Братская помощь пострадавшимъ въ Турціи армянамъ.
Литературно-научный сборникъ. 2-е вновь обработанное и дополненное изданіе.
Москва. Типо-литографія Высочайше утвержденнаго Т-ва И. Н. Кушнеревъ и Ко, Пименовская улица, собственный домъ. 1898.
Памяти Гладстона.
правитьС'est la bonté qui rait vivre. — Renan.
6-го мая 1898 г. не стало одного изъ величайшихъ государственныхъ людей всѣхъ временъ — Вильяма Гладстона, умершаго на 89-мъ году своей долгой жизни, благодѣтельной не только для его соотечественниковъ, но и для всѣхъ «униженныхъ и оскорбленныхъ» и даже для исторіи европейской культуры вообще.
Въ исторіи немного найдется именъ, носители коихъ въ краткій періодъ земного человѣческаго существованія являли бы примѣръ такого неустаннаго развитія и совершенствованія политико-нравственныхъ взглядовъ, какъ свыше 50-ти лѣтнее прогрессирующее политическое міросозерцаніе великаго финансиста, эманципатора и гуманиста Гладстона. Нужно обратиться ко временамъ Перикла, этого чистокровнаго аристократа, ставшаго подъ конецъ жизни убѣжденнымъ другомъ демократіи, чтобы найти панданъ, достойный Гладстона. Начавъ политическую карьеру непреклоннымъ тори, защитникомъ исключительныхъ правъ правящихъ сферъ и государственной церкви и даже рабства, онъ впослѣдствіи поставилъ основною задачей своей политики облегченіе податной тягости массъ (отмѣна пошлины на хлѣбъ) и дарованіе имъ политическихъ правъ, освобожденіе отъ церковнаго гнета и облегченіе участи угнетенныхъ народностей, начиная съ итальянцевъ и кончая ирландцами и турецкими райя.
«Я былъ воспитанъ — говорилъ въ концѣ жизни Гладстонъ Стэду, — чтобы смотрѣть на свободу, — какъ на зло; я научился смотрѣть на нее какъ на благо. Вотъ формула, которая удовлетворительно объясняетъ всѣ перемѣны моихъ политическихъ убѣжденій. Кромѣ этого, я не сознаю, чтобы сильно измѣнился. Я люблю, напримѣръ, древность такъ же сильно, какъ и тогда: я никогда не любилъ перемѣнъ и самихъ по себѣ я ихъ не считаю за благо; свобода же сама по себѣ естъ благо и увеличивающееся признаніе этой истины и есть ключъ ко всѣмъ перемѣнамъ». «Мы, старшіе, жили въ сравнительно легкое время, — говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, — гораздо болѣе легкое, чѣмъ то, черезъ которое придется пройти младшимъ. Я очень радъ думать, что мнѣ не придется встрѣтиться съ задачами, которыя придутъ для рѣшенія. Объясненіе этому надо искать въ томъ, что всѣ вопросы, съ которыми мы должны были имѣть дѣло, могли быть разрѣшены приложеніемъ одного принципа. За исключеніема закона о фабрикахъ и мастерскихъ и еще двухъ-трехъ меньшей важности, великою задачей англійской политики послѣдней половины этого вѣка была эмансипація. Мы эмансипировали, эмансипировали — вотъ и все. Эмансипировать сравнительно не трудно, нужно только отнимать задержки, предоставлять свободную арену для дѣйствія естественныхъ силъ. Теперь, когда эта работа почти совсѣмъ окончена и мы стали лицомъ къ лицу съ другою задачей, задачей созидательнаго законодательства, мы найдемъ ее гораздо болѣе трудной для исполненія»…[1]
Искреннее, безкорыстное служеніе дѣлу страдающихъ и обездоленныхъ народовъ, беззавѣтная вѣра въ благость свободы, постановка въ сферѣ международнаго права на мѣсто силы и матеріальнаго интереса нравственнаго долга — таковы были основные принципы, которымъ слѣдовалъ величайшій государственный геній XIX вѣка. И если въ челѣ и въ концѣ вѣка обезкураженный сынъ конца XIX видитъ двухъ наиболѣе яркихъ представителей грубой силы, матеріальнаго интереса и международнаго себялюбія и вражды съ полнымъ игнорированіемъ всего, чѣмъ жива нравственная личность, — то ему отрадно между Наполеономъ и Бисмаркомъ отмѣтить обаятельную личность Гладстона, при созерцаніи которой невольно скажешь словами Пушкина:
При мысли одной, что я человѣкъ,
Невольно душой возвышаюсь…
Ренанъ сказалъ: Heureux celui est asses grand pour que les petits l’admirent (благо тому, кто такъ великъ, что и малые могутъ имъ восхищаться). Слова эти вполнѣ идутъ къ Гладстону. Нѣтъ тѣхъ малыхъ, несчастныхъ, гонимыхъ, забитыхъ и забытыхъ, на которыхъ не упало сострадательное сочувствіе этого любвеобильнаго христіанина. Послѣдніе четыре года жизни своей, свои послѣднія силы онъ отдалъ, чтобы обратить вниманіе христіанскаго міра на безмѣрное страданіе древнѣйшаго народа-мученика, на безконечный мартирологъ турецкихъ армянъ.
И если потухшіе, высохшіе отъ безпрерывныхъ горючихъ слезъ глаза армянъ способны еще дать слезу, то она будетъ принадлежать великому человѣколюбцу, который если не въ силахъ былъ остановить потоковъ армянской крови, то хоть удержалъ руку «великаго убійцы», уже занесенную для окончательнаго истребленія народа, который былъ пощаженъ даже звѣремъ-Тамерланомъ…
Какъ только разнеслись первыя газетныя извѣстія о Сасунской рѣзнѣ 1894 г., во время которой было зарѣзано болѣе 10000 мирныхъ армянъ, встрепенулось «великое сердце» Гладстона, такъ горячо отозвавшееся и на турецкія звѣрства въ Болгаріи. Но онъ медлилъ выступить публично, ожидая провѣрки чудовищныхъ извѣстій, которыя казались невѣроятнымы даже для озвѣрѣлой турецкой орды. Но когда горькая и возмутительная правда объ ужасающей Сасунской рѣзнѣ вполнѣ подтвердилась, больной и уже сошедшій съ политической арены защитникъ беззащитныхъ выступилъ на Честерскомъ митингѣ 26 іюля 1895 г.:
"Мнѣ пришлось[2], — сказалъ онъ, около полугода тому назадъ выступить по армянскому вопросу не передъ публичнымъ митингомъ, а въ присутствіи очень незначительнаго числа слушателей. Я тогда позволилъ себѣ сказать, что нашъ долгъ избѣгать поспѣшныхъ заключеній. Въ то время свѣтъ не имѣль еще передъ собой авторитетнаго и безпристрастнаго сообщенія о событіи, извѣстномъ подъ именемъ сасунской рѣзни, — событіи, которое, по словамъ одного изъ главныхъ свидѣтелей въ этомъ дѣлѣ, остается въ тѣни; блѣднѣетъ и теряетъ значеніе по сравненію съ невообразимыми ужасами, совершающимися въ Арменіи изъ мѣсяца въ мѣсяцъ, изъ недѣли въ недѣлю, изо дня въ день. Мы обязаны были воздержаться отъ поспѣшныхъ сужденій, и, я полагаю, мы избѣжали ихъ. Мы высказывались очень сдержанно, но, наконецъ, былъ примѣненъ механизмъ безпристрастнаго изслѣдованія и тогда оказалось, что другая обязанность, вообще очень важная въ случаяхъ подобныхъ настоящему, въ этомъ случаѣ совершенно отсутствуетъ. Я имѣлъ въ виду обязанность избѣгать преувеличенія, священнѣйшую обязанность, которая, однако, въ настоящемъ дѣлѣ или совершенно отсутствуетъ, или имѣетъ очень небольшое значеніе: всякій, кто самъ познакомится съ фактами, убѣдится, что силъ человѣческаго языка едва хватитъ для описанія того, что дѣйствительно творилось и творится, и что преувеличеніе, даже еслибъ мы были склонны къ нему, оказалось бы свыше нашихъ силъ.
"Намъ приходится исполнять тяжелую обязанность. Только самое строгое чувство долга могло собрать насъ въ этихъ стѣнахъ, могло привести къ тому, чтобы человѣкъ моего возраста, — человѣкъ, которому приходится считаться съ другими трудностями, — отказался на время отъ покоя и отдыха, составляюіщихъ послѣднее изъ земныхъ благъ, доступныхъ мнѣ, и пригласилъ васъ войти въ разсмотрѣніе этого вопроса; я не хочу сказать этимъ, что намѣренъ ввести васъ въ ужасающія подробности, связанныя съ этимъ предметомъ. Я не буду пытаться вести васъ на это страшное поле; но, мм. гг., я обращаюсь къ вамъ съ призывомъ. Я выражаю надежду, что каждый изъ васъ употребитъ стараніе, чтобы по мѣрѣ возможности ознакомитъся съ фактическимъ положеніемъ дѣлъ. Я знаю, что, отвергая возможность преувеличенія въ настоящемъ случаѣ, я высказываю очень смѣлую мысль, но тѣ изъ васъ, которые ознакомятся съ фактами, признаютъ мое утвержденіе справедливымъ. Къ какимъ свидѣтельствамъ намъ обратиться? Я склоненъ утверждать, что это безразлично, насколько дѣло идетъ о содержаніи свидѣтельствъ, потому что всѣ они согласны между собою. Когда мнѣ приходилось говорить 6 или 8 мѣсяцевъ тому назадъ, мы имѣли дѣло только съ сообщеніями частныхъ лицъ. Хотя, мы и не видѣли затѣмъ подробныхъ оффиціальныхъ документовъ, тѣмъ не менѣе намъ извѣстно, что всѣ главнѣйшія сообщенія, отъ которыхъ у насъ леденѣла кровь, были провѣрены и подтверждены. Ихъ не опровергли и не взяли назадъ, не ограничили и не ослабили, но подтвердили во всей ихъ ужасающей сущности, во всѣхъ ихъ удручающихъ подробностяхъ.
"Я могу заявить теперь, что мы имѣемъ дѣло со свидѣтельствами не только европейцевъ, но и американцевъ, и что послѣдніе говорятъ то же, что первые. Всякому извѣстно, что Америка не имѣетъ никакого самостоятельнаго или скрытаго интереса въ дѣлахъ Востока. Она является на этотъ судъ совершенно чистой и не заподозрѣнной, и поэтому слова ея имѣютъ двойную силу. Мой почтенный другъ Макъ-Колль удостовѣритъ, что между европейскими и американскими свидѣтельствами нѣтъ разногласія. Я коснусь здѣсь показаній послѣдняго изъ свидѣтелей по этому дѣлу. Это г. Диллонъ, имя котораго подписано подъ очень обширною статьей, появившейся на дняхъ въ Contemporary Review. Но быть-можетъ вы спросите, какъ я самъ спрашивалъ раньше: кто такой г. Диллонъ? Я могу охарактеризовать его къ его великой чести: д-ръ Диллонъ человѣкъ, который въ качествѣ спеціальнаго корреспондента Daily Telegraph, съ предосторожностями и затрудненіями и съ опасностью для жизни отправился нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ въ Турцію и затѣмъ, скрывая свои цѣли, проѣхалъ въ Арменію, чтобы на мѣстѣ ознакомиться съ фактами. Онъ опубликовалъ результаты своего изслѣдованія раныне, чѣмъ появились какія бы то ни было оффиціальныя сообщенія, и теперь его свѣдѣнія вполнѣ подтвердились при слѣдствіи, произведенномъ тремя державами, Англіей, Франціей и Россіей. Я говорю, что онъ съ опасностыо для своей жизни пріобрѣлъ право на довѣріе и представилъ намъ отчетъ, который носитъ на себѣ всѣ признаки достовѣрности, которому мы не можемъ не вѣрить и который между тѣмъ можетъ показаться намъ невѣроятнымъ. Къ несчастью, дѣла, которыя кажутся невѣроятными, оказываются въ нашемъ странномъ и причудливомъ мірѣ возможными; поэтому мы вправѣ употребить это выраженіе въ примѣненіи къ тому духу ужасающей, дьявольской гнусности, который обнаруживается въ человѣческихъ образахъ, выступающихъ въ разсказѣ г. Диллона.
"Если вы прочитаете его статью, то убѣдитесь въ справедливости того, что я говорю, именно, что мы не имѣемъ дѣла съ вопросомъ о злоупотребленіи власти, о дурномъ направленіи. Передъ нами нѣчто гораздо болѣе серьезное и значительное, нѣчто налагающее на насъ гораздо болѣе тяжелыя обязательства. Сущность этой замѣчательной статьи, подкрѣпляемой, какъ я сказалъ, показаніями другихъ свидѣтелей, можетъ быть выражена въ четырехъ словахъ: грабежъ, убійство, насиліе и пытка. Каждый фактъ подходитъ подъ одно или подъ другое изъ этихъ понятій или подъ совокупность ихъ. Грабежъ и убійство ужасны сами по себѣ, но они блѣднѣютъ рядомъ съ фактами насилія, описанными г. Диллономъ и вполнѣ теперь подтвержденными. Я не буду входить въ подробности событій, описанныхъ въ этой статьѣ, но выскажу вамъ слѣдующее мнѣніе, которое прошу васъ принять на вѣру, пока я не приведу фактовъ. Когда во всѣхъ обыкновенныхъ случаяхъ до насъ доходитъ извѣстіе о какомъ-нибудь преступленіи, даже самомъ ужасномъ, какъ, наприм., о рѣзнѣ, происходившей недавно въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Китая, мы говоримъ: «во всѣхъ странахъ, къ несчастію, существуютъ злодѣи, грабители и убійцы», но въ настоящемъ случаѣ люди, дѣянія которыхъ описаны г. Диллономъ, принадлежатъ совсѣмъ къ другому разряду.
"Намъ вовсе не приходится имѣть дѣло съ поступками людей изъ такъ назыв. опасныхъ классовъ общества. Не съ ихъ дѣяніями мы должны ознакомиться, а съ дѣяніями кон-стантинопольскаго правительства и его агентовъ. Нѣтъ ни одного изъ злодѣяній, совершаемыхъ въ Арменіи, за которое константинопольское правительство не несло бы нравственной отвѣтственности. Кто такіе его агенты? Позвольте мнѣ объяснить вамъ это въ немногихъ словахъ. Они распадаются на три класса. Во I-хъ, это дикіе курды, которые, къ несчастью, являются сосѣдями армянъ — одного изъ старѣйшихъ народовъ христіанской цивилизаціи и самыхъ мирныхъ, предпріимчивыхъ и разсудителъныхъ народовъ въ свѣтѣ. Курды живутъ дикими кланами; здѣсь было высказано (герцогомъ Вестминстерскимъ, предсѣдательствовавшимъ на митингѣ), что султанъ организовалъ курдовъ. Я склоненъ оспаривать это мнѣніе, ибо на мой взглядъ курдскія племена лишены всякой организаціи. Если они организованы, то по той системѣ, по которой можетъ быть организована шайка разбойниковъ. Султанъ и константинопольское правительство формально завербовали лю-дей, не имѣющихъ никакой военной дисциплины, составили изъ нихъ фиктивные кавалерійскіе полки, и затѣмъ распустили ихъ, уполномочивъ въ качествѣ султанскихъ солдатъ, разорять и истреблять армянское населеніе. Итакъ, курды — первые агенты, участвующіе въ этомъ ужасномъ дѣлѣ; затѣмъ слѣдуютъ турецкіе солдаты, отнюдь не отстающіе отъ курдовъ по своимъ злодѣйскимъ пріемамъ; наконецъ, къ третьей категоріи принадлежатъ гражданскіе чиновники — полиція и сборщики податей турецкаго правительства.
«Если вы посмотрите статью Диллона, то увидите, что онъ на каждомъ шагу подвергалъ бы себя опасности опроверженья, еслибъ сообщенія его были невѣрны или неточны. Онъ даетъ вамъ имена участвующихъ лицъ, указываетъ мѣсто и время происшествій и отмѣчаетъ каждую подробность описываемыхъ событій, такъ что турецкое правительство имѣло бы возможность провѣрить его сообщенія и въ случаѣ ихъ невѣрности выставить его на общественный позоръ. Между тѣмъ статья Диллона не вызвала никакого оффиціальнаго опроверженія. Я сдѣлаю смѣлое заявленіе, но выскажу увѣренность, что со стороны турецкаго правительства никогда и не послѣдуетъ такого опроверженія, которое подорвало бы довѣренность фактовъ, сообщаемыхъ Диллономъ на основаніи личныхъ наблюденій, и разрушило бы картину, нарисованную имъ при помощи матеріаловъ, собранныхъ съ величайшимъ трудомъ.»
Затѣмъ Гладстонъ, передавъ подробности о неслыханныхъ злодѣяніяхъ курда Мостиго, потерявшаго счетъ зарѣзаннымъ имъ армянамъ (см. ниже отдѣлъ II, стр. 24 и слѣд.), продолжаетъ:
"Извѣстіе о звѣрствахъ встрѣчаютъ прежде всего отрицаніемъ. Этотъ пріемъ оттоманскаго правительства не новъ. Онъ точно также примѣнялся имъ въ Болгаріи въ 1876 г., послѣ того какъ были совершены звѣрства, которыя впослѣдствіи удостовѣрилъ лордъ Кромеръ, произведшій слѣдствіе отъ имени англійскаго правительства. Турецкій посланникъ въ Лондонѣ разослалъ тогда отъ имени своего правительства циркуляръ (я имѣю копію этого документа), — циркуляръ, категорически отрицавшій болгарскія звѣрства: по увѣренію посланника, нѣкоторая часть болгарскаго населенія нарушила порядокъ, который и пришлось возстановить, но вся исторіи объ избіеніи была чистѣйшею выдумкой. Отрицаніе фактовъ было оружіемъ турецкаго правительства, и оно пользовалось имъ очень усердно. Но державы знали, съ кѣмъ они имѣли дѣло: Франція, Англія и Россія назначили безпристрастныхъ делегатовъ и разслѣдованіе, произведенное ими, вполнѣ подтвердило обвиненіе. Но оттоманское правительство было одушевлено только однимъ желаніемъ — скрыть истину ложью, обманомъ и проволочками. Теперь прошло нѣсколько мѣсяцевъ послѣ того, какъ коммиссія представила свой отчетъ…
"Весь вопросъ, по моему мнѣнію, сводится къ тремъ положеніямъ: первое изъ нихъ заключается въ томъ, что вы должны умѣрить ваше требованіе. Вы не должны требовать ничего, кромѣ безусловно необходимаго, и, насколько намъ извѣстно, это правило было во всей строгости примѣнено къ предложеніямъ державъ. Я не колеблясь скажу, что самое вѣрное и прямое рѣшеніе вопроса заключалось бы въ изгнаніи турокъ изъ Арменіи; они не имѣютъ права оставаться тамъ; но отнюдь нельзя быть увѣреннымъ, что Европа или хотя бы три державы согласились бы на подобное рѣшеніе нынѣшнихъ затрудненій. Поэтому оставимъ въ сторонѣ все кромѣ безусловно-необходимаго.
"Теперь я перехожу къ двумъ другимъ положеніямъ, изъ которыхъ первое заключается въ томъ, чтобы вы не принимали никакихъ турецкихъ обѣщаній, — они не имѣютъ никакой цѣны, они хуже чѣмъ безполезны, потому что, благодаря имъ, нѣкоторыя лица, недостаточно освѣдомленныя, впадаютъ въ заблужденіе, полагая, что турецкое правительство, давая обѣщаніе, имѣетъ намѣреніе исполнить его (см. статью гр. Камаровскаго, отдѣлъ II). Помните, что никакія предложенія недостойны вниманія, если они не построены на гарантіяхъ совершенно независимыхъ отъ турецкихъ обѣщаній. Другое заявленіе, которое я долженъ сдѣлать вамъ, заключается въ слѣдующемъ: не пугайтесь, если вы услышите, что въ обсужденіи настоящаго вопроса введено слово, которое вообще должно быть исключаемо изъ дипломатическихъ сношеній: это слово — принужденіе. Его отлично понимаютъ въ Константинополѣ и высоко цѣнятъ. Это сильно дѣйствующее средство, которое всегда приводитъ къ цѣли, когда его примѣняютъ къ турецкимъ дѣламъ. Я не говорилъ бы, какимъ образомъ, если-бы лично не имѣлъ обширнаго опыта по этому предмету. Я говорю: прежде всего вамъ слѣдуетъ убѣдиться въ справедливости своего дѣла и тогда рѣшить, что цѣль ваша должна быть достигнута. Здѣсь нужно немножко обратиться къ грамматикѣ. Помните, что слово «обязанъ» не имѣетъ въ Константинополѣ никакого значенія и силы, — напротивъ, слово «долженъ» понимаютъ тамъ превосходно. Опытъ, который можетъ быть провѣренъ по картѣ Европы, что показываетъ, своевременное употребленіе этого слова никогда не остается безъ результата…
«Мм. гг.! я долженъ сказать вамъ, что мы достигли дѣйствительно критическаго положенія. Три великихъ европейскихъ правительства, управляющія населеніемъ въ 209 милліоновъ человѣкъ, превосходящимъ въ восемь или десять разъ населеніе Турціи, — правительства, средства которыхъ въ двадцать разъ больше средствъ Турецкой имперіи, вліяніе и сила которыхъ въ пятьдесятъ разъ превосходятъ могущество Турціи, взяли на себя по этому вопросу извѣстныя обязательства; если онѣ отступятъ въ виду противодѣйствія султана и оттоманскаго правительства, онѣ будутъ опозорены въ глазахъ всего свѣта. Всѣ мотивы долга совпадаютъ въ этомъ случаѣ со всѣми мотивами самоуваженія.
Указавъ на то, что лучшій способъ рѣшенія вопроса введеніе административной автономіи на подобіе установленной въ Ливанѣ съ 1861 г., Гладстонъ закончилъ такъ: „Да, это ужасная исторія, и я употребилъ не мало времени, чтобы передать вамъ даже незначительную часть ея; но я надѣюсь, что, выслушавъ резолюцію, которая будетъ предложена вамъ, вы согласитесь, что она имѣетъ за себя неопровержимые аргумеыты. Если въ насъ живо хотя бы слабое чувство гуманности, если мы дорожимъ нашимъ достоинствомъ, то послѣ мѣръ, принятыхъ въ теченіе послѣднихъ 12 или 18 мѣсяцевъ, мы должны вмѣшаться. Мы должны строго ограничить наши требованія только безусловно справедливымъ и необходимымъ, но рѣшить, что это справедливое и необходимое должно быть сдѣлано“.
Выслушавъ рѣчь Гладстона, собраніе единогласно приняло слѣдующую резолюцію: „Настоящій митингъ выражаетъ свое убѣжденіе, что правительство ея величества будетъ пользоваться сердечною поддержкой всей націи, безъ различія партій, относительно всѣхъ мѣръ, какія оно приметъ для того, чтобъ обезпечить населенію Турецкой Арменіи такія реформы въ управленіи этой провинціи, которыя доставили бы серьезныя гарантіи жизни, чести, религіи и имуществу жителей, и что дѣятельное значеніе могутъ имѣть только реформы, находящіяся подъ неустаннымъ контролемъ великихъ державъ Европы“.
Казалось, само чистое имя Гладстона служило гарантіей чистоты его намѣреній. Къ несчастью, оно не оказало дѣйствія, а Порта, пользуясь разногласіемъ державъ, организовала неслыханную бойню армянъ на пространствѣ всей Малой Азіи и продолжавшуюся полгода. Завершеніемъ этой безпримѣрной кровавой эпопеи служила трехдневная рѣзня, устро-
[стр. 11]
енная Портой въ августѣ 1896 г. на улицахъ Константинополя на глазахъ Европы.
Собравши послѣднія силы, Гладстонъ произнесъ на Ливерпульскомъ митингѣ 26 сентября 1896 г. трехчасовую рѣчь, въ которой ратовалъ не какъ англичанинъ, а какъ христіанинъ и человѣкъ за попранныя человѣческія права (см. рисунокъ на стр. 64 II отдѣла).
Гладстонъ началъ свою рѣчь заявленіемъ, что онъ выступаетъ не на партійной платформѣ и потому считаетъ своей обязанностью отказаться отъ всякихъ партійныхъ симпатій и воспоминаній. Впрочемъ, — сказалъ Гладстонъ, — это будетъ совсѣмъ не трудно для меня, такъ какъ тѣ печальные факты, о которыхъ я хочу говорить, отнюдь не вызваны нынѣшнимъ правительствомъ. Моя рѣчь не будетъ также и крестовымъ походомъ противъ магометанства, не будетъ даже осужденіемъ турецкихъ магометанъ. „Я опредѣленно заявляю, — продолжалъ ораторъ, — что если бы тѣ, ради которыхъ мы собрались здѣсь, были не христіанами, но магометанами, индусами, буддистами или конфуціанцами, они имѣли бы не меньшее право на нашу поддержку… Почва, на которой мы стоимъ здѣсь, не британская, не европейская, а общечеловѣческая“. Переходя далѣе къ вопросу объ избіеніи армянъ въ Турціи, ораторъ прежде всего убѣждалъ собраніе не довѣрять тактикѣ отрицанія, которой держатся султанъ и его министры. Гладстонъ напомнилъ, что въ 1876 г. турецкое правительство совершенно такимъ же образомъ пыталось свалить всю вину на „болгарскихъ мятежниковъ и агитаторовъ“. Касаясь задачи настоящаго митинга, ораторъ заявилъ, что цѣль его — не наказаніе или мщеніе, но предотвращеніе новыхъ убійствъ, подобныхъ тѣмъ, которыя произошли въ Арменіи и Константинополѣ. Никто, по мнѣнію оратора, конечно, не можетъ льстить себя надеждой, что эта рѣзня больше не повторится при существующемъ положеніи дѣлъ. Тактика, которой держится европейская дипломатія, всего менѣе можетъ предотвратить убійства. „Мы знаемъ, — сказалъ ораторъ, — что послы шести державъ, послѣ достаточно долгаго размышленія, представили султану весьма грозный документъ, въ которомъ они заявили, что событія, происходящія въ Константинополѣ, право же должны прекратиться (Смѣхъ). Но почему же должны? Потому, что, если они будутъ продолжаться то это можетъ вредно отозваться (Смѣхъ) на турецкомъ правительствѣ и на султанѣ… Я прошу васъ поставить себя въ положеніе автора этихъ убійствъ, кто бы онъ ни былъ. Чего лучшаго ему желать, какъ не того, чтобы вы ограничились бумажной войной. Она дастъ ему все, чего онъ желаетъ, а именно увѣренность въ своей безопасности“. По мнѣнію Гладстона, европейскій концертъ до сихъ поръ вообще не оказалъ существенной помоши турецкимъ христіанамъ, которые получили освобожденіе скорѣе вопреки ему. Гладстонъ напомнилъ, что и нынѣшнее и предыдущее правительство дѣйствовали въ вопросѣ рука объ руку съ другими государствами. Однако, — прибавилъ ораторъ, — державы потерпѣли позорную неудачу, и теперь британское правительсто находится въ такомъ положеніи, что ему крайне необходимо знать волю націи. Въ виду этого Гладстонъ, при шумныхъ рукоплесканіяхъ, предложилъ собранію резолюцію, приглашающую министерство принять мѣры къ предотвращенію жестокостей въ Турціи и заявляющую о готовности ливерпульскаго населенія поддерживать въ этомъ правительство. За тѣмъ, по словамъ Гладстона, Англія должна заявить, что она не добивается никакихъ выгодъ для себя, и представитъ державамъ торжественное ручательство въ томъ, что она сдержитъ это свое обязательство. Правда, высказывалось мнѣніе, что подобный шагъ Англіи непремѣнно поведетъ къ европейской войнѣ, но мнѣніе это не представляется основательнымъ. Я не думаю, — сказалъ Гладстонъ, — чтобы Европа или какое-либо изъ европейскихъ государствъ стало угрожать войною съ цѣлью обезпечить продолженіе убійствъ. Но, по моему мнѣнію, лучше подвергнуться риску, — который я не считаю даже рискомъ, — отступить, чѣмъ поддерживать нынѣшнее положеніе дѣлъ, при которомъ мы являемся сотрудниками султана».
Могучій голосъ, — звучавшій, какъ ѵіѵа ѵох неподкупной и неумолимой человѣческой совѣсти, благодаря прошлымъ грѣхамъ и Англіи, и другихъ странъ, — прозвучалъ голосомъ вопіющаго въ пустынѣ!.. (см. статью Соловьева стр. 158—159 II отд.) Какъ неслыханныя бѣдствія армянъ, такъ и послѣдующія звѣрства турокъ на Критѣ убѣдили ихъ, благодаря безучастью равнодушной Европы, въ своей безнаказанности.
Еще разъ, и увы! послѣдній--выступилъ Гладстонъ на защиту покинутыхъ всѣми армянъ въ январѣ 1897 г. въ замкѣ своемъ Говарденѣ на семейномъ праздникѣ. 6 января І897 г., въ 85 годовшину дня рожденія его вѣрной подруги жизни устроено было въ замкѣ Гавардена торжество. Въ этотъ день состоялось оффиціальное принятіе великолѣпнаго, росписного меморативнаго окна, сооруженнаго въ церкви Гавардена на средства г. А. Цатурова въ память о сасунскихъ и другихъ армянскихъ мученикахъ, павшихъ за вѣрность вѣрѣ христіанской. Монументальное окно, въ 21 футъ высоты, расписанное лучшимъ англійскимъ художникомъ Фрамитономъ, изображаетъ свв. апостола Варфоломея, проповѣдовавшаго въ Арменіи, и св. Григорія, просвѣтителя Арменіи и первого ея патріарха. Надъ изображеніемъ надпись: «тебя хвалитъ доблестное мученическое воинство» (см. оборотъ). По снятіи завѣсы съ окна, епископами прочтена была установленная шотландскимъ епископатомъ молитва, котордя послѣ моленія объ армянскихъ страдальцахъ за вѣру, продолжаетъ: «Всемогущій Боже! прославленный въ доблестномъ мученическомъ воинствѣ! Приносимъ Тебѣ высочайшую хвалу и сердцемъ благодаримъ Тебя за нашихъ братьевъ армянъ, пострадавшихъ за истину и положившихъ жизнь свою за I. Христа. Молимъ Тебя, Отецъ небесный, смилуйся надъ гонителями и смягчи ихъ сердца во имя Того, Кто просилъ простить распявшихъ Его» и пр.
Армяне изъ Индіи и Архипелага поднесли въ тотъ же день г-жѣ Гладстонъ портретъ патріарха Мкртича I. Отъ имени ея отвѣчалъ самъ Гладстонъ. «Мы хотя и съумѣли зажечь сердца людей нашей страны, — сказалъ онъ печальнымъ голосомъ, — но не съумѣли воздѣйствовать на шесть европейскихъ державъ именно такъ, какъ бы этого желали». За тѣмъ улыбнувшись добавилъ: «я уже пережилъ года великихъ мечтаній, но касательно армянскаго вопроса во мнѣ теплится неугасаемая вѣра». Въ заключеніе, заклеймивъ Порту, организовавшую убійства, и державы, ее поддерживавшія, онъ указалъ, что мы еще не дошли до послѣдней кровавой страницы армянскихъ бѣдствiй, и выразилъ надежду, что право восторжествуетъ.
Какъ ни мало отвѣчаетъ современная действительность этой надеждѣ, выраженной въ лебединой пѣснѣ великаго человѣколюбца:
А все невольно взоръ съ надеждой смотритъ въ даль.
Но каковы бы ни были дальнѣйшія судьбы потонувшаго въ крови армянскаго вопроса, въ исторіи его оставитъ неизгладимый слѣдъ свѣтлый образъ человѣка, поднявшаго голосъ, во имя справедливости, для охраны отъ окончательнаго истребленія покинутаго всѣми злополучнаго армянскаго народа. И если, какъ справедливо указываетъ Леруа-Больё, съ тѣхъ поръ, какъ стоитъ земля, она не видала ничего подобнаго ужасамъ, разразившимся въ 1895 г. надъ армянами, то возмущенное человѣческое достоинство хоть на минуту спѣшитъ отдохнуть на этомъ 90-лѣтнемъ старцѣ-богатырѣ, понявшемъ своимъ «великимъ сердцемъ» неописуемое горе забытыхъ всѣми, замученныхъ армянъ. Послѣ леденящихъ душу злодѣяній обезумѣвшаго «человѣка-звѣря», совершенныхъ имъ при поощрительномъ равнодушіи человѣка-себялюбца, погруженнаго въ заботы о своемъ личномъ интересѣ, — послѣ этихъ низинъ человѣческой природы невольно ищетъ глазъ отдохновенія на этой свѣтлой вершинѣ человѣколюбія, на этомъ величайшемъ государственномъ человѣкѣ XIX столѣтія, служащемъ, по выраженію историка древности, однимъ изъ «украшеній и утѣшеній рода человѣческаго»…
Природа-мать! Когда-бъ такихъ людей
Ты иногда не посылала міру,
Заглохла-бъ нива жизни.