Даниэль Деронда (Элиот)/Версия 2/ДО

Даниэль Деронда
авторъ Джордж Элиот, пер. Николай Васин

Оригинал: англійскій, опубл.: 1915. — Источникъ: az.lib.ru • ВЪ ОБРАБОТКѢ Н. ВАСИНА. Изданіе журнала «ПУТЕВОДНЫЙ ОГОНЕКЪ». 1915 г.

ДЖОРДЖЪ ЭЛЛІОТЪ.

Даніэль Деронда.

Повѣсть. ВЪ ОБРАБОТКѢ Н. ВАСИНА. Изданіе журнала «ПУТЕВОДНЫЙ ОГОНЕКЪ». 1915 г.

1.

Въ одинъ свѣтлый, теплый іюльскій день, полный солнечнаго блеска и благоуханія розъ, лепестки которыхъ усѣивали лужокъ, окаймленный съ трехъ сторонъ древнимъ готическимъ монастыремъ, мальчикъ лѣтъ тринадцати, по имени Даніэль Деронда, лежалъ на травѣ подъ сѣнью дерева, поддерживая обѣими руками свою кудрявую голову, и читая книгу; подлѣ него на складномъ стулѣ сидѣлъ его наставникъ, м-ръ Фрезеръ, тоже занятый чтеніемъ. Книга, раскрытая передъ мальчикомъ, была по исторіи Италіи; онъ страстно любилъ исторію и желалъ знать, — что дѣлалось въ отдаленныя времена. Вдругъ онъ поднялъ голову и задумался: ему въ книгѣ попался одинъ герой, который не зналъ, — какого онъ происхожденія, не зналъ никогда ни отца, ни матери, и мучился этимъ незнаніемъ. Даніэль сразу же увидѣлъ въ этомъ героѣ сходство съ собою: и онъ никогда не зналъ ни своего отца, ни матери и ничего не слышалъ о нихъ.

Жилъ онъ у богатаго баронета, сэра Гюго Малинджера, всегда называть его дядей, и, когда однажды спросилъ его о своихъ родителяхъ, баронетъ отвѣтилъ:

— Ты лишился отца и матери въ младенчествѣ, и вотъ почему я принялъ тебя на свое попеченіе.

Напрягая тогда свою память, Даніэль смутно сталъ припоминать, — какъ его кто-то крѣпко цѣловалъ, какъ его со всѣхъ сторонъ окружала тонкая" благоухающая ткань, какъ его пальцы неожиданно попали на что-то твердое, и онъ расплакался. Всѣ другія его воспоминанія ограничивались тѣмъ маленькимъ міромъ, среди котораго онъ продолжалъ жить. Онъ такъ любилъ сэра Гюго, что не имѣлъ повода сожалѣть о потерѣ невѣдомыхъ ему родителей. Даніэль считалъ его совершенствомъ.

Помѣстье, гдѣ протекала его мирная, веселая жизнь, было одно изъ лучшихъ въ Англіи. Малинджеры вели свое происхожденіе отъ Гюго Малингра, прибывшаго въ Англію съ Вильгельмомъ Завоевателемъ. Два ряда этихъ потомковъ, прямыхъ и побочныхъ вѣтвей, смотрѣли на маленькаго Даніэля въ портретной галлереѣ: тутъ были и рыцари въ блестящей бронѣ, и серьезные государственные люди въ черныхъ бархатныхъ кафтанахъ и политическіе дѣятели въ громадныхъ парикахъ…

Разсматривая старинную портретную галлерею сэра Гюго, Даніэль видѣлъ, что онъ былъ красивѣе всѣхъ предковъ своего дяди; въ тринадцатилѣтнемъ возрастѣ онъ могъ служить образцомъ для художника, желающаго нарисовать поразительной красоты мальчика…

Въ данную минуту, на зеленомъ лужкѣ, среди благоухающихъ розъ, Даніэль Деронда сильно задумался о своихъ, неизвѣстныхъ ему, родителяхъ. Что сталось съ его отцомъ? Съ матерью? Объ этой тайнѣ Даніэль не могъ ни у кого спросить, такъ какъ боялся получить непріятный отвѣтъ. Люди, дѣтство которыхъ протекло мирно, счастливо, поймутъ этотъ страхъ — услышать что-нибудь непріятное о своихъ родителяхъ. Тяжелое душевное состояніе Даніэля, наконецъ, нашло себѣ облегченіе въ крупныхъ слезахъ… Теперь, когда прошли первыя минуты тяжелой грусти, онъ понялъ, что у него еще нѣтъ никакихъ основаній опасаться чего-нибудь плохого. Однако, онъ иначе началъ смотрѣть на всѣ происшествія своей жизни. Мысль, что другіе знали и скрывали многое объ его происхожденіи, что онъ самъ ни за что не желалъ бы раскрытія этой тайны, развила въ немъ преждевременную сосредоточенность. Онъ теперь обращалъ вниманіе на такія слова, которыя до того іюльскаго дня прошли бы незамѣченными мимо его ушей; всякая мелочь теперь возбуждала въ немъ новыя, неизвѣстныя ему до сихъ поръ чувства.

Одно изъ подобныхъ пустыхъ обстоятельствъ, случившееся мѣсяцъ спустя, произвело на юношу глубокое впечатлѣніе.

Даніэль отличался не только серебристымъ дѣтскимъ голосомъ, но и замѣчательнымъ музыкальнымъ даромъ, такъ что съ ранняго дѣтства онъ пѣлъ, самъ себѣ аккомпанируя на фортепіано. Впослѣдствіи сэръ Гюго пригласивъ къ нему учителей и часто заставлялъ его пѣть при гостяхъ. Разъ, когда мальчикъ очень хорошо спѣлъ при гостяхъ одинъ романсъ, баронетъ скачалъ съ улыбкой:

— Подойди сюда, Данъ.

Мальчикъ подошелъ. На немъ была вышитая полотняная блуза, выдѣлявшая его красивую головку, а серьезное выраженіе лица придавало ему необыкновенную прелесть.

— Хотѣлъ бы ты быть великимъ пѣвцомъ, — спросилъ сэръ Гюго, — и каждый день слышать похвалы публики?

Даніэль вспыхнулъ и, немного подумавъ, отвѣтилъ гнѣвнымъ, рѣшительнымъ тономъ:

— Нѣтъ, ни за что.

— Ну, ну, хорошо, — сказалъ сэръ Гюго съ удивленіемъ и потрепалъ мальчика по плечу.

Даніэль поспѣшно вышелъ изъ гостиной. Его прямо въ сердце поразило неожиданное открытіе, что дядя думалъ о такой для него будущности, которая не только не походила на его собственную, но считалась сыновьями англійскихъ джентльменовъ низкой. Онъ часто бывалъ съ сэромъ Гюго въ Лондонѣ въ оперѣ и видѣлъ, какъ принимаютъ знаменитыхъ пѣвцовъ; но, несмотря на свое музыкальное дарованіе, онъ съ негодованіемъ отворачивался отъ мысли, что онъ, Даніэль Деронда, сталъ бы, разодѣвшись, какъ кукла, пѣть для потѣхи людей, видѣвшихъ въ немъ только свою забаву. То, что сэръ Гюго допускалъ возможность появленія его на сценѣ, казалось, говорило Даніэлю, что онъ по происхожденію не принадлежалъ къ числу джентльменовъ, подобныхъ баронету. Узнаетъ ли онъ когда- нибудь горькую тайну о своихъ родителяхъ? Настанетъ ли время, когда дядя откроетъ ему все?

До сихъ поръ Даніэль не обращалъ никакого вниманія на семейное генеалогическое дерево, висѣвшее въ кабинетѣ дяди, но теперь его тянуло къ этому пергаменту; однако, онъ боялся, — какъ бы его не застали за разсматриваніемъ этого документа и не догадались о его душевномъ волненіи.

Даніэль любилъ почти всѣхъ окружающихъ его лицъ, хотя иногда не прочь былъ и подразнить ихъ, конечно, за исключеніемъ дяди. Къ нему Даніэль чувствовалъ глубокую, сыновнюю привязанность, и все, что касалось сэра Гюго, это имѣло особую, прелесть въ глазахъ мальчика. Сочиненія дяди, его блестящія описанія путешествій, статьи казались ему образцами совершенства.

Вскорѣ послѣ сцены, возбудившей тревожное волненіе въ душѣ Даніэля, оказалось, что, по всей вѣроятности, сэръ Гюго только шутилъ. Однажды утромъ онъ послалъ за Даніэлемъ и сказалъ ему:

— Конечно, всякая перемѣна въ жизни тяжела для людей, живущихъ счастливо; но ты не можешь, не разставаясь со мной, получить такое воспитаніе, какого я хочу. Да къ тому же, въ школѣ тебя ожидаетъ много удовольствій.

— Значитъ, я поступлю въ школу? — спросилъ мальчикъ.

— Да, я хочу отправить тебя въ Итонъ. Ты долженъ получить воспитаніе, какъ настоящій англійскій джентльменъ, — а для этого долженъ поступить въ школу, а потомъ въ Кембриджскій университетъ, гдѣ я самъ воспитывался.

Румянецъ показался на щекахъ Даніэля.

— Что ты на это скажешь? — спросилъ сэръ Гюго съ улыбкой.

— Я желаю быть джентльменомъ, — отвѣтилъ Даніэль, — и поступлю въ школу.

— Значитъ, тебѣ не жаль разстаться со старымъ дядей? — нѣжно спросилъ сэръ Гюго.

— Очень, очень жаль, — отвѣчалъ Даніэль, схвативъ руку дяди: — но вѣдь я буду ѣздить домой на праздники?

Этотъ разговоръ успокоилъ Даніэля. Изъ него хотѣли сдѣлать джентльмена, — слѣдовательно, его предположенія о своихъ родителяхъ не вѣрны. Онъ пересталъ задумываться…

Въ школѣ все пошло прекрасно, и Даніэль былъ доволенъ своимъ новымъ существованіемъ. Въ школѣ всѣ считали его очень скрытнымъ, сосредоточеннымъ мальчикомъ, но никто не винилъ его въ этомъ, такъ какъ онъ былъ очень добръ, простъ и отличался, какъ въ ученьѣ, такъ и въ играхъ.

Передъ первыми каникулами Даніэль получилъ отъ сэра Гюго письмо, въ которомъ тотъ сообщалъ, что онъ женился, что, конечно, прибавлялъ дядя, нисколько не мѣшало Дяніэлю провести праздникъ дома, такъ какъ онъ найдетъ въ леди Малинджеръ новаго друга.

Занятія въ школѣ шли хорошо; на каникулы Даніэль ѣздилъ въ аббатство къ дядѣ.

Однажды, въ концѣ лѣтнихъ каникулъ, наканунѣ поступленія въ Кембриджъ, Даніэль спросилъ дядю:

— Чѣмъ вы хотите сдѣлать меня, сэръ?

— Чѣмъ хочешь, мой милый мальчикъ, — отвѣчалъ баронетъ — Ты можешь самъ выбрать тотъ родъ дѣятельности, къ которому чувствуешь влеченіе…

— Я думаю, сэръ, — отвѣтилъ, краснѣя, Даніэль, — что въ выборѣ занятій я долженъ принять во вниманіе и денежный вопросъ. Вѣдь мнѣ придется жить своимъ трудомъ.

— Не совсѣмъ. Конечно, я совѣтую тебѣ не быть расточительнымъ, но къ этому у тебя нѣтъ расположенія, а отказывать себѣ въ необходимомъ тебѣ нѣтъ причины. Ты всегда можешь разсчитывать на семьсотъ фунтовъ стерлинговъ (около 7.000 руб.) въ годъ. Значитъ, ты можешь выбрать, какую хочешь, карьеру.

Деронда былъ сильно смущенъ. Онъ сознавалъ необходимость поблагодарить дядю, но другія чувства волновали его. Щедрость сэра Гюго къ Даніэлю была тѣмъ замѣчательнѣе, что за послѣднее время онъ выказывалъ особую экономію и всячески старался отложить поб"Льше денегъ отъ доходовъ съ помѣстій на приданое дочерямъ; поэтому въ головѣ Даніэля блеснула мысль, что не былъ ли онъ обязанъ назначаемыми ему деньгами своимъ отцу или матери. Такъ онъ ничего и не сказалъ.

Деронда не принадлежалъ къ лучшимъ ученикамъ въ Гетонѣ, и хотя нѣкоторыя науки давались ему легко, — однако, у него не было тѣхъ способностей, какія требуются отъ юношей, желающихъ блистать въ такихъ школахъ, какъ итонская. Онъ чувствовалъ отвращеніе къ борьбѣ съ другими за первенство.

Въ Кембриджскомъ университетѣ Деронда производилъ такое же впечатлѣніе на всѣхъ окружающихъ, какъ и въ Итонѣ. Всѣ въ одинъ голосъ говорили, что онъ занялъ бы первое мѣсто, если бы смотрѣлъ на ученіе только какъ на средство къ достиженію успѣха, а не какъ на орудіе для развитія себя. Сначала университетскія занятія имѣли для него большую прелесть. Интересныя занятія и похвалы профессора побудили его держать экзаменъ на первую ученую степень по математикѣ.

Но въ его намѣреніяхъ помѣшало ему одно обстоятельство. Въ одно время съ Даніэлемъ поступилъ въ университетъ и занималъ комнату рядомъ съ нимъ юноша, отличавшійся необыкновенно живымъ характеромъ. Его узкія черты лица испускавшіеся на плечи бѣлокурые волосы напоминали старинные портреты. Отецъ его, замѣчательный граверъ, умеръ одиннадцать лѣтъ тому назадъ, и его мать должна была воспитывать на свои скудныя средства трехъ дочерей. Ганъ Мейрикъ чувствовалъ себя опорой этой семьи. Человѣкъ онъ былъ очень способный, и ученіе давалось ему легко; мѣшалъ ученію только его слишкомъ живой, непостоянный характеръ.

Ганъ былъ добрымъ, любящимъ существомъ и въ Деронда нашелъ себѣ друга. На Деронда онъ смотрѣлъ, какъ на человѣка выше себя, ни въ чемъ не нуждающагося. Даніэль мало-по-малу привыкъ заботиться о немъ, какъ о братѣ, сдерживалъ его въ минуты слабости и часто незамѣтно выручалъ его въ денежныхъ затрудненіяхъ. Мейрикъ готовился къ экзамену для полученія ученой степени по классическимъ языкамъ.

Но одна случайность чуть не уничтожила всѣхъ его надеждъ У него разболѣлись глаза, и ему грозила опасность потерять зрѣніе. Этотъ неожиданный несчастный случай побудилъ Даніэля пожертвовать собой и своими занятіями для друга; онъ началъ энергично помогать Гану въ его занятіяхъ классическими языками.

Когда Ганъ вполнѣ оправился, такъ что могъ самъ читать, Даніэль съ новой энергіей старался наверстать упущенное время. Однако, всѣ его усилія не привели ни къ чему; зато Меприкъ получилъ первую награду, что доставило ему большое удовольствіе. Мейрикъ же написалъ сэру Гюго письмо, въ которомъ разсказалъ, какъ Даніэль пожертвовалъ своимъ первенствомъ ради него.

Оба друга отправились въ Лондонъ вмѣстѣ: Мейрикъ съ радостной вѣстью къ матери и сестрамъ, жившимъ въ маленькомъ домикѣ въ Чельси, а Деронда — съ твердымъ намѣреніемъ сообщить, сэру Гюго о своемъ желаніи попутешествовать по Европѣ. Сэръ Гюго принялъ его еще нѣжнѣе, чѣмъ раньше и самъ вызвался поѣхать съ нимъ.

Но прежде Отъѣзда за границу Даніэль провелъ нѣсколькочасовъ въ домѣ Гана Мейрика, гдѣ познакомился съ его матерью и сестрами, и молодыя дѣвушки съ большимъ вниманіемъ отнеслись къ другу ихъ брата.

II.

Въ прекрасный іюньскій вечеръ Деронда ѣхалъ въ лодкѣ вверхъ по Темзѣ. Около года прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ возвратился въ Англію изъ-за границы, думая, что его воспитаніе окончено, и онъ займется адвокатурой; но съ каждымъ днемъ онъ все болѣе колебался, не зная, — какой жизненный путь выбрать себѣ.

Въ темно-синей фуфайкѣ и въ такой же маленькой фуражкѣ, съ коротко подстриженными волосами и большой шелковистой бородой, Даніэль теперь былъ съ виду крѣпкимъ, мужественнымъ юношей. Продолжая грести, Даніэль тихо напѣвалъ высокимъ красивымъ баритономъ.

На дорожкахъ по берегу виднѣлись гуляющіе, а по рѣкѣ тянулись барки. Деронда налегъ на весла, чтобы поскорѣе миновать этотъ оживленный уголокъ, но долженъ былъ остановиться у самаго берега, чтобы пропустить мимо большую барку.

Трое или четверо прохожихъ остановились на берегу и смотрѣли, какъ барка проходила подъ мостомъ, — по всей вѣроятности, они обратили вниманіе на молодого джентльмена въ лодкѣ; но тихіе звуки его пѣсни, конечно, поразили только стоявшую въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него маленькую, печальную фигуру. Это была дѣвушка, лѣтъ восемнадцати, небольшого роста, худая, съ маленькимъ, нѣжнымъ лицомъ, въ большой черной шляпѣ, изъ-подъ которой выбивались черные кудри, зачесанные за уши, и въ длинномъ шерстяномъ бурнусѣ. Руки ея безпомощно свѣшивались, а глаза неподвижно были устремлены на воду.

Замѣтивъ ее, Деронда пересталъ пѣть; она, очевидно, слушала его пѣніе, но не обращала вниманія, — откуда оно несется, потому что теперь она вдругъ съ испугомъ осмотрѣлась по сторонамъ. Ихъ глаза на одно мгновеніе встрѣтились. Взглядъ дѣвушки походилъ на взглядъ газели, обращающейся въ бѣгство. Деронда показалось, что она совсѣмъ не сознаетъ, что вокругъ нея происходитъ…

Возвращаясь домой, Деронда почти не гребъ, и теченіе тихо несло его внизъ. Когда онъ добрался до Ричмондскаго моста, солнце уже садилось, наступали сумерки. Онъ выбралъ уединенный берегъ, причалилъ лодку и легъ на спину, въ уровень съ бортомъ, такъ что онъ видѣлъ все окружающее, а его нельзя было различить въ нѣсколькихъ шагахъ. Вдругъ его взглядъ остановился на высокихъ ивахъ на противоположномъ берегу. Среди нихъ что-то мелькнуло; странное предчувствіе сжало его сердце.

У самой воды показалась маленькая фигурка дѣвушки. освѣщенная косыми лучами солнца. Онъ, боясь испугать ее, не шевелился и молча слѣдилъ за нею. Она осмотрѣлась по сторонамъ и, убѣдившись, что никто ея не видитъ, повѣсила шляпу на кустъ, сняла бурнусъ, опустила его въ воду, потомъ вынула и сдѣлала шагъ впередъ. Деронда понялъ, что она хотѣла завернуться въ мокрый бурнусъ, какъ въ саванъ; дольше ждать нельзя было, Онъ быстро переправился на другой берегъ. Несчастная, видя, что ея намѣреніе открыто, упала на берегъ, закрывъ лицо руками. Даніэль подошелъ къ ней и сказалъ ласково:

— Не бойтесь. Я вижу, вы несчастны… Не могу ли я чѣмъ помочь вамъ?

Она подняла голову, взглянула на него и узнала его. Нѣсколько минутъ она смотрѣла на него молча, потомъ тихимъ голосомъ съ легкимъ иностраннымъ акцентомъ сказала:

— Я видѣла васъ прежде. Вы пѣли такую грустную пѣснь…

— Да, — отвѣчалъ Деронда, — я часто ее пою. Но позвольте мнѣ отвезти васъ домой въ лодкѣ. Позвольте маѣ вамъ помочь. Я никому не дамъ васъ обидѣть.

Эти слова, казалось, внушили дѣвушкѣ довѣріе къ Деронда. Она подошла уже къ лодкѣ и вдругъ остановилась.

— Мнѣ некуда итти, — сказала она, — у меня здѣсь нѣтъ никого.

— Я отвезу васъ къ почтенной дамѣ, у которой нѣсколько дочерей, — поспѣшно отвѣтилъ Деронда. — Тамъ вамъ будетъ очень хорошо. Не надо терять времени; здѣсь вы можете, захворать. Жизнь еще доставитъ вамъ много счастья; право, на свѣтѣ есть добрые люди.

Дѣвушка послушно сѣла въ лодку. Даніэль молча началъ грести, и они быстро понеслись по теченію. Она не смотрѣла на него, но слѣдила за взмахами веселъ. Даніэль хотѣлъ заговорить съ дѣвушкой, но боялся надоѣсть ей.

— Если бы вы не подоспѣли на помощь, — заговорила, наконецъ, дѣвушка, — теперь я была бы уже мертвой.

— Не говорите объ этомъ. Я надѣюсь, что вы не будете сожалѣть, что я удержалъ васъ.

— Не знаю, — почему мнѣ радоваться, что я не умерла…

— Вы найдете себѣ друзей.

— Нѣть, — печально отвѣтила она, — у меня на свѣтѣ только мать и братъ. Но гдѣ ихъ найти?

— Вы англичанка? Вы такъ хорошо говорите по-англійски.

— Я родилась въ Англіи, но я еврейка.

Деронда ничего не отвѣтилъ, но удивился, — какъ онъ сразу не догадался объ этомъ по чертамъ дѣвушки.

— Вы меня не презираете? — спросила она.

— Я не такъ глупъ.

— Моя мать и братъ были хорошіе люди, но я ихъ никогда не найду. Я прибыла сюда издалека, изъ-за границы. Я убѣжала… но всего я не могу вамъ разсказать. Я думала найти мать. Но потомъ на меня напало отчаяніе, и сегодня у меня цѣлый день звучало въ ушахъ: «никогда! никогда!» Теперь опять я начинаю думать, что найду ее. Не даромъ Богъ велитъ мнѣ жить.

Силы ей измѣнили, — она закрыла лицо руками и горько зарыдаіа. Деронда надѣялся, что слезы успокоятъ дѣвушку. Онъ обдумывалъ, — какъ представить дѣвушку леди Малинджеръ. Вдругъ ему пришло въ голову отвезти дѣвушку къ м-съ Мейрикъ, къ которой онъ часто заходилъ по пріѣздѣ изъ-за границы. Гансъ Мейрикъ былъ въ Италіи, и Даніэль былъ убѣжденъ, что почтенная мать его и три сестры тепло примутъ спасенную имъ дѣвушку.

Деронда и рѣшилъ такъ сдѣлать.

III.

М-съ Мейрикъ жила въ тихомъ кварталѣ Лондона, въ скромной квартиркѣ; обстановка домика была старая, дешевая, — но среди этой, не бросающейся въ глаза, обстановки текла счастливая семейная жизнь. Мать и дочери любили другъ друга и вели трудовую жизнь.

Въ этотъ вечеръ м-съ Мейрикъ читала вслухъ, сидя у лампы; подлѣ нея сестры Эми и Мэбъ вышивали подушки на продажу, а поодаль, за особымъ столомъ, третья сестра, Кэти, дѣлала на заказъ иллюстраціи для книгъ.

Навстрѣчу входившему въ переднюю Даніэлю, оставившему дѣвушку на извозчикѣ, вышла сама м-съ Мейрикъ. Деронда передалъ ей о случившемся и просилъ пріютить дѣвушку.

— Я знаю, что я злоупотребляю вашей добротой, — добавилъ онъ, — но я рѣшительно не знаю, что мнѣ дѣлать съ бѣдной дѣвушкой. Чужимъ ее отдать нельзя. Я разсчитывалъ на васъ.

— Отлично, — отвѣчала м-съ Мейрикъ, — вы мнѣ дѣлаете честь своимъ довѣріемъ. Ступайте, приведите ее, а я предупрежду моихъ дѣвочекъ.

Пока Диронда ходилъ за незнакомкой на улицу, м-съ Мейрикъ разсказала обо всемъ дочерямъ.

Появленіе дѣвушки въ яркоосвѣщенной гостиной могло бы возбудить состраданіе и въ зачерствѣвшихъ сердцахъ. Сначала ее ослѣпилъ яркій свѣтъ, но, почувствовавъ нѣжное пожатіе руки и видя добрыя лица, она какъ бы ожила.

— Вы, вѣрно, устами? — сказала и съ Мейрикъ.

— Мы будемъ за вами ухаживать, мы будемъ васъ любить! — воскликнула Мэбъ.

Теплая встрѣча въ чужомъ домѣ сильно подѣйствовала на дѣвушку.

— Я чужестранка… еврейка, — сказала она м-съ Мейрикъ. — Вы, можетъ быть, думаете дурно обо мнѣ?..

— Ничего дурного мы о васъ не думаемъ, — сказала м-съ Мейрикъ. — Успокойтесь, вы здѣсь вполнѣ дома.

— Меня зовутъ Мирой Лапидотъ. Я пріѣхала изъ Праги, откуда бѣжала. Я думала найти въ Лондонѣ мать и брата. Меня отняли у матери ребенкомъ. Теперь Лондонъ измѣнился" и я не могла найти своихъ. Я здѣсь давно, у меня было немного денегъ. А потомъ я дошла до отчаянія.

Деронда вскорѣ ушелъ, обѣщавъ на другой день заглянуть къ нимъ.

До утра Деронда не могъ сомкнуть глазъ. Страстное желаніе Миры отыскать мать, соотвѣтствовавшее его собственнымъ чувствамъ, возбудило въ немъ симпатію къ ней и рѣшеніе помочь ей въ ея поискахъ. Если ея братъ и мать находятся въ Лондонѣ, то ихъ легко было найти. Но тутъ въ головѣ Даніеля возникли тѣ же опасенія насчетъ родственниковъ Миры, которыя такъ часто терзали его при мысли о собственныхъ отцѣ и матери. Мира, говорила, что ея мать и братъ хорошіе люди, — но вѣдь это могло такъ казаться дѣвочкѣ, да и со времени разлуки прошло десять или двѣнадцать лѣтъ, и они за это время могли измѣниться. Что, если они окажутся недостойными этой скромной дѣвушки?

Когда на слѣдующее утро Мира вышла въ гостиную, тамъ была только одна м-съ Мейрикъ, такъ какъ дочери ея уже ушли: Мэбъ на урокъ, Кэти понесла рисунки, а Эли отправилась за покупками. М-съ Мейрикъ не приставала къ ней съ разспросами, но царившая въ домѣ тишина сама навела дѣвушку на откровенность. Она первая обратилась къ м-съ Мейрикъ:

— Я лучше всего помню лицо моей матери, хотя мнѣ было семь лѣтъ, когда меня увезли отъ нея, а теперь мнѣ девятнадцать.

— Это очень понятно, — отвѣчала м-съ Мейрикъ, — первыя впечатлѣнія всегда долго остаются въ памяти.

— Да, это мои первыя впечатлѣнія. Мнѣ кажется, что жизнь моя началась въ маленькой бѣлой постели, надъ которой стоитъ, наклонившись, мама и поетъ. Часто и теперь я вижу во снѣ ея лицо, наклоненное надо мной, и, какъ ребенокъ, протягиваю къ ней руки. Я увѣрена, что узнала бы ее теперь.

— Какимъ образомъ васъ разлучили?

— Мнѣ тяжело говорить объ этомъ, но отъ васъ я ничего не буду скрывать. Меня изъ дому увезъ отецъ. Я думала, что мы ѣдемъ только путешествовать, и была очень довольна. Мы пріѣхали въ Америку. Отецъ утѣшалъ меня, что мы скоро вернемся къ матери. Но время шло, а мы все жили въ Америкѣ. Однажды отецъ взялъ меня на колѣни и сказалъ, что мать и братъ умерли, и мы не вернемся домой. Брата я мало знала, но все же мнѣ было жаль его, а о матери я плакала цѣлыми ночами. Я вѣрила отцу, — но мама такъ часто являлась мнѣ во снѣ, что я пришла къ убѣжденію, что она, должно быть, не умирала. Я видѣла ее не только ночью, во снѣ, но и днемъ, лишь закрою глаза.

— Отецъ хорошо обращался съ вами? — спросила мистрисъ Мейрикъ.

— Да, онъ былъ очень ласковъ и заботился о моемъ воспитаніи. Онъ былъ актеръ, довольно посредственный, а кромѣ того, былъ режиссеромъ и писалъ и переводилъ пьесы. Со мной занималась одна итальянка пѣвица и учитель декламаціи. Девяти лѣтъ я выступила на сценѣ. Отецъ много зарабатывалъ, и мы вели роскошную, но безпорядочную жизнь всегда на людяхъ. Наша жизнь мнѣ не нравилась, а когда я стала побольше, то набралась хорошихъ мыслей изъ пьесъ и стиховъ, изъ Шекспира и Шиллера. Отецъ хотѣлъ сдѣлать изъ меня пѣвицу, потому что голосъ у меня былъ прекрасный, и далъ мнѣ лучшихъ учителей. Но мнѣ было непріятно, что онъ хвастается мной и заставляетъ меня пѣть напоказъ, точно я не живое существо, а органъ. На сценѣ играть мнѣ было не трудно, но я ненавидѣла аплодисменты и похвалы, которые казались мнѣ холодными, неискренними. Меня также поражала противоположность, которая существовала между нашей жизнью на сценѣ и дома: актрисы на сценѣ казались добрыми, нѣжными, но, выйдя за кулисы, становились грубыми, сварливыми. Я часто плакала, такъ какъ мнѣ не хотѣлось быть артисткой, а между тѣмъ отецъ готовилъ меня къ сценической дѣятельности. Я все болѣе и болѣе чувствовала отвращеніе къ нашей жизни и хотѣла перемѣнить ее, — но куда мнѣ было итти? Все больше меня влекло — найти свою мать. Я уже не спрашивала отца о ней и начала подозрѣвать, что онъ обманулъ меня насчетъ смерти мамы и брата. И тогда-то я возненавидѣла всякую неправду. Тогда я написала тайкомъ матери; я помнила, что мы жили въ Лондонѣ, на Кольманской улицѣ, и что наша фамилія была Коганъ, хотя отецъ называлъ себя Лапидотъ, такъ какъ, по его словамъ, эту фамилію носили наши предки въ Польшѣ. Отвѣта я никакого не получила. Вскорѣ мы изъ Америки переѣхали въ Гамбургъ.

— Мы долго жили въ разныхъ городахъ, всего болѣе въ Гамбургѣ и Вѣнѣ. Я стала учиться пѣнію, такъ какъ отецъ хотѣлъ устроить меня въ оперу; но учитель сказалъ мнѣ, что у меня хорошій голосъ, но недостаточный для сцены. Это очень огорчило отца, такъ какъ онъ надѣялся черезъ меня получать много денегъ. Отецъ въ это время началъ играть въ карты и сильно пристрастился къ игрѣ. Разъ за неплатежъ онъ даже былъ посаженъ въ тюрьму, но его -скоро выпустили. Потомъ я замѣтила, что отецъ задумалъ что-то нехорошее, чтобы достать черезъ меня побольше денегъ. Тогда я твердо рѣшилась бѣжать отъ него и отправиться въ Лондонъ на поиски матери. Въ это время мы только что пріѣхали въ Прагу. Разъ на разсвѣтѣ я, надѣвъ бурнусъ и шляпку, незамѣтно вышла изъ гостиницы, гдѣ мы остановились, и отправилась на желѣзную дорогу. Когда взошло солнце, я уже ѣхала въ Дрезденъ. Я плакала отъ радости и боялась только, — какъ бы меня не догналъ отецъ. У меня было мало денегъ, я питалась однимъ хлѣбомъ и доѣхала только до Дувра, а въ Лондонъ пришла пѣшкомъ. Я утѣшалась только мыслью, что въ Лондонѣ меня встрѣтитъ мать. Но тутъ меня ждало разочарованіе. Кольманская улица давно уже не существовала. Я была одна, безъ всякой помощи въ громадномъ городѣ, и отчаяніе охватило меня. Я купила хлѣба и сѣла на пароходъ. Меня высадили на берегу, — право, не знаю, гдѣ; было поздно; я сѣла подъ дерево и скоро заснула. Утромъ я незнала, что мнѣ дѣлать. Жизнь мнѣ опостылѣла, и я боялась свѣта. Раньше меня поддерживала надежда найти мать, а теперь и ея не было. Мнѣ предстояла голодная смерть… Вы знаете, что потомъ случилось. Я была одна на свѣтѣ… М-ръ Деронда протянулъ мнѣ руку помощи, и надежда снова проснулась въ моемъ сердцѣ.

Выслушавъ разсказъ Миры, м-съ Мейрикъ молча поцѣловала ее.

Вечеромъ, когда пришелъ Деронда, она вкратцѣ разсказала ему ея исторію и добавила:

— Она — очень хорошая дѣвушка!..

— А что вы думаете о розыскѣ ея матери? — спросилъ Деронда.

— И мать ея должна быть хорошая женщина, — отвѣтила м-съ Мейрикъ, — но опасаюсь, что она умерла.

Рѣшено было пока отложить поиски матери Миры, такъ какъ Деронда долженъ былъ съ сэромъ Гюго на нѣсколько недѣль уѣхать за границу. Мира останется жить въ семьѣ Мейриковъ, а на расходы по ея содержанію Деронда вручилъ м-съ Мейрикъ небольшую сумму денегъ; потомъ она и сама будетъ зарабатывать.

Между тѣмъ, дочери м-съ Мейрикъ разсказывали Мирѣ о Деронда и о его благородномъ поступкѣ съ ихъ братомъ.

— Кэти ставитъ свѣчи передъ его портретомъ, — сказала Мэбъ, — Эми призываетъ его имя на помощь при всякомъ затрудненіи, а я ношу на шеѣ въ ладонкѣ, самъ талисманъ, его автографъ.

Черезъ нѣсколько дней Деронда простился съ обитательницами скромнаго домика и отправился на два мѣсяца за границу съ сэромъ Гюго.

IV.

Не только дочери м-съ Мейрикъ, но и Деронда, при всей серьезности его образованія, при неожиданномъ появленіи Миры должны были признать, что они совсѣмъ незнакомы съ современнымъ еврействомъ и еврейской исторіей. Деронда считалъ, что еврейская религія совершенно мертвая, и ее могутъ изучать только одни спеціалисты. Но на примѣрѣ Миры онъ видѣлъ, что эта религія заставляетъ еще биться сердца людей, и во время путешествія по Европѣ съ сэромъ Гюго онъ съ любопытствомъ сталъ заглядывать въ синагоги и интересоваться старинными книгами о евреяхъ.

Разъ Деронда зашелъ въ синагогу во Франкфуртѣ и случайно сѣлъ на одной скамейкѣ со старикомъ, который сразу обратилъ на себя его вниманіе своей замѣчательной фигурой. Обыкновенная еврейская одежда и талесъ, то-есть, бѣлое покрывало съ голубой бахромой, надѣваемое во время богослуженія, были на немъ поношенныя; но большая сѣдая борода и круглая поярковая шляпа обрамляли прекрасный профиль, похожій на итальянскій и еврейскій. Онъ тоже съ любопытствомъ посмотрѣлъ на Деронда. Когда служба кончилась, Даніэль всталъ, молча поклонился своему сосѣду и хотѣлъ выйти изъ синагоги, какъ почувствовалъ, что кто-то положилъ ему на плечо руку. Онъ обернулся и увидѣлъ передъ собой сосѣда, который сказалъ:

— Извините, молодой человѣкъ… Позвольте узнать ваше имя… Кто вашъ отецъ… ваша мать?

— Я англичанинъ, — рѣзко отвѣтилъ Деронда.

Старикъ подозрительно взглянулъ на него, приподнялъ шляпу и молча отошелъ. Деронда понималъ, что отвѣтилъ онъ рѣзко, — но что же было ему дѣлать? Не могъ же онъ сказать совершенно постороннему человѣку, что не знаетъ, кто были его отецъ и мать. Наконецъ, самый вопросъ старика былъ слишкомъ фамильяренъ и, вѣроятно, вызванъ былъ случайнымъ сходствомъ съ кѣмъ-нибудь другимъ.

Вскорѣ послѣ посѣщенія франкфуртской синагоги Деронда возвратился въ Англію и нашелъ Миру совершенно измѣнившейся. Гладко причесанные волосы, чистенькое, приличное платье и спокойное, счастливое выраженіе лица представляли пріятную противоположность съ тамъ видомъ, въ какомъ онъ увидѣлъ ее впервые. Онъ провелъ у Мейрикъ весь вечеръ.

По просьбѣ Мэбъ, Мира спѣла одну изъ арій Бетховена. Голосъ у нея былъ не сильный, но очень пріятный. Внимательно прослушавъ ея пѣніе, Деронда сказалъ:

— Кажется, музыка никогда не доставляла мнѣ такого удовольствія.

— Вамъ нравится мое пѣніе? Какъ я рада! — воскликнула Мира со счастливой улыбкой. — Я, повидимому, могу зарабатывать имъ, давая уроки. М-съ Мейрикъ нашла мнѣ двухъ ученицъ, и онѣ платятъ мнѣ по золотому за урокъ.

— Я знаю нѣсколько дамъ, которыя доставятъ вамъ много уроковъ, — сказалъ Деронда. — Вы не откажетесь пѣть въ обществѣ?

— Нѣтъ, я непремѣнно хочу зарабатывать деньги… Вѣроятно, я найду ее въ бѣдности, — я говорю о своей матери. Ей пригодится.

Въ продолженіе всего вечера, о чемъ бы ни заходилъ разговоръ, Мира всегда припоминала свою мать, — видно было, что она очень ее любитъ. Деронда твердо рѣшилъ разыскать ея мать и брата, хотя не находилъ нужнымъ спѣшить.

Однако, онъ началъ часто посѣщать отдаленные кварталы Лондона, населенные преимущественно небогатыми евреями, заходилъ въ синагоги во время службы, заглядывалъ въ лавки, разсматривалъ съ любопытствомъ еврейскія лица. Разъ въ маленькомъ переулкѣ Деронда увидалъ на окнѣ скромной лавочки закладчика красивыя серебряныя застежки, вѣроятно, отъ стариннаго католическаго молитвенника, и, вспомнивъ, что леди Малинджеръ любила подобное предметы старины, остановился, чтобы ихъ подробнѣе разсмотрѣть. Въ ту же минуту на порогѣ лавки полился молодой человѣкъ, лѣтъ тридцати, очевидно, еврей, и привѣтливо сказалъ:

— Здравствуйте, сэръ!

Боясь приставаній съ его стороны, Деронда, отвѣтивъ на его привѣтствіе, перешелъ на другую сторону улицы, откуда ясно была видна вывѣска лавки: «Эздра Коганъ. Мѣняютъ и чинятъ часы и золотыя вещи».

Имя Эздры Коганъ могло, конечно, стоять на сотнѣ лавокъ, но Деронда прежде всего поразило, что еврей-лавочникъ вполнѣ подходитъ къ возрасту брата Миры.

Черезъ нѣсколько дней онъ снова нашелъ эту лавку, но еще не зналъ, — какъ ему поступить, если бы, несмотря на всѣ ожиданія, Эздра Коганъ оказался братомъ Миры. Поэтому онъ шелъ медленно и останавливался почти передъ каждой лавкой. Въ окнѣ лавки старыхъ книгъ Деронда обратилъ вниманіе на давно отыскиваемую имъ біографію польскаго еврея Соломона Меймана и вошелъ въ лавку.

Въ узкой, темной лавкѣ Деронда увидалъ человѣка, поразившаго его съ перваго взгляда. Онъ сидѣлъ за конторкой и читалъ газету; одежда на немъ была поношенная, а цвѣтъ лица у него былъ до того желтый, пергаментный, что трудно было опредѣлить его года. При входѣ Деронда онъ положилъ газету и взглянулъ на него; въ головѣ молодого человѣка мелькнула мысль, что такія лица, вѣроятно, были у еврейскихъ пророковъ во времена вавилонскаго плѣна. Это былъ настоящій еврейскій типъ, съ пламеннымъ, энергичнымъ выраженіемъ лица, на которомъ были видны слѣды физическихъ страданій и отвлеченной мысли. Черты лица, рѣзко очерченныя, лобъ не высокій, но широкій и окаймленный курчавыми, черными волосами.

— Что стоитъ эта книга? — спросилъ Деронда.

— На ней нѣтъ никакой помѣтки, а г. Рамъ обѣдаетъ, — отвѣтилъ еврей. — Я же только караулю лавку безъ него. Но позвольте васъ спросить. — вы, значитъ, интересуетесь еврейской исторіей?

— Да, интересуюсь, — отвѣтилъ Деронда.

Въ ту же минуту старикъ вскочилъ, схватилъ руку Деронлы и взволнованно спросилъ:

— Вы, можетъ быть, нашей національности?

— Нѣтъ, — покраснѣвъ, отвѣчалъ Деронда.

Въ ту же минуту еврей отдернулъ свою руку, и его возбужденное лицо приняло равнодушное, грустное выраженіе.

— Я думаю, г. Рамъ согласится взять полгинеи, сэръ, — холодно сказалъ онъ.

Эта неожиданная перемѣна въ евреѣ очень поразила молодого человѣка. Онъ купилъ книгу и пошелъ въ лавку Эздры Когана, рѣзко отличавшагося своимъ лоснящимся, толстымъ лицомъ отъ только что встрѣченнаго имъ еврея Кромѣ Когана, въ лавкѣ была его мать, — энергичная женщина, лѣтъ за пятьдесятъ. Въ ней ничего не было отвратительнаго, грубаго, и Деронда съ дрожью въ сердцѣ сознавалъ, что "на могла быть матерью Миры, — къ тому же, и брови у обѣихъ имѣли одинаковое очертаніе. Въ лавку вошли еще жена Эздры. съ маленькими дѣтьми, — мальчикомъ лѣтъ шести, дѣвочкой лѣтъ четырехъ и груднымъ ребенкомъ. Деронда, разсматривая застежки, въ то же время присматривался къ хозяевамъ лавки. Онъ ласково шутилъ съ дѣтишками, чѣмъ пріобрѣлъ расположеніе всей семьи.

— Это у васъ единственные внуки? — осторожно спросилъ Деронда старуху.

— Да, это единственный мой сынъ, — отвѣтила та, съ любовью смотря на Когана.

— А у васъ нѣтъ дочери?

Лицо старухи сразу измѣнилось. Она закусила губу, опустила глаза и, отвернувшись отъ Деронда, стала разсматривать висѣвшіе за ней индѣйскіе платки. Коганъ, смотря на Деронда, приложилъ палецъ къ губамъ и заговорилъ о другомъ. Любопытство Даніэля было сильно возбуждено, — онъ хотѣлъ поближе познакомиться съ семьей, разузнать, что ему было нужно, а потому придумалъ новый предлогъ еще разъ зайти сюда.

Деронда сказалъ Когану, что хочетъ заложить брилліантовое кольцо, и они условились, что Деронда зайдетъ къ Когану вечеромъ.

Вечеромъ онъ снова пришелъ къ Когану, уже въ комнату. Самого Эздры не было дома. Комната и всѣ домашніе поразили Деронда торжественностью, такъ какъ это былъ канунъ субботы. Большая комната освѣщалась красивой бронзовой люстрой съ семью рожками, въ которыхъ горѣло масло. Среди комнаты стоялъ большой столъ, покрытый снѣжно-бѣлой скатертью. На столѣ стояли большое синее блюдо и два старинныхъ серебряныхъ подсвѣчника, а передъ ними лежала толстая книга.

Старуха-бабушка была въ темно-желтомъ платьѣ, съ толстой золотой цѣпочкой вмѣсто ожерелья. На молодой г-жѣ Коганъ былъ блестящій костюмъ, красный съ чернымъ, на шеѣ длинная нитка фальшивыхъ жемчуговъ; младшій ребенокъ спалъ въ колыбели, покрытый пунцовымъ одѣяломъ; дѣвочка сіяла въ желто-янтарномъ платьѣ, а мальчикъ съ гордостью выставилъ свои красные чулки и черную плисовую куртку. Деронда былъ оказанъ самый радушный пріемъ.

Вскорѣ пришелъ Эздра. Онъ, не снимая своей шляпы и не обращая никакого вниманія на гостя, остановился посреди комнаты и, простирая руки надъ головами обоихъ дѣтей, благословилъ ихъ. Потомъ его жена вынула изъ колыбели малютку и также поднесла ему подъ благословеніе. Только послѣ этого онъ обратился къ Деронда и заговорилъ съ нимъ о закладѣ. Покончивъ съ дѣлимъ, Коганъ пригласилъ Деронда раздѣлить съ ними трапезу, и Деронда съ удовольствіемъ согласился. Послѣ этого всѣ встали вокругъ стола, на которомъ находилось только одно блюдо, покрытое салфеткой. Г-жа Коганъ поставила передъ мужемъ фаянсовую чашку съ водой для омовенія рукъ. Онъ надѣлъ шляпу и громко воскликнулъ:

— Мардохей!

Въ ту же минуту изъ сосѣдней комнаты раздался голосъ: — «Сейчасъ!», и Деронда съ любопытствомъ посмотрѣлъ на отворенную дверь. Къ величайшему своему удивленію, онъ увидалъ на порогѣ того еврея, котораго утромъ встрѣтилъ въ книжной лавкѣ. Мардохей также съ удивленіемъ взглянулъ на Деронда, молча сѣлъ на противоположномъ концѣ стола и холодно поклонился гостю…

За ужиномъ Деронда все время думалъ объ интересовавшемъ его вопросѣ, думалъ и о Мардохеѣ. На послѣднемъ не было праздничной одежды, но вмѣсто утренняго, поношеннаго, чернаго сюртучка на немъ было свѣтлое, коричневое пальто, сильно сѣвшее отъ стирки; эта новая одежда еще сильнѣе подчеркивала его энергичное лицо, окаймленное темными волосами. Деронда замѣтилъ, что Мардохею давали самые плохіе куски, какъ обыкновенно поступаютъ съ бѣдными родственниками по старинному обычаю.

Коганъ искусно поддерживалъ общій разговоръ, но изъ него Деронда не могъ узнать ничего интереснаго для себя.

— А вы, вѣроятно, всю жизнь занимались науками? — обратился онъ къ Мардохею.

— Да, я изучалъ кое-что, — отвѣтилъ онъ спокойно.

— Вы занимаетесь книжной торговлей?

— Нѣтъ, я только замѣняю книгопродавца Рама во время обѣда, — произнесъ Мардохей, смотря на Даніэля съ прежнимъ интересомъ.

Приглядываясь къ нему, Деронда убѣдился, что Мардохей составляетъ полную противоположность Когану. Когда послѣ ужина Мардохей ушелъ въ другую комнату, Деронда, обращаясь къ Когану, сказалъ:

— Это, кажется, замѣчательный человѣкъ.

Но тотъ пожалъ плечами и ударилъ себя пальцемъ по лбу, ясно указывая, что Мардохей, по его понятіямъ, не въ здравомъ умѣ.

— Онъ вашъ родственникъ?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Коганъ, — я его держу изъ милости. Онъ прежде работалъ на меня, но потомъ захворалъ и до того ослабѣлъ, что я его призрѣлъ. Онъ — большая мнѣ помѣха, но его присутствіе приноситъ благословеніе нашему дому, и онъ учитъ сына. Кромѣ того, онъ чинитъ часы и золотыя вещи.

Деронда едва могъ удержаться отъ улыбки при этой смѣси доброты и желанія оправдать ее расчетомъ. Деронда ушелъ, не добившись никакого результата, но хотѣлъ притти черезъ мѣсяцъ для выкупа кольца. Онъ твердо рѣшилъ тогда поближе познакомиться съ Мардохеемъ, который его сильно заинтересовалъ и отъ котораго онъ могъ узнать всѣ подробности о Коганахъ, между прочимъ, и причину, — почему нельзя было спрашивать у старшей г-жи Коганъ, — была ли у нея дочь.

Деронда на нѣкоторое время долженъ былъ уѣхать въ помѣстье сэра Гюго. Когда онъ возвратился въ Лондонъ, у него на квартирѣ жилъ Ганъ Мейрикъ, который вернулся изъ Рима и котораго Деронда уговорилъ раньше поселиться у него, такъ какъ у м-съ Мейрикъ было тѣсно.

Зайдя къ м-съ Мейрикъ, Деронда увидѣлъ, что Мира казалась веселѣе прежняго и въ первый разъ при немъ смѣялась, разсказывая, какъ Ганъ представлялъ различныя пародіи, не мѣняя костюма.

— До пріѣзда Гана мы не думали, что Мира умѣетъ смѣяться, — замѣтила м-съ Мейрикъ.

— Какое счастіе, что сынъ и братъ возвратился въ этотъ домъ, — произнесла Мира: — съ какимъ удовольствіемъ я слушаю всегда, какъ они вспоминаютъ всѣ вмѣстѣ о прошломъ. Небесное счастіе имѣть мать и брата; я этого никогда не испытала.

— И я также, — невольно добавилъ Деронда.

— Какъ жаль, — продолжала Мира; — мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы въ жизни видѣли одно доброе.

Послѣднія слова она произнесла, съ жаромъ, устремивъ глаза на Даніэля.

V.

Мардохей былъ большой мечтатель. Уже давно замѣчая, какъ его физическія силы все болѣе слабѣютъ, и чувствуя умственное одиночество, онъ пламенно желалъ найти юное существо, которому могъ бы передать всѣ сокровища своего ума, найти душу, настолько близкую, чтобы она продолжала работу его жизни.

Постоянно изучая людей съ одной неизмѣнной цѣлью, онъ, наконецъ, ясно опредѣлилъ, чего искалъ; онъ пришелъ къ тому убѣжденію, что желанный человѣкъ долженъ представлять полную противоположность ему. Такой еврей, образованный, хорошо развитой, энергичный, долженъ вмѣстѣ съ тѣмъ отличаться красотой, силой, здоровьемъ, быть изящнымъ человѣкомъ, привыкшимъ къ свѣтскому обществу, краснорѣчивымъ и ненуждающимся въ деньгахъ. Онъ на себѣ долженъ доказать, что блескъ и величіе доступны евреямъ, а не оплакивать судьбу своего народа среди нищеты и физическаго безсилія. Составивъ въ своемъ умѣ идеалъ отыскиваемаго человѣка, Мардохей часто бродилъ по картиннымъ галлереямъ, англійскимъ и заграничнымъ, но рѣдко встрѣчалъ на картинахъ юное, красивое. величественное лицо, способное на геройскіе подвиги. Однако, онъ не унывалъ и вѣрилъ, что мечты его осуществятся.

За послѣднее время жажда воплотить свою идеальную жизнь въ другомъ существѣ становилась все пламеннѣе по мѣрѣ того, какъ яснѣе выяснялась фигура физической смерти. Въ такомъ настроеніи онъ впервые увидалъ Деронда въ книжной лавкѣ. Лицо и вся фигура молодого человѣка поразили его необыкновеннымъ сходствомъ съ идеаломъ, который онъ носилъ въ сердцѣ. Тѣмъ большее отчаяніе почувствовалъ онъ, когда Деронда сказалъ, что онъ не еврей. Но когда онъ увидалъ Деронда въ тотъ же день за столомъ у Когановъ, то нееврейское происхожденіе Деронда потеряло для Мардохея всякое значеніе, и первое впечатлѣніе воскресло съ новой силой. Теперь онъ постоянно видѣлъ Деронда, во снѣ и наяву, въ лучезарномъ свѣтѣ рождающагося дня.

Мардохей зналъ, что незнакомецъ придетъ для выкупа своего перстня, и ждалъ его съ нетерпѣніемъ.

Между тѣмъ, и Деронда неотступно думалъ о немъ. Разъ онъ въ лодкѣ отправился въ Сити, въ книжную лавку Рама, гдѣ надѣялся увидѣть Мардохея. Думая о семействѣ Когановъ, о которыхъ онъ хотѣлъ собрать свѣдѣнія у этого чахоточнаго еврея, онъ мало по малу задумался объ этой странной личности.

Занятый подобными мыслями, Деронда гребъ изо всей силы и вскорѣ подплылъ къ мосту, гдѣ онъ хотѣлъ выйти. Было четыре часа, и сѣренькій день медленно умиралъ среди пурпурнаго блеска заходящаго солнца. Деронда утомился отъ тяжелой гребли и, передавъ весла яличнику, надѣлъ пальто и, случайно поднявъ голову, неожиданно увидалъ Мардохея, пристально смотрѣвшаго на него съ моста. Мардохей уже давно замѣтилъ приближавшуюся лодку и не сводилъ съ нея глазъ съ какимъ-то нервнымъ предчувствіемъ… Деронда замахалъ ему рукой, и Мардохей торжественно снялъ шляпу…

Деронда вышелъ на берегъ и подошелъ къ Мардохею.

— Я къ вамъ, въ книжную лавку, — сказалъ Деронда, здороваясь.

— И я ожидалъ васъ, — отвѣчалъ Мардохей торжественно. — О, я жду васъ здѣсь уже пять лѣтъ.

Впалые глаза Мардохея съ глубокой любовью смотрѣли на Деронда, который быль глубоко тронутъ этой нѣжностью, хотя невольно вспомнилъ намекъ Когана на сумасшествіе Мардохея.

— Я буду очень радъ, если могу быть вамъ полезенъ, — искренно отвѣтилъ онъ.

— Пойдемте въ книжную лавку, — продолжалъ Мардохей, — мнѣ уже пора: Рамъ скоро уйдетъ и оставитъ насъ однихъ.

Черезъ десять минутъ они были уже въ маленькой, освѣщенной газомъ, книжной лавкѣ.

— Вы не знаете, что привело васъ сюда и соединило насъ, — сказалъ Мардохей; — но вы видите, что жизнь моя быстро склоняется къ закату, что свѣтъ меркнетъ. Вы пришли во-время.

— Я радъ этому, — съ чувствомъ отвѣтилъ Деронда.

— Все это видимыя причины, — почему я въ васъ нуждаюсь, — продолжалъ Мардохей; — но тайныя причины относятся къ давнему времени моей юности, когда я учился въ другой странѣ Тогда мои идеи и были ниспосланы мнѣ свыше, и я почувствовалъ, что въ сердцѣ моемъ бьется сердце всего еврейскаго народа. Я учился въ Гамбургѣ и Гетингенѣ, изучалъ судьбы моего народа и знакомился- со всѣми отраслями науки. Я былъ молодъ, свободенъ и не зналъ бѣдности, потому что съ дѣтства научился ремеслу. Я пламенно стремился собрать еврейскій народъ въ одно мѣсто, найти для него свой центръ. Но всѣ, къ кому я ни обращался, отворачивались, отъ меня; я обращался къ вліятельнымъ, знатнымъ и богатымъ евреямъ, — но никто меня не хотѣлъ слушать. Я говорилъ, что наши высшіе наставники совращаютъ насъ съ истиннаго пути, а мнѣ отвѣчали: — «Не вамъ ихъ учить!» Правда, я тогда былъ уже бѣденъ, удрученъ семейными заботами и являлся къ богатымъ въ нищенской одеждѣ, со связкой еврейскихъ рукописей.

— Я доставлю замъ средства для напечатанія вашего труда, — сказалъ Деронда.

— Этого мало, — поспѣшно отвѣтилъ Мардохей: — вы должны быть не только моей правой рукой, но моей второй душой, второй жизнью. Вы должны имѣть мою вѣру, мои надежды…

Мардохей. положилъ руки на плечо Деронда, и лицо его сіяло торжествомъ.

— Развѣ вы забыли, — тихо отвѣчалъ Деронда, — что я не принадлежу къ вашей расѣ?

— Не можетъ быть, — отвѣчалъ Мардохей шопотомъ, — вы не знаете вашего происхожденія.

— Почему вамъ это извѣстно? — съ испугомъ спросилъ Деронда.

— Я знаю, знаю! — нетерпѣливо воскрикнулъ Мардохей. — Почему вы отрицаете, что вы еврей?

Онъ не подозрѣвалъ, что затрогиваетъ самую чувствительную струну въ сердцѣ Деронда, который очень мучился отъ незнанія своего происхожденія. Послѣ минутнаго колебанія Деронда дрожащимъ голосомъ отвѣчалъ:

— Я никогда не видѣлъ своихъ отца и матери и не знаю, — кто они, но думаю, что они англичане.

— Все откроется, все узнается, — торжественно произнесъ Мардохей.

Въ это время вернулся книготорговецъ Рамъ, и они пошли къ лавкѣ Когана. Дорогой они уговорились для бесѣды пойти въ небольшой клубъ, гдѣ собирались знакомые Мардохея. Походивъ лавкѣ Когана, Деронда вдругъ вспомнилъ о цѣли своего посѣщенія Мардохея и спросилъ:

— Скажите, — почему съ матерью Когана нельзя говорить о ея дочери?

— Я знаю, почему, — отвѣтилъ Мардохей, — но я живу у нихъ, и все, что слышу, останется тайной.

Деронда покраснѣлъ отъ этого непривычнаго для него упрека, рѣшилъ не ходить къ Коганамъ и простился съ Мардохеемъ, обѣщая въ субботу или въ понедѣльникъ зайти за нимъ.

Свиданіе съ Мардохеемъ произвело на Деронда сильное впечатлѣніе. Онъ видѣлъ, что уже начинаетъ подпадать подъ вліяніе этого страннаго еврея, начинаетъ проникаться его идеями и даже готовъ заняться осуществленіемъ его мечты.

Въ "небольшомъ клубѣ, куда дня черезъ четыре Мардохей привелъ Деронда, было человѣкъ десять такихъ же бѣдныхъ, какъ Мардохей, евреевъ-ремесленниковъ. Они здѣсь собирались для обсужденія разныхъ научныхъ вопросовъ и, главнымъ образомъ, для философскихъ споровъ. Въ этотъ вечеръ какъ-то само собой они заговорили о еврейскомъ вопросѣ, и Мардохей говорилъ особенно горячо, убѣжденно, при чемъ видно было, что онъ говоритъ, главномъ образомъ, для Деронда, — доказывалъ возможность осуществленія его мысли — созданія., новаго еврейскаго государства.

Когда собраніе разошлось, и Мардохей остался въ клубѣ одинъ съ Деронда, онъ послѣ нѣкотораго молчанія заговорилъ:

— По нашему ученію души умершихъ воплощаются въ новыя тѣла для большаго совершенствованія; выйдя изъ пришедшаго въ ветхость тѣла, душа можетъ соединиться съ другой, сродственной ей, душой и продолжать вмѣстѣ съ ней свою земную задачу. Когда моя душа освободится отъ этого изнуреннаго тѣла, она присоединится къ вашей душѣ и совершитъ предназначенное ей дѣло. Вы будете продолжать мою жизнь съ той минуты, когда она внезапно оборвется. Я вижу себя въ одинъ памятный день моей жизни. Утреннее солнце заливало лучезарнымъ свѣтомъ набережную Тріеста; греческій корабль, на которомъ я отправлялся въ Бейрутъ въ качествѣ приказчика одного купца, долженъ былъ выйти въ море черезъ часъ. Я былъ тогда молодъ, здоровъ. Я сказалъ себѣ: — «Пойду на Востокъ, посмотрю тамъ землю и народъ, чтобы лучше потомъ проводить въ жизнь свою мысль». Стоя на берегу, я ждалъ своего товарища, какъ вдругъ онъ подошелъ ко мнѣ и сказалъ: — «Эздра, вотъ письмо тебѣ».

— Эздра? — воскликнулъ Деронда внѣ себя отъ изумленія.

— Да Эздра, — отвѣчалъ Мардохей, совсѣмъ уйдя въ свои воспоминанія; — я ожидалъ письма отъ матери, съ которой былъ постоянно въ перепискѣ. Я распечаталъ конвертъ, и первыя слова возвратили меня съ небесъ на. землю: «Эздра, сынъ мой!..»

Мардохей остановился, и Деронда, затаивъ дыханіе, ожидалъ продолженія его разсказа. Странная, невѣроятная мысль блеснула въ его головѣ.

— У моей матери было много дѣтей, — продолжалъ Мардохей, — но всѣ они умерли, кромѣ меня, старшаго, и младшей дочери, составлявшей всю ея надежду. — «Эздра, сынъ мой, — писала она, — онъ укралъ ее и увезъ; они никогда не возвратятся». Моя судьба была подобна судьбѣ Израиля. За грѣхъ отца душа моя подверглась испытанію, и я долженъ былъ отказаться отъ своего большого дѣла. Существо, давшее мнѣ жизнь, находилось въ одиночествѣ, въ нищетѣ, въ несчастій. Я отвернулся отъ блестящаго, теплаго юга и пошелъ на сѣверъ. Время было холодное, въ пути я переносилъ всевозможныя лишенія, чтобы сохранить матери послѣднія мои деньги. Подъ конецъ пути я провелъ одну ночь подъ открытымъ небомъ, на снѣгу, и съ того времени началась моя медленная смерть. Явившись къ матери, я долженъ былъ работать. Кредиторы отца все у нея отобрали, и здоровье ея было совсѣмъ разстроено горемъ о пропавшемъ ребенкѣ. Часто по ночамъ я слышалъ, какъ она плакала, и, вставъ, молился вмѣстѣ съ нею, чтобъ милосердное небо спасло Миру отъ зла.

— Миру?.. — повторилъ Деронда, желая убѣдиться, что слухъ его не обманывалъ; — вы сказали, — Миру?

— Да, такъ звали мою маленькую сестру.

— Вы никогда не имѣли извѣстій о ней? — спросилъ Деронда, какъ можно спокойнѣе.

— Никогда, и до сихъ поръ не знаю, — услышана ли наша молитва, и спасена ли Мира отъ зла. Послѣ четырехъ лѣтъ страданій моя мать умерла, и я остался одинъ среди горя и болѣзни. Но что объ этомъ говорить? Теперь это прошло, — прибавилъ Мардохей, смотря на Деронда съ радостью. — Мое дѣло будетъ закончено другимъ, и гораздо лучше.

Съ этими словами онъ судорожно сжалъ руку Деронда, сердце котораго сильно билось. Неожиданное открытіе, что Мардохей — братъ Миры, придало его отношеніямъ къ чахоточному еврею новую нѣжность. Но онъ молчалъ, боясь сказать Мардохею при его возбужденномъ состояніи, что его сестра жива и достойна его.

Деронда теперь обдумывалъ, — какъ устроить ихъ жизнь. Мира, конечно, захочетъ жить вмѣстѣ съ братомъ, и потому вдвойнѣ Надо позаботиться о доставленіи ему всѣхъ удобствъ, особенно необходимыхъ въ его болѣзненномъ положеніи.

VI.

М-съ Мейрикъ, которой Деронда разсказалъ все, помогла ему найти приличную квартиру недалеко отъ ея дома, такъ что братъ и сестра могли пользоваться ея материнскими попеченіями. Она старательно скрывала свои хлопоты отъ дѣтей, такъ какъ они непремѣнно разболтали бы все Мирѣ, а м-съ Мейрикъ и Деронда хотѣли прежде обезпечить ей независимость, а потомъ показать брата.

Рѣшивъ, наконецъ, открыть Мардохею радостную тайну о Мирѣ, Деронда наканунѣ предупредилъ его, что придетъ къ нему — сообщить нѣчто важное.

Когда Деронда вошелъ въ мастерскую, гдѣ жилъ Мардохей, онъ увидѣлъ, что въ ней были сдѣланы нѣкоторыя приготовленія для его пріема: въ каминѣ горѣлъ огонь, были зажжены свѣчи, на полу лежалъ коверъ.

— Вы пришли сказать мнѣ нѣчто, чего жаждетъ моя душа, — торжественно сказалъ Мардохей, идя навстрѣчу Дерондѣ.

— Да, я долженъ сказать вамъ нѣчто важное и радостное для васъ, — отвѣтилъ Деронда.

— Вы узнали о своемъ происхожденіи? — съ жаромъ воскликнулъ Мардохей.

— Нѣтъ, — промолвилъ Деронда, — но я познакомился съ близкой къ вамъ особой.

Мардохей спокойно взглянулъ на Деронда.

— Это лицо было близко вашей покойной матери, — сказалъ Деронда, желая понемногу подготовить Мардохея, — оно было для васъ и для матери дороже всего на свѣтѣ.

Мардохей схватилъ Деронда за руку, и въ его глазахъ виденъ былъ страхъ услыхать мрачную вѣсть о дорогомъ существѣ. Деронда понялъ это и быстро докончилъ:

— То, о чемъ вы молили Бога, случилось: Мира спасена отъ зла. Ваша сестра достойна матери, которую вы такъ уважали.

Мардохей снова откинулся на спинку кресла и. закрывъ глаза, началъ что-то бормотать про себя. Мало-по-малу онъ успокоился, и лицо его приняло счастливое выраженіе. Впервые Деронда нашелъ въ немъ сходство съ Мирой. Тогда Деронда въ краткихъ словахъ передалъ ему исторію Миры.

— Я приготовилъ для васъ обоихъ квартиру, поблизости къ ея друзьямъ, — продолжалъ Деронда, закончивъ свой разсказъ о Мирѣ. — Пожалуйста, исполните мое желаніе. Тогда я смогу часто ходить къ вамъ, когда Мира занята. Но, главное, Мира захочетъ ухаживать за вами, а вы должны, какъ братъ, быть ея покровителемъ. У васъ будетъ достаточно книгъ, и вы не откажетесь заниматься со мною.

Деронда съ большой заботой занялся хлопотами по меблировкѣ квартиры, а также и костюмомъ Мардохея, чтобы онъ могъ произвести самое лучшее впечатлѣніе на Миру.

Окончивъ всѣ предварительныя хлопоты, Деронда написалъ м-съ Мейрикъ письмо, въ которомъ просилъ разсказать Мирѣ все, — самъ же онъ останется съ Мардохеемъ и будетъ ожидать ея пріѣзда съ Мирой.

Когда должна была явиться Мира, Мардохей сѣлъ въ кресло и, закрывъ глаза, упорно молчалъ, — но его руки и вѣки дрожали. Онъ находился въ очень нервномъ состояніи. Деронда тоже чувствовалъ какое-то безпокойство и, услыхавъ звонокъ, пошелъ навстрѣчу Мирѣ. Онъ съ изумленіемъ увидалъ, что на ней были старая шляпка и плащъ. М-съ Мейрикъ не менѣе его изумилась этому костюму, когда Мира вышла изъ своей комнаты.

— Вы хотите пойти къ брату въ этой одеждѣ? — спросила она.

— Да, братъ бѣденъ, и я хочу быть какъ можно ближе къ нему, — а то онъ станетъ меня чуждаться, — отвѣтила Мира, воображая, что увидитъ Мардохея въ одеждѣ простого работника.

Когда Деронда отворилъ дверь и пропустилъ впередъ Миру, — Мардохей всталъ съ кресла, устремивъ пламенный взглядъ на молодую дѣвушку. Она сдѣлала два шага и остановилась. Они молча смотрѣли другъ на друга. Имъ казалось, что при этомъ свиданіи присутствуетъ невидимо ихъ любимая мать.

— Эздра, — сказала, наконецъ, Мира тѣмъ самымъ тономъ, какимъ она произносила это слово, разсказывая Мейрикамъ о матери и братѣ.

— Это голосъ нашей матери! — произнесъ Мардохей, подходя къ Мирѣ и нѣжно положивъ руку на ея плечо; — ты помнишь, какъ она такъ меня называла?

— Да, а ты отвѣчалъ съ любовью: — «Матушка»! — промолвила Мира и обняла его.

Мардсхей былъ гораздо выше ея, и потому она должна была притянуть къ себѣ его голову, а сама приподняться на цыпочки, при чемъ ея шляпка упала, и кудри разсыпались.

— Милая, милая головка, — сказалъ Мардохей, съ любовью гладя волосы Миры.

— Ты очень боленъ, Эздра? — грустно спросила Мира.

— Да, дитя мое, я недолго останусь съ тобой на этомъ свѣтѣ, — спокойно отвѣчалъ онъ.

— Я буду тебя очень любить, — продолжала Мира. — Я постоянно буду сидѣть съ тобою въ свободное время, потому что я работаю и буду содержать насъ обоихъ. Ты не знаешь, — какіе у меня чудные друзья!

До этой минуты она забыла, что въ комнатѣ были посторонніе, но теперь она взглянула съ благодарностью на м-съ Мейрикъ и Деронда.

— Посмотри на эту прекрасную женщину, — продолжала она: — я была несчастна и одинока; она мнѣ вѣрила и обращалась, какъ съ дочерью.

— Провидѣніе послало васъ сестрѣ, — сказалъ Мардохей; — вы исполнили то, о чемъ она всегда молилась.

Деронда сдѣлалъ знакъ м-съ Мейрикъ, что имъ лучше всего уйти, и они вышли.

VII.

Черезъ нѣсколько дней послѣ водворенія брата и сестры на новой квартирѣ Деронда получилъ отъ сэра Гюго записку: «Приходи немедленно, очень нужно». Деронда въ ту же минуту отправился къ баронету и сразу успокоился, увидѣвъ его. здоровымъ и спокойнымъ.

— Надѣюсь, ничего плохого не случилось, сэръ? — спросилъ Деронда.

— Нѣтъ, Данъ, — отвѣтилъ сэръ Гюго. — Я долженъ тебѣ кое-что передать. Я не ожидалъ этого и поэтому не подготовилъ тебя къ подобному извѣстію. По важнымъ причинамъ, я никогда не говорилъ тебѣ о твоемъ происхожденіи…

Сэръ Гюго остановился, но Деронда не произнесъ ни слова. Только онъ одинъ могъ понять, — какую важность для него имѣла эта минута торжественнаго объясненія.

— Я дѣйствовалъ согласно желанію твоей матери, — продолжалъ баронетъ съ нѣжнымъ безпокойствомъ: — она требовала сохраненія тайны, но теперь хочетъ сама ее открыть. Она желаетъ тебя видѣть. Вотъ ея письмо, — ты потомъ его прочтешь и увидишь ея адресъ, по которому можешь ее найти.

Сэръ Гюго подалъ Деронда письмо въ конвертѣ съ иностраннымъ штемпелемъ.

— Мой отецъ также живъ? — спросилъ Деррида.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ сэръ Гюго.

Оставшись наединѣ, Деронда прочиталъ слѣдующее:

«Моему сыну Даніэлю Деронда».

«Нашъ добрый другъ, сэръ Гюго Малинджеръ, сообщилъ уже тебѣ, что я желаю тебя видѣть. Мое здоровье очень разстроено, и я хочу, не теряя времени, передать тебѣ то, что я долго скрывала. Будь непремѣнно въ Генуѣ, въ отелѣ „Италія“, къ 14 числу. Дождись меня тамъ. Я навѣрное не знаю, — когда смогу пріѣхать изъ Спеціи. Это зависитъ отъ многихъ обстоятельствъ. Не уѣзжай, не повидавъ меня, княгиню Гольмъ-Эберштейнъ. Привези съ собой брилліантовый перстень, подаренный тебѣ сэромъ Гюго. Я желаю его видѣть.

"Твоя неизвѣстная тебѣ мать
Леонора Гольмъ-Эберштейнъ".

Это письмо, совершенно безцвѣтное, не давало молодому человѣку ни малѣйшаго ключа къ объясненію загадки его жизни. Читая эти холодныя строки, Деронда неожиданно сталъ чувствовать къ ней совершенное равнодушіе.

Деронда тотчасъ же собрался и поѣхалъ. Но онъ никому не сказалъ о причинѣ отъѣзда.

— Христосъ съ тобою, Данъ, — сказалъ сэръ Гюго, прощаясь съ нимъ, — какія бы перемѣны ни произошли въ твоей судьбѣ, я всегда останусь твоимъ старымъ и любящимъ другомъ.

Прибывъ въ указанный отель въ Генуѣ, Деронда узналъ, что княгиня Гольмъ-Эберштейнъ еще не пріѣзжала, черезъ два дня онъ полу чилъ отъ нея письмо, въ которомъ она увѣдомляла, что она сейчасъ пріѣхать не можетъ, и просила подождать еще недѣли двѣ…

Наконецъ, однажды утромъ, онъ услыхалъ стукъ въ дверь своего номера. Въ комнату вошелъ ливрейный лакей и сказалъ по-французски, что княгиня Гольмъ-Эберштейнъ пріѣхала, но будетъ отдыхать весь день, а вечеромъ въ семь часовъ приметъ у себя м-ра Деронда.

Когда Деронда явился въ отель „Италія“, онъ чувствовалъ себя снова юношей, и сердце его тревожно билось при одной мысли о матери. Княгиня ждала его; она стояла посреди комнаты, окутанная съ головы до ногъ черными кружевами, ниспадавшими съ ея роскошныхъ, но уже сѣдѣющихъ волосъ. Руки были украшены богатыми перстнями, гордая осанка еще сильнѣе подчеркивала ея прежнюю красоту. Но Деронда не было времени разсматривать ее подробно, — онъ схватилъ протянутую ему руку и поднесъ ее къ губамъ. Княгиня впилась въ него глазами. Деронда чувствовалъ, что краснѣетъ, какъ молодая дѣвушка, и въ то же время удивлялся, что не замѣчаетъ въ себѣ радости.

— Какъ ты прекрасенъ! — сказала княгиня; — Я знала, что ты будешь красавцемъ.

Съ этими словами она поцѣловала его въ обѣ щеки; онъ отвѣчалъ на эти поцѣлуи, но эта ласка походила не на выраженіе материнской и сыновней любви, а на привѣтствіе двухъ царственныхъ особъ.

— Я — твоя мать, — продолжала княгиня холоднымъ тономъ; — но ты не можешь меня любить.

— Я думалъ о васъ болѣе, чѣмъ о комъ-либо въ свѣтѣ, — отвѣчалъ Деронда съ нервной дрожью въ голосѣ. — Вы больны, и я хотѣлъ бы быть вашимъ утѣшеніемъ.

— Я, дѣйствительно, больна, но ты не можешь облегчить моихъ страданій.

Она сразу оттолкнула его своимъ холоднымъ тономъ, и теперь онъ уже смотрѣлъ на нее съ любопытствомъ и изумленіемъ, какъ на совершенно чуждое для него существо.

— Я послала за тобой не затѣмъ, чтобы ты утѣшалъ меня, — продолжала она; — я не могла знать, и теперь не знаю твоихъ чувствъ ко мнѣ. Я не воображала, что ты могъ полюбить меня только потому, что я твоя мать. Я хотѣла сама жить широкой жизнью, не связывая себя чужими привязанностями. Я была тогда великой пѣвицей и не менѣе великой актрисой. Всѣ мои родственники были бѣдны, а я жила въ роскоши. Я носилась изъ одной страны въ другую. Ребенокъ могъ быть мнѣ только помѣхой. И я оставила тебя у чужихъ людей. Я виновата передъ тобой, — я не могла иначе поступить. Кромѣ того, этимъ я хотѣла освободить тебя отъ позора и проклятія быть евреемъ.

— Такъ я еврей? — воскликнулъ Деронда такъ горячо, что его мать откинулась въ испугѣ на спинку кресла; — мой отецъ былъ евреи и вы?

— Да!..

— Какъ я радъ этому! — съ жаромъ воскликнулъ Деронда.

Онъ никогда не думалъ, что наступитъ минута, когда онъ скажетъ нѣчто подобное. Глаза его матери широко раскрылись, и она мгновенно поблѣднѣла.

— Чему ты радуешься? Ты англійскій джентльменъ. Я для тебя это устроила.

— Какъ вы могли выбрать для меня новую родину? — холодно произнесъ Деронда.

— Я выбрала тебѣ такую судьбу, какую желала бы для себя, — сказала княгиня твердо. — Какъ я могла подозрѣвать, что въ тебѣ воскреснеть духъ моего отца! Какъ могла я знать, что ты будешь любить то, что я ненавидѣла, если ты, дѣйствительно, радъ, что ты еврей. Я покинула тебя, но я отдала тебѣ все состояніе отца. Сэръ Гюго мнѣ писалъ, что ты удивительно уменъ, все понимаешь. Ты увѣряешь, что радъ своему еврейскому происхожденію. Но не думай, что я перемѣнила свое мнѣніе о еврейской расѣ. Желаешь ты понять дѣйствіе матери, или будешь огульно порицать?

— Я всѣмъ сердцемъ желаю понять васъ, — отвѣчалъ Деронда

— Значитъ, ты не походишь на своего дѣда, — продолжала княгиня, — хотя съ виду ты вылитый его портретъ. Онъ никогда меня не понималъ и думалъ только о томъ, — какъ подчинить меня своей волѣ. Подъ опасеніемъ его проклятія, я должна была сдѣлаться „еврейкой“, чувствовать то, чего я не чувствовала, и вѣрить въ то, во что не вѣрила. Я должна была любить длинныя молитвы въ синагогахъ, исполнять всѣ обряды и постоянно слушать разсужденія отца О „нашемъ народѣ“. Ты радъ, что родился евреемъ. Это потому, что ты не воспитанъ по-еврейски и не знаешь, — отъ чего я тебя спасла.

— Мой дѣдъ былъ ученый человѣкъ? — спросилъ Деронда.

— Да, — отвѣчала она, — онъ былъ умный, добрый человѣкъ и хорошій докторъ. Это былъ человѣкъ съ желѣзной волей. Но у него была дочь, равная ему по силѣ характера. Твой отецъ былъ совершенно иной человѣкъ, — онъ не походилъ на меня. Это было олицетвореніе доброты, нѣжности, любви.

Деронда слушалъ ее, едва переводя дыханіе; въ немъ происходила борьба: въ первую минуту холодность матери оттолкнула его, а ея слова возбудили въ немъ негодованіе; но мало-по-малу онъ сталъ смотрѣть на нее съ сочувствіемъ, состраданіемъ и уваженіемъ къ необыкновенной силѣ ея характера.

— Послѣ смерти твоего отца, я рѣшила не связывать себя никакими узами, — продолжала княгиня. — Я — знаменитая Алькаризи, о которой ты, конечно, слышалъ. Мое имя пользовалось великой славой, и всѣ поклонялись мнѣ. Сэръ Гюго Малинджеръ тоже предлагалъ мнѣ выйти за него замужъ. Я однажды спросила его: — „Есть ли на свѣтѣ человѣкъ, готовый изъ любви ко мнѣ исполнить мое желаніе?“ Онъ отвѣчалъ: — „Чего вы желаете?“ Я сказала: — „Возьмите моего ребенка, воспитайте его, какъ англичанина, и никогда не говорите ему объ его родителяхъ.“ Тебѣ тогда было два года, и ты сидѣлъ у него на колѣняхъ. Впослѣдствіи я назначила сэра Гюго опекуномъ надъ твоимъ состояніемъ. Сдѣлавъ это, я почувствовала себя счастливой, — я торжествовала. Мой отецъ холодно относился ко мнѣ, потому что считалъ меня за ничто, а заботился только о своемъ будущемъ внукѣ. Ты долженъ былъ остаться такимъ же евреемъ, какъ онъ, ты долженъ былъ исполнить его задушевную идею. Но ты былъ мой сынъ, и пришла моя очередь исполнить мою волю. Я не хотѣла, чтобы ты былъ еврей. Я избавила себя отъ еврейскаго клейма, заставляющаго всѣхъ отворачиваться отъ насъ, какъ отъ прокаженныхъ. Отъ этого я избавила и тебя.

Она въ изнеможеніи опустилась на подушки.

— Іосифъ Каломинъ упрекалъ меня, что я сдѣлала тебя гордымъ англичаниномъ, съ презрѣніемъ отворачивающимся отъ евреевъ.

— Кто этотъ Іосифъ Каломинъ? — спросилъ Деронда.

— Онъ былъ другомъ твоего отца; двадцать лѣтъ тому назадъ онъ вернулся изъ Малой Азіи и, явившись ко мнѣ, спросилъ, — гдѣ ты. Я отвѣчала, что ты умеръ. Если бы я этого не сказала, онъ принялъ бы на себя роль твоего отца и помѣшалъ бы мнѣ сдѣлать тебя англичаниномъ. Онъ мнѣ повѣрилъ и просилъ передать ему шкатулку, которую мой отецъ вручилъ мнѣ и моему мужу для передачи старшему внуку. Я знала, что въ этой шкатулкѣ хранится его завѣтъ. Я передала ее Іосифу Каломину. Онъ ушелъ печальный, мрачный, сказавъ: — „Если вы снова выйдете замужъ, и у васъ будетъ сынъ, то я передамъ ему шкатулку“. Я молча кивнула головой, — тогда я не думала вторично выходить замужъ. Но нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ Каломинъ увидѣлъ тебя во франкфуртской синагогѣ; онъ прослѣдилъ тебя до отеля, въ которомъ ты остановился, и узналъ тамъ твою фамилію. У него тотчасъ же явилось подозрѣніе. Онъ разыскалъ меня въ Россіи, когда я была уже сильно больна. Онъ сталъ гнѣвно упрекать меня въ неисполненіи завѣта отца, въ лишеніи сына его наслѣдія. Онъ обвинялъ меня въ томъ, что я скрыла отъ тебя твое происхожденіе и воспитала тебя, какъ англійскаго джентльмена. Вотъ письмо Іосифа Каломина, — добавила она, вынимая конвертъ изъ бумажника, — на имя банкирскаго дома въ Майнцѣ, гдѣ хранится шкатулка твоего дѣда. Если ты не найдешь тамъ самого Каломина, то тебѣ передадутъ шкатулку по этому письму.

Деронда взялъ конвертъ, и она съ усиліемъ, но гораздо нѣжнѣе прежняго проговорила:

— Встань на колѣни и дай обнять тебя.

Онъ повиновался. Она взяла его голову обѣими руками и поцѣловала въ лобъ.

— Ты видишь, что у меня не осталось силъ любить тебя, -произнесла она шопотомъ, — но ты будешь счастливъ и безъ меня.

Разставаясь съ ней, разставаясь окончательно, онъ не помнилъ, — какъ вышелъ изъ комнаты матери. Онъ чувствовалъ, что вдругъ постарѣлъ. Всѣ его юношескія стремленія Исчезли разомъ. Онъ сознавалъ въ глубинѣ своего сердца, что этотъ трагическій эпизодъ наложилъ печать на всю его жизнь.

VIII.

— Я никого не знаю возвышеннѣе моего брата, — сказала однажды Мира, сидя вдвоемъ съ м-съ Мейрикъ у нея въ комнатѣ. — Смотря на него, мнѣ всѣ заботы и горе кажутся ничтожной мелочью, и я чувствую себя болѣе терпѣливой.

Грустный тонъ этихъ словъ заставилъ м-съ Мейрикъ посмотрѣть пристально на молодую дѣвушку, и она замѣтила на ея лицѣ явные слѣды сдерживаемыхъ страданій.

— У васъ новое горе? — спросила она.

— Можетъ быть, я слишкомъ боязлива и во всемъ вижу опасность…

— Чего же вы боитесь?

— Ахъ, — отвѣтила Мира, — я скрыла это отъ Эздры, но, простите, вамъ не могу не сказать. Я видѣла отца.

М-съ Мейрикъ съ досадой закусила губу.

— Онъ очень измѣнился, — продолжала Мира; — онъ уже въ послѣднее время передъ моимъ бѣгствомъ былъ очень слабъ, изнуренъ и часто плакалъ. Я разсказала Эздрѣ все вамъ извѣстное, и онъ говоритъ, что отецъ предавался игрѣ, а потому былъ въ нервномъ возбужденіи. Увидавъ его, я невольно остановилась, — настолько онъ похудѣлъ; одежда его вся въ лохмотьяхъ, а товарищъ, съ которымъ онъ шелъ, еще страшнѣе его на видъ.

— Онъ васъ не видѣлъ?

— Нѣтъ, я только что вышла съ одного урока и стояла подъ аркой. Но эта минута была страшная. Вся моя прежняя жизнь, казалось, воскресла, и я вздохнула свободно, когда онъ прошелъ, не замѣтивъ меня. Но въ то же время мнѣ стало больно, стыдно, что я отвернулась отъ отца. Что онъ дѣлалъ, гдѣ онъ жилъ? Какъ могла я не признать его, не помочь ему хоть чѣмъ нибудь? Самыя разнообразныя чувства терзали мое сердце, и, право, я не помню, какъ вернулась домой. Я только повторяла: — „Я не могу, не должна говорить объ этомъ Эздрѣ!“

— Вы боитесь его встревожить?

— Да, меня удерживаетъ и нѣчто другое. Мнѣ больно, что Эздра знаетъ всю правду объ отцѣ, и невыносима мысль, что отецъ когда-нибудь явится и принужденъ будетъ выслушивать упреки сына. Мнѣ кажется, — я съ радостью согласилась бы содержать его на свои трудовыя копейки, только бы его не видѣлъ братъ.

IX.

Явившись въ банкирскій домъ въ Майнцѣ, Деронда спросилъ Іосифа Каломина, и его тотчасъ провели въ комнату, гдѣ за столомъ сидѣлъ старикъ, съ сѣдой бородой, котораго онъ видѣлъ годъ тому назадъ во франкфуртской синагогѣ. Увидавъ Деронда, который еще въ конторѣ передалъ письмо княгии», онъ всталъ, но не протянулъ руки.

— Вотъ видите, молодой человѣкъ, — сказалъ онъ, — теперь вы меня ищете.

— Да, ищу, чтобы выразить горячую благодарность другу моего дѣда, — отвѣтилъ Деронда; — я много обязанъ вамъ за ваши заботы обо мнѣ.

— Такъ вы не сердитесь на то, что вы не англичанинъ? — спросилъ радостно Каломинъ.

— Напротивъ, я очень благодаренъ, что вы помогли мнѣ узнать тайну моего происхожденія.

— Садитесь, садитесь, — сказалъ поспѣшно Каломинъ. Онъ началъ пристально разсматривать молодого человѣка. — Вы мнѣ доставили большое удовольствіе своимъ посѣщеніемъ, — продолжалъ онъ. — Я вижу въ васъ моего друга, какимъ онъ былъ въ молодости, и меня радуетъ, что вы болѣе не чуждаетесь своего народа… Вы добровольно и отъ чистаго сердца говорите: «я внукъ Даніэля Деронда?»

— Конечно, — отвѣчалъ Деронда, — но я и никогда не обращался презрительно съ евреемъ только потому, что онъ еврей.

— Очень хорошо, — произнесъ Каломинъ, закрывая лицо рукою. — Но я спасъ васъ для нашего народа. Мы съ вашимъ дѣдомъ, Даніэлемъ Деронда, еще дѣтьми поклялись быть вѣчными друзьями. Его хотѣли ограбить послѣ смерти, но я спасъ то, что онъ цѣнилъ дороже всего на свѣтѣ и завѣщалъ своему внуку, — а теперь я возвращаю ему и этого внука, котораго у него хотѣли отнять.

Каломинъ вышелъ въ другую комнату, черезъ минуту возвратился, неся Шкатулку въ кожаномъ чехлѣ, и передалъ ее Деронда.

— Не можете ли вы мнѣ сообщить нѣкоторыя подробности о моемъ дѣдѣ? — спросилъ послѣдній.

— Вы, вѣроятно, были бы такимъ же человѣкомъ, какъ вашъ дѣдъ, если бы не получили англійскаго воспитанія, — отвѣтилъ Каломинъ. — Вы очень похожи на него лицомъ, — но у него было болѣе рѣшительное выраженіе. Желѣзная воля просвѣчивала во всѣхъ его чертахъ. Съ дѣтства онъ всасывалъ въ себя знаніе, какъ растеніе — дождевую влагу. Спеціально же онъ занимался математикой и ученіемъ о жизни и здоровьѣ человѣка. Онъ путешествовалъ по разнымъ странамъ и многое видѣлъ и изслѣдовалъ лично. Мы занимались съ нимъ вмѣстѣ, но онъ всегда заходилъ гораздо дальше меня. Мы оба были ревностные евреи, но онъ постоянно думалъ о будущности нашего народа. Будьте достойнымъ его внукомъ, молодой человѣкъ. Вы назовете себя евреемъ и будете исповѣдывать вѣру вашихъ отцовъ?

— Я буду называть себя евреемъ, — отвѣчалъ Деронда, нѣсколько поблѣднѣвъ, — но я не могу исповѣдывать ту, именно, вѣру, которой держались отцы. И у нихъ вѣра нѣсколько расширилась, и они учились многому у другихъ народовъ. Но я чувствую, что для меня выше всего долгъ къ нашему народу, и если можно чѣмъ-нибудь возстановить и улучшить общую жизнь моихъ соотечественниковъ, то я посвящу этой задачѣ всю свою жизнь.

— Вы думаете о будущемъ; вы настоящій внукъ Даніэля Деронда, — сказалъ Каломинъ.

Они разстались.

X.

Страхъ встрѣтить снова отца у Миры все усиливался.

Однажды, возвращаясь домой, она услыхала, что за нею кто-то торопливо идетъ. Она тотчасъ же подумала, — не преслѣдуетъ ли ее отецъ. Боясь обернуться, она продолжала итти своимъ обычнымъ шагомъ; вдругъ она почувствовала, что кто-то схватилъ ее за руку и произнесъ:

— Мира!

Она остановилась, но не вздрогнула; она ожидала услышать этотъ голосъ. Она твердо взглянула на отца. Онъ смотрѣлъ на нее съ заискивающей улыбкой. Его лицо, нѣкогда красивое, теперь пожелтѣло и покрылось морщинами. Его подвижная фигура придавала ему странный, комическій видъ. Одежда на немъ была поношенная, и вообще вся его наружность не внушала къ нему никакого уваженія. Горе, сожалѣніе и стыдъ зашевелились въ сердцѣ Миры.

— Это вы, батюшка? — сказала она грустнымъ, дрожащимъ голосомъ.

— Зачѣмъ ты убѣжала отъ меня? — поспѣшно говорилъ онъ. — Ты знала, — я никогда не сдѣлаю тебѣ ничего дурного. Я всѣмъ пожертвовалъ, чтобы дать тебѣ блестящее воспитаніе. Ты всѣмъ обязана мнѣ, и чѣмъ же ты меня вознаградила? Когда я постарѣлъ, ослабъ, ты меня покинула, не думая, — буду ли лживъ или умру съ голода.

Лапидотъ началъ утирать глаза платкомъ. Онъ искренно считалъ, что дочь дурно съ нимъ поступила, такъ какъ онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые признаютъ только обязанности другихъ по отношенію къ себѣ, а за собой не знаютъ никакого долга. Несмотря на его слезы, Мира твердо отвѣтила ему:

— Вы знаете, — почему я васъ покинула. Я догадывалась, что вы обманули мою мать.

Мира молча пошла впередъ, и онъ послѣдовалъ за нею.

— Ты, кажется, хорошо живешь, Мира? — спросилъ Лапидотъ.

— Добрые друзья подобрали меня въ горѣ и нашли мнѣ работу, — отвѣчала Мира: — я даю уроки и пою въ частныхъ домахъ.

— И тебѣ было бы стыдно, если бъ они увидѣли твоего отца? Я пріѣхалъ въ Англію только для того, чтобы отыскать тебя. Тяжело мнѣ жить здѣсь.

Мира съ безпокойствомъ подумала, что если она не поможетъ отцу, онъ падетъ еще ниже.

— Гдѣ ты живешь? — спросилъ Лапидотъ.

— Недалеко отсюда.

— Одна?

— Нѣтъ, — отвѣтила Мира, смотря ему прямо въ глаза, — съ братомъ.

Словно молнія блеснула въ глазахъ старика. Но черезъ минуту онъ пожалъ плечами.

— Съ Эздрой? Гдѣ ты его нашла?

— Долго разсказывать. Вотъ нашъ домъ. Братъ никогда не простилъ бы мнѣ, если бы я отказала вамъ въ гостепріимствѣ.

Мира стояла на подъѣздѣ. Сердце ея тревожно билось при мысли, — что произойдетъ при свиданіи отца съ Эздрой, и въ то же время ей было жаль этого несчастнаго человѣка.

— Подожди минутку, милая, — сказалъ Лапидотъ, — какимъ человѣкомъ сталъ Эздра?

— Добрымъ, удивительнымъ! — воскликнула Мира въ волненіи. — Онъ очень ученъ, думаетъ о великомъ; всѣ его глубоко уважаютъ. Рядомъ съ нимъ чувствуешь себя въ присутствіи пророка, — передъ нимъ безполезно лгать.

— Милая, — сказалъ Лапидотъ нѣжнымъ, ласкающимъ тономъ, — неужели тебѣ все равно, что сынъ меня увидитъ въ такихъ лохмотьяхъ? Если бъ у меня была небольшая сумма денегъ, то я прилично бы одѣлся, походилъ бы на вашего отца и могъ бы найти себѣ приличное мѣсто, — а теперь меня принимаютъ за нищаго скомороха. Я хотѣлъ бы жить съ моими дѣтьми, забыть прошлое и простить всѣмъ. Если бы ты дала мнѣ десять фунтовъ стерлинговъ или принесла завтра, я черезъ два дня явился бы къ вамъ въ приличномъ видѣ.

Мира чувствовала, что не должна поддаваться соблазну, и рѣшительно отвѣчала:

— Мнѣ больно отказать вамъ, батюшка, — но я обѣщала моимъ друзьямъ не имѣть съ вами никакихъ тайнъ. Пойдемте къ брату, и мы вамъ все устроимъ.

— Хорошо, я приду завтра, — отвѣчалъ Лапидотъ и тутъ же добавилъ: — я разстроенъ этой встрѣчей, Мира. Позволь мнѣ Немного оправиться. Но, если у тебя есть деньги въ карманѣ, одолжи мнѣ что-нибудь на покупку сигаръ.

Мира, не разсуждая, опустила руку въ карманъ и подала отцу свое портмонэ. Лапидотъ поспѣшно схватилъ его и удалился почти бѣгомъ.

Между тѣмъ, Мира вернулась домой сильно взволнованная и бросилась передъ братомъ на колѣни.

— Эздра! Отецъ… остановилъ меня. Я хотѣла его привести сюда. Сказала, что ты его примешь. Онъ отвѣчалъ: — «Нѣтъ, я приду завтра». Онъ попросилъ у меня денегъ. Я отдала ему свое портмонэ, и онъ ушелъ.

Эздра ожидалъ худшаго. Замѣтно успокоенный, онъ отвѣчалъ нѣжнымъ тономъ:

— Не тревожься, Мира, и разскажи мнѣ все.

Она передала весь разговоръ съ отцомъ.

— Онъ завтра не придетъ, — сказалъ Эздра.

Ни одинъ изъ нихъ не высказалъ своего тайнаго убѣжденія, что Лапидотъ будетъ, конечно, подстерегать Миру на улицѣ и выпрашивать у нея деньги.

XI.

Вернувшись въ Лондонъ, Деронда чувствовалъ себя совершенно новымъ человѣкомъ. Онъ словно получилъ право на то, чего смутно жаждалъ; онъ вернулся съ сознаніемъ, что долгъ повелѣваетъ ему итти, именно, туда, куда тайно влекло его сердце. Найдя своихъ предковъ, онъ точно нашелъ вторую душу.

Онъ немедленно отправился въ квартиру Мардохея. Это было, именно, въ тотъ день, когда Мира встрѣтила отца, и какъ она, такъ и ея братъ, находились въ очень грустномъ настроеніи.

— Даніэль Деронда можетъ войти? — вдругъ произнесъ знакомый голосъ въ дверяхъ.

— Да, да, — отвѣчалъ Мардохей.

Лицо Деронда сіяло необыкновенной радостью. Онъ протянулъ руки Мирѣ и Мардохею и произнесъ торжественно:

— Я не говорилъ вамъ, — зачѣмъ поѣхалъ за границу; меня вызвали туда для объясненія тайны моего происхожденія. Вы были правы, Мардохей: я — еврей.

Оба они крѣпко сжали другъ другу руки; глаза Мардохея заблестѣли, а Мира вздрогнула.

— Мы принадлежимъ къ одному народу, — продолжалъ Деронда, — наши души стремятся къ одной цѣли, и ни въ жизни, ни въ смерти ничто насъ не разъединитъ. Мой дѣдъ оставилъ коллекцію рукописей, надѣясь, что они перейдутъ въ руки внука. Теперь это исполнилось, несмотря на всѣ старанія скрыть отъ меня мое происхожденіе. Я привезъ шкатулку съ этими бумагами и оставлю ее у васъ, Мардохей. Вы, конечно, мнѣ поможете ихъ разобрать и прочесть.

— Даніэль, — сказалъ Мардохей, — я вамъ говорилъ съ самаго начала, что мы не знаемъ всѣхъ путей Провидѣнія!..

Лапидотъ, разставшись съ дочерью, въ тотъ же вечеръ проигралъ полученныя отъ нея деньги, но послѣ долгихъ размышленій онъ рѣшилъ, что жизнь съ дѣтьми для него будетъ выгоднѣе, чѣмъ случайныя подачки отъ дочери. Поэтому вечеромъ на другой день послѣ перваго свиданія съ Мирой онъ отправился къ ихъ дому, въ надеждѣ увидѣть Миру и найти удобный предлогъ войти въ домъ. Но было уже поздно, и въ открытое окно онъ услыхалъ пѣніе.

Это пѣла Мира, а Эздра слушалъ съ закрытыми глазами. Вдругъ въ комнату вошла служанка и нерѣшительно сказала:

— Какой-то господинъ спрашиваетъ васъ, миссъ. Онъ называетъ себя вашимъ отцомъ.

— Попросите его сюда, — обратился Эздра къ служанкѣ.

Сердце Миры тревожно забилось, и она не сводила глазъ съ Эздры, который тоже всталъ.

— Эздра, сынъ мой! -воскликнулъ Лапидотъ, входя, — ты, вѣрно, не узналъ бы меня послѣ такой разлуки?

— Я васъ знаю слишкомъ хорошо, отецъ, — холодно отвѣтилъ Эздра.

Онъ попросилъ Миру оставить ихъ однихъ съ отцомъ.

— Мы живемъ здѣсь съ сестрой, — началъ онъ, когда Мира вышла, — на средства, доставляемыя мнѣ добрымъ, щедрымъ другомъ и добываемыя Мирой тяжелымъ трудомъ. Пока у насъ будьте, домъ, мы не выгонимъ васъ изъ него. Вы — нашъ отецъ, и хотя вы порвали всѣ узы родства, но мы признаемъ свой долгъ. Вы бѣжали съ деньгами, оставивъ долги неоплаченными, вы бросили нашу мать, отняли у нея ребенка, сдѣлались игрокомъ, хотѣли погубить сестру, — но она спасла себя. Мы дадимъ вамъ кровъ, постель, пищу, одежду, — но мы никогда не будемъ вамъ довѣрять.

Большаго Лапидоту ничего не нужно было, — только бы остаться жить у дѣтей. Вскорѣ въ немъ исчезла всякая тѣнь смущенія. Онъ сталъ весело говорить съ Мирой о ея пѣніи, а когда прислуга подала ему ужинъ, онъ постарался доказать ей, что онъ настоящій джентльменъ.

Придя въ слѣдующій разъ къ Эздрѣ, Деронда былъ очень пораженъ, найдя въ скромномъ домикѣ новаго обитателя — старика Лапидота. Мира нашла нужнымъ сказать отцу о дружбѣ Деронда къ ея брату и объ его благодѣяніяхъ, но умолчала о спасеніи ея самой изъ воды.

Деронда въ первый разъ явился въ небольшой домикъ на третій день послѣ переѣзда Лапидота. Новое платье, заказанное старику, еще не было готово, и потому онъ не вышелъ къ Деронда, желая произвести на него, по возможности, пріятное впечатлѣніе и снискать расположеніе Деронда. Вообще онъ старался вести себя чрезвычайно осторожно и любезно со всѣми, — онъ, повидимому, искренно интересовался музыкальными уроками Миры, смиренно исполнялъ требованія прислуги не курить табакъ въ комнатахъ и наслаждался подаренной ему дочерью трубкой и табакомъ въ сосѣднемъ скверѣ.

Во второе свое посѣщеніе Деронда засталъ Лапидота въ комнатѣ Эздры; онъ уже былъ прилично одѣтъ и просилъ позволенія остаться при чтеніи старыхъ бумагъ изъ шкатулки дѣда Деронда. Деронда обошелся съ нимъ очень холодно, чувствуя естественное отвращеніе къ человѣку, причинившему несчастіе всему своему семейству; но онъ не могъ -прогнать его изъ комнаты, тѣмъ болѣе, что старикъ оказался даже очень полезнымъ для разбора древнихъ манускриптовъ. Лапидотъ предложилъ переписать эти рукописи, такъ какъ глаза у него были гораздо сильнѣе, чѣмъ у больного Эздры. Деронда охотно согласился, полагая, что эта готовность работать доказывала спасительную перемѣну въ старикѣ, и даже на лицѣ Эздры появилось довольное выраженіе, — но онъ все же выразилъ желаніе, чтобъ переписка происходила на его глазахъ.

Уже два мѣсяца жилъ Лапидотъ у своихъ дѣтей. Деронда не замѣчалъ въ немъ никакой рѣзкой перемѣны, и старикъ по прежнему ухаживалъ за нимъ; но онъ предвидѣлъ, что присутствіе Лапидота въ домѣ своихъ дѣтей приведетъ когда-нибудь къ открытой борьбѣ и позорному униженію, отъ которыхъ онъ рѣшился, по возможности, защитить Эздру и Миру.

Эти предчувствія еще болѣе усилились бы, если бы онъ зналъ, что происходило въ умѣ старика, который выносилъ всѣ стѣсненія своего новаго положенія только въ надеждѣ выждать удобный случай и получить значительную сумму отъ богатаго покровителя его сына и дочери. Желаніе пріобрѣсти деньги было у него такъ сильно, что онъ не остановился бы даже передъ кражей. Поэтому Лапидотъ мало-по-малу пришелъ къ тому убѣжденію, что ему оставалось только взять у Деронда большую сумму въ видѣ отступного и уѣхать снова за границу.

Послѣ долгихъ колебаній Деронда рѣшилъ объясниться въ своей любви Марѣ и просить быть его женой и съ этимъ твердымъ рѣшеніемъ онъ разъ и явился въ маленькій домикъ.

Лапидотъ находился въ такомъ дурномъ настроеніи, что не сталъ слушать чтеніе еврейскихъ рукописей, а пошелъ покурить въ скверъ. Миры не было дома, но она должна была скоро вернуться.

— Въ такую жару вамъ здѣсь, Эздра. тяжело дышать, — сказалъ Деронда, прерывая чтеніе, — я поищу для васъ получше жилище. Вѣдь теперь я могу распоряжаться вами, какъ хочу. Только я сниму галстукъ и тяжелое кольцо. — прибавилъ онъ и положилъ галстукъ и кольцо на столъ, заваленный книгами и бумагами. — Я не разстаюсь съ этимъ памятнымъ кольцомъ и всегда ношу его на галстукѣ, но во время работы оно душитъ меня своей тяжестью.

Черезъ нѣсколько минутъ Деронда снова принялся за чтеніе еврейской рукописи подъ руководствомъ Эздры, который объяснялъ каждую фразу, и ни одинъ изъ нихъ не замѣтилъ, какъ въ комнату вошелъ Лапидотъ и сѣлъ въ углу. Глаза его тотчасъ остановились на блестящемъ кольцѣ Деронда, и онъ невольно подумалъ, — за сколько можно продать это кольцо. Конечно, онъ не могъ выручить столько, сколько надѣялся получить отъ Деронда отступного, — но одно было еще гадательное, а другое находилось въ его рукахъ. Онъ могъ свободно взять кольцо, не боясь никакого преслѣдованія со стороны друга его дѣтей, и не было ничего легче, какъ на вырученныя деньги уѣхать за границу. Онъ всталъ и подошелъ къ окну, но, хотя кольцо лежало на столѣ за его спиной, оно все время стояло передъ его глазами, и онъ соображалъ, — что можно сдѣлать только одинъ шагъ отъ стола къ выходной двери. Однако, онъ все же не измѣнилъ своего рѣшенія объясниться съ Деронда и пошелъ на лѣстницу, чтобы тамъ дождаться его, но, проходя мимо стола, онъ какъ-то инстинктивно протянулъ руку къ кольцу. Очутившись на лѣстницѣ съ кольцомъ въ рукахъ, онъ надѣлъ шляпу и поспѣшно вышелъ на улицу…

Деронда и Эздра едва замѣтили его уходъ и продолжали по прежнему свои занятія. Вскорѣ, однако, появленіе Миры прервало чтеніе. Хотя она заявила, что зашла домой только на минуту и уходитъ къ м-съ Мейрикъ, но Деронда попросилъ позволенія проводить ее, — онъ хотѣлъ дорогой высказать ей свое намѣреніе. Вдругъ онъ вспомнилъ о галстукѣ.

— Пожалуйста, извините, я совсѣмъ забылъ, — сказалъ онъ, обращаясь къ молодой дѣвушкѣ и поспѣшно надѣвая галстукъ; — но, Боже! гдѣ же мое кольцо?

И, нагнувшись, онъ сталъ искать на полу.

Эздра молча взглянулъ на него, а Мира, быстро подбѣжавъ, промолвила:

— Вы его положили на столъ?

— Да, — отвѣчалъ Деронда и продолжалъ вездѣ искать пропавшую вещь, передвигая мебель и полагая, что, вѣроятно, кольцо куда-нибудь закатилось.

— Здѣсь былъ отецъ? — спросила на ухо у брата Мира, блѣдная, какъ смерть.

Онъ значительно взглянулъ на нее и молча кивнулъ головой. Она снова побѣжала къ Деронда и быстро спросила:

— Вы не нашли?

— Можетъ, я положилъ кольцо въ карманъ, — произнесъ Деронда, замѣтивъ испугъ Миры.

— Нѣтъ, вы положили его на столъ, — сказала она рѣшительно и выбѣжала изъ комнаты.

Деронда послѣдовалъ за нею Она прежде всего заглянула въ гостиную, а потомъ въ спальню, — но отца нигдѣ не было. Наконецъ, она съ отчаяніемъ посмотрѣла на пустой гвоздь, на которомъ всегда висѣла его шляпа, и, подойдя къ окну, безсознательно посмотрѣла на улицу. Черезъ минуту она обернулась къ Деронда, и въ глазахъ ея было видно самое тяжелое сознаніе позора и униженія. Но Деронда взялъ ее за обѣ руки и произнесъ съ жаромъ:

— Мира! пусть онъ будетъ моимъ отцомъ такъ же, какъ вашимъ; раздѣлимъ съ этой минуты всякое горе и радость. Ваше униженіе мнѣ дороже гордой славы всякой другой женщины. Скажите, что вы меня не отвергаете, что вы раздѣлите со мною все, что вы будете моей женой. Скажите, что принимаете мою любовь, и я докажу вамъ всею моей жизнью, — какъ горячо и преданно я васъ люблю!

Мира не сразу перешла отъ отчаянія къ блаженной радости, не вдругъ поняла, что въ эту позорную минуту Деронда счелъ ее достойной быть его женой. Съ первыхъ его словъ она успокоилась, но объяснила ихъ его любовью къ Эздрѣ, и только мало-по малу она поняла истинное значеніе его словъ. Она вспыхнула, глаза ея заблестѣли; но когда Деронда умолкъ, она не могла произнести ни слова, а только подняла къ нему голову и просто, молча поцѣловала его… Нѣсколько минутъ они стояли неподвижно, подъ вліяніемъ сильныхъ впечатлѣній. Наконецъ, она промолвила шопотомъ:

— Пойдемъ, дорогой мой, — успокоимъ Эздру.