1906.
правитьДАНЬ.
правитьСегодня, 9-го апрѣля, но только не 1874, а 1774 года, го-есть ровно сто лѣтъ тому назадъ, скончался одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ людей прошлаго вѣка, одинъ изъ стаи Екатерининскихъ орловъ, генералъ аншефъ Александръ Ильичъ Бибиковъ, предсѣдатель знаменитой коммиссіи уложенія и истинный усмиритель Пугачевщины. Не слѣдъ пропускать нынѣшній день, не помянувъ его добрымъ словомъ, хотя бы даже черезъ столѣтіе, и не воздавъ должное памяти того, кто жизнью своею заплатилъ за горячую любовь къ отечеству и неуклонное исполненіе долга гражданина и человѣка.
Пора, пора, хоть черезъ сто лѣтъ, понять, что если умный и дѣльный острожникъ Емелька не разыгралъ роли разстриги Гришки, хотя бы на три дня, и въ эти три дня не посѣялъ смуту въ землѣ Русской на цѣлыя тридцать лѣтъ, то Россія обязана этимъ не Суворову, не Панину, не образумившимся яицкимъ казакамъ, непандурскимъ, пикинернымъ и инымъ полкамъ, а Провидѣнію, пославшему Бибикова.
Онъ не уничтожилъ самъ Пугачевщины. Ей суждено было пережить его. Но онъ нанесъ ей во-время самый сильный ударъ, единственный въ ту пору возможный, то-есть затормозилъ бунтъ, отсрочилъ его на три мѣсяца. Историческіе факты скажутъ сами яснѣе и лучше.
Пугачевъ явился въ исходѣ сентября и принялъ бразды… бунта изъ рукъ какого-то пришлеца безъ имени, съ виду барича, говорившаго на иноземныхъ нарѣчіяхъ, называемаго въ двухъ донесеніяхъ русымъ молодцомъ. Съ сентября до ноября Пугачевъ собирался съ силами, и начавъ съ трехъ сотъ человѣкъ, стянулъ къ себѣ скопище въ двадцать тысячъ. Осажденный имъ Оренбургъ онъ легко могъ взять и не взялъ лишь потому, что великъ Богъ земли Русской, да потому еще, что въ его становищѣ черезчуръ много было даровой сивухи.
Въ ноябрѣ явился въ мятежный край генералъ Каръ, отозванный изъ Польши, чтобъ усмирить дерзостнаго вора. Каръ пошелъ на бунтовщиковъ далеко не по-нѣмецки, а по-русски, то-есть не спросясь броду… И 7-го ноября, его маленькій трехтысячный отрядъ былъ разбитъ пугачевцами. Императрица, ожидавшая вѣсти о немедленномъ уничтоженіи появившагося самозванца, узнала чрезъ гонцовъ чуть ли не въ самый день своихъ именинъ, 24-го ноября, что генералъ Каръ не только разбитъ ворами, яицкими казаками, но и бѣжалъ, бросивъ голодное войско на произволъ судьбы. Пугачевъ, уложивъ Московца подъ горой, какъ выражался онъ самъ про Кара, усилился вдвое и сталъ впрямь дерзостнымъ воромъ, т.-е. смѣлымъ и назойливымъ противникомъ. Почему, послѣ разбитія Кара, онъ опять засѣлъ въ Бердѣ, не бралъ Оренбурга и не двигался на Казань — одному Богу извѣстно. Въ концѣ ноября и началѣ декабря, за исключеніемъ остатковъ замороженнаго и голоднаго отряда Кара, между Оренбургомъ и Петербургомъ не было, можно сказать, ни одного солдата. Былъ только милліонный людъ, прослышавшій уже «про явленнаго батюшку Петра Ѳедорыча и про посуленную отъ него вѣчную волю за изводъ проклятаго рода дворянъ, притѣснителей его православныхъ хрестьянъ и похитителей его престола и коруны». Если-бы Пугачевъ теперь дерзкимъ ударомъ взялъ Оренбургъ, защищаемый чуть не однимъ гарнизоннымъ солдатомъ, и затѣмъ двинулся бы далѣе на Казань, и за Казань и т. д., то трудно сказать, что было бы на Руси. Вѣроятно, то мужицкое царство, которое такъ грезилось и желалось Европѣ, устрашенной Ларгою и Чесмой… Но Пугачевъ, лихо уложивъ московскаго генерала, только все собирался итти на матушку Бѣлокаменную сидѣть на престолѣ; собирался потому, что главная забота у него, какъ и у всѣхъ его сподвижниковъ, была одна: повеселиться и гульнуть. А такъ какъ Руси есть веселіе пити, то этотъ исконный, нынѣшній и присный врагъ Руси, сивуха, хоть на этотъ разъ и единожды за тысячелѣтнее свое существованіе оказалъ ей великую услугу.
Пугачевцы пропили въ Оренбургскихъ степяхъ все то время, въ которое они могли бы довалить страшною стѣной до Москвы и перевернуть вверхъ дномъ громадную имперію. Но несмотря на вино или даже благодаря вину, силы Пугачева удесятерились, мятежныя шайки уже осаждали Самару и Уфу, т. е. если не самъ Пугачевъ, то пугачевцы уже подвигались изъ дикой Татаріи на истинную Россію и поговаривали о матушкѣ Бѣлокаменной.
Вотъ тогда-то, нелюбимый при дворѣ Бибиковъ, брюзга, cлишкомъ не по царедворски прямодушный, но доказавшій уже на дѣлѣ и не разъ, что, взявшись за гужъ, онъ крѣпко держится его… онъ почти первый тогда начавшій подписывать рапорты царицѣ: вашъ всеподданнѣйшій слуга, вмѣсто прежняго рабъ, — этотъ Бибиковъ былъ избранъ Екатериной для усмиренія уже страшно разросшагося бунта. И Екатерина знала кого выбирала.
Опытный полководецъ, прямой и крутой какъ солдатъ, дальновидный и изворотливый какъ дипломатъ, человѣкъ умный и честный, мягкій и добрый, не вялый и медлительный, но и не скорохватъ на авось и небось, Бибиковъ именно и нуженъ былъ въ краѣ, объятомъ пламенемъ бунта, гдѣ бунтовщики блистали энергіей, единомысліемъ и отвагой, а администрація отличалась разноголосицей, безволіемъ и трусостью.
Въ Рождество Бибиковъ въѣхалъ въ Казань и подтасовалъ себѣ помощниковъ, которые сдѣлались впослѣдствіи русскими знаменитостями. И всѣ герои — умиротворители края — и А. М. Голицынъ, разбившій Пугачева и взявшій Татищеву крѣпость, и Мансуровъ, освободившій затѣмъ Яицкую крѣпость отъ осады и голода, и Державинъ и Михельсонъ и многіе другіе отъ героя юноши кн. Путятина до героя столѣтняго старика генерала Кудрявцева (оба убиты), всѣ они были или избраны и руководимы, или воодушевлены Бибиковымъ.
Александръ Ильичъ былъ на всѣхъ устахъ, на протяженіи сотенъ верстъ, и человѣкъ этотъ былъ не только главнокомандующимъ, но душой труднаго дѣла. Январь и февраль — Бибиковъ усмирялъ не огнемъ и мечомъ, а вразумленіемъ и прощеніемъ ближайшія окраины мятежнаго округа, и готовилъ вѣрный ударъ на гнѣздо бунта. Въ мартѣ была наконецъ взята Татищева крѣпость. Пугачевъ разбитый на голову бѣжалъ въ Пермскія лѣса и сбродня или сволока его разсыпалась куда попало. Кто могъ побрелъ по домамъ, кто не могъ — махнулъ по лѣсамъ, по скитамъ, на низовья Волги, на Каспій и за Каспій.
Но тотъ, кто все началъ, направилъ и совершилъ — не вынесъ своего подвига. Александръ Ильичъ, пріѣхавшій 25-го декабря совершенно здоровый, 25 марта былъ уже опасно боленъ отъ изнурительной работы. Извѣстіе о взятіи Татищевой крѣпости застало его въ бѣдной татарской деревушкѣ Богульмѣ на пути въ Оренбургъ… Онъ былъ уже въ постели. Чѣмъ былъ онъ боленъ?.. Изъ существующихъ или извѣстныхъ по крайней мѣрѣ бумагъ и писемъ его не вполнѣ ясно… Онъ давно жаловался роднымъ на разные недуги и особенно усталость. На поздравленія друзей въ успѣхѣ уже совершеннаго имъ и еще ожидаемаго отъ него — онъ отвѣчалъ, что радъ стараться на пользу отечества и монархини, но прибавлялъ поговоркой, намекая на Петербургъ: «А вѣдь не спросятъ гуся, не зябнутъ ли ноги!»
Съ первыхъ дней апрѣля Александръ Ильичъ чувствовалъ себя все хуже и хуже, и догадывался, что не увидитъ болѣе семью свою. При немъ находился его сводный братъ по матери, генералъ Ларіоновъ, съ которымъ онъ не былъ и не могъ быть близокъ и друженъ, да еще нѣсколько офицеровъ, адъютанты и дядька лакей. Лѣчили его полковой докторъ Машмейеръ и вѣроятно другіе еще лѣкаря. 7-го апрѣля, при отсылкѣ рапорта императрицѣ о рѣшительной побѣдѣ, разбитіи вора и взятіи гнѣзда Пугачевцевъ, Бибиковъ приписалъ на поляхъ бумаги слабою рукой умирающаго слѣдующія строки:[1]
Si j’avais un seul habile homme il m’aurait sauvé, mais hélas je me meurs sans vous vo… v… voir…
Послѣднія съ трудомъ написанныя слова доказываютъ какъ уже былъ онъ слабъ.
Два дня спустя, когда весь край ликовалъ и праздновалъ освобожденье отъ голодной и кровавой смерти, а гонцы безъ числа скакали по Россіи, возвѣщая всюду радостную новость, и везли списки героевъ, представленныхъ къ наградамъ, 9-го апрѣля жизнь Александра Ильича прекратилась въ Богульмѣ въ маленькой горницѣ простой татарской хаты. Такъ умирали при Екатеринѣ люди дѣла, великіе орлы великой монархини. Такъ же точно, т. е. въ дорогѣ, на одномъ плащѣ, среди степей Бессарабіи, умеръ нѣсколько позже другой орелъ той же стаи — Потемкинъ.
Вскорѣ же послѣ смерти Бибикова распространился и долго держался смутный слухъ, что онъ былъ отравленъ Полякомъ-конфедератомъ, который, будучи сосланъ въ Казань, втерся-таки въ его свиту. Это могло, конечно, быть, но на это нѣтъ никакихъ доказательствъ. Напротивъ, мы видимъ Бибикова еще въ мартѣ усталаго, хворающаго, изнуреннаго и непрерывною работой, и неудобствами дороги, по морозу и сугробамъ, по деревушкамъ и курнымъ избамъ, и наконецъ всего болѣе измученнаго постоянными опасеніями, волненіемъ за судьбы отечества, за успѣхъ труднаго и великаго дѣла — умиротворенія цѣлой четверти Имперіи. Наконецъ, онъ самъ пишетъ роднымъ и государынѣ, что онъ боленъ, но что извѣстный медикъ спасъ бы его. Не отъ отравы же? Надо думать, что еслибъ онъ былъ отравленъ, то написалъ бы это предъ смертью хотя женѣ и дѣтямъ. Генералы Ларіоновъ, Мавринъ, Горчаковъ и другіе офицеры бывшіе при немъ знали бы это и сказали бы, и громко сказали бы, крикнули бы на всю Россію. Нѣтъ, Бибиковъ заплатилъ дань за свой подвигъ, просто, но такъ какъ онъ не любилъ говорить о себѣ, рисоваться и похваляться, то поэтому лишь послѣ его смерти поняли, что онъ пожертвовалъ собой за спасеніе отечества. И только теперь, чрезъ сто лѣтъ, узнали и поняли то, что самъ онъ зналъ въ свой предсмертный часъ. Онъ зналъ, что именно убиваетъ его и не ропталъ… Умирая, онъ только боялся… за то, что будетъ послѣ него… Послѣ него пугачевцы чрезъ два-три мѣсяца снова подняли головы, громили города, вѣшали, жгли и рѣзали три мѣсяца безъ устали, но когда надумавшійся Пугачевъ и его скопища двинулись отъ Рязани на Нижній Новгородъ съ тѣмъ, чтобы итти наконецъ въ Бѣлокаменную, то тогда уже было поздно… Были уже войска закаленныя въ битвахъ въ Пруссіи, въ Турціи и въ Польшѣ, и были герои въ родѣ Михельсона, которыхъ оставилъ Россіи въ наслѣдство, выбралъ и поставилъ тотъ же Бибиковъ.
И избраникъ его, ученикъ и любимецъ Михельсонъ, билъ, билъ и билъ Пугачева, заслонилъ Москву, повернулъ дикаго звѣря отъ Нижняго назадъ къ Пензѣ и Саратову, добилъ у Царицына, загналъ въ камыши Киргизіи… гдѣ онъ, уже не Петръ Ѳедоровичъ, а спившійся и смотавшійся казакъ, былъ выданъ правительству своими же наперсниками. Но кто же когда-то разбилъ и уничтожилъ Пугачева еще не пьянаго мотыгу, а дерзкаго смѣльчака? Кто отсрочилъ настоящую Пугачевщину до іюля, до того времени, когда ожидаемый Кучукъ-Кайнарджійскій миръ дозволилъ обратить свѣжія силы и лучшія войска на свое доморощенное чудо-юдо? И вотъ сегодня, день въ день чрезъ сто лѣтъ, почтимъ память героя, отдавшаго свою жизнь, положившаго животъ свой во благо отечеству. И скажемъ про него: вѣчная память тебѣ! И слова эти въ этомъ случаѣ примутъ буквальный смыслъ.
Пожелаемъ только еще одного… пожелаемъ, чтобы Александръ Ильичъ Бибиковъ, которому не удѣлили мѣста на новомъ памятникѣ Великой Екатерины и ея сподвижниковъ, который отсутствуетъ тамъ, гдѣ красуются Чичаговъ и Бецкой, пожелаемъ, чтобъ онъ дождался по крайней мѣрѣ въ грядущемъ должной ему дани, т. е. своего особаго монумента.
Онъ былъ, правда, усмирителемъ, но не лихимъ и лютымъ укротителемъ несчастнаго народа, забитаго и сбитаго съ толку, а мягкимъ, человѣчнымъ и просвѣщеннымъ вразумителемъ. И спасая отечество отъ Пугачевщины, Бибиковъ спасалъ не одно правительство, не одно дворянство. Онъ спасалъ и спасъ Русскую Имперію Петра отъ Емельянова мужицкаго царства….
- ↑ Любопытный рапортъ этотъ вмѣстѣ съ литографированнымъ снимкомъ почерка Бибикова приложенъ къ бумагамъ его, изданнымъ Академіей Наукъ подъ редакціей Я. И. Грота.