Гэбриель Конрой (Брет-Гарт)/ДО

Гэбриель Конрой
авторъ Фрэнсис Брет-Гарт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1875. — Источникъ: az.lib.ru

ГЭБРІЕЛЬ КОНРОЙ.

РОМАНЪ Бретъ-Гарта.

I.
Извнѣ.

Снѣгъ — всюду, на сколько глазъ видѣлъ, на пятьдесятъ миль къ югу отъ высшаго бѣлаго пика, наполнялъ ущелья и котловины, падая съ отвѣсныхъ стѣнъ горныхъ проходовъ какъ бы бѣлымъ саваномъ, придавая среднему кряжу подобіе чудовищной толпы, скрывая основы гигантскихъ сосенъ, засыпая совершенно молодыя деревья, окружая словно фарфоровой рамкой холодныя зеркальныя озера и медленно разстилаясь бѣлыми волнами къ отдаленному горизонту. Снѣгъ вездѣ лежалъ и продолжалъ еще падать въ Калифорнскихъ Сіеррахъ, 15-го марта 1848 года.

Впродолженіи десяти дней снѣгъ шелъ мелкимъ, граненымъ порошкомъ, крупными, рыхлыми хлопьями, тонкими, перистыми звѣздочками; снѣгъ шелъ изъ черныхъ, свинцовыхъ тучь, бѣлой волнистой массой или длинными рядами тонкихъ копьевъ; снѣгъ шелъ жестоко, но безмолвно. Лѣса были такъ занесены снѣгомъ, вѣтви деревъ такъ гнулись подъ его грудами, онъ такъ переполнялъ собою землю и небо, онъ такъ окутывалъ мелкимъ, непроницаемымъ покровомъ и горные отвѣсы, что умеръ всякій звукъ, всякое эхо. Сильнѣйшій порывъ вѣтра не возбуждалъ ни малѣйшаго стона въ снѣгомъ засыпанныхъ лѣсахъ. Нигдѣ не раздавалось треска вѣтвей или шелеста валежника; погнутые массою снѣга сучья сосенъ и елей поддавались и падали, но безмолвно. Тишина была неизмѣримая, безграничная!

Никакой внѣшній признакъ жизни не нарушалъ мертвой неподвижности пейзажа. Вверху не было игры свѣта и тѣней: только по временамъ ночь и вьюга становились мрачнѣе. Внизу ни одна птица не пролетала надъ бѣлымъ, необозримымъ пространствомъ, ни одинъ звѣрь не показывался на опушкѣ черныхъ лѣсовъ; все живое, что нѣкогда обитало въ этой пустынной странѣ, уже давно бѣжало въ нижнія поляны. Нигдѣ не было видно слѣдовъ, и, если какая-нибудь нога запечатлѣлась въ этой обнаженной, дикой мѣстности, то снѣгъ все покрылъ, все стушевалъ. Бѣлая поверхность пустыни была незапятнанной, дѣвственной. И однако, среди этого мрачнаго опустошенія виднѣлись признаки человѣческаго труда.

Нѣсколько деревъ было срублено при входѣ въ ущелье и только слегка покрыты снѣгомъ. (Они, быть можетъ, служили только для указанія большой сосны, на которой топоромъ была вырѣзана рука, обращенная къ ущелью. Подъ этой рукой былъ пробитъ гвоздями кусокъ полотна съ слѣдующей надписью:

Объявленіе.

"Партія эмигрантовъ капитана Конроя потеряна въ снѣгу и занимаетъ это ущелье. Нѣтъ припасовъ, умираемъ съ голода!

Вышли изъ Сент-Джо 8-го октября 1847 г.

"Вышли съ Соленаго Озера 1-го января 1848 г.

"Прибыли сюда 1-го марта 1848 г.

"Потеряли половину вещей на Платтѣ.

«Пришли фургоны 20-го февраля.

»Помогите!.

"Насъ зовутъ: Джоелъ Мак-Кармикъ.

Питеръ Думфи.

Поль Деваржъ.

Грэсъ Канрой.

Олимпія Конрой,

Джени Бракетъ.

Гэбріель Канрой.

Джонъ Валъкеръ.

Генри Марчъ.

Филипъ Аіилей.

Мэри Думфи.

(Потомъ карандашемъ было написано мелкими буквами):

"Мэри умерла 8-го ноября, Сладкій Ручей.

"Минни умерла 1-го декабря, Ущелье Эхо.

"Джени умерла 2-го января, Соленое Озеро.

«Джемсъ Бракетъ пропалъ 3-го февраля.

„Помогите“.»

Языкъ страданій не склоненъ къ художественнымъ красотамъ: но я полагаю, что цвѣты реторики не придали бы краснорѣчія этой фактической лѣтописи. Поэтому я оставляю ее въ томъ видѣ, въ какомъ она находилась 15-го марта 1848 года, на сосновой корѣ, покрытая тонкимъ слоемъ мокраго снѣга, подъ грубой бѣлой рукой, неподвижно указывавшей, подобно рукѣ смерти, на роковое ущелье.

Около полудня мятель нѣсколько стихла и на востокѣ небо слегка прояснилось. На горизонтѣ показался мрачный абрисъ отдаленныхъ горъ, а вблизи бѣлая отвѣсная стѣна утеса ярко заблестѣла. Вдоль нея вдругъ что-то черное стало медленно двигаться, но такъ неопредѣленны были очертанія этого предмета, что невозможно было сказать — звѣрь это или человѣкъ; то онъ ползъ на четверенькахъ, то шелъ выпрямившись, но спотыкаясь, какъ пьяный. Однако, цѣль его была опредѣленная; онъ шелъ прямо къ ущелью.

Наконецъ, стало ясно, что это былъ человѣкъ, изнуренный, испитой, въ лохмотьяхъ и изорванной буйволовой шкурѣ, не все же человѣкъ и очень рѣшительный. Это былъ юноша, несмотря на его согнутую спину и дрожащія ноги, на преждевременныя морщины, окаймлявшія его чело, благодаря страданіямъ, и заботамъ, несмотря на выраженіе дикой мизантропіи, прямое слѣдствіе страданій и голода.

Достигнувъ дерева при входѣ въ ущелье, онъ смахнулъ слой снѣга съ полотнянаго объявленія и прислонился въ изнеможеніи къ рукѣ, указывавшей путь. Въ его отчаянной позѣ было что-то, доказывавшее гораздо яснѣе и патетичнѣе его лица и фигуры совершенное изнеможеніе юноши, хотя не было никакой видимой къ тому причины. Отдохнувъ немного, онъ продолжалъ свой путь съ судорожной энергіей, спотыкаясь, падая, нагибаясь, чтобъ поправить грубые башмаки изъ сосновой коры, постоянно сваливавшіеся съ его ногъ; но все же онъ подвигался впередъ съ лихорадочнымъ безпокойствомъ человѣка, сомнѣвающагося даже въ своей силѣ воли.

Въ разстояніи мили отъ дерева ущелье съуживалось и постепенно повертывало къ югу; тутъ виднѣлся тонкій клубъ дыма, какъ бы выходившій изъ какого-то отверстія въ снѣгу. Нѣсколько далѣе показались слѣды шаговъ, и усталый путникъ остановился или, лучше сказать, прилегъ къ небольшому сугробу, изъ котораго выходилъ дымъ. Въ этой снѣжной пещерѣ было отверстіе и, наклоняясь къ нему, онъ нарушилъ окружающую тишину слабымъ крикомъ. Изнутри отвѣчали такими же, но еще менѣе слышными звуками. Черезъ минуту, въ отверстіи показалось лицо и потомъ цѣлая фигура, такая же изнуренная и оборванная; затѣмъ другая, третья и, наконецъ, восемь человѣческихъ существъ, мужчинъ и женщинъ, окружили его, ползая въ снѣгу, какъ животныя и, какъ животныя, потерявъ всякое сознаніе стыда и приличія.

Всѣ они были такъ несчастны, безпомощны, блѣдны, изнурены, такъ жалки, какъ человѣческія существа или, вѣрнѣе, остатки человѣческихъ существъ, что при видѣ ихъ невольно навертывались слезы;~но, съ другой стороны, они были такъ дики, глупы, безсмысленны и смѣшны въ своихъ животныхъ проявленіяхъ, что невольная улыбка просилась на уста. Первоначально принадлежа къ тому общественному классу сельскаго люда, у котораго самоуваженіе скорѣе основывается на обстоятельствахъ и обстановкѣ, нѣмъ на индивидуальной, нравственной или умственной силѣ, они потеряли въ общихъ страданіяхъ всякое чувство стыда и не могли ничѣмъ замѣнить удовлетвореніе матерьяльныхъ потребностей, въ чемъ имъ теперь отказывала судьба. Они были дѣти безъ дѣтскаго самолюбія и соревнованія; они были люди безъ человѣческаго достоинства и простоты. Все, что возвышало ихъ надъ уровнемъ животныхъ, пропало въ снѣгу. Даже исчезло различіе половъ: шестидесятилѣтняя старуха ссорилась, бранилась и дралась такъ же грубо и дико, какъ любой мужчина, а золотушный юноша вздыхалъ, плакалъ и падалъ въ обморокъ, какъ женщина. Всѣ эти существа такъ глубоко пали, что утомленный путникъ, вызвавшій ихъ изъ нѣдръ земли, казалось, принадлежалъ къ другой расѣ, несмотря на свои лохмотья и мрачную меланхолію.

Всѣ они были слабы и безпомощны; но одна изъ женщинъ, повидимому, совершенно потеряла разсудокъ. Она носила на рукахъ свернутое дѣтское одѣяло и укачивала его, какъ ребенка, не сознавая, что настоящее ея дѣтище умерло съ голоду нѣсколько дней тому назадъ. Но еще грустнѣе былъ тотъ фактъ, что никто изъ ея товарищей не обращалъ вниманія на ея безуміе. Когда она, спустя нѣсколько минутъ послѣ выхода изъ подземнаго жилища, просила не шумѣть, чтобъ не разбудить ея ребенка, всѣ бросили на нее равнодушный взглядъ и продолжали шумѣть. Только одинъ изъ мужчинъ, рыжій, посмотрѣлъ на нее дико, жестоко, но потомъ какъ бы забылъ объ ея присутствіи и принялся за свое прежнее занятіе — жеваніе буйволовой шкуры.

Возвратившійся путникъ перевелъ дыханіе и медленно произнесъ:

— Ничего.

— Ничего, повторили хоромъ всѣ присутствующіе, но съ различнымъ выраженіемъ въ голосѣ.

Одинъ произнесъ это слово гнѣвно, другой мрачно, третій глупо, четвертый безсознательно. Женщина съ мнимымъ ребенкомъ сказала со смѣхомъ, обращаясь къ своей ношѣ:

— Слышишь, онъ говоритъ ничего!

— Да, ничего, отвѣчалъ пришлецъ: — вчерашній снѣгъ занесъ старую тропу. Маякъ на вершинѣ выгорѣлъ. Я поставилъ объявленіе на перепутьѣ. Посмѣй это сдѣлать опять Думфи, прибавилъ онъ: — и я снесу твою проклятую голову.

Думфи, рыжій мужчина, жевавшій буйволовую шкуру, грубо толкнулъ и ударилъ женщину съ мнимымъ ребенкомъ; она была его жена, и, быть можетъ, онъ это сдѣлалъ по привычкѣ. Она, повидимому, не обратила никакого вниманія на ударъ и подкравшись къ прибывшему юношѣ сказала:

— Такъ завтра!

— Завтра навѣрно, произнесъ онъ, давая свой обычный отвѣтъ на на всѣ подобные вопросы въ теченіи послѣднихъ восьми дней.

Несчастная послѣ этого удалилась въ отверстіе снѣжнаго сугроба, нѣжно прижимая свою ношу.

— Вы, кажется, не очень-то заботитесь о насъ, произнесла другая женщина грубымъ, рѣзкимъ голосомъ, походившимъ на лай собаки: — отъ васъ толку мало. Отчего вы, прибавила она, обращаясь къ товарищамъ: — не займете его мѣсто? Зачѣмъ вы довѣряете этому Ашлею свою и нашу жизнь?

Золотушный молодой человѣкъ бросилъ на нее дикій взглядъ и, словно боясь, что его вовлекутъ въ разговоръ, поспѣшно удалился вслѣдъ за мистриссъ Думфи.

Ашлей пожалъ плечами и произнесъ, отвѣчая скорѣе всей группѣ, чѣмъ одной личности:

— Для насъ всѣхъ одинъ путь спасенія. Вы его знаете. Оставаться здѣсь — смерть; что бы насъ ни ожидало въ пути, все лучше этого.

Онъ всталъ и медленно пошелъ по ущелью къ другому снѣжному сугробу, виднѣвшемуся нѣсколько поодаль. Когда онъ скрылся изъ глазъ, оставшіеся товарищи гнѣвно заговорили:

— Пошелъ къ старому доктору и къ дѣвчонкѣ, а о насъ и не думаетъ.

— Они — лишніе въ нашей партіи.

— Да, съумасшедшій докторъ и Ашлей.

— Я говорила тогда же, какъ мы его подобрали, что изъ этого не будетъ добра.

— Но капитанъ пригласилъ въ нашу партію стараго доктора и взялъ всѣ его запасы въ Сладкомъ Ручьѣ; Ашлей также вложилъ въ общую массу всю свою провизію.

Послѣднія слова произнесъ Мак-Кармикъ. Онъ былъ голоденъ, но не потерялъ еще разсудка, и въ глубинѣ его хотя и отуманеннаго сознанія скрывалась еще доля справедливости. Къ тому же, онъ помнилъ съ сожалѣніемъ, какую отличную пищу доставилъ имъ Ашлей.

— Такъ что-жь! воскликнула мистриссъ Бракетъ: — онъ принесъ намъ несчастье. Мой мужъ умеръ, а этотъ чужой сорванецъ живетъ.

Ея голосъ былъ совершенно мужской, но логика чисто-женская, которая часто дѣйствуетъ на людей при совершенномъ упадкѣ умственныхъ и нравственныхъ силъ. Всѣ товарищи согласились съ нею и почти въ одинъ голосъ сказали:

— Чортъ его возьми!

— Что-жь дѣлать?

— Еслибъ я была мужчина, то знала бы, что дѣлать.

— Убить его?

— Да, и…

Мистриссъ Бракетъ окончила эту фразу конфиденціальнымъ шепотомъ на ухо Думфи, послѣ чего они оба сидѣли, молча, качая головою, какъ уродливые, китайскіе идолы.

— Посмотрите, какъ онъ силенъ, а не рабочій человѣкъ, какъ мы, произнесъ, наконецъ, Думфи: — я никогда не повѣрю, чтобъ онъ не имѣлъ постоянной…

— Что?

— Пищи.

Невозможно выразить неимовѣрную энергію, съ которой онъ произнесъ это слово. Наступило тревожное молчаніе.

— Пойдемъ и посмотримъ.

— И убьемъ его, прибавила нѣжная мистриссъ Бракетъ.

Они всѣ отправились съ лихорадочной энергіей, но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, упали на снѣгъ. Даже и тогда они не почувствовали стыда, что рѣшились на такое дѣло. Все же они остановились, кромѣ Думфи.

— О какомъ снѣ вы только-что говорили? спросилъ Мак-Кармикъ, садясь на снѣгъ и равнодушно отказываясь отъ задуманнаго предпріятія.

— О вкусномъ обѣдѣ въ Сент-Джо? спросилъ мистеръ Марчъ, къ которому относились эти слова.

Онъ отличался чрезвычайно живымъ воображеніемъ на счетъ кулинарнаго искуства, что составляло счастье и мученье его товарищей.

— ДаВсѣ окружили Мак-Кармика; даже Думфи остановился.

— Вотъ видите, сказалъ Марчъ: — обѣдъ начался съ бифстека, знаете, такого сочнаго, съ подливкой и печенымъ картофелемъ, съ подливкой и печенымъ картофелемъ, повторилъ онъ, видя, что отъ его разсказа слюнки текли у слушателей.

— Вы прежде сказали, что картофель былъ жареный и такой жирный, что масло текло, произнесла мистриссъ Бракетъ.

— Кто любитъ жареный картофель — для того былъ и жареный, а печеный съ кожей сытнѣе. Потомъ были сосиски, кофе, пышки.

При этомъ магическомъ словѣ всѣ какъ-то дико засмѣялись.

— Продолжайте! продолжайте!

— И пышки.

— Вы ужъ это разсказали! воскликнула мистриссъ Бракетъ неистовымъ голосомъ: — продолжайте, чортово отродье.

Разскащикъ, видя свое опасное положеніе, сталъ искать глазами Думфи; но онъ уже исчезъ.

II.
Внутри.

Жилище, въ которое спустился Ашлей, находилось подъ поверхностью снѣга, на подобіе гренландскаго «шлука». Скорѣе случайно, чѣмъ намѣренно, оно приняло этотъ полярный видъ. По мѣрѣ того, какъ снѣгъ засыпалъ стѣнки шалаша и окружалъ его со всѣхъ сторонъ бѣлой засадой, и сила изнуренныхъ обитателей ежедневно уменьшалась, сообщеніе съ внѣшнимъ міромъ поддерживалось только черезъ одно узкое отверстіе. Конечно, воздуха въ этомъ жилищѣ было очень мало и духота достигала ужасающихъ размѣровъ, но въ немъ было тепло, а теплота для ослабѣвшихъ, малокровныхъ обитателей была гораздо важнѣе свѣта и воздуха.

Въ печкѣ съ деревянной трубой тлѣло нѣсколько полѣнъ, бросая вокругъ мерцающій свѣтъ. Подлѣ, на полу, лежали четыре фигуры: молодая женщина съ ребенкомъ трехъ или четырехъ лѣтъ, завернутые въ одно одѣяло, а немного подалѣе двое мужчинъ, свернувшіеся отдѣльно. Всѣ они лежали такъ неподвижно и спали такимъ тяжелымъ сномъ, что ихъ можно было принять за мертвецовъ.

Быть можетъ, подобная мысль вошла въ голову Ашлея, и, послѣ минутнаго колебанія, онъ молча опустился на колѣни передъ молодой женщиной и положилъ руку ей на лобъКакъ ни легко было это прикосновеніе, оно разбудило спящую. Не знаю, что за магнитическая сила скрывалась въ этомъ прикосновеніи, но молодая женщина схватила руку Ашлея и, не открывъ еще глазъ, промолвила:

— Филипъ!

— Шш… Грэсъ.

Взявъ ея руку, онъ нѣжно поцѣловалъ и указалъ пальцемъ на остальныхъ спавшихъ.

— Вы вернулись, шопотомъ произнесла она, пожирая глазами Ашлея, и слабая улыбка, освѣтившая ея лицо, ясно доказывала, что этотъ фактъ былъ для нея важнѣе всѣхъ остальныхъ: — я видѣла васъ во снѣ, Филипъ.

— Милая Грэсъ, отвѣчалъ онъ, снова цѣлуя ея руку: — выслушайте меня, голубушка. Я принесъ все ту же мрачную вѣсты нѣтъ ни откуда помощи. Я убѣжденъ, Грэсъ, продолжалъ онъ такъ тихо, что его слова могли быть понятны только напряженному слуху молодой дѣвушки: — что мы очень уклонились въ югъ отъ проложенной тропы. Только чудо или несчастье, подобное нашему, можетъ привести въ эту сторону другую партію. Мы одни и безпомощны въ невѣдомой мѣстности, которую покинули даже дикари и звѣри. Мы можемъ разсчитывать только на свою собственную помощь, а вы знаете не хуже меня, какъ на нее можно положиться, прибавилъ онъ, бросая циническій взглядъ на спящихъ.

Молодая дѣвушка молча пожала ему руку, какъ-бы сознавая справедливость его упрека.

— Мы, какъ партія, не имѣемъ никакой силы, никакой дисциплины, продолжалъ онъ: — со смерти вашего отца, у насъ нѣтъ предводителя; я знаю, что вы хотите сказать, Грэсъ, прибавилъ онъ, отвѣчая на краснорѣчивый знакъ ея руки: — но еслибы я и былъ способенъ предводительствовать, то никто меня не послушаетъ. Быть можетъ, оно и лучше. Если мы останемся всѣ вмѣстѣ, то величайшая для насъ опасность будетъ въ насъ самихъ.

Онъ взглянулъ на нее пристально, но она, очевидно, не поняла значенія этого взгляда.

— Грэсъ, произнесъ онъ съ отчаяніемъ: — люди, умирающіе съ голоду, способны на всякую жертву, на всякое преступленіе, чтобы только сохранить драгоцѣнную имъ жизнь. Вы читали въ книгахъ… Грэсъ! Боже мой! что съ вами?

Хотя бы она не читала въ книгахъ того, на что намекалъ Ашлей, но смыслъ его словъ она могла прочесть въ эту самуюминуту въ ужасномъ лицѣ, внезапно показавшемся въ полурастворенной двери: столько было дикой жестокости и звѣрской кровожадности въ искаженныхъ голодомъ чертахъ знакомаго ей лица Думфи. Но женскій тактъ подсказалъ ей тотчасъ, что не слѣдовало обнаруживать настоящей причины ея испуга, и, опустивъ голову на плечо Филипа, она шопотомъ промолвила:

— Я понимаю.

Когда она снова подняла голову, то ужасное видѣніе исчезло.

— Довольно, продолжалъ Ашлей: — я не хочу васъ пугать, Грэсъ, а только указываю на то, чего мы должны избѣжать, пока у насъ есть еще силы. Вы знаете, что у насъ одинъ путь къ спасенію, правда, отчаянный, но, вѣдь, не менѣе страшно оставаться здѣсь и ждать вѣрной погибели. Спрашиваю васъ снова, хотите вы бѣжать со мною? Когда я вамъ это впервые предложилъ, то самъ сомнѣвался въ успѣхѣ, но теперь я изслѣдовалъ всю окрестную мѣстность. Бѣгство возможно. Я болѣе ничего не говорю.

— А сестра и братъ?

— Ребенокъ былъ бы для насъ только помѣхой, еслибы и выдержалъ всѣ трудности пути, а вашъ братъ долженъ остаться съ нимъ; бѣдной дѣвочкѣ необходимы остающіяся въ немъ силы и непреодолимая бодрость. Нѣтъ, Грэсъ, мы должны идти одни. Если мы спасемся, то и ихъ спасемъ. У нихъ хватитъ силъ подождать помощи, которую мы имъ пришлемъ; но они погибли бы, отправившись съ нами. Я ушелъ бы одинъ, но, милая Грэсъ, я не могу васъ здѣсь оставить.

— Я умру, если вы меня бросите, сказала просто Грэсъ.

— Я знаю, отвѣчалъ также просто Ашлей.

— Да развѣ мы не можемъ подождать еще немного? Помощь можетъ явиться завтра, всякую минуту.

— Завтра мы будемъ слабѣе; я не могу разсчитывать на наши силы, если мы не уйдемъ сегодня.

— А старикъ докторъ?

— Онъ вскорѣ не будетъ нуждаться ни въ какой помощи, отвѣчалъ грустно Ашлей: — шш!.. онъ шевелится.

Дѣйствительно, одна изъ человѣческихъ фигуръ, лежавшихъ на полу, повернулась; Филипъ, подойдя къ печкѣ, помѣшалъ въ ней. Разгорѣвшееся пламя освѣтило испитое лицо старика, смотрѣвшаго на юношу лихорадочно-пристальнымъ взглядомъ.

— Что вы дѣлаете съ огнемъ? спросилъ онъ недовольнымъ тономъ и съ легкимъ иностраннымъ акцентомъ.

— Мѣшаю.

— Оставьте.

Филипъ отошелъ въ сторону.

— Подите сюда, произнесъ старикъ.

Филипъ подошелъ.

— Вамъ нечего мнѣ разсказывать, сказалъ старикъ послѣ минутнаго молчанія: — я читаю на вашемъ лицѣ все ту же старую вѣсть.

— Такъ что-жь? спросилъ Филипъ.

— Ничего.

Филипъ снова отошелъ.

— Вы закопали ящикъ и бумаги?

— Да.

— Въ землѣ, подъ снѣгомъ?

— Да.

— Вѣрно?

— Вѣрно.

— Чѣмъ вы означили мѣсто?

— Грудой камней.

— А объявленія выставили на нѣмецкомъ и французскомъ языкахъ?

— Я прибилъ ихъ всюду, гдѣ могъ, близь старой тропы.

— Хорошо.

Филипъ отвернулся отъ старика съ цинической улыбкой и пошелъ къ дверямъ, но тотчасъ вернулся и, вынувъ изъ-за пазухи завядшій цвѣтокъ, подалъ его доктору.

— Я нашелъ дубликатъ растенія, котораго вы искали, сказалъ онъ.

Старикъ съ необыкновенной живостью привсталъ и, схвативъ цвѣтокъ, сталъ внимательно его разсматривать.

— Да, это самое, произнесъ онъ съ видимой радостью: — а вы сказали, что нѣтъ извѣстій.

— Что же означаетъ этотъ цвѣтокъ, сказалъ Филипъ.

— Онъ доказываетъ, что я правъ, а Линней, Дарвинъ и Эшенгольцъ ошибаются. Это — важное открытіе. То, что вы называете альпійскимъ цвѣткомъ, есть совершенно новый видъ.

— Нечего сказать — важный фактъ для людей, умирающихъ съ голода! замѣтилъ съ горечью Филипъ.

— Да, это — важное открытіе, продолжалъ старикъ, не обращая вниманія на слова юноши: — цвѣтокъ не можетъ развиться въ въ странѣ вѣчныхъ снѣговъ; значитъ, онъ выросъ на теплой почвѣ, подъ солнечными лучами; значитъ, черезъ два мѣсяца тамъ, гдѣ вы его нашли, здѣсь, гдѣ мы теперь лежимъ, будетъ роскошная трава. Мы находимся ниже линіи вѣчныхъ снѣговъ.

— Черезъ два мѣсяца! воскликнула молодая дѣвушка, всплеснувъ руками.

— Черезъ два (мѣсяца, произнесъ съ горечью Ашлей: — мы будемъ далеко отсюда или въ могилѣ.

— По всей вѣроятности, отвѣчалъ холодно старикъ: — но если вы исполнили мою просьбу относительно моихъ коллекцій и бумагъ, то онѣ будутъ во-время спасены.

Ашлей нетерпѣливо махнулъ рукой и, подъ предлогомъ приласкать ребенка, нагнулся къ Грэсъ и сказалъ ей на ухо нѣсколько словъ, потомъ быстро исчезъ за дверью. Старикъ безпомощно опустилъ голову на грудь и молчалъ нѣсколько минутъ.

— Грэсъ, произнесъ онъ, наконецъ.

— Докторъ Деваржъ.

— Подите сюда.

Она встала и приблизилась къ нему.

— Зачѣмъ онъ мѣшалъ огонь? спросилъ старикъ, смотря съ подозрѣніемъ вокругъ себя.

— Не знаю.

— Вы ему говорите все; вы сказали и это?

— Нѣтъ.

Деваржъ пристально посмотрѣлъ на молодую дѣвушку, какъ-бы желая проникнуть въ глубину ея сердца, и, успокоившись, прибавилъ:

— Выньте изъ огня и дайте ему остыть въ снѣгу.

Грэсъ помѣшала въ печкѣ и вытащила изъ золы, съ помощью двухъ щепокъ, небольшой блестящій камень, раскаленный до бѣла, величиною съ яйцо. Потомъ она вынесла его за дверь, положила въ снѣгъ и возвратилась къ старику.

— Грэсъ?

— Сэръ.

— Вы уходите?

Грэсъ ничего не отвѣчала.

— Не отрицайте, я все слышалъ. Быть можетъ, это — лучшее, что вы можете теперь сдѣлать, но, во всякомъ случаѣ, добро это или зло, вы съ нимъ уйдете. Но, Грэсъ, знаете ли вы, что это за человѣкъ?

Ни ежедневныя столкновенія, ни равенство голода, ни приближеніе смерти не уничтожили въ Грэсъ женскаго инстинкта. Она тотчасъ встала въ оборонительное положеніе и начала парировать удары умирающаго.

— Я знаю о немъ то же, что мы всѣ: это — добрый, истинный другъ, не эгоистъ, а человѣкъ, мужеству и находчивости котораго мы столькимъ обязаны.

— Гм! еще что?

— Больше ничего; но вы его привели къ намъ, отвѣчала съ нѣкоторой хитростью молодая дѣвушка: — и онъ всегда былъ вашимъ преданнымъ другомъ. Я полагала, что и вы — его другъ.

— Я его подобралъ у Сладкаго Ручья, болѣе я ничего не знаю. Но что онъ вамъ разсказывалъ о свомъ прошедшемъ?

— Онъ убѣжалъ отъ злого вотчима и родственниковъ, которыхъ онъ ненавидѣлъ. Онъ явился на Западъ, желая поселиться между индѣйцами или составить себѣ состояніе въ Орегонѣ, Онъ очень гордъ, вы это знаете, сэръ, и, какъ вы, нисколько на насъ не походитъ. Онъ — джентльмэнъ и человѣкъ образованный.

— Да, это здѣсь называютъ образованіемъ, промолвилъ Деваржъ: — а онъ не знаетъ разницы между лепестками и тычинками. Ну, обѣщаетъ онъ жениться на васъ, когда вы убѣжите вмѣстѣ?

На минуту молодая дѣвушка выдала себя, и густой румянецъ покрылъ ея щеки, но тотчасъ она оправилась.

— О, сэръ, нѣжно сказала юная лицемѣрка: — какъ можете вы шутить въ такую минуту? Жизнь моего милаго брата и сестры, жизнь несчастныхъ женщинъ въ сосѣднемъ шалашѣ зависитъ отъ нашего бѣгства. Мы оба — единственные люди, которые имѣемъ достаточно силъ, чтобъ перенести такой тяжелый путь. Я могу ему помочь, и для поддержанія моихъ силъ требуется меньше, чѣмъ для всѣхъ остальныхъ. Я убѣждена, что мы успѣемъ въ своемъ предпріятіи и вскорѣ явимся съ помощью. О, сэръ, теперь не время шутить, когда жизнь всѣхъ и, между прочимъ, ваша виситъ на волоскѣ!

— Моя жизнь, отвѣчалъ старикъ спокойно: — уже давно проиграна. Задолго до вашего возвращенія, если вы когда нибудь вернетесь, я навѣки успокоюсь.

Лице его исказилось страданіями, и впродолженіи нѣсколькихъ минутъ онъ собирался съ силами, чтобъ произнести слово.

— Грэсъ, сказалъ онъ, наконецъ, болѣе слабымъ, невнятнымъ голосомъ: — подойдите поближе, я хочу вамъ кое-что сказать.

Грэсъ колебалась; ей вдругъ стало страшно смотрѣть на умирающаго старика и она взглянула на спящаго брата.

— Онъ не проснется, сказалъ Деваржъ, слѣдя за движеніемъ ея глазъ: — успокоительное средство еще не потеряло своей силы. Принесите мнѣ то, что вы вынули изъ огня.

Грэсъ вышла за дверь и возвратилась съ камнемъ. Это былъ кусокъ синевато-сѣраго шлака. Старикъ взялъ его въ руки, пристально осмотрѣлъ со всѣхъ сторонъ и сказалъ тихо:

— Потрите его объ одѣяло.

Грэсъ исполнила его желаніе, и черезъ нѣсколько минутъ полированная поверхность камня получила бѣловатый блескъ.

— Это походитъ на серебро, сказала Грэсъ сомнительно качая головой.

— Это — настоящее серебро, отвѣчалъ докторъ Деваржъ.

Грэсъ поспѣшно положила камень подлѣ старика и отошла въ сторону.

— Возьмите его, онъ — вашъ, сказалъ старикъ: — я нашелъ его годъ тому назадъ въ горномъ кряжѣ, далеко на западъ отсюда. Я знаю, гдѣ его много скрыто въ синеватомъ камнѣ, подобномъ тому, который вы вчера положили въ огонь. Я вамъ скажу, гдѣ и какъ его найти. Грэсъ, это — цѣлое состояніе; оно ваше. Я отдаю вамъ право на мое открытіе.

— Нѣтъ, нѣтъ! произнесла молодая дѣвушка поспѣшно: — оставьте это богатство себѣ. Вы не умрете и имъ воспользуетесь.

— Нѣтъ, Грэсъ, даже, еслибъ я не умеръ, то никогда имъ не воспользуюсь. Я въ своей жизни испыталъ все, знаю, что богатство не приноситъ счастья. Оно въ моихъ глазахъ не имѣетъ никакой цѣны; послѣдняя былинка для меня дороже этого серебра. Но вы его возьмите. Для свѣта оно — все; оно сдѣлаетъ васъ столь же гордой и независимой, какъ вашъ возлюбленный, оно придастъ вамъ вѣчную прелесть въ его глазахъ. Оно будетъ оправой вашей красоты и пьедесталомъ вашей добродѣтели. Возьмите его, оно — ваше.

— Но, у васъ есть родственники, друзья, отвѣчала молодая дѣвушка, отворачиваясь съ суевѣрнымъ страхомъ отъ блестящаго камня: — другіе имѣютъ право…

— Никто болѣе васъ не имѣетъ права на мое наслѣдство, перебилъ ее старикъ съ нервной поспѣшностью человѣка, боящагося, что у него недостанетъ силъ выговорить все, что нужно: — примите это, если угодно за награду или за подкупъ вашего возлюбленнаго, съ цѣлью заставить его исполнить свое обѣщаніе и сохранить мои коллекціи и рукописи. Смотрите на это, какъ на позднее раскаяніе старика, знавшаго въ своей жизни молодую дѣвушку, для которой подобное состояніе было бы спасеніемъ. Смотрите на это, какъ хотите, но только возьмите.

Голосъ его до того ослабъ, что онъ произносилъ слова шепотомъ. Сѣроватая блѣдность покрыла его лицо, и онъ едва переводилъ дыханіе. Грэсъ хотѣла кликнуть брата, но Деваржъ остановилъ ее движеніемъ руки. Съ неимовѣрнымъ усиліемъ онъ приподнялся на локтѣ и, вынувъ изъ за пазухи пакетъ, положилъ его въ руку молодой дѣвушки.

— Тутъ, прошепталъ онъ: — карта… описаніе руды и мѣстности… все ваше… скажите, что вы согласны… скажите, Грэсъ, скорѣе…

Голова его опустилась на полъ. Грэсъ нагнулась, чтобы ее приподнять. Въ эту минуту какая-то тѣнь мелькнула въ отверстіи двери. Она быстро подняла глаза и увидала страшное лице Думфи. На этотъ разъ она не отскочила, а, инстинктивно обращаясь къ Деваржу, сказала: — Я согласна.

Потомъ она бросила вызывающій взглядъ на дверь, но тамъ уже никого не было.

— Благодарствуйте, сказалъ старикъ; губы его продолжали шевелиться, но уже не издавали никакого звука.

— Докторъ Деваржъ! шепотомъ произнесла Грэсъ.

Онъ ничего не отвѣчалъ, и глаза его какъ-то странно померкли.

— Онъ умираетъ, подумала молодая дѣвушка со страхомъ и быстро пошла къ спящему брату.

Съ минуту она его старалась разбудить, толкая въ бокъ, но онъ только тяжело дышалъ и, несмотря на всѣ ея усилія, не открылъ глазъ. Тогда она бросилась къ двери и воскликнула: — Филипъ!

Не получивъ никакого отвѣта, она высунулась въ отверстіе, служившее входомъ въ подземное жилище. Было уже совершенно темно и въ нѣсколькихъ шагахъ нельзя было ничего разглядѣть. Она бросила поспѣшный взглядъ на внутренность шалаша и, съ отчаяніемъ махнувъ рукою, исчезла въ мракѣ.

Въ туже минуту, двѣ человѣческія фигуры приподнялись изъ за снѣжнаго сугроба и быстро проникли въ подземное жилище. Это были мистриссъ Бракетъ и Думфи. Какъ дикіе, хищные звѣри, они проворно, ловко, но боязливо крадучись, обшарили всѣ углы, то пробираясь на четверенькахъ, то выпрямляясь во весь ростъ. Въ своей кровожадной поспѣшности они натыкались другъ на друга, злобно плюя въ лицо отъ безпомощной ярости. Они рылись въ каждомъ углу, перебирали звѣриныя шкуры и одѣяла, шарили въ золѣ; все трогали, все обнюхивали. Наконецъ, они остановились въ своихъ безъуспѣшныхъ поискахъ и посмотрѣли другъ на друга сверкающими глазами.

— Проклятые, они вѣрно съѣли, произнесла мистрисъ Бракетъ глухимъ шепотомъ.

— Не похоже это на пищу, замѣтилъ Думфи.

— Вы видѣли, какъ они вынули изъ огня?

— Âà.

— И терли?

— Да.

— Дуракъ, развѣ вы не понимаете…

— Что?

— Это — печеный картофель.

— Но зачѣмъ тереть картофель? сказалъ Думфи, послѣ минутнаго молчанія: — вѣдь, кожа сойдетъ.

— У нихъ нѣжные желудки, отвѣчала мистриссъ Бракетъ.

Думфи разинулъ ротъ отъ удивленія при такомъ важномъ открытіи.

— Онъ сказалъ, что знаетъ, гдѣ ихъ много, промолвилъ Думфи шепотомъ.

— Гдѣ?

— Я не разслышалъ.

— Дуракъ, зачѣмъ вы не бросились на него и не принудили сказать, произнесла мистриссъ Бракетъ съ звѣрской злобой: — вы трусливѣе блохи. Дайте мнѣ только поймать эту дѣвчонку… Но что это?

— Онъ шевелится, сказалъ Думфи.

Въ одну минуту, эти оба человѣческія существа превратились въ пресмыкающихся животныхъ и думали только о бѣгствѣ, но не смѣли двинуться съ мѣста.

Старикъ Деваржъ повернулся на другой бокъ, и уста его лепетали что-то въ лихорадочномъ бреду. — Грэсъ! произнесъ онъ наконецъ.

Мистрисъ Бракетъ сдѣлала знакъ Думфи и подкралась къ умирающему.

— Да, я здѣсь, промолвила она.

— Скажите ему, чтобъ онъ не забылъ. Заставьте сдержать свое слово. Спросите его, куда онъ зарылъ.

— Да.

— Онъ вамъ скажетъ.

— Да.

— При входѣ въ Монументное Ущелье, въ ста футахъ къ сѣверу отъ одинокой сосны. Надо выкопать два фута земли надъ поверхностью камней.

— Да.

— Туда не проникнутъ волки.

— Да.

— Камни сохранятъ отъ дикихъ звѣрей.

— Да.

— Отъ голодныхъ животныхъ.

— Да.

— Которыя могли бы разрыть.

— Да.

Блуждающіе глаза старика вдругъ потухли, какъ свѣчки. Нижняя губа его отвисла. Онъ умеръ. Мистриссъ Бракетъ и Думфи смотрѣли на него и другъ на друга съ дикой страшной улыбкой, впервые исказившей ихъ лица, со времени ихъ пребыванія въ роковомъ ущельѣ.

III.
Гэбріель.

На слѣдующее утро оказалось, что партія эмигрантовъ уменьшилась на пять человѣкъ. Филипъ Ашлей и Грэсъ Конрой, Питеръ Думфи и мистрисъ Бракетъ бѣжали; докторъ Поль Деваржъ умеръ. Смерть старика не возбудила никакого вниманія или горя; но исчезновеніе четырехъ живыхъ членовъ отряда было объяснено сокрытіемъ отъ другихъ извѣстнаго имъ средства къ спасенію, и безумная ярость овладѣла всѣми оставшимися. Тотчасъ было рѣшено лишить бѣглецовъ жизни и имущества; но предпринятая погоня продолжалась недолго — около двадцати шаговъ. Силы измѣнили преслѣдователямъ, и они остановились въ безпомощной злобѣ.

Одинъ только Гэбріель Конрой зналъ, что Филипъ и Грэсъ ушли вмѣстѣ. Проснувшись рано утромъ, онъ нашелъ пришпиленную къ его одѣялу слѣдующую записку карандашемъ:

«Да благословитъ Господь добраго брата и сестру и сохранитъ ихъ, пока я и Филипъ возвратимся съ помощью».

Подлѣ этой записки лежалъ небольшой запасъ провизіи, очевидно, собранный молодой дѣвушкой изъ ея скудныхъ порцій.

Гэбріель, прежде всего, отдалъ эти припасы на общую пользу. Потомъ онъ принялся ухаживать за своей маленькой сестрой. Онъ отличался не только способностью сохранять бодрость и не терять надежды въ самыя отчаянныя минуты, но также инстинктивнымъ сочувствіемъ къ страданіямъ и потребностямъ дѣтей. У него даже были всѣ физическія качества няньки: большая, мягкая рука, нѣжный, внушительный голосъ, быстрыя, неутомимыя ноги и широкая грудь, могущая служить подушкой. Во время долгаго, тягостнаго путешествія женщины довѣряли ему своихъ дѣтей и большинство умершихъ испустили духъ на его рукахъ; безпомощность во всѣхъ ея формахъ и видахъ пользовалась его рѣдкой способностью быть нянькой и сидѣлкой. Однако, никто не думалъ его благодарить, и онъ самъ, я полагаю, не ожидалъ благодарности; онъ, повидимому, не сознавалъ своего значенія, и, какъ часто бываетъ, его услугамъ не придавали цѣны и другіе. Болѣе того: люди, дававшіе ему случай примѣнить на практикѣ его способность, чувствовали какое-то превосходство надъ нимъ.

— Олли, сказалъ Гэбріель, качая ребенка: — хочешь ты куклу?

Дѣвочка широко открыла глаза и утвердительно махнула головкой.

— Я тебѣ принесу славную куклу, продолжалъ онъ: — у нея есть настоящая мама, которая няньчитъ ее, какъ ребенка. Ты можешь ей помогать.

Мысль о подобномъ товариществѣ, очевидно, понравилась маленькой Олли.

— Подожди меня, я сейчасъ приведу маму съ куклой, но тогда Грэси должна уйти и уступить ей свое мѣсто.

Олли сначала несочувственно отнеслась къ подобной мѣнѣ, но почти тотчасъ новизна взяла свое, какъ обыкновенно бываетъ съ ея поломъ, голодающимъ или нѣтъ. Однако, она все же благоразумно спросила:

— Кукла хочетъ ѣсть?

— Никогда, отвѣчалъ Гэбріель рѣшительнымъ тономъ.

— Это хорошо, промолвила Олли, какъ бы успокоившись.

Хитрый Гэбріель тотчасъ отыскалъ съумасшедшую мистрисъ Думфи и, приласкавъ мнимаго ребенка, никогда не покидавшаго ее, сказалъ нѣжно:

— Вы убиваете себя, ухаживая за ребенкомъ. Боже мой! какъ онъ исхудалъ. Я увѣренъ, что перемѣна и товарищество ему сдѣлаютъ пользу. Подите къ Олли, она вамъ поможетъ ухаживать за нимъ до завтра.

Завтра было конечнымъ предѣломъ будущаго для мистрисъ Думфи.

Такимъ образомъ, бѣдная съумасшедшая съ мнимымъ ребенкомъ заняла мѣсто Грэсъ, и Олли была совершенно счастлива. Человѣкъ съ болѣе утонченной натурой или съ болѣе дѣятельнымъ воображеніемъ, чѣмъ Гэбріель, быть можетъ, возсталъ бы противъ такой чудовищной комбинаціи, но Гэбріель видѣлъ только, что всѣ были довольны и что отсутствіе Грэсъ нечувствительно для Олли. Маленькая дѣвочка и съумасшедшая поочередно няньчили мнимаго ребенка, первая предвкушая будущее и забывая настоящее, а послѣдняя — живя въ прошедшемъ. Заботы обѣихъ о сохраненіи частицы своей скудной пищи для куклы были, по истинѣ, трогательны, но некому было обратить на это вниманія, такъ какъ единственный зритель, Гэбріель, былъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и дѣйствующимъ лицемъ драмы; къ тому же, самая трогательная сцена кажется патетичной только издали.

Около полудня, золотушный молодой человѣкъ, двоюродный брать Конроевъ, умеръ. Гэбріель пошелъ тотчасъ въ сосѣдній шалашъ и старался ободрить своихъ товарищей по несчастью. Онъ на столько успѣлъ въ своемъ намѣреніи, что языкъ обычнаго разскащика развязался, и онъ сталъ описывать, какъ всегда, великолѣпные обѣды. Все же, когда Гэбріель ушелъ къ себѣ въ 4 часа, тѣло умершаго не было еще предано землѣ.

Вечеромъ, сидя съ Олли и мистрисъ Думфи у мерцающаго огня, онъ вдругъ замѣтилъ странную перемѣну въ бѣдной женщинѣ. Мнимый ребенокъ выпалъ изъ ея рукъ, и глаза ея безсознательно смотрѣли въ пространство. Гэбріель спросилъ, что съ ней, но она не отвѣчала. Онъ прикоснулся къ ней; тѣло ея словно окоченѣло. Л’Олли начала плакать, и звуки ея рыданій какъ бы пробудили мистрисъ Думфи. Не двигаясь съ мѣста и неестественнымъ голосомъ она промолвила:

— Слышите!

Олли перестала плакать по знаку Гэбріеля.

— Ѣдутъ! продолжала мистрисъ Думфи.

— Кто? спросилъ Гэбріель.

— Къ намъ на помощь.

— Гдѣ?

— Далеко, очень далеко. Они только-что выѣзжаютъ. Двѣнадцать людей съ вьючными лошадьми и провіантомъ. Предводитель американецъ, а другіе — иностранцы. Они ѣдутъ… но, о! какъ еще далеко!

Гэбріель пристально смотрѣлъ на нее, но не промолвилъ ни слова. Послѣ убійственнаго молчанія она продолжала:

— Тамъ, гдѣ они ѣдутъ, солнце свѣтитъ, птицы поютъ и трава зеленѣетъ, но это слишкомъ, слишкомъ далеко.

— Вы ихъ знаете? спросилъ Гэбріель.

— Нѣтъ.

— А они насъ знаютъ?

— Нѣтъ.

— Зачѣмъ же они ѣдутъ и почему знаютъ, гдѣ мы?

— Ихъ предводитель насъ видѣлъ.

— Гдѣ?

— Во снѣ^[1].

Гэбріель засвисталъ и посмотрѣлъ на мнимаго ребенка, валявшагося на полу. Онъ готовъ былъ признать нѣчто ненормальное и, быть можетъ, пророческое въ словахъ этой съумасшедшей женщины; но онъ никакъ не могъ допустить подобнаго же явленія въ человѣкѣ здоровомъ и не голодномъ. Однако, обычное добродушіе и способность во всемъ видѣть надежду на счастливый исходъ взяли въ немъ верхъ, и онъ спросилъ:

— Какъ они пріѣдутъ?

— Они прежде минуютъ прекрасную долину и широкую, блестящую рѣку, потомъ переберутся черезъ гору и очутятся въ другой прекрасной долинѣ съ быстрой рѣкой, которая бѣжитъ такъ близко отсюда, что я слышу плескъ воды. Развѣ вы ея не видите? Вонъ она, за той снѣжной вершиной; зеленая долина и въ ней дождь идетъ. Посмотрите на нее.

И она указала прямо на сѣверъ, гдѣ простиралась пустынная, снѣжная страна.

— Можете вы дойти до нее? спросилъ практическій Гэбріель.

— Нѣтъ.

— Отчего?

— Я должна здѣсь ждать мою дѣвочку. Она идетъ за мною и найдетъ меня здѣсь.

— Когда?

— Завтра.

Въ послѣдній разъ произнесла она это вѣчное слово «завтра»; немного за полночь, ея ребенокъ явился къ ней въ лучезарномъ сіяніи, хотя невидимый для Габріеля, и бѣдная съумасшедшая, вскочивъ съ блестящими глазами, протянула къ нему руки. Гэбріель поддержалъ ее и положилъ въ ея объятія мнимаго ребенка. Она была мертвая.

Черезъ минуту, онъ бросился въ сосѣдній шалашъ, но не пошелъ далѣе двери. То, что онъ тамъ видѣлъ, онъ никогда впослѣдствіи не разсказывалъ, но, возвратясь къ сестрѣ дрожащими шагами, онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, и глаза его дико блуждали. Онъ сознавалъ только одно — надо бѣжать изъ этого проклятаго мѣста.

— Господи! помоги мнѣ, помоги мнѣ! воскликнулъ онъ громко и, схвативъ испуганную, плачущую Олли, выбѣжалъ на снѣжную поляну.

Черезъ минуту онъ исчезъ во мракѣ.

IV.
Природа указываетъ путь.

По бѣлоснѣжному откосу одного изъ горныхъ отроговъ, къ сѣверу отъ ущелья, медленно поднимались отъ полудня до захода солнца двѣ фигуры; наконецъ, онѣ рельефно обрисовались на краю гребня. Это были Филипъ и Грэсъ.

Несмотря на всю усталость долгаго странствія, недостатокъ пищи и мрачную тѣнь прошедшаго горя, Грэсъ была прелестна при нѣжномъ, розовомъ свѣтѣ потухающаго дня. Мужская одежда, сшитая не по ея росту, придавала ея хорошенькой, маленькой фигуркѣ еще большую миньятюрность, не скрывая ея художественныхъ очертаній. Филипу были теперь ясно видны ея черные глаза, окаймленные густыми бровями, правильный овалъ ея лица и даже веснушки на верхней губѣ. Онъ нѣжно обнялъ ее и поцѣловалъ: первое, очевидно, для физической поддержки, а второе — безъ всякой видимой причины.

— Любите вы меня, Филипъ? спросила Грэсъ съ характеристической осторожностью женскаго пола.

Она уже не разъ задавала этотъ вопросъ, и Филипъ съ поспѣшной откровенностью мужчинъ въ подобныхъ случаяхъ всегда отвѣчалъ, какъ и въ настоящую минуту:

— Да, Грэсъ.

Однако, молодой человѣкъ былъ задумчивъ, озабоченъ и голоденъ. Прошло уже четыре дня съ тѣхъ поръ, какъ они покинули своихъ товарищей. На второй день они нашли нѣсколько сосновыхъ шишекъ, сохранившихся подъ снѣгомъ, и бѣлку съ ея зимнимъ запасомъ продовольствія. На третій день, Филипъ убилъ и съѣлъ бѣлку; въ тотъ же вечеръ, онъ увидалъ утку, летѣвшую надъ ущельемъ. Вполнѣ увѣренный, что утка летѣла къ какому-нибудь недалекому озеру, Филипъ замѣтилъ направленіе ея полета, а потомъ меткимъ выстрѣломъ повергъ ее на землю. На слѣдующее утро они съѣли своего путеводителя и направили шаги по его указанію.

Но Филипъ обманулся въ надеждахъ. Съ гребня горнаго отрога, достигнутаго съ такимъ трудомъ, открывался все тотъ же однообразный пейзажъ безконечныхъ бѣлыхъ, волнистыхъ вершинъ до самаго горизонта. Нигдѣ не было видно разсѣлины въ кряжѣ или хоть малѣйшаго слѣда воды. Ничто не указывало, откуда или куда летѣла утка. Онъ сталь соображать, не перемѣнить ли снова свой путь, какъ неожиданное обстоятельство распорядилось по своему ихъ дальнѣйшей судьбой.

Грэсъ, стоя на самомъ краю утеса, смотрѣла съ напряженнымъ вниманіемъ на необозримую снѣжную равнину, какъ вдругъ почва подалась подъ ея ногами. Филипъ схватилъ ее за руку, но въ тоже мгновеніе гранитная масса отдѣлилась отъ утеса и, низвергнувшись въ бездну, оставила молодую дѣвушку висящей на воздухѣ. Прежде, чѣмъ Филипъ успѣлъ отскочить съ своей драгоцѣнной ношей, каменная глыба, на которой онъ стоялъ, также дрогнула и покатилась внизъ, увлекая за собою Филипа и Грэсъ. По счастью, масса камней и льда летѣла впередъ и очищала имъ путь, хотя почти перпендикулярный вдоль горнаго откоса.

Даже падая, Филипъ сохранилъ присутствіе духа и не хватался за камни, попадавшіеся на дорогѣ и которые, отторгнувшись отъ утеса, могли бы ихъ раздавить. Прежде, чѣмъ онъ потерялъ чувство, онъ помнилъ, что крѣпко обвилъ руками и спряталъ ея лицо на своей груди, инстинктивно охраняя ее отъ окружающей опасности; потомъ онъ полусознавалъ, что очутился во мракѣ, вслѣдъ затѣмъ снова въ свѣту, что вокругъ него хрустѣли сучья и еловыя иглы царапали его лицо. Наконецъ, какая-то преграда остановила его паденіе, а въ головѣ у него все завертѣлось и наступило утѣшительное мгновеніе полной безсознательности.

Когда онъ очнулся, то что то его душило и жгло. Открывъ глаза, онъ увидалъ передъ собою Грэсъ: блѣдная, дрожащая, она терла снѣгомъ его руки и лобъ. На одной изъ ея круглыхъ щечекъ виднѣлась капля крови.

— Что съ вами, Грэсъ, вы ранены? промолвилъ Филипъ, едва переводя дыханіе.

— Нѣтъ, милый, храбрый Филипъ, отвѣчала молодая дѣвушка: — но я такъ счастлива, такъ благодарна, что вы спасены.

Однако, она прислонилась къ дуплу и смертельно поблѣднѣла даже залитая солнечнымъ свѣтомъ, ея верхняя губа посинѣла.

Но Филипъ ея не видалъ. Онъ жадно смотрѣлъ вокругъ себя. Онъ лежалъ среди обломковъ низвергнувшейся скалы и сломанныхъ сучьевъ. Въ ушахъ его раздавался плескъ воды, а передъ нимъ, въ какихъ-нибудь ста футахъ, весело бѣжала рѣчка. Онъ взглянулъ на верхъ: красный свѣтъ заходящаго солнца проникалъ широкимъ лучемъ черезъ отверстіе, пробитое ихъ паденіемъ въ каменномъ и снѣговомъ сводѣ, сложенномъ самой природой.

Онъ зналъ теперь, откуда летѣла утка, отчего онъ не видалъ ранѣе этой рѣки. Онъ зналъ теперь, куда исчезли всѣ птицы и животныя, отчего лѣса и ущелья были покрыты безслѣдной снѣжной пеленой. Наконецъ, передъ ними былъ открытый путь.

Онъ вскочилъ и съ восторгомъ воскликнулъ:

— Грэсъ, мы спасены!

Грэсъ смотрѣла на него счастливой улыбкой, но скорѣе она радовалась, что онъ былъ невредимъ, чѣмъ понимала причину его восторга.

— Посмотрите, Грэсъ, продолжалъ онъ: — сама природа указываетъ намъ путь изъ этой снѣговой пустыни. Слѣдуя по берегу этой рѣки, мы выйдемъ въ болѣе широкую долину.

— Я знаю, сказала Грэсъ просто.

Филипъ взглянулъ на нея вопросительно.

— Когда я вытащила васъ изъ подъ снѣга и обломковъ утеса, я видѣла долину, о которой вы говорите. Вонъ оттуда все видно.

И она указала на уступъ горы надъ отверстіемъ въ каменномъ сводѣ, гдѣ остановилась въ своемъ паденіи гранитная глыба.

— Когда вы меня вытащили, дитя мое?

Грэсъ улыбнулась.

— Вы не знаете, какъ я сильна, сказала она и въ доказательство своихъ словъ упала въ обморокъ.

Филипъ бросился къ ней и сталъ искать у себя въ карманахъ фляжку съ водкой, которую онъ, какъ святыню, берегъ во время всѣхъ ихъ бѣдствій. Она исчезла. Онъ бросилъ взглядъ вокругъ себя и съ отчаяніемъ увидалъ на снѣгу фляжку, но пустую.

Впервые въ ихъ тяжеломъ странствіи Филипъ застоналъ. Въ тоже мгновеніе, "Грэсъ открыла глаза. Увидавъ въ его рукахъ пустую фляжку, она съ улыбкой сказала:

— Я все влила вамъ въ горло, милый Филипъ. Вы были безъ чувствъ, и я боялась, что вы умрете. Простите меня.

— Я былъ только ошеломленъ паденіемъ, а вы, Грэсъ, вы?

— Мнѣ теперь лучше, сказала она, стараясь встать, но, вскрикнувъ отъ боли, снова упала на землю.

Филипъ не слыхалъ и не видалъ этого. Онъ поспѣшно взлѣзъ на указанный молодой дѣвушкой уступъ горы и возвратился, сіяя радостью:

— Я вижу долину, Грэсъ, она въ нѣсколькихъ миляхъ! воскликнулъ онъ: — еще свѣтло, и мы тамъ остановимся на ночлегъ.

— Врядъ ли, милый Филипъ, отвѣчала Грэсъ, качая своей маленькой головкой.

— Отчего? спросилъ Филипъ съ нетерпѣніемъ.

— У меня… кажется… нога сломана.

— Грэсъ!

Но уже молодая дѣвушка была безъ чувствъ.

V.
Изъ снѣга въ мракъ.

По счастью, Грэсъ ошибалась. У нея была только свихнута щиколка, но все же она не могла стоять. Филипъ разорвалъ свою рубашку, сдѣлалъ бинтъ и, намочивъ его снѣговой водой, обвернулъ распухшую ногу молодой дѣвушки. Потомъ онъ отправился въ кусты и вернулся черезъ нѣсколько минутъ съ перепелкой и уткой, изъ которыхъ поспѣшно приготовилъ горячій ужинъ для больной. Имъ нечего было болѣе бояться голодной смерти, а потому ихъ не пугало нѣсколько дней насильственнаго отдыха.

Въ послѣдніе часы воздухъ сталъ гораздо мягче. Около полуночи верхушки сосенъ заколебались, запахло сыростью и глухая дробь послышалась на снѣжномъ сводѣ. Это былъ дождь.

— Весна, пробуждается весна, произнесъ шепотомъ Филипъ.

Но Грэсъ теперь было не до поэзіи, даже въ устахъ милаго человѣка. Она припала головой къ его плечу и промолвила:

— Вы должны продолжать путь, голубчикъ, а меня оставьте здѣсь.

— Грэсъ!

— Да, Филипъ. Я могу преспокойно васъ здѣсь обождать. Мнѣ нечего теперь бояться. Мнѣ такъ хорошо здѣсь, въ сравненіи съ ними.

Филипъ почувствовалъ на своей рукѣ капли ея слезъ и насупилъ брови. Быть можетъ, его укоряла совѣсть или было что-то особенное въ тонѣ молодой дѣвушки; но ея слова непріятно затронули ту внутреннюю его сторону, которую онъ называлъ здравымъ смысломъ. Онъ, дѣйствительно, считалъ себя возвышеннымъ, пламеннымъ, сильнымъ, легкомысленнымъ существомъ, спасеннымъ отъ погибели только благодаря своему мужеству.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ онъ ничего не отвѣчалъ. Онъ думалъ о томъ, какъ, рискуя своей жизнью, спасъ эту молодую дѣвушку отъ страшной смерти, какъ берегъ ее во время опаснаго пути, неся все бремя на себѣ, какъ, по его милости, она была счастлива, что сама вполнѣ признавала; думалъ о своей готовности, ради ея безпомощнаго положенія, отложить дальнѣйшее странствованіе; думалъ о счастіи, которое ее ожидало съ нимъ въ будущемъ… и что-же?.. Въ минуту ихъ спасенія, она заботилась о двухъ умирающихъ существахъ, которыя безъ особаго чуда должны были умереть прежде, чѣмъ она могла до нихъ достигнуть. При этомъ надо сказать, что Филипъ, разсуждая подобнымъ образомъ, всегда ставилъ себя на мѣсто того человѣка, съ которымъ онъ не соглашался, и спрашивалъ себя, какъ бы онъ поступилъ въ такомъ случаѣ. Конечно, постоянно оказывалось, что онъ поступилъ бы прямо противоположно. Въ настоящемъ случаѣ, ставя себя на мѣсто Грэсъ, онъ чувствовалъ, что бросилъ бы всѣхъ и все ради любви и блестящей будущности, открывавшейся передъ нею. Поэтому ясно, что ея поведеніе доказывало нравственное уродство или недостатокъ расы. Подобная логика легка и неопровержима. Къ ней часто прибѣгали и за Калифорнійскими Сіеррами, люди даже не утомленные физически, а въ полной силѣ своихъ умственныхъ и физическихъ способностей.

— Поговоримъ прямо, Грэсъ, и поймемъ другъ друга, прежде чѣмъ идти далѣе или вернуться назадъ, сказалъ онъ совершенно измѣнившимся тономъ: — пять дней прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы покинули хижину; еслибъ мы были увѣрены, что съумѣемъ найдти дорогу назадъ, то все же на это потребуется еще пять дней; а къ тому времени тамъ все будетъ кончено. Они или спасены, или уже безполезна всякая помощь. Мои слова могутъ показаться вамъ жестокими, но жестокъ фактъ, а не словй. Еслибъ мы остались съ ними, то не принесли бы имъ никакой пользы, а только раздѣлили бы ихъ судьбу. Я былъ бы на мѣстѣ вашего брата, а вы — на мѣстѣ сестры. Не наша вина, а счастье, что мы не умираемъ вмѣстѣ съ ними. Провидѣнію угодно, чтобъ мы съ вами спаслись. Быть можетъ, по волѣ того же Провидѣнія, мы погибли бы, стараясь имъ помочь, и помощь которая ихъ спасетъ, не спасла бы насъ.

Грэсъ не привыкла къ мужской логикѣ и невольно почувствовала, что, еслибъ Филипъ говорилъ съ нею этимъ тонгмъ въ снѣжномъ сугробѣ, то она никогда не ушла бы оттуда. Но, конечно, всѣ читатели мужскаго пола признаютъ несостоятельность ея женскаго инстинкта и замѣтятъ, что онъ нисколько не опровергалъ аргументовъ Филипа.

Она взглянула на него съ какимъ-то страхомъ. Слезы-ли отуманили его глаза, или по какой другой причинѣ, но онъ теперь казался совершенно чуждымъ ей человѣкомъ, и впервые она почувствовала себя одинокой. Ей хотѣлось попрежнему прижаться къ нему, но ее удерживало какое-то новое чувство стыда.

Филипъ замѣтилъ ея колебаніе и по своему объяснилъ его.

— Лучше намъ отложить всякій разговоръ о помощи другимъ, пока мы сами не избѣгнемъ опасности, сказалъ онъ съ прежней горечью: — несчастный случай съ вами задержитъ насъ нѣсколько дней, а мы сами не знаемъ, гдѣ мы. Усните теперь, прибавилъ онъ болѣе нѣжно: — а утромъ мы увидимъ, что предпринять.

Грэсъ долго плакала, прежде, чѣмъ уснуть. Бѣдная Грэсъ! Она давно ждала этого случая поговорить съ Филипомъ о себѣ, объ ихъ будущемъ. Она намѣревалась открыть ему тайну доктора Деваржа и передать всѣ его слова, даже тѣ, которыя выражали сомнѣніе въ самомъ Филипѣ. Тогда, конечно, Филипъ открылъ бы ей свои планы, и они вернулись бы съ помощью къ несчастнымъ; Филипъ былъ бы герой, Гэбріель призналъ бы его достойнымъ мужемъ, сестра, и всѣ были бы счастливы. А теперь они умерли, умерли, проклиная ее… и Филипъ въ эту минуту не простился съ нею, не поцаловалъ ее!

На другой день дождь шелъ ливнемъ, и вода изъ рѣкъ поднялась. Теченіе теперь было быстрое и уносило снѣгъ, ледъ, сучья и даже иногда, въ сѣроватомъ свѣтѣ туманнаго утра, проносилось цѣлое дерево, вырванное съ корнями. Неожиданно Филипъ, погруженный въ тяжелую думу, вскочилъ съ громкимъ крикомъ. Грэсъ томно открыла глаза.

Онъ указалъ ей на дерево, которое спускаясь по теченію, задѣло за берегъ, гдѣ они сидѣли, и на мгновеніе остановилось.

— Грэсъ, произнесъ онъ, съ прежнимъ одушевленіемъ: — природа насъ сама спасетъ. Она привела насъ сюда на берегъ рѣки, а теперь прислала за нами лодку. Пойдемте, Грэсъ.

Прежде, чѣмъ она могла отвѣтить, Филипъ весело взялъ ее на руки и бережно посадилъ на дерево между двумя торчащими къ верху корнями. Потомъ онъ положилъ подлѣ нея свое ружье и провизію; самъ же, помѣстившись на носу этого страннаго корабля, отчалилъ отъ берега съ помощью отломаннаго сучка сосны. Съ минуту, дерево не повиновалось, но потомъ понеслось по теченію, какъ живое существо.

Рѣка была узкая и быстрая, такъ что Филипъ напрягалъ все свое вниманіе и энергію, чтобъ удержать дерево посреди русла. Грэсъ сидѣла молча, любуясь своимъ милымъ, столь ловкимъ, сильнымъ и полнымъ одушевленія.

— Видите вы полѣно? воскликнулъ онъ: — наконецъ, мы близь селенія.

Дѣйствительно, свѣжеотрубленное сосновое полѣно плыло рядомъ съ ними. Лучъ надежды блеснулъ въ головѣ Грэсъ: если они были такъ недалеко отъ помощи, то, быть можетъ, она достигла и до несчастныхъ страдальцевъ! Но молодая дѣвушка не сказала ни слова объ этомъ Филипу, а онъ, казалось, позабылъ ее.

Черезъ нѣсколько времени, однако, онъ обернулся къ ней и, пройдя на корму импровизированной лодки, сѣлъ подлѣ нея.

— Грэсъ, дитя мое, мнѣ вамъ надо кое что сказать, произнесъ онъ, нѣжно взявъ ее за руку.

Сердце Грэсъ радостно и тревожно забилось; она не смѣла поднять глазъ. Не обращая вниманія на ея волненіе, Филипъ продолжалъ:

— Черезъ нѣсколько часовъ, мы не будемъ болѣе въ пустынѣ, но между людьми, быть можетъ, женщинами. Конечно, это будутъ люди чужіе, не ваши родственники, не товарищи, съ которыми мы провели столько дней и недѣль, а люди, не знающіе насъ и нашихъ страданій.

Грэсъ взглянула на него, но ничего не сказала.

— Вы понимаете, Грэсъ, что, не зная насъ, они могутъ истолковать во зло наше бѣгство. Говоря прямо, дитя мое, вы — молодая дѣвушка, а я — молодой человѣкъ. Ваша красота, милая Грэсъ, послужитъ въ глазахъ свѣта болѣе вѣроятнымъ истолкованіемъ нашего товарищества, чѣмъ самая истина. Поэтому, эту истину надо скрыть. Я одинъ возвращусь съ помощью къ вашимъ родственникамъ, а васъ оставлю на попеченіе добрыхъ людей. Но я оставлю васъ здѣсь не какъ Грэсъ Конрой, а вы возьмете мое имя.

Грэсъ вспыхнула, и не только ея щеки, но и горло покрылось яркимъ румянцемъ. Едва переводя дыханіе, она ждала его слѣдующихъ словъ.

— Вы будете моей сестрою, Грэсъ Ашлей, сказалъ онъ спокойно.

Кровь отхлынула отъ ея щекъ, вѣки тяжело опустились, и она закрыла лицо руками. Филипъ терпѣливо ждалъ отвѣта. Когда она снова подняла глаза, то лицо ея было спокойно и гордая улыбка играла на ея устахъ.

— Вы правы, промолвила она.

Въ это мгновеніе, ихъ осѣнилъ неожиданный лучъ свѣта и тепла; дерево быстро обогнуло крутую косу и медленно поплыло по широкой рѣкѣ, среди роскошной, волнистой долины, залитой полуденнымъ солнечнымъ свѣтомъ. Вдали, въ какой нибудь милѣ, виднѣлся столбъ дыма, поднимавшійся къ небу изъ трубы хижины.

VI.
Слѣды.

Впродолженіи двухъ недѣль, всходило и садилось безоблачное солнце надъ суровыми очертаніями Монументнаго Пика. Впродолженіи двухъ недѣль, не произошло никакой видимой перемѣны въ роковой бѣлизнѣ снѣгомъ покрытыхъ утесовъ, въ волнистой, бѣлоснѣжной равнинѣ, растилавшейся во всѣ стороны, въ мертвой тишинѣ, царившей вверху и внизу. Было 1-е апрѣля; въ воздухѣ чувствовалась весенняя мягкость, но въ необозримой пустынѣ не слышно было ни звука, ни движенія.

Однако, при ближайшемъ наблюденіи, оказывалась большая, хотя и медленная, тайная перемѣна. Бѣлыя очертанія горъ не были такъ круглы и полны; мѣстами виднѣлись трещины и въ нихъ обнаженный гранитъ; кости начинали мало по малу проглядывать изъ подъ отвисавшаго тѣла. И все же эта перемѣна произошла безмолвно, безъ нарушенія могильной тишины.

Наконецъ, въ одинъ свѣтлый, блестящій день, въ роковой долинѣ раздались человѣческія голоса и бряцанье шпоръ. Въ горномъ проходѣ показалась кавалькада всадниковъ и вьючныхъ муловъ, которые медленно двигались, то проваливаясь въ снѣгу, то шумно стуча копытами по камню. Неожиданные звуки пробудили дремавшее горное эхо, подняли вокругъ, отъ сотрясенія въ воздухѣ, снѣжную пыль и вызвали изъ какой-то невѣдомой пещеры на снѣжную поверхность такое дикое, растерзанное и чудовищное существо, которое едва походило на человѣка. Оно прокралось по снѣгу до большого дерева и, какъ испуганное животное, стало ждать въ засадѣ приближенія путниковъ.

Впереди отряда ѣхали два человѣка: одинъ серьёзный, озабоченный, молчаливый; другой энергичный, живой, словоохотливый. Наконецъ, первый сказалъ медленно, какъ бы вспоминая что-то:

— Они должны быть недалеко. Я видѣлъ ихъ именно въ такой мѣстности. Она мнѣ знакома.

— Дай Богъ, отвѣчалъ поспѣшно второй всадникъ: — по правдѣ сказать, я сомнѣваюсь, чтобъ мы удержали въ повиновеніи людей до завтра, если наши безумные поиски ни къ чему не поведутъ.

— Именно здѣсь я видѣлъ мужчину и женщину. Если, по близости, тутъ не найдется груды камней, то я признаю свой сонъ несправедливымъ, а себя — старымъ дуракомъ.

— Ну, да, дайте намъ хоть груду камней, хоть лоскутокъ бумаги, старое одѣяло или колесо. Колумбъ могъ продолжать свой путь и держать въ порядкѣ своихъ матросовъ, благодаря морскому тростнику. Но люди на что-то смотрятъ! Боже мой! что-то движется вдоль утеса.

Подъ вліяніемъ общаго суевѣрнаго инстинкта, весь отрядъ скучился; даже тѣ, которые, за нѣсколько минутъ, всего громче выражали свой скептицизмъ, притаили дыханіе отъ страха. Дикое существо, спрятавшееся за дерево, теперь выскочило и, принявъ человѣческій образъ, съ странными ужимками и глухимъ воплемъ приблизилось къ отряду. Это былъ Думфи.

Первый оправился отъ волненія предводитель и встрѣтилъ Думфи на пол-дорогѣ.

— Кто вы?

— Человѣкъ.

— Что съ вами?

— Голоденъ.

— Гдѣ другіе?

— Кто? спросилъ Думфи, подозрительно взглянувъ на незнакомца.

— Другіе. Вы не одинъ?

— Одинъ.

— Какъ вы сюда попали?

— А вамъ какое дѣло? Я здѣсь и умираю съ голода. Дайте мнѣ ѣсть и пить.

Съ этими словами, онъ въ изнеможеніи опустился на четвереньки.

Въ толпѣ раздался ропотъ.

— Дайте ему ѣсть. Онъ не можетъ стоять, не только говорить. Гдѣ докторъ?

— Предоставьте его мнѣ; онъ болѣе нуждается въ моей помощи, чѣмъ въ вашей, сказалъ младшій изъ передовыхъ всадниковъ, котораго назвали докторомъ.

Онъ налилъ водки въ горло несчастнаго. Думфи тяжело перевелъ дыханіе и вскочилъ на ноги.

— Какъ васъ зовутъ? спросилъ нѣжно молодой докторъ.

— Джаксонъ, отвѣчалъ Думфи, бросая вокругъ себя дикій, вызывающій взглядъ.

— Откуда?

— Миссури.

— Какъ вы сюда попали?

— Отсталъ отъ товарищей.

— А они…

— Пошли впередъ. Дайте поѣсть.

— Отведите его въ лагерь и передайте Санхезу: онъ знаетъ, что съ нимъ сдѣлать, сказалъ докторъ одному изъ людей и прибавилъ, обращаясь къ предводителю: — ну, Блунтъ, вы спасены; но ваши девять человѣкъ въ клеенчатой одеждѣ уменьшились до одного, и тотъ, признаюсь — не важный экземпляръ.

— Я желалъ бы, докторъ, чтобъ далѣе ничего не исполнилось изъ моего сна, отвѣчалъ Блунтъ: — я согласенъ теперь возвратиться, но что-то мнѣ говоритъ — дѣло только начинается. Этотъ человѣкъ дѣлаетъ вѣроятнымъ все остальное. Но что это?

Одинъ изъ людей отряда подошелъ къ предводителю съ лоскуткомъ бумаги, углы котораго обнаруживали слѣды гвоздей.

— Это объявленіе я снялъ съ дерева, но читать не умѣю, сказалъ бывшій vachero.

— И я также, отвѣчалъ Блунтъ, взглянувъ на бумагу: — это, кажется, по-нѣмецки. Позовите Глора.

Черезъ минуту подошелъ рослый швейцарецъ и, прочитавъ бумагу, сказалъ:

— Это — указаніе какъ найти скрытое сокровище, чрезвычайно важное, драгоцѣнное.

— Гдѣ?

— Подъ грудой камней.

Блунтъ и докторъ переглянулись.

— Ведите насъ туда, сказалъ Блунтъ.

Послѣ часоваго пути, они достигли гребня горы, гдѣ ущелье круто поворачивало. Блунтъ громко вскрикнулъ.

Передъ ними была груда камней, нѣкогда симетрически положенныхъ другъ на друга, а теперь разбросанныхъ по сторонамъ. Снѣгъ и земля были взрыты вокругъ. Повсюду валялись бумаги, портфель съ рисунками птицъ и растеній, разбитый стеклянный футляръ съ насѣкомыми и разбросанныя перья набитыхъ птицъ. Немного по-одаль лежало что-то походившее на кучу лохмотьевъ. Ближайшій къ ней всадникъ съ громкимъ крикомъ соскочилъ съ лошади. Это была мистрисъ Бракетъ — мертвая.

VII.
Слѣды начинаютъ исчезать.

Она умерла уже съ недѣлю. Черты ея лица и одежда были почти неузнаваемы; все тѣло было судорожно стянуто. Молодой докторъ сталъ внимательно ее осматривать.

— Умерла отъ голода? спросилъ Блунтъ.

Докторъ ничего не отвѣчалъ, но, отойдя отъ трупа, подобралъ съ земли валявшіеся остатки чучелъ, понюхалъ ихъ, поднесъ къ губамъ и, наконецъ, спокойно сказалъ:

— Нѣтъ, она отравлена.

Всѣ присутствующіе отшатнулись отъ трупа.

— Я полагаю, что отрава бы случайная, продолжалъ докторъ хладнокровно: — бѣдная женщина, мучимая голодомъ, набросилась на эти чучела птицъ, которыя прикрыты толстымъ слоемъ мышьяка для предохраненія отъ насѣкомыхъ. Несчастная сдѣлалась жертвою предосторожности ученаго.

Во всемъ отрядѣ раздались восклицанія ужаса и негодованія.

— Вишь какой, предпочелъ сохранить проклятыхъ птицъ! произнесъ швейцарецъ.

— Убилъ женщину, чтобъ спасти дохлую дичь, промолвилъ другой.

Докторъ улыбнулся и невольно подумалъ, что доктору Деваржу въ эту минуту было бы небезопасно показаться въ отрядѣ.

— Если этотъ энтузіастъ естествоиспытатель еще живъ, то я надѣюсь, что онъ не явится къ намъ хоть нѣсколько часовъ, сказалъ онъ на ухо Блунту.

— Кто это такой?

— Иностранецъ, довольно извѣстный ученый въ своей странѣ. Я не разъ слыхалъ его имя. Это — докторъ Деваржъ, и въ разбросанныхъ здѣсь бумагахъ онъ увѣряетъ, что сдѣлалъ удивительныя открытія въ наукѣ. Онъ также цѣнитъ очень высоко свою коллекцію.

— А стоитъ ее собрать и сохранить!

— Не теперь, намъ дорога каждая минута. Прежде подумаемъ о несчастныхъ людяхъ, а потомъ о наукѣ.

Они поѣхали далѣе. Бумаги и коллекціи, сохраненныя такъ старательно, плодъ столькихъ мѣсяцевъ терпѣливаго труда и лишеній, памятникъ научныхъ открытій и побѣды человѣческаго ума — остались брошенными на снѣгу. Вѣтеръ, разметая снѣгъ съ горныхъ откосовъ, какъ бы съ презрѣніемъ разносилъ ихъ съ мѣста на мѣсто, а лучи солнца, уже теплые, накаляя металлическую поверхность ящика и портфеля, хоронили ихъ все/ глубже и глубже въ снѣгу, словно желая скрыть навѣки отъ человѣческаго глаза.

Обогнувъ долину по горному скату, гдѣ снѣгъ былъ унесенъ вѣтромъ, отрядъ достигъ, черезъ нѣсколько часовъ, большаго дерева у входа въ роковое ущелье. Объявленіе все еще виднѣлось на деревѣ, но грубое изображеніе руки, указывавшее нѣкогда на похороненные подъ снѣгомъ шалаши, теперь, по волѣ вѣтра или непогоды, значительно опустилось и знаменательно указывало на снѣгъ подъ ногами. Входъ въ ущелье былъ занесенъ такими сугробами, что путники были принуждены оставить своихъ лошадей и пойти пѣшкомъ. Инстинктивно они сохраняли совершенное безмолвіе и подвигались одинъ за однимъ, то по мокрому снѣгу, то по обнаженнымъ уступамъ горы. Наконецъ, они достигли до деревянной трубы и крыши шалаша, виднѣвшихся надъ снѣгомъ. Всѣ остановились и взглянули другъ на друга. Предводитель отряда подошелъ къ трубѣ и, нагнувшись къ ней, крикнулъ:

— Кто тамъ?

Отвѣта не было. Только горное эхо откликнулось вдоль всего ущелья, и снова наступила мертвая тишина, прерываемая лишь паденіемъ льдинки или снѣжной лавины съ горнаго ската. Послѣ минутнаго колебанія, Блунтъ пошелъ къ отверстію въ сугробѣ и опустился въ подземное жилище. Не прошло и мгновенія, какъ онъ возвратился блѣдный и сдѣлалъ знакъ доктору. Они оба исчезли въ отверстіе. Мало по малу, за ними послѣдовали и остальные люди отряда. Черезъ нѣсколько времени, они медленно поднялись на поверхность, держа въ рукахъ три мертвыхъ трупа. Потомъ они снова исчезли и вынесли разъединенныя части скелета четвертаго мертвеца. Опять наступило гробовое молчаніе. Всѣ глядѣли другъ на друга, не смѣя вымолвить слова.

— Здѣсь долженъ быть другой шалашъ, сказалъ, наконецъ, Блунтъ.

— Вотъ онъ! воскликнулъ одинъ изъ людей, указывая на вторую трубу.

Теперь уже нечего было колебаться. Худшее уже было узнано. Поспѣшно всѣ направились ко второму подземному жилищу и исчезли въ немъ. Возвратясь обратно, они собрались въ кучку и шопотомъ говорили о чемъ-то съ видимымъ волненіемъ. Они были такъ заняты, что даже не замѣтили неожиданнаго появленія въ ихъ средѣ новаго лица.

VIII.
Слѣды все болѣе и болѣе исчезаютъ.

Это былъ Филипъ Ашлей — блѣдный, утомленный, съ впалыми глазами, но съ напряженными нервами и непреодолимой энергіей. Четыре дня передъ тѣмъ, онъ оставилъ Грэсъ на попеченіи гостепріимнаго поселенца и его семейства въ Калифорнійской Долинѣ. Мрачный, недовольный, онъ ненавидѣлъ цѣль своего странствія, но все же предпринялъ его, повинуясь обѣщанію, данному Грэсъ, и дикому инстинкту своей совѣсти. Онъ теперь стоялъ подлѣ шалаша, скрытаго въ снѣгу, и обернулся къ вышедшимъ изъ него людямъ съ полу-циничной, полу-равнодушной улыбкой.

Докторъ первый его замѣтилъ и бросился къ нему.

— Пойнсетъ, Артуръ! воскликнулъ онъ: — что вы тутъ дѣлаете?

Ашлей вспыхнулъ при видѣ доктора и инстинктивно промолвилъ:

— Шш!

Потомъ онъ поспѣшно взглянулъ на окружающихъ и съ видимымъ смущеніемъ произнесъ:

— Я оставилъ лошадь у входа въ ущелье.

— Я вижу, отвѣчалъ докторъ: — вы также явились сюда съ помощью, но уже поздно.

— Поздно? повторилъ Ашлей.

— Да. Они всѣ или умерли, или исчезли.

Странное выраженіе показалось на лицѣ Ашлея, но докторъ этого не замѣтилъ. Онъ отошелъ къ Блунту, сказалъ ему что-то на ухо и потомъ прибавилъ громко:

— Капитанъ Блунтъ, это — поручикъ Пойнсетъ, 5-го линейнаго полка, мой старый товарищъ, съ которымъ я не видался уже два года. Онъ, подобно намъ, явился сюда съ человѣколюбивой цѣлью. Это такъ походитъ на него.

Обычный Филипу тонъ образованнаго и свѣтскаго человѣка, а также радушная встрѣча со стороны доктора расположили весь отрядъ въ его пользу. Мало по малу, его смущеніе исчезло и онъ спросилъ:

— Что это за люди?

— Ихъ имена означены на лоскутѣ бумаги, прибитомъ на деревѣ, отвѣчалъ докторъ:. — конечно, мы не можемъ признать всѣхъ труповъ, такъ какъ никто не остался въ живыхъ. Мы навѣрно опредѣлили только трупы доктора Деваржа, схороненнаго въ снѣгу, и молодой дѣвушки, Грэсъ Конрой, съ ея маленькой сестрой на рукахъ.

— А какъ вы признали молодую дѣвушку? спросилъ Филипъ, пристально взглянувъ на доктора.

— По мѣткамъ на ея одеждѣ.

Филипъ вспомнилъ, что Грэсъ перемѣнилась одеждою съ своимъ младшимъ братомъ, который недавно передъ тѣмъ умеръ.

— Только по этому? снова спросилъ онъ.

— Нѣтъ; докторъ Деваржъ въ своихъ бумагахъ называетъ по именамъ всѣхъ обитателей его шалаша. Мы всѣхъ нашли, кромѣ брата молодой дѣвушки и какого-то Ашлея.

— А гдѣ же они по вашему? спросилъ мрачно Филипъ.

— Убѣжали! Чего ожидать отъ такихъ людей? отвѣчалъ докторъ, презрительно пожимая плечами.

— Какихъ людей? произнесъ Филипъ почти грубо.

— Вы, любезный другъ, знаете ихъ такъ же хорошо, какъ я, продолжалъ докторъ: — помните, они постоянно проходили мимо форта, гдѣ мы стояли. Чего они не могли выпросить, они крали, я, потомъ жаловались въ Уашингтонъ на отказъ въ помощи со стороны военныхъ. Вѣчно бывало заведутъ ссору съ индѣйцами, а потомъ дадутъ тягу, и намъ приходилось за нихъ расхлебывать кашу. Развѣ вы не помните? мужчины — всѣ грубые, болѣзненные, самаго низкаго класса, женщины — грязныя, старообразныя?

Филипъ старался вызвать прелестный юный образъ Грэсъ въ противоположность отвратительной картинѣ, рисуемой докторомъ, но ему какъ-то это не удавалось. Въ послѣдніе полчаса, его инстинктивная надменность и чванство взяли верхъ надъ всѣми другими чувствами. Онъ взглянулъ на доктора и отвѣчалъ:

— Да.

— Еще бы. Здѣсь были тѣже люди. Чего отъ нихъ ожидать? Они сильны только физически и, потерявъ эту силу, никуда не годятся. Мы видимъ передъ собою ясные слѣды эгоизма, жестокости, быть можетъ, убійства.

— Да, да, сказалъ поспѣшно Филипъ: — но вы что-то говорили о молодой дѣвушкѣ, Грэсъ Конрой, что вы знаете о ней?

— Только то, что мы нашли ее мертвой съ одѣяльцемъ ея маленькой сестры въ рукахъ, словно послѣ смерти у нея вырвали еще живаго ребенка. Но, Артуръ, какъ вы попали сюда? Вы здѣсь вблизи стойте съ полкомъ?

— Нѣтъ, я въ отставкѣ.

— Неужели! А вы здѣсь…

— Одинъ.

— Хорошо, мы послѣ поговоримъ обо всемъ. Вы должны мнѣ помочь составить донесеніе. Наша экспедиція — оффиціальная, хотя и основана на такъ называемыхъ ясновидящихъ способностяхъ нашего друга Блунта. Во всякомъ случаѣ, мы доказали справедливость этого факта, если и не могли сдѣлать ничего болѣе..

Вслѣдъ за тѣмъ, докторъ весело разсказалъ Филипу ихъ экспедицію, начиная отъ сна Блунта, который ясно видѣлъ, что извѣстное число эмигрантовъ умирало съ голоду въ горахъ, и до встрѣчи съ нимъ, причемъ онъ выказалъ столько циническаго юмора и сатирическаго таланта, развлекавшихъ обыкновенно всѣхъ офицеровъ въ фортѣ Бобадилѣ, что молодые люди вскорѣ оба захохотали. Нѣкоторые изъ людей отряда, приготовлявшіе мертвецовъ къ погребенію и разговаривавшіе между собою шепотомъ, видя, что джентльмэны смѣются надъ роковой экспедиціей, стали сами шутить, конечно, грубѣе и неприличнѣе.. Филипъ насупилъ брови, а докторъ засмѣялся.

Черезъ нѣсколько времени, они рядомъ выѣзжали изъ мрачной долины. Молчаніе Филипа на счетъ причины его появленія въ этомъ странномъ мѣстѣ не возбуждало подозрѣнія въ умѣ его пріятеля. Докторъ былъ очень радъ, что его встрѣтилъ, и думалъ только объ удовольствіи, которое ему доставитъ общество человѣка, равнаго ему по образованію, вкусамъ и привычкамъ. Онъ гордился своимъ пріятелемъ, гордился впечатлѣніемъ, произведеннымъ Филипомъ на грубыхъ, невѣжественныхъ людей, съ которыми онъ принужденъ былъ поневолѣ брататься при демократическихъ условіяхъ пограничной жизни. Что касается до Филипа, то онъ, несмотря на свою юность, привыкъ, чтобы друзья имъ гордились. Онъ даже находилъ чрезвычайно похвальнымъ, что такъ рѣдко пользовался этимъ обстоятельствомъ. Онъ былъ увѣренъ, что, еслибъ разсказалъ доктору о своемъ участіи въ несчастной экспедиціи эмигрантовъ и бѣгствѣ съ Грэсъ, то докторъ почелъ бы его за героя, а потому скрылъ этотъ фактъ; онъ чувствовалъ тѣмъ менѣе укоровъ совѣсти.

Путь ихъ лежалъ мимо Монументнаго Пика и разбросанной груды камней. Филипъ тутъ уже однажды проѣхалъ по дорогѣ къ ущелью и былъ очень радъ, что неожиданная трагедія освободила его отъ необходимости исполнить обѣщаніе, данное умершему натуралисту. Однако, онъ не могъ удержаться отъ вопроса и, обращаясь къ доктору, произнесъ:

— А стоитъ что нибудь сохранить изъ этихъ бумагъ и коллекцій?

— Нѣтъ, отвѣчалъ рѣзко докторъ, который уже нѣсколько мѣсяцевъ не имѣлъ случая выказать свой обычный скептицизмъ: — еслибъ мы могли возвратить ихъ самому доктору Деваржу, то, вѣроятно, онѣ доставили бы ему большое удовольствіе. Но, право, я не вижу здѣсь ничего достойнаго его пережить.

Тонъ доктора такъ походилъ на тонъ самого Деваржа, что Филипъ какъ-то странно улыбнулся и почувствовалъ себя гораздо спокойнѣе. Достигнувъ до разбросанной груды камней, онъ увидалъ, что сама природа раздѣляла этотъ циническій взглядъ: металлическій ящикъ глубоко погрузился въ снѣгъ, вѣтеръ далеко разнесъ бумаги, и даже камни едва сохранили свои очертанія.

IX.
Слѣды исчезли навѣки.

Палящее, майское солнце жгло бѣлыя стѣны комендантскаго дома въ Presidio Сан-Романа, красныя черепицы его крыши и черныя плиты двора, откуда мулы и погонщики только-что вернувшагося каравана бѣжали подъ тѣнь длинной галлереи. Самъ комендантъ предавался полуденной siesta въ маленькой, низенькой комнатѣ близь караульни. Сонъ коменданта никогда еще не былъ прерываемъ, и потому онъ съ испугомъ вскочилъ, когда его неожиданно разбудилъ секретарь. Его первая мысль была схватить свой вѣрный толедскій клинокъ, но случилось, что въ это самое утро кухарка взяла шпагу коменданта, чтобъ вынуть tortillas изъ печи, и Донъ-Жуанъ Сальватьера удовольствовался тѣмъ, что строго спросилъ о причинѣ подобнаго нарушенія заведенныхъ имъ порядковъ.

— Сеньорита… американка желаетъ васъ немедленно видѣть, произнесъ секретарь.

Донъ-Жуанъ снялъ съ головы черный, шелковый платокъ, которымъ были повязаны его посѣдѣвшіе волосы, и привсталъ. Но, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ Припять болѣе оффиціальную позу, дверь отворилась, и въ комнату вошла молодая дѣвушка скромно, застѣнчиво.

Несмотря на ея скудную, грубую, дурно сидѣвшую одежду, впалые глаза, отуманенные слезами, и тяжелое горе, изсушившее ея хорошенькія щечки, она была такъ прелестна, молода, невинна, довѣрчива и безпомощна, что комендантъ быстро вскочилъ и низко поклонился почти до земли.

Повидимому, они взаимно произвели другъ на друга хорошее впечатлѣніе, потому что молодая дѣвушка, поспѣшно взглянувъ на худощавую, но благородную фигуру коменданта и добрые глаза, свѣтившіеся надъ густыми, сѣдыми усами, съ неожиданнымъ пыломъ бросилась передъ нимъ на колѣни.

Комендантъ хотѣлъ ее нѣжно поднять, но она отстранила его рукой.

— Нѣтъ, нѣтъ, выслушайте меня. Я — только бѣдная дѣвушка безъ друзей и крова. Мѣсяцъ тому назадъ, я оставила свою семью въ горахъ и отправилась искать помощи, чтобъ спасти ихъ отъ голодной смерти. Со мною былъ братъ. Господь сжалился надъ нами, синьоръ, и мы, послѣ долгаго странствія, нашли, наконецъ, кусокъ хлѣба и пріютъ въ хижинѣ поселенца. Братъ мой Филипъ возвратился къ нашимъ съ помощью. Я съ тѣхъ поръ ничего о немъ не знаю. О, синьоръ! онъ, можетъ быть, умеръ; они, можетъ быть, всѣ умерли. Три недѣли прошло съ тѣхъ поръ, а я все одна, синьоръ, одна на чужой сторонѣ. Поселенецъ былъ очень добръ ко мнѣ и послалъ меня къ вамъ за помощью. Вы мнѣ поможете, я въ этомъ увѣрена. Вы ихъ найдете, моихъ друзей, мою маленькую сестру, моего брата.

Комендантъ, терпѣливо дождавшись конца ея словъ, нѣжно поднялъ ее и посадилъ рядомъ съ собою. Потомъ онъ обратился къ секретарю, который поспѣшно по испански отвѣчалъ на безмолвный вопросъ коменданта. Молодая дѣвушка была ужасно разочарована при видѣ, что ея пламенныя словй были непонятны Донъ-Жуану, и съ какимъ-то вызывающимъ тономъ, совершенно ей непривычнымъ, обернулась къ секретарю, который принялъ на себя роль переводчика.

— Вы — американка?

— Да, рѣзко отвѣтила молодая дѣвушка, которая вдругъ почувствовала, съ чисто женскимъ инстинктомъ, странное, неотразимое отвращеніе къ этому человѣку.

— Сколько лѣтъ?

— Пятнадцать.

Комендантъ почти безсознательно положилъ свою загорѣлую руку на ея юную головку.

— Имя?

Она взглянула на коменданта и съ минуту колебалась.

— Грэсъ.

Она снова замолчала и черезъ минуту прибавила, бросая вызывающій взглядъ на секретаря:

— Грэсъ Ашлей.

— Назовите мнѣ кого-нибудь изъ вашей партіи эмигрантовъ, миссъ Грэсъ Ашлей.

Молодая дѣвушка снова колебалась нѣсколько мгновеній.

— Филипъ Ашней, промолвила она: — Гэбріель Конрой, Питеръ Думфи, мистрисъ Дженни Думфи.

Секретарь открылъ конторку, вынулъ печатныя листокъ и быстро пробѣжалъ его. Потомъ онъ подалъ его коменданту со словами.

— Виспо.

— Виспо, повторилъ комендантъ и добродушно взглянулъ на Грэсъ, стараясь ее ободрить.

— Экспедиція изъ верхняго Presidio напала на слѣды партіи американцевъ въ горахъ, сказалъ секретарь: — между ними находятся подобныя имена.

— Это — наша партія! радостно роскликнула Грэсъ.

— Вы увѣрены? спросилъ подозрительно секретарь.

— Да.

Секретарь снова взглянулъ на бумагу, а потомъ на Грэсъ.

— Здѣсь нѣтъ имени миссъ Грэсъ Ашли.

Грэсъ поблѣднѣла и опустила глаза. Черезъ мгновеніе она бросила умоляющій взглядъ на коменданта. Еслибъ она могла прямо говорить съ нимъ, то на колѣняхъ созналась бы въ своемъ невинномъ обманѣ; но она не могла рѣшиться, чтобъ ея исповѣдь была передана секретаремъ. Поэтому она прибѣгла къ хитрости.

— Это — ошибка, сказала она: — но вѣдь есть имя Филипа, моего брата?

— Да, такое имя значится, отвѣчалъ секретарь мрачно.

— Онъ живъ и здоровъ! воскликнула Грэсъ, забывая все отъ радости.

— Онъ не найденъ.

— Какъ не найденъ? спросила Грэсъ, широко открывая глаза.

— Его тамъ не было.

— Конечно, не было, промолвила Грэсъ съ нервнымъ истерическимъ смѣхомъ: — онъ былъ со мною; но потомъ онъ вернулся.

— 30 апрѣля, Филипъ Ашлей не былъ найденъ.

Грэсъ громко застонала и всплеснула руками. Забывая все отъ отчаянія, она бросилась на колѣни передъ комендантомъ и со слезами воскликнула:

— Простите меня, синьоръ, но я обманула васъ безъ всякаго дурнаго намѣренія.^Филипъ — мнѣ не братъ, но другъ, добрый, преданный. Онъ просилъ меня назваться его именемъ, и я согласилась. Меня зовутъ не Ашлей. Я не знаю, что въ этой бумагѣ; но въ ней должно быть упомянуто о моемъ братѣ Гэбріелѣ и сестрѣ. О, синьоръ! Живы они или умерли? отвѣчайте мнѣ, вы должны мнѣ отвѣтить… Я… Грэсъ Конрой.

Секретарь опять развернулъ печатный листокъ, пробѣжалъ его, какъ-то странно взглянулъ на Грэсъ и подалъ бумагу коменданту, указывая въ ней на одно мѣсто. Они переглянулись; комендантъ закашлялъ и, вставъ, отвернулся отъ Грэсъ. Секретарь подошелъ къ ней и, по приказанію коменданта, подалъ ей бумагу.

Молодая дѣвушка взяла ее дрожащими руками. Морозъ пробѣжалъ по ея тѣлу. Это былъ документъ на испанскомъ языкѣ.

— Я не могу этого прочесть! воскликнула она, нетерпѣливо топая своей маленькой ножкой: — скажите мнѣ, что тутъ написано!

Комендантъ махнулъ рукой, и секретарь взялъ бумагу у молодой дѣвушки. Свѣтъ изъ глубокой амбразуры окна падалъ прямо на Грэсъ, которая, опустивъ немного голову и раскрывъ свои прелестныя губки, пламенно, жалобно смотрѣла на коменданта, хотя онъ и стоялъ къ ней спиной и, повидимому, глядѣлъ въ окно. Секретарь прокашлялся и началъ надменнымъ тономъ безупречнаго лингвиста переводить по англійски испанскій документъ:

Донесеніе.

Его превосходительству, коменданту Сан-Фелипе.

"Имѣю честь донести, что экспедиція, посланная на помощь несчастнымъ эмигрантамъ въ Сіеррѣ-Невадѣ, согласно показанію Дона Хозе-Блуента изъ Сан-Геранито, нашла въ ущельѣ, къ востоку отъ Чертова Прохода, доказательства о недавнемъ существованіи этихъ эмигрантовъ, погребенныхъ въ снѣгу, а также открыла исторію ихъ страданій и смерти. Письменный документъ, оставленный несчастными, знакомитъ насъ съ именами и организаціей партіи капитана Конроя, а потому прилагаю копію съ этого документа.

"Тѣла пяти несчастныхъ, найденныя въ снѣгу, не могли быть признаны, кромѣ двухъ, которыя и погребены согласно церковнымъ обрядамъ.

«Наши солдаты дѣйствовали въ этомъ случаѣ съ мужествомъ, хладнокровіемъ, патріотизмомъ, непреодолимой стойкостью и искренней набожностью, отличающими мексиканскаго воина. Нельзя достаточно выразить похвалъ добровольной помощи, оказанной нашему предводителю въ этомъ человѣколюбивомъ дѣлѣ однимъ путешественникомъ, Дономъ Артуромъ Пайнестомъ, отставнымъ поручикомъ сѣверо-американской арміи.

„Несчастные, повидимому, умерли отъ голода, хотя одна женщина сдѣлалась жертвою яда. Къ сожалѣнію, среди погибшихъ былъ знаменитый въ наукѣ докторъ Поль Деваржъ, натуралистъ и набиватель чучелъ“.

Секретарь остановился, понизилъ голосъ и, пристально смотря на Грэсъ, продолжалъ:

„Тѣла признанныя принадлежатъ Полю Деваржу и Грэсъ Конрой“.

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Грэсъ, дико всплеснувъ руками: — это — ошибка! Вы хотите испугать меня, бѣдную, безпомощную дѣвушку! Вы наказываете меня за обманъ. Сжальтесь надо мною. Господи!.. Спаси меня, Филипъ!

Съ дикимъ отчаяннымъ крикомъ, она вскочила, схватила себя за волосы обѣими руками и грохнулась безъ чувствъ на полъ.

— Пошлите сюда Мануелу, сказалъ поспѣшно комендантъ и, нетерпѣливо оттолкнувъ секретаря, поднялъ съ полу безчувственную Грэсъ.

Въ ту же минуту въ комнату вбѣжала индійская служанка и помогла коменданту положить на диванъ молодую дѣвушку.

— Бѣдное дитя! сказалъ онъ, пока Мануела поспѣшно разстегивала ей платье: — Бѣдное дитя! безъ отца и матери.

— Бѣдная женщина! промолвила Мануела въ полголоса. — и безъ мужа.

X.
Одноконный Станъ.

Одноконный Станъ пользовался неслыханнымъ благоденствіемъ. Еслибы его основатель, такъ безнадежно окрестившій свое дѣтище въ минуту пьянаго отчаянія, не сдѣлался жертвою „хитрыхъ смѣшеній“ въ тавернахъ Сан-Франциско задолго до процвѣтанія стана, то, конечно, онъ призналъ бы всю несправедливость сочиненнаго имъ названія. „Держись Джимъ одной водки, говорилъ мѣстный критикъ: — онъ открылъ бы богатую руду подъ самымъ своимъ шалашемъ“. Но Джимъ поступилъ иначе; выручивъ тысячу долларовъ изъ первоначально-занятой имъ земли, онъ полетѣлъ въ Сан-Франциско и тамъ, роскошно одѣваясь, пилъ все, что ни попало, быстро переходя отъ шампанскаго къ коньяку, отъ джина къ пиву, пока, наконецъ, не окончилъ своей мишурной, эфемерной жизни въ городской больницѣ.

Одноконный Станъ пережилъ не только своего крестнаго отца, но и его безнадежное предсказаніе, что въ немъ не будетъ бэлѣе одного коня. Это цвѣтущее селеніе рудокоповъ имѣло свою гостинницу, Домъ Трезвости, почтовую контору, нѣсколько тавернъ, два четыреугольника низенькихъ деревянныхъ строеній на главной улицѣ, группы тѣсно скученныхъ хижинъ на скатахъ горы, массы свѣжо срубленныхъ пней и рядъ недавно очищенныхъ участковъ земли. Несмотря на свое недавнее существованіе,, онъ уже гордился древностями и историческими воспоминаніями. Первый шалашъ, построенный Джимомъ Войтомъ, все еще стоялъ на своемъ мѣстѣ; слѣды пуль ясно виднѣлись на ставняхъ таверны Качуги, гдѣ произошло знаменитое побоище между Бастономъ Джо, Гарри Бартомъ и Томсономъ изъ Анджеля; изъ крыши таверны Ватсана все еще торчала балка, на которой, въ предъидущемъ году, былъ повѣшенъ рудокопъ послѣ неформальнаго слѣдствія по подозрѣнію въ принадлежности ему нѣсколькихъ муловъ. Вблизи находилось скромное четыреугольное строеніе, въ которомъ происходило знаменитое собраніе, избравшее делегатовъ, которые, въ свою очередь, выбрали почтеннаго мистера Бланка представителемъ Калифорніи въ конгрессѣ Соединенныхъ Штатовъ.

Шелъ дождь; но не прямо, честно, какъ обыкновенно въ этой горной странѣ, а неопредѣленно, нерѣшительно, какъ-бы предоставляя себѣ право каждую минуту превратиться въ туманъ и тѣмъ отнимая возможность у всякаго держать пари, что это — дождь. Во всякомъ случаѣ, было мокро какъ сверху, такъ и снизу, что доказывалось облаками пара, стоявшаго вокругъ нижнихъ оконечностей нѣсколькихъ зѣвакъ, грѣвшихся у печки въ лавкѣ Бригса. Эти посѣтители, отъ недостатка вкуса или капитала, избѣгали публичныхъ притоновъ игры и пьянства и довольствовались гостепріимнымъ боченкомъ Бригса, причемъ набивали свои трубки его табакомъ и ясно обнаруживали своимъ тономъ глубокое сознаніе, что ихъ общество вполнѣ удовлетворяло Бригса за понесенные расходы.

Они курили молча; только по временамъ раздавалось глухое шипѣнье отъ плевковъ, искусно направленныхъ на раскаленныя стѣнки желѣзной печи. Неожиданно, дверь изъ внутренней комнаты отворилась, и вошелъ Гэбріель Конрой.

— Какъ его здоровье, Гэбъ? спросилъ одинъ изъ присутствующихъ.

— По маленьку, отвѣчалъ Гэбріель и прибавилъ, обращаясь къ Бригсу: — вамъ придется, до прихода доктора, перемѣнить ему компрессы. Я самъ вернулся бы черезъ часокъ, но мнѣ надо навѣстить Стивена, а, вѣдь, это — двѣ мили отсюда.

— Но онъ говоритъ, что никого не допуститъ къ себѣ, кромѣ, васъ, замѣтилъ Бригсъ.

— Знаю, отвѣчалъ Гэбріель: — но это пройдетъ. Вѣдь, Стимсонъ говорилъ то же, когда ему стало хуже, но вскорѣ забылъ обо мнѣ; а я только подоспѣлъ, чтобы положить его въ гробъ.

Бригсъ долженъ былъ, хотя и неохотно, согласиться, что Гэбріель правъ. Послѣдній уже направился къ дверямъ, какъ его остановилъ одинъ изъ грѣвшихся рудокоповъ.

— Ей, Гэбъ! Вы знаете вновь прибывшее семейство въ шалашѣ по ту сторону рудника. Ребенокъ у нихъ умеръ вчера ночью.

— Неужели? спросилъ Гэбріель съ сочувствіемъ.

— Да, и бѣдная мать въ большихъ хлопотахъ. Будьте такъ добры, зайдите къ ней по дорогѣ.

— Хорошо, отвѣчалъ задумчиво Гэбріель.

— Я полагалъ, что, сказавъ объ этомъ, доставлю вамъ обоимъ удовольствіе, продолжалъ рудокопъ, снова обернувшись къ печкѣ съ видомъ человѣка, исполнившаго свой долгъ цѣною большого труда и самопожертвованія.

— Вы всегда думаете о другихъ, Джонсонъ, замѣтилъ Бригсъ съ явнымъ восхищеніемъ.

— Да, отвѣчалъ Джонсонъ съ скромнымъ самодовольствомъ: — я полагаю, что въ Калифорніи всѣмъ необходимо думать не только о себѣ, но и о другихъ. Нѣсколькихъ словъ съ моей стороны, вы видите, было достаточно, чтобы успокоить это бѣдное семейство.

Между тѣмъ, смиренное орудіе самоотверженнаго человѣколюбія Джонсона исчезло во мракѣ и въ дождѣ. Гэбріель такъ добросовѣстно исполнялъ свои разнообразныя обязанности, что только къ часу ночи вернулся въ свое скромное жилище на горномъ скатѣ. Эта срубленная изъ сосновыхъ бревенъ хижина была такъ проста и первобытна, такъ близко подходила къ природѣ, что виноградная лоза свободно вилась по крышѣ изъ древесной коры, птицы гнѣздились въ разсѣлинахъ стѣнъ, а бѣлка безбоязненно грызла желуди на конькѣ кровли.

Тихо отодвинувъ деревянную задвижку, замѣнявшую желѣзный засовъ, Гэбріель вошелъ въ дверь своей обычной осторожной едва слышной поступью. Онъ зажегъ свѣчу въ каминѣ, гдѣ еще свѣтились красные уголья, и внимательно посмотрѣлъ вокругъ себя. Хижина раздѣлялась на двѣ части холщевой занавѣской; на сосновомъ столѣ лежала одежда, очевидно, принадлежавшая дѣвочкѣ семи или восьми лѣтъ: платье, разорванное во многихъ мѣстахъ, бѣлая фланелевая юбка съ красными заплатками и чулки, до того перештопанные, что не оставалось почти ни одного цѣльнаго мѣстечка. Гэбріель грустно взглянулъ на эти несчастные предметы туалета и очень серьёзно, заботливо сталъ ихъ перебирать. Потомъ, снявъ сюртукъ и сапоги, онъ усѣлся передъ столомъ; но не успѣлъ вынуть изъ ящика иголку и нитки, какъ изъ-за холщевой занавѣски раздался дѣтскій голосъ:

— Это — ты, Гэбъ?

— Да.

— Я устала и легла спать, Гэбъ.

— Вижу, отвѣчалъ Гэбріель сухо и вынулъ изъ юбки иголку съ ниткой, которая, повидимому, была брошена послѣ безнадежной попытки зашить прорѣху.

— Право, Гэбъ, всѣ мои платья такъ стары.

— Стары! воскликнулъ Гэбъ съ упрекомъ: — они почти также хороши теперь, какъ были сначала. Юбка положительно стала крѣпче, чѣмъ въ первый день, когда ты ее надѣла, прибавилъ онъ, смотря на заплатки съ гордостью художника.

— Да, вѣдь, съ тѣхъ поръ, Гэбъ, прошло пять лѣтъ.

— Ну, такъ что-жъ? отвѣчалъ Гэбріель съ нетерпѣніемъ, обращаясь къ занавѣскѣ: — еслибы даже…

— Я выросла.

— Выросла! повторилъ Гэбріель презрительно: — а развѣ я не выпустилъ рубцовъ и не наставилъ лифа на три пальца? Ты меня просто раззоришь своей одеждой.

Олли разсмѣялась; но, не слыша сочувственнаго отклика со стороны безмолвно работавшаго Габріеля, она просунула въ отверстіе занавѣски свою курчавую головку. Черезъ секунду, маленькая, худенькая дѣвочка, въ коротенькой ночной рубашкѣ, подбѣжала къ столу и старалась взобраться на колѣни къ Габріелю.

— Поди прочь, сказалъ онъ строгимъ голосомъ, но на лицѣ его ясно виднѣлось желаніе приласкать ребенка: — поди прочь! Ты обо мнѣ не думаешь! Я могу работать до смерти, чтобы водить тебя въ шелкахъ и бархатахъ, а ты непремѣнно залѣзешь во всякую лужу или заберешься въ лѣсную чащу. Ты не бережешь платье, Олли. Я десять дней тому назадъ сковалъ его какъ-бы желѣзными обручами, а теперь посмотри, на что оно походитъ?

И онъ презрительно указывалъ на платье. Но дѣвочка не обращала вниманія на его слова, а, вскарабкавшись къ нему на колѣни, прижалась головкою къ его груди.

— Ты — совсѣмъ сумасшедшій, Гэбъ, совсѣмъ сумасшедшій, повторяла она, не поднимая глазъ.

Гэбріель не удостоилъ ея отвѣтомъ, а молча продолжалъ работать.

— Кого ты видѣлъ въ городѣ? спросила Олли, нисколько не сконфуженная.

— Никого, отвѣчалъ рѣзко Гэбріель.

— Неправда! воскликнула Олли, качая головой: — отъ тебя пахнетъ мятой и мазью. Ты былъ у Бригса и у новыхъ поселенцевъ.

— Да, отвѣчалъ Гэбріель: — мексиканцу лучше, но ребенокъ умеръ. Напомни мнѣ завтра посмотрѣть въ вещахъ матери, не найдется ли чего нибудь для бѣдной женщины.

— А ты знаешь, Гэбъ, что о тебѣ говоритъ мистрисъ Маркль? произнесла Олли, неожиданнно поднимая голову.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Гэбріель, стараясь, но совершенно неудачно, придать себѣ равнодушный видъ.

— Она говоритъ, продолжила Олли: — что ты приносишь себя въ жертву другимъ, а самъ нуждаешься болѣе всѣхъ въ попеченіяхъ. Она говоритъ также, что необходимо завести для меня женщину.

Гэбріель положилъ на столъ юбку и, взявъ обѣими руками кудрявую головку Олли, повернулъ ее лицомъ къ себѣ.

— Олли, сказалъ онъ серьёзно: — когда я бѣжалъ съ тобою изъ Голоднаго Стана, несъ тебя на спинѣ милю за милей, двѣ недѣли кормилъ тебя рыбой и дичью въ долинѣ, тебѣ, кажется, было не хуже оттого, что не было при тебѣ женщины. Пробравшись сюда, я выстроилъ этотъ домъ и, кажется, никакая женщина не сдѣлаетъ лучше. Впрочемъ, если мнѣ докажутъ, что во всѣхъ этихъ случаяхъ тебѣ была бы полезнѣе женщина, то я признаю, что мистрисъ Маркль права.

Олли стало неловко; по женскій инстинктъ ее выручилъ, и она снова возобновила аттаку.

— Мнѣ кажется, что ты, Гэбъ, очень нравишься мистрисъ Маркль.

Гэбріель взглянулъ съ испугомъ на маленькую дѣвочку. Самыя юныя представительницы женскаго пола часто инстинктивно угадываютъ то, что ускользаетъ отъ самыхъ проницательныхъ, умныхъ мужчинъ.

— Поди спать, Олли, произнесъ Гэбріель, не отвѣчая на слова сестры.

Но Олли хотѣла еще посидѣть и потому перемѣнила разгикоръ.

— Мексиканецъ, за которымъ ты ухаживаешь — не мексиканецъ, а чиліецъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ мистрисъ Маркль.

— Можетъ быть, но это все равно, отвѣчалъ равнодушно Гэбріэль: — я его называю мексиканцемъ.

— А разспрашивалъ онъ тебя еще о… старомъ времени?

— Да; онъ желалъ узнать всѣ подробности объ исторіи Голоднаго Стана. Онъ особенно интересовался нашей бѣдной Грэсъ и спрашивалъ многое о ней. Ея исчезновеніе, повидимому, его огорчило такъ же, какъ и насъ. Я никогда не видывалъ, Олли, чтобы кто нибудь такъ сильно сочувствовалъ чужому горю. Можно, право, подумать, что онъ принадлежалъ къ нашей партіи. Онъ также разспрашивалъ меня подробно о докторѣ Деваржѣ.

— И о Филипѣ? спросила Олли.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Гэбріель.

— Гэбріель, я не желала бы, чтобы ты разсказывалъ всякому нашу исторію, произнесла дѣвочка неожиданно.

— Отчего? спросилъ Гэбріель съ удивленіемъ.

— Потому что не хорошо объ этомъ говорить. Мнѣ кажется иногда, что на насъ здѣсь какъ-то странно смотрятъ. Маленькій мальчикъ новыхъ поселенцевъ не хотѣлъ со мною играть, а дѣвочка мистрисъ Маркль говоритъ, что мы въ снѣгу дѣлали что-то страшное. Этотъ мальчишка сказалъ, что мы съ тобою…

— Шш! перебилъ ее Гэбріель, вспыхнувъ: — я ему задамъ трезвону.

— Но, Гэбріель, никто…

— Ступай спать Олли, а то ты простудишься, и не къ чему говорить о пустякахъ, сказалъ Гэбріель рѣзко, опуская ее на полъ: — дѣвочка мистриссъ Маркль — дрянь; всегда заведетъ тебя въ грязь и перепортитъ твое лучшее платье, а я потомъ чини его всю ночь.

Олли возвратилась за холщевую занавѣску, а Гэбріель принялся снова за работу; но нитка у него какъ-то ежеминутно рвалась, и онъ мысленно кололъ иглою обнаженныя ноги дряннаго. мальчишки, вмѣшавшагося не въ свое дѣло.

— Гэбъ, произнесъ черезъ нѣсколько минутъ голосъ Олли.

— Что? спросилъ онъ нетерпѣливо, откладывая свою работу.

— Какъ ты думаешь… Филипъ… съѣлъ Грэсъ?..

Гэбріель быстро вскочилъ и побѣжалъ за холщевую занавѣску. Но не успѣлъ онъ скрыться, какъ дверь въ хижину отворилась, и вошелъ незнакомецъ. Онъ остановился на порогѣ и окинулъ пытливымъ взоромъ всю комнату. За занавѣской слышались голоса. Незнакомецъ постоялъ немного и потомъ кашлянулъ.

Черезъ мгновеніе, Гэбріель очутился подлѣ него. Лицо его выражало неудовольствіе, но, взглянувъ пристально на неизвѣстнаго гостя, онъ остановился, какъвкопанный. Незнакомецъ слегка улыбнулся и, нѣсколько хромая, подошелъ къ креслу.

— Вы меня извините, сказалъ онъ, садясь съ тяжелымъ вздохомъ: — вы удивлены? Вы видѣли меня часовъ шесть тому назадъ въ постели совершенно безъ ногъ и такъ нѣжно, мило ухаживали за мной. А теперь я здѣсь. Вы думаете, что я сошелъ съ ума!

Онъ поспѣшно поднесъ правую руку ко лбу, указывая знакомъ, что рехнулся, и продолжалъ съ улыбкой.

— Выслушайте меня. Часъ тому назадъ, я получилъ важное извѣстіе. Мнѣ необходимо сегодня же ночью отправиться въ Мэрисвиль. Дѣлать нечего — я всталъ и одѣлся. Вы видите, мнѣ гораздо лучше, и я могу владѣть ногами. Но я сказалъ себѣ: Викторъ, ты долженъ прежде всего засвидѣльствовать свое почтеніе и пожать руку великодушному, доброму рудокопу, который тебя вылечилъ. Виспо». Вотъ я и здѣсь.

Онъ протянулъ свою тонкую, мускулистую, загорѣлую руку и устремилъ на Габріеля пытливые, черные глаза, которые дотолѣ быстро бѣгали по всѣмъ окружавшимъ его предметамъ.

— Но, вѣдь, вы еще недостаточно оправились, промолвилъ Гэбріель внѣ себя отъ изумленія: — вы не можете ходить. Вы себя убьете.

— Вы думаете? Ничего; меня ждетъ у вашихъ дверей лошадь. Сколько, вы полагаете, миль до ближайшаго города? Пятнадцать? Это — пустяки. Черезъ два часа идетъ оттуда дилижансъ, и я поспѣю во время.

Говоря это, онъ махнулъ рукой, какъ бы отстраняя отъ себя всѣ препятствія, но, въ тоже время, глаза его остановились на маленькомъ старомодномъ дагеротипѣ, стоявшемъ на полочкѣ, надъ печкой. Онъ всталъ и, прихрамывая, дошелъ до предмета, приковывавшаго его вниманіе.

— Это — чей портретъ? спросилъ онъ.

— Грэсъ, отвѣчалъ Гэбріель, просіявъ: — его сняли въ тотъ самый день, когда мы выступили изъ Сентъ-Джо.

— Давно?

— Шесть лѣтъ тому назадъ; ей было тогда четырнадцать лѣтъ, произнесъ Гэбріель, вытирая рукавомъ стекло портрета и смотря на него гордо, хотя съ влгиными глазами: — не было дѣвушки красивѣе во всемъ Миссури. А, что вы сказали?

Незнакомецъ произнесъ поспѣшно нѣсколько словъ на иностранномъ языкѣ, но, вѣроятно, они выражали комплиментъ, потому что онъ немедленно прибавилъ громко:

— Прелестная! Восхитительная! Ангелъ! и походитъ на брата.

Послѣднія слова онъ произнесъ задумчиво, перебѣгая глазами отъ портрета къ лицу Габріеля и обратно. Молодому человѣку это очень польстило, хотя всякій, не столь простой, какъ онъ, легко отгадалъ бы въ этомъ замѣчаніи простую свѣтскую любезность. Дѣйствительно, честное, грубое лицо брата нисколько не напоминало нѣжныхъ, поэтическихъ чертъ молодой дѣвушки.

— Драгоцѣнная вещь, продолжалъ незнакомецъ: — и у васъ нѣтъ ничего болѣе?

— Ничего.

— Не осталось ни одного письма, ни одной записки? Это было бы настоящее сокровище!

— Она ничего не оставила, кромѣ своего платья. Вы знаете, что она ушла въ мужской одеждѣ брата Джона. Поэтому я всегда удивлялся, какъ ее признали, найдя мертвой.

Незнакомецъ не произнесъ ни слова, и Гэбріель продолжалъ:

— Я возвратился къ нимъ не прежде мѣсяца, и тогда уже не было ни снѣга, ни слѣда всей нашей партіи. Потомъ мнѣ разсказали, что отрядъ, посланный къ намъ на помощь, нашелъ всѣхъ мертвыми, а, между прочими, и Грэсъ. Я рѣшительно не понимаю, какъ она вернулась одна, потому что никто не упоминалъ о человѣкѣ, съ которымъ она ушла. Грустно подумать, что она, бѣдная голубушка, вернулась къ Олли и ко мнѣ и не нашла никого. Эта мысль просто сводитъ меня съ ума. Она умерла не отъ голода и холода, г. Рамиресъ. Ея сердце было разбито.

Незнакомецъ какъ-то странно взглянулъ на Гэбріеля, но ничего не промолвилъ.

— Болѣе года я тщетно старался получить донесеніе о дѣйствіяхъ отряда, посланнаго къ намъ на помощь, продолжалъ Гэбріель, отирая глаза юбочкой Олли: — потомъ я сталъ искать миссіонерную станцію или presidio, откуда отправился этотъ отрядъ. Но тутъ вскорѣ началась золотая лихорадка, и американцы овладѣли всѣми миссіонерными селеніями и presidios, такъ что, когда я достигъ до Сан… Сан… Сан…

— Геронимо, поспѣшно подсказалъ Рамиресъ.

— Развѣ я вамъ называлъ его? спросилъ Гэбріель: — кажется, нѣтъ.

Рамиресъ утвердительно улыбнулся, оскаливъ зубы, и знакомъ просилъ его продолжать.

— Достигнувъ до Сен-Геронимо, я тамъ не нашелъ никого — ни людей, ни архива. Тогда я напечаталъ объявленіе въ газетахъ Сан-Франциско, прося Филипа Ашлея — такъ звали молодого человѣка, который помогъ ея бѣгству — дать о себѣ вѣсточку. Но не получилъ никакого отвѣта.

— Вы не богаты, другъ Гэбріель? спросилъ неожиданно Рамиресъ, вставая.

— Нѣтъ.

— Но вы надѣетесь разбогатѣть?

— Да, надѣюсь, какъ всѣ, найти руду.

— Гдѣ ни попало?

— Гдѣ ни попало, отвѣчалъ съ улыбкой Гэбріель.

— Adios, сказалъ незнакомецъ, направляясь къ двери.

— Adios, повторилъ Гэбріель: — но развѣ вамъ непремѣнно надо ѣхать ночью? Что за спѣхъ? Вы правду говорите, что вамъ гораздо лучше?

— Лучше! отвѣчалъ Рамиресъ съ странной улыбкой: — конечно, лучше. Посмотрите, какъ я силенъ.

Онъ выпрямился во весь ростъ, поднялъ голову и торжественно пошелъ къ дверямъ.

— Вы вылечили меня отъ ревматизма, другъ Гэбріэль, сказалъ онъ: — прощайте.

Затворивъ за собою дверь, онъ быстро вскочилъ на лошадь, стоявшую на улицѣ, и поскакалъ во всю прыть, такъ что, несмотря на темноту и грязь, черезъ два часа достигъ сосѣдняго города, черезъ который проходилъ дилижансъ въ Сакраменто. На слѣдующее утро, онъ уже былъ въ Мэрисвилѣ и, войдя въ контору Международнаго Отеля, подалъ одному изъ служащихъ свою карточку, говоря:

— Велите подать миссъ Грэсъ Конрой.

XI.
Г-жа Деваржъ.

Викторъ Рамиресъ послѣдовалъ за слугой на верхъ по лѣстницѣ и по длинному корридору, до большой залы, гдѣ слуга попросилъ его подождать, а самъ исчезъ въ другомъ, темпомъ корридорѣ. До его возвращенія, Рамиресъ занялся разсматриваніемъ стѣнъ, на которыхъ, между прочимъ, красовалась таинственная надпись: «Просятъ не спать на лѣстницахъ»; наконецъ, слуга явился и, подозрительно махнувъ рукой Рамиресу, повелъ его по темному корридору, гдѣ остановился передъ одной изъ дверей, и слегка постучался въ нее. Несмотря то, что этотъ стукъ былъ очень слабъ, онъ какимъ-то магическимъ образомъ заставилъ всѣ двери въ корридорѣ отвориться, и въ каждой изъ нихъ показалась мужская голова. Рамиресъ мрачно насупилъ брови. Онъ хорошо зналъ, что, при тогдашнемъ положеніи дѣлъ въ Калифорніи, каждый человѣкъ, посѣщающій даму, возбуждалъ зависть и подозрѣніе въ другихъ людяхъ.

За дверью раздались легкіе шаги, и она отворилась. Слуга на минуту остановился, чтобъ посмотрѣть, довольно ли прилично произойдетъ свиданіе между мужчиной и женщиной, а потомъ мрачно удалился. Рамиресъ вошелъ въ комнату; дверь за нимъ захлопнулась, и онъ очутился лицомъ къ лицу съ таинственной обитательницей Международнаго Отеля.

Это была худощавая блондинка, небольшаго роста; когда исчезла съ ея лица улыбка, показавшаяся на немъ при открытіи двери, она казалась обыкновенной, ничѣмъ не замѣчательной женщиной. Еслибъ она не поражала излишней мягкостью своихъ граціозныхъ манеръ и слишкомъ смиренной покорностью, которыя всегда опасны въ женщинахъ, едва ли бы она чѣмъ нибудь могла возбуждать восхищеніе мужчинъ или опасеніе женщинъ.

Рамиресъ поспѣшно протянулъ къ ней обѣ руки, но она застѣнчиво отшатнулась и спокойно сказала, указывая на потолокъ и стѣны.

— Полотно и бумага.

Смуглое лицо Рамиреса омрачилось. Наступило продолжительное молчаніе. Наконецъ, блондинка разсѣяла улыбкой облако, заволакивавшее его лицо, и сказала, указывая на стулъ:

— Садитесь, Викторъ, и разскажите, отчего вы такъ скоро возвратились?

Викторъ молча сѣлъ. Блондинка смотрѣла на него мягко и покорно, но не промолвила ни слова. Онъ хотѣлъ-было послѣдовать ея примѣру, но пламенная натура взяла свое, и онъ воскликнулъ:

— Вамъ бы лучше вычеркнуть изъ книги отеля имя — Грэсъ Конрой и вписать свое собственное.

— Отчего, Викторъ?

— Боже мой! Она спрашиваетъ отчего! воскликнулъ Викторъ, поднимая глаза къ потолку: — оттого, что въ ста миляхъ отсюда живутъ братъ и сестра Грэсъ Конрой. Я ихъ видѣлъ.

— Хорошо.

— Хорошо? повторилъ Викторъ: — чтожь тутъ хорошаго? Выслушайте меня и вы увидите, хорошо ли это.

Онъ пододвинулъ свой стулъ и продолжалъ пламеннымъ, но тихимъ голосомъ.

— Я, наконецъ, отыскалъ руду. Описаніе мѣстности въ найденной мною бумагѣ совершенно вѣрно. А, вы начинаете интересоваться моими словами? Самая руда еще никому неизвѣстна. Это мѣсто называется Одноконный Станъ; почему? — никто не знаетъ. Это — богатое селеніе рудокоповъ. Вокругъ разрабатываются драгоцѣнные рудники, но на вершинѣ небольшой горы никто не работаетъ, а тамъ именно и есть руда. Никто не подозрѣваетъ ея присутствія, но она совершенно точно описана въ этой бумагѣ.

Онъ вынулъ изъ кармана конвертъ а изъ него сложенную бумагу (ту самую, которую докторъ Деваржъ далъ Грэсъ Конрой) и указалъ на начерченную на ней карту.

— По этому описанію, продолжалъ онъ: — я отправился къ источникамъ Американской Рѣки и прослѣдилъ весь кряжъ небольшихъ горъ, шагъ за шагомъ, до тѣхъ поръ, что на прошлой недѣлѣ достигъ Одноконнаго Стана. Вотъ его мѣстность здѣсь обозначена совершенно ясно.

Онъ указалъ на бумагу, и его собесѣдница схватила ее за уголъ своими тонкими, длинными пальцами, какъ бы когтями ястреба.

— Мнѣ необходимо было остаться тамъ дней пять, чтобы навести справки, но какъ поступить? Я — чужестранецъ, а рудокопы подозрѣваютъ всѣхъ чужестранцевъ и потому со мною говорили не откровенно. Но я услышалъ, что между ними живетъ одинъ добрый человѣкъ, ухаживающій всегда за больными, по имени Гэбріель Конрой. Хорошо! Вдругъ я занемогъ. Меня схватилъ ревматизмъ въ колѣнкѣ. Я лежу безпомощный, какъ ребенокъ въ домѣ мистера Бригса. Вотъ приходитъ ко мнѣ Гэбріель Конрой, сидитъ со мною, разговариваетъ и разсказываетъ все. Онъ приводитъ ко мнѣ свою маленькую сестру; потомъ я посѣщаю его хижину на горѣ и вижу портретъ его сестры Грэсъ. Ну, теперь вы понимаете, что все кончено?

— Отчего?

— Эта женщина спрашиваетъ отчего, произнесъ Викторъ поднимая глаза къ потолку: — если этого мало, такъ слушайте. Домъ Габріеля Конроя стоитъ на той самой землѣ, которую губернаторъ подарилъ доктору Деваржу. Понимаете? этотъ Габріель фактически владѣетъ землею.

— Онъ знаетъ о рудѣ?

— Нѣтъ, это — одна случайность, судьба.

Она подошла къ окну и смотрѣла впродолженіи нѣсколькихъ минутъ на дождь. Лице ея казалось теперь такъ старо, такъ искажено, что одинъ изъ зѣвакъ на улицѣ, посмотрѣвъ въ окно, не узналъ хорошенькой француженки. Быть можетъ, это обстоятельство заставило ее очнуться, и она возвратилась къ Рамиресу съ очаровательной, нѣжной улыбкой.

— Такъ вы отъ меня отказываетесь? спросила она мягкимъ голосомъ.

Викторъ не смѣлъ взглянуть на нее. Онъ смотрѣлъ въ пространство и, пожавъ плечами, произнесъ:

— Это — судьба.

Она слегка щелкнула своими тонкими пальцами и, остановившись передъ нимъ, сказала:

— У васъ хорошая память, Викторъ.

Онъ ничего не отвѣчалъ.

— Но позвольте, все-же, напомнить вамъ обстоятельства нашего знакомства. Годъ тому назадъ, я получила въ Берлинѣ письмо мистера Питера Думфи изъ Сан-Франциско, который увѣдомлялъ меня, что у него находятся важныя бумаги относительно недвижимой собственности моего покойнаго мужа, доктора Поля Деваржа, и просилъ меня вступить съ нимъ въ письменныя сношенія. Я ничего не отвѣчала, но сама пріѣхала сюда. Быть можетъ, умный человѣкъ выразилъ бы колебаніе или сомнѣніе, но я въ такихъ случаяхъ не разсуждаю. Я — только бѣдная, слабая женщина и прямо пріѣхала. Конечно, не такъ слѣдовало поступить, и вы хитрые, осторожные мужчины прежде переписались бы. Но я прямо пріѣхала.

Викторъ вздрогнулъ, но не прервалъ молчанія.

— Я видѣла мистера Думфи въ Сан-Франциско. Онъ показалъ мнѣ нѣсколько бумагъ, которыя, по его словамъ, онъ нашелъ въ потаенномъ мѣстѣ, гдѣ ихъ спряталъ докторъ Деваржъ. Тутъ былъ документъ о пожалованной губернаторомъ землѣ моему мужу, и въ другихъ бумагахъ находились важныя, научныя открытія. Онъ посовѣтовалъ мнѣ обратиться за дальнѣйшими свѣдѣніями въ миссіонерную станцію и presidio Сан-Изабель, откуда была послана экспедиція на помощь пропавшимъ поселенцамъ. Онъ былъ просто торговецъ, и для него этотъ вопросъ представлялъ чисто денежную сдѣлку. Поэтому онъ согласился мнѣ помогать за извѣстный процентъ. Не такъ ли все это?

Викторъ поднялъ на нее свои черные глаза и махнулъ головой.

— Я поѣхала въ миссіонерную станцію и увидала тамъ васъ, секретаря прежняго коменданта, хранителя архива и единственное лице, помнившее экспедицію. Вы мнѣ показали копію съ донесенія о дѣйствіяхъ экспедиціи и держали себя со мною очень холодно, пока я вамъ не разсказала своей исторіи. Тогда вы, повидимому, заинтересовались мною и объяснили, какъ неожиданно появилась въ комендатскомъ домѣ Грэсъ Конрой, имя которой внесено въ списокъ мертвыхъ. Вы мнѣ сказали, что сочли молодую дѣвушку за самозванку. Такъ, вѣдь, было?

Викторъ снова махнулъ головой.

— Вы разсказали, какъ она пришла въ отчаяніе, прочтя донесеніе о дѣйствіяхъ экспедиціи, какъ упала въ обморокъ, какъ женщины открыли ея несчастное положеніе, какъ комендантъ ее сожалѣлъ, какъ она таинственно исчезла, какъ комендантъ хранилъ объ этомъ молчаніе, какъ вы сами подозрѣвали, что она родила. Не такъ ли, Викторъ?

Онъ хотѣлъ взять ее за руку, но она тихонько ее выдернула, не измѣняя своего нѣжнаго тона.

— Потомъ вы сказали мнѣ, что нашли на полу, гдѣ молодая дѣвушка упала въ обморокъ, бумагу, которая теперь у васъ въ рукахъ, и объяснили мнѣ, почему вы ее спрятали. Потомъ, вы, Викторъ, предложили мнѣ планъ дѣйствія для возвращенія себѣ того, что мнѣ должно было принадлежать по праву; вы посовѣтывали мнѣ взять на себя роль этой дѣвушки и перехитрить обманщицу. Вы не просили процентовъ, вы не старались зашибить копейки. Вы просили только моей любви. Быть можетъ, я — глупая, слабая женщина, но ваше безкорыстіе меня подкупило, и я послушалась скорѣе голоса сердца, чѣмъ разсчета. Я обѣщала вамъ мою руку и все мое состояніе по достиженіи успѣха. Теперь, вы приходите ко мнѣ и просите, чтобы я нарушила нашъ договоръ и освободила васъ отъ принятаго на себя обязательства. Нѣтъ, нѣтъ, вы уже сказали довольно.

Испуганный Рамиресъ бросился передъ нею на колѣни и, схвативъ за руку, хотѣлъ что-то произнести, но она съ усиліемъ освободилась отъ него и продолжала тѣмъ же тономъ упрека.

— Нѣтъ, нѣтъ! отправляйтесь къ этому брату, отыскать котораго, повидимому, составляло вашу главную цѣль. Ступайте къ нему и возвратите бумагу, находящуюся въ вашихъ рукахъ. Скажите ему, что вы украли ее у его сестры, которую заподозрили въ обманѣ; скажите, что она родила незаконнаго ребенка. Скажите также, что этимъ поступкомъ вы отнимаете послѣднюю надежду у несчастной брошенной жены, которая пріѣхала за тысячи миль, чтобъ потребовать хоть малость отъ человѣка, обязаннаго еще при жизни ее содержать. Скажите ему все это, и, если онъ — дѣйствительно такой добрый и хорошій человѣкъ, какъ вы говорите, то онъ васъ благословитъ. Потомъ вы прибавьте, что эта бумага не можетъ принести ему никакой пользы, такъ какъ сокровища принадлежатъ, по закону, ребенку его сестры, если онъ живъ. Наконецъ, покажите ему донесеніе экспедиціоннаго отряда, удостовѣряющее смерть его обѣихъ сестеръ и возбуждающее сильное сомнѣніе въ его личности. Тогда онъ пойметъ, какое вы сдѣлали ему благодѣяніе.

— Простите меня, произнесъ Викторъ, съ страннымъ смѣшеніемъ стыда, опасенія и восторга: — простите меня, Жюли. Я — негодяй, я — неблагодарный, я — трусъ. Я сдѣлаю все, Жюлй, все, что вы скажете.

Г-жа Деваржъ была слишкомъ умна, чтобъ настаивать на своей побѣдѣ, и слишкомъ осторожна, чтобъ вывести изъ себя легко увлекающагося Рамиреса.

— Шш! произнесла она и какъ бы незамѣтно позволила ему привлечь ее къ себѣ. — Послушайте, Викторъ, чего вамъ бояться этого человѣка? Развѣ его показаніе можетъ пересилить мое, если я его не признаю. Тѣмъ болѣе, что онъ незаконно владѣетъ моей собственностью. Кто можетъ подтвердить, что онъ — дѣйствительно Гэбріель Конрой, когда его единственная родственница не посмѣетъ явиться, для его отождествленія, а, еслибъ она и явилась, то вы можете подъ присягой засвидѣтельствовать, что она вамъ выдавала себя за другую? Какое значеніе можетъ имѣть одно пристрастное показаніе, когда вы подтвердите, что я — та самая Грэсъ Конрой, которая явилась въ миссіонерную станцію, когда тоже самое покажетъ и одинъ изъ членовъ несчастной партіи эмигрантовъ, погибшихъ въ снѣгу — Питеръ Думфи.

— Думфи! произнесъ Рамиресъ съ удивленіемъ.

— Да, Думфи, повторила г-жа Деваржъ: — когда онъ убѣдился, что я, какъ разводная жена доктора Деваржа, не могу имѣть никакого законнаго права на его наслѣдство, онъ одобрилъ вашъ планъ и предложилъ быть свидѣтелемъ для подтвержденія того факта, что я — дѣйствительно Грэсъ Конрой. Да, Викторъ, я не дремала, пока вы приходили въ отчаяніе отъ найденныхъ вами затрудненій.

— Простите меня! воскликнулъ онъ и, схвативъ ея руку, покрылъ пламенными поцѣлуями: — я лечу. Прощайте.

— Куда? спросила г-жа Деваржъ, вставая.

— Въ Одноконный Станъ.

— Нѣтъ, садитесь и выслушайте меня. Вы должны отправиться въ Сан-Франциско и сказать Думфи о сдѣланномъ вами открытіи. Быть можетъ, намъ придется взять адвоката, но прежде надо привести въ извѣстность наши силы. Вы должны разыскать, во что бы то ни стало, Грэсъ. Поѣзжайте въ Сан-Франциско, повидайтесь съ Думфи и возвратитесь сюда.

— Но вы здѣсь одни, безъ защитника, среди мужчинъ, произнесъ Рамиресъ, съ блестящими отъ ревности глазами.

— Повѣрьте, мужчины менѣе опасны для насъ, чѣмъ женщины! Развѣ вы мнѣ не вѣрите, Викторъ, сказала она, смотря на него съ чарующей улыбкой.

Онъ хотѣлъ было броситься къ ея ногамъ, но она остановила его быстро, указавъ пальцемъ на потолокъ и бросивъ знаменательный взглядъ на стѣну.

— Прощайте, уѣзжайте скорѣе, промолвила она: — нѣтъ, подождите. Гэбріель женатъ?

— Нѣтъ.

— Прощайте.

Дверь затворилась за его смуглой и энергичной фигурой, и онъ исчезъ.

Спустя минуту, раздался громкій звонокъ изъ № 92, находившагося рядомъ съ комнатою, занимаемой г-жею Деваржъ.

Слуга немедленно явился, постучалъ въ дверь и почтительно вошелъ. Личность, занимавшая этотъ нумеръ, не возбуждала никакихъ подозрѣній. Это былъ всѣмъ извѣстный игрокъ, мистеръ Джокъ Гатлинъ.

— Чортъ возьми! Зачѣмъ вы такъ долго заставили меня ждать! воскликнулъ Джокъ, лежа въ постелѣ и съ яростью схватывая машинку для снятія сапоговъ.

Слуга промолвилъ что-то въ свое оправданіе.

— Принесите горячей воды.

Слуга поспѣшно направился къ двери, но Джокъ остановилъ его.

— Дьяволъ! чего побѣжалъ? Кто только-что вышелъ изъ сосѣдней комнаты?

— Не знаю, сэръ.

— Узнайте и скажите.

Джокъ бросилъ золотую монету въ оторопѣвшаго слугу, поправилъ себѣ подушку и отвернулся къ стѣнѣ. Слуга переминался съ ноги на ногу, и Джокъ черезъ мгновеніе снова обратился къ нему:

— Вы еще не ушли? Кой чортъ…

— Извините, сэръ, вы знаете что-нибудь о ней?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Джокъ, приподнимаясь на локтяхъ: — но, если я увижу еще разъ, что вы, какъ пять минутъ тому назадъ, подсматриваете въ ея дверь, то я вамъ…

Мистеръ Гатлинъ понизилъ голосъ и очень тихо, но энергично погрозилъ лишить слугу одного изъ необходимыхъ органовъ человѣческаго тѣла.

— Ступайте.

Послѣ ухода слуги, затворившаго за собою дверь, Джокъ лежалъ безмолвно около часа. Потомъ онъ всталъ и началъ медленно одѣваться, напѣвая, какъ всегда, въ полголоса своимъ нѣжнымъ теноромъ, которымъ онъ такъ славился. Окончивъ свой туалетъ подъ это птичье чириканье, онъ положилъ въ карманъ жилета маленькій пистолетъ съ костяной ручкой, надѣлъ шляпу на свою красивую голову, быть можетъ, болѣе на бекрень, чѣмъ обыкновенно, и вышелъ въ залу. Запирая свою дверь, онъ крѣпко ее захлопнулъ, и отъ этого удара отворилась дверь въ сосѣднюю комнату; проходя мимо, мистеръ Гатлинъ механически взглянулъ въ ту сторону и увидалъ г-жу Деваржъ, стоявшую у конторки, закрывъ лицо платкомъ. Онъ тотчасъ прекратилъ свое чириканье и серьёзно пошелъ по лѣстницѣ. На нижней площадкѣ онъ встрѣтилъ слугу, который, почтительно снявъ шляпу, сказалъ:

— Онъ — не здѣшній, сэръ.

— Кто не здѣшній? спросилъ Джокъ рѣзко.

— Человѣкъ.

— Какой человѣкъ?

— О которомъ вы спрашивали.

Мистеръ Гатлинъ спокойно вынулъ изъ кармана сигару, закурилъ ее и, пустивъ два или три клуба дыма, пристально взглянулъ на слугу.

— Я ни о комъ у васъ не спрашивалъ.

— Я думалъ, сэръ…

— Вамъ не слѣдуетъ такъ рано пить, Майкль, продолжалъ мистеръ Гатлинъ спокойно, не спуская глазъ съ слуги: — вы натощахъ слишкомъ пьянѣете. Подождите до обѣда.

XII.
Мистрисъ Маркль.

Замѣчаніе Олли о мистрисъ Маркль и ея критическій отзывъ о своемъ туалетѣ не выходили изъ головы Габріеля всю ночь, и, вставъ рано на другое утро, онъ взглянулъ на свою работу, лежавшую на столѣ, съ мрачнымъ сомнѣніемъ въ своемъ искусствѣ по этой отрасли домашняго хозяйства.

— Да, вѣроятно, я не вполнѣ исполняю свой долгъ въ отношеніи ребенка, думалъ онъ, взявъ со стола одежду Олли и положивъ ее бережно къ постелѣ спавшей дѣвочки: — это платье, не говоря о прочности и крѣпости матеріи, немного устарѣло и не совсѣмъ прилично. Конечно, ты не требуешь моднаго туалета, прелестное личико (обратился онъ къ спящему ребенку съ разсыпавшимися кудрями и раскраснѣвшимися щечками), но это возбуждаетъ замѣчанія другихъ дѣтей. Все наше селеніе что-то слишкомъ переполняется жителями. Въ послѣдніе полгода явилось новыхъ три семейства… Это — ужь слишкомъ быстрое увеличеніе населенія. А мистрисъ Маркль! (Гэбріель вспыхнулъ, подумавъ о ней даже одинъ въ безмолвной комнатѣ). Каковъ ребенокъ! въ девять лѣтъ такъ говоритъ объ этой вдовѣ! Просто непонятно. И, подумаешь, я все время избѣгалъ этого только ради Олли, ради того, чтобъ женскій надзоръ ея не мучилъ.

Однако, во время своего скромнаго завтрака съ Олли, Гэбріель впервые замѣтилъ съ безпокойствомъ нѣсколько странностей, никогда прежде его не поражавшихъ въ ея одеждѣ и даже манерахъ.

— Вообще, Олли, сказалъ онъ, осторожно оставаясь на точкѣ общихъ вопросовъ: — въ порядочномъ обществѣ молодыя дѣвушки не возятся, сидя на стулѣ, и каждыя пять минутъ не поправляютъ своихъ сапогъ.

— Вообще, Гэбъ, дѣвочки не носятъ сапогъ, отвѣчала Олли, обмакивая кусокъ хлѣба въ соусъ на сковородѣ.

Искусно избѣгая разрѣшенія вопроса, составляютъ ли высокіе резинковые сапоги необходимую принадлежность туалета молодой дѣвушки, Гэбріель произнесъ съ спокойнымъ равнодушіемъ.

— Я думаю, что, идя на работу, я загляну къ мистрисъ Маркль.

Онъ изъ подлобья посмотрѣлъ на ту незначительную часть лица сестры, которая виднѣлась изъ за большаго, уничтожаемаго ею ломтя хлѣба.

— Возьми меня съ собою, Гэбъ.

— Нѣтъ, ты останешься здѣсь и приберешь комнату. Да смотри, не убѣгай въ лѣсъ прежде, чѣмъ все кончишь. Къ тому же, прибавилъ онъ, гордо поднимая голову: — мнѣ надо поговорить о дѣлѣ съ мистрисъ Маркль.

— О, Гэбъ! воскликнула Олли, поднимая голову.

Все ея лице сіяло хитрымъ лукавствомъ и говяжьимъ жиромъ.

— Что съ тобою, Олли? спросилъ Гэбріель съ спокойнымъ достоинствомъ.

— Чего ты стыдишься, Гэбъ?

Онъ не отвѣчалъ, но, вставъ, собралъ инструменты, надѣлъ шляпу и пошелъ къ двери. Потомъ неожиданно вернулся и взялъ обѣими руками Олли за голову.

— Если что-нибудь случится со мною, сказалъ онъ: — то ты, голубушка, знай, что я всегда и болѣе всего заботился о тебѣ.

Мысль о рѣкѣ блеснула тотчасъ въ головѣ ребенка.

— Ты не пойдешь сегодня въ воду, Гэбъ? спросила она, слегка вздрогнувъ.

— Нѣтъ, Олли, не бойся: я вернусь здравъ и невредимъ, произнесъ онъ поспѣшно, взглянувъ на ея испуганное лицо: — прощай.

Онъ нѣжно поцѣловалъ ее; она провела рукою по его бѣлокурымъ кудрямъ, пригладила бороду и поправила галстухъ.

— Ты лучше перемѣнилъ бы рубашку, Гэбъ; эта не довольно чиста. Вѣдь, ты идешь къ мистрисъ Маркль. Погоди, я достану твою соломенную шляпу.

Она побѣжала за холщевую занавѣску, но, когда возвратилась, то Гэбріеля не было уже въ комнатѣ.

Ночью шелъ дождь; земля дышала свѣжестью, а небо было покрыто живописными облаками, что въ Калифорніи бываетъ очень рѣдко, исключая дождливаго сезона. Гэбріель обыкновенно не очень поддавался метеорологическимъ вліяніямъ и не особенно восторгался красотами природы; но въ это утро онъ вполнѣ сознавалъ, что погода была прекрасная, что окружающая его природа великолѣпна, а потому, я полагаю, онъ былъ впечатлительнѣе обыкновеннаго и въ отношеніи всѣхъ проявленій красоты на землѣ. Для нѣкоторыхъ натуръ, спасеніе которыхъ зависитъ отъ ихъ практичности, очень опасно восторгаться природой: деревомъ, цвѣткомъ, лучемъ солнца; отсюда одинъ только шагъ до роковой сантиментальности въ отношеніи женскаго пола. А случаю было угодно, чтобъ Гэбріель, подойдя къ хижинѣ мистрисъ Маркль, увидѣлъ послѣ красотъ природы и царицу природы — мистрисъ Маркль, которая мыла посуду въ кухнѣ передъ окномъ.

Тутъ произошла сцена, ясно обнаружившая одну изъ тѣхъ несообразностей женскаго характера, которыя плѣняютъ обыкновенныхъ людей, но иногда не имѣютъ никакого вліянія на своеобразный характеръ. Мистрисъ Маркль всегда обращалась съ застѣнчивымъ Габріелемъ очень мягко, радушно и естественно; но теперь, замѣтивъ на его лицѣ тѣнь энергичнаго одушевленія, тотчасъ приняла воинственный тонъ.

— Если вы желаете меня видѣть, Гэбріель Конрой, сказала она, обтирая щелокъ со своихъ загорѣлыхъ, но красивыхъ рукъ: — вы должны подойти къ лохани, потому что я не могу бросить посуду невымытой. Джо Маркль всегда мнѣ говорилъ: «Когда у тебя есть работа, то не позволяй себѣ думать ни о чемъ другомъ». Солли, подай стулъ Габріелю; онъ не довольно часто ходитъ къ намъ, чтобъ постоять для разнообразія. Мы — работящія женщины, Солли, и намъ не время болѣть, а мистеръ Конрой только находитъ удовольствіе въ посѣщеніи больныхъ.

Гэбріель былъ совершенно изумленъ этимъ саркастическимъ пріемомъ, но онъ, въ то же время, какъ бы успокоился.

— Олли ошибается, сказалъ онъ самъ себѣ: — эта женщина думаетъ только о своихъ жильцахъ и посудѣ. Впрочемъ, еслибъ она всегда была такой и не приставала, не надоѣдала, а занималась бы преспокойно хозяйствомъ, то недурно было бы на ней жениться. Но женщинамъ довѣрять нельзя; онѣ измѣнчивы. Какъ бы то ни было, я могу успокоить Ѣлли.

По счастью, мистрисъ Маркль не знала, какія мысли таились въ головѣ безмолвно стоявшаго передъ нею человѣка, и поспѣшно продолжала свой монологъ и мытье посуды.

— Говоря, что мы — работящія женщины, Солли, продолжала она, попрежнему обращаясь къ своей худощавой помощницѣ, которая, стоя спиною къ хозяйкѣ, вытирала посуду и съ улыбкой посматривала на Гэбріеля: — говоря, что мы — работящія женщины, Солли, я не забываю, что мужчины, смотрящіе на насъ, могутъ также и еще болѣе работать.

Въ эту минуту мистрисъ Маркль разбила тарелку и, послѣ непродолжительнаго молчанія вздохнула, посмотрѣла вокругъ себя и, покраснѣвъ, объявила, что чувствуетъ себя нервной и не можетъ продолжать мытья посуды.

Снова наступило неловкое молчаніе. Къ счастью Гэбріеля худощавая Солли возобновила разговоръ и, вовсе не замѣчая его присутствія, сказала, обращаясь болѣе къ стѣнѣ, чѣмъ къ хозяйкѣ.

— Вы можете быть нервны, Сюзанъ, работая на сорокъ жильцовъ и случайныхъ путешественниковъ. Вѣдь, у васъ нѣтъ помощника. Вотъ, еслибъ вы слегли отъ ревматизма, то, пожалуй, кто-нибудь и сталъ бы за вами ухаживать. Случись смерть въ вашемъ семействѣ, то друзья, не оставляющіе иначе своихъ занятій, пожалуй, явятся къ вамъ на помощь. Маленькая Манти такъ кашляла въ послѣднія недѣли, что другая мать отъ страху дошла бы до чахотки.

Въ эту минуту Гэбріель вспомнилъ съ упрекомъ, что, подходя къ дому мистрисъ Маркль, онъ замѣтилъ маленькую Манти въ канавѣ и ощутилъ къ ней какое-то необъяснимое чувство будущаго родственника. Но теперь это родство показалось ему столь невозможнымъ и нелѣпымъ, что онъ счелъ себя чѣмъ-то въ родѣ самозванца и пришелъ въ сильное смущеніе, которое выразилось совершенно своеобразно. Вынувъ изъ кармана маленькій гребешокъ, онъ началъ медленно, съ смутной улыбкой, причесывать свои бѣлокурыя кудри. Мистрисъ Маркль часто видывала это внѣшнее выраженіе внутренняго чувства, отгадала его причину и приняла его, какъ слѣдуемую ей дань. Она смилостивилась, но, по таинственной женской симпатіи, это выразилось въ словахъ ея помощницы.

— Вы сегодня не въ духѣ, Сюзанъ, сказала Солли: — послушайтесь моего глупаго совѣта, бросьте работу и, усѣвшись преспокойно въ гостиной, разговаривайте съ Гэбріелемъ, если онъ не предпочитаетъ остаться въ кухнѣ, чтобъ собрать полезныя свѣдѣнія по части хозяйства. Я никогда не могла бы работать при мужчинѣ. Дайте мнѣ вашъ передникъ, и я перемою всю посуду, если вы согласны лишиться моего общества; впрочемъ, двое — славное общество, а трое — никуда негодится. Вамъ, Сюзанъ, никогда не время заниматься туалетомъ; посмотрите, у васъ волосы совсѣмъ растрепались.

Тутъ Солли, какъ бы замѣтивъ присутствіе Гэбріеля, стала поправлять прическу мистрисъ Маркль, но та ее оттолкнула.

— Оставьте, Солли, мнѣ не время заниматься такимъ вздоромъ; это — не волосы, а швабра, сказала она строгимъ тономъ самоуниженія: — ну, вотъ, что вы надѣлали? Я такъ и знала.

Дѣйствительно, Солли съ чисто-женской хитростью неожиданно распустила черную, роскошную гриву мистрисъ Маркль, раскинувшуюся волною по ея полнымъ плечамъ. Она засмѣялась и хотѣла убѣжать въ гостиную, но Солли, какъ истинный художникъ, не пустила ея прежде, чѣмъ эта поэтическая картина не произвела полнаго эффекта на воображеніе невиннаго Гэбріеля.

— Швабра, нечего сказать, произнесла Солли: — хорошо, что не всѣ одинаковаго мнѣнія и что самовосхваленіе безчестно. Но вчера стряпчій Максвель сказалъ мнѣ на этомъ самомъ мѣстѣ, смотря на васъ, когда вы разливали супъ и одна изъ прядей вашихъ волосъ случайно распустилась: "Много красавицъ въ Фриско дорого бы дали за волоса Сюзанъ Маркль…

Въ эту минуту рѣчь, Солли была прервана быстрымъ бѣгствомъ мистрисъ Маркль въ гостиную.

— Вы не знаете, Гэбріель, имѣетъ ли здѣсь какое-нибудь дѣло стряпчій Максвель? спросила Солли, принимаясь за свою работу.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Гэбріель, столь же не понимая тайнаго смысла ея словъ, сколько и опаснаго для его спокойствія эффекта распущенныхъ волосъ мистрисъ Маркль.

— Онъ гораздо чаще проѣзжаетъ здѣсь, чѣмъ прежде, и въ одинъ день, кажется, пять разъ обѣдалъ. Когда вы вошли, я подумала, что это — онъ. Сюзанъ этого не замѣчаетъ; она не любитъ такихъ, какъ стряпчій, продолжала Солли, бросивъ знаменательный взглядъ на могучія плечи и высокій ростъ Гэбріеля: — какъ вы находите ее теперь? Я васъ спрашиваю, какъ друга семейства.

Гэбріель поспѣшилъ увѣрить Солли, что мистрисъ Маркль была на взглядъ совершенно здоровой; но сухощавая служанка тяжело вздохнула и покачала головой.

— Наружность обманчива, Гэбріель! Никто не знаетъ, что переноситъ эта бѣдная женщина. Она, въ послѣднее время, очень разстроена и постоянно бьетъ посуду. Вы видѣли, какъ она только что разбила тарелку. Быть можетъ, мнѣ не слѣдовало бы этого говорить, но вы — другъ дома и человѣкъ вѣрный; поэтому я не скрою отъ васъ, что по количеству разбитой посуды можно положительно сказать, когда вы были здѣсь. Конечно, еслибъ она узнала, что я вамъ это выболтала, то убила бы меня, такъ какъ она горда, какъ я. Вотъ хоть, напримѣръ: вы заходили двѣ недѣли тому назадъ, и столько въ этотъ день она перебила чашекъ, что не хватило ихъ вечеромъ на всѣхъ жильцовъ.

— Можетъ быть, у нея лихорадка, произнесъ испуганный Гэбріель, вскакивая съ мѣста: — у меня дома есть индійское лекарство, и я его тотчасъ принесу или пришлю.

Онъ думалъ теперь только о бѣгствѣ и непремѣнно спасся бы такимъ постыднымъ образомъ, еслибъ Солли не остановила его, принявъ таинственный видъ.

— Если она вернется и не застанетъ васъ, то, при ея нервномъ положеніи, я не отвѣчаю за ея жизнь. Если вы уйдете послѣ того, что случилось сегодня, послѣ того, что произошло между вами, то она просто умретъ.

— Что же произошло? спросилъ Гэбріель съ испугомъ.

— Не мое дѣло, отвѣчала торжественно Солли: — судить о поведеніи другихъ и объяснять, что значитъ то или другое: посѣщеніе мужчинами женщинъ, битье посуды, причесываніе волосъ гребнемъ (Гэбріель вздрогнулъ) и молчаніе передъ посторонними. Не мое дѣло разсуждать, почему одна выходитъ изъ себя, а другой бросается, какъ съумасшедшій за лекарствомъ. Я сама знаю про себя и молчу. Часто мнѣ говоритъ Сюзанъ: «Никто на свѣтѣ не умѣетъ такъ запереть свои мысли и бросить отъ нихъ ключъ, какъ вы, Солли». Ну, вотъ и вы, сударыня; давно уже пора, а то я теряю время, разговаривая съ джентльменомъ.

Излишне прибавлять, что послѣднія слова обращались къ мистрисъ Маркль, которая въ эту минуту показалась въ дверяхъ въ новомъ ситцевомъ платьѣ, рельефно выставлявшемъ ея роскошныя формы, и что Солли относилась къ обоимъ дѣйствующимъ лицамъ съ чрезвычайнымъ уваженіемъ, какъ бы въ доказательство, что минута была торжественная.

— Я надѣюсь, что не помѣшала вашему разговору, сказала вдова съ лукавой улыбкой, останавливаясь на порогѣ: — но если вы еще не покончили, то я подожду.

— Я не думаю, чтобъ Гэбріель имѣлъ еще что-либо мнѣ сказать по секрету отъ васъ, мистрисъ Маркль, отвѣчала Солли, намекая на то, что Гэбріель открылъ ей тайну, которую она изъ деликатности не могла обнаружитъ: — не мнѣ станутъ довѣрять джентльмены свои чувства.

Трудно сказать, что болѣе пугало Гэбріеля, лукавыя ли замѣчанія мистрисъ Маркль, или ясные намёки Солли. Онъ всталъ и убѣжалъ бы даже въ виду истерики мистрисъ Маркль и насильственныхъ дѣйствій Солли, на которыя онъ считалъ ее вполнѣ способной, но его удерживали страшное подозрѣніе, что онъ уже безвозвратно запутался, надежда, что онъ найдетъ случай для объясненія, и, быть можетъ, роковая, притягательная сила опасности. Какъ бы то ни было, онъ нерѣшительно послѣдовалъ за мистрисъ Маркль въ ея гостиную. Тамъ она пригласила его сѣсть, и онъ безпомощно опустился на стулъ, тогда какъ Солли въ кухнѣ стала громко шумѣть посудой и пѣть во все горло, съ явною цѣлью убѣдить застѣнчивыхъ влюбленныхъ, что она не можетъ подслушать ихъ нѣжной бесѣды; это было такъ очевидно, что Гэбріель покраснѣлъ до корня волосъ.

Въ этотъ день Гэбріель возвратился домой вечеромъ серьёзнѣе обыкновеннаго. На всѣ вопросы Олли онъ отвѣчалъ коротко и уклончиво. Но не въ его натурѣ было хранить въ тайнѣ что-либо, даже непріятное, а потому Олли терпѣливо ждала той минуты, когда онъ самъ все ей разскажетъ. Эта минута наступила послѣ ихъ скромнаго ужина, который прошелъ безъ всякихъ критическихъ замѣчаній со стороны Гэбріеля. Олли, какъ всегда, поставила между ногъ брата маленькій ящикъ и сѣла на него, прислонясь головою къ его жилеткѣ. Гэбріель закурилъ трубку и, выпустивъ нѣсколько клубовъ дыма, сказалъ тихо:

— Это невозможно.

— Что невозможно, Гэбъ? спросила хитрая Олли, очень хорошо понимая, о чемъ онъ говорилъ.

— Дѣло, о которомъ мы говорили.

— Какое дѣло, Гэбъ?

— Женитьба на мистриссъ Маркль, сказалъ Гэбріель съ искуственнымъ хладнокровіемъ.

— Отчего?

— Она не хочетъ идти за меня.

— Отчего? воскликнула Олли, поспѣшно обернувшись.

Гэбріель уклонился отъ взгляда сестры и твердо повторилъ, смотря на огонь:

— Ни за что не хочетъ.

— Низкая, противная, старая дрянь! воскликнула съ сердцемъ Олли: — развѣ есть человѣкъ лучше тебя, Гэбъ? Какое безстыдство!

Гэбріель махнулъ трубкою по воздуху, но съ такимъ тономъ невозмутимой покорности, что Олли снова взглянула на него подозрительно.

— Что она сказала?

— Она сказала, отвѣчалъ Гэбъ медленно: — что ея сердце отдано другому. Кажется, она выразилась стихами:

Сердце отдано другому

И не бывать твоимъ ему.

Я не помню именно, что она сказала, но ты знаешь, Олли, что женщины въ такую минуту всегда говорятъ стихами. Во всякомъ случаѣ смыслъ былъ такой.

— Кого же она предпочла тебѣ? неожиданно спросила Олли.

— Она не сказала, отвѣчалъ Гэбріель съ безпокойствомъ: — а я не считалъ себя въ правѣ спрашивать.

— Ну?

— Что? спросилъ Гэбріель, съ еще большимъ смущеніемъ.

— Что ты сказалъ?

— Потомъ?

— Нѣтъ, прежде; какъ ты объяснился, Гэбъ? произнесла Олли, смотря въ глаза брату и поддерживая рученками свой подбородокъ.

— О! какъ всегда, въ подобныхъ случаяхъ, сказалъ Гэбріель, махая трубкой въ знакъ того, что всѣмъ извѣстно, какъ дѣлается вообще предложеніе руки и сердца.

— Но какъ именно? Гебъ, разскажи мнѣ все.

— Ну, вотъ видишь, началъ Гэбріель, смотря на потолокъ: — женщины обыкновенно, застѣнчивы, и мужчины (всего лучше привлекаютъ ихъ къ себѣ смѣлостью. Вотъ, Олли, я, войдя въ домъ, потрепалъ Солли по щекѣ и, обнявъ вдову, поцѣловалъ ее раза два или три, знаешь, изъ любезности и для приличія.

— Н подумать, Гэбріель, что, послѣ этого, она не захотѣла выдти за тебя!

— Ни подъ какимъ видомъ, произнесъ Гэбріель рѣшительно.

— Отвратительная бестія! воскликнула Олли: — я желала бы, чтобъ Манти посмѣла теперь придти сюда, прибавила она, дико грозя перстомъ: — и подумать только, что сегодня я позволила ей выбрать лучшаго щенка.

— Тише, Олли: это для всѣхъ должно остаться тайной, произнесъ поспѣшно Гэбріель: — я только тебѣ и довѣряю; между нами не можетъ быть ничего скрытнаго. Къ тому же, прибавилъ онъ убѣдительнымъ тономъ: — прежде, чѣмъ жениться, всякій долженъ перенести съ дюжину отказовъ. Это такъ водится. Одинъ мой знакомый, съ безстыдствомъ продолжалъ Гэбріель, вполнѣ сознавая, что онъ лгалъ: — получилъ пятьдесятъ отказовъ, а былъ гораздо лучше меня и имѣлъ тысячу долларовъ. Знаешь, Олли, нѣкоторые это любятъ, какъ сильное ощущеніе, въ родѣ разыскиванія руды.

— Но что-жь ты сказалъ, Гэбъ? спросила Олли, снова возвращаясь къ главному факту и не понимая удовольствія, доставляемаго отказомъ по словамъ Гэбріеля.

— Я всталъ и говорю: «Сюзанъ Маркль, вотъ въ чемъ дѣло: я и Олли живемъ на горѣ, а вы съ Манти въ ущельѣ; горы и долины раздѣляютъ два любящихъ сердца, а нѣтъ причины, почему бы намъ всѣмъ не составить одно семейство въ моемъ домѣ; вамъ назначить день». Потомъ я пустился немного въ поэзію, ввернулъ это кольцо (Гэбріель указалъ на толстое золотое кольцо, красовавшееся на его мизинцѣ), поцѣловалъ опять вдову, потрепалъ по щекѣ Солли — вотъ и все.

— И она, послѣ всего этого, не хотѣла выдти за тебя, Гэбъ? произнесла задумчиво Олли: — ну, такъ что-жь, кому она нужна? Право, не мнѣ.

— Я очень радъ слышать это отъ тебя, Олли, отвѣчалъ Гэбріель. — Но ты не должна говорить ей объ этомъ ни слова. Она собирается купить ту часть стараго участка на нашей горѣ, гдѣ я начиналъ работы въ прошломъ году, и выстроить домъ подлѣ насъ. Она говоритъ, что хочетъ быть поближе къ намъ и ухаживать за тобою. Поэтому, Олли, продолжалъ Гэбріель серьёзно: — если она будетъ попрежнему приставать ко мнѣ, то ты не обращай вниманія — такъ поступаютъ всѣ женщины.

— Я желала бы это видѣть, произнесла Олли.

Гэбріель взглянулъ на нее съ невольнымъ удовольствіемъ и обнялъ.

— Теперь все кончено, Олли, сказалъ онъ: — и, право, такъ лучше. Мы будемъ жить съ тобою попрежнему. Я надняхъ говорилъ съ товарищами о томъ, чтобъ выписать учительницу изъ Морисвиля, и мистриссъ Маркль одобряетъ эту идею. Ты будешь ходить въ школу, Олли; на будущей недѣлѣ я съѣзжу въ Морисвиль за новой для тебя одеждой, и мы будемъ жить припѣваючи. Потомъ, Олли, вдругъ — счастье всегда является вдругъ — я найду руду въ этой горѣ, и мы будемъ богаты. Я всегда говорилъ, что здѣсь руда. А, разбогатѣвъ, мы съ тобою поѣдемъ въ Сан-Франциско. Я куплю большой домъ, у тебя будутъ всевозможные учителя и множество подругъ изъ лучшихъ дѣвочекъ въ городѣ. Тогда, можетъ быть, я полажу и съ мистриссъ Маркль…

— Никогда! воскликнула Олли съ сердцемъ.

— Да, никогда, отвѣчалъ хитрый Гэбріель, сіяя удовольствіемъ, но чувствуя въ тоже время упреки совѣсти: — однако, маленькимъ дѣвочкамъ пора спать.

Повинуясь этому замѣчанію, Олли удалилась за холщевую занавѣску, взявъ съ собою свѣчку и оставивъ брата курить трубку при мерцающемъ свѣтѣ потухающаго огня. Но Олли не заснула, а, спустя полчаса, выглянула изъ-за занавѣски. Гэбріель сидѣлъ на томъ же мѣстѣ, закрывъ лицо руками. Она тихонько подошла къ нему и, поднявъ его голову, нѣжно обняла. На одной изъ ея рукъ она почувствовала что-то влажное.

— Ты не грустишь объ этой женщинѣ, Гэбъ? спросила она.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Гэбріель, засмѣявшись.

Олли взглянула на свою руку, а Гэбріель пристально посмотрѣлъ на потолокъ.

— Крыша течетъ, произнесъ онъ: — ее надо завтра починить. Но, ступай, Олли, спать, ты простудишься въ одной рубашонкѣ.

XIII.
Гэбріель выдаетъ себя.

Хотя Гэбріель принялъ на себя маску спокойствія и дѣйствительно чувствовалъ нѣкотораго рода облегченіе, онъ далеко не былъ доволенъ результатомъ своего посѣщенія мистрисъ Маркль. Что бы ни произошло на этомъ свиданіи, о которомъ читатель знаетъ только по разсказу самого Гэбріеля, его дальнѣйшее поведеніе нисколько не согласовалось съ смѣлымъ и рѣшительнымъ отзывомъ, который онъ далъ Олли. Впродолженіи двухъ дней, онъ съ неудовольствіемъ прекращалъ разговоръ, когда Олли наводила его на этотъ предметъ; но на третій онъ самъ завелъ съ однимъ изъ рудокоповъ въ тавернѣ Эврики бесѣду, имѣвшую нѣкоторое отношеніе къ данному случаю.

— Въ послѣднее время въ газетахъ много говорятъ о процессахъ по поводу отказа отъ брака, началъ онъ очень осторожно: — поэтому, мнѣ кажется, что всякій, любезно обращающійся съ женщиной, всегда находится въ опасности попасть подъ судъ — не правда ли?

Собесѣдникъ Гэбріеля искавшій, по слухамъ, въ Одноконномъ Станѣ убѣжища отъ своей жены, грубо отвѣчалъ, что всѣ женщины — дуры и имъ никогда не слѣдовало довѣряться.

— Я полагалъ бы необходимымъ издать по этому поводу общій законъ, продолжалъ Гэбріель. — Что бы вы сказали, еслибъ вамъ пришлось сидѣть присяжнымъ по слѣдующему дѣлу? Это случилось съ моимъ пріятелемъ въ Фриско — вы его не знаете. Одна женщина, скажемъ вдова, ухаживала за нимъ года два или три, но онъ ни разу не говорилъ ей ничего о женитьбѣ. Однажды, онъ преспокойно отправляется къ ней въ домъ, чтобъ дружески провести…

— Это плохо, перебилъ его циническій собесѣдникъ.

— Быть можетъ, съ виду оно и нехорошо; но мой пріятель не имѣлъ никакого дурного намѣренія.

— Ну?

— Вотъ и все.

— Все! воскликнулъ изумленный совѣтчикъ съ презрѣніемъ.

— Да, все. Теперь эта женщина увѣряетъ, что заведетъ процессъ и заставитъ его жениться.

— Мое мнѣніе, произнесъ рѣзко импровизированный совѣтчикъ: — что вашъ пріятель — дуракъ, что не сказалъ вамъ прежде. Я присудилъ бы его къ уплатѣ убытковъ за глупость.

Это рѣшеніе такъ поразило Гэбріеля, что онъ безмолвно отошелъ, но, находясь въ подобномъ настроеніи духа, онъ не могъ удержаться отъ дальнѣйшаго собранія справокъ и, въ тотъ же день, въ лавкѣ Бригса, искусно навелъ общій разговоръ на вопросъ объ ухаживаніи за женщинами и бракѣ.

— Много различныхъ путей познакомиться съ женщинами, сказалъ Джонсонъ, графически разсказавъ, какъ онъ побѣдилъ сердце одной красавицы: — столько же различныхъ путей, сколько различныхъ мужчинъ и женщинъ. На однихъ женщинъ вовсе не дѣйствуетъ то, что сильно вліяетъ на другихъ. Но есть одно средство, которое побѣждаетъ почти всѣхъ — равнодушіе. Надо не выказывать, что вамъ нравится та или другая женщина, а вообще добродушно обращаться со всѣми, какъ, напримѣръ, Гэбъ съ больными, но не говорить ни одной изъ нихъ чего-либо особеннаго и, такимъ образомъ, дать имъ понять, что все ухаживаніе должно быть съ ихъ стороны. Что съ вами, Гэбъ, вы уходите?

Гэбріель съ безпокойствомъ выскочилъ съ мѣста и направился съ дверямъ, бормоча подъ носъ: «пора домой»; но потомъ онъ возвратился, снова сѣлъ и взглянулъ со страхомъ на Джонсона.

— Этотъ способъ дѣйствуетъ почти на всѣхъ, продолжалъ Джонсонъ: — но за человѣкомъ, придерживающимся ему, надо зорко слѣдить. Этотъ способъ слѣдовало бы запретить закономъ, какъ недостойную игру самыми святыми человѣческими чувствами. Подобный человѣкъ долженъ быть заклейменъ общимъ презрѣніемъ.

— Но, можетъ быть, онъ поступаетъ такъ безо всякаго намѣренія, просто по своему характеру, замѣтилъ Гэбріель жалобнымъ тономъ и смотря пристально на всѣхъ присутствующихъ: — можетъ быть, онъ по природѣ равнодушенъ къ женщинамъ и къ браку.

— Чортъ возьми! воскликнулъ съ презрѣніемъ Джонсонъ: — какъ бы не такъ! Это — хитрѣйшая изъ хитростей. Это все равно, что зажать въ одной рукѣ горсть золота, а другой просить милостыню.

Гэбріель медленно всталъ и, отстраняя всѣ просьбы посидѣть еще, пошелъ къ дверямъ и тамъ сказалъ нѣсколько словъ о дурной погодѣ, чтобъ доказать присутствующимъ свое равнодушіе къ предмету разговора. Потомъ, понуривъ голову, онъ исчезъ въ дождѣ, который впродолженіи всего дня лилъ, какъ изъ ведра, превративъ единственную узкую, но длинную улицу Одноконнаго Стана въ ручей желтой, клокочущей воды.

— Что-то Гэбъ сегодня не въ духѣ, сказалъ Джонсонъ: — говорятъ, что утромъ спрашивалъ о немъ стряпчій Максвель. Вѣрно что нибудь не ладно. Гэбъ — не дурной человѣкъ; онъ — не Богъ вѣсть что, но отлично ухаживаетъ за больными, а это очень полезно для нашего стана. Надѣюсь, что ничего не помѣшаетъ ему продолжать свою дѣятельность.

— У него можетъ быть исторія съ какой нибудь женщиной, замѣтилъ Бригсъ: — онъ что-то очень внимательно слушалъ вашу рѣчь о женщинахъ. Нѣкоторые полагаютъ, прибавилъ Бригсъ, понижая голосъ и посматривая по сторонамъ: — что Олли — совсѣмъ не сестра ему, какъ онъ говоритъ, а дочь. Правда, никто не сталъ бы такъ ухаживать за дѣвочкой и отказывать себѣ ради нея въ женщинахъ, въ водкѣ и обществѣ товарищей, еслибъ она не была его дочь. Такихъ братьевъ не бываетъ въ нашей сторонѣ.

— Во всякомъ случаѣ, прибавилъ одинъ изъ собесѣдниковъ: — его разсказъ о Голодномъ Станѣ и бѣгствѣ оттуда чрезвычайно странный. Я никогда ему не довѣрялъ.

— Впрочемъ, это — его дѣло и до меня не касается, продолжалъ Джонсонъ: — я оказывалъ ему услуги на сколько могъ; говорилъ, кто болѣлъ, и совѣтовалъ, какъ лучше ухаживать за больными. Но не стану же я отвѣчать за него, если онъ попалъ въ какую нибудь бѣду.

— И я также не обязанъ слѣдить за его нравственностью, прибавилъ Бригсъ: — потому только, что дозволялъ ему приходить сюда и ухаживать за больнымъ мексиканцемъ.

Между тѣмъ, несчастный предметъ этого разговора, пройдя по улицѣ и держась стѣнки домовъ, чтобы избѣгнуть порывовъ вѣтра, свирѣпо дувшаго прямо съ горы, достигъ, наконецъ, маленькой тропинки, которая вела черезъ оврагъ къ его хижинѣ на противоположномъ горномъ скатѣ. Онъ остановился въ нерѣшительности. Эта тропинка шла мимо того дома, въ которомъ мистриссъ Маркль содержала меблированныя комнаты, и ему казалось, что, послѣ всего слышаннаго, онъ, подвергаясь снова опасности, неосторожно бросалъ бы вызовъ судьбѣ. Онъ считалъ неизбѣжнымъ одно изъ двухъ: или вдова и Солли, бросившись на него, затащутъ къ себѣ, или вдова, увидавъ, что онъ прошелъ мимо, не зайдя къ ней, упадетъ въ обморокъ. Другая дорога въ его хижину была вдоль гребня горы, и ему пришлось бы пройти, по крайней мѣрѣ, три лишнихъ мили. Но Гэбріель не долго колебался и сталъ быстро взбираться на гору.

Это было не легко; при порывистомъ вѣтрѣ и сильномъ дождѣ, преодолѣніе физическихъ трудностей силой своихъ могущественныхъ мускуловъ изгнало изъ его ума нелѣпый страхъ. Достигнувъ вершины горы, онъ впервые замѣтилъ, къ какимъ роковымъ послѣдствіямъ привели постоянные дожди впродолженіи цѣлой недѣли. Журчащій горный источникъ, въ которомъ онъ двѣ недѣли тому назадъ утолялъ свою жажду во время прогулки съ Олли, теперь превратился въ бурный водопадъ, а ручей, черезъ который они перепрыгивали, сдѣлался широкой, быстрой рѣкой. Внизу, въ долинахъ и на далекой простиравшейся къ горизонту равнинѣ, виднѣлись громадныя мрачныя водяныя пространства, а въ воздухѣ стоялъ гулъ отъ неустанно лившаго дождя.

Въ полчаса онъ прошелъ еще двѣ мили по этой тяжелой дорогѣ и очутился въ виду узкаго, крутаго чернаго ущелья, чрезъ которое долженъ былъ проѣзжать вингдамскій дилижансъ изъ Мерисвиля. Подойдя ближе, онъ увидалъ, что маленькій горный потокъ, бѣжавшій подлѣ дороги, значительно разлился и занялъ часть дороги, которая тамъ и сямъ исчезала подъ водою.

— Не легко пробраться по этому ущелью, подумалъ Гэбріель, вспомнивъ, что было уже время проѣхать вингдамскому дилижансу: — непріятно и опасно, но бываютъ на свѣтѣ вещи и хуже (его мысли снова перенеслись къ мистрисъ Маркль), и, еслибъ я могъ помѣняться мѣстомъ съ Биллемъ, то съ охотою посадилъ бы Олли въ дилижансъ, самъ бы вскочилъ на козлы и былъ бы таковъ.

Въ эту самую минуту глазамъ его представился на вершинѣ горы резервуаръ вингдамскаго рва, и онъ забылъ о мистрисъ Маркль, обо всемъ мірѣ. Онъ какъ бы вдругъ преобразился. Что же онъ увидѣлъ? Ничего особеннаго для обыкновеннаго путешественника. Резервуаръ былъ переполненъ водою и излишекъ ея съ грохотомъ выливался въ боковой прокопъ. Ничего болѣе? Нѣтъ — для опытнаго глаза количество воды нисколько не уменьшалось за плотиной. И это все? Нѣтъ: на половинѣ грубо устроенной плотины, вода медленно просачивалась сквозь небольшое, но постоянно увеличивавшееся отверстіе надъ самымъ ущельемъ и почтовой дорогой. Плотина уступала напору воды.

Поспѣшно снявъ одежду, мѣшавшую его движеніямъ, Гэбріель бросился съ опасностью жизни внизъ къ ущелью, перепрыгивая съ утеса на утесъ, съ валуна на валунъ, придерживаясь за вѣтви деревъ и торчащіе громадные корни; а, очутившись въ горномъ проходѣ, онъ пустился бѣгомъ на встрѣчу дилижанса, чтобъ предупредить его о грозившей опасности. Все это было дѣломъ мужественнаго человѣка, хотя не имѣло ничего особеннаго или своеобразнаго; сдѣлалъ онъ все это безъ излишней потери силъ и напротивъ, сохраняя ихъ по возможности, съ ловкостью и навыкомъ горца, съ такой простотою, опредѣленностью и твердостью во всѣхъ движеніяхъ, что, казалось, онъ за-долго приготовлялся къ такому подвигу; это было отличительною чертою Гэбріеля Конроя. Всякій, кто увидалъ бы его спокойный, ровный бѣгъ, серьёзное, энергичное, но не взволнованное лицо и зоркій, невозмутимый взглядъ, принялъ бы его за великана, дѣлавшаго моціонъ для здоровья.

Не успѣлъ онъ пробѣжать и полумили, какъ до его чуткаго уха долетѣлъ глухой ревъ воды, стремившейся вслѣдъ за нимъ. Но онъ только немного ускорилъ свой ровный шагъ, словно за нимъ торопился какой-нибудь пріятель, а не гналась неумолимая смерть. Въ то же мгновеніе на дорогѣ послышался стукъ экипажа, который на секунду остановился и повернулъ назадъ, такъ какъ громкій крикъ Гэбріеля предвѣщалъ издали опасность. Но было уже поздно. Съ дикимъ грохотомъ несшаяся за нимъ вода сшибла его съ ногъ, а затѣмъ закрутила въ своемъ водоворотѣ дилижансъ и лошадей, прибивъ ихъ черной, смутной массой къ отвѣсной стѣнѣ ущелья. Тогда сказался весь запасъ силъ, сохраненныхъ Габріелемъ. Сначала онъ не выказалъ безполезнаго сопротивленія неудержимому потоку, а носился со стороны на сторону по волѣ свирѣпой стихіи, пока, наконецъ, не увидалъ близь себя дерева, нависшаго надъ ущельемъ. Съ неимовѣрной силой схватился онъ за его длинную вѣтвь и приподнялся надъ клокочущимъ, всасывающимъ въ себя водоворотомъ. Дилижансъ исчезъ; только нѣсколько фигуръ чернѣло въ водѣ, кружась въ безпомощной борьбѣ. Между ними была женщина. Гэбріель снова бросился въ пѣнящіяся желтыя волны. Черезъ минуту онъ былъ подлѣ нея, схватилъ ее за талію своей могучей рукой и приподнялъ ея голову надъ поверхностью воды, но въ это мгновеніе онъ почувствовалъ, что его кто-то схватилъ съ другой стороны. Онъ не стряхнулъ съ себя опаснаго бремени, а, громко закричавъ «держи меня ниже», поплылъ обратно, разрѣзая бушующую воду одной рукой. Достигнувъ дерева, онъ выпрямился и, схватившись зубами за вѣтвь, вытащилъ изъ пучины обоихъ несчастныхъ. Но тутъ снова раздался роковой грохотъ и второй потокъ желтой воды ворвался въ ущелье. Дерево начало подаваться подъ тяжестью висѣвшихъ на немъ трехъ человѣкъ. Гэбріель вонзилъ свои пальцы въ землю у самыхъ его корней, ухватился ногами за выдающійся уступъ скалы и крѣпко прижалъ женщину къ отвѣсной стѣнѣ. Лѣнящійся валъ пронесся надъ ними; послышался отчаянный вопль и человѣкъ, спасенный Габріелемъ, исчезъ. Остались только Гэбріель и женщина.

Они были невредимы, но лишь на минуту. Оба они держались надъ бездною одной лѣвой рукой Гэбріеля. Онъ впервые взглянулъ на женщину и промолвилъ нерѣшительно:

— Можете вы удержаться на секунду?

— Да.

Даже въ эту критическую минуту онъ вздрогнулъ отъ таинственно нѣжнаго тона ея голоса.

— Обхватите меня обѣими руками за шею.

Она повиновалась. Гэбріель освободилъ свою правую руку. Онъ почти не чувствовалъ висѣвшей у него на плечахъ ноши и осторожно сталъ ощупывать утесъ надъ своей головой, стараясь за что-нибудь уцѣпиться. Найдя выдающійся камень, онъ съ неимовѣрной силой приподнялся и поставилъ ногу въ небольшое отверстіе, изъ котораго вырванъ былъ одинъ изъ корней дерева. Онъ остановился.

— Можете удержаться еще минуту?

— Лѣзьте.

Гэбріель полѣзъ. Онъ нашелъ другой выдающійся камень, потомъ третій, четвертый и такимъ образомъ достигъ до небольшаго уступа въ одинъ футъ ширины, недалеко отъ вершины утеса. Онъ снова остановился.

— Можете вы долѣзть до верха? спросила женщина.

— Да, если вы…

— Лѣзьте, отвѣчала она просто.

Гэбріель продолжалъ подниматься и черезъ нѣсколько минутъ достигъ вершины. Тутъ руки женщины неожиданно дрогнули, и она упала бы, еслибъ Гэбріель не схватилъ ея за талію; онъ осторожно взялъ ее на руки и отнесъ къ близь стоявшей соснѣ, вокругъ которой земля была устлана шишками, словно ковромъ. Онъ положилъ ее тамъ съ своей обычной нѣжностью и умѣньемъ обращаться съ безпомощными существами. Она поблагодарила его такой граціозной улыбкой, обнаружившей рядъ блестящихъ бѣлыхъ зубковъ и такимъ страннымъ взглядомъ темно-сѣрыхъ глазъ, что онъ не могъ оторваться отъ нея. Это была женщина небольшаго роста съ свѣтлыми волосами, красиво одѣтая и совершенно незнакомаго ему типа. Еслибъ она не улыбнулась, то онъ никогда не подумалъ бы, что она хороша собой. Однако, несмотря на эту улыбку, она вдругъ поблѣднѣла и упала въ обморокъ.

Въ ту же минуту, Гэбріель услыхалъ вблизи голоса и увидѣлъ приближавшихся двухъ пассажировъ, которые, очевидно, спаслись также вскарабкавшись по утесамъ. Но тутъ трудно объяснить, какъ онъ вдругъ созналъ всю странность своего положенія. Что о немъ подумаютъ? Повѣрятъ ли его словамъ? Онъ болѣзненно вспомнилъ недавній разговоръ въ лавкѣ Бригса; ему представились разгнѣванныя лица толстой мистрисъ Маркль и сухощавой Солли; даже вопросительный взглядъ маленькой Олли, казалось, пронизывалъ его до глубины сердца, и увы! этотъ мужественный герой обратился въ бѣгство!

XIV.
Простота и хитрость.

Уже стемнѣло, когда Гэбріель возвратился домой, и Олли съ безпокойствомъ ожидала его.

— Ты промокъ до костей и весь въ грязи, гадкій Гэбъ! воскликнула она: — поди скорѣй переодѣнься, а то умрешь отъ простуды.

Олли произнесла эти слова какимъ-то страннымъ, необычайнымъ тономъ, но Гэбріель не сдѣлалъ ей никакого замѣчанія или упрека — такъ онъ былъ радъ, что она не закидала его вопросами. Однако, надѣвъ сухое платье и выйдя изъ-за холщевой занавѣски, онъ съ удивленіемъ замѣтилъ при свѣтѣ только-что зажженной свѣчи, что и внѣшній видъ Олли подвергся совершенной перемѣнѣ. Не только ея лицо и руки были чисто вымыты, а русыя кудри перехвачены розовой лентой, но во всей ея фигурѣ была какая-то необыкновенная порядочность и даже стремленіе украсить нѣсколько свой туалетъ: такъ, на шеѣ у ней виднѣлись малиновая лента и старинный кружевной воротничекъ, найденный въ вещахъ ея матери.

— Кажется, кто-то здѣсь и до меня перемѣнялъ твой туалетъ, сказалъ Гэбріель съ удовольствіемъ: — ты опять была въ канавѣ, Олли?

— Нѣтъ, отвѣчала Олли съ нѣкоторымъ достоинствомъ и принялась накрывать столъ для ужина.

— Но, право, я никогда не видалъ тебя такъ хорошо одѣтой, Олли, замѣтилъ Гэбріель и, послѣ минутнаго молчанія, прибавилъ съ неожиданнымъ ужасомъ: — кто здѣсь былъ?

— Никто. Люди могутъ жить и одѣваться прилично безъ помощи другихъ, а особливо Сюзанъ Маркль.

При этомъ злобномъ намёкѣ Гэбріель насупилъ брови.

— Послушай, Олли, сказалъ онъ: — ты не должна такъ говорить объ этой женщинѣ. Ты — ребенокъ, и, если твой братъ сказалъ тебѣ, какъ сестрѣ, кое-что по секрету, то не слѣдуетъ объ этомъ болтать.

— Болтать! съ презрѣніемъ воскликнула Олли: — ты думаешь, что я стану съ кѣмъ нибудь говорить объ этой женщинѣ? Поймай меня.

Гэбріель взглянулъ на сестру съ искреннимъ восторгомъ и почувствовалъ въ глубинѣ громко упрекавшей его совѣсти, что онъ не достоинъ такого мужественнаго защитника. Онъ хотѣлъ-было высказать ей всю правду, но его удержали страхъ, что Олли станетъ его презирать, и желаніе пользоваться ея энергичнымъ сочувствіемъ. «Къ тому же, подумалъ онъ съ какимъ-то самодовольствомъ: — быть можетъ, эта сказка послужитъ ей къ добру. Посмотри, Гэбріель, на ея воротничекъ и волоса! Ты правдой никогда не достигалъ и половины того, чего достигъ ложью!»

Однако, онъ все еще находился подъ впечатлѣніемъ полученнаго въ тотъ день совѣта и, послѣ ужина, во время котораго Олли вела себя такъ прилично, что даже отказала себѣ въ удовольствіи обтереть сковороду своимъ кускомъ хлѣба, серьёзно сказалъ:

— Еслибы у тебя, Олли, когда нибудь спросили, ухаживалъ ли я за мистрисъ Маркль, что бы ты сказала?

— Я бы сказала! воскликнула съ сердцемъ Олли: — что никакая женщина такъ не бросалась на шею мужчинѣ и безъ всякаго повода, какъ мистрисъ Маркль… какъ эта противная, старая Сюзинъ Маркль. Вотъ что я скажу даже ей прямо въ лицо. Знаешь что, Гэбъ?

— Что? спросилъ съ восхищеніемъ Гэбріель.

— Если сюда пріѣдетъ школьная учительница, о которой ты говорилъ, такъ пріударь за ней.

— Олли! воскликнулъ съ испугомъ Гэбріель.

— Да, да, пріударь за ней. Будь съ ней такъ же любезенъ, какъ съ Сюзинъ Маркль, и, если можешь, то устрой такъ, чтобы. это увидѣла противная мистрисъ Маркль или маленькая Манти; она все пересказываетъ матери. Правда, Гэбъ, я слыхала, что между этими учительницами есть славныя женщины.

Чтобы сдѣлать удовольствіе Олли, Гэбріель готовъ былъ разсказать о томъ, что случилось съ нимъ въ ущельѣ, но его остановила смутная боязнь, чтобы Олли не потребовала отъ него немедленнаго предложенія руки и сердца спасенной имъ женщинѣ. Пока онъ еще колебался, кто-то постучалъ въ дверь хижины.

— Я забыла сказать, Гэбъ, что безъ тебя приходилъ стряпчій Максвель, сказала Олли: — и, вѣрно, это онъ стучится. Если онъ будетъ тебя приглашать къ больному, то не ходи: тебѣ довольно хлопотъ и со мною.

Гэбріель всталъ и съ безпокойствомъ отворилъ дверь. Въ комнату вошелъ человѣкъ высокаго роста, смуглый и съ просѣдью. Его одежда и манеры, хотя вполнѣ согласовавшіяся съ мѣстными обычаями и предразсудками, обнаруживали въ немъ человѣка, стоявшаго нѣсколько выше общественнаго уровня обитателей Одноконнаго Стана. Онъ не оглядывался съ любопытствомъ по сторонамъ, какъ мексиканецъ, посѣтившій Гэбріеля наканунѣ, а устремилъ на него свои сѣрые глаза полувопросительно, полуюмористично. Постоянное выраженіе его лица было серьёзное, за исключеніемъ полунервнаго дрожанія въ лѣвомъ углѣ рта, которое исчезало только тогда, когда онъ проводилъ рукою по лицу. Этотъ обычный жестъ производилъ на зрителей впечатлѣніе, словно онъ отиралъ рукой улыбку, какъ нѣкоторые отираютъ слезу.

— Кажется, мы никогда еще съ вами не встрѣчались, Гэбріель, сказалъ онъ, протягивая руку: — я — Максвель. Вы, вѣроятно, обо мнѣ слышали. Мнѣ надо поговорить съ вами объ одномъ дѣлѣ.

На лицѣ Гэбріеля выразился необычайный страхъ, и онъ, молча, махнулъ рукою Олли, чтобы она вышла изъ комнаты.

— Я, очевидно, поймалъ его въ расплохъ. и ребенокъ ничего не знаетъ, подумалъ Максвель и тотчасъ прибавилъ вслухъ: — если я не ошибаюсь, Гэбріель, это дѣло касается столько же вашей… дѣвочки, сколько васъ самихъ. Отчего бы ей не остаться?

— Нѣтъ, нѣтъ! произнесъ Гэбріель, вполнѣ убѣжденный, что Максвель явился въ качествѣ адвоката оскорбленной мистрисъ Маркль: — нѣтъ; Олли, сбѣгай за щепками для завтрашней топки. Ступай!

Олли выбѣжала изъ хижины. Максвель посмотрѣлъ ей вслѣдъ, отеръ ротъ рукою и, облокотясь на столъ, устремилъ свои глаза на Гэбріеля.

— Я пришелъ къ вамъ, Гэбріель, сказалъ онъ: — чтобы попробовать, нельзя ли намъ устроить одно дѣльце мирно, безъ шума и скандала. Говоря откровенно, мнѣ поручено начать противъ васъ судебное дѣло. Нужно ли говорить, въ чемъ оно заключается и чей я адвокатъ?

Гэбріель опустилъ глаза, но честная натура взяла верхъ надо всѣмъ. Онъ мгновенно поднялъ голову и просто отвѣчалъ:

— Нѣтъ.

Стряпчій Максвель "вздрогнулъ отъ изумленія, но тотчасъ оправился.

— Хорошо, сказалъ онъ задумчиво: — видя вашу откровенность, я позволю себѣ спросить васъ, не согласны ли вы, для избѣжанія скандала и судебнаго дѣла, которое, безъ сомнѣнія, будетъ рѣшено противъ васъ — отдать вашъ домъ и участокъ земли въ вознагражденіе за понесенные до сихъ поръ убытки? Я готовъ на этомъ покончить и могу обѣщать, что вопросъ о родствѣ не будетъ возбужденъ. Однимъ словомъ, она сохранитъ свое имя, а вы свое, и оба вы останетесь другъ для друга чужими. Что вы на это скажете?

Гэбріель вскочилъ и, сильно пожимая руку стряпчему, сказалъ:

— Вы — добрый человѣкъ, мистеръ Максвель. Это — гадкая исторія, и вы нашли лучшій изъ нея исходъ. Еслибы вы были моимъ адвокатомъ, а не ея, то не могли бы сдѣлать для меня ничего лучшаго. Я тотчасъ отсюда уѣду. Я уже думалъ объ этомъ и безъ васъ. Завтра она можетъ получить этотъ домъ со всѣмъ, что въ немъ находится. Еслибъ у меня были средства, то повѣрьте, я съ удовольствіемъ заплатилъ бы вамъ за ваши хлопоты. Но, вѣдь, послѣ моего отъѣзда ни слова не будетъ сказано объ этомъ дѣлѣ?

— Ни слова, повторилъ Максвель, смотря съ любопытствомъ на Гэбріеля.

— И въ газетахъ ничего не напишутъ?

— Вообще, ваше поведеніе въ отношеніи ея и вся эта исторія будутъ сохранены въ тайнѣ, если вы сами ея не откроете. Вотъ почему я вамъ совѣтую уѣхать отсюда.

— Я уѣду завтра, сказалъ Гэбріель, потирая руки: — не хотите ли вы, чтобъ я подписалъ какую-нибудь бумагу?

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ стряпчій, отирая ротъ рукою и смотря на Гэбріеля, какъ на образецъ совершенно новой породы: — позвольте мнѣ дружески посовѣтовать вамъ никогда не подписывать бумаги, которую впослѣдствіи могли бы представить противъ васъ. Намъ совершенно достаточно, если вы просто оставите свой домъ и участокъ земли. Я не представлю никакой бумаги до четверга, а тогда уже не съ кѣмъ будетъ тягаться. Вы понимаете?

Гэбріель утвердительно кивнулъ головою и крѣпко пожалъ руку стряпчему. Максвель направился тогда къ дверямъ, не спуская пристальнаго взора съ ясныхъ, честныхъ глазъ Гэбріеля. На порогѣ онъ, однако, остановился и, медленно отеревъ рукою ротъ, сказалъ:

— По всему видно, Гэбріель, что вы — простой, честный человѣкъ — и скажу откровенно, еслибъ вы сами не сознались, я считалъ бы васъ неспособнымъ обидѣть женщину. Я — скорѣе былъ бы склоненъ объяснить дѣло какой-нибудь ошибкой. Я не судья человѣческихъ дѣйствій и слишкомъ опытный стряпчій, чтобъ удивиться какому бы то ни было мотиву того или другого поступка. Но теперь, такъ какъ мы вполнѣ поняли другъ друга, не разскажете ли вы мнѣ, что побудило васъ на такой странный и чудовищный обманъ? Ваши словй нисколько не измѣнятъ моего мнѣнія, что вы — не дурной человѣкъ, но мнѣ очень любопытно узнать, почему вы рѣшились съ преднамѣренной цѣлью такъ зло обидѣть эту женщину?

Гэбріель вспыхнулъ. Онъ поднялъ глаза и указалъ на дверь. На порогѣ стояла Олли.

Максвель улыбнулся и подумалъ:

— Все же тутъ замѣшана женщина, хоть и моложе, чѣмъ я думалъ. Конечно, это — его ребенокъ.

Онъ кивнулъ головою, улыбнулся Олли и съ пріятнымъ сознаніемъ побѣды, не лишеннымъ нравственнаго удовлетворенія, что не всегда сопровождало его успѣхи, какъ стряпчаго, вышелъ изъ хижины.

До поздняго вечера Гэбріель избѣгалъ разговора съ Олли. Наконецъ, она, по обыкновенію, усѣлась у его ногъ передъ огнемъ и прямо спросила:

— Что ему нужно, Гэбъ?

— Ничего особеннаго, отвѣчалъ Гэбріель съ искуственнымъ равнодушіемъ: — не разсказать ли тебѣ, Олли, сказку? я уже давно ничего тебѣ не разсказывалъ.

Гэбріель обыкновенно передавалъ Олли новости Одноконнаго Стана или современныя событія подъ формой вымышленной сказки; но, въ послѣднее время, съ тѣхъ поръ, какъ его стала безпокоить мистрисъ Маркль, онъ бросилъ эту привычку. Олли утвердительно кивнула головою, и Гэбріель продолжалъ:

— Жилъ былъ человѣкъ одинъ на свѣтѣ и тѣмъ онъ отличался, что всегда жилъ и намѣревался жить одинъ. Только у него была маленькая сестра, которую онъ очень любилъ и никому онъ не позволялъ вмѣшиваться во что-либо касавшееся сестры; самъ же довѣрялъ ей все и говорилъ съ ней обо всемъ.

— Это былъ настоящій человѣкъ? спросила Олли.

— Да, онъ былъ настоящій человѣкъ, но его маленькая сестра была волшебницей, дѣлавшей ему много добра безъ его вѣдома. Этотъ человѣкъ и его сестра жили въ лѣсу, въ блестящемъ дворцѣ. Неожиданно онъ подвергся многимъ непріятностямъ, такъ что ему необходимо было оставить прекрасный дворецъ, и онъ не зналъ, какъ сообщить объ этомъ своей маленькой сестрѣ. Вотъ онъ встаетъ и говоритъ: «Глоріона — ее звали Глоріоной — Глоріона, говоритъ онъ: — мы должны бросить нашъ прекрасный дворецъ и пойти въ чужую страну; почему это необходимо — тайна, которую я не могу тебѣ открыть». Маленькая сестра также встаетъ и говоритъ: «Все, что угодно тебѣ, угодно мнѣ, ибо мы другъ для друга — все на свѣтѣ; разнообразіе придаетъ прелесть жизни, и я завтра уложу свои тряпки». И она на другой день приготовилась къ отъѣзду. А почему она такъ поступила, Олли? Потому что эта маленькая сестра была волшебница и знала все, о чемъ ей даже не говорили. Вотъ братъ и сестра отправились въ чужую страну, выстроили тамъ дворецъ, еще красивѣе прежняго, и жили счастливо до конца своихъ дней.

— И ихъ не безпокоила старая вѣдьма, мистрисъ Маркль. Когда мы уѣзжаемъ, Гэбъ? спросила практическая Олли.

— Я полагаю — завтра, отвѣчалъ Гэбріель, бросая аллегорію и смотря на сестру съ почтительнымъ страхомъ: — мы успѣемъ захватить вечерній дилижансъ въ Мерисвиль.

— Хорошо, такъ мнѣ надо сейчасъ ложиться спать.

— Олли, произнесъ съ упрекомъ Гэбріель, когда маленькая дѣвочка исчезла за холщевой занавѣской: — ты не простилась со мною и не поцѣловала.

Олли вернулась назадъ.

— Ахъ, ты старый Гэбъ, сказала она покровительственнымъ тономъ и цѣлуя его въ лобъ съ сознаніемъ своего нравственнаго и умственнаго превосходства: — ахъ, ты старый, большой Гэбъ! что бы ты дѣлалъ безъ меня?

На слѣдующее утро Гэбріель съ удивленіемъ увидѣлъ, что Олли, послѣ завтрака, нарядилась въ тѣ немногія, болѣе приличныя тряпки, которыя оставались у нея изъ гардероба матери. Сверхъ бѣлаго, кисейнаго платья, пожелтѣвшаго уже отъ времени, она надѣла розовый, также полинявшій кушакъ и большую клѣтчатую, черную съ бѣлымъ шаль, которая, несмотря на множество складокъ, все же волочилась по полу. На головѣ у нея была большая соломенная шляпа съ свѣтло-зеленой лентой и бѣлыми маргаритками и въ рукахъ маленькій желтый зонтикъ.

Гэбріель съ безпокойствомъ слѣдилъ за туалетомъ этого страннаго, но хорошенькаго существа.

— Куда ты идешь, Олли?

— На ту сторону оврага, проститься съ дѣвочками Ридъ. Не хорошо уѣхать изъ Стана, никого не предупредивъ.

— Но ты не зайдешь къ мистрисъ Маркль? спросилъ со страхомъ Гэбріель.

Олли презрительно взглянула на брата и рѣзко отвѣтила:

— Поймай меня!

Въ ея блестящихъ голубыхъ глазахъ и во всемъ лицѣ выражалось столько твердой рѣшимости и пламенной энергіи, что Гэбріель ничего не отвѣчалъ. Олли вышла изъ комнаты, и онъ безмолвно слѣдилъ, какъ соломенная шляпка и желтый зонтикъ медленно исчезали по извивающейся тропинкѣ вдоль горы.

Въ глубинѣ его сердца теперь неожиданно проснулось болѣзненное сознаніе, что онъ вполнѣ зависѣлъ отъ этого ребенка и что въ немъ заключалось нѣчто скрытое, доселѣ имъ незамѣченное, но отчуждающее ее отъ него и способное въ будущемъ все болѣе и болѣе расширять зіяющую между ними бездну. Его обуяло такое гнетущее чувство одиночества, что онъ не могъ оставаться въ хижинѣ, а пошелъ къ своему участку земли на горномъ скатѣ. По дорогѣ туда ему надо было пройти мимо большаго, одинокаго хвойнаго дерева, которое своею личиною умаляло весь остальной лѣсъ. Оно казалось столь нелѣпымъ, столь безсмысленно большимъ и непроизводительнымъ, хотя могло обѣщать по величинѣ много пользы, такъ рѣзко отличалось отъ тонкихъ, гибкихъ, молодыхъ березъ, елей, что Гэбріель призналъ эти березы за свое олицетвореніе. Въ настоящую минуту, смотря на дерево, онъ спрашивалъ себя, не было ли такой мѣстности, гдѣ бы оно, а слѣдовательно и онъ, нашли бы подходящую для себя обстановку. «Еслибъ мнѣ удалось попасть въ эту страну, думалъ онъ: — то, пожалуй, я могъ бы принести болѣе пользы ребенку». Проложивъ себѣ дорогу чрезъ загромождавшій лѣсъ валежникъ, Гэбріель очутился на большой, широкой горной закраинѣ, покрытой валунами сѣро-желѣзнаго цвѣта. По прибытіи въ Одноконный Станъ, онъ самъ выбралъ себѣ этотъ участокъ для розысканія золота. «Никто бы другой не сдѣлалъ такой глупости, думалъ онъ улыбаясь: — быть можетъ, къ лучшему, что я разстался съ этимъ участкомъ». И Гэбріель отправился внизъ въ оврагъ, гдѣ онъ, въ послѣднее время, взялъ другой участокъ въ рудникахъ, дававшій ему скромныя средства къ существованію.

Онъ возвратился домой только въ три часа съ нѣсколькими инструментами, взятыми съ работы. Олли ждала его; щеки слегка разгорѣлись отъ волненія, но въ хижинѣ не было видно никакихъ приготовленій къ отъѣзду.

— Ты, кажется, немного уложила, Олли, сказалъ Гэбріель: — хотя, правда, намъ нечего много и укладывать.

— Не къ чему укладываться, Гэбъ, отвѣчала Олли, смотря пристально въ глаза брата.

— Не къ чему? повторилъ съ изумленіемъ Гэбріель.

— Да, не къ чему, отвѣчала рѣшительно Олли: — мы не уѣзжаемъ, Гэбъ — вотъ и все. Я ходила къ стряпчему Максвелю и все устроила.

Гэбріель опустился на стулъ и, разинувъ ротъ, смотрѣлъ на сестру.

— Я все устроила, Гэбъ, продолжала хладнокровно Олли: — вотъ послушай. Я пошла сегодня утромъ къ стряпчему, поговорила съ нимъ, высказала свое мнѣніе о мистрисъ Маркль и уладила дѣло.

— Боже мой! что ты сказала?

— Я сказала все, что знаю объ этой женщинѣ. Я объяснила, какъ она преслѣдовала тебя съ первой минуты вашего знакомства, во время болѣзни ея покойнаго мужа, за которымъ ты ухаживалъ, какъ ты не обращалъ на нее вниманія, пока я не научила тебя сдѣлать предложеніе, какъ она приходила къ намъ и сиживала часами, смотря на тебя, Гэбъ, вотъ такъ (и Олли, подражая мистрисъ Маркль, дѣлала глазки, къ немалому ужасу Гэбріеля, вспыхнувшаго до ушей), и какъ она выдумывала всевозможные предлоги, чтобъ заманить тебя къ себѣ, но ты всегда отказывался. Однимъ словомъ, я доказала, какая это старая, противная, низкая женщина, прибавила Олли, останавливаясь чтобъ перевести дыханіе.

— А что онъ сказалъ? спросилъ Гэбріель, также едва дыша.

— Сначала ничего. Потомъ онъ сталъ смѣяться и такъ страшно, что я боялась, какъ бы онъ не лопнулъ. Наконецъ… дай вспомнить… да, онъ сказалъ: «глупая, нелѣпая ошибка»… вотъ какъ онъ назвалъ мистрисъ Маркль. Провалиться мнѣ сквозь землю, если онъ этого не говорилъ. Потомъ онъ опять расхохотался, и я, смотря на него, стала смѣяться, и она также.

— Кто она? спросилъ Гэбріель со страхомъ.

— О! Гэбъ, ты думаешь, что на свѣтѣ только и есть одна мистрисъ Маркль, отвѣчала поспѣшно Олли: — у стряпчаго Максвеля сидѣла какая-то дама, и ее интересовали мои слова столько же, сколько самого стряпчаго, можетъ быть, оттого, что я хорошо разсказывала, прибавила Олли съ самодовольствомъ.

— Что же онъ сказалъ? повторилъ Гэбріель мрачно; ему, человѣку простому и серьёзному, неодаренному ни малѣйшимъ юморомъ, этотъ общій, безпричинный смѣхъ казался подозрительнымъ.

— Онъ хотѣлъ тотчасъ бѣжать сюда, чтобъ объяснить все дѣло, но дама его остановила и сказала что-то въ полъ-голоса, чего я не разслышала. Она, должно быть — большой его другъ, потому что онъ исполняетъ всѣ ея желанія, а она сказала, чтобъ я шла домой и объявила тебѣ, что намъ не зачѣмъ уѣзжать. Вотъ и все, Гэбъ.

— Но онъ ничего болѣе не говорилъ, Олли? спросилъ Гэбріель съ безпокойствомъ.

— Да, онъ началъ разспрашивать меня о старинѣ и Голодномъ Станѣ, но, какъ я уже сказала тебѣ, Гэбъ, я рѣшилась забыть все это; мнѣ надоѣли насмѣшки. Поэтому я ему ничего не отвѣчала, и онъ замѣтилъ дамѣ: «она, очевидно, ничего, не знаетъ о дѣлѣ». Но дама все останавливала его и дѣлала мнѣ знаки, чтобъ я не отвѣчала на его вопросы. О! она очень умная, Гэбъ, я это замѣтила съ перваго взгляда.

— На кого она походитъ, Олли? спросилъ Гэбріель съ искуственнымъ равнодушіемъ, но, въ сущности, онъ еще далеко не успокоился.

— О! Гэбъ, она нисколько не походитъ на мистрисъ Маркль или на кого нибудь въ этомъ родѣ. Она маленькая, съ бѣлыми зубами, тонкой таліей и хорошо одѣта. Впрочемъ, она мнѣ не очень понравилась, Гэбъ, хотя была чрезвычайно добра ко мнѣ. Право, не знаю, какъ тебѣ сказать, на кого она походитъ; здѣсь нѣтъ такихъ женщинъ. Боже мой! да вотъ она и сама, Гэбъ.

Въ эту минуту въ дверяхъ хижины показалась какая-то фигура. Гэбріель поднялъ глаза и увидѣлъ передъ собою женщину, которую онъ наканунѣ спасъ въ ущельѣ. Это была г-жа Деваржъ.

XV.
Старый Рудокопъ 49-го года.

Густой, непроницаемый туманъ, сырой и синеватый, ознаменовалъ наступленіе лѣта 1854 года, на калифорнійскомъ берегу. Едва еще прошла краткая, неопредѣленная весна на горныхъ скатахъ, окружающихъ Сан-Франциско; виднѣлись цвѣты, и дикій овесъ еще зеленѣлъ на выступахъ Контра-Костскаго Кряжа. Но колосья овса и лепестки цвѣтовъ скрывались подъ густою мглою, стушевывавшей все въ своихъ объятіяхъ. Однимъ словомъ, погода была такая непріятная, что калифорнійцамъ было труднѣе, чѣмъ когда либо, увѣрить иностранцевъ, что ихъ туманы здоровы и что ихъ климатъ лучшій на свѣтѣ.

Быть можетъ, никто не умѣлъ внушить иностранцу подобнаго убѣжденія лучше Питера Думфи, банкира и капиталиста. Его вѣра въ настоящее и будущее Калифорніи была безпредѣльна. Его искреннее убѣжденіе, что ни одна страна, ни одинъ климатъ не были лучше, и его постоянная готовность бороться съ противнымъ мнѣніемъ — дѣлали его достойнымъ представителемъ Калифорніи. Онъ такъ положительно и прямо высказывалъ свои убѣжденія, что невозможно было, оставшись долго въ его обществѣ, не увѣровать также, что общество, климатъ и цивилизація, несоотвѣтствовавшіе калифорнійскимъ, были ошибкой. Чужестранцы и слабые калифорнійцы могли постоянно черпать новыя силы въ этомъ бездонномъ источникѣ вѣчныхъ похвалъ Калифорніи, такъ что, наконецъ, почти всѣ безсознательно стали вторить мнѣніямъ Думфи, и большинство диѳирамбовъ, выраженныхъ въ газетахъ и письмахъ, впервые было произнесено Питеромъ Думфи.

Рѣзкость выраженій и манеръ мистера Думфи нисколько не вредили его общественной репутаціи. Обыкновенно, въ пограничныхъ странахъ подозрительно смотрятъ на мягкое обращеніе и на всякаго рода уступки требованіямъ приличій, а потому рѣзкая прямота мистера Думфи принималась за чистую монету.

— Вы всегда знаете, что думаетъ Питеръ Думфи, говорили о немъ: — онъ не станетъ лгать изъ угожденія кому бы то ни было.

Рядомъ съ чудовищной самонадѣянностью, доходившей до геройства своей дерзкой откровенностью и невѣжествомъ, приводящимъ въ тупикъ людей образованныхъ своимъ безстыдствомъ, въ мистерѣ Думфи поражало отсутствіе всякаго нравственнаго сознанія и "какихъ бы то ни было добродѣтелей.

Вооруженный подобными орудіями борьбы съ треволненіями жизни, мистеръ Думфи сидѣлъ однажды утромъ въ своей конторѣ и выражалъ уже одной внѣшней фигурой побѣдоносную опозицію туману или, лучше сказать, его вліянію на общество, Лицо его выражало замѣчательную силу, хотя было чисто выбрито, такъ какъ онъ уже давно освободился отъ бороды, какъ совершенно излишней и характеристической примѣты. Было еще рано, но онъ уже покончилъ много дѣлъ съ той быстрой рѣшимостью, которая придавала геройской характеръ даже его ошибкамъ.

— Пригласите мистера Рамиреса, неожиданно сказалъ онъ, не поднимая глазъ съ письма, которое въ ту минуту подписывалъ.

Рамиресъ заходилъ въ контору Думфи три дня къ ряду и не могъ добиться аудіенціи; поэтому онъ появился въ дверяхъ съ выраженіемъ оскорбленнаго достоинства, которое, однако, тотчасъ стушевалось передъ рѣшительнымъ, воинственнымъ тономъ Думфи.

— Здраствуйте, сказалъ Думфи, не поднимая глазъ съ своей конторки.

Рамиресъ пробормоталъ что-то о дурной погодѣ и съ безпокойствомъ сѣлъ возлѣ банкира.

— Продолжайте, сказалъ Думфи: — я васъ слушаю.

— Я пришелъ послушать новостей, отвѣчалъ Рамиресъ очень мягко.

— Да, да, да, повторилъ Думфи, подписывая нѣсколько бумагъ и, наконецъ, взглянувъ на Рамиреса, неожиданно спросилъ: — многимъ вы рискуете въ этомъ дѣлѣ?

— А что? произнесъ Рамиресъ, теряясь въ догадкахъ.

— Сколько вы теряете?

— Сколько я теряю, повторилъ Рамиресъ, тщетно стараясь поймать взглядъ Думфи: — если… если что?

— Сколько — вы — вложили — въ — это — дѣло — денегъ? спросилъ Думфи, рѣзко отчеканивая каждое слово и пристукивая перомъ по конторкѣ.

— Ни гроша. Я только очень заинтересованъ въ успѣхѣ г-жи Деваржъ.

— Такъ вы немного потеряете. Вы счастливы. Прочтите это письмо. Просите!

Послѣднее слово относилось къ прикащику, который доложилъ о новомъ посѣтителѣ. Быть можетъ, на счастье Рамиреса, Думфи занялся съ вошедшимъ человѣкомъ и не обратилъ вниманія на лицо своего прежняго собесѣдника. Читая письмо, Рамиресъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, потомъ побагровѣвъ и, закусивъ до крови губу, промолвилъ: «Caramba».

— Вы сами прочли? спросилъ онъ, сверкая глазами и махая письмомъ.

— Подождите минутку, произнесъ Думфи, оканчивая разговоръ съ вторымъ посѣтителемъ и, проводивъ его до дверей, прибавилъ: — да, прочелъ.

Рамиресъ молча махалъ письмомъ и улыбался какой-то роковой, дикой улыбкой.

— Да, я прочелъ, повторилъ Думфи, хладнокровно взявъ письмо изъ дрожавшей руки Рамиреса: — повидимому, она выходитъ замужъ за брата, за человѣка, фактически владѣющаго рудою. Такъ или иначе, но дѣло въ шляпѣ; только васъ выбросили за бортъ.

Съ этими словами Думфи спокойно спряталъ письмо въ ящикъ и далъ ясно понять своему посѣтителю, что аудіенція кончена.

— А вы, вы? спросилъ Рамиресъ глухимъ голосомъ.

— О, я не далъ и доллара, хотя дѣльце почти вѣрное. У нея были безспорныя доказательства. Вы имѣли въ рукахъ завѣщаніе или какой-то тамъ документъ, а существованіе другой женщины ничѣмъ нельзя доказать, продолжалъ Думфи, своимъ обычнымъ, громкимъ, хладнокровнымъ тономъ, несмотря на знаки Рамиреса: — А это вы? Я только что хотѣлъ вамъ писать.

И Думфи занялся съ новымъ посѣтителемъ. Рамиресъ всталъ. На лицѣ его не видно было ни кровинки и губы пересохли.

— Куда вы торопитесь? сказалъ Думфи, поднимая голову: — зайдите когда-нибудь. У меня есть другое до васъ дѣльце, Рамиресъ. Я далъ денегъ подъ руду, но недостаетъ нѣсколькихъ бумагъ для доказательства права собственности. Вѣроятно, вы ихъ можете отыскать гдѣ-нибудь. Конечно, я заплачу за расходы.

Думфи произнесъ эти слова не съ особымъ, хитрымъ, мрачнымъ выраженіемъ, а просто, откровенно, какъ бы говоря: «Мы съ вами — мошенники, но мошенникъ ли свидѣтель нашего разговора — все равно». Потомъ онъ отвернулся отъ Рамиреса и занялся своими дѣлами.

По счастію для Рамиреса, выйдя на улицу, онъ настолько оправился, что лицо его не обратило на себя вниманія прохожихъ; впрочемъ, быть можетъ, и синеватый туманъ стушевалъ его мертвую блѣдность. Онъ направился быстро, почти безсознательно къ пароходной пристани и только тамъ пришелъ въ себя. Ему казалось, что онъ разомъ перешагнулъ изъ конторы Думфи на пристань, такъ тѣсно соединялись въ его умѣ эти два предмета. Между ними для него ничего не существовало.

Пароходъ въ Сакраменто отходилъ только въ восемь часовъ вечера, а теперь было десять часовъ утра. Ему приходилось ждать пассивно, сложа руки — десять часовъ! Чѣмъ было наполнить это время?

Онъ могъ отпустить свой ножъ или купить новый. Онъ могъ купить другой, лучшій пистолетъ. Ему вошло въ голову, что, по дорогѣ изъ конторы Думфи на берегъ, онъ прошелъ мимо блестящаго магазина оружія. Онъ вернулся и, войдя въ магазинъ, переглядѣлъ много замѣчательныхъ орудій смерти, но всего болѣе поразилъ его длинный, съ широкимъ лезвіемъ охотничій ножъ.

— Это — мое собственное произведеніе, сказалъ оружейникъ, съ самодовольствіемъ проводя жирнымъ пальцемъ по острію ножа: — посмотрите, я перебью долларъ по поламъ.

Онъ бросилъ монету на столъ и быстрымъ, твердымъ ударомъ перерубилъ ее на двѣ половинки. Рамиресъ остался очень доволенъ этимъ опытомъ и захотѣлъ его самъ повторить; но остріе ножа у него скользнуло по монетѣ, она отскочила въ сторону, а ножъ врѣзался въ дерево конторки.

— У васъ нервы разстроены, и вы бьете слишкомъ крѣпко, замѣтилъ хладнокровно оружейникъ: — вы, джентльмены, всегда выходите изъ себя изъ-за такого пустяка; будьте хладнокровнѣе, вотъ такъ, прибавилъ онъ, и снова съ успѣхомъ повторилъ свой опытъ.

Рамиресъ купилъ ножъ, и оружейникъ, завертывая его въ бумагу, сказалъ съ спокойствіемъ философа:

— Я, на вашемъ мѣстѣ, не пробовалъ бы этой штуки до вечера. Я не разъ замѣчалъ, что джентльмэнъ, не спавшій всю ночь, на другое утро не имѣетъ и десятой доли своей силы. Подождите до вечера и потомъ наединѣ попробуйте хладнокровно, вы увидите, что вамъ удастся.

Выйдя изъ магазина, Рамиресъ посмотрѣлъ на часы: было одиннадцать часовъ. Онъ убилъ только одинъ часъ. Засунувъ ножъ во внутренній карманъ и крѣпко застегнувъ пальто, онъ пошелъ по улицѣ лихорадочными шагами. Около полудня, онъ очутился на песчаныхъ холмахъ близь миссіонерной станціи Долоресъ. Въ одномъ изъ закоулковъ предмѣстья онъ встрѣтилъ женщину, такъ сильно напомнившую ему ту, которая наполняла всѣ его мысли, что онъ бросилъ на нее убійственный взглядъ, и она съ ужасомъ отвернулась. Это обстоятельство, лихорадочное волненіе и непріятная сухость губъ заставили его войти въ ближайшую таверну, гдѣ онъ выпилъ, не зная что и сколько; но это ни мало не увеличивало и не уменьшало его волненія. Снова возвратясь на многолюдныя улицы, онъ продолжалъ идти машинально, съ безпокойствомъ сознавая, что, вѣроятно, на него всѣ обращали вниманіе; конечно, это сознаніе овладѣвало имъ только въ тѣ минуты, когда онъ отрывался отъ предмета, сосредоточивавшаго на себѣ всѣ его мысли.

Какъ было ему отомстить? Много было различныхъ путей. Онъ могъ грозно обличить ее и убить въ пылу злобы. Другой и болѣе улыбавшійся ему планъ заключался въ томъ, чтобъ накрыть ее въ расплохъ и убить вмѣстѣ съ ея соучастникомъ, потому что Рамиресъ, какъ всѣ ревнивые люди, не могъ подумать, чтобъ она предпочла ему другого не изъ корыстныхъ цѣлей; наконецъ, онъ могъ убить одного своего соперника и насладиться зрѣлищемъ ея отчаянія отъ неудачи своего предпріятія, а, быть можетъ, еще болѣе отраднымъ зрѣлищемъ пламенной мольбы простить и забыть все. Но онъ не могъ достичь до нихъ ранѣе двухъ дней, а, можетъ быть, къ тому времени они уже женятся или уѣдутъ изъ Одноконнаго Стана.

Во всей этой борьбѣ страстей онъ ни разу не спросилъ себя, справедлива ли была его месть. Достаточной причиной къ мести было то, что онъ обманутъ, осмѣянъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ прочелъ письмо, въ глазахъ его блестѣло одно только туземное слово Bobo. Онъ видѣлъ его передъ собою на всѣхъ вывѣскахъ, слышалъ его, во всѣхъ уличныхъ звукахъ.

— Я — дуракъ, я — жертва, я — Bobo, думалъ онъ: — она увидитъ!

Послѣ полудня туманъ еще болѣе усилился. Изъ гавани доносились свистки и звонъ колоколовъ. А если пароходъ не пойдетъ? Пли пойдетъ позже нѣсколькими часами? Онъ рѣшился пойти и узнать на пристани. Рамиресъ поспѣшно повернулъ въ Комерческую Улицу, но, поравнявшись съ аркадскимъ игорнымъ домомъ, остановился и, повинуясь инстинкту, побуждающему отчаянныхъ людей на отчаянные поступки, вошелъ въ дверь.

Громадная зала, блестящая огнями, золотомъ и зеркалами, казалась спокойной и серьёзной въ сравненіи съ шумной, многолюдной улицей. Обыкновенные посѣтители никогда не являлись въ такой ранній часъ, и только нѣсколько столовъ было занято. Метали банкъ лишь въ одномъ мѣстѣ, и банкометомъ случайно былъ Джакъ Гамлинъ. Обычная его игра была не банкъ, а фараонъ, теперь же онъ, только изъ дружбы къ банкомету, занялъ его мѣсто, пока тотъ обѣдалъ, и небрежно металъ карты.

Рамиресъ подошелъ къ столу и бросилъ золотую монету. Онъ проигралъ. Онъ повторилъ и снова проигралъ. Третья попытка увѣнчалась той же неудачей. Тогда онъ пробормоталъ сквозь зубы: «Caramba». Джакъ Гамлинъ поднялъ глаза. Его вниманіе обратило на себя не гнѣвное восклицаніе, а знакомый голосъ. Онъ посмотрѣлъ на Рамиреса, и его прекрасная память тотчасъ подоспѣла на помощь. Онъ немедленно его призналъ, но ничѣмъ этого не обнаружилъ и продолжалъ игру. На слѣдующей картѣ Рамиресъ выигралъ. Гамлинъ преспокойно подвинулъ къ себѣ деньги Рамиреса. Онъ разсчиталъ совершенно вѣрно. Рамиресъ вскочилъ съ гнѣвнымъ восклицаніемъ; Гамлинъ тогда хладнокровно оттолкнулъ отъ себя ставку и выигрышъ Рамиреса. Но послѣдній, не дотрогиваясь до денегъ, подскочилъ къ банкомету.

— Вы меня оскорбляете! Вы хотите меня ограбить! воскликнулъ онъ глухимъ голосомъ, страшно махая одной рукой, а другой судорожно схватился за ножъ въ карманѣ.

— Сядь, Джони, сказалъ спокойно Джакъ Гамлинъ, устремивъ на Рамиреса свои черные глаза.

Подъ впечатлѣніемъ бушевавшихъ въ немъ страстей и обезумѣвъ отъ злобы при этомъ новомъ оскорбленіи, Рамиресъ бросился на Гамлина съ явной цѣлью его убить. Какъ, его, Виттара Рамиреса, появленіе котораго поразитъ ужасомъ два существа въ Одноконномъ Станѣ, называютъ Джони! Этотъ позоръ надо было смыть кровью. Но онъ посмотрѣлъ въ глаза Гамлину и остановился… Что онъ въ нихъ увидалъ — я не могу сказать. Эти глаза были красивые, большіе, ясные и, по мнѣнію многихъ женщинъ, очень нѣжные и проницательные. Какъ бы то ни было, Рамиресъ опустилъ руки и безмолвно возвратился къ своему мѣсту.

— Вы не знаете этого человѣка, сказалъ Гамлинъ, таинственно обращаясь къ своимъ ближайшимъ сосѣдямъ, но такимъ громкимъ голосомъ, что его слышали всѣ сидѣвшіе за столомъ, не исключая Рамиреса: — вы его не знаете, а я знаю. Это — отчаянный человѣкъ, прибавилъ Гамлинъ, смотря на Рамиреса и спокойно тасуя карты: — ставьте деньги, господа! Да, это — отчаянный человѣкъ. Онъ держитъ стада въ Сонорѣ, и у него есть маленькое кладбище, гдѣ онъ хоронитъ своихъ мертвецовъ. Его прозвали желтымъ Сонорскимъ Коршуномъ. Онъ теперь не въ своей тарелкѣ; вѣрно, убилъ только что кого-нибудь, и на рукахъ у него еще кровь.

Рамиресъ улыбнулся роковой улыбкой и сталъ пристально разсматривать карты.

— Онъ — хитрый Джони, продолжалъ Гамлинъ: — хитрый и коварный, особливо, когда дѣло пахнетъ кровью. Посмотрите, какъ онъ спокойно улыбается, онъ не хочетъ прерывать игры; онъ знаетъ, что, черезъ пять минутъ, Джимъ вернется, и я буду свободенъ. Онъ только этого и ждетъ. Вотъ какой человѣкъ желтый Сонорскій Коршунъ. У него въ карманѣ ножъ наготовѣ, да еще завернутъ въ бумагу для чистоты. Онъ очень капризенъ, Джони для каждаго человѣка покупаетъ новый ножъ.

Рамиресъ всталъ, молча положилъ въ карманъ выигрышъ и направился къ дверямъ.

— Онъ меня подождетъ на улицѣ! воскликнулъ Гамлинъ и прибавилъ вслѣдъ удалявшемуся Рамиресу: — черезъ пять минутъ, Джони. Если вамъ не время меня ждать, то я васъ буду ждать на слѣдующей недѣлѣ въ Мерисвилѣ, въ № 95, въ сосѣдней комнатѣ, Джони, въ сосѣдней.

Рамиресъ, вышедшій на многолюдную улицу изъ игорнаго дома, нисколько не походилъ на того Рамиреса, который вошелъ въ него, двадцать минутъ передъ тѣмъ. Онъ даже дышалъ не такъ, какъ прежде; его испитыя щеки покрылись обыкновеннымъ румянцемъ, глаза сверкали, какъ всегда, безпокойнымъ блескомъ. Прежнее его волненіе выразилось только въ томъ, что онъ поспѣшно пошелъ по улицѣ и нѣсколько разъ оборачивался, какъ бы боясь погони; но, кромѣ этого, онъ былъ совершенно другой человѣкъ. Такая громадная перемѣна произошла, однако, безъ пролитія крови, безъ удовлетворенія пламенной жажды мести! Я, конечно, не знаю Рамиреса лучше, чѣмъ онъ самъ себя зналъ, и потому не могу объяснить яснѣе, чѣмъ онъ самъ себѣ объяснялъ, причину, измѣнившую неожиданно все его существо и стушевавшую его жажду мести. Быть можетъ, это странное явленіе объясняется отчасти тѣмъ, что Рамиресъ въ продолженіи шести часовъ безгранично предавался игрѣ своихъ страстей, а въ послѣднія двадцать минутъ онъ могъ усомниться въ ея всемогуществѣ. Одно только вѣрно, что, въ половинѣ седьмаго, Рамиресъ разсуждалъ самъ съ собою о томъ, что физическое насиліе — не лучшая форма мести, а въ половинѣ восьмаго онъ рѣшился не садиться въ пароходъ. Однако, въ продолженіи шести часовъ, онъ былъ вполнѣ искреннимъ убійцей и, по всей вѣроятности, совершилъ бы убійство, еслибъ Гамлинъ не подѣйствовалъ на его врожденную трусость.

Медленно идя по Монгомерійской Улицѣ, Рамиресъ повернулъ въ улицу Тихаго Океана, и на углу его на минуту остановилъ фургонъ, скакавшій по направленію къ пристани. Онъ узналъ, что это везли почту на пароходъ, отходившій въ Сакраменто, но не подозрѣвалъ, что въ почтовой сумкѣ находилась, между прочимъ, слѣдующее письмо:

"Милостивая государыня!

"Мы получили ваше письмо отъ 10-го числа и готовы вамъ служить. Мы полагаемъ, что вашъ новый планъ можетъ привести такъ же вѣрно къ успѣху, какъ и прежній. Позвольте вамъ посовѣтывать не имѣть личнаго свиданія съ мистеромъ Рамиресомъ, но пусть лучше съ нимъ будетъ имѣть дѣло мистеръ Гэбріель Конрой. По тону мистера Рамиреса мы полагаемъ, что онъ въ состояніи прибѣгнуть къ насилію, если его не удержитъ присутствіе третьяго лица.

"Уважающій васъ
"Питеръ Думфи".

XVI.
Толпа свидѣтелей.

Улица, въ которую углубился Рамиресъ, съ перваго взгляда казалась непроходимой, и даже можно было сомнѣваться, улица ли это, еслибъ не существовала нѣкоторая правильность въ параллельныхъ рядахъ странно и неправильно выстроенныхъ домовъ. Она была грязная, пыльная, темная, крутая, скалистая въ одномъ мѣстѣ, низменная, песчанная въ другомъ. Поверхность ея измѣнялась два или три раза и всегда къ худшему, причемъ вовсе не были взяты въ разсчетъ дома, игравшіе роль случайныхъ преградъ, которыя слѣдовало преодолѣть во что бы то ни стало. Ближайшимъ слѣдствіемъ подобной системы было совершенное изолированіе нѣкоторыхъ домовъ и невозможность попасть въ другіе иначе, какъ по наружнымъ лѣстницамъ. Вся эта мѣстность находилась какъ бы въ общественной опалѣ, а ея жители внѣ закона. Въ нѣкоторыхъ изъ этихъ домовъ первоначально жили испанскіе туземцы Калифорніи, которые съ консервативнымъ инстинктомъ своей расы льнули къ своимъ casas, послѣ того какъ американцы перешли на новыя, болѣе удобныя мѣста. Имъ наслѣдовали другіе калифорнійскіе туземцы на основаніи того соціальнаго закона, въ силу котораго представители низшей, политически униженной расы всегда скучиваются въ уединенныхъ уголкахъ, и эта мѣстность получила названіе Испанскаго Квартала. Для мыслящаго наблюдателя картина этой мрачной части Санъ-Франциско была тѣмъ страннѣе и патетичнѣе, что самое ея положеніе и внѣшній, а равно внутренній видъ домовъ ни мало не соотвѣтствовали вкусамъ, обычаямъ и привычкамъ ихъ обитателей.

Передъ однимъ изъ этихъ зданій или, лучше сказать, подъ нимъ, Рамиресъ остановился и началъ подниматься по длинной деревянной лѣстницѣ къ фундаменту дома. Другая столь-же длинная наружная лѣстница вела къ галлереѣ второго этажа, тогда какъ первый былъ въ половину скрытъ насыпью. Тутъ передъ Рамиресомъ открылась третья болѣе узкая лѣстница, опускавшаяся на площадку передъ наружной дверью. Эта дверь была открыта. Въ сѣняхъ ходило взадъ и впередъ нѣсколько человѣкъ съ смуглыми лицами, съ сигаретками въ зубахъ и въ слишкомъ легкомъ костюмѣ, въ виду окружающаго тумана, именно — безъ сюртуковъ и воротничковъ на рубашкахъ. У открытыхъ оконъ гостинной виднѣлись женщины въ легкихъ бѣлыхъ кисейныхъ платьяхъ и тяжелыхъ шаляхъ, накинутыхъ на голову и плечи, словно лѣто оканчивалось у таліи, игравшей роль экватора.

Домъ былъ очень мраченъ, нестолько отъ недостатка свѣта, какъ отъ закоптѣлыхъ табачнымъ дымомъ стѣнъ и мебели. Дымъ отъ сигаретокъ стоялъ желтоватой мглой во всѣхъ комнатахъ. Желтоватыя табачныя пятна виднѣлись повсюду: на рубашкахъ мужчинъ, бѣлыхъ платьяхъ женщинъ и на рукахъ представителей обоего пола. Запахъ жженной бумаги и табаку распространялся по всему дому, словно какой-то церковный ѳиміамъ, и только время отъ времени къ нему примѣшивался запахъ краснаго перца и чесноку.

Двое или трое изъ мужчинъ торжественно поздоровались съ Рамиресомъ. Одна изъ женщинъ, самая дородная, показалась въ дверяхъ и, крѣпко придерживая одной рукой шаль, словно боялась обнаружитъ опасный déshabillé, другою-же, шутливо грозя молодому человѣку чернымъ вѣеромъ, осыпала его эпитетами: неблагодарный, измѣнникъ, Іуда.

— Зачѣмъ же ты теперь явился къ намъ, негодяй, послѣ такого долгаго отсутствія, прибавила она кокетливо, останавливаясь передъ Рамиресомъ.

— За дѣломъ, душа моя, отвѣчалъ Рамиресъ поспѣшно и съ нѣсколько искуственной любезностью: — кто на верху?

— Свидѣтели.

— И дон-Педро?

— Да, и синьоръ Перкинсъ.

— Хорошо, я пойду къ нимъ, произнесъ Рамиресъ и торопливо сталъ подниматься по лѣстницѣ.

На первой площадкѣ онъ остановился и, сомнительно посмотрѣвъ на ближайшую дверь, постучалъ въ нее съ замѣтной нерѣшимостью. Отвѣта не было. Рамиресъ повторилъ стукъ уже совершенно твердо. Черезъ минуту ключъ заскрипѣлъ въ замкѣ, дверь отворилась и на порогѣ показался человѣкъ въ изорванномъ, люстриновомъ сюртукѣ и въ полинялыхъ панталонахъ.

— Чортъ побери! Слѣдующая дверь, воскликнулъ онъ, дико взглянувъ на Рамиреса, и хлопнулъ дверью ему на носъ.

Рамиресъ вошелъ въ указанную ему комнату и былъ встрѣченъ густымъ облакомъ табачнаго дыма и громкими привѣтствіями пол-дюжины людей, сидѣвшихъ за длиннымъ столомъ, заваленнымъ пергаментами, картами и документами. Большинство этихъ людей были пожилые, смуглые, съ просѣдью, а одинъ былъ до того старъ, что его морщинистое лицо походило на кору краснаго дерева.

— Ему вчера минуло сто два года! воскликнулъ дон-Педро: — это — главный свидѣтель въ подтвержденіе подписи Михельторены по дѣлу Кастро.

— Развѣ онъ можетъ что нибудь помнить? спросилъ Рамиресъ.

— Кто знаетъ, отвѣчалъ дон-Педро: — онъ присягнетъ, и этого довольно.

— А что у насъ за звѣрь въ сосѣдней комнатѣ? произнесъ Рамиресъ: — волкъ или медвѣдь?

— Это — сеньоръ Перкинсъ.

— Къ чему онъ здѣсь?

— Онъ переводитъ.

Тутъ Рамиресъ разсказалъ съ жаромъ, какъ онъ ошибся комнатой и какъ его грубо встрѣтилъ незнакомецъ. Всѣ присутствующіе слушали его внимательно и даже съ уваженіемъ. Американцы встрѣтили бы подобный разсказъ смѣхомъ, но настоящее общество не измѣнило своего серьёзнаго вида; нарушеніе должной учтивости къ чужому человѣку было важнымъ вопросомъ даже для этихъ сомнительныхъ личностей.

— Да, всѣ говорятъ, что у него тутъ не ладно! воскликнулъ дон-Педро, ударяя себя по лбу: — но онъ не походитъ на своихъ соотечественниковъ: онъ аккуратенъ, усидчивъ и не болтливъ. Онъ приходитъ лишь только бьетъ три часа и уходитъ въ девять. Всѣ эти шесть часовъ онъ работаетъ безъ устали въ своей комнатѣ. Удивительно, сколько онъ пишетъ — тома, фольянты. Ровно въ девять часовъ вечера, онъ беретъ положенный на его конторку конвертъ съ десятью долларами и удаляется. Говорятъ, что изъ этихъ денегъ онъ ежедневно проигрываетъ пять долларовъ, а на остальные пять онъ существуетъ. Каждый день повторяется одно и тоже съ удивительной аккуратностью. Онъ глубоко ученъ и знаетъ въ совершенствѣ испанскій и французскій языки. Стряпчіе цѣнятъ его на вѣсъ золота, но не могутъ имъ пользоваться. Онъ всегда имъ говоритъ: «я перевожу ложь и правду — мнѣ всѣ равно; но далѣе я не иду». Это удивительный человѣкъ.

Слова дон-Педро напомнили Рамиресу цѣль его прихода, и онъ сказалъ въ пол-голоса:

— Ты мнѣ говорилъ, дон-Педро, что можно доказать посредствомъ свидѣтелей право на землю, дарованное старымъ губернаторомъ или алькадомъ.

— Находящіеся здѣсь люди, отвѣчалъ дон-Педро, окинувъ глазами комнату: — покажутъ подъ присягой все, чему я ихъ научу. Здѣсь есть и губернаторъ, и военный секретарь, и алькадъ, и комендантъ, и Господи прости! архіепископъ. Все это — почтенные caballeros, но ихъ обворовали американцы, и ты понимаешь, Викторъ, имъ надо чѣмъ нибудь жить.

— Хорошо; такъ выслушай меня, дон-Педро, продолжалъ Рамиресъ: — еслибъ, напримѣръ одинъ разбойникъ, чортъ, американецъ выманилъ у Пико формальный, признанный поземельной комиссіей документъ на собственность участка земли… а кто нибудь… хоть я, сталъ бы утверждать, что этотъ документъ — незаконный… Что-бы ты сказалъ, другъ мой и братъ?

— Документъ выданъ губернаторомъ Пико? переспросилъ дон-Педро.

— Да, въ 1847 году.

Дон-Педро молча всталъ и открылъ конторку, стоявшую въ углу, вынулъ изъ нея нѣсколько дурно напечатанныхъ желтоватыхъ бланковъ за оффиціальной печатью.

— Вотъ гербовая монтерейская бумага съ бланковой надписью губернатора Пико, сказалъ онъ: — ты понимаешь, другъ Викторъ. Второй документъ дѣло — не трудное.

— Но братъ мой, вѣдь, на одинъ участокъ земли будетъ два документа, выразилъ Викторъ, сверкая глазами.

— Такъ что-жъ! отвѣчалъ дон-Педро, скручивая сигаретку: — почти на каждый участокъ земли, данный покойнымъ губернаторомъ, есть документъ. Увѣренъ ли ты мой другъ, что на эту землю нѣтъ трехъ документовъ? Если только одинъ, то клянусь Мадоной, дѣло это пустое. Вѣроятно, земля ничего не стоитъ. Гдѣ они? Сколько въ ней квадратныхъ миль? Пойдемъ въ отдѣльную комнату, и ты мнѣ на свободѣ все объяснишь. Къ тому же, Викторъ, у насъ есть отличный aguardiente.

Съ этими словами дон-Педро всталъ и вышелъ вмѣстѣ съ Рамиресомъ въ другую комнату, затворивъ за собою дверь. Прошло около часу, и впродолженіи этого времени, люди, оставшіеся въ большой комнатѣ, могли слышать громкій голосъ Виктора, съ жаромъ о чемъ-то разсказывавшій за стѣной, но никто не обратилъ на это вниманія изъ приличія или оттого, что люди эти были погружены въ свое дѣло. Они тщательно разсматривали различные юридическіе документы, дѣлали замѣтки и спорили между собою, обнаруживая такую любознательность и увлеченіе, точно ихъ занятіе было новинкой. За нѣсколько минутъ до девяти часовъ, дон-Педро снова появился съ Викторомъ. Я, къ сожалѣнію, долженъ сознаться, что, вслѣдствіе реакціи, послѣ пламеннаго волненія этого дня, теплаго сочувствія друга или еще болѣе теплаго вліянія aguardiente, Рамиресъ говорилъ отрывочно, несвязно и былъ чрезмѣрно сообщителенъ. Пьянство, обыкновенно, приводитъ пламенныя натуры къ совершенной тупости или развиваетъ въ нихъ излишнюю нѣжность. На Рамиреса оно дѣйствовало двояко. Онъ просилъ со слезами на глазахъ, чтобъ его проводили къ дамамъ, желая въ обществѣ дородной Мануелы найти то горячее сочувствіе, въ которомъ такъ нуждалась его довѣрчивая, обманутая и оскорбленная натура.

На лѣстницѣ онъ наткнулся на незнакомца, очень прилично одѣтаго и съ достойной осанкой; это былъ сеньоръ Перкинсъ, который, освободившись изъ неволи, казался совершенно инымъ человѣкомъ. Рамиресъ хотѣлъ-было его остановить и пуститься въ нескончаемыя разглагольствованія о невѣрности женщинъ, но дон-Педро быстро потащилъ его въ гостинную, чтобъ скрыть отъ признательнаго, спокойнаго взгляда сеньора Перкинсъ. Очутившись въ присутствіи кокетливой Мануелы, которая все еще была закутана въ шаль, Викторъ началъ краснорѣчиво доказывать неспособность женскаго пола оцѣнить его страстную натуру, но вскорѣ безпомощно опустился въ большое кресло и пришелъ въ совершенно безсознательное состояніе.

— Надо найти ему здѣсь постель, сказала сочувственная, но практическая Мануела: — онъ, дуракъ, не въ состояніи дойти до своей гостинницы. Но Боже мой! что это?

Поправляя Рамиреса въ креслѣ, съ котораго онъ постоянно скатывался, Мануела увидала съ изумленіемъ, что изъ внутренняго кармана его сюртука выпалъ ножъ, купленный имъ утромъ у оружейника.

— О! Разбойникъ! прибавила она: — онъ былъ въ обществѣ американцевъ. Посмотрите, дядя.

Дон-Педро взялъ изъ рукъ Мануелы ножъ и хладнокровно его осмотрѣлъ.

— Ножъ совершенно новый, племянница, отвѣчалъ онъ, пожимая плечами: — лезвее еще лоснится. Понесемъ его спать.

XVII.
Прелестная мистриссъ Сепульвида.

Если былъ на свѣтѣ уголокъ земли, гдѣ обычное, мертвенное однообразіе калифорнскихъ временъ года казалось вполнѣ естественнымъ, то это — древнее, всѣми уважаемое puéblo и миссіонерская станція св. Антонія. Неизмѣнно-безоблачное, ничего не выражающее лѣтнее небо казалось символомъ того аристократическаго, чуждавшагося всякаго нововведенія консерватизма, который былъ отличительной чертой этого уголка. Чужестранецъ, въѣзжая въ городъ въ своемъ экипажѣ (въ Сан-Антоніо не допускали дилижансовъ, грозившихъ наводнить pueblo невѣдомыми, быть можетъ, бѣглыми странниками), съ перваго взгляда на небольшую, окаймленную высокими стѣнами улицу и открытую площадь, видѣлъ, что нигдѣ не было ни отеля, ни гостинницы и что онъ долженъ былъ разсчитывать на гостепріимство мѣстныхъ обитателей для ночлега и пищи. На лицахъ всѣхъ праздношатающихся гражданъ Сан-Антоніо ясно выражался знаменательный фактъ, что крупные rancheros, владѣвшіе окружающей городъ землей, отказывались продать ее, подъ какимъ бы то ни было условіемъ, американцамъ. Вездѣ прошедшее сохранялось безъ малѣйшаго измѣненія. Солнце свѣтило также ясно и пекло также безжалостно длинныя, красныя черепицы низкихъ крышъ, какъ сто лѣтъ тому назадъ; большія, похожія на волковъ, собаки бѣгали и лаяли точно такъ же, какъ бѣгали и лаяли ихъ отцы и матери. Какъ въ старину, тянулись бѣлыя стѣны, обнаженныя и однообразныя, какъ сама жизнь въ Сан-Антоніо, возвышались бѣлыя башни миссіонерскаго зданія надъ зелеными оливковыми и персиковыми деревьями, простиралась узкая полоса бѣлаго берега и вдали виднѣлось море, громадное, безконечное, все тоже изъ вѣка въ вѣкъ. Пароходы, медленно двигавшіеся на горизонтѣ вдоль береговой линіи, казались чѣмъ-то отдаленнымъ, неестественнымъ, фантастическимъ; со времени крушенія филипповой галеры на песчанной мели въ 1640 году, ни одно судно не бросило якоря въ открытой гавани подъ сосновымъ лѣсомъ и бѣлыми стѣнами съ бронзовой, стоявшей безъ лафета пушкой presidio.

Несмотря на все это, Сан-Антоніо чрезвычайно соблазнялъ корыстолюбивые взоры американцевъ. Его громадное количество плодородной земли, безчисленныя стада, полутропическая роскошь растительности, благорастворенность климата и существованіе чудотворныхъ, минеральныхъ источниковъ служили нетолько соблазномъ, но и приводили въ ярость жадныхъ спекулаторовъ Сан-Франциско. По счастью для Сан-Антоніо, какъ городъ, такъ и его окрестности принадлежали нѣсколькимъ богатѣйшимъ представителямъ мѣстной аристократіи, права которыхъ на владѣніе землею были подтверждены надлежащими документами въ первыя времена американскаго завоеванія. Доселѣ сравнительная отдаленность отъ многолюдныхъ центровъ обезпечивала ихъ неприкосновенность, и только одинъ американскій владѣлецъ проложилъ себѣ дорогу въ эту калифорнійскую Аркадію: это была вдова Дона-Хозе, Сепульвида. Полтора года тому назадъ, почтенный Сепульвида умеръ весьмидесятичетырехъ лѣтъ и оставилъ своей прелестной молодой женѣ, американкѣ, громадныя помѣстья. Всѣ въ Сан-Антоніо хорошо понимали, какъ естествененъ и вѣроятенъ былъ вторичный бракъ прелестной, веселой и обворожительной донны-Маріи съ какимъ-нибудь американцемъ, который путемъ реформъ привелъ бы къ погибели консервативный городъ, и единственнымъ способомъ избѣгнуть этой грозной опасности считались постъ и молитва.

По истеченіи перваго года своего вдовства, донна-Марія провела мѣсяцъ въ Сан-Франциско, и, когда она возвратилась одна повидимому, не связавъ себя никакими узами, въ миссіонерной церкви отслуженъ былъ благодарственный молебенъ. Возможная измѣна молодой вдовы мѣстнымъ интересамъ казалась тѣмъ важнѣе для обитателей Сан-Антоніо, что громаднѣйшее помѣстье во всей долинѣ, rancho св. Троицы, принадлежало другой представительницѣ обманчиваго пола, предполагаемой незаконной дочери покойнаго губернатора отъ индіанки, но, по счастью, искренняя набожность и затворническая жизнь обезпечивали ее отъ судьбы, грозившей молодой вдовѣ. Иронія судьбы, поставившей будущность Сан-Антоніо въ зависимость отъ каприза слабаго пола, придавала мрачной оттѣнокъ всѣмъ толкамъ сеньоровъ и сеньоринъ въ pueblo. Однако, болѣе набожные твердо вѣрили, что ихъ городъ будетъ спасенъ чудомъ отъ американцевъ и погибели; увѣряли даже, что святой покровитель города, столь искусившійся въ побѣдахъ надъ соблазнами, не откажется лично побороть слабость плоти въ безпомощной вдовѣ. Но даже самые вѣрующіе не могли не почувствовать нѣкотораго сомнѣнія при входѣ въ церковь донны-Маріи въ нечестивомъ парижскомъ платьѣ и такой-же шляпкѣ, съ лицомъ, сіяющимъ самодовольствіемъ и невинной веселостью.

Насколько позволяла испанская учтивость за донной-Маріей постоянно слѣдили, для чего и устроена [была цѣлая система шпіонства, а самые консервативные изъ гражданъ замѣчали, что необходима была дуэнья для молодой женщины, представлявшей столь важный общественный интересъ, хотя мужья, испытавшіе на опытѣ всю недостаточность подобнаго обезпеченія, громко протестовали. Но когда этотъ совѣтъ былъ переданъ хорошенькой вдовѣ ея духовникомъ, патеромъ Фелипе, она отвѣчала со смѣхомъ, качая головой: «мужъ — лучшая дуэнья», и на этомъ разговоръ прекратился.

Быть можетъ къ лучшему, что обитатели Сан-Антоніо не знали, какая великая опасность грозила ихъ общественнымъ интересамъ 3-го іюня 1854 года.

Было свѣтлое, ясное утро, столь ясное и свѣтлое, что отдаленные пики горнаго кряжа Сан-Бруно, казалось, неожиданно надвинулись ночью на самую долину Сан-Антоніо, а горизонтъ былъ такъ обширенъ, что Тихій Океанъ повидимому захватывалъ полъ земного шара. Воздухъ былъ холодный, рѣзкій, твердый, какъ гранитъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, полный жизни, невольно побуждая всякаго къ физическому движенію, чтобы вполнѣ имъ насладиться. Не удивительно, что донна-Марія Сепульвида, возвращаясь домой отъ своего управляющаго и майордома въ сопровожденіи одного vachero, бросила поводья на шею своей буланой лошади Тита и понеслась маршъ-маршемъ по узкой береговой полосѣ, простиравшейся отъ сада миссіонернаго дома до Сосноваго Мыса. Почтенный vachero, послѣ тщетныхъ усилій послѣдовать за бѣшенымъ конемъ своей госпожи и за ея фантазіей, еще болѣе бѣшеной, пожалъ плечами и, продолжая путь мелкой рысью, вскорѣ исчезъ за песчаными дюнами. Увлекаемая свѣжимъ, возбуждающимъ воздухомъ и опьяняемая быстрымъ движеніемъ, донна-Марія съ развѣвающимися изъ подъ бархатной шляпки каштановыми волосами и сѣрой амазонкой, обнаруживавшей хорошенькую ножку до щиколодки — наконецъ, достигла Сосноваго Мыса, крайней точки полуострова.

Но на разстояніи ста ярдовъ отъ мыса, который она хотѣла обогнуть, прелестная мистрисъ Сепульвида замѣтила съ неудовольствіемъ, что уже начался приливъ, и сѣдые, морскіе валы бросали свою пѣну до самыхъ корней громадныхъ сосенъ. Къ еще большему ея смущенію, на другой сторонѣ мыса показался красивый всадникъ, который также осадилъ свою лошадь и наблюдалъ за ея движеніями съ большимъ интересомъ, и даже, какъ ей казалось, съ ироніей. Вернувшись назадъ, она рисковала, что незнакомецъ послѣдуетъ на нею и, что еще хуже, Конхо, ея vachero почтительно, но цинически сдѣлаетъ ей замѣчаніе; продолжая же путь, она могла только слегка промокнуть, и, конечно, незнакомецъ изъ приличія не повернулъ бы своей лошади за нею. Все это донна-Марія сообразила съ чисто женскимъ инстинктомъ въ одно мгновеніе и, ни мало не колеблясь, направила лошадь прямо въ бушующія волны вокругъ мыса.

Увы! Женская логика оказалась невѣрной! Умозаключеніе мистрисъ Сепульвиды было совершенно правильно, но посылки неточны. Первымъ смѣлымъ скачкомъ, Тита почти обогнула половину мыса, на второмъ-же скачкѣ она дала осѣчку, волна подкосила ей переднія ноги, а на третьемъ она сѣла на заднія. Смѣлая наѣздница была на зыбучемъ пескѣ!

— Соскочите! Бросьтесь въ волну, и пусть она унесетъ васъ въ море. Держитесь за конецъ ріаты.

Донна-Марія машинально распустила ріату, клубокъ волосяной веревки, висѣвшій на лукѣ ея сѣдла, и взглянула въ ту сторону откуда слышался голосъ, но она ничего не увидѣла, кромѣ лошади безъ всадника, медленно огибавшей мысъ.

— Ну, скорѣе!

Теперь голосъ слышался съ моря, и доннѣ-Маріи показалось, что кто-то плылъ по направленію къ ней. Не колеблясь болѣе, она бросилась въ слѣдующую волну, которая и отнесла ее на нѣсколько ярдовъ, но снова она очутилась на роковомъ, предательскомъ пескѣ.

— Не двигайтесь, но держите крѣпко ріату.

Новая волна откинула бы ее назадъ, но она поняла, въ чемъ дѣло, и, напрягая всѣ свои силы, удержалась на мѣстѣ, пока нижнее теченіе не отнесло ее далѣе къ морю. Она чувствовала, что вода ее увлекаетъ, потомъ, что кто-то схватилъ ее за руку, что ее съ силой тянутъ изъ воды, что ея сапоги остались въ пескѣ, что ее спасъ какой-то молодой незнакомецъ, и уже болѣе ничего не чувствовала.

Когда она открыла свои большіе, каріе глаза, то уже лежала на сухомъ пескѣ за Сосновымъ Мысомъ, а молодой человѣкъ, нѣсколько поодаль, держалъ двухъ лошадей, свою и Титу.

— Я успѣлъ покуда вытащить вашу лошадь, съ помощью Чарли. Если я не ошибаюсь, вы — мистрисъ Сепульвида.

Донна-Марія молча кивнула головой.

— А это, вѣроятно — вашъ слуга, продолжалъ онъ, указывая на Конхо, медленно подвигавшагося среди песчаныхъ дюнъ къ мысу: — позвольте мнѣ помочь вамъ сѣсть на лошадь. Пусть никто не знаетъ о вашемъ бѣдствіи.

Донна-Марія, все еще въ большомъ смущеніи, машинально повиновалась, несмотря на то, что, садясь на лошадь, принуждена была выказать свои ножки безъ сапогъ. Потомъ она догадалась, что еще не поблагодарила своего избавителя, и начала выражать благодарность такъ смутно и несвязно, что молодой человѣкъ перебилъ ее со смѣхомъ:

— Я почелъ бы за лучшую благодарность, еслибъ вы пустили лошадь въ галопъ и тѣмъ спасли бы себя отъ простуды. Я — мистеръ Пойнсетъ, одинъ изъ стряпчихъ вашего покойнаго мужа; и пріѣхалъ сюда по дѣлу, которое, надѣюсь, доставитъ мнѣ случай видѣться съ вами при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ. До свиданія.

Съ этими словами онъ вскочилъ на лошадь и приподнялъ шляпу. Донна-Марія не отличалась особенно блестящимъ умомъ, но была достаточно смышлена, чтобъ понять, что рѣзкій, дѣловой тонъ молодого человѣка происходилъ или отъ худо скрытой боязни женщинъ, или, напротивъ, отъ дерзкаго пренебреженія къ нимъ. Въ томъ и въ другомъ случаѣ его слѣдовало оборвать. Какъ же поступила прелестная мистрисъ Сепульвида? Она надула губки и промолвила:

— Вы всему виною.

— Какъ такъ?

— Да, еслибъ вы тутъ не стояли и не смотрѣли на меня иронически, то я никогда не подумала бы огибать мысъ.

Съ этими словами она умчалась, и ея избавитель не успѣлъ даже поклониться, а остался на берегу съ неопредѣленной улыбкой.

XVIII.
Патеръ Фелипе.

Артуръ Пойнсетъ самъ послѣдовалъ примѣру, который онъ далъ доннѣ-Маріи и, когда черезъ часъ, послѣ быстрой ѣзды по песчанымъ холмамъ, онъ остановился у дверей миссіонерной трапезы, то былъ совершенно сухъ, и его фигура не представляла ни малѣйшихъ слѣдовъ недавно случившагося приключенія. Быть можетъ, еще замѣчательнѣе былъ тотъ фактъ, что въ немъ не осталось почти никакихъ и внутреннихъ слѣдовъ. Только люди, хорошо знавшіе эгоистичную самоувѣренность Пойнсета могли понять нравственную и умственную особенность его характера, въ силу которой онъ чрезвычайно легко воспринималъ новыя впечатлѣнія, по также быстро и совершенно отъ нихъ отдѣлывался, безъ малѣйшаго сознанія личной отвѣтственности и рѣзкой непослѣдовательности. Но зато люди, близко знавшіе его, никогда не повѣрили бы, что, разставшись съ спасенной имъ женщиной, онъ сталъ-бы думать о ней или о логическихъ послѣдствіяхъ своего поступка. Увидавъ впервые мистрисъ Сепульвиду у Сосноваго Мыса, онъ размышлялъ о возможномъ вредѣ или пользѣ для Сан-Антоніо отъ измѣненія его консервативнаго элемента и, оставшись одинъ на берегу, продолжалъ думать о томъ же предметѣ до той минуты, какъ его встрѣтилъ въ дверяхъ трапезы патеръ Фелипе. Я этимъ вовсе не хочу сказать, чтобы онъ не сознавалъ нѣкотораго самодовольства отъ своего подвига; но это сознаніе стушевывало всѣ остальныя идеи и подразумѣвало еще хотя и ничѣмъ не выражаемое, чувство, что, когда онъ былъ доволенъ, то всѣ должны были быть довольны.

Если доннѣ-Маріи обращеніе Пойнсета показалось слишкомъ свободнымъ, то ее очень удивила бы неожиданная перемѣна въ его манерахъ. Онъ привѣтствовалъ патера Фелипе самымъ учтивымъ, почтительнымъ образомъ; вся его фигура теперь дышала дѣтской вѣрой, самоотреченіемъ и полнѣйшей откровенностью, а, главное, онъ былъ совершенно искрененъ. Быть можетъ, ее изумилъ бы еще болѣе тотъ фактъ, что Пойнсетъ такъ почтительно обращался съ старикомъ въ полинялой, ветхой одеждѣ и большихъ, уродливыхъ башмакахъ, не соотвѣтствовавшихъ своему назначенію; только мягкія, приличныя манеры и очевидное умственное развитіе придавали старику нѣкоторую пріятность.

Онъ, повидимому, былъ очень расположенъ къ Пойнсету и, протянувъ къ нему свои загорѣлыя руки, привѣтствовалъ его съ пріятной улыбкой, называя «сынъ мой».

— Отчего вы не предупредили о своемъ пріѣздѣ? спросилъ патеръ Фелипе, усѣвшись съ своимъ гостемъ на балконѣ, выходившемъ въ садъ.

— Я не зналъ заранѣе о своей поѣздкѣ, отвѣчалъ Пойнсетъ: — нашлись какіе-то новые документы на земли, пожалованныя покойнымъ губернаторомъ, и необходимо ихъ оформить. Мои компаньоны завалены дѣломъ и потому меня прислали сюда, чтобъ навести справки. По правдѣ сказать, я очень радъ предлогу увидать нашу прекрасную кліентку или, по крайней мѣрѣ, раздѣлить разочарованіе моихъ товарищей, которымъ не удалось познакомиться съ таинственной донной-Долоресъ.

— О! любезный дон-Артуро, возразилъ патеръ махая рукою: — я боюсь, что вы не будете счастливѣе вашихъ товарищей. На этой недѣлѣ бѣдное дитя говѣетъ и никого не принимаетъ, даже по дѣламъ. Повѣрьте, сынъ мой, что вы, подобно всѣмъ, а, быть можетъ, и болѣе, увлекаетесь своимъ воображеніемъ. Донна Долоресъ скрываетъ свое лицо вовсе не для того, чтобъ возбудить любопытство мужчинъ, но бѣдное дитя прячетъ отъ постороннихъ взглядовъ дикую татуировку, уродующую ея щеки. Вы знаете, что она смѣшанной крови, и повѣрьте, что вы всѣ ошибаетесь на счетъ ея. Быть можетъ, это — глупая суетность, но что прикажете…. она — женщина.

Послѣднее слово патеръ произнесъ съ особеннымъ выраженіемъ и пожимая плечами, такъ что самъ св. Антоній остался бы имъ доволенъ.

— Однако, несмотря на все это, говорятъ, что она очень хороша собою, продолжалъ Артуръ, съ обычнымъ упорствомъ, отъ котораго онъ не могъ отстать, даже говоря съ патеромъ.

— Такъ, такъ, донъ Артуръ, отвѣчалъ старикъ съ нетерпѣніемъ: — это — все пустые толки; донна Долоресъ — темнокожая индіанка, съ загорѣлыми щеками, какъ поля лѣтомъ.

Артуръ сдѣлалъ гримасу въ подтвержденіе словъ патера и промолвилъ:

— Такъ, вѣроятно, мнѣ придется пересмотрѣть бумаги съ вами. «Bueno». Ну, давайте ихъ и кончимъ дѣло поскорѣе.

— Poco tiempo, отвѣчалъ патеръ съ улыбкой и потомъ прибавилъ болѣе серьёзнымъ тономъ: — но что это! Вы, кажется, не такъ интересуетесь своимъ ремесломъ, какъ можно было бы ожидать отъ юнаго адвоката, младшаго компаньона знаменитой фирмы, которой вы являетесь представителемъ. Вы не принадлежите всѣмъ сердцемъ вашему дѣлу?

— Отчего же нѣтъ! произнесъ со смѣхомъ Артуръ: — наше ремесло не хуже другого.

— Защищать угнетаемыхъ, оправдывать неправильно обвиняемыхъ и возстановлять нарушенныя права — дѣло благородное, сынъ мой. Вотъ почему, донъ-Артуръ, вы и ваши товарищи стали дороги мнѣ и всѣмъ бывшимъ доселѣ безпомощными жертвами вашихъ судовъ, ваши съ carregidores.

— Да, да, перебилъ его поспѣшно Артуръ, не изъ скромнаго желанія отстранить отъ себя похвалы, но отъ самоувѣренной гордости, не терпѣвшей несоотвѣтствующаго комплимента: — да, наше ремесло приноситъ хорошій доходъ, быть можетъ, больше, чѣмъ другія. «Честность лучшая политика», говорили наши первые философы.

— Позвольте, позвольте, я не понимаю, произнесъ патеръ.

Артуръ строго и буквально перевелъ на испанскій языкъ знаменитое изреченъ Франклина, и съ саркастической улыбкой посмотрѣлъ на патера, который съ ужасомъ поднялъ руки къ небу.

— И это — ваша американская этика? спросилъ онъ, наконецъ.

— Да, отвѣчалъ Артуръ по англійски: — и эти принципы вмѣстѣ съ судьбою привели насъ сюда и доставили мнѣ честь вашего знакомства.

Патеръ Фелиппе взглянулъ на своего юнаго друга съ безпомощнымъ смущеніемъ. Артуръ тотчасъ принялъ прежній почтительный видъ и продолжалъ говорить по испански, а, чтобъ развеселить старика, разсказалъ съ юмористическими подробностями утреннее приключеніе. Эта попытка удалась только въ половину: патеръ очень заинтересовался его разсказомъ, но не смѣялся. Когда же молодой человѣкъ кончилъ, онъ нѣжно провелъ рукою по волосамъ Артура и съ родительскимъ чувствомъ сказалъ:

— Выслушайте меня, донъ Артуръ. Я — старикъ, и вы мнѣ, конечно, дозволите дать вамъ совѣтъ. Вы принадлежите къ тѣмъ людямъ, которые способны особенно вліять на женщинъ и, въ свою очередь, подвергаться ихъ вліянію. Пэвините меня, но вѣдь это такъ, прибавилъ онъ, видя, что Артуръ покраснѣлъ, несмотря на улыбку, игравшую на его устахъ, и, указывая картину св. Антонія, висѣвшую на стѣнѣ, продолжалъ: — не стыдитесь, донъ Артуръ, здѣсь не подобаетъ говорить легко о могуществѣ женщинъ. Вдова богата, красива и впечатлительна. Вы не любите своего ремесла. У васъ есть, однако, способности и таланты, которыхъ вы еще практически не примѣнили. Вы рождены для любви. Вы обладаете четверыми S. — sano, solo, solicita y secreto. Послѣдуйте совѣту старика и воспользуйтесь вашими слабостями или суетностью для обезпеченія себѣ старости.

Артуръ странно улыбнулся вспоминая ужасъ, съ которымъ старикъ отнесся къ высказанной имъ аксіомѣ.

— Но, патеръ Фелиппе! воскликнулъ онъ шуточно торжественнымъ тономъ: — если мое сердце исполнено страстью къ другой? Вы мнѣ не посовѣтуете быть измѣнникомъ.

Патеръ не улыбнулся. Какое-то особенное выраженіе показалось на его широкомъ, загорѣломъ, выбритомъ лицѣ, и обычный дѣтски-простодушный взглядъ неожиданно потухъ.

— Говоря о моей кліенткѣ и вашей прихожанкѣ, не взяли ли мы, патеръ Фелиппе, слишкомъ серьёзнаго тона? произнесъ Артуръ, вставая съ нѣкоторымъ смущеніемъ: — во всякомъ случаѣ, избавьте меня отъ неловкаго положенія краснѣть передъ женщиной, съ которой я завтра долженъ имѣть дѣловой разговоръ. Теперь же займемся документами, которые вѣрно вамъ вручила наша красавица вмѣстѣ со всѣми необходимыми свѣдѣніями. Потрудитесь изложить въ чемъ дѣло; я васъ слушаю внимательно, прибавилъ Артуръ, съ своимъ обычнымъ самообладаніемъ.

— Вы ошибаетесь, сынъ мой, отвѣчалъ патеръ: — она по этому предмету была еще молчаливѣе обыкновеннаго. Еслибъ я ей не посовѣтовалъ, то она, кажется, отказалась бы отъ всякой претензіи. Теперь же, она, повидимому, желаетъ войти въ сдѣлку съ воромъ или, какъ вы это говорите… съ фактическимъ владѣльцемъ. Но все это дѣло до меня нисколько не касается. Всѣ бумаги и свѣдѣнія находятся у вашего друга, мистрисъ Сепульвиды. Вы завтра увидитесь съ нею и, вѣрьте мнѣ, что, если васъ ожидаетъ разочарованіе на счетъ свиданія съ вашей индійской кліенткой, то ея представительница донна Марія вполнѣ васъ за это вознаградитъ. Забудьте все, что я вамъ сказалъ о ней; но нѣтъ, вы не забудете. О! Донъ Артуръ, я васъ знаю лучше, чѣмъ вы сами. Но пройдемтесь по саду. Я развелъ новую лозу съ тѣхъ поръ, какъ вы были здѣсь.

— Я не знаю ничего лучше старой, миссіонерской лозы, отвѣчалъ Артуръ, входя въ садъ.

— Конечно, а туземцы ея не знали и цѣнили только въ дикомъ видѣ за краску, заключающуюся въ кожѣ винограда. Этой краской, добываемой какимъ-то химическимъ процессомъ, оставшимся доселѣ тайной, они красили свое тѣло и придавали ему еще болѣе темный цвѣтъ. Вы не слушаете, донъ Артуро, а это должно быть для васъ интересно, такъ какъ ваша таинственная кліентка донна Долоресъ именно такого цвѣта.

Разговаривая подобнымъ образомъ, патеръ Фелипе провелъ Артура по всему саду, указывая на замѣчательные въ немъ предметы, отъ старой смоковницы, вѣтви которой гнулись подъ громаднымъ количествомъ плодовъ, до трещины въ садовой оградѣ отъ недавняго землетрясенія. Мало по малу, взаимное довѣріе обоихъ друзей возвратилось, и, когда патеръ Фелипе оставилъ на нѣсколько минутъ своего гостя, чтобы сдѣлать кое-какія распоряженія для его пріема, они находились въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ.

Артуръ случайно направилъ свои шаги къ дверямъ церкви и, остановившись передъ нею, задумался. Потомъ, повинуясь какому-то неожиданному влеченію, вошелъ въ церковь. Она, какъ и все въ Сан-Антоніо, сохранилась въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ-была сто лѣтъ тому назадъ. Она ничѣмъ не отличалась отъ другихъ миссіонерныхъ церквей, которыя видалъ Артуръ: тѣ же старинныя балки, окрашенныя блестящими, красными и коричневыми полосами; тѣ же уродливыя, восковыя фигуры святыхъ съ стеклянными глазами, безпомощно смотрѣвшими изъ нишъ, та же Мадонна въ бѣломъ платьѣ и атласныхъ туфляхъ, держащая на рукахъ младенца въ роскошныхъ, кружевныхъ пеленкахъ; та же Магдалина въ модномъ костюмѣ испанскихъ дамъ прошлаго столѣтія; то же количество грубыхъ, плохихъ картинъ; то же изображеніе св. Антонія, представленнаго столь старымъ и уродливымъ, что искушеніе его женщиной казалось большимъ чудомъ, чѣмъ его сопротивленіе; тотъ же страшный судъ съ ужасными реальными подробностями.

Но одна картина невольно остановила на себѣ вниманіе Артура. Она изображала знаменитаго миссіонера патера Хуниперо Серра, проповѣдывавшаго дикимъ индійцамъ. Глаза"молодаго человѣка устремились не на самаго героя, но на граціозную дѣтскую, полуобнаженную фигуру юной индіанки, стоявшей на колѣняхъ передъ патеромъ. Въ ея взорахъ было столько трогательнаго раскаянія, составлявшаго странный контрастъ съ дѣвственною невинностью всей ея фигуры, что сердце Артура тревожно забилось. Онъ поспѣшно повернулся къ другимъ картинамъ, но, куда ни смотрѣлъ, всюду его преслѣдовали глаза маленькой кающейся индіанки.

Какъ уже знаютъ читатели, Артуръ Пойнсетъ не былъ религіозенъ, и, несмотря на его быстрое воображеніе, а также поэтическую впечатлительность, сюжетъ картины и самый видъ церкви не могли тронуть его сердце или умъ. Но все же онъ полубезсознательно опустился на скамейку и закрылъ лице руками. Неожиданно онъ почувствовалъ, что кто-то прикоснулся къ его плечу. Онъ мгновенно поднялъ голову и съ неудовольствіемъ встрѣтилъ нѣжный взглядъ патера Фелипе.

— Простите, дитя мое, сказалъ старикъ, очень мягко: — я прервалъ ваши мысли.

Артуръ болѣе рѣзкимъ тономъ, чѣмъ обыкновенно онъ говорилъ съ патеромъ, объяснилъ, что обдумывалъ трудный процессъ.

— Да, донъ-Артуро! и со слезами на глазахъ? сказалъ патеръ и прибавилъ про себя: — нѣтъ, это не такъ.

Потомъ, онъ взялъ молодого человѣка подъ руку и провелъ его въ приготовленную ему комнату.

XIX.
Донна Марія производитъ впечатлѣніе.

Ранча Блаженнаго Рыболова смотрѣла на море, какъ и слѣдовало ожидать по ея названію. Если основатель ранчи выказалъ свои религіозныя наклонности въ выборѣ мѣстоположенія для своего жилища, то прелестная его вдова обнаружила много практическаго вкуса въ украшеніяхъ дома. Низенькое четвероугольное кирпичное строеніе потеряло свои рѣзкія очертанія, благодаря чисто-женскимъ передѣлкамъ и прибавкамъ. Къ дому была пристроена широкая галлерея съ колоннами, обвитыми виноградною лозой, и внутренній корридоръ, вопреки всѣмъ испанскимъ обычаямъ, превращенъ въ наружный. Дворъ, существовавшій внутри дома, былъ уничтоженъ. Мрачная, тяжелая мексиканская архитектура была скрашена блестящими, французскими ситцами на мебели, кружевными занавѣсками и свѣтлыми обоями. Галлерея была заставлена новомодными китайскими креслами и кушетками изъ бамбука, а венеціанская, полосатая ткань защищала отъ солнечныхъ лучей фасадъ, выходившій на море. Однако донна Марія, изъ уваженія къ мѣстнымъ предубѣжденіямъ, въ силу которыхъ эти нововведенія считались несоотвѣтственными ея вдовьему положенію, придерживалась и нѣкоторыхъ преданій. Въ гостиной стояло фортепьяно, но въ углу виднѣлась арфа; на столѣ, рядомъ съ новымъ романомъ, лежалъ молитвенникъ; на каминѣ французскіе часы съ бронзовыми пастушками указывали время, а надъ ними на стѣнѣ чугунное распятіе краснорѣчиво говорило о вѣчности.

Въ это утро мистрисъ Сепульвида была дома и ждала гостя. Юна лежала въ манильскомъ гамакѣ, висѣвшемъ между двумя колоннами въ галлереѣ; ея лице было частью скрыто сѣткой, а въ противоположномъ концѣ торчалъ носокъ миніатюрной туфли. Это не значило, чтобы донна Марія хотѣла принять гостя въ подобной позѣ; напротивъ, она приказала слугамъ предупредить ее, какъ только на дорогѣ покажется чужой Caballero. Къ сожалѣнію, я долженъ сказать, что она не послушала совѣта Артура и разсказала о происшествіи у Сосноваго Мыса нетолько своимъ пріятельницамъ, но и служанкамъ. Вообще, женщины, интересуясь мужчиной, сначала чрезвычайно охотно говорятъ о немъ и только, когда чувство становится серьёзнымъ, онѣ перестаютъ упоминать его имя публично. На другое утро, послѣ своего приключенія, донна Марія была поглощена мыслями о спасшемъ ее героѣ и наивно болтала о немъ.

Насколько помнится, я еще не представилъ портрета донны Маріи и теперь — прекрасный для этого случай. Лежа въ гамакѣ, она казалась меньше ростомъ, чѣмъ въ дѣйствительности; длинные ея волосы были гладко причесаны по старой привычкѣ, пріобрѣтеной ею, когда она была еще гувернанткой, пятнадцать лѣтъ тому назадъ. Свѣло-каріе глаза отличались слегка красноватыми вѣками, соотвѣтствовавшими ея вдовьему положенію. Маленькій сжатый ротикъ напоминалъ прелестно надутыя дѣтскія губки; прибавьте къ этому правильные бѣлые зубы и здоровый цвѣтъ лица. Ей казалось на взглядъ тридцать лѣтъ, и во всѣхъ чертахъ ея замѣтна была та печать супружества, которую оставляетъ на подругѣ своей жизни почти каждый мужчина, какъ бы онъ добръ и внимателенъ ни былъ. Клеимо дона Хозе Сепульвиды, столь же опредѣленное, какъ тавро на его лошадяхъ, заключалось въ небольшой морщинѣ, шедшей отъ ноздрей къ обѣимъ оконечностямъ рта, что придавало ему болѣе сжатое, недовольное выраженіе. Эта морщина свидѣтельствовала о страсти покойнаго къ бою быковъ и объ его слабости къ синьорѣ X. въ Сан-Франциско, пользовавшейся нехорошей репутаціей.

Когда, спустя часъ, Пепе подалъ своей госпожѣ на серебрянномъ подносѣ карточку Артура Пойнсета съ просьбою принять его по дѣлу, донна Марія была немного разочарована. Еслибъ онъ явился неожиданно на галлереѣ, устранивъ ея слугъ, то это болѣе походило бы на героя и лучше сообразовалось бы съ ея мечтаніями. Однако, тяжело вздохнувъ, она приказала Пепе провести джентльмэна въ гостиную, а сама, выскочивъ изъ гамака, скрылась въ уборную.

— Онъ не могъ бы поступить оффиціальнѣе, еслибъ былъ въ живыхъ донъ Хозе, думала сна, подходя къ своему туалету.

Артуръ Пойнсетъ вошелъ въ пустую гостиную не въ самомъ лучшемъ настроеніи духа. По глазамъ всѣхъ слугъ, встрѣченныхъ имъ во дворѣ, онъ увидалъ, что исторія происшествія у Сосноваго Мыса извѣстна всему дому. Привыкнувъ къ тому, что всѣ знакомыя женщины за нимъ ухаживали, онъ приписывалъ передачу дѣла своей кліентки въ руки мистрисъ Сепульвиды тайному замыслу патера Фелпппе или соглашенію между ними. раздраженіе, причиненное ему совѣтомъ патера и упрекомъ въ слабости, всегда сердившемъ его болѣе всего, еще не изгладилось, и онъ рѣшился ограничить настоящее свиданіе съ вдовою дѣловымъ разговоромъ. При этомъ, я боюсь, что онъ забылъ на минуту даже присущую ему любезность. Его дурное настроеніе нисколько не разсѣялось отъ пріема мистрисъ Сепульвиды: она вошла въ комнату спокойно, самоувѣренно, не обнаруживая ни малѣйшаго слѣда недавняго разочарованія, и, спросивъ съ полуиспанской учтивостью объ его здоровьѣ, пригласила сѣсть. Сама она опустилась въ кресло по другую сторону стола и, вовсе не намекая на происшествіе у Сосноваго Мыса, молча смотрѣла на него съ равнодушнымъ вниманіемъ.

— Я полагаю, то есть, мнѣ сказали, произнесъ Артуръ, прямо приступая къ дѣлу и чувствуя какой-то антагонизмъ къ этой красивой женщинѣ: — что вы, кромѣ своего дѣла, еще имѣете порученіе ко мнѣ отъ донны Долоресъ Сальватьеры. Съ котораго дѣла мы начнемъ? У меня свободныхъ два часа, и я совершенно къ вашимъ услугамъ; но мнѣ кажется, что лучше заняться каждымъ дѣломъ отдѣльно.

— Такъ начнемте съ дѣла донны Долоресъ, мое не спѣшное, отвѣчала донна Марія: — даже если вамъ время дорого, а я въ этомъ увѣрена, то я могу передать свои бумаги одному изъ вашихъ писцевъ. Я ему разскажу, какъ умѣю, свое дѣло, а онъ уже изъ моей глупой болтовни выберетъ то, что нужно, и доложитъ вамъ, донъ Артуръ. Вы не повѣрите какой; я ребенокъ въ дѣлахъ.

Артуръ улыбнулся и махнулъ рукой, въ видѣ протеста. Несмотря на его прежнюю рѣшимость, тонъ, нѣсколько ироническій, донны Маріи ему понравился. Но все же онъ молча открылъ свою памятную книжку и вынулъ карандашъ. Донна Марія, замѣтивъ это, продолжала болѣе серьёзнымъ тономъ.

— Какъ глупо! Я болтаю о себѣ, когда надо говорить о дѣлахъ донны Долоресъ. Прежде всего, я должна вамъ объяснить, почему она мнѣ поручила хлопотать за нее. Какъ вы уже, вѣроятно, слышали, она очень застѣнчива, религіозна и любитъ уединеніе — совершенная монахиня. Надо предположить, что причиной этой странной черты ея характера служитъ ея щекотливое положеніе въ здѣшнемъ краѣ: вы, конечно, знаете, что ея мать была индіанка. Только нѣсколько лѣтъ тому назадъ, старый губернаторъ, оставшись бездѣтнымъ вдовцемъ, вспомнилъ о своей дочери отъ индіанки Долоресъ и узналъ, что ея мать умерла, а она сама живетъ въ отдаленной миссіонерпой станціи. Онъ привезъ ее въ Сан-Антоніо, окрестилъ и призналъ своей законной дочерью и наслѣдницей. Ей тогда было лѣтъ четырнадцать или пятнадцать, и отъ природы она имѣла почти бѣлую кожу, какъ многіе метисы, но въ дѣтствѣ ее окрасили по обычаю ея расы, въ какую-то краску, которую нельзя ничѣмъ вывести. Она теперь свѣтло-мѣднаго цвѣта, въ родѣ бронзовой пастушки на этихъ часахъ. Но все же я ее нахожу красавицей, быть можетъ, потому, что я ее люблю и пристрастна къ ней. Но вы, мужчины, такъ критически относитесь къ цвѣту лица и кожи женщинъ, что не удивительно, если бѣдное дитя избѣгаетъ общества. А, право, стыдно мужчинамъ на это обращать вниманіе. Однако… извините, мистеръ Пойнсетъ, я опять заболталась о постороннемъ предметѣ и удалилась отъ дѣла.

— Нѣтъ, нѣтъ, произнесъ поспѣшно Артуръ: — продолжайте разсказывать по своему.

— Неужели, донъ Артуръ? сказала мистрисъ Сепульвида съ улыбкой: — если такъ, то я повторяю, что стыдно мужчинамъ подвергать ее одиночеству; по этой причинѣ и вы сами не можете лично провѣрить мой отзывъ объ ея красотѣ.

Артуръ внутренно сердился на свое смущеніе, которое доказывалось выступившимъ на его лицѣ румянцемъ, и хотѣлъ представить оправданіе, но мистрисъ Сепульвида съ женскимъ тактомъ не допустила его до этого.

— Частью потому, что я не раздѣляла предубѣжденія здѣшнихъ старинныхъ семействъ противъ ея расы и цвѣта кожи, продолжала она: — а частью оттого, что мы обѣ — иностранки, мы съ нею подружились. Сначала она отворачивалась отъ меня и, " кажется, избѣгала болѣе всѣхъ другихъ, но современемъ я восторжествовала, и мы стали съ ней друзья. Я говорю друзья, мистеръ Пойнсетъ, но это не значитъ, чтобъ я пользовалась вполнѣ ея довѣріемъ. Вы, мужчины, этого не поймете, но донна Долоресъ — странная молодая дѣвушка и очень рѣдко со мною откровенна, хотя я, быть можетъ — ея единственный другъ.

— За исключеніемъ патера Фелиппе, ея духовника?

Мистрисъ Сепульвида пожала плечами и произнесла обычную скептическую фразу обитателей Сан-Антоніо.

— Quien sabe! Но я опять удалилась отъ предмета. Возвратимся къ дѣлу.

Она встала и, вынувъ изъ конторки конвертъ съ бумагами, продолжала:

— Недавно обнаружилась въ Монтереѣ, что Сальватьера владѣлъ участкомъ земли, пожалованнымъ ему Михельтареной, о которомъ ничего не было упомянуто въ оставшихся послѣ него бумагахъ. Это обстоятельство объясняютъ тѣмъ, что актъ о пожалованіи этой земли былъ отданъ, въ видѣ залога по прекратившейся нынѣ арендѣ, дону Педро Руису, изъ Сан-Франциско. Актъ этотъ, повидимому, вполнѣ правильный, законный и засвидѣтельствованный кѣмъ слѣдуетъ. Донъ Педро пишетъ, что нѣкоторые изъ свидѣтелей доселѣ живы и помнятъ его составленіе.

— Такъ отъ чего же просто не просить ввода во владѣніе?

— Еслибъ дѣло было такъ просто, то не выписали бы изъ Сан-Франциско дона Артура. По словамъ дона Педро, на ту же землю выданъ другой актъ другому лицу.

— Къ сожалѣнію это — не единственный примѣръ въ нашей практикѣ, сказалъ Артуръ съ улыбкой: — но репутація и честность Сальватьеры, конечно, дадутъ перевѣсъ его документу передъ одинаковымъ документомъ другого лица. Жаль, однако, что онъ умеръ и что актъ найденъ послѣ его смерти.

— Но владѣлецъ земли по другому акту также умеръ.

— Въ такомъ случаѣ, права обѣихъ сторонъ равны. Какъ зовутъ другого владѣльца?

— Докторъ Деваржъ, сказала мистрисъ Сепульвида, посмотрѣвъ въ свои бумаги.

— Кто?

— Деваржъ, повторила мистрисъ Сепульвида, снова взглянувъ на бумаги: — странное имя, онъ вѣрно былъ иностранецъ. Нѣтъ, мистеръ Пойнсетъ, я вамъ не дамъ этой записки. Я такъ торопилась, что написала совершенно неразборчиво, и вы ничего не поймете. Что это? Какія у васъ холодныя руки, мистеръ Пойнсетъ!

Артуръ, между тѣмъ, быстро вскочилъ и почти грубо схватилъ бумагу изъ рукъ красивой вдовы, но та кокетливо отшатнулась и отвела его руку.

— И какъ вы блѣдны! продолжала мистрисъ Сепульвида: — Боже мой! я боюсь, что вы простудились въ то утро, и никогда себѣ этого не прощу. Право, я выплачу всѣ свои глаза, прибавила донна Марія, бросая нѣжный взглядъ на молодого человѣка.

— Ничего, отвѣчалъ Артуръ съ принужденной улыбкой: — я сегодня всталъ рано и много ѣздилъ верхомъ. Но я васъ перебилъ; пожалуйста, продолжайте. Остались послѣ доктора Деваржа наслѣдники, которые могли бы оспаривать права Сальватьеры?

Но мистрисъ Сепульвида не хотѣла продолжать разсказа. Она сказала, что устала и что, вѣроятно, Артуръ также усталъ, а потому предложила позавтракать и выпить стаканъ вина прежде, чѣмъ углубиться далѣе въ это страшное дѣло.

— Это — моя обязанность, отвѣчалъ Артуръ сухо, но потомъ поправился и объяснилъ съ улыбкой, что, чѣмъ скорѣе она кончитъ дѣла, тѣмъ лучше, такъ какъ онъ тогда будетъ въ состояніи воспользоваться ея гостепріимствомъ.

— Мы не можемъ найти никакихъ наслѣдниковъ доктора Деваржа, произнесла мистрисъ Сепульвида, сіяя удовольствіемъ при мысли о предстоявшемъ завтракѣ съ ея героемъ: — но землей фактически владѣетъ… какъ вы это называете….

— Скватеръ.

— Да, скватеръ, повторила вдова съ легкимъ смѣхомъ: — по имени… подождите, я сама не разберу… Да, Гэбріель Конрой.

Артуръ снова почти машинально протянулъ руку къ бумагѣ, но мистрисъ Сепульвида, вставъ съ кресла, подошла къ окну, чтобъ іучше разобрать свой нелѣпый почеркъ. Такъ какъ она держала бумагу передъ своими глазами, то и не замѣтила, какъ страшно поблѣднѣлъ Пойнсетъ.

— Гэбріель Конрой, повторила мистрисъ Сепульвида: — и… его… его…

— Его сестра, произнесъ Артуръ съ усиліемъ.

— Нѣтъ, отвѣчала донна Марія, надувъ губки: — жена, а не сестра. Неужели вы, законники, всегда игнорируете насъ, замужнихъ женщинъ!

Артуръ, впродолженіи нѣсколькихъ минутъ, молчалъ, но потомъ сказалъ спокойнымъ, совершенно естественнымъ тономъ:

— Позвольте мнѣ перемѣнить мое мнѣніе и попросить у васъ стаканъ вина и бисквитъ.

Мистрисъ Сепульвида быстро направилась къ дверямъ.

— Могу я посмотрѣть вашу записку во время вашего отсутствія? спросилъ Артуръ.

— Вы не будете смѣяться надъ моимъ почеркомъ?

— Нѣтъ.

Донна Марія съ веселымъ смѣхомъ бросила ему конвертъ и выбѣжала изъ комнаты. Артуръ поспѣшно подошелъ къ окну съ запиской въ рукахъ. Но на ней было написано только два имени и болѣе ничего. По крайней мѣрѣ, и это было для него утѣшеніемъ.

Неожиданность удара скорѣе, чѣмъ упреки совѣсти или страхъ, поразила его. Какъ всѣ люди съ живымъ воображеніемъ, онъ былъ суевѣренъ и, услыхавъ имя Деваржа, тотчасъ вспомнилъ анализъ его характера, сдѣланный патеромъ Фелиппе, его грустныя мечты въ часовнѣ, случайность, приведшую его въ СанАнтоніо, и еще большую случайность, въ силу которой ему поручено было вести дѣло противъ наслѣдниковъ доктора Деваржа и Гэбріеля Конроя. Конечно, онъ не могъ принять на себя подобнаго дѣла и долженъ былъ уговорить другихъ отказаться отъ него. По всей вѣроятности, права Деваржа основывались на правильномъ актѣ, а Гэбріель фактически владѣлъ землею. Но если онъ былъ дѣйствительно наслѣдникомъ Деваржа, то отчего онъ смѣло не потребовалъ признанія своихъ правъ? А гдѣ была Грэсъ?

Это имя возбуждало въ немъ сантиментальныя воспоминанія, но не укоры совѣсти. Онъ несомнѣнно надѣялся, что будетъ въ состояніи оказать ей услугу, и не могъ скрыть отъ себя, что подобный поступокъ съ его стороны будетъ очень благороденъ, такъ какъ время уже давно изгладило романтичный оттѣнокъ ихъ перваго знакомства. Онъ рѣшился, поэтому, уговорить свою красивую кліентку пойти на сдѣлку и, отыскавъ Грэсъ и Гэбріеля, уладить все миролюбно. Нервное волненіе послѣднихъ минутъ онъ приписалъ своей изысканно честной натурѣ, быть можетъ, слишкомъ щекотливой и благородной для адвоката. Кромѣ того, онъ сознавалъ, что дѣйствительно, ему слѣдовало серьёзно обдумать совѣтъ патера Фелиппе и поставить себя внѣ заколдованнаго круга подобныхъ романтичныхъ вліяній.

Въ такомъ самодовольномъ настроеніи нашла его мистрисъ Сепульвида по возвращеніи въ гостиную. Онъ тотчасъ объяснилъ, что вполнѣ ясно понялъ дѣло донны Долоресъ, вѣроятно, благодаря, главнымъ образомъ, ея основательнымъ замѣткамъ. Онъ теперь былъ готовъ выслушать ея собственное дѣло и только просилъ, чтобъ она его разсказала такъ же ясно, какъ дѣло своего друга. Артуръ былъ до того веселъ и любезенъ за завтракомъ, что прелестная вдова была совершенно имъ очарована и внутренно простила ему недавнее разочарованіе. Когда же, послѣ завтрака, онъ предложилъ ей прогулку верхомъ по берегу для доказательства, что Сосновый Мысъ можно обогнуть, не выходя въ море, она тотчасъ согласилась, не обращая вниманія на толки обитателей Сан-Антоніо. Впрочемъ, не могло быть ничего дурного въ прогулкѣ съ адвокатомъ покойнаго ея мужа, который пріѣхалъ къ ней, какъ всѣмъ извѣстно, по дѣлу и не имѣлъ ни минуты свободнаго времени. Къ тому же, Пепе могъ слѣдовать за ними и сопровождать ее домой.

Конечно, ни Артуру, ни доннѣ Маріи не входило въ голову, что они могли оставить Пепе далеко позади себя, что имъ представятся безконечные предметы для разговора и кромѣ дѣлъ, что, въ виду прекрасной погоды и окружающихъ пейзажей, они будутъ останавливаться на каждомъ шагу, что ревъ морскихъ волнъ будетъ такъ силенъ, что имъ придется для продолженія разговора ѣхать очень близко и Артуръ будетъ постоянно ощущать на своей щекѣ дыханіе донны Маріи, наконецъ, что сѣдло молодой вдовы свернется и ей надо будетъ соскочить на землю для приведенія его въ порядокъ, послѣ чего, Артуръ возьметъ ее на руки и посадитъ снова на сѣдло. Послѣ всѣхъ этихъ непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, они благополучно обогнули Сосновый Мысъ, и Артуръ на прощаніи далъ своей кліенткѣ нѣсколько дѣльныхъ совѣтовъ, причемъ одной рукой крѣпко сжималъ ея маленькую ручку, а другой освобождалъ длинную прядь ея волосъ, запутавшуюся отъ вѣтра вокругъ его шеи. Въ эту минуту, по дорогѣ проѣхала старомодная карета, запряженная четверкой муловъ въ серебрянной сбруѣ. Донна Марія быстро отшатнулась отъ Артура и выдернула свою руку, сильно покраснѣвъ. Но черезъ мгновеніе, она, съ громкимъ смѣхомъ, послала рукой поцѣлуй удалявшейся каретѣ. Артуръ также засмѣялся, но принужденно и самъ не зная почему.

— Напрасно вы такъ увлеклись, что не видали, кто проѣхалъ, сказала мистрисъ Сепульвида.

Артуръ отвѣчалъ, что даже не замѣтилъ экипажа прежде, чѣмъ онъ проѣхалъ.

— Вы много потеряли. Въ каретѣ сидѣла ваша юная, прелестная кліентка.

— Я ея и не видалъ, произнесъ со смѣхомъ Артуръ.

— Но она васъ видѣла. Она не спускала съ васъ глазъ. Adio!

XX.
Дѣва Скорби.

— Вы не поѣдете сегодня, сказалъ патеръ Фелиппе, входя въ трапезу миссіонерной станціи на другое утро къ завтраку.

— Черезъ часъ я буду уже въ дорогѣ, патеръ, отвѣчалъ весело Артуръ.

— Да, но не въ Сан-Франциско, произнесъ онъ: — ваше желаніе исполнилось. Вы увидите таинственную красавицу. Понимаете? Донна Долоресъ прислала за вами.

Артуръ взглянулъ на патера съ изумленіемъ. Быть можетъ, лицо его не выражало столько удовольствія, сколько ожидалъ патеръ, и, понюхавъ табаку, онъ философски замѣтилъ:

— Ah, Іо que es ei mundo! Его желаніе исполнено, а онъ недоволенъ, Пресвятая Дѣва!

— Я этимъ вамъ обязанъ?

— Боже избави! отвѣчалъ поспѣшно патеръ: — повѣрьте мнѣ, сынъ мой, что я тутъ не причемъ. Донна Долоресъ была здѣсь вчера, передъ вечерней, и ничего объ этомъ не говорила. Быть можетъ, ваше свиданіе устроилъ вашъ другъ, мистрисъ Сепульвида.

— Едва ли: она мнѣ сообщила всѣ свѣдѣнія по дѣлу, и личное свиданіе съ донной Долоресъ совершенно излишне. Но bueno, я поѣду.

Однако, это извѣстіе его разстроило. Онъ ѣлъ мало и упорно молчалъ. Всѣ опасенія, которыя онъ разсѣялъ наканунѣ съ такою самодовольной логикой, проснулись въ немъ съ покой силой. Не было ли еще какихъ фактовъ, которые скрыла мистрисъ Сепульвида? Зачѣмъ странная отшельница, постоянно избѣгавшая необходимыхъ съ нимъ объясненій, теперь желала, повидимому, ненужнаго свиданія? Какая причина могла ее къ этому побудить? Неужели она вступила уже въ переговоры съ Габріелемъ и Грэсъ и узнала ихъ исторію? Извѣстны ли были ей его отношенія къ этимъ людямъ?

Наканунѣ, услыхавъ впервые въ устахъ мистриссъ Сепульвиды имя Гэбріеля Конроя, онъ спокойно и мужественно взглянулъ на возможность случайнаго обнаруженія его отношеній къ Грэсъ Конрой; теперь онъ совершенно думалъ иное. Но развѣ случилось что-нибудь съ тѣхъ поръ, развѣ въ его умѣ родился новый планъ, осуществленію котораго помѣшало бы открытіе этой тайны? Пустяки. И однако, онъ не могъ не сопоставить съ нѣкоторымъ безпокойствомъ встрѣчу донны Долоресъ у Сосноваго Мыса съ неожиданнымъ его приглашеніемъ. Глупая поза, въ которой его случайно увидала донна Долоресъ, и, быть можетъ, нескромные намеки добронамѣреннаго, но престарѣлаго патера Фелипе могли возбудить негодованіе въ его прекрасной кліенткѣ, если она знала исторію Грэсъ. Вообще, Артуръ былъ взволнованъ, и, какъ всегда, въ его сложной натурѣ боролись противоположныя чувства: въ одно и то же время, онъ боялся и желалъ свиданія съ донной Долоресъ. Какъ бы то не было, но за часъ до назначеннаго срока, онъ вскочилъ на коня и поскакалъ сломя голову въ ранчу Св. Троицы.

Это уединенное жилище находилось въ трехъ миляхъ отъ берега у подошвы горнаго кряжа, но до него тянулась плоская, безводная долина, пересѣкаемая только кое-гдѣ разсѣлинами. Трудно представить себѣ болѣе унылую, пустынную мѣстность, чѣмъ это громадное, солнцемъ залитое, но холодное, бездушное пространство. Оно казалось безконечнымъ, безжизненнымъ моремъ, на которомъ наступилъ убійственный штиль послѣ сильнаго, сѣверо-западнаго урагана. Насколько видѣлъ глазъ, ничто не нарушало унылаго однообразія; даже стада, какъ бы ползавшія по поверхности пустыни, не оживляли, а еще рельефнѣе выставляли ея суровыя очертанія. Ни вѣтеръ, ни солнце, ни небо не производили никакого измѣненія въ безжизненной, гладкой ея поверхности. Она казалась олицетвореніемъ безнадежнаго, безпомощнаго, но вѣчнаго терпѣнья.

Онъ ѣхалъ около часа, машинально убавивъ шагъ, какъ вдругъ вдали, на разстояніи мили, показалась черная линія каменной стѣны, оканчивавшейся какими-то неправильными извилинами на синевѣ неба. Сначала ему показалось, что это была разсѣлина въ горномъ кряжѣ при соединеніи его съ пустынной равниной, но вскорѣ надъ стѣною показались красныя черепичныя крыши, а переѣхавъ чрезъ ложбину пересохшаго потока и выбравшись на противоположный берегъ, онъ проѣхалъ мимо незамѣтнаго дотолѣ низенькаго скотнаго двора. Нѣсколько воронъ въ своемъ полу-испанскомъ, полу-клерикальномъ черномъ нарядѣ поднялись съ земли и привѣтствовали унылымъ карканьемъ путешественника. Это были первые звуки, которые, впродолженіи цѣлаго часа, нарушили однообразное бряцаніе его шпоръ и глухой лошадиный топотъ. Тогда, по мѣстному обычаю, онъ привсталъ въ стременахъ, пришпорилъ лошадь и понесся маршъ маршемъ на десять или двѣнадцать вачеровъ, разъѣзжавшихъ, повидимому, безо всякаго дѣла, хотя, очевидно, его дожидавшихся передъ воротами ранчи. При его приближеніи, они выстроились по обѣимъ сторонамъ воротъ, почтительно сняли свои лакированныя, черныя шляпы и, пришпоривъ лошадей, разсыпались во всѣ стороны. Когда Артуръ соскочилъ съ коня на устланномъ кирпичемъ дворѣ, уже никого изъ нихъ не было видно.

Одинъ индійскій слуга молча взялъ подъ уздцы лошадь, а другой повелъ Артура черезъ длинный корридоръ, увѣшанный пестрыми попонами и чепраками, въ пустую переднюю съ обнаженными стѣнами. Тутъ на низенькой, деревянной скамейкѣ сидѣлъ сѣдой старикъ, лице котораго походило на морщинистый, табачный листъ. Онъ представлялъ олицетвореніе терпѣливаго ожиданія, и Артуру казалось, что онъ сидѣлъ тутъ и ждалъ его съ самаго основанія миссіонерной станціи. При входѣ молодого человѣка въ переднюю, старикъ всталъ и, почтительно поклонившись по испански, проводилъ его въ слѣдующую, болѣе и роскошнѣе меблированную комнату. Снова поклонившись, онъ удалился, оставивъ Артура одного. Хотя молодой человѣкъ привыкъ ко всѣмъ подобнымъ формальностямъ, но онѣ показались ему теперь слишкомъ преувеличенными, и онъ съ нетерпѣніемъ обернулся, услыхавъ, что отворилась дверь въ противоположномъ концѣ комнаты. Въ ту же минуту, онъ почувствовалъ, что въ отворенную дверь неслось какое-то странное благоуханіе индій"скихъ травъ; на порогѣ показалась дряхлая старуха, съ смуглымъ лицемъ и съ темными глазами.

— Вы — донъ Артуро Пойнсетъ? спросила она, почтительно присядая.

Артуръ молча поклонился.

— Донна Долоресъ не совсѣмъ здорова и проситъ извиненія, что приметъ васъ въ своей комнатѣ.

Артуръ снова поклонился.

— Bueno. Пожалуйте.

Старуха указала на отворенную дверь, и Артуръ прошелъ вслѣдъ за нею въ сосѣднюю комнату, гдѣ царствовалъ полумракъ, такъ что онъ сначала не могъ разобрать окружающихъ его предметовъ. Мало по малу, съ помощью слабаго свѣта, проникавшаго чрезъ два узкихъ окна, походившихъ скорѣе на разсѣлины въ толстой стѣнѣ, онъ разглядѣлъ, что въ комнатѣ находились кровать, католическій налой и кушетка. Наконецъ, онъ ясно увидалъ, что на кушеткѣ полулежала женщина, лицо которой было частью скрыто большимъ вѣеромъ, а ея длинное, бѣлое платье изящными складками ниспадало до полу.

— Вы говорите по испански, донъ Артуро? произнесъ прелестный, мелодичный голосъ на чистомъ, кастильскомъ нарѣчіи.

Артуръ быстро обернулся, и всѣ его нервы дрогнули отъ какого-го невѣдомаго удовольствія.

— Немного.

Онъ обыкновенно гордился своимъ знаніемъ испанскаго языка, но теперь избитая приличная фраза была впервые искренна.

— Присядьте, донъ Артуро.

Онъ сѣлъ на указанный старухой стулъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ кушетки. Въ ту же самую минуту, женщина, лежавшая на кушеткѣ, быстрымъ, легкимъ движеніемъ руки зак/Тыла большой черный вѣеръ, скрывавшій ея черты, и взглянула прямо въ лицо Артура.

Сердце молодого человѣка тревожно забилось, а потомъ, на нѣсколько мгновеній, какъ бы замерло. Смотрѣвшіе на него глаза были большіе, блестящіе, рѣдкой красоты; черты лица донны Долоресъ были мелкія, европейскія, художественныя, овалъ лица поражалъ своимъ совершенствомъ, но цвѣтъ кожи былъ блестящій, мѣдный. Въ умѣ Артура тотчасъ произошла борьба между различными сравненіями ея цвѣта кожи съ золотистымъ хересомъ, слегка окрашеннымъ янтаремъ, осеннимъ листомъ и внутренностью коры madrono. Въ одномъ онъ только былъ убѣжденъ — что никогда не видывалъ такой красавицы.

Можетъ быть, донна Долоресъ отгадала впечатлѣніе, произведенное ею на Артура, потому что, открывъ вѣеръ она спокойно заслонила имъ свое лицо. Быстрымъ взглядомъ Артуръ окинулъ всю ея граціозную фигуру до маленькой ножки въ бѣлой, атласной туфлѣ. Eg платье было самое простое и, еслибъ не бѣлый цвѣтъ, то его можно было бы принять за монашескую рясу.

— Вы, вѣроятно, удивляетесь, допъ Артуро, сказала она послѣ непродолжительнаго молчанія: — что я прежде вошла съ вами въ переговоры черезъ уполномоченное лице, а потомъ уже послала за вами. Дѣло въ томъ, что я перемѣнила свое мнѣніе и рѣшилась не принимать никакихъ мѣръ для укрѣпленія своихъ правъ на спорную землю.

Артуръ мгновенно оправился. Немногія слова донны Долоресъ воскресили въ его головѣ прошедшее, которое онъ уже почти совершенно забылъ, и даже необыкновенная мелодія ея голоса не могла заглушить его нервнаго безпокойства. Онъ предчувствовалъ что-то недоброе и, собравшись съ силами, сказалъ спокойно, очевидно готовый на борьбу:

— Открыли вы новые факты или документы, которые дѣлаютъ сомнительнымъ исходъ процесса?

— Нѣтъ.

— Или, можетъ быть, мистрисъ Сепульвида не передала мнѣ всѣхъ необходимыхъ свѣдѣній? Вотъ, въ краткихъ чертахъ, все, что она мнѣ сообщила.

И онъ съ искуствомъ и опытностью адвоката передалъ въ нѣсколькихъ словахъ сущность разсказа мистрисъ Сепульвиды. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ скрылъ, что видитъ, какъ его прекрасная кліентка подвергала его лицо самому подробному изслѣдованію, со вниманіемъ, превосходившемъ обыкновенное женское любопытство.

--Bueno, сказала она, когда онъ кончилъ: — я ей болѣе ничего не передавала.

— А есть еще что нибудь?

— Можетъ быть.

Артуръ скрестилъ руки на груди и смотрѣлъ пристально на донну Долоресъ, которая перебирала свой вѣеръ словно четки.

— Я узнала нѣсколько фактовъ объ этомъ дѣлѣ, сказала она: — которые могутъ не интересовать васъ, какъ адвоката, донъ Артуро, но меня, какъ женщину, они вильно поразили. Я вамъ ихъ разскажу, и вы, быть можетъ, найдете, что они нисколько не измѣняютъ юридическихъ правъ моего… отца на спорную землю. Вы, пожалуй, будете смѣяться надъ моею рѣшимостью. Но я причинила вамъ столько хлопотъ, что считаю обязанностью объяснить вамъ по какой причинѣ вашъ пріѣздъ сюда останется безплоднымъ, и почему вы, великій адвокатъ, потеряли даромъ драгоцѣнное время въ бесѣдѣ съ моикь бѣднымъ другомъ, донной Маріей.

Артуръ былъ слишкомъ занятъ своими мыслями, чтобъ обратить вниманіе на чисто-женскій смыслъ, который донна Долоресъ придала послѣднимъ своимъ словамъ. Въ другое время, онъ непремѣнно это замѣтилъ бы, но теперь молча смотрѣлъ въ окно и терпѣливо поглаживалъ усы.

— Меня руководитъ въ этомъ случаѣ, донъ Артуро, не пустой капризъ, продолжала его странная кліентка: — я — женщина и сирота. Вы знаете мою исторію. Единственный другъ, который у меня былъ на свѣтѣ, оставилъ меня полной владѣтельницей этихъ громадныхъ помѣстій. Выслушайте меня, донъ Артуро, и вы поймете или, по крайней мѣрѣ, извините мое глупое сочувствіе къ людямъ, оспоривающимъ мои права въ этомъ дѣлѣ. То, что случилось съ ними, то-есть съ ней, могло случиться и со мною, еслибъ Пресвятая Дѣва не хранила меня.

— Кто это она? спросилъ спокойно Артуръ.

— Извините, я совершенно забыла, что вы еще ничего не знаете. Вамъ, конечно, извѣстно, что спорная земля занята человѣкомъ, по имени Гэбріель Конрой, и его женою. Вамъ также извѣстно, что они не имѣютъ никакихъ законныхъ правъ на эту землю, исключая права фактическаго владѣнія. Это послѣднее обстоятельство несправедливо, донъ Артуро.

Пойнсетъ обернулся и взглянулъ на нее съ неподдѣльнымъ удивленіемъ:

— Это — новое обстоятельство, и оно можетъ быть юридически очень важно.

— Можетъ быть, отвѣчала равнодушно донна Долоресъ: — но дѣло не въ этомъ. Докторъ Деваржъ, получившій также законный документъ на владѣніе этой землею, подарилъ его сестрѣ этого Гэбріеля Конроя. Вы понимаете?

И донна Долоресъ пристально посмотрѣла на Артура.

— Совершенно, отвѣчалъ онъ, продолжая смотрѣть въ окно: — это обстоятельство объясняетъ занятіе земли Гэбріелемъ. Но жива ли она? А если нѣтъ, то онъ ли ея законный наслѣдникъ? Вотъ въ чемъ вопросъ, и, извините меня, вопросъ чисто-юридическій, а не сантиментальный. Исчезнувшая женщина… его сестра… единственная, законная владѣтельница земли, была ли замужемъ… имѣла ли ребенка? Вотъ настоящій наслѣдникъ, если таковой былъ.

Молчаніе послѣ этихъ словъ продолжалось такъ долго, что

Артуръ взглянулъ на донну Долоресъ. Повидимому, она подозвала знакомъ старую служанку, которая стояла теперь между нею и Артуромъ. Но черезъ минуту, почтенная дуэнья вышла изъ комнаты и снова оставила ихъ глазъ на глазъ.

— Вы правы, донъ Артуро, сказала донна Долоресъ, закрываясь вѣеромъ: — я вижу, что вашъ совѣтъ мнѣ необходимъ, и то, что я считала глупостью, можетъ быть, получитъ важность и въ дѣловомъ отношеніи. Вы хорошо сдѣлали, что напомнили мнѣ объ этомъ. Мы, женщины, глупы, а вы, мужчины, осторожны и прозорливы. Хорошо, что я за вами послала.

Артуръ молча поклонился и принялъ ту позу терпѣливаго слушателя, которая бѣситъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, наполняетъ уваженіемъ всѣхъ кліентовъ, обращающихся къ адвокатамъ.

— Сестра, законная владѣтельница… исчезла. Никто не знаетъ, гдѣ она. Всѣ слѣды ея пропали. Но вотъ является на сцену самозванка, женщина, выдающая себя за сестру Гэбріеля Конроя, Грэсъ.

— Позвольте, сказалъ Артуръ спокойно: — почему вы знаете что она самозванка?

— Почему… я… знаю… что… она… самозванка?

— Да, какія у васъ есть на это доказательства?

— Такъ говорятъ.

— А! произнесъ Артуръ и снова принялъ прежнюю позу адвоката, терпѣливо слушающаго своего кліента.

— Вы требуете доказательствъ, продолжала поспѣшно донна Долоресъ: — а развѣ недостаточно факта, что она вышла замужъ за этого Гэбріеля, сестрой котораго она себя называетъ?

— Конечно, это — сильное, нравственное доказательство и можетъ служить юридической, косвенной уликой, отвѣчалъ хладнокровно Артуръ: — но это обстоятельство не можетъ помѣшать ей, съ точки зрѣнія закона, доказать, если это только возможно, что она — его сестра. Но извините, я васъ перебилъ, продолжайте.

— Это — все, что я имѣла вамъ сказать, произнесла донна Долоресъ, приподнимаясь на кушеткѣ и нетерпѣливо махая рукою.

— Въ такомъ случаѣ, насколько я понимаю, дѣло заключается въ слѣдующемъ: вы имѣете законный актъ на владѣніе землею, которой фактически пользуется скватеръ, имѣющій право на эту землю чрезъ свою жену или сестру — юридически, это все равно — въ силу дара отъ доктора Деваржа, имѣвшаго такой же законный, какъ вы, актъ на владѣніе означенной землей.

— Да, произнесла донна Долоресъ нерѣшительнымъ голосомъ.

— Такимъ образомъ, все дѣло состоитъ въ спорѣ между нами и докторомъ Деваржемъ. Это — просто вопросъ о дѣйствительности и законности первоначальныхъ актовъ на владѣніе землей. Все, что вы мнѣ только-что разсказали, нисколько не измѣняетъ сущности дѣла. Но позвольте, откуда вы имѣете эти свѣдѣнія?

— Изъ письма.

— Отъ кого?

— Письмо безъ подписи, но анонимный авторъ обязывается доказать всѣ приводимые имъ факты.

— Позвольте мнѣ еще у васъ спросить, если это — не дерзость съ моей стороны, сказалъ Артуръ, вставая съ кресла и самодовольно улыбаясь: — на основаніи этого именно письма вы хотите отказаться отъ своихъ правъ на богатое помѣстье?

— Я уже вамъ сказала, донъ Артуро, что это — вопросъ не юридическій, отвѣчала донна Долоресъ, быстрѣе прежняго махая вѣеромъ.

— Хорошо, взглянемъ на дѣло съ нравственной или сантиментальной точки зрѣнія, такъ какъ вы удостоили меня чести спросить моего совѣта. Прежде всего, вы питаете нѣжное сочувствіе къ сиротѣ, которая, повидимому, болѣе не въ живыхъ.

— А ея братъ?

— Онъ сошелся съ самозванкой и женился на ней, чтобъ закрѣпить за собою право на землю. Къ тому же, что намъ доказываетъ тождественность этого брата? Онъ, можетъ быть — также самозванецъ.

— Правда, промолвила донна Долоресъ задумчиво.

— Конечно, ему придется вступить въ борьбу съ наслѣдниками доктора Деваржа, кто бы они ни были; но это до насъ не касается.

— Правда.

— Итакъ, я не вижу никакой причины, даже съ вашей точки зрѣнія, отказываться отъ вашихъ правъ. Сирота, возбудившая ваше сочувствіе, не играетъ въ дѣлѣ активной роли. Вашъ противникъ — только ея братъ, который, повидимому, продалъ изъ личныхъ интересовъ свою родную сестру. Къ тому же, ваше снисхожденіе къ нему, какъ бы оно похвально ни было, не можетъ принести ему ни малѣйшей пользы безъ судебнаго рѣшенія противъ доктора Деваржа. Мой совѣтъ — начните процессъ, Если право не всегда одерживаетъ побѣду, то я по опыту знаю, что оно всегда обнаруживаетъ въ борьбѣ всѣ свои силы и ставитъ на карту все, что можетъ убѣдить въ его справедливости. Иначе, вы согласитесь, нельзя и отличить право отъ безправія.

— Вы говорите очень разумно, донъ Артуро, но вы — законники, часто только адвокаты своихъ кліентовъ, и болѣе ничего. Извините, я нисколько не желаю васъ оскорбить. Но, еслибъ на моемъ мѣстѣ была Грэсъ… его сестра… то что бы вы ей посовѣтовали?

— То же самое. Я сказалъ бы ей: боритесь и сдѣлалъ бы все, что только возможно, для опроверженія вашихъ правъ. Поймите меня: вся борьба заключается въ этомъ вопросѣ; а кто жена, кто сестра — совершенно побочное обстоятельство. Но почему до-сихъ поръ Гэбріель не выправилъ новаго патента на свою землю? Объясняетъ ли ваше анонимное письмо этотъ фактъ, говорящій въ нашу пользу?

— Вы забываете, что нашъ документъ найденъ только недавно.

— Правда! Слѣдовательно, оба акта имѣли почти равную силу въ initio, и отсутствіе законнаго наслѣдника противной стороны дастъ намъ большое преимущество.

— Отчего?

— Оттого, что въ сердцахъ присяжныхъ всегда кроется тайное сочувствіе къ хорошенькой сиротѣ, особливо, если она бѣдная.

— А почему вы знаете, что она хорошенькая? спросила поспѣшно донна Долоресъ.

— Я предполагаю, это — неотъемлемое преимущество всякой сироты, отвѣчалъ онъ съ учтивымъ, но холоднымъ поклономъ.

— Вы — мудрецъ, донъ Артуро, дай Богъ, вамъ жить тысячу лѣтъ.

Теперь нельзя было не замѣтить ироніи въ словахъ и тонѣ донны Долоресъ. Всѣ инстинкты, побуждавшіе всегда Артура къ борьбѣ, проснулись въ немъ. Таинственная сила ея красоты, которой онъ не могъ не признать, ея гордый тонъ превосходства надъ нимъ — происходилъ ли онъ отъ сознанія своей силы, или отъ знакомства съ его прежней исторіей — все затрогивало его самолюбіе. Онъ вспомнилъ, что донна Долоресъ пользовалась репутаціей набожной и строго нравственной женщины. Еслибъ его открыто упрекнули въ томъ, что онъ бросилъ Грэсъ и составилъ планъ, хотя еще очень смутный, о бракѣ съ мистрисъ Сепульвидой, то онъ холодно призналъ бы справедливость того и другого и не сталъ бы себя оправдывать никакими аргументами. Онъ зналъ, что этимъ путемъ потерялъ бы уваженіе донны Долоресъ, всѣ достоинства которой онъ вполнѣ оцѣнилъ въ послѣднія минуты, но, по странной сложности своей натуры, онъ самъ былъ бы въ глубинѣ своей совѣсти доволенъ этимъ поступкомъ и похвалилъ бы себя за «вѣрность своимъ принципамъ». Въ нѣкоторомъ отношеніи, онъ, дѣйствительно, былъ бы правъ.

— Какъ же вы рѣшаете? спросилъ онъ, почтительно вставая передъ своей прелестной кліенткой: — слѣдуетъ мнѣ начать дѣло противъ этихъ людей съ цѣлью лишить ихъ собственности, или вы оставите ихъ пока спокойно владѣть землею?

— А вы какъ полагаете? спросила донна Долоресъ, не спуская съ него глазъ.

— Я уже высказалъ свое мнѣніе, отвѣчалъ Артуръ съ терпѣливой улыбкой: — съ нравственной и юридической точекъ зрѣнія, я вамъ совѣтую начать процессъ.

Допна Долоресъ отвернулась съ явнымъ неудовольствіемъ.

— Bueno, сказала она послѣ минутнаго молчанія: — увидимъ, нечего торопиться. Сядьте, донъ Артуръ. Что это? Неужели вы откажетесь отъ нашего гостепріимства и не останетесь до завтра?

— Очень сожалѣю, но мнѣ необходимо возвратиться сегодня въ миссіонерную станцію, отвѣчалъ серьёзно Артуръ: — я уже и то промедлилъ слишкомъ долго; меня ждутъ завтра въ Сан-Франциско.

— Пусть ждутъ. Вы напишите, что васъ задержали здѣсь важныя дѣла, а Дьего тотчасъ поскачетъ на моей лошади на берегъ, такъ что застанетъ вечерній пароходъ и завтра будетъ въ Сан-Франциско.

Прежде, чѣмъ Артуръ успѣлъ ее остановить, она позвонила въ бронзовый колокольчикъ, стоявшій подлѣ нея на столѣ.

— Однако, донна Долоресъ, началъ было Артуръ, но она его перебила:

— Понимаю. Дьего, продолжала она, обращаясь къ вошедшему слугѣ: — осѣдлайте немедленно Джовиту, приготовьтесь въ дорогу и вернитесь сюда. Извините, прибавила она, смотря пристально на Артура: — вы хотѣли сказать, что время вамъ дорого, что, по милости вашего отсутствія, пропадетъ большая сумма. Хорошо. Напишите вашимъ компаньонамъ, что я заплачу за все, что никто на свѣтѣ не можетъ заплатить такихъ денегъ, какъ я, за ваши услуги. Напишите, однимъ словомъ, что вы должны здѣсь остаться.

Эти слова, конечно, разсердили и оскорбили Артура, но вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ взглянулъ на свою странную кліентку съ какимъ-то почтительнымъ восторгомъ. Повелительный тонъ, деспотическая власть надъ сотней слугъ и полуварварское презрѣніе къ богатству удивительно шли къ ея очаровательной фигурѣ. Отъ нетерпѣливаго желанія поставить на своемъ она вся вспыхнула, кровь заиграла подъ ея темной кожей, ея маленькая ножка лихорадочно стучала объ полъ, а глаза пламенно горѣли въ полумракѣ. Вдругъ она перемѣнила тонъ и промолвила нерѣшительно:

— Извините, я сказала глупость. Простите меня, донъ Артуро: Я — избалованная женщина; впродолженіи пяти лѣтъ, мнѣ ни въ чемъ никто не перечилъ, и я легко забываю, что есть свѣтъ внѣ моего маленькаго царства. Уѣзжайте, если это необходимо, уѣзжайте сейчасъ.

Она откинулась на спинку кушетки, полузакрыла лицо вѣеромъ и томно опустила свои длинныя рѣсницы.

Артуръ съ минуту колебался, но только съ минуту.

— Позвольте мнѣ поблагодарить васъ, сказалъ онъ: — за возможность исполнить свой долгъ и не лишиться большаго удовольствія. Если вашъ слуга — человѣкъ надежный и быстро исполнитъ это порученіе, то я остаюсь.

Она взглянула ему прямо въ глаза и неожиданно улыбнулась. Эта улыбка была, очевидно, рѣдкостью для ея гордаго, маленькаго ротика и черныхъ задумчивыхъ глазъ; она обнаруживала удивительный рядъ бѣлыхъ блестящихъ зубковъ и даже послѣ ея исчезновенія оставляла радостный слѣдъ въ очаровательныхъ ямочкахъ на темныхъ щекахъ и въ влажной мглѣ, застилавшей ея глаза. При видѣ этой улыбки, Артуръ почувствовалъ, что вся кровь прилила къ его лицу.

— Въ сосѣдней комнатѣ вы найдете всѣ письменныя принадлежности, сказала донна Долоресъ: — Дьего придетъ къ вамъ туда за приказаніями. До свиданія; мы вскорѣ съ вами опять увидимся. Благодарю васъ.

И она протянула ему маленькую бронзоваго цвѣта ручку. Артуръ на секунду впился въ нее глазами, поклонился и вышелъ изъ комнаты въ сильномъ волненіи.

Не успѣла дверь затвориться за нимъ, какъ донна Долоресъ, откинувшись на спинку кушетки, промолвила въ полголоса:

— Мануела!

Старуха вбѣжала въ комнату и съ безпокойствомъ поспѣшила къ кушеткѣ. Но было уже поздно: ея госпожа лежала безъ чувствъ.

XXI.
Страница прошедшаго.

Въ письмѣ къ своимъ компаньонамъ. Артуръ объяснилъ вкратцѣ причину, по которой онъ не могъ вернуться въ Сан-Франциско, и окончилъ его словами:

«Поищите въ архивахъ, нѣтъ ли какого-нибудь документа, по которому докторъ Деваржъ отчудилъ свои права на означенную землю».

Не успѣлъ онъ написать послѣдняго слова, какъ въ комнату вошелъ Дьего. Отправивъ его, Артуръ сталъ съ нетерпѣніемъ ожидать появленія донны Долоресъ. Но къ величайшему его сожалѣнію, вмѣсто нея, въ дверяхъ показался торжественный майордомъ, очень живо напоминавшій командора въ Дон-Жуанѣ, и молча провелъ молодого человѣка въ приготовленную для него комнату. Согласно правиламъ испанско-калифорнской архитектуры, избѣгающей, главнымъ образомъ, солнечныхъ лучей, она была длинная, низенькая и полутемная; два окна съ рѣшетками по обѣ стороны двери выходили въ корридоръ и во внутренній дворъ; въ противоположной стѣнѣ было только маленькое овальное отверстіе съ глубокой амбразурой, чрезъ которое виднѣлась обширная солнцемъ залитая равнина. Жесткій, однообразный, палящій свѣтъ почти не проникалъ въ эту уединенную, мрачную, монашескую келью, гдѣ не слышно было даже завыванія вѣтра, постоянно гудѣвшаго извнѣ.

Но роскошное, испанское убранство этой комнаты представляло странный контрастъ съ ея аскетическимъ характеромъ. Въ нишѣ, украшенной занавѣсками, стояла громадная кровать краснаго дерева съ блестящимъ, желтымъ атласнымъ одѣяломъ, вышитымъ краснымъ шелкомъ. Простыни и прокрывала подушекъ были обшиты широкими, дорогими кружевами. Передъ кроватью и большимъ покойнымъ кресломъ лежали на темномъ, деревянномъ полу толстые, пестрые ковры, а передъ большой печью виднѣлась громадная медвѣжья шкура. На стѣнѣ висѣло распятіе изъ слоновой кости и золота, а подъ нимъ нѣсколько современныхъ картинъ и изображеній католическихъ святыхъ. Артуру показалось очень страннымъ, что всѣ современныя картины изображали зимніе снѣжные пейзажи: пріютъ св. Бернарда, горный проходъ въ австрійскомъ Тиролѣ, русскую степь, норвежскую равнину и т. д. Смотря на нихъ, Артуру сдѣлалось какъ бы холодно, а маленькая акварельная картинка, на которой представленъ былъ одинокій, альпійскій цвѣтокъ его сильно поразилъ, словно онъ его когда-то видѣлъ.

Передъ обѣдомъ, донна Долоресъ прислала сказать, что она, по болѣзни, не выйдетъ въ столовую, а ея представителемъ явился двоюродный братъ донъ Хозе Сальватьера. Обѣдъ прошелъ въ торжественномъ молчаніи, и Артуръ, разочаровавшись въ своемъ ожиданіи увидѣть снова донну Долоресъ, смотрѣлъ съ ожесточеніемъ на своего собутыльника, который только изрѣдка произносилъ нѣсколько словъ, критически относясь къ давно прошедшимъ событіямъ. Послѣ десерта, Артуръ выкурилъ сигару въ галлереѣ и, не слыша ничего о доннѣ Долоресъ, сталъ внутренно упрекать себя за принятіе ея приглашенія. Онъ уже обдумывалъ, какъ удалиться немедленно изъ дома и даже посѣтить мистрисъ Сепульвиду, какъ къ нему подошла Мануела и объявила, что ея госпожа проситъ дона Артура пожаловать къ ней.

Онъ почувствовалъ, что щеки его покрылись румянцемъ и что, въ настоящую минуту, его совѣтъ по юридическимъ вопросамъ не можетъ отличаться хладнокровіемъ и благоразуміемъ, но все же, молча кивнувъ головой, послѣдовалъ за старой индіанкой. Они вошли въ ту самую комнату, гдѣ онъ впервые увидалъ донну Долоресъ. Она лежала на той же кушеткѣ и въ той же позѣ, словно она цѣлый день не перемѣнила своего положенія. Почтительно подходя къ ней, онъ вполнѣ сознавалъ таинственную, чарующую силу ея черныхъ глазъ, которые какъ бы насильно приковывали его къ себѣ.

— Вы будете презирать меня донъ Артуро, сказала она: — за мою слабость и лѣнь. Ваши соотечественницы — такія сильныя, дѣятельныя женщины, но я была больна и еще не оправилась. Впрочемъ, я къ этому привыкла. Цѣлыми днями я лежала здѣсь, ничего не дѣлая, въ безполезномъ ожиданіи. Право, донъ Артуро, это скучно, томительно.

Ея голосъ былъ такъ нѣженъ, такъ жалостливъ, что Артуръ не осмѣлился поднять на нее глазъ, хотя былъ увѣренъ, что она не спускала съ него взгляда. Изъ чувства самосохраненія, онъ устремилъ свои взоры на ея вѣеръ.

— Такъ вы много болѣли, донна Долоресъ? спросилъ онъ.

— Я много страдала, донъ Артуро.

— Пробовали вы когда-нибудь развлечься перемѣной мѣстопребыванія и образа жизни? Ваше богатство и независимое положеніе даютъ вамъ къ этому всѣ средства.

Онъ обращалъ эти слова къ вѣеру, но этотъ вѣеръ, словно наэлектризованный его взорами, пришелъ въ движеніе, заколебался и, наконецъ, совершенно сложилъ крылья. Артуръ очутился въ безпомощномъ положеніи.

— Быть можетъ, вы правы, промолвила донна Долоресъ: — кто знаетъ?

Послѣ этого она замолчала и знакомъ попросила старую индіанку выйдти изъ комнаты. Та немедленно повиновалась.

— Я должна вамъ кое-что сказать, донъ Артуро, продолжала она: — мнѣ слѣдовало это сдѣлать еще утромъ, но и теперь непоздно. Повѣрьте, что если я въ чемъ сомнѣвалась, то въ своемъ правѣ открыть эту тайну, а не въ вашемъ благородствѣ, донъ Артуро.

Онъ пристально посмотрѣлъ на нее, но теперь она, въ свою очередь, избѣгала его взгляда и опустила свои длинныя рѣсницы.

— Пять лѣтъ тому назадъ, еще про жизни моего отца, упокой его Господи! къ вамъ въ presidio Сан-Херонимо явилась молодая безпомощная дѣвушка, американка. Она разсказала моему отцу, что спаслась въ снѣжныхъ горахъ, гдѣ ея родственники и друзья умирали съ голода. Этотъ разсказъ былъ вѣроятный, не правда ли?

Артуръ молча наклонилъ голову въ знакъ согласія.

— Но, повидимому, она назвалась не своимъ настоящимъ именемъ. Мой отецъ послалъ ранѣе экспедицію для спасенія этихъ несчастныхъ, и изъ ея отчета оказалось, что молодая дѣвушка, подъ именемъ которой явилась къ намъ незнакомка, находилась въ числѣ мертвыхъ. Это имя было Грэсъ Конрой.

Ни одинъ мускулъ въ лицѣ Артура не дрогнулъ, и онъ продолжалъ пристально смотрѣть на опущенныя рѣсницы донны Долоресъ.

— Дѣло было очень серьёзное, тѣмъ болѣе, что молодая дѣвушка сначала назвала себя Грэсъ Ашлей, а потомъ объяснила, что приняла фамилію молодого человѣка, который помогъ ей спастись отъ голодной смерти и неправильно выдавала себя за его сестру. Мой отецъ былъ хорошій, добрый, святой человѣкъ; онъ не сталъ разбирать, кто она — Грэсъ Ашлей или Грэсъ Конрой; для него было достаточно, что она несчастна и безпомощна. Вопреки совѣту своихъ подчиненныхъ, онъ принялъ ее въ свой домъ, въ лоно своего семейства, отвелъ ей уголокъ въ своемъ сердцѣ. Полгода она ждала своего брата или Филиппа Ашлея, но ни тотъ, ни другой не явились. Наконецъ, она занемогла… у нея родился ребенокъ… но почти въ ту же минуту онъ умеръ, а вслѣдъ затѣмъ умерла и мать. Вы понимаете, донъ Артуро? они оба умерли на моихъ рукахъ!

— Какое несчастье! произнесъ поспѣшно Артуръ: — я убѣжденъ, что эта таинственная незнакомка была настоящая Грэсъ Конрой.

Донна Долоресъ взглянула съ изумленіемъ на Артура.

— Почему вы такъ думаете? спросила она.

— Потому что дознаніе о самоличности труповъ было произведено экспедиціей очень поспѣшно и неправильно.

— Откуда вы это знаете?

Артуръ всталъ и приблизилъ свое кресло къ кушеткѣ.

— Вы удостоили меня чести довѣрить мнѣ важную тайну, произнесъ онъ: — позвольте и мнѣ, въ свою очередь, довѣрить вамъ другую тайну, не менѣе важную. Я знаю, что опредѣленіе самоличности труповъ было не вѣрное, потому что я самъ при этомъ присутствовалъ. Въ отчетѣ экспедиціи вы можете найти, если еще не нашли, имя поручика Артура Пойнсета. Это — я.

Донна Долоресъ присѣла на кушеткѣ.

— Отчего вы прежде мнѣ этого не сказали?

— Во-первыхъ, я думалъ, что вамъ это извѣстно, а во-вторыхъ, я не полагалъ, чтобы вы знали о тождественности Артура Пойнсета и Филиппа Ашлея.

— Я васъ не понимаю, сказала донна Долоресъ тихимъ, но металлическимъ голосомъ.

— Я — поручикъ Артуръ Пойнсетъ, нѣкогда служившій въ американской арміи и, подъ вымышленнымъ именемъ Филиппа Ашлея, я бѣжалъ съ Грэсъ Конрой изъ Голодающаго Стана. Я потомъ ее бросилъ, я — отецъ ея ребенка.

Входя въ эту комнату, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія открыть свою тайну, и его побудило къ тому странная особенность его натуры. Но теперь, обнаруживъ свое прошедшее, онъ не чувствовалъ стыда и не безпокоился о послѣдствіяхъ своей исповѣди, а гордо, самодовольно откинулся на спинку своего кресла. Еслибъ онъ сознался въ самомъ благородномъ поступкѣ, то не могъ бы быть спокойнѣе, самонадѣяннѣе. Болѣе того: во всей его фигурѣ виднѣлось какое-то оскорбленное достоинство, и прежде, чѣмъ, пораженная изумленіемъ донна Долоресъ, могла произнести одно слово, онъ всталъ и торжественно произнесъ:

— Вы теперь можете оцѣнить: достоинъ ли я вашего довѣрія и могу ли въ этомъ дѣлѣ оказать вамъ помощь? Что касается до меня, донна Долоресъ, то я готовъ быть свидѣтелемъ для признанія самоличности настоящей Грэсъ Конрой или вашимъ адвокатомъ, или тѣмъ и другимъ. Когда вы рѣшите, какъ поступить, то передайте мнѣ ваши приказанія или отпустите меня. До тѣхъ поръ — adios.

Онъ поклонился и величественно вышелъ изъ комнаты. Когда донна Долоресъ подняла голову, то онъ уже исчезъ за дверью.

Возвратясь въ свою комнату, самонадѣянный молодой человѣкъ былъ въ нѣкоторой степени очень доволенъ своимъ поступкомъ, даже, если можно такъ выразиться, гордился имъ съ нравственной точки зрѣнія. Вообще, онъ находился въ лучшемъ настроеніи духа, чѣмъ впродолженіи всего дня съ минуты своего пріѣзда. Изъ своей комнаты онъ вышелъ на галлерею, и, еслибъ лошадь его была осѣдлана, то онъ проѣхался бы верхомъ по равнинѣ для моціона, по теперь была послѣобѣденная siesta, и на дворѣ онъ никого не встрѣтилъ. Онъ направился къ воротамъ и съ завистью посмотрѣлъ на обширную равнину, въ которой на свободѣ гудѣлъ вѣтеръ. Онъ не могъ спокойно оставаться на мѣстѣ и потому рѣшилъ предпринять прогулку пѣшкомъ, но, обернувшись къ дому, остановился въ нерѣшительности, такъ какъ отворилась дверь въ отдаленномъ его концѣ, и онъ подумалъ, не требуетъ ли его снова донна Долоресъ; черезъ минуту, однако, онъ махнулъ рукой и поспѣшными шагами пошелъ за ограду.

XXII.
Быки св. Троицы.

Безпредѣльная свобода громадной пустыни, яркій блескъ знойныхъ, солнечныхъ лучей и возбуждающее дѣйствіе сильнаго вѣтра, заставлявшаго напрягать мускулы, такъ благодѣтельно подѣйствовали на Артура, что, черезъ нѣсколько минутъ, онъ сбросилъ съ себя бремя таинственныхъ чаръ, опутавшихъ его въ ранчѣ св. Троицы, и поставилъ между собою и мрачными ея башнями значительное, матеріальное пространство. Окружающая его мѣстность, дотолѣ казавшаяся унылой, однообразной и безсмысленной, теперь получила въ его глазахъ глубокое значеніе; въ отдаленныхъ, невысокихъ, съ круглыми вершинами горахъ, какъ бы выросшихъ изъ земли изъ пламеннаго дыханія давно умершаго вулкана, онъ видѣлъ первообразъ архитектуры миссіонерныхъ зданій. Въ безграничной, ровной пустыни онъ призналъ олицетвореніе спокойной, мирной жизни, наложившей свою печать на серьёзныхъ, терпѣливыхъ обитателей этой мѣстности. Въ сильномъ, безпокойномъ вѣтрѣ, такъ часто свирѣпствовавшемъ, что вся растительность, за исключеніемъ нѣсколькихъ чахлыхъ изъ на берегу высохшаго потока, скрывалась въ ущельяхъ и защищенныхъ горными скатами уголкахъ, онъ видѣлъ изображеніе своей безпокойной расы и не удивлялся, что пришельцамъ мѣстная жизнь представлялась только безплодной, мрачной, пустынной. «Вѣроятно, думалъ онъ: — гдѣ нибудь въ ущельяхъ нравственной натуры туземцевъ процвѣтаетъ роскошная флора, которую мы никогда не увидимъ. Можетъ быть, и донна»… Но тутъ онъ съ сердцемъ прервалъ нить своихъ мыслей, недовольный и, надо сознаться, немного испуганный упорствомъ, съ которымъ донна Долоресъ примѣшивалась ко всѣмъ его чувствамъ и мыслямъ.

Впрочемъ, и нѣчто другое заставило его на время забыть о ней. Идя быстрыми шагами по равнинѣ, онъ замѣтилъ, какъ случайную, но нисколько несущественную черту унылаго пейзажа, громадныя стада, медленно двигавшіяся безо всякой видимой цѣли. Но теперь онъ, мало по малу, началъ сознавать, что эти стада не двигались безцѣльно туда и сюда, но, повинуясь опредѣленному закону притяженія тѣлъ, стягивались отовсюду къ одной опредѣленной цѣли. И этой цѣлью былъ онъ!

Куда онъ ни смотрѣлъ, впередъ, назадъ, по сторонамъ, на сѣверъ, югъ, западъ или востокъ, на обнаженныя вершины горъ, на мрачные ихъ скаты, по сю и по ту сторону высохшаго потока, медленно сходившіеся ряды живыхъ существъ подвигались къ одному фокусу — къ нему. Хотя онъ шелъ быстро, но, казалось, представлялъ одну неизмѣнную, неподвижную точку въ безпредѣльной пустынѣ, которая какъ бы ожила, заколебалась и пришла въ движеніе. Все, что возвышалось надъ ея мертвой, обнаженной поверхностью, медленно, инстинктивно, неудержимо влеклось къ одному общему центру — къ нему. Одинъ, вдали отъ всякой человѣческой помощи, онъ былъ безсознательнымъ ядромъ отовсюду собиравшейся безпредѣльной, могучей силы.

Сначала это зрѣлище показалось ему забавнымъ, потомъ живописнымъ, далѣе серьёзнымъ, вызывающимъ на практическія соображенія, и, наконецъ… но, съ непреложнымъ инстинктомъ сильной воли онъ не далъ себѣ времени почувствовать страхъ, который могъ бы парализировать его физическія силы и остановившись, обернулся назадъ. Ранча св. Троицы исчезла! Провалилась ли она сквозь землю, или онъ сбился съ пути? Ни то, ни другое: онъ просто перешелъ черезъ небольшое возвышеніе въ равнинѣ близь скотнаго двора и находился уже въ двухъ миляхъ разстоянія отъ ранчи.

Но не это одно обстоятельство изумило его: обернувшись, чтобъ идти назадъ въ ранчу, онъ встрѣтился лицомъ къ лицу съ сотней быковъ, отстоявшихъ отъ него не болѣе, какъ въ пятидесяти шагахъ. Они также остановились и, какъ бы повинуясь его таинственной силѣ, повернули назадъ; за первымъ рядомъ послѣдовалъ второй, третій, и, наконецъ, вся живая масса повторила это движеніе какъ бы по военной командѣ. Успокоившись отъ минутнаго, не успѣвшаго принять опредѣленную форму страха, Артуръ прибавилъ шагу; ближайшій къ нему быкъ пошелъ тогда маленькой рысцой, и съ той же математическою вѣрностью послѣдовала его примѣру вся громада, начавшая извиваться по равнинѣ, какъ волны на океанѣ. Такимъ образомъ, онъ перешелъ черезъ русло засохшаго потока и оставилъ за собою скотный дворъ; наконецъ, облака пыли, поднимаемыя копытами двигавшихся впереди стадъ, заставили его остановиться. Позади раздавался глухой шумъ, какъ бы отъ землетрясенія; Артуръ невольно обернулся. Въ двадцати шагахъ за нимъ, виднѣлся первый валъ другого бушующаго моря роговъ и волнистыхъ спинъ. Онъ забылъ, что былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ.

Ближайшіе отъ него быки находились такъ недалеко, что онъ могъ ихъ разсмотрѣть по одиночкѣ. Это не были большія, могучія, дикія, озлобленныя животныя; напротивъ, худыя, изнуренныя, привыкшія къ голоду и продолжительнымъ засухамъ, они выражали въ своихъ выпученныхъ глазахъ только удивленіе и любопытство. Когда же онъ съ громкимъ крикомъ побѣжалъ къ нимъ на встрѣчу, то они, въ ту же минуту, повернули фронтъ и быстро ретировались. Но его побѣда была только минутная; обернувшись снова, чтобъ продолжать путь къ ранчѣ, онъ увидалъ передъ собою массу роговъ прежнихъ его противниковъ, которые, воспользовавшись диверсіей арьергарда, вновь произвели наступленіе.

Съ своей обычной быстротою и присутствіемъ духа, Артуръ сразу понялъ всю безвыходность своего положенія. Неминуемая смерть была только вопросомъ времени. Могъ ли онъ успѣть достигнуть ранчи? Нѣтъ. Могъ ли онъ добраться до скотнаго двора? Можетъ быть. Между нимъ и этой послѣдней цѣлью находилось болѣе тысячи головъ скота. Станутъ ли они отступать по мѣрѣ его наступленія? По всей вѣроятности. Но настигнетъ, ли его живая масса, шедшая по пятамъ?

На этотъ вопросъ онъ отвѣчалъ фактически и, вынувъ изъ кармана единственное орудіе самосохраненія, бывшее при немъ, маленькій пистолетъ, онъ выстрѣлилъ въ ближайшаго быка. Пуля попала въ плечо животнаго, и оно грохнулось на колѣни. Какъ ожидалъ Артуръ, другіе быки первой шеренги остановились и стали обнюхивать своего раненнаго товарища. Но Артуръ не предвидѣлъ, что масса, напиравшая сзади, опрокинетъ несчастное животное и растопчетъ его подъ ногами въ своемъ поспѣшномъ движеніи впередъ. Мгновенно сообразивъ, что такова будетъ и его участь, Артуръ обернулся къ скотному двору и побѣжалъ со всѣхъ ногъ.

Онъ вполнѣ сознавалъ, что это дѣйствіе только ускоряло неизбѣжную катастрофу, но онъ не могъ придумать ничего лучшаго. Онъ чувствовалъ, по сотрясенію земли, что за нимъ слѣдовала вся масса его враговъ и видѣлъ, что передній ихъ отрядъ ретировался съ такою же быстротою. Въ эту критическую минуту, онъ думалъ только объ ожидавшей его страшной судьбѣ, и эта мысль удесятеряла его силы. Я уже старался дать понять читателю, что Артуръ не былъ подверженъ той физической слабости, которую называютъ трусостью. Для защиты того, что онъ считалъ истиной въ интересахъ своего самолюбія или въ минуту страсти, онъ встрѣтилъ бы смерть мужественно и спокойно. Но сдѣлаться жертвой случайности, безо всякой причины или цѣли, своей смертью ничего не доказать, ничего не достигнуть, умереть подъ ногами глупыхъ животныхъ, которыя дѣйствовали даже не въ пылу злобы или мести, было такъ нелѣпо такъ дико смѣшно, что этотъ гордый, самонадѣянный, умственно развитой человѣкъ поддался чувству всепожирающаго страха и бѣжалъ отъ опасности, какъ самый низкій трусъ. Къ тому же, въ головѣ его блеснула суевѣрная мысль: не была ли эта роковая смерть достойной карой за нѣчто, о чемъ онъ теперь и помыслить не смѣлъ?

При этой мысли, силы неожиданно стали ему измѣнять. Въ глазахъ у него помутилось, дыханіе сперлось, ноги задрожали. Ему казалось, что среди глухаго шума тысячи копытъ, несшихся за нимъ, слышался женскій голосъ. Онъ подумалъ, что сходитъ съ ума, громко вскрикнулъ и упалъ, потомъ вскочилъ, сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ и снова грохнулся на землю. Все было кончено! Онъ сознавалъ только, что ѣдкая пыль наполняла его ротъ и глаза, что какое-то странное благоуханіе примѣшалось къ этой пыли — и болѣе онъ уже ничего не сознавалъ. Для него наступило блаженное, безсознательное состояніе.

Когда онъ очнулся, въ ушахъ его звучало слово «Филипъ», виски его страшно стучали и изо всего, что произошло въ послѣднія минуты, онъ сохранилъ воспоминаніе только о странномъ благоуханіи. Онъ лежалъ въ руслѣ засохшаго потока; на берегу виднѣлась лошадь, подлѣ него стояла донна Долоресъ, нагнувъ къ нему свое темное, смуглое лицо.

— Постарайтесь встать и сѣсть на лошадь, сказала она.

Передъ Артуромъ находилась женщина, и, съ инстинктивнымъ, присущимъ всѣмъ мужчинамъ страхомъ выказать физическую слабость передъ слабымъ поломъ, онъ хотѣлъ подняться безъ ея помощи, но, увидавъ ея протянутую ручку, схватилъ ее и даже крѣпко пожалъ, несмотря на свое смущеніе.

— Вы явились ко мнѣ на помощь однѣ? спросилъ онъ, поднявшись на ноги.

— Отчего же нѣтъ? Мы теперь равны, донъ Артуръ, сказала донна Долоресъ съ очаровательной улыбкой: — я увидала васъ изъ окна. Вы поступили слишкомъ смѣло, извините меня, просто глупо. Самый старый vachаro никогда не пойдетъ пѣшкомъ по этой равнинѣ. Не было времени сѣдлать другую лошадь, и я думала, что вы не захотите разгласить ваше приключеніе. Права я?

Въ глазахъ и въ очертаніи ея рта виднѣлась легкая иронія, но Артуръ схватилъ ея руку и почтительно поднесъ къ губамъ.

— Вы также умны, какъ храбры, донна Долоресъ, произнесъ онъ.

— Мы это увидимъ, отвѣчала она: — а теперь вы должны меня слушаться. Сядьте на лошадь; если вы слишкомъ слабы, то я вамъ помогу… и оставьте мнѣ мѣсто за вами.

Артуръ поспѣшно вскочилъ на лошадь. Ему казалось, что еслибъ у него были даже сломаны кости, то онъ для этого нашелъ бы достаточно силы. Черезъ мгновеніе, донна Долоресъ очутилась на сѣдлѣ за нимъ.

— Ну, теперь домой и поскорѣй; мы вернемся прежде, чѣмъ кто-нибудь догадается о нашемъ отсутствіи, сказала она, охвативъ его одной рукой за талію съ гордой небрежностью.

Артуръ пришпорилъ лошадь, и черезъ пять минутъ, которыя показались ему самыми короткими въ жизни, они уже были въ ранчѣ св. Троицы.

XXIII.
Домашняя жизнь мистера и мистрисъ Конрой.

Принятіе обитателями Одноконнаго Стана извѣстія о бракѣ Гэбріеля Конроя вполнѣ характеризовало эту откровенную и чистосердечную общину. Не касаясь вопроса объ его предъидущемъ безстыдномъ ухаживаніи за мистрисъ Маркль (до чего оно дошло, не было вообще извѣстно въ станѣ), они ограничили свои возраженія противъ этой женитьбы тѣмъ, что невѣста была чужестранка, слѣдовательно, подозрительная личность, и что полезная, филантропическая дѣятельность Гэбріеля отъ этого сильно пострадаетъ. Кратковременность его ухаживанія не удивила никого въ мѣстности, гдѣ, благодаря климату, жатва быстро слѣдуетъ за посѣвомъ, а узнанный всѣми фактъ спасенія имъ своей невѣсты въ Черномъ Ущельѣ былъ признанъ достаточной причиной для объясненія его успѣха. Быть можетъ, нѣкоторые завидывали Габріелю, его преимуществу не въ храбрости, ловкости и силѣ, но въ счастьѣ, которое навело его на такой удачный случай.

— Подумайте только, говорилъ Джо Бригсъ: — я долженъ былѣвъ это самое время идти въ Черное Ущелье охотиться за дичью и не пошелъ по глупости или, право, не знаю почему, а Гэбъ, которому тамъ и дѣлать было нечего, подвернулся и поймалъ хорошенькую дѣвочку и славную жену.

— Все — случай, отвѣчалъ Баркеръ: — вотъ, напримѣръ, Дудлей, у него денегъ куча и онъ такъ хочетъ жениться, что завтра, ѣдетъ въ Сакраменто для пріисканія жены; сколько разъ онъ ходилъ взадъ и впередъ по этому ущелью и никогда плотина не лопалась. Да вотъ я также: на прошлой недѣлѣ, фидльтаунскій дилижансъ опрокинулся на дорогѣ, я первый подскочилъ и помогъ выдти пассажирамъ. Кто же они оказались? Шесть китайцевъ, чортъ возьми! и толстый мясникъ. Ужь такая удача!

Для свадьбы не требовалось почти никакихъ приготовленій. Согласіе Олли не трудно было получить. Она была очень рада, что мистрисъ Маркль можно было такъ скоро отомстить. Преимущество надъ нею приличной чужестранки и поспѣшность сватовства казались Олли достойной карой легкомыслію мистрисъ Маркль. Что же касается до нея самой, то она не могла дать, себѣ точнаго отвѣта, нравится ли ей будущая невѣстка: конечно, это была добрая, тихая женщина и, повидимому, любила Гэбріеля, но Олли повременамъ смутно сознавала, что мистрисъ Маркль была бы лучшей женой для Гэбріеля, и съ чисто женской непослѣдовательностью она тѣмъ болѣе ее ненавидѣла. Можетъ быть, она еще болѣе безсознательно чувствовала разочарованіе отъ неудавшагося сватовства.

По всей вѣроятности, мистрисъ Деваржъ никому не открыла, кромѣ своего стряпчаго, тайны принятія ею имени Грэсъ Конрой.

Но насколько она ему въ этомъ отношеніи довѣрилась, зналъ только онъ одинъ; сохраняя эту тайну, онъ выслушалъ извѣстіе объ ея предполагавшемся бракѣ съ Габріелемъ съ снисходительной улыбкой человѣка, который считаетъ прекрасный полъ способнымъ на все.

— Теперь, вступая въ фактическое пользованіе землею, сказалъ мистеръ Максвель: — я полагаю, вы болѣе не будете нуждаться въ моихъ услугахъ.

— Надѣюсь, что нѣтъ, отвѣчала мистрисъ Деваржъ, слегка покраснѣвъ и съ искренностью, удивившей даже адвоката.

Насколько ея нарѣченный мужъ раздѣлялъ это довѣріе къ будущему, я не могу сказать. Въ краткую эпоху его ухаживанія, онъ съ гордостью говорилъ, что его невѣста была вдова знаменитаго доктора Деваржа, и его знакомство съ первымъ ея мужемъ объясняло отчасти въ глазахъ общества поспѣшность его брака.

— Подумать только, какой это хитрый человѣкъ, говорила Салли конфиденціально мистрисъ Маркль: — онъ возбуждалъ во всѣхъ сочувствіе къ своимъ страданіямъ въ Голодномъ Станѣ, а въ то же время велъ интрижку со вдовой одного изъ несчастныхъ. Неудивительно, что онъ — такой странный. То, что вы принимали въ невинности своей души за застѣнчивость, были укоры совѣсти. Я вамъ никогда не говорила, мистрисъ Маркль, но всегда замѣчала, что Гэбъ не могъ смотрѣть мнѣ прямо въ глаза.

Злые языки могли бы замѣтить, что, такъ какъ у миссъ Сары глаза всегда больны, то физически было трудно мѣняться съ нею взглядами, но злые языки никогда не пользовались довѣріемъ этой здоровенной молодой особы.

Однажды, мѣсяцъ послѣ свадьбы Гэбріеля, мистрисъ Маркль сидѣла одна въ своей гостиной послѣ ужина, какъ вдругъ дверь отворилась и вошла Салли. Было воскресенье, и Салли пользовалась праздникомъ для болтовни съ сосѣдками или кокетничанья съ молодежью Одноконнаго Стана, какъ сказали бы злые языки.

— Ну, Салли, какъ поживаетъ молодая чета?

Салли слишкомъ хорошо знала всю цѣну принесенныхъ ей извѣстій, чтобъ ихъ сразу повѣдать, и потому прикинулась, что не понимаетъ своей госпожи. Только, когда та повторила свой вопросъ, она отвѣтила съ саркастическимъ смѣхомъ:

— Я не знаю, о какой молодой четѣ вы говорите; вѣдь, ейто лѣтъ за сорокъ.

— Нѣтъ, Салли, вы ошибаетесь, замѣтила мистрисъ Маркль съ упрекомъ, не лишеннымъ, однако, нѣкоторой доли самодовольствія.

— Ну, если бѣлила, чужіе волосы и другія хитрости, продолжала Салли: — могутъ обмануть людей, то я — не изъ ихъ числа. Я, слава Богу, давно живу у женщины, которая открыто говоритъ, что ей тридцать три года, несмотря на то, что ея плечи и руки не уступятъ шестнадцати-лѣтней дѣвушкѣ, и мнѣ ли не узнать, когда сорокалѣтняя старуха выдаетъ себя за двадцатилѣтнюю красавицу.

Мистрисъ Маркль слегка покраснѣла отъ комплимента Салли и замѣтила:

— Она многимъ нравится.

— У всякаго свой вкусъ, отвѣчала Салли.

— Какъ они живутъ? спросила мистрисъ Маркль послѣ минутнаго молчанія, принимаясь снова за вязанье.

— Ну, не лучше того, что я ожидала. Большой любви въ нихъ незамѣтно. По моему мнѣнію, она ему уже надоѣла. Она управляетъ всѣмъ домомъ и, напримѣръ, заставила бѣднаго Гэба разрывать весь горный скатъ. Онъ, дуракъ, бросилъ свою работу и принялся за это нелѣпое дѣло изъ угожденія женѣ, которая все же недовольна. Повѣрьте мнѣ, Сюзанъ Маркль, у нихъ что-то не ладно. Вотъ и Олли…

Мистрисъ Маркль поспѣшно подняла глаза и оставила работу.

— Олли! повторила она съ одушевленіемъ: — бѣдная, маленькая Олли! Что вы узнали о ней?

— Я, право, никогда не видѣла ничего хорошаго въ этой дерзкой дѣвчонкѣ, отвѣчала Салли, нетерпѣливо качая головой: — особенно для женщины, у которой есть собственный ребенокъ. Вы не повѣрите, что, за день до свадьбы, она подошла ко мнѣ и сказала: «Салли, скажите мистрисъ Маркль, что мой братъ Гэбъ женится на настоящей лэди; въ нашемъ домѣ нѣтъ мѣста для дряни». И этой дѣвчонкѣ только восемь лѣтъ!

Къ чести женскаго пола, надо сказать, что мистрисъ Маркль не разсердили эти слова ребенка, и она спокойно спросила:

— Что же вы узнали объ Олли?

— Ей нѣтъ мѣста въ домѣ, и Гэбъ, по своей глупой слабости, позволяетъ женѣ дѣлать, что она хочетъ. Неудивительно, что дѣвочка плакала, когда я ее встрѣтила въ лѣсу.

Мистрисъ Маркль вспыхнула, и черные ея глаза засверкали.

— Я желала бы, начала она, но тотчасъ спохватилась и прибавила: — Салли, мнѣ надо видѣть этого ребенка.

— Гдѣ?

— Здѣсь, или гдѣ хотите. Приведите ее, если можно.

— Она не пойдетъ.

— Такъ я пойду къ ней, отвѣчала мистрисъ Маркль съ неожиданной рѣшимостью, и тѣмъ разговоръ ихъ кончился.

Справедливы или нѣтъ были свѣдѣнія, сообщенныя Солли, но они нисколько не подтверждались внѣшними фактами. Повидимому, молодая чета была совершенно счастлива и довольна, такъ что всѣ обитатели Одноконнаго Стана завидовали ей болѣе, чѣмъ какой бы то ни было парочкѣ, свившей гнѣздо въ ихъ средѣ. Если же большая часть общества, бывшаго въ домѣ Гэбріеля, состояла изъ мужчинъ, то это легко объяснялось значительнымъ преимуществомъ мужского пола надъ женскимъ въ Одноконномъ Станѣ, и по той же причинѣ всѣ мужчины превозносили до небесъ мистрисъ Конрой. Что же касается до необыкновеннаго старанія Гэбріеля, который бросилъ участокъ въ оврагѣ и началъ рыть ямы по различнымъ направленіямъ на горномъ скатѣ, то онъ вполнѣ соотвѣтствовалъ самолюбивымъ стремленіямъ недавно женившагося человѣка.

Спустя нѣсколько дней, Гэбріель Конрой сидѣлъ вечеромъ одинъ, у очага, въ своемъ новомъ домѣ, который, по мнѣнію мистрисъ Конрой и всѣхъ сосѣдей, былъ необходимымъ условіемъ его новаго положенія. Это жилище было обширное, роскошное, но, быть можетъ, менѣе удобное, чѣмъ его прежняя хижинка. Оно было выстроено въ кредитъ, постоянно открытый въ Одноконномъ Станѣ для семейныхъ людей, и состояло, кромѣ внутреннихъ комнатъ, изъ гостиной, въ которой, въ настоящую минуту, мистрисъ Конрой принимала гостей, засиживавшихся благодаря ея очаровательнымъ прелестямъ. Когда замеръ веселый говоръ и смѣхъ, то мистрисъ Конрой затворила дверь за послѣднимъ гостемъ и возвратилась въ комнату, гдѣ Гэбріель сидѣлъ въ темнотѣ на своемъ любимомъ мѣстѣ передъ очагомъ.

— Ты здѣсь? спросила она весело.

Гэбріель поднялъ голову и своимъ обычнымъ, серьёзнымъ тономъ отвѣчалъ:

— Да.

Мистрисъ Конрой подошла къ своему повелителю и съ супружеской смѣлостью взъерошила его волосы своими тонкими, длинными пальцами. Онъ схватилъ ея руку и съ минуту подержалъ ее, но въ этой ласкѣ проглядывало какое-то смущеніе, непонравившееся его женѣ. Она немедленно выхватила свою руку и, пытливо смотря на него, спросила:

— Отчего ты не пришелъ въ гостиную?

— Мнѣ не хотѣлось, отвѣчалъ Гэбріель просто: — и я былъ увѣренъ, что ты обойдешься безъ меня.

Въ этихъ словахъ не слышалось ни малѣйшей горечи, и, хотя мистрисъ Конрой зорко слѣдила за нимъ, но не могла замѣтить какого-либо признака ревности. Смутно сознавая, что жена имъ недовольна, Гэбріель протянулъ руку, обнялъ ее за талію и потянулъ къ себѣ. Но въ этомъ движеніи было столько снисходительнаго состраданія къ слабому, въ физическомъ и нравственномъ отношеніяхъ, существу, что мистрисъ Конрой нисколько не успокоилась, а только подумала: «онъ обходится со мною, какъ съ больнымъ». Она тотчасъ встала и пересѣла на другую сторону камина. Гэбріель не сдѣлалъ ни малѣйшаго усилія, чтобъ ее удержать.

Мистрисъ Конрой не надула губъ, какъ сдѣлала бы другая женщина, а только горько улыбнулась, причемъ ея тонкій, прямой носъ еще болѣе удлиннился.

— Ты нездоровъ? спросила она послѣ нѣкотораго молчанія, не смотря на него.

— Да, несовсѣмъ здоровъ.

Снова наступило молчаніе; оба они не сводили глазъ съ огня.

— Ты ничего не нашелъ еще на горномъ скатѣ? спросила мистрисъ Конрой съ нетерпѣніемъ.

— Ничего.

— Ты изслѣдовалъ весь скатъ?

— Весь.

— И ничего не нашелъ?

— Ничего, то-есть ничего годнаго. Золото, если оно тамъ и находится, лежитъ гораздо ниже въ оврагѣ, гдѣ я прежде работалъ. Ты знаешь, что я только взялся за это дѣло ради твоего каприза, Джули.

Страшная мысль блеснула въ головѣ мистрисъ Конрой. Неужели докторъ Деваржъ ошибся? Не описывалъ ли онъ найденное имъ сокровище въ минуту болѣзненнаго бреда или безумія? А можетъ быть, секретарь обманулъ ее насчетъ мѣстности? Она съ ужасомъ начала сознавать, что единственный выигрышъ отъ всѣхъ ея усилій и хитрыхъ плановъ былъ бракъ съ человѣкомъ, который не любилъ ея такъ, какъ она привыкла, чтобъ ее любили. Но всего хуже было сознаніе, что она сама начинала любить этого человѣка.

— Да, это былъ мой капризъ и, какъ оказывается, глупый, сказала она, смотря на мужа съ необычайнымъ для нея смиреніемъ: — но теперь онъ прошелъ, и ты не обращай на него вниманія.

— Я и не обращаю.

— Мнѣ казалось, что ты недоволенъ, сказала мистрисъ Конрой, закусивъ губу.

— Я думалъ не объ этомъ, а объ Олли, отвѣчалъ Гэбріель.

— Конечно, рѣзко воскликнула мистрисъ Конрой: — Олли, Олли, всегда Олли. Пора мнѣ къ этому привыкнуть.

— Да, спокойно прознесъ Гэбріэль: — я только-что думалъ о положеніи Олли, и нахожу, что вамъ лучше разойтись. Вы никогда не поладите и никакого толку изъ этого не выходитъ, Джули, а, главное, Олли нѣтъ никакой пользы.

Мистрисъ Конрой ничего не отвѣчала, но очень поблѣднѣла, что не предвѣщало добра.

— Я всегда хотѣлъ отдать ее въ школу, продолжалъ Гэбріель: — но Олли — такая глупая, что не хочетъ со мною разстаться, да и я, кажется, не умнѣе и боюсь разлуки. Единственный выходъ…

Мистрисъ Конрой повернула голову и впилась своими сѣрыми глазами въ лицо мужа.

— Тебѣ лучше бы уѣхать на время, прибавилъ Гэбріель прежнимъ спокойнымъ тономъ: — я слыхалъ, что молодая всегда уѣзжаетъ погостить къ своей матери. У тебя нѣтъ матери? Жаль. Но ты говорила на-дняхъ, что у тебя дѣло въ Фриско — ну, и поѣзжай мѣсяца на два или на три, пока наши дѣла съ Олли здѣсь устроятся. Это будетъ просто и естественно.

По всей вѣроятности, Гэбріель былъ единственный на свѣтѣ человѣкъ, отъ котораго мистрисъ Конрой выслушала бы подобное унизительное предложеніе. Всякаго другого она гнѣвно прервала бы на первомъ словѣ, а теперь она только отвернулась и съ истерическимъ смѣхомъ произнесла:

— Отчего же ограничить мой отъѣздъ двумя или тремя мѣсяцами?

— Хорошо, уѣзжай на четыре, отвѣчалъ Гэбріель просто: — тѣмъ намъ съ Олли будетъ болѣе времени на приведеніе всего въ порядокъ.

Мистрисъ Конрой встала и, подойдя къ мужу, глухо промолвила:

— А если я несогласна уѣхать?

Гэбріель подумалъ, что такое предположеніе не противорѣчило отвлеченному понятію о странныхъ капризахъ женщинъ вообще, но ничего не отвѣчалъ.

— А если, продолжала мистрисъ Конрой поспѣшно: — я скажу, чтобъ ты убирался отсюда съ своимъ поганымъ отродьемъ? Если, прибавила она неожиданно, возвышая голосъ: — если я выгоню васъ обоихъ изъ моего дома, съ моей земли — что тогда! Что? Что?

И она опустила свою тонкую, худощавую руку на могучія плечи Гэбріеля, тщетно стараясь пошатнуть его.

— Конечно, конечно, спокойно произнесъ Гэбріель: — но кто-то стучится, Джули.

Онъ медленно пошелъ къ наружной двери и, отворивъ ее, увидалъ передъ собою Олли и Салли. Послѣдняя заговорила прежде всѣхъ.

— Мы уже цѣлый часъ стучимся, сказала она: — я было и говорила себѣ, не надо безпокоить молодой четы, но, вѣдь, я пришла по дѣлу, иначе не стала бы нарушать ночью супружескихъ тайнъ. Я привела домой ребенка, мистрисъ Конрой, прибавила она, вбѣгая въ гостиную: — и…

Она вдругъ остановилась, увидавъ, что въ комнатѣ никого не было. Мистрисъ Конрой уже исчезла.

— Мнѣ казалось, что я слышала… начала озадаченная Салли, но Олли, съ чисто женскимъ тактомъ, перебила ее.

— Я вамъ говорила, что это — голосъ Гэба. Онъ разговаривалъ самъ съ собою. Благодарствуйте, Салли, за то, что вы меня проводили; прощайте.

И съ смѣлой рѣшительностью, приведшей въ восторгъ Гэбріеля, она взяла за руку Салли, довела ее до двери и захлопнула ее подъ носъ изумленной женщины прежде, чѣмъ та успѣла опомниться.

Послѣ этого, она возвратилась въ комнату, сняла шляпку и шаль, усадила брата на его прежнее мѣсто у камина, а сама помѣстилась на скамейкѣ между его колѣнами.

— Милый, старый Гэбъ, произнесла она, смотря ему прямо въ глаза и лаская его руку.

Неожиданная улыбка, освѣтившая задумчивое лицо Гэбріеля, еще болѣе вывела бы изъ себя мистрисъ Конрой, чѣмъ его слона.

— Въ чемъ дѣло, Гэбъ? продолжала Олли: — это она тебѣ говорила, когда мы вошли.

Со времени появленія сестры, Гэбріель совершенно забылъ слова и тонъ мистрисъ Конрой.

— Право не помню, отвѣчалъ онъ, отворачиваясь отъ проницательнаго взгляда Олли: — она что-то говорила очень громко, вотъ и все.

— Но что она хотѣла сказать, говоря, что домъ и земля принадлежатъ ей? спросила Олли.

— Женатые люди, Олли, имѣютъ свои привычки и шутки, отвѣчалъ Гэбріель важнымъ тономъ человѣка, опытнаго въ супружеской жизни: — ты не замужемъ и этого не понимаешь. Она только хотѣла сказать, что все ея — мое, а мое — ея, болѣе ничего. Ты хорошо провела время?

— Да, отвѣчала Олли.

— Тебѣ и здѣсь вскорѣ будетъ хорошо.

Олли недовѣрчиво взглянула на дверь, которая вела въ комнату мистрисъ Конрой.

— Вотъ видишь, Олли, продолжалъ Гэбріель: — мистрисъ Конрой уѣзжаетъ въ Фриско повидаться съ своими друзьями. Она очень желаетъ этой поѣздки, и ничто ее не удержитъ. Ты не знаешь, Олли, многихъ порядковъ супружеской жизни, потому что ты не замужемъ; между прочимъ, принято въ свѣтѣ, что молодые разстаются на время и посѣщаютъ своихъ друзей. Мистрисъ Конрой — свѣтская дама и привыкла слѣдовать модѣ; поэтому, она и уѣзжаетъ на три или четыре мѣсяца. Я, право, не помню, какой срокъ модный.

Олли бросила пытливый взглядъ на брата.

— Не уѣзжаетъ ли она изъ-за меня? спросила смѣтливая дѣвочка.

— Что съ тобой! Откуда ты это взяла? произнесъ Гэбріель веселымъ тономъ: — она въ послѣднее время чрезвычайно тебя полюбила и только-что спрашивала съ безпокойствомъ, куда ты пропала.

Какъ будто нарочно для подкрѣпленія его добродушной лжи, хотя къ его величайшему удивленію, дверь въ комнату мистрисъ Конрой отворилась, и она сама вышла въ прелестномъ déshabillé. Съ любезной улыбкой и весело сверкающими, хотя нѣсколько красными глазами, она подошла къ Олли и поцѣловала ее.

— Мнѣ казалось, что я слышу твой голосъ, сказала она добродушно: — и хотя я уже ложилась въ постель, но мнѣ захотѣлось на тебя посмотрѣть. Гдѣ ты это была такъ поздно, гадкая дѣвочка? Я скоро стану ревновать мистрисъ Маркль. Ну, пой демъ и разскажи мнѣ все, что ты дѣлала. Ночуй сегодня у меня въ комнатѣ, а брату Гэбу ты не дозволишь подслушать нашихъ секретовъ, не правда-ли? Ну, пойдемъ!

Прежде, чѣмъ Гэбріель успѣлъ опомниться отъ удивленія, мистрисъ Конрой увлекла въ свою комнату полуобрадованную, полуиспуганную дѣвочку. Но онъ еще болѣе изумился, и вмѣстѣ съ тѣмъ, успокоился насчетъ ребенка, когда, черезъ нѣсколько минутъ, Олли высунула въ дверь свою курчавую головку и шутливымъ, ироническимъ тономъ воскликнула:

— Доброй ночи, старый Гэбъ!

Гэбріель хотѣлъ подойти къ ней, но она заперла эту дверь ему подъ носъ. Онъ совершенно пришелъ втупикъ. Неужели онъ ошибся, и гнѣвъ мистрисъ Конрой былъ только шуткой? Дѣйствительно ли Олли не любила его жены? На эти тревожные вопросы можно было отвѣтить только, что женщины — непостижимыя созданія.

— Женщины непослѣдовательны, и я менѣе всѣхъ могу ихъ понять, думалъ Гэбріель, удаляясь въ маленькую одинокую комнату, назначенную для Олли,

Утѣшившись этимъ размышленіемъ, онъ спокойно, какъ всегда, легъ спать.

XXIV.
Сокровище найдено и потеряно.

Что говорили между собою въ эту ночь мистрисъ Конрой и Олли — никогда впослѣдствіи не было узнано, и я боюсь, что мои читатели взглянутъ на послѣдующее ихъ поведеніе съ отвлеченной точки зрѣнія Гэбріеля. Что же касается читательницъ, справедливой и снисходительной оцѣнкѣ которыхъ я преимущественно посвящаю эти страницы, то, конечно, онѣ не потребуютъ дальнѣйшаго объясненія и охотно повѣрятъ, что, на другое утро, Олли и мистрисъ Конрой, повидимому, были величайшими друзьями и что обѣ онѣ стали обращаться съ Гэбріелемъ очень рѣзко, какъ онъ вполнѣ этого заслуживалъ.

— Ты ведешь себя, не такъ, какъ слѣдуетъ съ Джули, сказала Олли Габріелю, черезъ нѣсколько дней улучивъ свободную минуту, такъ какъ она теперь почти не разставалась съ мистрисъ Конрой.

— Я въ послѣднее время часто не бывалъ дома, видя, что я тебѣ и Джули вовсе ненуженъ, отвѣчалъ Гэбріель, смотря на сестру съ удивленіемъ. — Къ тому же, я столько потерялъ времени на изслѣдованіе горнаго склона, что теперь надо хорошенько поработать. У насъ большой недостатокъ провизіи, Олли, но не бойся. Я вскорѣ все приведу въ порядокъ.

— Дѣло вовсе не въ провизіи, Гэбъ! воскликнула Олли: — ты не ведешь себя, какъ слѣдуетъ мужу.

— Я въ этомъ увѣренъ, отвѣчалъ Гэбріель безъ малѣйшаго неудовольствія и задумчиво смотря на сестру: — я прежде никогда не былъ женатъ и не знаю всѣхъ порядковъ супружеской жизни, а потому неудивительно, что женщина, привыкшая къ этой жизни, недовольна моею неопытностью. Къ тому же, Олли, ея первый мужъ былъ ученый, знаменитый ученый.

— Ты нехуже его, поспѣшно воскликнула Олли: — и я думаю, что она любитъ тебя гораздо болѣе. Но ты недовольно нѣженъ, Гэбъ. Вотъ, на прошлой недѣлѣ, у мистрисъ Маркль останавливалась молодая парочка; такъ мужъ окружалъ жену самыми нѣжными ласками: онъ подавалъ ей шаль, отворялъ и затворялъ окно, чтобъ ей не было душно или чтобъ не подулъ на нея вѣтеръ; каждую минуту онъ спрашивалъ объ ея здоровьѣ и постоянно сидѣлъ съ нею вотъ такъ.

И Олли, насколько могла, обняла своими маленькими рученками могучую грудь Гэбріеля.

— Какъ, при всѣхъ? спросилъ Гэбріель, покраснѣвъ.

— Конечно, при всѣхъ. Молодая всегда любитъ доказывать всѣмъ, что она замужемъ.

— Олли! воскликнулъ съ отчаяніемъ Гэбріель: — твоя невѣстка — не такая женщина. Она, конечно, сочтетъ низкимъ подобное обращеніе.

— Попробуй, отвѣчала Олли съ хитрой улыбкой и убѣжала въ комнату мистрисъ Конрой.

По счастью для Гэбріеля, Джули не доставляла ему случая выказать своихъ нѣжныхъ чувствъ. Хотя она не упоминала о прошедшемъ и какъ будто забыла о недавней ссорѣ, она обращалась съ нимъ сдержанно, что сильно поколебало его вѣру въ непогрѣшимость мнѣнія сестры. Когда же онъ, изъ повиновенія къ Олли, рѣшился, однажды въ воскресенье, обнять свою жену при публикѣ на единственной улицѣ Одноконнаго Стана, то мистрисъ Конрой преспокойно вывернулась изъ его рукъ.

— Я сдѣлалъ, что ты мнѣ совѣтовала, сказалъ онъ потомъ Олли: — но ей это не понравилось, и даже товарищи сочли мое поведеніе страннымъ. Джо Гобіонъ даже громко разсмѣялся.

— Когда это было? спросила Олли.

— Въ воскресенье.

— Гдѣ?

— На большой улицѣ,

— Охъ! Господи, воскликнула Олли, поднимая глаза къ небу: — былъ ликогда на свѣтѣ такой олухъ, какъ ты!

— Можетъ быть и не было, отвѣчалъ Гэбріель задумчиво.

Какъ бы то ни было, между этими тремя воюющими сторонами заключено было перемиріе, и мистрисъ Конрой не поѣхала въ Сан-Франциско по дѣламъ, для успѣшнаго веденія которыхъ было, повидимому, достаточно частой переписки. Впродолженіе слѣдующихъ двухъ недѣль, она съ большимъ безпокойствомъ ожидала каждой почты, а въ одно прекрасное утро дилижансъ ей привезъ нетолько письмо, но гостя, играющаго значительную роль въ нашемъ разсказѣ.

Его пріѣздъ возбудилъ энтузіазмъ въ жителяхъ Одноконнаго Стана. Всѣмъ было извѣстно, что онъ — богатый банкиръ изъ Сан-Франциско, а его энергія, грубая рѣзкость, невозмутимый скептицизмъ и презрѣніе ко всему, что выходило изъ практической, матерьяльной области, а главное, его слава, какъ успѣшнаго коммерческаго дѣятеля, плѣнили всѣхъ пассажировъ, пріѣхавшихъ съ нимъ вмѣстѣ въ дилижансѣ. Они прощали ему отрывистыя дидактическія рѣчи, похожія на изреченія оракула, потому что онъ произносилъ ихъ самымъ добродушнымъ голосомъ, любезно хлопая, отъ времени до времени, по плечу своего собесѣдника. Онъ легко убѣдилъ ихъ въ превосходствѣ своихъ матеріалистическихъ принциповъ нестолько логичностью своихъ доводовъ, сколько успѣшностью своей практической дѣятельности. Не трудно было помириться съ скептицизмомъ человѣка, который, очевидно, отъ него нисколько не пострадалъ. Радикализмъ и демократизмъ гораздо привлекательнѣе для насъ, когда ихъ проповѣдуетъ не бѣднякъ въ лохмотьяхъ, а состоятельный, богатый человѣкъ. Люди жаждутъ плодовъ отъ древа познанія добра и зла, но предпочитаютъ получить ихъ отъ счастливаго обладателя ключа отъ эдемскаго сада, чѣмъ отъ похитителя, только-что изгнаннаго изъ его предѣловъ.

Однако, по всей вѣроятности, незнакомецъ, обладавшій этими славными качествами, не презиралъ людей, выказывавшихъ-подобную слабость, какъ презираетъ ихъ авторъ этихъ строкъ и, надо надѣяться, всѣ читатели. Въ противномъ случаѣ, онъ врядъ ли былъ бы такъ счастливъ въ дѣлахъ. Какъ истинный герой, онъ не сознавалъ свойства своего героизма и не умѣлъ его анализировать. Такимъ образомъ, безъ всякаго заранѣе обдуманнаго плана, онъ отдѣлался отъ своихъ поклонниковъ и, не обманывая жителей Одноконнаго Стана насчетъ своихъ намѣреній и, въ то же время, не обнаруживая ихъ, онъ принялся за дѣло, для котораго нарочно прибылъ изъ Сан-Франциско. Общее мнѣніе приписывало ему планъ открытія новой линіи дилижансовъ изъ Сакраменто или устройства новой гостинницы въ Одноконномъ Станѣ, который, очевидно, обратилъ на себя особое вниманіе могущественнаго капиталиста. Каждый изъ мѣстныхъ жителей предлагалъ ему даромъ всевозможныя свѣдѣнія, и изъ собранныхъ, такимъ образомъ, фактовъ, онъ почерпнулъ то, что ему было нужно, не прибѣгая ни къ какимъ разспросамъ. Достаточно кому-нибудь пользоваться славой проницательнаго и прозорливаго человѣка, чтобъ весь свѣтъ поставилъ его въ положеніе, въ которомъ эти качества становятся излишними.

Познакомившись съ шириной, длиной и толщиной, съ настоящимъ и будущимъ Одноконнаго Стана, онъ сказалъ своимъ провожатымъ, показывавшимъ ему все селеніе, когда они дошли до крайняго предѣла Одноконнаго Стана.

— Я теперь наведу справки, которыя вы у меня спрашиваете.

— Какъ?

— По телеграфу, если вы отправите депешу.

И оторвавъ листокъ изъ записной книжки, онъ написалъ ножемъ нѣсколько словъ.

— А вы?

— Я еще похожу, хотя кажется здѣсь болѣе нѣтъ ничего замѣчательнаго.

— Нѣтъ, ничего; слѣдующій участокъ — Гэбріеля Конроя.

— Вѣрно, не важный?

— Да; Конрой только кормится.

— Ну, до свиданія, обѣдайте со мною въ три часа, гдѣ и какъ хотите — вы лучше это знаете. Пригласите кого угодно.

И свита великаго дѣльца удалилась въ восторгѣ отъ его непостижимой энергіи и щедрости. Оставшись одинъ, незнакомецъ направилъ шаги къ участку Гэбріеля Конроя. Еслибъ онъ любилъ природу или поддавался вліянію ея дикой красоты на слабый человѣческій умъ, то его поразилъ бы постепенный переходъ пастушескаго пейзажа въ величественный горный видъ. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ миновалъ рядъ тѣнистыхъ сосенъ и очутился на обнаженномъ, сгорѣвшемъ отъ солнца горномъ скатѣ, на которомъ, вмѣсто зелени, виднѣлся шлакъ и сухой мохъ, осыпавшійся подъ его ногами, отчего восхожденіе становилось затруднительнымъ. Еслибъ онъ былъ ученый, то замѣтилъ бы тамъ и сямъ въ неожиданныхъ углубленіяхъ или возвышеніяхъ слѣды волканическихъ переворотовъ. Но я полагаю, что онъ ощущалъ только нестерпимую духоту. Взобравшись до половины горы, онъ снялъ сюртукъ и обтеръ лобъ платкомъ. Однако, по нѣкоторымъ особенностямъ его походки, видно было, что онъ привыкъ къ горной мѣстности. Достигнувъ вершины, онъ остановился и бросилъ взглядъ вокругъ себя.

Прямо подъ нимъ простирался оврагъ, кормившій золотымъ пескомъ жителей Одноконнаго Стана и, мало-по-малу, расширявшійся въ обширную лѣсную долину. Изъ ея глубины доносилось нѣжное благоуханіе душистыхъ смолъ. На западѣ, чрезъ случайное отверстіе въ ущельѣ виднѣлась едва замѣтная, туманная полоса береговаго кряжа. Къ сѣверу и югу тянулись еще болѣе высокія горы съ узкими террасами, покрытыми прямыми колонадами сосенъ, въ виду чего, вершина, на которой онъ стоялъ, казалась еще чернѣе и обнаженнѣе. На востокѣ, между двумя громадными пиками, было какое-то странное, пустое пространство, но привычный глазъ незнакомца тотчасъ призналъ въ немъ снѣгъ и нѣсколько минутъ онъ не могъ оторваться отъ этого какъ бы чарующаго его зрѣлища.

На самой вершинѣ находился рядъ многочисленныхъ углубленій, недавно выкопанныхъ. Въ одномъ изъ нихъ незнакомецъ поднялъ обломокъ скалы и довольно небрежно осмотрѣлъ его. Потомъ онъ медленно спустился по отлогому западному скату, направляясь къ тому мѣсту, гдѣ работалъ какой-то человѣкъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже былъ рядомъ съ нимъ. Работникъ поднялъ голову и, опершись на заступъ, взглянулъ на пришельца. Его атлетическая фигура, окладистая русая борода и серьёзные, задумчивые глаза не могли принадлежать никому другому, какъ Гэбріелю Конрою.

— Какъ вы поживаете? спросилъ поспѣшно незнакомецъ, протягивая руку, которую Гэбріель машинально пожалъ: — вы, на взглядъ — молодецъ. Я васъ помню, а вы меня, кажется, не признаёте. Не такъ ли?

Сказавъ это отрывистымъ, дѣловымъ тономъ, онъ бросилъ нетерпѣливый взглядъ на Гэбріеля, который безпомощно смотрѣлъ на него. Какія-то смутныя воспоминанія воскресали въ его головѣ, но онъ не могъ себѣ дать яснаго о нихъ понятія. Вокругъ него была прежняя обстановка и, солнце также свѣтило, но это лицо, этотъ голосъ…

— Я пріѣхалъ по дѣламъ, прибавилъ незнакомецъ, устраняя вопросъ объ его признаніи, какъ не имѣвшій значенія: — что вы можете мнѣ предложить?

— Это — Питеръ Думфи, произнесъ Гэбріель со страхомъ и какъ бы про себя.

— Да, вы меня признали. Я такъ и думалъ. Вѣдь прошло не болѣе пяти лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ мы съ вами видѣлись. Было тяжелое время, не правда-ли? А вы теперь, на взглядъ, молодецъ, вѣрно благоденствуете, а? Ну, что вы думаете дѣлать съ этимъ участкомъ? Вѣроятно, вы ни на что еще не рѣшились. Но я вамъ сдѣлаю предложеніе. Конечно, ваше право собственности основано на безспорномъ документѣ?

По глазамъ Гэбріеля, широко раскрытымъ отъ удивленія, Думфи ясно видѣлъ, что онъ его не понимаетъ, и потому прибавилъ, пристально смотря на него:

— Я говорю по дѣлу объ образцахъ, которые вы мнѣ прислали.

— Какіе образцы? спросилъ Гэбріель, все еще погруженный въ воспоминанія о прошедшемъ.

— Ваша жена мнѣ ихъ прислала, но вѣдь это все равно.

— Нѣтъ, не все равно, отвѣчалъ Гэбріель съ своимъ обычнымъ прямодушіемъ: — вы лучше поговорите съ нею. Это — ея дѣло. Да, я припоминаю, она говорила что посылаетъ какіе-то камни въ Фриско для изслѣдованія, но меня это нисколько не интересовало и я не спрашивалъ подробно. Это — все ея затѣи, обратитесь къ ней.

Теперь, въ свою очередь, Думфи былъ внѣ себя отъ изумленія.. Совершенно заблуждаясь на счетъ характера Гэбріеля, онъ подумалъ, что хитрый рудокопъ подъ маской простоты увертывается отъ прямаго отвѣта. Онъ хорошо помнилъ, что, въ первое время процвѣтанія конторы Думфи и Дженкинсъ, онъ постоянно отсылалъ людей, съ которыми не хотѣлъ вступать въ рѣшительныя объясненія, къ Дженкинсу, и потому полагалъ, что Гэбріель. по той же причинѣ, отсылалъ его къ мистрисъ Конрой.

— Конечно, я могу переговорить съ нею, отвѣчалъ онъ поспѣшно: — но у меня мало сегодня времени, а потому прямо обратился къ вамъ. Можетъ быть, я не успѣю повидаться съ нею, но, во всякомъ случаѣ, вы можете мнѣ написать.

— Да, да, это все-равно; если вы ея не увидите, то я ей передамъ, что вы невиноваты, сказалъ Гэбріель и покончивъ съ этимъ, по его мнѣнію, маловажнымъ вопросомъ, прибавилъ: — вы не слыхали ли чего нибудь о Грэсъ? Вы помните, Думфи, мою хорошенькую сестру Грэсъ. Не слыхали ли вы чего о ней, или не видали ли ея?

Этотъ вопросъ, въ подобную минуту, показался Думфи новой хитростью Гэбріеля. Ясно было, что мистрисъ Конрой во всемъ созналась своему мужу, и онъ хотѣлъ сдѣлать Думфи соучастникомъ обмана для большаго успѣха предпріятія. Онъ чувствовалъ, что имѣлъ дѣло съ двумя первоклассными актёрами, изъ которыхъ одинъ былъ природный лицемѣръ. Впервые въ своей жизни зло показалось ему отвратительнымъ; мы никогда такъ не цѣнимъ искренности и правды, какъ видя отсутствіе ихъ въ нашемъ противникѣ.

— Она кажется бѣжала съ кѣмъ-то? сказалъ онъ: — Да, да, я помню. Вамъ ея болѣе никогда не видать, и потому она для васъ все равно, что умерла.

Хотя Думфи былъ убѣжденъ, что Гэбріель только прикидывался нѣжнымъ братомъ, онъ надѣялся, что это колкое замѣчаніе затронетъ его сердце. Но Гэбріель не понялъ ядовитаго намёка и, видя, что Думфи собирается уйти, сказалъ съ неожиданнымъ жаромъ:

— Не можете ли вы остаться немного и поговорить о старинѣ. Олли была бы очень рада васъ видѣть. Вы помните маленькую сестру Грэсъ; она стала теперь славной дѣвочкой. Пойдемте къ ней.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ поспѣшно Думфи: — мнѣ теперь не время. Заверну въ другой разъ. Прощайте.

Съ этими словами онъ повернулся и пошелъ назадъ, пока не скрылся за окружающею листвой. Тогда онъ остановился и, перейдя черезъ вершину горы, прямо направился къ жилищу Гэбріеля.

Мистрисъ Конрой ожидала его; она замѣтила его издали на опушкѣ лѣса, потому что отворила ему дверь и провела прямо въ гостиную съ такой любезностью и въ такомъ кокетливо-граціозномъ костюмѣ, что всякому человѣку на мѣстѣ Думфи грозила бы серьёзная опасность. Но онъ, подобно большинству людей, имѣющихъ дурную славу между женщинами, строго отдѣлялъ ухаживаніе за ними отъ своей комерческой дѣятельности.

— Я могу у васъ остаться только нѣсколько минутъ, сказалъ онъ: — очень жаль, но надо ѣхать. Вы, кажется, процвѣтаете?

Мистрисъ Конрой отвѣчала, что она не надѣялась на личное свиданіе съ мистеромъ Думфи, который всегда такъ занятъ.

— Да, произнесъ онъ: — но я люблю самъ передавать хорошія вѣсти. Присланные вами образцы изслѣдованы первоклассными, надёжными учеными. Дѣльце выходитъ славное. Золота нѣтъ, но 80 % серебра. Что? Вы, можетъ быть, этого ожидали.

По лицу мистрисъ Конрой ясно было видно, что она никогда не питала подобныхъ надеждъ.

— Серебро, промолвила она, съ трудомъ переводя дыханіе: — 80 % серебра!

Думфи былъ удивленъ, но успокоился. Очевидно, она не обращалась ни къ кому другому за совѣтомъ, и потому онъ могъ предлагать свои условія.

— Чего же вы желаете? Вашъ планъ? спросилъ онъ коротко.

— Не знаю, я еще не думала, начала мистрисъ Конрой, но Думфи ее перебилъ:

— Вы не имѣете никакого плана. Вы не имѣете мнѣ ничего предложить. Время дорого. Выслушайте мой планъ. Руда въ 80 % — дѣло богатое, но серебряную руду пустить въ ходъ гораздо дороже, чѣмъ золотую. Сначала будутъ однѣ издержки — 20 %. Вотъ мое предложеніе: составитъ акціонерную компанію, въ сто паевъ на 5.000,000 капитала; вы возьмете 50 паевъ, я 25, а остальное я помѣщу, какъ удастся. Что вы на это скажете? Не можете сразу рѣшиться? Ну, подумайте.

Но мистрисъ Конрой могла думать только объ одномъ: о 2 ¹/₂ милліонахъ. Эта чудовищная, соблазнительная цифра сверкала передъ ея глазами.

— Эти деньги… вѣдь, только въ будущемъ! сказала она блѣдная, взволнованная.

— Реализируйте свои паи черезъ десять минутъ послѣ ихъ выпуска. Это — коммерческое дѣло!

Въ виду этой возможности получить немедленно громадную сумму, мистрисъ Конрой успокоилась и медленно произнесла:

— Я… поговорю… съ мужемъ.

Думфи улыбнулся открыто, дерзко, и мистрисъ Конрой тотчасъ покраснѣла, но не потому что Думфи отгадалъ ея хитрость, а отъ боязни, что онъ зналъ равнодушіе къ ней мужа.

— Я уже видѣлся съ нимъ, отвѣчалъ спокойно Думфи.

— Онъ объ этомъ ничего не знаетъ, промолвила дрожащимъ голосомъ мистрисъ Конрой и страшно поблѣднѣла.

— Конечно, замѣтилъ презрительно Думфи: — онъ мнѣ такъ и сказалъ и послалъ къ вамъ. Хорошо, это — коммерческое дѣло.

— Вы ему не говорили, вы не смѣли…

Думфи посмотрѣлъ съ любопытствомъ на мистрисъ Конрой, потомъ всталъ, затворилъ дверь и произнесъ, не сводя съ нея глазъ:

— Вы хотите меня увѣрить, что вашъ мужъ сказалъ правду, что онъ ничего не знаетъ о тѣхъ обстоятельствахъ, при которыхъ вы явились сюда.

— Онъ ничего не знаетъ, клянусь небомъ! воскликнула мистрисъ Конрой.

Это было непонятно, но Думфи ей повѣрилъ.

— Какъ же вы теперь ему объясните? спросилъ онъ: — вѣдь, безъ него ничего нельзя сдѣлать.

— Зачѣмъ ему знать болѣе? Онъ нашелъ руду и она — его, безъ всякаго дара съ моей стороны. По закону, онъ — собственникъ руды, на чьей бы землѣ ее ни нашелъ. Взявъ на себя роль его сестры, я предъявляла свои права на землю, но онъ открытіемъ руды придалъ ей цѣнность, которой она прежде не имѣла. Даже его сестра, прибавила она, сверкая глазами: — еслибы была въ живыхъ, не можетъ у него отнять руды.

Она была права. Женщина, слабостью которой онъ хотѣлъ воспользоваться, перехитрила ихъ всѣхъ и выскользнула изъ его рукъ. И какъ она сдѣлала это просто. Онъ былъ ловко проведенъ, но не могъ скрыть своего восхищенія и откровенно произнесъ:

— Отлично! Вотъ такъ коммерческое дѣло!

Но въ эту минуту, умная женщина, ловкая искательница приключеній, торжествующая побѣдительница, заплакала и стала просить побѣжденнаго Думфи не говорить ничего ея мужу. При этомъ доказательствѣ всеобщей женской слабости, Думфи мгновенно оправился и сказалъ отрывисто, но не безъ нѣкотораго сочувствія:

— Чѣмъ вы можете доказать, что вашъ мужъ первый открылъ эту руду? Не будетъ ли бумага, данная докторомъ Деваржемъ сестрѣ вашего мужа, безспорнымъ доказательствомъ, что не ему, а доктору принадлежитъ право открытія руды?

— Дк, но докторъ Деваржъ умеръ, а бумага, о которой вы говорите, у меня въ рукахъ.

— Хорошо, произнесъ Думфи и, посмотрѣвъ на часы, прибавилъ: — у меня остается только шесть минутъ; выслушайте меня. Я не буду отрицать, что вы поступили въ этомъ дѣлѣ дьявольски хитро и можете дѣйствовать теперь однѣ, безъ моей помощи; но, вѣдь и я вмѣшался въ эту исторію не безъ разсчета на прибыль. Это — коммерческое дѣло. Подумайте, мы другъ друга знаемъ насквозь, и не выгоднѣе ли вамъ устроить это дѣльце вмѣстѣ со мной, а не искать чужой помощи. Вы понимаете? Вамъ не трудно найти въ Сан-Франциско десятокъ людей, которые предложатъ вамъ болѣе выгодныя, чѣмъ я, условія. Но ни одинъ изъ нихъ не будетъ имѣть такого побужденія скрыть ваше прошедшее, какъ. я. Вы понимаете?

— Вы сохраните мою тайну отъ всѣхъ и отъ "его? отвѣчала мистрисъ Конрой, протягивая руку.

— Конечно, это — коммерческое дѣло.

Съ этими словами оба хитреца пожали другъ другу руку съ чувствомъ искренняго уваженія, и мистеръ Думфи отправился обѣдать.

Не успѣла мистрисъ Конрой затворить за нимъ дверь, какъ Олли выбѣжала изъ внутреннихъ комнатъ; она схватила дѣвочку за плечи и, обнявъ, стала съ жаромъ цаловать. Но Олли вырвалась изъ ея рукъ и нетерпѣливо воскликнула:

— Пустите меня, мнѣ надо его видѣть.

— Кого? Мистера Думфи? спросила мистрисъ Конрой, удерживая дѣвочку съ какимъ-то истерическимъ смѣхомъ.

— Да, Гэбъ мнѣ сказалъ, что онъ здѣсь. Пустите меня, пустите.

— Зачѣмъ тебѣ его?

— Гэбъ говоритъ… Да пустите ли вы меня? Гэбъ говоритъ, что онъ зналъ…

— Кого?

— Мою милую сестру Грэсъ. Извините, я не хотѣла вамъ сдѣлать больно, но я должна бѣжать за нимъ.

И, вырвавшись на свободу, Олли быстро исчезла. Будущая обладательница двухъ съ половиною милліоновъ осталась одна, недовольная, сердитая, съ горькимъ подозрѣніемъ въ сердцѣ.

XXV.
Встрѣча мистера Думфи съ старымъ пріятелемъ.

Питеръ Думфи былъ вѣренъ своей кліенткѣ. Черезъ нѣсколько дней послѣ возвращенія въ Сан-Франциско, онъ послалъ записку Виктору Рамиресу, прося его зайти къ нему въ контору. Хотя Викторъ и былъ совершенно побѣжденъ, такъ что не могъ оказать никакого противодѣйствія, но все же полезно было стушевать въ его памяти всякое воспоминаніе о прежнемъ соучастіи въ обманѣ мистрисъ Конрой. Думфи ждалъ отъ него отвѣта, когда одинъ изъ его писцовъ подалъ ему карточку. Банкиръ съ нетерпѣніемъ взглянулъ на нее и прочиталъ: «Артуръ Пойнсетъ». Несмотря на все свое величіе въ коммерческой средѣ, онъ не могъ не обратить вниманія на это имя, пользовавшееся значительнымъ вліяніемъ въ Калифорніи, тѣмъ болѣе, что, при всемъ своемъ скептицизмѣ и демократизмѣ, онъ зналъ цѣну всякой личности, имѣвшей высокое общественное положеніе. Поэтому, не поднимая глазъ съ конторки, за которой онъ сидѣлъ, Думфи поспѣшно сказалъ:

— Просите.

Черезъ минуту, дверь снова отворилась, и въ комнату вошелъ красивый молодой человѣкъ, одѣтый по послѣдней модѣ. Онъ держалъ себя развязно и не выказывалъ никакого смущенія въ присутствіи богатаго капиталиста. Небрежно положивъ шляпу на столъ, онъ всталъ спиною къ камину и терпѣливо ждалъ привѣтствія хозяина. Думфи былъ, наконецъ, вынужденъ взглянуть на него.

— Вы, я вижу, заняты, произнесъ Пойнсетъ учтивымъ, холоднымъ тономъ: — я не буду васъ безпокоить. Мнѣ сказали, вѣроятно, по ошибкѣ, что вы свободны?

Думфи положилъ перо и всталъ, внутренно протестуя.

— Вы меня не знаете по фамиліи, продолжалъ молодой человѣкъ съ улыбкой: — но лицо мое должно быть вамъ знакомо. Въ послѣдній разъ я васъ видѣлъ пять лѣтъ тому назадъ. Да, вы, въ то время, съ голоду грызли буйволовую кожу.

— Филипъ Ашлей! промолвилъ Думфи, понижая голосъ и озираясь по сторонамъ.

— Именно, отвѣчалъ Пойнсетъ съ нетерпѣніемъ: — это — мое nom de guerre. Но, повидимому, вы справедливо называли себя тогда мистеромъ Думфи.

Еслибы Думфи и намѣревался привести въ смущеніе Пойнсета ссылкою на его двойное имя, то презрительное замѣчаніе молодого человѣка должно было заставить его отказаться отъ подобной мысли. Но, въ дѣйствительности, онъ никогда не имѣлъ этого намѣренія. Несмотря на всѣ свои усилія, онъ въ присутствіи Ашлея почувствовалъ себя въ томъ же подчиненномъ положеніи, въ какое добровольно поставилъ себя пять лѣтъ тому назадъ. Онъ забылъ свое богатство, свое могущества и въ собственномъ кабинетѣ смиренно ждалъ приказаній неожиданнаго посѣтителя. Однако, онъ сдѣлалъ еще одно усиліе, чтобы возвратить себѣ потерянный авторитетъ.

— У васъ дѣло до меня, Пойнсетъ? сказалъ онъ.

Но, ни гордое достоинство, съ которымъ онъ началъ эту фразу, ни фамильярный тонъ, въ который онъ неожиданно перешелъ, нисколько не подѣйствовали на молодого человѣка.

— Конечно, отвѣчалъ Пойнсетъ небрежно: — безъ дѣла я не сталъ бы безпокоить такого занятаго человѣка. Я слышалъ, что вы заинтересованы въ недавно открытой новой рудѣ въ Одноконномъ Станѣ. Одинъ изъ моихъ кліентовъ имѣетъ права, еще неоформенныя, на эту землю.

— Кто? спросилъ поспѣшно Думфи.

— Я полагаю, что для васъ имя моего кліента вовсе неважно, пока мы не предъявимъ своихъ правъ, отвѣчалъ спокойно Артуръ: — но я готовъ(удовлетворить вашему любопытству. Это — миссъ Долоресъ Сальватьера.

Думфи успокоился и съ обычной рѣзкостью произнесъ:

— Это нисколько не…

— Не нарушаетъ правъ лица, открывшаго руду, перебилъ его Артуръ: — вы совершенно правы. Я пришелъ къ вамъ вовсе не для того, чтобъ предъявлять права своей кліентки; даже, быть можетъ, мы и не станемъ просить ихъ оффиціальнаго признанія. Но моя кліентка желала бы имѣть свѣдѣнія о теперешнихъ владѣльцахъ земли. Вы, кажется, ихъ представитель. Они — мужъ и жена. Эта женщина сначала выдавала себя за миссъ Грэсъ Конрой, которой были переданы права на эту землю ея собственникомъ. Потомъ она является женою Гэбріеля Конроя, вѣроятно, ложнаго брата ложной сестры. Вы, конечно, согласитесь, что это — ужасная путаница и на судѣ ваше положеніе будетъ незавидное. Но мы теперь судиться не намѣрены, а желаемъ только знать, оба ли они: братъ и сестра — самозванцы, или кто-нибудь изъ нихъ, дѣйствительно, то лицо, за которое себя выдаетъ? Да женатые ли они? Вы, Думфи, должны это знать лучше всѣхъ.

— Вамъ самимъ это должно быть извѣстно; вы бѣжали съ настоящей Грэсъ Конрой, отвѣчалъ Думфи съ своей прежней смѣлостью.

— Неужели? Такъ, значитъ, по вашему, это — не она. Ну, а братъ?

— Это — дѣйствительно Гэбріель Конрой, если я его только знаю, отвѣчалъ Думфи, чувствуя, что его поймали: — но отчего вы сами въ этомъ не удостовѣритесь?

— Благодаря вашей любезности, это теперь излишне, отвѣчалъ съ улыбкою Артуръ: — я вамъ вѣрю и, къ тому же, я слишкомъ опытный адвоката, чтобъ сомнѣваться въ показаніяхъ мною же вызванныхъ свидѣтелей. Но кто эта женщина?

— Вдова доктора Деваржа.

— Дѣйствительная?

— Да, если только Грэсъ Конрой не предъявитъ правъ на этотъ титулъ. Повидимому, старикъ не былъ постояненъ въ своихъ чувствахъ.

Этотъ намёкъ не произвелъ никакаго впечатлѣнія на Артура, и онъ спокойно спросилъ:

— Есть ли у васъ законныя доказательства, что она — вдова доктора Деваржа? Если это — фактъ, то моя кліентка, какъ богатая женщина и интересующаяся настоящимъ братомъ и настоящей сестрой, быть можетъ, откажется отъ своихъ правъ. Да, кстати, была еще сестра?

— Конечно, она — еще ребенокъ.

— Хорошо, я не буду васъ болѣе задерживать. Благодарствуйте и прощайте.

Онъ взялъ шляпу и направился къ дверямъ; но Думфи, чувствуя, что не извлекъ никакой пользы изъ этого разговора, хотѣлъ поправиться смѣлой выходкой.

— Подождите, сказалъ онъ: — вы имѣете свѣдѣнія объ этой молодой дѣвушкѣ. Что съ ней сталось?

— Не знаю, отвѣчалъ спокойно Пойнсетъ: — иначе я не сталъ бы обращаться къ вамъ.

Въ манерахъ Пойнсета было что-то не дозволявшее Думфи назвать его прямо лжецомъ, и потому онъ рѣзко прибавилъ:

— Когда и гдѣ вы ее видѣли въ послѣдній разъ?

— Я оставилъ ее въ хижинѣ охотника, когда отправился обратно къ вамъ. Я опоздалъ. Отрядъ, посланный на помощь, уже нашелъ нашу партію, но не въ живыхъ. Потомъ я вернулся къ Грэсъ, но ея уже тамъ не было. Я полагаю, что ее спасъ и взялъ съ собою отрядъ.

Наступило молчаніе, впродолженіе котораго оба негодяя пристально смотрѣли другъ на друга. Читатель, конечно, не забылъ, что какъ тотъ, такъ и другой обманули отрядъ, высланный на помощь, касательно ихъ отношеній къ мертвымъ товарищамъ. Но ни одинъ изъ нихъ не зналъ, что другому былъ извѣстенъ этотъ фактъ. Такимъ образомъ, Думфи боялся предложить Артуру вопросъ, который его могъ смутить, потому что, въ свою очередь, открылся бы его обманъ. Не зная причины колебанія Думфи, Артуръ пришелъ къ убѣжденію въ его полномъ невѣдѣніи и, чувствуя себя побѣдителемъ, молча вышелъ изъ комнаты, небрежно кивнувъ головой Думфи.

Въ дверяхъ онъ столкнулся съ человѣкомъ небольшого роста, но коренастымъ. По какому-то общему чувству инстинктивнаго отвращенія, они оба взглянули презрительно другъ на друга. Пойнсетъ увидалъ передъ собою испитое лицо, казавшееся чахоточнымъ, несмотря на дородное туловище, надъ которымъ оно возвышалось; ему были знакомы эти узкія скулы и блѣдныя губы, изъ-подъ которыхъ виднѣлись большіе, выдающіеся зубы. Не отдавая себѣ вполнѣ отчета, кто былъ этотъ странный человѣкъ съ полуоткрытымъ ртомъ, но зная, что онъ видалъ его по дѣламъ, Пойнсетъ небрежно кивнулъ головой и быстро удалился. Вошедшій подозрительно посмотрѣлъ вслѣдъ Артуру и потомъ на Думфи. Послѣдній немедленно оправился и, съ своей обычной смѣлостью, произнесъ:

— Ну, что вы скажите?

— Вы вѣрно имѣли мнѣ что-нибудь сказать; вы за мной послали?

— Да, вы умолчали о томъ, что на руду имѣютъ право еще другія лица. Что все это значитъ, Рамиресъ?

Викторъ поднялъ глаза къ потолку и промолвилъ, пожимая плечами:

— Права правамъ — рознь.

— Конечно, но вы вѣрно знаете, что наше право основано не на документѣ, а на фактическомъ открытіи руды, что гораздо крѣпче.

— Наше право? повторилъ Викторъ подозрительно.

— Да, я составляю акціонерную компанію для эксплуатаціи руды ея мужа.

— Ея мужа… Хорошо.

Думфи проницательно взглянулъ на Рамиреса. Что-то въ его обращеніи было подозрительное, и Думфи, уже смущенный неожиданнымъ для него пораженіемъ въ разговорѣ съ Пойнсетомъ, вышелъ изъ себя.

— Да, руда ея мужа. Что вы на это скажете? Ничего. Такъ выслушайте меня. Я послалъ за вами, чтобъ объявить вамъ слѣдующее: теперь все въ порядкѣ и законно. Забудьте прежній планъ и ваши отношенія къ ней. Вы понимаете? Вы ничего не знаете о миссъ Грэсъ Конрой.

— Нѣтъ болѣе сестры, а только жена!

— Да.

— Хорошо.

— Вы, конечно, получите что-нибудь за ваши хлопоты, хотя они ни къ чему не привели и прежній планъ брошенъ. Такимъ образомъ, вы не имѣете никакого участія въ ея теперешнемъ успѣхѣ. Если, впрочемъ, прибавилъ Думфи иронически: — вы не считаете, что она обязана вамъ своимъ бракомъ съ Гэбріелемъ.

— Ха, ха, ха! Славная шутка! отвѣчалъ Викторъ, поблѣднѣвъ еще болѣе и смѣясь принужденно: — нѣтъ, я за это ничего не требую, даже съ васъ, ха, ха, ха!

Но, еслибъ Думфи зналъ, что въ эту минуту дѣйствительно происходило въ умѣ Рамиреса, то онъ, по всей вѣроятности, приблизился бы къ дверямъ конторы.

— Мы можемъ вамъ заплатить за одно только — за молчаніе. Но поймите, что открытіе извѣстной вамъ тайны можетъ васъ сильно компрометировать, а намъ оно не принесетъ никакого матерьяльнаго вреда и важно только въ отношеніи общественнаго положенія мистрисъ Конрой. Еслибъ сегодня вся исторія была узнана, то завтра я реализирую права Гэбріеля на руду. Какъ вы помните, единственное доказательство предъидущаго открытія руды заключается въ бумагѣ, находящейся въ нашихъ рукахъ. Вотъ за то, что вы знаете это обстоятельство, мы вамъ и заплатимъ. Но помните, что всякая попытка овладѣть этой бумагой путемъ законнымъ или инымъ поведетъ только къ ея уничтоженію. Что же вы на это скажете? Согласны? Когда мы выпустимъ акціи, то я вамъ напишу чекъ, или, можетъ быть, вы возьмете акцію?

— Нѣтъ, я предпочитаю деньги, отвѣчалъ Рамиресъ съ усмѣшкой.

— Вы правы, Викторъ, произнесъ Думфи, какъ бы не замѣчая его ироніи: — акціи — не вашего ума дѣло. Прощайте.

Викторъ направился къ дверямъ, но Думфи его остановилъ:

— Кстати, Викторъ, если вы знаете лицо, которому принадлежитъ вновь открытый документъ на руду, то скажите ему, что процессъ ни къ чему не; поведетъ. Я только-что сказалъ объ этомъ и адвокату новаго собственника.

— Пойнсету? спросилъ Викторъ.

— Да, но, такъ какъ, онъ, въ то же время — и Филиппъ Ашлей, молодой человѣкъ, бѣжавшій съ Грэсъ Конрой, то вамъ лучше бы обратиться къ нему. Быть можетъ, онъ вамъ будетъ полезнѣе меня. Прощайте.

Отвернувшись отъ пораженнаго удивленіемъ Рамиреса и внутренно сознавая, что онъ возвратилъ себѣ свой прежній авторитетъ, Думфи позвонилъ и приказалъ ввести въ кабинетъ слѣдующаго посѣтителя.

XXVI.
Мистеръ Джакъ Гамлинъ отдыхаетъ.

Впродолженіи нѣсколькихъ недѣль, мистеръ Гамлинъ былъ нездоровъ или, какъ онъ самъ выражался, «не въ своей тарелкѣ». Знаменитый Дюшенъ, отставной полковой докторъ, послѣ внимательнаго изслѣдованія своего паціента и откровеннаго его разспроса, спокойно сказалъ:

— Вы ведете себя не такъ, какъ слѣдуетъ игроку, Джакъ. У васъ пульсъ 75, а это — плохо для игры. Вы, вѣроятно, много поработали въ послѣднее время и были въ ударѣ — не такъ ли? Но берегитесь: вы слишкомъ шибко живете и пустили машину на всѣхъ парахъ. Поубавьте огня, откройте спасительный клапанъ и дѣйствуйте въ пол-силы. Поживите два мѣсяца, какъ подобаетъ христіанину, и все обойдется. То есть, я хочу сказать, прибавилъ онъ, видя неожиданный ужасъ, отпечатлѣвшійся на лицѣ Гамлина: — ложитесь спать до полуночи, вставайте рано, кушайте какъ можно болѣе и пейте какъ можно менѣе. Играйте умѣренно, не для выигрыша, скучайте ужасно, и черезъ два мѣсяца я васъ посажу за зеленый столъ такимъ же могучимъ и хладнокровнымъ игрокомъ, какъ въ старину. Вы прежде пѣли, Джакъ; сядьте-ка за фортепьяно и покажите свою прыть. Ну, довольно, благодарствуйте. Я такъ и думалъ: вы не въ голосѣ и отвыкли пѣть. Это — не бѣда; попрактикуйтесь ежедневно, и черезъ недѣлю вернется ваше прежнее искуство. Кажется, уже болѣе мѣсяца я не видалъ, чтобы вы возились съ дѣтьми, а это очень вамъ хорошо. Съ большимъ удовольствіемъ я заперъ бы васъ въ дѣтскій пріютъ. Чортъ знаетъ, какую пользу это принесло бы вамъ и дѣтямъ! Отыщите какого нибудь бѣдняка съ дюжиной дѣтей и возьмитесь учить ихъ пѣнію. Относительно пищи — все равно, что вы будете кушать; только ѣшьте въ положенные часы. Я надѣялся бы на ваше выздоровленіе, Джакъ, гораздо болѣе, еслибъ вырвалъ васъ изъ Голодающаго Стана въ Сіеррахъ, какъ одного несчастнаго шесть лѣтъ тому назадъ, а не изъ этой роскошной обстановки. Ну, Джакъ, послушайтесь моего совѣта, и я поставлю васъ на ноги, понижу пульсъ, разсѣю ваше уныніе и успокою ваши нервы. Теперь же вы ни на что не похожи, Джакъ, и я смѣло сталъ бы играть съ вами цѣлую ночь.

Изъ этихъ словъ почтеннаго доктора читатель ясно видитъ, что онъ не касался отвлеченной, нравственной стороны ремесла Гамлина, а только заботился о практической его способности продолжать это ремесло. Онъ былъ настолько искрененъ, что, нѣсколько дней спустя, сказалъ другому своему паціенту, уважаемому всѣми пастору:

— Я долженъ подвергнуть васъ такому же леченію, какъ Джака Гамлина. Вы знаете его? извѣстный игрокъ и славный малый; вы очень мнѣ его напоминаете. У васъ тотъ же недугъ, и я васъ вылечу такъ же, какъ его.

Джакъ Гамлинъ религіозно исполнилъ предписаніе доктора и впродолженіи двухъ недѣль странствовалъ по низменной, береговой странѣ, ужасно скучая, но строго придерживаясь даннаго рецепта. Въ Сан-Луи-Хе онъ присутствовалъ при боѣ быковъ, и ему сильно хотѣлось держать громадное парй; даже ему вошла въ голову мысль натравить на быковъ стараго медвѣдя, но онъ поспѣшно бѣжалъ отъ всѣхъ этихъ соблазновъ. На слѣдующій день, въ старомодномъ дилижансѣ, онъ перебрался черезъ береговой кряжъ и спокойно въѣхалъ въ мирную, миссіонерную станцію Сан-Антоніо. Предъидущее путешествіе и мрачный, унылый видъ города такъ подѣйствовали на него, что онъ слегъ прямо въ постель въ единственной гостинницѣ Сан-Антоніо, переполненной, какъ обыкновенно всѣ испанско-калифорнійскія гостинницы, не постояльцами, а блохами.

— На что походитъ это мѣстечко, Питъ? спросилъ Джакъ своего вѣрнаго оруженосца-негра.

— Масса Джакъ, отвѣчалъ Питъ, чрезвычайно серьёзно: — мало здѣсь хорошаго. Внизу играютъ въ карты, да не по васъ эта игра. Она вамъ пользы не принесетъ, а развѣ только взбѣситъ. На дворѣ стоитъ прекрасная лошадь, а хозяинъ ничего въ ней не смыслитъ. Еслибъ вы были здоровы, я позволилъ бы вамъ съиграть съ нимъ штуку; но теперь и этого нельзя. Въ сосѣднемъ домѣ какая-то школа, вѣрно воскресная. Тамъ множества дѣтей поютъ и славословятъ Господа.

— Какой сегодня день? спросилъ съ нетерпѣніемъ Джакъ.

— Воскресенье.

Джакъ застоналъ и, повернувшись на другой бокъ, промолвилъ:

— Дайте одному изъ этихъ дѣтей мелкую монету и скажите, что здѣсь онъ получитъ вторую.

— Нѣтъ, масса Джакъ, сегодня ни одинъ ребёнокъ не пойдетъ дурачиться съ вами. Ему дали бы за это сильную встрёпку. Здѣсь очень строго смотрятъ за дѣтьми въ день Господень.

Частью изъ неудовольствія, что не можетъ поиграть съ дѣтьми, а частью изъ желанія помучить набожнаго Пита, Джакъ разразился громкимъ протестомъ противъ богословской теоріи, мѣшавшей дѣтямъ дурачиться съ нимъ во всякое время.

— Откройте окно, прибавилъ онъ: — и подвиньте къ нему кровать. Такъ хорошо. Дайте мнѣ романъ. Сегодня я не стану васъ безпокоить чтеніемъ вслухъ: вы можете кончить «Газвалины» Вольнея въ другой разъ.

Здѣсь, кстати замѣтить, что Джакъ часто заставлялъ Пита читать вслухъ, что доставляло ему большое удовольствіе, такъ какъ книги онъ выбиралъ постоянно не по вкусу Пита, въ устахъ котораго онѣ принимали совершенно извращенный, непонятный смыслъ.

— Вы можете идти, сказалъ Гамлинъ, когда Питъ подалъ ему все, что нужно: — я васъ не спрошу до вечера. Возьмите денегъ. Вы вѣрно не найдете здѣсь своей церкви, но, если кто-нибудь станетъ издѣваться надъ вами, то вздуйте его. Если же не сладите, то замѣтьте подлеца, и я его отдѣлаю (Гамлинъ не позволялъ никому, кромѣ себя, порицать религіозныя стремленія своего тѣлохранителя). Проведите время весело, Питъ, но, если можете, не напивайтесь. Здѣсь водка — ядъ.

Съ этими словами Гамлинъ повернулся на другой бокъ и открылъ книгу. Но не успѣлъ онъ прочесть нѣсколькихъ строчекъ, какъ буквы запрыгали въ его глазахъ и онъ принужденъ былъ бросить чтеніе. Вспоминая слова доктора, онъ теперь болѣе, чѣмъ когда-либо сознавалъ постоянныя утомленія и слабость, не говоря уже о періодическихъ страданіяхъ. Мысль, что его можетъ постигнуть слѣпота или параличъ, впервые мелькнула въ его головѣ. Сначала, она показалась ему очень смѣшной, и онъ спрашивалъ себя, можно ли метать банкъ безъ ногъ, или устроить выпуклыя карты, подобно книгамъ для слѣпыхъ? Но, вскорѣ онъ вспомнилъ, что бѣдный Гордонъ, сраженный параличемъ, застрѣлился, и мрачно подумалъ: «у него не было лучшаго выбора». Это размышленіе такъ уныло подѣйствовало на него, что онъ видѣлъ спасеніе только въ водкѣ; но, черезъ минуту, вспомнивъ свое обѣщаніе доктору, онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и, чтобъ перемѣнить теченіе мыслей, обернулся къ окну.

Комната, въ которой онъ лежалъ, выходила на пыльный дворъ и каменную стѣну, надъ которой возвышались двѣ четыреугольныя башни миссіонерной церкви. Между этими башнями виднѣлась зеленая листва деревьевъ, а вдали — блестящее море.

Было очень жарко, и ни малѣйшій вѣтерокъ не колыхалъ занавѣсокъ на окнѣ и вѣтвей плакучей ивы, приходившихъ отъ всякаго удобнаго предлога въ истерическую дрожь. Даже море, обыкновенно бурное, теперь представляло невозмутимую, безмолвную равнину. Вся эта картина была очень успокоительная; но, взглянувъ во дворъ, Джакъ увидалъ человѣка, съ которымъ онъ ссорился въ Сакраменто и въ Сан-Франциско. Поднявъ голову, человѣкъ этотъ глазѣлъ на гостинницу. Джакъ тотчасъ совершенно нелогично вышелъ изъ себя. Еслибъ Питъ былъ подъ рукою, то онъ непремѣнно послалъ бы его передать какую-нибудь дерзость Рамиресу; но пока онъ смотрѣлъ на него, въ воздухѣ раздались мелодичные звуки, которые приковали къ себѣ его вниманіе.

Это былъ органъ, не очень прекрасный, и игравшій на немъ не отличался большимъ искуствомъ. Но Джакъ страстно любилъ органъ. Я забылъ сказать, что онъ занималъ мѣсто органиста въ пресвитеріанской церкви въ Сакраменто, пока общественное мнѣніе не открыло несовмѣстимости его будничныхъ занятій съ воскреснымъ препровожденіемъ времени, и почтенный пасторъ, самъ торговавшій крѣпкими напитками, потребовалъ его удаленія. Хотя, впослѣдствіи, Джакъ перенесъ свою любовь къ музыкѣ на фортепьяно, но прежняя страсть никогда въ немъ не исчезла, и одно изъ его любимѣйшихъ мечтаній было завести первоклассный игорный домъ съ громаднымъ органомъ. Поэтому, услыхавъ столь дорогіе для него звуки, онъ приподнялся на кровати. При болѣе подробномъ разсмотрѣніи стѣны, возвышавшейся противъ окна, онъ убѣдился, что она принадлежала къ пристройкѣ, недавно прибавленной къ старинной миссіонерской церкви. Среди стѣны виднѣлась глубокая ниша съ большимъ окномъ, изъ котораго и неслись звуки органа. Вскорѣ къ нимъ присоединился хоръ свѣжихъ, юныхъ голосовъ. Гамлинъ сталъ прислушиваться еще внимательнѣе. Это была одна изъ мессъ Моцарта, хорошо ему знакомыхъ.

Впродолженіе нѣсколькихъ минутъ, онъ въ пол-голоса подпѣвалъ хору, а потомъ, забывъ свою слабость и болѣзнь, сталъ громко вторить, покрывая юные голоса своимъ могучимъ теноромъ, хорошо извѣстнымъ его друзьямъ. Любопытное зрѣлище представлялъ этотъ сантиментальный пѣвецъ, лежавшій на постелѣ въ изнеможеніи отъ развратной жизни и позорнаго ремесла. Однако, онъ продолжатъ съ энтузіазмомъ пѣть славословіе Богородицѣ, пока не замеръ органъ. Тогда онъ поднялъ голову и, устремивъ глаза во дворъ, сталъ ожидать появленія маленькихъ пѣвцовъ. У него была готова въ рукахъ горсть мелкихъ монетъ, а на устахъ веселыя шутки, которыми онъ всегда забавлялъ дѣтей. Но его надежда не осуществилась. «Вѣроятно, школа еще открыта», подумалъ онъ и хотѣлъ уже снова прилечь, какъ неожиданно за рѣшеткой противоположнаго окна показалось женское лицо.

Гамлинъ вспыхнулъ и тяжело перевелъ дыханіе. Онъ былъ очень впечатлителенъ; женская красота сильно на него подѣйствовала, и онъ готовъ былъ присягнуть, что никогда не видывалъ ничего очаровательнѣе прелестной индѣйской молодой дѣвушки, появившейся въ окнѣ. Окруженное амбразурой окна, словно вѣнцомъ, ея лицо могло показаться прекраснымъ образомъ, еслибъ оно поражало, кромѣ ангельской красоты, еще очаровательными женскими чертами и большими глазами, сверкавшими нетерпѣніемъ и любопытствомъ. Скрытый занавѣской, Гамлинъ зналъ, что его нельзя было видѣть, и потому на свободѣ любовался прелестнымъ смуглымъ созданіемъ, которое, повидимому, вызвано на свѣтъ его пѣніемъ. Черезъ нѣсколько минутъ, оно исчезло такъ же неожиданно, какъ явилось, и въ глазахъ Гамлина померкло яркое солнце и блестящее, искрившееся море.

Когда Питъ возвратился домой передъ закатомъ солнца, онъ съ удивленіемъ и испугомъ увидалъ, что мистеръ Гамлинъ сидѣлъ у окна совершенно одѣтый. Его еще болѣе поразили неожиданный блескъ глазъ Джака и непривычный румянецъ на его блѣдномъ лицѣ.

— Вы безъ меня что-нибудь дѣлали, запрещенное докторомъ, масса Джакъ! воскликнулъ онъ.

— Посмотрите фляжку съ водкой — она не тронута, если только вы сами, старый чортъ, ее не почали, отвѣчалъ Джакъ весело: — я одѣлся потому, что иду въ церковь на вечернюю службу, а веселъ потому, что сталъ ужь очень нравственнымъ. Возьмите, Питъ, «Развалины» Вольнея и почитайте вслухъ, а то вы совсѣмъ отвыкнете отъ этого полезнаго занятія. Нѣтъ, погодите. Неужели я долженъ умирать съ голоду, потому что вы ходили въ церковь? Закажите, прежде всего, хорошій ужинъ. Куда же вы идете? Вы пропадали три часа и теперь не даете мнѣ отчета, какъ исполнили мою комиссію.

— Вашу комиссію, масса? спросилъ удивленный Питъ.

— Конечно, я вамъ приказалъ посмотрѣть, какія въ городѣ церкви, продолжалъ спокойно Джакъ: — и, главное, убѣдиться, можетъ ли прилично набожный христіанинъ и бывшій органистъ пресвитеріанской церкви въ Сакраменто посѣтить католическую церковь. Я увѣренъ, что вы тамъ даже не были, и мнѣ самому придется собрать эти справки.

Питъ въ безмолвномъ смущеніи началъ чистить платье своего господина.

— Я — не папистъ, масса Джакъ, сказалъ онъ наконецъ: — но еслибъ я думалъ…

— Неужели вы полагаете, что я стану на тощій желудокъ слушать, какъ вы поносите католическую церковь, перебилъ его Гамлинъ: — единственную церковь, въ которую джентльмэнъ…

Но испуганный Питъ не дослушалъ этой фразы и выбѣжалъ изъ комнаты.

При первыхъ звукахъ колокола и за полчаса до начала вечерни, Джакъ уже входилъ въ старую миссіонерную церковь. Очень немного неясныхъ фигуръ виднѣлось въ различныхъ углахъ мрачнаго зданія. Скорѣе инстинктивно, чѣмъ при помощи мерцающаго блеска восковыхъ свѣчей на высокомъ алтарѣ, онъ тотчасъ убѣдился, что тутъ не было того существа, которое онъ жаждалъ увидать. Помѣстившись въ тѣни за колонною, — онъ преспокойно сталъ ожидать его появленія. Время, казалось, шло очень медленно. Прямо противъ него помѣстилась пожилая женщина, отъ которой ужасно несло чеснокомъ. Потомъ явился смуглый вачеро, видѣнный Гамлиномъ по дорогѣ, и, упавъ на колѣни, началъ молиться Мадоннѣ съ такой характеристичной словоохотливостью, съ какою онъ бранилъ свое стадо. Немного поодаль, нѣсколько невзрачныхъ, знакомыхъ Джаку игроковъ громко оплакивали свои потери, вознося мольбы къ небу о дарованіи имъ удачи. Наконецъ, Гамлинъ съ безпокойствомъ замѣтилъ, что у двери другой человѣкъ точно такъ же, какъ онъ, кого-то ждалъ и пристально оглядывалъ всѣхъ входившихъ. Не смотря на полумракъ, царившій въ церкви, Джакъ узналъ въ этой фигурѣ своего стариннаго противника въ Сакраменто. Еслибъ онъ увидалъ его гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, то, подъ вліяніемъ инстинктивной къ не: у ненависти, затѣялъ бы съ нимъ немедленно ссору. Теперь же онъ рѣшился терпѣливо выждать конца службы и, послѣдовавъ за Рамиресомъ, вымѣстить на немъ всю свою злобу и разочарованіе, такъ какъ онъ начиналъ сомнѣваться въ появленіи прекрасной незнакомки. Но вдругъ послышался шелестъ шелковаго платья; Джакъ обернулся, и сердце его замерло.

Это была она. Дойдя до скамьи, почти прямо противъ него, она подняла черный вуаль, и передъ восхищенными его глазами явилось то же спокойное, очаровательное лице, которое его такъ поразило въ окнѣ. Она теперь была даже прекраснѣе, и странный бронзовый цвѣтъ лица имѣлъ какую-то особенную, очаровательную прелесть для Джака. Взглянувъ по сторонамъ, она остановилась на минуту и потомъ медленно встала на колѣни между двумя невзрачными игроками. Джакъ инстинктивно подался впередъ и хотѣлъ ее предупредить объ оскверняющемъ прикосновеніи этихъ несчастныхъ. Но, въ ту же минуту, онъ отшатнулся, и лицо его побагровѣло отъ стыда. Впервые въ жизни онъ усумнился въ нравственности своего ремесла.

Подъ старинными сводами церкви раздались мелодичные звуки органа; въ воздухѣ пронеслось благоуханіе ладона; патеръ началъ службу монотоннымъ голосомъ и Джакъ Гамлинъ впалъ въ какое-то изступленіе. Ему казалось, что онъ замѣнилъ холоднаго механическаго органиста и, пріобрѣтя снова все свое искуство и силу голоса, оглашалъ старинную церковь пламенной игрой и страстнымъ пѣніемъ. Юный, прелестный голосъ незнакомки вторилъ ему, и это холодное, внѣшнее сліяніе звуковъ наполняло сердце его радостью. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ вполнѣ сознавалъ, по своему тяжелому дыханію, что въ дѣйствительности не могъ взять ни одной ноты. Наконецъ, онъ очнулся и пристально взглянулъ на прелестное созданіе: ея граціозно наклоненная головка, изящный, хотя и строгій костюмъ, отъ кружевнаго вуаля до маленькой атласной туфли, виднѣвшейся изъ подъ тяжелаго шелковаго платья — ясно обнаруживали въ ней богатую аристократку, отказавшуюся отъ міра. Джакъ невольно чувствовалъ, что онъ неизмѣримо далекъ отъ нея.

Служба кончилась; послѣдніе звуки органа замерли, и незнакомка встала. За полчаса передъ этимъ, Джакъ смѣло пошелъ бы къ ней навстрѣчу, чтобъ только хоть на лету поймать бле стящій взглядъ ея чудныхъ глазъ, но теперь онъ почувствовалъ какую-то необычную для него робость и смущеніе. Поэтому, увидѣвъ, что она подходитъ къ колоннѣ, за которой онъ стоялъ, Джакъ еще болѣе стушевался въ полумракѣ. Приблизившись къ раковинѣ со святой водой, незнакомка сняла перчатку и, протянувъ руку, опустила въ воду свои длинные, тонкіе пальцы. Джакъ вздрогнулъ: она была такъ близко отъ него, что онъ чувствовалъ ея дыханіе, а, когда она мокрыми пальцами перекрестилась, то нѣсколько капель упали на его пылающую щеку.

XXVII.
Неожиданное открытіе Виктора.

По счастью для Гамлина, молодая дѣвушка не замѣтила, что она окрестила незнакомаго ей человѣка и направилась къ дверямъ. Джакъ вышелъ изъ-за колонны и съ восторженнымъ уваженіемъ слѣдилъ за нею. Но не успѣла она дойти до портика, какъ неожиданно обернулась и быстро пошла назадъ, едва не задѣвъ платьемъ Гамлина. Ея прекрасные глаза выражали смущеніе, губы были блѣдны, и во всѣхъ ея движеніяхъ виднѣлось безпокойство. Она снова остановилась передъ колонною и, подъ предлогомъ взять вторично святой воды, оперлась рукою на раковину. Джакъ съ удивленіемъ замѣтилъ, что ея руки нервно дрожали. Съ минуту онъ колебался и потомъ, собравшись съ силами, подошелъ къ ней, но не смѣло и самоувѣренно, какъ онъ всегда обращался съ женщинами, а съ юношеской робостью.

— Могу я вамъ чѣмъ-нибудь служить, миссъ, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ: — вамъ, кажется, дурно… или вы устали. Прикажете подать вамъ стулъ? Тутъ дьявольская духота… извините, я хотѣлъ сказать, что здѣсь жарко. Прикажете подать вамъ стаканъ воды или привести экипажъ?

Молодая дѣвушка неожиданно подняла на него глаза, и онъ совершенно растерялся.

— Это ничего, сказала она, бросивъ на Джака такой спокойный и откровенный, но, въ то же время, холодный взглядъ, что онъ опустилъ свои обыкновенно дерзкіе взоры: — здѣсь очень душно. Теперь прошло.

— Прикажете… началъ снова Джакъ, но она его перебила.

— Мнѣ ничего не нужно, благодарю васъ, произнесла незнакомка съ прежнимъ достоинствомъ и, какъ бы находя необходимымъ объяснить свое странное возвращеніе, прибавила: — въ дверяхъ была толпа, и у меня закружилась голова. Кто-то меня толкнулъ, но, можетъ быть, это только мнѣ показалось.

Съ этими словами, она взглянула на портикъ, въ которомъ виднѣлся какой-то мужчина, облокотившійся на колонну.

Джакъ понялъ ея взглядъ, хотя, по всей вѣроятности, онъ выражалъ совершенно иное, и поспѣшно направился къ дверямъ. Къ его величайшему удивленію, онъ узналъ въ своемъ неожиданномъ противникѣ Виктора. Не говоря ни слова, онъ однимъ движеніемъ руки и ноги сбросилъ его съ лѣстницы и преспокойно обернулся къ незнакомкѣ. Но она, съ такой же быстротою, воспользовалась исчезновеніемъ Виктора и въ одно мгновеніе очутилась въ каретѣ, ожидавшей ее у портика. Однако, уѣзжая, она высунула свою прелестную головку въ окно кареты и, очаровательно улыбнувшись, взглянула на Джака съ нѣжной благодарностью. Онъ былъ совершенно счастливъ. Что значила для него новая ссора съ Рамиресомъ? Даже предчувствіе этого столкновенія увеличивало его радость.

Чья-то тяжолая рука опустилась на его плечо. Онъ обернулся и увидѣлъ Виктора, который весь дрожалъ отъ злобы.

— А, это — вы, Джони, сказалъ Гамлинъ, добродушно улыбаясь: — вы здѣсь живете? Вы — компаньйонъ св. Антонія? Хорошо! А я васъ сбросилъ съ собственной вашей лѣстницы! Странно, что я васъ сразу не узналъ — неправда ли, Джони?

— Меня зовутъ не Джони, caramba! воскликнулъ Викторъ, внѣ себя отъ гнѣва.

— А, вотъ что! Вы, значитъ, принадлежите къ знаменитому роду Caramba изъ Голландской Долины. Но, признаюсь, это — не красивое имя: Джони лучше. Знаете что: не дѣлайте здѣсь скандала. Сегодня, Джони — воскресенье. Я бы на вашемъ мѣстѣ пошелъ бы преспокойно домой и побилъ бы до полусмерти какую-нибудь женщину или ребёнка — такъ, для практики. Но, во всякомъ случаѣ, я пошелъ бы домой и не вынималъ бы на улицѣ, ножа, а то, пожалуй, обрѣжешь руку или напугаешь мирныхъ людей. А вотъ завтра, я пошелъ бы въ сосѣднюю гостинницу, въ № 29, спросилъ бы мистера Джака Гамлина и, вспомнивъ съ нимъ старинку, обагрилъ бы кровью весь домъ.

Въ эту минуту, подошли къ Виктору его соотечественники, невзрачные игроки, и онъ тотчасъ воспользовался ихъ поддержкой.

— Насъ принимаетъ за собакъ этотъ негодяй, произнесъ онъ съ горечью.

Но Гамлинъ, понимавшій испанскія бранныя слова, разслышалъ эту фразу и отвѣтъ неожиданныхъ союзниковъ, воскликнувшихъ хоромъ:

— Caramba!

Быть можетъ, они приняли бы наступательное движеніе, еслибъ ихъ не пугало что-то сверкавшее въ глазахъ Гамлина и что-то не виднѣвшееся, но, вѣроятно, бывшее въ его карманѣ.

— Это — ваши друзья? продолжалъ онъ съ иронической любезностью. — Всѣ вы — Caramba! Можетъ быть, имъ теперь не время? Такъ пусть пожалуютъ съ вами завтра. Если же моя комната слишкомъ мала или они не хотятъ ждать, то милости просимъ въ сосѣдній скверъ, Plaza del Toros. Что вы сказали? Извините, я немного глуховатъ.

Подъ этимъ предлогомъ Джакъ подошелъ къ одному изъ союзниковъ Виктора, и тотъ поспѣшно отретировался. Гамлинъ захохоталъ, но, видя, что вокругъ нихъ собирается толпа, онъ положилъ конецъ шуткѣ, хотя она очень его забавляла. Онъ пресерьёзно снялъ шляпу, поклонился Виктору и его друзьямъ, дерзко надѣлъ ее на бекрень и съ вызывающимъ видомъ медленно пошелъ домой. Очутившись въ своемъ нумеръ, онъ разбудилъ спавшаго Пита и вступилъ съ нимъ въ религіозный споръ, доказывая, къ величайшему ужасу негра, что католическая церковь — единственно приличная церковь для бѣлыхъ. Въ концѣ этого глубокомысленнаго разсужденія, онъ неожиданно спросилъ, въ порядкѣ ли пистолеты, что окончательно привело втупикъ Пита.

Между тѣмъ, Викторъ также простился съ своими друзьями.

— Негодяй подло бѣжалъ, сказалъ онъ: — это ты, Тибурсіо, обратилъ его въ бѣгство.

— Нѣтъ, онъ узналъ тебя, Викторъ, и сердце его ёкнуло.

— При видѣ мексиканцевъ, вѣчно готовыхъ заступиться за свободу, онъ задрожалъ, какъ цыплёнокъ, прибавилъ невзрачный джентльмэнъ, ретировавшійся при наступленіи Гамлина: — пойдемте отпразднуемъ нашу побѣду.

Викторъ желалъ поскорѣе отдѣлаться отъ своихъ друзей и, видя возможность подобнаго спасенія въ попойкѣ, тотчасъ пошолъ съ ними въ ближайшій погребокъ.

Случайно, этотъ погребокъ оказался главнѣйшимъ учрежденіемъ подобнаго рода въ Сан-Антоніо. Онъ отличался всѣми типичными свойствами всѣхъ погребковъ, т. е. былъ грязной, смрадной, пропитанной табачнымъ дымомъ трущобой. Стѣны его были украшены нѣсколькими французскими картинами, прекрасными по исполненію, но низкими въ нравственномъ отношеніи, и испанскими образами, низкими по исполненію, но высокими по нравственности. Кромѣ того, висѣли портреты Санта-Анны и какого-то другого революціоннаго генерала; наконецъ, тутъ же виднѣлась аллегорическая картина генія свободы, осѣнявшаго лаврами мексиканскую республику. Побуждаемый, вѣроятно, тѣмъ же пристрастіемъ къ аллегоріи и поэзіи, погребщикъ прибавилъ къ своей художественной коллекціи блестящую, раскрашенную афишку американскаго спекулятора, объявлявшаго міру объ изобрѣтенномъ имъ жизненномъ элексирѣ устами громаднаго пестраго ангела. Въ дальномъ углу комнаты, за зеленымъ столомъ играли въ карты человѣкъ десять или двѣнадцать, которые не обращали никакого вниманія на странствующаго музыканта, лѣниво игравшаго какую то мрачную мелодію на арфѣ.

Викторъ внимательно взглянулъ на одного изъ игроковъ. Это былъ странный англійскій переводчикъ, на котораго онъ наткнулся во время своего памятнаго посѣщенія дона-Хосе. Викторъ тотчасъ его узналъ, хотя его неряшливая, рабочая одежда была замѣнена праздничной, черной парой. Онъ не поднималъ глазъ со стола, пока не проигралъ нѣсколькихъ серебряныхъ монетъ, лежавшихъ передъ нимъ; потомъ онъ всталъ, кивнулъ головой товарищамъ и молча вышелъ изъ комнаты.

— Онъ проигралъ свои пять полудолларовъ, сказалъ Викторъ пріятелю: — это — его положенный кушъ, ни болѣе, ни менѣе. Онъ уже на сегодня забастовалъ.

— Вы его знаете? спросилъ Винцентъ, съ уваженіемъ смотря на товарища.

— Да, это — американская собака, отвѣчалъ Викторъ, находя удовольствіе хоть за спиною отомстить американцу за его прежнюю дерзкую выходку: — онъ хвалится, что знаетъ нашъ языкъ и исторію, а проклятые американцы обращаются къ нему, а не къ намъ, когда надо объяснить какое-нибудь хитрое слово. Caramba!

— Caramba, повторилъ Винцентъ подъ вліяніемъ патріотизма и выпитаго вина.

— Да, таковъ свѣтъ, продолжалъ Викторъ, желая развязать языкъ Винцента для своихъ личныхъ цѣлей: — американцы часто сюда пріѣзжаютъ?

— Вы знаете знаменитаго американскаго адвоката, нашего друга дона-Артура Пойнсета?

— Да, отвѣчалъ съ нетерпѣніемъ Викторъ: — онъ бываетъ здѣсь?

— Еще бы! со смѣхомъ воскликнулъ Винцентъ: — онъ постоянно всегда здѣсь. У него есть кліентка, вдова, молодая, красивая, богатая, его соотечественница.

— Вы — умный человѣкъ, Винцентъ.

— Это всѣмъ извѣстно, отвѣчалъ Винцентъ, смѣясь: — по вѣрьте мнѣ; всѣ подтвердятъ вамъ мои слова.

— Кто же эта красивая кліентка?

— Донна Марія Сепульвида, отвѣчалъ Винцентъ глухимъ шепотомъ пьянаго человѣка.

— Какъ же вы сказали, что она — его соотечественница?

— Да, она — американка. Она прибыла сюда очень молодая, съ первыми американцами. Она учила дочь дона-Хосе Сепульвиды, хотя сама была почти ребёнокъ. Это — старая исторія. Она была хорошенькая, бѣдная, молодая дѣвушка, а онъ — богатый, старый вдовецъ. Ха, ха, ха! По добротѣ своей, онъ кончилъ тѣмъ, что женился на маленькой американкѣ, а черезъ два года оставилъ ее богатой вдовой. Caramba!

Еслибъ Винцентъ не былъ совершенно пьянъ, то замѣтилъ бы необычайный блескъ въ глазахъ Виктора.

— Она хорошенькая, высокаго роста, статная, какъ всѣ американки? спросилъ онъ поспѣшно: — у нея большіе глаза и прелестная улыбка?

— Да, она — ангелъ! просто очаровательна.

— А дон-Артуръ изъ адвоката превратился въ любовника?

— Такъ говорятъ, отвѣчалъ Винцентъ, хитро улыбаясь: — но мы съ вами, Викторъ, знаемъ, что любовь не получается по исполнительному листу. Вѣрьте мнѣ, это — старая любовь. Разсказываютъ, что онъ пріѣхалъ сюда два мѣсяца тому назадъ, и она сразу влюбилась въ него. Absurde! Disparatado! Это — старая любовь. Мы съ тобою, Викторъ, слыхали подобные романы. Самое обыкновенное дѣло — бѣдные любовники, разстающіеся благодаря обстоятельствамъ. Она выходитъ замужъ за богатаго старика, а онъ въ отчаяніи.

Викторъ былъ внѣ себя отъ радости, слушая эту отрывочную рѣчь своего пріятеля. Вотъ, наконецъ, разгадка тайны. Онъ нашелъ пропавшую Грэсъ Конрой. Это была молодая американка, богатая вдова, кліентка своего прежняго любовника Филиппа Ашлея. Итакъ, въ его рукахъ была тайна трехъ лицъ. Онъ не могъ удержаться, чтобъ не ударить Винцента по плечу и не воскликнуть:

— Вы — умнѣйшій человѣкъ, другъ Винцентъ. Вѣроятно, я видѣлъ въ церкви вашу героиню.

— Врядъ ли. Она — католичка; а такъ какъ дон-Артуръ — протестантъ, то она не ходитъ въ церковь, когда онъ здѣсь.

— А сегодня?

— И сегодня ея не было.

— Ну, ужь вы ошибаетесь, другъ Винцентъ: я ее видѣлъ сегодня въ церкви, отвѣчалъ Викторъ съ нетерпѣніемъ.

— Нѣтъ, синьоръ Викторъ, вѣрьте мнѣ, вы ее не видали, произнесъ Винцентъ, пожимая плечами и качая головой.

— Да я-жь вамъ говорю, что видѣлъ! воскликнулъ Викторъ съ жаромъ: — Borrachon! Она была въ церкви и стояла у колонны. Выходя, она взяла святой воды. Я и видѣлъ: у нея большіе глаза, овальное лицо, и она вся въ черномъ.

Винцентъ, по счастью, не слыхалъ эпитета, произнесеннаго Викторомъ, и, засмѣявшись, сказалъ съ пьяной самоувѣренностью:

— Не говори этого, Викторъ, ты видѣлъ не ее. Вѣрь мнѣ. я, вѣдь — умный человѣкъ. Это Донна Долоресъ брала святой воды сама, потому что никто не имѣетъ права ей поднести aqua bendita. Ахъ! глупый Викторъ, у нея, дѣйствительно, большіе глаза, маленькій ротъ, овальное лицо и тёмная кожа. ДА? тёмная кожа?

— Въ темнотѣ всѣ черны, какъ черти! промолвилъ Викторъ съ нетерпѣніемъ и прибавилъ съ какимъ-то инстинктивнымъ страхомъ: — кто же эта донна Долоресъ?

— Ты, другъ Викторъ, здѣсь — чркой. Выслушай меня: это — незаконная, полукровная дочь стараго коменданта Сан-Изабеллы. Но такова уже человѣческая глупость: онъ оставилъ ей все свое состояніе. Она очень богата и еще недавно получила новый, чрезвычайно цѣнный участокъ земли. Но чего ты таращишь глаза, Викторъ? Она ведетъ жизнь уединенную. Любовь и бракъ созданы не для нея. Странно подумать, что ты принялъ эту темнокожую, смиренную монахиню, донну Долоресъ Сальватьеру, за маленькую американскую кокетку. Ха, ха, ха! Эта шутка стоитъ второй бутылки. Эй, Викторъ, ты меня не слушаешь! Ты хочешь убѣжать, подлецъ! Смотри, самъ останешься въ дуракахъ!

Викторъ стоялъ неподвижно, какъ въ столбнякѣ. Дѣйствительно, не остался ли онъ въ дуракахъ? Не обманутъ ли онъ снова и на этотъ разъ по своей собственной винѣ? Если онъ, дѣйствительно, узналъ Грэсъ Конрой въ смуглой красавицѣ, имя которой онъ только-что узналъ впервые, то по какому дьявольскому стеченію обстоятельствъ онъ вручилъ ей поддѣльный актъ на потерянную ею собственность! Неужели дон-Педро его обманулъ? Неужели дон-Педро, Артуръ Пойнсетъ, Думфи и Жюли Деваржъ знали этотъ фактъ, ему одному неизвѣстный? Не смѣялись ли они надъ нимъ въ эту самую минуту? Эта мысль его сводила съ ума.

Когда умный и храбрый Винцентъ очнулся, то онъ лежалъ подъ столомъ и помнилъ только, какъ во снѣ, что Викторъ грубо оттолкнулъ его отъ себя и съ безпомощной злобой бормоталъ что-то про себя въ мрачномъ отчаяніи. Теперь же его не было въ погребкѣ.

XXVIII.
Экспертъ.

Холодный, сѣрый туманъ, безмолвно проникнувъ ночью съ моря, окуталъ нетолько городъ, но и низменную поляну, окружающую ранчу св. Троицы, гдѣ и оставался даже послѣ того, какъ утреннее солнце разсѣяло его на востокѣ. Съ миссіонерныхъ башень вся окрестная страна казалась обширнымъ пѣнистымъ моремъ, а издали самая ранча не отдѣлялась отъ сосѣднихъ холмовъ, составляя одну смутную, неопредѣленную массу. Въ это утро, къ ранчѣ подъѣзжалъ въ кабріолетѣ англійскій переводчикъ, мистеръ Перкинсъ, который нѣсколько разъ принужденъ былъ останавливаться и смотрѣть на компасъ, пока сѣрое море не разсѣялось и бѣлыя стѣны города не выплыли медленно на видъ.

Хотя товарищи и близкіе пріятели мистера Перкинса знали его различныя превращенія; но всякій посторонній съ трудомъ узналъ бы грязнаго поденщика изъ улицы Тихаго Океана въ старомодномъ франтѣ, сидѣвшемъ въ кабріолетѣ. Волоса его были причесаны, завиты и выкрашены въ болѣе тёмный цвѣтъ. Высокій галстухъ сжималъ его шею, а лицо, матово-бѣлое отъ косметическихъ средствъ, было неподвижно, какъ маска. Костюмъ его состоялъ изъ свѣтло-синяго сюртука, застегнутаго до верху, узкихъ полосатыхъ брюкъ и сапогъ изъ японской кожи.

Несмотря на то, что эта странная, эксцентричная фигура была совершенно неизвѣстна въ долинѣ Сан-Антоніо, очевидно, ее ожидали въ ранчѣ св. Троицы. Не успѣлъ мистеръ Перкинсъ въѣхать во дворъ, какъ торжественный майордомъ встрѣтилъ его и провелъ въ знакомую намъ гостиную, гдѣ черезъ минуту онъ увидалъ донну Долоресъ Сальватьеру.

Съ чисто-женской проницательностью, она тотчасъ замѣтила въ странной, смѣшной наружности мистера Перкинса нѣчто достойное уваженія и любезно ему присѣла. Онъ былъ пріятно удивленъ такимъ пріемомъ и низко, почтительно поклонился, но, какъ всѣ люди неопредѣленнаго общественнаго положенія, онъ былъ подозрителенъ и всегда на сторожѣ. Граціознымъ движеніемъ вѣера донна Долоресъ указала ему на стулъ, но онъ не сѣлъ.

— Я для васъ — чужая, синьоръ; но вы мнѣ хорошо извѣстны, сказала донна Долоресъ съ любезной улыбкой: — прежде, чѣмъ я рѣшилась безпокоить васъ, я уже знала о вашей честной репутаціи и рѣдкихъ способностяхъ. Позвольте мнѣ быть въ числѣ вашихъ друзей прежде, чѣмъ я открою вамъ причину, по которой я обратилась за вашей помощью.

Комичная фигура снова поклонилась, но сквозь бѣлила, покрывавшія ея лицо, проглянулъ застѣнчивый румянецъ. Донна Долоресъ замѣтила это и, отвернувшись изъ деликатности, пошла къ старомодной конторкѣ. Вынувъ изъ ящика сложенный документъ, она положила его на столъ и придвинула два стула. Когда она усѣлась на одномъ изъ нихъ, то мистеръ Перкинсъ уже не счелъ себя въ правѣ отказываться болѣе отъ предложеннаго ему мѣста.

— Я полагаю, начала донна Долоресъ, давъ мистеру Перкинсу время оправиться: — что вы сочтете мое дѣло очень страннымъ, хотя у васъ постоянно спрашиваютъ совѣтовъ по подобнымъ дѣламъ. Вотъ актъ, выданный на имя моего отца, покойнаго дона-Хосе Сальватьеры. Разсмотрите его хорошенько и отвѣчайте мнѣ по совѣсти на одинъ вопросъ. При этомъ помните, что вашъ отвѣтъ не имѣетъ никакого отношенія къ моимъ денежнымъ интересамъ и что вамъ никогда не придется доказывать основательность вашего мнѣнія на судѣ. Вашъ отвѣтъ будетъ сохраненъ мною въ тайнѣ и не лишитъ васъ права высказать публично, если къ тому представится случай, другое, хотя бы совершенно противоположное мнѣніе. Вы, кажется, изумлены, синьоръ Перкинсъ; но я очень богата и не нуждаюсь въ вашемъ мнѣніи для увеличенія своего состоянія.

— Въ чемъ же заключается вашъ вопросъ? спросилъ Перкинсъ спокойно, безо всякаго смущенія.

— Этотъ документъ — фальшивый?

Онъ взялъ изъ ея рукъ бумагу, развернулъ ее привычной рукою и, только взглянувъ на подпись и печати, возвратилъ обратно.

— Подписи настоящія, отвѣчалъ онъ, дѣловымъ, отрывочнымъ тономъ: — я видѣлъ уже этотъ документъ.

Донна Долоресъ съ нетерпѣніемъ отодвинула свой стулъ. Это движеніе возбудило любопытство мистера Перкинса. Впервые онъ видѣлъ, что человѣкъ, имѣвшій документъ на недвижимую собственность, былъ недоволенъ отъ признанія его дѣйствительнымъ.

— Такъ вы полагаете, что это — подлинный актъ? спросила она съ легкимъ вздохомъ.

— Столь же подлинный, какъ всѣ документы, на которые выдаются патенты въ Уашингтонѣ, отвѣчалъ онъ поспѣшно.

— А! произнесла донна Долоресъ, и мистеру Перкинсу это восклицаніе показалось сомнительнымъ.

— Имѣете вы какія нибудь причины подозрѣвать подложность этого документа? спросилъ онъ.

— Да, онъ только недавно найденъ въ бумагахъ дона-Хосе, а существуетъ подобный же документъ на имя другого лица.

Перкинсъ снова взялъ бумагу, внимательно просмотрѣлъ ее, поднесъ къ свѣту и попрежнему положилъ на конторку.

— Документъ этотъ вполнѣ правильный, сказалъ онъ: — а гдѣ другой?

— У меня его нѣтъ, отвѣчала донна Долоресъ.

Перкинсъ пожалъ плечами, и въ его взглядѣ, почтительно обращенномъ на донну Долоресъ, можно было прочесть нѣкоторое презрѣніе къ недостатку дѣловыхъ способностей въ женскомъ полѣ.

— Какъ же вы хотѣли, чтобы я сравнилъ этотъ документъ съ другимъ, несуществующимъ? спросилъ онъ.

— Всякое сравненіе излишне, если этотъ документъ подлинный, отвѣчала донна Долоресъ поспѣшно.

— Конечно, могла быть ошибка, продолжалъ Перкинсъ: — кому выданъ другой документъ, при какихъ обстоятельствахъ и кто имъ теперь владѣетъ?

— Онъ выданъ, пять лѣтъ тому назадъ, доктору Деваржу… Вы, кажется, что-то сказали?

Перкинсъ не промолвилъ ни слова, но пристально посмотрѣлъ на донну Долоресъ и медленно повторилъ:

— Вы сказали, что документъ принадлежалъ доктору Деваржу?

— Да. Вы его знали?

Теперь донна Долоресъ, въ свою очередь, смутилась. Она прикусила губу и насупила брови. Впродолженіе нѣсколькихъ минутъ, оба молчали.

— Я слыхалъ прежде это имя, произнесъ наконецъ Перкинсъ съ напряженнымъ смѣхомъ.

— Не удивительно: онъ былъ знаменитый ученый, отвѣчала донна Долоресъ: — онъ умеръ, но передъ смертью передалъ этотъ документъ молодой дѣвушкѣ по имени… по имени… Грэсъ Конрой.

Она остановилась и взглянула на Перкинса, который совершенно оправился отъ смущенія. Онъ молча кивнулъ головой, чтобы она продолжала.

— По имени Грэсъ Конрой, повторила донна Долоресъ поспѣшно: — по прошествіи пяти лѣтъ, явилась какая-то женщина… самозванка… и требовала признанія этой земли ея собственностью, подъ ложнымъ именемъ Грэсъ Конрой. Но, встрѣтивъ, повидимому, непреоборимыя трудности въ исполненіи своего преступнаго плана, она какимъ-то нечестивымъ образомъ овладѣла сердцемъ брата настоящей Грэсъ и вышла за него замужъ, какъ за ближайшаго наслѣдника исчезнувшей собственницы этой земли.

Донна Долоресъ умолкла, чтобъ перевести дыханіе; ея смуглыя щеки горѣли, и голосъ звучалъ какъ-то звонко, металлически. Быть можетъ, это происходило отъ естественнаго негодованія, возбужденнаго въ ея впечатлительной, пламенной натурѣ; но мистеръ Перкинсъ не обратилъ на это никакого вниманія. Впродолженіе послѣднихъ минутъ, онъ не глядѣлъ на донну Долоресъ и, вперивъ въ стѣну свой задумчивый взглядъ, казался еще старше, чѣмъ прежде.

— Да, да, сказалъ онъ, наконецъ, съ усиліемъ: — но это только доказываетъ, что самый актъ на владѣніе можетъ быть, столь же подложенъ, какъ сама владѣлица. Итакъ, вы не имѣете другихъ основаній сомнѣваться въ дѣйствительности вашего права, кромѣ недавняго открытія документа? Я полагаю, что въ этомъ отношеніи вамъ нечего безпокоиться. Помните, что вашъ документъ былъ выданъ въ то время, когда земля не имѣла никакой цѣны, и потому вашъ отецъ могъ очень легко забросить его, какъ маловажный.

Съ этими словами онъ всталъ, какъ бы давая понять, что ихъ разговоръ оконченъ. Онъ все еще былъ очень задумчивъ и странно озабоченъ. Донна Долоресъ тоже встала; на лицѣ ея ясно выражалось разочарованіе. Еще минута, онъ удалился бы, и жизнь этихъ двухъ существъ, которыхъ судьба таинственно столкнула, потекла бы прежнимъ порядкомъ. Но въ дверяхъ онъ остановился и спросилъ самую простую, обыкновенную вещь. Отъ ея отвѣта зависѣла судьба ихъ обоихъ.

— Настоящая Грэсъ Конрой исчезла, а докторъ… Деваржъ? сказалъ онъ, произнеся это имя такимъ тономъ, словно оно было также вымышленное: — вы говорите, умеръ? Какъ же самозванка узнала о существованіи документа на землю? Кто она?

— О, она… она вышла замужъ за Гэбріеля Конроя подъ именемъ вдовы доктора Деваржа; извините, что вы сказали? Пресвятая Богородица! что съ вами? Вы больны? Сядьте, я сейчасъ позову Санчеса.

Онъ тяжело опустился въ кресло, но только на одну минуту, и, когда донна Долоресъ быстро направилась къ дверямъ, то онъ вскочилъ и удержалъ ее за руку.

— Мнѣ лучше, сказалъ онъ: — это ничего. Со мною часто бываютъ такіе припадки. Не обращайте на меня вниманія и не уходите, а только велите подать стаканъ воды. Благодарю васъ.

Онъ взялъ стаканъ, который ему подала донна Долоресъ, но не выпилъ воду, а, откинувъ голову, облилъ ее. Потомъ онъ вынулъ изъ кармана большой шелковый платокъ и обтеръ имъ волосы и лицо. Краска сошла съ его щекъ, волосы развились, ниспадая въ безпорядкѣ на его багровое лицо; онъ разстегнулъ галстухъ и сюртукъ, что придало его фигурѣ еще болѣе комичный видъ. Но онъ совершенно оправился отъ смущенія и спокойно произнесъ:

— Это — приливъ крови. Я ожидалъ его съ утра. Теперь все прошло. Нѣтъ ничего лучше воды. Надѣюсь, что я не испортилъ вашего ковра. Но возвратимся къ дѣлу и посмотримъ еще разъ на документъ, прибавилъ онъ, пододвигая стулъ къ доннѣ Долоресъ и разсматривая бумагу въ маленькое увеличительное стекло, которое онъ носилъ всегда въ карманѣ: — подпись подлинная, печать и бумага правильны. У васъ все въ порядкѣ; документъ г-жи Деваржъ — фальшивый.

— Не думаю, отвѣчала также спокойно донна Долоресъ.

— Отчего?

— А если ея документъ точно такой же по бумагѣ, подписи и печати?

— Это ничего не доказываетъ, поспѣшно произнесъ Перкинсъ: — дѣло въ томъ, что, въ прежнее время, много валялось подобныхъ бланковъ, подписанныхъ губернаторомъ и нужно было только вписать содержаніе документа, чтобы придать ему дѣйствительную силу. Она… эта самозванка… эта г-жа Деваржъ достала подобный бланкъ, какъ многіе другіе со времени американскаго владычества, и вотъ какимъ образомъ явились на свѣтъ ея права на землю. Но не безпокойтесь, она не предусмотрѣла всего. Я знаю почерки всѣхъ писцовъ и самъ былъ въ ихъ числѣ. Вызовите меня въ судъ, донна Долоресъ, и я докажу, что ея документъ — фальшивый, какъ уже сдѣлалъ это со многими другими.

— Вы забываете, отвѣчала холодно донна Долоресъ: — что я не желаю вести дѣло судебнымъ порядкомъ. Къ тому же, если испанскіе документы такъ легко составляются, то отчего же и эта бумага не можетъ быть фальшивой? Вы говорите, что вамъ извѣстны почерки всѣхъ писцовъ — кто же это писалъ?

Перкинсъ нетерпѣливо схватилъ документъ и, поспѣшно пробѣжавъ его, промодвилъ:

— Странно, это — почеркъ не мой, не Санчеса, не Руиса; это — совершенно новая рука. Э! да здѣсь есть и подчистка числа, другимъ почеркомъ. Подождите… я гдѣ-то видѣлъ этотъ почеркъ. Но гдѣ?

Онъ задумался, какъ бы стараясь что-то припомнить, и провелъ рукою по волосамъ.

— Но для чего было бы этому документу быть фальшивымъ? спросилъ онъ неожиданно.

— Предположите, что другой документъ подлинный и что эта женщина овладѣла имъ какимъ-нибудь преступнымъ образомъ. Вѣдь можно допустить, что кто нибудь, узнавъ эту исторію, рѣшился фальшивымъ документомъ помѣшать успѣху ея преступнаго дѣла, не подвергая, вмѣстѣ съ тѣмъ, ея тяжелой отвѣтственности.

— Но кто же это могъ сдѣлать?

— Можетъ быть, братъ… ея мужъ, можетъ быть, продолжала донна Долоресъ съ замѣтнымъ смущеніемъ, и снова краснѣя подъ своей бронзовой кожей: — кто-нибудь… не вѣрящій въ смерть или исчезновеніе настоящей Грэсъ Конрой.

— Можетъ быть, самъ чортъ! Извините, но люди не поддѣлываютъ документовъ въ интересахъ справедливости и человѣчества. А зачѣмъ же этотъ документъ переданъ вамъ?

— Я извѣстна всѣмъ за богатую и… кажется… мнѣ многіе говорили… за справедливую и честную женщину.

Послѣднія слова донна Долоресъ произнесла съ такимъ гордымъ достоинствомъ, что мистеръ Перкинсъ смутился и взглянулъ на нее съ неподдѣльнымъ восторгомъ.

— Но если эта женщина, эта искательница приключеній, эта самозванка, произнесъ онъ съ неожиданной горечью: — такое существо, которое дѣлаетъ невозможнымъ подобное предположеніе? Если она въ состояніи отравить нетолько жизнь, но самую душу всякаго человѣка, тѣмъ болѣе мужа? если она — воплощенный дьяволъ, умѣющій вселить въ человѣка, обманываемаго ею, слѣпую увѣренность въ ея невинности? если ей невѣдома никакая слабость, никакая страсть, а всѣ ея дѣйствія, каждая улыбка, каждая слеза разсчитаны, эгоистичны, коварны — неужели вы думаете, что такая женщина, которую вы, слава Богу, не можете себѣ представить, не приняла бы мѣръ даже противъ такой случайности? Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно!

— Невозможно, если это — не месть, произнесла донна Долоресъ съ какой-то странной дрожью и неожиданно поблѣднѣвъ.

— Да! промолвилъ Перкинсъ, вскочивъ съ мѣста: — я былъ бы на это способенъ. Я сдѣлалъ бы это! Вы правы, донна Долоресъ. Но кто-то идетъ, прибавилъ онъ поспѣшно, застегивая галстухъ и сюртукъ: — предоставьте это дѣло мнѣ. Я его изслѣдую для вашего и моего спокойствія. Довѣрите вы мнѣ документъ?

Донна Долоресъ, молча, подала ему бумагу.

— Благодарствуйте, сказалъ онъ съ прежнимъ смущеніемъ, словно его застѣнчивость происходила отъ застегнутаго сюртука и отъ туго завязаннаго галстуха, а не отъ нравственныхъ или физическихъ причинъ: — но не думайте, чтобъ я дѣйствовалъ вполнѣ безпристрастно, чтобы я не имѣлъ въ этомъ дѣлѣ своего интереса, прибавилъ онъ съ странной улыбкой: — adios.

Она хотѣла спросить его что-то, но на дворѣ раздались голоса и конскій топотъ; мистеръ Перкинсъ поспѣшно поклонился и вышелъ изъ комнаты. Почти въ ту же минуту въ дверяхъ показалась кокетливая, улыбающаяся мистрисъ Сепульвида.

— Ну, сказала она, съ трудомъ переводя дыханіе: — для набожной затворницы у васъ бываетъ слишкомъ много мужчинъ. На дворѣ подъ вашими окнами ходятъ двое молодыхъ людей, а вы сидите, запершись, съ старымъ селадономъ. Кто это? новый адвокатъ? Ужь это слишкомъ! У меня, по крайней мѣрѣ, только одинъ.

— И его достаточно? съ улыбкой спросила донна Долоресъ, дотрогиваясь вѣеромъ до покраснѣвшей щечки мистрисъ Сепульвиды.

— Конечно, отвѣчала кокетка: — я скакала во всю прыть, чтобъ привезти вамъ важную новость. Но прежде всего скажите мнѣ, кто этотъ смѣлый, дерзкій молодецъ во дворѣ? Онъ не можетъ быть писцомъ адвоката.

— Я не понимаю, о комъ вы говорите; но, вѣроятно, это — писецъ, отвѣтила донна Долоресъ съ нетерпѣніемъ: — скажите лучше вашу новость, я вся вниманіе.

Однако, мистрисъ Сепульвида подбѣжала къ окну и, выглянувъ во дворъ, воскликнула.

— Нѣтъ, это — не писецъ; адвокатъ уѣхалъ въ кабріолетѣ, а молодецъ все стоитъ на прежнемъ мѣстѣ. Долоресъ! Долоресъ! Не хорошо такъ себя вести, прибавила она, устремляя на подругу шуточно-торжественный взглядъ: — Кто это?

Съ ужасомъ предчувствуя встрѣтить взглядъ Виктора, донна Долоресъ взглянула во дворъ съ той стороны окна, откуда ее нельзя было видѣть. Она тотчасъ успокоилась: это не былъ Викторъ. Тогда она смѣло отдернула занавѣску и встрѣтилась взорами съ мистеромъ Джакомъ Гамлиномъ. Въ ту же минуту она снова задернула занавѣсъ и спокойно сказала:

— Не знаю.

— Правда, Долоресъ?

— Правда, Марія.

— Я вамъ вѣрю. Онъ, вѣроятно, здѣсь для меня.

Донна Долоресъ улыбнулась и весело потрепала щечку своей веселой подруги.

— Ну? спросила она.

— Что? отвѣчала мистрисъ Сепульвида съ странной смѣсью смущенія и удовольствія.

— А новость?

— Да все кончено.

— Кончено? спросила донна Долоресъ, серьёзно взглянувъ на подругу.

— Да, онъ былъ опять.

— И сдѣлалъ предложеніе? произнесла донна Долоресъ, открывая вѣеръ и отворачиваясь къ окну.

— Онъ просилъ моей руки.

— И вы отвѣчали…

— Я…

Мистрисъ Сепульвида весело подошла къ окну и взглянула во дворъ.

— Что?

— Нѣтъ.

XXIX.
Гэбріель признаетъ приличія.

Послѣ посѣщенія мистера Питера Думфи, Одноконный Станъ готовъ былъ встрѣтить безъ удивленія всякую вѣсть о новомъ благополучіи. Чего нельзя было ожидать послѣ пріѣзда великаго капиталиста и счастливаго спекулатора! Поэтому, никого не изумилъ вскорѣ распространившійся слухъ объ основаніи новой компаніи для эксплуатаціи богатой серебрянной руды, открытой на Конроевой Горѣ. Это открытіе объяснялось обитателями Одноконнаго Стана двояко. Одни полагали, что это — просто была грандіозная спекуляція Думфи, что онъ сочинилъ серебрянную руду лишь какъ предлогъ для ловкой наживы основаніемъ новаго города и для этой цѣли, пять лѣтъ тому назадъ, онъ выбралъ своимъ орудіемъ Гэбріеля Конроя, которому и платилъ по 1,000 ф. ст. въ годъ; что же касается до 2.500,000 Конроя, то это былъ такой же пуфъ, какъ и все предпріятіе, а потому всякій долженъ былъ воспользоваться неожиданнымъ возвышеніемъ цѣнъ на землю, пока этотъ мыльный пузырь не лопнетъ. Но другая половина Одноконнаго Стана, обладавшая большимъ воображеніемъ, держалась совершенно иного взгляда. По этой теоріи, все дѣло было основано на неожиданной случайности, именно: мистеръ Потеръ Думфри прибылъ въ Одноконный Станъ по совершенно другому дѣлу, пошелъ гулять съ Габріелемъ Конроемъ и, поднявъ странный камень на землѣ Гэбріеля, сказалъ: «это походитъ на серебро»; Гэбріель, въ отвѣтъ, разсмѣялся, а Думфи, своимъ рѣзкимъ, дѣловымъ тономъ, предложилъ ему тотчасъ 17.000,000 за его право собственности, на что конечно глупый Гэбріель и согласился, хотя его земля стоитъ не менѣе 150.000,000.

Какъ бы то ни было, черезъ нѣсколько недѣль послѣ посѣщенія Одноконнаго Стана Питеромъ Думфи, вся окрестная почва, какъ бы пригрѣтая солнцемъ, дала неожиданную жатву, и всюду стали появляться новые всевозможнаго рода дома и постройки. На обнаженномъ скатѣ Конроевой Горы былъ основанъ громадный конроевъ плавильный заводъ, а скромная гостинница мистрисъ Маркль, какъ совершенно недостаточная для новыхъ требованій Одноконнаго Стана, была замѣнена великолѣпнымъ отелемъ. Но еще прежде всего этого появился мѣстный «Times», въ которомъ о послѣднемъ событіи говорилось съ замѣчательнымъ краснорѣчіемъ:

«Большой Конроевъ Отель, быстро возвышающійся въ нашемъ городѣ, будетъ находиться подъ управленіемъ мистрисъ Сюзанъ Маркль, рѣдкія способности которой, какъ „chef de cuisine“, также хорошо извѣстны всему Одноконному Стану, какъ и ея общественные таланты и личныя прелести. Ея помощницей остается прежняя ея правая рука, миссъ Сара Кларкъ, лучше которой во всей Калифорніи никто не умѣетъ готовить соусы».

При подобныхъ многочисленныхъ доказательствахъ быстраго развитія Одноконнаго Стана, самое его названіе перестало быть соотвѣтственнымъ, и было предложено назвать новый городъ Сильверополисомъ, такъ какъ, по выраженію туземцевъ, въ ихъ станѣ завелось уже болѣе одного коня.

Между тѣмъ, Гэбріель занялъ номинальное и отвѣтственное положеніе управляющаго плавильнымъ заводомъ, хотя, въ сущности, всѣмъ дѣломъ завѣдывалъ ловкій, энергичный молодой человѣкъ, присланный для этой цѣли компаніей. Это распоряженіе было сдѣлано по желанію Гэбріеля, который не довѣрялъ своимъ административнымъ способностямъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не хотѣлъ оставаться празднымъ, а компанія, вполнѣ соглашаясь съ неспособностью Гэбріеля завѣдывать такимъ крупнымъ дѣломъ, признавала его громадное вліяніе на рабочихъ, между которыми онъ пользовался особой популярностью, благодаря его демократическимъ привычкамъ и постоянной готовности помочь каждому своей геркулесовской силой. Дѣйствительно, Гэбріель сдѣлался всеобщимъ любимцемъ, когда оказалось, что богатство нисколько не измѣнило его простой натуры, и каждый работникъ съ гордостью показывалъ чужестранцамъ этого добродушнаго, могучаго гиганта, трудившагося въ потѣ лица, какъ всѣ его товарищи, несмотря на то, что половина руды, на сумму 17.000,000, принадлежала ему. Всегда застѣнчивый и любившій уединеніе, онъ естественно чувствовалъ гнётъ богатства и искалъ утѣшенія въ обществѣ своихъ прежнихъ, старинныхъ товарищей; а странный, повидимому, фактъ, что онъ избѣгалъ разговоровъ о своемъ богатствѣ, какъ будто подтверждалъ мнѣніе тѣхъ, которые считали его только орудіемъ ловкой спекуляціи Думфи.

Хотя Габріелю приписывали самую незначительную часть неожиданнаго благоденствія Одноконнаго Стана, было характеристично, что никто не подозрѣвалъ, какое участіе въ этомъ дѣлѣ принимала его жена. Давно уже всѣ признавали ея превосходство надъ Габріелемъ относительно физической красоты и общественныхъ талантовъ. Но никто не сомнѣвался, что, пригрѣтая блестящими лучами мильйоннаго богатства, эта красивая бабочка станетъ порхать съ цвѣтка на цвѣтокъ и, наконецъ, покинувъ мужа, улетитъ въ болѣе благорастворенный климатъ. «Она протретъ глаза мильйонамъ и дастъ тягу», говорило большинство туземцевъ, смотрѣвшихъ съ презрѣніемъ на равнодушіе Гэбріеля къ сомнительной репутаціи жены.

Однако, несмотря на всѣ предсказанія, мистрисъ Копрой не выказывала никакого намѣренія покинуть мужа. Новый домъ, выстроенный съ необыкновенной быстротою, возникъ между соснами на Конроевой Горѣ; изящный вкусъ мистрисъ Конрой украсилъ его тюлевыми занавѣсками и красивыми коврами, а братская любовь Гэбріеля побудила его завести для Олли рояль, на которомъ она брала уроки у хорошой учительницы. Въ этотъ домъ стекались знатнѣйшіе граждане окрестной страны, и даже власти штата. Чувствуя, что мистеръ Думфи сдѣлалъ Одноконный Станъ мѣстомъ, достойнымъ уваженія, всѣ вскорѣ нашли, что мистрисъ Конрой была очень привлекательна. Представитель Одноконнаго Стана въ конгрессѣ, мистеръ Бланкъ, обѣдалъ въ домѣ Конроя въ послѣднее посѣщеніе своихъ избирателей; судья Бесвинджеръ разсказывалъ тутъ лучшіе изъ своихъ анекдотовъ, а полковникъ Старботль не разъ удостоивалъ своимъ присутствіемъ обѣды мистрисъ Конрой, которая производила на него большое впечатлѣніе своими прелестями. Самъ Гэбріель рѣдко бывалъ дома, и то лишь въ часы сна или ѣды. Если же въ другое время его и заманивала домой Олли, то онъ сиживалъ на заднемъ крыльцѣ, безъ сюртука и съ трубкой въ зубахъ.

— Не обращай на меня вниманія, Джули, говаривалъ онъ, когда жена звала его въ комнаты, увѣряя, что любитъ запахъ табаку: — оставь меня, я люблю здѣсь сидѣть. Мнѣ гораздо свободнѣе на чистомъ воздухѣ. Къ тому же, запахъ табаку пропитаетъ красивыя занавѣси, и это можетъ не понравится подругамъ Олли и ея учительницѣ. Наконецъ, я слыхалъ, что табачный дымъ можетъ застрять среди струнъ и испортить музыку. Фортепьяно — хитрая штука. Говорятъ, что оно такъ же деликатно и хрупко, какъ ребенокъ. Посмотрите только, какъ струны переплетены въ немъ; неудивительно, что онѣ часто приходятъ въ безпорядокъ.

Гэбріель никогда не наблюдалъ очень зорко за манерами своей жены, а то онъ непремѣнно замѣтилъ бы, что, кромѣ фортепьяно, были и другіе инструменты, чрезвычайно чуткіе ко всякому диссонансу. Когда же онъ смутно сознавалъ, что, мистрисъ Конрой была не въ духѣ, Гэбріель винилъ въ этомъ себя и удалялся изъ дома. Его любимымъ убѣжищемъ была прежняя хижина, быстро пришедшая въ упадокъ, но съ которой онъ ни за что не хотѣлъ разстаться. Онъ любилъ сидѣть въ уединеніи у покинутаго, заглохшаго ея очага и курить трубку.

Около этого времени, онъ пришелъ къ убѣжденію, что постоянно увеличивавшееся различіе между ихъ чувствами и вкусами дѣлало необходимымъ его разлуку съ Олли. Онъ уже нѣсколько разъ говорилъ ей объ этомъ съ обычной откровенностью и въ учтивыхъ выраженіяхъ объяснилъ, однажды, музыкальной учительницѣ, просившей его выслушать игру Олли на фортепьяно, что онъ этого дѣла не понимаетъ и что, вообще, дѣвочка должна жить, не обращая вниманія на его мнѣнія, еслибъ они и имѣли какую-либо цѣну. Въ другой разъ, встрѣтивъ Олли съ нѣсколькими болѣе взрослыми подругами, которыхъ она пригласила изъ Сакраменто, онъ поспѣшно свернулъ въ сторону, какъ бы стыдясь своей громадной фигуры и всегдашней вялости.

Съ другой стороны, ея новое положеніе побуждало Олли нестолько думать о братѣ, какъ прежде, и не навязывать ему упорно своей дружбы. Она знала, что, благодаря богатству, онъ достигъ среди товарищей извѣстнаго значенія, и это удовлетворяло ея самолюбію. Что же касается лично до ея брата, то ее начинали сердить его грубыя манеры, простота и старомодныя привычки, прежде только возбуждавшія въ ней нѣжное сожалѣніе. Такимъ образомъ, съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ они все болѣе и болѣе отдалялись другъ отъ друга. Наконецъ, въ одно прекрасное утро, мистрисъ Конрой была пріятно удивлена извѣстіемъ, что Гэбріель рѣшился отправить Олли въ школу въ Сакраменто, а самъ съ женою совершить давно обѣщанное путешествіе въ Европу.

Конечно, для простой, добродушной натуры Гэбріеля было невозможно совершенно скрыть свои планы, и Олли очень хорошо ихъ знала, такъ что заранѣе приготовилась къ офиціальному объявленію о перемѣнѣ въ ея жизни. Это долго ожидаемое объясненіе, наконецъ, произошло во время прогулки Гэбріеля съ Олли по окрестнымъ лѣсамъ. Остановившись передъ своей старой, покинутой хижиной, онъ замѣтилъ, что Олли презрительно пожимала плечами, осматриваясь по сторонамъ.

— Это — не очень красивое мѣстечко, Олли, сказалъ онъ, потирая руки: — но мы съ тобою были здѣсь счастливы. Помнишь, какъ я возвращался по вечерамъ съ работы и чинилъ твое платье, пока ты спала?

Гэбріель громко разсмѣялся, и Олли также вторила ему, но не такъ искренно. Она невольно взглянула на себя, и Гэбріель также устремилъ на нее свои взоры. Не легко было узнать въ ней того шаловливаго, отчаяннаго ребенка, который еще такъ недавно сидѣлъ у его ногъ въ этой самой хижинѣ. Она нетоль ко была лучше одѣта и ея волосы изящнѣе причесаны, но она стала гораздо болѣе развитой, граціозной и приличной. Смотря на нее, онъ также долженъ былъ сознаться, что совершенно разсѣялась его надежда увидѣть въ ней современемъ живой портретъ Грэсъ. Но, по замѣчательному безпристрастію его натуры, онъ приписывалъ свое разочарованіе не ей одной, а скорѣе какому-то тайному, невѣдомому закону человѣческой природы. Онъ даже спрашивалъ мнѣнія по этому вопросу у глубокомысленнаго Джонсона, который отвѣчалъ, не задумавшись:

— Въ этомъ заключается разница между людьми и животными. Щенокъ всегда остается щенкомъ, даже сдѣлавшись собакой, а съ ребенкомъ дѣло совершенно иное: у щенка только инстинктъ, а у ребенка разумъ.

Видъ стараго жилища возбудилъ въ Олли совершенно другое воспоминаніе, и она поспѣшно сказала:

— Помнишь, Гэбъ, ту ночь, когда сестра Джули впервые пришла къ намъ и остановилась въ этихъ дверяхъ? Господи! какъ мы были удивлены! и еслибъ кто-нибудь сказалъ мнѣ тогда, что она выйдетъ за тебя замужъ, то я ударила бы его изо всей силы.

Гэбріель, повидимому, не очень былъ тронутъ воспоминаніемъ Олли, и только обратилъ вниманіе на приличія, такъ рѣзко ею нарушенныя.

— Тебѣ не слѣдуетъ говорить, Олли, о томъ, что ты кого-нибудь побьешь, произнесъ онъ: — это неприлично для молодой дѣвушки. По мнѣ это — все равно, но не хорошо, если ты будешь говорить такія вещи при своихъ хорошенькихъ подругахъ или при твоей учительницѣ. Сядемъ, Олли. Мнѣ надо тебѣ кое-что сказать.

Онъ взялъ ее за руку и посадилъ рядомъ съ собою на ступеньку передъ дверью стариннаго, заброшеннаго жилища.

— Ты вѣрно помнишь, началъ онъ, не выпуская ея руки и выбивая ею тактъ по своимъ колѣнамъ: — что я всегда намѣревался, въ случаѣ неожиданнаго обогащенія, дать тебѣ хорошее воспитаніе и отыскать Грэсъ, если она еще въ живыхъ. Много было способовъ въ этомъ убѣдиться, но всѣ они не по мнѣ. Я всегда полагалъ, что, если Грэсъ невдалекѣ, то явится на мой зовъ. Конечно, я могъ бы прибѣгнуть къ помощи другихъ людей, опытныхъ въ подобныхъ дѣлахъ, но я этого не хотѣлъ. А почему?

Олли нетерпѣливо покачала головою, какъ бы говоря, что она не понимаетъ руководившей его причины.

— Потому что она была очень застѣнчива и всегда боялась чужихъ. Ты этого не помнишь Олли, ты тогда была слишкомъ мала. Къ тому же, ты всегда отличалась смѣлостью и готова была вступить въ разговоръ съ кѣмъ бы то ни было, такъ что ты не можешь понять застѣнчивости Грэсъ. Были еще причины, объяснявшія эту застѣнчивость, но тебѣ онѣ, Олли, непонятны.

— Ты хочешь сказать, Гэбъ, замѣтила Олли съ своей безстыдной прямотой: — что она была застѣнчива, потому что убѣжала съ любовникомъ.

Гэбріель былъ поставленъ въ тупикъ этими словами слишкомъ прозорливаго ребенка и не зналъ, что сказать.

— Ну, что же ты сдѣлалъ, Гэбъ? Продолжай! воскликнула Олли съ нетерпѣніемъ.

— Такъ какъ были причины, побуждавшія Грэсъ къ застѣнчивости, именно причины, касавшіяся наслѣдства покойныхъ родителей, произнесъ Гэбріель, какъ бы не замѣчая словъ Олли: — то я полагалъ, что мнѣ надо сказать первое слово. Я зналъ, что она не въ Калифорніи, ибо иначе она отвѣчала бы на тѣ объявленія объ ея розыскѣ, которыя я всюду разослалъ, пять лѣтъ тому назадъ. Что я сдѣлалъ? Въ Нью-Йоркѣ печатается газета, подъ названіемъ «Herald» и въ ней отведено особое мѣсто для корреспонденціи между родителями и дѣтьми, мужьями и женами, братьями и сестрами, которые далеко другъ отъ друга.

— Да, я знаю, такъ всегда переписываются любовники, перебила его Олли.

Гэбріель посмотрѣлъ на нее съ безмолвнымъ ужасомъ.

— ДА, продолжала Олли: — я все это знаю. Это называется — частныя объявленія. Молодыя дѣвушки такимъ образомъ достаютъ себѣ любовниковъ.

Гэбріель съ отчаяніемъ взглянулъ на небо, но оно не обрушилось на этого ужаснаго ребенка. Но стоило ли ему продолжать? Не знала ли бѣдовая дѣвочка лучше его все, что онъ могъ бы ей сказать.

— Я напечаталъ вотъ это объявленіе, произнесъ онъ, наконецъ, какъ будто Олли его не перебивала, и, вынувъ изъ кармана жилетки лоскутокъ старой, измятой газеты, прочелъ слѣдующее, съ тѣмъ особымъ самодовольствіемъ, которое двуногое животное всегда выражаетъ при чтеніи своего собственнаго сочиненія.

«Если Г. К. напишетъ своимъ друзьямъ, которые о ней безпокоятся, то она окажетъ большую милость старому Гэбу. Я пріѣду къ ней, и Олли съ радостью встрѣтитъ ее. Если Г. К. больна или не хочетъ сама пріѣхать, то пусть напишетъ къ Г. К. Г. К. — все тотъ же и Олли — также. Они здоровы. Адресуйте до новаго объявленія къ Г. К. Одноконный Станъ, Калифорнія».

— Прочти еще разъ, сказала Олли.

Гэбріель охотно исполнилъ ея желаніе.

— Тутъ какая-то путаница съ этими Г. К., замѣтила практическая дѣвочка.

— Тоже самое сказала мнѣ и Джули, когда я прочелъ ей объявленіе, отвѣчалъ Гэбріель: — по какъ ей, такъ и тебѣ я скажу, что Грэсъ не можетъ спутаться. Она знаетъ, что наши имена начинаются одинаковыми буквами. А если чужимъ будетъ непонятно, то тѣмъ лучше. Такъ именно и надо писать частныя объявленія. Какъ бы то ни было, Олли, объявленіе вполнѣ соотвѣтствовало своей цѣли, прибавилъ онъ конфиденціально, понижая голосъ: — я получилъ отвѣтъ.

— Отъ Грэсъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Гэбріель съ нѣкоторымъ смущеніемъ: не именно отъ Грэсъ… но вотъ прочти.

Онъ вынулъ изъ-за пазухи маленькій кожаный кошелекъ, въ которомъ рудокопы носили лишнее золото, и вынулъ второй лоскутокъ газеты.

Олли быстро схватила бумажку и прочитала слѣдующее:

«Г. К. — не думайте болѣе о той, которая никогда не возворотится. Думайте о домашнихъ. Будьте счастливы. — Ф. А.»

— Вотъ и все? спросила она, возвышая голосъ, и румянецъ, негодованія выступилъ на ея щекахъ.

— Да, отвѣчалъ Гэбріель: — коротко и застѣнчиво: такъ и походитъ на Грэсъ.

— По моему, это просто подло! воскликнула Олли, ударяя кулакомъ по своимъ колѣнямъ: — и я прямо это сказала бы Ф. А., то есть Филиппу Ашлею, еслибъ когда-нибудь его встрѣтила.

Странный взглядъ, совершенно непохожій на обыкновенное, спокойное выраженіе его лица, засвѣтился въ глазахъ Гэбріеля, и онъ тихо произнесъ:

— Я для этого и ѣду.

— Ѣдешь? повторила Олли.

— Да, въ Штаты, въ Нью-Йоркъ, отвѣчалъ онъ: — я ѣду вмѣстѣ съ Джули. Она — ловкая, смѣтливая и энергичная женщина, Олли; по ея словамъ, такой человѣкъ, какъ Филиппъ Ашлей, долженъ непремѣнно жить въ Нью-Йоркѣ. Вотъ о чемъ я и хотѣлъ поговорить съ тобою Насъ могутъ разлучить только двѣ вещи: мой долгъ въ отношеніи Грэсъ и въ отношеніи тебя. Конечно, тебѣ нельзя кататься со мною по свѣту, вмѣсто того, чтобъ оканчивать свое воспитаніе. Поэтому, ты поступишь въ первоклассную школу въ Сакраменто и останешься тамъ до моего возвращенія. Ты меня слушаешь, голубушка?

— Да, отвѣчала Олли, пристально смотря на брата.

— Ты не должна горевать обо мнѣ и забудь какъ можно скорѣе объ Одноконномъ Станѣ съ его жителями. Ты будешь настоящая лэди, и я не хочу, чтобы нашлись какія-нибудь къ тому преграды. Я хочу всѣмъ сказать, Олли: не судите о нашемъ семействѣ по моей фигурѣ; мы, мужчины, вообще идемъ въ ростъ и несильны тутъ, прибавилъ онъ, указывая на голову: — но у меня есть сестра въ школѣ, которая знаетъ астрономію, грамматику, ариѳметику и прочее — вотъ съ ней поговорите. Она поспоритъ съ вами о любомъ предметѣ, и Грэсъ была бы точно такая же, еслибъ получила воспитаніе въ школѣ.

— Но какая польза отыскивать Грэсъ/ если она не хочетъ возвратиться къ тебѣ? спросила Олли рѣзко.

— Нельзя буквально понимать частныя объявленія въ газетахъ. Они походятъ иногда на загадки. Сказано, что Г. К. никогда не возвратится; а если Г. К. перемѣнила свое имя? Понимаешь?

— Ты намекаешь на ея свадьбу? воскликнула Олли, хлопая въ ладоши.

— Да, отвѣчалъ Гэбріель, слегка покраснѣвъ.

— А почему ты знаешь, что въ объявленіи говорится именно о Грэсъ?

Гэбріель въ смущеніи не зналъ, что сказать, но черезъ минуту промолвилъ:

— Джули говоритъ, что это, навѣрно — отвѣтъ о Грэсъ.

Олли, казалось, не сочла этого доказательства достаточнымъ.

— А что значитъ «думайте о домашнихъ?» спросила она.

— Это значитъ, отвѣчалъ Гэбріель поспѣшно: — думай о маленькой Олли. И это очень походитъ на Грэсъ, которая всегда заботилась о другихъ.

— Ну, сказала Олли: — я пойду въ школу, а ты можешь уѣхать. Но что ты будешь дѣлать безъ меня?

Гэбріель ничего не отвѣчалъ. Заходящее солнце свѣтило ему прямо въ глаза, и онъ какъ бы старался заслонить отъ себя блестящіе лучи волосами Олли, для чего взялъ ея голову обѣими руками.

— Хочешь знать, почему я такъ люблю нашу старую хижину, Олли? спросилъ онъ неожиданно.

— Да.

— Не потому, что мы съ тобою провели тамъ много счастливыхъ дней — намъ объ этомъ слѣдуетъ совершенно забыть; а но той простой причинѣ, что я на этомъ мѣстѣ впервые ударилъ молотомъ о каменную глыбу. Многіе увѣряютъ, что я здѣсь нашелъ серебрянную руду, но это неправда. Я часто думаю. Олли, что былъ счастливѣе до этого открытія. Но пойдемъ, Олли; Джули будетъ безпокоиться о тебѣ, и вонъ идетъ какой-то иностранецъ. Такой красавицѣ, какъ ты, не подобаетъ гулять со мною; впрочемъ, онъ не можетъ знать, что я — тебѣ родственникъ.

Несмотря на поспѣшность Гэбріеля, незнакомецъ прямо направился къ нему и спросилъ очень учтиво:

— Можете вы мнѣ указать Большой Конроевъ Отель?

Во всякое время, онъ произвелъ бы непріятное впечатлѣніе на Гэбріеля, а тѣмъ болѣе въ эту минуту. Онъ былъ одѣтъ изысканно, хотя по старой модѣ; на немъ былъ сюртукъ, застегнутый до верху, высокіе сапоги, плоенная рубашка и черная шляпа, носимая въ Одноконномъ Станѣ исключительно пасторами и игроками.

— Идите все по этой тропинкѣ и вы очутитесь въ Главной Улицѣ, гдѣ стоитъ отель, сказалъ Гэбріель добродушно и, потомъ прибавилъ съ необыкновенной хитростью, незамѣтно сжимая руку Олли: — я пошелъ бы съ вами, но занятъ: семейство этой молодой особы поручило мнѣ провожать ее домой и подымаетъ ужасный шумъ, когда я опаздываю. Не такъ ли, миссъ?

Но прежде, чѣмъ Олли оправилась отъ изумленія, онъ уже увлекъ ее въ сторону съ тропинки въ чащу вѣчно зеленыхъ сосенъ, покрывавшихъ Конроеву Гору.

XXX.
Неожиданные посѣтители большого Конроева Отеля.

Большой Конроевъ Отель былъ новое, и, сравнительно говоря, чистое, опрятное заведеніе. Его залы и корридоры еще не пропитались запахомъ вчерашнихъ обѣдовъ и давно забытыхъ завтраковъ. Отъ только-что выбѣленныхъ потолковъ и оклеенныхъ обоями стѣнъ не пахло многочисленными посѣтителями, которые всегда оставляютъ послѣ себя въ трактирахъ какой-то странный слѣдъ въ воздухѣ. Вообще, этотъ отель отличался дѣвственнымъ видомъ, и даже административная дѣятельность мистрисъ Маркль и Солли была скрыта отъ публики, которая имѣла прямо дѣло только съ буфетчикомъ и ирландскимъ слугою. Одни прежніе habitués видали этихъ энергичныхъ особъ въ ихъ ежедневной жизни. Общая зала сіяла золоченными зеркалами и такой же мебелью, крытой плисомъ; но за нею, въ маленькой гостинной, помѣщалась прекрасная вдова съ своимъ адъютантомъ Солли, и въ это скромное святилище допускались иногда излюбленные посѣтители. Къ ихъ числу принадлежалъ стряпчій Максвель. Онъ былъ вдовецъ и питалъ циническое презрѣніе къ женскому полу, который тѣмъ болѣе имъ интересовался, къ его вящшей опасности.

Мистрисъ Маркль, конечно, знала, что мистрисъ Конрой была кліенткой Максвеля и что, во время поѣздки къ Нилу, она подверглась несчастью, отъ котораго ее спасъ Гэбріель. Но мистрисъ Маркль не могла удостовѣриться, были ли они прежде знакомы, а Максвель объявилъ ей, что, насколько ему было извѣстно, они до несчастнаго случая другъ друга не знали. На столько онъ могъ сказать, не нарушая тайны своей кліентки, но болѣе этого мистрисъ Маркль ничего отъ него не добилась. Однако, упоминая, что г-жа Деваржъ просила его совѣта на счетъ принадлежавшей ей земли онъ какъ-то случайно назвалъ ее именемъ Грэсъ Конрой. Мистрисъ Маркль тотчасъ это замѣтила и взглянула на него.

— То есть, я хотѣлъ сказать — мистрисъ Конрой, поспѣшно произнесъ онъ.

— Грэсъ… такъ кажется звали его погибшую сестру?

— Да, отвѣчалъ Максвель: — онъ часто говорилъ съ вами о ней?

— Нѣтъ, сказала откровенно мистрисъ Маркль: — мы съ нимъ разговаривали только объ общихъ предметахъ; но изъ словъ Олли я заключаю, что эта сестра — единственное существо, которое онъ любилъ когда-нибудь.

Максвель не могъ не вспомнить съ улыбкою о своей странной бесѣдѣ съ Гэбріелемъ относительно этой самой женщины.

— Вѣроятно, мистрисъ Маркль, его теперешняя жена вполнѣ замѣнила погибшую сестру? сказалъ онъ неожиданно, серьёзнымъ тономъ.

— Никогда! воскликнула мистрисъ Маркль: — эта хитрая, коварная вѣдьма не можетъ замѣнить ему любимаго существа.

— Вы, кажется, къ ней несправедливы, произнесъ Максвель съ улыбкой: — но дѣло обычное, чтобъ двѣ хорошенькія женщины не любили другъ друга. На какомъ основаніи вы называете ее хитрой и коварной?

— На томъ основаніи, что она вышла за него замужъ, отвѣчала мистрисъ Маркль: — неужели вы думаете, что этотъ простой, застѣнчивый, скромной человѣкъ женился бы на ней, еслибъ она сама не бросилась къ нему на шею?

Ревность мистрисъ Маркль была очевидна, и Максвель отнесъ ее къ обычной слабости женскаго пола.

— А если вы и всѣ другіе ошибаетесь относительно характера Гэбріеля? сказалъ онъ поспѣшно: — если его простота и застѣнчивость — только маска, если онъ — величайшій на свѣтѣ актёръ, если онъ обманулъ всѣхъ, въ томъ числѣ и свою жену?

— Если, чортъ возьми! воскликнула мистрисъ Маркль съ жаромъ и прибавила, указывая на Монти: — все равно подирѣвать этого ребенка!.. Вы, стряпчіе, всегда подозрѣваете то, чего не понимаете. Но что вы хотите сказать? Что вы знаете о немъ?

— Ничего! Только справедливость требуетъ признать, что противъ нея также мало доказательствъ, какъ и противъ него. Но, съ другой стороны, этотъ простой, невѣжественный человѣкъ…

— Онъ — не невѣжа! перебила его мистрисъ Маркль.

— Ну, хорошо, этотъ взрослый ребенокъ находитъ самую крупную руду въ Одноконномъ Станѣ, отыскиваетъ основательнаго финансиста въ Калифорніи для завѣдыванія этимъ дѣломъ и, наконецъ, женится на красивой, богатой женщинѣ. Можетъ быть, все это онъ сдѣлалъ по простотѣ, но, признаюсь, несмотря на долгую опытность, я никогда не видывалъ такой счастливой простоты.

— Все это не принесетъ ему никакой пользы, повѣрьте мнѣ, замѣтила мистрисъ Маркль, торжественно заканчивая разговоръ.

По всей вѣроятности, отвращеніе мистрисъ Маркль къ женѣ Гэбріеля поддерживалось болѣе энергичной ненавистью Солли и постояннымъ ея шпіонствомъ за всѣмъ, что дѣлалось у Конроевъ. Одинокая жизнь Гэбріеля, его любимое препровожденіе времени въ покинутомъ жилищѣ, на горномъ скатѣ, число и качество посѣтителей мистрисъ Конрой, даже отрывки семейныхъ разговоровъ — все было извѣстно Солли, а чрезъ нея и мистрисъ Маркль, конечно, съ должными прибавками и прикрасами. Можетъ быть, большая часть сплетенъ о мистрисъ Конрой имѣла своимъ источникомъ мнѣнія и наблюденія Солли, которая бесѣдовала откровенно, но съ одной только своей госпожей. Такимъ образомъ, когда, однажды, какой то-путешественникъ, остановившійся въ Большомъ Конроевомъ Отелѣ, сталъ за завтракомъ, для развлеченія, разспрашивать Солли о Конрояхъ, то она разсказала все, что о нихъ знала.

Правда, говорятъ, что манеры и красота незнакомца подѣйствовали чарующимъ образомъ на строгую дѣвственницу и развязали ей языкъ, но, въ дѣйствительности, не было никакихъ фактовъ, подтверждающихъ это мнѣніе, кромѣ развѣ того, что она лично ему служила и съ особой любезностью предлагала ему различныя кушанья. Конечно, этотъ незнакомецъ не былъ обыквеннымъ посѣтителемъ отеля, и въ нѣкоторой степени оправдывалъ оказываемое ему предпочтеніе. Онъ былъ молодъ, съ бѣлыми зубами, тонкими, загорѣлыми руками, смуглымъ цвѣтомъ лица и тропической энергіей, выражавшейся въ его глазахъ и движеніяхъ; все это придавало ему, по словамъ миссъ Сары Кларкъ, итальянской видъ.

— Я не хочу ни пышекъ, ни яблочныхъ пирожковъ, сказалъ Викторъ, котораго, конечно, давно узнали мои смышленные читатели: — мнѣ достаточно кофе, подслащеннаго вашими прелестными взглядами и поданнаго вашими хорошенькими ручками, которыя я почтительно цѣлую. — Вы думаете, что мистрисъ Конрой не очень счастлива съ своимъ мужемъ? Какъ вы умны и проницательны, миссъ Кларкъ! я не желалъ бы подвергнуться вашей критикѣ.

— Слава Богу, не даромъ мнѣ даны глаза, и грѣшно зарывать въ землю свой талантъ, сказала Солли съ нѣкоторымъ смущеніемъ и роняя съ тарелки печеное яйцо на сюртукъ близь сидѣвшаго судьи Бисвинджера: — я не могу назвать счастливой женщину, которая кричитъ своему господину и повелителю: «это — мой домъ, это — моя земля». Еслибъ я этого не слыхала своими собственными ушами, то никогда не повѣрила бы. Она еще называетъ себя барыней, а не умѣетъ быть учтивой съ женщинами, которыя гораздо лучше ея и могли бы всегда выйти замужъ, еслибы захотѣли. Но люди бываютъ различные, и хвастаться стыдно. Позвольте мнѣ рекомендовать вамъ эти бобы съ ветчиной. Мы сами откармливаемъ свиней; это — наша спеціальность.

— Нѣтъ, благодарю васъ, миссъ Кларкъ; я уже сытъ одними вашими любезностями, отвѣчалъ Викторъ: — очень грустную исторію вы мнѣ разсказываете. Право, жаль его, несмотря на его богатство! Таковъ ужь свѣтъ! А кто это здѣсь сидитъ?

Послѣднія слова онъ произнесъ очень тихо и указалъ на пожилаго франта, котораго наканунѣ Гэбріель встрѣтилъ на Конроевой Горѣ. Онъ незамѣтно сидѣлъ за боковымъ столомъ, и теперь, вставъ, вышелъ изъ комнаты. Викторъ тотчасъ узналъ въ немъ игрока въ Сан-Антоніо и переводчика улицы Тихаго Океана; тревожное подозрѣніе проснулось въ его душѣ; но онъ вскорѣ успокоился словами Солли, что это былъ свидѣтель, вызванный мѣстнымъ судомъ, и тѣмъ фактомъ, что онъ его не призналъ.

— Что касается до богатства Конроя, продолжала Солли, когда незнакомецъ удалился: — то здѣсь на прошедшей недѣлѣ были славные, богатые господа и говорили, что серебрянная руда въ Конроевой Горѣ, по изслѣдованіи, оказалась не глубже фута, такъ что черезъ мѣсяцъ истощится. Питеръ Думфи это знаетъ и продалъ всѣ свои акціи, а Гэбріель Конрой нарочно уѣзжаетъ, чтобъ не присутствовать при томъ, казъ лопнетъ все дѣло.

— Гэбріель уѣзжаетъ — не можетъ быть! воскликнулъ очаровательный гость, обращая къ Солли блестящій рядъ бѣлыхъ зубовъ.

Во всякое другое время, Солли замѣтила бы неожиданное смущеніе незнакомца; но его зубы такъ сильно подѣйствовали на нее, что она сама пришла въ смущеніе и поставила передъ нимъ нѣсколько пустыхъ блюдъ, а впослѣдствіи она, по секрету, сообщила мистрисъ Маркль, что никогда не видывала такой ангельской улыбки, какъ у этого итальянца.

— Благодарю васъ за любезное замѣчаніе, что я солгала, продолжала она съ притворнымъ неудовольствіемъ. — Я этого и стою: всегда болтаю безъ толку. Но Олимпія Конрой уѣзжаетъ въ школу на полгода, а на мѣсто Гэбріеля уже явился новый распорядитель. Онъ сидѣлъ рядомъ съ вами, въ сѣромъ пальто. Что это вы собираетесь? Не хотите ли еще чего-нибудь? Яблочнаго или клубничнаго пирога? Я все боюсь, что вы голодны.

Несмотря на всѣ любезности Солли, Викторъ поспѣшно всталъ и вышелъ изъ комнаты.

— Не обидѣлся ли онъ моимъ грубымъ словомъ, подумала она: — бѣдный молодой человѣкъ! Онъ — чужестранецъ и не привыкъ къ такому вольному обращенію.

Рѣшившись доказать незнакомцу свое раскаяніе и расположеніе къ нему лишнимъ блюдомъ на другой день за завтракомъ, Солли удалилась въ кухню. Вскорѣ послѣ этого, она принялась мести полъ въ сѣняхъ, близь комнаты Виктора, но, къ ея величайшему разочарованію, она была пуста. Позднѣе, она сообщила мистрисъ Маркль часть своего разговора съ незнакомцемъ и объяснила, что только въ интересахъ заведенія, она не оборвала слишкомъ смѣлаго незнакомца, какъ бы того требовали приличіе и женская стыдливость.

— Я не понимаю, прибавила она: — къ чему онъ такъ выражался и смотрѣлъ на меня! А если онъ убѣжалъ, какъ сумасшедшій, то это — ничего, пройдетъ.

Мнѣніе миссъ Кларкъ объ отъѣздѣ Гэбріеля не было ея собственнымъ и раздѣлялось многими. Вообще, предполагаемое путешествіе Гэбріэля возбуждало неудовольствіе въ его товарищахъ, и онъ вскорѣ потерялъ свою недавнюю, такъ тяжело нажитую популярность. Одни считали, что онъ не имѣлъ права оставить Одноконный Станъ до совершеннаго обезпеченія въ финансовомъ отношеніи своего предпріятія; другіе обвиняли его въ желаніи сложить съ себя отвѣтственность за дѣло, успѣхъ котораго они никогда ему не приписывали. «Сильверополійскій Вѣстникъ», неопредѣленно указывалъ на опасность перемѣнять распорядителей въ промышленномъ дѣлѣ въ такую минуту и смутно предсказывалъ раззореніе компаніи. Другая газета противоположнаго лагеря помѣстила передовую статью о вредѣ абсентеизма и тѣхъ безстыдныхъ людей, которые, нажившись въ Одноконномъ Станѣ, спѣшатъ прожить свое богатство за границей.

Между тѣмъ, виновникъ всѣхъ этихъ критическихъ отзывовъ приготовляется къ отъѣзду, не подозрѣвая, что на него обращено общественное вниманіе. Онъ не принялъ предложенія своего преемника отдать ему въ аренду свой домъ, но оставилъ его на попеченіе своей вѣрной служанкѣ.

— Если меня будетъ спрашивать скромная и застѣнчивая молодая дѣвушка, сказалъ онъ втайнѣ этой служанкѣ: — то отведите ей лучшую комнату въ домѣ и пошлите за мною нарочнаго, а мистрисъ Конрой объ этомъ ничего не говорите.

Видя, что на лицѣ служанки, замужней женщины, бросившей своего мужа за его чудовищную ревность, выразился нравственный ужасъ, онъ поспѣшно прибавилъ.

— У нея большое состояніе; но дѣла разстроены, и она желаетъ сохранить это въ тайнѣ.

Такимъ образомъ, онъ вполнѣ убѣдилъ эту женщину въ преступности своихъ дѣйствій и въ существованіи мрачной тайны въ его домѣ. Послѣ этого, онъ посѣтилъ Олли по секрету отъ жены, уложилъ всѣ остатки гардероба покойной матери, отрѣзавъ маленькіе куски отъ старыхъ платьевъ Грэсъ, спряталъ ихъ въ свой бумажникъ и, попрежнему, проводилъ большую часть своего времени въ уединенныхъ прогулкахъ или въ покинутой хижинѣ, избѣгая смѣлыхъ любезностей мистрисъ Маркль, ловившей его на улицахъ, и застѣнчивыхъ ласкъ жены, тщетно старавшейся удержать его дома Такимъ образомъ, приводя въ отчаяніе двухъ любившихъ его женщинъ, онъ съ удовольствіемъ думалъ о близкомъ будущемъ, когда онъ будетъ счастливъ далеко отъ нихъ обѣихъ.

XXXI.
Отдыхъ Мистера Думфи.

Былъ жаркій день на калифорнійскомъ берегу. Никто изъ старѣйшихъ американскихъ поселенцевъ не могъ запомнить такого зноя, и, хотя свидѣтельство испанскихъ калифорнійцевъ считалось незаслуживающимъ уваженія, но заявленіе дон-Педро Перальты, что въ теченіи шестидесяти лѣтъ не было такой духоты, принималось всѣми на вѣру. Конечно, нельзя того же сказать объ его замѣчаніи, что великое землетрясеніе, низвергнувшее миссіонерскую станцію Іоанна Крестителя, было предшествуемо недѣлей подобныхъ же жаровъ, такъ какъ это указаніе было тотчасъ устранено въ виду его дурного вліянія на эмиграцію. Какъ бы то ни было, жара стояла нестерпимая. Обычные, послѣполуденные вѣтры совершенно прекратились и, на всемъ берегу царила мертвая тишина. Вечерніе туманы также исчезли, и необозримый океанъ представлялъ безмолвную, зеркальную, блестящую водную равнину. Песчаныя дюны подъ лучами палящаго солнца жгли лица и ноги пѣшеходовъ. Впервые, большіе балконы и широкія галлереи мѣстной архитектуры въ Сан-Франциско оказалися полезными, и на нихъ виднѣлись мужчины въ однихъ рубашкахъ. Окна, постоянно закрытыя отъ сильныхъ вѣтровъ, теперь были настежъ открыты, и обитатели Сан-Франциско, отличающіеся быстрой, энергичной походкой, стали едва передвигать ноги. Всѣ питейныя заведенія и кофейныя были полны публикой, стремившейся утолить свою жажду; гавань и набережныя кишили народомъ, а дорога къ морю — экипажами, хотя прежде никогда соленый морской воздухъ не пользовался популярностью. Всѣ улицы и переулки, неочищаемые великимъ ассенизаторомъ-вѣтромъ, были полны грязи и зловонія. Въ продолженіи двадцати-четырехъ часовъ всякое дѣло было забыто, и въ убѣжденіяхъ жителей произошли разительныя перемѣны: возникли сомнѣнія въ правильности промышленныхъ и общественныхъ порядковъ и даже благотворности калифорнійскаго климата, такъ что мистеръ Думфи и другіе финансовые магнаты боялись, чтобъ курсъ не упалъ по мѣрѣ возвышенія температуры.

Однако, мистеръ Думфи, сидя въ своей конторѣ, не выказывалъ ни малѣйшаго расположенія поддаться разслабляющему вліянію необыкновенной погоды. Единственную уступку, съ его стороны, составляла растегнутая рубашка безъ воротничка, что лишало его въ извѣстной степени его обычнаго величія. Но все же его внѣшній видъ былъ попрежнему внушительный, и вошедшіе въ его кабинетъ двое посѣтителей, видя великаго финансиста въ déshabillé, поспѣшили растегнуть свои жилеты и развязать галстухи.

— Жарко! произнесъ мистеръ Пильчеръ, извѣстный подрядчикъ.

— Да, отвѣчалъ Думфи: — на берегу Атлантическаго Океана должно быть невыносимо. Тамъ люди умираютъ сотнями отъ солнечныхъ ударовъ. Но здѣсь нѣтъ ничего подобнаго, и можно переносить гораздо болѣе, чѣмъ на востокѣ.

Защитивъ, такимъ образомъ, превосходство калифорнійскаго климата, Думфи прямо перешелъ къ дѣлу, по которому, какъ онъ очень хорошо зналъ, пришли оба посѣтителя.

— Дурныя вѣсти изъ Одноконнаго Стана, сказалъ онъ поспѣшно: — что вы имѣете предложить?

Пильчеръ, имѣвшій большое количество акцій въ компаніи конроевой руды, отвѣчалъ нерѣшительно:

— Мы слышали, что дѣло идетъ плохо.

— Чортъ знаетъ, какъ плохо! воскликнулъ Думфи: — что вы имѣете предложить?

— Я полагаю, продолжалъ мистеръ Пильчеръ: — что намъ остается только продать свои акціи прежде, чѣмъ распространится непріятная вѣсть.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Думфи рѣшительно.

Оба посѣтителя взглянули другъ на друга въ изумленіи.

— Нѣтъ, продолжалъ онъ съ отрывочнымъ, сухимъ смѣхомъ, походившимъ скорѣе на логическое выраженіе мысли, чѣмъ на проявленіе веселости: — нѣтъ, мы должны удержать наши акціи. Мы съ вами знаемъ болѣе дюжины людей, которымъ мы могли бы завтра спустить всѣ наши акціи. Но что изъ этого произойдетъ? Сдѣлавшись компаніонами на 400.000 долларовъ, они, конечно, захотятъ узнать, какъ обстоитъ дѣло, и въ двадцать четыре часа убѣдятся, что ихъ провели. Это будетъ неладно и для меня, и для васъ.

Эти слова не были внушены мистеру Думфи никакими высокими чувствами благородства, истинности или совѣстливости, но произвели впечатлѣніе на обоихъ слушателей, какъ нѣчто очень честное и благородное.

— Нѣтъ, продолжалъ онъ: — мы должны увеличить капиталъ компаніи. Это дастъ намъ возможность удержать все дѣло въ нашихъ рукахъ, и, если впослѣдствіи правда обнаружится, то, кромѣ насъ, еще съ пол-дюжины людей будетъ заинтересовано въ ея скрытіи. Черезъ полгода можно будетъ подумать о продажѣ акцій; теперь надо покупать. Вы не вѣрите? Ну, Викъ, я куплю ваши акціи но той цѣнѣ, которую вы заплатили. Что вы на это скажете?

Викъ былъ очень смущенъ, но поспѣшилъ объявить, что онъ оставляетъ за собою свои акціи. Пильчеръ громко засмѣялся, а Думфи, обернувшись къ конторкѣ, промолвилъ:

— Я даю вамъ сроку три мѣсяца; вы можете во всякое время получить деньги. Вы не желаете? Нѣтъ. Ну, значитъ, дѣло кончено.

Понявъ изъ послѣднихъ словъ Думфи, что они могутъ удалиться, Пильчеръ и Викъ вышли изъ комнаты.

— Дьявольски ловкій человѣкъ, промолвилъ первый, очутившись на улицѣ.

— Честный человѣкъ, отвѣчалъ второй.

Оставшись одинъ въ кабинетѣ, Думфи позвонилъ.

— Сходите къ мистеру Дженсу, сказалъ онъ вошедшему писцу: — и попросите его немедленно явиться ко мнѣ. Бѣгите скорѣе, такъ чтобъ поспѣть къ нему ранѣе Вика.

Черезъ нѣсколько минутъ, въ дверяхъ показа лея мистеръ Дженсъ, очень юный на взглядъ, но ловкій и смышленный маклеръ.

— Мистеръ Викъ захочетъ купить обратно акціи, которыя онъ вамъ передалъ сегодня утромъ, Дженсъ, сказалъ Думфи: — я считаю нужнымъ васъ предупредить, что онѣ теперь дороже на 50 долларовъ.

Смышленный юноша знаменательно улыбнулся и вышелъ изъ комнаты.

Въ тотъ-же день, около полудня, распространился слухъ, что, несмотря на неблагопріятныя извѣстія изъ Одноконнаго Стана, одинъ изъ компаніоновъ конроевой руды купилъ только-что проданныя имъ акціи съ преміей въ 50 долларовъ. Кромѣ того, разсказывали, что Думфи подъ шумокъ скупаетъ акціи. Такимъ образомъ, несмотря на нестерпимую жару, въ промышленномъ мірѣ произошло большое волненіе.

Обрадованный этимъ или поддаваясь вліянію неожиданной перемѣны въ атмосферѣ, Думфи покончилъ въ два часа всѣ дѣла и взялъ себѣ день отдыха, отказавшись даже принять полковника Старботля, карточку котораго ему подали. Черезъ полчаса, онъ уже ѣхалъ по направленію къ Тихому Океану въ избранномъ обществѣ мужчинъ и женщинъ. Блестящій экипажъ, уносившій это общество къ отдаленному, прохладному берегу, возбуждалъ въ прохожихъ невольную зависть, вѣроятно, потому, что среди пассажировъ находились двѣ хорошенькія женщины и знаменитый финансистъ Ролангстонъ, соперникъ Думфи. Онъ славился сельскими праздниками въ своей приморской виллѣ и, въ настоящее время, везъ на одинъ изъ подобныхъ праздниковъ представителей лучшаго общества въ Сан-Франциско, съ прибавленіемъ восторженнаго туриста изъ Бостона.

Дорога шла по движущимся, песчанымъ дюнамъ, ярко блестѣвшимъ подъ свѣтлымъ, безоблачнымъ калифорнійскимъ небомъ: только мѣстами однообразная картина прерывалась отдаленными проблесками голубого океана и странными, словно выброшенными на берегъ строеніями. Среди зыбучаго песка возвышалась одинокая, довольно значительная гора, усѣянная могильными памятниками, воздвигнутыми въ честь почтенныхъ піонеровъ, которые заплатили жизнію за свою преданность «самому здоровому климату на свѣтѣ». Это обширное кладбище, распространившееся и у подножія горы, представляло для всѣхъ пикниковъ страшное «memento mori», и виднѣлось даже съ балконовъ многихъ домовъ въ Сан-Франциско, на которыхъ веселые и легкомысленные граждане ѣли, пили и веселились. Наконецъ, экипажъ остановился на самомъ берегу, передъ великолѣпнымъ павильйономъ, возвышавшимся на скалѣ, у подножія которой разбивались морскія волны.

Ролиністонъ любезно ввелъ своихъ гостей въ большую, прохладную комнату, выходившую окнами на море, гдѣ уже ихъ ожидали другіе гости, прибывшіе ранѣе. Среди комнаты стоялъ большой накрытый столъ, украшенный громадными фруктами и колосальными розами.

— Ну, вотъ мы и пріѣхали! воскликнулъ Думфи добродушно, ударяя по плечу сосѣда, который былъ очень доволенъ этой фамильярностью мильйонщика: — какъ скоро! я никогда этого не ожидалъ.

— Ну, произнесъ Ролингстонъ, оглядываясь по сторонамъ: — вы всѣ, кажется, знакомы: мистеръ Думфи, мистеръ Пойнсетъ, мистеръ Пильчеръ, мистеръ Дайсъ, мистеръ Викъ, мистрисъ Сепульвида, миссъ Роза Ринграундъ, мистеръ и мистрисъ Рейнаръ, изъ Бостона. Вотъ представленіе и кончено! Обѣдъ готовъ. Садитесь, гдѣ желаете. Пожалуйста, безъ церемоній, мы — въ Калифорніи.

Пользуясь предложенной хозяиномъ свободой, гости размѣстились какъ кто хотѣлъ: Артуръ Пойнсетъ сѣлъ подлѣ мистрисъ Сепульвиды, а Думфи рядомъ съ миссъ Ринграундъ, хорошенькой блондинкой, немного походившей на школьника, но блестяще одѣтой, по послѣдней модѣ.

Обѣдъ былъ обильный и роскошный, но не изысканный. Дичь была безвкусна, фрукты чудовищной величины, но несочны: громадные персики были жестки, а колосальныя груши водянисты; только одинъ виноградъ отличался столько же качествомъ, какъ и величиной. Впрочемъ, большая часть гостей, повидимому, была очень довольна банкетомъ и вторила восторженнымъ похваламъ американскаго туриста мистера Рейнара.

— Удивительно! Удивительно! восклицалъ онъ: — еслибъ я не видалъ собственными глазами, то никогда не повѣрилъ бы. Эти груши вчетверо больше нашихъ.

— Да, вотъ какъ мы здѣсь поступаемъ, замѣтилъ Думфи, какъ бы считая себя лично отвѣтственнымъ за необыкновенную величину фруктовъ.

Въ эту минуту, Артуръ Пойнсетъ устремилъ на него проницательный взглядъ, и Думфи замолчалъ, опустивъ руку съ костью тетерева, которую онъ, за мгновеніе передъ тѣмъ, съ удовольствіемъ глодалъ. Но въ глазахъ Пойнсета онъ ясно прочелъ воспоминаніе о чемъ-то для него крайне непріятномъ, и потому онъ быстро отвернулся. Что же касается до Пойнсета, то онъ небрежно продолжалъ разговоръ съ мистрисъ Сепульвидой, которая была очень хорошенькой, но далеко не умной женщиной.

— Чтобъ быть послѣдовательной, природа должна была бы населить эту мѣстность великанами, произнесъ онъ и прибавилъ, понизивъ голосъ: — а, кажется, дон-Хосе былъ небольшого роста.

— Какого бы роста онъ ни былъ, но очень любилъ и уважалъ меня, отвѣчала мистрисъ Сепульвида, надувъ губки.

Пойнсетъ хотѣлъ замѣтить, что, еслибы любовь и уваженіе къ ней могли прибавить роста, то онъ вскорѣ сдѣлается великаномъ, но его перебила миссъ Роза Ринграундъ:

— Что это вы говорите о великанахъ? Здѣсь ихъ нѣтъ. Они, какъ большія деревья, не встрѣчаются на берегу, а ихъ надо искать въ горахъ. Вотъ я такъ недавно видѣла до-историческаго человѣка, колоссальнаго атлета. Въ немъ семь футовъ, тяжелъ онъ, какъ тюлень, плечистъ, какъ Томъ Гайеръ, а глаза нѣжные, голубые, и волоса, какъ у Самсона. Онъ храбръ, какъ левъ, и смиренъ, какъ агнецъ. Онъ краснѣетъ, какъ умѣли въ старину краснѣть дѣвушки. Что бы я дала за подобный румянецъ!

Все общество громко разсмѣялось: мужчины искренно и весело, а женщины ядовито.

— Гдѣ вы видѣли это чудо? спросила мистрисъ Сепульвида покровительственнымъ тономъ.

— Не трудитесь наводить справки; онъ женатъ, отвѣчала миссъ Роза: — я его видѣла не въ циркѣ и не въ звѣринцѣ, а въ женской школѣ.

Снова раздался взрывъ хохота, обыкновенно сопрождавшій слова молодой дѣвушки.

— Я видѣла его въ пансіонѣ мадамъ Эклеръ въ Сакраменто, продолжала она совершенно спокойно: — онъ привезъ туда свою маленькую сестру. Его зовутъ Гэбріелемъ онъ живетъ въ горахъ въ какомъ-то рудникѣ и такъ же силенъ, какъ скроменъ и невиненъ.

— Ужь это — не нашъ ли другъ-распорядитель! воскликнулъ Дайсъ, взглянувъ на Думфи.

— Конечно, отвѣчалъ Пильчеръ: — а какъ вы думаете, Дайсъ, онъ не очень-то невиненъ?

Всѣ мужчины разсмѣялись, а дамы взглянули другъ на друга и на миссъ Ринграундъ, которая нимало не смутилась.

— Скажите прямо, что вы знаете дурного о моемъ миломъ великанѣ? воскликнула она.

— Ничего, отвѣчалъ Пильчеръ: — только вашъ невинный, скромный другъ выкинулъ такую тонкую штуку, какую не запомнятъ на биржѣ въ Сан-Франциско.

— Продолжайте, сказала миссъ Роза.

— Разсказывать? спросилъ Пильчеръ, обращаясь къ Думфи, который отвѣчалъ, смѣясь:

— Разсказывайте.

— Ну, милостивыя государыни и государи, началъ Пильчеръ, съ рззвязг остью краснорѣчиваго разсказчика: — скромный и невинный другъ миссъ Розы находится распорядителемъ и компаньйономъ въ эксплуатаціи богатой серебряной руды, въ которой и Думфи сильно заинтересованъ. Уѣзжая отсюда и желая реализировать свой капиталъ, онъ запродалъ сто акцій по 1,000 долларовъ нашему общему пріятелю мистеру Дайсу. Передача акцій должна была совершиться десять дней тому назадъ, но въ назначенное утро, вмѣсто акцій, Дайсъ получилъ отъ Конроя письмо, удивительный образецъ ловкой хитрости въ самой простой, полуграматной формѣ. Въ немъ Конрой извѣщалъ, что, такъ какъ руда оказалась не столь обильной, какъ того ожидали, то онъ освобождаетъ Дайса отъ обязательства купить акціи. Дайсъ уже, съ своей стороны, продалъ ихъ другому лицу съ значительной выгодой, а потому немедленно бросился къ маклеру Думфи, который ему объявилъ, что у него есть для продажи двѣсти акцій по 1,200 долларовъ. Предвидя повышеніе акцій, Дайсъ тотчасъ увѣдомилъ Гэбріеля, что онъ настаиваетъ на покупкѣ акцій, и, кромѣ того, взялъ двѣсти штукъ у маклера, въ надеждѣ на чистый барышъ. Но ни повышенія, ни барыша ему не дождаться. Вскорѣ оказалось, что акціи у маклера принадлежали также Гэбріелю, какъ можетъ удостовѣрить Думфи. Вотъ вамъ и невинная простота вашего друга-великана. Она ему принесла 100,000 долларовъ.

Эти слова были покрыты общимъ хохотомъ, и никто не смѣялся искреннѣе Пойнсета. Не анализируя своихъ чувствъ, онъ только сознавалъ инстинктивное удовольствіе при этихъ ясныхъ доказательствахъ хитрости Гэбріеля. Когда-же мистрисъ Сепульвида спросила его: тотъ-ли это рудокопъ, который владѣетъ землею по подложному акту? то онъ отвѣчалъ многозначительно и ни мало не сознавая, что поступаетъ неблагородно:

— Да.

— Такъ я вѣрю страшной исторіи, которую мнѣ разсказывала донна Долоресъ объ его женитьбѣ на самозванкѣ, назвавшейся его сестрой сказала очі.

— Вотъ и письмо, произнесъ Пильчеръ. вынимая изъ кармана свернутую бумагу: — это просто диковина. Если вы хотите убѣдиться въ невинной простотѣ вешего друга, то не угодно-ли прочесть? прибавилъ онъ, обращаясь къ миссъ Ринграундъ.

Она взяла письмо и развернула его; остальное общество окружило ее, а Думфи, воспользовавшись удобнымъ случаемъ, облокотился фамильярно на ручку ея кресла. Письмо было очень неграмотное, и нерѣшительный, неровный почеркъ доказывалъ, что писавшій часто останавливался, затрудняясь продолжать. За исключеніемъ грамматическихъ ошибокъ, мы приводимъ его цѣликомъ:

Одноконный Станъ, 10 августа. "Любезный сэръ,

У насъ дѣло идетъ не ладно, и руда истощилась; поэтому я пишу къ вамъ, надѣясь, что вы здоровы. Руда совершенно насъ разочаровала и оказалась далеко не такой, какъ мы ожидали. Вы ожидаете отъ меня исполненія нашего условія и доставки вамъ ста акцій по 1000 долларовъ, но онѣ теперь далеко этого не стоятъ. Поэтому, я рѣшился вамъ написать и считаю, что съ моей стороны было-бы не хорошо взять съ васъ такія деньги. Я разорвалъ наше условіе и освобождаю васъ, мистеръ Дайсъ, отъ вашего обязательства, надѣясь, что это не доставитъ вамъ никакой непріятности. Вотъ что я хотѣлъ вамъ сказать и остаюсь преданный вамъ. Г. Конрой.

P. S. Вы, можетъ быть, не разсердитесь, если я вамъ скажу, что у меня пропала сестра въ 1849 году. Если вы узнаете что-нибудь о ней во время моего отсутствія, то напишите на имя Вельса Фарко и К^о въ Нью-Йоркѣ, за что я вамъ буду очень благодаренъ и уплачу все, что придется".

— Несмотря на всѣ ваши толки, это — честное, благородное письмо! воскликнула миссъ Роза рѣшительнымъ тономъ, котораго въ ней никто не подозрѣвалъ: — честнѣе и благороднѣе этого никто никогда не видывалъ.

Всѣ молчали; мужчины переглянулись съ улыбкой сознательнаго превосходства, а мистрисъ Сепульвида пожала плечами и бросила знаменательный взглядъ на Пойнсета. Но, къ ея величайшему изумленію, онъ протянулъ руку, взялъ письмо, прочелъ его и сказалъ положительнымъ, твердымъ тономъ:

— Вы правы, миссъ Роза, эти строки совершенно искренны.

Неожиданная защита Гэбріеля со стороны Пойнсета была также искренна, какъ и его недавнее порицаніе — такъ непослѣдовательна была, его натура. Взявъ письмо, онъ мгновенно убѣдился въ невиновности Гэбріеля и вспомнилъ, что дѣйствительно онъ былъ такой простой, честный человѣкъ. Онъ даже узналъ въ его откровенныхъ, безкорыстныхъ словахъ, благородную натуру Грэсъ, которую Гэбріель, очевидно, любилъ и помнилъ доселѣ. Пойнсетъ даже легко себѣ объяснялъ его женитьбу на женщинѣ, выдававшей себя за его сестру; но онъ не призналъ необходимымъ оправдать передъ всѣми человѣка, котораго онъ незадолго передъ тѣмъ оклеветалъ. Однако, онъ ничего не отвѣчалъ на вопросительный взглядъ мистрисъ Сепульвиды и, отойдя къ окну, сталъ смотрѣть на море.

— Впрочемъ, вы, можетъ быть, и правы, сказалъ Думфи, понимая инстинктомъ ревнивца, что Пойнсетъ согласился съ миссъ Розой только, чтобъ заслужить ея расположеніе: — Джо! наливай шампанское.

Дайсъ и Пильчеръ посмотрѣли вопросительно на Думфи, а тотъ взглядомъ указалъ на мистера Рейнара, который былъ внѣ себя отъ изумленія при этой неожиданной перемѣнѣ общаго мнѣнія.

— Позвольте, сказалъ онъ: — если это письмо искренное, то вы, господа, потеряли 100,000 доларовъ. Если его слова справедливы и акціи не стоятъ…

Пильчеръ и Дайсъ перебили его громкимъ хохотомъ.

— Да, да, эта дьявольская шутка для Дайса, замѣтилъ первый: — но, такъ какъ и я попался, то мнѣ нельзя смѣяться надъ нимъ.

— Но развѣ вы подозрѣваете, что сообщаемое имъ извѣстіе справедливо? спросилъ мистеръ Рейнаръ.

— Да, отвѣчалъ спокойно Пильчеръ.

— Да, повторилъ Дайсъ холодно.

Пораженный туристъ взглянулъ на обоихъ собесѣдниковъ съ изумленіемъ и восторгомъ, потомъ обернулся къ женѣ и сказалъ въ полголоса, хотя такъ, что всѣ слышали:

— Понимаешь, эти люди также легко переносятъ потерю четверти мильйона. какъ мы — почтовой марки! Какое величественное хладнокровіе! Какое благородное равнодушіе! Какое безусловное довѣріе въ свои силы! Это, дѣйствительно — страна боговъ.

— Да, господа, продолжалъ Пильчеръ: — нельзя обращать вниманія на подобныя случайности. Вчера выпало счастье ему, завтра выпадетъ намъ. Въ нашемъ климатѣ нѣтъ возможности предаваться отчаянію. Здѣсь человѣкъ рождается каждый день съизнова. Сдѣлайте одолженіе, передайте мнѣ бутылку.

Но что это? Стекла въ окнахъ и посуда на столѣ зазвенѣли, какъ при проѣздѣ экипажа — и болѣе ничего. Почему же всѣ присутствующіе вскочили блѣдные, испуганные? Эти вопросы инстинктивно задавали себѣ мистеръ и мистрисъ Рейнаръ, не сознавая никакой опасности, но видя выраженіе ужаса на лицахъ тѣхъ самыхъ людей, которые за минуту передъ тѣмъ казались столь спокойными и хладнокровными. Отъ чего всѣ они бросились къ окнамъ, и одна женщина упала въ обморокъ въ сѣняхъ?

Артуръ первый опомнился и произнесъ съ принужденной улыбкой:

— Ничего, прошло; ударъ шелъ съ востока на западъ. Вы не испугались? прибавилъ онъ, обращаясь къ мистрисъ Сепульвидѣ: — вѣдь, для васъ это — не новость. Позвольте мнѣ предложить вамъ стаканъ вина.

Мистрисъ Сепульвида, блѣдная отъ испуга, взяла стаканъ съ нервнымъ смѣхомъ., Мистеръ Пильчеръ оказалъ ту же услугу мистрисъ Рейнаръ, но, наливая шампанское, онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Къ всеобщему удивленію, Думфи очутился въ дверяхъ, и только черезъ нѣсколько минутъ возвратился на свое прежнее мѣсто подлѣ миссъ Розы, которая прежде всѣхъ засмѣялась.

— Это — небесная кара за вашу клевету на благороднѣйшаго изъ людей, сказала она, грозя пальцемъ Думфи.

Ролингстонъ, также возвратившійся къ столу, громко захохоталъ.

— Но, что-же случилось? спросилъ Рейнаръ, не понимая въ чемъ дѣло.

— Землетрясеніе, отвѣчалъ Артуръ спокойно.

XXXII.
Думфи получаетъ извѣстіе о своей женѣ.

— Землетрясеніе, повторилъ мистеръ Ролингстонъ, обращаясь къ своимъ гостямъ: — теперь вы видѣли все, чѣмъ мы можемъ похвастаться. Не пугайтесь, сударыня, прибавилъ онъ, видя, что мистрисъ Рейнаръ готова была упасть въ обморокъ: — землетрясенія не приносятъ никому вреда.

— Въ теченіи двухъ сотъ лѣтъ въ Калифорніи убито землетрясеніями людей не болѣе, чѣмъ на вашемъ берегу молніей въ одно лѣто, замѣтилъ Думфи.

— Они никогда не бываютъ сильнѣе этого, прибавилъ мистеръ Пильчеръ, успокоительно намекая, что по берегамъ Тихаго Океана природа умѣряетъ свои вспышки.

— Какъ вы видите, землетрясеніе продолжается не болѣе минуты, сказалъ Думфи: — но что это еще?

Въ ту же минуту, всѣ присутствующіе вскочили на ноги, блѣдные, едва переводя дыханіе. Но оказалось, что только проѣхалъ мимо экипажъ.

— Пойдемте на террасу, сказалъ мистеръ Думфи, взявъ подъ руку мистрисъ Рейнаръ, словно онъ всталъ лишь для этого.

За Думфи поспѣшно послѣдовали всѣ остальные. Одна мистрисъ Сепульвида осталась на минуту въ столовой съ Артуромъ.

— Отвезите меня домой, какъ можно скорѣе, сказала она шопотомъ.

— Неужели вы серьёзно испугались?

— Море здѣсь слишкомъ близко, отвѣчала мистрисъ Сепульвида, бросая взглядъ на воду и слегка вздрагивая: — не задавайте мнѣ никакихъ вопросовъ. Вы видите, что нью-йоркцы перепугались до смерти, и они могутъ услыхать ваши Слова.

Мистрисъ Сепульвидѣ не пришлось долго ждать отъѣзда, потому что, несмотря на замѣчанія Пильчера, Дайса и Думфи, что землетрясенія были нетолько безвредны, но и положительно полезны въ санитарномъ отношеніи, терраса оказалась пустою. Всѣ ея обычные посѣтители удалились, и даже краснорѣчивые защитники землетрясеній обнаруживали нетерпѣливое желаніе скорѣе вернуться въ городъ. Быстрая ѣзда вскорѣ возвратила всѣмъ прежнюю веселость, и мистеръ Рейнаръ съ женою снова стали всѣмъ восхищаться.

Мистрисъ Сепульвида и Пойнсетъ ѣхали позади всѣхъ, въ открытомъ кабріолетѣ. Пользуясь тѣмъ, что они были наединѣ, Артуръ спросилъ, почему она такъ боялась моря.

— Разсказываютъ, отвѣчала донна Марія: — что Сосновый Мысъ — вы его знаете, мистеръ Пойнсетъ — былъ въ древности наводненъ громадной волной, набѣжавшей съ моря послѣ землетрясенія. Но лучше скажите мнѣ: дѣйствительно ли вы полагаете, что письмо Конроя подлинное?

— Да, я въ этомъ увѣренъ, отвѣчалъ поспѣшно Артуръ.

— И вы полагаете, что акціи могутъ понизиться въ цѣнѣ?

— Да, очень вѣроятно.

— Если я вамъ скажу, что у меня въ этомъ предпріятіи вложено много денегъ, то вы все же будете настаивать на томъ, о чемъ вы мнѣ говорили нѣсколько дней тому назадъ?

— Да отвѣчалъ Артуръ, перебрасывая возжи въ лѣвую руку, съ цѣлью освободить правую руку неизвѣстно для чего: — я, во всякомъ случаѣ, сказалъ бы, что вамъ необходимо найти для себя защитника и покровителя.

То, что послѣдовало за этой замѣчательной рѣчью, такъ сильно противорѣчило словамъ мистрисъ Сепульвиды въ ея разговорѣ съ донной Долоресъ, переданномъ въ одной изъ предыдущихъ главъ, что я лучше замолчу. Достаточно будетъ сказать, что кабріолетъ подъѣхалъ не вмѣстѣ съ шарабаномъ, а гораздо позднѣе, къ роскошному дому Думфи на Ринконовой Горѣ, гдѣ былъ приготовленъ богатѣйшій ужинъ. Думфи былъ, повидимому, очень въ духѣ и настолько преодолѣлъ свое обычное недовѣріе и недавнюю ревность къ Артуру, что, послѣ отъѣзда дамъ, подошелъ къ нему съ веселой фамильярностью, изумившей Артура, который въ эту минуту, быть можетъ, имѣлъ болѣе причинъ, чѣмъ когда-нибудь поднимать носъ. Онъ зналъ или подозрѣвалъ, что миссъ Рингвудъ только кокетничала съ мистеромъ Думфи на зло другимъ, болѣе самолюбивымъ представительницамъ прекраснаго пола, и потому нашелъ очень смѣшнымъ, что Думфи говорилъ съ нимъ по секрету именно о ней.

— Вотъ видите, Пойнсетъ, сказалъ онъ: — я — человѣкъ занятой и не посѣщаю общества такъ много, какъ вы; но она мнѣ кажется славной, прямой дѣвушкой. Какъ вы думаете?

Излишне упоминать, что Артуръ разсыпался въ искреннихъ похвалахъ миссъ Рингвудъ. Думфи, по какому-то таинственному умственному процессу, принялъ часть этихъ похвалъ на свою долю и, сіяя удовольствіемъ, дозволилъ себѣ лишнюю бутылку шампанскаго. Вскорѣ всякая тѣнь недовѣрія къ Пойнсету исчезла, и, крѣпко пожимая ему руку, онъ сказалъ:

— Вотъ видите, Пойнсетъ, если я могу быть вамъ полезенъ, то просите смѣло всего, чего хотите. Я вижу… не бойтесь ничего… я вижу вашу игру съ вдовою. Конечно, она много всадила денегъ въ конроеву руду, но я помогу ей и вамъ высвободить деньжонки, чортъ возьми! Это — дѣло хорошее, Пойнсетъ; надо его реализировать. Мы понимаемъ другъ друга, не правдали? Вы увидите, Пойнсетъ, какъ я стою за своихъ друзей. Послушайтесь моего совѣта — не пропускайте этого случая. Женитесь поскорѣе на вдовѣ. Она этого стоитъ, и вы выручите хорошій капиталецъ. Мы съ вами, такъ сказать — старые пріятели. Вы помните старинку? Ну, ну! я не буду васъ задерживать; она васъ вѣрно ждетъ. А вотъ посмотри, Пойнси, у меня въ петлицѣ цвѣтокъ. Это Роза мнѣ дала, ей Богу, Роза! Ха, ха, ха! Гурія!

Эта невнятная, пьяная болтовня сначала забавляла Артура, но подъ конецъ возбудила въ немъ такое отвращеніе, что, бросивъ великаго финансиста, онъ поспѣшно бѣжалъ; а Думфи нерѣшительными шагами направился въ гостиную, гдѣ на порогѣ его встрѣтилъ слуга и подалъ карточку.

— Этотъ джентльмэнъ говоритъ, что ему непремѣнно надо васъ видѣть сегодня вечеромъ, но очень важному дѣлу, сказалъ слуга скороговоркой, боясь, чтобъ Думфи не перебилъ его бранью: — дѣло ваше, а не его. Онъ ждетъ уже давно: съ тѣхъ поръ, какъ вы вернулись.

Думфи взялъ карточку; на ней было написано карандашемъ: «Полковникъ Старботль, изъ Сискіу, по важному дѣлу». Банкиръ задумался; магическія слова «важное дѣло» мгновенно его отрезвили.

— Проведите его въ контору, сказалъ онъ рѣзко и пошелъ встрѣчать гостя.

Всякій, не столь практичный человѣкъ, какъ Питеръ Думфи, назвалъ бы большую, красивую комнату, куда онъ направился, не конторой, а библіотекой. Богатыя, краснаго дерева полки были заставлены многочисленными, новыми, неразрѣзанными книгами въ блестящихъ переплетахъ, а на стѣнахъ висѣли длинными рядами всевозможныя газеты и биржевые листки. Въ роскошной витринѣ, обитой внутри бархатомъ, лежала коллекція минераловъ, образцовъ золотой и серебряной руды. Убранство комнаты довершали: большая карта какого-то острова, принадлежавшаго Думфи, морской видъ съ пароходомъ на первомъ планѣ, также собственностью Думфи, и громадная, плохо нарисованная картина тропическаго лѣса, въ которомъ Думфи арендовалъ сахарную плантацію. Всѣ эти предметы, очевидно, продавались, еслибъ только нашелся покунщикъ по выгодной цѣнѣ.

Незнакомецъ, вошедшій въ эту комнату, былъ высокаго роста и склонный къ дородности, которую сдерживалъ отъ дальнѣйшаго развитія узкій, синій фракъ, стягивавшій его талію. Напротивъ, воротникъ фрака былъ очень широкій, внушительный; черный, шелковый галстухъ едва касался его длиннаго горла и большимъ бантомъ полускрывалъ рубашку и опускался концами на бѣлый жилетъ съ золоченными пуговицами. Надъ всѣмъ этимъ возвышалось красное лицо полковника, съ длиннымъ горбатымъ носомъ, хитрыми глазами и добродушнымъ ртомъ. Онъ вошелъ поспѣшно на цыпочкахъ, какъ всегда ходятъ люди, желающіе скрыть свою тучность. Въ одной рукѣ держалъ большой бѣлый платокъ, а въ другой — шляпу съ широкими полями, и подъ мышкой у него виднѣлась толстая трость. Засунувъ платокъ въ пазуху и положивъ шляпу на конторку, за которой сидѣлъ Думфи, онъ спокойно опустился въ кресло безъ всякаго приглашенія и, облокотившись на свою трость, сталъ молча ожидать привѣтствія хозяина.

— Вы говорите, что у васъ важное дѣло? сказалъ Думфи: — надѣюсь, что такъ. Ну, разсказывайте. Я не теряю времени. Ну, живѣе. Что вамъ угодно?

Рѣзкое обращеніе Думфи, дошедшее теперь до отталкивающей грубости, нисколько не подѣйствовало на Старботля. Онъ преспокойно вынулъ платокъ, медленно высморкался и произнесъ хладнокровно:

— Я пришелъ сюда, сэръ, два часа тому назадъ, и мнѣ сказали, что вы банкетствуете. Я отвѣчалъ слугѣ: «не мѣшайте вашему барину; никто не любитъ, чтобъ его прерывали въ минуты поклоненія Вакху и Венерѣ». Я зналъ человѣка въ Луизіанѣ — его звали Ганкъ Пинкней — который убилъ слугу, негра, стоившаго, по крайней мѣрѣ, 1,000 долларовъ, за то, что онъ вошелъ въ комнату во время его выпивки. И еще тамъ не было дамъ, а слуга объявилъ о пожарѣ на заводѣ. Можетъ быть, вы скажете, что это былъ исключительный случай; но, чортъ возьми! и знаю десятки подобныхъ исторій. Вотъ я потому и сказалъ вашему слугѣ: «не мѣшайте барину; но, когда дамы удалятся и ни красота, ни веселье болѣе не будутъ украшать банкетнаго стола, то скажите ему обо мнѣ. За пустымъ столомъ и полуопустошенной бутылкой мы съ нимъ отлично обдѣлаемъ наше дѣло».

Съ этими словами, Старботль всталъ и прежде, чѣмъ изумленный Думфи успѣлъ открыть ротъ, онъ подошелъ къ столу, взялъ стоявшій на подносѣ графинъ съ виски и, наливъ себѣ полстакана, преспокойно выпилъ, кивнувъ головою хозяину.

Впервые Думфи пожалѣлъ, что его манеры не отличались гордымъ достоинствомъ. Очевидно, что на полковника не дѣйствовало его обычное, грубое обращеніе, и что, доведенное до крайности, оно могло только возбудить рукопашную расправу. Полковникъ принадлежалъ къ тому классу хорошо извѣстныхъ въ Калифорніи людей, съ которыми Думфи избѣгалъ имѣть дѣло, и потому онъ прикусилъ губу, молча глотая свою безпомощную злобу. Его радовало только, что никто изъ его недавнихъ гостей не присутствуетъ при этой унизительной сценѣ, и, надо прибавить, что стыдъ и негодованіе уничтожили въ немъ всякій слѣдъ винныхъ паровъ.

— Да, сэръ, продолжалъ Старботль, усѣвшись снова въ кресло и чмокая губами: — я ждалъ въ передней, пока вы проводили всѣхъ гостей и простились съ одной прелестной нимфой. Чортъ возьми! я одобряю вашъ вкусъ, а повѣрьте, я — компетентный судья въ этомъ дѣлѣ. Видя васъ въ ту минуту, я сказалъ себѣ: «Нѣтъ, Старъ, ты не станешь мѣшать человѣку провожать красавицу и накидывать шаль на алебастровыя плечи». Ха, ха, ха! Я хорошо помню, что въ Уашингтонѣ, въ 1843 году, у Тома Бентона я былъ точно въ такомъ положеніи. «Что-жъ вы, Старъ, никогда не надѣнете на меня шаль?» спросила она, первѣйшая красавица сезона 1843 г. Мнѣ нечего вамъ объяснять, почему я отвѣчалъ: «Еслибъ это зависѣло отъ меня, то я никогда не закрылъ бы этихъ чудныхъ плечъ». Однако, дѣлать нечего, пришлось ихъ закрыть. Но вы ничего не пьете, мистеръ Думфи. Сдѣлайте одолженіе, сэръ, выпейте хоть рюмку для нашего перваго знакомства.

Не рѣшаясь, по прежнему, произнести ни слова, Думфи нетерпѣливо покачалъ головой. Старботль всталъ и, вытянувшись во весь ростъ, медленно, съ достоинствомъ подошелъ къ Думфи.

— Если вы, мистеръ Думфи, сказалъ онъ, величественно махая рукой: — считаете, что я нарушилъ ваше уединеніе, если, судя по вашему нежеланію быть просто вѣжливымъ со мною, сэръ, вы недовольны моими замѣчаніями о молодой дамѣ, которую я имѣлъ удовольствіе видѣть въ вашемъ обществѣ, то вы скажите прямо, и, чортъ возьми! я не останусь здѣсь долѣе ни минуты, а завтра дамъ я вамъ всякое удовлетвореніе, въ которомъ ни одному джентльмэну никогда не отказывалъ Кульпетръ Старботль. Моя карточка, сэръ, у васъ, а живу я въ отелѣ Св. Карла, гдѣ я и мой пріятель будемъ васъ ожидать.

— Послушайте, мистеръ Старботль, отвѣчалъ Думфи въ испугѣ: — не обижайтесь. Я не пью водки, потому что уже много выпилъ. Я ждалъ только, чтобы вы объяснили, по какому важному дѣлу вы пожаловали, и уже потомъ хотѣлъ потребовать бутылку коньяку, за которой мы основательнѣе повели бы разговоръ. Садитесь, полковникъ, пожалуйста. Эй, проклятый! принеси бутылку шампанскаго и два стакана.

Когда же слуга исполнилъ его приказаніе, онъ, подъ предлогомъ запереть дверь, пошелъ за нимъ до порога и шопотомъ сказалъ ему:

— Постой за дверьми и минутъ черезъ десять войди съ извѣстіемъ, что меня требуютъ по крайне необходимому дѣлу въ контору.

Возвратясь къ столу, онъ налилъ два стакана вина и очень любезно произнесъ:

— Радъ съ вами познакомиться, полковникъ. За ваше здоровье.

Старботль кашлянулъ, какъ-бы съ цѣлью освободиться отъ взятаго на себя строгаго тона, и, съ достоинствомъ кивнувъ головой, чокнулся съ хозяиномъ.

— Еслибъ цѣль моего посѣщенія была обыкновенная, началъ онъ, усаживаясь снова въ кресло: — то я искалъ бы васъ, сэръ, въ вашей конторѣ, въ дѣловой атмосферѣ, а не средь Ларовъ и Пенатовъ, въ блестящей банкетной залѣ. Въ такомъ случаѣ я искалъ бы васъ въ храмѣ, выстроенномъ вами богинѣ Фортунѣ, однимъ изъ баловней которой вы считаетесь. Но, имѣя постоянныя сношенія съ даровитымъ Джономъ Кольхуномъ, я никогда не мѣшалъ его дѣятельности на гладіаторской аренѣ сената, а бесѣдовалъ постоянно съ нимъ за стаканомъ вина въ его частной квартирѣ. Въ нашемъ ремеслѣ, сэръ, мы отличаемся умѣніемъ обращаться съ людьми.

— А какое ваше ремесло?

— До выбора въ члены законодательнаго собранія гражданами Сискіу я былъ адвокатомъ. Съ тѣхъ поръ я продолжаю иногда вести важныя, деликатныя дѣла. Мои услуги, смѣю сказать, цѣнятся въ сложныхъ, трудныхъ дѣлахъ, гдѣ замѣшаны самолюбіе и любовь, политическія интриги и щекотливыя отношенія половъ. Мнѣ удавалось, сэръ, помочь честолюбивому всаднику перескочить черезъ всѣ препятствія на его пути и утереть слезы плачущей красавицы. Еслибъ меня не удерживала адвокатская честь, то я вамъ назвалъ бы по именамъ нѣкоторыхъ изъ кліентовъ Кульпетра Старботля. Это — самыя блестящія красавицы и первые дѣятели страны.

— Я очень сожалѣю; но если вы думаете прибавить меня къ числу вашихъ кліентовъ, то….

— Это немыслимо, сэръ, перебилъ его очень хладнокровно полковникъ, какъ-бы не замѣчая ироніи Думфи: — я — адвокатъ противной стороны.

Улыбка мгновенно исчезла съ лица Думфи, и онъ съ изумленіемъ произнесъ:

— Что вы хотите сказать?

Старботль пододвинулъ свое кресло къ конторкѣ, фамильярно облокотился на нее и началъ, выбивая тактъ перомъ по рукѣ Думфи.

— Замѣтьте, сэръ, что, хотя я — адвокатъ противной стороны, но это не мѣшаетъ мнѣ благородно относиться къ отвѣтчику и стараться покончить дѣло миролюбиво, какъ подобаетъ джентльмэнамъ.

— Но, чортъ возьми! въ чемъ дѣло? воскликнулъ Думфи, внѣ себя отъ гнѣва: — кто вашъ истецъ?

— Гм! конечно, женщина. Не думайте, чтобъ я васъ обвинялъ въ политическомъ честолюбіи. Ха, ха, ха! Нѣтъ, сэръ, вы похожи на меня! Дѣло идетъ о женщинѣ, о прелестной женщинѣ. Такіе люди, какъ мы съ вами, не живутъ на свѣтѣ пятьдесятъ лѣтъ безъ подобающей мысли о милыхъ существахъ. Я презираю человѣка, не думающаго о нихъ. Это — слабость великихъ людей.

— Послушайте, полковникъ Старботль, отвѣчалъ Думфи съ рѣшимостью человѣка, измѣрившаго силы своего противника и рискнувшаго вступить съ нимъ въ бой: — я не знаю и не хочу знать, кто ваша истица. Мнѣ рѣшительно все равно, какъ ее обманули, обошли или надули; но вы, какъ человѣкъ, знающій свѣтъ, должны понять, что я, въ моемъ положеніи, никогда не ставлю себя въ зависимость отъ женщинъ. Я не думаю, что я лучше всѣхъ, но я — не дуракъ. Вотъ какое различіе между мною и вашими кліентами.

— Да въ этомъ и есть различіе. Въ другихъ случаяхъ, дѣло идетъ о прелестномъ, восхитительномъ созданіи, часто скромномъ и набожномъ, какъ монахиня, но отношенія истицы къ отвѣтчику — незаконныя. А, въ вашемъ дѣлѣ, чортъ возьми, истица…. ваша жена.

— Моя жена умерла, промолвилъ Думфи, поблѣднѣвъ, но все же стараясь скрыть свое волненіе подъ презрительной улыбкой.

— Вы ошибаетесь, сэръ, очень ошибаетесь. Поймите меня: я не говорю, что она не должна была умереть. Судя по тому взгляду, который на васъ бросила прелестная нимфа, нѣсколько минутъ тому назадъ, я полагаю, что здѣсь не мѣсто другой женщинѣ; но что-же дѣлать… она жива! Вы думали, что она умерла и бросили ее въ снѣгу. Она даже увѣряетъ — вы знаете Думфи, какъ клевещутъ женщины на мужчинъ — что не ваша вина, если она осталась въ живыхъ. Что это?

— Изъ конторы пришли, сэръ, требуютъ васъ немедленно, произнесъ слуга, отворяя дверь.

— Убирайся къ чорту! заревѣлъ Думфи.

— Очень нужно….

— Уберешься ли ты? еще страшнѣе закричалъ Думфи, и дверь поспѣшно затворилась.

— Это — ошибка, продолжалъ Думфи: — всѣ умерли голодною смертью, пока я искалъ помощи. Я самъ читалъ, чортъ возьми! донесеніе экспедиціи, посланной на выручку.

Старботль медленно вынулъ изъ кармана измятую, полинявшую бумагу и, указывая на нее, сказалъ.

— Вотъ донесеніе коменданта Praesidio, пославшаго экспедицію. Вы читаете по-испански? Посмотрите: здѣсь сказано, что тѣла всѣхъ мужчинъ и женщинъ были признаны, кромѣ тѣла вашей жены. А почему? очень просто. Ея тамъ не было.

Думфи опустился почти безъ чувствъ на спинку кресла. Судьба, въ лицѣ полковника Старботля, нанесла ему роковой ударъ.

XXXIII.
Неожиданный посѣтитель мистрисъ Конрой.

Нетолько въ Сан-Франциско стояли жары. Въ заливѣ Сан-Пабло и въ рѣкахъ Сан-Іохимъ и Сакраменто желтыя воды медленно катились подъ знойными лучами солнца, словно плотная масса огненной лавы. Ни малѣйшее дуновеніе вѣтра не нарушало безмолвной тишины на западныхъ откосахъ Контра-Кастскихъ Горъ; на востокѣ высокими столбами поднимался къ небу дымъ отъ горѣвшихъ лѣсовъ; громадныя поля пшеницы въ окрестныхъ долинахъ представляли пустыню, усѣянную пепломъ. Густое, красное облако пыли сопровождало днемъ и ночью вингдамскій дилижансъ, заставляя страдающихъ отъ духоты пассажировъ вздыхать съ нетерпѣніемъ о виднѣвшихся вдали снѣжныхъ вершинъ. Никто въ Калифорніи не помнилъ подобныхъ жаровъ. Но одинъ смѣлый ученый, доказывавшій, что, по всей вѣроятности, землетрясеніе повторится, былъ такъ перепуганъ выраженіемъ, всеобщей вражды, что счелъ нужнымъ удалиться до тѣхъ поръ, пока принципы метеорологіи будутъ повсемѣстно признаны.

Жарко было въ Одноконномъ Станѣ, въ оврагѣ, на берегу рѣки и даже на Конроевой Горѣ, въ тѣни темно-зеленыхъ сосенъ и на галлереѣ красиваго дома Конроя. Быть можетъ, по этой причинѣ, мистрисъ Конрой, рано утромъ, послѣ ухода ея мужа, на работы, искала убѣжища внѣ своего блестящаго жилища, подъ тѣнью сосенъ. Впрочемъ, не менѣе важной причиной, удалившей ее изъ дома, была таинственная записка, полученная ею наканунѣ, вечеромъ, и которую она теперь перечитывала, сидя на полусгнившемъ пнѣ.

Я желалъ бы нарисовать читателямъ ея портретъ въ эту минуту. Соломенная шляпа съ широкими полями прикрывала ея старательно завитые русые волосы. Жара вызвала румянецъ на ея обыкновенно блѣдныхъ щекахъ и усилила нервный блескъ ея сѣрыхъ глазъ. По той же причинѣ, ея губы были полуоткрыты, что уменьшало рѣзкость ихъ очертанія. Она казалась, на взглядъ гораздо здоровѣе, и широкія складки платья, къ которымъ она чувствовала всегда особую склонность, какъ всѣ женщины небольшаго роста, охватывали талію, далеко не столь тонкую, какъ прежде. Она отличалась необычной томностью и заботливостью о своей особѣ, чего прежде никогда въ ней не было замѣтно; но все это придавало ей гораздо болѣе женственности и прелести. Записка, лежавшая открытой у нея въ рукѣ, заключала въ себѣ слѣдующее:

"Въ десять часовъ я буду ждать васъ подъ горою, близь большой сосны. Вы придете туда, если жалѣете себя. Берегитесь, я силенъ, потому что чувствую себя оскорбленнымъ.

Викторъ."

Перечитавъ нѣсколько разъ съ улыбкой записку, мистрисъ Конрой спрятала ее въ карманъ и, положивъ руки на колѣна, задумалась. Черезъ нѣсколько минутъ, она поспѣшно поджала подъ себя ноги и нетерпѣливо стала осматривать землю, отыскивая мелкихъ насѣкомыхъ, не дающихъ покоя человѣку. Потомъ она взглянула на часы. Было пять минутъ одинадцатаго. Въ безмолвномъ, сонномъ лѣсу не слышно было ни малѣйшаго звука, кромѣ отдаленнаго карканья грача. Бѣлка, быстро сбѣжавъ съ сосѣдняго дерева, неожиданно остановилась передъ открытымъ зонтикомъ, лежавшимъ у ногъ мистрисъ Конрой и въ испугѣ распласталась на корѣ. Черезъ минуту, заяцъ, поджавъ уши, набѣжалъ на этотъ страшный зонтикъ и задрожалъ весь отъ страха. Наконецъ, въ кустахъ послышались мужскіе шаги, и мистрисъ Конрой, поднявъ зонтикъ, полускрыла имъ свои сверкавшіе глаза.

Какая-то фигура медленно поднималась въ гору. Издали мистрисъ Конрой увидала, что это былъ не Викторъ, но, когда онъ приблизился, она быстро вскочила, блѣдная, дрожащая всѣмъ тѣломъ. Это былъ испанскій переводчикъ изъ Улицы Тихаго Океана. Она вскрикнула и хотѣла бѣжать, но, въ ту-же минуту, онъ обернулся и, узнавъ ее, также вздрогнулъ, также вскрикнулъ отъ изумленія. Впродолженіи нѣсколькихъ секундъ они молча смотрѣли другъ на друга, едва переводя дыханіе.

— Деваржъ, произнесла мистрисъ Конрой, едва слышнымъ голосомъ: — Боже милостивый!

— Да, отвѣчалъ съ горькимъ смѣхомъ незнакомецъ: — Деваржъ, который бѣжалъ съ тобой! Деваржъ, измѣнникъ, братъ твоего мужа, твой сообщникъ, твой любовникъ, твоя жертва! Посмотри на меня, ты меня знаешь?

— Тише, тише! ради Бога! отвѣчала мистрисъ Конрой, озираясь по сторонамъ.

— А ты кто? продолжалъ онъ, не обращая вниманія на ея мольбы: — которая изъ двухъ госпожъ Деваржъ ты теперь? Или ты носишь имя молодого офицера, ради котораго ты меня бросила? Или онъ отказалъ тебѣ въ единственномъ удовлетвореніи, которое могло бы хоть отчасти оправдать твоею измѣну? Или я говорю съ женою и сообщницей дурака Конроя? Какъ тебя зовутъ? Скажи скорѣе. Мнѣ о многомъ надо съ вами поговорить, сударыня; но я — человѣкъ учтивый и желаю знать прежде всего, какъ васъ звать?

Несмотря на искренній пылъ его страсти и гнѣва, фигура незнакомца была такъ уморительна съ его крашенными волосами, фальшивыми зубами и старомодной одеждой, что эта гордая женщина поникла головою отъ стыда не за свое преступленіе, но за презрѣнную ничтожность своего сообщника.

— Тише, тише! промолвила она: — называй меня своимъ другомъ, Генри. Я всегда останусь твоимъ другомъ. Называй меня, какъ хочешь, только пойдемъ отсюда. Ради Бога, не кричи!

И, почти не сознавая, что она дѣлала, мистрисъ Конрой увлекла его за собою къ разоренной хижинѣ Гэбріеля; тамъ, по крайней мѣрѣ, ей нечего было бояться Виктора.

— Какъ ты попалъ сюда? Какъ ты нашелъ меня? Что ты дѣлалъ все это время? поспѣшно спросила она.

Незнакомецъ, казалось, поддался тому странному вліянію, которое она имѣла надъ всѣми мужчинами, кромѣ Гэбріеля Конроя. Съ минуту онъ помолчалъ, а потомъ отвѣтилъ скорѣе без надежнымъ, чѣмъ горькимъ тономъ:

— Я пріѣхалъ сюда шесть лѣтъ тому назадъ, убитый, раззоренный, опозоренный. Я желалъ одного: скрыть свое безчестіе отъ всѣхъ, знавшихъ меня; я жаждалъ спрятаться отъ брата, жену котораго я укралъ, отъ тебя, Жюли, и твоего послѣдняго любовника.

Произнося эти слова, онъ возвысилъ было голосъ, но тотчасъ же понизилъ его по жесту мистрисъ Конрой.

— Когда ты меня бросила въ Сент-Луи, мнѣ оставалось одно изъ двухъ, или смерть, или второе изгнаніе, продолжалъ онъ: — я не могъ возвратиться въ Швейцарію и жить на родинѣ, постоянно вспоминая о своемъ преступленіи. Я пріѣхалъ сюда и, благодаря моему образованію и знанію языковъ, я вскорѣ разбогатѣлъ. Я могъ бы сдѣлаться и вліятельнымъ человѣкомъ, но предпочиталъ работать, какъ поденщикъ, цѣлый день, а ночь проводить въ игорномъ домѣ, забывая въ пьянствѣ, развратѣ и игрѣ свое горе. Но я все же остался джентльмэномъ, и, хотя меня считали за энтузіаста, за сумасшедшаго, но всѣ меня уважали. Я, предатель и измѣнникъ, пользовался полнымъ довѣріемъ, и никто не сомнѣвался въ моей чести и безкорыстіи. Но тебѣ какое до этого дѣло? Тебѣ!

Онъ хотѣлъ отвернуться отъ нея съ презрѣніемъ, но неожиданно замѣтилъ въ ея глазахъ если не сочувствіе, то, во всякомъ случаѣ, удовольствіе, что онъ, по своимъ внутреннимъ качествамъ, былъ выше своей уморительной наружности. Какъ низка ни была эта женщина, она съ гордостью услыхала, что ея мнѣніе о человѣкѣ, которому она измѣнила, было вполнѣ справедливо и что въ немъ было нѣчто хорошее. Этотъ взглядъ снова возвратилъ его къ ея ногамъ.

— Мало-по-малу, я началъ забывать свое горе, Жюли, продолжалъ онъ грустнымъ тономъ: — свое преступленіе и даже тебя; но вдругъ до меня дошла вѣсть о смерти брата отъ голода. Однажды, мнѣ принесли для перевода документъ, изъ котораго я узналъ, что мой братъ, а твой мужъ погибъ голодной смертью! Понимаешь ты — голодной смертью! Изгнанный изъ своего дома клеймомъ позора, онъ также, какъ я, жаждалъ скрыться и принялъ участіе въ экспедиціи эмигрантовъ. Онъ, джентльмэнъ и ученый, дѣлилъ всѣ испытанія и лишенія эмигрантской жизни вмѣстѣ съ грубой чернью; наконецъ, онъ умеръ голодной смертью никому невѣдомый, никѣмъ неоплаканный.

— Онъ умеръ, какъ жилъ — подлецомъ и лицемѣромъ! воскликнула мистрисъ Конрой съ пламеннымъ горемъ: — онъ послѣдовалъ за грубой, необразованной дѣвушкой по имени Грэсъ Конрой, и, умирая, оставилъ ей все свое состояніе. Слава Богу! у меня есть на это документъ. Но что это?

Что бы это ни былъ за шорохъ — паденіе листа, или шаги какого-нибудь маленькаго звѣрька — но онъ мгновенно замеръ, и мертвая тишина снова окружила дѣйствующихъ лицъ этой сцены.

— Да, продолжала мистрисъ Конрой въ полголоса: — это — все та же исторія, какъ въ Базелѣ, гдѣ онъ измѣнилъ мнѣ ради необразованной дѣвчонки, что возбудило въ тебѣ, Генри, дружеское сочувствіе, которое потомъ перешло въ болѣе опасную страсть. Ты страдалъ, но и я также страдала.

Генри Деваржъ молча смотрѣлъ на нее. Ея голосъ дрожалъ; слёзы выступили на глазахъ, за мгновеніе передъ тѣмъ сверкавшихъ благороднымъ негодованіемъ оскорбленной женщины. Онъ зналъ, что она измѣнила его брату и ему самому. Она этого даже не отрицала. Онъ явился въ Одноконный Станъ для того, чтобъ обвинить ее въ позорномъ обманѣ, а теперь ощущалъ какое-то странное сочувствіе къ этой женщинѣ: онъ, казалось, былъ готовъ осудить своего брата и оправдать ее въ дѣлѣ обмана. Онъ начиналъ чувствовать, что его страданіе было ничто въ сравненіи съ несправедливостями людей къ этой бѣдной женщинѣ. Всякая женщина, пытающаяся оправдать себя передъ ревнивымъ любовникомъ, имѣетъ всегда могущественнаго союзника въ его самолюбіи, и Деваржъ готовъ былъ повѣрить, что, если онъ и потерялъ ея любовь, то она никогда его не обманывала. Что же касается до принятія ею чужого имени, то она вполнѣ оправдывалась тѣмъ фактомъ, что на ней женился единственный братъ дѣвушки, роль которой она взяла на себя. Ни онъ, ни докторъ Деваржъ никогда не выказывали такого благороднаго довѣрія къ ней и такъ достойно не цѣнили ея природныхъ качествъ и страданій, какъ этотъ человѣкъ. Не виновны ли они сами въ томъ, что не успѣли пользоваться, по своей глупости и самолюбію, возвышенной любовью этой женщины? Мы съ вами, читатель, невлюбленные въ это презрѣнное существо, легко видимъ нелогичность доводовъ Генри Деваржа; но, когда человѣкъ становится въ одно и тоже время обвинителемъ, судьею и присяжнымъ въ дѣлѣ любимой женщины, то онъ часто признаетъ за приговоръ простое прекращеніе производства. По всей вѣроятности, мистрисъ Конрой замѣтила, что онъ поддается ея вліянію, хотя она теперь и находилась въ большомъ волненіи, боясь неожиданнаго прихода Виктора, который, съ своей увлекающейся пламенной натурой, могъ скомпрометировать ее передъ мужемъ и передъ Деваржемъ.

— Зачѣмъ ты пришелъ ко мнѣ? спросила она съ соблазнительной улыбкой: — только для того, чтобъ оскорбить меня?

— На землю, которой ты владѣешь, въ качествѣ Грэсъ Конрой или мистрисъ Конрой, существуетъ другой документъ, выданный ранѣе того, который получилъ братъ, отвѣчалъ Деваржъ съ чисто мужской прямотой: — особа, въ чьихъ рукахъ этотъ документъ, имѣетъ подозрѣніе, что тутъ кроется обманъ, и мнѣ поручено преслѣдовать это дѣло.

— А что возбудило это подозрѣніе? спросила мистрисъ Конрой, сверкая глазами.

— Анонимное письмо.

— Ты его видѣлъ?

— Да; и оно написано тѣмъ же почеркомъ, какъ и часть документа на владѣніе землею.

— Ты знаешь чей это почеркъ?

— Знаю. Это — почеркъ человѣка, находящагося здѣсь, стараго калифорнійца, Виктора Рамиреса.

Произнеся эти слова, онъ пристально взглянулъ на нее, но она не смутилась и отвѣчала съ очаровательной улыбкой:

— Но развѣ твой кліентъ не знаетъ, что, фальшивый ли это документъ или нѣтъ, права моего мужа вполнѣ законны?

— Но моя кліентка принимаетъ пламенное участіе въ сиротѣ Грэсъ.

— А! произнесла мистрисъ Конрой съ легкимъ вздохомъ: — вы предприняли такое большое путешествіе ради женщины?

— Да, отвѣчалъ Деваржъ, полудовольный, полусмущенный.

— Я понимаю, продолжала мистрисъ Конрой: — твоя кліентка — молодая женщина, быть можетъ, хорошая и красавица! Ты сказалъ себѣ: «я докажу, что мистрисъ Конрой — презрѣнная обманщица», и вотъ для чего ты пріѣхалъ сюда. Ну, я тебя не осуждаю. Ты — человѣкъ. Быть можетъ, это и къ лучшему.

— Но, Жюли, выслушай меня, перебилъ ее испуганный Деваржъ.

— Нѣтъ! воскликнула мистрисъ Деваржъ, вставая и махая своей тонкой бѣлой ручкой: — ты слышишь, что я тебя не осуждаю. Я не могла ничего другого и ожидать отъ тебя. Я это вполнѣ заслужила. Вернись къ своей кліенткѣ и скажи ей, что ты видѣлъ преступную обманщицу Жюлй Деваржъ. Посовѣтуй ей начать противъ меня процессъ и веди его самъ. Докончи дѣло, начатое авторомъ анонимнаго письма, и загладь свою вину, а мое безуміе. Получи за все это заслуженную награду; но скажи ей, чтобъ она благодарила Бога за то, что онъ ей даровалъ такихъ друзей, какихъ Жюли Деваржъ никогда не имѣла въ самую блестящую эпоху своей красоты! Ну, теперь прощай! Нѣтъ, Генри Деваржъ, не удерживай меня: я иду къ своему мужу. Онъ, по крайней мѣрѣ, съумѣлъ простить и приголубить безпомощную, заблуждающуюся, несчастную женщину.

Прежде, чѣмъ изумленный Деваржъ могъ опомниться, она выскользнула изъ его рукъ и исчезла. Съ минуту ея бѣлое платье виднѣлась между деревьями, но потомъ лѣсная чаща скрыла ее отъ его глазъ.

Быть можетъ, это исчезновеніе было какъ нельзя болѣе кстати, ибо, черезъ минуту, изъ-за деревьевъ показался Викторъ Рамиресъ, едва переводившій духъ, съ растрепанными волосами и дико сверкающими глазами. Они оба посмотрѣли другъ на друга молча.

— Жаркій день для прогулки, сказалъ Деваржъ съ презрительной улыбкой.

— Да, чортъ возьми! вы правы, отвѣчалъ Викторъ: — а вы что здѣсь дѣлаете?

— Я билъ мухъ, произнесъ спокойно Деваржъ: — прощайте!

XXXIV.
Гэбріель Конрой отказывается отъ всего.

Къ сожалѣнію, я долженъ сказать, что выраженіе лица мистрисъ Конрой во время ея бѣгства нисколько не соотвѣтствовало грустному, отчаянному тону, которымъ она простилась съ Генри Деваржемъ. Когда она входила на лѣстницу своего дома и съ трудомъ переводила дыханіе отъ поспѣшной ходьбы, на устахъ ея играла улыбка. Но тутъ она неожиданно почувствовала себя дурно и, войдя въ пустой домъ, прошла поспѣшно въ будуаръ, гдѣ бросилась на кушетку, негодуя на свою унизительную слабость. Никто не видалъ, какъ она вошла; экономка, воспользовавшись ея отсутствіемъ, уѣхала въ городъ, а китайскіе слуги, подъ предлогомъ нестерпимой жары, всѣ удалились въ прачечную.

Мистрисъ Конрой задумалась. Свиданіе съ Деваржемъ сначала ее очень поразило, а теперь она была довольна, что онъ явился на сцену, такъ какъ онъ могъ быть полезнымъ для нея союзникомъ противъ Рамиреса, благо она еще не потеряла свою власть надъ нимъ. Что же касается до Рамиреса, то она чувствовала, что онъ становился опаснымъ врагомъ. До сихъ поръ его ревность выражалась только гнѣвными вспышками, и она не боялась его, хотя знала, что онъ въ состояніи каждую минуту прибѣгнуть къ насилію; по она невольно содрогнулась, услыхавъ отъ Деваржа хитрый планъ мести, придуманный страстнымъ испанцемъ. Она рѣшилась повидать снова Деваржа и, напомнивъ ему о тѣхъ страданіяхъ, которыя она вынесла отъ его брата, убѣдить его, что онъ нисколько не былъ виноватъ передъ памятью брата. Затѣмъ, овладѣвъ имъ, воспользоваться его помощью для удержанія Рамиреса отъ обнаруживанія ея тайны до отъѣзда Гэбріеля. Однажды выѣхавъ изъ Калифорніи, она могла на свободѣ предать посмѣянію ихъ обоихъ и посвятить себя всецѣло своему мужу, любовь котораго стала съ нѣкоторыхъ поръ цѣлью ея жизни и всѣхъ ея усилій. Поэтому, необходимо было поспѣшить отъѣздомъ. Съ тѣхъ поръ, какъ распространилась вѣсть о томъ, что руда была далеко не такая цѣнная, какъ полагали, Гэбріель смутно понялъ, что его долгъ — остаться и раздѣлить судьбу своего открытія; поэтому, онъ отложилъ свой отъѣздъ. Но мистрисъ Конрой могла увѣрить его, что Думфи желалъ его скорѣйшаго отъѣзда и даже могла побудить Думфи написать Габріелю въ этомъ духѣ. Она улыбнулась при мысли, какую власть въ послѣднее время она пріобрѣла надъ великимъ финансистомъ. Она могла все это сдѣлать, если ей только не помѣшаетъ ея физическая слабость. При мысли объ этой слабости именно въ такую минуту, она заскрежетала зубами, но черезъ мгновеніе другая мысль блеснула въ ея головѣ, и она тотчасъ просіяла. Быть можетъ, сердце Гэбріеля тронется этимъ: мужчины — такія странныя созданія!

Среди подобныхъ размышленій, она вдругъ услыхала какой-то странный шумъ. Въ домѣ царила такая тишина, что ясно раздавался стукъ дятла на крышѣ. Но вдругъ явственно раздались медленные, тяжелые, мужскіе шаги въ одной изъ верхнихъ комнатъ, въ которой были сложены старыя, ненужныя вещи. Мистрисъ Конрой не отличалась, какъ многія женщины, нервнымъ предчувствіемъ враговъ или призраковъ; она для этого была слишкомъ практична; но она съ любопытствомъ стала прислушиваться. Шаги снова раздались, и теперь не было никакого сомнѣнія, что это были шаги ея мужа.

Что онъ тамъ дѣлалъ? Во все время ихъ брачной жизни, онъ никогда не возвращался съ работы такъ рано. Въ той комнатѣ находились, между прочимъ, вещи, принадлежавшія ему, когда онъ былъ простымъ рудокопомъ. Можетъ быть, ему понадобилось что-нибудь изъ нихъ. Она также вспомнила, что тамъ былъ мѣшокъ съ платьями его матери. Но къ чему онъ пошелъ туда именно теперь? Какой-то суевѣрный страхъ, надъ которымъ она, во всякое другое время, громко разсмѣялась бы, овладѣлъ ею всецѣло. Шаги стали приближаться. Дыханіе ея замерло. Онъ прошелъ по столовой и сталъ медленно спускаться по лѣстницѣ, потомъ онъ направился по корридору къ дверямъ ея будуара. Шаги его были нерѣшительны, и каждый изъ нихъ болѣзненно отзывался въ ея сердцѣ. Еще минута ожиданія, и она чувствовала, что вскрикнетъ отъ ужаса. Но вотъ дверь отворилась, и Гэбріель показался на порогѣ.

Она бросила на него одинъ быстрый, безнадежный взглядъ и поняла, что ея судьба рѣшена. Онъ зналъ все! Однако, его глаза, хотя серьёзно и грустно смотрѣвшіе на нее, не сверкали негодованіемъ или злобой; но въ нихъ также и не виднѣлось обычнаго смущенія, которое онъ ощущалъ въ ея присутствіи. На немъ была толстая блуза рудокопа и такіе же шаровары; въ рукахъ онъ держалъ небольшой узелъ, ломъ и мотыку. Молча онъ положилъ все это на полъ и, видя, что она смотритъ на него съ нервнымъ безпокойствомъ, онъ сказалъ, какъ бы извиняясь:

— Я беру съ собою только одно одѣяло и немного стараго бѣлья. Если хотите, я развяжу узелъ, но вы меня знаете, сударыня: я не вынесу изъ этого дома того, чего я въ него не внесъ.

— Вы уходите? произнесла она едва слышно.

— Да; если вы не знаете отчего, то вамъ объяснитъ это то лицо, отъ котораго и я все узналъ. Но прежде, чѣмъ уйти, я долженъ засвидѣтельствовать, что тутъ никто не виноватъ — ни онъ, ни я. Сегодня, утромъ, я былъ въ моей старой хижинѣ.

Этотъ фактъ показался ей столь естественнымъ, что она выслушала его, какъ что-то хорошо ей извѣстное.

— Я сидѣлъ въ хижинѣ, продолжалъ онъ: — когда услышалъ голоса; вашъ и какого-то незнакомца. Вы знаете, сударыня, что я не стану подслушивать того, что говорится не для меня. Еслибъ это зависѣло отъ меня, то вы могли бы говорить до вечера. Но я замѣтилъ, что кто-то за деревьями за вами слѣдилъ. Я издали узналъ въ немъ мексиканца, за которымъ я ухаживалъ въ прошломъ году въ Одноконномъ Станѣ. Я пошелъ прямо къ нему, но онъ, увидавъ меня, пустился бѣжать. Я его догналъ и положилъ ему руку на плечо. Онъ остановился.

Было что-то столь величественное въ движеніи руки, сопровождавшемъ эти слова, что мистрисъ Конрой была поражена, несмотря на ея оскорбленную гордость. Черезъ мгновеніе, она, однако, произнесла, сама не сознавая, вслухъ или про себя:

— Еслибъ онъ меня любилъ, то убилъ бы его на мѣстѣ.

— Не мнѣ передавать вамъ то, что онъ мнѣ сказалъ въ пылу страсти, когда я его держалъ стиснувъ за горло, чтобъ онъ не бросился на васъ и на незнакомца. Вы его знаете болѣе, чѣмъ я, и, конечно, подозрѣваете, что онъ мнѣ сказалъ. Что это правда — я вижу теперь по вашему лицу и могъ бы уже давно отгадать по вашимъ манерамъ, еслибъ я не былъ такой слабый, нерѣшительный человѣкъ.

Онъ умолкъ, провелъ рукою по лбу и, вынувъ изъ кармана бумагу, продолжалъ:

— Я написалъ здѣсь, что передаю вамъ все, нѣкогда полученное отъ васъ, ибо я не согласенъ съ мексиканцемъ, чтобы собственность Грэсъ была моей собственностью. Если она когда-нибудь явится, то пусть поступитъ, какъ хочетъ, хотя я увѣренъ, что она и ногой не прикоснется къ этой землѣ. Мы, сударыня — люди простые, необразованные; но ни одинъ Конрой никогда не взялъ ничего чужого, имъ незаработаннаго.

Впервые, онъ говорилъ съ нею съ такимъ достоинствомъ, хотя вполнѣ безсознательно. Потомъ онъ нагнулся, взялъ свои вещи и пошелъ къ дверямъ.

— Вы ничего здѣсь не оставляете? спросила она.

Онъ остановился и пристально взглянулъ на нее.

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ просто: — ничего.

О! еслибъ она только могла сказать ему, что онъ оставлялѣнѣчто такое, что онъ не могъ унести съ собою, и что своей безпомощностью затронуло бы въ немъ всѣ инстинкты его доброй, мужественной натуры! Но она не смѣла произнести ни слова. Краснорѣчіе, которое еще такъ недавно привело къ ея ногамъ человѣка, котораго она не любила, отказывалось теперь ей служить. Отдавшись всецѣло своей первой истинной, безнадежной любви, эта хитрая, коварная женщина потеряла даже тактъ, отличающій каждую женщину. Она не сказала ни слова; а когда подняла глаза, то его уже не было въ комнатѣ.

Однако, черезъ нѣсколько минутъ, его шаги снова послышались по корридору, и онъ медленно, нерѣшительно вошелъ въ комнату. Ея сердце тревожно забилось и потомъ замерло.

— Вы только-что спросили, оставляю ли я что-нибудь здѣсь? сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ: — да, я нѣчто оставляю, если вы позволите мнѣ высказаться. Когда мы съ вами собирались заграницу, то я, по секрету отъ васъ, далъ денегъ экономкѣ и приказалъ ей остаться въ этомъ домѣ. Я просилъ ее принять радушно сестру Грэсъ, еслибъ она когда-нибудь явилась, и тотчасъ увѣдомить меня. Если это не слишкомъ большое требованіе съ моей стороны, то я просилъ бы васъ не прогонять этого бѣднаго ребенка изъ дома, который она можетъ считать моимъ. Но не говорите ей всего, что произошло, не объясняйте, какой я былъ дуракъ, а просто примите ее и пошлите за мною. Стряпчій Максвель дастъ вамъ мой адресъ.

Она вскочила, какъ бы ужаленная, и съ дикимъ смѣхомъ про молвила:

— Ваши желанія будутъ исполнены… если я останусь здѣсь.

Послѣднихъ словъ Гэбріель не слыхалъ, такъ какъ дверь уже затворилась за нимъ.

XXXV.
Что произошло и что осталось подъ сосною.

Месть не доставила Рамиресу такого счастья, какъ онъ ожидалъ. Въ минуту пламеннаго гнѣва, онъ преждевременно поджегъ свою мину и теперь боялся, что она недостаточно принесла вреда его врагамъ. Гэбріель не упалъ въ обморокъ, даже не казался очень пораженнымъ при извѣстіи объ измѣнѣ жены. Онъ такъ спокойно выслушалъ Рамиреса, что послѣдній сомнѣвался, покараетъ ли онъ Жюли. Кромѣ того, Рамиресъ ощущалъ непріятное сознаніе, что открытіе роковой тайны не было сдѣлано имъ съ гордымъ достоинствомъ, а вызвано насиліемъ. Наконецъ, — и это было хуже всего, — онъ пропустилъ случай насладиться отчаяніемъ мистрисъ Конрой при его угрозахъ разсказать все мужу. Въ сущности, его месть походила на месть автора анонимнаго письма, поражающаго свою жертву въ темнотѣ, не видящаго ея агоніи и несознающаго своей индивидуальной силы.

Къ этимъ грустнымъ мыслямъ прибавлялось еще опасеніе испанскаго переводчика Перкинса. Къ Габріелю Рамиресъ чувствовалъ только презрѣніе, которое питаетъ всякій любовникъ къ законному мужу любимой женщины; но Перкинсъ возбуждалъ въ немъ тревожное сомнѣніе, какъ всякій человѣкъ, кромѣ мужа, возбуждаетъ въ любовникѣ. Открывъ тайну Гэбріелю, онъ не бросилъ-ли эту женщину въ объятія другого любовника? Рамиресъ съ нервнымъ безпокойствомъ упрекалъ себя, что не.умѣлъ воспользоваться вполнѣ представившимся случаемъ мести. по какъ бы то ни было, онъ рѣшился тотчасъ повидать ее и объявить ей, что подозрѣвалъ ея связь съ Перкинсомъ. Онъ хотѣлъ ей сказать, что онъ, Рамиресъ, написалъ анонимное письмо, составилъ подложный актъ на владѣніе участкомъ земли Гэбріеля Конроя и…

Но тутъ его размышленія были прерваны стукомъ въ дверь маленькой комнаты, которую онъ занималъ въ большомъ Конроевомъ Отелѣ. Это была Солли. Остановившись на порогѣ, она приняла смущеніе Рамиреса при ея появленіи за вѣрный признакъ любви къ ней.

— Обѣдъ уже конченъ болѣе часа, произнесла эта хитрая дѣва: — но я припасла кое-что для васъ. Вы вчера спрашивали о Конрояхъ: Гэбріель недавно былъ здѣсь и спрашивалъ стряпчаго Максвеля, который уѣхалъ въ Сакраменто, хотя онъ одинъ изъ близкихъ друзей Сюзанъ Маркль и постоянный посѣтитель отеля.

Но Гэбріель болѣе не интересовалъ Рамиреса, и онъ неожиданно спросилъ:

— Скажите мнѣ, миссъ Кларкъ, гдѣ синьоръ Перкинсъ?

— Этотъ старый, полинявшій джентльмэнъ? Не знаю и знать не хочу, отвѣчала Солли, желая доказать Рамиресу, что ему нечего было бояться подобнаго соперника. — Онъ съ утра не возвращался; вѣроятно, онъ гдѣ нибудь на Конроевой Горѣ. Я знаю о немъ только, что онъ прислалъ сказать, чтобъ уложили его чемоданъ къ отъѣзду вингдамскаго дилижанса. Вы ѣдете вмѣстѣ съ нимъ?

— Нѣтъ, произнесъ рѣзко Рамиресъ.

— Извините за мой вопросъ, но, такъ какъ онъ велѣлъ взять два мѣста, то я думала, не надоѣли ли вамъ наши горные, простые обычаи и не уѣзжаете ли вы съ нимъ?

— Онъ взялъ два мѣста! промолвилъ Викторъ, едва переводя дыханіе: — можетъ быть, съ нимъ поѣдетъ дама?

— Дама! произнесла Солли, какъ бы принявъ его слова за намёкъ: — я желала бы видѣть, какая женщина поѣхала-бы съ нимъ! Но вы опять уходите, а обѣдъ все васъ дожидается. Право, мистеръ Рамиресъ, вы, должно быть, влюблены. Я слыхала, что любовь отнимаетъ аппетитъ, но, конечно, сама этого не испытала, хотя въ послѣдніе два дня почти ничего не брала въ ротъ.

Но Рамиресъ не слушалъ Солли и, пробормотавъ что-то въ родѣ извиненія, схватилъ шляпу и поспѣшно вышелъ изъ комнаты.

Пока Солли оплакивала странное вліяніе ея кокетства на впечатлительнаго испанца, Викторъ отправился, среди зноя и пыли, на Конроеву Гору. Достигнувъ ея вершины, онъ остановился, чтобъ привести въ порядокъ свои мысли, составить планъ дѣйствія и отереть потъ, струившійся по его лицу отъ жары и утомленія. Онъ хотѣлъ тотчасъ видѣть ее, но гдѣ и какъ? Пойти прямо къ ней въ домъ значило увидать ее въ присутствіи Гэбріеля, а это уже теперь нисколько не составляло его цѣли; къ тому-же, если она назначила свиданіе съ чужестранцемъ, то, конечно, оно не должно было произойти дома. Поэтому, онъ спрятался за кусты, надѣясь пересѣчь имъ дорогу къ Одноконному Стану и, никѣмъ незамѣченнымъ, подслушать ихъ разговоръ. Мѣсто, избранное имъ, было, странно сказать, любимымъ убѣжищемъ Гэбріеля въ первыя времена его пребыванія въ Одноконномъ Станѣ. Большая сосна одиноко возвышалась на маленькой площадкѣ, и Викторъ, повинуясь какой-то таинственной притягательной силѣ, подошелъ къ ней и усѣлся подъ ея тѣнью. Тутъ случилось нѣчто наполнившее его суевѣрнымъ страхомъ. Платокъ, которымъ онъ отеръ лицо, и даже рубашка были какъ бы обрызганы кровью. Черезъ мгновеніе, онъ однако убѣдился, что это были только слѣды красной пыли, смѣшавшейся съ крупными каплями пота.

Солнце медленно садилось. Длинныя тѣни Резервуарнаго Кряжа ложились на Конроевой Горѣ и какъ бы подкашивали громадную сосну, еще такъ недавно гордо сіявшую на солнцѣ. Звуки человѣческаго труда замерли внизу въ оврагѣ, и даже не раздавался на вингдамской дорогѣ свистъ возницъ. Чѣмъ болѣе приближались сумерки, тѣмъ Рамиресъ становился безпокойнѣе и нервнѣе. Онъ ходилъ взадъ и впередъ вокругъ одинокой сосны, сверкая глазами и скаля зубы, словно онъ былъ кровожадный звѣрь, дожидавшійся ночи для нападенія на своихъ жертвъ. Вдругъ онъ остановился и сталъ всматриваться въ даль. По тропинкѣ изъ города шла какая-то женщина. Когда она болѣе приблизилась, то Рамиресъ по некрасивой походкѣ и костюму узналъ въ ней Солли. Чортъ бы ее побралъ! Но она повернула направо къ бывшей хижинѣ Гэбріеля и къ его теперешнему дому; Викторъ вздохнулъ свободнѣе. Почти въ туже минуту подлѣ него раздался голосъ, заставившій его обернуться. Передъ нимъ стояла мистрисъ Конрой — блѣдная, величественная, рѣшительная.

— Что вы тутъ дѣлаете? спросила она рѣзко.

— Тише, отвѣчалъ Рамиресъ, дрожа всѣмъ тѣломъ: — только что кто-то прошелъ по тропинкѣ.

— Какое мнѣ до этого дѣло теперь? отвѣчала она презрительно: — по вашей милости, всякія предосторожности излишни. Всему свѣту извѣстна наша тайна. Поэтому, снова спрашиваю васъ: зачѣмъ вы здѣсь?

Онъ хотѣлъ подойти къ ней ближе, но она отшатнулась и откинула въ противоположную сторону свое длинное, бѣлое платье, какъ бы не желая осквернять его прикосновеніемъ къ этому человѣку.

Викторъ принужденно разсмѣялся.

— Вы пришли на назначенное мною свиданіе, сказалъ онъ: — я не виноватъ, если опоздалъ.

— Я пришла сюда потому, что видѣла съ балкона, какъ вы сновали взадъ и впередъ между деревьями, подобно бѣшеной собакѣ. Я пришла сюда, чтобъ прогнать васъ хлыстомъ съ моей земли, какъ я сдѣлала бы съ дѣйствительной собакой. Но прежде мнѣ надо вамъ сказать два слова, какъ человѣку, потому что вы имъ прикидываетесь.

При блескѣ заходящаго солнца, граціозная фигура мистрисъ Конрой, съ ея сверкающими глазами и тысячью соблазнительныхъ прелестей, казалась страстному испанцу очаровательнѣе, чѣмъ когда-либо, и онъ готовъ былъ упасть къ ея ногамъ.

— Вы ошибаетесь, Жюлй, ей Богу, ошибаетесь. Я утромъ былъ безуменъ; увидавъ васъ съ другимъ, я просто сошелъ съ ума. Клянусь, что было достаточно причинъ сойти съ ума; но я пріѣхалъ сюда съ мирными намѣреніями.

— Хороши мирныя намѣренія, возразила презрительно мистрисъ Конрой: — ваша записка также была мирная?

— Но мнѣ надо было чѣмъ-нибудь заставить васъ придти на свиданіе; а мнѣ необходимо вамъ передать важныя вѣсти, которыя могутъ васъ спасти. Это — вѣсти о женщинѣ, обладающей вторымъ документомъ на вашу землю… Вы меня теперь выслушаете, не правда-ли? Дайте мнѣ двѣ минуты, Жюли, и я уйду.

— Говорите, холодно сказала мистрисъ Конрой, прислонившись къ дереву.

— А, а! вы теперь хотите меня слушать, отвѣчалъ Викторъ радостнымъ тономъ: — а выслушавъ меня, вы поймете все. Вопервыхъ, я узналъ, что адвокатъ этой женщины — тотъ самый человѣкъ, который бросилъ Грэсъ Конрой въ горахъ. Онъ тогда называлъ себя Филиппомъ Ашлеемъ, но его настоящее имя — Пойнсетъ.

— Какъ вы сказали? спросила мистрисъ Конрой, неожиданно отходя отъ дерева и устремляя сверкающій взглядъ на Рамиреса.

— Артуръ Пойнсетъ, отставной офицеръ. Вы мнѣ не вѣрите? Клянусь Богомъ, что это правда.

— Какое мнѣ до него дѣло? сказала она, презрительно возвращаясь на свое прежнее мѣсто подлѣ дерева: — продолжайте! или вы все сказали?

— Нѣтъ, но и этого достаточно. Онъ — женихъ богатой вдовы. Его прошедшее никому неизвѣстно. Теперь вы понимаете? Онъ никогда не дерзнетъ отыскивать настоящую Грэсъ Конрой и энергично защищать права своей кліентки. Поэтому, онъ ничего и не дѣлаетъ.

— Въ этомъ всѣ ваши новости?

— Нѣтъ, не всѣ. У меня есть еще одна новость, но я не смѣю ее здѣсь сказать, отвѣчалъ онъ, озираясь по сторонамъ.

— Такъ я ея не узнаю, отвѣчала холодно мистрисъ Конрой: — потому что это — послѣднее наше свиданіе.

— Но, Жюли…

— Вы кончили? спросила она тѣмъ же тономъ.

Ея равнодушіе, естественное или ложное, подѣйствовало на него. Онъ подозрительно посмотрѣлъ по сторонамъ и сказалъ въ полголоса:

— Подойдите ко мнѣ поближе, и я вамъ скажу. Вы боитесь? Хорошо.

Съ этими словами онъ самъ приблизился къ ней и прибавилъ:

— Нагните голову.

Мистрисъ Конрой отшатнулась отъ его протянутой руки, но наклонила голову. Рамиресъ прошепталъ ей нѣсколько словъ на ухо, такъ тихо, что ихъ не слышно было на разстояніи полуаршина отъ дерева.

— Вы сказали это ему, Габріелю? спросила она, не спуская глазъ съ Рамиреса, но тѣмъ же холоднымъ тономъ.

— Нѣтъ, клянусь Богомъ, нѣтъ. Я бы ему и ничего не сказалъ, еслибъ не обезумѣлъ отъ злобы и ревности. Притомъ же, этотъ грубый дикарь душилъ меня и насильно вырвалъ мою исповѣдь. Клянусь, что я уступилъ только насилію.

По счастью для Виктора, онъ не увидалъ въ темнотѣ, какъ презрительно сверкнули глаза мистрисъ Конрой при этомъ новомъ доказательствѣ могучей силы ея мужа и позорной трусости Рамиреса.

— Вы болѣе ничего не имѣете мнѣ сказать? спросила она.

— Ничего, ей Богу, ничего.

— Такъ выслушайте меня, Викторъ Рамиресъ, сказала она, сдѣлавъ шагъ впередъ и останавливаясь передъ нимъ, блѣдная, рѣшительная: — какая-бы цѣль ни привела васъ сюда, вы вполнѣ ея достигли. Вы сдѣлали все, что хотѣли, и гораздо еще болѣе. Человѣкъ, счастье котораго вы хотѣли отравить, человѣкъ, котораго вы хотѣли возстановить противъ меня, ушелъ и никогда не вернется. Онъ меня не любилъ, и ваши слова послужили ему радостнымъ предлогомъ для оскорбленія и для измѣны, давно уже таившейся въ его сердцѣ.

Даже въ темнотѣ она замѣтила, что Викторъ радостно оскалилъ зубы; она чувствовала вблизи его горячее дыханіе и поняла, что онъ хочетъ схватить ея руку и покрыть ее поцѣлуями. Не перемѣняя своей позы, она поспѣшно заложила обѣ руки за спину.

— Вы довольны? Вы сказали и сдѣлали, что хотѣли. Теперь — моя очередь. Вы думаете, что я пришла васъ поздравить съ успѣхомъ? Нѣтъ, я пришла сказать вамъ, что, хотя мой мужъ, Гэбріель Конрой, оскорбилъ меня, унизилъ и бросилъ, но я люблю его. Я его люблю такъ, какъ никого прежде не любила и никого никогда не полюблю. Я его люблю такъ же пламенно, какъ васъ ненавижу, и пойду за нимъ всюду, хотя бы пришлось ползти на колѣняхъ. Его презрѣніе дороже мнѣ вашей любви. Слышите, Викторъ Рамиресъ? Вотъ что я хотѣла вамъ сказать. Но это еще не все. Тайну, которую вы только-что шопотомъ сообщили мнѣ — правда это или ложь — я передамъ ему. Я помогу ему отыскать сестру. Я заставлю его полюбить меня, хотя бы цѣною вашей или моей жизни. Слышишь, Викторъ Рамиресъ., бѣшеная собака, испанскій ублюдокъ! Я знаю, ты теперь скрежещешь зубами, какъ сегодня утромъ, когда тебя держалъ своей мощной рукой Гэбріель. Это была поза, достойная почтеннаго секретаря, укравшаго бумаги у умирающей дѣвушки, и мужественнаго воина, сдавшаго крѣпость съ гарнизономъ одному лавочнику съ котомкой за плечами. Я васъ знаю, сэръ, и презираю съ первой минуты, какъ я выбрала васъ своимъ орудіемъ и жертвой. Ну, что же? вынимай ножъ! Я не боюсь; я кричать не стану! Живѣе, трусъ!

Съ крикомъ безумной злобы и поднятымъ ножемъ, Рамиресъ бросился на нее. Но, въ ту же минуту, изъ-за деревьевъ протянулась чья-то рука и схватила его за плечо. Она увидѣла передъ собою Деваржа, бросившаго на землю Рамиреса и, не дожидаясь результата борьбы, не благодаря даже своего избавителя, бросилась бѣжать.

Въ головѣ ея была только одна мысль — написать Гэбріелю. Вернувшись домой, она поспѣшно набросала нѣсколько словъ на лоскуткѣ бумаги и, позвавъ одного изъ своихъ китайскихъ слугъ, А-Фи, сказала:

— Отнесите эту записку мистеру Конрою. Вы найдете его у стряпчаго Максвеля, а если его тамъ нѣтъ, то стряпчій вамъ скажетъ, куда онъ отправился. Вы должны его отыскать во что бы то ни стало; если онъ не въ городѣ, то скачите за нимъ. Найдите его черезъ часъ, и вы получите вдвое, прибавила она, отдавая ему золотой: — ну, живѣе!

Хотя А-Фи очень плохо зналъ по англійски, но волненіе мистрисъ Конрой было краснорѣчивѣе всякихъ словъ.

— Я отыщу его живо, не бойтесь, отвѣчалъ онъ, многозначительно кивнувъ головой, и, сунувъ въ рукавъ записку съ золотымъ, бросился бѣгомъ по направленію къ городу.

По дорогѣ онъ не останавливался ни на секунду, и ничто не могло отвлечь его вниманія отъ даннаго порученія. Въ кустахъ, на Конроевой Ггорѣ, онъ услыхалъ шумъ и крики о помощи, но пробѣжалъ мимо, только воскликнувъ:

— Убирайтесь вы къ чорту! Мнѣ не время.

Черезъ полчаса, онъ уже входилъ въ контору стряпчаго Максвеля. Но тамъ онъ узналъ, что Гэбріель ушолъ часъ тому назадъ и неизвѣстно куда. А-Фи съ минуту задумался, но потомъ махнулъ головой и побѣжалъ внизъ по горѣ къ тому мѣсту, гдѣ работала въ оврагѣ партія его соотечественниковъ. Поровнявшись съ ними, онъ огласилъ воздухъ дикими звуками, совершенно непонятными для американцевъ, случайно работавшихъ подлѣ. Но дѣйствіе этихъ звуковъ было магическое: всѣ китайцы мгновенно уронили заступы и разбѣжались по всѣмъ дорогамъ и тропинкамъ, ведущимъ изъ Одноконнаго Стана.

А-Фи счастливѣе всѣхъ выбралъ свой путь. Черезъ полчаса онъ набѣжалъ на Гэбріеля Конроя, который спокойно сидѣлъ на пнѣ подлѣ дороги и курилъ трубку. Подлѣ него лежали: ломъ, мотыка и узелъ. А-Фи, не теряя времени на слова, молча подалъ записку своему хозяину, повернулся и также быстро побѣжалъ назадъ. Прошло еще полчаса, и всѣ китайцы возвратились въ оврагъ къ своей работѣ, словно ничего не случилось.

Между тѣмъ, Гэбріель вынулъ изо рта трубку и подозрительно вертѣлъ въ пальцахъ письмо. Наконецъ, онъ его открылъ и, узнавъ мелкій почеркъ жены, съ чувствомъ сожалѣнія и медленно, вслухъ, какъ полуграмотный человѣкъ, прочиталъ слѣдующее:

«Я не права. Вы оставили за собою нѣчто — тайну, которую вы должны взять съ собою, если дорожите своимъ счастьемъ. Вернитесь на Конроеву Гору черезъ два часа, и вы узнаете тайну, но не медлите, потому что нога моя не будетъ болѣе въ этомъ домѣ, и сегодня вечеромъ я уѣду отсюда навѣки. Я прошу васъ вернуться не ради вашей жены, а ради женщины, имя которой она нѣкогда приняла на себя. Вы придете, потому что любите Грэсъ, а не Жюлй».

Гэбріель понялъ изъ этого письма только одно — что были получены свѣдѣнія о Грэсъ. Не думая долго, онъ всталъ, взялъ свои вещи и поспѣшно пошелъ домой. Но, приблизившись къ городу, изъ котораго онъ только-что ушелъ навѣки, ему показалось постыднымъ идти по улицамъ; съ своей обычной неловкостью онъ обратилъ на себя вниманіе нѣсколькихъ рудокоповъ, которые замѣтили, что онъ взбирался на гору по самой неудобной и никѣмъ не избираемой тропинкѣ. На Конроевой Горѣ онъ оставался недолго, и, черезъ десять минутъ, по словамъ однихъ, и черезъ двѣнадцать, по словамъ другихъ, онъ быстро, не оглядываясь по сторонамъ, спустился въ оврагъ и исчезъ за кустами.

Послѣ захода солнца, въ этотъ день температура измѣнилась; сильный, холодный вѣтеръ уничтожилъ удушливый зной, царствовавшій въ послѣдніе дни въ Калифорніи. Но на слѣдующее утро, вѣтеръ спадъ, и солнце освѣтило по прежнему безмолвную, неподвижную природу. Первые лучи его, озаривъ макушку громадной сосны на Конроевой Горѣ, мало-по-малу, проникли чрезъ ея зеленыя вѣтви до земли и робко остановились на бездыханномъ трупѣ Виктора Рамиреса, лежавшаго ща спинѣ съ ножемъ въ сердцѣ.

XXXVI.
Продолженіе отдыха мистера Гамлина.

Когда донна Долоресъ, послѣ ухода мистрисъ Сепульвиды, взглянула въ окно и увидала, что мистеръ Гамлинъ исчезъ, она подумала, что онъ послѣдовалъ за красивой вдовой и, конечно, очень удивилась бы, еслибы знала, что онъ, въ эту самую минуту, пилъ aguardiente въ ея замкѣ, съ торжественнымъ Донжуаномъ Сальватьерой. Дѣйствительно, съ своей обычной смѣлостью, Джакъ проникъ во дворъ замка, попросилъ гостепріимства у Дон-Жуана и, не сказавъ ему даже своего имени, просидѣлъ съ нимъ два часа; а когда ушелъ, то гордый испанецъ былъ такъ пьянъ, что не былъ въ состояніи ничего разспросить объ общественномъ положеніи его неожиданнаго гостя. Отчего Джакъ не воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ познакомиться съ таинственной синьйорой, сдѣлавшей на него такое сильное впечатлѣніе — я не могу сказать, и даже онъ самъ не могъ впослѣдствіи объяснить. Необычная застѣнчивость вдругъ овладѣла имъ, и онъ молча слушалъ пьяную болтовню Дон-Жуана о томъ, что дѣлалось въ Миссіонерной Станціи и въ домѣ донны Сепульвиды. Быть можетъ, смутное чувство безнадежности, столь-же новое для Джака, заставило его удалиться въ еще болѣе уныломъ настроеніи духа. Не удивительно, что донна Долоресъ ничего не знала объ этомъ странномъ гостѣ въ продолженіи трехъ дней, такъ какъ она, въ это время, была нездорова и не выходила изъ комнаты; но достоинъ изумленія былъ ея гнѣвъ, когда ей, наконецъ, разсказали объ этомъ происшествіи.

— Отчего мнѣ не объявили о посѣщеніи этого страннаго американца? воскликнула она съ негодованіемъ, поразившимъ Донжуана и всѣхъ домашнихъ: — развѣ я — ребенокъ, что мнѣ не позволяютъ исполнять обязанностей хозяйки Св. Троицы! Или вы, Дон-Жуанъ — моя дуэнья? По вашимъ словамъ, этотъ храбрый cabalero долженъ быть тѣмъ самымъ человѣкомъ, который спасъ меня отъ оскорбленія въ церкви въ прошлое воскресенье. И вы не дозволили ему увидать меня и поцѣловать мою руку! Боже мой! вы даже забыли его имя.

Тщетно Дон-Жуанъ увѣрялъ, что cabalero не просилъ аудіенціи донны Долоресъ и что ей, какъ молодой дѣвушкѣ, не прилично было принимать его, помимо его желанія.

— Пусть сказали бы, что я — легкомысленная (женщина, хотя американцы держатся совершенно иныхъ понятій, но зато Св. Троица не потеряла бы своей гостепріимной славы.

Между тѣмъ, Джакъ Гамлинъ не нашелъ климатъ Сан-Антоніо полезнымъ для предписаннаго ему докторомъ спокойствія и на другое же утро отправился въ Сакраменто, гдѣ прошлялся три дня среди нестерпимаго зноя, а на четвертый бѣжалъ въ горы.

— Здѣсь есть кто-нибудь знакомый? — спросилъ онъ утромъ, одѣваясь въ Вингдамѣ, куда прибылъ наканунѣ.

— Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ его вѣрный тѣлохранитель Питъ.

— Тѣмъ лучше, произнесъ Джакъ цинично.

— Въ залѣ сидятъ двое восточныхъ туристовъ продолжалъ, Питъ медленно: — они только-что прибыли и, кажется, принадлежатъ къ обществу мистера Думфи и другихъ богачей. Фриско, которые страшно втираютъ имъ очки.

— Я пойду завтракать внизъ, сказалъ Джакъ съ улыбкой.

Туристы, о которыхъ говорилъ Питъ, были мистеръ и мистрисъ Рейнаръ, которые осматривали рудники подъ руководствомъ назначеннаго самимъ Думфи редактора одной газеты въ Сан-Франциско. Они чрезвычайно удивились, когда, во время завтрака, въ столовую отеля вошелъ красивый, блѣдный мужчина, съ томнымъ выраженіемъ лица и очень прилично одѣтый. За нимъ слѣдовалъ его слуга, негръ, и онъ преспокойно сѣлъ за столъ противъ туристовъ. Мистрисъ Рейнаръ тотчасъ почувствовала, что ея туалетъ былъ въ безпорядкѣ, и подъ какимъ то предлогомъ немедленно удалилась. Ея мужъ, пораженный наружностью незнакомца, толкнулъ локтемъ своего почтеннаго проводника, но тотъ ничего не отвѣчалъ. Быть можетъ, узнавъ въ незнакомцѣ знаменитаго Джака Гамлина, онъ не хотѣлъ разсказывать объ его репутаціи при немъ самомъ или просто не обратилъ вниманія на телеграфическіе знаки. Во всякомъ случаѣ, послѣ появленія Гамлина, онъ пересталъ распѣвать диѳирамбы Калифорніи и углубился въ чтеніе газеты. Джакъ выждалъ, пока вышла изъ комнаты мистрисъ Рейнаръ, и тогда, вынувъ изъ кармана, положилъ преспокойно на столъ, по обѣ стороны тарелки, пистолетъ и охотничій ножъ.

— Скажите хозяину, чтобъ мнѣ подали большого картофеля, сказалъ онъ, подозвавъ къ себѣ Пита: — да спросите, какъ они смѣютъ кормить гостей такою мелочью. Да чтобъ живо подавали. Ваше ружье заряжено?

— Да, сэръ, отвѣчалъ Питъ серьёзно.

— Хорошо, взведите курокъ и ступайте съ ружьемъ въ буфетъ.

Этотъ разговоръ возбудилъ какъ нельзя болѣе любопытство мистера Рейнара, который только-что передъ входомъ Гамлина удивлялся величинѣ картофеля. Видя, что его чичероне молчитъ, онъ самъ обратился къ незнакомцу:

— Извините, сэръ: вы кажется сказали, что этотъ картофель мелкій и можно получить крупнѣе?

— Я впервые выношу подобное оскорбленіе, отвѣчалъ серьёзно Джакъ: — я даже не подозрѣвалъ, что хозяинъ можетъ осмѣлиться подать цѣльный картофель. Я здѣсь — чужой, такъ же, какъ вы, и не знаю: быть можетъ, въ этой части страны плохи овощи, но все же это — не причина обманывать людей.

— Позвольте васъ еще спросить, продолжалъ довѣрчивый Рейнаръ: — вы, кажется, посовѣтовали вашему слугѣ пойти съ ружьемъ.въ буфетъ, неужели…

— Питъ — хорошій негръ, перебилъ его Гамлинъ: — и я не желалъ бы его потерять. Можетъ быть, я и слишкомъ остороженъ, но поневолѣ будешь предусмотрителенъ, когда, въ теченіи трехъ мѣсяцевъ, у тебя убили двухъ слугъ.

Спокойный тонъ незнакомца, безмолвіе газетнаго издателя и тишина, царствовавшая въ столовой, произвели потрясающее дѣйствіе на мистера Рейнара.

— Боже мой! воскликнулъ онъ, вопросительно смотря на своего спутника: — я никогда не слыхивалъ ничего подобнаго!

— Вашъ другъ — калифорніецъ, произнесъ Гамлинъ, слѣдя за взглядомъ Рейнара: — и, конечно, знаетъ, какъ мы ненавидимъ лжецовъ. Поэтому, естественно, и подозрѣніе во лжи считается самой оскорбительной обидой. Онъ, я надѣюсь, подтвердитъ мои слова.

Редакторъ промолвилъ нѣсколько словъ, изъ которыхъ можно было вывести, что онъ вполнѣ соглашался съ Гамлиномъ, и поспѣшно вышелъ изъ комнаты, оставивъ своего спутника на попеченіи страшнаго Джака. Воспользовавшись его отсутствіемъ, Гамлинъ началъ разсказывать всевозможныя небылицы изумленному, довѣрчивому янки; но его разглагольствованія о чудовищной растительности Калифорніи, ея колоссальныхъ богатствахъ и о всеобщемъ презрѣніи къ чужой жизни и собственности нисколько не касаются нашей строго правдивой хроники. Однако, несмотря на все это, Гамлинъ очень понравился Рейнару, а, когда возвратился редакторъ, Джакъ просилъ его уговорить туриста не входить въ игорный домъ, проклятіе Калифорніи, раззорившее какъ его самого, такъ и редактора. Рейнаръ былъ до того пораженъ его благородствомъ и откровенностью, что сталъ умолять его присоединиться къ ихъ обществу. Быть можетъ, Гамлинъ принялъ бы это приглашеніе, еслибъ не случилось совершенно неожиданнаго обстоятельства.

Во время разговора съ своимъ новымъ знакомымъ, онъ съ любопытствомъ замѣтилъ, что въ залу тихо вошелъ какой-то незнакомецъ и скромно сѣлъ подлѣ самой двери. Гамлина поразилъ контрастъ его скромнаго обращенія съ мощной силой его мускуловъ и громаднымъ ростомъ. Онъ былъ увѣренъ, что это смиреніе — лишь маска, съ помощью которой онъ ловилъ въ свои сѣти довѣрчивыхъ дураковъ, а потому Джакъ съ уваженіемъ смотрѣлъ на него и чувствовалъ жгучее желаніе спросить его: «въ чемъ состоитъ ваша игра?»

Незнакомецъ былъ одѣтъ, какъ простой южный рудокопъ, быть можетъ, нѣсколько опрятнѣе и живописнѣе, благодаря его личному вкусу и колоссальной фигурѣ. На немъ были бѣлые полотняные шаровары, такая же блуза съ отложнымъ воротникомъ и матросскій галстухъ, широко завязанный, такъ что онъ вполнѣ обнаруживалъ его мускулистую, загорѣлую шею, полускрытую бородой. Длинные русые волосы естественно раздѣлялись посреди головы и падали равными прядями по обѣ стороны широкаго лба. Его нѣжный цвѣтъ лица, хотя нѣсколько загорѣлый, поблекъ въ послѣднее время, повидимому, отъ болѣзни или горя. Это предположеніе подтверждалось тѣмъ страннымъ фактомъ, что подобный великанъ ѣлъ ужасно мало. Глаза его были опущены, а когда онъ смотрѣлъ на окружающихъ, то застѣнчиво избѣгали встрѣчаться взглядами. Однако, его замѣчательная внѣшность возбудила вниманіе нетолько Гамлина, а привела въ восторгъ Рейнара, которому редакторъ указалъ на незнакомца, какъ на прекрасный образецъ горнаго населенія.

Джакъ, въ послѣдніе дни, по какой-то таинственной причинѣ, находился въ странномъ настроеніи, и потому, уважая грустную сосредоточенность незнакомца, онъ молча прошелъ мимо его и сталъ въ бильярдной дожидаться прибытія дилижанса. Какъ только онъ вышелъ изъ комнаты, редакторъ объяснилъ Рейнару, что за человѣкъ былъ Гамлинъ, и, опровергнувъ его чудовищные разсказы о природѣ и обычаяхъ Калифорніи, воскресилъ въ янки его прежнюю увѣренность въ выгодномъ помѣщеніи капиталовъ въ калифорнійскія предпріятія.

— Что же касается до личной безопасности, воскликнулъ онъ съ негодованіемъ: — то здѣсь такъ же безопасно жить, какъ въ Нью-Йоркѣ или Бостонѣ. Конечно, въ первыя времена Калифорніи, здѣсь было слишкомъ много искателей приключеній, въ родѣ игрока Гамлина, но лучшимъ опроверженіемъ подобный клеветы служитъ типъ рудокопа, которымъ вы только что восхищались. Онъ — образецъ нашего горнозаводскаго населенія, честнаго, мужественнаго, сильнаго, скромнаго и тихаго. Признаюсь, мы гордимся этими людьми. Не бойтесь, это ничего! вѣрно, пріѣхалъ дилижансъ.

Эти слова относились къ неожиданному шуму на улицѣ. Мгновенно собравшаяся толпа оглашала воздухъ криками и старалась пробиться къ трупѣ людей, надъ которыми возвышалась высокая фигура рудокопа. Всѣ посѣтители буфета бросились къ дверямъ, но ничего не могли узнать, пока на порогѣ не показался возница дилижанса, Юба Биль.

— Что это за шумъ, Биль? спросили разомъ множество голосовъ.

— Ничего, отвѣчалъ Биль, снимая свои толстыя перчатки: — Каловерасскій шерифъ, пріѣхавшій съ нами, арестовалъ здѣсь человѣка.

— Гдѣ?

— Да вотъ здѣсь, на галлереѣ.

— За что?

— Кого?

— Что онъ сдѣлалъ?

— Кто онъ такой?

— Что случилось?

Всѣ эти вопросы посыпались на Биля, который прехладнокровно взялъ съ выручки графинъ водки и отвѣчалъ:

— Въ прошлую ночь, онъ убилъ человѣка въ Одноконномъ Станѣ.

— Кого онъ убилъ?

— Мексиканца изъ Фриско, по имени Рамиресъ.

— А какъ зовутъ человѣка, убившаго Рамиреса?

Послѣдній вопросъ былъ сдѣланъ Джакомъ Гамлиномъ, и Юба Биль, обернувшись, поставилъ стаканъ на выручку и протянулъ съ улыбкой руку Джаку.

— Это — вы, старина! произнесъ онъ съ удивленіемъ: — какъ поживаете? Вы немного поблѣднѣли, но все — молодецъ, какъ всегда. Я слышалъ, что вы были нездоровы на прошлой недѣлѣ въ Сакраменто. Очень, очень радъ васъ видѣть. Вы подвернулись кстати. Хозяинъ, подайте стаканъ Джаку. За ваше здоровье!

Толпа разступилась съ уваженіемъ передъ этими двумя великими людьми. Никто не смѣлъ промолвить ни слова. Гамлинъ первый прервалъ молчаніе.

— Какъ вы назвали человѣка, покончившаго съ мексиканцемъ? спросилъ онъ, немного покраснѣвъ.

— Габріелемъ Конроемъ, отвѣчалъ Биль.

XXXVII.
Содѣйствіе Гамлина.

Арестъ Гэбріеля былъ совершенъ самымъ мирнымъ образомъ, Къ величайшему изумленію шерифа, онъ не выказалъ ни малѣйшаго сопротивленія и отдался въ руки правосудія почти добровольно, какъ бы считая свой ареста первой ступенью къ разрѣшенію задачи, которая, рано или поздно, должна была быть разрѣшена. Однако, знавшіе его, замѣтили, что онъ обнаружилъ необычайную осторожность, потребовалъ исполнительный листъ, прочелъ его, спросилъ, гдѣ нашли тѣло убитаго, и, главное, ни слова не говорилъ о случившемся въ свое оправданіе или извиненіе. Эта неожиданная сдержанность была принята всѣми за хитрость преступника и сильно возстановила общее мнѣніе противъ него. Онъ безпрекословно дозволилъ себя объискать, и на немъ не нашли ни оружія, ни чего либо замѣчательнаго. Но когда онъ увидалъ колодки, которыя хотѣли надѣть ему на руки.. то поблѣднѣлъ и тяжело перевелъ дыханіе. Губы его зашевелились, и онъ, очевидно, желалъ протестовать; но шерифъ, извѣстный своей неустрашимостью, замѣтилъ его волненіе и спокойно положилъ въ карманъ колодки.

— Я полагаю, что онѣ излишни, сказалъ онъ: — если вы готовы на рискъ, то и я не прочь.

При этомъ они оба взглянули другъ другу прямо въ глаза, и Гэбріель поблагодарилъ шерифа. Онъ понялъ, что, при малѣйшей попыткѣ къ бѣгству, шерифъ его убьетъ на мѣстѣ, и безмолвно согласился на подобное условіе.

До ухода дилижанса, съ которымъ должны были отправить узника, его помѣстили въ верхнюю комнату отеля, подъ надзоромъ надежнаго стража. Очутившись съ нимъ наединѣ, Гэбріель добродушно попросилъ позволенія выкурить трубку и, получивъ разрѣшеніе, бросился на кровать и сталъ пускать клубы дыма. Положеніе тюремщика было болѣе неловкое, чѣмъ узника, и онъ напрасно старался поддержать разговоръ, пока, наконецъ, Гэбріель не сказалъ съ своей обычной прямотой:

— Не теряйте время со мной. Разговоръ не входитъ въ вашу обязанность. Если у васъ есть здѣсь друзья, то пригласите ихъ и не обращайте на меня никакого вниманія.

Но не успѣлъ онъ произнести этихъ словъ, какъ въ комнату вошелъ шерифъ, Джо Голлъ.

— Я привелъ джентельмэна, который хочетъ съ вами переговорить, сказалъ онъ Габріелю: — онъ можетъ здѣсь остаться до нашего отъѣзда. Это — адвокатъ обвиняемаго, прибавилъ онъ, обращаясь къ сторожу: — вы можете взять стулъ и сѣсть за дверью.

Гэбріель поднялъ голову и увидалъ стряпчаго Максвеля, который серьёзно, но сочувственно протянулъ ему руку.

— Я не ожидалъ увидѣть васъ такъ скоро, Гэбріель, произнесъ онъ: — но, какъ только я узналъ о случившемся, и что нашъ пріятель Голлъ получилъ исполнительный листъ для вашего ареста, я тотчасъ пустился въ путь. Я былъ бы здѣсь ранѣе его, но моя лошадь пала на дорогѣ.

Онъ остановился, пристально взглянулъ на Гэбріеля и прибавилъ:

— Ну?

Гэбріель бросилъ на него такой же взглядъ, но ничего не отвѣчалъ.

— Я полагалъ, что вамъ нужна будетъ помощь адвоката, продолжалъ Максвель, послѣ минутнаго колебанія: — и, быть можетъ, именно моя, такъ какъ мнѣ извѣстны нѣкоторыя обстоятельства, предшествовавшія этому дѣлу.

— Какія обстоятельства? спросилъ Гэбріель съ той же хитрой улыбкой, которая возстановила противъ него толпу.

— Ради Бога, Гэбріель! воскликнулъ Максвель, вскакивая со стула и нетерпѣливо махая рукой: — не сдѣлаемъ той же ошибки, какъ въ наше первое свиданіе. Это — серьёзное дѣло и можетъ окончиться плохо для васъ. Вспомните, что вчера вы просили меня составить актъ о передачѣ всего вашего имущества въ собственность вашей жены, подъ тѣмъ предлогомъ, что вы никогда не вернетесь въ Одноконный Станъ. Я не спрашиваю васъ: къ чему вы это сдѣлали? Я только хочу обратить ваше вниманіе на то, что я одинъ знаю это обстоятельство, которое, могу васъ увѣрить, какъ адвокатъ, имѣетъ важное значеніе въ виду преступленія, въ которомъ васъ обвиняютъ.

Гэбріель, по прежнему, продолжалъ молчать.

— Конрой! воскликнулъ Максвель, забывая всякое приличіе: — что-жь вы, чортъ возьми — дуракъ?

— Вѣроятно, отвѣчалъ Гэбріель просто, словно признавая безусловную аксіому.

— Да еще какой! произнесъ рѣзко Максвель, но потомъ, опомнившись, продолжалъ тихо, убѣдительно: — ну, Гэбріель, если вы не хотите исповѣдываться мнѣ, то я исповѣдуюсь вамъ. Полгода тому назадъ, я думалъ, что вы — обманщикъ и женщина, теперь ваша жена, прямо говорила, что вы ложно называете себя Гэбріелемъ Конроемъ, и что она, Грэсъ Конрой, сестра настоящаго Гэбріеля, хорошо знала, что вы воспользовались именемъ и правами, вамъ не принадлежавшими. Все это она подтверждала доказательствами, и, чортъ возьми, всякій адвокатъ взялся бы за ея дѣло, какъ за основательное. При подобныхъ обстоятельствахъ, я посѣтилъ васъ. Вы помните наше свиданіе и его результатъ. Теперь я вамъ скажу, что никогда человѣкъ невинный не сознавалъ такъ ясно своей преступности, какъ вы. Потомъ Олли объяснила мнѣ ваше странное поведеніе, а эта женщина, хотя нисколько не уничтожая первоначальныхъ уликъ противъ васъ и не отказываясь отъ своихъ правъ, объявила мнѣ, что вы спасли ей жизнь и что она не можетъ изъ благодарности васъ преслѣдовать. Впослѣдствіи, она объяснила мнѣ, что эта благодарность перешла въ болѣе теплое чувство, и что она согласилась выйти за васъ замужъ, заглаживая тѣмъ вашу вину. Все это было такъ естественно и вѣроятно, что, чортъ возьми! я ей повѣрилъ. Да, сэръ, все это время я считалъ, что она великодушно простила вамъ и что вы ее обошли. Если вы признаете себя дуракомъ, то, какъ видите, я былъ еще глупѣе. Когда вы вчера пришли ко мнѣ и сказали, что, уѣзжая навсегда отсюда, хотите передать женѣ все свое имущество, я возъимѣлъ первое подозрѣніе. Оно еще болѣе подтвердилось извѣстіемъ объ убійствѣ чужестранца, одного изъ свидѣтелей, доказывавшихъ права жены на вашу землю, о вашемъ бѣгствѣ и внезапномъ исчезновеніи мистрисъ Конрой. Наконецъ, прочитавъ письмо, которое она послала вамъ вчера вечеромъ съ слугою и которое найдено подлѣ убитаго, я вполнѣ убѣдился въ справедливости этого подозрѣнія.

Съ этими словами, онъ вынулъ изъ кармана свернутый лоскутокъ бумаги и подалъ его Гэбріелю, который машинально взялъ его и развернулъ. Это была записка мистрисъ Конрой, которую онъ получилъ наканунѣ вечеромъ. Не выпуская ея изъ рукъ, онъ вынулъ перочинный ножикъ и молча сталъ ковырять имъ въ своей трубкѣ.

— А какъ оно къ вамъ попало? спросилъ онъ, наконецъ, осторожно.

— Его нашла Солли Кларкъ и передала мистрисъ Маркль, отъ которой я его получилъ. Объ ея существованіи знаютъ только трое, и всѣ они — ваши друзья.

Снова наступило молчаніе; Гэбріель продолжалъ чистить трубку, а Максвель смотрѣлъ на него съ любопытствомъ.

— Ну, спросилъ онъ: — какъ вы будете себя защищать?

— А что бы вы признали за хорошую защиту? произнесъ Гэбріель, садясь на кровати и постукивая трубкой по ея краямъ: — я спрашиваю васъ, какъ знающаго, опытнаго адвоката, и надѣюсь вамъ заплатить дороже всякаго другого кліента.

— Мы надѣемся доказать, отвѣчалъ Максвель съ улыбкой, что, когда вы покинули свой домъ и пришли ко мнѣ въ контору, убитый человѣкъ былъ еще живъ и спокойно сидѣлъ въ своемъ отелѣ, что онъ отправился на Конроеву Гору гораздо ранѣе васъ, а вы возвратились туда только вечеромъ послѣ совершенія убійства. Это послѣднее обстоятельство ясно доказывается таинственною запиской вашей жены, въ которой прямо говорится о «тайнѣ». Очевидно, по той или другой причинѣ, она хотѣла поставить васъ въ такое положеніе, чтобъ васъ заподозрили въ убійствѣ. Изъ ея записки ясно видно, что она намекаетъ на какой-то фактъ извѣстный ей, но невѣдомый вамъ.

— Вы хотите сказать, что она знала нѣчто, недошедшее еще до меня? спросилъ Гэбріель.

— Да; вы видите, какъ важна эта записка.

Гэбріель молча всталъ съ кровати, подошелъ къ окну и прежде, чѣмъ Максвель могъ его остановить, онъ разорвалъ на мелкіе куски записку и выбросилъ ихъ.

— Теперь эта бумага ничего не стоитъ, сказалъ онъ спокойно и, возвратясь къ кровати, снова закурилъ трубку.

Теперь Максвель, въ свою очередь, остолбенѣлъ и безсознательно вперилъ глаза въ Гэбріеля, который продолжалъ очень хладнокровно:

— Если вамъ все равно, то я объясню вамъ мою идею о защитѣ, хотя, конечно, не спорю, что вы должны знать лучше, и я не вычту изъ вашего гонорара ничего за мое мнѣніе. Вотъ оно: встаньте передъ судомъ и скажите, что я — ужасный игрокъ, хотя никто объ этомъ не зналъ, даже моя жена, то есть бывшая жена, Джулй. За игорнымъ столомъ я поссорился съ Викторомъ Рамиресомъ; онъ назвалъ меня лжецомъ, а я его убилъ. Нѣтъ, погодите, это не годится. Онъ — маленькій, плюгавый человѣчекъ! Нѣтъ: вы скажите, что на меня напало семь человѣкъ, онъ и шесть его пріятелей; драка у насъ была знатная, около часа, и, наконецъ, прижатый къ стѣнѣ, я случайно нанесъ ему ударъ ножемъ. Что же касается моего бѣгства, то вы объясните, что я вдругъ вспомнилъ, что мнѣ на другое утро необходимо быть въ Сакраменто, и поспѣшно отправился туда. Если спросятъ, куда дѣлась Джулй, то скажите, что она, испугавшись моего неожиданнаго исчезновенія, поѣхала меня отыскивать. Вотъ, я полагаю, славная защита, а вы, конечно, прибавите жалкихъ словъ, поэтическихъ возгласовъ и краснорѣчивой болтовни, которые такъ сильно дѣйствуютъ на судей и присяжныхъ.

— Такъ вы хотите признать… началъ было Максвель мрачно, но Гэбріель его перебилъ:

— Что я это сдѣлалъ? Конечно. Но, прибавилъ онъ съ хитрой улыбкой: — я защищался противъ семерыхъ. Это — убійство, но оправдываемое самозащитой, Что же касается до шестерыхъ моихъ противниковъ, то я не видалъ ихъ въ темногѣ и, слѣдовательно, подозрѣніе не можетъ пасть ни на кого изъ молодцовъ Одноконнаго Стана.

Максвель, молча, подошелъ къ окну и задумался. Черезъ минуту, лицо его просіяло, и, подойдя къ Габріелю, онъ спросилъ:

— Гдѣ Олли?

Лицо Конроя отуманилось и, послѣ нѣкотораго колебанія, онъ отвѣчалъ:

— Я ѣхалъ въ Сакраменто, гдѣ она находится въ школѣ.

— Вы должны за нею тотчасъ послать: мнѣ необходимо ее видѣть.

— Она — ребенокъ, и ей не слѣдуетъ ничего знать объ этомъ — слышите! произнесъ Гэбріель рѣшительнымъ тономъ и опустивъ свою могучую руку на плечо Максвеля.

— Какъ же вы отъ нея это скроете? отвѣчалъ столь же твердо стряпчій: — завтра же во всѣхъ газетахъ напишутъ объ этомъ со всевозможными коментаріями. Нѣтъ, вы должны ее видѣть и разсказать ей сами вашу исторію.

— Но я не могу ее видѣть теперь, отвѣчалъ Гэбріель, и голосъ его впервые задрожалъ.

— И не надо, произнесъ поспѣшно Максвель: — предоставьте все мнѣ. Я съ ней повидаюсь прежде, а вы — потомъ. Не бойтесь, я вамъ дѣла не испорчу. Дайте мнѣ ея адресъ — ну, скорѣй!

Въ эту минуту, у дверей раздались голоса. Гэбріель исполнилъ желаніе своего защитника, и тотъ прибавилъ въ полголоса:

— Еще одно слово. Если вы дорожите жизнью и счастьемъ Олли, то держите языкъ за зубами.

Гэбріель многозначительно кивнулъ головою.

Дверь отворилась, и въ комнату вошелъ Джакъ Гамлинъ съ самоувѣренной, смѣлой улыбкой на устахъ. Онъ фамильярно поклонился Максвелю и, остановившись передъ Габріелемъ, протянулъ ему руку. Послѣдній, сознавая вліяніе какой-то притягательной силы, крѣпко пожалъ ее.

— Очень радъ васъ видѣть, произнесъ Джакъ, хлопая другой рукой по плечу Гэбріеля: — очень радъ васъ видѣть, старина, хотя вы лишили меня удовольствія покончить самому съ этимъ проклятымъ мексиканцемъ. Рано или поздно, а ему бы отъ меня не отвертѣться, еслибъ вы не обдѣлали этого дѣльца за меня. Не безпокойтесь, Макъ, прибавилъ онъ, видя, что стряпчій мигаетъ Габріелю: — мы здѣсь — свои. Если вы желаете, то я подъ присягой покажу, что проклятая собака Рамиресъ, въ послѣдніе полгода вполнѣ заслужилъ висѣлицу. Право, господа, я не понимаю, что не я, а другой его отправилъ на тотъ свѣтъ.

Онъ остановился, чтобъ насладиться частью неудовольствіемъ Максвеля, а частью гигантской фигурой Гэбріеля:

— Вы можете оказать вашему другу большую услугу, сказалъ Максвель, понижая голосъ и пользуясь удобной минутой.

— Нѣтъ, Макъ, это не удастся, отвѣчалъ со смѣхомъ Джакъ: — мнѣ никто не повѣритъ. На такую удочку не поймаешь ни судей, ни присяжныхъ.

— Вы меня не поняли, продолжалъ стряпчій съ принужденной улыбкой: — когда Конроя арестовали, то онъ ѣхалъ въ Сакраменто повидаться съ сестрой…

— Да, да! отвѣчалъ Джакъ съ убійственной ироніей: — знаю, знаю! У него невинная семнадцатилѣтняя сестра съ голубыми глазами и русыми кудрями. Онъ каждую недѣлю ѣздитъ къ ней, и въ этотъ день она написала: «милый братъ, пріѣзжай ко мнѣ». Вотъ онъ…

Но тутъ онъ встрѣтилъ грустный взглядъ Гэбріеля и злобно накинулся на Максвеля:

— Что это за вздоръ вы несете?

— Я говорю правду, отвѣчалъ поспѣшно стряпчій: — онъ, дѣйствительно, ѣхалъ къ сестрѣ, малолѣтнему ребенку. Конечно, теперь онъ не можетъ посѣтить ее, а видѣться съ ней ему необходимо. Можете вы привезти ее?

Джакъ пристально взглянулъ на Гэбріеля и сказалъ лаконично:

— Положитесь на меня. Когда мнѣ ѣхать?

— Сейчасъ.

— Хорошо. Куда ее привезти?

— Въ Одноконный Ставъ.

— Дѣло сдѣлано, сказалъ Джакъ: — завтра, къ вечеру, она будетъ на мѣстѣ.

Съ этими словами, онъ выбѣжалъ изъ комнаты, но черезъ нѣсколько минутъ, возвратился и, вызвавъ Максвеля къ дверямъ, сказалъ вполголоса:

— Я думаю, лучше не говорить шерифу, что Конрой — мнѣ другъ! Мы съ Джо Гольмъ — въ ссорѣ. Въ прошломъ году, въ Мэрисвилѣ, мы съ нимъ посчитались, и дѣло дошло до выстрѣловъ. Онъ — хорошій человѣкъ, но предубѣжденіе противъ меня можетъ его возстановить и противъ нашего друга.

Максвель кивнулъ головой и Джакъ снова исчезъ съ быстротою молніи.

Онъ находился въ такомъ волненіи и такой румянецъ покрывалъ его щеки, что, когда онъ вернулся въ свою комнату, Питъ воскликнулъ съ испугомъ:

— Господи! неужели вы хватили водки послѣ всего, что вамъ говорили доктора?

Этого замѣчанія было достаточно, чтобъ окончательно развеселить Джака. Онъ прикинулся пьянымъ, сталъ качаться, набросился на Пита, свалилъ его съ ногъ, схватилъ за волосы и потребовалъ вторую бутылку. Потомъ онъ разсмѣялся и серьёзнымъ тономъ спросилъ Пита, какъ онъ смѣлъ валяться пьяный ни полу.

— Господи! Мистеръ Джакъ, какъ вы меня напугали! Я уже думалъ, что эти туристы васъ угостили.

— Ты думалъ, старый развратникъ! Еслибъ ты читалъ «Развалины» Вольнея или размышлялъ бы о нравственныхъ принципахъ, которые я тебѣ внушаю, не щадя своего здоровья, а не думалъ бы пустяковъ обо мнѣ, то не былъ бы ты такъ часто пьянъ. Уложи мой чемоданъ и сунь его въ первую попавшуюся тележку. Ну, проворнѣй!

— Мы ѣдемъ въ Сакраменто, мистеръ Джакъ?

— Мы? Нѣтъ, сэръ, я ѣду одинъ. Я долго думалъ и пришелъ къ убѣжденію, что не могу болѣе оставаться съ вами, сэръ. Пять лѣтъ тому назадъ, я попалъ въ ваши руки невиннымъ юношей, а вы уничтожили во мнѣ всѣ нравственныя и религіозныя чувства. Нѣтъ, Питеръ, я разстаюсь съ вами. Прощайте, несчастный развратитель юношества.

Очевидно, подобная рѣчь была не диковина для Пита, ибо онъ, не обращая никакого вниманія на слова Гамлина, продолжалъ спокойно укладывать вещи въ чемоданъ. Когда же все было готово, онъ сказалъ, качая головою:

— Смотрите, мистеръ Джакъ: ужь не опять ли у васъ какая-нибудь женщина въ головѣ?

— Ваше замѣчаніе, Питеръ, отвѣчалъ съ достоинствомъ Джакъ: — доказываетъ совершенное отсутствіе всякихъ нравственныхъ чувствъ, убитыхъ аѳинскими ночами, ромомъ, водкой, пивомъ и такъ далѣе. Прощайте, пьяный развратникъ! Ты подождешь меня здѣсь, прибавилъ онъ серьёзно: — если же я не возвращусь черезъ два дня, то пріѣзжай въ Одноконный Станъ. Расплатись съ хозяиномъ и, смотри, не выговаривай себѣ болѣе 75 %. Помни, что я старъ и слабъ, а ты молодъ и передъ тобою открыта блестящая будущность. Ну, неси мой чемоданъ.

Джакъ бросилъ на кровать горсть золотыхъ, пригладилъ свои роскошныя кудри, надѣлъ шляпу и вышелъ изъ комнаты. Проходя по залѣ, онъ остановился, отвелъ въ сторону Рейнара и исправилъ вкравшуюся ошибку въ его разсказъ о громадной соснѣ, въ дуплѣ которой онъ нашелъ жилище сотни счастливыхъ индійцевъ. По его словамъ, онъ преувеличилъ на два фута величину этого дерева и теперь считалъ своею обязанностію повиниться въ этомъ. Потомъ онъ учтиво поклонился мистрисъ Рейнаръ и, какъ бы не замѣчая редактора, направился къ дверямъ. Черезъ минуту, онъ уже скакалъ въ тележкѣ.

— Пріятный человѣкъ, замѣтилъ Рейнаръ, смотря ему вслѣдъ.

— И настоящій джентльмэнъ, прибавила мистрисъ Рейнаръ.

Но газетный охранитель общественныхъ нравовъ Калифорніи горячо протестовалъ противъ даже такой умѣренной похвалы.

— Эти люди — проклятіе нашей страны, сказалъ онъ: — они презираютъ законы, своимъ примѣромъ задерживаютъ благодѣтельное распространеніе экономіи и предусмотрительности. Это — безумные потребители, а не производители. Они унижаютъ славу нашей страны въ глазахъ людей, которые принимаютъ ихъ за типъ нашего населенія.

— Но что же дѣлать? отвѣчала мистрисъ Рейнаръ: — когда ваши развратные игроки — люди приличные, а ваши честные рудокопы безжалостно убиваютъ людей, а потомъ спокойно садятся рядомъ съ вами за завтракъ.

Журналистъ не тотчасъ отвѣчалъ, но, наконецъ, произнесъ краснорѣчивую рѣчь въ доказательство того несомнѣннаго факта, что въ Калифорніи существовала свободная пресса, не сдержанная преградами изнѣженной цивилизаціи, а «сіяющая, обличающая, карающая и развивающая».

— А что сдѣлали съ убійцей? спросилъ Рейнаръ, едва удерживаясь отъ зѣвоты.

— Его повезли, съ полчаса тому назадъ, въ Одноконный Станъ, отвѣчалъ одинъ изъ посѣтителей отеля: — хотя онъ предпочелъ бы, навѣрно, остаться здѣсь. Судя по нѣкоторымъ признакамъ, ему тамъ будетъ жарко.

— Что вы этимъ хотите сказать? спросилъ Рейнаръ съ любопытствомъ.

— Нѣсколько минутъ тому назадъ, здѣсь проѣхали трое старыхъ Vigilantes съ ружьями. Можетъ быть, это ничѣмъ не кончится, но походитъ на…

— На что?

— На судъ Линча.

XXXVIII.
Думфи довѣряетъ свои тайны Пойнситу.

На слѣдующій день послѣ разговора Думфи съ полковникомъ Старботлемъ погода была прохладная, что много способствовало успокоенію разстроенныхъ чувствъ банкира. Онъ смутно вспоминалъ, что просилъ полковника бывать у него запросто, и съ нервнымъ содроганіемъ теперь воображалъ, какъ этотъ человѣкъ, ровный ему по смѣлости, явится въ его обществѣ. Однако, успокоенный нетолько свѣжимъ воздухомъ, но и почтительнымъ обращеніемъ, онъ написалъ записку Артуру Пойнсету, приглашая его къ себѣ по дѣлу. Молодой человѣкъ явился аккуратно, въ назначенный часъ и съ удивленіемъ услышалъ, что Думфи, принявъ его, приказалъ отказывать всѣмъ посѣтителямъ. Посадивъ Артура противъ себя, онъ, какъ практическій человѣкъ, въ немногихъ опредѣленныхъ выраженіяхъ передалъ свой разговоръ съ Старботлемъ.

— Я хочу васъ просить помочь мнѣ въ этомъ дѣлѣ. Вы понимаете, что мнѣ неловко обратиться къ постоянному адвокату фирмы. Что вы мнѣ посовѣтуете?

— Во-первыхъ, позвольте мнѣ спросить: вѣрите-ли вы, что ваша жена жива?

— Нѣтъ, но, конечно, я поручиться не могу.

— Такъ успокойтесь: я могу засвидѣтельствовать, что она умерла.

— Вы въ этомъ увѣрены?

— Да. Тѣло, признанное за тѣло Грэсъ Конрой, было тѣломъ вашей жены. Я его тотчасъ призналъ, и, къ тому же, мнѣ было извѣстно, что Грэсъ Конрой не находилась въ Станѣ въ минуту катастрофы.

— Отчего же вы не исправили ошибки?

— Это — мое дѣло, отвѣчалъ съ гордымъ достоинствомъ Пойнсетъ: — вы же меня пригласили по своему дѣлу. И такъ, ваша жена умерла.

— Въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ Думфи, вставая: — если вы согласны публично засвидѣтельствовать этотъ фактъ, то тѣмъ дѣло и кончится.

Однако, Артуръ не всталъ съ мѣста, а молча продолжалъ смотрѣть на Думфи., Черезъ минуту, банкиръ снова сѣлъ и вызывающимъ тономъ произнесъ:

— Ну?

— Это — все? спросилъ спокойно Артуръ: — вы желаете публично засвидѣтельствовать подобный фактъ?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, промолвилъ Думфи.

— Подождите, мистеръ Думфи. Вы — смышленный и практическій человѣкъ; неужели вы думаете, что личность, кто бы она ни была, мужчина или женщина, которая послала къ вамъ Старботля, разсчитываетъ только на невозможность доказать юрнюридически смерть вашей жены? Не думаетъ ли она скорѣе, что вы вовсе не пожелаете поднимать этого дѣла?

— Конечно, сказалъ Думфи послѣ минутнаго колебанія: — мои враги разсказывали, что я бросилъ жену…

— И ребенка, прибавилъ Артуръ.

— И ребенка, повторилъ злобно Думфи: — въ газетахъ непремѣнно напечатали бы объ этомъ, еслибъ я не отплатился, хотя, по правдѣ сказать, бросить жену — не большая диковинка въ Калифорніи.

— Конечно, саркастично замѣтилъ Артуръ, несмотря на то, что эта иронія относилась столько же и къ нему.

— Но вернемся къ дѣлу, сказалъ Думфи съ нетерпѣніемъ: — что вы мнѣ посовѣтуете?

— Зная, что ваша жена дѣйствительно умерла, намъ надо розыскать, за кого хлопочетъ полковникъ Старботль. Очевидно, эта личность знаетъ не менѣе насъ о всемъ, что произошло въ Голодномъ Станѣ, а, можетъ быть, на наше горе и болѣе. Кто бы это былъ? Кто остался въ живыхъ изъ нашего отряда? Вы, я, можетъ быть, Грэсъ…

— Это не можетъ быть проклятая Грэсъ Конрой, поспѣшно перебилъ его Думфи.

— Нѣтъ, отвѣчалъ спокойно Артуръ: — вы помните, что ея не было во время катастрофы.

— Развѣ Гэбріель?

— Не думаю. Онъ — вашъ другъ.

— Это не можетъ же быть…

Думфи не окончилъ своей фразы и съ дикимъ испугомъ сталъ озираться по сторонамъ.

— Кто? спросилъ хладнокровно Пойнсетъ.

— Никто. Я только думалъ, не узналъ ли эту исторію отъ Гэбріеля или кого другого какой нибудь ловкій мошенникъ.

— Врядъ ли.

— Ну, произнесъ Думфи съ грубымъ хохотомъ: — если мнѣ приходится заплатить за торжественныя. похороны мистрисъ Думфи, то устройте дѣло такъ, чтобъ она никогда не воскресла. Я полагаюсь на васъ. Розыщите кліента или кліентку Старботля и узнайте, сколько онъ или она требуютъ за свое молчаніе. Если ужь платить, то нечего терять время. Съ этими словами онъ снова всталъ, какъ бы въ знакъ того, что ауденція кончена.

— Думфи, произнесъ Артуръ, сидя по прежнему и не обращая никакого вниманія на банкира. — Люди, обращающіеся къ помощи докторовъ и адвокатовъ, ничего не должны отъ нихъ скрывать. Я еще понимаю, что можно, изъ самозаблужденія, обмануть своего доктора, но, право, я не вижу причины обманывать адвоката. Вы скрываете отъ меня какую то важную причину, по которой вы желали бы, чтобъ вся эта исторія была погребена подъ снѣгомъ Голоднаго Стана.

— Я не понимаю, на что вы намекаете, сказалъ Думфи, снова усаживаясь.

— Выслушайте меня и, быть можетъ, вы меня поймете. Я познакомился съ покойнымъ докторомъ Деваржемъ за нѣсколько мѣсяцевъ прежде васъ. Во время нашихъ дружескихъ бесѣдъ, онъ часто говорилъ мнѣ о своихъ научныхъ открытіяхъ, которыми я интересовался, и я хорошо помню, что видѣлъ между его бумагами описанія мѣстностей въ горахъ, гдѣ находились большія минеральныя богатства. Но его теоріи казались мнѣ непрактичными, и я не придавалъ никакой цѣны его изслѣдованіямъ. Однако, когда мы находились въ Голодномъ Станѣ и исчезла всякая надежда на выздоровленіе доктора, я, по его просьбѣ, закопалъ въ землю, у Монументскаго Мыса, его бумаги и коллекціи. Возвратясь послѣ катастрофы съ отрядомъ, высланнымъ на помощь эмигрантамъ, я нашелъ эти бумаги и коллекціи вырытыми и разбросанными по снѣгу. Мы предположили, что это, вѣрно — дѣло мистрисъ Бракетъ, которая, отыскивая пищу, разрыла землю и стала ѣсть экземпляры коллекціи, пропитанные ядомъ для лучшаго ихъ сохраненія.

Онъ остановился и взглянулъ на Думфи, но послѣдній не промолвилъ ни слова.

— Какъ всѣ калифорнійцы, я съ интересомъ слѣдилъ за вашими многочисленными предпріятіями, продолжалъ Артуръ: — удивлялся необычайному счастью, которое сопровождало вашу рудокопную дѣятельность. Но мнѣ извѣстенъ фактъ, невѣдомый остальнымъ вашимъ друзьямъ, что почти всѣ ваши шахты, по странному совпаденію, указаны въ запискѣ доктора Деваржа.

Думфи вскочилъ съ дикимъ, громкимъ хохотомъ и грубо воскликнулъ:

— Такъ вотъ чья это игра! Чортъ возьми, какъ ловко я къ вамъ обратился! теперь не надо и женщины отыскивать! Продолжайте! интересно узнать конецъ вашей рѣчи! Скажите прямо ваши условія! а если я ихъ не приму?

— Первое мое условіе — чтобы вы немедленно взяли назадъ эти слова и попросили у меня извиненія, отвѣчалъ Артуръ, гнѣвно сверкая глазами: — если вы отъ этого откажитесь, то, клянусь Богомъ, я убью васъ на мѣстѣ.

Въ первую минуту, дикіе, животные инстинкты проснулись въ Думфи, и онъ сдѣлалъ шагъ впередъ. Артуръ не двинулся съ мѣста, но, черезъ мгновеніе, Думфи одумался. Драка съ Артуромъ могла только возбудить скандалъ. Въ случаѣ его побѣды, Артуръ, конечно, отомстилъ бы ему открытіемъ тайны. Онъ безпомощно опустился въ кресло, но, еслибъ Пойнсетъ зналъ, какъ низко Думфи цѣнилъ его честь, то не очень радовался бы пораженію врага.

— Я нисколько не подозрѣвалъ васъ, произнесъ, наконецъ, Думфи съ принужденной улыбкой: — и надѣюсь, что вы меня извините. Я знаю, чтобы — мой другъ, поклянусь, чтобы ошибаетесь насчетъ бумагъ доктора Деваржа. Конечно, еслибъ постороннія лица узнали объ этомъ фактѣ, то могли бы составить обо мнѣ превратное понятіе. Но кому до этого дѣло? Кто имѣетъ юридическое право вмѣшиваться въ мои дѣла?

— Никто, кромѣ друзей или наслѣдниковъ Деваржа.

— Послѣ него никого не осталось.

— А жена?

— Она развелась съ нимъ.

— Неужели! Вы въ прошлой разъ говорили мнѣ, что она — дѣйствительно вдова Деваржа.

— Все равно, произнесъ съ нетерпѣніемъ Думфи: — дѣло не въ томъ. Вы хорошо понимаете, что, какія бы открытія ни дѣлалъ Деваржъ, они ничего не стоили, пока шахты не были устроены и руда разработана.

— Вы сами удаляетесь отъ предмета, отвѣчалъ Артуръ: — никто не опровергаетъ вашихъ правъ на ту или другую руду; никто не хочетъ даже искать съ васъ убытки, но васъ могутъ преслѣдовать за уголовное преступленіе, за кражу со взломомъ.

— Но какъ же это докажутъ?

— Это все равно. Дѣло въ томъ, что явилась самозванка, называющая себя вашей женой. Мы съ вами знаемъ, что она — обманщица, и можемъ это доказать. Она сама это знаетъ не хуже насъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, она, конечно, готова предъявить противъ васъ такія обвиненія, которыя васъ страшно скомпрометируютъ.

— Значитъ, прежде всего, необходимо узнать: кто она такая, что она знаетъ и чего желаетъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Артуръ: — прежде всего, надо доказать, что ваша жена дѣйствительно умерла, а для этого надо удостовѣрить фактъ, что Грэсъ Конрой была жива, когда было отыскано ея тѣло, въ сущности, бывшее тѣломъ вашей жены. Уничтоживъ, такимъ образомъ, достовѣрность донесеній испанской экспедиціи, вы уже не будете бояться какихъ бы то ни было уликъ противъ себя, такъ какъ ихъ можно почерпнуть только изъ этого источника. Но вы понимаете, что, съ тѣмъ вмѣстѣ, подрывается и довѣріе ко всѣмъ лицамъ, принимавшимъ участіе въ испанской экспедиціи, а потому, естественно, вы не можете меня выставить свидѣтелемъ.

Несмотря на то, что послѣднія слова Артура были очень непріятны Думфи, онъ не могъ не почувствовать неожиданнаго уваженія къ ловкому мошеннику, который такъ искусно отклонилъ отъ себя всякую отвѣтственность.

— Но, прибавилъ Артуръ спокойно: — вамъ не трудно будетъ доказать другими свидѣтелями, что Грэсъ не умерла въ Голодномъ Станѣ.

Думфи тотчасъ вспомнилъ о Рамиресѣ. Не могло быть лучшаго свидѣтеля, потому что онъ видѣлъ и слышалъ, какъ Грэсъ протестовала передъ испанскимъ комендантомъ противъ ложности донесенія экспедиціи и клялась, что она — дѣйствительно Грэсъ Конрой. Но, чтобъ воспользоваться его показаніемъ, необходимо было повѣрить Артуру тайну г-жи Деваржъ, выдавшей Себя за Грэсъ при содѣйствіи его, Думфи. Нѣсколько минутъ онъ колебался, но, подозрѣвая, что г-жа Деваржъ принимала участіе въ новомъ заговорѣ противъ него, онъ желалъ во что бы то ни стало имѣть на своей сторонѣ сметливаго Пойнсета. Поэтому, онъ рѣшился ничего отъ него не скрывать и передалъ ему въ сжатомъ разсказѣ исторію самозванства г-жи Деваржъ, счастливо окончившагося свадьбой съ Габріелемъ Конроемъ. Артуръ слушалъ его съ большимъ интересомъ и слегка покраснѣлъ. Когда Думфи кончилъ, онъ задумался.

— Ну? спросилъ Думфи съ нетерпѣніемъ.

— Ну, отвѣчалъ Артуръ, вставая съ кресла и надѣвая шляпу: — ваша откровенность спасла меня отъ многихъ хлопотъ.

— Какимъ образомъ?

— Теперь не нужно отыскивать вашей самозванной жены. Это — все та же мистрисъ Конрой, г-жа Деваржъ, Грэсъ Конрой. Вашъ свидѣтель — Рамиресъ. Трудно найти человѣка, который съ большей энергіей исполнилъ бы свою роль.

— Такъ мои подозрѣнія справедливы?

— Я не знаю, на чемъ вы ихъ основали; но эта женщина имѣетъ неограниченную власть надъ окружающими ее людьми, особливо надъ Гэбріелемъ, который одинъ, кромѣ насъ съ вами, знаетъ, какъ вы бросили свою жену въ Голодномъ Станѣ, какъ она умерла и какъ я, по просьбѣ Деваржа, зарылъ его бумаги. Ему также извѣстно, что вы подслушали послѣднія приказанія, данныя мнѣ Деваржемъ насчетъ этихъ документовъ. Онъ былъ тогда въ мазАнкѣ, а вы — извините, Думфи, но только откровенность насъ спасетъ — вы просунули голову въ дверь и слѣдили за нами. Не отпирайтесь: Грэсъ мнѣ разсказывала, какъ вы ее тогда напугали своимъ страшнымъ лицомъ и заставили ее рѣшиться послѣдовать за мной. Вотъ тогда-то именно вы набрались свѣдѣній, которыми впослѣдствіи такъ успѣшно воспользовались.

Оба они теперь были очень блѣдны и говорили съ искреннимъ жаромъ.

— Я повидаюсь съ вами завтра и до тѣхъ поръ придумаю планъ защиты, сказалъ Артуръ, направляясь къ дверямъ: — намъ предстоитъ бороться съ умной женщиной. Помните только одно, Думфи: что Рамиресъ — наше спасеніе, и держитесь за него, какъза свою жизнь. Прощайте.

Черезъ минуту, онъ исчезъ, а въ дверяхъ показался конторщикъ, который почтительно произнесъ:

— Вы не приказали васъ безпокоить, сэръ; но получена важная депеша изъ Вингдама.

Думфи машинально взялъ конвертъ и распечаталъ его; но, прочитавъ первую строчку, онъ поспѣшно произнесъ:

— Бѣгите за этимъ джэнтльменомъ, верните его. Нѣтъ, подождите. Ничего не надо; можете идти.

Конторщикъ удалился изъ кабинета банкира, и Думфи еще разъ перечелъ депешу:

«Вингдамъ 7-го числа, 6 ч. пополудни — Викторъ Рамиресъ убитъ вчера ночью на Конроевой Горѣ. Гэбріель Конрой арестованъ. Мистрисъ Конрой исчезла. Сильное волненіе; всѣ возстаютъ противъ Гэбріеля. Жду приказаній. Фитчъ».

Сначала въ ушахъ Думфи раздавались только послѣднія слова Артура Пойнсета: «Рамиресъ — наше спасеніе, держитесь за него, какъ за свою жизнь». И теперь его не стало! Онъ, ихъ единственный свидѣтель, былъ убитъ Гэбріелемъ, ихъ коварнымъ противникомъ! Всѣ его подозрѣнія вполнѣ подтверждались, но что имъ было дѣлать? Ему необходимо было переговорить снова съ Пойнсетомъ и составить новый планъ дѣйствій. Завтра, быть можетъ, будетъ уже поздно. Нѣтъ!

Къ чему теперь былъ свидѣтель? одинъ изъ обвинителей находился въ тюрьмѣ за уголовное преступленіе, а главный убійца, бѣжалъ отъ суда, ибо Думфи не сомнѣвался, что мистрисъ Конрой задумала, если не совершила это убійство. Это преступленіе спасало его, и Думфи чувствовалъ какую-то смутную благодарность къ покровительствовавшей ему судьбѣ. Болѣе того: онъ сознавалъ, какъ часто бываетъ съ себялюбивыми людьми, что это было не что иное, какъ торжество добродѣтели (Думфи) надъ порокомъ (Конрой и К^о).

Но эта исторія окончится гласнымъ судомъ, и Гэбріель, съ отчаянія, могъ раскрыть чужія тайны. Съ другой стороны, едва ли можно было разсчитывать на отсутствіе и нейтралитетъ мистрисъ Конрой. Онъ зналъ, что она любила мужа болѣе, чѣмъ ему сначала казалось, и потому, конечно, могла на все рѣшиться для его спасенія. Но въ глазахъ Думфи подобная слабость вовсе не шла къ такой женщинѣ. Ей слѣдовало бы убить заодно и Гэбіеля. Отчего она этого не сдѣлала? Судьба, покровительствовавшая ему, не докончила своего дѣла, и практическій Думфи чувствовалъ, что онъ поступилъ бы иначе. Вдругъ въ головѣ его блеснула. мысль, адская мысль, и, усѣвшись къ столу, онъ сталъ быстро писать. Несмотря на общее убѣжденіе о трагичномъ характерѣ каждаго преступленія, Думфи, въ эту минуту, казался просто занятымъ, дѣловымъ человѣкомъ: въ его глазахъ не сверкалъ адскій блескъ и сатаническая улыбка не играла на его устахъ. Онъ спокойно, методично, безъ излишней торопливости, написалъ, свернулъ и запечаталъ около полдюжины писемъ; потомъ онъ самъ вышелъ въ контору, гдѣ уже распространилось извѣстіе объ убійствѣ Рамиреса.

— Мистеръ Пибльсъ, сказалъ онъ, обращаясь къ одному изъ конторщиковъ: — вы, вмѣстѣ съ Фитчемъ и Джюдсономъ, отправитесь сегодня вечеромъ въ Одноконный Станъ. Не теряйте ни минуты на пути и не жалѣйте денегъ. Прибывъ туда, передайте письма по адресамъ и исполняйте распоряженія моихъ корреспондентовъ. Соберите всевозможныя свѣдѣнія объ этомъ дѣлѣ и увѣдомьте меня.

— Вы, вѣроятно, желаете, сэръ, чтобъ мы стояли за вашего управляющаго Конроя? спросилъ почтительно конторщикъ.

— Нѣтъ, не вмѣшивайтесь въ общественныя дѣла. Частныя дѣйствія лицъ до насъ не касаются. Правосудіе будетъ оказано Конрою. Пора положить конецъ преступленіямъ, помрачающимъ добрую славу калифорнскихъ рудокоповъ. Необходимы энергичныя мѣры, когда дѣло идетъ о спасеніи чести всего общества и коммерческой дѣятельности, прибавилъ Думфи громко, возвышая голосъ, замѣтивъ, что въ конторѣ находились нѣкоторые изъ значительныхъ его кліентовъ.

Его рѣчь убѣдила бы присутствующихъ въ его строгой, римской добродѣтели, напоминавшей Брута, еслибъ онъ, уходя въ кабинетъ, не прибавилъ словъ, повредившихъ общему эффекту:

— Вотъ какъ надо вести дѣла!

XXXIX.
Гамлинъ находитъ свою старую любовь.

Мистеръ Джакъ Гамлинъ не терялъ времени изъ Вингдама въ Сакраменто. Его быстрая ѣзда, грязью забрызганный экипажъ и изнуренныя лошади не возбудили никакого удивленія въ людяхъ, знавшихъ его привычки, а къ мнѣнію остальныхъ онъ питалъ полнѣйшее презрѣніе. Однако, изъ предосторожности, онъ оставилъ экипажъ въ предмѣстьѣ, поправилъ свой туалетъ и отправился пѣшкомъ по адресу, данному Максвелемъ. Обогнувъ уголъ указанной улицы и увидавъ издали блестящую вывѣску Pensionnat de Madame Eclair, онъ неожиданно остановился и, послѣ минутнаго колебанія, поспѣшно вернулся назадъ.

Для объясненія этого страннаго поступка я долженъ открыть его сердечную тайну, о которой я нисколько не желалъ упоминать. Получивъ адресъ Олли, онъ только вскользь взглянулъ на него и теперь впервые съ ужасомъ узналъ, что она находится въ той самой школѣ, въ которой онъ, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, ухаживалъ, хотя совершенно невиннымъ образомъ, за впечатлительной молодой дѣвушкой. Благодаря тайной перепискѣ съ предметомъ своей любви, онъ заслужилъ гнѣвъ директрисы школы и потому боялся, что его теперь не пустятъ или, во всякомъ случаѣ, ему не довѣрятъ Олли. Однако, онъ не отчаивался, повернулъ назадъ и вошелъ въ первую цирюльню, а потомъ къ оптику. Такимъ образомъ, черезъ нѣсколько минутъ, онъ очутился снова на улицѣ въ большихъ зеленыхъ очкахъ и съ бритыми усами. Если вспомнить, что онъ гордился этими черными, шелковистыми усами, то нельзя не признать въ немъ искренняго желанія исполнить во что бы то ни стало взятое на себя дѣло.

Несмотря на всю свою смѣлость, онъ, однако, чувствовалъ нѣкоторую нервную дрожь, входя въ пріемную школы и отдавая свою кредитивную грамату, контролированную Максвелемь, на разсмотрѣніе г-жи Эклэръ. Онъ не боялся, чтобъ его узнали по имени, потому что, во время своего ухаживанія, онъ называлъ себя Кларенсомъ Стефлингтономъ. Судьба ему покровительствовала, и, черезъ нѣсколько минутъ, служанка, возвратясь, объявила, что миссъ Конрой тотчасъ сойдетъ внизъ. Гамлинъ посмотрѣлъ на часы и началъ уже терять терпѣніе, когда дверь отворилась и Олли вошла въ комнату. Она была прехорошенькая дѣвочка, походившая своимъ смѣлымъ, открытымъ взглядомъ и угловатыми манерами скорѣе на мальчика. Гамлинъ, вообще любившій дѣтей, былъ очарованъ ею съ перваго взгляда. Увидавъ его, она едва удержалась отъ смѣха и, осторожно затворивъ дверь, сказала въ полголоса:

— Она сейчасъ придетъ.

— Кто? спросилъ Джакъ.

— Софи.

— А кто это — Софи? спросилъ серьёзно Джакъ, который не зналъ имени своей Дульцинеи.

— Не притворяйтесь, отвѣчала Олли, увертываясь отъ его поцалуевъ: — послѣ этого, я, на ея мѣстѣ, не стала бы съ вами и говорить. Она увидала васъ изъ окна, когда вы подошли къ дому, повернули назадъ и вторично явились уже безъ усовъ. Она васъ тотчасъ узнала, а вы спрашиваете — кто она! А они снова выростутъ?

Эти слова относились къ исчезнувшимъ усамъ.

Джакъ былъ изумленъ и испуганъ. Онъ думалъ только, какъ избѣгнуть страшной дуэньи, и совершенно забылъ о предметѣ своей страсти.

— Да, да, произнесъ онъ поспѣшно, стараясь придать своему лицу влюбленный видъ: — Софи, это — мой предметъ; но у меня есть записка и для васъ.

Онъ подалъ Олли лоскутокъ бумаги, на которомъ Гэбріель написалъ второпяхъ нѣсколько словъ. Пока она читала, Джакъ смотрѣлъ на нее пристально, едва переводя духъ. Но, къ его величайшему изумленію, она бросила записку на столъ и равнодушно сказала:

— Это такъ и походитъ на простяка Гэба.

— Но вы… все же исполните его желаніе? спросилъ Гамлинъ.

— Нѣтъ, отвѣчала Олли: — и не подумаю. Вы его не знаете, мистеръ Гамлинъ. Онъ разыгрываетъ такія комедіи каждую недѣлю. Нѣсколько дней тому назадъ, онъ написалъ мнѣ, что ждетъ меня за угломъ сосѣдней улицы: точно онъ — мнѣ не братъ. Чтобъ я поѣхала къ нимъ въ Вингдамъ? Никогда!

— А если онъ, дѣйствительно, не можетъ къ вамъ пріѣхать.

— Отчего? Все это — глупости и дикая застѣнчивость. Здѣсь была молодая особа изъ Сан-Франциско, Роза Ринграундъ, которая влюбилась въ него, стараго дурака, и вотъ онъ боится приходить сюда. Если онъ могъ пріѣхать въ Вингдамъ, то нѣтъ причины не доѣхать до сюда!

— Позвольте мнѣ посмотрѣть его записку.

— Онъ пишетъ неграматно и не хочетъ у меня учиться, отвѣчала Олли, подавая бумагу.

Гамлинъ прочелъ слѣдующее:

«Милая Олли, если у тебя не слишкомъ много уроковъ и тебѣ позволятъ директриса и дѣвицы, то братъ Гэбъ тебя ждетъ въ Вингдамѣ. До свиданія! Твой любящій братъ Гэбъ».

Гамлинъ сталъ въ тупикъ. Онъ не намѣревался открыть Олли всю важность ея путешествія. Максвель просилъ его привезти ее какъ можно «тише», не дѣлая никакого скандала; самъ же онъ боялся, открывъ истину, сдѣлаться предметомъ безчисленныхъ вопросовъ въ школѣ и, наконецъ, желалъ спокойно путешествовать съ этимъ интереснымъ ребенкомъ. Но теперь онъ встрѣтилъ непреодолимую преграду. Однако, онъ вскорѣ придумалъ средство ее преодолѣть.

— Такъ вы думаете, что Софй придетъ ко мнѣ? спросилъ онъ съ неожиданнымъ интересомъ.

— Непремѣнно, отвѣчала Олли: — вы ловко поступили, сведя знакомство съ Гэбомъ и научивъ его написать мнѣ записку. Впрочемъ, онъ — такой мягкій, что всякій можетъ его обойти. Ботъ и она! я слышу ея шаги по лѣстницѣ. Вы, конечно, во мнѣ не нуждаетесь, мистеръ Гамлинъ?

Съ этими словами она исчезла, а въ дверяхъ показалась молодая дѣвушка, высокаго роста, стройная, въ синемъ платьѣ.

Чтобъ быть справедливымъ къ мистеру Гамлину, я пройду молчаніемъ его свиданіе съ миссъ Софи, такъ какъ его чувства къ ней не имѣютъ прямого отношенія къ настоящему разсказу. Достаточно упомянуть, что ему удалось убѣдить молодую дѣвушку въ своей неизмѣнной любви и объяснить ей свое долгое отсутствіе мучительнымъ сомнѣніемъ въ ея вѣрности, сдѣлавшимся подъ конецъ до того нестерпимымъ, что онъ рѣшился узнать всю правду изъ ея устъ. Миссъ Софй въ смущеніи даже прослезилась, сознавая, что, во время разлуки съ нимъ, она обращала вниманіе и на другихъ мужчинъ. Но, мало по малу, они оба успокоились, и Джакъ сказалъ въ полголоса:

— Съ неимовѣрными усиліями я досталъ эту записку къ сестрѣ Конроя и, чтобъ не возбудить никакого сомнѣнія, мнѣ необходимо ее повезти къ брату. Если вы, Софй, дорожите прошедшимъ и не хотите себя скомпрометировать, то вы должны ее уговорить ѣхать со мною.

Слова Джака такъ подѣйствовали на Софй, что она немедленно потребовала отъ Олли исполненія просьбы брата.

— Если ты, дрянная дѣвчонка, такъ поступишь съ нами, несмотря на наше довѣріе къ тебѣ, то, конечно, ни одна дѣвица въ школѣ не довѣритъ тебѣ своей тайны.

Эта угроза такъ поразила Олли, что она, не разсуждая, согласилась послѣдовать за Джакомъ Гамлиномъ и, показавъ записку Гэбріэля г-жѣ Эклэръ, получила позволеніе ѣхать къ брату. Черезъ полчаса, они оба уже были въ дорогѣ.

XL.
Три голоса.

Освободившись отъ соблазнительныхъ прелестей Софи и отъ еще болѣе опаснаго шпіонства г-жи Эклэръ, а также достигнувъ цѣли своей поѣздки, Гамлинъ пришелъ въ такое веселое настроеніе, что Олли приписала это счастью отъ свиданія съ Софи и съ чисто женскимъ инстинктомъ сдѣлала нѣсколько критическихъ замѣчаній насчетъ этой молодой особы. Но, къ ея величайшему удивленію, онъ нимало не заступился за свою Дульцинею, хотя внимательно ее выслушалъ.

— Вы, Олли, бывали на Югѣ? спросилъ онъ неожиданно, смотря на ея русые волосы, ни.зпадавшіе изъ подъ круглой шляпки.

— Нѣтъ.

— Никогда не бывали въ Сан-Антоніо?

— Никогда.

Гамлинъ задумался и, черезъ нѣсколько минутъ, прибавилъ:

— Тамъ есть женщина, Олли!

— Гдѣ, въ Сан-Антоніо?

Гамлинъ молча кивнулъ головой.

— Хорошенькая? спросила Олли.

— Это слово къ ней не идетъ, отвѣчалъ серьёзно Гамлинъ.

— Такая же хорошенькая, какъ Софи? продолжала Олли съ хитрой улыбкой.

— Чортъ ее возьми, вашу Софи, воскликнулъ Гамлинъ, но тотчасъ поправился: — то есть, я хочу сказать: она — совершенно иной масти.

— А! понимаю, отвѣчала Олли: — она — бубновая дама, а Софи — трефовая.

— Развѣ вы смыслите что-нибудь въ картахъ? воскликнулъ съ восторгомъ игрокъ.

— Все смыслю, отвѣчала Олли торжественно: — мы, дѣвицы, узнаёмъ по нимъ свою судьбу. Я — червонная дама, Софи — трефовая, а вы — пиковый король. Знаете, прибавила она шепотомъ: — вчера, вечеромъ, мнѣ вышло письмо, путешествіе, смерть и черный господинъ, пиковый король — вы.

— Вы, вѣроятно, сказалъ Гамлинъ, чувствуя себя гораздо свободнѣе въ обществѣ столь развитой по картежной части особы: — въ школѣ часто слышите объ ангелахъ. Какой у нихъ цвѣтъ лица?

— На картинахъ? спросила положительная Олли.

— Да. Вѣдь, бываютъ они смуглые?

— Никогда, отвѣчалъ рѣшительно ребенокъ: — всегда бѣлые.

— Всегда?

— Да, бѣлые и пухлые.

Они оба замолчали и, проѣхавъ немного, Гамлинъ затянулъ народную пѣсню. Олли стала подпѣвать, и Джакъ, восхищенный ея мелодичнымъ голоскомъ, предложилъ спѣть дуэтъ. Такимъ образомъ, проѣзжая по пустынной равнинѣ Сакраменто, они оглашали воздухъ громкимъ, чисто дикимъ, но почти всегда мелодичнымъ пѣніемъ, похожимъ на чириканье птицъ. Остановившись поужинать въ гостинницѣ, Джакъ выказалъ такую ловкость, энергію и находчивость, такъ скоро и успѣшно добылъ, повидимому, невозможную въ такой мѣстности вкусную пищу, что Олли въ глубинѣ своего сердца находила этого пиковаго короля самымъ пріятнымъ мужчиной, когда-либо ею виданнымъ.

Когда они снова пустились въ путь, Олли предложила своему спутнику нѣсколько вопросовъ о братѣ Габріелѣ и тотчасъ убѣдилась, что Гамлинъ очень недавно съ нимъ познакомился.

— Такъ вы никогда не видали Джули?

— Джули? А на что она похожа?

— Право не знаю, червонная она или трефовая, отвѣчала Олли задумчиво.

Джакъ помолчалъ нѣсколько минутъ и потомъ, къ величайшему удивленію ребенка, начертилъ въ двухъ-трехъ словахъ портретъ мистрисъ Конрой.

— А вы сказали, что никогда ея не видывали? спросила Олли.

— Никогда и не видалъ, отвѣчалъ онъ со смѣхомъ: — я только такъ рисую воображаемое лицо.

Между тѣмъ, послѣ непродолжительныхъ сумерекъ наступила ночь. Отдаленныя очертанія береговаго кряжа выступали рельефно на блѣдномъ сѣромъ небѣ, на которомъ уже показывались первыя звѣзды. Красная, извилистая дорога исчезала въ окружающемъ мракѣ; горы и деревья принимали различныя чудовищныя очертанія. По временамъ, они проѣзжали мимо оврага, откуда несло сыростью, и Олли дрожала отъ холода, несмотря на толстый плодъ Гамлина, которымъ она была укутана. Наконецъ, Джакъ вынулъ изъ кармана фляжку и уговорилъ ребенка проглотить нѣсколько капель. Она закашляла и тотчасъ признала, съ своей обычной практичностью, что это была водка. Но, къ ея удивленію, Гамлинъ не прикоснулся къ фляжкѣ.

— Отчего же вы не пьете? спросила Олли.

— Я въ дѣтствѣ далъ обѣщаніе матери не пить крѣпкихъ напитковъ, отвѣчалъ серьёзно Гамлинъ: — иначе, какъ по приказанію доктора. Я ношу эту фляжку по приказанію доктора, но онъ не велѣлъ мнѣ пить, и я не пью.

Было слишкомъ темно, чтобъ разглядѣть глаза Гамлина, по которымъ Олли скорѣе отгадывала, чѣмъ по его словамъ, настоящій смыслъ его рѣчи, и потому она ничего не отвѣчала.

— Ну, ужь какая эта была женщина, Олли! произнесъ неожиданно Гамлинъ черезъ нѣсколько минутъ.

— Въ Сан-Антоніо? спросилъ ребенокъ съ необыкновенной находчивостью.

— Да.

— Разскажите мнѣ о ней все, что вы знаете.

— Это немного, отвѣчалъ Гамлинъ, вздыхая: — какъ она поетъ, Олли!

— Подъ фортепіано?

— Нѣтъ, подъ органъ.

Олли не была знакома съ этимъ инструментомъ иначе, какъ въ самой грубой его формѣ, именно — въ шарманкѣ, а потому, не выражая особаго сочувствія къ разсказу Гамлина, сказала, что она желала бы познакомиться съ этой особой.

Джакъ не засмѣялся, а началъ подробно объяснять Олли, что такое церковный оргАнъ.

— Я прежде игралъ на оргАнѣ въ церкви, Олли, и, говорятъ, всѣ прихожане бывали очень тронуты, но это было очень давно. Я особенно любилъ одну пьесу Моцарта, потому "что слышалъ, какъ она ее пѣла.

И онъ началъ во все горло пѣть торжественный гимнъ, не обращая вниманія на окружающіе его предметы. Колеса скрипѣли, тележка прыгала по дорогѣ; Олли прижалась къ его плечу, а онъ все пѣлъ. Когда, наконецъ, онъ кончилъ, Джакъ взглянулъ на дѣвочку — она спала. Джакъ былъ художникъ и энтузіастъ, но благоразумный, и потому подумалъ про себя, какъ бы въ извиненіе ребёнку:

«Это — отъ водки».

Онъ перекинулъ возжи изъ одной руки въ другую и обнялъ Олли, прижавъ ея голову къ своему плечу. Въ такомъ положеніи, онъ, не шевеля ни однимъ мускуломъ, чтобъ не разбудить ребёнка, доѣхалъ въ полночь до Фидльтауна. Тутъ онъ самъ запрегъ свѣжую лошадь въ тележку, нѣжно обложилъ подушками Олли и окуталъ ее одѣяломъ. Все это онъ сдѣлалъ такъ осторожно и тихо, что ребёнокъ не проснулся. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже снова былъ въ дорогѣ и поднимался въ гору по направленію къ Вингдаму.

Передъ самымъ разсвѣтомъ, онъ достигъ вершины и пустилъ лошадь шагомъ, такъ какъ колеса углублялись по ступицу въ густую пыль. Дорога шла по дремучему сосновому лѣсу. Тишина царила безмолвная. Неожиданно чуткое ухо Джака услыхало позади звуки голосовъ и бряцаніе мексиканскихъ шпоръ. Онъ не обгонялъ по дорогѣ никакого всадника и потому въ первую минуту не могъ понять, какимъ образомъ могъ кто-нибудь поселиться въ томъ мѣстѣ, откуда слышались звуки. Но потомъ онъ вспомнилъ, что тутъ, по близости, перекрещивала дорогу тропинка изъ Одноконнаго Стана, которая около полумили шла параллельно съ большой вингдамской дорогой. На этой тропинкѣ раздавались голоса. Джакъ прибавилъ шагу и, достигнувъ перекрестка, всталъ въ тѣни громадныхъ сосенъ, чтобъ пропустить всадниковъ. Вскорѣ голоса раздались рядомъ съ нимъ. Всадники, очевидно, остановились.

— Здѣсь дорога, сказалъ одинъ голосъ совершенно явственно.

— И отлично, отвѣчалъ другой: — мы повернемъ на тропинку и выиграемъ цѣлый часъ.

— Нѣтъ, будемъ держаться большой дороги, замѣтилъ третій голосъ, — Если Джо-Голъ догадается, въ чемъ дѣло, то онъ отвезетъ его въ Сакраменто, а другой дороги нѣтъ. Мы его и накроемъ.

Джакъ Гамлинъ слушалъ, притаивъ дыханіе.

— Но мы потеряемъ часъ, продолжалъ второй голосъ.

— Ничего, молодцы подождутъ, отвѣчалъ третій голосъ.

Въ ту же минуту, раздались общій смѣхъ, бряцаніе шпоръ и топотъ удаляющихся лошадей.

Гамлинъ не пошевелилъ ни однимъ мускуломъ, пока голоса не замерли вдали. Тогда онъ поспѣшно взглянулъ на ребёнка, который спокойно спалъ. Щеки Джака пылали, а въ черныхъ глазахъ его блестѣлъ огонь. Что ему было дѣлать? Осторожно слѣдовать за этими поборниками суда Линча значило отказаться отъ предупрежденія шерифа о готовившемся нападеніи на его узника. Если же онъ отправится по тропинкѣ въ Одноконный Станъ, то можетъ разойтись съ шерифомъ. Не будь у него на рукахъ ребёнка, онъ рѣшился бы обогнать всадниковъ — но теперь это было невозможно. Ему оставалось только слѣдовать за ними до Вингдама, оставить тамъ Олли и постараться достигнуть раньше ихъ Одноконнаго Стана. Это послѣднее было возможно, если всадники остановились бы на время въ Вингдамѣ.

Мало-по-малу, чувство неудовольствія, что его связывалъ этотъ ребёнокъ, перешло въ самое теплое сочувствіе и сожалѣніе къ нему. Онъ нѣжно обвивалъ Олли рукой, боясь, чтобъ она не проснулась, и надѣялся, что ему удасться доставить ее въ этомъ положеніи до города и сдать спящею на руки вѣрному Питу. Онъ очень боялся, чтобъ ребёнокъ, проснувшись, не вывѣдалъ у него ужасной правды о братѣ; онъ теперь на все смотрѣлъ глазами Олли, и, еслибъ она расплакалась, то и онъ, кажется, сталъ бы ей вторить. Таково было его безсознательное поклоненіе этому ребёнку. Наконецъ, при первыхъ лучахъ восходящаго солнца, онъ достигъ Вингдама и съ удовольствіемъ увидалъ, что у подъѣзда отеля остановились три вооруженные всадника, голоса которыхъ онъ, очевидно, слышалъ ночью на дорогѣ. Они соскочили съ лошадей и вошли въ буфетъ. Джакъ осторожно вынулъ изъ тележки спящую Олли и, отнеся ее въ свою комнату, положилъ на постелѣ.

— Господи! это — ребёнокъ! воскликнулъ съ изумленіемъ Питъ, котораго Джакъ разбудилъ и притащилъ къ кровати, гдѣ Олли была полускрыта наброшенными на нее шалями и плэдами.

— Молчи, идіотъ! ты ее разбудишь, произнесъ Джакъ шепотомъ: — выслушай меня. Дай ей спать сколько она хочетъ. Когда она проснется, то скажи, что я пошелъ за ея братомъ. Говори ей что хочешь, только скрой правду. Что ты дѣлаешь, дуракъ?

Питъ нѣжно освободилъ ребёнка отъ груды шалей и плэдовъ.

— Вы ее задушите, отвѣчалъ онъ.

— Достань мнѣ лошадь, сказалъ Гамлинъ, довольный сочувствіемъ, которое доказывалъ ребёнку Питъ.

— Здѣсь не осталось ни одной лошади. Всѣ угнаны въ Одноконный Станъ.

— У подъѣзда стоятъ три лошади, сказалъ Джакъ съ злобной улыбкой.

— Ради Бога! не дѣлайте этого, мистеръ Джакъ! воскликнулъ со страхомъ Питъ: — они вамъ не спустятъ такой шутки.

Но Джакъ, видя передъ собою покойно спавшую Олли и слыша въ буфетѣ громкіе голоса всадниковъ, очевидно, подкрѣплявшихъ свои силы водкой, чувствовалъ себя способнымъ на все.

— Я не знаю, которую изъ лошадей я возьму, сказалъ онъ хладнокровно: — но ты узнаешь это отъ ея собственника. Скажи ему, что мистеръ Джакъ Гамлинъ велѣлъ кланяться и предлагаетъ взять взамѣнъ кобылу съ тележкой. Ну, не возражай. До свиданія!

Онъ нагнулся, поцѣловалъ Олли и, погрозивъ пальцемъ Питу, выбѣжалъ изъ комнаты.

Вѣрный слуга сталъ прислушиваться, едва переводя дыханіе. Черезъ минуту на улицѣ раздался лошадиный топотъ, и онъ воскликнулъ съ отчаяніемъ.

— Онъ взялъ лошадь! Господи! спаси его! Дѣло — дрянь! Какъ бы ему не поплатиться головой.

Между тѣмъ, Джакъ Гамлинъ скакалъ на быстромъ конѣ одного изъ всадниковъ по дорогѣ въ Одноконный Станъ.

XLI.
Думфи пораженъ движеніемъ въ недвижимой собственности.

Обычная самоувѣренность Думфи теперь вполнѣ.возвратилась и онъ принялся съ новой энергіей за нѣсколько крупныхъ предпріятій, дремавшихъ въ послѣднее время, и быстро пустилъ ихъ въ ходъ, къ величайшему удовольствію мелкихъ дѣльцовъ, умолявшихъ его дать толчокъ дѣлу, прикрывъ его своимъ именемъ. Онъ подписалъ уставъ и выдалъ чекъ ассоціаціи для поощренія эмиграціи посредствомъ разсылки по сосѣднимъ штатамъ мильйона соблазнительныхъ памфлетовъ, расхваливавшихъ въ самыхъ цвѣтистыхъ выраженіяхъ всѣ преимущества Калифорніи для фермеровъ и доказывавшихъ, что 150 долларовъ, употребленныхъ на поѣздку, равнялись цѣнѣ фермы. Онъ также оказалъ содѣйствіе къ отправкѣ краснорѣчиваго мистера Блогарда и убѣдительнаго Виндигуста въ восточные штаты, для изустнаго распространенія тѣхъ же свѣдѣній. Наконецъ, онъ поручилъ двумъ знаменитымъ калифорнійскимъ статистикамъ доказать цифрами, что болѣе народа умерло отъ молніи и замерзло на улицахъ Нью-Йорка въ одинъ годъ, чѣмъ погибло насильственной смертью и отъ несчастій на желѣзныхъ дорогахъ, въ теченіи трехъ вѣковъ, въ Калифорніи. Кромѣ того, онъ въ этотъ день составилъ великолѣпный планъ: провести воду изъ озера іТахае въ Сан-Франциско, доставляя тѣмъ возможность гражданамъ поддерживать все лѣто роскошные, зеленые лужки передъ своими домами; онъ основалъ два банка и линію дилижансовъ, открылъ заведеніе минеральныхъ водъ и составилъ проектъ объ основаніи маленькаго городка въ предмѣстьи Сан-Франциско. Онъ только-что возвратился съ нѣсколькими друзьяти изъ этой мѣстности, которую хотѣлъ назвать своимъ именемъ, и вообще былъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа. Всякая тѣнь смущенія, замѣтная во время разговора съ Пойнсетомъ, теперь исчезла.

Утро было туманное, а предшествовавшая ему ночь — тихая, свѣтлая, что составляло обыкновенное атмосферическое явленіе того времени года, а потому Думфи не обратилъ на него особеннаго вниманія. Однако, войдя въ контору, онъ почувствовалъ въ воздухѣ какую-то особенную тяжесть и снялъ сюртукъ и галстухъ. Вскорѣ, утренняя почта такъ всецѣло заняла его, что онъ забылъ о погодѣ. Между прочими письмами, онъ получилъ одно отъ мистрисъ Сепульвиды, которая писала, что, неожиданно и непонятно, пересохли источники въ нижнихъ равнинахъ, а, вслѣдствіе этого, большое количество ея скота пало отъ жажды. Подобное извѣстіе было очень важно для Думфи, который далъ денегъ подъ залогъ этого подлежащаго тлѣнію капитала, и онъ немедленно отмѣтилъ на поляхъ письма, что необходимо принять мѣры къ прекращенію такого безпорядка въ природѣ, происшедшаго, по всей вѣроятности, отъ женской нераспорядительности. Далѣе, мистрисъ Сепульвида спрашивала свѣдѣнія о положеніи дѣлъ въ Конроевой Рудѣ и высказывала чисто женское желаніе реализировать свои акціи. Письмо оканчивалось слѣдующими словами: «Я, по всей вѣроятности, увижу васъ вскорѣ въ Сан-Франциско. Пепе говоритъ, что сегодня утромъ приливъ поднялся такъ высоко, какъ никогда еще не случалось съ 1800 года. Я не считаю себя безопасной на берегу и выстрою новый домъ подальше будущею весною». Думфи съ улыбкой сложилъ письмо. Онъ было завидовалъ Пойнсету; но теперь оказалось, что женщина, на которой молодой человѣкъ долженъ былъ жениться, была легкомысленнымъ, безразсуднымъ существомъ, которому грозило неминуемое раззореніе, и, однако, она предпринимала поѣздку въ 200 миль изъ-за глупаго,.суевѣрнаго, женскаго каприза. Онъ съ удовольствіемъ подумалъ, что, такимъ образомъ, красивый, гордый и непризнающій даже своей счастливой звѣзды Артуръ Пойнсетъ могъ открыть, въ концѣ концевъ, что его обманули — и просить помощи и содѣйствія у Думфи. Его торжество было бы тѣмъ полнѣе, что совѣтъ и содѣйствіе Пойнсета въ дѣлѣ полковника Старботля оказались безполезными. При мысли о столь блестящей мести, онъ уже потиралъ отъ удовольствія себѣ руки.

Когда же, черезъ нѣсколько минутъ, ему подали карточку полковника Старботля, то самодовольство Думфи достигло своего апогея. Храбрый полковникъ, конечно, явился за отвѣтомъ, и, слѣдовательно, Артуръ его не видалъ и не открылъ имени его невѣдомаго кліента. Возможность побѣдить этого человѣка, безъ всякой помощи Пойнсета, чрезвычайно улыбалась Думфи. Чтобъ приготовиться къ разговору съ полковникомъ и чтобъ нѣсколько наказать его самоувѣренность, онъ продержалъ цѣлыхъ пять минутъ своего посѣтителя въ конторѣ.

Наконецъ, онъ приказалъ его просить и не поднялъ головы съ конторки, пока полковникъ поспѣшно не подошелъ къ нему и не положилъ на конторку своей палки; его лицо было багровое, грудь тяжело колыхалась и вообще кровь кипѣла. Но, все же онъ очень прилично и сдержанно сказалъ:

— Позвольте, сэръ, прежде чѣмъ мы приступимъ къ дѣлу, посвятить одну минуту на необходимое объясненіе. Десять минутъ тому назадъ, я отдалъ лежащую передъ вами карточку одному изъ служащихъ въ вашей конторѣ. Я желалъ бы знать, сэръ, была ли она вамъ передана тогда же?

— Да, отвѣчалъ Думфи съ нетерпѣніемъ.

Старботль протянулъ хладнокровно руку чрезъ конторку Думфи и позвонилъ. Одинъ изъ писцовъ показался въ дверяхъ.

— Я желаю, началъ полковникъ, обращаясь къ изумленному молодому человѣку: — я васъ призвалъ… чтобъ взять назадъ тѣ непріятности, которыя я вамъ сказалъ, а также и угрозу личнаго насилія. Виноваты не вы, а вашъ хозяинъ, который долженъ передо мною извиниться. Но все же, сэръ, я всегда готовъ дать вамъ удовлетвореніе… то есть, конечно, послѣ вашего хозяина.

Чувствуя, въ присутствіи Старботля, прежнее смущеніе, Думфи махнулъ головой писцу и, послѣ его ухода, сказалъ съ искуственной фамильярностью:

— Очень жаль, полковникъ, но я занятъ. Не обижайтесь; все это — одно недоразумѣніе. Я — дѣловой человѣкъ, и мнѣ дорога каждая минута.

— Чрезвычайно радъ, сэръ, вашему объясненію и охотно принимаю ваши извиненія, отвѣчалъ полковникъ, мгновенно повеселѣвъ: — а я ужь думалъ, что дѣло будетъ такое же, какъ съ Толлаверомъ изъ Джорджіи. Я однажды зашелъ къ нему въ Уашингтонѣ, въ 1848 году. Мальчикъ понесъ къ нему карточку. Я ждалъ десять минутъ, но отвѣта не было. Тогда я послалъ своего пріятеля, бѣднаго Джефа Бумеринга, впослѣдствіи убитаго въ Новомъ Орлеанѣ Беномъ Пасторомъ, съ вызовомъ. На второмъ выстрѣлѣ, сэръ, Толлаверъ упалъ обливаясь кровью, и, подозвавъ меня, сказалъ едва слышно: «все это — недоразумѣніе, Старъ; я никогда не получалъ карточки. Пожалуйста, задайте трепку проклятому негру. Мнѣ самому уже до этого не дожить». И онъ умеръ, какъ джентльмэнъ.

— Что вы имѣете предложить? спросилъ поспѣшно Думфи при первой возможности остановить словоохотливаго полковника.

— Насколько мнѣ помнится, отвѣчалъ полковникъ: — во время нашего послѣдняго разговора за стаканомъ вина въ вашемъ домѣ, вы сказали, что сдѣлаете мнѣ предложеніе. Если я ошибаюсь, то готовъ за это отвѣтить.

Думфи сначала хотѣлъ разомъ покончить дѣло и рѣзко объявить Старботлю, что его кліентъ бѣжалъ, но, по различнымъ причинамъ, онъ перемѣнилъ свою тактику.

— Мы съ вами, Старботль — люди свѣтскіе, сказалъ онъ, пододвигая свое кресло къ полковнику и фамильярно кладя ему руку на плечо: — мы оба — джентльмэны, но я — человѣкъ дѣловой, а вы нѣтъ. Намъ надо понять другъ друга. Пожалуйста, не обижайтесь. Женщина, которая выдаетъ себя за мою жену, не существуетъ. Неправда ли? Хорошо, я понимаю. Васъ обманули. Я васъ за это и не обвиняю. Но если я, какъ человѣкъ свѣтскій и дѣловой, скажу вамъ, что ваша игра проиграна, то вы, конечно, меня поймете. Чортъ возьми! Вотъ прочтите, прибавилъ онъ, подавая ему телеграмму, полученную наканунѣ: — теперь уже этого человѣка повѣсили судомъ Линча, а женщина бѣжала.

Старботль прочелъ телеграмму и спокойно, не выражая никакого удивленія отвѣчалъ.

— Конрой! Конрой! Я его не знаю. Былъ Макъ Конрой въ Сент-Джо, но это, вѣрно — не онъ. Нѣтъ, онъ такъ не поступилъ бы. Дѣло не походитъ на дуэль, а на убійство джентльмэнъ неспособенъ. Чортъ возьми! я на его мѣстѣ оскорбился бы этой телеграммой.

— И вы не знаете мистрисъ Конрой? спросилъ Думфи, пристально смотря на Старботля.

— Мистрисъ Конрой? Жену вашего управляющаго, одну изъ прелестнѣйшихъ женщинъ на свѣтѣ? Конечно, знаю. Такъ это — ея мужъ! Очень, очень жаль бѣдную женщину! Но что тутъ общаго съ нашимъ дѣломъ? А, понимаю! прибавилъ полковникъ, махая рукою: — все это сплетни, сэръ! Правда, она прекрасная женщина! Но если и выказывала нѣкоторое вниманіе къ полковнику Старботлю, то всѣ женщины падки на это. Вы понимаете, Думфи, что тутъ нѣтъ ничего необыкновеннаго, а сплетники вѣрно сочинили исторію, что мужъ изъ ревности убилъ не того человѣка, а она убѣжала съ полковникомъ, ха, ха, ха! Нѣтъ, сэръ, произнесъ онъ, принимая торжественную позу: — вы можете всѣмъ сказать, что полковникъ Старботль говоритъ, что эта исторія — ложь и готовъ защищать честь оклеветанной женщины своею кровью.

Несмотря на странный, смѣшной оборотъ, приданный разговору Старботлемъ, Думфи не могъ не убѣдиться, что онъ говорилъ искренно и что мистрисъ Старботль не была его таинственной кліенткой. Думфи понялъ, что вся его система рушилась и, вмѣстѣ съ нею, исчезла надежда на счастливый исходъ непріятнаго дѣла. Ему все же, попрежнему, угрожала таинственная опасность и, хотя онъ не былъ суевѣренъ, но съ какимъ-то необъяснимымъ страхомъ думалъ о своемъ невѣдомомъ врагѣ. Неужели, это дѣйствительно была его жена? Не поддался ли обману хитрый Пойнсетъ, или не хотѣлъ ли онъ его провести? Во всякомъ случаѣ, надо было узнать имя этого врага и попробовать, не пойдетъ ли Старботль на подкупъ.

— Я только-что сказалъ, что васъ обманула женщина, выдающая себя за мою жену, произнесъ онъ: — но я ошибся и неправильно подозрѣвалъ одну особу въ этомъ обманѣ. Можетъ быть, моя жена и дѣйствительно жива. Привезите ее завтра, и я тогда признаю фактъ ея существованія.

— Вы забыли, что она не хочетъ съ вами видѣться, прежде чѣмъ ея правА будутъ доказаны въ судѣ, отвѣчалъ Старботль.

— Хорошо, мы понимаемъ другъ друга. Но я — человѣкъ практическій и люблю вести дѣла прямо съ продавцами, безъ комиссіонеровъ, хотя и не отказываюсь уплатить за комиссію. Вы, какъ джентельмэнъ и свѣтскій человѣкъ, конечно, меня понимаете. Представьте вашу довѣрительницу, и я немедленно покончу съ вами дѣло. Я знаю, вы скажете, что дали слово и т. д.; но будьте покойны, я васъ не выдамъ. Вы можете просто указать мнѣ, гдѣ я ее увижу. Главное, я желалъ бы убѣдить васъ, что готовъ вполнѣ справедливо поступить въ этомъ дѣлѣ. Я съ удовольствіемъ выдалъ бы вамъ чекъ, въ 5,000 долларовъ, въ доказательство своихъ добрыхъ намѣреній.

Полковникъ всталъ, вытянулся во весь ростъ, выставилъ впередъ свою мощную грудь и, схвативъ Думфи за руку, произнесъ съ жаромъ:

— Я очень радъ, что имѣю дѣло съ джентльмэномъ и благороднымъ человѣкомъ. Ваши чувства вамъ дѣлаютъ честь, сэръ. Я горжусь знакомствомъ съ вами. Но, долженъ сказать съ сожалѣніемъ, что не могу доставить вамъ желаемыхъ свѣдѣній. Я самъ не знаю ни имени, ни адреса моей кліентки.

При первыхъ словахъ полковника, на лицѣ Думфи показалась презрительная улыбка самодовольствія, но тотчасъ она смѣнилась выраженіемъ гнѣвнаго подозрѣнія.

— Жаль, чортъ возьми! что вы такъ легкомысленны, произнесъ онъ настолько оскорбительнымъ тономъ, насколько онъ смѣлъ, при данныхъ обстоятельствахъ.

— Ваша откровенность и довѣріе ко мнѣ, отвѣчалъ Старботль, какъ бы не видя ничего обиднаго въ словахъ или тонѣ Думфи: — заслуживаютъ того же съ моей стороны. Сказавъ однажды, что я не знаю имени и адреса моей кліентки, конечно, я не потерплю, чтобъ кто-нибудь выразилъ малѣйшее сомнѣніе по этому предмету. Я увѣренъ, что это и невозможно со стороны такого джентльмэна, какъ вы. Благодарю васъ, сэръ, еще разъ за ваше довѣріе, продолжалъ онъ, когда Думфи молча кивнулъ головою: — приступимъ теперь къ дѣлу. Я считаю излишнимъ называть ту особу, которая явилась посредникомъ между мною и моей настоящей кліенткой. Вѣрьте мнѣ, сэръ, что эта особа — вполнѣ почтенная. Поручивъ мнѣ это дѣло, она мнѣ передала запечатанный конвертъ съ адресомъ моей кліентки и главнаго свидѣтеля. Я не имѣю права открыть его, пока не истощу всѣ средства къ примиренію. Вотъ конвертъ; вы видите, что онъ еще не распечатанъ.

Думфи инстинктивно протянулъ руку, но Старботль очень учтиво отвелъ ее и положилъ конвертъ на столъ передъ собою.

— Вы понимаете, сэръ, что я не распечатаю конверта, пока не представится необходимость идти въ судъ. Но еслибъ я случайно забылъ его здѣсь на столѣ и получилъ бы обратно завтра, въ томъ же видѣ, не распечатаннымъ, то — вы понимаете — я, какъ джентльмэнъ и благородный человѣкъ, не нарушилъ бы даннаго слова.

— Понимаю, отвѣчалъ Думфи съ усмѣшкой.

— Извините, но у меня есть еще одно условіе: потрудитесь написать то, что я вамъ продиктую, произнесъ Старботль, вставая и шагая по комнатѣ, словно отмѣривая пространство для дуэли: — вы готовы?

— Диктуйте, сказалъ Думфи, съ нетерпѣніемъ взявъ въ руки перо.

— Я, нижеподписавшійся, обязуюсь, въ случаѣ открытія конфиденціально сообщенныхъ мнѣ свѣдѣній полковникомъ Старботлемъ, дать ему удовлетвореніе… какъ водится между джентльмэнами въ этой мѣстности и тѣмъ оружіемъ, которое онъ изберетъ, не дожидаясь формальнаго вызова, а, если я этого не исполню, то признаю себя нынѣ же лгуномъ, трусомъ и подлецомъ.

Вполнѣ занятый сочиненіемъ этого важнаго документа, Старботль не замѣтилъ презрительной улыбки, съ которой Думфи подписалъ его. Онъ молча взялъ бумагу и спряталъ въ карманъ.

— Что касается чека, прибавилъ онъ: — то лучше напишите его на свое имя.

Думфи задумался. Онъ, какъ практическій человѣкъ, желалъ прежде удостовѣриться въ томъ, что содержалось въ конвертѣ, а потомъ уже произвести уплату; но, черезъ минуту, онъ снова улыбнулся и, написавъ чекъ, подалъ его Старботлю.

— Если это васъ не очень обезпокоитъ, то потрудитесь приказать кому-нибудь изъ служащихъ у васъ получить для меня деньги, произнесъ полковникъ съ достоинствомъ.

Думфи нетерпѣливо позвонилъ и отдалъ чекъ вошедшему конторщику, а Старботль, какъ бы ни въ чемъ ни бывало, подошелъ къ окну.

Впродолженіи всей своей послѣдующей жизни, онъ долго раскаявался въ этой излишней осторожности и никакъ не могъ себѣ простить, что не положилъ въ карманъ чека. Въ ту самую минуту, какъ онъ подошелъ къ окну, онъ почувствовалъ, что полъ комнаты мгновенно поднялся и такъ же быстро опустился. Въ глазахъ у него потемнѣло, онъ былъ силою отброшенъ къ камину и, со страхомъ взглянувъ на своего собесѣдника, увидалъ, что тотъ едва держался на ногахъ, также блѣдный и испуганный. Черезъ мгновеніе, со стѣны упала полка съ книгами, и въ сосѣдней комнатѣ раздались крики, торопливые шаги, дребезжаніе стеколъ и трескъ дерева. Думфи и Старботль бросились къ дверямъ, но не могли ихъ отворить, несмотря на всѣ усилія. Съ дикимъ воплемъ запертаго въ клѣткѣ звѣря, Думфи выбилъ стекло въ окнѣ и выскочилъ на улицу. Старботль послѣдовалъ за нимъ. Забывъ обо всемъ, они искали только спасенія и разбѣжались въ разныя стороны, не сознавая, куда и за чѣмъ стремились.

Улица была переполнена шумными толпами блѣдныхъ, до смерти перепуганныхъ, едва переводящихъ дыханіе людей, потерявшихъ всякое сознаніе, кромѣ животныхъ инстинктовъ. Одни истерически смѣялись, сами не зная чему; другіе кричали во все горло безсвязныя слова, третьи въ безмолвномъ отчаяніи стояли подъ обрушившимися карнизами. Нѣкоторые бѣгали взадъ и впередъ, какъ безумные, держа въ рукахъ письма, дѣловыя бумаги или счетныя книги; были и такіе, которые, забывъ всякое приличіе, выскочили на улицу безъ всякой одежды. Двое несчастныхъ, спасаясь отъ смерти, нашли ее, бросившись на мостовую съ четвертаго этажа. Храбрые, мужественные люди дрожали, какъ дѣти; одни увѣряли, что вся опасность ужь прошла и роковой ударъ никогда болѣе не повторится, а другіе, качая головою, предвѣщали скорое его повтореніе. Земля была устлана обломками трубъ и грудами мусора; кое-гдѣ валялись сломанные экипажи и убитыя лошади, которыя, съ испуга, въ безумной скачкѣ налетѣли на какую-нибудь преграду. Вокругъ телеграфныхъ станцій и газетныхъ конторъ толпился народъ, жаждая извѣстій о произведенныхъ бѣдствіяхъ. Въ отдаленныхъ переулкахъ жители сидѣли на ступеняхъ своихъ домовъ, боясь возвратиться подъ устроенный съ такимъ трудомъ кровъ и одинаково страшась сдѣлать шагъ вправо или влѣво, такъ какъ земля могла всюду податься подъ ними. Какъ-то странно, даже оскорбительно казалось, что земля, эта недвижимая собственность, вдругъ выказывала способность къ движенію, и не удивительно ли, что одинъ владѣлецъ обрушившагося маленькаго дома въ безпомощномъ отчаяніи грозилъ кулакомъ Великой Кормилицѣ людей.

Въ дѣйствительности, потеря людьми и имуществомъ была такъ незначительна въ сравненіи съ объявшимъ всѣхъ страхомъ, что, черезъ полчаса послѣ роковаго событія, большинство жителей Сан-Франциско смѣялось надъ своими собственными опасеніями. Думфи, какъ практическій человѣкъ, одинъ изъ первыхъ пришелъ въ себя, и окружающіе^ его невольно успокоились, когда этотъ великій человѣкъ, рисковавшій потерять столько, возвратился спокойно въ свою контору. Напомнивъ своимъ подчиненнымъ о святости прерванныхъ обязанностей, онъ прошелъ прямо въ кабинетъ. Но на конторкѣ не было конверта. Онъ поспѣшно оглянулся по сторонамъ, посмотрѣлъ на полъ, въ окно — но все тщетно. Онъ нетерпѣливо позвонилъ:

— Уплачено по чеку? спросилъ онъ у вошедшаго конторщика.

— Нѣтъ, сэръ; мы только что стали считать деньги, какъ…

— Не выдавайте денегъ и возвратите мнѣ чекъ.

Не успѣлъ молодой человѣкъ выдти изъ комнаты, какъ Думфи его снова потребовалъ.

— Сходите къ мистеру Пойнсету и попросите его тотчасъ пожаловать ко мнѣ. сказалъ банкиръ.

Черезъ нѣсколько минутъ, конторщикъ возвратился, едва переводя дыханіе.

— Мистеръ Пойнсетъ, произнесъ онъ: — уѣхалъ, четверть часа тому назадъ, въ Сан-Антоніо?

— Въ Сан-Антоніо?

— Да, сэръ; оттуда получены печальныя извѣстія.

XLII.
Паденіе правосудія.

Вѣсть объ убійствѣ Виктора Рамиреса произвела страшное волненіе въ Одноконномъ Станѣ. Убійство не было рѣдкимъ явленіемъ въ этомъ мирномъ уголкѣ, и многіе, болѣе и менѣе почтенные граждане, умирали насильственной смертью; къ тому же, жертвой былъ чужестранецъ, не возбуждавшій къ себѣ никакого сочувствія; но подозрѣніе въ убійствѣ мгновенно пало на такихъ значительныхъ лицъ, какъ мистеръ и мистрисъ Конрой, которые и безъ того уже подвергались очень строгому сужденію туземцевъ. По этой причинѣ, означенное преступленіе возъимѣло особенную важность и, въ продолженіи двухъ дней, всѣ дѣла въ Одноконномъ Станѣ прекратились. Только и было разговору повсюду, что о необыкновенномъ убійствѣ.

Первая узнала о преступленіи Солли, которая, отправившись на поиски невозвратившагося наканунѣ въ отель Виктора, наткнулась случайно на его трупъ. Сначала злые языки увѣряли, что незнакомецъ самъ наложилъ на себя руку, чтобъ избѣгнуть преслѣдованій миссъ Кларкъ, но эта нелѣпая ипотеза была тотчасъ оставлена, какъ только разнеслась вѣсть, что Гэбріель и жена его бѣжали. Потомъ стали разсказывать, что рано утромъ одинъ рудокопъ видѣлъ Гэбріеля, тащившаго за шиворотъ незнакомца и осыпавшаго его бранью. Миссъ Кларкъ, съ своей стороны, показала, что она видѣла, какъ мистрисъ Конрой, незадолго до убійства, разговаривала въ тайнѣ съ Рамиресомъ; кромѣ того, по словамъ китайца, носившаго письмо Габріелю, онъ по дорогѣ слышалъ въ кустахъ шумъ и крики о помощи, но это послѣднее показаніе не было включено въ протоколъ слѣдствія, такъ какъ, по знаменитому калифорнійскому закону, свидѣтелями могутъ быть только бѣлые — христіане, тѣмъ болѣе, что, въ виду послѣдующаго бѣгства Гэбріеля, это показаніе было очень невѣроятно, и, конечно, глупый китаецъ ошибся во времени. Наконецъ, люди, работавшіе въ туннелѣ, свидѣтельствовали, что они видѣли въ ту ночь Гэбріеля на скатѣ горы. Только одно доказательство, очень важное въ этомъ дѣлѣ, осталось неизвѣстнымъ большинству жителей Одноконнаго Стана, именно — записка мистрисъ Конрой. Ее подняла Солли и представила мистрисъ Маркль, а та передала стряпчему Максвелю.

Много теорій составилось о причинахъ, побудившихъ къ совершенію подобнаго убійства. Прежде всего увѣряли, что Гэбріель случайно набѣжалъ на любовника своей жбны въ минуту ихъ бѣгства и убилъ его на мѣстѣ; потомъ прибавляли, что Гэбріель вызвалъ своего соперника на свиданіе съ женою, пославъ ему подложную записку отъ ея имени. Наконецъ, пришли къ тому убѣжденію, что Гэбріель, вмѣстѣ съ женою, отправили на тотъ свѣтъ непріятнаго, стараго любовника мистрисъ Конрой. Къ вечеру же, на свободѣ, сочинена была новая исторія о томъ, что Гэбріель съ женою убили дѣйствительнаго собственника участка земли, которымъ Конрой неправильно завладѣлъ. Это мнѣніе преобладало надъ всѣми остальными впродолженіе нѣсколькихъ часовъ, но потомъ явился новый варіантъ: что Викторъ не былъ собственникомъ земли, а только опаснымъ свидѣтелемъ, котораго Конрои хотѣли во что бы то ни стало устранить. Случайное, неосторожное замѣчаніе Максвеля еще болѣе подтвердило эту теорію, и Гэбріель Конрой былъ объявленъ нетолько убійцей, но и самозванцемъ. Самый приговоръ присяжныхъ обвинительной камеры былъ произнесенъ противъ Джона До, то жъ Гэбріеля Конроя. Послѣ этого, всѣ дальнѣйшія предположенія уже были излишни, и досужіе языки даже обвиняли Конроя въ кражѣ лошадей и грабежѣ, недавно случившемся въ окрестностяхъ Одноконнаго Стана. Читателямъ, конечно, понятно, что я упоминаю объ этомъ постепенномъ убѣжденіи туземцевъ въ виновности Конроя именно по характеристичности этого явленія, немыслимаго въ другихъ болѣе образованныхъ общинахъ.

Излишне говорить, что только одно лицо во всемъ селеніи съ самаго начала упорно отстаивало невиновность Гэбріеля, и что это была мистрисъ Маркль. Она нетолько была убѣждена, что онъ — жертва гнуснаго заговора и что мистрисъ Конрой, совершивъ злодѣйство, съумѣла набросить всю тѣнь подозрѣнія на мужа, но и увѣрила въ справедливости своего предположенія стряпчаго Максвеля и Солли. Мало того, она сильно повліяла на самое показаніе Солли, которая явилась передъ присяжными въ глубокомъ траурѣ и подъ креповымъ вуалемъ. «Показаніе миссъ Кларкъ, говорилъ „Сильверопольскій Вѣстникъ“: — хотя прерываемое рыданіями и гнѣвными выраженіями противъ убійцы, произвело на присяжныхъ сильное впечатлѣніе, какъ искреннее краснорѣчіе существа, соединеннаго самыми нѣжными узами съ несчастной жертвой. Говорятъ, что Рамиресъ давно ее зналъ и пріѣхалъ сюда въ надеждѣ увѣнчать долговременную, преданную любовь счастливымъ бракомъ; но презрѣнная рука убійцы превратила фату невѣсты въ креповый вуаль. Изъ нѣкоторыхъ словъ, вырвавшихся изъ устъ свидѣтельницы, несмотря на всю ея скромность, можно ясно вывести, что побудительной причиной была ревность, такъ какъ Гэбріель Конрой, до своей женитьбы, часто посѣщалъ домъ миссъ Кларкъ». Я привожу этотъ отрывокъ нестолько, какъ доказательство вновь образовавшейся теоріи, сколько въ виду красоты изложенія, составляющей поразительный контрастъ съ грубой, рѣзкой статьей, появившейся въ «Одноконномъ Знамени». «Солли — не простая свидѣтельница, говорила эта послѣдняя газета: — опутавъ себя двадцатью аршинами чернаго крепа и обвернувъ голову черной сѣткой противъ мухъ, она походила на лошадь траурнаго катафалка. Если она намѣрена носить трауръ по каждому посѣтителю, которому она подаетъ обѣдъ, то мы ей совѣтуемъ скупить всѣ черныя матеріи во всѣхъ лавкахъ и нанять на цѣлый годъ траурный экипажъ. Люди проницательные полагаютъ, что эта комедія сочинена „Вѣстникомъ“, чтобъ отвлечь вниманіе отъ настоящихъ причинъ убійства, въ которомъ замѣшаны люди, стоящіе гораздо выше Солли. Мы не назовемъ никого, но спросимъ у редактора, что онъ дѣлалъ вчера, въ десять часовъ вечера, въ конторѣ агента Питера Думфи. Онъ подводилъ свой текущій счетъ — не правда ли? Какая цифра этого счета сегодня? Отвѣтьте, господинъ редакторъ».

Въ то же утро, въ часъ, редакторъ «Вѣстника» выстрѣлилъ на улицѣ въ редактора «Знамени», но не попалъ. Въ половинѣ второго, двое неизвѣстныхъ людей были ранены въ происшедшей свалкѣ, у дверей магазина Бригса. Въ девять часовъ, около дюжины горожанъ собралось вокругъ этого дома, и черезъ полчаса толпа увеличилась до пятидесяти человѣкъ. Въ то же время, другая, менѣе значительная группа составилась на лѣстницѣ въ зданіи суда, гдѣ содержался подъ арестомъ Конрой. Въ десять часовъ, въ предмѣстье города прискакалъ всадникъ и, бросивъ свою полумертвую лошадь, бросился къ суду. Это былъ Джакъ Гамлинъ. Но три голоса, которые онъ слышалъ по дорогѣ, опередили его и торжественно объявили съ лѣстницы суда народную волю.

Это объявленіе относилось до Джо Тола, шерифа Коловераса, который, въ продолженіи двѣнадцати часовъ, одинъ, безъ всякой помощи и покинутый всѣми, сидѣлъ подлѣ арестанта — твердый, энергичный, грозный. Онъ спокойно ждалъ за баррикадой, устроенной за дверью тюрьмы, нападенія; за поясомъ у него были заряженные пистолеты, но въ сердцѣ не было надежды. Человѣкъ ограниченный, безъ всякихъ средствъ къ защитѣ, онъ зналъ только одно: что законъ и голоса выбравшихъ его людей повелѣвали ему умереть, исполняя свою обязанность. Сначала его нѣсколько смущало, что между голосами, кричавшими на улицѣ, онъ различалъ и голоса нѣкоторыхъ изъ своихъ избирателей, но потомъ онъ вспомнилъ, что въ полученномъ имъ исполнительномъ листѣ было сказано: «предписывается вамъ арестовать и представить лично Гэбріеля Конроя». Эта простая, ясная фраза удвоила его силы. Онъ не походилъ на героя; маленькаго роста, суетливый, онъ не внушалъ своей внѣшностью никакого уваженія и, сидя за запертою дверью, молча гладилъ себѣ бороду.

— Слышите! воскликнулъ онъ, наконецъ, подходя къ Габріелю: — они подступаютъ.

Гэбріель кивнулъ головой. Узнавъ, два часа передъ тѣмъ, о предполагаемой народной расправѣ, онъ написалъ записку стряпчему Максвелю, передалъ ее шерифу, и съ тѣхъ поръ сохранялъ свое обычное спокойствіе.

— Вы мнѣ поможете? спросилъ Голъ.

— Конечно, отвѣчалъ Гэбріель, съ удивленіемъ смотря на своего тюремщика: — если вы этого хотите. Но, пожалуйста, не подвергайте себя никакой опасности изъ-за меня. Я этого не стою. Не лучше ли вамъ отдать меня головою толпѣ? Но если вы считаете себя обязаннымъ передъ присяжными судьями доставить меня въ цѣлости, то я васъ не выдамъ. Понимаете?

Произнеся эти слова удивительно-нѣжнымъ тономъ, онъ всталъ и отставилъ къ стѣнѣ свой стулъ. Шерифъ успокоился. Семидесятипушечный корабль приготовлялся вступить въ бой и очищалъ себѣ дорогу.

Мало-по-малу шумъ на улицѣ затихъ, и раздался одинъ повелительный голосъ. Шерифъ подошелъ къ окну и отворилъ его. Осаждающій и осажденный измѣрили другъ друга взглядами.

— Ступай домой, Джо-Голъ! произнесъ голосъ изъ толпы: — мать давно тебя дожидается.

— Чего брешешь, старая вѣдьма! отвѣчалъ поспѣшно Голъ: — въ попыхахъ, что ли, надѣла братьнины штаны вмѣсто юпки? Убирайся сама по добру, по здорову!

— Не болтай пустяковъ, Джо-Голъ. Насъ пятьдесятъ человѣкъ и, въ томъ числѣ, наши избиратели.

— Чортъ бы васъ всѣхъ побралъ!

— Смотри!

— Смотри самъ!

Въ эту минуту раздались страшный ударъ въ дверь, пистолетный выстрѣлъ и стеклы въ окнѣ полетѣли въ дребезги. Переговоры были окончены; военныя дѣйствія начались.

Нѣсколько часовъ тому назадъ, Голъ перевелъ своего узника изъ плохо-защищеннаго каземата нижняго этажа въ залу судебныхъ засѣданій во второмъ этажѣ, въ окна которой нельзя было влѣзть, а массивныя ея двери были заставлены скамейками и столами. Съ боку находилась маленькая дверь для рекогносцировокъ. Въ эту залу вела узкая лѣстница, которую, посрединѣ, Гэбріель загородилъ большимъ присутственнымъ столомъ, такъ что проходъ по ней былъ почти невозможенъ. Наружная дверь, передъ которой также была устроена баррикада, начала, однако, мало-по-малу, поддаваться могучимъ усиліямъ толпы. Осажденные тревожно слѣдили съ верхней площадки за тѣмъ, что дѣлалось внизу. Въ ту самую минуту, какъ дверь, наконецъ, соскочила съ петель, шерифъ поспѣшилъ отретироваться въ залу; но Гэбріель, махнувъ ему рукою, быстро подлѣзъ подъ столъ, который заграмождалъ ступени лѣстницы. Осаждающіе, выведенные изъ себя новой преградой, бросились на столъ, и нѣкоторые взлѣзли на него, но тутъ словно сверхъестественной силой, онъ поднялся съ одной стороны и всей своей тяжестью грохнулся на головы толпы, которая съ криками и воплями бросилась назадъ на улицу. Между тѣмъ, новый Самсонъ преспокойно всталъ и медленно удалился въ судебную залу, но онъ не успѣлъ затворить за собою маленькой двери и вмѣстѣ съ нимъ проникъ въ залу одинъ изъ осаждающихъ, незамѣтно проложившій себѣ туда дорогу. Въ ту же минуту, раздался выстрѣлъ, и несчастный упалъ.

— Стой! воскликнулъ онъ, приподнимаясь на колѣняхъ: — я пришелъ вамъ помочь.

Это былъ Джакъ Гамлинъ, оборванный, запыленный, съ пылающими щеками, но все же сильный, смѣлый, хотя кровь и струилась у него изъ раны на ногѣ. Гэбріель и шерифъ инстинктивно бросили свое оружіе и подняли Гамлина съ пола.

— Посадите меня на стулъ, сказалъ онъ хладнокровно: — спасибо. Ну, мы съ вами, Джо-Голъ, квиты; вы разсчитались со мною за старое, хотя и лишили себя моей помощи. Но времени терять нельзя. Выслушайте меня. Вамъ можно бѣжать только по крышѣ, прибавилъ онъ, указывая на большое окно, освѣщавшее залу сверху: — задняя стѣна дома выходитъ на Вингдамскій Оврагъ. Выбравшись на крышу, вы легко достигнете земли съ помощью веревки; только вамъ надо распутать ее: она обвита вокругъ меня. Чортъ возьми! Я самъ не могу ничего сдѣлать. Вы можете добраться до верхняго окна?

— Можемъ по лѣстницѣ изъ галлереи, отвѣчалъ шерифъ весело: — но, вѣдь, насъ увидятъ.

— Прежде, чѣмъ они обѣгутъ кругомъ дома, вы уже успѣете скрыться въ лѣсу. Но чего вы ждете? Ступайте. Вы еще можете удержаться десять минутъ, если они начнутъ осаду снова съ двери; но догадайся они добыть лѣстницъ и взлѣзть на крышу, то все дѣло погибло. Ступайте! ступайте!

На лѣстницѣ раздался новый шумъ; на тяжелую дверь посыпались удары ломовъ и мотыкъ; баррикада начала поддаваться, и пули, проникая сквозь щели двери, засвистали въ залѣ. Но шерифъ все еще колебался. Наконецъ, Гэбріель, взявъ на руки раненнаго Гамлина, какъ малаго ребенка, и сдѣлавъ знакъ шерифу, направился къ галлереѣ. Но онъ не сдѣлалъ и двухъ шаговъ, какъ зашатался и едва не упалъ; Голъ, слѣдовавшій за нимъ, также ухватился за перила лѣстницы. Грохотъ извнѣ казалось усилился; нетолько дверь, но и окна затряслись, тяжелая люстра упала съ потолка, увлекая за собою большіе куски штукатурки. Въ осаждающей толпѣ раздались крики ужаса, и по шуму удаляющихся шаговъ можно было заключить, что она вдругъ ретировалась. Наступила неожиданная тишина. Осажденные смотрѣли другъ на друга съ изумленіемъ.

— Землетрясеніе, произнесъ шерифъ.

— Тѣмъ лучше, замѣтилъ Джакъ: — намъ будетъ болѣе времени.

Достигнувъ галлереи, они поднялись по приставной лѣстницѣ на крышу, но, только-что Гэбріель съ своей ношей проникъ сквозь верхнюю дверцу, она съ трескомъ за нимъ затворилась и онъ упалъ на колѣни отъ новаго удара землетрясенія, поколебавшаго весь домъ. Оправившись, онъ положилъ Гамлина на крышу, а самъ вернулся къ двери, чтобъ ее отворить для шерифа, но это было невозможно. Стѣны осѣли и дверь такъ крѣпко захлопнулась, что Джо-Голъ остался узникомъ внутри. Тоже самое произошло и съ дверью залы, такъ, что осаждающіе, несмотря на всѣ свои усилія, не могли ее выломать.

Гэбріель посмотрѣлъ нерѣшительно на Джака, который пристально глядѣлъ внизъ.

— Намъ надо поспѣшить, воскликнулъ Гамлинъ: — они уже достали лѣстницу.

Гэбріель всталъ и взялъ на руки раненнаго. Крыша была очень поката и посреди нея, на небольшомъ куполѣ, красовалась грубая, громадная, въ пятнадцать футовъ вышины статуя изъ дерева. Она изображала правосудіе съ обнаженнымъ мечемъ и колеблющимися вѣсами. Достигнувъ статуи, Гэбріель осторожно пробирался за нею, какъ вдругъ внизу, въ толпѣ раздался крикъ. Его увидали и раздались выстрѣлы. Одна пуля вонзилась въ мечъ богини, а другая нарушила съ жестокой ироніей равенство вѣсовъ.

— Распутайте веревку! воскликнулъ Гамлинъ.

Гэбріель повиновался.

— Привяжите одинъ ея конецъ къ трубѣ или статуѣ.

Но труба была сорвана землетрясеніемъ и даже статуя колебалась на своемъ пьедесталѣ. Поэтому, Гэбріель закинулъ одинъ конецъ веревки за желѣзную щиколду фонаря, освѣщавшаго сверху залу, а другой конецъ бросилъ внизъ. Но веревка оказалась на нѣсколько футовъ слишкомъ коротка, такъ что раненному Гамлину нельзя было соскочить съ такой вышины на землю.

— Ступайте впередъ, произнесъ Гэбріель спокойно: — я вамъ спущу съ крыши веревку. На меня можете положиться.

Не дожидаясь отвѣта Гамлина, онъ обвязалъ его веревкой и, притащивъ къ краю крыши, легъ на животъ, нагнулся насколько возможно черезъ щипецъ и медленно, осторожно опустилъ раненнаго на землю. Потомъ, притянувъ къ себѣ веревку, онъ снова взобрался на куполъ, чтобъ привязать ее и самому спуститься. Но тутъ онъ неожиданно увидалъ верхушку приставленной съ улицы лѣстницы.

Три голоса, тщетно требуя снизу сдачи узника, взлѣзли по лѣстницѣ наверхъ, чтобы схватить его. Но на крышѣ никого не было, кромѣ статуи правосудія. Они стали кричать, отвѣта не было. Но вотъ статуя какъ бы оживилась, простерла свои руки, мечъ и вѣсы заколебались, и, сдѣлавъ могучій натискъ, она грохнулась, вмѣстѣ съ навѣки умолкшими голосами, на землю. Изъ-за пьедестала показалась блѣдная, съ трудомъ переводящая дыханіе, но торжествующая фигура Гэбріеля.

XLIII.
In tenebris servare fidem.

Несмотря на свои громадные размѣры, Гэбріель былъ очень ловокъ и потому легко и безъ малѣйшаго вреда спрыгнулъ на землю. По счастью, паденіе статуи, принятое за результатъ землетрясенія, отвлекло на время вниманіе осаждающей толпы. Гэбріель взялъ на руки едва дышавшаго Гамлина и, опустившись въ оврагъ, черезъ десять минутъ, очутился подъ тѣнью сосенъ Конроевой Горы. Онъ зналъ въ этой мѣстности нѣсколько пещеръ, которыя едва ли были извѣстны другимъ. Отверстіе въ одну изъ нихъ, по счастью, почти совсѣмъ завалило большимъ камнемъ, и потому можно было смѣло разсчитывать, что никто его не замѣтитъ. Гэбріель осторожно внесъ туда свою ношу, да и пора было успокоиться Джаку Гамлину. Кровь такъ сильно струилась изъ его раны, что, послѣ нѣсколькихъ попытокъ поднять голову, онъ безъ чувствъ растянулся на землѣ.

Гэбріель раздѣлъ его и нашелъ опасную рану на большомъ пальцѣ правой ноги. Онъ тотчасъ принялся за дѣло съ своимъ практическимъ знаніемъ медицины и инстинктивнымъ умѣньемъ ходить за больными. Прежде всего, его поразило болѣзненное, изнуренное физическое состояніе этого молодого человѣка, на взглядъ столь энергичнаго и полнаго жизни. Откуда бралась та сила, которая укрѣпляла эту хрупкую оболочку? Гэбріель былъ изумленъ и съ какимъ-то упрекомъ взглянулъ на свою мощную, здоровенную фигуру, рядомъ съ этимъ малокровнымъ, испитымъ, но прекраснымъ Адонисомъ.

Потомъ, съ нѣжностью молодой матери, ухаживающей за своимъ новорожденнымъ младенцемъ, онъ остановилъ кровь и перевязалъ рану такъ искусно, что больной не дрогнулъ. Пока онъ держалъ его на рукахъ, вблизи раздался какой-то трескъ, вѣроятно, отъ пробѣжавшаго мимо зайца или кролика, и онъ крѣпко прижалъ его къ своей груди, закрывъ руками, какъ львица, защищающая своихъ дѣтенышей. Раздѣвая раненаго, Гэбріель съ уваженіемъ смотрѣлъ на невѣдомое ему тонкое бѣлье и деликатно отложилъ въ сторону нѣсколько медальоновъ на золотой цѣпочкѣ, которыя Гамлинъ носилъ подъ рубашкой. Но одинъ изъ нихъ, открытый, съ фотографическимъ портретомъ, невольно его поразилъ. Изображенное на немъ женское лице напоминало всѣми чертами его сестру, Грэсъ; только ея прекрасный цвѣтъ лица былъ какъ-то странно омраченъ. Гэбріель, съ суевѣрнымъ страхомъ, не могъ оторваться отъ этого медальона.

— Можетъ быть, этотъ портретъ снятъ въ пасмурный день, промолвилъ онъ вполголоса: — или здѣсь темно, или отъ внутренняго жара больного почернѣла фотографія. Развѣ у нея была оспа, но нѣтъ: я помню, у нея она была вмѣстѣ съ Олли. Нѣтъ, прибавилъ онъ, смотря на безсознательно лежавшаго передъ нимъ Джака: — она его никогда не видала. Это мнѣ только кажется. Полно, Гэбъ, не нарушай чужихъ секретовъ! особливо, не пользуйся болѣзненнымъ положеніемъ ближняго.

Онъ только успѣлъ надѣть цѣпочку съ медальономъ на шею Гамлина, какъ послѣдній произнесъ едва слышно:

— Питъ!

— Это, вѣрно — его товарищъ, подумалъ Гэбріель и прибавилъ громко: — Питъ сейчасъ придетъ.

— Питъ, продолжалъ Джакъ съ большею силой: — отведи лошадь, она навалилась мнѣ на ногу. Развѣ ты не видишь? А то, чортъ возьми! Я опоздаю и его полонятъ.

Сердце Гэбріеля ёкнуло. Если у Джака откроется горячка, то они оба погибли. Но, по счастью, бредъ продолжался недолго, и, черезъ нѣсколько минутъ, открывъ глаза, онъ взглянулъ на Гэбріеля, который ободрительно ему улыбался.

— Что же это? я умеръ и меня похоронили? спросилъ Джакъ, озираясь по сторонамъ.

— Нѣтъ, вамъ только было нехорошо одну секунду, отвѣтилъ Гэбріель, совершенно успокоенный: — теперь все прошло.

Гамлинъ хотѣлъ встать, но не могъ.

— Это — ложь, сказалъ онъ весело: — но что намъ дѣлать?

— Если вы спокойно меня выслушаете, то я вамъ скажу, продолжалъ Гэбріель: — вамъ необходимъ докторъ, а вы его не достанете, если будете возиться со мною. Вотъ видите: я пойду къ этимъ людямъ, которые насъ преслѣдуютъ, и скажу имъ: «вы можете меня взять, только подъ условіемъ не трогать моего друга и послать къ нему доктора. Вѣдь, они ничего не могутъ имѣть противъ васъ. Я подъ присягою покажу, что взялъ васъ въ плѣнъ, а Джо не откажется, что стрѣлялъ по васъ».

Слова Гэбріеля, казалось, принесли большое удовольствіе Гамлину.

— Благодарствуйте, сказалъ онъ съ улыбкою: — но, вѣроятно, уже выдали исполнительный листъ на арестованіе меня по обвиненію въ угонѣ лошади, а потому я не отдамся въ ихъ руки. Они могутъ простить васъ за убійство какого-то неважнаго мексиканца, но не сдѣлаютъ того же со мною за угонъ лошади одного изъ ихъ предводителей; особливо когда лошадь упала и сломала себѣ ногу.

Гэбріель взглянулъ на него съ удивленіемъ.

— Я поздно ѣхалъ съ Олли въ Вингдамъ и долженъ былъ помѣняться лошадьми, не дожидаясь согласія собственника. Не удивляйтесь, прибавилъ онъ, неправильно истолковывая молчаніе Гэбріеля: — но я таковъ. Вотъ до чего довели меня недостатокъ аккуратности и постоянное опаздываніе всюду! Никогда не опаздывай, Гэбріель, и поставь себѣ правиломъ жизни всегда приходить во-время въ воскресную школу!

— Жаль, что у меня нѣтъ водки, произнесъ Гэбріель: — нѣсколько капель возстановили бы ваши силы.

— Я не употребляю крѣпкихъ напитковъ, отвѣчалъ серьёзно Джакъ: — безъ особаго приказанія доктора. Мнѣ вредно всякое возбудительное средство. Вотъ смягчающее дѣйствіе раны на меня хорошо повліяетъ.

Но сквозь его шутки проглядывало мучительное страданіе.

— Мы здѣсь останемся до ночи, сказалъ Гэбріель: — а потомъ проберемся въ лѣсъ на Конроевой Горѣ. Тамъ вамъ будетъ поспокойнѣе; а къ вечеру опять спрячемся въ пещерѣ. Дѣлать нечего, у насъ нѣтъ выбора.

Джакъ сдѣлалъ гримасу и съ неудовольствіемъ посмотрѣлъ на окружающія его стѣны пещеры.

— Хорошо, отвѣчалъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ человѣка, привыкшаго къ роскошной обстановкѣ: — намъ необходимо остаться здѣсь, по крайней мѣрѣ, еще часъ. Что же вы? намѣрены заставить меня умереть со скуки? Отчего вы ни слова не говорите?

— Что же вы желаете, чтобъ я говорилъ?

— Что хотите. Лгите, только болтайте.

— Я желалъ бы спросить у васъ кое-что, мистеръ Гамлинъ, сказалъ Гэбріель смиреннымъ тономъ: — не подумайте, чтобъ я хотѣлъ вмѣшиваться въ ваши дѣла; я говорю это только для того, чтобы занять время до захода солнца. Во время вашего обморока я случайно увидалъ у васъ на шеѣ медальонъ. Я не спрашиваю, кто эта женщина; но желалъ бы знать — дѣйствительно ли у нея такой темный цвѣтъ лица, какъ на портретѣ?

Джакъ покраснѣлъ и отвѣчалъ поспѣшно:

— Чортъ возьми! Она еще чернѣе, чѣмъ на портретѣ.

Гэбріель, видимо, былъ разочарованъ, а Гамлинъ продолжалъ;

— Да, сэръ, и самая бѣлолицая женщина на свѣтѣ не годится ей въ подмётки. Она прелестнѣе даже ангела. Вотъ она какова! Но этотъ портретъ, прибавилъ Гамлинъ, вынимая медальонъ изъ-за пазухи и обтирая его платкомъ: — не передаетъ и сотой доли ея красоты. Но вы — что имѣете вы сказать противъ нея? произнесъ онъ вызывающимъ тономъ.

— Она очень походитъ на мою сестру Грэсъ, отвѣчалъ Гэбріель смиренно: — вы ея не знали, мистеръ Гамлинъ. Она пропала въ 1849 году. Вотъ и все.

Гамлинъ взглянулъ на Гэбріеля съ презрительной улыбкой.

— Ваша сестра? повторилъ онъ: — нечего сказать! походитъ она на сестру такого человѣка, какъ вы. Посмотрите, прибавилъ онъ, суя подъ носъ Габріелю медальонъ: — вѣдь, это — лэди.

— Не судите Грэсъ по мнѣ или даже по Олли, отвѣчалъ Гэбріель очень мягко, какъ бы не замѣчая обиднаго тона Гамлина.

Но Джакъ не унялся и продолжалъ съ жаромъ:

— Ваша сестра поетъ, какъ ангелъ, и говоритъ по испански, какъ губернаторъ Альварадо? Она — родственница одного изъ старѣйшихъ испанскихъ семействъ въ странѣ, владѣетъ ранней 30 квадратными милями земли и называется Долоресъ Сальватьера? Цвѣтъ лица у нея — какъ молодая кора модрона, такъ что всѣ остальныя женщины кажутся передъ нею вымазанными мѣломъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Гэбріель со вздохомъ: — это я сказалъ по глупости, мистеръ Гамлинъ. Но, смотря на этотъ портретъ…

— Я его укралъ, перебилъ Гамлинъ: — я увидѣлъ этотъ медальонъ у нея въ гостиной и рѣшился его похитить. Она сама мнѣ никогда бы его не отдала. Еслибъ ея родственники узнали объ этомъ воровствѣ, то задали бы мнѣ трезвону. Это — не то, что угнать лошадь.

Джакъ разсмѣялся и съ удивительной откровенностью разсказалъ свое первое и послѣднее свиданіе съ донной Долоресъ, причемъ онъ очень смиренно отзывался о себѣ и даже не упомянулъ, что донна Долоресъ его благодарила.

— Вы понимаете теперь, почему я питалъ нѣжныя чувства къ Джони Рамиресу? Естественно, что, узнавъ объ его смерти отъ вашей руки, я воспылалъ къ вамъ страстью. Но разскажите мнѣ подробно: какъ вы это сдѣлали? Говорятъ что онъ ухаживалъ за вашей женой и вы его подкараулили. Ну, ну! я жду, прибавилъ Джакъ, перемѣнившись въ лицѣ: — я право очень страдаю и нуждаюсь въ развлеченіи.

Гэбріель ничего не отвѣчалъ и молча поправилъ перевязку у Гамлина.

— Разсказывайте! воскликнулъ Джакъ, хмуря брови: — или я сейчасъ сорву перевязку и на вашихъ глазахъ изойду кровью. Чего вы боитесь? Я знаю о вашей женѣ болѣе, чѣмъ вы можете мнѣ сказать. Я ее зналъ въ Сакраменто, прежде, чѣмъ вы на ней женились, и она уже тогда водила за носъ Рамиреса, Она также его обманула, какъ васъ. Вѣдь, вы, я надѣюсь — не такой дуракъ, чтобы еще вздыхать по ней?

— Вы говорите о мексиканцѣ Рамиресѣ? произнесъ Гэбріель, смотря прямо въ глаза своего собесѣдника.

— Конечно, отвѣчалъ Джакъ съ нетерпѣніемъ: — не о чортѣ же я говорю?

— Я его не убилъ, спокойно промолвилъ Гэбріель.

— Да, да, понимаю, поспѣшно отвѣчалъ Джакъ: — онъ случайно наткнулся на вашъ охотничій ножъ, которымъ вы ковыряли въ зубахъ. Но, разскажите же: какъ вы его доканали? Что онъ — совсѣмъ трусъ или сопротивлялся?

— Повторяю, что я его не убилъ.

— Такъ кто-жъ его убилъ? воскликнулъ Гамлинъ, внѣ себя отъ нетерпѣнія и страданій.

— Не знаю… можетъ быть… началъ-было Гэбріель и умолкъ, бросивъ странный, смущенный взглядъ на своего собесѣдника.

— Можетъ быть, мистеръ Гэбріель Конрой, сказалъ Джакъ съ неожиданной холодностью и опаснымъ блескомъ глазъ: — вы будете такъ добры объяснить мнѣ, что все это значитъ? За что я лежу здѣсь раненый? зачѣмъ вы сводили съ ума народъ, запершись въ зданіи суда? Зачѣмъ вы теперь прячетесь здѣсь, да ужь и кстати: зачѣмъ вы меня посылали за своей сестрой въ Сакраменто? Конечно, мнѣ нуженъ былъ моціонъ и я имѣлъ честь представиться вашей сестрѣ; по объясните мнѣ, что это все значитъ?

— Джакъ, отвѣчалъ Гэбріель, неожиданно принимая свой прежній смущенный видъ: — я думалъ, что она совершила убійство и, когда меня спросили, то я взялъ вину на себя. Я не впуталъ васъ, Джакъ, въ свое дѣло. Я думалъ, что все равно — они ли меня повѣсятъ, или судъ.

— Такъ вы не убили Рамиреса?

— Нѣтъ.

— И вы полагали, что убійца — ваша жена!

— Да.

— И вы взяли вину на себя?

— Взялъ.

— Вы это сдѣлали?

— Сдѣлалъ.

— Вы?

— Я.

Гамлинъ отвернулся отъ Гэбріеля и запѣлъ пѣсню «Какъ весною моя Анна», желая этимъ выказать все свое презрѣніе подобному поведенію.

Гэбріель молча подложилъ руку подъ плеча Гамлина, какъ бы желая поправить ему перевязку и поднялъ его, какъ ребенка.

— Джакъ, сказалъ онъ нѣжно: — а еслибъ этотъ портретъ… Эта темная женщина…

— Которая? воскликнулъ злобно Джакъ.

— Да красавица, о которой вы говорили… еслибъ вы узнали случайно, что она васъ обманываетъ или, лучше сказать, что вы поддаетесь обману…

— Она — порядочная женщина, а ваша жена…

Онъ не докончилъ фразы и, взглянувъ на Гэбріеля, прибавилъ.

— Оставьте меня въ покоѣ., я хочу быть ангеломъ и съ ангелами жить.

— Еслибъ эта женщина имѣла тайну и, чтобъ отдѣлаться отъ человѣка, знавшаго эту тайну и преслѣдовавшаго ее, убила его, то неужели бы вы дозволили этой красавицѣ пострадать за свой поступокъ? Нѣтъ, Джакъ! Вы пожертвовали бы вашей жизнью, и я такъ же сдѣлалъ. Помоги мнѣ Господи!

— Все это очень трогательно, мистеръ Конрой, и дѣлаетъ честь вашему сердцу, отвѣчалъ Джакъ, избѣгая взгляда Гэбріеля: — а который часъ, старый дуракъ? Не довольно ли ужь темно, чтобъ намъ выбраться изъ этой берлоги? Почему вы знаете, что ваша жена это сдѣлала? спросилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

Гэбріель поспѣшно и съ удивительной для него ясностью разсказалъ всѣ обстоятельства, отъ свиданія съ Рамиресомъ до той минуты, когда онъ наткнулся на трупъ Рамиреса, возвращаясь домой по приглашенію жены. Джакъ только однжды его перебилъ, спросивъ: почему онъ, увидавъ убитаго испанца, не пошелъ къ своей женѣ?

— Я полагалъ, что уже это было излишне, отвѣчалъ Гэбріель: — я не хотѣлъ доказать ей, что убійство мнѣ было извѣстно.

— Идіотъ! произнесъ Гамлинъ: — еслибъ вы дошли до дома, то увидали бы ее въ обществѣ человѣка, совершившаго убійство.

— Кого?

— Того человѣка, котораго вы видѣли утромъ съ вашей женою.

— Неужели вы полагаете, что не она убила испанца?

— Конечно, не она, отвѣчалъ Гамлинъ холодно.

— Такъ зачѣмъ же она мнѣ писала эту записку?

— Не знаю. Но, можетъ быть, вы съ дуру не такъ прочли письмо. Дайте мнѣ его.

— Не могу, отвѣчалъ Гэбріель нерѣшительно.

— Вы не можете? повторилъ Гамлинъ.

— Я разорвалъ записку.

— Вы разорвали? спросилъ Гамлинъ, знаменательно напирая на слова.

— Да.

Наступило молчаніе, которое, наконецъ, прервалъ Джакъ:

— Васъ лечили отъ съумасшествія?

— Меня всегда считали страннымъ, отвѣчалъ очень смиренно Гэбріель.

— Питеръ Думфи имѣетъ что-нибудь противъ васъ? спросилъ Гамлинъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ съ удивленіемъ Гэбріель.

— Однако, его агентъ поднялъ народную толпу противъ васъ.

— Вы, я думаю, ошибаетесь, Джакъ, произнесъ Гэбріель: — Думфи — мой другъ. Онъ первый далъ мнѣ денегъ для разработки руды, и я — его управляющій.;

— О! промолвилъ Джакъ и потомъ прибавилъ: — нѣтъ ли у васъ знакомаго съумашедшаго дома, куда приняли бы двухъ паціентовъ: одного неизлечимаго, а другого, получившаго опасную рану отъ того, что онъ неосторожно обращался съ оружіемъ?

— Вамъ не надо много говорить, Джакъ, произнесъ Гамлинъ съ глубокимъ вздохомъ: — помолчите и отдохните до ночи.

Изнуренный страданіями, Гамлинъ повиновался.

Мало-по-малу, блѣдный свѣтъ, проникавшій сквозь листву вокругъ входа въ пещеру, совершенно исчезъ, отдаленные голоса умолкли, солнце садилось и, черезъ нѣсколько минутъ, благодаря наступившей темнотѣ, они могли уже безопасно выйти изъ своего убѣжища. Гэбріель подкрался на четверенькахъ къ отверстію и, убѣдившись, что сумерки уже настали, вернулся назадъ. На пути, онъ замѣтилъ неожиданный лучъ свѣта изъ новой разсѣлины въ стѣнѣ, вѣроятно, произведенной землетрясеніемъ. Въ ту же минуту, онъ почувствовалъ, что нога его дотронулась до чего-то металлическаго. Онъ нагнулся и поднялъ маленькій оловянный ящикъ, не болѣе коробки съ сардинками, герметически закрытый. На крышкѣ его была какая-то надпись, но Гэбріель не могъ ее разобрать въ темнотѣ. Надѣясь, что въ немъ заключается что-либо полезное для его товарища, Гэбріель пошелъ къ выходу и снова сталъ разсматривать надпись на ящичкѣ, но все было тщетно. Наконецъ, онъ открылъ его съ помощью остраго камня и, къ величайшему своему разочарованію, нашелъ тамъ только памятную книжку и нѣсколько бумагъ. Онъ сунулъ ихъ въ карманъ и возвратился къ Гамлину. Но, несмотря на то, что прошло не болѣе пяти минутъ, Джака въ пещерѣ уже не было.

XLIV.
Гекторъ является изъ рва.

Около минуты Гэбріель стоялъ неподвижно, пораженный изумленіемъ, потомъ онъ медленно сталъ шагъ за шагомъ осматривать пещеру и вскорѣ нашелъ въ боковой разсѣлинѣ Джака Гамлина, сидѣвшаго на землѣ. Глаза его лихорадочно горѣли, и онъ прямо заявилъ, что не трогался съ того мѣста, гдѣ его оставилъ Гэбріель, который тотчасъ понялъ, что больной находился въ горячечномъ бреду.

— Намъ пора идти, сказалъ Гэбріель.

— Да, отвѣчалъ Джакъ и съ жаромъ прибавилъ: — я исполнилъ свой долгъ въ отношеніи предполагаемаго убійцы Виктора Рамиреса и теперь готовъ вступить въ съумасшедшій домъ.

Гэбріель, не говоря ни слова, взялъ его поспѣшно на руки и вынесъ на свѣжій воздухъ. Силы ихъ обоихъ немедленно какъ бы удвоились; Джакъ забылъ свою оппозицію и, успокоившись, отдался всецѣло попеченіямъ Гэбріеля, а послѣдній, обходясь съ нимъ, какъ съ безпомощнымъ ребенкомъ, поспѣшно взобрался по крутизнѣ Резервуарной Горы. Тутъ въ тѣни развѣсистыхъ сосенъ, онъ могъ безопасно устроить на всю ночь ложе своему больному товарищу. Собравъ въ кучу сосновыя шишки и накрывъ ихъ вѣтвями, онъ положилъ на эту импровизированную постель Джака. Не успѣлъ онъ принять эти необходимыя мѣры, какъ у больного открылся бредъ. Онъ дышалъ отрывисто и началъ поспѣшно, несвязно говорить объ Олли, Рамиресѣ, чудной красавицѣ, медальонъ которой висѣлъ у него на шеѣ, о Гэбріелѣ и е какомъ-то таинственнымъ собесѣдникѣ, созданномъ его фантазіей. Вдругъ, къ неописанному ужасу Гэбріеля, онъ громко запѣлъ народную балладу подъ странный акомпаниментъ тихо журчащаго горнаго потока, мелодичнаго шелеста листьевъ и безмолвнаго блеска звѣздъ. Слабое эхо этой пѣсни раненнаго раздалось внизу въ оврагѣ. Гэбріель вздрогнулъ и затаилъ дыханіе отъ радости и страха. Неужели и онъ бредилъ? Или, дѣйствительно, до него долеталъ голосъ Олли? Больной продолжалъ пѣніе, и тотчасъ второй куплетъ былъ повторенъ уже ближе хорошо знакомымъ, дорогимъ для него голосомъ. Сомнѣніе было невозможно; Гэбріель сложилъ небольшую груду хвороста и сосновыхъ шишекъ, зажегъ спичку, и, черезъ минуту, среди окружающей мглы, засвѣтился пылающій маякъ. Еще нѣсколько мгновеній, захрустѣли сухія вѣтви, валявшіяся на землѣ, и двѣ фигуры поспѣшно выбѣжали изъ лѣсной чащи. Олли бросилась на шею къ Гэбріелю, а ея товарищъ, вѣрный Питъ опустился на колѣни передъ раненымъ.

Олли первая заговорила и, по женскому инстинкту, начала прямо съ упрека:

— Зачѣмъ ты не прислалъ намъ сказать, гдѣ вы? сказала она съ нетерпѣніемъ: — зачѣмъ ты забрался въ такую глушь и темноту, а меня оставилъ въ Вингдамѣ? Зачѣмъ вы пѣли, а не кричали?

— Это ты, дитя мое! воскликнулъ Гэбріель, какъ истый мужчина, обращая вниманіе только на настоящее: — ты нашла своего стараго Гэба! Да благословить тебя Господь!

Тутъ Гамлинъ, съ ужасной послѣдовательностью лунатика, затянулъ третій куплетъ.

— Онъ поетъ со скуки, объяснилъ Гэбріель: — у него бредъ отъ тяжелой раны. Очень нужно было меня спасать!

Попрежнему, вѣрная женскимъ инстинктамъ, Олли бросилась къ страждущему Гамлину.

— О! Питъ! воскликнула она: — гдѣ у него рана? Неужели онъ умретъ?

— Ему, дѣйствительно, нехорошо, миссъ Олли, отвѣчалъ Питъ, вполнѣ убѣжденный въ превосходствѣ своихъ медицинскихъ способностей: — но теперь онъ въ моихъ рукахъ, слава Богу! Вашъ братъ — очень добрый человѣкъ и хорошая сидѣлка, но у него нѣтъ знанія, необходимаго для леченія.

Съ этими словами Питъ вынулъ изъ сумки, висѣвшей у него черезъ плечо, маленькій ящикъ съ лекарствами и открылъ его самоувѣренно, какъ докторъ, призванный къ больному, лечившемуся до сихъ поръ домашними средствами.

— Какъ ты сюда попала? спросилъ Гэбріель у Олли, передавъ молча своего паціента опытнымъ попеченіямъ Пита: — почему ты знала, что я здѣсь скрываюсь? Какая ты ловкая и сметливая дѣвочка! прибавилъ онъ, смотря на нее съ восхищеніемъ.

— Проснувшись въ Вингдамѣ, отвѣчала Олли: — послѣ отъѣзда Джака, я увидала передъ собою стряпчаго Максвеля. Онъ закидалъ меня вопросами, но, чувствуя, что ты опять наглупилъ, я, прежде, чѣмъ отвѣтить, заставила его разсказать мнѣ все. И страшныя же вещи я услышала! Тебя арестовали! Тебя подозрѣваютъ въ убійствѣ! Но, вѣдь, ты не убьешь и мухи! А все это потому, что ты ухаживалъ за мексиканцемъ вмѣсто того, чтобъ печься объ одной маленькой Олли. Максвель больше все разспрашивалъ о Джули и о томъ, ненавидитъ ли она тебя. Такой дуракъ! Точно есть на свѣтѣ другая женщина, которая такъ нѣжничала бы съ тобою, какъ Джули. Видя, что я ему ничего не отвѣчаю на счетъ Джули, онъ сказалъ Питу, что мое присутствіе необходимо для тебя, такъ какъ мстители хотятъ овладѣть тобою до суда, и что при мнѣ они не посмѣютъ до тебя дотронуться. Дѣйствительно, я желала бы видѣть, какъ они поднимутъ на тебя руку! Питъ отправился со мною, зная, что Джакъ не разстанется съ тобою и не дастъ тебя въ обиду. Славный старикъ — этотъ Питъ! Я никогда не видывала такого бѣлаго негра: прибывъ сюда, мы узнали, что вы исчезли, а за вами и шерифъ. Предводители мстителей были убиты землетрясеніемъ. Мы не знали, что дѣлать, какъ вдругъ китаецъ подалъ твою записку.

— Мою записку? Я никакой не посылалъ.

— Ну, такъ его записку, нетерпѣливо продолжала Олли, указывая на Гамлина: — въ ней было сказано: «вы найдете своихъ друзей на Конроевой Горѣ». Мы отправились и услыхали издали пѣніе Джака. Нечего сказать, глупо вы это сочинили — пѣть. по какъ бы то ни было, мы васъ нашли.

— Послушай, Олли: вѣдь, онъ не писалъ никакой записки, произнесъ Гэбріель.

— Какой ты противный, Гэбъ! воскликнула практическая Олли, топая ногой: — не все ли равно, кто писалъ. Мы ее получили и васъ нашли. А вотъ и записка.

Вынувъ изъ кармана, она подала Габріелю лоскутокъ бумаги, съ написанными карандашомъ словами: «Вы найдете вашихъ друзей сегодня ночью на Конроевой Горѣ».

Почеркъ былъ незнакомъ Габріелю, но, еслибъ даже записка была отъ Джака, то какимъ образомъ онъ ее послалъ? Гэбріель ни на минуту съ нимъ не разставался со времени бѣгства изъ суда. Онъ такъ былъ пораженъ этимъ анонимнымъ документомъ, что не могъ произнести ни слова и безпомощно проводилъ рукою по лбу.

— Слава Богу! все обошлось хорошо, Гэбъ, продолжала Олли, стараясь его успокоить: — мстители разбѣжались, а шерифа нигдѣ не найдутъ. Всѣхъ перепугало землетрясеніе, и никто не думаетъ о тебѣ. Говорятъ даже — я и забыла сказать — что землетрясеніе раззорило нашу шахту на Конроевой Горѣ и наша руда теперь ничего не стоитъ. Но, главное, намъ нечего бояться; никто насъ не остановитъ. Завтра утромъ, на разсвѣтѣ, мы сядемъ въ фургонъ, который, по распоряженію Пита, будетъ ждать насъ у Резервуарнаго Оврага. Питъ говоритъ, что мы можемъ совершенно безопасно отправиться въ Стоктонъ и Фриско, а оттуда въ мѣстечко, называемое Сан-Антоніо, гдѣ преспокойно останемся до тѣхъ поръ, пока всѣ забудутъ объ этомъ происшествіи. Джакъ выздоровѣетъ, а Джули возвратится.

Гэбріель не смѣлъ передать Олли подозрѣніе Максвеля, что Джули принимала участіе въ преступленіи, и убѣжденіе Джака въ ея невѣрности. Но все же, послѣ продолжительнаго молчанія, онъ, самъ удивляясь своей хитрости, произнесъ:

— Олли, Джули вовсе не вернется!

— Послушай, Гэбъ, отвѣчала Олли: — если ты опять будешь вести себя дуракомъ, то я лучше уйду. Неужели ты думаешь, что эта женщина когда-нибудь тебя покинетъ? Еслибъ она знала, гдѣ ты, то никакая сила не удержала бы ее вдали отъ тебя. Полно, Гэбъ, встряхнись, не будь осломъ.

Гэбріель съ трудомъ удержался, чтобъ не застонать, но ничего не отвѣчалъ.

Между тѣмъ, Гамлинъ успокоился и пересталъ бредить, благодаря какому-то таинственному средству, которое нашелъ Питъ въ лекарственномъ ящикѣ. Черезъ нѣсколько времени, Гэбріель, на физическую натуру котораго не вліяло никакое нравственное волненіе, молча кивнулъ головою Олли и, не выпуская ея руки, заснулъ крѣпкимъ сномъ. Вскорѣ наступила-очередь и Олли; завернувшись въ плэдъ Гамлина, она прильнула головой къ широкой груди брата и прозаически захрапѣла. Только одинъ Питъ бодрствовалъ; онъ менѣе другихъ утомился, а, главное, Гамлинъ, по его словамъ, нуждался въ его ежеминутныхъ попеченіяхъ.

Около полуночи, Олли приснился тревожный сонъ. Она скакала съ Гамлиномъ на помощь къ брату и вдругъ увидала передъ собою многочисленную, шумную толпу, которая тащила Гэбріеля на висѣлицу. Она обернулась съ ужасомъ къ Гамлину, но онъ куда-то исчезъ, а вмѣсто него сидѣлъ на лошади какой-то странный, чудовищный старикъ, съ пожелтѣвшимъ, морщинистымъ лицемъ, полусѣдыми, полурыжими волосами, въ пыльной, старомодной одеждѣ. Она проснулась съ крикомъ и совершенно пришла въ себя только, когда къ ней подошелъ Питъ, протиравшій себѣ глаза, хотя, по его словамъ, онъ не смыкалъ ихъ ни на минуту. Все же она не могла болѣе заснуть и видѣла, какъ блѣдный мѣсяцъ закатился за сосновыми макушками и, мало по малу, холодные лучи разсвѣта разогнали густой туманъ и пробудили птицъ, привѣтствовавшихъ начинающійся день веселымъ чириканьемъ. Въ чащѣ раздался шелестъ хвороста подъ ногами зашевелившихся зайцевъ, и вдали, на большой дорогѣ, заскрипѣли колеса. Олли разбудила своихъ товарищей, и они возвратились къ сознанію чрезвычайно характеристично. Гэбріель проснулся медленно и взглянулъ смиренно на всѣхъ, какъ бы прося извиненія, что проспалъ; Джакъ Гамлинъ, напротивъ, поднялъ голову съ очень воинственнымъ выраженіемъ лица, словно кто-нибудь воспользовался во зло его минутной слабостью.

— Что-жь ты, черный идіотъ, не розыскалъ насъ ранѣе! воскликнулъ онъ, приподнимаясь съ помощью Пита: — здравствуйте Олли, извините, что я не встаю. Поцѣлуйте меня и лежачаго. Если этотъ проклятый неучъ не велъ себя какъ слѣдуетъ въ отношеніи васъ, то скажите только слово и я его тотчасъ прогоню. Но, чортъ возьми! чего вы ждете? Вѣдь, солнце уже взошло, а намъ надо еще добраться до Резервуарнаго Оврага. Ну, дѣти, живѣе! пикникъ конченъ!

Гэбріель всталъ и, осторожно взявъ на руки Гамлина, открылъ шествіе. Джакъ, чувствуя свое нелѣпое положеніе, нашелъ невозможнымъ продолжать гнѣвную рѣчь и молча дозволилъ нести себя, какъ ребенокъ. Олли и Питъ медленно шли позади.

Дорога ихъ лежала чрезъ Резервуарное Ущелье, гдѣ природа сіяла всѣми своими утренними красотами. Тишина была невозмутимая; только по временамъ слышался шумъ крыльевъ испуганной птицы или трескъ сухой вѣтви подъ ногами Гэбріеля, старательно избѣгавшаго наступить на какой-нибудь скромно развернувшійся цвѣтокъ. Воздухъ былъ свѣжій, благоухающій; вся природа казалась только что созданной, и земля, повидимому, не знала ни горя, ни страданій, ни заботъ. Маленькому каравану, искавшему спасенія отъ смерти, также казалось, что какимъ-то невѣдомымъ путемъ всѣ опасности исчезли вмѣстѣ съ ночью. Раза два или три Олли остановилась, чтобъ собрать уединенно краснѣвшую ягоду, а Питъ въ полголоса напѣвалъ методистскій гимнъ.

Они шли тихо, устремивъ глаза на рдѣвшій востокъ, блестѣвшій для нихъ лучезарной надеждой. Свѣтъ все болѣе и болѣе усиливался и, наконецъ, ясно обрисовался, выходя изъ ущелья. Олли вскрикнула и указала рукою на какой-то темный предметъ, двигавшійся въ долинѣ. Это былъ ожидавшій ихъ фургонъ. Возница отвѣчалъ свистомъ на крикъ Олли, и Гэбріель ускорилъ шаги. Всѣ благодарили судьбу, что черезъ минуту они будутъ внѣ опасности.

— Стой! раздался неожиданно голосъ, какъ бы изъ-подъ земли.

Гэбріель безсознательно остановился, прижавъ одной рукой къ себѣ Гамлина еще крѣпче прежняго, а другой закрывая Олли. Изъ канавы, окаймлявшей дорогу, тихо поднялась человѣческая фигура и встала передъ нимъ.

Это былъ человѣкъ небольшаго роста, забрызганный грязью и въ изорванной одеждѣ; изнуренный, усталый, дрожащій отъ нервнаго волненія, онъ все же грозно простеръ руку. Гэбріель и Гамлинъ тотчасъ его признали. Это былъ Джо Голъ, шерифъ Каловераса. Въ правой рукѣ онъ держалъ пистолетъ, а лѣвой опирался о дерево, очевидно, боясь упасть отъ изнеможенія.

— Гэбріель Конрой, я васъ не пропущу! сказалъ призракъ.

— Онъ навелъ на васъ пистолетъ, шепотомъ произнесъ Гамлинъ: — нагнитесь и опустите меня на землю, онъ тогда промахнется.

Но Гэбріель, быстрымъ движеніемъ, вполнѣ противорѣчившимъ его обычной медленности, перебросилъ Гамлина изъ одной руки въ другую и подставилъ свое правое плечо подъ дуло пистолета.

— Гэбріель Конрой, я васъ арестую, повторилъ тотъ же голосъ.

Гэбріель не дрогнулъ: а надъ его плечомъ показалось дуло любимаго пистолета Джака. Игра была двойная. Наступило мертвое молчаніе.

— Валяй! произнесъ спокойно Джакъ: — только смотри, Джо, мѣть лучше. Если ты промахнешься, я тебя положу на мѣстѣ. Если ты попадешь, все же тебѣ не сдобровать.

Пистолетъ задрожалъ въ рукахъ Гола, но отъ слабости, а не отъ испуга мужественнаго гражданина, сердце котораго нельзя было ничѣмъ запугать.

— Хорошо, Джакъ, произнесъ онъ едва слышно: — я знаю, что ты меня убьешь. Но все же ты скажешь: Голъ исполнилъ свой долгъ къ Каловерасу и къ тѣмъ гражданамъ, которые его выбрали въ шерифы. Я васъ не пропущу. Я здѣсь поджидалъ васъ всю ночь и уже боялся, что умру отъ изнуренія. Ну, слава Богу! вы пришли. А чтобъ сѣсть въ фургонъ, вамъ придется перешагнуть черезъ мой трупъ.

Говоря это, онъ вытянулся во весь ростъ, что было не очень грозно, и, прислонясь къ дереву, старался твердо цѣлить; но странный контрастъ между его безпомощной слабостью и геройскимъ духомъ производилъ комическое впечатлѣніе. Гамлинъ громко разсмѣялся, но, въ ту же минуту, почувствовалъ, что его осторожно, хотя оскорбительно для его гордости, опустили на землю.

— Я готовъ послѣдовать за вами, мистеръ Голъ, произнесъ Гэбріель, спокойно подходя къ шерифу и отводя направленное на него дуло пистолета: — но у меня есть до васъ просьба. Не трогайте этого бѣднаго молодого человѣка, прибавилъ онъ, указывая на Гамлина, скрежетавшаго зубами въ безсильной злобѣ: — онъ ни въ чемъ не виноватъ и раненъ, случайно вмѣшавшись въ дѣло. Я къ вашимъ услугамъ, мистеръ Голъ, и очень сожалѣю, что доставилъ вамъ столько безпокойства.

XLV.
Послѣ землетрясенія.

За четверть часа до появленія въ квартирѣ Пойнсета прикащика Думфи, Артуръ получилъ телеграмму изъ Сан-Антоніо. Она была очень короткая, но человѣку съ воображеніемъ говорила болѣе, чѣмъ длинная, краснорѣчивая рѣчь. Вотъ ея содержаніе:

«Миссіонерская церковь уничтожена. Отецъ Филипе спасенъ. Св. Троица въ развалинахъ. Долоресъ исчезла. Мое жилище уцѣлѣло. Пріѣзжайте тотчасъ. — Марія Сепульвида».

На слѣдующій день, въ 4 часа, Артуръ Пойнсетъ былъ въ Сан-Херонимо, въ 15-ти миляхъ отъ цѣли его поѣздки. Здѣсь, полученное имъ извѣстіе было подтверждено.

— Нѣтъ болѣе Сан-Антоніо! сказалъ содержатель гостинницы, гдѣ онъ остановился: — Богъ или чортъ его унесъ. Вотъ что бываетъ на свѣтѣ. Вы найдете, дон-Артуръ, вмѣсто домовъ — груды камней. Хотите коньяку или водки? Этимъ служить могу, а Сан-Антоніо весь вышелъ.

Несмотря на эти безнадежныя слова, Пойнсетъ не сталъ дожидаться дилижанса, а нанявъ бодраго коня, отправился искать исчезнувшій городъ. Увидавъ издали море, деревья миссіонернаго сада и надъ ними бѣлую крышу одной изъ башенъ, онъ почти совершенно успокоился. Но черезъ мгновеніе онъ остановилъ свою лошадь и съ изумленіемъ протеръ глаза. Не видно было другой башни. Онъ отъѣхалъ въ сторону и опять остановится. Положительно, въ воздухѣ выдѣлялась только одна башня. И такъ, церковь была уничтожена.

Быть можетъ, благодаря этому открытію или болѣе сильному инстинкту, Артуръ теперь свернулъ влѣво отъ дороги, которая вела въ Сан-Антоніо, и направился по открытой равнинѣ къ ранчѣ св. Троицы. Сильный морской вѣтеръ колыхалъ высокую траву, какъ бы преграждая ему путь на каждомъ шагу. Здѣсь, по крайней мѣрѣ, все было по старому: та же однообразная тишина на землѣ и на небѣ, тѣ же медленно двигавшіяся стада. Онъ вздрогнулъ при мысли о той опасности, которой онъ подвергался на этой степи, и невольно покраснѣлъ при мысли, какъ его спасла прелестная, но холодная отшельница. Снова въ его ушахъ раздавалось нѣжно произнесенное слово «Филиппъ», которое возбуждало въ немъ цѣлый потокъ дорогихъ старинныхъ воспоминаній. Однако, онъ уже давно убѣдилъ себя, что донна Долоресъ не могла назвать его въ критическую минуту Филиппомъ и что, конечно, это былъ только плодъ его разстроеннаго воображенія. Донна Долоресъ обращалась съ нимъ съ такой холодной учтивостью, что онъ не могъ упомянуть въ разговорѣ съ нею объ этомъ обстоятельствѣ, и она, повидимому, совершенно о немъ забыла. Напротивъ того, Артуръ часто вспоминалъ эту сцену съ какимъ-то мучительнымъ удовольствіемъ, какъ единственный эпизодъ въ его жизни, не потерявшій своей прелести отъ послѣдующаго критическаго на него взгляда. И теперь героиня этого поэтическаго приключенія исчезла, и онъ никогда болѣе ее не увидитъ. Получивъ это извѣстіе, онъ въ первую минуту какъ бы обрадовался, точно прошелъ сонъ, хотя пріятный, но опасный и грозившій сдѣлать его неспособнымъ на практическую дѣятельность. Донна Долоресъ никогда не казалась ему реальнымъ существомъ, и ея романичное исчезновеніе вполнѣ соотвѣтствовало, въ его глазахъ, ея таинственному появленію на прозаическомъ пути его жизни.

Вотъ что чувствовалъ Пойнсетъ, получивъ телеграмму донны Маріи. Такъ разсуждалъ человѣкъ, считавшій себя хладнокровнымъ эгоистомъ, стоявшимъ выше всякой обыкновенной человѣческой слабости; при этомъ, подобное сознаніе нисколько не казалось ему унизительнымъ. Но, свернувъ съ своей прямой дороги и направившись къ жилищу донны Долоресъ, онъ чувствовалъ, что повиновался новому безпокойному побужденію. Несмотря на все свое благоразуміе, онъ не могъ побороть въ себѣ этого инстинктивнаго стремленія и съ нѣкоторымъ самодовольствомъ приравнивалъ его къ тому неопредѣленному чувству, которое побудило его нѣкогда возвратиться въ Голодный Станъ къ покинутымъ товарищамъ.

Вдругъ его лошадь остановилась, какъ вкопанная, и другой менѣе искусный всадникъ непремѣнно былъ бы выбитъ изъ сѣдла. Прямо поперекъ дороги тянулась широкая, въ 30 футовъ, бездна и въ глубинѣ ея виднѣлись въ ужасномъ безпорядкѣ развалины скотнаго двора св. Троицы. Еслибъ эта бездна не была такъ громадна, то Артуръ принялъ бы ее за обыкновенную разсѣлину въ степи, которая подъ палящимъ солнцемъ иногда трескается, подобно сухому дереву. Но при болѣе внимательномъ взглядѣ, Артуръ убѣдился, что это явленіе природы имѣло совершенно иной характеръ. Земля не треснула, не раздалась, а осѣла. Ширина пропасти внизу была почти такая же, какъ на верху, а дно этой миніатюрной долины было покрыто такой же растительностью, какъ и степь наверху.

Занятый своими мыслями, Пойнсетъ не замѣчалъ, сколько онъ проѣхалъ въ послѣдній часъ. Но если тутъ дѣйствительно находился нѣкогда скотный дворъ, то бѣлыя стѣны ранчи должны были уже виднѣться у подножія горъ. Однако, ничего не показывалось на горизонтѣ. Безконечная степь тянулась однообразно, безпрерывно. Между пропастью, на краю которой онъ стоялъ и первымъ отрогомъ отдаленныхъ горъ, не видно было ни крыши, ни стѣны, ни даже груды камней.

Морозъ пробѣжалъ по его тѣлу и поводья выскользнули изъ его окоченѣвшихъ отъ ужаса пальцевъ. Боже милостивый! Неужели слова донны Маріи относились къ подобному дѣйствію, или произошло еще второе землетрясеніе? Онъ оглянулся по сторонамъ. Громадная, пустынная, безжизненная степь сіяла, какъ безпредѣльный океанъ. Стоя на краю бездны, Пойнсетъ понялъ, какой судьбѣ подверглась ранча. Подземный переворотъ, происшедшій подъ поверхностью мрачной пустыни, разверзъ лоно земли и увлекъ въ бездну ранчу со всѣми ея жителями.

Первой мыслью Артура было поспѣшить на помощь несчастнымъ, въ смутной надеждѣ, что они еще не всѣ погибли; но пропасть, зіявшая передъ нимъ была непреодолимой преградой. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ подумалъ, что катастрофа, о которой телеграфировала донна Марія, случилась два часа передъ тѣмъ, а, слѣдовательно, помочь было уже поздно. Онъ проклялъ безумную мысль, побудившую его отправиться прямо въ ранчу, не спросивъ предварительно совѣта и содѣйствія патера Филипе. Онъ быстро повернулъ лошадь и поскакалъ сломя голову къ миссіонерной станціи.

Между тѣмъ, солнце уже сѣло, и густой туманъ, поднявшись съ моря, медленно распространился по степи, застилая Сосновый Мысъ съ его блестящимъ маякомъ и окружая Артура непроницаемой пеленой. Какъ бы отрѣзанный отъ всего міра, онъ продолжалъ скакать все прямо; безмолвная тишина прерывалась только отдаленными звуками колокола, и даже шумъ копытъ лошади какъ бы поглощался туманомъ. Сознаніе, что все это происходитъ во снѣ, а не на яву, вскорѣ овладѣло Артуромъ, и онъ поддался ему безъ малѣйшей борьбы.

Наконецъ, туманъ или сонъ принесъ его въ поля, окружавшія миссіонерную станцію. Мерцавшіе кое-гдѣ огни придавали еще болѣе призрачный видъ селенію, окутанному черной мглой. Очутившись на его улицахъ и пробираясь въ темнотѣ къ церкви, Артуръ замѣтилъ, что одной изъ башенъ не существовало, а трапеза представляла массу безпорядочныхъ развалинъ. Самая же церковь сіяла огнями и кишѣла народомъ. Въ обыкновенное время это показалось бы ему страннымъ, но теперь подобное явленіе было естественной частью сна. Машинально, онъ соскочилъ съ лошади, поставилъ ее подъ сѣнью развалившейся башни и вошелъ въ церковь. Внутренность зданія вполнѣ сохранилась; по прежнему, на стѣнахъ красовались чужеземныя картины; восковыя изображенія мадоны и святыхъ занимали свои мѣста въ нишахъ, а у центральнаго престола служилъ патеръ Филипе. Весь престолъ былъ драпированъ чернымъ, и пѣвчіе пѣли De profundis. Лихорадочное волненіе, овладѣвшее всѣмъ существомъ Артура, въ послѣдніе часы, неожиданно замѣнилось полнѣйшей апатіей. Онъ опустился на одну изъ скамеекъ и закрылъ лицо руками. Вокругъ него раздавались мелодичные звуки органа, тихое пѣніе и монотонная рѣчь патера. Сонъ продолжался.

Когда, минутъ черезъ десять, онъ очнулся, то увидѣлъ передъ собою патера Филипе. Церковь была пуста и темнота нарушалась мерцаніемъ нѣсколькихъ восковыхъ свѣчей на престолѣ.

— Я зналъ, что вы пріѣдете, сынъ мой, сказалъ патеръ нѣжно, положивъ руку на плечо молодого человѣка: — но гдѣ она? Привезли вы ее съ собой?

— Кого? спросилъ Артуръ, съ трудомъ приходя въ себя.

— Кого? Богъ съ вами, донъ Артуро! Да ту, которая васъ вызвала — донну Марію? Развѣ вы не получили ея телеграммы?

Артуръ отвѣчалъ, что онъ только-что прибылъ и поспѣшилъ прямо въ миссіонерную станцію. Ему какъ-то было стыдно сознаться, что онъ старался прежде достигнуть ранчи св. Троицы и въ послѣдніе часы совершенно забылъ о существованіи донны Маріи.

— Вы служили De profundis, патеръ Филипе? произнесъ онъ, сомнѣваясь, дѣйствительно ли онъ на яву видѣлъ молящуюся толпу: — у васъ, значитъ, были несчастья?

— Боже милостивый! воскликнулъ патеръ, смотря съ изумленіемъ на Артура: — вы не знаете, о комъ мы молились? Вы не знаете, что на небѣ прибавилась новая святая, что донна Долоресъ получила высшее воздаяніе, мученическій вѣнецъ?

— Въ телеграммѣ донны Маріи сказано было, что она исчезла, промолвилъ Артуръ съ неудовольствіемъ, чувствуя, что онъ поблѣднѣлъ и что голосъ его дрожитъ.

— Исчезла! повторилъ патеръ Филипе: — она найдется, когда ранчу св. Троицы, провалившуюся въ бездну, мы поднимемъ снова на поверхность земли. Да, донъ Артуро, она исчезла, исчезла на вѣки.

Отвѣчая, быть можетъ, на выраженіе лица Артура, патеръ въ нѣсколькихъ характеристическихъ фразахъ разсказалъ Артуру печальную катастрофу. Землетрясеніе нетолько стерло съ лица земли стѣны ранчи св. Троицы, но погрузило ее въ громадную могилу, разверзшуюся подъ ея жилищами. Никто изъ жителей не остался въ живыхъ. Вѣрные vaclieros бросились къ ранчѣ изъ степи въ минуту опасности, но видѣли только, какъ всѣ зданія погрузились въ зіяющую бездну. Донъ Жуанъ, донна Долоресъ, Мануелла и Алессандро, майоръ-домъ, съ дюжиною слугъ, погибли безвозвратно.

— Развѣ нельзя постараться откопать несчастныхъ изъ подъ развалинъ? спросилъ Артуръ.

— Вы, значитъ, не слыхали, что было второе землетрясеніе, и остатки ранчи, на днѣ бездны, покрыты густымъ слоемъ земли. Около дюжины людей работаютъ на днѣ пропасти. Быть можетъ, черезъ недѣлю они откопаютъ трупы, но и то невѣроятно.

Смиренная, фаталистическая покорность патера судьбѣ, погубившей донну Долоресъ, взорвала Артура. Въ Сан-Франциско сотня людей работала бы день и ночь, чтобъ отрыть тѣла. Нельзя ли было, съ помощью Думфи, вызвать сюда энергичныхъ рабочихъ? Но тутъ обычная осторожность сказалась въ Артурѣ. Если близкіе родственники и пріятели погибшихъ такъ хладнокровно мирятся съ этимъ ужаснымъ бѣдствіемъ, то имѣлъ ли онъ, чужестранецъ, право вмѣшиваться?

— Однако, сынъ мой, сказалъ патеръ, отеческимъ тономъ: — пойдемъ ко мнѣ. Благодаря мадонѣ, я могу предложить вамъ убѣжище. Но что это? Одежда у васъ совсѣмъ мокрая. Руки холодныя, а щеки горятъ, Это вѣрно отъ усталости, а, быть можетъ, и отъ голода. Пойдемте, пойдемте!

Взявъ Артура за руку, онъ повелъ его черезъ отворенную дверь трапезы въ маленькой садикъ, заваленный обломками обвалившейся башни, и оттуда въ небольшой флигель, гдѣ помѣщалась прежде миссіонерная школа. Теперь, это помѣщеніе было превращено въ келію патера Филипе. Веселый огонь пылалъ въ каминѣ. На стѣнахъ висѣли калиграфическія прописи, а въ концѣ, противоположномъ двери, помѣщался небольшой органъ. По среди наружной стѣны было глубокое окошко, въ которомъ, двѣ недѣли тому назадъ, Джакъ Гамлинъ видѣлъ донну Долоресъ.

— Она проводила здѣсь много времени, голубушка, сказалъ патеръ Филипе, отирая глаза платкомъ: — она занималась ревностно дѣтьми, и эта школа — лучшій ея памятникъ. Она всегда была очень щедра для святой церкви и, благодаря ей, основана обитель Богородицы всѣхъ скорбящихъ. Вамъ, вѣроятно, извѣстно, какъ ея адвокату, что по завѣщанію, уже давно составленному, она оставила всѣ помѣстья Салватьеры святой церкви?

— Нѣтъ, я не знаю, отвѣчалъ Пойнсетъ, неожиданно воспылавъ протестантскимъ гнѣвомъ противъ католическаго патера и впервые смотря на него подозрительно: — я никогда не слыхалъ отъ донны Долоресъ ничего подобнаго. Напротивъ, мнѣ было поручено…

— Простите, сынъ мой, перебилъ его патеръ, открывъ табакерку и взявъ щепотку табаку: — не прошло еще сутокъ, какъ это дорогое дѣтище церкви перенесено на небо, и намъ не подобаетъ говорить о такихъ вещахъ. На все свое время. Но позвольте вамъ отдать телеграмму, которую я получилъ на ваше имя, прибавилъ онъ, вынимая желтый конвертъ и подавая его Артуру.

Взявъ телеграмму, Пойнсетъ случайно увидалъ на столѣ карточку полковника Кульпетра Старботля изъ Сискіу.

— Вы знаете этого человѣка? спросилъ Пойнсетъ, указывая на карточку и не распечатывая телеграммы.

— Да, вѣроятно, отвѣчалъ патеръ, вторично нюхая табакъ: — это, кажется — адвокатъ. Онъ у меня былъ по какому-то дѣлу о церковныхъ имуществахъ, но, право, хорошенько не помню. Что же вы не читаете телеграммы? Надѣюсь, что она не заставитъ васъ немедленно уѣхать?

Взглянувъ на Артура, патеръ Филипе замѣтилъ, что молодой человѣкъ смотритъ на него пытливо. Они встрѣтились взорами. Черезъ мгновеніе, Артуръ отвернулся отъ яснаго, твердаго взгляда патера. Онъ неожиданно вспомнилъ о тысячахъ скандальныхъ исторій, которыя разсказывались насчетъ коварства и хитрости религіознаго ордена, къ которому принадлежалъ патеръ Филипе, и, сознавая, что слѣдуетъ вести себя осторожно съ человѣкомъ, съ которымъ онъ доселѣ былъ откровененъ, Артуръ чувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи. Телеграмма выводила его изъ затрудненія, и онъ съ удовольствіемъ ее распечаталъ. Она была отъ Думфи и тотчасъ изгнала всѣ другія мысли изъ головы Пойнсета. Вотъ ея содержаніе:

«Гэбріель Конрой арестованъ за убійство Виктора Рамиреса. Что вы предложите? Отвѣчайте».

— Когда проходитъ черезъ Сан-Геронимо дилижансъ? спросилъ онъ, поспѣшно вставая съ мѣста.

— Въ полночь, отвѣчалъ патеръ Филипе: — но, сынъ мой, вы не хотите…

— А теперь девять часовъ, продолжалъ Артуръ: — нельзя ли здѣсь достать хорошую лошадь? Дѣло очень важное.

— Важное? Это дѣло…

— Жизни и смерти, отвѣчалъ Артуръ серьёзно.

Патеръ позвонилъ и отдалъ приказаніе слугѣ. Между тѣмъ, Артуръ сѣлъ къ столу и написалъ отвѣтную телеграмму.

— Вы пошлете ее какъ можно скорѣе, сказалъ онъ.

— А донна Марія? спросилъ патеръ, взявъ депешу и смотря съ безпокойствомъ на Артура: — вы ея еще не видали? Конечно, вы заѣдете къ ней, хотя бы на минуту.

— Я боюсь, что не буду имѣть времени, отвѣчалъ онъ съ улыбкой, надѣвая пальто: — вы потрудитесь, патеръ, объяснить ей, что меня вдругъ вызвали обратно. Зная, какъ пріятно ваше общество, она вѣрно не посѣтуетъ на меня за нѣсколько минутъ, проведенныхъ у васъ.

Прежде, чѣмъ патеръ успѣлъ отвѣтить, слуга вошелъ въ комнату и доложилъ, что лошадь готова.

— Прощайте, патеръ, сказалъ Артуръ, горячо пожимая руку Филипе: — прощайте, тысячу разъ благодарю васъ за лошадь. Вы, можетъ быть, оказали спасенію моей души такую услугу, какую вы и не подозрѣваете. Adios.

Патеръ Филипе вышелъ проводить своего гостя, и, черезъ минуту въ сѣромъ, густомъ туманѣ раздался глухой звукъ копытъ, скачущей лошади. Патеръ промычалъ что-то себѣ подъ носъ, понюхалъ табаку, заперъ дверь и, возвратясь въ комнату, бросилъ въ огонь карточку Старботля.

Но посѣщеніе Пойнсета имѣло и другія непріятныя послѣдствія для патера Филипе. На слѣдующее утро явилась къ нему донна Марія Сепульвида, блѣдная, взволнованная, разгнѣванная.

— Скажите, пожалуйста, патеръ Филипе: провелъ у васъ ночь донъ Артуръ?

— Нѣтъ, дочь моя, отвѣчалъ патеръ: — онъ былъ здѣсь очень не надолго и…

— Когда онъ уѣхалъ?

— Въ девять часовъ.

— Куда? спросила донна Марія, покраснѣвъ.

— Въ Сан-Франциско, но очень важному дѣлу. Но присядьте, дитя мое, и успокойтесь.

— А вы знаете, патеръ Филипе, что онъ не былъ у меня? продолжала донна Марія, возвышая голосъ.

— Можетъ быть, можетъ быть, но онъ получилъ очень спѣшную депешу.

— Депешу? повторила донна Марія презрительно: — неужели! А отъ кого?

— Не знаю, дитя мое, отвѣчалъ патеръ, смотря съ удивленіемъ на раскраснѣвшіяся щеки и блестящіе глаза донны Маріи: — ваше нетерпѣніе и гнѣвъ неприличны.

— Депеша отъ Думфи, повторила донна Марія, топая ногою.

Патеръ отодвинулъ немного свое кресло отъ странной женщины, превратившейся вдругъ изъ смиренной жены въ сварливую вдову. Неужели она хотѣла вымѣстить на Артурѣ все, что выстрадала отъ дона Хосе? Ему стало жаль Артура.

— Что же вы? скажите или нѣтъ? воскликнула донна Марія съ истерическою дрожью.

— Я полагаю, что депеша была отъ мистера Думфи, отвѣчалъ Патеръ: — по крайней мѣрѣ, отвѣтъ онъ меня просилъ отправить на имя мистера Думфи. Онъ состоялъ изъ двухъ словъ «Возвращаюсь тотчасъ». Но, право, не знаю, о чемъ депеша.

— Вы не знаете! воскликнула донна Марія, вскакивая съ мѣста, блѣдная, съ сверкающими глазами и взволнованнымъ голосомъ: — такъ я вамъ скажу. Я получила тоже извѣстіе, прибавила она, вынимая изъ кармана телеграмму и размахивая ею передъ лицомъ патера: — прочтите. Вотъ почему онъ убѣжалъ отсюда, какъ трусъ. Вотъ почему онъ не посмѣлъ явиться ко мнѣ… негодяй, измѣнникъ! Вотъ почему я его ненавижу. Прочтите, прочтите! Отчего же вы не читаете? продолжала она, размахивая телеграммой, но не дозволяя патеру взять ее: — прочтите и вы увидите, что я — нищая! Меня обманули и обворовали! Думфи и мис…теръ Ар…туръ Пойнсетъ. Отчего же вы не читаете? Или вы — такой же измѣнникъ, какъ всѣ? Вы, Долоресъ и…

Она скомкала телеграмму въ рукахъ и бросила на полъ, потомъ неожиданно поблѣднѣла и въ нервномъ припадкѣ сама растянулась у ногъ патера Филипе. Онъ былъ человѣкъ старый и опытный, а потому, взглянувъ на телеграмму и на лежавшую безъ чувствъ женщину, прежде всего поднялъ первую и прочелъ слѣдующее:

«Съ сожалѣніемъ долженъ васъ увѣдомить, что землетрясеніемъ уничтожена руда Конроя. Все погибло. Не могу болѣе давать вамъ впередъ денегъ или реализировать ваши акціи.

Думфи".

— Бѣдное дитя мое, сказалъ патеръ Филипе, подходя къ доннѣ Маріи и поднимая ее: — но, вѣроятно, Артуръ этого не зналъ.

XLVI.
Пропавшій конвертъ.

По жестокой ироніи судьбы, неблагопріятные отзывы о Конроевой Рудѣ оказались на этотъ разъ справедливыми. Нѣкоторые акціонеры все еще упорно держались того мнѣнія, что эти извѣстія придуманы нарочно для пониженія курса; но фактъ, обнаруженный телеграммой Думфи къ доннѣ Маріи, вскорѣ сдѣлался всеобщимъ достояніемъ. Акціи упали до 35 долларовъ, до 30, до 10 и, наконецъ, до 0. Спустя часъ послѣ землетрясенія, всѣ въ Одноконномъ Станѣ уже знали, что жила въ рудѣ неожиданно исчезла, и между нею и жадными искателями богатства вдругъ возвысился непроницаемый слой гранита. Много теорій, болѣе или менѣе ученыхъ, составилось немедленно для объясненія, куда дѣвалась жила. Старожилы вспоминали, что подобные примѣры уже бывали въ этой мѣстности, но все это не могло нисколько утѣшить несчастныхъ, потерявшихъ все свое состояніе.

Извѣстія о роковомъ бѣдствіи быстро распространились повсюду. Они заставили содрогнуться многихъ калифорнійцевъ, путешествовавшихъ по Европѣ, и побудили ихъ съ безпокойствомъ обратиться къ своимъ банкирамъ; благодаря этимъ вѣстямъ, поблѣднѣли щеки не одного опекуна безпомощныхъ сиротъ, пришла въ отчаяніе не одна вдова, бѣжалъ одинъ кассиръ и мистеръ Рейнаръ изъ Бостона до того перепугался, что вселилъ во всѣхъ подозрѣніе, не куплены ли его хвалебные гимны о производительныхъ силахъ Калифорніи акціями той или другой компаніи. По всему берегу Тихаго Океана произошло сильное движеніе въ пользу принятія какихъ-нибудь мѣръ для гарантіи капиталовъ отъ капризовъ природы. Такъ выражалась разумная и свободная печать, а нѣкоторые изъ старыхъ поселенцевъ стали поговаривать о томъ, не лучше ли возвратиться, по добру по здорову, въ восточные штаты.

Во время этого общаго волненія, Думфи сохранилъ свое обычное, самоувѣренное хладнокровіе, даже сталъ еще надменнѣе и рѣзче. Всѣ, имѣвшіе съ нимъ дѣло, не смѣли жаловаться ему на понесенныя потери, а слѣдовали его примѣру, высказывая необычайный стоицизмъ.

— Дѣло плоховато, говаривалъ онъ: — что вы желаете?

Каждый изъ акціонеровъ, конечно, желалъ возвращенія своихъ денегъ, но не смѣлъ сказать объ этомъ Думфи, и послѣдній торжествовалъ. Въ подобномъ настроеніи духа его засталъ Пойнсетъ, по возвращеніи изъ Сан-Антоніо.

— Дурныя вѣсти, не правда ли? сказалъ Думфи: — бѣдная вдова, хотя она и кажется счастливѣе своихъ сосѣдей, не должна быть очень довольна своей судьбою. Я чрезвычайно васъ сожалѣю, Пойнсетъ: но вы, какъ мужчина, понимаете, что дѣло было вѣрное, а вотъ женщинѣ, не понимающей дѣла, это очень трудно втолковать. Она, вѣрно, выходитъ изъ себя и называетъ меня мошенникомъ. Женщины всегда такъ поступаютъ. Ужь мы ихъ съ вами, Пойнсетъ, знаемъ! прибавилъ Думфи, подмигнувъ молодому человѣку.

Артуръ взглянулъ на него съ неподдѣльнымъ изумленіемъ.

— Если вы говорите о мистрисъ Сепульвидѣ, сказалъ онъ холодно: — то я ея не видалъ. Я былъ по дѣламъ у патера Филипе и хотѣлъ проѣхать къ ней, когда ваша телеграмма меня вызвала обратно.

— Такъ вы не знаете, что Конроева Руда уничтожена землетрясеніемъ? Жила исчезла, а съ нею и 56,000 долларовъ вдовы. Развѣ вамъ это неизвѣстно?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Артуръ съ такимъ равнодушіемъ, которое показалось Думфи опаснѣе всякаго безпокойства: — я не знаю, но, во всякомъ случаѣ, вы меня вызвали телеграммой не по этому поводу.

— Конечно, нѣтъ, произнесъ Думфи, смотря пристально на Пойнсета и стараясь отгадать причину необъяснимой его апатіи, когда дѣло шло о состояніи его невѣсты.

— Ну, произнесъ Артуръ съ прежнимъ хладнокровіемъ: — я тотчасъ отправлюсь въ Одноконный Станъ и предложу свои услуги Габріелю Конрою для его защиты. Я убѣжденъ, что преступленіе совершено не Гэбріелемъ, если это — тотъ человѣкъ, котораго я зналъ. Разскажите мнѣ все, что вы знаете объ этомъ дѣлѣ, и потомъ объясните, что вамъ отъ меня нужно, такъ какъ, конечно, вы телеграфировали не въ интересахъ одного Гэбріеля.

Чувствуя, что онъ совершенно подчинился сильной волѣ Конроя, Думфи передалъ все, что зналъ объ убійствѣ въ Одноконномъ Станѣ.

— По послѣдней депешѣ, его снова арестовали, прибавилъ онъ: — и, вѣроятно, болѣе не будетъ попытки судить его судомъ Линча. Я устроилъ это, благодаря вліянію, которымъ я тамъ пользуюсь.

Впервые, во время разговора съ Думфи, Артуръ какъ бы отвлекся отъ своихъ собственныхъ мыслей и пристально взглянулъ на Думфи.

— Конечно, сказалъ онъ холодно: — вы — не такой дуракъ, чтобъ пожертвовать единственнымъ свидѣтелемъ смерти вашей жены, даже еслибъ вы были увѣрены въ соучастіи въ убійствѣ и бѣгствѣ отъ суда той особы, которая выдаетъ себя за вашу жену. Вы — не такой дуракъ, чтобъ не знать, что мистрисъ Конрой всѣми средствами будетъ стараться защитить любимаго человѣка и не пожалѣетъ никого ради его спасенія. Нѣтъ, мистеръ Питеръ Думфи. прибавилъ многозначительно Артуръ: — вы — слишкомъ практическій человѣкъ, чтобъ этого не понять.

Говоря это, онъ внимательно слѣдилъ за быстрыми перемѣнами въ лицѣ Думфи, которое то краснѣло, то блѣднѣло, ясно выражая, что Думфи именно былъ тѣмъ дуракомъ, о которомъ говорилъ Артуръ.

— Показаніе женщины, обвиняемой въ уголовномъ преступленіи, не можетъ заслуживать большой вѣры, замѣтилъ Думфи, стараясь придать себѣ самоувѣренный видъ, хотя въ дѣйствительности далеко не былъ спокоенъ.

— А если она и Гэбріель подъ присягою покажутъ, что она знаетъ вашу жену, которую вы бросили, что она, по вашему наущенію, приняла имя Грэсъ Конрой для пріобрѣтенія правъ на руду, но потомъ раскаялась и вышла замужъ за Гэбріеля, что, наконецъ, они оба убили Рамиреса съ цѣлью освободиться отъ вашихъ преслѣдованій, такъ какъ Рамиресъ былъ только вашимъ орудіемъ? Мало этого: они могутъ еще показать, что, по вашему наущенію, Рамиресъ сдѣлалъ подложный документъ на владѣніе ихъ землею.

— Это — ложь! воскликнулъ Думфи, вскакивая: — онъ сдѣлалъ это изъ ревности.

— Вы можете доказать, какимъ мотивомъ онъ руководствовался?

— Но документъ сдѣланъ не въ мою пользу, а на имя какого-то калифорнійца, жившаго въ Сан-Антоніо. Это я могу доказать.

— Положимъ, что вы это и докажете; но никто и не заподозрилъ бы васъ въ нелѣпомъ намѣреніи составить новый актъ на ваше имя, когда вы вели переговоры съ Гэбріелемъ объ уступкѣ вамъ его правъ на землю. Не прикидывайтесь дуракомъ: я знаю, что вы не принимали никакого участія въ дѣлѣ о подлогѣ, и только хотѣлъ указать вамъ, какъ легко можетъ васъ обвинить женщина, которую вы стараетесь сдѣлать своимъ врагомъ, хотя полезнѣе было бы ее сдѣлать союзницей. Если вы желаете отомстить за Рамиреса, то подумайте, какъ повліяетъ на васъ фактъ нахожденія Рамиреса въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ къ вамъ, что имъ очень легко доказать, если вы не окажете имъ помощи. Какое вамъ дѣло, кто совершилъ убійство? Вы — не судья и не прокуроръ. По моему мнѣнію, вы должны, для своей личной пользы, спасти ихъ. На ваше счастье, мстители не повѣсили Гэбріеля Конроя и не побудили этой отчаянной женщины дѣйствовать противъ васъ изъ ненависти.

— Но, знаете ли вы, что мистрисъ Конрой, дѣйствительно — кліентъ полковника Старботля и приняла имя моей жены?

— Знаю, отвѣчалъ рѣшительно Артуръ.

Думфи колебался, разсказать ли Артуру о новомъ свиданіи съ Старботлемъ, о покупкѣ у него конверта и таинственной его пропажѣ. Артуръ ясно видѣлъ его нерѣшительность и, съ цѣлью побороть ее, спросилъ:

— Вы видѣлись еще съ полковникомъ Старботлемъ?

Теперь Думфи болѣе не колебался и разсказалъ подробно все, что случилось. Артуръ спокойно его слушалъ, но, когда дѣло дошло до пропажи конверта, то онъ многозначительно взглянулъ на Думфи.

— Вы говорите, что потеряли конвертъ, который вамъ довѣрили, какъ честному человѣку, сказалъ Артуръ, оскорбительно отчеканивая каждое слово: — вы его потеряли прежде, чѣмъ распечатали и узнали, что въ немъ содержится? Это — очень несчастное обстоятельство, мистеръ Думфи, очень не…счаст…ное.

Негодованіе честнаго человѣка при обвиненіи его въ низкомъ поступкѣ — ничто въ сравненіи съ гнѣвомъ мошенника, который могъ бы совершить преступленіе вполнѣ безнаказанно и не совершилъ. Думфи побагровѣлъ. При видѣ этого, Артуръ убѣдился, что онъ дѣйствительно невиновенъ въ исчезновеніи пакета и не читалъ бумагъ, находившихся въ конвертѣ.

— Старботль отрицалъ участіе мистрисъ Конрой въ этомъ дѣлѣ? спросилъ Артуръ.

— Положительно отрицалъ, отвѣчалъ Думфи: — онъ далъ мнѣ почувствовать, что его кліентка — совершенно иная особа и мнѣ неизвѣстна. Право, Пойнсетъ, вы ошибаетесь. Это — не та женщина.

Артуръ покачалъ головой.

— Никто иной не имѣетъ необходимыхъ свѣдѣній и ни у кого нѣтъ достаточной причины дѣйствовать враждебно противъ васъ.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ конторщикъ и подалъ Думфи карточку.

Полковникъ Старботль изъ Сискіу, прочелъ Думфи вслухъ съ нетерпѣніемъ и вопросительно взглянулъ на Пойнсета.

— Хорошо, произнесъ спокойно молодой человѣкъ: — примите его. Вѣроятно, прибавилъ онъ, когда конторщикъ удалился: — вы выписали меня именно для этого свиданія?

— Да, отвѣчалъ Думфи съ своей прежней рѣзкостью.

— Такъ держите языкъ за зубами и предоставьте мнѣ все дѣло.

Между тѣмъ, дверь отворилась, и прежде выглянула высокая грудь и плоенная рубашка Старботля, а потомъ и вся фигура мужественнаго полковника. Онъ, очевидно, удивился присутствію посторонняго лица, но это нисколько не уменьшило его достойной осанки.

— Мой адвокатъ, мистеръ Пойнсетъ, сказалъ Думфи, знакомя ихъ.

Старботль принужденно поклонился, а Артуръ, съ очаровательной, почтительной улыбкой, изумившей Думфи и сильно польстившей полковнику, подошелъ къ нему, протянувъ руку.

— Какъ молодой членъ нашей корпораціи, я едвали имѣю права претендовать на вниманіе такого опытнаго и почтеннаго человѣка, какъ полковникъ Старботль, сказалъ онъ: — но я былъ другомъ бѣднаго Генри Бесвинджера и потому прошу позволенія пожать руку его благородному секунданту.

— Полноте, сэръ, произнесъ Старботль, сіяя удовольствіемъ: — вы слишкомъ мнѣ льстите. Я всегда радъ встрѣтиться съ другомъ Генри Бесвинджера. Я помню это дѣло, какъ-будто оно случилось вчера. Вашъ другъ упалъ мертвымъ послѣ втораго выстрѣла. Я, чортъ возьми! не помню такой славной дуэли. Всѣ вели себя отлично, какъ джентельмэны. Не было ни толковъ, ни газетныхъ статей, ни арестовъ. Даже родственники убитаго не подняли никакой исторіи. Очень, очень радъ васъ видѣть, сэръ. Дуэль вашего друга была однимъ изъ высшихъ проявленій кодекса чести среди нашего низкаго въ этомъ отношеніи общества. Да, мы быстро идемъ къ такому общественному и политическому положенію, въ которомъ голосъ чести будетъ постоянно заглушаться голосомъ коммерческаго интереса.

Старботль остановился и торжественно поднялъ глаза къ потолку, какъ бы сожалѣя, что рыцарская эпоха прошла и американскія учрежденія, вмѣсто постояннаго прогресса, пошли назадъ. Думфи съ нетерпѣніемъ, но молча смотрѣлъ на него, а Пойнсетъ сказалъ съ сочувственной улыбкой:

— Я очень радъ встрѣтить полковника Старботля, тѣмъ болѣе, что мой другъ и кліентъ, мистеръ Думфи, находится въ очень деликатномъ положеніи, которое можетъ только понять истинный джентельмэнъ и благородный человѣкъ. Дѣло въ томъ, что ему повѣрена была на честное слово бумага и она исчезла во время землетрясенія. По всей вѣроятности, она сохранилась невредима, такъ какъ конвертъ, въ которомъ она находилась, не открытъ и печати на немъ цѣлы. Повторяю, это — вопросъ очень деликатный, но я чрезвычайно радъ, что бумагу отдалъ почтенный, пользующійся такой славной репутаціей, полковникъ Старботль, а лицо, потерпѣвшее отъ этого непредвидѣннаго случая — мой другъ, мистеръ Думфи. Поэтому, я беру на себя смѣлость явиться между вами посредникомъ или, въ случаѣ надобности, отвѣтственнымъ лицомъ за моего друга и довѣрителя.

Тонъ Артура былъ до того похожъ на тонъ Старботля, что Думфи посмотрѣлъ съ изумленіемъ прежде на одного, а потомъ на другого.

— Долженъ ли я понять, произнесъ полковникъ, широко раскрывъ глаза и пристально смотря на Артура: — что мистеръ Думфи открылъ вамъ тайну…

— Извините, полковникъ Старботль, перебилъ его Артуръ, вставая съ гордымъ достоинствомъ: — я уже вамъ сказалъ, что я отвѣчаю за все. По словамъ моего кліента, пропалъ запечатанный конвертъ; я ему вѣрю и утверждаю, что до пропажи онъ его не открывалъ. Это — дѣло довольно серьёзное само по себѣ и не слѣдуетъ его еще болѣе усложнять.

— Бумага и конвертъ — оба пропали? спросилъ Старботль недовѣрчиво.

— Да, отвѣчалъ спокойно Артуръ: — я посовѣтовалъ моему другу, мистеру Думфи, считать себя все же связаннымъ въ отношеніи васъ тѣмъ обязательствомъ, которое онъ принялъ на себя въ отношеніи пропавшей бумаги. Онъ, какъ честный и практическій человѣкъ, долженъ вамъ вручить залогъ, подъ который вы соглашались отдать ему бумагу. Онъ только ждалъ, чтобъ вы пожаловали сами за этимъ залогомъ.

Съ этими словами, Артуръ подошелъ къ Думфи и положилъ руку ему на плечо. Банкиръ понялъ, въ чемъ дѣло, и, молча вынувъ книжку съ чеками, написалъ дубликатъ чека, даннаго Старботлю, два дня передъ тѣмъ. Артуръ взялъ его и позвонилъ.

— Прикажите, сказалъ онъ, обращаясь къ Думфи: — чтобъ вашъ кассиръ сдѣлалъ надпись на чекѣ, что онъ подлежитъ немедленной уплатѣ. Мы не задержимъ болѣе полковника Старботля, который, я надѣюсь, дойдетъ до моей конторы.

Черезъ минуту, конторщикъ вошелъ въ комнату и, получивъ чекъ, удалился.

— Позвольте мнѣ выразить, что я вполнѣ удовлетворенъ вашимъ объясненіемъ, отвѣчалъ Старботль, протягивая руку Артуру: — не безпокойтесь объ этой бумагѣ. Надѣюсь, что она еще найдется, а если нѣтъ, прибавилъ онъ, съ смиренной покорностью судьбѣ: — то я, чортъ возьми! лично отвѣчу передъ своимъ кліентомъ.

— На конвертѣ не было никакой замѣтки, по которой можно было бы его признать, не упоминая о находящейся въ немъ бумагѣ? спросилъ Артуръ.

— Никакой, отвѣчалъ полковникъ, но, черезъ секунду прибавилъ, ударяя себя рукою по лбу: — погодите, я теперь припоминаю, что, разговаривая съ мистеромъ Думфи, я написалъ карандашемъ имя Гэбріеля Конроя.

— Вы написали на конвертѣ имя Гэбріеля Конроя? хорошо, отвѣчалъ Артуръ: — тѣмъ скорѣе его можно будетъ отыскать.

— Отдайте чекъ этому джентельмэну, сказалъ Думфи вошедшему конторщику, и Старботль спряталъ бумагу въ боковой карманъ.

— Излишне говорить, произнесъ онъ, обращаясь къ Думфи: — что съ моей стороны будутъ приняты всѣ мѣры къ прекращенію этого деликатнаго дѣла, не доводя его до суда. Если какимъ-нибудь образомъ конвертъ найдется, то вы, конечно, его пришлете ко мнѣ, потому что я лично за него отвѣчаю. Я былъ бы очень радъ покончить это дѣло, веденное вами такъ благородно за веселой трапезой, но уѣзжаю черезъ часъ въ Одноконный Станъ.

— Въ Одноконный Станъ? повторилъ Артуръ, многозначительно переглянувшись съ Думфи.

— Да, я участвую въ дѣлѣ по обвиненію Гэбріеля Конроя въ убійствѣ.

— Такъ поѣдемте вмѣстѣ, произнесъ Артуръ, съ пріятной улыбкой: — я тоже отправляюсь туда. Неужели судьба посадитъ насъ на одну скамью. Вы приглашены?…

— Родственниками убитаго, въ качествѣ повѣреннаго частныхъ обвинителей, отвѣчалъ Старботль: — онъ былъ испанскій джентельмэнъ и имѣлъ очень вліятельныя родственныя связи. Я буду помогать казенному обвинителю, окружному атторнею, моему старойу другу, Нильсу Букторну.

Глаза Артура сверкали, но голосъ не обнаруживалъ внутренняго волненія. Онъ снова бросилъ знаменательный взглядъ на совершенно растерявшагося Думфи и сказалъ съ граціозной улыбкой:

— Если судьбѣ будетъ угодно, чтобъ мы встрѣтились на судѣ противниками, то я все же надѣюсь, любезный полковникъ, что мы останемся друзьями. Позвольте вамъ предложить мою руку и проводить васъ до моего дома, гдѣ мы на дорогу выпьемъ прощальный кубокъ.

Взявъ за руку полковника, Пойнсетъ вышелъ съ нимъ поспѣшно изъ кабинета, а Думфи, какъ только затворилась за ними дверь, предался давно накипѣвшему гнѣву. Но и тутъ ему помѣшалъ конторщикъ, черезъ минуту снова появившійся въ дверяхъ.

— Чортъ возьми! воскликнулъ Думфи: — какого чорта вамъ надо! Чортъ-бы васъ побралъ!

— Извините, сэръ, отвѣчалъ озадаченный конторщикъ: — но я слышалъ, что только-что вышедшій отсюда джентельмэнъ говорилъ о надписи на потерянномъ конвертѣ. Мнѣ, кажется, что я знаю, гдѣ этотъ конвертъ.

— Гдѣ? воскликнулъ Думфи, съ необычайнымъ оживленіемъ.

— Въ самую минуту землетрясенія, продолжалъ конторщикъ: — мимо нашей конторы проѣзжалъ почтальйонъ съ почтовымъ ящикомъ; лошади, испугавшись, понесли; ящикъ упалъ, задѣвъ за фонарный столбъ, и письма вывалились на землю. Одинъ изъ нашихъ караульныхъ помогъ почтальйону собрать письма, и между прочими было одно съ надписью карандашемъ „Гэбріель Конрой“. Полагая, что этотъ конвертъ выпалъ также изъ почтоваго ящика, онъ положилъ его обратно. Узнавъ, что на пропавшемъ у васъ конвертѣ была подобная надпись, мы только-что посылали въ почтамтъ и тамъ сказали, что письмо отправлено къ Конрою, въ Одноконный Станъ. Значитъ, все обстоитъ благополучно, сэръ, и онъ вѣрно его уже получилъ.

XLVII.
До суда.

Просьба Гэбріеля насчетъ Гамлина была уважена шерифомъ, и раненный, несмотря на его крики и протесты, отвезенъ въ фургонѣ въ Конроевъ Отель, гдѣ и оставленъ съ своимъ вѣрнымъ Питомъ. Черезъ полчаса у него открылась сильнѣйшая горячка.

Въ виду ненадежности тюрьмы въ Одноконномъ Станѣ и не довѣряя благонадежности мѣстныхъ жителей, шерифъ отправился съ Гэбріелемъ и Олли въ Вингдамъ. Однако, заявленіе Олли о перемѣнѣ въ общественномъ мнѣніи, подъ вліяніемъ землетрясенія, было, въ сущности, справедливо. Извѣстіе о вторичномъ арестѣ Гэбріеля не произвело никакого волненія, а, напротивъ, расположило многихъ въ пользу узника. Дѣйствія мстителей были неудачны и окончились смертью главныхъ предводителей. Быть можетъ, нравственное значеніе ихъ подвиговъ соразмѣрялось успѣхомъ. Главные представители суда Линча погибли, а, слѣдовательно, были виноваты, тѣмъ болѣе, что отъ этого ни чуть не выиграли интересы мѣстныхъ жителей. Узникъ же остался въ живыхъ и можетъ еще оказаться правымъ. „Сильверопольскій Вѣстникъ“, говорившій, десять дней тому назадъ, о „благородномъ зрѣлищѣ, которое представляетъ свободный народъ, оскорбленный въ своихъ самыхъ святыхъ инстинктахъ и стекающійся, какъ одинъ человѣкъ, для защиты правосудія и общественнаго порядка“, теперь просто заявлялъ, что погибшія жертвы встрѣтили неожиданную смерть, „осматривая крышу на зданіи суда, для оцѣнки убытковъ, нанесенныхъ землетрясеніемъ“. „Знамя“ проводило ту же идею, но въ болѣе изящной формѣ, и потомъ прибавляло иронически: „впредь не слѣдовало бы, кромѣ экспертовъ, имѣть дѣло со статуей правосудія“. Я надѣюсь, что разумный читатель не заподозритъ меня въ желаніи поднять на смѣхъ народное чувство и демократическія его стремленія, которыя, по словамъ Вѣстника, „дозволяли намъ въ старину сопротивляться правительственному насилію и взять въ свои руки всю власть въ государствѣ“, или, какъ выражалось „Знамя“, „самимъ управлять правительственной машиной“. Я надѣюсь, что читатель объяснитъ мое указаніе на непослѣдовательность чувствъ и дѣйствій народа, только правдивостью лѣтописца, а не желаніемъ явиться нравственнымъ или политическимъ критикомъ, чего я никогда и не имѣлъ въ виду.

Поэтому не выказано было ни малѣйшей оппозиціи, когда Гэбріеля, по предложенію стряпчаго Максвеля, отпустили на поруки, и никто не удивился, что агентъ Думфи представилъ за него 50,000 дол. залога. По странной случайности, часто замѣчаемой въ спекуляціяхъ, этотъ поступокъ Думфи былъ признанъ за доказательство его довѣрія къ будущему успѣху Конроевой Руды, и, вслѣдствіе этого, акціи немного повысились.

— Ловко поступилъ Питъ Думфи, взявъ на поруки Гэба, въ виду уничтоженія его руды, говорили жители Одноконнаго Стана: — это мастерской шагъ.

Такимъ образомъ, Думфи продолжалъ пользоваться, если возможно, еще большимъ уваженіемъ въ Одноконномъ Станѣ, а Гэбріель очутился на свободѣ почти съ ореоломъ мученичества на челѣ. Онъ, однако, ни за что не хотѣлъ возвратиться въ свой домъ, переведенный на имя жены въ день убійства, и поселился временно вмѣстѣ съ Олли въ Большомъ Конроевомъ Отелѣ. Мистрисъ Маркль, хотя и выражала въ разговорахъ съ стряпчимъ Максвелемъ сильное безпокойство насчетъ процесса Гэбріеля, но, по странной непослѣдовательности женскаго пола, которой я объяснить не берусь, она обходилась съ самимъ Гэбріелемъ съ неожиданной, необычайной холодностью. Впрочемъ, эта холодность дѣйствовала на бѣднаго узника очень успокоительно, и, безъ сомнѣнія, еслибъ она это знала, то не стала бы такъ заботиться о лучшей его защитѣ. Однако, быть можетъ, я несправедливъ къ безкорыстному прекрасному полу и потому лучше всего приведу отрывокъ изъ разговора, происходившаго между Гэбріелемъ и мистрисъ Маркль.

— Мы не можемъ окружить васъ тѣми французскими удобствами и атенціями, къ которымъ вы, привыкли въ своемъ домѣ, мистеръ Конрой, сказала она, не смотря на него и гордо устремивъ глаза въ потолокъ: -мы — люди простые. Но все же вы найдете здѣсь все необходимое. Конечно, мы не будемъ часто съ вами видѣться, мистеръ Конрой, такъ какъ у меня 40 постоянныхъ жильцовъ и 25 временныхъ. Вы очень хороши на взглядъ, мистеръ Конрой, и я надѣюсь, что дѣла идутъ шибко, какъ всегда.

Читатель замѣтилъ, что мистрисъ Маркль намѣренно умалчивала о настоящемъ положеніи Гэбріеля.

— Пожалуйста, мистрисъ Маркль, не безпокойтесь о насъ съ Олли, отвѣчалъ онъ, стараясь скрыть то удовольствіе, которое ему доставляла видимая холодность мистрисъ Маркль: — доктора предписали Олли перемѣну воздуха и образа жизни. А вы, мистрисъ Маркль, все также энергичны и дѣятельны? Что подѣлываетъ ваше маленькая Марта? Право, странно, сколько разъ мы собирались съ Олли къ вамъ и всегда что-нибудь задерживало насъ.

— Много чести, произнесла мистрисъ Маркль съ ледяной учтивостью: — я зашла только, чтобъ вамъ сказать: не разсчитывайте всегда на мои услуги, а если вамъ что-нибудь понадобится, то позвоните, и тотчасъ явится служанка. Прощайте, мистеръ Конрой, доброй ночи!

Черезъ минуту послѣ ея ухода, въ дверяхъ комнаты Гэбріеля показалась Олли.

— Я скорѣе бы отравилась, воскликнула она: — чѣмъ болтать съ этимъ крокодиломъ въ юпкѣ въ твоемъ положеніи и не зная ничего о Джули.

Гэбріень покраснѣлъ до корней волосъ и смиренно произнесъ:

— Я провожу время съ старыми пріятелями, Олли, стараясь расположить въ свою пользу общественное мнѣніе и присяжныхъ. Вотъ и все. Мнѣ это совѣтовалъ стряпчій Максвель: развѣ онъ тебѣ не говорилъ?

Но пребываніе Гэбріеля въ Конроевомъ Отелѣ имѣло и свою непріятную сторону. Вскорѣ, въ томъ же отелѣ поселилась, въ ожиданіи суда надъ Конроемъ, женщина вся въ траурѣ, съ крупными чертами лица. Это была Мануела изъ улицы Тихаго Океана, и ее сопровождалъ пожилой мужчина, нашъ старый пріятель, дон-Педро. По мнѣнію обитателей Одноконнаго Стана, они оба были вооружены таинственными доказательствами виновности Конроя и ихъ разговоры между собою въ полголоса и на чужестранномъ языкѣ невольно возбуждали въ постороннихъ зрителяхъ мысль о мести, кинжалѣ и проч. По счастью для Гэбріеля, онъ черезъ нѣсколько времени освободился отъ этихъ мрачныхъ шпіоновъ, благодаря вмѣшательству Солли Кларкъ. Эта почтенная особа, сама вся въ траурѣ, считала себя представительницей покойнаго, то-есть его самыхъ священныхъ чувствъ, и потому, естественно, была возмущена появленіемъ этихъ чуждыхъ ей людей. Встрѣчаясь за общимъ столомъ и въ корридорахъ, обѣ женщины злобно смотрѣли другъ на друга.

— Боже мой! спрашивала Мануела у дона-Педро: — что это за дура, и зачѣмъ она такъ глядятъ на насъ?

— Не знаю, отвѣчалъ дон-Педро: — можетъ быть, она съумасшедшая или пьяница. Берегись, моя маленькая Мануела (эта маленькая Мануела вѣсила, по крайней мѣрѣ, 300 фун.), чтобъ она тебѣ чего-нибудь не сдѣлала.

Между тѣмъ, миссъ Солли Кларкъ высказалась столь же прямо и откровенно мистрисъ Маркль:

— Если эта черная мулатка и ея старикъ думаютъ обратить въ свою пользу все вниманіе публики, то они очень ошибаются. Я никогда не видывала такой безстыжей женщины, да и старикъ хорошъ! Кто она такая? Я никогда о ней не слыхивала.

Какъ ни странно это можетъ показаться читателямъ, но убѣжденіе миссъ Кларкъ, какъ всякое сильное, пламенное убѣжденіе, повліяло на все общество Одноконнаго Стана и рикошетомъ на присяжныхъ.

— Вы обратите вниманіе, господа, говорилъ опасный субъектъ, именуемый разумнымъ, дальнозоркимъ присяжнымъ: — на то, что Тлавная свидѣтельница со стороны обвиненія и всѣ участвовавшіе въ первоначальномъ слѣдствіи не знаютъ этой сѣдой женщины и опровергаютъ ея показанія. Это очень странно. Притомъ же, Солли Кларкъ — наша соотечественница.

Такимъ образомъ, мало-по-малу, въ Одноконномъ Станѣ образовалось инстинктивное недоброжелательство къ чужестранцамъ и сочувствіе къ Габріелю.

Между тѣмъ, виновникъ общаго вниманія хранилъ столь же безусловное молчаніе, какъ его предполагаемая жертва, спавшая непробуднымъ сномъ на маленькомъ кладбищѣ Круглой Горы. Онъ даже очень мало разговаривалъ съ своимъ защитникомъ, стряпчимъ Максвелемъ, и съ обычной покорностью принялъ извѣстіе о томъ, что Думфи пригласилъ въ помощь Максвелю одного изъ лучшихъ адвокатовъ Сан-Франциско, Артура Пойнсета. Когда же Максвель прибавилъ, что Пойнсетъ выразилъ желаніе видѣться въ первый разъ съ Гэбріелемъ наединѣ, онъ отвѣчалъ:

— Хорошо, хотя я не имѣю ничего ему сказать.

— Такъ я буду ждать васъ у себя къ 11 часамъ, сказалъ Максвель.

— Хорошо, отвѣчалъ Гэбріель: — но, право, лучше было бы вамъ сговориться, какъ обойти присяжныхъ. Я на все согласенъ заранѣе.

На слѣдующее утро, за нѣсколько минутъ до 11 часовъ, Максвель, по уговору съ Пойнсетомъ, ушелъ изъ своей конторы, предоставивъ послѣднему объясниться съ глазу на глазъ съ Гэбріелемъ. Ожидая своего кліента, Артуръ чувствовалъ себя въ какомъ-то нервномъ состояніи, что не могло не оскорблять его гордости. Ему предстояло встрѣтиться съ человѣкомъ, любимую сестру котораго онъ похитилъ шесть лѣтъ тому назадъ — такъ, по крайней мѣрѣ, думалъ Гэбріель. Что же касается до самого Пойнсета, то онъ не сознавалъ ни малѣйшей вины за собою и нимало не раскаявался. Но, съ своей обычной привычкой разсматривать всякое дѣло съ обѣихъ сторонъ, онъ допускалъ возможность, что Гэбріель выразитъ ему свое негодованіе при первой ихъ встрѣчѣ. Въ его глазахъ тутъ не было никакого нравственнаго вопроса. Молодая дѣвушка, Грэсъ Конрой, бѣжала съ нимъ добровольно послѣ благороднаго и откровеннаго съ его стороны объясненія всѣхъ обстоятельствъ, въ которыхъ они находились, а право Гэбріеля вмѣшиваться въ дѣла сестры онъ положительно отвергалъ. Не подлежало нималѣйшему сомнѣнію, что онъ, Артуръ Пойнсетъ, поступилъ честно, благородно и даже слишкомъ нѣжно въ отношеніи Грэсъ, что онъ, по ея просьбѣ или, лучше сказать, капризу, отправился въ Голодный Станъ, гдѣ, какъ и ожидалъ, нашелъ всѣхъ мертвыми, и что, наконецъ, возвратясь туда, гдѣ онъ оставилъ Грэсъ, онъ уже ея не нашелъ. Она скрылась и бросила его. Артуръ былъ убѣжденъ въ своемъ честномъ, благородномъ и даже великодушномъ поведеніи, а потому объяснялъ свое нервное состояніе лишь излишнимъ сочувствіемъ къ противнику, находящемуся въ несчастій.

— Я не долженъ поддаваться подобному донкихотству, говорилъ онъ себѣ торжественно.

Однако, когда ровно въ 11 часовъ, на лѣстницѣ раздались могучіе шаги Гэбріеля, Артуръ неожиданно вздрогнулъ. Черезъ секунду, кто-то нерѣшительно постучалъ въ дверь, и контрастъ между двумя проявленіями сложной натуры Гэбріеля, въ которомъ нравственныя и физическія силы противорѣчили другъ другу, подѣйствовалъ успокоительно на Артура.

— Войдите, сказалъ онъ съ прежней самоувѣренностью, и Гэбріель показался въ дверяхъ, скромный, взволнованный.

— Мнѣ сказалъ стряпчій Максвель, произнесъ Гэбріель, не поднимая глазъ и только смутно сознавая, что передъ нимъ находится сильная, здоровенная, приличная фигура: — что мистеръ Артуръ Пойнсетъ приметъ меня въ 11 часовъ. Вы — мистеръ Пойнсета?.. Боже мой!.. Что это?.. Это не можетъ быть!.. ДА, это вы!..

Хотя Гэбріель его совершенно призналъ, Артуръ хранилъ упорное молчаніе. Если онъ ждалъ вспышки гнѣва, то жестоко ошибся. Гэбріель провелъ рукою по лбу и по волосамъ; потомъ, не взявъ руки Артура, онъ подошелъ къ нему и тихо, спокойно спросилъ:

— Гдѣ Грэсъ?..

— Не знаю, отвѣчалъ Артуръ просто: — я уже много лѣтъ не имѣю о ней никакихъ свѣдѣній. Я потерялъ ее изъ вида съ тѣхъ поръ, какъ оставилъ ее въ домѣ переселенца и отправился къ вамъ на помощь въ Голодный Станъ. Когда я вернулся, то ея уже не было. Я прослѣдилъ за нею въ Presidio, но и тамъ ея не оказалось.

Гэбріель пристально взглянулъ на Артура. Обычный его небрежный, правдивый тонъ всегда дѣйствовалъ на слушателей, и Гэбріель поддался его вліянію, но все же ничего не произнесъ.

— Она удалилась изъ хижины переселенца по своей доброй волѣ, продолжалъ Артуръ: — и, вѣроятно, ею руководили какія-нибудь причины, казавшіяся ей достаточными. Она бросила меня, если я могу такъ выразиться, и тѣмъ освободила отъ отвѣтственности.за нее передъ ея родственниками. Можетъ быть, ей надоѣло меня ждать. Я былъ въ отсутствіи двѣ недѣли, а она ушла на десятый день.

Гэбріель вынулъ изъ кармана газету, которую онъ когда-то показывалъ Олли и сказалъ безнадежнымъ тономъ:

— Такъ это не вы отвѣчали на мое объявленіе и выставленныя подъ отвѣтомъ буквы Ф. А. не означаютъ Филипа Ашлея?

— Я никогда этого не видалъ, отвѣчалъ Артуръ, поспѣшно взглянувъ на газету: — почему вы вообразили, что я отвѣчалъ замъ?

— Потому что Жюли, моя бывшая жена, сказала, что эти буквы означаютъ васъ.

— А! она это сказала! произнесъ съ улыбкой Артуръ.

— Да; но если не вы напечатали отвѣтъ, такъ кто же?

— Не знаю, сказалъ Артуръ небрежно: — можетъ быть, она сама. Насколько я слыхалъ о вашей женѣ, это — одинъ изъ самыхъ невинныхъ ея обмановъ.

Гэбріель опустилъ глаза и впродолженіе нѣсколькихъ минутъ молчалъ; потомъ, своимъ обычнымъ, добродушнымъ тономъ, онъ промолвилъ:

— Я очень вамъ благодаренъ, мистеръ Ашлей, за ваши любезные отвѣты и за воспоминаніе о старинѣ; я часто думалъ о васъ съ укоризною и прошу теперь у васъ извиненія, но это такъ естественно въ человѣкѣ, у котораго сестра пропала безъ вѣсти. Не думайте, что я нарочно искалъ свиданія съ вами. Нѣтъ, я пришелъ сюда, къ мистеру Пойнсету, который обѣщалъ меня ждать къ 11 часамъ. Я или пришелъ слишкомъ рано, или попалъ не туда.

— Меня зовутъ Пойнсетъ, отвѣчалъ Артуръ съ улыбкою: — имя, подъ которымъ бы меня знали, Филипъ Ашлей, я принялъ, отправившись въ далекое путешествіе.

Онъ произнесъ эти слова такъ самоувѣренно, что Гэбріель принялъ ихъ не за раскаяніе въ самозванствѣ или за объясненіе непонятнаго факта, а пришелъ къ убѣжденію, что перемѣна имени, такъ же какъ одежды, составляетъ непремѣнное условіе джентльмэна-эмигранта.

— Я назначилъ вамъ свиданіе, какъ Артуръ Пойнсетъ, адвокатъ изъ Сан-Франциско, но теперь я, какъ вашъ старый другъ, Филипъ Ашлей, прошу разсказать мнѣ откровенно ваше несчастное дѣло. Я пріѣхалъ, чтобъ вамъ помочь, Гэбріель, ради васъ и ради вашей сестры. Я увѣренъ въ своемъ успѣхѣ.

Онъ протянулъ руку, и на этотъ разъ Гэбріель крѣпко пожалъ ее. Артуръ чувствовалъ, что главнѣйшая преграда преодолѣна.

— Онъ, кажется, отъ меня ничего не скрылъ, сказалъ Артуръ Максвелю черезъ два часа: — я вѣрю его разсказу. Онъ также виновенъ въ убійствѣ, какъ мы съ вами. Онъ не имѣетъ ничего общаго съ этимъ дѣломъ до преступленія, но что было послѣ преступленія — совершенно иной вопросъ. Его разсказъ для меня очень убѣдителенъ, но не подѣйствуетъ на присяжныхъ и общественное мнѣніе. Ему просто не повѣрятъ. Въ его словахъ слишкомъ много невѣроятнаго и, наконецъ, они могутъ послужить къ его обвиненію. Мы должны построить защиту на другихъ основаніяхъ. Его собственный планъ защиты, о которомъ вы мнѣ сообщали, далеко не такъ нелѣпъ, какъ вы полагали. Мы должны признать, что онъ совершилъ убійство, но въ самозащитѣ. Я знаю настроеніе здѣшняго общества и симпатіи присяжныхъ; еслибъ Гэбріель разсказалъ только то, что я только-что отъ него слышалъ, то его повѣсили бы, не разговаривая. По несчастію, дѣло усложняется имущественными интересами и самозванствомъ его жены; конечно, въ этомъ онъ нисколько не повиненъ и не тутъ кроется причина убійства, но присяжные признали бы подобный мотивъ достаточнымъ. Конечно, обвиненіе будетъ на этомъ выѣзжать, и намъ надо съ самаго начала энергично бороться съ нимъ. Впрочемъ, это обстоятельство нельзя ничѣмъ доказать, если онъ самъ не выдастъ себя. Обстоятельства такъ сложились, что, будь онъ дѣйствительно убійцей, его преступленія нѣтъ возможности доказать, а теперь своей нелѣпой, безпокойной жаждой защитить жену онъ испортилъ все дѣло и сильнѣйшія улики существуютъ противъ него.

— Такъ вы думаете, что не мистрисъ Конрой убила испанца? спросилъ Максвель.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Артуръ: — она способна на убійство, но въ настоящемъ случаѣ его не совершила. Настоящій убійца не навлекъ на себя еще подозрѣнія и никому не извѣстенъ въ Одноконномъ Станѣ. Но я долженъ еще разъ поговорить съ Конроемъ и съ Олли, а вы розыщите китайца по имени А-Фи. По словамъ Габріеля, онъ принесъ ему записку, а теперь онъ исчезъ.

— Но вы не можете представлять въ судъ свидѣтелемъ китайца, замѣтилъ Максвель.

— Прямо не могу, но никто мнѣ не мѣшаетъ представить свидѣтелей христіанъ, которые подъ присягой покажутъ то, что они слышали отъ китайца. Въ нѣсколько дней, любезный Максвелъ, продолжалъ Артуръ, фамильярно положивъ руку на плечо стряпчаго, который былъ гораздо старше его: — я уясню всѣ факты, и тогда мы сообща постараемся ихъ уничтожить.

Вечеромъ Гэбріель разсказалъ Олли о своемъ разговорѣ съ Пойнсетомъ и она воскликнула съ цламеннымъ гнѣвомъ:

— Какъ! онъ сказалъ, что не знаетъ, жива или умерла Грэсъ? А онъ еще увѣряетъ, что былъ ея милымъ?

— Ты забываешь, Олли, отвѣчалъ Гэбріель: — что Грэсъ никогда не хотѣла увѣдомить своего брата о своемъ мѣстопребываніи. Неудивительно, что она не писала и чужимъ.

— Можетъ быть, она не хотѣла и говорить съ нимъ, подлецомъ, продолжала Олли, качая головою: — но онъ долженъ былъ розыскать ее… свою милую! Отчего онъ не отправился въ Presidio? Зачѣмъ онъ вернулся въ Голодный Станъ? Онъ не нашелъ ее? Скажите, пожалуйста! Неужели ты думаешь, Гэбъ, что Джули тебя не отыщетъ? Я бьюсь объ закладъ, что она уже знаетъ, гдѣ ты, и только ждетъ суда, чтобъ явиться (Гэбріель вздрогнулъ и сердце у него ёкнуло). Опять тебя, старый Гэбъ, обманываютъ. Хорошо, дайте мнѣ только этого Филипа… Ашлея… Пойнсета!

XLVIII.
Чего не зналъ А-Фи.

Послѣ внушительныхъ нравоученій практической Олли, Гэбріель ретировался въ безопасныя твердыни Конроевой Горы, гдѣ, покуривая трубку въ своей покинутой хижинѣ, предавался тяжелымъ думамъ о невѣрности женскаго пола. Отъ времени до времени, онъ медленно ходилъ взадъ и впередъ, простирая свои прогулки до уединенно возвышавшейся надъ другими деревьями гигантской сосны, и тамъ, усѣвшись на ея торчавшіе надъ землею корни, разсуждалъ самъ съ собою объ удивительномъ предвидѣньи Олли и о милосердіи Творца, который терпѣлъ на землѣ такого грубаго, неловкаго и безполезнаго человѣка, какъ онъ. Иногда онъ, по привычкѣ, безсознательно направлялъ свои шаги къ своему прекрасному дому на горѣ, куда онъ не заглядывалъ со времени роковой сцены разлуки съ женой. Опомнившись, онъ быстро возвращался вспять, съ какимъ-то чувствомъ стыдливости и суевѣрнаго страха. Однажды, во время подобной невольной экскурсіи внѣ предѣловъ своего владѣнія, онъ замѣтилъ на травѣ маленькую рабочую корзинку, по всей вѣроятности, забытую или потерянную. Онъ тотчасъ призналъ ее за собственность жены и остановился, но потомъ, покраснѣвъ, продолжалъ путь. Однако, черезъ минуту, снова вернулся. Дотронуться до чего-нибудь, принадлежавшаго его женѣ, послѣ ихъ разлуки, казалось ему невозможнымъ, неблагороднымъ; но, съ другой стороны, онъ считалъ жестокимъ оставить эту вещь на поживу всякаго проходящаго китайца или на волю стихій. Онъ остановился на средней мѣрѣ и поднялъ корзинку, намѣреваясь послать ее стряпчему Максвелю, какъ довѣренному лицу жены. Но, поднимая корзинку, онъ, къ величайшему своему ужасу, разсыпалъ все, что въ ней было, и долженъ былъ подобрать вещи съ земли. Между прочими предметами ему попалась въ руки маленькая дѣтская рубашечка, которую онъ тотчасъ призналъ за аттрибутъ новорожденнаго.

Онъ не положилъ рубашечки въ корзинку, а, покраснѣвъ, сунулъ ее за пазуху. Онъ также не послалъ корзинки стряпчему Максвелю и даже не упомянулъ Олли объ этомъ происшествіи, представляя ей обычный отчетъ о всемъ, что съ нимъ случалось. Впродолженіе двухъ дней, онъ былъ особенно молчаливъ и задумчивъ, такъ что Олли, болѣе чѣмъ когда, упрекала его въ идіотствѣ.

— Богъ знаетъ, что ты дѣлаешь! тебя нельзя нигдѣ найти, говорила она: — а стряпчій Максвель нашелъ очень важнаго свидѣтеля, китайца А-Фи. Онъ тебя всюду искалъ, а ты ухаживалъ за груднымъ ребенкомъ мистрисъ Вельчъ. Какъ тебѣ не стыдно! ты — взрослый мужчина, да еще судишься за убійство. Наконецъ, у тебя свое семейство!

— Я никогда не видывалъ такого маленькаго ребенка, отвѣчалъ поспѣшно Гэбріель, стараясь возбудить въ Олли инстинктивное женское сочувствіе: — право, тебѣ бы надо на него посмотрѣть. Ему вчера минуло двѣ недѣли, а онъ меньше кролика.

— Не болтай пустяковъ, произнесла Олли презрительно, хотя въ глубинѣ сердца рѣшила посмотрѣть на диковиннаго ребенка, какъ только окончится судъ: — бѣги лучше къ Максвелю и поговори съ китайцемъ.

Гэбріель вошелъ въ контору стряпчаго въ ту самую минуту, какъ этотъ джентльмэнъ и Артуръ Пойнсетъ оканчивали длинный и неудовлетворительный допросъ А- Фи. Они надѣялись, что имъ удастся доказать отсутствіе Гэбріеля, во время совершенія убійства, какимъ-либо обстоятельствомъ, которое могъ бы подтвердить А- Фи. Но китаецъ рѣшительно отрицалъ, чтобы онъ видѣлъ какого-нибудь европейца въ то время, когда ходилъ отыскивать Гэбріеля, и вообще началъ путаться въ тѣхъ подробностяхъ, которыя прежде передалъ насчетъ порученія, даннаго ему мистрисъ Конрой. Къ тому же, онъ хмурилъ брови и высказывалъ явное неудовольствіе, очевидно, утомившись отъ постоянныхъ разспросовъ.

— Мы ничего не добились отъ вашего друга А-Фи, сказалъ Артуръ, пожимая руку Габріелю: — постарайтесь вы разбудить его память, хотя это почти невѣроятно.

Гэбріель пристально взглянулъ на А-Фи, быть можетъ, потому, что онъ былъ послѣдній человѣкъ, видѣвшій его исчезнувшую жену. Китаецъ отвѣчалъ такимъ же взглядомъ, но лишеннымъ всякаго уваженія. Вслѣдъ затѣмъ, Гэбріель предложилъ нѣсколько неопредѣленныхъ, смутныхь вопросовъ и получилъ подобные же неясные отвѣты. Артуръ нетерпѣливо всталъ и, взявъ за руку Максвеля, вышелъ съ нимъ изъ комнаты. Допросъ былъ конченъ. Гэбріель хотѣлъ послѣдовать за ними, но, случайно взглянувъ на китайца, онъ былъ пораженъ необычайной перемѣной въ его лицѣ: А-Фи, съ быстротою молніи мигалъ обоими глазами, кивалъ головой и щелкалъ пальцами. Гэбріель разинулъ ротъ отъ изумленія.

— Все обойдется, сказалъ А-Фи, смотря пристально на Гэбріеля.

— Что? спросилъ Гэбріель.

— Все обойдется, повторилъ китаецъ: — она говоритъ: „все обойдется“.

— Кто она? спросилъ Гэбріель съ испугомъ.

— Ваша жена… мистрисъ Конрой. Она васъ любитъ, и я васъ люблю. Она говоритъ „все обойдется“ и гадкій шерифъ не повѣситъ васъ.

— Понимаю.

— Она еще говоритъ, что вы слишкомъ болтаете, и я слишкомъ болтаю, и Максвель слишкомъ болтаетъ. Всѣ слишкомъ болтаютъ. Она говоритъ: держите языкъ за зубами, и все обойдется.

— Но гдѣ она? гдѣ я могу ее видѣть? спросилъ Гэбріель.

Лицо А-Фи мгновенно потеряло всякое выраженіе, точно мокрой губкой стерли съ его аспиднаго лица все, что на немъ было написано. Онъ посмотрѣлъ на Гэбріеля совершенно безсознательно и, скрестивъ руки, ждалъ, пока Гэбріель снова заговоритъ съ нимъ на понятномъ ему языкѣ.

— Послушайте, продолжалъ Конрой убѣдительнымъ тономъ: — вамъ, вѣдь, все равно, а мнѣ вы сдѣлаете большое одолженіе, сказавъ гдѣ Джули, то-есть мистрисъ Конрой. Конечно, вы въ своей слѣпотѣ покланяетесь камню и дереву, а потому не можете понимать христіанскихъ чувствъ; но все же вы — человѣкъ и я васъ прошу, какъ человѣка и брата, сказать мнѣ: гдѣ моя жена? Положимъ, что это — мой идолъ, такъ я васъ спрашиваю, какъ идолопоклонника: гдѣ она?

Китаецъ улыбнулся добродушной, безсознательной улыбкой и произнесъ:

— Я — не презрѣнный мексиканецъ, а мои рубашки по полтора доллара за дюжину.

XLIX.
Дѣло Джона До, Гэбріеля Конроя то-жь и Джени Ро, Джули Конрой то-жь.

Судъ надъ Гэбріелемъ Конроемъ возбуждалъ въ сильнѣйшей степени любопытство и вниманіе всего Одноконнаго Стана. Судебная зала и всѣ окружающіе ея корридоры были запружены народомъ съ самаго утра. Но, надо сознаться, что интересъ сосредоточивался не на личности Конроя, а на самомъ процессѣ. Всѣмъ было извѣстно, что важнѣйшія лица штата прибыли изъ Сакраменто нарочно, чтобъ присутствовать при судоговореніи, что одинъ изъ извѣстнѣйшихъ адвокатовъ Сан-Франциско былъ нанятъ для защиты подсудимаго за громадную сумму ста тысячъ долларовъ и что извѣстный полковникъ Старботль долженъ былъ содѣйствовать обвинителю. Такимъ образомъ, можно было ожидать бойкихъ преній, пожалуй, дуэли, любопытныхъ разоблаченій нравовъ высшаго общества и скрытой политической борьбы между югомъ и сѣверомъ, представителями которыхъ были полковникъ Старботль и Пойнсетъ. Вотъ что составляло главную приманку для Одноконнаго Стана въ этомъ процессѣ.

Въ десять часовъ, Гэбріель вошелъ въ залу въ сопровожденіи своихъ защитниковъ, а вслѣдъ за нимъ явились полковникъ Старботль и судья Бутнойнтеръ, который оффиціально поклонился Артуру и фамильярно Старботлю. Съ послѣднимъ онъ находился въ дружескихъ отношеніяхъ и проигралъ ему много денегъ; но присутствіе знаменитаго молодого адвоката, видимо, его смущало. Артуръ нисколько не рисовался, но судья смутно сознавалъ, что было бы гораздо лучше, еслибъ секретарь надѣлъ чистую рубашку, а онъ самъ не снялъ галстуха и воротничка, какъ всегда дѣлалъ во время засѣданія. Присяжные смотрѣли также недоброжелательно на молодого франта-адвоката. Что же касается до ихъ состава, то публика обманулась въ ожиданіи многочисленныхъ отводовъ со стороны защиты, въ виду недавняго народнаго волненія. Пойнсетъ удовольствовался только нѣсколькими вопросами о происхожденіи присяжныхъ, большинство которыхъ оказались южанами и даже кліентами полковника Старботля.

Я сожалѣю, что рѣчь Старботля, названная „Знаменемъ“ однимъ изъ самыхъ блестящихъ образцовъ юридической реторики, не сохранилась въ стенографическомъ отчетѣ; поэтому, мнѣ приходится передать ее только вкратцѣ. Онъ началъ съ заявленія, что никогда не находился въ такомъ важномъ, отвѣтственномъ и деликатномъ положеніи, такъ какъ настоящее дѣло имѣло громадное юридическое, общественное и политическое значеніе. Конечно, можетъ быть, ему будутъ возражать на подобное опредѣленіе, но онъ смѣло его повторяетъ въ присутствіи такого состава присяжныхъ, лица которыхъ сіяютъ рыцарскимъ благородствомъ, образованнымъ умомъ, неподкупнымъ правосудіемъ и… (Въ эту торжественную минуту внятно раздалось въ толпѣ: „И одноконной водкой!“ Судья улыбнулся и приказалъ приставу наблюсти за порядкомъ, а Старботль, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ свою рѣчь). Онъ понималъ, почему защита довѣряла такому рыцарскому составу присяжныхъ; она, конечно, станетъ доказывать, что убійство было совершено изъ самозащиты, изъ мести за нарушеніе святости супружеской жизни. Но онъ, полковникъ Старботль, побѣдоносно докажетъ всю ложность этой защиты; онъ ясно обнаружитъ, что подсудимый руководствовался только низкими, матеріальными разсчетами и что по своимъ дѣйствіямъ, какъ прежде, такъ и послѣ убійства, онъ не заслуживаетъ никакого сочувствія. Онъ представитъ очевидныя улики, что обвиняемый смотрѣлъ сквозь пальцы на легкое поведеніе своей жены и что самое убійство произведено не по рыцарски. Преступленіе, въ которомъ обвиняютъ подсудимаго, могло быть совершено китайцемъ или негромъ. „Не въ присутствіи прекраснаго пола, прибавилъ полковникъ, граціозно махая рукою въ ту сторону, гдѣ сидѣли Мануела и Солли, которыя приняли его слова за личный комплиментъ: — стану я унижать вліяніе женщинъ на мужчинъ. Но я докажу, что великая, благородная, очаровательная страсть, одинаково царящая во дворцѣ и въ лачугѣ, не одушевляла Гэбріеля Конроя. Посмотрите на него, господа, и скажите сами, какъ опытные и благородные люди: можетъ ли онъ пожертвовать собою ради любви къ женщинѣ, заклать себя на алтарѣ Венеры?“

Всѣ глаза были обращены на Гэбріеля, и, конечно, въ эту минуту онъ не походилъ ни на влюбленнаго Артура, ни на страстнаго Отелло. Его серьёзное, смущенное лицо было очень сосредоточено, а, видя, что всѣ на него смотрятъ, онъ совершенно смутился и, вынувъ изъ кармана гребень, сталъ причесывать себѣ волосы, словно желая выказать полное равнодушіе.

— Да, сэръ, продолжалъ полковникъ торжественно-строгимъ тономъ: — вы можете, сколько хотите, приглаживать себѣ волосы, но вы никого не увѣрите, что они были въ рукахъ Далилы.

Потомъ Старботль нарисовалъ поэтическій портретъ убитаго Рамиреса, туземца юга, впечатлительнаго и пламеннаго человѣка, какъ всѣ южане. Нечего было распространяться болѣе объ этой личности, столь сочувственной всѣмъ его южнымъ соотечественникамъ, и этотъ представитель стивменскихъ, испанскихъ родовъ, ведущихъ свое начало отъ Сида и дон-Жуана, сдѣлался жертвою вѣроломныхъ ковъ низкой женщины и презрѣннаго ея супруга Гэбріеля Конроя. Онъ, Старботль, ясно докажетъ, что мистрисъ Конрой, тогда еще госпожа Деваржъ, взявъ на себя имя Грэсъ Конрой, просила помощи благороднаго Рамиреса для осуществленія своихъ правъ, попранныхъ жестокимъ братомъ. Повѣривъ разсказу г-жи Деваржъ, впечатлительный Рамиресъ оказывалъ ей всякое содѣйствіе, пока бракъ съ Гэбріелемъ не обнаружилъ ея обмана. Нечего было характеризовать подобный бракъ; сами присяжные поймутъ, что это былъ союзъ не любящихъ сердецъ, а сообщниковъ, спекулаторовъ, подъ сѣнью не Гименея, а Меркурія. Единственнымъ результатомъ подобнаго брака могли быть только мошенничество, подлогъ, убійство. Овладѣвъ чужимъ имуществомъ, надо было удалить опаснаго свидѣтеля ихъ преступленія, Рамиреса. Жена нашла послушное орудіе въ своемъ мужѣ. А какъ совершено убійство? Открыто, при свидѣтеляхъ? Вызвалъ ли Гэбріель на честный бой свою жертву? Нѣтъ, посмотрите на убійцу и сравните его громадную фигуру съ нѣжной, граціозной, юной фигурой жертвы, и вы поймете всю чудовищность этого преступленія.

Послѣ подобнаго вступленія, шли свидѣтельскія показанія со стороны обвиненія, которыя удостовѣрили: что убитый погибъ отъ раны, нанесенной ножомъ; что Гэбріель передъ тѣмъ поссорился съ нимъ; что, за нѣсколько часовъ до убійства, его видѣли на горѣ; что онъ немедленно потомъ скрылся; что его жена доселѣ находится въ добровольномъ изгнаніи и что мотивъ преступленія совершенно объясняется обстоятельствами жизни подсудимаго. Многое изъ этихъ свидѣтельскихъ показаній было опровергнуто на перекрестномъ допросѣ. Докторъ, вскрывавшій тѣло убитаго, не могъ утверждать, что онъ не умеръ отъ чахотки въ ту же ночь. Свидѣтель, видѣвшій, какъ Гэбріель толкалъ испанца на большой дорогѣ, не могъ присягнуть, чтобы, въ свою очередь, и Рамиресъ не толкалъ Гэбріеля. Наконецъ, обвиненіе мистрисъ Конрой въ самозванствѣ было совершенно голословно. Однако, въ публикѣ держали парй за Старботля противъ Пойнсета.

По окончаніи обвинительной рѣчи, защитникъ подсудимаго просилъ его освободить отъ суда, такъ какъ ничѣмъ не было доказано, чтобъ онъ находился въ какихъ-нибудь отношеніяхъ съ убитымъ и былъ сообщникомъ мистрисъ Конрой, противъ которой, въ сущности, были собраны всѣ улики обвинительной властью. Этотъ отводъ былъ оставленъ безъ уваженія, къ величайшему удовольствію присяжныхъ и всей публики, которые не простили бы Артуру, еслибъ, благодаря юридической формальности, ихъ лишили любопытнаго зрѣлища. Поэтому, вставъ, чтобъ произнести защитительную рѣчь, Пойнсетъ видѣлъ ясно, по лицамъ всѣхъ присутствующихъ, что его считаютъ человѣкомъ, желавшимъ добровольно удалиться съ поля брани. Этого было достаточно, чтобъ возбудить въ немъ энергію, и онъ съ жаромъ бросился въ борьбу.

По его мнѣнію, дѣло это было вовсе не важное, какъ полагалъ полковникъ, а самое обыкновенное. Конечно, была одна особенность въ этомъ процессѣ, именно — что его краснорѣчивый соперникъ долженъ былъ бы говорить не за обвиненіе, а сидѣть съ нимъ на одной скамьѣ защиты. Поэтому, полковнику Старботлю приходилось идти противъ своихъ принциповъ, и, вслѣдствіе этого, естественно, происходила путаница. Онъ, Пойнсетъ, постарается ее распутать. Вся суть, дѣла заключалась въ самозащитѣ. Онъ готовъ былъ согласиться съ искусной теоріей обвиненія, что убійство совершила мистрисъ Конрой или какая-либо другая особа, но такъ какъ Гэбріель Конрой одинъ обвиняется въ настоящее время, то все это вовсе къ дѣлу не относится. Доказавъ слабость обвиненія, онъ не станетъ много тратить словъ, а прямо сошлется на показанія самого обвиняемаго, который теперь незаконно судится въ томъ самомъ зданіи, гдѣ такъ недавно онъ спасся отъ суда Линча.

Всѣ присутствующіе притаили дыханіе. Гэбріель медленно прошелъ на свидѣтельскую скамью. Лицо его горѣло, и онъ дышалъ тяжело. Но, достигнувъ своего мѣста и принявъ присягу, онъ, повидимому, успокоился и устремилъ пристальный взглядъ на Старботля.

— Какъ васъ зовутъ? спросилъ Артуръ.

— Вы желаете знать мое настоящее имя? спросилъ Гэбріель.

— Да, конечно, отвѣчалъ съ нетерпѣніемъ Артуръ.

Старботль навострилъ уши и не спускалъ глазъ съ лица Гэбріеля.

— Мое настоящее имя… Джони Думбльди, Джони Думбльди, произнесъ Гэбріель, разсматривая потолокъ.

Вся публика вздрогнула, и наступило мертвое безмолвіе.

— Что? воскликнули въ одинъ голосъ Артуръ и Максвелъ, вскакивая съ своихъ мѣстъ.

— Да, продолжалъ Гэбріель тихо: — меня зовутъ Джони Думбльди. Я часто называлъ себя Гэбріелемъ Конроемъ, но это имя мною ложно принято. Женщина, на которой я женился, была, дѣйствительно, Грэсъ Конрой. Все, что вамъ говорилъ этотъ старый, Богомъ забытый лгунъ, полковникъ Старботль — одинъ вздоръ. Моя жена — настоящая Грэсъ Конрой, слышите! Господинъ судья и господа присяжные! я одинъ — самозванецъ, я одинъ виновенъ и никто другой.

L.
Братъ и сестра.

Изумленіе всѣхъ присутствующихъ при неожиданномъ отвѣтѣ Гэбріеля было такъ велико, что никто не замѣтилъ паники, объявшей даже его защитниковъ. Максвель хотѣлъ вскочить и громко протестовать, но Артуръ удержалъ его за руку.

— Онъ съ ума сошелъ! Это — самоубійство! произнесъ шепотомъ Максвель: — ему надо зажать ротъ. Вы должны объяснить…

— Шш! Шш! ни слова! перебилъ его Артуръ: — если мы выразимъ удивленіе, то все пропало.

Черезъ минуту, глаза всѣхъ сосредоточились на Артурѣ, который сохранилъ наружное спокойствіе. Какую новую тайну откроетъ слѣдующій вопросъ? спрашивалъ себя всякій. Тишина была гробовая. Артуръ самодовольно окинулъ взглядомъ зрителей и присяжныхъ, словно измѣряя впечатлѣніе искусно подготовленнаго драматическаго эффекта, и, обращаась съ граціозной небрежностью къ судьѣ, сказалъ хладнокровно:

— Мы не имѣемъ болѣе никакихъ вопросовъ.

Произнеся эти простыя, естественныя и вполнѣ согласныя съ обстоятельствами слова, онъ спокойно сѣлъ на свое мѣсто. Эффектъ вышелъ поразительный. Артуръ чувствовалъ, что никогда въ своей адвокатской дѣятельности онъ не одерживалъ такого колоссальнаго успѣха; онъ разомъ пріобрѣлъ такую славу, о какой даже никогда не мечталъ. Гэбріель былъ забытъ, и героемъ этого дѣла явился человѣкъ, который съумѣлъ подготовить такую эффектную сцену, въ которой, конечно, крылась вся сущность преступленія, хотя никто ясно не понималъ ея таинственнаго смысла. Еслибъ въ эту минуту присяжнымъ было предложено произнести свой приговоръ, то они, не выходя изъ залы, признали бы невиновнымъ кліента Артура.

Судья Бутнойнтеръ взглянулъ вопросительно на полковника Старботля, который, окончательно сбитый съ толку непонятнымъ поведеніемъ защиты, долго кашлялъ и заикался прежде, чѣмъ приступилъ къ допросу обвиняемаго.

— Вы сказали… что васъ зовутъ… Джонъ… Думбль… ли, произнесъ онъ, наконецъ: — съ какою же цѣлью, мистеръ Думбльди… вы приняли имя Гэбріеля Конроя?

Защитникъ предъявилъ отводъ противъ этого вопроса, доказывая многочисленными прецедентами, что нельзя спрашивать о мотивахъ дѣйствій подсудимаго и что онъ не обязанъ отвѣчать на вопросы, прямо клонящіеся къ его обвиненію. Судья оставилъ безъ уваженія этотъ отводъ, хотя и не привелъ никакихъ прецедентовъ.

— Какой идеей или мотивомъ вы руководствовались, назвавъ себя Гэбріелемъ Конроемъ? повторилъ Старботль.

— А вы какъ полагаете? произнесъ Гэбріель, съ хитрой улыбкой и посреди общаго смѣха.

Судья строго замѣтилъ, что обвиняемый обязанъ отвѣчать на предлагаемые ему вопросы, а не вступать въ пренія.

— Если такъ, отвѣчалъ Гэбріель: — то мнѣ это имя очень понравилось. Я зналъ Гэбріеля Конроя, который умеръ въ Голодномъ Станѣ, и полагалъ, что его имя послужитъ мнѣ лучшей рекомендаціей передъ его сестрой Грэсъ, моей бывшей женой. Это обстоятельство очень содѣйствовало моему ухаживанію, такъ какъ она чрезвычайно застѣнчива.

— Въ первое время вашего знакомства съ покойнымъ, вы были ему извѣстны подъ именемъ Гэбріеля Конроя или Джона Думбльди? спросилъ Старботль.

Артуръ Пойнсетъ просилъ судъ обратить вниманіе на два факта; во-первыхъ, что ничѣмъ не было доказано прежняго знакомства Гэбріеля, то есть Джона Думбльди, съ покойнымъ, а вовторыхъ, что защита удовольствовалась однимъ вопросомъ объ имени подсудимаго.

Судья согласился съ возраженіемъ защитника, и Старботль заявилъ, что онъ болѣе не желаетъ предлагать вопросовъ. Гэбріель возвратился на свое мѣсто, и многія незнакомыя ему лица, а потому совершенно безпристрастныя, сочувственно пожимали ему руки. Парй въ пользу его оправданія стали держать пять противъ одного. Защитники стали съ жаромъ между собою совѣщаться. Между тѣмъ, Старботлю подали записку, и онъ, выйдя на минуту изъ залы, вернулся въ сопровожденіи женщины, лицо которой было скрыто густымъ вуалемъ. Мануела и Солли съ любопытствомъ устремили глаза на эту новую фигуру. Всѣ присутствующіе, не исключая и присяжныхъ, выражали пламенное нетерпѣніе.

Слѣдствіе продолжалась. Первымъ свидѣтелемъ былъ спрошенъ Майкель Офлагерти. Онъ показалъ, что родомъ ирландецъ, по ремеслу рудокопъ, въ ночь совершенія убійства, возвращаясь домой съ работы, видѣлъ покойнаго на Конроевой Горѣ, гдѣ онъ прятался, словно воръ, а, спустя пять минутъ, нагналъ Гэбріеля Конроя и пошелъ съ нимъ до конторы стряпчаго Максвеля. При передопросѣ сторонъ, онъ объяснилъ, что натурализованъ въ Америкѣ, всегда поддерживалъ демократическую партію, не знаетъ, что такое alibi, что какой-то китаецъ ранѣе его далъ подобное же показаніе, но онъ считаетъ китайца чѣмъ-то хуже негра, и, наконецъ, замѣтилъ, что Гэбріель былъ лѣвша.

Амедей Мише, родомъ французъ, по ремеслу шкиперъ „Parfaite Union“, показалъ: — Часто гулялъ на прелестной Конроевой Горѣ; ночью 15 числа, встрѣтилъ Гэбріеля Конроя, который шелъ изъ дома и, поздоровавшись съ нимъ, продолжалъ свой путь на востокъ. Ночь была славная; это было часовъ въ семь или около того. Свидѣтель долго смотрѣлъ вслѣдъ Конрою, потому что лицо его было очень грустно, словно на сердцѣ было у него тяжело. Когда онъ скрылся за деревьями, то свидѣтель возвратился на гору и слышалъ за кустами голоса мужчины и женщины. Женскій голосъ принадлежалъ г-жѣ Конрой, а мужской былъ ему совершенно неизвѣстенъ, но онъ могъ присягнуть, что это не былъ голосъ Гэбріеля. Свидѣтель оставался на горѣ около часа и болѣе не видѣлъ Гэбріеля, а, уходя домой, замѣтилъ двѣ фигуры, мужскую и женскую, направлявшіяся къ вингдамской дорогѣ. По всей вѣроятности, женская фигура была мистрисъ Конрой. Мужская фигура ему была незнакома, но положительно это не былъ Гэбріель Конрой. На вопросы адвокатовъ свидѣтель отвѣчалъ, что онъ не могъ не узнать даже издали Конроя, какъ великана, что онъ патріотъ, ненавидитъ аристократовъ, но не знаетъ, былъ ли покойный аристократомъ, и не понимаетъ, что разумѣютъ въ Америкѣ подъ демократомъ; что никогда не ухаживалъ за г-жею Конрой, не былъ ею обманутъ и не имѣетъ ничего противъ нея; наконецъ, замѣтилъ, что Конрой былъ лѣвша.

Дитманъ, родомъ нѣмецъ, показалъ, что никогда не видалъ покойнаго, а Гэбріеля зналъ, встрѣтилъ его ночью 15 числа по дорогѣ изъ Вингдама, часовъ въ восемь, и тогда онъ говорилъ съ китайцемъ. На вопросы адвокатовъ отвѣчалъ: что считаетъ китайца такимъ же человѣкомъ, какъ всѣхъ другихъ, что ему не было извѣстно показаніе китайца, и что Гэбріель Конрой былъ лѣвша.

Докторъ Приницъ, снова спрошенный, показалъ, что онъ свидѣтельствовалъ тѣло убитаго 16 числа, въ девять часовъ. Кровяныя пятна на бѣльѣ и тѣлѣ были отчасти смыты водою. Онъ, свидѣтель, полагаетъ, что это явленіе могло произойти отъ капель росы, попавшихъ на комки запекшейся крови. Тоже дѣйствіе не произошло бы, еслибъ кровь еще струилась изъ раны. Свидѣтель, впродолженіи трехъ лѣтъ, ведетъ журналъ метеорологическихъ наблюденій и можетъ утвердительно сказать, что въ этотъ вечеръ, въ семь часовъ, была сильная роса, но позже гидрометръ не показалъ никакой сырости и послѣ восьми часовъ, ночь была сухая съ сильнымъ вѣтромъ. По всей вѣроятности, тѣло покойнаго приняло то положеніе, въ которомъ засталъ его свидѣтель ранѣе восьми часовъ, но утверждать подъ присягою, что онъ умеръ до восьми часовъ — не можетъ. Что же касается до ранъ, то онѣ положительно не могли быть нанесены позже восьми часовъ, и полагаетъ, что покойный получилъ ихъ стоя и съ поднятой рукой для самозащиты. Судя по направленію раны, докторъ Приницъ полагалъ, что она не могла быть нанесена лѣвой рукой. На вопросы адвокатовъ, онъ отвѣчалъ, что часто такъ называемый лѣвша владѣетъ обѣими руками, что подтеки кровяныхъ пятенъ произошли послѣ смерти и что они не могли произойти отъ испарины, тѣмъ болѣе, что у мертваго испарина невозможна.

Этимъ показаніемъ кончился допросъ свидѣтелей защиты, и Артуръ Пойнсетъ сѣлъ среди всеобщаго волненія. Тогда поднялся полковникъ Старботль, передъ тѣмъ долго разговаривавшій съ дамой подъ вуалемъ, и, граціозно указывая на нее рукою, торжественно произнесъ: Грэсъ Конрой.

Незнакомка встала и, послѣ минутнаго колебанія, рѣшительными шагами проложила себѣ путь къ свидѣтельской скамьѣ. Очутившись передъ судомъ, она, быстрымъ, изящнымъ движеніемъ руки, сбросила громадный вуаль, служившій ей головнымъ уборомъ, по испанскому обычаю, и обнаружила столь прелестное, очаровательное лицо, что даже Мануела и Солли ахнули отъ восторга. Она приняла присягу съ опущенными вѣками, придававшими ей еще болѣе красоты, а потомъ, поднявъ свои черные, блестящіе глаза, устремила ихъ на Гэбріеля.

— Ваше имя? спросилъ полковникъ Старботль, съ изысканной любезностью.

— Грэсъ Конрой.

— Есть у васъ братъ по имени Гэбріель Конрой?

— Есть.

— Посмотрите вокругъ себя: нѣтъ ли его здѣсь?

— Да, вотъ онъ, отвѣчала свидѣтельница, не сводя глазъ съ Гэбріеля и указывая на него маленькой, изящной ручкой въ безукоризненной перчаткѣ.

— Вы говорите о подсудимомъ?

— Да.

— Это вашъ братъ, Гэбріель Конрой?

— Да.

— Когда вы его видѣли въ послѣдній разъ?

— Шесть лѣтъ тому назадъ.

— Гдѣ и при какихъ обстоятельствахъ?

— Въ горахъ, въ Голодномъ Станѣ; я оставила его съ сестрою и отправилась искать для нихъ помощи.

— Съ тѣхъ поръ вы его не видали?

— Нѣтъ.

— Извѣстно вамъ, что въ числѣ несчастныхъ, умершихъ съ голоду, было признано и ваше тѣло?

— Да.

— Можете вы объяснить это обстоятельство?

— Могу. Я ушла изъ Голоднаго Стана въ мужской одеждѣ, а мое платье оставила мистрисъ Думфи. Ея тѣло въ моемъ платьѣ и было впослѣдствіи принято за мое.

— Можете вы доказать этотъ фактъ?

— Да; мистеръ Думфи, мужъ мистрисъ Думфи, мой братъ Гэбріель Конрой и…

— Мы, защитники подсудимаго, произнесъ, спокойно и медленно отчеканивая каждое слово, Артуръ Пойнсетъ: — имѣемъ честь заявить суду, что, не желая далѣе безпокоить судъ и присяжныхъ, согласны признать, что нашъ кліентъ — дѣйствительно, Гэбріель Конрой, не требуя другихъ доказательствъ, кромѣ свидѣтельства его сестры. Судъ и присяжные, конечно, видятъ, что показаніе нашего кліента относительно его имени было легкомысленной, глупой и совершенно для насъ, его защитниковъ, неожиданной попыткой защитить репутацію его жены, которую онъ пламенно любитъ и противъ которой совершенно неосновательно и несвоевременно возстала здѣсь противная сторона. Мы считаемъ своимъ долгомъ заявить суду и присяжнымъ, что все это не имѣетъ никакого отношенія къ настоящему дѣлу объ убійствѣ Виктора Рамиреса Джономъ До, то-жь Гэбріелемъ Конроемъ. Соглашаясь съ фактомъ, удостовѣреннымъ свидѣтельницей Грэсъ Конрой, мы не желаемъ подвергать ее передопросу.

Блѣдное, спокойное лицо свидѣтельницы вспыхнуло, какъ только она взглянула на Артура Пойнсета; но этотъ почтенный джентльмэнъ не вздрогнулъ. Между тѣмъ, судья объявилъ, что свидѣтельница можетъ удалиться, а полковникъ Старботль отказался отъ представленія другихъ свидѣтелей въ доказательство тожественности подсудимаго.

— Мы имѣемъ честь обратить вниманіе суда, сказалъ Артуръ спокойно: — на то обстоятельство, что, если мы признали показаніе сестры, обвиняющей своего брата въ дѣлѣ, могущему окончиться смертною казнью, то лишь потому, что имѣемъ возможность доказать его невиновность другими способами. Дѣло теперь идетъ вовсе не о томъ, какое имя носитъ или принялъ на себя подсудимый, а лишь о томъ — убилъ ли онъ Виктора Рамиреса, какъ утверждаетъ обвиненіе? и мы, отклоняя всѣ другіе побочные вопросы, докажемъ теперь показаніемъ одного, вполнѣ достовѣрнаго свидѣтеля, что Отъ нисколько невиновенъ въ этомъ преступленіи. Мы не выставили его сначала по той простой причинѣ, что онъ не могъ быть представленъ въ судъ ранѣе. Имя его — Генри Перкинсъ.

Толпа, наполнявшая залу, заколыхалась, и къ свидѣтельской скамьѣ подошелъ человѣкъ чрезвычайно странной наружности, съ желтоватымъ морщинистымъ лицомъ, съ сѣдыми волосами, на которыхъ оставались еще слѣды краски, и въ старомодной одеждѣ.

Новый свидѣтель показалъ что онъ родомъ испанецъ и занимается переводомъ документовъ въ поземельной комиссіи. Онъ признаётъ подсудимаго, хотя видѣлъ его только разъ на Конроевой Горѣ, за два дня до убійства; тогда подсудимый сидѣлъ съ маленькой дѣвочкой на ступенькѣ входной двери въ заброшенную хижину. Покойнаго онъ, свидѣтель, видалъ два раза: въ первый — въ домѣ дона-Педро, въ Сан-Франциско, куда покойный пришелъ съ цѣлью устроить подложный документъ на владѣніе землею, которой уже владѣла жена подсудимаго по другому документу. Во второй разъ, свидѣтель видѣлъ его, послѣ совершенія подлога, на Конроевой Горѣ. Онъ разговаривалъ съ женою подсудимаго и находился въ сильномъ волненіи; вдругъ онъ выхватилъ изъ-за пазухи ножъ и кинулся на жену подсудимаго, свидѣтель заступился за нее и между ними произошла борьба. Свидѣтель не могъ выхватить у него ножа, едва удерживалъ его отъ смертельнаго удара и громко кричалъ о помощи. На этотъ крикъ, наконецъ, отозвался изъ кустовъ голосъ, очевидно, не англичанина, а китайца, и jero ломаннаго языка свидѣтель не понялъ. Въ эту минуту, покойный вырвался изъ рукъ свидѣтеля и, отбѣжавъ нѣсколько шаговъ, вонзилъ ножъ себѣ въ грудь. Свидѣтель бросился къ нему и снова закричалъ о помощи; тогда покойный, лежа на землѣ, промолвилъ съ улыбкой: — „позовите кого-нибудь, и я васъ обвиню въ убійствѣ“. Вслѣдъ за этими словами, онъ впалъ въ безпамятство, а испуганный свидѣтель остался подлѣ него, не зная, что дѣлать. Наконецъ, къ нему подошла мистрисъ Конрой, жена подсудимаго, и посовѣтовала ему тотчасъ бѣжать, предлагая отправиться съ нимъ вмѣстѣ. Свидѣтель согласился, досталъ таратайку и, взявъ мистрисъ Конрой, дожидавшуюся его на дорогѣ, поѣхалъ съ нею въ Маркльвиль, гдѣ она осталась подъ вымышленнымъ именемъ, а онъ одинъ отправился въ Сан-Франциско и Сан-Антоніо. Въ этомъ послѣднемъ мѣстѣ онъ узналъ отъ Грэсъ Конрой, сестры подсудимаго, объ арестѣ ея брата по обвиненію въ убійствѣ покойнаго. Свидѣтель тотчасъ возвратился въ Одноконный Станъ, но тамъ засталъ правосудіе въ рукахъ мстителей и, боясь, что ему придется спасать подсудимаго цѣною своей собственной жизни, онъ скрылся въ пещерѣ на Конроевой Горѣ. Случайно, въ эту же пещеру спрятался и Гэбріель Конрой съ своимъ другомъ, во время бѣгства отъ мстителей. Воспользовавшись его минутнымъ уходомъ изъ пещеры, свидѣтель объяснилъ другу Гэбріеля, Джаку Гамлину, что онъ явится свидѣтелемъ на судѣ, если таковой состоится. Послѣ вторичнаго ареста Гэбріеля, онъ отправился въ Сан-Франциско, чтобъ собрать доказательства подложности документа и неправильности преслѣдованій мистрисъ Конрой Рамиресомъ. Онъ нашелъ лавочника, который продалъ ножъ Рамиресу, восемь мѣсяцевъ тому назадъ, когда онъ впервые задумалъ убить мистрисъ Конрой. Съ этими словами, свидѣтель представилъ и самый ножъ, какъ вещественное доказательство. Несмотря на возраженіе противной стороны, судъ допустилъ представленіе ножа, и, среди общаго волненія, Артуръ произнесъ:

— Мы кончили нашъ допросъ.

Полковникъ Старботль молчалъ впродолженіи нѣсколькихъ минутъ, и только, когда Грэсъ Конрой, сидѣвшая рядомъ съ нимъ, шепнула ему что-то на ухо, онъ всталъ и спросилъ свидѣтеля:

— Отчего жена подсудимаго, бѣжавшая съ вами и тѣмъ подавшая поводъ къ аресту ея мужа, не явилась для его защиты? Отчего ея нѣтъ здѣсь?

— Она занемогла въ Маркльвилѣ; отъ безпокойства и усталости она преждевременно родила.

Вокругъ подсудимаго засуетились, и Старботль, махнувъ рукой свидѣтелю, поспѣшно сѣлъ.

— Мы просимъ судъ прервать засѣданіе, произнесъ Пойнсетъ: — подсудимый упалъ въ обморокъ.

LI.
Родственная встрѣча.

Когда очнулся Гэбріель, онъ лежалъ на полу въ комнатѣ для присяжныхъ; его голову держала Олли, а другая нѣжная, граціозная фигура стояла подлѣ, нагнувшись надъ нимъ; но въ ту самую минуту, какъ онъ открылъ глаза, она медленно отошла. Это была Грэсъ Конрой.

— Тебѣ лучше, сказала Олли, взявъ за руку брата и не обращая никакого вниманія на сестру, въ которую впился глазами

Гэбріель: — попробуй встать и сѣсть въ кресло. Вотъ такъ, добрый, старый Гэбъ. Теперь тебѣ будетъ спокойнѣе.

— Это — Грэсъ, шопотомъ произнесъ Гэбріель, не спуская своихъ взоровъ съ блестящей, красивой женщины, которая, прислонясь къ двери, холодно смотрѣла на него: — Олли! это — Грэсъ, твоя сестра.

— Если ты говоришь о женщинѣ, которая подъ присягой показывала противъ тебя, желая твоей смерти, то она мнѣ — не сестра, отвѣчала Олли, бросая презрительный взглядъ на Грэсъ: — и чѣмъ она наряднѣе, тѣмъ для нея стыднѣе.

— Если вы говорите о дѣвушкѣ, у которой вы отняли ея наслѣдіе, женившись на женщинѣ, похитившей ея имя, произнесла холодно Грэсъ: — если вы говорите о дѣвушкѣ, законно носящей имя, отъ котораго вы отказались торжественно, подъ присягою, то она ничего не имѣетъ общаго съ вами, кромѣ этого имени.

— Такъ, такъ, промолвилъ Гэбріель просто и, понуривъ голову, задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Не падай въ истерику передъ этимъ крокодиломъ, сказала Олли, видя, что слезы потекли по щекамъ Гэбріеля: — не плачь, Гэбъ, не распускай нюни при ней.

Обѣ сестры враждебно глядѣли другъ на друга, а безпощадный Гэбріель молча предавался своему отчаянію, какъ вдругъ въ комнату вошла мистрисъ Маркль. Она сочувственно посмотрѣла на Гэбріеля, покосилась на обѣихъ дѣвушекъ и, какъ бы не замѣчая ихъ присутствія, воскликнула:

— Все кончено, Гэбріель! Вы свободны! Вотъ и мистеръ Пойнсетъ.

Артуръ вошелъ поспѣшно, но, встрѣтивъ холодный взглядъ Грэсъ, онъ остановился и покраснѣлъ. Черезъ минуту, однако, его смущеніе прошло и, подойдя къ Габріелю, онъ добродушно сказалъ:

— Поздравляю васъ. Обвинитель предложилъ прекратить дѣло производствомъ, и вы свободны.

— Я могу уѣхать? произнесъ Гэбріель съ неожиданнымъ оживленіемъ.

— Да.

— А она? спросилъ Гэбріель поспѣшно.

— О комъ вы говорите? промолвилъ Артуръ, невольно взглянувъ на Грэсъ, которая презрительно отъ него отвернулась.

— О моей женѣ… о Джули. Она также свободна?

— Конечно, отвѣчалъ Артуръ менѣе сочувственнымъ тономъ, что тотчасъ замѣтилъ Гэбріель.

— Такъ я поѣду, сказалъ Гэбріель вставая, но, подойдя къ дверямъ, онъ остановился и, возвратясь къ Грэсъ, продолжалъ своимъ обычнымъ смущеннымъ, застѣнчивымъ тономъ: — извините меня, миссъ, что мнѣ теперь не время вамъ показать ваши владѣнія на Конроевой Горѣ, но все въ цѣлости, какъ вамъ засвидѣтельствуетъ стряпчій Максвель. Весь домъ къ вашимъ услугамъ, и служанка васъ ждетъ, согласно моему приказанію. Я съ удовольствіемъ проводилъ бы васъ, но я сейчасъ отправляюсь къ Джули, къ моей женѣ. Она ждетъ, конечно, не меня, но моего ребенка, и, вѣроятно, онъ уже теперь родился, вотъ такой маленькій, прибавилъ Гэбріель, указывая на свой палецъ: — вы, конечно, согласитесь, что я, какъ семейный человѣкъ, долженъ быть тамъ.

Находившіяся въ комнатѣ женщины презрительно переглянулись, и только мужчины, Артуръ Пойнсетъ и стряпчій Максвель, вошедшій въ эту минуту, отнеслись сочувственно къ Гэбріелю.

— Мы васъ не задерживаемъ, Гэбріель, совершенно понимая ваши чувства, произнесъ Артуръ.

— Возьми меня съ собою, Гэбъ, сказала Олли, сверкая глазами и отворачиваясь отъ сестры.

— Ты — моя родная, собственная дѣвочка, промолвилъ Гэбріель, и, взявъ ее на руки, вышелъ изъ комнаты.

Почти въ ту же минуту, мистрисъ Маркль послѣдовала за ними вмѣстѣ съ Максвелемъ, такъ что въ комнатѣ остались только Артуръ и Грэсъ. Впервые въ жизни, Пойнсетъ потерялъ свое обычное присутствіе духа и не зналъ, что сказать, чувствуя, что тутъ одинаково были немыслимы и пошлая любезность, и сантиментальныя воспоминанія о прошедшемъ.

— Я жду своей горничной, холодно сказала Грэсъ: — если вы ее увидите, то пришлите сюда.

— Ваша служанка… началъ-было Артуръ, неловко кланяясь, но Грэсъ его перебила:

— Да, вы ее знаете, мистеръ Пойнсетъ: это — Мануела.

Артуръ поблѣднѣлъ и, черезъ секунду, вспыхнулъ. Онъ чувствовалъ, что нетолько былъ въ неловкомъ, но и въ смѣшномъ положеніи.

— Извините меня; я, быть можетъ, васъ безпокою, продолжала Грэсъ презрительно: — я лучше сама пойду за ней.

— Одну минуту, миссъ Конрой, прошу васъ, выслушайте меня! сказалъ Артуръ, преграждая дорогу молодой дѣвушкѣ, и продолжая съ необычайнымъ для него жаромъ: — вы, можетъ быть, скорѣе простите брата, если узнаете, что я, который имѣлъ честь васъ видѣть послѣ того, какъ вы пропали для насъ всѣхъ, оказался столь же слѣпымъ, глупымъ и, повидимому, безсердечнымъ, какъ онъ; а я еще не былъ, подобно ему, — заинтересованъ другой женщиной. Вы помните, миссъ Конрой, что я васъ не узналъ: это, въ одно и тоже время — комплиментъ вашему искуству скрывать вашу личность и доказательство, что вашъ братъ не такъ виноватъ, какъ вы полагаете, хотя, можетъ быть, оно и не извиняетъ меня.

— Вы говорите, что мой братъ былъ занятъ другой женщиной, произнесла Грэсъ, пристально смотря на Артура: — это я понимаю. Онъ такъ любитъ ее, что готовъ принести ей въ жертву все, меня и даже свою жизнь. Но, упоминая о себѣ, вы забыли, дон-Артуро — я васъ не осуждаю, не имѣя на это права — но вы забыли донну Марію Сепульвиду.

Съ этими словами она гордо прошла мимо него, шелестя своимъ шелковымъ платьемъ. Сердце Артура дрогнуло. Онъ хотѣлъ броситься за нею, но въ дверяхъ его остановилъ полковникъ Старботль.

— Позвольте мнѣ, сэръ, какъ джентльмену и благородному человѣку, поздравить васъ, сказалъ онъ: — когда мы разстались въ Сан-Франциско, я не подозрѣвалъ, сэръ, чтобы полковникъ Старботль, какъ частный человѣкъ и общественный дѣятель, принесъ бы публичное покаяніе. А я это сдѣлалъ, сэръ. ДА, сэръ, заявляя суду о прекращеніи дѣла, я чувствовалъ, что одерживалъ великую побѣду надъ собою, такъ какъ я въ этомъ дѣлѣ былъ лично отвѣтственъ.

— Благодарю васъ, отвѣчалъ Артуръ, смотря вслѣдъ удалявшейся Грэсъ и чувствуя неожиданную ревность Къ этому человѣку: — благодарю васъ отъ своего имени и отъ имени своего кліента.

— Это еще не все, сэръ, продолжалъ Старботль, загораживая ему дорогу: — въ послѣднее наше свиданіе въ Сан-Франциско, мы говорили съ вами о другомъ дѣлѣ, которое также совершенно окончено, благодаря сегодняшнимъ свидѣтельскимъ показаніямъ. Въ виду отожествленія и признанія миссъ Конрой, права моей кліентки падаютъ, и вы можете сказать вашему кліенту, что я прекращаю дѣло подъ личной своей отвѣтственностью.

Несмотря на сантиментальное настроеніе Артура, онъ пристально взглянулъ на полковника и медленно спросилъ:

— Вы отказываетесь отъ всякихъ претензій мистрисъ Думфи къ мистеру Думфи?

— Да, сэръ, отвѣчалъ Старботль, подмигивая: — но остается еще неразрѣшеннымъ вопросъ о тѣхъ деньгахъ, которыя я получилъ подъ личной отвѣтственностью.

— Ихъ никто не будетъ взыскивать, полковникъ Старботль, отвѣчалъ съ улыбкою Артуръ: — я въ этомъ могу поручиться за мистера Думфи. Да вотъ и онъ самъ.

LII.
Слѣды прошедшаго.

Джакъ Гамлинъ находился въ очень опасномъ положеніи. Докторъ Дюшенъ, вызванный нарочно изъ Сакраменто, отзывался при Джакѣ объ его болѣзни очень легко и ничего не отвѣчалъ на распросы Пита, но, оставшись наединѣ, серьёзно задумался. Все это доказывало людямъ, хорошо его знавшимъ, что дѣло было серьёзное. Онъ также избѣгалъ прямо отвѣчать Олли, которая помогала Питу ухаживать за больнымъ; но однажды спросилъ ее: не знаетъ ли она родственниковъ и друзей Гамлина? Уже и прежде Олли, съ чисто женскимъ инстинктомъ, думала объ этомъ и раза два хотѣла написать Софи въ школу, но теперь, понимая всю важность вопроса доктора, она вспомнила слова Джака объ испанской красавицѣ и рѣшилась поговорить съ Джакомъ о ней. Воспользовавшись минутой, когда онъ былъ въ памяти, она сказала съ хитрой улыбкой:

— Вамъ было бы гораздо пріятнѣе быть больнымъ въ Сан-Антоніо.

Джакъ съ удивленіемъ взглянулъ на лукаваго ребенка.

— Тамъ за вами ухаживала бы ваша любовница, мексиканка, вмѣсто меня и Пита.

— Неужели вы полагаете, что я, странствующій бродяга, да еще калѣка, сталъ бы мозолить глаза такой барынѣ, какъ она! воскликнулъ Джакъ, едва не выскочивъ изъ постели: — неужели вы думаете, что она — сестра милосердія? Вы совершенно ошибаетесь, миссъ Конрой, и прошу васъ никогда не называйте ее моей любовницей: это — святотатство и низкая клевета.

Чѣмъ болѣе приближался день суда надъ Гэбріелемъ, тѣмъ менѣе Гамлинъ интересовался результатомъ процесса, и только изъ уваженія къ его сестрѣ не высказывалъ прямо своего отвращенія къ слабости Конроя. Однажды, онъ удостоилъ Олли объясненіемъ своего кажущагося хладнокровія.

— Въ день суда явится свидѣтель, Олли, который совершенно сниметъ съ вашего брата всякое подозрѣніе, хотя тѣмъ стыднѣе будетъ для него, что не онъ убилъ Рамиреса. Я вполнѣ сочувствую этому молодцу, настоящему убійцѣ. Но, не бойтесь: если онъ не явится во-время, то я пойду въ свидѣтели. Послушайтесь меня, не плачьте и не ходите въ судъ, пока не пришлютъ за мною.

— Но вы не можете тронуться съ мѣста, вы слишкомъ слабы.

— Питъ меня доставитъ въ судъ, хотя бы на рукахъ, отвѣчалъ Джакъ: — а если я уберусь отъ сюда ранѣе, то у стряпчаго Максвеля есть мое письменное показаніе.

Несмотря на это, Олли очень безпокоилась въ день суда, пока Максвель не прислалъ Гамлину записку, въ которой объявлялъ о прибытіи Перкинса и просилъ немедленнаго появленія Олли.

— Кто это Перкинсъ? спросила она, поспѣшно надѣвая шляпу.

— Не спрашивайте ни о чемъ, а будьте увѣрены, что Гэбріель спасенъ, отвѣчалъ Джакъ, — Ну, бѣгите, миссъ Конрой; только прежде поцѣлуйте меня. Благодарствуйте. Ахъ, да, Олли, вы также интересуетесь вашей пропавшей сестрой, какъ и проклятый дуракъ Гэбріель? ДА, ну поздравляю, она нашлась. Да будетъ вамъ обоимъ благо отъ этого. Ну, разъ, два, три, бѣги!

Розовыя ленты Олли мелькнули въ дверяхъ, и Гамлинъ остался одинъ. Въ домѣ царила гробовая тишина; всѣ его обитатели, начиная отъ хозяйки до Пита, не воображавшаго, чтобъ Олли измѣнила принятой на себя обязанности сидѣлки — находились въ судѣ.

Сначала одиночество показалось чрезвычайно пріятнымъ Джаку, такъ какъ ему надоѣлъ постоянный уходъ, хотя и очень дружескій. Онъ рѣшился встать, одѣться и вообще сдѣлать то, что ему запрещали. Онъ дѣйствительно поднялся съ постели и частью одѣлся; но слабость была такъ велика, несмотря на его возбужденное состояніе, что онъ едва дотащился до окна, и тамъ упалъ въ кресло. Свѣжій воздухъ придалъ ему на минуту новыя силы, и онъ старался встать, но тщетно, и впалъ снова въ забытье. Прежде ему казалось, что онъ очутился гдѣ-то въ спокойномъ, мрачномъ, безмолвномъ убѣжищѣ, а потомъ онъ мгновенно перенесся въ большую комнату, полную суетившихся вокругъ него людей, которыхъ онъ тщетно старался увѣрить, что ему нисколько не хуже. Послѣ этого наступила ночь, прерываемая страданіями и знакомыми, но невполнѣ внятными голосами, а наконецъ пришелъ день съ однообразнымъ повтореніемъ послѣдняго слова, сказаннаго докторомъ, Питомъ или Олли, безконечнымъ мерцаніемъ въ глазахъ розовыхъ лентъ Олли, и постояннымъ зрѣлищемъ одного и того же рисунка обоевъ. Затѣмъ слѣдовалъ сонъ, безпокойный, прерываемый частымъ пробужденіемъ, и минуты сознанія, омрачаемыя тѣнью смерти въ видѣ летаргическаго столбняка.

Но посреди всего этого хаоса, выдѣлялась одна центральная фигура, то смутно выступавшая изъ области воспоминаній и кропившая его святой водой въ церкви въ Сан.-Антоніо, то являвшаяся какъ бы на яву передъ нимъ, поправляя ему подушки и подавая лекарство. Какъ бы то ни было, донна Долоресъ не покидала его ни на минуту.

Однажды, въ болѣе продолжительной періодъ сознанія, онъ, ясно видя передъ собою ея граціозную фигуру, слабо промолвилъ:

— Донна Долоресъ!

Она вздрогнула, наклонила къ нему свое прелестное, раскраснѣвшееся лицо и, приложивъ палецъ къ чуднымъ, розовымъ губкамъ, отвѣчала чистымъ англійскимъ языкомъ:

— Шш! Я — сестра Гэбріеля Конроя.

LIII.
Смерть Джака Гамлина.

Повинуясь словамъ и жесту прелестнаго видѣнія, Гамлинъ умолкъ и впалъ снова въ забытье. Когда онъ очнулся, Олли сидѣла подлѣ его кровати, а у окна Питъ читалъ какую-то книгу, но болѣе никого не было въ комнатѣ. Видѣніе, если это было видѣніе, исчезло.

— Олли! промолвилъ Гамлинъ едва слышно.

— Что? спросила дѣвочка, широко открывая свои большіе голубые глаза.

— Давно я сплю?

— Три дня! Но теперь вамъ лучше.

Гамлинъ замолчалъ, размышляя, происходилъ ли недавній разговоръ съ донной Долоресъ во снѣ, или на яву. Наконецъ, онъ произнесъ, смотря на Олли:

— Вы, кажется, что-то говорили на дняхъ о вашей сестрѣ?

— Да, она вернулась, отвѣчала коротко дѣвочка.

— Сюда?

— Да.

— Ну?

— Ничего, отвѣчала Олли, качая головой: — кажется, пора ей было вернуться.

Очевидное нерасположеніе Олли къ сестрѣ, повидимому, понравилось Гамлину, который никакъ не могъ понять, чтобы донна Долоресъ была сестрою Гэбріеля.

— Гдѣ она была все это время? спросилъ онъ, не спуская глазъ съ Олли.

— Кто ее знаетъ. Но ея словамъ, она жила на югѣ, въ какомъ-то семействѣ, должно быть, испанскомъ, отъ котораго она и заимствовала свои манеры.

— Она была здѣсь въ комнатѣ?

— Конечно, отвѣчала Олли: — она вызвалась занять мое мѣсто, когда я уѣзжала съ Гэбріелемъ навѣстить его жену въ Вингдамѣ. Вы тогда были безъ памяти, мистеръ Гамлинъ; но я полагаю, что она осталась здѣсь не для васъ, а для своего любовника.

— Что? промолвилъ Гамлинъ, чувствуя, что его блѣдное лицо покрылось яркимъ румянцемъ.

— Для своего любовника, повторила Олли: — Ашлея, Пойнсета, или какъ онъ тамъ себя теперь называетъ.

Гамлинъ посмотрѣлъ на нее такъ странно и вопросительно, такъ сильно сжалъ ея руку, что она поспѣшно разсказала ему исторію Грэсъ, ея любви къ Пойнсету и бѣгства съ нимъ. Конечно, при теперешнемъ настроеніи Олли, она выставила Грэсъ въ неблагопріятномъ свѣтѣ.

— Я увѣрена, что она и сюда явилась только, чтобъ видѣться съ Артуромъ, прибавила дѣвочка: — она на судѣ хладнокровно и подъ присягою показывала противъ брата, зная, что онъ можетъ поплатиться жизнью, и увѣряла, что она дѣлала это для спасенія своего имени, точно ей было бы пріятнѣе видѣть Гэбріеля на висѣлицѣ подъ его собственнымъ именемъ, чѣмъ подъ чужимъ. Потомъ она обвиняла бѣднаго, невиннаго агнца Гэбріеля въ присвоеніи ея имени вмѣстѣ съ Джули. Нечего сказать, хороша птица! Красивъ также и Пойнсетъ! Онъ никогда не старался даже найти ее или насъ. Когда же я стала ей говорить объ этомъ, то она оправдывала его тѣмъ, что сама скрывалась отъ него. Наконецъ, она отказалась посѣтить Джули, которая только-что родила и лежитъ больная въ Вингдамѣ. Нѣтъ, не говорите мнѣ лучше объ ней.

— Но ваша сестра не убѣжала съ этимъ молодцомъ, а отправилась отыскивать помощи для васъ, замѣтилъ Джакъ, возвращаясь къ временамъ давно прошедшимъ.

— Неужели? Развѣ она не могла послать своего любовника за помощью, а сама спокойно его дожидаться? Вѣроятно, она не разсчитывала на его возвращеніе и потому отправилась съ нимъ, бросивъ всѣхъ, Гэбріеля и меня. И она теперь еще смѣетъ говорить, что Гэбріель опозорилъ свое семейство, женившись на Джули! точно она сама не опозорила своего имени и не…

— Замолчите! воскликнулъ Гамлинъ, дико метаясь на подушкѣ: — вы меня сведете съ ума своей дьявольской болтовней. Мнѣ сегодня нехорошо, прибавилъ онъ мягче, замѣтивъ испугъ Олли: — пошлите мнѣ доктора Дюшена, если онъ здѣсь. Ну, благодарствуйте, идите. До свиданія.

Гамлинъ произнесъ эти слова такимъ повелительнымъ тономъ, что Олли тотчасъ повиновалась и, убѣжденная въ важной перемѣнѣ, происшедшей въ немъ, поспѣшила отыскать доктора. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ явился и, подойдя къ постели больного, хотѣлъ взять его за руку, но Джакъ спряталъ ее подъ одѣяло, не желая обнаружить лихорадочнаго пульса.

— Можно мнѣ отсюда уѣхать? спросилъ онъ, пристально смотря на доктора.

— Можно, но я не совѣтовалъ бы.

— Мнѣ не надо вашего совѣта. Я вистую одинъ, и, если проиграю, то не ваша вина — я плачу. Когда можно ѣхать?

— Я полагаю — черезъ недѣлю, отвѣчалъ Дюшенъ, съ обычной докторской осторожностью: — то-есть, если не будетъ новыхъ дурныхъ симптомовъ.

— Я долженъ ѣхать сейчасъ.

Докторъ нагнулся и увидалъ на лицѣ Джака нѣчто, никому другому незамѣтное.

— Вы можете ѣхать, сказалъ онъ: — по помните, что рискуете вашей жизнью.

— Хорошо, отвѣчалъ Гамлинъ, съ слабой, но смѣлой улыбкой: — я веду уже шесть мѣсяцевъ отчаянную игру, и нѣтъ причины ее теперь прекратить. Прикажите Питу укладываться.

— Куда вы ѣдете? спросилъ спокойно докторъ, не сводя глазъ съ своего паціента.

— Къ чорту! отвѣчалъ Гамлинъ, но потомъ, спохватившись, что онъ отправляется не одинъ, прибавилъ: — въ Сан-Антоніо.

— Хорошо, произнесъ докторъ серьёзно.

Странно сказать; но, благодаря ли лекарству или напряженію силъ, съ этой минуты Гамлинъ сталъ быстро поправляться. Всѣ приготовленія къ отъѣзду были окончены черезъ нѣсколько часовъ, и уже онъ сидѣлъ въ экипажѣ, когда Гэбріель пришелъ съ нимъ проститься, хотя больной и ненавидѣлъ прощанія.

— Я отправился бы за вами, мистеръ Гамлинъ, въ таратайкѣ, сказалъ онъ, стоя у дверцы: — но я долженъ остаться у моей жены и маленькаго ребенка. Вы, какъ не женатый, этого понять не можете. Вамъ вѣрно интересно узнать, что я вчера взялъ на поруки мистера Перкинса, который, какъ выяснилось на судѣ, не убилъ Рамиреса. Я очень радъ, что вамъ лучше и что Олли ѣдетъ съ вами. Я полагаю, Грэсъ также сопровождала бы васъ; но она очень застѣнчива съ чужими, тѣмъ болѣе, что она — невѣста, семь лѣтъ невѣста молодого человѣка, по имени Пойнсетъ, который былъ моимъ защитникомъ.

— Ступай, ступай! воскликнулъ съ ожесточеніемъ Гамлинъ, обращаясь къ возницѣ: — чего ты, чортъ возьми, ждешь!

Колеса застучали, Гэбріель отскочилъ въ сторону, а Гамлинъ въ изнеможеніи опустился на подушки.

Несмотря на это, чѣмъ онъ болѣе удалялся отъ Одноконнаго Стана, тѣмъ сильнѣе проявлялись въ немъ его прежнія смѣлость и отвага, что возбуждало большія надежды во всѣхъ окружавшихъ его, кромѣ доктора.

— Я полагаю, что это напряженное положеніе продлится еще три дня, сказалъ онъ, однажды ночью, старому Питу: — я поѣду завтра въ Сан-Франциско и черезъ три дня вернусь». Если нужно, то телеграфируйте.

Онъ весело простился съ своимъ паціентомъ и очень серьёзно съ другими, а патеру Филипе сказалъ:

— У меня здѣсь есть паціентъ въ очень критическомъ положеніи. Ему не годится жить въ гостинницѣ; не можете ли вы найти ему убѣжище въ частномъ домѣ? Оно понадобится не надолго. Черезъ недѣлю онъ умретъ или совсѣмъ выздоровѣетъ. Правда, онъ даже не протестантъ и ни во что не вѣритъ, но вѣдь вы, патеръ Филипе, не разъ имѣли дѣло съ язычниками.

Патеръ взглянулъ пристально на доктора, слава котораго дошла до Сан-Антоніо, и, тронутый его словами, отвѣчалъ:

— Это — странный, печальный случай, сынъ мой. Я позабочусь о немъ.

Дѣйствительно, на другой день, подъ его личнымъ наблюденіемъ, Гамлинъ былъ переведенъ въ ранчу Блаженнаго Рыболова, несмотря на отсутствіе хозяйки. Но мистрисъ Сепульвида, возвратясь домой изъ Сан-Франциско, была очень довольна подобному гостю, такъ какъ она сразу узнала въ немъ таинственнаго незнакомца, котораго видѣла, нѣсколько недѣль тому назадъ, въ ранчѣ Св. Троицы. Къ тому же, Джакъ, несмотря на свою болѣзнь, былъ очень красивъ, а слабость придавала ему еще болѣе интереса въ глазахъ прекраснаго пола. Поэтому, она окружила его самыми любезными попеченіями, уступая ему днемъ свой гамакъ, а ночью лучшую спальню въ домѣ.

— Кажется, а видѣла васъ, мистеръ Гамлинъ, въ ранчѣ Св. Троицы, сказала она однажды: — вы помните домъ донны Долоресъ?

Гамлинъ былъ вообще слишкомъ пламенный поклонникъ женскаго пола, чтобъ дерзко выказать большее вниманіе къ другой женщинѣ, чѣмъ къ той, съ которой онъ разговаривалъ, а потому молча и небрежно кивнулъ головой. Это до того убѣдило донну Марію, что онъ въ первый разъ являлся въ ранчу, не для Долоресъ, а для нея, что она даже заподозрила, что теперешняя его болѣзнь была только предлогомъ увидѣться съ ней.

— Бѣдная донна Долоресъ, продолжала она: — вы знаете, что мы навсегда ее лишились?

— Когда? спросилъ Гамлинъ.

— Восьмого, въ день великаго землетрясенія.

Гамлинъ вспомнилъ, что Грэсъ Конрой явилась въ Одноконномъ Станѣ десятого, и снова задумчиво кивнулъ головой.

— Да, это очень грустно, прибавила донна Марія: — а, впрочемъ, можетъ быть, и къ лучшему. Она, бѣдная, безнадежно любила своего адвоката, знаменитаго Артура Пойнсета. Вы этого не знали? Да, это вѣрно. Вотъ почему я и полагаю, что она во время умерла, не узнавъ его вѣроломства. Вы вѣрите, мистеръ Гамлинъ, въ судьбу?

— Вы говорите о томъ, когда везетъ счастье?

— Можетъ быть, отвѣчала донна Марія, не понимая намёка игрока: — бѣдная донна Долоресъ была моимъ искреннимъ другомъ, а нѣкоторые сплетники увѣряли, что онъ ухаживалъ за мною.

Наступило продолжительное молчаніе.

— Питъ! промолвилъ, наконецъ, едва слышно Гамлинъ.

— Что, масса Джакъ?

— Не пора ли принять лекарство?

Когда вернулся докторъ Дюшенъ, то онъ не обратилъ вниманія на тревожные распросы Олли и сказалъ, обращаясь къ самому Гамлину:

— Вы ничего не имѣете противъ доктора Макинтоша? Я послалъ бы за нимъ. Онъ — славный человѣкъ.

Больной согласился, и, черезъ нѣсколько часовъ, Макинтошъ пріѣхалъ, вызванный по телеграммѣ. Оба доктора долго совѣщались, и, когда Макинтошъ уѣхалъ, то Дюшенъ сѣлъ у изголовья больного.

— Джакъ! сказалъ онъ.

— Что, сэръ.

— Вы сдѣлали всѣ необходимыя приготовленія?

— Да, сэръ.

— Джакъ!

— Что, сэръ?

— Вы осчастливили сегодня Пита, сказавъ, что раздѣляете его религіозныя вѣрованія.

Едва замѣтная улыбка показалась на лицѣ Джака.

— Старикъ безъ устали увѣщевалъ меня съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхалъ другой докторъ, промолвилъ онъ: — и я согласился со всѣмъ, что онъ говоритъ. Онъ очень ухаживалъ за мною въ послѣднее время, а мнѣ не чѣмъ его вознаградить; надо же было оставить ему что нибудь.

— Такъ вы увѣрены въ близкой смерти? спросилъ серьёзно докторъ.

— Да.

— Вы не имѣете сдѣлать никакихъ распоряженій?

— Я хотѣлъ вамъ оставить мои пистолеты въ серебрянной оправѣ, но собака Джимъ Бригсъ въ Сакраменто выпросилъ ихъ и не отдаетъ. Возьмите ихъ у него.

— Джакъ, не думайте обо мнѣ! сказалъ нѣжно докторъ, протянувъ ему руку, которую больной крѣпко пожалъ.

— Моя брилліантовая булавка заложена въ Вингдамѣ, чтобъ заплатить свидѣтелямъ по дѣлу дурака Гэбріеля, продолжалъ онъ: — перстень я отдалъ Перкинсу, встрѣтивъ его въ пещерѣ, чтобы онъ во всякое время былъ готовъ показать въ пользу Гэбріеля. Золотой слитокъ у Олли; я просилъ ее сдѣлать кружку для щенка старой тигрицы… Жены Гэбріеля… г-жи Деваржъ. Но, чортъ возьми! гдѣ мои часы?

— Не заботьтесь объ этомъ Джакъ. Не желаете ли вы передать кому нибудь вашу послѣднюю волю!

— Нѣтъ.

Наступило продолжительное молчаніе, прерываемое только стукомъ маятника стѣнныхъ часовъ. Вдругъ, въ сосѣдней комнатѣ раздался грубый смѣхъ одного изъ товарищей Джака, пришедшаго его навѣстить, несовсѣмъ въ трезвомъ видѣ.

— Дуракъ! не умѣетъ вести себя прилично въ порядочномъ домѣ, промолвилъ едва слышно Гамлинъ: — скажите ему, чтобъ онъ зажалъ свою глотку, или я его пр….

Голосъ ему измѣнилъ, и онъ не могъ окончить фразы.

— Докторъ, произнесъ онъ черезъ нѣсколько минутъ съ неимовѣрнымъ усиліемъ.

— Что, Джакъ?

— Не… говорите… Ни…ту… что… я его обманулъ.

— Хорошо, Джакъ.

Снова наступило молчаніе. Наконецъ, докторъ Дюшенъ положилъ обѣ руки Джака на одѣяло и тихонько вышелъ изъ комнаты. Въ дверяхъ его встрѣтили нѣсколько лицъ, тревожно ожидавшихъ извѣстій о больномъ.

— Питъ, сказалъ онъ торжественно: — пусть войдетъ только одинъ Питъ.

Старый негръ послѣдовалъ за нимъ дрожащими шагами. Увидавъ блѣдное, безъ малѣйшей кровинки лицо Джака, онъ громко зарыдалъ и бросился на колѣни передъ кроватью. Долго черное и бѣлое лица неподвижно лежали на подушкѣ, омоченной слезами. Когда же Дюшенъ хотѣлъ нѣжно поднять старика, то онъ вдругъ выпрямился, поднялъ къ верху свои черныя руки и вдохновенно устремилъ широко раскрытые зрачки въ потолокъ, словно онъ видѣлъ голубое небо. Быть можетъ, онъ и дѣйствительно его видѣлъ…

— Боже милостивый! произнесъ онъ торжественно: — ты умеръ на крестѣ одинаково за бѣлыхъ и за черныхъ овецъ! Агнецъ небесный, помилуй грѣшнаго раба твоего! Господи, милосердный! помилуй его ради Женя! Ты, Боже, знаешь, что двадцать лѣтъ, Твой рабъ, Питъ, позналъ своего распятаго Господа и свято исполнялъ Его завѣтъ. Боже, провосудный! если Тебѣ все равно, зачти мою вѣру и мои дѣла этому грѣшнику. Пріими его въ лоно Авраамово, а меня нечестиваго предай геенѣ огненной. Аминь.

LIV.
Въ старой хижинѣ.

Не трудно было доказать право Грэсъ Конрой на Конроеву землю, согласно завѣщанію доктора Деваржа. Ея тожественность подтвердилъ Думфи тѣмъ охотнѣе, что это заявленіе освобождало его отъ страха увидать когда-нибудь мистрисъ Думфи и не лишало его права собственности на открытую Гэбріелемъ и проданную ему руду. Конечно, послѣ исчезновенія жилы во время землетрясенія, руда потеряла всякую цѣну, но Думфи все еще надѣялся, что жила найдется. И онъ былъ правъ.

Черезъ нѣсколько недѣль послѣ смерти Гамлина, Гэбріель и Олли стояли снова подлѣ заброшенной старой хижины на Конроевой Горѣ. Но на этотъ разъ они посѣтили свое прежнее жилище не съ романтичной, а чисто съ практической цѣлью. Гэбріель упорно отказывался принять предложеніе Грэсъ о переѣздѣ въ большой домъ и, оставивъ жену съ ребенкомъ въ отелѣ, пошелъ посмотрѣть, какія передѣлки были необходимы въ старой хижинѣ.

— Я полагаю, Олли, сказалъ онъ: — что возъ досокъ и нѣсколько дней работы превратятъ снова эту лачужку въ удобное жилище, какъ въ то время, какъ мы были съ тобою дѣтьми.

— Да, отвѣчала Олли задумчиво.

— Хорошо намъ съ тобою тогда жилось, Олли?

— Да, отвѣчала дѣвочка, устремивъ глаза івъ пространство.

— Ты меня не слушаешь, милая Олли, произнесъ онъ, пристально посмотрѣвъ на нее и посадивъ, по старинному, къ себѣ на колѣни.

Миссъ Олимпія обвила руками шею брата и, повидимому, безо всякой причины залилась слезами. Со времени смерти Джака Гамлина, она была очень нервна и, быть можетъ, воображала, что обнимала теперь не брата, а покойнаго. Но черезъ нѣсколько минутъ она оправилась и промолвила:

— Я думала о бѣдной Грэсъ.

— Вотъ и она, легка на поминѣ, отвѣчалъ Гэбріель съ улыбкой, указывая на двѣ фигуры, приближавшіяся къ хижинѣ.,

Это были Артуръ Пойнсетъ и Грэсъ Конрой. Олли вскочила, и, черезъ минуту, инстинктивно, хотя, быть можетъ, не логично, обѣ сестры бросились другъ другу на шею. Мужчины смотрѣли другъ на друга молча, подозрительно, но вскорѣ наступила и ихъ очередь. Смѣясь и плача, Грэсъ обвила руками брата и долго прижимала его къ своему сердцу.

— Теперь, такъ какъ вы нашли сестру, то позвольте мнѣ представить вамъ жену, сказалъ Пойнсетъ, взявъ за руку Грэсъ.

Тутъ Олли, въ свою очередь, бросилась въ объятія Пойнсета. Общая картина.

— Ты, Грэсъ, совсѣмъ не походишь на молодую, сказала практичная Олли, первая прерывая молчаніе: — на тебѣ черное платье и нѣтъ ни вуаля, ни цвѣтовъ.

— Мы уже женаты семь лѣтъ, Олли, отвѣчалъ сметливый Артуръ.

Черезъ нѣсколько минутъ, всѣ четверо весело разговаривали, какъ будто всегда жили вмѣстѣ мирно и дружно.

— Ты знаешь, сказала Грэсъ, обращаясь къ брату: — мы съ Артуромъ отправляемся завтра въ Соединенные Штаты, но рѣшили не выѣзжать отсюда, пока ты вернешься въ свой домъ, въ домъ твоей жены. Мы перевели все, домъ и землю, на твое имя.

Она съ особымъ удареніемъ произнесла слово жи.

— Прежде всего я долженъ передать тебѣ, Грэсъ, отвѣчалъ Гэбріель, пристально смотря на Пойнсета: — бумаги, случайно попавшія мнѣ въ руки. Вотъ конвертъ, полученный по почтѣ послѣ суда; онъ, вѣроятно, принадлежитъ тебѣ.

Грэсъ взяла изъ рукъ брата грязный, пожелтѣвшій конвертъ и, распечатавъ его, вскрикнула отъ изумленія, потомъ покраснѣла и спрятала въ карманъ.

— А вотъ и другой документъ, продолжалъ Гэбріель, вынимая изъ кармана новую бумагу: — я нашелъ его въ пещерѣ, въ которой скрывался отъ мстителей. Онъ принадлежитъ Грэсъ и составляетъ безспорное доказательство, что докторъ Деваржъ нашелъ въ этой горѣ серебрянную руду прежде меня, такъ что ни я, ни мистеръ Думфи съ его акціонерами не имѣемъ никакого права на нее.

Пойнсетъ взялъ въ свою очередь бумагу и, внимательно прочитавъ, сказалъ:

— Да, это такъ. Документъ вполнѣ законный и дѣйствительный.

— У меня есть еще бумага, продолжалъ Гэбріель, вынимая изъ-за пазухи кожанный кошелекъ, а изъ него свернутую бумагу: — это — документъ, по которому докторъ Деваржъ оставилъ все свое наслѣдство Грэсъ. Бѣдный мексиканецъ Рамиресъ, котораго потомъ убили, передалъ его Джули, моей женѣ, а она, прибавилъ Гэбріель покраснѣвъ: — держала его какъ бы на храненіи до возвращенія Грэсъ.

Артуръ принялъ бумагу отъ Гэбріеля и крѣпко пожалъ ему руку.

— А теперь, продолжалъ Конрой: — можетъ быть, вы сдѣлаете визитъ моей женѣ, и все будетъ прощено и забыто. Вѣдь вы уѣзжаете, и увидите моего ребенка; онъ удивительно похожъ на меня.

Но Грэсъ не слышала этихъ словъ, а съ большимъ оживленіемъ разсказывала Олли о прошедшемъ.

— Я взяла камень изъ огня, говорила она, нагибаясь и поднимая обломокъ печи: — вотъ онъ былъ точно такой, черный, обуглившійся; я его потерла объ одѣяло и онъ заблестѣлъ, какъ серебро. Тогда докторъ Деваржъ сказалъ…

— Мы идемъ, Грэсъ, къ женѣ Гэбріеля, перебилъ ее мужъ.

Она съ минуту колебалась, но Артуръ взялъ ее за руку, выразительно пожимая ее. Она тотчасъ поняла, въ чемъ дѣло и весело пошла съ нимъ и съ Олли за сгорбившейся фигурой Гэбріеля, мелькавшей между деревьями.

LV.
Прошедшее проясняется.

Я очень сожалѣю, что не осталось подробнаго описанія встрѣчи мистрисъ Конрой съ Грэсъ и Пойнсетомъ, и намъ надо довольствоваться только послѣдующими замѣчаніями дѣйствующихъ лицъ о томъ, что произошло въ эту памятную минуту. Проводивъ сестру съ мужемъ до вингдамскаго дилижанса, Гэбріель вернулся къ Джули.

— Мнѣ показалось, что ты и мистеръ Пойнсетъ съ перваго взгляда признали другъ друга, точно старые знакомые, сказалъ онъ.

— Я видала его гдѣ-то прежде; но теперь, я думаю, онъ не станетъ намъ надоѣдать своими посѣщеніями, отвѣчала мистрисъ Конрой, сверкая глазами: — но посмотри: малютка улыбается, онъ тебя знаетъ.

Гэбріель пришелъ въ неописанный восторгъ отъ такихъ необыкновенныхъ способностей своего наслѣдника, и, конечно, разговоръ на этомъ кончился.

— Гдѣ ты видалъ мистрисъ Конрой? спросила Грэсъ у мужа въ тотъ же вечеръ въ Вингдамѣ.

— Я никогда не видалъ до сегодняшняго дня мистрисъ Конрой, отвѣчалъ Артуръ, придавая послѣднимъ словамъ буквальный смыслъ: — конечно, я встрѣчалъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, въ Сент-Луи даму, которая теперь, кажется, жена твоего брата… но, Грэсъ, чѣмъ менѣе мы будемъ о ней говорить, тѣмъ лучше.

— Отъ чего?

— Ахъ, да, я и забылъ тебя спросить: какую бумагу тебѣ передалъ Гэбріель? произнесъ Артуръ, внезапно перемѣняя разговоръ.

Грэсъ вынула изъ кармана бумагу и, покраснѣвъ, подала ее мужу. Потомъ она поцѣловала его и прильнула головой къ его плечу. Артуръ развернулъ бумагу и прочелъ вслухъ по-испански слѣдующее:

«Симъ удостовѣряю, что 18-го мая 1848 г., молодая дѣвушка, назвавшая себя миссъ Конрой, явилась въ Сан-Херонимо, прося помощи и крова. Какъ человѣкъ не женатый, я призналъ ее своей дочерью, подъ именемъ Долоресъ Сальватьеры. Черезъ шесть мѣсяцевъ, послѣ ея прибытія, 12-го ноября 1848 г., она родила мертваго ребенка, сына ея жениха Филипа Ашлея. Желая скрыть ея тайну и помѣшать ея родственникамъ и знакомымъ впослѣдствіи узнать ее, я, съ помощью индійской женщины Мануелы, уговорилъ ее ежедневно умывать лицо и руки сокомъ дерева іокато, который придаетъ кожѣ бронзовый цвѣтъ. Послѣ этого превращенія молодой дѣвушки въ индійскую красавицу, я выдалъ ее за свою дочь отъ индійской принцессы Никаты и назначилъ ее законнымъ образомъ своей наслѣдницей. Настоящій актъ составленъ въ Сан-Херонимо 1-го декабря 1848 г. — Жуанъ Гермензильдо Сальватьера».

— Но какъ Гэбріель досталъ эту бумагу? спросилъ Артуръ.

— Не знаю.

— Кому ты ее дала?

— Патеру Филипе.

— А, понимаю! такъ это ты — жена мистера Думфи, неожиданно воскресшая?

— Я не знаю, что сдѣлалъ патеръ Филипе съ тайной, которую я ему довѣрила, отвѣчала Грэсъ, качая головой.

— Ты ему все разсказала?

— Все, только о тебѣ не упоминала, глупый!

Артуръ поцѣловалъ ее, какъ бы подтверждая справедливость ея словъ.

— Право, я сожалѣю, что не разсказала всего и мистрисъ Сепульвидѣ, когда она увѣряла, что ты просилъ ея руки, сказала Грэсъ и прибавила, смотря прямо въ глаза мужу: — ты навѣрно ей не дѣлалъ предложенія?

— Никогда и не думалъ, поспѣшно отвѣчалъ почтенный и правдивый молодой человѣкъ.

LVI.
Отрывокъ изъ письма Олимпіи Конрой къ Грэсъ Пойнсетъ.

"….. и ребенокъ совсѣмъ здоровъ. Но, главное, милая Грэсъ, Гэбъ нашелъ снова серебрянную жилу и все — по твоей милости. Помнишь, какъ ты разсказывала мнѣ, что докторъ Деваржъ далъ тебѣ камень и ты его до того терла, что онъ заблестѣлъ, какъ серебро; ты тогда незамѣтно взяла обломокъ старой печи и потерла его платкомъ. На другой день, Гэбъ увидалъ, что этотъ обломокъ блеститъ и, повѣришь ли, что онъ оказался слиткомъ серебра. Гэбъ тотчасъ сказалъ: «Жила найдена; я взялъ камни для печи изъ сосѣдней горы». Дѣйствительно, онъ пошелъ на то мѣсто, сталъ рыть и снова напалъ на серебрянную руду. Мы опять очень богаты и пріѣдемъ къ вамъ въ будущемъ году. Жаль только, что Гэбъ — такой дуракъ! Любящая тебя сестра

Олимпія Конрой". Конецъ.

<Перевод В. Тимирязева>

"Отечественныя Записки", №№ 1—4, 6—12, 1876

---

1. Я считаю долгомъ подвергнуть еще дальнѣйшему испытанію терпѣніе скептическаго читателя и обратить его вниманіе на, быть можетъ, самый вѣрный и вполнѣ подтвержденный фактъ этой вообще вымышленной хроники. Положеніе и мѣсто нахожденія злополучной Донперской партіи (тогда еще неизвѣстной группы эмигрантовъ), умиравшей отъ голода въ пустынномъ горномъ проходѣ Калифорнійскихъ Сіерръ, узнаны впервые во снѣ капитаномъ Уоптомъ изъ Напы. Испанскія лѣтописи удостовѣряютъ, что помощь несчастнымъ, оставшимся въ живыхъ, была послана только на основаніи этого сна.