ГРОТТА-ФЕРРАТА.
правитьВъ окрестностяхъ Рама, у подножія Монте-Альбано, на днѣ долины, опоясанной съ одной стороны армидиными садами Фраскати, съ другой суровымъ ландшафтомъ Кастель-Гандольеро, покоится скромная иноческая обитель, извѣстная подъ именемъ Гротта-Феррата. Замѣчательно, что въ ней, почти подъ стѣнами высокомѣрной столицы латинскаго запада, господствуетъ чинъ С. Василія Великаго, родившійся на православномъ Востокѣ; самое богослуженіе совершается, хотя уже и по латинскому обряду, но на языкѣ греческомъ. Это послѣдніе остатки греко-восточнаго происхожденія обители, возникшей здѣсь въ тѣ счастливыя времена, когда вся церковь Христова была одно стадо подъ однимъ небеснымъ Пастыреначальникомъ; когда Западъ, чуждый еще обаяній земной гордыни, расторгшей союзъ древняго вселенскаго братства, довѣрчиво и любовно принималъ съ Востока, отчизны Евангелія, и свѣтъ евангельскаго богомудрія, и образцы Евангельскаго богоподобія!
Но не этой особенности Гротта-Феррата одолжена тѣмъ, что ея мирная тишина до сихъ поръ не перестаетъ возмущаться приливомъ любопытныхъ посѣтителей, стекающихся въ Римъ со всѣхъ концевъ міра. Настоящее время слишкомъ равнодушно къ памятникамъ, не ознаменованнымъ печатью классическаго изящества, или по крайней мѣрѣ античнаго увѣчья. Гротта-Феррата лежитъ на дорогѣ изъ Фраскати въ Альбано: это дѣлаетъ ее необходимымъ перепутьемъ для всякаго, кто вознамѣрился повторить на мѣстахъ древнѣйшую исторію Лаціума, служащую введеніемъ къ великолѣпной исторіи Рима; кто отъ развалинъ стараго Тускулума держитъ путь на кладбище старой Альбы-Лонги, гдѣ не изгладились еще слѣды святилища Юпитера Все-Латиненаго, гдѣ поднесь шумитъ таинственная дубрава Эгеріи, гдѣ указаваютъ вамъ гробницу Гораціевъ и Куріаціевъ. Утомленный крутымъ спускомъ съ высоты, увѣнчанной обломками пышной виллы Цицероновой, путникъ охотно останавливается въ пріютной глубинѣ долины, подъ сѣнію оливъ, надъ рѣзвымъ потокомъ, шумъ котораго, одинъ мослѣ звона монастырскаго колокола, нарушаетъ царствующее вокругъ безмолвіе. Отрадна эта минута успокоенія въ безмятежномъ лонѣ прекрасной природы, въ слѣдъ за бесѣдою съ краснорѣчивымъ прахомъ вѣковъ, встревоженныхъ пытливымъ воспоминаніемъ! Но отдохнувшаго гостя ожидаетъ новое наслажденіе. Тамъ, въ священной оградѣ монастыря, находится часовня, которую зиждительная кисть Доминикино покрыла чудными фресками. Доминикино! Одно это имя не заключаетъ ли въ себѣ непреодолимаго очарованія? Его одного достаточно, чтобы сохранить неизсякаемую занимательность пустынному уединенію Гротты-Ферраты!
Когда мнѣ, именно на такомъ перепутьѣ, довелось посѣтить Гротту-Феррату, первое, или лучше единственное, чего и искалъ въ ней, были также фрески Доминикино. Я нашелъ обитель не въ обыкновенномъ ея покоѣ. Она была полна народа. На ту пору случился праздникъ. Съ окружныхъ деревень стеклись въ особенности поклонницы, блиставшія всей радужной пестротой живописныхъ костюмовъ Римской-Кампаньи. Въ церкви, весьма не обширной, я долженъ былъ пробираться сквозь густые ряды колѣнопреклоненныхъ, благоговѣйно ожидавшихъ начатія торжественной массы. Меня не остановило ничто: ни алтарь роскошно убранный свѣжими, благоуханными цвѣтами, ни яркое сіяніе безчисленныхъ канделябровъ и паникадилъ. Я спѣшилъ въ боковой прадѣдъ храма, указанный однимъ изъ послушниковъ. Тамъ не было никого. Свѣтъ дна едва прокрадывался таинственной полумглой во внутренность скромнаго святилища. На алтарѣ ни одной гирлянды, передъ алтаремъ ни одного свѣтильника. Но въ этой пустотѣ, въ этомъ сумракѣ, а не чувствовалъ себя одинокимъ. Стѣны, мертвые стѣны дышали вокругъ меня неисповѣдимою жизнью…
Благоговѣніе предъ искусствомъ! Даръ творческій есть одинъ изъ драгоцѣннѣйшихъ обломковъ сокрушеннаго въ насъ образа Всезиждителя. Геній есть искра Божія. Но искусство вполнѣ достойно своего высокаго значеніе только тогда, когда чары свои расточаетъ не на рукотвореніе лживыхъ кумировъ, не на соблазнительное ласкательство чувствъ. Служеніе истинѣ и благу: вотъ верховная задача творчества! Религіи есть единственный жертвенникъ, предъ которымъ склоняясь, геній возвышается.
Таковы были, явившіяся мнѣ, созданіи Доминикино! Каменное полотно, оживленное кистью великаго художника, представляетъ нѣсколько эпизодовъ изъ чудной христіанской поэмы. Герой поэмы вотъ святый старецъ, лице котораго господствуетъ на первомъ планѣ каждаго фреска. На немъ, на этомъ лицѣ, художникъ истощилъ все свое могущество; въ немъ совокупилъ онъ всѣ богатства выраженія жизни, достигшей до полноты христіанскаго совершенства: и, вѣру безграничную, и самоотверженіе безпредѣльное, и любовь вѣчную, неистощимую, и терпѣніе укрѣпленное упованіемъ, и силу смягченную кротостью, и смиреніе осіянное небеснымъ величіемъ. Старецъ представленъ вездѣ въ рубищѣ простаго инока; но предъ нимъ склоняется во прахъ всякое земное преимущество. Тамъ бѣдному страннику исходитъ во срѣтеніе Папа, во всемъ великолѣпіи первосвященническаго сана, окруженный пышнымъ клиромъ. Здѣсь Кесарь, въ сопровожденіи блистательнаго сонма вельможъ, благоговѣйно полагаетъ царскій свой вѣнецъ къ ногамъ ничтожнаго отшельника. Не возможно торжественнѣе изобразить апотеозу христіанина, богатаго нищетой, высокаго уничиженіемъ, сильнаго въ немощахъ, побѣдоноснаго среди страданій!
Взоры мои были пригвождены къ дивнымъ образамъ. Но душа носилась высоко, высоко! Между тѣмъ въ храмѣ началась служба. Раздались величественные звуки органа, къ которымъ время-отъ-времени приливали восклицанія звонкихъ, мелодическихъ италіянскихъ голосовъ. Сердце было уже полно: оно рвалось въ слѣдъ за воображеніемъ. Гармонія довершила волшебство кисти. Все существо мое разлилось въ благодатный потокъ сладкой молитвы….
Священнослуженіе кончилась; а я все еще стоилъ, опершись на рѣшетку, передъ вдохновенными фресками. Внезапный шелестъ приближающихся шаговъ пробудилъ меня. Я оглянулся. Предо мной стоилъ ветхій монахъ, съ длинною сѣдою бородой, въ одеждѣ святаго старца, изображеннаго на фрескахъ. Я готовъ былъ принять его за видѣніе, отдѣлившееся отъ очарованныхъ стѣнъ часовни.
— Вы наслаждаетесь нашими драгоцѣннѣйшими сокровищами, сказалъ онъ мнѣ ласково.
— Да, отецъ мой, отвѣчалъ я, стараясь изъ ложнаго стыда, къ несчастію такъ обыкновеннаго, скрыть истиною состояніе моей души. Я ищу разгадать: что именно представляютъ эти дивныя созданія генія?
— Исторію Св. Нила, отвѣтствовалъ монахъ.
— Св. Нила? повторилъ я. Но кто этотъ Св. Нилъ? Я не умѣю себѣ припомнить.
— Божій угодникъ, продолжалъ старикъ, который за восемь сотъ лѣтъ, здѣсь, въ нашей обители, кончилъ свою богоподобную жизнь, котораго незабвенную пахать мы сего-дня празднуемъ. Если вы любопытствуете звать его исторію, изъ которой заимствовало содержаніе этихъ фресковъ съ буквальною точностью, то не угодно ли пожаловать въ нашъ рефоктарій. Тамъ, по древне-установленному обычаю, въ настоящій день послѣ миссы, предлагается чтеніе житія праведника, сначала въ старомъ греческомъ оригиналѣ, потомъ въ переводѣ. — Я могу присутствовать при этомъ чтенія?
— Слѣдуйте только за мною.
Монахъ привелъ меня въ свѣтлую, просторную залу, расписанную сверху дониза священными изображеніями кисти лучшихъ художниковъ. По срединѣ стоялъ длинный столъ, вкругъ котораго чинно сидѣли братья обители. Я занялъ указанное мнѣ кресло въ сторонѣ, между нѣсколькими гостями, все изъ духовныхъ. Проводникъ мой сѣлъ къ столу на оставленное для него первое мѣсто. Онъ произнесъ благословеніе, въ слѣдъ за которымъ одинъ изъ младшихъ братьевъ началъ чтеніе изъ старинной пергаментной рукописи. Я слушалъ съ благоговѣйнымъ вниманіемъ; и вотъ что запечатлѣлось у меня въ памяти.
Въ десятомъ вѣкѣ, южная Италія, издревле заселенная Греками, даже называвшаяся нѣкогда Великою Греціею, принадлежала еще къ Восточной Греческой Имперіи. Конечно, узы гражданскаго подчинены отдаленному престолу кесарей Византійскихъ, узы въ продолженіе вѣковъ разрываемые безпрерывными вторженіями варваровъ то съ сѣвера, то съ юга, были уже очень слабы. Но тѣмъ крѣпче былъ союзъ духовный, поддерживаемый церковною зависимостью отъ патріаршеской каѳедры Константинополя. Ветхій Римъ тогда былъ, еще такъ мапомощенъ и такъ кротокъ, что не имѣлъ ни силы, ни желанія оспоривать у новаго Рима страну, наслѣдованную по праву единства въ языкѣ, въ нравахъ, во всѣхъ условіяхъ внѣшней и внутренней образованности. Южная Италія включительно съ Сициліей; до пришествія Нордманновъ, безпрепятственно и говорила, и жила, и училась и молилась по-гречески. —
Городокъ Россано, нынѣ почти вовсе позабытый, въ то время былъ гражданскою и церковною митрополіею греческой Калабріи. Тамъ родился Нилъ, около 906 года. Дары природы и счастія пролились на него въ колыбели. Онъ принадлежалъ къ почетной и богатой фамиліи въ области. Съ рѣдкою тѣлесною красотой соединялась въ немъ счастливая организація души, отличныя способности, блестящіе таланты. Все это было воздѣлано, довершено тщательнымъ воспитаніемъ, наслѣдствамъ классической древности, котораго остатка во мракѣ среднихъ временъ все еще сохранялись у Грековъ.
Юноша, съ такимъ запасомъ обольстительныхъ достоинствъ, при первомъ вступленіи въ свѣтъ, сдѣлался кумиромъ общества, въ особенности женщинъ. Трудно было устоять противъ вихря соблазна, не отвѣчать увлеченіемъ на увлеченіе. Онъ покорился могуществу любви. Онъ испилъ до дна чашу упоительной отравы, предъ которою затмилась мудрость Соломона, мудрѣйшаго изъ мудрыхъ. Безуміе страсти не дождалось освященія узъ сердца бракомъ, который впрочемъ и не былъ возможенъ, но причинѣ чрезмѣрнаго неравенства обоюднаго положенія любящихся въ свѣтѣ. Юноша былъ уже отцемъ, не бывши супругомъ.
Внезапно тяжкій недугъ сразилъ молодаго вѣтренника. Въ жилахъ, роскошествующихъ жизнію, разлилось губительное пламя горячки. Несчастный счастливецъ, въ самомъ разгулѣ земнаго пиршества, услышалъ грозный голосъ смерти. Шумъ страстей умолкъ. Завѣса очарованія расторглась. Призраки разсѣялись, передъ застигнутымъ въ расплохъ грѣшникомъ отворились тяжкія врата суровой, неумолимой вѣчности.
Какъ часто мы оскорбляемъ безразсуднымъ ропотомъ Провидѣніе, искушающее васъ очистительнымъ огнемъ страданій! Золото, не побывавшее въ горну, остается на всегда презрѣннымъ кускомъ грубаго мусора. Таковъ общій законъ развитія жизни, общій процессъ совершенствованія бытія. Возрожденіе, точно какъ и простое рожденіе, совершается въ болѣзняхъ. И благо вамъ, благо намъ, если неизбѣжныя муки спасительнаго очищенія падаютъ на наше тѣло! Гораздо тягостнѣе страданія душевныя. Притомъ, чѣмъ больше внѣшній человѣкъ тлѣетъ, тѣмъ больше внутренній обновляется: Изможденіемъ тѣла естественно укрѣпляется душа.
Такъ случилось и съ Ниломъ. На одрѣ смерти, передъ зіяющею могилою, онъ созналъ вполнѣ жалкое ничтожество міра, коварный обманъ страстей, лживую пустоту земныхъ утѣхъ, и безумныя заблужденія легковѣрной юности омылъ горькими слезами раскаянія. Мало того: въ виду строгой вѣчности, онъ почувствовалъ, что жить такъ, какъ онъ жилъ до-сихъ-поръ, значило не только унижать себя въ собственныхъ глазахъ недостойнымъ злоупотребленіемъ жизни, но и неблагодарно оскорблять благость Творца, изліявшаго на насъ столь щедро все обиліе даровъ своихъ, почтившаго насъ своимъ образомъ и подобіемъ. — Какъ христіанинъ, онъ, зналъ, что если безпредѣльно милосердіе, то безпредѣльно и правосудіе Божіе, умилостивляемое токмо пледами, достойными покаянія. И вотъ онъ собираетъ послѣдите остатки силъ, которые крѣпость молодости оспорила у смертоноснаго недуга, срывается съ болѣзненнаго ложа, полуживой, не дождавшись совершеннаго исцѣленія, и бѣжитъ въ близлежащій монастырь, чтобы тамъ, ре тратя ни. минуты, заклясть всю остающуюся ему будущность въ очистительную жертву прошедшаго.
Сила воли, подкрѣпленная благодатію свыше, легко разорвала постыдный союзъ съ міромъ. Но не такъ легко лукавый міръ разстался съ ускользающею отъ него добычею. Едва юноша достигъ избраннаго имъ (священнаго убѣжища, какъ пришло изъ города повелѣніе епарха области, безъ сомнѣнія выхлопотанное опечаленнымъ семействомъ бѣглеца: повелѣніе варварское, воспрещавшее монастырю принимать обѣты новаго пришельца, подъ страхомъ лишенія всѣхъ имуществъ, грозившее отсѣченіемъ рукѣ, которая дерзнетъ скрѣпитъ эти обѣты неразрѣшимою печатью постриженія. Избранникъ Божій не поколебался тѣмъ: онъ только уклонился въ другую отдаленнѣйшую обитель, куда не простиралась власть, его преслѣдовавшая. Но искушенія не отставали. На пути встрѣтился съ нимъ одинъ изъ Сарациновъ, въ то время безпрерывно рыскавшихъ съ огнемъ и мечемъ по Южной Италіи. Онъ остановилъ путника съ грубыми вопросами: кто онъ, откуда я куда? Нилъ добродушно рисковалъ истину. Сарацинъ изумился, смотра на его цвѣтущую молодость, угадывая его положеніе въ свѣтѣ по богатству носимой имъ, еще мірской, одежды. «Ты бы по-крайней-мѣрѣ дождался старости» — сказалъ онъ юношѣ — «чтобъ исполнить свою безразсудную прихоть?» — Нѣтъ! отвѣтствовалъ мудрый юноша: то не была бы жертва достойная Бога! Старикъ не годенъ на службу и земному царю: какой же онъ слуга для Царя царей? — Отвѣтъ этотъ поразилъ невѣрнаго. Онъ не только смягчился, но еще осыпалъ похвалами юнаго героя, пожелалъ ему отъ сердца успѣха въ предлежащемъ подвигѣ, указалъ ближайшій путь къ монастырю, котораго онъ искалъ, и раздѣлилъ съ нимъ дорожный запасъ свой, жалѣя, что не можетъ предложить ничего болѣе и лучше. Уже Нилъ приближался жъ вожделенной цѣли своего странствованія: его ожидала здѣсь новая пытка. Почти подъ стѣнами обители, къ которой онъ стремился, наскакалъ на него буйный всадникъ, одинъ изъ скитающихся рыцарей, въ то время отличавшихся звѣрскою необузданностью страстей. Вѣроятно разобиженный скуднымъ монастырскимъ пріемомъ, онъ, надъ головою будущаго инока, разразился громомъ неистовыхъ ругательствъ и проклятій за всѣхъ монаховъ, злобно кощунствовалъ надъ ихъ жизнью, упрекалъ ихъ въ лицемѣріи, въ ложномъ призракѣ воздержанія, подъ которымъ таится ненасытное чревоугодіе. «Въ ихъ котлѣ» — кричалъ онъ — «я установлюсь и съ лошадью!» — Кроткій юноша счелъ безполезнымъ разсуждать съ бѣснующимся. Онъ зажалъ уши, и опрометью кинулся бѣжать въ монастырь, котораго ворота привѣтно предъ нимъ отворились.
Въ настоящее время рѣдки примѣры, подобнаго крутаго, въ одно мгновеніе задуманнаго и въ тоже мгновеніе исполненнаго безвозвратнаго разрыва съ свѣтомъ. Но кто въ жизни не имѣетъ чаще или рѣже минутъ, когда, если не отъ святой тоски по небу, то по-крайней-мѣрѣ отъ скуки пресыщенія на землѣ, душа просится отдохнуть въ затворѣ внутренней своей кельи, уединиться отъ шума мірскаго въ свою сокровенную глубину? И не тѣже ли самыя сцены тогда повторяются? Не такъ же ли этотъ первый шагъ къ духовному пробужденію запутывается въ подкидываемыхъ міромъ сѣтяхъ? Тамъ грозно раздается повелительный вопль житейскихъ отношеній. Здѣсь пошлая дружба шепчетъ предательскіе совѣты, внушаемые по видимому предусмотрительнымъ благоразуміемъ. Тутъ ложный стыдъ встревоживается ядовитой усмѣшкой, или даже злобнымъ хохотомъ свѣтскихъ пересудовъ. Счастливъ, кто, подобно Нилу, обезоруживаетъ насиліе обстоятельствъ усугубленіемъ самоотверженія, соблазнъ разчета прямодушіемъ, кощунство смиренною безотвѣтностью! «Бѣги, безмолвствуй, не возмущайся!» вотъ первоначальная азбука для начинающихъ подвигъ спасенія!
Къ исполненію святаго желанія въ новомъ убѣжищѣ не встрѣтилось никакихъ препятствій. Настоятель принялъ съ распростертыми объятіями гостя, и безъ отлагательства облекъ его во всеоружіе воина Христова. Юноша объявилъ предварительно, что онъ не намѣренъ оставаться здѣсь больше сорока дней послѣ постриженія, что онъ считаетъ себя обязаннымъ воротиться въ обитель, указанную ему перстомъ Божіимъ въ первую минуту благодатнаго вдохновенія. Но этотъ краткій срокъ еще не пришелъ, какъ отъ новаго инока, Въ первый опытъ Послушанія, потребовали принять начальство надъ однимъ изъ скитовъ, зависѣвшихъ отъ облагодѣтельствовавшей его обители. Вѣрный своей рѣшимости, онъ умолилъ избавить его отъ этой чести. Мало того: онъ такъ испугался предложенія, столь неожиданно, возмутившаго его смиреніе потаенною приманкою гордости, что съ тѣхъ-поръ далъ себѣ торжественный обѣтъ не принимать никакого почетнаго сана и достоинства.
По прошествіи условленныхъ сорока дней, Нилъ воротился въ прежде-избранный монастырь, и Тамъ со всѣмъ рвеніемъ вступилъ на строгій путь подвижничества. Скоро прошелъ онъ всѣ степени духовнаго искуса, опредѣленные правилами иноческаго устава, и не удовлетворился ими. Душѣ его предносился полный идеалъ христіанскаго совершенства. Съ согласія и благословенія отцевъ обители, признавшихъ въ немъ высшее предназначеніе, онъ удалился изъ монастырскихъ стѣнъ въ сокровенную пещеру, находившуюся въ окрестныхъ горахъ. Тамъ, въ глубинѣ безмятежнаго одиночества, онъ возвелъ жизнь свою до высоты самоотверженія, какая только совмѣстна, съ слабостью нашей человѣческой природы. Въ старой легендѣ весьма интересно описывается порядокъ, который святый отшельникъ единожды навсегда учредилъ для своего времени. Измождая тѣло строгимъ воздержаніемъ, тяжкими лишеніями и трудами, онъ давалъ полное развитіе способностямъ и талантамъ, которыми такъ щедро была надѣлена его душа, освящая только ихъ достойною цѣлію. День начиналъ онъ прилежнымъ упражненіемъ въ переписываніи книгъ: работою, которая въ то время была единственною замѣною нынѣшнихъ благотворныхъ дѣйствій типографическаго искусства, и въ которой юноша, получившій тщательное воспитаніе, былъ отличнымъ мастеромъ; это продолжалось съ утра до третьяго часа дня по италіянскому счету. Съ третьяго часа до шестаго, стоя, или на коленахъ передъ Распятіемъ, онъ совершалъ молитвенное пѣснословіе Псалтыря, своимъ мелодическимъ голосомъ, составлявшимъ нѣкогда утѣху и очарованіе свѣтскихъ бесѣдъ. Отъ шестаго до девятаго часа, уже сидя, выгружался онъ въ наученіе писанія и отцевъ. За тѣмъ, исполнивъ вечернее правило, онъ выходилъ изъ своей тѣсной кельи подкрѣпить истощенныя силы прогулкою, продолжить утѣшительную бесѣду съ Творцомъ въ великолѣпной книгѣ творенія. Уже по захожденіи солнца вкушалъ онъ скудную насущную пищу, состоявшую всѣ куска сухаго хлѣба, изъ одной зелени или плодовъ, смотря по времени года; питьемъ его была одна вода, и то въ мѣру. Онъ совершалъ свою пустынническую трапезу на голомъ камнѣ, изъ разбитаго черепка: земля служила ему и сѣдалищемъ, и ложемъ для ночнаго успокоенія, послѣ дневныхъ трудовъ. Впрочемъ ему онъ посвящалъ не болѣе одного часу. Воздавъ эту необходимую данъ закону природы, онъ поспѣшно вставалъ съ своей жесткой постели въ торжественной тишинѣ ночи совершалъ вторично пѣніе псалтыря, потомъ полуночное и утреннее правило. Такъ въ поочередной смѣнѣ безпрерывныхъ, разнообразныхъ упражненій духа, направленныхъ къ одной цѣли, къ всевозможно полному и свободному развитію внутренняго человѣка, кругообращалась, подобно многоочитому, присновидящему херувимскому колесу, жизнь святаго подвижника. Если жъ дозволялъ себѣ иногда отступать отъ предуставленнаго порядка, то отнюдь не ради какого-либо послабленія, напротивъ въ порывахъ сдѣлать больше, шагнуть далѣе. Не разъ случалось, что въ продолженіе Великой Четыредесятницы, онъ на касался устами ничего, кромѣ святыхъ Таинъ. Однажды, въ теченіи цѣлаго года, онъ пилъ воду, свое единственное питье, только разъ въ мѣсяцъ. Словомъ, испытывалъ на себѣ, до какой степени наша природа можетъ выносить самоумерщвленіе внѣшняго человѣка, чрезъ которое развивается въ насъ человѣкъ внутренній. И это относилось не къ одной пищѣ, но ко всѣмъ матеріальнымъ потребностямъ земнаго бытія. Самоотверженіе Нила простиралось до того, что онъ рѣшительно не имѣлъ никакой собственности: ничего ни въ кельѣ, ни на себѣ, кромѣ одежды, состоявшей изъ грубой власяницы, перепоясанной простою веревкою, одежды единственной, не перемѣняемой до износу.
И для современниковъ, для людей десятаго вѣка, когда религіозный энтузіазмъ былъ еще во всей силѣ, такая жизнь конечно была рѣдкое, необычайное исключеніе. Чтожъ нынѣ, и для насъ? Малодушію нашему естественно возмутиться при мысли: ужели такъ только можно спастись, ужели такъ только должно спасаться? Да! картина совсѣмъ не заманчивая для чувствъ; даже не выносимая для разума, воспитаннаго въ ихъ школѣ! Кто же послѣ того спасется? Спросятъ едва ли не каждый.
Съ подобнымъ вопросомъ приступали уже и къ самому Нилу. Однажды, когда въ слѣдствіе усилившагося разбойничества Сарациновъ, онъ принужденъ былъ, покинувъ свое возлюбленное уединеніе, переселиться въ ближайшее сосѣдство къ Россано, на одну изъ наслѣдственныхъ своихъ земель, во время случайнаго посѣщенія, собралось къ нему множество людей всякаго званія, мірскихъ и духовныхъ; въ томъ числѣ главные сановники городскаго и областнаго правительства; даже самъ митрополитъ Россанскій и всей Калабріи, Ѳеофилактъ, мужъ славившійся разумомъ и ученостью. Они пришли большей-частію изъ любопытства: видѣть и искусить юнаго инока, сдѣлавшагося уже добычею шумной молвы въ-народѣ по своимъ безпримѣрнымъ подвигамъ. Началась бесѣда. Разговоръ съ первыхъ рѣчей палъ на важный вопросъ о «маломъ числѣ избранныхъ». Нилъ смиренно повторилъ слова Евангелія, присовокупивъ, что онъ принимаетъ ихъ въ самой строгой ограниченности буквальнаго смысла, безъ всякихъ послабительныхъ распространеній. «Какъ?» вскричала толпа, «стало быть, мы напрасно носимъ имя христіанъ, напрасно крестились», напрасно причащаемся тѣла и крови божественнаго Искупителя?" — Митрополитъ молчалъ. Нилъ остался одинъ противъ всѣхъ. Чувствуя щекотливость своего положенія, и съ тѣмъ вмѣстѣ неспособный уступить, тамъ гдѣ дѣло шло о столь важной истинѣ, онъ продолжалъ, съ кротостію, защищаться свидѣтельствами святыхъ отцевъ, раскрылъ богатую сокровищницу своей памяти и представилъ цѣлые отрывки изъ Златоуста, изъ Василія, изъ Ефрема Сирина, изъ Ѳеодора Студита. Потомъ, одушевясь святой ревностью, воскликнулъ въ чувствѣ горестнаго умиленія: «Всѣ вы христіане! Но въ настоящія злополучныя времена такова ли жизнь христіанъ, чтобы царствіе Божіе, въ которое ничто скверное не входитъ, могло быть достояніемъ многихъ?»… И въ слѣдъ за тѣмъ, давъ волю своему увлеченію, онъ изобразилъ картину современныхъ нравовъ общества, картину столь извѣстную ему по собственному опыту, съ такой ужасающей вѣрностью, что слушатели содрогнулась, и со всѣхъ сторонъ раздался скорбный вопль: «Горе намъ грѣшникамъ!»…
Впрочемъ, вездѣ есть свои степени; въ жизни внутренней; также какъ и въ жизни внѣшней. На шумномъ позорищѣ міра, не всякой признанъ быть геніемъ, но каждому дано, не отъ каждаго и требуется достигать послѣдняго края земнаго совершенства. Довольно, если относительное совершенство достигается каждымъ по мѣрѣ силъ. Такъ точно и на таинственной лѣстницѣ духовнаго совершенствованія, возводящей отъ земли на небо! Жизнь, подобная Ниловой, представляетъ высшую поднебесную ступень этой безконечной лѣстницы. И она еще далеко отстоитъ отъ того полнаго идеала божественнаго всесовершенства, который во всемъ величіи своемъ изобразился только въ Богочеловѣкъ. Посмотрите на картину истязанія, вытерпѣннаго на землѣ Сыномъ Божіимъ! Испивъ всю горечь уничижительнаго позора, осмѣянный, обруганный, обезчещенный въ глазахъ міра всею срамотою земнаго безчестія, Онъ, обреченный наконецъ къ мучительной казни поноснаго креста, кротокъ и безгласенъ, какъ агнецъ, среди звѣрскихъ мучителей! Передъ такою пыткою добровольно подъятыхъ страданій — и Кѣмъ еще подъятыхъ! — что значитъ отшельническая пещера, строгое постничество, колючая власяница? Цѣлая жизнь нашихъ человѣческихъ лишеній что передъ одною минутою, когда онъ, Единородный Сынъ Отчій, долженъ былъ воскликнуть: «Боже мой, Боже мой! Почто Ты меня оставилъ?» Къ недосягаемому идеалу возможно только приближеніе. Пусть каждый идетъ, пока достаетъ у него силъ. Нѣтъ нужды, если одинъ останавливается ниже, другой простирается выше: лишь бы каждый совершилъ все, что онъ можетъ совершить! Въ дому Отца небеснаго обители многочисленны. Звѣзда отъ звѣзды различается блескомъ; но всѣ онѣ на небѣ, всѣ искры Божьяго свѣта, всѣ очи Божіи!
Обратимся къ нашему подвижнику. Еще во глубинѣ своей пещеры, Видъ увидѣлъ, какое могущественное вліяніе на міръ, при всей его слѣпотѣ, имѣетъ всякое высокое явленіе. Не смотря на безпримѣрную строгость проводимой имъ жизни, ему не было покоя отъ энтузіастовъ, напрашивавшихся къ нему въ ученики, обременявшихъ его неотступными требованіями принять ихъ подъ свое руководство. Святый отшельникъ, какъ ни дорожилъ сладостью уединенія, не могъ иногда не уступать насилію просьбъ. Но къ сожалѣнію его снисходительность доставляла ему чаще скорбь, нежели утѣшеніе. Порывы увлеченія скоро проходили: ихъ смѣняла неизбѣжная скука, потомъ ропотъ, даже возстаніе на учителя. Самый первый омыта былъ именно таковъ. Послушникъ, вымолившій себѣ пріемъ въ пустынное уединеніе, скоро возмутилъ его священную тишину буйною строптивостью. Онъ искалъ всячески раздражитъ кроткаго праведника, чтобы въ гнѣвѣ его найти благовидный предлогъ къ конечному съ нимъ разрыву. Нилъ предупредилъ соблазнъ, и самъ отпустилъ возмутителя съ миромъ. Но тотъ не хотѣлъ отойти съ безчестіемъ изгнанника: чтобы удержать верхъ за собой, онъ потребовалъ у отшельника возвращенія трехъ монетъ, которыя вручилъ ему при водвореніи въ его пещерѣ, монетъ въ тоже время отданныхъ нищимъ. Нилъ занялъ деньги у сосѣдняго монастыря, и, чтобъ выплатить долгъ, въ двѣнадцать дней написалъ три экземпляра Псалтыря. Это естественно должно было сдѣлать его строже и недоступнѣе. Впрочемъ, когда онъ принужденъ былъ переселиться въ сосѣдство главнаго города области, трудно было противиться потоку, который приливалъ безпрерывно съ большею и большею силою. Непримѣтно, вокругъ его кельи, образовался огромный монастырь. Свѣтильникъ, до-сихъ-поръ таившійся подъ спудомъ, засіялъ на великолѣпномъ свѣщникѣ, во благо ищущихъ свѣта.
Душа стекшейся братіи, Нилъ однако, вѣрный своему обѣту смиренія, никакъ не принималъ тогда настоятеля. Онъ не-любилъ даже, чтобъ его величали учителемъ. Между тѣмъ слава о его подвигахъ и мудрости гремѣла повсюду: она достигла до Константинополя; и скоро святый мужъ получилъ самыя лестныя приглашенія посѣтить царствующій градъ кесарей. Само-собою разумѣется, что онъ отказался; именно потому, что приглашенія были слишкомъ лестны, что путешествіе грозило ему блистательными почестями, которыхъ онъ столько страшился. Смерть Россанскаго митрополита, того самаго Ѳеофилакта, который приходилъ нѣкогда испытывать Нила, представила новое, гораздо опаснѣйшее, испытаніе его смиренію. Гражданскіе и духовные сановники области единодушно избрали его на осиротѣвшій святительскій престолъ и уже шли, чтобъ застичь его нечаянно и силою приневолить къ принятію архипастырскаго жезла. Кто-то, худо зная характеръ праведника, поспѣшилъ предупредить его о ихъ прибытіи, надѣясь тѣмъ доставить ему пріятную новость. Нилъ возблагодарилъ вѣстника, даже одарилъ его, чѣмъ могъ; но тотчасъ же, не теряя ни минуты, бѣжалъ изъ монастыря въ горы, и такъ скрывался до-тѣхъ-поръ, пока народъ, утомясь искать и ждать его, нашелся наконецъ вынужденнымъ приступить къ новому выбору.
Если Нилъ не хотѣлъ быть настоятелемъ своего монастыря, то это не мѣшало ему пещись объ немъ съ истинно отеческою нѣжностію. Не-искалъ онъ для него земныхъ благъ; даже отвергалъ постоянно всѣ богатыя приношенія и вклады. Истинное сокровище училъ онъ запасать себѣ тамъ, на небесахъ. «До тѣхъ поръ только будете вы счастливы» — говорилъ онъ братіи, «пока станете жить трудами собственныхъ рукъ. Пусть міръ сдавитъ Господа, видя, какъ вы обладаете всѣмъ, ничего не имѣя!» За-то, когда однажды случилось, что Сарацины, вторгшись въ окрестности Россано, полонили трехъ монаховъ обители Ниловой и увлекли ихъ въ Сицилію: какихъ трудовъ, какихъ усилій не употребилъ праведникъ, чтобы возвратить имъ свободу! Онъ собралъ триста золотыхъ монетъ на ихъ выкупъ, и отправилъ съ однимъ изъ братій. Эмиръ, у котораго во власти находились плѣнники, наслышанный о нищетѣ Нила, былъ такъ тронутъ приносимою имъ жертвою, что не принялъ денегъ и отпустилъ монаховъ. Съ тѣмъ вмѣстѣ послалъ онъ письмо къ святому мужу, въ которомъ изъявлялъ сожалѣніе о нанесенномъ его обители оскорбленіи, обѣщалъ ей впредь совершенную безопасность, и въ заключеніе приглашалъ его самаго въ свои владѣнія, надѣясь присутствіемъ человѣка Божія привлечь на нихъ благословеніе небесное.
Нилъ, однако не успокоился ласками Эмира; напротивъ рѣшился не оставаться долѣе въ странѣ, которая, какъ онъ предвидѣлъ, скоро должна была подвергнуться новымъ губительнѣйшимъ опустошеніямъ отъ мусульманъ. Надо было бѣжать; но куда? На родномъ Востокѣ онъ паче всего боялся встрѣтиться съ ненавистными ему почестями. Безвѣстнѣе и скромнѣе надѣялся онѣ пріютить себя у сосѣднихъ Латиновъ; и потому перебрался въ Капуу, сопровождаемый преданной ему братіей. Но уже свѣтъ его не могъ утаиться нигдѣ. Именно здѣсь онъ едва спасся отъ опасности, которой столько страшился. Герцогъ Пандольеръ, подкрѣпляемый согласіемъ гражданъ, непремѣнно хотѣлъ возвести его на епископскій престолъ Капуи, и уже рѣшался побѣдить упорство насиліемъ, какъ былъ застигнутъ смертію. Испуганный Нилъ пустился искать убѣжища далѣе, во внутреннѣйшей глубинѣ Абруццъ. Онъ отправился къ знаменитому Монте-Кассино, разсаднику славнаго ордена С. Бенедикта, древнѣйшаго и въ то время еще, единственнаго на западѣ. Уже полная его славою, обитель вся вышла къ нему во срѣтеніе, со свѣчами и кадилами, чествуя посѣщеніе святаго мужа, какъ великій праздникъ. Аббатъ потомъ проводилъ его самъ, съ старѣйшими иноками, въ монастырь Валь-де-Люка, зависѣвшій отъ Монте-Кассино, который уступилъ для всегдашняго пребыванія Нилу съ его братіею. Вскорѣ вся новая колонія, состоявшая изъ шестидесяти монаховъ греческаго языка и обряда, подъ предводительствомъ Нила, пришла въ главную Монте-Кассинскую обитель благодарить за оказанное гостепріимство. Обрадованные бенедиктины просили совершить при нихъ богослуженіе на греческомъ языкѣ и по чину греческому. Они очарованы были великолѣпіемъ и трогательностью священныхъ обрядовъ Востока. Нилъ довершилъ силу произведеннаго впечатлѣнія мудрою, одушевленною бесѣдою, въ которой особенно настаивалъ на то, что любовь, одна любовь, связующая всѣ члены тѣла Христова, есть верховный вѣнецъ христіанскаго совершенства. Угасавшее, но еще не погасшее, первобытное единство Востока и Запада, здѣсь, уже на вечерѣ, блеснуло торжественнымъ умилительнымъ сіяніемъ! —
Пятнадцать лѣтъ длилось пребываніе Нила въ мирномъ Вальде-Люкскомъ убѣжищѣ. Но монастырь наконецъ разбогатѣлъ, благодаря славѣ праведника; и съ тѣмъ вмѣстѣ начала слабѣть въ немъ строгость монашеской жизни. Нилъ, какъ новый Моисей, поспѣшилъ вывесть свою дружину изъ опаснаго плѣна. Онъ увлекъ ихъ за собой въ пустыню, гдѣ надѣялся, что нужда искоренитъ вкравшійся соблазнъ. Не уже было поздно. Большая часть братіи, изнѣженная привычкою, скоро воротилась въ Вальде-Люкскій Египетъ. Нилъ, въ малымъ числомъ набраннымъ, двинулся ближе къ морю, и возлѣ Гаэты, въ прекраснѣйшемъ уголкѣ прекрасной Италіи, нашелъ себѣ новый, блаженный пріютъ. Здѣсь, горсть иноковъ, оставшихся ему вѣрною, сначала должна была терпѣть во всемъ крайній недостатокъ; но трудъ, который поставлялся имъ въ главное условіе монашескаго подвижничества, благословенный Провидѣніемъ, принесъ наконецъ богатые плоды. Старецъ былъ на верху святой радости.
Да, онъ былъ уже старцемъ, исполненнымъ долготою дней! Время убѣлило его голову, но не охладило сердца. Со всѣмъ жаромъ юности, онъ продолжалъ свой дивный путь, во славу Бога и во благо человѣчества. Не смотря на неизмѣнную любовь къ уединенію, кругъ дѣйствій его разширялся все болѣе, и болѣе, до-тѣхъ-поръ какъ онъ переселился въ предѣлы шумнаго, безпокойнаго запада. Государи и цѣлые народы, съ безусловною довѣренностію къ его мудрости и святости, прибѣгали къ нему за совѣтами, избирали, его въ примирители своихъ ссоръ, въ ходатаи нуждъ и пользъ. Къ этой-то эпохѣ жизни человѣка Божія, принадлежали тѣ величественныя событія, которые вдохновила творческую кисть Доминикино.
Ветхая столица Латинскаго Запада, Римъ былъ тогда жалкимъ игралищемъ гражданскаго и церковнаго безначалія. Титло кесаря римскаго, созданное папами на западѣ, послѣ перво-украшеннаго имъ Карла Великаго, было только пустымъ именемъ для Италіи. Мужественная династія Отоновъ упорствовала дать ему существенность силою германскаго оружія; но утвержденная ими власть разрушалась тотчасъ послѣ ихъ удаленія назадъ за Альпы. Въ Римѣ сами папы явно и тайно старалось подкапывать кумиръ, воздвигнутый ихъ же политикой въ соперничество Востоку. Иго тевтонское было для нихъ такъ ненавистно, что со стороны ихъ являлись порывы возвратиться снова подъ сѣнь Византіи. Такъ Бонифатій VII, оспорившій папскій престолъ у Іоанна XIV, избраннаго Отономъ II изъ его канцлеровъ (963), отправлялся нарочно въ Константинополь, чтобъ подкрѣпить себя покровительствомъ восточно-римскаго кесаря Отонъ III, пришедшій въ Италію короноваться вѣнцемъ императорскимъ и не нашедшій въ живыхъ папу Іоанна XVI, возвелъ на его мѣсто (996) своего близкаго родственника, Бруно, который провозгласилъ себя первосвященникомъ Рима подъ именемъ Григорія V. Это было ударомъдля патріотической партіи, Римлянъ, главою которой былъ славный Кресцентій патрицій и сенаторъ города, имѣвшій огромную силу, игравшій не одинъ разъ самими папами. Кресцентій былъ издавна преданъ Греціи, откуда ждалъ единственнаго спасенія отъ ненавистнаго ига Тевтоновъ: онъ поддерживалъ папу Бонифація VII, приверженнаго къ Византіи, и въ пользу его низложилъ папу Венедикта VI. Не успѣлъ Отонъ III оставить Италію, какъ всесильный Кресцентій взволновалъ народъ и выгналъ изъ Рима Григорія. На мѣсто его онъ призвалъ филагоѳа архіепископа Піазенскаго, происхожденіемъ калабрійскаго грека, соотечественника и друга нашего Нила, который и занялъ папскій престолъ подъ именемъ Іоанна XVII. Изгнанникъ Григорій бѣжалъ въ Павію. Тамъ онъ проклялъ своего соперника. Но громы римскіе тогда не были еще всемощны. Надлежало прибѣгнуть къ оружію болѣе дѣйствительному. Отонъ поспѣшилъ на помощь своему родственнику и кліенту. Съ многочисленнымъ войскомъ онъ привелъ въ Римъ Григорія; Кресцентій, не будучи въ силахъ бороться съ императоромъ, заперся въ замкѣ Св. Ангела. Филагоѳъ искалъ опасенія въ бѣгствѣ, но былъ схваченъ, и, съ согласія Отона и Григорія, которыхъ обоихъ онъ воспринималъ отъ св. купели, преданъ безчеловѣчнымъ мукамъ: ему отрѣзали новъ и языкъ, вырвали глаза, а потомъ бросила въ тюрьму истаявать въ страданіяхъ (998).
Ужасный слухъ проникъ въ мирную обитель Нила. Старецъ, еще при извѣстіи возвышеніи своего друга, былъ больше смущенъ, нежели обрадованъ. Своимъ глубокимъ взоромъ онъ прозрѣвалъ напасти, угрожающія новому первосвященнику, я заклиналъ его въ дружескомъ письмѣ, пока еще время, спасаться отъ коварства мірскихъ вѣроломныхъ волнъ въ безмятежное пристанище отшельничьей кельи. Чтожъ долженъ онъ былъ почувствовать теперь, когда пророческія опасенія его сбылись такъ скоро и такъ страшно? Не смотря за отягченную лѣтами старость, къ которой присоединялась еще болѣзнь, въ святое время великаго поста, когда жизнь его обыкновенно поглощалась неразвлекаемымъ богомысліемъ и подвижничествомъ, онъ покинулъ свое убѣжище а самъ отправился въ Римъ ходатайствовать за страдальца. Извѣщенные о его приближеніи, императоръ и папа вышли къ нему на встрѣчу. Она взяла его подъ руки, покрывъ ахъ прежде благоговѣйными лобзаніями, ввела въ первосвященническія палаты и съ честію посадили промежъ себя. Такой пріемъ усугубилъ только смущеніе и горесть святаго старца. «Пощадите, пощадите меня, ради имени Божія!» говорилъ онъ имъ, обливаясь слезами: "Я, бѣднѣйшій и презрѣннѣйшій изъ грѣшниковъ, полуживой, изувѣченный старикъ — я долженъ пресмыкаться у ногъ вашего величія! Не для того пришелъ я сюда, чтобъ принимать отъ васъ почести; но чтобы помочь несчастливцу, который обоихъ васъ просвѣтилъ свѣтомъ крещенія, и у котораго вы похитили свѣтъ очей; умоляю васъ, отдайте его мнѣ. Я схороню его во глубинѣ моей пустыни, и тамъ вмѣстѣ будемъ мы оплакивать наши грѣхи.
Императоръ: не могъ устоятъ противъ, краснорѣчиваго вопля, исторгавшагося изъ глубины души скорбящаго праведника. Онъ самъ былъ тронутъ до слезъ и обѣщалъ все святому старцу. Но папа остался неумолимъ. Не только не возвратилъ онъ свободы узнику, согласно съ обѣщаніемъ императора, но еще велѣлъ, къ усугубленію позора, возить его по городу на ослѣ, задомъ на передъ, въ гнусномъ, изорванномъ рубищѣ. Нилъ потрясенъ былъ до основаній души такой чрезмѣрностью безчеловѣчія. Сердце его возгорѣлось священнымъ негодованіемъ. «Когда они такъ безжалостны къ тому» — воскликнулъ онъ — «кого, Богъ предалъ въ ихъ руки; и Отецъ Небесный будетъ безжалостенъ къ ихъ грѣхамъ!» Тотчасъ же, не простясъ ни съ кѣмъ, онъ оставилъ Римъ, и съ братіями, которые его провожали, шелъ безостановочно цѣлую ночь, а на другой день прибылъ въ монастырь свой, отстоящій отъ Рима, на нашу мѣру больше ста верстъ. Съ отбытіемъ его измѣнилось и расположеніе легкомысленнаго Отона. Вскорѣ, послѣ праздника Пасхи, онъ выманилъ изъ не приступной твердыни С. Ангела и другую жертву Кресцентія, обезпечивъ ему безопасность торжественнымъ императорскимъ словомъ; и едва тотъ предался ему въ руки, велѣлъ казнить его смертью.
Современники приписывали скорую кончину обѣихъ папы и императора, дѣйствію гнѣва Божія, призванная то на главы ихъ святымъ мужемъ. Оба они умерли во цвѣтѣ лѣтъ. Григорій, возсѣдшій на папскій престолъ двадцатипяти-лѣтнимъ юношею, не прожилъ и года послѣ свиданія съ Ниломъ, Отонъ, также юноша, жилъ еще года съ четыре. Провидѣніе даровало Нилу сладостное утѣшеніе въ этотъ краткій срокъ еще разъ видѣть императора, я видѣть облитаго благодатными слезами раскаянія. Игралище перемѣнчивыхъ волненій раздражительной души, Отонъ, обагренный кровію, погрязавшій въ сладострастіи, вдругъ предался горячей набожности, пустился ходить по монастырямъ Италіи, босоногій, нося власяницу подъ царскою порфирою, изнуряя себя всевозможными лишеніями. Изъ Монте-Гаргапо въ Апуліи, гдѣ онъ цѣлую четыредесятницу раздѣлялъ всѣ подвиги монаховъ, на обратномъ пути въ Римъ, пришелъ онъ въ обитель Нила. Безъ сомнѣнія чувствуя свою вину предъ нимъ, онъ молилъ святаго старца требовать отъ него, чего только хочетъ, повелѣвать ему, какъ отецъ повелѣваетъ сыну. Невольно припоминается здѣсь подобный случай между языческимъ мудрецомъ и языческимъ монархомъ. Діогенъ, которому Александръ сдѣлалъ подобное предложеніе, попросилъ только, чтобы тотъ не заслонялъ ему лучей солнца. Какое безконечное разстояніе между надмѣнностью циника и нѣжнымъ, дышущимъ одною любовью чувствомъ христіанскаго героя? «Я не требую отъ тебя ничего, — сказалъ Нилъ, положивъ руку на сердце Отона — ничего, кромѣ спасенія этой души! Ты императоръ, но ты долженъ умереть, какъ и послѣдній изъ смертныхъ, долженъ послѣ смерти дать отчетъ во всѣхъ дѣлахъ своихъ!» Тогда-то Отонъ, обливаясь слезами умиленія, положилъ вѣнецъ свой къ ногамъ человѣка Божія, и какъ неоцѣненнаго дара, требовалъ у него отеческаго благословенія. По удаленіи императора монахи стали скорбѣть, что святый мужъ не испросилъ ничего покрайней мѣрѣ для обители. «Ахъ!» отвѣтствовалъ имъ старецъ. «Простите меня. Я такъ дряхлъ. Я не знаю, что я говорилъ.» Нѣтъ! Онъ очень зналъ высокій, божественный смыслъ своихъ словъ! Онъ говорилъ, вдохновенный Тѣмъ, Кто весь — истинна и любовь!
Этѣ послѣднія черты; предпочтительно поразившія геній художника, довершаютъ цѣлость величественной поэмы, представляемой жизнью Нила. Всякая полная христіанская жизнь, соотвѣтственно первообразной жизни самаго божественнаго Искупителя, слагается изъ двухъ періодовъ. За истязаніемъ слѣдуетъ прославленіе, за муками смерти торжество воскресенія. Послѣ скорбныхъ подвиговъ и тяжкихъ страданій добровольно подъятаго креста, побѣдитель, еще здѣсь на землѣ, осіявался небесною славою!
Но вотъ наконецъ приближилась и та вожделенная минута, когда, по окончательномъ совершеніи земнаго поприща, для героя-подвижника, тамъ, долженъ былъ загорѣться немерцающій день вѣчной, божественной славы. Нилу исполнялось уже почти столѣтіе. Въ прозорливомъ ясновидѣніи, онъ чувствовалъ, что ему не долго дожидаться ангела смерти, долженствовавшаго воззвать его въ безконечную жизнь. Между-тѣмъ онъ зналъ, что владѣтельный герцогъ Гаэты уже объявилъ свою волю: немедленно послѣ его кончины, перенесть тѣло его въ городъ, какъ святый залогъ благословенія небеснаго дня всей страны. Желая и во гробѣ остаться вѣрнымъ своему обѣту: смиренія, онъ рѣшился умереть въ такомъ мѣстѣ, гдѣ бы никто не зналъ его. По этому, какъ ни тяжко было ему разстаться съ братіею, такъ любимою и такъ его любящею, онъ покинулъ тайно свою обитель и удалился въ тихій пріютъ Гроты-Ферраты, гдѣ въ то время находилась уже скромная пустынька, также греческихъ, одноязычныхъ и одно обрядныхъ съ намъ, монаховъ, посвященная Св. Агаѳіи, по латынски Агатѣ. Но его узнали и здѣсь. Самъ владѣлецъ стороны, Григорій графъ Фраскатскій, ужасавшій современниковъ свирѣпостью нрава и необузданнымъ буйствомъ страстей, свѣдавъ о прибытіи человѣка Божія, явился къ нему немедленно и благоговѣйно палъ къ святымъ его стопамъ. «Я не заслужилъ» — взывалъ онъ въ умаленіи сокрушеннаго сердца — «я не заслужилъ такого высокаго счастія, чтобы столь великій угодникъ Божій сдѣлался моимъ гостемъ. Но когда ты, по промѣру, божественнаго нашего Спасителя, уже предпочелъ праведникамъ меня, оскверненнаго всѣми беззаконіями, то вотъ моя палаты и всѣ владѣнія: располагай ими по твоей волѣ!» Старецъ попросилъ дать ему какой-нибудь смиренный уголокъ, гдѣ-бы онъ могъ, въ тишинѣ молиться и ждать своей кончины. Не смѣя приневоливать избранника Божія, графъ отвелъ ему небольшую развалину, принадлежавшую къ остаткамъ великолѣпной виллы Цицероновой; развалину, которая собственно и называлась Тротта-Феррата; или Желѣзистая-Пещера, безъ сомнѣнія по сосѣдству желѣзныхъ рудниковъ, которые не истощились до-сихъ-поръ: вѣроятно, здѣсь находился отдѣльный павильонъ, куда уединялся знаменитый Римлянинъ въ часы размышленія, гдѣ можетъ быть было обдумано и рѣшено нѣсколько славныхъ Тускуланскихъ Вопросовъ. Вѣрные ученики Нила стекались сюда, какъ скоро молва огласила его новое убѣжище: они превратили ветхую развалину въ монастырь, который поглотилъ въ себѣ дотолѣ существовавшую греческую пустынку С. Агаѳіи и сохраняется, до нашихъ дней подъ именемъ Гротты-Ферраты. Здѣсь напослѣдокъ и скончался Нилъ около 1005 года. Онъ жилъ девяносто-девять лѣтъ. Умирая онъ просилъ и молилъ братію, чтобы тѣло его не было схоронено внутрь церкви, чтобы надъ могилою его не ставили ни памятникъ, ни другаго какого либо украшенія. Воля святаго мужа была исполнена. Гротта-Феррата чествуетъ подвиги, хвалится славою, но не показываетъ ни мощей, ни гробницы Нила.