Граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов (Белоголовый)/ДО

Граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов
авторъ Николай Андреевич Белоголовый

Опубл.: 1888. Источникъ: az.lib.ru

Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи

Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901

Графъ Михаилъ Таріеловичъ Лорисъ-Меликовъ.
1878—1888.

I.

Обстоятельства сблизили меня за границею съ графомъ Лорисомъ на склонѣ его жизни, въ послѣдніе четыре года ея, и я считаю до нѣкоторой степени своимъ нравственнымъ долгомъ передать мои воспоминанія и кой-какія данныя о немъ русскимъ читателямъ, такъ какъ онъ представлялся личностью далеко не заурядною, одно время очень популярною у насъ и сыгравшею видную, хотя и кратковременную, роль въ нашей исторіи послѣднихъ лѣтъ. Я отнюдь не имѣю въ виду писать его біографіи, для этого у меня нѣтъ достаточно матеріала, ни тѣмъ менѣе дѣлать анализъ и оцѣнку его служебной и государственной дѣятельности, для которыхъ еще не наступило, да и врядъ ли скоро наступитъ время, а просто намѣренъ подѣлиться моими личными впечатлѣніями и тѣми біографическими свѣдѣніями, остающимися до сихъ поръ неизвѣстными публикѣ, которыя я узналъ непосредственно отъ покойнаго при частыхъ моихъ бесѣдахъ съ нимъ.

Въ первый разъ я увидѣлъ графа еще въ апрѣлѣ 1878 г. въ Петербургѣ, куда онъ пріѣхалъ по окончаніи войны и вскорѣ пожелалъ посовѣтоваться со мной о своемъ здоровьѣ; я былъ какъ разъ въ это время такъ занятъ, что вначалѣ отказался было къ нему пріѣхать, за неимѣніемъ свободнаго времени, и согласился только нѣкоторое время спустя и послѣ настойчиваго повторенія приглашенія. Жилъ онъ тогда въ небольшой квартирѣ 3-га этажа дома Васильевой на Сергіевской улицѣ. Свиданіе это имѣло чисто дѣловой характеръ, и разговоръ нашъ ни разу не выходилъ за черту своей медицинской цѣли, но помню, что и тогда графъ очень пріятно поразилъ меня своимъ искрящимся умомъ и безъ искуственной простотою обращенія. Я осмотрѣлъ его, нашелъ нѣсколько затронутыя стародавнимъ, но повидимому остановившимся процессомъ легкія, хроническій катарръ дыхательныхъ вѣтвей, и въ виду этого, а также наклонности къ частымъ кровохарканіямъ сдѣлалъ нужныя медицинскія указанія для предотвращенія ухудшеній на будущее время, а затѣмъ, признавъ въ общемъ итогѣ состояніе здоровья довольно удовлетворительнымъ, распрощался — и на этомъ знакомство наше остановилось.

I.

Слѣдующая встрѣча наша произошла въ 1884 году при совершенно иной обстановкѣ. За эти 6 лѣтъ для насъ обоихъ много утекло воды; не только въ судьбѣ графа, но и въ моей случилась капитальная перемѣна, для объясненія которой я долженъ, несмотря на нежеланіе занимать своей особой, сказать нѣсколько словъ о самомъ себѣ. Занимаясь не въ мѣру т.-е. не по своимъ силамъ, практикою въ Петербургѣ, я, къ концу 26-ти лѣтія своей медицинской дѣятельности, вдругъ, что называется, надорвался, почувствовалъ ясные признаки мозгового переутомленія и лѣтомъ 1879 года выѣхалъ за границу съ надеждою, что одного года отдыха отъ утомительной практики вполнѣ будетъ достаточно, чтобы меня освѣжить и снова подвинтить на работу. Я очень скучалъ отъ этого продолжительнаго перерыва въ привычныхъ занятіяхъ, и насилу дождавшись окончанія срока, положеннаго на праздношатаніе, увѣрилъ себя, что я совсѣмъ отдохнулъ и къ сентябрю 1880 года вернулся въ Петербургъ; но едва только принялся за практику, какъ тотчасъ же долженъ былъ убѣдиться, что моя пѣсня, какъ медицинскаго работника, была спѣта и что я безвозвратно утерялъ то нравственное равновѣсіе, которое необходимо врачу для добросовѣстнаго исполненія его обязанностей; всякій пустякъ меня не только волновалъ, но и злилъ, и я съ отчаяніемъ видѣлъ, какъ изъ невозмутимаго и очень терпѣливаго человѣка я становлюсь нервнымъ и раздражительнымъ и не въ состояніи силою воли справляться съ этимъ превращеніемъ. Когда для меня стало ясно, какъ дважды два, что долѣе я практиковать не могу, я рѣшился на радикальную мѣру и весной 1881 года выѣхалъ на безсрочное время въ заграницу, находя, что отказаться отъ практики и вмѣстѣ съ тѣмъ не покидать Россіи, было бы задачей неразрѣшимой при моемъ «характерѣ; не умѣя ни отказывать больнымъ, ни вести дѣла, спустя рукава, я заблагоразсудилъ совсѣмъ удалиться, спасая не только себя, но и моихъ многочисленныхъ паціентовъ отъ врача, утратившаго вѣру въ самого себя. Многіе могутъ найти мой поступокъ эгоистичнымъ, мнѣ же онъ представляется совсѣмъ не такимъ, но оправдываться не буду, да и притомъ здѣсь рѣчь идетъ не обо мнѣ.

Перемѣна, постигшая графа Лориса за эти шесть лѣтъ, была еще несравненно разительнѣе, и имѣя въ виду, что она болѣе или менѣе всѣмъ извѣстна, излагать ее было бы излишне. Онъ тоже съ 1881 года былъ не у дѣлъ и тоже съ расшатанными силами мыкался по лицу западной Европы, ища возстановленія ихъ. Никакъ нельзя сказать про него, чтобы онъ переносилъ охотно и легко свое выселеніе изъ Россіи и не старался избѣжать его; такъ, зиму 1888—1884 года онъ всю провелъ въ Петербургѣ, но уже въ началѣ ея, а именно въ декабрѣ, схватилъ какую-то лихорадочную инфекціонную болѣзнь, то-ли тифъ, то-ли возвратную горячку, и къ которой, какъ осложненіе, присоединилось подострое воспаленіе верхушки лѣваго легкаго, такъ что съ декабря по 20-ыя числа апрѣля пролежалъ въ постели и съ наступленіемъ первыхъ весеннихъ дней, по совѣту проф. Боткина, прямо съ кровати былъ перевезенъ въ вагонъ варшавской желѣзной дороги и отправленъ въ Висбаденъ съ тѣмъ, чтобы на зиму переѣхать въ Ниццу. Привожу этотъ фактъ, какъ доказательство, что графъ проживалъ за границей вслѣдствіе своего разстроеннаго здоровья, а никакъ не по доброй волѣ, какъ это утверждали многіе, упрекавшіе его въ абсентеизмѣ — и почти навѣрное можно сказать, что только благодатный климатъ юга позволилъ ему протянуть свою жизнь на нѣсколько лишнихъ лѣтъ, а оставайся онъ въ Петербургѣ — его раньте не было бы въ живыхъ.

Вотъ послѣ этого то его выѣзда въ 1684 году изъ Петербурга, я съ женой, въ іюнѣ, тоже попалъ въ Висбаденъ съ тѣмъ, чтобы прожить тамъ лѣто и начало осени до переселенія въ Ментону, мѣсто моей тогдашней зимовки. Просматривая однажды листокъ для пріѣзжихъ, я увидѣлъ въ числѣ русскихъ фамилій — фамилію графа Лориса и зашелъ къ нему, чтобы возобновить наше знакомство. Жилъ онъ далеко отъ меня, на противоположномъ концѣ города, занимая небольшую меблированную квартиру, содержимую петербургской нѣмкой Франкъ, и отъ нея же пользовался столомъ; вся обстановка жизни была на холостую ногу; при немъ находился только его русскій лакей, а вся семья проводила лѣто въ Гомбургѣ, въ полутора часахъ ѣзды по желѣзной дорогѣ отъ Висбадена, и графиня съ дочерьми изрѣдка пріѣзжала навѣстить мужа. Принялъ онъ меня очень привѣтливо, какъ стараго знакомаго, и съ этого же свиданія между нами установились сразу самыя искреннія и дружескія отношенія, чему, вѣроятно, не мало способствовало нѣкоторое сходство въ нашемъ подневольномъ скитаніи вдали отъ родины, хотя я и чувствую очевидное преувеличеніе, приравнивая мою скромную дѣятельность и незамѣтное существованіе къ такому видному кораблю, какимъ былъ гр. Лорисъ. Помню, что онъ меня встрѣтилъ словами: „Я слышалъ, что вы очень скучаете, а тоже; давайте, составимъ, какъ говоритъ Шекспиръ, одно горе: вдвоемъ намъ и скучать будетъ веселѣе“. И затѣмъ съ устъ его полилась такая искренняя, скорбная рѣчь о своей безцѣльной, праздной жизни въ настоящемъ, такая откровенная исповѣдь своихъ промаховъ и ошибокъ въ прошломъ, что разстояніе, отдѣлявшее насъ, тотчасъ же рушилось, и я увидѣлъ передъ собой не царедворца, не важную персону, а обыкновеннаго человѣка, безъ всякой драпировки и фразъ, въ его неподдѣльной натурѣ, близко родственной мнѣ по духу, и почувствовалъ къ нему неодолимое влеченіе. Теперь, когда графа уже нѣтъ въ живыхъ, и я не разъ задавалъ себѣ вопросъ, какъ могла завязаться такая дружеская короткость, полная молодого увлеченія, между двумя пожилыми людьми съ столь противоположными темпераментами, между графомъ съ его южной, живой и экспансивной натурой и мною, сыномъ ледяной Сибири, замкнутымъ и несообщительнымъ, между веселымъ и остроумнымъ аѳиняниномъ и суровымъ аскетическимъ спартанцемъ? — я долженъ признать безъ всякаго самоуничиженія, что въ данномъ случаѣ Кавказъ покорилъ Сибирь» а не на оборотъ, и что весь дѣятельный починъ въ установкѣ правды и естественности между нами долженъ быть цѣликомъ ^отнесенъ къ графу. Не могу знать, чѣмъ онъ дорожилъ во мнѣ; я же въ немъ, помимо разносторонняго и пріятнаго ума, высоко цѣнилъ его человѣчность, его горячую вѣру въ прогрессъ, его простоту и честность въ отношеніяхъ. Не смотря на его типичную армянскую внѣшность, въ внутреннемъ его складѣ не было ничего инородческаго; говорилъ онъ превосходнымъ русскимъ языкомъ съ печатью литературной обработки, хотя нерѣдко уснащивалъ его разными простонародными поговорками, въ родѣ, наприм., «тара бара, крута гора», «мели, Емеля, твоя недѣля», и т. п., за русской литературой онъ слѣдилъ съ большою любовью, до послѣдняго времени удерживалъ въ памяти множество стиховъ Пушкина, Лермонтова, Некрасова и др. и нерѣдко цитировалъ ихъ въ разговорѣ, любилъ также приводить остроумныя изреченія Салтыкова, котораго былъ большимъ поклонникомъ. Хотя онъ и горячо любилъ свою кавказскую родину, но любовь эта была отодвинута на второй планъ въ его сердцѣ, первое же мѣсто въ немъ занимала Россія, какъ цѣлое, и графа смѣло можно было назвать русскимъ патріотомъ въ лучшемъ значеніи слова. Ничѣмъ не отличаясь отъ русскаго образованнаго человѣка, онъ лишенъ былъ одного изъ крупныхъ національныхъ недостатковъ его, а именно, въ немъ не было того мелочнаго самолюбія, которое безпрестанно у насъ приводитъ къ тому, что умные и въ сущности совсѣмъ единомышленные люди легко готовы изъ-за самаго пустого слова или ничтожнаго пререкательства разсориться, сдѣлаться чуть не вѣчными и непримиримыми врагами и пожертвовать, такимъ образомъ, интересами коллективнаго блага — пустой личной обидѣ, самому мелкому недоразумѣнію. Графъ же отличался, напротивъ, терпимостью къ чужимъ мнѣніямъ, не былъ мелочно обидчивъ и, не считая себя непогрѣшимымъ, всегда спокойно и внимательно выслушивалъ возраженія; это, вѣроятно, и дало поводъ обвинять его характеръ въ чрезмѣрной гибкости, податливости и даже въ азіатской хитрости что было, по моему мнѣнію, совершенно несправедливо, ибо" охотно выслушивая всякія мнѣнія, онъ оставался на рѣдкость устойчивъ въ своихъ основныхъ убѣжденіяхъ и его нельзя было сбить съ нихъ. Терпимость же къ постороннимъ и часто враждебнымъ ему взглядамъ, напротивъ, служила лучшимъ признакомъ той ширины ума, которая и дѣлала изъ него истиннаго государственнаго человѣка, преслѣдующаго главную намѣченную имъ государственную цѣль, не позволяя отвлекать себя отъ нея никакими второстепенными препятствіями и меньше всего уколами личнаго самолюбія. По политическимъ своимъ убѣжденіямъ это былъ умѣренный постепеновецъ, который не мечталъ ни о какихъ коренныхъ переворотахъ въ государственномъ строѣ и признавалъ ихъ положительно пагубными въ неподготовленныхъ обществахъ, во, непоколебимо вѣруя въ прогрессъ человѣчества и въ необходимость для Россіи примкнуть къ его благамъ, крѣпко стоялъ на томъ, что правительству необходимо самому поощрять постепенное развитіе общества и руководить имъ въ этомъ направленіи. Поэтому онъ былъ за возможно широкое распространеніе народнаго образованія, за нестѣсняемость науки, за расширеніе и большую самостоятельность самоуправленія и за привлеченіе выборныхъ отъ общества къ обсужденію законодательныхъ вопросовъ въ качествѣ совѣщательныхъ членовъ. Дальше этого его реформативные идеалы не шли и они, съ точки зрѣнія западнаго европейца, едва ли могутъ быть названы иначе, какъ весьма скромными и узкими; у насъ же реакціонная печать нашла ихъ чуть не революціонными и, окрестивъ ихъ названіемъ лже-либеральныхъ, осыпала графа глумленіемъ, стараясь выставить его чуть не врагомъ отечества. Нельзя не добавить, что ко всѣмъ этимъ преслѣдованіямъ и клеветамъ самъ онъ относился очень благодушно и незлобиво и однажды выразился по этому поводу такъ: «Далась же имъ эта диктатура сердца! И неужели Катковъ серьезно думаетъ меня уязвить такой лестной кличкой, которою, на самомъ дѣлѣ, я могу лишь гордиться и особенно въ такое жесткое и злобствующее время, какъ наше? Да вѣдь я бы почелъ для себя самой величайшей почестью и наградой, если бы на моемъ могильномъ памятникѣ, вмѣсто всякихъ эпитафій, помѣстили только одну эту кличку».

Черезъ день послѣ моего перваго посѣщенія графъ заѣхалъ ко мнѣ на квартиру, познакомился съ моей женой и высказалъ снова такое искреннее желаніе сойтись покороче, что мы стали видаться довольно часто. Въ это лѣто себя онъ чувствовалъ настолько порядочно, что всякій день выѣзжалъ и, обыкновенно выйдя изъ экипажа, прохаживался нѣкоторое пространство пѣшкомъ. Положеніе его тогда было еще не выяснено и трудно было считать его окончательно сошедшимъ со сцены, а потому знакомствомъ его дорожили, и онъ рѣдко бывалъ дома одинъ; въ Висбаденѣ проживало много русскихъ, и большинство изъ нихъ, время отъ времени, извѣщало его, а изъ старыхъ знакомыхъ не мало было такихъ, которые заѣзжали въ Висбаденъ нарочно для свиданія съ нимъ. Лечившіеся въ этотъ сезонъ въ Висбаденѣ датскій и греческій короли и пріѣзжавшій къ нимъ въ гости принцъ Уэльскій также побывали у него; не разъ встрѣчалъ явь его кабинетѣ принца нассаускаго Николая и супругу его — графиню Моренбергъ, дочь поэта Пушкина. Я, какъ человѣкъ мало общественный, не особенно охотно заходилъ къ графу, зная, что у него неизбѣжно наткнешься на какое; нибудь новое знакомство, а потому тѣмъ болѣе бывалъ радъ, когда его ландо подъѣзжало подъ балконъ моей квартиры, и онъ вызывалъ меня, чтобы узнать, дома ли я и можно ли съ часокъ поболтать? — тогда можно было съ нимъ бесѣдовать по душѣ, не стѣсняясь присутствіемъ незнакомыхъ лицъ.

Къ осени мы такъ сдружились, что когда подошло время разставаться и перекочевывать на наши зимнія стоянки, графъ сталъ поговаривать о томъ, что онъ хочетъ измѣнить Ниццѣ и поселиться у насъ въ Ментонѣ, и очень огорчился, когда я возсталъ противъ этого плана на томъ основаніи, что онъ въ Ментонѣ навѣрное скоро соскучится. Между образомъ жизни Ниццы и Ментоны разница огромная; первая — большой, оживленный городъ, нѣчто въ родѣ обширнаго международнаго каравансарая, вѣчно кишащаго не столько трудными больными, сколько или туристами, или страстными игроками въ рулетку, или, наконецъ, богатыми и праздными людьми, ищущими теплаго солнца и вѣчнаго лѣта въ роскошной рамкѣ живописной природы и при всевозможныхъ удобствахъ и развлеченіяхъ большого города; тогда какъ Ментона есть скорѣе ничто иное, какъ госпиталь, переполненный тяжелыми и по чти исключительно чахоточными больными, дни которыхъ болѣе или менѣе сочтены, и все вниманіе, какъ ихъ -самихъ, такъ и сопровождающихъ ихъ больныхъ, поглощено леченіемъ и наблюданіемъ за уходомъ. Покуда воздухъ нагрѣвается горячимъ солнцемъ, всѣ эти изможденные болѣзнью страдальцы, изъ которыхъ ¾ приговорено къ близкой смерти, бродятъ, какъ дантовскія тѣни, по улицамъ или набережной городка, или сидятъ на скамейкахъ общественнаго сада, или даже посѣщаютъ другъ друга, но какъ только солнце начинаетъ приближаться къ закату, они спѣшатъ закупориться въ своихъ квартирахъ и отеляхъ, и зимой Ментона съ 4-хъ часовъ вечера превращается въ совершенно пустынный и мертвый городъ. Мнѣ, при моихъ наклонностяхъ, такая жизнь была совсѣмъ по вкусу, но оказалось болѣе чѣмъ сомнительнымъ, чтобы графъ, съ его живымъ и общительнымъ нравомъ могъ удовлетвориться такой меланхолической и однообразной обстановкой и самъ не впасть въ хандру. И онъ убѣдился резонностью этихъ доводовъ, и мы разъѣхались по своимъ зимнимъ станціямъ, условившись, что будемъ навѣщать другъ друга, такъ какъ разстояніе между Ниццой и Ментоной составляетъ немного болѣе часа ѣзды по желѣзной дорогѣ.

Я такъ и устроился, что всю зиму разъ или два въ мѣсяцъ забирался въ Ниццу, обыкновенно съ женой, на полдня, успѣвалъ сдѣлать нѣсколько визитовъ, и затѣмъ мы обѣдали у графа и проводили съ нимъ 3—4 часа. Семья его на эту зиму уѣзжала въ Петербургъ, а потому онъ жилъ одинъ въ небольшой, но очень удобной квартирѣ, съ неизмѣннымъ своимъ лакеемъ Осипомъ, а завтракъ и обѣдъ ему приносили отъ хорошаго повара со стороны. Хозяинъ онъ былъ весьма радушный и хлѣбосольный и угощалъ на славу; самъ же ѣлъ очень умѣренно и пилъ исключительно свое родное Кахетинское вино, которое выписывалъ съ Кавказа и возилъ съ собою повсюду въ путешествіяхъ. Здоровье его шло довольно сносно, и хотя онъ продолжалъ жаловаться на него и сильно кашлять, однако, старался выѣзжать и пользоваться воздухомъ и только къ намъ въ Ментону такъ-таки и не рискнулъ пріѣхать ни разу, изъ боязни простудиться дорогой въ вагонѣ. Но какъ онъ ни бодрился духомъ и ни старался встрѣчать насъ весело, но ужъ самая радость эта показывала, какъ онъ сильно скучаетъ безъ семьи и безъ всякой дѣятельности. Кто-то довольно остроумно сравнилъ его пребываніе въ Ниццѣ съ положеніемъ Прометея, прикованнаго къ скалѣ и терзаемаго, но не коршунами, а воронами и сороками. Знакомыхъ у него въ Ниццѣ было много, даже черезчуръ много, потому что большинство ихъ принадлежало къ тому разряду пустыхъ и безпринципныхъ русскихъ туристовъ, наводняющихъ Ниццу, для которыхъ весь житейскій интересъ сосредоточивается на переносѣ изъ дома въ домъ разныхъ сплетенъ и новостей изъ хроники монтекарлійской рулетки; графъ очень тяготился посѣтителями этого рода, а между тѣмъ отказать имъ въ пріемѣ у него не хватало мужества. Но въ числѣ его гостей бывали и такіе, приходу которыхъ онъ искренно радовался, ибо изъ бесѣдъ съ ними онъ извлекалъ много для себя новаго и поучительнаго — и къ такимъ знакомствамъ въ описываемую зиму слѣдуетъ отнести французскаго сенатора Рено, извѣстнаго прусскаго магната графа Генкель фонъ-Доннерсмарка и еще нѣсколькихъ отдѣльныхъ личностей. Большую же часть дня графъ проводилъ за чтеніемъ; газетъ, какъ русскихъ, такъ и французскихъ, онъ читалъ много и, слѣдя съ увлеченіемъ за текущею политикою, онъ почти не пропускалъ ни одного выдающагося сочиненія по политическимъ и политико-экономическимъ наукамъ, любилъ всегда потолковать по поводу прочитаннаго, потому что, ничего не беря на вѣру, относился ко всякой книгѣ критически, пропуская ея содержимое, такъ сказать, черезъ фильтръ собственнаго всегда дѣятельнаго, всегда работающаго мышленія.

ІІI.

Лѣтомъ 1885 года мы снова съѣхались въ Висбаденѣ вмѣстѣ, но этотъ разъ графъ уже жилъ съ семьей, т. е. съ женой и тремя дочерьми, и два сына его, гвардейскіе офицеры, тоже пріѣзжали для свиданія съ родителями по окончаніи красносельскаго лагеря. Занималъ онъ бельэтажъ прекрасной виллы, расположенной на возвышенности, и съ балкона которой можно было любоваться превосходнымъ видомъ на лежащій подъ ногами Висбаденъ и его окрестности; но графъ никогда не выходилъ на балконъ и не пользовался съ него ни видомъ ни воздухомъ, ибо съ этого лѣта началъ все болѣе и болѣе заражаться воздухобоязнью и впадать въ самый негигіеничный образъ жизни, и все изъ страха, какъ бы не простудиться. Страхъ этотъ принималъ характеръ своего рода маніи: мало того, что, не смотря на знойное лѣто, графъ не рѣшался снять съ себя хоть часть надѣтыхъ на себя фуфаекъ, онъ рѣдко позволялъ открыть окно въ своей спальнѣ, гдѣ и обѣдалъ и проводилъ большую часть дня, сидя или передъ письменнымъ столомъ, или въ креслѣ посреди комнаты; бывало, придешь къ нему, просидишь часъ или полтора и уходишь съ тяжелой головой и какъ ошалѣлый отъ этой тепличной атмосферы, въ которой къ тому же столбомъ стоялъ табачный дымъ, такъ какъ графъ безпрестанно жегъ свои толстыя крученыя папиросы; выѣзды на воздухъ становились все рѣже и рѣже. Напрасны были условія доказать несомнѣнную пагубу такого образа жизни, онъ ничего не хотѣлъ слушать, а если иногда и соглашался съ справедливостью такихъ указаній, то не въ силахъ былъ побороть въ себѣ свой безотчетный страхъ. А между тѣмъ это постоянное пребываніе въ искусственно созданной паровой ваннѣ до того избаловало его кожу, что онъ, почти не выходя изъ комнаты, то и дѣло получалъ насморкъ и обостреніе кашля и наконецъ въ самой срединѣ жаркаго іюля схватилъ острый суставный ревматизмъ, уложившій его дней на десять въ кровать. Замѣчу здѣсь, что во время своихъ заболѣваній онъ прямо не обращался ко мнѣ, а посылалъ за кѣмъ нибудь изъ мѣстныхъ врачей; дѣлалъ это онъ, прежде всего, по своей крайней деликатности, избѣгая меня безпокоить, а частью оттого, что я, какъ врачъ объективной школы, не брался давать совѣтовъ на основаніи однихъ субъективныхъ показаній и жалобъ, а настаивалъ на непремѣнномъ изслѣдованіи органовъ; для графа же такое изслѣдованіе, связанное съ раздѣваніемъ, служило непреоборимымъ пугаломъ — и изъ-за этого между нами всегда происходили жаркія схватки, кончавшіяся тѣмъ, что каждый сохранялъ свою прежнюю позицію. Лечась у другихъ, графъ все-таки не отправлялъ въ аптеку ни одного прописаннаго ему рецепта, не представивъ его прежде на мое одобреніе.

Лѣто, однако же, миновало для него довольно благополучно и не скучно, потому что, кромѣ круга обычныхъ висбаденскихъ знакомыхъ, къ нему часто пріѣзжалъ кто нибудь гостить. Къ осени мы опять распрощались, съ тою только разницею, что онъ предстоявшую зиму проводилъ съ семьей въ Ниццѣ, я же — во Флоренціи, и сношенія наши поддерживались перепискою до іюня 1Ѳ86 года, когда мы снова съѣхались въ Висбаденѣ. Поселился онъ въ нагорной виллѣ предшествовавшаго года, ибо съ семьей своей болѣе не разлучался, и только составъ послѣдней убавился выходомъ одной изъ дочерей графа замужъ за г. Новикова, и свадьба была отпразднована въ апрѣлѣ въ Ниццѣ. Въ это лѣто онъ непремѣнно предположилъ себѣ съѣздить изъ Висбадена въ Петербургъ, и необходимость эта сильно его тяготила и смущала опасеніемъ, какъ бы опять не расхвораться въ Петербургѣ; но онъ смотрѣлъ на поѣздку, какъ на исполненіе долга, а потому въ первыхъ числахъ іюля уѣхалъ и прожилъ въ Петербургѣ около 4-хъ недѣль; изъ этого времени часть опять-таки прохворалъ, но вернулся обратно, оживленный свиданіемъ съ множествомъ знакомыхъ и вполнѣ счастливый благополучнымъ исполненіемъ заданной себѣ задачи.

Свиданія мои съ графомъ продолжались по прежнему часто, и мы такъ сжились вмѣстѣ, что я хотѣлъ было на слѣдующую зиму перебраться на зимовку въ Ниццу и даже поручилъ своимъ тамошнимъ знакомымъ пріискать для меня небольшую квартирку, какъ вдругъ одно непредвидѣнное обстоятельство совсѣмъ разрушило этотъ планъ: у меня въ Сибири умеръ братъ, а нѣсколько мѣсяцевъ спустя его жена, оставивъ послѣ себя 10 человѣкъ дѣтей въ Петербургѣ — и мы съ женой надумали взять на свое попеченіе 2-хъ меньшихъ мальчиковъ, а при такомъ внезапномъ приростѣ нашей семьи, простой экономическій разсчетъ заставлялъ насъ отказаться отъ жизни въ дорогой Ниццѣ и выбрать для нашего пребыванія болѣе скромную и болѣе подходящую подъ нашъ бюджетъ мѣстность, притомъ такую, гдѣ бы намъ можно было жить и лѣто и зиму безъ переѣздовъ, столь неудобныхъ съ дѣтьми во многихъ отношеніяхъ. Выборъ нашъ палъ на городокъ Вевей на Женевскомъ озерѣ, въ Швейцаріи. Въ началѣ сентября дѣти были доставлены къ намъ изъ Петербурга, и мы, чтобы своевременно до наступленія осени устроиться на новомъ мѣстѣ, немедленно выѣхали изъ Висбадена, разставшись съ графомъ съ большою грустью и съ неувѣренностью, придется ли намъ свидѣться — и гдѣ, и когда?

IV.

Для графа сезонъ 1886—1887 г. въ Ниццѣ вышелъ далеко неудачнымъ. Въ эту зиму въ февралѣ произошло, какъ извѣстно, на побережьѣ Средиземнаго моря жестокое землетрясеніе, отъ котораго сильно пострадала и Ницца, и въ ней много домовъ было разрушено; послѣ главной катастрофы легкія сотрясенія продолжались долго и поддерживали панику вслѣдствіе ожиданія новыхъ несчастій, а потому всѣ пріѣхавшіе на зимовку иностранцы спѣшили уѣхать поскорѣе подальше, въ болѣе безопасныя мѣста — и городъ быстро опустѣлъ. Графъ за все это время всеобщаго труса и заразительной паники выказалъ замѣчательную неустрашимость: онъ нетолько не подумалъ покинуть Ниццу, не только не вышелъ изъ своего нѣсколько пострадавшаго отъ землетрясенія дома и не переселился въ палатку на площадь или за городъ, какъ это сдѣлала почти вся иностранная колонія, а остался въ своей спальнѣ, гдѣ какъ разъ треснула стѣна, къ которой была приставлена его кровать, и стѣна эта могла, при новомъ сотрясеніи, повалиться прямо на него. Но все же онъ не могъ не тревожиться если не за себя, то за свою семью, и то-ли вслѣдствіе этой подавляющей тревоги, то-ли по другой какой причинѣ, только чрезъ 3—4 недѣли послѣ землетрясенія у графа открылось небольшое кровохарканье, протянувшееся почти два мѣсяца, несмотря на дѣятельное леченіе. Всѣхъ знакомыхъ не мало поражало то, что этотъ мужественный человѣкъ, не испугавшійся землетрясенія и покойно спавшій подъ надтреснутой стѣной, перебывавшій на своемъ вѣку болѣе чѣмъ въ сотнѣ сраженій и кровавыхъ схватокъ, терялся, какъ малый ребенокъ, когда видѣлъ въ своей мокротѣ жилку крови, и падалъ духомъ до совершенной утраты самообладанія. Такая кажущаяся непослѣдовательность человѣческой натуры встрѣчается, однако же, часто, и далеко не такъ рѣдки люди, истощенные хроническими болѣзнями, которые не только не боятся смерти, а ждутъ ея съ нетерпѣніемъ и даже иногда посягаютъ на самоубійство; но подобное равнодушіе къ жизни не мѣшаетъ имъ приходить въ отчаяніе отъ всякаго новаго болѣзненнаго припадка и преувеличивать опасное его значеніе; такое противорѣчіе, кажется, можно объяснить себѣ тѣмъ, что эти хроники боятся, какъ бы всякое новое болѣзненное явленіе не повлекло за собой не столько новыя страданія, сколько еще большее изнуреніе нравственныхъ силъ въ борьбѣ съ физическимъ недугомъ. И чѣмъ сильнѣе былъ умъ человѣка и энергичнѣе воля, тѣмъ ему труднѣе примириться съ своею зависимостью отъ капризовъ больного тѣла и съ прогрессивнымъ возрастаніемъ своего духовнаго безсилія; Некрасовъ очень близко выразилъ это состояніе своимъ сжатымъ стихомъ: «хорошо умереть, тяжело умирать». Такъ было и съ графомъ; хотя кровохарканье было незначительно и врачи не предусматривали никакой опасности, онъ впалъ въ состояніе полной простраціи и смотрѣлъ на себя какъ на умирающаго; онъ вызвалъ немедленно своего старшаго сына изъ Петербурга и сдѣлалъ всѣ предсмертныя распоряженія. Когда же, къ концу апрѣля, кровь въ мокротѣ исчезла, онъ тотчасъ же ободрился и вскорѣ увѣдомилъ меня письмомъ о своемъ намѣреніи привести лѣто въ Вевей и просилъ подыскать ему квартиру. Порученіе было не изъ легкихъ потому что выборъ меблированныхъ виллъ и квартиръ въ нашемъ захолустномъ городкѣ крайне ограниченъ — и мы съ женой рѣшили удержать для графа нѣсколько комнатъ въ одномъ изъ лучшихъ отелей, предоставляя семейству его, осмотрѣвшись, самому пріискать себѣ помѣщеніе по вкусу.

2-го іюня 1887 г. онъ пріѣхалъ съ семьей; мы встрѣтили ихъ на желѣзнодорожной станціи и водворили въ приготовленномъ помѣщеніи. Графа я нашелъ похудѣвшимъ, но бодрымъ и очень веселымъ; все ему нравилось — и тишина, и скромная внѣшность нашего городка, и отдѣльный особнякъ изъ 4-хъ комнатъ, устроенный для него и семьи въ нижнемъ этажѣ отеля, и приготовленная для него большая комната съ большой террасой въ садъ, прилегавшей къ Женевскому озеру и долженствовавшая служить ему спальней, кабинетомъ и салономъ. Я тотчасъ же ему высказалъ мучившую меня мысль, какъ бы онъ не соскучился въ Вевей за цѣлое лѣто, такъ какъ здѣсь нѣтъ иныхъ развлеченій, кромѣ экскурсій, недоступныхъ для него по отдаленности; общества также не имѣется, ибо это далеко не столь посѣщаемое мѣсто, какъ Висбаденъ, -который кромѣ осѣдлой русской колоніи, привлекаетъ къ себѣ лѣтомъ много отечественныхъ туристовъ, какъ пунктъ, съ одной стороны, лежащій вблизи главной трактовой дороги изъ Россіи къ большинству минеральныхъ водъ, а съ другой, по удобствамъ жизни, представляющій счастливое сочетаніе городского комфорта съ дачными приспособленіями для людей, желающихъ пріятно и покойно отдохнуть лѣто. Вевей же — небольшой городокъ въ 7,500 жителей, въ которомъ, кромѣ классически красиваго вида на озеро и обступившихъ его горъ, нѣтъ ничего, и даже трудно отыскать тѣнистую прогулку, ибо ближайшія окрестности сплошь воздѣланы подъ виноградники; трудолюбивые туземцы заняты постоянно своимъ дѣломъ; ни русскаго, ни международнаго общества не заводится, и если отели городка лѣтомъ и переполняются туристами всевозможныхъ націй, то этотъ бродячій народъ въ немъ не осаживается, а проведя день, много два, спѣшитъ далѣе для осмотра другихъ живописныхъ мѣстъ Швейцаріи и смѣняется новыми толпами. На всѣ высказываемыя мною опасенія графъ отвѣчалъ съ рѣшительною увѣренностью: «Э! другъ любезный, повѣрьте, никого и ничего мнѣ не нужно; всѣ эти Ниццы и Висбадены съ ихъ обществами надоѣли мнѣ до такой тошноты, что я съ наслажденіемъ мечтаю, какъ отдохну здѣсь отъ нихъ; книгъ у насъ съ вами въ волю, газетъ по-горло, буду читать, а потомъ вы не откажетесь заходить ко мнѣ почаще и станемъ бесѣдовать».

Первые три дня по пріѣздѣ прошли въ хлопотахъ о квартирѣ, но послѣ тщетныхъ поисковъ ничего подходящаго не отыскалось, а потому рѣшено было, какъ самое удобное, остаться на все лѣто въ томъ отельномъ помѣщеніи, которое занято было съ пріѣзда. Графъ тотчасъ же помирился и съ этой обстановкой, и съ своимъ одиночествомъ и продолжалъ сохранять ровное и ясное настроеніе духа; только въ одномъ онъ оставался неисправимымъ — это въ своемъ безобразномъ укладѣ жизни, и короталъ дни, герметически закупорившись въ одной комнатѣ. Лѣто было изъ ряду вонъ знойное, засуха стояла такая, что всѣ ручьи и водоемы пересохли, растительность была сожжена палящими лучами, и всѣ мы задыхались отъ духоты, а онъ едва ли перешелъ разъ десять на свою террасу посидѣть на воздухѣ и только однажды выбрался на небольшую городскую площадь, на которую выходилъ другой фасъ гостинницы, и тотчасъ же послалъ своего лакея оповѣстить меня о такомъ необыкновенномъ подвигѣ. Притомъ онъ страдалъ безсонницами, вѣроятно, отъ недостатка движенія, а частью и оттого, что проводилъ въ кровати болѣе половины сутокъ; проснувшись утромъ, онъ пилъ въ постели чай, читалъ свѣжія газеты, одѣвался и въ 11 часу перебирался на кушетку, поставленную въ глубинѣ комнаты и съ которой были видны въ окна прилегающая часть отельнаго сада и небольшой клочекъ Женевскаго озера; во 2-мъ часу послѣ завтрака онъ опять ложился на кровать часа на два для отдыха, а потомъ остальную часть дня не сходилъ съ своей кушетки; передъ ней стоялъ круглый столъ, на которомъ онъ писалъ свою довольно обширную корреспонденцію и тутъ же въ 12 часовъ ему накрывался завтракъ, а въ 7 часовъ — обѣдъ, такъ что и въ комнатѣ онъ ограничилъ свои движенія елико возможно.

Между нами установилось такъ, что я каждый день приходилъ къ нему около 5 часовъ и оставался почти до 7, и всегда заставалъ его полу-лежащимъ на кушеткѣ съ вытянутыми и прикрытыми пледомъ ногами. Казалось бы, трудно было придумать болѣе убійственную по однообразію обстановку для такой энергичной и дѣятельной натуры, но или графъ успѣлъ примириться съ такимъ однообразіемъ въ предшествовавшія 6 лѣтъ бездѣйствія, или же умѣлъ скрывать хорошо свои истинныя ощущенія, но только онъ не имѣлъ скучающаго вида, всегда былъ веселъ и привѣтливъ и неистощимъ на разговоры о политикѣ и на разсказы о разныхъ событіяхъ которыми была такъ богата его жизнь. Политическіе разговоры наши передавать не берусь, между прочимъ, и потому именно, что, случаясь изо дня въ день, они касались всѣхъ ежедневныхъ перипетій европейской политической жизни, а такъ какъ мы оба отъ бездѣлья пожирали даже до излишества великое множество газетъ, то тема эта у насъ никогда не оскудѣвала и постоянно разнообразилась.

V.

Для общей хакактеристики взглядовъ графа Михаила Таріеловича, могу повторить только оказанное уже мною раньше о его политическихъ убѣжденіяхъ относительно благоустроенія Россіи и развѣ прибавить, что и въ обсужденіяхъ западноевропейской политики онъ всегда оставался на точкѣ зрѣнія послѣдовательнаго либерала, строго убѣжденнаго защитника органическаго прогресса, съ одинаковымъ несочувствіемъ относившагося ко всѣмъ явленіямъ, задерживающимъ нормальный ростъ и правильное развитіе народовъ, съ какой бы стороны эти явленія ни обнаруживались, со стороны ли нетерпѣливыхъ радикальныхъ теоретиковъ, спѣшившихъ приложить принципы, выработанные работой передовыхъ кабинетныхъ мыслителей, къ государственной жизни, или со стороны представителей реакціи, не пренебрегающихъ никакими мѣрами, чтобы искуственно задержать пробуждающееся самосознаніе народныхъ массъ, вмѣсто того, чтобы открыть ему* правильные пути для его послѣдовательнаго развитія. Поэтому онъ одинаково горячо возставалъ и противъ нездороваго преобладанія, пріобрѣтеннаго радикалами на дѣла Франціи, и противъ той политики желѣза и ежевыхъ рукавицъ, какую съ такимъ успѣхомъ примѣняетъ Бисмаркъ въ дѣлахъ той остальной Европы, которая входитъ въ орбиту германскаго вліяніи. Но доктринеромъ графа назвать было нельзя, отъ доктринерства его спасали его рѣдкій здравый смыслъ и та обширная и всесторонняя практическая дѣятельность, черезъ которую онъ прошелъ; онъ хорошо понималъ, что жизнь государства такъ сложна и разнообразна, что не можетъ быть уложена въ извѣстныя рамки и подчинена заранѣе составленной программѣ, а потому даже для ошибокъ людей и не сочувственныхъ ему взглядовъ склоненъ былъ находить если не оправданіе, то объясненіе въ этихъ неподдающихся кабинетному предусмотрѣнію условіяхъ жизни. Помню, однажды, бесѣдуя по поводу того, какъ французскіе радикалы, начиная съ Гамбетты и кончая Флоке, лишь только достигали сами кормила правленія, неминуемо вынуждены были подмѣнивать свой яркій радикализмъ убѣжденіями болѣе блѣдныхъ цвѣтовъ и начинали устраивать разныя уступки дѣйствительности, графъ сказалъ: "Да, принципы — одно, а власть — другое, и, связавши ихъ вмѣстѣ, далеко не уѣдешь: это все равно, что запречь въ одну упряжку ломовую лошадь съ кровнымъ скакуномъ. У насъ это очень наглядно и остроумно объяснилъ покойный министръ народнаго просвѣщенія, Ковалевскій: когда онъ изъ попечителей московскаго учебнаго округа былъ назначенъ министромъ, то на одномъ изъ первыхъ докладовъ директоръ департамента представляетъ ему три ходатайства его-же, Ковалевскаго, по званію попечителя и на всѣ три Ковалевскій — министръ кладетъ резолюцію: отказать; тогда удивленный директоръ рѣшается ему замѣтить, что вѣдь это его же собственныя ходатайства, и на это Ковалевскій далъ слѣдующій отвѣтъ: «Знаю, но я писалъ эти ходатайства, когда не былъ министромъ; когда стоишь внизу, то обыкновенно многаго не видишь, а какъ заберешься на верхушку горы, то горизонтъ дѣлается шире, и тутъ только лучше начинаешь отличать соотношеніе предметовъ, лежащихъ у тебя подъ ногами».

Политическихъ споровъ между нами не возникало, такъ какъ мы мало расходились въ основныхъ убѣжденіяхъ, а если иногда и встрѣчались разногласія въ мелочахъ, то графъ, не терпѣвшій мелочныхъ и праздныхъ препирательствъ, обыкновенно первый же старался прекратить ихъ миролюбивымъ образомъ. Кромѣ разсужденій о политикѣ, онъ любилъ также передавать разные эпизоды изъ всего имъ пережитаго, слышаннаго или читаннаго, много сообщалъ о Кавказѣ, не только о современномъ, по своимъ личнымъ впечатлѣніямъ, но и изъ прежней его исторіи, почерпнутой имъ изъ источниковъ печатныхъ и не печатныхъ. Разсказчикъ онъ былъ увлекательный, умѣлъ схватить выдающуюся сторону передаваемаго и представить такъ рельефно и обстоятельно, что, слушая его, казалось, читаешь интересно написанную книгу; при его богатой памяти, запасъ этихъ разсказовъ былъ до того неистощимъ, что рѣдкій день я уходилъ отъ него, не выслушавъ чего нибудь новаго, оригинальнаго, и крѣпко теперь упрекаю себя, что не записывалъ тотчасъ же всего; оттого многое мною или позабыто, или не можетъ быть возстановлено въ той блестящей, талантливой передачѣ, которая давала этимъ разсказамъ особенный интересъ, обрисовывая лучше всего замѣчательную личность самого разсказчика. Конечно, современенъ личность графа и вся его дѣятельность будетъ подробно и со всѣхъ сторонъ изучена будущими біографами на основаніи оффиціальныхъ документовъ; я же постараюсь сообщить то немногое, что сохранилось у меня въ памяти изъ разсказовъ графа о его дѣтствѣ и ранней молодости, полагая, что и эти скудныя данныя могутъ пригодиться для выясненія образованія его характера, а также отчасти познакомить современниковъ съ его, такъ сказать, до-историческимъ періодомъ жизни.

VI.

Всѣ, попадавшіяся мнѣ на глаза, біографическія замѣтки о графѣ Лорисѣ рожденіе его относятъ къ 1826 году, а въ Conversations Lexicon Брокгауза, гдѣ помѣщена сжатая, но въ общихъ чертахъ вѣрная біографія его, даже прямо указано, что онъ родился 1-го января 1826 г.; а между тѣмъ въ годъ своей смерти графъ считалъ себя близкимъ къ 64 годамъ, такъ, что, если только онъ самъ не ошибался, то, значитъ, онъ родился никакъ не въ 1826 г.; а въ 1825 или даже 1824 году. Отецъ его, происходя изъ стариннаго рода армянскихъ дворянъ, занимался торговлею и имѣлъ небольшое, но обезпеченное состояніе; сыновей у него было двое, и, будучи человѣкомъ мало образованнымъ, онъ самъ едва ли бы додумался до мысли дать имъ лучшее образованіе, если бы случай не свелъ его близко съ молодымъ горнымъ офицеромъ Bac. Вас. Клейменовымъ^[1], которому удалось уговорить Лориса отца не жалѣть денегъ и дать мальчикамъ европейское образованіе. Приглашенъ былъ опытный наставникъ, и такъ какъ мальчики обладали прекрасными способностями (меньшой братъ графа кончилъ отлично курсъ юридическихъ наукъ въ училищѣ правовѣдѣнія, очень успѣшно служилъ на Кавказѣ по гражданской части, но умеръ еще въ молодыхъ лѣтахъ), то ученье пошло удачно впередъ, и когда Михаилу исполнилось 11—12 лѣтъ, отецъ, сдавъ его на руки двумъ армянскимъ купцамъ, ѣхавшимъ по торговымъ дѣламъ въ Москву, поручилъ помѣстить его въ тамошній Лазаревскій институтъ восточныхъ языковъ. Тяжело было мальчику разставаться съ родными и съ роднымъ привольемъ и ѣхать въ такую сѣверную даль и къ чужимъ людямъ; онъ сильно горевалъ, а дорогой его тоска дошла до того, что у него родилась мысль убѣжать съ пути домой; въ подкладку его платья мать передъ отъѣздомъ зашила 20 рублей мелкой новенькой монетой, отчеканенной въ Тифлисѣ, гдѣ въ тѣ времена существовалъ монетный дворъ, и на этотъ-то собственный капиталъ онъ и задумалъ добраться до дому. Планъ свой онъ привелъ въ исполненіе и съ одной изъ станцій воронежской губерніи убѣжалъ обратно по столбовой дорогѣ, тайкомъ отъ своихъ спутниковъ, но они его нагнали на 6-й верстѣ и снова засадили въ тарантасъ. Въ Москвѣ купцы остановились на Ильинкѣ, на воейковскомъ подворьѣ, какъ разъ на томъ самомъ, куда и я былъ привезенъ, только 9 или 10 годами позднѣе, и тоже 12-ти лѣтнимъ мальчикомъ и тоже посторонними людьми изъ Сибири. Это случайное совпаденіе не мало потѣшало и графа, и меня, ибо выходило, что у обоихъ насъ наши первыя впечатлѣнія въ Москвѣ пріурочены были къ одной и той же обстановкѣ, и мы могли помочь другъ другу оживить свои общія дѣтскія воспоминанія и объ оживленной панорамѣ на Ильинку, виднѣвшейся изъ номерныхъ оконъ и приковывавшей наше жадное любопытство, на магазины противоположныхъ домовъ, съ ихъ яркими вывѣсками готоваго платья и съ зазывающими передъ входами сидѣльцами, и о широкомъ корридорѣ, выходившемъ деревянной, грязной галлереею на узкій дворъ и служившемъ одинаково намъ обоимъ мѣстомъ головоломныхъ эквилибристическихъ упражненій во время отсутствія нашихъ пѣстуновъ, то и дѣло отлучавшихся по дѣламъ, и т. д. Оба мы были въ то время дикарями, привезенными для отдачи въ западную науку изъ двухъ антиподныхъ окраинъ русской имперіи, и всѣ эти дѣтскія впечатлѣнія, затертыя гдѣ-то глубоко въ памяти, вдругъ стали подниматься на поверхность, воскрешаемыя и подсвѣжаемыя то тѣмъ, то другимъ изъ насъ, и своей наивной теплотой согрѣвали насъ, двухъ стариковъ, переброшенныхъ судьбой съ далекихъ нашихъ родныхъ мѣстъ на берега Женевскаго озера и уже сдавшихъ себя въ архивъ послѣ жизни, обильной, хотя и далеко не въ равной мѣрѣ, самыми разнообразными впечатлѣніями и превращеніями.

Въ Лазаревскомъ институтѣ Лорисъ учился очень хорошо и долженъ былъ поступить впослѣдствіи въ московскій университетъ, но, будучи большимъ шалуномъ, до окончанія институтскаго курса попался въ шалости, имѣвшей на его всю будущность рѣшающее значеніе и вынудившей его перемѣнить мирную ученую карьеру на военную. Учитель-технологъ, говоря на урокѣ о различныхъ клеяхъ, познакомилъ учениковъ съ составомъ какого-то особенно имъ рекомендуемаго клея; Лорисъ, приготовивъ по данному рецепту этотъ клей, придумалъ для испытанія его достоинства намазать имъ сидѣнье стула на каѳедрѣ передъ началомъ урока одного изъ нелюбимыхъ учителей; ничего не подозрѣвавшій учитель сѣлъ, а когда хотѣлъ встать, то оказался до того приросшимъ къ мѣсту, что сбѣжавшееся начальство насилу могло его отклеить; пошло дознаніе, и когда добрались до виноватаго, то рѣшено было исключить Лориса изъ института и немедленно же отправить назадъ къ родителямъ на Кавказъ, и благодаря лишь заступничеству вліятельныхъ армянъ, начальство смилостивилось и, удаливъ мальчика изъ института, позволило ему для продолженія образованія переѣхать въ Петербургъ, гдѣ онъ поступилъ въ школу гвардейскихъ подпрапорщиковъ и такимъ непредвидѣннымъ образомъ превратился въ воина.

Здѣсь потекла для него та сѣрая и мало говорившая ему жизнь, какою отличалось воспитаніе тогдашнихъ военныхъ школъ, т. е. онъ весь отдался изученію николаевской выправки, верховой ѣздѣ, мало или вовсе не заботясь о расширеніи умственныхъ своихъ познаній и, по мѣрѣ возмужанія, посвящая свои досуги кутежамъ съ товарищами, и за весь этотъ періодъ жизни Лориса трудно было бы привести что нибудь выдающееся, если бы не было его знакомства съ поэтомъ Некрасовымъ. Знакомство это относится къ 1841 или, еще вѣрнѣе, къ 1842 году, т. е. къ тому темному періоду существованія поэта, когда онъ изыскивалъ всякія средства, чтобы не быть затертымъ нищетой и безвѣстностью. Крайне нуждавшійся Некрасовъ пріютился тогда у нѣкоего профессора Беницкаго, имѣвшаго у себя нѣсколько воспитанниковъ для приготовленія въ разныя петербургскія школы; юнкеръ Лорисъ, посѣщая одного изъ этихъ пансіонеровъ, познакомился тутъ-же и съ Некрасовымъ. Какъ разъ около этого времени Лорисъ и его однокашникъ Нарышкинъ задумали нанять себѣ маленькую квартирку въ городѣ, чтобы имѣть собственный пріютъ, такъ какъ ихъ, какъ выпускныхъ юнкеровъ, отпускали не только на праздники, но позволяли отлучаться изъ школы и среди недѣли; Некрасовъ, узнавъ объ этомъ планѣ, тотчасъ же предложилъ, чтобы и его приняли въ компанію, и они втроемъ наняли себѣ квартирку гдѣ-то около Николаевской, въ то время Грязной, въ домѣ Шаумана. Зажиточностью товарищество похвастаться не могло: Лорисъ получалъ отъ родителей 25 рублей ежемѣсячно, Нарышкинъ столько и е, а Некрасову въ описываемое время отецъ ничего не давалъ и только изрѣдка, въ неправильныхъ промежуткахъ и понемногу, высылала ему мать, да кромѣ того онъ состоялъ корректоромъ въ «Репертуарѣ и Пантеонѣ» Ѳ. Кони и сдавалъ въ этотъ же журналъ свои плохо оплачиваемые стихи, такъ что весь его доходъ едва ли превышалъ доходы его сожителей. Всѣ трое были очень молоды, любили весело пожить и, получивши свои небольшіе доходы, чрезвычайно быстро спускали ихъ съ рукъ и потомъ, въ ожиданіи слѣдующей получки, впадали въ меланхолію и жили отшельниками. Вотъ въ эти-то тощія недѣли и періодическія безденежья Некрасову приходилось особенно бѣдствовать и терпѣть отъ голоду и холоду, тогда какъ для его товарищей юнкеровъ школа служила спасительною пристанью, въ которой они имѣли все необходимое. Некрасовъ уже и тогда очень любилъ писать стихи, но выше заурядности не поднимался, и, по словамъ Лориса, трудно было предположить, чтобы впослѣдствіи могъ выработаться изъ него такой сильный поэтическій талантъ; однако, и тогда онъ отличался большимъ остроуміемъ и наблюдательностью, которую прилагалъ особенное стараніе развивать въ себѣ, заводя для этого знакомство повсюду и съ самыми разнообразными личностями; онъ и Лориса нерѣдко увлекалъ съ собой для компаніи въ гости къ разнымъ мелкимъ чиновникамъ, жившимъ по окраинѣ Петербурга, а однажды, чисто для изученія типа, онъ свелъ дружбу съ полицейскимъ сыщикомъ, приглашалъ его къ себѣ и потомъ съ большимъ остроуміемъ изображалъ Лорису характерныя особенности своего новаго знакомаго. Остался отъ этого сожительства еще одинъ забавный эпизодъ въ памяти Лориса и который онъ передавалъ съ неподражаемымъ юморомъ: разъ на Рождествѣ, Некрасовъ предложилъ ему отправиться, замаскировавшись обоимъ, на вечеринку къ одной чиновничьей семьѣ въ Измайловскій полкъ; они вечеромъ зашли въ костюмерную лавочку, выбрали для себя костюмы, Некрасовъ — венеціанскаго дожа, а Лорисъ — испанскаго гранда и, тутъ же переодѣвшись, оставили у костюмера свое платье и условились, что они на слѣдующее утро заѣдутъ за своимъ платьемъ и тогда заплатятъ и за костюмы. Взяли карету и отправились; еще дорогой они провѣрили свои капиталы — хватитъ-ли ихъ на уплату за экипажъ и костюмы? — и нашли, что хватитъ; но случилось такъ, что съ вечеринки они заѣхали еще куда-то, что-то выпили и, только возвращаясь подъ утро домой, спохватились, что у нихъ не достаетъ денегъ на выкупъ платья. Лорисъ живо вспоминалъ себѣ этотъ трагикомическій день, когда они сначала бѣгали въ маскарадныхъ костюмахъ по своей нетопленной квартирѣ, тщетно стараясь согрѣться въ коротенькихъ тогахъ и въ длинныхъ чулкахъ вмѣсто панталонъ, и недоумѣвая, какъ выйти имъ изъ такого нелѣпаго положенія, и какъ потомъ, чтобы отогрѣть окоченѣвшіе члены, они рѣшили пожертвовать для растопки печи однимъ стуломъ изъ своей убогой меблировки и поддерживали огонь мочалкой, выдернутой изъ дивана, а сами разсѣлись на полу передъ печкой, на коврѣ, привезенномъ Некрасовымъ изъ деревни; скоро заговорилъ въ нихъ голодъ, а ѣсть было рѣшительно нечего и купить было не на что, и только послѣ долгихъ переговоровъ лавочникъ, у котораго были раньше заложены двѣ серебряныя ложки, единственная драгоцѣнность Некрасова и подарокъ его матери, согласился отпустить имъ въ долгъ студеня, и дожъ и грандъ благородно подѣлили между собой эту незатѣйливую трапезу. Пріятели разослали въ разные концы записки къ знакомымъ съ просьбою ихъ выручить, но отовсюду получили отказъ, и лишь къ вечеру Нарышкинъ добылъ денегъ и выручилъ ихъ изъ бѣды. Вскорѣ послѣ этого сожительство съ Некрасовымъ прекратилось, не по причинѣ какого нибудь разлада, а просто по измѣнившимся обстоятельствамъ; Лорисъ вышелъ въ офицеры, и пріятели потеряли другъ друга изъ виду, а когда, примѣрно, года черезъ два, Лорисъ столкнулся съ Некрасовымъ на Невскомъ и послѣдній затащилъ его къ себѣ на квартиру у Аничкова моста, то дѣла поэта видимо уже стали процвѣтать: и самъ онъ ходилъ щеголемъ, и квартира его была меблирована не безъ изящества. Это было ихъ послѣднее свиданье; Лорисъ уѣхалъ вскорѣ на Кавказъ и не возвращался въ Петербургъ до 1873 года; Некрасовъ же умеръ въ 1877 году; только когда Лорисъ состоялъ уже начальникомъ Терской области, онъ получилъ письмо отъ Некрасова, въ которомъ поэтъ, напоминая ихъ прежнія отношенія, просилъ его принять участіе въ литераторѣ Благовѣщенскомъ, отправленномъ по болѣзни на Кавказъ, на продолжительное житье и безъ всякихъ средствъ къ существованію, и Лорисъ исполнилъ просьбу стараго пріятеля. Я нарочно разсказалъ подробно все, что зналъ о сношеніяхъ Лориса съ Некрасовымъ, потому что, съ одной стороны, фактъ этотъ можетъ послужить для біографовъ того и другого, а съ другой, объяснить отчасти ту любовь къ поэзіи и къ литературѣ, которую питалъ Лорисъ и которая такъ гуманизировала его, не взирая на суровую и боевую его обстановку на Кавказѣ.

Служба Лориса въ мѣстѣ расположеніи лейбъ-гвардіи Гродненскаго гусарскаго полка, куда онъ былъ выпущенъ изъ школы, ничѣмъ не отличалась отъ обычной офицерской службы того времени и продолжалась до 1847 года, когда онъ перечислился на Кавказъ состоять при намѣстникѣ, князѣ Воронцовѣ. Кавказъ свой онъ чрезвычайно любилъ, но именно какъ нераздѣльную часть Россіи, и много разъ я слыхалъ его жалобы на то, что русское общество, вслѣдствіе присущей ему апатіи, не дѣлаетъ рѣшительно ничего, чтобы тѣснѣе привязать эту богатую окраину къ Россіи. Не могу привести его подлинныхъ выраженій, но приблизительно онъ выражалъ свой взглядъ на эти отношенія такимъ образомъ: «Правительство сдѣлало все, что могло, оно силой оружія закрѣпило Кавказъ за имперіею, но чтобы присоединеніе это обратилось въ прочную, неразрывную связь, необходимо культурное вліяніе, нужно, чтобы русскіе люди и капиталы устремились въ этотъ благодатный край и устраивались въ немъ землевладѣльцами, промышленниками, фабрикантами. Сколько разъ твердилъ я объ этомъ московскимъ купцамъ и тузамъ! Слушаютъ, соглашаются во всемъ, а сами не двигаются съ своихъ крѣпко насиженныхъ мѣстъ, между тѣмъ иностранцы льнутъ къ непочатымъ богатствамъ Кавказа, какъ мухи къ меду, снуютъ вездѣ, заключаютъ съ жителями какіе-то долгосрочные контракты и понемногу все захватываютъ въ свои руки. До сихъ поръ въ закавказскихъ губерніяхъ почти нѣтъ русскихъ собственниковъ, владѣющихъ, городскими и сельскими имуществами — и это обстоятельство не разъ вызывало удивленіе даже въ иностранной печати; зато въ этихъ губерніяхъ имѣется множество бековъ и агаларовъ изъ мусульманъ, обладающихъ превосходными землями, которыя они весьма плохо обрабатываютъ и готовы сейчасъ продать за безцѣнокъ; влеченія къ сельскому хозяйству они не имѣютъ, занимаются почти исключительно покровительствомъ ворамъ и разбойникамъ и тѣмъ больше всего мѣшаютъ водворенію порядка и безопасности. На Кавказѣ давно признано, что исламъ не уживается съ современною цивилизаціею, наши юридическія и нравственныя понятія идутъ часто въ разрѣзъ съ магометанскимъ вѣроученіемъ; такъ напримѣръ, лжесвидѣтельствованіе считается у насъ преступнымъ, по понятіямъ же мусульманина скрыть преступленіе и дать ложное показаніе въ пользу единовѣрца есть дѣло богоугодное. Вотъ почему особенно желательно, чтобы землевладѣльцы христіане постепенною скупкою земель вытѣсняли поскорѣе этихъ крупныхъ собственниковъ бековъ и уравновѣшивали тѣмъ преобладаніе христіанскаго элемента вадъ магометанскимъ; именно, желательно, чтобы вытѣсненіе совершалось не насильственно и не правительственными мѣрами, а миролюбивымъ образомъ и собственнымъ починомъ предпріимчивыхъ членовъ русскаго общества. И надо спѣшитъ съ этимъ, время не терпитъ, и наше положеніе на Кавказѣ остается подверженнымъ разнымъ непредвидѣннымъ случайностямъ.»

Повѣствованіе о службѣ графа Лориса на Кавказѣ, его военныхъ походахъ и гражданской дѣятельности съ 1878 года да Волгѣ, въ Харьковѣ и Петербургѣ не входитъ въ планъ моего разсказа; тутъ мнѣ трудно что нибудь прибавить къ напечатаннымъ уже сообщеніямъ А. А. Скальковскаго, Писарева и др., и надо надѣяться, что эти отрывочныя свѣдѣнія дополнятся впослѣдствіи другими близкими очевидцами этой дѣятельности и, еще позднѣе, будетъ сгруппированны и обработаны полнѣе и объективнѣе будущими безстрастными исторіографами, съ привлеченіемъ и архивныхъ документовъ. Добавлю только, со словъ самого графа, что переѣздъ на Кавказъ послужилъ счастливой перемѣной для его самообразованія и для примѣненія его способностей къ практической дѣятельности. Намѣстники — князь Воронцовъ, а послѣ него графъ Муравьевъ-Карсскій — отличили эти способности молодого человѣка и стали давать ему сложныя и трудныя порученія, которыя отвлекли Лориса отъ пустой и свѣтской жизни и пробудили интересъ къ болѣе живымъ и развивающимъ умъ вопросамъ. Кромѣ того у него былъ въ Тифлисѣ двоюродный братъ — докторъ Ю. Ѳ. Ахвердовъ, человѣкъ весьма образованный и серьезный, отъ котораго тоже не ускользнули богатые задатки натуры Лориса, и онъ настойчиво сталъ уговаривать его больше читать, чтобы расширить свой умственный горизонтъ. Докторъ имѣлъ свою отборную библіотеку, и въ числѣ первыхъ книгъ, предложенныхъ имъ для прочтенія, были «Мемуары Альфьери», и Лорисъ съ признательностію вспоминалъ, какое сильное впечатлѣніе произвели на него эти «Мемуары», какъ съ тѣхъ поръ онъ пристрастился къ книгамъ и сталъ почерпать изъ нихъ и болѣе осмысленный взглядъ на жизнь, и самое чистое наслажденіе. Съ этимъ вмѣстѣ и служебная карьера Лориса шла быстро впередъ, и война 1854—1855 годовъ застала его уже съ такой прекрасной репутаціей, что по сдачѣ Карса ему поручена была трудная должность коменданта карсской крѣпости. Передъ началомъ войны онъ былъ помолвленъ съ княжной Ниной Ивановной Аргутинской-Долгорукой и теперь изъ Карса выпросилъ себѣ 2-хнедѣльный отпускъ, обвѣнчался и вернулся на свое комендантство съ молодой женой. Бракъ этотъ былъ идеально счастливый; скромная, необыкновенно кроткая графиня сдѣлала для Лориса семейную жизнь такою пристанью, въ которой онъ всегда увѣренъ былъ найти отдыхъ и спокойствіе послѣ своихъ походовъ и разныхъ житейскихъ треволненій — и для нея теперь, конечно, самое величайшее и невознаградимое горе, что ей суждено было пережить своего мужа послѣ тридцатитрехлѣтняго супружескаго счастія. Дѣтей отъ этого брака, какъ я упомянулъ выше, осталось пятеро.

VII.

Возвращаюсь къ нашей совмѣстной Вевейской жизни. Трудно было помириться съ ея безлюдьемъ и монотонностью живому уму графа, и онъ, кромѣ постояннаго чтенія, старался найти еще себѣ какую нибудь пищу; такъ вскорѣ по пріѣздѣ въ Вевей надумалъ онъ было устроивать у себя въ кубанскомъ имѣньѣ стекляный заводъ, имѣя въ виду, что это производство составляетъ на Кавказѣ насущную потребность, ибо до сихъ поръ вся стекляная посуда привозится туда изъ Новороссіи и даже чуть ли не изъ еще болѣе отдаленныхъ губерній; обложилъ себя русскими и французскими руководствами; вступилъ въ знакомство съ швейцарскими стекляными заводчиками и весьма дѣятельно списывался по этому поводу съ управляющимъ его имѣньемъ; нѣсколько недѣль продолжалось его увлеченіе этимъ планомъ, пока наконецъ онъ не убѣдился, что заочно нельзя устроивать солидное предпріятіе; къ тому же его собственныя средства были недостаточны для правильной постановки дѣла, а пріискивать компаньоновъ въ Россіи посредствомъ переписки тоже было совсѣмъ неудобно. Потомъ онъ схватился за мысль поднять культуру плодовыхъ деревьевъ въ своемъ имѣніи, разузнавалъ письмами въ Бордо о наиболѣе подходящихъ для Кавказа сортахъ и, помнится, отправилъ черенки къ управляющему; но всѣ эти поиски за дѣломъ приводили его въ концѣ къ грустному сознанію, что всѣ его затѣи — не серьезныя предпріятія, а скорѣе походятъ на праздную забаву, зло подсмѣивался надъ собой и своимъ безсиліемъ быть хоть малымъ полезнымъ своему краю, и не безъ горечи восклицалъ: «аль у сокола крылья связаны? аль пути ему всѣ заказаны?».

Такъ прошли іюнь и іюль — самые глухіе мѣсяцы въ томъ отношеніи, что я составлялъ для графа почти единственнаго собесѣдника въ Вевей. Кромѣ меня въ эту пору довольно часто его навѣщалъ извѣстный Нубаръ-паша, всесильный египетскій эксъ-министръ; онъ только что былъ свергнутъ съ поста, который занималъ очень долго, отправился путешествовать по Европѣ и прожилъ въ Вевей 2 или 3 недѣли съ женой, со своей дочерью, бывшей замужемъ за другимъ египетскимъ министромъ Тиграномъ-пашею, и съ маленькой прелестной внучкой. Нубаръ питалъ большое уваженіе къ графу и охотно посвящалъ его въ тайны египетской государственной жизни и въ тѣ интриги, какія разыгрывались англичанами съ цѣлью забрать страну совсѣмъ въ свои руки. Графъ же цѣнилъ въ Нубарѣ умнаго и интереснаго собесѣдника. Но съ августа наша резиденція значительно оживилась, стали появляться и знакомые земляки, отбывшіе свои курсы минеральныхъ водъ, и около графа образовался небольшой кружокъ симпатичныхъ ему людей, съ которыми онъ любилъ коротать время.

По мѣрѣ приближенія отъѣзда въ Ниццу, его привязанность ко мнѣ дѣлалась крѣпче и нѣжнѣе; онъ безпрестанно возвращался въ разговорѣ къ предстоявшему мнѣ на зиму одиночеству въ Вевей и пытался меня уговаривать на переѣздъ или съ нимъ въ Ниццу, или хоть въ другой людный центръ, гдѣ была бы возможность съ кѣмъ нибудь отводить душу.

— Я то и дѣло думаю о васъ и мучусь за васъ; ну, какъ вы проведете цѣлые 8 мѣсяцевъ совсѣмъ одни въ такой трущобѣ? И мнѣ вы будете сильно недоставать въ Ниццѣ, и весной я снова буду рваться съ нетерпѣніемъ къ вамъ; но около меня все же будетъ нѣсколько человѣкъ, съ которыми такъ или сякъ я буду убивать время, а вы вѣдь въ этомъ одиночномъ заточеніи разучитесь говорить! Право, поѣдемъ съ нами!

Хотя я самъ съ большою грустью ждалъ разлуки съ графомъ, однако наотрѣзъ отказывался покинуть Вевей, и имѣлъ на то солидныя причины, а именно; для меня внѣшнія удобства вевейской жизни (ея дешевизна, возможность жить круглый годъ безъ переѣздовъ, умѣренный климатъ при отсутствіи дѣтскихъ эпидемическихъ болѣзней и т. п.) заставляли цѣнить себя выше, чѣмъ всевозможныя развлеченія большихъ и шумныхъ городовъ; къ тому же я уже успѣлъ привыкнуть къ окружавшимъ меня безлюдью и мертвенной тишинѣ, и мнѣ нелегко было ломать установленный уже строй жизни и снова пуститься на шумъ и сутолоку, давно потерявшіе для меня всякую привлекательность. Графъ соглашался съ моими доводами до того, что самъ начиналъ высказывалъ мысль — нанять и себѣ большую квартиру въ Вевей, устроить ее со всѣми удобствами и зазимовать; но разубѣдить его въ непрактичности такого плана было не трудно, такъ какъ между его положеніемъ и моимъ была огромная разница: ему и южный климатъ былъ необходимъ для здоровья, и его матеріальныя средства допускали безъ затрудненія переѣздъ въ Ниццу, и самъ онъ былъ несравненно живѣе и общительнѣе меня, такъ что для него отсутствіе всякаго общества было бы весьма чувствительно, а вѣчный tête-à-tête между нами, людьми, лишенными всякой живой дѣятельности, неизбѣжномъ концѣ концовъ, надоѣлъ бы ему своимъ однообразіемъ, и наконецъ жестоко было бы съ его стороны зарывать съ собой въ такомъ угрюмомъ мѣстѣ, какъ Вевей, свою семью, особенно молодыхъ дочерей. На такихъ разсужденіяхъ планъ вевейской зимовки скоро проваливался. Иногда на графа передъ отъѣздомъ находили мрачныя думы о томъ, что онъ постепенно дѣлается хилѣе и слабѣе и что онъ можетъ не пережить зимы; тогда я, замѣтивъ, какъ успокоительно дѣйствуютъ на него мои увѣренія въ противномъ, начиналъ трунить надъ его страхомъ, сводить все на ипохондрію и т. п. Помню, какъ послѣ одного изъ такихъ разговоровъ онъ сказалъ съ шутливымъ отчаяніемъ: «Ну, есть ли на свѣтѣ болѣе несчастнѣйшій человѣкъ, чѣмъ я, и котораго бы болѣе преслѣдовала людская несправедливость? И будучи наверху карьеры и почестей, я ничѣмъ не воспользовался отъ государства и остался по прежнему съ весьма, какъ вы знаете, ограниченными средствами; русскія же газеты недавно распространили извѣстіе, что я покупаю обширное помѣстье за границей! И имѣю я претензію на репутацію хорошаго полководца, потому что одержалъ нѣсколько побѣдъ, велъ цѣлую военную кампанію и ваялъ крѣпость Карсъ, которую считали неприступной, а вотъ Османъ-бей^[2] оспариваетъ мои военныя заслуги и увѣряетъ, что Карсъ взялъ вовсе не я, а онъ — Османъ-бей. Наконецъ я жалуюсь, что я боленъ и страдаю, а вы, мой Брутъ, и въ этомъ не хотите мнѣ вѣрить и обзываете меня ипохондрикомъ».

Однако, въ общемъ итогѣ графъ остался очень доволенъ своимъ вевейскимъ пребываніемъ и въ 20-хъ числахъ сентября 1887 г., въ сравнительно бодромъ видѣ, пустился въ обратный путь въ Ниццу. Зима тамъ вышла не изъ удачныхъ по причинѣ дождей и необычныхъ холодовъ и хотя онъ провелъ ее сносно, безъ явныхъ обостреній своей болѣзни, но почти не выѣзжалъ, хандрилъ и скучалъ и съ февраля 1888 г. началъ уже радоваться въ письмахъ, что приближается время перекочевки въ Вевей, а 1 іюня я встрѣтилъ его на станціи при выходѣ изъ вагона и вмѣстѣ съ нимъ доѣхалъ до отеля, гдѣ онъ жилъ въ предыдущемъ году и гдѣ для него было приготовлено прежнее помѣщеніе. Здѣсь, въ той же самой комнатѣ и при томъ же самомъ освѣщеніи, въ которыхъ я привыкъ его видать ежедневно нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, мнѣ особенно легко было замѣтить во внѣшности графа значительную перемѣну, происшедшую за это короткое время: морщинъ и складокъ на лицѣ и сѣдины въ волосахъ почти не прибавилось, а между тѣмъ все лицо поблѣднѣло и осунулось, а въ его прекрасныхъ и всегда ласково улыбавшихся глазахъ появлялись по временамъ, не смотря на радость нашей встрѣчи, какой-то несвойственный имъ мрачный блескъ и угрюмая сосредоточенность. Я приписалъ перемѣну эту утомленію отъ 24 часовой ѣзды по желѣзной дорогѣ, да и самъ онъ жаловался на крайнюю усталость и попросилъ поскорѣе ему устроить постель, чтобы отдохнуть. Но и завтра, когда я зашелъ утромъ навѣдаться о немъ, онъ предпочелъ не встать съ кровати, хотя былъ гораздо веселѣе и безъ умолку разсказывалъ о своихъ зимнихъ впечатлѣніяхъ отъ новыхъ знакомствъ съ людьми и съ прочитанными книгами; только на третій день онъ одѣлся и перебрался на свое прежнее облюбованное мѣстечко на кушеткѣ въ углу комнаты, и наши свиданія снова пошли, какъ заведенная машина; съ точностью хронометра являлся я къ нему, и оба мы съ равнымъ нетерпѣніемъ ежедневно ждали этихъ часовъ встрѣчъ, ибо разговоръ нашъ никогда не страдалъ недостаткомъ матеріала и намъ служилъ обоимъ чуть не единственнымъ развлеченіемъ въ окружавшей насъ очень однообразной жизни. «Удивляюсь я», говорилъ графъ, «какъ мы съ вами разрѣшаемъ отлично почти не разрѣшаемую задачу: говоримъ, говоримъ каждый день, а все далеко не можемъ вычерпать нашъ разговорный фондъ, и всегда послѣ вашего ухода я вспоминаю, что не успѣлъ и половины затронуть того, о чемъ хотѣлъ было потолковать». Однако я находилъ, что въ этотъ пріѣздъ онъ охотнѣе отдается воспоминаніямъ о прошломъ и не съ прежнимъ увлеченіемъ занимается текущими событіями, хотя и продолжаетъ читать множество газетъ; онъ и самъ неоднократно высказывалъ, что сталъ гораздо равнодушнѣе ко всему происходящему и объяснялъ это тѣмъ, что настоящія теченія, такъ ярко и опредѣленно вырисовывающіяся въ европейской жизни, этотъ періодъ отступленія вспять ему крайне несимпатичны и что онъ совсѣмъ разочаровался въ скорой перемѣнѣ къ лучшему, до которой ему навѣрное не дожить. Взамѣнъ того, онъ все болѣе углублялся въ наблюденіе за ходомъ одолѣвавшихъ его недуговъ, я чаще заставалъ его въ мрачномъ духѣ, и разные мои способы, чтобы развлечь его или ободрить медицинскими аргументами, оказывались уже менѣе успѣшными, чѣмъ въ прежнее время. Мысль о близкой смерти все чаще и чаще возвращалась въ его рѣчахъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ все болѣе и болѣе овладѣвали имъ заботы о томъ, чтобы семья его могла прожить безбѣдно послѣ его смерти, и онъ рѣдкій день не былъ этимъ занятъ. Кромѣ семьи, еще сильно озабочивала его участь устроеннаго имъ во Владикавказѣ ремесленнаго училища, носящаго его имя; это тоже было близкое его сердцу дѣтище, обязанное ему не только своимъ происхожденіемъ, но и дальнѣйшимъ процвѣтаніемъ, благодаря постоянной заботливости графа о немъ; его очень радовали возраставшій успѣхъ школы, улучшеніе и расширеніе программы преподаванія, но такъ какъ годичный расходъ на училище дошелъ уже до 18,500 р., то у него рождался страхъ, что послѣ его смерти училище не будетъ встрѣчать прежней поддержки и будетъ падать, а потому онъ старался заинтересовать въ ней кой-кого изъ своихъ богатыхъ знакомыхъ, завѣщая имъ заботы о немъ.

Всѣ эти предсмертныя распоряженія и заботы не могли не настраивать его печально; притомъ и лѣто выдалось холодное и сырое, пріѣзжихъ никого не было, и въ довершеніе всего мнѣ встрѣтилась необходимость для здоровья семьи переѣхать изъ Вевей въ горы. Чтобы не покидать надолго графа, я рѣшилъ ограничить свое отсутствіе самымъ короткимъ срокомъ, а именно двумя недѣлями, и вмѣстѣ съ тѣмъ перебраться куда нибудь по близости, такъ чтобы это не помѣшало мнѣ навѣщать его по временамъ изъ моей новой резиденціи; наконецъ горный отель, куда я переѣхалъ, былъ соединенъ съ вевейскимъ отелемъ графа телефономъ, и мы условились переговариваться при помощи его, особенно если встрѣтится что нибудь экстренное. Моя отлучка продолжалась съ 17-го іюля по 1-е августа, и за это время я успѣлъ побывать два раза у графа; онъ скучалъ, сильно хандрилъ и жаловался на общую слабость и безсонницу, а во второе мое посѣщеніе 28 іюля, на ревматическую боль въ лѣвой рукѣ, которую онъ приписывалъ тому, что въ одинъ изъ жаркихъ дней посидѣлъ на своей терассѣ съ Нубаръ-нашей, заѣхавшимъ проѣздомъ по Швейцаріи снова навѣстить его. Я особеннаго значенія этой жалобѣ не придалъ и уѣхалъ, обѣщая черезъ 3 дня совсѣмъ вернуться, но уже въ самый день моихъ сборовъ къ обратному выѣзду въ Вевей меня утромъ вызвали къ телефону отеля, и графиня-дочь сообщила мнѣ, что папа очень боленъ и ждетъ меня съ нетерпѣніемъ. Въ тотъ же вечеръ я перебрался въ Вевей и пошелъ тотчасъ же къ графу. Онъ дѣйствительно расхворался не на шутку, и хотя внѣшнее проявленіе болѣзни — такъ называемый опоясывающій лишай (herpes Zoster Zona), находившійся на лѣвой ладони и перешедшій потомъ на предплечіе и плечо, самъ по себѣ не могъ внушать серьезныхъ опасеній, но въ виду сильнаго истощенія больного и, главное, полной неизвѣстности относительно истиннаго состоянія легкихъ и другихъ внутреннихъ органовъ, а потому при невозможности своевременно предотвратить всякія осложненія, слѣдовало быть очень осторожнымъ въ предсказаніи. Графъ казался очень возбужденнымъ отъ довольно значительной лихорадки, постоянно стоналъ отъ болей и совсѣмъ упалъ духомъ; съ трудомъ можно было уговорить его обнажить всю руку, чтобы прослѣдить на ней размѣщеніе группы лишайныхъ пузырьковъ. Лечившій его вевейскій врачъ сдѣлалъ все нужное для облегченія больного, но привелъ его въ отчаяніе, предупредивъ, что болѣзнь можетъ протянуться около 6 недѣль; я постарался его успокоить и на первый разъ успѣлъ въ томъ.

Нѣтъ надобности подробно передавать послѣдовательный ходъ болѣзни; скажу только, что онъ былъ полонъ тревогъ для окружавшихъ и очень мучителенъ для больного по причинѣ сильныхъ пароксизмовъ невралгическихъ болей въ лѣвой рукѣ, безсонныхъ и возбужденныхъ ночей, довольно сильной лихорадки, замѣчавшагося по временамъ упадка сердечной дѣятельности и т. п. Все это приводило графа въ самое тяжелое психическое угнетеніе; иногда онъ терялъ всякое самообладаніе, раздражался ничтожнымъ пустякомъ, и при мнѣ не однажды повторялись сцены, послѣ которыхъ я возвращался домой, разбитый печальнымъ зрѣлищемъ этого свѣтлаго ума и мощной воли, изнемогавшихъ на моихъ глазахъ въ борьбѣ съ болѣзнью. Мои тревоги усиливались еще тѣмъ обстоятельствомъ, что никакъ нельзя было признать удовлетворительною всю постановку леченія, а между тѣмъ всѣ усилія исправить ее были напрасны. Какъ иностранный врачъ, по законамъ Швейцаріи, я не имѣлъ права лечить графа, а потому долженъ былъ для соблюденія формальности передать его одному изъ туземныхъ врачей, на что графъ, отлично понимая необходимость такой передачи, безпрекословно согласился съ условіемъ, чтобы я руководилъ леченіемъ и чтобы безъ моего согласія не предпринималась никакая врачебная мѣра. Такъ дѣло и уладилось, но и при этихъ условіяхъ мое руководительство оставалось больше номинальнымъ и очень меня мучило: не смотря на довѣріе графа ко мнѣ, я никакъ не могъ уговорить его хоть разъ дать себя изслѣдовать фундаментально, чтобы опредѣлить истинное состояніе его внутреннихъ органовъ и выяснить, нѣтъ ли причинной связи между этимъ состояніемъ и столь безпокоившей больного сыпью, что мнѣ казалось болѣе чѣмъ вѣроятнымъ. Но отпоръ со стороны графа былъ такъ рѣшителенъ, мои настоянія до того раздражали его, что я, ради нашихъ отношеній, вынужденъ былъ уступить ему и вести леченіе съ завязанными глазами; напрасно я ему доказывалъ, до какой степени онъ вредитъ и самому себѣ и насилуетъ меня, ставя въ странное положеніе врача XVIII столѣтія, имѣющаго въ своемъ распоряженіи, для заключенія о ходѣ болѣзни, наружный видъ больного, его субъективныя жалобы, пожалуй, изслѣдованіе его пульса, языка и т. п.; даже для измѣренія температуры тѣла графъ ни разу не! согласился поставить себѣ термометръ подъ мышку, а опредѣлялъ лихорадочное состояніе, держа шарикъ термометра между большимъ и указательнымъ пальцами здоровой руки. Понятно, что въ такихъ потемкахъ значительно съуживалась самая задача леченія и приходилось только заботиться о поддержаніи силъ и правильности отправленій, доступныхъ врачебному наблюденію, и главное, успокоивать моральное психическое возбужденіе больного. Ему не разъ казалось, что ему жить остается всего нѣсколько дней, онъ умолялъ меня не дать ему умереть въ гостинницѣ, а перевезти поскорѣе на частную квартиру и. т. п. Особенно памятенъ мнѣ вечеръ 17 августа 1888 г., когда я, пришедши въ условленный часъ въ отель, встрѣтилъ поджидавшую меня въ коридорѣ графиню всю въ слезахъ и съ словами: «ему совсѣмъ плохо, ступайте къ нему поскорѣе»; онъ привѣтствовалъ меня необычно мрачнымъ взглядомъ и слабымъ пожатіемъ руки и сталъ говорить тихимъ, торжественнымъ голосомъ: «ну, прощайте, дорогой мой; я чувствую, что конецъ мой приходитъ, и я вижу васъ въ послѣдній разъ: дайте же мнѣ поблагодарить васъ за дружбу и за всѣ заботы обо мнѣ», и далѣе въ этомъ родѣ. Признаюсь, сильно сжалось у меня сердце и отъ этихъ словъ, и отъ тона, съ какимъ они произносились, но убѣдившись наскоро, что ихъ ничто не оправдывало, я справился съ собой и, засмѣявшись, замѣтилъ въ отвѣтъ, что заявленіе этой предсмертной благодарности онъ смѣло можетъ отложить до болѣе подходящаго времени, и сталъ его убѣждать, что все теченіе болѣзни не только не указываетъ на смертельную опасность, а напротивъ, предвѣщаетъ близкое поправленіе; объясненіе это его успокоило, вскорѣ онъ разговорился, а черезъ четверть часами, какъ ничего не бывало, болтали уже о постороннихъ предметахъ. Но приступы такой отчаянной безнадежности въ своемъ поправленіи возвращались чаще и чаще, не смотря на то, что всѣ болѣзненные припадки видимо дѣлались слабѣе; онъ самъ не могъ не замѣчать этого улучшенія и часто просилъ извиненія въ невольныхъ нервныхъ вспышкахъ, съ которыми не можетъ совладѣть, и однажды сказалъ: «Есть чье-то извѣстное изреченіе, истину котораго я испытываю теперь на себѣ: потеряешь состояніе — не бѣда, потеряешь здоровье — и то даже не бѣда, а вотъ когда потеряешь самую энергію жить, тогда пиши совсѣмъ пропало». При наблюденіи этихъ вспышекъ и во мнѣ сложилось такое безотрадное убѣжденіе, что хотя графъ и выйдетъ благополучно изъ настоящаго заболѣванія, такъ какъ ему постепенно становилось лучше, и онъ могъ уже съ постели переходить на кушетку, но съ такими расшатанными нервами, которые будутъ отравлять постоянно его дальнѣйшее существованіе. Все это мнѣ такъ больно было видѣть, такъ меня волновало, что я ходилъ дома самъ не свой, не досыпалъ ночей, а между тѣмъ старался являться къ графу всегда въ маскѣ невозмутимаго спокойствія и этимъ спокойствіемъ поднималъ его упавшую энергію. Наконецъ я не выдержалъ этого напряженія и свалился; по счастію, это случилось уже въ концѣ августа, когда состояніе графа настолько поправилось, что онъ могъ обойтись безъ моихъ медицинскихъ совѣтовъ и когда изъ Петербурга пріѣхалъ одинъ изъ друзей графа, а также и его младшій сынъ, такъ что прекращеніе нашихъ ежедневныхъ свиданій не было особенно ощутимо. Пролежалъ я ровно недѣлю и, какъ только всталъ, первый выходъ мой былъ къ графу; нашелъ я его въ относительно лучшемъ видѣ, по прежнему на кушеткѣ и по прежнему обложеннымъ газетами: лишай подсохъ и исчезъ, появился аппетитъ, и пищевареніе совершалось болѣе правильно, но этимъ улучшеніе и ограничилось, потому что пароксизмы невралгическихъ болей въ рукѣ продолжались и зачастую лишали его сна, а небольшое повышеніе температуры, получаемое даже при несовершенномъ измѣреніи ея между пальцами, учащеніе перебоевъ въ сердцѣ и появленіе крови въ мокротѣ и т. и указывали, что нарушеніе легочнаго процесса все еще не вступило въ періодъ хроническаго затишья. Онъ по прежнему не въ силахъ былъ справляться съ наплывомъ тяжелыхъ предчувствій, и даже пріѣздъ кой-кого изъ старыхъ знакомыхъ только отчасти развлекалъ его, и онъ замѣтно легче утомлялся разговорами; правда, иногда и теперь случалось, что, увлекшись бесѣдой, онъ забывалъ о болѣзни, оживлялся, глаза загорались своимъ мягкимъ блескомъ, остроумная и шутливая рѣчь его радостно электризовала присутствующихъ, ибо напоминала имъ прежняго Лориса; но это продолжалось недолго, и онъ снова впадалъ въ свое сумрачное настроеніе.

Какъ только онъ почувствовалъ, что набрался достаточно силъ для совершенія обратнаго переѣзда на югъ, то началъ торопиться въ путь, боясь, чтобы новое ухудшеніе не задержало въ Вевей до холоднаго времени, и 17 сентября уѣхалъ а на слѣдующій день извѣстилъ меня депешею, что благополучно добрался до своей зимней квартиры. Послѣдовавшія затѣмъ письма отъ него были довольно успокоительны: въ Ниццѣ онъ замѣтно пріободрился, сталъ выѣзжать на прогулки, даже чаще, чѣмъ въ предыдущія зимы, и только жаловался, что лѣвая рука все продолжаетъ его сильно мучить. Послѣднее его письмо ко мнѣ было отъ 11 декабря 1888 года и ничѣмъ не предвѣщало близкой опасности, а потому полученная мною лаконическая депеша отъ ¹²/₂₄-го декабря, сообщавщая о его кончинѣ, поразила своею неожиданностью. Изъ дошедшихъ до меня впослѣдствіи подробностей о предсмертной болѣзни графа знаю только, что онъ слегъ въ постель ⁵/и-го декабря, по причинѣ усиленія кашля и появленія лихорадочнаго состоянія, очень страдалъ отъ безсонныхъ ночей, и силы его быстро падали; встревоженная семья уговорила его призвать на консультацію нѣмецкаго врача, состоявшаго при виртембергскомъ королѣ, зимовавшемъ въ Ниццѣ, но было поздно. Консультація состоялась въ 4 часу дня ¹²/₂₄, декабря, за 5 часовъ до смерти, и графъ даже въ эти послѣдніе часы своей жизни остался вѣренъ своей антипатіи къ медицинскимъ осмотрамъ; напрасно докторъ консультантъ склонялъ его допустить къ изслѣдованію груди, графъ отвѣчалъ: «не сегодня, любезный докторъ, а завтра, если только буду живъ; если-же нѣтъ…» и онъ пожалъ плечами. А въ 8 часовъ 40 минутъ того-же вечера для него наступилъ вѣчный покой, къ которому онъ перешелъ въ полномъ сознаніи.

Россія лишилась въ лицѣ его одного изъ даровитѣйшихъ, безкорыстнѣйшихъ своихъ сыновъ, и можно лишь искренно и не въ оскорбленіе живущимъ пожелать ей побольше такихъ!

Можетъ быть, многіе изъ безстрастныхъ читателей этихъ страницъ найдутъ, что онѣ написаны въ слишкомъ хвалебномъ тонѣ и спросятъ меня: «да неужели же графъ не имѣлъ никакихъ недостатковъ?» — Несомнѣнно имѣлъ, отвѣчу я; на то онъ и былъ человѣкъ съ нервами, плотью и кровью, а потому ничто человѣческое ему не было чуждо, но прошу помнить, что я даю не характеристику графа, а только свои личныя воспоминанія о немъ, — въ моихъ же личныхъ впечатлѣніяхъ его мелкіе недостатки и слабости съ избыткомъ вознаграждались его богатыми достоинствами, и не столько поражалъ въ немъ его обширный, свѣтлый умъ, сколько благожелательное сердце, которое въ этомъ 60-лѣтнемъ старцѣ, несмотря на точившую его медленно болѣзнь и пережитыя превратности, не зачерствѣло и сохранило горячую вѣру въ человѣчество и чисто юношескую чуткость къ проявленіямъ всего честнаго и благороднаго въ окружающей жизни. Какимъ онъ остался въ моей памяти, такимъ я и старался передать его здѣсь, насколько съумѣлъ.

(См. приложеніе).

Приложеніе.

(Къ статьѣ "Графъ М. Т. Лорисъ-Меликовъ).

Въ Русскомъ Біографическомъ словарѣ, издаваемомъ Императорскимъ Русскимъ Историческимъ Обществомъ подъ словомъ «Александръ II» приводятся весьма интересныя оффиціальныя свѣдѣнія о программѣ и дѣятельности графа Лорисъ-Меликова.

Верховная Распорядительная Коммисія приступила къ дѣлу. Въ первомъ засѣданіи ея, 4-го марта (1880) г.), графъ Лорисъ-Меликовъ указалъ на двѣ главныя ея задачи: принятіе рѣшительныхъ мѣръ къ подавленію преступныхъ дѣйствій анархистовъ и изысканіе средствъ для уврачеванія причинъ, породившихъ крамолу и поддерживающихъ ее. Необходимымъ средствомъ къ достиженію этихъ обѣихъ цѣлей почиталось прежде всего объединеніе дѣйствій всѣхъ судебныхъ и административныхъ органовъ, призванныхъ къ обнаруженію и преслѣдованію преступныхъ замысловъ и дѣйствій. Какъ на другую причину, затрудняющую борьбу правительства съ крамолой, указывалось на крайнюю медленность производства дознаній и дѣлъ о государственныхъ преступленіяхъ. Третій вопросъ, предложенный графомъ на обсужденіе Коммисіи, было разсмотрѣніи и точное опредѣленіе двухъ мѣръ, обыкновенно принимаемыхъ противъ лицъ, заподозрѣнныхъ въ политической неблагонадежности: высылки и полицейскаго надзора. Наконецъ, графъ обратилъ вниманіе Коммисіи на то, что понятіе о политической неблагонадежности допускаетъ много степеней, разграничить которыя полиція не всегда бываетъ въ состояніи, а это влечетъ за собою неосмотрительность при опредѣленіи административныхъ взысканій. Въ заключеніе, главный начальникъ предложилъ Коммисіи заняться разработкою этихъ четырехъ вопросовъ, а Коммисія постановила: собрать подробныя свѣдѣнія какъ о личномъ составѣ, такъ и о стоимости всѣхъ органовъ правительственныхъ и общественныхъ, призванныхъ къ охраненію порядка и обнаруженію преступныхъ замысловъ въ столицѣ и ея окрестностяхъ. Съ цѣлью ускоренія производства дознаній и дѣлъ о государственныхъ преступленіяхъ, Коммисія поручила своимъ членамъ разсмотрѣть и провѣрить списки арестованныхъ, а также привести въ извѣстность всѣхъ лицъ, подвергшихся административнымъ взысканіямъ, высланныхъ или отданныхъ подъ надзоръ полиціи.

Въ слѣдующихъ засѣданіяхъ Верховная распорядительная Коммисія приняла рядъ мѣръ, направленныхъ главныхъ образомъ, къ облегченію участи лицъ, заподозрѣнныхъ въ политической неблагонадежности, и поручила сенатору Ковалевскому, изслѣдовавъ вопросъ объ административной высылкѣ, установить по возможности однообразныя правила по этому предмету. По представленію ея главнаго начальника состоялось Высочайшее повелѣніе о рѣшеніи впредь всѣхъ политическихъ дѣлъ по личнымъ всеподданнѣйшимъ докладамъ графа Лорисъ-Меликова, или же въ его присутствіи, — по докладамъ министра юстиціи, а также объ освобожденіи отъ полицейскаго надзора лицъ, исправившихся въ поведеніи и нравственности.

Въ началѣ апрѣля графъ Лорисъ-Меликовъ представилъ Императору Александру пространный докладъ, съ изложеніемъ отчета о дѣятельности Коммисіи и взглядовъ выработанныхъ ея предсѣдателемъ. Указавъ на возложенную на него Высочайшимъ довѣріемъ задачу, — охранить государственный порядокъ и общественное спокойствіе и объединить направленныя къ тому дѣйствія всѣхъ властей, графъ признавалъ предоставленныя ему для того полномочія столь широкими, «что идти далѣе по этому пути — совершенно невозможно». Впечатлѣніе, произведенное указомъ объ учрежденіи Верховной Распорядительной Коммисіи онъ находилъ «въ высшей степени благотворнымъ», такъ какъ мѣра эта устрашила злоумышленниковъ, доказавъ имъ твердое рѣшеніе правительства положить, во что бы то ни стало, предѣлъ ихъ покушеніямъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, возбудила надежды благомыслящей части общества и отечества, успокоила ее, намѣтивъ рѣшимость правительства не останавливаться на мѣрахъ внѣшняго свойства.

«Произведенное указомъ 12-го февраля впечатлѣніе», развивалъ графъ мысль свою, «не есть случайное и отнюдь не должно быть скоропреходящимъ. Къ этомъ впечатлѣніи выразилась не только исторически выработавшаяся, завѣтная черта русскаго народа, — довѣріе къ мудрымъ предначертаніямъ своего Государя, но и упованіе, что тотъ Монархъ, который вѣрною рукою поставилъ Россію, въ другую, страшную для нея годину, на путь процвѣтанія, столь же твердо и рѣшительно укажетъ исполнителямъ его воли на способы къ избавленію той же Россіи отъ встрѣченныхъ ею на томъ же пути искусственныхъ преградъ. Такія чувства — лучшій залогъ для будущаго и ими нельзя не дорожить. Съ ними не страшны для государственной власти въ Россіи, ни лжеученія Запада, ни доморощенные безумцы. Но чувства эти должны быть удовлетворены, насколько это, въ настоящее время, возможно, иначе государственная язва будетъ все болѣе и болѣе захватывать здоровыя части государственнаго организма, тѣсно связанныя между собою. Правительство въ эпоху, переживаемую нынѣ Россіею, должно уяснить себѣ разнородныя явленія, порождаемыя общимъ теченіемъ государственной жизни въ связи ихъ между собою и съ прошедшимъ государства, и отдѣлить въ нихъ случайное отъ неизбѣжнаго. Только такое сознательное отношеніе къ этимъ явленіямъ можетъ указать на дѣйствительныя средства къ уврачеванію болѣзни».

Докладъ перечислялъ мѣры, принятыя въ продолженіе истекшихъ трехъ мѣсяцевъ съ цѣлью, съ одной стороны, объединить и усилить охранительную дѣятельность въ мѣстѣ пребыванія Государя, асъ другой-изучить разнородныя причины приведенія къ настоящему затруднительному положенію, разъяснить общественное настроеніе и изыскать способы къ полному возстановленію порядка. То были: объединеніе дѣятельности полицейскихъ и жандармскихъ властей, преобразованіе розыскной части въ столицѣ и усиленіе полицейскихъ средствъ, установленіе болѣе быстраго движенія дознаній и болѣе внимательнаго къ нимъ отношенія. Отъ всѣхъ этихъ мѣръ графъ Лорисъ-Меликовъ ожидалъ наилучшихъ послѣдствій и выразилъ намѣреніе, въ дальнѣйшихъ дѣйствіяхъ, продолжать неуклонно слѣдовать усвоенной имъ и Высочайше одобренной системѣ.

«Время особаго усиленія соціалистическихъ ученій въ Европѣ, гласилъ докладъ, совпало съ тѣмъ временемъ, когда общественная жизнь въ Россіи находилась въ періодѣ великихъ преобразованій, ознаменовавшихъ славное царствованіе Вашего Величества. Ученія эти находили здѣсь, какъ и вездѣ, послѣдователей, но число таковыхъ не могло быть велико и вліяніе ихъ не было замѣтно на первыхъ порахъ. Внутри государства не существовало удобнаго для нихъ класса — земледѣльческаго пролетаріата, а созданная реформами жизнь занимала и во многомъ удовлетворяла умственныя силы развитыхъ элементовъ общества; подроставшее же поколѣніе, такъ называемая учащаяся молодежь, не могло не помнить прежнихъ порядковъ и съ довѣріемъ относилось къ будущему. Никогда, и, можетъ быть, нигдѣ, сила правительственной власти не выражалась блистательнѣе и торжественнѣе, какъ въ то время, и никогда составныя части русскаго общества не были одушевлены болѣе сознательною приверженностью къ лицу своего Монарха. Прочность такого настроенія зависѣла отъ хода самыхъ преобразованій, отъ правильной ихъ постановки, отъ урегулированія и пополненія ихъ. При продолжительности же этого настроенія законный порядокъ, приноровленный къ потребностямъ времени и историческимъ условіямъ Россіи, успѣлъ бы настолько укорениться, что предстоявшая неизбѣжная борьба началъ порядка съ народившимися лжеученіями не могла бы сопровождаться особенною опасностью для государственнаго строя».

«Къ несчастью» — продолжалъ докладъ, — «не таковъ былъ ходъ дѣла. Новые порядки создали во многихъ отрасляхъ уравненія новое положеніе для представителей власти, требовавшее другихъ знаній, другихъ пріемовъ дѣятельности, иныхъ способностей, чѣмъ прежде. Истина эта не была достаточно усвоена и далеко не всѣ органы власти заняли подлежащее имъ мѣсто. Ложно понятое назначеніе въ общемъ государственномъ строѣ повело къ ряду нарушеній прямыхъ обязанностей, къ ряду столкновеній. Неизбѣжныя ошибки, часто увлеченіе, еще чаще неумѣніе приноровиться къ новымъ порядкамъ и руководить обстоятельствами и людьми, вызывали отдѣльные прискорбные факты, изъ которыхъ стали выводиться общія заключенія въ невыгоду новыхъ началъ, проведенныхъ въ жизнь. Разнообразіе взглядовъ, проявившееся въ обществѣ, проникло и въ правительственныя вліятельныя сферы, гдѣ также стала образовываться пародія партій, стремившихся провести въ дѣло свои убѣжденія при каждомъ удобномъ случаѣ. Затаенная борьба увлекла мнѣнія въ крайности. Одни стремились, нетолько къ урегулированію реформъ, но и къ упраздненію ихъ послѣдствій. Другіе стали на ихъ сторону, защищая съ одинаковою горячностью основныя ихъ начала и неизбѣжные недостатки. Самыя умѣренныя попытки урегулировать дѣйствіе реформъ и пополнить недостатки законодательства по нетронутымъ отраслямъ управленія встрѣчались съ противодѣйствіемъ, явнымъ или скрытымъ, или оставались безъ движенія. Такая участь постигла предуказанные Высочайшею волею вопросы первой важности, каковы: возвышеніе нравственнаго уровня нашего духовенства, реформа податная, преобразованіе губернскихъ административныхъ учрежденій, установленіе отношеній нанимателей къ рабочимъ, дарованіе правъ раскольникамъ, переустройство тюремъ и многіе другіе. Безчисленный рядъ коммисій, безконечныя, безплодныя переписки, раздражали общественное мнѣніе и не удовлетворяли никого, Все тонуло въ канцеляріяхъ, и застой этотъ отражался на дѣятельности вновь созданныхъ учрежденій».

Докладъ указывалъ затѣмъ на неудовлетворительный ходъ и развитіе главнѣйшихъ преобразованій царствованія: «Крестьянское дѣло послѣ кипучей дѣятельности первыхъ дней вошло въ общую колею и неподвижность въ улучшеніи слабыхъ его сторонъ создало такую обособленность несовершеннаго крестьянскаго управленія, которая могла казаться полезной лишь въ первые дни великой реформы. Новые суды, созданные при недостаточныхъ полицейскихъ порядкахъ, стали въ изолированное отъ общаго строя положеніе, не смягчаемое нисколько вліяніемъ прокуратуры, далеко не усвоившей себѣ надлежащаго значенія. Личный составъ судебныхъ учрежденій, неосторожно критическими, а часто непріязненными отношеніями къ окружающимъ его порядкамъ, усилилъ подобное же отношеніе къ этимъ порядкамъ въ другихъ общественныхъ слояхъ. Адвокатура заняла мѣсто, непонятное для простого ума, и затронула многія, молчавшія до того, струны. Духовенство продолжало, за рѣдкими исключительными явленіями, коснѣть въ невѣжествѣ и мало-по-малу лишалось и того вліянія, какое имѣло прежде. Оно отовсюду систематически устранялось, приходы закрывались, духовныя семинаріи оставались прежними бурсами. Значеніе дворянства, какъ сословія, стушевалось; мало чѣмъ поддерживаемое земство, привлекшее сначала лучшія силы мѣстнаго населенія, не могло остаться долго на той же высотѣ, при отсутствіи средствъ къ болѣе широкому исполненію мѣстныхъ задачъ и при недостаткѣ оживляющей правительственной поддержки. Городское самоуправленіе рѣдко гдѣ встрѣтило на первыхъ же шагахъ сочувственное отношеніе администраціи къ своимъ нуждамъ и правамъ. Кромѣ того, общія потребности населенія возрастали, а положеніе нашихъ финансовъ разстроилось чрезвычайными военными издержками. Цѣнность бумажнаго рубля упала, цѣнность продуктовъ увеличилась, появились новые налоги. Всѣ, возбужденныя такими и подобными явленіями, неудовольствія, болѣе или менѣе основательныя разочарованія, при застоѣ насущныхъ вопросовъ, -указанныхъ уже Вашимъ Величествомъ къ разрѣшенію, усиливали съ каждымъ годомъ число недовольныхъ и уменьшали устойчивость почвы подъ началами государственнаго порядка. Параллельно съ этимъ увеличивалась рознь въ дѣйствіяхъ правительственныхъ учрежденій, призванныхъ къ охраненію порядка, и вліяніе соціальныхъ ученій зрѣло».

Начертавъ общую картину внутренняго состоянія Россіи, графъ Лорисъ-Меликовъ переходилъ къ положенію учебной и воспитательной части въ связи съ настроеніемъ учащейся молодежи: «Народившееся за это время молодое поколѣніе не было уже свидѣтелемъ дореформенныхъ безобразій; точка отправленія его ожиданій была уже не та, что для прежнихъ поколѣній, и воспріимчивость къ впечатлѣніямъ окружающей жизни была сильнѣе. Необходима была рука твердая, но не рѣзкая, руководимая не исключительно системою, но и извѣстною долею сердечности, чтобы сдержать наружныя проявленія горячей учащейся молодежи, чтобы направитъ ея стремленія, чтобы приготовить изъ нея полезныхъ и надежныхъ дѣятелей для будущаго. Къ несчастью, въ эту эпоху, руководство учебнымъ вѣдомствомъ не было сопутствуемо описанными чертами, что было тѣмъ болѣе прискорбно, что руководящая власть была вооружена новою учебною системою и новыми уставами среднихъ учебныхъ заведеній, не имѣвшими на собою поддержки общественнаго мнѣнія. Чтобы возбудить эту поддержку необходима была извѣстная мягкость пріемовъ и формъ. Противоположный способъ привелъ къ еще большему раздраженію общественнаго мнѣнія, и масла молодыхъ людей враждебно отнесшаяся къ предъявленнымъ къ ней требованіямъ, встрѣтила въ семьѣ и обществѣ не осужденіе, а сочувствіе. Молодые люди, не кончивъ научной подготовки, не приспособленные къ труду и къ практической дѣятельности, стали выбрасываться школою въ жизнь и стали искать исхода въ дѣятельности внѣ закона, пополняя собою ряды послѣдователей соціальныхъ лжеученій. Семья и общество, мало знакомыя, собственно говоря, съ сущностью этихъ лжеученій и подъ впечатлѣніемъ чувства неудовлетворенности общимъ ходомъ дѣлъ, отнеслись равнодушно къ проявленіямъ крайнихъ теорій. Не находя себѣ отпора или даже авторитетныхъ порицателей, теоріи эти, схватываемыя безъ критики и клочками, загнѣздились въ цѣлыхъ кружкахъ и начали проявляться наружу. Первыя подобныя*проявленія были признаны за болѣзненные наросты, а не за выраженія болѣзни, требующей внимательнаго изученія и въ особенности санитарныхъ мѣръ для сокращенія ея эпидемическихъ свойствъ. Сообразно сему и мѣры были приняты исключительно полицейскаго характера: обыски, аресты, административная высылка и военный судъ. Мѣры эти, принимавшіяся безъ системы, подъ вліяніемъ раздраженія, не излечили зла, а народили новую массу недовольныхъ, тѣмъ болѣе, что при разрозненности и торопливости дѣйствій правительственныхъ властей, допускалось смѣшеніе всѣхъ родовъ и видовъ теорій, если онѣ не согласовались съ установленнымъ порядкомъ вещей, а въ этомъ смѣшеніи часто упускались крайніе анархисты». Въ довершеніе обзора докладъ у поминалъ еще о двухъ фактахъ, вліявшихъ на общественное неудовольствіе: обнаруженіе судовъ прискорбной неправильности дѣйствій многихъ административныхъ лицъ и отсутствіе надлежащаго руководства періодическою печатью.

Обращаясь къ желаніямъ и ожиданіямъ, проявлявшимся въ русскомъ обществѣ, графъ Лорисъ-Меликовъ свидѣтельствовалъ, что какъ тѣ, такъ и другія — чрезвычайно разнообразны, истекая изъ личнымъ воззрѣній. Одни удовольствовались бы единичными частными улучшеніями, другіе желаютъ преобразованій болѣе общихъ, третьи хотятъ возврата отъ чрезвычайныхъ мѣръ къ законному порядку, четвертые — облегченія тяжестей налоговъ, улучшенія финансоваго управленія. Жалуются на распущенный порядокъ разныхъ вѣдомствъ, на чрезмѣрное отягощеніе бюджета, на недостатки духовенства, въ особенности — на учебное вѣдомство, которое, по отзыву графа, «возбудило противъ себя и государственныхъ сановниковъ, и духовенство, и дворянство, и ученое сословіе, и земство и города; однимъ словомъ, — всѣхъ, кромѣ лично заинтересованныхъ въ продолженіи существующаго направленія».

Предположенныя графомъ Лорисъ-Меликовымъ направленныя къ установленію лучшихъ порядковъ государственныя мѣропріятія были слѣдующія:

«1) Идти твердо и рѣшительно въ дѣлѣ преслѣдованія злоумышленниковъ противъ государственнаго порядка и общественнаго спокойствія, но не смѣшивать съ ними людей, не участвующихъ въ преступной соціальной партіи, а виновныхъ лишь въ проступкахъ, не имѣющихъ прямого соотношенія къ соціально-революціоннымъ проявленіямъ».

«2) Всемѣрно стремиться къ установленію полнаго единства дѣйствій всѣхъ органовъ правительственной власти, призванныхъ къ борьбѣ съ преступными лжеученіями. Сюда относятся преобразовательныя мѣропріятія къ объединенію, сосредоточенію и усиленію дѣятельности разнаго рода полицій и направительное руководство министерства юстиціи, судебныхъ учрежденій и въ особенности — прокуратуры, безъ чего успѣхъ мѣропріятій полицейскихъ затрудненъ».

«3) Съ постепеннымъ достиженіемъ указанныхъ въ предъидущихъ пунктахъ цѣлей, стремиться къ возвращенію отъ чрезвычайныхъ мѣръ къ законному теченію дѣлъ».

«4) Побудить правительственныя учрежденія и лица къ болѣе внимательному отношенію къ выразившимся насущнымъ потребностямъ народа и общества и къ его представителямъ. Нельзя не оказывать благорасположеннаго участія къ нуждамъ духовенства, къ заявленіямъ дворянства, къ дѣятельности земства, къ потребностямъ городовъ. Слѣдуетъ дать ходъ такимъ предположеніямъ, кои давно уже намѣчены Высочайшею волею Вашего Императорскаго Величества и осуществленіе коихъ останавливается въ канцеляріяхъ и всякаго рода коммиссіяхъ. Полезно было бы привлекать и дворянство, и земство, и города къ участію въ такихъ вопросахъ, которые близко касаются ихъ мѣстныхъ нуждъ».

«5) Возстановить утраченное учебнымъ вѣдомствомъ довѣріе всѣхъ сословій и всѣхъ слоевъ общества, не касаясь коренныхъ основъ учебной системы. Необходимыя для этого измѣненія въ личномъ составѣ управленія учебнымъ вѣдомствомъ будутъ встрѣчены величайшимъ сочувствіемъ всею Россіею. Безъ этихъ измѣненій успѣхъ принимаемыхъ мѣръ будетъ постоянно парализоваться новымъ наслоеніемъ вредныхъ элементовъ тревожныхъ для настоящаго и грустныхъ для будущаго».

«Направленіе вѣдомствъ» — такъ кончался докладъ — «зависитъ преимущественно отъ лицъ, стоящихъ во главѣ ихъ. Задача ихъ — быть точными исполнителями благихъ предначертаній Нашего Величества на счастіе Россіи и ея народовъ. Велика ихъ отвѣтственность передъ потомствомъ и глубоко должно быть сознаніе ихъ въ томъ, что они — слуги своего дѣла и что одна изъ существеннѣйшихъ ихъ цѣлей есть привлеченіе сердецъ къ источнику власти въ Россіи. Въ тяжкія минуты государственной жизни, подобныя переживаемымъ нынѣ, они болѣе, чѣмъ когда-либо, должны стоять на высотѣ своего призванія, и по складу способностей, и по любви къ управляемымъ. Безъ этихъ условій, вмѣстѣ соединенныхъ, они не могутъ быть достойными исполнителями воли своего Государя и приносятъ не пользу, а вредъ, грозящій усиленіемъ тѣхъ осложненій, которыя привели насъ къ, настоящему тяжелому времени».

Одобренныя Императоромъ Александромъ мысли, изложенныя въ докладѣ графа Лорисъ-Меликова, легли въ основаніе всей его дальнѣйшей дѣятельности. Одновременно графъ Толстой уволенъ отъ должностей министра народнаго просвѣщенія и оберъ-прокурора Св. Синода и замѣненъ въ первой изъ нихъ А. А. Сабуровымъ, во второй — К. П. Побѣдоносцевымъ. Облеченный безграничнымъ Монаршимъ довѣріемъ, графъ Лорисъ-Меликовъ въ циркулярѣ къ генералъ-губернаторамъ, сообщилъ имъ новыя начала, усвоенныя правительствомъ въ борьбѣ съ соціально-революціоннымъ движеніемъ, и пригласилъ ихъ сообразоваться съ ними, указавъ на двойную цѣль, къ коей должны быть направлены всѣ усилія властей: неуклонное преслѣдованіе злоумышленниковъ и успокоеніе благонадежныхъ общественныхъ элементовъ возбужденіемъ въ нихъ сочувствія къ правительственной дѣятельности.

6-го августа состоялся именной Высочайшій указъ Правительствующему Сенату, въ которомъ изображено: «Слѣдя, со дня учрежденія Верховной Распорядительной Коммисіи, за мѣропріятіями главнаго начальника оной, мы убѣдились, что ближайшая цѣль учрежденія Коммисіи — объединеніе дѣйствій всѣхъ властей для борьбы съ крамолою — настолько уже достигнута, вполнѣ согласными съ видами нашими, распоряженіями генералъ-адъютанта графа Лорисъ-Меликова, что дальнѣйшія указанія наши по охраненію государственнаго порядка и общественнаго спокойствія могутъ быть приводимы въ исполненіе въ общеустановленномъ законномъ порядкѣ, съ нѣкоторымъ лишь расширеніемъ круга вѣдѣнія министра внутреннихъ дѣлъ»

Министромъ внутреннихъ дѣлъ назначенъ генералъ-адъютантъ гр. Лорисъ-Меликовъ; товарищемъ министра — ближайшій его сотрудникъ и довѣренный совѣтникъ, статсъ-секретарь Кахановъ; вторымъ товарищемъ — свиты Его Императорскаго Величества генералъ-маіоръ Черевинъ.

Тотчасъ по вступленіи въ должность министра внутреннихъ дѣлъ, графъ Лорисъ-Меликовъ представилъ на благоусмотрѣніе Государя соображенія свои о важной правительственной мѣрѣ. «Къ числу самыхъ правильныхъ средствъ», писалъ онъ на всеподданнѣйшемъ докладѣ отъ 11 августа, «къ повѣркѣ дѣйствій мѣстныхъ властей и къ изученію потребностей различныхъ частей обширной Россійской Имперіи, принадлежали, въ царствованіе въ Бозѣ почивающаго Государя Императора Николая Павловича, ревизіи губерній особо назначавшимися сенаторами. Ревизіи эти имѣли всегда самыя благотворныя послѣдствія и, содѣйствуя къ оживленію мѣстной жизни, доставляли высшему правительству неоцѣнимые матеріалы, какъ для точнаго опредѣленія дѣйствительнаго положенія обревизованныхъ губерній, такъ и для выясненія необходимыхъ мѣръ къ исправленію замѣченныхъ неустройствъ». Такія ревизіи, и съ тою же цѣлью, министръ признавалъ крайне полезными и въ настоящее время, въ видахъ прочнаго охраненія государственнаго порядка и общественнаго спокойствія. По мнѣнію его, онѣ послужили бы также къ выясненію разнообразныхъ воззрѣній, и, вообще, настроенія умовъ внѣ столичныхъ центровъ, и къ пополненію, современными данными, имѣющихся въ разныхъ вѣдомствахъ свѣдѣній по слѣдующимъ, подлежащимъ разрѣшенію, вопросамъ: преобразованіе административныхъ губернскихъ учрежденій сообразно потребностямъ времени, способы къ прочному объединенію полицейскихъ властей, уясненіе степени распространенія соціально-революціонной пропаганды, изученіе вліянія административныхъ высылокъ и проч. «Настоящая минута», продолжалъ гр. Лорисъ-Меликовъ, «была бы въ высшей степени удобною для назначенія сенаторскихъ ревизій въ шести или семи губерніяхъ различныхъ полосъ Имперіи. Ревизіи эти были бы крайне полезны нетолько для вѣдомства министерства внутреннихъ дѣлъ, но, безъ сомнѣнія, и для другихъ вѣдомствъ, которыя могли бы также дополнить этимъ путемъ свѣдѣнія свои по многимъ, весьма важнымъ предметамъ, какъ, напримѣръ, по предрѣшенному уже Вашимъ Величествомъ вопросу о замѣнѣ подушной подати. Самое назначеніе ревизій не можетъ, по моему убѣжденію, не произвести весьма успокоительнаго впечатлѣнія на общество, какъ новое доказательство Высочайшаго Вашего Величества попеченія о благѣ народномъ».

Императоръ Александръ утвердилъ предположенія министра внутреннихъ дѣлъ, согласно коимъ назначены для производства ревизіи сенаторы: Ковалевскій — въ губерніяхъ Казанской и Костромской впослѣдствіи въ Оренбургской и Уфимской; Мордвиновъ — въ Тамбовской и Воронежской; Половцевъ — въ Кіевской и Черниговской; Шамшинъ — въ Самарской и Саратовской.

Коммисія изъ представителей разныхъ вѣдомствъ выработала особое наставленія ревизующимъ сенаторамъ, поднесенное министромъ юстиціи на Высочайшее утвержденіе. Наставленіе это представляло программу, широко охватывавшую всѣ главнѣйшія отрасли внутренняго управленія. Сенаторы приглашались подвергнуть тщательному изслѣдованію и подробной разработкѣ нижеслѣдующіе вопросы:

1) По вѣдомству министерства внутреннихъ дѣлъ: о распространеніи въ Россіи соціально-революціонныхъ лжеученій; объ административной высылкѣ и ея послѣдствіяхъ; о настроеніи умовъ крестьянскаго населенія, въ особенности, по поводу слуховъ о новомъ надѣленіи землею; объ экономическомъ положеніи мѣстнаго населенія въ связи съ причинами упадка народнаго благосостоянія и общественной нравственности; о недостаткахъ мѣстныхъ по крестьянскимъ дѣламъ учрежденій и въ частности, общественнаго крестьянскаго управленія; о предоставленномъ сельскимъ обществамъ правѣ исключать или не принимать обратно порочныхъ своихъ членовъ; о дѣятельности земскихъ учрежденій и о степени удовлетворительности личнаго ихъ состава, а также о пререканіяхъ земствъ съ правительственными органами; о правильности примѣненія Городового Положенія; о преобразованіи и объединеніи дѣйствій всѣхъ административныхъ учрежденій въ губерніяхъ и уѣздахъ, а равно и полицейскихъ властей различныхъ наименованій; объ отношеніяхъ Корпуса жандармовъ къ общей полиціи; о санитарныхъ условіяхъ городовъ; о положеніи раскольниковъ и евреевъ. 2) По судебному вѣдомству: объ отношеніяхъ прокурорскаго надзора къ судебнымъ и административнымъ учрежденіямъ; о личномъ и количественномъ его составѣ; о состояніи мѣстъ заключенія и о надзорѣ за арестантами; объ участіи полиціи въ разслѣдованіи преступленій; объ улучшеніи порядка составленія списковъ присяжныхъ засѣдателей; о степени удовлетворительности мировыхъ судебныхъ установленій; о присяжныхъ повѣренныхъ и другихъ лицахъ, коимъ предоставлено право ходатайствовать предъ судомъ; о порядкѣ исполненія судебныхъ рѣшеній по гражданскимъ дѣламъ. 3) По финансовому вѣдомству: о предположенномъ сліяніи управленій акцизнымъ сборомъ съ казенными палатами; о тяжести и недостаткахъ подушной подати; о причинахъ накопленія недоимокъ, какъ постоянныхъ, такъ и случайныхъ и о мѣрахъ къ ихъ предотвращенію; объ отмѣнѣ акциза на соль; о положеніи ремесленнаго, фабричнаго и заводскаго населенія; о техническомъ образованіи и недостаткѣ въ техникахъ; о вліяніи сельскихъ банковъ, ссудо-сберегательныхъ кассъ и товариществъ на благосостояніе крестьянъ; о положеніи евреевъ въ промышленности и торговлѣ; о недостаткахъ паспортной системы. 4) По вѣдомству государственныхъ имуществъ: о сліяніи мѣстныхъ органовъ этого министерства съ общими губернскими учрежденіями; о недостаткахъ существующаго порядка сдачи въ аренду казенныхъ оброчныхъ статей; о сельско-хозяйственныхъ учебныхъ заведеніяхъ; о переселенческомъ движеніи; о привлеченіи земствъ и частныхъ лицъ къ совокупной съ министерствомъ дѣятельности по сельскому хозяйству; о введеніи правильнаго лѣсного хозяйства и о мѣрахъ къ охраненію лѣсовъ; о взаимныхъ отношеніяхъ сельскихъ хозяевъ и рабочихъ; о введеніи минеральнаго топлива. 5) По вѣдомству народнаго просвѣщенія: о состояніи университетовъ Казанскаго и св. Владиміра въ Кіевѣ, и о взаимныхъ отношеніяхъ попечителей учебныхъ округовъ съ университетскими совѣтами; о среднемъ образованіи вообще и въ частности о положеніи реальныхъ училищъ и учительскихъ семинарій, училищъ городскихъ и народныхъ; о привлеченіи земствъ и городовъ къ болѣе дѣятельному участію въ народномъ образованіи. 6) По вѣдомству путей, сообщенія: о содержаніи и распредѣленіи бечевниковъ и о денежныхъ сборахъ съ судовъ; о порядкѣ завѣдыванія шоссейными дорогами; о привлеченіи земствъ и городовъ къ устройству подъѣздныхъ путей къ желѣзнымъ дорогамъ и къ судоходнымъ рѣкамъ и каналамъ.

Осенью 1880 года ревизующіе сенаторы отправились къ мѣстамъ своего назначенія.

Между тѣмъ, нѣсколько коммисій дѣятельно трудились надъ преобразованіемъ и улучшеніемъ разныхъ частей управленія. Одной изъ нихъ порученъ былъ пересмотръ всѣхъ дѣйствующихъ узаконеній о печати; другая занималась разсмотрѣніемъ списковъ административно-ссыльныхъ и поднадзорныхъ и примѣненіемъ къ нимъ новыхъ, выработанныхъ сенаторомъ Ковалевскимъ, правилъ.

Наступилъ 1881 годъ.

Въ концѣ января графъ Лорисъ-Меликовъ свидѣтельствовалъ, во всеподданнѣйшемъ докладѣ о благотворныхъ послѣдствіяхъ принятой правительствомъ системы постепеннаго возвращенія государственной жизни къ правильному ея теченію, удовлетворяющему, по его выраженію, внутреннимъ стремленіямъ благомыслящей части общества и укрѣпляющему временно поколебленное довѣріе населенія къ силѣ и прочности правительственной власти въ Россіи. Результаты эти графъ приписывалъ ряду государственныхъ мѣръ принятыхъ со времени назначенія его начальникомъ Верховной Распорядительной Коммисіи, и впослѣдствіи — министромъ внутреннихъ дѣлъ. "Но, разсуждалъ онъ, въ видахъ прочнѣйшаго порядка, слѣдуетъ воспользоваться наступившимъ успокоеніемъ умовъ. "Великія реформы царствованія Вашего Величества, " — читаемъ далѣе въ докладѣ, — «вслѣдствіе событій, обусловленныхъ совмѣстными съ ними, но не ими вызванными проявленіями ложныхъ соціальныхъ ученій представляются до сихъ поръ отчасти не законченны ми, а отчасти не вполнѣ согласованными между собою. Кромѣ того, многіе, первостепенной государственной важности вопросы, давно уже предуказанные Державною волею, остаются безъ движенія въ канцеляріяхъ разныхъ вѣдомствъ. Для закончанія реформъ и для разрѣшенія стоящихъ на очереди вопросовъ въ центральныхъ управленіяхъ имѣется уже много матеріаловъ, добытыхъ опытомъ прошедшихъ лѣтъ и пріуготовительными работами. Сенаторскія ревизіи, имѣющія главною цѣлью изслѣдованіе настоящаго положенія провинціи и мѣстныхъ потребностей, должны внести богатый вкладъ въ эти матеріалы и уяснить мѣстными данными то направленіе, какое для успѣха дѣла необходимо будетъ дать предстоящимъ преобразовательнымъ работамъ центральныхъ учрежденій; но и эти данныя, при окончательной разработкѣ ихъ, несомнѣнно окажутся недостаточными безъ практическихъ указаній людей, близко знакомыхъ съ мѣстными условіями и потребностями».

Основываясь на этихъ соображеніяхъ, министръ внутреннихъ дѣлъ признавалъ, что призваніе общества къ участію въ разработкѣ необходимыхъ для настоящаго времени мѣропріятій и есть именно то средство, которое «и полезно, и необходимо для дальнѣйшей борьбы съ крамолою». Важнымъ и подлежащимъ зрѣлому обсужденію представлялся при этомъ способъ осуществленія этой мысли.

Графъ Лорисъ-Меликовъ снова и энергически высказался противъ организаціи народнаго представительства въ Россіи, а почиталъ наиболѣе цѣлесообразнымъ порядокъ разсмотрѣнія предстоявшихъ разрѣшенію правительства задачъ, уже испытанный въ первые годы царствованія Императора Александра II.

По его мнѣнію, слѣдовало остановиться на учрежденіи въ С.-Петербургѣ временныхъ подготовительныхъ коммисій, на подобіе организованныхъ въ 1859 году редакціонныхъ коммисій съ тѣмъ, чтобы работы этихъ коммисій были подвергаемы разсмотрѣнію, съ участіемъ лицъ, взятыхъ изъ среды земства и нѣкоторыхъ значительныхъ городовъ.

1-го марта, въ 12½ часовъ дня, Государь одобрилъ составленный въ этомъ смыслѣ проектъ правительственнаго сообщенія, повелѣвъ, чтобы до напечатанія его въ «Правительственномъ Вѣстникѣ» проектъ былъ выслушанъ въ засѣданіи Совѣта Министровъ, созванномъ на 4-е марта.

Въ 3 часа 35 минутъ пополудни не стало Императора Александра II (стр. 878—889).

---

1. Этого, теперь уже умершаго, В. В. Клейменова, о которомъ графъ Лорисъ вспоминалъ всегда съ глубокой благодарностью, какъ о человѣкѣ, преимущественно способствовавшемъ его образованію, я зналъ очень хорошо впослѣдствіи, въ 1860-хъ годахъ въ Иркутскѣ, гдѣ онъ въ генеральскомъ чинѣ занималъ мѣсто горнаго ревизора и пользовался очень почтенной репутаціей.
2. Османъ-бей очень бойкій турецкій авантюристъ, бывшій маіоръ турецкой службы; бѣжавшій въ Россію и отчасти извѣстный въ русской литературѣ; онъ издалъ въ Итал іи небольшую книжку на французскомъ языкѣ съ описаніемъ своихъ похожденій въ Россіи и сношеній съ нашими государственными людьми; это очень поверхностный памфлетъ, наполненный всякою бранью, въ которомъ, между прочимъ, достается и гр. Лорису и говорится, что взятіемъ Карса Россія обязана автору этой книги, состоявшему тогда переводчикомъ при штабѣ кавказской арміи. Графъ вспомнилъ объ этомъ господинѣ потому, что за нѣсколько недѣль до приведенныхъ словъ Османъ-бей пріѣзжалъ въ Вевей и добивался, чтобы графъ или принялъ, или далъ ему что нибудь на бѣдность, а когда не успѣлъ ни въ томъ, ни въ другомъ, то прислалъ графу ругательное письмо и скрылся изъ нашихъ мѣстъ. Н. Б.