Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко.
Томъ четвертый
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербургѣ. 1914
І.
правитьВъ одномъ современномъ «дѣлѣ», въ которомъ шла рѣчь о разныхъ «столкновеніяхъ людей» вооруженныхъ съ людьми безоружными, пишущему эти строки пришлось натолкнуться на одно колоритное показаніе. «Онъ повалилъ меня на полъ, — повѣствовалъ одинъ злополучный обыватель о стражникѣ, — и сталъ кричать товарищу: давай сюда кинжалъ! Я ему покажу запорожскую храбрость!..»
Этотъ небольшой эпизодъ вспоминается мнѣ всякій разъ, когда я читаю въ газетахъ извѣстія о вызовахъ на дуэли, столь частыхъ въ послѣднее время. Много ли нужно, въ самомъ дѣлѣ, «запорожской храбрости», чтобы ткнуть кинжаломъ безсильнаго и безоружнаго человѣка? И дѣйствительно ли запорожская храбрость состояла въ такого рода дѣйствіяхъ?
Вотъ, напримѣръ, г. Смирнскій вызываетъ на дуэль депутата Якубсона, за его рѣчь въ Госуд. Думѣ, и стремится во что бы то ни стало прострѣлить, проколоть или изрубить «въ честномъ бою» этого скромнаго депутата первой Думы, завѣдомо не умѣющаго держать въ рукахъ ни сабли, ни пистолета. Депутатъ Якубсонъ взялъ назадъ свои слова, подавшія поводъ къ шумному выступленію поручика, и печатно разъяснилъ ихъ въ такомъ смыслѣ, что, казалось, не остается даже тѣни основаній для дуэли. Но поручикъ Смирнскій не принималъ никакихъ резоновъ и рвался въ бой. Газеты оповѣщали о тактическихъ ходахъ, коими г-нъ Смирнскій стремился во что бы то ни стало вывести миролюбиваго депутата на «поле чести», а многіе зрители лю5овались этой джигитовкой: г. Смирнскій получалъ въ печати же коллективныя и индивидуальныя поощренія, выраженія адмираціи и привѣтствія. На одно изъ нихъ (присланное въ формѣ поздравленія) онъ отвѣтилъ съ величавою скромностью, что поздравленія будутъ умѣстны, когда онъ доведетъ свое дѣло до конца. Иначе сказать, если бы вооруженному человѣку удалось, съ надлежащаго разрѣшенія, прострѣлить, проколоть или изрубить человѣка, не умѣющаго владѣть никакимъ оружіемь, кромѣ слова, — то въ этомъ былъ бы достаточный поводъ для публичныхъ поздравленій и овацій! И человѣкъ, это сдѣлавшій, попалъ бы въ глазахъ нѣкоторыхъ соотечественниковъ въ герои.
Въ старину происходили дуэли, но не происходило такихъ публичныхъ вызововъ, потому что за нихъ по головкѣ тогда не гладили… Въ Николаевское время людей, одержимыхъ избыткомъ «запорожской храбрости», посылали на Кавказъ, порой рядовыми, гдѣ они имѣли возможность помѣряться съ равными по храбрости противниками. Этотъ порядокъ, признаюсь, кажется мнѣ лучшимъ, чѣмъ теперешнее поощреніе дуэлей въ военной средѣ. Въ самомъ дѣлѣ: человѣкъ считаетъ, что честь дороже ему жизни — своей и чужой. Но передъ рискомъ чужой или своей жизнью — что значитъ отвѣтственность передъ судомъ, что значитъ личное спокойствіе и карьера? И потому въ цѣпи нелогичностей, изъ коихъ по самой своей природѣ состоитъ такъ называемое «дуэльное право», — было все-таки наименѣе нелогичнымъ то обстоятельство, что, на пути къ дуэльному барьеру, стоялъ еще барьеръ законной отвѣтственности и риска, хоть до извѣстной стенени сдерживавшій безцѣльное бреттерство.
Дуэли все-таки бывали — порой, конечно, и безсмысленными. Это былъ предразсудокъ общества, но и регулировался онъ самимъ же обществомъ. Теперь дуэль въ извѣстныхъ случаяхъ является чуть не служебной командировкой. И разъ «общество гг. офицеровъ» признаетъ поводъ достаточнымъ, то дуэль часто является своего рода спортомъ: вызывающій не рискуетъ ничѣмъ. Служебное положеніе его не пошатнется, пожалуй, даже укрѣпится… А «скрестить шпагу» или обмѣняться выстрѣлами съ штатскимъ человѣкомъ, завѣдомо не умѣющимъ стать въ дуэльную позу и взять на прицѣлъ, — рискъ болѣе, чѣмъ ничтожный.
Въ прежнее время гораздо легче удовлетворялись извиненіями или разъясненіями… За то въ прежнее время на вызовъ въ родѣ того, какой былъ посланъ "безъ надлежащаго разрѣшенія поручику Смирнскому третьимъ лицомъ, лучше Якубсона владѣющимъ оружіелъ, — обыкновенію отказами не отвѣчали…
Какъ всякое явленіе, выросшее на исторической бытовой почвѣ, дуэлъ не поддается пересадкѣ на почву оффиціальныхъ уставовъ и начальственныхъ распоряженій. Пересаженная такимъ образомъ, — она явно теряетъ свою нелогичную, нераціональную, но когда-то все-таки живую рыцарскую подвладку и вырождается въ турниръ, завѣдомо слишкомъ безопасный для одной и слишкомъ опасный для другой стороны.
Прежде, если случалось столкновеніе, «задѣвающее честь», — обиженный обращался къ своимъ близкимъ друзьямъ приблизительно съ слѣдующимъ совершенно конфиденціальнымъ разговоромъ:
— Я понимаю, что моя просьба сопряжена съ личными для васъ неудобствами. Вамъ грозитъ отвѣтственность по суду, исключеніе со службы, заключеніе въ крѣпости, можетъ быть, ссылка на Кавказъ въ солдатской шинели. Но дѣло настолько серьезно, что я ставлю на карту собственную жизнь и жизнь другого…
«Друзья» такъ же серьезно принимались за дѣло и, прежде всего, вмѣстѣ съ секундантами противника обсуждали вопросъ о степени неизбѣжности дуэли и возможностяхъ примиренія… Если примиреніе не удавалось, — переходили къ техническимъ вопросамъ, стараясь избѣгать огласки и вмѣшательства властей. Вызововъ съ благосклоннаго разрѣшенія начальства, при посредствѣ широкой гласности, люди того времени не знали, а если бы кто-нибудь сказалъ тогдашнимъ дуэлистамъ, что наступитъ время, когда «приличный вызовъ иль картель» будетъ замѣненъ анонимными объявленіями въ «Новомъ Времени», то, навѣрное, они заранѣе изломали бы въ куски свои дуэльныя рапиры[1].
Теперь все это дѣлается иначе. Въ случаѣ личнаго вызова къ штатскому человѣку являются въ одинъ прекрасный день секунданты въ военныхъ мундирахъ и говорятъ (если не буквально, то по смыслу) приблизительно такъ:
— Милостивый государь. Такъ какъ начальство благосклонно разрѣшило нашему товарищу, отлично владѣющезіу оружіемъ, вызвать васъ на единоборство, то не угодно ли вамъ назначить часъ, когда вы пожалуете къ баръеру, чтобы испытать силу его руки и мѣткость глаза. Мы, конечно, знаемъ, что вы оружіемъ не владѣете вовсе и, кромѣ того, такъ какъ законъ о дуэляхъ къ вамъ не относится, то вы подвергаетесь законной отвѣтственности. Но успокойтесь: вы почти навѣрное будете уничтожены нашимъ другомъ, и отвѣчать вамъ едва ли придется. Впрочемъ, сабли у васъ будутъ одинаковой длины…
И если штатскій человѣкъ отказывается отъ столь великодушнаго предложенія, — то въ газетахъ появляются извѣстія о храбрости одной стороны и малодушіи другой, а иной разъ открывается даже нѣчто въ родѣ охоты.
Съ открытіемъ второй Государствешюй Думы случаи такихъ вызововъ участились, и начальство сочло даже нужнымъ принять соотвѣтствующія мѣры, чтобы не дать имъ обратиться въ массовое явленіе.
«Какъ намъ сообщаютъ, — писали недавно въ газетахъ[2], — начальникамъ дивизій предписано сдѣлать по ввѣреннымъ имъ войскамъ особыми приказами напоминаніе чинамъ офицерскаго состава, что вызовы на дуэль, совершенные лично заинтересованнымъ офицеромъ, по какому бы то ни было поводу, безъ предварительнаго обсужденія возможности поединка въ судѣ общества офицеровъ, будутъ признаваться дѣяніями незакономѣрными, съ отвѣтственностью по общимъ уголовнымъ законамъ. Начальству частей войскъ предписано всѣми мѣрами не допускать нарушенія высочайше установленныхъ правилъ о поединкахъ среди военнослужащихъ, строго требуя отъ подчиненныхъ, чтобы всякій разъ, въ необходимомъ случаѣ, они входили съ соотвѣтствующими ходатайствами о разрѣшеніи поединка».
Приказъ, по существу, благонамѣренный, направленный отчасти на обузданіе излишней боевой ревности гг. дуэлянтовъ. Въ газетахъ сообщаютъ о десяткахъ вызововъ, которме получили депутаты Церетели и Чурабовъ, и скоро, пожалуй, по поводу каждой рѣчи въ Думѣ такіе вызовы будутъ сыпаться дождемъ. Однако, — такъ какъ самая почва, на которой выросло это явленіе, нездорова, то даже и такіе приказы производятъ странное впечатлѣніе… «Входить всякій разъ съ ходатайствами о разрѣшеніи поединка»!.. Но какое же дѣйствительно живое чувство оскорбленной чести считается съ приказами и разрѣшеніями? Чувство чести — есть чувство по преимуществу индивидуальное, интимно-личное, съ волею начальства сообразоваться неспособное. Самое большее, что оно допускаетъ, это рѣшеніе свободно избранныхъ посредниковъ, считающихся не съ военно-уголовными статьями, а съ исторически складывавшимся совершенно автономнымъ «кодексомъ чести» и его традиціями. Такіе приказы указываютъ лучше всего, что дуэль, какъ историческое явленіе, совершенно выродилась. Теперь, согласно приказу за No такимъ-то, дуэлянты изъ военной среды могутъ или выступать чуть не колоннами по поводу каждаго инцидента и каждой рѣчи въ Таврическомъ дворцѣ, или… такъ же стройно отступать по командѣ начальства: «отбой!» Но вѣдь это уже дуэльный парадъ, дуэльные маневры, а не дѣло личной чести.
Правда, кромѣ «разрѣшенія начальства» требуется еще предварительное разсмотрѣніе со стороны общества гг. офицеровъ. Но что же представляетъ эта инстанція? Во-первыхъ, она совершенно корпоративна и отражаетъ специфическіе взгляды одной только военной среды. Въ прежнія времена вопросы о томъ, есть ли поводъ для дуэли, рѣшались посредниками, которые свободно избирались сторонами. Это было своего рода предварительное третейское разбирательство, обязанное, «по кодексу и по традиціи», исчерпать всѣ способы примиренія. Теперь это замѣнено одностороннимъ рѣшеніемъ корпораціи, для другой стороны не имѣющимъ никакой нравственной обязательности.
Но и въ этихъ узкихъ предѣлахъ, — есть ли рѣшеніе общества офицеровъ нѣчто совершенно автономное? Очевидно нѣтъ. «Сегодня, — читали мы, напримѣръ, въ „Русск. Вѣдомост.“[3], — слушается дѣло 9 офицеровъ Нѣжинскаго полка по 111 ст. 22 книги свода военныхъ постановленій за напечатаніе въ „Русскомъ Словѣ“ письма поручику Смирнскому, вызвавшему на дуэль депутата первой Думы, Якубсона. Всѣ обвиняемые въ настоящее время уже отчислены отъ Нѣжинскаго полка и прикомандированы къ рязанскому уѣздному воинскому начальнику, при чемъ содержаніе ихъ сокращено на половину».
Гг. офицеры Нѣжинскаго полка, т. е. все «общество офицеровъ» этого полка высказали порицаніе г-ну Смирнскому, находя очевидно, что такія проявленія дуэльной ретивости только компрометируютъ военное да и всякое званіе. И не ясно ли, что это заявленіе требовало со стороны заявителей дѣйствительнаго мужества, которое трудно усмотрѣть въ вызовѣ съ разрѣшенія начальства безоружнаго человѣка.
Эти офицеры наказаны еще до суда. Теперь судъ уже состоялся, и офицеры Нѣжинскаго полка, не согласные съ поручикомъ Смирнскимъ во взглядахъ на честь и достоинство арміи, начиная съ полковника и кончая врачемъ, — присуждены къ разнымъ степенямъ наказаній. Судъ, конечно, былъ не гласный, и мы не знаемъ, что говорили на этомъ судѣ офицеры, позволившіе себѣ имѣть свои собственные взгляды по вопросу о чести арміи и ея защитѣ. Что говорилъ прокуроръ, что говорила защита? Допускаемъ, конечно, что въ этомъ приговорѣ все формально согласовалось съ военной дисциплиной и съ «высочайше установленными правилами о поединкахъ». Но тѣмъ знаменательнѣе этотъ приговоръ, въ которомъ взгляды на честь выравниваются въ ранжирѣ дисциплины. Формальная, съ точки зрѣнія уставовъ, правильность приговора не устранитъ, конечно, внутренняго противорѣчія. Поручикъ Смирнскій понимаетъ извѣстнымъ образомъ честь арміи и способы ея защиты. И онъ демонстрировалъ это свое пониманіе очень шумнымъ образомъ. Офицеры Нѣжинскаго полка достоинство арміи понимаютъ иначе и считаютъ, что выступленіе поручика Смирнскаго ихъ, какъ офицеровъ, только компрометтируетъ. Если согласиться съ азбучной истиной, что чувство чести есть дѣло личной автономіи, а не служебныхъ предписаній, то оба эти взгляда автономны одинаково. Въ прежнія времена это могло бы повести, быть можетъ, между обѣими сторонами къ нѣкоторымъ счетамъ, въ которые начальство если бы сочло возможнымъ вмѣшаться оффиціально, то развѣ съ точки зрѣнія закона, карающаго дуэли вообще. Теперь и это выходитъ по иному. Поручикъ Смирнскій выступаетъ въ «вопросѣ чести» со своимъ личнымъ мнѣніемъ и — получаетъ одобреніе. Офицеры Нѣжинскаго полка позволяіотъ себѣ то же съ нѣсколько иной точки зрѣнія — и… прежде всего переводятся на половинное содержаніе! Итакъ, на воззрѣніяхъ поручика Смирнскаго положенъ начальническій штемпель… За противуположные взгляды на честь и достоинство люди штрафуются. Еще шагъ по этому пути и интимнѣйшее чувство, дорогое каждому свое личное пониманіе чести превратится въ исполненіе простого начальственнаго предписанія отъ такого-то числа, за No такимъ-то…
ІІ.
правитьДальше въ этомъ направленіи идти уже некуда, и мы перейдемъ отъ военныхъ дуэлей къ дуэлямъ чисто штатскимъ.
11 апрѣля въ газетѣ «Русь» появилось слѣдующее любопытное письмо[4]:
«Покорнѣйше прошу васъ не отказать помѣстить въ уважаемой назетѣ вашей слѣдующее: въ рѣчи, произнесенной въ засѣданіи Думы 30-го марта, депутатъ Наливкинъ бросилъ судебному вѣдомству тяжкое и незаслуженное оскорбленіе, обвиняя его въ продажности. 4-го апрѣля я предложилъ г. Наливкину заявить въ печати, что оскорблять русскій судъ онъ не имѣлъ ни нравственнаго права, ни основаній. Вмѣстѣ съ тѣмъ г. Наливкинъ былъ предупрежденъ о послѣдствіяхъ, которыя вызоветъ неисполненіе моего требованія. По истеченіи указаннаго въ моемъ письмѣ срока секунданты К. И. Савичъ и В. Н. Крестьяновъ передали г. Наливкину мой вызовъ на дуэль. 9-го апрѣля письмомъ на имя К. И. Савича г. Наливкинъ отказался принять вызовъ, сообщивъ при этомъ, что считаетъ себя отвѣтственнымъ только передъ фракціей, къ которой принадлежитъ, и что, подобно товарищамъ своимъ, дуэли не признаетъ. Воздерживаясь отъ всякихъ комментаріевъ къ приведеннымъ фактамъ, предаю огласкѣ образъ дѣйствій г. Наливкина, дабы общество само могло оцѣнить его по достоинству».
Подписано:
"Товарищъ прокурора с.-петербургскаго окружнаго суда
Слѣдуя любезному приглашенію автора письма, попробуемъ «оцѣнить по достоинству» это эффектное событіе, въ кототомъ военные мундиры гг. вызывающихъ замѣнены мундирами министерства юстиціи. Прежде всего мы должны сказать, что съ принципіальной стороной отвѣта г. Наливкина мы совершенно несогласны. «Отвѣтственность только передъ фракціей», о которой приходится слышать во второй или третій разъ, — едва ли замѣняетъ болѣе широкую и болѣе общую отвѣтственность передъ всей Думой, передъ общественнымъ мнѣніемъ, передъ здравымъ смысломъ, наконецъ, въ случаѣ надобности, передъ судомъ. «Крайніе правые» въ Думѣ тоже вѣдь фракція, но едва ли одобреніе ею, напримѣръ, нѣкоторыхъ выходокъ г-на Шульгина или дебошей г-на Пуришкевича можетъ замѣнить сужденіе болѣе широкихъ и болѣе здравомыслящихъ общественныхъ категорій… И, во всякомъ случаѣ, оно не имѣетъ для третьихъ лицъ нравственной обязательности… Рѣшеніе фракціи въ вопросахъ, задѣвающихъ моральные интересы третьихъ лицъ, — это вѣдь то же самое, что рѣшеніе офицерскаго суда для невоенныхъ…
Однако, если не ограничиться предѣлами сужденія, отводимыми намъ г-нъ Рубаномъ, то возникнетъ вопросъ, — каково значеніе и того «суда», къ коему взываетъ самъ г-нъ Рубанъ, передъ лицомъ простого и элементарнаго здраваго смысла. Представимъ себѣ, въ самомъ дѣлѣ, что призывъ г-на Рубана возымѣлъ послѣдствія, и г-нъ Наливкинъ, депутатъ, испыталъ на себѣ всю силу «запорожской храбрости» г-на Рубана, товарища прокурора. Вотъ онъ лежитъ бездыханенъ на «полѣ чести» или повергнутъ, въ бинтахъ и повязкахъ, на больничную койку. И третьи лица, не участвующія въ этомъ гибельномъ столкновеніи, обсуждаютъ вытекающія изъ него послѣдствія. Что они могутъ сказать по существу сего спора, т.-е. по вопросу о добродѣтеляхъ и порокахъ современной Ѳемиды?
— Однако, — скажетъ, вѣроятно, одинъ, — этотъ г. Рубанъ, даромъ что товарищъ прокурора, — а дерется, повидимому, не хуже самого поручика Смирнскаго. Посмотрите, какъ онъ обработалъ бѣднягу Наливкина. Что же касается до этого послѣдняго, то приходится признать, что въ фехтованіи онъ едва ли искуснѣе Якубсона.
— Да, — отвѣтитъ, пожалуй, другой. — Однако, вопросъ, изъ-за котораго произошло увѣчье, — ни въ какой зависимости отъ «запорожской храбрости» не стоитъ. И для меня теперь, при семъ горестномъ зрѣлищѣ, онъ остается столь же мало разъясненнымъ, какъ если бы результатъ былъ обратный, т.-е. если бы г. Наливкинъ повергъ храбраго г-на Рубана на больничную койку. Нѣкоторые случаи продажности --
Ну и такъ далѣе…
Это разсужденіе — сама логика. Къ этому присоединяются еще слѣдующія соображенія. Профессія поручика Смирнскаго требуетъ искусства въ нанесеніи и отраженіи ударовъ. Значитъ, его побѣда надъ г. Якубсономъ, безполезная для достоинства арміи, — явила бы (правда, въ самой слабой степени) его профессіональное искусство и была бы лестна для того военнаго манежа, гдѣ онъ обучался! фехтованію… Въ дѣлѣ г. Рубана нѣтъ и этого эфемернаго утѣшенія. Профессія товарища прокурора требуетъ болѣе логики и знанія законовъ, чѣмъ искусства въ стрѣльбѣ изъ пистолета и фехтованіи. Трудно представить, чтобы г. Рубанъ, даже въ самомъ простомъ дѣлѣ и даже въ крайней степени обвинительнаго вдохновенія, рѣшился предложить своему противнику, адвокату, оставить почву логической аргументаціи и вступить съ нимъ въ физическое единоборство въ судебной залѣ передъ зерцаломъ и передъ «составомъ суда»… «Божіи суды» давно осуждены въ курсахъ уголовнаго права. Почему же, выступая на защиту Ѳемиды вообще, т.-е. въ вопросѣ очень сложномъ, г. Рубанъ считаетъ этотъ "способъ полемики убѣдительнымъ и умѣстнымъ? Неужели, — скажетъ въ недоумѣніи публика, — дѣло бѣдной кліентки г. Рубана въ этомъ случаѣ такъ уже плохо въ логическомъ отношеніи, что ей остается только положиться на силу мышцъ товарища прокурора такого-то окружнаго суда?..
Въ самые уже послѣдніе дни г. Гурко, бывшій товарищъ министра, вызвалъ на дуэль Ѳ. И. Родичева, депутата. Совершалось это опять таки при благосклонномъ участіи гласности. Г. Гурко обратился къ г. Родичеву и одновременно въ «Новое Время» съ письмомъ слѣдующаго содержанія:
"Вчера въ Государственной Думѣ вы позволили себѣ утверждать, что мною совершены такія дѣянія, которыя въ сильнѣйшей степени затрагиваютъ мою честь. Утвержденія ваши, какъ явно противорѣчащія тому, что установлено судебнымъ слѣдствіемъ по дѣлу, о которомъ вы говорили, и что вамъ, безъ сомнѣнія, извѣстно, являются вполнѣ сознательной грязной клеветой.
"Если бы вы не принадлежали по рожденію къ русскому дворянству, то я бы ограничился привлеченіемъ васъ за этотъ гнусный поступокъ къ суду. Но, видя въ васъ русскаго дворянина, я ранѣе, чѣмъ прибѣгнуть къ этому средству, предлагаю вамъ отвѣтить за ваши слова тѣмъ единственнымъ (?!) способомъ, которымъ отвѣчаютъ въ подобныхъ случаяхъ порядочные люди, а именно, принявъ мой вызовъ (слѣдуетъ указаніе мѣста пребыванія уполномоченныхъ и времени, въ теченіе коего они будутъ ожидать уполномоченныхъ г. Родичева).
12 мая 1907 г.
Отвѣтъ Ѳ. И. Родичева напечатанъ 14 мая въ оффиціальномъ органѣ партіи народной свободы. Онъ гласитъ:
"Вы прислали мнѣ вызовъ на дуэль, усмотрѣвъ въ моихъ словахъ, сказанныхъ въ Государственной Думѣ по поводу вашихъ дѣйствій въ роли товарища министра, — сознательную грязную клевету и гнусный поступокъ.
"Не касаясь въ настоящую минуту значенія словъ моихъ и не обсуждая допустимости и вашихъ выраженій, долженъ замѣтить вамъ, что вы состоите подъ судомъ за преступленіе, не только караемое закономъ, но и противное правиламъ чести. Пока надъ вами тяготѣетъ обвиненіе въ томъ, что вы завѣдомо сообщали неправду о тѣхъ дѣйствіяхъ своихъ, за осужденіе коихъ вы призываете меня къ отвѣту, до тѣхъ поръ за вами не можетъ быть признано право требовать за такія сужденія удовлетворенія путемъ поединка.
"Поэтому, помимо другихъ соображеній, я отклоняю вашъ вызовъ.
На мѣстѣ г. Гурко я началъ бы съ того, чѣмъ онъ намѣренъ кончить. Дворянинъ или не дворянинъ г. Родичевъ, это до характера дѣяній г. Гурко не имѣетъ ни малѣйшаго отношенія. Дуэль вообще есть старая безсмыслица, дуэль до суда представлялась бы безсмыслицей сугубой даже съ точки зрѣнія гг. Шатовилляра и Кроарбона, серьезно обсудившихъ въ объемистыхъ трактатахъ la scіence du poіnt d’honneur… Вѣдь судъ можетъ еще и расширить предѣлы разсмотрѣнія поступковъ г-на Гурко… И вотъ, г. Родичевъ могъ бы понести или нанести увѣчье, а судъ все-таки нашелъ бы тѣ самыя дѣянія, въ которыхъ Родичевъ обвинялъ бывшаго товарища министра.
Да, на мѣстѣ г. Гурко, я, вмѣсто воинственнаго вызова, написалъ бы г. Родичеву слѣдующее: «Милостивый государь. Въ засѣданіи Государственной Думы вы обвинили меня въ дѣяніяхъ противныхъ чести. Судъ, который меня ожидаетъ, — слишкомъ исключителенъ, его рѣшеніе, быть можетъ, недостаточно убѣдительно въ глазахъ общества, а я слишкомъ мало самъ шелъ ему на-встрѣчу. Тѣмъ не менѣе, я надѣюсь, что онъ дастъ мнѣ возможность, при условіи полной гласности, снять съ себя хоть ту часть вины, которая касается не моихъ служебныхъ дѣйствій, а моей личной чести. Во всякомъ случаѣ, если это будетъ недостаточно, — я приглашу васъ къ обычному суду, разсматривающему дѣянія не однихъ бывшихъ министровъ, а и всѣхъ простыхъ смертныхъ. Тамъ вы будете въ состояніи представить тѣ дополнительныя обвиненія, которыя не вошли въ обвинительный актъ по моему дѣлу, но которыя широко распространились, благодаря моимъ „прискорбнымъ ошибкамъ“, въ печати и обществѣ. A я получу возможность ихъ опровергнуть»… Но г. Гурко настаиваетъ на своемъ, и «Новое Время» огласило новое письмо, въ коемъ г. Гурко еще разъ пытается доказать свое право еще до суда чуточку подраться съ дворяниномъ-депутатомъ…
Газеты говорятъ, будто секундантомъ г-на Гурко явится… баронъ Фредериксъ, пріятель и покровитель знаменитаго хлѣбнаго поставщика Лидваля… Вѣроятно — выдумка. А впрочемъ, почему бы барону Фредериксу не считать себя тоже «до суда» вполнѣ правомочнымъ арбитромъ въ «дѣлахъ чести»…
ІІІ.
правитьМнѣ пріятно закончить эту замѣтку слѣдующимь извѣстіемъ: «Общество офицеровъ 132-го пѣхотнаго Бендерскаго полка, въ собраніи 15 апрѣля 1907 г., разсмотрѣвъ заявленіе члена Государственной Думы г. Церетели, въ засѣданіи послѣдней 2 апрѣля 1907 года о незаконныхъ дѣйствіяхъ отряда, подъ начальствомъ подполковника Приходько въ селеніи Ланчхуты, выслушавъ объясненіе означеннаго штабъ-офицера, постановило: ходатайствовать отъ имени общества офицеровъ, черезъ командира полка, о назначеніи строжайшаго разслѣдованія о дѣйствіяхъ карательнаго отряда въ селеніи Ланчхуты, дабы дать возможность обществу офицеровъ привлечь члена Государственной Думы г. Церетели къ отвѣтственности за клевету»[5].
Членъ Думы Церетели, какъ извѣстно, развернулъ передъ Думой такую картину дѣйствій «карательнаго отряда подъ начальствомъ капитана Приходько», и эту картину подтверждали съ такими подробностями многія газеты, что дѣйствительно, люди, носящіе военный мувдиръ, не могли, при правильномъ взглядѣ на истинное достоинство своей корпораціи, не почувствовать себя глубоко оскорбленными…
«Стролтйшее разслѣдованіе», а затѣмъ обращеніе къ суду, на которомъ г. Церетели получилъ бы возможность представить съ своей стороны доказательства правильности своего сообщенія, или полковникъ Приходько ихъ опровергнуть, — это именно тотъ путь, которымъ всего лучше и полнѣе возстановляется всякая честь. Если г. Церетели правъ, — общество офицеровъ избавится отъ г-на Приходько. Если не правъ, — то судъ возстановитъ репутацію «этого штабъ-офицера» лучше, чѣмъ всякая «запорожская храбрость».
Разумѣется, въ интересахъ и общества офицеровъ Бендерскаго полка, и г-на Церетели полная гласность судебнаго разбирательства.
1907 г.