Гр. М. Н. Муравьёв — заговорщик (Щеголев)/C 1913 (ДО)

Гр. М. Н. Муравьев - заговорщик
авторъ Павел Елисеевич Щеголев

Опубл.: 1913. Источникъ: az.lib.ru

Гр. М. Н. Муравьевъ — заговорщикъ.

(1816—1826). По неизданнымъ матеріаламъ.

1.

Русскому правительству потребовалось немало времени, чтобы потушить второе польское возстаніе. Весной 1868 года Императоръ Александръ Николаевичъ прибѣгнулъ къ послѣднему средству: онъ поручилъ подавленіе мятежа въ Сѣверо-западныхъ губерніяхъ человѣку, котораго онъ не жаловалъ, — Михаилу Николаевичу Муравьеву, оставившему въ 1861 году постъ министра государственныхъ имуществъ и въ 1863-мъ бывшему не у дѣлъ, если не считать дѣломъ положеніе члена Государственнаго Совѣта и присутствующаго въ Комитетѣ финансовъ. М. Н. Муравьеву были даны особыя полномочія, и онъ быстро справился съ своей задачей и подававшемъ возстанія на Литвѣ создалъ себѣ громкое имя. Прибывъ въ Сѣверо-Западный край, онъ посмотрѣлъ въ корень вещей и занялся прежде всего уловленіемъ нашей революціонной организаціи, руководившей возстаніемъ. Онъ проявилъ особенное званіе методовъ и техники конспиративно-революціоннаго дѣла, умѣло организовалъ полицію ш съ жестокой энергіей проводилъ создавшую имъ карательную систему. М. Н. Муравьевъ говорилъ о своей манерѣ разслѣдованія князю В. А. Черкасскому: «очень часто я сажай мятежниковъ безъ малѣйшей вины, даже подозрѣнія нѣтъ; ну, въ такомъ случаѣ я всегда, рѣшаю: пусть посидитъ подъ замкомъ, да подолѣе, быть-можетъ, что-нибудь и отыщется. Й что-жъ вы думаете? Я былъ такъ счастливъ, что всегда что-нибудь за сидѣльцемъ-то моимъ и отыскивалъ. Ну, тогда и подай его сюда»^[1]. Конфирмаціи М. Н. Муравьева всегда были тяжки. За время его управленія, по его конфирмаціямъ, было казнено 328 человѣкъ, сослано на каторгу 972 человѣка и на поселеніе въ Сибирь 1427 человѣкъ^[2]. Начальникъ его штаба разсказывалъ, что стоило иной разъ намекнуть о смягченіи приговора, какъ М. Н. Муравьевъ вырывалъ изъ рукъ бумагу и быстро ее подписывалъ, причемъ слова «повѣсить, разстрѣлять» выходили у него всегда разборчивѣе другихъ^[3]. Когда читаешь записки графа Муравьева-Виленскаго объ это дѣйствіяхъ въ Литвѣ, удивляешься тому само удовлетворенному хладнокровію, съ какимъ онъ пишетъ: «я конфирмовалъ обоихъ повѣсить, я приказалъ судить военными, судомъ и на мѣстѣ разстрѣлять» и т. п. Да, онъ былъ человѣкъ твердый, рѣшительный, безжалостный и особливо страстный въ своемъ отношеніи къ возставшимъ противъ государства и во имя любви къ родинѣ революціонерамъ.

Но у этого старика, который на седьмомъ десяткѣ лѣтъ съ необычайной страстностью и стремительностью обрушился на мятежъ и мятежниковъ, была юность и молодость, и въ этой порѣ слова «возстаніе, борьба, введеніе новаго образа правленія, ограниченіе самодержавія» не только не были чужды его слуху, но наоборотъ, звучали ласково и мелодично, вызывая мечты о героическихъ подвигахъ, которые благословить родина. Онъ тоже былъ заговорщикомъ, членомъ тайнаго общества, ниспровергателемъ основъ. Его товарищи по обществу стали декабристами и тяжело заплатили за свои молодые порывы. Самъ онъ не избѣгъ привлеченія къ слѣдствію, произведенному послѣ 14-го декабря, во судьба была къ нему милостива, и не въ примѣръ другимъ, виновнымъ не болѣе его, онъ отдѣлался начисто отъ подозрѣній. Сопоставленіе Муравьева-заговорщика и Муравьева-укротителя мятежа — любопытно въ психологическомъ смыслѣ. Оно помогаетъ уясненію его духовнаго облика. Въ свое время біографъ М. П. Муравьева Д. А. Кропотовъ, видѣвшій въ графѣ рыцаря безъ страха и упрека, не могъ не испытать нѣкотораго недоумѣнія передъ сліяніемъ въ одномъ ликѣ революціонера и жестокаго укротителя возстанія и въ разъясненіе этого диковиннаго сочетанія разсказалъ странную исторію о томъ, какъ для М. Н. Муравьева мотивомъ вступленія въ общество было желаніе извлечь изъ его нѣдръ своего брата, и о томъ, какъ онъ всячески старался превратить тайную противоправительственную организацію въ общество, дѣйствующее съ одобреніи правительства^[4]. На самомъ дѣлѣ все происходило далеко не такъ, какъ хотѣлось бы біографу, увлеченному своимъ героемъ.

На основаніи неиспользованнаго еще въ печати матеріала, а именно дѣла о Муравьевѣ, произведеннаго Комитетомъ по разслѣдованію заговора 14 декабря^[5], мы разсказываемъ о столь неимущемъ къ біографіи графа Виленскаго эпизода его участія въ тайномъ обществѣ и слѣдствія надъ нимъ.

2.

Первое тайное общество, извѣстное подъ титломъ «Союзъ Спасенія или Общество истинныхъ и вѣрныхъ сыновъ отечества», былъ учрежденъ въ 1816 году въ С.-Петербургѣ^[6]. Учредителями были шесть гвардейскихъ офицеровъ: братья Матвѣй и Сергѣй Муравьевы-Апостолы, Александръ Николаевичъ Муравьевъ, Никита Михайловичъ Муравьевъ, князь С. П. Трубецкой и И, Д. Якушкинъ. При учрежденіи положено было составить уставъ. Надъ уставомъ пришлось работать изъ учредителей только одному Трубецкому и изъ вступившихъ позднѣе — Л. И. Пестелю, кн. Ильѣ Долгорукову и кн. Ѳ. П. Шаховскому. Послѣдній былъ секретаремъ этой маленькой комиссіи, назначенной обществомъ. Какъ понимали задачу Союза его учредители? И. Д. Якушкинъ на первомъ же допросѣ, не называя именъ, далъ совершенно точное показаніе. «Намѣреніе общества было сблизить дворянство съ крестьянами и стараться первыхъ склонить къ освобожденію послѣднихъ. Сверхъ того, распространить свой отрасли умноженіемъ членовъ и приготовить всѣ сословія въ государствѣ къ представительному правленію»^[7]. Въ одномъ изъ позднѣйшихъ показаній тотъ же Якушкинъ заявлялъ: «Посредственныя и явныя цѣли общества измѣнились съ преобразованіемъ самого общества, но главная цѣль оставалась одна: приготовить государство къ правленію представительному». Фонвизинъ не менѣе ясно формулировалъ цѣли общества: «Осуществленіе нашихъ тогдашнихъ, любимыхъ идей: конституціи, представительства народнаго, свободы книгопечатанія, словомъ, всего того, что составляетъ сущность правленія въ Англіи и другихъ странахъ.»^[8]. Такова основная задача Союза. На слѣдствіи декабристы по большей части стремились затушевать эту задачу, укрыть ее подъ сѣнью общихъ, фразъ, въ родѣ «подвизаться для блага родины, утвердить правила чистѣйшей нравственности», и т. п. Но эту цѣль не открывали сразу всѣмъ привлекаемымъ къ обществу; ихъ сначала готовили къ этому, указывая на вполнѣ легальныя задачи. Какъ достигнуть основной дѣли? На этотъ вопросъ не было опредѣленнаго отвѣта, да не могло еще быть при самомъ началѣ дѣйствій общества. По свидѣтельству И. Д. Якушкина, въ уставѣ было сказано, что если царствующій императоръ не дастъ никакихъ правъ независимости своему народу, то ни въ какомъ случаѣ не присягать его наслѣднику, не ограничивъ его самодержавія"^[9].

Оказаннаго достаточно для опредѣленія степени революціонности Союза (если не въ тактикѣ, то въ теоріи). Михаилъ Муравьевъ, вступившій въ члены Союза Спасенія по приглашенію своего родного брата, былъ, конечно, не изъ тѣхъ, отъ которыхъ скрывали истинную цѣль общества при принятіи въ члены. Что побудило двадцатилѣтняго офицера съ серьезной научной подготовкой вступить въ ряды заговорщиковъ? Этотъ поступокъ былъ вполнѣ естествененъ со стороны человѣка, которому вліятельнѣйшіе члены тайнаго общества были близкими друзьями и родственниками, который жилъ въ атмосферѣ, питавшей революціонныя настроенія. Онъ присутствовалъ при разговорахъ, предшествовавшихъ основанію общества. «Сергѣй Трубецкой, — читаемъ въ запискахъ И. Д. Якуникина, — Матвѣй и Серіѣй Муравьевы и я, — мы жили въ казармахъ и очень часто бывали вмѣстѣ съ тремя братьями Муравьевыти: Александромъ, Михаиломъ и Николаемъ. Никита Муравьевъ также часто видался съ нами. Въ бесѣдахъ нашихъ разговоръ обыкновенно былъ о положеніи Россіи. Тутъ разбирались главныя язвы нашего отечества: закоснѣлость народа, крѣпостное состояніе, жестокое обращеніе съ солдатами, которыхъ служба въ теченіе 25 лѣтъ была каторгой, повсемѣстное лихоимство, грабительство и, наконецъ, неуваженіе къ человѣку вообще»^[10]. Чувство долга передъ родиной или, какъ выражались тогда, обязанность подвизаться для пользы Отечества, вызвали къ жизни тайное общество. Повинуясь этому чувству, шли въ общество наиболѣе чуткіе и сознательные представители военной интеллигенціи. Но, конечно, какъ и всегда, не всѣ вступавшіе въ общество дѣлали это въ силу идеалистическихъ побужденій. Выла поэзія, но была и проза. Выли вступленія и по стадному инстинкту, и по требованію моды, и, просто, по соображеніямъ внѣшняго честолюбія. Для многихъ рядовыхъ офицеровъ общество, въ которомъ были видные и вліятельные офицеры со связями, было ареной, на которой можно было выдвинуться и но службѣ. Александръ Муравьевъ въ отвѣтахъ на допросѣ доказывалъ, что побужденіемъ къ вступленію въ общество была, «ложно понимаемая любовь къ отечеству, служившая для нихъ самихъ покровомъ безпокойнаго честолюбія»^[11].

Для выясненія мотивовъ, мякнувшихъ Михаила Николаевича въ общество, важно отмѣтить, что онъ, такъ близко, такъ интимно связанный съ учредителями «Союза Спасенія», не принималъ участія въ учрежденіи, и только нѣкоторое время спустя былъ приглашенъ своимъ восторженнымъ и пылкимъ братомъ. То, что мы знаемъ о М. Н. Муравьевѣ хотя бы изъ біографіи, составленной его поклонникомъ, рисуетъ намъ М. И., какъ человѣка осторожнаго, способнаго обдумывать свои увлеченія, наблюдающаго и размышляющаго. Несомнѣнно, кромѣ того, духъ честолюбія внѣшняго, служебнаго, владѣлъ имъ; ему мечталась крупная карьера государственнаго дѣятеля. А между тѣлъ связи его отца, учредителя и начальника извѣстной школы колонновожатыхъ, были незначительны, и врядъ-ли могли обезпечить быстрые служебные успѣхи сыновей. Въ 1816—1817 году М. И. Муравьевъ былъ всего-на-всего поручикомъ гвардейскаго генеральнаго штаба, прикомандированнымъ къ Московскому учебному заведенію для колонновожатыхъ. Біографъ М. И. Муравьева, со словъ брата его С. Н., хотѣлъ бы объяснитъ вступленіе въ общество нежеланіемъ «бросить брата, главнаго вчинателя „Союза Опасенія“, въ жертву всѣхъ случайностей предпріятія, очевидно, неосновательнаго и не предвѣщавшаго никакихъ добрыхъ послѣдствій»^[12]. Но тотъ же біографъ указываетъ, что Муравьевъ присталъ къ союзу, когда увидѣлъ, что большая часть его сослуживцевъ и знакомыхъ также принадлежитъ къ Союзу Спасенія.

Итакъ, по всѣмъ видимостямъ, элементы идеалистическіе играли совсѣмъ незначительную роль въ мотивахъ, побудившихъ М. Н. Муравьева примкнуть къ тайной организаціи. Человѣкъ расчетливой осторожности, онъ, кажется, первый изъ заговорщиковъ сообразилъ, куда можетъ привести дѣятельность общества въ случаѣ его неуспѣха, но до лоры, до времени онъ счелъ необходимымъ оставаться на лонѣ общества. Какую роль игралъ онъ въ «Союзѣ Спасенія»? Его біографъ, пользуясь семейными преданіями и явно сгущая краски, разсказываетъ о «Союзѣ Спасенія» такъ, будто вся недолгая жизнь этой организаціи была сосредоточена въ дѣятельности двухъ членовъ: П. И. Пестеля и М. Н. Муравьева. При этомъ Пестель рисуется, какъ злой геній Союза и его молодыхъ, неопытныхъ участниковъ, а М. Н. Муравьевъ, какъ добрая фея, раскрывающая и обезвреживающая всѣ гибельные ковы злого духа Пестеля. Пестель старался революціонизировать Союзъ, а Муравьевъ — убить революціонные зародыши и легализовать Союзъ. Именно Муравьевъ заставилъ Союзъ уничтожитъ уставъ, составленный Пестелемъ; именно Муравьевъ позаботился объ уничтоженіи Союза Спасенія и о замѣнѣ его «Союзомъ Благоденствія, и составилъ уставъ новаго общества. Эта картина дѣйствій не соотвѣтствуетъ дѣйствительности. Во-первыхъ, несмотря на новое названіе и новый уставъ, основная цѣль общества осталась той же; новый уставъ замаскировалъ ее и тѣмъ облегчалъ вербовку новыхъ членовъ, но измѣненіе самодержавнаго режима, введеніе представительства — по-прежнему сознавались всѣми активными членами, какъ неизбѣжные результаты ихъ дѣйствій, хотя бы и въ далекомъ будущемъ. Далѣе, въ дѣйствительности борьба, столь обостренная, какъ ее изображаетъ біографъ, М. Н. Муравьева съ Пестелемъ и его вліяніемъ, не имѣла мѣста, Если бы Муравьевъ игралъ такую роль, какую навязываетъ ему біографъ, объ ней непремѣнно сохранились бы какія-либо свидѣтельства, если не въ запискахъ и воспоминаніяхъ участниковъ движенія, то въ показаніяхъ, данныхъ ими на слѣдствіи по ихъ дѣлу, но въ названныхъ источникахъ мы не находимъ даже намековъ на подобное освѣщеніе дѣйствій М. Н. Муравьева. Нисколько даже не чувствуется, что М. Н. Муравьевъ игралъ такую выдающуюся роль среди заговорщиковъ. Если мало этихъ соображеній, то можно указать, что изображеніе Пестеля, какъ злого генія Союза, представляетъ плодъ неискуснаго вымысла (самого-ли біографа или позднѣйшихъ вспоминателей, разсказывавшихъ ему о событіяхъ): не имѣя ровно никакихъ матеріаловъ о политическихъ взглядахъ Пестеля въ 1816—1817 годахъ, біографъ просто перенесъ изъ позднѣйшей эпохи всѣ особенности его міровоззрѣнія; на основаніи „Русской Правды“ онъ изобразилъ намъ взгляды Пестеля въ пору перваго его выступленія на политическомъ поприщѣ. Но Пестель пережилъ цѣлую эволюцію въ своихъ политическихъ взглядахъ, и „Русская Правда“, въ томъ видѣ, въ какомъ она извѣстна намъ, тоже носитъ слѣды постепеннаго развитія міровоззрѣнія автора.

Единственнымъ фактическимъ поводомъ къ тому освѣщенію роли М. Н. Муравьева, которое находимъ въ трудѣ Д. А. Кропотова, является свѣдѣніе о Томъ, что Михаилъ Муравьевъ сильно возставалъ вмѣстѣ съ многими другими противъ устава, составленнаго Пестелемъ, и добился его отмѣны и принятія другого устава. Но вѣдь еще вопросъ, можно ли такія дѣйствія со стороны М. Н. Муравьева выводить изъ мотивовъ, указанныхъ Д. А. Кропотовымъ. Пестеля на допросѣ спросили:

„Нѣкоторые члены показываютъ, что статутъ начальнаго общества отринутъ или уничтоженъ но множеству формъ и клятвъ, въ ономъ предполагавшихся, и потому, что проповѣдывалъ насиліе и слѣпое повиновеніе боярамъ. Поясните, въ какомъ томно духѣ былъ написанъ означенный статутъ я почему дѣйствительно былъ уничтоженъ?“

П. И. Пестель далъ слѣдующій отвѣтъ: — „статутъ перваго общества имѣлъ много клятвъ и формъ, потому что составленъ былъ въ духѣ массонскихъ учрежденій, формъ и клятвъ. Въ скорости, по принятіи обществомъ сего статута, разъѣхались члены, составлявшіе оный, то есть князь Трубецкой, князь Долгоруковъ и я; а по сему и находили остальные члены разный въ немъ недоумѣнія. Вслѣдствіе чего и уничтожили оный въ Москвѣ, когда были тамъ въ 1817 году зимою“.

Вѣрнѣе всего думать, что уставъ Союза былъ признанъ непригоднымъ (притомъ не однимъ Муравьевымъ, но и другими сочленами) отчасти потому, что сознательные члены уже переросли ребяческую форму заговорщической организаціи, а несознательныхъ и вступающихъ членовъ эта форма могла только отпугивать^[13]. И. Д. Якушкинъ на слѣдствіи показалъ кратко: „Въ 1817 году по прибытіи гвардіи въ Москву и многихъ членовъ общества, уставъ, сочиненный и принятый обществомъ въ Петербургѣ, послѣ нѣкоторыхъ преній на совѣщаніяхъ, единогласно всѣми членами, находящимися тогда въ Москвѣ, былъ найденъ неудобнымъ для хода общества и потому уничтоженъ“.

Итакъ на совѣщаніяхъ въ Москвѣ въ 1817 году Уставъ былъ уничтоженъ, и выработка новаго устава (на основаніи устава нѣмецкаго Tugendbund’а) была поручена Никитѣ М. Муравьеву, Михаилѣ Муравьеву и князю Трубецкому. Они работали, по показанію Никиты Муравьева, четыре мѣсяца. Та часть устава, которую составлялъ Никита Муравьевъ, оказалась несоотвѣтствующей остальнымъ частямъ, и ее переработалъ Петръ Колотилъ. Получивъ уставъ, общество приняло новое образованіе и новое названіе „Союза Благоденствія“. Уставъ Союза извѣстенъ; опредѣлить же точно работу М. Н. Муравьева не представляется возможнымъ. Во всякомъ, случаѣ, надо помнить, что при невинномъ характерѣ устава основная цѣль общества, вѣдомая всѣмъ виднымъ членамъ, оставалась та же. Въ дѣйствительности уставъ не покрывалъ ни теоріи, ни практики общества. Ссылаясь на невинный уставъ, многіе изъ привлеченныхъ къ слѣдствію доказывали свое полнѣйшее невѣдѣніе объ иныхъ задачахъ общества и успѣли оправдаться. И самъ Муравьевъ воспользовался такимъ положеніемъ дѣла умѣло на слѣдствіи, но того, что было полезно утверждать на слѣдствіи, не слѣдуетъ повторять въ изслѣдованіи, а какъ разъ такъ и поступилъ біографъ М. Н. Муравьева,

Съ теченіемъ времени дѣятельность „Союза Благоденствія“» развивалась; члены его постепенно приходили къ сознанію необходимости дѣйствій, приближающихъ ихъ къ основной цѣли общества. Разговоры должны были вылиться въ дѣла. Положеніе мало-по-малу становилось серьезнымъ, и осторожному М. Н. Муравьеву было ясно, что оставаться въ Обществѣ, значило бы подвергнуть большому риску свое будущее, но разорвать съ тайной организаціей было тоже нелегко. Онъ еще участвовалъ на засѣданіяхъ 1821 года, на которыхъ былъ распущенъ «Союзъ Благоденствія» и создано новое существо съ новымъ уставомъ, то общество, результатомъ дѣятельности котораго было 14 декабря. По показанію И. Д. Якушкина, М. Н. Муравьевъ попалъ къ концу засѣданій, и ему былъ прочитанъ новый уставъ. Но Муравьевъ уже сознательно отстранялся отъ сношеній съ обществомъ: онъ вышелъ въ отставку и притулился въ своемъ имѣніи въ глухомъ уѣздѣ Смоленской губерніи. Баронъ Розенъ, въ статьѣ, написанной по поводу работы Д. Л. Кропотова и посвященной М. Н. Муравьеву и его участію въ тайномъ обществѣ 1816—1821 г.г., сообщаетъ слѣдующія данныя^[14]:

«Михаилъ Николаевичъ Муравьевъ, пробывъ три года членомъ тайнаго общества, достигнувъ извѣстности, какъ отличнѣйшій офицеръ, получивъ значительное жалованье и чинъ подполковника, пренебрегъ всѣми ласковыми отговариваніями высшихъ своихъ начальниковъ и вышелъ въ отставку въ концѣ 1820 г., послѣ происшествія въ л.-ги. Семеновскомъ полку. Въ это время послѣдовали его примѣру много членовъ тайнаго общества изъ гвардіи: кто перешелъ на службу въ армейскіе полки, кто вышелъ въ отставку подъ предлогомъ болѣзни или по домашнимъ обстоятельствамъ, только чтобы удалиться изъ центровъ „Тайнаго Общества“. Молодые офицеры въ оберъ-офицерскихъ эполетахъ, съ огромнымъ запасомъ тогдашняго либерализма и филантропическихъ и космополитическихъ идей, дослужившись до штабъ-офицерскихъ эполетъ и до вакансіи въ отдѣльные начальники, въ полковые командиры и, наконецъ, убѣдившись, что Пав. Ив. Пестель и сообщники его но шутятъ и не забавляются голословными совѣщаніями на съѣздахъ я сходкахъ, а весьма серьезно увлеклись дѣломъ общества, — часть изъ нихъ умудрилась и послѣдовала примѣру М. Н. Муравьева».

Конечно, М. Н. Муравьеву было не безызвѣстно, что правительство, и въ частности, самъ Государь уже знаютъ о Тайномъ Обществѣ и объ его членахъ. По одному любопытному поводу объ освѣдомленности правительства члены общества узнали достовѣрно. Въ 1821 году въ Смоленской губерніи случился неурожай и голодъ. Члены общества и прежде всего М. Н. Муравьевъ энергично взялись за дѣло помощи голодающимъ: открыли подписку, производили сборы, разбудили предержащія власти и добились успѣха^[15]. Любопытно, что правительство (уже въ то время!) подозрительно отнеслось къ общественной иниціативѣ въ этомъ дѣлѣ. Графъ В. П. Кочубей всеподданнѣйше доносилъ по этому поводу 8 апрѣля 1821 года Александру Павловичу^[16]:

«Я не говорю вашему величеству о неурожаѣ, обнаружившейся въ двухъ смежныхъ съ Черниговской губерніей уѣздахъ Смоленской губерніи. Вы узнаете объ этомъ изъ бумагъ Комитета Министровъ, равно изъ моего отдѣльнаго мнѣнія по этому поводу; скажу только, что я слышалъ, что когда въ Москвѣ была открыта подписка, о которой ваше величество узнаете также изъ донесенія Комитета, то нѣкоторыя лица, вѣроятно, съ цѣлью очернить правительство, пожелали пожертвовать большія суммы и подчеркнуть этимъ его мнимое безучастіе. Князь Дмитрій Голицынъ держалъ себя въ этомъ случаѣ очень умно. Онъ запретилъ публиковать въ Москвѣ объ этой подпискѣ, полагая, что правительство должно само удовлетворить столь настоятельныя нужды, но не препятствовать частной благотворительности притти на помощь пострадавшимъ».

Дѣйствительно, помощь голодающимъ была прямо поставлена въ счетъ обществу. Александръ I, но сообщенію Н. И. Тургенева, переданному И. Д. Якушкину и занесенному послѣднимъ въ записки (стр. 64), «былъ увѣренъ, что устрашающее его тайное общество было чрезвычайно смѣло, и сказалъ однажды кн. П. М. Волконскому, желавшему его успокоить на ототь счетъ: „Ты ничего не понимаешь, эти люди могутъ кого хотятъ возвысить или уронить въ общемъ мнѣніи; къ тому же они имѣютъ огромныя средства; въ прошломъ году, во время неурожая въ Смоленской губерніи, они кормили цѣлые уѣзды“. И при этомъ назвали меня, Пассека, Фонвизина, Михайла Муравьева и Левашова. Все это передалъ мнѣ^[17] послѣ Колошинъ, пріѣхавшій изъ Петербурга по порученію В. Тургенева… Тургеневъ заказывалъ намъ съ Колошинымъ быть какъ можно осторожнѣе послѣ того, что Императоръ назвалъ нѣкоторыхъ. изъ насъ».

Послѣ такихъ извѣстій М. Н. Муравьеву, желавшему отойти отъ Общества, дѣйствительно ничего не оставалось, какъ засѣсть въ своемъ имѣньѣ. Онъ наѣзжалъ по дѣламъ въ Москву и Петербургъ, видѣлся, конечно, со своими старыми товарищами и единомышленниками, говорилъ и о дѣлахъ общества, но самъ воздерживался отъ какого-либо участія.

Но для характеристики самого Муравьева любопытны и цѣнны не столько эти, приведенныя нами, данныя объ его активной дѣятельности, какъ заговорщика, сколько тѣ, неизвѣстныя до сихъ поръ, данныя слѣдственнаго процесса, рисующія въ весьма оригинальномъ очертаніи Муравьева, будущаго покорителя Литвы. Къ нимъ мы и переходимъ.

Мы приводимъ въ подлинникѣ объясненія М. П. Муравьева, ибо ихъ нельзя излагать, а надо прочесть цѣликомъ: ужъ очень они любопытны для характеристики будущаго графа. Эти многословныя увѣренія въ невинности, обращенія къ Государю, воззванія къ Богу, убѣжденія въ истинности показаній и вмѣстѣ съ тѣмъ, фактически неправильныя объясненія, сплошныя умолчанія — рисуютъ ярко личность Муравьева..

3.

Извѣстно, что лишь только слѣдственный по заговору декабристовъ комитетъ, руководимый самимъ Николаемъ Павловичемъ, открылъ свои дѣйствія и началъ допросы, какъ тотчасъ же, будто изъ рога изобилія, посыпались раскаянія, признанія, разоблаченія и указанія именъ всѣхъ мало-мальски прикосновенныхъ лицъ. Имя Михайлы Муравьева было названо при первыхъ же допросахъ, и уже въ 9-омъ засѣданіи комитета 25 декабря 1825 года военный министръ объявилъ, что, по его докладу 24 декабря, Государь Высочайше повелѣть соизволилъ взять подъ арестъ, среди многихъ другихъ и Михаила Николаевича Муравьева^[18].

Поставивъ своей задачей устраниться отъ тайнаго общества, М. Н. Муравьевъ притаился въ своемъ имѣньѣ въ глуши Рославльскаго уѣзда, Смоленской губерніи. Вѣсти о возстаніи на Сенатской площади дошли сюда въ самомъ концѣ декабря мѣсяца, а вслѣдъ за ними долетѣли слухи и о бунтѣ Черниговскаго полка. Прошлое встало передъ взоромъ М. Н. Муравьева, и онъ понялъ, что, но меньшей мѣрѣ, отъ допросовъ и привлеченія къ слѣдствію ему не уйти, поспѣшилъ приготовиться и уничтожить всякія сомнительныя бумаги. Біографъ его риторически описываетъ, какъ слухи объ арестѣ заронили въ его душу зловѣщее предчувствіе, какъ онъ ясно увидѣлъ приближеніе грозы, и какъ, предчувствуя арестованіи, онъ выѣхалъ изъ своего имѣнія въ Москву, гдѣ и остановился съ семьей у матери своей жены, — извѣстной Надежды Николаевны Шереметевой, на Бронной. Здѣсь, дѣйствительно, онъ былъ арестованъ 12-го января, «до свѣту», и тотчасъ-же отравленъ въ Петербургъ. По прибытіи Муравьевъ былъ доставленъ въ Зимній Дворецъ, и здѣсь генералъ-адъюіангь Левашовъ снялъ съ него первое показаніе, которое я было заслушано 16 января въ засѣданіи слѣдственнаго комитета. Комитетъ постановилъ заготовить ему вопросные пункты.

Только въ самое послѣднее время (уже въ 20-мъ вѣкѣ) начали проскальзывать въ нашу печать данныя изъ слѣдственныхъ о декабристахъ дѣлъ, и мы получили возможность, на основаніи достовѣрнаго матеріала, судить о томъ, какъ отвѣчали на допросахъ и держали себя во время слѣдствія декабристы. То, что становилось извѣстнымъ въ этомъ отношеніи, вселило горькое разочарованіе въ современное сознаніе, полное благоговѣйной памяти о герояхъ 14-го декабря. Привлеченные къ слѣдствію заговорщики — отъ прапорщика до генерала — не проявили никакой стойкости и съ удивительной безудержностью спѣшили повѣдать своимъ судьямъ всѣ тайныя дѣйствія, всѣ слова, вымолвленныя со значеніемъ и безъ значенія въ пустой болтовнѣ, всѣ мысли, даже самыя сокровенныя; спѣшили назвать возможно больше именъ, хорошо зная, что всякое указаніе влечетъ за собой арестъ; не останавливались по временамъ даже передъ навѣтами и оговорами своихъ товарищей, и раскаивались, раскаивались безъ конца. Слѣдователи безъ особыхъ усилій добивались отъ своихъ подслѣдственныхъ отвѣтовъ на всѣ вопросы. Напрасно было бы объяснять такое чрезмѣрное обнаженіе тайнъ сознательнымъ стремленіемъ уяснить правительству смыслъ и значеніе своей заговорщической дѣятельности и такимъ образомъ какъ бы продолжить пропаганду дѣла. Такое объясненіе не отвѣчаетъ, положенію вещей, ибо — надо признать, что огромное большинство декабристовъ выказало самое настоящее малодушіе. Если бы они не были на слѣдствіи такъ краснорѣчивы, такъ многоглаголивы, если бы больше думали о возможныхъ результатахъ своихъ оглашеній и выдачъ, то, несомнѣнно, было бы меньше жертвъ, меньше страданій, и самая революціонная идея не была сведена къ тому ничтожному бытію, въ какое она попала послѣ суда надъ декабристами.

Необходимо имѣть въ виду только "что сказанное, чтобы лучше оцѣнить поведеніе М. м. Муравьева во время слѣдствія. Изъ всѣхъ, привлекавшихся къ слѣдствію онъ былъ однимъ изъ самыхъ выдержанныхъ и стойкихъ. Онъ имѣлъ, впрочемъ, возможность приготовиться, обдумать свое положеніе, сообразить ходъ слѣдствія; онъ выработалъ опредѣленный планъ отвѣта. Онъ оказался очень скупъ въ фактическихъ высказываніяхъ, но зато лилъ цѣлыя риторическія рѣки на тему о чистотѣ и невинности своего сердца, о преданности и покорности Государю, о снисхожденіи и милосердіи къ отцу семейства и страдальцу отъ ранъ. М. И. Муравьевъ совершенно умолчалъ о своемъ участіи въ «Союзѣ Спасенія», не распространился о своей роли въ реформѣ тайнаго общества и въ выработкѣ устава. «Союза Благоденствія» и настоятельно твердилъ о томъ, что, никакихъ сношеній не имѣя съ членами общества, онъ пребывалъ въ полномъ и рѣшительномъ невѣдѣніи объ ихъ дѣйствіяхъ. Вотъ его первое показаніе, снятое съ него генераломъ Левашовымъ. Онъ представляетъ отвѣть на вопросъ, принадлежалъ-ли онъ къ тайному обществу.

«Въ 1817 и 1818 году я участвовалъ съ тѣми, кои общество тогда составляли. Цѣль общества была совершенно не противузаконна, и даже уставъ онаго неоднократно хотѣли довести до свѣдѣнія государя. Сочленами были: мой брать, фонъ-Визинъ, Перовскій, Трубецкой, Новиковъ и многіе другіе, коихъ; теперь не уномяго. Въ семъ году было нѣсколько совѣщаній въ Москвѣ. Кромѣ тѣхъ, которыя были насчетъ состава общества, въ другихъ я не участвовалъ.

Съ 1818 года поѣхалъ я въ деревню и въ Москву пріѣзжалъ токмо временно, почему сношенія мои съ обществомъ были весьма малыя.

Въ 1821 году было въ Москвѣ совѣщаніе, послѣ котораго общество было разрушено. Съ тѣхъ поръ я отъ онаго отсталъ и даже совершенно не зналъ о его возобновленіи».

Въ этомъ первомъ своемъ отвѣтѣ Муравьевъ слухо говоритъ о московскихъ совѣщаніяхъ 1821-го года, послѣ которыхъ онъ отсталъ. Изъ его словъ даже не видно, присутствовалъ ли онъ на нихъ. Нельзя не отмѣтитъ и того, что онъ назвалъ слишкомъ мало именъ. Изъ названныхъ кап. Новиковъ давно уже умеръ; А. И. Муравьеву, Фонвизину и Трубецкому, уже арестованнымъ, указаніе М. Н. Муравьева не могло, конечно, повредить. О Перовскомъ Комитетъ тотчасъ же запросилъ Муравьева, какого Перовскаго онъ имѣетъ въ виду. Муравьевъ назвалъ Льва, камергера, въ то время путешествовавшаго за границей.

20 января М. И. Муравьевъ сочинилъ всеподданнѣйшее прошеніе, въ которомъ апъ исповѣдывался передъ Государемъ. Исповѣдь очень характерная: она ни на слово не увеличила фактическаго содержанія его призванія, но зато въ обиліи содержала изъявленія покорности, любви, преданности, благодарности. Дѣйствительная цѣль его прошенія — добиться разрѣшенія «предстать передъ Государемъ, услышать свое обвиненіе и принести свое оправданіе». Прошеніе М. Н. Муравьева полно своеобразнаго подобострастія и низкопоклонной лести: вѣроятно, онъ былъ того мнѣнія, что эти свойства его обращенія проложатъ путь къ сердцу Николая Павловича. Приводимъ цѣликомъ это прошеніе отставного подполковника, чтобы читатель могъ, какъ должно, оцѣпить его, прикинувъ его мысленно къ тому надменному топу, какимъ проникнуты «Записки графа М. Н. Муравьева».

«Ваше Императорское Величество,

Всемилостивѣйшій Государь!

Вашъ вѣрноподданный, отставной подполковникъ, Михаилъ Николаевъ, сынъ Муравьевъ, взятый подъ стражу и содержащійся подъ карауломъ въ военномъ госпиталѣ, дерзаетъ прибѣгнуть къ милосердію и покрову Вашего Императорскаго Величества.

Страдалецъ отъ ранъ, понесенныхъ имъ въ 1812-мъ году, всегда преданный своему Государю и готовый жизнію своею жертвовать для него, не омрачивши себя никогда ни мятеженъ, ни возмущеніемъ, не получившій даже въ продолженіе службы своей отъ начальства выговора, нынѣ по неизвѣстнымъ ему причинамъ отторгнутъ отъ семейства, разлученъ съ женою и тремя малолѣтними дѣтьми и находится на чредѣ государственныхъ преступниковъ подъ стражею.

Государь всемилостивѣйшій, чѣмъ, прогнѣвалъ я Ваше Императорское Величество, даждь услышать мнѣ вину свою и принести свое оправданіе!

Бывши призванъ во дворецъ, я по чистой совѣсти отвѣчалъ на сдѣланный мнѣ допросъ господиномъ генералъ-адъютантомъ Левашовымъ; въ тѣлесномъ и душевномъ страданіи своемъ, въ смятеніи чувствъ своихъ желалъ я пасть къ стонамъ Вашего Императорскаго Величества и изложить вамъ чувства моей вѣрноподданнической покорности и обязанности совѣсти, но Ваше Императорское Величество изволили быть заняты, и потому я лишенъ была, счастья, исповѣдать свои чувства своему милостивѣйшему Государю, лишенъ былъ послѣдней отрады страдальца и, получивши чрезъ господина генералъ-адъютанта Левашова отвѣтъ Вашего Императорскаго Величества, что вы не изволите находитъ меня виновнымъ и потому отсылаете меня до окончанія дѣла въ военный госпиталь, гдѣ и по днесь нахожусь… Нахожусь въ горестномъ положеніи страдальца отъ ранъ и сердечнаго быть на чредѣ государственныхъ преступниковъ, когда всегда былъ покоренъ и преданъ своему Государю (Sic!).

Въ допросѣ своемъ я показалъ и нынѣ вамъ исповѣдую, всемилостивѣйшій Государь, что съ 1818-го года, по влеченію общаго мнѣнія, которое не могло быть противно покойному Государю, я находился въ обществѣ, которое Вашему Императорскому Величеству уже, извѣстно и съ 1821-го года не существуетъ, съ тѣхъ поръ я уже ни въ какомъ не находился; всѣ происшествія, омрачившія день вступленія Вашего Императорскаго Величества на престолъ, для меня безызвѣстны, чужды и противны правиламъ моимъ и совѣсти.

Мысль о благѣ Государя моего и отечества были въ сердцѣ моемъ неразлучны, я всегда молилъ и не перестаю молить Всемогущаго о сохраненіи дней Государя для блага отечества, всегда желалъ служить государю всею вѣрою и правдою, свойственной истинно русскому, гордился всегда сими чувствами и уповаю еще на милость Бога, на правду Вашего Императорскаго Величества, что не буду оставленъ, что дозволите предстать предъ вами, изложить мои чувства сердечныя преданности и покорности Вашему Императорскому Величеству и предъ лицомъ вашимъ снять клевету, омрачившую, можетъ быть, меня во мнѣніи вашемъ.

Простите великодушно безпорядокъ моихъ мыслей и писанія, я душой и совѣстью покоенъ, но страдаю тѣлесно и сердечно, ибо разлученъ съ женою и тремя малолѣтними дѣтьми, которыя составляютъ единственное мое счастье. Я оставилъ семейство свое въ безызвѣстности о себѣ, и дѣла, требующія большой дѣятельности, въ противномъ случаѣ угрожающія совершеннымъ разрушеніемъ благосостоянія моего.

Молю Ваше Императорское Величество, не причтите къ дерзости сію мою исповѣдь, я пишу согласно своей совѣсти, своимъ чувствамъ всемилостивѣйшему своему государю, сія есть послѣдняя отрада скорбнаго моего сердца. Пріймите оную съ свойственнымъ Вашему Императорскому Величеству милосердіемъ и съ той же искренностью и простотою, съ каковою она написана. Дозвольте мнѣ предстать предъ вами, услышать свое обвиненіе и принести свое оправданіе, и ежели въ невѣдѣніи своемъ чѣмъ оскорбилъ Ваше Императорское Величество, то простите великодушно того, который по гробъ пребудетъ съ чувствами совершенной покорности и благодарности Вашего Императорскаго Величества вѣрноподданный отставной подполковникъ Михаилъ Николаевъ, сынъ Муравьевъ».

4.

Но М. И. Муравьевъ не достигъ своей цѣли и не былъ вызванъ къ Николаю Павловичу. Ему пришлось имѣть дѣло только съ Комитетомъ, который, впрочемъ, не скоро заготовилъ для него вопросные пункты. Предварительно Комитетъ собралъ показанія противъ М. Н. Муравьева. Что онъ былъ членомъ первоначальнаго тайнаго общества и затѣмъ «Союза Благоденствія», показали многіе изъ привлеченныхъ, и кн. Трубецкой, и Пестель, и Никита Муравьевъ. Изъ показаній послѣдняго и М. А. Фонвизина Комитету было извѣстно, что онъ работалъ надъ уставомъ «Союза Благоденствія». Но оговаривавшіе М. Н. Муравьева старались всячески смягчить свои оговоры. Такъ Фонвизинъ и H. М. Муравьевъ, показавъ, что онъ участвовалъ въ составленіи устава «Союза» по плану Тугендбунда, добавляли, что «онъ вообще занимался только открытою цѣлью Общества. Правила же, изложенныя въ семъ уставѣ, основаны на чистѣйшей нравственности и дѣятельной любви къ человѣчеству, такъ что многіе члены предлагали подвести его Правительству на утвержденіе». И Александръ Николаевичъ Муравьевъ, братъ М. Н., поименовалъ его въ членахъ общества въ показаніяхъ 17 января, но тотчасъ же убоявшись послѣдствій, добавилъ: «Теперь, когда Господь открываетъ то, что хотѣлъ держатъ въ тайнѣ передъ Господомъ Богомъ, обязалъ и я сказать: что братъ мой родной отст. подполк. Михаила Муравьевъ всегда удалялся или съ омерзѣніемъ прекращалъ всякіе преступные разговоры. Онъ всегда держался прямой испитой цѣли общества, которая била распространеніе просвѣщенія и добродѣтели; и когда мнѣ случалось увлечену бить страстью, то онъ всегда приводилъ меня къ порядку, о чемъ теперь торжественно заявляю»^[19]. Комитетъ не придалъ никакого значенія показаніямъ объ участіи въ «Союзѣ Спасенія» и «Союзѣ Благоденствія», въ разработкѣ устава послѣдняго общества и обратилъ все свое вниманіе на выясненіе вопроса, было ли извѣстно М. Н. Муравьеву общество, возникшее послѣ 1821 года, и состоялъ-ли онъ участникомъ его.

9 февраля 1826 года М. Н. Муравьевъ далъ отвѣтъ на заданные Комитетомъ вопросы. Первый вопросъ, присягалъ-ли новому Государю. М. Н. Муравьевъ отвѣчалъ:

«31-го декабря былъ я еще въ деревнѣ, гдѣ повелѣніе о приведеніи къ присягѣ Его Императорскому Величеству Государю Императору Николаю Павловичу не было объявлено. 31-го я выѣхалъ изъ деревни въ Москву съ своимъ семействомъ, куда и прибылъ 9-го января. 12-го до свѣту я былъ взятъ и потому не могъ исполнить долга совѣсти своей; однакожъ, скажу, что 10-го подъѣзжалъ къ собору, думая присягнутъ и дать въ томъ подписку, но соборъ былъ замкнутъ, вѣроятно, что уже не принимали въ то время присяги, ежели въ семъ имѣется какое сомнѣніе, то можно выправиться».

О своихъ отношеніяхъ къ тайному обществу М. Н. Муравьевъ повторилъ свое показаніе генералу Левашову, распространивъ его и опять-таки не прибавивъ фактовъ.

«Въ ноябрѣ и декабрѣ 1817-го года начало образовываться при мнѣ тайное общество, подъ названіемъ „Союза Благоденствія“, которое имѣло цѣлью распространеніе добрыхъ нравовъ, просвѣщеніе и прогни у стать противъ лихоимства и неправды. Я иной цѣли сему обществу не зналъ и не имѣлъ. — Знавши даже, сколько Государь Императоръ всегда стремился къ распространенію добрыхъ нравовъ, не полагалъ оное ему противнымъ и потому желалъ даже, чтобы оно дошло до свѣдѣнія его. — Я не помню, чтобы я кого-нибудь въ оное принялъ; кажется, что не принималъ.

Въ семъ обществѣ были собранія, въ коихъ я былъ при написаніи устава его; объ цѣли его сказалъ и иной не зналъ.

Въ 1818-мъ году было управленіе сего общества въ Москвѣ; нѣкоторое время совѣщанія происходили у меня, послѣ у Никиты Муравьева, а тамъ не знаю, у кого: меня не было въ Москвѣ, и я мало въ оныхъ участвовалъ.

Общество, которое имѣло вышеозначенную цѣль, не могло имѣть иной надежды въ успѣхѣ, кромѣ добродѣтельной цѣли своей, желанія Государя Императора распространить добрые нравы я просвѣщеніе, и потому истинно желалъ, чтобы сіе было извѣстно Государю Императору».

О нѣкоторыхъ преступныхъ моментахъ въ жизни «Союза Благоденствія» (засѣданія, на которыхъ шла рѣчь о цареубійствѣ, заключительныя засѣданія, на которыхъ былъ распущенъ Союзъ и вслѣдъ затѣмъ обсуждался уставъ новаго общества) Комитетъ поставилъ М. Н. Муравьеву особые вопросы, но Муравьевъ отстранялъ всякое свое участіе, всякое знаніе о цѣли новаго общества и всякое знакомство съ какими-либо проектами конституціи.

"Съ весны 1818 года, — писалъ онъ въ своихъ отвѣтахъ, — я мало былъ въ Москвѣ и потому не имѣлъ почти никакихъ свѣдѣній объ обществѣ. Въ 1821 году по случаю ужаснаго голода, бывшаго въ Смоленской губерніи. а въ особенности въ Рославльскомъ уѣздѣ, гдѣ я находился, прибылъ я въ Москву, гдѣ старался успѣть собрать добровольными пожертвованіями «сколько-нибудь денегъ и законнымъ образомъ доставить ихъ мѣстному правительству для облегченія участи несчастныхъ погибающихъ. Доведено было сіе до свѣдѣнія главнокомандующаго въ Москвѣ, пособія были сдѣланы, и я былъ столько счастливъ, что кромѣ того, что самъ набавилъ отъ неминуемой смерти многія тысячи народа, представивъ сію сумму уѣздному начальству, симъ самымъ обратилъ вниманіе губернатора, который, наконецъ, рѣшился увѣдомить высшее начальство о бѣдствіи губерніи, и было еще прислано пособіе отъ правительства, чѣмъ и спасено множество народу. Вотъ цѣль моего пребыванія въ Москвѣ въ 1821 году; но, признаюсь, что не безъ прискорбія услышалъ, что въ общество поступило много людей съ разнородными мыслями, — а потому и очень радъ былъ случаю, чтобы объявить оному уничтоженіе; что оное дѣйствительно было для меня уничтоженнымъ, докажу тѣмъ, что я послѣ сего не имѣлъ никакихъ сношеній съ обществоімъ, какъ и съ тѣми, которые были при уничтоженіи, — даже нѣкоторыхъ изъ названныхъ въ бумагѣ я совсѣмъ не зналъ по имени, какъ-то: Бестужева и Повало-Швейковскаго; Пестеля, и Сергѣя Муравьева многіе годы не видалъ, съ прочими встрѣчался иногда, но никогда ни на какихъ ихъ совѣщаніяхъ не былъ и цѣли ихъ не зналъ до полученія извѣстія чрезъ газеты о случившемся 14 декабря, неполагалъ даже, чтобъ общество существовало.

Ежели правительство подозрѣваетъ въ. какихъ намѣреніяхъ послѣ 1821-го года, то смѣло могу представить въ оправданіе свое жизнь свою; всѣ тѣ, которые меня знали въ уѣздѣ моемъ, могутъ свидѣтельствовать, возстановлялъ ли кого противъ правительства? Заводилъ ли я какія политическія связи? Развращалъ ли я правы? Можно удостовѣриться, имѣлъ ли я съ кѣмъ какую переписку, и зналъ ли я о какихъ совѣщаніяхъ и существованіи общества? Экономическія дѣла мои мнѣ бы сему могли весьма способствовать, ибо я ежегодно былъ въ обѣихъ столицахъ и потому мотъ бы развозить мнѣнія общества, если бы я въ ономъ былъ или думалъ о его существованіи, или бы какіе иные замыслы имѣлъ.

М. Н. Муравьевъ въ дальнѣйшихъ отвѣтахъ отозвался рѣшительнымъ невѣдѣніемъ о существованіи польскаго общества, о злодѣйскомъ умыслѣ на жизнь Государя въ 1823 году, о существованіи Сѣвернаго Общества.

„Мудрено, чтобы если кто имѣлъ указанный въ вопросномъ пунктѣ злодѣйскіе замыслы въ 1823-мъ году, чтобы они мнѣ были извѣстны. Ибо всякому извѣстны мои правила, и я столько всегда былъ далекъ отъ. всего того, что было противно вѣрѣ, добродѣтели и совѣсти, что, конечно бы, никогда мнѣ объ семъ никто не сообщалъ“.

Свои отвѣты М. Н. Муравьевъ снабдилъ риторическимъ послѣсловіемъ:

„Въ заключеніе всего скажу, что я никогда не имѣлъ цѣлью возродить какіе-либо безпорядки въ государствѣ, многое означенное въ сей допросной бумагѣ и почти все для меня чуждо и меня ужасаетъ; дѣйствія 14 декабря узналъ я черезъ газеты только и всегда почиталъ ихъ противными совѣсти и добрымъ правамъ. — Въ Союзѣ былъ, пока можно было дѣйствовать для добродѣтельной цѣли его. Съ 1821-го года я удалился и былъ счастливъ, удаляясь въ тишину отъ бурныхъ мнѣній, потрясающихъ всю Европу, себя отъ всего устранитъ; всѣ связи мои прекратились; общество для меня не существовало, и я пользовался семейною счастливою жизнью въ совершенномъ невѣдѣніи обо всемъ, когда былъ взятъ и привезенъ сюда. Манифестъ 1823 года еще болѣе утвердилъ мнѣ спокойствіе мое. я по чистой совѣсти думалъ, что въ углу уединенномъ среди семейства своего проведу остальные дня жизни своей, ежели Государю Императору не угодна будетъ служба моя. Смѣло могу сказать, что всегда былъ, преданъ своему государю. Служилъ ему всѣми своими способностями, пока тяжкая рана не лишила меня сей возможности. Все происшедшее для меня совершенно чуждо и противно моимъ правиламъ и совѣсти. Самые обвинители мои, конечно, сознаются въ большой моей невинности. Болѣе не распространяюсь, Богъ видитъ мою невинность, судьи праведны, и государь милостивъ, заблужденіе отъ злого умысла, неосторожность отъ твердаго намѣренія, конечно, вина и совершенно уповаю на милость Бога, что Его Императорское Величество утвердится въ вѣрноподданнической моей преданности. — Все сіе подтверждаю своимъ подписаніемъ“.

Завѣренія М. Н. Муравьева не показались убѣдительными для Комитета, и было произведено новое спеціальное разслѣдованіе. 22 февраля Ивану Дмитріевичу Янушкину былъ заданъ вопросъ:, комитетъ требуетъ отъ Васъ чистосердечнаго показанія Вашего, дѣйствительно ли, какъ видно съ отвѣтовъ вашихъ, отст. подполк. М. Муравьевъ зналъ о существованіи тайнаго общества и его намѣреніяхъ и послѣ 1821 года, также принималъ ли онъ въ нихъ участіе, и на чемъ основывается означенное Ваше показаніе». И. Д. Якушкинъ, не въ примѣръ другимъ, привлеченнымъ къ дѣлу, высказывался на допросахъ съ большими умолчаніями и разсчитанною осторожностью, онъ назвалъ немного именъ, и, среди нихъ, своего свояка М. Н. Муравьева^[20]. Въ отвѣть на вопросъ Комитета онъ подтвердилъ свои показанія и разъяснилъ: «я полагаю, что существованіе тайнаго общества и намѣреніе, при постановленіи, объявить нѣкоторымъ членамъ объ уничтоженіи онаго въ 1821 году, было извѣстно отст. подполк. М. Муравьеву, потому что онъ былъ на одномъ изъ совѣщаній, происходившихъ въ это время въ Москвѣ, на которомъ ему былъ прочитанъ новый уставъ общества».

Утвержденіе И. Д. Якушкина было рѣшительнаго характера, и Комитетъ потребовалъ отъ М. Н. Муравьева новаго показанія, «съ полной справедливостью». Муравьевъ отвѣчалъ 25 февраля 1826 года не менѣе рѣшительнымъ отрицаніемъ.

«На сей вопросъ, — писалъ онъ, — имѣю честь отвѣтствовать съ полной откровенностью, что я съ 1821 года въ Обществѣ никакого участія не принималъ, сношеній въ членами никакихъ не имѣлъ, уставовъ никакихъ не видалъ, ибо съ 1821 года ни въ какихъ собраніяхъ не былъ; а удивляюсь, почему Якушкинъ на меня показываетъ; положивши себѣ никогда ни въ чемъ не участвовать, не имѣть даже объ обществѣ представленія, я былъ въ совершенномъ объ ономъ невѣдѣніи; еще радъ повторяю, что послѣ собранія 1821 года ни въ какихъ послѣ не былъ и почиталъ себя счастливымъ, что могъ совершенно уединиться и загладить своимъ поведеніемъ сдѣланную неосторожность присутствія на собраніи 1821 года; увѣренъ, что справедливость моего показанія никто не оспоритъ; въ чемъ и утверждаю собственноручнымъ моимъ под- писаніемъ».

5.

Послѣ отвѣта на вопросы, данные 25 февраля, Комитетъ ужъ больше не безпокоилъ Муравьева допросами; не допрашивали, но и не освобождала его. Находясь въ выжидательномъ положеніи и не видя никакого движенія по дѣлу, Муравьевъ началъ волноваться. Не добившись разрѣшенія «излить чувствованія» лично передъ Николаемъ Павловичемъ, Муравьевъ ищетъ личнаго свиданія съ Л. X. Бенкендорфомъ, который состоялъ въ Комитетѣ и вѣдалъ допросами Муравьева. Онъ обращается къ Бенкендорфу -съ прошеніемъ, въ которомъ въ унизительномъ топѣ умоляетъ дать возможность «открыть изустно сердце» ему, Бенкендорфу. Это прошеніе врядъ ли приходило ему въ мысли, когда онъ творилъ "удъ и наказанія въ Литвѣ въ 1863 году!

"Милостивый государь, Александръ Христофоровичъ!

Долговременное мое заточеніе заставляетъ меня думать, что участь моя уже рѣшена. Не смѣю роптать и принести какое-либо оправданіе, столько всегда былъ увѣренъ въ справедливости судей. моихъ. Присутствіе мое въ собраніи 1821-го года могло навлечь на меня подозрѣніе и подвергнуть меня обвиненію, я сіе очень чувствую; но полагалъ однако-жъ, что послѣ того, совершенное мое отклоненіе отъ всѣхъ собраній, совѣщаній и сношеній и потому совершенное невѣдѣніе о существованіи даже политическихъ сообществъ докажетъ, сколько я всему былъ чуждъ и дѣломъ и совѣстью.

Постигшее меня несчастье, разлучивъ меня со всѣмъ, что для меня драгоцѣннѣе въ жизни, съ женою и дѣтьми, конечно, столь велико, что едва нахожу я въ себѣ силы къ перенесенію онаго; но оное усугубляется еще мыслью, что я навлекъ на себя подозрѣніе и гнѣвъ Государя Императора, которому я былъ всегда душою и сердцемъ покоренъ и вѣренъ. Законъ можетъ судить мои дѣйствія, но чувства мои видитъ единый Богъ; онъ видитъ невинность сердца моего, и сколько я былъ всему чуждъ.

Я безъ ропота перенесу то наказаніе, которое угодно будетъ Его Императорскому Величеству на меня наложить, лишь бы ему имѣть счастье излить свое чувствованіе; Государь милосердъ и удостовѣрится, что я никогда не могъ быть ни злоумышленникомъ, ни преступникомъ; онъ увидитъ раскаяніе мое въ томъ, что мгновенно, былъ увлеченъ, и ежели онъ не окажетъ мнѣ милости прощеніемъ, по крайней мѣрѣ я почту себя счастливымъ^ что исполнилъ предъ нимъ обязанности сердца и совѣсти и понесу въ несчастій своемъ не гнѣвъ, а состраданіе своего Государя..

Но какъ доведу я до свѣдѣнія Его Императорскаго Величества моленія своя, кто услышитъ чувства мои; они заключены со мною въ тюрьмѣ моей; къ вамъ дерзаю прибѣгнуть, Ваше Превосходительство, не оставьте меня въ моемъ несчастій; умоляю васъ всѣмъ, что есть священнѣе, — женою я дѣтьми, не покиньте меня и посѣтите меня въ тяжкомъ моемъ заключеніи; дозвольте мнѣ лично и изустно передать вамъ свои чувствованія, вы увидите невинность сердца моего и доведете мои чувствованія до свѣдѣнія Его Императорскаго Величества; я не буду обременятъ васъ своими просьбами, открою вамъ сердце свое, вы прочтете въ ономъ мои чувства и мысли, и сами удостовѣритесь, что ежели я могъ навлечь на себя нареканіе и подозрѣніе, но виновникомъ быть не мотъ; еще разъ умоляю за-съ, не откажите мнѣ въ сей милости, посѣтите меня и тѣмъ уже много облегчите участь мою я вольете отраду въ сердце, которое по гробъ пребудетъ вамъ благодарнымъ.

За симъ съ истиннымъ почтеніемъ и совершенною преданностію имѣю честь быть,

Милостивый государь, Вашего Превосходительства

всепокорнѣйшимъ слугою

Михаилъ Муравьевъ.

Марта 21-го, 1826-го года.

Прошеніе осталось безъ отпѣта, и безъ результата. Черезъ двѣ недѣли Муравьевъ рѣшается вновь безпокоить Бенкендорфа: очевидно, его уже начинало покидать чувство увѣренности въ томъ, что Комитетъ сочтетъ его невиннымъ, и все дѣло кончится для него безнаказанно. 4 апрѣля 1826 года онъ пишетъ Бенкендорфу.

"Милостивый государь, Александръ Христофоровичъ!

Мнѣ очень совѣстно, что столь много обременяю Ваше Превосходительство, по, конечно, уже послѣдній разъ беру сію смѣлость, вынужденный чувствами своими и противуположнымъ положеніемъ, въ которомъ нахожусь столъ долгое время.

Не знавши еще ни хода дѣла своего, ни обвиненія своего, ни предназначенной мнѣ. участи, но вполнѣ чувствуя во всемъ сердечную свою невинность, рѣшился въ особенной бумагѣ, здѣсь приложенной, изобразить еще разъ подробно всѣ свои дѣйствія и чувствованія со всегдашнею откровенностью, и просить всепокорнѣйше Ваше Превосходительство доставить оную, ежели можно и нужно еще, въ то присутствіе, гдѣ должна рѣшиться или рѣшена моя участь. — Я почелъ сіе обязанностью чувствъ своихъ и совѣсти и, конечно, послѣ сего никого никогда болѣе безпокоитъ не буду.

Позвольте мнѣ надѣяться, что Ваше Превосходительство, прочтя прилагаемую при семъ искреннюю исповѣдь мою, не откажетесь довести оную до свѣдѣнія самого Государя Императора, удостовѣритъ его во всегдашнихъ моихъ чувствованіяхъ преданности и покорности къ нему, ибо я, вѣроятно, не буду имѣть счастія Его Императорскому Величеству изустно или письменно оныя излитъ и удостовѣриться, что ежели бы я себя чувствовалъ по сердцу и по совѣсти въ чемъ виновнымъ, то, конечно, не смѣлъ бы васъ столько утруждать.

Ваше Превосходительство, конечно, будете столько обязательны и снисходительны, что простите мнѣ смѣлость и не откажетесь исполнить сію всепокорнѣйшую послѣднюю просьбу имѣющаго честь пребыть съ чувствомъ совершеннаго почтенія и преданности и т. д.

Исповѣдь, приложенная при письмѣ, была слѣдующаго содержанія:

Высочайше учрежденному Комитету отъ подполковника Михаила Николаева, сына Муравьева.

Всепокорнѣйшее объясненіе.

Увѣренность въ милосердіи Государя Императора, въ справедливости и снисхожденіи Высочайше учрежденнаго Комитета побудили меня симъ объясненіемъ исполнить долгъ совѣсти и чувствъ и тѣмъ, можетъ быть, нарушить вообще предположенный порядокъ въ сужденіи. Я бы не смѣлъ обременять своимъ писаніемъ высокопочтенныхъ судей своихъ, если бы въ дѣлахъ своихъ, совѣсти и чувствахъ нашелъ бы что виновнаго и соотвѣтственнаго положенію человѣка, строго заключеннаго на чредѣ преступниковъ.

Двѣнадцать уже недѣль истекло моему заточенію, но я не смѣю роптать на участь свою, ибо вижу промыслъ Всевышняго и волю Государя Императора: съ благоговѣніемъ и покорностью перенесу удѣлъ свой, зная, что спокойствіе государства и благо общее требовали мѣръ осторожности и строгаго изслѣдованія.

Удостовѣренный въ справедливости и снисхожденіи, съ каковыми Высочайше учрежденный Комитетъ разсматриваетъ сіи столь затруднительныя дѣла, и что оный согласно сердцу Августѣйшаго Государя ищетъ не жертвъ несчастныхъ, а старается лишь отдѣлить невинныхъ отъ общей массы; почелъ обязанностью совѣсти всепокорнѣйше изложить ему свои чувствованія, въ твердомъ упованіи, что оныя пренебрежены не будутъ, и что тѣмъ самымъ облегчивъ изслѣдованіе дѣла своего, доставлю Высочайше учрежденному Комитету пріятный случай узрѣть еще невиннаго и возвратить Государю Императору вѣрноподданнаго.

Такъ какъ я не былъ ни участникомъ къ зловредныхъ политическихъ замыслахъ, послѣ 1821-го года былъ чуждъ всѣмъ соединеніямъ и въ совершенной обо всѣхъ умыслахъ неизвѣстности и притомъ не слыхалъ еще своего обвиненія и не знаю, кто навлекъ на меня подозрѣніе, потому и долженъ искренной изложеніе дѣйствій своихъ и чувствъ подтвердить лишь доводами, взятыми изъ самыхъ обстоятельствъ дѣла, мнѣ извѣстнаго (по большей части) лишь по первому сдѣланному мнѣ допросу.

Въ сдѣланныхъ мнѣ допросныхъ пунктахъ упоминается: о давнемъ времени начатья политическихъ обществъ, о собраніяхъ для сего предмета, бывшихъ до 1821-го года, о злонамѣренныхъ умыслахъ и противугражданственныхъ предпріятіяхъ. Самыя сіи событія, для меня совершенно чуждыя, достаточно могутъ удостовѣрить, сколько я былъ всегда далекъ отъ всѣхъ подобныхъ замысловъ, сколько чтилъ государственную тишину и спокойствіе и противенъ былъ всему, могущему оныя нарушить; ибо, не взирая на кругъ службы, знакомства и родства, которые бы могли меня увлечь, но никогда въ семъ не участвовалъ; въ чемъ безъ сомнѣнія подтвердятъ всѣ знающіе меня, и поэтому сіи самыя обстоятельства служатъ наилучшимъ доказательствомъ моихъ всегдашнихъ чувствъ и мыслей и убѣждаютъ, сколько я всегда былъ далекъ отъ всѣхъ противугражданственныхъ замысловъ.

Въ 1818-мъ году я былъ въ обществѣ, имѣющемъ цѣлью распространеніе добрыхъ нравовъ и просвѣщенія. Я въ ономъ дѣйствительно былъ и съ удовольствіемъ участвовалъ, ибо видѣлъ сіе согласнымъ съ добродѣтелью въ Бозѣ почивающаго Государя; иного намѣренія я не имѣлъ (какъ то подозрѣваетъ Высочайше учрежденный Комитетъ, что изъ допроса видѣть могъ).

Въ 1819 и 1820 годахъ, по обстоятельствамъ службы и домашнимъ, я почти никакихъ не имѣлъ съ обществомъ сношеній, и потому ходъ онаго и распространеніе мнѣ мало были извѣстны. — Но въ 1821-мъ году несчастнѣйшее событіе, ужасный голодъ въ уѣздѣ, въ которомъ я жилъ, доставило мнѣ случай доказать на опытѣ чувства, которыя руководили мною въ обществѣ, и я подвергнулъ себя даже подозрѣнію, старавшись спасти тысячи несчастныхъ, оставленныхъ безъ помощи горькой своей участи. Я пріѣхалъ въ Москву зимою 1821-го года., старался снискать частныя пожертвованія для спасенія гибнувшихъ, обратить на. то вниманіе мѣстнаго начальства, доставить ему законнымъ образомъ собранныя довольно значительныя пособія, и Богъ, вложивши имъ въ сердце мысль сію, благословилъ и успѣхомъ. Онъ, избравъ меня орудіемъ пресвятой воли своей, доставилъ мнѣ вѣчное утѣшеніе, хотя нѣсколько облегчить бѣдствія страждущаго человѣчества и тѣмъ сохранить Государю и отечеству тысячи полезныхъ рукъ. — Вотъ польза, которую я живо ощутилъ отъ соединенія и дотолѣ держался оному; но сіе самое навлекло на меня постигшее нынѣ (меня) бѣдствіе.

Въ 1821-мъ году, какъ выше сказалъ, пріѣхавши въ Москву, засталъ я еще собраніе членовъ общества; на ономъ былъ, но внутренно, по сердцу и разсудку не желая никакихъ политическихъ предпріятій и цѣли, имѣлъ лишь всегда въ предметѣ одно добро, къ которому стремился, не рѣшился на самомъ собраніи тотчасъ круто прервать связи, увѣренъ былъ, что оное само рушится, исполнилъ свое предпріятіе помочь несчастнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ далъ себѣ твердое слово впредь отклоняться отъ общества, несоотвѣтственнаго уже ни моимъ мыслямъ, ни чувствамъ, что свято и выполнилъ, ибо въ теченіе послѣдовавшихъ пяти лѣтъ не былъ болѣе ни въ какихъ собраніяхъ, совѣщаніяхъ и сношеніяхъ съ обществомъ; не зналъ о его дѣйствіяхъ и дальнѣйшихъ предположеніяхъ; не зналъ членовъ, избѣгалъ, сколько возможно, всѣхъ подобныхъ разговоровъ; въ сердцѣ и душѣ своей бытіе свое соединялъ съ существующимъ порядкомъ вещей, удалился совершенно отъ всего, и утверждаю всѣмъ, что для меня священнѣе, что, послѣ собранія 1821-го года не участвуя ни въ чемъ, самое существованіе общества было для меня совершенно безызвѣстно.

Вотъ искреннее и чистосердечное изложеніе моихъ чувствъ и дѣйствій и все участіе мое въ тайныхъ обществахъ; ежели я подвергаюсь подозрѣнію и обвиненію присутствіемъ на собраніи 1821-го года, то чувства, сердце и совѣсть меня оправдываютъ, ибо никто меня не обвинитъ въ зловредныхъ намѣреніяхъ, въ разрушительныхъ предпріятіяхъ или въ знанія оныхъ. Въ томъ же, что я былъ противенъ всѣмъ политическимъ умысламъ и совершенно онымъ чуждъ, доказываетъ мое отклоненіе отъ общества и полная объ ономъ неизвѣстность, равно о всѣхъ предпріятіяхъ, означенныхъ въ допросныхъ мнѣ предложенныхъ пунктахъ, какъ прежде, 1821-го года, такъ и послѣ онаго.

Изслѣдуя самымъ строгимъ образомъ поведеніе свое, чувства и мысли, не моту, по совѣсти, себя чѣмъ-либо укорить. Одно лишь собраніе 1821 года могло обратить на меня подозрѣніе; впрочемъ, ежели мгновенная неосторожность, опровергнутая прежнимъ моимъ поведеніемъ, оправданная благонамѣренною цѣлью, мною всегда руководившей, послѣдовавшимъ моимъ въ теченіе пяти лѣтъ отклоненіемъ отъ всѣхъ политическихъ связей, неучастье ни: ъ какихъ собраніяхъ, совѣщаніяхъ и умыслахъ, совершенное даже невѣдѣніе о существованіи политическихъ сообществъ недостаточно, чтобы доказать невинности моей, то не стану болѣе стараться объ утвержденіи ея; вручаю себя промыслу Всевышняго, Онъ видитъ чистоту сердца моего, совершенную невинность мою, предъявить и покорность моему Государю, да будетъ святая воля Его.

Но сильное внутреннее чувство моей всегдашней покорности и преданности Государю Императору, невинности сердца моего и притомъ строгое заточеніе, въ которомъ я нахожусь, увлекли меня въ выраженіяхъ и чувствахъ. Могу ли я усумниться, чтобы Высочайше учрежденный Комитетъ не увидѣлъ невинности моей? Конечно, клевета могла на время омрачить меня во мнѣніи его, а важность самого дѣла заставить медленно и съ осторожностью подвигаться въ изслѣдованія; но я совѣстью, сердцемъ и чувствами правъ и потому виновнымъ ни предъ Богомъ, ни предъ Государемъ остаться не могу.

Впрочемъ, я доселѣ не слыхалъ противъ себя никакихъ показаній, кромѣ г-на Якушкина, «что будто бы я зналъ о существованіи общества»; но сіе показаніе столь неосновательно, что само опровергается;, ибо ежели общество сходно предположенію существовало, то, конечно, имѣло свои собранія, совѣщанія, членовъ и сношенія, и потому кто зналъ объ обществѣ, не могъ не знать всѣхъ сихъ дѣйствій и послѣ сдѣланныхъ предположеній, иначе не могъ онъ знать о его существованіи. Я же послѣ собранія 1821-го года, отклонившись отъ всего политическаго, не участвуя болѣе ни въ чемъ, не раздѣляя ни съ кѣмъ никакихъ замысловъ, не бывши ни на какихъ собраніяхъ и совѣщаніяхъ, мотъ ли знать о существованіи общества? Конечно, нѣтъ; утверждаю свое невѣдѣніе въ существованіи общества всѣмъ, что для меня есть священнѣе; ибо съ 1821 года, кромѣ упомянутаго собранія, ни въ чемъ не участвовалъ, ничего не зналъ въ теченіе пяти лѣтъ, и сердцемъ и совѣстью чистъ.

Чѣмъ лучше и сильнѣе могъ я доказать свое отъ всего отстраненіе послѣ 1821-го года, какъ ни тою неизвѣстностью, въ которую себя поставилъ и сохранилъ, прервавши всѣ съ бывшимъ обществомъ сношенія? Ежели какъ по первому взгляду казаться можетъ, что имя фамиліи моей, родство и прежнія знакомства даютъ поводъ къ подозрѣнію меня; то напротивъ того, при настоящемъ изслѣдованіи, сіе самое послужитъ вѣрнѣйшимъ доказательствомъ въ моей невинности и совершенномъ отстраненіи отъ политическихъ замысловъ; ибо, будучи свободенъ отъ службы, если бы я имѣлъ какія намѣренія, то не мотъ ли самъ воспользоваться и предаться онымъ свободно и безпрепятственно? Но сердце мое и чувства мои были всегда всему подобному противны, и я послѣ собранія 1821-го года, давши себѣ твердое слово отъ всего отклоняться, оное свято исполнилъ; пять лѣтъ былъ въ совершенномъ обо всемъ невѣдѣніи, избѣгалъ даже, сколько возможно, всѣхъ подобныхъ разговоровъ; чистъ совѣстью, ибо ни словомъ, ни дѣломъ, ни помышленіемъ, ни въ чемъ послѣ его не участвовалъ, и ничего не зналъ; никакія политическія соединенія для меня болѣе не существовали, я онымъ былъ чуждъ, о нихъ не зналъ и не хотѣлъ знать, и потому былъ и есмь въ сердцѣ невиненъ и покоенъ. Тотъ, который стремится къ извѣстной цѣли, впередъ разсчитываетъ жребій свой и въ самой неудачѣ въ фанатизмѣ своего намѣренія находитъ еще нѣкоторую мнимую отраду. Но я, который былъ всегда, чуждъ всѣмъ политическимъ замысламъ, дѣйствіями, совѣстью и сердцемъ, который слилъ свое бытіе съ существующимъ порядкомъ вещей, лишь въ совершенной тишинѣ и спокойствіи государства находилъ прочное счастье семейной своей жизни: конечно, нынѣ сильно страдаю, разлученный со всѣмъ, что драгоцѣннѣе въ жизни, въ заточеніи, на чредѣ преступниковъ, когда ни сердце, ни чувства сему положенію не соотвѣтствуютъ: когда поведеніемъ своимъ всегда старался заслужить не гнѣвъ, а милость Государя, но Богъ и невинность моя поддерживаютъ силы мои. Пути Всевышняго неисповѣдимы, Онъ насылаетъ на насъ испытанія и милуетъ, должно покоряться Святой волѣ Его; молю Его только и уповаю, что гласъ невинности моей обратить на меня вниманіе высокопочтенныхъ судей моихъ, что дозволено мнѣ будетъ услышать обвиненіе свое и принести оправданіе, и что, на, конецъ, Государь Императоръ узнаетъ чувства непоколебимой моей къ нему вѣрности и покорности и позволить предстать предъ себя вѣрноподанному, томящемуся нынѣ невинною жертвою въ заточеніи: но и въ самомъ бѣдствіи своемъ, сильно чувствуя невинность свою, безъ малѣйшаго ропота и съ совершенною покорность переносящаго жребій свой.

Изложивши искренно исповѣдь свою, остается мнѣ только, милостивый государь, просить васъ не причесть къ дерзости сіе мое писаніе; если бы я чувствовалъ себя въ душѣ виновнымъ, то, конечно бы не смѣлъ столь много безпокоить васъ; но знавши свои чувствованія, и сколько всегда былъ чуждъ всѣмъ соединеніямъ, смѣло нишу, ибо невинность сердца моего за меня говорить, и Богъ подкрѣпляетъ меня; прошу васъ убѣдительно, не пренебрегите гласа совѣсти моей и возвратите Государю вѣрноподданнаго.. — Если же имѣются противъ меня какія доказательства, то позвольте мнѣ оныя выслушать и принести оправданіе; ибо утверждаю всѣмъ, что для меня священнѣе, что я былъ совершенно всему чуждъ, въ полномъ обо всѣхъ политическихъ соединеніяхъ невѣдѣініи, и что чувства, мои, сердце и мысли были всегда онымъ противны.

Ежели позволено подсудимому, всегда своему Государю покорному, сердцемъ и душою невинному, увѣренному въ снисхожденіи высокопочтенныхъ судей своихъ просить милости, то дерзаю прибѣгнуть къ вамъ, милостивѣйшіе государи, съ моею всепокорнѣйшей просьбою: позвольте мнѣ лично предстать предъ вами, лично объяснить свое поведеніе и тѣмъ снять съ себя пятно, меня столь сильно омрачающее; позвольте всеподданнѣйше просить Гооударія не отказать мнѣ въ счастіи ему устно излить свои сердечныя чувствованія, представить невинность мою и всегдашнюю покорность; при всѣхъ моихъ страданіяхъ отъ ранъ, я еще соберусь съ силами, чтобы представиться, изъяснитъ душевную свою невинность и вмѣстѣ съ тѣмъ живѣйшее раскаяніе, что присутствіемъ въ собраніи 1821-го года могъ навлечь на себя подозрѣніе и гнѣвъ Государя Императора. Если же всѣ сіи мои моленія противны принятому порядку и останутся отринутыми, и если по теченію дѣла Высочайше учрежденный Комитетъ находить еще нужнымъ продолжить мое заключеніе, то всепокорнѣйше молю его, по крайней мѣрѣ, воззрѣть на меня, какъ на невинную жертву бѣдственныхъ обстоятельствъ, разсмотрѣть чувствованія мои, дѣйствія мои и отдѣлить меня отъ чреды виновныхъ. Позвольте мнѣ васъ убѣдительнѣйше просить, высокопочтенные судьи мои, не откажите мнѣ въ утѣшеніи видѣть семейство свое, жену и дѣтей и тѣмъ облегчить сокрушенное сердце. Конечно, милостивѣйшіе государи, вы взойдете въ мое бѣдственное положеніе, увидите невинность сердца моего; воззрите милостиво на страждущаго и не откажете сей послѣдней отрады отпу семейства.

Прибѣгаю къ вашему правосудію и человѣлюбію; примите благосклонно сію искреннюю исповѣдь мою и не оставьте безъ удовлетворенія мое покорнѣйшее моленіе; чувство совершенной моей невинности внушило мнѣ смѣлость васъ столь много безпокоить; ваши же собственныя чувствованія даютъ, мнѣ твердую надежду, что гласъ совѣсти моей не останется безъ вниманія, и моленіе мое безъ успѣха… Къ сему объясненію отставной подполковникъ Михаилъ Николаевичъ, сынъ Муравьевъ руку приложилъ.

6.

Для окончательнаго разрѣшенія вопроса о томъ, дѣйствовалъ ли М. Н. Муравьевъ въ новомъ, открывшемся послѣ закрытія Союза Благоденствія обществѣ, Комитетъ допросилъ князя Трубецкого и кн. Оболенскаго. Они заявили категорически его отставшимъ отъ общества. На этомъ разслѣдованіе о Муравьевѣ было покончено, но освободили его еще не скоро, только послѣ того, какъ было завершено все слѣдствіе по дѣлу. По докладу Комитета, Николай Павловичъ приказалъ освободить М. Н. Муравьева съ аттестатомъ.

2-го іюня 1826 года онъ былъ освобожденъ.

П. Щеголевъ.

"Современникъ". Кн. I, 1913 г.

---

1. «Русская Старина», г. XXXIV, 1882, декабрь, 638—639.
2. Русск. Стар., т. XXXVII, 1883, мартъ, 225.
3. Русск. Стар., т. XXXVIII, 1883, апрѣль, 225.
4. Д. А. Кропотовъ. Жизнь графа М. Н. Муравьева. СПБ. 1874.
5. Государственный Архивъ, I B, № 179.
6. О «Союзѣ спасенія» см. главнымъ образомъ разслѣдованія В. И. Семевскаго въ книгѣ «Общественныя движенія въ первую половину XIX вѣка». Изд. М. И. Пирожкова. Спб. 1905. (Стр. 16—22) и въ его книгѣ «Политическія и общественныя идеи декабристовъ». Спб., 1909. (Стр. 417—420 и 669—671).
7. Дѣло Гос. Арх. I В. Дѣло И. Д. Якушкина.
8. Обществ. движ. и т. д. Изд. М. Пирожкова, стр. 28.
9. Записки И. Д. Якушкина. Изд. 1905, стр. 10.
10. Тамъ же, стр. 6.
11. Эта фраза, между прочимъ, цитирована въ Донесеніи Слѣдственнаго Комитета.
12. Д. А. Кропотовъ, назв. соч., 204.
13. Д. А. Кропотовъ много распространяется о содержаніи Устава Союза Спасенія. Нужно категорически заявить, что Уставъ не дошелъ до насъ, и авторъ безъ дальнихъ околичностей усваиваетъ этому Уставу содержаніе „Русской Правды“. Нѣкоторое представленіе объ Уставѣ можно составить по показаніямъ на допросахъ и упоминаніяхъ въ мемуарахъ (см. названныя статьи В. И. Семевскаго), и это представленіе отнюдь не говоритъ за правильность отожествленія Устава Союза съ „Русской Правдой“.
14. Рус. Стар., т. XLI 1884, январь, 61—70. Перепечатана въ «Запискахъ декабриста» барона А. Е. Розена. СПБ., 1907, стр. 421—427.
15. Въ «Запискахъ И. Д. Якушкина» (Москва, 1905, стр. 57—60) находятся подробныя свѣдѣнія о голодѣ.
16. Русская Старина, T. СІХ, 1902, февраль, стр. 390.
17. И, конечно, М. Н. Муравьеву.
18. Дѣло Г. А., № 351, л. 6-ий.
19. Гос. Арх. I В, 351, л. 6 об.
20. И. Д. Якушкинъ и М. Н. Муравьевъ были женаты на родныхъ сестрахъ.