Глава IX. Новый принцип управления; общественная польза и подача голосов
Переворот, который ниспроверг владычество жреческого класса и поднял низшие классы до уровня древних родоначальников, знаменует собою начало нового периода в истории гражданских общин. Произошло нечто вроде общественного обновления. Тут не только власть перешла от одного класса к другому, но тут были отвергнуты древние принципы, и явились новые правила, которым предстояло управлять человеческим обществом.
Правда, гражданская община сохранила те же внешние формы, которые были у нее и в предшествующую эпоху. Республиканский строй продолжал существовать, и магистраты почти повсюду сохранили свои прежние названия. В Афинах по прежнему были архонты, в Риме — консулы. Точно также ничто не изменилось и в церемониях общественной религии: трапезы в пританеях, жертвоприношения при начале собраний, ауспиции и молитвы — все это было сохранено. Вещь вполне обычная: когда человек отбрасывает какие-нибудь старые учреждения, то он хочет сохранить, по крайней мере, их внешности.
Но по существу все изменилось. Учреждения, права, верования, нравы — были в этот новый период иными, чем они были в эпоху предыдущую. Древний строй исчез, увлекая за собою и те суровые правила, которые он во всем установил; был создан новый строй, и человеческая жизнь изменилась.
В продолжение долгих веков религия была единственным принципом управления. Нужно было найти другой принцип, который был бы способен заменить ее и мог бы, как и она, управлять обществом, охраняя его насколько возможно от колебаний и столкновений. Принципом этим, на котором отныне было основано управление гражданских общин, сделалось общественное благо, общественная польза.
Нужно обратить внимание на этот новый догмат, появившийся тогда в умах людей и в истории. Раньше высшим законом, из которого вытекал весь общественный порядок, была религия, но не польза общества. Общественной связью являлась обязанность совершать обряды культа; из этой религиозной обязанности для одних вытекало право повелевать, для других обязанность повиноваться; отсюда же произошли законы правосудия, порядок судопроизводства, правила общественных совещаний и войны. Гражданские общины не задавались вопросом, полезны ли устраиваемые ими учреждения; эти учреждения создавались потому что так требовала религия. Ни общественная польза, ни удобство не были побудительными причинами при их установлении, и если жреческий класс боролся, защищая их, то не во имя общественной пользы, а во имя священных традиций.
Но в тот период, к которому мы теперь подходим, священная традиция уже не имеет власти, и религия уже больше не управляет. Единственным регулирующим началом, откуда должны с этого времени все учреждения черпать свою силу, которое является выше индивидуальной воли и может обязать ее подчиниться себе, — является принцип общественной пользы; древнюю религию заменяет теперь то, что латины называют res publica, а греки λαόν. Вот что определяет отныне учреждения и законы, вот к чему относятся все важные мероприятия гражданской общины. Теперь при обсуждении дел в сенате или в народных собраниях будет ли обсуждаться какой-нибудь закон или форма правления: какой-нибудь пункт частного права или политическое учреждение — собрание не задается более вопросом, что предписывает религия, но спрашивает себя, чего требует общественная польза.
Солону приписывают слова, которые очень хорошо характеризуют новый строй. Некто спросил его, думает ли он, что дал своему отечеству наилучшее устройство: «Нет, — ответил он, — но наиболее для него подходящее». А такое требование — только относительного достоинства от формы правления и от закона — было фактом совершенно новым. Древние формы государственного устройства, древние конституции, основанные на правилах культа, провозглашали себя непогрешимыми и неизменными, в них была строгость и непреклонность религии. Солон же указал своими словами, что на будущее время политический строй должен согласоваться с потребностями, нравами и интересами людей каждой эпохи. Дело было теперь более не в абсолютной истине, с этого времени правила управления должны были стать подвижными и изменяемыми. Говорят, что Солон желал, чтобы его законы соблюдались самое большее в течение ста лет.
Требования общественной пользы не так абсолютны, ясны и определенны, как требования религии; их можно всегда оспаривать, они сначала не замечаются. Наиболее простой и верный способ узнать, чего требует общественная польза, представлялся в том, чтобы созвать людей и спросить их, посоветоваться с ними. Такой образ действия считался необходимым и практиковался почти ежедневно. В предшествовавшую эпоху почти вся сущность совещательных собраний заключалась в диспициях: мнение царя, жреца, священного магистрата — было всемогуще; голосовали мало и больше для исполнения формальности, чем для того, чтобы узнать мнение каждого. Но с этих пор каждый вопрос стал подвергаться голосованию, надо было знать мнение всех для того, чтобы понять, в чем состоят общие интересы. Подача голосов сделалась важным фактором управления. Она была источником учреждений, законом права; подача голосов решала, что полезно и даже справедливо; она стояла выше магистратов, даже выше самих законов, она была верховной властью гражданской общины.
Образ правления изменился, таким образом, по самой своей природе; теперь уже его главною обязанностью не являлось точное и правильное выполнение религиозных обрядов, он был установлен, главным образом, для того, чтобы поддерживать порядок и мир внутри, достоинство и могущество гражданской общины вовне. То, что стояло некогда на втором плане, перешло теперь на первый. Политика стала впереди религии, и управление людьми стало делом человеческим. Вследствие этого или были созданы новые магистраты, или же старые получили, по меньшей мере, новый характер. Это можно видеть, например, в Афинах и в Риме.
В Афинах, во время владычества аристократии, архонты были, главным образом, жрецами; обязанности судить, управлять, вести войны, сводились к столь немногому, что могли без неудобства быть присоединены к жречеству. Когда афинская гражданская община отказалась от старых религиозных приемов и способов управления, то она не уничтожила должности архонта, потому что афиняне особенно не любили уничтожать что-либо древнее. Но рядом с архонтами они установили зато других магистратов, которые по самому свойству своих обязанностей лучше отвечали потребностям эпохи. То были стратеги. Слово это означает полководца, но власть их была не исключительно военная; на их обязанности лежали сношения с другими гражданскими общинами, управление финансами и все, что касалось порядка и благоустройства в городе.
Можно сказать, что в руках архонтов была религия и все, что к ней относилось, вместе с отправлением правосудия, в то время как стратеги имели политическую власть. Архонты сохранили ту власть, которая была создана в древние века и так, как она тогда понималась; власть же стратегов была новая, установленная новыми потребностями. Мало-помалу у архонтов остался только внешний вид власти, вся же она, в действительности, перешла к стратегам. Эти новые должностные лица не были более жрецами, они исполняли разве только самые необходимые обряды во время войны. Управление все более и более стремилось отделиться от религии.
Стратеги могли быть избираемы и вне класса эвпатридов; при том испытании, которому их подвергали раньше чем назначить (δοκιμασία), их не спрашивали, как спрашивали архонтов, есть ли у них домашний культ, и происходят ли они из незапятнанной семьи; достаточно было того, чтобы они исполняли всегда свои гражданские обязанности и имели земельную собственность в Аттике. Архонты назначались по жребию, т. е. волею самих богов; иначе было со стратегами. Так как управление становилось все более трудным и сложным, и благочестие не являлось уже главным качеством, а требовалась ловкость, осмотрительность, мужество, уменье повелевать, то и голос судьбы не считался более достаточным для того, чтобы создать хорошего магистрата. Гражданская община не хотела более оставаться связанной мнимою волей богов, она стремилась к тому, чтобы иметь свободный выбор своих вождей. Являлось естественным, чтобы архонт, как жрец, избирался волею богов; но стратег, в руках которого находились материальные интересы гражданской общины, должен был избираться людьми.
Если мы будем подробно рассматривать учреждения Рима, то увидим, что и там совершались перемены в том же роде. С одной стороны, плебейские трибуны усилили до такой степени свою власть, что управление республикой, по крайней мере, во всем, что касалось внутренних дел, перешло в конце концов в их руки; сами же трибуны, не облеченные совершенно жреческим характером, весьма походили на стратегов. С другой стороны, и консульство не могло существовать, не изменившись по существу; все, что было в нем жреческого, мало-помалу постепенно исчезло. Правда, уважение римлян к священным традициям и формам прошедшего требовало, чтобы консул продолжал совершать религиозные обряды, установленные предками; но совершенно понятно, что в тот день, когда консулами сделались плебеи, обряды эти обратились в пустую формальность. Консульская должность становилась все менее и менее жречеством и все более и более властью. Эта перемена была медленная, незаметная, нечувствительная, но тем не менее она была полная. Консульство, во времена Сципионов, конечно, не было тем же, чем оно было во времена Публиколы. Военные трибуны, которых установил сенат в 443 г. и о которых древние сообщают нам слишком мало сведений, были, быть может, переходной ступенью между консульством первой эпохи и консульством последующей.
Можно заметить, что произошла также перемена и в самом способе избрания консулов. В первые века подача голосов по центуриям была, действительно, как мы это видели, только простой формальностью. В сущности же консул каждого года избирался консулом предыдущего года, передававшим ему ауспиции, испросив на то предварительно соизволения богов. Центурии голосовали только за двух или трех кандидатов, предложенных им консулом, находящимся при должности; никаких прений при этом не происходило. Народ мог ненавидеть предложенного кандидата, и тем не менее он принужден был подавать за него голоса. В ту эпоху, о которой мы говорим теперь, избрание происходило уже совершенно иначе, хотя формы его и оставались еще прежними; как и прежде, при начале собрания совершался религиозный обряд, и затем шла подача голосов; но религиозная церемония теперь только формальность, а сущностью является голосование. Кандидат должен быть еще представлен председательствующим консулом, но этот консул теперь обязан, если не по закону, то в силу обычая, принимать всех кандидатов и относительно всех их объявлять, что ауспиции равно им всем благоприятны.
Таким образом, центурии избирают того, кого они хотят. Избрание не принадлежит более богам, оно в руках народа. К богам и ауспициям обращаются только с тем условием, что они должны быть беспристрастны относительно всех кандидатов. Избирают же люди.