1892.
правитьГРАФЪ АЛАРКОСЪ.
правитьI.
правитьПо цѣлымъ днямъ, въ печали и тоскѣ,
Сидитъ въ своемъ покоѣ инфантина,
Чуждается она подругъ веселыхъ:
Докучно ей ихъ нѣжное участье —
Бѣжитъ она, завидя издалека
Ихъ рѣзвую и шумную толпу,
И прячется отъ ихъ пытливыхъ взоровъ.
Никто узнать не можетъ инфантину:
Гдѣ взглядъ ея, исполненный: огня,
И дѣвственныхъ ланитъ румянецъ нѣжный,
И алыхъ устъ спокойная улыбка?
Блѣдна, худа, съ потухшими очами
Одна въ саду, въ аллеѣ отдаленной,
Ноту ни взоръ, она уныло бродитъ,
Иль, на скамью упавъ въ изнеможеньи,
Старается сдержать въ груди рыданья
И втайнѣ льетъ потоки горькихъ слезъ.
Въ то время былъ въ походѣ противъ Мавровъ
Король, отецъ прекрасной инфантины,
И дочь ждала его нетерпѣливо,
Но, съ ужасомъ и трепетомъ сердечнымъ,
О встрѣчѣ съ нимъ желанной помышляла:
Ужасная, мучительная тайна
И день, и ночь ея томила душу,
И жаждала она скорѣй открыться
Передъ отцомъ, но, будто лютой пытки,
Она ждала съ тоскою неутѣшной
Признанія минуты роковой.
И вотъ война окончена. Со славой
И радуясь побѣдамъ и добычѣ,
Король въ свою Толеду возвратился,
Но лишь взглянулъ на дочь свою, — какъ сразу
Блескъ радости съ лица его исчезъ,
И сердце въ немъ наполнилось тревогой.
Прослушалъ онъ, съ тоскливымъ нетерпѣньемъ,
Привѣтствія вельможъ и царедворцевъ,
И къ дочери вошелъ въ опочивальню.
Наединѣ оставшись съ инфантиной,
Онъ ей сказалъ: "Скажи мнѣ, что съ тобой,
Дочь милая? Меня приводитъ въ ужасъ
Твой странный взоръ — безжизненный, убитый…
Скажи, какой заботой иль кручиной
Ты мучишься?
— Моя кручина — скука!
Сказала дочь, потупя скорбно очи.
— Что жизнь моя? одна и та же сказка,
Которую я слышу съ дѣтскихъ лѣтъ,
И ужъ давно на память затвердила:
День нынѣшній сулитъ мнѣ точно то-же,
Что подарилъ вчерашній, а на завтра
Я жду съ тоской точь-въ-точь такой же скуки,
Которою томилася сегодня.
И такъ весь вѣкъ! Веселья тутъ немного.
А между тѣмъ всѣ сверстницы мои
Давно нашли мужей себѣ по сердцу
И радости семейныя вкушаютъ.
Лишь я одна обречена судьбой
Состарѣться въ моемъ печальномъ дѣвствѣ.
А кто-жъ тому виной? не ты-ль сама?
Къ несчастію, до нынѣшняго дня
О бракѣ ты и слышать не хотѣла:
Вокругъ тебя толпились женихи
Достойные тебя и по рожденью,
И по красѣ, и по отвагѣ бранной,
Но это всѣхъ ты взоръ свой отвращала,
Съ презрѣніемъ и гордостью холодной.
Тому назадъ всего еще два года,
Какъ сватался усердно за тебя
Сынъ короля Венгерскаго: годъ цѣлый
Онъ у меня въ Толедѣ прогостилъ
И всѣхъ плѣнилъ умомъ своимъ и сердцемъ.
Тебѣ бы онъ былъ парой по всему:
Сынъ короля — его прямой наслѣдникъ,
Красивъ, уменъ и доблестенъ, и молодъ.
И что же? ты съ упорствомъ своенравнымъ
Его мольбамъ горячимъ не вняла;
Ты не вняла моимъ совѣтамъ нѣжнымъ, —
И гордый принцъ, отказомъ оскорбленный
И удрученъ отверженной любовью.
Въ отечество вернулся со стыдомъ
И дни скончалъ замученный тоскою.
Вотъ твой женихъ послѣдній!.. А теперь…
Межъ сыновей державныхъ государей
Нѣтъ жениховъ: одни уже женаты,
Другимъ еще пора не наступила
И помышлять о сватовствѣ и бракѣ.
А изъ моихъ сановниковъ и грандовъ
Нѣтъ никого, кто-бъ былъ тебя достоинъ.
Лишь есть одинъ межъ ними, за кого
Отдать тебя я могъ бы, какъ за ровню,
Мой царскій самъ и родъ мой ни унизивъ,
Я говорю про графа Аларкоса:
Онъ равенъ намъ и даже выше насъ,
По своему рожденію — но крови
(Вѣдь родъ его древнѣе моего).
Къ тому же онъ такъ честенъ, благороденъ,
Такъ преданъ мнѣ, мой храбрый, добрый рыцарь!..
Но онъ уже два года, какъ женатъ,
И сталъ отцомъ. Кого же, дочь моя,
Ты изберешь въ мужья себѣ?
Его.
Кого его?
Да графа Аларкоса.
Ты шутишь? Да?
Нѣтъ, не шучу, отецъ.
Оказала я тебѣ и повторяю,
Что Аларкосъ на мнѣ жениться долженъ.
Въ умѣ ли ты? Ты бредишь, какъ въ горячкѣ…
Вѣдь я сказалъ — да ты ужъ это знала
И безъ меня — что графъ давно женатъ.
Такъ повели немедля, государь,
Ему съ его женою разойтися.
Нѣтъ, дочь моя, теперь я вижу ясно,
Что разумъ твой затмился… Ты больна —
Ты разговоръ вести не можешь связно.
Отложимъ мы до времени нашъ споръ:
Тебѣ теперь покой всего нужнѣе.
Да, государь, покой давно мнѣ нуженъ.
Два мѣсяца ужасныхъ протекло
Съ тѣхъ поръ, какъ я молитвой и слезами
Хочу покой душевный возвратить,
Но тщетно все: тоска грызетъ мнѣ сердце,
Душа моя отчаянья полна,
И чувствую я ненависть и злобу
Къ себѣ самой и къ людямъ, и къ природѣ
И вся горю какъ бы въ огнѣ геенны.
И ты одинъ лишь властенъ, государь,
Мнѣ возвратить покой и миръ, и счастье.
Да, можешь ты твоимъ единымъ словомъ
Конецъ моимъ мученьямъ положить:
Скажи его, — и твой вассалъ послушный
Донъ-Аларкосъ предстанетъ всенародно,
Какъ мой женихъ, предъ брачнымъ алтаремъ
И въ вѣрности мнѣ вѣчной поклянется.
Тогда съ моей измученной души
Спадетъ тоски и горя гнетъ желѣзный,
И наконецъ вздохну свободно я,
Спасенная отъ участи ужасной.
Но, если мнѣ не суждено судьбой
Назвать себя женою Аларкоса, —
Тогда… тогда, молю тебя, отецъ,
Скорѣй бери любимый свой кинжалъ
И сердце мнѣ пронзи однимъ ударомъ.
Не то позоръ ужасный, нестерпимый
Меня, тебя и родъ нашъ заклеймитъ…
Молчи, молчи, безумная! Мнѣ страшно
Внимать тебѣ. Хоть рѣчь твоя безумна,
Но, кажется, какъ будто смыслъ въ ней есть.
Какъ будто въ ней мелькаетъ правды проблескъ…
О, нѣтъ, о, нѣтъ, въ ней правды быть не можетъ!..
Но кажется… Ахъ, это мнѣ ужасно!
Мнѣ кажется, что будто темно, смутно
Въ твоихъ рѣчахъ я что-то понимаю;
Но я боюсь понять ихъ совершенно.
О, если ты еще не понялъ смысла
Моихъ рѣчей, такъ выслушай меня,
Но выслушай безмолвно, терпѣливо.
Тому назадъ два мѣсяца (въ то время
Ты уже былъ въ походѣ противъ Мавровъ)
Донъ-Аларкосъ въ любви открылся мнѣ.
Конечно, я любовь его отвергла;
Но онъ, въ душѣ надежды не теряя,
Горячими мольбами безпрерывно
Преслѣдовалъ безжалостно меня
И клялся мнѣ, что изъ любви во мнѣ
Жену свою онъ навсегда оставитъ.
Я наконецъ повѣрила ему
И на мольбы докучныя склонилась,
А Аларкосъ, лишь одержалъ побѣду,
Какъ охладѣлъ ко мнѣ: все рѣже, рѣже
Мы съ нимъ съ тѣхъ поръ наединѣ видались,
И наконецъ совсѣмъ меня онъ кинулъ.
И вотъ теперь, встрѣчался со мной,
Блѣднѣетъ онъ, трепещетъ, и со страхомъ
Взоръ отъ меня мгновенно отвращаетъ.
А между тѣмъ любовь его ко мнѣ
Не безъ слѣдовъ прошла, и скоро, скоро
Позоръ меня покроетъ навсегда.
И ежели союзъ священный брака
Не освятитъ слѣдовъ любви безбрачной,
То рѣшено: родныя волны Тахо,
Иль ножъ, иль ядъ, хранимой мной давно,
Помогутъ мнѣ избавиться отъ жизни.
Такъ, наконецъ, своей печали тайну
Передъ отцомъ открыла инфянтина.
Полуживой, блѣднѣющій, безмолвный
Стоялъ король предъ дочерью преступной,
Признаніе ужасное услышавъ.
И долго онъ опомниться не могъ
Отъ грознаго, нежданнаго удара.
Межъ тѣмъ, вперивъ недвижный взоръ въ отца,
Ждала его рѣшенья инфантина.
Пришедъ въ себя, онъ наконецъ воскликнулъ:
— Несчастная, сгубила ты навѣки
И честь мою, и самоё себя:
Теперь ничто, ничто спасти не можетъ
Отъ вѣчнаго позора и безчестья
Тебя, меня и все мое потомство…
Все силюсь я понять и не могу,
Какъ Аларкосъ въ душѣ своей рѣшился
На гнусное такое преступленье?
Онъ обольстилъ дочь друга своего!
Нѣтъ рыцаря честнѣй и благороднѣй
Во всей странѣ Испанской благородной;
Его душа открытая, прямая
Отъ дѣтскихъ лѣтъ всегда была чужда
Обмана, лжи и лести, и лукавства.
Честь женщины всегда для Аларкоса
Завѣтною святынею была:
Онъ никому бывало не позволитъ
И темными намеками заочно
Честь дѣвушки невинной оскорбить,
Хотя бы съ ней всю жизнь онъ не встрѣчался
И зналъ ее едва-едва по слуху.
И вотъ теперь, какъ тать лукавый, подлый,
Похитилъ онъ дѣвическую честь
У дочери дряхлѣющаго старца,
Властителя и друга своего,
Коварно въ ней разсудокъ омрачивъ
Отвагою рѣчей преступно-льстивыхъ.
Онъ съ дѣтскихъ лѣтъ остался сиротой,
Я замѣнилъ отца ему, и что же?
Какъ за мою любовь онъ отплатилъ мнѣ?..
Нѣтъ, право, я повѣрить не могу,
Чтобъ Аларкосъ за это былъ способенъ.
Но если онъ такъ честенъ, благороденъ,
Такъ высоко, такъ свято почитаетъ
Честь женщины, какъ ты передо мною
Его теперь представилъ, то тѣмъ легче
Уговорить его на бракъ со мной.
Конечно онъ, подумавъ хоть немного,
Пойметъ, что долгъ на немъ лежитъ священный —
Возстановить честь женщины несчастной,
Самимъ же имъ погубленной безчестно,
Честь дочери, честь отрасли послѣдней
Властителя и друга своего.
Но я тебѣ сказалъ и повторю
Еще сто разъ, что это невозможно:
Графъ Аларкосъ не можетъ развестись
Съ своей женой безъ позволенья папы,
А нынѣшній властитель Ватикана
И строгъ, и крутъ и ревностно хранить
Церковные уставы. Но положимъ,
Что, можетъ-быть, удастся какъ-нибудь
Намъ умолить, умилостивить старца
И выманить согласье на разводъ.
Но, дочь моя, на это нужно время,
Быть можетъ, мы годъ цѣлый въ перепискѣ
И въ подкупахъ важнѣйшихъ кардиналовъ.
И хлопотахъ различныхъ провлачимъ,
Чтобъ получить желаемую буллу.
А между тѣмъ день роковой настанетъ
И огласитъ предъ свѣтомъ безпощаднымъ,
Вѣсть о твоемъ паденіи преступномъ.
Нѣтъ, нѣтъ никто вовѣки не узнаетъ
Здѣсь на землѣ моей ужасной тайны:
Она умретъ съ тобой и съ Аларкосомъ: —
Рѣшилась я, тебѣ я повторяю,
Окончить жизнь свою самоубійствомъ,
Чтобъ не дожить до роковаго дня…
Но не къ тому клоню теперь я рѣчи.
Хочу спросить тебя я, государь,
Ужели намъ необходимо надо
Выпрашивать у папы въ Ватиканѣ
Разводную для графа Аларкоса?
Ужели нѣтъ у насъ другаго средства
Его навѣкъ избавить отъ жены?
Конечно, нѣтъ.
Подумай, можетъ-быть,
Мы путь иной отыщемъ къ нашей цѣли,
Вѣрнѣйшій путь.
Другаго нѣтъ пути.
Есть, государь!
Какой же путь, скажи мнѣ?
Послушай, я слыхала часто съ дѣтства,
Какъ говорилъ и ты, и твой отецъ,
И наши всѣ родные и вассалы,
Что честь всего дороже на землѣ,
Что для нея всѣмъ жертвовать должны мы,
И что, когда на ней лежитъ пятно,
Должны его мы смыть, во что"бъ ни стало:
Должны въ себѣ мы подавить всѣ чувства —
Любовь, вражду и дружбы нѣжный голосъ,
И страхъ грѣха и совѣсти угрозы,
И жалости тоску, и состраданье —
Все умертвить въ душѣ, что намъ мѣшаетъ
Стереть съ себя безславія пятно.
Все это такъ, все это говорилъ я
И говорю, и буду говорить,
И подтвержу слова мои на дѣлѣ:
На все, на все пойду я безъ боязни,
Чтобъ честь свою спасти!.. Иль я не рыцарь,
Не дворянинъ и не Испанецъ кровный?
Что рыцарь ты въ душѣ — всѣ это знаютъ.
Нѣтъ никого храбрѣй тебя въ бою,
Нѣтъ никого, кто-бъ былъ великодушнѣй
Съ врагомъ, когда онъ проситъ о пощадѣ,
Нѣтъ никого, кто-бъ былъ вѣрнѣе слову,
Разъ данному, хотя-бъ и въ полушутку,
Какъ ты отецъ — ты всѣхъ честнѣй, всѣхъ лучше,
Всѣхъ доблестнѣй и всѣхъ мудрѣе въ свѣтѣ.
Но у тебя одинъ есть недостатокъ —
То доброта чрезмѣрная твоя:
Она въ тебѣ до слабости доходитъ.
Сознайся самъ, исчислить даже трудно
Всѣхъ тѣхъ воровъ, убійцъ и казнокрадовъ,
Судомъ на казнь правдиво осужденныхъ,
Которыхъ ты, разжалобленъ ихъ воплемъ,
Помиловалъ, по слабости сердечной.
Ничьихъ ты слезъ не можешь перенесть,
И лишь слезу замѣтишь на рѣсницѣ,
Хотя-бъ она притворная была,
Уже ты самъ чуть сдерживаешь слезы
И долгъ святой судьи позабываешь,
И всякую готовъ исполнить просьбу,
И все простить, чтобъ только не видать
Передъ собой слезящагося ока.
Всегда тебѣ, отецъ, я удивлялась:
Ты яростенъ, какъ левъ, на полѣ брани,
И робокъ, слабъ, какъ женщина, внѣ боя.
И вотъ теперь я доброты твоей,
Какъ грознаго чудовища, страшуся:
Боюся я, она тебя отклонитъ
Исполнить долгъ — высокій долгъ, священный —
Честь дочери единственной спасти.
Ты на меня клевещешь, инфантина,
И злобно ты и дерзко ты клевещешь!
Что-жъ, развѣ я слезливая старуха
Или дитя, и упаду я духомъ
Въ тотъ мигъ, когда суровый долгъ велитъ
За мѣры мнѣ суровыя приняться?
Скажи, чего ты требуешь теперь:
Исполню все, и ты тогда увидишь,
Что не въ одной я жалости способенъ.
Сумѣю я быть строгимъ, непреклоннымъ,
Сумѣю быть безжалостнымъ, жестокимъ,
Когда того потребуетъ мой долгъ.
Не вѣришь ты?
Желала бы я вѣрить!
Такъ говори скорѣй, чего ты хочешь,
А тамъ, повѣрь, сама увидишь ясно,
Что ты глупа, что, двадцать слишкомъ лѣтъ
Съ отцомъ своимъ видаясь каждый день,
День каждый съ нимъ бесѣдуя глазъ на глазъ,
Не- знала ты его до сей поры!
Итакъ, теперь рѣшаюсь я сказать,
Къ какому ты прибѣгнуть долженъ средству,
Чтобъ отъ жены избавить Аларкоса.
То средство… я боюсь его назвать:
По добротѣ своей, ты ужаснешься…
Нѣтъ, говори, и говори мнѣ смѣло.
Убійство…
Какъ? убійство, дочь моя?
Да… тайное убійство, государь,
Оно должно избавить Аларкоса
Отъ брачныхъ узъ.
Какъ? Умертвить графиню!
Да, умертвить жену его…
Жену!
Но вѣдь она невинна передъ нами.
Сбылось, чего боялась я заранѣ:
Трепещешь ты: ужъ жалостью дрожитъ
Въ тебѣ твое чувствительное сердце.
О нѣтъ, клянусь, не жалостью смущаюсь
Я въ этотъ мигъ: повѣрь, другое чувство
Всю внутренность во мнѣ приводитъ въ трепетъ.
Я не хочу свершить несправедливость
И женщину невинную убить.
Чтобъ доказать тебѣ, что не страшуся
Я кровь пролить, готовъ я Аларкоса,
Хоть онъ мнѣ другъ, на поединокъ вызвать,
Хоть я всегда любилъ его, какъ сына,
Но дряхлая рука моя не дрогнетъ,
Когда мечомъ прадѣдовскимъ моимъ
Я проколю и грудь ему, и сердце.
А отчего? А оттого, что онъ
Передо мной и предъ тобой виновенъ.
Но не могу я умертвить спокойно
Невинное и кроткое созданье.
Прекрасныя слова, отецъ мой добрый,
Прекрасныя и правила, и чувства
Ты высказалъ, мой рыцарь благородный!
Но мнѣ теперь не до высокихъ чувствъ.
Что пользы мнѣ, когда ты Аларкоса
По-рыцарски убьешь на поединкѣ?
Сокроешь ли ты тѣмъ мое безчестье?
Ты у меня отнимешь только средство
Сокрыть его. Пойми же, наконецъ,
Что только -бракъ торжественный, законный
Съ виновникомъ паденья моего
Отъ глазъ людскихъ сокроетъ мой позоръ.
То правда, но… противно думать мнѣ,
Что брачный твой союзъ купить я долженъ
Цѣною жизни женщины безвинной.
Такъ выбирай, отецъ чадолюбивый,
Кого изъ насъ въ живыхъ ты хочешь видѣть —
Меня-ль, твою единственную дочь,
Иль женщину, совсѣмъ тебѣ чужую.
Скорѣе мнѣ свой выборъ объяви,
Чтобъ я могла скорѣй покончить съ жизнью…
И я теперь скажу тебѣ заранѣ,
Что ты ничѣмъ меня не оградишь
Отъ гибели; что никакія мѣры
Не преградятъ мнѣ путь къ самоубійству.
Пусть у меня отнимутъ ножъ и ядъ,
Пусть, заковавъ желѣзной цѣпью руки,
Меня въ тюрьму подземную запрутъ,
За тяжкіе желѣзные затворы,
Но даже тамъ, съ недвижными руками,
Я совершить смогу самоубійство:
Уста мои откажутся упорно
И питіе, и пищу принимать,
И смертію голодной я погибну.
То, говорятъ, мучительная смерть,
Ужасная, — но я снесу всѣ муки,
Все вытерплю, чтобъ честь свою спусти!
Я чувствую, во мнѣ течетъ не даромъ
Бровь праотцевъ прославленныхъ моихъ,
Съ веселіемъ главы свои сложившихъ,
Чтобы своимъ геройствомъ возвеличить
И вознести честь рода своего,
Чтобъ съ гордостью ихъ поздніе потомки
Носили ихъ прославленное имя
И берегли, какъ бы зѣницу ока..
Во мнѣ одной ихъ духъ теперь живетъ,
Ко мнѣ одной ихъ кровь теперь взываетъ
Спасти ихъ родъ отъ вѣчнаго позора;
Во мнѣ одной есть мужество и сила
Идти на все во имя нашей чести.
Я женщина, но смертію моею
Я докажу, что правъ былъ древній царь,
Когда сказалъ, что иногда мужами
Являются въ минуты бѣдствій жены,
И слабыми, трусливыми женами
Становятся мущины передъ ними…
О, я хочу, я жажду умереть
И мучиться хочу я передъ смертью,
Чтобъ искупить мое паденье мукой,
Чтобъ наказать себя за ту минуту,
Когда, горя огнемъ безумной страсти,
Разъ во всю жизнь я женщиной явилась
И слабости постыдной поддалась.
И среди мукъ ни жалобы, ни стона
Не вырвется — клянусь — изъ устъ моихъ.
Услышишь ты лишь злобныя проклятья —
Проклятія презрѣннымъ, слабымъ людямъ,
Не смѣвшимъ мнѣ подать спасенья руку
Въ бѣдѣ моей!
Тебя не узнаю я…
Ужасныя ты рѣчи говоришь…
Какъ бѣшено сверкаютъ въ этотъ мигъ
Твои глаза огнемъ какимъ-то адскимъ;
Лицо твое искажено отъ злобы…
Меня твой видъ приводитъ въ содраганье —
Ужасна ты отъ головы до ногъ,
Какъ будто бы въ тебя вселился демонъ;
Но чувствую, въ твоихъ рѣчахъ и взглядахъ.
И голосѣ какая-то есть сила: —
Нездѣшняя то сила, — сила злая
И темная, — и я уже не властенъ
Бороться съ ней: мнѣ чудится, она
Уже мою всю душу охватила…
Смѣшалися во мнѣ всѣ чувства, мысли,
Слабѣетъ духъ, разсудокъ померкаетъ:
Я чувствую, что вмѣстѣ я съ тобой
Тону душой въ грѣхѣ твоемъ, какъ въ безднѣ.
Ахъ, говори скорѣе, дочь моя,
Что дѣлать мнѣ? Какое преступленье
Я совершить, тебѣ въ угоду, долженъ?
Убійство: Да?.. убить графиню?..
Нѣтъ,
Своей рукой ты не свершишь убійства:
Пусть Аларкосъ его свершаетъ самъ.
Какъ, Аларкосъ убить графиню долженъ,
Свою жену? Но это невозможно:
Онъ не пойдетъ на грѣхъ такой ужасный?
Вели ему; какъ вѣрный твой вассалъ,
Обязанъ онъ повиноваться слѣпо
Тебѣ во всемъ. Онъ долженъ непремѣнно
Самъ умертвить свою жену.
Ужасно!..
Я не могу никакъ понять, откуда
Въ тебя могла такая мысль вселиться —
Безбожная, чудовищная мысль.
Уже давно въ тиши ночей безсонныхъ
Обдумала я замыселъ мой смѣлый
И свыклась съ нимъ, такъ свыклась, что теперь
Уже его не въ силахъ я покинуть.
И вотъ, что я придумала тогда:
Донъ-Аларкосъ поступитъ такъ: онъ ночью
Жену свою въ ея постели тайно
Подушками задушитъ, чтобъ на трупѣ
Насилія слѣдовъ не видно было.
Потомъ, когда взойдетъ уже заря,
Подыметъ онъ въ дому своемъ тревогу
И воплями и криками разбудитъ
Всѣхъ слугъ своихъ и съ плачемъ имъ объявитъ,
Что, пробудясь поутру, онъ нашелъ
Свою жену въ постели уже мертвой.
И всѣ рѣшатъ, что, вѣрно, отъ удара
Скончалася прекрасная графиня.
И такъ какъ графъ слыветъ примѣрнымъ мужемъ,
То никогда не вздумаетъ никто
Подозрѣвать его въ женоубійствѣ.
Ну, дочь моя, обдумала хитро,
Ты замыслъ свой: не вдругъ, но понемногу
Ты черноту грѣховную его
Передъ отцомъ обманутымъ открыла.
Какъ медленно, путемъ, мнѣ неизвѣстнымъ,
Ты съ крутизны въ потьмахъ меня влекла,
И привлекла теперь въ такую пропасть,
Откуда нѣтъ ужъ выхода! Сначала
Повѣрилъ я, какъ отрокъ простодушный,
Что вправду ты, по женской простотѣ.
Нелѣпою надеждой утѣшалась,
Что можетъ графъ сейчасъ жену оставить
И подъ вѣнецъ сейчасъ идти съ тобой.
Но вижу я, къ чему клонилась хитрость:
То былъ подходъ лукавый и искусный,
Чтобы не вдругъ меня ошеломить,
На гнусное злодѣйство вызывая.
Но, дочь моя, какъ ни хитеръ твой замыслъ,
Но Аларкосъ его разрушитъ въ прахъ:
Въ сообщники къ тебѣ онъ не пойдетъ
И палачомъ жены своей не будетъ.
А я тебѣ заранѣ говорю,
Что если ты осмѣлишься предъ нимъ
Все вымолвить, что вымолвить ты долженъ,
То онъ твою исполнитъ волю слѣпо.
Что-жъ долженъ я сказать ему?
Ты скажешь,
Что онъ свершилъ такое преступленье,
Которому нѣтъ имени и мѣры.
«Тебя считалъ и другомъ, Аларкосъ,
До сей поры — такъ скажешь ты ему —
Надежнѣйшимъ и преданнѣйшимъ другомъ,
Но самый злой изъ всѣхъ моихъ враговъ
Такого зла не сдѣлалъ мнѣ изъ мести,
Какое ты по дружбѣ совершилъ.
Считалъ тебя я подданнымъ примѣрнымъ,
Считалъ тебя отчизны вѣрнымъ сыномъ,
Готовымъ все на жертву принести,
Чтобы спасти честь царственнаго дома
И вмѣстѣ съ ней честь родины своей.
И вотъ теперь ты сдѣлалъ преступленье,
Которое на вѣкъ предъ цѣлымъ свѣтомъ
Безчестіемъ великимъ запятнаетъ
Меня, мой домъ, страну и весь народъ.
Итакъ, теперь ты долженъ, Аларкосъ,
Великою, неслыханною жертвой,
Которая-бъ равнялась предъ тобою
Твоей винѣ, спасти отъ поношенья
Все, что тебѣ всего дороже въ жизни».
Затѣмъ, отецъ, объявишь ты ему,
Какую онъ принесть обязанъ жертву.
Конечно, онъ придетъ сначала въ ужасъ;
Но соберись ты съ мужествомъ и силой
И, съ твердою рѣшимостью, скажи:
«Донъ-Аларкосъ, конечно, ты привязанъ
Къ своей женѣ; она, какъ говорятъ,
Предоброе, простое существо —
Хорошая кормилица, хозяйка;
Но стоитъ ли — скажи по правдѣ мнѣ —
Она того, чтобъ за нее ты предалъ
Спокойствіе и честь своей отчизны;
А ты предашь, предашь свою отчизну
На жертву смутъ, когда не согласишься
На жертву ей жену свою принесть.
Подумай самъ, когда народъ узнаетъ,
Какимъ его позоромъ небывалымъ
Покрыла дочь властителя его,
Властителя, вождя, за коимъ слѣпо
Онъ шелъ всегда съ довѣрчивостью дѣтской —
Противъ меня возстанетъ полстраны,
Польется кровь въ войнѣ междуусобной,
И пользуясь раздорами и бунтомъ,
На насъ пойдутъ злодѣи наши Мавры
И, можетъ-быть, опять, какъ въ дни былые,
Поработятъ Испанію они.
Кто-жъ дастъ отвѣтъ предъ совѣстью своей
Передъ людьми и предъ судомъ небеснымъ
За бѣдствія, за гибель всей страны?
Ты, Аларкосъ, — и на твою главу
Обрушатся со всѣхъ сторонъ проклятья
Всѣхъ истинныхъ отечества сыновъ!
Скажи, ужель жена тебѣ дороже
Великаго и славнаго народа?
Что смерть для ней? Лишь нѣсколько мгновеній
Тоски и мукъ: за нихъ ее за гробомъ
Ждетъ вѣчное небесное блаженство
И съ нимъ вѣнецъ подвижницы святой —
Подвижницы, пожертвовавшей жизнью,
Чтобы спасти отъ гибели милліоны.»
Вотъ государь, что долженъ ты сказать,
Чтобы вѣрнѣй подѣйствовать на умъ
И, главное, на сердце Аларкоса.
О, знаю я глубоко это сердце,
И все, что я тебѣ теперь сказала,
Подѣйствуетъ глубоко на него.
Отечество, долгъ подданнаго, честь —
Все это тѣ могучія слова,
Которыя его подвигнуть могутъ
На все, на все!
Все это я скажу.
Но есть въ твоей рѣчи такое слово,
Которое я произнесть не въ силахъ —
Какъ вымолвить языкъ мой ухитрится:
«Донъ-Аларкосъ, убей свою жену»?
Какой тиранъ свирѣпый, изступленный
Когда-либо такое повелѣнье
Могъ произнесть?
Я знала, государь,
Что этихъ словъ ты вымолвить не въ силахъ,
По добротѣ несказанной твоей, —
И потому придумала заранѣ,
Какъ поступить, чтобы тебя избавить
Отъ устнаго сношенья съ Аларкосомъ
Согласенъ ли ты въ графу написать
Своей рукой письмо? Я продиктую
Тебѣ его, и сказано въ немъ будетъ
Все то, что я сейчасъ тебѣ сказала.
Согласенъ ли?
Конечно, легче мнѣ
Такимъ путемъ на зло его подвигнуть:
Полтяжести съ души моей спадетъ.
Подай скорѣй бумагу и перо —
Спѣши, пока еще я не успѣлъ
Опомниться отъ грознаго хаоса
И думъ, и чувствъ, который подняла ты
Въ моей душѣ: опомнюсь, — и мгновенно
Замретъ во мнѣ преступная рѣшимость…
И что-жъ тогда?.. Диктуй же мнѣ письмо.
II.
правитьГрафъ Аларкосъ садился на коня:
Нарочно онъ въ Толеду пріѣзжалъ,
Чтобъ короля въ его столицѣ встрѣтить
И съ новою побѣдою поздравить.
И лишь успѣлъ онъ встрѣтить короля
И свой привѣтъ сказать ему сердечный,
Какъ ужъ спѣшилъ въ свой древній дальній замокъ
Въ женѣ своей и дѣтямъ возвратиться;
Но лишь вложилъ онъ ноги въ стремена,
Какъ ко дворцу его примчался всадникъ —
То былъ гонецъ съ письмомъ отъ короля.
Предчувствіе недобраго чего-то
Вдругъ холодомъ ему объяло душу.
Онъ снялъ печать и пробѣжалъ письмо, —
И блѣдностью смертельною покрылось
Его лицо…
Былъ свѣтелъ майскій вечеръ;
Еще заря вечерняя блистала,
Когда, путемъ далекимъ утомленъ
И скорбію глубокой удрученный,
Донъ-Аларкосъ завидѣлъ замокъ свой
И вздрогнулъ онъ, и сердце въ немъ упало,
И полились вдругъ слезы изъ очей
Въ тотъ мигъ, когда онъ издали увидѣлъ
Стоящую высоко на балконѣ
Жену свою съ младенцемъ на рукахъ.
«Несчастная, воскликнулъ онъ невольно,
Несчастная, какъ встрѣчусь я съ тобой?
Какъ я взглянуть въ лицо тебѣ посмѣю?
Какъ я снесу твой радостный, твой свѣтлый
Безпечный взоръ, когда ко мнѣ на грудь
Ты бросишься, въ порывѣ чувствъ священныхъ,
Какъ къ своему защитнику и другу?!.
О, что тогда я сдѣлаю?! Ужели
Въ тотъ страшный мигъ во мнѣ достанетъ силы
Тебя обнять хладѣющей рукой,
Рукой уже готовой къ преступленью
И лобызать Іудинымъ лобзаньемъ?»
Издалека прекрасная графиня
Завидѣла супруга своего
И кинулась стремительно на встрѣчу.
Но лишь она приблизилась къ нему,
И встрѣтились ихъ взоры, какъ мгновенно
Она предъ нимъ въ испугѣ отступила
И будто вдругъ на мѣстѣ замерла;
И блѣдными устами прошептала:
— «Другъ, жизнь моя, что сдѣлалось съ тобой?
Тебя бѣда какая-то постигла;
Тебя узнать едва-едва могу я:
Какъ будто ты лишь всталъ съ одра болѣзни,
Иль вырвался изъ пытки самой страшной:
Ты исхудалъ, ты постарѣлъ.. о Боже —
Не вѣрю я глазамъ — ты посѣдѣлъ!..
О говори скорѣе, что случилось.»
Войдемъ, войдемъ скорѣе въ домъ, графиня.
Я утомленъ — я отдохнуть хочу.
Но говори скорѣе, что случилось?
Нѣтъ, не теперь!..
Но я тебя молю!
О, замолчи… О другъ безцѣнный мой.
Не говори ни слова ради Бога!
Твой ласковый, твой нѣжный, кроткій голосъ
Упреками мнѣ сердце поражаетъ,
Какъ острый ножъ.
И смолкла передъ мужемъ
Покорная и кроткая графиня.
И вотъ вошелъ въ свой замокъ Аларкосъ
И видитъ онъ: ужъ къ ужину накрытъ
Въ столовой столъ и два на немъ прибора;
Передъ однимъ изъ нихъ поставленъ кубокъ —
Прадѣдовскій любимый кубокъ графа.
--«Несчастная! Она ждала меня!»
Подумалъ графъ, и заструились слезы
Вновь по его ланитамъ помертвѣлымъ.
Поспѣшно онъ закрылъ лицо платкомъ,
Какъ будто потъ и пыль съ него стирая;
Но тщетно онъ сокрыть старался слезы
Отъ глазъ жены.
--«Ты плачешь, другъ мой бѣдный»,
Она ему сказала, и рыдая,
На грудь къ нему упала.
— Полно плакать!..
Садись скорѣе ужинать… ужъ время,
Проговорилъ въ смятеньи Аларкосъ,
Не зная самъ, что говоритъ.
Умолкла
Опять его смиренная графиня
И сѣла съ нимъ за столъ. Безмолвенъ, мраченъ
Донъ-Аларкосъ за ужиномъ сидѣлъ;
Онъ до вина и пищи не касался,
Весь погруженъ въ мучительную думу.
И наконецъ, какъ будто что-то вспомнивъ,
Всталъ съ мѣста онъ и поступью нетвердой
Съ поспѣшностью прошелъ въ опочивальню.
Вошла туда съ нимъ вмѣстѣ и графиня.
Тамъ въ уголку подъ шелковой завѣсой
Младенецъ ихъ спалъ въ мягкой колыбели.
Затрепеталъ отецъ и взоръ потупилъ,
Нечаянно взглянувъ на колыбель;
Потомъ онъ дверь рукой дрожащей заперъ,
И медленно приблизившись къ графинѣ,
Ей голосомъ прерывистымъ сказалъ:
— Прости меня… Ахъ, еслибы ты знала,
Что ждетъ тебя, и какъ несчастна ты!
Могу-ли быть несчастна я, мой милый?
Вѣдь я жена твоя: инаго счастья
Не надо мнѣ.
О, больше я не въ силахъ
Передъ тобой таиться!.. Знай, графиня,
Ты умереть должна!
Какъ? Умереть!..
Да, съ жизнію разстаться ты должна.
Ужъ часъ твоей кончины наступаетъ…
Ужъ онъ насталъ… Прощай, мой другъ несчастный!
Прости меня!
О, Боже!.. Другъ мой милый,
Мнѣ страшно, я дрожу, я леденѣю,
Какія ты ужасныя слова
Мнѣ говоришь… Я умереть должна!?
Должна, должна сегодня же, теперь же…
Такъ повелѣлъ король, нашъ государь.
Король? но что-жъ я сдѣлала ему?
Ты ничего; но я предъ нимъ виновенъ!
Моя вина равняется измѣнѣ…
Но вотъ письмо ко мнѣ отъ короля.
Прочти его, и ты поймешь, какъ тяжко
Виновенъ я предъ нимъ и предъ тобой.
Передо мной?!
Да… Прочитай письмо.
О, низкая и злая инфантина;
Такъ это ей, ей смерть моя нужна!
Презрѣнная! Она оклеветала
Предъ старикомъ отцомъ своимъ тебя.
Ты обманулъ, ты обольстилъ ее!
Какая ложь! Лишь дряхлый нашъ король,
Впадающій ужъ въ дѣтство, могъ повѣрить
Столь дерзостной, безбожной клеветѣ.
Мой Аларкосъ кого-нибудь обманетъ!
Мой Аларкосъ способенъ обольщать,
Иль завлекать, коварствовать, лукавить!..
Но всякій, кто хоть разъ, хоть вскользь увидѣлъ
Лицо его и взглядъ или хоть поступь,
Тотъ во всю жизнь повѣрить не дерзнетъ,
Что Аларкосъ способенъ на коварство.
Нѣтъ, нѣтъ, виной всему она сама.
Какъ въ свѣтѣ дня, увѣрена я въ этомъ!
Хоть ни о чемъ доселѣ я не знала,
Но кажется, что вижу я теперь,
Какъ, возгорѣвъ къ тебѣ постыдной страстью,
Соблазнами коварными она
Тебя завлечь въ свои старалась сѣти;
Сама, сама тебѣ на шею висла
И грѣшными лобзаньями своими
Въ твоей душѣ стыдливой, чистой, честной
Насильственно желанья разожгла —
И вовлекла, лобзая, въ преступленье.
Проклятье ей, проклятье ей, змѣѣ!
Пускай мое проклятье тонкимъ ядомъ
Проникнетъ ей въ завистливое сердце
И совѣсти горящимъ, острымъ жаломъ
Сожжетъ ее, изсушитъ, изведетъ,
Пусть тѣнь моя ночь каждую…
Постой!
Не изрекай проклятій передъ смертью!..
Прости врагамъ, да ненависть и злоба
Твоей души на мигъ не осквернятъ.
Останься ты кротка, чиста, безгрѣшна,
Какой была всю жизнь: пусть въ мигъ твой смертный
Душа твоя, какъ чистая голубка,
Къ Всевышнему на небо воспаритъ.
Какъ, развѣ ты… Какъ, развѣ неизбѣжно
Я умереть должна?
Да! Неизбѣжно
Но если я къ ногамъ твоимъ паду
И обнимать твои колѣни стану,
И слезы лить, — ты пощадишь меня?
Нѣтъ, нѣтъ! Повѣрь, я не могу, не властенъ…
Вѣдь знаешь ты, что всякія мученья
Я за тебя съ веселіемъ приму…
Но я теперь не властенъ надъ собою.
Но если я начну кричать и крикомъ
Перебужу всѣхъ въ домѣ, — что тогда?
Но ты письмо читала, такъ припомни,
Что сказано въ концѣ.
Ахъ, Боже, Боже!
Тамъ сказано… я вспомнила теперь!…
Я вспомнила, что смерть за ослушанье
Тебѣ грозитъ. О, да, теперь, конечно,
Я умереть должна… Да, я теперь готова,
Да, я теперь желаю умереть,
И смертный мигъ мнѣ больше ужъ не страшенъ…
Но погоди! Что станется теперь
Съ несчастными малютками моими?
Молю тебя, мой другъ, ни на минуту
Ты въ домѣ ихъ своемъ не оставляй,
А отошли съ надежнымъ человѣкомъ
Къ сестрѣ моей: у ней вѣдь нѣтъ дѣтей,
А къ нашимъ такъ привязана она,
Что матерью имъ будетъ самой нѣжной.
Готовъ ли ты мою исполнить просьбу?
Клянусь тебѣ ее исполнить свято.
Теперь, мой другъ, готова къ смерти я…
Нѣтъ, погоди: ты слышишь: пробудился
Малютка нашъ прекрасный: плачетъ онъ.
Позволь его мнѣ грудью покормить
Въ послѣдній разъ; потомъ мою молитву
Въ послѣдній разъ я совершу предъ Богомъ,
Прося въ грѣхахъ прощенья, а потомъ…
Потомъ, мой другъ, простимся мы на вѣки!..
III.
правитьПо площадямъ и улицамъ Толедо
Между дворцомъ и церковью соборной
Стоялъ народъ громадою сплошной:
Со всѣхъ концовъ столицы королевской,
Изъ ближнихъ селъ и городовъ, и замковъ,
Толпы гражданъ, монаховъ, поселянъ
И рыцарей, и странниковъ, и нищихъ
Стеклись сюда къ дню свадьбы инфантины
На празднество роскошное взглянуть.
Но сумраченъ былъ видъ толпы народной
И видѣлась на лицахъ изумленныхъ
Тревожнаго, тяжелаго вопроса
И скорбнаго недоумѣнья тѣнь.
И сдержанный, глухой какой-то ропотъ
По временамъ въ народѣ проносился,
Какъ моря шумъ зловѣщій передъ бурей:
Извѣстіемъ нежданнымъ озадаченъ
Былъ весь народъ: еще не смолкли толки
Въ устахъ его о смерти непонятной,
Постигшей вдругъ супругу Аларкоса,
Какъ снова вѣсть нежданная промчалась,
Что Аларкосъ помолвленъ съ инфантиной.
Ужъ собрался въ палатахъ короля
Почетный сонмъ всей гнати королевства:
Сановники, вельможи, царедворцы,
Всѣ въ волотѣ и камняхъ самоцвѣтныхъ,
Стояли тамъ блестящею толпой
И царственной невѣсты ожидали,
Чтобъ въ шествіи торжественномъ, всѣмъ сонмомъ,
Сопровождать ее до алтаря.
И вотъ она предстала передъ ними
Худа, блѣдна, какъ призракъ, но прекрасна —
Исполненъ былъ спокойствія, величья
И гордости ея блестящій взоръ
И на устахъ холодныхъ, помертвѣлыхъ
Привѣтная виднѣлася улыбка
Но лишь она явилася въ дверяхъ,
Какъ странное какое-то смущенье,
Таинственный, всѣмъ непонятный ужасъ
Собраніемъ внезапно овладѣли,
Какая-то мучительная тяжесть
Всѣмъ на душу мгновенно налегла. —
И тишина повсюду гробовая
Настала вдругъ: какъ будто инфантина
Давила всѣхъ присутствіемъ своимъ.
Когда-жъ она, прошедъ передъ толпой
Чрезъ весь дворецъ, сокрылася изъ виду, —
То вырвался у всѣхъ въ одно мгновенье
Изъ груди вздохъ: какъ будто вся толпа
Вдругъ вырвалась на свѣжій, вольный воздухъ
Изъ душнаго подземнаго затвора.
Вотъ двинулся къ собору изъ дворца
Торжественно вѣнчальный поѣздъ пышный;
Раздвинулись народныя толпы
Предъ царственной невѣстою, — и вмигъ
Всѣ головы предъ нею обнажились
И раздались было кой" гдѣ въ народѣ
Привѣтственные клики въ честь ея,
Но замерли застѣнчиво и робко.
И двигался блестящій поѣздъ брачный
По площадямъ и улицамъ Толедо,
Среди толпы и мрачной, и безмолвной,
Какъ шествіе печальныхъ похоронъ.
А между тѣмъ день ясный помрачался:
Надъ поѣздомъ по небу подвигалась
Вся черная, какъ траурный покровъ,
И грозная, какъ гнѣвъ небесный, туча,
И слышались вдали раскаты грома.
И все сильнѣе слышались они,
И все росла, росла по небу туча
И, наконецъ, задвинула все небо.
И вотъ, когда достигъ до церкви поѣздъ,
И поднялась на паперть инфантина, —
Вдругъ съ яростью завылъ свирѣпый вихрь
И ринулся, взметая пыль, по стогнамъ.
И потряслись со трескомъ и со звономъ
Желѣзные листы церковной кровли,
И молнія змѣею исполинской
Изъ черныхъ тучъ надъ папертью сверкнула, —
И гулъ и трескъ удара громоваго
Какъ бы потрясъ весь храмъ и всю окрестность.
И трепетомъ холоднымъ тотъ ударъ
Отозвался въ груди преступной дѣвы:
Она едва-едва не пошатнулась,
Едва-едва не вскрикнула отъ страха,
Но въ тотъ же мигъ собою овладѣвъ,
Съ осанкою свободной, величавой
И съ прежнею улыбкой на устахъ,
Вступила въ храмъ, блистая красотою.
Ужъ тамъ стоялъ донъ-Аларкосъ. Ужасенъ —
Былъ видъ его; никто-бъ не могъ узнать
Въ немъ прежняго красавца молодаго: —
Въ короткій срокъ изсохло, пожелтѣло
И рѣзкими морщинами покрылось
Его лицо, и кудри побѣлѣли
И развились, и впалые глаза
Свѣтилися болѣзненнымъ огнемъ
И, будто бы въ безуміи, блуждали
По сторонамъ. Увидѣвъ инфантину,
Онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и невольно,
И ужаса и отвращенья полонъ,
Закрылъ глаза рукой и отшатнулся…
И пробѣжалъ въ толпѣ чуть слышный шёпотъ,
И взоры всѣхъ пытливо и тревожно
На жениха съ невѣстой устремились;
Но близь него стоявшій царедворецъ,
Склонясь къ нему съ холодно-строгимъ видомъ,.
Сказалъ ему, для всѣхъ не слышно, что-то;
Тогда, пришедъ въ себя, графъ Аларкосъ
Дрожащею и хладною рукою
Повелъ свою невѣсту къ алтарю.
И вотъ предсталъ, блистая въ облаченьи,
На встрѣчу имъ служитель алтаря,
И раздались подъ сводами собора
Величественно-мощные раскаты
И переливы стройные органа,
И пѣніе согласныхъ голосовъ, —
И начался святой обрядъ вѣнчанья.
Но лишь успѣлъ священникъ произнесть
Призваніе Господней благодати,
Какъ молнія по церкви въ полумракѣ
Пылающимъ потокомъ пролилась, —
И грянулъ громъ. И молнія опять,
Все облила волной дрожащей свѣта,
И снова громъ за молніей ударилъ,
И молнія вновь вспыхнула, и снова
За нею громъ раздался, и за громомъ
Вновь молнія всю церковь осіяла.
И молнія за молніей, сверкая,
Въ одинъ потокъ слилася безконечный,
И каждое мгновенье громъ за громомъ
Катился вслѣдъ, и громы всѣ слились
Въ одинъ глухой и непрерывный гулъ.
И заглушилъ ихъ рокотъ звукъ органа
И пѣніе молитвенное клира,
И возгласы священника. Всѣ въ страхѣ
И трепетѣ чего-то ожидали.
И вотъ, когда священникъ возгласилъ
Послѣднія великія слова, —
И таинство великое свершилось, —
Въ тотъ мигъ какъ бы разверзлись небеса
Изъ края въ край; и цѣлымъ моремъ свѣта
И пламени на землю вдругъ дохнули,
И грянулъ громъ съ такою силой лютой,
Что дрогнулъ весь соборъ до основанья,
И грянули надъ нимъ и загудѣли
Громадные колокола всѣ разомъ,
И обуялъ всѣхъ ужасъ въ то мгновенье:
У всѣхъ глаза закрылися невольно,
И мысль одна у каждаго мелькнула, —
Что часъ его послѣдній наступилъ.
Но грозное мгновенье миновалось, —
И обмерли отъ ужаса всѣ снова:
Графъ Аларкосъ недвижный, бездыханный
Лежалъ у ногъ второй своей жены.
IV.
правитьВъ монастырѣ пустынномъ и смиренномъ
Кончалася въ страданьяхъ и тоскѣ
Монахиня. Съ распятіемъ въ рукахъ
Стоялъ предъ ней монахъ, подвижникъ строгій,
И исповѣдь ея въ молчаньи слушалъ.
--«Святой отецъ!» — такъ говорила старцу
Монахиня — "мои грѣхи велики:
Уже три дня и три безсонныхъ ночи
Борюся я въ мученьяхъ нестерпимыхъ
Со смертію; но эти муки легче
Грѣховъ моихъ. Ты ужаснешься, старецъ,
Когда я ихъ открою предъ тобой.
Хоть ты живешь давно вдали отъ міра,
Но шумъ молвы грѣховной, злоязычной.
И въ келію затворника, какъ воздухъ,
Какъ солнца лучъ, врывается сквозь щели, —
Такъ вѣрно ты ужъ слышалъ не однажды
Разсказъ о томъ, какъ смертію внезапной
Скончалася графиня Аларкосъ,
Какъ мужъ ея вѣнчался съ инфантиной
И молніей былъ въ церкви пораженъ,
И какъ король нашъ доблестный и добрый,
Услышавъ вѣсть о смерти Аларкоса,
Отъ горести сошелъ за нимъ въ могилу.
И знаешь ты, что послѣ смерти мужа,
Вдругъ скрылася куда-то инфантина,
И что никто не знаетъ, гдѣ она.
Такъ знай, — она теперь передъ тобою!
Ужъ десять лѣтъ какъ со ступеней трона
Я въ эту келью бѣдную сошла,
Чтобъ замолить грѣхи мои предъ Богомъ:
Отецъ святой, ты слышалъ, что народъ
Подозрѣвалъ меня въ убійствѣ тайномъ,
И вѣрно ты народную молву
Счелъ клеветой; такъ знай, что гласъ народа.
На этотъ разъ, былъ вправду Божьимъ гласомъ.
Трепещешь ты! Тебѣ, святому старцу
И видъ одинъ преступницы ужасенъ;
Но долженъ ты съ терпѣньемъ христіанскимъ
Моихъ страстей и беззаконій повѣсть
Всю выслушать.
Зерномъ всѣхъ преступленій,
Всѣхъ темныхъ дѣлъ моихъ была любовь —
Безумная любовь къ донъ-Аларкосу.
Донъ-Аларкосъ былъ сирота, и съ дѣтства
Былъ взятъ отцомъ моимъ на воспитанье;
Какъ братъ съ сестрой, мы вмѣстѣ съ нимъ росли.
Ужъ съ дѣтскихъ лѣтъ любви къ нему глубокой
Въ моей душѣ зародышъ разростался,
Но ужъ съ тѣхъ поръ слѣпая, злая гордость
Во мнѣ въ борьбу съ любовію вступила.
Донъ-Аларкосъ былъ старѣе меня,
Но я его въ своей держала власти:
Онъ мнѣ во всемъ безъ спору подчинялся…
Меня любилъ онъ горячо и нѣжно:
Но всѣ его сердечные порывы,
Всѣ нѣжные слова его и взгляды
Встрѣчала я насмѣшкой ядовитой —
Безжалостно ему терзала сердце
Притворною холодностью моей.
Обидно мнѣ, неловко, стыдно было,
По гордости моей неумолимой,
Открыть предъ нимъ любовь мою хоть взглядомъ,
И за нее сама передъ собой
Я въ гордости униженной краснѣла;
Казалось мнѣ постыднымъ униженьемъ
Кому-нибудь всѣмъ сердцемъ покориться.
А между тѣмъ я чувствовала ясно,
Что всей душой моею непреклонной
Покорена навѣки Аларкосу.
О, какъ тогда я жаждала, стремилась
Исторгнуть страсть изъ сердца моего,
Чтобъ чувствовать себя свободной, сильной,
Чтобы царить надъ всѣми безгранично
Своей красой и властвовать, и двигать
Сердцами всѣхъ по прихоти моей!
Ко мнѣ текли толпами женихи,
Но съ гордою холодностью суровой
Я ихъ мольбы отвергла навсегда.
Вотъ, наконецъ, и скромный Аларкосъ,
Преодолѣвъ застѣнчивость и робость,
Мнѣ предложить рѣшился руку. Долго
Въ моей душѣ съ любовью страстной, жгучей.
Боролася упорно злая гордость.
И гордость верхъ надъ страстью одержала:
Донъ-Аларкосъ отказъ мой получилъ.
Онъ долго былъ въ отчаяньи; однако
Съ своей судьбой онъ какъ-то примирился
И въ бракъ вступилъ съ красавицей извѣстной,
Подругою и сверстницей моей.
Тогда во мнѣ вскипѣли съ новой силой
И поднялись и гордость, и любовь:
Онѣ теперь въ борьбу ужъ не вступали,
Но, заключивъ союзъ противъ меня,
Едва совсѣмъ мнѣ разумъ не затмили.
"Онъ могъ ее, ее мнѣ предпочесть,
Твердила я въ какомъ-то изступленьи,
И ревностью, и злобою сгарая,
Онъ предпочесть мнѣ смѣлъ кого-нибудь!
Онъ могъ меня забыть для новой страсти!
Онъ могъ снести отказъ мой и не умеръ
Съ отчаянья, и потерявъ меня,
Утѣшился — женился на другой. «
Средь этихъ мукъ, я, наконецъ, рѣшилась.
Чтобъ успокоить страждущую гордость,
Во что-бъ ни стало, вырвать Аларкоса
Изъ сладостныхъ супружескихъ объятій
Соперницы ликующей моей
И вновь его къ ногамъ моимъ повергнуть.
Вотъ, наконецъ, мигъ роковой насталъ:
Открылась я въ любви предъ Аларкосомъ,
И въ тотъ-же мигъ въ груди его проснулась
И вспыхнула, и охватила душу
Насильственно подавленная страсть.
И сталъ молить, сталъ требовать упрямо
Онъ тайнаго свиданія со мной
И въ вѣрности до гроба мнѣ поклялся.
Но не могла рѣшиться долго я
Идти на грѣхъ — навѣкъ лишиться чести,
А главное, хотя на мигъ единый
Предъ кѣмъ-нибудь душою преклониться
И показать покорность Аларкосу.
Къ тому-жъ тогда такъ было мнѣ отрадно,
Такъ сладостно его томить и мучить
Отказами суровыми моими.
Но, наконецъ, ему я отдалась, —
И съ той поры, какъ бы по волшебству,
Донъ Аларкосъ внезапно измѣнился:
Онъ охладѣлъ во мнѣ, онъ избѣгалъ
Свиданія со мной и сталъ онъ мраченъ,
Терзаемый уныньемъ и тоской.
Раскаянье и совѣсти мученья
Смѣнили въ немъ любви преступной пылъ:
Онъ чувствовалъ теперь себя преступнымъ
Предъ доброю и вѣрною женой;
Его душѣ возвышенной и чистой
Казалося противно, ненавистно
Притворствовать всечасно передъ ней —
Ласкать ее, тая въ душѣ измѣну.
И онъ меня покинулъ навсегда;
Но навсегда осталося со мною
Безчестіе; лишь бракомъ съ Аларкосомъ
Могла его отъ свѣта я сокрыть.
Тогда-то я пошла на преступленье
И женщину невинную, святую,
Руками мужа, преданнаго ей.
Ей милаго, безжалостно убила.
Я думала, что этимъ преступленьемъ
Уже совсѣмъ достигла я до цѣли
Всѣхъ тайныхъ думъ и темныхъ ковъ моихъ:
Я думала, что бракъ мой съ Аларкосомъ
Спасетъ меня передъ судомъ людскимъ
Отъ вѣчнаго безславія, — и что же?
Небесный судъ разрушилъ въ мигъ единый
Всѣ замыслы мои: донъ-Аларкосъ
Мнѣ мужемъ былъ всего одно мгновенье,
И смерть его, карающей десницей
Сорвавъ покровъ съ безчестья моего,
Меня на судъ предъ свѣтомъ выставляла…
О, какъ тогда скорбѣла горько я,
Что не меня казнилъ огонь небесный:
Тогда любви моей постыдной тайну
Я унесла-бъ съ собой по мракъ могилы…
Отецъ святой, я знаю, какъ ужасенъ,
Какъ черенъ грѣхъ, мнѣ душу тяготящій,
Но десять лѣтъ и день, и ночь въ молитвѣ
Смиренно лью я слезы покаянья:
Ужъ десять лѣтъ казню и изнуряю
Я плоть свою: желѣзныя вериги,
Мнѣ истерзавъ изнѣженное тѣло.
Впились въ него, вросли въ него глубоко
И тяжестью своею сокрушили,
Разрушили мнѣ силы молодыя.
Молю тебя, святой отецъ, молю
Мнѣ отпустить мой грѣхъ. Мнѣ страшно, страшно
Съ нимъ умереть, — предстать въ загробный міръ
Здѣсь на землѣ тобою осужденной:
Я вся дрожу, я млѣю, волосъ дыбомъ
Становится на головѣ моей,
Хладѣетъ кровь и меркнетъ свѣтъ въ глазахъ,
Когда себѣ хотя на мигъ представлю,
Какая казнь за гробомъ — въ жизни вѣяной
Готовится мнѣ за грѣхи мои…
О, отпусти мнѣ ихъ, молю тебя;
Когда въ тебѣ и къ грѣшницѣ есть жалость,
То, ты хотя изъ жалости, спаси
Несчастную безпомощную душу:
Довольно я и на землѣ страдала.
Скорѣй, скорѣй, молю тебя, простри
Ты надо мной прощающую руку…
Скорѣй, скорѣй, быть можетъ, мигъ послѣдній
Приблизился: мнѣ мнится, что злой ангелъ
Ужъ за душой моей сюда пришелъ
И надъ моимъ склонился изголовьемъ:
Я чувствую, какъ огненнымъ дыханьемъ
Его уста ужъ вѣютъ надо мной…
Еще лишь мигъ, — и онъ уже исхититъ
Мою грѣхомъ опутанную душу!…
Что жъ медлишь ты, святой отецъ?! Спаси,
Спаси меня»!..
И грѣшница, рыдая,
Въ отчаяньи себѣ ломала руки
И съ воплями взывала о прощеньи
Къ духовнику. Но духовникъ сѣдой,
Признаніемъ нежданнымъ потрясенный,
Трепещущій, разгнѣванный и блѣдный
Предъ грѣшницей великою стоялъ,
И въ ужасѣ глаза потупивъ въ землю,
Молчаніе въ раздумій хранилъ*).
- ) Основаніемъ этому стихотворенію послужилъ древній испанскій романсъ изъ сборника народныхъ испанскихъ романсовъ, извѣстнаго подъ именемъ Romancero, Французскій переводчикъ и истолкователь этого сборника, въ предисловіи въ романсу Графъ Аларкосъ, старается доказать, посредствомъ историческаго объясненія нравовъ эпохи, что умерщвленіе жены Аларкоса самимъ Аларкосомъ, по повелѣнію короля, не заключаетъ въ себѣ ничего невѣроятнаго. Онъ говоритъ слѣдующее: "Предлагая читателямъ этотъ разсказъ, мы считаемъ нужнымъ сказать нѣсколько словъ о двойственномъ характерѣ власти, которою пользовались испанскіе короли въ Средніе Вѣка. Какъ политическіе властители государства, испанскіе короля имѣли только ограниченную власть, противъ которой не разъ возставали сильные вассалы; но, какъ верховный судья, испанскій король, внѣ своей политической дѣятельности — въ своихъ частныхъ сношеніяхъ съ подданными, обладалъ неслыханно широкими правами: онъ имѣлъ надъ каждымъ изъ своихъ вассаловъ власть почти безграничную, власть, какую имѣлъ въ то время отецъ семейства надъ своими дѣтьми; онъ распоряжался какъ хотѣлъ не только ихъ имуществомъ и ихъ жизнью, но даже ихъ совѣстью. Обращаясь въ романсу Графъ Аларкосъ, мы просимъ читателей не терять изъ виду нашей замѣтки. (Romancero espagnol traduction complète par Damas Hinard, tome 2, Comte Alarcos).
Замѣчательно, что Лопе де-Вега, сдѣлавъ изъ Графа Аларкоса піесу, назвалъ ее «Плачевная необходимость».