Съ змѣёй въ груди, унылый и суровый,
Я шёлъ одинъ по площади торговой,
Былъ душенъ день и зной меня палилъ.
Съ усиліемъ и медленно ступая,
Я кончилъ путь, — но видъ чужого края
Изгнаннику былъ тяжекъ и немилъ.
Казалась мнѣ мрачна морей царица,
Ряды дворцовъ глядѣли какъ гробница,
Безсмысленно бродилъ народъ пустой;
Я изнемогъ, — и дрогнули колѣни,
И я присѣлъ на храмовой ступени,
Ко мрамору склонившись головой.
Вблизи меня двѣ женщины сидѣли:
Одна была стара, — едва глядѣли
Ея глаза изъ подъ сѣдыхъ бровей;
У той же — юной и пышноволосой —
Какъ змѣй семья, къ ногамъ сбѣгали косы…
И слышенъ былъ мнѣ шопотъ ихъ рѣчей.
«Смотри дитя! вонъ тотъ изгнанникъ смѣлый;
«Въ Италіи онъ не ужился цѣлой.
«Желѣзный духъ въ груди его вложёнъ!
«Онъ въ рубищѣ глядитъ какъ царь плѣнённый,
«Онъ предался наукѣ сокровенной,
«Въ сердцахъ людей всѣ тайны видитъ онъ!
«Онъ мстилъ за зло и злу не зналъ пощады;
«Чтобъ больше мстить, онъ самъ въ обитель ада
«Съ вампиромъ блѣднымъ объ руку входилъ
«И видѣлъ тамъ враговъ своихъ въ мученьи,
«Но не скорбѣлъ, — а полный духомъ мщенья,
«Проклятьемъ тѣхъ несчастныхъ заклеймилъ!»
И, крестъ творя, умолкнула старуха;
Но въ тотъ же мигъ опять коснулся слуха
Дѣвичій говоръ, будто лепетъ водъ:
«Въ его глазахъ не видно злого блеску;
«Скажи мнѣ, мать, не онъ ли про Франческу
«Сложилъ ту пѣснь, что знаетъ весь народъ?
«Какъ страшенъ онъ, сей путникъ величавый!
«Какъ грозенъ видъ его главы курчавой!
«Небесный огнь её какъ бы спалилъ!
«Такъ вотъ онъ, Дантъ, неукротимый мститель!
«Онъ былъ въ аду: нещадный зла гонитель,
«Онъ всюду зло проклятіемъ клеймилъ…»
И смолкла рѣчь. И сердцу сладко стало;
Торжественно возпрянулъ духъ усталый,
Почуявши привѣтъ простыхъ сердецъ.
Въ простыхъ рѣчахъ и въ сказкѣ суевѣрной
Я, дань принявъ любви нелицемѣрной,
Благословилъ тяжелый свой вѣнецъ!
И я созналъ, что за моё изгнанье,
За тяжкій трудъ и тяжкое мечтанье
Моя мечта къ народу перейдётъ!
И вспять пошёлъ я твердою стопою…
И тихо всколыхнувшись предо мною,
Почтительно раздвинулся народъ.
