Графъ Обезьяновъ на новомъ мѣстѣ. Фантастическій этюдъ въ пяти частяхъ. (Продолж. соч. «Одинъ изъ нашихъ Бисмарковъ»). Соч. кн. В. Мещерскаго. Спб. 1879.
правитьКогда славный рыцарь печальнаго образа, Донъ-Кихотъ Ламанчскій, неудачно воевалъ съ вѣтрянными мельницами и, искалѣченный ихъ крыльями, безпомощно валялся на землѣ, онъ былъ, конечно, смѣшонъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и глубоко жалокъ и даже трогателенъ. Но уже ничего, кромѣ неудержимаго смѣха надъ собою, не могъ возбуждать несчастный маніакъ, когда, мужественно побѣдивши цирюльника, онъ отнялъ у него мѣдный бритвенный тазъ и съ горделивою торжественностью возложилъ его себѣ на голову, какъ чудодѣйственный шлемъ волшебника Мамбрина. Недавно еще князь Мещерскій, неудачно уличая наше время во всевозможныхъ беззаконіяхъ, являлся именно въ образѣ избитаго, жалкаго, побѣжденнаго рыцаря, возбуждая въ одно и тоже время и состраданіе и смѣхъ. Онъ громко жаловался на несправедливость судьбы, которая г. Суворину дала возможность сдѣлать на консерватизмѣ патріотизмѣ хорошій гешефтъ, а его, князя Мещерскаго, привела лишь въ «немалымъ рублямъ долгу». А чѣмъ онъ хуже г. Суворина? Легкость въ мысляхъ у нихъ обоихъ необыкновенная, а князь Мещерскій имѣетъ еще то преимущество, что никогда, подобно г. Суворину, не «заблуждался» и даже изобрѣлъ свой собственный консерватизмъ, точечный. На этотъ разъ, князь Мещерскій является въ своемъ романѣ сіяющій, радостный, самодовольный. Чему онъ радуется — Богъ знаетъ. Быть можетъ, тому, что теперь съ консерватизмомъ, хотя бы даже и точечнымъ, говоря языкомъ биржи, «крѣпко», а всего вѣроятнѣе тому, что упомянутая «Улика», какъ непрерывно публикуется въ газетахъ, имѣетъ въ непродолжительномъ времени выйти вторымъ изданіемъ. Современные Донъ Кихоты себѣ на умѣ, не хуже любого Санхо-Панчо. Какъ бы то ни было, князь Мещерскій сіяетъ. Тонъ всего повѣствованія — ликующій, побѣдоносный, можно сказать, залихватскій. Порадуемся благополучію князя и не будемъ смѣяться надъ нимъ. Насмѣшкой его не проймешь, да и очень нужно! Онъ не безъ гордости принимаетъ кличку юродиваго и даже вмѣняетъ себѣ свое юродство въ заслугу. «Да, говоритъ, я Божій человѣкъ! Я юродивый князь! Я издалъ въ пяти частяхъ „безъ працы не бенди кололацы“ и издамъ продолженіе въ ста пяти частяхъ… Господи Іисусе Христе… Кукареку!» Что съ него возьмешь?
Новый романъ нашего автора, по своему содержанію, живѣйшимъ образомъ напоминаетъ собою то мѣсиво, какимъ, бывало, угощалъ своихъ посѣтителей прототипъ князя, знаменитый Иванъ Яковлевичъ. Въ полоскательную чашку налита вода, покрошенъ хлѣбъ, посыпано солью и нюхательнымъ табакомъ, въ довершеніе всего блаженненькій высморкался въ туже чашку — прошу покорно откушать! Романъ князя относится ко времени нашего общественнаго возбужденія во время сербско-турецкой войны и пользуясь этою широкою канвою, какихъ только узоровъ не вышиваетъ нашъ авторъ! Въ романѣ фигурируетъ и славянофилы, и нигилисты, и петербургскіе чиновники, и московскіе баре, и соціалисты, и околодочные надзиратели, либеральные и консервативные журналисты, «жидки», добровольцы и само собою разумѣется, «русскій народъ». Князь доказываетъ, Что тогдашнее возбужденіе было не искуственное, а естественное и притомъ всенародное, что нигилизмъ и славянофильство отнюдь не одно и тоже, что православіе — лучшая изъ религій, что русскій народъ — очень хорошій народъ и только по безграматству не зачитывается сочиненіями князя Мещерскаго, что не Россія должна бояться Европы, а наоборотъ, что Европа «подла, хотя и умна» а мы честны (авторъ благоразумно не доканчиваетъ антитезы), что генералъ Черняевъ — человѣкъ высокой добродѣтели, что петербургскіе чиновники не знаютъ Россіи, а вотъ московскіе — тѣ знаютъ, что, наконецъ, будущее принадлежитъ намъ, русскимъ вообще и. князю Мещерскому въ частности. Обо всѣхъ этихъ матерьяхъ важныхъ мы разсуждать съ почтеннымъ княземъ не станемъ по причинамъ слишкомъ понятнымъ. Но въ пятитомномъ романѣ князя есть меткія страницы (страницъ десятокъ, другой), живые образы и, увольняя читателя отъ княжескихъ разсужденій, мы остановимъ его вниманіе только на этихъ, повидимому, съ натуры списанныхъ авторомъ фигурахъ. Крупный московскій администраторъ разсуждаетъ, напримѣръ, о современномъ положеніи дѣлъ: «Вотъ два мѣсяца, mon cher, какъ я не сплю, началъ графъ: — и не я одинъ: tous les hommes qui sè respectent, tous les hommes comme il faut, всѣ порядочные люди не спятъ уже два мѣсяца. Мы имѣемъ, monsieur, продолжалъ старикъ, поднимая пальцы и начавъ считать по пальцамъ: — комунардовъ, les Massarines et Сіе, les Черкасовъ et Сіе — это разъ; мы имѣемъ конституціоналистовъ couleur écarlate, les Голоруковъ et Сіе — это два; мы имѣемъ le земство, цѣлую шайку бѣшеныхъ соціалистовъ — это три; мы имѣемъ, затѣмъ, des hordes, monsieur, de nihilistes — всѣ наши учебныя заведенія, начиная съ университета, не что иное, какъ вертепы нигилизма — это четыре; затѣмъ, мы имѣемъ les popes, monsieur, которые, подъ предлогомъ православія, отправляютъ народъ въ Сербію — это пять; и, наконецъ, мы имѣемъ les Éobespierres et les Marats du moment, les Салажинъ et les anthropophages, de Slavophiles, voila monsieur, ce que nous avons, и все это благодаря особенной заботливости о прогрессѣ нашихъ московскихъ паяцевъ; все это дѣйствуетъ и подкапываетъ наши основы стараго порядка, и если завтра мы не взлетимъ, всѣ, сколько насъ ни есть, я хочу, чтобы меня повѣсили. Мы наканунѣ неизбѣжной катастрофы. Катастрофы, monsieur, je garde le mot; и что же тутъ удивительнаго, заговорилъ графчикъ по русски, когда у насъ въ Москвѣ, теперь не люди, а куклы, которые, вмѣсто того, чтобы дѣйствовать какъ слѣдуетъ, кокетничаютъ съ этими самыми кому нардами и славянофилами. Надо назначить сюда человѣка съ волею и энергіею Петра Великаго, съ характеромъ Іоанна Грознаго и съ убѣжденіями нашего покойнаго друга графа Закревскаго — вотъ что нужно; сдѣлайте это и я вамъ отвѣчаю, сударь мой, что черезъ два мѣсяца въ Москвѣ будетъ, какъ у меня на кухнѣ, все на мѣстѣ, чисто и въ самомъ безупречномъ порядкѣ. Я все это предсказывалъ, продолжалъ графъ Даровскій по французски, сморкаясь въ свою фуляровую простыню; вотъ что они получили съ своими реформами; ils ont créé un народъ, monsieur, et quel народъ, un caméléon, il prend toutes les couleurs, et, et, et… enfin le diable… Въ день, когда они начали стряпать всю эту либеральную кухню, я имъ сказалъ: господа, вы намъ приведете одну только революцію и больше ничего. Et voila, joli gâchis, qu’ils nous ont faits, ces barricadeurs de Massarine, Mituline, Tcherkassoff et Сіе, съ ихъ прогрессами и всѣми этими дурацкими свободами. Порядочный человѣкъ не можетъ болѣе жить спокойно въ этомъ государствѣ. Я васъ увѣряю. Мои маленькіе ужины, которые были всегда прелестны, теперь всегда отравлены страхомъ, вотъ-вотъ придутъ des Garibaldiens moscovites и всѣхъ перерѣжутъ. Enfin, чтобы выразить вамъ всю прелесть внутренняго положенія, послѣднее слово нашей.эпохи, les filles du ballet, monsieur, балетныя танцовщицы, съ которыми я всегда проводилъ прелестнѣйшіе вечера — что очень естественно, въ мои годы, государственный человѣкъ нуждается въ отдыхѣ — представьте себѣ эту гадость, есть между этими дѣвчонками балета либерально разсуждающія женщины, а? Это просто невѣроятно, это конецъ свѣта» (225—231). Мы не поскупились на выписку, но читатель, надѣемся, за это на насъ не въ претензіи. Страничка характерная. Князь Мещерскій обмолвился ею и мы ему за это очень благодарны. Онъ, повидимому, хорошо знаетъ сущность тѣхъ идей, которыя господствуютъ въ извѣстныхъ сферахъ нашего общества — ему и книги въ руки. Самыя эти идеи, конечно, въ комментаріяхъ не нуждаются. Даже кн. Мещерскій относится къ нимъ не безъ ироніи…