Дама в сером (Аверченко)
| ← Актеры | Дама в сером | Человек об одной истории → |
| Из сборника «Синее с золотом». Опубл.: 1917. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 4: Сорные травы. — М.: Терра, Республика, 2000. — az.lib.ru |
Когда пароход отходил из Александрии, мы уже чувствовали себя тесно сплоченной однородного состава компанией.
Свела нас вместе и сдружила общая страсть к тому, что на нашем языке называлось «розыгрыш». «Разыграть» кого-нибудь, поставить в дурацкое положение каждый считал своей преимущественной специальностью, и поэтому за трехдневное пребывание в Каире из нас четверых составилась солидная, хорошо сыгравшаяся труппа.
Четверо: молодая, живая, как ртуть, певица, художник с очень серьезным лицом и вечно смеющимися жульническими глазами, молодой, но многообещающий коммерсант — и я.
Первое наше знакомство началось с того, что все трое подошли ко мне на веранде «Гелиополиса» с самыми серьезными лицами и озабоченно спросили, в первый ли я раз попадаю в эти края?
— В первый. А что?
— Видите ли, тут очень часто бывают такие сильные тропические ливни, что вода заливает дома до самых крыш; поэтому все ложатся спать, надев на себя предварительно спасательный пояс. Советуем и вам.
Я с чувством пожал всем троим руки.
— Спасибо! — пролепетал я растроганно. — Я никогда не забуду вашего милого отношения, но дело-то в том, что я для того специально сюда и приехал…
— Для чего?! — спросили все в один голос.
Из груди моей вырвался стон.
— Чтобы умереть! Я уже слышал о здешних ливнях и решил, что это место будет моей могилой… Поверьте, господа, что жизнь так тускла, сера и бессодержательна, что я… и вам советую… тоже… бросить свои пояса и… тово…
— Та-ак, — разочарованно протянула певица. — Свой человек, оказывается. Ну, в таком разе, будем знакомы.
— То-то и оно, — рассмеялся я, по-новому пожимая всем руки.
С тех пор мы стали неразлучны…
Когда пароход вышел из александрийской гавани, мы, еще скучающие на новом месте, вдруг заметили молодого господина — рыжеватую веснушчатую личность с тщательно закрученными усиками и остолбенелыми глазами навыкате. Он, выпятив грудь, важно вышагивал по палубе тощими длинными ногами, облаченными в изумительной белизны фланелевые брюки, через каждые десять шагов останавливался, нагибался к этим брюкам и каждый раз осматривал их, прищурив один глаз, с затаенным восторгом и удивлением. Видимо, белизна и свежесть этих брюк доставляли ему много невинной радости.
Мы сразу обратили внимание на этого элегантного молодого господина, и певица после третьего тура белоногого незнакомца заявила нам самым категорическим тоном:
— Есть работа.
— Заметано! — отвечали мы, кивнув головами.
Художник, ни секунды не медля, взял меня под руку и повлек вслед за восторженно настроенным юношей.
— Какие чудесные брюки! — громко сказал я.
— Да, изумительные. Глаз нельзя отвести, — подхватил художник.
Долговязый юноша вздрогнул, как лошадь, получившая поощрительный удар хлыста, и его белые брюки еще быстрее замелькали на фоне бирюзового моря.
— По-моему, нужно иметь большой вкус, чтобы отыскать такие прекрасные брюки.
— У человека хорошего общества, батенька, вкус — всегда прирожденное свойство. Этого одними деньгами не достигнешь.
— По-моему, это граф.
— Голубая кровь, сразу видно!
Изнемогая от этих восторженных похвал, белоногий юноша прислонился к перилам и бросил на нас самый приветливый взгляд.
— Вам, господа, кажется, понравились мои брюки, — начал он, — хотя в обществе и не принято заговаривать с незнакомыми, но вы чрезвычайно симпатичные, и потом — тут пароход — значит, некоторая вольность допускается. Позвольте представиться: Лев Михайлович Цепкин, помощник провизора из Херсона. Да, брюки хорошие. Я таких брюк в Каире купил пятеро. Почти все деньги на них, проклятых, истратил.
Но в этом слове «проклятых» вместо ненависти прозвучала такая нежность, которая может вырваться только у матери, говорящей о своем чрезмерно шаловливом ребенке.
— Да, — сказал художник, восторженно глядя на юношевы ноги, — с такими брюками можно больших дел наделать.
Очевидно, художник коснулся самой чувствительной струны.
— Вы думаете? — радостно взвизгнул элегантный Цепкин. — Представьте себе, что я надеюсь тоже. Вы знаете, тут одна дама, полная такая, так она так на меня посмотрела, что я чуть не упал. Вы не знаете — она богатая?
— А вы бы женились на ней?
Цепкин скривился самым аристократическим образом.
— Мммм… Н-не знаю. Я, видите ли, кроме богатства ищу в женщине и красоту — как духовную, так и физическую.
— И вы совершенно правы! — подхватили мы оба. — На мелочи размениваться не стоит. Эта полная дама — чепуха. У нее, мы точно узнали, и капиталов-то всего тысяч триста.
Цепкин погрузился в задумчивость.
— Вы думаете, это мало?
— Для вас? Конечно, гроши. Нет, вы эту полную даму бросьте. Собственно, я уже знаю, кто на вас обратил внимание…
— Ой, слушайте, кто?! — как сухой стог от огня вспыхнул юноша. — Где она?
— Кто, вы спрашиваете? Дама в сером, вот кто.
— Что вы говорите? Та, которая в английском сером костюме? Которая тоже села в Александрии? Красивая такая блондинка? Та, за которой несли два чемодана желтой кожи и серый шагреневый саквояжик?
— Ну да, эта самая. На нее весь пароход обратил внимание. А она, ни на кого не смотря, взглянула только на вас, вздохнула и прошла в каюту. А потом мы слышали, как она спросила у горничной: «Вы не знаете, кто это тот интересный господин в таких прекрасных брюках?»
Глаза Цепкина загорелись. Он погладил ладонью свои брюки с видом хозяина, который гладит собаку, сослужившую ему службу, — и вскричал:
— Но ведь она же замечательно красивая!
— Еще бы.
— Слушайте, вы заметили, у нее в ушах какие камни, а? Слушайте, как вы думаете — они настоящие?
— Фи, господин Цепкин! Вы ведь человек светский, а задаете такие вопросы. Разве дама, так одетая и с такими чемоданами, наденет фальшивые бриллианты?
— Положим, верно. Слушайте! А вдруг она иностранка?
— Ну так что же?
— А как я с ней буду тогда разговаривать, если я ни на одном языке, кроме немножко по-латыни, не разговариваю.
— Попробуйте по-латыни, — посоветовал я, — корни общие, может быть, и разберетесь.
— Что такое корни? — опечалился Цепкин. — С одними корнями далеко не уедешь. И об чем я буду с ней говорить по-латыни? Об лекарствах?
— Успокойтесь, мой молодой друг, — хлопнул его по плечу художник. — Я все узнал! Она русская, была замужем за венгерским миллионером, теперь вдова.
— Слушайте! Это же замечательно! Вы знаете, я подойду к ней и познакомлюсь…
— Конечно. Чего там зевать.
— Только я пойду переодену брюки. Эти уже немного, кажется, запылились, а?
— Обязательно. Ну, успеха вам!
Молодая, очень красивая дама сидела в одиночестве на палубе в шезлонге, и ее печально-задумчивые глаза бесцельно бродили по далекому ярко-синему горизонту.
Наша «труппа» столпилась у перил в трех шагах от нее, а Цепкин, уже переодевшийся, как коршун, делал круги вокруг одинокого шезлонга, приближаясь с каждым кругом к молодой красавице.
Наконец он приблизился к ней вплотную и заговорил.
Мы насторожились.
— Мадам, — шаркнул он ослепительно белой ногой. — Хотите, я вам принесу лимон?
Когда дама, вздрогнув, обернулась к нему, на лице ее было написано самое откровенное изумление.
— Лимон? Боже мой, зачем?
— Да знаете… Если у кого морская болезнь, так поможет.
Дама в сером улыбнулась.
— Но ведь сейчас качки нет. Море совершенно спокойно.
— Да, положим, верно. Далеко изволите ехать?
— В Киев.
— Хороший город.
Наступила долгая пауза.
— Вы знаете, мадам, как я смотрю на женщин? Для меня важно не только тело, но и душа. Можете представить?
— Это очень благородный взгляд.
— Верно? Ну, вот видите. А в нашем обществе на женщину смотрят, как на красивый кусок мяса.
— А вы человек общества? — рассеянно спросила дама в сером, очевидно думая о чем-то другом.
— Да, знаете. Я иногда вращаюсь. Вы любите читать книги?
— Изредка.
— Я много читаю. Мне нравятся больше рассказы или романы из великосветского быта. Чистенькая жизнь, не то что пролетариат. Верно?
— Мм… не знаю.
— Вы читали роман Апраксина «Алзаковы»? Нет? Я читаю сейчас. Знаете, тут на пароходе общество смешанное, а там в своей каюте, когда читаешь, так будто сам ведешь светскую жизнь. Сколько стоят такие серьги, мадам?
— Не помню. Тысяч шесть, кажется.
— Здорово! Двадцать коров можно купить на эти деньги. Двадцать коров висят на таких маленьких ушках, хе-хе!..
— Ну, что? — подошел к нам Цепкин, поглядывая на нас довольно снисходительно. — Не познакомился? Видите, как просто.
— А вы на нее произвели впечатление, это видно. Вообще, много значит, светский человек! Вы теперь только не зевайте — действуйте энергичнее, и через две недели она будет madame Цепкина.
Юношу точно щекотали — так он смеялся.
— А что вы думаете! Я с ней вечером буду гулять по палубе.
— Скажите, — обратился к нему коммерсант. — Вы ведь хорошо знаете светскую жизнь.
— Немножко, — скромно усмехнулся Цепкин.
— Скажите: можно рыбу есть ножом?
На лице Цепкина отразился неподдельный ужас.
— Боже вас сохрани! Ни под каким видом!! Вилкой! Только вилкой.
— А к смокингу белый галстук можно надеть?
— Можно. Только если едете на большой вечер. На маленький вечер надо надеть что-нибудь интимненькое. С крапинками. Только не регат. Боже вас сохрани от регата.
— Спасибо, — пожал коммерсант юношеву руку. — Вы разрешите изредка обращаться к вам за такими справками?
— Сколько угодно! Я очень рад.
— Славный парень! Недаром вдова, когда вы с ней разговаривали, глаз с вас не сводила.
— Серьезно?
— Уверяю. Действуйте, действуйте, мой молодой друг! Нажимайте педали. За вас ваша молодость и красота!
Эта странная игра продолжалась все время, пока пароход шел к Пирею. Постепенно все пассажиры обратили внимание на вольты юноши в белых брюках и на наше во всем этом участие.
Нам даже стали помогать. Даму в сером намеренно оставляли в одиночестве, чтобы дать возможность предприимчивому Цепкину начать новую атаку.
Часть пассажиров принялась усиленно и громко восхищаться Цепкиным, а другая часть, зацапав предприимчивого юношу где-нибудь в уголке, начинала указывать ему на тот или иной симптом пробуждения к нему любви со стороны серой, дамы.
— Вы заметили, Цепкин, как она на вас поглядела, когда вы ей за обедом передавали горчицу?.. Она намеренно хотела коснуться своими пальцами ваших пальцев…
— Ну?.. Серьезно? Хи-хи!
— Конечно. А вечером нарочно сидела дальше, чтобы вы к ней подошли…
Работа кипела вовсю.
Многие добровольцы по неопытности пересаливали, но юноша в белых брюках был так самодовольно глуп, что ничего не замечал.
Удивительнее всего, что дама в сером тоже ничего не замечала, хотя мы и недоумевали — почему? Была она очень не глупа, и все ее разговоры с другими, более солидными пассажирами, постоянно доказывали это.
Была она как будто «не от мира сего», как говорила певица, часто совсем не понимала, что ей нашептывал белоногий юноша, и от этого пикантная комбинация, задуманная нами, казалась еще уморительнее.
Кончилась вся затея с «розыгрышем» ровно за два часа до Пирея, когда все пассажиры сидели за обеденным табльдотом.
Цепкин, которого по общему молчаливому уговору усаживали рядом с дамой в сером, покончив с рыбой (только вилка! Боже сохрани нож!), потер руки и обратился к своей соседке с самым светским видом:
— Ну-с, вот вам и Пирейчик! Знаете что, мадам? Давайте мы устроим маленький кутеж, а? От Пирея до Афин десять минут езды — поедем в Афины. И художник с нами, и певица, и вообще вся наша тесная компания, а? Вот мой план: в Афинах пойдем в кинематограф, я вам буду объяснять на армянском языке картины — вы увидите, как смешно! А потом — в какой-нибудь шантанчик! Покушаем чего-нибудь вкусненького, велим заморозить бутылочку, посмотрим на певичек и после этакого тарарама, взвинтив, как следует, свои нервочки, — домой, баиньки! Я буду вашим кавалером, мадам, хотите?
— Что? — спросила дама в сером, будто очнувшись от дремоты.
Цепкин аккуратно повторил весь свой соблазнительный план: кинематограф с армянскими объяснениями, шантанчик, бутылочка замороженного, а потом — баиньки. Я ваш кавалер — компренэ?
Все насторожились, ожидая ее ответа, потому что на эту авантюру Цепкин возлагал очень крупные, солидные надежды.
— Нет, — вдруг сказала дама с какой-то мягкой решительностью. — Ни в шантан, ни в кинематограф я с вами не поеду.
— Почему, почему же? — завопил Цепкин. — Нас ведь никто там не знает — чего стесняться? Конечно, в России я бы этого не предложил, но тут? Среди грекосов!.. Ну, мадам! Скажите же вашими розовыми губками: да!
— Я не могу поехать…
— Но почему же? Вот и поговорите вы с ней!
— Потому что я везу на этом пароходе труп моего бедного мужа, скончавшегося на прошлой неделе… Понимаете?
Гром среди ясного неба. Мина, попавшая в борт парохода. Бомба, разорвавшаяся среди нас, — все это слабо выразило бы то впечатление, которое произвели простые, полные достоинства и глубокой внутренней тоски слова дамы.
Молчание воцарилось надолго.
Никто не смотрел друг на друга, а когда кончился этот проклятый обед, все вздохнули с таким облегчением, будто им отпустили веревочные петли, сжимавшие шеи.