Г-жа Крюднер (Пыпин)/ДО

Г-жа Крюднер
авторъ Александр Николаевич Пыпин

Опубл.: 1869. Источникъ: az.lib.ru • Статья первая.

Г-ЖА КРЮДНЕРЪ.

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ.

Имя баронессы Крюднеръ довольно извѣстно всѣмъ, кто знакомъ съ исторіей царствованія императора Александра. Эта давность играетъ характеристическую роль именно въ тотъ критическій періодъ времени, когда въ идеяхъ императора, а затѣю и въ характерѣ его дѣятельности и правленія совершился переломъ, довольно рѣзво раздѣлившій двѣ половины царствовавъ двумя различными направленіями. Именно въ это время баронесса Крюднеръ пользовалась вниманіемъ императора, и оказала на него извѣстное вліяніе, любопытное въ историческомъ смыслѣ. Мы не хотимъ преувеличивать этого вліянія, — хотя одно время оно выражалось очень рельефно и рѣзко, — мы склонна скорѣе считать явленіе г-жи Крюднеръ случайностью, которая могла бы отсутствовать, не измѣнивъ хода вещей, могла бы быть замѣнена чѣмъ-нибудь другимъ подобнымъ; но во всякомъ случаѣ, въ этой личности и въ ея отношеніи въ событіямъ весьма ясно сказался историческій духъ времени, такъ что въ ней мы имѣемъ наглядный образчикъ мистическихъ тенденцій эпоха.

Несмотря на этотъ интересъ исторіи г-жи Крюднеръ, No русской литературѣ до сихъ поръ очень мало извѣстны подробности ея біографіи; мы желали бы въ настоящемъ случаѣ восполнить этотъ недостатокъ по тѣмъ матеріаламъ, какихъ значительное количество уже извѣстно въ литературѣ иностранной. Книга Эйнара^[1] представляетъ наиболѣе біографическихъ сидѣній о г-жѣ Крюднеръ, и несмотря на свою тенденцію, можетъ служить важнымъ источникомъ. Предположивъ написать біографію г-жи Крюднеръ, Эйнаръ старательно собиралъ свѣдѣнія въ книгахъ, журналахъ, вступалъ въ сношенія съ лицами, которыя знали г-жу Крюднеръ и были ея друзьями, собиралъ ея переписку и т. д., и благодаря этому могъ во многихъ случаяхъ указывать неточности или положительныя ошибки прежнихъ ея біографовъ. Для исторіи религіознаго развитія г-жи Крюднеръ, составляющаго для насъ главный интересъ ея біографіи, книга Эйнара даетъ тѣмъ болѣе любопытныя данныя, что самъ авторъ вполнѣ сочувствуетъ идеямъ своей героини, и хотя иногда указываетъ въ ея дѣяніяхъ нѣкоторыя ошибки, но вообще является самымъ ревностнымъ ея апологистомъ. Такимъ образомъ, мы можемъ вполнѣ найти здѣсь одну сторону дѣла — изображеніе и защиту г-жи Крюднеръ въ смыслѣ ея поклонниковъ. Если мы прибавимъ, что книга Эйнара посвящена г-дамъ де-Фаллу (извѣстному другу г-жи Свѣчиной, и благочестивому католическому писателю) и Рессетъе, это еще объяснитъ точку зрѣнія Эйнара. — Но отдѣливъ это исключительное освѣщеніе, мы встрѣтимъ въ книгѣ Эйнара много любопытныхъ данныхъ: собранныя имъ черты доставятъ довольно матеріала для характеристики г-жи Крюднеръ, хотя эта характеристика въ концѣ концовъ не совсѣмъ будетъ соотвѣтствовать планамъ ея панегириста. Къ фактамъ, сообщавшемъ у Эйнара, мы присоединимъ свѣдѣнія, доставляемыя нѣкоторыми другими источниками — разсказами ея современниковъ и ея собственными писаніями^[2].

I.
Молодость г-жи Крюднеръ.

Г-жа Крюднеръ была урожденная Фитингофъ. Эта извѣстная остзейская фамилія доставила въ XIV—XV столѣтіи двухъ гросмейстеровъ тевтонскому ордену, но потомъ пришла въ упадокъ и поднялась снова уже въ XVIII столѣтіи, когда одинъ изъ ея представителей, именно отецъ г-жи Крюднеръ, человѣкъ съ большой практической энергіей, пріобрѣлъ обширное состояніе промышленными предпріятіями. Онъ имѣлъ домъ въ Петербургѣ, богатый домъ въ Ригѣ, гдѣ у него былъ свой театръ, который онъ продалъ потомъ городу, и много земель въ Лифляндіи; подъ конецъ онъ былъ тайнымъ совѣтникомъ и вендоромъ. Фитингофъ женился на послѣдней дочери фельдмаршала Миниха; у нихъ было нѣсколько дѣтей; изъ двухъ сыновей одинъ умеръ въ дѣтствѣ, другой былъ Борисъ Ив. Фитингофъ, впослѣдствіи одинъ изъ усердныхъ членовъ Библейскаго Общества.

Варвара-Юлія Фитингофъ, впослѣдствіи баронесса Крюднеръ, родилась 21-го ноября 1764. По обычаю, она воспитана была на свѣтскій манеръ, съ дѣтства владѣла французскимъ языкомъ, но вообще ея образованіе было очень небрежное. Въ 1777 Фитингофы отправились за границу; они прожили нѣсколько времени на водахъ въ Спа, гдѣ былъ тогда модный сборный пунктъ европейской аристократіи; молодая Фитингофъ — не очень красивая, но съ выразительной физіономіей, — тогда уже обращала на себя вниманіе какъ богатая наслѣдница. Изъ Спа на вину Фитингофы отправились въ Парижъ. «Ливонская аристократія вообще мало интересовалась литературными талантами», замѣчаетъ біографъ г-жи Крюднеръ, и отвергаетъ извѣстіе, будто бы молодая дѣвушка уже въ это время видѣла въ домѣ отца тогдашнія французскія знаменитости, напр. Бюффона, д’Аламбера, Дидро, Гримма и испытывала ихъ вліяніе; быть можетъ, говоритъ Эдгаръ, когда-нибудь они и были приглашены, въ подражаніе модѣ салоновъ, но дѣвица Фитингофъ не извлекла отсюда ничего для своего развитія. Единственнымъ учителемъ ея былъ здѣсь знаменитый танцоръ Вестрисъ; притомъ она была еще ребенокъ. Общество Фитингофовъ состояло исключительно изъ придворной свѣтской аристократіи. Весной слѣдующаго года Фитингофы отправились въ Англію, и прожита тамъ нѣсколько времени у своихъ знакомыхъ, пріобрѣтенныхъ въ Спа, вернулись въ Ригу. Образованіе дѣвушки осталось на рукахъ обыкновенной француженки-гувернантки, которая учила ее хорошимъ манерамъ.

Восьмнадцати лѣтъ она вышла замужъ за барона Крюднера. Онъ былъ старше ея двадцатью годами. Получивъ прочное образованіе въ Лейпцигскомъ университетѣ, онъ вступилъ на дипломатическое поприще, и состоялъ при Штакельбергѣ, сначала въ Испаніи, потомъ въ Варшавѣ. Проживъ нѣсколько времени въ Парижѣ, онъ завязалъ дружескія отношеніе съ Руссо; теперь онъ былъ русскимъ министромъ въ Курляндіи, имѣя деликатную миссію приготовить сліяніе ея съ имперіей. Онъ уже былъ женатъ, но развелся съ первой женой, отъ которой у него осталась дочь.

Молодая Фитингофъ, кажется, вступила въ бракъ безъ особенно пылкаго чувства къ барону, но ей нравилась, конечно, перспектива блестящаго положенія въ обществѣ и жизни, обѣщавшей длинный рядъ разнообразныхъ удовольствій. Баронъ Крюднеръ скоро увидѣлъ недостатки ея образованія и старался по возможности восполнить его прорѣхи — давая ей читать «избранные романы»; у нихъ устроивался домашній театръ и т. п. Первое время они жили, кажется, благополучно въ средѣ своей родни; въ началѣ 1784 у нихъ родился сынъ. Вскорѣ баронъ Крюднеръ назначенъ былъ посланникомъ, въ Венецію. Жизнь въ Венеціи была опять рядомъ забавъ и удовольствій; г-жа Крюднеръ сохраняла привязанность къ мужу, достоинства котораго повидимому очень цѣнила; тѣмъ не менѣе, уже въ это время, послѣ трехъ-четырехъ лѣтъ замужества, отношенія стали измѣняться. Въ ней стала обнаруживаться сильнѣе страстная натура; ея безпокойные сантиментальные порывы мало встрѣчали отвѣта въ серьезности барона Крюднера, слишкомъ занятаго заботами своего дипломатическаго положенія. Разница лѣтъ начала сказываться, и г-жа Крюднеръ охладѣвала къ мужу. Еще въ Венеціи, въ ихъ, домѣ былъ дружески принятъ одинъ молодой человѣкъ, секретарь посольства; уваженіе и любовь въ барону Крюднеру сблизили его съ г-жей Крюднеръ, еще сохранявшей къ мужу нѣжную привязанность, но потомъ къ этому дружескому присоединилось болѣе нѣжное чувство со стороны молодого человѣка, который однако скрывалъ свою страсть; наконецъ когда это стало превышать его силы, онъ добровольно удалился. Мы упоминаемъ объ этомъ эпизодѣ потому, что на немъ основанъ романъ г-жи Крюднеръ «Валерія», о которомъ мы упомянемъ дальше.

Черезъ полтора года (1786) баронъ Крюднеръ былъ назначенъ посланникомъ въ Копенгагенъ. Его предшественникъ Скавронскій жилъ съ большою роскошью, и Крюднеру надо было поддержать этотъ блескъ, тѣмъ болѣе еще, что когда Россія, объявила войну Швеціи, ему нужно было принимать каждодневно къ столу офицеровъ русскаго флота, сходившихъ на берегъ. Жизнь баронессы пошла какъ въ Венеціи Въ свѣтскихъ развлеченіяхъ, балахъ и домашнихъ театрахъ; не была забыта и литература: читали Мармонтедя, Бернардена де Сенъ-Пьера. Свѣтская жизнь оказывала свое дѣйствіе. «Пріобрѣтая новыя средства нравиться, — говоритъ деликатный біографъ, — увеличивая развитіемъ увлекательность своего ума, г-жа Крюднеръ нечувствительно теряла свое наивное и граціозное незнаніе (sa naive et gracieuse ignorance). Сама того не замѣчая, она жертвовала желанію быть пріятной всѣмъ, — то, что помогло ей покорить одного», etc. Самъ ея упомянутый поклонникъ находилъ, что ея кокетство и страсть къ развлеченіямъ «не отвѣчали обязанностямъ жены и матери», и въ это-то время рѣшился удалиться. Послѣ своего отъѣзда, онъ написалъ барону Крюднеру письмо, въ которомъ высказалъ причину своего удаленіи. Крюднеръ показалъ письмо женѣ: онъ думалъ, что это произведетъ на нее полезное дѣйствіе. Но онъ ошибся: она увидѣла, что потеряла въ этомъ поклонникѣ тотъ идеалъ нѣжной страсти, котораго потребность она чувствовала, и теперь стала отыскивать тотъ, же идеалъ между другими. Свѣтскій шумъ началъ утомлять ее; она скучала такъ, что это отражалось на ея здоровьѣ. Рѣшено было, что она отправится въ южную Францію.

Она отправилась въ путь; съ ней были и двое ея маленькихъ дѣтей. По дорогѣ она провела нѣсколько мѣсяцевъ въ Парижѣ. Это было именно въ 1789. Въ обществѣ носились новыя идеи, возвышенныя надежды и ожиданія, во все это кажется не произвело на г-жу Крюднеръ особеннаго впечатлѣнія.

Біографъ ея говоритъ, что парижская жизнь была новымъ фазисомъ ея развитія, что, какъ въ Венеціи заговорило ея сердце, въ Копенгагенѣ проснулось свѣтское тщеславіе, такъ теперь въ Парижѣ началъ предъявлять свои права умъ. Но предъявленіе было покамѣстъ не велико. Она должна была замѣтить, что остается чужда интересамъ общества, въ которое теперь попала, и старалась дополнить свое литературное образованіе. Она читала «Путешествіе молодого Анахарсиса», Бартелеми, тогда только что вышедшее, и свела дружбу съ Бернарденомъ де Сенъ-Пьеромъ, который «принялъ ее съ восторгомъ въ память ея дѣда». Дѣло въ томъ, что Бернарденъ де Сенъ-Пьеръ былъ въ молодости большой авантюристъ; между прочимъ, онъ искалъ счастья и въ Россіи; въ шестидесятыхъ годахъ онъ былъ въ русской службѣ инженеромъ подъ начальствомъ Миниха. Бернарденъ де Сенъ-Пьеръ привѣтствовалъ революцію съ энтузіазмомъ, который раздѣляло тогда много достойныхъ людей, настроенныхъ на идеальныя ожиданія. Мы упоминали, что въ г-жѣ Крюднеръ это не нашло отголоска; вопросы, о которыхъ шло дѣло, были слишкомъ чужды и вѣроятно даже мало понятны свѣтской женщинѣ — какъ бы она ни была умна — и у которой притомъ на первомъ планѣ стояла личная потребность въ развлеченіяхъ. Одна черта тогдашней жизни и литературы пристала въ ней, кажется, крѣпко, и въ разныхъ формахъ сохранилась потомъ на всю ея жизнь. Это — преувеличенная сантиментальность и мечтательная экзальтація, задатки которой были впрочемъ ея врожденнымъ свойствомъ. Ей воображалось тогда, что «она любитъ только простыя и естественныя удовольствія, мирныхъ друзей, ровную жизнь, любитъ только то, что любили лучшіе изъ людей, изучаетъ жизнь достойныхъ людей, чтобы подражать имъ въ собственной жизни; любитъ только природу и себя самое — въ томъ порядкѣ, какой она установила». Въ другомъ мѣстѣ она говоритъ: «я ощущала потребность быть почувствованной (j’avais besoin d'étre sentie), и среди роскоши и суетныхъ удовольствій, развлекавшихъ меня въ Копенгагенѣ, я оставалась проста и истинна, и всегда близка къ природѣ». Эта близкая въ природѣ женщина, оставившая Копенгагенъ также для экономіи, чтобы не держать открытаго дона, въ три мѣсяца своей жизни въ Парижѣ должна была заплатить своей модисткѣ двадцать тысячъ франковъ.

Изъ Парижа она отправилась въ южную Францію, на воды въ Пиренеяхъ; болѣзни невидимому ее оставили, потому что она весело жила въ кружкѣ нѣсколькихъ лицъ изъ французской и русской аристократіи. «Букетъ священныхъ привязанностей и суровыхъ обязанностей мало-по-малу развязался въ этой душѣ при дуновеніи испорченнаго свѣта. Чистоты мыслей уже не было здѣсь, чтобы гарантировать чистоту чувствъ, и соблазны нѣжности, очарованія лести обезоружили г-жу Крюднеръ», разсказываетъ опять галантерейный біографъ. Другими словами, въ это время у нея завязались нѣжныя отношенія съ французскимъ графомъ Фрежвиллемъ. Ей нужно было ѣхать въ Копенгагенъ, но она осталась въ Парижѣ, пока должна была покинуть его по необходимости. Произошло извѣстное бѣгство короля. Г-жа Крюднеръ была знакома съ г-жей Корфъ, которая отдала свой паспортъ для путешествія королевской семьѣ^[3], и когда король былъ остановленъ и возвращенъ въ Парижъ, г-жа Крюднеръ опасалась, что преслѣдованіе и подозрѣніе могутъ пасть и на нее. Вмѣстѣ съ тѣмъ Фрежвилля потребовали въ его полкъ. Г-жа Крюднеръ выѣхала изъ Парижа, и графъ, сопровождавшій ее, эмигрировалъ переодѣвшись лакеемъ. Когда она встрѣтилась съ мужемъ, онъ былъ опечаленъ этой исторіей, но предоставилъ ей отправиться жъ роднымъ въ Ригу. Фрежвилль разстался съ ней въ Берлинѣ.

Г-жа Крюднеръ, конечно, скучала; она искала утѣшенія въ религіозныхъ размышленіяхъ, въ уединеніи и развлекалась чувствительными мечтаніями. Она вознамѣрилась впредь жить для своихъ дѣтей и «украсить жизнь» своего мужа; въ тоже время въ письмахъ къ своему другу, г-жѣ Арманъ (прежней гувернанткѣ ея падчерицы), жившей въ Швейцаріи, она мечтала о томъ, какъ онѣ поселятся вмѣстѣ, въ простой сельской обстановкѣ, будутъ «трудиться какъ поселянки, дѣлать добро, съ самоотверженіемъ переносить тягости жизни, и всегда благословлять благодѣтельнаго Творца природы за то, что онъ имъ пошлетъ» (1792).

Въ 1792 Крюднеры жили въ одно время въ Петербургѣ, но кровь; они имѣли конечно общихъ знакомыхъ. Однажды г-жа Крюднеръ услышала, что мужъ ея, дѣла котораго были разстроены, очень озабоченъ тѣмъ, чтобы возвратить ей ея приданое. «На другой же день она отправилась къ нему и между ними произошло трогательное примиреніе. „Желаніе загладить свою ошибку, сожалѣніе, что она разлучена съ сыномъ (который жилъ у отца), имѣли большую долю въ рѣшеніи г-жи Крюднеръ возвратиться въ семью, но мы не удивимся, если ея самолюбіе находило нѣкоторое удовлетвореніе въ благородномъ порывѣ, который побудилъ ее признать свою ошибку“, — такъ говоритъ даже ея почитатель. По прежнія отношенія все-таки не могли возвратиться; г-жа Крюднеръ отказывалась появиться въ Копенгагенѣ, и дѣло ограничилось тѣмъ, что они вмѣстѣ доѣхали до Берлина и нѣсколько времени остались тамъ, затѣмъ г-жа Крюднеръ начала свою прежнюю жизнь. „Когда здоровье ея поправилось, потребность въ сильныхъ ощущеніяхъ, свѣтъ и рядъ его нравственныхъ немощей снова взяли всю свою силу надъ г-жей Крюднеръ“. Она странствовала по равнымъ мѣстамъ Германіи, въ концѣ 1794 вернулась опять въ свое помѣстье въ Лифляндіи, доставшееся ей по смерти ея отца, гдѣ между прочимъ пробовала филантропію съ своими крестьянами, потомъ снова отправилась на границу, и снова забывъ свои благоразумные планы уединенной добродѣтельной жизни, вела въ Швейцаріи прежнюю свѣтскую разсѣянную жизнь, наконецъ встрѣтилась опять съ мужемъ и опять приняла благое рѣшеніе возвратиться въ домашнимъ пенатамъ. Баронъ Крюднеръ былъ тогда (около 1800) посланникомъ въ Берлинѣ.

Но она мало принесла спокойствія и пользы въ домашнюю и оффиціальную жизнь барона Крюднера. По своему положенію онъ долженъ былъ вести извѣстную открытую жизнь, и г-жа Крюднеръ прежде всего должна была бы понять это, если она сколько-нибудь хотѣла „удовлетворить требованіямъ своего положенія“. Но оффиціальные пріемы и визиты, представленія во двору наскучили ей, и она своими капризами и причудами безпрестанно ставила мужа въ самыя неловкія положенія. Въ письмахъ къ своей пріятельницѣ, г-жѣ Арманъ, она жалуется на свою бѣдственную жизнь: „Vous savez combien la gêne m’est funeste. Je regretterai toujours l'étât le plue médiocre…. an brillant esclavage des cours…. J’ai eu des moments affreux et de poignante regrets d’avoir assujetti ma vie à un semblable supplice, mais la religion m’а selle а séché les larmes amères que je versais en secret: elle m’а présenté le charme secret des sacrifices pénibles“ и проч. Но на дѣлѣ происходило совсѣмъ не то. „У себя дома она бывала иногда увлекательна, — разсказываетъ біографъ, — на дипломатическихъ обѣдахъ она раскрывала всю грацію своего ума. Ея оригинальный разговоръ, полный удачнымъ остроуміемъ и находчивостью, возбуждалъ общій интересъ; но едва мужъ ея усаживался за игру, она вознаграждала себя за любезность, ложилась на софу и вполнѣ отдавалась дурному расположенію духа, которое производили въ ней скучный для нея Берлинъ и его жители. Это неблагоразумное поведеніе справедливо имъ не нравилось, на нерасположеніе они отвѣчали тѣмъ же, и это не было особенно полезно для дѣлъ посольства“.

Иными словами, она несносно капризничала, и ея религія, на которую она ссылалась, была совершенно плоха и ни отъ чего ее не спасала: она была избалована, и прежняя жизнь конечно мало способна была воспитать ее для „тяжкихъ жертвъ“, которыми она хвалилась и которыхъ совсѣмъ не приносила.

Дурное расположеніе духа начинало усиливаться и тѣмъ, что время оказывало свое дѣйствіе на ея красоту. „Ей хотѣлось бы остаться молодой, и съ этой цѣлью она изобрѣтала моды болѣе оригинальныя и странныя чѣмъ красивыя и граціозныя, которыя всѣмъ бросались въ глаза, не нравясь никому. Не умѣя довольствоваться тѣмъ, чтобы быть доброй, умной и любезной женщиной, она искала утѣшеній въ прошедшемъ, столь исполненномъ для нея прелестью и сожалѣніями, и любила окружать себя людьми, которые могли напоминать ей это прошедшее“ etc. Она все еще имѣла поклонниковъ, но потеряла уже прежнюю „простоту и тонкость вкуса“, которыя отличали ее десять лѣтъ назадъ. Все это конечно не способствовало мирному расположенію духа и домашнему счастію. Но г-жѣ Крюднеръ казалось, что она чрезвычайно помогла своему мужу даже въ дипломатическихъ дѣлахъ. Въ это время баронъ Крюднеръ очутился однажды въ весьма затруднительномъ положеніи: императоръ Павелъ внезапно прислалъ ему повелѣніе объявить немедля Пруссіи войну. Повелѣніе получено было какъ разъ во время бала, который давало русское посольство и гдѣ былъ самъ король. Крюднеръ затруднился исполнить повелѣніе, совершенно противорѣчившее его собственнымъ понятіямъ о положеніи вещей, и рѣшился не исполнить сто на свой рискъ — объяснивши императору всѣ свои основанія. Нѣсколько времени онъ провелъ въ мучительной неизвѣстности, пока наконецъ пришелъ отвѣтъ изъ Петербурга; оказалось, что императоръ одумался; онъ остался доволенъ поступкомъ Крюднера и осыпалъ его наградами. Понятно, что баронъ Крюднеръ держалъ это дѣло въ величайшей тайнѣ, и по дипломатическимъ, и чисто личнымъ причинамъ, — онъ разсказалъ своей дочери эту исторію только по смерти Павла.

Г-жа Крюднеръ „была такъ ослѣплена на свой счетъ — говоритъ біографъ — что когда милости полились на ея мужа, она съ непонятнымъ тщеславіемъ воображала, что она не била чужда этому благополучію“. Она писала въ это время своей пріятельницѣ: „сказать ли вамъ — въ смиреніи моего сердца, потому что, вы знаете, у меня нѣтъ гордости, и можетъ я имѣть ее христіанинъ? — я думаю, что Богъ хотѣлъ благословить моего мужа съ тѣхъ поръ, какъ я вернулась къ нему. Онъ осыпанъ всевозможными“ милостями и наградами. Почему не подумать, что благочестивое сердце, которое съ простодушіемъ и вѣрой проситъ небо содѣйствовать счастію другого, не достигаетъ этого?»

Г-жа Крюднеръ за это время еще далеко не была тѣмъ, чѣмъ она стала послѣ; но въ чертахъ ея характера, въ ея манерахъ, и привычкахъ отчасти уже проглядываютъ черты, крайнее развитіе которыхъ составило ея физіономію впослѣдствіи. Она уже въ это время обращается въ религіи, но эти обращенія были очень странны; ея религія слишкомъ близко стоитъ къ ея свѣтской жизни и ея домашнимъ дѣдамъ: она слишкомъ легко усматриваетъ дѣйствіе молитвы въ чинахъ и орденахъ своего мужа и въ устройствѣ ея личныхъ дѣлъ. Она уже съ этого времени рекомендуетъ своей пріятельницѣ: «Ah, remerciez le Ciel de m’avoir donné de la religion», и ей кажется, что Провидѣніе въ особенности слѣдитъ за ней и именно ею интересуете!

Эта ея религія и добродѣтель не помѣшали ей опять бросать мужа, которому ея присутствіе по ея мнѣнію приносило такія благословенія неба. Она отправилась на воды въ Теплицъ, гдѣ проводила время въ свѣтскихъ развлеченіяхъ. Когда сезонъ кончился, она — вмѣсто Берлина, куда ждалъ ее Крюднеръ, — отправилась въ Швейцарію: правда, она хотѣла спроситься его мнѣнія, но потомъ не нашла нужнымъ ждать его отвѣта. Она получила этотъ отвѣтъ, когда была уже въ Швейцаріи: Крюднеръ серьезно огорчался новой разлукой и не столько за себя, сколько за дѣтей, которымъ приходилось жить врозь; онъ желалъ, чтобы она прислала дѣтей въ Берлинъ; его старшую дочь (отъ первой жены) г-жа Крюднеръ увезла съ собой.

Въ Швейцаріи она проводила время въ обществѣ г-жи Сталь и имѣла нѣкоторый успѣхъ въ этомъ кружкѣ: ея свѣтская находчивость и подвижной умъ совершенно подходили въ характеру этой котеріи, гдѣ сохранялись вкусы старыхъ салоновъ прошлаго столѣтія. Г-жа Крюднеръ не могла конечно равняться съ г-жей Сталь своими литературными свѣдѣніями, которыя были гораздо ограниченнѣе; но она нашла здѣсь новый интересъ, который потомъ завелъ и ее въ литературу. Изъ Швейцаріи она переѣхала въ Парижъ. Здѣсь таже г-жа Сталь познакомила ее съ Шатобріаномъ, который сталъ частымъ ея посѣтителемъ. Шатобріанъ былъ моднымъ человѣкомъ въ то время: именно тогда появился «Духъ христіанства», произведшій такое сильное впечатлѣніе; г-жа Крюднеръ была очень польщена тѣмъ, что Шатобріанъ далъ ей первый экземпляръ своей книги, за нѣсколько дней до ея выхода въ свѣтъ.

Свѣтская жизнь продолжалась по прежнему. «Ея салонъ — разсказываетъ біографъ — часто посѣщали нѣсколько избранныхъ друзей, но часто также и свѣтскіе люди, единственной рекомендаціей которыхъ были внѣшнія качества…. Г-жа Крюднеръ, уступая влеченіямъ сердца, вновь отдалась преходящимъ удовольствіямъ свѣта. Это сердце, которое такъ часто разочаровывалось обманчивыми свѣтскими привязанностями, почувствовало, что въ немъ, изъ самыхъ обломковъ его жизни, пробуждается та потребность любить, привязаться и страдать, которую она считала утихшей», и т. д.

Въ Парижѣ она узнала о смерти барона Крюднера (въ іюнѣ 1802); она все еще собиралась выбрать время — «усладить его жизнь, облегчить бремя лѣтъ своей нѣжностью, заставить его забыть долгое одиночество, въ которомъ онъ жилъ»; по словамъ біографа, это было ея мечтой, — которую она однако не торопилась исполнить. Эта смерть должна была напомнить ей много несправедливостей и ошибокъ, ею сдѣланныхъ, — но кажется впечатлѣніе скоро изгладилось.

II.
Литературные труды. — «Валерія».

Г-жа Крюднеръ возъимѣла литературныя наклонности еще до 1800; однажды при ней хвалили извѣстныя «максимы» ЛаРошфуко, она замѣтила, что нѣтъ ничего легче какъ составлять подобныя изреченія, и стала импровизировать ихъ. Эти «максимы» составили цѣлую тетрадь, которая и была нѣсколько разъ издана подъ заглавіемъ: «Pensées d’une Dame Etrangère» или «Pensées inédites de Madame de Krûdener». Въ тоже время, кажется еще въ Берлинѣ, она задумала и начала писать романъ, который сталъ потомъ ея главнымъ нравомъ на литературную извѣстность («Валерія»). Эти вкусы ея развились въ особенности въ то время, когда она свела знакомство съ литературными знаменитостями какъ г-жа Сталь, Шатобріанъ и др. Она ревностно принялась писать: до окончанія Валеріи она уже написала пьесы «Eliza», «Alexis» и «La Cabane de Lataniers». Это были пасторали во вкусѣ Бернардена де Сенъ-Пьера, въ томъ сантиментальномъ вкусѣ, который особенно легко поддался подражанію и для котораго легкой фразы и нѣсколько воображенія стало потомъ совершенно достаточно. Нѣкоторые изъ ея друзей подшучивали надъ ея исторіями, въ которыхъ она гонялась за внѣшней эффектностью и звонкой фразой. По крайней мѣрѣ она оставила «Cabane des Lataniers» и стала отдѣлывать «Валерію».

Жизнь г-жи Крюднеръ до сихъ поръ представляла не много содержанія, и трудно было бы предполагать, чтобы она имѣла многое сказать въ тѣхъ произведеніяхъ, какія она приготовляла. Самъ пристрастный къ ней біографъ объясняетъ ея литературныя побужденія такимъ образомъ:

«Несмотря на то, что попеченія ея доктора возвратили ей здоровье и свѣжесть, она знала, что уже не долго сохранится привлекательность молодости (ей было около 38 лѣтъ) и она хотѣла пріобрѣсти себѣ болѣе прочныя преимущества, сдѣлавши себѣ имя въ литературѣ. Съ этой цѣлью „Валерія“ была подвергнута критикѣ многихъ людей со вкусомъ, была старательно пересмотрѣна и исправлена» и т. д. Такимъ образомъ, побужденіемъ ея было не внутренняя потребность высказаться, а чистое самолюбіе, желаніе какимъ-нибудь образомъ играть въ обществѣ роль, которая прежде основывалась исключительно на ея свѣтскихъ достоинствахъ, начинавшихъ теперь измѣнять ей. Мы упоминали, какъ это самолюбіе должно было еще болѣе возбуждаться въ кружкѣ литературныхъ знаменитостей, которыхъ она видѣла въ Парижѣ.

Авторское самолюбіе есть слишкомъ обыкновенная вещь, чтобы изъ него можно было сдѣлать особый упрекѣ; оно можетъ соединяться съ дѣйствительнымъ талантомъ и не мѣшать глубинѣ и достоинству самыхъ произведеній; первымъ и главнымъ основаніемъ для сужденія о писателѣ все-таки должны оставаться самыя произведенія. Но въ настоящемъ случаѣ это самолюбіе дѣйствовало особенно рѣзво. Г-жа Крюднеръ была конечно убѣждена, что «у нея нѣтъ гордости» — «да и можетъ ли она быть у христіанина?» — но въ этихъ литературныхъ затѣяхъ ея самолюбіе принимало такіе размѣры, что его кажется нельзя не принять въ соображеніе и при оцѣнкѣ самыхъ произведеній.

Слѣдующія ниже подробности передаетъ самъ ея поклоннику Эйнаръ, который не скрываетъ ихъ — для того, чтобы показать впослѣдствіи, что это тщеславіе г-жи Крюднеръ, какъ и другіе ея недостатки были потомъ блистательно искуплены ея религіозными подвигами. Мы увидимъ дальше, насколько г-жа Крюднеръ впослѣдствіи была свободна отъ тщеславія, и здѣсь пока замѣтимъ, что, напротивъ, это качество г-жи Крюднеръ принадлежало не только ея грѣховному періоду, какъ думаетъ Эйнаръ, но и всей дальнѣйшей ея дѣятельности: оно было принадлежностью всего ея характера.

Исправляя и обдѣлывая всячески свой романъ, г-жа Крюднеръ — разсказываетъ біографъ — «не упускала изъ виду, что успѣхъ имѣетъ другіе элементы кромѣ достоинства произведенія, а она слишкомъ желала успѣха, и потому желала обезпечить его всѣми возможными средствами. Не имѣя возможности эксплуатировать, такъ какъ ей хотѣлось, въ пользу своего авторскаго самолюбія свои безчисленныя знакомства и своихъ друзей, старыхъ и новыхъ, она выбрала изъ ихъ числа преданныхъ восхвалителей (prôneurs) и патроновъ, которые должны были помогать ей своимъ усердіемъ…. Г-жа Крюднеръ поняла, что для того, чтобы имѣть успѣхъ, надо быть въ Парижѣ (она жила въ это время въ Ліонѣ, гдѣ разсчитывала отдать выгодно замужъ свою падчерицу), и пылала нетерпѣніемъ возвратиться туда; но она хотѣла, чтобъ ее звали, желали, ожидали туда, и потому лущено было въ ходъ все, чтобы создать въ парижскомъ обществѣ эту потребность въ ея лицѣ или по крайней мѣрѣ заставить думать, что эта потребность существуетъ»….

Для этого дѣлается между прочимъ слѣдующее. Она поручаетъ одному изъ своихъ друзей въ Парижѣ заказать кому-либо, хорошо владѣющему стихомъ, написать посланіе въ

«Сидонія» было имя героини въ ея «Cabane des Lataniers», которое она дѣлала своимъ псевдонимомъ. Эти стихи надо было помѣстить въ газетѣ (заплативъ за это сколько нужно), чтобы заинтересовать публику личностью, къ которой обращалось бы посланіе. Самое посланіе должно было конечно соотвѣтствовать дѣли: это должны были быть восторженныя обращенія къ Сидоніи, панегирикъ ея талантамъ, патетическіе призывы и т. п. Напримѣръ:

«Въ этихъ стихахъ — пишетъ г-жа Крюднеръ своему довѣренному другу, — которые, разумѣется само собою, должны быть въ лучшемъ вкусѣ, будетъ простое заглавіе: къ Сидоніи. Ей надо сказать: зачѣмъ ты остаешься въ провинціи, зачѣмъ уединеніе похищаетъ у насъ твою увлекательность (les grâces), твой умъ? Твои успѣхи не зовутъ ли тебя въ Парижъ? Твоя грація, твои таланты возбудятъ тамъ то удивленіе, какого они заслуживаютъ…. Намъ изображали твой очаровательный танецъ, но кто можетъ изобразить то, что обращаетъ на себя вниманіе», и проч.

«Очаровательный танецъ», о которомъ здѣсь упоминается какъ о принадлежности г-жи Крюднеръ, есть какой-то особенный драматическій танецъ съ шалью (la danee du schall), кажется польскій, въ которомъ г-жа Крюднеръ производила большой эффектъ своимъ искусствомъ. Этотъ танецъ г-жа Сталь заставляетъ танцовать свою Дельфину, и подлинникомъ ея была въ этомъ случаѣ г-жа Крюднеръ.

Г-жа Крюднеръ добивается, чтобы ей написалъ стишки Делиль, чтобы написалъ Дюси, и т. п., печатаетъ сама заказныя посланія своего друга, разсчитываетъ на Шатобріана, на Сенъ-Пьера, которые будутъ хвалить ея романъ и т. п. Правда, г-жа Крюднеръ прибавляла въ оправданіе: «le monde est si bête! C’est ce charlatanisme qui met en évidence, et qui fiait aussi qu’on peut servir ses amis» — это послѣднее сказано къ тому, что въ поощреніе своего друга, исполнявшаго эти ея порученія, она неумѣренно восхваляетъ его собственные таланты (это былъ докторъ, не имѣвшій достаточно практики) и обѣщаетъ ему въ перспективѣ, что будетъ устроивать, черезъ множество своихъ знакомыхъ, его собственную репутацію. По, какъ бы то ни было, это было дѣйствительное шарлатанство: она положила на него-столько усилій, что оно совершенно переходитъ границы позволительной шалости. Г-жа Крюднеръ потомъ серьезно считаетъ за собой репутацію и славу, пріобрѣтенныя такими путями. Описывая г-жѣ Арманъ свои успѣхи, добываемые этими средствами, г-жа Крюднеръ находитъ возможнымъ писать ей такъ….. «On s’arrache un mot de moi comme une faveur; on ne parle que de ma réputation d’esprit, de bonté, de moeurs. C’est mille fois plus que je ne mérite, mais la Providence se plait à accabler ses enfans, même des bienfaits qu’ils ne méritent pas». Она какъ будто сама начинаетъ вѣрить въ свой собственный обманъ или слишкомъ нагло имъ пользуется.

«Валерія» наконецъ вышла въ декабрѣ 1803 (съ 1804 г. на заглавіи^[4]). Интересъ къ ней дѣйствительно былъ возбужденъ; въ то время какъ шли толки о романѣ въ литературѣ и въ салонахъ, г-жа Крюднеръ придумала еще манёвръ: она отправилась по незнакомымъ магазинамъ спрашивать шляпъ, гирляндъ, лентъ и т. п. à la Valérie, которыхъ не существовало, и требовала ихъ съ такой настойчивостью, что предупредительные купцы и модистки наконецъ подавали ей что-нибудь, что и получало это имя; гдѣ не догадывались этого сдѣлать, она изъявляла сожалѣніе, что они не знаютъ моднаго романа и не имѣютъ послѣднихъ модныхъ вещей, и т. п.

Это была эпоха бюллетеней арміи — замѣчалъ біографъ; — «въ это время баронъ Порталъ полагалъ основаніе своей большой медицинской репутаціи, посылая людей отыскивать себя въ первыхъ салонахъ Парижа, отъ имени самыхъ знатныхъ паціентовъ, которые на дѣлѣ вовсе не требовали его услугъ». Нѣсколько позже, тотъ же способъ примѣнялъ извѣстный Бобъ Сойеръ у Диккенса. Этотъ способъ систематически приняла и г-жа Крюднеръ.

Біографъ замѣчаетъ, что г-жа Крюднеръ, принимая комплименты объ успѣхѣ своего романа, внутренно смѣялась. Можетъ быть; но въ это самое время она писала г-жѣ Арманъ строки, приведенныя нами выше, и еще слѣдующія:

«Le succès de Valérie est complet et inouï…. Oui, mon ami, le ciel (!!) а voulu que ces idées, que cette morale plu» pure se répandissent en France où ces idées sont moins connues"(!!).

Читатель замѣтитъ, въ какую странную связь г-жа Крюднеръ уже съ этой поры вообще ставитъ «небо» и «провидѣніе» съ своими фантазіями и съ своимъ шарлатанствомъ….! 7 Какія же были эти идеи, мало извѣстныя Франціи, которыя г-жа Крюднеръ проповѣдовала ей въ своемъ романѣ?

Мы сказали прежде, что «Валерія» отчасти основана была на дѣйствительномъ событіи. Это была та страсть, которую г-жа Крюднеръ возбудила въ первые годы замужества въ скромномъ молодомъ человѣкѣ, секретарѣ посольства; мы упоминали, что онъ скрывалъ свою любовь до послѣдней возможности, наконецъ покинулъ домъ Крюднера, гдѣ былъ дружески принятъ, и въ заключеніе открылъ свои чувства — мужу. Въ романѣ повторены всѣ эти существенныя черты, и кромѣ того много другихъ подробностей. Героиня романа должна конечно представлять самого автора, и послѣ того, что мы говорили о степени скромности, съ какой г-жа Крюднеръ пропагандировала свой романъ, естественно ожидать, что самое изображеніе героини представитъ не меньшую степень этой скромности. «Валерія» — поразительная, небесная женщина, чистая до того, что будучи замужемъ и приготовляясь имѣть ребенка, она совершенно не понимаетъ бурной страсти молодого Гюстава, который изнываетъ у нея на глазахъ — неизвѣстно сколько времени, по повидимому года два. Развитіе этой страсти и составляетъ въ сущности содержаніе романа. Развязка — придуманная: герой, покинувши красавицу, умираетъ отъ любви и она только тогда узнаетъ о томъ, что была причиной его смерти. Дѣйствіе происходитъ въ Венеціи и обстановка безъ сомнѣнія та самая, въ какой жила здѣсь сама г-жа Крюднеръ. «Мѣстный колоритъ» сохраненъ до того, что Валерія также танцуетъ упомянутый «танецъ съ шалью», который описывается какъ нѣчто безпримѣрно прелестное. Замѣтимъ, что г-жа Крюднеръ нисколько не молчала объ автобіографическомъ значеніи своего романа.

Г-жѣ Крюднеръ казалось, и она говорила другимъ, что своимъ романомъ она распространяетъ во Франціи идеи, мало тамъ извѣстныя. Въ письмѣ къ одному изъ своихъ французскихъ друзей она говоритъ такимъ образомъ: «то, что есть хорошаго въ Валеріи, принадлежитъ религіознымъ чувствамъ, которыя дало мнѣ небо и которымъ оно хотѣло покровительствовать, внушая любовь къ этимъ чувствамъ». Она проводитъ параллель между «Валеріей» и «Дельфиной» (другими словами — между собою и г-жею Сталь) и находитъ, что мораль ея романа выше и лучше. Но успѣху «Валеріи» она видитъ, что «благочестіе, любовь чистая и преодолѣваемая, трогательныя привязанности и все, что относится въ деликатности чувства и добродѣтели, производитъ во Франціи больше впечатлѣнія, чѣмъ гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ» и т. п. Однимъ словомъ, г-жа Крюднеръ желала поучать, давать людямъ уроки. Автобіографически, какъ мы видѣли, это не совсѣмъ ей подходило.

Роль моралиста слишкомъ скоро смѣнила у нея другую, прежнюю роль, и перечитывая романъ теперь, нельзя кажется не замѣтить скорости этого перехода. «Валерія» не разъ вызывала одобрительные отзывы критиковъ, не только въ прежнія, но и въ новѣйшія времена. Въ ней дѣйствительно надо признать извѣстный талантъ; романъ написанъ легко и свободно, но искать въ немъ какой-нибудь глубины было бы странно. «Валерію» сравнивали съ «Бартеромъ», напр. Сенъ-Бёвъ; но сравненіе едва ли умѣстно даже по степени самостоятельности. «Валерія» съ одной стороны навѣяна сантиментальными вліяніями времени, которыя давали уже готовое выраженіе для тѣхъ «идей», какія хотѣла проповѣдовать писательница; съ другой стороны личные элементы, внесенные въ романъ, способны развѣ отталкивать, а не привлекать читателя. Г-жа Крюднеръ относилась въ Валеріи такимъ же способомъ, какимъ относилась къ Сидоніи: тотъ же червь самолюбіи грызъ ее и здѣсь, и мы думаемъ, что «благочестіе, религіозныя чувства», который г-жа Крюднеръ восхваляетъ какъ достоинство своего произведенія, отчасти придуманы послѣ, а въ замѣнъ того въ процессѣ творчества носились скорѣе другія стремленія ея характера. Однимъ изъ такихъ стремленій было нарисовать портретъ очаровательной Валеріи, къ которой г-жа Крюднеръ чувствовала нѣжнѣйшую любовь: ma chérissime Valérie, называетъ она ее въ письмахъ къ своимъ друзьямъ, — въ ней она видѣла самое себя. Далѣе, эта Валерія — нѣжное, чистое, незлобивое, граціозное существо — способна была возбуждать самыя нѣжно-волканическія страсти. Изображеніе этой страсти, сначала тихой и возникающей, потомъ бушующей въ сердцѣ чувствительнаго Гюстава, и умирающей только вмѣстѣ съ нимъ, составляетъ всю сущность романа: Гюставъ конечно обнаруживаетъ «добродѣтель», но эта добродѣтель есть вмѣстѣ; съ тѣмъ любовное жертвоприношеніе самого себя въ честь этой Валеріи, — правда прискорбное, но все-таки лестное для героини. Романъ идетъ въ письмахъ, почти исключительно адресуемыхъ Гюставомъ своему другу; и этотъ дневникъ представляетъ въ сущности длинную исторію любовнаго изныванія, о которой мудрено сказать, чтобы она была написана съ цѣлями «благочестія».

Разсказываютъ, что когда однажды г-жа Крюднеръ говорила о «Валеріи», какъ эпизодѣ ея собственной жизни, ей возразили, что однако обожатель ея, сколько извѣстно, еще вовсе не умиралъ. — «Тѣмъ хуже для него», отвѣчала она. Это была конечно шутка, но изъ-за нея проглядываетъ какъ будто настоящая досада, что обожатель ея такъ противорѣчилъ «Валеріи».

III.
Обращеніе.

Насладившись до-сыта блестящимъ успѣхомъ «Валеріи», достигнутымъ какъ выше разсказано, г-жа Крюднеръ отправилась въ 1804 году въ Лифляндію; ей хотѣлось видѣться съ матерью и раздѣлить съ ней удовольствіе «своей знаменитости. Но дома она уже скоро стала скучать; мѣстное общество не удовлетворяло ея; — „она напрасно старалась избѣжать скуки чтеніемъ и занятіями, разсказываетъ біографъ; вліяніе климата, отсутствіе соревнованія и недостатокъ симпатіи парализировали ее“. Другими словами, ея новые вкусы были здѣсь неизвѣстны, литературой занимались гораздо меньше чѣмъ въ ея парижскомъ кружкѣ, и тщеславію не представлялось никакой сцены.

Между тѣмъ въ ней готовилась перемѣна, которая рѣзко отдѣляетъ ея послѣдующую жизнь отъ прежней и выводитъ ее опять на совершенно новую дорогу. Біографъ съ особенной католической onction говоритъ объ ея обращеніи и о томъ полномъ переворотѣ, который оно произвело во всей жизни и характерѣ г-жи Крюднеръ. Мы видѣли, что она и прежде любила говорить о „небѣ“ и „провидѣніи“, которые, по ея мнѣнію, принимали объ ней и объ ея свѣтскихъ успѣхахъ такое близкое участіе. Біографъ вѣрно указываетъ это состояніе нравственно-религіознихъ понятій г-жи Крюднеръ: „Она пытается иногда возвыситься къ Богу, но скорѣе но внушеніямъ гордости, чѣмъ смиренія. Она пробуетъ замѣнить легкомысленныя удовольствія свѣта наслажденіями души, — но только потому, что разочарованная и упавшая въ своихъ собственныхъ глазахъ, она надѣется въ этой перемѣнѣ найти больше счастія и больше достоинства. Словомъ, свѣтское тщеславіе, литературные успѣхи, опьянѣніе страстей, религіозная экзальтація были для нея только разными формами единственнаго культа, которому она посвящала всѣ свои способности и въ которомъ она была въ одно и тоже время храмомъ, поклонникомъ и идоломъ“. Но теперь, говоритъ біографъ, все это перемѣнилось: благодать внезапно осѣнила г-жу Крюднеръ, и она нравственно возродилась; ея религіозность стала теперь истинной вѣрой, я жизнь ея стала постояннымъ стремленіемъ къ христіанской добродѣтели. Эта перемѣна была настоящимъ, полнымъ обращеніемъ и назидательнымъ примѣромъ божественнаго милосердія.

Мы не будемъ предупреждать фактовъ своими заключеніями, но считаемъ не лишнимъ сдѣлать замѣчаніе, которое по нашему мнѣнію совершенно подтверждается дальнѣйшими дѣяніями г-жи Крюднеръ. Не споря вообще противъ возможности такого обращенія, какимъ біографъ считаетъ обращеніе г-жи Крюднеръ, мы думаемъ, что въ этомъ случаѣ оно не было такъ полно и рѣшительно что напротивъ, дальнѣйшая исторія г-жи Крюднеръ была въ значительной степени просто продолженіемъ той формы ея религіозности, какую біографъ характеризуетъ въ приведенныхъ выше словахъ. Въ г-жѣ Крюднеръ слишкомъ развито было личное тщеславіе, которымъ она обманывала нерѣдко и сама себя, она слишкомъ любила рисоваться и привыкла къ аффектаціи и самохвальной выставкѣ, — чтобы эти свойства ея характера не высказались и въ новомъ направленіи ея суетливой жизни. Факты, сообщаемые тѣмъ же біографомъ, будутъ говорить сажи, и намъ кажется, они представятъ ту же двойственность, какую представляетъ ея жизнь и до сихъ поръ. Несправедливо было бы сказать, чтобы ея новая религіозность была однимъ чистымъ лицемѣріемъ. Что извѣстная доза лицемѣрія въ той или другой формѣ здѣсь была, это едва-ли сомнительно; но г-жа Крюднеръ тѣмъ и отличалась, что увлекалась и сама тѣми положеніями, какія она сама устроивала, восторгалась фразами, которыя говорила. Въ минуту полнаго энтузіазма, когда человѣкъ невидимому не можетъ думать о постороннемъ и весь уходитъ въ настроеніе минуты, она способна была думать объ эффектѣ; приготовивъ роль, могла войти въ нее до такой степени, что увлекалась сама, и тогда въ состояніи была дѣйствовать на другихъ. Роль, отнынѣ принятая ею на себя, была такова, что для нея требовалась постоянная экзальтація, и подъ конецъ, отъ долгой практики, эта экзальтація стала ея природой. Такъ, поддѣлавши, какъ фальшивую монету, успѣхъ своей „Валеріи“, она потомъ сама искренно воображала, что этотъ успѣхъ былъ весь настоящій, и хвалилась имъ даже передъ тѣми, кто могъ внять его исторію. Точно также она думала, что вся ея религіозность была чистая и возвышенная.

Г-жа Крюднеръ уже довольно давно, когда начинала входить въ лѣта, стала принимать то настроеніе, въ которомъ „обращеніе“ становилось возможнымъ. Ей казалось, что уже въ „Валеріи“ она только проповѣдуетъ религіозныя чувства и чистую мораль. Ей было уже за сорокъ лѣтъ, и наклонность поучать людей высшимъ истинамъ была уже предисловіемъ къ дальнѣйшей ея „миссіи“. Когда дорога была проложена, нуженъ былъ только поводъ, особенный случай, чтобы эта дорога была выбрана окончательно.

По разсказу біографа, этимъ поводомъ былъ слѣдующій случай. Однажды она смотрѣла въ окно и увидѣла одного изъ своихъ знакомыхъ, который шелъ мимо: онъ поклонился ей, потомъ зашатался и упалъ, пораженный апоплексіей у нея на глазахъ. Его подняли уже мертваго. „Это былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которыхъ ея раздражающее кокетство (sa coquetterie agaèante) отличало въ толпѣ ея обожателей“.

Она была поражена этимъ случаемъ до страшнаго нервнаго разстройства. Ее преслѣдовалъ страхъ внезапной смерти и осужденія. Нѣсколько недѣль она была серьезно больна и впала въ меланхолію, изъ которой и вышла потомъ на путь религіозной экзальтаціи. Первое вліяніе въ этомъ смыслѣ произвелъ на нее одинъ рижскій башмачникъ. Когда онъ снималъ однажды у нея мѣрку, она была удивлена спокойнымъ и веселымъ выраженіемъ его лица; это такъ противорѣчило ея собственному настроенію, что она спросила его — счастливъ ли онъ? — „О, я счастливѣйшій изъ людей“, отвѣчалъ тотъ. Отвѣтъ поразилъ ее, и на другой день она отправилась отыскивать его, чтобы узнать причину его счастья. Оказалось, что башмачникъ принадлежалъ къ общинѣ моравскихъ братьевъ: онъ изложилъ г-жѣ Крюднеръ свою простую вѣру, и говорилъ съ такимъ убѣжденіемъ о божественномъ милосердіи, что произвелъ на нее чрезвычайное впечатлѣніе, подѣйствовавшее тѣмъ сильнѣе, что въ словахъ геррнгутера мягкая, спокойная и любящая сторона религіи успокоивала и удаляла тотъ страхъ, подъ вліяніемъ котораго она до сихъ поръ оставалась.

Такъ разсказываютъ ея первыя впечатлѣнія, содѣйствовавшія ея обращенію. Она познакомилась потомъ и съ другими геррнгутерами, которыхъ не мало было въ Ригѣ; всѣ они удивляли ее этимъ внутреннимъ удовлетвореніемъ, какое доставляла имъ непоколебимая вѣра. Она уже скоро переняла это чувство, ей казалось, что сама она точно также избавляется отъ всѣ» своихъ тревогъ, обращаясь къ своимъ религіознымъ созерцаніямъ и молитвѣ. Уже на первыхъ порахъ можно видѣть, каю ея прежнія представленія о Провидѣніи, обращающемъ на нее свои особенныя заботы, развиваются въ полный мистицизмъ, отличавшій ее впослѣдствіи, — въ это странное, фамильярное отношеніе къ Богу. На первыхъ же порахъ она бросается въ прозелитизмъ, хочетъ обращать своихъ друзей и знакомыхъ, руководить ихъ на путяхъ къ блаженству, и немедленно извѣщаетъ г-жу Арманъ:

«Chère Armand, vous n’avez pas d’idée du bonheur que me donne cette religion sainte et sublime: je vais comme un enfant m'éclairer, me consoler, me réjouir, me confier dans ce Sauveur bienfaisant. Quand j’ai des embarras, je le prie et il les dissipe; quand je suis mal jugée, je vais à lui, je pense comme il а souffert et il me console», и проч.

Это ce Sauveur даетъ читателю понятіе о томъ, въ какое отношеніе она къ нему становилась.

«Oh, mon amie! — писала она къ той же г-жѣ Арманъ, si les hommes savaient quel bonheur on goûte dans la religion, comme ils fuiraient les soucis et les travaux que leur caüse la recherche des biens funestes!»

Мы увидимъ дальше, какъ она относилась къ этимъ «злополучнымъ благамъ».

Въ 1806 г. доктора послали ее въ Висбаденъ. Это было начало ея новой страннической жизни, которая на этотъ разъ посвящена была цѣлямъ религіознаго совершенствованія, а затѣмъ и пропаганды. Въ Кёнигсбергѣ она нашла прусскую королеву, знаменитую Луизу: — г-жа Крюднеръ была извѣстна ей еще съ Берлина, но въ то время мало понравилась королевѣ, — за то теперь г-жа Крюднеръ, въ своемъ благочестиво-филантропическомъ настроеніи, возбудила въ ней большую симпатію. Онѣ вмѣстѣ заботились о жертвахъ войны и посѣщали госпитали. Затѣмъ она посѣтила въ Саксоніи поселенія моравскихъ братьевъ, Клейнъ-Велькъ, Герригутъ, Бетельсдорфъ; завязала иного благочестивыхъ знакомствъ, поучалась сама и наставляла на истинный путь другихъ.

Но въ особенности ей хотѣлось теперь познакомиться съ Юнгомъ-Штиллингомъ. Это былъ тогда первый авторитетъ въ мистической религіи, и г-жа Крюднеръ должна была учиться у него, чтобы довершить свое новое воспитаніе. Юнгъ-Штиллингъ, въ то время 68-лѣтній старикъ, жилъ въ Карлсруэ; его извѣстность въ качествѣ счастливаго глазного врача и въ качествѣ теософа привлекала къ. нему множество посѣтителей; г-жа Крюднеръ была имъ очарована и, чтобы вполнѣ воспользоваться его мистической опытностью, поселилась въ средѣ его семейства. Это было около 1808 г. Въ Карлсруэ вмѣстѣ съ тѣмъ она представилась ко двору маркграфини баденской, матери императрицы Елизаветы Алексѣевны; здѣсь встрѣтилась она также съ королевой Гортензіей и вообще продолжала связи съ высшей аристократіей, въ средѣ которой, она являлась теперь уже въ новой роли: ею интересовались какъ авторомъ «Валеріи», но рядомъ съ тѣмъ она заявляла и свои новѣйшія религіозно-филантропическія тенденціи. Изъ Карлсруэ она отправилась въ Вюртембергъ, но пребываніе ея здѣсь соединялось съ нѣкоторыми неудобствами: вюртембергская полиція уже въ это время подозрительно смотрѣла на ея дѣятельныя сношенія съ моравскими братьями и иными ея друзьями: ея письма читали на почтѣ, даже останавливали и жгли ихъ.

Съ перваго знакомства г-жи Крюднеръ съ моравскими братьями, но особенно съ ея пребыванія въ домѣ Юнга-Штиллинга, она входитъ въ особый кругъ понятій и людей, которые въ большой мѣрѣ опредѣлили ея дальнѣйшій образъ мыслей и образъ дѣйствій. Этотъ новый міръ былъ міръ мистическаго піэтизма. Намъ уже не разъ случалось говорить о немъ; здѣсь мы укажемъ въ нѣсколькихъ словахъ эту новую его сторону, возъимѣвшую несомнѣнное вліяніе на исторію г-жи Крюднеръ. Одной изъ характеристическихъ личностей былъ здѣсь Юнгъ-Штиллингъ.

Урожденецъ Вестфаліи, сынъ бѣднаго деревенскаго портного. Юнгъ-Штиллингъ (1740—1817) былъ однимъ изъ главнѣйшихъ представителей религіознаго народнаго движенія въ Германіи. Его родина и сосѣднія земли были мѣстомъ особеннаго религіознаго возбужденія, распространявшагося здѣсь въ самыхъ низшихъ классахъ народа. Въ своей автобіографіи и въ своемъ полу-историческомъ романѣ «Теобальдъ мечтатель», — и то и другое было въ свое время переведено на русскій языкъ^[5], — Шиллингъ самъ даетъ чрезвычайно оригинальную картину жизни, среди которой онъ выросъ и впослѣдствіи дѣйствовалъ. Піэтизмъ владѣлъ цѣлыми массами народа: здѣсь шла проповѣдь о возстановленіи чистаго христіанства; народные проповѣдники призывали своихъ слушателей строить новый Іерусалимъ и основывать тысячелѣтнее царство; крайне экзальтированный піэтизмъ, доходившій до вдохновеній и пророчествъ, смѣшивался съ суевѣріемъ, тайными знаніями и всякимъ шарлатанствомъ. Вдохновенные и пророки, расходясь съ «порядкомъ» и предержащими властями, навлекали на себя преслѣдованія, но встрѣчали и ревностно преданныхъ приверженцевъ, а также и покровителей. Ихъ убѣжищемъ сталъ Берлебургъ, откуда вышла извѣстная берлебургская библія, истолкованная въ мистическомъ смыслѣ и имѣвшая сильное дѣйствіе. Штиллингъ росъ среди вліяній этого движенія, зналъ его преданія и извѣстныя имена, и въ самой семьѣ окруженъ былъ стихіей религіозной и мистической мечтательности: его дядя искалъ квадратуры круга, одинъ дѣдъ имѣлъ видѣнія, другой былъ алхимистъ, отецъ водился съ благочестивыми людьми и съ приверженцами Якова Бема и Парацельза. Молодость Юнга-Штиллинга прошла въ борьбѣ съ нуждой и въ постоянно усиливавшемся піэтизмѣ. Неясныя стремленія не давали ему покою; онъ дѣлался школьнымъ и домашнимъ учителемъ, возвращался опять жъ ремеслу отца, бросалъ его и снова пускался странствовать: ему казалось, что ему предстоитъ иное, болѣе высокое поприще. Имъ овладѣла меланхолія. Однажды на прогулкѣ ему показалось, что какая-то неизвѣстная сила охватила вдругъ его душу, — онъ былъ весь потрясенъ этой силой и почувствовалъ съ тѣхъ поръ неодолимое влеченіе жить и умереть для славы божіей и для любви въ ближнимъ. Онъ заключилъ съ Богомъ тѣсный союзъ, рѣшился вполнѣ предоставить себя божественному водительству и дѣлать только то, что будетъ непосредственно увязывать ему Провидѣніе. Съ тѣхъ поръ онъ понимаетъ свою жизнь не иначе, какъ исполненіе такихъ божественныхъ указаній: всѣ приключенія своей жизни, а ихъ было не мало, онъ считаетъ прямымъ дѣломъ Провидѣнія. Внѣшняя его біографія была то, что онъ, почти уже тридцати лѣтъ, поступилъ въ университетъ въ Страсбургѣ, гдѣ встрѣтился съ Гёте, который побудилъ его написать свою автобіографію, а впослѣдствіи и напечаталъ ее; лотомъ Штиллингъ занялся медициной, хотя не совсѣмъ удачно, наконецъ дѣятельнымъ образомъ выступилъ на литературное поприще съ назидательными книгами и романами, имѣвшими большой успѣхъ, который произвела его особенная мечтательная поэзія въ публикѣ, настроенной въ томъ же піэтистическомъ духѣ. Онъ написалъ также нѣсколько книгъ по сельскому хозяйству, лѣсоводству и т. п., которыя доставили ему профессуру камеральныхъ наукъ. Французская революція произвела на него самое тяжелое впечатлѣніе; онъ рѣшился всѣми силами противодѣйствовать невѣрію и проповѣдовать о Богѣ. Его сочиненія за этотъ періодъ времени, особенно ярко высказывавшія его идеи («das Heinaweh» 1794 и «Schlüssel» къ нему 1797; «der graue Mann» 1795—1816, переведенныя у насъ потомъ Лабзинымъ подъ названіемъ «Угроза Свѣтовостокова»; «Scenen aus dem Geisterreiche» 1797), произвели большое впечатлѣніе и сдѣлали имя Штиллинга въ высшей степени популярнымъ въ кругахъ мистическаго и благочестиво-консервативнаго характера, отъ высшихъ и до низшихъ слоевъ общества. Въ 1803 году, герцогъ баденскій сдѣлалъ Штиллинга своимъ гофратомъ и призвалъ его въ Гейдельбергъ, чтобы онъ только продолжалъ свою борьбу противъ революціонныхъ идей; въ 1806 году, герцогъ призвалъ его въ Карлсруэ и оказывалъ ему самое дружеское расположеніе и покровительство. Штиллингъ сталъ важнымъ лицомъ, какъ защитникъ алтарей и престоловъ. Сочиненія его противъ революціоннаго духа принимали чѣмъ дальше, тѣмъ больше характеръ пророчествъ и духовидѣній, и къ тому времени, когда познакомилась съ нимъ г-жа Крюднеръ, эта новая точка зрѣнія въ немъ созрѣла совершенно: къ 1808 г. относится его «Theorie der Geisterkunde».

Штиллингу не были неизвѣстны возраженія раціоналистовъ и скептиковъ, противъ которыхъ онъ уже издавна полемизировалъ; ему хотѣлось занять середину между крайностями вестфальскаго піэтизма и сомнѣніями раціоналистовъ, но природа и воспитаніе не дали ему занять этой середина. Чѣмъ данне, тѣмъ сильнѣе развивалась у негр фантастическая сторона его религіи. Онъ уже давно привыкъ считать, что каждый шагъ своей жизни онъ дѣлаетъ по чудеснымъ указаніямъ Провидѣнія: сила молитвы помогаетъ ему во всякой нуждѣ; въ каждомъ неожиданномъ поворотѣ своей судьбы, удачномъ или неудачномъ, онъ видитъ волю Промысла наградить или наказать его. Онъ стопъ въ личныхъ сношеніяхъ съ Богомъ и чувствуетъ личную привязанность во Христу; «Штиллингъ — говоритъ Гервинусъ — положительно ставилъ своего Бога на пробу относительно того положенія, что ни одинъ волосъ безъ его воли не можетъ погибнуть, и онъ выдерживаетъ пробу во множествѣ самыхъ удивительныхъ случаевъ». Понятно, къ какимъ насиліямъ надъ здравымъ смысломъ вело подобное понятіе о Провидѣніи, которое такимъ образомъ замѣшивалось во, всякія мелочи обыденной жизни и которому навязывались и ея счастливыя случайности и всякія послѣдствія собственныхъ ошибокъ и легкомыслія. При этомъ надо было, конечно, совершенно не видѣть дѣйствительной жизни и блуждать въ фантастическихъ объясненіяхъ того, что объяснялось самымъ простымъ образомъ.

Къ этимъ взглядамъ легко примыкала и всякая иная фантастика. Довольно замѣтить нѣкоторыя черты ея, какія мы встрѣтимъ и въ его послѣдователяхъ. Таковы были его понятія о сношеніяхъ съ духами въ его «Theorie der Geisterkunde», гдѣ онъ съ мнимо-научными объясненіями-проповѣдуетъ тѣ самыя фантастическія представленія, которыя ставили эту мистическую литературу Шиллинговъ, Лафатеровъ, Сенъ-Мартеновъ и т. д. на одинъ уровень съ простымъ народнымъ суевѣріемъ — ихъ различала только форма выраженія, болѣе литературная и приглаженная на одной сторонѣ и болѣе грубая и нескладная съ другой. И дѣйствительно, суевѣріе образованнаго класса, который учился теперь у Штиллинга, начало восторгаться проявленіями простонароднаго невѣжественнаго предразсудка.

Наконецъ, Штиллингъ, вслѣдствіе своихъ непосредственный связей съ божествомъ и вѣря въ дѣйствіе и внушенія духовъ, сталъ говорить пророческимъ тономъ и предсказывать второе пришествіе. По общему вкусу мистическихъ "піетистовъ, онъ съ особеннымъ пристрастіемъ останавливался въ Библіи на таинственномъ, туманно-поразительномъ и пророческомъ. Онъ написалъ свои толкованія на Апокалипсисъ^[6] — въ «Побѣдной повѣсти» и предсказывалъ о близкомъ пришествіи «тысячелѣтняго царства», прореченнаго въ Апокалипсисѣ, поддерживая мнѣніе нѣмецкаго теолога XVIII-го столѣтія, Бенгеля, который назначалъ и самый годъ (1836), когда должно было совершиться это великое событіе. Замѣтимъ здѣсь кстати, что это ожиданіе тысячелѣтняго царства и второго пришествія (такъ-называемый хиліазмъ), весьма распространенное въ первые вѣка христіанства, и потомъ имѣвшее нерѣдко своихъ приверженцевъ, съ особенной силой возродилось опять во времена реформаціи. Хиліасты были между чешскими гусситами; въ нѣмецкой реформаціи знаменитъ хиліастъ Ѳома Мюнцеръ; затѣмъ въ XVII-мъ и XVIII-мъ стол. вѣра въ близкое тысячелѣтнее царство одушевляла нѣмецкихъ піэтистовъ, «вдохновенныхъ» и «пробужденныхъ», которые пробовали даже основать Новый Іерусалимъ. Для Юнга-Штиллинга, хотя онъ и желалъ отнестись критически къ вестфальскому народному піэтизму, вѣра въ близость тысячелѣтняго царства осталась догматомъ: эта вѣра увлекла вскорѣ и народныя массы въ южной Германіи и подвергла страшнымъ бѣдствіямъ цѣлыя тысячи людей, отправившихся искать этого царства на горѣ Араратѣ.

Возвратимся къ г-жѣ Крюднеръ. Біографъ ея разсказываетъ, что въ то время, когда она поселилась въ Карлсруэ, ея благочестіе было простое, ясное и дѣятельное, т. е. практическое и свободное отъ мистики, но что потомъ — «она полюбила и поняла многія изъ тѣхъ особенныхъ идей, которыя были предметомъ ея разговоровъ съ Юнгомъ-Штиллингомъ. Она предчувствовала ихъ, и явилась въ Карлсруэ только за тѣмъ, чтобы познакомиться съ ученіями этого спиритуализма, привлекательнаго тѣмъ болѣе, что онъ отвѣчаетъ нашей чувствительности и нашему желанію проникнуть въ тайны божественной любви. Юнгъ Штиллингъ открылъ ей перспективу небесныхъ горизонтовъ (sic) и простеръ передъ ея глазами область безконечнаго, говоря ей объ отношеніяхъ этого міра съ невидимымъ твореніемъ». Другими словами, онъ преподалъ ей свои идеи духовидѣнія, предвѣщанія о второмъ пришествіи и т. п.; она перенимала все это очень успѣшно и вскорѣ сама начала прилагать къ дѣлу.

Въ этихъ сношеніяхъ съ Юнгомъ-Штиллингомъ, безпокойныя стремленія г-жи Крюднеръ принимаютъ тотъ сомнительный и странный характеръ самозваннаго посланничества и предвѣщательства, какой отличаетъ всю ея остальную жизнь. Біографъ ея не находитъ здѣсь, впрочемъ, ничего сомнительнаго, и даже беретъ мистику, или по французскому выраженію «иллюминизмъ», подъ свою защиту; видитъ въ немъ высшую, не многимъ доступную, степень благочестія, возстаетъ только противъ «злоупотребленій и крайностей» иллюминизма, противъ людей, которые пользовались иллюминизмомъ для удовлетворенія «грязнаго честолюбія или святотатственнаго любопытства», и (исключивъ нѣкоторыя частныя слабости) отдаетъ великое уваженіе Сведенборгу, Юнгу-Штиллингу, Сенъ-Мартену. Дѣйствительно, была разница между этими мечтателями и наглыми шарлатанами, которые одѣвались въ ихъ костюмъ; — но если мы предоставимъ имъ полную свободу убѣжденія, составляющаго дѣло личной совѣсти, и признаемъ ихъ искренность, едва ли можно считать ее достаточнымъ оправданіемъ ихъ общественной роли: какъ скоро они вмѣшиваются въ общественную жизнь и вдаются въ пропаганду, — они отвѣчаютъ за ея содержаніе и тенденціи. Въ этомъ смыслѣ Юнгъ-Штиллингъ и его школа не находятъ себѣ оправданія. Въ виду скептическихъ противниковъ Юнгъ-Штиллингъ чувствовалъ, что его мистическая профессія нуждается въ защитѣ и оправданіи, и защищалъ ее такимъ образомъ: «Почему — спрашиваетъ онъ — вы считаете великимъ геніемъ человѣка, душа котораго блуждаетъ въ области фантазія и поэтизируетъ? Вы этого не порицаете; но за то, если человѣкъ съ богатой фантазіей считаетъ достойнымъ предметомъ религію и имѣетъ объ ней романическія, вы хотите изгнать его?» — «И конечно справедливо — замѣчаетъ на это Гервинусъ; — потому что одинъ, въ самомъ обыкновенномъ случаѣ, есть фантастъ на свой страхъ, а другой есть мечтатель, который собираетъ и фанатизируетъ толпу, и переноситъ фантазію въ такія отношенія и въ среду людей, гдѣ ей нѣтъ мѣста. Вестфальскіе піэтисты, послѣдователи Гохманна, утверждали, что скоро будетъ страшный судъ, и что они знаютъ вѣрный доступъ въ городъ свободы, — и еслибы мы, вслѣдъ за Юнгомъ, стали считать эту мономанію за самую сладкую мечтательность, это значило бы слишкомъ далеко простирать чувство поэзіи». А здѣсь, въ дѣятельности Штиллинга, и особенно въ дѣятельности г-жи Крюднеръ, это самое и происходило, — какъ ниже увидимъ. Она также принималась пророчествовать, возбуждать массы; быть можетъ, она не разумѣла, что творитъ, — но это еще хуже, потому что она имѣла бы возможность уразумѣть.

Кромѣ Штиллинга, г-жа Крюднеръ вообще нашла въ южной Германіи цѣлое гнѣздо мистицизма, куда она и примкнула. Она познакомилась здѣсь съ извѣстнымъ въ свое время пасторомъ Оберлиномъ. Одинъ изъ первыхъ на континентѣ и ревностнѣйшихъ приверженцевъ открывшагося незадолго передъ тѣмъ британскаго Библейскаго Общества, Оберлинъ усердно распространялъ Библію и отличался, какъ говорятъ, искренней, глубокой религіозностью, любовью къ людямъ, и свой мистицизмъ соединялъ съ дѣятельной практической филантропіей. Но въ то же время г-жа Крюднеръ тѣсно сблизилась съ другимъ человѣкомъ, пасторомъ Фонтэнемъ, который имѣлъ большую репутацію въ піэтистическихъ кругахъ, и которому даже приписывали одно чудо. На самомъ дѣлѣ это былъ просто пошлый шарлатанъ, для котораго репутація святости, пріятная сама по себѣ, доставляла еще средство для выгодныхъ спекуляцій. Фонтэнъ около этого времени познакомился съ экстатической поселянкой, которая показалась ему весьма пригодной для эксплуатаціи легковѣрія. Эта женщина, уже немолодая и очень ограниченная, по имени Марія Куммринъ, приходила по временамъ въ экстатическое состояніе, въ которомъ говорила съ духами и ангелами и получала ихъ пророческія приказанія. Сближеніе г-жи Крюднеръ съ Фонтэнемъ біографъ ея разсказываетъ такимъ образомъ. Она слышала о Фонтэнѣ и желала съ нимъ познакомиться; съ другой стороны Марія Куммринъ объявляла въ своихъ откровеніяхъ о скоромъ прибытіи г-жи Крюднеръ и о великомъ дѣлѣ, которое предстоитъ ей совершить. Когда г-жа Крюднеръ дѣйствительно прибыла въ ту мѣстность, гдѣ жилъ пасторъ, Фонтэнъ встрѣтилъ ее мистическимъ текстомъ; услышавъ о предсказаніяхъ Куммринъ, г-жа Крюднеръ была поражена ими: предвѣщательница казалась такой простой женщиной, и Фонтэнъ — человѣкомъ, неспособнымъ къ хитрости. Эта проба духовидѣнія, — о которомъ она столько наслышалась отъ Штиллинга и Оберлина, — положила начало ея новой карьерѣ. По увѣренію біографа, г-жа Крюднеръ, увлекаясь предсказаніями Маріи Куммринъ, не имѣла никакой мысли о личномъ возвышеніи, но не могла-де отказаться отъ содѣйствія исполненію великихъ намѣреній Бога: правда, она, какъ женщина съ умомъ и опытнымъ свѣтскимъ взглядомъ, скоро замѣтила въ Фонтэнѣ недостатки, не совсѣмъ отвѣчавшіе его христіанско-проповѣднической роли, но она «боялась отвергнуть повелѣнія Бога, отвергая того, кто ей передавалъ ихъ».

Нѣтъ сомнѣнія, что Фонтэнъ намуштровалъ Марію Куммринъ должнымъ образомъ, и если г-жа Крюднеръ позволила грубо обмануть себя, то, кажется, этому содѣйствовали именно наклонности ея крайняго и жалкаго самолюбія, присутствіе которыхъ біографъ здѣсь отвергаетъ. Въ самомъ дѣлѣ, обманъ былъ слишкомъ грубый, но онъ могъ очень льстить тщеславію. Марія Куммринъ на первыхъ же порахъ предвѣщала ей высокое призваніе въ царствѣ Божіемъ и указывала именно на этого Фонтэна, какъ на апостола, назначеннаго трудиться съ неі для обращенія міра. Роль была такъ возвышенна, что г-жѣ Крюднеръ не хотѣлось отказаться отъ нея, а усумниться въ предвѣщаніи — значило лишить самое себя слишкомъ эффектнаго пролога при вступленіи на сцену. Быть можетъ, мы ошибаемся, объясняя такимъ образомъ ея роль въ этомъ дѣлѣ; но по крайней мѣрѣ она долго и потомъ приписывала Фонтэню и Куммринъ сверхъестественные дары, когда уже всѣ нѣсколько разсудительные люди стали считать обоихъ просто наглыми обманщиками.

Послѣ сказаннаго, читатель ясно представитъ себѣ, на какой степени находилось обращеніе г-жи Крюднеръ, когда она писала той же своей пріятельницѣ, г-жѣ Арманъ, послѣ предвѣщанія Куммринъ (въ іюнѣ 1808):

«Милый другъ, самый блаженный изъ опытовъ заставляетъ меня сказать, что я — счастливѣйшее изъ созданій. Я только на словахъ могу пересказать вамъ все, что я испытала; въ ожиданіи этого, я молюсь за васъ и думаю, что вы также станете блаженны на этой землѣ. Милый другъ, подумайте, что я испытала въ настоящемъ смыслѣ слова чудеса, что я была посвящена въ глубочайшія тайны вѣчности, и что я могла бы сказать вамъ многое о будущемъ блаженствѣ; нѣтъ, вы не имѣете понятія о счастіи, ожидающемъ всѣхъ тѣхъ, кто отдается вполнѣ Іисусу Христу. Будьте постоянны, приходите къ нему каждый день…. Ахъ, если бы вы знали, какъ онъ насъ любитъ. Времена приходятъ, и величайшія бѣдствія будутъ тяготѣть надъ землей; не бойтесь ничего; оставайтесь вѣрны ему. Онъ соберетъ всѣхъ своихъ вѣрныхъ; послѣ того настанетъ его царство. Онъ придетъ самъ царствовать тысячу лѣтъ на землѣ. Отдайтесь ему и просите только вѣры и любви къ нему и къ его небесному Отцу. Поклоняйтесь Отцу и просите у него его! святаго Духа» и т. п.

Ревность такъ овладѣла ею, что она отправилась въ Швейцарію лично обращать свою пріятельницу, — эта послѣдняя была такой усердной наперсницей ея съ давнихъ поръ, что конечно обратилась. Въ Женевѣ г-жа Крюднеръ открыла цѣлый кругъ людей, сочувствовавшихъ ея воззрѣніямъ. Она встрѣтилась опять и съ г-жей Сталь; и здѣсь мы опять видимъ ту постороннюю черту, которая, повидимому, вовсе несовмѣстна съ энтузіастическимъ увлеченіемъ и однако постоянно, и теперь, и послѣ, сопровождаетъ религіозную экзальтацію г-жи Крюднеръ. При встрѣчѣ съ г-жей Сталь — разсказываетъ біографъ — «она говорила ей о своемъ счастьѣ, о своемъ спокойствіи, о радостяхъ молитвы; разсказывала свою жизнь, но не упоминала о необыкновенныхъ фактахъ, которые, быть можетъ, удивили бы г-жу Стахъ, не доставивъ ей назиданія. Г-жа Крюднеръ имѣла высокое мнѣніе объ искренности г-жи Сталь и считала ее способной и предназначенной къ тому, чтобы найти истину…. и, увѣренная въ успѣхѣ борьбы (съ ея тогдашнимъ настроеніемъ), она не торопила ее неловкимъ усердіемъ». Другими словами: она опасалась, что ея чудеса могутъ быть подняты на смѣхъ, и среди своего миссіонерства не забывала салонныхъ нравовъ и свѣтской ловкости, которую теперь употребляла на службу «этому Спасителю».

Между тѣмъ предсказательство Куммринъ продолжалось и г-жа Крюднеръ устроивала по немъ свою жизнь, не сомнѣваясь находить въ немъ непосредственныя указанія самого Бога. Страннымъ образомъ эти указанія направлялись къ устройству личныхъ дѣлъ пастора Фонтэна. Сначала неясно, потомъ яснѣе Куммринъ внушила г-жѣ Крюднеръ, что небо повелѣваетъ ей основать въ Вюртембергѣ (кажется, родина Куммринъ) христіанскую колонію; замѣчательно, что небо указало даже мѣсто и домъ, которые надо было для этого купить. Г-жа Крюднеръ и купила ихъ, и отписала потомъ г-жѣ Арманъ: «мы взяли этотъ домъ по повелѣнію Господа». Въ домѣ кромѣ самой г-жи Крюднеръ поселился Фонтэнъ со всей своей семьей и, конечно, Марія Куммринъ. Но они не долго наслаждались своимъ общежительствомъ. Въ прежнія времена Куммринъ дѣлала какія-то предсказанія на "четъ короля Вюртембергскаго, которыя ему не нравились. Теперь, узнавши, что Куммринъ снова появилась въ его владѣніяхъ и привлекаетъ толпы посѣтителей, король велѣлъ посадить ее въ тюрьму, а г-жѣ Крюднеръ объявить, чтобы она оставила Вюртембергъ въ 24 часа. Съ г-жей Крюднеръ должна была конечно удалиться и вся колонія. Въ тяжелыхъ обстоятельствахъ г-жа Крюднеръ, кажется, не понадѣялась, что «небо» уничтожитъ ея житейскія затрудненія, потому что обратилась къ своимъ аристократическимъ знакомымъ съ просьбами о заступничествѣ: друзья были у нея въ аристократіи старой и новой, между прочимъ и въ числѣ наполеоновскихъ агентовъ^[7].

Она поселилась въ герцогствѣ баденскомъ, куда явилась черезъ нѣсколько времени и Куммринъ, выпущенная изъ тюрьмы и продолжавшая пророчествовать. «Времена приближаются съ каждымъ днемъ, — отписывала г-жа Крюднеръ въ своей пріятельницѣ (это было въ 1809—1810 г.): — бѣдствія, угрожающія Европѣ, уподобятся ночи ужасовъ, но заблещетъ также и заря счастья и мира». Между тѣмъ Фонтэнъ начиналъ тревожить и самое г-жу Крюднеръ, потому что его нравы и способъ дѣйствій далеко не соотвѣтствовали той миссіи, какую ему приписывала Куммринъ. Но г-жа Крюднеръ «не поколебалась въ своей христіанской любви». Она переносила это какъ испытаніе, была довольна, потому что «счастлива душа, покрытая презрѣніемъ, клеветами и посмѣяніемъ», и она была слишкомъ убѣждена въ томъ, что находится подъ спеціальнымъ покровительствомъ неба. Ея письма къ благочестивымъ ея корреспондентамъ уже скоро доходятъ до послѣднихъ предѣловъ экзальтаціи. Въ свои наиболѣе возвышенныя (или фантазерскія) минуты, она ищетъ страданій, потому что «любовь (?) утѣшитъ насъ своей нѣжностью»; она считаетъ непозволительнымъ имѣть какія-нибудь житейскія заботы, принимать какія-нибудь мѣры, даже просить помощи у Бога: — «я едва молюсь, — пишетъ она въ это время къ одному единомыслящему другу, почитателю г-жи Гюйонъ, — я знаю что сердце Отца совсѣмъ подлѣ меня (tout près de moi), я знаю его глубокіе виды, или по крайней мѣрѣ часть ихъ… Я вику только мракъ и однако радуюсь. Онъ всегда приходитъ, Онъ всегда помогаетъ мнѣ. Никогда, никогда Онъ не покидалъ меня въ затрудненіи (?)… Да, мой другъ, часто, очень часто, я имѣла радость получать его внушенія, его ясныя приказанія: пошли, или пойди туда, или туда — къ людямъ, которыхъ Онъ приготовилъ (!!), и я получала деньги, много денегъ, тамъ, гдѣ не видѣла никакой надежды»…

Это былъ тотъ квіетизмъ, тотъ странный видъ пассивной религіозности, которымъ отличалась знаменитая г-жа Гюйонъ. «Божественная любовь» обнаруживалась въ самыхъ экстравагантныхъ мнѣніяхъ и выходкахъ:

«Эта любовь должна обратить въ пепелъ въ нашихъ сердцахъ все, что въ нихъ есть нечистаго, личнаго и эгоистическаго. Она. противна всякой собственности (!) и считаетъ ее воровствомъ у Бога (!). Она хочетъ все получать отъ него, чтобы все отдавать Ему… Она составитъ славу церкви искупленной и призванной царствовать съ Христомъ на землѣ тысячу лѣту»

Теперь для царства этой любви еще не пришло время: вѣрные слуги Христа, которыхъ онъ избираетъ своими исполнителями, теперь преслѣдуются, они должны терпѣть страданія, нести тяжелый крестъ, идти неисповѣдимыми путями; — ихъ часто не признаютъ даже настоящіе христіане. — Эту обычную сектаторскую программу принимаетъ и г-жа Крюднеръ и ссылкой на «неисповѣдимые пути» впередъ оправдываетъ всякія странности и нелѣпости, какія ей вздумалось бы проповѣдовать и дѣлать. Ея самоотрицаніе доходило наконецъ до геркулесовыхъ столовъ. Она совершенно забывала о томъ уваженіи, которое ей оказывали въ свѣтѣ. «Когда ей случалось, — говоритъ біографъ, встрѣчаться съ простыми существами, которыя буквально понимали ея признанія въ неспособности, она радовалась этому и говорила: мнѣ пріятно находить себя глупой и неспособной, — любовь поглощаетъ все и оживотворяетъ все», и проч. Иногда, разсказываетъ тотъ же біографъ, «объятія божественной любви, наполнявшей ея сердце, были такъ сильны, что она не могла удержать этой любви въ границахъ неба и земли. Она прорывалась въ словахъ: „Я испытываю такое счастіе, что не могу удержаться, чтобы не желать, чтобы адъ присоединился къ этому Богу (que l’enfer vienne à ce Dieu), который такъ добръ, который такъ нѣженъ, который такъ глубоко хочетъ счастія всѣхъ своихъ созданій“» (!!). Еще одна черта. "Въ своей молитвѣ, которая на этотъ разъ грѣшила тѣмъ, что отдѣляла милосердіе Бога отъ его справедливости, ей случалось даже просить у Бога обращенія сатаны (!). Мы не осмѣлились бы однако судить «строго (à la rigueur) это чувство, потому что она обращала „его къ Тому, кому мы всегда можемъ повѣрять самыя сокровенныя наши мысли“, и проч. Можно спросить, что бы вообще осталось отъ героини этой біографіи, еслибы ея дѣянія судить à la rigueur?

Понятно, что эти идеи и соотвѣтственныя имъ дѣйствія легко вызывали противъ себя если пока не преслѣдованіе, то насмѣшки» Біографъ съ прискорбіемъ замѣчаетъ, что общественное мнѣніе высказывалось противъ г-жи Крюднеръ, что ей приходилось выносить униженіе; и объясняетъ это тѣмъ, что «г-жа Крюднеръ (возвышенностью своихъ стремленій) слишкомъ видимо переходила ту мѣру христіанства, которую свѣтъ согласился терпѣть». Хорошо еще, еслибъ дѣйствительно г-жа Крюднеръ виновата была только тѣмъ.

Такимъ образомъ г-жа Крюднеръ все больше и больше вступала на ту дорогу, которая впослѣдствіи доставила ей ея странную знаменитость. Она все больше и больше воображала, что ей предстоитъ великое дѣло, что самъ Богъ поручаетъ ей высокую миссію — обращать невѣрующихъ и приготовить тысячелѣтнее царство. Если прежде ей нравилось поучать «Францію» въ своемъ романѣ, то теперь задача была неизмѣримо громаднѣе, — въ ея рукахъ были ключи отъ царствія божія. Мотивы ея религіознаго фантазерства развиваются до чрезвычайныхъ странностей. Внѣшніе факты біографіи г-жи Крюднеръ были тѣ, что въ половинѣ 1810 года она отправилась въ Россію, т. е. въ Лифляндію, чтобъ видѣться съ матерью. Она встрѣтилась конечно и съ старыми знакомыми въ моравской общинѣ, сообщила имъ свои религіозные успѣхи, обратила нѣсколькихъ къ ученію, о чистой любви. У нихъ начались собранія, гдѣ они молились, исповѣдывали другъ друга и т. п. Въ числѣ обратившихся былъ и братъ г-жи Крюднеръ, баронъ Фитингофъ, впослѣдствіи членъ комитета русскаго Библейскаго Общества. Продолжая свои экспериментъ!, г-жа Крюднеръ налагала на себя новыя испытанія и лишенія, взявъ въ руководство эксперимента г-жи Гюйонъ^[8].

Въ ноябрѣ 1811 г. она отправилась въ Баденъ. Туда именно призывали ее прореченія Куммринъ, которая вмѣстѣ съ тѣмъ заказала ей привезти изъ Россіи сестру Фонтэна: она жила тамъ уже много лѣтъ и теперь, по указанію того же «неба», должна была присоединиться къ ихъ дѣлу. По дорогѣ въ Баденъ г-жа Крюднеръ уже начала проповѣдовать передъ многочисленными слушателями; такъ было въ Кенигсбергѣ, Бреславлѣ, Дрезденѣ.

Въ Карлсруэ она встрѣтила Фонтэна, который между тѣмъ приготовилъ ей новый подвигъ, указанный небомъ черезъ посредство Куммринъ. Біографъ говоритъ, что не могъ получить объ этомъ таинственномъ подвигѣ отчетливыхъ свѣдѣній, но сущность этой новой выдумки Фонтэна состояла въ томъ, что г-жа Крюднеръ должна была вступить въ какой-то мистическій союзъ съ братомъ Фонтэна, — человѣкомъ, который, по словамъ біографа, не отличался выгодно ни наружностью, ни умомъ, ни нравственными качествами, и кромѣ того имѣлъ еще какіе-то недостатки. Союзъ былъ повидимому заключенъ, — хотя черезъ нѣсколько времени этотъ «четвертый», какъ обозначала его Куммринъ въ своихъ пророчествахъ, былъ отправленъ на излеченіе въ Женеву, гдѣ онъ получалъ отъ г-жи Крюднеръ щедрую помощь. Въ этомъ послѣднемъ безъ сомнѣнія и заключалась вся цѣль мистическаго союза.

Въ 1812 году, г-жа Крюднеръ продолжала жить въ южной Германіи, боялась за существованіе Россіи, утверждала при этомъ, что нисколько не заботится о томъ, если судьба война лишитъ ее достоянія (потому что «небо» должно же будетъ о ней позаботиться), но впрочемъ имѣла довольно средствъ въ своемъ распоряженіи. Въ октябрѣ этого года она сдѣлала экскурсію въ Страсбургъ, гдѣ ревностно занималась обращеніями и устроивала религіозныя собранія — для нѣмцевъ и для французовъ.

Въ 1813 г., г-жа Крюднеръ отправилась въ Женеву. Здѣсь у нея были друзья, между прочимъ г-жа Арманъ; она встрѣтила еще новыхъ, изъ которыхъ одинъ сталъ потомъ ея правой рукой. Въ Женевѣ была маленькая община моравскихъ братьевъ! Одинъ изъ братьевъ возъимѣлъ мысль основать общество друзей для чтенія Библіи, въ которое дѣйствительно собралось нѣсколько молодыхъ людей, большею частью студентовъ теологіи (это было въ 1810 г.). Въ числѣ ихъ былъ и Анри Эмпейтазъ. Еще задолго до этого, Эмпейтазъ почувствовалъ въ себѣ религіозныя наклонности и налагалъ на себя аскетическія испытанія, — постъ, покаяніе и умерщвленіе плоти. Теперь, черезъ общество «друзей» онъ сблизился съ моравскими братьями и вскорѣ убѣдился въ ихъ принципахъ. Между тѣмъ оффиціальная женевская церковь обратила вниманіе на это движеніе, и нашла нужнымъ остановить его. «Друзья» разошлись въ концѣ 1812 г., но Эмпейтазъ и его товарищъ Герсъ остались вѣрны своимъ убѣжденіямъ, и продолжали вести воскресную школу, основанную ими въ новомъ духѣ. Въ половинѣ 1813 года явилась въ Женевѣ г-жа Крюднеръ. Она поселилась у г-жи Арманъ и конечно тотчасъ же вступила въ сношенія съ маленькой церковью, къ которой ея пріятельница уже принадлежала; она познакомилась конечно и съ Эмпейтазомъ, и услышавъ о тѣхъ притѣсненіяхъ, какимъ онъ подвергается вслѣдствіе своихъ новыхъ связей, она убѣждала его не покоряться и не слушать тѣхъ, которые уговаривали его уступить хотя на время, до посвященія въ пасторы. Въ основаніе она приводила то, что «Господу нужно соединить свой народъ въ этомъ городѣ», и напоминала ему правило, что «человѣческое благоразуміе есть яpва христіанства», — котораго сама она твердо держалась. Онъ послушался ея, какъ увидимъ. Въ Женевѣ г-жа Крюднеръ также принимала многочисленныхъ посѣтителей, которыхъ назидала своими поученіями.

Затѣмъ, она «покинула Женеву, осыпанная благословеніями своихъ многочисленныхъ друзей»; ей нужно было вернуться въ Карлсруэ, «куда призывали ее другія обязанности».

По дорогѣ она остановилась еще въ Базелѣ, гдѣ у нея также нашлись друзья, занимавшіеся распространеніемъ Библіи: здѣсь было свое библейское (и также миссіонерское) общество; она приняла участіе и въ распространеніи благочестивыхъ трактатовъ: «мы напечатали много небольшихъ сочиненій, гдѣ солдаты призываются къ Спасителю и къ чувствамъ благочестія».

Между тѣмъ Эмпейтазъ находился въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ: ему пришлось наконецъ разорвать съ оффиціальной церковью или съ «обществомъ пасторовъ», и въ половинѣ 1814 г. оно рѣшило не давать ему посвященія. Этотъ колецъ былъ до значительной степени дѣломъ г-жи Крюднеръ, потому что все время она не переставала убѣждать и его и вообще своихъ женевскихъ друзей — не уступать. Письма ея преисполнены увѣреніями, что именно такъ хочетъ Богъ, и предвѣщаніями: «Церковь явится; народъ Вѣчнаго соберется… Буря приближается и школы закроются; не будетъ больше священниковъ по образу людей. Священство пріятное Господу будетъ возстановлено, и будетъ преподаваться служеніе чистой любви». Въ другомъ письмѣ: «Скоро бѣдствія заставятъ серьезно подумать тѣхъ, которые васъ преслѣдуютъ. Какъ страшенъ судъ божій! Молитесь ревностно Богу за этихъ несчастныхъ; они слѣпы». Дальше: «Монахи преклоняются къ землѣ. Многочисленныя обращенія совершились въ прусской арміи и уже свѣтитъ заря этой достопамятной эпохи. 1816 г. будетъ очень замѣчателенъ», и т. д. Кончилось тѣмъ, что Эмпейтазу нечѣмъ было жить и нечѣмъ кормить старуху мать. Г-жа Крюднеръ поспѣшила поздравитъ его съ этимъ, потому что «это такъ и должно быть» по ея теоріи. Но впрочемъ она сообразила, что у него не было такихъ доходовъ, какъ у нея, и пригласила его пріѣхать къ себѣ. Онъ поселился пока у Оберлина, съ которымъ и раздѣлилъ его пастырско-филантропическіе труды.

Вмѣсто 1816 года въ другихъ предсказаніяхъ г-жи Крюднеръ называется 1815-й. Годы ставились конечно на угадъ, я заниматься предвѣщательствомъ было довольно удобно. Г-жа Крюднеръ жила въ Карлсруэ и Баденѣ; при баденскомъ дворѣ соединялись тогда весьма различные элементы, на которыхъ отражалось тревожное положеніе вещей. Здѣсь была въ то время дочь маркграфини баденской, императрица Елизавета Алексѣевна, которая отсюда должна была отправиться въ Вѣну, гдѣ собирался конгрессъ; здѣсь была королева шведская, далѣе великая герцогиня Стефанія, адоптивная дочь Наполеона, королева Гортензія. Понятно, что тогдашнія политическія треволненія чувствовались здѣсь особенно сильно, и при разгоряченной фантазіи, какою отличалась г-жа Крюднеръ, ей не мудрено было вообразить себя прорицательницей. Самъ біографъ, принимающій серьезно «откровенія» г-жи Крюднеръ, пишетъ объ этомъ времени: «Событія, быстро смѣнявшіяся однѣ другими (рѣчь идетъ о 1813 г. и первой половинѣ 1814 года), казалось, предсказывали новые ужасы и новые перевороты». Г-жа Крюднеръ и воспользовалась этимъ. Ея предсказанія были того же качества, какъ у Маріи Куммринъ: онѣ были достаточно темны, чтобъ ихъ можно было ловить на словѣ; онѣ затрогивали всеобщее тревожное чувство и потому дополнялись собственными соображеніями тѣхъ, кому высказывались; наконецъ, онѣ вовсе не оправдывались.

Ей какъ будто представлялось нѣчто въ родѣ свѣтопреставленія, или именно начала тысячелѣтняго царства. «Приближается великая эпоха — писала она нѣсколько позднѣе г-жѣ Арманъ: — все будетъ низпровержено, школы человѣческія науки, государства, троны (!!!). Дѣти божіи будутъ собраны. Просите великой ревности, любезная и драгоцѣнная подруга»… Біографъ смотритъ на эти прорицанія, какъ на нѣчто дѣйствительно сверхъестественное. Правда, впослѣдствіи ей случилось менѣе двусмысленно говорить объ императорѣ Александрѣ; но остальное оказалось совсѣмъ неловко: нѣкоторые (Наполеоновскіе) троны дѣйствительно попадали, но возстановились на ихъ мѣсто старые; школы и человѣческія науки остались цѣлы совершенно; «священники по образу человѣческому» господствовали по прежнему; «собравшееся стадо» совсѣмъ разбрелось, свѣтопреставленія не произошло, и 1816 годъ, если и былъ замѣчателенъ, то вовсе не въ томъ смыслѣ, какъ ожидала г-жа Крюднеръ. Онъ былъ началомъ ея послѣдней, рѣшительной неудачи.

IV.
Первая встрѣча съ императоромъ Александромъ.

«Обязанности», которыя требовали присутствія г-жи Крюднеръ въ Карлсруэ, были, какъ видно, обязанности придворнаго свойства. Расходясь съ обществомъ и съ церковью, г-жа Крюднеръ оставалась въ самыхъ мирно-любезныхъ отношеніяхъ къ придворной сферѣ, и удачно ладила со всѣми взаимно враждебными сторонами: она поддерживала отношенія съ королевой Гортензіей и была въ дружбѣ съ ея довѣреннымъ лицомъ, m-lle Кошле, но въ тоже время нашла союзниковъ и на другой сторонѣ.

Въ Карлсруэ жила тогда, какъ мы замѣтили, императрица Елизавета Алексѣевна, ненавидѣвшая все, что имѣло отношеніе въ Наполеону, и потому холодная въ Гортензіи и Стефаніи. Біографъ разсказываетъ, что г-жа Крюднеръ «быстро отличила въ числѣ дамъ императрицы одну изъ тѣхъ избранныхъ душъ, встрѣча съ которыми слишкомъ рѣдко освѣщаетъ наше странничество въ этомъ мірѣ». Эта избранная душа была фрейлина императрицы Елизаветы, m-lle Стурдза.

Надо думать, что г-жа Крюднеръ имѣла особыя причины «быстро» сблизиться съ г-жей Стурдза. Роксандра (Александра) Скарлатовна Стурдза, сестра извѣстнаго Александра Стурдзы, по отзывамъ современниковъ, женщина замѣчательно умная и любезная, была любимой фрейлиной императрицы Елизаветы Алексѣевны. Одаренная пылкимъ воображеніемъ, она увлеклась въ мистицизмъ, господствовавшій тогда эпидемически, и находилась въ тѣсныхъ дружескихъ отношеніяхъ съ княземъ А. Е. Голицынымъ, также съ извѣстнымъ мистикомъ Род. Алекс. Кошелевымъ (гофмейстеромъ и членомъ государственнаго совѣта) и кн. С. С. Мещерской. «Всѣ сіи лица — разсказываетъ одинъ ихъ почитатель, — вели жизнь сокровенную въ Богѣ, и время развѣ раскроетъ потомству подвижничество ихъ, угодное Благословенному государю, Александру I». Съ самимъ императоромъ фрейлина Стурдза сблизилась особенно, кажется, уже въ Вѣнѣ, но положеніе ея и въ это время, наканунѣ вѣнскаго конгресса, было уже таково, что сближеніе съ ней могло доставить свиныя придворныя связи. Впослѣдствіи, въ 1816 г., Роксандра Стурдза вышла замужъ за веймарскаго министра, графа Эделинга, и жила въ Веймарѣ. Во время греческаго возстанія, она вмѣстѣ съ своимъ братомъ принимала дѣятельное участіе въ судьбѣ грековъ, спасавшихся тогда въ Россію, при содѣйствія князя Голицына успѣла устроить сборъ по всей Россіи пособій для грековъ, приходившихъ въ Россію, и для выкупа другихъ изъ турецкаго плѣна. Въ 1824 г. она убѣдила мужа переселиться въ Россію и основалась въ Одессѣ^[9].

Г-жа Крюднеръ завязала съ ней самую дружескую связь, цѣль которой едва ли ограничивалась одной евангельской любовью. При ея содѣйствіи, конечно, г-жа Крюднеръ сблизилась и съ самой императрицей. Объ этомъ важномъ дѣлѣ она извѣщала своихъ друзей такъ (въ сентябрѣ 1814 г.):

«Меня постоянно задерживали (отъ поѣздки къ Оберлину, у котораго жилъ и Эмпейтазъ) важныя вещи, и я чувствовала въ душѣ, что я еще не кончила. Господь удостоилъ, привязать душу императрицы въ пламеннымъ желаніямъ моей души; я не одинъ разъ работала (j’ai eu plus d’un travail) съ этой ангельской женщиной, и въ послѣднее время, когда она уѣзжала, я считала себя свободной и стремилась присоединиться къ вамъ въ любезной моему сердцу долинѣ, но внутренній голосъ говорилъ мнѣ: дѣло еще не кончено».

«Работа», о которой говоритъ г-жа Крюднеръ, были конечно бесѣды съ императрицей, въ которыхъ она вела свою пропаганду, вѣроятно молитвы вмѣстѣ, которыя тогда уже входили въ программу ея «церкви».. Дальше она дѣйствительно упоминаетъ, что проповѣдовала Христа императрицѣ, королевѣ голландской и пр., «возвѣщая имъ великія событія».

Отправившись наконецъ къ своимъ друзьямъ, г-жа Крюднеръ ревностно проповѣдовала; они дѣлали молитвенныя собранія, на которыя собиралось множество посѣтителей; г-жа Крюднеръ давала религіозно-наставительные сеансы желающимъ; въ числѣ обращенныхъ былъ между прочимъ полицейскій генералъ-коммиссаръ въ Майнцѣ, Беркгеймъ: онъ оставилъ полицейскую «службу, къ великимъ сожалѣніямъ своего семейства „отказался отъ всякихъ повышеній (!), чтобы посвятить себя царству божію“, по словамъ біографа. Съ тѣхъ поръ онъ состоялъ при г-жѣ Крюднеръ и впослѣдствіи женился на ея дочери.

Между тѣмъ, когда г-жа Стурдза отправилась съ императрицей въ Вѣну, г-жа Крюднеръ продолжала вести съ ней дѣятельную переписку. Письма ея заняты конечно тѣми же предметами, которые составляли ея „ученіе“, совѣтами предаться Христу, обратиться въ „океану любви“, и т. д. Предвѣщанія ни этотъ разъ начинаютъ ближе касаться императора Александра.

По словамъ біографа, г-жа Крюднеръ „снимала для г-жи Стурдза повязку, закрывавшую глаза дипломатовъ“, проводившихъ время въ увеселеніяхъ и не видѣвшихъ хода событій. Она дѣйствительно (въ письмѣ отъ 27 октября 1814 г.) возстаетъ противъ этихъ „печальныхъ удовольствій“, грозитъ бѣдствіями, утверждаетъ, что „ангелъ, отмѣчающій предохранительной кровью двери избранныхъ, проходитъ, и свѣтъ не видитъ его; онъ считаетъ головы, судъ приближается, онъ близокъ, а люди волнуются на волканѣ“. Въ письмѣ говорилось также о Франціи: „буря приближается; эти лиліи… явились, чтобы исчезнуть“. Дальше она говоритъ объ императорѣ Александрѣ:

„Вамъ хотѣлось бы говорить о столькихъ великихъ и глубокихъ прекрасныхъ качествахъ души императора. Мнѣ кажется, что я уже много знаю о немъ. Я уже давно знаю, что Господь дастъ мнѣ радость его видѣть. Если я буду жива, это будетъ одной изъ счастливыхъ минутъ моей жизни… Я имѣю множество вещей сказать ему, потому что я испытала многое по его поводу (j’ai d’immenses choses à lui dire, car j’ai beaucoup éprouvé à son sujet): Господь одинъ можетъ приготовить его сердце къ принятію ихъ; я не безпокоюсь объ этомъ;, мое дѣло быть безъ страха и безъ упрека; его дѣло преклониться передъ Христомъ, истиной“.

Г-жа Стурдза была поражена этими предсказаніями, и показала письмо императору Александру; онъ получилъ сильное желаніе видѣть г-жу Крюднеръ.

Не трудно объяснить себѣ, почему экзальтація г-жи Браднеръ обращалась въ эту сторону. Біографъ утверждаетъ, что „г-жа Крюднеръ, по образу своею учителя (!), имѣла симпатію ко всѣмъ классамъ, всѣмъ положеніямъ и возрастамъ; она любила дѣтей“, и такъ далѣе. Но кажется еще больше она любила придворную сферу, и успѣхи въ этой сферѣ были особенно ей интересны. Личность императора Александра стояла въ это время такъ высоко, что примкнуть въ ней такъ иначе могло быть достаточнымъ предметомъ честолюбивыхъ исканій. А теперь именно представлялась возможность этого съ той стороны, которую г-жа Крюднеръ считала своей спеціальностью. Ей не трудно было знать о тогдашнемъ настроеніи императора; ей конечно были извѣстны факты, изъ которыхъ обнаруживалось, что прежняя наклонность къ сантиментальности теперь принимала у императора все больше и больше характеръ религіознаго мистицизма. Ей были извѣстны, напр., его участіе ку русскому Библейскому Обществу, его покровительство Юнгу Шиллингу^[10], его бесѣда съ квакерами во время посѣщенія имъ Лондона; одного изъ этихъ квакеровъ она встрѣтила вскорѣ послѣ того, такъ что могла знать всѣ подробности (ce cher Grellet le quaker, que nous aimons bien); много подобныхъ подробвостеі могла сообщить ей теперь же г-лка Стурдва. Словомъ, въ тонъ настроеніи, въ какомъ находился тогда императоръ Александра и которое было ей извѣстно, г-жа Крюднеръ находила достаточно поводовъ и надеждъ на сближеніе, къ которому она теперь такъ пламенно стремилась.

Въ это время она вообще была очень занята: „ея ревность въ обращенію грѣшниковъ получила новую силу. Она уже основала общество молитвъ, члены котораго обязались молиться спеціально за большое число лицъ. Разсѣянные отъ Балтійскаго до Средиземнаго моря, они приняли имена діаконовъ и діакониссъ: согласіе ихъ горячихъ молитвъ было источникомъ великихъ благодатей“. Все время ея было занято ея „обязанностями“. Пасторъ Фонтэнъ, между прочимъ, опять сталъ просить г-жу Крюднеръ купить землю въ Вюртембергѣ, гдѣ онъ хотѣлъ основать что-то въ родѣ прежней христіанской колоніи, — и успѣлъ, въ этомъ, хотя, казалось бы, его патронша должна была наконецъ понять, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Біографъ разсказываетъ, что среди своихъ трудовъ, г-жа Крюднеръ почти не имѣла отдыха, и должна была отказаться отъ дружеской переписки: „до такой степени посѣщенія и дѣла царства божія (les affairée du règne de Dieu) занимали все ея время“.

Но конечно она не отказалась отъ переписки съ г-жей Стурдза. Отъ 4-го февраля 1815 г., г-жа Крюднеръ писала ей между прочимъ: „Величіе миссіи императора въ послѣднее время било еще открыто мнѣ такъ, что мнѣ непозволительно въ ней сомнѣваться. Я преклонялась передъ щедротами Господа, который далъ столько благословеній, этому орудію милосердія. Ахъ, какъ мало міръ знаетъ о всемъ томъ, что ожидаетъ его, когда священная политика возьметъ въ бразды все, и когда солнце правосудія покажется для самыхъ слѣпыхъ. Да, милый другъ, я убѣждена, что я имѣю множество вещей сказать ему, и хотя князь тьмы дѣлаетъ все возможное, чтобы удалить и помѣшать тѣмъ, кто можетъ говорить съ нимъ о божественныхъ вещахъ, Всемогущій будетъ сильнѣе его. Богъ, который любитъ пользоваться тѣми, кто въ глазахъ свѣта служитъ предметомъ униженія и насмѣшекъ, приготовилъ мое сердце къ тому смиренію, которое не ищетъ одобренія людей. Я только ничтожество. Онъ все, и земные цари трепещутъ передъ нимъ“, и проч.

Въ февралѣ 1815 г., г-жа Крюднеръ, „по откровенію свыше“, какъ серьезно говоритъ ея біографъ, поселилась близь Шлуктерна, въ курфиршествѣ гессенскомъ; она принялась проповѣдовать въ тамошнемъ населеніи, которое впрочемъ и безъ тога уже возбуждено было до послѣдней степени піэтистами и Юнгомъ Штиллингомъ. Экзальтація доходила до того, что цѣлыя общины продавали свое имущество, чтобы отправиться искать тѣхъ странъ, гдѣ должно быть въ скоромъ времени основано царства Христово на землѣ. Штиллингъ указывалъ это мѣсто за Кавказомъ; у горы Арарата, куда многія тысячи этихъ несчастныхъ послѣдователей его (въ особенности изъ Вюртемберга и Баваріи) и дѣйствительно отправились^[11]. Біографъ утверждаетъ, что г-жа Крюднеръ „старалась удерживать эти увлеченія воображенія, проповѣдуя повиновеніе и покорность, покаяніе и возрожденіе св. Духомъ“. Можетъ быть; но ея проповѣдь дѣйствовала однако именно въ томъ же, безплодно возбуждающемъ родѣ, и производила далеко не полезное волненіе простодушныхъ людей.

Наконецъ, Наполеонъ ушелъ съ острова Эльбы. Почитатели г-жи Крюднеръ были убѣждены, что она это и предсказывала. Сама она, въ письмѣ къ г-жѣ Стурдза (въ апрѣлѣ 1815), положительно говоритъ, что они „были вѣрно объ этомъ извѣщено милосердіемъ Бога“; она говоритъ, что въ послѣднее время много дѣлаетъ путешествій, и такъ какъ многимъ кажется, что ей бываютъ извѣстны впередъ политическія событія, то считаютъ, иго она принимаетъ участіе въ политическихъ дѣлахъ. Она говоритъ объ этомъ съ большимъ пренебреженіемъ: „увы! еслибъ я знала только то, что происходитъ въ кабинетахъ, я знала бы очень мало и оставалась бы въ мракѣ“. Въ слѣдующемъ письмѣ (въ маѣ), она проситъ свою пріятельницу молиться о ней, чтобы она могла выполнить свои великія обязанности и не осталась виновной за недостатокъ любви къ Богу, который „осыпаетъ ее благодѣяніями и слышитъ каждую ея молитву“.

Когда императоръ Александръ отправился изъ Вѣны къ дѣйствующей арміи, г-жа Крюднеръ поджидала его въ Гейльброннѣ, на пути къ Гейдельбергу. Здѣсь произошла ихъ первая встрѣча, которая потомъ завязала между ними на нѣсколько времени тѣсныя религіозно-мистическія отношенія.

Эти любопытныя отношенія еще не были достаточно разъясняемы въ нашей исторической литературѣ. Религіозная сторона характера императора Александра, какъ и другія стороны этого сложнаго и обильнаго противорѣчіями характера, еще ждутъ своего опредѣленія. Въ настоящемъ случаѣ мы ограничиваема нѣсколькими подробностями, какія обнаруживаются въ отношеніяхъ императора къ г-жѣ Крюднеръ.

По различнымъ разсказамъ^[12], религіозное настроеніе въ первый разъ сильно овладѣло императоромъ Александромъ въ 1612 г. Кн. Мещерская разсказываетъ, что около половины 1812 г. императоръ, уѣзжая изъ Петербурга и уже простившись съ семействомъ, удалился въ, свой кабинетъ и оканчивалъ нѣкоторая дѣла передъ отъѣздомъ. Въ это время къ нему вошла женская фигура, которой онъ сначала не узналъ, потому что комната была мало освѣщена. Удивленный такимъ необычнымъ посѣщеніемъ, онъ подошелъ къ ней и узналъ графиню Толстую; она, извинившись въ своей смѣлости, сказала, что хотѣла пожелать ему счастливаго пути, и подала ему бумагу. Императоръ, всегда снисходительный, поблагодарилъ ее и простился съ ней: бумагу онъ спряталъ въ карманъ, предполагая, что это какая-нибудь просьба и что онъ займется ею на досугѣ. На первомъ ночлегѣ, онъ вспомнилъ объ этой бумагѣ и желая развлечься отъ тяготившихъ его заботъ, вынулъ ее и сталъ читать. Но въ изумленію своему онъ увидѣлъ, что въ ней заключался 91-й псаломъ» Онъ прочелъ его и это чтеніе успокоило его.

Потомъ, черезъ значительный промежутокъ времени, онъ былъ въ Москвѣ, въ одинъ изъ критическихъ періодовъ своей жизни. Однажды, оставаясь одинъ въ кабинетѣ, онъ перебиралъ у себя на столѣ книги, и одна изъ нихъ при этомъ упала — и раскрылась, и когда Александръ поднялъ и взглянулъ на нее, онъ увидѣлъ тотъ же псаломъ, который одинъ разъ уже доставилъ ему утѣшеніе. «Онъ прочелъ его, и нашелъ, что каждое слово псалма примѣнялось къ нему самому; и даже впослѣдствіи, до послѣдней своей минуты, онъ всегда имѣлъ при себѣ этотъ псаломъ, выучилъ его наизусть, и каждое утро и вечеръ читалъ его при молитвѣ».

Есть другіе варіанты этого разсказа съ другими подробностями, между прочимъ въ брошюрѣ Эмпейтаза и въ біографіи г-жи Крюднеръ. Мы не будемъ останавливаться на нихъ и разбирать, который точнѣе; достаточно замѣтить тотъ общій фактъ, что это религіозное настроеніе началось съ особенной силой въ тотъ моментъ, когда императоръ Александръ подвергался наибольшимъ и дѣйствительно тяжелымъ испытаніямъ. По различнымъ разсказамъ объ его религіозномъ характерѣ (разсказамъ, большей частью идущимъ отъ людей піетистическаго настроенія), до этого времени религіозное чувство дремало въ немъ: «онъ пренебрегалъ источникомъ всякой благодати, онъ не уразумѣвалъ его — онъ былъ совершенно лишенъ истинной вѣры» (по словамъ княгини Мещерской); при всѣхъ благородныхъ и истинно христіанскихъ стремленіяхъ, которыя были ему врождены, онъ не имѣлъ настоящаго религіознаго чувства, и хотя часто рѣшался исправить свою жизнь, но «его планы исправленія падали при самомъ началѣ; благодать божія, которая одна можетъ измѣнять человѣка, еще не касалась этого невозрожденнаго сердца» (по словамъ женевскаго методиста). Теперь, когда стало совершаться это возрожденіе, въ направленіи мыслей и чувствованій императора произошла перемѣна, увлекшая его въ религіозный мистицизмъ. Кн. Мещерская приводитъ слова, которыя говорить онъ впослѣдствіи: «я чувствовалъ себя ребенкомъ; опытъ показалъ мнѣ мою несостоятельность; вѣра побудила меня отдаться Тому, кто говорилъ во мнѣ въ псалмѣ, и внушила мнѣ увѣренность и силы, совершенно для меня новыя. При каждой новой трудности, которую нужно было преодолѣть, при каждомъ рѣшеніи, которое нужно было принять, и при каждомъ вопросѣ, который надо было рѣшить, я преклонялся въ ногамъ моего небеснаго Отца — или, углубляясь въ себя на нѣсколько минутъ, я взывалъ къ нему изъ глубины моего сердца, и все чудеснымъ образомъ улаживалось, рѣшалось и исполнялось; всѣ затрудненія исчезали передъ Господомъ, который шелъ впереди меня. Я непрестанно читалъ его слово», и т. п.^[13]

Не останавливаясь на дальнѣйшихъ подробностяхъ религіозной исторіи императора Александра, укажемъ еще нѣкоторыя общія черты. Прежде всего надобно замѣтить, что его стремленія не удовлетворились обычными церковными формами, и это довольно понятно. Воспитаніе не привязало его къ нимъ; напротивъ, содержаніе его понятій было чуждо этимъ формамъ, юно исполнено было гуманистическими идеалами, въ которыя церковность входила очень мало, или не входила вовсе; въ немъ было вѣроятно извѣстное скептическое отношеніе къ формальной религіи. При этомъ общемъ характерѣ его идеальныхъ стремленій, какъ скоро въ немъ пробудилась религіозная потребность, она естественно должна была удовлетворяться только извѣстными идеальными формами религіозности, въ которыхъ входили бы черты его прежнихъ представленій; въ его религія должны были заключаться сантиментальная романтика и гуманистическіе идеалы. Поэтому онъ и былъ такъ склоненъ въ внушеніямъ піетистовъ и мистиковъ. Съ этого времени его занимаетъ и мысль о наилучшей церковной формѣ въ современномъ христіанствѣ. Онъ конечно признавалъ ту «внутреннюю церковь», которую въ то же время проповѣдовали его приближенные піэтисты; противорѣчіе ея съ «внѣшней» церковью, на которое указывала библейско-мистическая школа, было замѣтно Юму самому и должно было увеличивать его колебанія. Съ своего перваго религіознаго порыва Александръ былъ очень впечатлителенъ къ возбужденіямъ піэтистическаго характера; внутренняя борьба и неудовлетворенность заставляли его даже искать ихъ. Когда наполеоновскія воины перешли за предѣлы Россіи, и Александръ отправился за границу, для такихъ возбужденій открывалось широкое поле. На первыхъ же порахъ онъ раздѣляетъ свои религіозныя мечтанія съ королемъ прусскимъ; онъ посѣщаетъ въ Силезіи общины моравскихъ братьевъ, которые поразили его и внѣшнимъ благоустройствомъ своего быта и характеромъ своей религіозности; въ Баденѣ онъ бесѣдуетъ съ Юнгомъ Штиллингомъ; въ Лондонѣ онъ оказываетъ большую благосклонность къ квакерамъ, выражаетъ сочувствіе депутаціи британскаго Библейскаго Общества, и т. д.

Фарнгагенъ фонъ-Энзе въ своихъ «Воспоминаніяхъ» приводитъ любопытный-разсказъ Юнга Штиллинга объ одномъ его разговорѣ съ императоромъ. Этотъ разговоръ не лишенъ интереса, какъ образчикъ религіозныхъ вопросовъ, тогда занимавшихъ императора.

"Юнгъ Штиллингъ разсказывалъ, что императоръ Александръ однажды, послѣ продолжительнаго религіознаго разговора, самымъ настоятельнымъ образомъ вызывалъ Штиллинга сказать ему, какая изъ христіанскихъ партій, по его мнѣнію, всего больше согласуется съ истиннымъ, чистымъ ученіемъ Христа? Вопросъ не былъ поставленъ такъ сурово, какъ тотъ, на который Наѳеанъ долженъ былъ отвѣчать Саладину у Лессинга, и Юнгъ не прибѣгнулъ въ сказкѣ, но откровенно признался, что у него нѣтъ отвѣта на этотъ вопросъ, что во всѣхъ христіанскихъ исповѣданіяхъ и сектахъ есть свое хорошее, что ни одна изъ христіанскихъ формъ не закрываетъ пути въ блаженству, что все дѣло заключается въ самомъ человѣкѣ, въ его настроеніи и его дѣйствіяхъ. Императоръ не довольствовался этимъ и думалъ, что должно же быть гдѣ-нибудь больше или меньше, и что такой изслѣдователь, какъ Юнгъ, долженъ былъ увидѣть, куда склоняются вѣсы. На новыя настоянія императора и послѣ нѣкотораго размышленія, не можетъ ли онъ какъ-нибудь уступить ему, Юнгъ опять могъ только сказать ему, что его совѣсть не позволяетъ ему допустить здѣсь какое-нибудь предпочтеніе. Наконецъ императоръ сказалъ, что для него самого это дѣло почти рѣшенное, что ему хотѣлось только видѣть свое мнѣніе подтвержденнымъ и другими, что, по его мнѣнію, всего больше отвѣчаютъ этому первообразу геррнгутеры. «О, да, прибавилъ Юнгъ, геррнгутеры отличные люди и конечно я люблю ихъ; но и здѣсь дѣло опять не въ формѣ, и если только человѣкъ есть человѣкъ хорошій, онъ во всякой формѣ можетъ преуспѣвать». Императоръ не могъ добиться отъ него ничего больше^[14].

Мы разскажемъ въ другомъ мѣстѣ о сношеніяхъ императора Александра съ другимъ, хотя близкимъ, разрядомъ религіозныхъ энтузіастовъ, съ квакерами, въ которыхъ ему опять сочувственно было духовное пониманіе религіи и доведеніе религіознаго принципа до степени единственнаго руководства жизни.

Всѣ эти оригинальныя сближенія показываютъ, какъ сильна -была тогда въ Александрѣ религіозная впечатлительность, и какъ внутренняя неудовлетворенность искала себѣ отвѣта въ развалъ видахъ крайняго религіознаго увлеченія. При этомъ настроенія "его понятно и то впечатлѣніе, какое произвела на него г-жа Крюднеръ.

Въ 1814, во время пребыванія въ Лондонѣ, Александръ бесѣдовалъ съ квакерами, и біографъ г-жи Крюднеръ, быть можетъ не безъ основанія, думаетъ, что его разговоръ съ квакерами о религіозной дѣятельности женщинъ, которую квакеры признавая во всей силѣ — не остался безъ вліянія на императора, и что при встрѣчѣ съ г-жей Крюднеръ онъ уже не имѣлъ никакого предубѣжденія, которое бы мѣшало ея роли. Кромѣ того императоръ тѣмъ легче могъ признать за нею ея проповѣдническую роль, что въ женскомъ обществѣ, — которое Александръ вообще очень любилъ, — онъ встрѣчалъ въ это время примѣры усиленнаго благочестія, отъ которыхъ переходъ къ г-жѣ Крюднеръ уже не имѣлъ въ себѣ ничего особенно рѣзкаго (напр. кн. Мещерская, гр. Толстая, г-жа Стурдза и пр.); — притомъ онъ зналъ о ней уже впередъ и именно отъ лицъ, которыя преклоняла предъ ея святостью.

Онъ слышалъ чтеніе одного письма г-жи Крюднеръ къ г-ж* "Стурдза, и патетическій тонъ письма нальется произвелъ на него впечатлѣніе. Вѣнская жизнь во время конгресса легко могла развлечь императора отъ его религіозныхъ влеченій, и дѣйствительно рядъ праздниковъ и всевозможныхъ удовольствій не давалъ времени и повода для благочестивыхъ разсужденій. Но полученное внезапно извѣстіе о томъ, что Наполеонъ оставить островъ Эльбу и уже двигается въ Парижу, произвело крайнее смятеніе, и самъ Александръ не могъ скрыть тревожнаго волненія. Обстоятельства въ самомъ дѣлѣ были таковы, что только человѣкъ съ очень твердой энергіей могъ не смутиться передъ ними: Александръ имѣлъ случай разочароваться въ своихъ союзникахъ, а между тѣмъ ему предстояла теперь новая борьба съ страшнымъ противникомъ, имя котораго распространяло энтузіазмъ во Франціи…. Александръ отправился въ дѣйствующей арміи, полный безпокойнаго чувства. Передъ нимъ опять вставали мрачныя мысли о своей грѣховности, о ничтожествѣ человѣческихъ плановъ передъ волей Провидѣнія; неизвѣстность тяготила его, и ему вспомнились назиданія и предвѣщанія г-жи Крюднеръ. На пути къ арміи онъ остановился въ Гейльброннѣ, не доѣзжая, недалеко до Гейдельберга^[15]. Утомленный дорогой, онъ удалился въ свою комнату, когда ему доложили, что его настоятельно желаетъ видѣть г-жа Крюднеръ. Онъ былъ пораженъ неожиданнымъ ея появленіемъ въ ту самую минуту, когда онъ именно вспоминалъ о ней, и когда у него являлось желаніе видѣть ее: онъ тотчасъ принялъ ее.

«Въ этомъ первомъ свиданіи, — разсказываетъ близкій свидѣтель событій^[16] — г-жа Крюднеръ старалась побудить Александра углубиться въ самого себя, показывая ему его грѣховное состояніе, заблужденія его прежней жизни и гордость, которая руководила имъ въ его планахъ возрожденія.

— Нѣтъ, государь, рѣзко сказала она ему, вы еще не приближались въ Богочеловѣку какъ преступникъ, просящій о помилованіи. Вы еще не получили помилованія отъ того, кто одинъ на землѣ имѣетъ власть разрѣшать грѣхи. Вы еще остаетесь въ своихъ грѣхахъ. Вы еще не смирились предъ Іисусомъ, не сказали еще какъ мытарь, изъ глубины сердца: Боже, я великій грѣшникъ, помилуй меня! И вотъ почему вы не находите душевнаго мира. Послушайте словъ женщины, которая также была великой грѣшницей, но нашла прощеніе всѣхъ своихъ грѣховъ у подножія креста Христова.

„Въ этомъ смыслѣ г-жа Крюднеръ говорила къ своему государю въ теченіи почти трехъ часовъ. Александръ могъ сказать только нѣсколько отрывочныхъ словъ; опустивъ голову на руки, онъ проливалъ обильныя слезы. Всѣ слова, имъ слышанныя, были, по. выраженію Писанія, какъ обоюдуострый мечъ, проникающій до раздѣленія души и духа и судящій чувствованія и помышленія сердечныя. Наконецъ г-жа Крюднеръ, испуганная тѣмъ тревожныхъ состояніемъ, въ какое слова ея повергли Александра, сказала ему: государь, я прошу васъ простить мнѣ тонъ, какимъ я говорила. Повѣрьте, что я со всей искренностью сердца и передъ Богомъ сказала вамъ истины, которыя еще не были вамъ сказаны. Я только исполнила священный долгъ относительно васъ…. Не бойтесь, отвѣчалъ Александръ, всѣ ваши слова наши мѣсто въ моемъ сердцѣ: вы помогли мнѣ открыть въ себѣ самомъ вещи, которыхъ я никогда еще въ себѣ не видѣлъ; я благодарю за это Бога; но мнѣ нужно часто имѣть такіе разговори и я прошу васъ не удаляться“.

На другой день, 5 іюня, Александръ отправился въ главную квартиру. Тотчасъ по пріѣздѣ онъ написалъ г-жѣ Крюднеръ, чтобы она пріѣхала также, потому что ему хотѣлось подробнѣе говорить о томъ, что давно занимало его мысли. Г-жа Крюднеръ отправилась, и 9-го была въ Гейдельбергѣ. Она поселилась въ простомъ крестьянскомъ домикѣ, на лѣвомъ берегу Неккара, въ десяти минутахъ отъ того дома, гдѣ жилъ (за городомъ) императоръ. Сюда онъ приходилъ обыкновенно черезъ день, по вечерамъ, и проводилъ по нѣскольку часовъ въ душеспасительныхъ бесѣдахъ, чтеніи Писанія и въ молитвахъ съ г-жей Крюднеръ, и ея спутникомъ и сотрудникомъ Эмпейтазомъ. Императоръ обнаруживалъ величайшее смиреніе, говорилъ съ своими собесѣдниками о состояніи своей души, о своихъ прежнихъ грѣхахъ м заблужденіяхъ, и о томъ спокойствіи, которое пріобрѣталъ онъ теперь…. Мы не будемъ подробно разсказывать этихъ бесѣдъ. Довольно привести нѣсколько частностей. Императоръ больше м больше проникался убѣжденіемъ въ своей грѣховности, въ силѣ покаянія и смиренной молитвѣ. Однажды, когда бесѣда шла объ этомъ предметѣ, онъ сказалъ: „и я могу увѣрить васъ, что часто, когда мнѣ случалось бывать въ скабрезныхъ (такъ онъ выразился) положеніяхъ, я выходилъ изъ нихъ молитвой. Я скажу вамъ вещь, которая чрезвычайно удивила бы свѣтъ, еслибъ была извѣстна: когда въ совѣщаніяхъ съ моими министрами, далеко не имѣющими моихъ принциповъ, они бываютъ противоположныхъ мнѣній, я, вмѣсто того чтобы спорить, творю внутренно молитву, и они мало-по-малу приходятъ къ принципамъ человѣколюбія и справедливости“. Онъ уже давно принялъ обыкновеніе каждый день читать св. писаніе, теперь это чтеніе получало для него еще больше мистическаго значенія, и онъ искалъ въ немъ непосредственныхъ отвѣтовъ на свои сомнѣнія. 19-го іюня, — разсказываетъ Эмпейтазъ, — онъ читалъ 35-й псаломъ; вечеромъ онъ сказалъ намъ, что этотъ псаломъ разсѣялъ въ его душѣ всѣ остававшіяся у него безпокойства относительно успѣха войны; онъ былъ убѣжденъ, что дѣйствовалъ согласно съ волей Божіей».

Эти посѣщенія императоромъ г-жи Крюднеръ не могли не обратить на себя вниманія, и имъ приписывали политическую причину. Эмпейтазъ отвергаетъ эти толкованія. Онъ говоритъ, что г-жа Крюднеръ и онъ, призванные особой волей Провидѣнія успокоить душу императора и дать ему утѣшенія вѣры, нарушили бы самыя священныя обязанности, если бы дали мѣсто какимъ-нибудь постороннимъ планамъ; и что люди разныхъ партій, окружавшіе ихъ, никогда не могли воспользоваться ими для своихъ цѣлей. «Нѣтъ, нѣтъ, когда есть убѣжденіе, что за смертью слѣдуетъ судъ и притомъ судъ, рѣшающій на всю вѣчность; когда знаешь, что человѣкъ, умирающій внѣ общенія со Христомъ, умираетъ, также какъ родился, въ осужденіи; тогда невозможно занимать того, кто ищетъ истинъ Евангелія, какими-нибудь иными предметами кромѣ этихъ неизмѣнныхъ истинъ».

Эмпейтазъ конечно говорилъ искренно, — хотя въ концѣ концовъ эти посѣщенія имѣли и политическое значеніе: люди, окружавшіе императора, должны были понимать, что піэтизмъ, въ который императоръ увлекался, естественно можетъ подѣйствовать и на его политическую систему, какъ это впослѣдствіи и случилось. Что у г-жи Крюднеръ (а у сотрудника ея еще меньше) не было никакихъ особенныхъ политическихъ плановъ, этому можно повѣрить: для ея самолюбія знаніе небесныхъ путей Провидѣнія было болѣе лестно, чѣмъ земная политика, или другими словами, г-жѣ Крюднеръ казалось, что она пріобрѣтаетъ вліянія на императора несравненно больше, чѣмъ какіе-нибудь дипломаты.

25-го іюня императоръ Александръ отправился изъ Гейдельберга, чтобы вступить во Францію. Онъ просилъ г-жу Крюднеръ послѣдовать за нимъ. Она выждала нѣсколько времени, пока очистятся дороги, и 14 іюля была въ Парижѣ.

А. Пыпинъ.

"Вѣстникъ Европы", № 8, 1869

---

1. Vie de madame de Kiudener, par Charles Eynard, 3 vol. Paris, 1849.
2. Указаніе сочиненій г-жи Крюднеръ и того, что было писано о ней въ прежнее время, см. въ Allgem. Schriftsteller- und Gelehrten Lexikon' der Provinaen Livland, Kathland u. Kurland, von Becke und Hapiertky. Mitau. 1827—32. II, 653—558. — Другіе матеріалы мы укажемъ дальше.
3. Eynard, I, 48. «Р. Архивъ» напечаталъ недавно нѣкоторыя подробности объ этой г-жѣ Корфъ.
4. Новое изданіе въ коллекція Шарпантье: Valérie, par madame de Krüdener, avec une notice de М. Sainte-Beuve. Paris 1855.
5. «Жизнь Генриха Штиллинга, истинная повѣсть», пер. съ нѣм. 2 части. Спб. 1816; «Ѳеобальдъ или мечтатели, истинная повѣсть Генриха Штиллинга» (перев. Ѳ. Лубяновскаго). 4 части. М. 1819.
6. По свидѣтельству г. Сушкова, эти толкованія, въ нѣкоторыхъ частяхъ, находилъ замѣчательными и митрополитъ московскій Филаретъ, какъ въ прежнюю, такъ и въ позднѣйшую пору своей жизни.
7. Биньонъ, Норвенъ.
8. Для оцѣнки этихъ экспериментовъ необходимы конечно объясненія медиковъ. Опытъ подобной оцѣнки сдѣлалъ Гейнротъ, въ своей «Исторіи Мистицизма» (Geschichte des Mysticismus, Leipzig 1832). Книга эта, далеко не полная относительно фактовъ, любопытна между прочимъ и потому, что авторъ ея — медикъ, спеціалистъ по психіатріи.
9. См. «Краткое свѣдѣніе объ А. С. Стурдзѣ», въ «Чтеніяхъ М. Общ.», 1864, II, 198, «Надгробное слово кн. А. Н. Голицыну», А. Стурдзы, Спб. 1869, стр. 4, 5, 19; «3ап. Вигеля», III, ч. V, стр. 66; Pertz, Stein’s Leben, V, 51.
10. Въ упомянутомъ письмѣ къ г-жѣ Стурдза: „князь Голицынъ прислалъ меѣ тысячу гульденовъ (экю) для нашего стараго Юнга. Я угадываю руку, которая посылаетъ ихъ, но молчу. Да благословитъ Всевышній эту руку“ и пр.
11. См. разсказъ объ ихъ печальной судьбѣ въ книгѣ Пинкертона, Russia, стр. 148—162.
12. Cp. Scknitzler, Histoire intime de la Russie, 1847; — Pinkerton, Russia, стр. 366 и слѣд. (разсказъ княгини С. С. Мещерской); — (Empaytaz) Notice sur Alexandre, empereur de Russie. Par. H. L. E., ministre du Saint Evangile. Genève 1828 (46 стр.) и др.
13. Pinkerton, Russia, 369.
14. Denkwürdigkeiten des eignen Lebens, 2 изд., Leipz. 1843, III, 360—361. Юнгъ Штиллингъ, кажется, не имѣлъ особеннаго дѣйствія на мысли императора. Эмпейтазъ, съ своей стороны, говоритъ, что Штиллингъ не имѣлъ яснаго представленія о простыхъ евангельскихъ истинахъ и не могъ дать Александру истинныхъ утѣшеній религіи (Notice, стр. 8). Это конечно предоставлено было по его мнѣнію, ни кому иному какъ г-жѣ Крюднеръ.
15. Упомянутые нами разсказы (у Пинкертона, Шиндлера, Эйнара и др.) нѣсколько разнятся въ подробностяхъ относительно происшедшей здѣсь встрѣчи императора съ г-жей Крюднеръ. Но въ главномъ они сходны.
16. Notice sur Alexandre etc., стр. 12—14.