейдеманъ, устремивъ на молодого человѣка задумчивый взглядъ, внимательно слушалъ, какъ тотъ ему говорилъ, что теперь для него становится яснымъ одинъ упрекъ, который до сихъ поръ его мучительно преслѣдовалъ.

— Люди, сказалъ Эрихъ, часто неодобрительно смотрятъ на старанія углубляться въ сокровенный смыслъ вещей и строго порицаютъ тѣхъ, которые увлекаются и волнуются. Будьте спокойны и равнодушны, говорятъ они, вѣрьте всему на слово и никому не прекословьте. Я этого не могу и потому не гожусь для общества.

Вейдеманъ, повидимому, нѣсколько иначе понялъ причину того, что тревожило Эриха, который, по его мнѣнію, долженъ былъ считать себя счастливымъ тѣмъ, что на его долю выпала, задача воспитывать юношу, подобнаго Роланду.

А Эрихъ, между тѣмъ, иногда по цѣлымъ вечерамъ не видалъ Роланда. Мальчика обыкновенно окружала цѣлая толпа танцующей молодежи, мужчинъ и дѣвушекъ. Всѣ его ласкали и забавлялись имъ, какъ прелестной игрушкой. Протанцовавъ цѣлую ночь, онъ возвращался домой усталый и въ теченіи всего слѣдующаго дня имѣлъ скучающій, разсѣянный видъ. Эрихъ даже не разъ замѣчалъ, какъ швейцаръ украдкой совалъ его воспитаннику въ руку раздушенныя записочки. О правильныхъ занятіяхъ не могло быть и рѣчи. Роландъ по цѣлымъ часамъ наигрывалъ на фортепіано мотивы танцевъ, которые еще со вчерашняго вечера звучали у него въ ушахъ. Въ его пюпитрѣ тщательно хранились записочки съ именами дамъ, съ которыми онъ танцовалъ, и разные другіе знаки памяти. Взглядъ мальчика принялъ какое-то непривычное ему выраженіе робости и утомленія.

Пранкенъ не могъ достаточно нарадоваться на то, что видѣлъ своихъ — онъ теперь никогда иначе не называлъ семейство Зонненкампа — такъ хорошо принятыми въ обществѣ. По его стараніямъ Роландъ получилъ во французской комедіи роль пажа при дворѣ Людовика XIV, которую первоначально должна была играть молоденькая графиня Оттерсвейеръ. Но она захворала корью и Роландъ ее замѣнилъ.

Для мальчика заказали роскошный костюмъ и онъ во снѣ и на яву только и бредилъ, что комедіей, да репетиціями.

Когда, послѣ первой репетиціи въ костюмахъ, Роландъ показался своимъ въ туго-натянутомъ бѣломъ шелковомъ трико, всѣ были невольно поражены его удивительной красотой. Церера пришла въ неописанный восторгъ надолго не могла успокоиться. Роландъ взглянулъ на Эриха, который стоялъ отвернувшись и печально смотрѣлъ въ сторону. Мальчикъ, не разъ слышавшій, какъ товарищи смѣялись надъ серьезнымъ видомъ Эриха, хотѣлъ-было упрекнуть его въ педантствѣ, но удержался и только проговорилъ:

— Вѣрь мнѣ, что я, немного погодя, снова примусь за ученіе и выучусь тогда всему, чему ты только пожелаешь. Но теперь, дай мнѣ повеселиться.

Эрихъ печально улыбнулся. Онъ чувствовалъ, что въ мальчикѣ произошла перемѣна къ худшему и въ тоже время сознавалъ свое безсиліе въ настоящемъ случаѣ что-нибудь для него сдѣлать. Видя, какъ безжалостно портили и вырывали то, что онъ съ такой заботливостью сѣялъ и ростилъ, Эрихъ невольно впадалъ въ уныніе. Ему не разъ приходило на умъ навсегда разстаться съ этимъ домомъ и съ этими людьми и только надежда спасти Роланда отъ окончательной гибели еще удерживала его на трудномъ постѣ. Однако онъ счелъ своей обязанностью раскрыть Зонненкампу глаза на счетъ угрожавшей его сыну опасности. Но Зонненкампъ въ утѣшеніе отвѣчалъ ему, что американскіе юноши зрѣютъ гораздо ранѣе германскихъ. Въ возрастъ, когда послѣдніе еще сидять на школьной скамьѣ, первые уже достигаютъ полнаго развитія и вполнѣ умѣютъ справляться съ жизнью.

— Я боюсь, сказалъ Эрихъ, чтобъ Роландъ не утратилъ самой драгоцѣнной способности человѣка.

— Какой?

— Изъ самого себя извлекать всѣ радости и утѣшенія въ жизни.

— Вы хотите сдѣлать изъ моего сына ученаго, который самъ себѣ варитъ кофе.

— Я понимаю вашу шутку и надѣюсь, что вы, съ вашей стороны, понимаете настоящій смыслъ моихъ словъ. Я хочу только сказать, что, кто не умѣетъ находить счастья въ самомъ себѣ, тотъ не найдетъ его я въ цѣломъ мірѣ. Это пунктъ, на которомъ мы сходимся съ вѣрующими, хотя и понимаемъ его нѣсколько иначе, нежели они. Счастье человѣка, говорятъ они, заключается въ царствіи небесномъ, которое непремѣнно водворяется въ сердцѣ каждаго, кто того пожелаетъ. Въ противномъ случаѣ человѣкъ вѣчно остается въ зависимости отъ случая, и нигдѣ и ни въ чемъ не находитъ себѣ удовлетворенія.

Зонненкампъ только кивалъ головой, слушая, какъ этотъ человѣкъ съ спокойнымъ достоинствомъ излагалъ передъ нимъ свои убѣжденія. Мысли капитана, думалъ онъ, сильно отзываются самоотреченіемъ, которое проповѣдуетъ церковь. Онъ ихъ цѣликомъ беретъ оттуда и только приспособляетъ къ свѣтскимъ понятіямъ.

Время, которое Роландъ посвящалъ репетиціямъ французской комедіи, Эрихъ проводилъ въ собраніи учителей. Къ сожалѣнію, онъ и тамъ нашелъ своего рода аристократію: преподаватели высшихъ учебныхъ заведеній смотрѣли свысока за учителей элементарныхъ школъ и держались отъ нихъ въ сторонѣ. Многіе изъ нихъ встрѣтили Эриха какъ стараго знакомаго, помня его торжество на музыкальномъ праздникѣ, въ которомъ они почти всѣ участвовали. Здѣсь, въ столицѣ, у нихъ тоже существовало общество пѣнія и никогда Эрихъ не пѣлъ такъ хорошо, какъ въ присутствіи своихъ новыхъ друзей.

Онъ, кромѣ того, еще часто покидалъ блестящія собранія, чтобъ присутствовать при засѣданіяхъ ученаго общества педагоговъ. Въ такихъ случаяхъ ему обыкновенно казалось, будто онъ переносился на другую планету, — такъ мало нравы и обычаи людей, съ которыми онъ здѣсь встрѣчался, имѣли общаго съ привычками, господствовавшими въ большомъ свѣтѣ.

Серьезные, угрюмые на видъ педагоги важно разсуждали о способахъ, какими всего успѣшнѣе можно направить молодую душу къ добру. Слушая ихъ, Эрихъ съ горечью думалъ о томъ, какъ достаточно одного вечера, чтобъ разрушить всѣ мудрыя соображенія наставника и разомъ уничтожить все, надъ чѣмъ онъ такъ медленно и заботливо трудился.

Еслибъ человѣкъ всегда зналъ, что выйдетъ изъ его поступковъ, врядъ ли бы у него хватило мужества долѣе жить. Лучшая часть нашего нравственнаго бытія заключается въ нашемъ невѣдѣніи будущности и въ вѣрѣ, какую мы питаемъ въ полное осуществленіе нашихъ мыслей и стремленій.

Эрихъ не рѣдко разсказывалъ Зонненкампу о томъ, какъ онъ проводилъ время въ педагогическихъ собраніяхъ и о чемъ тамъ разсуждали ученые мужи. Зонненкампъ слушалъ его всегда внимательно и даже съ участіемъ. Ему въ другихъ людяхъ нравилось идеальное воззрѣніе на жизнь.

— Вы гораздо счастливѣе насъ, говорилъ онъ Эриху, прихлебывая изъ стакана старое бургонское.

Вечеромъ, наканунѣ представленія французской комедіи, Роландъ, по желанію отца и Пранкена, пригласилъ къ себѣ ужинать всѣхъ участвовавшихъ въ пьесѣ. Мужчины охотно приняли его приглашеніе, но изъ дамъ явилась только одна Белла.

Отведя Зонненкампа въ сторону, она ему сказала, что дамы только тогда рѣшатся посѣщать его домъ, когда въ немъ водворится профессорша Дорнэ, урожденная Бургольцъ. Белла даже самой себѣ не хотѣла сознаться, что боялась, возвратясь на дачу, прочесть въ глазахъ профессорши упрекъ. Мать Эриха такъ часто нападала на пустоту свѣтской жизни; пусть же она теперь наравнѣ съ ней, Беллой, окунется въ ея водоворотъ: тогда ни одной изъ нихъ не придется стыдиться передъ другой. Но кромѣ того графиня говорила правду, когда утверждала, что только присутствіе профессорши можетъ поставить домъ Зонненкампа на аристократическую ногу.

У Беллы еще хватило духу разсказать ему, какъ совѣтница, старавшаяся извлечь изъ него какъ можно болѣе выгодъ, жаловалась въ обществѣ на необходимость, ради близкаго сосѣдства, поддерживать съ нимъ дружескія отношенія.

Зонненкампъ чувствовалъ себя вдвойнѣ обиженнымъ, но съумѣлъ скрыть свою досаду. Любезная улыбка ни на минуту не сходила съ его лица.

Наконецъ насталъ вечеръ, назначенный для представленія французской комедіи, и пьеса была успѣшно розыграна. Всѣ были въ восторгѣ отъ необыкновенной красоты и развязной граціи Роланда. Онъ затмилъ всѣхъ, не исключая даже самой Беллы, которая въ этотъ вечеръ имѣла случаи выказать все разнообразіе своего таланта, такъ какъ на ея долю выпала роль съ переодѣваньями.

Герцогиня позвала къ себѣ Роланда и долго съ нимъ говорила. Въ публикѣ видѣли, какъ она и мальчикъ въ теченіи разговора не разъ улыбались. Герцогъ самъ подошелъ къ Зонненкампу и его женѣ и поздравилъ ихъ съ тѣмъ, что они имѣютъ такого сына. Онъ между прочимъ спросилъ, скоро ли они намѣреваются опредѣлить Роланда въ корпусъ.

— Лишь только онъ получитъ имя, которымъ вашему высочеству угодно будетъ его наградить, отвѣчалъ Зонненкампъ,

Лицо герцога мгновенно омрачилось. Онъ поспѣшно кивнулъ головой и пошелъ далѣе.

Зонненкампъ съ трудомъ перевелъ духъ. Онъ чувствовалъ, что промахнулся, но взять сказанное назадъ — было невозможно, и ему ничего болѣе не оставалось, какъ, очертя голову, идти впередъ. Онъ съ вызывающимъ видомъ смотрѣлъ на двигавшуюся передъ нимъ блестящую толпу и съ злобой помышлялъ о томъ, какъ хорошо было бы подчинить ее себѣ съ тѣмъ, чтобъ послѣ выместить на ней всѣ свои неудачи.

Гнѣвъ его еще усилился, когда Пранкенъ пришелъ освѣдомиться, что такое сказалъ онъ герцогу, который повидимому остался очень недоволенъ разговоромъ съ нимъ. Зонненкампъ, конечно, не счелъ нужнымъ разглашать о своей ошибкѣ.

Эрихъ съ глубокой грустью смотрѣлъ на все, что передъ нимъ происходило. Онъ стоялъ, прислонясь къ колоннѣ, а рядомъ съ нимъ великолѣпная пальма печально опустила свои поблекшія листья, Эрихъ на нее взглянулъ: растеніе явно увядало въ душной атмосферѣ бальной залы, освѣщенной потокомъ газоваго свѣта. Его завтра отсюда возьмутъ и снова поставятъ тамъ, гдѣ ему хорошо и привольно, но врядъ ли оно когда-нибудь вполнѣ оправится. Всего вѣрнѣе пальма совсѣмъ погибнетъ. Неужели и съ Роландомъ будетъ тоже? Гдѣ ему посреди всего этого блеска, всѣхъ этихъ ласкъ и похвалъ, думать объ идеалахъ и стремиться къ высшей дѣятельности?

Воображеніе Эриха внезапно вызвало передъ нимъ образъ профессора Эйнзиделя и онъ съ улыбкой подумалъ, что сказалъ бы почтенный ученый, еслибъ внезапно очутился здѣсь, въ этой роскошной залѣ, посреди этой нарядной толпы. Но самъ онъ, Эрихъ, развѣ не тоже самое ощущаетъ? Онъ въ сущности точно такой же профессоръ Эйнзидель. «Что такое всѣ мы. люди мысли? думалъ молодой человѣкъ: — не болѣе, какъ зрители. Вонъ тутъ передъ тобой, говорилъ онъ самому себѣ, происходитъ погоня за наслажденіями. Отчего бы и тебѣ не принять въ ней участіе?» Сердце его болѣзненно сжалось, а на лицѣ выступила краска. Въ эту минуту къ нему подошелъ Роландъ и сказалъ:

— Похвалы другихъ меня не радуютъ, если ты меня не одобряешь.

Эрихъ протянулъ ему руку, а Роландъ продолжалъ:

— Герцогиня желаетъ, чтобъ я снялъ съ себя портретъ въ этомъ костюмѣ. Всѣ дамы пристаютъ ко мнѣ съ тѣмъ же, а остальные актеры также хотятъ сдѣлать свои фотографіи. Не правда ли, какъ это хорошо?

— Да, впереди у тебя будетъ пріятное воспоминаніе.

— Впереди… Ахъ, пожалуйста, не говори о будущемъ! Сегодняшній день такъ прекрасенъ, что я ни о чемъ, кромѣ его, и думать не хочу. Еслибъ можно было не ложиться спать и не раздѣваться, а надолго, на сто лѣтъ остаться такимъ, какъ теперь!

Эрихъ видѣлъ, что мальчикъ былъ какъ въ чаду и счелъ за лучшее пока ему не противорѣчить.

Но его самого ожидало въ этотъ вечеръ нѣчто, его сильно смутившее.

Онъ видѣлъ, какъ Белла съ жаромъ о чемъ-то говорила съ бывшимъ командиромъ его полка, теперешнимъ военнымъ министромъ. Немного спустя, министръ очутился вблизи отъ Эриха. Молодой человѣкъ почтительно поклонился своему старому начальнику, который немедленно вступилъ съ нимъ въ разговоръ. Обмѣнявшись съ нимъ нѣсколькими незначительными словами, министръ вдругъ спросилъ у Эриха, не хочетъ ли онъ, съ поступленіемъ своего воспитанника въ кадетскій корпусъ, самъ занять тамъ какую-нибудь каѳедру.

Эрихъ поблагодарилъ, но не рѣшился немедленно дать отвѣтъ. Далѣе военный министръ спросилъ у него, позаботился ли онъ обезпечить себя на то время, когда окончитъ воспитаніе молодого американца, и не находитъ ли онъ, что его настоящее положеніе задерживаетъ его собственные успѣхи въ наукѣ. Всѣ, знавшіе его въ университетѣ, отзывались о немъ, какъ о молодомъ человѣкѣ, подающемъ блестящія надежды.

Эрихъ смутился. Неужели это правда, что онъ себя продалъ? но въ такомъ случаѣ, что изъ него будетъ и что станется съ его матерью, которую онъ увлекъ за собой и поставилъ въ ложное положеніе?

Разставшись съ министромъ, Эрихъ почувствовалъ на себѣ огненный взглядъ Беллы. Онъ подошелъ къ ней и выразилъ ей свою благодарность за ея лестный о себѣ отзывъ.

— Вы напрасно меня благодарите, сказала она. Мною при этомъ руководила ревность. Я желаю удалить васъ изъ дома Зонненкампа, пока въ него еще не вернулась очаровательная Манна.

Белла, казалось, была очень весела.

На слѣдующее утро Роландъ тайно приказалъ прикрѣпить къ своей одеждѣ новый голубой бантъ и отправился съ товарищами къ фотографу снимать свой портретъ. А Зонненкампъ, распорядившись на счетъ разсылки пригласительныхъ билетовъ на большой праздникъ, который въ скоромъ времени намѣревался у себя дать, въ сопровожденіи одного только Лутца уѣхалъ на виллу Эдемъ.

ГЛАВА V.
ВСЕМОГУЩАЯ РУКА ВНЕЗАПНО ОКАЗЫВАЕТСЯ БЕЗСИЛЬНОЙ.

Профессорша сидѣла въ уютной, хорошо-натопленной комнатѣ у окна, тщательно защищеннаго отъ холода, внутри коврами и подушками, снаружи мохомъ. Передъ ней стояла швейная машина, колесо которой, вертясь, издавало только самый легкій, едва замѣтный шумъ. Съ рѣки доносился трескъ ударявшихся одна о другую льдинъ, которыя, сталкиваясь и раздробляясь, стремительно плыли внизъ по теченію.

Профессорша, по временамъ, оставляла работу и устремляла задумчивый взоръ на Рейнъ и на далекій ландшафтъ, гдѣ надъ деревьями струился легкій дымъ, выходившій изъ трубъ крестьянскихъ домиковъ. Ей теперь была хорошо знакома жизнь тамошнихъ обывателей.

Профессорша часто навѣщала бѣднѣйшихъ изъ поселянъ и всегда приносила имъ съ собой или помощь, или добрый совѣтъ. Въ этихъ посѣщеніяхъ ее обыкновенно сопровождали то фрейленъ Милькъ, то ловчій, но чаще всего Семиствольникъ, веселый правъ котораго ей приходился особенно по сердцу. Поселяне, въ свою очередь, часто являлись въ виноградный домикъ, кто съ благодарностью, кто съ новой просьбой о помощи. Профессорша всегда всѣхъ ласково принимала и чувствовала себя несказанно счастливой отъ того, что могла дѣлать такъ многодобра.

Не было у ней недостатка и въ другого рода, чисто умственныхъ радостяхъ. Она перечитывала любимыя книги своего мужа и замѣтки, которыя онъ дѣлалъ за поляхъ. Это оживляло въ ней память о покойномъ и она, такъ сказать, жила въ постоянномъ общеніи съ нимъ. Слова, написанныя мужемъ, она почти всегда читала вслухъ, частью для того, чтобы живѣе проникаться ихъ смысломъ, частью, чтобы заглушить въ себѣ мысли, которыя съ нѣкоторыхъ поръ ее неотступно преслѣдовали. Мысли эти относились къ Зонненкампу, къ его прошлому и настоящему образу жизни и въ особенности къ странному настроенію духа Манны. Ей стало теперь ясно, почему Манна, покидая родительскій домъ, сказала Роланду: «Я тоже Ифигенія». Сидя за своей машиной, профессорша декламировала стихи изъ драмы Гёте и мысленно старалась разрѣшить вопросъ, почему дѣти должны страдать за вину своихъ родителей?

Вдругъ она услышала шумъ колесъ, и минуту спустя передъ домикомъ остановилась карета. «Это вѣрно докторъ», подумала профессорша и осталась на мѣстѣ. Ей было хорошо извѣстно, что онъ не любилъ, когда она для него прерывала свои занятія. Но приближавшіеся шаги вовсе не походили на докторскіе и стукъ въ дверь былъ совсѣмъ иной, чѣмъ у него. Еще мгновеніе, и въ комнату вошелъ Зонненкампъ.

— Вы совсѣмъ однѣ? спросилъ онъ.

— Да.

Профессорша испугалась. Она еще не видала Зонненкампа послѣ того, какъ узнала о немъ тайну, которую ни за что въ мірѣ не рѣшилась бы ему повторить. Ей понадобилось все ея самообладаніе для того, чтобъ не датъ ему ничего замѣтить и спокойно протянуть ему руку. Дотронувшись желѣзнаго кольца, которое онъ постоянно носилъ на большомъ пальцѣ, она вздрогнула, какъ отъ прикосновенія змѣи и въ ужасѣ взглянула на его руку. Широкая, пухлая, съ короткими, поросшими мясомъ ногтями, рука Зонненкампа, какъ двѣ капли воды, походила на руку Фарисея, который, въ знаменитой картинѣ Тиціана, показываетъ Спасителю монету съ изображеніемъ Цезаря. Фарисей держитъ монету между большимъ и указательнымъ пальцемъ, а рука его носитъ на себѣ отпечатокъ скупости, лжи и насилія. Въ умѣ профессорши съ быстротой молніи промелькнуло воспоминаніе о томъ, какъ она, во время своей свадебной поѣздки, вмѣстѣ съ мужемъ, стояла передъ этой картиной въ Дрезденской галлереѣ. Мужъ, закрывъ на минуту лица Христа и Фарисея, указалъ ей на руки, въ которыхъ съ такой поразительной отчетливостью выразился характеръ обѣихъ личностей.

Непривычное волненіе профессорши не ускользнуло отъ Зонненкампа, но онъ поспѣшилъ его отнести на счетъ своего неожиданнаго появленія.

— Я не разъ замѣчалъ, сказалъ онъ, что люди, живущіе преимущественно въ области мысли, и въ особенности женщины съ обширнымъ развитіемъ ума и сердца, вообще не любятъ неожиданностей. Прошу васъ, будьте такъ великодушны, и простите меня на этотъ разъ.

Профессорша съ изумленіемъ на него посмотрѣла. Возможно ли, чтобъ человѣкъ, съ такимъ прошлымъ какъ у Зонненкампа, былъ способенъ понимать такія тонкія движенія души и говорить о нихъ съ такимъ чувствомъ и уваженіемъ? Она принуждена была сознаться, что онъ вѣрно угадалъ причину ея волненія, а затѣмъ освѣдомилась о цѣли его неожиданнаго пріѣзда на виллу. Она была въ недоумѣніи, принять ли этотъ визитъ на свой счетъ, или приписать его хозяйственнымъ соображеніямъ. Профессорша чувствовала, какъ не кстати былъ ея вопросъ, но не могла придумать ничего другого, болѣе подходящаго къ настоящему случаю.

— Мой пріѣздъ сюда имѣлъ въ виду васъ однѣхъ, сказалъ Зонненкампъ. Но теперь я почти сожалѣю, что нарушилъ ваше спокойствіе. Самъ я вырвался сюда изъ омута, гдѣ невольно начинаешь сомнѣваться въ возможности мирнаго существованія, подобнаго вашему. Мы въ столицѣ живемъ въ настоящемъ вихрѣ, счастливые тѣмъ, что еще можемъ спать.

— Мнѣ хорошо извѣстна эта шумная и веселая жизнь, съ улыбкой отвѣчала профессорша. Люди изъ нея постоянно стремятся къ тишинѣ и уединенію, но лишь только получатъ ихъ, тотчасъ же начинаютъ вздыхать по шуткамъ и смѣху, но блестящей толпѣ и разнообразнымъ удовольствіямъ.

Зонненкампъ, не медля ни минуты, прямо пошелъ къ своей цѣли. Онъ убѣдительно, почти униженно, просилъ профессоршу переселиться къ нему въ столицу для того, чтобъ сообщить его дому блескъ и достоинство, которые она одна можетъ ему доставить.

Профессорша выразила сожалѣніе, что должна отклонить отъ себя такое лестное предложеніе. Но она чувствуетъ, что навсегда утратила способность веселиться.

— Я до сихъ поръ думалъ, что у васъ свободный взглядъ на жизнь и что вы, напротивъ, считаете веселье однимъ изъ необходимѣйшихъ ея элементовъ.

— И вы не ошибались. Я ни чуть не склонна смотрѣть на жизнь съ мрачной точки зрѣнія и далека отъ того, чтобы считать міръ обширнымъ благотворительнымъ заведеніемъ, изъ котораго должна быть изгнана всякая веселость. Напротивъ, молодость, по моему мнѣнію, должна веселиться, танцовать и рѣзвиться. Мало того, я нахожу, что ей посреди шутокъ и смѣха даже вовсе не пристало думать о бѣдныхъ, терпящихъ стужу и голодъ. На все есть свое время и вы правы, полагая, что я люблю веселость. Да, я ее люблю и думаю, что въ ней одной заключается сила.

— Въ такомъ случаѣ, не отказывайте намъ въ вашемъ содѣйствіи, чтобъ мы могли потомъ успѣшнѣе заняться нашими меньшими и нуждающимися братьями.

Профессорша была возмущена до глубины души. Какъ могъ этотъ человѣкъ такимъ образомъ говорить? Неужели онъ надѣется, что она ему повѣритъ? Она почти съ ужасомъ смотрѣла на него и на его руки, на которыхъ какъ будто ожидала увидѣть слѣды крови. Не въ состояніи еще что-нибудь сказать, она только качала головой, приговаривая:

— Я не могу, вѣрьте мнѣ, что не могу.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ больше ничего не остается, какъ открыть вамъ тайну моей жизни.

Профессорша обѣими руками ухватилась за швейную машинку. Что онъ ей скажетъ, какую тайну откроетъ? Она молча кивнула головой и Зонненкампъ принялся ей доказывать, какъ необходимо для его жены, для Роланда и для Манны, чтобъ онъ получилъ дворянское достоинство. Профессорша не могла опомниться отъ удивленія. Какъ… этотъ человѣкъ… съ его прошлымъ?… Какая неслыханная дерзость! въ ней вдругъ заговорила дворянская кровь Бургольцевъ.

Зонненкампъ съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдилъ за ней. Въ душѣ этой женщины происходило что-то такое, чего онъ не могъ понять. А она сидѣла передъ нимъ неподвижно, ни однимъ словомъ не выражая ни удивленія, ни благодарности за такое довѣріе.

— Отчего вы молчите? спросилъ онъ наконецъ.

Профессорша мгновенно опомнилась и откинувъ назадъ голову, сказала:

— А вамъ не жаль будетъ перемѣнить свое имя?

Зонненкампъ окинулъ ее быстрымъ взглядомъ, а она продолжала:

— Мнѣ, какъ женѣ, всегда казалось страннымъ носить другое имя, а не то, которое мнѣ принадлежало по праву рожденія.

— Извините меня, возразилъ Зонненкампъ: но вы мѣняли ваше имя на мѣщанское, а дворянское всегда легче усвоивается и носится съ большимъ удовольствіемъ.

Онъ удвоилъ просьбы, пустилъ въ ходъ самые убѣдительные доводы, упомянулъ о желаніи и совѣтѣ графини Беллы, но все напрасно. Профессорша оставалась непоколебима, говоря, что никто въ мірѣ, даже самые близкіе ея друзья никогда болѣе не заставятъ ее вернуться въ свѣтъ.

Зонненкампъ наконецъ прибѣгнулъ къ послѣднему средству. Онъ полагалъ, что упорство профессорши происходило исключительно отъ нежеланія показаться въ обществѣ въ качествѣ особы, зависящей отъ его милостей. «Дамъ ей, думалъ онъ, средства къ самостоятельной жизни и тогда, безъ сомнѣнія, все пойдетъ какъ по маслу».

Онъ осторожно объявилъ ей, что считаетъ своей обязанностью немедленно вручить ей сумму, которая навсегда дала бы ей возможность жить особеннымъ домомъ. И съ этими словами онъ вынулъ изъ бокового кармана туго набитый бумажникъ.

— Прошу васъ, оставимъ это, сказала она, вся вспыхнувъ. Вы меня дурно поняли. Я не стыжусь никакого положенія и не считаю себя способной къ зависти. Сдѣлавъ въ жизни свободный выборъ, я разъ навсегда, безъ малѣйшей горечи, подчинилась всѣмъ послѣдствіямъ моего поступка. Я не произносила никакого обѣта, но прошу васъ смотрѣть, какъ на таковой, на мою рѣшимость отнынѣ жить вдали отъ свѣта. Вѣдь еслибъ ваша дочь исполнила свое намѣреніе и сдѣлалась монахиней, вы бы ее оставили въ покоѣ, — пожалуйста, поступите точно также и со мной. Мнѣ очень тяжело васъ объ этомъ просить, но вы не должны меня болѣе убѣждать. Повторяю вамъ: ничто въ мірѣ не заставитъ меня измѣнить моего рѣшенія.

Зонненкампъ едва владѣлъ собой. Кромѣ того, онъ былъ въ затрудненіи на счетъ бумажника, который ему приходилось опять спрятать въ карманъ. Онъ всталъ и, подойдя къ окну, устремилъ взоръ въ дальнее пространство; черезъ минуту онъ оправился и обратясь къ профессоршѣ, съ улыбкой сказалъ:

— Тамъ по рѣкѣ плывутъ льдины, остатки оковъ, отъ которыхъ мягкое вліяніе весны всегда освобождаетъ Рейнъ. Отчего бы и вамъ, многоуважаемый другъ мой, — не правда-ли, вы мнѣ позволите васъ такъ называть? — отчего бы и вамъ, говорю я, не допустить возможности, чтобы какое-нибудь непредвидѣнное обстоятельство… событіе… соображеніе измѣнили вашу рѣшимость? Никогда не слѣдуетъ связывать себя навсегда: кто можетъ поручиться за будущее.

— Вы меня простите, возразила профессорша, если я это назову измѣной противъ самой себя. У меня въ мірѣ только и осталось, что вѣра въ чистоту моихъ побужденій.

— Я вамъ удивляюсь и преклоняюсь передъ вами, сказалъ Зонненкампъ, надѣясь еще лестью одержать побѣду. Внутри его кипѣла злоба, но на губахъ играла пріятная улыбка. Когда же ему наконецъ сдѣлалось ясно, что рѣшимость профессорши ничѣмъ нельзя преодолѣть, Зонненкампъ мгновенно принялъ серьезное выраженіе лица. Въ глазахъ его виднѣлась трогательная мольба, какъ будто онъ хотѣлъ, по не могъ сказать: «Я безъ тебя не знаю, гдѣ мнѣ искать спасенія».

Профессорша почувствовала къ нему сожалѣніе и желая хоть чѣмъ-нибудь смягчить свой отказъ, сказала:

— Позвольте мнѣ вамъ передать благодарность сотни людей, которыхъ вы согрѣли и накормили. Вы меня несказанно осчастливили, поручивъ мнѣ быть исполнительницей вашихъ добрыхъ дѣлъ, которыя, я надѣюсь, не замедлятъ обратиться вамъ въ неисчерпаемый источникъ радостей.

И она съ оживленіемъ начала ему передавать всѣ свои распоряженія. Въ словахъ ея звучала такая неподдѣльная искренность, а разсказы ея были такъ трогательны, что Зонненкампъ не могъ придти въ себя отъ изумленія и не нашелся ничего болѣе сказать, какъ только:

— Все это хорошо… очень хорошо… благодарю васъ.

Онъ еще разъ подалъ ей руку и вышелъ. Въ дверяхъ онъ столкнулся съ фрейленъ Милькъ, но едва обратилъ на нее вниманіе и продолжалъ свой. путь.

Фрейленъ Милькъ застала профессоршу за страннымъ занятіемъ: она усердно терла себѣ руки, точно стараясь отмыть отъ нихъ грязь, которая къ нимъ пристала отъ прикосновенія Зонненкампа.

— Сказалъ ли онъ вамъ о своемъ намѣреніи сдѣлаться дворяниномъ? спросила фрейленъ Милькъ.

Профессорша въ изумленіи на нее посмотрѣла. Откуда это простая ключница собирала всѣ свои свѣдѣнія?

Фрейленъ Милькъ объяснила, что извѣстіе это было сюда занесено столичнымъ мясникомъ, который купилъ у ея сосѣда пару откормленныхъ быковъ.

Нечего сказать, странными путями часто выходятъ наружу тайны!

ГЛАВА VI.
ЗОЛОТО ВСЕМУ ПРИДАЕТЪ БЛЕСКЪ.

Является посѣтитель и осматриваетъ домъ, садъ, паркъ, оранжереи и конюшни. «Кому все это принадлежитъ?» въ изумленіи спрашиваетъ онъ, и получаетъ въ отвѣтъ: «Американцу загадочнаго происхожденія».

Проходя по своимъ владѣніямъ, Зонненкампъ на нихъ смотрѣлъ глазами посторонняго человѣка. Въ его мысляхъ настоящее отодвинулось назадъ, собственная личность какъ-то стушевалась и ему казалось, что человѣкъ, все это построившій, насадившій и взрастившій, уже давно исчезъ съ лица земли.

Зонненкампъ провелъ рукой по лбу и сдѣлалъ усиліе, чтобъ выдти изъ этого страннаго и тяжелаго состоянія. Что за сила его такимъ образомъ внезапно очаровала и какъ бы, заставила сложить съ себя собственную личность? Неужели причину этого необычайнаго волненія слѣдовало искать исключительно въ благородной гордости, съ какой одинокая, почти нищая женщина отвергла его блестящее предложеніе?

— Но я еще существую! внезапно воскликнулъ онъ, точно пробуждаясь отъ сна. Я живу, и хочу жить, и всѣ они еще послужатъ мнѣ.

Онъ окинулъ взглядомъ деревья парка. Они стояли неподвижно, сіяя бѣлизной отъ покрывавшаго ихъ идея, и все вокругъ было такъ ясно и тихо, что Зонненкампъ невольно притаилъ дыханіе изъ опасенія нарушить этотъ дивный покой природы.

Онъ приказалъ привести къ себѣ двухъ ньюфаундленскихъ собакъ, которыя, во время пребыванія его на виллѣ, всегда неотлучно при немъ находились. Собаки съ радостнымъ лаемъ бросились къ своему хозяину, и начали къ нему ласкаться. Зонненкампъ улыбнулся. На свѣтѣ все-таки есть существа, которыя его любятъ и рады съ нимъ свидѣться. Собаки безспорно составляютъ лучшее твореніе Божіе. Зонненкампъ въ сопровожденіи ихъ обошелъ огородъ и фруктовый садъ. Здѣсь къ нему вернулось сознаніе его силы и онъ самодовольно смотрѣлъ на подстриженныя деревья, тщательно окутанныя отъ холода, какъ будто бы они были рѣдкія произведенія искусства. Съ какою гордостью перенесъ бы ихъ Зонненкампъ къ себѣ въ столицу и показалъ бы ихъ тамъ своимъ гостямъ.

Гостямъ! Но будутъ ли у него гости? Согласятся ли они къ нему пріѣхать и не обратится ли ему въ стыдъ праздникъ, который онъ такъ торжественно оповѣстилъ по всему городу? Вѣтви фруктовыхъ деревьевъ покорно повинуются его волѣ и принимаютъ именно то направленіе, какое онъ желаетъ имъ дать, — зачѣмъ это люди такъ упорны и не позволяютъ по произволу собой распоряжаться? Вдругъ свѣтлая мысль мелькнула въ умѣ Зонненкампа и вызвала на его лицо улыбку. Въ то время въ обществѣ много толковали объ одной пѣвицѣ, которая приводила въ восторгъ весь Парижъ. Зонненкампъ порѣшилъ, чего бы это ему ни стоило, выписать ее для своего вечера и заключить съ ней такого рода условіе, чтобъ она нигдѣ не могла пѣть, кромѣ его дома и развѣ только, въ крайнемъ случаѣ, при дворѣ. Онъ надѣялся привлечь къ себѣ столичное общество обѣщаніемъ такого развлеченія, какого оно не могло нигдѣ встрѣтить, кромѣ его салона.

Зонненкампъ приказалъ увести собакъ, которыя вслѣдствіе этого подняли страшный лай и визгъ. «Визжите сколько хотите, а васъ все-таки уведутъ, подумалъ онъ: хорошо бы постоянно имѣть около себя только такого рода тварей, которыхъ можно по произволу къ себѣ призывать, забавляться ими, а когда они надоѣдятъ, немедленно ихъ отъ себя прогонять».

Зонненкампъ поѣхалъ на телеграфную станцію и послалъ телеграмму къ своему парижскому повѣренному въ дѣлахъ. Отвѣтъ онъ велѣлъ адресовать къ себѣ въ столицу. Это его успокоило и возвратило ему обычное самообладаніе. Въ высшей степени довольный своей изобрѣтательностью, онъ покинулъ виллу Эдемъ, гордый сознаніемъ собственнаго превосходства и исполненный презрѣнія ко всему міру.

Отвѣтъ пришелъ въ тотъ же вечеръ: пѣвица приняла приглашеніе, — согласилась на всѣ условія и собиралась въ столицу. Пранкенъ присутствовалъ при чтеніи этой телеграммы.

Зонненкампъ, желая, чтобъ извѣстіе о пріѣздѣ пѣвицы какъ можно скорѣе распространилось въ обществѣ, намѣревался объявить о немъ въ придворной газетѣ. Но Пранкенъ совѣтовалъ лучше частнымъ образомъ сообщить эту новость тѣмъ и другимъ изъ знакомыхъ, которые въ свою очередь не замедлятъ разгласить ее по всему городу. Онъ самъ взялся немедленно подѣлиться пріятнымъ и необычайнымъ извѣстіемъ съ нѣкоторыми изъ своихъ товарищей по военному казино.

Пѣвица пріѣхала и оказалась гораздо болѣе дѣйствительной приманкой, нежели могла бы быть профессорша.

Наканунѣ праздника явилась Белла и съ жаромъ выразила свое желаніе, чтобъ все удалось, какъ нельзя лучше.

И дѣйствительно праздникъ вполнѣ удался. На немъ, кромѣ популярнаго принца съ супругой и американскаго генеральнаго консула съ женой и двумя дочерьми, присутствовало все высшее общество столицы. Приглашенные наперерывъ старались выразить свое удовольствіе и благодарность за всѣ чудеса, какія имъ привелось видѣть. Только Церера была не въ духѣ отъ того, что удивительное искусство пѣвицы затмило роскошь ея наряда. Гости толпой стояли вокругъ пѣвицы, съ которой принцъ Леонгардъ проговорилъ съ добрыхъ полчаса, тогда какъ ей, Церерѣ, всего сказалъ нѣсколько словъ,

Зонненкампъ торжествовалъ. Онъ скромно принималъ похвалы и благодарности, но въ душѣ съ презрѣніемъ думалъ:

— Горсть золота все можетъ сдѣлать. Золото доставляетъ почести и общественное положеніе: нѣтъ въ мірѣ вещи, которую нельзя бы было за него купить!

На слѣдующій день въ столицѣ было много толковъ о праздникѣ, подобнаго которому никто не помнилъ. Но съ другой стороны не менѣе говорили и о смерти молодого мужа фрейленъ фонъ-Эндлихъ. Извѣстіе объ этомъ печальномъ событіи пришло еще наканунѣ, но его нарочно задержали, чтобъ не лишить многочисленную родню гофмаршала удовольствія присутствовать на праздникѣ Зонненкампа.

Вечеромъ въ газетѣ, редакторомъ которой былъ профессоръ Крутіусъ, появилось описаніе этого праздника, ловко перемѣшанное съ извѣстіемъ о смерти сына гофмаршала. Часть блеска такимъ образомъ была отнята у Зонненкампа и онъ, въ присутствіи Пранкена, выразилъ мысль, что не дурно было бы бросить горсть золота и этому бѣднягѣ редактору.

Пранкенъ возсталъ противъ этого, находя предосудительными всякія, даже самыя отдаленныя сношенія съ коммунистами, какъ онъ безразлично называлъ всѣхъ членовъ оппозиціонной партіи.

Зонненкампъ не возражалъ, но минуту спустя, обратясь къ Эриху, припомнилъ ему, какъ онъ уже однажды черезъ него посылалъ этому человѣку помощь. Если профессоръ Крутіусъ опять нуждается, онъ, Зонненкампъ, не прочь ему вторично ссудить болѣе или менѣе значительную сумму, лишь бы капитанъ Дорнэ снова взялся быть между ними посредникомъ.

Эрихъ отказался.

Пѣвицу не приглашали нѣтъ ко двору, найдя это неудобнымъ послѣ того, какъ она уже прежде показала образчикъ своего искусства въ частномъ домѣ. Она уѣхала и вскорѣ ея пѣніе и праздникъ, на которомъ она блистала, ровно изгладились изъ памяти столичнаго общества. Зонненкампу пришлось перенести большое горе: его обошли приглашеніемъ на придворный балъ. Тутъ онъ окончательно убѣдился, что герцогъ былъ къ нему очень дурно расположенъ, помня, какъ онъ, послѣ представленія французской пьесы, неловко затронулъ вопросъ, котораго слѣдовало касаться не иначе, какъ весьма осторожно. Пранкенъ съ злобной радостью довелъ это до свѣдѣнія Зонненкампа, надѣясь, что тотъ теперь не будетъ дѣлать ни шагу, предварительно не посовѣтовавшись съ нимъ.

Вечеръ, назначенный дли бала при дворѣ, былъ однимъ изъ самыхъ тягостныхъ для Зонненкампа. Два аристократическія семейства, пріѣхавшія изъ своихъ помѣстьевъ для того, чтобъ присутствовать на этомъ празднествѣ, какъ нарочно остановились въ гостинницѣ «Викторіи». Зонненкампъ съ затаенной досадой смотрѣлъ на ихъ сборы и отъѣздъ ко двору. Ему стоило не мало труда угомонить Цереру, которая требовала немедленнаго возвращенія на виллу. Она согласилась ѣхать въ столицу и жить тамъ, потому только, что надѣялась быть приглашенной ко двору. Теперь же, когда ея надежды рушились, ей болѣе ничего не оставалось здѣсь дѣлать.

Въ этотъ вечеръ семейство Зонненкампа было лишено даже обычнаго общества совѣтницы, которая еще наканунѣ объявила, что къ сожалѣнію непремѣнно должна будетъ явиться ко двору. Самъ Зонненкампъ, Церера и Роландъ печально сидѣли въ обширныхъ залахъ гостинницы. Въ эти часы невольнаго уединенія Эриху снова удалось найти доступъ къ сердцу своего воспитанника. Мальчикъ тоже сильно досадовалъ на нанесенное имъ всѣмъ оскорбленіе и молча слушалъ о чемъ говорили около него. Вдругъ глаза его широко раскрылись и онъ пристально устремилъ ихъ за Эриха, который старался внушить ему, что всѣ почести въ мірѣ не имѣютъ никакого значенія тамъ, гдѣ нѣтъ сознанія собственнаго достоинства. Отсутствіе этого сознанія даетъ себя больно чувствовать въ минуты одиночества, а подобная зависимость отъ другихъ людей, болѣе нежели что-либо, дѣлаетъ изъ человѣка раба.

При словѣ «рабъ» Роландъ весь встрепенулся и напомнилъ Эриху обѣщаніе познакомить его съ состояніемъ рабства у различныхъ народовъ древняго и новаго міра. Эрихъ былъ не мало удивленъ тѣмъ, что мальчикъ, несмотря на всѣ развлеченія, посреди которыхъ жилъ послѣднее время, еще не забылъ думать о вопросахъ, занимавшихъ его во время пребыванія на виллѣ. Онъ обѣщался по возвращеніи на дачу дать ему всѣ объясненія, какія онъ пожелаетъ.

Зонненкампъ съ трудомъ скрывалъ свое недовольство, понимая, что еслибъ высказалъ его, то придалъ бы еще болѣе значенія оказанному ему пренебреженію. Онъ продолжалъ осыпать изъявленіями дружбы совѣтницу и ея семейство, все еще не теряя надежды что-нибудь извлечь изъ своихъ близкихъ отношеній съ ними. Не даромъ же онъ далъ имъ такую большую взятку и неужели онъ послѣ всего допуститъ себя еще остаться въ дуракахъ?

Молодого кадета Зонненкампъ сдѣлалъ шпіономъ своего сына, давалъ ему много золота съ тѣмъ, чтобы онъ завлекалъ Роланда въ общество игроковъ, а потомъ передавалъ ему, какъ мальчикъ себя тамъ ведетъ. Зонненкампъ былъ не мало удивленъ, узнавъ отъ кадета, что Роландъ постоянно и съ большимъ упорствомъ отказывался отъ игры, ссылаясь на обѣщаніе, которое далъ Эриху никогда не прикасаться къ картамъ.

Зонненкампъ готовъ былъ по этому поводу высказать Эриху всю свою благодарность, но потомъ счелъ за лучшее сдѣлать видъ, будто ничего не знаетъ. Когда Белла пришла за Эрихомъ, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ отправиться въ музеи древностей, Зонненкампъ просилъ ее не упоминать при женѣ о придворномъ праздникѣ. Ему наконецъ удалось успокоить Цереру и теперь не слѣдовало ее болѣе волновать.

Эрихъ взялъ съ собою въ музей Роланда. Белла хорошо поняла, для чего онъ это сдѣлалъ, но не подала ни малѣйшаго повода думать, что общество мальчика было ей на этотъ разъ не вполнѣ пріятно.

На пути въ музей имъ попался на встрѣчу русскій князь. Белла приказала кучеру остановиться и пригласила молодого иностранца къ себѣ въ карету. Она надѣялась, что съ помощью его имъ удастся раздѣлиться на двѣ пары: князь будетъ ходить по заламъ музея съ Роландомъ, а она съ Эрихомъ. Но графиня жестоко ошиблась въ своемъ разсчетѣ: Эрихъ ни на шагъ не отпускалъ отъ себя Роланда.

Они съ особеннымъ вниманіемъ разсматривали группу Ніобеи. Белла въ шутку утверждала, что педагогъ, старающійся защитить мальчика отъ стрѣлы, имѣетъ русскій типъ. Напрасно доказывалъ Эрихъ, что этотъ педагогъ, въ сущности рабъ, скиѳскаго происхожденія, имѣлъ обязанностью не учить мальчика, а только провожать его въ школу и на гулянье. Графиня ничего не слушала и продолжала упорно стоять на своемъ. Далѣе Эрихъ обратилъ вниманіе своихъ сопутниковъ на то, какъ занимающая середину группы дѣвочка прижимается къ матери и въ ея объятіяхъ ищетъ защиты отъ стрѣлъ, между тѣмъ какъ мальчикъ, простирая руки въ пустое пространство, старается самъ себя оградить отъ угрожающей опасности. Роландъ слушалъ молча съ лицомъ не менѣе блѣднымъ, чѣмъ мраморъ, на который онъ пристально смотрѣлъ. Въ глазахъ его былъ непривычный блескъ, а губы, начинавшія покрываться темнымъ пушкомъ, слегка дрожали.

На возвратномъ пути, онъ, трясясь какъ въ лихорадкѣ, сказалъ, прижимаясь къ Эриху.

— Помнишь ли ты тотъ день, когда къ тебѣ въ университетскій городокъ пришло письмо съ большой казенной печатью?

— Помню.

— Тебѣ тогда предстояло сдѣлаться директоромъ этого самаго музея. Ну не странно ли, что всѣ эти фигуры стоятъ неподвижно день и ночь, лѣто и зиму, — стоятъ и смотрятъ на посѣтителей, тогда какъ тѣ постоянно мѣняются, приходятъ, уходятъ, танцуютъ, веселятся и умираютъ?

— Что ты говоришь? спросилъ Эрихъ, испуганный словами мальчика и особенно тономъ, какимъ онъ ихъ произносилъ.

— Ахъ, ничего, ничего… Я самъ не знаю что говорю. Я слышу слова, но не понимаю ихъ смысла. Со мной дѣлается что-то странное.

Эрихъ поспѣшилъ съ мальчикомъ домой.

ГЛАВА VII.
ПЕДАГОГЪ И ГРУППА НІОБЕИ.

Церера всякое утро, здороваясь съ сыномъ, говорила:

— Какъ ты блѣденъ, Роландъ!.. Неправда ли, капитанъ, онъ очень блѣденъ? неизмѣнно прибавляла она вслѣдъ затѣмъ, обращаясь къ Эриху и успокоивалась не прежде, какъ получивъ отрицательный отвѣтъ.

На этотъ разъ однако Эрихъ не могъ противорѣчить матери, когда она съ ужасомъ воскликнула:

— Что съ тобой, Роландъ? На тебѣ лица нѣтъ!

Эрихъ увелъ мальчика въ его комнату.

— Я самъ не знаю, что со мной, говорилъ Роландъ. Вокругъ меня точно все вертится… Ай, ай, что это?..

И онъ, опустившись за стулъ, громко заплакалъ.

Эрихъ не зналъ, что дѣлать.

Съ мальчикомъ сдѣлалось дурно.

Черезъ минуту онъ открылъ глаза и дико озирался вокругъ, точно не узнавая окружавшихъ его предметовъ.

— Роландъ, что съ тобой? спросилъ Эрихъ.

Мальчикъ не отвѣчалъ. Лобъ его былъ холоденъ, какъ ледъ.

Эрихъ сильно дернулъ за звонокъ и снова наклонился надъ Роландомъ.

Въ комнату вошелъ Зонненкампъ и спросилъ, почему они не идутъ обѣдать.

Эрихъ молча указалъ на Роланда.

Зонненкампъ съ воплемъ отчаянія бросился къ безчувственному мальчику.

Іозефъ былъ немедленно отправленъ за докторомъ, а Роланда начали съ помощью спирта и солей приводить въ чувство. Зонненкампъ и Эрихъ его раздѣли и уложили въ постель. Роланда трясла сильная лихорадка; зубы его стучали и онъ жалобно стоналъ.

Наконецъ явился докторъ. Когда онъ взглянулъ на больного, лицо его приняло серьезное выраженіе. Зонненкампъ испуганно смотрѣлъ ему въ глаза, точно опасаясь прочесть въ нихъ приговоръ.

— Съ мальчикомъ сильный припадокъ, за исходъ котораго я не могу поручиться, сказалъ докторъ. Какъ часто случалось это съ нимъ прежде?

— Съ нимъ никогда не бывало ничего подобнаго! воскликнулъ Зонненкампъ.

Мало-по-малу мальчика удалось разными домашними средствами привести въ чувство. Первыми его словами было:

— Благодарю тебя, Эрихъ.

Докторъ приказалъ оставить его въ покоѣ, въ надеждѣ, что онъ заснетъ, и самъ ушелъ. Прошелъ часъ, въ высшей степени тягостный для Зонненкампа и для Эриха, которые въ теченіи его едва-ли обмѣнялись парой словъ. Затѣмъ опять явился докторъ и осмотрѣвъ больного, замѣтилъ:

— Нервная система молодого человѣка сильно потрясена. Ему можетъ быть предстоитъ нервная горячка.

— Несчастіе никогда не приходитъ одно, — сказалъ Зонненкампъ, и это были единственныя слова, произнесенныя имъ въ теченіи ночи, которую онъ всю провелъ безъ сна, сидя на стулѣ въ сосѣдней комнатѣ. По временамъ, не въ силахъ преодолѣть тревогу, онъ вставалъ, на цыпочкахъ подходилъ къ постели больного и съ напряженнымъ вниманіемъ прислушивался въ его дыханію.

Церера удивлялась, что не видитъ никого изъ семьи и наконецъ послала спросить о причинѣ отсутствія мужа и сына. Ее успокоили болѣе или менѣе правдоподобными объясненіями. Ночью однако до нея дошелъ слухъ о болѣзни Роланда и она тихонько пробралась къ нему въ комнату. Но увидя его спокойно спящимъ, она рѣшилась вернуться къ себѣ и тоже не замедлила погрузиться въ сонъ.

— Несчастье никогда не приходитъ одно, — повторилъ Зонненкампъ, когда на слѣдующее утро докторъ объявилъ, что у Роланда открылась нервная горячка. Онъ совѣтовалъ взять въ домъ сестру милосердія, но Эрихъ замѣтилъ, что никто лучше его матери не съумѣетъ ухаживать за больнымъ мальчикомъ.

— Вы думаете, что она согласится пріѣхать?

— Непремѣнно.

Въ виноградный домикъ была немедленно отправлена телеграмма. Часъ спустя явился отвѣтъ: профессорша и тетушка Клавдія снаряжались въ путь.

Слухъ о болѣзни прекраснаго юноши быстро разнесся по городу. Мужчины и дамы высшаго круга то и дѣло сами являлись. или посылали своихъ слугъ освѣдомляться о состояніи больного.

Въ полдень, когда солдаты, возвращаясь съ парада, съ музыкой проходили мимо отеля, Роландомъ овладѣло сильное безпокойство и онъ началъ кричать:

— Дикіе идутъ! Дикіе, краснокожіе!… Гайавата!… Духъ смѣха…. Деньги принадлежатъ дворнику…. онъ и не думалъ ихъ красть!…. Шляпу долой передъ барономъ, говорятъ тебѣ!…. Ахъ, черные, негры!…. Франклинъ, сюда!….

Эрихъ взялся исходатайствовать у командира полка позволеніе, чтобъ солдаты, возвращаясь съ парада, обходили гостинницу, или по крайней мѣрѣ, проходя мимо нея, переставали играть.

Вскорѣ весь снѣгъ стаялъ и мостовую передъ гостинницей «Викторіи» устлали соломой для того, чтобъ заглушать шумъ колесъ отъ проѣзжавшихъ мимо экипажей.

Профессорша не замедлила пріѣхать. Зонненкампъ встрѣтилъ ее изъявленіями радости и благодарности, а Церера жалобами на болѣзнь Роланда, которая будто бы усиливала и ея собственное нездоровье. Профессоршѣ не безъ труда удалось ее успокоить. Она между прочимъ посовѣтовала вызвать въ столицу доктора Рихардта, которому хорошо была извѣстна натура больного мальчика.

Зонненкампъ съ благодарностью ухватился за этотъ, по его мнѣнію, мудрый совѣтъ. Онъ радъ былъ призвать на помощь всякую новую силу, лишь бы не оставаться въ бездѣйствіи, которое усиливало его страхъ и тревогу. Доктору Рихардту была послана телеграмма и онъ въ тотъ же день явился поздно вечеромъ. Онъ нашелъ, что больного лечили какъ нельзя лучше и всѣ его совѣты преимущественно клонились къ тому, чтобъ убѣдить Эриха и его мать не оставаться постоянно въ комнатѣ Роланда. Тѣ, которые берутъ на себя обязанность ухаживать за больными, говорилъ онъ, непремѣнно должны доставлять себѣ какъ можно болѣе покоя и развлеченія. Имъ необходимы новыя впечатлѣнія для того, чтобъ поддерживать въ себѣ бодрость духа и тѣмъ самымъ благотворно дѣйствовать на больного. Докторъ не отсталъ отъ профессорши и ея сына, пока они ему не дали формальнаго обѣщанія строго слѣдовать его совѣту.

Послѣ консультаціи съ столичнымъ докторомъ, онъ снова уѣхалъ въ свой городокъ. Передъ отъѣздомъ однако онъ успѣлъ шепнуть Эриху и его матери:

— Берегитесь графини Вольфсгартенъ.

Эрихъ смутился, а профессорша потребовала объясненія этихъ словъ. Докторъ отвѣчалъ, что графиня имѣла обыкновеніе самымъ настойчивымъ образомъ навязывать больнымъ разныя лекарства. Онъ предостерегалъ, чтобы ихъ ни подъ какимъ видомъ не употребляли.

— Не правда ли, онъ не умретъ? спросилъ Зонненкампъ, провожая доктора на лѣстницу.

Докторъ отвѣчалъ, что въ подобныхъ случаяхъ всю надежду надо возлагать на природу и по возможности предоставлять ей самой дѣйствовать.

Зонненкампъ былъ золъ на всѣхъ и на все. Обладать такими несмѣтными богатствами, какъ онъ, и не имѣть возможности ничего сдѣлать для Роланда! Ему слѣдовало все предоставить природѣ, во всемъ положиться на постороннюю силу, надъ которой онъ не имѣлъ ни малѣйшаго контроля, какъ будто бы самъ онъ и его сынъ были послѣдними изъ нищихъ!

Церера не сходила съ дивана въ большой комнатѣ съ балкономъ. Она лежала посреди птицъ и цвѣтовъ, устремивъ неподвижный взоръ куда-то въ далекое пространство. Отъ нея едва можно было добиться слова, она почти ничего не ѣла и не пила и, не смѣя сама идти къ Роланду, требовала, чтобъ ей ежечасно доносили о состояніи его здоровья.

Отсутствіе дружеской связи въ этомъ семействѣ теперь вполнѣ выступило наружу. Каждый членъ его заботился только о себѣ, полагая, что всѣ остальные существуютъ исключительно для его благосостоянія.

Во время обѣда произошло важное событіе: герцогиня прислала къ больному своего лейбъ-медика. Зонненкампъ разсыпался въ благодарностяхъ за такую честь, сожалѣя только, что она ему была оказана въ столь печальныхъ обстоятельствахъ.

Эрихъ, профессорша и тетушка Клавдія день и ночь неотлучно находились при больномъ, по очереди за нимъ ухаживая. Роландъ никого не узнавалъ. Онъ почти постоянно дремалъ, но по временамъ бредилъ и съ пылающими щеками и необыкновеннымъ блескомъ въ глазахъ, восклицалъ:

— Отецъ танцуетъ на черныхъ головахъ!.. Дайте мнѣ сюда мой костюмъ пажа! Скорѣй, скорѣй!…

Затѣмъ онъ переходилъ въ болѣе мягкій тонъ и говорилъ:

— Ахъ, это нѣмецкій лѣсъ!… Смирно, Сатана, не смѣй лаять!… Вотъ, возьми ландышъ… Голубой бантъ… Дворникъ укралъ кольцо… Геній смѣха… Позаботьтесь о молодомъ баронѣ… Назадъ, Грейфъ!…

Мальчикъ успокоивался всякій разъ, когда Эрихъ касался рукой его лба. Однажды онъ, въ присутствіи отца, началъ пѣть негритянскую пѣснь, только очень невнятно произносилъ ея слова. Затѣмъ онъ снова началъ метаться по постелѣ и кричать:

— Возьмите прочь большія книги!… Дальше ихъ, дальше отсюда! Онѣ написаны кровью!

Зонненкампъ освѣдомился, пѣлъ ли когда-нибудь Роландъ эту пѣснь въ здоровомъ состояніи и отъ кого онъ могъ ей научиться. Эрихъ отвѣчалъ, что онъ прежде никогда ее не слыхалъ.

Зонненкампъ былъ до крайности вѣжливъ и предупредителенъ съ Эрихомъ и его матерью. Болѣзнь сына, говорилъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ, послужила къ тому, чтобъ заставить его вѣрить въ доброту людей и, въ способность ихъ къ самоотверженію. Онъ, по собственному выраженію, готовъ былъ встать передъ профессоршей на колѣни и молиться ей за то, что она, отказавшись участвовать въ празднествахъ, немедленно явилась, когда оказалась нужда въ ея помощи и услугахъ.

Профессорша поняла, что имѣла дѣло еще и съ другого рода больнымъ, кромѣ того, который въ бреду метался на постелѣ. Обращеніе ея съ Зонненкампомъ сдѣлалось очень мягко и ласково и онъ не переставалъ изливать передъ ней свое горе.

— Все, чего я домогаюсь, повторялъ онъ съ отчаяніемъ, все это для моего сына. Если онъ умретъ, я немедленно лишу себя жизни. Никто и не подозрѣваетъ, какъ многое уже во мнѣ умерло. Я человѣкъ безъ прошлаго — неужели мнѣ будетъ отказано также и въ будущемъ?

— Ужъ не потому ли судьба хочетъ отнять у меня дѣтей, что я самъ не былъ добрымъ сыномъ? какъ-то разъ, забывшись, проговорился Зонненкампъ. Но онъ быстро спохватился и обращаясь къ профессоршѣ, воскликнулъ:

— Не вѣрьте мнѣ, прошу васъ! Я самъ точно въ бреду, и не знаю, что говорю.

Профессорша просила его успокоиться. Всякое волненіе въ людяхъ, близкихъ больному, утверждала она, непосредственно отзывается на немъ. Это странное, ничѣмъ необъяснимое явленіе, которое однако безпрестанно подтверждается опытомъ.

Сидя у постели мальчика, профессорша прислушивалась къ мѣрному бою часовъ, который въ извѣстные сроки раздавался съ городской башни. Въ ночномъ безмолвіи, посреди думъ о печальной участи богатаго юноши, время шло для нея медленно и тяжело ложилось на ея усталую душу.

Эрихъ жестоко упрекалъ себя за то, что, предоставивъ Роланда собственному произволу, допустилъ его, до истощенія силъ, увлечься потокомъ свѣтскихъ удовольствій. Болѣзнь, угрожавшая жизни мальчика, по всему видно, готовилась давно и только окончательно разразилась въ холодной залѣ музея передъ группой Ніобеи. Профессоршѣ не малаго труда стоило успокоивать также и Эриха. Въ эти тяжелыя минуты она одна сохранила присутствіе духа и къ ней, какъ къ неисчерпаемому источнику нравственной силы, всѣ обращались за помощью и утѣшеніемъ.

Она отдала Эриху письмо, полученное ею отъ профессора Эйнзиделя въ первый день новаго года и освѣдомилась объ ученомъ трудѣ, который ея сынъ, какъ она полагала, предпринялъ безъ ея вѣдома. Эрихъ откровенно разсказалъ ей все, какъ было. Профессорша убѣдилась, что ему ничего не извѣстно о прошлой жизни Зонненкампа и не сочла нужнымъ пока просвѣщать его на этотъ счетъ. Она разсудила, что теперь не слѣдовало обременять его душу новой тяжестью. Эриху и безъ того не легко было владѣть собой посреди опасеній за благополучный исходъ болѣзни Роланда, а впереди его ожидала, вслѣдствіе послѣднихъ событій, еще болѣе усложнившаяся задача воспитанія.

Повинуясь предписанію доктора Рихардта, профессорша ежедневно гуляла и посѣщала своихъ прежнихъ подругъ, въ числѣ которыхъ находилась между прочимъ и жена военнаго министра. Она не безъ облегченія и удовольствія услышала, что Эрихъ, съ поступленіемъ Роланда въ корпусъ, можетъ, если только захочетъ, получить тамъ одну изъ каѳедръ. Вообще эти прогулки и посѣщенія ее всегда ободряли и освѣжали.

Эрихъ со своей стороны, тоже, время отъ времени, навѣщалъ своихъ друзей и знакомыхъ, но чаще всего Клодвига. Белла въ этихъ случаяхъ обыкновенно только на минуту показывалась въ комнатѣ мужа и исчезала. Она теперь явно избѣгала оставаться съ Эрихомъ наединѣ.

Пранкенъ былъ очень недоволенъ тѣмъ, что профессоршу вызвали изъ ея уединенія, не испросивъ на то предварительно его разрѣшенія. Эти Дорнэ, говорилъ онъ, кончатъ тѣмъ, что совсѣмъ овладѣютъ семействомъ Зонненкампа. Онъ довольно часто приходилъ освѣдомляться о ходѣ болѣзни Роланда, но большую часть времени проводилъ въ домѣ барона фонъ-Эндлиха, въ обществѣ недавно вернувшейся съ Мадеры молодой вдовы.

Эриху, несмотря на все его желаніе, такъ и не удалось поближе сойтись съ Вейдеманомъ. Сначала ему въ этомъ препятствовалъ безконечный рядъ праздниковъ, которые онъ долженъ былъ посѣщать, а потомъ, когда захворалъ Роландъ и онъ имѣлъ въ своемъ распоряженіи много свободнаго времени, засѣданія въ палатѣ депутатовъ прекратились и Вейдеманъ уѣхалъ изъ столицы.

Посреди тревогъ и волненій, въ постоянныхъ переходахъ отъ страха къ надеждамъ прошло нѣсколько недѣль. Бредъ больного принялъ другое направленіе. Онъ все разговаривалъ съ Манной, называлъ ее нѣжными именами, шутилъ съ ней и дразнилъ ее св. Антоніемъ. До сихъ поръ отъ молодой дѣвушки скрывали болѣзнь брага, находя излишнимъ смущать ея покой.

Зонненкампъ болѣе всего страдалъ отъ бездѣйствія, на которое былъ обреченъ. Его выводила изъ себя невозможность что-либо сдѣлать для облегченія больного и онъ проклиналъ необходимость сидѣть сложа руки и все предоставить дѣйствію природныхъ силъ. Онъ то и дѣло жертвовалъ большія суммы денегъ на бѣдныхъ столицы и на всевозможныя благотворительныя учрежденія. Вспомнивъ разсказы Эриха о педагогическихъ съѣздахъ ученыхъ, онъ подарилъ ихъ обществу значительный капиталъ. Не зная куда дѣваться отъ снѣдавшей его тоски, онъ однажды обратился къ профессоршѣ съ вопросомъ, не думаетъ ли она, что искренняя молитва можетъ принести больному облегченіе.

Профессорша отвѣчала, что она не признаетъ за собой никакого авторитета въ дѣлахъ вѣры. Господину Зонненкампу всего лучше успокоиться и, не полагаясь на ея мнѣніе, слѣдовать внушенію собственнаго сердца. Лицо Зонненкампа послѣ этого приняло еще болѣе унылое выраженіе.

Слыша, какъ Роландъ въ бреду постоянно звалъ къ себѣ сестру, онъ спросилъ у доктора, не надо ли ее дѣйствительно къ нему призвать. Къ великому его облегченію докторъ на это согласился.

Несмотря на терзавшее его горе, Зонненкампу было пріятно думать, что наконецъ представился удобный случай вызвать Манну изъ монастыря. Онъ намѣревался никогда ее болѣе добровольно туда не отпускать и съ облегченнымъ сердцемъ надѣялся, что она и послѣ выздоровленія Роланда согласится остаться дома.

Онъ быстро ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, размахивая руками и мысленно сжимая въ объятіяхъ своихъ обоихъ дѣтей.

Зонненкампъ написалъ письмо, въ которомъ говорилъ Маннѣ, что докторъ возлагаетъ большія надежды на ея пріѣздъ и съ своей стороны убѣдительно просилъ ее пріѣхать къ брату. Онъ выразилъ желаніе, чтобъ профессорша тоже написала ей нѣсколько словъ, но та отказалась, разъ навсегда принявъ твердую рѣшимость ни въ какомъ случаѣ, ни подъ какимъ предлогомъ не вмѣшиваться въ судьбу Манны. Письмо было вручено осторожному Лутцу, который немедленно отправился съ нимъ въ монастырь.

ГЛАВА VIII.
СЕСТРА ВНѢ СЕМЬИ.

Весь островъ, поля на немъ, дорога и деревья были покрыты снѣгомъ, но въ самомъ зданіи монастыря кипѣла, такъ сказать, двойная жизнь. Тамъ дѣти ежедневно представляли въ лицахъ какое-нибудь изъ событій, почти за двѣ тысячи лѣтъ совершившихся въ Ханаанѣ. Манна до такой степени увлеклась этими представленіями, что едва сознавала, гдѣ она находится. Ею овладѣло страстное желаніе побывать въ Іерусалимѣ, взглянуть на святую землю, приложиться ко гробу Господню и взявъ на себя грѣхи близкихъ себѣ, искупить ихъ постомъ и молитвой.

Маленькая дѣвочка, сверчокъ, лежала въ постелѣ больная, Манна, сидя у ея изголовья, съ жаромъ разсказывала ей событія изъ священной исторіи. Легкая улыбка скользнула у лей по лицу, когда, внимательно слушавшая ее, дѣвочка внезапно спросила:

— А въ Іерусалимѣ теперь тоже снѣгъ?

Манна, вполнѣ перенесшаяся въ эпоху, къ которой относился ея разсказъ, вовсе забыла, какое теперь было время года. Она, приподнявъ глаза, выглянула въ окно, но въ эту самую минуту въ комнату вошла монахиня изъ прислужницъ и вручила ей письмо.

— Гдѣ посланный? спросила молодая дѣвушка.

— Въ пріемной.

— Пусть онъ подождетъ отвѣтъ, сказала Манна и еще разъ прочла письмо.

Она въ волненіи начала ходить взадъ и впередъ по кельѣ. Ей, было, пришло на умъ пойти за совѣтомъ къ настоятельницѣ, но минуту спустя, она оттолкнула отъ себя эту мысль. Развѣ въ подобнаго рода вещахъ могутъ за васъ рѣшать другіе люди?

Манна закрыла рукой глаза и, когда отняла ее отъ лица, почувствовала на ней слѣды слезъ. — Ты забыла, что никогда и ни о чемъ не должна плакать, заговорилъ въ ней внутренній голосъ.

— Что съ тобой? спросила маленькая дѣвочка, пристально за нее смотря съ своей постельки. На кого ты сердишься?

— Я не сержусь… Развѣ я похожа на злую?

— Нѣтъ, теперь ты опять сдѣлалась доброй… Не уходи отъ меня, Манна… останься со мной, пожалуйста останься… не оставляй меня. Я умру…

Манна наклонилась надъ ребенкомъ и старалась его успокоить.

«Для тебя настало тяжкое испытаніе, говорилъ ей между тѣмъ внутренній голосъ: пришла минута, въ которую ты должна доказать, что въ тебѣ сильнѣе — любовь къ семьѣ, или любовь къ человѣчеству вообще и къ Богу. Да, да, ты должна…»

Она поручила маленькую дѣвочку монахинѣ, которая дожидалась отвѣта, а сама, обѣщавшись скоро вернуться, отправилась въ церковь. Взоръ ея случайно упалъ на ликъ св. Антонія. Она быстро опустила глаза, но мысль ея невольно остановилась на молодомъ человѣкѣ, который теперь ухаживалъ за больнымъ Роландомъ. Въ тоскѣ и недоумѣніи поверглась она передъ образомъ Спасителя и начала горячо молиться. Долго лежала она на холодныхъ плитахъ церкви, закрывъ лицо руками, и когда поднялась, рѣшимость ея была принята.

— Я должна и могу! воскликнула она. Я вся принадлежу вѣчности и обязана посвятить себя служенію ей. За Роландомъ хорошій уходъ и къ тому же онъ никого не узнаётъ. Если я поѣду къ нему, онъ. ничего отъ этого не выиграетъ, а только я сама буду спокойнѣе, избавивъ себя отъ мукъ неизвѣстности. Между тѣмъ какъ здѣсь больная дѣвочка нуждается въ моихъ попеченіяхъ. Могу ли я еще колебаться и быть въ нерѣшимости на счетъ того, что мнѣ предстоитъ дѣлать? Я останусь здѣсь, на своемъ посту и исполню обязанность, которую на меня возлагаетъ Высшая Сила.

Манна вспомнила разсказъ настоятельницы о томъ, какъ у ней умирали отецъ и мать, а она не дерзнула нарушить свой обѣтъ и пойти проститься съ ними. Молодая дѣвушка хотѣла добровольно, не будучи еще связана никакимъ обѣтомъ, поступить точно такимъ же образомъ. Потомъ ей пришло на умъ, что для Роланда можетъ быть лучше умереть въ невѣдѣніи страшной тайны, испортившей ея собственную жизнь, и зла, которое царствуетъ въ мірѣ. Мысль эта, какъ острый ножъ, вонзилась ей въ сердце, во она тѣмъ не менѣе осталась при своей рѣшимости.

Манна вернулась въ келью съ намѣреніемъ высказать въ письмѣ къ родителямъ все, что въ ней происходило. Но трудъ этотъ оказался свыше ея силъ. Она пошла въ пріемную и въ короткихъ словахъ объявила Лутцу, что не можетъ съ нимъ ѣхать.

Затѣмъ она долго стояла у окна своей кельи и пристально смотрѣла за разстилавшійся передъ ней безжизненный ландшафтъ.

На дворѣ была оттепель и съ крыши монастыря быстро, одна за другой, падали капли растаявшаго снѣга. Точно также и изъ глазъ Манны, по лицу ея, струились крупныя слезы. Она не удерживала ихъ, по, позволяя имъ свободно течь, все-таки не измѣняла своего рѣшенія. Почти всю ночь провела она въ молитвѣ и только на слѣдующее утро разсказала настоятельницѣ о томъ, что сдѣлала.

Настоятельница выслушала ее молча и въ отвѣтъ только одинъ разъ одобрительно кивнула ей головой.

Манна въ уединеніи своей кельи еще разъ прочла письмо отца и тутъ только замѣтила, что при Роландѣ находилась также и мать Эриха. Бумага задрожала въ ея рукахъ, при мысли о братѣ, который лежалъ въ бреду и звалъ ее къ себѣ. Но почему отецъ ничего не пишетъ о Пранкенѣ? Гдѣ онъ? задавала она себѣ вопросы. Потомъ, опомнясь, она упрекала себя за пристрастіе къ свѣту и его соблазнамъ и съ внезапной рѣшимостью бросила письмо въ каминъ. Пламя мгновенно охватило клочекъ бумаги. Манна пристально слѣдила за легкими струйками дыма, которыя, отъ него отдѣляясь, улетали въ трубу.

Такъ точно какъ съ этимъ письмомъ, думала она, и съ ней должно быть все кончено. Она не смѣетъ и не должна имѣть ничего общаго съ міромъ.

ГЛАВА IX.
ВЫЗДОРОВЛЕНІЕ.

— Онъ спасенъ! сказалъ докторъ.

— Онъ спасенъ! переходило изъ устъ въ уста, изъ дома въ домъ и вся маленькая столица радовалась избавленію мальчика отъ опасности.

Докторъ однако еще предписывалъ большую осторожность и совѣтовалъ отдалять отъ мальчика все, что могло его хоть сколько-нибудь волновать. Роландъ теперь часто жаловался на скуку и желалъ перемѣны. Докторъ и Эрихъ говорили ему, что онъ уже вкусилъ много удовольствій передъ болѣзнью и утѣшали его тѣмъ, что скука отъ бездѣйствія есть первый признакъ выздоровленія. Роланду приходилось также терпѣть голодъ, такъ какъ ему еще не позволяли вполнѣ удовлетворять свой возрождавшійся аппетитъ. Но онъ старался терпѣливо переносить всѣ эти лишенія и однажды съ сіяющимъ лицомъ сказалъ:

— Гайавата добровольно подвергалъ себя голоду. Помнишь ли, Эрихъ, какъ я, когда мы съ тобой въ первый разъ читали эту поэму, замѣтилъ, что только человѣкъ способенъ такимъ образомъ сознательно лишать себя пищи. Теперь мнѣ приходится на дѣлѣ оправдывать мои тогдашнія слова.

Роландъ былъ особенно ласковъ и нѣженъ съ матерью Эриха. Въ бреду онъ ее одну узнавалъ и всегда съ ужасомъ вспоминалъ объ усиліяхъ, какія тогда дѣлалъ, чтобъ ей это сказать. Но у него постоянно срывались съ языка совершенно другія слова, да къ тому же и профессорша никогда долго съ нимъ не оставалась.

Роландъ очень обрадовался, въ первый разъ увидѣвъ ландыши и припомнилъ, что тоже о нихъ бредилъ.

— А Манны здѣсь не было? спрашивалъ онъ между прочимъ. Я постоянно видѣлъ передъ собой ея черные глаза.

Ему отвѣчали, что Манна не могла оставить монастыря по случаю опасной болѣзни маленькой дѣвочки, которую звали сверчкомъ.

Роландъ потребовалъ фотографическій портретъ, изображавшій его въ костюмѣ пажа, и сказалъ Эриху:

— Ты былъ правъ, когда говорилъ, что онъ въ будущемъ составитъ для меня пріятное воспоминаніе. Это будущее настало теперь, по крайней мѣрѣ мнѣ кажется, что я съ тѣхъ поръ прожилъ цѣлый десятокъ лѣтъ. Дай мнѣ зеркало: я хочу посмотрѣть, насколько я измѣнился.

— Теперь нельзя, отвѣчалъ Эрихъ: но черезъ недѣлю я исполню твое желаніе.

Роландъ былъ послушенъ, какъ малое дитя, и благодаренъ за оказываемыя ему попеченія, какъ совершенно взрослый, сознательный человѣкъ. Въ первые же дни своего выздоровленія, онъ просилъ у Эриха позволенія высказать ему то, что тяжелымъ камнемъ лежало у него на сердцѣ.

— Я согласенъ тебя выслушать, отвѣчалъ Эрихъ, если ты мнѣ обѣщаешься говорить спокойно.

— Хорошо, только напомни мнѣ, если я забудусь. Слушай же. Мнѣ казалось, что я плылъ по открытому морю. Вокругъ моего корабля рѣзвились дельфины, которые внезапно превратились въ негритянскія головы. Въ то же мгновеніе изъ глубины волнъ вынырнула высокая каѳедра, а на ней стоялъ Теодоръ Паркеръ. Онъ громкимъ, заглушавшимъ шумъ вѣтра голосомъ читалъ проповѣдь…. Корабль плылъ все далѣе и далѣе, каѳедра, не отставая отъ него, тоже быстро неслась….

— Ты уже начинаешь волноваться, перебилъ его Эрихъ.

Роландъ, понизивъ голосъ, но отчетливо, съ особеннымъ удареніемъ произнося каждое слово, продолжалъ:

— Но самое удивительное еще впереди. Я кажется тебѣ уже разсказывалъ, что годъ тому назадъ, когда я убѣжалъ изъ дому, отыскивая тебя, мнѣ случилось заснуть въ лѣсу. Вдругъ я проснулся и увидѣлъ передъ собой дѣвочку съ длинными, бѣлокурыми локонами. «Это нѣмецкій лѣсъ», сказала она, а я подалъ ей цвѣтокъ ландыша. Затѣмъ она сѣла въ экипажъ и быстро скрылась изъ виду. Вѣдь ты помнишь все это, — не правда ли?… Но во снѣ мнѣ все это казалось еще прекраснѣе и еще удивительнѣе. «Это нѣмецкій лѣсъ!» раздавалось вокругъ меня на различные лады и ничто не можетъ сравниться съ дивной мелодіей, которая звучала въ этихъ словахъ. Мнѣ все казалось, что ихъ поютъ сотни голосовъ, слышанные нами на музыкальномъ праздникѣ. Ты себѣ не можешь представить, какъ это было хорошо!… ахъ, такъ хорошо….

— Довольно, снова перебилъ его Эрихъ. Ты слишкомъ много говорилъ и теперь я тебя оставлю одного.

Онъ пошелъ къ матери и передалъ ей разсказъ мальчика, который принималъ чисто за бредъ разстроеннаго воображенія. Ловчій ему уже давно жаловался, что мальчикомъ овладѣла какая-то странная фантазія, которая имѣла на него сильное вліяніе. Эрихъ находилъ весьма страннымъ, что Роландъ и теперь, даже послѣ болѣзни, все еще продолжалъ считать эту мечту, или сонъ за дѣйствительность.

Профессорша полагала, что во время путешествія мальчика съ нимъ вѣроятно случилось нѣчто подобное, но совѣтовала избѣгать съ нимъ разговоровъ объ этомъ предметѣ, чтобъ не возбуждать его все еще не вполнѣ успокоившагося воображенія. Малѣйшее нервное раздраженіе, или волненіе, говорила она, можетъ имѣть дурныя послѣдствія и должно непремѣнно замедлить нравственное и физическое выздоровленіе больного.

Когда Роландъ въ первый разъ всталъ съ постели, всѣ были поражены тѣмъ, какъ онъ много выросъ. Его самого несказанно радовала густота чернаго пушка, который теперь въ изобиліи покрывалъ его верхнюю губу и подбородокъ.

Увидя разостланную передъ домомъ солому, онъ сказалъ:

— Весь городъ зналъ о моей болѣзни и сочувствовалъ мнѣ.. Доброта, какую мнѣ со всѣхъ сторонъ оказываютъ, глубока меня трогаетъ. Я чувствую безграничную благодарность къ людямъ и постараюсь, чтобъ въ теченіи моей жизни ни одинъ человѣкъ не обращался ко мнѣ даромъ за помощью, или услугой.

Эрихъ и его мать обмѣнялись удивленнымъ взглядомъ. Они были поражены и глубоко тронуты этой полнотой возвращенія къ жизни и пробужденіемъ въ душѣ юноши высокихъ нравственныхъ силъ, которыя болѣзнь, повидимому, въ немъ окончательно развила и укрѣпила.

— Вамъ говорилъ Эрихъ, что я въ бреду видѣлъ между прочимъ и Теодора Паркера? спросилъ Роландъ.

— Да. Но теперь ты долженъ отдохнуть.

— Нѣтъ, погодите, мнѣ надо вамъ еще что-то сказать.

Потребовавъ свою записную книжку, онъ сталъ искать въ ней имя дворника, котораго одно время подозрѣвалъ въ воровствѣ. Роландъ упрекалъ себя въ томъ, что до сихъ поръ не позаботился его отыскать. Онъ зналъ только, что этотъ дворникъ поступилъ въ военную службу и въ настоящее время находился при своемъ полку.

Солдатъ, благодаря стараніямъ Эриха, былъ вскорѣ найденъ и приведенъ къ Роланду, который вручилъ ему сумму денегъ, равную той, какая находилась у него въ портъ-моне во время его ночного странствованія. Увѣщанія Эриха солдату, чтобъ онъ воздержался отъ слишкомъ шумныхъ изъявленій благодарности и вообще не давалъ воли своему языку, оказались совершенно излишними. Онъ и безъ того ни слова не могъ произвести отъ удивленія. Огромная гостинница, роскошная спальня, прекрасный юноша, предлагающій деньги, — все это казалось ему чудеснымъ сномъ, отъ котораго онъ боялся пробудиться.

Послѣ этого Роландъ, вполнѣ спокойный и счастливый, легъ отдохнуть на постель. Пришелъ Зонненкампъ и онъ сталъ просить у него позволенія раздать бѣднымъ всѣ свои платья, которыя носилъ до болѣзни.

— Хорошо, сказалъ отецъ, а ты самъ не хочешь-ли теперь же одѣться въ военный мундиръ?

— Нѣтъ еще пока. Я теперь хочу только одного, а именно, какъ можно скорѣй вернуться Домой, на виллу. Ахъ, да, поѣдемте домой, домой!…

Зонненкампъ обѣщался исполнить его желаніе.

Профессорша не замедлила отыскать молодыхъ людей, которымъ платья Роланда пришлись какъ разъ въ пору. Узнавъ объ этомъ, онъ радостно воскликнулъ:

— Отлично! Теперь мои платья гуляютъ по городу въ ожиданіи, пока я самъ появлюсь на его улицахъ.

Слыша, какое участіе всѣ принимали въ его выздоровленіи, онъ просилъ отца всѣмъ и каждому передать свою искреннюю благодарность.

Зонненкампъ и самъ былъ отъ этого не прочь. Ему такимъ образомъ представлялся отличный случай сблизиться съ мужчинами и дамами высшаго круга.

Въ каретѣ, запряженной парой превосходныхъ лошадей, отправился Зонненкампъ по городу съ визитами. Онъ желалъ, чтобъ его сопровождала Церера, но та отказалась съ обычнымъ своимъ упорствомъ. За то ему сопутствовала профессорша, которая однако сначала тоже не хотѣла съ нимъ ѣхать. Ни Роландъ, съ своей стороны, сталъ убѣждать ее, говоря, что это первая просьба, съ какой онъ къ ней обращается послѣ своего возвращенія къ жизни. Ей ничего болѣе не оставалось, какъ согласиться.

Но если этой благородной женщинѣ тяжело было показываться въ люди въ обществѣ такого человѣка, какъ Зонненкампъ, за то онъ много выигралъ отъ ея присутствія. Передъ нимъ, какъ по волшебству, растворялись двери всѣхъ домовъ, гдѣ Лутцъ, отдавая его карточку, произносилъ также и ея имя.

Профессорша сама не понимала, какъ она могла согласиться на эту поѣздку съ Зонненкампомъ. Она такимъ образомъ еще болѣе скрѣпляла связь съ человѣкомъ, съ которымъ, напротивъ, всячески желала ее разорвать. А Зонненкампъ, какъ нарочно, безпрестанно обращался къ ней съ просьбой, не лишать Роланда ея материнскихъ заботъ.

На Зонненкампа вездѣ смотрѣли покровительственно, свысока и едва обращали на него вниманіе. Но онъ постоянно очень ловко втирался въ разговоръ, избирая темой его высокія качества профессорши. А въ заключеніе онъ всюду говорилъ, что вообще считаетъ за великое для себя счастіе свои дружескія отношенія съ семействомъ Дорнэ.

Но, несмотря ни на что, эти визиты все-таки доставили Зонненкампу много удовольствія. Его любимой забавой было льстить людямъ и затѣмъ наблюдать, какое впечатлѣніе производитъ на нихъ его лесть. Такъ и теперь онъ пустилъ въ ходъ всю свою батарею высокопарныхъ рѣчей и внутренно наслаждался тѣмъ, что, дурача знать, мстилъ ей за ея высокомѣрное обращеніе съ нимъ. Тамъ, гдѣ сначала его едва слушали, допуская только къ самому ничтожному участію въ разговорѣ, онъ теперь значительно выдвинулся впередъ, благодаря ловкости, съ какой умѣлъ всѣхъ заинтересовать своей родительской любовью и оживленными разсказами о своей прошлой, богатой опытами жизни. Не мало также расположило къ нему всѣхъ признаніе въ томъ, что онъ былъ гораздо худшаго мнѣнія о людяхъ, пока судьба не свела его съ семействомъ Дорнэ, которое научило его вѣрить во всѣ благородныя стремленія человѣческой души. Спускаясь внизъ по лѣстницамъ аристократическихъ домовъ, Зонненкампъ самодовольно улыбался. Онъ былъ увѣренъ, что немедленно по выходѣ его изъ гостинной, тамъ начинались толки о немъ. «Мы до сихъ поръ не знали этого человѣка, говорили всѣ: онъ очень уменъ и въ немъ много сердечной теплоты».

Зонненкампъ былъ особенно любезенъ съ членами орденской коммиссіи, расположеніе которыхъ ему Пранкенъ сильно совѣтовалъ пріобрѣсти. Болѣзнь Роланда такимъ образомъ дала новый толчекъ стремленію Зонненкампа выдти изъ своего настоящаго положенія и занять мѣсто въ кругу высшаго общества. Съ другой стороны, профессорша принуждена была противъ воли содѣйствовать осуществленію его плана.

Обращеніе Зонненкампа съ профессоршей отличалось особенной вѣжливостью, такъ какъ она болѣе прочихъ доставила ему торжества. Ея отказъ пріѣхать въ столицу въ началѣ сезона, съ тѣмъ чтобъ стать во главѣ его дома, оказался безполезнымъ: ему все-таки удалось обратить ее въ свое орудіе. Онъ все болѣе и болѣе чувствовалъ презрѣнія къ людямъ, видя въ нихъ куколъ, которыми, съ извѣстной долей ловкости, легко можно было управлять. Однимъ золото служило приманкой, другимъ восторженныя похвалы ихъ сердцу и уму.

ГЛАВА X.
ОРДЕНЪ СЪ ТРЕМЯ ВОПРОСИТЕЛЬНЫМИ ЗНАКАМИ.

Дѣло дошло и до герцогини. У ней просили аудіенціи подъ предлогамъ принесенія ей благодарности.

Герцогиня отвѣчала, что очень рада будетъ видѣть профессоршу и тѣмъ самымъ отклонила отъ себя дальнѣйшія домогательства со стороны Зонненкампа.

Послѣдній однако еще настаивалъ на томъ, чтобъ Роландъ написалъ благодарственное письмо, которое профессорша должна была передать герцогинѣ. Мальчикъ сочинилъ два письма, но ни одно изъ нихъ не заслужило одобренія Зонненкампа. Онъ даже такъ неосторожно и грубо ихъ отвергнулъ, что привелъ Роланда въ лихорадочное состояніе, которое заставило опасаться возвращенія болѣзни.

Профессорша застала мальчика въ этомъ возбужденномъ состояніи и поспѣшила успокоить его обѣщаніемъ словесно передать герцогинѣ все то, что онъ хотѣлъ написать ой въ письмѣ. Роландъ дѣйствительно успокоился, но то кроткое, безмятежное настроеніе духа, въ которомъ онъ находился все это время, его внезапно покинуло и долго потомъ къ нему не возвращалось.

Профессорша отправилась во дворецъ, а Зонненкампъ въ близъ-лежащій паркъ, откуда могъ видѣть стоявшихъ у подъѣзда слугъ и карету. Ему хотѣлось какъ можно скорѣе узнать, что о немъ будетъ говорено. А профессоршу между тѣмъ ожидало одно изъ самыхъ тяжелыхъ испытаній, какимъ она доселѣ подвергалась. Ей пришлось выслушивать похвалы, которыя герцогиня расточала Зонненкампу за его мнимыя великодушія и благотворительность. Совѣтница, занимавшая во дворцѣ должность статсъ-дамы, постаралась внушить герцогинѣ это выгодное мнѣніе о богатомъ американцѣ и профессорша не смѣла ей противорѣчить.

Она сильнѣе нежели когда-либо чувствовала, въ какое фальшивое положеніе была поставлена. Ее теперь заставляли разыгрывать при дворѣ такую же двусмысленную роль, какъ не задолго передъ тѣмъ въ монастырѣ. За кого бы сочли ее самое, еслибъ она во всеуслышаніе объявила то, что знала о прошломъ человѣка, съ которымъ находилась въ такихъ тѣсныхъ отношеніяхъ?

На возвратномъ пути въ гостинницу, она была испугана крикомъ, который внезапно раздался у самаго окна ея кареты.

— Стой! воскликнулъ чей-то голосъ и минуту спустя, Зонненкампъ сидѣлъ рядомъ съ ней въ экипажѣ.

Профессорша должна была немедленно передать ему все, что говорила герцогиня. Зонненкампъ остался очень доволенъ ея разсказомъ и даже до того забылся, что произнесъ въ слухъ:

— Болѣзнь Роланда всѣмъ намъ принесла счастье. Но вслѣдъ за тѣмъ онъ поспѣшилъ прибавить, что счастье это заключалось въ дружбѣ, какую госпожа Дорнэ выказывала къ его семейству. Профессорша и это принуждена была выслушать молча, а сверхъ, того еще разъ, въ присутствіи Пранкена, повторить слова герцогини.

Она чувствовала, что все болѣе и болѣе запутывается и съ нетерпѣніемъ ждала минуты, когда останется одна, чтобъ собраться, съ мыслями и уяснить себѣ свое положеніе.

Вечеромъ пришелъ Клодвигъ и частнымъ образомъ увѣдомилъ Зонненкампа, что ему присужденъ орденъ.

Когда онъ ушелъ, Пранкенъ бросился на шею къ Зонненкампу и обнимая его воскликнулъ:

— Это первый шагъ, первая ступень къ дальнѣйшимъ почестямъ.

Зонненкампъ былъ очень доволенъ и, попросивъ Пранкена обождать его въ залѣ, пошелъ къ Церерѣ, объявить си о выпавшемъ на ихъ долю счастьѣ.

— Что мнѣ въ этомъ? томно проговорила она! Это касается тебя одного.

Зонненкампъ выразилъ надежду, что теперь, по всѣмъ вѣроятностямъ, и дворянскій дипломъ не заставитъ себя долго ждать.

— Ахъ, у нихъ здѣсь все такъ медленно дѣлается! возразила Церера.

Зонненкампъ подтвердилъ ея мнѣніе на счетъ скучныхъ формальностей, которыхъ такъ строго придерживается Старый Свѣтъ. Но вслѣдъ затѣмъ онъ посовѣтовалъ женѣ вооружиться терпѣніемъ.

— А я все-таки рада, что ты получилъ орденъ, замѣтила Церера. Теперь по крайней мѣрѣ въ обществѣ всякій будетъ видѣть, что ты не лакей.

Зонненкампъ съ усмѣшкой покачалъ головой, но воздержался отъ дальнѣйшихъ объясненій съ женой.

Нѣсколько дней спустя передъ гостинницей «Викторіи» былъ большой съѣздъ экипажей. Чуть ли не весь городъ явился поздравить Зонненкампа съ орденомъ.

Онъ съ скромнымъ видомъ принималъ поздравленія, между тѣмъ, какъ Роландъ не помнилъ себя отъ радости. Мальчикъ гордился своимъ отцомъ и хотѣлъ, чтобъ тотъ постоянно носилъ въ петличкѣ орденскую ленту.

Но къ этой радости не замедлила примѣшаться капля горечи. Въ газетѣ профессора Крутіуса появилась замѣтка слѣдующаго содержанія:

«Господинъ Зонненкампъ съ виллы Эдемъ, переселившійся къ намъ изъ Гаванны, всемилостивѣйше пожалованъ орденомъ „за заслуги“. Мы слышали, будто онъ удостоился этой награды за успѣшное облагороживаніе различныхъ породъ фруктовыхъ деревьевъ, которое повидимому включаетъ и облагороживаніе самого ихъ владѣльца. Но между прекрасными растеніями, украшающими сады Эдема, къ сожалѣнію, недостаетъ столь уважаемаго въ нашемъ благословенномъ отечествѣ родословнаго дерева.»

Посѣтители Зонненкампа старались подмѣтить, какое впечатлѣніе производила на него эта колкая замѣтка. Онъ притворялся равнодушнымъ, но мысленно далъ себѣ слово, съ помощью золота, привлечь на свою сторону еще и общественное мнѣніе, которое обыкновенно считается неподкупнымъ и славится независимостью своихъ сужденій и приговоровъ.

Онъ отправился въ редакцію. Тамъ его провели въ комнату профессора Крутіуса, который принялъ его въ высшей степени вѣжливо. Зонненкампъ прежде всего объявилъ, что онъ въ Америкѣ привыкъ къ гласности, а затѣмъ прибавилъ, что вообще любитъ и понимаетъ шутку. Крутіусъ не счелъ за нужное возражать.

Зонненкампъ выразилъ свое удовольствіе, что видитъ его въ такомъ цвѣтущемъ положеніи, занимающемъ столь значительный постъ. Крутіусъ въ знакъ благодарности поклонился.

Въ комнатѣ горѣлъ газъ. Зонненкампъ попросилъ позволенія курить и предложилъ сигару профессору Крутіусу. Тотъ съ признательностью принялъ.

— Мнѣ хорошо памятно, началъ Зонненкампъ, одно ваше слово, которое вы произнесли у меня на виллѣ, когда я имѣлъ честь васъ тамъ принимать. У васъ достало мужества сказать, что Америка идетъ на встрѣчу монархіи.

— Ахъ, да, полушутливо, полу-серьезно отвѣчалъ Крутіусъ. Это въ то время составляло мой любимый предметъ разговора. Я видѣлъ предзнаменованіе монархіи въ томъ, что передовые люди Америки какъ будто начали удаляться отъ политики.

Крутіусъ остановился.

— А теперь ваше мнѣніе измѣнилось? спросилъ Зонненкампъ.

Онъ зналъ, что о немъ ходили слухи, будто его пребываніе въ Европѣ имѣло связь съ основаніемъ мексиканской имперіи, откуда монархическій образъ правленія долженъ былъ распространиться по всему Новому Свѣту. Ему было пріятно слыть за агента одного изъ южныхъ штатовъ, который слагался въ имперію, и онъ не опровергалъ этихъ слуховъ. Крутіусъ долго не отвѣчалъ, подозрительно и лукаво посматривая на своего гостя.

— Да, сказалъ онъ наконецъ: мое мнѣніе измѣнилось. Бездѣйствіе передовыхъ людей прекратилось: объ этомъ свидѣтельствуютъ газеты и митинги. Кромѣ того, господинъ Вейдеманъ показывалъ мнѣ письма своего племянника, доктора Фрица, изъ которыхъ ясно видно, что въ Америкѣ совершился поворотъ къ лучшему. Тамъ снова пробудились гражданскія доблести и закипѣла борьба партій.

— А, Вейдеманъ! повторилъ Зонненкампъ. Я слышалъ, онъ участвуетъ въ вашей газетѣ.

— Извините, для меня не существуетъ отдѣльный человѣкъ, я имѣю дѣло только съ партіями.

— Вотъ истинно по-американски! Отлично! воскликнулъ Зонненкампъ. За тѣмъ онъ выразилъ сожалѣніе, что Германія въ дѣлѣ прессы такъ далеко отстала отъ другихъ народовъ. Продолжая въ томъ же тонѣ, онъ замѣтилъ, что былъ бы не прочь со своей стороны ссудить средствами, необходимыми для основанія новой газеты, человѣка, обладающаго способностями и опытностью профессора Крутіуса.

— Объ этомъ стоитъ подумать, сказалъ Крутіусъ, всталъ съ мѣста и подойдя къ кассѣ, открылъ ее. Онъ явно имѣлъ намѣреніе возвратить Зонненкампу деньги, которые тотъ ему уже однажды далъ. Но онъ вдругъ остановился и почти вслухъ произнесъ; «нѣтъ еще, не теперь, погоди, я съ тебя прежде публично стребую росписку.» И заперевъ кассу, онъ снова сѣлъ на стулъ, противъ Зонненкампа.

— Мнѣ еще слѣдуетъ передъ вами извиниться, неожиданно сказалъ онъ: когда я имѣлъ честь быть у васъ на виллѣ, я принялъ васъ за извѣстнаго Банфильда, пользующагося такой дурной славой въ Америкѣ.

И онъ пытливо смотрѣлъ на Зонненкампа, который съ невозмутимымъ спокойствіемъ отвѣчалъ:

— Благодарю васъ за откровенность. Недоразумѣнія, какого бы они ни были рода, всегда слѣдуетъ разъяснять. Къ сожалѣнію, меня уже не разъ смѣшивали съ этимъ человѣкомъ. Я однажды нарочно ѣздилъ въ Виргинію для того, чтобъ взглянуть на моего двойника. Но мнѣ это не удалось: онъ незадолго передъ моимъ пріѣздомъ умеръ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Странно, что я до сихъ поръ не слышалъ о его смерти! Племянникъ господина Вейдемана, который велъ ожесточенную борьбу съ этимъ Банфильдомъ, не упоминаетъ объ этомъ въ своихъ письмахъ. Но вы себѣ не можете представить, до чего вы на него похожи! Когда я буду писать некрологъ Банфильда, я не забуду сказать нѣсколько словъ объ этомъ удивительномъ сходствѣ.

— Что до меня касается, съ улыбкой замѣтилъ Зонненкампъ, то я, лично, рѣшительно ничего противъ этого не имѣю. Но вамъ хорошо извѣстна щепетильность европейской аристократіи и я боюсь, чтобъ такого рода намекъ не былъ… въ высшей степени непріятенъ моей женѣ и дѣтямъ.

Крутіусъ еще разъ повторилъ, что отдѣльныя личности и ихъ чувствованія не имѣютъ для него никакого значенія. Онъ имѣетъ въ виду одни только принципы и за нихъ ратуетъ. Зонненкампъ похвалилъ его за это и сказалъ, что въ такого рода воззрѣніяхъ и въ нихъ однихъ, видитъ задатки новыхъ успѣховъ европейскаго образованіи.

Крутіусъ весьма вѣжливо проводилъ Зонненкампа внизъ по лѣстницѣ, къ самому выходу изъ редакціи. Но возвратясь назадъ въ свою комнату, онъ отворилъ окно: ему было душно и онъ хотѣлъ освѣжиться.

— Это онъ: въ томъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, проговорилъ онъ вслухъ. Берегись, вновь пожалованный кавалеръ ордена «за заслуги»! Ты у меня въ рукахъ и я теперь скоро намѣренъ за тебя приняться!

Онъ отыскалъ нумеръ газеты съ замѣткой о пожалованіи Зонненкампа орденомъ и сдѣлавъ на ней краснымъ карандашомъ три крупныхъ восклицательныхъ знака, спряталъ ее въ особое отдѣленіе, съ надписью: «для употребленія въ будущемъ».

ГЛАВА XI.
ВСЕ ВНОВЬ ОЖИВАЕТЪ.

Принцъ Леонгардъ, по всѣмъ вѣроятностямъ, забылъ, что намѣревался пригласить къ себѣ Зонненкампа. Послѣднему не удалось также и поблагодарить герцога за милостивое участіе къ Роланду во время его болѣзни. Часть двора, и въ томъ числѣ Пранкенъ, на неопредѣленное время отправились въ загородный дворецъ, гдѣ приготовлялась для герцога ранняя весенняя охота.

Пранкенъ уѣхалъ изъ столицы въ очень дурномъ расположеніи духа. Онъ былъ недоволенъ Зонненкампомъ за то, что тотъ, вопреки его совѣтамъ, вошелъ въ сношенія съ журналистомъ.

Въ гостинницѣ «Викторіи» все утихло. Профессорша и тетушка Клавдія вернулись въ виноградный домикъ, а Роландъ каждый день приставалъ къ отцу съ просьбой поскорѣй уѣхать изъ столицы. Наконецъ, желаніе его было исполнено и вилла Эдемъ, паркъ, оранжереи и слуги Зонненкампа узрѣли новую славу, сіявшую изъ петлички его фрака. Орденская ленточка служила постояннымъ воспоминаніемъ всѣхъ радостей и печалей, какія въ протекшую зиму выпали на долю всего семейства.

Роландъ былъ несказанно счастливъ тѣмъ, что снова очутился на виллѣ. Въ немъ повидимому теперь впервые пробудилось чувство, похожее на любовь къ родинѣ и къ осѣдлому образу жизни.

— Въ гостинницахъ, говорилъ онъ Эриху: гдѣ человѣкъ не имѣетъ ничего своего, люди живутъ точно на чужбинѣ, или гдѣ-нибудь на желѣзной дорогѣ. Я во снѣ постоянно слышалъ шумъ вагоновъ и свистъ локомотива. Но теперь мы слова дома и я могу по прежнему навѣщать бабушку, тетушку, дядю-маіора и моего стараго друга ловчаго. А какъ собаки мнѣ обрадовались! Нора въ первую минуту меня не узнала, но потомъ чуть съ ума не сошла отъ радости. А видѣлъ ли ты щенковъ? Они чудо какъ хороши… Даю тебѣ обѣщаніе, Эрихъ, быть очень прилежнымъ… Я хочу въ память сегодняшняго дня посадить дерево: сдѣлай и ты тоже. Знаешь ли, мнѣ кажется, что я теперь только родился на свѣтъ, а все прошлое похоже за сонъ. Ахъ, какъ здѣсь хорошо! Рейнъ точно сдѣлался шире, а горы гораздо выше и живописнѣе. Они мнѣ вовсе не такими представлялись во время моей болѣзни.

Онъ шелъ съ Эрихомъ вдоль рѣки и вдругъ, остановившись, воскликнулъ:

— Слышишь, какъ волны плещутъ? Они во время моего отсутствія все точно также день и ночь ударяли о берегъ. Ты любишь ихъ плескъ, не правда ли? Ахъ, какъ будетъ весело, когда настанетъ время купаться! Мнѣ кажется, что прошелъ цѣлый вѣкъ съ тѣхъ поръ, какъ мы здѣсь съ тобой въ послѣдній разъ плавали.

Мысли и чувствованія быстро смѣнялись одни другими въ душѣ юноши, пробужденнаго къ покой жизни. Ему пріятно было слышать, какъ всѣ говорили, что онъ выросъ и возмужалъ.

Эрихъ терпѣливо выслушалъ неумолкаемую болтовню своего воспитанника, который въ этомъ году особенно живо принималъ всѣ впечатлѣнія весны.

Услышавъ въ первый разъ кудахтанье курицы, онъ замѣтилъ:

— Эти звуки также пріятны пѣтуху, какъ намъ пѣніе соловья. Домашняя курица болѣе прочихъ птицъ, летающихъ на свободѣ, шумитъ и суетится, когда песетъ яйца. Между дикими породами птицъ ни одна самка не поетъ; эта способность принадлежитъ одной домашней курицѣ… Ахъ, Эрихъ, посмотри на зелень, какъ она свѣжа и нѣжна! А тамъ, на изгороди, каждый листокъ и почка привѣтливо на насъ смотрятъ и точно говорятъ: радуйтесь, мы тутъ!

И восторгамъ его не было конца.

За уроки они принимались понемногу, не разомъ, чтобъ не слишкомъ утомлять Роланда. Эрихъ вскорѣ замѣтилъ въ своей матери какое-то вовсе несвойственное ей унылое расположеніе духа. Онъ сначала объяснялъ себѣ это тревогой за Роланда, болѣзнь котораго ей совершенно естественно должна была напомнить смерть ея собственнаго сына. Потомъ приписывалъ отсутствіе въ ней веселости утомленію отъ хлопотъ, какіе ей доставляли бѣдные, которые, истощивъ припасы, данные имъ на зиму, теперь то и дѣло осаждали ее новыми просьбами и требованіями. Роландъ, желая облегчить профессоршѣ ея трудъ, не рѣдко предлагалъ ей свои услуги. Но она всякій разъ отказывалась, говоря, что онъ теперь всѣ свои помышленія долженъ устремить на то, чтобъ сдѣлаться честнымъ и хорошимъ человѣкомъ, который впослѣдствіи съ честью занялъ бы мѣсто, за какое его угодно будетъ поставить судьбѣ.

Роландъ опять долго не могъ примириться съ тѣмъ, что на землѣ столько бѣдныхъ и несчастныхъ. Хлѣбъ растетъ въ такомъ изобиліи: неужели его не могло хватить на всѣхъ?

Эрихъ и его мать усердно старались не допустить Роланда до того, чтобъ онъ сталъ смотрѣть на богатство, какъ на несправедливость, или на зло. Ихъ усилія, въ соединеніи съ молодостью, вскорѣ разсѣяли всѣ мрачныя думы мальчика и онъ на время пересталъ смотрѣть за черту того круга, гдѣ ему самому жилось такъ хорошо и привольно.

Зонненкампъ былъ очень доволенъ, узнавъ, что Эрихъ и Роландъ желаютъ учиться садоводству и съ радостью согласился быть ихъ учителемъ.

— Вы со временемъ, говорилъ онъ, сами на опытѣ убѣдитесь, что нѣтъ большаго счастія, какъ слѣдить за ростомъ вами самими посаженнаго дерева.

Въ саду, прозванномъ Ниццой, на цвѣтахъ и деревьяхъ быстро наливались почки и распространяли по всей окрестности потоки нѣжнаго, упоительнаго аромата. Въ домѣ всѣ были необыкновенно веселы. Даже Церера, и та не могла устоять противъ живительнаго вліянія молодой и свѣжей радости Роланда.

А онъ, между тѣмъ, хранилъ въ душѣ своей тайну, о которой, и то слегка, рѣшился намекнуть одной только профессоршѣ. Онъ ко дню своего рожденія, который былъ также днемъ вступленія къ нимъ въ домъ Эриха, готовилъ что-то такое, чѣмъ надѣялся всѣхъ пріятно удивить.

Въ саду все цвѣло и благоухало, птицы пѣли, по рѣкѣ взадъ и впередъ плавали суда. Наканунѣ дня своего рожденія Роландъ куда-то исчезъ. Въ его комнатѣ нашли письмо, въ которомъ онъ просилъ родителей о немъ не безпокоиться. Онъ вернется за слѣдующій день и привезетъ съ собой на виллу что-то очень хорошее.

Зонненкампъ собралъ свѣдѣнія и узналъ, что Роландъ, въ сопровожденіи Лутца, отправился въ монастырь.

ГЛАВА XII.
ОРЕСТЪ И ИФИГЕНІЯ.

Неподалеку отъ острова, посерединѣ рѣки, остановились два парохода. Одинъ плылъ по направленію къ горамъ, другой — къ долинѣ. На послѣднемъ находился Роландъ. Онъ спросилъ, почему они не причаливаютъ къ берегу. Капитанъ, молча, указалъ ему на островъ, гдѣ возвышался монастырь.

Тамъ группа молодыхъ дѣвушекъ въ бѣлыхъ платьяхъ несла гробъ, а за ними тянулся длинный рядъ монахинь съ патеромъ во главѣ. Гробъ былъ весь закрытъ цвѣтами, а въ весеннемъ воздухѣ звучало пѣніе свѣжихъ дѣтскихъ голосовъ. Роландъ поблѣднѣлъ и вздрогнулъ: Что, если его сестра…

— Это ребенка хоронятъ, сказалъ стоявшій около него пожилой мужчина: гробъ очень малъ, да въ противномъ случаѣ, его и не могли бы нести молодыя дѣвушки.

Роландъ съ облегченнымъ сердцемъ вздохнулъ: его сестра должна быть въ числѣ молодыхъ дѣвушекъ, которыя несутъ гробикъ.

Пароходъ причалилъ къ берегу и Роландъ подошелъ къ лодочнику, который обыкновенно перевозилъ желающихъ на островъ.

Мальчикъ хотѣлъ сѣсть въ лодку, но лодочникъ его остановилъ.

— Погодите, сказалъ онъ, теперь нельзя! Или вы родственникъ дитяти?

— Какого дитяти?

— Тамъ, въ монастырѣ умерла дѣвочка, прелестный ребенокъ. Кто хоть однажды видѣлъ ее, тотъ конечно ее никогда не забудетъ. Господу Богу не будетъ стоить ни малѣйшаго труда сдѣлать изъ нея одного изъ своихъ ангельчиковъ.

— Сколько лѣтъ было этой дѣвочкѣ?

— Семь, много, много восемь. Тише, вонъ они идутъ.

Колокола гудѣли, въ воздухѣ носились легкія струйки дыма отъ ладона, курившагося въ кадилахъ, процессія медленно подвигалась вдоль берега.

Лодочникъ снялъ шапку и сложивъ руки, шепталъ молитву. Роландъ тоже стоялъ съ открытой головой и у него промелькнуло въ умѣ: «такъ точно и тебя бы понесли…»

Онъ вдругъ почувствовалъ такую слабость, что принужденъ былъ сѣсть. Процессія между тѣмъ обогнула островъ и скрылась изъ виду.

Молодое тѣло было опущено въ землю. Птицы вокругъ пѣли, въ воздухѣ не чувствовалось ни малѣйшаго движенія, мимо проплылъ пароходъ — все это походило за сонъ.

Процессія снова показалась изъ-за деревьевъ и съ пѣніемъ исчезла подъ мрачными сводами монастыря.

— Теперь поѣдемте, сказалъ лодочникъ, надѣвая шапку.

Но Роландъ предпочелъ еще немного обождать. Онъ хотѣлъ дать Маннѣ время успокоиться, и хорошо сдѣлалъ.

Никто во всемъ монастырѣ не скорбѣлъ такъ глубоко о смерти ребенка, какъ Манна. Маленькая дѣвочка въ теченіи года храбро боролась съ непривычнымъ для нея образомъ жизни. Она подъ конецъ даже повеселѣла, сдѣлала успѣхи въ наукахъ, но съ наступленіемъ весны стала чахнуть и увяла какъ цвѣтокъ, который слишкомъ рано вынесли изъ теплицы на холодный воздухъ.

Манна день и ночь ухаживала за ребенкомъ, который страстно къ ней привязался. На дѣвочку какъ бы снизошелъ даръ предвѣдѣнія и она часто произносила удивительныя рѣчи. Маннѣ она постоянно говорила, что когда улетитъ на небо, то разскажетъ тамъ о ней Богу и его ангеламъ.

— Мнѣ бы хотѣлось побольше узнать о Роландѣ, сказала она однажды Маннѣ: разскажи мнѣ о немъ что-нибудь. Я видѣла его бѣгущимъ съ лукомъ и стрѣлой: онъ былъ такъ хорошъ!

Манна охотно исполнила желаніе дѣвочки, которая даже разсмѣялась, когда она ей представила, какъ Роландъ играетъ съ собаками. Докторъ и сидѣлка, обладавшая довольно значительными познаніями въ медицинѣ, уговаривали Манну не слишкомъ утомляться. Но молодая дѣвушка была сильна и ни на минуту не отходила отъ больного ребенка, который и умеръ за ея рукахъ.

Послѣднія слова маленькой дѣвочки были:

— Добраго утра, Манна. Теперь больше никогда не будетъ ночи.

Многое пришлось испытать Маннѣ. Она присутствовала при постриженіи одной изъ монахинь и при поступленіи въ послушницы любимой изъ своихъ подругъ. Теперь ей еще привелось быть свидѣтельницей смерти ребенка, тихо сошедшаго въ могилу, какъ цвѣтъ, который падаетъ съ дерева.

Манна съ подругами несла гробъ дѣвочки, вмѣстѣ съ другими бросила на него горсть земли и во все время не проропила ни слезинки. Только когда патеръ въ трогательныхъ словахъ описалъ, какъ Отецъ небесный призвалъ къ себѣ ребенка съ земли, на которой онъ томился, какъ въ заточеніи, потокъ горячихъ слезъ хлынулъ изъ ея глазъ и оросилъ ея блѣдныя щеки.

Возвратясь съ кладбища, Манна встала на колѣни передъ опустѣвшей постелькой умершей дѣвочки и долго и горячо молилась. Она просила Бога, чтобъ онъ взялъ ее къ себѣ такою же чистой и невинной, какъ ребенка. Мало-по-малу она успокоилась, утѣшая себя мыслью, что не далеко то время, когда она навѣки покинетъ грѣшный міръ и укроется подъ сѣнью священной обители. Ей казалось, что она слышитъ изъ этого міра чей-то голосъ, который зоветъ ее подвергнуться послѣднему испытанію. Она повинуется ему, но вслѣдъ затѣмъ опять, и уже навсегда вернется сюда.

Она вышла изъ кельи и отправилась бродить по острову. Шаги ея сами собой направились къ высокой ели, подъ тѣнью которой она такъ часто работала, между тѣмъ какъ маленькая дѣвочка сидѣла у ногъ ея на низенькой скамеечкѣ. Манна долго тутъ оставалась, стараясь угадать, какія превратности еще ожидаютъ ее въ теченіи этого года, который ей предстоитъ провести въ свѣтѣ. Но мысли ея, незамѣтно для нея самой, опять и опять обращались къ ребенку, который уже достигъ вѣрной пристани.

Вдругъ вблизи отъ нея раздался шумъ шаговъ. Манна быстро подняла голову и увидѣла прекраснаго юношу, похожаго на Роланда, но гораздо выше и мужественнѣе его. Она отъ изумленія не могла пошевелиться.

Мальчикъ между тѣмъ подошелъ ближе и закричалъ:

— Манна, Манна, иди ко мнѣ!

Она встала со скамьи и братъ и сестра съ громкимъ крикомъ бросились въ объятія одинъ другого.

— Сядемъ здѣсь, сказала Манна, и они помѣстились на скамьѣ подъ развѣсистой елью.

Она принялась разсказывать Роланду о маленькой дѣвочкѣ, умершей отъ тоски по родинѣ и упомянула о ея частыхъ разспросахъ о немъ.

— Ахъ, Роландъ! воскликнула Манна въ заключеніе. Вся наша жизнь есть не что иное, какъ продолжительная тоска по небесномъ отечествѣ, и благо тому, кто отъ нея умираетъ!

Роландъ хорошо понималъ возбужденное состояніе, въ какомъ находилась Манна, и не противорѣчилъ ей. Немного спустя, онъ спокойнымъ, но рѣшительнымъ тономъ замѣтилъ, что теперь настало ей время вернуться на свою земную родину, то-есть въ родительскій домъ. Затѣмъ онъ, стараясь развлечь ее, разсказалъ ей, какъ онъ игралъ во французской пьесѣ роль пажа, въ костюмѣ котораго потомъ снялъ съ себя портретъ, и какъ отецъ его получилъ орденъ. Въ заключеніе онъ объявилъ, что отецъ довѣрилъ ему тайну, которую запретилъ кому бы то ни было открывать.

Послѣднія слова Роланда заставили Манну встрепенуться.

— Отецъ тебѣ довѣрилъ тайну? спросила она, устремивъ на него пытливый взглядъ.

— Да, и какую пріятную, завидную тайну! Узнавъ ее, ты тоже будешь радоваться.

Лицо Манны снова сдѣлалось равнодушно.

Роландъ разсказалъ ей еще, какъ онъ въ бреду постоянно звалъ ее къ себѣ, и спросилъ, рада ли она, что видитъ его въ живыхъ.

— Да, ты живъ, воскликнула она: и будешь еще долго жить! Все должно тебѣ принадлежать!

Роландъ напомнилъ ей, что завтра день его рожденія. Всѣ его желанія теперь клонились къ одному, а именно, вмѣстѣ съ ней вернуться въ родительскій домъ.

— Хорошо, я поѣду съ тобой, сказала Манна. И знаешь что, лучше всего, отправимся немедленно въ путь.

Братъ и сестра рука объ руку вошли въ монастырь. Манна объявила настоятельницѣ, что хочетъ съ братомъ ѣхать домой. Та не противилась ея желанію и благословивъ на дорогу, отпустила ее. Манна съ лихорадочной поспѣшностью простилась съ подругами и монахинями, а потомъ ушла въ церковь, гдѣ долго молилась. Затѣмъ она, взявъ съ собой Роланда, отправилась на могилу маленькой дѣвочки.

Роландъ задумчиво смотрѣлъ на длинный рядъ однообразныхъ могилъ, которыя ни малѣйшимъ знакомъ не отличались одна отъ другой. Онъ спросилъ, чей прахъ въ нихъ покоится.

— Тутъ погребены монахини, отвѣчала Манна.

— Какъ грустно должно быть лежать въ могилѣ, на которой даже не обозначено твое имя! замѣтилъ Роландъ.

— Но какъ же бы могло быть иначе? возразила Манна. Монахиня, постригаясь, слагаетъ съ себя родительское имя и принимаетъ другое, которое носитъ до самой смерти, а потомъ оставляетъ его въ наслѣдство другимъ.

— Понимаю! сказалъ Роландъ: ни монашескому, ни настоящему имени нѣтъ мѣста за могилѣ. А вѣдь въ числѣ здѣсь погребенныхъ вѣроятно есть много женщинъ благороднаго происхожденія.

— Почти всѣ.

— Что бы ты сказала, Манна, еслибъ и мы тоже получили дворянское достоинство?

— Опомнись, Роландъ! воскликнула Манна, быстро схвативъ его за руку. Гдѣ ты произносишь такія рѣчи? Пойдемъ прочь, твои слова оскверняютъ эти священныя могилы!

Она вывела его съ кладбища, а сама еще разъ вернулась на могилу и преклонивъ за ней колѣни, горячо молилась.

Немного спустя, она съ братомъ стояла на берегу, гдѣ ихъ ожидалъ Лутцъ съ поклажей. Они сѣли въ лодку и перебравшись на пароходъ поплыли вверхъ по теченію рѣки. На палубѣ всѣ съ любопытствомъ смотрѣли на прелестную пару молодыхъ людей, которые сидѣли рядомъ и молча смотрѣли вдаль.

— А теперь объясни мнѣ, вдругъ заговорилъ Роландъ: почему ты, уѣзжая въ монастырь, назвала себя Ифигеніей?

— Я не могу тебѣ этого сказать.

— Я самъ думаю, что не можешь. Мы съ Эрихомъ читали «Ифигенік»" и Эврипида, и Гёте; ты ни на одну изъ нихъ не похожа.

— Я только хотѣла…. Ахъ, оставимъ это пожалуйста!

— А знаешь ли ты, продолжалъ Роландъ, что Ифигенія была впослѣдствіи женой героя Ахилла и вмѣстѣ съ нимъ наслаждалась безсмертіемъ.

Манна отвѣчала отрицательно и Роландъ описалъ ей снимокъ съ одного изъ Помпейскихъ фресковъ, который ему показывала профессорша. Жрецъ Калхасъ стоитъ вооруженный жертвеннымъ ножемъ; Діомедъ и Одиссей влекутъ къ нему Ифигенію; отецъ ея, Агамемнонъ, закрываетъ лицо руками, а Артемида посылаетъ съ одной изъ своихъ нимфъ лань, которая должна быть принесена въ жертву вмѣсто Ифигеніи.

— Ты кажется теперь все знаешь, съ улыбкой замѣтила Манна.

— И Эрихъ мнѣ сказалъ, продолжалъ Роландъ, что принесеніе въ жертву Ифигеніи и Исаака имѣетъ совершенно одинаковое значеніе.

Лицо Манны омрачилось: въ послѣднихъ словахъ Роланда она видѣла задатки будущаго еретическаго образа мыслей.

— Ахъ! внезапно воскликнулъ Роландъ: я нашелъ сходство! Оракулы, какъ видно, и въ наши дни еще не перевелись. Орестъ ѣздилъ за своей сестрой въ Тавриду и взялъ ее изъ храма, гдѣ она была жрицей…. Вотъ въ чемъ дѣло! И ты это предвидѣла! Ахъ, какъ обрадуется Эрихъ!… Но знаешь ли: когда Ифигенія и Орестъ плыли на кораблѣ, онъ болталъ много вздору, а она смѣялась. Отчего же и ты не смѣешься? Ты прежде такъ хорошо смѣялась, точно горлицы воркуютъ въ лѣсу. Неужели ты потеряла эту способность? Ну, смѣйся же!

И самъ Роландъ залился серебристымъ хохотомъ. Но Манна оставалась серьезной и въ теченіи всей поѣздки болѣе ни разу не улыбнулась. Разъ только, когда пароходъ внезапно остановился посреди рѣки, она сама спросила:

— Что это такое?

— Я тоже объ этомъ какъ-то разъ спрашивалъ у Эриха. Ахъ, онъ все знаетъ! Вотъ тамъ, видишь ли, идетъ тяжело нагруженное судно. Еслибъ пароходъ во время не остановился, онъ силой и быстротой своего хода увлекъ бы въ бездну это судно, которое непремѣнно опрокинулось бы и погибло. Эрихъ, объясняя мнѣ это, между прочимъ сказалъ: «Такъ точно и мы, Роландъ, должны дѣйствовать въ жизни. Сами легко и быстро плывя вдоль по житейской рѣкѣ, мы должны заботиться о томъ, чтобъ не опрокинуть вздымаемыми нами волнами тѣхъ, которые влекутъ за собой тяжелый грузъ.»

Манна слушала, широко раскрывъ глаза. Ей стало ясно, какъ много выигралъ Роландъ отъ общества человѣка, который умѣлъ всякое явленіе физическаго міра примѣнять къ нравственнымъ потребностямъ своего воспитанника и извлекать изъ нихъ полезные уроки. Ее внезапно охватило предчувствіе той силы, какая заключается въ таинственной связи между природой и человѣческой мыслью.

Она въ раздумьѣ покачала головой и раскрывъ молитвенникъ, принялась усердно въ немъ читать.

— Видишь ли ты стеклянный куполъ, на которомъ такъ ослѣпительно играютъ лучи заходящаго солнца? спросилъ Роландъ, когда время уже начало приближаться въ вечеру: это нашъ домъ. Они тамъ можетъ быть и не подозрѣваютъ, что ты ѣдешь со мной.

— Нашъ домъ, мой домъ! мысленно повторила Манна. Слова эти какъ-то чуждо и холодно звучали въ ея ушахъ.

Яркое сіяніе купола ослѣпляло ее и она поспѣшила закрыть глаза.

ГЛАВА XIII.
НИЧЕГО КРОМѢ ГЛАЗЪ.

У пристани стояли два экипажа. Зонненкампъ горячо обнялъ и поцѣловалъ дочь. Она не противилась его ласкѣ, но и не отдала ему ее. Манна почти съ ужасомъ смотрѣла вслѣдъ пароходу, который, высадивъ ее съ братомъ на берегъ, быстро продолжалъ путь.

— Твоя мать тоже здѣсь, въ каретѣ, сказалъ Зонненкампъ, беря Манну подъ руку. Она неохотно ему повиновалась и вскорѣ очутилась въ каретѣ, гдѣ ее ожидали фрейленъ Пэрини и Церера, которую она нѣжно поцаловала.

Отецъ съ сыномъ сѣли въ другой экипажъ. Зонненкампъ что-то сердито про себя ворчалъ: ему еще не удалось слышать голоса Манны.

— А гдѣ Эрихъ? спросилъ Роландъ.

— У своей матери, въ виноградномъ домикѣ. Онъ понялъ, что присутствіе чужихъ могло бы насъ стѣснить и поступилъ очень деликатно, уйдя къ своимъ.

Роландъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на отца: неужели Эрихъ и его семья были для нихъ чужіе.

Вскорѣ по пріѣздѣ на виллу, фрейленъ Пэрини тоже куда-то исчезла. Она отправилась къ патеру и изъ его дома послала слугу на телеграфную станцію.

Родители остались одни съ дѣтьми. Но въ комнатѣ точно вѣялъ какой-то враждебный духъ, который изгналъ изъ сердецъ собравшихся въ ней и довѣріе, и радость свиданія. Зонненкампъ и Роландъ отвели Манну въ ея комнату, гдѣ она была очень рада найти все въ старомъ порядкѣ. Увидя каминъ, уставленный ея любимыми цвѣтами, она обратилась къ Зонненкампу и проговорила:

— Благодарю тебя, отецъ.

Теперь Манна сама, добровольно, взяла отца за руку и поцѣловала ее. Но коснувшись кольца, на его большомъ пальцѣ, она не могла удержаться, чтобъ не вздрогнуть.

Зонненкампъ вскорѣ ушелъ, оставивъ брата и сестру вдвоемъ, Роландъ непремѣнно хотѣлъ, чтобъ Манна сегодня же повидалась съ бабушкой и тетушкой. Молодая дѣвушка упрекнула его за то, что онъ называетъ этими именами людей совершенно постороннихъ.

— Ахъ, Манна, ты тоже непремѣнно должна ихъ полюбить!

— Должна? Развѣ можно любить по заказу? Позволь мнѣ, Роландъ, разъ навсегда тебѣ сказать… впрочемъ, нѣтъ, не надо.

Наконецъ она согласилась пойти съ Роландомъ въ виноградный домикъ и они направились вдоль берега, къ покой двери въ стѣнѣ парка.

— Вонъ идетъ Эрикъ, я его позову! сказалъ Роландъ и закричалъ: Эрихъ, Эрихъ!

Но молодой человѣкъ, не оборачиваясь, продолжалъ путь и вскорѣ скрылся за деревьями.

Роландъ и Манна застали профессоршу на лѣстницѣ винограднаго домика, куда она вышла ихъ встрѣтить.

— Онъ мнѣ не хотѣлъ дать ни минуты покою, заставляя немедленно идти къ вамъ, сказала Манна.

— Такъ онъ васъ тоже заставляетъ дѣлать все, что хочетъ? отвѣчала профессорша и погрозивъ пальцемъ Роланду, продолжала: Милое дитя мое, этотъ шалунъ вамъ, безъ сомнѣнія, будетъ много обо мнѣ говорить и станетъ заставлять васъ меня полюбить. Но навязчивость, какого бы она ни была рода, всегда бываетъ непріятна и только вредитъ дѣлу. Я бы очень желала имѣть васъ другомъ, по тѣмъ не менѣе заранѣе прошу васъ: не будемъ другъ друга стѣснять.

Манна съ изумленіемъ смотрѣла на профессоршу. А та разспрашивала ее о подробностяхъ монастырской жизни и совѣтовала ей теперь какъ можно чаще и больше оставаться одной. Быстрый переходъ отъ тишины и уединенія къ разсѣянному тт веселому образу жизни, говорила она, можетъ повредить не только физическому, но и нравственному ея здоровью.

Спокойная рѣчь и ласковое обращеніе профессорши благотворно подѣйствовали на Манну. Но окинувъ взоромъ комнату, въ которой они находились, она слова почувствовала въ сердцѣ холодъ: на стѣнахъ не виднѣлось ни одной картины духовнаго содержанія. Увидавъ швейную машинку, Манна захотѣла немедленно выучиться, какъ съ ней обращаться.

Между тѣмъ пришла и тетушка Клавдія, пріятная и изящная наружность которой мгновенно привлекла къ себѣ Манну. Она понравилась ей гораздо больше профессорши.

— Ты и тетушка, сказалъ Роландъ, вы обладаете одинаковыми вкусами и талантами. Вы обѣ играете на арфѣ и обѣ любите звѣзды.

Тетушка, не заставляя себя долго просить, сѣла за арфу и съиграла нѣсколько пьесъ.

— Я вамъ буду очень благодарна, если вы согласитесь взять меня въ ученицы, сказала Манна, протягивая тетушкѣ руку. Прекрасная, тонкая рука фрейленъ Дорнэ пришлась ей гораздо болѣе по сердцу, нежели маленькая пухлая ручка профессорши.

Насталъ вечеръ и всѣ отправились на виллу. Манна шла съ тетушкой, а Роландъ съ профессоршей. Вдругъ имъ на встрѣчу попался Эрихъ.

— Наконецъ-то! воскликнулъ Роландъ. — Манна, вотъ онъ!

Манна и Эрихъ обмѣнялись учтивымъ поклономъ.

— Отчего же вы молчите? приставалъ Роландъ — или вы разучились говорить? Эрихъ, это Манна, моя сестра. Манна, это мой другъ, мой братъ, мой Эрихъ.

— Успокойся, Роландъ, сказалъ Эрихъ, звучный голосъ котораго заставилъ Манну поднять на него глаза.

— Второй разъ приходится мнѣ съ вами встрѣчаться, фрейленъ Зонненкампъ, продолжалъ молодой человѣкъ, обращаясь къ ней: и оба раза я вижу васъ въ сумеркахъ….

Манна хотѣла отвѣтить, что она видѣла его еще на музыкальномъ торжествѣ, гдѣ онъ такъ прекрасно пѣлъ, но удержалась и только крѣпче сжала губы. Настало молчаніе.

— Пойдемте домой, говорилъ Роландъ, и тогда вы увидите другъ друга при свѣтѣ…. Знаете ли, годъ тому назадъ, я въ этотъ самый часъ убѣжалъ изъ дому. Неужели съ тѣхъ поръ прошелъ уже цѣлый годъ? Ахъ, Манна, ты себѣ и представить не можешь, какъ многое я пережилъ за это время! Мнѣ кажется, что надо мной прошло уже много вѣковъ и что я также старъ, какъ геній смѣха, о которомъ мнѣ разсказывалъ извощикъ.

И онъ повторилъ Маннѣ разсказъ. Затѣмъ Эрихъ объявилъ, что онъ весь вечеръ проведетъ у своей матери, чтобъ не мѣшать Маннѣ и ея родителямъ. Въ первый день своего возвращенія домой, она безъ сомнѣнія не захочетъ видѣть никого изъ постороннихъ. Роландъ сильно противъ этого возсталъ, но глаза Манны широко раскрылись и какъ-то странно сверкнули въ полумракѣ весенней ночи.

Общество разсталось у калитки, близъ входа въ паркъ. Роландъ съ сестрой пошелъ на виллу, а Эрихъ съ матерью и теткой въ виноградный домикъ. Онъ вторично встрѣтился съ Манной и въ этотъ разъ, какъ и въ первый, ему казалось, что онъ изъ всей ея особы видѣлъ только одни глаза.

Оставшись одна въ своей комнатѣ, молодая дѣвушка глубоко задумалась. Какъ странно, что этотъ человѣкъ похожъ на св. Антонія! Она старалась себя увѣрить, что такого рода сходство невозможно и существуетъ только въ ея воображеніи. Роландъ однажды о немъ упомянулъ и слова его запали ей въ голову тѣмъ болѣе, что во взглядѣ учителя дѣйствительно былъ какъ будто отдаленный намекъ на глаза св. Антонія, какимъ онъ изображенъ у Мурильо. Манна тоже сохранила впечатлѣніе только о глазахъ и о высокомъ ростѣ Эриха.

Она долго молилась на колѣняхъ около своей постели, потомъ раздѣлась и обвязала вокругъ таліи тонкій снурокъ, который мгновенно впился ей въ тѣло. Она получила его отъ одной монахини и носила въ качествѣ веригъ.

ГЛАВА XIV.
ПОДАРОКЪ.

На слѣдующее утро, еще задолго до солнечнаго восхода, Роландъ разбудилъ Эриха и сказалъ ему:

— Пойдемъ сегодня.

Эрихъ сначала не могъ понять, чего хотѣлъ отъ него мальчикъ, но тотъ ему напомнилъ его собственный совѣтъ, непремѣнно, хоть разъ въ годъ, ходить въ горы любоваться солнечнымъ восходомъ. Они оба быстро одѣлись и отправились въ путь. Роландъ замѣтилъ, что онъ ровно годъ тому назадъ въ первый разъ видѣлъ восхожденіе солнца. Но тогда онъ былъ одинъ, а теперь находился въ обществѣ дорогого друга.

— Будемъ смотрѣть молча, сказалъ Эрихъ. И ставъ на окраину горы, они долго любовались восходящимъ свѣтиломъ. Въ Роландѣ внезапно пробудилось сознаніе, что вся роскошь, всѣ богатства въ мірѣ ничто въ сравненіи съ свѣтомъ, который всѣмъ одинаково принадлежитъ. Богачъ не можетъ украсить своего жилища ничѣмъ болѣе прекраснымъ, нежели солнечный свѣтъ, въ такомъ же изобиліи изливающій свои лучи на его пышные хоромы, какъ и на скромную хижину бѣдняка.

Когда мальчикъ, не въ силахъ долѣе скрывать свое волненіе, высказалъ эти мысли вслухъ, Эрихъ едва удержался, чтобъ не обнять его. Въ душѣ Роланда тоже взошло новое свѣтило, солнце мысли, для котораго не существуетъ заката. Оно можетъ подернуться туманомъ, за мгновеніе скрыться за тучи, но свѣтъ его никогда не померкнетъ вполнѣ.

Эрихъ и Роландъ сошли въ долину, къ рѣкѣ, и поплыли по направленію къ дому. На душѣ у обоихъ было такъ ясно и мирно, какъ будто жизнь ихъ получила новое освященіе. Вдали ударилъ колоколъ, за нимъ другой и воздухъ огласился торжественнымъ гуломъ. Приближаясь къ виллѣ, молодые люди увидѣла Манну, идущую въ церковь.

Зонненкампъ въ этотъ день тоже рано всталъ и отправился къ профессоршѣ.

— Вы правы, сказалъ онъ ей: я послѣдую вашему совѣту и ничего сегодня не подарю Роланду. Мнѣ очень нравится придворный обычай, по которому герцогскіе дѣти въ день своего рожденія, или своихъ имянинъ, ничего не получаютъ, но сами даютъ. Я сдѣлалъ всѣ распоряженія на сегодняшній день согласно съ планомъ, который вы были такъ добры и мнѣ сообщили. Я вамъ вдвойнѣ благодаренъ за выраженное вами желаніе, чтобъ мысль устроиваемаго нами праздника была приписана исключительно мнѣ. Признаться, я не охотникъ до всего, что хоть сколько-нибудь отзывается ложью, но ради моего сына на все готовъ!

Профессорша вмѣсто отвѣта крѣпко сжала губы. Какъ ловко этотъ человѣкъ, вся жизнь котораго есть не что иное, какъ одна громадная ложь, разыгрываетъ передъ ней героя правды и добродѣтели! Но она уже успѣла примириться съ мыслью, что не всякое доброе дѣло проистекаетъ изъ чистаго источника и что иногда лучше бываетъ до него вовсе не доискиваться.

Профессорша намѣревалась гораздо позже отправиться на виллу, но Зонненкампъ ее уговорилъ пойти съ нимъ.

Тамъ они увидали у подъѣзда карету, изъ которой выходилъ Пранкенъ. Онъ объявилъ, что пріѣхалъ поздравить Роланда съ днемъ его рожденія и повидимому очень обрадовался, узнавъ, что Манна вернулась домой. Ему не было надобности признаваться въ томъ, что фрейленъ Пэрини его уже объ этомъ увѣдомила телеграммой. Стоя на террасѣ, обращенной къ Рейну, Пранкенъ увидѣлъ Манну, какъ она съ книгой въ рукахъ ходила взадъ и впередъ по одной изъ аллеекъ сада.

Фрейленъ Пэрини долго о чемъ-то шепталась съ Пранкеномъ. Она гордилась тѣмъ, что будто съумѣла проникнуть и разсѣять хитрыя козни профессорскаго семейства, которое такъ ловко, при каждомъ удобномъ случаѣ, накидывало на себя покровъ неподкупной добродѣтели. Эти Дорнэ явно подъучили Роланда съѣздить за Манной и привезти ее. Ихъ планъ еще вчера вышелъ наружу. Манну, тотчасъ послѣ ея пріѣзда, затащили въ виноградный домикъ и поспѣшили тамъ очаровать. Молодая дѣвушка была безъ ума особенно отъ тетушки Клавдіи.

Фрейленъ Пэрини съ лукавой улыбкой замѣтила Пранкену, что тетушка была оставлена въ резервѣ, для покоренія Манны, но она надѣялась, что усилія врага разобьются въ прахъ, и побѣда останется за ними, то-есть за Пранкеномъ.

Наконецъ на террасу явилась Манна и снова подала Пранкену лѣвую руку. Она въ правой держала молитвенникъ.

Пранкенъ краснорѣчиво выразилъ свою радость по поводу того, что теперь на прекрасномъ деревѣ Зонненкамповой фамиліи, всѣ почки и цвѣты въ полномъ сборѣ. Манна дружески его поблагодарила.

Затѣмъ Пранкенъ началъ распрашивать ее о впечатлѣніи, какое на нее произвело возвращеніе въ родительскій домъ. Манна очень спокойно ему отвѣчала:

— Домъ — это временное жилище, палатка, которая разбивается на короткій срокъ, а затѣмъ опять складывается и убирается.

Пранкенъ не даромъ въ послѣднее время такъ часто бывалъ въ обществѣ духовенства. Въ бесѣдахъ съ нимъ онъ научился множеству благочестивыхъ изреченій и выраженій, которыя нерѣдко пускалъ входъ и почти всегда кстати. Такъ и теперь онъ, воспользовавшись намекомъ, заключавшемся въ словахъ Манны, поспѣшилъ дать разговору религіозный оборотъ. Вся наша жизнь, говорилъ онъ, есть не что иное какъ странствованіе по безплодной пустыни, которое имѣетъ цѣлью привести насъ въ небесную обитель. А вся задача земного существованія заключается въ томъ, чтобъ, умертвивъ въ себѣ плоть, сдѣлаться достойнымъ вступленія въ обѣтованную землю.

Легкій, разговорный тонъ, какимъ Пранкенъ все это говорилъ, сначала нѣсколько озадачилъ Манну, но потомъ она была очень рада найти въ немъ такого рода религіозное настроеніе духа. Этотъ изящный, любезный молодой человѣкъ казался ей гораздо ближе къ ней съ тѣхъ поръ, какъ она убѣдилась, что онъ, принадлежа къ одной церкви съ ней, въ то же время вполнѣ раздѣляетъ ея образъ мыслей. Манна невольно опустила глаза, когда Пранкенъ, вынувъ изъ кармана подаренныя ему ею сочиненія Ѳома Кемпійскаго, сказалъ, что этой книгѣ онъ обязанъ всѣмъ, что въ немъ есть лучшаго.

— Прошу васъ, спрячьте поскорѣй книгу, сказала Манна, коснувшись ее рукой. Она услышала вдали голоса профессорши и маіора.

Пранкенъ исполнилъ, что было ему приказано, и долго не отнималъ руки отъ бокового кармана на груди, гдѣ у него хранилась книжка. Онъ устремилъ на Манну восторженный взглядъ и былъ въ высшей степени доволенъ такъ быстро установивишимся между ними дружескими отношеніями. Его особенно радовало то, что между нимъ и прелестной, благородной дѣвушкой существовала тайна.

Маіоръ обошелся съ Манной какъ съ рекрутомъ. Онъ заставилъ ее пройти нѣсколько шаговъ, повернуться и опять идти, съ тѣмъ чтобъ составить себѣ полное мнѣніе о ея наружности и походкѣ. Манна охотно и съ улыбкой исполняла всѣ его требованія.

— Такъ, такъ, проговорилъ онъ наконецъ, поднявъ въ воздухъ указательный палецъ лѣвой руки. Этотъ жестъ обозначалъ у него обыкновенно, что онъ собирается пропзпести нѣчто очень мудрое. — Такъ, такъ, повторилъ онъ: все хорошо, что хорошо…. Господинъ Зонненкампъ очень счастливъ: сынъ у него будетъ военный, дочь побыла въ монастырѣ и вернулась…. хорошо, очень хорошо!

Всѣ въ отвѣтъ ласково кивнули маіору головой, а онъ былъ несказанно счастливъ. Ему казалось, что онъ съумѣлъ сказать кстати нѣсколько словъ и онъ теперь могъ быть спокоенъ на весь день. Затѣмъ онъ освѣдомился о Роландѣ и замѣтилъ, что стыдно ему, въ этотъ прекрасный весенній день, такъ долго не выходить изъ своей комнаты. Погода была такъ хороша, какъ будто бы ее кто-нибудь нарочно заказалъ для настоящаго дня. Маіоръ собирался разсказать Маннѣ всѣ ужасы, претерпѣнные имъ ровно годъ тому назадъ, когда онъ мчался на экстренномъ поѣздѣ, но ему помѣшалъ приходъ Роланда и Эриха.

Манна нѣжно обняла брата, Роландъ подалъ руку Пранкену, который тоже его поцаловалъ. Но мальчикъ поспѣшилъ освободиться отъ его объятій и обращаясь къ сестрѣ, сказалъ:

— Дай и ты руку Эриху, сегодня мы празднуемъ также годовщину его вступленія къ намъ въ домъ. Ровно годъ тому назадъ онъ сдѣлался моимъ, а я его. Не правда ли, Эрихъ? Дай же ему руку, сестра!

Молодая дѣвушка протянула руку и тутъ въ первый разъ Манна и Эрихъ взглянули другъ на друга при дневномъ свѣтѣ.

— Благодарю васъ за все, что вы сдѣлали для моего брата, сказала она.

Эрихъ былъ пораженъ ея наружностью. Въ ней виднѣлось какое-то странное смѣшеніе покорной грусти, гордости и холоднаго ко всему равнодушія. Движенія ея были преисполнены трогательной граціи, а въ голосѣ звучала плѣнительная мягкость и въ тоже время сила, свѣжесть и какая-то печальная, точно надорванная нота.

Сама того не замѣчая, Манна сдѣлалась центромъ, на который было устремлено всеобщее вниманіе, и на время даже затмила собой главнаго героя настоящаго дня, Роланда.

Вскорѣ всѣ отправились въ большую залу, гдѣ уже были собраны профессорша, тетушка Клавдія, фрейленъ Пэрини и Церера.

Окна залы были всѣ затворены: Церера боялась утренняго воздуха. Она имѣла по обыкновенію утомленный видъ и зѣвала, во когда пришелъ Роландъ, она приподнялась и поцаловала его.

Профессорша, обнимая мальчика и поздравляя его, сказала:

— Желаю тебѣ счастья, то-есть желаю тебѣ всегда понимать выпавшее тебѣ на долю счастье и умѣть вполнѣ его цѣнить.

Зонненкампъ, стоявшій рядомъ съ Пранкеномъ, шепнулъ ему, пожимая плечами:

— Эта женщина всегда придумаетъ что-нибудь особенное. Она даже добраго утра не пожелаетъ спроста!

— Мы должны ей быть благодарны ужъ и за то, замѣтилъ Пранкенъ, что она не прибавила еще: такъ думалъ и говорилъ мой покойный мужъ, блаженной памяти профессоръ Мумія.

У обоихъ, пока они обмѣнивались этими замѣчаніями, лица оставались неподвижны и никто ничего не замѣтилъ.

На большомъ столѣ лежало множество пакетовъ съ обозначенными на нихъ именами. Профессорша, съ помощью фрейленъ Милькъ, составила длинный списокъ молодыхъ людей, одинаковыхъ лѣтъ съ Роландомъ, которые должны были изъ его рукъ получить подарки. Все это были большею частью ремесленники, отправлявшіеся въ ученье, рыбаки и виноградари. Бѣдные обыватели сосѣднихъ деревень тоже не были забыты и каждому изъ нихъ надлежало получить то, въ чемъ онъ всего болѣе нуждался.

На срединѣ стола лежатъ большой письменный конвертъ. Зонненкампъ его украдкой туда положилъ при входѣ своемъ въ залу. На конвертѣ было написано: «Другу моему и учителю, капитану-доктору Эриху Дорнэ».

Окинувъ быстрымъ взглядомъ столъ, Роландъ увидѣлъ пакетъ и принесъ его Эриху, который, распечатавъ его, нашелъ въ немъ банковые билеты на весьма значительную сумму денегъ. Руки его задрожали, онъ съ минуту простоялъ въ недоумѣніи, потомъ снова вложилъ билеты въ конвертъ.

Зонненкампъ о чемъ-то тихо разговаривалъ съ Манной и Пранкеномъ. Эрихъ, подойдя къ нему, дрожащимъ отъ волненія голосомъ просилъ его взять пакетъ обратно.

Зонненкампъ, дѣлая видъ, будто не понимаетъ настоящаго смысла словъ молодого человѣка, который отъ смущенія говорилъ нѣсколько безсвязно, любезно отвѣчалъ:

— Не вамъ меня, а мнѣ васъ слѣдуетъ благодарить.

Эрихъ потупилъ взоръ, потомъ сказалъ:

— Извините меня, но я не привыкъ получать подарки и желалъ бы…

— Свободный человѣкъ, подобный вамъ, вмѣшался Пранкенъ, не долженъ терять на это словъ. Возьмите билеты: они вамъ предлагаются отъ добраго сердца.

Онъ говорилъ какъ членъ семьи, почти такъ, какъ будто бы самъ, изъ своего кармана, давалъ эти деньги. Эрихъ былъ въ затрудненіи, не зная какъ ему отказаться отъ подарка, не выказавшись неблагодарнымъ и черезчуръ щепетильнымъ.

Онъ взглянулъ на Манну и сердце его болѣзненно сжалось. Ему было невыносимо тяжело, въ первый же день ея пріѣзда, явиться передъ ней въ качествѣ нуждающагося и облагодѣтельствованнаго. Онъ смотрѣлъ на нее съ умоляющимъ видомъ, но она молчала и Эриху ничего болѣе не оставалось, какъ сунуть пакетъ въ карманъ.

Онъ вскорѣ ушелъ въ паркъ и долго тамъ бродилъ, погруженный въ печальныя размышленія. На лавкѣ, гдѣ за нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ онъ объяснялся съ Беллой, Эрихъ еще разъ вынулъ изъ кармана пакетъ и пересчиталъ банковые билеты. Они составляли такую значительную сумму, что могли навсегда обезпечить существованіе цѣлаго скромнаго семейства. Задумчиво перебирая ихъ пальцами, Эрихъ сидѣлъ на лавкѣ, а взоръ его безъ цѣли блуждалъ по окрестности. Онъ былъ такъ занятъ своими мыслями, что вовсе не слышалъ пѣнія птицъ, которыя весело порхали въ кустахъ и деревьяхъ.

Вдругъ чей-то голосъ произнесъ его имя.

Минуту спустя явился камердинеръ Іозефъ и вручилъ ему письмо отъ профессора Эйнзиделя. Добрый старикъ, поздравляя его съ настоящимъ днемъ, совѣтовалъ ему какъ можно скорѣе и болѣе накопить себѣ денегъ съ тѣмъ, чтобъ потомъ быть въ состояніи безпрепятственно посвятить себя паукѣ. Опять и опять выражалъ профессоръ Эйнзидель сожалѣніе, что въ мірѣ нѣтъ особаго рода ученыхъ монастырей, куда бы люди, посвятившіе жизнь свою наукѣ, могли удаляться на закатѣ дней своихъ.

Эрихъ, успокоенный и ободренный, всрпулся къ обществу, которое едва замѣтило его отсутствіе.

— Таковы всѣ идеалисты и проповѣдники, стремящіеся пересоздать міръ и водворить въ немъ добродѣтель! сказалъ Пранкенъ Зонненкампу. Смотрите, какъ повеселѣлъ нашъ докторъ: у него точно выросли крылья! Да, таковы всѣ они! Деньги презираются ими до тѣхъ поръ, пока не попадутъ къ нимъ въ руки.

Пранкенъ не ошибался. Эриху дѣйствительно казалось, что онъ внезапно пріобрѣлъ новую силу, новое орудіе. Въ головѣ у него вертѣлась мысль: «Наконецъ и ты богатъ и имѣешь о чемъ заботиться, кромѣ своей собственной личности!»

Немного спустя, онъ замѣтилъ, что держалъ руку у сердца на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ у него въ карманѣ лежали деньги. Какъ бы коснувшись раскаленнаго желѣза, онъ быстро отдернулъ ее прочь.

ГЛАВА XV.
ПРАЗДНИЧНЫЙ ОБѢДЪ СЪ НЕОЖИДАННЫМИ БЛЮДАМИ.

Маіоръ и Роландъ провели время до обѣда самымъ пріятнымъ образомъ. Они перенесли всѣ пакеты съ подарками изъ залы въ телѣжку, запряженную маленькимъ пони и сами отправились развозить ихъ по селамъ и хижинамъ.

Семейство ловчаго они посѣтили послѣ всѣхъ.

Съ Клаусомъ въ теченіи этой зимы случилось что-то недоброе. Отпраздновавъ съ пріятелями свое оправданіе и освобожденіе изъ тюрьмы, онъ началъ все чаще и чаще обращаться за утѣшеніемъ къ вину, а за неимѣніемъ его и къ водкѣ, которыя доставляли ему полное забвеніе всѣхъ тревогъ и печалей. Жена и дѣти его были въ отчаяніи. Разъ какъ-то у нихъ даже дѣло дошло до крупныхъ словъ и рѣзкихъ объясненій. Бочаръ узналъ, что отецъ его, встрѣтясь въ горахъ съ однимъ путешественникомъ, просилъ у него милостыни, подъ предлогомъ, что былъ разоренъ своимъ сосѣдомъ, очень богатымъ человѣкомъ. Честный малый вышелъ изъ себя и осыпалъ отца упреками.

Бургомистръ и надзиратель надъ вѣсами и мѣрами нерѣдко зазывали Клауса къ себѣ и угощали виномъ, забавляясь его жалобами и грубыми выходками.

Когда маіоръ и Роландъ въ описываемое нами утро пришли къ ловчему, они застали его уже на веселѣ. Роландъ испугался, но маіоръ сказалъ ему:

— Не бойся, въ этомъ нѣтъ большой бѣды. Клаусъ, правда, пьетъ слишкомъ много вина, но оно вредитъ гораздо больше его желудку, нежели головѣ. Если человѣкъ можетъ быть счастливъ отъ лишняго стакана вина, то пусть онъ себѣ пьетъ!

Добродушная рѣчь маіора и собственное веселое настроеніе духа Роланда, помогли ему вскорѣ оправиться отъ этого непріятнаго впечатлѣнія. Отъ ловчаго они отправились къ Семиствольнику и застали тамъ всѣхъ бодрыми и веселыми.

Роландъ не разъ въ теченіи утра повторялъ, что никогда еще не былъ такъ счастливъ, какъ сегодня. Маіоръ старался ему объяснить, что добро, которое люди дѣлаютъ ближнимъ, никогда не пропадаетъ даромъ, но всегда возвращается имъ сторицей въ видѣ благодарности и благословеній тѣхъ, кого они избавляютъ отъ нужды и печали.

— Фрейленъ Милькъ, сказалъ онъ въ заключеніе, часто повторяетъ фразу, которую слѣдовало бы золотыми буквами начертать на стѣнѣ какого-нибудь храма. Счастливѣйшій часъ въ жизни человѣка, говоритъ она, тотъ, который наступаетъ вслѣдъ за добрымъ дѣломъ. Помни это, молодой человѣкъ, и запиши эти слова у себя въ сердцѣ.

Собаки весело прыгали вокругъ телѣжки и Роландъ, обращаясь къ нимъ, воскликнулъ:

— Знаете ли вы, добрыя животныя, что сегодня счастливѣйшій день въ моей жизни? Къ сожалѣнію, я вамъ не могу дать ни денегъ, ни одежды, а только вдоволь пищи.

Посѣтивъ одну бѣдную хижину, Роландъ вышелъ изъ нея блѣдный, какъ смерть.

— Что съ тобой, спросилъ маіоръ.

— Ахъ, пойдемте отсюда прочь, скорѣй, скорѣй! говорилъ мальчикъ, робко озираясь вокругъ. Со мной случилось что-то такое, отъ чего я до сихъ поръ дрожу. Встрѣча съ разбойникомъ не могла бы меня сильнѣе испугать!

— Но что же случилось? Говори скорѣй!

— Старикъ, которому я принесъ деньги и одежду, хотѣлъ мнѣ поцѣловать руку подумайте только — старикъ! Я такъ испугался, что у меня ноги подкосились!… Какъ, а вы смѣетесь?

— Нѣтъ, нѣтъ, ты совершенно правъ.

Въ волненіи, овладѣвшемъ мальчикомъ, маіоръ видѣлъ еще слѣды нервной горячки.

Немного спустя, онъ сказалъ:

— Твой отецъ насадилъ много деревьевъ и тѣ изъ нихъ, которыя хорошо принялись, онъ называетъ благодарными. Знаешь ли ты, какое самое благодарное изъ деревъ? — Дерево науки и добрыхъ дѣлъ.

Между тѣмъ какъ сердце Роланда все болѣе и болѣе наполнялось счастьемъ, Эрихъ печально сидѣлъ въ виноградномъ домикѣ. Онъ показалъ матери письмо профессора Эйнзиделя и разсказалъ ей, какъ оно его на минуту утѣшило. Но потомъ, прибавилъ онъ, на него съ новой тяжестью легло сознаніе своей зависимости отъ Зонненкампа. Онъ до сихъ поръ считалъ себя въ отношеніи къ нему человѣкомъ вполнѣ свободнымъ, но теперь полученный имъ подарокъ какъ будто наложилъ на него цѣпи.

Профессорша терпѣливо слушала жалобы сына, потомъ спросила:

— Развѣ тебѣ отъ Зонненкампа труднѣе принять одолженіе, чѣмъ отъ кого-нибудь другого, — чѣмъ, напримѣръ, отъ Клодвига.

Она пытливо смотрѣла на Эриха. у ней мелькнула въ головѣ догадка, что ему тоже извѣстна прошлая жизнь Зонненкампа. Но она успокоилась, услышавъ его отвѣтъ:

— Услуга или одолженіе, оказываемыя другомъ, имѣютъ совершенно иное значеніе. Отъ друга, подобнаго Клодвигу, можно все принять.

Профессорша замѣтила, что этотъ подарокъ былъ ему сдѣланъ Роландомъ, который въ настоящій день вышелъ изъ дѣтства. Послѣднее обстоятельство тоже не мало печалило Эриха. Ему казалось, будто сдѣланный ему подарокъ уравнивалъ всѣ счеты между нимъ и его воспитанникомъ, и что ему самому, какъ будто учтивымъ образомъ, дана отставка. Никакіе подарки, говорила ему въ утѣшеніе мать, не могутъ достаточно вознаградить человѣка за всѣ труды мысли и сердца, съ какими неразрывно связано дѣло воспитанія. Наконецъ Эрихъ принужденъ былъ сознаться, что его особенно мучило то обстоятельство, что деньги были ему вручены въ присутствіи Пранкена и дочери Зонненкампа.

— Пранкенъ и Манна составляютъ одно, возразила профессорша: она его невѣста. Но успокойся: развѣ, бросивъ взглядъ назадъ на протекшій годъ, ты не вправѣ себѣ сказать, что труды твои увѣнчались успѣхомъ и что твой воспитанникъ пріобрѣлъ нѣчто такое, чего уже никогда болѣе не можетъ утратить.

Послѣдняя мысль наконецъ дѣйствительно возвратила Эриху самообладаніе, и онъ до того ободрился, что даже на возвратномъ пути на виллу, обращаясь къ рѣкѣ, воскликнулъ:

— Ну, батюшка Рейнъ, наконецъ ты видишь въ Эрихѣ человѣка съ независимымъ состояніемъ! Онъ можетъ до семидесяти семи лѣтъ жить припѣваючи, не зная ни нужды, ни печали.

Роландъ и маіоръ тоже не замедлили вернуться домой. Послѣдній отличался большой аккуратностью и чтобъ никогда никуда не опаздывать, всегда носилъ при себѣ двое часовъ, изъ которыхъ одни постоянно шли впередъ. Но бѣда въ томъ, что онъ никакъ не могъ запомнить, въ лѣвомъ или въ правомъ карманѣ жилета лежали у него эти послѣдніе. Тѣмъ не менѣе онъ съ Роландомъ во время поспѣлъ къ обѣду.

Роландъ, сидя за роскошно-убраннымъ столомъ, почти ничего не ѣлъ.

— Ахъ, я такъ сытъ счастьемъ! сказалъ онъ Эриху. Мнѣ удалось сегодня сдѣлать много добра. Я ты счастливъ, или нѣтъ?

Эрихъ теперь могъ отвѣчать утвердительно.

Посреди обѣда зашелъ споръ о томъ, кому предложить тостъ за здоровье Роланда. Эрихъ ссылался на Пранкена, Пранкенъ на Эриха и наконецъ обоимъ удалось уговорить маіора взять на себя этотъ трудъ.

Маіоръ всталъ и началъ:

— Милостивые государи и государыни!

— Браво! закричалъ Пранкенъ.

— Благодарю васъ, сказалъ маіоръ: вы можете меня перебивать сколько вамъ угодно. Я не даромъ учился вольтижировать и съумѣю перескочить черезъ всякое препятствіе. Итакъ, милостивые государи и государыни! Родъ человѣческій дѣлится на два пола, на мужской и на женскій…

Всеобщій хохотъ.

Маіоръ, довольный эффектомъ, какой произвели его слова, продолжалъ:

— Здѣсь, въ садахъ Эдема, мы видимъ парочку…

— Не нужно ли вамъ этого для пополненія картины? снова перебилъ его Пранкенъ и подалъ ему яблоко.

Роландъ былъ очень сердитъ на Пранкена за то, что тотъ безпрестанно перебивалъ добраго маіора. Но послѣдній, наклонясь къ нему, шепнулъ тихонько:

— Оставь его: я привыкъ къ боевому огню.

Затѣмъ онъ громко продолжалъ:

— Итакъ, мы видимъ здѣсь двоихъ дѣтей, хозяйскихъ дочь и сына, а дѣти видятъ насъ. У нихъ есть родители, есть благопріобрѣтенныя бабушка и тетушка, есть дядя, — при чемъ онъ такъ сильно ударилъ себя въ грудь, что она дрогнула. Мы любимъ ихъ, какъ настоящихъ родныхъ и они насъ тоже — не правда-ли, дѣти?

— Да! въ одинъ голосъ крикнули Роландъ и Манна.

Маіоръ продолжалъ:

— Еслибъ у меня былъ сынъ… нѣтъ, я не то хотѣлъ сказать… Еслибъ у этого моего сына былъ учитель… нѣтъ и это не то… Вонъ видите, у нашего шалуна ужъ начинаетъ рости борода… Зиждитель вселенной да благословитъ его! Пусть изъ него выйдетъ честный, добрый человѣкъ, понимающій свое собственное счастіе и трудящійся надъ благосостояніемъ своихъ братьевъ всѣхъ породъ и вѣроисповѣданій!

У него чуть не вырвалось «аминь!» но онъ во время удержался и вмѣсто того воскликнулъ:

— Ура, трижды ура!

Маіоръ сѣлъ и подъ салфеткой растегнулъ нѣсколько пуговицъ своего сюртука.

Затѣмъ Зонненкампъ провозгласилъ тостъ въ честь Эриха, его матери и тетки, и рѣчь его при этомъ случаѣ была ловко приправлена тонкой лестью.

— Теперь за вами очередь. Вы непремѣнно должны тоже что-нибудь сказать, приставалъ маіоръ къ Эриху.

Молодой человѣкъ всталъ и началъ веселымъ тономъ:

— Старый Свѣтъ сообщилъ Новому двѣ вещи, за которыя тотъ долженъ быть ему особенно благодаренъ: лошадь и вино. Лошади до того не водились въ Америкѣ, а виноградъ тамъ не росъ. Нѣмцы первые привили его къ американской почвѣ. Два явленія природы, одно возвышающее человѣческую силу, другое веселящее его духъ, занесены нами въ Новый Свѣтъ. Я умалчиваю объ области мысли. Мои слова равняются слѣдующему: нашъ Роландъ — гражданинъ Новаго Свѣта и долженъ вывезенныя имъ оттуда свѣжія силы употребить въ дѣло для достиженія благородныхъ и высокихъ цѣлей.

Эрихъ поднялъ стаканъ съ пѣнящимся виномъ, въ которомъ заиграло и заискрилось солнце. Указывая на него, онъ продолжалъ:

— Сегодняшнее солнце привѣтствуетъ солнце прошлогоднее и влага, которую мы теперь пьемъ, есть произведеніе минувшихъ дней; но то, что мы принимаемъ въ душу, то ростетъ и зрѣетъ на солнцѣ вѣчности, которое не знаетъ заката. Каждый изъ насъ долженъ считать себя плодомъ и подобно ему крѣпнуть и зрѣть для вѣчной жизни подъ вѣчными лучами незаходящаго солнца, то-есть, Бога, который въ свою очередь вѣчно пребываетъ и въ человѣкѣ, и въ небесномъ свѣтилѣ, и въ камнѣ, и въ деревѣ. Міръ чистъ и благоустроенъ, будемъ же и мы по возможности совершенны. Мы не себѣ принадлежимъ и то, что мы имѣемъ, не наше: и мы сами, и наше имущество находятся во власти Вѣчнаго Духа. Роландъ! нынѣшній ясный, солнечный, улыбающійся день, проникая въ землю, согрѣваетъ ее, оплодотворяетъ и сообщаетъ крѣпость вину, которое, будучи заключено въ сосуды, препровождается въ чужія страны, къ чужимѣлюдямъ, чтобъ вселять въ нихъ бодрость и веселье. Пусть точно также сегодняшнее солнце, проникая намъ въ душу, ее живить и радуетъ. Да возрастетъ въ тебѣ и созрѣетъ, мои Роландъ, все доброе и честное, все, что можетъ служить украшеніемъ твоей собственной жизни и существованія твоихъ ближнихъ!

Садясь на свое мѣсто, Эрихъ встрѣтилъ устремленный на него взглядъ Манны, которая теперь только въ первый разъ его вполнѣ разглядѣла. На его лицѣ было выраженіе высшей духовной жизни, на всей фигурѣ лежала печать мысли и рѣшимости, которая невольно всякому внушала мысль о томъ, какъ хорошо имѣть около себя этого человѣка въ минуту опасности. Но Манна ничего не боялась и не нуждалась ни въ чьей помощи.

Когда Эрихъ пересталъ говорить, Зонненкампъ и Пранкенъ пожали плечами и первый шепнулъ своему сосѣду:

— Можно подумать, будто онъ вѣритъ тому, что говоритъ!

И оба засмѣялись.

Между тѣмъ пріѣхали новые гости: докторъ и съ нимъ Лина, дочь мирового судьи, которая явилась поздравить свою подругу съ «возвращеніемъ ея къ жизни».

Всѣ встали изъ-за стола въ высшей степени довольные и веселые.

ГЛАВА XVI.
О ДРУГОМЪ И ДЛЯ ДРУГОГО.

Докторъ внимательно наблюдалъ за обѣими молодыми дѣвушками и даже старался подслушать ихъ разговоръ. Манна, поблагодаривъ подругу за ея посѣщеніе, заключилась въ свою обычную сдержанность. Лина не пріобрѣла въ монастырѣ ничего, кромѣ умѣнья легко изъясняться на двухъ, трехъ языкахъ. На Манну пребываніе ея въ монастырѣ наложило печать чего-то иного, болѣе серьезнаго, что вообще не легко было опредѣлить.

Уведя профессоршу въ садъ, докторъ завелъ съ ней дружескую бесѣду. Ему было очень любопытно знать, что въ концѣ концовъ одержитъ побѣду: свѣтская мудрость или церковная навязчивость. Онъ пожалѣлъ, что профессорша не католичка. По его мнѣнію, ея задача была бы тогда несравненно легче. Профессорша отвѣчала, что она отказывается отъ всякаго вліянія на Манну. Ее къ тому побуждало чувство долга и справедливости, такъ какъ молодая дѣвушка была невѣста Пранкена.

— Кто знаетъ? возразилъ докторъ: кто знаетъ? Гугеноты, будучи сами изгоняемы, могли научиться какъ въ свою очередь изгонять другихъ. Часто вліяніе того и бываетъ сильнѣе, кто отъ него отказывается.

Зонненкампъ пригласилъ Лину погостить нѣсколько недѣль у своей подруги и Маннѣ ничего болѣе не оставалось, какъ подтвердить его приглашеніе.

Лина выразила свое полное согласіе, если только позволятъ ея родители. Она въ тотъ же вечеръ уѣхала съ докторомъ домой, съ тѣмъ чтобъ вернуться на слѣдующій день.

Пранкенъ остался на виллѣ. Онъ былъ очень доволенъ, когда Манна обратилась къ нему съ жалобой на то, что жизнь въ свѣтѣ заставляетъ по неволѣ лгать. Ей очень не хотѣлось, чтобъ Лина пріѣхала гостить, а между тѣмъ она должна была подтвердить приглашеніе отца. Нѣтъ возможности не грѣшить въ мірѣ, прибавила она, который особенно опасенъ тѣмъ, что онъ, такъ сказать, отвлекаетъ насъ отъ самихъ себя.

Пранкенъ надѣялся, что присутствіе Лины нѣсколько оживитъ и развеселитъ Манну, но онъ прежде всего хотѣлъ узнать, понравилась ли ей профессорша. Со своими собственными симпатіями онъ распорядился такъ, чтобъ хвалить всѣхъ, кого хвалила Манна, и порицать всѣхъ, кто производилъ на нее не совсѣмъ выгодное впечатлѣніе.

У Манны кружилась голова отъ многолюдства и шума, какимъ былъ наполненъ домъ, и она сильно сожалѣла о тишинѣ и однообразіи монастырской жизни. Она едва не призналась въ этомъ Пранкену, но удержалась и только замѣтила, что все здѣсь казалось ей такимъ чуждымъ и страннымъ. Но когда Пранкенъ поблагодарилъ ее за довѣріе, она испугалась и поспѣшила прибавить, что свѣтъ имѣетъ способность дѣлать болтливыми даже тѣхъ, которые искренно желали бы быть молчаливыми и сдержанными.

— Я очень радъ, снова началъ Пранкенъ послѣ минутнаго молчанія, слышать отъ васъ тѣ же слова, которыя недавно въ моемъ присутствіи произносилъ епископъ. «Будьте сдержанны! говорилъ онъ: тотъ, кто много говоритъ, въ сущности не болѣе, какъ дилеттантъ».

Онъ этимъ намекалъ на Эриха, но Манна ничѣмъ не дала ему замѣтить, что поняла его намекъ.

— Не находите ли вы, продолжалъ онъ, что многорѣчивый капитанъ Эрихъ тоже въ сущности не болѣе, какъ поборникъ дилеттантизма?

— Онъ много говоритъ, но…. начала Манна и остановилась. Пранкенъ съ напряженнымъ вниманіемъ ожидалъ заключенія ея рѣчи.

— …..но, продолжала она, онъ въ тоже время много думаетъ.

Пранкенъ рѣшился впередъ быть осторожнѣе и нападая на врага, прицѣливаться такъ, чтобъ никакимъ образомъ не попадать мимо цѣли.

Но въ человѣкѣ, такомъ многостороннемъ какъ Эрихъ, не трудно было найти слабыя стороны.

Пранкенъ изобразилъ Эриха особаго рода Донъ-Кихотомъ, который постоянно гоняется за приключеніями въ области идей. Онъ это доказалъ между прочимъ и своимъ напыщеннымъ тостомъ. Вообще Пранкенъ старался выставить Эриха въ смѣшномъ видѣ, выбирая для этого очень мягкія, но въ сущности ядовитыя выраженія. Капитанъ Дорнэ невѣрующій, говорилъ онъ, но окружаетъ свое невѣріе мнимой святостью, которая въ первую минуту какъ будто дѣйствительно предписываетъ уваженіе и внушаетъ довѣріе. Онъ въ сущности не что иное, какъ фальшивый монетчикъ, который желалъ бы обмануть дѣтски-простодушную, невинную душу.

Пранкенъ пристально взглянулъ на Манну, но та молчала.

— Берегитесь его, прибавилъ онъ: этотъ человѣкъ всѣмъ и каждому навязывается съ своей добродѣтелью.

Онъ остановился, какъ бы любуясь собственными словами и затѣмъ продолжалъ:

— Эта навязчивость служитъ ему искусной уловкой, которую однако легко проникнуть насквозь. Вы себѣ не можете представить, сколько хлопотъ намъ уже надѣлалъ этотъ образецъ воспитателя, капитанъ Дорнэ. Каждое его слово проникнуто сознаніемъ, что самъ онъ есть живое собраніе примѣровъ всего добраго и хорошаго.

Манна не могла удержаться, чтобъ не улыбнуться. Пранкенъ продолжалъ съ новымъ воодушевленіемъ:

— Онъ сильно смахиваетъ на цирюльника, который, завивая волосы, или брѣя бороды, болтаетъ не меньше его. Вся разница въ томъ, что послѣдній не обладаетъ въ такой степени, какъ онъ, ученой и религіозной самоувѣренностью. Обратите вниманіе, какъ часто онъ произноситъ слово «человѣчество». Я разъ нарочно замѣчалъ и въ теченіи часа насчиталъ четырнадцать разъ. Онъ прикидывается скромнымъ, но на дѣлѣ его высокомѣрію нѣтъ ни мѣры, ни границъ.

Пранкенъ зналъ, что нѣтъ ничего легче, какъ осмѣять человѣка, который постоянно находится на виду и дѣйствуетъ у васъ передъ глазами. Онъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что слова его произвели на Манну желаемое впечатлѣніе. Стоить только разъ представить человѣка въ смѣшномъ видѣ и послѣ этого уже ничто не можетъ его спасти. Пранкенъ это зналъ и на это разсчитывалъ.

— Нашъ Роландъ, сказалъ онъ въ заключеніе, уже кое-чему научился у этого добродѣтельнаго дилеттанта: теперь ему пора вступить въ болѣе высокія сферы нравственнаго и умственнаго развитія.

Манна слушала молча и черезъ нѣсколько времени пошла домой. Дорогой она все кивала головой, точно подтверждая только-что слышанныя ею рѣчи. Пранкенъ съ удивленіемъ смотрѣлъ ей въ слѣдъ.

На лѣстницѣ Манна встрѣтилась съ Эрихомъ. И тотъ и другая остановились. Эрихъ, думая, что учтивость предписываетъ ему заговорить, сказалъ:

— Воображаю себѣ, какъ вамъ должно быть тяжело, съ перваго же дня вашего возвращенія домой, попасть на шумный праздникъ. Слѣдующій затѣмъ день по неволѣ покажется скучнымъ и пустымъ.

— Кто вамъ далъ право проникать въ мои мысли? сказала Манна и пошла далѣе.

Она была раздосадована тѣмъ, что этотъ человѣкъ, забывъ свое зависимое положеніе въ домѣ, вздумалъ вызывать ее на откровенность. Какая дерзость допытываться до того, о чемъ она сама умалчиваетъ! Она презрительно сжала губы, но когда достигла площадки на верху лѣстницы, ей стало досадно также и на самую себя. Но слова были сказаны и взять ихъ назадъ оказывалось невозможнымъ.

Манна въ этотъ день болѣе не выходила изъ своей комнаты. Поздно вечеромъ къ ней постучался Роландъ, и когда она наконецъ ему отворила, онъ помѣстился рядомъ съ ней на стулѣ.

— Ахъ, сестра, сказалъ онъ: все, что я сегодня пережилъ, навсегда останется у меня въ памяти. Люди, получившіе отъ меня подарки, всѣ обѣщались за меня молиться. Но развѣ можно молиться за другихъ и какая изъ этого польза? Что въ томъ, если кто-нибудь другой станетъ хвалить меня Богу, а я самъ ничего не буду дѣлать хорошаго? Нѣтъ, по моему, ни одинъ человѣкъ не можетъ молиться за другого.

— Роландъ, что ты говоришь? Откуда у тебя эти мысли? воскликнула Манна, сильно тряся его за плечи. Она вдругъ встала, удалилась въ сосѣднюю комнату и бросилась тамъ на колѣни.

Молодая дѣвушка уже успѣла замѣтить царствовавшій въ домѣ разладъ и теперь горячо молилась за Роланда, прося Бога просвѣтить его мысль и очистить его сердце. Она была сильно взволнована. Неужели это правда, думала она, что никто не можетъ ни молиться, ни приносить себя въ жертву за другого? Нѣтъ, нѣтъ, это быть не можетъ! восклицала она, въ отчаяніи ломая руки и снова спрашивала себя: Неужели же люди могутъ дѣлать другъ другу только вредъ и никакой пользы? Такъ ли это? Возможно ли это?..

Но мало-по-малу Манна успокоилась. Она видѣла, что ей предстоитъ тяжелая борьба и дала себѣ слово мужественно ее выдержать. Она чувствовала, что на ней лежитъ обязанность спасти отъ гибели душу брата и понимала, что можетъ достигнуть этого только съ помощью кротости и терпѣнія.

Она вернулась къ Роланду и подавая ему руку, сказала:

— Я вижу, ты уже сталъ совсѣмъ взрослымъ молодымъ человѣкомъ и намъ предстоитъ оказывать другъ другу взаимную помощь. Я многое могу тебѣ дать и въ свою очередь должна многое отъ тебя заимствовать. Будемъ надѣяться, что и то, и другое намъ одинаково удастся.

Она спокойно сѣла рядомъ съ нимъ, крѣпко сжимая его руку въ своей.

— Ахъ! воскликнулъ Роландъ: какъ тебѣ должно быть пріятно снова очутиться дома! Монастырь ни для кого не можетъ быть родиной.

— Онъ нѣчто лучшее, отвѣчала Манна. Онъ постоянно поддерживаетъ въ насъ ту мысль, что на землѣ мы не можемъ и не должны имѣть, ни дома, ни родины. Всѣ мы здѣсь только странники. Еслибъ на землѣ существовало отечество, и ты, и я, мы бы тоже его имѣли… Но къ чему ты меня заставляешь произносить такія рѣчи?

— Эрихъ правъ, возразилъ Роландъ: онъ говоритъ, что твое благочестіе искреннее. Что у милліоновъ людей только на языкѣ, то у тебя выходитъ прямо изъ сердца.

— Это сказалъ Эрихъ?

— Да, и еще многое другое.

— Но, Роландъ, замѣтила Манна: никогда не слѣдуетъ повторять того, что о васъ говорятъ другіе?

— А если они говорятъ хорошее?

— И тогда не надо. Кто знаетъ, съ какою цѣлью… нѣтъ, сама себя перебила она, — нѣтъ, я не то говорю. Ты очень счастливъ, имѣя въ Эрихѣ такого вѣрнаго друга.

— Не правда ли? Но, скажи, развѣ онъ тебѣ самой не нравится больше Пранкена?

Манна хотѣла улыбнуться, но удержалась.

— Предоставляю твоему учителю, сказала она, доказать тебѣ, что сравненія рѣшительно ни къ чему не ведутъ. А теперь, милый братъ, прошу тебя не забывать, что я въ монастырѣ привыкла много бывать одна. Уйди же отъ меня: тебѣ тоже пора спать. Спокойной ночи.

Она поцѣловала брата.

— Не забудь и ты, сказалъ онъ ей на прощанье, когда пойдешь гулять, взять съ собой обѣихъ собакъ.

Но Маннѣ еще не суждено было остаться одной. Въ монастырѣ у нея не было отдѣльной прислуги, по теперь отецъ непремѣнно хотѣлъ, чтобъ въ ея личномъ распоряженіи находилась молодая горничная, которая и явилась къ ней немедленно послѣ ухода Роланда.

— Барышня, сказала горничная, расчесывая прекрасные, длинные волосы Манны: у васъ то, что въ нынѣшнее время составляетъ большую рѣдкость, а именно здоровый волосъ. Теперь этого почти ни у кого не найдешь.

И тѣмъ не менѣе, подумала Манна, волосы эти будутъ острижены.

Когда горничная, любуясь волосами, начала медленно пропускать сквозь пальцы ихъ тонкія, шелковистыя пряди, Манна невольно вздрогнула: ей показалось, будто она уже чувствовала прикосновеніе къ нимъ холодной стали.

Наконецъ она осталась одна, и послѣ продолжительной и усердной молитвы, принялась за письмо къ настоятельницѣ.

«Мы сегодня праздновали день рожденія моего брата и мое возвращеніе домой, писала она. Но я всѣми силами моей души стремлюсь ко дню моей смерти, который будетъ днемъ моего избавленія и возвращенія въ вѣчный домъ небеснаго Отца.»

КНИГА ДЕСЯТАЯ.

ГЛАВА I.
ИГРУШКА ИСПОЛИНА.

Преданіе разсказываетъ объ одномъ исполинѣ, который въ дѣтствѣ, увидѣвъ крестьянина съ плугомъ и лошадью, принялъ ихъ за игрушку и унесъ въ своемъ передникѣ.

Манна отчасти походила на этого исполина.

Ея мысли носились такъ далеко за предѣлами видимаго міра, что все, что теперь происходило передъ ея глазами, казалось ей пустой дѣтской игрой. Къ чему все это? — Чтобъ наполнить время? Но развѣ эта цѣль можетъ быть такимъ образомъ достигнута? Дѣтямъ еще удается, разговаривая съ куклами, воображать себѣ, будто они дѣйствительно дѣлаютъ дѣло, по взрослыхъ куклы не могутъ удовлетворять. Вся жизнь есть не что иное, какъ пустая игра, — одна смерть серьезна.

Мысли эти пробѣгали въ умѣ Манны, когда она на слѣдующее утро, стоя у окна, смотрѣла вдаль. Міръ представлялся ей, какъ въ туманѣ и казался такимъ чуждымъ и далекимъ.

Въ монастырѣ ее обыкновенно пробуждалъ съ первыми лучами солнца церковный колоколъ и она такъ къ нему привыкла, что ей казалось, будто онъ и сегодня ее разбудилъ. Ей во снѣ слышались серебристые переливы и торжественный гулъ звона и она подъ впечатлѣніемъ его открыла глаза. Въ первую минуту она не могла понять, гдѣ она.

«Ты дома», наконецъ мелькнуло у ней въ умѣ. — Дома? Кто сложилъ эти камни вмѣстѣ, какая сила воздвигла это зданіе и откуда эта постель, на которой она теперь покоится?

На виллѣ всѣ еще спали. Одна Манна встала, да въ саду пѣли и летали птицы. Подобно тому какъ онѣ кружились въ воздухѣ и перекликались, такъ точно въ головѣ молодой дѣвушки толпились мысли, вызывая одна другую.

Она вышла въ садъ и долго стояла передъ вновь пробитой въ стѣнѣ дверью, которая вела въ виноградный домикъ. Внутренній голосъ шепталъ ей: «Тебѣ здѣсь придется многое испытать, со многимъ бороться, но и многое побѣдить».

Манна старалась себѣ уяснить послѣдующія событія своей жизни, но это ей также мало удалось, какъ Эриху, когда онъ, стоя за порогѣ монастыря, пытливо вглядывался въ будущность.

Еслибъ она знала, что Эриха тревожили и волновали такія же точно мысли и сомнѣнія, какъ ее!

Вдругъ Манна почувствовала на себѣ чей-то взоръ и обернувшись увидѣла Эриха, который тоже рано всталъ и теперь стоялъ у окна своей комнаты. Онъ тоже былъ взволнованъ, но мысли его на этотъ разъ ни чуть не походили на мысли Манны. Его и во снѣ не покидало сознаніе, что онъ вдругъ сдѣлался богатъ. Проснувшись съ солнечнымъ восходомъ, онъ еще разъ пересчиталъ подаренную ему Зонненкампомъ сумму денегъ и убѣдился, что отнынѣ существованіе его и профессорши вполнѣ обезпечено. Онъ такъ не привыкъ къ деньгамъ, что все забывалъ, какъ велика лежавшая у него въ карманѣ сумма, и наконецъ записалъ ее. Затѣмъ онъ съ улыбкой подумалъ: «я радъ новымъ обязанностямъ, которыя теперь передо мной возникли и докажу на дѣлѣ, что во всякомъ положеніи, въ бѣдности и въ богатствѣ, я одинаково готовъ исполнить высшее назначеніе человѣка».

Эрихъ открылъ окно и увидѣлъ Манну. Тихонько отойдя въ сторону, онъ мысленно старался проникнуть въ глубину ея души и угадать чувства, какія должны были волновать молодую дѣвушку, которая изъ монастырскаго уединенія внезапно очутилась посреди шумной и роскошной обстановки родительскаго дома.

Вдругъ изъ сосѣдней деревни раздался звукъ колокола, ему отвѣтилъ другой, третій я вся окрестность, внизъ и вверхъ по теченію рѣки, огласилась торжественнымъ гуломъ.

Манна поспѣшила въ свою комнату за молитвенникомъ и сойдя опять въ прихожую, застала тамъ ожидавшую ее фрейленъ Пэрини. Она слышала, какъ та приказывала слугамъ приготовить комнату для дочери мирового судьи, и была непріятно этимъ поражена. Манна чуть не высказала своей бывшей гувернанткѣ, какъ ее тяготила мысль о пріѣздѣ подруги, безпечная веселость которой вовсе не согласовалась съ ея собственнымъ серьезнымъ настроеніемъ духа. Но она удержалась и дала себѣ слово, не прибѣгая ни къ чьей помощи, сама справляться со всѣми трудностями, какія могутъ встрѣтиться на ея пути. Она рѣшилась просить Лину въ теченіе нѣкотораго времени ее болѣе не навѣщать. Ей необходимо сосредоточиться и потому она желаетъ, какъ можно больше оставаться одна.

Спускаясь съ лѣстницы въ сопровожденіи фрейленъ Пэрини, Манна встрѣтила слугу, который вручилъ ей письмо, принесенное изъ дому мирового судьи. Лина писала своей подругѣ, что къ сожалѣнію обстоятельства не позволяютъ ей воспользоваться приглашеніемъ господина Зонненкампа и пріѣхать погостить на виллу. Въ заключеніе она просила Манну написать ей нѣсколько словъ, изъ которыхъ она могла бы убѣдиться, что та на нее за это по сердится. Манна рада была случаю, который избавлялъ ее отъ непріятнаго объясненія и написала Линѣ въ отвѣтъ, что вполнѣ оправдываетъ ея родителей, безъ сомнѣнія имѣвшихъ важныя причины удержать ее дома.

Вторично перечитывая письмо подруги, она замѣтила, что отказъ той пріѣхать на виллу не былъ въ немъ ничѣмъ объясненъ. Неужели сосѣди продолжаютъ все по прежнему держаться въ сторонѣ отъ дома ея родителей?

Пусть будетъ такъ! Развѣ у нея нѣтъ другого, вѣчнаго дома, который ей предлагаетъ небесный Отецъ?

Колокола продолжали гудѣть и Манна съ фрейленъ Пэрини поспѣшили въ церковь.

Послѣдняя была очень довольна ролью, какая выпала на ея долю. Всѣ другіе могли, сколько хотѣли, ухаживать за Манной, стараясь пріобрѣсти ея расположеніе, но бывшей гувернанткѣ одной принадлежало право сопровождать молодую дѣвушку въ церковь.

— Вы все еще попрежнему не любите говорить поутру, пока не побываете тамъ? скромно спросила фрейленъ Пэрини, указывая на церковь.

Манна молча кивнула головой. Во всю дорогу болѣе не было сказано ни слова.

Послѣ обѣдни фрейленъ Пэрини предложила Маннѣ представить ее патеру, который здѣсь поселился въ ея отсутствіе.

Манна сказала, что предпочитаетъ идти къ нему одна, и послѣ минутной остановки дѣйствительно направилась къ жилищу патера. Тамъ повидимому ее ожидали. Самъ патеръ вышелъ къ ней на встрѣчу и благословивъ ее, ввелъ въ комнату, гдѣ на столѣ, рядомъ съ остатками завтрака, виднѣлась раскрытая книга.

Завтракъ былъ унесенъ и Манну пригласили сѣсть на диванъ.

— Фрейленъ Пэрини, отецъ мой, начала она: хотѣла представить меня вамъ. Но я сочла это за лишнее, видя въ васъ не посторонняго человѣка, а служителя нашей святой церкви.

Патеръ, слегка прищуривъ глаза и сложивъ руки на груди, спокойно отвѣчалъ:

— Ты права, дитя мое, потому что стоишь на истинномъ пути: старайся никогда съ него не сходить. Люди, живущіе въ мірѣ, являясь въ какое-нибудь новое мѣсто, чувствуютъ себя тамъ чужими, одинокими и боязливо озираются, не надѣясь встрѣтиться съ человѣкомъ одного съ ними образа мыслей. Да и гдѣ найти двухъ людей, для которыхъ одни и тѣ же слова имѣли бы одинаковый смыслъ? Въ мірѣ вообще нѣтъ единства и люди скитаются въ немъ каждый отдѣльно, какъ вонъ эти пылинки, что въ такомъ изобиліи вращаются на солнцѣ. Не такъ съ тобой. Ты являешься въ отдаленное селеніе и чувствуешь себя тамъ, какъ дома. Ты смѣло входишь въ жилище человѣка, въ которомъ знаешь, что найдешь или брата, или отца.. Этотъ человѣкъ тебѣ не чужой, потому что находится здѣсь по волѣ Всевышняго, который тебя къ нему привелъ. Вдвойнѣ привѣтствую тебя, дитя мое, и радуюсь тому, что все это для тебя также ясно, какъ для меня самого. Ты не тщетно постучалась въ мою дверь: она съ этихъ поръ для тебя всегда открыта. Знай, что и сердце мое точно также готово во всякое время принять тебя. Вѣдь и домъ мой, я сердце мое не мнѣ принадлежатъ. Домъ этотъ есть собственность церкви, а сердце мое находится во власти того, кто, давъ мнѣ жизнь, поддерживаетъ ее во мнѣ.

Патеръ остановился и взглянулъ на Манну. Она сидѣла съ опущенными глазами, какъ бы избѣгая смотрѣть на солнце и въ лицо своему собесѣднику. Желая умѣрить волненіе молодой дѣвушки, онъ положилъ ей на голову руку и ласково сказалъ:

— Взгляни на меня. Повторяю тебѣ: ты пришла ко мнѣ одна, потому что знала, что тебя здѣсь ожидаетъ. Мы съ тобой, чтобы понять другъ друга, не нуждаемся ни въ какихъ объясненіяхъ.

Патеръ засмѣялся и послѣ минутнаго молчанія продолжалъ: — Объясненія! Они никогда не приведутъ къ соглашенію этихъ, какъ они сами себя называютъ, образованныхъ людей, но которые въ сущности гораздо болѣе заслуживаютъ названіе бѣдныхъ самоучекъ. Они воображаютъ, будто могутъ сами собой чего-нибудь достигнуть! Такого рода люди, конечно, нуждаются въ рекомендаціи, по для насъ съ тобой, она лишняя церемонія. Твоя рекомендація заключается въ томъ, что ты членъ нашей святой церкви. Помни же, дитя мое, что ты можешь со мной обо всемъ свободно говорить: о небесномъ, какъ о мірскомъ, о великомъ, какъ о маломъ. Ты у меня всегда найдешь пріютъ и утѣшеніе. Если тобой внезапно овладѣетъ усталость, или ты соскучишься по святой родинѣ — или сюда: здѣсь ты ее обрящешь. Вонъ тамъ внизу твой отецъ устроилъ теплицы для растеній, которыя въ нашемъ климатѣ не могутъ рости на открытомъ воздухѣ. Пусть эта комната будетъ твоей теплицей, гдѣ станетъ рости и крѣпнуть дерево твоей вѣры, которому нѣтъ мѣста въ свѣтѣ и среди людей. Дитя мое, я ни въ кого не хочу бросать каменьевъ, но ты сама знаешь, что это дерево не отъ міра сего. Его родина — небо и здѣшній климатъ не по немъ.

Патеръ всталъ и подойдя къ окну, устремилъ взоръ въ разстилавшійся передъ нимъ ландшафтъ. Манна продолжала неподвижно сидѣть на диванѣ.

Въ комнатѣ водворилось молчаніе.

Манна была до глубины души тронута готовностью патера помогать ей и поддерживать ее на трудномъ пути, по которому ей слѣдовало идти. Ея еще нетвердые шаги нашли себѣ вѣрную опору и она разомъ очутилась въ самомъ центрѣ всего чистаго и высокаго.

Она наконецъ рѣшилась робко спросить, какъ ей слѣдуетъ себя вести въ отношеніи друзей и знакомыхъ, которые посѣщаютъ домъ ея родителей и то и дѣло толкуютъ о своемъ образованіи.

— Ты прямо и рѣшительно ставишь вопросъ: это вѣрный признакъ зрѣлости, отвѣчалъ патеръ. Знай же, что тебѣ ничего болѣе не остается, какъ смѣяться надъ ихъ чванствомъ и самолюбіемъ. Они хотятъ быть великими, а на дѣлѣ такъ малы и ничтожны! Эти ученые воображаютъ себѣ, будто міръ только и держится ихъ мудростью и наукой. Они думаютъ измѣрить Божество съ помощью только собственнаго мозга. Безумцы!

Въ тонѣ патера звучало негодованіе, которое рѣзко противорѣчью съ мягкостью и сдержанностью его предыдущихъ рѣчей. На лицѣ Манны выразилось недоумѣніе, даже испугъ. Патеръ замѣтилъ это, спохватился и продолжалъ въ прежнемъ тонѣ:

— Ты видишь, дитя мое, какъ я самъ еще слабъ и какъ легко поддаюсь гнѣву. Я долженъ тебѣ сказать, что въ мірѣ царствуютъ двѣ силы, Богъ и дьяволъ, или по нашему два начала, изъ которыхъ одно называется благочестіемъ, другое легкомысліемъ. Благочестіе все облекаетъ святостью, легкомысліе ни въ чемъ ея не признаетъ. Благочестіе во всемъ руководствуется божественными законами, легкомысліе ихъ отвергаетъ и стремится только къ наслажденію. Но есть еще одно нравственное состояніе, которое занимаетъ средину между благочестіемъ и легкомысліемъ, и оно-то хуже всего. Люди легкомысленные не рѣдко возвращались на истинный путь: мы можемъ доказать это многими блестящими примѣрами. Но такъ-называемые герои разума, или вѣрнѣе сказать герои безразсудства, никогда не отказываются отъ своихъ заблужденій. Они лишены того истиннаго мужества, которое, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, превращается въ смиреніе.

Патеръ явно намекалъ на Эриха и на Пранкена и полагалъ, что Манна пойметъ его намекъ. Онъ на первый разъ не хотѣлъ ихъ точнѣе опредѣлять, боясь запугать молодую дѣвушку. Онъ снова обратился къ ней съ улыбкой и сказалъ;

— Но, дитя мое, пока оставимъ это. Теперь твоя очередь говорить.

Манна горько жаловалась на то, что должна еще цѣлый годъ прожить въ свѣтѣ, прежде чѣмъ ей дозволено будетъ окончательно отъ него отречься.

Патеръ старался ее успокоить.

— Ты все равно, что уже произнесла обѣтъ, говорилъ онъ ей: ничто земное не имѣетъ болѣе надъ тобою власти, хотя небесное еще и сокрыто отъ тебя завѣсой человѣческихъ заблужденій. Но завѣса эта окончательно падаетъ только послѣ смерти.

Далѣе патеръ совѣтовалъ ей не поддаваться юношескому пылу, который безъ сомнѣнія возбудитъ въ ней желаніе обращать на истинный путь другихъ. Она вовсе не призвана къ такого рода дѣлу и вся ея задача должна заключаться въ собственномъ усовершенствованіи.

Патеръ былъ осторожнѣе Пранкена и не хотѣлъ много говорить объ Эрихѣ изъ опасенія возбудить на счетъ его любопытство молодой дѣвушки. Онъ прежде всего даже похвалилъ его, но тѣмъ снисходительнымъ, почти сострадательнымъ тономъ, который всегда заставляетъ подозрѣвать скорѣе дурное, чѣмъ хорошее. Онъ старался внушить Маннѣ, что она сама не замедлитъ убѣдиться въ шаткости мнѣній такъ-называемыхъ образованныхъ людей. Ихъ несостоятельность доказывается уже тѣмъ, что всѣ они расходятся въ своихъ взглядахъ и стремленіяхъ. У Роланда было много учителей и каждый изъ нихъ въ дѣлѣ воспитанія слѣдовалъ своей собственной методѣ, вовсе не схожей съ той, какой придерживался его предшественникъ.

Манна выразила удивленіе, почему патеръ не употребилъ своего вліянія на то, чтобъ не допустить Эриха вступить къ нимъ въ домъ. Патеръ нашелъ весьма похвальнымъ ея усердіе, но замѣтилъ, что многое въ мірѣ должно быть предоставлено самому себѣ, потому что не можетъ быть измѣнено. Зонненкампъ никого не допускалъ вмѣшиваться въ свои дѣла, а въ настоящемъ случаѣ и Роландъ такъ твердо заявилъ свою волю, что противиться ей не было возможности. Къ тому же Эрихъ, хотя и отъявленный еретикъ, все-таки не былъ чуждъ нѣкотораго уваженія къ религіи.

Опасаясь, не слишкомъ ли уже много онъ сказалъ въ похвалу Эриху, патеръ поспѣшилъ прибавить, что эти, съ виду кроткіе и мечтательные идеалисты и есть самые опасные люди.

Онъ еще и еще совѣтовалъ Маннѣ, вообще, какъ можно болѣе искать уединенія и ни съ кѣмъ особенно не сближаться.

Разговоръ, по мнѣнію патера, принялъ опасное направленіе и онъ счелъ за лучшее прекратить его, сказавъ Маннѣ, что ей пора домой, гдѣ ее уже вѣроятно ждутъ. Пусть она ни отъ кого не скрываетъ, что была у него, а если впослѣдствіи ей придется рѣже его посѣщать, онъ заранѣе ей это прощаетъ, въ увѣренности, что она никогда не измѣнитъ своихъ убѣжденій.

— А теперь, иди съ миромъ, дитя мое, сказалъ онъ въ заключеніе, и знай, что я буду за тебя молиться.

Манна встала и съ недоумѣніемъ на него посмотрѣла. Изъ глубины души ея снова поднялся вопросъ: развѣ можно молиться за другихъ?

Загадка, которую представилъ ей на разрѣшеніе Роландъ, почти сдѣлалась для нея вопросомъ жизни или смерти. Она намѣревалась принести себя въ жертву, посвятить все свое существованіе молитвѣ за другого.

Возможно ли это?

Она хотѣла обратиться къ патеру за разрѣшеніемъ этой загадки и, если мнѣніе Роланда окажется справедливымъ, спросить, почему же люди могутъ дѣлать другъ другу такъ много зла и такъ мало добра? Ей очень хотѣлось все это высказать, но патеръ еще разъ повторилъ: «иди съ миромъ, дитя мое!» И Манна, опустивъ глаза, въ которыхъ такъ трогательно выражалось мучившее ее недоумѣніе, медленно вышла изъ комнаты.

На возвратномъ пути, она, проходя мимо поля, остановилась взглянуть, какъ крестьянинъ пахалъ землю. И вдругъ ей все стало ясно. Да, думала она, приносить себя въ жертву и молиться за другихъ можно. Души всѣхъ людей развѣ не составляютъ одно нераздѣльное цѣлое? Всѣ онѣ есть не что иное, какъ одно дыханіе Божіе. Жизнь и движеніе сообщаются міру волей единаго Высшаго Существа.

Глаза Манны отуманились слезами. Она какъ сквозь сонъ видѣла и поле съ крестьяниномъ, медленно шедшимъ за плугомъ, и Рейнъ, съ сновавшими по немъ взадъ и впередъ пароходами, и птицъ, съ веселымъ пѣніемъ летавшихъ въ воздухѣ. Да, звучало въ глубинѣ ея сердца, весь міръ составляетъ одно нераздѣльное цѣлое, все въ жизни мелко и ничтожно и по справедливости можетъ быть названо игрушкой исполина.

ГЛАВА II.
ПЕРВЫЕ ШАГИ ВЪ СВѢТѢ.

Манна задумчиво продолжала путь. Но ее вскорѣ пробудилъ къ дѣйствительности громкій лай собакъ, Розы и Репейника, которыя, завидѣвъ издали свою госпожу, радостно бросилась къ ней на встрѣчу.

— Наконецъ-то вернулась ваша рѣзвушка! воскликнулъ чей-то голосъ и Манна увидѣла ловчаго Клауса, который продолжалъ: — Но какъ измѣнилась, какъ выросла! И отчего такая печальная? Э, барышня, перестаньте горевать! Посмотрите-ка, вашъ батюшка купилъ всю эту окрестность, вонъ вплоть до тѣхъ скалъ.

— Развѣ можно покупать землю? спросила Манна точно сквозь сонъ.

— Что вы говорите? Я васъ не понимаю, сказалъ ловчій.

— Такъ, ничего, отвѣчала Манна.

Есть ли возможность покупать землю? Отъ кого? Кто далъ на это право? старалась разгадать Манна и устремивъ взоръ въ далекое пространство, едва слышала, какъ Клаусъ разсказывалъ ей о своихъ послѣднихъ несчастіяхъ.

— Нечего сказать, барышня, прибавилъ онъ въ заключеніе: отличный я былъ дуракъ и теперь глубоко въ этомъ раскаиваюсь.

— Но что же вы сдѣлали?

— Что сдѣлалъ? Въ томъ-то я и раскаиваюсь, что ничего не сдѣлалъ. Я всю жизнь былъ глупымъ, честнымъ и вовсе недурнымъ малымъ. А теперь я вижу, что чѣмъ хуже человѣкъ, тѣмъ ему лучше живется на свѣтѣ. Что мнѣ дала жизнь? Ровно ничего. Люди могутъ сдѣлать человѣка дурнымъ, по хорошимъ — никогда. Единственное утѣшеніе въ жизни доставляетъ вонъ то растеніе, что покрываетъ всѣ эти горы. Да и съ него-то я немного получаю: пью я не больше какъ какой-нибудь нищій. Желалъ бы я знать, дѣйствительно ли капитанъ Дорнэ хорошій человѣкъ. По моему мнѣнію, за исключеніемъ господина Вейдемана, нѣтъ хорошихъ людей. Вотъ вы теперь вернулись къ намъ изъ монастыря: правда-ли, что вы хотите быть монахиней?

Манна не успѣла отвѣчать, потому что ловчій продолжалъ со смѣхомъ:

— Мнѣ самому иногда приходитъ на мысль удалиться въ монастырь, На шестомъ десяткѣ всѣмъ бы слѣдовало это дѣлать, а въ монастырѣ людямъ надо только пить, пить, да пить, пока не постучится въ дверь кельи смерть. Но я еще и думать не хочу о смерти и повторяю, какъ Фохтъ изъ Маттенгейма: Господь, да будетъ твоя воля, но самъ я нисколько не спѣшу.

Ловчій уже съ утра былъ на-веселѣ, я его рѣзкій тонъ и размашистыя манеры нѣсколько испугали Манну. Она поспѣшила протянуть ему руку и взявъ съ собой собакъ, пошла далѣе.

— У меня есть до васъ просьба, сказалъ ей вслѣдъ Клаусъ.

Манна остановилась.

Ловчій подошелъ къ ней поближе и сказалъ, что надзиратель надъ мѣрами и вѣсами подарилъ ему лотерейный билетъ, который онъ вслѣдъ затѣмъ продалъ Семиствольнику. Но теперь его взяло раздумье: что, если этотъ билетъ выиграетъ? Тогда ему останется только разбить объ стѣну голову, такъ какъ ни жена, ни дѣти во всю жизнь ему этого не простятъ. Манна хорошо бы сдѣлала, подаривъ ему талеръ, за который онъ можетъ получить обратно свой билетъ.

Видя нерѣшимость молодой дѣвушки, которая не знала вѣрить ему, или нѣтъ, Клаусъ прибавилъ:

— Къ тому же это благочестивое дѣло, совсѣмъ въ вашемъ духѣ.

Манна все еще не понимала и ловчій объяснилъ ей, что лотерея эта устроивалась въ пользу построенія церкви. Она дала Клаусу талеръ и быстрыми шагами отъ него удалилась.

Молодая дѣвушка шла по берегу Рейна. Рыбы рѣзвились на солнцѣ, отчего на гладкой поверхности рѣки то и дѣло появлялись и исчезали круги. Въ водѣ, какъ въ зеркалѣ, отражались травы и кустарники, которые слегка колыхались подъ дуновеніемъ утренняго вѣтерка.

Манна вошла въ паркъ. Въ воздухѣ носился упоительный запахъ цвѣтовъ, которые сіяли на куртинахъ свѣжестью и разнообразіемъ красокъ. Они были такъ искусно расположены, что еще болѣе выигрывали отъ сосѣдства одинъ другого. Бѣлый цвѣтокъ сіялъ рядомъ съ голубымъ, красный съ желтымъ и излишняя яркость тѣхъ и другихъ умѣрялась мягкой и пріятной для глазъ зеленью листьевъ.

Подобно тому, какъ цвѣты и деревья посылали Маннѣ на встрѣчу волны нѣжнаго аромата, такъ точно каждый изъ обитателей виллы Эдемъ разливалъ вокругъ нея болѣе или менѣе тонкое благоуханіе своихъ собственныхъ качествъ и страстей.

Деспотическій и ревнивый отецъ хотѣлъ лаской или силой подчинить дочь своему вліянію. Мать, замкнутая въ себѣ, стремилась только къ наружному блеску и желала высокаго положенія въ свѣтѣ.

Профессорша охотно сдѣлала бы все, что могла, для успокоенія Манны, объяснила бы ей многое и вообще помогла бы ей совладѣть съ собой. Но она знала, какъ безполезно предлагать услуги, пока ихъ еще не просятъ.

Тетушка Клавдія точно стояла на сторожѣ. Ея взглядъ и вся наружность какъ будто говорили: «Я все сдѣлаю, требуй отъ меня, чего хочешь». Она не имѣла никакого опредѣленнаго плана на счетъ Манны, но готова была ей всячески служить.

Эрихъ чуть ли не болѣе всѣхъ сочувствовалъ молодой дѣвушкѣ, которая только-что разсталась съ монастыремъ. Это дитя, думалъ онъ съ улыбкой, должно теперь ощущать тоже самое, что и я, когда, по выходѣ изъ полка, въ первый разъ снялъ мундиръ. Привыкшій къ дисциплинѣ, къ повиновенію чужой волѣ, я вдругъ очутился въ необходимости самъ собой управлять и долго еще продолжалъ все искать товарищей и ожидать приказаній…

Манна сѣла на стулъ, который снова былъ для нея поставленъ въ ея любимомъ уголку, подъ плакучей ивой. Ей пришли на память жестокія слова, сказанныя ею наканунѣ Эриху и она себя горько за нихъ упрекала.

Манна рѣшилась, при первой же встрѣчѣ съ Эрихомъ, сказать ему: «не думайте, чтобъ ваше зависимое положеніе было причиной моей рѣзкой выходки».

Въ это же самое время Эрихъ тоже бродилъ по парку и съ своей стороны намѣревался сказать при первой встрѣчѣ съ ней: «Я не желалъ бы, чтобъ наши сношенія начались недоразумѣніемъ».

Вдругъ Манна услышала чьи-то шаги и минуту спустя увидѣла Эриха. Она осталась спокойно сидѣть. Онъ подошелъ ближе, и поклонился, но ни тотъ, ни другая, не рѣшались высказать того, что было у нихъ въ мысляхъ.

Наконецъ Эрихъ началъ:

— Я желалъ бы вамъ доказать, какъ глубоко уважаю ваше стремленіе къ размышленію въ одиночествѣ и если я вчера осмѣлился… мы всѣ были вчера въ возбужденномъ состояніи. Къ тому же мои обязанности воспитателя заставляютъ меня часто по неволѣ вдумываться въ чужія мысли и чувствованія. Это даже обратилось у меня въ привычку, вслѣдствіе которой я къ сожалѣнію иногда говорю вовсе не кстати.

Въ словахъ Эриха звучала грусть и Манна не нашлась, что ему отвѣчать. Оба молчали. Надъ ихъ головами раздавалось пѣніе птицъ. Наконецъ Манна проговорила:

— Разскажите мнѣ что-нибудь о Роландѣ. Какъ вы его находите?

— Мой покойный отецъ былъ того мнѣнія, что никто не можетъ похвастаться, будто онъ вполнѣ изучилъ и хорошо знаетъ человѣческую природу. Наблюденія надъ каждымъ новымъ человѣкомъ разбиваютъ всѣ предыдущіе опыты въ прахъ и вамъ всякій разъ приходится начинать свое изученіе съизнова.

— Вы уклоняетесь отъ прямого отвѣта.

— Нисколько. Я только хотѣлъ, вамъ сказать, что сомнѣваюсь въ возможности безпристрастной и вполнѣ вѣрной оцѣнки человѣка. Хвалить Роланда мнѣ не приходится: это было бы все равно, какъ еслибъ я началъ хвалить часть самого себя. Порицать его я не смѣю, изъ опасенія, — опять-таки смотря на него, какъ на часть самого себя. — быть къ нему слишкомъ строгимъ. Одно только могу смѣло сказать: у Роланда есть прилежаніе, настойчивость и честность. Все это, взятое вмѣстѣ, составляетъ хорошій нравственный фундаментъ, на которомъ есть надежда современенъ воздвигнуть прочное зданіе.

Манна невольно подняла къ верху руки и прикрылась молитвенникомъ, какъ щитомъ.

Эрихъ принялъ это движеніе за намекъ и прибавилъ:

— Я болѣе всего стараюсь развить въ Роландѣ самостоятельный взглядъ на вещи и довѣріе къ самому себѣ.

— Самостоятельный взглядъ на вещи? повторила Манна.

— Да, вы безъ сомнѣнія понимаете, что я этимъ хочу сказать. А теперь, позвольте мнѣ попросить васъ кое о чемъ лично для себя.

— Для васъ?

— Да. Вѣрьте, что я глубоко уважаю вашъ взглядъ на жизнь и людей, потому что считаю его вполнѣ искреннимъ. Съ другой стороны, я желалъ бы, чтобъ вы тоже самое думали о мнѣ и моихъ взглядахъ и воззрѣніяхъ.

— Не знаю…. начала Манна и вся вспыхнувъ, остановилась.

Ее какъ будто что-то кольнуло въ сердце, и лицо ея выразило недовольство и борьбу. Она вспомнила слова Пранкена и подумала, не это ли именно онъ въ обращеніи Эриха называлъ навязчивостью? Потомъ ей пришло на мысль, что Эрихъ можетъ быть зналъ объ этомъ мнѣніи о немъ Пранкена и нарочно завелъ рѣчь о самостоятельномъ взглядѣ, для того, чтобъ предостеречь ее и заставить быть справедливой къ нему. Она не могла докончить своей фразы, потому что къ нимъ прибѣжалъ Роландъ и воскликнулъ.

— Наконецъ-то вы познакомились!

Манна быстро встала и взявъ брата подъ руку, отправилась съ нимъ на виллу.

Пранкенъ и Зонненкампъ въ эту самую минуту вышли изъ дому и встрѣтились съ ними. Пранкенъ сказалъ Маннѣ, что тоже былъ въ церкви, но не подошелъ къ ней изъ боязни отвлечь ея вниманіе отъ молитвы.

Молодая дѣвушка поблагодарила его.

За завтракомъ Пранкенъ много разсказывалъ о своемъ пребываніи въ загородномъ дворцѣ и вообще о придворныхъ нравахъ и обычаяхъ. Кромѣ того онъ очень живо передавалъ избитые гарнизонные анекдоты, которые, не будучи знакомы его теперешнимъ слушателямъ, казались имъ очень забавными.

— Но дочь моя, перебилъ его внезапно Зонненкампъ: — ты еще не поздравила барона Пранкена: онъ сдѣланъ каммергеромъ.

Манна съ улыбкой выговорила свое поздравленіе, а Пранкенъ веселымъ тономъ замѣтилъ, какой странный контрастъ составляли его лѣтнія и зимнія занятія въ теченіи прошлаго года. Лѣтомъ онъ былъ простымъ земледѣльцемъ, а зимой каммергеромъ. Счастливѣйшимъ днемъ его жизни, прибавилъ онъ, былъ до сихъ поръ тотъ, когда онъ пахалъ землю на островѣ. Но и тогда онъ не могъ удержаться, чтобъ не позавидовать одной розѣ, привлекавшей на себя взоръ, который онъ такъ страстно желалъ бы обратить на себя.

Манна покраснѣла.

Пранкенъ сказалъ между прочимъ, что герцогъ собирается нынѣшнее лѣто на Карлсбадскія воды.

Зонненкампъ немедленно вслѣдъ затѣмъ объявилъ, что и его тоже докторъ Рихардтъ посылаетъ въ Карлсбадъ, воды котораго должны быть ему гораздо полезнѣе водъ Виши.

Оказалось, что и зять Пранкена, Клодвигъ, и графиня Белла также думали въ теченіи лѣта побывать въ Карлсбадѣ.

— Въ такомъ случаѣ и вы должны къ намъ присоединиться, сказалъ Зонненкампъ Пранкену.

Едва Манна успѣла вернуться въ родительскій домъ, какъ ей уже предстояло ѣхать на воды и принять участіе въ шумной и разсѣянной жизни, какая обыкновенно тамъ ведется.

Зашла рѣчь о Линѣ и Пранкенъ очень ловко ввернулъ слово похвалы ея веселому, беззаботному нраву. Онъ хотѣлъ предупредить Манну на тотъ случай, еслибъ до ея свѣдѣнія дошла слухи о томъ, какъ онъ одно время ухаживалъ за ея подругой. Затѣмъ Пранкенъ объявилъ, что беретъ съ собой въ Вольфсгартенъ бѣлую, какъ снѣгъ, лошадку, которую намѣренъ тамъ окончательно выѣздить для Манны. Молодая дѣвушка замѣтила, что не находитъ больше удовольствія въ верховой ѣздѣ. Отецъ почти строго ее остановилъ и сказалъ, что докторъ еще вчера совѣтовалъ ей дѣлать какъ можно болѣе движенія на открытомъ воздухѣ.

Затѣмъ Пранкенъ сталъ просить Манну придумать для лошадки имя и хотѣлъ по этому случаю устроить праздникъ, но молодая дѣвушка сильно этому воспротивилась. Всѣ встали и она съ отцемъ и Пранкеномъ отправилась на конюшню, гдѣ дала бѣлой лошадкѣ три большихъ куска сахару.

— Ну, скорѣй же, скорѣй придумай для нея имя! говорилъ Зонненкампъ.

— Но мнѣ кажется, лошадкѣ уже дано названіе, съ улыбкой замѣтилъ Пранкенъ и фрейленъ Манна къ тому же дала его ей самымъ осязательнымъ образомъ. Отнынѣ имя лошадки: «Сахаръ».

Нѣчто похожее на улыбку мелькнуло на лицѣ Манны.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказала она, мы назовемъ ее: «Снѣжинка».

Вскорѣ Пранкенъ любезно раскланялся и быстрой рысью поѣхалъ вдоль улицы. Искры летѣли изъ-подъ копытъ его лошади, а сзади него конюхъ велъ на уздѣ Снѣжинку. Манна долго смотрѣла имъ вслѣдъ и рѣшилась больше ничему не противиться и дѣлать все, чего бы отъ нея ни потребовали. Ей казалось весьма знаменательнымъ то, что она еще разъ будетъ мчаться на конѣ прежде чѣмъ, отказавшись отъ міра и его суеты, окончательно посвятитъ себя вѣчности.

Манна съ отцомъ гуляла по саду, парку и оранжереямъ, и отъ души благодарила его за обѣщаніе послать въ монастырь такихъ растеній, которыя могли бы хорошо приняться на дворѣ этого зданія. Зонненкампъ едва удержался, чтобъ не сообщить дочери объ ожидавшемъ ихъ всѣхъ возвышеніи въ свѣтѣ, но потомъ раздумалъ и отложилъ это до болѣе удобнаго времени.

Онъ счелъ за лучшее дать ей сначала немного свыкнуться съ новой обстановкой, посреди которой она внезапно очутилась.

Зонненкампъ съ любовью осматривалъ растенія, которыя въ скоромъ времени должны были быть вынесены на открытый воздухъ. Сначала ихъ мало-по-малу пріучаютъ къ прохладѣ, раскрывая въ оранжереяхъ всѣ двери, а потомъ уже выносятъ подъ открытое небо и разставляютъ въ мѣстахъ, наиболѣе защищенныхъ отъ холоднаго вѣтра. Такъ точно хотѣлъ Зонненкампъ поступить и съ своей дочерью.

Манна сдѣлала строгое распредѣленіе своимъ днямъ и часамъ, назначивъ каждому свое особенное занятіе и затѣмъ ни на шагъ не отступала отъ однажды заведеннаго ею порядка. Съ матерью у нея была постоянная борьба. Церера сама въ теченіи дня нѣсколько разъ переодѣвалась и требовала того же отъ дочери. Манна, напротивъ, привыкла съ утра одѣваться на весь день и вдобавокъ очень неохотно принимала услуги приставленной къ ней горничной. Ей въ высшей степени нравился обычай, вслѣдствіе котораго монахини постоянно носили одну и туже одежду. Это, по ея мнѣнію, убивало всякое стремленіе къ заботливости о своей внѣшности.

Въ благотворительности профессорши Манна не принимала никакого участія. Она разъ навсегда объявила, что ей еще слишкомъ много дѣла съ своей собственной личностью и что она вообще считаетъ себя далеко не готовой для того, чтобы трудиться на пользу общую.

Кромѣ того она чувствовала непреодолимое отвращеніе къ главной помощницѣ профессорши, фрейленъ Милькъ.

Вся наружность Манны выражала это отвращеніе, о которомъ, впрочемъ, она никогда не говорила вслухъ. Она избѣгала подавать фрейленъ Милькъ руку и еще ни разу не обмѣнялась съ ней словомъ.

Это были слѣды наговоровъ фрейленъ Пэрини, которая, еще до вступленія Манны въ монастырь, удерживала ее отъ всякихъ сношеній съ фрейленъ Милькъ, какъ будто та была вѣдьмой и могла причинить молодой дѣвушкѣ много зла. Фрейленъ Пэрини постоянно твердила Маннѣ, что жизнь этой женщины была въ высшей степени неприлична.

Манна брала уроки на арфѣ у тетушки Клавдіи, которая повидимому одна пользовалась ея довѣріемъ. Она ей, между прочимъ, показывала также и свои монастырскія тетради, въ особенности тѣ, которыя относились къ астрономіи и гдѣ были нарисованы золотыя звѣзды на голубомъ полѣ.

Въ лунныя ночи она съ тетушкой Клавдіей проводила цѣлые часы на плоской кровлѣ виллы и оттуда сквозь телескопъ разсматривала небесныя свѣтила. Свѣдѣнія Манны по всѣмъ отраслямъ науки были довольно обширны. Школа при монастырѣ, гдѣ она воспитывалась, стремилась къ тому, чтобъ оставить далеко за собой всѣ свѣтскія учебныя заведенія. Тѣмъ не менѣе науки преподавались тамъ въ тѣхъ границахъ, не выходя изъ которыхъ они находятся въ согласіи съ религіозными вѣрованіями.

Въ обращеніи тетушки Клавдіи, несмотря на ея величавую наружность, было что-то въ высшей степени мягкое и привлекательное. Она какъ будто тоже отъ чего-то отреклась въ жизни, или понесла горькую утрату и потому самому скорѣе всѣхъ прочихъ нашла доступъ къ сердцу Манны.

Въ профессоршѣ, напротивъ, вопреки всей ея добротѣ и привѣтливости было что-то повелительное и не вполнѣ доступное. Она много давала, но сама ничего не принимала.

Съ другой стороны тетушка Клавдія, хотя и могла назваться женщиной уже въ лѣтахъ, была для Манны настоящей подругой. Бѣдная дѣвушка въ ея обществѣ нравственно отдыхала.

Мыслительныя способности Манны были въ высшей степени развиты и поражали въ ней своей силой и отчетливостью, чуть ли еще не болѣе ея научныхъ свѣдѣній. Ея внутренняя жизнь отличалась необыкновенной дѣятельностью и сознательностью, а твердыя религіозныя убѣжденія сообщали ея словамъ и поступкамъ особаго рода положительность, которая принималась иными за гордость. Манна чувствовала себя какъ бы вознесенной надъ всѣми тѣми, которые не раздѣляли ея вѣрованій. Но это въ сущности была не гордость, а твердое упованіе на непогрѣшимость той великой Силы, подъ непосредственнымъ руководствомъ которой жило и дѣйствовало столько святыхъ женъ и мужей.

Ничто не доставляло Маннѣ такого удовольствія, какъ уроки на арфѣ и она однажды замѣтила тетушкѣ Клавдіи, что теперь только впервые начинаетъ слышать свою собственную игру.

Тетушка объяснила ей, что человѣка вообще можно считать зрѣлымъ именно съ той минуты, когда онъ начинаетъ самъ себя слышать и видѣть.

Однажды Манна съ пылающими щеками спросила у тетушки, не тяжело ли ей было ея постоянное одиночество въ жизни.

— Подчасъ, и очень, дитя мое. Люди въ молодости обыкновенно не понимаютъ, что значитъ принимать рѣшимость на цѣлую жизнь.

Рука Манны судорожно сжала висѣвшій у нея на груди крестъ, а тетушка продолжала:

— Да, дитя мое, не мало мужества надо на то, чтобъ прожить свой вѣкъ въ старыхъ дѣвушкахъ. Въ минуту, когда принимается подобнаго рода рѣшимость, мы обыкновенно не даемъ себѣ отчета въ послѣдующихъ трудностяхъ. Сама по себѣ я спокойна и въ одиночествѣ не терзаюсь никакими сожалѣніями, но въ обществѣ за то я всегда чувствую себя лишней и мнѣ постоянно кажется, что меня тамъ терпятъ только изъ состраданія. Вы не повѣрите, дитя мое, какъ трудно при такихъ обстоятельствахъ уберечься отъ сожалѣніи и не впасть въ сантиментальность. А сожалѣнія, какъ извѣстно, легко возбуждаютъ въ душѣ горечь и зависть.

— Все это очень понятно, возразила Манна. Но вамъ никогда не приходило на мдсль поступить въ монастырь?

— Дитя мое, я не желала бы, ни васъ смущать, ни скрывать отъ васъ истины.

— Не бойтесь: я все могу слышать.

— Въ такомъ случаѣ я вамъ откровенно выскажу мою мысль. Въ мірѣ существуютъ странныя, болѣзненныя учрежденія, которыя, по крайней мѣрѣ на нашъ взглядъ, вполнѣ извращаютъ жизнь. Кромѣ того, дитя мое, я люблю музыку, искусство и не могла бы безъ нихъ существовать. Въ этомъ я вполнѣ сходилась съ моимъ покойнымъ братомъ.

Манна съ изумленіемъ смотрѣла на тетушку. Передъ ней раскрывался совершенно новый взглядъ за жизнь, въ высшей степени оригинальный, но въ тоже время вовсе не противорѣчившій ея собственному религіозному настроенію духа.

Къ матери Эриха Манна относилась всегда очень почтительно, но сдержанно, а къ самому учителю, какъ къ личности, вполнѣ принадлежащей къ дому, или вѣрнѣе, какъ къ собственности, къ предмету, къ которому обращаются только въ случаѣ нужды. Она иногда въ теченіи цѣлыхъ часовъ и дней оказывала ему не болѣе вниманія, какъ какой-нибудь вещи, стулу или столу. Если ей встрѣчалась нужда въ научныхъ объясненіяхъ, она обращалась къ нему смѣло, безъ всякой нерѣшительности, или застѣнчивости, а лишь только Эрихъ переходилъ за черту того, что она желала знать, она немедленно его останавливала, говоря:

— Объ этомъ я васъ не спрашивала, благодарю васъ за то, что вы мнѣ уже сказали.

Манна за каждое объясненіе всегда благодарила Эриха, какъ и всякаго другого слугу, который ей что-нибудь подавалъ, или исполнялъ ея порученіе.

Всѣ, окружавшіе молодую дѣвушку, чувствовали въ ней присутствіе силы, составлявшей средоточіе, къ которому стремились всѣ ея помыслы и изъ котораго исходили всѣ ея рѣчи и поступки.

Манна не навѣщала никого изъ сосѣдей, постоянно утверждая, что пріѣхала только къ родителямъ и брату.

Зонненкампъ со страхомъ видѣлъ всѣ особенности этого цѣльнаго, непреклоннаго характера.

ГЛАВА III.
ВСЕ, ЧТО ИМѢЕТЪ КРЫЛЬЯ, ЛЕТИТЪ.

Маннѣ очень хотѣлось знать, какимъ путемъ и къ какимъ цѣлямъ ведутъ ея брата. Она выразила желаніе присутствовать при его занятіяхъ съ. Эрихомъ. Зонненкампъ попробовалъ обратиться къ тетушкѣ Клавдіи, въ надеждѣ, что она возьметъ на себя предложить это Эриху, но та отказалась. Манна принуждена была сама заявить свою просьбу.

Этотъ первый отказъ сильно раздосадовалъ Зонненкампа, но нисколько не смутилъ Манну. Она не позже какъ за обѣдомъ высказала свое желаніе, не объясняя его никакой причиной, потому что истинная, какъ она думала, могла показаться оскорбительной, а сослаться на вымышленную она не рѣшилась.

Послѣ обѣда Эрихъ вручилъ ей росписаніе часовъ и сказалъ, что готовъ исполнить ея желаніе, но вслѣдъ затѣмъ прибавилъ, что будетъ продолжать свои занятія съ Роландомъ нисколько не стараясь примѣняться къ ней.

Манна сѣла съ вязаньемъ къ окну, а Эрихъ съ Роландомъ расположились у стола. Дѣло пошло обычнымъ порядкомъ. Вскорѣ Манна отложила работу въ сторону и начала слушать съ полузакрытыми глазами.

На другой день, она пришла вовсе безъ работы и такимъ образомъ продолжала приходить ежедневно, слушая даже математику съ интересомъ. Пріятный голосъ Эриха, казалось, производилъ какое-то особенное впечатлѣніе на гордую и своевольную дѣвушку. Въ иныя минуты, она широко открывала глаза, какъ бы чувствуя потребность хорошенько всмотрѣться въ говорившаго.

Но вдругъ однажды она явилась только затѣмъ, чтобы объявить о своемъ намѣреніи больше не приходить.

— Я могла бы многому еще отъ васъ научиться, сказала она, но лучше ужъ останусь при своихъ слабыхъ свѣдѣніяхъ. Благодарю васъ, прибавила она минуту спустя и вдругъ, какъ бы спохватясь, что слишкомъ часто произноситъ это слово, продолжала, благодарю васъ, но иначе чѣмъ прежде. Я вамъ признательна за деликатность, съ какой вы избавляете меня отъ затрудненія: я вижу, вамъ бы хотѣлось меня спросить, довольна ли я вашимъ преподаваніемъ, но вы удерживаетесь отъ этого вопроса.

— Вы очень хорошо читаете по лицу, отвѣчалъ Эрихъ. И такимъ образомъ они разстались.

Съ этого дня гордое, самоувѣренное обхожденіе Манны съ Эрихомъ исчезло. Въ ней стала проглядывать застѣнчивость, она почти совсѣмъ перестала съ нимъ говорить. Но въ молчаніи ея уже болѣе не чувствовалось пренебреженія, съ какимъ она до сихъ поръ къ нему относилась. Однако въ глазахъ ея по временамъ еще вспыхивалъ гнѣвъ, точно она хотѣла сказать: не понимаю, какое мнѣ до тебя дѣло?

Иногда Манна посѣщала замокъ. Она отправлялась туда одна съ своими двумя собаками. По просьбѣ ея архитекторъ объяснялъ ей характеръ и свойство производимыхъ имъ построекъ и описывалъ, какое значеніе онѣ имѣли въ древнія времена. Манна сильно интересовалась ходомъ работъ и даже обѣщалась отцу вмѣстѣ съ нимъ позаботиться объ украшеніи первой готовой залы, которая должна была носить названіе рыцарской.

Зонненкампу при этомъ было много хлопотъ. Онъ покупалъ старинное оружіе для стѣнъ и доспѣхи, которымъ предстояло красоваться на столбахъ. Онъ не могъ удержаться, чтобъ не сообщить Маннѣ о своемъ намѣреніи праздновать открытіе замка осенью, въ день ея рожденія. Но она сильно противъ этого возстала и особенно настаивала на томъ, чтобъ день ея рожденія прошелъ незамѣтно.

Со времени своего возвращенія домой, Манна ничему такъ не радовалась, какъ возможности постоянно имѣть при себѣ собакъ. Въ этомъ удовольствіи она не считала нужнымъ себѣ отказывать и однажды даже написала настоятельницѣ письмо, въ которомъ спрашивала, можетъ ли она взять съ собой въ монастырь одну изъ своихъ любимицъ. Но подумавъ немного, Манна сожгла это письмо, сознавая, какъ странно было бы видѣть монахиню, при которой неотлучно находилась бы собака. Что, еслибъ всѣ монахини вздумали ей подражать? Она невольно улыбнулась, а вслѣдъ затѣмъ подумала: но почему бы у насъ въ монастырѣ и не быть животнымъ.

Эрихъ засталъ ее сидящую на скамьѣ и разговаривающую съ собаками.

— Скажите, спросила она: вы тоже находите, что глаза у собакъ имѣютъ печальное выраженіе?

— Кто ищетъ его въ нихъ, тотъ пожалуй и найдетъ. Мистики утверждаютъ, будто со времени грѣхопаденія всѣ животныя смотрятъ какъ-то грустно.

Манна поблагодарила, но на этотъ разъ безъ словъ, однимъ только взглядомъ. Удивительно, какъ этотъ человѣкъ все знаетъ и все умѣетъ объяснить! Жаль, право, что онъ еретикъ.

Вдали показался экипажъ, изъ котораго кто-то усердно махалъ платкомъ.

— Манна! послышался чей-то голосъ. Это была Лина. Эрихъ ушелъ, а Манна встала и отправилась на встрѣчу подругѣ. Лина выскочила изъ кареты и пославъ ее впередъ, сама пошла съ Манной.

— Вотъ какъ! сказала она, вы уже успѣли сойтись! Тебѣ нечего отъ меня скрываться!.. Ахъ, какъ это хорошо! Кстати и я хочу тебѣ разсказать о моей любви. Поцалуй меня…. ахъ, сейчасъ видно, что вы еще не цаловались: ты совсѣмъ не умѣешь цаловаться. Можешь себѣ представить, Манна, какъ я была глупа. Нѣсколько времени тому назадъ, я вообразила себѣ, будто баронъ фонъ-Пранкенъ въ меня влюбленъ…. то есть нѣтъ, это я пожалуй и не вообразила себѣ, но мнѣ казалось, будто и я тоже въ него влюблена. Теперь это оказалось чистѣйшимъ вздоромъ. Знаешь ли почему? Я дѣйствительно полюбила и меня также любятъ.

— Всѣ мы любимъ Бога, а Онъ насъ!

— Конечно, Богъ…. но и Альбертъ тоже. Ты вѣдь знаешь Альберта? Онъ строитъ у васъ замокъ. Помнишь на музыкальномъ праздникѣ…. я тебя тогда сейчасъ узнала и дѣлала тебѣ знаки, но ты меня не видѣла…. ну вотъ тогда, на праздникѣ, мы съ нимъ и объяснились. Ахъ, ты не можешь себѣ представить, какъ я была счастлива! Я сначала все боялась пѣть, чтобъ не закричать слишкомъ громко, но потомъ это обошлось. Ахъ, какъ было хорошо! Мы точно плавали въ звукахъ. Онъ отлично поетъ, хотя и не такъ искусно, какъ капитанъ Дорнэ… Ну, теперь ты разскажи, Манна, что ты въ то время чувствовала, слушая его пѣніе? Узнала ли ты въ немъ того самаго человѣка, имя котораго ты съ крыльями за плечами у меня спрашивала въ монастырѣ?

И не дожидаясь отвѣта, она продолжала:

— Ты конечно потомъ видѣла меня на берегу, гдѣ я, въ первый разъ гуляя подъ руку съ Альбертомъ, встрѣтила тебя. Но я не хотѣла къ тебѣ подойти, потому что ты была окружена монахинями и воспитанницами. Вѣдь ты мнѣ простишь, что я сдѣлала видъ, будто тебя не видѣла?…. Ахъ, я, напротивъ, все такъ хорошо видѣла, какъ никогда! Въ этотъ день мнѣ все казалось особенно прекраснымъ. А какъ мнѣ было весело за обѣдомъ! Только разъ вдругъ Альбертъ у меня спросилъ, почему я сдѣлалась такой печальной. Я сказала ему, что вспомнила о тебѣ….Что вотъ ты теперь опять идешь въ монастырь, гдѣ все такъ холодно и безмолвно, гдѣ самые корридоры какъ будто заражены насморкомъ. Ахъ, отчего ты не такая веселая, какъ я? Пожалуйста развеселись!… Вонъ, смотри, летитъ ласточка; это еще первая въ нынѣшнемъ году. Хотѣлось бы и мнѣ имѣть крылья. Я немедленно полетѣла бы въ замокъ пожелать Альберту добраго утра и то и дѣло порхала бы вокругъ него. Ахъ, Манна, Манна!

Но той странно было слушать веселую, живую болтовню подруги. Она молчала; впрочемъ Лина повидимому и не ждала отъ нея отвѣта, потому что сама снова заговорила,

— Знаешь ли, мнѣ дорогой сюда пришло въ голову, что будь я на твоемъ мѣстѣ, я потребовала бы, чтобъ мнѣ въ теченіи трехъ дней наловили здѣсь въ окрестности какъ можно болѣе птицъ. Я заплатила бы за это большія деньги, а потомъ взяла бы, да и выпустила всѣхъ птицъ опять на волю. Неправда ли, вѣдь ты сама теперь чувствуешь себя, какъ птичка, вылетѣвшая изъ клѣтки? И какъ ты умно сдѣлала, что вернулась сюда именно весной. Зимой неудобно выходить изъ монастыря: приходится стишкомъ много танцовать. Знаешь ли, я въ первую зиму танцовала на четырнадцати большихъ балахъ, а на сколькихъ вечеринкахъ и сосчитать нельзя. Но, Манна, ничто не можетъ сравниться со счастіемъ имѣть друга!… Впрочемъ, тебѣ это можетъ быть уже извѣстно? Пожалуйста, не скрывай отъ меня ничего! Я еще не обручена съ Альбертомъ, но за этимъ дѣло не станетъ…. Неправда ли, ты уже теперь не будешь монахиней? Вѣрь мнѣ, ты имъ вовсе не нужна, они ищутъ только твоихъ денегъ. А хотѣла бы ты быть знатной? — Я нисколько. Что за тоска слушать, какъ тебя ежеминутно, кстати и некстати величаютъ баронессой, а за глаза все-таки надъ тобой смѣются, какъ и надъ всякой другой. Сколько глупостей ни надѣлай знатная барыня, этому никто не удивляется, а вотъ напроказничай наша сестра, такъ весь городъ, вся страна о ней заговорятъ!…. Но знаешь ли, по моему большое несчастіе быть и такой богатой дѣвушкой, какъ ты! Мужчины ищутъ жениться на твоемъ состояніи, а монахини стараются прибрать тебя вмѣстѣ съ деньгами къ рукамъ. Вѣрь мнѣ, что еслибъ ты была одною изъ тѣхъ женщинъ, которыя вонъ тамъ таскаютъ кули съ углемъ, монахини и знать бы тебя не захотѣли, будь ты во сто разъ милѣе, добрѣе и умнѣе теперешняго. Да, безъ денегъ онѣ и не подумали бы тебя звать къ себѣ. А теперь онѣ надъ тобой умиляются, твердятъ тебѣ, что ты призвана быть святой, — не вѣрь имъ! Ахъ, монастырь!… Когда я слышу, какъ восхищаются его мѣстоположеніемъ на островѣ, посреди Рейна, я всегда думаю: да, все это очень хорошо для тѣхъ, которые, гуляя, проѣзжаютъ мимо, но быть тамъ монахиней — совсѣмъ другое дѣло. Ахъ, Манна, еслибъ я могла дать тебѣ хоть частицу моего счастія! Будь повеселѣе, прошу тебя! Ахъ, Господи, отчего это люди не могутъ дѣлиться ни своимъ счастьемъ, ни веселостью? У меня ихъ столько, что я охотно уступила бы тебѣ немного!… Но, что это, какъ мы съ тобой заболтались? Я побѣгу, лови меня. Помнишь нашу старую игру: все, что имѣетъ крылья, летитъ? Ну, скорѣй, лови меня!

Лина пустилась бѣжать. Платье ея развѣвалось по вѣтру и мелькало сквозь зелень. Замѣтивъ, что Манна за ней не слѣдуетъ, она остановилась и подождала ее. Потомъ онѣ обѣ уже молча и медленно дошли до виллы.

ГЛАВА IV.
ЗА НОВОЙ ДВЕРЬЮ.

Лина жила въ одномъ домѣ съ Манной и послѣдняя не знала, какъ ей отдѣлаться отъ своей бывшей подруги. Та ни на минуту не оставляла ее и даже ходила съ ней въ церковь. А когда Манна однажды замѣтила, что неохотно разговариваетъ поутру, Лина ей отвѣтила, что съ ея стороны это вовсе и не нужно, пусть только она позволитъ ей говорить. И рѣзвая дѣвушка болтала безъ умолку о прошломъ, о будущемъ, обо всемъ, что ей приходило на умъ.

Едва проснувшись, она принималась пѣть и пѣсня ея звонко раздавалась по всему дому. Почти во всякую пору дня, когда не было гостей и она сама никуда не ѣхала, Лина отправлялась въ концертную залу, открывала фортепьяно и не останавливаясь пѣла безъ разбору все, что только попадалось ей подъ руку. Веселая и печальная, классическая и новѣйшая, музыка, всякая для нея годилась. Ей нужны были звуки, а какіе — все равно. Она безъ малѣйшаго промежутка переходила отъ трогательной, полной слезъ аріи Перголезе къ какой-нибудь веселой, залихватской тирольской пѣснѣ.

Присутствіе Лины измѣнило и оживило весь домъ, а за обѣдомъ она то и дѣло подавала новый поводъ къ смѣху. Одновременно съ вишнями на открытомъ воздухѣ, въ оранжереяхъ виллы Эдемъ поспѣли ранніе яблоки. Лина, любившая ѣсть ихъ съ кожей, храбро запускала въ нихъ зубы, радуясь, что, за отсутствіемъ матери, ее некому за это бранить, и не обращая ни малѣйшаго вниманія на укоряющій взглядъ Зонненкампа. Она была своевольная дѣвушка, не любила стѣсненій, а на выговоры не обращала вниманія, потому что ужъ очень къ нимъ привыкла.

Аппетитъ у Лины былъ серьезный, какъ у здоровой дѣвушки, которая возвращается съ полевой работы. Манна, напротивъ, казалось всегда ѣла только по обязанности. Лина вообще любила покушать и могла, какъ она сама выражалась, во всякую пору дня въ себя что-нибудь влагать. Когда за обѣдомъ ей какое-нибудь кушанье приходилось особенно по вкусу, она обыкновенно говорила:

— Манна, ты, я думаю, очень рада была наконецъ покончить съ монастырскимъ кушаньемъ? Первый домашній обѣдъ показался мнѣ чѣмъ-то совершенно особеннымъ, а у васъ, я скажу, отличный столъ.

Она также очень охотно пила вино и ее по этому случаю часто дразнили. Разъ какъ-то она обратилась къ Эриху и спросила, не можетъ ли онъ ее защитить.

— Могу, отвѣчалъ онъ. Одно только предубѣжденіе, основанное на романтической мечтательности, заставляетъ насъ думать, будто молодая дѣвушка, которая ѣстъ и пьетъ съ удовольствіемъ, представляетъ неизящное зрѣлище. А вино вовсе не противно женской природѣ и пить его, по моему, гораздо изящнѣе, нежели ѣсть мясо, то-есть питаться животными.

Всѣ засмѣялись, а Манна опять съ изумленіемъ посмотрѣла на Эриха. Какъ этотъ человѣкъ всегда умѣетъ найтись! Какіе оригинальные обороты принимаетъ его мысль!

Присутствіе Лины было очень тягостно для Манны и буквально выгоняло ее изъ дому.

Только возлѣ профессорши, которая внушала Линѣ почтительный страхъ, еще удавалось ей найти отдыхъ и уединеніе. Манна вслѣдствіе этого часто убѣгала съ виллы и укрывалась отъ подруги въ виноградномъ домикѣ. Она такимъ образомъ почти невольно принуждена была сблизиться съ профессоршей. Спокойствіе духа этой женщины и ея готовность служить ближнимъ, были, наконецъ, оцѣнены Манной по достоинству. Она разъ почти испугалась прозорливости профессорши, когда та сказала ей:

— У васъ есть до меня просьба, дитя мое. Почему же вы ея не выскажете?

— У меня, просьба? Какая?

— Вы желали бы, чтобъ Лина переселилась ко мнѣ, но вамъ совѣстно и передъ ней, и передо мной въ этомъ сознаться. Скажите откровенно, что таково дѣйствительно ваше желаніе, и я постараюсь его исполнить.

Манна призналась, что у ней до сихъ поръ не хватало духу объ этомъ говорить.

Не далѣе, какъ на слѣдующій день Лина переселилась въ виноградный домикъ и мгновенно оживила его. Ей для этого не надо было дѣлать никакихъ усилій, а слѣдовало только появиться. Она всюду приносила съ собой потоки свѣта и веселости. Распѣвая, какъ птичка на зеленой вѣткѣ, она невольно наполняла радостью сердце всякаго, кто къ ней приближался. Тетушка Клавдія аккомпанировала ея пѣніе игрой на фортепіано. Звонкій, серебристый голосъ Лины болѣе, нежели когда-либо дышалъ силой, здоровьемъ и свѣтлой радостью. Звуки такъ легко, свободно выходили у нея изъ груди, а пробудившееся въ ея сердцѣ чувство придавало имъ трогательную задушевность.

Лина никогда особенно не вдумывалась въ свое положеніе, но съ тѣхъ поръ, какъ влюбилась, безсознательно стала заботиться о своемъ нарядѣ и часто смотрѣлась въ зеркало. Но мучиться надъ повѣркою своей внутренней жизни ей и въ голову не приходило. «Что мнѣ до этого?» было ея любимой поговоркой. Она жила, потому что ей жилось, была католичка, потому что такою родилась и вообще находила излишнимъ и неудобнымъ что-нибудь мѣнять около себя или внутри себя. Она смѣялась, пѣла, танцовала, не думая о вчерашнемъ днѣ и не заботясь о завтрашнемъ. Посреди людей, изъ которыхъ у каждаго было на душѣ бремя, или случайно или по собственной волѣ на него возложенное, Лина одна оставалась беззаботной, спокойной и веселой. И не всѣ, подобно Маннѣ, смотрѣли на нее свысока, — нѣтъ, многіе искренно ей завидовали.

— Ахъ, еслибъ и я могъ, или могла, на нее походить! повторялось на разные лады.

Но мало-по-малу и Лина, подъ вліяніемъ профессорши, сдѣлалась сдержаннѣе и смирнѣе. Она радовалась, что многое понимала изъ того, что эта послѣдняя ей говорила, хотя, конечно, не все.

Но что за бѣда?

Нельзя же всего съ собой забирать, надо кое-что оставлять и другимъ.

Прелестное зрѣлище представляла Манна, проходя по парку въ свѣтломъ лѣтнемъ платьѣ изъ легкой матеріи. Но являясь въ виноградный домикъ, она всегда приносила съ собой какъ-будто холодъ. Съ профессоршей она говорила не иначе, какъ по-французски и постоянно называла ее «madame». Сама она рѣдко начинала разговоръ, но на всѣ вопросы отвѣчала прямо и открыто.

— Были ли вы съ кѣмъ-нибудь особенно дружны въ монастырѣ? спросила у нея однажды профессорша.

— Нѣтъ, тамъ это. не позволено. Обращать нашу любовь на какую-нибудь отдѣльную личность намъ запрещалось, а предписывалось любить всѣхъ одинаково.

— Если это васъ не утомляетъ, могу я вамъ сдѣлать еще одинъ вопросъ?

— О, я нисколько не устала и ни о чемъ не говорю такъ охотно, какъ о монастырѣ. Я постоянно о немъ думаю. Спрашивайте меня сколько хотите.

— Были ли вы вполнѣ откровенны съ которой-нибудь изъ вашихъ наставницъ?

Манна назвала настоятельницу и устремила на свою собесѣдницу изумленный взоръ, когда та начала хвалить святую жизнь этой женщины. — Что можетъ быть отраднѣе, говорила она, какъ наставлять дѣтей въ истинѣ и добрѣ, и развивая въ нихъ силы, необходимыя для борьбы съ жизнью, вселять въ ихъ еердца миръ и спокойствіе. Какъ высока должна быть та жизнь, въ которой смерть безсильна что-нибудь измѣнить и которой чужды всѣ муки горя и разлука.

Профессорша прибавила, что сочла бы преступленіемъ, хоть единымъ словомъ смутить душу, готовую обречь себя на подобнаго рода существованіе.

— Дитя мое, сказала она въ заключеніе, твой выборъ въ своемъ родѣ прекрасенъ.

Манна не замѣтила, что профессорша, обращаясь къ ней, употребила слово «ты». Но лицо ея мгновенно озарилось радостью, которая, впрочемъ, столь же быстро исчезла, уступивъ мѣсто покой тревогѣ. Въ глубинѣ души молодой дѣвушки возникло сомнѣніе: ужъ не искушеніе ли это? Не для того ли хвалитъ ее эта женщина, чтобъ, овладѣвъ ея довѣріемъ, быстрѣе совратить ее съ истиннаго пути? Глаза Манны гнѣвно сверкнули. Но тѣмъ не менѣе она послѣ этого разговора опять вернулась къ профессоршѣ, какъ-будто у нея одной могла укрыться ютъ преслѣдовавшей ее погони.

Самообладаніе профессорши и полное отсутствіе въ ней эгоизма магнетически притягивали къ ней Манну. Молодая дѣвушка, сама того не замѣчая, каждый день съ ней все болѣе и болѣе сближалась и наконецъ дошла до такихъ признаній, которыя ей еще очень недавно казались невозможными. Колебанія и борьба, терзавшія ея душу, прежде всего обнаружились передъ профессоршей. Однажды онѣ, отправивъ Лину, Роланда и Эриха кататься въ лодкѣ по Рейну, сидѣли вдвоемъ въ садикѣ, окружавшемъ виноградный домикъ.

Манна, робко озираясь вокругъ, спросила:

— Неужели это правда, что наслаждаться природой грѣшно? Радость, возбуждаемая ею, не есть ли тоже своего рода выраженіе благоговѣйной любви къ ея Творцу?

Профессорша молчала.

— Прошу васъ, отвѣтьте мнѣ, сказала Манна.

— Одинъ человѣкъ, отвѣчала профессорша, котораго, впрочемъ, вы не можете, подобно намъ, уважать, сказалъ слѣдующее: Богу гораздо пріятнѣе видъ ликующаго, нежели разбитаго сердца.

— Кто этотъ человѣкъ?

— Готтгольдъ Лессингъ.

Манна просила ей показать книгу, въ которой находилось это изреченіе. Профессорша исполнила ея желаніе и съ этой минуты между ними установился болѣе свободный обмѣнъ мыслей.

Впрочемъ, профессорша продолжала, по прежнему, говорить и дѣйствовать осторожно и не разъ повторяла, что сочла бы святотатствомъ всякую попытку отнять у вѣрующаго сердца его святыню.

На это Манна ей постоянно отвѣчала, что чувствуетъ себя достаточно вооруженной для того, чтобъ безопасно слушать рѣчи людей, не проникнутыхъ, подобно ей, свѣтомъ истины.

Тщетно профессорша предостерегала ее и совѣтовала быть осторожной. Манна утверждала, что она вернулась въ свѣтъ съ цѣлью все узнать и потомъ отъ всего добровольно отречься. Она объявила о своемъ твердомъ намѣреніи не быть женой Пранкена, да и вообще ничьей и едва не призналась профессоршѣ въ томъ, что обрекала себя на жертву для искупленія чужой вины. И этой жертвы никто отъ нея не требовалъ, она принимала ее на себя добровольно, чувствуя въ себѣ достаточно силъ для того, чтобъ вполнѣ отречься отъ міра и его суеты.

— Вамъ я бы все могла сказать, проговорила Манна, смотря на профессоршу глазами, полными слезъ.

Достаточно было бы одного слова, одного ободряющаго взгляда, чтобъ заставить Манну вполнѣ открыться профессоршѣ. Но та, напротивъ, обратилась къ ней съ просьбой не довѣрять ей никакой тайны, не потому, чтобъ она не надѣялась ее сохранить, а потому, что боялась взять на себя лишнюю и безполезную тягость, Кромѣ того, она никогда не простила бы себѣ, еслибъ существо, стремящееся жить высшей духовной жизнью, по ея винѣ вдругъ сошло съ пути, по которому до сихъ поръ намѣревалось идти.

Профессорша говорила чрезвычайно осторожно, взвѣшивая каждое слово, такъ чтобъ не возбудить въ Маннѣ ни малѣйшаго подозрѣнія, въ томъ, что ей уже извѣстна ея тайна. Она только дала ясно понять молодой дѣвушкѣ, что вполнѣ одобряетъ ея намѣреніе поступить въ монастырь.

Что-то похожее на подозрительность, свойственную Зонненкампу, поднялось изъ глубины души Манны. Эта женщина, подумала она, соглашается съ ней только для того, чтобъ вѣрнѣе овладѣть ею. Но взглянувъ на ясное, спокойное лицо профессорши, Манна устыдилась самой себя и едва удержалась, чтобъ не броситься къ ней на шею и не признаться ей въ смутившемъ ее подозрѣніи. Профессорша замѣтила борьбу, происходившую въ сердцѣ молодой дѣвушки, но приписала ее совсѣмъ другой причинѣ. Ей и въ голову не приходило, чтобъ Манна могла усомниться въ честности ея намѣреній.

Возвращаясь на виллу по дорожкѣ, пролегавшей чрезъ поле, вдоль рѣки, Манна задумчиво остановилась у новой двери въ стѣнѣ парка. Она вспомнила, какъ въ первое утро своего пріѣзда домой, она стояла на этомъ самомъ мѣстѣ и ею внезапно овладѣло предчувствіе борьбы, которую ей предстояло вынести на пути между виллой и винограднымъ домикомъ. Предчувствіе это теперь сбывалось.

Но Манна все еще надѣялась преодолѣть всѣ препятствія и въ концѣ концовъ всс-таки остаться побѣдительницей.

ГЛАВА V.
У ПАТЕРА.

Манна по прежнему каждое утро ходила въ церковь, молилась съ неизмѣннымъ усердіемъ, но непреодолимая робость удерживала ее отъ посѣщенія патера. Она постоянно повторяла себѣ что патеръ обѣщался не принимать въ дурную сторону, если она не часто будетъ его навѣщать, и совѣтовалъ ей самой постараться справиться съ своей повои жизнью. Сколько разъ, посреди разговоровъ съ профессоршей, она вдругъ пугалась, видя до какой степени ей были пріятны эти бесѣды, и опять, и опять давала себѣ слово стать на ту точку зрѣнія, съ которой все земное кажется пезаслуживающимъ ни малѣйшаго вниманія.

Наконецъ Манна собралась съ духомъ и отправилась къ патеру. Она начала свою бесѣду съ нимъ извиненіями и старалась объяснить, почему такъ долго къ нему не заглядывала. Но патеръ остановилъ ее на первыхъ же словахъ. Ей не было надобности, говорилъ онъ, объяснять ему состояніе своей души. Онъ за это время много о ней думалъ и хорошо понимаетъ, какія мысли и чувствованія должны были ее до сихъ поръ занимать. Когда человѣкъ, удалившійся отъ свѣта, снова въ него возвращается, ему, привыкшему къ созерцанію вѣчныхъ истинъ, совершенно естественно должны казаться странными, мелкими и пошлыми всѣ обычаи, заботы и стремленія людей. Дни его тревожны, а ночи преисполнены тяжелыхъ сновидѣній: все это, безъ сомнѣнія, испытывала и Манна. Затѣмъ патеръ убѣждалъ молодую дѣвушку какъ можно снисходительнѣе смотрѣть на людей. Худшіе изъ нихъ, говорилъ онъ, тѣ, которые воображаютъ себѣ, будто знаютъ, что дѣлаютъ. Этихъ послѣднихъ всего труднѣе прощать, но религія, основываясь на высшихъ законахъ небеснаго милосердія, предписываетъ къ нимъ наиболѣе состраданія. Они, вопреки своимъ самонадѣяннымъ рѣчамъ, ничего не знаютъ и о нихъ всего чаще должны мы восклицать: «Господи, прости имъ, ибо они не вѣдаютъ, что творятъ». Намъ только и можно, что молиться о нихъ, въ надеждѣ на милосердіе Божіе.

Патеръ, никого не называя по имени, говорилъ о людяхъ, которые съ перваго взгляда, пожалуй, и кажутся благочестивыми и мудрыми, потому что занимаются, такъ-называемыми добрыми дѣлами и толкуютъ о высокихъ предметахъ, но въ сущности употребляютъ святыя слова для прикрытія своихъ вовсе не святыхъ мыслей. Патеръ явно намекалъ на профессоршу. Затѣмъ онъ изобразилъ человѣка, который, посвятивъ себя наукѣ, постоянно заблуждается на счетъ того, что составляетъ настоящій центръ всего живущаго и движущагося въ мірѣ. Самъ не имѣя твердой почвы подъ ногами, онъ однако считаетъ себя способнымъ руководить другихъ. Подъ этимъ человѣкомъ, конечно, подразумѣвался Эрихъ. Далѣе патеръ не забылъ и тѣхъ людей, которые, стремясь подчинить себѣ всѣ небесныя и земныя силы, преслѣдуютъ насмѣшками кротость и смиреніе. При этомъ онъ, не церемонясь, прямо указалъ на доктора Рихардта и на Вейдемана съ ихъ приверженцами и друзьями. Онъ между прочимъ намекалъ также и на Зонненкампа, по не осмѣливаясь назвать его въ присутствіи дочери, предоставилъ ей самой объ этомъ догадаться.

Манна слушала патера съ большимъ вниманіемъ. Она выглянула въ окно и взоръ ея остановился на родительскомъ домѣ, на паркѣ, на садѣ и оранжереяхъ. Ей казалось, что земля должна непремѣнно разступиться и поглотить весь этотъ прахъ и суету, а волны Рейна, выступивъ изъ береговъ, залить всю окрестность, посреди которой, какъ Ноевъ ковчегъ, останется стоять одна эта комната.

Запинаясь, едва слышнымъ голосомъ, Манна жаловалась, или лучше сказать, спрашивала, зачѣмъ отъ нея требовали, чтобъ она снова вернулась въ свѣтъ. Патеръ кротко ее утѣшалъ. Подобно тому, говорилъ онъ, какъ изъ этого окна глазъ человѣческій съ высоты покоится на дальнемъ ландшафтѣ и заботливо наблюдаетъ, что происходитъ тамъ внизу, — такъ точно всевидящее око Вѣчнаго Духа неутомимо слѣдитъ за ней. Пусть же она спокойно, безъ страха отдается всѣмъ развлеченіямъ міра сего, и только внутри себя постоянно хранитъ мысль о бренности земныхъ благъ: въ этомъ и состоять наложенный на нее искусъ. Болѣе того, онъ совѣтовалъ молодой дѣвушкѣ пока даже мысленно не связывать себя никакимъ обѣтомъ и на время вовсе прекратить свои посѣщенія къ нему. Пусть она на свободѣ обо всемъ размыслитъ и предоставленная собственнымъ силамъ, сама преодолѣетъ всѣ препятствія и самостоятельно произнесетъ рѣшеніе надъ своей будущностью.

Манна робко спросила, почему патеръ не взялъ въ свои руки благотворительность, которою теперь управляла профессорша отъ имени ея отца.

— Почему? воскликнулъ патеръ и въ его обыкновенно спокойныхъ глазахъ сверкнула молнія гнѣва. Развѣ мы можемъ брать то, чего намъ не даютъ? Но знай, что добрыя дѣла, не освященныя церковью, все равно что ничего. Я и тебѣ положительно запрещаю въ нихъ принимать участіе. Они совершаются людьми, общество которыхъ для тебя не годится.

Манна сильно смутилась, когда патеръ вслѣдъ за тѣмъ выразилъ мнѣніе, что врядъ ли она создана для монастырской жизни и даже посовѣтовалъ ей лучше сдѣлаться женой Пранкена. Яркая краска разлилась у ней по лицу, она сдѣлала невольное движеніе руками, какъ бы что-то отъ себя отталкивая, раскрыла ротъ, точно собираясь говорить, но не могла произнести ни слова.

— Хорошо, хорошо, поспѣшилъ ее успокоить патеръ и положилъ ей на голову руку: если ты въ состояніи съ собой совладѣть — тѣмъ лучше, но знай, что мы тебя не зовемъ и ни къ чему не склоняемъ: ты сама въ себѣ должна все порѣшить. Тебѣ будутъ говорить: попы, — такъ насъ называютъ наши враги, — всѣми средствами стараются завлечь тебя. Не вѣрь: я призываю солнце въ свидѣтели и еще разъ повторяю тебѣ, не отрекайся отъ міра. Мы примемъ тебя только въ такомъ случаѣ, если твое призваніе истинно и ты сама добровольно къ намъ придешь. Иначе, ни ты, ни твои богатства намъ не нужны.

Патеръ всталъ съ своего мѣста и быстрыми шагами началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Настало продолжительное молчаніе. Онъ остановился у окна и устремилъ взоръ вдаль. Манна, испуганная и дрожащая, продолжала неподвижно сидѣть на диванѣ.

— Изъ того, что мы тебя вполнѣ предоставляемъ твоимъ собственнымъ силамъ, ты поймешь, какъ искренно мы тебя уважаемъ и какъ сильно надѣемся на твердость твоей вѣры. А теперь оставимъ это и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ. Ужъ и ты не находишь ли этого капитана Дорнэ очаровательнымъ молодымъ человѣкомъ? Выскажи мнѣ откровенно твое мнѣніе о немъ, такъ какъ будто бы ты говорила сама съ собой.

— Я право не знаю, что вамъ сказать. Но мнѣ кажется, что въ немъ есть благородные задатки, которые могли бы сдѣлать изъ него достойное орудіе вѣчнаго Духа.

— Ты такъ думаешь? Благодарю тебя за откровенность. Необыкновенное искусство соблазнителя въ томъ именно и заключается, что онъ умѣетъ принимать на себя личину добродѣтели и тѣмъ самымъ возбуждать въ истинной душѣ надежду на его полное обращеніе къ добру: она такимъ образомъ, сама того не замѣчая, дѣлается его жертвой. Соблазнитель теперь явился тебѣ и я совѣтую нѣтъ, приказываю тебѣ попытаться обратить этого фальшиваго монетчика на истинный путь. Да, попробуй, и если тебѣ это удастся, ты неимовѣрно выростешь въ моихъ глазахъ, если-жъ нѣтъ — ты навсегда исцѣлишься. Мудрое Провидѣніе не даромъ поставило этихъ людей на твоемъ пути и вложило тебѣ въ сердце желаніе ихъ обратить. Ты этимъ самымъ призвана излечить ихъ и самое себя. Повторяю: сдѣлай попытку къ ихъ обращенію. Смотри, теперь весна на дворѣ, все зеленѣетъ и цвѣтетъ. Но подуетъ вѣтеръ, вершины деревъ закачаются и обнажатся, а корни ихъ затрещатъ. Такъ точно будетъ и съ тобой. Успѣвшее вырости въ тебѣ добро должно подвергнуться бурѣ и искушенію, вынести тяжелую, отчаянную борьбу съ соблазнителемъ и только выдержавъ и одолѣвъ все это, ты дѣйствительно будешь сильна.

Патеръ снова быстро зашагалъ по комнатѣ. Манна молчала, ничего болѣе не находя сказать. Ей было страшно отсюда уйти и снова очутиться посреди людей, изъ которыхъ теперь каждый казался ей переодѣтымъ искусителемъ.

Немного спустя, патеръ опять къ ней обратился, но уже ласково проговорилъ:

— Теперь ступай домой, дитя мое, и да будетъ на тебѣ благословеніе Божіе.

Онъ осѣнилъ ее знаменіемъ креста.

Манна вернулась въ родительскій домъ съ новымъ противорѣчіемъ въ сердцѣ, но вооруженная твердымъ намѣреніемъ смотрѣть на все въ жизни, какъ на пустую игру, какъ на искушеніе, которыхъ она ни подъ какимъ видомъ не должна была избѣгать. Но никто и не подозрѣвалъ настоящей причины веселости и сговорчивости, которыя съ этихъ поръ начали проявляться въ Маннѣ.

ГЛАВА VI.
О ПОСТРОЕНІИ ХРАМА.

Никто, кромѣ профессорши, но замѣчалъ, что въ Эрихѣ произошла какая-то перемѣна. Онъ сдѣлался сосредоточенъ, молчаливъ, почти робокъ. Его прежняя веселость и сообщительность уступили мѣсто вовсе непривычной ему сдержанности и осторожности, которыя особенно проявлялись въ присутствіи Манны, точно онъ боялся пробудить ее къ дѣйствительности, или чѣмъ-нибудь нечаянно возмутить ея покой.

Вскорѣ, впрочемъ, еще и другой подозрительный глазъ открылъ происшедшую въ Эрихѣ перемѣну. На Виллу пріѣхала Белла. Она была особенно ласкова съ Манной и всячески старалась завлечь ее въ разговоръ. У графини была привычка обнимать за талію молодую дѣвушку, которой она желала выказать свое расположеніе, и такимъ образомъ прохаживаться съ ней. Но всякій разъ, что она прикасалась къ Маннѣ, та дѣлала рѣзкое движеніе, точно собираясь ее отъ себя оттолкнуть. Разъ даже она не вытерпѣла и объяснила Беллѣ, какъ это ей непріятно. Графинѣ постоянно приходилось въ этомъ домѣ и въ этомъ саду претерпѣвать неудачи. Однако она скрыла свою досаду и, обратясь къ Эриху, шутливо спросила, нельзя ли поздравить его теперь также и съ ученицей. Эрихъ въ томъ же тонѣ отвѣчалъ, что Манна болѣе не нуждается ни въ чьемъ руководствѣ. Белла одобрительно кивнула ему головой.

Графиня такимъ образомъ успѣла себя нѣсколько вознаградить за церемонное обращеніе Манны, которую вслѣдъ затѣмъ пригласила къ себѣ въ Вольфсгартенъ. Но молодая дѣвушка и на эту любезность отвѣчала отказомъ: она была намѣрена никуда не ѣздить и никому не отдавать визитовъ. Тогда Белла присоединилась къ профессоршѣ и къ тетушкѣ Клавдіи, съ которыми и провела остатокъ вечера.

По возвращеніи домой, она дала себѣ слово прекратить всѣ сношенія съ домомъ Зонненкампа. Если Отто хотѣлъ непремѣнно изъ него взять себѣ жену, это было его дѣло и вовсе ея не касалось. Впрочемъ она считала своей обязанностью открыть брату глаза на счетъ робости, проглядывавшей въ взаимныхъ сношеніяхъ Эриха и Манны и въ которой она сама видѣла зародышъ иного, болѣе глубокаго чувства. Пранкенъ на предостереженіе сестры не безъ тайной злобы отвѣчалъ, что для молодой дѣвушки съ серьезнымъ характеромъ и твердыми религіозными убѣжденіями Манны, домашній учитель далеко не былъ такъ опасенъ, какъ думала Белла.

Пранкенъ очень часто пріѣзжалъ на виллу, гдѣ присутствіе его всякій разъ приносило съ собой новое оживленіе и веселость. Но отъ зоркаго взгляда Манны не ускользнуло, что Пранкенъ гораздо болѣе походилъ на искуснаго фокусника, нежели на талантливаго художника. Онъ умѣлъ ловко подражать, но въ немъ самомъ не было производительной силы. Кромѣ того, во всѣхъ его словахъ и поступкахъ проглядывало что-то шаткое, не вполнѣ установившееся, что особенно сильно поражало при сравненіи его съ Эрихомъ.

У Пранкена всегда было на готовѣ острое словцо, но за то онъ положительно не могъ долго поддерживать серьезнаго разговора. Всякій новый предметъ, новое явленіе его смущали и буквально ставили въ тупикъ, тогда какъ въ Эрихѣ повидимому, напротивъ, возбуждали его умственныя силы и вызывали цѣлый потокъ своеобразныхъ мыслей и сужденій.

Пранкенъ часто казался мелочнымъ и въ высшей степени несостоятельнымъ. Онъ самъ это чувствовалъ и сердился. Въ его обращеніи было что-то невольно возбуждавшее какой-то неопредѣленный страхъ и подъ самыми горячими его изъявленіями дружбы всегда скрывалось враждебное чувство. Ему казалось, будто онъ тоже подмѣтилъ что-то подозрительное между Манной и Эрихомъ.

Манна, подобно Эриху, жила гораздо болѣе въ мірѣ чистыхъ идей, нежели въ дѣйствительности. Она почерпала свой взглядъ на жизнь и людей изъ религіи, онъ изъ науки и воззрѣнія обоихъ отличались характеромъ не столько личнымъ, сколько общечеловѣческимъ. Сначала Манна была точно на сторожѣ и относилась къ Эриху съ пренебреженіемъ и досадой, какъ къ человѣку, въ которомъ видѣла своего противника. Но потомъ цѣльность и правдивость его характера мало-по-малу одержали побѣду надъ ея предубѣжденіемъ. Когда Пранкену случалось спорить, онъ всегда выражалъ свое мнѣніе такъ, какъ будто оно должно было быть всѣми принято за непреложную истину, Эрихъ напротивъ обыкновенно говорилъ:

— Я прежде всего желалъ бы, если мнѣ будетъ позволено, какъ можно точнѣе и опредѣленнѣе поставитъ вопросъ. Это лучшій способъ добраться до истины. Точно выражаться и умѣть обходиться безъ лишняго, прибавлялъ онъ съ улыбкой, еще философъ Эпиктетъ признавалъ за великую мудрость.

— Кто такой Эпиктетъ? спросила однажды Манна.

Эрихъ вкратцѣ разсказалъ ей жизнь этого стоика, который былъ невольникомъ въ Римѣ и философомъ, поучавшимъ юношество по способу Сократа. Затѣмъ онъ по обыкновенію присоединилъ къ своему объясненію собственный взгладъ на ученіе философа, о которомъ шла рѣчь, и Манна опять, почти съ ужасомъ замѣтила, какъ много общаго между Эрихомъ и ею. Они, правда, поклонялись различнымъ богамъ, но способъ ихъ поклоненія и набожность, съ какою каждый служилъ своей идеѣ, были у обоихъ одинаковы.

Пранкенъ сильно досадовалъ, видя вниманіе, съ какимъ Манна слушала Эриха, и онъ старался по возможности чаще вызывать его на замѣчанія, которыя противорѣчіе бы ея строго-религіозному настроенію духа.

Между молодыми людьми часто происходили стычки, похожія на турниръ, а Манна имѣла видъ царицы, которая должна увѣнчивать побѣдителя. При такомъ натянутомъ положеніи вещей достаточно было самаго ничтожнаго случая, чтобы вражда между противниками разразилась въ ожесточенную войну. Такого рода случай не замедлилъ представиться.

Однажды Пранкенъ, явясь на виллу, разсказалъ, что на станціи желѣзной дороги толпилось безчисленное множество поселянъ. Это былъ день розыгрыша лоттереи въ пользу построенія церкви и весь бѣдный людъ, слуги, служанки, виноградари, каменыцшси и шкипера съ нетерпѣніемъ ожидали прибытія вечерняго поѣзда, который долженъ былъ привезти списокъ выигрышныхъ нумеровъ. Каждый надѣялся быть счастливцемъ, на долю котораго выпадетъ первый выигрышъ. Манна хотѣла сказать, что съ своей стороны дала ловчему денегъ на выкупъ его билета, но не успѣла, потому что Эрихъ въ негодованіи воскликнулъ:

— Эти лоттереи составляютъ стыдъ и позоръ нашего времени!

— Какъ? Что вы говорите?

— Ахъ, извините, я погорячился, попробовалъ-было Эрихъ отклонить отъ себя объясненіе вырвавшихся у него словъ. Но Манна положительно потребовала этого объясненія.

— Позвольте намъ узнать, сказала она, что вы находите предосудительнаго въ лоттереяхъ?

— Признаюсь, отвѣчалъ Эрихъ, я на этотъ разъ не чувствую большой охоты высказать свое мнѣніе.

Манна покраснѣла. Неужели этотъ человѣкъ также еретикъ и въ дѣлѣ общественныхъ приличій? Но она поспѣшила преодолѣть свою догадку и спокойно замѣтила:

— Но вы безъ сомнѣнія не желали бы дать повода упрекать васъ въ несправедливости.

— Неужели, капитанъ, вмѣшался Пранкенъ, вы намъ откажете въ удовольствіи выслушать ваше мнѣніе. Съ вашей стороны было бы очень любезно просвѣтить насъ на счетъ вашего отвращенія къ лоттереямъ. — Затѣмъ онъ, обратясь къ Маннѣ, тихонько прибавилъ: обратите вниманіе на ходъ его рѣчи. Сначала онъ какъ пѣвица, которую просятъ пѣть въ обществѣ, жеманится и извиняется въ странности своихъ взглядовъ вообще. Потомъ онъ, приспособляясь къ слабымъ понятіямъ своихъ слушателей, слегка касается сущности дѣла и приводитъ цитату изъ профессора Гамлета. Затѣмъ ораторомъ овладѣваетъ добродѣтельное негодованіе и онъ всякаго, думающаго иначе чѣмъ онъ, величаетъ кретиномъ, или подлецомъ, а въ заключеніе, когда вы полагаете, что уже насталъ конецъ, онъ еще выдѣлываетъ нѣсколько искусныхъ трелей и тогда только рѣшается умолкнуть.

Эрихъ видѣлъ, что Пранкенъ хотѣлъ его уколоть и, если можно, вывести его изъ себя. Но этого не будетъ, мысленно произнесъ онъ, а затѣмъ очень спокойно сказалъ вслухъ:

— Прежде всего прошу васъ помнить, что теперь вошло въ обыкновеніе прибѣгать къ этому ужасному способу для построенія какъ католическихъ, такъ и протестантскихъ церквей.

— Но почему вы называете его ужаснымъ? спросила Манна.

— Да, да, почему? Дальше, дальше, торопилъ Пранкенъ, точно погоняя лошадь хлыстомъ.

— Прошу васъ, не торопите меня такъ, возразилъ Эрихъ: мнѣ приходится начать издалека.

— Но все-таки, впередъ, впередъ, къ дѣлу! продолжалъ подгонять Пранкенъ, пощипывая себя за бороду.

— Величайшіе храмы, началъ Эрихъ, еще недокончены. Въ землѣ покоятся тысячи рукъ, которыя нѣкогда, влекомые благочестіемъ, трудились надъ ихъ сооруженіемъ. Въ числѣ работниковъ, безъ сомнѣнія, были также и легкомысленные, но самое искреннее благочестіе несомнѣнно руководило тѣми людьми, которые, стоя во главѣ предпріятія, ссужали необходимыя для его осуществленія деньги и заправляли ходомъ работъ. Не то видимъ мы въ наше время. Теперь строители храмовъ, обращаясь къ слугамъ и ремесленникамъ, говорятъ имъ: идите сюда, вотъ вамъ лоттерейный билетъ. Онъ стоитъ всего одинъ талеръ, но вы можете выиграть на него цѣлыя сотни и тысячи. Возможна ли благоговѣйная молитва или проповѣдь въ стѣнахъ храма, такимъ образомъ воздвигнутаго на корыстолюбіи людей? Вы усмѣхаетесь? Вы думаете, что бѣда не велика, если слуга или ремесленникъ отдастъ свой талеръ даромъ. Но позвольте васъ спросить, здорово ли для души возлагать свои надежды на лоттерейный выигрышъ? Согласились ли бы вы начертать на краеугольномъ камнѣ новаго зданія планъ лоттереи, содѣйствовавшей его сооруженію? Что скажутъ о насъ будущія поколѣнія, съ трудомъ разбирая цифры, которыя объяснятъ имъ, что въ наше время храмы Божіи воздвигались не благочестіемъ, а корыстолюбіемъ людей. Разрѣшительныя грамоты и индульгенціи въ сущности заслуживаютъ гораздо меньше порицанія. Въ основаніи ихъ лежитъ, хотя и дурно понятое, но все же нравственное начало, въ силу котораго люди жертвовали деньги съ цѣлью искупать свои грѣхи.

— А я думалъ, вмѣшался Зонненкампъ, что вы, какъ поклонникъ изящнаго, непремѣнно должны смотрѣть за сооруженіе прекраснаго зданія, какъ на дѣло высокое и вполнѣ нравственное.

— Благодарю васъ за это замѣчаніе, сказалъ Эрихъ. Оно дастъ мнѣ возможность въ двухъ словахъ выразить мою мысль. Я нахожу безнравственнымъ употреблять дурныя средства для достиженія хорошихъ цѣлей. Несоразмѣрность, въ чемъ бы она ни была, всегда грѣшитъ противъ законовъ изящнаго.

Зонненкампъ нашелъ это объясненіе весьма интереснымъ, но Пранкенъ былъ сильно раздосадованъ. По задумчивому виду Манны, онъ догадывался, что слова Эриха произвели на нее впечатлѣніе. Но гнѣвъ его безъ сомнѣнія дошелъ бы до послѣдней крайности, еслибъ онъ могъ поглубже заглянуть въ душу молодой дѣвушки и прочесть въ ней ея мысли.

Этотъ еретикъ, капитанъ Дорнэ, въ сущности не поколебалъ въ ней ни одного изъ религіозныхъ началъ. Вся его философія была не въ силахъ сдвинуть съ мѣста такую твердую скалу, какъ ея вѣра. Но онъ успѣлъ пробудить въ ней сомнѣніе на счетъ справедливости мѣръ, къ какимъ нерѣдко прибѣгаютъ представители нравственнаго, духовнаго міра. «Деньги, деньги!» звучало у Манны въ ушахъ: неужели онѣ дѣйствительно такой соблазнъ, противъ котораго никто не можетъ устоять?

Вдругъ въ комнату вбѣжалъ Роландъ и въ волненіи воскликнулъ:

— Эрихъ, иди скорѣй, тебя Клаусъ спрашиваетъ! Онъ, точно помѣшанный, кричитъ и бранится. Ты одинъ можешь его успокоить.

— Что съ нимъ случилось?

— На долю Семиствольника выпалъ первый выигрышъ, а Клаусъ утверждаетъ, будто эти деньги должны принадлежать ему. Иди скорѣй! Повторяю тебѣ: онъ точно съ ума сошелъ.

Эрихъ вышелъ на дворъ. Ловчій сидѣлъ на одной изъ собачьихъ конуръ и имѣлъ въ высшей степени жалкій видъ. Онъ такъ сбивчиво и невнятно отвѣчалъ на распросы Эриха и Роланда, что тѣ рѣшительно ничего не могли понять. Ясно было только то, что Семиствольникъ выигралъ деньги, а Клаусъ утверждалъ, будто онѣ принадлежатъ ему.

Зонненкампъ, Манна и Пранкенъ тоже показались на лѣстницѣ. Ловчій, увидѣвъ Манну, закричалъ, что она можетъ засвидѣтельствовать справедливость его словъ. Онъ получилъ отъ нея деньги на билетъ, но забылъ только его выкупить.

Эрихъ успокоилъ ловчаго обѣщаніемъ вмѣстѣ съ нимъ отправиться къ Семиствольнику. Зонненкампъ согласился дать одинъ изъ своихъ экипажей. Роландъ упросилъ Эриха взять его съ собой, Клаусъ сѣлъ на козлы вмѣсто кучера и они поѣхали въ деревню, гдѣ жилъ Семиствольникъ.

У воротъ дома послѣдняго они застали бочара, который разсказалъ Эриху, какъ Семиствольникъ его только что отъ себя выгналъ. Бѣдный малый любилъ старшую дочь Семиствольника и родители обоихъ были до сихъ поръ вовсе не прочь породниться. Но теперь Семиствольникъ объ этомъ и слышать не хотѣлъ. Дочь его, говорилъ онъ, можетъ найти себѣ жениха получше сына ловчаго, который еще вздумалъ оспаривать у него право на выигранныя деньги.

— Правда ли, батюшка, что выигрышный билетъ тебѣ принадлежалъ? спросилъ бочаръ у Клауса.

— Принадлежалъ и теперь еще принадлежитъ, отвѣчалъ тотъ.

— Ну, теперь я все понимаю, сказалъ бочаръ и немедленно ушелъ.

Въ домѣ Семиствольника все было въ безпорядкѣ. Старшая дочь его плакала, а другія дѣти безъ цѣли толкались изъ угла въ уголъ. Наконецъ Эриху и Роланду удалось кое-какъ усѣсться. Семиствольникъ немедленно объявилъ, что не намѣренъ болѣе оставаться виноградаремъ. Не дуракъ же онъ, въ самомъ дѣлѣ! Нѣтъ, онъ теперь въ теченіи цѣлаго года ровно ничѣмъ не будетъ заниматься, а потомъ уже подумаетъ, что ему всего лучше начать. Дѣти прыгали, кричали и вообще очень шумно выражали свою радость. Семиствольникъ приказалъ имъ пѣть, по они отказались, находя, что время повиноваться отцу прошло.

Эрихъ, которому удалось уговорить ловчаго не входить въ домъ, передалъ Семиствольнику претензію послѣдняго на его деньги. Но едва успѣлъ онъ выговорить нѣсколько словъ, какъ Семиствольникъ, въ бѣшенствѣ соскочивъ съ мѣста, сильнымъ ударомъ кулака выбилъ окно и грозно закричалъ своему бывшему пріятелю:

— Если ты сію же минуту отсюда не уйдешь и еще хоть разъ заикнешься мнѣ о деньгахъ, то я живого мѣста на тебѣ не оставлю. Слышишь? Убирайся прочь, да поскорѣй, а не то тебѣ не сдобровать!

Никакія убѣжденія не помогли и Семиствольникъ остался при томъ, что ни копѣйки не дастъ ловчему.

Эрихъ и Роландъ разстались съ нимъ глубоко опечаленные. Проѣзжая мимо дома Клауса, они увидали его спящаго на лавкѣ. Жена его разсказала, что онъ вернулся къ ней совсѣмъ пьяный и прибавила, что сынъ ея, бочаръ, также ходитъ какъ убитый.

Эрихъ и Роландъ и тутъ также ничѣмъ не могли помочь.

На возвратномъ пути, Роландъ внезапно воскликнулъ:

— Ахъ, деньги, деньги! Сколько онѣ надѣлали зла!

Эрихъ ничего не отвѣчалъ, а мальчикъ въ волненіи продолжалъ:

— Я въ Америкѣ никогда не слышалъ о лоттереяхъ. Видишь ли, Эрихъ, это учрежденіе существуетъ только у насъ.

Учитель и ученикъ вернулись на виллу разстроенные и смущенные. Ихъ въ теченіи всего вечера не покидало воспоминаніе о грозномъ геніи раздора, который внезапно поселился между двумя семействами, вслѣдствіе неожиданно появившагося богатства.

На слѣдующее утро первыми словами Роланда были:

— Какъ-то ловчій и Семиствольникъ провели эту ночь?

Въ деревню отправили посланнаго, узнать въ какомъ положеніи находятся дѣла враждующихъ семействъ. Онъ вернулся съ довольно успокоительными извѣстіями: между ними не произошло никакихъ новыхъ столкновеній, но старшая дочь Семиствольника ушла изъ родительскаго дома и поселилась у Клауса.

ГЛАВА VII.
ПЕРВАЯ ПОѢЗДКА.

Манна была со всѣми окружавшими ее въ высшей степени ласкова и кротка и никому въ голову не приходило подозрѣвать ее въ гордости, а между тѣмъ ея кротость и доброта были ей внушены сознаніемъ преимуществъ, которыми она пользовалась, а другіе нѣтъ. Всѣ люди казались ей такими бѣдными, ничтожными, заблудшими созданіями, между тѣмъ какъ она чувствовала себя такой богатой и сильной вслѣдствіе снисшедшей на нее небесной благодати. Обращенныя къ ней рѣчи она всегда слушала разсѣянно, думая про себя: да, это говоришь ты, дитя мірской суеты и тщеславія, по не такъ думаю я. Участвуя въ прогулкахъ и разнаго рода удовольствіяхъ она ни на минуту не забывалась. Ей постоянно точно кто-нибудь твердилъ: это не ты, по крайней мѣрѣ не вся ты, а только часть тебя здѣсь сидитъ, говоритъ и улыбается. Мысли твои далеко отсюда…

Но никто не зналъ о томъ, что происходило въ глубинѣ души молодой дѣвушки, а всѣ, руководствуясь только внѣшними признаками, были въ восторгѣ отъ ея милаго и граціознаго обращенія. Тѣмъ не менѣе никто болѣе не осмѣливался упоминать въ ея присутствіи о верховой ѣздѣ. Одинъ только докторъ Рихардтъ явился на помощь Пранкену и Зонненкампу и во всеуслышаніе объявилъ, что Маннѣ необходимо для здоровья ѣздить верхомъ.

На виллѣ все это время то и дѣло пѣли, танцовали, играли, гуляли. Манна ѣздила верхомъ въ сопровожденіи Пранкена, Эриха и Роланда. Иногда къ нимъ присоединялся и Зонненкампъ на своемъ ворономъ конѣ. Прогулки эти были очень пріятны, потому что всюду, куда бы ни являлась Манна съ своими сопутниками, ихъ вездѣ принимали съ радостью и почетомъ. И не только бѣдняки, получавшіе помощь черезъ профессоршу, но и люди совершенно независимые оказывали имъ радушный пріемъ. Всѣ окрестные жители, повидимому, гордились тѣмъ, что между ними находится человѣкъ, заслуживающій такого полнаго уваженія, какъ Зонненкампъ.

Въ одинъ прекрасный день Манна, Пранкенъ, Роландъ, Эрихъ и Зонненкампъ ѣхали вдоль тѣнистой аллеи, усаженной орѣшникомъ.

— Капитанъ Дорнэ правъ! внезапно воскликнула Манна, вмѣстѣ съ отцемъ и Пранкеномъ немного опередившая брата и его учителя.

Она припомнила замѣчаніе Эриха на счетъ красоты орѣшника и дурного нововведенія, вслѣдствіе котораго теперь дороги окаймляются липами и другими деревьями не плодовыхъ породъ. Орѣшникъ, говорилъ молодой человѣкъ, преимущественно принадлежитъ Рейну. Онъ красивъ, тѣнистъ, прибыленъ и осенью доставляетъ поживу маленькимъ шалунамъ.

Манна сорвала листъ орѣшника.

Голосъ ея съ нѣкоторыхъ поръ измѣнился, въ немъ болѣе не было слышно слезъ, онъ сталъ тверже и свѣжѣе.

— Ты могъ бы поддержать честь орѣшника въ странѣ, сказала она, обращаясь къ отцу. Устрой разсадникъ молодыхъ орѣховъ и давай общинамъ даромъ столько отростковъ, сколько они пожелаютъ.

Зонненкампъ обѣщался привести въ исполненіе этотъ планъ и кромѣ того объявилъ о своемъ намѣреніи положить основаніе нѣсколькимъ общеполезнымъ учрежденіямъ. Теперь у него стояла на очереди касса для вдовъ и сиротъ шкиперовъ.

Манна ласково потрепала по шеѣ свою бѣлую лошадку, которой дала названіе Снѣжинки.

Пранкенъ выразилъ свое удовольствіе по случаю того, что лошадка оказывается достойной своей госпожи. Манна протянула ему руку и поблагодарила его за заботливость о ней.

— Маршъ, впередъ, Снѣжника! воскликнула она, щелкнула языкомъ и быстро помчалась, граціозно качаясь въ сѣдлѣ. Отецъ и Пранкенъ поспѣшили вслѣдъ за ней.

Вдругъ на поворотѣ дороги показалась процессія. Манна такъ круто остановила лошадь, что едва не упала съ нея. Къ счастью Зонненкампъ ее во-время удержалъ за платье.

Они всѣ спѣшились, не исключая Эриха и Роланда. Конюхи отвели лошадей въ сторону, а Манна присоединилась къ процессіи. Она несла на рукѣ длинный шлейфъ своей амазонки, шла, скромно опустивъ глаза въ землю, и громко пѣла. Пранкенъ тоже вмѣшался въ толпу богомольцевъ и, подобно Маннѣ, пѣлъ. Эрихъ остался на своемъ мѣстѣ. Проходя мимо одной часовни, стоявшей на окраинѣ дороги, Манна опустилась на колѣни. Пранкенъ сдѣлалъ тоже самое. Вдругъ точно очнувшись отъ сна, Манна съ удивленіемъ увидѣла себя одну съ Пранкеномъ. Отецъ, братъ ея и Эрихъ, вмѣстѣ съ конюхами и лошадьми, ожидали ее нѣсколько въ сторонѣ отъ большой дороги. Процессія скрылась изъ виду и только издали еще по временамъ доносилось до нея пѣніе богомольцевъ.

Пранкенъ смотрѣлъ на Манну, сложивъ руки, какъ на молитву.

— Манна, началъ онъ, въ первый разъ называя ее просто до имени: Манна, такова должна быть наша жизнь. Богъ, снабдивъ насъ богатствомъ и знатнымъ именемъ, далъ намъ возможность свободно мыслить и дѣйствовать. Будемъ ему за это благодарны, но въ тоже время не станемъ гнушаться нашей меньшей братіи, а напротивъ, примкнувъ къ ней, пойдемъ по одному пути съ ней къ просвѣтлѣнію.

Онъ взялъ ее за руку, которую она ему на секунду оставила, а потомъ отняла.

— Я вамъ еще не говорилъ, что также боролся съ святымъ намѣреніемъ отречься отъ міра и посвятить себя исключительно служенію церкви. Вы съ вашей стороны твердо и благородно выдержали такую же точно борьбу и вернулись въ свѣтъ. Прошу васъ, не отталкивайте меня: я отдаю въ ваши руки мое сердце, мою душу, и возлагаю на васъ всѣ мои надежды. Войдемте вмѣстѣ въ часовню.

Онъ снова взялъ ее за руку, но въ это самое время послыдпался голосъ Эриха.

— Фрейленъ Манна! кричалъ онъ.

— Что случилось? Что вамъ надо? спросилъ Пранкенъ.

— Фрейленъ Манна, продолжалъ Эрихъ, вашъ батюшка просилъ меня вамъ передать, что здѣсь по близости находится межевой камень, съ котораго вамъ удобно будетъ сѣсть на лошадь.

— Я не хочу… я не поѣду болѣе верхомъ, но пойду домой пѣшкомъ, возразила Манна и обернувшись къ Эриху, пошла вмѣстѣ съ нимъ, не обращая вниманія на то, слѣдуетъ за ней Пранкенъ, или нѣтъ. Пройдя уже порядочное пространство, она обернулась и увидя Пранкена, неподвижно стоящаго на томъ же мѣстѣ, пригласила его идти вмѣстѣ съ ними.

Вопреки всѣмъ убѣжденіямъ, она болѣе не садилась на лошадь, но прошла весь далекій путь на виллу пѣшкомъ въ своемъ тяжеломъ одѣяніи.

Она во всю дорогу не проронила болѣе ни слова, а на лицѣ ея лежала мрачная тѣнь.

Придя на виллу, она заперлась въ свою комнату и долго въ ней молилась и плакала.

Борьба явилась скорѣе, нежели она думала, и застала ее, какъ ей казалось, безоружной. Пранкенъ имѣлъ полное право съ ней такимъ образомъ говорить. Да и не лучше ли ей въ самомъ дѣлѣ вернуться къ жизни? При этой мысли, она невольно обернулась, какъ бы отыскивая Эриха, съ цѣлью спросить у него, что онъ думаетъ о ея измѣнчивости. Ей казалось, что Эрихъ вмѣстѣ съ ней вошелъ въ ея комнату, но она была одна.

Она долго боролась, переходя отъ одного сомнѣнія къ другому, и наконецъ порѣшила не дозволять развлеченіямъ вполнѣ собой овладѣть.

Вечеромъ устроилась прогулка въ лодкѣ по Рейну; Манна, сначала согласившаяся ѣхать, теперь рѣшительно отказалась. Она стояла у окна своей комнаты, не открывая его и сожалѣя, что передъ нимъ не было желѣзной рѣшетки. Она увидѣла на рѣкѣ лодку, наполненную мужчинами и женщинами. Лина громко пѣла и ей вторилъ сильный и гибкій мужской голосъ.

Кому бы онъ принадлежалъ?

Не Пранкену, и не Роланду, — вѣроятно Эриху.

Немного спустя Лина потребовала отъ Эриха, чтобъ онъ спѣлъ Шубертову пѣснь арфиста. Эрихъ отказывался, находя ни съ чѣмъ несообразнымъ пѣть въ веселомъ обществѣ и во время прогулки по Рейну мелодію, которая, выражая безотрадную тоску, была умѣстна только ночью и въ полномъ уединеніи. Но Лина настаивала и Эрихъ запѣлъ:

Wer nie sein Brod mit Thräiicn ass.

(Кто не ѣдалъ свой хлѣбъ, омоченный слезами.)

Весла неподвижно лежали въ лодкѣ, а голосъ Эриха, оглашая окрестность, съ неотразимой силой проникалъ въ сердца его слушателей. Онъ послѣ короткой паузы продолжалъ:

Ihr führt ins Loben uns hinein,

Ihr laszt den Armen schuldig werden,

Dann überläszt Ihr ihn der Pein:

Denn alle Schuld rächt sich auf Erden.

(Вы насъ вводите въ жизнь, но въ жизни

Вы заставляете бѣднаго человѣка грѣшить,

А затѣмъ предаете его на жертву мученьямъ.

Потому что всякій грѣхъ отмщается здѣсь на землѣ.)

Музыкальная фраза въ мелодіи Шуберта вполнѣ совпадаетъ съ размѣромъ стиха Гёте. Слова: «Потому что всякій грѣхъ отмщается здѣсь на землѣ», раздались въ ту самую минуту, какъ лодка скользила по гладкой поверхности рѣки у самаго подножія виллы Эдемъ. Манна на верху услышала ихъ и закрывъ лицо руками, упала на колѣни.

Прошло нѣсколько часовъ. Кто-то постучался въ дверь комнаты Манны. Она заснула посреди слезъ и теперь внезапно пробудилась. Было совершенно темно, Роландъ и Лина громко ее звали. Утомленная нравственно и физически, Манна не могла противиться сну и теперь сошла внизъ еще не вполнѣ отъ него пробудясь. Ей казалось, что было уже утро, между тѣмъ какъ едва насталъ вечеръ. Она чувствовала себя какъ въ плѣну посреди этихъ людей, которые всѣ были преисполнены къ ней любви.

Какъ бы желая преодолѣть себя, Манна предложила новую прогулку по Рейну при лунномъ свѣтѣ, и просила Лину пѣть.

Лина отговорилась тѣмъ, что не можетъ пѣть такъ хорошо, какъ Эрихъ.

— Прошу васъ, споите что-нибудь, попросила Манна и его.

— Я теперь не могу, отвѣчалъ Эрихъ.

Онъ отказамъ ей въ первой просьбѣ, съ которой она къ нему обратилась. Сначала Маннѣ было досадно, но потомъ она даже какъ-будто обрадовалась нелюбезной выходкѣ Эриха. «Такъ лучше, подумала она: какое тебѣ дѣло до этого человѣка? Ты должна вернуться въ границы твоего прежняго, холоднаго съ нимъ обращенія». И чтобъ показать, что она нисколько не обижена, Манна сдѣлалась вдругъ такъ весела, какъ еще никогда не бывала.

Когда они возвращались съ прогулки, къ нимъ на встрѣчу вышелъ Зонненкампъ и объявилъ, что Семиствольникъ ему сообщилъ по секрету о намѣреніи шкиперовъ, въ пользу которыхъ онъ основалъ благотворительное заведеніе, принести ему на слѣдующій день свою благодарность. Семиствольникъ предупредилъ его съ цѣлью, чтобъ онъ не былъ застигнутъ въ расплохъ и на всякій случай не отлучался изъ дому.

ГЛАВА VIII.
СМѢЙСЯ, ПЕЙ И ТАНЦУЙ.

— Семейство безъ дочери все равно, что лугъ безъ цвѣтовъ, сказалъ маіоръ, вмѣстѣ съ профессоршей и Зонненкампомъ любуясь, какъ молодые люди играли въ кольца на лужайкѣ между виллой и винограднымъ домикомъ.

Лина достигла того, что Манна приняла участіе въ игрѣ. Она была въ заговорѣ съ горничной Манны и за одно съ ней успѣла одѣть послѣднюю въ легкое лѣтнее платье и вплести ей въ черные волосы пунцовую бархатную лепту. Молодые люди стояли въ кругу, на довольно большомъ разстояніи одинъ отъ другого, бросали въ воздухъ обвитыя пестрыми лентами кольца и ловили ихъ тоненькими палочками.

Въ числѣ играющихъ находился также и архитекторъ, приглашенный по желанію Манны, — зачѣмъ, этого никто не зналъ, кромѣ ея самой и Лины.

Роландъ просилъ Эриха также участвовать въ игрѣ. Тотъ сначала не соглашался, но Лина, услышавъ его отказъ, закричала:

— Кто не хочетъ играть, у того значитъ парикъ и онъ боится его потерять.

Эриху ничего болѣе не оставалось, какъ присоединиться къ играющимъ.

Пранкенъ обращался съ своей палочкой по военному, точно какъ со шнагой. Всѣ хохотали и быстро бѣгали по лужайкѣ. Пріятно было смотрѣть на граціозныя движенія Роланда и въ особенности Манны. Когда она, закинувъ голову назадъ, стояла съ поднятой къ верху рукой, фигура ея была до того стройна и гибка, что невольно заставляла всякаго любоваться. Взоръ ея, казалось, слѣдилъ не за игрой, а зачѣмъ-то инымъ, необычайнымъ. Она точно была въ экстазѣ и смотрѣла не на пестрое кольцо, а на ей одной видимое небесное явленіе. Справа отъ нея стоялъ Пранкенъ, а съ лѣва Эрихъ. Первый такъ ловко бросалъ кольцо, что оно непремѣнно всякій разъ попадало на палочку Манны, послѣдній, напротивъ, кидалъ его или слишкомъ высоко, или слишкомъ низко, такъ что ей постоянно приходилось нагибаться и поднимать кольцо съ земли. Можно было подумать, что онъ дѣлалъ это нарочно, съ цѣлью любоваться Манной,

Роландъ и Лина подсмѣивались надъ его неловкостью. Они затѣяли между собой особаго рода борьбу и всякій разъ, какъ чье-нибудь кольцо упадало на землю, они оба бросались къ нему и старались другъ друга сбить съ ногъ. Лина сама походила на шаловливаго мальчика, а Роландъ такъ ловко увертывался отъ нея, что ей ни разу не удалось его повалить. Архитекторъ все время любовался своей невѣстой и умильно поглядывалъ на ея сапожки изъ золотистаго сафьяна. Вдругъ Эрихъ, бросившійся ловить кинутое нѣсколько въ сторону Манной кольцо, за что-то запнулся и растянулся во всю длину на травѣ.

Манна громко расхохоталась. Лина, услышавъ ея смѣхъ, захлопала въ ладоши и воскликнула:

— Очарованіе, тяготѣвшее надъ принцессой, разрушено! Манна до сихъ поръ была принцессой, которая не могла смѣяться. Капитанъ, вы ея избавитель. Какое названіе дадимъ мы рыцарю, спасшему намъ нашу Манну?

Лина была въ этотъ день еще веселѣе и рѣзвѣе обыкновеннаго. Она могла по справедливости гордиться тѣмъ, что принесла съ собой на виллу новую жизнь и даже пробудила къ ней Манну.

Эрихъ съумѣлъ обратить свою неудачу въ шутку, но взглянувъ на мать, не могъ понять, почему она такъ серьезно покачала ему головой. Онъ забылъ о томъ, какъ она въ день перваго посѣщенія ея Беллой, съ гордостью вспоминала слова мужа, говорившаго, что Эрихъ въ теченіи своей жизни ни разу не падалъ.

Никогда еще щеки Манны не рдѣлись такимъ яркимъ румянцемъ. Дѣйствительно, тяготѣвшія надъ ней оковы какъ будто всѣ разомъ съ нея свалились. Ея внезапный, веселый, искренній, дѣтскій смѣхъ точно сообщилъ ей новую жизнь. Она досадовала на себя, но не могла этого измѣнить.

Лина между тѣмъ, обратясь къ Зонненкампу, сказала:

— Великій государь! Рыцарь заставилъ смѣяться принцессу и вы должны ему отдать ее въ супруги. Прикажите вашему герольду съ вершины башни королевскаго замка возвѣстить это вашему народу. Скажите, какую награду намѣрены вы дать капитану Дорнэ?

— Я ему разрѣшаю поцѣлуй.

— Капитанъ Дорнэ, вы можете поцѣловать Манну: ея отецъ вамъ даетъ на это позволеніе.

Всѣ въ изумленіи переглянулись.

— Нѣтъ, дитя мое, воскликнулъ Зонненкампъ, обращаясь къ Линѣ: я не то хотѣлъ сказать. Я позволяю ему поцѣловать васъ.

— Для этого мнѣ вовсе не надо вашего позволенія, возразила Лина.

Она была теперь совершенно въ своемъ элементѣ. Лишь только дѣло шло о какой-нибудь шалости, или забавѣ, Лина мгновенно оживлялась, дѣлалась вдругъ умна, находчива, бойка и полна неожиданныхъ выходокъ. Но стоило только разговору коснуться серьезнаго предмета, она вдругъ усмирялась и сидѣла притаясь, все время, пока онъ длился, но взглядъ ея ясно говорилъ:

— Все это, безъ сомнѣнія, отлично, но мнѣ вовсе не по вкусу. Никогда еще мнѣ не приходилось видѣть, чтобъ отъ этихъ мудрыхъ рѣчей люди становились лучше, то-есть здоровѣе и веселѣе.

Вскорѣ все общество вернулось на виллу. Лина надѣла свою шляпу на букетъ и поручила ее заботливости архитектора, который несъ ее очень осторожно и нѣжно поглядывалъ на ея коричневыя поля, обвитыя искусственными, золотистыми, какъ они бываютъ подъ осень, виноградными листьями. Отдавая Линѣ шляпу, онъ пожалъ ей руку, на что она отвѣчала тѣмъ же. Архитектору слѣдовало идти въ замокъ, еще тамъ кое-что приготовить къ завтрашнему дню. Лина съ минуту задумчиво посмотрѣла ему вслѣдъ, потомъ тряхнула головой, взбѣжала ни лѣстницу и черезъ минуту уже сидѣла за фортепьяно и играла какой-то быстрый танецъ. Этотъ день, по ея мнѣнію, непремѣнно слѣдовало заключить танцами, чтобъ достойнымъ образомъ отпраздновать избавленіе принцессы отъ чаръ, которыя не давали ей до сихъ поръ смѣяться. Самоотверженіе Лины простерлось до того, что она, отказавшись танцовать сама, сѣла играть на фортепьяно въ пользу другихъ. Когда же Пранкенъ, подойдя къ Маннѣ, шутливо пригласилъ ее на танецъ, Лина быстро вскочила съ мѣста и воскликнула:

— Нѣтъ, нѣтъ, первый танецъ принадлежитъ рыцарю опрокинутой въ траву философіи, тому самому, который разрушилъ тяготѣвшее надъ принцессой очарованіе.

И Лина пристала къ Маннѣ, требуя, чтобъ она танцовала съ Эрихомъ. Тетушка Клавдія съ обычной своей предупредительностью сѣла за фортепьяно и тѣмъ самымъ доставила возможность танцовать также и Линѣ. Послѣдняя съ лукавой улыбкой и граціознымъ книксеномъ пригласила себѣ въ партнеры Пранкена и вмѣстѣ съ нимъ понеслась вслѣдъ за Эрихомъ и Манной.

— Мнѣ просто не вѣрится, что я танцую, замѣтила Манна, между тѣмъ какъ, опираясь на плечо Эриха, быстро кружилась съ нимъ по залѣ.

— И мнѣ тоже, возразилъ Эрихъ.

— Лина заставляетъ всѣхъ насъ дурачиться, опять сказала Манна.

Она еще съ трудомъ переводила духъ, когда Пранкенъ пригласилъ ее на слѣдующій танецъ. Онъ съ минуту простоялъ на мѣстѣ, держа ее за руку, а потомъ уже присоединился къ другимъ танцующимъ. Роландъ очень обрадовался, увидя наконецъ Лину свободной и безъ устали съ ней танцовалъ, не давая тетушкѣ Клавдіи ни отдыху, ни сроку.

Зонненкампъ, радостнымъ взоромъ слѣдя за танцующими, говорилъ профессоршѣ, что никогда не надѣялся видѣть своихъ дѣтей такимъ образомъ веселящимися въ этой самой залѣ. Онъ послалъ за Церерой, которая вскорѣ и явилась. Пранкенъ и Манна должны были снова вмѣстѣ танцовать.

Зонненкампу очень понравилось предложеніе Цереры дать, въ честь Манны, большой балъ, но сама молодая дѣвушка, сильно этому воспротивилась. Умненькая Лина, гордая и счастливая одержанной ею побѣдой, шепнула на ухо родителямъ Манны, чтобъ они сегодня болѣе не настаивали на своемъ желаніи, а предоставили бы все дѣло ей: она брала на себя его устроить.

Послѣ ужина Лина опять хотѣла танцовать и говорила, что въ эту ночь никто не долженъ спать. Она пристала къ Зонненкампу съ просьбой, чтобъ онъ немедленно телеграфировалъ въ гарнизонъ требованіе прислать на виллу съ экстреннымъ поѣздомъ музыкантовъ.

Она была въ этотъ вечеръ такъ мила, остроумна и граціозно оживлена, что даже обратила на себя вниманіе Эриха, который до сихъ поръ всегда относился къ ней очень равнодушно.

Онъ подошелъ къ ней и сказалъ нѣсколько дружескихъ словъ.

— Думали ли вы, перебила она его, что вамъ когда-нибудь придется танцовать съ вашимъ крылатымъ видѣніемъ? Не правда-ли, она настоящій ангелъ? А что еще будетъ, когда къ ней возвратится ея прежняя веселость! Ахъ, какъ бы я желала, чтобъ вы въ нее влюбились…. по уши влюбились… ужасно влюбились…! Вы непремѣнно должны мнѣ кое-что обѣщать.

— Что же именно?

— Въ тотъ самый день, какъ вы влюбитесь, скажите мнѣ объ этомъ.

— А если я вмѣсто того влюблюсь въ васъ?

— Ахъ, полноте, я для васъ слишкомъ глупа. Вотъ для барона фонъ-Пранкена я, пожалуй, и годилась бы, но къ сожалѣнію я уже иначе собой распорядилась. Вамъ Манна ничего обо мнѣ не говорила?

Эрихъ отвѣчалъ отрицательно, а Лина продолжала:

— Сдѣлайте мнѣ такое удовольствіе и перебейте Манну у барона фонъ-Пранкена. Ахъ, сдѣлайте это, прошу васъ, ради меня!

— О чемъ это вы такъ весело смѣетесь? спросила Манна, подходя къ нимъ. Я сегодня тоже начала смѣяться и хотѣла бы къ вамъ присоединиться.

— Скажите-ка вы ей, о чемъ мы смѣемся, поддразнила Лина Эриха.

Онъ молчалъ, а она продолжала:

— Онъ могъ бы тебѣ это сказать, еслибъ не его несносная сдержанность и сосредоточенность. Пожалуйста, Манна, не отставай отъ него, пока онъ тебѣ не скажетъ. Капитанъ, если вы будете долѣе молчать, я за васъ скажу.

— Я слишкомъ довѣряю вашему такту, проговорилъ Эрихъ очень серьезно: и убѣжденъ, что вы не захотите сдѣлать изъ шутки нѣчто вовсе противоположное.

По лицу Лины пробѣжала легкая тѣнь и она поспѣшила сказать:

— Ахъ, Манна, онъ такъ ужасно ученъ! Правду говоритъ мой отецъ, что онъ всѣхъ людей видитъ насквозь. Вѣдь и ты, я думаю, иногда его боишься.

Манна вмѣсто отвѣта взяла Лину подъ руку и увела ее въ садъ. Лина весело болтала, шутила и пѣла, не хуже соловья, который тутъ же заливался въ кустахъ.

Когда Манна наконецъ очутилась въ уединеніи своей комнаты, ей показалось, что висѣвшіе на стѣнахъ лики святыхъ какъ-то особенно строго и не ласково на нее смотрѣли. Она прочла въ ихъ глазахъ вопросъ: «кто ты? Мы тебя не узнаемъ!» и опустивъ глаза, бросилась на колѣни. Внутренній голосъ говорилъ ей: этому надлежало совершиться. Тебѣ слѣдовало еще разъ вкусить суеты мірской, а затѣмъ уже, выдержавъ тяжелую борьбу, навсегда отъ нея отречься.

Но молитва мало ее облегчила. Она не могла вполнѣ устремить на нее своего вниманія, такъ какъ въ ушахъ ея все еще раздавались звуки веселаго вальса и серебристые переливы хохота. Неужели это былъ ея собственный смѣхъ?

На слѣдующій день Манну ожидало новое развлеченіе.

Послѣ обѣда все семейство Зонненкампа отправилось въ замокъ, гдѣ архитекторъ устроилъ особаго рода маленькій праздникъ. Онъ былъ большой любитель майтранка и въ настоящій день окружилъ приготовленіе этого изобилующаго пряностями напитка особенной торжественностью. Общество помѣстилось на одномъ изъ выступовъ стѣны, откуда могло любоваться дальнимъ ландшафтомъ. Лина буквально плавала въ блаженствѣ, громко смѣялась и распѣвала, какъ птичка. Она вообще всегда гораздо лучше пѣла на открытомъ воздухѣ, нежели въ комнатѣ. А на этотъ разъ она еще вдобавокъ имѣла хорошаго партнера и спѣла нѣсколько дуэтовъ съ архитекторомъ.

Затѣмъ всѣ обратились къ Эриху съ просьбой тоже что-нибудь спѣть, но онъ не согласился.

Линѣ удалось заставить Манну выпить цѣлый стаканъ майтранка. Она говорила, что ничего такъ не желала бы, какъ видѣть свою подругу немного на-веселѣ: можетъ быть, въ ней тогда пробудилась бы вся ея прежняя живость. Но у Манны еще хватило силъ ей воспротивиться. Тѣмъ не менѣе она громко смѣялась всякой шуткѣ и шалости Лилы.

Роландъ весело подмигивалъ Эриху, указывая на Манну, но тотъ посовѣтовалъ ему не обращать на нее вниманія изъ опасенія смутить ее.

Затѣмъ молодые люди начали плести вѣнки, причемъ Лина вспомнила о первомъ появленіи Эриха въ Вольфсгартенѣ. Всѣ вернулись на виллу веселые и увѣнчанные цвѣтами.

Дойдя до послѣдняго уступа горы, Манна ловко спрыгнула внизъ. Лина послѣдовала за лей и догнавъ ее, горячо обняла.

— Наконецъ ты свободна! воскликнула она. Ты смѣялась, танцовала и пила, то-есть насладилась всѣмъ, что есть лучшаго въ жизни…. Впрочемъ, нѣтъ, лучшее еще впереди.

Въ отвѣтъ Манна снова громко засмѣялась.

ГЛАВА IX.
РАСПОЛОЖЕНІЕ НИЗШИХЪ.

Что долженъ дѣлать человѣкъ утромъ того дня, вечеромъ котораго надѣется получить знаки расположенія къ себѣ ближнихъ?

Зонненкампъ съумѣлъ ловко притвориться, будто ничего не знаетъ о томъ, что его ожидаетъ, но въ теченіе дня не разъ украдкой поглядывалъ на барометръ. Утромъ шелъ дождь, но къ полудню небо прояснилось и праздникъ обѣщалъ вполнѣ удасться.

Еслибъ узнать, какія рѣчи будутъ произноситься вечеромъ, на нихъ можно было бы приготовить отвѣты. Большое удобство для государей, что имъ всегда заранѣе сообщаютъ рѣчи, которыя произносятся въ ихъ присутствіи! Но Зонненкампъ ни мало не сомнѣвался, что въ данную минуту съумѣетъ найтись. Онъ никогда не разсчитывалъ на уваженіе другихъ людей, но самъ всегда настолько уважалъ себя, насколько чувствовалъ въ этомъ потребность. Неужели же онъ теперь, когда неожиданно являлось уваженіе со стороны другихъ, согласится признать себя въ зависимости отъ такой простой игры случая? Да и чему въ сущности былъ онъ обязанъ этимъ уваженіемъ?

Деньгамъ!

Не будь у него ихъ въ изобиліи, никто бы не сталъ на него и смотрѣть. Зонненкампъ чистосердечно себѣ въ этомъ признавался.

Онъ выѣхалъ изъ дому въ обычный часъ, по поѣхалъ не по обыкновенной дорогѣ и, самъ того не замѣчая, особенно дружелюбно раскланивался съ встрѣчными. Сердце его внезапно раскрылось для новыхъ и пріятныхъ ощущеній. Онъ поѣхалъ въ замокъ и съ улыбкой озираясь вокругъ, невольно представлялъ себѣ, какъ нѣкогда рыцари возвращались туда съ своихъ разбойничьихъ набѣговъ. То были дикіе, но смѣлые и сильные люди.

Подъѣзжая къ развалинамъ, Зонненкампъ увидѣлъ, что на единственной вполнѣ оконченной башнѣ замка развѣвался флагъ, а вокругъ не было ни души. Онъ свернулъ въ сторону и углубясь въ лѣсъ, спѣшился и повелъ лошадь за узду. Врядъ ли бы онъ самъ съумѣлъ сказать, о чемъ онъ думалъ. Въ тиши и уединеніи лѣса идетъ, въ эту минуту всѣми забытый, человѣкъ, а вечеромъ онъ выйдетъ къ толпѣ, которая станетъ привѣтствовать его радостными криками.

На возвратномъ пути ему попался на встрѣчу маіоръ, который и пошелъ вмѣстѣ съ нимъ на виллу, съ цѣлью остаться тамъ до самой ночи. Маіоръ въ этотъ день походилъ на шафера, который, все приготовивъ для свадьбы, удаляется въ комнату къ жениху и ожидаетъ тамъ минуты, когда за ними явятся съ музыкой. Обѣдъ сегодня былъ хуже обыкновеннаго, но Зонненкампъ пропустилъ это безъ вниманія, не желая показать, что ему извѣстны дѣлаемыя къ вечеру приготовленія.

Послѣ обѣда на виллу одни за другими пріѣхали совѣтница съ семействомъ, мировой судья съ женой и докторъ. Маіоръ вдругъ куда-то исчезъ, а потомъ явился украшенный всѣми своими орденами. Собралось еще много другихъ гостей изъ томъ числѣ молодая вдова, дочь барона фонъ-Эндлиха, одѣтая въ глубокій трауръ. Она опять поселилась на дачѣ у своихъ родителей. Пранкенъ позаботился созвать все это общество на виллу, въ увѣренности, что Зонненкампу пріятно будетъ имѣть какъ можно болѣе свидѣтелей своего торжества. Но всѣ пріѣхали какъ будто случайно и Зонненкампъ весьма охотно поддался этой свѣтской уловкѣ.

Пранкенъ былъ особенно внимателенъ къ молодой вдовѣ, но всѣ нашли, что онъ ужъ слишкомъ далеко простиралъ свои права будущаго члена семьи. А онъ, поймавъ устремленный на него взглядъ Манны, обрадовался случаю показать ей, какому соблазну и какимъ прелестямъ оцъ, ради нея, противостоялъ. Выраженія, въ какихъ онъ представилъ молодую дѣвушку вдовѣ, казались ему самому верхомъ свѣтской ловкости.

— Вы, баронесса, сказалъ онъ, и фрейленъ Зонненкампъ какъ будто нарочно созданы для того, чтобъ быть друзьями. Фрейленъ Зонненкампъ, подобно вамъ, обладаетъ зрѣлостью ума и характера, въ высшей степени необыкновенною для ея лѣтъ.

Молодая вдова обошлась съ Манной очень любезно и Пранкенъ вскорѣ оставилъ ихъ вдвоемъ. Ему, въ качествѣ будущаго сына Зонненкампа, слѣдовало еще о многомъ позаботиться.

Онъ отправился на кухню, приказалъ тамъ зажарить нѣсколько кусковъ говядины и приготовить побольше простого вина. Не забылъ онъ и о сигарахъ, а Зонненкампъ, который зналъ обо всѣхъ этихъ распоряженіяхъ, притворялся, будто ничего не видитъ и не слышитъ.

Съ наступленіемъ вечера Пранкенъ обратился къ Зонненкампу, нарочно въ присутствіи всѣхъ громко называя его отцомъ, и попросилъ его на время удалиться въ свою комнату. Зонненкампъ съ пристыженнымъ видомъ, но впрочемъ очень кротко, ему повиновался.

На дворѣ между тѣмъ были разставлены длинные столы, а на нихъ разнаго рода кушанья и питія. Вскорѣ на Рейнѣ показалась цѣлая флотилія маленькихъ судовъ, а воздухъ огласился звуками музыки. Суда остановились передъ виллой и выстроились въ рядъ.

Совсѣмъ смерклось, по лодки были украшены гирляндами разноцвѣтныхъ фонарей. Зонненкампъ все еще не выходилъ изъ своей комнаты и придумывалъ рѣчь, какою отвѣтитъ на привѣтствіе шкиперовъ и корабельщиковъ. Онъ нѣкоторыя слова произносилъ даже вслухъ. Вдругъ послышались чьи-то шаги и въ комнату вошли мировой судья и маіоръ. Послѣдній объявилъ Зонненкампу, что они пришли посидѣть съ нимъ, затѣмъ, чтобъ ему не было скучно дожидаться, а судья замѣтилъ, какъ ему должно быть отрадно принимать благодарность столькихъ облагодѣтельствованныхъ имъ людей. Зонненкампъ поблагодарилъ того и другого и продолжалъ курить. Онъ такъ нѣжно держалъ въ пальцахъ сигару, какъ будто хотѣлъ быть добръ и вѣжливъ даже съ ней. Затѣмъ онъ извинился передъ друзьями въ томъ, что не можетъ поддерживать съ ними разговора: онъ такъ взволнованъ! Проведя столько лѣтъ на чужбинѣ, онъ не надѣялся, по возвращеніи на родину, встрѣтить такъ много родственныхъ сердецъ и получить столько доказательствъ расположенія къ себѣ, котораго онъ, къ тому же, ничѣмъ не заслужилъ. Онъ въ сущности ничего никому не далъ, кромѣ денегъ. Мировой судья хотѣлъ ему на это что-то возразить, но маіоръ знакомъ остановилъ его и тихонько замѣтилъ, что иногда бываютъ случаи, когда людямъ не слѣдуетъ противорѣчить въ ихъ преувеличенныхъ о себѣ отзывахъ. Къ тому же онъ видѣлъ, что Зонненкампъ работалъ надъ своей рѣчью.

Немного спустя, опять послышались шаги и Пранкенъ, отворивъ дверь, сказалъ слѣдовавшимъ за нимъ людямъ:

— Идите сюда.

Въ комнату вошла депутація шкиперовъ, а во главѣ ея Семиствольникъ, который, отъ имени всѣхъ, просилъ Зонненкампа милостиво принять знакъ всеобщей къ нему благодарности. Съ опущенными глазами, точно склоняясь подъ тяжестью оказываемой ему почести, спустился Зонненкампъ внизъ по лѣстницѣ, окруженный толпой шкиперовъ въ праздничныхъ одеждахъ.

Внизу глазамъ его представилось красивое зрѣлище. Въ освѣщенныхъ разноцвѣтными фонарями лодкахъ стояли люди и пѣли громкую, веселую пѣснь. Зонненкампъ слушалъ, скрестивъ руки на груди, затѣмъ, разнявъ ихъ, крѣпко потеръ себѣ палецъ, на которомъ носилъ желѣзное кольцо. По окончаніи пѣсни, воздухъ огласился въ честь великаго благодѣтеля дружнымъ ура. Раздались ружейные выстрѣлы; эхо, повторяя ихъ, подобно раскатамъ грома разнесло ихъ по окрестностямъ.

Зонненкампъ короткой, но задушевной рѣчью отблагодарилъ все общество. Справа у него стоялъ Роландъ, а слѣва Манна. Положивъ правую руку на плечо сына, онъ ловко скрылъ желѣзное кольцо на большомъ пальцѣ, и обнявъ Манну, въ заключеніе просилъ сосѣдей перенести ихъ любовь къ нему на его дѣтей.

Молодой человѣкъ, стоявшій у руля на одной изъ лодокъ и одѣтый въ платье, подаренное ему Роландомъ, закричалъ также и въ честь его ура. Другіе подхватили за нимъ этотъ крикъ и ружейные выстрѣлы еще разъ повторились. Роландъ сказалъ маіору: «Я не могу говорить». Но онъ спустился внизъ и взойдя на первую попавшуюся лодку, съ жаромъ пожималъ всѣмъ находившимся на ней руки. Здѣсь онъ увидѣлъ Эриха, который, сидя позади всѣхъ, управлялъ пѣніемъ, а возлѣ него стоялъ школьный учитель Фасбендеръ.

Всѣ сошли на берегъ и подъ звуки музыки направились черезъ паркъ къ накрытымъ столамъ. Зонненкампъ рѣзкимъ и недовольнымъ тономъ приказалъ унести разставленныя вокругъ нихъ стулья.

— Они не должны садиться, сказалъ онъ Пранкену, говоря о шкиперахъ и корабельщикахъ. Я думалъ, что вы сами это поймете. И пожалуйста, распорядитесь такъ, чтобъ ихъ поскорѣй отсюда отправить. Черни ни въ какомъ случаѣ не слѣдуетъ довѣрять. Велите снести имъ на лодки вино: тамъ они могутъ, сколько угодно, шумѣть и дурачиться.

Семиствольникъ за первымъ стаканомъ предложилъ тостъ въ честь госпожи Зонненкампъ. Мужъ ея съ площадки лѣстницы поблагодарилъ отъ ея имени и выразилъ сожалѣніе, что плохое состояніе здоровья мѣшаетъ ей присутствовать на этомъ праздникѣ. Зонненкампъ воспользовался случаемъ и попросилъ пирующихъ не слишкомъ шумѣть, изъ опасенія потревожить его больную жену. Всеобщей веселости такимъ образомъ были положены предѣлы и немного спустя, Эрихъ опять всѣхъ увелъ на лодки. Еще нѣсколько криковъ ура, нѣсколько ружейныхъ выстрѣловъ и на виллѣ Эдемъ возстановилась тишина.

Въ большой залѣ составился тѣсный и дружескій кружокъ, центромъ котораго былъ Зонненкампъ. Онъ казался глубоко растроганнымъ и какъ бы сильно утомленнымъ. Но черты его лица мгновенно оживились, когда маіоръ сказалъ:

— Чье-нибудь краснорѣчивое перо непремѣнно должно все это описать въ газетахъ. Вы, товарищъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Эриху, можете сдѣлать это лучше всякаго другого. Пожалуйста не отговаривайтесь.

Эрихъ объявилъ, что онъ вовсе не намѣренъ отговариваться, но напротивъ очень охотно готовъ исполнить желаніе маіора. Послѣдній отвѣчалъ ему такимъ крѣпкимъ и продолжительнымъ пожатіемъ руки, что Эрихъ принужденъ былъ сказать:

— Но если вы мнѣ станете еще долѣе такъ жать руку, то я завтра не буду въ состояніи писать.

Затѣмъ маіоръ отправился къ профессоршѣ и похвалилъ ей Эриха за то, что онъ пѣлъ вмѣстѣ съ народомъ. Добрый старикъ однако былъ сильно огорченъ тѣмъ, что фрейленъ Милькъ не видѣла праздника. Онъ не могъ понять, почему она, ко всѣмъ такая добрая и снисходительная, была такъ строга и даже жестока къ Зонненкампу. Но профессорша хорошо знала, почему фрейленъ Милькъ держалась въ сторонѣ отъ этого человѣка и сильно страдала отъ того, что сама должна была присутствовать при его торжествѣ. А тутъ еще сыну ея предстояло восхвалять мнимыя добродѣтели и благотворительность, имѣвшую въ виду вовсе не ту цѣль, какую предполагалъ Эрихъ. Профессорша смотрѣла на Зонненкампа, на его дѣтей, на собранныхъ вокругъ него пріятелей и думала, что будетъ со всѣми этими людьми, когда вмѣсто дружескихъ ружейныхъ выстрѣловъ эхо начнетъ повторять и разносить по горамъ и долинамъ слухи совсѣмъ другого свойства?….

Наконецъ общество разошлось. Роландъ и Эрихъ отправились проводить профессоршу въ виноградный домикъ. Мальчикъ былъ несказанно счастливъ выраженіемъ всеобщаго расположенія къ его отцу, а Эрихъ еще разъ постарался внушить ему, что величайшее благо въ жизни составляетъ возможность дѣлать добро. Роландъ сказалъ между прочимъ, что отецъ его собирается устроить разсадники орѣховыхъ деревьевъ, съ цѣлью распространить ихъ по всей окрестности. Онъ жаловался, говоря, что скоро очутится въ положеніи Александра Македонскаго, который упрекалъ своего отца Филиппа за то, что тотъ не хотѣлъ ему оставить ничего послѣ себя дѣлать. Эрихъ и профессорша съ удовольствіемъ слушали милую болтовню мальчика и у послѣдней, когда она его на прощанье цѣловала, невольно навернулись на глазахъ слезы умиленія.

— Что случилось съ твоей матерью? спросилъ на возвратномъ пути Роландъ у Эриха. Она весь день была такая печальная.

— Да, она съ нѣкоторыхъ поръ ничему не радуется, возразилъ Эрихъ.

Въ эту же самую ночь онъ написалъ статью, гдѣ яркими красками изобразилъ благотворительность Зонненкампа и устроенный въ честь его праздникъ, и отправилъ ее въ редакцію профессора Крутіуса. Черезъ день статья явилась обратно на виллу уже напечатанная. Зонненкампъ горячо благодарилъ Эриха, а Роландъ сказалъ ему:

— Подари мнѣ этотъ листокъ, я его спрячу на память. Какъ я радъ, что буду военнымъ. Я отличусь въ сраженіи и имя мое тоже появится въ газетахъ, и ученики въ школахъ будутъ его заучивать наизусть, какъ они заучиваютъ имена и подвиги Мильтіада, Вашингтона и Наполеона.

Немного спустя появилось другое описаніе праздника, въ оффиціальной газетѣ и Пранкенъ, сознался, что онъ былъ его авторомъ. Статья Эриха была очень хороша, но та, которая вышла изъ-подъ пера Пранкена, имѣла надъ ней одно большое преимущество: она попалась на глаза герцогу и тѣмъ самымъ послужила поводомъ къ весьма важному событію.

ГЛАВА X.
VICTORIA REGIA ЦВѢТЕТЪ.

Совѣтницѣ вскорѣ представился случай высказать Зонненкампу свою признательность. Она показала ему письмо своего мужа, въ которомъ тотъ ее увѣдомлялъ, что герцогъ съ большимъ удовольствіемъ прочелъ извѣстіе объ учрежденіи вспомогательной кассы и объ изъявленіи учредителю народной благодарности. Но всего лучше было то, что герцогъ выразилъ намѣреніе посѣтить виллу Эдемъ и осмотрѣть ея знаменитые сады и оранжереи. Это послѣднее, впрочемъ, пока еще слѣдовало хранить втайнѣ отъ всѣхъ, исключая самого Зонненкампа, котораго лучше было заранѣе предупредить. Зонненкампъ просилъ, чтобъ его телеграммой увѣдомили о днѣ, какой выберетъ герцогъ для своего посѣщенія.

Имъ овладѣла сильная тревога и онъ какъ тѣнь бродилъ по дому и саду, нигдѣ не находя покоя. Онъ никуда не намѣревался ѣхать, пока не настанетъ время отправиться въ Карлсбадъ, и между тѣмъ все боялся, что герцогъ пріѣдетъ въ его отсутствіе.

Онъ сдѣлалъ кое-какія распоряженія для пріема высокаго гостя и обѣщалъ хорошее вознагражденіе за быстрое доставленіе ему телеграммы, какая можетъ явиться на его имя изъ столицы. Но дни проходили за днями, а телеграммы все не было.

На виллѣ между тѣмъ все пришло въ обычный порядокъ, одинъ Зонненкампъ находился въ тревожномъ, лихорадочномъ состояніи. Пранкенъ хотѣлъ-было уѣхать, но по просьбѣ его остался. Зонненкампъ подъ самой строгой тайной сообщилъ ему о томъ, какая великая честь его ожидала.

Пранкенъ терпѣливо сносилъ холодность, какою Манна отвѣчала на всѣ его попытки къ сближенію. Онъ былъ уже доволенъ тѣмъ, что она оказывала явное нерасположеніе къ Эриху. Послѣ нѣсколькихъ дней, проведенныхъ въ невинныхъ забавахъ и удовольствіяхъ, Манна опять ушла въ себя, сдѣлалась молчалива, задумчива и въ высшей степени серьёзна, а при встрѣчѣ съ Эрихомъ лицо ея всякій разъ омрачалось.

Зонненкампъ то-и-дѣло ходилъ по парку, по оранжереямъ и по саду съ плодовыми деревьями. Онъ готовъ былъ молиться своимъ растеніямъ, чтобъ они къ пріѣзду герцога облеклись въ свои самыя роскошныя и свѣжія краски. Онъ почти вовсе оставилъ свое любимое занятіе копаться въ землѣ, но безвыходно сидѣлъ въ теплицѣ и думалъ о томъ, какъ онъ спокойно, съ достоинствомъ приметъ изъ рукъ герцога дворянскій дипломъ, если тотъ его привезетъ съ собой на виллу. Когда онъ однажды сидѣлъ такимъ образомъ, погруженный въ свои мысли, около него раздался легкій звукъ, едва замѣтный шелестъ и Зонненкампъ, вскочивъ съ мѣста, громко воскликнулъ:

— Онъ распустился!

Дѣйствительно, въ этотъ самый моментъ на растеніи Victoria regia распустился бутонъ. Зонненкампъ съ любовью на него смотрѣлъ, но въ тоже время гнѣвно начатъ головой, приговаривая: — ну что стоило тебѣ подождать немного и распуститься въ ту минуту, когда передъ тобой будетъ стоять герцогъ! Какъ жаль, что мы не можемъ подчинить природу нашему произволу!

Онъ немедленно послалъ экипажъ за совѣтницей. Та пріѣхала и застала всю семью, не исключая и Цереры, любующеюся чудеснымъ цвѣткомъ. Сама она тоже не замедлила придти въ восторгъ.

Зонненкампъ объяснилъ ей, что цвѣтокъ Victoria regia, какъ только распустится, бываетъ совсѣмъ бѣлый, но на ночь опять закрывается. и распускаясь снова уже черезъ сутки, является ярко-розовымъ. Каждые четыре дня показывается новый цвѣтокъ, а старый погружается въ воду.

Отведя совѣтницу въ сторону, Зонненкампъ просилъ ее дать знать ко двору о событіи, происшедшемъ въ его оранжереяхъ. Теперь была самая удобная минута для пріѣзда герцога.

Въ тотъ же вечеръ пришло извѣстіе, что герцогъ и герцогиня на слѣдующій день собираются посѣтить виллу Эдемъ. Но обитатели послѣдней не должны были показывать и виду, что заранѣе знали о пріѣздѣ ихъ высочествъ.

Глубокій вздохъ вырвался изъ груди Зонненкампа. Если пріѣздъ герцога долженъ быть случайный, то нечего и думать о дворянскомъ дипломѣ, изготовленіе котораго требуетъ большихъ формальностей и по крайней мѣрѣ нѣсколькихъ засѣданій орденской коммиссіи. Но кто знаетъ, можетъ быть всѣ эти формальности были уже втайнѣ соблюдены, и государственный совѣтникъ только не смѣлъ о нихъ говорить.

Зонненкампъ сообщилъ свою догадку совѣтницѣ, но та, къ великому его огорченію, вполнѣ его на этотъ счетъ разочаровала. Ему такимъ образомъ все приходилось ждать, хлопотать, съизнова начинать, пріобрѣтать надежду и опять ее терять. Досада его на этотъ разъ была такъ велика, что онъ даже сомнѣвался въ возможности скрыть ее отъ герцога. Наконецъ ему удалось почти сверхъ-естественнымъ усиліемъ воли изгладить на себѣ всѣ слѣды своего дурного расположенія духа.

На слѣдующее утро, послѣ ночи, проведенной почти совсѣмъ безъ сна, Зонненкампъ объявилъ всѣмъ домашнимъ, что никто изъ нихъ не долженъ отлучаться изъ дому. Затѣмъ онъ обратился къ Церерѣ съ просьбой, похожей на приказаніе, и сказалъ ей, что она въ этотъ день ни подъ какимъ видомъ не должна быть больна.

Онъ пошелъ къ профессоршѣ и просилъ ее взять на себя трудъ распорядиться, чтобъ герцогу былъ оказанъ достойный пріемъ. Ей онъ сообщалъ о его пріѣздѣ, потому что вообще не могъ имѣть отъ поя тайнъ.

Профессорша бросила на него взглядъ, который ясно выражалъ: и ты говоришь это мнѣ, когда я знаю….

Но она поборола въ себѣ негодованіе и сказала, что отдаетъ себя въ полное распоряженіе господина Зонненкампа.

Онъ вышелъ въ садикъ, окружавшій виноградный домикъ, и ждалъ тамъ, пока профессорша одѣвалась. Она въ этотъ день въ первый разъ надѣла брошку съ пастельнымъ изображеніемъ своего покойнаго мужа. Потомъ она съ Зонненкампомъ отправилась на виллу, гдѣ Церера была очень удивлена ея приходомъ въ такой необыкновенный часъ.

Профессорша, съ согласія Зонненкампа, увѣдомила Цереру о предстоящемъ пріѣздѣ герцога, и та во что бы то ни стало хотѣла надѣть всѣ свои брильянты и другія драгоцѣнныя украшенія. Профессоршѣ съ трудомъ удалось отклонить ее отъ этого намѣренія и убѣдить, напротивъ, какъ можно проще одѣться.

Вскорѣ изъ столицы явилась телеграмма, въ которой государственный совѣтникъ увѣдомлялъ, что ихъ высочества отправились въ путь.

Наконецъ-то!

Эриху, Роланду и Маннѣ тоже сказали, что ожидаютъ герцога. Эрихъ хотѣлъ удалиться въ свою комнату.

— Вы, конечно, ожидаете, что о васъ освѣдомятся и васъ позовутъ? насмѣшливо замѣтилъ Пранкенъ.

— Я ничего не ожидаю, кромѣ учтивости со стороны тѣхъ, кого самъ не желаю оскорблять, отвѣчалъ Эрихъ.

Пранкенъ слегка пожалъ плечами и мысленно порѣшилъ: этотъ человѣкъ долженъ быть отсюда удаленъ. Его присутствіе здѣсь становится тягостнымъ. Вся эта учительская семья такъ прочно водворилась на виллѣ, какъ гусеницы въ ульѣ: ихъ надо оттуда выкурить, иначе съ ними ничего не подѣлаешь.

Пранкенъ одинъ былъ спокоенъ и сохранилъ все свое самообладаніе. Онъ каммергеръ, баронъ фонъ-Пранкенъ, тогда какъ всѣ остальные выскочки изъ мѣщанъ.

Манна тоже была въ тревожномъ состояніи, но обращеніе ея съ Пранкеномъ отличалось большимъ дружелюбіемъ, чѣмъ обыкновенно.

Онъ всему дому придалъ видъ благороднаго спокойствія и она выразила ему за то свою признательность.

Слова Манны несказанно обрадовали Пранкена.

— Вы будете себя какъ нельзя лучше чувствовать при дворѣ, сказалъ онъ.

А Зонненкампъ, стоявшій по близости и слышавшій замѣчаніе Пранкена, подхватилъ:

— Да, дитя, рядомъ съ однимъ изъ самыхъ блестящихъ кавалеровъ ты будешь наслаждаться счастьемъ и почестями.

Манна опустила глаза въ землю. Въ комнату вошелъ Роландъ, одѣтый весь въ бѣломъ.

— Неправда-ли какъ онъ хорошъ? сказала Манна Пранкену.

Роландъ былъ очень веселъ и все уговаривалъ сестру не робѣть въ присутствіи герцога и его супруги. Обхожденіе ихъ высочествъ такъ просто и ласково, прибавилъ онъ въ заключеніе, что съ ними послѣ первыхъ же словъ всякій начинаетъ себя чувствовать свободно, какъ съ товарищами.

На плоской крышѣ дома стоялъ Лутцъ и смотрѣлъ на дорогу. Вдругъ онъ быстро сошелъ внизъ и закричалъ:

— Ѣдутъ!

Всѣ разошлись въ разныя стороны, какъ будто никто ничего не ожидалъ.

На дворъ въѣхали два экипажа. Зонненкампъ вышелъ на лѣстницу и сталъ быстро по ней спускаться, но на послѣдней ступенькѣ вдругъ отшатнулся назадъ и, чтобъ не упасть, долженъ былъ ухватиться за перила.

Что это?

Черное лицо!

Откуда оно взялось?

— Идите же, идите! воскликнулъ шедшій за нимъ Пранкенъ: ихъ высочества сейчасъ выйдутъ изъ экипажа.

Зонненкампъ, несмотря на остановку, еще поспѣлъ вовремя и имѣлъ счастіе высадить герцога изъ кареты. Герцогиня вышла съ другой стороны, опираясь на руку Пранкена. Она милостиво выразила свое удовольствіе по случаю того, что видитъ наконецъ въ его собственномъ домѣ человѣка, который дѣлаетъ такъ много добра.

Герцогиня стояла во главѣ всѣхъ благотворительныхъ учрежденій страны и считала себя обязанной поблагодарить Зонненкампа за его усердіе. Впрочемъ она была бы гораздо довольнѣе, еслибъ онъ вмѣсто того, чтобъ заводить новыя учрежденія, жертвовалъ бы деньги на тѣ, которыя уже существовали ея стараніями. Но Пранкенъ упустилъ это изъ виду и не догадался надоумить Зонненкампа.

Едва замѣтное недовольство проглядывало въ словахъ герцогини, когда она говорила, что радуется всякому новому благотворительному учрежденію.

Явилась Церера, а вслѣдъ за ней и Манна.

Герцогиня сказала нѣсколько словъ первой, а второй замѣтила, что она вовсе не похожа на своего брата, только глаза у нихъ одинакіе.

— Но гдѣ же Роландъ? освѣдомилась она немного спустя.

Онъ уговаривалъ Эриха пойти съ нимъ, но тотъ, вмѣстѣ съ матерью, просилъ его не настаивать, а идти одному. Роландъ послушался и былъ очень ласково встрѣченъ ихъ высочествами.

Герцогъ вошелъ въ домъ. На площадкѣ лѣстницы стояли Эрихъ и его мать. Герцогъ быстрыми шагами направился къ профессоршѣ и подавая ей обѣ руки, воскликнулъ, что очень радъ ее видѣть. Затѣмъ, указывая на портретъ ея мужа въ брошкѣ, онъ сказалъ, что всегда съ благодарностью вспоминаетъ объ этомъ человѣкѣ и носитъ образъ его не за груди, но въ сердцѣ. Эриха онъ повидимому вовсе не замѣтилъ, пока не прочелъ во взглядѣ профессорши: «поговори также и съ моимъ сыномъ».

Тогда герцогъ, обратясь къ Эриху, сказалъ:

— Надѣюсь, любезный Дорнэ, что вы имѣете лучшаго ученика, нежели вашъ отецъ имѣлъ во мнѣ.

Эрихъ не нашелся, что ему отвѣчать и молча поклонился.

Пранкенъ поспѣшилъ выступить впередъ.

— Что вы желаете прежде, ваше высочество, осмотрѣть домъ, или взглянуть на цвѣтокъ Victoria regia?

— Спросите у герцогини, отвѣчалъ герцогъ.

Пранкенъ немедленно направился къ другой группѣ и съ восторгомъ примѣтилъ, что блестящій взглядъ Манны всюду за нимъ слѣдовалъ. Что такое теперь Эрихъ? Онъ стоитъ, бѣдный, и никто не обращаетъ на него вниманія. Ну не забавно ли, что онъ вздумалъ тягаться съ нимъ, барономъ фонъ-Пранкеномъ?

Герцогиня отвѣчала, что она, послѣ продолжительной поѣздки, предпочитаетъ войти въ комнаты.

Всѣ отправились въ большую залу съ балкономъ, гдѣ уже былъ накрытъ столъ. Зонненкампъ просилъ ихъ высочества согласиться отвѣдать отъ скромнаго завтрака, который онъ осмѣливался предложить имъ безъ всякихъ приготовленій.

Церера имѣла честь сидѣть по правую руку герцога, который самъ пожелалъ, чтобъ слѣва около него помѣстилась профессорша. Герцогиня сидѣла между Зонненкампомъ и Роландомъ.

Эрихъ былъ очень радъ найти въ свитѣ герцога одного изъ своихъ прежнихъ товарищей и разговаривалъ съ нимъ.

— Вы должны въ скоромъ времени поступить въ корпусъ, сказалъ герцогъ Роланду.

Зонненкампъ быстрымъ взглядомъ окинулъ говорившаго: герцогу было хорошо извѣстно, когда Роландъ поступитъ въ корпусъ. Онъ ежеминутно ожидалъ, что по данному знаку одинъ изъ каммергеровъ вручитъ ему дворянскій дипломъ. Но герцогъ велъ оживленный разговоръ съ профессоршей и между прочимъ выразилъ сожалѣніе, что такая благородная и умная женщина какъ она, держится вдали отъ двора.

Вскорѣ всѣ встали изъ-за стола и Зонненкампъ былъ внѣ себя отъ радости, слушая похвалы герцога его оранжереямъ, парку и плодовымъ деревьямъ. Вдругъ въ саду герцогъ, обратясь къ профессоршѣ, спросилъ:

— Но гдѣ же ваша свояченица, очаровательная Клавдія?

— Ола тоже здѣсь и живетъ вмѣстѣ со мной въ домикѣ, который господинъ Зонненкампъ отдалъ въ наше распоряженіе.

— Пойдемте къ ней, неожиданно предложилъ герцогъ. И всѣ, чрезъ новую дверь выйдя на лугъ, направились къ виноградному домику.

Тетушка была очень удивлена, но сохранила все свое самообладаніе. Герцогъ сказалъ, что всякій разъ, когда слышитъ игру на арфѣ, непремѣнно вспоминаетъ о фрейленъ Дорнэ. Съ какимъ удовольствіемъ встрѣчалъ онъ ее всегда въ комнатѣ своей матери, гдѣ она, сидя на табуретѣ, играла на арфѣ. Ея прекрасное, обрамленное длинными локонами лицо и по-сю пору составляетъ одно изъ пріятнѣйшихъ воспоминаній его дѣтства. Выразивъ ей за то свою благодарность, герцогъ поздравилъ Зонненкампа съ тѣмъ, что онъ имѣетъ въ своемъ сосѣдствѣ двухъ такихъ благородныхъ и пріятныхъ женщинъ.

Герцогъ искренно желалъ дѣлать людей счастливыми и полагалъ, что достигаетъ этого посредствомъ такого рода рѣчей. Онъ былъ увѣренъ, что тетушка Клавдія отнынѣ будетъ считать себя счастливѣйшимъ существомъ въ мірѣ.

Пробывъ довольно долго въ виноградномъ домикѣ, герцогъ, приказавъ привести туда экипажи, изъ него уѣхалъ.

Эрихъ, котораго никто не пригласилъ идти вмѣстѣ, остался на виллѣ и все время проговорилъ съ высокимъ негромъ, по. имени Адамомъ.

Негръ, одѣтый въ фантастическую ливрею, разсказалъ между прочимъ, что онъ славился въ Америкѣ своей необычайной силой. Братъ герцога, путешествуя, встрѣтилъ его на своемъ пути, выкупилъ изъ неволи и привезъ съ собой въ Европу. Теперь онъ былъ любимымъ слугой самого герцога. У него умерла жена, которая принадлежала къ породѣ бѣлыхъ людей, по тѣмъ не менѣе его нѣжно любила. У нихъ былъ ребенокъ, но и тотъ вскорѣ послѣдовалъ за матерью. Адамъ желалъ бы вторично жениться, но жаловался, что никакъ не могъ найти себѣ невѣсты.

Эриху въ первый разъ приходилось говорить съ человѣкомъ, который нѣкогда былъ рабомъ, и онъ не могъ удержаться, чтобъ не выразить лакею Адаму своего участія къ его печальному прошлому.

Разговаривая съ негромъ, Эрихъ и не подозрѣвалъ, что о немъ въ это самое время шла рѣчь въ виноградномъ домикѣ. Тетушка Клавдія съ жаромъ описывала герцогу прекрасныя качества своего племянника.

Садясь въ карету, герцогъ громко сказалъ профессоршѣ:

— Гдѣ же вашъ сынъ? Скажите ему пожалуйста, что я очень хорошо помню товарища моего дѣтства.

Наконецъ ихъ высочества уѣхали. Негръ Адамъ, сидя на своемъ мѣстѣ позади кареты, еще долго смотрѣлъ на виллу. Зонненкампъ казался сильно раздосадованнымъ и сказалъ Пранкену, что рѣшительно не понимаетъ, какимъ образомъ посѣщеніе герцога могло принять такой странный оборотъ.

По возвращеніи на виллу, Манна подошла къ Эриху и сказала ему:

— Герцогъ поручилъ вашей матушкѣ передать вамъ свой поклонъ и напомнить вамъ, что вы были товарищемъ его дѣтства.,

На это Эрихъ ей весело возразилъ:

— Самое пріятное въ герцогской милости для меня то, что вы, фрейленъ Манна, взяли на себя трудъ мнѣ ее передать.

Всѣ были удивлены дружескими отношеніями, которыя повидимому успѣли установиться между Манной и Эрихомъ, Пранкенъ крѣпко стиснулъ зубы и кулаки, проклиная дерзкаго учителя.

— Гдѣ вы были? съ упрекомъ въ голосѣ спросилъ Зонненкампъ Эриха.

— Я разговаривалъ съ слугой герцога, отвѣчалъ тотъ.

Зонненкампъ пытливо на него взглянулъ и ушелъ въ оранжерею.

Пранкенъ объявилъ, что тоже намѣренъ уѣхать. Онъ надѣялся, что Манна станетъ его удерживать, но молодая дѣвушка ни слова не сказала и ему болѣе ничего не оставалось, какъ дѣйствительно уѣхать.

На виллѣ водворилось всеобщее недовольство.

ГЛАВА XI.
РАСПОЛОЖЕНІЕ ВЫСШИХЪ.

Когда молнія, сверкнувъ въ ночи, исчезаетъ съ небосклона, мракъ, который она на мгновеніе разсѣяла, какъ бы еще болѣе сгущается и становится непроницаемымъ для глазъ. Такъ точно было на виллѣ послѣ отъѣзда герцога. При встрѣчахъ всѣ избѣгали смотрѣть другъ другу въ глаза, каждый спѣшилъ уйти въ свой уголъ, но въ тоже время никто не осмѣливался яснѣе высказать таившуюся въ немъ досаду. Одинъ Іозефъ чистосердечно признался въ своемъ разочарованіи и нашелъ себѣ сочувствіе въ дворецкомъ. Но послѣдній слушалъ жалобы товарища молча, потому что ротъ его былъ набитъ оставшимися отъ завтрака лакомыми кусочками. За то онъ такъ усердно кивалъ головой, что весь сдѣлался багровымъ.

— И хоть бы что оставили они намъ на водку! говорилъ Іозефъ: стоило послѣ этого такъ заботиться объ ихъ пріемѣ! А вѣдь при дворѣ у нихъ и прислуга и сервировка вовсе не лучше нашихъ! Фу, стыдъ какой! Такъ-таки никому ничего и не дали на водку!

И оно дѣйствительно такъ было.

Тетушка Клавдія одна ничего не ожидала отъ посѣщенія герцога и теперь, по отъѣздѣ его, одна не имѣла причины быть имъ недовольной.

Зонненкампъ весь погрузился въ размышленіе о томъ, чѣмъ онъ могъ возбудить неудовольствіе герцога. Ему было невыносимо при мысли, что слово, взглядъ, расположеніе духа другого человѣка могли имѣть такое сильное вліяніе на его собственное нравственное состояніе. Съ усиліемъ, отъ котораго его бросало въ жаръ, онъ старался припомнить всѣ малѣйшія подробности пребыванія въ его домѣ высокихъ гостей. Вдругъ ему пришло на память одно нетерпѣливое движеніе герцога и все сдѣлалось ему ясно. Онъ выразилъ его высочеству свою радость, что будетъ вмѣстѣ съ нимъ изъ одного источника почерпать силы и здоровье. Герцогъ вопросительно на него посмотрѣлъ, и онъ поспѣшилъ объяснить, что тоже ѣдетъ въ Карлсбадъ, гдѣ будетъ имѣть счастіе ежедневно видѣть его высочество. Да, эти слова были всему причиной. Герцогъ окинулъ его удивленнымъ взглядомъ и едва замѣтно дернулъ себя за перчатку.

Зонненкампъ теперь ясно видѣлъ, что ему не слѣдовало упоминать о предполагаемой поѣздкѣ герцога въ Карлсбадъ, которая еще не была оффиціально объявлена. Заговоривъ о ней, онъ могъ возбудить подозрѣнія въ томъ, будто бы тайно развѣдываетъ о намѣреніяхъ герцога. Сознавая всю свою неловкость, Зонненкампъ однако не столько возмущался ею, сколько необходимостью быть постоянно на сторожѣ и разыгрывать роль смиреннаго и почтительнаго подданнаго. Ну почему бы, думалъ онъ, герцогу не отнестись проще и дружелюбнѣе къ его замѣчанію? Или онъ недостаточно ловко и учтиво коснулся вопроса о его поѣздкѣ?

Перебирая въ умѣ дальнѣйшія подробности посѣщенія герцога, Зонненкампъ еще вспомнилъ, какъ тотъ сказалъ тетушкѣ Клавдіи:

— У васъ я чувствую себя особенно хорошо. Вокругъ васъ все такъ, просто и уютно: сейчасъ видно, что вы ничѣмъ не старались нарушить обычнаго порядка вашего дня.

Герцогъ явно былъ недоволенъ приготовленіями, сдѣланными втайнѣ для его пріема. Онъ могъ подумать, что его со всѣхъ сторонъ окружаютъ шпіоны.

И гнѣвъ Зонненкампа снова обратился не на самого себя, а на герцога.

Его высочеству не слѣдовало забывать, что онъ, Зонненкампъ, такъ долго жилъ въ совсѣмъ другомъ свѣтѣ, при совершенно иныхъ условіяхъ. Профессорша должна бы была все лучше устроить: не даромъ же она нѣкогда была статсъ-дамой. Да и Пранкенъ тоже, которому, какъ каммергеру, хорошо были извѣстны придворные нравы и обычаи, могъ бы нѣсколько лучше повести все дѣло.

Въ досадѣ на всѣхъ его окружавшихъ, Зонненкампъ въ первый разъ подумалъ, какъ смѣшны люди, придавая такое важное значеніе всѣмъ этимъ почестямъ и отличіямъ. Вѣдь каждому изъ нихъ извѣстно, что все это вздоръ и обманъ, а между тѣмъ каждый притворяется передъ другимъ, будто питаетъ къ этимъ пустякамъ самое глубокое и искреннее уваженіе.

На мгновеніе Зонненкампу даже пришло на умъ совсѣмъ отказаться отъ своего плана. Ради чего домогается онъ дворянства, ищетъ доступа ко двору и стремится наложить на себя цѣпи? Онъ до-сихъ поръ гордился своей независимостью, а теперь ему предстоитъ отъ нея отказаться и каждое свое движеніе, слово и взглядъ подчинить придворному этикету. Нѣтъ, онъ этого не хочетъ и предпочитаетъ остаться свободнымъ, сохранивъ за собой право открыто презирать общество, которое онъ до сихъ поръ презиралъ втайнѣ.

Но къ сожалѣнію онъ зашелъ уже слишкомъ далеко и отступленіе навлекло бы на него одинъ стыдъ. Къ тому же онъ такъ долго тѣшилъ надеждой на дворянство Цереру и чувствовалъ, что его связываютъ обязанности въ отношеніи къ Пранкену и въ особенности къ Роланду. Что станется съ послѣднимъ, если онъ не займетъ мѣста въ ряду дворянства? Что, если онъ, или его потомки обѣднѣютъ? Нѣтъ, дворянскій дипломъ въ его положеніи дѣлался необходимостью. Имѣніе, пріобрѣтенное цѣной неусыпныхъ заботъ, должно быть превращено въ маіоратъ, такъ чтобъ потомки Зонненкампа никогда болѣе не могли утратить ни своихъ богатствъ, ни своего положенія въ свѣтѣ. Дача и замокъ на Рейнѣ навсегда должны остаться во владѣніи его рода.

Воспоминаніе о собственной юности внезапно поднялось изъ глубины души Зонненкампа и онъ произнесъ вслухъ:

— Ты долженъ отвратить отъ твоихъ дѣтей то, что погубило тебя самого.

И съ этой твердой рѣшимостью онъ вернулся домой, гдѣ смѣло и открыто началъ говорить о счастіи, какое ему доставило посѣщеніе герцога. Узнавъ отъ Іозефа, что ихъ высочества уѣхали, никому ничего не давъ на водку, онъ самъ роздалъ слугамъ значительную сумму денегъ, говоря, что герцогъ нарочно съ этой цѣлью оставилъ ее Пранкену. Зонненкампъ надѣялся, что слуги разнесутъ по всей окрестности слухъ о томъ, что герцогъ былъ на виллѣ и щедро ихъ всѣхъ наградилъ. Это возбудитъ зависть, которая еще болѣе поспѣшитъ всюду распространить лестную для него молву и такимъ образомъ всѣ будутъ обмануты. А что можетъ быть пріятнѣе, какъ дурачить людей.

Зонненкампъ тихонько засвисталъ, что составляло неопровержимое доказательство его хорошаго расположенія духа. Онъ особеннымъ вниманіемъ окружилъ тетушку Клавдію, хвалилъ ея скромность и говорилъ, что она вполнѣ оправдываетъ высокое о ней мнѣніе герцога. Его несказанно забавляло смотрѣть, какъ люди отклоняютъ отъ себя похвалу, и въ тоже время не умѣютъ скрыть, какъ пріятно щекочетъ она ихъ самолюбіе.

Когда на слѣдующій вечеръ тетушка съ Манной отправились на плоскую крышу виллы любоваться звѣздами, онѣ нашли тамъ превосходный телескопъ. Обѣ выразили Зонненкампу живѣйшую благодарность, а онъ поспѣшилъ воспользоваться случаемъ и обратился къ тетушкѣ съ просьбой сопутствовать его семейству въ Карлсбадъ. Но тетушка Клавдія, равно какъ и профессорша, рѣшительно отъ этого отказались.

Пранкенъ вскорѣ опять пріѣхалъ. Онъ счелъ за лучшее не показывать вида, будто Эрихъ могъ его оскорбить, чтобъ тѣмъ самымъ не подать учителю повода думать, что онъ ни него смотритъ какъ на равнаго.

На этотъ разъ Пранкенъ остался очень доволенъ пріемомъ Манны, которая встрѣтила его привѣтливѣе обыкновеннаго.

— Я очень радъ, сказалъ онъ, что въ васъ, подобно другимъ женщинамъ, тоже есть нѣчто напоминающее сфинкса. Я въ васъ ошибся и повторяю, очень этимъ доволенъ. Загадочность постоянно поддерживаетъ въ жизни интересъ и сообщаетъ ей особенную прелесть.

Манна не поняла, что онъ хотѣлъ этимъ сказать, но воздержалась отъ распросовъ. Она между прочимъ выразила сожалѣніе, что профессорша и тетушка Клавдія не ѣдутъ съ ними въ Карлсбадъ. Пранкенъ возразилъ, что это весьма ловко съ ихъ стороны, но Манна съ изумленіемъ на него смотрѣла все время, какъ онъ говорилъ о самонадѣянности гугенотовъ.

— И капиталъ Дорнэ, прибавилъ онъ, безъ сомнѣнія тоже останется дома? По крайней мѣрѣ онъ въ прошломъ году очень рѣшительно отказался отъ поѣздки въ Виши.

— Не знаю, отвѣчала Манна. Въ эту минуту въ комнату вошелъ Зонненкампъ и она обратилась къ нему съ вопросомъ:

— Батюшка, капитанъ Дорнэ ѣдетъ съ нами на воды?

— Конечно. Онъ самъ ни минуты не колебался, зная, что принадлежитъ къ нашему дому.

Пранкенъ былъ непріятно удивленъ. Онъ поспѣшилъ замѣтить, что находитъ это вполнѣ естественнымъ, тѣмъ болѣе что капитанъ Дорнэ — на словѣ капитанъ онъ сдѣлалъ особенное удареніе, — безъ сомнѣнія ожидаетъ найти въ Карлсбадѣ своего друга негра Адама, съ которымъ успѣлъ свести здѣсь знакомство во время посѣщенія герцога. Пранкенъ повидимому надѣялся, что Зонненкампъ и Манна его поддержатъ, но ни тотъ, ни другая не сказали ни слова. Ему такимъ образомъ ничего не оставалось, какъ самому закончить свою рѣчь. — Эти атеисты и демократы, сказалъ онъ, постоянно стремятся все разрушать и даже братаются съ неграми. Впрочемъ капитанъ Дорнэ, надо отдать ему справедливость, совершенно искрененъ и въ высшей степени послѣдователенъ во всѣхъ своихъ рѣчахъ и поступкахъ.

Немного спустя на виллу пріѣхали Белла и Клодвигъ. Они явились только затѣмъ, чтобъ объявить о своемъ отъѣздѣ изъ Вольфсгартена и выразить надежду на скорое свиданіе въ Карлсбадѣ. Белла казалась въ высшей степени довольной тѣмъ, что ей предстоитъ провести нѣсколько недѣль въ ежедневныхъ сношеніяхъ съ семействомъ Зонненкампа. Она обѣщала самой себѣ и другимъ много удовольствія и очень развязно сказала Эриху, что онъ непремѣнно долженъ пѣть въ благотворительномъ концертѣ, въ которомъ она будетъ играть.

Эрихъ безъ малѣйшаго смущенія обѣщался исполнить ея желаніе.

ГЛАВА XII.
У ИСТОЧНИКА, СОСТАВЛЯЮЩАГО ГОРДОСТЬ НАШЕЙ ПЛАНЕТЫ.

Въ этомъ году сезонъ водъ въ Карлсбадѣ обѣщалъ быть однимъ изъ самыхъ блестящихъ. Туда съѣхалось множество знатныхъ, богатыхъ гостей и въ тоже время не мало авантюристовъ. Къ числу самыхъ интересныхъ личностей принадлежалъ Зонненкампъ, который, впрочемъ, многими причислялся также и къ знати, потому что находился въ непосредственныхъ съ нею сношеніяхъ. Онъ пріѣхалъ въ Карлсбадъ съ большой свитой. При немъ находились жена, дочь и сынъ, гувернеръ и гувернантка послѣднихъ и множество слугъ, которыхъ онъ изъ скромности не хотѣлъ одѣть въ ливрею.

Когда Зонненкампъ пріѣхалъ въ Карлсбадъ, герцогскій дворъ, Белла и Клодвигъ были тамъ уже цѣлую недѣлю. Послѣдній съ нѣкоторой торжественностью повелъ своего молодого друга къ источнику и передалъ ему слова, слышанныя имъ здѣсь отъ философа Шеллинга.

— Обратите вниманіе на этотъ источникъ, сказалъ ему философъ: онъ составляетъ гордость нашей планеты.

Затѣмъ Клодвигъ прибавилъ отъ себя, что такого рода цѣлебный источникъ вполнѣ уничтожаетъ всякое различіе между людьми высокаго и низкаго происхожденія. Онъ какъ будто всѣмъ говоритъ: «Знатны вы, бѣдны или богаты, вы всѣ одинаково покидаете ваши роскошныя и убогія жилища и являетесь сюда искать здоровья. Передо мной вы всѣ равны».

Духъ свободы, повидимому, уже повѣялъ на Клодвига.

Въ одинъ день съ Зонненкампомъ въ Карлсбадъ пріѣхалъ еще другой человѣкъ, обратившій на себя всеобщее вниманіе, несмотря на то, что отличался скромностью, равнявшейся развѣ только его заслугамъ. Это былъ Вейдеманъ, котораго Эрихъ уже на слѣдующее утро встрѣтилъ близъ источника. Все общество, собранное въ этомъ году въ Карлсбадѣ, еще долго послѣ сезона водъ толковало о томъ, какъ герцогъ милостиво обошелся съ президентомъ палаты депутатовъ, который стоялъ въ рядахъ оппозиціи и былъ одною изъ главныхъ, ея опоръ. Его высочество дважды приглашалъ Вейдемана къ своему столу и неоднократно разговаривалъ съ нимъ по утрамъ, близъ источника. Но объ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ статистика отзывалась какъ-то неопредѣленно. одни увѣряли, что герцогъ разговаривалъ съ Вейдеманомъ два раза, другіе, что три, а нѣкоторые утверждали, что много разъ.

Эрихъ съ Вейдеманомъ опять видѣлся только урывками. Онъ уже болѣе не смѣлъ повторять ему такъ часто даваемое и неисполняемое обѣщаніе навѣстить его въ собственномъ домѣ.

Клодвигъ немедленно по пріѣздѣ Эриха представилъ ему своего друга, очень умнаго и образованнаго банкира изъ сосѣдняго торговаго города. Онъ съ нимъ ежегодно встрѣчался на водахъ, или здѣсь, въ Карлсбадѣ, или въ Гаштейнѣ, или въ Остенде. Графъ и банкиръ были почти однихъ лѣтъ и находя большое удовольствіе въ обществѣ другъ друга, проводили вмѣстѣ иногда цѣлые дни. Банкиръ, несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, былъ одержимъ почти юношескимъ пыломъ къ наукѣ. Онъ еще до сихъ поръ все жаждалъ познаніи и кидался на нихъ съ алчностью истаго германскаго студента, а болтливостью своей не уступалъ любому французу. Клодвигъ же, напротивъ, постоянно сохранялъ спокойствіе духа, почти никогда не говорилъ на ходу, но желая что-нибудь сообщить или возразить своему собесѣднику, всегда останавливался и пока говорилъ, не двигался съ мѣста.

Банкиръ не замедлилъ объявить Эриху, что онъ еврей. По всему было видно, что Клодвигъ ему уже много говорилъ о своемъ молодомъ другѣ. Но попытка банкира къ быстрому сближенію съ Эрихомъ не встрѣтила со стороны послѣдняго соотвѣтственнаго рвенія. Молодой человѣкъ самъ не привыкъ болѣе слушать, чѣмъ говорить и, кромѣ того, почувствовалъ къ своему новому знакомцу маленькую зависть. Онъ сильно радовался случаю въ теченіи нѣсколькихъ недѣль ежедневно видѣться съ Клодвигомъ, а теперь ему приходилось дѣлиться этимъ удовольствіемъ съ банкиромъ.

За общимъ завтракомъ рѣчь очень часто шла о герцогѣ и о графинѣ Беллѣ. Туалетъ графини обыкновенно разбирался по ниточкамъ. Ее почти каждое утро встрѣчали на прогулкѣ вмѣстѣ съ герцогомъ и не разъ слышали, какъ послѣдній весело смѣялся, слушая ея остроумныя замѣчанія. Онъ выказывалъ также большое расположеніе къ Клодвигу.

Белла устроила около себя родъ маленькаго двора. Она завтракала всегда въ самомъ отборномъ обществѣ на открытомъ воздухѣ, не стѣсняясь ничьими взорами. А столъ ея постоянно былъ украшенъ самыми роскошными цвѣтами. Говорили, что оркестръ, игравшій въ курзалѣ, разучивалъ сочиненный ею вальсъ.

Зонненкампъ каждое утро встрѣчалъ на прогулкѣ Беллу, когда та гуляла съ герцогомъ. Графиня, въ отвѣтъ на его поклонъ, всегда очень привѣтливо кивала ему головой и герцогъ тоже слегка ему кланялся, но до сихъ поръ еще ни разу не заговаривалъ съ нимъ.

Государственный совѣтникъ также находился въ свитѣ Герцога и вмѣстѣ съ полиціймейстеромъ, который постоянно издали наблюдалъ за безопасностью его высочества, составлялъ обычное общество Зонненкампа во время утреннихъ прогулокъ.

Пранкенъ жилъ отдѣльно, самъ по себѣ, но въ теченіи дня почти не разлучался съ семействомъ Зонненкампа.

На гуляньѣ еще часто появлялась одна красавица, русская боярыня. Всегда неизмѣнно одѣтая въ черное, съ густымъ вуалемъ на головѣ, она гуляла постоянно одна и никогда ни съ кѣмъ не заговаривала. Ходили слухи о большомъ несчастіи, постигшемъ ее на первой же порѣ ея замужества. Оказалось, что мужъ ея имѣлъ еще другую жену, на которой, женился прежде нея.

Манна вовсе не показывалась по утрамъ. Она вставала рано, ходила въ церковь, а затѣмъ оставалась дома. Игра на арфѣ составляла ея главное занятіе, и жила она, по собственному выбору, въ комнатѣ, откуда никто не могъ ее слышать.

Церера каждое утро привлекала на себя вниманіе всего общества. Ола обыкновенію являлась къ источнику въ носилкахъ. На колѣняхъ у нея лежала крошечная собачка, а въ рукѣ она держала розу. Пранкенъ постоянно около нея увивался, а фрейленъ Пэрини, съ своей стороны, ни на шагъ не отходила отъ носилокъ. Послѣ полудня Церера, въ роскошномъ нарядѣ, прогуливалась по самымъ многолюднымъ аллеямъ. Всѣ съ изумленіемъ на нее смотрѣли, не понимая, зачѣмъ она, совсѣмъ здоровая, каждое утро заставляла приносить себя къ источникамъ. Церерѣ нравилось быть предметомъ всеобщаго, вниманія, а то, что говорилось о ней за спиной, она не слышала.

Послѣ первыхъ трехъ дней, Эрихъ запретилъ своему воспитаннику ходить къ источникамъ. Зонненкампъ, которому пріятно было видѣть, какъ всѣ восхищались необыкновенной красотой его сына, возсталъ противъ распоряженія Эриха, но тотъ объявилъ, что никакое занятіе невозможно послѣ того, какъ мальчикъ наслушается музыки. Зонненкампу пришлось уступить и Роландъ проводилъ всѣ утренніе часы наединѣ съ Эрихомъ. Но когда они позже появлялись на гуляньѣ, взоры всѣхъ невольно на нихъ обращались. И мужчины, и дамы, всѣ одинаково любовались прекрасной наружностью юноши и болѣе зрѣлой и выразительной красотой его наставника.

Пранкенъ часто выражалъ сожалѣніе, что милостивое вниманіе къ нему герцога не рѣдко по цѣлымъ днямъ лишало его удовольствія видѣться и бесѣдовать съ друзьями.

Зонненкампъ наконецъ могъ похвалиться, что вращается въ кругу самаго избраннаго общества. Онъ былъ этимъ обязанъ Беллѣ и вовсе не смущался, когда у него за спиной говорили, что знакомство на водахъ вовсе не обязываетъ къ дальнѣйшему сближенію въ столицѣ. Зонненкампъ еще здѣсь надѣялся получить желаемое возвышеніе въ свѣтѣ, которое разомъ поставило бы его на равную ногу со всей этой знатью. Онъ и теперь уже чувствовалъ себя совершенно свободно въ ея обществѣ и заранѣе пріобрѣлъ въ своемъ обращеніи съ ней большую развязность.

Въ одно прекрасное іюльское утро Белла угощала своихъ знакомыхъ завтракомъ, на который пригласила, между прочимъ, и всю семью Зонненкампа. Манна при этомъ случаѣ въ первый разъ явилась въ общество въ сопровожденіи своей матери. Въ числѣ гостей находились государственный совѣтникъ, генералъ-адъютантъ и всѣ самые знатные изъ придворныхъ. Столъ, накрытый для завтрака, былъ съ большимъ вкусомъ убранъ рѣдкими цвѣтами. На разспросы гостей Белла отвѣчала, что цвѣты эти были ей доставлены и сложены въ букеты Зонненкампомъ. При этомъ она ловко распространилась насчетъ его необыкновеннаго искусства въ дѣлѣ разведенія цвѣтовъ и плодовъ и между прочимъ назвала его истымъ жрецомъ садоводства.

Зонненкампъ остался очень доволенъ, какъ словами графини, такъ и впечатлѣніемъ, какое повидимому они произвели на гостей.

Манна робко замѣтила, что ее подобная выставка цвѣтовъ въ симметрическомъ порядкѣ всегда непріятно поражаетъ. Цвѣты, сложенные въ букеты и крѣпко связанные, говорила она, прижимаясь одинъ къ другому, утрачиваютъ свой настоящій характеръ. Розы особенно возбуждали въ ней сожалѣніе.

Эрихъ замѣтилъ, что жизнь безъ цвѣтовъ была бы лишена лучшаго своего украшенія. Все чистое и прекрасное, говорилъ онъ, по временамъ подвергается дурному обращенію и разнаго рода искаженіямъ, но въ самомъ стремленіи людей по возможности наиболѣе украшать свое существованіе, онъ не видѣлъ рѣшительно ничего предосудительнаго.

Пранкенъ, замѣтивъ впечатлѣніе, какое эти слова произвели на Манну, очень ловко поспѣшилъ вмѣшаться въ разговоръ. Что до него касается, сказалъ онъ, то ему тоже не нравятся цвѣты въ букетахъ. Цвѣты, птицы и женщины составляютъ лучшее украшеніе жизни и потому ихъ надо щадить и ни подъ какимъ видомъ не лишать свободы.

Разговоръ принялъ шутливое направленіе. Всѣ были въ эту утреннюю пору дня веселы и оживлены. Въ числѣ гостей находился одинъ, котораго все общество точно согласилось избрать предметомъ своихъ болѣе или менѣе остроумныхъ выходокъ. Это былъ высокаго роста и очень худощавый лейтенантъ изъ Шварцбурга-Зондергаузена, но Белла постоянно ошибалась и говорила изъ Шварцгаузенъ-Зондербурга. Этотъ лейтенантъ открыто признавался, что прокутилъ все свое состояніе и теперь искалъ богатую невѣсту изъ мѣщанокъ, которую намѣревался осчастливить, давъ ей свое аристократическое имя. Белла усердно надъ нимъ подшучивала, что ни мало его не смущало. Долговязый лейтенантъ и самъ не былъ лишенъ остроумія. Онъ все выражалъ сожалѣніе, что у Зонненкампа нѣтъ, вмѣсто Роланда, еще другой дочери, на которой онъ могъ бы жениться.

Манна покраснѣла. Это замѣчаніе лейтенанта ясно доказывало, что на нее всѣ смотрѣли, какъ на невѣсту Пранкена.

За столомъ между прочимъ было разсказало много двусмысленныхъ анекдотовъ. Манной овладѣло тоскливое чувство. Она слушала молча и думала про себя: «прежде чѣмъ я на вѣки разстанусь съ міромъ, мнѣ слѣдуетъ узнать всю его суету».

Эрихъ догадывался о томъ, что происходило въ сердцѣ молодой дѣвушки, к выбравъ удобную минуту, шепнулъ ей:

— Въ библіи сказано, что Богъ пощадилъ бы Содомъ, еслибъ нашелъ тамъ нѣсколько праведниковъ. Смотрите: солнце сіяетъ, птицы поютъ, цвѣты благоухаютъ — нельзя ли изъ этого заключить, что міръ богаче добродѣтелью, нежели мы полагаемъ.

— Развѣ вы тоже вѣрующій? тихо спросила Манна.

— Да, только иначе, чѣмъ вы!

Послѣ завтрака Клодвигъ, Зонненкампъ, Эрихъ, Роландъ и банкиръ отправились гулять въ лѣсъ. Белла удержала Манну при себѣ.

Пранкенъ, который въ этотъ день былъ свободенъ отъ своихъ придворныхъ обязанностей, тоже остался съ ними.

Белла заговорила съ Манной о нарядахъ для слѣдующаго бала, на который, ея стараніями, былъ наконецъ приглашенъ и Зонненкампъ съ семействомъ. Манна просила, чтобъ ее оставили въ покоѣ дома, но объ этомъ никто и слышать не хотѣлъ и она должна была уступить общему желанію.

Мужчины между тѣмъ все далѣе и далѣе углублялись въ лѣсъ. Сначала Эрихъ шелъ съ Клодвигомъ и послѣдній съ добродушной улыбкой слушалъ, какъ молодой человѣкъ ему говорилъ, что разсѣянная жизнь на водахъ, съ которой онъ до сихъ поръ вовсе не былъ знакомъ, производитъ на него странное, какъ бы одуряющее впечатлѣніе. Не дурно было бы, прибавилъ Эрихъ, ежегодно посылать куда-нибудь людей на нѣсколько недѣль для врачеванія ихъ духа. Заботливость, исключительно обращенная на физическое благосостояніе, развѣ не свидѣтельствуетъ о крайнемъ развитіи въ человѣкѣ эгоизма?

Клодвигъ, какъ всегда, когда что нибудь особенно сильно возбуждало его вниманіе, остановился.

— Вы никогда вполнѣ не свыкнетесь съ жизнью, какою живетъ на свѣтѣ большинство людей, сказалъ онъ и пошелъ далѣе.

На одномъ изъ поворотовъ дороги Эрихъ остался позади, а Клодвигъ поровнялся съ Зонненкампомъ. Рѣчи и поступки послѣдняго, возбуждая въ графѣ непреодолимое отвращеніе, въ тоже время какъ-то странно его къ нему привлекали. Клодвигу еще никогда не приходилось встрѣчаться съ такого рода человѣкомъ.

Зонненкампъ воспользовался случаемъ и еще разъ попытался склонить графа въ пользу своего дѣла о дворянствѣ. Но онъ встрѣтилъ съ его стороны такой отпоръ, какого вовсе не ожидалъ. Клодвигъ вполнѣ уничтожилъ его самымъ вѣжливымъ образомъ.

— Я удивляюсь вашему мужеству и вашей настойчивости, говорилъ онъ, а въ тонѣ его звучало: твоя дерзость и твоя навязчивость мнѣ несказанно противны.

— Вы неутомимы и у васъ неистощимый запасъ энергіи, прибавилъ онъ вслѣдъ за тѣмъ, но подъ этимъ надо было подразумевать: ты безсовѣстный наглецъ!

Зонненкампъ многое испыталъ на своемъ вѣку, но въ такомъ положеніи еще никогда не бывалъ. Онъ и не подозрѣвалъ, чтобъ можно было такъ жестоко уязвить самолюбіе человѣка, не выходя изъ предѣловъ самой утонченной вѣжливости. Но онъ не смѣлъ выказывать своей досады и продолжалъ любезно улыбаться. Съ другой стороны Клодвигъ тоже сохранялъ невозмутимое спокойствіе и все время похлопывалъ пальцемъ по крышкѣ своей золотой табакерки, точно говоря заключавшемуся въ ней наркотическому средству: погоди, мы съ тобой угостимъ этого человѣка! И дѣйствительно, открывъ табакерку, Клодвигъ предложилъ Зонненкампу щепотку табаку. Тотъ съ благодарностью взялъ и понюхалъ.

Эрихъ между тѣмъ шелъ съ банкиромъ. У нихъ вскорѣ завязался весьма интересный для обоихъ разговоръ. И тотъ и другой одинаково любили и уважали Клодвига и наперерывъ старались его выхвалять. Банкиръ между прочимъ сказалъ, что можетъ быть однимъ только аристократамъ доступенъ такой свободный образъ мыслей и такая безграничная гуманность въ обращеніи, какими обладаетъ графъ Вольфсгартенъ.

Роландъ взглянулъ на Эриха, точно желая сказать ему: видишь, и онъ говоритъ тоже самое.

Эрихъ съ жаромъ сталъ опровергать мнѣніе банкира, который до сихъ поръ относился къ нему нѣсколько покровительственно, а теперь вдругъ распространился въ похвалахъ ему.

Возвратясь съ прогулки, Эрихъ былъ встрѣченъ радостнымъ извѣстіемъ: въ Карлсбадъ пріѣхалъ его бывшій учитель, профессоръ Эйнзидель.

Добрый, погруженный въ самого себя старикъ, отправленный на воды однимъ изъ своихъ товарищей, главнымъ университетскимъ докторомъ, внезапно почувствовалъ себя точно въ изгнаніи, растерялся и рѣшительно не зналъ, за что ему взяться. Но Эрихъ явился ему на помощь и мгновенно вывелъ его изъ затрудненія. Онъ нанялъ ему квартиру, распорядился на счетъ его стола и былъ въ высшей степени радъ случаю оказать ему услугу.

Разговаривая съ своимъ бывшимъ учителемъ, Эрихъ увидѣлъ Зонненкампа, который вдали прогуливался съ профессоромъ Крутіусомъ.

Послѣдній повидимому не зналъ, какъ ему отдѣлаться отъ тягостнаго для него общества и когда наконецъ Зонненкампъ подалъ ему на прощанье руку, онъ быстро схватился за шляпу и отвѣсилъ своему собесѣднику весьма низкій и учтивый поклонъ.

Эриху, къ великому его удовольствію, удалось помѣстить профессора Эйнзиделя въ томъ же самомъ домѣ, гдѣ жило семейство Зонненкампа.

ГЛАВА XIII.
ПОЛНОЕ ВСТУПЛЕНІЕ ВЪ СВѢТЪ.

Въ роскошномъ нарядѣ, съ цвѣтами на головѣ вошла Манна въ большую залу. Взоръ ея нечаянно остановился на зеркалѣ и увидѣвъ въ немъ отраженіе своихъ обнаженныхъ плечъ, она стыдливо поспѣшила окутать ихъ въ облака тюля.

Вслѣдъ за ней пришелъ и Эрихъ съ Роландомъ.

Молодой человѣкъ остановился, какъ бы пораженный наружностью Манны.

— Какъ вы поздно вернулись домой, сказала она.

Эрихъ объявилъ ей, что все это время посвящалъ своего учителя въ нравы и обычаи жизни на водахъ. Затѣмъ онъ выразилъ надежду, что Манна не замедлитъ познакомиться съ этимъ человѣкомъ, который, онъ былъ увѣренъ, какъ нельзя больше придется ей по душѣ.

— Вы говорите, вашъ учитель пріѣхалъ? спросила Манна голосомъ, въ которомъ съ нѣкоторыхъ поръ снова начали звучать слезы. — Пожалуйста, завтра же меня съ нимъ познакомьте. А теперь вамъ надо поспѣшить, иначе вы опоздаете на балъ.

— Я на него не приглашенъ, возразилъ Эрихъ.

— Да, онъ, не приглашенъ, подтвердилъ Роландъ, и я вмѣстѣ съ нимъ остаюсь дома.

Въ эту минуту въ комнату вошли Зонненкампъ и Церера. Всѣ ихъ убѣжденія ни къ чему не повели. Роландъ остался при своемъ намѣреніи, которое не могли поколебать даже самыя настойчивыя просьбы Эриха. Вскорѣ все семейство отправилось на балъ и Роландомъ вдругъ овладѣло позднее раскаяніе, что онъ не пошелъ со всѣми. Эрихъ повелъ его на хоры залы, откуда можно было видѣть все общество.

Пранкенъ имѣлъ видъ настоящаго героя праздника и Манна раздѣляла съ нимъ всѣ почести. Она была очень оживлена, на щекахъ ея игралъ яркій румянецъ. Роландъ сильно на нее досадовалъ за то, что она ни разу не взглянула въ верхъ на хоры.

Вдругъ Манна посреди веселаго разговора спросила Пранкена:

— Слышали вы, что сюда пріѣхалъ учитель капитана Дорнэ?

Пранкенъ сердито сдвинулъ брови. Какъ, она посреди смѣха и танцевъ думаетъ объ этомъ человѣкѣ? Онъ не вдругъ нашелся, что отвѣчать, но послѣ минутнаго раздумья весело проговорилъ:

— Ахъ, еще учитель! Неужели вамъ не надоѣла вся эта ученость? Теперь вокругъ насъ все танцуетъ и веселится: давайте и мы дѣлать тоже.

И онъ увлекъ ее въ быстромъ вальсѣ. Маннѣ казалось, что она летитъ по воздуху и вовсе не касается ногами пола.

— Уйдемъ отсюда, сказалъ Роландъ Эриху и они, сойдя съ хоръ, вышли на открытый воздухъ и при лунномъ свѣтѣ стали взбираться на гору по той самой дорожкѣ, но которой шли утромъ.

— Скажи пожалуйста, внезапно спросилъ Роландъ, неужели человѣкъ дѣйствительно не долженъ ни съ кѣмъ дѣлиться тайной, которую ему тяжело носить въ своемъ сердцѣ? Есть одна вещь, о которой мнѣ ужасно хотѣлось бы съ тобою поговорить! Какъ ты думаешь, могу я это сдѣлать?

— Нѣтъ, ты ни въ какомъ случаѣ, ни подъ какимъ предлогомъ не долженъ нарушать даннаго слова. Позволь себѣ это только разъ и ты навсегда утратишь надъ собой всякое самообладаніе.

Роландъ вздохнулъ. Ему очень хотѣлось сказать Эриху, что все семейство его въ скоромъ времени получитъ дворянство.

Взойдя на вершину горы, они увидѣли у ногъ своихъ весь городокъ и всю долину, облитую мягкимъ луннымъ свѣтомъ. По временамъ до нихъ долетали звуки бальной музыки.

— Я предчувствую, снова заговорилъ Роландъ, что сегодня вечеромъ Манна будетъ объявлена невѣстой Пранкена. Матушка полагаетъ, что это можетъ ускорить разрѣшеніе той тайны, о которой я тебѣ говорилъ. Вѣдь угадать ее ты вправѣ: этого тебѣ никто не можетъ запретить.

Эрихъ строго замѣтилъ Роланду, что онъ весьма дурно дѣлаетъ, говоря о семейной тайнѣ, которая ему одному была довѣрена.

Голосъ молодого человѣка слегка дрожалъ. Онъ давно зналъ, что событіе, которое теперь повидимому приближалось къ развязкѣ, должно было совершиться, но въ эту минуту оно его поразило какъ совершенно новое, неожиданное, необычайное извѣстіе. Онъ съ восторгомъ и въ тоже время съ страшной болью въ сердцѣ, почувствовалъ, что Манна стала ему гораздо ближе и дороже, чѣмъ онъ до сихъ поръ осмѣливался въ томъ даже передъ самимъ собой сознаваться. Подъ вліяніемъ этого чувства, онъ съ такимъ усиліемъ воткнулъ палку въ землю, что она сломалась, а затѣмъ онъ позвалъ Роланда домой.

Одновременно съ ними передъ подъѣздомъ ихъ жилища остановилась карета. Изъ нея вышелъ Зонненкампъ, а за нимъ и Церера съ Манной.

— Ты объявлена невѣстой Пранкена? спросилъ Роландъ у своей сестры.

— Ты, какъ я вижу, еще вовсе неразумный ребенокъ, отвѣчала та и быстро взбѣжала на лѣстницу.

Зонненкампъ пригласилъ Эрихакъ себѣ въ комнату, а Роланду приказалъ идти спать.

— Вотъ здѣсь лежатъ болѣе легкія сигары. Пожалуйста возьмите и закурите одну изъ нихъ, сказалъ Зонненкампъ, садясь въ кресло и опрокидываясь на спинку его. Я смотрю на васъ, капитанъ, какъ за члена моей семьи: вы нашъ и всегда останетесь нашимъ.

Эрихъ вздрогнулъ. Ужъ не угадывалъ ли отецъ Манны его чувствъ къ ней и не намѣревался ли онъ, подъ вліяніемъ неловкаго вопроса Роланда, внушить ему мысль о необходимости отнынѣ и навсегда перестать о ней думать. Или не хочетъ ли онъ, напротивъ, предложить ему руку своей дочери? Эти противорѣчащія одна другой мысли успѣли пробѣжать у него въ головѣ, пока Зонненкампъ молчалъ, видимо ожидая сочувственнаго отвѣта на свое любезное заявленіе. Но Эрихъ ничего не говорилъ. Зонненкампъ всталъ и пройдясь нѣсколько разъ по комнатѣ, остановился передъ нимъ.

— Сегодня я хочу вамъ дать самое лучшее доказательство моего довѣрія къ вамъ. Дайте мнѣ вашу руку.

Эрихъ повиновался, но слегка вздрогнулъ, коснувшись желѣзнаго кольца на большомъ пальцѣ правой руки Зонненкампа, который продолжалъ:

— Я въ высшей степени цѣню и уважаю вашу скромную сдержанность.

Недоумѣніе Эриха съ каждой минутой усиливалось и онъ тревожно озирался вокругъ.

Что все это означало?

Въ теченіи нѣсколькихъ минутъ молча покуривъ сигару, Зонненкампъ снова заговорилъ:

— Вы никогда ни однимъ словомъ не дали замѣтить, что видите и понимаете все, что происходитъ у васъ передъ глазами.

Эрихъ все еще не могъ преодолѣть внезапно охватившаго его страха. Зонненкампъ говорилъ съ такими частыми и длинными разстановками.

Наконецъ у него точно противъ воли вырвались слова:

— Вы конечно знаете, что я хлопочу о возведеніи меня въ дворянское достоинство?

— Нѣтъ, я этого до сихъ поръ не зналъ.

— Неужели? Развѣ Роландъ никогда вамъ не намекалъ…

— Онъ намекалъ на какую-то тайну, но я ему строго запретилъ передавать мнѣ то, что было ему самому сообщено по секрету.

— Прекрасно, вы отличный учитель! Я вамъ благодаренъ… очень благодаренъ и признательности моей не будетъ конца, если вы согласитесь исполнить мою просьбу… Капитанъ, вы можете многое сдѣлать для скорѣйшаго осуществленія моихъ желаній.

— Я?

— Да, вы. Графъ Вольфсгартенъ васъ удостоиваетъ своей особенной дружбы. Мы уже почти можемъ считать его своимъ родственникомъ; но всякій разъ, что я, или мои друзья въ разговорѣ съ нимъ касаемся вопроса о моемъ возвышеніи въ свѣтѣ, онъ уклоняется отъ прямого отвѣта. Вы знаете меня, любезный капитанъ, вы могли за мной наблюдать и съ вашей проницательностью конечно давно уже замѣтили, что я, несмотря на всѣ мои недостатки, въ сущности все-таки честный и добрый человѣкъ. Я вы, насколько мнѣ извѣстно, всегда дѣйствуете сообразно съ вашими убѣжденіями… Вѣдь вы меня понимаете, не правда ли?

— Говоря откровенно, нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ я вамъ все объясню въ двухъ словахъ. На дняхъ я даю праздникъ. Между тѣмъ какъ я займусь евреемъ, вы отведите въ сторону вашего друга графа Вольфсгартена и постарайтесь вывѣдать отъ него, какое мнѣніе онъ намѣренъ подать, а можетъ быть уже и подалъ обо мнѣ. Вамъ это будетъ не трудно.

— Не лучше ли вамъ поручить это барону фонъ-Пранкену, графинѣ, или государственному совѣтнику?

— Нѣтъ. Еслибъ это было возможно, я не сталъ бы васъ утруждать. Графъ Вольфсгартенъ до сихъ поръ, какъ я вамъ говорю, постоянно уклонялся отъ прямого отвѣта. Онъ съ свойственнымъ ему педантизмомъ… или лучше сказать, съ обычной своей деликатностью чувства думаетъ, что обязанъ хранить въ строгой тайнѣ мнѣніе, которое никто не долженъ знать, кромѣ герцога. Его высочество все это время въ отличномъ расположеніи духа, по черезъ нѣсколько дней онъ отсюда уѣзжаетъ. Неправда ли, любезный Дорнэ, вы исполните мою просьбу: это вамъ будетъ такъ легко!

— Господинъ Зонненкампъ, возразилъ Эрихъ, вы за минуту передъ тѣмъ похвалили меня за то, что я удержалъ Роланда, когда онъ хотѣлъ сообщить мнѣ ввѣренную ему тайну. Какъ же я могу теперь…

— Ахъ, любезный Дорнэ, перебилъ его Зонненкампъ, мало ли что мы запрещаемъ молодымъ людямъ, а себѣ позволяемъ. Я глубоко уважаю вашу правдивость, знаю, что то, о чемъ я васъ теперь прошу, составляетъ для васъ настоящую жертву, но…. не откажитесь мнѣ ее принести.

Эрихъ старался всячески отклонить отъ себя это порученіе. Онъ находилъ себя вовсе неспособнымъ къ развѣдыванію чужихъ тайнъ. А передавать еще третьему лицу то, что ему самому довѣрилъ бы другъ, онъ считалъ настоящей измѣной. Зонненкампъ, слушая его, тихонько свисталъ.

— Къ тому же, въ заключеніе сказалъ Эрихъ, я увѣренъ, что ничего не съумѣю добиться отъ графа.

Зонненкампъ былъ сильно раздосадованъ, но тѣмъ не менѣе успѣлъ совладать съ собой. Онъ разсыпался въ похвалахъ добросовѣстности Эриха, съ восторгомъ отозвался объ его удивительномъ тактѣ, о его нравственной чистотѣ, о благородствѣ его образа мыслей и… даже попросилъ извиненія въ томъ, что одно время видѣлъ въ немъ нѣчто болѣе, чѣмъ друга Беллы. Его собственные, горькіе опыты въ жизни были причиной такой подозрительности, но наконецъ онъ могъ похвалиться тѣмъ, что встрѣтилъ дѣйствительно чистаго и честнаго человѣка.

Эрихъ никогда не надѣялся, чтобъ Зонненкампъ съумѣлъ его такимъ образомъ оцѣнить. Человѣкъ, который понимаетъ благородныя стремленія другихъ людей, думалъ онъ, непремѣнно и самъ долженъ носить ихъ въ собственной душѣ.

Отъ Зонненкампа не ускользнуло впечатлѣніе, какое произвели на молодого человѣка его слова. Положивъ руку на плечо Эриха, онъ сказалъ ему дрожащимъ отъ волненія голосомъ, въ которомъ даже какъ будто звучали сдерживаемыя слезы:

— Дорогой другъ мой… да, вы по истинѣ для меня другъ! Но если вы полагаете, что я не имѣю права разсчитывать на ваше личное ко мнѣ расположеніе, то подумайте только о Роландѣ. Не о себѣ же я хлопочу, въ самомъ дѣлѣ! Моя задача доставить необходимое для полнаго счастья Роланда — нашего Роланда! повторилъ онъ съ особеннымъ удареніемъ.

При имени своего воспитанника Эрихъ какъ будто очнулся отъ сна и спросилъ у Зонненкампа, зачѣмъ онъ хочетъ непремѣнно сдѣлать изъ него дворянина.

— О другъ мой! воскликнулъ Зонненкампъ и тонъ его по мѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, становился все мягче и мягче: это было единственной и конечной цѣлью всей моей борьбы, какъ въ Новомъ, такъ и въ Старомъ Свѣтѣ. Кто знаетъ, можетъ быть мнѣ суждено скоро умереть и тогда вы останетесь единственнымъ другомъ и опорой моего сына… дайте мнѣ вашу руку… неправда ли, вы его никогда не покинете и я могу спокойно умереть, зная, что оставляю его на вашихъ рукахъ? Ахъ, никто и не подозрѣваетъ, какая ужасная болѣзнь таится во мнѣ. Снаружи я, благодаря постоянной работѣ надъ собой, имѣю бодрый и здоровый видъ, по внутри меня что-то надломлено. Усиленные труды и борьба съ жизнью подкосили мое существованіе, хотя этого никто не видитъ и не знаетъ. Со мной вдругъ, въ одну минуту все можетъ кончиться и я совершенно естественно желалъ бы оставить сына въ вѣрной пристани. Вы, дорогой другъ, искренно любите наше любезное германское отечество и, я не сомнѣваюсь въ томъ, желали бы пріобрѣсти для него вѣрнаго и полезнаго сына. А доколѣ Роландъ будетъ носить свое настоящее имя, онъ не перестанетъ смотрѣть на себя какъ на гражданина вселенной и никогда не сдѣлается настоящимъ сыномъ германскаго отечества, въ которомъ только и можетъ съ успѣхомъ дѣйствовать человѣкъ, обладающій благородными стремленіями и богатыми средствами. Извините, если я выражаюсь не такъ горячо, какъ чувствую и какъ вы вправѣ ожидать… Но вѣрьте въ мою искренность, когда я прошу васъ, которому Роландъ уже такъ много обязанъ, сдѣлать изъ него еще настоящаго сына Германіи, если не ради его самого, то ради отечества.

Зонненкампъ хорошо зналъ, какую чувствительную струну затрогивалъ онъ въ сердцѣ Эриха. Кромѣ того, грустное выраженіе его лица и дрожащій голосъ, свидѣтельствовавшіе о глубинѣ таившагося въ немъ чувства, произвели на молодого человѣка сильное впечатлѣніе. Зонненкампъ повидимому вполнѣ отрѣшался отъ собственной личности и имѣлъ въ виду одно только чужое счастье.

Эрихъ въ волненіи воскликнулъ:

— Для Роланда я готовъ отдать жизнь…

Зонненкампъ хотѣлъ его обнять, но Эрихъ попросилъ, чтобъ ему позволено было докончить.

— Я согласенъ принести въ жертву мою жизнь, но не мои правила, продолжалъ онъ. Впрочемъ, я всегда готовъ сдаться на доводы, которые могутъ убѣдить мой разсудокъ. Неужели вы дѣйствительно думаете, что дворянство должно составить счастіе Роланда?

— Это для него единственный исходъ. Поймите меня, какъ слѣдуетъ, мой дорогой и благородный другъ. Я вамъ откровенно говорю, что высоко цѣню деньги, которые пріобрѣлъ съ трудомъ и потому самому, желаю удержать за собой. Мнѣ хотѣлось бы мое движимое имущество, хоть частью, превратить въ недвижимое. То, что я пріобрѣлъ въ потѣ лица, должно быть для моего сына источникомъ свободы и радости. О, другъ мой, вы не знаете, какъ тяжела была моя жизнь отъ того, что… Но оставимъ это: я не хочу сегодня черезъ мѣру волноваться. У меня въ молодости былъ учитель, весьма умный, хотя къ сожалѣнію далеко не такой нравственный человѣкъ, какъ вы. Онъ часто говаривалъ: "только тотъ но истинѣ можетъ быть названъ свободнымъ, кто не подлежитъ обязанностямъ наравнѣ съ другими, но обладаетъ правами, которыя ставятъ его выше всѣхъ… Геній, человѣкъ, подобно вамъ, любезный другъ, щедро надѣленный отъ природы, самъ собой взлетаетъ на эту высоту. Но не всѣ люди геніи, таланты не пріобрѣтаются никакими трудами и тому, кто ихъ не имѣетъ, ничего болѣе не остается, какъ искать случая попасть въ дворяне, за которыми исторія признала вышнія права. Вы видите, я человѣкъ простой и конечно говорю очень не складно.

— Напротивъ, вы прекрасно и чрезвычайно замысловато выразили вашу мысль.

— Ахъ, оставимъ всѣ прикрасы и вычурности! Но я забылъ главное и очень радъ, что оно мнѣ снова пришло на умъ. Извѣстно ли вамъ, что никто иной, какъ вы сами навели меня на эти мысли?

— Я? Какимъ образомъ?

— Помните ли вы, какъ въ, первый же день вашего вступленія ко мнѣ въ домъ, вы мнѣ объявили, что не признаете за Роландомъ никакихъ талантовъ и не считаете его ни къ чему особенному призваннымъ. Тогда это меня непріятно поразило, но теперь я вижу, что вы совершенно правы. И вотъ именно потому то, что Роландъ не геній, я и хочу сдѣлать изъ него дворянина. Дворянство даетъ человѣку даромъ то высокое положеніе въ свѣтѣ, какого онъ, не будучи особенно щедро надѣленъ дарами природы, никогда самъ собой не достигнетъ. Одно изъ преимуществъ дворянъ заключается въ томъ, что имъ нѣтъ надобности постоянно думать о сохраненіи собственнаго достоинства. Вы баронъ или графъ, и этимъ все сказано: никто отъ васъ ничего болѣе не требуетъ. Если же къ этому у васъ есть еще какія-нибудь заслуги, то всѣ на васъ не нарадуются и вами не нахвалятся. Мы же, люди средняго класса, прежде всего должны быть чѣмъ-нибудь или кѣмъ-нибудь и потому бываемъ особенно чутки ко всему, что имѣетъ хоть малѣйшее отношеніе къ нашему достоинству. Но, любезный другъ, я боюсь, ужъ не надоѣлъ ли я вамъ своей болтовней?

— Нисколько.

— Въ такомъ случаѣ позвольте мнѣ вамъ сказать еще слѣдующее. Когда Роландъ вступитъ во владѣніе милліонами, время, которое по всѣмъ вѣроятностямъ не за горами, у него, если мои желанія исполнятся, не только будетъ твердая почва подъ ногами, но онъ еще, въ качествѣ новаго дворянина, станетъ считать себя вдвойнѣ обязаннымъ во всемъ держаться правилъ самой строгой честности и усердно заниматься дѣлами благотворительности и общественной пользы. Другъ мой! Я передъ вами вполнѣ раскрываю мою душу и говорю вамъ все, — рѣшительно все. Не мало помыкался я на бѣломъ свѣтѣ и знаете ли, къ чему я наконецъ пришелъ?

— Я вамъ буду очень благодаренъ, если вы мнѣ скажете.

— Слушайте же, продолжалъ Зонненкампъ, положивъ обѣ руки на плечи Эриха, вы философъ, смѣлый и свободный мыслитель… хотите у меня чему-нибудь научиться?

— Весьма охотно.

— Знайте же, другъ мой, что въ мірѣ царствуютъ три рода людей, изъ которыхъ каждый составляетъ нераздѣльное цѣлое, такъ что человѣкъ, принадлежащій къ одному изъ нихъ, никогда не чувствуетъ себя одинокимъ. въ нашемъ мірѣ, гдѣ постоянно все раздробляется и распадается, необходимо принадлежать…

Зонненкампъ на минуту остановился, а потомъ продолжалъ, отвѣчая на вопросительный взглядъ Эриха:

— Да, другъ мой, въ этомъ мірѣ необходимо быть или евреемъ, или іезуитомъ, или дворяниномъ. Вы улыбаетесь? вы въ недоумѣніи? Позвольте, я вамъ еще болѣе разъясню мою мысль. Куда бы вы ни взглянули, вы вездѣ видите, что только между этими людьми еще и царствуетъ духъ общности. Евреемъ сынъ мои не можетъ сдѣлаться, іезуитомъ онъ не долженъ быть, а дворяниномъ и можетъ и долженъ.

Эрихъ былъ сильно пораженъ всѣмъ, что слышалъ. Въ глубинѣ души онъ не соглашался съ Зонненкампомъ, но съ другой стороны видѣлъ, что рѣшимость послѣдняго ничѣмъ нельзя было поколебать. Бросая взглядъ назадъ, онъ понялъ значеніе многаго изъ того, что за послѣднее время совершалось передъ его глазами. Онъ видѣлъ, что всѣ поступки Зонненкампа были направлены исключительно къ тому, чтобъ достигнуть одной желанной цѣли. Но, можетъ быть, дворянское достоинство и дѣиствительно могло имѣть для Роланда важное значеніе? Развѣ это не былъ единственный способъ удержать его въ Германіи, съ тѣмъ, чтобъ онъ наконецъ призналъ ее за свое настоящее отечество?

Зонненкампъ еще далеко за полночь продолжалъ доказывать, какъ Роланду необходимо получить дворянство. Наконецъ Эрихъ, утомленный позднимъ часомъ и продолжительными преніями, далъ обѣщаніе со своей стороны похлопотать объ этомъ у Клодвига. Онъ легъ спать, но сонъ бѣжалъ отъ его глазъ. Ему казалось, что онъ вдругъ сдѣлался измѣнникомъ и отступникомъ и совѣсть не давала ему покою. Но мало-по-малу соблазнителю удалось его успокоить слѣдующимъ разсужденіемъ:

— Вѣдь въ концѣ концовъ не ты и не графъ дадите ему дворянство, а самъ герцогъ. Дѣло безъ тебя можетъ устроиться. Зачѣмъ же тебѣ отказомъ давать поводъ подозрѣвать тебя въ неблагодарности и сомнѣваться въ твоей готовности быть полезнымъ ближнему?

ГЛАВА XIV.
УЧИТЕЛЬ УЧИТЕЛЯ.

— «Балъ… Американецъ… Женихъ…» можно было на слѣдующее утро слышать у источниковъ на всѣхъ языкахъ. По странному противорѣчію больные, стекавшіеся въ Карлсбадъ для отдыха, во что бы то ни стало хотѣли продолжать тамъ развлеченія и удовольствія зимняго сезона.

Носилки Цереры съ этихъ поръ перестали появляться у источника. Ей приносили кружку съ цѣлебной водой на домъ.

Манна, въ утро послѣ бала, долго по окончаніи обѣдни: оставалась еще въ церкви на колѣняхъ передъ алтаремъ.

Она молила Бога о помощи, просила Его защитить ее отъ всѣхъ соблазновъ міра сего и дать ей силы, необходимыя для того, чтобъ выдти побѣдительницей изъ борьбы, какую она теперь выдерживала. Припоминая слова патера, говорившаго ей, что она вездѣ, куда бы ни явилась, могла найти себѣ отца или брата, Манна, было, думала, искать утѣшенія въ исповѣди, но потомъ отбросила эту мысль. Она не могла сказать всего, что было у нея на душѣ, и потому предпочитала совсѣмъ молчать. Молодая дѣвушка въ первый разъ въ жизни вышла изъ церкви съ тяжестью на сердцѣ.

Въ это же самое время Эрихъ бродилъ по горамъ и тоже боролся съ собой. Зонненкампъ, наканунѣ такъ откровенно съ нимъ говорившій, однако скрылъ отъ него одно обстоятельство, а именно, что Пранкенъ ждалъ для окончательной помолвки съ Манной, чтобъ ея отецъ получилъ дворянское достоинство. Досада и горькое сознаніе своего безсилія кипѣли въ душѣ молодого человѣка и онъ жестоко упрекалъ себя за то, что согласился исполнить порученіе Зонненкампа.

Вдругъ его кто-то назвалъ по имени. Онъ вздрогнулъ, хотя звавшій его голосъ былъ очень тихъ и мягокъ. Обернувшись, онъ увидѣлъ передъ собой профессора Эйнзиделя.

Кто лучше этого человѣка могъ его утѣшить и разъяснить ему его сомнѣнія?

Эриху тоже на мгновеніе пришло на умъ подѣлиться своимъ горемъ съ старымъ учителемъ, который, несмотря на дѣтскую чистоту своей души, такъ ясно понималъ вещи и умѣлъ подавать такіе мудрые совѣты. Но Эрихъ, подобно Маннѣ, не могъ всего открыть, и потому долженъ быль отказать себѣ въ утѣшеніи, какое ему могла бы доставить исповѣдь. Онъ скрылъ въ себѣ и свое горе, и свои сомнѣнія.

Добрый профессоръ никакъ не могъ примириться съ необходимостью въ теченіе нѣсколькихъ недѣль не работать, ничего не читать и думать исключительно о своемъ физическомъ благосостояніи. Онъ съ дѣтски-наивной улыбкой повторялъ, что такого рода леченіе на водахъ съ вѣчными прогулками, въ сущности также скучно, какъ необходимость лежать больному въ постелѣ.

Вскорѣ онъ освѣдомился у Эриха объ его занятіяхъ и спросилъ, приступилъ ли онъ уже къ своему большому труду о состояніи рабства.

Прежде чѣмъ Эрихъ успѣлъ ему отвѣчать, профессоръ прибавилъ, что все продолжаетъ собирать для него свѣдѣнія и дѣлать замѣтки объ этомъ предметѣ. Его сильно интересовалъ взглядъ на крѣпостное состояніе Лютера, который, разсматривая его съ религіозной точки зрѣнія, весьма энергически защищалъ его.

— Но я не упрекаю за это Лютера, продолжалъ профессоръ Эйнзидель. Онъ смотрѣлъ на вещи глазами своего вѣка и уподоблялся въ этомъ людямъ другого времени, которые вѣрили въ существованіе злыхъ духовъ и въ возможность ихъ изгонять. Мы видимъ въ Боссюэтѣ примѣръ того, какъ даже передовые люди всегда заражаются образомъ мыслей, господствующимъ въ современномъ имъ обществѣ. Кто утверждаетъ, говорилъ онъ, что рабство не должно существовать, тотъ грѣшитъ противъ св. Духа. Кто знаетъ, можетъ быть многія и изъ нашихъ понятій будутъ казаться странными послѣдующимъ поколѣніямъ.

Эта утренняя прогулка доставила Эриху удовольствіе, какого онъ давно не испытывалъ. Робко озираясь вокругъ, точно опасаясь, чтобъ кто-нибудь не подслушалъ его словъ, профессоръ Эйнзидель внезапно сказалъ ему:

— Любезный докторъ, онъ продолжалъ называть Эриха докторомъ, я тоже это время много думалъ о задачѣ воспитывать богатаго юношу и пришелъ къ тому убѣжденію, что абсолютнаго правила для этого не существуетъ. Вообще все абсолютное принадлежитъ исключительно области мысли. Мы можемъ воспитать человѣка только такъ, чтобъ приблизительно… замѣтьте, пожалуйста, я говорю приблизительно… быть увѣренными, или по крайней мѣрѣ надѣяться, что онъ во всякомъ положеніи съумѣетъ дѣйствовать сообразно съ высшими законами нравственности: вотъ все, что мы въ состояніи сдѣлать. Вы этого уже безъ сомнѣнія достигли съ вашимъ воспитанникомъ, или я очень ошибаюсь. Насколько мнѣ знакома жизнь… а я, хоть и не долго, но все-таки одно время также былъ домашнимъ учителемъ… насколько мнѣ знакома жизнь, говорю я, знатные люди только и дѣлаютъ, что желаютъ и требуютъ. Богатые, вѣроятно, ничѣмъ отъ нихъ не отличаются. Задача воспитателя заключается въ томъ, чтобъ эти желанія, требованія и ожиданія направить на истинный путь, дать имъ силу и значеніе воли и обратить ихъ въ стремленіе къ самостоятельной дѣятельности. Въ вашемъ прекрасномъ юношѣ много хорошихъ задатковъ, а что всего важнѣе, онъ уже проникся сознаніемъ серьёзныхъ сторонъ жизни.

Никогда еще лѣсъ не казался Эриху такимъ душистымъ, солнце такимъ яркимъ, воздухъ такимъ живительнымъ и весь міръ такимъ прекраснымъ, какъ въ эту минуту, когда онъ слушалъ одобрительную рѣчь своего бывшаго учителя. Долго шелъ онъ возлѣ него молча, а когда они сѣли отдохнуть на скамьѣ въ лѣсной чащѣ, онъ едва удержался, чтобъ не поцѣловать маленькую и изящную руку добраго старика.

Но въ другой разѣ профессоръ Эйнзидель нашелъ также нужнымъ открыть Эриху глаза на счетъ опасности, которая, по его мнѣнію, ему угрожала. Онъ упрекалъ молодого человѣка за то, что тотъ, находясь постоянно между богатыми людьми, будто бы заразился ихъ небрежностью къ обязанностямъ въ отношеніи къ самому себѣ.

— Жизнь въ обществѣ другихъ людей хороша и пріятна, говорилъ онъ, но жизнь въ уединеніи гораздо лучше. Я боюсь, что вы въ это послѣднее время плохо ладили съ самимъ собой.

Однажды онъ прямо обратился къ Эриху съ вопросомъ, какъ далеко подвинулся его трудъ. Робко, какъ школьникъ, который опасается выговора за лѣность, Эрихъ долженъ былъ сознаться, что вовсе упустилъ изъ виду свой трудъ. Лицо профессора мгновенно омрачилось и покрылось множествомъ складокъ и морщинъ. Онъ долго молчалъ, потомъ сказалъ:

— Вы дѣлаете большой вредъ, какъ самому себѣ, такъ и вашему воспитаннику.

— Самому себѣ и моему воспитаннику?

— Да. У васъ рядомъ съ обязанностями, заставляющими васъ жить въ обществѣ и вести разсѣянный образъ жизни, нѣтъ никакого ученаго труда, который, принуждая васъ сосредоточиваться, сообщалъ бы вамъ бодрость и самообладаніе, столь нужныя въ дѣлѣ воспитанія. Я тоже былъ учителемъ, но постоянно имѣлъ у себя въ запасѣ какой-нибудь ученый трудъ, свое собственное, недоступное для другихъ святилище мысли, въ которомъ и почерпалъ силы, необходимыя для добросовѣстнаго выполненія моихъ обязанностей. Одно изъ главныхъ правилъ воспитанія заключается въ томъ, чтобъ учитель никогда не отдавался въ полное распоряженіе своего воспитанника. Послѣдній долженъ быть проникнутъ сознаніемъ, что находящійся близъ него человѣкъ имѣетъ также свою собственную внутреннюю жизнь, надъ развитіемъ которой онъ продолжаетъ неутомимо трудиться, вслѣдствіе чего не можетъ и не долженъ никому вполнѣ отдаваться. Вамъ никогда не слѣдуетъ считать себя готовымъ… замѣтьте хорошенько это слово: готовымъ. Вамъ необходимо постоянно стремиться къ болѣе полному знанію и развитію. Быть готовымъ значитъ приближаться къ смерти. Взгляните на древесный листъ: лишь только онъ достигаетъ своей полной зрѣлости, какъ начинаетъ желтѣть и быстро приближаться къ увяданію.

Эрихъ невольно смутился. Слова профессора, раздававшіяся здѣсь, въ тишинѣ и уединеніи лѣса, были отголоскомъ его собственныхъ мыслей, въ которыхъ онъ только до сихъ поръ не хотѣлъ даже самому себѣ сознаться. Но тѣмъ не менѣе онъ счелъ нужнымъ возразить, цитируя Виргинія, любимаго автора своего учителя: «Non semper arcum tendit Apollo», сказалъ онъ.

— Отлично, вашъ отвѣтъ мнѣ очень правится. Но вы забываете, что если Аполлонъ не постоянно натягиваетъ лукъ, то все-таки никогда съ нимъ не разстается и постоянно носитъ его при себѣ.

Послѣ этого они долго шли молча. Наконецъ профессоръ снова заговорилъ:

— Вы еще молоды, началъ онъ: для васъ еще не миновала утренняя пора вашей жизни: поспѣшите ею воспользоваться. Я предостерегаю васъ какъ учитель и другъ, — болѣе того: устами моими говоритъ духъ вашего отца. Кто болѣе его можетъ служить вамъ предостереженіемъ? Долгъ предписываетъ мнѣ вамъ это сказать и я полагаю, что имѣю на то полное право.

— Мой отецъ можетъ служить мнѣ предостереженіемъ? Какимъ образомъ?

— Мнѣ нѣтъ надобности говорить вамъ о его заслугахъ. Но тѣмъ не менѣе онъ самъ жаловался, что, по необходимости вращаясь въ свѣтѣ, утратилъ тѣсную связь съ наукой. Строгая система ему болѣе не давалась. Садясь писать, онъ думалъ о людяхъ, тогда какъ ученый долженъ имѣть въ виду одну только мысль: мы обязаны служить ей исключительно и видѣть въ ней свое божество. Утративъ эту способность, мы становимся худшими изъ идолопоклонниковъ. Общество дѣлается нашимъ идоломъ, и подчиняясь его требованіямъ, мы окончательно теряемъ изъ-подъ ногъ почву.

Эрихъ все еще молчалъ, а добрый старикъ продолжалъ:

— Съ какой странной предусмотрительностью слагаются иногда событія въ жизни! Профессору нашей университетской клиники слѣдовало преодолѣть мое отвращеніе къ поѣздкѣ на воды, а мнѣ надо было непремѣнно сдаться на его убѣжденія. Но ни онъ, ни я, мы и не подозрѣвали, что мое присутствіе здѣсь было, можетъ быть, необходимо для того, чтобъ я сдѣлался источникомъ вашего нравственнаго исцѣленія.

— И вы дѣйствительно имъ сдѣлались! воскликнулъ Эрихъ, съ жаромъ пожимая маленькую руку своего учителя. Онъ объявилъ, что только еще въ теченіи нѣкотораго времени намѣренъ исключительно посвятить себя Роланду. Но лишь только послѣдній поступитъ въ корпусъ, онъ безраздѣльно отдастся наукѣ и ей одной будетъ служить.

Профессоръ посовѣтовалъ ему не откладывать этого до тѣхъ поръ. — Сношенія съ идеей, говорилъ онъ, никогда не должны быть прерываемы.

— Впрочемъ, прибавилъ онъ, я рѣшительно ничего не имѣю противъ того, еслибъ вы вздумали посвятить себя чисто-практической жизни. Вамъ только надо на что-нибудь, окончательно рѣшиться.

Эрихъ вернулся домой совершенно новымъ человѣкомъ. Онъ теперь ясно видѣлъ опасность, какая ему угрожала отъ желанія блистать въ обществѣ посредствомъ уже собранныхъ имъ умственныхъ богатствъ, — желанія, удовлетворяя которое, онъ не могъ идти далѣе по пути къ развитію и собственному усовершенствованію. Профессору, подобно доктору, хотя и совершенно инымъ способомъ, чѣмъ тому, удалось вразумить Эриха и избавить его отъ опасности.

Молодой человѣкъ съ новымъ рвеніемъ принялся за свои занятія съ Роландомъ и мальчикъ не могъ надивиться, откуда бралось у его учителя столько энергіи.

Эрихъ былъ очень радъ случаю поближе познакомить профессора Эйнзиделя съ Клодвигомъ, съ банкиромъ, съ Зонненкампомъ и въ особенности съ Роландомъ.

Профессоръ съ своей стороны находилъ болѣе всего удовольствія въ обществѣ Роланда, который продолжалъ называть его своимъ дѣдушкой-учителемъ. Видя ихъ вмѣстѣ, замѣчая, какой почтительной заботливостью мальчикъ окружалъ его бывшаго профессора, Эрихъ чувствовалъ двойное удовлетвореніе. Многое изъ того, что говорилъ Эйнзидель, глубоко западало въ сердцѣ юноши.

— Трудно себѣ представить, воскликнулъ онъ однажды, чтобъ долговязый лейтенантъ и профессоръ Эйнзидель принадлежали къ одной и той же породѣ людей!

Эрихъ очень охотно отпускалъ своего воспитанника одного гулять съ профессоромъ. Онъ былъ очень обрадованъ, когда нѣсколько времени спустя Эйнзидель ему сказалъ:

— Трудъ вашъ здѣсь не пропалъ даромъ. Этотъ юноша успѣлъ пріобрѣсти себѣ идеальную, такъ-называемую благородную гордость. Я полагаю, что порокъ не представляетъ для него болѣе никакой опасности, и считаю его неспособнымъ ни на какой низкій поступокъ. Да, сознаніе собственнаго достоинства неизбѣжно порождаетъ въ человѣкѣ гордость, которая, будучи хорошо направлена, становится для него вѣрнымъ нравственнымъ правиломъ.

Белла попробовала-было избрать профессора цѣлью своихъ шутокъ и остроумныхъ выходокъ, но добрый старикъ бросалъ на нее такіе сострадательные и въ тоже время исполненные молчаливой укоризны взгляды, что она не замедлила оставить его въ покоѣ. Прекративъ свои шутки, графиня стала вовсе не замѣчать профессора.

Съ виду такой наивный и неопытный, Эйнзидель весьма вѣрно судилъ о людяхъ и о разныхъ явленіяхъ жизни. Къ Клодвигу онъ прилагалъ меткое выраженіе древнихъ «прекрасно-добраго» человѣка и особенно радовался его классическому образованію.

— Классицизмъ, говорилъ онъ, похожъ на твердый каменный фундаментъ, который, будучи закрытъ поломъ, остается невидимъ для глазъ, но держитъ на себѣ цѣлое зданіе.

Банкира онъ находилъ ужъ слишкомъ юркимъ, по признавалъ въ немъ въ высшей степени благодарный умъ, который считалъ вообще отличительной чертой евреевъ.

Къ Зонненкампу профессоръ Эйнзидель чувствовалъ непреодолимый страхъ, за который постоянно себя упрекалъ, находя его весьма несправедливымъ въ отношеніи къ человѣку, не сдѣлавшему ему ни малѣйшей непріятности. Но несмотря на всѣ усилія, онъ не могъ побѣдить въ себѣ этого страха.

Онъ однажды признался Эриху, что вообще боится людей одаренныхъ слишкомъ большой физической силой. Ему все казалось, что вотъ, вотъ Зонненкампъ его, какъ ребенка, возьметъ на руки и пустится съ нимъ бѣжать. Кромѣ того, онъ никакъ не могъ вполнѣ понять этого человѣка. Съ изученіемъ характеровъ бываетъ почти всегда тоже, что съ разбираніемъ старинныхъ надписей на камняхъ: если вамъ съ перваго взгляда не удастся ихъ понять, дальнѣйшія усилія этого достигнуть ровно ни къ чему не поведутъ.

Но по мѣрѣ сближенія профессора Эйнзиделя съ Манной, передъ нимъ раскрывалась совершенно новая жизнь.

Въ своихъ сношеніяхъ съ Эрихомъ онъ самъ признавалъ вмѣшательство невидимой силы, которая, управляя всѣмъ живущемъ въ мірѣ, прислала его сюда съ тѣмъ, чтобъ онъ сдѣлался источникомъ выздоровленія молодого человѣка. Въ своихъ сношеніяхъ съ Манной онъ не подозрѣвалъ ничего подобнаго, а между тѣмъ для нея его пріѣздъ имѣлъ еще гораздо болѣе смысла и значенія, чѣмъ для Эриха. Она искала помощи, нуждалась въ опорѣ и привязалась къ доброму, съ виду дѣтски-наивному профессору съ нѣжной заботливостью дочери.

Геологія, химія и вообще наука еще не изслѣдовали вполнѣ, какъ образуются цѣлебные источники. Такъ точно никто не можетъ опредѣлить путемъ какихъ приготовленій одинъ человѣкъ содѣйствуетъ къ исцѣленію или разстройству духа другого.

Профессоръ Эйнзидель, самъ того не подозрѣвая, имѣлъ благотворное вліяніе на Манну.

Когда она въ первый разъ объявила ему о своемъ намѣреніи удалиться въ монастырь, онъ позавидовалъ ей.

— Еслибъ я былъ католикъ, сказалъ онъ, я сдѣлалъ бы тоже самое: Только я желалъ бы, чтобъ мой монастырь былъ исключительно населенъ людьми науки, которые, не имѣя ни времени, ни умѣнья заботиться о средствахъ, необходимыхъ для ихъ сущесгвованія, всѣ бы имѣли задачей выполненіе какого-нибудь обширнаго труда.

Манна улыбнулась. Она вспомнила о ловчемъ, который тоже желалъ удалиться въ монастырь для того, чтобъ проводить время въ праздности и имѣть возможность въ волю пить. Но она мгновенно оттолкнула отъ себя всякое поползновеніе къ сравненію между этими двумя людьми. Въ профессорѣ было спокойствіе и искреннее уваженіе къ святынѣ науки, храмъ которой вполнѣ заслуживалъ выситься рядомъ съ святыней религіи.

Мысль эта смутила Манну, но она тѣмъ не менѣе не могла ее въ себѣ заглушить. Она въ послѣднее время сдѣлалась очень робка, но тутъ, какъ бы вспомнивъ свою прежнюю смѣлость и самоувѣренность, рѣшилась хоть въ формѣ вопроса указать профессору на превосходство религіозныхъ вѣрованій.

Къ удивленію ея, всегда спокойный и кроткій профессоръ отвѣчалъ ей съ большимъ жаромъ.

— Мы ничуть не враги церкви, сказалъ онъ, потому что ведемъ войну только съ живыми. Церковь не могла создать ни государства, ни общества; въ ея власти было только устроить больницы и пріюты. Жизнь не ей принадлежитъ, но классическому образованію и наукѣ, которая постоянно идетъ впередъ. Дитя мое, у меня въ университетѣ есть одинъ товарищъ, который утверждаетъ, будто Corpus juris сдѣлалъ для водворенія въ мірѣ порядка гораздо болѣе нежели весь Ветхій и Новый завѣтъ. Я не вполнѣ съ нимъ согласенъ потому, что Библія, по моему мнѣнію, била на совсѣмъ другой нервъ въ организаціи человѣческаго быта. Классическая древность завѣщала міру двѣ великія идеи, которыя называются государствомъ и національностью. Съ ними человѣчество впервые встало на ноги. Затѣмъ явилась религія и вселила въ сердца людей мысль объ единствѣ человѣчества. Она провозгласила всѣхъ людей братьями, членами одной громадной семьи. Одна религія могла этого достигнуть. Ей одной удалось сдѣлать то, чего не могло добиться ни римское владычество, ни древнее, ни новое цезарство. Водворивъ въ мірѣ идею объ единствѣ человѣчества, церковь исполнила свое назначеніе. Затѣмъ народы стали снова слагаться въ различныя государства и національности, но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобъ идея объ единствѣ человѣчества могла исчезнуть. Однако, извините меня, я впадаю въ учительскій тонъ.

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, пожалуйста продолжайте, я все понимаю.

— Чистая идея не утратила своего значенія въ мірѣ, но онъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ стремиться къ тому, чтобъ исключительно служить ей выраженіемъ. Это пунктъ, на которомъ мы, такъ-называемые невѣрующіе, расходимся съ вѣрующими. Я вамъ приведу примѣръ изъ настоящаго времени… но не надоѣлъ ли я вамъ?

— Какъ можете вы имѣть обо мнѣ такое ничтожное мнѣніе?

— Вы правы, извините. Я продолжаю. Нашъ вѣкъ трудится надъ великимъ дѣломъ, которое называется уничтоженіемъ крѣпостного состоянія и рабства. Дѣло это совершается не церковью, а успѣхами цивилизаціи. Простите меня, дитя мое, и вѣрьте, что я вовсе не желаю поселять въ васъ разладъ, но… прошу васъ, никогда больше не затрогивайте меня съ этой стороны. Я, видите ли, вообще человѣкъ очень терпѣливый и самъ никого не затрогиваю, но прошу васъ… убѣдительно прошу, не навязывайте мнѣ болѣе никогда ничего подобнаго. Мнѣ очень жаль, если я какъ-нибудь неловко коснулся того, что для васъ дорого и свято: оно, смѣю надѣяться, несмотря на мое возраженіе, все-таки останется при васъ. Но прошу васъ… еще и еще прошу никогда болѣе не вызывайте меня на такого рода споръ.

Манна молча шла возлѣ профессора. Изъ глубины ея души поднялось желаніе, чтобъ какая-нибудь сверхъестественная сила мгновенно отторгнула ее отъ земли и унесла подальше отъ этого человѣка.

На какое новое противорѣчіе еще она наткнулась?

Что привелось ей слышать отъ этого профессора, который жилъ вдали отъ свѣта и желалъ только одного, а именно мирно и спокойно достигнуть конца своего земнаго странствія?

Никакая сверхъ естественная сила не явилась къ ней на помощь, чтобъ успокоить ее или разсѣять ея сомнѣнія.

А впрочемъ она рада была все это услышать отъ человѣка, котораго не могла отъ себя оттолкнуть. То, безъ сомнѣнія, было послѣднее испытаніе, послѣдняя попытка искусителя совратить ее съ истиннаго пути. Такъ думала она, прижимая руки къ груди, какъ бы стараясь утишить біеніе своего сердца. Но въ душѣ ея уже успѣлъ поселиться разладъ. У нея внезапно отняли всякую надежду за возможность искупленія. То общество, въ средѣ котораго она намѣревалась принести себя въ жертву, ничего не сдѣлало для уничтоженія въ мірѣ страшнаго зла, камнемъ лежавшаго у нея на сердцѣ.

Она хотѣла немедленно разстаться съ профессоромъ, но, подумавъ немного, нашла это несправедливымъ.

Да и что въ самомъ дѣлѣ сдѣлалъ этотъ человѣкъ дурного? Онъ только открыто высказалъ свои убѣжденія.

Манна, которая уже успѣла искренно привязаться къ профессору, продолжала окружать его своей дружеской заботливостью, но съ этихъ поръ они оба избѣгали споровъ о религіи. Только глаза Манны съ изумленіемъ широко раскрывались всякій разъ, когда профессоръ приводилъ въ разговорѣ цитаты изъ языческихъ авторовъ о предметахъ, которые, по ея мнѣнію, составляли исключительное достояніе церкви.

Передъ ней мало-по-малу раскрывался обширный жизненный горизонтъ, въ глубинѣ котораго, на подобіе сторожевой цѣпи горъ, стояли различныя религіи. А невзрачный, маленькій профессоръ, со своей въ высшей степени чуткой организаціей, мало-по-малу принималъ въ ея глазахъ размѣры цѣльной, здоровой личности, которая умѣла соглашать и разъяснять всѣ противорѣчія жизни. Кромѣ того Эйнзидель доставилъ Маннѣ случаи подмѣтить въ Эрихѣ совершенно новую для нея черту характера. Уваженіе къ нему молодого человѣка, довѣрчивость къ его словамъ, желаніе ему во всемъ угождать и исполненная смиренія подчиненность его волѣ и разсудку глубоко трогали Манну. Она постоянно наблюдала за Эрихомъ и наконецъ убѣдилась, что этотъ самостоятельный, часто самонадѣянный человѣкъ въ свою очередь былъ способенъ уважать другихъ и даже открыто признавать ихъ превосходство надъ собой.

Профессоръ Энизпидель часто прогуливался съ маленькимъ, сморщеннымъ, чрезвычайно скромнаго вида старичкомъ, который, всякій разъ, какъ подходила къ нимъ Манна, быстро удалялся, точно не признавая за собой права вмѣшиваться въ общество другихъ людей.

Профессоръ Эйнзидель однажды разсказалъ Маннѣ исторію этого старичка.

Они вмѣстѣ воспитывались въ одной школѣ, откуда послѣдній долженъ былъ очень рано выдти, оставшись, вслѣдствіе смерти родителей, единственной опорой своихъ младшихъ братьевъ и сестеръ. Онъ занималъ мѣсто бухгалтера въ одной банкирской конторѣ и продолжалъ содержать сестру, которая, овдовѣвъ, поселилась у него со всей своей семьей. Посредствомъ разнаго рода лишеній, ему удалось скопить довольно значительный капиталецъ, который въ одинъ вечеръ, когда старикъ находился въ театрѣ, былъ у него похищенъ. Воровство это совершилъ жившій у него племянникъ, который вслѣдъ затѣмъ скрылся въ Америку. Не желая притягивать къ суду сына своей сестры, старикъ скрылъ все дѣло, съ-изнова началъ копить, подвергать себя лишеніямъ и такимъ образомъ всю свою жизнь принесъ въ жертву другимъ.

Профессоръ и не подозрѣвалъ, какое сильное впечатлѣніе произвелъ на Манну его простои разсказъ о человѣкѣ, который молча, невѣдомо ни для кого, жертвовалъ собою ради другихъ.

Эйнзидель и молодая дѣвушка не замедлили найти въ матери Эриха еще предметъ для разговора, который былъ имъ одинаково близокъ къ сердцу. Добрый старикъ, полагая, что Манна непремѣнно находится въ большой дружбѣ съ профессоршей, неутомимо разсыпался въ похвалахъ благородству и добротѣ этой женщины.

Манна съ улыбкой слушала, какъ онъ между прочимъ говорилъ, что мать Эриха произвела настоящій переворотъ въ его образѣ мыслей на счетъ женщинъ. Профессоръ, до знакомства съ ней, былъ весьма ничтожнаго мнѣнія объ умственныхъ способностяхъ женской половины человѣческаго рода, въ которой въ особенности отрицалъ присутствіе гуманныхъ, общечеловѣческихъ стремленій и чувствованій. Но мать Эриха доказала ему, что всѣ хорошія качества мужчины въ женщинѣ становятся еще лучше и привлекательнѣе. Манна съ своей стороны не уставала хвалить профессоршу.

Такимъ образомъ, повидимому случайное присоединеніе Эйнзиделя къ обществу на водахъ, имѣло на умъ и сердце молодой дѣвушки гораздо болѣе вліянія, чѣмъ всѣ соблазны свѣтской жизни.

А Зонненкампъ между тѣмъ все еще не терялъ надежды достигнуть здѣсь на водахъ осуществленія своихъ плановъ. Дворъ, Клодвигъ и Белла уѣзжали на дняхъ и онъ спѣшилъ заманить къ себѣ на праздникъ, если не самого герцога, то по крайней мѣрѣ все высшее общество.

ГЛАВА XV.
ОКАМЕНѢЛЫЙ СВАДЕБНЫЙ ПОѢЗДЪ.

День, назначенный для праздника, насталъ. Роландъ ѣхалъ впереди съ Пранкеномъ, Зонненкампъ шелъ съ банкиромъ, Эрихъ съ Клодвигомъ. Погода была ясная, но не слишкомъ жаркая. Многочисленное общество вышло изъ экипажей на вершинѣ холма и опустясь внизъ по тѣнистой дорожкѣ, разбрелось по долинѣ.

Эрихъ, вѣрный данному слову, попробовалъ-было заговорить съ Клодвигомъ о предполагаемомъ возвышеніи въ свѣтѣ Зонненкампа. Но графъ остановилъ его на первомъ же словѣ и съ нѣкотораго рода отеческой строгостью посовѣтовалъ ему не вмѣшиваться въ это дѣло. Въ обращеніи Клодвига въ первый разъ было что-то такое, чего Эрихъ не могъ понять.

Они оба продолжали идти молча. Эрихъ боролся съ самимъ собой, а Клодвигъ старался побѣдить въ себѣ непріятное чувство, вызванное въ немъ вмѣшательствомъ его молодого друга.

Сойдя въ долину, Зонненкампъ отвелъ Эриха въ сторону и спросилъ, какое мнѣніе подалъ о немъ Клодвигъ. Эрихъ отвѣчалъ, что графъ вовсе отказался говорить съ нимъ объ этомъ предметѣ.

— Я вамъ очень, очень благодаренъ, выразилъ Зонненкампъ свою признательность, безъ всякой видимой на то причины.

На берегу лѣсного ручья стараніями Іозефа уже былъ накрытъ столъ. Зонненкампу оставалось только сдѣлать еще кое-какія маленькія распоряженія. Приглашенное на праздникъ избранное общество пришло въ восторгъ отъ всего устройства. Долговязый лейтенантъ особенно шумно выражалъ свое удовольствіе. Зонненкампъ подозрительно на него посматривалъ всякій разъ, что онъ, произнося его имя, не будучи австрійцемъ, прибавлялъ къ нему частицу «фонъ».

Въ лѣсу былъ расположенъ хоръ музыкантовъ, который игралъ все легкія, веселыя піесы. Гости съ любопытствомъ разсматривали группу скалъ, которая, по словамъ преданія, состояла изъ окаменѣлаго свадебнаго поѣзда.

— Откуда могло произойти это преданіе? спросила Белла у Эриха.

Всѣ съ удовольствіемъ слушали, какъ онъ объяснялъ, что это преданіе есть не что иное, какъ одна изъ многочисленныхъ варіаціи на сказанія, относящіяся къ циклу Таннгейзера. «Народы, говорилъ Эрихъ, выходя изъ мрака невѣжества, любятъ останавливаться на преданіяхъ прежняго времени, въ которыхъ замѣтно стремленіе разрѣшить загадку происхожденія земного шара».

Вдругъ со скалъ представилось восхитительное зрѣлище. Воздухъ огласился звуками охотничьяго рога, а въ долинѣ появилась пестрая толпа цыганъ, которые въ фантастическихъ одеждахъ расположились живописными группами. Между ними были музыканты, игравшіе свои національныя, исполненныя дикой прелести и энергіи мелодіи. Но всеобщее вниманіе привлекъ на себя высокій парень съ черными съ синеватымъ отливомъ волосами, который сопровождалъ свою игру на скрыпкѣ быстрыми тѣлодвиженіями и прыжками.

Со всѣхъ сторонъ посыпались похвалы Зонненкампу за то, что онъ всегда умѣлъ придумать что-нибудь необыкновенное для увеселенія своихъ гостей. Никто не зналъ, вѣрить ли ему, когда онъ началъ отговариваться и утверждать, что въ настоящемъ случаѣ онъ ни при чемъ. Многіе даже приписывали его. отговорки скромности, но никѣмъ незамѣченный взглядъ, которымъ Зонненкампъ обмѣнялся съ Лутцемъ, доказывалъ, что онъ говорилъ правду.

Белла старалась возбудить цыганъ еще къ большему веселью и узнавъ, что ихъ таборъ находится по близости, отправилась туда, взявъ съ собой Роланда и еще нѣсколькихъ дамъ. Графиня между прочимъ жалѣла, что въ числѣ гостей не было профессора Эйнзиделя, который немедленно нашелъ бы въ цыганскомъ языкѣ слѣды санскритскаго. Всѣ съ удивленіемъ слушали, какъ Эрихъ пытался объясняться съ цыганами на этомъ послѣднемъ.

Белла выразила желаніе, чтобъ кто-нибудь для нея, срисовалъ усталую клячу, лѣниво жевавшую клокъ сѣва, телѣгу и и старухъ, сидѣвшихъ вокругъ огня. Долговязый лейтенантъ взялся исполнить ея порученіе.

Между цыганками была одна молодая, одѣтая въ широкій кринолинъ. Она стояла немного въ сторонѣ, курила коротенькую трубку и дерзко поглядывала на пришедшихъ. Белла мгновенно почувствовала къ ней особенное расположеніе.

Одна старуха, показывая костлявой рукой на Роланда, воскликнула:

— Онъ долженъ быть нашимъ королемъ!

— Умѣешь ты предсказывать будущее? спросила у нея Белла и протянула ей свою руку.

— Умѣю, но тебѣ ничего не скажу, отвѣчала старуха. А вонъ пусть та барышня, что стоитъ возлѣ тебя, покажетъ мнѣ свою ручку.

Манна неохотно повиновалась старухѣ, которая, испустивъ дикій крикъ, сказала:

— У тебя есть возлюбленный, но, чтобъ съ нимъ сблизиться, ты должна пройти черезъ воду, а вода эта будетъ течь изъ твоихъ прекрасныхъ черныхъ глазъ. А еще три сына и двѣ дочери будутъ…

Манна вырвала у ней руку и пошла прочь. Нисколько не вѣря въ предсказанія, она тѣмъ не менѣе была поражена. Ужъ не Пранкенъ ли это пошутилъ? мелькнуло у нея въ умѣ. Оно сильно смахивало на то, но въ дѣйствительности Пранкенъ на этотъ разъ вовсе не былъ виноватъ.

— Хотѣлось бы мнѣ, чтобъ въ моей власти было право осуждать людей на изгнаніе! внезапно воскликнула Белла.

— Кого же вы бы въ такомъ случаѣ осудили? спросили у нея.

— Цыганъ на цѣлые пятьдесятъ лѣтъ, и такъ, чтобъ ни одинъ драматическій писатель не смѣлъ болѣе выводить ихъ на сцену.

Маннѣ казалось, что она все видитъ и слышитъ во снѣ. Она думала, что все это съ ней совершается только для того, чтобъ служить ей воспоминаніемъ въ то время, когда она наконецъ распростится съ міромъ. Ей уже и теперь, все случившееся за минуту передъ тѣмъ, казалось далекимъ прошлымъ. Она такъ сказать только физически присутствовала въ жизни, между тѣмъ какъ духъ ея постоянно стремился къ другому, болѣе совершенному міру. Она съ особеннымъ упорствомъ поддерживала въ себѣ мысль о предстоящемъ ей отреченіи отъ всей житейской суеты. Годъ, который она проводила въ свѣтѣ, былъ годомъ тяжелаго испытанія и ей служило не малымъ утѣшеніемъ то, что изъ него прошло уже нѣсколько мѣсяцевъ.

Белла, хвалившаяся своимъ знаніемъ человѣческаго сердца, часто, качая головой, говорила брату, что рѣшительно ничего не можетъ сдѣлать съ Манной. Всѣ ея усилія пріобрѣсти довѣріе молодой дѣвушки до сихъ поръ оказывались тщетными. Та постоянно точно держалась на сторожѣ и никогда не говорила съ Беллой о своемъ намѣреніи поступить въ монастырь.

Теперь графиня, обнявъ Манну за талію, стала ее дразнить тремя сыновьями и двумя дочерьми. Манна слушала ее съ разсѣянной улыбкой, какъ будто дѣло шло вовсе не о ней, а о совершенно посторонней личности.

На отлогой покатости горы, водъ тѣнью густыхъ елей были разостланы ковры, на которыхъ помѣстились дамы, между тѣмъ, какъ мужчины еще оставались за столомъ. Долговязый лейтенантъ, окончивъ свой эскизъ, усердно угощалъ себя и другихъ виномъ.

— Отчего вы не дворянинъ? спросилъ онъ у Зонненкампа.

— Отъ того, что господинъ Зонненкампъ принадлежитъ къ среднему сословію людей, возразилъ Клодвигъ.

— Но изъ человѣка средняго сословія легко сдѣлаться дворяниномъ, когда обладаешь милліонами и….

Пранкенъ сердито взглянулъ на товарища, который, встрѣтивъ его взглядъ, мгновенно прервалъ свою рѣчь. Но государственный совѣтникъ счелъ своей обязанностью продлить этотъ разговоръ, имѣя въ виду расположить въ пользу Зонненкампа графа Вольфсгартена, мнѣніе котораго, въ качествѣ самаго уважаемаго члена орденской коммиссіи, должно было имѣть наиболѣе вѣсу.

— Вы правы, лейтенантъ, сказалъ онъ: если возвышенныя чувства, добрыя дѣла и свѣтлый умъ способны облагородить человѣка, то…. господинъ Зонненкампъ конечно въ самомъ скоромъ времени будетъ однимъ изъ нашихъ.

Долговязый лейтенантъ, даже когда у него и не шумѣло въ головѣ отъ шампанскаго, полагалъ, что обладаетъ порядочнымъ запасомъ остроумія. А въ такихъ случаяхъ, какъ извѣстно, человѣку обыкновенно бываетъ трудно удерживать свои языкъ.

— Отлично! воскликнулъ онъ: превосходно! Графъ Вольфсгартенъ, вы умнѣе всѣхъ насъ: скажите же пожалуйста, вы тоже раздѣляете мнѣніе, что милліонъ долженъ быть возведенъ въ дворянское званіе? Я говорю не милліоны, а одинъ милліонъ, потому что подразумѣваю подъ этимъ человѣка, который ими обладаетъ.

— Съ вашей стороны болѣе чѣмъ любезно, возразилъ Клодвигъ, употреблять въ мою пользу власть, какою вы облечены для опредѣленія въ людяхъ различныхъ степеней ума.

— Благодарю васъ, воскликнулъ лейтенантъ; ударъ мѣтко попалъ въ цѣль. Но мы ждемъ вашего мнѣнія.

— Я думаю, началъ толстый отставной гофмаршалъ, который хвастался тѣмъ, что съ пріѣзда его въ Карлсбадъ въ немъ убавилось вѣсу на шестнадцать фунтовъ, — я думаю, нашъ почтенный хозяинъ вправѣ требовать, чтобъ мы прекратили разговоръ, который здѣсь вовсе неумѣстенъ, — неправда ли, графъ? обратился онъ къ Клодвигу.

Но Зонненкампъ поспѣшилъ предупредить отвѣтъ графа.

— Напротивъ, сказалъ онъ: я буду очень радъ, если мои благородные гости, считая меня однимъ изъ своихъ, не стѣсняясь, будутъ продолжать свои разговоръ. Болѣе того, я приму это за доказательство ихъ расположенія ко мнѣ.

Клодвигъ въ этотъ день нарушилъ свою обычную воздержность и по настоянію друзей выпилъ два бокала шампанскаго. Лицо его вдругъ приняло лукавое выраженіе и онъ сказалъ:

— А что, господинъ Зонненкампъ, если мы прежде пожелаемъ узнать ваше мнѣніе?

— Да, да! воскликнулъ лейтенантъ: кто съумѣлъ пріобрѣсти милліоны и устроить такой волшебный праздникъ, тотъ имѣетъ право….

— Прошу васъ, перебилъ его Клодвигъ: не мѣшайте говорить господину Зонненкампу.

— Милостивые государи, началъ тотъ: я посѣтилъ всѣ части свѣта и убѣдился, что аристократія вездѣ существуетъ и должна существовать.

— Точно также, какъ и между лошадьми и собаками, вмѣшался высокій лейтенантъ. У русской графини есть двѣ борзыя собаки, которыя происходятъ отъ императрицы Екатерины…. то-есть отъ собакъ императрицы Екатерины, хотѣлъ я сказать.

Гофмаршалъ, вѣсъ котораго убавился на шестнадцать фунтовъ, строго замѣтилъ лейтенанту, что ему слѣдуетъ быть воздержнѣе на языкъ, потому что онъ компрометируетъ и себя и все общество. Лейтенантъ провелъ рукою но лбу и обѣщался слушать молча.

— Продолжайте пожалуйста, обратился Клодвигъ къ Зонненкампу.

— Для дикихъ племенъ, слова началъ тотъ, безъ сомнѣнія тоже весьма важно имѣть въ своей средѣ такой классъ людей, который, стоя во главѣ всѣхъ прочихъ, въ теченіи вѣковъ служилъ бы имъ точкой соединенія и опоры. Родъ этихъ людей безспорно долженъ идти издалека. Но и между новыми людьми могутъ быть такіе, которые отличаются отъ прочихъ своимъ умомъ и мужествомъ: они въ такомъ случаѣ должны составлять какъ бы новую династію.

У Зонненкампа на лбу выступилъ крупный потъ. Клодвигъ замѣтилъ это и поспѣшилъ самъ заговорить.

— Должно полагать, началъ онъ весьма мягко, что дворянство преимущественно призвало соединять въ себѣ мужество и образованіе: одному безъ другого никогда не слѣдовало бы существовать. Надѣюсь, вы меня какъ слѣдуетъ поймете, если я вамъ скажу, что, по моему мнѣнію, дворянство есть не что иное, какъ хранилище преданій о томъ, что въ старину возникло и было завоевано силой выдвинувшихся впередъ ума и характера и что съ тѣхъ поръ сдѣлалось наслѣдственнымъ правомъ, а еще болѣе наслѣдственнымъ долгомъ. Дворянинъ — это свободный человѣкъ, въ которомъ природа и исторія сливаются въ одно: черезъ него постоянно возобновляющееся человѣчество сохраняетъ непрерывную нравственную связь съ прошлымъ. Дворянство — это родъ службы, которую обязанъ нести всякій къ нему принадлежащій. Дворянинъ можетъ дѣйствовать сообразно съ своими природными влеченіями, но всегда долженъ до нѣкоторой степени подчинять ихъ извѣстнымъ историческимъ условіямъ.

— Пусть у меня въ желудкѣ скиснетъ и свернется выпитое мною Канарское, если я хоть что-нибудь изъ всего этого понялъ, шепнулъ лейтенантъ гофмаршалу, который тщетно удерживался отъ дремоты, строго запрещаемой при леченіи водами. Слова лейтенанта однако его мгновенно пробудили.

— Да, да, вы совершенно правы, живо проговорилъ онъ, только, прошу васъ, молчите.

— Вы сами, сказалъ государственный совѣтникъ, безъ сомнѣнія находите весьма полезной гордость, возбуждаемую въ человѣкѣ уваженіемъ къ храбрости и добродѣтелямъ своихъ предковъ. Кому однажды привелось пройти по галлереѣ, со стѣнъ которой на него смотрѣли портреты его предковъ, тотъ никогда этого не забываетъ, и въ теченіи всей своей жизни какъ будто чувствуетъ на себѣ ихъ взгляды.

— Правда, правда! воскликнуло нѣсколько голосовъ.

— Но что же изъ этого? замѣтилъ Клодвигъ. Прошу васъ, вернемся къ занимающему насъ вопросу.

— Я вовсе и не отступалъ отъ него, такъ какъ имѣю въ виду спросить: почему бы обществу постоянно не возобновлять бъ своей средѣ это историческое явленіе?

— Отлично! Вотъ что называется прямо ставить вопросъ! воскликнулъ Клодвигъ. Но развѣ наше время способно возложить на дворянство какую-либо особенную обязанность и тѣмъ самымъ сообщить ему какія-либо особенныя права? Мы вступаемъ въ періодъ уравненія правъ, когда различіе между сословіями мало-по-малу исчезаетъ. Нынѣ признаются всего два разряда людей: люди съ честью и люди безъ чести. До сихъ поръ честь составляла какъ бы принадлежность дворянства, его неотъемлемое наслѣдственное право. Въ вѣкъ всеобщаго уравненія правъ, такое преимущество, само собой разумѣется, должно утратить свою силу и нынѣ дворянство представляется намъ въ видѣ уже отживающаго учрежденія. Какой смыслъ имѣютъ въ настоящее время гербы? Ихъ исключительное назначеніе теперь — красоваться на каминныхъ экранахъ, диванныхъ подушкахъ и дорожныхъ сумкахъ. Допущеніе всѣхъ сословій къ участію въ военной службѣ было послѣднимъ словомъ дворянства. Наука, искусство, ремесло составляютъ главное величіе нашего вѣка, а принимать въ нихъ участіе не только имѣютъ право, но и обязаны всѣ сословія безразлично. Такой порядокъ вещей стоитъ какъ бы въ противорѣчіи со всей прошлой исторіей человѣчества. Дворянство еще имѣло значеніе, доколѣ поземельная собственность играла главную роль въ могуществѣ страны. Но это прекратилось съ тѣхъ поръ, какъ въ воздухѣ стали возвышаться длинныя трубы фабрикъ и какъ движимое, или говоря иначе — мнимое имущество — что такое въ сущности государственныя бумаги, какъ не мнимое богатство? — лишило поземельную собственность почти всякаго значенія. Впрочемъ эти бумажныя имущества хороши тѣмъ, что они не могутъ быть превращаемы въ собственность мертвой руки. Я вовсе не прочь отъ того, чтобъ дворяне ставили свои имена во главѣ акціонерныхъ предпріятій, которыя въ сущности заслуживаютъ болѣе уваженія, чѣмъ всевозможные титулы и ордена: съ помощью ихъ человѣкъ не только пріобрѣтаетъ себѣ богатство, но и подвизается на поприщѣ общественной пользы. Честь и слава Якову Гримму за то, что онъ въ своей рѣчи о Шиллерѣ опровергъ мнѣніе, будто общество могло прибавить что-нибудь отъ себя къ врожденному благородству этого поэта и Гёте. Въ наши дни дворянство не болѣе какъ пустое имя, украшеніе, которымъ мы недавно начали дарить даже евреевъ.

— Не станете же вы однако утверждать, вмѣшался банкиръ, что украшенныя гербами ворота дворянства должны служить границей, за которую терпимость вѣроисповѣданій не можетъ простираться.

— Вы совершенно правы, любезный другъ, сказалъ Клодвигъ. Если вообще допустить, что дворянами можно дѣлаться, а не только рождаться, то конечно и евреи вправѣ того же требовать для себя. Но они не должны этого желать, не должны помогать дѣлу измѣны и отступничества. Евреи, сколько мнѣ кажется, служатъ живымъ доказательствомъ того, что о людяхъ слѣдуетъ судить не по тому, во что они вѣрятъ, а по тому, какъ высоко они стоятъ въ нравственномъ оглашеніи и насколько оказываютъ содѣйствія успѣхамъ цивилизаціи. Родъ евреевъ, если смотрѣть на нихъ съ извѣстной точки зрѣнія, самый знатный. Дѣйствительно, кто кромѣ нихъ можетъ похвалиться такимъ древнимъ и славнымъ происхожденіемъ? Они еще вправѣ гордиться и тѣмъ, что ихъ предки одно время находились въ неволѣ. Никогда не забуду я одной оригинальной мысли, высказанной мнѣ старымъ раввиномъ, съ которымъ я однажды встрѣтился на водахъ.

— Какой мысли? спросилъ банкиръ.

— Онъ мнѣ сказалъ…. Это было въ Остенде, мы шли по берегу моря и разсуждали о томъ, достигнутъ ли когда-нибудь негры той степени зрѣлости, которая позволитъ имъ выработать себѣ свободу и образованіе. По этому поводу раввинъ замѣтилъ слѣдующее …

Клодвигъ на минуту остановился, точно что-то припоминая, потомъ, приложивъ палецъ лѣвой руки къ носу, продолжалъ:

— Онъ сказалъ, что ничто такъ не подстрекаетъ мысль къ развитію, какъ воспоминаніе о прошломъ рабствѣ. Многое, что насъ теперь поражаетъ въ евреяхъ, объясняется именно тѣмъ, что имъ въ древнѣйшій періодъ ихъ существованія пришлось извѣдать всю горечь неволи. Они были въ рабствѣ у египтянъ и это развило въ нихъ въ одно и тоже время гордость и смиреніе, необыкновенное терпѣніе, когда ихъ самихъ постигаютъ бѣды, сочувствіе къ чужимъ страданіямъ и такую любовь къ собственному племени, равной которой нѣтъ во всей остальной исторіи человѣчества.

— Ничего не можетъ быть справедливѣе.

Клодвигъ продолжалъ:

— Видъ еврея въ шлемѣ и съ щитомъ, украшеннымъ дворянскимъ гербомъ, долженъ представлять возмутительное зрѣлище для всѣхъ его соплеменниковъ. Евреи не должны забывать, что ихъ предки во время царства шлема и щита, находясь подъ владычествомъ императора, были почти лишены покровительства законовъ. Еврей, переходящій въ христіанство, часто дѣлаетъ это по убѣжденію, потому что онъ, оставивъ въ сторонѣ догматическую часть ученія Христа, поражается успѣхами, какіе послѣднее внесло въ исторію развитія человѣческой мысли. Конечно, многіе мѣняютъ свою вѣру и по легкомыслію, потому что имъ трудно и они не считаютъ себя ничѣмъ обязанными нести нескончаемое мученичество, отъ котораго въ тоже время хотятъ избавить и своихъ дѣтей. Все это въ порядкѣ вещей. Но еврей, вступающій во дворянство, есть нелѣпѣйшій изъ анахронизмовъ. Его прямая обязанность примкнуть къ среднему сословію, которое нынѣ пробуждается къ жизни и такъ смѣло заявляетъ свою самостоятельность: на это онъ имѣетъ полное право. Ужъ не хотятъ ли евреи составить цѣлую цѣпь соплеменныхъ имъ дворянскихъ семействъ, которыя бы только между собой вступали въ бракъ? Чѣмъ болѣе объ этомъ думаешь, тѣмъ сильнѣе поражаешься нелѣпостью такихъ явленій. Но я ни чуть не былъ намѣренъ говорить объ евреяхъ и прошу меня извинить за такое длинное отступленіе.

— Не лучше ли намъ вовсе прекратить этотъ разговоръ? замѣтилъ Пранкенъ.

— Сейчасъ: еще только одно слово. Музыкальная пьеса безъ заключительнаго такта оставляетъ неполное и непріятное впечатлѣніе. Позвольте мнѣ сказать еще слѣдующее: по моему мнѣнію, всякій разъ какъ дѣлаютъ новаго дворянина, совершается историческая безсмыслица. Кто мѣняетъ среднее сословіе на дворянство, тотъ въ моихъ глазахъ дезертеръ, отступникъ, чтобъ не сказать сумасбродный измѣнникъ, который покидаетъ свое побѣдоносное знамя въ самую минуту его торжества. Я знаю, чего домогаются эти люди: они хотятъ закрѣпить за своимъ родомъ пріобрѣтенныя ими богатства, однимъ словомъ учредить майораты, а сыновья ихъ стремятся попасть въ дворянчики. Но на дѣлѣ они только полагаютъ основаніе особаго рода уродливому сословію… на пняхъ со сгнившими корнями хотя иногда и появляются свѣжіе побѣги, но они никогда не выростаютъ въ деревья.

Клодвигъ говорилъ все это съ цѣлью вразумить своихъ слушателей одного съ нимъ званія и предостеречь банкира, который, онъ зналъ, по наущенію пріятелей, тоже начиналъ простирать свои виды на дворянство.

Взглянувъ на подвижное лицо своего друга, Клодвигъ произнесъ:

— Вы еще что-то хотите сказать?

— Ничего особеннаго. Я хотѣлъ только замѣтить, что вашъ почтенный хозяинъ самъ служитъ доказательствомъ того, какимъ высокимъ уваженіемъ пользуется въ Америкѣ то, что называется а self-made-man, или какъ мы говоримъ: самъ себя создавшій человѣкъ. Но нашъ переводъ не передаетъ вполнѣ значенія американскаго выраженія. Ничего не наслѣдовать, но все завоевать: вотъ въ чемъ заключается высшая гордость американца, вся цѣль жизни котораго состоитъ въ томъ, чтобъ заслужить наименованіе self made-man’а. Избраніе въ президенты Авраама Линкольна служитъ истиннымъ торжествомъ этого начала. Простой дровосѣкъ, корабельщикъ достигаетъ высшихъ почестей и становится во главѣ цѣлаго народа: какое необыкновенное, многозначительное и въ тоже время трогательное зрѣлище! Знакомы вы лично съ Линкольномъ? въ заключеніе спросилъ банкиръ у Зонненкампа.

— Я не имѣю этой чести, отвѣчалъ тотъ.

Пришелъ Роландъ и пригласилъ мужчинъ присоединиться къ дамамъ, съ тѣмъ, чтобъ немного погодя отправиться въ обратный путь при звукахъ музыки.

Всѣ поднялись съ мѣстъ. Здѣсь были собраны аристократы со всѣхъ концовъ Германіи. Они долго не могли придти въ себѣ отъ изумленія и стояли неподвижно, вопрошая другъ друга взоромъ, точно и они окаменѣли на подобіе группы скалъ, носящей названіе свадебнаго поѣзда. Еслибъ это дѣйствительно могло съ ними случиться вслѣдствіе вліянія какой-нибудь сверхъестественной силы, долговязый лейтенантъ и дремлющій гофмаршалъ представили бы изъ себя въ высшей степени забавныя фигуры, Возможно ли, думали всѣ эти люди, чтобъ аристократъ, графъ Вольфсгартенъ, произносилъ подобныя рѣчи и былъ въ здравомъ умѣ? Нѣтъ, онъ, безъ всякаго сомнѣнія, пьянъ!

Наконецъ они отправились къ дамамъ. Клодвигъ и Эрихъ остались позади всѣхъ. Молодой человѣкъ въ теченіи предъидущаго разговора ни слова не вымолвилъ. Клодвигъ, увидя себя теперь наединѣ съ нимъ, выразилъ свою досаду на то, что позволилъ себѣ увлечься и высказалъ свои задушевныя мысли въ присутствіи людей, которые не были способны ихъ понять.

— А я, такъ въ высшей степени вамъ за то благодаренъ, замѣтилъ Эрихъ.

— Хорошо, отвѣчалъ Клодвигъ: я постараюсь себя увѣрить, будто говорилъ для васъ однихъ.

Они вошли въ лѣсокъ, откуда только-что удалились дамы, сѣли на разостланный тамъ коверъ и стали смотрѣть на танцевавшую внизу на лужайкѣ молодежь.

Зонненкампъ стоялъ, прислонясь къ стволу толстой ели. Онъ какъ будто замеръ на мѣстѣ и отъ всего сердца желалъ, чтобъ гости его мгновенно превратились въ камни. Вокругъ него порхала бабочка, которая, слетѣвъ съ горной высоты, могла бы ему разсказать, о чемъ тамъ за верху говорили Клодвигъ и Эрихъ.

— Вы сегодня утромъ, началъ графъ, пытались узнать мое мнѣніе на счетъ предполагаемаго возвышенія въ свѣтѣ Зонненкампа. Теперь оно вамъ извѣстно. Я, кажется не скрываясь, объявилъ себя противникомъ новаго дворянства. Но вамъ, молодой другъ, я скажу, что Зонненкампъ по всѣмъ вѣроятностямъ все-таки достигнетъ желаемаго, такъ какъ мое мнѣніе не есть главное.

Эриху вдругъ захотѣлось пойти внизъ и передать Зонненкампу слова Клодвига. Онъ видѣлъ смущеніе этого человѣка и въ немъ пробудилось желаніе его успокоить. Зонненкампъ во всемъ этомъ дѣлѣ думалъ только о благосостояніи своего сына и тѣмъ самымъ вызвалъ къ себѣ сочувствіе Эриха.

Но молодой человѣкъ удержалъ свой сердечный порывъ, сказалъ себѣ, что ни однимъ словомъ не долженъ принимать участія въ этомъ дѣлѣ. Онъ разсказалъ Клодвигу, какъ Роландъ ему недавно намекалъ о какой-то тайнѣ, о которой онъ тогда не хотѣлъ его распрашивать. Теперь, зная въ чемъ дѣло, Эрихъ все-таки считалъ за лучшее молчать съ нимъ объ этомъ предметѣ. До сихъ поръ Роландъ довольно спокойно относился къ вопросу о дворянствѣ, поднявъ который, легко можно было поселить разладъ между отцемъ и сыномъ. Клодвигъ вполнѣ одобрилъ Эриха и еще разъ повторилъ, какъ онъ доволенъ тѣмъ, что его молодой другъ не согласился поселиться съ нимъ въ Вольфсгартенѣ. Въ домѣ Зонненкампа онъ былъ гораздо болѣе у мѣста, потому что занимался прекраснымъ дѣломъ, которое должно было имѣть важныя послѣдствія.

Старикъ и молодой человѣкъ еще долго такимъ образомъ дружески бесѣдовали. Эрихъ съ высоты, на которой находился, видѣлъ какъ къ Зонненкампу подошелъ лейтенантъ и заговорилъ съ нимъ.

Бабочка, снова взлетѣвшая на гору, могла бы повѣдать сидѣвшимъ тамъ друзьямъ, о чемъ шла рѣчь въ долинѣ.

— Господинъ Зонненкампъ! развязно началъ лейтенантъ: Есть у негровъ способности къ музыкѣ?

— Негры очень любятъ музыку, въ которой нѣтъ ничего кромѣ шуму, возразилъ Зонненкампъ, подобно тому, какъ многіе считаютъ за настоящій разговоръ то, что…

Онъ повидимому искалъ и не находилъ слона, которое было бы достаточно учтиво и въ то же время колко. Наконецъ онъ сказалъ:

— ….Что можетъ прослыть за разговоръ только развѣ въ маленькой столицѣ.

Онъ присоединился къ обществу, которое вскорѣ подъ звуки музыки направилось къ экипажамъ.

На возвратномъ пути черезъ лѣсъ Эриху пришлось идти съ Манной. Ни тотъ, ни другая не знали, какимъ образомъ это случилось. Они долго шли молча, а между тѣмъ каждому изъ нихъ хотѣлось многое сказать.

— Я слышала, наконецъ начала Манна, что графъ Клодвигъ съ большимъ жаромъ говорилъ противъ дворянства. Развѣ онъ тоже находитъ, что преимущества, какими человѣкъ пользуется по праву рожденія, противорѣчивъ религіи?

— Нѣтъ, онъ этого не говорилъ.

И оба слова замолчали.

— Какъ-то провелъ сегодняшній день нашъ другъ, профессоръ Эйнзидель? опять спросила Манна. Вы знаете, я тоже его ученица.

— Находиться въ сношеніяхъ съ этой прекрасной, свободной душой, возразилъ Эрихъ, уже само по себѣ составляетъ большое счастіе.

Ни тотъ, ни другая болѣе не нарушали молчанія, но оба чувствовали, что между ними возникла еще новая связь. Они съ одинаковой силой любили и уважали человѣка, которому оба были многимъ обязаны.

— Эрихъ! Манна! внезапно раздалось въ лѣсу. Они вздрогнули, услышавъ какъ имена ихъ, произнесенныя вмѣстѣ, многократно были повторены эхо, а потомъ замерли въ глубинѣ пропасти, образуемой группой скалъ окаменѣлаго свадебнаго поѣзда.

Къ нимъ вскорѣ присоединился Роландъ и вмѣстѣ съ ними пошелъ къ экипажамъ.

ГЛАВА XVI.
РАЗЛИЧНЫЯ НАСТРОЕНІЯ ДУХА.

Зонненкампъ видѣлъ, что дворъ оказывалъ ему пренебреженіе, или лучше сказать вовсе его не замѣчалъ, но не смѣлъ показывать и виду, будто это его оскорбляетъ. Онъ боялся жалобами уничтожить всякое къ себѣ уваженіе и продолжалъ по прежнему, несмотря за холодность къ нему герцога, разыгрывать роль его покорнаго слуги. Онъ полагалъ, что въ этомъ заключается придворная служба и хотѣлъ заранѣе къ ней привыкнуть.

День отъѣзда герцога былъ уже назначенъ. Зонненкампъ вмѣшался въ толпу знати, которая окружала экипажъ его высочества, и вмѣстѣ съ другими принялъ его благосклонный взглядъ и поклонъ. Государственный совѣтникъ, которому надлежало ѣхать во второй каретѣ, прощаясь съ Зонненкампомъ, сказалъ:

— Ваше дѣло, несмотря на почтеннаго и ученаго графа Вольфсгартена, находится въ наилучшемъ положеніи.

Отъѣздъ двора произвелъ на значительную часть карлсбадскаго общества тоже впечатлѣніе, какое обыкновенно производитъ исчезновеніе изъ кружка танцующихъ невѣсты, въ честь которой давался балъ. Гости еще продолжаютъ танцовать, но имъ уже не достаетъ прежняго оживленія.

Толпы людей прибывали и убывали. Оживленный кружокъ, центромъ котораго была Белла, ежедневно утрачивалъ кого-нибудь изъ своей среды. Зонненкампу часто приходилось составлять букеты и подносить ихъ отъѣзжающимъ, но онъ дѣлалъ это съ тайнымъ отвращеніемъ. Наконецъ и Белла съ Клодвигомъ уѣхали. Графъ, къ великому удовольствію Эриха, искренно привязался къ профессору Эйнзиделю.

Послѣдніе дни пребыванія ихъ въ Карлсбадѣ имѣли для Эриха и Роланда всю прелесть заключительныхъ нотъ очаровательной мелодіи. Они довольно легко перенесли отъѣздъ Клодвига и Беллы: съ ними еще оставался профессоръ Эйнзидель.

Зато Зонненкампъ и Церера испытывали самое дурное расположеніе духа: они чувствовали, что, такъ сказать, пережили самихъ себя.

Зонненкампъ мысленно сравнивалъ себя съ залежавшимся букетомъ цвѣтовъ. Какая участь обыкновенно постигаетъ такой букетъ къ вечеру? Онъ теряетъ свою свѣжесть, его на ночь спрыскиваютъ водой, на слѣдующее утро очищаютъ отъ поблекшихъ цвѣтовъ и снова несутъ на рынокъ. Будетъ ли онъ счастливѣе сегодня? Неизвѣстно, но все-таки надо сдѣлать пробу.

Мужчины и дамы, которые во время пребыванія на водахъ Беллы составляли обычное общество Зонненкампа, теперь держались отъ него въ сторонѣ, сухо отвѣчали на его поклоны и примыкали къ кружкамъ вновь прибывавшихъ аристократовъ. На прогулкахъ все чаще и чаще появлялся профессоръ Крутіусъ. Онъ почти всегда былъ окруженъ американцами и всѣ они какъ-то особенно смотрѣли на Зонненкампа. Послѣдній всегда очень любезно кланялся Крутіусу, но тотъ едва замѣтно отвѣчалъ за его поклонъ.

Наконецъ настало утро, назначенное для отъѣзда. Для Зонненкампа и его свиты были приготовлены три экипажа. Провожать ихъ собралось менѣе друзей, чѣмъ даже можно было ожидать. Но кареты тѣмъ не менѣе выѣхали на дорогу украшенныя гирляндами изъ цвѣтовъ, а на первой изъ нихъ даже красовалась большая пестрая корова. Самыя спицы на колесахъ, и тѣ были обвиты зеленью, а почтальоны всѣ имѣли за шляпахъ вѣнки.

Семейство завтракало по обыкновенію на открытомъ воздухѣ, а потомъ, не возвращаясь въ комнаты, стало размѣщаться по экипажамъ.

Въ числѣ провожающихъ находился профессоръ Эйнзидель. Онъ стоялъ съ Манной нѣсколько въ сторонѣ и въ полголоса ей говорилъ:

— Я въ послѣдней моей лекціи… Ахъ, извините милое дитя, это вырвалось у меня по привычкѣ, но вѣдь насъ никто не слышитъ. Итакъ, я однажды сказалъ вамъ, что самъ охотно удалился бы въ монастырь, но не въ такой какъ вы, а въ свободный, гдѣ я могъ бы успокоиться на старости лѣтъ. Но я уже утомленъ жизнью, одинокъ и потому мое желаніе совершенно естественно. Вы же, дитя мое, совсѣмъ другое дѣло. Ваша жизнь еще впереди и вамъ слѣдуетъ хорошенько подумать прежде, чѣмъ вы примете окончательное рѣшеніе. Ничего не можетъ быть ужаснѣе, какъ постоянно бороться съ долгомъ, обречь себя на служеніе высокой идеѣ, а въ душѣ таить вѣчную тоску и тревогу. Обдумайте по серьезнѣе ваше намѣреніе, дитя мое, и вѣрьте, что я отъ души желаю вамъ добра, сказалъ въ заключеніе добрый старикъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

— Я въ этомъ не сомнѣваюсь, отвѣчала Манна. У ней на глазахъ навернулись крупныя слезы и она, чтобы скрыть ихъ, спрятала лицо въ букетъ, который держала въ рукахъ.

Къ нимъ подошелъ Роландъ и снялъ шляпу. Профессоръ положилъ ему руку на голову и сказалъ:

— Оставайся всегда честнымъ и добрымъ малымъ и знай, что ты имѣешь во мнѣ искренняго друга.

Роландъ былъ тронутъ до глубины души. Онъ взялъ маленькую руку профессора и быстро поднесъ ее къ губамъ. Стоявшіе въ нѣкоторомъ отдаленія зрители пришли въ изумленіе.

Но вдругъ раздался звукъ почтовой трубы, горное эхо повторило его, экипажи двинулись и Зонненкампъ съ семействомъ покинулъ мѣсто, гдѣ такъ многое было всѣми пережито, но гдѣ тѣмъ не менѣе никто не нашелъ разрѣшенія терзавшихъ его сомнѣній.

Отъѣхавъ уже на нѣкоторое разстояніе отъ Карлсбада, Роландъ шепнулъ Эриху:

— Теперь у меня есть также и дѣдушка.

Эрихъ молчалъ. Роландъ въ теченіи дороги много разъ замѣчалъ, какъ права была Манна, осуждая обычай рвать цвѣты и дѣлать изъ нихъ букеты. Имъ безпрестанно встрѣчались на пути увядшіе или еще свѣжіе цвѣты, которые путешественники безжалостно кидали на дорогу подъ колеса каретъ.

Манна сидѣла молча. Она очень неохотно согласилась сопровождать своихъ родителей на воды и теперь уѣзжала оттуда съ сердцемъ, преисполненнымъ тревоги и печали.

Она незамѣтно для другихъ сложила руки и горячо молилась про себя.

Вскорѣ они достигли желѣзной дороги.

— Слыша свистъ локомотива, сказалъ Роландъ, я чувствую себя почти дома. У насъ на виллѣ постоянно раздается этотъ свистъ и все послѣднее время, что я его не слышалъ, мнѣ казалось, будто я нахожусь въ другомъ, какомъ-то мнѣ совершенно чуждомъ мірѣ. А ты, Манна, рада вернуться домой? Что-то тамъ теперь дѣлается? Все ли цѣло и невредимо?

Любовь къ дому, проглядывавшая въ каждомъ словѣ Роланда, сильно радовала Эриха и онъ въ отвѣтъ ему замѣтилъ, что никакія перемѣны, еслибъ онѣ и свершились во время ихъ отсутствія, не должны ихъ смущать. Пусть радость ихъ по возвращеніи домой будетъ полная и ничѣмъ невозмутимая.

ГЛАВА XVIII.
ДѢЙСТВІЕ СЛѢДУЕТЪ ПОСЛѢ.

— Дѣйствіе слѣдуетъ послѣ, говорилъ докторъ на водахъ Зонненкампу и его женѣ, когда они собирались ѣхать домой. Дѣйствіе слѣдуетъ послѣ, увѣрялъ также и государственный совѣтникъ.

Семейство Зонненкампа вернулось на Рейнъ съ новыми надеждами въ сердцѣ.

Вилла во время отсутствія хозяевъ содержалась въ наилучшемъ порядкѣ. По распоряженію Зонненкампа между оранжереями и конюшнями была выстроена новая чугунная галлерея, отличавшаяся необыкновеннымъ изяществомъ и легкостью. Нигдѣ не оставалось и слѣдовъ недавнихъ работъ, а садовникъ уже успѣлъ разставить за галлереѣ вазы съ вьющимися растеніями, которыя граціозно обвивали желѣзные столбы. Зонненкампъ остался всѣмъ очень доволенъ.

Вся семья рада была возвратиться домой, гдѣ послѣ разлуки все казалось еще лучше и милѣе.

Зонненкампъ освѣдомился много ли путешественниковъ во время его отсутствія посѣтило виллу и оранжереи. Онъ каждый годъ, уѣзжая на воды, позволялъ слугамъ показывать желающимъ нижній этажъ дома, теплицы, паркъ и фруктовый садъ.

Кастелянъ сказалъ, что никогда еще не бывало на виллѣ столько посѣтителей, какъ въ этомъ году и онъ каждому изъ нихъ указывалъ мѣста, гдѣ сидѣли герцогъ и герцогиня.

Зонненкампъ приказалъ подать себѣ книгу, въ которой посѣтители имѣли обыкновеніе записывать свои имена, причемъ отъ нихъ требовалось, чтобъ они не писали ничего, кромѣ именъ.

Зонненкампъ пробѣжалъ глазами цѣлый списокъ ихъ и вдругъ гнѣвно воскликнулъ:

— Кто это написалъ?

Никто не могъ съ достовѣрностью ему отвѣчать. Наконецъ садовникъ, прозванный бѣлкой, указалъ за того человѣка, который хотѣлъ поступить въ гувернеры къ Роланду. Онъ пріѣзжалъ недавно на виллу въ сопровожденіи другого мужчины высокаго роста и красивой наружности. Послѣдній ничего не писалъ, но его спутникъ, котораго онъ называлъ профессоромъ, наполнилъ цѣлую страницу разными именами. Садовникъ замѣтилъ, что это ему уже и тогда показалось страннымъ.

Зонненкампъ былъ увѣренъ, что напалъ на настоящій слѣдъ. Человѣкъ, испестрившій книгу именами, былъ никто иной какъ профессоръ Крутіусъ, а написанныя имъ имена всѣ до одного принадлежали главнымъ предводителямъ партіи, защищавшей невольничество въ южныхъ штатахъ. Чтобъ эти люди сами посѣтили виллу Эдемъ, это было рѣшительно невозможно. Съ какой же стати красоваться здѣсь ихъ именамъ?

Зонненкампъ долго задумчиво бродилъ по саду, наконецъ ему удалось успокоить себя и онъ вслухъ произнесъ:

— Твой злѣйшій и старѣйшій врагъ снова выступаетъ на сцену и это никто иной, какъ твое несчастное воображеніе.

Эрихъ, обнимая свою мать, радовался не болѣе, чѣмъ Манна и Роландъ.

— Ты и тетушка, воскликнулъ послѣдній, цалуя профессоршу, вы мнѣ дороже всѣхъ деревьевъ въ паркѣ, дороже дома и всего! Вы, подобно имъ, постоянны и также твердо какъ они стоите на мѣстѣ и ожидаете нашего возвращенія. Ахъ, какое счастье для насъ, что вы здѣсь! Какая радость, вернувшись домой, снова съ вами свидѣться!

И мальчикъ еще долго продолжалъ такимъ образомъ выражать свой восторгъ.

Манна, напротивъ, молчала, но во взорѣ ея ясно выражалась любовь къ этимъ двумъ женщинамъ, мирная, исполненная достоинства жизнь которыхъ возбуждала въ ней чувство глубокаго умиленія. Тишина, царствовавшая въ виноградномъ домикѣ, сильно напоминала ей монастырь, хотя ни одна изъ его обитательницъ не была связана никакимъ обѣтомъ. Разсказывая матери Эриха о своемъ знакомствѣ съ профессоромъ Эйнзиделемъ, она между прочимъ замѣтила, что благоговѣніе, какое добрый старикъ питаетъ къ наукѣ, равняется религіозному благочестію другихъ людей. Профессорша была тронута до глубины души: она видѣла, что Манна способна была понять и оцѣнить геній человѣка, посвятившаго себя наукѣ.

Зонненкампъ казался болѣе чѣмъ когда-либо погруженнымъ въ себя. Свое стремленіе къ дворянству онъ мысленно называлъ добровольно наложеннымъ на себя рабствомъ. Онъ вывезъ съ собой изъ Карлсбада убѣжденіе, что дворяне, въ кругу которыхъ онъ тамъ вращался, все время смотрѣли на него, какъ на чужого и считали его за выскочку. Онъ принужденъ былъ держать себя съ ними очень осторожно и нерѣдко пропускать мимо ушей двусмысленные намеки. Изо всего, что тамъ говорилось, его особенно поразило замѣчаніе банкира насчетъ самихъ себя создавшихъ людей, которымъ и до конца надлежало оставаться такими.

И дѣйствительно, не лучше ли имѣть въ самомъ себѣ источникъ чести, нежели заимствовать ее искусственнымъ образомъ изъ чисто-внѣшнихъ обстоятельствъ и условій?

Зонненкампу казалось, что передъ нимъ воздвиглась стѣна, перешагнуть которую не предвидѣлось возможности. Онъ сердился на себя за всѣ эти мысли, старался не думать, по никакъ не могъ этого достигнуть.

Наконецъ онъ рѣшился просить государственнаго совѣтника прекратить всѣ хлопоты о дворянствѣ, какъ вдругъ получилъ отъ него письмо съ увѣдомленіемъ, что дѣло можно почти считать благополучно оконченнымъ.

Зонненкампъ гордымъ взглядомъ окинулъ окружавшіе его предметы. Благо, котораго онъ такъ усердно домогался, почти было у него въ рукахъ, а онъ намѣревался отъ него отказаться. Это послѣднее, конечно, еще болѣе удовлетворило бы его и возвысило въ собственныхъ глазахъ. Но что сталось бы тогда съ Церерой, съ Манной и съ Роландомъ? Да и какимъ образомъ отступилъ бы онъ теперь назадъ? Ему на минуту пришло въ голову продать все свое имѣніе на Рейнѣ и переселиться въ Швейцарію, во Францію или въ Италію. Но при мысли о разлукѣ съ здѣшней мѣстностью, изъ глубины души его поднялось тоскливое чувство. Желаніе пріобрѣсти почетъ и уваженіе въ обществѣ заговорило въ немъ сильнѣе, а домъ, садъ и все, чего онъ здѣсь былъ хозяиномъ, вдругъ получило въ его глазахъ новую прелесть.

Зонненкампъ ходилъ взадъ и впередъ по аллеѣ, осѣненной деревьями, которыя онъ насадилъ и чувствовалъ, что самъ приросъ къ этой почвѣ и пустилъ въ ней глубокіе корни. Онъ взглянулъ на Рейнъ и въ немъ внезапно пробудилось страстное желаніе никогда съ нимъ не разставаться, какое испытываетъ всякій, кто разъ поселился на его берегахъ.

— Впередъ! воскликнулъ онъ. Лукъ натянутъ, пусть стрѣла летитъ къ цѣли!

Онъ вторично прочелъ письмо. Тамъ, между прочимъ, говорилось, что еврейскій банкиръ, въ одно время съ Зонненкампомъ начавшій хлопотать о дворянствѣ, внезапно прекратилъ свое искательство. Кромѣ того, государственный совѣтникъ совѣтовалъ Зонненкампу постараться сблизиться съ Вейдеманомъ, мнѣніе котораго еще не было получено. Его слѣдовало тѣмъ болѣе задобрить, что никому не быль извѣстенъ его образъ мыслей насчетъ вопроса о новомъ дворянствѣ.

Затѣмъ совѣтникъ сообщалъ, что мнѣніе, поданное графомъ Вольфсгартеномъ, было въ высшей степени странно, но что тѣмъ не менѣе одинъ пунктъ въ немъ рѣшилъ дѣло въ пользу Зонменкампа.

Все это были загадки, надъ разрѣшеніемъ которыхъ послѣдній тщетно трудился. Наконецъ онъ рѣшился ничего болѣе не предпринимать для ускоренія дѣла: его слишкомъ долго заставляли ждать, пусть теперь подождутъ и другіе.

На виллу не замедлилъ явиться докторъ. Онъ сдѣлалъ генеральный смотръ ея обитателямъ и нашелъ, что пребываніе на водахъ всѣмъ принесло пользу.

Только самъ Зонненкампъ все еще находился въ слишкомъ возбужденномъ состояніи.

Докторъ всѣмъ щупалъ пульсъ, выводилъ вѣрныя заключенія о физическомъ состояніи каждаго члена семьи, но не могъ и подозрѣвать перемѣнъ, происшедшихъ въ ихъ нравственномъ состояніи.

Церера имѣла, по обыкновенію, утомленный видъ и жаловалась на то, какъ ей надоѣли восторженные толки о красотахъ природы.

Маннѣ не вѣрилось, что она прожила столько времени посреди шумныхъ свѣтскихъ удовольствій.

Но пребываніе на водахъ болѣе всего имѣло вліянія на Эриха и Роланда.

Эрихъ пришелъ къ убѣжденію, что профессоръ Эйнзидель въ своихъ предостереженіяхъ весьма мѣтко попалъ на его больное мѣсто. Онъ самъ чувствовалъ, какъ разсѣянный образъ жизни, который онъ до сихъ поръ велъ, дѣлалъ его все менѣе и менѣе способнымъ углубляться въ самого себя и давать себѣ отчетъ въ разнаго рода явленіяхъ своей собственной нравственной природы. Молодой человѣкъ далъ себѣ слово немедленно приступить къ устройству своей внутренней жизни и создать для себя родъ ученой крѣпости, въ которой могъ бы укрываться отъ вреднаго вліянія свѣта. Онъ заставлялъ Роланда много работать одного, не всегда отвѣчалъ на его вопросы и до многаго предоставлялъ ему допытываться самому.

Роландъ въ первый разъ чувствовалъ себя покинутымъ Эрихомъ, а между тѣмъ никогда не нуждался такъ въ его опорѣ, какъ теперь. Праздная жизнь на водахъ, длинный рядъ всякаго рода развлеченій, постоянное пребываніе въ многочисленномъ обществѣ дамъ и кавалеровъ, которые осыпали его любезностями, — все это, когда миновала первая радость свиданія съ профессоршей и тетушкой Клавдіей, оставило въ душѣ юноши большую пустоту. Онъ впалъ въ тревожное состояніе, съ трудомъ переносилъ тишину и однообразіе домашней жизни и весьма неохотно занимался уроками. Его тянуло опять въ общество, къ молодымъ людямъ его лѣтъ.

Онъ получилъ письмо отъ кадета, который увѣдомлялъ его о своемъ производствѣ въ прапорщики и обѣщался въ скоромъ времени навѣстить его съ нѣсколькими изъ своихъ товарищей.

Роландомъ овладѣло тоскливое чувство ожиданія: онъ жаждалъ удовольствій, искалъ перемѣны и развлеченій. Разъ какъ-то долговязый лейтенантъ замѣтилъ въ его присутствіи, что ему пора бы уже выдти изъ-подъ опеки гувернера, и теперь Роландъ съ трудомъ переносилъ свою зависимость отъ Эриха.

Подъ вліяніемъ этого настроенія духа, онъ то и дѣло спрашивалъ у отца, когда, наконецъ, придетъ дворянскій дипломъ. Зонненкампъ старался успокоить мальчика и разъ какъ-то проговорился, что тайна о дворянствѣ извѣстна также и Эриху. Роландъ пришелъ въ сильное негодованіе: почему Эрихъ до сихъ поръ ни слова ему объ этомъ не сказалъ.

Профессорша прежде своего сына замѣтила перемѣну, происшедшую въ мальчикѣ со времени возвращенія его изъ Карлсбада. Но мало-по-малу дурное расположеніе духа его воспитанника сдѣлалось очевидно и для Эриха. Онъ немедленно отложилъ въ сторону свой ученый трудъ и рѣшился еще на нѣкоторое время исключительно посвятить себя Роланду. Но ему стоило не малаго труда слова привлечь къ себѣ мальчика. Наконецъ ему явился на помощь случай.

Однажды къ Зонненкампу пришелъ маіоръ и сталъ его просить отъ имени Вейдемана уступить большую рыцарскую залу въ замкѣ для предстоящаго большого праздника масоновъ. Въ первую минуту Зонненкампъ готовъ былъ согласиться: его изумило странное стеченіе обстоятельствъ, въ силу котораго Вейдеманъ именно въ немъ нуждался. Но потомъ онъ нашелъ, что ему еще пріятнѣе отказать, нежели уступить желанію этого человѣка. Вмѣсто отвѣта онъ спросилъ у маіора, почему Вейдеманъ самъ не обратился къ нему съ своей просьбой, а поручилъ это третьему лицу?

Маіоръ очутился въ затруднительномъ положеніи. Не могъ же онъ сказать, что Вейдеманъ коротко и рѣшительно отказался лично имѣть какое-либо дѣло съ Зописикампомъ.

Послѣдній выразилъ желаніе узнать имена тѣхъ лицъ, которые въ здѣшней мѣстности принадлежали къ обществу масоновъ.

У маіора былъ съ собой списокъ ихъ и онъ показалъ его Зонненкампу, который мгновенно убѣдился, что въ числѣ братьевъ-масоновъ не было ни одного сколько-нибудь значительнаго лица. Баронъ фонъ-Эндлихъ и тотъ вышелъ изъ общества, лишь только былъ произведенъ въ дворяне.

Это еще болѣе побудило Зонненкампа къ отказу, но онъ вмѣсто того, въ свою очередь, обратился къ маіору съ просьбой сблизить его съ Вейдеманомъ.

— Вамъ этого вовсе не трудно достигнуть, отвѣчалъ маіоръ. Вейдеманъ очень желалъ бы видѣть у себя Роланда и капитана Дорнэ; пошлите ихъ къ нему.

Но Зонненкампъ и на это не согласился. Онъ не хотѣлъ дѣлать перваго шага для сближенія съ Вейдеманомъ, который самъ постоянно гордо держался отъ него въ сторонѣ.

Впрочемъ, не далѣе какъ на слѣдующій день произошло обстоятельство, которое вполнѣ измѣнило намѣренія Зонненкампа. Онъ ѣхалъ верхомъ и встрѣтилъ въ коляскѣ Вейдемана, сидѣвшаго рядомъ съ человѣкомъ, который по всѣмъ соображеніямъ долженъ былъ бы въ эту-минуту находиться по ту сторону океана. Видъ послѣдняго до такой степени поразилъ Зонненкампа, что онъ едва усидѣлъ на лошади.

Незнакомецъ отличался красивой, моложавой наружностью и необыкновенно высокимъ ростомъ. Вейдеманъ, поровнявшись съ Зонненкампомъ, поклонился ему. Спутникъ его вздрогнулъ, но мгновеніе спустя тоже снялъ шляпу. Густая масса русыхъ кудрей, высокій лобъ незнакомца, быстрый взглядъ его прекрасныхъ голубыхъ глазъ, — все это было слишкомъ хорошо памятно Зонненкампу. Онъ не могъ удержаться, чтобъ не обернуться еще разъ на сѣдлѣ и не взглянуть вслѣдъ удалявшемуся экипажу: ему непремѣнно хотѣлось удостовѣриться въ томъ, что онъ дѣйствительно не ошибся.

Незнакомецъ, съ своей стороны, тоже привсталъ въ коляскѣ и смотрѣлъ на встрѣтившагося съ нимъ всадника. Зонненкампъ видѣлъ, какъ онъ потомъ кивнулъ головой, точно въ подтвержденіе своей догадки.

Зонненкампъ затянулъ поводья у лошади и покачнулся въ сѣдлѣ. Его охватилъ непреодолимый ужасъ. Да, это онъ, его злѣйшій врагъ, самый дѣятельный изъ его противниковъ! Но какъ и зачѣмъ онъ здѣсь очутился? Зонненкампъ смотрѣлъ вслѣдъ коляскѣ, пока она совсѣмъ не скрылась изъ виду и не умолкъ шумъ ея колесъ. Потомъ онъ повернулъ лошадь и поскакать обратно домой. Немного спустя, однако, онъ снова остановился, вторично поворотилъ коня и пришпоривъ его, понесся по направленію къ жилищу маіора.

Онъ не засталъ его дома.

Фрейленъ Милькъ, къ которой онъ питалъ непреодолимое отвращеніе, одна встрѣтила его и сказала, что маіоръ ушелъ въ замокъ.

Зонненкампъ поѣхалъ за нимъ туда и самымъ спокойнымъ, равнодушнымъ тономъ освѣдомился, что за человѣкъ гостилъ у Вейдемана. Маіоръ отвѣчалъ, что въ Маттенгеймъ недавно пріѣхалъ племянникъ Вейдемана, докторъ Фрицъ, затѣмъ, чтобъ взять оттуда свою дочь, которая тамъ воспитывалась подъ надзоромъ Кнопфа.

— А былъ этотъ докторъ Фрицъ въ мое отсутствіе у меня на виллѣ? спросилъ Зонненкампъ.

— Былъ, вмѣстѣ съ профессоромъ Крутіусомъ. Они оба остались въ восторгѣ отъ вашего дома и сада. Я, по порученію доктора Фрица, купилъ у вашего садовника много сѣменъ, которыя онъ хочетъ увезти съ собой въ Америку. Отпустите, пожалуйста, Эриха и Роланда въ Маттенгеймъ: и тому и другому будетъ очень пріятно познакомиться съ докторомъ Фрицемъ. Онъ отличный человѣкъ, но къ сожалѣнію на дняхъ уже отсюда уѣзжаетъ.

Въ это самое время Эрихъ и Роландъ, какъ нарочно, тоже пришли въ замокъ. Маіоръ сталъ подстрекать ихъ къ поѣздкѣ въ Маттенгеймъ и вполнѣ въ этомъ успѣлъ. Роландъ былъ радъ радешенекъ нарушить однообразіе своего настоящаго образа жизни, а Эрихъ надѣялся, что дѣятельность, кипѣвшая въ Маттенгеймѣ, будетъ имѣть на его воспитанника хорошее вліяніе.

На этотъ разъ Зонненкампъ умнѣе распорядился. Въ Карлсбадѣ онъ далъ Эриху прямое порученіе вывѣдать отъ Клодвига его мнѣніе, теперь онъ намеками старался вразумить его на счетъ того, что именно желалъ бы онъ узнать о Вейдеманѣ. Эриху надлежало черезъ нѣсколько дней прислать къ нему изъ Маттенгейма человѣка, съ извѣстіемъ, что онъ можетъ теперь туда самъ явиться, какъ будто бы за своимъ сыномъ.

На слѣдующее утро, послѣ отъѣзда Эриха и Роланда, Манна наконецъ рѣшилась пойти навѣстить патера, который, по словамъ фрейленъ Пэрини, сильно удивлялся тому, что она у него еще не была послѣ своего возвращенія изъ Карлсбада. Фрейленъ Пэрини сочла за лучшее, чтобъ Манна прямо отъ нея узнала, что она уже видѣлась съ патеромъ. Но съ другой стороны она не нашла нужнымъ сообщитъ ей, что уже успѣла познакомить патера со всѣми подробностями ихъ пребыванія въ Карлсбадѣ.

Узнавъ отъ ключницы патера, что у него находился въ гостяхъ деканъ капитула канониковъ изъ столицы, Манна хотѣла, не повидавшись съ нимъ, вернуться домой. Но патеръ вѣроятно услышалъ ея голосъ, потому что вышелъ къ ней и взявъ ее за руку, повелъ въ комнату. Тамъ онъ представилъ ее декану въ качествѣ будущей монахини.

Манна въ смущеніи взглянула на патера, а деканъ, замѣтивъ это, поспѣшилъ сказать:

— Да, да, мнѣ уже извѣстно ваше прекрасное намѣреніе поступить въ монастырь.

Манна въ испугѣ опустила глаза и принуждена была молча выслушать похвалу. Она не смѣла противоречить патеру, а между тѣмъ чувствовала, что въ сердцѣ ея возникли сомнѣнія и поселился разладъ.

Деканъ спросилъ, не былъ ли въ Карлсбадѣ на водахъ кто-нибудь изъ высшихъ духовныхъ сановниковъ.

Манна отвѣчала отрицательно.

Затѣмъ патеръ освѣдомился, не познакомилась ли она тамъ съ какими-нибудь замѣчательными свѣтскими личностями.

Манна сочла своей обязанностью прежде всѣхъ назвать профессора Эйнзиделя.

— Вотъ какъ! Вы познакомились съ маленькимъ, сморщеннымъ, напыщеннымъ человѣкомъ, который весьма скромно сравниваетъ себя съ древнимъ грекомъ?

И оба духовныя лица громко засмѣялись. Манна, привыкшая уважать профессора Эйнзиделя, съ трудомъ узнала его въ этой каррикатурѣ. Но у ней не хватило мужества взять на себя его защиту, и она молчала.

— Мы васъ проводимъ домой, сказалъ ей наконецъ патеръ и обратясь съ декану, прибавилъ: мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вы хоть мелькомъ взглянули на прекрасную виллу господина. Зонненкампа.

Манна вернулась домой въ сопровожденіи этихъ двухъ духовныхъ лицъ, которые обращались съ ней очень дружески и ласково. Но она тѣмъ не менѣе чувствовала себя, какъ преступникъ, пойманный на мѣстѣ преступленія.

На дворѣ виллы они встрѣтили Зонненкампа. Онъ очень учтиво съ ними раскланялся и любезно предложилъ показать имъ паркъ, оранжереи и даже самый домъ. Деканъ въ оцѣнкѣ осматриваемыхъ имъ предметовъ роскоши выказалъ много тонкаго вкуса. Зонненкампъ по обыкновенію съ гордостью обратилъ вниманіе своихъ посѣтителей на то, что каждая печь въ домѣ имѣла свою особую трубу. Отъ него не ускользнуло, какъ деканъ и патеръ при этомъ переглянулись и съ довольнымъ видомъ улыбнулись.

— Ого, вотъ оно что! мелькнула у Зонненкампа въ головѣ догадка. Эти люди повидимому осматриваютъ виллу въ надеждѣ, что имъ удастся превратить ее въ монастырь, когда Манна приведетъ въ исполненіе свое намѣреніе. Нѣтъ, друзья мои: прежде чѣмъ этотъ домъ достанется вамъ, я собственноручно сожгу его со всѣмъ, что въ немъ заключается.

Ни патеръ, ни деканъ не догадывались, почему лицо Зонненкампа приняло вдругъ такое радостное, торжествующее выраженіе: онъ мысленно поздравлялъ себя съ тѣмъ, что еще разъ проникъ въ тайныя мысли и побужденія другихъ людей.

Зонненкампъ проводилъ патера и декана до самыхъ воротъ парка и на прощанье убѣдительно просилъ ихъ впередъ какъ можно чаще навѣщать его скромное жилище.

КОНЕЦЪ ВТОРОГО ТОМА.

---

1. Endlich, т. е. наконецъ.