Ив. Франко.
правитьВЪ ПОТѢ ЛИЦА.
правитьГрыць въ школѣ.
правитьВчився барз добре на философа *).
- ) Былъ Грыць премудрый родомъ изъ Коломіи,
Учился очень хорошо онъ философіи.
Старая пѣсня.
Гуси совсѣмъ ничего объ этомъ не знали. Еще въ то самое утро, когда отецъ задумалъ отвести Грыця въ школу, гуси не знали объ этомъ намѣреніи. Еще менѣе зналъ самъ Грыць. Онъ, по обыкновенію, всталъ рано, позавтракалъ, поплакалъ немного, почесался, взялъ прутъ и, подпрыгивая, погналъ гусей изъ птичника на пастбище. Старый бѣлый гусакъ, по обыкновенію, протянулъ къ нему свою небольшую голову съ красными глазами и широкимъ краснымъ клювомъ, зашипѣлъ, а потомъ, о чемъ-то тараторя съ гусями, пошелъ впереди всѣхъ. Старая, сѣрая гусыня, какъ всегда, не хотѣла идти вмѣстѣ съ другими и поплелась отдѣльно, за что Грыць хлестнулъ ее хворостиной и назвалъ «лупяремъ» — такъ онъ обыкновенно называлъ все, что не подчинялось его высокой власти на пастбищѣ. Однимъ словомъ, видно было, что ни бѣлый гусакъ, ни сѣрая гусыня, ни вообще кто-бы то ни-было изъ всего стада — а ихъ было двадцать пять — никто не зналъ о близкомъ переводѣ ихъ владыки на другой, далеко не такой почетный постъ.
И вотъ, когда неожиданно пришла новая вѣсть, т. е. когда самъ отецъ, идя съ поля, позвалъ Грыця домой и тамъ отдалъ его въ руки матери, чтобы та его умыла, причесала и принарядила, какъ подобаетъ; когда потомъ отецъ взялъ его съ собою и. не говоря ни слова, проводилъ трепещущаго Грыця черезъ выгонъ; когда гуси увидали своего недавняго поводыря совсѣмъ въ другомъ видѣ, въ новыхъ сапожкахъ, въ новой войлочной шляпенкѣ и подпоясаннаго краснымъ кушакомъ, — они внезапно издали громкій крикъ изумленія. Бѣлый гусакъ, вытянувъ голову, близко подбѣжалъ къ Грыцю, словно хотѣлъ хорошенько приглядѣться къ нему; сѣрая гусыня также протянула голову и отъ внезапнаго волненія долго не могла издать никакого звука впечатлѣнія и только потомъ залопотала: дэ-дэ, дэ-дэ?
— Дулня гуска! — гордо отвѣтилъ Грыць и отвернулся, словно хотѣлъ сказать: — эге, подождать, не въ такіе я теперь попалъ, чтобы сталъ еще отвѣчать на твои гусиные вопросы! А, впрочемъ, можетъ быть, и потому не отвѣтилъ, что и самъ не зналъ, въ чемъ дѣло было.
Пошли по верхней части села. Отецъ молчитъ и Грыць молчитъ. Вотъ пришли они къ большому старому дому, крытому соломой, съ трубой сверху. Къ этому дому черезъ площадь шло много мальчиковъ такихъ, какъ и Грыць, а то и большихъ; по огороду за домомъ расхаживалъ какой-то господинъ въ сюртукѣ.
— Грыцю! — сказалъ отецъ.
— Га! — сказалъ Грыць.
— Видишь этотъ домъ?
— Визу.
— Помни — это школа.
— Ба, сказалъ Грыць.
— Сюда будешь ходить учиться.
— Ба! — сказалъ Грыць.
— Старайся, не балуйся, господина учителя слушай. Я пойду записать тебя.
— Ба! — сказалъ Грыць, — почти ничего не понимая изъ того, что говорилъ ему отецъ.
— А ты иди съ этими мальчиками. Возьмите его, мальчики, съ собою!
— Иди сюда! — сказали мальчики и взяли Грыця съ собой, а отецъ тѣмъ временемъ пошелъ на огородъ поговорить съ учителемъ.
II.
правитьВошли въ сѣни, въ которыхъ было совершенно темно и страшно воняло прошлогодней гнилой капустой.
— Видишь… тамъ? — сказалъ Грыцю одинъ мальчикъ, показывая въ темный уголъ.
— Вижу, — сказалъ дрожа Грыць, хотя совершенно ничего не видалъ.
— Тамъ яма, — сказалъ мальчикъ.
— Яма! — повторилъ Грыць.
— Если не будешь стараться, то учитель посадитъ тебя въ эту яму и ты будешь сидѣть всю ночь.
— Я не хочу! — воскликнулъ Грыць.
Тѣмъ временемъ другой мальчикъ шепнулъ что-то первому, оба засмѣялись, а потомъ первый, потрогавъ школьную дверь, сказалъ Грыцю:
— Постучи въ дверь! Скорѣе!..
— Зачѣмъ? — спросилъ Грыць.
— Нужно! Тутъ такъ полагается, когда приходятъ въ первый разъ.
Въ школѣ было шумно, какъ въ ульѣ, — но когда Грыць постучалъ кулаками въ двери, стало тихо. Мальчики слегка пріотворили двери и втолкнули Грыця внутрь. Въ ту же минуту на его спину посыпались удары березовыхъ розогъ. Грыць очень испугался и завизжалъ.
— Цыцъ, дурень! — кричали на него насмѣшники-мальчики, которые, заслышавъ стукъ, засѣли за дверьми и устроили Грыцю эту неожиданность.
— Ой-ой-ой-ой! — визжалъ Грыць.
Мальчики боялись, чтобы не услышалъ учитель и стали унимать его.
— Цыцъ, дурень, такъ полагается! Кто въ двери стучится, того нужно по спинѣ постукать. Ты этого не зналъ?
— Не-е-е зна-а-лъ! — всхлипывалъ Грыць.
— Почему не зналъ?
— Я-а-а пе-е-лвый ла-а-зъ въ школѣ.
— Первый разъ! а! — вскрикнули мальчики, словно удивленные тѣмъ, что можно первый разъ быть въ школѣ.
— О, такъ нужно тебя угостить! — сказалъ одинъ, — подбѣжалъ къ доскѣ, взялъ изъ ящика большой кусокъ мѣлу и подалъ Грыцю.
— На, дурень, ѣшь и поскорѣе!
Всѣ молчали и выжидательно смотрѣли на Грыця, который вертѣлъ мѣлъ въ рукахъ, а потомъ потихоньку положилъ его въ ротъ.
— Ѣшь, дурень, поскорѣе! — напоминали мальчики, а сами душились отъ смѣха.
Грыць началъ жевать и насилу съѣлъ мѣлъ. Хохотъ въ школѣ раздался такой, что окна зазвенѣли.
— Цего смѣетесь? — спросилъ удивленный Грыць.
— Ничего, ничего. Можетъ еще хочешь?
— Нѣтъ, не хоцу. А цто это такое?
— Ты не знаешь? Вотъ дуракъ! Да это іерусалимъ, это очень вкусно.
— Ой, не оцень вкусно, — сказалъ Грыць.
— Потому что ты еще не раскусилъ. Это полагается скушать каждому, кто въ первый разъ приходитъ въ школу.
Въ эту минуту вошелъ учитель. Всѣ мальчики, какъ вспугнутые воробьи, разбѣжались по скамьямъ, только Грыць остался со слезами на глазахъ и съ губами бѣлыми отъ мѣла. Учитель сердито приблизился къ нему.
— Какъ тебя зовутъ? — крикнулъ онъ.
— Глыць.
— Что за Грыць? Ага, ты новый. Почему на скамьѣ не сидишь? чего плачешь? чѣмъ это ты испачкался? Га?
— Да я ѣлъ іелусалимъ.
— Что? какой іерусалимъ? — допрашивалъ учитель. Мальчишки снова душились отъ смѣха.
— Да мальчики давали.
— Какіе мальчики?
Грыць оглянулся, но никого не могъ узнать.
— Ну, ну! Иди садись и учись хорошо, а іерусалима больше не ѣшь, а то будешь битъ.
III.
правитьНачался урокъ. Учитель говорилъ что-то, показывалъ какія-то дощечки, на которыхъ были нарисованы крючки да палочки; мальчики время отъ времени что-то кричали, когда учитель показывалъ новую дощечку, а Грыць ничего не понималъ. Онъ даже не обращалъ вниманія на учителя.
Сидѣвшіе около него мальчики показались ему очень смѣшными. Одинъ ковырялъ пальцемъ въ носу, другой сзади все старался воткнуть Грыцю въ ухо небольшую соломинку, третій очень долгое время усердствовалъ, выдергивая изъ своего стараго кафтана нитки, заплаты и какія-то рваныя тряпки; уже на нижней доскѣ скамейки лежала передъ нимъ цѣлая куча, а онъ все еще дергалъ и рвалъ что есть мочи.
— Зацѣмъ ты делгаешь? — спросилъ Грыць.
— Дома буду съ болщомъ ѣсть, — отвѣчалъ шепелявя мальчуганъ, и Грыць долго думалъ надъ тѣмъ, — не обманулъ-ли его мальчикъ.
— Да ты, Грыцю голубчикъ, ничего не слышишь, — крикнулъ на него учитель и покрутилъ его за ухо такъ, что у Грыця невольно выступили слезы на глазахъ и такъ онъ испугался, что долго не только не могъ слушать, но и совсѣмъ забылъ обо всемъ на свѣтѣ.. Когда онъ, наконецъ, пришелъ въ себя, мальчики уже начинали читать склады по подвижнымъ таблицамъ, которыя раскладывалъ и складывалъ учитель. Они безустанно по сто разъ на-распѣвъ повторяли: «а-ба-ба га-ла-ма-га». Грыцю, не извѣстно почему, очень это понравилось, и онъ началъ своимъ пискливымъ голоскомъ вперегонку кричать: «а баба галамага». Учитель уже готовъ былъ признать его старательнымъ и способнымъ мальчикомъ и, желая болѣе убѣдиться въ этомъ, переставилъ буквы. Неожиданными образомъ онъ выставилъ передъ учениками буквы «баба», но Грыць, не глядя на нихъ, а только на учителя, тонкимъ пѣвучимъ голосомъ крикнулъ: «галамага». Всѣ захохотали, не исключая и самого учителя, — только Грыць удивленно оглянулся и громко сказалъ своему сосѣду: поцему не клицисъ «галамага»? Только тогда бѣдняга очнулся, когда учитель хлестнулъ его за понятливость розгою по спинѣ…
— Ну, а чему тебя тамъ въ школѣ научили? — спросилъ отецъ, когда Грыць въ полдень вернулся домой.
— Вуцилися «а баба галамага», — отвѣтилъ Грыць.
— А ты сумѣлъ? — спросилъ отецъ, не стараясь даже узнать, что это за удивительная наука.
— Конечно, сумѣлъ, — отвѣтилъ Грыць.
— Ну, старайся же! — сказалъ отецъ.
— Какъ окончишь въ селѣ, то пойдешь въ городъ въ большую школу, а потомъ сдѣлаешься священникомъ. Жена, а дай-ка ему чего-нибудь поѣсть.
— Ба, — отвѣтилъ Грыць.
IV.
правитьПрошелъ ровно годъ послѣ этого важнаго дня. Блестящія надежды отца на будущность Грыця разсѣялись давно. Учитель прямо сказалъ ему, что Грыць «туманъ восемнадцатый»[1], что онъ лучше сдѣлаетъ, если возьметъ его домой и опять заставитъ гусей пасти. И, правда, по окончаніи года школьной науки Грыць вернулся домой такимъ же мудрымъ, какимъ былъ годъ тому назадъ.
Дѣйствительно, «а баба галамага» онъ обстоятельно выучилъ наизусть, и не разъ даже во снѣ изъ устъ его вылетало это удивительное слово, эта первая ступень всяческой мудрости, переступить черезъ которую ему не было суждено, но дальше этого Грыць не могъ пойти.
Буквы какъ-то смѣшивались въ его глазахъ и онъ никогда не могъ узнать ихъ по виду, какая изъ нихъ ш, какая т, какая «люди», какая «мыслете». О чтеніи ужъ и говорить нечего. Была ли этому причиной его непонятливость или дурное преподаваніе учителя, — неизвѣстно; вѣрно только то, что, кромѣ Грыця, такихъ «тумановъ восемнадцатыхъ» между прошлогодними учениками было восемнадцать на тридцать, и всѣ они въ теченіе школьнаго года только о томъ и думали, какъ хорошо будетъ, когда они освободятся отъ ежедневныхъ розогъ, оплеухъ, пинковъ, шлепковъ и подергиваній за виски, и какъ они въ полномъ блескѣ своей силы опять покажутся на пастбищѣ.
Ужъ кто, кто, но Грыць, навѣрно, больше и чаще всѣхъ думалъ объ этомъ. Проклятый букварь, который онъ за годъ напряженія надъ научными вопросами истрепалъ чуть не въ клочья, проклятая «а баба галамага», проклятыя учительскія приставанья и пріохочиванья къ наукѣ такъ надоѣли ему, " что онъ даже исхудалъ, поблѣднѣлъ и ходилъ все время какъ тѣнь. Наконецъ, смиловался Богъ и послалъ мѣсяцъ іюль; смиловался и отецъ и сказалъ ему однажды утромъ.
— Грыцю!
— Га? — сказалъ Грыць.
— Съ этого дня ты больше не пойдешь въ школу.
— Ба! — сказалъ Грыць.
— Сними сапоги, шляпу и кушакъ, нужно спрятать, — будешь ходить въ нихъ по воскресеньямъ — подпояшься веревочкой, возьми лупку[2] и иди гусей пасти.
— Ба! — радостно сказалъ Грыць.
V.
правитьГуси, извѣстно, — глупы, — они и на этотъ разъ не знали объ ожидавшей ихъ радостной перемѣнѣ. Въ теченіе всего года школьной науки Грыця ихъ насъ маленькій сосѣдскій мальчикъ Лучка, который обыкновенно только то и дѣлалъ на пастбищѣ, что копалъ ямки, лѣпилъ изъ грязи «паски» и обсыпался пылью. О гусяхъ онъ совсѣмъ не заботился и они бродили безъ призора. Не разъ имъ случалось зайти въ засѣянное поле — и не мало тогда имъ приходилось вытерпѣть отъ пострадавшаго мужика проклятій и даже побоевъ. Кромѣ того, несчастье своимъ зловѣщимъ крыломъ въ этомъ году нѣсколько разъ коснулось гусинаго стада.
Пять молодыхъ гусаковъ и десять гусынь хозяйка продала въ городъ; тяжело было остающимся разлучаться съ ними. Старую пепельнаго цвѣта гусыню убилъ хворостиною сосѣдъ на мѣстѣ преступленія и, съ варварской безсердечностью, привязавъ бездыханный трупъ за лапу къ той-же хворостинѣ, волочилъ его такимъ образомъ черезъ все пастбище, а потомъ бросилъ хозяину въ птичникъ. А одного молодого гусака, красу и надежду стада, заклевалъ ястребъ, когда онъ однажды отсталъ отъ своей родни. Однако, несмотря въ всѣ эти тяжелыя и невознаградимыя траты, стадо этого года было больше прошлогодняго.
Благодаря бѣлому гусаку и сѣрой гусынѣ, да еще двумъ или тремъ молодымъ дочерямъ ея, стадо этого года достигло свыше сорока штукъ.
Когда Грыць появился между ними съ прутомъ, символомъ своей власти, сразу всѣ глаза обратились къ нему, — слышенъ былъ только шипъ удивленья. Но ни бѣлый гусакъ, ни сѣрая гусыня не забыли еще своего прежняго добраго пастыря и скоро припомнили его. Съ шумными криками радости и взмахами крыльевъ они бросились къ нему.
— Дэ-дэ-дэ-дэ? — гоготала сѣрая гусыня.
— А въ школѣ былъ — гордо отвѣтилъ Грыць.
— О!.. о!.. о!.. — удивлялся бѣлый гусакъ.
— Не вѣришь, дуракъ? — крикнулъ на него Грыць и хлестнулъ прутомъ.
— А се-се-се?.. А се-се-се? — шипѣли, собираясь около него, гуси.
— Что? чему я научился? — формулировалъ ихъ вопросъ Грыць.
— Се-се-се-се? — продолжали гуси.
— А баба галамага! — отвѣтилъ Грыць.
Снова шипъ удивленія, словно ни одна изъ этихъ сорока гусиныхъ головъ не могла понять такой глубокой мудрости. Грыць стоялъ гордый, недосягаемый. Наконецъ, бѣлый гусакъ нашелъ что сказать.
— А баба галамага! А баба галамага! — вскрикнулъ онъ своимъ звонкимъ металлическимъ голосомъ, выпрямившись, поднявъ высоко голову и замахавъ крыльями. А потомъ, обернувшись къ Грыцю, добавилъ, словно хотѣлъ его еще болѣе пристыдить:
— А кши, кши!
Грыць былъ убитъ и пристыженъ. Гусакъ въ одну минуту перенялъ и повторилъ мудрость, которая ему стоила цѣлаго года ученья!
— Почему они его въ школу не отдали? — подумалъ Грыць и погналъ гусей въ поле.