Голоса мертвых (Вогюэ)/ДО

Голоса мертвых
авторъ Эжен Мелькиор Вогюэ, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Les morts qui parlent, опубл.: 1899. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Русскій Вѣстникъ», №№ 7-11, 1899.

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВѢСТНИКУ.

ГОЛОСА МЕРТВЫХЪ.

РОМАНЪ. Е. М. де-Вогюэ. Т-во типо-литографіи Владиміръ Чичеринъ въ Москвѣ. Марьина роща, соб. д.

1899.

ГЛАВА I.

— Слово принадлежитъ г. Эльзеару Байону.

Президентъ Дюпютель произнесъ эти слова тѣмъ лукаво-небрежнымъ голоскомъ съ легкимъ оттѣнкомъ южнаго говора который, по увѣренію его льстецовъ, напоминалъ его соотечественника Адольфа Тьера. Онъ выговорилъ ихъ отчетливо отдѣляя каждый слогъ, какъ театральный режисеръ ожидающій вѣрнаго эфекта отъ имени названнаго имъ публикѣ.

Желанное дѣйствіе тотчасъ же наступило. Гулъ отдѣльныхъ разговоровъ замеръ на примолкшихъ скамейкахъ. Кучка депутатовъ спорившая у подножія трибуны разошлась по мѣстамъ. Машинальная фраза: «господа, пожалуйте по мѣстамъ» — приняла въ устахъ приставовъ убѣдительный оттѣнокъ. Справа и слѣва изъ кулуаровъ хлынули двѣ волны запоздавшаго народа торопливо пробиравшагося между перилами. На скамьѣ правительства усталыя фигуры министровъ выпрямились надъ бумагами съ безотчетнымъ движеніемъ выпущенныхъ на арену быковъ которые, нагнувъ голову и выставивъ рога, готовятся отразить нападеніе. Секретари, чиновники министерства, сенаторы толпою стали по обѣимъ сторонамъ трибуны загораживая проходъ. Въ то время какъ уступы амфитеатра наполнялись длинными рядами внимательныхъ головъ, наверху въ галереяхъ перваго и втораго ярусовъ происходила спѣшная суета: вихремъ носились журналисты, женщины тѣснились и перегибались черезъ барьеръ. Во всемъ обширномъ театрѣ народной жизни, вдругъ наполнившемся отъ партера до верхней галереи, по всѣмъ лицамъ пробѣжало выраженіе сосредоточеннаго наслажденія, какъ бываетъ въ оперѣ въ моментъ выхода на сцену тенора съ его давно ожидаемою аріей.

Человѣкъ сосредоточивавшій на себѣ всѣ эти взгляды медленно поднялся по ступенямъ трибуны; онъ обвелъ глазами собраніе и не спѣша расположился въ своей крѣпости изъ краснаго дерева, съ намѣреннымъ спокойствіемъ акробата собирающагося съ силами на площадкѣ цирка прежде чѣмъ ступить на натянутый канатъ. Въ продолженіе этихъ нѣсколькихъ секундъ безмолвнаго приготовленія онъ далъ установиться магнетическому току между собою и своими слушателями.

— Вы были правы, милая: какъ хорошъ этотъ ужасный человѣкъ! прошептала какая-то провинціалка на ухо своей сосѣдкѣ, и впечатлѣніе выразившееся въ этомъ замѣчаніи читалось на лицахъ всѣхъ женщинъ оглядывавшихъ быстрыми и внимательными глазами Эльзеара Байона.

Онъ дѣйствительно былъ хорошъ, этотъ молодой вождь партіи соціалистовъ. Высокій, стройный, изящно одѣтый въ сюртукъ съ шелковыми отворотами, съ высокимъ лбомъ окаймленнымъ черными небрежно вьющимися волосами, — лбомъ озареннымъ мыслію и какъ очагъ, таившимъ тотъ огонь который сверкалъ въ пылкихъ и нѣжныхъ, прекрасныхъ глазахъ. Ласкающій взоръ этихъ глазъ смягчалъ немного жесткую линію орлинаго носа и тонкихъ губъ полуприкрытыхъ темными усами. «Голова Цезаря!» говорилъ одинъ изъ пламенныхъ сторонниковъ Байона, старый Кокюстъ, антильскій мулатъ. — «Азіятскаго Цезаря!» прибавляли завистники. И дѣйствительно блѣдное лицо выдѣлявшееся на темномъ фонѣ президентскаго бюро напоминало мраморныя лица сирійскихъ императоровъ.

Съ первыхъ же словъ голосъ оратора окончательно овладѣлъ собраніемъ. Этотъ голосъ, низкій, звучный и звенящій дрожью чувства какъ струна віолончели, то гремѣлъ насмѣшкой, бичуя противника, то снова становился нѣжною и жалобною музыкой, когда защитникъ несчастныхъ говорилъ объ ихъ глухихъ страданіяхъ, объ ихъ жаждѣ правосудія и жалости.

Пренія шли по поводу рабочаго закона. Комисія представила проектъ поданный семь лѣтъ тому назадъ, вотированный предыдущимъ законодательнымъ собраніемъ, затѣмъ задержанный въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ сенатомъ и отосланный имъ съ измѣненіями разрушавшими самый принципъ закона. Комисія съ трудомъ починила эту Пенелопину ткань, но послѣ трехдневныхъ преній отъ первоначальнаго проекта перемараннаго множествомъ противорѣчивыхъ поправокъ не осталось ничего. Ораторы центра предложили и провели ограниченія которыми уничтожали всѣ гарантіи данныя синдикальнымъ товариществамъ; затѣмъ, измѣнивъ тактику, тотъ же самый центръ подалъ голосъ за два добавочные параграфа введенные крайнею лѣвой и грозившіе столь опасными послѣдствіями что законъ становился неприложимымъ. Дѣло въ томъ что оба эти параграфа, составленные очень искусно, носили характеръ сентиментальныхъ манифестацій, честь которыхъ нельзя было предоставить противникамъ; но они въ то же время открывали возможность превосходной парламентской уловки. При подачѣ голосовъ по скамьямъ большинства пробѣжалъ обычный пароль: «Бѣлые! кладите бѣлые! Сенатъ все равно не пропуститъ; законъ похороненъ». И тотчасъ же десятка два голосовъ закричали: "Отослать все обратно въ комисію! "

Самъ докладчикъ требовалъ пересмотра закона голосомъ, въ которомъ слышались досада и искреннее огорченіе автора добившагося принятія піесы на условіи поправокъ. Министръ вяло спорилъ съ притворнымъ отчаяніемъ государственнаго человѣка которому не даютъ дѣлать дѣло. Всѣ знали что министръ противъ закона, и никто не вѣрилъ уловкѣ искуснаго кормчаго который жаловался на необходимость возвращенія корабля въ верфь для починки и въ то же время втайнѣ радовался возможности посадить его на мель въ песчаныхъ наносахъ гавани.

Байонъ увидалъ что и на этотъ разъ дѣло проиграно. Тогда, выбросивъ за бортъ мертворожденный законъ, онъ вернулся къ своимъ обычнымъ жалобамъ противъ соціальнаго порядка, къ тѣмъ общимъ мѣстамъ въ которыхъ такъ мастерски блисталъ его ораторскій талантъ.

— Да, говорилъ онъ, — мы не жалѣемъ о томъ что вы отказываете пролетаріямъ даже въ этихъ ничтожныхъ, временныхъ облегченіяхъ которыя можетъ-быть дали бы имъ обманчивую илюзію какихъ-то усилій дѣлающихся съ цѣлію дарованія имъ свободы. Мы защищаемъ законъ, стараясь въ то же время улучшить его; мы даже подали бы за него голосъ, потому что мы не непреклонные теоретики, потому что вы всегда найдете насъ готовыми способствовать разцвѣту самаго смиреннаго цвѣтка справедливости на разлагающейся почвѣ капиталистическаго общества. Но такъ какъ вы сами вырвали съ корнемъ этотъ блѣдный цвѣтокъ развалинъ, то мы торжествуемъ видя ваше новое сознаніе своего безсилія: каждое ваше отступленіе отмѣчаетъ для насъ шагъ впередъ къ наступленію новаго порядка, порядка справедливаго и разумнаго. Ахъ, господа, вы не хотите пропустить ни капли воздуха и свѣта подъ огромную пирамиду которая ростетъ съ каждымъ днемъ и, съ каждымъ же днемъ ложится все тяжелѣе на придавленныя массы. Тѣмъ лучше! Этотъ народъ, эта жертва вѣчнаго обмана, скорѣе выпрямится съ тѣмъ чтобы разрушить ее до основанія. Въ своемъ дивномъ терпѣніи онъ знаетъ что чѣмъ сильнѣе настоящія страданія, тѣмъ ближе и полнѣе будущая награда и побѣда. Мы благодаримъ васъ: вы открываете глаза которыхъ намъ не удалось бы еще открыть.

Рукоплесканія и крики: «прекрасно!» слышались густыми взрывами со скамеекъ крайней лѣвой. Центръ слушалъ молча, какъ слушаютъ съ берега гулъ разъяренныхъ волнъ, сознавая съ легкою дрожью удовольствія что несмотря на всю ихъ вышину онѣ никогда не достигнутъ скалистаго гребня куда доносится ихъ ревъ.

Байонъ продолжалъ говорить: онъ въ двадцатый разъ воспроизводилъ картину финансоваго феодализма, сопоставлялъ его съ прежнимъ военнымъ феодализмомъ и въ порывѣ ничего не стоящей смѣлости отдавалъ справедливость послѣднему, называя его болѣе человѣчнымъ, болѣе упругимъ, дававшимъ рабу большую возможность вырваться на свободу. Со скамеекъ крайней правой послышались робкія рукоплесканія въ отвѣтъ на одобреніе лѣвой. Они усилились послѣ фразы о примиряющемъ и умѣряющемъ характерѣ прежней королевской власти. Маленькій виконтъ Оливье де-Фелинъ неистово хлопалъ руками, какъ бьетъ крыльями жаворонокъ увидавшій свое изображеніе въ зеркалѣ.

— Взгляните, кто вамъ аплодируетъ! послышался голосъ въ центрѣ.

Взглядомъ и движеніемъ руки Байонъ набросился на прервавшаго его рѣчь депутата.

— Г. Корниль-Лалузъ приглашаетъ меня обратить вниманіе на то, кто мнѣ аплодируетъ. Этотъ пріемъ здѣсь не рѣдкость, и я всегда любуюсь имъ. Дѣйствительно, г. виконтъ де-Фелинъ и его друзья рукоплещутъ мнѣ. Они не раздѣляютъ моихъ демократическихъ чаяній и знаютъ какъ я смотрю на милое ребячество ихъ монархическихъ сожалѣній. И все-таки они выражаютъ мнѣ одобреніе когда я обличаю ваши ошибки. Что же изъ этого? Когда г. Корниль-Лалузъ говоритъ съ этой трибуны и стремится упрочить власть капитала и его представителей, то г. виконтъ де-Фелинъ и его друзья рукоплещутъ опортунисту или анти-клерикалу которые въ данную минуту обезпечиваютъ ихъ интересы. Это естественная игра политики, и я обладаю достаточнымъ запасомъ философіи чтобы никогда не говорить многоуважаемому г. Корниль-Лалузу: "посмотрите, кто вамъ аплодируетъ ".

Сдерживаемый смѣхъ пробѣжалъ по скамьямъ собранія. Г. Корниль-Лалузъ никогда не произнесъ слова съ трибуны. Этотъ толстый и непріятный человѣкъ, нажившій состояніе производствомъ велосипедовъ и попавшій въ палату усиліями бѣднаго и благодарнаго за матеріальную помощь округа, мало располагалъ къ себѣ товарищей. На предыдущей недѣлѣ онъ только-что потѣшилъ ихъ однимъ письменнымъ извѣщеніемъ ходившимъ по рукамъ въ кулуарахъ. Это извѣщеніе, въ которомъ депутатъ и его семейство увѣдомляли о смерти близкой родственницы, заключало обычное упоминаніе о томъ что кончина покойной послѣдовала послѣ напутствія ея таинствами церкви. На экземплярахъ разосланныхъ братьямъ и друзьямъ эти слова были зачеркнуты перомъ. Соперникъ г. Корниль-Лалуза, клерикалъ, досталъ и отправилъ своимъ друзьямъ въ палату извѣщенія обоихъ образцовъ. Всѣ очень смѣялись находчивой продѣлкѣ.

Въ то время какъ толстое, бородатое лицо Корниль-Лалуза приняло недовольное выраженіе кота облитаго ведромъ холодной воды, Байонъ ловкимъ пріемомъ ускользнулъ отъ рукоплесканій правой. Развеселившемуся отъ этого маленькаго эпизода и на-половину сдавшемуся большинству онъ бросилъ горячій призывъ «во имя общей матери, великой революціи, во имя тѣхъ принциповъ обновившихъ старый міръ которые остаются нерасторжимыми узами связующими всѣ республиканскія сердца, даже и тѣ которыя болѣзненное оцѣпенѣніе задерживаетъ на дорогѣ къ обѣтованной землѣ! Потому что вы жаждете ея такъ же какъ мы, хотя и не видите ея, и если мы должны пасть на пути, то я вѣрю что младшіе изъ вашей среды войдутъ въ нее когда-нибудь и выполнятъ благородное назначеніе ввести въ нее освобожденный народъ».

Нѣкоторые изъ «младшихъ» въ увлеченіи начали аплодировать. По мѣрѣ того какъ краснорѣчіе Байона принимало все болѣе ласкающій и умиленный по отношенію къ запоздалымъ братьямъ оттѣнокъ, рукоплесканія охватывали и ряды которые до тѣхъ поръ застыли въ упорномъ молчаніи. Ураганъ одобреній начавшійся съ крайней лѣвой потрясалъ въ эту минуту весь полукругъ, чуть-чуть слабѣлъ въ серединѣ и снова усиливался направо, въ группѣ соціалистовъ какъ-то затерявшейся въ этой сторонѣ. Такъ трещитъ разбѣгающееся пламя пожара умножая свои очаги и мало по малу захватывая уцѣлѣвшія мѣста. Теперь вся эта сверху донизу набитая зала являлась однимъ многоглавымъ пасивнымъ существомъ во власти человѣка охватывавшаго ее своимъ порывомъ и заставлявшаго отзываться сочувственнымъ трепетомъ на его слова; вся она представляла одинъ пучокъ нервовъ соединенныхъ однимъ электрическимъ токомъ и прикрѣпленныхъ однимъ общимъ корнемъ къ этому высокому, повелительному лбу рѣзко свѣтившемуся съ трибуны. На потолкѣ вспыхнулъ газъ; его лучи отвѣсно падали на верхнюю часть лица оратора, на этотъ живой и подвижной рефлекторъ гипнотизовавшій всѣ взоры.

Публика верхнихъ ярусовъ слушала въ какомъ-то очарованіи, едва удерживаясь отъ рукоплесканій. Два лицеиста захлопали въ ладоши.,

— Какъ увлекательно такъ господствовать надъ цѣлымъ собраніемъ! громко сказалъ одинъ изъ нихъ.

— Какъ это увлекательно! безсознательнымъ отголоскомъ отозвалась подъ ними ярусомъ ниже провинціальная дама.

Вокругъ нея парижанки молча разглядывали оратора, однѣ со счастливою улыбкой на устахъ, другія каменно неподвижныя со сверкающими глазами. На трибунѣ государственнаго совѣта какой-то молодой аббатъ взволнованно двигался на мѣстѣ, не владѣя собою, и все громче повторялъ:

— Онъ правъ, а вѣдь онъ въ самомъ дѣлѣ правъ!

Аббатъ замолчалъ и покраснѣлъ подъ взглядомъ стараго чиновника съ поджатыми губами и бритыми щеками который проговорилъ:

— Все это вздоръ! Но онъ хорошо сказанъ.

Во всей залѣ по-видимому только двѣ группы не принимали участія въ общемъ восторгѣ: журналисты съ насмѣшливыми лицами тѣснившіеся въ своей трибунѣ и имѣвшіе видъ професіональныхъ критиковъ скучающихъ на представленіи слишкомъ знакомой піесы и пристава тихимъ и мѣрнымъ шагомъ ходившіе по проходамъ полукруга со спокойнымъ и внимательнымъ видомъ сторожей сумашедшаго дома. Одинъ старый приставъ посмотрѣлъ на часы, передалъ товарищу портфель съ бумагами и сказалъ: «Прими дежурство, мнѣ пора уходить». Онъ проговорилъ это тономъ человѣка который возвращается домой подъ проливнымъ дождемъ и передаетъ зонтикъ выходящему на улицу другу.

Байонъ упрочивалъ свою побѣду надъ общимъ составомъ слушателей пламеннымъ воззваніемъ къ народной гордости:

— Европа покрывается солдатами; цѣлыя полчища ихъ выглядываютъ изъ-за стѣнъ старой ненависти, старыхъ предразсудковъ, старыхъ тщеславныхъ стремленій, какъ люди оставшіеся въ живыхъ послѣ моровой язвы глядятъ другъ на друга изъ-за могилъ мертвыхъ и ждутъ случая истребить другъ друга въ конецъ надъ останками вчерашнихъ мертвецовъ. Повсюду надежда на убійство царитъ надъ трудолюбивыми городами, парализуя мирный полетъ человѣческаго труда. Вы изнемогаете отъ усилій воздвигнуть желѣзную стѣну такой же толщины и высоты какъ стѣна вѣчно ожидаемаго противника, и оставляете безъ употребленія несравненную армію истинныхъ силъ французскаго народа, безсмертную армію вторженія которая никогда не знала ни остановки, ни отступленія, ни разгрома, армію идей воплощенныхъ въ этомъ народѣ, которая всегда дѣлала его завоевателемъ міра по божественному праву прогреса. Ахъ! неужели вы не понимаете своей ошибки? Вы обезоруживаете Францію вѣрнѣе и опаснѣе чѣмъ если бы вы распустили всѣ наши баталіоны, — обезоруживаете задерживая духъ народа на пути, по которому онъ идетъ призывая всѣхъ къ сбору подъ знаменемъ новыхъ идей. Развѣ онъ не восторжествовалъ безъ борьбы во всѣ трудныя минуты вѣка, не исправилъ всѣхъ ошибокъ и безумствъ нашихъ династій, не посрамилъ козней государственныхъ людей которые стерегли насъ какъ добычу и вдругъ начинали колебаться, шаткіе, смущенные, чувствуя что почва ускользаетъ у нихъ изъ-подъ ногъ, почва куда проникли наши идеи и обратили противъ нихъ ихъ же силы? Дайте же еще разъ повѣять этому вѣтру побѣды и расплаты съ врагами который безъ единой капли крови гордо расправитъ печально повисшія складки нашего знамени. Если бы мы были убѣждены, дорогіе товарищи, что принесеніе въ жертву нашихъ идей одно можетъ доставить это воскресеніе Франціи, то, клянусь вамъ, мы не поколебались бы сказать разуму и прогресу: подождите, потерпите, дайте пройти Франціи! Но будучи убѣжденъ въ томъ что торжество нашего народа неразрывно связано съ торжествомъ разума и прогреса, я желалъ бы вселить свои вѣрованія и въ ваши сердца: вы тоже не поколеблетесь пожертвовать тѣми важными интересами которые подрѣзываютъ народныя стремленія; вы первые привязали бы идею соціализма къ дрожащему древку знамени, если бы вамъ доказали что цѣною этою оно еще разъ гордо вознесется надъ землею какъ символъ возмездія для насъ и освобожденія для всѣхъ!

Судорожный шопотъ и стонъ стояли по всѣмъ скамьямъ. У самыхъ благоразумныхъ перехватывало горло, и они невольно поддавались общему бреду. Г. Шассе де-ла-Марнъ, предсѣдатель лѣваго центра, вошелъ въ эту минуту въ залу. Увидавъ Байона на трибунѣ онъ насмѣшливо улыбнулся.

— На какой дудочкѣ онъ сегодня играетъ?

Но привычная фраза брошенная наудачу сейчасъ же замерла на его губахъ. Окинувъ бѣглымъ взглядомъ собраніе, старый депутатъ понялъ что попалъ не въ тонъ: при видѣ людей своей партіи бившихъ въ ладоши г. Шассе де-ла-Марнъ быстро перемѣнилъ выраженіе лица; онъ внимательно и серіозно остановился у подножія трибуны и съ кротостію заблудившагося, но догнавшаго стадо ягненка принялся машинально аплодировать послѣднимъ словамъ періода, начала котораго не слыхалъ.

Чутье оратора подсказало Байону что пора кончать, потому что собраніе отдало ему все увлеченіе и минутное подчиненіе которое могло дать. Онъ коротко кончилъ звонкою фразой обращенною спеціально къ его друзьямъ и имѣвшею цѣлію подогрѣть ихъ для конечной оваціи, и сошелъ съ трибуны. Съ нижнихъ скамеекъ крайней лѣвой соціалисты бросились на встрѣчу своему вождю; другіе ждали его на верхнихъ ступеняхъ; всѣ руки старались пожать его руку и затѣмъ снова принимались аплодировать вслѣдъ ему. Насмѣшливыя и вызывающія лица глядѣли въ упоръ на тяжелую массу центра. Она хранила смущенное молчаніе; чары колдовства, разсѣялись, и палата приходила въ себя. Депутаты повскакали съ мѣстъ, поднялись роемъ и разлились по кулуарамъ. Сдѣлавшись снова говорливыми и шумными, они ходили взадъ и впередъ куря сигары по сѣнямъ, по залѣ совѣщаній, по буфету. Кучки людей всѣхъ партій составлялись, расходились и снова сходились вокругъ собесѣдниковъ оживленно обсуждавшихъ рѣчь Байона.

— Онъ былъ очень хорошъ сегодня!

— Э, все та же пѣсня, только получше спѣтая!

— Однако, онъ сказалъ нѣсколько неоспоримыхъ истинъ! энергично настаивалъ опортунистъ-консерваторъ.

— Да, вмѣшался радикалъ, — но можно было бы возразить ему что… и т. д.

И каждый принимался развивать доказательства которыми онъ могъ бы сразить оратора-соціалиста. Самыми многорѣчивыми противниками его оказывались тѣ которые никогда не говорили съ трибуны, а также тѣ которые аплодировали Байону неожиданно для самихъ себя и чувствовали послѣ этого угрызенія совѣсти, потребность реакціи противъ чаръ колдуна. То же бываетъ въ звѣринцѣ когда укротитель со своимъ хлыстомъ выходитъ изъ клѣтки и звѣри принимаются бѣситься и грызть желѣзныя прутья рѣшетки.

Эти теоретическія разсужденія по поводу рѣчи Байона напоминали также споры зрителей въ антрактѣ заставившей ихъ задуматься піесы Дюма или Ожье. Публика прослушала литературное упражненіе волнующее страсти благодаря затронутымъ въ немъ идеямъ, но совершенно отвлеченное отъ дѣйствительности ежедневной жизни; никто не думалъ устанавливать отношеніе между этою чисто умственною игрой и практическими, положительными требованіями общественной и государственной жизни. Объ этомъ свидѣтельствовалъ результатъ подачи голосовъ которая огромнымъ большинствомъ отвергла формулу перехода къ очереднымъ дѣламъ предложенную только-что увлекшимъ всѣхъ ораторомъ. Аплодировали артисту, а голосъ подавали за министерство: это были два совершенно различные порядка идей.

— Еще одна лишняя хорошенькая рѣчь которая ничего не измѣнитъ въ міровомъ порядкѣ!

Это восклицаніе Пужардье, бывшаго министра и друга Гамбеты, прекрасно выражало общее чувство.

— Не слишкомъ полагайтесь на это, перебилъ Асермъ: — соціалистскій ядъ по каплѣ проникаетъ въ нашу глыбу республиканскаго гранита и подтачиваетъ ее.

Аристидъ Асермъ, «парижскій депутатъ Новой Каледоніи» по выраженію газетъ въ которыхъ онъ писалъ, или «Канакъ» какъ звали его Свободное Слово и Власть, имѣлъ особую спеціальность въ парламентѣ, а именно — являлся представителемъ французскаго ума, да кстати и Новой Каледоніи, послѣ того какъ богатый конкурентъ вытѣснилъ его изъ округа Восточныхъ Альпъ. Креолъ родомъ, онъ въ ранней молодости пріѣхалъ въ Парижъ издавать свои стихи подъ покровительствомъ своего соотечественника Леконта де-Лиля и однажды вечеромъ познакомился съ Гамбетой въ ложѣ одной актрисы которой трибунъ принесъ дань поклоненія. Аристидъ прицѣпился къ широкому сюртуку великаго человѣка, позабавилъ его своею болтовней и получилъ отъ него въ видѣ жалованной милости избирательный удѣлъ въ Альпахъ. Впослѣдствіи лишась этого достоянія, онъ добился отъ расположеннаго къ нему министерства поста только-что созданнаго нумейскаго депутата. Депутатъ только разъ и не надолго побывалъ на своемъ далекомъ островѣ, съѣздивъ туда на казенномъ пароходѣ который привезъ его какъ какого-нибудь завоевателя. Его избиратели состоявшіе изъ горсти чиновниковъ и колонистовъ выказывали ему неизмѣнную вѣрность съ того самаго времени; злые языки увѣряли что списокъ ихъ пополнялся изъ числа выпущенныхъ на свободу каторжниковъ и канаковъ набиравшихся, какъ въ Индіи, съ помощію палки.

— Мои избиратели буквально наэлектризованы, говорилъ Асермъ сообщавшійся съ ними только путемъ электричества черезъ посредство офиціальнаго кабеля, — и въ полномъ смыслѣ слова свободомыслящіе люди, такъ какъ всѣ требуютъ только одного — свободы. Скептикъ и любитель пожить, человѣкъ очень хитрый подъ маской шута, искусившійся во всѣхъ интригахъ кулуаровъ по которымъ онъ гулялъ пятнадцать лѣтъ щеголяя своею раннею плѣшью, курчавою бородкой и пріятнымъ лицомъ, популярный среди своихъ собратій журналистовъ, креолъ какъ кошка всегда падалъ на ноги послѣ всѣхъ непріятныхъ приключеній куда втягивалъ его вѣчный недостатокъ въ деньгахъ. Замѣшанный въ панамскомъ процесѣ и во всѣхъ подозрительныхъ дѣлахъ, онъ каждый разъ проскальзывалъ сквозь петли сѣтей правосудія и снова появлялся улыбающійся и оправданный. Никто не относился серіозно къ этому баловню парламента, радикалу по вывѣскѣ, стороннику министерства когда оно нуждалось въ подкрѣпленіи, умѣло вращавшемуся въ орбитѣ власти, то-есть, достаточно далеко чтобы требовать платы за услуги и достаточно близко чтобы во-время предложить ихъ.

Асермъ былъ обязанъ успѣхомъ своему затѣйливому и плодовитому воображенію. Въ періодъ его представительства Восточныхъ Альпъ у него былъ непокладистый и несговорчивый префектъ. Кабинетъ хотѣлъ и не рѣшался смѣстить этого чиновника. Депутату пришла въ голову блестящая мысль. Онъ отправился къ торговцу надгробными вѣнками, выбралъ изящный экземпляръ изъ чернаго стекляруса съ надписью: «Вѣчная память и сожалѣніе» и велѣлъ выслать его безъ имени отправителя г. префекту Восточныхъ Альпъ. На другой день такая же посылка изъ другаго магазина и такъ далѣе въ продолженіе трехъ недѣль, пока очередь не обошла всѣхъ парижскихъ торговцевъ вѣнками. Послѣ третьей посылки между чиновниками префектуры начались толки. Всѣ чиновники и журналисты города живо устроились такъ чтобы быть на почтѣ каждый день въ часъ полученія роковаго ящика. Черезъ недѣлю это сдѣлалось сказкой и потѣхой всего города: въ ресторанахъ только объ этомъ и говорили, мѣстныя газеты ликовали, префектъ не смѣлъ больше показываться на улицѣ. Послѣ пятнадцатаго вѣнка онъ долженъ былъ подать въ отставку. Шутка стоила Аристиду 25 золотыхъ, но онъ добился своего. «Остроумный депутатъ Новой Каледоніи» поддерживалъ свою славу забавными рѣчами въ которыхъ онъ требовалъ немного бюджетной манны для своего острова, «для этого южнаго рая, куда мы умѣемъ посылать только нашихъ осужденныхъ преступниковъ и гдѣ каждый изъ насъ, дорогіе товарищи, можетъ окончить свои дни если несправедливая судьба сдѣлаетъ насъ рабами свободы».

Таковъ былъ человѣкъ пересуживавшій рѣчь Байона.

— Да, продолжалъ онъ, — они подточили глыбу. Боже мой! я знаю что трещину еще можно скрыть заткнувъ ее духовенствомъ, но если бы у насъ оказался недостатокъ въ этомъ матеріалѣ, то она испугала бы міръ своими размѣрами. Байонъ заставляетъ васъ слушать себя, рукоплескать себѣ; онъ пріучаетъ насъ къ нѣкоторымъ изъ своихъ идей; его соціализмъ и, что еще хуже, его парламентская личность дѣлаются мало-по-малу сносными, возможными и, извините за выраженіе, сочетаемыми съ другими элементами въ критическій моментъ. Сдѣлаться возможнымъ — въ политикѣ все. Въ одинъ прекрасный день вы просыпаетесь въ изумленіи: страшный волкъ которымъ пугали дѣтей пахнетъ сафьяномъ! Да вотъ посмотрите на Пелюсена который шепчется тамъ съ директоромъ департамента колоній: онъ участвовалъ въ Комунѣ до конца и былъ замѣшанъ въ версальскихъ убійствахъ, — это извѣстно; мы даже пользовались этимъ предлогомъ для того чтобы не платить ему денегъ за превосходныя статьи нравственнаго содержанія которыя онъ писалъ въ нашихъ газетахъ. И что же? вотъ онъ теперь помощникъ государственнаго секретаря и торгуется со мной изъ-за суммы которую я прошу на постройку маяковъ на моемъ несчастномъ островѣ чтобъ уменьшить число попытокъ къ бѣгству каторжниковъ. Онъ находитъ меня слишкомъ требовательнымъ и цинично отвѣчаетъ: «Не дѣлайте другимъ того чего не хотите для себя: какъ я убѣгу изъ Новой Каледоніи если тамъ будетъ слишкомъ свѣтло?..» Кто знаетъ, не запоетъ ли когда-нибудь и Байонъ ту же пѣсню? Друзья мои, остерегайтесь этого сладкогласнаго навознаго жука!

Въ то время какъ Аристидъ объяснялъ законность послѣдняго названія нѣсколькимъ недоумѣвающимъ товарищамъ, всѣ напрасно искали по кулуарамъ того человѣка котораго онъ имъ наградилъ. Байонъ быстро отдѣлался отъ привѣтствій друзей и вышелъ чрезъ одну изъ маленькихъ боковыхъ дверей амфитеатра въ коридоръ, къ лѣстницѣ по которой спускалась публика изъ почетныхъ ложъ. Стоя тамъ онъ слышалъ свое имя на устахъ у всѣхъ. Въ его присутствіи разговоры затихали; каждый замедлялъ шагъ и останавливалъ на ораторѣ любопытный, восхищенный взглядъ. Байонъ казался равнодушнымъ къ этимъ ласкамъ славы; онъ ждалъ устремивъ глаза на лѣстницу и вдругъ бросился на встрѣчу молодой женщинѣ которая послѣднею выходила изъ ложи президента.

Въ плотно облегающемъ шерстяномъ платьѣ и котиковой кофточкѣ мягко блестѣвшей подъ лучами свѣта, она сходила по ступенямъ лѣстницы тою медленною походкой движущейся статуи, въ которую стройная грація нѣкоторыхъ женщинъ умѣетъ вкладывать какую-то музыку составленную изъ согласнаго ритма плечъ, стана и колѣнъ. Она принадлежала къ числу тѣхъ женщинъ, приближеніе которыхъ скорѣе слышишь чѣмъ видишь благодаря этой походкѣ. Темныя очертанія ея красоты, казавшіяся еще темнѣе-благодаря строгому костюму, нарушались только двумя свѣтлыми точками: букетомъ алыхъ розъ приколотыхъ къ лифу и прядью золотистыхъ волосъ выбившихся изъ подъ котиковой шапочки на воротникъ. Подъ вуалью на кругломъ, почти слишкомъ кругломъ личикѣ съ тонкими чертами глаза блестѣли немного лихорадочнымъ блескомъ подъ впечатлѣніемъ только-что выслушаннаго засѣданія. Эти глаза остановили на Байонѣ гордый и далекій взглядъ смотрѣвшій очень свысока и снисходительно; этотъ взглядъ, казалось, подбиралъ его съ земли и поднималъ до улыбавшагося ему лица. Депутатъ подошелъ; его голосъ звучавшій такъ повелительно и ѣдко на трибунѣ принялъ оттѣнокъ мольбы и задрожалъ тою же сдержанною страстью которая такъ дѣйствовала на палату:

— Вы довольны?

— Да, отвѣчала молодая женщина съ чуть замѣтнымъ пѣвучимъ оттѣнкомъ иностраннаго выговора, — да, потому что они будутъ довольны.

— Кто они?

— И вы еще спрашиваете? Тѣ для кого мы работаемъ; тѣ чьи невзгоды составляютъ вашу силу, тѣ ради кого и въ комъ я васъ…

Она не докончила фразы. Огонекъ вспыхнувшій въ ея глазахъ сказалъ слово котораго она не договорила.

— И между тѣмъ, сказалъ Байонъ, — ваши уста все-таки отказываютъ мнѣ въ словѣ которое вознаградило бы меня за все. Обѣщайте мнѣ что вы скажете его сегодня вечеромъ у баронессы.

— Приходите и увидите.

— Вы собираетесь туда рано?

— Я тамъ обѣдаю. А вы?

— Мнѣ надо только просмотрѣть мои коректуры, и тогда я свободенъ. Вы будете въ большой круглой комнатѣ съ пальмами подъ картиной Рюисдаля, гдѣ рожь блеститъ на солнцѣ какъ ваши волоса? Вы не будете смотрѣть ни на кого другаго, Дарья? Сберегите мнѣ до тѣхъ поръ всю свою душу чтобъ я могъ взять ее цѣликомъ въ вашемъ первомъ взглядѣ.

Обмѣнявшись этими немногими словами, они дошли до конца коридора въ главныя сѣни, куда сходила публика изъ верхнихъ ярусовъ.

— Прощайте! улыбаясь сказала молодая женщина. — Видите какъ всѣ на васъ смотрятъ? Мнѣ неловко, я убѣгаю.

И она скрылась чрезъ маленькій дворъ на набережную. Стоя неподвижно на порогѣ, Байонъ провожалъ глазами стройную фигуру въ котиковой кофточкѣ, пробиравшуюся между полицейскими и разсыльными.

Изъ толпы собравшейся на среднемъ подъѣздѣ при видѣ Байона послышались восклицанія и дружескія привѣтствія.

— Вотъ онъ, герой торжества! Браво, Байонъ! Великолѣпно! Безподобно!

Байонъ, казалось, ничего не слыхалъ. Въ эту минуту ничто изъ волненій и тираніи парламента не существовало для того кого Аристидъ назвалъ сладкогласнымъ жукомъ.

Послѣднее слово требуетъ нѣкоторыхъ объясненій.

ГЛАВА II.
Іовъ на гноищѣ.

На тѣхъ участкахъ, гдѣ нынѣ возвышаются красивыя зданія площади Монсо, старые парижане помнятъ огороды, коровники, конюшни и грязныя избушки, цѣлый кварталъ полу-городской, полу-деревенскій, въ которомъ полевыя работы перемѣшивались съ городскою промышленностью. Тамъ умирала благородная и мирная обработка земли уже обезображенная и отравленная дыханіемъ Парижа, какъ умираютъ послѣднія волны открытаго моря на неясной границѣ, гдѣ оно у береговъ переходитъ въ стоячее, загрязненное нечистотами болото. Нѣсколько каменныхъ и кирпичныхъ домовъ чередовались съ одноэтажными деревянными лачугами обнесенными такими же заборами. Эти лачуги выходили на огороды и дворы гдѣ гуляли куры и телята и служили пристанищемъ для цѣлаго жалкаго населенія мелкихъ торговцевъ, огородниковъ, молочницъ, птичницъ и т. д.

Самое жалкое изъ этихъ помѣщеній безспорно принадлежало старику Байону. Оно занимало неправильный дворъ длиною въ нѣсколько квадратныхъ метровъ между дровянымъ складомъ и высокою стѣной виннаго завода, тамъ гдѣ теперь улица Геліополиса выходитъ въ улицу Вильгельма Телля. Въ глубинѣ этого двора, въ лѣвомъ углу его, возвышался родъ клѣтки изъ старыхъ досокъ съ большимъ навѣсомъ на четырехъ подпоркахъ; основаніемъ этой клѣтки служила единственная, но довольно просторная комната домика исполнявшая назначеніе кухни. Въ верхній этажъ, т. е. въ клѣтку взбирались по наружной лѣстницѣ. Въ противоположномъ углу двора дощатый сарай служилъ жилищемъ для двухъ коровъ и лошади. Страннаго вида стѣна слѣпленная съ помощію глины и извести изъ всевозможнаго матеріала, какъ-то: разбитыхъ жернововъ, черепковъ, кровельныхъ черепицъ, скрывала отъ прохожихъ со стороны улицы и убогій домъ, и конюшню; по срединѣ этого укрѣпленія были деревянныя ворота придававшія до извѣстной степени видъ фермы этой «собственности». Надъ перекладиной ихъ качалась деревянная расписная доска исполнявшая должность вывѣски. Живопись ея, хотя и романтическаго стиля, очевидно не имѣла ничего общаго съ кистью Делакроа; на ней смутно виднѣлись очертанія почтеннаго старца съ длинною бородой лежащаго на кучѣ чего-то неопредѣленнаго и бесѣдующаго съ тремя лицами въ библейской одеждѣ. Надъ этимъ изображеніемъ рукою какого-то безграмотнаго калиграфа было написано: «Іовъ на гноищѣ». Краснорѣчивая вывѣска пояснялась прохожимъ кучею перегноя виднѣвшагося во дворѣ сквозь отворенныя ворота.

Тамъ въ продолженіе 40 лѣтъ запасались удобреніемъ всѣ огородники Монсо и его окрестностей. Основатель этого дѣла старикъ Байонъ пришелъ во Францію вмѣстѣ съ союзниками въ 1814 г. Мы говоримъ — «пришелъ», стараясь согласоваться съ преданіями квартала, но это слово не совсѣмъ подходитъ къ выходцу вернувшемуся въ землю гдѣ онъ когда-то зналъ лучшіе дни. Потомокъ Симеона Леви, испанскаго Еврея переселившагося изъ Толедо въ Байону послѣ эдикта вѣротерпимости Генриха II, около 1550 года, Родригъ Леви, по прозванію Байонъ, былъ младшимъ братомъ Авеля, поставщика хлѣба при войскахъ республики и имперіи. Принимавшій участіе въ предпріятіи старшаго брата, Родригъ, однако, сталъ жертвою войнъ обогатившихъ Авеля Байона. Въ то время какъ этотъ послѣдній сопровождалъ въ Швейцарію комисара Раппни и подражалъ этому достойному образцу облагая тяжелою податью жителей Берна, положеніе морскихъ дѣлъ парализовало дѣла Родрига упрямо сидѣвшаго сначала въ Бордо, а потомъ въ Марсели. Послѣ того какъ блокада окончательно прекратила торговыя сдѣлки съ Англіей, злополучный поставщикъ отплылъ въ Одессу. Тамъ онъ перебивался самымъ жалкимъ образомъ, пока обратный приливъ европейскихъ войскъ не прибилъ его снова къ нашему берегу въ числѣ другихъ обломковъ, Когда сотня казаковъ, которой Родригъ поставлялъ водку, выступила въ походъ, онъ посадилъ въ маркитантскую фуру свою молодую жену Сепфору съ новорожденнымъ ребенкомъ на рукахъ и подхваченный волною русскихъ войскъ былъ выброшенъ вмѣстѣ съ семьею на равнину Монсо въ Парижѣ, въ знакомый намъ заброшенный пустырь. Сначала подперли покосившуюся клѣтку, потомъ обнесли ее заборомъ который впослѣдствіи, былъ замѣненъ стѣной и упрочилъ за семействомъ Байона прилегавшій къ дому клочокъ земли. Мало-по-малу выросла конюшня, пара коровъ присоединилась къ старой лошади протащившей Байона черезъ всю Европу, и когда сосѣдній садовникъ предложилъ покупать у него навозъ, то Байонъ понялъ что въ промышленной жизни квартала есть пробѣлъ.

Онъ сдѣлалъ это открытіе къ концу реставраціи, уже будучи слишкомъ старымъ и придавленнымъ нищетой для того чтобъ извлечь изъ него всю выгоду какую было бы можно, однако тѣмъ не менѣе онъ сталъ ежедневно съ зарей запрягать свою давно отдыхавшую телѣжку и къ вечеру возвращался домой съ цѣлымъ возомъ удобренія и всякаго рода отбросовъ, частію подобранныхъ на улицѣ, частію купленныхъ за безцѣнокъ по дворамъ предмѣстья и предназначавшихся теперь для перепродажи сосѣднимъ огородникамъ. Эти послѣдніе мало-по-малу привыкли запасаться изъ кучи ежедневно выроставшей на дворѣ Байона. Предупредительный и точный въ дѣлахъ старикъ умѣлъ пріобрѣтать и удерживать кліентовъ, а также разжалобить ихъ разказомъ о своихъ странствіяхъ и страданіяхъ.

«Старый казакъ», какъ звали его кумушки, искусно пользовался врожденною склонностію горожанъ къ своеобразнымъ типамъ. Дѣти забавлялись его желтымъ халатомъ на лисьемъ мѣху и высокою мѣховою шапкой, изъ-подъ которой стружками висѣли длинные сѣдые пейсы; они собирались въ кружокъ и слушали разказы «дѣда Байона» о битвахъ при Люценѣ и Бауценѣ, они съ уваженіемъ глядѣли на тощую клячу побывавшую подъ непріятельскимъ огнемъ. «Этотъ человѣкъ гораздо выше своего положенія», говорили про него яблочныя торговки. Положеніе дѣйствительно не изъ высокихъ, но «дѣдъ Байонъ» искусно подѣйствовалъ на воображеніе своихъ покупщиковъ придумавъ вывѣску. Имя Іова облагораживало собранный на его дворѣ товаръ; въ умахъ происходило невольное сопоставленіе библейскаго патріарха съ этимъ бѣднымъ старикомъ вытерпѣвшимъ столько невзгодъ и съ такимъ достоинствомъ сидящимъ передъ кучею гнилой соломы.

Когда въ 1840 году онъ умеръ, то въ жизни семьи ничего не измѣнилось. Фердинандъ Байонъ сталъ вмѣсто отца править телѣжкой. Покупщики остались вѣрны ему. Спросъ не уменьшился; подъ руководствомъ своей матери Сепфоры онъ продолжалъ вести свое хозяйство и торговлю. Фердинандъ обладалъ только духомъ порядка, но былъ совершенно лишенъ изобрѣтательности и смѣлости полета. Надъ его головой пронеслась четверть вѣка, онъ уже сталъ «дядей Байономъ». Въ двухъ шагахъ отъ поставленнаго Гаусманомъ кверху дномъ Парижа и дворъ, и лачуга Байоновъ сохранили свой видъ эпохи реставраціи, свою старую нищенскую внѣшность и свои торговые обороты безъ дальнихъ горизонтовъ. Первая жена Фердинанда Анна Ліонъ-Мейеръ не пробудила въ немъ ни какихъ дремлющихъ торгово-промышленныхъ способностей; существо болѣзненное и придавленное нуждою, Анна влачила свое чахоточное существованіе и, наконецъ, умерла не оставивъ дѣтей. Живительный толчокъ развитію фирмы должна была дать вторая жена хозяина, Рахиль Гейманъ, изъ майнцскихъ Геймановъ.

Эта личность должна считаться истинною основательницей большой фабрики химическихъ удобреній Байонъ и К^о. Едва успѣвъ войти въ наслѣдіе Байоновъ и несмотря на быстрое появленіе на свѣтъ двухъ ребятишекъ — Эльзеара и Наталіи, Рахиль выказала замѣчательный духъ нововведеній и преобразованій. Конюшня расширилась, число коровъ увеличилось; сдѣлки заключенныя съ нѣсколькими фабриками отдававшими свои выварки и остатки привлекли во дворъ воза съ новыми, странными отбросами, тотчасъ же подвергавшимися умѣлой разборкѣ и сортировкѣ съ обозначеніемъ различныхъ цѣнъ. Но это было только вступленіе къ великимъ планамъ зрѣвшимъ въ головѣ Рахили. Несмотря на отсутствіе образованія она вѣрнымъ торговымъ чутьемъ угадывала важность совершавшагося земледѣльческаго переворота и великую будущность новыхъ способовъ насыщенія земли заморскими или искусственными удобреніями. Каждый мечтаетъ въ области своего кругозора: стоя передъ подстилкой своихъ коровъ, Рахиль мечтала о залежахъ перувіанскаго гуано. Она заручилась содѣйствіемъ одного молодаго химика-Поляка умиравшаго съ голода на одномъ изъ чердаковъ улицы Геліополиса; онъ предоставилъ къ ея услугамъ свои познанія въ обмѣнъ на кусокъ хлѣба. Тотъ же безошибочный инстинктъ открылъ Рахили неминуемое распространеніе Парижа въ сторону равнины Монсо и вздорожаніе сосѣднихъ участковъ земли. Тогда она выгодно скупила самые лучшіе изъ нихъ по 20—30 су за метръ и перепродала ихъ лѣтъ черезъ пять-шесть по 50—60 франковъ и дороже. Нашла ли она какія-нибудь сбереженія старика свекра въ шкафу на чердакѣ? Сумѣла ли она заинтересовать своимъ предпріятіемъ какого нибудь заимодавца-капиталиста? Послѣднее предположеніе явилось когда въ ея рукахъ увидали акціи фирмы Натанъ и Сальседо находившейся въ родствѣ съ Байонами старшей линіи.

Эта линія настолько извѣстна что довольно будетъ упомянуть о ней въ нѣсколькихъ словахъ. Правая рука знаменитаго Рапина Авель Байонъ оставилъ двухъ дѣтей — дочь Елизавету вышедшую замужъ за банкира Дунса Сальседо и сына, извѣстнаго филолога Давида Байона, рано прославившагося своею сравнительною граматикой семитическихъ нарѣчій. Жена Давида, Евдокія Мюллеръ (изъ богатыхъ кольмарскихъ Мюллеровъ), подарила ему трехъ сыновей: Альфонса избравшаго карьеру отца и ставшаго впослѣдствіи инспекторомъ Монтобанскаго лицея, Луи-Наполеона названнаго такъ въ честь наслѣднаго принца и попавшаго стараніями своей тетки Елизаветы въ банкъ Натана и Сальседо, и младшаго Жозефа еще въ молодости заслужившаго довѣріе Гамбеты и теперь занимавшаго должность префекта Нижней Жиронды и пользовавшагося славой одного изъ самыхъ способныхъ и дѣятельныхъ администраторовъ.

Эти замѣтные и значительные люди никогда бы не знали своихъ смиренныхъ родственниковъ жившихъ подъ вывѣской Іова если бы слушать совѣтовъ старой Сепфоры: даже въ самыя тяжелыя минуты вдова Родрига отказывалась отъ всякихъ попытокъ къ сближенію съ сыномъ и внуками своего деверя Авеля, отчасти изъ робости и страха отказа, отчасти изъ чувства отвращенія къ этимъ отступникамъ, какъ она называла ихъ, забывшимъ вѣру своихъ отцовъ. Благодаря религіозному индиферентизму Давида, Евдокія Мюллеръ воспитала своихъ сыновей въ идеяхъ и обрядахъ своей кольмарской лютеранской среды; ихъ считали лютеранами; можетъ-быть они ими и были; какъ инспекторъ такъ и префектъ охотно позволяли причислять себя къ этому вѣроисповѣданію. Можетъ-быть Рахиль, какъ особа положительная и лишенная предразсудковъ, перешагнула черезъ то что останавливало бабушку Сепфору? Въ такомъ случаѣ покупка земельныхъ участковъ, по-видимому, доказывала что всякій, даже обнищалый и неизвѣстный членъ фамиліи Байоновъ не напрасно стучался у дверей банка Натана и Сальседо.

Разливъ рѣки размываетъ или уноситъ неустойчивыя части земли и, напротивъ, удобряетъ тѣ которыя по плотности и прочности своей устояли. То же дѣлаетъ и разливъ большаго города. Когда Парижъ спустился въ равнину Монсо со своими правильными улицами и нарядными зданіями, то онъ выбросилъ за черту города всю мелочь огородниковъ, коровниковъ и разнощиковъ. Болѣе живучія промышленныя учрежденія удержались измѣнивъ свой видъ. Въ числѣ ихъ оказался и дворъ подъ вывѣской Іова. Въ одинъ прекрасный день, вскорѣ послѣ войны, лѣса каменщиковъ и плотниковъ заполонили дворъ Байоновъ. На слѣдующій годъ на участкѣ гдѣ съ давнихъ поръ царилъ живописный и грязный безпорядокъ двора и конюшни появился большой, холодный и приличный домъ выстроившійся въ рядъ со своими богатыми сосѣдями, одинъ изъ тѣхъ домовъ съ нѣмымъ лицомъ и тусклыми глазами, сдержанный видъ которыхъ напоминаетъ и банкъ, и монастырь; глазъ угадываетъ конторы въ ихъ нѣдрахъ за рѣшетчатыми окнами перваго этажа, мѣщанскую роскошь за сурово-неподвижными портьерами втораго и точный до мелочей мозгъ на верху за бѣлыми занавѣсками третьяго. У этого дома было пригородное отдѣленіе въ Левалоа-Пере, состоявшее изъ обширнаго двора окруженнаго амбарами и складами, откуда развозились цѣлые обозы гуано, фосфатовъ и нитратовъ. Но въ чистенькихъ конторахъ улицы Геліополиса ничто не обнаруживало рода операцій совершавшихся безукоризненными прикащиками принимавшими кліентовъ и сводившими счеты подъ строгимъ взоромъ хозяйки. «Какое-нибудь присутственное мѣсто», сказалъ бы прохожій не обративъ вниманія на черную мраморную дощечку вдѣланную въ одну изъ дверныхъ половинокъ. Эта дощечка когда-то вызвала не мало бурныхъ сценъ въ семействѣ Байоновъ. Старуха Сепфора и ея сынъ Фердинандъ сохранили суевѣрную привязанность къ старой почтенной вывѣскѣ ставившей ихъ дѣло подъ защиту и покровительство патріарха. Рахиль съ трудомъ втолковала имъ что такая лубочная приманка больше не годится. Пришлось сдѣлать взаимную уступку. На верху мраморной дощечки неразборчивыми готическими буквами написали на этотъ разъ уже грамотно дорогія для стариковъ слова «Іовъ на гноищѣ», а внизу четкими золотыми латинскими буквами стояло:

Заведеніе химическихъ удобреній Байонъ и К^о. Гуано, Фосфаты, Нитраты. Отправка въ провинцію и во всѣ государства.

Такъ, повинуясь общему закону управляющему всѣми превращеніями нашего времени, куча соломы и перегноя дѣда Байона, бѣдная, неприкрашенная, откровенно и цинично выставленная на глазахъ у всѣхъ, превратилась въ сродныя же, но искусственныя и концентрованныя вещества, сильныя и тучныя, спрятанныя отъ человѣческаго взора, прикрытыя строгимъ фасадомъ и учеными словами и поступавшія въ продажу подъ видомъ чековъ и счетовъ.

Читатель проститъ намъ этотъ подробный обзоръ жизни и личности предковъ человѣка игравшаго нѣкоторое время блестящую роль въ нашей странѣ. Родясь въ 1864 г., годомъ раньше своей сестры Наталіи, маленькій Эльзеаръ помнилъ старый дворъ подъ вывѣскою Іова. Его самыя отдаленныя воспоминанія рисовали ему тощихъ рыжихъ коровъ на неровномъ дворѣ и вечернія возвращенія отца на скрипучей телѣгѣ съ возомъ грязной соломы. Старая бабушка была первою воспитательницей мальчика. Храня въ строгой неприкосновенности вѣрованія и обряды своей религіи, она объясняла ему ихъ смыслъ; какъ только Эльзеаръ понялъ склады, она начала учить его читать по Библіи.

Пылкое воображеніе ребенка пробудилось надъ книгой разказывавшей ему дивную повѣсть его племени. Съ порога своей лачуги, на которомъ онъ сто разъ перечитывалъ однѣ и тѣ же страницы, онъ видѣлъ передъ собою воинство могучихъ и сильныхъ, бывшихъ сначала рабами, а потомъ владыками міра во всѣ вѣка, во всѣхъ царствахъ: проданнаго въ рабство Іосифа сдѣлавшагося намѣстникомъ фараона и хозяиномъ богатствъ Египта, пастуха Моисея ведущаго свой народъ въ землю обѣтованную, благочестиваго Даніила, начальника сатраповъ Дарія, нищаго Мардохея обогатившагося имуществомъ Амана и осыпаннаго почестями Ассуиромъ. Чудесные разказы смѣняли другъ друга, подтверждая божественное обѣтованіе и подкрѣпляя слова книги служившія утѣшеніемъ во всѣхъ странствіяхъ и гоненіяхъ, слова о томъ что сыны Израилевы росли и множились и наполняли землю и что чѣмъ больше ихъ угнетали, тѣмъ больше они множились.

Сепфора продолжала уроки Библіи. По вечерамъ сжигая горькія травы какъ предписывалъ уставъ, она разказывала внуку исторію избранниковъ въ тяжкія времена и указывала на продолженіе обѣтованія до нашихъ дней. Будучи дочерью бѣднаго, но ученаго минскаго талмудиста, Сепфора въ молодости слыхала бесѣды учителей въ отчемъ домѣ и даже внимала поученіямъ знаменитаго Нахмана Крохмаля изъ Тарнополя питавшаго иногда отъ крупицъ своей премудрости свою минскую братію. Съ какой жадностію слушали дѣти разказы бабушки о чудесахъ совершенныхъ цѣлымъ рядомъ замѣчательныхъ людей!

Какъ дивенъ казался имъ Давидъ Рейбени, таинственный посланецъ колѣнъ Востока, братъ и посланникъ еврейскаго султана Аравіи, принятый съ царскими почестями папою Климентомъ VII, королемъ португальскимъ, императоромъ австрійскимъ, разъѣзжавшій по Европѣ на своемъ бѣломъ боевомъ конѣ, увлекавшій за своимъ бѣлымъ шелковымъ знаменемъ освобожденныхъ имъ несчастныхъ бѣдняковъ и горстями разсыпавшій въ Римѣ и Лисабонѣ золото привѣтствовавшему его народу! А красавецъ Соломонъ Молчо — пророкъ смущавшій своими правдивыми предсказаніями папъ и королей, увлекавшій своимъ краснорѣчіемъ толпы народа собиравшіяся на его пути отъ Кадикс.а до Константинополя! Неуязвимый, охраняемый свыше онъ проходилъ, какъ отроки Вавилонскіе, черезъ пламя; на другой день послѣ его всенароднаго сожженія по приказу Sant' Officio его встрѣтили въ Ватиканѣ рядомъ съ папой Климентомъ который тайкомъ подмѣнилъ его другою жертвой; когда его повели на костеръ во второй разъ въ Мантуѣ, то были принуждены завязать ему ротъ, такъ боялись волшебнаго дѣйствія его рѣчи на народъ; но по словамъ его учениковъ, онъ и на этотъ разъ побѣдилъ огонь, и его впослѣдствіи видѣли вмѣстѣ съ его невѣстой въ Палестинѣ. Сепфора напоминала также о высокомъ жребіи Іосифа Пасси, герцога наксосскаго, который былъ любимцемъ султана Сулеймана, равнялся съ визирями властію и богатствами и на свои средства возстановилъ и обстроилъ Тиверіаду Галилейскую. Она приводила въ примѣръ Баруха Спинозу, славнаго мудреца которому воздвигали статуи сами невѣрные. И наконецъ она разказывала о самомъ удивительномъ изо всѣхъ, о Саббатаи Севи, мессіи провозглашенномъ въ Смирнѣ при звукахъ трубъ, вдохновенномъ пророкѣ заставлявшемъ трепетать отъ восторга всѣхъ разсѣянныхъ чадъ избраннаго народа; при дальнемъ звукѣ его имени почтенный Мануилъ Техейра плясалъ отъ радости въ амстердамской синагогѣ, прижимая къ сердцу свитокъ Закона; цѣлые караваны составлялись въ Лондонѣ, Гамбургѣ, Авиньонѣ, для того чтобы слѣдовать въ Іерусалимъ за новымъ царемъ котораго должны были тамъ помазать на царство. Саббатаи, помазанникъ Божій, который не хотѣлъ знать женщинъ и отвергалъ своихъ супругъ до дня когда видѣніе въ Каирѣ открыло ему появленіе въ Польшѣ назначенной ему судьбою невѣсты, неизвѣстной сироты найденной въ одной рубашкѣ на кладбищѣ, несравненной очаровательницы Сарры, красоту которой воспѣли поэты Египта; Саббатаи, столь могущественный въ Смирнѣ что миліоны піастровъ присылались ему въ даръ въ Дарданельсісій замокъ, куда его заточила ревнивая зависть халифа и гдѣ онъ содержалъ царскій дворъ и жилъ окруженный своими приверженцами; Саббатаи боготворимый своими учениками которые продолжали долгое время спустя послѣ его смерти просить его именемъ во всѣхъ общинахъ Европы и Азіи!

Маленькій Эльзеаръ весь погружался въ эти привлекательныя исторіи. Онѣ имѣли для него цѣну близкаго, личнаго сокровища, несравненно болѣе дорогаго чѣмъ та пошлая исторія которой учили его въ школѣ, исторія съ ея общими, всѣмъ извѣстными героями: Карломъ Великимъ, Баярдомъ, Тюренномъ, Наполеономъ. Онѣ продолжали въ другой сферѣ священное преданіе библейскихъ лицъ. Эти чужеземныя государства, этотъ баснословный Востокъ являвшіеся для его классныхъ товарищей только смутными географическими выраженіями, все это Эльзеаръ чувствовалъ своимъ съ тѣмъ же правомъ какъ и отгороженный участокъ равнины Монсо; сынъ всемірной семьи, гражданинъ того міра въ который свободно улетало его воображеніе, онъ втайнѣ гордился этимъ и испытывалъ нѣчто въ родѣ презрѣнія къ сверстникамъ которые были какъ будто приклеены къ мостовой своей улицы и съ трудомъ напрягали вниманіе когда имъ приходилось за урокомъ отправляться съ учителемъ въ Африку или Азію. Ребенокъ росъ въ этой мечтѣ о чудесномъ избраніи, вѣчно возможномъ, вѣчно повторяющемся; онъ смутно чувствовалъ въ себѣ всѣ души тѣхъ которые произошли отъ сѣмени Іакова; въ смутномъ и величественномъ ожиданіи баюкавшемъ его чувствительность онъ подчинялъ и пріучалъ свою нарождающуюся волю къ служенію всякимъ честолюбивымъ мечтаніямъ.

Въ первоначальномъ городскомъ училищѣ, куда рано отдала его мать, ученикъ Байонъ легко опередилъ всѣхъ товарищей. Сдѣлавшись стипендіатомъ въ лицеѣ Людовика Великаго (стипендія, конечно, была получена благодаря ходатайству стараго Давида), Эльзеаръ продолжалъ такъ же успѣшно свои занятія. Его поступленіе въ это заведеніе совпало съ превращеніемъ «гноища Іова». Новая жизнь началась для школьника съ занятіями и средою лицея и съ переѣздомъ въ новый, удобный и приличный домъ. Смерть бабушки Сепфоры порвала послѣднее звено цѣпи привязывавшей его къ его прошлому грезъ и нищеты.

Куча соломы и навѣсъ укрывавшій ихъ дѣтскія игры, чудесный міръ Библіи и бабушкиныхъ разказовъ — все это первое наслоеніе медленно погрузилось въ глубь воспоминаній; но юный умъ сохранилъ отъ нихъ неизгладимый слѣдъ и без-сознательно продолжалъ получать побужденіе для своихъ дѣйствій отъ вещей которыми не жилъ.

Кто узналъ бы прежняго маленькаго бродягу въ блестящемъ юношѣ открытомъ для вліянія всѣхъ идей, увлеченномъ модною литературой и уже обводившемъ Парижъ тѣмъ бойкимъ взоромъ завоевателя который они всѣ такъ рано теперь пріобрѣтаютъ? Лицеистъ философъ, съ оттѣнкомъ позитивизма, живо пропитавшійся общераспространеннымъ невѣріемъ, посмѣялся бы очень свысока надъ тѣмъ кто напомнилъ бы ему предписанія Торы. Эта ветошь заслуживала той же снисходительной улыбки какъ и забытый катихизисъ его товарищей. Между ними и имъ не было никакой разницы: всѣ они были умы одинаково эманципированные, одинаково современные. Если онъ иногда и разгибалъ тяжелую Библію, по которой учился читать, то только для того чтобы провѣрить въ ней объясненія современныхъ экзегетовъ, остроумныя толкованія встрѣтившіяся въ книгѣ Ренана. Простое удовлетвореніе умственнаго любопытства, думалъ онъ. Однако, закрывъ книгу, онъ ловилъ себя на размышленіяхъ о неожиданной судьбѣ погонщика ословъ Саула или пастуха Давида. Миѳы или дѣйствительность, но эти хитроумные и настойчивые люди завоевавшіе власть и богатство казались ему превосходными наставниками и примѣрами; ихъ обаяніе было для него такъ же близко и соблазнительно какъ обаяніе поручика Бонапарта для его товарищей въ тѣ счастливые годы когда каждый говоритъ себѣ: надо быть Наполеономъ.

Какъ только Эльзеаръ получилъ свой дипломъ, Рахиль посадила его въ контору улицы Геліополиса съ обѣщаніемъ вскорѣ принять его въ число директоровъ фирмы. Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ испытанія, молодой человѣкъ не смогъ побѣдить своего отвращенія къ такому примѣненію своихъ способностей. Всѣ его грезы возмущались противъ узости торговаго горизонта, противъ самаго рода отцовской торговли, уже и въ школѣ стоившей ему многихъ насмѣшекъ со стороны товарищей. Онъ объявилъ матери что чувствуетъ влеченіе къ другой карьерѣ и что съ радостью предоставитъ будущему мужу своей сестры Наталіи всѣ богатыя перспективы открывавшіяся благодаря росту и процвѣтанію фирмы. Рахиль пристально поглядѣла ему въ глаза своимъ яснымъ взглядомъ практической женщины и просто сказала:

— Ты увѣренъ въ своей волѣ, что бы ты ни предпринялъ?

— Я увѣренъ въ нерѣшительности другихъ. Я присмотрѣлся къ нимъ: они никогда не выдерживаютъ смѣлаго удара.

Довольная отвѣтомъ, по которому она узнавала дитя своихъ нѣдръ, вдова Байонъ назначила ему хорошее годичное содержаніе и позволила летѣть въ высшее учебное заведеніе юридическихъ наукъ.

ГЛАВА III.
Восхожденіе Эльзеара.

Онъ сталъ изучать законодательство, политическую экономію, исторію. Прилежно посѣщая диспуты въ которыхъ образуются ораторы, онъ пріобрѣлъ на нихъ репутацію краснорѣчія которая предшествовала ему и въ судѣ, куда онъ вступилъ въ качествѣ адвоката. Однако, нѣсколько лѣтъ прошли не оправдавъ надеждъ которыя товарищи возлагали на его ранній талантъ. Пылкое честолюбіе которое онъ обнаружилъ при выходѣ изъ лицея, казалось, было заглушено разсѣянною и шумною жизнію въ которую Эльзеаръ бросился съ увлеченіемъ и въ которой на ряду съ естественною порывистостію было много и показнаго. Онъ не долго останавливался на пошлыхъ похожденіяхъ Латинскаго квартала; нѣсколько шумныхъ успѣховъ въ театральномъ мірѣ скоро открыли ему власть и силу его строгой красоты и жаркой рѣчи. Женщины открыли предъ нимъ одинъ за другимъ тѣ міры съ неясными границами которые соприкасаются и все болѣе сливаются другъ съ другомъ въ Парижѣ, — ту лѣстницу по которой умный и пріятный молодой человѣкъ поддерживаемый успѣхомъ легка поднимается изъ гостиной въ гостиную, отъ алькова къ алькову, отъ учительницы музыки до разведенной съ мужемъ писательницы, отъ писательницы до любопытной иностранки, потомъ кокетки изъ финансоваго міра, легкомысленной баронессы и наконецъ подлинной маркизы.

Байонъ сумѣлъ понравиться своими природными дарованіями и приправой идей скандализовавшихъ первыя изящныя гостиныя въ которыя онъ получилъ доступъ. Онъ смѣло развивалъ тамъ соціалистическія теоріи; общество со снисходительною улыбкой слушало поджигательныя рѣчи которыя заставили бы выбросить за дверь всякаго другаго человѣка, менѣе благовоспитаннаго, менѣе хорошо одѣтаго, менѣе подчиненнаго во всемъ остальномъ кодексу свѣтскихъ приличій. Эльзеаръ попалъ въ студенческую среду въ то время когда вѣяніе соціализма носилось надъ школой. Онъ примкнулъ къ модному ученію сначала изъ подражательности, затѣмъ утвердился въ немъ по искреннему влеченію сердца и обдуманному разчету воли. Это направленіе его ума имѣло очень сложныя причины; онъ часто излагалъ и опредѣлялъ ихъ въ долгихъ бесѣдахъ съ самымъ близкимъ своимъ другомъ Жакомъ Андараномъ, съ которымъ онъ сидѣлъ на школьной скамьѣ и впослѣдствіи встрѣтился въ парламентѣ. Молодые люди представляли полную противоположность другъ другу: Жакъ былъ мыслитель нерѣшительный и колеблющійся въ своей потребности постиженія всей вселенной; Эльзеаръ изливалъ на него свои велерѣчивые періоды съ деспотизмомъ природнаго оратора, для котораго всякій человѣкъ — публика.

— Какая муха тебя кусаетъ? говорилъ Андаранъ. — Ты соціалистъ! Ты аристократъ до мозга костей, ты мечтающій только объ утонченной роскоши, выдающемся положеніи и свѣтскихъ успѣхахъ! Вѣдь это идіотство! Ты измѣняешь традиціямъ всего своего племени и навлекаешь на себя его ненависть: оно по самой сути вещей стоитъ на сторонѣ капитала въ которомъ почерпаетъ свою силу. Ты производишь на меня впечатлѣніе офицера генеральнаго штаба который въ моментъ полученія высшаго чина переходитъ на сторону возмущенія.

— Оставь меня въ покоѣ съ моимъ племенемъ! Вѣчно одинъ и тотъ же вздоръ, какъ будто расы могутъ еще существовать въ такое время и въ такой странѣ гдѣ существуетъ только личность. И тебѣ не стыдно снова вытаскивать старый школьный и церковный шаблонъ выкроенный учителями и эксплоатируемый духовенствомъ? Но я такъ и быть на минуту стану на твою точку зрѣнія: если даже допустить племенную наслѣдственность, то какое же жалкое понятіе ты составилъ себѣ о томъ племени къ которому ты меня причисляешь! По какому праву сводишь ты его къ этой искусственной единицѣ? Вся исторія его показываетъ тебѣ два противоположныя теченія: одно — полное жадной погони за земными, матеріальными благами, другое — полное революціоннаго протеста. Развѣ наши дрецніе пророки не были первыми соціалистами? Въ чьемъ сердцѣ живѣе старая жалоба угнетенныхъ и несчастныхъ? Кто скажетъ ее лучше нашего? Прослѣди крупные политическіе процесы Европы: вездѣ ты найдешь на скамьяхъ революціонеровъ какого-нибудь сына пророковъ. Я готовъ сдѣлать тебѣ уступку, готовъ, пожалуй, даже согласиться съ тобою что справедливая и ярая душа кого-нибудь изъ этихъ стариковъ, какого-нибудь Амоса или Михея, можетъ-быть отчасти виновата въ томъ отвращеніи которое внушаетъ мнѣ ваше нелѣпое общество и въ желаніи опрокинуть его которое я испытываю, опрокинуть хотя бы только для перемѣщенія центра тяжести человѣческихъ страданій. Если, какъ я опасаюсь, этой тяжести нельзя облегчить, то надо по крайней мѣрѣ время отъ времени мѣнять несущія ее плечи. Это убѣжденіе засѣло во мнѣ очень глубоко, пріобрѣлъ ли я его путемъ личнаго размышленія или путемъ атавизма которымъ ты меня попрекаешь и въ которомъ видишь одну дурную сторону.

— Положимъ, это правда: прежде бароновъ у васъ были пророки, и ты одинъ изъ нихъ. Но, настаивалъ Андаранъ, — какимъ образомъ у тебя согласуется отвращеніе къ этому обществу съ любовію къ его наслажденіямъ?

— Что же тутъ удивительнаго? горячо говорилъ Эльзеаръ: — я наслаждаюсь какъ завоеватель который находитъ въ завоеванномъ домѣ готовый ужинъ и, съѣвъ его, опрокидываетъ столъ чтобы размѣстить въ комнатѣ своихъ солдатъ. А что надо человѣку для того чтобы сдѣлаться завобвателемъ? Оставимъ въ покоѣ моихъ мнимыхъ предковъ-пророковъ и вернемся въ Парижъ, на почву дѣйствительности. Что бы ты ни говорилъ, я на самомъ дѣлѣ только парижанинъ какъ и ты, какъ и всѣ товарищи, и больше ничего. Можешь ты представить себѣ меня, неизвѣстнаго проходимца, безъ связей, безъ друзей, съ моимъ происхожденіемъ, съ моимъ приличнымъ, но далеко не блестящимъ состояніемъ, въ продолженіе пятнадцати — двадцати лѣтъ поднимающимся по ступенямъ служебной лѣстницы, на которой давятъ другъ друга наши гимназисты? Тебѣ можетъ-быть хотѣлось бы видѣть меня съ благонамѣренною гвоздикой въ петлицѣ, смиренно идущимъ къ цѣли чрезъ клерикальные и монархическіе кружки и послѣ долгихъ мытарствъ по разнымъ благотворительнымъ засѣданіямъ и обществамъ получающимъ доступъ въ гостиныя нѣсколькихъ важныхъ барынь, среди людей которые не захотятъ подать руки, сыну торговца гуано? Полно! Парижъ, этотъ хвастливый и трусливый Парижъ, любитъ чтобъ его брали приступомъ; онъ суровъ къ робкимъ и нѣженъ къ смѣлымъ. Для человѣка моего положенія соціализмъ — лучшая дорога, единственная упругая пружина обѣщающая далекій полетъ. Всѣ остальныя партіи — выжатые лимоны. Соціалистъ! эта кличка давно ужо перестала быть пугаломъ и клеймомъ на плечѣ партіи. Да вотъ, недавно, въ послѣднее засѣданіе академіи нашъ товарищъ Эверанъ досталъ мнѣ билетъ; ты знаешь, Нордомюсъ Эверанъ, маленькій поэтъ Южнаго Союза? И какъ ты думаешь, кого онъ мнѣ показалъ въ почетной ложѣ? Одного изъ крупныхъ ораторовъ-соціалистовъ возсѣдающаго между тремя герцогинями которыя не сводили съ него глазъ и, казалось, умерли бы отъ восторга если бы кто-нибудь представилъ имъ чудовище; каждая изъ нихъ сейчасъ же пригласила бы его къ себѣ завтракать на слѣдующій день чтобы заставить двухъ остальныхъ лопнуть отъ злости и зависти. Повторяю тебѣ что это единственный легкій и быстрый путь успѣха, разумѣется съ условіемъ не ходить въ лохмотьяхъ, не сидѣть по кабакамъ какъ большая часть этихъ глупцовъ съ манерами, рѣчью и наружностью бродягъ. Парижъ надо удивить и подчинить какъ женщину, и это сдѣлаетъ шутя тотъ соціалистъ который сумѣетъ соединить изящество со смѣлостію, одинаково непринужденно вести котильонъ и бунтъ и легко переходить отъ народныхъ предмѣстій, гдѣ возникаетъ повелитель, до великосвѣтскихъ кварталовъ, гдѣ онъ посвящается на царство. Ему надо только брать примѣръ съ учителя; вотъ весь его завѣтъ!

И Байонъ показывалъ Андарану кипу книгъ, нѣмецкихъ и французскихъ, лежавшую у него на конторкѣ: Ferdinand Lassalle’s Reden und Schriften, Le Journal de Ferdinand Lassalle, Une page d’amour de F. Lassalle.

— Да, я изучилъ этотъ несравненный образецъ! Какъ отстала наша молодежь со своимъ подражаніемъ Жюльену Сорелю! Фердинандъ Ласаль — вотъ вожатый указывающій истинную дорогу своимъ братьямъ. Сознайся что ты удивляешься ничтожному бреславльскому еврею, сыну мелкаго торговца краснымъ товаромъ, для котораго происхожденіе дѣлало недоступными всѣ должности и который является основателемъ нѣмецкаго соціализма, дѣлается идоломъ толпы, Донъ-Жуаномъ гостиныхъ, любимцемъ графини Гацфельдъ, другомъ Бисмарка, законодателемъ модъ, самымъ тонкимъ гастрономомъ и самымъ наряднымъ щеголемъ Берлина, хотя можетъ-быть это еще и немного значитъ! Помнишь тотъ вечеръ когда онъ похитилъ дочь посланника Елену фонъ-Дённигесъ черезъ часъ послѣ своего перваго представленія ей и когда онъ несъ на рукахъ свою прекрасную добычу внизъ по лѣстницѣ на глазахъ оцѣпенѣвшей и еще болѣе восхищенной имъ толпы? Положимъ, онъ впослѣдствіи поплатился давъ своей Еленѣ себя поработить и даже убить въ припадкѣ бѣшенства. Все дѣло въ томъ чтобы не давать женщинѣ власти надъ собою; остальное легко, и въ нашемъ расшатанномъ обществѣ гораздо легче чѣмъ въ суровой крѣпости стараго Берлина. Парижъ! какая почва для Ласаля! Слушай, презрѣнный либералъ, слушай наставленія учителя: «…Если бы я родился государемъ, то былъ бы аристократомъ тѣломъ и душою, но такъ какъ я сынъ простаго мѣщанина, то я буду демократомъ… Я буду одѣваться какъ можно тщательнѣе: платье создаетъ человѣка, это — убѣжденіе нашего времени… Ты честолюбива? Что сказала бы моя златокудрая малютка если бы я когда-нибудь привезъ ее въ Берлинъ въ экипажѣ запряженномъ шестерикомъ бѣлыхъ коней, какъ первую женщину Германіи?.. Фердинандъ, избранникъ народа, развѣ это имя не внушительно?»..

Попавъ на свою любимую тему, Байонъ не могъ остановиться и декламировалъ своему другу цѣлыя страницы которыя опьяняли его.

Эльзеаръ устроилъ себѣ существованіе согласное со своею програмой: часы занятій смѣнялись часами самой разсѣянной жизни. Этотъ двойной оттѣнокъ вѣрно отражался и на внѣшности его жилища. Строгій кабинетъ, загроможденный книгами и статистическими документами, свидѣтельствовалъ о трудолюбивыхъ утрахъ; эта комната, свободно отворялась ремесленнику и мелкому торговцу квартала которые приходили за даровымъ совѣтомъ къ молодому адвокату. Въ нарядной гостиной, въ кокетливой спальнѣ, все было разчитано на одобреніе членовъ клуба и спортсменовъ охотно приходившихъ выкурить сигару къ умному и пріятному собесѣднику. Жизнь его, широкая и дорогая благодаря большимъ издержкамъ на туалетъ и обѣды которые приходилось давать разнымъ полезнымъ паразитамъ, требовала постоянной денежной поддержки со стороны Рахили. Годы шли, а вдова ни раза не слыхала ни объ одномъ выгодномъ дѣлѣ или доходномъ процесѣ обезпечивающемъ будущность ея сына. Она упрекала себя за свою материнскую слабость и не шутя собиралась положить этому конецъ, когда возникъ и надѣлалъ шумъ процесъ Эверана.

Всѣмъ памятенъ громкій процесъ волновавшій Парижъ цѣлую недѣлю. Нордомюсъ Эверанъ, непонятый поэтъ, перешелъ отъ символизма къ анархизму; соблазнившись театральнымъ эфектомъ, онъ мимоходомъ бросилъ бомбу въ погребкѣ торговца, гдѣ снарядъ опалилъ нѣсколько учительскихъ сюртуковъ. Преступникъ выбралъ защитникомъ своего прежняго товарища Байона. Эльзеаръ согласился и, явясь въ судъ неизвѣстнымъ, вышелъ изъ него знаменитостію. Мы всѣ помнимъ эту блестящую защитительную рѣчь оправдывавшую несчастнаго, ожесточеннаго противъ своихъ учителей, требовавшаго у Alma Mater отчета въ ея обманчивыхъ обѣщаніяхъ, въ томъ нравственномъ банкротствѣ въ которое она его повергла, оставивъ его внѣ общества, безъ хлѣба, безъ души, безъ вѣры; мы помнимъ горькіе укоры обществу отвѣтственному за смятеніе умовъ молодежи, сдержанную и точную картину послѣдовательныхъ крушеній которыя довели до отчаянія цѣлое принесенное въ жертву поколѣніе и, наконецъ, захватывающее заключеніе рисовавшее современную пляску смерти: рядъ государственныхъ дѣятелей съ сорванными личинами и выставленнымъ на показъ нравственнымъ ничтожествомъ, взволнованный привѣтъ воскресшему младенцу-народу готовому въ лучахъ зари воспрянуть изъ кладбища гдѣ всѣ эти мертвецы давили его своею ложью.

«Процесъ Бодена! Новый Гамбета!» раздался единодушный крикъ всего Парижа. Передовая печать превозносила грознаго трибуна. Черезъ нѣсколько недѣль округъ Gros-Caillou послалъ его своимъ представителемъ въ муниципальный совѣтъ; на ближайшихъ выборахъ выборные комитеты умоляли его балотироваться вмѣсто состарѣвшагося въ округѣ врача. Пробужденный успѣхомъ, подхваченный вѣтромъ популярности, Байонъ сталъ усердно посѣщать собранія, и его слово зажигало слушателей. Сначала сюртукъ съ шелковыми отворотами и лакированные башмаки вызывали воркотню оборванцевъ. «Граждане, воскликнулъ Байонъ, — неужели служители народа вѣчно будутъ представлять его поработителемъ приличія внѣшности, которыя наше уравнивающее образованіе должно давать всѣмъ? Пришло время стереть унизительныя различія которыхъ уже давно не знаютъ въ свободной Америкѣ гдѣ демократія не пустое слово; такъ какъ человѣка судятъ по платью, то намъ, то-есть, вашимъ слугамъ, надлежитъ показать міру что вы такое на самомъ дѣлѣ и открыть таящееся въ васъ непризнанное чувство изящнаго; отнынѣ вы должны быть законодателями и въ дѣлѣ вкуса».

Польщенныя хозяйки согласились съ этимъ наряднымъ красавцемъ и скоро разсѣяли недовѣріе мужей. На общихъ выборахъ подавляющее большинство сдѣлало изъ тридцатилѣтняго Эльзеара парижскаго депутата.

Въ палатѣ онъ съ перваго же дня по праву краснорѣчія былъ признанъ за офиціальнаго оратора соціалистскихъ группъ. Большинство незамѣтно давало увлекать себя и рукоплескало очаровывавшей, хотя и не убѣждавшей его лирѣ. Въ гостиныхъ которыя до тѣхъ поръ открывали свои двери уму и изяществу молодаго новичка талантливый ораторъ принимался теперь какъ собственное удачное созданіе, какъ украшеніе которое надо было оспаривать у соперницъ готовыхъ его захватить. Иногда хозяйки дома дѣлали ему недовольную гримаску когда онъ слишкомъ сердилъ консерваторовъ. Байонъ отвѣчалъ на нее улыбкой человѣка увѣреннаго въ своей власти; онъ обезоруживалъ самыхъ негодующихъ тѣмъ скептицизмомъ, парижскаго вечера когда каждый актеръ вышучиваетъ лицо которое онъ игралъ въ продолженіе дня. У чайнаго стола трибунъ пряталъ когти, и всѣ дѣлали видъ что считаютъ ихъ безобидными; хозяйка дома съ ужимками представляла своего любителя-соціалиста какъ нетерпѣливаго честолюбца избравшаго кратчайшій путь: достигнувъ власти онъ образумится и перейдетъ «на нашу сторону», какъ подобаетъ молодому человѣку хорошей семьи, богатому, наслѣднику, крупнаго торговаго дома.

Эльзеаръ чувствовалъ что съ каждымъ днемъ удаляется отъ улицы Геліополиса и это всего что она ему напоминала: отъ своего племени, религіи, отъ источника своего состоянія, отъ тѣхъ смутныхъ и стѣсненныхъ временъ которыя оставались неизвѣстными для большинства его поклонниковъ и подозрѣвались только нѣсколькими професіональными ищейками въ родѣ Асерма. Тріумфаторъ и самъ охотно забывалъ о нихъ.

Еслибы какой-нибудь наивный человѣкъ сталъ добиваться точныхъ, свѣдѣній объ его происхожденіи и задалъ бы ему этотъ вопросъ вечеромъ того дня съ котораго начинается нашъ разказъ, въ то время какъ поправивъ свои коректуры Байонъ быстрымъ шагомъ шелъ по направленію къ парку Монсо. то получилъ бы тотъ же самоувѣренный отвѣтъ какъ нѣкогда Жакъ Андаранъ: «такой же парижанинъ какъ и всѣ другіе, только счастливѣе другихъ». Совершенно достаточное опредѣленіе гражданскаго, соціальнаго и религіознаго положенія, и только самый неуклюжій провинціальный умъ не удовольствовался бы такимъ отвѣтомъ.

ГЛАВА IV.
Въ отелѣ Сенда.

Эльзеаръ остановился на улицѣ Виньи, у дверей одного изъ большихъ домовъ выходившихъ фасадами въ паркъ Монсо. Баронеса Сенда по четвергамъ давала обѣды, послѣ которыхъ принимала весь міръ. Гедеонъ Сенда, тріестскій банкиръ, женился на красавицѣ Бразиліянкѣ въ одно изъ своихъ дѣловыхъ путешествій въ Ріо-Жанейро. Поселясь лѣтъ десять тому назадъ въ Парижѣ, тріестинецъ игралъ на биржѣ, нерѣдко счастливо, всегда — смѣло. Его жена умѣла пользоваться богатствомъ; еще красивая, несмотря на свою полноту, она умѣла быть любезною съ незначительными людьми для того чтобъ удержать и увеличить потокъ приносящій и полезныхъ посѣтителей.

Гедеонъ имѣлъ связи въ различныхъ кругахъ и не скупился на пріемы; оттого его вечера представляли тотъ рядъ фигуръ кинематографа который газеты называютъ « избраннымъ обществомъ», то-есть, иностранцевъ, дипломатовъ, парижанъ, свѣтскихъ людей, артистовъ, государственныхъ дѣятелей и т. д. Сначала въ гостиной баронесы Долоресъ преобладали соотечественники изъ Южной Америки, но они постепенно оттѣснялись назадъ политическимъ элементомъ съ тѣхъ поръ какъ банкиръ началъ заниматься крупными дѣлами непосредственно касавшимися францускаго государства.

Байонъ любилъ этотъ домъ, одинъ изъ первыхъ гдѣ онъ началъ показываться. Тамъ онъ впервые познакомился со свѣтомъ и изучилъ этотъ калейдоскопъ тщеславія, интригъ, кокетства, скуки и честолюбивыхъ происковъ. Тамъ онъ всегда испытывалъ радостное чувство альпійскаго путешественника который, достигнувъ вершины, оборачивается назадъ и смотритъ внизъ, на точку своего отправленія. Онъ любилъ этотъ кварталъ, эти пышныя жилища выросшія на склонѣ прежней равнины Монсо; онъ любилъ въ нихъ прочные памятники завоеваній совершенныхъ подобными ему людьми на томъ мѣстѣ гдѣ прошло его жалкое дѣтство; онъ чувствовалъ себя какъ дома среди этого стана побѣдителей. Его наблюдательный умъ находилъ удовольствіе въ изученіи этого сборнаго общества и процеса сліянія который съ каждымъ днемъ все тѣснѣе потѣснѣе сплавлялъ эти разнородные элементы. Самая рамка въ которой двигались эти космополиты, казалось, относила ихъ космополитизмъ въ область прошедшаго: среди роскошнагот безпорядка гостиныхъ всякій чувствовалъ себя какъ дома, и узнавалъ родные предметы въ какой-нибудь бездѣлушкѣ французской старины или матеріи Востока, въ англійскихъ серебряныхъ издѣліяхъ, греческихъ статуяхъ, японскихъ лакированныхъ вещицахъ и т. п.

Однако, въ этотъ вечеръ обычныя впечатлѣнія отеля Сенда не имѣли власти надъ душою Байона. Поглощенный одною мыслію, онъ спѣшилъ къ цѣли куда она его влекла; развѣ только на минуту отвлекся онъ отъ нея всегда пріятнымъ для человѣка вниманіемъ которое отражалось на всѣхъ лицахъ и заставляло замолкать разговоры при его проходѣ. Къ нему подошелъ баронъ Гедеонъ со своимъ соннымъ видомъ сытаго медвѣдя; банкиръ протянулъ руку депутату съ тѣмъ медленнымъ взвѣшивающимъ движеніемъ которымъ онъ, казалось, опредѣлялъ цѣнность каждой пожимаемой руки.

— Ахъ, любезный Байонъ! Говорятъ, вы сегодня были безподобны и совсѣмъ разгромили насъ. Сколько дней жизни даруете вы еще своимъ бѣднымъ друзьямъ-капиталистамъ?

— Полно, любезный баронъ! Развѣ это имѣетъ значеніе для тѣхъ кто, подобно вамъ, обладаетъ пониманіемъ необходимыхъ превращеній? Каковы бы ни были соціальныя эволюціи, вы всегда займете въ нихъ подобающее вамъ первое мѣсто.

— Ахъ, ваша проклятая политика! Когда же вы поймете что она убиваетъ истинную силу страны — плодотворный трудъ?

— Политика имѣетъ выгодныя стороны для смышленыхъ тружениковъ. Мы проводимъ ее словомъ, вы — дѣломъ! И потомъ развѣ мы не условились забывать суровую хозяйку нашихъ утреннихъ часовъ здѣсь по вечерамъ, среди красавицъ? Развѣ насъ не объединяетъ поклоненіе красотѣ, мой старый другъ?

Въ этомъ обращеніи слышался чуть замѣтный оттѣнокъ, фамиліярности, почти покровительства, въ отплату за названіе «мой молодой другъ» которымъ въ былыя времена такъ щедро награждалъ его хозяинъ дома.

Эльзеаръ подошелъ къ баронесѣ. Онъ боялся что льстивая любезность Долоресъ долго не дастъ ему отойти отъ нея, но эта непріятность миновала его. Хозяйка дома показывала нунцію епископскій жезлъ италіянской работы и въ своемъ благоговѣніи къ прелату выпустила изъ рукъ депутата. Глаза Байона встрѣтились съ глазами Римлянина: его терпѣливый взоръ. напоминалъ спокойную рапиру стараго фехтовальнаго учителя, который изучаетъ игру противника, ищетъ слабаго мѣста и заранѣе назначаетъ мѣсто неизбѣжнаго удара. Байонъ прошелъ черезъ двѣ комнаты, удачно избѣгая непріятныхъ людей: онъ искусно ускользнулъ отъ одной старой дамы усердно манившей его ладонью руки, отъ шлейфа барыни за которою онъ ухаживалъ въ прошломъ году и которая теперь старалась загородить ему дорогу, отъ засады одного министра явно ловившаго минуту чтобы завязать съ нимъ одинъ изъ тѣхъ примирительныхъ разговоровъ посредствомъ которыхъ люди надѣются «какъ-нибудь уладить дѣло». Въ углубленіи окна Байонъ замѣтилъ лысую и острую голову президента Дюпютеля который послалъ «дорогому товарищу» полуугрожающій, полупривѣтственный жестъ рукою. Еще нѣсколько поклоновъ и рукопожатій, нѣсколько дружескихъ кивковъ попавшимся на встрѣчу товарищамъ, Асерму, Пелюсену, виконту де-Фелину и Байонъ уже стоялъ на порогѣ комнаты въ которую онъ направился, какъ вдругъ чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо.

Это былъ временный почетный губернаторъ Крита, полковникъ Ванъ-деръ-Покеръ. Блестящее участіе въ Ачинскомъ походѣ доставило ему выборъ державъ; назначенный временнымъ губернаторомъ полтора года тому назадъ и не получивъ окончательнаго утвержденія отъ одной колеблющейся державы, полковникъ Ванъ-деръ-Покеръ дожидался на асфальтѣ парижскихъ бульваровъ вступленія въ должность которое ему обѣщали каждую недѣлю. Его добродушное лицо, огнеино-рыжая грива волосъ, огромные щетинистые усы и цѣпь видныхъ и звонкихъ брелоковъ были хорошо знакомы всѣмъ парижскимъ ресторанамъ. Большею частію онъ сидѣлъ на терасѣ Café Colonial, раздавая его посѣтителямъ концесіи на разныя предпріятія и работы которыя онъ намѣревался начать на своемъ островѣ; по вечерамъ онъ украшалъ собою гостепріимные столы тѣхъ домовъ гдѣ цѣнили честь громогласнаго доклада о прибытіи «его превосходительства критскаго губернатора».

— Г. депутатъ, сдѣлайте милость, одно словечко! Вы знаете что послѣдняя нота державъ даетъ султану двухнедѣльный срокъ для моего водворенія въ Кайеѣ. Вы, которому дороги интересы Франціи, вы должны понимать важность скорѣйшаго рѣшенія… Мое положеніе становится невыносимымъ; оно ослабляетъ уваженіе къ уполномоченному всей Европы…

— Я, право, не знаю, г. полковникъ… Я ничего не слыхалъ объ этомъ, г. губернаторъ: вѣдь отъ насъ, бѣдныхъ смертныхъ, сокрыты тайны боговъ.

— Перестаньте, кабинетъ вамъ ни въ чемъ не отказываетъ. Я получилъ свои свѣдѣнія изъ самаго вѣрнаго источника: я это узналъ отъ одного Португальца который вчера обѣдалъ у министра.

— Право же, не умѣю вамъ сказать…

И Байонъ сталъ бросать тревожные взгляды по сторонамъ, ища избавителя. Онъ увидалъ г-жу Пелюсенъ, толстую барыню бросавшуюся въ глаза своимъ яркимъ платьемъ. Помощникъ государственнаго секретаря недавно закончилъ бракомъ свою давнюю близость съ ней и теперь со скучающимъ видомъ водилъ ее по гостинымъ, гдѣ она искала выгодныхъ знакомствъ.

— Ахъ, вотъ идетъ г. помощникъ государственнаго секретаря Пелюсенъ съ женой; обратитесь къ нимъ, полковникъ, они всегда получаютъ свѣдѣнія изъ первыхъ рукъ. Вы знакомы съ ними?

— Мало. Я буду очень благодаренъ вамъ, если вы еще разъ представите меня. Г. Пелюсенъ пойметъ, какъ и вы, какъ важно для интересовъ Франціи… Мое положеніе становится невыносимо и угрожаетъ потерей уваженія къ…

Байонъ свернулъ въ сторону и сунулъ Голандца подъ ноги Пелюсена. Лицо жены просіяло отъ звонкаго титула критскаго губернатора; на лицѣ мужа промелькнула плохо скрытая гримаса. Между тѣмъ Байонъ быстро скрылся.

Наконецъ освободясь, молодой человѣкъ спустился съ нѣсколькихъ ступеней въ полукруглый кабинетъ примыкавшій къ стеклянной верандѣ уставленной тропическими растеніями. Веранда выходила въ паркъ Монсо; сквозь тонкіе листья финиковыхъ пальмъ виднѣлись темныя очертанія деревьевъ парка и блѣдныя лужайки озаренныя свѣтомъ электрическихъ фонарей. Комната была почти пуста; гости проходили мимо нея не останавливаясь; это былъ одинъ изъ тѣхъ уголковъ которые по общему молчаливому согласію отводятся на всякомъ благоустроенномъ вечерѣ для парочекъ ищущихъ уединенія и задушевныхъ разговоровъ. Въ глубинѣ комнаты подъ большимъ пейзажемъ Рюисдаля стоялъ диванъ. Невидимая электрическая лампа скрытая подъ выступомъ панели бросала снизу вверхъ свѣтъ на картину.

На диванѣ сидѣли двѣ женщины. Одна изъ нихъ была та самая которая обмѣнялась днемъ нѣсколькими словами съ Байонемъ въ Бурбонскомъ дворцѣ. Она казалась настоящимъ цвѣткомъ жизни: темный дневной нарядъ на-половину скрывалъ ея красоту, теперь же она распустилась во всемъ блескѣ. Этотъ блескъ лежалъ на всемъ ея существѣ: на молодомъ тѣлѣ окутанномъ въ бѣлый шелкъ, на стройныхъ очертаніяхъ бюста и таліи, тонкой и гибкой какъ стволъ сосѣдней пальмы, на нѣжной шеѣ и плечахъ, бѣлизна которыхъ спорила съ бѣлизною платья; имъ свѣтилось молодое лицо, окруженное золотымъ сіяніемъ густыхъ бѣлокурыхъ волосъ блестѣвшихъ особенно ярко отъ падавшихъ на нихъ сзади электрическихъ лучей. Маленькій своевольный лобъ, повелительная складка верхней губы и загнутыя кверху черныя рѣсницы придавали прелестному лицу выраженіе гордости, особенно когда головка привычнымъ движеніемъ откидывалась назадъ и искорки вспыхивали въ загадочныхъ глазахъ которые въ обыкновенное время блуждали разсѣянно и задумчиво какъ будто видя передъ собою что-то совсѣмъ не доступное взору другихъ людей.

Другая дама, существо незамѣтное и незначительное, очевидно, сидѣла здѣсь для приличія и сейчасъ же скромно удалилась какъ только Байонъ поздоровался и сѣлъ на диванъ.

— Наконецъ-то! съ жаромъ сказалъ онъ, близко наклонясь къ сосѣдкѣ, — наконецъ-то я отдѣлался отъ этихъ докучныхъ людей! Чего имъ надо отъ меня, и зачѣмъ они мнѣ? Скажите: что, вы меня ждали, Дарья?

— Вы сами видите! А ваша рѣчь? поправлена?

— Такъ только, для очистки совѣсти. Послѣ минутнаго возбужденія битвы я бываю неспособенъ ни на какую работу. Я напрасно стараюсь приковать мою мысль къ бумагѣ: я вижу только васъ, неотвязно стоящую между моей мыслью и мною.

— Это напрасно. Вамъ слѣдовало бы видѣть мою волю которая ждетъ отъ васъ все большаго и большаго для нашего дѣла. Ваша рѣчь была хороша, хотя по-моему еще слишкомъ мягка. На вашемъ мѣстѣ я хлестала бы ихъ бичомъ до крови которая въ концѣ концовъ явилась бы спасительною росой для всѣхъ униженныхъ и оскорбленныхъ. А кстати, прочли вы книгу съ этимъ заглавіемъ которую я вамъ дала?

— Да, и нашелъ ее прекрасною, потому что вы ее любите. Вы мечтаете объ абсолютномъ совершенствѣ, Дарья, и вамъ это идетъ, потому что вы сами совершенство.

— Другъ мой, я хочу заставить всѣхъ людей жить моею мечтой. Помогите мнѣ!

— Мнѣ все будетъ легко если я сумѣю заставить васъ раздѣлить мою мечту. Помогите же и вы мнѣ! Давайте мнѣ немного счастія, и я клянусь вамъ что верну его человѣчеству отъ вашего имени.

— Счастіе! это великое неизвѣстное, о которомъ всякій говоритъ такъ какъ будто бы видѣлъ его.

Она замолчала, и ея пристальный взоръ устремился въ темную глубь парка.

— Дарья, зачѣмъ ваши глаза ищутъ такъ далеко того что такъ близко отъ васъ?

Эльзеаръ завладѣлъ маленькою ручкой лежавшею на подушкѣ дивана.

— Берегитесь! весело сказала молодая женщина: — жандармы!

Въ комнату вошла еще парочка. Это были мисъ Ормондъ, хорошенькая Американка, и ея поклонникъ веселый виконтъ де-Фелинъ. Увидавъ мѣсто занятымъ, Оливье съ трудомъ подавилъ выраженіе досады; онъ поклонился и прошелъ со своею дамой дальше въ стеклянную веранду.

— Здѣсь заняли раньше нашего, прошепталъ онъ, — Не будемъ тревожить Байона и его Эгерію: пусть сидятъ и фабрикуютъ лучшее человѣчество!

— Замолчите, злой языкъ!

— Что вы? Honny soit qui mal y pense. Они пока еще въ области теорій.

— Какъ? соціалистъ и княгиня Верагина?

— Будто вы ничего не знаете? послѣдняя побѣда красавца Эльзеара, послѣдняя фантазія этой чудачки…

— Право же нѣтъ! увѣряю васъ что я ничего не знаю. Можете разказать свою маленькую сплетню.

— Я буду разказывать чистѣйшую правду, потому что самъ былъ свидѣтелемъ соединенія этихъ свѣтилъ. Дѣло было въ Ниццѣ, двѣ недѣли тому назадъ. Байонъ провелъ тамъ свои свободные дни карнавала. О! нашъ соціалистъ не пренебрегаетъ ничѣмъ и не забываетъ дороги отъ Ниццы до Монте-Карло. Въ одинъ прекрасный день онъ является къ Румпельмайеру и садится за столикъ. За сосѣднимъ столомъ сидѣла княгиня Верагина окруженная толпою своихъ поклонниковъ. Въ этой толпѣ находился и одинъ изъ вашихъ, а именно я. Княгиня ждала возвращенія своей глупой старухи матери которая, разумѣется, застряла въ Монте-Карло.

— Эта сумашедшая графиня Лурьева? Неужели она все еще продолжаетъ таскать за собою въ казино своихъ собакъ, своего Поляка-доктора и свою шайку спиритовъ?

— Продолжаетъ. Докторъ остается за дверью стеречь собакъ, спириты ставятъ золотые графини на рулетку, а сама она садится за trente-et-quarante со своимъ истрепаннымъ рабочимъ мѣшкомъ, изъ котораго торчатъ пачки мятыхъ асигнацій.

— Да, я помню какъ она потѣшала насъ въ прошломъ году. Она вбила себѣ въ голову испробовать вліяніе своихъ медіумовъ на рулетку и цѣлое утро выходила изъ себя, добиваясь для нихъ позволенія войти въ залу и попробовать опытъ до начала игры. Крупье не знали что дѣлать чтобъ оградить неприкосновенность своего святилища и вмѣстѣ съ тѣмъ не обидѣть такой выгодной кліентки. Однако, продолжайте вашъ разказъ!

— Итакъ Байонъ садится на терасѣ конлитера и вдругъ видитъ красавицу Дарью: глаза его расширяются, гипнозъ, ударъ молніи… Черезъ четверть часа восторженнаго созерцанія онъ подзываетъ къ себѣ вертѣвшихся на улицѣ маленькихъ цвѣточницъ, одну, другую, третью, четвертую… говоритъ имъ что-то, суетъ имъ деньги горстями, и вдругъ всѣ эти дѣвчонки бѣгутъ со своими корзинами къ столу Дарьи и осыпаютъ ее цѣлою лавиной розъ, камелій, гвоздики… Княгиня глядитъ на насъ и не знаетъ смѣяться ли ей или сердиться; мы принимаемъ воинственный видъ и собираемся проучить дерзновеннаго; какой-то русскій великанъ, кажется, кавалергардъ, уже привсталъ было съ мѣста, какъ пѣтухъ готовый броситься на противника. Дарья знакомъ велитъ ему сѣсть и рѣшается разразиться хохотомъ. Тогда Байонъ встаетъ, подходитъ и серіозно, съ роковымъ видомъ, со своею дьявольскою самоувѣренностію, отвѣшиваетъ глубокій поклонъ. Умоляю васъ, простите меня, говоритъ онъ своимъ захватывающимъ душу голосомъ. — Вы знаете кто я. Я тотъ который долженъ вырвать цвѣты стараго міра и насадить новые. Я захотѣлъ сложить къ вашимъ ногамъ снопъ этихъ обреченныхъ на гибель цвѣтовъ, потому что новый міръ долго не создастъ такого чуда какое я вижу передъ своими глазами.

Смутившаяся въ первую минуту Дарья снова громко разсмѣялась и смѣрявъ его презрительнымъ взглядомъ богини сказала:

— Почемъ вы знаете, можетъ-быть другіе раньше вашего занялись ихъ истребленіемъ? Очень рада такому неожиданному знакомству! Садитесь пожалуйста вотъ здѣсь и изложите намъ вашу маленькую соціалистическую теорію, теорію очень робкую и мѣщанскую, насколько я могу судить. Это меня позабавитъ во всякомъ случаѣ не менѣе гольфа которымъ меня все время соблазняли эти господа.

Теперь настала очередь Байона смутиться, но впрочемъ ненадолго. Этотъ молодецъ сумѣетъ удержать равновѣсіе хоть на вершинѣ обелиска. Полу-шутя, полу-серіозно онъ принялся болтать о комунизмѣ, марксизмѣ, однимъ словомъ пустилъ въ ходъ всѣ ихъ излюбленныя ловушки.

Княгиня возражала ему, ставила его втупикъ. Если бы вы слышали ее! настоящая анархистка! Говорятъ даже что ее просили не возвращаться больше на родину: она, кажется, открывала школы въ которыхъ велась самая дѣятельная пропаганда. Между тѣмъ мы стушевывались одинъ за другимъ: это были часы партіи въ клубѣ Масена. Долженъ признаться что мы перестали существовать для Дарьи.

Она осталась препираться съ Байономъ вдвоемъ. На другой день ихъ совѣщаніе продолжалось на Promenade des Anglais. На слѣдующій день послѣдовало возвращеніе въ Парижъ, въ одномъ и томъ же поѣздѣ. И вотъ уже недѣля какъ ихъ встрѣчаютъ всюду вмѣстѣ: въ Луврѣ, въ Булонскомъ лѣсу, въ Оперѣ и наконецъ здѣсь. Байонъ сталъ рѣдко показываться въ палатѣ; сегодня онъ пришелъ туда только для тогочтобы говорить. Посмотрите на него, онъ раскаленъ до-бѣла, а она во всякомъ случаѣ сильно заинтересована…

— Каково же ваше предсказаніе? спросила мисисъ Ормондъ. — Флертъ или матримоніальные замыслы со стороны политическаго дѣятеля?

— И то и другое, какъ случится. Мой милый колега не сомнѣвается ни въ чемъ и вполнѣ способенъ мечтать о такомъ счастьѣ. Гордая княгиня будетъ г-жей Байонъ! Но за неимѣніемъ чего-нибудь прочнаго онъ готовъ удовольствоваться и минутнымъ. Что же касается ея, то это море дли меня слишкомъ глубоко! Кто можетъ разгадать эту непонятную Дарью?

— Ужъ и непонятную! Какъ вы легко увлекаетесь этими сѣверными красавицами! Просто глыбы снѣга, мой другъ: упадетъ на нихъ красный лучъ солнца, и вамъ кажется что всезапылало, между тѣмъ какъ снѣгъ остается снѣгомъ несмотря на зарево пожара.

— Однако, въ данномъ случаѣ это не совсѣмъ такъ. Она осталась двадцати лѣтъ вдовой, уморивъ своего мужа…

— Фелинъ, это вздоръ! Русскіе, хорошо знавшіе эту исторію, говорили мнѣ совсѣмъ противоположное. Когда Верагинъ напалъ на красивую невѣсту и огромное состояніе Лурьевыхъ, онъ уже былъ спившеюся развалиной. А со времени его смерти она кокетничала, иногда очень рискованно, и только… больше ни въ чемъ ея уличить нельзя.

— Тѣмъ лучше для Байона, а между тѣмъ они и не думаютъ уходить. Бѣдный я! Жалобно вздохнулъ Оливье.

— А меня ждетъ сестра Долли чтобы ѣхать на балъ! Проводите меня назадъ въ залу если хотите, и даже если не хотите.

Они снова прошли черезъ полукруглую комнату. Байонъ и Дарья Верагина остались одни.

ГЛАВА V.
Дарья Верагина.

Разговоръ ихъ плохо клеился и поминутно обрывался: каждый старался свести его къ тому что составляло главный предметъ его заботы. Байонъ послѣ труднаго дня мысли и работы всецѣло предавался волновавшимъ его чувствамъ. Дарья, съ утра измученная суетными требованіями и пошлыми любезностями свѣта, упрямо возвращалась къ увлекавшимъ ея умъ идеямъ. Нетерпѣніе Эльзеара было бы не такъ сильно, если бы ему приходилось бороться съ сопротивленіемъ; но нѣтъ, здѣсь не было ничего подобнаго: его любви не отвергали, ее просто обходили. Дарья, казалось, выражала всѣмъ своимъ существомъ: «я ваша, это рѣшено и вовсе не важно; перейдемъ скорѣе къ высшимъ интересамъ нашего духовнаго союза». Было ли это кокетство или искренность?

Эльзеаръ задавалъ себѣ этотъ вопросъ, волнуясь, мучась подозрѣніями и главнымъ образомъ раздражаясь этимъ вѣчно убѣгающимъ взглядомъ который былъ далекъ отъ него даже и тогда когда съ языка ея срывалось ласковое слово и когда легкое пожатіе ручки, казалось, приближало его къ разсѣянной и полуотсутствующей красавицѣ.

— Дарья, сказалъ онъ съ напускною игривостію сквозь которую слышалась горечь неудовлетворенной страсти, — Дарья, отчего это я всегда вспоминаю возлѣ васъ прочитанную гдѣ-то фразу: «когда къ вамъ ластится кошка, она никогда не смотритъ на васъ; ея сердце какъ будто сосредоточивается въ спинѣ и лапахъ, а не въ глазахъ?»

На этотъ разъ молодая женщина взглянула ему прямо въ лицо, но такъ свысока, какъ будто бы между ею и тѣмъ лицомъ на которое упалъ ея взоръ лежало неизмѣримое пространство.

— На что вы жалуетесь? И что мнѣ дѣлать, если я вижу васъ не здѣсь, а далеко, впереди моей мечты, торжественно идущимъ во главѣ дѣла на которое я васъ призвала? если я всегда соединяю васъ въ мысляхъ съ тѣмъ на что смотрю сама? Не вините моихъ глазъ, быть-можетъ туманныхъ и блуждающихъ, потому что они отражаютъ въ себѣ спящіе образы и стоячую воду пруда на который я такъ долго смотрѣла. Говоря о своемъ дѣтствѣ, я уже описывала вамъ нашъ прудъ въ глубинѣ Брянскихъ лѣсовъ, поросшій тростникомъ и окаймленный ивами, прудъ являющійся печальною душой нашихъ русскихъ усадебъ. Тамъ мнѣ явилась жизнь, тамъ она приняла форму, тамъ, въ этомъ зеркалѣ, я увидала ее иною чѣмъ видѣли ее другіе, и иногда мнѣ кажется что эта вода, вода «роднаго пруда», течетъ въ самой глубинѣ моего существа. Послѣ этого не удивляйтесь что мои глаза отражаютъ образы къ которымъ постоянно возвращаются… Но если я васъ люблю, несчастный, то люблю всѣми силами и всѣмъ безуміемъ почерпнутымъ оттуда!

Она взяла его обѣ руки и сжала ихъ почти до боли.

— О, говорите еще! вскричалъ онъ охваченный непреодолимымъ желаніемъ удержать неуловимое, овладѣть тайной прошлаго любимой женщины, — говорите мнѣ о томъ минувшемъ, откуда вы вышли на мое счастіе!

— Да развѣ я вамъ не разказала всего что можетъ объяснить мое призваніе, мои убѣжденія, кажущіяся противорѣчія моей жизни? Вы знаете кто я и какъ я росла въ глуши безо всякаго сдерживающаго начала, повинуясь одной своей волѣ. Я была воспитана людьми стараго поколѣнія въ роскоши и немедленномъ удовлетвореніи всѣхъ моихъ фантазій, въ убѣжденіи что все должно склоняться передъ барскимъ капризомъ. Въ вашей странѣ роскошь имѣетъ цѣну, потому что не дается даромъ, а потому вы и представить себѣ не можете какъ естественна и привычна кажется мнѣ эта широкая жизнь: я не замѣчаю ея, какъ не замѣчаю воздуха которымъ дышу. Посмотрите на мою бѣдную мать: она искренно вѣритъ что земля и обработывающіе ее люди созданы только для того чтобы поставлять мѣшки денегъ на удовлетвореніе ея прихотей. Я явилась на свѣтъ въ такое время когда подулъ новый вѣтеръ, на другой день послѣ освобожденія крестьянъ. Я рано, съ жаднымъ любопытствомъ, стала читать книги и журналы твердившіе намъ о наступленіи золотаго вѣка, о раѣ правосудія въ который мы готовы вступить. Мои сверстники и сверстницы находились въ какомъ-то чаду и упоеніи идеализма. Я смотрѣла и видѣла вокругъ себя вьючный скотъ, вчерашнихъ рабовъ, номинально освобожденными, но еще удрученными тяжестію своего матеріальнаго и нравственнаго убожества. Я подстерегала ожидаемыя перемѣны, но… несмотря на законы, указы, слова, внѣдрившіяся привычки оказывались сильнѣе, и ничто не мѣнялось въ положеніи угнетенныхъ: невѣжество и рабскій страхъ внизу, произволъ и требовательность наверху; противъ сильныхъ умовъ спѣшившихъ думать и дѣйствовать глухія, суровыя, репресивныя мѣры; несчастный народъ безъ защиты, въ зависимости отъ чиновниковъ оказавшихся хуже прежнихъ господъ, отъ Евреевъ высасывающихъ его кровь…

— Но, живо перервалъ Байонъ, — они по крайней мѣрѣ вносили хоть сколько-нибудь свѣта и мысли въ тотъ мракъ о которомъ вы говорите…

Княгиня Верагина поглядѣла на него съ искреннимъ удивленіемъ:

— Евреи, говорю я вамъ. Что они могутъ вносить хорошаго?

Эльзеаръ замолчалъ. Его сердце, охваченное внезапнымъ холодомъ, сжалось какъ отъ прикосновенія острой стали.

— Я сравнивала, продолжала Дарья, — обѣщанія въ книгахъ и на словахъ съ удручающею дѣйствительностію. Разочарованіе, жалость, благородныя стремленія, всѣ чувства волновавшія и терзавшія мое поколѣніе кипѣли въ моемъ сердцѣ. Я хотѣла знать и дѣйствовать. Я чуть было не убѣжала изъ дома въ шестнадцать лѣтъ для того чтобы поступить на медицинскіе курсы. Цѣпь привычекъ удержала меня. Меня повезли въ свѣтъ: я имѣла успѣхъ и не была къ нему равнодушна. Однажды мнѣ представили блѣднаго, изящнаго офицера въ ловко сшитомъ мундирѣ и сказали что это совсѣмъ подходящій для меня женихъ. Князь Верагинъ повелъ осаду, а съ "нимъ вмѣстѣ и вся моя семья. Я позволила выдать себя замужъ; что же дѣлать если таковъ неизбѣжный обычай? Мнѣ было все равно… Поймите это если можете: наша пылкая воля, подчасъ способная сдвинуть горы, черезъ минуту попадается врасплохъ и даетъ водить себя ребенку. Идешь на бойню, думая о другомъ. Я не поступилась бы ни однимъ изъ моихъ убѣжденій цѣною жизни и въ то же время отдала всю себя какъ отдаютъ старое платье. Ахъ! но что это былъ за ужасъ!..

Дарья разсмѣялась нервнымъ, злымъ смѣхомъ.

— Я прежде оплакивала порабощеніе мужиковъ, теперь я испытала его на себѣ, возмутительное, грубое порабощеніе. Къ счастію, оно продолжалось не долго: смерть избавила меня отъ моего тирана. Упокой Боже его душу, если только она. у него была!.. Довольно, не заставляйте меня говорить объ этомъ!

Она минуту просидѣла молча со стиснутыми зубами, съ горькою усмѣшкой на губахъ.

— Послѣ этого опыта, продолжала она, — прощай нѣжное состраданіе! Я вся была олицетворенное возмущеніе. Я покончила съ тѣмъ что они называютъ любовью. Я жаждала справедливости и свободы для себя, для всѣхъ; я только и жила въ этихъ суровыхъ грезахъ. Была минута когда я хотѣла идти въ народъ, на фабрики, по деревнямъ, какъ дѣлали многія женщины. Потомъ я раздумала; съ такими большими средствами въ рукахъ и при возможности дѣйствовать наверху глупо было бы ползать по землѣ гдѣ работа такъ медленна и незамѣтна. Я начала сверху: я стала открывать школы въ своемъ уѣздѣ и набрала такихъ учителей которые всполошили всѣ власти. Сейчасъ же тяжелыя, безмолвныя руки легли на меня и на мое дѣло. Мнѣ дали понять что всѣ мои фантазіи очаровательны, кромѣ этой. Я поняла что у насъ дѣлать нечего и что надо искать болѣе просторнаго поля дѣятельности. Я послѣдовала за мамой за границу и стала ѣздить съ нею всюду гдѣ она разгоняла свою скуку. Въ Англіи, въ Швейцаріи, здѣсь, вездѣ вы могли бы встрѣтить меня утромъ въ мастерскихъ, въ собраніяхъ рабочихъ гдѣ я изучала пробужденіе и ходъ соціалистскихъ идей, а вечеромъ въ казино, въ гостиныхъ, въ театрѣ, въ роскошной и лѣнивой обстановкѣ богатой и избалованной княгини. Но я все-таки ничего не дѣлаю, ничего не могу добиться. Въ вашемъ миломъ свѣтѣ одна несчастная женщина ничего не можетъ сдѣлать; ей нуженъ помощникъ, ей необходимо орудіе, мущина который «все можетъ». Я искала его, но людей не было… и нѣтъ.

Дарья встала и сдѣлала нѣсколько шаговъ по комнатѣ. Взоръ ея упалъ на зеркало; она подняла руки и поправила выбившіеся на вискахъ волосы. Подойдя снова къ дивану она остановилась передъ Эльзеаромъ и снова заговорила:

— Ваше имя, ваша дѣятельность привлекли мое вниманіе. Я стала слѣдить за вами, слушать васъ. Я нашла васъ слишкомъ робкимъ; но вы всѣ робки. Мнѣ показалось что у васъ по крайней мѣрѣ есть убѣжденность, иниціатива, что-то сильное и правдивое что отличало васъ отъ толпы политическихъ дѣятелей. Мнѣ нравилось и то что вы поняли необходимость жизни въ высшей средѣ для успѣха вашего революціоннаго дѣла. Можно пахать землю и чистыми руками. Чѣмъ выше ударъ, тѣмъ онъ сильнѣе. Глупцы улыбаются когда мы подъ бальною люстрой говоримъ объ освобожденіи народа. Однако, именно такъ-то и начали колебать старый міръ сто лѣтъ тому назадъ. Непослѣдовательность, говорятъ намъ!.. Не больше всѣхъ остальныхъ изъ которыхъ соткана наша жизнь. Потомъ вы представились мнѣ, смѣло, дерзко; это мнѣ тоже понравилось. Да вы и сами отлично замѣтили что нравитесь мнѣ. Кто вы? откуда вы? это мнѣ безразлично. Я знаю что вы вышли изъ народа и сами создали свою судьбу, сильно и смѣло. Это прекрасно, большаго мнѣ и не надо. Признайтесь что я скоро рѣшилась. Я сказала себѣ: вотъ, быть-можетъ, тотъ помощникъ, тотъ сотрудникъ котораго я ищу. Пожалуйста не хмурьтесь! Вамъ этого мало, вамъ надо другое? я ваша… я буду ваша не торгуясь. Но въ вашей душѣ есть еще неизвѣстные мнѣ уголки. Я недовѣрчива, потому что проучена. Я хочу доказательствъ, увѣренности…

Эльзеаръ слушалъ; его восхищенный взглядъ медленно поднимался отъ колѣнъ стоявшей передъ нимъ молодой женщины до ея лица. Онъ схватилъ обѣ руки Дарьи и съ мольбою въ голосѣ проговорилъ:

— Вы получите все. Я буду бороться, работать… мы все сдѣлаемъ, все чего вы хотите. Но не говорите мнѣ что я для васъ только орудіе борьбы за идею. Я хочу быть для васъ ближе этого. Я хочу примирить васъ съ любовію, бѣдная раненая птичка!

Дарья улыбнулась и въ одну минуту снова стала, насмѣшливымъ ребенкомъ.

— Это будетъ не легко, но кто знаетъ? можетъ-быть это вамъ и удастся. Впрочемъ, не слѣдуетъ придавать большаго значенія этимъ личнымъ мелочамъ въ жизни посвященной общему интересу. Будемъ работать! Мы еще поговоримъ объ этой подробности… когда-нибудь… скоро.

Ласковые глаза Дарьи обѣщали больше чѣмъ слова. Эльзеаръ всталъ и не выпуская руки княгини сдѣлалъ нѣсколько, шаговъ по направленію къ верандѣ. Въ отворенное окно врывался свѣжій воздухъ мартовской ночи, распространяя благоуханіе налившихся древесныхъ почекъ. Это былъ одинъ изъ тѣхъ послѣднихъ зимнихъ вечеровъ, когда въ воздухѣ уже слышно приближеніе апрѣля.

— Посмотрите, понюхайте! тихо сказалъ Эльзеаръ съ дрожью въ голосѣ. — Неужели на землѣ только и есть что зима, скорбь и работа? Земля оживаетъ; жизнь тоже хочетъ, чтобъ ее слушали; она идетъ, она здѣсь, въ насъ, въ васъ…

Съ этими словами онъ приникъ губами къ ея плечу. Дарья не отстранилась; съ широко-раскрытыми и устремленными вдаль глазами она стояла неподвижно и всею грудью вдыхала въ себя свѣжее дыханіе весны. Наконецъ она вздрогнула какъ бы очнувшись и, не отнимая своей руки, медленно проговорила:

— Пойдемте въ залу! Мнѣ холодно, и уже поздно!

Они вернулись въ опустѣвшія гостиныя.

— Дарья! Дарья! раздался пронзительный голосъ на порогѣ комнаты. — Я ищу тебя по всему дому!

Графиня Лурьева вкатилась въ гостиную. Ея короткая и толстая фигура съ тройнымъ подбородкомъ и горою фальшивыхъ волосъ на головѣ вся сіяла бриліантами, рубинами и сапфирами.

— Милочка! вѣдь страшно поздно! Я не знаю что дѣлать. Удивительные люди: принимаютъ гостей и не догадаются поставить карточнаго стола! Всѣ разъѣзжаются. Не забудь что завтра намъ быть въ церкви на панихидѣ по бѣдной Аполлоніи Никифоровнѣ, потомъ завтракать у великой княгини и затѣмъ ѣхать на публичное засѣданіе. Не правда ли что оно будетъ очень интересно, г. Байонъ? Дарья показывала вамъ програму? Г. Гомо, професоръ математики, будетъ читать чьвѣчной и всемірной жизни доказанной четырьмя способами на основаніи ученія Жана Батиста и Туреля. Любезный г. Байонъ, будьте добры, разыщите нашего человѣка!

Дарья окинула Эльзеара взглядомъ и насмѣшливо-сострадательною улыбкой. Онъ проводилъ обѣихъ дамъ въ переднюю и надѣлъ на княгиню бѣлую ротонду изъ тибетской козы; она исчезла въ ней какъ большой бѣлый лебедь спрятавшій голову подъ крыло. Онъ сошелъ за нею внизъ и дождался ея кареты, не глядя ни на кого, не замѣчая насмѣшливыхъ взоровъ свѣтской толпы; въ упоеніи этой минуты для него не существовало ничего, кромѣ шелковистаго бѣлаго видѣнія погрузившагося въ глубь кареты и на мгновеніе освѣтившаго ночную тьму. Лошади тронулись, карета исчезла. Только тогда. Эльзеаръ очнулся, замѣтилъ любопытные взоры и быстро удалился, закуривъ сигару.

Подъ ясными звѣздами, легкою походкой счастливаго человѣка шелъ Эльзеаръ пѣшкомъ отъ парка Монсо до улицы Боске. Лелѣялъ ли онъ когда-нибудь мечту о бракѣ съ княгинею и признавался ли себѣ въ этомъ? Можетъ-быть. Но въ этотъ часъ его восторженное воображеніе не рисовало ему точной картины всего чего онъ могъ ожидать отъ Дарьи.

Пріобрѣсти ея любовь, довести свою побѣду до конца, получить ее такъ или иначе — вотъ все чего онъ хотѣлъ. Ни раза въ продолженіе этого пути онъ не вспомнилъ о своихъ обычныхъ заботахъ, объ успѣхѣ, карьерѣ, удовлетворенномъ самолюбіи, и съ воскресшею искренностію своихъ первыхъ юношескихъ порывовъ думалъ о великомъ дѣлѣ освобожденія которое предприняла Дарья и которое онъ совершитъ вмѣстѣ съ нею. Его взгляды были устремлены на огромный, темный Парижъ съ его горемъ и нищетой; онъ хотѣлъ исцѣлить ихъ и вѣрилъ въ возможность этого. Идея соціализма уже не была для него привычнымъ ученіемъ, отвлеченною теоріей; она становилась въ его пылавшемъ страстію сердцѣ нераздѣльною частію его чувства. Его личное, эгоистическое желаніе переходило въ желаніе добра всему человѣчеству. Онъ сдѣлаетъ всѣхъ счастливыми, потому что счастливъ самъ, потому что она его любитъ и скоро докажетъ ему свою любовь, потому что, очевидно, нѣтъ болѣе мѣста страданію въ такомъ мірѣ гдѣ Эльзеаръ Байонъ станетъ богомъ благодаря любви Дарьи Верагиной.

ГЛАВА VI.
Выборы въ Озѣ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ вечера у Сенда Байонъ получилъ телеграму отъ своего друга юности Жака Андарана выбраннаго недѣлю тому назадъ депутатомъ отъ одного изъ провинціальныхъ округовъ. Жакъ предупреждалъ о своемъ прибытіи, просилъ своего стараго товарища руководить его первыми шагами въ палатѣ и назначалъ ему встрѣчу на другой день въ Бурбонскомъ дворцѣ. Эльзеаръ отправился въ палату рано, до начала засѣданія.

Еще наканунѣ у него былъ съ Дарьей долгій разговоръ, все объ одномъ и томъ же: съ его стороны мольбы, усилія навести бесѣду на нетерпѣливыя требованія его любви, съ ея стороны — такія же усилія вернуться въ противоположную сторону, къ занимавшимъ ее идеямъ и интересамъ. «Онъ въ самомъ дѣлѣ настоящій ребенокъ! вѣдь его же любятъ, ему говорятъ это нисколько не скрывая; его нетерпѣніе просто даже непонятно; онъ долженъ быть спокоенъ и увѣренъ»…

Но именно этой-то увѣренности Эльзеаръ и не ощущалъ припоминая послѣ, при холодномъ свѣтѣ размышленія, всѣ подробности бесѣдъ. Онъ волновался и мучился; въ немъ поднималось то глухое бѣшенство при видѣ маленькой, низкой стѣны, черезъ которую онъ не умѣлъ перелѣзть, то мучительный страхъ какой-то скрытой, но неизбѣжной опасности грозившей самымъ дорогимъ его надеждамъ. Но эти дурныя предчувствія быстро разлетались подъ чарами присутствія любимой женщины. Дарья всегда умѣла говорить при прощаніи такія нѣжныя, такія примиряющія рѣчи! Въ глазахъ ея, въ звукѣ ея голоса какъ будто сквозило обѣщаніе означавшее: «Сегодня я хотѣла еще разъ испытать васъ; въ слѣдующій разъ… можете дѣлать со мною что хотите».

Всецѣло погруженный въ сладкія мысли съ которыми онъ наканунѣ заснулъ, Эльзеаръ не охотно переступилъ помогъ Бурбонскаго дворца. Онъ испытывалъ чувство трусости человѣка готоваго изъ теплой ванны выйти снова на холодъ, на улицу. Онъ прошелся по заламъ; его осадили товарищи; спѣшныя дѣла требовали его вниманія, страсти и интересы, оставленные имъ въ этихъ стѣнахъ, мало-по-малу снова овладѣли имъ, и онъ снова сталъ пробуждаться къ привычной дѣйствительности, когда одинъ изъ приставовъ сказалъ ему что депутатъ Озы его ищетъ.

Эти Андараны — уроженцы Бигора, старый корень земледѣльцевъ и солдатъ вросшій въ провинціальную почву. Марсель Андаранъ, бывшій депутатомъ въ законодательномъ собраніи въ 1791 г., считался родоначальникомъ старшей линіи нынѣ угасающей въ лицѣ двухъ своихъ представителей: отца Іохима изъ Бетарскаго монастыря, одного изъ первыхъ и ревностнѣйшихъ почитателей Лурдской Богоматери, и его сестры Агаты, въ монашествѣ Маріи, удалившейся въ монастырь кармелитокъ въ Тулузѣ. Жакъ происходитъ отъ младшей линіи Андарановъ, съ третьяго поколѣнія основавшейся въ области Озы. Дѣдъ его Анри Андаранъ поступилъ 16-ти лѣтъ волонтеромъ въ армію въ 1797 году и вышелъ въ отставку послѣ Ватерлоо съ половинною пенсіей и чиномъ подполковника. Этотъ забытый герой влачилъ существованіе въ крайней бѣдности до своей женитьбы на Доротеѣ Дегэй которая принесла ему въ приданое небольшое имѣньице носившее названіе Бурдетъ. Старый солдатъ поселился на этомъ клочкѣ земли, развелъ виноградникъ и въ концѣ концовъ разжился настолько что смогъ возобновить и перестроить развалившійся помѣщичій домъ въ Бурдетѣ. Онъ оставилъ его въ довольно хорошемъ видѣ сыну своему, капитану стрѣлковаго баталіона Режи Андарану.

Тяжело раненый подъ Севастополемъ Режи долженъ былъ выйти въ отставку и весь погрузился въ воздѣлываніе отчихъ полей. Старая рана по временамъ давала себя знать, и какъ-то разъ Режи поѣхалъ на воды въ Amélie-les-Bains. Тамъ онъ встрѣтился съ кроткою и хрупкою Маргаритой де-Сеноверъ которая дала ему нѣсколько лѣтъ счастія. Жакъ смутно помнилъ лицо матери съ нѣжною тревогой склоненное надъ его кроваткой, потомъ помнилъ какъ изъ дома вынесли гробъ, а въ дѣтскую внесли колыбель въ которой кричалъ его братъ Пьеръ. Черезъ четыре года онъ помнилъ похороны и отца принявшаго участіе въ войнѣ 1871-го года и погибшаго при защитѣ Маиса.

Богъ знаетъ что сталось бы съ двумя сиротами и ихъ наслѣдіемъ, если бъ у нихъ не было тети Софи. Не’даромъ старый наполеоновскій ветеранъ говорилъ что онъ охотно сдѣлалъ бы свою старшую дочь первымъ сержантомъ полка. Она обладала положительнымъ административнымъ геніемъ и еще больше того геніемъ материнства, несмотря на то что осталась старою дѣвой. Жакъ увѣрялъ что тетя Софи не вышла замужъ -чтобы не имѣть больше дѣтей. Настоящая причина была не такъ забавна: «обманутая любовь» — говорили одни, «просто отвергнутая» — поправляли другіе, отвергнутая человѣкомъ не сумѣвшимъ оцѣнить сокровищъ таившихся въ этихъ добрыхъ глазахъ и задушевной прелести сіявшей на неправильныхъ чертахъ этого лица. Страданіе хорошо воздѣлало почву этого сердца, искоренивъ изъ него жажду эгоистическаго счастія и насадивъ только цвѣты самоотреченія, нѣжности и состраданія. Впрочемъ, съ перваго раза ихъ не было видно: въ тетѣ Софи ничто не напоминало сентиментальную героиню; напротивъ, отличительными чертами ея были здоровая веселость, подчасъ выражавшаяся довольно несдержанною рѣчью, и практическій, властный умъ. Старая дѣва совмѣщала голову адвоката съ сердцемъ сестры милосердія: она справлялась съ винодѣлами и въ случаѣ надобности умѣла перехитрить нотаріуса.

При жизни своего брата, когда ея покровительственные инстинкты еще не находили болѣе близкаго примѣненія, она возилась со всѣми бѣдными, больными и убогими ребятами прихода, но съ того дня когда деньщикъ Режи привезъ изъ-подъ Маиса лоскутокъ бумаги на которомъ рукою Режи съ трудомъ были написаны слова: «оставляю дѣтей Софи. Пусть воспитаетъ ихъ для службы Франціи… солдатами»… — съ тѣхъ поръ тетя Софи обратила на двухъ малютокъ всѣ свои способности матери и наставницы. Однако, должно-быть часть ихъ оставалась безъ употребленія, потому что черезъ нѣсколько лѣтъ она разрѣшила себѣ роскошь обзаведенія дочкой: она взяла къ себѣ племянницу своей покойной невѣстки, бѣдную дѣвочку брошенную мотомъ отцомъ на попеченіе прислуги. Тетя Софи предприняла Геркулесовъ трудъ привести въ порядокъ дѣла вѣтрогона де-Сеновера и перевезла маленькую Мари въ Бурдетъ. Одѣтая и обогрѣтая своею благодѣтельницей и нѣжно любимая двоюродными братьями, дѣвочка разцвѣла у очага, гдѣ ей вернули семью.

Жакъ Андаранъ былъ весь въ мать, т. е. обладалъ пылкимъ воображеніемъ и чувствительностью, а также ранними запросами ума. Онъ кончилъ курсъ въ Парижѣ благодаря чудесамъ бережливости которыя дѣлала тетя Софи. Она испытала жестокое разочарованіе, когда молодой человѣкъ объявилъ что не чувствуетъ ни склонности, ни способности къ военному дѣлу, а желаетъ заняться юридическими науками. Тетя Софи дала ему средства и на это. Въ это-то время молодой студентъ и сошелся съ Байономъ, черезъ котораго потомъ вошелъ и во всѣ кружки философствующей молодежи. Онъ захотѣлъ путешествовать. Въ Бурдетѣ стали себя урѣзывать во всемъ чтобы дать Жаку возможность посмотрѣть Венецію и Аѳины, Египетъ и Сирію. Тетя Софи отозвала юнаго бродягу домой только тогда когда надо было употребить всѣ средства и силы для помѣщенія младшаго брата въ Сенъ-Сиръ. Этотъ былъ настоящій солдатъ, упрямый, прилежный, молчаливый, живой портретъ тѣхъ смуглыхъ горцевъ которые столько разъ вносили имя Андарановъ въ списки арміи. Блестяще кончивъ Сенъ-Сирскую школу, Пьеръ отправился въ Суданъ. Гордясь своимъ красивымъ подпоручикомъ, тетя Софи и кузина Мари храбрились какъ могли, прощаясь съ нимъ на пристани Польяка, но ихъ горькія слезы послѣ его отъѣзда ясно показали что обѣ женщины теряли своего Веніамина.

Жакъ поселился съ ними въ Бурдетѣ и терпѣливо учился агрономіи у тети Софи. Что ему нравилось, деревенская ли жизнь, или ежедневная близость милой кузины Мари? Но со времени отъѣзда Пьера ясный взоръ молодой дѣвушки часто застилался слезами, и Жакъ не обманывался относительно причинъ этой грусти, но онъ покорно мирился съ этимъ, такъ какъ тоже очень любилъ «маленькаго брата». Мари, державшаяся всегда нѣжнымъ товарищемъ по отношенію къ старшему брату, выказывала пламенный интересъ только къ тѣмъ рѣдкимъ и короткимъ письмамъ изъ Судана которыя повѣствовали объ экспедиціяхъ, приключеніяхъ, подвигахъ отсутствующаго. Молодая дѣвушка, обыкновенно спокойная и ровная, обнаруживала нервную тревогу при всякомъ извѣстіи о прибытіи почтоваго парохода въ Жиронду.

Нѣсколько спокойныхъ лѣтъ пронеслись надъ обитателями Бурдета. Единственными важными событіями были два отпуска Пьера. Во время этихъ короткихъ появленій поручика Мари де-Сеноверъ, казалось, жила двойною жизнію. Тетя Софи обмѣнивалась многозначительнымъ взглядомъ со старшимъ братомъ.

— На этотъ разъ мы еще позволимъ ему вернуться къ его Неграмъ, говорилъ этотъ взглядъ, — новъ слѣдующій отпускъ мы сведемъ ихъ въ церковь, и пусть догадываются: зачѣмъ!

Жакъ улыбался мужественно и печально. Что жь? Такъ какъ въ Бурдетѣ есть мѣсто только для одного счастья, то юнъ посторонится и будетъ довольствоваться видомъ этого счастья, будетъ жить падающими крупицами. Философъ-стоикъ устраивалъ свое существованіе такимъ образомъ, когда неожиданный толчокъ опрокинулъ всѣ его планы.

Депутатъ Озы умеръ. Однажды утромъ, въ началѣ періода выборовъ во дворъ Бурдета вошла делегація состоявшая изъ мелкихъ лавочниковъ города и старыхъ крестьянъ сосѣднихъ приходовъ. На всѣхъ были праздничныя платья, на всѣхъ лицахъ выражалось непривычное усиліе мысли.

— Г. Жакъ, сказалъ ораторъ толпы, — мы пришли къ вамъ на-счетъ выборовъ. Вы знаете положеніе дѣлъ: вѣдь мы попадемся въ зубы волку. Всѣ говорятъ что этотъ шарлатанъ, тулузскій адвокатъ который вотъ уже два года трется въ нашихъ мѣстахъ, непремѣнно будетъ выбранъ если не найдется хорошаго кандидата. Всѣ негодяи за него, а честные люди боятся и молчатъ. Мы не нашли никого: всѣ господа отказываются. Тогда мы подумали о васъ, г. Жакъ. Вы учились, вы знаете законы и всѣ ихъ увертки тамъ въ Парижѣ. Руки у васъ длинныя. Вашъ покойный батюшка въ свое время водилъ насъ на Прусаковъ; теперь ваше дѣло идти во главѣ насъ противъ безсовѣстныхъ негодяевъ причинившихъ столько зла бѣдному міру. Мы знаемъ что вы не честолюбивы, г. Жакъ, но вы намъ не откажете. Вашъ покойный батюшка, бывало, говорилъ что за тѣ сто лѣтъ, какъ Андараны даютъ себѣ дробить кости за родину, всѣ узнали что въ ихъ костяхъ хорошій мозгъ.

Это нападеніе удивило и испугало Жака. Онъ вынесъ изъ своей парижской жизни большой запасъ политическаго скептицизма, онъ чувствовалъ себя неспособнымъ къ бурной дѣятельности и къ прямолинейнымъ страстямъ вызывающимъ ее. Мѣстные споры прожужжавшіе ему уши вызывали въ немъ только отвращеніе; гдѣ же ему взять мужества чтобы побѣдить это отвращеніе? Гдѣ найти то чего ему не хватаетъ, т. е. дозу оптимизма и довѣрчивости необходимыхъ для тогоусилія котораго отъ него требуютъ, для безпрерывнаго и безплоднаго усилія политическаго дѣятеля увѣковѣчить вещи которыя не могутъ длиться?

Онъ сталъ защищаться, но крестьянская настойчивость не уступала; она поколебала его, не убѣдивъ ни въ чемъ. Послѣ недѣли сопротивленія его смущенная совѣсть стала полемъ битвы самыхъ противоположныхъ побужденій: сознанія долга передъ обществомъ, семейныхъ традицій, чувства что онъ одинъ можетъ оказать услугу этимъ бѣднымъ людямъ, жажда покоя, недовѣрія къ самому себѣ, отвращенія ко всему что онъ предвидѣлъ унизительнаго въ ремеслѣ политическаго дѣятеля. А за этими позволительными аргументами за или противъ принятія предлагаемаго ему поста скрывались побужденія совсѣмъ другаго рода, въ которыхъ онъ почти не смѣлъ признаться самому себѣ, а именно: малодушное желаніе не разставаться съ домомъ гдѣ жила Мари, не удаляться отъ очага зажженнаго другимъ, но тѣмъ не менѣе согрѣвавшаго и его своимъ тепломъ. Прежде чѣмъ дать окончательный отвѣтъ Жакъ пришелъ за совѣтомъ къ тетѣ Софи. Старая дѣва взъерошила черные банты сѣоей наколки привычнымъ жестомъ къ которому она прибѣгала всегда въ минуты затрудненій и произнесла своимъ не допускавшимъ возраженій тономъ:

— Ты долженъ согласиться, Жакъ! Помни послѣднюю волю Режи — чтобы вы служили Франціи солдатами. Ты не захотѣлъ быть солдатомъ? Тѣмъ хуже для тебя, — ты будешь биться другимъ способомъ, менѣе честнымъ и болѣе труднымъ, какъ говорятъ люди. Твой отецъ не отступилъ бы, не отступай и ты: это та же битва. Дѣлать нечего, иди! Пусть никто не скажетъ что кто-нибудь изъ Андарановъ отказалъ въ помощи землякамъ обратившимся въ минуту нужды къ владѣльцамъ Бурдета.

— Но вѣдь у меня есть обязанности другаго рода, по отношенію къ вамъ, къ имѣнію… Кто будетъ смотрѣть за долями и виноградниками Пьера и Мари?

— Какова дерзость! Да вѣдь старая тетка еще жива, насколько мнѣ извѣстно. Кажется она не сгубила виноградника, управляя имъ въ то время когда ты не умѣлъ еще и носа сморкать!

— Но для выборовъ нужны деньги, а гдѣ я ихъ возьму?

— А Желизскій лѣсъ? Я надѣюсь что онъ выросъ не для однѣхъ сорокъ. Это былъ нашъ запасъ про черный день; у меня уже торговали его за десять тысячъ. Если этого будетъ мало, я заставлю нашихъ богачей сдѣлать подписку: если они хотятъ купить свое спокойствіе на счетъ моего племянника, то пусть дадутъ мнѣ за него ту цѣну которой онъ стоитъ. Потомъ я напишу вашему дядѣ отцу Іоахиму: у нихъ въ Лурдѣ лежитъ слишкомъ много денегъ безъ оборота, и они могутъ разокъ ссудить ихъ на доброе дѣло.

Желизскій лѣсъ былъ послѣдній клочокъ составлявшій личную собственность тети Софи. Она оказалась великолѣпнымъ главнокомандующимъ и несравненнымъ агентомъ. Она пустила въ ходъ всѣ главныя пружины, т. е. епархіальное начальство, судъ, купечество; она была настоящею устроительницей и предсѣдательницей собраній; вмѣстѣ со своимъ адъютантомъ Мари тетка просиживала ночи надписывая адреса на воззваніяхъ, разбирая пачки бюллетеней, тюки циркуляровъ; не доставало только чтобъ она сама стала расклеивать афиши по стѣнамъ.

Она имѣла дѣло съ сильною партіей. Противный лагерь состоялъ изъ ловкихъ и хорошо выдресированныхъ агитаторовъ, умѣло и незамѣтно ведущихъ дѣло. Оза, какъ и большая часть нашихъ сельскихъ округовъ, находилась въ рукахъ того дѣятельнаго меньшинства которое съ помощію обѣщаній и запугиваній гнетъ подъ свое иго вялое и робкое большинство. Жакъ, бывшій юристъ, съ любопытствомъ историка наблюдалъэто современное видоизмѣненіе феодализма: оно наглядно и понятно объясняло ему тѣ времена когда горсть васаловъ на хорошемъ жалованіи и при искусномъ руководствѣ держала всю страну въ рабскомъ подчиненіи одному барону.

Комитеты державшіе въ рукахъ Озскій округъ сначала, вручили его представительство смирному опортунисту, но покойникъ оказался плохимъ защитникомъ ихъ интересовъ, и въ продолженіе двухъ послѣднихъ лѣтъ, когда діабетъ бѣднаго законодателя сталъ подавать серіозныя и вѣрныя надежды, комитеты намѣтили ему въ преемники одного тулузскаго адвоката, по имени Піолара, называвшаго себя соціалистомъ-радикаломъ. Этотъ Піоларъ, когда-то выгнанный изъ Русильонской колегіи, былъ опаснымъ соперникомъ: професіональный шарлатанъ и громкій крикунъ онъ кромѣ того не скупился на великолѣпныя обѣщанія. Благодаря покровительству одной состоятельной вдовы, плѣнившейся его краснорѣчіемъ, онъ располагалъ нѣкоторымъ количествомъ денегъ и употреблялъ ихъ съ пользою. Онъ часто бродилъ по полямъ въ часы заката и, увидавъ работающаго крестьянина, направлялся къ нему.

— Какъ? До сихъ поръ еще за работой? говорилъ онъ ему. — Да который же часъ по вашему?

— Не знаю, отвѣчалъ работникъ, — у меня нѣтъ часовъ.

— Нѣтъ часовъ?! Возможно ли?! Теперь, когда наша цивилизація должна была бы всѣмъ одинаково расточать свои: благодѣянія! Пожалуйста, не откажитесь принять въ подарокъ, мои часы, мой другъ! Они не имѣютъ никакой денежной цѣнности и служатъ мнѣ уже давно, но вы возьмите ихъ на память обо мнѣ. Каково это? Честный работникъ въ наше время не имѣетъ часовъ!

Кандидатъ всегда отдавалъ свои часы польщенному крестьянину. Надо ли прибавлять что онъ выписывалъ ихъ дюжинами съ большой уступкой изъ Безансона?

Піоларъ обѣщалъ желѣзную дорогу. На разныхъ пунктахъ воображаемой линіи появились отряды землемѣровъ съ инструментами. На вопросы крестьянъ они давали уклончивые отвѣты. Очевидно, предварительное изученіе будущей линіи! На самомъ жедѣлѣ въ виду имѣлась только поправка шосе, но главный инженеръ, привлеченный на сторону адвоката, своимъ молчаніемъ поддерживалъ выгодное заблужденіе.

Такихъ штукъ въ запасѣ Піолара было много. Онъ обладалъ въ особенности тѣмъ чего главнымъ образомъ не доставало Жаку — неизмѣримою силой человѣка направившаго всѣ свои желанія, усилія и помыслы на достиженіе одной цѣли, и у него совсѣмъ не было того что мѣшало Жаку на каждомъ шагу — упрековъ совѣсти, чувства деликатности. Съ перваго же раза Піоларъ доказалъ свое мастерство выборомъ удачной клеветы: онъ рылся въ жизни всѣхъ предковъ своего противника и выкапывалъ никѣмъ не подозрѣвавшіяся злодѣянія.

Воинскіе подвиги этихъ солдатъ давали ему поводъ для самаго тяжкаго обвиненія: происходя изъ рода «преторіанцевъ» г. Андаранъ долженъ непремѣнно жить одною только мыслью — навлечь бичъ войны на наши мирныя долины. Подавать голосъ за г. Андарана — значитъ подавать голосъ за войну въ самомъ близкомъ будущемъ.

Жакъ началъ свою кампанію небрежно. Вскорѣ борьба задѣла его за живое и завладѣла имъ всецѣло. Будучи страстнымъ охотникомъ, онъ находилъ свое любимое удовольствіе въ этомъ полномъ случайностей собираніи голосовъ. Ему казалось что онъ каждое утро отправляется съ яхташемъ на добычу и вечеромъ приноситъ его то полнымъ, то пустымъ. Въ этого рода охотѣ было еще больше волненій и опасности. Раздраженный оскорбленіями противниковъ и гордый преданностію друзей, новый кандидатъ закалился и полюбилъ эту жизнь, полную физическаго и умственнаго переутомленія. Ои.ъ открылъ въ себѣ невѣдомыя для него способности, даръ слова и легкость возраженій которыя сдѣлали чудеса на совмѣстныхъ собраніяхъ на рынкѣ Озы и въ гостиницахъ городковъ. Деревенскіе сараи были менѣе благопріятны для его краснорѣчія, потому что забиравшіеся на сѣновалъ мальчишки сыпали на голову оратора клочки сѣна которые губили его самые лучшіе періоды. Нѣкоторыя селенія въ горахъ, гдѣ за неимѣніемъ достаточнаго помѣщенія ему приходилось говорить подъ открытымъ небомъ, оставили въ его душѣ лучезарныя воспоминанія: онъ говорилъ, а напротивъ него вставало солнце изъ-за снѣговой цѣпи Пиренеевъ, зажигая его слово и согрѣвая сердца слушавшихъ его добрыхъ людей.

Жакъ убѣждалъ самого себя, развивая свой идеалъ республики очищенной, преобразованной, уважающей права и: совѣсть каждаго, матерински относящейся къ своимъ дѣтямъ и страшной всѣмъ врагамъ. Онъ убѣждалъ самого себя больше чѣмъ своихъ слушателей. Сначала Андаранъ добросовѣстно спрашивалъ себя: на какихъ общихъ идеяхъ, на какихъ политическихъ задачахъ ему слѣдуетъ останавливаться, но тщетность подобныхъ запросовъ скоро была ему доказана. На крестьянъ дѣйствовалъ тонъ голоса, а не. смыслъ рѣчи. Они одобряли «на вѣру». Послѣ собранія они подходили къ оратору и говорили:

— Вы говорите правду, г. Андаранъ; по вашему выходитъ лучше; намъ нуженъ такой кандидатъ какъ вы. Но вы вѣдь будете стоять за наши виноградники и защищать винодѣловъ?

Вотъ единственное, но ясное и упорное требованіе которое онъ встрѣтилъ у своихъ кліентовъ вѣрившихъ ему во всѣхъ вопросахъ высшей соціальной метафизики. Основательно выяснивъ этотъ пунктъ, избиратели несли къ нему робкія личныя просьбы: одинъ просилъ-мѣстечка, другой отмѣны приговора или штрафа, третій увольненія или возвращенія сына со службы. Жакъ избѣгалъ связывать себя обѣщаніями и записывалъ просьбы въ книжечку которая уже становилась его ужасомъ и укоромъ, по мѣрѣ того какъ онъ сильнѣе чувствовалъ несоразмѣрность между этимъ всеобщимъ нищенствомъ и ничтожностію своей будущей власти. Его первое соприкосновеніе съ народомъ-властелиномъ открыло ему глаза: реторика журналистовъ, ихъ произвольная класификація партій, мнимыя теченія и настроенія общественнаго мнѣнія — всѣ эти выдумки горожанъ были лишены всякаго фактическаго примѣненія къ сельскимъ массамъ если не считать кучки вожаковъ. Оставаясь консервативнымъ по инстинкту, питая безсознательное уваженіе ко всякому правительству каково бы оно ни было, сохраняя по традиціи религіозныя привычки которыхъ не слѣдовало ни смущать, ни измѣнять и въ то же время не допуская вмѣшательства духовенства въ свои дѣла, сельское населеніе прежде всего было жадно до ощутительныхъ выгодъ и всегда искало защитника противъ своихъ естественныхъ враговъ — казны, набора и суда, хотя въ то же время было способно и на идеалистическое увлеченіе по слову человѣка, подъ минутнымъ вліяніемъ котораго находилось. Жакъ ясно увидалъ наивность или лицемѣріе тѣхъ которые обращались за политическими указаніями къ тому народу который въ сущности сами вели. Съ какою улыбкой онъ читалъ теперь тѣ газеты, гдѣ успѣхъ на выборахъ приписывался превосходству того или другаго политическаго направленія! Ежедневный опытъ доказывалъ ему что стадо выбирало не между двумя ученіями, но между двумя пастухами.

Въ продолженіе послѣдней недѣли Андаранъ буквально разрывался, летая изъ конца въ конецъ по своему округу, говоря по пяти, по шести разъ въ день, просиживая ночи за писаніемъ сильныхъ статей для Озскаго Разсвѣта. Въ вечеръ выборовъ, когда велосипедисты подъѣзжали къ его дому съ извѣстіями изъ разныхъ участковъ, Жакъ въ нѣсколько часовъ постепенно пережилъ всѣ ощущенія охотника, игрока и влюбленнаго и, наконецъ, испыталъ минуту восторженнаго торжества, когда пришли вѣсти изъ самыхъ дальнихъ общинъ затерявшихся въ глуши на правомъ берегу Банзы: онѣ упрочивали значительное большинство голосовъ «независимому» кандидату Жаку Андарану.

Оглушенный привѣтствіями своихъ сторонниковъ и яростнымъ свистомъ враговъ, поднятый на воздухъ и пронесенный на рукахъ при свѣтѣ факеловъ до Бурдета, ослѣпленный бенгальскими огнями которые тетя Софи зажгла на дворѣ, опьяненный шумомъ, шампанскимъ, нервной усталостью, Жакъ -былъ въ самомъ дѣлѣ счастливъ въ этотъ вечеръ. Жакъ въ самомъ дѣлѣ на минуту повѣрилъ что рожденъ для того чтобъ играть великую роль во Франціи спасенной его геніемъ; народное избраніе послало его на дѣло поднятія народной судьбы, на предотвращеніе бѣдствій нависшихъ надъ его отечествомъ… Мари хлопала своими маленькими ручками и, казалось, была въ полномъ восторгѣ привѣтствуя побѣдителя.

ГЛАВА VII.
Посвященіе.

Этотъ угаръ еще не вполнѣ разсѣялся, когда черезъ нѣсколько дней послѣ выборовъ депутатъ Озы вышелъ изъ вагона въ томъ Парижѣ который онъ явился покорять. Одинъ пріятель нанялъ ему спокойную квартиру въ верхнемъ этажѣ стараго дома, теперь уже разрушеннаго, который возвышался на углу маленькой площади St.-Thomas d’Aquin, противъ самой церкви. Андаранъ зналъ эту квартиру: въ ней много лѣтъ жилъ Ксавье Мармье. Жакъ бывалъ у него и часто взбирался по крутой лѣстницѣ, встрѣчая дружескій пріемъ на чердакѣ подъ небесами въ этой лавкѣ букиниста, съ любовію наполненной рѣдкими книгами. Старикъ и его старыя книга исчезли, но отъ угасшей мысли и разсѣявшейся библіотеки въ комнатахъ осталась какая-то атмосфера задумчивости и сосредоточенности. Жакъ думалъ что она будетъ благопріятна, для рѣшенія высокихъ политическихъ задачъ долженствовавшихъ теперь поглотить его вниманіе.

Осмотрѣвъ квартиру Жакъ однимъ прыжкомъ очутился въ Бурбонскомъ дворцѣ. Не безъ біенія сердца вошелъ онъ въ холодный парадный дворъ и въ первый разъ переступилъ порогъ, за которымъ предчувствовалъ столько важныхъ обязанностей, столько тяжелой отвѣтственности. Въ кассѣ ему выдали серебряную медаль, на лицевой сторонѣ которой дѣва со строгимъ профилемъ и во фригійскомъ колпакѣ изображала Французскую республику; на оборотной сторонѣ между дубовыми вѣтвями было написано имя Жака Андарана. Почтительный чиновникъ передалъ ему также знаки его достоинства, т. е. «барометръ» и трехцвѣтный шарфъ съ золотыми кистями. Жакъ впослѣдствіи вспоминалъ со стыдомъ самодовольную улыбку которую онъ увидалъ въ зеркалѣ на своемъ лицѣ въ то время какъ примѣрялъ этотъ шарфъ и думалъ о томъ какъ надѣнетъ его въ Озѣ при какомъ-нибудь торжественномъ случаѣ. Ему вручили билетъ на безплатный проѣздъ по всѣмъ желѣзнымъ дорогамъ республики, и кассиръ отсчиталъ ему за первый мѣсяцъ 735 фр. за вычетомъ положенной суммы на содержаніе буфета; и банковые билеты и золотыя монеты были новенькія, съ иголочки.

Осыпанный всѣми этими дарами и сопровождаемый низкими: поклонами лакеевъ показывавшихъ ему дорогу до квестуры, Жакъ чувствовалъ что становится властелиномъ. Въ то время; какъ онъ оставлялъ свою подпись у квестора, одинъ изъ такихъ же властителей какъ и онъ прочелъ его имя и обратился къ нему:

— Дорогой колега, я очень счастливъ что могу привѣтствовать земляка! Позвольте мнѣ въ качествѣ таковаго рекомендовать вамъ свою кандидатуру: Сакалаисъ, депутатъ Эры на Адурѣ. Завтра будутъ выборы на освободившееся мѣстотретьяго квестора и я въ числѣ кандидатовъ. Мнѣ нечего стыдиться своихъ скудныхъ средствъ. Семь человѣкъ дѣтей и трудовая жизнь на службѣ отечеству! Мы живемъ въ такой тѣснотѣ что моя работа страдаетъ отъ этого: я право не знаю что я написалъ сегодня въ своемъ отчетѣ въ таможенную комисію. Пока я писалъ, мой младшій сынъ все время билъ въ барабанъ подъ самымъ моимъ ухомъ. Въ виду этого я нахожу что не имѣю права отказываться отъ квартиры въ Бурбонскомъ дворцѣ. Всѣ депутаты вашего департамента за меня. Вы сами подосадовали бы на меня, если бы я какъ добрый сосѣдъ не предупредилъ васъ. Семь человѣкъ дѣтей! Такъ я могу разчитывать на васъ завтра, не правда ли?

— Каково?! ко мнѣ уже обращаются съ просьбами, подумалъ Андаранъ. Удивленный и польщенный, онъ старался забыть о своемъ новомъ величіи и снова принять развязный видъ при встрѣчѣ съ Байономъ который ждалъ его въ «залѣ мира». Старый товарищъ привѣтствовалъ его насмѣшливымъ голосомъ:

— И ты туда же, мой бѣдный другъ? Поздравляю. Но зачѣмъ ты сунулся въ это дѣло?

— Я хочу попробовать сдѣлать хоть сколько-нибудь добра, серіозно отвѣчалъ Андаранъ.

— Странное мѣсто ты выбралъ для этого! Пойдемъ, я покажу тебѣ циркъ въ которомъ мы тебя растерзаемъ.

Оба депутата прошли черезъ пустую залу des Pas-Perdus. Нѣсколько репортеровъ бродили около Лаокоона; они съ любопытствомъ оглядѣли «новенькаго» и налетѣли на Байона какъ мухи на кусокъ сахара. Глава соціалистовъ бросилъ имъ. нѣсколько крохъ въ видѣ двухъ-трехъ мелкихъ свѣдѣній и отворилъ дверь закрытую для непосвященныхъ. Жакъ вошелъ въ святилище съ чувствомъ тщеславнаго самодовольства которое является у человѣка при пользованіи въ первый разъ какимъ-нибудь новымъ правомъ. Передъ нимъ разстилалась перспектива «кулуаровъ» — общее и крайне неподходящее имя для этихъ строгихъ и обширныхъ сѣней, изъ которыхъ главные три выходятъ окнами на парадный дворъ. Пять или шесть раннихъ посѣтителей шагали взадъ и впередъ по каменнымъ плитамъ пола.

— Здѣсь ты будешь дѣлать ежегодно сотни километровъ, сказалъ Эльзеаръ. — Это притупляетъ человѣка и очень полезно для его здоровья.

Онъ повелъ своеге спутника въ библіотеку. Жакъ полюбовался на плафоны Делакруа и на нѣсколько рѣдкихъ старыхъ книгъ. Онѣ имѣли какой-то одинокій видъ свойственный книгамъ и женщинамъ которыхъ никто не любитъ и не ласкаетъ.

— Рекомендую тебѣ это мирное убѣжище; оно единствеи мое во всемъ зданіи. Сюда являются: молодежь — чтобы на свободѣ спокойно переговорить о дуэли или написать любовное письмо, старики — чтобы поспать лучше чѣмъ въ засѣданіи. Вотъ какъ разъ одинъ изъ нихъ дремлетъ надъ отчетомъ: г. Шассе де-ла-Марнъ, президентъ лѣваго центра, представитель Шампани. Ты долженъ дорожить знакомствомъ съ нимъ. Это человѣкъ благихъ совѣтовъ, и первый изъ нихъ тебѣ будетъ — никогда не компрометировать себя. Впрочемъ это человѣкъ очень талантливый: онъ умѣетъ хорошо говорить и ничего не высказывать; онъ хорошій экономистъ, юристъ, обладаетъ разнообразными и большими познаніями; его полезно перелистать какъ книгу. Я не стану васъ знакомить: моя рекомендація только погубитъ тебя навсегда въ его глазахъ. Онъ считаетъ что я хочу лишить его капитала котораго у него нѣтъ и того что ему замѣняетъ его, т. е. его ежегодныхъ восьмидесяти тысячъ ливровъ. Не правда ли что у него есть основаніе защищать такое доходное для него положеніе дѣлъ въ государствѣ?

— Проведи меня въ залу засѣданій, сказалъ Андаранъ: — мнѣ надо замѣтить свое мѣсто.

— Зачѣмъ это? развѣ это въ самомъ дѣлѣ необходимо? Вѣдь ты такъ рѣдко будешь показываться тамъ! Пойдемъ лучше въ буфетъ.

— Пожалуйста не шути. Я здѣсь за тѣмъ чтобъ исполнять свой долгъ.

— Въ такомъ случаѣ твой долгъ въ кулуарахъ: въ нихъ рѣшаются судьбы страны. Трибуна хороша для насъ, болтуновъ, для партій подготовляющихъ будущее, а тѣ кто управляютъ настоящимъ, тѣ избираютъ мѣстомъ своихъ дѣйствій вотъ этотъ рынокъ. Тамъ никогда не сдвинешь съ мѣста ни одного голоса, здѣсь его можно пріобрѣсти барышническимъ образомъ. А считаются только голоса: рѣчи разсѣиваются въ воздухѣ, голоса остаются. Тамъ — театръ, парадъ; здѣсь, за кулисами — дѣйствительность. Нашъ режимъ свободнаго обсужденія — ты въ этомъ будешь убѣждаться съ каждымъ днемъ — упрочиваетъ дѣйствительную власть за нѣсколькими молчаливыми личностями, за тайными силами которыя шепотомъ отдаютъ пароль за одною изъ этихъ колоннъ. Ахъ, мой другъ, повѣрь оратору, на собственномъ опытѣ постигшему всю сущность успѣха! Взгляни на залу въ которую мы входимъ: не напоминаетъ ли она въ этотъ утренній часъ извѣстное опредѣленіе скрипки сдѣланное поэтомъ: «Безполезный сосудъ звучной пустоты»?..

Большой опустѣлый амфитеатръ носилъ отпечатокъ унынія свойственный по утрамъ всѣмъ театральнымъ заламъ; въ сравненіи съ вечернею толпой, шумомъ и свѣтомъ ихъ утреннее молчаніе кажется тягостнымъ, почти тревожнымъ. Андаранъ обвелъ залу взглядомъ и у него вырвалось невольное восклицаніе:

— Вотъ какъ? Здѣсь нѣтъ оконъ!

«Ни одного окна, никакого сообщенія со внѣшнимъ міромъ! Герметически закупоренная коробка, подумалъ Жакъ. — Чтобы въ ней яснѣе видѣть и легче дышать, чтобы слышать голоса извнѣ и отвѣчать на нихъ, надо разбить стекла этого потолка, скупо процѣживающаго лучи свѣта».

Въ квестурѣ Жаку дали нумеръ одного изъ незанятыхъ столовъ. Онъ пошелъ замѣтить свое мѣсто на ступеняхъ центра, граничащихъ съ правымъ крыломъ амфитеатра. Жакъ выбралъ себѣ мѣсто по сосѣдству съ нѣсколькими депутатами-земляками, програма которыхъ подходила къ его програмѣ. Его ближайшими сосѣдями были Луи Кульо изъ Руэрга и Жюльенъ Русблэгъ изъ Арманьяка.

Снизу изъ центра амфитеатра до него донесся насмѣшливый голосъ Байона:

— А вѣдь въ самомъ дѣлѣ это такъ! Ты долженъ сидѣть именно здѣсь: вѣдь ты «возсоединенный», un rallié.

— Эльзеаръ! и тебѣ не стыдно? отвѣчалъ Андаранъ обиженнымъ тономъ. — Ты повторяешь плоскую шутку достойную развѣ моихъ провинціальныхъ противниковъ! Ты знаешь мои лѣта и убѣжденія, ты читалъ во мнѣ съ дѣтства; оставаясь до послѣднихъ дней равнодушнымъ къ политическимъ вопросамъ, я не зналъ другаго правительства кромѣ республики, не служилъ никакому другому и не считаю никакое другое возможнымъ. Я никогда ни съ кѣмъ не соединялся, а слѣдовательно не могу и возсоединяться. Я здѣсь на тѣхъ же правахъ какъ и всѣ вы и также какъ и вы хочу добиться торжества моихъ убѣжденій.

— Скажите пожалуйста, онъ хочетъ чтобы для него одного выдумали отдѣльный ярлычокъ! Знай пожалуйста что здѣсь всякій волею-неволею долженъ оставаться въ рамкахъ нашихъ офиціальныхъ класификацій. Ты — rallié и останешься имъ навсегда!

— Перестань, это идіотство! съ досадой сказалъ Жакъ: — ты знаешь мои мысли и мнѣнія…

— Кто тебя спрашиваетъ о твоихъ мнѣніяхъ? Что бы это было если бы для класификаціи людей надо было справляться объ ихъ образѣ мыслей? У тебя носъ имѣетъ ту или другую форму, ты окруженъ тѣми или другими друзьями — и эти внѣшніе признаки ставятъ тебя подъ извѣстную кличку. Это гораздо удобнѣе и гораздо менѣе глупо чѣмъ тебѣ кажется: мнѣніе мѣняется, а носъ остается. А пока, презрѣнный rallié, будь увѣренъ что всѣ мы, и я первый, запятнаемъ тебя, приклеивъ тебѣ на лобъ эту позорную кличку.

— Но вѣдь это мошенничество!

Нѣтъ, это политика. Впрочемъ, ты вознаградишь себя клеймя меня названіемъ соціалиста.

— Ты самъ не вѣришь тому что говоришь, Эльзеаръ. Конечно, я противъ совокупности твоихъ убѣжденій, я считаю ихъ несбыточными и опасными, но многія изъ нихъ въ отдѣльности мнѣ нравятся, и я честно буду поддерживать тебя когда ты будешь ихъ проводить.

— Бѣдный другъ мой! Прежде чѣмъ прозвонитъ колокольчикъ Дюпютеля, ты будешь кричать вмѣстѣ съ окружающими тебя какъ только я разину ротъ, не зная даже о чемъ я хочу говорить.

— Никогда!

— Съ завтрашняго же дня! На двери ада, въ который ты проникъ, написано: "входя «сюда, оставьте всякую справедливость и даже всякую личную окраску». А теперь пойдемъ въ буфетъ! Тамъ лгутъ немножко меньше чѣмъ на этихъ подмосткахъ и бранятся добродушнѣе и искреннѣе.

Въ квадратной комнатѣ выходящей окнами на терасу и въ садъ находилось около дюжины депутатовъ; одни стояли со стаканчиками въ рукахъ, другіе курили на диванѣ. Всѣ эти утренніе потребители были соціалисты; Жакъ увидалъ это по ихъ дружескимъ кивкамъ Байону и по какому-то непримиримому отпечатку на всемъ: на лицахъ, на покроѣ платья, на самомъ тонѣ рѣчи. Удовлетворенная гордость блеснула во взорѣ Эльзеара. Онъ отвелъ друга въ сторону.

— Склонись и трепещи, сказалъ онъ ему. — Это мои войска. Ты видишь теперь одну изъ причинъ ихъ силы: въ этотъ часъ здѣсь нѣтъ никого кромѣ соціалистовъ, и они выйдутъ изъ Бурбонскаго дворца послѣдними. Глупцы тебѣ скажутъ что они прибѣгаютъ сюда съ утра чтобы даромъ

Улей наполнялся своеобразнымъ жужжаніемъ: слышались тихія совѣщанія, громкіе голоса, взрывы смѣха или шумнаго негодованія въ группахъ окружавшихъ различныхъ ораторовъ. Эти группы образовывались понемногу вездѣ: въ залѣ засѣданій, въ буфетѣ, въ кулуарахъ. Тамъ вожаки партій объявляли новости, предсказывали событія дня, оспаривали доказательства противниковъ. Слушатели всѣхъ оттѣнковъ подходили съ любопытствомъ во взглядѣ, съ тревожнымъ выраженіемъ на глупомъ или хитромъ лицѣ, съ желаніемъ разобраться въ мучащемъ ихъ вопросѣ. Другіе парами ходили взадъ и впередъ; одинъ изъ собесѣдниковъ бралъ подъ руку другаго или фамильярно клалъ ему руку на плечо: онъ давалъ совѣтъ, говорилъ шепотомъ, видимо, стараясь убѣдить непокорный умъ. Иные останавливали на проходѣ ветерановъ, старыхъ министровъ, «друзей Гамбеты»; послѣдніе, въ особенности казались облеченными какимъ-то необыкновеннымъ авторитетомъ и окруженными сіяніемъ апостоловъ пережившихъ своего бога. Другаго рода созвѣздія составлялись вокругъ юныхъ свѣтилъ, то-есть депутатовъ новаго поколѣнія мѣтившихъ въ министры. Въ углахъ, на привычныхъ мѣстахъ кучками въ три-четыре человѣка совѣщались авгуры. Были и такіе которые зѣвали развалясь на диванахъ съ сигарой во рту; ихъ лица выражали скуку обычныхъ посѣтителей кафе въ которомъ злой шутникъ убралъ карты и домино.

Эта скука была особенно замѣтна въ комнатѣ направо, такъ-называемой залѣ Пюжоль. Безупречность туалета и вообще внѣшняго вида выдавала преобладающее мнѣніе. Здѣсь бродили члены правой какъ растерянные путешественники на чужомъ вокзалѣ въ ожиданіи поѣзда, на отправленіе котораго нѣтъ надежды. Налѣво, въ залѣ Делакроа, радикалы съ дѣловыми лицами и размахивая рукими сообщали другъ другу свѣдѣнія, газетныя статьи, проекты законовъ. Посланники и развѣдчики обоихъ крайнихъ лагерей соприкасались другъ съ другомъ въ главномъ центральномъ потокѣ, между стѣнами залы Казиміра-Перье которая была обширнѣе и помѣстительнѣе двухъ боковыхъ комнатъ. Перипатетики прогуливались подъ картиной Далу «Мирабо». «Тюремный дворъ!» мелькнуло въ головѣ Жака при видѣ однихъ и тѣхъ же людей шагавшихъ по однѣмъ и тѣмъ же плитамъ.

Одна особенность поразила его. Сидя или стоя, вдвоемъ или вчетверомъ, большая часть этихъ людей разсѣянно слушали говорившаго; половина вниманія постоянно была на-сторожѣ и обращена куда-то въ другую сторону. Ихъ взгляды слѣдили за входящими съ выраженіемъ недовѣрія и подозрительности. У каждаго, казалось, была своя забота, каждый думалъ о томъ какъ бы навести справку, дождаться нужнаго человѣка, подстеречь министра… Какъ только въ залѣ появлялся одинъ изъ членовъ кабинета, на него набрасывались просители всѣхъ оттѣнковъ, за нимъ увязывалась цѣлая толпа: нищіе начинали просить милостыню. Министръ лавировалъ, отыскивалъ выходъ, ловко отдѣлывался отъ большинства нападающихъ. Нѣкоторые изъ нихъ отходили отъ него потирая руки.

— Наконецъ! Я провелъ своего мироваго судью!.. Я добился своего податнаго инспектора… радостно шептали друзьямъ счастливцы получившіе выигрышъ въ лотереѣ раздачи должностей. И они скорѣе бѣжали въ телеграфное бюро чтобы послать въ свой округъ извѣстіе которое должно было засвидѣтельствовать ихъ вліяніе, удовлетворить требованія ихъ сторонниковъ и поставить втупикъ противниковъ.

Просители потерпѣвшіе неудачу у министра отходили съ угрозами на устахъ.

— Несчастные! ворчалъ Корниль-Лалузъ здороваясь съ Асермомъ, — они губятъ сами себя: они не хотятъ избавить меня отъ моего подпрефекта который измѣняетъ намъ!

Аристидъ дернулъ Жака за рукавъ.

— Скроемся! Это слишкомъ скучно. Здѣсь всякій разказываетъ исторію своего подпрефекта товарищамъ которые его не слушаютъ и думаютъ о своихъ. Безрукіе! Надо научиться самимъ истреблять этихъ паразитовъ. Здравствуйте, Каквиль!

— Чистокровный Нормандецъ, замѣтилъ Асермъ указывая на прошедшаго мимо худощаваго человѣка. — Каждую зиму Каквили даютъ два или три маленькихъ бала семействамъ товарищей, парижскимъ знакомымъ. На другой день каждый гость получаетъ отъ барышень Каквиль письмо съ просьбой пожертвовать что-нибудь на благотворительныя учрежденія въ округѣ отца и затѣмъ собранныя деньги отсылаются въ провинцію какъ личный даръ Каквиля. Предупреждаю васъ на случай, если вы получите приглашеніе.

— Фи, какая неделикатность!

— Нѣтъ, это политика. Ахъ! вотъ Поленъ Ренаръ, прозванный «гроза ребятъ». Онъ здѣсь представителемъ отъ одного изъ парижскихъ пригородныхъ округовъ, гдѣ главный промыселъ крестьянъ заключается въ воспитываніи парижскихъ подкидышей изъ воспитательнаго дома. Если избиратель посылаетъ своего маленькаго парижанина въ городское училище и при этомъ подаетъ голосъ противъ Ренара, то онъ сейчасъ же грозитъ ему исключеніемъ ребенка, и всѣ знаютъ что его связи съ парижскимъ муниципалитетомъ позволяютъ ему привести въ исполненіе свою угрозу. Этимъ онъ держитъ въ рукахъ весь округъ.

— Какая низость! воскликнулъ Жакъ.

— Нѣтъ, это политика, снова возразилъ Асермъ съ невольнымъ оттѣнкомъ уваженія въ голосѣ къ такому находчивому товарищу. — А вотъ толстый Мирво, предсѣдатель таможенной комисіи. О немъ говорить нечего. Типъ богатаго буржуа составляющаго честь и украшеніе основанной имъ республики. Человѣкъ дѣла, пользующійся глубокимъ уваженіемъ среди французскаго протестантизма. Хорошее состояніе, честно нажитое выдѣлкою матерій, и видное мѣсто въ первыхъ рядахъ партіи. Мирво еще не сказалъ своего послѣдняго слова. Другіе блестятъ ярче и исчезаютъ скорѣе. Онъ ждетъ въ складѣ, матовый и прочный какъ то черное сукно которое онъ выдѣлываетъ. Это одно изъ запасныхъ орудій нашего политическаго персонала.

Стукъ ружейныхъ прикладовъ прервалъ рѣчь Аристида. Величественно, между двумя рядами солдатъ, президентъ палаты Дюпютель шелъ въ залу засѣданій.

— Странный человѣкъ! сказалъ Асермъ. — Онъ таинствененъ и ловокъ какъ альпійскій заяцъ и напрягаетъ всѣ свои усилія на то чтобы взбираться вверхъ, не оставляя слѣдовъ и сбивая съ толка охотниковъ. Когда онъ оставилъ постъ президента совѣта, я какъ-то разъ былъ у него по дѣлу въ его маленькомъ сѣренькомъ отелѣ. Меня поразила холодная нагота его рабочаго кабинета: папки, связки бумагъ и ни одной бездѣлушки или картины. На письменномъ столѣ за которымъ онъ сидѣлъ лежалъ только одинъ предметъ — большой клубокъ бечевки на блюдечкѣ. Этотъ клубокъ — это настоящій Дюпютель. Во время этихъ глупыхъ панамскихъ исторій въ которыя никто и не думалъ его впутывать мнѣ какъ то случилось пройти мимо его отеля: даже отдушины фундамента были наглухо забиты, какъ будто бы хозяинъ дома хотѣлъ прекратить всякое сообщеніе со внѣшнимъ міромъ на время метели.

Жакъ вошелъ въ залу палаты. Президентъ стоя вполголоса читалъ какіе-то законопроекты, напоминая своимъ видомъ священника машинально читающаго установленныя молитвы въ пустой церкви.

Одинъ за однимъ входили депутаты и садились на мѣста. Они болтали другъ съ другомъ или писали письма. Когда ихъ набралось человѣкъ 15, то одинъ изъ нихъ вошелъ на трибуну и съ сильнымъ южнымъ акцентомъ началъ говорить:

— Милостивые государи! надъ разведеніемъ винограда во Франціи виситъ Дамокловъ мечъ…

Андаранъ обратился за справкой къ своему сосѣду Кульо. Тотъ пожалъ плечами.

— Не обращайте вниманія, сказалъ онъ: — это законъ о питейной реформѣ, о добавочномъ налогѣ на алкоголь. За него хватаются всегда когда нечего дѣлать; съ нимъ возятся уже десять лѣтъ и на этотъ разъ тоже ничѣмъ не кончатъ. Вѣдь вы, какъ и мы, защищаете винодѣловъ? Ну, такъ знайте что мы многочисленнѣе. Когда законъ приблизительно встанетъ на ноги, мы опрокинемъ его въ одну минуту. Пусть себѣ болтаетъ! Пойдемте лучше покуримъ и послушаемъ что говорится въ кулуарахъ.

Большая часть присутствующихъ снова вышли изъ залы.. Жакъ невольно послѣдовалъ за бѣглецами. Онъ уже чувствовалъ что становится безформенною, лишенною воли каплей капризнаго водоворота этой жидкой массы.

ГЛАВА VIII.
Люди минувшаго.

На верхнихъ ступеняхъ амфитеатра приходящихся на одномъ уровнѣ съ кулуарами Жакъ наткнулся на Байона. Соціалистъ входилъ съ улицы, со шляпой на головѣ, съ озабоченнымъ лицомъ. Послѣ минутной бесѣды въ сѣняхъ выставки Дарья услала его, упрекнувъ въ лѣности и невниманіи къ дѣламъ палаты. Тамъ лежала его задача, энергично повторила ему красавица, тамъ было то поле битвы на которомъ она хотѣла быть завоеванною. Онъ долженъ былъ доказывать свою любовь не свѣтскимъ ухаживаніемъ, но стараніями на пользу дѣла. Она тревожилась дурными слухами, колебаніями въ рядахъ соціалистовъ и зарождающимся недовѣріемъ къ вождю забывавшему о необходимости дѣйствовать. Надо было не спать: каждый день могъ дать удобный случай который при смѣломъ и умѣломъ употребленіи могъ ускорить часъ торжества.

— Любите меня лучшею любовію, любя то чего я хочу, повторила она ему съ тою спокойною лаской во взглядѣ которая приводила его въ восторгъ и отчаяніе, которая заранѣе отдавала все съ условіемъ чтобъ у нея не просили ничего. Эльзеаръ возвращался взволнованный и раздраженный этою обольстительною и вѣчно неуловимою красотой.

— Ты вернулся? сказалъ Жакъ. — Здѣсь нѣтъ никого; никто ничего не слушаетъ и не дѣлаетъ.

— Да, мы ничего не дѣлаемъ. Мы не умѣемъ больше ни хотѣть, ни дѣйствовать, ни быстро побѣждать. Я первый… можетъ-быть оттого что мы больше не.умѣемъ любить по настоящему, любить такъ чтобы силою овладѣть любовію порабощеннаго предмета.

Молодой человѣкъ говорилъ самъ съ собою, отвѣчая на собственную затаенную мысль.

— Впрочемъ, нѣтъ! сказалъ онъ, и лицо его озарилось улыбкой. — Вотъ человѣкъ: онъ никогда не видалъ и не увидитъ того что любитъ, но онъ любитъ какъ надо!

Байонъ показывалъ на странную фигуру подходившую къ нимъ. Этотъ высокій и могучій старикъ гордо держалъ назадъ свою выразительную голову въ большой и свѣтлой тирольской шляпѣ, изъ-подъ которой выбивались длинные сѣдые кудри. Бѣлая какъ снѣгъ борода рѣкою падала на черный бархатный жилетъ съ гранатовыми цвѣтами. Въ петлицѣ его были продѣты двѣ длинныя цѣпочки, увѣшанныя брелоками и кораловыми рогами. На длинномъ тѣлѣ складками висѣло орѣховаго цвѣта пальто съ барашковыми отворотами и обшлагами; гусарскія рейтузы одного цвѣта съ пальто были заправлены въ сапоги. Но Жаку почему-то не было смѣшно когда эта допотопная фигура торжественно сказала Байону:

— Гражданинъ, я до сихъ поръ не имѣлъ случая привѣтствовать тебя по поводу твоей послѣдней рѣчи. Браво! мнѣ казалось что я снова слышу великаго Ласаля. Мужайся, молодой человѣкъ! Простоявъ въ продолженіе 60 лѣтъ надъ колыбелью Свободы, я не увижу ея торжества; но я отойду съ душою полной надежды если оставлю августѣйшее дитя въ такихъ рукахъ какъ твои.

И старикъ ушелъ въ буфетъ заказывать себѣ стаканъ грога. Какой-то маленькій абатъ остановилъ его, прося его подписи для проекта рабочаго закона; старикъ вѣжливо нагнулся и началъ оживленный разговоръ съ товарищемъ вѣрясѣ.

— Кантадоръ, весело прошепталъ Байонъ, — «Кантадоръ-демократъ» какъ онъ когда-то печаталъ на своихъ карточкахъ.

— Какъ? опросилъ Андаранъ, — Кантадоръ? Кантадоръ 48-го года, начальникъ національной гвардіи въ Дюссельдорфѣ?

— Онъ самый! инсургентъ Дюссельдорфа, Венеціи, товарищъ Гарибальди и полковникъ Комуны. Онъ охотно разказываетъ и кажется даже самъ вѣритъ что онъ составлялъ заговоры съ Мадзини, велъ дружбу съ Піемъ IX, убивалъ вмѣстѣ съ Орсини и похищалъ принцесу Бельджойозо. Это не революціонеръ, это воплощенная революція, всемірная и вѣчная, потому что никто изъ насъ не знаетъ лѣтъ этого Жозефа Бальзамо революціи. Никто никогда не зналъ изъ какой страны происходитъ Кантадоръ, изъ Германіи или Италіи. Возможно даже что онъ Французъ, потому что вотъ онъ попалъ въ депутаты. Послѣ Комуны онъ зарылся гдѣ-то въ окрестностяхъ Ниццы и пятнадцать лѣтъ питался сардинками, и оливками. Въ одинъ прекрасный день радикальные комитеты откопали его и выставили на зло мѣстному великому человѣку переставшему нравиться. Этотъ «предокъ» ничего не смыслитъ въ нашихъ ученіяхъ: когда ему говоришь о колективизмѣ и марксизмѣ, онъ отвѣчаетъ тирадами изъ Гюго или Кине. Ахъ, если бы у меня было нѣсколько дюжинъ такихъ молодцовъ какъ онъ! Вѣра и любовь сжигаютъ это старое сердце. Онъ одинъпреданъ мнѣ; другіе, какъ я тебѣ уже сказалъ, только терпятъ меня. Кантадоръ — единственный который меня любитъ и который далъ бы себя убить за меня.

Ободренный этою теплою жизненною струей, Эльзеаръ пошелъ поговорить съ товарищами и съ нѣкоторыми изъ журналистовъ въ залѣ Мира.

Андаранъ заглянулъ въ залу Пюжоля. Едва войдя въ нее онъ обернулся при звукѣ собственнаго имени произнесеннаго знакомымъ голосомъ. Знакома ему была также и фигура человѣка принявшаго послѣдній вздохъ его отца. Несмотря на то что ему пошелъ уже седьмой десятокъ маркизъ де-Кермагекъ сохранялъ живую и статную осанку; онъ былъ одѣтъ въ платье старомоднаго покроя, такое какое носили щеголи Второй имперіи; сѣдыя бакенбарды обрамляли надменное лицо съ твердымъ профилемъ; глаза подъ густыми нависшими бровями блестѣли еще живымъ синимъ огнемъ.

— Здравствуйте, Жакъ! Я счастливъ что снова вижу васъ если не здѣсь, то по крайней мѣрѣ въ Парижѣ, сказалъ старый маркизъ, съ достоинствомъ подавая ему три пальца. — Но что вы сдѣлали? я считалъ васъ честнымъ человѣкомъ.

— Какъ? пробормоталъ Андаранъ ошеломленный такимъ привѣтствіемъ.

— Конечно! вы совершили воровство. Вы украли мѣсто по праву принадлежавшее негодяю. Здѣсь только два разряда людей: негодяи и неделикатные люди, какъ мы съ вами, которые держатъ за собою мѣста составляющія въ наше время собственность негодяевъ. А вы еще кромѣ того и возсоединенный — rallié!

— И вы мнѣ бросаете въ лицо эту незаслуженную кличку! Я вижу что вы сохранили свою великолѣпную непримиримость. Она идетъ къ вашему имени, ко всей вашей жизни;, вы знаете какъ я уважаю эту благородную вѣрность. Но я другое дѣло: я молодъ, свободенъ, я никогда не принадлежалъ тѣмъ кому вы служите…

— Я не служу никому. Я служу только мертвымъ.

— А мнѣ позвольте работать на пользу живыхъ, на пользу будущей нашей родной страны, какъ дѣлали и вы когда дрались за эту самую страну.

— О! я дрался… дрался… по привычкѣ, такъ же какъ я охочусь въ своихъ ландахъ, хотя въ нихъ больше и нѣтъ дичи. Ихъ порядки все уничтожили, все, даже дичь!

— Я знаю что заслужу ваше уваженіе если займу честное мѣсто въ нашей республикѣ. Послѣ катастрофъ, которыхъ вы не могли отвратить, эта республика возникла внезапно, въ силу логической необходимости.

— Да, какъ возникаетъ гангрена отъ раны. Работайте, мой молодой другъ, попробуйте! Мнѣ будетъ забавно видѣть какъ разлетятся ваши самообольщенія.

— Развѣ не вы передали мнѣ послѣдній завѣтъ моего отца служить Франціи?

— Вотъ вы теперь увидите вблизи что они сдѣлали изъ этой Франціи. Мы были разнаго образа мыслей съ вашимъ отцомъ, но мы отстаивали противъ чужеземцевъ общій запасъ традицій, надеждъ, старинной чести. Теперь они лучше всякихъ чужеземцевъ уничтожили ту Францію за которую бѣдный Режи далъ себѣ прострѣлить грудь… Довольно! Я не хочу омрачать вашъ парламентскій медовый мѣсяцъ. Ржавчина придетъ сама собой очень скоро, а вы знаете, мой мальчикъ, что во всякое время и при всякихъ обстоятельствахъ вы можете разчитывать на вашего стараго друга. Ну, что же дѣлать? Будьте «возсоединеннымъ»! Я самъ чуть было не сдѣлался республиканцемъ, вернувшись изъ Горица послѣ смерти короля. Но прививка не удалась; они мнѣ были слишкомъ противны. Въ концѣ концовъ вы могли бы быть еще хуже, вы могли бы быть орлеанистомъ! Это еще ниже «возсоединенія»

Маркизъ Аланъ де-Кермагекъ былъ двоюроднымъ братомъ знаменитаго адмирала. Оставшись единственнымъ въ родѣ послѣ смерти моряка, онъ былъ послѣднимъ представителемъ своей фамиліи. Она одна изъ самыхъ древнихъ страны. Предокъ маркиза замѣшанный въ заговорѣ графа Шале разстался съ головой на той же плахѣ гдѣ и его господинъ. Кермагеки сражались рядомъ съ Симономъ Монфоромъ. Первый Кермагекъ о которомъ помнятъ перешелъ въ Англію за королемъ Іоанномъ, возмутился вмѣстѣ съ баронами Великой Хартіи и умеръ непокорнымъ. Отецъ Алана, призванный въ верхнюю палату Карломъ X, отказался отъ званія пэра въ 1830 г. Молодой человѣкъ выросъ подъ угрозой навлечь на себя проклятіе если когда-нибудь станетъ служить Орлеанамъ или Бонапартамъ. Онъ вышелъ изъ своихъ лайдъ только въ 1870 г. со своимъ баталіономъ ополченцевъ чтобы помѣшать непріятельскому вторженію. Во время февральскихъ выборовъ 1871 г. Бретонцы которыхъ онъ водилъ на врага послали его въ Національное Собраніе.

Маркизъ де-Кермагекъ положилъ всѣ свои силы на реставрацію престола, отказался отъ всякихъ сдѣлокъ по вопросу о знамени и въ негодованіи на своихъ товарищей орлеанистовъ которымъ онъ приписывалъ паденіе монархіи до самой смерти короля противился всѣмъ попыткамъ къ сліянію. Онѣто и похоронилъ вышитое лиліями знамя Вандеи въ склепѣ францисканскаго монастыря въ Горицѣ 3 сентября 1883 года. И всѣ его надежды увяли вмѣстѣ съ вѣткою плюща вывезенной изъ Горица и окаймлявшей портретъ графа Шамбора висѣвшій у изголовья его кровати въ его скромномъ помѣщеніи на улицѣ Monsieur. Съ этого дня г. де-Кермагекъ пересталъ интересоваться активною политикой. Стоя у края королевской могилы, куда онъ сложилъ свое сердце, онъ съ враждебнымъ скептицизмомъ созерцалъ событія, одинаково сердясь и на то что нарождалось, и на то что умирало.

Онъ продолжалъ занимать постъ представителя своего округа, такъ же какъ продолжалъ охранять свои лѣса единственно для того чтобы въ нихъ не забрался браконьеръ. Возобновленіе его назначенія было пустою формальностію. Никогда никакихъ разъѣздовъ по избирателямъ, никакихъ собраній; за недѣлю до выборовъ старики приходовъ отправлялись въ замокъ, тамъ выпивалось нѣсколько боченковъ сидра, и маркизъ Аланъ говорилъ: «все идетъ дурно, и завтра будетъ еще хуже чѣмъ сегодня; давайте защищаться до конца». Его вѣрные избиратели соглашались съ нимъ и опускали въ урну традиціонный билетикъ. Въ послѣдніе годы число его приверженцевъ уменьшилось: терпѣливая настойчивость чиновниковъ начала подтачивать бретоискій гранитъ, но излишекъ усердія отнялъ у нихъ назадъ всѣ выигранные шаги: подпрефектъ осмѣлился лично явиться въ кермагекскую школу съ намѣреніемъ превратить ее въ лаическую. Стоя поперекъ двери маркизъ Аланъ сдѣлалъ краснорѣчивое движеніе сапогомъ и назвалъ чиновника «отпѣтымъ олухомъ». Министру который вошелъ на трибуну съ просьбою къ палатѣ о преслѣдованіи депутатъ отвѣтилъ съ мѣста:

— Какъ, г. министръ, вашъ подпрефектъ пересказалъ вамъ этотъ разговоръ? Онъ долженъ быть немедленно уволенъ за неумѣніе хранить тайны! Я дѣйствительно назвалъ его олухомъ, это правда, но я сказалъ ему это конфиденціально.

— А ваше движеніе ногой?

— Оно тоже было конфиденціально.

Хохотъ обезоружилъ палату; энергичный и безнаказанный поступокъ снова привлекъ перебѣщиковъ: на слѣдующій годъ г. де-Кермагекъ насчиталъ обычное число голосовъ.

Въ Бурбонскомъ дворцѣ онъ сидѣлъ одинъ въ верхнемъ ряду крайней правой. Поддерживая вѣжливыя, даже сердечныя отношенія съ людьми своего круга, онъ не вмѣшивался въ ихъ политическія совѣщанія и оставался замурованнымъ въ своей непримиримости. Когда-то на версальской трибунѣ онъ славился своимъ легкимъ и своебразнымъ даромъ слова. Теперь его рѣчь вырывалась только рѣдкими, хлесткими выраженіями которыя бичевали центръ и лѣвую. Надъ ними смѣялись, но ихъ боялись. Маркиза уважали. Молодежь лѣвой звала его помѣшаннымъ старикомъ, но когда онъ дозволялъ подступиться къ себѣ, эти противники прибѣгали къ нему охотнѣе чѣмъ къ кому-либо другому за рѣшеніемъ ихъ дѣлъ чести. Онъ не скрывалъ своей слабости къ соціалистамъ: «живя съ мертвыми, я не ненавижу могильщиковъ», говорилъ онъ.

Г. де-Кермагекъ былъ бѣденъ. Онъ велъ простой и правильный образъ жизни. Акуратно посѣщая засѣданія палаты, какъ посѣтитель цирка который не простилъ бы себѣ своегоотсутствія въ день смерти укротителя въ зубахъ льва, онъ выходилъ изъ Бурбонскаго дворца только затѣмъ чтобъ отправиться въ клубъ Union. Тамъ его ждалъ приборъ и бутылка анжуйскаго вина на одномъ и томъ же столикѣ въ углу столовой въ продолженіе пятнадцати лѣтъ. Онъ обѣдалъ одинъ читая газету. Онъ негодовалъ на «отступническій листокъ впавшій въ орлеанизмъ» и охотнѣе пробѣгалъ L’Intransigeant; затѣмъ, прислонясь къ камину большой гостиной, онъ съ горечью разражался сатирой на людей и людскія дѣла видѣнныя имъ въ это утро «въ бѣличьей клѣткѣ», — такъ онъ называлъ парламентъ. Съ ударомъ 9-ти часовъ человѣкъ подавалъ ему палку и шляпу. Тѣ кто знали куда идетъ маркизъ обмѣнивались многозначительными и насмѣшливыми взглядами.

Г. де-Кермагекъ иногда говорилъ близкимъ друзьямъ объ одной молодой особѣ которой онъ покровительствовалъ и которая освѣщала послѣднею улыбкой его угрюмую старость. «Славная дѣвушка, съ нѣжностію говорилъ онъ, — прямая душа которой не вынесла одной изъ тѣхъ ядовитыхъ школъ гдѣ фабрикуютъ республиканскихъ учительницъ; нужда и артистическое призваніе привели ее въ театръ, гдѣ она мужественно заработываетъ свой хлѣбъ; но ея свирѣпая честность мѣшаетъ признанію ея дивнаго таланта.» «Чувство чисто отеческое», утверждали друзья маркиза. Молодежь, знавшая объ успѣхахъ маркиза во дни его юности, при этомъ недовѣрчиво улыбалась, но никогда въ его присутствіи: онъ не допускалъ шутокъ по этому поводу, а старый Бретонецъ владѣлъ шпагой какъ въ двадцать лѣтъ. Впрочемъ, его и въ клубѣ уважали такъ же какъ въ палатѣ, и тѣ кто его зналъ любили его: всѣ знали его доброту. Иногда его столикъ оставался не занятымъ въ продолженіе цѣлой недѣли и дольше; всѣ знали причину этого отсутствія. Уроженцы Леоноа, выходцы той несчастной бретонской колоніи которая населяетъ фабрики Сентъ-Узна и Сенъ-Дени, приходили со своими бѣдами къ депутату, и онъ отдалъ имъ свое жалованье за послѣдній мѣсяцъ. Запершись послѣ этого кровопусканія у себя въ комнатѣ, онъ питался ветчиной которую его вѣрный лакей бралъ ему въ долгъ.

— Г. маркизъ, честь имѣю кланяться!

Это привѣтствіе произнесъ громкій басъ Кантадора проходившаго по залѣ.

— Здравствуйте, старый товарищъ! Вы все еще продолжаете стоять надъ колыбелью свободы? насмѣшливо отвѣтилъ г. де-Кермагекъ, протягивая два пальца революціонеру.

— Такъ же какъ вы надъ могилой короля. Мы менѣе далеки другъ отъ друга чѣмъ это кажется. Это два божественныя права.

Маркизъ посмотрѣлъ вслѣдъ удалявшемуся пальто орѣховаго цвѣта. Онъ сдѣлалъ знакъ Жаку.

— Онъ правъ. Я люблю этого старика. Онъ вѣритъ, онъ надѣется, у него еще есть горючій матеріалъ въ сердцѣ. Глядя на него отдыхаешь отъ вида нашихъ молодыхъ интригановъ съ рыбьею кровью. И онъ живетъ, какъ живетъ все сильное. Самъ вѣчный Отецъ Который бдитъ надо всѣми своими созданіями скажетъ когда къ нему приведутъ Кантадора: «Какъ! онъ еще до сихъ поръ былъ живъ?» Впрочемъ, Онъ то же скажетъ и обо мнѣ.

— Къ счастію, улыбаясь сказалъ Жакъ, — выпо-видимому не собираетесь въ этотъ дальній путь.

— Мой міръ погибъ, моя форма пуста, какъ говорилъ старикъ Монтэнь. Мнѣ иногда кажется что меня перенесли во снѣ въ какой-то сказочный Китай. И подумать что эти господа называютъ себя консерваторами, «охранителями»! Чтотакое они «охраняютъ»? Развѣ только свои деньги, дай то… деньги бывшихъ якобинцевъ, на дочеряхъ которыхъ они женятся и отцы которыхъ убивали на гильотинѣ ихъ отцовъ. Народъ готовится мстить за насъ и вмѣсто того чтобы безучастно присутствовать при этомъ справедливомъ возвратѣ вещей мы стоимъ на стражѣ у сундуковъ тѣхъ кто насъ рѣзалъ. Мы даже не умѣемъ помнить. Какой вздоръ говорятъ тѣ наивные люди и шутники которые серіозно увѣщеваютъ насъ бороться за правое дѣло! Что такое осталось отъ этогоправаго дѣла, великій Боже? И какое представленіе о немъ составили себѣ эти мнимые защитники его?

— Осталась Франція, какъ сказалъ одинъ государь.

— Какая Франція? карикатура настоящей! Да вотъ вамъ примѣръ: на этихъ дняхъ я долженъ былъ но семейнымъ дѣламъ поѣхать къ послѣднему родственнику который у меня остался, къ маленькому герцогу де-Жоссе-Ловренъ. Я не былъ у Христіана съ тѣхъ поръ какъ онъ женился на своей американкѣ. А между тѣмъ я любилъ этотъ красивый замокъ на Луарѣ: я провелъ въ немъ много лѣтнихъ каникулъ когда, былъ мальчишкой. Меня тогда посылали къ моей теткѣ деЛовренъ; старая герцогиня начинала слѣпнуть, и я каждый день долженъ былъ читать ей L’Union. Моя тетка и ея газета интересовались только двумя лицами въ мірѣ: графомъ Шамборомъ и папой Піемъ IX. Я самъ, другъ мой, до 25 лѣтъ не читалъ другой газеты кромѣ L’Union; я привыкъ знакомиться со всѣмъ свѣтомъ по сужденіямъ трехъ людей: гг. Лоренси, Пужула и де-Ріансе. Это были честные журналисты, они писали на чистомъ французскомъ языкѣ и не дѣлали гадостей. Такъ вотъ на-дняхъ въ одно прекрасное утро въ комнатѣ Henri II замка де-Жоссе я звоню чтобы принесли газету. Знаете ли, что мнѣ подали? New-York Herald! Я спрашиваю дворецкаго, не смѣется ли онъ надо мною: онъ мнѣ отвѣчаетъ что въ домѣ нѣтъ другой газеты.

— А вы не говорите по-англійски?

— Мой милый Жакъ, одинъ дипломатъ задалъ однажды этотъ вопросъ моему старому другу генералу Ле-Фло, и тотъ отвѣтилъ: «Какъ мнѣ было научиться? мы разговаривали съ ними только на языкѣ пушекъ». Къ завтраку приходитъ моя американская племянница, хорошенькая какъ куколка, надо ей отдать справедливость, но одѣтая!.. велосипедная юбка, желтые башмаки, если бы вы только видѣли! «Такъ у васъ нѣтъ французской газеты?» говорю я ей. — «Аб! отвѣчаетъ она, — Herald такъ удобенъ: онъ даетъ мнѣ извѣстія о моемъ отцѣ который строитъ корабельную верфь въ Мичиганѣ, о моемъ братѣ который занятъ торговыми предпріятіями въ Бечуаналэндѣ, о результатахъ партій въ Поло, въ Каннѣ и По, гдѣ участвуютъ мои сестры, а также обо всѣхъ парижскихъ сплетняхъ, однимъ словомъ обо всемъ что нужно знать». Пока герцогиня Пегъ де-Жоссе-Ловренъ говорила мнѣ всю эту чепуху, я, закрывъ глаза, видѣлъ передъ собой мою тетку Діану съ вязаньемъ для бѣдныхъ въ рукахъ, въ углу на ея креслѣ съ вышитымъ фамильнымъ гербомъ и девизомъ: Fulmina si cessant, me tarnen urit amor. Все это мнѣ казалось какою-то кошачьею музыкой на старомъ клавесинѣ тети Діаны. Да я и дѣйствительно услыхалъ кошачью музыку, когда мичиганская красавица подъ предлогомъ игры на фортепіано начала мнѣ терзать барабанную перепонку какою-то нѣмецкою какофоніей. Мой милый другъ, вы сами когда-нибудь увидите что когда наши старые, любимые напѣвы замолкаютъ и засыпаютъ на днѣ рояля, то и намъ остается сдѣлать то же: этотъ міръ становится для насъ слишкомъ пустымъ помѣщеніемъ.

Въ то время какъ упрямый Бретонецъ говорилъ это, облако грусти заволокло ясный синій взглядъ его глазъ. Жакъ прочелъ въ нихъ печальную и чистую грезу его племени.

— Одна только душа поетъ мнѣ вѣрную ноту, прибавилъ маркизъ какъ бы говоря самъ съ собою…

— Душа Розы Эстеръ, шепнулъ Фелинъ на ухо Андарану.

Виконтъ Оливье, приходившійся дальнимъ родственникомъ Сеноверамъ, завладѣлъ молодымъ человѣкомъ и увелъ его съ собою.

— Sancta simplicitas! продолжалъ онъ. — Бѣдное, великое и простодушное сердце! Но и помѣшанный же онъ. Послушайте какую штуку онъ только-что сыгралъ со мной. У меня на шеѣ сидѣлъ одинъ обнищавшій отставной африканскій стрѣлокъ, по имени Трантезо, который когда-то служилъ подъ начальствомъ моего отца. На первый разъ Асермъ освободилъ меня отъ него. Этотъ несравненный Аристидъ незамѣнимъ въ искусствѣ отыскивать мѣста! Онъ когда-то заставилъ выстроить на одномъ изъ своихъ острововъ маякъ для того чтобы помѣстить туда какого-то корсиканца, одного изъ своихъ прежнихъ избирателей. Корсиканецъ умеръ, и Асермъ былъ такъ любезенъ что помѣстилъ въ его фонарь моего солдата. Морское министерство уничтожаетъ маякъ, и мой. старикъ мнѣ опять сваливается на плечи. Къ счастію, какъ разъ въ это время Сенда говоритъ мнѣ что ищетъ швейцара представительной наружности и непремѣнно съ военною медалью. Трантезо ростомъ 5 футовъ 6 дюймовъ и имѣетъ медаль. Я привожу его, и онъ сейчасъ же получаетъ мѣсто.. Третьяго дня я шелъ по улицѣ Виньи съ Кермагекомъ совершавшимъ свое ежедневное паломничество на улицу Фортюни. Надо же мнѣ было, поровнявшись съ отелемъ Сенда, разказать этому старому упрямцу исторію Трантезо! Онъ вскипѣлъ, въ одну минуту. «А! такъ этому проходимцу жиду нуженъ французскій солдатъ, да еще непремѣнно съ перебитыми на полѣ сраженія костями?» И какъ нарочно швейцаръ въ это время показался въ дверяхъ сіяя своею новою ливреей и выслушивая какое-то приказаніе Сенда выходившаго изъ дома. Что, вы думаете, дѣлаетъ мой Кермагекъ? Онъ входитъ накрыльцо передъ самымъ носомъ барона, не обращая на него ни малѣйшаго вниманія, и отвѣшиваетъ швейцару церемонный поклонъ. «Извините, дорогой товарищъ, мнѣ говорятъ что вы были вмѣстѣ съ нашими въ Луарской арміи; вы можетъ-быть сможете дать мнѣ указанія относительно одного эпизода который я плохо помню. Вы позволите?» Онъ пожимаетъ руку Трантезо и входитъ въ его каморку; старый солдатъ, глубоко Тронутый и польщенный, придвигаетъ ему свое кресло, и они принимаются оживленно болтать… Баронъ является ко мнѣ разъяренный какъ индюкъ; разумѣется, онъ въ тотъ же вечеръ выгналъ своего швейцара, и вотъ онъ снова у меня на рукахъ.

— Странно, сказалъ Андаранъ: — обыкновенно г. де-Кермагекъ бываетъ воплощенною вѣжливостію. Развѣ онъ не знакомъ съ барономъ Сенда?

— И да, и нѣтъ. Прошлою зимой на одномъ благотворительномъ базарѣ Гедеонъ заставилъ какую-то даму-патронесу представить себя де-Кермагеку. Ему нужно было имя маркиза въ совѣтѣ правленія его Герцеговинскаго банка, являвшагося въ то время довольно подозрительнымъ дѣломъ. Кермагекъ далъ ему договорить и потомъ вдругъ громкимъ голосомъ со своею неподражаемою манерой произнесъ: «Если я васъ вѣрно понимаю, милостивый государь, то вамъ нужно мое имя въ обмѣнъ на ваши золотые. Покорно благодарю! мой фамильный гербъ покрытъ бретонскими горностаями, а они легко грязнятся. Слуга покорный!» Съ этими словами онъ сдѣлалъ поворотъ направо въ глазахъ всего общества, и съ этого дня Сенда видѣлъ нашего донъ-Кихота только въ спину.

Въ это время тотъ кого Фелинъ назвалъ этимъ именемъ подозвалъ къ себѣ молодыхъ людей. Швейцаръ только-что подалъ ему телеграму; на челѣ старика пробѣжала тѣнь смерти съ тѣмъ впечатлѣніемъ ужаса, который она вызываетъ своимъ быстрымъ и таинственнымъ появленіемъ вдали.

— Еще одного нѣтъ на свѣтѣ! Моего самаго вѣрнаго, самаго стараго товарища! За всю его долгую и полную борьбы жизнь я видѣлъ у него только двѣ минуты слабости, двѣ минуты слезъ. Онъ плакалъ рядомъ со мною надъ двумя развалинами: въ вечеръ Овурской битвы когда пришлось оставить позицію и въ вечеръ Горицскаго событія когда запирали склепъ. Меня зовутъ въ Бретань на похороны; я разумѣется поѣду. Маркизъ взглянулъ на часы. — До свиданія, любезный Жакъ! я едва успѣю уложиться до отхода поѣзда. Мнѣ еще надо зайти сюда на телефонъ… дьявольское изобрѣтеніе въ которое я совсѣмъ не умѣю говорить; всѣ эти машины для меня слишкомъ новы.

— Я пойду съ вами, сказалъ Андаранъ: — мнѣ хочется посмотрѣть какъ это здѣсь устроено.

Лихорадочная суматоха стояла въ залѣ телефонныхъ будокъ. Слышались самыя противоположныя и странныя просьбы соединеній: съ министерствами, съ биржей, съ театрами, съ редакціями боевыхъ газетъ, съ отелями Сенъ-Жерменскаго предмѣстья и т. д. Ало! — Министерство внутреннихъ дѣлъ! — Le Radical!-- Подворье нунція! — Главная контора колоній! — Герцогиня де-Жосе-Ловренъ! — La Lanterne!.. И нестройныя, разногласныя мысли, соприкасались, перекрещивались въ воздухѣ: брань журналистовъ, тайны агитаторовъ, злобныя страсти политическихъ дѣятелей, нѣжные разговоры съ красавицами, тревожные вопросы о чьемъ-нибудь дорогомъ здоровьѣ…

— Нумеръ 900, 80, робко произнесъ де-Кермагекъ осанистому и почтительному чиновнику съ красными шевронами.

Бретонецъ заперся въ одну изъ будокъ, долго оставался въ ней, потомъ вышелъ и, простясь съ Жакомъ, ушелъ. Въ комнату вошелъ Фелинъ и спросилъ у чиновника книжку съ телефонными нумерами.

— Нумеръ m-lle Розы Эстеръ, улица Фортюни, кажется 900, 80?

Чиновникъ провѣрилъ и всталъ: Ало! Ало! 900, 80.

На порогѣ показался Асермъ и торопливо крикнулъ чиновнику:

— М-lle Эстеръ! улица Фортюни!

— Ало, Ало, 900, 80!

Черезъ минуту появился Байонъ и подошелъ къ чиновнику снова принявшемуся за свое писаніе.

— Будьте любезны отыскать мнѣ нумеръ m-lle Розы Эстеръ, улица Фортюни.

— 900, 80! отвѣчалъ чиновникъ не поднимая головы.

При этомъ немедленномъ и машинальномъ отвѣтѣ произнесенномъ съ невозмутимою серіозностію Эльзеаръ взглянулъ на Андарана и разразился хохотомъ.

— Что это значитъ? что это за Эстеръ которую всѣмъ нужно? смѣясь спросилъ Жакъ.

— Звѣзда показавшаяся вчера на парижскомъ небѣ. Тебѣ необходимо съ нею познакомиться чтобы снова стать настоящимъ парижаниномъ. Я поведу тебя къ этой звѣздѣ сегодня вечеромъ, благо, она снова видима. А теперь пойдемъ со мной обѣдать. Сегодня здѣсь больше ничего не будутъ дѣлать. Пойдемъ, пообѣдаемъ по-старому, какъ въ прежнія времена Латинскаго квартала, или пожалуй немного получше прежняговъ какомъ-нибудь изъ бульварныхъ ресторановъ.

ГЛАВА IX.
Роза Эстеръ.

Оба товарища шли по дорогѣ къ улицѣ Фортюни. Ихъ обѣдъ былъ веселъ и оживленъ общими воспоминаніями возникающими между двумя людьми въ полной силѣ въ ту пору жизни когда прошлое ихъ уже поднимаетъ, но еще не гнететъ. Однако, Жакъ чувствовалъ что-то насильственное въ весельѣ своего стараго друга и слышалъ во вспышкахъ его остроумія какое-то раздраженіе. Эльзеаръ намекнулъ ему на свой романъ съ княгиней, и его недосказанныя признанія выставляли дѣла зашедшими гораздо дальше чѣмъ это было на самомъ дѣлѣ. Андаранъ зналъ что съ его словъ надо сбавить половину; ему хорошо была извѣстна манера Байона распространяться въ своихъ разказахъ, безъ чего всякое наслажденіе и удовольствіе для него сводилось на половину.

«Онъ ораторъ, думалъ Жакъ, — и высказываетъ и горе, и радость. Любитъ ли онъ въ самомъ дѣлѣ свою прекрасную чужестранку? Онъ добивается ея страстно какъ добивается всего; но что ему нужно въ ней? только она сама? или ея блескъ, титулъ, роскошь, богатство?»

Въ высшей степени обладая стыдливостію чувства, Жакъ не понималъ такой любви которая не боится всенароднаго признанія. Эльзеаръ же, напротивъ, ощущалъ потребность обмануть свою неудачу словами. Избалованный быстрыми и легкими побѣдами, онъ сердился на Дарью, сердился на самого себя. Онъ испытывалъ въ этотъ вечеръ всѣ обычныя движенія себялюбиво-тщеславной мужской любви, говорившія въ немъ особенно сильно отчасти благодаря выпитому вину, отчасти благодаря полученной отъ княгини запискѣ: встревоженная внезапною и тяжелою болѣзнью матери, Дарья отмѣняла условленное свиданіе и говорила что вообще не знаетъ когда сможетъ отлучиться отъ больной.

По дорогѣ Байонъ разказывалъ Жаку то немногое что было извѣстно о Розѣ Эстеръ къ которой они шли. Неудавшаяся учительница, говорилъ онъ, — одна изъ тѣхъ юныхъ жертвъ диплома которыя не дотягиваютъ скучной и неблагодарной погони за атестатомъ и идутъ искать счастія на сценѣ. Вотъ уже два или три года какъ она играла маленькія роли въ театрѣ Porte-Saint-Martin. Ея немножко холодная красота обратила на себя вниманіе, но никто не рѣшался признать за нею талантъ. Къ тому же она отбивала всякій интересъ къ себѣ своею спокойною жизнью. Г. де-Кермагекъ, ея офиціальный покровитель, рѣдко говорилъ о ней, а когда и говорилъ, то всегда съ рыцарскимъ уваженіемъ добраго донъ-Кихота къ своей дамѣ Дульцинеѣ. Роза Эстеръ принимала у себя только маленькій кружокъ надежныхъ друзей; они хвалили ея образованный умъ, ея тактъ и любезность. По-видимому, болѣе всего заботясь о сохраненіи почетнаго покровительства маркиза, она не имѣла никакихъ связей съ веселыми кругами Парижа и мало водилась съ товарками и товарищами по театру. Послѣдніе мстили ей, предполагая у нея другія связи которыя въ такомъ случаѣ должны были быть очень искусно скрытыми. Тѣмъ не менѣе ихъ все-таки подозрѣвали: трудно было допустить вѣрность молодой женщины быть-можетъ платонической и во всякомъ случаѣ безкорыстной привязанности, потому что бѣдность стараго дворянина была извѣстна всѣмъ. Этотъ пунктъ вообще былъ теменъ. Немногіе старались освѣтить его себѣ: Эстеръ не затронула любопытства Эдиповъ избирающихъ своимъ ремесломъ разгадку парижскихъ загадокъ.

Но вотъ уже нѣсколько дней какъ они заинтересовались ею, съ того достопамятнаго вечера который привлекъ взоры всѣхъ на эту фигуру полутѣни внезапно освѣщенную лучомъ огромнаго театральнаго успѣха. Мишель Треву, новый директоръ Porte St. Martin, принялъ и поставилъ «Гуситовъ» историческую драму молодаго поэта Даніеля Гейльброна, пріятеля Розы Эстеръ. Затрудняясь въ выборѣ исполнительницы главной женской роли, и авторъ и директоръ рискнули на удачу отдать ее незамѣтной дѣвушкѣ которой она по-видимому очень нравилась. Событія оправдали ихъ довѣріе. Ловко построенная, полная трагическихъ перипетій, написанная яркимъ языкомъ піеса имѣла такой успѣхъ отъ котораго добрые товарищи автора были готовы плакать. Публика перваго представленія особенно плѣнилась Мартой, героиней табориткой которая шла на казнь за свою любовь и вѣру. Прекрасная, дышащая сдержанною страстію, то суровая, то нѣжная, Роза Эстеръ обнаружила въ этой роли качества которыхъ въ ней не подозрѣвали. Восхищенію не было границъ когда въ послѣднемъ актѣ Марта, возведенная на костеръ вмѣстѣ со своимъ возлюбленнымъ, бросаетъ проклятіе Прагѣ; и когда Эстеръ необыкновенно выразительною игрой передала борьбу любящей женщины послѣдовавшей на смерть за своимъ апостоломъ и матери обращающейся къ своему ребенку покинутому въ проклятомъ городѣ, публика пришла въ неистовый восторгъ.

По спускѣ занавѣса послѣ безумныхъ вызововъ обыкновенно пустая ложа актрисы наполнилась роемъ бабочекъ слетѣвшихся на огонь успѣха. Ее сейчасъ же возвели въ великую трагическую актрису, въ надежду французскаго искусства. Литераторы и театралы, журналисты и свѣтскіе люди наперерывъ старались за послѣднія двѣ недѣли пробиться къ новой знаменитости и проникнуть въ тайну ея жизни. Г. де-Кермагекъ ходилъ повторяя и въ палатѣ, и въ клубѣ что міръ перевернулся на изнанку, потому что разъ нечаянно отдалъ справедливость истинному фаланту. Маркизъ испытывалъ наивную радость отъ этого солнечнаго луча упавшаго, наконецъ, на «славную дѣвочку», а также и смутный страхъ отъ внезапнаго вторженія парижскаго потока въ дорогое его сердцу уединеніе.

Что касается Розы Эстеръ, то она встрѣтила свою славу какъ давно жданную гостью которая не удивляетъ, а предупреждаетъ о прибытіи другихъ болѣе важныхъ гостей. Она показала себя благодарною вліятельнымъ критикамъ за ихъ похвалы, внимательною къ ихъ совѣтамъ, осторожною съ толпой льстецовъ и очень мало расположенною мѣнять свое уединенное существованіе. Изъ числа людей представленныхъ ей въ вечеръ ея торжества она отличила нѣсколько лицъ занимавшихъ видное мѣсто въ печати и въ политикѣ и была особенно любезна съ Эльзеаромъ Байономъ который сопровождалъ княгиню Верагину на представленіе «Гуситовъ». Польщенный этимъ замѣтнымъ вниманіемъ онъ обѣщалъ быть у нея послѣзавтра, но затѣмъ послалъ извинительную записку, такъ какъ Дарья назначила ему тотъ же самый часъ. Въ день пріѣзда Андарана любезная записочка напоминала Байону объ его обѣщаніи и приглашала его на чашку чая; благотворительный спектакль въ Porte-St.-Martin давалъ свободный вечеръ исполнителямъ драмы Гейльброна чѣмъ Роза Эстеръ пользовалась чтобы собрать и поблагодарить нѣсколькихъ друзей. Эльзеаръ извинился по телефону ссылаясь на пріѣздъ товарища, но Эстеръ отвѣтила что приведенный имъ этотъ товарищъ будетъ для нея желаннымъ гостемъ.

Къ тому времени какъ Байонъ кончилъ эти объясненія оба депутата очутились передъ каменною оградой съ остроконечными копьями прерывавшею правильную линію фасадовъ выходившихъ на улицу Фортюни. Эта ограда и небольшой дворикъ въ нѣсколько квадратныхъ метровъ отдѣляли отъ улицы небольшой домикъ сдавленный съ двухъ сторонъ стѣнами сосѣднихъ зданій. Густые ковры плюща закрывали эти глухія стѣны и двойною занавѣской защищали маленькій отель, въ сущности и не имѣвшій права на такое пышное названіе. Онъ казался какимъ-то обломкомъ минувшаго, забытымъ между новыми красивыми зданіями окаймлявшими улицу, единственнымъ остаткомъ прежнихъ деревенскихъ домиковъ разбросанныхъ по долинѣ Монсо. Скудно освѣщенное, спрятавшееся въ тѣни плюща и закрытое угрюмою стѣной жилище своимъ нѣмымъ и таинственнымъ видомъ напомнило Жаку рисунки илюстрованныхъ журналовъ, когда во время какого-нибудь уголовнаго процеса они воспроизводятъ мѣсто преступленія.

Друзья позвонили у калитки пробитой въ углу стѣны. На мягкомъ пескѣ дворика совсѣмъ не было слышно шума шаговъ. Имъ отворила горничная и ввела ихъ въ гостиную. Мебель въ стилѣ Людовика XIV безъ тѣни роскоши свидѣтельствовала о строгомъ и опытномъ вкусѣ. Гравюры висѣвшія по стѣнамъ изображали сцены изъ миѳологіи написанныя съ тѣмъ холоднымъ величіемъ которое сохраняетъ благопристойность за самыми легкомысленными поступками боговъ. Концертный рояль заваленный нотами занималъ уголъ комнаты. Много комнатныхъ растеній, мало цвѣтовъ. Можно было подумать что находишься въ квартирѣ состоятельной учительницы музыки, окружившей себя умѣренною изысканностію для того чтобы принимать ученицъ изъ хорошаго общества.

Байонъ встрѣтилъ въ гостиной семь или восемь знакомыхъ лицъ. Два журналиста изъ тѣхъ чье мнѣніе имѣетъ вѣсъ расточали похвалы Гейльброну; счастливый авторъ «Гуситовъ» былъ совсѣмъ молодой человѣкъ съ курчавыми рыжими волосами и бородой, съ длиннымъ чуткимъ носомъ и маленькими умными глазками. Одинъ изъ владыкъ современнаго театра, пришедшій сюда для знакомства съ этими новыми силами и для извлеченія изъ нихъ возможной выгоды, анатомировалъ «Гуситовъ» стоя за фортепіано въ обществѣ одного стараго академика, любезнаго философа, обычнаго посѣтителя всевозможныхъ гостиныхъ. Баронъ Сенда забѣжавшій, какъ онъ говорилъ, на минутку въ качествѣ сосѣда, Оливье де-Фелинъ и Аристидъ Асермъ разсыпались въ комплиментахъ передъ хозяйкой дома. Байонъ представилъ своего друга; новоприбывшіе были приняты какъ старые знакомые, съ радушіемъ, безъ удивленія.

Роза Эстеръ очень просто одѣтая въ лиловое барежевое платье съ маленькимъ вырѣзомъ сидѣла на кушеткѣ.Неподвижность головы, выпрямленная спина, рѣдкія движенія, — все въ ея позѣ указывало на преднамѣренную сдержанность, на стараніе напомнить о приличіяхъ всякому кто ихъ забудетъ. Ея вытянутое, немного худое тѣло въ своей неподвижности не сохраняло ничего изъ той змѣеобразной прелести которую оноимѣло на сценѣ. Вся прелесть заключалась въ лицѣ напоминавшемъ готическую статуэтку. Раздѣленные на двѣ половины черные волосы гладко лежали на изящной головѣ; они обрамляли правильный овалъ лица на которомъ каждая черта была въ своемъ родѣ совершенствомъ — лобъ, щеки, маленькія круглыя уши, подвижныя ноздри; тонкая линія губъ открывала великолѣпные зубы. Перламутровая блѣдность лица согрѣвалась огнемъ большихъ влажныхъ глазъ скромно прикрытыхъ длинными рѣсницами которыя, казалось, старались погасить внутреннее пламя ума и воли.

Внимательно прислушиваясь къ разговору который она направляла съ большимъ тактомъ вставляя нѣсколько словъ тихимъ и мѣрнымъ голосомъ, Роза Эстеръ, видимо, старалась изгнать изъ своей рѣчи и изо всей своей особы оттѣнокъ актрисы, старалась казаться дамой до кончика ногтей.

Разговоръ шелъ о драматическомъ искусствѣ, о новой піесѣ, о Чехіи откуда Гейльбронъ вывезъ свою драму. Андаранъ заговорилъ объ одномъ своемъ путевомъ воспоминаніи:

--Самое сильное впечатлѣніе которое у меня осталось отъ Праги — это впечатлѣніе еврейскаго кладбища съ его унылыми и разбросанными могилами; я какъ сейчасъ вижу одного благочестиваго паломника въ одеждѣ польскихъ Евреевъ: онъ разбиралъ могильныя надписи и искалъ гробницу одного чтимаго въ Польшѣ раввина. Когда онъ нашелъ ее, то бросилъ на нее установленные закономъ три камешка такимъ жалкимъ, трогательнымъ жестомъ…

Но это поэтическое изліяніе не произвело того впечатлѣнія котораго ожидалъ бѣдный Жакъ. Онъ не могъ понять почему въ гостиной вдругъ наступила минута такого холода и молчанія какъ будто онъ самъ бросилъ въ нее эти три камешка. Старый академикъ съ лукавою улыбкой посмотрѣлъ на Гейльброна, на всѣхъ остальныхъ…

Эстеръ снова завела разговоръ, направивъ депутатовъ на тему въ которой они неистощимы, на ихъ парламентскую кухню. Когда они оживились при обсужденіи послѣднихъ интригъ, она робко спросила:

— Извините мое невѣдѣніе, но правда ли что намъ грозитъ министерскій кризисъ?

— Наша партія всегда надѣется на министерскій кризисъ, нравоучительно замѣтилъ Асермъ. — Я въ самомъ дѣлѣ думаю что это счастливое событіе не далеко.

Андаранъ выразилъ свое удивленіе.

— Можетъ ли быть? Всѣ депутаты центра которымъ я сегодня былъ представленъ показались мнѣ такими спокойными и увѣренными. На горизонтѣ нѣтъ ни одного опаснаго запроса, говорили они мнѣ.

— Любезный собратъ, возразилъ Асермъ, — никто не спотыкается объ опасные запросы; министры всегда падаютъ, поскользнувшись объ апельсинную корку въ такую минуту когда этого менѣе всего можно ожидать. Вы сами увидите это и, какъ мнѣ кажется, очень скоро. Они засидѣлись слишкомъ долго и сдѣлали много недовольныхъ. Мнѣніе страны переходитъ налѣво

— Мнѣніе страны! Гдѣ вы нашли такого сказочнаго звѣря? со смѣхомъ спросилъ одинъ изъ журналистовъ.

— Какъ гдѣ? въ вашихъ столбцахъ, любезный собратъ; вы торгуете этимъ товаромъ.

— Благодарю. Скажите какое мнѣніе вамъ угодно, льстецъ, и мы вамъ его подадимъ.

Громкій взрывъ смѣха раздался въ отвѣтъ на это заявленіе.

— И въ такомъ случаѣ власть очутится въ рукахъ господина Мирво? съ невиннымъ видомъ спросила Эстеръ.

— Мирво?! почему Мирво? послышалось со всѣхъ сторонъ.

— Право не знаю… Я вижу что сказала глупость… Я слышала это предположеніе отъ моего директора г. Треву. Когда онъ занимался торговыми дѣлами, онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ г. Мирво который, кажется, былъ тогда министромъ.

— Мирво былъ министромъ? Фабрикантъ суконъ Мирво? Фелинъ перебиралъ свои воспоминанія. — Когда же это? Вы помните это, Асермъ?

— Постойте, сказалъ подумавъ Аристидъ; — да, мнѣ помнится что онъ былъ министромъ торговли во времена Гамбеты. Онъ былъ даже пріятелемъ великаго человѣка. Ихъ теперь осталось немного. Мирво — памятникъ древности, его надо чтить.

— Онъ полезная фигура, перебилъ журналистъ, — запасное орудіе.

— Г. Мирво человѣкъ съ вѣсомъ, съ большимъ вѣсомъ, вставилъ баронъ Сенда. — Его имя произвело бы прекрасное впечатлѣніе въ дѣловомъ мірѣ. Но, однако, мнѣ пора уходить; мнѣ еще надо быть сегодня въ императорскомъ посольствѣ, я забѣжалъ на минуточку. Прекрасная сосѣдка, я осмѣлюсь напомнить вамъ о просьбѣ баронесы: она умоляетъ васъ пріѣхать къ намъ въ четвергъ и продекламировать нашимъ друзьямъ чудные стихи г. Гейльброна, вашу восхитительную сцену V акта. Моя жена будетъ такъ рада вашему знакомству.

— Передайте, пожалуйста, мою благодарность баронесѣ. Я употреблю всѣ усилія, но не смѣю дать окончательнаго слова. Вѣроятно, въ этотъ день г. де-Кермагекъ вернется изъ своего печальнаго путешествія, и я должна буду предоставить свое время въ распоряженіе моего стараго друга: его горе будетъ нуждаться въ поддержкѣ дружбы.

— Поставимъ свѣчку бретонскому покойнику, шепнулъ Асермъ на ухо Байону. — Мы обязаны сегодняшнимъ вечеромъ отсутствію стараго дракона. Бѣдный маркизъ! прибавилъ онъ вслухъ, — онъ вѣчно кого-нибудь хоронитъ! настоящій погребальный геній!

— Вы хотите сказать геній вѣрности? сухо перебила его Роза Эстеръ и бросила строгій взглядъ на неисправимаго Аристида; она никогда не допускала тѣни шутки надъ маркизомъ.

— Баронъ, прежде чѣмъ уходить, подарите мнѣ добрый совѣтъ! Тамъ въ передней есть гравюра Роберта Нантейля, продавецъ оставилъ ее здѣсь мнѣ на соблазнъ, и я хотѣла бы спросить о ней ваше мнѣніе какъ мнѣніе знатока.

Съ этими словами Роза Эстеръ вышла за барономъ въ переднюю и осталась тамъ минуты двѣ. Фелинъ воспользовался ея отсутствіемъ чтобы разказать новымъ слушателямъ свой анекдотъ о Трантезо и г. де-Кермагекѣ.

— Если бы онъ былъ здѣсь, то мы ни за что не видали бы здѣсь Гедеона.

Входившая въ комнату Эстеръ услыхала послѣднія слова Оливье. Она сдѣлала нетерпѣливое движеніе.

— Право, г. де-Фелинъ вы способны перессорить весь свѣтъ. Все это очень преувеличено. Я знаю что между ними было недоразумѣніе и очень желала бы прекратить его. Пожалуйста не раздувайте его!

Асермъ сталъ прощаться: ему надо было еще докончить журнальную статью. Эстеръ удержала его на минуту въ углубленіи окна затѣмъ чтобы сказать ему нѣсколько словъ рѣзкимъ и повелительнымъ голосомъ совсѣмъ не похожими на ея обыкновенный тонъ.

— Итакъ вы ждете несомнѣннаго кризиса?

— Да.

— Въ такомъ случаѣ постарайтесь устроить такъ чтобы Мирво былъ главою будущаго кабинета.

— Что за выдумка! Откуда у васъ такое пристрастіе къ этому соломенному болвану?

— Мало сказать: пристрастіе. Я хочу чтобы Мирво былъ президентомъ совѣта. У меня есть на это свои причины. Вы поняли меня?

— Но это невозможно! У насъ есть обязательства по отношенію къ Бутвьержу.

— Я не знаю возможно ли это; я знаю что это необходимо. Посадите Бутвьержа куда хотите на другое мѣсто. Президентство должно достаться другому. Я только-что говорила объ этомъ съ барономъ: онъ очень стоитъ за эту комбинацію. Я обѣщала Сенда вашу неограниченную поддержку… Кстати, онъ находитъ вполнѣ разумною вашу мысль занять мѣсто секретаря. Академіи Искусствъ; оно какъ разъ по васъ сдѣлано… Итакъ сдѣлайте мнѣ одолженіе и немедленно примитесь за подготовленіе министерства Мирво и въ палатѣ, и въ газетахъ.

Она остановила на Аристидѣ прямой, полный недосказанныхъ намековъ взглядъ который долженъ былъ напомнить ему обязательства и надежды не одного рода. Депутатъ молча поклонился въ знакъ повиновенія полученнымъ приказаніямъ и удалился. Роза Эстеръ улыбаясь подошла къ своимъ гостямъ.

— Извините меня, милый г. де-Фелинъ, сказала она, — я сейчасъ была съ вами немножко рѣзка, но вы же за то и въ воинственномъ настроеніи сегодня. Я готова побиться объ закладъ что вы опять воевали сегодня съ вашимъ невозможнымъ префектомъ.

— Я только это и дѣлаю. Отвратительный сектантъ который отбиваетъ у меня голоса!

— А вѣдь среди нихъ бываютъ премилые! Г. Треву представилъ мнѣ въ тотъ вечеръ одного маленькаго префекта съ очень хорошими манерами и съ разорванными отъ аплодисментовъ перчатками. Да онъ даже кажется восхищался вами; онъ говорилъ г. Треву что служилъ въ вашемъ департаментѣ и надѣялся снова попасть туда, если бы ихъ общему другу г. Мирво удалось стать главой министерства. Какъ его имя? Салуа, Саруа…

— Сануа! Премилый малый: одинъ изъ тѣхъ республиканцевъ съ которыми можно толковать. Такъ онъ вамъ говорилъ это?

— Боже мой, конечно нѣтъ, не мнѣ! Развѣ я вмѣшиваюсь въ эти дѣла? Слушая васъ и въ самомъ дѣлѣ заразишься вашею политическою лихорадкой!

Эстеръ взглянула на часы которые показывали половину двѣнадцатаго.

— Мнѣ очень совѣстно, но я должна васъ всѣхъ прогнать. Мой докторъ велитъ мнѣ спать какъ можно больше: эта роль такъ утомительна, а завтра утромъ у меня еще репетиція. Я отъ души благодарна вамъ всѣмъ, господа, за то что вы не отказали мнѣ въ своемъ поощреніи и совѣтахъ.

Гости встали и направились къ двери съ тою медленностію движеній которую обнаруживаютъ люди уходя отъ хорошенькой женщины изъ театральнаго міра: каждому хочется уйти послѣднимъ, у каждаго мелькаетъ тщеславная надежда что его быть-можетъ задержатъ… Эстеръ выразила свое уваженіе къ старому академику тѣмъ что проводила его до двери передней.

— Дорогой мой учитель, я прошу вашего голоса для моего молодаго поэта на то время когда онъ перестанетъ быть молодымъ.

И она показала рукой на Гейльброна который въ продолженіе всего вечера ко всему прислушивался, приглядывался и не проронилъ ни слова.

— Успокойтесь, онъ будетъ, будетъ академикомъ, кашляя проговорилъ старикъ. — Мы постараемся перемереть чтобъ угодить вамъ, моя красавица. Я обѣщаю вамъ мой голосъ, молодой человѣкъ.

— Благодарю васъ за него! А если вы будете такъ любезны что приведете ко мнѣ г. главнаго завѣдующаго, то предупредите меня заранѣе: я чувствую себя такою маленькою дѣвочкой что заранѣе робѣю при мысли видѣть его у себя. Ахъ, я было и забыла… г. Байонъ!

Она подозвала Эльзеара надѣвавшаго пальто въ передней.

— Извините, г. Байонъ! Подарите мнѣ еще минутку: мнѣ надо попросить васъ объ одномъ маленькомъ одолженіи.

Остальные гости бросили на отличеннаго счастливца тотъ злобно-завистливый взглядъ которымъ люди всегда награждаютъ человѣка выигравшаго первый выигрышъ въ лотереѣ.

— Положительно, сказалъ Фелинъ своимъ спутникамъ выйдя на улицу, — и въ театрѣ, и въ палатѣ счастіе везетъ только однимъ соціалистамъ! Если бы Кермагекъ могъ видѣть изъ своего вагона Байопа въ этомъ гнѣздышкѣ!

И онъ зашагалъ подъ руку съ Жакомъ напѣвая:

Un marquis sage

Est en voyage…

ГЛАВА X.
Между родными.

Когда дверь затворилась за уходившими гостями, Эльзеаръ спросилъ съ вѣжливою готовностію:

— Чѣмъ могу я быть полезенъ?

Роза Эстеръ сидѣла въ задумчивости и отвѣтила не сразу:

— А вы? вѣрите вы. въ близость кризиса?

— О! вы знаете что мы, соціалисты, весьма равнодушны къ этимъ постояннымъ случайностямъ.

— Однако, если бъ это случилось, то кому отдалибы вы свое предпочтеніе? Г. Мирво?

— Онъ ли, другой ли — все равно. Всѣ они стоятъ другъ друга. Но, продолжалъ съ улыбкой Байонъ, — вы меня заинтересовали этимъ суконщикомъ-гугенотомъ. Какъ вы… ему покровительствуете! Вы хорошо знаете его?

— Я его никогда не видала.

За этими словами послѣдовало долгое молчаніе. Эстеръ сѣла на низенькое кресло около молодаго человѣка передъ каминомъ и принялась мѣшать горячіе уголья. За этимъ занятіемъ вся ея маленькая фигурка точно оттаяла и ожила. За минуту передъ тѣмъ недвижимое въ своей окаменѣлости тѣло этой женщины пробуждалось къ жизни. Маленькія ножки оперлись на каминную рѣшетку, плечи нагнулись надъ огнемъ. Во всемъ этомъ не было ни тѣни грубаго, вызывающаго кокетства; это скорѣе было естественное движеніе молодой дѣвушки которая сбрасываетъ съ себя стѣсненіе послѣ ухода «чужихъ» и остается на-единѣ съ членами своей семьи.

Наконецъ, она отвела глаза отъ пылающаго камина и посмотрѣла прямо въ лицо Эльзеару.

— Послушайте. Я не хочу хитрить съ вами. Я буду очень откровенна, такъ какъ можетъ-быть не была никогда, ни съ кѣмъ. Знаете вы, у кого вы въ гостяхъ?

— Я? у самой очаровательной, самой милой изъ…

— О! безъ мадригаловъ! Мой вопросъ серіозенъ. Отвѣчайте. Если вы въ самомъ дѣлѣ не подозрѣваете у кого вы въ домѣ, то не говоритъ ли вамъ тайный инстинктъ что вы здѣсь въ безопасности… такъ-сказать въ семьѣ… въ своей семьѣ?

— Что вы хотите этимъ сказать?

Искреннее недоумѣніе выразилось на лицѣ Эльзеара.

— Я говорю это въ буквальномъ смыслѣ. Но сначала простите одинъ нескромный вопросъ. Видаетесь вы съ вашими родственниками, сыновьями знаменитаго Давида Байона, потомками вашего дѣда Авеля?

— О! это такое дальнее родство! Имъ нѣтъ никакого дѣла до меня; я не могу представить себѣ этихъ осторожныхъ чиновниковъ подъ руку со свирѣпымъ соціалистомъ. Мнѣ даже иногда становится смѣшно при мысли о томъ какъ стѣсняетъ ихъ моя фамилія.

— Я думаю что вы ошибаетесь. Вы не знакомы съ Жозефомъ Байономъ, префектомъ Жиронды?

— Я встрѣтился съ нимъ раза два-три въ залѣ Мира. Мы кланяемся другъ другу и обмѣниваемся нѣсколькими словами. Онъ вѣжливый человѣкъ.

— А братъ его Луи-Наполеонъ, директоръ банка Натана и Сальседо?

— Я встрѣчаю его у барона Сенда. Онъ былъ прямой человѣкъ, но мы не близки.

— Я не говорю вамъ объ Альфонсѣ, инспекторѣ университета. Вѣроятно, вы никогда не узнаете этого робкаго ученаго, и онъ васъ также. Но знаете ли вы что онъ былъ женатъ въ первый разъ на Эмиліенѣ Бюисоне, дочери одного торговца въ Монтобанѣ, гдѣ онъ тогда былъ професоромъ?

— Признаюсь что мои свѣдѣнія въ этой области очень смутны. Но почему еы-то сами такъ заинтересованы?..

— Погодите. Эмиліена оставила ему дочь. Выросши въ средѣ професоровъ и пасторовъ, начиненная всякими атестатами, восемнадцатилѣтняя дѣвочка слыла за какое-то чудо въ Монтобанѣ. Достойный професоръ придумалъ бы университетъ и педагогію, если бы ихъ не существовало, — онъ не допускалъ и не понималъ другой карьеры для своихъ дѣтей. Онъ рѣшилъ довести свою старшую дочь до высшихъ ступеней іерархіи женскаго образованія и отдалъ ее въ высшую нормальную школу въ Фонтенэ. Въ одинъ прекрасный день, послѣ двухъ лѣтъ примѣрныхъ занятій замѣчательная ученица внезапно изчезла, и никто никогда больше не слыхалъ о ней. Умерла ли она, пропала ли, была ли похищена какимъ-нибудь лордомъ? Этотъ вопросъ интересовалъ очень немногихъ. У Альфонса Байона было достаточно дѣтей отъ втораго брака чтобы можно было затеряться въ ихъ числѣ. Прошло четыре года, все забылось. За исключеніемъ нѣсколькихъ близкихъ лицъ, да можетъ-быть префекта полиціи, никто не подозрѣваетъ что дочь университетскаго инспектора, ученица Фонтенэ, прилежная Эстеръ Байонъ скрывается теперь въ лицѣ вашей покорной слуги Розы Эстеръ изъ театра Porte-St.-Martin…

— Какъ? вы…

— Я ваша недостойная кузина! Съ этими словами молодая женщина сдѣлала реверансъ съ. шаловливою улыбкой, озарившею неожиданною прелестью ея обыкновенно серіозное лицо. О! дальняя, очень дальняя кузина, настоящее имя которой навсегда будетъ погребено подъ ея театральнымъ именемъ. — Это вамъ непріятно? мило прибавила она.

— Напротивъ, я въ восторгѣ! весело возразилъ Эльзеаръ.

— Да, у васъ нѣтъ предразсудковъ, и вы поймете меня.. Меня вывело изъ Фонтенэ не какое-нибудь пошлое приключеніе, а обдуманное рѣшеніе. Я сравнила лежавшее передо мной унылое поприще учительницы, тусклое, лишенное горизонта, и безграничныя перспективы театра, независимость, богатство, славу. Какая разница! У меня составился свой собственный планъ, свои стремленія. Я шла на сцену не за тѣмъ чтобъ искать легкой жизни, безпорядка и низкимъ образомъ нажитыхъ денегъ. Я ждала большаго и лучшаго, я ждала истиннаго престола царицъ будущаго. Но если я до конца доскажу свою мысль, то вы пожалуй сочтете меня синимъ чулкомъ…

— Нѣтъ, говорите, сказалъ заинтересованный Эльзеаръ.

— Можетъ-быть вы признаете за дѣвушкою прошедшей Фонтенэ, — а я всегда останусь благодарна своимъ учителямъ за то умственное превосходство которое они мнѣ дали и которое я ежедневно ощущаю въ соприкосновеніи съ разными тупицами, — можетъ-быть вы признаете за такою дѣвушкой право немножко судить объ исторіи и людяхъ. Въ Парижѣ, не правда ли, осталась одна идея общая всѣмъ — удовольствіе? и слѣдовательно, одно прочное учрежденіе — театръ; и женщина театра, если только она сколько-нибудь выходитъ изъ рамокъ посредственности, уже и теперь является ровней и соперницей самыхъ счастливыхъ, самыхъ уважаемыхъ женщинъ. Еще немного — и даровитая, прекрасная, знаменитая актриса станетъ единственною женскою властью, единственнымъ направляющимъ рычагомъ въ этомъ разлагающемся мірѣ, подобно тому какъ при такихъ же условіяхъ нѣкогда были царицами Аспазіи Имперіи… Но къ чести нашего вѣка нѣчто перемѣнилось: для такой власти надъ обществомъ мало быть распущенною куртизанкой. Теперь нужны приличія, умѣніе держать себя и та умственная культура, безъ которой ни мущина, ни женщина не способны ни на что великое. Актриса съ такимъ оружіемъ въ рукахъ одна сможетъ возстановить истинную французскую крѣпость, диктаторскій салонъ, гдѣ все подготовляется и все оканчивается. Вы не смѣетесь, Эльзеаръ, — вѣдь вы позволите мнѣ въ качествѣ кузины такъ называть васъ? — вы не смѣетесь, потому что вы въ своей сферѣ тоже построили великое будущее на логической мечтѣ, будущее гораздо крупнѣе, выше моего, великое какъ вашъ геній! Но я знаю о васъ многое и догадываюсь объ еще большемъ. Вы съ ранней молодости занимались преобразованіемъ міра въ своихъ мысляхъ, а теперь ваша дѣятельность преобразуетъ его въ дѣйствительности съ тою смѣлостію и силой желанія которыя отличаютъ людей нашей расы и отмѣчаютъ ихъ для управленія міромъ.

Байонъ слушалъ, плѣненный и взволнованный отголоскомъ своихъ прежнихъ мыслей и воспоминаній. Она попадавъ цѣль: да, онъ узнавалъ себя, свой первый образъ въ этой родственной и, какъ она говорила, логической мечтѣ. Да, это говорила истая представительница рода Байоновъ съ продуманными и неудержимыми порывами, съ умомъ и сильною волей ихъ племени.

— Чтобы подняться туда куда я хочу, продолжала она, — необходимо извѣстное посвященіе: надо стать членомъ священнаго дома, Мольерова дома. Являясь повсюду искательницею приключеній, актриса только тамъ становится должностнымъ лицомъ имѣющимъ право на уваженіе народа. Получить доступъ въ Comédie Franèaise — вотъ первая ступень того пре. стола на которомъ актриса будущаго станетъ офиціальною властительницей Парижа. Я все время думала объ этомъ и даже сдѣлала нѣсколько попытокъ. Первую изъ нихъ взялъ на себя добрѣйшій г. де-Кермагекъ знавшій о моемъ желаніи. Это было самымъ геройскимъ дѣломъ его жизни. Онъ, нога котораго никогда не была ни въ одномъ министерствѣ, онъ однажды утромъ отправился въ министерство народнаго просвѣщенія. Робко, неловко бѣдный старикъ обратился къ министру. Удивленный и польщенный необычнымъ поступкомъ надменнаго маркиза, министръ совсѣмъ растаялъ и почти далъ слово. Къ несчастію, въ то время на душѣ у г. де-Кермагека былъ еще одинъ священникъ лишившійся мѣста. Желая облегчить свою совѣсть, онъ кстати попросилъ и о немъ. Почти сдавшись на первую просьбу, министръ вдругъ заупрямился относительно второй. Природа маркиза взяла верхъ: онъ разгорячился и обошелся въ концѣ концовъ съ министромъ какъ съ послѣднимъ лакеемъ. Я страшно смѣялась вечеромъ когда онъ пришелъ съ извиненіями и разказалъ мнѣ эту сцену. Я утѣшила его: это было великолѣпно. Я не могла придумать лучшаго начала для моего дѣла: начатое такимъ образомъ свысока маркизомъ де-Кермагекомъ, оно должно было навсегда остаться въ головахъ чиновниковъ, а это главное. Теперь послѣ громкаго успѣха «Гуситовъ» дверь Французской Комедіи легко отворится для меня; надо только имѣть во главѣ власти человѣка который далъ бы мнѣ ключъ отъ нея. Вотъ здѣсьто мы и должны вернуться къ Мирво.

— Позвольте, я не совсѣмъ понимаю: вѣдь вы его не знаете?

— Да я не о немъ и забочусь. Его считаютъ посредственностію, ограниченнымъ піетистомъ котораго всегда ведетъ чья-нибудь умѣлая рука. И рука эта теперь принадлежитъ моему дядѣ, префекту Жозефу Байону. Онъ былъ правителемъ департамента торговли въ то время какъ Мирво занималъ постъ министра торговли, и въ сущности дѣлалъ все. Тоже самое было бы и теперь. Пусть только Мирво усядется на это мѣсто, и я менѣе чѣмъ черезъ полгода буду въ Comédie Franèaise.

— Стало-быть вы думаете что можно силою подѣйствовать на театральный комитетъ?

— На него дѣйствуютъ не силою, а орденами.

— Позвольте мнѣ въ свою очередь на правахъ друга задать вамъ нескромный вопросъ. Изъ вашихъ словъ я могу заключить что ваша семья, т. е. отецъ и дядя простили васъ?

— Ахъ, сказала она со вздохомъ, — мой отецъ другое дѣло! Это человѣкъ науки, праведникъ съ душою ребенка. Онъ и до сихъ поръ сидѣлъ бы въ Монтобанѣ среди своихъ книгъ и занятій, если бъ его не подняли сильныя руки братьевъ. Когда поднимается бурная волна, то она выноситъ на поверхность и неподвижныя морскія травы. Такъ и мы, Байоны: мы никого не оставляемъ по дорогѣ. Можетъ-быть когда-нибудь мой бѣдный отецъ и согласится меня увидать, но надо чтобы прошло много времени прежде чѣмъ онъ сможетъ простить мнѣ мое бѣгство изъ Фонтенэ, мою измѣну университетскому знамени. Съ дядями я не боюсь ничего подобнаго. Они люди практичные. Когда я выступила фигуранткой, они сдѣлали гримасу и замолчали обо мнѣ какъ о мертвой. Дядя Наполеонъ первый вернулся ко мнѣ: финансисты не пуритане. Съ тѣхъ-поръ какъ успѣхъ возвысилъ мою цѣнность, этотъ милый человѣкъ осыпаетъ меня своимъ вниманіемъ и обходится со мной какъ съ равною. Однажды онъ привелъ ко мнѣ и префекта. Мы поняли другъ друга и обмѣнялись нѣсколькими словами. Если онъ нуженъ мнѣ для моего поступленія во Французскую Комедію, то я нужна ему еще больше для того чтобъ онъ могъ взобраться на то мѣсто съ котораго онъ можетъ-быть мнѣ полезенъ. Кто думалъ о министерствѣ Мирво? А вотъ оно уже пущено въ ходъ. Въ него запряженъ Асермъ котораго я держу въ рукахъ посредствомъ многихъ нитей, а онъ мастеръ на эти дѣла. И въ палатѣ, и въ газетахъ онъ будетъ устилать путь Мирво и создастъ то состояніе общественнаго мнѣнія въ которомъ имя политическаго дѣятеля сначала становится возможнымъ, потомъ неотвязчивымъ, неизбѣжнымъ. Двое журналистовъ которыхъ вы здѣсь видѣли докончатъ дѣло. Фелинъ схватилъ приманку и поработаетъ надъ тѣмъ чтобъ умилостивить правую. Одинъ мой знакомый офицеръ состоящій при штатѣ президента подготовитъ путь, закинувъ имя Мирво въ разговорахъ Елисейскаго дворца. Потомъ Дюпютель предложитъ его своею парламентскою властію, слѣдуя указаніямъ Сенда который держитъ его въ рукахъ и которому я доказала всю выгодность такой комбинаціи, гдѣ мои дяди Байоны будутъ играть первенствующую роль. Есть и еще люди которые занимаются этимъ. Я говорю вамъ что все уже устроено. Вы засмѣетесь если я вамъ скажу что строгій Мирво по совѣту Жозефа хотѣлъ явиться ко мнѣ съ церемоннымъ визитомъ. Я велѣла отговорить его отъ этого. Тупоумный! Однако, тѣмъ не менѣе онъ будетъ министромъ, я этого хочу.

Рука Эстеръ вздрогнула нервнымъ движеніемъ. Эльзеаръ смотрѣлъ на эту маленькую ручку игравшую щипцами и думалъ что она сплела и накинула на весь Парижъ изъ глубины своего молчаливаго дома широкую сѣть которая должна была непремѣнно вытянуть желаемое министерство. Онъ смотрѣлъ на эту ручку съ любовію: ему нравилась ея грація и сила.

— Вы не разсердитесь на меня, если я въ своемъ нескромномъ любопытствѣ зайду еще дальше и спрошу васъ что думаетъ объ этомъ вашъ… вашъ другъ, несговорчивый маркизъ?

Лицо Эстеръ, повеселѣвшее при ея разказѣ о своихъ великихъ планахъ, снова приняло серіозное выраженіе съ оттѣнкомъ легкой грусти.

— Объ этомъ предметѣ я тоже буду говорить съ вами свободно, но вы не повѣрите моей откровенности: это слишкомъ сложно и запутанно. Г. де-Кермагекъ есть единственный долгъ который признаетъ моя совѣсть и единственная истинная привязанность которую чувствуетъ мое сердце. Онъ подобралъ меня съ нѣжностію и уваженіемъ, въ то время какъ по уходѣ изъ Фонтенэ я бродила по улицамъ и тщетно стучалась въ двери маленькихъ театровъ. Мы, Байоны, не правда ли, честны въ своихъ разчетахъ и строго платимъ долги? Я обязана этому старику порядочностію своей жизни и единственною прочною привязанностію которая была мнѣ защитой; привязанностію отеческою… теперь… вѣрьте или не вѣрьте мнѣ — какъ хотите. Я люблю его за благородство его чувствъ; я люблю его, странно сказать, за все что въ немъ есть чуждаго и недоступнаго моей природѣ, за все что въ немъ есть добраго и прекраснаго. Я люблю его моимъ фонтенейскимъ нравственнымъ складомъ, тѣмъ идеализмомъ который намъ старались тамъ внушить. А съ другой стороны, я суевѣрна: г. де-Кермагекъ мой фетишъ; мнѣ кажется что какъ только эта великая тѣнь умершаго прошлаго отойдетъ отъ меня, мнѣ все перестанетъ удаваться. Я принесла не мало жертвъ чтобъ избавить его отъ этого горя… Что онъ думаетъ о скоропреходящихъ вещахъ, о которыхъ мы только-что говорили съ вами? Онъ не видитъ ихъ, онъ живетъ выше ихъ. Это не есть обманъ, когда скрываешь отъ человѣка то что его не занимаетъ, что для него не существуетъ. Г. деКермагекъ считаетъ себя несчастнымъ, а я, на мой взглядъ, не знаю существа счастливѣе его, потому что не знаю никого кто обладалъ бы такою силой самообмана.

— Я продолжаю васъ мучить, снова заговорилъ Эльзеаръ, и въ голосѣ его звучала маленькая досада и подозрительность, — но развѣ ваша жизнь не измѣнится съ тѣмъ достаткомъ который является слѣдствіемъ крупныхъ театральныхъ успѣховъ?

— Спрашивайте откровеннѣе! Вы хотите сказать что мое скудное жалованье не обезпечило бы моего существованія безъ поддержки г. де-Кермагека? Бѣдный старикъ! Цвѣты, мелочи, иногда старинная бездѣлушка въ день моихъ именинъ — вотъ все что я получаю отъ него, и средства его не позволяютъ ему большихъ подарковъ. Этотъ старый домъ, въ которомъ вы сидите, составляетъ мое наслѣдство отъ матери. А если въ началѣ моей карьеры, этой ужасной театральной карьеры, и были жестокія минуты… отреченія… вызванныя суровою необходимостію, — вы видите, я ничего не скрываю, — то не заставляйте меня вспоминать о нихъ, Эльзеаръ, дайте мнѣ забыть часы мученій. Вотъ уже двѣ недѣли какъ директоры театровъ обрываютъ звонки у дверей чудесной Марты; отнынѣ я буду сама себѣ госпожей и буду свободна въ своемъ выборѣ, если это сердце котораго мнѣ до сихъ поръ было некогда слушать заговоритъ когда-нибудь. Я надѣюсь что оно никогда не увлечетъ меня до такихъ слабостей которыя выставятъ моего стараго друга въ смѣшномъ видѣ и опозорятъ имя которое я должна хранить.

— Имя которое вы должны хранить?

Эстеръ закусила свои тонкія губы, какъ бы желая вернуть необдуманно вылетѣвшее слово.

— Ну, да, конечно! Всѣ знаютъ что я до извѣстной степени пріёмная дочь маркиза. Я хотѣла сказать только это. Вы меня поймете и не предположите во мнѣ нелѣпыхъ мыслей, отъ которыхъ мой умъ такъ далекъ.

Но Эльзеаръ въ эту минуту и не думалъ придавать тайный смыслъ ея словамъ. Самолюбіе мущины было задѣто въ немъ тою преградой которую она вдругъ ставила возможности его увлеченія ею въ будущемъ. Онъ продолжалъ почти со злостію:

— Развѣ г. де-Кермагекъ не знаетъ вашего происхожденія? Оно должно нѣсколько коробить его предразсудки.

— Онъ знаетъ только что я покинула одну изъ тѣхъ школъ которыя онъ ненавидитъ и приписываетъ этотъ прекрасный поступокъ упрекамъ моей совѣсти. Зачѣмъ разочаровывать его, если онъ отъ этого меня еще больше любитъ? Надо быть гибкою, не правда ли?

И какъ бы желая доказать это, она встала съ волнообразно граціознымъ движеніемъ всего тѣла и улыбаясь посмотрѣла на молодаго человѣка. Она видѣла что лицо Эльзеара омрачилось во время ея послѣднихъ отвѣтовъ и хотѣла разсѣять это облачко неудовольствія. Она сѣла ближе къ нему и, ласково наклонясь надъ ручкой его кресла, сказала:

— Однако, довольно говорить обо мнѣ. Теперь я начну разспрашивать. Зачѣмъ вы забываете свою мать, Эльзеаръ? Рахиль умная женщина, и она васъ любитъ. Старуха мать работаетъ для того чтобъ обогатить своего забывчиваго сына, опьяненнаго борьбою и славой. Она только-что начала одно крупное дѣло въ компаніи барона Сенда — разработку залежей каинита въ Ангальтскомъ герцогствѣ. Очень выгодное предпріятіе, по словамъ барона.

— Вы стало-быть поддерживаете отношенія съ моею матерью?

— Я встрѣчаю ее иногда: вѣдь мы такіе близкіе сосѣди! Но я чаще вижусь съ вашею сестрой у одной дамы которая давала уроки музыки намъ обѣимъ. Мы болтаемъ. Мнѣ сдается что она задалась одною мыслію: она ждетъ чтобъ этотъ вѣтреникъ де-Фелинъ съѣлъ послѣднія крохи отцовскаго наслѣдства и тогда предложитъ ему свою руку для того чтобы выкупить у ростовщиковъ его замокъ. Но я боюсь что она лелѣетъ напрасную мечту: Фелинъ никогда не видалъ ея, а время идетъ. Нѣтъ, вы не должны забрасывать своей матери, мой другъ, и должны сблизиться съ другими Байонами.

— Что вы говорите?! Чтобы на нихъ свалился родственникъ-соціалистъ!

— Милый мой кузенъ, со всѣмъ вашимъ умомъ вы все-таки большой ребенокъ. Такой соціалистъ какъ вы, глава партіи, распространитель идей, гроза министерствъ и вмѣстѣ съ тѣмъ человѣкъ умѣющій жить свѣтскою жизнію, сохраняющій отношенія съ блестящимъ обществомъ, парижскій Лассаль какъ васъ называютъ, — такой соціалистъ перестаетъ быть пугаломъ и становится драгоцѣннымъ союзникомъ. Когда вы бросились въ соціалистическій водоворотъ, старшіе Байоны, конечно, застонали какъ они застонали и отъ моего поступленія на сцену. Если теперь они прощаютъ мой успѣхъ, то во сколько разъ больше они гордятся вашимъ! Имъ только хочется чтобы вы вложили его въ общій семейный фондъ, и вы должны это сдѣлать, Эльзеаръ. Боже мой, что съ нами будетъ при всеобщей враждѣ къ намъ если мы не сплотимся какъ можно тѣснѣе? Соединенные вмѣстѣ мы непобѣдимы, потому что имѣемъ точки опоры въ каждомъ лагерѣ. Мои дяди это прекрасно понимаютъ. Я знаю что они подстерегаютъ и ждутъ васъ, собираютъ о васъ самыя подробныя свѣдѣнія. Какъ только Жозефъ подъ рукою Мирво возьметъ бразды правленія въ свои руки, онъ сейчасъ же постарается дать и вамъ доступъ къ участію въ немъ. Поэтому, шаловливо прибавила она, — вы потрудитесь перевести стрѣлку на надлежащій путь и пропустить поѣздъ Мирво-Байонъ, о выходѣ котораго уже дано знать! Этимъ вы, во-первыхъ, обяжете свою маленькую кузину, а затѣмъ проложите и себѣ скорѣйшій путь къ до, стиженію власти.

— Это не можетъ быть серіозно! Между властью и нами лежитъ цѣлая пропасть.

— Говорите не нами, а мною, потому что вы единственный человѣкъ своей партіи. Пропасти никакой нѣтъ, а есть небольшой ровъ, да и тотъ съ каждымъ днемъ засыпается. Сила вещей толкаетъ этихъ людей на вашу сторону, и для соединенія съ ними вамъ остается только стоять на мѣстѣ и проститься съ двумя-тремя утопіями.

— Вы плохо знаете меня. Не смотря на внѣшній видъ скептика который я принимаю въ обществѣ, я вѣрю въ свои идеи и не поступлюсь ни одною изъ нихъ.

— Я знаю вашъ идеализмъ и люблю его. Безъ этой пары крыльевъ ничего нельзя сдѣлать, но надо чтобъ идеализмъ умѣлъ дѣлаться практичнымъ; это-то и есть наше преимущество предъ другими. Ваши идеи останутся безплодными если ихъ не оживитъ жажда власти. Что такое мысли безъ примѣненія? Это мечты.

— Можетъ-быть. Я хочу сообщить эти мечты всему человѣчеству.

Почти ту же фразу ему когда-то сказала Дарья, и онъ теперь произнесъ ее какъ заученный урокъ, какъ слабый отзвукъ чужаго голоса. Эстеръ поняла это; ея внимательные глаза ясно читали въ этомъ сердцѣ. Она откинулась на спинку кресла съ удрученнымъ видомъ.

— Правда, я говорю напрасно. Я имѣю дѣло со слишкомъ сильнымъ противникомъ. Я была глупа, думая что мой голосъ можетъ взять верхъ надъ голосомъ… надъ тѣмъ голосомъ который говоритъ въ васъ.

Онъ почувствовалъ готовящееся нападеніе и рѣзко спросилъ:

— На какой голосъ вы намекаете?

Эстеръ снова нагнулась впередъ, ласково взяла его за обѣ рука и тихо, робко заговорила съ частыми остановками и колебаніями въ голосѣ:

— Не сердитесь на меня, Эльзеаръ. Меня увлекаетъ безотчетное чувство симпатіи; я не имѣю никакого права на ваше довѣріе. Не бойтесь, я не буду растравлять вашей раны. Одна Рахиль, одна ваша мать могла бы заставить васъ выслушать тѣ слова которыя хотѣли бы вамъ сказать всѣ расположенные къ вамъ люди. Я знаю черезъ нее и черезъ дядей то что знаетъ весь Парижъ и чего вы не стараетесь скрывать. Сначала всѣ ваши радовались перспективѣ открывшейся предъ вами: женитьба на знатной женщинѣ, огромное состояніе, будущность достойная вашихъ дарованій… Но ваша мать и родственники навели справки, и ихъ радость смѣнилась страхомъ. Нельзя полагаться на высокомѣрный капризъ, говорятъ они; эта фантазія никогда не снизойдетъ до брачныхъ плановъ которые, конечно, должны быть у васъ въ головѣ: предубѣжденіе противъ нашего племени такъ сильно у этихъ варварскихъ народовъ! Оно будетъ непреодолимо, будетъ сильнѣе страсти. Съ другой стороны, ихъ безпокоитъ еще и другое: имъ говорятъ что убѣжденія этой… этой знатной особы отличаются такою… безумною, безпредѣльною крайностью которая противорѣчитъ всякому здравому практическому смыслу. Ваши родные уже теперь видятъ ваше будущее; благодаря этому вліянію вы броситесь въ крайности и потерпите крушеніе; вы упадете съ высоты своихъ мечтаній и потеряете въ этомъ разгромѣ все: и высокое счастіе котораго вы ждете отъ другой, и богатую будущность которую вамъ создали ваши дарованія, однимъ словомъ — все!

Эстеръ замолчала, не сводя съ него глазъ. Измѣнившееся лицо Эльзеара выдавало его страданія. Хирургъ копался въ его скрытыхъ ранахъ и обнажалъ его сокровенныя мысли. Да, онъ дѣйствительно дѣлалъ такіе планы, самъ не сознавая ихъ хорошенько! Теперь ему показывали ихъ во всей ихъ ясности. Да и самъ онъ чувствовалъ тѣ же опасенія: всѣ призраки разлетятся; и страсть, и честолюбіе обманутъ его, и вмѣсто спѣлаго плода власти въ рукахъ его очутится погремушка мечты! Эстеръ вслухъ сказала ему то же что въ минуты просвѣтленія ему твердилъ собственный разумъ. Ему казалось что эта женщина.говорила не извнѣ, а внутри его собственной души какъ говоритъ совѣсть, и онъ былъ готовъ побить не какъ иногда мы бываемъ готовы побить совѣсть.

Эстеръ ждала этого дѣйствія своего смѣлаго удара, но она боялась что зашла слишкомъ далеко.

— О! простите меня, Эльзеаръ! вѣдь это говорятъ они — политики, люди разчета. Я женщина и сужу не такъ скоро. Я знаю что она прекрасна, я чувствую что она очень возвышенна и достойна васъ; я понимаю васъ и завидую ей. Слушайтесь только своего сердца, ищите счастія! Уже искать его такимъ образомъ само по себѣ есть счастіе. Есть обиженныя судьбой созданія которыя не знаютъ даже и этого.

Эстеръ замолчала и устремила глаза на огонь. Послѣ долгой паузы Эльзеаръ спросилъ машинально чтобы что-нибудь сказать и уйти отъ собственныхъ мыслей:

— Въ вашихъ послѣднихъ словахъ слышалась жалоба. Значитъ, вы сами несчастливы?

Эстеръ пожала плечами.

— Что за вопросъ? Если вы, мущина, не можете довольствоваться дѣятельностію и работой, то неужели вы думаете что этого довольно для бѣдной женщины? Неужели вы думаете что источникъ счастія котораго жаждутъ всѣ исчерпывается привязанностію старика и пустыми театральными лаврами которые хотѣлось бы сложить къ ногамъ любимаго человѣка, избраннаго, прекраснаго, краснорѣчиваго, стоящаго неизмѣримо выше другихъ людей? Нравственное равновѣсіе и здоровье сердца я испытывала только въ Фонтенэ, въ тотъ короткій періодъ когда я увлекалась учителемъ.

Эстеръ встала, открыла бюро и вынула изъ него связку ученическихъ тетрадей.

— Это мои школьныя тетради, записки лекцій г. Пеко. И я, и мои подруги любили его. И онъ, и мы воображали что интёресуемся его предметомъ; на самомъ дѣлѣ, какъ я поняла позже, мы интересовались кроткимъ мечтателемъ. Я иногда перечитываю громкія фразы которыя насъ увлекали: «Современный нравственный идеалъ… достоинство человѣческой личности… тайна свободы которую носитъ въ себѣ душа… открытый путь къ вѣчной жизни…» Это былъ родъ умственнаго гашиша который мы получали изъ рукъ боготворимаго пророка. Почему онъ такъ скоро надоѣлъ мнѣ? Подумавъ, я отдала себѣ отчетъ. Въ пылкомъ и точномъ умѣ нашей расы есть огонь который сжигаетъ солому этихъ пустыхъ словъ. Насъ не надолго покрываютъ легкимъ лакомъ кальвинизма, но онъ скоро трескается, и настоящій духъ нашихъ отцовъ снова показывается на свѣтъ. Тогда я скоро покинула школу, какъ я вамъ говорила, и пошла искать практическаго приложенія моихъ жизненныхъ силъ къ земной дѣйствительности тамъ гдѣ мы всегда будемъ искать его. Это ничего не значитъ, я все-таки часто переношусь къ тому времени, къ тому короткому душевному опьяненію, и я говорю себѣ что это были хорошіе, счастливые дни, единственные дни когда плодотворныя илюзіи жили въ моемъ сердцѣ. Послушайте какъ это въ самомъ дѣлѣ мило если въ это не вдумываться!

И Эстеръ прочла Байону нѣсколько фразъ изъ философской проповѣди. «Дать ему время оправиться, убаюкать его первыми попавшимися словами какъ баюкаютъ раненаго ребенка», думала она. Эльзеаръ приходилъ въ себя, смотрѣлъ на нее и не сердился больше; напротивъ, онъ восхищался этимъ измѣнчивымъ, многообразнымъ существомъ обладавшимъ такимъ количествомъ разныхъ струнъ на своей внутренней арфѣ. Онъ перебилъ ее и на этотъ разъ спросилъ съ неподдѣльнымъ участіемъ:

— Такъ вы несчастливы, Эстеръ?

Она ничего не отвѣчала. Эльзеаръ показалъ пальцемъ на фортепіано.

— Эстеръ, не сыграете ли вы мнѣ что-нибудь? Говорятъ, у васъ необыкновенный музыкальный талантъ.

Движеніемъ головы Эстеръ указала на часы; на ея лицѣ отразилось удивленіе что такъ поздно, нерѣшительность и грустная неувѣренность.

— Въ другой разъ… видите какъ поздно!

При этихъ словахъ полагавшихъ конецъ ихъ близкой и задушевной бесѣдѣ, при мысли очутиться одному на холодной и темной улицѣ вдали отъ этого очага, Эльзеаромъ овладѣло трусливое малодушіе. На этотъ разъ онъ нагнулся надъ ея кресломъ, взялъ руки молодой дѣвушки и вдругъ съ дрожью въ голосѣ спросилъ:

— Эстеръ, дорогая Эстеръ, великая маленькая Эстеръ, будьте счастливы! Я этого хочу. Что нужно сдѣлать для этого, скажите?

Несказанный восторгъ преобразилъ ея строгій лобъ и большіе влажные глаза. Изъ губъ ея вырвались торопливыя, отрывистыя, счастливыя слова:

— О! ничего, ничего, только одно это слово!.. Это слово ласки! Неужели вы не догадывались что вы были моимъ избраннымъ, жданнымъ, желаннымъ, вы, гордость моего племени?

Еще не потерявъ послѣдняго самообладанія, Эльзеаръ могъ заглянуть внутрь себя: ему казалось что онъ видитъ въ своей душѣ какую-то длинную, бѣлую убѣгающую тѣнь, тѣнь бѣлоснѣжнаго лебедя, которая то скорбно звала его за собою, то какъ будто толкала его прочь отъ себя. Онъ повиновался послѣднему побужденію и безсознательнымъ движеніемъ привлекъ къ себѣ ручки Эстеръ. Тетради которыя она держала вырвались у нея и упали въ каминъ.

— О, мои тетради! тетради добраго г. Пеко!

Поразительно подвижное лицо приняло выраженіе маленькой дѣвочки въ созерцаніи разбитой ею кружки. Быстрымъ движеніемъ она упала на колѣна и попыталась спасти бумагу отъ пламени, но было уже поздно, и она только обожгла себѣ пальцы. Тогда, сдѣлавъ мгновенный поворотъ, она очутилась на колѣнахъ передъ Эльзеаромъ, близко близко къ нему и улыбаясь протянула ему руки, тихо шепча:

— Это была единственная отрада моей души! Нѣтъ больше прошлаго. Замѣни… вся твоя… Довольно борьбы, довольно думъ… Я ждала тебя… Бери меня…

Эльзеаръ исполнилъ желаніе ученицы добраго г. Пеко.

ГЛАВА XI.
Баня ненависти.

Посвященіе Андарана продолжалось. Онъ добросовѣстно приходилъ въ палату. Законодательная работа плохо подвигалась. Питейный законъ обсуждался нѣсколькими спеціалистами передъ пустыми скамьями. Новый депутатъ проводилъ свои дни въ кулуарахъ. Онъ соприкасался съ товарищами и о многихъ изъ нихъ перемѣнилъ заранѣе составленное мнѣніе. Явясь въ Бурбонскій дворецъ съ предубѣжденіями царившими въ обществѣ, Жакъ думалъ встрѣтить тамъ, за немногими исключеніями, глупыхъ и неспособныхъ маріонетокъ которыхъ ежедневно клеймила печать. Для него было настоящимъ и большимъ удивленіемъ — увидать какъ много полезнаго и поучительнаго онъ почерпаетъ изъ ежедневныхъ случайныхъ разговоровъ. Такой-то товарищъ, ничѣмъ особенно не выдававшійся и мало симпатичный ему по убѣжденіямъ, очаровывалъ его въ разговорѣ обширностію своихъ познаній, умѣренностію и справедливостію своихъ взглядовъ; другой сообщалъ ему свѣдѣнія о такихъ предметахъ въ которыхъ онъ чувствовалъ себя полнымъ невѣждой; третій нравился ему своими сужденіями объ отвлеченныхъ вопросахъ. Каждый день онъ открывалъ неизвѣстныхъ законодателей поражавшихъ его своими знаніями или опытностію, располагавшихъ его въ свою пользу свойствами ума или добродушіемъ сердца. Недовѣрчивый къ самому себѣ, Жакъ съ безпокойствомъ думалъ, не кажется ли онъ слишкомъ наивнымъ, слишкомъ маленькимъ мальчикомъ среди столькихъ неоспоримыхъ талантовъ. И онъ задавалъ себѣ вопросъ: какъ согласовать свои ежедневныя наблюденія съ другимъ не менѣе очевиднымъ фактомъ — съ несовершеннымъ и жалкимъ веденіемъ дѣлъ государства этою совокупностію личнымъ способностей.

Въ одинъ прекрасный день, черезъ недѣлю послѣ своего перваго появленія на улицѣ Фортюни, Андаранъ ходилъ взадъ и впередъ по залѣ съ однимъ крупнымъ сѣвернымъ землевладѣльцемъ и обсуждалъ сахарный вопросъ, какъ вдругъ проходившій мимо Байонъ на лету бросилъ ему слова:

— Сегодня будетъ твой настоящій дебютъ. Въ воздухѣ слышна гроза.

— Вотъ какъ? Кажется, никто не ожидалъ ничего особеннаго. Почему ты думаешь?

— Такъ, по разнымъ признакамъ. Какая-то волна поднимается со дна залы Мира. Предчувствіе моряка. Ты увидишь!

Звонъ электрическаго звонка разнесся по кулуарамъ и произвелъ дѣйствіе камня брошеннаго въ муравейникъ. Группы разсѣялись, депутаты толпой устремились къ обоимъ входамъ въ залу палаты.

Двинувшись вслѣдъ за другими, Жакъ остановился на порогѣ и радостно воскликнулъ:

— Феро!.. Дорогой професоръ, какая радость встрѣтить васъ здѣсь!

Онъ увидалъ безбородое лицо съ профилемъ античной медали обрамленное вѣнцомъ сѣдыхъ волосъ. Полвѣка работы и мысли не согнули сильной фигуры Савояра. Феро всходилъ по ступенямъ шагомъ человѣка привыкшаго ступать только по твердой почвѣ. Такъ шелъ отъ открытія къ открытію практикъ не знающій себѣ соперника, оракулъ психіатровъ всѣхъ школъ, обновитель терапіи нервныхъ болѣзней. Что дѣлалъ въ этомъ собраніи знаменитый ученый, труды котораго читала вся Европа?

Какъ и всегда на этотъ вопросъ было два отвѣта: отвѣтъ хулителей и отвѣтъ друзей. Феро, говорили первые, стремится къ курульному креслу сенатора. «Нѣтъ, отвѣчали друзья, — изучивъ все что можно было изучить въ клиникахъ, знаменитый професоръ хочетъ пополнить запасъ своей опытности изученіемъ извѣстныхъ психологическихъ и физіологическихъ явленій въ собраніяхъ.»

Андарану удалось приблизиться къ Феро во время своей студенческой жизни, и онъ сумѣлъ заслужить расположеніе великаго ученаго.

— Да, горячо продолжалъ Жакъ, — встрѣтить васъ здѣсь настоящее счастіе для меня. Вы будете моимъ руководителемъ въ этой неизвѣстной мнѣ странѣ: вы знаете мою вѣру въ вашу діагностику.

— Дорогой другъ, медленно и отчетливо заговорилъ Феро, — я повторю вамъ то же что всегда говорилъ своимъ ученикамъ: наблюдайте факты! Они наши настоящіе учителя; не обращайте вниманія на слова и держитесь за дѣйствительность которую они искажаютъ. Она научитъ васъ скорѣе и лучше чѣмъ я.

— Господа, пожалуйте въ засѣданіе!

Этотъ крикъ приставовъ собралъ всѣхъ запоздалыхъ. Кулуары, за минуту передъ тѣмъ кишѣвшіе народомъ, мгновенно опустѣли.

— Если я не ошибаюсь, снова заговорилъ Феро, — дѣйствительность готовитъ вамъ сегодня первый урокъ. Пойдемъ и примемъ его. Мы поговоримъ о немъ послѣ.

Жакъ послѣдовалъ за нимъ въ амфитеатръ. Видъ залы измѣнился какъ по волшебству: за минуту передъ тѣмъ мертвая, она вдругъ ожила. Пятьсотъ головъ со взорами устремленными на трибуну занимали ряды скамей. Въ залѣ стояло не торжественное молчаніе обыкновенныхъ дней передъ рѣчью оратора, а бурно-напряженное вниманіе грозовыхъ дней.

Реформа питейнаго закона провалилась благодаря одной статьѣ въ которой противорѣчащія другъ другу поправки принятыя одними и тѣми же голосовавшими вводили несогласимыя предписанія. Этимъ воспользовались чтобы вернуть законъ на пересмотръ комисіи. Очередное постановленіе заключало въ себѣ, между прочимъ, запросъ правительству Кипріана Бутвьержа, одного изъ вожаковъ радикальной партіи.. Палата рѣшила на его немедленномъ обсужденіи. Такъ женщина бросаетъ въ корзину свое замысловатое вышиваніе при докладѣ о приходѣ интереснаго и давно ожидаемаго посѣтителя. Предметъ запроса былъ самаго пустаго содержанія: неосторожная фраза въ одномъ епископскомъ посланіи. Бутвьержъ указывалъ на это преступленіе правительственнымъ перунамъ. Вскорѣ оставивъ этотъ частный случай въ сторонѣ «онъ сообщилъ преніямъ болѣе широкій характеръ», — выраженіе, употребляющееся на парламентскомъ языкѣ для обозначенія перечня всѣхъ придирокъ распространяемыхъ печатью. Бутвьержъ повелъ настоящую атаку противъ клерикализма и противъ министерства рабски подчиняющагося правой и снисходительнаго къ вѣчному врагу.

Его рѣзкая и мѣткая логика овладѣвала умами. Налѣво, направо, на нѣкоторыхъ скамьяхъ центра выраженіе гнѣва начинало искажать лица: на однихъ отражалась злая радость, на другихъ возмущенное негодованіе; искра ненависти свѣтилась во всѣхъ глазахъ. Взгляды нѣкоторыхъ членовъ лѣвой, казалось, пріобрѣтали свойство василиска и готовы были убить министровъ и членовъ центра. Когда зажглись лампы на потолкѣ, то стало еще хуже: этотъ тусклый и желтоватый свѣтъ падавшій откуда-то сверху на землистыя призрачныя лица, казалось, пролилъ на всю палату цѣлый дождь желчи.

Министръ вѣроисповѣданій пробормоталъ слабый, уклончивый отвѣтъ. Послѣ него бросился на трибуну Байонъ. На этотъ разъ ораторъ-соціалистъ не находилъ тѣхъ свободныхъ краснорѣчивыхъ тирадъ которыя на минуту соединяли всѣхъ его слушателей въ одномъ общемъ порывѣ восхищенія. Жесткая, отрывистая рѣчь обличала крайнее внутреннее раздраженіе, обыкновенно вовсе не свойственное ему.

— Что случилось съ красавцемъ Эльзеаромъ? спрашивали всѣ другъ друга. — За послѣднее время онъ, казалось, совсѣмъ пересталъ интересоваться борьбой, а теперь онъ опять нападаетъ на правительство съ яростію доходящею до неловкости.

Однако, говоря о свободѣ асоціацій какъ о единственной защитѣ отъ опасности клерикализма, онъ высказалъ нѣсколько мыслей съ которыми Жакъ былъ согласенъ въ душѣ. Депутатъ Озы машинально поднялъ руки для аплодисментовъ, но увидавъ испуганныя и растерянныя лица сидѣвшихъ вокругъ него товарищей остановился смутясь какъ ребенокъ отъ сдѣланной глупости.

Байонъ кончилъ, предложивъ другой переходъ къ очереднымъ дѣламъ. Жакъ не разслыхалъ его за шумомъ враждебныхъ восклицаній.

— Погоди! я тебѣ утвержу твое предложеніе! воскликнулъ Русблэгъ, доставая балотировочный ящикъ группы.

— Да что онъ такое предложилъ? спросилъ Жакъ.

— Не знаю. Не все ли равно? что можетъ предложить этотъ соціалистъ?

Колеблющеюся рукою Жакъ хотѣлъ было удержать свой билетикъ и по крайней мѣрѣ «воздержаться», но вокругъ него поднялся негодующій шепотъ; печальный упрекъ выразился въ глазахъ его сосѣдей, людей очень честныхъ, очень благонамѣренныхъ, опытныхъ политиковъ, старыхъ членовъ парламента. Онъ послушался, понявъ въ первый разъ что пересталъ быть разумнымъ и свободнымъ человѣкомъ и превратился въ пасивную клѣточку организма, то-есть, той группы куда его вписали. И онъ склонилъ голову, вспомнивъ предсказаніе Байона въ первое утро ихъ встрѣчи.

Бутвьержъ снова пошелъ на приступъ, за нимъ другіе. Баронъ Лебренъ, католическій и монархистскій депутатъ, взялъ сторону обвиняемаго епископа. Этотъ компрометирующій министерство защитникъ смущалъ министерство чуть ли не больше его явныхъ противниковъ и потому былъ выслушанъ съ большимъ сочувствіемъ членами крайней лѣвой. Жаку казалось что Лебренъ коварно держитъ ихъ руку. Вообще онъ плохо понималъ начавшуюся игру: всѣ эти важные вопросы затрогивались какъ-то изъ-за угла, ставились съ уловками, западнями, съ тайными намѣреніями скрывавшимися подъ обманчивою наружною формой. Два или три раза онъ былъ готовъ вмѣшаться, вернуть пренія къ тому предмету отъ котораго они отклонились. Но-тайное чутье удержало его отъ этой выходки новичка: онъ чувствовалъ что голосъ здраваго смысла въ данномъ случаѣ безсиленъ, что онъ противорѣчитъ правиламъ незнакомой ему игры на такой шахматной доскѣ гдѣ всѣ фигуры движутся только косыми скачками коня.

Послѣ Лебрена выступилъ президентъ совѣта. Онъ сталъ осторожно лавировать, съ уваженіемъ поговорилъ о конкордатѣ, съ насмѣшкой о духовенствѣ, отвѣтилъ на нападки крайней лѣвой и задѣлъ при этомъ нѣсколько разъ и правую.

Нѣсколько услужливыхъ друзей министерства предложили простой переходъ къ очереднымъ дѣламъ. Лебренъ и нѣкоторые члены правой шумно поддерживали его; ихъ вмѣшательство вызвало негодованіе въ лѣвомъ крылѣ центра. Вмѣсто бѣлыхъ билетиковъ заготовленныхъ на столахъ появились синіе. Послѣ подачи голосовъ Дюпютель взволнованно объявилъ что результатъ неясенъ и что голоса надо подсчитать. При этихъ знаменательныхъ словахъ электрическій токъ пробѣжалъ по скамьямъ; съ лѣвой крайней раздались восторженныя рукоплесканія. Свистки и дерзкіе, полные ненависти, взгляды посыпались на унылые ряды центра которые, въ свою очередь, яростно упрекали въ неловкости правую; правая же злорадно и насмѣшливо поглядывала на министровъ. Провѣрка голосовъ требовала перерыва засѣданія, и всѣ бросились въ кулуары гдѣ сейчасъ же поднялись шумъ и споръ: слышались предсказанія, пересуды рѣчей, жаркія столкновенія между членами различныхъ группъ.

Андаранъ столкнулся въ дверяхъ съ однимъ соціалистомъ, старымъ учителемъ алгебры который былъ репетиторомъ его брата Пьера въ лицеѣ и благодаря своему прямому и честному сердцу всегда внушалъ ему искреннее уваженіе.

— Я жалѣю васъ, сказалъ ему математикъ съ выраженіемъ отвращенія на лицѣ. — Ахъ, если бы можно было никогда больше не возвращаться сюда! Здѣсь отравляешь себѣ и умъ, и сердце. Внѣ этого зданія я ненавижу никого, но какъ только я вхожу сюда, то начинаю чувствовать въ себѣ дикаго звѣря; каждый день я снова погружаюсь въ какую-то баню ненависти.

Жакъ мысленно еще повторялъ это выраженіе, такъ вѣрно передававшее его собственныя впечатлѣнія, когда лицомъ къ лицу очутился съ Феро.

— Дорогой професоръ, я ничего не понимаю въ этихъ загадкахъ, сказалъ онъ ему; — я не прошу васъ объяснить мнѣ все, потому что это было бы слишкомъ долго, но сдѣлайте милость, растолкуйте мнѣ одно: вотъ передъ нами толпа добрыхъ малыхъ, только-что мирно разговаривавшихъ въ этихъ кулуарахъ и разказывавшихъ другъ другу смѣшные анекдоты; всѣ они по большей части скептики, очень недорого цѣнящіе свои политическія клички, до такой степени что я не разъ дивился слыша насмѣшки надъ республикой изъ устъ извѣстныхъ республиканцевъ и насмѣшки надъ государями изъ устъ монархистовъ… И что же? Переступивъ этотъ порогъ они превращаются въ людоѣдовъ и готовы проглотить другъ друга; они погружаются въ «баню ненависти», какъ сказалъ мнѣ одинъ изъ нихъ. Что это? комедія?* вліяніе сцены на актера входящаго въ роль изображаемаго имъ лица? Нѣтъ, потому что я самъ чувствовалъ ее, чувствовалъ эту ненависть неизвѣстно къ кому, я заразился ею..

Феро поднялъ указательный палецъ привычнымъ жестомъ професора.

— Во-первыхъ, началъ онъ, — въ залѣ засѣданія вы видѣли вовсе не тѣхъ людей. Вы видѣли тамъ ихъ превращеніе въ одно колективное существо — въ собраніе; это совершенно новое чудовище, не похожее на тѣ единицы изъ которыхъ оно составлено. Оно чувствуетъ, думаетъ и дѣйствуетъ иначе чѣмъ его слагаемыя. У нашихъ современниковъ на устахъ постоянно

слово «наука», а между тѣмъ они продолжаютъ управляться вопреки всѣмъ установленнымъ и признаннымъ научнымъ открытіямъ. Теперь всякій знаетъ что въ каждой аудиторіи, будь то парламентъ или театръ, образуется особый колективный и временный умъ; онъ имѣетъ свои движенія и свой уровень почти всегда ниже средняго; онъ очень рѣдко возвышается до уровня лучшихъ умовъ и почти всегда стаскиваетъ ихъ до уровня самыхъ худшихъ и злыхъ.

— Однако, въ театрѣ у публики является душа способная чувствовать, испытывать благородные порывы…

— Въ театрѣ не замѣшаны личные интересы, а здѣсь разыгрывается драма настоящихъ, дѣйствительныхъ вожделѣній. Здѣсь, какъ вы вѣрно угадали, причина нашей ярости кроется не въ словесныхъ кличкахъ: монархисты, опортунисты, радикалы, соціалисты — какой все это вздоръ! Въ эти названія не вѣрятъ и тѣ кто ихъ даютъ. Но подъ этими названіями скрываются выгоды и тщеславія, настоящіе факторы человѣческихъ разногласій. Есть и соціальныя неравенства, особенно непріятныя въ странѣ помѣшавшейся на равенствѣ. А подъ этими пустыми словами скрываются люди раздѣленные другъ отъ друга воспитаніемъ, состояніемъ, кастами, классами, привилегіями…

— О, дорогой професоръ, не выводите на сцену уничтоженныхъ различій!

— Уничтоженныхъ, но вѣчно возрождающихся! Когда вы подрѣзаете живую изгородь, то развѣ новые побѣги растутъ менѣе неровными чѣмъ прежніе? Я говорю вамъ что здѣсь дѣло въ людяхъ, въ людяхъ противоположныхъ традицій, враждебныхъ происхожденій, «различныхъ міровъ», какъ они любятъ выражаться; а за ними стоятъ ихъ жены съ ихъ вѣчно уязвленнымъ самолюбіемъ. Онѣ ревнуютъ другъ друга, онѣ другъ другу завидуютъ, выглядывая изъ-за раздѣляющихъ ихъ перегородокъ. Вы, напримѣръ, иногда увидите случайныя, эфемерныя коалиціи между членами правой и консервативными республиканцами; они защищаютъ одни и тѣ же интересы противъ революціоннаго натиска, и между тѣмъ ихъ союзъ никогда не продержится долго: ихъ жены не посѣщаютъ, не принимаютъ другъ друга. Вслѣдствіе одного этого факта этихъ людей связываетъ только хрупкая политическая связь, а соціальнаго тяготѣнія между ними нѣтъ. Ищите въ глубинѣ сердецъ настоящихъ причинъ мнѣній, прослѣдите какъ они создаются или видоизмѣняются у семейнаго очага, видоизмѣняются ежеминутно вслѣдствіе притязаній, неудачъ или успѣховъ жены, дѣтей, близкихъ… Вотъ гдѣ ищите тайныхъ и постоянныхъ двигателей составляющихъ и размыкающихъ партіи и разжигающихъ, ненависть, вспышку которой вы сейчасъ видѣли.

— Хорошо, пусть такъ, сказалъ Андаранъ; — но скажите мнѣ: отчего эта ненависть прорывается тамъ гдѣ ея можно было бы ожидать всего менѣе, — въ религіозныхъ вопросахъ? Если между всѣми этими людьми есть одно общее чувство, то это именно равнодушіе къ религіознымъ предметамъ. Здѣсь нѣтъ пятидесяти человѣкъ которые бывали бы у обѣдни. Среди господъ членовъ правой которые ходятъ туда для приличія, я думаю, нѣтъ десятка которые слушали бы ее съ вѣрою. Съ другой стороны, здѣсь не найдешь и трехъ лицъ твердо привязанныхъ къ какой-нибудь философской системѣ. Возможно ли чтобы всѣ эти скептики страстно стояли за церковь или противъ нея? Можетъ ли быть столько желчи въ душахъ невѣрующихъ?

— Вотъ въ этомъ-то вы и ошибаетесь, энергично возразилъ Феро. — Если вы хотите распутать узелъ всѣхъ ихъ ссоръ, то проникнитесь одною аксіомой: здѣсь существуетъ только одинъ вопросъ — вопросъ религіозный. Въ сегодняшнихъ преніяхъ онъ былъ виденъ ясно. Обыкновенно онъ прикрывается другими вывѣсками, но онъ — начало всѣхъ натпихъ распрей. Онъ одинъ побуждаетъ къ битвѣ этихъ равнодушныхъ скептиковъ. Вы не понимаете? Пойдёмте, я помогу вашей памяти.

Собесѣдники разговаривали ходя взадъ и впередъ по библіотекѣ, въ которой было меньше народа. Феро досталъ съ полки томъ Восюэта и раскрылъ его на одной изъ проповѣдей.

— Прочтите, сказалъ онъ, указывая на нѣсколько строкъ на верху страницы.

Жакъ прочелъ слѣдующее: «религіозное чувство исчезаетъ въ человѣкѣ послѣднимъ, хотя его человѣкъ слушается меньше всего; ничто не возбуждаетъ большихъ смутъ среди людей, ничто не волнуетъ ихъ больше и въ то же время меньше его».

— Этотъ плохой историкъ, заговорилъ Феро, — прекрасно видѣлъ и опредѣлилъ то противорѣчіе которое васъ удивляетъ. Вотъ скоро будетъ пятнадцать лѣтъ съ того дня когда мои ученики разсмѣялись мнѣ въ лицо: однажды на своемъ дежурствѣ въ Salpêtrière я привелъ имъ эту фразу и сказалъ что нашъ вѣкъ закончится религіозными войнами. Я ошибся только тѣмъ что назначилъ слишкомъ долгій срокъ. Вѣкъ еще не кончился, а войны уже начинаются: теперь текутъ слова и чернила, а потомъ, вы увидите, потечетъ и кровь.

— Какъ! воскликнулъ Жакъ, — и это говорите вы, человѣкъ науки, атеистъ? потому что атеизмомъ-то васъ достаточно попрекали…

Феро пожалъ плечами.

— Если бы я вздумалъ глотать всѣ яды, дѣйствіе которыхъ на другихъ я изучалъ!.. Правильно устроенный глазъ созданъ для того чтобы видѣть изображенія внѣшнихъ предметовъ, а не для передачи внутреннихъ образовъ созданныхъ фантазіей. Не все ли равно что я думаю, если мой глазъ правильно видитъ предметъ своего изученія? Атеистъ или не атеистъ, но я констатирую явленіе смутъ вызванныхъ религіозными вопросами между людьми не имѣющими религіи.

— Какъ же вы объясняете это?

— Такъ же какъ объясняю себѣ все что творится и здѣсь, и вездѣ. Ахъ, друзья мои, вы думаете что видите движенія и слышите слова пятисотъ восьмидесяти современниковъ, сознательныхъ и отвѣтственныхъ за свои слова и поступки? Разубѣдитесь въ этомъ. Вы видите и слышите толпу куколъ на минуту появившихся на міровой сценѣ; ихъ движенія — рефлексы движеній другихъ людей, ихъ голоса — тотголоски другихъ голосовъ. Вглядитесь: за ними стоитъ безчисленная толпа, цѣлыя миріады мертвецовъ, которые толкаютъ этихъ людей, управляютъ ихъ движеніями, подсказываютъ имъ ихъ слова. Мы думаемъ что попираемъ ногами безжизненный прахъ мертвецовъ; на самомъ дѣлѣ они окружаютъ насъ, гнетутъ насъ, мы задыхаемся подъ ихъ тяжестію: они живутъ въ нашихъ костяхъ, въ нашей крови, въ оболочкѣ нашего мозга, особенно когда на сцену выступятъ великія идеи и великія страсти, тогда прислушайтесь къ голосамъ людей: это голоса мертвыхъ.

— Ну ихъ! смѣясь сказалъ Андаранъ. — Какую возню они сейчасъ подняли!

— Такую же какую поднимали въ исторіи.

— Но они по крайней мѣрѣ имѣли искреннія и горячія убѣжденія.

— Именно! И они теперь продолжаютъ заявлять ихъ нашими устами, устами людей не имѣющихъ убѣжденій. Вы обратили вниманіе на жизнерадостнаго Фелина? вѣдь онъ говорилъ съ пѣной у рта. Если бы онъ видѣлъ Бутвьержа на кострѣ, то онъ первый поджегъ бы его, и Бутвьержъ, конечно, отплатилъ бы ему тѣмъ же. Въ нервныхъ мускулахъ Фелина бѣсновались длинныя поколѣнія предковъ, вѣрующихъ и воинственныхъ дворянъ, которые и теперь готовы были бы биться за Бога. Въ лицѣ бывшаго прокурора имперіи Бутвьержа говорили всѣ старые прокуроры боровшіеся съ церковью отъ временъ Филиппа Красиваго до Конвента. Что касается Байона, то, не правда ли, дѣло такъ ясно что о немъ нечего и распространяться? Въ глубинѣ этого парижанина, который хочетъ заставить всѣхъ забыть объ его происхожденіи и старается забыть его самъ, говорилъ древній голосъ Израиля и изрекалъ проклятія народамъ за долгіе вѣка оскорбленій. Этотъ интриганъ баронъ Лебренъ вдругъ проникся благочестіемъ своихъ мѣщанскихъ предковъ, бывшихъ строгими янсенитами. А Мирво, этотъ богатый фабрикантъ, этотъ комерческій и либеральный умъ, обыкновенно проявляющій такую сдержанность и осторожность въ жизни? Видѣли вы какъ краска кальвинистской ненависти выступила на его лицѣ?

Жакъ печально покачалъ головой.

— Стало-быть, по вашему, сказалъ онъ, — мертвые не только говорятъ, но и сражаются, и ненавидятъ?

— Да, и это неразрѣшимая задача нашей народной жизни. Вы знаете что новыя земли поднятыя въ первый разъ часто заражаютъ воздухъ лихорадкой и убиваютъ первыхъ работниковъ? Наша старая земля состоящая изъ праха мертвецовъ заражена нѣсколько инымъ ядомъ. Мы перевернули ее до основанія чтобы начать новое зданіе: она выдѣляетъ міазмы нашихъ вѣковыхъ распрей, и мы умираемъ отъ этой маляріи.

— Ахъ, дорогой професоръ, позвольте мнѣ надѣяться что ваша теорія запоздала. Подулъ новый вѣтеръ и разсѣялъ эти міазмы. Неужели вы не считаете ни во что свободу, науку, прогресъ, благородныя умственныя усилія, пріобрѣтенную общими усиліями славу, перенесенныя сообща страданія? Неужели же даромъ прошли всѣ революціи, въ которыхъ слились элементы сопротивленія, и даромъ тратятся благородныя силы которыя насъ постоянно видоизмѣняютъ и ведутъ къ лучшему будущему?

— Да, противныя силы существуютъ и дѣйствуютъ благотворно на здоровые народы, которые не слишкомъ глубоко взрываютъ родную почву и умѣютъ дѣлать разумный выборъ изъ традицій прошлаго. Прошлое укрываетъ насъ когда его уважаютъ, но оно мститъ намъ и давитъ насъ подъ своими худшими обломками когда его слѣпо разрушаютъ. Но мы еще поговоримъ объ этомъ, а теперь всѣ идутъ въ залу засѣданія. Пойдемъ смотрѣть послѣдній актъ трагедіи.

Всѣ снова заняли свои мѣста. Президентъ сообщилъ результатъ провѣрки голосовъ: простой переходъ къ очереднымъ дѣламъ поддерживаемый министерствомъ отвергался большинствомъ нѣсколькихъ голосовъ. Министры начали совѣщаться между собою; услужливые совѣтчики заходили отъ ихъ скамеекъ къ скамьямъ центра. Нужно было выраженіе довѣрія для того чтобъ уничтожить впечатлѣніе этой маленькой неудачи. Двое приспѣшниковъ кабинета наскоро составили слѣдующую формулу: «палата, довѣряя правительству въ его заботѣ о поддержаніи уваженія къ правамъ лаическаго общества, переходитъ къ очереднымъ дѣламъ». Бутвьержъ потребовалъ раздѣленія фразы, что было совершенно законно. Пустили по голосамъ первую часть фразы; она была принята. Готовились уже перейти ко второй, когда одна старая овернская лисица — адвокатъ Бурнь — потребовалъ прибавленія словъ: «на будущее время». Объ этомъ проспорили еще минутъ двадцать. Изъ-за шума не было слышно объясненій; нѣсколько депутатовъ растерянные, оглушенные, спрашивали куда вставятъ эти слова. «… О поддержаніи на будущее время уваженія къ правамъ лаическаго общества», кричали слѣва. Законна ли такая вставка? Нѣтъ, рѣшилъ президентъ. Предложили балотировать первоначальную редакцію, и это было принято незначительнымъ большинствомъ. Жакъ услыхалъ какъ Корниль-Лалузъ, только-что бранившій министерство, съ облегченіемъ воскликнулъ:

— Дѣло въ шляпѣ: министерство спасено!

— Гроза прошла, можно идти обѣдать, весело сказалъ Кульо вставая съ мѣста. Нѣсколько проголодавшихся членовъ центра поднялись вмѣстѣ съ нимъ, рѣшивъ что голосованіе будетъ простою формальностію. Въ эту минуту посреди залы появился Аристидъ Асермъ который передъ этимъ пошептался съ Мирво и другими товарищами. Депутатъ Новой Каледоніи небрежно предложилъ съ цѣлію «соглашенія всѣхъ республиканцевъ» поставить слова «на будущее время» на концѣ, т. е… «лаическаго общества на будущее время».

Нѣсколько голосовъ съ отчаяніемъ произнесли:

— Это не по-французски! это безсмыслица!

Поднялись новыя разсужденія, стали перебирать въ памяти прецеденты поправокъ и прибавокъ къ разъ уже принятымъ формуламъ; физіономіи центра и министерскихъ скамей снова омрачились. Предсѣдатель совѣта министровъ взглянулъ налѣво, потомъ направо, откуда слышался шумный протестъ, и, сдѣлавъ мысленный разчетъ, тряхнулъ головою какъ волъ отгоняющій муху, всталъ и громко произнесъ слѣдующія слова:

— Наше достоинство не позволяетъ намъ принять вашу прибавку, потому что она заключаетъ въ себѣ косвенное порицаніе прошедшей строго республиканской дѣятельности кабинета. Если эта прибавка будетъ принята палатой, правительство будетъ знать что ему остается дѣлать.

Справа раздались рукоплесканія. Преданная министерству часть лѣвой приняла эти несвоевременныя рукоплесканія за оскорбленіе. Вокругъ Мирво и Асерма слышались оживленныя совѣщанія; вожаки вставали, ходили по рядамъ, раздавали пароль. Изъ группъ выдѣлялись депутаты и шли въ самую середину центра убѣждать друзей. Другіе бросались къ министрамъ и умоляли ихъ уступить. Двое или трое изъ членовъ кабинета съ разстроенными лицами говорили что-то шепотомъ предсѣдателю совѣта и, казалось, были съ нимъ не согласны.

Появились на сцену ящики. На лицахъ виднѣлись сомнѣнія и колебанія, руки нерѣшительно взвѣшивали бѣлые и синіе билетики.

— Что вы будете дѣлать? робко спрашивали депутаты съ верхнихъ скамей.

— Не воздержаться ли? вымолвилъ кто-то.

Корниль-Лалузъ положилъ сначала синій билетикъ, потомъ испугался и въ противовѣсъ ему опустилъ бѣлый.

— Если бы намъ дали время хоть посовѣтоваться! стонали другіе: — такимъ образомъ группа никогда не придетъ къ соглашенію!

Жакъ не могъ удержать улыбки: группа либераловъ не далѣе какъ сегодня утромъ совѣщалась въ продолженіе двухъ часовъ, слушала и говорила прекрасныя рѣчи и побуждала своихъ членовъ къ тѣснѣйшему сплоченію.

Дюпютель сообщилъ результатъ голосованія: требовалась снова провѣрка и подсчетъ голосовъ. Слѣва раздались радостные крики, и скоро весь гудящій улей снова высыпалъ въ кулуары.

Было почти девять часовъ когда Дюпютель появился на своемъ мѣстѣ.

— Вниманіе! вниманіе! раздалось въ залѣ.

Серіозное лицо президента заранѣе предсказывало то что онъ долженъ былъ прочесть: большинствомъ четырехъ голосовъ ядовитая прибавка, отвергнутая кабинетомъ, принималась палатой.

На скамьяхъ лѣвой раздался неудержимый взрывъ криковъ «браво», рукоплесканій, топота ногъ и кровожадныхъ восклицаній: «Отставка! отставка!» Направо господствовало сдержанно-насмѣшливое настроеніе не безъ примѣси тревоги; центръ хранилъ растерянное и глупое молчаніе. Каждый мысленно подводилъ итогъ своимъ потерямъ: одному было обѣщано мѣсто, другому назначеніе его кандидата мировымъ судьей, или подпрефектомъ, и все это теперь рухнуло. Тогда Жакъ увидалъ въ первый разъ печальную церемонію, при которой ему суждено было присутствовать не разъ впослѣдствіи: одиннадцать осужденныхъ встали, взяли свои портфели и, покинувъ министерскую скамью, направились по одиночкѣ налѣво къ двери сопровождаемые свистками соціалистовъ. Одинъ за однимъ исчезли они за дверью какъ тѣни, и все было кончено. Ни одна рука не протянулась къ этимъ людямъ которыхъ за часъ передъ тѣмъ осаждали толпы льстецовъ и просителей.

Жака ожидало новое удивленіе. Послѣ того какъ исчезли министры и былъ объявленъ перерывъ засѣданій на недѣлю, усталое оцѣпенѣніе расходившейся по ступенямъ амфитеатра толпы вдругъ смѣнилось какимъ-то общимъ радостнымъ опьяненіемъ. Казалось что одиннадцать жертвъ искупленія поглотили всю ненависть висѣвшую въ воздухѣ; вездѣ виднѣлись веселыя лица, слышались шутки и бойкіе отвѣты. Люди всѣхъ лагерей смѣшались и перекидывались шутливыми замѣчаніями. Бывшіе сторонники министерства съ особеннымъ удовольствіемъ издѣвались надъ неблагодарными, которымъ они служили такъ хорошо и которые отплатили имъ такъ худо. Всѣ испытывали развращенную радость дѣтей сломавшихъ свою игрушку и въ то же время хорошее настроеніе рабочихъ честно заработавшихъ свою дневную плату. Палата только-что совершила свою главную работу, разбила министерство; она сознавала это и гордилась этимъ. Всѣ заранѣе радовались предстоящему періоду: кризисъ, увлекательная игра вычисленій и разчетовъ, лихорадка интригъ, прелесть новизны и наконецъ розыгрышъ большой лотереи съ возможностію выигрыша для всѣхъ вожделѣній, съ возможностію награды за всѣ неудачи! Къ тому же, это министерство въ самомъ дѣлѣ слишкомъ засидѣлось! Пора было съ нимъ покончить. А теперь можно подумать и объ обѣдѣ: уже половина десятаго. Всякій съ наслажденіемъ готовился сѣсть за свой семейный обѣдъ и начать описаніе битвы, не позабывъ при этомъ приберечь главную роль для себя, скромнаго депутата который могъ однимъ билетикомъ скосить одиннадцать министровъ.

Жакъ увидалъ г. де-Кермагека. Старый маркизъ держалъ въ рукахъ золотой карандашъ и спокойно вписывалъ какое-то число въ свою записную книжку.

— Тридцать семь! проговорилъ онъ съ гордостію охотника перечисляющаго убитыхъ имъ звѣрей. — Вотъ моя охотничья книжка; я завелъ ее со дня моего вступленія въ національное собраніе; сегодня шайка парламентскихъ собакъ затравила тридцать седьмое министерство. Если я доведу свой счетъ до ста, то со спокойною совѣстію смогу поставить крестъ и лечь на покой подъ свой собственный: къ тому времени они всѣ перегрызутъ другъ друга!

Какъ ни голодны были всѣ, но желаніе говорить было еще сильнѣе. Въ суматохѣ передней передъ шкафами и вѣшалками уже слышались предсказанія относительно будущаго, усердно распространяемыя вѣстовщиками. Вожаки наудачу называли имена, которыя, какъ пробные воздушные шары, лопались или поднимались на воздухъ.

— Бутвьержъ!.. Дюпютель!.. Нѣтъ!.. Да!.. Не можетъ-быть!

— Бурнь! въ овернской лисицѣ всегда есть задатокъ министра!

— Мирво! рѣшительно выкликнулъ изъ угла залы одинъ молодой чиновникъ министерства, бывшій постояннымъ посѣтителемъ отеля Сенда.

— Онъ вѣрно рѣшилъ задачу! я держу пари за Мирво! кричалъ Асермъ суетливо перебѣгавшій отъ одной группы къ другой.

— Полноте! вотъ потѣха-то!

— Вотъ увидите. Дюпютель хочетъ поберечь себя до будущаго конгреса. Бутвьержъ свалится послѣ своего перваго объѣзда. Не пройдетъ недѣли какъ этотъ добрякъ Мирво очутится на верху.

— Мирво? съ усмѣшкой спрашивалъ Байонъ. — Пожалуй, въ ожиданіи лучшаго или худшаго. Пусть попробуютъ повозиться съ этимъ дуракомъ, намъ это выгодно! небрежно говорилъ онъ своимъ соціалистамъ.

Шассе де-ла-Марнъ отзывался одобрительно, видя въ этомъ назначеніи наименьшій вредъ для либеральныхъ принциповъ.

— Какъ? это`тѣ сектантъ? стонали члены правой, въ смущеніи воздѣвая руки къ небу.

— Вѣрьте мнѣ, друзья мои, что онъ по крайней мѣрѣ сумѣетъ держать въ рукахъ правительственныхъ чиновниковъ, настаивалъ Фелинъ. — При немъ у насъ будутъ хоть сносные префекты.

— Вы не видали г. Мирво? спрашивалъ Корниль-Лалузъ бѣгая съ газетой въ рукахъ: — Парижскій Курьеръ уже называетъ его имя; говорятъ, у него серіозные шансы на успѣхъ. Я хотѣлъ бы сказать ему два слова о моемъ префектѣ…

— Думалъ ли кто-нибудь объ этомъ выходцѣ съ того свѣта? ворчали нѣкоторые радикалы. — Впрочемъ, почему бы нѣтъ? Полезная посредственность въ ожиданіи лучшаго.

Андаранъ смутно припоминалъ: это имя, эти рѣчи, все это было ему какъ будто знакомо, все это онъ уже слышалъ гдѣ-то и когда-то…

Наконецъ, и побѣжденные и побѣдители ворча или радуясь гурьбой стали выходить изо всѣхъ дверей. Ихъ потокъ увлекъ за собою и Жака. На набережной онъ съ наслажденіемъ вдохнулъ здоровый рѣчной воздухъ послѣ раскаленной атмосферы палаты. Онъ увидалъ спокойныхъ, добродушныхъ прохожихъ спѣшившихъ къ своему дѣлу или удовольствію. Въ мирномъ ночномъ воздухѣ не пахло ненавистію. Онъ обернулся къ Бурбонскому дворцу, къ его рѣшетчатой оградѣ, въ которую онъ когда-то вступалъ съ такою надеждой и дѣтскою гордостью. Тяжелая громада съ блестѣвшими желтоватымъ свѣтомъ окнами показалась ему въ темнотѣ какимъ-то катафалкомъ окруженнымъ свѣчами. Тѣни мелькавшія за освѣщенными окнами представлялись ему тѣми мертвецами которые сегодня говорили и чьи желчныя лица искаженныя ненавистію онъ видѣлъ передъ собою въ долгомъ кошмарѣ сегодняшняго вечера. Огни померкли, рѣшетчатыя ворота закрылись, и покинутый домъ, погрузясь въ молчаніе и мракъ, еще болѣе принялъ видъ гигантской гробницы въ которой разлагалась національная жизнь.

Измученный, съ горячею головой, съ чувствомъ физическаго и нравственнаго отвращенія въ сердцѣ Жакъ вернулся домой съ горькимъ сознаніемъ того что и онъ, повинуясь тѣмъ рефлективнымъ движеніямъ о которыхъ упоминалъ Феро, принялъ сегодня безсознательное участіе въ нелѣпой работѣ злаго разрушенія….

ГЛАВА XII.
Нерѣшительное сердце.

Министерство Мирво существовало уже почти годъ. Умѣренные упрекали его въ радикализмѣ, а передовые — въ умѣренности. Ничто не измѣнилось нигдѣ. Чиновники управляли тѣми же покорными толпами, та же система примѣнялась тѣмъ же числомъ служащихъ. Сборщики собирали тѣ же налоги, судьи судили по тѣмъ же законамъ, капиталисты получали тѣ же проценты, рабочіе трудились надъ тѣми же работами, говоруны говорили тѣ же рѣчи.

Финансовые планы, перечисленные въ министерской деклараціи и отчасти грозившіе пріобрѣтенному богатству, были навсегда спрятаны въ портфели.. Обсуждался традиціонный бюджетъ. Остроумныя комбинаціи показывали въ немъ статьи дохода соотвѣтствующія новому увеличенію расходовъ. Были изобрѣтены дополнительныя мѣста на которыя разсовали остатки прежняго правительства и креатуры новаго. Депутаты центра ворчали, но продолжали идти: эти добрыя сторожевыя собаки по привычкѣ продолжали стеречь старый домъ перешедшій къ новому хозяину и мирились съ болѣе узкимъ ошейникомъ и менѣе обильнымъ кормомъ.

Желчные предсказатели сулили полу-радикальному министерству натянутость въ политическихъ сношеніяхъ и охлажденіе дружественныхъ державъ, но событія не оправдали ихъ ожиданій. Народъ былъ благодаренъ министерству которое льстило его самолюбію и успокаивало его тревоги. Онъ наслаждался благами мира и имѣлъ причины гордиться. Паши колоніальныя владѣнія увеличивались: въ каждомъ новомъ изданіи школьныхъ атласовъ блѣдно-розовый цвѣтъ Франціи все шире и шире покрывалъ африканскія пустыни. Къ тому же всѣмъ было извѣстно — объ этомъ писали газеты — что мѣткая статья одного изъ нашихъ хроникеровъ жестоко унизила государя одной враждебной державы, въ то время какъ ядовитые куплеты одного изъ Монмартрскихъ шансонетныхъ пѣвцовъ больно уязвили британскую гордость. Эти нравственныя побѣды французскаго духа наполняли гордостію истинно благородныя сердца. Въ парламентѣ почти никогда не затрогивались вопросы внѣшней политики; по молчаливому соглашенію депутаты слагали съ себя эту щекотливую отвѣтственность на спеціальныхъ министровъ.

Казалось что рука какой-нибудь благодѣтельной волшебницы устилала дорогу но которой Мирво подвигался безъ шума, безъ слишкомъ сильныхъ толчковъ, со значительноуменьшенною силой сопротивленія, при снисходительномъ сообщничествѣ людей и вещей. Умная мысль Мирво — или кого-нибудь другаго — направляла всеобщую дѣятельность на приготовленія къ будущей выставкѣ. Надъ ней уже работали, и это оказалось спасительнымъ орудіемъ царствованія: оно сдерживало всѣ мятежные порывы подъ тяжестію интересовъ сплотившихся для обезпеченія успѣха великому предпріятію. Оно давало работу незанятымъ рабочимъ, терпѣніе пріунывшимъ торговцамъ, надежду на выгоду или удовольстіе недовольнымъ и т. д.

Дѣла шли хорошо. Комерческій балансъ повышался въ нашу пользу, паралельно съ нимъ развивались и общественныя учрежденія: наблюдалось соотвѣтственное увеличеніе числа школъ и питейныхъ домовъ, ученическихъ стипендій и преступленій совершенныхъ несовершеннолѣтними, професорскихъ каѳедръ и кафе-шантановъ. Нѣсколько ворчуновъ-моралистовъ повторяли еще свои старыя пѣсни объ алкоголизмѣ, вымираніи населенія, увеличеніи числа разводовъ и преступленій, но ихъ никто не слушалъ: южно-африканскія акціи повышались въ цѣнѣ и матеріальный порядокъ никогда не былъ лучше обезпеченъ.

Заслугу этого приписывали директору департамента общественной безопасности, бывшему префекту Жозефу Байону.

Его братъ Луи-Наполеонъ съ честію довелъ до конца подписку на большой сибирскій заемъ поддержанный банкомъ Натана и Сальседо и покрытый пятьдесятъ четыре раза. Баронъ Сенда былъ не менѣе счастливъ въ маленькомъ ново-каледонскомъ займѣ. Серіозные журналы съ чувствомъ удовлетвореннаго патріотизма указывали на эти несомнѣнные знаки народнаго благополучія. Личное благополучіе Аристида Асермасо времени каледонскаго успѣха выражалось въ пріобрѣтеніи новой коляски и цѣнныхъ лошадей которыя возили его по кладбищамъ, гдѣ онъ въ качествѣ секретаря Академіи Искусствъ краснорѣчиво восхвалялъ талантливыхъ людей сошедшихъ въ могилу.

Роза Эстеръ успѣшно дебютировала во Французской Комедіи, въ піесѣ Понсара: «Влюбленный Левъ»; для втораго дебюта она умно сыграла роль Химены, а послѣ этого вызвала единодушное удивленіе и восхищеніе публики въ новой драмѣ Даніэля Гейльброна: «Халдеянка». Начиная съ этого произведенія въ которомъ глазамъ зрителей являлись всѣ тайны и вся пышность стараго востока, авторъ и его исполнительница завладѣли нашею первою сценой. Знатныя и видныя лица оспаривали другъ у друга приглашенія, впрочемъ, очень не частыя, въ скромный салонъ улицы Фортюни. Тамъ всѣ дивились мягкой властности, умиротворяющему вліянію этой изящной женщины: съ замѣчательнымъ тактомъ она угадывала и съ обворожительною предупредительностію указывала каждому изъ своихъ друзей путь на которомъ онъ могъ бы принести наибольшую пользу и извлечь для себя наибольшую выгоду. Теперь въ видѣ особеннаго исключенія Эстеръ получила позволеніе поѣхать въ Англію по спеціальному приглашенію наслѣдника престола. «Принятая въ Лондонѣ какъ королева, писалъ французскій посланникъ, — артистка сумѣла придать своему огромному личному успѣху по-истинѣ величественный характеръ національнаго торжества».

Корниль-Лалузъ успокоился: въ его департаментъ прислали префекта-радикала такъ долго огорчавшаго виконта де-Фелина, а Фелинъ радовался своимъ отношеніямъ съ его замѣстителемъ, тѣмъ самымъ который «измѣнялъ дѣлу» у Корипль-Лалуза. Улучшеніе этихъ отношеній должно быть перешло границы дозволеннаго судя по смущеннымъ словамъ съ которыми баронъ Лебренъ обратился однажды къ де-Кермагеку:

— Куда мы идемъ? Вотъ и Оливье де-Фелинъ переходитъ въ ряды «ralliés!» Вызнаете что онъ пригласилъ своего префекта къ себѣ въ замокъ и катался съ нимъ въ фаэтонѣ по всѣмъ селамъ?

— А отчего бы ему не кататься если это можетъ служить избирательною рекламой? усмѣхнулся маркизъ.

— Но что скажутъ принцы? простоналъ Лебренъ. Де-Кермагекъ улыбнулся.

— Вотъ что, мой милый Лебренъ, сказалъ онъ: — теперь три часа. Если бы принцы дали вамъ знать что въ пять часовъ они будутъ у заставы Клише и что желательно чтобы вы къ этому времени дали тамъ себя убить, то что бы вы сдѣлали? Явились бы на зовъ?

— Но… началъ депутатъ съ достоинствомъ, хотя не безъ смущенія, — можете ли вы сомнѣваться?

— Напротивъ, я ни мало не сомнѣваюсь.

— Да вы сами, любезный маркизъ, первый показали бы намъ дорогу.

— И не подумалъ бы! Въ этомъ-то и заключается различіе временъ. Если бы нашъ король въ былое время приказалъ намъ идти на смерть, то насъ нашлось бы нѣсколько сотъ старыхъ глупцовъ которые съ радостію отдали бы за него жизнь. Но я и назвалъ насъ глупцами, а вы, милый Лебренъ, не глупецъ! Напротивъ, вы очень умны и ловки, ивы придумали бы что-нибудь другое, только бы избѣжать этой непріятной крайности. Вы вѣдь не сердитесь на меня, мой добрый другъ?

И маркизъ пожалъ руку товарища.

«Непокладистый старикъ! Не политическій умъ!» сердито пробормоталъ Лебренъ, отходя отъ него. Его настроеніе еще ухудшилось, когда онъ увидалъ на диванѣ буфета Оливье дефелина въ разговорѣ съ Аристидомъ Асермомъ.

— Мой милый колега, говорилъ Аристидъ, — вы знаете что я готовъ сдѣлать все чтобъ угодить вамъ, но на этотъ разъ вы просите прямо невозможнаго. Сдѣлать эту маленькую Юдиѳь корифейкой? Сразу такое повышеніе въ Оперѣ! О чемъ вы думаете? Она получила только похвальный отзывъ за танцы, да и то ей его присудили изъ любезности къ вамъ. Въ нашемъ распоряженіи только одно мѣсто, и я обѣщалъ его Пелюсену для молодой Сары Кальмеръ, Ренару для какой-то его protégée и одному сенатору еще для кого-то. Мнѣ скоро посадятъ на шею весь классъ m-me Théodore, а я долженъ считаться со всѣми партіями палаты. Будьте справедливы: отдать предпочтеніе вашей танцовщицѣ значило бы вывернуть міръ на изнанку.

— Онъ и безъ того вывернутъ на изнанку, весело возразилъ Фелинъ. — Вѣдь говорятъ же что «гражданинъ Байонъ» скоро получитъ министерскій портфель.

— О! какъ далеко вы забѣгаете!

— Перестаньте разыгрывать комедію! Точно мы не видимъ игры Эльзеара за послѣдніе мѣсяцы! Онъ уклоняется, онъ щадитъ ваше министерство, его послѣднія нападки больше походили на попытки къ примиренію. О немъ уже говорятъ какъ о будущемъ министрѣ; право! даже опредѣляютъ точнѣе, министрѣ колоній…

— Боже мой! Положимъ, я могу вамъ сообщить по секрету что Мирво приходила въ голову мысль…

— Это невѣроятно! перебилъ его Оливье.

— Ну, все равно, допустимъ что она приходила окружающимъ его людямъ, вполголоса сказалъ Асермъ, лукаво подмигнувъ глазомъ. — Байонъ работаетъ надъ колоніальными вопросами, онъ говорилъ о нихъ со знаніемъ дѣла, и его новые взгляды произвели впечатлѣніе на палату. Общественное мнѣніе поняло бы смыслъ пробнаго опыта который далъ бы гдѣ-нибудь въ далекой странѣ поле дѣятельности для соціалистическихъ теорій, хотя бы для того чтобы доказать ихъ несостоятельность. Временное назначеніе въ одно изъ нашихъ заокеанскихъ владѣній живо образумило бы Эльзеара. А если опытъ его будетъ удаченъ, то кто же мѣшаетъ ему по возвращеніи сюда проводить свои испытанные методы на министерскомъ посту? Впрочемъ, все это только самыя отдаленныя предположенія.

— Да, сказалъ Оливье, — этого не попрекнешь «только похвальнымъ отзывомъ за танцы!» Первая награда — и по заслугамъ! А все-таки берегитесь и не смѣйте ставить вашу длинную Сару Кальмеръ поперекъ дороги маленькой Юдиѳи которая такъ мила!

— Всѣ онѣ милы, со смѣхомъ отвѣтилъ Асермъ, — и всѣ мы говоримъ какъ военачальники Олоферна при видѣ древней Юдиѳи: «Кто сможетъ презирать этотъ еврейскій народъ, у котораго такія красивыя жены?»

— Этотъ Аристидъ слова не скажетъ серіозно!

Послѣднее восклицаніе принадлежало Ренару который тоже подстерегалъ Асерма.

— Извините, отвѣчалъ креолъ, — я приводилъ слова Священнаго Писанія.

Въ этотъ же самый день въ тихой библіотекѣ за однимъ и тѣмъ же столомъ сидѣли Эльзеаръ Байонъ и Жакъ Андаранъ и писали. Ихъ письма покажутъ намъ какъ подѣйствовалъ истекшій годъ на этихъ двухъ людей.

Прежде чѣмъ взяться за перо Эльзеаръ вынулъ изъ своего портфеля письмо съ заграничною маркой и внимательно перечиталъ его.

«Г. Эльзеару Байону, депутату, въ Парижъ».

Красный Рогъ, Черниговской губ.

"Ваши письма становятся все рѣже и рѣже, мой другъ! Развѣ вы не знаете съ какою жадностію я жду извѣстій о вашей дѣятельности, о вашей работѣ и наконецъ просто о васъ самихъ? Скоро будетъ годъ какъ моя жизнь какъ будто пріостановилась въ этомъ уединеніи, гдѣ я думаю не имѣя возможности дѣйствовать. И какъ часто моя мысль переносится назадъ, къ нашей внезапной разлукѣ! Короткая болѣзнь, быстрая смерть моей доброй старушки-матери, мой поспѣшный отъѣздъ сюда съ ея тѣломъ, ваше странное, какъ будто разсѣянное прощаніе — все это стоитъ у меня передъ глазами. Вы были такъ заняты этимъ несчастнымъ министерскимъ кризисомъ, такъ далеки отъ моего горя. Еще наканунѣ я упрекала васъ въ томъ что вы свое высшее призваніе приносите въ жертву личнымъ чувствамъ и привязанностямъ, а тутъ я готова была упрекать васъ въ противномъ, видя что интрига какого-то Мирво можетъ заставить васъ забыть близкаго человѣка, который разстается съ вами такъ надолго. Я не поняла этого. Конечно, въ васъ могла говорить и досада: вы не могли простить мнѣ того что вы называли моею жестокостію и что слѣдовало назвать недовѣріемъ дикарки: оно боролось противъ власти которую вы такъ быстро захватывали надо мною. Неужели вы и теперь будете сердиться на меня за это естественное чувство самозащиты? Увѣрены, ли вы въ томъ что эта самозащита была для меня такъ легка?

"Я стараюсь слѣдить за вами по скуднымъ газетнымъ свѣдѣніямъ, и въ томъ глубокомъ снѣ, въ который это министерство по-видимому "захлороформировало "политическую жизнь, я не могу различить вашей роли, вашихъ идей, вашей цѣли. Вы всѣ заснули въ Парижѣ? А время идетъ, и народы ждутъ крика освобожденія; вездѣ накапливаются разрушающія и созидающія силы и зовутъ человѣка который сумѣлъ бы употребить ихъ въ дѣло. Ахъ, если бы вы могли видѣть то что вижу здѣсь я! Но здѣсь дѣйствовать невозможно; крикъ свободы долженъ раздаться у васъ въ Парижѣ: тамъ собрались работники всемірнаго дѣла, и вы первый изъ нихъ. Я вѣрю въ васъ, Эльзеаръ, вѣрю что вы избраны для этого дѣла искупленія, не забывайте этого! Теперь мы снова примемся за него вмѣстѣ, не правда ли?

«Я рвусь въ вашъ Парижъ, гдѣ все живетъ, гдѣ живете вы. Эти безконечныя дѣла слишкомъ долго задержали меня здѣсь. Здѣсь у насъ времени не считаютъ! Я люблю свои лѣса издали, но когда я сижу въ нихъ какъ заключенная, то я начинаю грызть удила. Я привела въ порядокъ запутанныя дѣла моей матери и оказывается что несмотря на ея безпечное управленіе я все-таки глупо, безумно богата. Къ чему мнѣ это богатство если ему суждено пропадать даромъ? Но нѣтъ, этого не будетъ! Я чувствую въ себѣ приливъ силы и жизни. Черезъ мѣсяцъ я буду въ Парижѣ и отдамъ эту жизнь тому кто захочетъ сдѣлать изъ нея великое употребленіе. Не знаете ли вы такого человѣка, мой другъ? Если онъ не возьметъ ея, то я повѣшусь на шею юному Кантадору: вамъ вѣдь извѣстно мое пристрастіе къ этому снѣжному вулкану. Но я предпочитаю избранника моей мысли; если онъ остался тѣмъ же, то я говорю ему: до скораго свиданія!.. навсегда! Дарья.»

Эльзеаръ задумался надъ этимъ письмомъ. Его воображеніе дополняло его другими строками которыя м-съ Ормондъ лукаво показала ему наканунѣ на вечерѣ у Сенда. Строки эти гласили слѣдующее:

"…Му dear Arabella, будьте ангеломъ, заѣзжайте къ Редферну и скажите ему что въ концѣ будущаго мѣсяца я прошу его отдать все свое время мнѣ одной. У меня больше нѣтъ ни тряпки, я пріѣду совсѣмъ голая. Предупредите его что я желаю чтобъ онъ очень постарался сдѣлать меня очень красивою… Дарья. "

Байонъ сталъ писать отвѣтъ на полученное письмо.

"Дарья, дорогая Дарья! вѣдь вы позволите называть себя по-прежнему? Дарья, не обвиняйте меня за молчаніе! Вызнаете неумолимыя требованія моей жизни, вы знаете среди какого лихорадочнаго шума проходятъ мои дни и какъ они не оставляютъ мнѣ ни минуты свободной для выраженія моей самой дорогой мысли. Не напоминайте мнѣ о той минутѣ болѣзненнаго оцѣпенѣнія когда вы внезапно исчезли изъ моей жизни! Что я чувствовалъ, что выражалъ тогда, я и самъ не знаю. Человѣкъ не всегда властенъ надъ тѣми силами безумія которыя разыгрываются въ немъ. Тогда онѣ меня подавляли, теперь же превознесутъ до небесъ, потому что вы возвращаетесь. Верните мнѣ и свою силу для осуществленія идеала который вы мнѣ показываете.

"Только не ставьте этого идеала слишкомъ высоко, милая мятежница! Умоляю васъ, спустите его настолько чтобы рука политика могла ухватить отъ него что-нибудь что можно было бы превратить въ положительныя идеи, приложимыя къ дѣйствительности. Вы обвиняете меня въ бездѣйствіи? Вы будете менѣе строги ко мнѣ, когда я объясню вамъ событія и условія среди которыхъ я вращаюсь, а также и причины моей усталости. Да, я усталъ говорить. Мое слово сначала потрясало ихъ, потомъ они къ нему привыкли, и теперь оно ихъ даже не пугаетъ. Отнынѣ мы можемъ производить впечатлѣніе и достигать успѣха только практическими дѣйствіями Но возможность этихъ дѣйствій закрыта для абсолютной теоріи. Теоретикъ долженъ приближаться къ людямъ, долженъ поддѣлываться подъ ихъ грубую рутину для того чтобы сдѣлать имъ хоть какое-нибудь добро помимо ихъ воли. Къ чистымъ идеямъ толпа выказываетъ только равнодушіе и презрѣніе. Что такое идеи остающіяся безъ приложенія? Это мечты. Я чувствую что вы содрогаетесь отъ гнѣва: ваши мечты такъ прекрасны!

«Не презирайте меня. Я ничего не сказалъ. Если хотите, то я буду знать однѣ ваши мечты! Какъ только я взгляну въ ваши вдохновляющіе глаза, я забуду свои собственныя мысли, я буду думать чрезъ посредство васъ. Пріѣзжайте! Вы возвращаете мнѣ надежду, и съ этою надеждой я чувствую возрожденіе своего другаго я, не существовавшаго цѣлый годъ. Я могъ плутать безъ своего проводника; я могъ колебаться относительно направленія моей жизни, пока считалъ ее отвергнутою. И теперь я едва смѣю вѣрить счастію которое вы мнѣ пріоткрываете. Я боюсь. Васъ будутъ возстанавливать противъ меня. Завистливый свѣтъ окраситъ все своимъ ядомъ: онъ воскреситъ старыя басни, онъ изобразитъ меня недостойнымъ вашего выбора, невѣрнымъ вашей памяти, можетъ-быть и еще не знаю чѣмъ, но вы не слушайте его, Дарья! Вы возьмете мою смиренную жизнь, вы снизойдете до нея, вы сдѣлаете ее достойною васъ, прикоснувшись къ ней вашими дорогими руками. Пріѣзжайте, я умоляю васъ на колѣнахъ принять ее! Эльзеаръ».

Байонъ прошелъ въ залу совѣщаній чтобъ опустить въ ящикъ это письмо. На столѣ лежали разбросанныя газеты. Его взоръ упалъ на хвалебные столбцы повѣствовавшіе объ успѣхахъ Розы Эстеръ въ Виндзорѣ.

Депутатъ вернулся въ библіотеку, сѣлъ за тотъ же столъ и вынулъ изъ бювара листокъ бумаги того же формата; потомъ, послѣ нѣсколькихъ секундъ колебанія, онъ положилъ его обратно и взялъ другой поменьше. Быстрымъ почеркомъ сталъ онъ писать слѣдующее:

"Я охотно вѣрю газетамъ которыя разказываютъ что Англія у вашихъ ногъ, дорогая Эстеръ! Такого апоѳоза не видали со временъ Рашели.

"Вы просили чтобъ я написалъ вамъ въ Лондонъ нѣсколько строкъ. Я боюсь что онѣ пройдутъ незамѣченными среди восторженныхъ писемъ которыми васъ осыпаютъ. Но все равно, я пользуюсь случаемъ написать вамъ: бумага стерпитъ вещи, которыхъ я никогда не рѣшаюсь сказать вамъ въ лицо. Эстеръ, мое сердце еще сильнѣе моей гордости возмущается тою пыткой въ которой вы меня держите въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Я не могу примириться съ этими рѣдкими и мимолетными минутами счастія. Вы знаете чѣмъ я пожертвовалъ и пожертвовалъ съ восторгомъ въ тотъ вечеръ, когда ваша чарующая воля опутала меня — навсегда, какъ говорили вы и вѣрилъ я… Помните? «…вся твоя»… Какая насмѣшка, когда подумаешь о томъ что послѣдовало за этимъ вечеромъ, о тѣхъ жалкихъ часахъ которые я долженъ былъ выпрашивать какъ нищій, о вашемъ необъяснимомъ предпочтеніи къ старику который по вашимъ словамъ для васъ ничто. И если бы еще онъ одинъ стоялъ между вами и мной! Но нѣтъ, между нами стоитъ весь міръ.. Вѣчно таинственныя препятствія, непонятные отказы, какіе-то всеобщіе заговоры чтобы вырвать у меня лучшую часть вашей жизни! Простите мнѣ за грубое выраженіе мучащихъ меня сомнѣній. Что я для васъ? капризъ? игрушка? Орудіе которое забрасываютъ сдѣлавъ изъ него употребленіе? Увы! я боюсь что мнѣ всегда суждено быть только орудіемъ въ тѣхъ рукахъ которымъ я отдаю свое сердце.

«Эстеръ, простите мнѣ откровенность моей жалобы… Я хотѣлъ храбро бѣжать отъ васъ и написать вамъ холодное письмо, но это усиліе освободиться только еще лучше показываетъ мнѣ вашу притягательную силу. Возьмите меня всего, или бросьте меня, отдайте меня тѣмъ илюзіямъ которыя вы такъ безжалостно разсѣяли! Я больше не хочу недостойной милостыни. Я буду презирать себя, какъ безъ сомнѣнія презираете меня вы, если мои рѣшенія еще разъ будутъ побѣждены однимъ изъ тѣхъ поцѣлуевъ которые заставляютъ забывать все и власть которыхъ надо мною къ моему счастію и позору ты такъ хорошо чувствуешь, чаровница… Ахъ, какъ я все-таки люблю тебя! Эльзеаръ».

Онъ всталъ и пошелъ въ палату гдѣ одинъ изъ его ближайшихъ адъютантовъ обличалъ «порабощеніе рабочихъ».

— Есть болѣе тяжелое порабощеніе — страстямъ, подумалъ Байонъ. Онъ возвращался къ работѣ какъ каторжникъ, съ двумя цѣпями на ногѣ: влекомый то въ одну, то въ другую сторону, онъ самъ не знаетъ которое изъ двухъ желѣзныхъ колецъ сильнѣе давитъ его и заставляетъ больше хромать…

ГЛАВА XIII.
Засѣданіе продолжается.

Долго сидѣлъ Жакъ за столомъ библіотеки, исписывая листъ за листомъ неправильнымъ, неровнымъ почеркомъ.

"Поручику Пьеру Андарану (Южно-Суданская экспедиція).

"По моимъ разчетамъ, мой добрый Пьеръ, ты скоро долженъ добраться до Сенегала. Я не писалъ тебѣ за послѣднее время, потому что мое письмо врядъ ли нашло бы тебя въ твоихъ странствіяхъ по Судану. Я надѣюсь что ты вынесешь изъ нихъ чувство удовлетворенія и нетронутое здоровье; но не жалуйся, если иногда бываютъ дни когда эта суровая жизнь тяготитъ тебя; думай о своемъ братѣ: онъ дѣлаетъ дѣло глупѣе и тяжелѣе твоего. Вотъ уже годъ какъ я впрягся въ него, и этотъ годъ показался мнѣ цѣлымъ вѣкомъ.

"Теперь я знаю свою участь и свое безсиліе. Я — бѣдное, маленькое колесико увлекаемое безсмысленнымъ движеніемъ огромной машины для «ничегонедѣланія», или для дѣланія зла! Возмущаться, противиться, говорятъ тѣ кто не испыталъ силы уничтоженія этой машины. Можешь ты себѣ представить жалкое колесико которое отказалось бы повиноваться въ фабричномъ приводѣ? Оно будетъ сломано — вотъ и все. Это именно моя судьба. Насладись описаніемъ одного изъ моихъ дней; они всѣ одинаковы.

"Утромъ мы какъ хищныя птицы нападаемъ на министерства; отвратительныя стоянки въ переднихъ подъ презрительнымъ взглядомъ стараго швейцара; онъ принимаетъ насъ какъ нищихъ, каковыми мы въ сущности и являемся. Долгое ожиданіе на креслѣ empire передъ часами empire, на которыхъ административный часъ идетъ медленнѣе чѣмъ на всѣхъ остальныхъ. Чтобъ убить время, читаешь газеты департаментовъ которыя тебя оскорбляютъ или на тебя клевещутъ. Наконецъ дверь отворяется; господинъ, у котораго всегда видъ такой будто онъ существуетъ здѣсь сто лѣтъ вмѣстѣ съ часами и кресломъ, разсѣянно выслушиваетъ тебя, все время думая о томъ какъ онъ будетъ защищать свой портфель. Улыбка танцовщицы, уклончивыя обѣщанія. Эти обѣщанія ты передаешь своимъ бѣднякамъ съ чувствомъ стыда за свой обманъ. Въ первое время я весь воспламенялся въ защиту праваго дѣла, но мало-по-малу незамѣтно сердце черствѣетъ какъ у врача или могильщика. Эти жалобы и слезы людскія становятся «дѣлами» которыя спѣшишь прикончить. Ты помнишь стариковъ Грено неподалеку отъ насъ? Ихъ сынъ былъ сосланъ за какую-то продѣлку въ исправительный баталіонъ. Старуха Грено ждетъ и оплакиваетъ своего сына ежедневно. Я’далъ себѣ слово вернуть имъ его. «Онъ прекрасно ведетъ себя», писалъ его полковникъ. «Клерикальная семья», написалъ префектъ. До сихъ поръ надежды еще нѣтъ. Однако, вчера я послалъ имъ смутное слово надежды и послалъ его безучастно и съ досадой: я просто отписывался «по дѣлу Грено».

"Два часа. Али-Баба идетъ въ свою пещеру. Вѣришь ли Ты что каждый разъ переступая порогъ Бурбонскаго дворца я испытываю чувство тошноты путешественника который входитъ на лѣстницу парохода съ твердою увѣренностію получить морскую болѣзнь? Окинемъ взоромъ залу засѣданій. Извнѣ публика видитъ подобіе дѣятельности, работы, различаетъ выпуклые силуэты ораторовъ, вожаковъ, какого-нибудь Бутвьержа, Вурня, Дюпютеля, Байона… Внутри видишь совсѣмъ другое: черезъ нѣсколько недѣль когда приглядишься и привыкнешь, то видишь только одну колективную молотилку — «Палату». Она молотитъ, молотитъ безъ устали, молотитъ пустая, перемолачиваетъ саму себя за неимѣніемъ другаго матеріала. Мой привычный взглядъ едва различаетъ отдѣльныя лица: всѣ они сливаются въ большихъ глыбахъ, гдѣ родовая физіономія группы стушевываетъ личныя особенности.

"Направо ты видишь благородныя развалины стараго замка: тамъ жалкіе остатки гарнизона защищаются безо всякой надежды, ради чести. Въ нихъ по временамъ еще выпускаютъ ядра; это традиціонная мишень; ихъ вылазки болѣе не страшны. Разрозненные республиканцы грозятъ другъ другу замкомъ-призракомъ какъ пугаломъ. Въ центрѣ плотное стадо съ покорностію идетъ за пастухами которые его пасутъ. Послушное, но пугливое и легко разбѣгающееся, это стадо вяло поддерживаетъ своихъ вожаковъ и часто бросаетъ ихъ на поворотахъ дороги. На этихъ скамьяхъ боятся всякаго нововведенія, всякаго преобразованія, всякой самобытной мысли. Старикъ Феро увѣряетъ что это хорошо и что государство которому, какъ намъ, угрожаютъ опасности, стоитъ только благодаря инертности большаго мертваго тѣла неподвижно лежащаго въ центрѣ противоположныхъ движеній. Онъ можетъ-быть и правъ. Между этимъ пастбищемъ и соціалистскою горой, подъ разными ничего не значащими ярлыками, сидятъ приблизительно 150 человѣкъ франмасоновъ которые прежде всего фраимасоны. Это слово достаточно опредѣляетъ ихъ тебѣ. Они представляютъ двадцать пять или тридцать тысячъ гражданъ, дѣятельныхъ, организованныхъ, съ любовію и умѣніемъ практикующихъ политику насилія, прямыхъ наслѣдниковъ общества якобинцевъ, какъ мнѣ говорилъ одинъ историкъ и добрый республиканецъ: тѣ же кадры, тотъ же наличный составъ, тѣ же способы дѣйствій. Они извлекаютъ выгоду изъ дурныхъ воспоминаній которыя оставили по себѣ люди церкви, они льстятъ недовѣрчивому настроенію народныхъ массъ и удовлетворяютъ личные апетиты. Болѣе ста лѣтъ предводителями страны является это ополченіе которое одно сохранило чувство дисциплины и власти. Наконецъ, на горѣ находится маленькая воющая и грозящая шайка тощихъ волковъ, какъ ихъ называетъ ихъ глава, мой товарищъ Байонъ: соціалисты, настоящіе хозяева палаты. Съ перваго взгляда видно что жизнь и приказанія исходятъ оттуда. Только ихъ однихъ слышишь и видишь. Почти всѣ талантливы, а у кого нѣтъ таланта, у того здоровая глотка; они неутомимы въ обструкціи, смѣлы въ нападеніи, удивительны въ своемъ единодушіи. Ихъ предложенія никогда не проходятъ, но ихъ идеи всасываются, подтачиваютъ наши проекты законовъ, сковываютъ запуганное большинство. По-моему, ихъ главная сила заключается въ тайномъ согласіи которое они у насъ вырываютъ когда принимаются безпощадно критиковать отжившую форму правленія. Наши интересы противятся имъ, но наша совѣсть съ ними.

"Наша совѣсть молчитъ объ этомъ въ засѣданіи, но она шепчетъ, а иногда и кричитъ объ этомъ въ кулуарахъ. О, это притупляющее броженіе по кулуарамъ, пошлыя рѣчи за папиросами, заразительность бездѣлія и отчаянія! Вообрази себѣ большое провинціальное кафе въ часъ абсента, когда путешествующіе прикащики принимаются сообщать государственныя тайны; расширь рамки, удесятери число посѣтителей, и вотъ тебѣ внутренность Бурбонскаго дворца. Я часто думаю что самою дѣйствительною парламентскою реформой было бы водвореніе въ этихъ залахъ биліардовъ, домино и картъ: отъ сколькихъ кровопусканій и ранъ спасли бы они Францію, если бы депутатамъ отдали ихъ игрушки! За неимѣніемъ этихъ развлеченій мы жалуемся на собственную безпомощность и безсиліе создать что-нибудь. Ясность взгляда и сознаніе собственной безполезности, чувство столь ненавистное собранію людей! Здѣсь приходятъ въ отчаяніе отъ правительства и ужасаются завтрашняго дня. Увѣряю тебя, у насъ есть много хорошихъ людей, невозможныхъ въ палатѣ гдѣ они «принимаютъ образъ чудовища», и дѣлающихся проницательными и искренними патріотами какъ только попадутъ въ кулуары. Разномысліе во всемъ и единодушіе въ одномъ общемъ, оглушительномъ заявленіи: — Такъ дольше не можетъ идти! — Это не можетъ длиться! — Какъ это кончится? — Право, довольно было бы четырехъ солдатъ и одного унтеръ-офицера! — Но кто? какъ? — Видите ли вы его?

"Рѣчи приверженцевъ старины, думаешь ты? Ничуть! Ты услышишь ихъ изъ устъ самыхъ видныхъ, самыхъ вліятельныхъ республиканцевъ. Они болѣе не скрываютъ отвращенія которое имъ внушаетъ дѣло ихъ рукъ. Я наблюдаю за ними во время засѣданій; знаешь ли ты на что они смотрятъ? Они упорно глядятъ на двѣ входныя двери направо и налѣво; всѣ стараются угадать, черезъ которую изъ нихъ войдетъ онъ. Клянусь тебѣ, всѣ они зовутъ его, того кто долженъ насъ освободить и дать намъ порядокъ; его приближеніе читается въ ихъ глазахъ и слышится въ ихъ сердцахъ. Въ кулуарахъ говорятъ только о немъ, объ этомъ неизвѣстномъ, Съ каждымъ днемъ ихъ ожиданіе все болѣе создаетъ себѣ предметъ, какъ сказалъ намъ философъ.

"Между тѣмъ самые прилежные изъ насъ стараются поднять на ноги какое-нибудь изъ текущихъ дѣлъ. Вопросъ проваливается къ вечеру, «въ часъ летучихъ мышей». Этимъ именемъ Асермъ называетъ тотъ приступъ нервной лихорадки между пятью и шестью часами, когда подъ вспыхнувшею люстрой вдругъ поднимутся и закружатся въ безумномъ полетѣ самыя нелѣпыя предложенія, самыя невыполнимыя поправки. Въ это время все принимается безъ разбора и какъ-то неожиданно для самой палаты. Въ дни кризисовъ это тотъ часъ когда наши летучія мыши сламываютъ министерство или какое-нибудь еще уцѣлѣвшее учрежденіе, послѣдніе обломки этого общественнаго зданія. Наконецъ, всѣ расходятся съ пересохшимъ горломъ, съ разбитымъ тѣломъ, съ больною головой, съ притупленнымъ апетитомъ и съ сердцемъ озлобленнымъ противъ другихъ и противъ себя. Я ухожу и уношу съ собою цѣлую связку печатныхъ отчетовъ, или «раздачи», какъ они здѣсь называются: все это плоды усилій нашихъ парламентскихъ умовъ, труды которыхъ никто не читаетъ и на печатаніе которыхъ убиваются сотни тысячъ франковъ. Они загромоздили мою квартиру; одна изъ благотворительныхъ дамъ предложила мнѣ избавить меня отъ нихъ: она раздаетъ эту бумагу слѣпымъ, а тѣ дѣлаютъ изъ нея мѣшочки и продаютъ ихъ фруктовщикамъ. Трогательный и прекрасный символизмъ: бумаги палаты возвращаются къ слѣпымъ!

"Раза два-три я пытался говорить о предметахъ которыми владѣю. Для этого ты всходишь на «конторку» (здѣшнее упрощенное названіе трибуны) съ тяжестію въ ногахъ и стѣсненіемъ въ груди, съ тѣмъ самымъ стѣсненіемъ которое ты, по твоимъ словамъ, испытывалъ во время твоихъ первыхъ стычекъ съ Неграми. Черезъ нѣсколько минутъ дѣло налаживается, или лучше сказать: наладилось бы если бы можно было перекричать эти яростные крики среди которыхъ теряется самый громкій голосъ, а главное, если бы можно было заглушить въ себѣ внутренній голосъ истины который слышится громче ихъ всѣхъ. Чтобы заставить себя слушать здѣсь, надо лгать, льстить которой-нибудь изъ борющихся другъ съ другомъ страстей, играть въ интересахъ какой-нибудь изъ партій. Если ты попробуешь искать истинную правду, ту правду которая удѣляетъ всѣмъ людямъ, всѣмъ идеямъ ихъ долю справедливости, то тебя сейчасъ же прерываютъ. Самая первоначальная дѣятельность человѣческаго ума, сравненіе и различеніе, здѣсь вмѣняется въ преступленіе. Ты долженъ покрывать своихъ, вѣроломно разить другихъ, быть несправедливымъ и преднамѣренно слѣпымъ. Боже мой! я признаю что это необходимое условіе парламентской политики, но лично я никогда не примѣнюсь къ этому. Мнѣ слишкомъ стыдно при мысли о тѣхъ кто научилъ меня методамъ различенія и соблюденію справедливости ума; мнѣ кажется что всѣ мои старые учители: Тэнъ, Ренанъ и др. встаютъ изъ своихъ могилъ чтобы бросить мнѣ въ лицо свое презрѣніе.

"Горе тому кто не входитъ въ колею условленнаго обмана! Въ нее можно войти справа, слѣва, съ середины, но войти въ нее надо. Да вотъ недавно я захотѣлъ нарушить свой обѣтъ молчанія и указать на одну ошибку въ нашей иностранной политикѣ, на нашъ отказъ отъ нашихъ правъ въ такой странѣ которую я всю изъѣздилъ и хорошо знаю. Военный министръ беретъ меня подъ руку. — Что вы хотите дѣлать? съ упрекомъ говоритъ мнѣ этотъ старый воинъ который только что наканунѣ торжественно заявилъ о своей увѣренности въ силахъ нашей храброй арміи. — Чтобы хотите дѣлать? Когда этотъ вопросъ обсуждался въ совѣтѣ министровъ, то я долженъ былъ противопоставить свое veto сторонникамъ вмѣшательства. Развѣ вы не знаете что въ моемъ распоряженіи нѣтъ ни одного солдата и что всякая военная демонстрація только открыла бы нашу слабость и кончилась бы самою бѣдственною неудачей? — Но въ такомъ случаѣ всѣ истраченные миліарды, обновленіе нашихъ силъ, и ваши собственныя силы?.. — Ничего не значатъ, говорю я вамъ. Черезъ два года, если я еще буду министромъ, у васъ будетъ превосходная армія, но теперь — ничего, и если мы двинемся — бѣда! Но только не надо этого говорить!

"Я замолчалъ. Я думалъ что былъ предметомъ исключительнаго довѣрія министра, но черезъ двѣ минуты въ кулуарахъ я узналъ что то же ведро холодной воды было вылито направо, налѣво, на Лебрена, на Бутвьержа, на десять другихъ.

"Ахъ, этотъ всеобщій обманъ, сообщниками котораго мы являемся, это постоянное замаскировываніе всѣмъ извѣстной пустоты! Мы страдаемъ настолько же отъ этого насколько и отъ нашего безсилія. Феро говоритъ что всякое правительство должно скрывать свою тайну, что и Людовикъ XIV и Наполеонъ I лгали такъ же какъ Мирво, какъ мы. Это вѣрно, но теперь, когда управляетъ весь міръ, это какъ-то досаднѣе, да и гораздо труднѣе: кусочки правды выбиваются отовсюду. Какъ поддерживать обманъ который видишь вездѣ, въ палатѣ, въ редакціи журналовъ гдѣ великіе публицисты съ отчаяніемъ, съ доказательствами въ рукахъ опровергаютъ оптимистическія увѣренія напечатанныя ими же самими для народныхъ массъ? И они говорятъ что больше нѣтъ ничего, но что этого не надо говорить, иначе можно поколебать правленіе и открыть глаза иностраннымъ державамъ…

"Иностранныя державы! да онѣ видятъ яснѣе насъ, онѣ знаютъ всѣ наши слабыя стороны и боятся только одного чтобы кто-нибудь не пробудилъ нашего народа, не растолковалъ ему… Но по нашему надо убаюкивать народъ этимъ обманомъ до того дня когда онъ проснется на днѣ пропасти. «Не надо этого говорить», — надо обѣими руками стиснуть свое сердце въ которомъ все-таки течетъ французская кровь и которое не создано для трепета и лжи; надо стиснуть его и молчать; открыть его можно только брату, какъ это дѣлаю я, да и то подъ страхомъ быть услышаннымъ. Какой скандалъ сказать вслухъ, въ присутствіи пятисотъ человѣкъ, то что каждый изъ насъ шепчетъ своему сосѣду! Не надо говорить этого! И всѣ мы замолкаемъ, садимся на свои мѣста и снова принимаемся смотрѣть на входныя двери, стараясь угадать чрезъ которую изъ нихъ онъ войдетъ.

"Я по-прежнему неисправимый республиканецъ и пока еще не дошелъ до того чтобы звать и желать его. Но кто знаетъ? быть-можетъ они доведутъ меня до этого. А пока я уныло слушаю колокольчикъ Дюпютеля среди всеобщаго гула и вспоминаю мягкій звонъ озскаго колокола среди вечерней тишины и нашихъ двухъ дорогихъ обитательницъ Бурдета. Я не пишу тебѣ о нихъ, потому что ты, вѣроятно, знаешь о нихъ больше моего. Ты, конечно, получаешь длинныя письма отъ Мари которая мнѣ пишетъ рѣдко и коротко. Но скоро я разкажу тебѣ о ней подробнѣе: приближается пасхальный отпускъ и я съѣзжу немного подышать въ Бурдетъ.

"Однако, какъ я разболтался! Что дѣлать? это мое ремесло. Я нарисовалъ тебѣ картину Франціи такою какою я вижу ее отсюда; впрочемъ, нѣтъ, не Франціи, а ея случайныхъ хозяевъ. Братъ, нарисуй мнѣ въ отвѣтъ другую, получше этой! Обнимаю тебя.

Жакъ."

Черезъ недѣлю онъ писалъ изъ Бурдета:

"Ахъ, мой добрый Пьеръ, нашъ милый уголокъ отравленъ! Я больше не узнаю ни его, ни себя въ немъ. А я еще надѣялся отдохнуть здѣсь! Злая колдунья Политика измѣнила до неузнаваемости мою родную землю. Я начиналъ чувствовать это еще въ прошлый отпускъ, а теперь окончательно въ этомъ убѣдился. Теперь, когда я закрою глаза и захочу мысленно представить себѣ эти дорогія поля, эти поэтическіе виды которые я такъ любилъ, я вижу передъ собою только избирательную шахматную доску: эта деревня на горѣ надежна, а та въ долинѣ на берегу рѣки — плоха. Тѣ старинные дома которые наводили на меня всегда мысли о прошломъ теперь вызываютъ въ моемъ воображеніи только цифры: три голоса за меня, два противъ меня. Добрые крестьяне которые всѣ мнѣ улыбались когда я ребенкомъ пилъ молоко въ ихъ фермахъ теперь стали для меня «избирателями» и нерѣдко враждебными. Если я зайду повидать стараго священника — это значитъ «политика»; если я выпью стаканъ вина въ кабачкѣ Фуршона, это тоже политика. Изъ-подъ поросшей мхомъ крыши старухи Жиронъ, которая, бывало, угощала насъ такими вкусными лепешками, на меня смотрятъ свирѣпыя лица; изъ-за Желизскаго лѣса, гдѣ мы когда-то рвали шиповникъ для Мари, на меня съ ненавистію глядятъ оба Лорана.

"Есть у меня и друзья, но я готовъ побить ихъ когда они зовутъ меня: господинъ депутатъ такимъ тономъ который значитъ: господинъ нашъ слуга. Они всячески даютъ вамъ понять что вы ихъ собственность, что выборы приближаются и что слуга долженъ удвоить усердіе чтобы заслужить билетикъ который выберетъ его вторично… Ахъ, бѣдные люди, если бы они знали съ какимъ наслажденіемъ я заранѣе сжегъ бы тотъ билетикъ который они показываютъ мнѣ въ видѣ приманки!

«А между тѣмъ ихъ все-таки надо охранять и защищать ежечасно, ежеминутно, потому что ихъ травятъ какъ зайцевъ. Конечно, произволъ старыхъ временъ былъ не легокъ, но не лучше его и теперешняя тиранія процвѣтающая въ нашихъ деревняхъ подъ сѣнію лживыхъ словъ: свобода, равенство и братство. Вотъ сейчасъ я долженъ прервать письмо чтобы идти въ наше почтовое бюро; ты знаешь завѣдующую: это честная дѣвушка которая этою службой содержитъ старуху мать. Она отказалась давать моимъ противникамъ свѣдѣнія относительно моей переписки. Непростительное преступленіе! Однажды въ самый разгаръ зимы я получилъ отъ нея въ Парижѣ телеграму изъ которой узнаю что она, въ видѣ наказанія, переведена куда-то на другой конецъ Франціи и должна сдать должность и выѣхать въ теченіе 48 часовъ, даже не успѣвъ распродать вещей. Снѣгъ лежалъ сугробами, и такое путешествіе равнялось разоренію для нея и смерти для ея больной матери. Я сейчасъ же бросился въ почтовое управленіе. Директоръ сдѣлалъ невинное лицо: онъ подписалъ бумагу не вникнувъ въ дѣло и повѣривъ донесеніямъ своихъ чиновниковъ. Разобравъ дѣло онъ предложилъ мнѣ дать ей другое мѣсто немногимъ лучше предыдущаго; я разсердился и пригрозилъ скандаломъ; тогда онъ на время пріостановилъ свой приказъ, но съ холодною опытностью человѣка привыкшаго къ рѣзнѣ объяснилъ мнѣ что я оказываю плохую услугу обѣимъ женщинамъ и что имъ придется еще хуже если онѣ останутся на прежнемъ мѣстѣ безо всякой защиты, въ когтяхъ хищныхъ птицъ. Онъ былъ правъ. Имъ сдѣлали жизнь невозможною. Я только-что добился для нихъ мѣста съ такимъ же доходомъ какой онѣ получали здѣсь и сейчасъ пойду совѣтовать имъ уѣхать какъ можно скорѣе. Вечеромъ я докончу это письмо…»

Жакъ возвращался со своей прогулки и шелъ по саду, когда сдавленный голосъ позвалъ его съ балкона. Обезумѣвъ отъ страха, дрожа отъ рыданій, Мари показывала телеграму.

— Жакъ! или скорѣе!.. Пьеръ… Пьеръ опасно раненъ… навѣрно умеръ…

Полковникъ телеграфировалъ изъ Сенъ-Луи: «Поручикъ Андаранъ тяжело раненъ послѣ блестящаго дѣла. Привезенъ въ Сенъ-Луи. Надѣемся на выздоровленіе. Буду давать извѣстія.»

— Насъ обманываютъ, онъ умеръ! повторяли Мари и тетя Софи.

Обѣ женщины уже рѣшили ѣхать съ завтрашнимъ пароходомъ въ Сенегалъ. Жакъ съ трудомъ убѣдилъ ихъ въ безразсудствѣ ихъ намѣренія. Мари не хотѣла ничего слушать.

— Кто будетъ за нимъ ходить такъ какъ я? Мое мѣсто около него когда онъ страдаетъ. Если онъ живъ, то я увѣрена что онъ зоветъ меня…

Наконецъ, онѣ дали себя уговорить и согласились ждать слѣдующей телеграмы, а Жакъ долженъ былъ выѣхать въ тотъ же вечеръ.

Онъ уѣхалъ съ сердцемъ истерзаннымъ тою скорбію которую онъ оставлялъ за собою и мыслію о страданіяхъ и быть-можетъ агоніи которыя ждали его въ концѣ его пути.

ГЛАВА XIV.
Суданцы.

Черезъ восемь дней послѣ своего отъѣзда изъ Бордо Жакъ находился въ военномъ госпиталѣ въ Сенъ-Луи. Счастливая неожиданность: онъ нашелъ своего брата внѣ опасности, на прочномъ пути къ выздоровленію.

— Поручикъ счастливо отдѣлался, говорилъ военный докторъ. — Попади пуля нѣсколькими милиметрами ниже, она пробуравила бы легкое. Теперь я отвѣчаю за этого молодца: еще недѣльки двѣ отдыха, потомъ хорошій пароходъ и цѣлебный воздухъ Франціи, и вы получите брата отдѣланнаго совсѣмъ заново къ капитанскому чину.

Жакъ привезъ съ собою самое живительное средство — теплую струю этого роднаго воздуха, атмосферу семьи и дѣтства, живое слово Мари, подарки выбранные ею до полученія жестокаго извѣстія, лакомства, сигары, книги приготовленныя для обычной посылки и уложенныя руками молодой дѣвушки. Старшій братъ разказалъ младшему о страхѣ, слезахъ и отчаяніи Мари когда ей помѣшали ѣхать къ нему. Онъ геройски вырвалъ изъ своего сердца цѣлительный бальзамъ необходимый для другаго, хотя ему, кажется, легче было бы перелить свою кровь въ жилы брата для его спасенія.

На разспросы о стычкѣ въ которой онъ чуть было не погибъ Пьеръ отвѣчалъ сухо и коротко. Жакъ съ дѣтства зналъ отличительную черту брата молчать о себѣ самомъ и понялъ что не добьется отъ него подробнаго разказа о сраженіи чего ждали въ Бурдетѣ.

— Все это произошло очень просто. Самори произвелъ наступательное движеніе въ сторону Бисандугу и довольно хорошо укрѣпился на берегу Санкарани. Эти Негры выучились дѣлать земляныя укрѣпленія. Я получилъ приказъ выгнать его. Они оказались многочисленнѣе и лучше вооружены чѣмъ мы думали и стойко держались на верху укрѣпленія, пока мы старались ворваться чрезъ брешь пробитую нашею миной. Одинъ изъ нихъ выстрѣлилъ въ меня сверху внизъ въ ту минуту какъ мой адъютантъ занесъ надъ нимъ саблю. Этотъ выстрѣлъ объясняетъ тебѣ странное направленіе пули въ моемъ тѣлѣ. Къ счастію, люди не смутились и взяли укрѣпленіе. Мой переѣздъ до Сигири былъ довольно мучителенъ. Тамъ за мною хорошо ходили и потомъ перевезли въ Сенъ-Луи. Но пулю вынули только здѣсь.

Товарищи Ньера дополнили этотъ сжатый разказъ. При видѣ упавшаго начальника въ маленькомъ отрядѣ произошло колебаніе. Прежде чѣмъ потерять сознаніе Пьеръ велѣлъ положить себя на носилки и протрубить сигналъ къ атакѣ. «Знайте что я хочу умереть тамъ, сказалъ онъ указывая на укрѣпленіе, — сдѣлайте мнѣ это удовольствіе, дѣти мои!» Въ одну минуту солдаты очутились на верху насыпи, смяли и прогнали Негровъ и внесли въ укрѣпленіе потерявшаго сознаніе Пьера. Какъ онъ не умеръ безъ порядочной перевязки, въ жалкомъ соломенномъ шалашѣ куда его положили, или по дорогѣ въ Сигири, это объяснялось только крѣпостію его физическаго и нравственнаго сложенія.

Двѣ недѣли назначенныя докторомъ Жакъ провелъ возлѣ брата въ обществѣ навѣщавшихъ его товарищей. Черезъ недѣлю общей жизни онъ сошелся съ большинствомъ изъ нихъ. Посвящаемый ежечасно въ мысли, работы и надежды «Суданцевъ», Андаранъ съ удивленіемъ открывалъ неизвѣстный ему міръ. Издали, изъ-за парламентскихъ стѣнъ эти офицеры колоній всегда казались ему заслуженными, но немножко стѣснительными слугами которымъ надо было постоянно выдавать деньги на рискованныя и не приносящія дохода предпріятія. На мѣстѣ дѣйствія и въ соприкосновеніи съ ними онъ судилъ о нихъ совсѣмъ иначе. Одна общая черта характеризовала этихъ людей дѣла и отличала ихъ отъ людей слова, среди которыхъ жилъ Жакъ: начиная отъ командира и кончая послѣднимъ подпоручикомъ всякій изъ нихъ довелъ свою личную стоимость до максимума того что она могла дать; каждый развилъ себя во всѣхъ направленіяхъ и испробовалъ себя во всѣхъ трудностяхъ которыя закаливаютъ характеръ и изощряютъ умъ. Въ каждомъ изъ этихъ молодыхъ людей многообразныя и вѣчно мѣняющіяся требованія ихъ задачи развивали въ одно и то же время бойца, изслѣдователя, дипломата, администратора, инженера, плантатора, однимъ словомъ — полнаго и совершеннаго начальника, скораго на рѣшенія, готоваго ко всякой отвѣтственности. Какъ и всѣ военные, и они были заражены жаждой повышенія, но выше всякаго личнаго честолюбія на первомъ планѣ у нихъ стояла другая страсть — страсть достиженія цѣли. Каждый изъ нихъ лелѣялъ какую-нибудь постоянную мечту, какое-нибудь особенное намѣреніе, личный планъ кампаніи или изслѣдованія, для выполненія котораго онъ былъ готовъ на всякія жертвы.

Жакъ сдѣлался повѣреннымъ ихъ плановъ, а также и разочарованій которыя эти пламенныя сердца выносили изъ Парижа послѣ безплодныхъ попытокъ заставить чиновниковъ обратить вниманіе на ихъ проекты. Особенно сильное впечатлѣніе произвелъ на него одинъ маленькій капитанъ: онъ только-что провелъ цѣлый годъ у царя Тіебы; онъ жилъ у этого Негра какъ Робинзонъ, не видя ни одного бѣлаго лица, не слыша другаго языка кромѣ мѣстнаго нарѣчія, не зная другой пищи кромѣ той которую ѣлъ его дикарь-хозяинъ. Всѣ эти лишенія онъ терпѣлъ въ надеждѣ склонить Тіебу къ совмѣстнымъ дѣйствіямъ въ обширной кампаніи на Нигерѣ, планъ которой былъ имѣсоставленъ. Этотъ планъ казался очень разумнымъ, и капитанъ поѣхалъ въ Парижъ предложить его на разсмотрѣніе высшаго начальства.

— Меня хорошо приняли въ министерствѣ, разказывалъ онъ Жаку, — но сейчасъ же предупредили: «Имѣйте терпѣніе, ждите и — главное — не говорите никому ни слова о вашемъ планѣ! Сначала надо склонить на нашу сторону вліятельныхъ лицъ парламента и печати которыя смотрятъ на дѣло иначе». И мнѣ называли господъ… господъ… помогите мнѣ, я плохо помню ихъ имена…

Андаранъ узнавалъ и подсказывалъ исковерканныя имена Бутвьержа, Пелюсена, Асерма, журналиста Нагасона котораго онъ встрѣчалъ у Эстеръ… Было что-то смѣшное и въ то же время печальное въ этомъ невинномъ удивленіи солдата не имѣющаго понятія объ этихъ парижскихъ силахъ и смущеннаго мыслію что они должны быть посредниками между нимъ и его начальствомъ.

— Кто эти господа? спрашивалъ онъ. — Если мое начальство считаетъ мой проектъ возможнымъ и соотвѣтствующимъ нашимъ силамъ и средствамъ, то почему же нельзя приступить къ его осуществленію? И онъ принимался разказывать о своихъ безплодныхъ усиліяхъ и о своемъ возвращеніи въ Суданъ съ разбитыми илюзіями и болью въ сердцѣ.

При каждомъ новомъ открытіи Жакъ спрашивалъ брата:

— И много у васъ такихъ какъ этотъ?

— Оставивъ въ сторонѣ степень способностей которая конечно различна, всѣ они таковы: всѣ способны дѣйствовать и начальствовать. Чему же ты такъ удивляешься? Это очень естественно: передъ тобою Французы поставленные въ правильныя условія ихъ развитія въ школѣ дѣйствія и отвѣтственности. Насколько я могъ сравнить съ нашими сосѣдями, пограничными Нѣмцами и Англичанами, мы даемъ лучшіе образцы послѣ одинаковой выучки.

— А между тѣмъ, возражалъ Жакъ, — колоніи нашихъ сосѣдей прибыльны, а наши убыточны.

— Это другой вопросъ! Добывать деньги дѣло не наше, а ваше, — на то существуютъ штатскіе чиновники. Людскіе питомники — вотъ что такое наши колоніи, и не жди отъ нихъ ничего другаго пока ты не измѣнишь нашихъ системъ и нравовъ и пока не пробудишь въ нашихъ соотечественникахъ духа предпріимчивости. Мои товарищи воскресили его въ себѣ благодаря требованіямъ нашей службы.

— Однако, настаивалъ Жакъ, — единственная разумная цѣль вашихъ усилій есть извлеченіе возможной выгоды изъ этого огромнаго пространства. Ты самъ, какъ и мы, вѣроятно ждешь какой-нибудь награды за всѣ наши жертвы.

— Ни малѣйшей! Если положеніе дѣлъ не измѣнится, то тѣ нѣсколько пудовъ масла или кофе, которые мы сможемъ добыть изъ этой почвы, обойдутся намъ во сто разъ дороже чѣмъ если бы ихъ купить въ лавкѣ.

— Но въ такомъ случаѣ… Если ваше дѣло ничего не даетъ…

— Людей, говорю я тебѣ, людей! Не жалѣйте своихъ денегъ: этотъ товаръ стоитъ ихъ. Ты каждый день жалуешься на недостатокъ людей? Мы ихъ образуемъ; мы составляемъ кадры народнаго воскрешенія. Когда вы нагромоздите достаточно развалинъ, вы придете искать преобразователей въ нашихъ рядахъ. Когда вы доведете до конца свои военныя реформы, мы выставимъ вамъ вспомогательныя войска, и я тебѣ ручаюсь что они заставятъ призадуматься нашихъ европейскихъ противниковъ Если бы вы только согласились дать намъ средства, мы завтра же предоставили бы въ ваше распоряженіе сто-двѣсти тысячъ несравненныхъ солдатъ, Сенегальцевъ, Суданцевъ, Гаусаевъ, людей которые не щадятъ, не отступаютъ, не прощаютъ, покорныя и варварскія полчища которыя всегда будутъ необходимы въ варварскомъ и неизбѣжномъ дѣлѣ войны. Англія покорила міръ съ нѣсколькими баталіонами сипаевъ. Мы фабрикуемъ вамъ тѣ же орудія для того же употребленія.

Слова Пьера открывали его брату новыя перспективы. Жакъ поддался въ Парижѣ общему увлеченію и присоединился къ сторонникамъ колоніальной политики. И на этотъ разъ факты доказывали ему, до какой степени люди работаютъ впотьмахъ и достигаютъ совсѣмъ не того результата къ которому стремятся. Онъ воображалъ что съ большими жертвами и затратами насаждаетъ будущую жатву богатствъ, а оказывалось что ничего подобнаго нельзя было ожидать, но что дорого стоившія сѣмена прежде всего дадутъ людей. Все что видѣлъ и слышалъ Андаранъ утверждало его въ одномъ радостномъ убѣжденіи: отнынѣ за морями отъ Конго до Китая Франція обладаетъ обширнымъ сокровищемъ людскаго ума, преданности, рѣшительности, изъ котораго она можетъ черпать по мѣрѣ надобности!

Кто же это увѣрялъ что воздухъ Сенегала вреденъ и зараженъ лихорадкой? Жаку онъ казался живительнымъ. Еще больше чѣмъ его раненый братъ, парижанинъ испытывалъ въ этомъ госпиталѣ Сенъ-Луи чувство благодѣтельнаго выздоровленія и прилива новой жизни въ разслабленный организмъ. Гибельныя лихорадки? Напротивъ, онъ только теперь отъ нихъ избавился! Далеко далеко исчезалъ во мглѣ привычный кошмаръ: жалкое и шаткое подобіе государственнаго управленія, унизительное чувство участія въ немъ, сознаніе своего безсилія, ужасъ передъ завтрашнимъ днемъ, безцѣльное движеніе, пустая болтовня, голоса мертвыхъ нихъ безпокойные, полные ненависти взоры… Здѣсь, въ новой обстановкѣ онъ встрѣчаетъ только спокойные, ясные глаза нормальнаго человѣка поставленнаго лицомъ къ лицу съ необходимостію дѣйствія, опасности, смерти. Съ жалостію и досадой онъ думалъ о хорошихъ людяхъ, богатыхъ сокровищами ума и сердца, съ которыми онъ сталкивался въ кулуарахъ палаты: и они подобно ему мельчали и пропадали даромъ въ нелѣпой машинѣ, безжалостно моловшей ихъ; и они оказались бы способными и хорошими работниками, какъ Суданцы, если бы ихъ можно было поставить въ другую среду.

Теперь Андаранъ начиналъ объяснять себѣ приступы правительственной паники смѣшившіе весь Парижъ, безумный страхъ котораго не умѣли скрыть хозяева власти когда какой-нибудь изъ этихъ офицеровъ, обратившій на себя вниманіе какимъ-нибудь выдающимся дѣломъ, возвращался во Францію, не подозрѣвая объ ужасѣ который онъ распространялъ своимъ появленіемъ. Депутатъ такъ объяснялъ себѣ неудачу всѣхъ колоніальныхъ плановъ: требовать утвержденія ихъ парламентомъ значило требовать отъ осужденнаго чтобъ онъ самъ выковалъ топоръ для своей казни. Вѣрное предчувствіе говорило правительству что это будетъ его смертью. Рано или поздно, въ какомъ-нибудь случайномъ столкновеніи, этотъ уголокъ закаленной стали коснется хрупкаго фасада прикрывающаго пустоту, и этого прикосновенія будетъ достаточно чтобы разрушить подгнившую глыбу.

Жакъ сознавалъ это особенно ясно когда пытался заинтересовать офицеровъ своими политическими сѣтованіями. Онъ замѣчалъ въ нихъ полное равнодушіе ко всему что волновало его. Одни, какъ маленькій капитанъ царя Тіебы, не слыхивали объ именахъ гремѣвшихъ въ Парижѣ; другіе робко чтили въ нихъ какую-то злую силу казавшуюся имъ издали огромною, непреодолимою; третьи, болѣе знакомые съ положеніемъ дѣлъ, молча пожимали плечами: для нихъ парижское правительство было неудобствомъ съ которымъ приходилось мириться, какъ съ тѣми огромными болотами которыя попадались имъ на пути во время изслѣдованій и которыя надо было умѣть огибать и переходить съ возможно меньшею потерей времени и возможно меньшимъ вредомъ для предпринятаго дѣла.

— Мой бѣдный Жакъ, говорилъ Пьеръ, — я не могъ не улыбнуться читая твое послѣднее письмо. Ты не замѣчаешь того что ты и самъ увлеченъ вихремъ той эпилептической пляски на которую жалуешься. Я больше не узнаю твоей философіи. Ты видишь все въ черномъ цвѣтѣ, а это всегда ошибочно. И тамъ гдѣ ты терзаешься сердцемъ должна существовать своя доля хорошаго какъ и вездѣ, должны представляться случаи быть полезнымъ. Стѣсненія и помѣхи бываютъ вездѣ, заключилъ офицеръ, — и все-таки человѣкъ дѣлаетъ то что долженъ дѣлать.

Силы выздоравливающаго быстро возвращались. Докторъ разрѣшилъ ему небольшія прогулки подъ руку съ братомъ по берегу моря. Подъ высокія пальмы набережной сходятся подышать свѣжимъ воздухомъ всѣ жители С.-Луи. Тамъ Жакъ докончилъ свое знакомство съ членами суданскаго генеральнаго штаба.

— И у насъ есть неудачники, сказалъ ему однажды Пьеръ. — Взгляни вотъ на этого!

Жакъ не могъ удержаться отъ улыбки при видѣ проходившаго мимо стараго офицера: толстый и неуклюжій, на кривыхъ ногахъ, онъ имѣлъ видъ подпертой двумя палочками тыквы. Жидкіе сѣдые волосы прямыми прядями лежали вокругъ круглаго кукольнаго лица. Онъ шелъ робкою и неловкою походкой, поглядывая вокругъ себя какъ испуганный заяцъ.

— Капитанъ Сакалаисъ, чудакъ присланный намъ изъ Тонкина. Маленькій и плохо набитый черепъ, но сердца хоть отбавляй. Служитъ тридцать лѣтъ и замѣчательно неудачно. Бѣднякъ вдовъ и удрученъ шестью взрослыми дочерьми. Кромѣ жалованья въ 6.084 франковъ у него нѣтъ ничего; черезъ три года ему грозитъ отставка и 2.900 франковъ пенсіи. Годъ тому назадъ въ Ганоѣ образовали отрядъ съ цѣлію вернуть какую-то пагоду изъ рукъ пиратовъ Іенъ-Те, и онъ просилъ позволенія вступить въ него: «Вы понимаете, г. полковникъ, если бы мнѣ удалось получить крестъ, то это было бы счастіемъ для моихъ дочерей: лишнихъ 250 франковъ!» Онъ попалъ въ отрядъ; дѣло было трудное; сидя верхомъ на своемъ анамскомъ осликѣ, онъ вернулъ Французамъ пагоду и былъ тяжело раненъ въ плечо. Но ему удивительно не везетъ: онъ до сихъ поръ ждетъ своего креста. Вотъ каковы наши неудачники! Кланяйся, да пониже!

— Постой!.. Сакалаисъ!.. У насъ есть Сакалаисъ въ палатѣ!

— Да, сказалъ Пьеръ: — у него, кажется, есть братъ депутатъ

Жакъ вспомнилъ день своего вступленія въ палату и депутата съ семью дѣтьми, добивавшагося его голоса для полученія мѣста квестора. Онъ не получилъ его, потому что распространился слухъ что проситель прибавляетъ, что у него только одинъ сынъ и что онъ совершенно незаконно присчиталъ къ своей семьѣ шесть племянницъ, дочерей какого-то брата военнаго. Андаранъ отъ всего сердца пожалѣлъ что хитрость товарища не удалась: одинъ разъ въ жизни снисхожденіе было бы справедливостью.

— А вотъ противоположность капитану, указалъ Пьеръ: — умная голова на сильныхъ плечахъ и сила воли побѣждающая судьбу и препятствія. Мимо нихъ проѣзжалъ верхомъ еще молодой полковникъ. — Это настоящій начальникъ, продолжалъ Пьеръ. Въ продолженіе двѣнадцати лѣтъ онъ участвовалъ въ самыхъ трудныхъ экспедиціяхъ въ Суданѣ, въ Конго, на Мадагаскарѣ, въ Тонкинѣ, вездѣ. Вездѣ онъ наносилъ вѣрные и сильные удары, разбивалъ и сламывалъ препятствія; вездѣ онъ оставлялъ умиротворенныя племена и учрежденія созданныя изъ ничего. Это тоже человѣкъ отвѣтственности. Когда онъ назначаетъ цѣль, къ ней летятъ, потому что знаютъ что будутъ награждены въ случаѣ успѣха и защищены въ случаѣ неудачи. А въ этомъ все искусство управленія людьми. Въ твоей средѣ вѣроятно не наберется и двадцати человѣкъ которые бы знали имя этого офицера, а я тебѣ говорю что вы завтра же можете довѣрить ему цѣлыя арміи и области. Онъ испробовалъ себя на всемъ и вездѣ выказалъ блестящія способности. Онъ заставилъ повиноваться Французовъ и работать Негровъ.

— Но онъ не заставитъ работать депутатовъ… началъ Жакъ со скептическою улыбкой.

— Онъ никогда не добивается невозможнаго. Но кто знаетъ? можетъ-быть онъ заставилъ бы ихъ повиноваться. Все знаніе и умѣніе жизни заключаются въ этомъ одномъ словѣ. Если наши начальники умѣютъ приказывать, то это потому что они долго повиновались. А ваши, повиновались ли они кому-нибудь прежде чѣмъ начать всѣмъ приказывать?

Насталъ день назначенный для отъѣзда. Жакъ въ одно и то же время радовался мысли привезти брата домой, въ семью, и жалѣлъ что разстается съ этимъ уголкомъ земли. Ему казалось что онъ покидаетъ настоящую Францію.

Долго во время длиннаго морскаго переѣзда его мысль оставалась прикованною къ сопоставленію двухъ противоположныхъ фактовъ — зародышей возстановленія видѣнныхъ имъ въ Африкѣ и состоянія разложенія ожидающаго его въ Парижѣ.

Но прежде чѣмъ вернуться въ этотъ Парижъ, Жакъ позволилъ себѣ продлить свой отпускъ пребываніемъ въ Бурдетѣ: онъ хотѣлъ получить свою долю радости озарившей родной домъ. Радости?.. Онъ улыбнулся бы если бы кто-нибудь при немъ назвалъ этимъ именемъ противоположныя чувства волновавшія его сердце. Разумѣется онъ былъ радъ и счастливъ, но счастливъ какъ изувѣченный солдатъ которому удалось спасти знамя; онъ былъ счастливъ счастіемъ близкихъ ему людей, но въ то же время навсегда прощался со своими личными надеждами. Онъ понялъ съ перваго взгляда что Пьеръ для Мари не только любимый, но и единственный человѣкъ въ цѣломъ мірѣ, что остальные люди для нея не существуютъ. Отъ этихъ недѣль неизвѣстности, слезъ и мученій она сохранила во взорѣ какую-то рѣшимость и выраженіе внезапно созрѣвшаго ребенка, въ первый разъ увидавшаго вблизи смерть.

Передъ пріѣздомъ путешественниковъ тетя Софи прочла племянницѣ наставленіе.

— Послушай, дѣвочка! Я не спрашиваю у тебя ничего, потому что знаю все. И я одобряю и вмѣстѣ съ тобой хочу того что должно быть. Но теперь сохрани тебя Богъ отъ какого-нибудь ребячества и неосторожности! Теперь ему нужны уходъ и спокойствіе: его рана едва закрылась. Теперь не время волновать его. Потерпи, онъ отъ тебя не уйдетъ! Я посмотрю, какъ онъ не скажетъ тебѣ того чего ты отъ него ждешь! Но теперь будемъ думать только о томъ чтобы поставить его на ноги. Когда же онъ совсѣмъ поправится, то разчіггывай на меня: я встряхну этого лѣнтяя, если онъ самъ не рѣшится заговорить.

А между тѣмъ тетя Софи давно уже составила вмѣстѣ съ Жакомъ заговоръ, результатомъ котораго было то что Пьеръ высадившись въ Бордо нашелъ тамъ вмѣстѣ со своимъ повышеніемъ въ чинъ капитана переводъ въ одинъ изъ парижскихъ полковъ. Жакъ выхлопоталъ его въ военномъ министерствѣ для того чтобы дать брату возможность года два отдохнуть во Франціи. Пьеръ отнесся къ этому доказательству братской заботливости съ плохо скрываемою досадой: ему не хотѣлось уступать своего мѣста въ Суданѣ и отказаться отъ задуманнаго имъ плана экспедиціи въ за-Нигерскія государства, и онъ внутренно рѣшилъ не долго засиживаться на парижскихъ будь варахъ. Но усталость долгаго и труднаго переѣзда вызвала въ его организмѣ нѣкоторыя разстройства являвшіяся слѣдствіемъ его раны; Жакъ и тетя Софи настаивали на томъ чтобъ онъ немедленно ѣхалъ въ Парижъ къ знаменитому столичному хирургу. Было рѣшено что онъ поѣдетъ вмѣстѣ съ братомъ и за-одно явится въ свой новый полкъ, а затѣмъ, какъ только докторъ отпуститъ его, снова вернется доживать свой отпускъ въ Бурдетѣ.

— И тогда, доканчивала тетя Софи, — тогда, дѣвочка, открывай огонь со всѣхъ батарей! Ты развяжешь языкъ этому нѣмому.

Нѣмой! Это-то и составляло горе Мари. Она видѣла и чувствовала что братская привязанность Пьера смѣнилась другимъ, болѣе живымъ и глубокимъ чувствомъ, но отчего онъ молчитъ? Конечно она дала слово не тревожить Пьера, но неужели же сказать одно слово, одно обѣщаніе стоитъ для него такихъ усилій? Ахъ, Мари хорошо понимала что его удерживаетъ: у нея была ревнивая соперница — Африка, куда безпрестанно уносилась мысль любимаго человѣка.

— Пьеръ, говорила она смѣясь съ робкою мольбой въ голосѣ, — это неразумно; ты не долженъ утомлять себя, а ты сегодня опять переправлялся черезъ свой Нигеръ и сдѣлалъ добрую сотню верстъ; ты ничего не говоришь, но я знаю, я чувствую какъ ты уходишь далеко-далеко…

Бѣдная дѣвушка испытывала вѣчную пытку въ которую жажда дѣятельности любимаго человѣка повергаетъ женское сердце. Та, для которой вся жизнь умѣщается въ одномъ чувствѣ, боится и не понимаетъ грубой силы отвлекающей отъ нея того котораго она хотѣла бы удержать. Она безсознательно любитъ въ немъ это доказательство энергіи и въ то же время проклинаетъ послѣдствія этого.

Наканунѣ дня назначеннаго для отъѣзда братьевъ Мари, сидя за работой рядомъ съ Пьеромъ у камина, спросила его:

— Пьеръ! неужели у васъ нѣтъ ни одной жены офицера которая поѣхала бы за мужемъ въ Африку?

Онъ улыбнулся на ея вопросъ.

— Нѣтъ! Это было бы нѣсколько затруднительно. Онѣ ждутъ чтобы черезъ Суданъ провели желѣзную дорогу.

— Ни одной, никогда?

— Кажется, Англичанки пытались дѣлать это; онѣ удивительно выносливы. Но я не могу себѣ представить Француженку среди Мандинговъ. Она умерла бы съ тоски въ разлукѣ съ Франціей.

Мари подняла голову, какъ будто почуявъ какой-то вызовъ.

— Съ любимымъ человѣкомъ всюду будешь во Франціи и всюду будешь счастлива.

Она сама испугалась своихъ словъ и опустила глаза.

Пьеръ не отвѣчалъ и смотрѣлъ на огонь. Въ эту минуту вошла тетя Софи. Она взглянула на племянницу и пожалѣла ее. Она подошла къ камину и зажгла подсвѣчники.

— Пора спать, дѣти, сказала она. — Завтра надо пораньше встать чтобъ уложиться. Давайте прощаться.

И въ ту минуту какъ молодые люди потянулись къ ней для поцѣлуя, она вдругъ взяла руки Мари и соединила ихъ съ руками Пьера.

— Будетъ! не огорчай ея! дай ей немножко радости: ей мало выпало ея на долю. Я знаю эту дѣвочку и говорю тебѣ что она стоитъ всѣхъ царствъ которыя ты завоевалъ и завоюешь.

Офицеръ задумался на одну секунду, потомъ медленнымъ, рѣшительнымъ движеніемъ поднесъ руку Мари къ губамъ и прильнулъ къ ней долгимъ поцѣлуемъ. Больше онъ не прибавилъ ничего.

На другой день Мари была бодра, увѣренна, почти весела въ своей грусти и храбро простилась на нѣсколько дней, самое большее на нѣсколько недѣль съ тѣмъ чей нѣжный и спокойный взоръ, казалось, говорилъ ей:

— Ты моя. Жди меня. Я дамъ тебѣ все доступное на землѣ и неизвѣстное тебѣ счастіе!

ГЛАВА XV.
Панама.

Братья Андараны ѣхали изъ Бордо на скоромъ поѣздѣ который приходитъ въ Парижъ утромъ. Жакъ вышелъ на минуту въ Этампѣ чтобы купить утреннія газеты. Просыпающійся городъ выбрасывалъ ночную работу своихъ печатныхъ станковъ. Какъ кайма бѣлой пѣны разливался вокругъ него этотъ приливъ печатной бумаги и съ каждымъ поѣздомъ понемногу наполнялъ провинцію. Онъ приносилъ мирнымъ полямъ слабый отголосокъ волнующагося океана. Онъ шелъ на встрѣчу тысячамъ путешественниковъ которыхъ желѣзныя дороги свозили и выбрасывали въ столицу; на ихъ пробуждающіяся отъ тревожнаго сна головы онъ производилъ дѣйствіе первой соленой морской волны обдающей купальщика. Всѣ эти люди покорно подчинялись ежедневному впечатлѣнію печатной буквы. Изъ каждой двери вагона высовывались головы требуя своей доли газетной пищи. Только нѣсколько сестеръ милосердія занимавшихъ одно отдѣленіе вагона, казалось, не знали о существованіи газетъ; ихъ руки перебирали четки, ихъ губы шептали утреннюю молитву; подобно жаворонку, ихъ смиренныя мысли возносились на зарѣ къ родному небу, въ то время какъ мысли остальныхъ людей устремлялись на земныя выгоды, страсти и вопросы.

Депутатъ тоже принялся пробѣгать газетные листы чтобы снова уловить нить событій. Онъ совершенно потерялъ ее въ Сенегалѣ и не вполнѣ поймалъ въ Бурдетѣ. Газетныя сообщенія говорили ему о новыхъ и удивившихъ его вещахъ. Если вѣрить ихъ словамъ, то надъ страной нависли въ высшей степени трагическія событія. Во главѣ столбцовъ красовались крупныя и черныя какъ сажа угрозы: «Новыя открытія ïto поводу Панамскаго дѣла. Вопросъ о возбужденіи преслѣдованія противъ нѣсколькихъ депутатовъ. Сенсаціонное засѣданіе». Съ помощію этихъ заманчивыхъ заглавій редакторы старались сообщить публикѣ лихорадочный ознобъ овладѣвшій ихъ прозой.

Одинъ изъ многочисленныхъ искусниковъ поживившійся народными сбереженіями былъ пойманъ за границей, выданъ и подвергнутъ допросу. Судя по слухамъ, онъ открылъ много важныхъ свѣдѣній; были захвачены записи, разобраны гіероглифы и узнаны имена, и сегодня министръ юстиціи долженъ былъ внести въ парламентъ просьбу о возбужденіи преслѣдованія противъ нѣсколькихъ депутатовъ. Общественное мнѣніе было сильно встревожено, говорили его патентованные выразители; оно съ безпокойствомъ ждало результатовъ дня долженствующаго-де имѣть неисчислимыя послѣдствія.

Жакъ зналъ насколько надо вѣрить подобнымъ заявленіямъ. Онъ просмотрѣлъ газету до конца и нашелъ въ ней нѣсколько интересныхъ для него извѣстій. Свѣтскіе отголоски сообщали о возвращеніи въ Парижъ княгини Верагиной и о наймѣ ею маленькаго отеля на улицѣ Жанъ-Гужонъ. Театральныя извѣстія говорили объ оваціи сдѣланной наканунѣ посѣтителями Comédie Franèaise Розѣ Эстеръ вернувшейся изъ своего тріумфальнаго путешествія по Англіи. Андаранъ улыбнулся при видѣ этихъ двухъ извѣстій. Благодаря разницѣ политическихъ убѣжденій поставившей его и Байона въ два противоположные лагеря, его отношенія съ прежнимъ школьнымъ товарищемъ стали гораздо дальше и холоднѣе, но онъ все-таки слѣдилъ за нимъ настолько близко что могъ предполагать борьбу чувствъ въ сердцѣ Эльзеара и съ любопытствомъ подумалъ о кризисѣ который онъ долженъ былъ теперь переживать.

Онъ нисколько не удивился найдя во «встревоженномъ» городѣ спокойную, равнодушную толпу. Народъ шелъ по своимъ дѣламъ, купцы торговали въ своихъ лавкахъ; всякій изъ нихъ, бросивъ разсѣянный взглядъ на политическія извѣстія, черезъ двѣ минуты забывалъ о нихъ; они волновали только тѣхъ кто жилъ этимъ ремесломъ: журналистовъ и депутатовъ. Вокругъ Бурбонскаго дворца не было почти никого, а среди тѣхъ немногихъ которые дожидались у рѣшетки пропускнаго билета не замѣчалось особеннаго оживленія.

По ту сторону двери въ нравственной температурѣ наблюдалась перемѣна. Пьеръ, котораго братъ хотѣлъ угостить зрѣлищемъ парламентскаго засѣданія, испыталъ ощущеніе напомнившее ему Африку, ощущеніе быстраго перехода изъ умѣреннаго пояса въ жаркій. Жакъ ввелъ его въ залу Мира.

— Гляди во всѣ глаза! сказалъ онъ брату. — День будетъ жаркій. Твои нервы менѣе опытны чѣмъ мои и не чувствуютъ электричества накопившагося въ воздухѣ, не слышатъ клокотанія страстей въ этой резонирующей раковинѣ поставленной у порога парламента. Здѣсь отдаются всѣ звуки, всѣ рѣчи Парижа. Одна тонкая перегородка двери отдѣляетъ ихъ отъ законодательной кухни. Въ этой залѣ постоянное и совмѣстное сотрудничество парламента и печати составляетъ и разбиваетъ правительства, фабрикуетъ репутаціи, сплетни, состоянія, дуэли, остроты, славу. Видишь ты эту толпу у подножія Лаокоона? Всѣ они слушаютъ великаго журналиста Нагасона: онъ сообщаетъ репортерамъ имена продавшихъ себя людей и сумму которую каждый изъ нихъ получилъ. Онъ готовъ поклясться что знаетъ ее въ точности до послѣдняго сантима. Онъ забываетъ назвать только самого себя. Можно ли сомнѣваться въ его словахъ? Репортеры удесятеряютъ цифры, перепутываютъ имена и телефонируютъ все это въ свои газеты. Тебѣ не кажется что въ залѣ слышно шипѣніе змѣй обвивающихъ мѣдную статую? Вотъ какой-то депутатъ вышелъ изъ внутреннихъ залъ; онъ какъ воронъ во время потопа вылетѣлъ за новостями. Ахъ, это Бутвьержъ!.. Здравствуйте, г. Бутвьержъ! Просвѣтите меня: я изъ деревни и ничего не знаю. Сколькихъ поймали?

— Только троихъ, да и тѣхъ плохихъ! Въ словахъ вожака радикаловъ слышалось глубокое уныніе и досада охотника вспугнувшаго цѣлую стаю куропатокъ и убившаго только трехъ.

— Да, это немного: только три процента съ сотни негодяевъ! усмѣхнулся г. де-Кермагекъ здоровавшійся съ Пьеромъ. — Но не будемъ отчаиваться: это только начало.

Какъ только маркизъ отошелъ, къ молодымъ людямъ подошелъ баронъ Сенда прохаживавшійся между группами щедро угощая всѣхъ толстыми сигарами которыя онъ доставалъ изъ гигантскаго портсигара изъ крокодиловой кожи.

— Г. Андаранъ, представьте меня этому герою. Я надѣюсь что вы окажете намъ честь и приведете его съ собою въ четвергъ вечеромъ?

Послѣ минутнаго разговора тріестинецъ прицѣпился къ какому-то другому депутату, а Пьеръ спросилъ брата:

— Что дѣлаетъ здѣсь эта фигура?

— Ворочаетъ дѣлами, такъ же какъ и тотъ улыбающійся бѣлокурый человѣкъ съ широкою бородой который тамъ въ окнѣ пожимаетъ руки моимъ товарищамъ: это Наполеонъ Байонъ изъ фирмы Натанъ и Сальседо — сила! А вонъ и еще большая сила — его братъ Жозефъ, тамъ въ двери съ Бутвьержемъ. Онъ, вѣроятно, вышелъ на развѣдки кого надо арестовать, кого пропустить. Но меня занимаетъ вопросъ, дѣйствительно ли дѣло серіозно. Врядъ ли, судя по спокойному виду этихъ господъ которыхъ оно должно бы такъ близко касаться.

Жакъ проводилъ брата въ ложу и поспѣшно вернулся назадъ. Ему хотѣлось поскорѣе удовлетворить свое любопытство въ кулуарахъ и самому было стыдно своего нетерпѣнія: благодѣтельнаго вліянія африканскаго отдыха и спокойствія ума какъ не бывало, и онъ снова чувствовалъ нервное волненіе въ головѣ и привычный ошейникъ на шеѣ.

На первой скамейкѣ коридора сидѣлъ Феро. Професоръ слушалъ и смотрѣлъ по сторонамъ.

— Здравствуйте, г. професоръ! сказалъ Андаранъ. — Что здѣсь дѣлается?

— Ничего. Есть маленькое нагноеніе въ парламентѣ.

— Много новостей?

— Никакихъ. Большіе продолжаютъ поѣдать малыхъ.

— Какъ никакихъ? Я слышу что снова воскрешаютъ Панамскій вопросъ.

— Да, и переносятъ меня за 40 лѣтъ назадъ. Зрѣлище представляющееся моимъ глазамъ напоминаетъ мнѣ мою, первую ученую экспедицію съ цѣлію изученія чумной эпидеміи въ Джеддѣ. Вы никогда не видали чумнаго госпиталя? Смотрите! ручаюсь вамъ за точность сходства.

Съ перваго же взгляда Жакъ призналъ справедливость словъ Феро. Знакомая физіономія кулуаровъ стала неузнаваема. Трагическое ожиданіе леденило воздухъ. Самые болтливые люди говорили вполголоса, большая часть молчала въ какой-то тревожной сосредоточенности. Руки которыя онъ пожималъ были холодны. Взгляды нѣкоторыхъ бѣгали, взгляды другихъ со страхомъ и жестокимъ любопытствомъ были устремлены на нѣсколько измѣнившихся лицъ. Ненависть и страхъ обезображивали души, души отражались на лицахъ; это было отвратительно. «Новенькіе», т. е. 200 депутатовъ явившихся въ парламентъ послѣ панамскаго дѣла, инстинктивно столпились вмѣстѣ и держались въ сторонѣ. Они принимали стыдливый и оскорбленный видъ молодыхъ дѣвушекъ попавшихъ въ дурное общество. Ихъ надменная сдержанность, казалось, говорила старымъ: «вы всѣ замѣшаны въ это, а мы нѣтъ!» Старые стояли кучками и шепотомъ спрашивали и называли имена.

— Читали вы списокъ? Пелюсенъ попалъ въ него или нѣтъ?

— Мнѣ говорили въ залѣ Мира что Каквиль замѣшанъ.

— Да нѣтъ же! это Кокюстъ. — А, вы знаете что Ренара видѣли вчера въ судѣ? Я всегда подозрѣвалъ это!

Интересно было также наблюдать за подозрѣваемыми и намѣченными жертвами. Одни размахивали руками, громко кричали и усиленно смѣялись; они подходили къ группамъ и давали объясненія, но ихъ приближеніе какъ будто обдавало всѣхъ холодомъ, и товарищи расходились одинъ за другимъ. Другіе одиноко и молчаливо ходили по заламъ съ удрученнымъ или презрительнымъ видомъ. Все это были большею частію ветераны, обыкновенно окруженные цѣлою толпой, а сегодня покинутые даже самыми вѣрными спутниками. Одинъ изъ нихъ, секретарь какой-то коми сіи, былъ нуженъ Андарану для одной справки, и Жакъ шелъ въ палату съ намѣреніемъ разыскать его. Теперь онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по направленію къ этому человѣку, остановился и повернулъ назадъ; ему было досадно на себя за трусость, но онъ не могъ преодолѣть въ себѣ заразительнаго ужаса который распространялъ вокругъ себя зачумленный.

Жакъ подошелъ къ кучкѣ людей собравшихся вокругъ Бутвьержа. Вдругъ въ залу вихремъ влетѣлъ Аристидъ Асермъ и съ напускною веселостію, самоувѣренною походкой направился къ этой же группѣ. Креолъ не переводя духа началъ говорить:

— Нѣтъ! это слишкомъ забавно! Я сейчасъ изъ суда куда ходилъ за справками: мнѣ наконецъ надоѣли всѣ этй сплетни! Знаете ли почему мое имя было замѣшано во всѣ ихъ разбойничьи исторіи и почему я чуть-чуть не попалъ подъ слѣдствіе? Слушайте! Слѣдователь хохоталъ какъ сумашедшій когда я разказалъ ему истинную правду. Весною 1888 года я выхожу какъ-то вечеромъ изъ палаты чтобъ ѣхать на какой-то банкетъ въ Сенъ-Манде. Я сажусь на площадку трамвая Ранъ-Бастилія. Во время остановки на улицѣ Бакъ на меня лѣзетъ запыхавшійся господинъ съ цѣлымъ пальмовымъ деревомъ въ объятіяхъ. Онъ чуть было не выкололъ мнѣ глазъ его листьями. Господинъ вѣжливо извиняется и у насъ завязывается разговоръ. Не помню какимъ образомъ, но обладатель пальмы оказался однимъ изъ бывшихъ панамскихъ подрядчиковъ; онъ оставилъ работу и вернулся съ перешейка составивъ себѣ порядочное состояніе. Теперь онъ ѣхалъ къ какому-то крупному финансовому тузу выдававшему замужъ дочь и везъ свою пальму въ видѣ свадебнаго подарка. Мнѣ предстоялъ удобный случай освѣдомиться о работахъ на каналѣ, и я разспрашивалъ своего спутника всю дорогу вдоль бульвара С.-Жерменъ. Онъ говорилъ съ убѣжденіемъ, клялся что дѣло идетъ великолѣпно и что конецъ близокъ. Онъ разсуждалъ, честное слово, превосходно и опровергалъ всякія возраженія, такъ что на-половину убѣдилъ меня къ тому времени какъ мы доѣхали до Бастиліи. Единственная опасность которая грозитъ дѣлу, говорилъ онъ, это отказъ палаты въ разрѣшеніи на новый выпускъ акцій. Я знаю, тамъ есть много такихъ которые играютъ на пониженіе! Пусть они только посмѣютъ остановить это великое дѣло наканунѣ его окончательнаго успѣха: они увидятъ какой судъ Франція произнесетъ надъ такимъ оскорбленіемъ отечества! Я выразилъ нѣкоторыя сомнѣнія относительно финансовой операціи. — "Ахъ, вы сомнѣваетесь? А «я видѣлъ дѣло на мѣстѣ и не вѣрю журнальнымъ выдумкамъ, а потому помѣстилъ въ это предпріятіе все мое маленькое состояніе. Послушайте! хотите держать со мной пари? Мое имя…» Колло, Колларъ, Колле… забылъ! Я конечно назвалъ-свое: Асермъ, депутатъ. — «Такъ вотъ,

г. депутатъ, я держу пари… или нѣтъ, лучше сдѣлайте вотъ что: примите участіе въ синдикатѣ который теперь составляется, и вы мнѣ скажете свое мнѣніе о немъ черезъ нѣсколько недѣль, когда публика набросится на выпущенныя бумаги. У моего дѣльцй къ которому я ѣду какъ разъ еще есть свободные паи; я васъ познакомлю съ нимъ: премилый человѣкъ, хорошенькая жена и двѣ хорошенькія дочери, вы превесело проведете время, а этотъ честный Кофинье, всѣмъ сердцемъ преданный предпріятію, будетъ счастливъ что пріобрѣтетъ новообращеннаго и съ гордостію запишетъ въ синдикатъ такое высокопоставленное лицо какъ вы»… Пора было выходить изъ трамвая; я показалъ моему пальмоносцу на часы Венсенскаго вокзала и сказалъ что мнѣ некогда идти знакомиться съ барышнями Кофинье. Я какъ сейчасъ вижу его передъ собою: обнимая свой горшокъ съ пальмою, онъ размахивалъ свободною лѣвою рукой и кричалъ мнѣ вслѣдъ: — «Все равно, я берусь за это дѣло и, если хотите, скажу ему чтобъ онъ записалъ васъ; вѣдь эти деньги вамъ съ неба свалятся, и кромѣ того у васъ будетъ пріятное сознаніе что и вы послужили великому французскому дѣлу. Надо же показать примѣръ всѣмъ этимъ трусамъ! Согласны?» Я расхохотался, до того былъ смѣшонъ этотъ благодѣтель бѣжавшій за мною со своею пальмой. Я не помню какой вздоръ я крикнулъ ему въ отвѣтъ. Я спѣшилъ на станцію и черезъ минуту забылъ объ этомъ происшествіи. Я забылъ о немъ до такой степени что долго не могъ понять въ чемъ дѣло, когда впослѣдствіи, въ эпоху большой стирки, мнѣ сказали что мое имя значится въ спискѣ Кофинье. Бездѣлица, всего какія-то двѣ или три тысячи франковъ! И теперь выдумали опять припоминать мнѣ этого Кофинье котораго я и въ глаза не видалъ! Вотъ все что они могли придумать чтобы подкопаться подъ старыхъ республиканцевъ! Нѣтъ! каково это вамъ покажется?

Нѣсколько друзей Асерма постарались улыбнуться, но большинство слушателей сохраняли холодное молчаніе. «Канакъ» повернулся на каблукахъ и отправился со своею исторіей и со своимъ негодованіемъ къ другой группѣ, къ третьей и такъ далѣе… Но его веселость становилась все менѣе шумною, а самоувѣренность начинала колебаться, тщетно стараясь пробить ледяную кору всеобщей враждебности.

Наконецъ, уставъ отъ безплодныхъ усилій, онъ прицѣпился къ Пужардье. Бывшій министръ ходилъ въ сторонѣ, сложивъ руки за спиною и съ гордо-равнодушнымъ видомъ встрѣчалъ подозрительные и непріязненные взоры которые, казалось, старались проникнуть ему въ самое сердце. Могучій атлетъ, закаленный въ столькихъ бояхъ, отряхалъ этотъ дождь ненависти какъ отряхнулъ бы мартовскій ливень со своего плаща. Онъ казался погруженнымъ въ рѣшеніе какой-то задачи.

— Зачѣмъ они вытащили Панаму? Чего имъ надо? Послушайте, Асермъ, вы должны знать это, вы изъ ихъ лавочки. Я ничего не понимаю. Мирво сидѣлъ спокойно, все шло какъ по маслу. Зачѣмъ они трогаютъ это дѣло безъ надобности?

Дѣйствительно, для скептика Пужардье, какъ и для всѣхъ парламентскихъ «стариковъ», это являлось загадкою. Въ ихъ понятіи основанномъ на долгомъ опытѣ Панама была орудіемъ войны которое правительства «вытаскивали» въ удобную минуту чтобъ отвлечь вниманіе отъ другихъ заботъ, чтобы раздавить противника или заглушить въ зародышѣ какой-нибудь опасный союзъ.

— Это правда, отвѣчалъ Асермъ, — я изъ ихъ лавочки, но и я понимаю не больше вашего. Они мнѣ ничего не сказали. Чего хочетъ Мирво или, лучше сказать, чего хотятъ его совѣтчики? Люди которые въ сущности сами замѣшаны больше всѣхъ! Надъ этимъ можно голову сломать. Можно подумать что такія вещи могутъ случаться безъ вѣдома и позволенія правительства. Но нѣтъ, этого быть не можетъ!

Раздался электрическій звонокъ призывавшій депутатовъ на засѣданіе. Въ одно мгновеніе всѣ очутились на мѣстахъ.

Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ мертвое молчаніе оковало залу, молчаніе блѣдныхъ зорь на Рокетѣ когда волненіе толпы смолкаетъ передъ отворяющеюся дверью изъ которой выходитъ осужденный на казнь… Здѣсь это ожиданіе было еще мучительнѣе: осужденные должны были оказаться среди присутствовавшихъ; можетъ-быть мой сосѣдъ… можетъ-быть я… Нѣкоторыя лица были искажены ужасомъ, другія горѣли любопытствомъ; волненіе захватывало дыханіе у всѣхъ, даже у дамъ сидѣвшихъ въ ложахъ съ нескрываемымъ выраженіемъ жестокаго удовольствія на лицѣ.

Министръ юстиціи взошелъ на трибуну и обратился съ просьбой о возбужденіи преслѣдованія противъ трехъ лицъ.

Какъ только онъ кончилъ говорить, въ залѣ почувствовалось мгновенное облегченіе; всѣ свободно вздохнули, всѣ выпрямили головы. Какъ? только-то всего? Съ однихъ скамей слышались подавленные вздохи радости, съ другихъ раздавались ворчливыя выраженія разочарованія. Только три козла отпущенія и притомъ самые невинные, самые безвредные! Ихъ грѣшки, если таковые и были, казались совсѣмъ незначительными и извинительными. Они поочередно вышли на трибуну и низложили свои оправданія; ихъ рѣчи были различны какъ и: ихъ характеры. Одинъ былъ краснорѣчиво-трагиченъ и призывалъ въ свидѣтели небо и землю; другой сдѣлался совсѣмъ маленькимъ и внушалъ жалость своимъ слабымъ, умоляющимъ видомъ; третій принялъ всю исторію весело, подтрунивалъ надъ своими обвинителями и позабавилъ все собраніе, выставивъ въ комическомъ видѣ роль суда въ своемъ дѣлѣ. Всѣ трое требовали суда съ твердой увѣренностію что невинность ихъ будетъ доказана. По-видимому все ихъ преступленіе состояло въ неосторожномъ займѣ въ минуту нужды. Палата склонясь въ ихъ пользу скорѣе жалѣла чѣмъ осуждала ихъ, но за то тѣмъ сильнѣе говорила въ ней досада противъ правительства угостившаго ее глупою комедіей вмѣсто обѣщанной трагедіи. Піеса выходила еще смѣшнѣе, потому что министръ юстиціи не могъ представить нѣсколькихъ нужныхъ документовъ вслѣдствіе того что писецъ его уѣхалъ на день въ Шарантонъ и увезъ съ собою ключи отъ ящика въ которомъ они хранились

Байонъ завладѣлъ трибуной. Онъ сталъ обличать новый обманъ которымъ морочили общественную совѣсть и несправедливость такого правосудія которое обрушивается только на маленькихъ людей; онъ явился выразителемъ общаго состраданія миловавшаго трехъ обвинявшихся. Ему рукоплескали когда онъ высказалъ это общее чувство; ему рукоплескали еще больше когда онъ разразился негодованіемъ противъ взяточниковъ оставшихся безнаказанными; каждый захотѣлъ доказать что его счеты съ добродѣтелью въ порядкѣ, и руки, за минуту до того дрожавшія, теперь яростно хлопали другъ о друга.

Асермъ, сидя на своемъ креслѣ сзади министерской скамьи, недоумѣвалъ все больше. Подобно ему недоумѣвали и всѣ тѣ которые считали себя посвященными въ тайны политической игры: неужели соціалистъ возвращался снова къ своей прежней прямолинейной непримиримости? Или онъ разыгрывалъ свою роль въ правительственной уловкѣ которую Асермъ не могъ себѣ объяснить?

Словомъ, взоромъ и движеніями Байонъ громилъ тѣхъ кого онъ называлъ настоящими, крупными виновниками. Намеки трибуна бичевали замѣтныхъ и вліятельныхъ лицъ невозмутимо сидѣвшихъ на своихъ скамьяхъ; намеки ясные и еще грубѣе поясняемые перерывами со стороны крайней лѣвой, криками которые свистѣли какъ пули и били прямо въ лицо тѣхъ кому предназначались. Кулаки поднимались угрожающимъ жестомъ, головы оборачивались по направленію брошеннаго оскорбленія, взгляды останавливались на самомъ человѣкѣ; его ближайшіе сосѣди боязливо отодвигались и старались смотрѣть въ другую сторону. Казалось что самый свѣтъ газа сосредоточивался и удваивалъ свою силу на трехъ или четырехъ позорныхъ столбахъ у которыхъ блѣднѣли истязуемые.

Пужардье, названный прямо по имени, потребовалъ слова. Андаранъ думалъ одну минуту что это слово замерзнетъ въ воздухѣ, такимъ ледянымъ холодомъ вдругъ повѣяло въ залѣ, столько нѣмой вражды отразилось на лицахъ. Высокая-фигура Пужардье выросла на трибунѣ. Широкая и короткая шея поддерживала на могучихъ плечахъ большую, словно топоромъ вытесанную голову, въ которой умъ смягчалъ врожденную грубость. На изрытомъ морщинами лицѣ лозерскаго горца все было неподвижно: мускулы управляемые волей, глубокіе глаза подъ нависшими бровями и рыжеватая грива (парикъ, какъ ходили слухи) окаймлявшая выдающіяся кости висковъ.

Безъ фразъ, безъ эфектныхъ словъ, съ презрительною небрежностію и съ такою непринужденностію какъ если бъ онъ бесѣдовалъ съ нѣсколькими друзьями въ своей канцеляріи, государственный человѣкъ оттолкнулъ отъ себя ногою соръ который по его словамъ ему надоѣло подметать. Всѣ чувствовали что онъ презираетъ сильнѣе, потому что хорошо знаетъ тѣхъ которые осыпали его своимъ презрѣніемъ. Въ голосѣ говорившаго слышалось сдержанное волненіе похожее на внутреннюю дрожь пароваго котла. Пужардье ровно и просто разказалъ свою рабочую жизнь, свой трудный путь отъ родительской хижины, свою борьбу за республику, за порядокъ и разумъ которые онъ хотѣлъ поддержать въ ней. Голосъ его воодушевился и возвысился когда онъ громко принялъ на одного себя всю отвѣтственность и всю честь за дѣйствія предохранившія эту республику въ трудные дни: да, въ минуту опасности грозившей государству онъ взялъ деньги тамъ гдѣ онѣ нашлись, заботясь не о порядочности, а прежде всего о свободѣ, о родинѣ, о спасеніи тѣхъ самыхъ республиканцевъ которые его теперь оскорбляютъ и которые не сидѣли бы больше на этихъ скамьяхъ, если бы онъ не спасъ ихъ цѣною «непорядочности» которою они его теперь попрекаютъ.

Рѣчь была такъ справедлива, такъ трогательна въ своей простотѣ, самъ человѣкъ былъ такъ прекрасенъ своею спокойною силой что дрожь пробѣгала по спинамъ слушателей, лица и сердца смягчались. Руки складывались для аплодисментовъ сначала невольно, затѣмъ сознательно, и вскорѣ раздались дружныя горячія рукоплесканія; мало того, послышались сдержанныя рыданія, на глазахъ у всѣхъ стояли слезы. Стадо почуяло власть и подчинялось ей.

— За всѣ тридцать лѣтъ, которыя я былъ въ собраніи, я не видывалъ такого эфекта краснорѣчія, сказалъ Шасе-де-ла-Марнъ.

Пужардье сошелъ съ трибуны, и сейчасъ же произошелъ другой эфектъ котораго Шасе-де-ла-Марнъ тоже никогда не видалъ. Обыкновенно когда ораторъ удостоившійся такихъ шумныхъ взрывовъ одобренія идетъ на свое мѣсто, то руки перестаютъ хлопать только для того чтобы протянуться къ нему и пожать его руки. Пужардье поднялся по ступенямъ амфитеатра, и на его проходѣ ни одна изъ рукъ аплодировавшихъ ему за минуту передъ тѣмъ не посмѣла коснуться руки прокаженнаго. Всѣ спрятались по карманамъ, по ящикамъ столовъ, снова скованныя недовѣріемъ, нерѣшительностію, страхомъ.

— Какъ?! сказалъ Андаранъ Русблэгу, — эта удивительная сила безвозвратно осуждена и потеряна для Франціи?

— Гм! гм! промычалъ гасконецъ, — это ловкій молодецъ… но кто его знаетъ?..

Жестокое сомнѣніе мучило Жака. Чему вѣрить? Въ самомъ ли дѣлѣ онъ очутился въ пещерѣ разбойниковъ, какъ говорили? Неужели этотъ великолѣпный образецъ мужественной силы, Пужардье, и другіе подозрѣваемые (по слухамъ, болѣе ста человѣкъ) всѣ были презрѣннымъ сбродомъ подкупленныхъ людей? Или можетъ-быть, напротивъ, эти давнишніе и яростные крики были только заговоромъ печати и парламента, вѣчнымъ воемъ политическихъ страстей, злобы, зависти, потребности убійства для проложенія себѣ дороги? Не умѣя разобраться въ этомъ, Жакъ судилъ по впечатлѣнію минуты. Если эти люди и согрѣшили, то въ разнузданной ненависти противъ нихъ было что-то еще болѣе гнусное чѣмъ самые ихъ проступки. Жакъ предпочиталъ обвиненныхъ ихъ безчеловѣчнымъ обвинителямъ.

Подъ вліяніемъ охватившаго его чувства отвращенія Андаранъ захотѣлъ пожать руку Пужардье. Осыпанный рукоплесканіями, но зачумленный ораторъ подвигался къ двери своею небрежною походкой. Жакъ пошелъ за нимъ; онъ сознавалъ что его рукопожатіе должно было бы произойти тутъ же, на глазахъ у всѣхъ, но что онъ предпочиталъ сдѣлать это менѣе открыто, тамъ, въ кулуарахъ; онъ сознавалъ что это была трусость, все та же трусость которая какъ слоемъ клея покрыла совѣсть каждаго изъ здѣсь находившихся людей… Онъ нагналъ Пужардье только въ залѣ Мира. Это былъ уже другой человѣкъ: ораторъ уже исчезъ за опытнымъ политикомъ разсуждавшимъ съ двумя редакторами газетъ о взводимыхъ на него обвиненіяхъ. Вернувшись къ занимавшему его вопросу, бывшій министръ задавалъ его журналистамъ:

— Нѣтъ! но зачѣмъ они вытащили Панаму? Чего добивается Мирво? Понимаете вы въ этомъ что-нибудь?

Депутата Озы прижалъ къ окну Ванъ-денъ-Нокеръ. Критскій губернаторъ, бывшій вообще усерднымъ посѣтителемъ залы Мира, казался очень смущеннымъ.

— Г. депутатъ, вы знаете важную новость? Султанъ отвѣтилъ вчера отказомъ на ультиматумъ посланниковъ. Вы такъ интересуетесь восточными дѣлами, неужели вы не обратите на это вниманія, не потребуете объясненій? Въ этотъ часъ рѣшается судьба моего бѣднаго острова… (Полковникъ всегда называлъ этимъ именемъ Критъ котораго никогда не видалъ.) Мое положеніе становится невыносимымъ и несовмѣстимымъ съ авторитетомъ уполномоченнаго всей Европы…

Наученный избѣгать несноснаго губернатора, Жакъ ускользнулъ и пошелъ къ черной рамкѣ гдѣ выставлялись депеши. На этотъ разъ полковникъ сказалъ правду: извѣстіе было важно и грозило серіозными осложненіями. Андаранъ обратилъ на эту телеграму вниманіе нѣсколькихъ товарищей; тѣ разсѣянно взглянули и снова принялись читать сообщеніе агентства Гаваса касающееся назначенія подпрефектовъ. Изъ залы донесся взрывъ крика и топота; за стѣною продолжалась перебранка. Панамское дѣло требовало вниманія; всѣ снова бросились въ палату, какъ бросается въ овчарню стадо барановъ заслышавъ лай собирающихъ его собакъ.

Жаку захотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ, и онъ, выйдя на терасу маленькаго сада, облокотился на перила балкона выходившаго на набережную. Теплый майскій вечеръ спускался надъ Парижемъ. На лучезарномъ небѣ розовыя облака, казалось, отражали въ себѣ вѣнчики цвѣтущихъ каштановъ. Солнечные лучи косыми полосами освѣщали рѣку. Изъ Булонскаго лѣса возвращались нарядныя кареты съ хорошенькими дамами въ свѣтлыхъ туалетахъ. Потокъ жизни весело шумѣлъ вокругъ адскаго котла, гдѣ страдали люди терзаемые другими людьми.

Жакъ услыхалъ свое имя. Онъ обернулся и увидалъ выходившаго на свѣжій воздухъ брата.

— Съ тебя довольно? спросилъ онъ Пьера.

— Да. Это мнѣ слишкомъ напоминаетъ Туареговъ, почти такихъ же хитрыхъ и жестокихъ. Грязное мѣсто гдѣ течетъ столько ненависти и никогда ни капли крови!

— Потерпи немного, сказалъ Жакъ: — скоро польется и кровь.

— Очень радъ за васъ. Можетъ-быть кровь смоетъ всю эту желчь. Прощай, я пойду, пройдусь.

Пьеръ пошелъ было по мосту, но вернулся на зовъ одной изъ двухъ молодыхъ дамъ дожидавшихся въ открытой коляскѣ у тротуара. Это была сестра Фелина, дальняя родственница Андарановъ; она увидала капитана и весело звала его чтобы поздравить съ новымъ чиномъ и переводомъ въ Парижъ. Въ ея сосѣдкѣ Жакъ узналъ княгиню Верагину. Дарья показалась ему еще болѣе похорошѣвшею; на ея миломъ личикѣ сіяло выраженіе ребенка вернувшагося къ удовольствіямъ послѣ наказанія. Ея пріятельница представила ей Пьера; Дарья наклонила голову своимъ горделивымъ лебединымъ движеніемъ и выйдя изъ коляски исчезла за рѣшеткою гдѣ ее ждалъ Байонъ чтобы провести въ ложу. Стоя неподвижно на асфальтѣ тротуара, офицеръ проводилъ ее долгимъ взоромъ въ которомъ читалось удивленіе и нескрываемое восхищеніе. Жакъ услыхалъ какъ онъ задумчиво произнесъ:

— Боже мой! Какъ хороша ваша подруга!

Жакъ удивился зная разсѣянность брата и его неподатливость новымъ впечатлѣніямъ.

Его вниманіе было отвлечено тремя рабочими которые проходили мимо и съ грубымъ смѣхомъ смотрѣли въ его сторону. Онъ уловилъ только одно слово: «Панама».. Уличное презрѣніе выливалось на депутата: вѣдь онъ принадлежалъ къ проклятому дому, онъ считался однимъ изъ продавшихъ себя и бездѣльныхъ людей. Съ чувствомъ жгучаго стыда онъ отшатнулся отъ перилъ балкона и пошелъ обратно въ залу засѣданій.

На трибунѣ говорилъ Мирво и доканчивалъ затопленіе пороха. Онъ былъ противъ слѣдствія котораго требовалъ глава соціалистовъ, хотя вполнѣ раздѣлялъ чувства внушившія такое требованіе. Онъ просилъ палату голосовать туманный и добродѣтельный переходъ къ очереднымъ дѣламъ который гуртомъ клеймилъ неосязаемыя тѣни и заявлялъ свое рѣшеніе пролить полный свѣтъ на то, въ чемъ онъ принималъ на себя отвѣтственность.

«Сколько словъ, столько лжи», думалъ Андаранъ.

Сколько разъ приходилось ему давать голосъ за эти позорныя постановленія оставлявшія въ подозрѣніи всѣхъ чтобы не назвать по имени ни одного, за эти обѣщанія «пролить свѣтъ», обѣщанія выполнить которыя ни у кого не было ни власти, ни желанія!

— Это глупо! кричали вокругъ него Кульо, Русблэгъ и двадцать другихъ голосовъ. — Отъ насъ требуютъ самоубійства! насъ заставляютъ бросать грязь на воздухъ чтобъ она упала намъ же на головы!

Невинныя дѣвы, т. е. двѣсти новыхъ депутатовъ шумно поддерживали предложеніе Мирво. Они торопились заявить о своей незапятнанной добродѣтели и злорадно старались посадить всѣхъ старыхъ въ одинъ мѣшокъ. Нѣкоторые изъ старыхъ обижались и кричали новенькимъ:

— Еще посмотримъ кто кого стоитъ!

Тѣмъ не менѣе они готовили свои билетики съ унылою покорностію: надо было быть добродѣтельными единогласно. — Это глупо! повторяли на всѣхъ скамьяхъ и утверждали формулу Мирво. Жакъ по опыту зналъ сколько различнаго страха входило въ подачу голосовъ по Панамскому дѣлу: боязнь подозрѣнія, боязнь избирателей и главное — боязнь газетъ, боязнь списка именъ голосовавшихъ который долженъ былъ появиться на другой день въ боевыхъ листкахъ. Товарищи Жака не находили достаточно строгихъ словъ для «этихъ грязныхъ, презрѣнныхъ орудій шантажа», и въ то же время онъ читалъ на всѣхъ лицахъ тоскливый страхъ: только бы мнѣ завтра очутиться на хорошей, на добродѣтельной сторонѣ, а не у позорнаго столба къ которому приковываетъ виновныхъ жирный шрифтъ газетчика!

Кульо, Русблэгъ и множество другихъ, всѣ эти честные; стоявшіе выше подозрѣній люди, которымъ было нечего бояться, которые не отступили бы передъ настоящею опасностью, всѣ они утверждали формулу которую, сами же находили нелѣпою, утвердили бы и такой переходъ который потребовалъ бы ихъ головъ. И Жакъ сдѣлалъ то же самое и еще лишній разъ почувствовалъ презрѣніе къ себѣ.

У выхода онъ нагналъ Феро. Засѣданіе затянулось до восьми часовъ. Настала ночь. Оба депутата пошли на правый берегъ обѣдать. Андаранъ заговорилъ со старымъ професоромъ.

— Отвратительное засѣданіе!

— Не столько отвратительное сколько дѣтски-глупое, сказалъ Феро. — Наши современники сдѣлали деньги единственною властію, единственнымъ регуляторомъ людскихъ дѣлъ и теперь удивляются что этотъ единственный деспотъ забралъ ихъ въ руки! Всего забавнѣе границы которыя они ставятъ между дозволеннымъ и недозволеннымъ. Мой сосѣдъ непритворно негодовалъ на продавшихся, а самъ продаетъ свой голосъ правительству чтобы получить доходное мѣсто для своего зятя. Банковый билетъ полученный изъ однѣхъ рукъ считается преступнымъ, а равныя ему цѣнности, какъ-то: мѣста, снисхожденія, синекуры полученныя изъ другихъ рукъ — невинными. Только деньги панамскихъ акціонеровъ позорны, а деньги государственныхъ акціонеровъ честны. И вотъ члены парламента гоняются одни за другими изъ-подъ кнута печати заваленной тѣми же деньгами. Вся эта логика очень забавна для философа.

— Но наконецъ, что же мы такое? спросилъ Жакъ. — Соучастники, или жертвы обмана? Чего надо бояться въ этомъ домѣ: грязи или злобы? Было ли въ самомъ дѣлѣ совершено парламентомъ расхищеніе государственной казны въ тѣхъ размѣрахъ о которыхъ говорятъ? Или все это только марево созданное политическими страстями и низкою клеветой партій?

Феро пожалъ плечами.

— Во всѣ времена правящія государствомъ олигархіи извлекали изъ власти извѣстную матеріальную выгоду какъ прежде такъ и теперь, ни больше, ни меньше. Общественное легковѣріе теперь прибавляетъ больше нулей къ цифрамъ, потому что теперь больше денегъ въ оборотѣ, больше участниковъ раздѣла. Кромѣ того, демократія болѣе придирчива, а наша возбуждаемая бѣшеною печатью становится безжалостна къ человѣческимъ слабостямъ. Впрочемъ, я думаю что нашъ народъ простилъ бы ихъ если бъ онъ не былъ до извѣстной степени въ правѣ сказать: «они мало дали мнѣ на тѣ деньги которыя взяли у меня».

— Да, это такъ! вскричалъ Жакъ. — Это и есть ихъ главное преступленіе въ глазахъ народа. Они ничего не дали Франціи: ни славы, ни благосостоянія, ничего, какъ есть ничего…

— Вы всегда впадаете въ крайности, мой другъ. Я сказалъ только что они мало дали странѣ за тѣ деньги, въ присвоеніи которыхъ ихъ обвиняютъ. Впрочемъ, изъ-за этого не стоитъ волноваться: взгляните на этотъ городъ всецѣло отдавшійся труду или удовольствію; со своимъ здравымъ смысломъ, со своимъ скептическимъ равнодушіемъ къ нашей машинѣ онъ говоритъ: довольно! съѣли ли наши депутаты свою долю пирога, или несправедливо клевещутъ другъ на друга, пусть себѣ дерутся на здоровье! Земля не перестанетъ вертѣться отъ этого; будемъ работать и веселиться. Народныя массы волнуются серіозно только при раскрытіи другихъ Панамъ.

— Что вы хотите сказать этимъ?

— То чему меня учитъ физіологія. Ни одинъ органъ не можетъ долго продержаться невредимымъ и вполнѣ здоровымъ у человѣка пораженнаго какою-нибудь болѣзнію. Ни одинъ членъ государственнаго тѣла не спасется отъ случайностей обусловливаемыхъ во всемъ этомъ тѣлѣ зараженіемъ крови, вырожденіемъ мускуловъ, нервнымъ малокровіемъ. Если наши болѣзни ухудшатся, то черезъ нихъ пройдутъ всѣ члены, даже тѣ которые считаютъ наиболѣе предохраненными. Послѣ упадка парламента мы увидимъ упадокъ и болѣе существенныхъ органовъ — судебныхъ, военныхъ и даже церковныхъ. Вотъ тогда-то встрепенутся и перепугаются народныя сердце и совѣсть!

— Вы не боялись бы этого, дорогой професоръ, если бы видѣли тѣхъ офицеровъ которыхъ я видѣлъ въ Африкѣ и если бы знали наше удивительное сельское духовенство такъ какъ знаю его я.

— Кто вамъ говоритъ о молодой заросли? Я смотрю на вершины деревьевъ. Смерть лѣса видятъ по вершинамъ.

— И до нихъ дойдутъ соки изъ корней, сказалъ Андаранъ.

Онъ дотронулся до руки Феро и указалъ ему на проѣзжавшую по мосту извощичью карету, одну изъ тѣхъ несчастныхъ оборванныхъ каретъ которыя стоятъ у вокзаловъ въ ожиданіи поѣздовъ; на козлахъ допотопнаго экипажа болтался тощій деревенскій чемоданъ. Въ окно кареты былъ виденъ свѣтъ: старый священникъ при свѣтѣ сальнаго огарка въ дорожномъ подсвѣчникѣ читалъ свой требникъ; пріѣхавъ въ Парижъ изъ глуши своего деревенскаго прихода, онъ дочитывалъ свою вечерню, даже не глядя на этотъ Парижъ.

— Я ссылаюсь на ваши собственныя теоріи, сказалъ Жакъ. — По-вашему мы цѣнны только по количеству силы скопившейся въ насъ отъ умершихъ поколѣній и по непрерывности въ насъ ихъ дѣйствія. Этотъ старикъ продолжаетъ самую древнюю, самую неизмѣнную традицію; за нимъ стоятъ неисчислимыя воинства мертвецовъ; онъ повторяетъ въ томъ же духѣ тѣ же самыя слова которыя говорили они; всѣ ихъ души сосредоточены, сохранены въ его душѣ. Гдѣ вы найдете силу сравнимую съ этой?

— Нигдѣ. Я склоняюсь передъ фактомъ, согласился Феро.

— Я уже не говорю о таинственныхъ силахъ на которыя онъ возлагаетъ свое упованіе. Вы не знаете ихъ и потому не имѣете права отрицать ихъ. Приняли ли вы въ соображеніе всѣ силы которыя безъ нашего вѣдома существуютъ въ планетныхъ пространствахъ, которыя дѣйствуютъ на вселенную, на земной шаръ, на каждаго изъ насъ? Онѣ существуютъ и вы никогда не узнаете ихъ.

— Можетъ-быть! вымолвилъ ученый, и его высокій задумчивый лобъ откинулся кверху къ звѣздамъ, къ блѣднымъ звѣздамъ парижскаго неба, тонувшимъ въ свѣтломъ заревѣ города, меркнущимъ въ болѣе яркомъ свѣтѣ огней, мимолетный блескъ которыхъ ослѣпляетъ и отвращаетъ наши глаза отъ этого вѣчнаго свѣта.

ГЛАВА XVI.
Байоны дѣйствуютъ.

— Зачѣмъ они вытащили Панаму? Чего они хотятъ? куда толкаютъ Мирво?

Эта мучительная загадка, угрожавшая Асерму и нѣкоторымъ другимъ, не давала имъ покоя. Кое-что начинало выясняться. Всѣ, даже Андаранъ, такъ мало знакомый съ закулисными тайнами, замѣтили невозмутимое спокойствіе Сенда и Наполеона Байона. А между тѣмъ всѣ знали что оба финансиста были замѣшаны во всѣхъ тайныхъ дѣйствіяхъ Панамы! Директоръ департамента общественной безопасности Жозефъ Байонъ сказалъ нѣсколько сдержанныхъ словъ порицанія по адресу людей компрометирующихъ добрую славу республики. Газеты въ прозрачныхъ намекахъ давали понять предстоящую отставку трехъ членовъ кабинета. Самый вліятельный изъ этихъ листковъ принадлежалъ фирмѣ Натанъ и Сальседо, другой находился въ зависимости отъ барона Гедеона. Эти же газеты подняли глухую и коварную кампанію противъ главы государства. На другой день послѣ описаннаго нами засѣданія онѣ открыли огонь со всѣхъ батарей.

Всѣ помнятъ темную и скандальную исторію чека Орвіето и вызванный ею кризисъ. Щадимый до тѣхъ поръ клеветою Несторъ республиканской партіи олицетворялъ въ Енисейскомъ дворцѣ воспоминанія 1848 г., эпическую борьбу съ Имперіей, величіе долгаго изгнанія вынесеннаго въ защиту права противъ факта. Въ продолженіе восемнадцати лѣтъ съ Гліонской скалы, откуда онъ писалъ свои полные мести памфлеты, свои «Письма Бурра», прежній февральскій трибунъ являлся подобіемъ добровольнаго джерсейскаго изгнанника. Говорятъ даже что вокругъ Виктора Гюго досадовали на этого двойника принявшаго на Леманѣ положеніе великаго поэта на берегу океана и ту же роковую неподвижность статуи командора. Ясновидящая зависть! Гліонскій изгнанникъ, не отмѣченный печатію генія, долженъ былъ впослѣдствіи похитить мѣсто о которомъ можетъ-быть мечталъ Джерсейскій. Онъ держался въ своемъ изгнаніи такъ стойко и грозно что у него осталось достаточно извѣстности чтобы послѣ окончательнаго торжества его партіи быть доведеннымъ ею прямо до Елисейскаго дворца.

На свою бѣду къ концу своего изгнанія онъ встрѣтилъ Лауру Орвіето, Италіянку поселившуюся въ Швейцаріи, полюбилъ ее и имѣлъ отъ нея ребенка. Немного спустя, у смертнаго одра Лауры, онъ послушался своего сердца и узаконилъ этого ребенка, дѣвочку. Вернувшись во Францію послѣ 1870 г., онъ женился, занялся политикой и совсѣмъ пересталъ интересоваться своею дочерью которая воспитывалась въ Швейцаріи. Она пошла по очень плохой дорогѣ; съ помощію денегъ добились того что она приняла имя своей матери и продолжала свою карьеру шансонетной пѣвицы вдали отъ Парижа, въ Пештѣ, въ Бухарестѣ. Недовольная своими финансовыми дѣлами, она много разъ пробовала пробраться въ Парижъ, но бдительность полиціи и департамента общественной безопасности предупреждала всѣ ея попытки. Поэтому велико было изумленіе несчастнаго президента, а вмѣстѣ съ нимъ и публики, когда одновременно съ возобновленіемъ панамскаго дѣла распространилась и другая новость: имя перваго лица во Французской республикѣ красовалось на афишѣ одного изъ кафешантановъ гдѣ пѣвица выступала въ репертуарѣ способномъ сконфузить обезьянъ. Полицейскій префектъ вступился, но было уже поздно. Никто не сомнѣвался въ томъ что этотъ тайный пріѣздъ былъ дозволенъ, а можетъ-быть даже и вызванъ, какъ съ негодованіемъ говорили иные, директоромъ департамента общественной безопасности. Дѣло было не легкое: молодая женщина но закону имѣла право на имя къ которому она вернулась и грозила поднять шумъ. Но это еще было только началомъ пытки для президента. Послѣ главнаго ₍засѣданія по панамскому дѣлу газеты направляемыя невидимыми руками преподнесли читателямъ исторію чека Орвіето, знаменитаго чека въ 300.000 франковъ числившагося въ спискѣ Кофинье и якобы выданнаго пѣвицѣ въ Бухарестѣ за нѣсколько мѣсяцевъ до избранія ея отца въ президенты. Такую сумму этому жалкому созданію?! Настоящій получатель былъ слишкомъ ясенъ. Скандалъ пронесся надъ Парижемъ какъ громовой раскатъ.

Теперь всѣмъ извѣстна правда по этому адски подстроенному дѣлу. Добросовѣстная совмѣстная работа одного изъ нашихъ молодыхъ архивныхъ чиновниковъ и бывшаго полицейскаго префекта пролила свѣтъ на эту страницу исторіи и отомстила за оскорбленную память государственнаго дѣятеля. Сличеніе листковъ книги Кофинье привело къ открытію поддѣлки документа и разоблачило преступную интригу погубившую репутацію самаго честнаго изъ старыхъ республиканцевъ. Заговоръ изъ-за чека Орвіето когда-нибудь послужитъ темой для другого разказа, а теперь вернемся къ событіямъ которыя онъ ускорилъ.

Въ то время эти обвиненія принимались со слѣпою вѣрой. Политическіе дѣятели допускали ихъ основательность. Но почему возникли они именно тогда? Почему произошелъ этотъ переполохъ среди полнаго мира, когда никакой врагъ не безпокоилъ министерство Мирво? Подозрѣнія Асерма и другихъ заинтересованныхъ лицъ начали выясняться точнѣе, по мѣрѣ того какъ событія съ каждымъ днемъ открывали чью-то тайную дѣятельность, чей-то умѣло составленный планъ. Взрывъ мины направленной противъ Елисейскаго дворца окончательно открылъ имъ глаза. Не было болѣе сомнѣній: чье-то нетерпѣливое честолюбіе мѣтило на постъ президента и для того чтобы совершить этотъ прыжокъ пользовалось «трамплиномъ» добродѣтели. Было ясно что пуританамъ опозиціи принесутъ въ жертву нѣсколько подозрительныхъ лицъ, разумѣется изъ числа самыхъ ничтожныхъ (и для Аристида была невыносимо обидна мысль что его причисляютъ къ этой категоріи), а что глава государства поплатится за остальныхъ; на мѣсто же его, конечно, вступитъ тотъ сурово-безупречный человѣкъ который нанесъ эти удары въ отмщеніе за попранную добродѣтель.

Какъ? И какой-нибудь Мирво могъ составить этотъ планъ достойный самого Макіавели? Мирво, толстый Мирво, президентъ? Неужели эта манія величія самостоятельно явилась у суконщика? Нѣтъ, конечно нѣтъ! Внушеніе шло со стороны его обычныхъ вдохновителей, на немъ видна была ихъ фабричная марка. Итакъ вотъ кто явились защитниками добродѣтели и палачами несчастныхъ когда-то соблазненныхъ ими же самими: Байоны, Сенда и подобные имъ люди прежде всѣхъ замѣшанные во всѣхъ политико-финансовыхъ грязныхъ исторіяхъ! Проницательный Асермъ употребилъ не мало времени на то чтобы сообразить это: обыкновенный геній его и его товарищей не могъ подняться до такихъ смѣлыхъ фокусовъ и созданій самаго высокаго цинизма. Однако, они должны были повѣрить очевидности. Въ то утро когда разразилась бомба чека Орвіето, вѣрные развѣдчики предупредили Аристида что его участь рѣшена и что ему и двумъ другимъ министрамъ предстоитъ быть выброшенными за бортъ въ теченіе этой недѣли, а затѣмъ предстать предъ лицомъ правосудія. Испуганный креолъ сейчасъ же принялъ рѣшеніе: онъ вскочилъ въ карету и велѣлъ везти себя къ Розѣ Эстеръ. На половинѣ дороги онъ приказалъ кучеру повернуть къ Пале-Роялю. Ему пришла въ голову одна мысль. Онъ вошелъ въ магазинъ орденовъ, выбралъ хорошенькія академическія пальмы изъ серебра, велѣлъ положить ихъ въ футляръ и, спрятавъ его въ карманъ, продолжалъ свой путь на улицу Фортюни.

Ничто не измѣнилось во внѣшнемъ видѣ скромнаго и молчаливаго дома обвитаго плющемъ и спрятавшагося за своею рѣшеткой; ничто не измѣнилось и внутри его. Роза Эстеръ твердо держалась строгаго стиля убранства и хотѣла чтобы ничто въ ея домѣ не напоминало гостиной модной актрисы. Строго изященъ былъ и утренній нарядъ ея въ которомъ она вышла къ Асерму, заставивъ его прождать добрые полчаса.

Съ любезною улыбкой онъ пошелъ къ ней на встрѣчу и вынулъ изъ кармана маленькій футляръ.

— Мнѣ хотѣлось самому передать вамъ дополненіе къ постановленію которое завтра появится въ Правительственномъ Листкѣ. Правительство сочло своимъ долгомъ публично засвидѣтельствовать вамъ свою благодарность за ту общественную услугу которую вы оказали своимъ путешествіемъ въ Англію. Желая придать этому исключительный характеръ, я не сталъ дожидаться раздачи 14 іюля…

Эстеръ прервала его удивленнымъ и презрительнымъ смѣхомъ:

— Отчего же вы не привели съ собою деревенскаго оркестра и не прикололи вашей фіалки къ моему плечу при звукахъ марсельезы? Право, мой бѣдный Асермъ, я могу подумать что среди шутовскихъ обязанностей налагаемыхъ на васъ вашею должностію вы потеряли свой обычный тактъ и умъ. Вы меня приняли за другую. Я не люблю глупыхъ шутокъ и умѣю избѣгать смѣшныхъ ролей. Спрячьте скорѣе вашу гадость и пріостановите сейчасъ же печатаніе вашего постановленія. Знайте что я никогда не прощу вамъ если Правительственный Листокъ завтра дастъ поводъ смѣяться надо мною.

Смущенный Асермъ пробормоталъ:

— О, конечно это слишкомъ ничтожная награда… пока, въ ожиданіи креста… который скоро вознаградитъ… величайшій талантъ нашего вѣка.

— Я сказала вамъ что берегу себя отъ всѣхъ смѣшныхъ ролей какъ отъ большихъ, такъ и отъ маленькихъ. Я ношу мало золотыхъ вещей и притомъ только тѣ которыя приличествуютъ моему полу. Поэтому прошу васъ не заботиться о моихъ нарядахъ; я одна знаю что идетъ къ характеру моихъ туалетовъ и чѣмъ они должны отличаться отъ другихъ.

На этотъ разъ Аристидъ ничего не понялъ, какъ не понималъ до этого дня высокаго полета властолюбія въ дядяхъ Эстеръ. Актеры оглушенные политическими парадами не понимаютъ смысла и силы стушевывающейся власти. Выбитый изъ сѣдла Асермъ приступилъ прямо къ дѣлу.

— Не будемъ больше говорить объ этомъ, мой другъ! Если я и ошибся въ вашихъ вкусахъ, то сдѣлалъ это съ добрымъ намѣреніемъ. Вы знаете мою искреннюю преданность вамъ, и я знаю что могу разчитывать на вашу дружбу; поэтому я и хотѣлъ поговорить съ вами о моихъ тревогахъ, о заботахъ которыя доставляютъ мнѣ всѣ эти событія…

Съ относительною откровенностію онъ сообщилъ ей свои подозрѣнія, опасенія и сталъ горько жаловаться на несправедливость которую онъ предчувствовалъ. Эстеръ слушала его съ тѣмъ видомъ съ которымъ она выслушивала авторовъ являвшихся къ ней съ невозможными для исполненія піесами.

— Я думаю что вы преувеличиваете опасность, сказала она, — а если нѣтъ, то это дѣйствительно досадно. Но что я могу здѣсь сдѣлать?

— Все! воскликнулъ креолъ. — Ваши совѣты имѣютъ всемогущее вліяніе на людей готовыхъ сдѣлать непоправимую политическую ошибку.

Онъ разгорячился и началъ убѣждать ее то горячо, то нѣжно, то стараясь вызвать въ ней состраданіе. Чѣмъ болѣе онъ воодушевлялся, тѣмъ болѣе застывало въ тоскливомъ равнодушіи лицо Розы Эстеръ.

— Я не могу, ничѣмъ помочь, увѣряю васъ: я совсѣмъ въ сторонѣ это всѣхъ этихъ интригъ.

— Вы не хотите выслушать меня! заговорилъ онъ съ глухимъ раздраженіемъ. — А между тѣмъ именно вы желали этого проклятаго министерства, вы просили моего содѣйствія въ этомъ. Вспомните!

— О! небрежно сказала она, — можетъ-быть я когда-нибудь и позабавилась отъ нечего дѣлать вашею игрой, но теперь я вся ушла въ искусство и даже почти не читаю газетъ.

Асермъ понялъ что онъ погибъ. Онъ читалъ свой приговоръ на этомъ ледяномъ лицѣ. Что она была душою всѣхъ составлявшихся вокругъ нея плановъ, въ этомъ онъ не сомнѣвался. Онъ продолжалъ свои настойчивыя попытки склонить ее, и безполезность этого униженія выяснялась ему съ каждымъ словомъ. Его душилъ гнѣвъ и сознаніе невозможности наказать ее за измѣну: ни одного оружія, ни клочка бумаги которымъ бы онъ могъ отомстить этой женщинѣ! Наконецъ, выбившись изъ силъ онъ всталъ съ мѣста. Вдругъ его осѣнило вдохновеніе: онъ нашелъ средство уязвить ее.

— Простите что я потревожилъ васъ въ такой часъ, но у меня сегодня столько дѣла! Сейчасъ прежде всего бѣгу поздравить нашего друга Эльзеара.

— Съ чѣмъ? спросила Эстеръ.

— Развѣ вы не знаете? Онъ, наконецъ, женится на своей княгинѣ. Они скоро повернули дѣло! Она вернулась нѣсколько дней тому назадъ и вдругъ рѣшилась на этотъ шагъ. Баронеса Долоресъ сообщила мнѣ это по секрету вчера на министерскомъ балу: княгиня ей только-что написала объ этомъ. Вчера ни о чемъ другомъ не разговаривали, завтра это будетъ объявлено офиціально. Эльзеаръ всюду разглашаетъ о своемъ счастіи; онъ, говорятъ, на седьмомъ небѣ.

Аристидъ внимательно смотрѣлъ на Эстеръ. Ни одна черта не двинулась на красивомъ непроницаемомъ лицѣ.

Она спокойно проговорила:

— Если г. Байонъ принимаетъ поздравленія, то я поручаю вамъ передать ему мое.

И движеніемъ оканчивающей аудіенцію королевы она протянула ему холодную, равнодушную руку; рукопожатіе, которымъ удостаиваютъ скучнаго просителя, прежде чѣмъ навсегда затворить для него свою дверь.

Неосторожный! онъ содрогнулся бы если бы могъ видѣть взглядъ который проводилъ его до двери. Онъ попалъ вѣрно, въ единственное чувствительное мѣсто. Молодая женщина сжалась на кушеткѣ, закрывъ лицо ладонями; лобъ ея нахмурился отъ поглощавшихъ ее мыслей. «Позволить или не позволить?» вотъ вопросъ который она рѣшала. Теперь только, въ виду грозившей безвозвратной потери, она чувствовала насколько дорогъ ей ея увлекающійся красавецъ Эльзеаръ, ея единственная роскошь и услада жизни. Съ помощію суровой дисциплины которую ея честолюбивый умъ налагалъ на всякую опасную прихоть, она и эту роскошь сократила до предѣловъ возможнаго. Она рѣдко дарила ему минуты счастія и никогда не допускала ни малѣйшей неосторожности способной возбудить подозрѣнія г. де-Кермагека. Въ сложной душѣ этой женщины горячая любовь уживалась рядомъ съ непримиримою жестокостію и цинизмомъ. Послѣднія два чувства руководили ею когда она холодно подчинялась всѣмъ средствамъ для достиженія цѣли, для пріобрѣтенія новаго орудія власти или для полученія денегъ которыя тоже являются силой; она завязывала съ Сенда, съ Нагасономъ, со всѣми царями финансоваго и политическаго міра, отношенія о которыхъ развѣ только можно было подозрѣвать, такъ искусно она скрывала ихъ. Весь этотъ лишній грузъ ея жизни оставлялъ для Эльзеара только крохи, но она тѣмъ болѣе цѣнила эти драгоцѣнныя крохи. Она простилась со своими первоначальными илюзіями относительно его и перестала видѣть въ немъ соціальнаго обновителя и властителя міра въ которомъ онъ такъ плохо умѣлъ бороться.

— Бѣдное дитя! говорила она ему иногда въ минуты нѣжности, — ты сдѣланъ совсѣмъ не изъ нашей стали: Рахиль плохо закалила тебя. Ты не умѣешь ни быстро рѣшаться, ни сильно ударять какъ мои дяди, какъ всѣ мы. Твое пылкое воображеніе сдѣлало тебя своею игрушкой и когда-нибудь сыграетъ съ тобою плохую шутку. Когда для тебя настанетъ великій кризисъ неизбѣжный въ жизни всякаго человѣка, у тебя закружится голова: ты изъ тѣхъ которые мгновенно теряютъ равновѣсіе; мнѣ страшно подумать объ этомъ. И я все-таки люблю тебя такимъ, люблю тебя можетъ-быть именно за твою слабость въ твоей красотѣ!

Да, она любила въ немъ единственнаго человѣка который пробуждалъ ее къ страсти, единственнаго съ которымъ она чувствовала себя легко, свободно, «по-семейному», какъ она когда-то сказала Эльзеару, единственнаго съ которымъ она отбрасывала всякую осторожность, всякое наблюденіе за своими словами и поступками. И его-то собирались похитить у нея! И кто? Безумная мечтательница, представительница враждебной расы, дерзко считавшая себя знатнѣе и благороднѣе его! Гордость Розы Эстеръ возмущалась этимъ вызовомъ.

Она встала и задумчивою походкой подошла къ камину, къ тому самому мѣсту гдѣ она однажды вечеромъ вырвала Эльзеара изъ-подъ обаянія соперницы. И она мысленно звала его, звала того человѣка котораго быть-можетъ за минуту передъ тѣмъ выпроводила бы если бъ этого потребовало какое-нибудь выгодное соглашеніе съ барономъ Сенда. Она звала его всею силою своей гордости, всею страстью вспыхнувшей при видѣ борьбы и опасности, всею дѣтскою нѣжностію уцѣлѣвшею гдѣ-то въ уголкѣ ея сердца.

Быстрымъ и нервнымъ движеніемъ ея маленькая ручка прижала пуговку электрическаго звонка, и рѣзкимъ голосомъ она сказала вошедшей горничной:

— Мое черное фаевое платье и тюлевую шляпу со стеклярусомъ. И карету, сейчасъ же!

Черезъ четверть часа извощичья карета везла Розу Эстеръ на улицу Жанъ-Гужонъ, въ отель княгини Верагиной.

Княгиня была дома. Актриса вынула визитную карточку на которой стояли слова: «Роза Эстеръ изъ Французской Комедіи». Она остановилась, задумалась на нѣсколяко секундъ и положила карточку обратно въ сафьянный футляръ, а вмѣсто нея спросила листокъ бумаги и карандашъ и написала:

Эстеръ Байонъ изъ Французской Комедіи.

«Такъ надо! подумала она. Все рёавно, немного раньше, немного позже, всѣ узнаютъ истину. И такъ будетъ лучше. Мои дяди? Я поднялась такъ высоко что они не захотятъ отречься отъ меня. Маркизъ?.. Я сумѣю ему объяснить.»

Человѣкъ отнесъ эту бумажку княгинѣ.

Дарья только-что закрыла томъ Генри Джорджа, американскаго соціалиста. Мысль ея отъ книги переносилась къ человѣку котораго она хотѣла видѣть подобнымъ этимъ великимъ двигателямъ мысли. Въ продолженіе долгихъ мѣсяцевъ одиночества мысль о немъ не покидала ея. Нерѣшительность прошлаго года была забыта. Дарья вернулась готовая на всѣ жертвы, честно готовая отказаться отъ свободы, отъ титула, отъ своего общественнаго положенія, съ тѣмъ хвастливымъ удальствомъ которое является отличительнымъ признакомъ русскихъ нигилистовъ. Любила ли она на самомъ дѣлѣ избранника своей мечты? Вопросъ этотъ поставилъ бы въ затрудненіе того кто заглянулъ бы въ ея сердце. Можетъ-быть она любила только бредъ собственной воли, той воли которую случайное впечатлѣніе приводитъ въ движеніе, которая идетъ прямо предъ собою, опьяняетъ сама себя и скорѣе погибнетъ чѣмъ откажется отъ своего намѣренія.

Первыя встрѣчи между Байономъ и княгиней послѣ ея возвращенія въ Парижъ были не совсѣмъ тѣмъ, чего она ожидала. Послѣ долгой разлуки двухъ существъ любящихъ, но не вполнѣ понимающихъ другъ друга, сердца не сразу становятся на ту точку на которой разстались. Все это время они шли разными дорогами. Время и разстояніе сплели между ними сѣть которую прежде нужно разорвать. Дарья не совсѣмъ нашла въ Эльзеарѣ того человѣка котораго создало ея одинокое воображеніе, котораго, по ея мнѣнію, она годъ тому назадъ оставила въ Парижѣ. Она угадывала въ немъ какое-то неуловимое стѣсненіе; эта душа пряталась, нерѣдко бѣжала отъ нея; этотъ умъ иначе смотрѣлъ на вещи, на которыя они прежде смотрѣли одинаково. Потомъ ей стало стыдно своихъ сомнѣній. Какъ только послѣ первыхъ недоразумѣній она упрочила свою власть, она нашла его прежнимъ страстно увлекающимся Эльзеаромъ, покорно встрѣчающимъ всѣ внушенія ея мысли.

Страсть, заглохшая подъ вліяніемъ разлуки, быстро проснулась въ сердцѣ Эльзеара. Дарья на всѣхъ производила то же впечатлѣніе которое произвела на Аидарана: она какъ будто накопила запасъ красоты за время своего пребыванія въ деревнѣ. Власть Розы Эстеръ была забыта. Но если страсть вернулась съ тою же силой какъ въ первые дни, то теперь она не была вполнѣ свободна отъ разчета. Созрѣвъ за годъ парламентской практики и все болѣе и болѣе сдаваясь на искушенія выгоды и честолюбія, Эльзеаръ измѣнилъ всѣ свои идеи въ практическомъ направленіи: онъ не столько торопился преобразовать міръ какъ завладѣть имъ. Вступивъ на этотъ путь, сердце тоже становится практичнѣе. Въ любви Дарьи Байонъ ясно видѣлъ то чего прежде старался не видать: блестящія связи и матеріальныя выгоды. Теперь онъ искалъ ея нѣсколько иначе: теперь онъ прежде всего хотѣлъ заставить ее вполнѣ и откровенно высказаться относительно того, въ какомъ видѣ она представляетъ себѣ ихъ будущій союзъ.

И какъ разъ наканунѣ, послѣ долгой бесѣды въ которой Дарья боролась «съ ужаснымъ позитивизмомъ апостола котораго ей подмѣнили», какъ она выражалась, она сказала ему:

— Въ слѣдующій разъ мы поговоримъ о чувствахъ. Наши сердца догнали другъ друга послѣ того какъ потеряли другъ друга изъ вида. Пусть теперь они откроются цѣликомъ! Я больше не хочу мучить васъ, Эльзеаръ; вы останетесь довольны мною.

Къ концу этого разговора сердца ихъ дѣйствительно догнали другъ друга; неопредѣленное стѣсненіе первыхъ свиданій растаяло въ жару маленькой сцены ревности. Байонъ упрекнулъ княгиню за разговоръ a parte у Сеида съ капитаномъ Андараномъ котораго братъ привелъ на этотъ вечеръ.

— Вы никогда ни на кого не обращаете вниманія, а тутъ вы забыли меня чтобы бесѣдовать съ этимъ офицеромъ.

— Я сознаюсь что онъ занялъ меня, отвѣчала Дарья. — Изъ него съ трудомъ можно вытащить нѣсколько словъ, но за этими словами виднѣется столько чужихъ земель, столько накопившейся дѣятельности, такая широко прожитая и непохожая на нашу жизнь! Я почувствовала силу въ этомъ человѣкѣ… О! силу грубую, силу низшаго разряда которую я, какъ вы знаете, ставлю очень невысоко… Я согрѣшила какъ Дездемона: я заслушалась Мавра, но не до такой степени чтобы полюбить его за опасности которымъ онъ подвергался.

Она смѣялась. Она не сказала ему что отходя отъ Пьера чувствовала на себѣ его взглядъ, не сказала что на одну минуту, какъ ни была пресыщена свѣтскимъ положеніемъ, она обрадовалась вызванному ею восхищенію и сама подчинилась власти этого взгляда. Ощущеніе легкое, мимолетное, одно изъ тѣхъ которыхъ даже самая искренняя женщина не считаетъ нужнымъ передавать человѣку имѣющему на нее права; ощущеніе живо забытое въ обществѣ Эльзеара которому она собиралась наконецъ обѣщать свою жизнь.

Дарья сидѣла и думала о предстоящемъ окончательномъ объясненіи съ Эльзеаромъ, когда ей подали записку Розы Эстеръ.

Она прочла, перечитала еще разъ; удивленіе выразилось на ея лицѣ.

— Просите, сказала она.

Привѣтливо и просто вошла актриса въ своемъ незатѣйливомъ черномъ платьѣ и заговорила съ достоинствомъ и свободой молодой дамы-благотворительницы попавшей къ равной себѣ по положенію особѣ.

— Простите меня, княгиня, за смѣлость на которую я рѣшилась подъ покровительствомъ вашего посольства. Я пришла просить у васъ помощи одной бѣдной русской артисткѣ заброшенной въ Парижъ и очутившейся въ крайней нищетѣ. Еврейское общество къ которому она принадлежитъ сложилось чтобы помочь ей, но этого оказалось мало. Мы устраиваемъ спектакль въ ея пользу, и я взялась раздавать билеты. Въ посольствѣ мнѣ сказали что мы можемъ разчитывать на ваше великодушіе и посовѣтовали смѣло обратиться къ вамъ. Я не позволила бы себѣ написать вамъ и пріѣхала сама увѣренная въ томъ что вы примете участіе въ этомъ несчастіи.

Дарья встала и любезно указала просительницѣ на стоявшее рядомъ кресло.

— Конечно, сударыня! Садитесь пожалуйста, пока я пошлю за своимъ кошелькомъ. Я съ радостію воспользуюсь случаемъ поблагодарить васъ за высокое наслажденіе которое вы доставляете намъ всѣмъ своею игрой… Но если бы можно было забыть черты вашего лица… то я не рѣшилась бы.!, это имя… Дарья взяла бумажку лежавшую на столикѣ. — Вѣдь мы еще не видали васъ подъ этимъ именемъ, не правда ли?

— Нѣтъ, просто отвѣчала Эстеръ, — я не играла подъ своею фамиліей. У меня есть родственники избравшіе политическую карьеру въ которой всѣмъ пользуются въ видѣ оружія и въ которой наше занятіе считается по-видимому недостаточно благороднымъ.

Она проговорила это съ умною улыбкой и оттѣнкомъ презрѣнія.

— Вы не родственница г. Байону, депутату? спросила княгиня съ замѣтнымъ удивленіемъ.

— О! очень дальняя. И я слишкомъ хорошо знаю сердце моего друга чтобы думать что онъ можетъ обращать вниманіе на такія мелочи; но и у него, и у меня есть родственники среди правительственныхъ чиновниковъ и финансистовъ, тоже Байоны… вы можетъ-быть встрѣчались съ ними, княгиня?

Глаза Эстеръ впились въ лицо собесѣдницы. Удивленіе изобразившееся на немъ было неподдѣльно. Не интересуясь ничѣмъ, кромѣ своихъ идей и своего общества, пробывъ въ отсутствіи все время въ которое Байоны успѣли забрать силу, Дарья не знала ихъ. Ей какъ-то представили разъ у Сенда финансиста Луи-Наполеона, но ей и въ голову не пришло что между нимъ и ея другомъ можетъ быть что-нибудь общее. Изъ деликатности она никогда не разспрашивала Эльзеара объ его происхожденіи и ждала отъ него объясненій которыхъ еще до сихъ поръ не получила. Свѣтскіе сплетники не рѣшались развязывать языки въ присутствіи женщины которая такимъ вызывающимъ образомъ заявила о своемъ пристрастіи къ соціалисту.

Эстеръ съ перваго же взгляда убѣдилась что ея предположенія не обманули ея: княгиня не знала ничего.

— Да, небрежно продолжала она, — мы большая семья и всѣ очень гордимся родствомъ со знаменитымъ ораторомъ. Этотъ бѣдный Эльзеаръ! Кто бы могъ подумать что онъ такъ хорошо пойдетъ? Изо всѣхъ насъ онъ былъ наименѣе одѣленъ судьбой. Ему жилось очень трудно, пока его мать Рахиль не поправила дѣла фирмы. Онъ всѣмъ обязанъ одному себѣ, и мы всѣ будемъ рады его возвышенію! Сначала онъ, кажется, придерживался нѣсколько крайнихъ убѣжденій, но теперь онъ образумился; онъ самъ сказалъ мнѣ это на дняхъ, когда мы поздравляли его съ его вѣроятнымъ назначеніемъ на постъ министра.

— Министра? Байонъ? Это восклицаніе невольно вырвалось у Дарьи.

— Но я не хочу выдавать его секретовъ; это быть-можетъ преждевременно… Я возвращаюсь къ этой несчастной артисткѣ, княгиня…

Эстеръ разыгрывала роль смущеннаго человѣка заговорившаго о томъ что не интересуетъ его собесѣдника.

Но Дарья не слушала ея; она думала: «министръ, Байонъ… родственникъ Эстеръ… сынъ Рахили… еврейское общество»… Въ ея головѣ вдругъ уяснилось многое; разныя мелочи, сопоставленія, умалчиваніе Эльзеара о многихъ подробностяхъ своей жизни, много разъ казавшееся ей страннымъ… Она вдругъ увидала всю дѣйствительность разбивавшую ея идеалъ въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ.

Однимъ изъ тѣхъ порывистыхъ движеній которыхъ она никогда не умѣла подавлять, которыя были у нея въ крови, въ породѣ, въ гордой наслѣдственности барскаго всемогущества, Дарья встала и, сдѣлавъ шагъ по направленію къ Эстеръ, спросила со сверкающими отъ гнѣва глазами:

— Зачѣмъ вы говорите мнѣ все это?

— Но вѣдь вы меня разспрашивали, княгиня, и я вамъ отвѣчала, со спокойнымъ удивленіемъ сказала актриса. — Итакъ моя бѣдная товарка…

— Нѣтъ! раздраженно произнесла Дарья, — пожалуйста безъ комедіи! Вы пришли сюда затѣмъ чтобы сказать мнѣ это, я это чувствую. Зачѣмъ?

Она изливала свое внутреннее негодованіе, какъ будто бы была одна въ комнатѣ, съ полнымъ равнодушіемъ къ присутствію слушавшей ее женщины. Эстеръ встала въ свою очередь.

— Право, я не понимаю, княгиня… Ваше волненіе… изъ-за такой пустой вещи! Мнѣ жаль что я разстроила васъ… мнѣ лучше удалиться…

— Оставайтесь. Говорите. Вы знали что этотъ человѣкъ мнѣ дорогъ. Вы встали между имъ и мною для того чтобы сдѣлать мнѣ его ненавистнымъ. Зачѣмъ? По какому праву? Что онъ вамъ такое?

— Я не обязана отвѣчать вамъ, сударыня.

— Говорите все до конца! вѣдь говорю же я! Вы боитесь что у васъ отнимутъ этого родственника… этого друга… Можетъ-быть больше чѣмъ друга… любовника?.. Да, я угадала? Не лгите!

Обѣ женщины стояли другъ противъ друга у камина. Эстеръ выпрямилась и, дѣлая удареніе на каждомъ слогѣ, спокойно проговорила:

— Я предоставляю лгать другимъ. Если вамъ непремѣнно угодно знать это, онъ былъ и до сихъ поръ есть для меня то что вы сказали.

По лицу Дарьи пробѣжала судорога, но въ ту же секунду къ ней вернулось чувство собственнаго достоинства. Она небрежно сѣла и смѣрила актрису дерзкимъ взглядомъ съ ногъ до головы.

— Теперь все? Благодарю васъ за свѣдѣнія, сударыня: они подоспѣли какъ разъ во-время. Потрудитесь отдать ваши билеты моему дворецкому: онъ выдастъ вамъ за нихъ должную сумму.

Эстеръ чуть замѣтно склонила голову и вышла поблѣднѣвъ и закусивъ губу отъ обиды. Но выйдя за порогъ дома она рѣшительно тряхнула головой.

«Такъ было надо, подумала она. Побѣждена не я, а она; внѣшность ничего не значитъ; главное — суть дѣла. Унижена она, а не я.»

Эстеръ сѣла въ карету съ чувствомъ радости и торжества. Она разсѣкла рѣшительнымъ ударомъ ненавистный ей союзъ который ложь Асерма представила ей уже рѣшеннымъ. Все было кончено, она была увѣрена въ своей побѣдѣ. Она была бы менѣе увѣрена въ ней если бы допустила возможность ошибки которой никогда не предвидятъ родственныя ей натуры. Очень точно разчитывая всѣ раціональныя силы, эти натуры не принимаютъ во вниманіе реакціи силъ не поддающихся вычисленію, безумнаго великодушія сердца и нелогичности чувства, всегда возможной въ натурахъ другаго нравственнаго склада. Уклоненія воли у людей подобныхъ Дарьѣ Верагиной, странную смѣсь аскетизма и гордости, въ которой эта воля почерпаетъ силу для сбивающихъ съ толка поступковъ, — вотъ чего никогда не пойметъ какая-нибудь Эстеръ Байонъ.

Такъ же мало поняла бы она и произнесенное Дарьей слово, послѣ того какъ она осталась одна, это непереводимое «ничего!» которое объемлетъ собою въ минуты неизвѣстности или опасности весь фатализмъ великаго племени, весь гордый вызовъ который оно бросаетъ судьбѣ, отдаваясь на ея волю. Дарья вынудила у себя это слово, вставъ послѣ нѣсколькихъ минутъ унынія. И женщина, которая колебалась въ продолженіе цѣлаго года подъ вліяніемъ смутнаго недовѣрія, которая хотѣла дать себѣ послѣдній день на старательное размышленіе и которая только-что узнала вещи превышавшія низостію всѣ ея худшія опасенія, — вдругъ въ одну минуту приняла рѣшеніе. Она вышла, взяла перваго попавшагося извощика и велѣла везти себя къ квартиру Эльзеара. Ей сказали что депутата нѣтъ дома. Она написала и вложила въ конвертъ слѣдующія строки:

«Приходите сейчасъ же какъ получите эту записку. Мнѣ необходимо съ вами поговорить. Я не двинусь съ мѣста и буду ждать васъ цѣлый день. Приходите.»

Она вернулась домой и стала ждать. Часы шли. Въ первомъ часу ночи ей подали слѣдующую записку:

«Я нашелъ ваше письмо, дорогая Дарья, и пришелъ въ отчаяніе. Событія сегодняшняго дня всѣхъ насъ сбили съ ногъ. Я не заѣзжалъ домой, а переодѣлся у товарища съ которымъ обѣдалъ и отправился ждать васъ въ отель Сенда, гдѣ и проскучалъ весь вечеръ. Что могло задержать васъ дома въ этотъ день переворотовъ? Я въ отчаяніи. И конечно, и завтра утромъ я не смогу забѣжать къ вамъ: надо будетъ рано отправиться въ Версаль для подготовительнаго собранія. Вы навѣрно тоже захотите быть въ Версалѣ. Сейчасъ же пошлите за мною во дворецъ. До той минуту я все равно что умеръ. Я живу только около васъ. Эльзеаръ.»

«Какія событія?» подумала молодая женщина не принимавшая никого послѣ ухода Эстеръ. Въ эту минуту ей подали письмо отъ Фелина.

"Княгиня!

«Мы надѣялись увидать васъ сегодня у Сенда. Тамъ устроили на завтра веселую поѣздку въ Версаль. Я везу въ своемъ брэкѣ баронесу, м-съ Ормондъ и еще нѣсколькихъ друзей. Ваше мѣсто, разумѣется, вамъ оставлено; я надѣюсь что вы окажете мнѣ милость принять его. Будьте завтра въ 10 ч. утра на площади Людовика XV—какъ говоритъ нашъ старый Кермагекъ, на площади Революціи — какъ ему отвѣчаетъ Кантадоръ. Дамы умоляютъ васъ быть акуратною чтобы найти еще лангусту въ ресторанѣ Резервуаровъ. Я почтительно цѣлую ручку, которая отвѣтитъ мнѣ хорошенькое „да“. Оливье де-Фелинъ.»

— Хорошо, скажите что я буду, отвѣчала княгиня и пошла къ себѣ къ комнату чтобы попытаться заснуть.

ГЛАВА XVII.
Версаль.

Надъ Булонскимъ лѣсомъ и надъ берегами Сены вставало прелестное майское утро. На холмахъ, которые какъ вѣнокъ опоясывали окрестности Парижа, лѣса, деревни, дачи, лѣниво поднимались со своего туманнаго ложа и улыбались озарявшему ихъ ласковому солнцу. Изъ Булонскаго лѣса, изъ-подъ бѣлыхъ и розовыхъ кистей акацій выѣзжали экипажи и направлялись къ Сенъ-Клу и къ Севрскому мосту. Они, такъ же какъ и набитые биткомъ поѣзда, свозили въ Версаль всѣхъ актеровъ и зрителей, всю толпу любопытныхъ которую притягиваетъ конгресъ. Во всѣхъ этихъ экипажахъ, начиная отъ наемныхъ линеекъ и кончая роскошными брэками, царило веселое оживленіе; вездѣ виднѣлись блестящіе взоры, отовсюду слышались шутки и смѣхъ.

Въ одномъ изъ такихъ экипажей, на козлахъ котораго сидѣлъ Оливье де-Фелинъ, нѣсколько обычныхъ посѣтителей салона Сенда болтали вокругъ княгини Верагиной. Она слушала, но говорила мало. Байона не было среди нихъ; онъ уѣхалъ раньше на одномъ поѣздѣ съ депутатами своей партіи.

— Вы не приглашали Байона? спросила баронеса Долоресъ Фелина.

— Это было бы безполезно, баронеса: нашъ неотразимый Лассаль никогда не компрометируетъ себя нашимъ обществомъ предъ своими войсками; демократическія приличія не дозволяютъ ему этого. Войдя въ свою парламентскую зону, онъ уже не выходитъ изъ рядовъ и смотритъ на насъ только издали, съ завистію. Эта неловкость была бы особенно замѣтна сегодня, когда среди всей этой каши заварившейся впродолженіе послѣднихъ сутокъ для него идетъ серіозный вопросъ о министерскомъ портфелѣ.

— Вы тоже думаете что это возможно? спросила Дарья положительнымъ тономъ.

— Все на свѣтѣ возможно при такомъ ураганѣ который несетъ насъ невѣдомо куда! Сколько событій въ одинъ день, дѣти мои! Я до сихъ поръ еще опомниться не могу. Все провалилось заразъ: и министерство, и президентъ! Вчера придя въ палату мы узнали сначала о маленькомъ переворотѣ, т. е. объ увольненіи двухъ министровъ, и этого бѣдняка Асерма. Мирво, видите ли, находилъ ихъ недостаточно добродѣтельными для современныхъ требованій этой горностаевой мантіи именуемой печатью! Въ четыре часа намъ принесли письмо президента слагавшаго съ себя свой санъ. Превосходное письмо! грустное и строгое, достойное писемъ Бурра! Невиновность президента бросалась въ глаза; будь это на судѣ присяжныхъ, я кажется оправдалъ бы его. Но что вы хотите? Эта ужасная исторія чека Орвіето, по-видимому, слишкомъ ясна; всѣ ей вѣрятъ. Стараго изгнанника вымели какъ соръ, не удѣливъ ему ни одной слезы состраданія, и вечеромъ мы получили повѣстки на конгресъ. Можно подумать что все это было подстроено заранѣе, до того вѣрно и точно дѣйствовали пружины несмотря на растерянность умовъ.

— Такъ же вѣрно и точно будутъ онѣ дѣйствовать и завтра, и послѣзавтра, произнесъ Сенда. — Всегда кажется что все трещитъ, а между тѣмъ все остается въ цѣлости. Ваши учрежденія обладаютъ удивительною упругостію! Нѣтъ, что касается меня, то я оптимистъ.

— Это ему не трудно, прошептала м-съ Ормондъ. — А за кого мнѣ держать пари съ барономъ, Фелинъ?

— За Дюпютеля… или Бутвьержа… Вчера за Дюпютеля ставили три противъ двухъ. Даже при поддержкѣ сенатской лѣвой Бутвьержъ не составитъ себѣ большинства. Что же касается Бурнья, то это пустяки.

— Я держу пари за неожиданнаго outsider, сказалъ Гедеонъ.

— Какого? воскликнулъ Оливье. — Его не видать! Вчера никого не отыскали въ совѣщательныхъ собраніяхъ группъ, а ужь кажется старались изо всѣхъ силъ: всѣ боятся этой старой лисы Дюпютеля. Назовите мнѣ пожалуйста хоть одного сколько-нибудь правдоподобнаго outsider.

— Вы сами назовете его сегодня вечеромъ, спокойно отвѣчалъ Сенда. — Его никогда не увидишь въ моментъ старта, онъ выдѣляется на второмъ кругѣ и первый приходитъ къ столбу.

— Везите насъ прежде всего къ Резервуарамъ, Фелинъ! стонали дамы; — иначе мы не найдемъ свободнаго стола.

Тяжелый экипажъ катился по мостовой Версаля. Вызванный на нѣсколько часовъ изъ своего заколдованнаго сна царственный городъ-мертвецъ просыпался отъ шума толпы попиравшей его могилу. Строго и нѣмо смотрѣли удивленныя окна старыхъ домовъ на суетливую жизнь вторгшуюся въ ледяное царство тѣней.

Въ залахъ гостиницъ, превратившихся въ парламентскія бюро, группы и подгруппы толковали, обсуждали имена кандидатовъ и тщетно старались придти къ какому-нибудь соглашенію. Вскорѣ всѣ устремились въ столовую Резервуаровъ, гдѣ уже стояло настоящее вавилонское столпотвореніе. Люди всевозможныхъ партій оспаривали здѣсь другъ у друга цыпленка, какъ въ другое время оспаривали бы министерскій портфель. Женщины самыхъ разнообразныхъ круговъ сидѣли рядомъ, кокетничали и находили здѣсь свое любимое удовольствіе — минутное соприкосновеніе съ тѣми о которыхъ знали только по слухамъ. Важные сенаторы съ торжествомъ приносили своимъ семьямъ яичницу отнятую съ боя у сбившейся съ ногъ прислуги. Среди веселой болтовни усаживавшагося за столы общества слышались предсказанія и пари; журналисты, которыхъ ловили на лету, изрекали свои мнѣнія. «Штурмъ буфета во время скачекъ», подумалъ бы не посвященный въ дѣло зритель.

Одинъ г. де-Кермагекъ сидѣлъ грустно и молчаливо въ углу залы, гдѣ онъ завтракалъ безъ товарищей. Онъ рано пріѣхалъ въ Версаль и долго ходилъ по улицѣ Резервуаровъ; для него это было печальною прогулкой по алеѣ привидѣній. Онъ не видалъ въ ней ненавистной ему толпы «новыхъ наслоеній»; предъ нимъ вставало поколѣніе, котораго онъ оставался однимъ изъ послѣднихъ представителей. Изъ-за долгаго ряда годовъ предъ нимъ выплывали великіе дѣятели Національнаго Собранія, предводители и войска Тьера, Макъ-Магона, друзья и противники, противники тѣхъ временъ, которыхъ воспоминаніе дѣлало для старика милѣе нынѣшнихъ его друзей. Предъ нимъ снова говорили ораторы его партіи, и какъ хорошо говорили! Говорилъ здѣсь когда-то и онъ; здѣсь онъ боролся, надѣялся, иногда торжествовалъ еще будучи полонъ силы и вѣры въ успѣхъ своего дѣла. Здѣсь онъ дѣлилъ съ другими неудачи и краснорѣчивыя нападки всѣхъ этихъ честолюбивыхъ призраковъ давно примирившихся въ своемъ подземномъ снѣ. Здѣсь онъ любилъ; предъ нимъ снова проходили по этимъ каменнымъ плитамъ аристократическія фигуры прежнихъ Эгерій въ старомодныхъ платьяхъ, теперь уже разочарованныхъ бабушекъ не показывавшихся больше со своими сѣдыми волосами въ новыхъ собраніяхъ. Исчезнувшія женщины, умершіе мущины — всѣ они были прекраснѣе и больше современныхъ пигмеевъ! И вотъ почему г. де-Кермагекъ грызъ безъ апетита, одинъ со своими тѣнями, паштетъ который тоже можетъ-быть относился ко временамъ септената.

Между тѣмъ волна отхлынула отъ Резервуаровъ и устремилась ко дворцу. У дверей происходила давка; публика ломилась и пробиралась чрезъ всѣ входы. Женщины разсаживались въ ложахъ, мущины тѣснились въ «галереѣ гробницъ».

Эта монастырская галерея вымощенная плитами известняка представляетъ длинную перспективу арокъ опирающихся на кенотафы и статуи. Подъ этими суровыми сводами воображеніе рисовало монаховъ собравшихся для выбора настоятеля, и политическая суета съ ея безцеремонностію, интригами и лихорадочнымъ любопытствомъ казалась здѣсь какимъ-то нелѣпымъ маскарадомъ. На геройскихъ головахъ Данна и Клебера торчали снятые депутатами цилиндры, широкополая мягкая шляпа Кантадора увѣнчивала римскій шлемъ генерала Дюгомье; кучи пальто украшали могилы Фердинанда Католика и Изабелы Кастильской. Въ залѣ поэтовъ между Мольеромъ и Корнелемъ, у подножія статуи Вольтера стояли корзины съ билетиками, на которыхъ было выставлено имя товара — Дюпютеля или Бутвьержа.

Сенаторы, депутаты, журналисты всѣхъ оттѣнковъ дружно бесѣдовали другъ съ другомъ съ выраженіемъ добродушія и веселости, котораго Жакъ никогда не видалъ въ Бурбонскомъ дворцѣ.

— Почему конгресъ бываетъ такъ веселъ? спросилъ молодой человѣкъ у Феро.

— Потому что начинается что-то новое, и эти недовольныя дѣти ожидаютъ отъ него лучшаго, отвѣчалъ ученый.

Только злополучный Асермъ и его два товарища по несчастію ходили съ судорожно искаженными лицами.

— Ахъ! это просто какія-то акулы! рычалъ Асермъ на ухо всякому. Онъ объявлялъ о своемъ близкомъ отъѣздѣ въ Норвегію гдѣ онъ собирался провести нѣсколько недѣль чтобы забыться и отдохнуть отъ этой ненавистной политики. Онъ пріѣхалъ подавать голосъ за Бутвьержа, «благо, этотъ дуракъ все равно не пройдетъ», съ бѣшенствомъ добавлялъ креолъ.

— А кто же по вашему пройдетъ? спросилъ Андаранъ.

— Кто! конечно, Жозефъ Арну.

— Арну? это еще что такое?

— Вы не помните того отъ кого мы когда-то приходили въ восторгъ читая «L’Education Sentimentale?» И Аристидъ напыщеннымъ тономъ сталъ декламировать прозу Флобера: «Онъ былъ республиканецъ; онъ путешествовалъ, онъ зналъ закулисную сторону театровъ, ресторановъ, журналовъ и былъ знакомъ со всѣми знаменитыми артистками и артистами которыхъ фамильярно звалъ уменьшительными именами». — Такъ вотъ, видите ли, кто бы ни былъ ихъ избранникъ, онъ будетъ всегда Жозефъ Арну.

Признанные кандидаты ходили съ выраженіемъ безпокойства просвѣчивающаго изъ-подъ заискивающей улыбки. Ихъ рукопожатія были полны таинственныхъ обѣщаній какъ для членовъ правой такъ и для соціалистовъ; слова: «мой дорогой колега» еще никогда не имѣли такихъ разнообразно медоточивыхъ оттѣнковъ на языкѣ Дюпютеля и не звучали такимъ открытымъ добродушіемъ въ устахъ Бутвьержа. Бывали минуты когда лица этихъ людей напоминали своимъ выраженіемъ лица игроковъ нагнувшихся надъ рулеткой, по которой щелкая прыгаетъ шарикъ.

Да, этотъ шарикъ катился по залѣ конгреса съ ея подававшими голоса депутатами. Зрѣлище представляло мало интереснаго: вниманіе публики утомлялось однообразнымъ выкликаніемъ именъ, и любопытство пробуждалось только при появленіи какого-нибудь извѣстнаго политическаго дѣятеля или оригинальнаго типа. Судьба избрала букву К для начала поименнаго вызова. Кантадоръ однимъ изъ первыхъ появился «за конторкой»; орѣховаго цвѣта пальто, барашковые отвороты, борода рѣкой и могучій басъ провозгласившій «да здравствуетъ единая и недѣлимая республика» — все это имѣло огромный успѣхъ.

Немного спустя черный Кокюстъ со своимъ «да здравствуетъ комуна» насмѣшилъ публику. Слѣдующія буквы были менѣе интересны. Большинство депутатовъ подходило съ самодовольнымъ видомъ, щеголяя въ первый разъ надѣтыми сюртуками и останавливались предъ избирательною урной дольше чѣмъ было нужно, какъ это сдѣлалъ, напримѣръ, Русблэгъ, который привелъ какую-то провинціальную кузину и теперь бросалъ на нее многозначительные взгляды: «склонись предъ моимъ священнымъ значеніемъ: я создаю государя».

Какой-то непримиримый бонапартистъ пронзительнымъ голосомъ закричалъ:

— Я подаю голосъ за генерала, бюстъ котораго стоитъ у двери этой залы.

— За какого? раздалось два десятка яростныхъ голосовъ слѣва.

— За генерала Камброна!

Г. де-Кермагекъ при звукѣ собственнаго имени всталъ и сказалъ съ мѣста:

— Я не подаю голоса. Къ чему? Тотъ кого вы сфабрикуете сдѣлаетъ не больше другихъ.

Послѣ провѣрки и подсчета, 312 голосовъ оказались за Дюпютеля, 238 за Бутвьержа, 115 за Бурня; кромѣ того, было небольшое число разбившихся голосовъ за «различныхъ» кандидатовъ, во главѣ которыхъ оказалсяМирво съ 40 голосами.

— Обычные шары которые изъ вѣжливости кладутъ первому министру! вскричалъ Асермъ. — Я боялся что его глухая интрига надѣлаетъ больше бѣдъ. Ему конецъ!

Однако, предъ вторичнымъ голосованіемъ на столѣ залы поэтовъ появились корзины съ билетиками носившими имя Мирво. Это произвело впечатлѣніе. Руки невольно взвѣшивали эти билетики. Директоръ департамента общественной безопасности ходилъ съ озабоченнымъ лицомъ и отводилъ въ сторону вліятельныхъ людей.

— Конечно, шепталъ Жозефъ, — Дюпютель обладаетъ всѣми качествами хорошаго президента. Какъ жаль что эти несчастныя дѣла затрогиваютъ его имя! Не потому чтобъ онъ, строго говоря, былъ замѣшанъ въ нихъ… нѣтъ, но печать пользуется нѣкоторыми злополучными знакомствами… Это очень жаль! И я боюсь за общественный порядокъ если вы не сойдетесь на какомъ-нибудь вполнѣ безупречномъ имени, на живомъ олицетвореніи честности. Донесенія моихъ агентовъ всѣ сводятся къ одному и тому же: волненіе, дурное настроеніе предмѣстій и большихъ провинціальныхъ городовъ, эксплоатація нравственнаго кризиса соціалистами… Можно бояться всего! Ахъ, это очень, очень жаль!

Эти свѣдѣнія могли внушить опасенія; слыша ихъ изъ устъ такого уважаемаго чиновника, онортунисты и консерваторы принимали мрачный видъ. Послѣдніе окружали одно близкое къ принцамъ лицо; это былъ старый чиновникъ съ сѣдыми бакенбардами на полномъ лицѣ. Онъ сидѣлъ на гробницѣ Карла Смѣлаго, заложивъ руку за жилетъ, и всею своею позой давалъ чувствовать свое значеніе. Однако, молодые люди надъ нимъ подсмѣивались: нѣсколько дней тому назадъ онъ былъ представленъ Розѣ Эстеръ и провелъ цѣлый вечеръ на улицѣ Фортюни. Фелинъ зналъ это навѣрно. Самодовольно улыбаясь на язвительныя остроты своихъ друзей, «совѣтникъ принцевъ» подзывалъ знакомъ головы проходящихъ и таинственно шепталъ имъ на ухо:

— Я только-что получилъ послѣднія инструкціи. Мирво принялъ на себя точныя обязательства по отношенію къ одному вѣрному лицу. Распорядительный комитетъ увѣдомленъ объ этомъ. Подумайте, взвѣсьте свои голоса!

Соціалисты настроенные поутру Эльзеаромъ передавали, другъ другу пароль:

— Надо во что бы то ни стало провалить Дюпютеля. Бутвьержъ не получитъ больше ни одного голоса. Дѣлать нечего, остановимся на Мирво, попробуемъ протолкнуть его!

Мирво ходилъ по заламъ съ тусклымъ и по-видимому равнодушнымъ взглядомъ.

Началась вторичная балотировка. Жакъ пошелъ разыскивать брата котораго онъ привелъ, но потерялъ въ галереѣ гробницъ. Кто-то сказалъ ему что капитанъ только-что былѣна лѣстницѣ музея. Депутатъ нашелъ Пьера въ галереѣ батальной живописи поражавшей своею тишиной и безлюдностію послѣ кипѣвшаго внизу муравейника. Офицеръ созерцалъ рядъ побѣдъ начиная отъ Карла Мартела при Турѣ и Карла Великаго при Падерборнѣ и кончая Іеной, Фридландомъ и Ваграмомъ.

— Это хорошо! воскликнулъ старшій братъ: — единственный разъ въ жизни когда у насъ можно увидать что-нибудь интересное, онъ стоитъ и витаетъ въ прошломъ какъ старый Кермагекъ!

— Нѣтъ, отвѣчалъ Пьеръ, — я думалъ о будущемъ которое надо вывести изъ этого прошлаго.

— Пойдемъ лучше къ дамамъ которымъ надоѣло смотрѣть въ бинокли на депутатскія спины предъ избирательною урной.

— Съ удовольствіемъ! охотно отвѣчалъ капитанъ.

Когда они взошли на маленькую трибуну, Жаку показалось что по лицу брата пробѣжала тѣнь разочарованія. Мѣсто княгини Верагиной было пусто.

--Дарья жаловалась на жару, сказала Долоресъ, — и ушла чтобы пройтись по парку.

На самомъ дѣлѣ Дарья знакомъ велѣла Байону слѣдовать за собою когда увидала что онъ подалъ свой голосъ.

Соціалистъ вышелъ на терасу, повернулъ направо и увидалъ у басейна Діаны между бѣлыми богинями бѣлое платье которое онъ искалъ. Дарья пошла съ нимъ подъ руку. Молча, смотря вдаль, не отвѣчая ни единымъ словомъ на вопросы и увѣренія Эльзеара, она незамѣтно увлекла его къ рощѣ Аполона.

Это прелестное и уединенное мѣстечко сохраняло свое спокойствіе нетронутымъ. Закрытая скалой и гротомъ отъ любопытныхъ взоровъ и людскаго шума роща по-прежнему была погружена въ свою мечту былыхъ временъ. Тѣни вязовъ длинными полосами лежали на лужайкѣ. Косые лучи солнца пробивались сквозь листву и золотили скалу, группу и лошадей Аполона. Кромѣ чириканія синицъ и шума воды подъ ногами музъ, не было слышно ни звука.

Дарья остановилась посреди лужайки и оставила руку Эльзеара. Стоя противъ него и опираясь на вязнувшій въ мягкомъ дернѣ зонтикъ, неподвижная и холодная какъ окружавшія ее мраморныя статуи, она заговорила:

— Зачѣмъ вы меня обманули?

— Я? въ чемъ? спросилъ онъ. Сознавая слишкомъ большое количество проломовъ черезъ которые онъ могъ бояться приступа, Эльзеаръ собиралъ силы для его отраженія, не зная въ какую сторону надо развернуть фронтъ.

— Во всемъ. Во-первыхъ, относительно вашего происхожденія, вашей вѣры и вашей расы, о которыхъ вы мнѣ никогда не говорили.

— Развѣ вы разспрашивали меня когда-нибудь?

— Бываетъ молчаніе равносильное обману.

— И бываютъ упреки которые обращаются на того кто ихъ дѣлаетъ. Моя вѣра! Вы отлично знаете что это слово не имѣетъ смысла для меня: мы достаточно часто поднимали вопросы метафизики. Моя раса! школьный терминъ лишенный дѣйствительнаго значенія! Но если бы таковая и была, сказалъ Эльзеаръ поднимая голову, — то я гордился бы этою расой какъ самою благородною, самою сильною изо всѣхъ. И если изъ ея традицій я и сохранилъ ту жажду справедливости въ которой вы, казалось, увидали вашъ собственный идеалъ, то въ силу какого недостойнаго васъ предразсудка вы попрекаете меня происхожденіемъ давшимъ мнѣ быть-можетъ именно то что вамъ понравилось во мнѣ?

Дарья не выдержала; внутреннее пламя слышалось въ ея голосѣ, виднѣлось въ ея глазахъ.

— Вы сами не вѣрите той низости которую приписываете мнѣ! Я попрекаю васъ не происхожденіемъ вашимъ, а недостаткомъ откровенности и незнаніемъ моего сердца. Раса, происхожденіе! Вы не могли не знать что эти случайности ставили лишнія преграды и затрудненія на пути моего расположенія къ вамъ, вы знали что для того чтобы дойти до васъ я должна была побѣдить, какъ вы говорите, предразсудокъ, опрокинуть высокую стѣну воздвигнутую вѣками, воспитаніемъ, чувствами которыя всасываются въ моей странѣ вмѣстѣ съ молокомъ матери, порвать со всѣми моими близкими, со всѣми общественными условіями опутывающими меня… И этой жертвы вы не посмѣли требовать отъ меня открыто; вы не сумѣли угадать во мнѣ страстное желаніе самопожертвованія которое изъ каждаго препятствія дѣлаетъ для меня лишнюю приманку въ вопросѣ любви!

Эльзеаръ приходилъ въ себя подъ вліяніемъ радости охватившей его при этомъ неожиданномъ признаніи. Онъ сдѣлалъ шагъ къ Дарьѣ; она остановила его взглядомъ

— Перейдемъ теперь къ вашей любовницѣ. Ваши лживыя слова говорятъ мнѣ о любви, а у васъ есть любовница, актриса!

— Я не буду оправдываться, пробормоталъ печально Эльзеаръ. — Вдали отъ васъ, безъ вашей поддержки, потерявъ вѣру въ пригрезившееся мнѣ счастіе, я поддался внушеніямъ чувствъ и низкимъ привычкамъ моей прежней жизни. Но, клянусь вамъ, меня оклеветали если вамъ представили эту… Фантазію… эту слабость… какъ что-то прочное и серіозное; я забылъ о ней, я возненавидѣлъ ее съ первой же минуты какъ снова увидалъ васъ.

Говоря такъ Эльзеаръ былъ искрененъ, по крайней мѣрѣ въ эту минуту. И онъ дрожалъ и боялся, какъ бы она не потребовала отъ него болѣе подробнаго признанія, не заставила бы его разказать о началѣ, о возникновеніи его проступка. И какъ всѣ подобные ему люди онъ приготовлялся лгать возможно менѣе плохо.

Движеніе княгини успокоило его; оно выражало надменное отвращеніе отгонявшее отъ себя подобные образы, а можетъ-быть и слишкомъ ожидаемую ложь.

— И наконецъ вы меня обманули, — и это вашъ самый тяжкій грѣхъ, — вы обманули меня тѣмъ что скрыли отъ меня вашу роль въ ихъ жалкихъ политическихъ интригахъ, ваши сдѣлки, вашу уступку низкому искушенію власти, или того что они называютъ властію. Вы, апостолъ, освободитель котораго я ставила такъ высоко, вы — ихъ министръ, ихъ слуга! Отступникъ отъ нашей общей вѣры, дезертиръ, измѣнникъ дѣлу угнетенныхъ — вотъ что вы такое въ моихъ глазахъ! и вотъ чего я никогда не прощу!

— Какъ! сказалъ онъ неувѣреннымъ голосомъ, — вы судите и приговариваете меня на основаніи буфетныхъ и кулуарныхъ сплетенъ? Развѣ распространеніе невыгодныхъ слуховъ о противникѣ не есть одно изъ главныхъ орудій политической игры?

— Нѣтъ, я сужу васъ на основаніи намековъ вашихъ послѣднихъ писемъ и вашихъ разговоровъ послѣ моего возвращенія въ Парижъ; и тѣ и другіе старались пріучить меня къ вашей измѣнѣ, я это вижу теперь.

— А я васъ не понимаю. Если бы даже мнѣ и въ самомъ дѣлѣ представился случай вырвать у нихъ власть, развѣ я этимъ отказался бы отъ своей вѣры? Развѣ я не долженъ проводить эту вѣру въ моихъ дѣлахъ? Вѣдь къ этому когда-нибудь придется придти!

— Ахъ, замолчите! теперь вы лжете не только мнѣ, но и самому себѣ. Этотъ день еще не насталъ, вы это знаете. Дѣло неосуществимо въ ихъ обществѣ. То что они предлагаютъ вамъ — есть только мѣсто у ихъ колоды съ кормомъ, а требуютъ они отъ васъ обмѣна вашихъ принциповъ на долю участія въ ихъ выгодахъ. Теперь можно быть только или бунтовщикомъ, или рабомъ. Будьте ихъ рабомъ если вамъ это нравится, но не ждите больше чтобъ я была вашей рабой!

Вся трепеща своею идеальною страстію, залитая лучами заходящаго солнца, Дарья была божественно хороша среди мраморныхъ статуй въ рамкѣ зеленаго лѣса. Страсть заговорила въ Эльзеарѣ и повергла его къ ногамъ этой красоты, но въ то же время зажглась внезапнымъ общеніемъ съ нею и его мысль. Порывъ любви возвратилъ ему высоту воображенія, чувство соревнованія съ нею и желаніе обогнать ее на заоблачныхъ высяхъ ея грезъ.

Онъ упалъ предъ нею на колѣна и сложивъ руки заговорилъ умоляющимъ голосомъ:

— Дарья, вы имѣете право судить и презирать меня; я не прошу у васъ прощенія. Я только прошу васъ испытать меня еще разъ. Потомъ вы меня бросите, потому что вы больше не можете любить меня. Но если ваши глаза соблаговолятъ взглянуть на то какъ я снова поднимусь отъ своего паденія, то вы отвергнете меня по крайней мѣрѣ безъ презрѣнія.

Она задумалась на нѣсколько мгновеній подъ вліяніемъ бушевавшей въ ней внутренней грозы. Въ ея взглядѣ выражалось сомнѣніе: «вдохну ли я жизнь въ этотъ комокъ грязи? или онъ навсегда останется только комкомъ грязи?» казалось, говорилъ онъ.

— Встаньте! сказала она голосомъ въ которомъ не слышалось ни кротости, ни нѣжности, ничего, кромѣ суровой рѣшимости. — Слушайте! Я скажу все въ двухъ словахъ. О вашей измѣнѣ съ этою актрисой я не хочу и думать. Чего другаго можно ждать отъ васъ, жалкихъ мущинъ?! Не все ли мнѣ равно? Я никогда не понимала этого низкаго недуга — ревности. и къ тому же, прибавила она съ надменно-кокетливымъ движеніемъ плечъ, — точно я не знаю что никакая другая женщина не будетъ существовать для того кому я буду принадлежать. Я могу все простить и все допустить, все кромѣ измѣны моему идеалу. Испытаніе, котораго вы просите, близко. Чрезъ три-четыре дня непремѣнно будетъ большое сраженіе, гдѣ каждый будетъ долженъ занять опредѣленное положеніе и высказать свой взглядъ на совершившійся кризисъ. Часъ важенъ, рѣшителенъ; переломъ можетъ-быть только начинается; можетъ-быть отъ одного человѣка будетъ зависѣть ускореніе желаннаго возмущенія. Вы будете говорить. Я буду слушать. Вы смутите тѣхъ кто васъ оклеветалъ, предполагая въ васъ низменное честолюбіе. Если вы наконецъ найдете въ себѣ тотъ крикъ который пробудитъ эту и другія страны, тотъ крикъ котораго я такъ долго и тщетно ждала изъ вашихъ устъ и который заглушитъ въ моемъ сердцѣ всѣ упреки на которые я имѣю право, — тогда они будутъ забыты. Тогда приходите и берите свою собственность — подругу готовую слѣдовать за вами на исполненіе нашей общей задачи. Я буду ваша, Эльзеаръ, если услышу этотъ крикъ; если же нѣтъ, то вы слышали сегодня мой голосъ въ послѣдній разъ.

— Вы услышите его, клянусь вамъ! вскричалъ онъ. — Я чувствую его здѣсь, въ моемъ сердцѣ, съ тѣхъ поръ какъ вы начали говорить.

Онъ подошелъ къ ней съ мольбой во взорѣ.

— Верните мнѣ силу, Дарья! Дайте мнѣ залогъ, залогъ забвенія прошлаго и надежды на будущее!

Рѣшительно, въ первый разъ, она коснулась губами его умоляющихъ губъ. Но въ этомъ поцѣлуѣ не было ничего похожаго на нѣжность побѣжденной женщины. Это была пламенная печать воли отмѣчающей свое орудіе.

Чрезъ листву деревьевъ до нихъ донеслись звуки: шесть далекихъ колокольныхъ ударовъ. Дворцовые часы отбивали усталымъ, умирающимъ голосомъ, мертвые часы давно минувшихъ дней.

— Время идетъ, сказала Дарья. — Идите къ своему дѣлу. Я дала вамъ свое слово, держите и вы свое.

Она подала ему руку и взглянула вокругъ себя на статуи, басейнъ, лужайку, рощу, такъ какъ будто только-что замѣтила ихъ. Они молча вернулись на терасу, она въ раздумьѣ, онъ въ восторгѣ, не сомнѣваясь болѣе ни въ ней, ни въ самомъ себѣ.

Когда Байонъ вошелъ въ галерею гробницъ, началась третья балотировка. Мирво пріобрѣлъ много голосовъ отъ Бутвьержа и еще больше отъ Дюпютеля. Теперь всѣ три соперника шли приблизительно наравнѣ, имѣя каждый около 200 голосовъ; Бурнь сохранилъ свои сто голосовъ и теперь стоялъ въ углу залы превращенной въ буфетъ подъ картиною Бонапартъ при Лоди и таинственно говорилъ о чемъ-то съ Жозефомъ Байономъ. Результатомъ этой бесѣды было то что къ колѣнамъ Вольтера была приклеена какая-то исписанная бумажка, а изъ-подъ ногъ его исчезла одна корзина съ билетиками. Бумажка гласила что Бурнь отказывается отъ балотировки. Въ ту же минуту Наполеонъ Байонъ и Сенда, вернувшіеся изъ телеграфнаго бюро, сообщили депутатамъ послѣднія биржевыя телеграмы.

--Это любопытно и знаменательно: съ появленіемъ Мирво въ числѣ кандидатовъ курсъ значительно повышается!

— Да, если еще биржа примется покровительствовать добродѣтели… заворчалъ Аристидъ.

Торопясь кончить и мечтая объ обѣдѣ, конгресисты быстро вели третью балотировку. Послѣ послѣдней провѣрочной переклички швейцары торжественно унесли корзины, куда всыпали изъ урны избирательные билеты; они несли ихъ съ благоговѣніемъ, какъ какіе-нибудь священные сосуды. Вскорѣ вернулись счетчики съ листами въ рукахъ.

Жакъ пришелъ на трибуну дамъ чтобы проститься съ ними, а также чтобы лучше видѣть послѣднюю сцену, послѣднюю торжественную минуту. Старый предсѣдатель сената всталъ и сказалъ съ достоинствомъ, но съ волненіемъ въ голосѣ:

— Г. Цезарь Мирво получилъ 422 голоса. Я провозглашаю г. Цезаря Мирво президентомъ французской республики!

— Кто будетъ радъ, такъ это m-me Папильонъ!

Это пронзительное восклицаніе съ сильнымъ провансальскимъ акцентомъ вырвалось изъ устъ какой-то женщины съ сосѣдней трибуны. Этотъ крикъ сердца вылетѣлъ такъ внезапно, такъ непосредственно, неожиданно и загадочно для общества сидѣвшаго на трибунѣ Сенда что всѣ покатились со смѣха.

Послѣ навели справки: m-me Папильонъ оказалась племянницей новоизбраннаго президента. Крикъ ея подруги остался у всѣхъ главнымъ впечатлѣніемъ и воспоминаніемъ конгреса. Долгое время спустя Мирво еще звали президентомъ г-жи Папильонъ.

Рукоплесканія и крики привѣтствовали Цезаря. Его друзья и тѣ которые еще часъ тому назадъ не были его друзьями набросились на толстяка и оспаривали другъ у друга пожатіе руки, изъ которой должны были посыпаться назначенія. Увлеченный этою первою волной придворныхъ, бормоча, шатаясь отъ волненія побѣды, онъ вышелъ изъ галереи и пошелъ въ президентскую залу принимать поздравленія министровъ.

Андаранъ вмѣстѣ съ дамами вошелъ во дворъ Принцевъ. Противъ стеклянной двери ведущей въ галерею гробницъ тѣснилась густая толпа. Послѣ нѣсколькихъ минутъ ожиданія президентъ показался на порогѣ; онъ шелъ уже гораздо болѣе увѣренною походкой, съ осанкой и видомъ человѣка пріучившаго себя къ той мысли что онъ царь. Вокругъ него на лицахъ чиновниковъ и слугъ лежалъ отпечатокъ благоговѣйнаго почтенія.

— Замѣтьте, сказалъ Феро Жаку: — изъ-за всѣхъ этихъ взглядовъ слышатся голоса мертвыхъ.

Дѣйствительно, можно было видѣть долгіе вѣка монархической наслѣдственности простершіеся въ лицѣ толпы къ ногамъ Мирво, къ ногамъ товарища съ которымъ всѣ только-что шутили въ буфетѣ и который вдругъ сталъ другимъ существомъ благодаря какой-то кабалистической операціи. Онъ сѣлъ въ коляску запряженную четверкой артилерійскихъ лошадей.

Тяжелый экипажъ быстро выкатился съ заросшаго травой дворика и обогнулъ бронзовую статую Людовика Великаго. Изо всѣхъ группъ наполнявшихъ главный дворъ слышались крики: «да здравствуетъ Мирво»! Нарядныя дамы махали платками. Всѣ были веселы и счастливы какъ вокругъ колыбели. У рѣшетки дворца выстраивался эскадронъ кирасиръ съ саблями на-голо. Ландо врѣзалось въ него какъ въ рамку; ураганъ солдатъ, лошадей, сабель, блеска прокатился по Оружейной площади, въѣхалъ на парижское шосе и исчезъ въ облакѣ пыли подъ старыми вязами, унося счастливаго суконщика къ неизвѣстной судьбѣ ожидавшей его тамъ, въ томъ Парижѣ на который теперь спускалась ночь.

Прислонясь къ рѣшеткѣ дворца, какой-то человѣкъ слѣдилъ за удаляющимся поѣздомъ президента. Взглядъ его глазъ напоминалъ взглядъ Араба-сокольничьяго когда онъ слѣдитъ за первымъ полетомъ спущеннаго имъ сокола. Этотъ сокольничій былъ Жозефъ Байонъ, директоръ департамента общественной безопасности.

Брэкъ Фелина былъ подапъ. Эльзеаръ довелъ Дарью до экипажа и простился съ нею. Обернувшись еще разъ чтобы взглянуть на нее, онъ увидалъ какъ Оливье, подбирая вожжи, нагибался къ кому-то и говорилъ:

— Садитесь, Пьеръ! у барона было дѣло въ Парижѣ, и онъ уѣхалъ раньше съ поѣздомъ; садитесь на его мѣсто, мы довеземъ васъ.

Капитанъ взобрался по лѣсенкѣ и сѣлъ около княгини Верагиной. Складка неудовольствія показалась между бровями Эльзеара.

— Вздоръ! успокаивалъ онъ себя. — Какой я ребенокъ! Послѣ всего что она мнѣ сказала? Нѣтъ, она моя!

И онъ торопливою походкой пошелъ на станцію къ своимъ соціалистамъ которыхъ надо было настроить не теряя времени.

Подобно ему стремился къ станціи и весь потокъ конгресистовъ и любопытныхъ. Дворецъ, паркъ и дворъ опустѣли и снова погрузились въ. молчаніе, въ воспоминанія, въ смерть, въ ночь…

Только одна тѣнь еще бродила по терасамъ на верху лѣстницы Латоны противъ величественной просѣки открывающейся на озера. Г. де-Кермагекъ забылъ время, забылъ самого себя. Онъ видѣлъ какъ сѣло солнце между двумя тополями въ концѣ алеи, видѣлъ какъ замерли послѣдніе розовые отблески заката на небѣ и на сонной водѣ. Его мысль убѣгала впередъ, въ безконечную даль напоминавшую ему просторъ его родной Бретани; его взоръ, казалось, хотѣлъ проникнуть до ея границъ, а ухо — уловить шумъ ея океана, Тамъ, далеко впереди лежало все что онъ теперь любилъ на свѣтѣ; сзади него возвышалось то что онъ любилъ когда-то давно: гордый дворецъ, великій и прекрасный вѣкъ, священныя воспоминанія…

И теперь, какъ утромъ у Резервуаровъ, тоска сжимала сердце старика: онъ чувствовалъ себя отжившимъ среди отжившихъ вещей. Его разсѣянный взглядъ упалъ на цвѣточную клумбу и остановился на цвѣткѣ, на розѣ. Роза! слабая улыбка озарила лицо старика. Его послѣдняя привязанность и самая глубокая печаль! Надолго ли онъ сохранитъ ее среди новаго блеска ея карьеры, блеска естественнаго и безъ сомнѣнія заслуженнаго, но съ каждымъ днемъ отнимавшаго мѣсто у стараго друга? Онъ нагнулся, сорвалъ цвѣтокъ, спряталъ его подъ пальто сконфуженнымъ движеніемъ школьника и направился послѣднимъ изо всѣхъ къ желѣзнодорожной станціи, унося съ собою свою послѣднюю илюзію, свою версальскую розу. Онъ везъ ее той которая ждала его чтобъ узнать отъ него о событіяхъ дня, той которая уже узнала о нихъ изъ устъ барона Сенда и въ эту минуту подобающимъ образомъ награждала этого неоцѣненнаго союзника за его вѣрную службу.

ГЛАВА XVIII.
Крушеніе.

— Слово принадлежитъ г. Эльзеару Байону.

Эти слова снова раздались изъ устъ президента Дюпютеля. Снова произвели они на палату вліяніе описанное въ началѣ нашего разказа. Но въ сосредоточенномъ молчаніи привѣтствовавшемъ появленіе оратора соціалиста на трибунѣ на этотъ разъ было нѣчто больше чѣмъ простое любопытство: въ немъ было ожиданіе дѣйствія.

Бутвьержъ сдѣлалъ по поводу общей политики запросъ кабинету существовавшему только по имени. Лишившись четырехъ членовъ вслѣдствіе увольненія трехъ министровъ и выбора въ президенты четвертаго, этотъ кабинетъ въ которомъ одинъ человѣкъ держалъ заразъ три портфеля просуществовалъ нѣсколько дней для того чтобы водворить Мирво. Крупныя парламентскія пренія должны были дать указанія относительно составленія програмы и правительственнаго персонала; была надежда на то что большинство окажется согласнымъ съ воззрѣніями и намѣреніями новаго президента. Люди говорили — и говорили безъ смѣха — что Мирво намѣренъ управлять. Ему приписывали намѣреніе прежде всего расширить кругъ своихъ дѣйствій; говорили что онъ хочетъ разбить на-двое партію соціалистовъ и пріобрѣсти на свою сторону «возможные элементы» ея; договоръ долженъ былъ быть скрѣпленъ принятіемъ нѣсколькихъ демократическихъ законопроектовъ и допущеніемъ къ управленію самаго главнаго изъ агитаторовъ.

Всевозможныя искушенія осаждали Байона. Къ нему безпрестанно подсылались люди которые шептали ему на ухо многозначительныя слова. Наканунѣ генеральнаго сраженія эти намеки облеклись въ точную форму. Къ нему какъ бы случайно подошелъ въ кулуарѣ директоръ департамента общественной безопасности.

— Любезный кузенъ, сказалъ Жозефъ, — намъ надо когда-нибудь поговорить откровенно. Никто не восхищается вами больше моего, и я былъ бы плохимъ родственникомъ если бы не довелъ до вашего свѣдѣнія того что я слышалъ на вашъ счетъ. Я знаю навѣрно что вамъ желаютъ дать мѣсто между тружениками новой эры. Какая задача можетъ быть достойнѣе вашихъ талантовъ какъ не преобразованіе нашей колоніальной системы и попытка примѣнить на этой дѣвственной почвѣ нѣкоторые изъ приложимыхъ соціалистическихъ принциповъ? Вы одни въ состояніи справиться съ этимъ, и для настоящаго государственнаго дѣятеля это было бы только предисловіемъ къ великому и неотложному дѣлу внутренней реорганизаціи всей Франціи. Если вы завтра скажете что-нибудь такое что сдѣлаетъ соглашеніе возможнымъ, намѣренія о которыхъ я вамъ говорю немедленно перейдутъ въ дѣйствія. Я знаю это навѣрно.

Это сообщеніе повергло Эльзеара въ такое умственное безпокойство съ которымъ онъ не могъ справиться.

Власть! возможность, наконецъ, лѣпить по-своему человѣческую глину! Съ гордой увѣренностію въ своихъ силахъ онъ позволялъ своему воображенію летать по широкимъ горизонтамъ которые открылъ ему Жозефъ. Только бы ему поставить ногу на первую ступень лѣстницы, по остальнымъ онъ взойдетъ шутя! Вскорѣ онъ очутится на вершинѣ, одинъ, властитель, всемогущій ваятель дающій великому народу форму своихъ мыслей, одинъ изъ тѣхъ знаменитыхъ счастливцевъ, чьи имена отмѣчаютъ собою историческія эпохи и запечатлѣваются на-вѣки въ восторженномъ удивленіи людей. Одно слово, одно незначительное слово для успокоенія глупцовъ, и мечты его дѣтства осуществятся: онъ будетъ однимъ изъ обѣтованныхъ избранниковъ, какъ Моисей и Іисусъ Навинъ, какъ Давидъ и Соломонъ.

Между созрѣвшимъ, наконецъ, плодомъ и рукой готовою его сорвать было только одно препятствіе — капризъ женщины. Конечно, ея онъ добивался больше и раньше всего; сильнѣе всѣхъ желаній въ немъ говорило желаніе держать въ своихъ объятіяхъ прекрасную, знатную, богатую княгиню и знать что Дарья стала его собственностію, его женою. Но неужели же надо выбирать между двумя мечтами? Неужели она серіозно можетъ требовать чтобъ онъ пожертвовалъ одною изъ нихъ капризу не вѣрно понятаго идеализма?

Капризъ! Теперь онъ не называлъ иначе требованія раздававшіяся въ рощѣ Аполона; вдохновенная непримиримость, которую онъ и самъ раздѣлялъ тогда въ страстномъ порывѣ, казалась ему теперь совсѣмъ въ иномъ свѣтѣ. Что за важность если онъ и не обратитъ на нее вниманія? Что изъ этого выйдетъ? Короткое недоразумѣніе и досада которую онъ успокоитъ доказавъ неопровержимую истину что человѣкъ лучше служитъ своимъ идеямъ мудрымъ поступкомъ чѣмъ красивымъ крикомъ. Къ тому же его возвышеніе въ сущности приблизитъ его къ ней: настоящая преграда между нимъ и ею — это его низкое происхожденіе и общественное положеніе. Несмотря на отрицанія Дарьи, Эльзеаръ былъ увѣренъ въ этомъ. Завтра онъ будетъ министромъ, послѣзавтра первымъ министромъ, настоящимъ властелиномъ, французскимъ Дизраэли и равнымъ гордой княгинѣ; она покорится блеску его высокой судьбы.

Послѣ своей бесѣды съ Жозефомъ онъ провелъ вечеръ и половину ночи въ жестокомъ волненіи, колеблясь между страхомъ, надеждой и желаніями, исписывая и разрывая наброски противоположныхъ рѣчей. Эта мука внутренней борьбы не улеглась въ немъ и на другое утро до той минуты когда онъ взошелъ на трибуну. Онъ поднимался по ея ступенямъ все еще въ той же нерѣшимости.

Взглядъ которымъ онъ обвелъ свою аудиторію показалъ ему на всѣхъ лицахъ ожиданіе событія заранѣе разглашеннаго вѣстовщиками. Напротивъ него въ президентской ложѣ Дарья наклоняла свою хорошенькую головку чтобы лучше слышать каждое слово. «Я буду тамъ», сказала она. Она была здѣсь, на своемъ обычномъ мѣстѣ, куда такъ часто устремлялись глаза оратора, ища въ ея взорѣ награды за свое краснорѣчіе. За поясомъ ея былъ приколотъ букетъ розъ который онъ послалъ ей утромъ. Заканчивая свой осмотръ поля битвы, Эльзеаръ увидалъ направо отъ себя въ дверяхъ коридора дежурнаго офицера входившаго въ залу засѣданія и узналъ въ немъ капитана Андарана. Судьбѣ угодно было назначить сегодня на дежурство именно роту Пьера. Байонъ перехватилъ пламенный взглядъ офицера устремленный на Дарью. Подъ вліяніемъ нервнаго возбужденія минуты это маленькое открытіе подѣйствовало на него особенно раздражающимъ образомъ, и онъ произнесъ первыя слова своей рѣчи слегка дрожащимъ голосомъ.

Онъ началъ съ общихъ мѣстъ, какъ начинаетъ прелюдію піанистъ. Это вступленіе мало отличалось отъ его обыкновенной манеры; въ немъ звучали обычныя сѣтованія соціалистской критики. Факты, говорилъ онъ, оправдали столько предостереженій оказавшихся безполезными! Нравственный кризисъ въ которомъ бьется страна открываетъ глазамъ всѣхъ негодность системы приведшей къ безсилію и разложенію; для страны насталъ часъ сдѣлать строгую провѣрку совѣсти и принять мужественныя рѣшенія долженствующія поднять ее. Ораторъ развивалъ эту тему съ силой, безъ горечи, съ властностію слова проступавшею ярче чѣмъ когда-либо. Его философскія доказательства по вызывали никакого протеста на скамьяхъ центра; напротивъ, тамъ рукоплескали прекрасному выраженію отвлеченныхъ истинъ: оно вполнѣ соотвѣтствовало тревожнымъ опасеніямъ этихъ людей испуганныхъ недавнимъ потрясеніемъ, и никто не прилагалъ этихъ истинъ къ себѣ въ частности. Въ тѣхъ которые слушали его съ такимъ очевиднымъ доброжелательствомъ Байонъ угадывалъ другое чувство: они надѣялись отъ него на нѣчто большее, на предложеніе помощи въ минуту общественной нужды, на временное примиреніе которое дало бы возможность всѣмъ республиканцамъ вмѣстѣ перейти черезъ опасное мѣсто.

Мало-по-малу поддаваясь вліянію этого магнетизма, онъ съ безпристрастіемъ воздалъ должную честь людямъ услыхавшимъ крикъ возмутившейся честности и похвалилъ ихъ первое усиліе очистить общественную совѣсть. Три-четыре министра, личные друзья Мирво, долженствовавшіе уцѣлѣть и составить ядро будущаго кабинета, шумно зааплодировали. Ихъ знаменательное одобреніе не прекращалось когда Байонъ перешелъ къ своему любимому положенію, къ необходимости честной попытки примѣнить въ дѣлѣ колонизаціи принципы соціологіи въ которыхъ старые народы должны открыть тайну его возрожденія.

— Скажите прямо что вы сегодня же хотите переѣхать въ павильонъ Флоры! прервалъ его ироническій голосъ г. де-Кермагека съ крайней правой.

Въ отвѣтъ на эту фразу и на смѣхъ послышавшійся съ той же стороны, со всѣхъ скамей лѣвой раздались возраженія и ободрительные возгласы оратору: «Говорите, говорите!»

— Я оставляю безъ вниманія эти намеки, воскликнулъ Байонъ, — и благодарю республиканское большинство которое поняло меня; несмотря на разницу нашихъ убѣжденій, республиканцы признали добрыя намѣренія одного изъ своихъ дѣтей который готовъ пойти на всѣ жертвы когда видитъ что республика въ опасности…

Шумный взрывъ криковъ «браво» и «прекрасно» встрѣтилъ, это обѣщаніе; для опытныхъ политиковъ слѣдившихъ съ интересной игрой не оставалось болѣе сомнѣнія: Байонъ офиціалъ вступалъ во владѣніе аплодирующимъ ему большинствомъ которое заранѣе было готово стать подъ его знамя, какъ самъ онъ становился подъ знамя правительства.

— Онъ поѣхалъ въ Дамаскъ черезъ Африку, но все-таки ѣдетъ въ Дамаскъ!

Асермъ язвительнымъ шепотомъ сказалъ эти слова на верхней скамьѣ амфитеатра, но этотъ шепотъ былъ настолько громокъ что долетѣлъ до ложи журналистовъ и заставилъ улыбнуться дамъ.

Тогда среди, этого концерта одобреній, увлекавшаго его все дальше и дальше, Эльзеаръ ясно разслышалъ легкій шумъ, необычное движеніе; онъ скорѣе почувствовалъ это тѣмъ внутреннимъ чутьемъ которое говоритъ раньше зрѣнія и слуха. Въ президентской ложѣ одна изъ дамъ встала, отодвинула кресло и направилась къ двери; прежде чѣмъ уйти она сорвала съ себя букетъ и съ презрительнымъ жестомъ бросила его на полъ; затѣмъ не оборачиваясь она отворила дверь и исчезла.

Онъ увидалъ, онъ понялъ. Онъ понялъ все въ одну секунду. Какая-то завѣса разорвалась въ его ясномъ мозгу, за минуту передъ тѣмъ отуманенномъ парами честолюбія. Онъ не понялъ ея, не понялъ того что она останется навсегда неисправимою идеалисткой! А она его осудила, приговорила безвозвратно, безъ надежды на прощеніе! Невыносимая боль терзала его сердце. И въ ту же минуту онъ почувствовалъ что для него не существовало ничего внѣ ея, что теряя ее онъ терялъ смыслъ жизни. Въ одну минуту онъ пережилъ всѣ часы съ нею, всѣ картины чаръ и надеждъ, начиная отъ столика въ Ницѣ и кончая рощей Аполона. Кончено! У него будетъ все остальное, но никогда не будетъ того чего онъ желаетъ болѣе всего на свѣтѣ. Ему показалось что съ ея исчезновеніемъ рушилась вся зала и вся вселенная. Растерянный, ошеломленный, онъ молча стоялъ на трибунѣ не сводя глазъ съ пустаго мѣста гдѣ онъ продолжалъ искать ее, съ опущенными руками, какъ пораженный ударомъ молота, по срединѣ начатой фразы.

Вся зала предположила что онъ почувствовалъ себя дурно, какъ это часто бываетъ съ переутомившимися ораторами.

— Отдохните! кричали ему со всѣхъ сторонъ.

Дюпютель нагнулся къ нему и отеческимъ тономъ проговорилъ:

— Дорогой товарищъ, не сдѣлать ли намъ перерывъ засѣданія?

Но Байонъ не слыхалъ и не видалъ ихъ. Вдругъ нервная дрожь пробѣжала по его тѣлу, и кровь снова прилила къ сердцу и къ мозгу; бѣшенымъ движеніемъ мысли, тѣмъ движеніемъ которымъ онъ бросился бы за Дарьей, онъ вернулъ себѣ способность слова и заговорилъ съ отчаяніемъ въ голосѣ, какъ заговорилъ бы съ нею моля ее о прощеніи. Онъ слѣдилъ за ней, онъ видѣлъ только ее, онъ говорилъ только для нея и слышалъ въ своемъ голосѣ только слова: «останься, выслушай, прости!» И въ то же время изъ устъ его механически помимо его воли вылетали другія фразы, фразы яростныя, но полныя красоты.

… Который готовъ на всѣ жертвы, на всѣ уступки, сказалъ я, — если бы за нихъ вы могли дать ему что-нибудь другое кромѣ рабства на обломкахъ! Но вы не можете дать ничего другаго! Вашъ міръ умеръ, и вы хотите чтобъ онъ создалъ новый міръ! Взгляните вы когда-нибудь на ту грязь въ которую вы превратили этотъ міръ, взгляните на самихъ себя!.

И онъ злобно сталъ рисовать мрачную картину обреченнаго имъ на уничтоженіе міра, сталъ говорить уже не съ ясною философскою критикой своего вступленія, а съ бѣшенствомъ реализма обнажавшаго всѣ язвы, развертывавшаго всю грязь и дерзко поносившаго и предававшаго поруганію всякую власть.

Сначала его слушали, ничего не понимая, — до того былъ неожиданъ этотъ внезапный поворотъ. «Да онъ съ ума сошелъ»! говорили другъ другу Пужардье, Шассе-де-ла-Марнъ и всѣ старшіе члены палаты, только-что удивлявшіеся его умѣлой гибкости и теперь не знавшіе чѣмъ объяснить себѣ это самоубійство будущаго министра. Но скоро собраніе дрогнуло отъ боли обиды, какъ вздрагиваетъ лошадь неожиданно получившая ударъ хлыста отъ руки которая тихо вела ее въ конюшню. Разразились восклицанія тщетно старавшіяся покрыть могучій голосъ трибуна. Радостный вой отвѣтилъ имъ со скамей соціалистовъ: потерявъ было сбѣжавшаго вожака, шайка вдругъ услыхала обѣщанную рѣчь и восторженно отзывалась на его голосъ.

Онъ продолжалъ, онъ призывалъ къ соціальной войнѣ ряды угнетенныхъ и жаждущихъ справедливости, онъ указывалъ на ихъ безчисленныя колоны двигавшіяся отъ фабрикъ и мастерскихъ, изъ шахтъ и изъ-за сохи. Его гнѣвъ находилъ чудовищные образы и проклятія пророковъ. Онъ говорилъ не обращая вниманія на тщетные призывы къ порядку и слыша только собственную внутреннюю мольбу: «вернись, послушай, я даю тебѣ тотъ крикъ котораго ты хотѣла!»

Подъ градомъ невыносимыхъ оскорбленій половина собранія встала съ мѣстъ. Столы хлопали, уста посылали проклятія и ругательства, кулаки угрожали оратору. Съ ближайшихъ ступеней центра самые разъяренные бросились на приступъ трибуны. Кокюстъ, Кантадоръ и другіе соціалисты бросились на встрѣчу нападающимъ; руки заходили по лицамъ и завязалась общая свалка. Швейцары и пристава принялись силою растаскивать сражающихся. И надо всѣмъ невообразимымъ гамомъ царилъ громовый голосъ, заглушая ревъ толпы и непрерывный звонъ президентскаго колокольчика.

— Къ порядку! Замолчите! Негодяй! Убирайся къ своей навозной кучѣ! Долой мерзкаго Жида!

Хрипъ послышался въ громовомъ голосѣ, но собравъ послѣднія силы онъ прокричалъ еще слѣдующія слова:

— Жидъ, говорите вы? да, я Жидъ! Но я не тотъ Жидъ который порабощаетъ васъ властію золота, вашего единственнаго владыки! Я тотъ который изъ глубины вѣковъ вынесъ нашъ старый вопль справедливости, крикъ свободы для вашихъ и моихъ угнетенныхъ братьевъ! Я тотъ Жидъ, чья рука начертала на вашихъ стѣнахъ три роковыя слова которыми вы обманываете міръ цѣлое столѣтіе и въ которыхъ вы, безумцы, не сумѣли прочесть смертный приговоръ вашему Вавилону!

— Выгоните его! слышалось со всѣхъ лавокъ.

— Я отнимаю у васъ слово! пронзительно кричалъ фальцетъ президента.

— У человѣчества нельзя отнять слова! Я говорю за человѣчество! И Байонъ уцѣпился за трибуну.

Одинъ изъ секретарей схватилъ шляпу президента, надвинуль ее на бѣлую голову старика и потащилъ его внизъ по ступенямъ. Дюпютель въ волненіи даже забылъ объявить засѣданіе закрытымъ. Депутаты бросились вслѣдъ за нимъ изъ залы, а пристава стали просить публику разойтись. Въ одну минуту огромный корабль надъ которымъ тѣшилась буря опустѣлъ и погрузился въ унылое молчаніе. Только нѣсколько самыхъ рѣшительныхъ соціалистовъ выдержали характеръ и остались на высотахъ крайней лѣвой.

Тогда передъ этою зіяющею пустотой Байонъ пересталъ говорить. Его возбужденная энергія исчезла съ исчезновеніемъ вызововъ палаты. Походкой лунатика онъ сошелъ съ трибуны и сѣлъ на свое мѣсто между вѣрными Кантадоромъ и Кокюстомъ. Онъ упалъ на столъ, опустивъ голову на сложенныя руки, съ безсмысленнымъ взоромъ, въ изнеможеніи, какъ эпилептикъ послѣ припадка.

Буря перешла въ кулуары. По требованію сотни негодующихъ голосовъ президентъ рѣшился на изгнаніе Байона manu militari и послалъ за карауломъ. Солдатики показались на канцелярской лѣстницѣ живые, бодрые, но очень удивленные своимъ вызовомъ. Они составили свои ружья въ залѣ Казиміра-Перье.

При ихъ появленіи выразилось настоящее настроеніе каждаго. На лицахъ нѣкоторыхъ убѣжденныхъ парламентаристовъ появилось непритворное огорченіе.

— Это не слыхано! Какой скандалъ! Какой примѣръ! Святость парламента нарушена! Войска въ законодательномъ собраніи!

Такъ стонали Дюпютель, Шассе-де-ла-Марнъ, Корниль-Лалузъ и другіе.

Но большая часть лицъ выражали дикую радость или тихое веселье. Члены правой, старые озлобленные республиканцы, молодые республиканцы-скептики не скрывали своего удовольствія при видѣ солдатъ.

— Наконецъ-то! Давно пора! Какъ жаль что на этотъ разъ выгоняютъ только одного! Погодите, это только начало! Это генеральная репетиція общей чистки! Мы еще не разъ увидимъ солдатиковъ!

Вотъ что слышалось въ развеселившейся залѣ. Эти люди ликовали при видѣ нарушенія неприкосновенности мѣста которое они презирали и въ которомъ презирали другъ друга.

Съ холодною коректностію офицера исполняющаго непріятное порученіе капитанъ Андаранъ пришелъ за приказаніями къ Дюнютелю. Послѣ этого онъ сдѣлалъ одному взводу знакъ отдѣлиться и слѣдовать за нимъ безъ оружія. Онъ вошелъ въ залу засѣданій чрезъ лѣвую дверь, приблизился къ непокорному депутату и дотронулся пальцемъ до его плеча.

Байонъ поднялъ голову съ тѣмъ же безсмысленнымъ взглядомъ ничего не понимающаго человѣка. Но вдругъ зрачки его расширились: жизнь и сознаніе вернулись въ нихъ, они загорѣлись сначала ужасомъ, потомъ яростію. Онъ узналъ Пьера. Человѣкъ который дотронулся до него, былъ онъ, онъ, который только-что дерзко смотрѣлъ на нее, который любилъ ее, котораго можетъ-быть любила и она! Это та самая зловѣщая фигура которая преслѣдуетъ его вотъ уже. нѣсколько дней и въ которой онъ угадываетъ счастливаго соперника. И этому-то человѣку его выдаютъ какъ преступника на всенародный позоръ! Охваченный какою-то лихорадкой онъ на-половину привсталъ со скамьи, вытянулъ впередъ безумное лицо и занесъ руку на офицера.

Пьеръ отвелъ плохо направленный ударъ. Рука обидчика скользнула на эполетъ, попробовала сорвать его и безсильно съѣхала вдоль рукава. Капитанъ поблѣднѣлъ, но сдержался; его пальцы снова, но на этотъ разъ съ большею силой опустились на воротъ депутата. Изъ устъ его со свистомъ вылетѣло одно только слово:

— Выходите!

Изнеможенный, пришедшій снова въ полубезсознательное состояніе, соціалистъ пошелъ послушно какъ ребенокъ. Поддерживаемый Кокюстомъ и Кантадоромъ и сопровождаемый солдатами онъ вышелъ и остановился на порогѣ залы. Туманнымъ взоромъ обвелъ онъ ждавшихъ его товарищей и сдавленнымъ голосомъ прокричалъ:

— Да здравствуетъ соціальная республика!

На это не послѣдовало ни улыбокъ, ни отвѣтовъ. Веселое настроеніе вызванное приходомъ солдатъ уступило мѣсто трагическому ужасу при видѣ врѣзавшейся въ рамку двери картины: это блѣдное, безумное лицо поражавшее своею восточною красотой, эти спутанныя пряди волосъ, эти два комично-нелѣпые приспѣшника по сторонамъ и солдаты сзади, все это производило подавляющее впечатлѣніе. Раздраженіе мигомъ улеглось, сердца всѣхъ сжались отъ жалости: этотъ несчастный производилъ впечатлѣніе безумнаго котораго ведутъ на казнь. Зловѣщая группа скрылась въ концѣ кулуара и исчезла.

Тогда для исполненія формальности возобновили засѣданіе, но тотчасъ же закрыли его по общему желанію: угнетенное состояніе духа никому не позволяло продолжать пренія.

Жакъ подошелъ къ брату выстраивавшему свою роту передъ тѣмъ какъ вести ее домой.

— Мой бѣдный другъ, нечего сказать, пріятное порученіе выпало на твою долю! И какая муха укусила этого несчастнаго? Въ самомъ ли дѣлѣ онъ сошелъ съ ума, какъ увѣряютъ? Я знаю его съ дѣтства и думаю что ему вскружили голову его пророки. Я всегда думалъ что этотъ блестящій метеоръ кончитъ такимъ образомъ. Ты вернешься къ обѣду?

— Не обѣщаю, отвѣчалъ Пьеръ. — Мнѣ прежде надо разыскать двухъ товарищей.

Жакъ поглядѣлъ на брата удивленно вопросительнымъ взглядомъ.

— Да ты, кажется, тоже помѣшался? Ужь не собираешься ли ты вызвать этого сумашедшаго? Ты арестовалъ мятежника исполняя свою обязанность полицейскаго офицера: полиція не считается съ отбивающимся отъ нея преступникомъ.

— Я знаю что мнѣ надо дѣлать, возразилъ капитанъ.

— Да вѣдь это идіотство! Вѣдь это не выдерживаетъ никакой критики! Я могу подумать что ты имѣешь противъ него нѣчто другое.

— Избавь меня отъ этихъ тонкостей: этотъ бандитъ, самъ произнесъ свой приговоръ, сухо закончилъ офицеръ становясь во главѣ своей роты.

Жакъ увидалъ на лбу Пьера упрямую складку которую зналъ съ дѣтства. Онъ смотрѣлъ ему вслѣдъ и старался объяснить себѣ это ничѣмъ не оправдываемое намѣреніе. Сначала въ головѣ его зародилось подозрѣніе, потомъ это подозрѣніе перешло въ увѣренность: да, у брата было «нѣчто другое» противъ этого человѣка! Его руку вооружало не оскорбленіи полученное отъ сумашедшаго, а другое чувство. И мысли Жака съ ужасомъ остановились передъ этимъ новымъ открытіемъ.

На другой день два открытыя ландо подъѣхали къ одной изъ полянъ Медонскаго лѣса. Птицы чирикали, пчелы жужжали въ знойномъ воздухѣ лѣтняго утра. Изъ одного ландо вышелъ капитанъ Андаранъ съ двумя товарищами-офицерами, изъ другаго Байонъ въ сопровожденіи Кокюста и Кантадора. Онъ былъ въ томъ же оцѣпенѣніи какъ вчера. Онъ предоставилъ старому революціонеру заботу относительно условій дуэли и оставался все время безучастнымъ, какъ будто дѣло шло ire о немъ, и не отвѣчалъ ни на вопросы, ни на совѣты друзей. При видѣ офицеровъ выраженіе досады и смущенія пробѣжало по его лицу, когда онъ сравнилъ ихъ со своими секундантами: его тщеславіе свѣтскаго человѣка было возмущено тѣмъ что ему пришлось явиться на такое дѣло въ сопровожденіи такихъ комическихъ личностей. Но это была послѣдняя вспышка самолюбія, и онъ тотчасъ же снова погрузился въ унылое равнодушіе. Безучастно какъ автоматъ онъ двигался по указаніямъ Кантадора и машинально взялъ поданную ему шпагу.

Черты его лица оживились только въ ту минуту, когда онъ увидалъ въ двухъ шагахъ отъ себя лицо и грудь Пьера. Какъ вчера, искра ярости зажглась въ его потухшихъ глазахъ и судорога пробѣжала по всему его тѣлу. Прежде чѣмъ секундантъ подалъ знакъ къ началу поединка, онъ занесъ шпагу надъ головой и бросился какъ дикій звѣрь на противника. Прыжокъ былъ такъ внезапенъ что Пьеръ едва успѣлъ протянуть руку, какъ Байонъ уже всей тяжестью своего тѣла обрушился на шпагу находившуюся въ этой рукѣ. Секунданты Байона не успѣли двинуться съ мѣста, какъ онъ уже лежалъ между ними ловя руками воздухъ.

Доктора подбѣжали, разорвали рубашку и смущенно переглянулись:

— Онъ погибъ! Легкое проткнуто насквозь… Это вопросъ нѣсколькихъ минутъ.

Кровавая пѣна показалась на губахъ Байона, глаза его тускнѣли. Онъ съ трудомъ приподнялся и сдѣлалъ знакъ что хочетъ говорить. Кантадоръ нагнулся надъ нимъ и съ восторженною торжественностію сказалъ:

— И ты гибнешь за святое дѣло! Другъ, великій гражданинъ, пролей въ мое сердце слова которыя ты хочешь завѣщать міру! Скажи мнѣ свое послѣднее желаніе которое я передамъ твоимъ мстителямъ будущихъ поколѣній!

Слабымъ, неяснымъ голосомъ раненый прошепталъ какъ давно заученный урокъ:

— Его поразили не титаны и ему противостали не исполины… но Юдиѳь, дочь Мерари, сразила его красотой лица своего… она облеклась въ новыя одежды чтобъ обмануть его… Его гдаза были прельщены ея сандаліями… ея красота… плѣнила его душу… она поразила его главу… своимъ мечомъ…

Дыханіе его прервалось, и прекрасная, блѣдная голова безжизненно опрокинулась назадъ.

Таковы были послѣднія слова великаго оратора Эльзеара Байона.

ГЛАВА XIX.
Огорченія Жана.

Эти событія заняли газетную хронику въ продолженіе недѣли посмертнаго вниманія которое Парижъ удѣляетъ своимъ обычнымъ актерамъ. Въ печати, въ парламентскихъ кругахъ, въ мірѣ космополитовъ который посѣщалъ Байонъ, писались взволнованныя статьи, выражались глубокомысленныя мнѣнія на эту прекрасную тему. Слѣдующая недѣля была недѣлей большихъ скачекъ, и тѣмъ скорѣе сгладились легкіе круги появляющіеся на поверхности парижскихъ водъ въ томъ мѣстѣ гдѣ какое-нибудь тѣло погружается въ глубокій колодецъ забвенія.

Тѣмъ не менѣе Эстеръ нашла что княгиня Верагина скоро хоронитъ тѣхъ кого убиваетъ, когда встрѣтила ея коляску въ Лоншанѣ. Опытная въ распознаваніи всѣхъ оттѣнковъ женскаго выраженія актриса замѣтила на лицѣ чужестранки торжествующій блескъ обновленной красоты, грозный ореолъ которымъ окружаетъ чело женщины кровавая драма доказавшая ея власть. Зная лучше чѣмъ кто-либо сердце того человѣка который былъ жертвой этой драмы, Эстеръ можетъ-быть одна изо всѣхъ угадала истинную тайну непонятнаго крушенія объяснявшагося такъ различно психологами и политиками.

Въ продолженіе той минуты когда обѣ женщины встрѣтились лицомъ къ лицу онѣ обмѣнялись взорами въ которыхъ выражалось взаимное обвиненіе: «Это вы погубили его, желая поднять его на вой заоблачныя выси до которыхъ онъ не могъ достичь», говорилъ взглядъ актрисы. «Нѣтъ, вы, отвѣчалъ взглядъ княгини, тѣмъ что унижали его стаскивая на землю». Обѣ были правы въ своихъ упрекахъ: обѣ, какъ сказалъ бы Феро, довели до ярости двухъ мертвецовъ боровшихся въ душѣ этого человѣка — алчнаго пріобрѣтателя и мистическаго защитника правды. Обѣ прошли мимо увлекаемыя потокомъ своей молодой жизни: одна съ покорностію фаталиста мирящагося съ неизбѣжнымъ, другая съ практическимъ инстинктомъ паука который не считаетъ разорванныхъ сѣтей паутины и сейчасъ же принимается за новыя.

У баронесы Долоресъ, въ томъ кругу гдѣ чувства какъ и дѣла являются краткосрочными операціями, никто не удивился когда Дарья въ вечеръ скачекъ вошла въ гостиную; въ ея красотѣ было что-то надменно-вызывающее.

— Взгляните на нее, говорилъ Фелинъ тономъ знатока; — взгляните на эту ритмичность движеній которая заставляла бѣднаго Эльзеара говорить что въ складкахъ ея платья запутался маршъ Шопена.

Княгиня сидѣла съ капитаномъ Андараномъ на томъ самомъ диванѣ въ круглой комнатѣ гдѣ когда-то сиживала съ Байономъ.

— Мнѣ что-то скучно сегодня, говорила она: — я видѣла слишкомъ много цивилизованныхъ глупцовъ; разкажите мнѣ что-нибудь про дикарей среди которыхъ можетъ-быть самый большій дикарь — это вы сами.

Она съ видимымъ интересомъ слушала короткія отрывистыя фразы Пьера, какъ бы нехотя рисовавшія страну или передававшія мысль. Она прислушивалась съ еще большимъ удовольствіемъ къ его долгимъ промежуткамъ молчанія въ которые онъ погружался послѣ своихъ разказовъ и къ его подавленному волненію, но всего охотнѣе прислушивалась она къ глухой работѣ малодушія мало-по-малу разслаблявшаго волю этого человѣка въ ея присутствіи. Какая женщина устоитъ противъ искушенія согнуть дубъ дотронувшись до него своею перчаткой?

Когда Андаранъ отошелъ, Дарья увидала мисисъ Ормондъ. Американка была единственнымъ человѣкомъ съ которымъ она чувствовала себя свободно и говорила откровенно: она любила въ этой противоположной ей натурѣ ея непосредственную живость, ясность и методичную смѣлость ума.

— Кажется, вашъ дикарь по-немногу приручается! улыбаясь спросила ее мисисъ Ормондъ. — Поздравляю! Но позвольте мнѣ быть немножко enfant terrible: вы можете кокетничать съ нимъ, несмотря…

— Не несмотря, а потому что… смѣло отвѣтила Дарья. — Какъ объяснить вамъ это? Вы не поймете меня или сочтете меня чудовищемъ, но мнѣ пріятенъ запахъ крови на его рукахъ.

— О, дикая женщина! вскричала мисисъ Ормондъ. — Нѣтъ, прибавила она послѣ минутнаго размышленія, — просто женщина, какъ всѣ мы. Сказать вамъ мое мнѣніе? Вашъ новый идеалъ называется силой, и этотъ герой подвернулся очень кстати. Вы сходили съ ума по идеямъ и не получили отъ нихъ того чего ждали; теперь съ досады на обманувшія васъ идеи вы полюбите силу. Да, Дарья, вы полюбите ее, потому что она всегда будетъ неотразимо привлекать всѣхъ насъ.

Княгиня задумалась, какъ бы стараясь провѣрить точно ли этотъ голосъ былъ отголоскомъ ея собственныхъ мыслей.

— Я полюблю силу которую такъ проклинала? Я буду искать себѣ господина съ отчаянія что не нашла орудія? Настоящій идеалъ это — сила, владычица природы, создательница жизни? Что жь, это возможно! Арабела, не смѣйте думать о вещахъ которыя меня пугаютъ… и привлекаютъ.

Жакъ съ возрастающею тревогой слѣдилъ за отношеніями брата и княгини, и за ихъ «флёртомъ» какъ выражалась на своемъ языкѣ мисисъ Ормондъ. Онъ слишкомъ хорошо зналъ что это слово никогда не будетъ имѣть смысла для Пьера который вложитъ въ страсть всю свою энергію и для удовлетворенія ея сломитъ всѣ препятствія. Несмотря на то что его ежедневно ждали въ Бурдетѣ, офицеръ подъ разными предлогами медлилъ въ Парижѣ, ссылаясь на всякіе пустяки и умалчивая о самомъ главномъ. Жакъ получалъ изъ дома письма сначала безпокойныя по поводу раны Пьера, потомъ встревоженныя по поводу его непонятной дуэли и, наконецъ, полныя безнадежной тоски.

Сочувствуя страданіямъ Мари, Жакъ въ то же время и самъ за послѣднее время испытывалъ одни только огорченія. Катастрофа съ Байономъ потрясла его до глубины души: несмотря на разницу убѣжденій его связывали съ нимъ всѣ воспоминанія молодости и умственное общеніе тѣхъ годовъ когда они оба студентами мечтали и строили будущіе планы рядомъ другъ съ другомъ. Старый товарищъ исчезъ, и въ какой драмѣ! погибъ, и отъ чьихъ рукъ! отъ рукъ его брата!

Скоро и другая смерть нанесла чувствительный ударъ одной изъ его старинныхъ привязанностей.

За послѣднія двѣ недѣли г. де-Кермагекъ не показывался въ палатѣ. Жакъ думалъ что онъ уѣхалъ на побывку въ Бретань. Однажды швейцаръ сказалъ депутату что его желаетъ видѣть какой-то человѣкъ: это оказался старый слуга маркиза.

— Ахъ, г. Андаранъ, сказалъ онъ ему, — г. маркизъ очень плохъ! Докторъ сказалъ мнѣ что это конецъ и что надо предупредить родныхъ; но у г. маркиза здѣсь нѣтъ никого: г. герцогъ де-Жосе-Лавренъ путешествуетъ по Азіи, и я пришелъ за вами.

Жакъ сейчасъ же отправился вмѣстѣ съ нимъ на улицу Monsieur и всю дорогу забрасывалъ его вопросами, но честный бретонецъ, отличавшійся не столько образованностію сколько вѣрностію, не сумѣлъ дать ему никакихъ объясненій.

— Никто ничего не понимаетъ, г. Андаранъ. Докторъ приписалъ ему что-то въ родѣ бронхита, но самъ говоритъ что не понимаетъ какъ такая пустая болѣзнь одолѣла такого сильнаго человѣка какъ г. маркизъ.

Вотъ чего не зналъ докторъ:

Въ вечеръ изгнанія Байона г. де-Кермагекъ, очень обрадованный этимъ новымъ посрамленіемъ парламентаризма, собирался уходить изъ Бурбонскаго дворца и доставалъ свои вещи изъ шкафа приходившагося рядомъ со шкафомъ соціалиста. Дверь этого послѣдняго стояла настежь: Кокюстъ приходилъ за пальто и шляпой изгнаннаго и впопыхахъ уронилъ съ полки связку печатныхъ протоколовъ и портфель изъ котораго посыпались письма и бумаги. Въ то время какъ г. де-Кермагекъ разбиралъ свою собственную долю «раздачи» при свѣтѣ газоваго рожка, его взглядъ упалъ на синенькую телеграму валявшуюся у него подъ ногами. Онъ только-что самъ передъ этимъ получилъ такую же депешу и, думая что она выпала у него изъ портфеля, поднялъ бумажку съ пола, но прочтя первыя слова остановился пораженный какъ громомъ. Эти строки были отъ дорогаго ему существа, но обращались не къ нему: Эльзеара умоляли еще разъ, еще одинъ только разъ придти и выслушать совѣты встревоженной нѣжности. Выраженія депеши не оставляли никакихъ сомнѣній относительно характера этой нѣжности. Низкая измѣна съ этимъ человѣкомъ, съ этимъ несчастнымъ котораго сама палата извергла изъ своей среды!

Маркизъ вышелъ, взялъ извощика и велѣлъ ѣхать на улицу Фортюни, но чрезъ двѣ минуты остановилъ его, слѣзъ и пошелъ пѣшкомъ но другому направленію. Онъ сталъ ходить но набережной, погруженный въ глубокое раздумье, и долго стоялъ облокотясь на перила и не сводя глазъ съ черной рѣки. Острое чувство озноба вывело его изъ размышленій: накрапывалъ дождь, и послѣ душнаго воздуха палаты ночная сырость пронизала его насквозь. Онъ вернулся домой и легъ въ постель съ чувствомъ боли въ своемъ старомъ сердцѣ и старомъ тѣлѣ.

— Легкая простуда, сначала сказалъ докторъ, но во второе посѣщеніе опредѣлилъ бронхитъ. Болѣзнь усиливалась, и докторъ удивлялся:

— Странно! онъ еще такъ крѣпокъ что могъ бы бороться. Нѣтъ! больной положительно не борется съ болѣзнію, сказалъ онъ, наконецъ: — это организмъ который имѣя всѣ средства отказывается работать. Въ этихъ случаяхъ ничего нельзя сдѣлать.

Дѣйствительно, дѣлать было нечего: старика съѣдала лихорадка, и когда Жакъ подошелъ къ его постели, агонія уже была не далека.

Маркизъ улыбнулся ему, сдѣлавъ гордое усиліе вернуть свое обычное веселое настроеніе духа.

— Я очень радъ что могу еще разъ пожать вамъ руку, дитя мое. Старому волку приходитъ конецъ. Какія глупости еще дѣлаетъ ваша палата? Я думалъ что доживу до ея паденія, однако, обманулся въ своихъ ожиданіяхъ. Все насъ обманываетъ, и мы сами себя то же обманываемъ. Если вы хотите не знать страданій и состарѣться спокойно, Жакъ, то не вѣрьте ничему, потому что на свѣтѣ нѣтъ ничего чему бы можно было вѣрить.

Андаранъ попробовалъ пошутить съ больнымъ и обнадежить его веселыми словами:

— Полноте! вы еще долго проживете и пожалуй доживете до возстановленія королевской власти!

— Нѣтъ! лучше я пойду туда гдѣ она есть. Король остался только на небѣ.

— Ну, въ такомъ случаѣ примиритесь съ жизнію въ нашей республикѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ! сказалъ маркизъ, — одна смерть не обманываетъ. Не пройдетъ двухъ дней какъ я буду на караульнѣ.

— Что вы хотите сказать? спросилъ молодой человѣкъ.

— Такъ, одна мысль… у меня свои понятія о вѣчности. Вотъ видите ли, такіе люди какъ я не могутъ назваться праведниками: мы слишкомъ любили красавицъ и были слишкомъ упрямы чтобы слушаться кого бы то ни было, не исключая и нашей святой матери церкви. Однако, Господь Богъ, Который не даетъ пропадать ничему, набираетъ для исключительныхъ случаевъ и насъ, какъ, бывало, король набиралъ Швейцарцевъ: это были недисциплинованные солдаты, но за то не задумывались передъ огнемъ. Такъ и мы: въ обыкновенное время мы Ему плохіе слуги, но Онъ знаетъ что мы всегда готовы броситься на идіотовъ которые, воображая что все знаютъ, не знаютъ ничего и смѣютъ отрицать Его существованіе, на тѣхъ негодяевъ которые разоряютъ Его церковь, нашу старую мать которую хоть и огорчаешь, а все-таки любишь за то что она создала нашу Францію. Поэтому гдѣ-нибудь у воротъ рая должно быть что-нибудь въ родѣ караульни для такихъ солдатъ какъ мы. О! тамъ будетъ совсѣмъ не такъ великолѣпно какъ въ селеніяхъ праведныхъ, то-есть, въ жилищахъ тѣхъ кто былъ чистъ, покоренъ и добродѣтеленъ, но тамъ будетъ все-таки сносно. Господь Богъ будетъ заходить туда время отъ времени и говорить намъ: «Здравствуйте, непокорные солдаты! Вы немногаго стоили на землѣ, но вы были внегда готовы идти за Меня въ огонь и въ воду. Я скажу св. Петру чтобъ онъ побаловалъ васъ»… Я не честолюбивъ, Жакъ, и надѣюсь только на такое мѣстечко. А теперь сдѣлайте мнѣ одно одолженіе: сходите въ приходъ за однимъ викаріемъ котораго я знаю: маленькій, бѣлокуренькій человѣчекъ съ бородавкой; онъ изъ окрестностей Орэ. Только бретонецъ и можетъ понять мои грѣхи которые быть-можетъ и не такъ велики какъ кажутся.

Жакъ ушелъ чтобъ исполнить это порученіе и обѣщалъ завтра опять побывать.

Онъ опоздалъ. Слуга встрѣтилъ его съ рыданіемъ въ голосѣ:

— Г. маркизъ тихо скончался.

Въ комнатѣ маркиза двое рабочихъ — изъ тѣхъ сентъуэнскихъ рабочихъ которые постоянно обращались къ нему за помощію — стояли на колѣнахъ возлѣ кровати; ихъ пальцы перебирали крупныя четки, а губы шептали молитвы. Монахиня ставила на столъ между двумя свѣчами чашу святой воды; ре найдя буксовой вѣточки которую она спрашивала, она сняла со стѣны и поставила въ чашу вѣтку плюща привезенную изъ Горица. Старикъ лежалъ на постели. Сквозь закрытыя вѣки глаза, казалось, все еще были устремлены на портретъ графа Шамбора. Руки сжимали древнее желѣзное распятіе, то распятіе которое сохранялось въ роду съ 19 августа 1626 года, когда Жофруа де Кермагекъ шелъ съ нимъ на казнь за графомъ Шале. Выраженіе лица было покойно: на немъ читалась радость и успокоеніе человѣка вернувшагося, наконецъ, домой.

За отсутствіемъ болѣе близкихъ людей Андаранъ принялъ на себя всѣ распоряженія. Онъ присутствовалъ при вскрытіи завѣщанія. Оно было очень коротко: покойный оставлялъ свое имѣніе страннопріимному дому въ Морле, а маленькій капиталъ уцѣлѣвшій отъ его состоянія г-жѣ Розѣ Эстеръ. Нѣсколько растроганныхъ словъ благодарности сопровождали этотъ параграфъ: «это послѣднее свидѣтельство моей привязанности и благодарности милой дѣвушкѣ окружавшей заботами мои старые дни и облегчавшей мнѣ мою затянувшуюся жизнь».

Такимъ образомъ старикъ не имѣлъ духа или не успѣлъ измѣнить завѣщаніе. Онъ не хотѣлъ развѣнчивать своей обманутой мечты и не хотѣлъ чтобъ и люди развѣнчали ее послѣ его смерти.

Маркизъ строго запретилъ объявлять въ газетахъ объ его смерти, и, придя къ выносу, Жакъ засталъ очень мало народа въ квартиркѣ на улицѣ Monsieur: нѣсколько увѣдомленныхъ имъ же депутатовъ правой, человѣкъ пять старинныхъ членовъ клуба Union и кучку сентъ-уэнскихъ бретонцевъ. Четверо изъ нихъ, служившіе когда-то въ ополченіи, не позволили никому дотронуться до гроба своего бывшаго командира; они отстранили наемныхъ носильщиковъ и сами подняли его. Число провожавшихъ гробъ еще болѣе уменьшилось въ церкви St. Franèois-Xavier. Къ концу обѣдни у одной изъ колоннъ Жакъ замѣтилъ орѣховаго цвѣта пальто и бѣлую бороду Кантадора.

— Это былъ противникъ, сказалъ онъ Жаку, — ни боролся съ нимъ пока онъ былъ живъ, но мы съ нимъ оба были людьми стараго времени. Онъ былъ вѣренъ тому что любилъ. Я уважаю его. Я пришелъ поклониться ему.

И всѣ они, т. е. оба Андарана, революціонеръ и бретонцы проводили до Монпарнасскаго вокзала путешественника возвращавшагося въ склепъ Кермагековъ, или, какъ говорилъ онъ самъ, «домой, гдѣ меня ждутъ, ждутъ съ нетерпѣніемъ и удивляются что я могу еще здѣсь дѣлать».

— Его нечего жалѣть, онъ ѣдетъ домой! говорили бѣдные бретонцы, провожая тоскующимъ взоромъ бретонскій поѣздъ.

Въ этотъ же день Жакъ получилъ отъ Мари письмо въ которомъ слышалась нестерпимая сердечная мука. Черезъ минуту послѣ его полученія въ комнату вошелъ Пьеръ; онъ пришелъ сказать брату что не можетъ идти съ нимъ вечеромъ въ гости, какъ это было условлено. Съ такимъ заявленіемъ Пьеръ являлся каждый день. Жакъ, рѣшившійся поговорить съ братомъ, собрался съ духомъ и сказалъ:

— Братъ! вотъ письмо отъ Мари. Она съ ума сходитъ отъ безпокойства, не хочетъ вѣрить моимъ словамъ и воображаетъ что докторъ держитъ тебя здѣсь, находя тебя плохимъ. А между тѣмъ онъ давно отпустилъ тебя на всѣ четыре стороны. Могу я написать что ты возвращаешься въ Бурдетъ?

— Да, да, конечно, черезъ нѣсколько дней… сказалъ капитанъ сконфуженно и почти съ досадой. — Ты знаешь что у меня возня по службѣ, что я сдѣлалъ глупость взявшись замѣстить товарища который не возвращается изъ отпуска…

Жакъ всталъ и храбро взглянулъ ему въ глаза.

— Слушай, Пьеръ! Ты всегда позволялъ мнѣ говорить съ тобой какъ говорилъ бы отецъ, если бы былъ живъ. Ты въ первый разъ въ жизни не говоришь мнѣ откровенно причины своего поступка. Это на тебя не похоже!

— Что ты хочешь сказать? Кто въ чемъ провинился? спросилъ офицеръ, и Жакъ увидалъ упрямую складку на его лбу.

— О, ты теперь возненавидишь меня до смерти! Тѣмъ хуже. Теперь я хирургъ и для твоего жеблага произвожу операцію. Неужели ты думаешь что я не замѣтилъ какъ твое сердце улетѣло по стопамъ извѣстной намъ особы? Оно погубитъ тебя, братъ. Я ничего не могу сказать противъ особы которую я уважаю, но я имѣлъ возможность хорошо изучить ее: натура интересная и, если хочешь, удивительная, но опасная, въ особенности для тебя, совершенно несогласимая съ твоею. Насколько я знаю ее и тебя, между вами возможно только столкновеніе, можетъ-быть сильное и упоительное, но губительное и быстрое. Сліянія быть не можетъ. Твоя холодная воля, ея пылкая непреклонность, — да я просто вижу въ этомъ два вещества, соединеніе которыхъ можетъ произвести только взрывъ.

— Благодарю тебя за психологическій разборъ и за нравоученіе, смѣясь прервалъ его Пьеръ. — Что касается меня, то я просто вижу въ высшей степени привлекательную женщину.

— Братъ! я не моралистъ. Если бы ты взялъ приступомъ какое-нибудь негритянское селеніе и сказалъ мнѣ: «посмотри, вотъ красавица по которой я схожу съ ума», то я бы отвѣтилъ: «утѣшайся на здоровье и потомъ собирай своихъ солдатъ и или дальше не оглядываясь». Но вѣдь здѣсь не то! Здѣсь отъ тебя потребуютъ жизни, да ты и самъ захочешь отдать ее. Условіе будетъ непрочно, пагубно, и твой твердый разумъ предчувствуетъ это лучше моего. Безо всякихъ ручательствъ за счастіе ты будешь сбитъ съ твоей истинной дороги и оторванъ отъ прекрасной задачи которую ты такъ страстно любишь, которую въ глубинѣ души ты предпочитаешь всему.

— Почему оторванъ? Послушать тебя, такъ нельзя жениться на иностранкѣ.

— Не заставляй меня говорить глупости, возразилъ Жакъ. — Племя и страна ни при чемъ въ вашемъ дѣлѣ. Не будемъ дѣлать обобщеній. Даже и тамъ, въ ея странѣ, ты могъ бы напасть на такую подругу какая тебѣ нужна: когда одна изъ этихъ женщинъ умѣетъ подчинить суровымъ условіямъ жизни сокровища мужества и прямой честности которыми ее одѣлила природа, то она бываетъ самымъ драгоцѣннымъ даромъ который небо можетъ дать мущинѣ. Но эта не такова: во-первыхъ, она слишкомъ богата для тебя, ея деньги страшно тяготили бы тебя, мой бѣдный другъ. Подумай! можешь ли ты себѣ представить ее вмѣстѣ съ тобой въ Лэнгъ-Сонѣ или Бафулабе! Пьеръ, а есть такая которая пошла бы за тобой туда! Нѣтъ, нѣтъ, дай мнѣ поговорить о томъ о чемъ я хотѣлъ напомнить тебѣ прежде всего! Если бы даже та особа обладала всѣми совершенствами которыми надѣляетъ ее твое увлеченіе, то я, по правдѣ сказать, не занимаюсь ни ею, ни тобою; я думаю о другой, о которой думаешь и ты, о нашей маленькой жемчужинѣ которую ты хочешь разбить. Ты знаешь что ты не свободенъ; ты связанъ съ милою и несчастною дѣвушкой у которой нѣтъ никого кромѣ тебя и которая живетъ для одного тебя!

— Я никогда не произнесъ ни слова которое связало бы меня по отношенію къ кому бы то ни было, отвѣчалъ офицеръ сердито, съ глухимъ раздраженіемъ противъ самого себя.

— Бываютъ обѣщанія безъ словъ. По крайней мѣрѣ она давно считаетъ что ты далъ ей слово. Неужели ты хочешь довести ее до отчаянія? Неужели тебѣ не жаль ея?

Складка на лбу Пьера сдѣлалась еще глубже, еще злѣе.

— Найдутся утѣшители! Ты разыгрываешь драму великодушія, Жакъ. Точно я не вижу благороднаго усилія которое ты дѣлаешь надъ собою! Или ты думаешь что я не видалъ любви которую ты подавилъ въ себѣ? Ты можетъ-быть еще поблагодаришь меня за мое непослушаніе: все можетъ уладиться къ общему удовольствію. Подумай объ этомъ!

И молодой человѣкъ, повернувшись на каблукахъ, вышелъ изъ комнаты.

Жакъ пошатнулся какъ отъ внезапно нанесеннаго удара; онъ стоялъ ошеломленный, слушая біеніе своего сердца и отголоски низкихъ внушеній отзывавшихся въ его душѣ. Онъ машинально, испуганно сдѣлалъ отталкивающее движеніе рукою и бросился вслѣдъ за братомъ.

— Замолчи, Пьеръ! заговорилъ онъ, положивъ ему дрожащія руки на плечи. — Думай обо мнѣ что хочешь! Еще разъ повторяю тебѣ, дѣло идетъ не обо мнѣ и не о тебѣ, а о ней. Такъ же какъ и я, и даже лучше моего, ты знаешь что для нея не существуетъ и не будетъ существовать никого кромѣ тебя. Если ты ее бросишь, то ея судьба несомнѣнна: какъ до сихъ поръ она жила одною надеждой, такъ и состарится она однимъ горемъ; она состарится, какъ тетя Софи, пораженная въ то же мѣсто и такъ же неизлѣчимо. Ты хочешь этого нравственнаго убійства, этого упрека совѣсти? Развѣ для этого мученичества мы подобрали и пріютили ее ребенкомъ? Братъ, я знаю тебя: ты добръ, ты прямъ; въ эту самую минуту ты больше нашего страдаешь отъ зла которое готовишься нанести невинной дѣвушкѣ которая вѣритъ въ тебя и склонитъ голову цѣлуя руку своего палача… Братъ, я говорю тебѣ суровыя вещи которыя на моемъ мѣстѣ сказалъ бы тебѣ отецъ: ты солдатъ и ты хочешь отдать врагу ввѣренное тебѣ знамя, эту живую душу!

Пьеръ не возражалъ. Молча, сосредоточенно стоялъ онъ у камина и мялъ пальцами папиросу которую держалъ въ рукахъ. Наконецъ, смягченнымъ голосомъ онъ пробормоталъ:

— Ну, хорошо! Я поѣду. Увидимъ… поговоримъ… подумаемъ. Напиши имъ что я пріѣду на будущей недѣлѣ.

— Почему не’сейчасъ же?

— Я долженъ отлучиться дня на четыре, на пять: поѣздка въ Дьепъ, давно затѣянный пикникъ на дачу Сенда. Я обѣщалъ.

— Отговорись! Уѣзжай завтра, сегодня вечеромъ, умоляю тебя!

— Невозможно, я обѣщалъ. Не требуй отъ меня невозможнаго, чортъ возьми!

Онъ схватилъ шляпу и выбѣжалъ какъ школьникъ спасающійся отъ выговора.

Жакъ вернулся къ себѣ въ комнату. Съ четверть часа ходилъ онъ взадъ и впередъ, устремивъ взоры на цвѣты ковра, на тѣ красные и желтые цвѣты надъ которыми въ душѣ его разцвѣло и отцвѣло столько самообольщеній, мечтаній, честолюбивыхъ политическихъ замысловъ, видѣній славы, невольныхъ грезъ о томъ что могло бы быть, если, бы Мари… На минуту ему показалось что эти мысли, связанныя съ этими знакомыми узорами, снова оживаютъ въ душѣ его, на минуту онъ поддался коварнымъ внушеніямъ брата. А что, если это возможно? если счастія хватитъ на всѣхъ?.. Но сейчасъ же ясный, неумолимый голосъ возвратилъ его къ правдѣ, къ дѣйствительности: нѣтъ, горе и несчастіе грозитъ всѣмъ если онъ броситъ бороться съ Пьеромъ, съ самимъ собою, если онъ попробуетъ выгадать что-нибудь на свою долю и поддастся обманчивой надеждѣ. И Жакъ насмѣшливо улыбнулся своему безумному искушенію, своей минутной слабости. Онъ сѣлъ за столъ и принялся писать:

"Милая тетя Софи! Если у васъ нѣтъ денегъ, то зайдите къ моему нотаріусу, возьмите отъ моего имени сколько вамъ надо и пріѣзжайте скорѣе вмѣстѣ съ Мари. Пьеръ въ опасности. Успокойтесь, дѣло идетъ не о физической опасности, а объ опасности со стороны сердца, которыя всегда угрожаютъ человѣку. Вы угадываете? Вы поймете, я вамъ объясню все. Но прежде всего пріѣзжайте скорѣе, не теряя ни одного дня. Только вы, вы обѣ и можете спасти его.

"Не говорите объ этомъ Мари: не зачѣмъ пугать ее. Скажите ей, что есть и на самомъ дѣлѣ, — что у отца ея очень сильный приступъ подагры который долго не позволитъ ему двинуться съ мѣста. Я былъ у нашего легкомысленнаго дядюшки Сеновера: онъ очень опустился и проситъ повидаться съ дочерью. Приличіе и долгъ требуетъ чтобы Мари исполнила его желаніе. Привезите ее скорѣе подъ этимъ предлогомъ, милая тетя! Пріѣзжайте вытащить Пьера и помочь вашему Жаку. "

Онъ самъ опустилъ это письмо въ ящикъ и вернулся домой успокоеннымъ и увѣреннымъ, какъ бываетъ съ человѣкомъ послѣ каждаго разумнаго поступка, послѣ каждой попытки подавить въ себѣ эгоистическія стремленія.

ГЛАВА XX.
Мари.

Три дня спустя Жакъ встрѣчалъ своихъ родственницъ на вокзалѣ. Увидавъ его одного, Мари открыла огромные, растерянные глаза, какъ будто бы нашла весь Парижъ пустымъ и покинутымъ людьми.

— Пьеръ въ Нормандіи по дѣламъ, сказалъ Жакъ, — по дѣламъ службы, которыхъ онъ не могъ отложить. Онъ завтра прибѣжитъ къ вамъ.

Онъ устроилъ тетю Софи и Мари въ гостиницѣ недалеко отъ своей квартиры. Тетя Софи сейчасъ же отвела племянницу къ ея отцу. Старый кутила обыкновенно проводилъ лѣто въ Озѣ; теперь, прикованный къ мѣсту своими недугами, онъ стоналъ, жаловался и требовалъ услугъ дочери о которой вспоминалъ только тогда когда ему была нужна сидѣлка.

Тетка сейчасъ же вернулась чтобы на свободѣ выспросить Жака.

— Ну? что случилось? Юбка, насколько я могу судить по твоему письму?

— Хуже, отвѣчалъ племянникъ: — волшебница и настоящая! И онъ подробно разказалъ въ чемъ дѣло.

— Ахъ, разбойникъ! и всѣ-то они на одинъ ладъ! имѣть у своихъ ногъ ангела и бѣжать за какою-то колдуньей-казачкой!

— Тетя, не надо слишкомъ строго судить Пьера. Подумайте: такая пылкая натура какъ онъ, попавъ послѣ десяти лѣтъ лагерной жизни въ изнѣженную парижскую атмосферу, встрѣчаетъ заискивающее вниманіе со стороны чаровницы, одной изъ царицъ Парижа… У всякаго закружилась бы голова. Но братъ честенъ: его самого мучитъ мысль о горѣ Мари. Еще ничто не потеряно. Я уже поколебалъ его.

Старая дѣва запустила руки въ кружева своего чепца и проговорила со вздохомъ свидѣтельствовавшимъ о далекихъ воспоминаніяхъ личнаго опыта:

— Камень пошатнувшійся на краю пропасти сдвинется съ мѣста только для того чтобы скорѣе упасть въ нее. Ну, да нечего дѣлать, надо бороться если еще не поздно! Дѣло идетъ о счастіи малютки.

«Малютка» ничего не знала о происходившихъ на счетъ ея совѣщаніяхъ, но она предчувствовала какую-то тайну, угрозу, какія-то темныя силы готовыя раздавить ее въ этомъ незнакомомъ городѣ. Все въ немъ было страшно. Она нигдѣ не встрѣчала здѣсь той защиты знакомыхъ лицъ и предметовъ которая ограждаетъ насъ отъ смутныхъ опасеній Мари чувствовала себя въ этомъ огромномъ Парижѣ какъ ночью въ лѣсу: ей было холодно среди этихъ безыменныхъ прохожихъ, на улицахъ ведущихъ неизвѣстно куда, между домами которые никогда не улыбались и не сочувствовали ея минувшимъ радостнымъ или печальнымъ мыслямъ. Сами церкви не казались ей родными. На другой день послѣ ихъ пріѣзда тетя Софи повела ее поставить свѣчку Божіей Матери Побѣдительницѣ. На возвратномъ пути Сена такъ весело блестѣла подъ лучами солнца, утро было такъ хорошо что Мари немножко ободрилась и развеселилась. У дверей гостиницы ихъ ждалъ Пьеръ.

Онъ постарался принять прежній товарищескій тонъ и шутилъ со своею кузиной какъ съ ребенкомъ; онъ говорилъ съ несвойственною ему преувеличенною фамильярностію и достигъ только того что показался стѣсненнымъ и церемоннымъ. Мари тотчасъ же поняла что онъ отступаетъ назадъ и что принимаетъ товарищескій тонъ для того чтобъ избавиться отъ необходимости быть нѣжнымъ. Она сейчасъ же приняла съ нимъ сдержанно-достойную манеру которая впрочемъ плохо скрывала нѣмые упреки ея взоровъ. «Пьеръ раскаивается въ своей минутной уступкѣ, думала она; его африканскія идеи и стремленія снова завладѣли имъ». Одна ли Африка? Нѣтъ, здѣсь была и другая причина, и Мари скоро почувствовала это. Бесѣды ихъ возобновлялись, если только можно назвать бесѣдами тягостное молчаніе съ глаза на глазъ. Мари стала ссылаться на требовательность отца для того чтобъ укоротить и сдѣлать рѣже эти мучительные часы, для того чтобъ освободить Пьера (она чувствовала что освобождала его) и избавить себя отъ лишнихъ огорченій.

Тетя Софи надѣялась на объясненіе которое само собой положило бы конецъ недомолвкамъ молодыхъ людей. Но когда она увидала что ледъ держится, что время идетъ и что необходимо дѣйствовать, она взяла племянницу и въ нѣсколькихъ словахъ, со всевозможными смягченіями и предосторожностями навела ее на истинный слѣдъ. Едва она начала свою рѣчь, какъ Мари ее докончила. Со страшною ясностію молодая дѣвушка смѣрила всю глубину угрожавшаго ей несчастія и рѣшительно сказала:

— Я потеряла его.

Бѣдные испуганные глаза дѣлали страшныя усилія чтобъ удержать слезы. Мари встрѣтила ударъ не вздрогнувъ, съ молчаливою покорностію.

— Только бы онъ нашелъ счастіе тамъ гдѣ ищетъ его! сказала она. — Это было слишкомъ хорошо для меня. Господь захотѣлъ испытать меня: да будетъ воля Его. Поѣдемъ домой, тетя.

— Напротивъ, дурочка, останемся! Надо охранятъ свое имущество отъ воровъ, надо драться прежде чѣмъ отдать его въ ихъ руки!

Мари выпрямилась движеніемъ оскорбленной гордости.

— Что ты, тетя! чтобъ я сталала поперекъ его счастія?

— Да какое тутъ счастіе? стань поперекъ его несчастія! Вѣрь мнѣ, вѣрь намъ, поговори съ Жакомъ который знаетъ эту негодяйку. Его надо вырвать изъ когтей въ которыхъ онъ погибнетъ. Если ты не хочешь этого для себя, сдѣлай это для него.

Жакъ явился и былъ потребованъ, къ допросу; онъ горячо подтверждалъ слова тетки. Мари не замѣтила того что было поддѣльнаго въ этой горячности; она умѣла читать только въ одномъ сердцѣ.

Наконецъ она сдалась, но неохотно. Хорошо, она попробуетъ, она будетъ бороться, если это дѣйствительно необходимо для блага самого Пьера. Но при встрѣчѣ съ нимъ она еще больше съежилась, ушла въ себя и не нашлась ничего сказать.

— Уѣдемъ, тетя: это безполезно.

Съ трудомъ удалось вынудить у нея обѣщаніе сдѣлать послѣднюю попытку.

— Хорошо сказала она, — но сдѣлайте и вы мнѣ одолженіе о которомъ я попрошу. Покажите мнѣ эту женщину рядомъ съ нимъ! Я хочу отдать себѣ отчетъ и увидать правъ ли онъ.

Она главнымъ образомъ хотѣла выдержать испытаніе которое неотразимо привлекаетъ всѣхъ побѣжденныхъ въ любви.

— Кто знаетъ? Это можетъ оказаться счастливымъ вдохновеніемъ, сказалъ Жакъ. — Сразиться съ непріятелемъ въ его собственной крѣпости — удалое дѣло. Но какъ это устроить? Ахъ, вотъ что: на этой недѣлѣ Сенда дѣлаетъ свой благотворительный сборъ съ публики, то-есть, устраиваетъ утренній платный концертъ у себя въ отелѣ для какихъ-то пріютовъ. Завтра я привезу вамъ два билета.

Мари дала себя повезти на этотъ концертъ какъ на казнь. Ея сердце готово было разорваться когда ихъ экипажъ остановился у подъѣзда дома на улицѣ Виньи.

Не обращая никакого вниманія на окружавшую ее роскошь, молодая дѣвушка искала глазами только одну особу. Жакъ указалъ ей на нее въ первомъ ряду креселъ. Пьеръ разговаривалъ съ чужестранкой. Онъ смущенно подошелъ поздороваться съ родными. Предъ появленіемъ такой красоты, еще усугублявшейся отъ блеска и изящества туалета, Мари почувствовала себя приговоренною въ своихъ собственныхъ глазахъ и такою жалкою что всякое желаніе борьбы покинуло ее. Она съ сокрушеніемъ взглянула въ зеркало на свое бѣдное платьице работы м-мъ Лафаргъ, лучшей озской портнихи, и на свою прическу устроенную по принципамъ г. Мамуса, перваго озскаго парикмахера.

Знаменитые артисты пѣли, играли, декламировали. Публикѣ даже досталось рѣдкое угощеніе въ видѣ Розы Эстеръ прочитавшей нѣсколько стиховъ Гейльброна. Концертъ кончился среди атмосферы скуки присущей всѣмъ собраніямъ такого рода; платная публика разошлась. Жакъ подошелъ къ баронесѣ и просилъ позволенія представить ей свою тетку и кузину.

— Еще бы! конечно! и сладкорѣчивая Долоресъ бросилась на встрѣчу двумъ дамамъ со своею ненасытною жаждой оказывать покровительство и со своими изліяніями нѣжности, — Любезный г. Андаранъ, я надѣюсь что ваши родственницы будутъ здѣсь какъ у себя дома и не откажутся остаться на нашъ маленькій завтракъ. О! какая прелесть ваша кузина! Какъ, она въ первый разъ въ Парижѣ? Мы ей покажемъ все, все! Пойдемте, моя милочка, я познакомлю васъ съ нашими друзьями, съ друзьями вашихъ двоюродныхъ братьевъ.

Дарья внимательно оглядѣла молодую дѣвушку которую подвели къ ней полумертвую отъ страха и волненія и сказала Жаку послѣ того какъ она отошла:

— Ваша кузина очень мила. Какъ ее зовутъ? Вѣроятно, Мари? Какой-то англичанинъ увѣрялъ что всѣ молодыя дѣвушки во Франціи называются Мари.

— Она скоро будетъ называться Мари Андаранъ, сухо отвѣчалъ депутатъ.

— Ваша невѣста? Поздравляю.

— Нѣтъ, невѣста моего брата.

— Ахъ, вотъ какъ? сказала княгиня и, бросивъ ему насмѣшливо-вызывающій взглядъ, обернулась къ Пьеру прося его принести ей стаканъ какого-нибудь питья.

— Какого сами хотите: вы знаете что я люблю.

Между тѣмъ разговоръ завязался о музыкѣ и о програмѣ только-что бывшаго концерта.

— Все это прекрасно, но немножко строго, заключилъ Фелинъ. — Пока эти эраровскіе ящики еще не закрыты, сыграйте намъ, княгиня, одну изъ вашихъ цыганскихъ пѣсенъ чтобы расшевелить насъ послѣ всѣхъ этихъ «благотворительныхъ угнетеній».

Со своимъ обычнымъ видомъ царственнаго величія Дарья сѣла за фортепіано и исполнила желаніе Фелина. Послѣ нея м-съ Ормондъ, въ сбою очередь, сыграла одну изъ своихъ родныхъ баладъ.

— Вы любите иностранную музыку? любезно обратилась баронеса къ Мари.

— Я слишкомъ мало ее знаю чтобы цѣнить ее. Я знакома почти только съ нашей старою французскою музыкою.

— О! сказалъ необдуманно Жакъ, — это напрасно! Моя кузина отличный судья; она сама музыкантша, и ея пальцы дѣлаютъ чудеса на фортепіано.

— Въ самомъ дѣлѣ? воскликнула Долоресъ. — Я ловлю васъ на словѣ. Милочка, сыграйте намъ что-нибудь, это будетъ такъ мило съ вашей стороны! Насъ бояться нечего; надѣюсь, вы намъ не откажете.

Мари отступила назадъ, испугавшись больше чѣмъ если бы ее попросили выпрыгнуть въ окно.

— Иди, не бойся, шепнула ей тетя Софи. — Ты знаешь что сказалъ нашъ соборный органистъ: что лучшей музыкантши нѣтъ во всемъ департаментѣ.

— Что ты, тетя, да я скорѣе умру!

— Иди, говорятъ тебѣ!

Княгиня Верагина тоже стала просить:

— Пожалуйста, m-lle Мари! мы просимъ васъ. Французская музыка такъ успокоительно дѣйствуетъ на нервы, напримѣръ «Бѣлая Дама» или «Свадьба Жаннеты»!

Мари не поняла соли насмѣшки, но она не могла не замѣтить ироническаго тона и явнаго намѣренія этой женщины унизить ее здѣсь, на глазахъ Пьера…

Тогда — она часто говорила впослѣдствіи что сама не понимала что съ нею вдругъ сдѣлалось — тогда робкая и мужественная дѣвушка встала и подъ бичомъ этихъ враждебныхъ взглядовъ и улыбокъ подошла къ фортепіано, сѣла и положила руки на клавиши. Въ первую минуту ей показалось что пальцы ея никогда не сдвинутся съ мѣста: все закружилось у нея въ глазахъ — комната, мебель, незнакомыя лица… Она встрѣтила взглядъ Пьера стоявшаго предъ нею сзади фортепіано, пристальный взглядъ пронизывавшій ее насквозь. Она прочла на его лицѣ страдальческое сожалѣніе, муки угрызеній совѣсти, терзанія стыда. Впослѣдствіи онъ признавался что испытывалъ ощущенія офицера перешедшаго на сторону врага и смотрящаго на свои прежнія войска подъ непріятельскимъ огнемъ. Мари вдругъ увидала его спокойнымъ подъ вязами Бурдета и вспомнила какъ онъ просилъ ее сыграть его любимый отрывокъ Глюка, жалобу Орфея:

J’ai perdu mon Eurydice…

Это воспоминаніе зажгло ее. Она сразу начала играть первые такты аріи. Очень скоро насмѣшливыя улыбки сбѣжали съ лицъ слушателей; всѣ эти утонченные дилетанты, богатые музыкальными впечатлѣніями, почувствовали себя въ присутствіи рѣдкаго явленія, когда человѣческое существо отдаетъ всего себя, всю свою душу черезъ посредство музыкальнаго выраженія. Мари больше не видала никого изъ нихъ; передъ нею былъ Пьеръ, ея милый родной домъ, ея старинное фортепіано, и она вдыхала всю свою жизнь въ это предсмертное рыданіе. Чистая и глубокая жалоба плакала подъ ея пальцами. Если бъ она могла въ эту минуту видѣть въ зеркалѣ преобразившуюся голову возвышавшуюся надъ скромнымъ платьемъ т-me Лафаргъ, то она успокоилась бы относительно неотразимой привлекательности которую сообщала ей скорбь. Мелодія замедлялась, слабѣла и наконецъ замерла передъ послѣдними нотами, какъ будто вся жизнь Мари перешла въ этотъ послѣдній вздохъ Орфея. Молодая дѣвушка откинулась назадъ блѣдная, трепещущая, съ полузакрытыми глазами.

— Пьеръ, сказала тетя Софи властнымъ тономъ, — твоей кузинѣ нездоровится; сдѣлай мнѣ одолженіе, доведи ее до кареты.

Пьеръ подошелъ и подалъ руку Мари. Жакъ хотѣлъ было послѣдовать за ними, но тетка дернула его за рукавъ:

— Останемся! пусть они уѣдутъ.

Баронеса волновалась, предлагала нюхательную соль.

— Благодарю васъ, это пустяки, отвѣчала старая дѣва. — Съ нею иногда бываютъ обмороки; пусть она лучше ѣдетъ домой.

Долоресъ разсыпалась въ похвалахъ.

— Она прелесть! и какая артистка! Она еще не была въ оперѣ? Я хочу чтобъ она завтра же была въ моей ложѣ, я заѣду, за нею послѣ обѣда. Г. Андаранъ, ваша тетушка остановилась у Рица?

— Нѣтъ, сударыня, въ отелѣ Bon Lafontaine.

— Отлично! Какая музыкантша!

Пьеръ посадилъ молодую дѣвушку въ карету; она упала на подушки почти безъ чувствъ. Здѣсь, въ виду этого несказаннаго страданія, честный малый не устоялъ противъ непреодолимаго чувства отвращенія къ самому себѣ и жзлости къ ней.

— Мари, сказалъ онъ, — тебѣ дурно; позволь мнѣ довезти тебя домой.

Онъ сѣлъ рядомъ съ молчащею дѣвушкой. Подъѣзжая къ дому онъ взялъ ея руку и поцѣловалъ ее долгимъ поцѣлуемъ, въ то же мѣсто и тѣмъ же поцѣлуемъ который вызвалъ дѣвушку къ новой жизни.

Мари залилась слезами.

Дома объясненія между ними были очень недолги.

— Ты не можешь простить меня, положительно сказалъ офицеръ. — Въ данную минуту мнѣ больше нечего здѣсь дѣлать. Лучше всего будетъ если я какъ можно скорѣе вернусь туда откуда мнѣ не слѣдовало уѣзжать. Я сейчасъ же пойду хлопотать о моемъ переводѣ въ Суданъ на мѣсто какого-нибудь товарища которому онъ надоѣлъ.

Мари слабо кивнула головою въ знакъ одобренія и не возразила ни слова. Онъ вышелъ со своею обычною рѣшительностію для того чтобы сейчасъ же начать необходимые переговоры и просить Жака помочь ему въ министерствѣ.

Тетя Софи оставила ихъ въ покоѣ въ продолженіи двухъ дней; но когда она узнала что переводъ Пьера можетъ состояться, то позвала обоихъ племянниковъ и племянницу къ себѣ въ комнату.

— Скоро вы перестанете дѣлать вздоръ? спросила она. — Надо ковать желѣзо пока оно горячо… и сердца также. Вы можете ѣхать къ дикимъ, если вамъ угодно, но только вмѣстѣ. Проси прощенія, негодный мальчикъ, и бери свою жену!

И обратясь къ Мари она продолжала:

— Прости его, малютка! и дай Богъ тебѣ никогда не узнать что еще счастіе, если имъ приходится прощать только такія провинности!

Мари недовѣрчиво колебалась съ выраженіемъ боязливаго достоинства.

— Я не хочу твоего сожалѣнія, Пьеръ…

— Это не сожалѣніе! воскликнулъ онъ въ искреннемъ порывѣ, — это любовь, любовь къ тебѣ за твое мужество которое побѣдило все.

Удивленная улыбка блеснула во влажныхъ глазахъ.

— Мужество? Напротивъ, я очень боялась, такъ боялась, какъ ты когда шелъ въ первое сраженіе. Я сдѣлала то же что и ты: я собралась съ духомъ и пошла…

Она протянула ему руку, онъ отстранилъ ее, взялъ обѣими руками ея голову и крѣпко поцѣловалъ ее.

Дѣло было рѣшено очень скоро. Одно досадное препятствіе немного омрачало счастіе Мари: они хотѣли бы уѣхать въ Бурдетъ и вѣнчаться въ старой деревенской церкви, но объ этомъ нечего было и думать. Папа Сеноверъ лежалъ недвижимо, и приличія требовали чтобы свадьба происходила вблизи него въ Парижѣ. Ее назначили въ половинѣ іюля.

На другой день вечеромъ Жакъ получилъ маленькій свертокъ и записку отъ княгини Верагиной.

"Любезный г. Андаранъ! Итакъ вы были правы сообщая мнѣ будущее имя вашей кузины. Но вы меня считали хуже того какова я на самомъ дѣлѣ. Еслибъ я хотѣла бороться!. Но я не хотѣла. Я не хочу дѣлать зла; я поняла что уже сдѣлала его такъ много… Я не хочу разбивать того что можетъ быть истиннымъ счастіемъ: изъ его обломковъ я составила бы себѣ только ложное подобіе его. Впрочемъ, если мои догадки меня не обманываютъ, то ваши мысли относительно этого вопроса очень близки къ моимъ. Не бойтесь возвращенія вашего врага! Я завтра уѣзжаю въ Байрейтъ и увѣрена что не услышу тамъ ничего прекраснѣе той аріи Орфея, которую слышала на-дняхъ.

«Будьте любезны положить въ свадебную корзину вашей кузины эту старинную бирюзу съ выгравированной на ней персидскою надписью. Мнѣ продала ее одна Цыганка, увѣряя что это талисманъ заключающій въ себѣ необыкновенную силу. Пусть онъ сохранитъ Пьера отъ несчастія встрѣтиться съ женщиной подобною мнѣ! Этого я отъ всего сердца желаю вашему брату и его женѣ. Дарья Верагина.»

— А вѣдь она не дурная женщина, подумалъ Жакъ. — Сумашедшая, порывистая какъ въ достиженіи добра, такъ и зла, и притомъ несчастная: она сама не знаетъ чего хочетъ, а хочетъ этого съ такою силой!

Онъ хотѣлъ было показать записку Дарьи брату, но въ эту минуту вошла тетя Софи и, узнавъ въ чемъ дѣло, сказала:

— Стой, мой мальчикъ! не дѣлай глупости! Зачѣмъ раздувать погасающіе уголья?

Она взяла записку у него изъ рукъ и поднесла ее къ свѣчкѣ.

— Да, такъ будетъ лучше, сказалъ Жакъ. — Лучше чтобы наши хорошіе поступки оставались неизвѣстными для тѣхъ, ради кого они дѣлаются; они отъ этого получаютъ двойную Цѣну.

Минуту спустя отъ хорошаго поступка Дарьи Верагиной оставалась только щепотка пепла.

ГЛАВА XXI.
Mors et vita.

Жакъ вернулся въ свою «бѣличью клѣтку», гдѣ колесо продолжало свое безсмысленное и безпорядочное вращеніе. Какъ-то разъ онъ привелъ туда и тетю Софи съ Мари которыя подъ руководствомъ Пьера знакомились съ замѣчательностями столицы. Засѣданіе было бурно. Тетя Софи выразила свои впечатлѣнія въ формѣ слѣдующаго совѣта:

— Вотъ что, дѣтки: когда у васъ будетъ ребенокъ, то не присылайте сюда своей кормилицы: у нея свернется молоко.

— Жакъ, сказала Мари, — я жалѣю тебя за то что тебѣ приходится жить въ такомъ обществѣ гдѣ у всѣхъ злые глаза. Они меня напугали.

— Эта дѣвочка говоритъ какъ нашъ дядя о. Іоакимъ, замѣтилъ депутатъ. — Когда онъ въ послѣдній разъ былъ въ Парижѣ, я далъ ему билетъ. Онъ старый священникъ и много душъ исповѣдывалъ на своемъ вѣку! Посмотрѣвъ на выраженіе глазъ нѣкоторыхъ изъ моихъ товарищей, онъ вышелъ отсюда въ ужасѣ. А между тѣмъ здѣсь столько порядочныхъ людей! Но бѣда въ томъ что въ насъ вселяется бѣсъ какъ только откроется засѣданіе.

Однако, въ общемъ, время въ палатѣ стояло довольно спокойное. Новые министры примѣняли старыя правила своихъ предшественниковъ. Ихъ политика колебалась на вѣсахъ осторожности приводимыхъ въ равновѣсіе Байонами. Эти ловкіе фокусники припрятали Панаму послѣ того какъ она сдѣлала свое дѣло и поставила нужныхъ людей на мѣсто ненужныхъ. Все улеглось. Но несмотря на это затишье, въ кулуарахъ продолжала раздаваться вѣчная жалоба: «Куда мы идемъ? Это не можетъ длиться! Чѣмъ это кончится?»

— А вы что скажете, дорогой професоръ? спрашивалъ Жакъ у Феро. — Можно ли жить ничѣмъ? Чѣмъ теперь будетъ жить этотъ міръ опортунистовъ неспособный создать самому себѣ руководящую идею? Послѣ 1870 года по выходѣ изъ республиканскихъ пивоваренъ этотъ міръ подчинился научному реализму нашихъ мыслителей и политическому реализму Бисмарка и другихъ Нѣмцевъ. Подъ прикрытіемъ класическихъ терминовъ либерализма онъ возвелъ въ принципъ борьбу за существованіе; онъ держалъ въ рукахъ правящіе классы удовлетвореніемъ ихъ выгодъ, а массы видомъ рая сверкавшаго въ красивомъ словѣ республика, эксплоатаціей анти-клерикальнаго чувства и культомъ Альзасъ-Лотарингіи, послѣдняго прибѣжища народнаго идеализма. Эти три орудія власти износились. Долгое время стоявшая республика оказалась такою же формой правленія какъ и всякая другая, духовенство болѣе не страшно, что же касается Альзаса… то спросите нашу молодежь! Нѣтъ, чѣмъ они будутъ жить впослѣдствіи?

— Мнѣ кажется что всѣ эти тревоги слишкомъ поспѣшны, отвѣчалъ Феро. — Мы, какъ сказалъ бы учебникъ физики, находимся въ состояніи неустойчиваго равновѣсія. Въ этомъ состояніи можно пробыть очень долго. Вспомните что намъ недавно сказалъ одинъ изъ лучшихъ умовъ правительственнаго міра: «никто во Франціи пальцемъ не двинулъ бы для поддержанія правленія, если бъ оно падало, но оно не упадетъ, потому что никто не двинетъ пальцемъ чтобъ уронить его».

— Однако, возразилъ Андаранъ, — наступаетъ минута когда безсиліе жить имѣетъ конецъ называемый смертію.

— Это ошибка, сказалъ Феро. — Многочисленный народъ не умираетъ, а спускается ступенью ниже на сравнительной лѣстницѣ державъ.

— И вы допускаете возможность этого паденія? вскричалъ Жакъ.

— Наши бездѣтныя семьи и наши винокуры дѣлаютъ его неизбѣжнымъ. Впрочемъ я не принимаю и не отрицаю ничего что не въ моей власти, я только смотрю, прибавилъ старый врачъ. — Живые будутъ дѣйствовать все меньше и меньше, а мертвые будутъ продолжать говорить.

— Ахъ, эти мертвые! со смѣхомъ замѣтилъ подошедшій Фелинъ. — Вы очень не любезны, докторъ! За что вы дали намъ кличку говорящихъ мертвецовъ?

— Я сказалъ это вовсе не въ томъ смыслѣ, поправилъ его Феро.

Въ это время къ нимъ подошелъ баронъ Лебренъ съ какимъ-то товарищемъ изъ провинціи, помѣщикомъ, разореннымъ упадкомъ цѣнъ на хлѣбъ. Они оба собирали подпись на законопроектъ противъ натурализаціи иностранцевъ, направленный, собственно говоря, противъ Евреевъ.

— Противъ Евреевъ? вскричалъ Фелинъ. — Я подписываю обѣими руками.

Замѣчательно что виконтъ де-Фелинъ, проводившій полжизни у Сенда, не находилъ достаточно ѣдкихъ выраженій говоря объ Евреяхъ.

— Въ чемъ вы ихъ обвиняете? спросилъ Феро.

— Ихъ слишкомъ много.

— И кромѣ того, добавилъ Лебренъ, — они оправдываютъ изреченіе своего пророка Исаіи — что каждое слово этого народа есть заговоръ.

Андаранъ отказалъ въ своей подписи. Его природное великодушіе возставало противъ такого остракизма.

— Вашъ законъ не имѣлъ бы смысла, сказалъ онъ: — онъ вычеркнулъ бы половину великихъ людей изъ нашей исторіи. Что же касается Евреевъ, то среди нихъ есть плохіе, есть и хорошіе. Да вотъ недавно я долженъ былъ хлопотать по поводу экзаменовъ одного молодаго человѣка — конечно, сына одного изъ моихъ избирателей — и былъ у професора Альфонса Байона, брата этихъ интригановъ. Этотъ человѣкъ тронулъ меня: онъ со слезами на глазахъ говорилъ объ одномъ изъ нашихъ постановленій направленномъ противъ его соплеменниковъ: «Чего отъ насъ хотятъ? говорилъ онъ. — Мой отецъ былъ честію и украшеніемъ страны благодаря своимъ научнымъ работамъ которыми справедливо гордится Франція; я служилъ ей не такъ замѣтно, но все-таки служилъ всю жизнь; одинъ изъ моихъ сыновей начинаетъ свою университетскую карьеру, другой служитъ въ военной службѣ и будетъ жертвовать на войнѣ жизнію на ряду съ вашими. Чего же еще надо?» — Чтобы вы ему отвѣтили? прибавилъ Андаранъ. — Чего вы еще хотите?

— Быть хозяевами у себя въ странѣ, отвѣчалъ помѣщикъ.

— Да! а теперь хозяева они! въ негодованіи воскликнулъ Фелинъ.

— Полноте, Оливье, сказалъ Жакъ, улыбаясь, — вѣдь не захотите же вы вернуться къ средневѣковымъ законамъ, когда къ костру приговаривался даже христіанинъ заслужившій благосклонность Еврейки…

— Спаси Богъ! смѣясь воскликнулъ виконтъ. — Подумайте, какое ауто-да-фе грозило бы на улицѣ Фортюни!

— И никакой законъ не помѣшаетъ тому что во всѣхъ парижскихъ собраніяхъ свѣтскихъ и ученыхъ всегда будетъ значительная доля Евреевъ.

— Въ этомъ-то ихъ и упрекаютъ, вставилъ Феро. — Имъ не прощаютъ ихъ первенства во всѣхъ родахъ дѣятельности; они знаютъ великій секретъ механики: не терять ничего изъ расходуемаго пара. Лучшая часть вашего пара уходитъ къ небу красивымъ дымкомъ поэзіи и мечтаній, а они весь свой употребляютъ въ дѣло. Нужды нѣтъ что васъ больше: немного сжатаго пара сдѣлаетъ больше дѣла чѣмъ весь паръ выпускаемый вами даромъ.

— Все это прекрасно, раздраженно перебилъ помѣщикъ, — но развѣ вы не видите что они насъ ѣдятъ живьемъ?

— Вижу, отвѣчалъ ученый; — это только значитъ что вы представляете изъ себя съѣдобное мясо. Живьемъ, говорите вы? Неправда! нельзя съѣсть животное пока оно живо и способно защищаться. Если вашему міру суждено погибнуть, то еврейскій элементъ выполнитъ въ немъ свою историческую обязанность, вызвавъ разложеніе его истощенныхъ составныхъ частей приготовляющее въ свою очередь новую жизнеспособную единицу.

— Но можетъ-быть Евреи въ концѣ-концовъ измѣнятся, сказалъ Андаранъ, — и сольются съ общею массой.

— Можетъ-быть. Объ этомъ много говорятъ, но ничто не даетъ намъ права утверждать это. Мы можемъ судить только по прошлому. Всѣ документы которые у насъ естьпоказываютъ намъ тождественность ихъ образа дѣйствій при тождественности условій, черезъ всю цивилизацію, съ тою же силой, съ тою же удачей, съ тѣми же средствами, съ тѣми же крайностями порождающими одно и то же недовѣріе, однѣ и тѣ же реакціи какъ на берегахъ Нила и Евфрата, такъ и на Тибрѣ и во всей Европѣ.

— Любезный професоръ, вашъ способъ защиты Евреевъ заставитъ каждаго сдѣлаться антисемитомъ.

— Какъ сдѣлается имъ и весь нашъ народъ, потому что больной борется съ роковою болѣзнію. Нашъ народъ повинуется вѣчному, зоологическому закону сохраненія рода. Это чисто-механическое явленіе.

— Но надо ставить нравственный законъ выше! вскричалъ Жакъ, — Это насиліе дико и презрѣнно!

— Ставьте его выше, если вамъ угодно, сказалъ неумолимый ученый. — Что касается меня, то я не могу ни любить, ни презирать явленіе: я просто изучаю его.

— Во всякомъ случаѣ, заключилъ Андаранъ, — не жалкой статьѣ закона остановить это наводненіе о которомъ я скорблю не меньше другихъ. Только уравновѣшивающая дѣятельность облеченнаго властію правительства можетъ вручить управленіе Франціи Французамъ и въ то же время защитить нашихъ гостей всѣхъ національностей противъ яростныхъ проявленій низкой зависти.

— Да, да, именно, все дѣло въ облеченномъ властію правительствѣ! хоромъ подхватили депутаты свой обычный жалобный припѣвъ.

Засѣданія шли своимъ чередомъ и становились особенно тягостны въ жаркіе іюльскіе дни. Жакъ выходилъ оттуда каждый разъ съ больною головой, безъ апетита и съ озлобленіемъ въ душѣ. Но онъ снова находилъ атмосферу счастія вокругъ жениха съ невѣстой погруженныхъ въ важные споры по поводу покупки всѣхъ мелочей ихъ будущаго хозяйства. Тетя Софи отчитала ихъ такъ хорошо что было рѣшено отложить пока на время африканскіе планы и провести первый годъ благоразумно во Франціи. Полкъ Пьера долженъ былъ покинуть Парижъ и перейти въ Шербургъ; молодые рѣшили отправиться туда сейчасъ же послѣ свадьбы, а потомъ пріѣхать погостить въ Бурдетъ. Тетка втайнѣ разчитывала на то что къ концу года дѣтская колыбель станетъ поперекъ дороги въ Африку.

Влюбленная парочка каждый вечеръ смѣялась надъ унылымъ лицомъ брата-закояодателя.

— Мой бѣдный другъ, говорилъ Пьеръ, — я узнаю тебя все меньше и меньше. Всѣ эти громкія слова: правительство, парламентъ, имѣютъ ровно столько значенія сколько ты самъ имъ придаешь. Скажи себѣ разъ навсегда что ты находишься въ кафе гдѣ толкутся общительные спорщики, Французы. Настоящая жизнь не тамъ. Что касается меня, то я вижу ее повсюду въ этомъ городѣ труда и умственной дѣятельности, гдѣ столько людей прилежно работаютъ надъ своимъ дѣломъ. Отними свою душу отъ того что причиняетъ ей страданіе, и оно перестанетъ для тебя существовать.

«Онъ правъ», думалъ депутатъ и все-таки еще возвращался въ Бурбонскій дворецъ и продолжалъ мучиться и терзаться.

Свадьба была назначена на 12-е іюля. За пять дней до этого Жакъ, придя въ палату, увидалъ на президентскомъ креслѣ вице-президента Шассе-де-ла-Марна который съ подобающимъ волненіемъ заявилъ палатѣ о неизмѣримой потерѣ понесенной палатою, республикою, Франціей: высокоуважаемый президентъ палаты Дюпютель, хворавшій всю послѣднюю недѣлю, скончался въ эту ночь. Дюпютель служилъ долго, замѣтно и былъ однимъ изъ орловъ республиканскаго режима. Національныя похороны являлись необходимостію. Палата какъ всегда единодушно согласилась съ проклятіями въ душѣ; торжествовали одни радикалы: они разчитывали на однѣ изъ тѣхъ пышныхъ гражданскихъ похоронъ которыя учатъ народъ освобождаться отъ предразсудковъ и бѣсятъ духовенство. Но ихъ надежды не сбылись: пріѣхала старуха, мать Дюпютеля, потребовала священниковъ, стойко выдержала всѣ нападенія и не захотѣла уступить своихъ правъ. Пришлось сдаться, затаивъ досаду на напрасно разрѣшенный кредитъ.

Погребеніе было назначено 12-го іюля въ половинѣ одиннадцатаго утра въ церкви св. Магдалины. Вѣнчаніе Пьера должно было быть въ двѣнадцать часовъ въ церкви св. Ѳомы Аквинскаго. Жакъ имѣлъ въ своемъ распоряженіи часъ времени и пошелъ на похороны своего президента. Все что движется, живетъ, блеститъ и хоронитъ въ Парижѣ, весь политическій, дѣловой и ученый міръ всходилъ по ступенямъ огромной церкви. Многіе изъ депутатовъ останавливались на паперти, обмѣнивались рукопожатіями, болтали. Асермъ, наканунѣ вернувшійся изъ своего путешествія въ Норвегію, забрасывалъ Фелина вопросами о послѣднихъ парижскихъ событіяхъ:

— Въ палатѣ ничего новаго? Вѣрю. А у Сенда?

— Взгляните на барона оплакивающаго Дюпютеля: онъ процвѣтаетъ.

— Княгиня Верагина утѣшилась послѣ драмы Байона?

— Княгиня Дарья? Она поетъ совсѣмъ на новый ладъ и не выѣзжаетъ изъ Байрейта. Говорятъ что она очень увлекается знаменитымъ венгерскимъ теноромъ въ «Парсифалѣ» и забыла о нашемъ бѣдномъ тенорѣ Эльзеарѣ.

— А Роза Эстеръ? Каковъ ея трауръ по маркизѣ?

— Настоящая поэма! Трауръ безупречнаго вкуса не совсѣмъ по отцѣ, не совсѣмъ по мужѣ, нѣжнаго мягкаго чернаго цвѣта переходящаго въ блѣдно лиловый, если долго смотрѣть на него. По-видимому Гедеонъ вступилъ въ права наслѣдства и раздѣляетъ ихъ съ молодымъ Гейльброномъ для разнообразія. Впрочемъ, таланта и успѣха болѣе чѣмъ когда-либо. Она какъ будто не касается ничего, а между тѣмъ касается всего. Всякій ее слушаетъ, всякій дѣлаетъ то что она хочетъ и замѣчаетъ это только впослѣдствіи. Если будемъ живы, то мы увидимъ ее еще очень высоко.

Жакъ вошелъ въ церковь и присоединился къ делегаціи депутатовъ. Каждый изъ этихъ людей, убаюкиваемый музыкой органа, уносился туда куда влекли его мысли. Если бы можно было вскрыть ихъ головы и заглянуть въ ихъ мысли, то какое вавилонское столпотвореніе оказалось бы въ церкви!

Ораторы назначенные для произнесенія рѣчей надъ покойнымъ обдумывали свои фразы. Министры и вожаки группъ пользовались свободнымъ часомъ чтобы сообразить планъ дѣйствій на-завтра. Тѣ которые не находились подъ гнетомъ суетливой необходимости, тѣ которыхъ неожиданный видъ близкой смерти заставлялъ на минуту сосредоточиваться углублялись въ свои размышленія. Каждый изъ нихъ былъ подъ властію говорившихъ въ немъ мертвыхъ поколѣній. Рядомъ съ катафалкомъ стоялъ Корниль Лалузъ. Старые крестьяне, его предки, боявшіеся савана и ада, содрогались въ его душѣ. Выше ихъ три поколѣнія близорукихъ раціоналистовъ бунтовавшихъ противъ церкви возбуждали его противъ этихъ священниковъ и ихъ глупыхъ угрозъ, — и вотъ онъ стоялъ озлобленный, презрительный, окаменѣвшій въ своемъ страхѣ и ненависти и мысленно готовилъ новыя мѣры противъ духовенства.

Рядомъ съ барономъ Лебреномъ престарѣлые члены правой склоняли свои бѣлыя головы при выносѣ Св. Даровъ. Въ глубинѣ ихъ тихой и спокойной совѣсти наслѣдственная вѣра ихъ отцовъ дѣлала свое дѣло безусловной, мирной покорности.

Другіе продолжали разговоры начатые на паперти и обсуждали шансы кандидатовъ Дюпютеля. Честолюбіе, интриги, хитрость шептались подъ грозныя слова хора: Solvet seclum in favila. Тамъ и сямъ запасливые люди вынимали изъ кармановъ бисквиты и кусочки шеколада которыми угощали своихъ сосѣдей. Фелинъ, устремивъ взглядъ на толпу дамъ, искалъ глазами мисисъ Ормондъ и ждалъ рукопожатія которымъ они обмѣняются при выходѣ. Для него, какъ и для большинства собравшейся молодежи, похороны Дюпютеля были однимъ изъ тѣхъ свѣтскихъ собраній, цѣль которыхъ безразлична и которыя хороши только тѣмъ что позволяютъ лишній разъ увидаться съ любимою женщиной.

Жакъ думалъ и невольно проникался благоговѣйнымъ и грустнымъ умиленіемъ при звукѣ этихъ поэтическихъ и величественныхъ пѣснопѣній. Онъ съ сожалѣніемъ смотрѣлъ на Корниль-Лалуза, Ренара, Бутвьержа и всѣхъ этихъ пигмеевъ старавшихся своими безсильными руками поколебать громаду религіи. Онъ завидовалъ членамъ правой и желалъ бы имѣть ихъ вѣру, прочную какъ математическая теорема.

Его пробудило къ дѣйствительности сознаніе что ему пора уйти изъ церкви и ѣхать съ Пьеромъ въ церковь св. Ѳомы Аквинскаго. Здѣсь офиціальная церемонія только-что началась и рѣчи грозили затянуться надолго прежде чѣмъ тѣло Дюпютеля сможетъ двинуться къ Орлеанскому вокзалу, а оттуда въ родной департаментъ.

— Оставимъ мертвыхъ погребать своихъ мертвецовъ, сказалъ депутатъ переходя на лѣвый берегъ Сены.

Контрастъ былъ поразителенъ между оставленною имъ церковію и между тою въ которую онъ вошелъ за женихомъ и невѣстой. Въ той было шумное и пышное паденіе въ небытіе, въ этой — скромная и начинающаяся жизнь. Обрядъ былъ скромный и семейный: Пьеръ позвалъ на него только своихъ товарищей.

Жакъ узналъ въ ихъ числѣ нѣсколькихъ суданцевъ и на минуту почувствовалъ себя какъ будто снова въ Сенегалѣ и снова пережилъ тогдашнія впечатлѣнія. Конечно, ихъ маленькая кучка прошла бы незамѣченною въ толпѣ знаменитыхъ и вліятельныхъ лицъ которую только-что покинулъ Жакъ, но все-таки эта кучка солдатъ представляла больше жизни и силы чѣмъ всѣ «корпусы» и «полные составы группъ» собравшіеся вокругъ трупа президента палаты.

Предъ алтаремъ, вся погруженная въ благоговѣйное счастіе, Мари благочестиво слушала слова дававшія ей право на это счастіе. И въ восторженныхъ глазахъ молодой дѣвушки, и въ серіозномъ взглядѣ Пьера свѣтилась жизнь свѣтомъ богатой обѣщаніями зари. И какъ ни велика была рѣшимость Жака не прислушиваться къ страданію своего сердца, онъ все-таки почувствовалъ что всякая жизнь входя въ міръ причиняетъ кому-нибудь боль… Примѣръ самозабвенія онъ видѣлъ въ тетѣ Софи. Подъ султаномъ изъ перьевъ, весьма сомнительнаго вкуса, замѣнившимъ на этотъ торжественный день черныя кружева наколки, старая дѣва смотрѣла съ гордостію одержавшаго побѣду полководца. А между тѣмъ, думалъ племянникъ, долженъ же быть въ этой душѣ отголосокъ грусти: она дала другой то чего сама не получила.

Счастливая чета вышла изъ церкви рука объ руку, соединенная на всю жизнь Въ ризницѣ Жакъ первый подошелъ къ Мари. Она потянулась къ нему милымъ движеніемъ благодарной близости.

— Спасибо, Жакъ! я обязана тебѣ большою долей моего счастія.

И она подставила свой лобъ для поцѣлуя. Жакъ сдѣлалъ видъ что не замѣтилъ этого движенія и крѣпко пожалъ ея обѣ протянутыя ручки.

— Подождемъ лѣтъ десять, сестренка, и посмотримъ будетъ ли за что меня благодарить, сказалъ онъ. — Пока благодари только собственную храбрость!

Говоря эти слова, онъ поглядѣлъ молодой женщинѣ въ глаза грустнымъ и кроткимъ взглядомъ, полнымъ любви, самоотреченія и прощальнаго привѣта. Поняла ли она все что было въ этомъ взглядѣ? Она даже и не замѣтила ничего. Счастіе слѣпо.

Въ то время какъ Мари принимала поздравленія офицеровъ, Пьеръ съ жаромъ обнялъ брата.

— Я вѣнчался не безъ отца, потому что ты былъ здѣсь. Ты былъ отцомъ. Спасибо, Жакъ!

Въ почтительномъ и благодарномъ звукѣ этого «спасибо» слышался цѣлый міръ взволнованныхъ намековъ. Жакъ почувствовалъ себя вознагражденнымъ. Желая прервать воспоминанія прошлаго, онъ заговорилъ о менѣе волнующихъ предметахъ и, посмотрѣвъ на часы, сталъ торопить брата:

— Ты опоздаешь на Шербургскій поѣздъ! вамъ остался всего часъ! прощайся съ товарищами.

— Сейчасъ, сейчасъ, я ихъ отправлю, и мы заѣдемъ домой только для того чтобы дать Мари переодѣться. Ты поѣдешь на вокзалъ съ тетей Софи?

— Нѣтъ, я пріѣду немного позже: мнѣ надо на десять минутъ заѣхать въ Бурбонскій дворецъ. До свиданія!

Феро въ церкви просилъ его заѣхать вмѣстѣ съ нимъ въ бюро одной комисіи и помочь ему навести тамъ одну необходимую справку.

Жакъ засталъ ученаго въ бюро и разыскалъ требуемые документы, послѣ чего оба депутата направились къ выходу по опустѣлымъ заламъ дворца. До слуха ихъ долетѣли глухіе звуки похороннаго марша.

— Ахъ, сказалъ Жакъ, — да вѣдь это должно-быть нашъ президентъ въ послѣдній разъ проѣзжаетъ мимо своего дома. Пойдемъ, поклонимся ему еще разъ!

Они вышли на терасу сада съ той стороны гдѣ Бургонская улица выходитъ на Сенъ Жерменскій бульваръ и облокотились на желѣзные артишоки которыми Мадье де-Монжо вооружилъ низкую стѣну чтобы защитить ее отъ гнѣва толпы.

Въ этотъ день толпа не гнѣвалась, а напротивъ, веселилась: всѣ лица горѣли живымъ любопытствомъ и сердечною общительностію удивительной парижской толпы, всегда умѣющей приноравливаться къ камертону самыхъ различныхъ церемоній. Всѣ они съ покорностію принимали послѣднія капли только-что пронесшейся дождевой тучи. На мосту показалось шествіе впереди котораго бѣжалъ рой мальчишекъ.

— Скорѣе! понукали они другъ друга, — на улицу Бака! Тамъ мы влѣземъ на телеграфные столбы!

— Нѣтъ, возражали другіе, — тамъ мѣста уже навѣрно заняты. Надо бѣжать дальше, къ Огюсту: онъ сказалъ что прибережетъ намъ мѣстечко на Дантонѣ.

Проѣхала погребальная колесница подгибавшаяся подъ тяжестію вѣнковъ, но она казалась только побочною принадлежностію всего этого парада гдѣ весь интересъ сосредоточивался на живыхъ. Постороннею принадлежностію казалась также и коляска со священниками.

— Священники! стало-быть онъ былъ не настоящій! сказалъ своему товарищу одинъ рабочій.

— Настоящихъ не бываетъ! поучительно отвѣчалъ товарищъ

За колесницей шла обширная семья Дюпютеля — парламентъ. Съ мокрыми зонтиками, съ подвернутыми панталонами, а нѣкоторые съ портфелями подъ мышкой, шли они длинною болтающею вереницей, продолжая разговоры начатые въ церкви. Какъ стадо безъ пастыря двигались они въ безпорядкѣ, спотыкаясь и шлепая по лужамъ, всюду внося съ собою суету, перекрикиваясь изъ конца въ конецъ, и казалось что умершій президентъ сейчасъ поднимется со своей колесницы и въ послѣдній разъ призоветъ ихъ къ порядку машинальнымъ звономъ своего колокольчика. За парламентомъ шелъ пестрый и блестящій дипломатическій корпусъ, среди котораго виднѣлись физіономіи Китайцевъ, Абисинцевъ и др. За ними слѣдовали шляпы съ бѣлыми перьями, воинственныя фигуры и усталыя лица генераловъ. Потомъ слѣдовали вѣнки, безчисленныя делегаціи отъ обществъ и кружковъ, снова вѣнки… Тѣло Дюпютеля было уже далеко, а конца процесіи все еще не было видно.

Вдругъ раздалась громкая военная музыка: вдоль Тюльерійскаго дворца проходилъ возвращавшійся въ казармы полкъ. Всѣ головы обернулись, выраженіе всѣхъ лицъ измѣнилось: вмѣсто любопытства въ глазахъ читалось одушевленіе, волненіе. Сердце толпы перешло на ту сторону рѣки на встрѣчу этимъ мѣднымъ звукамъ.

— Вотъ пѣснь нашихъ самыхъ древнихъ, самыхъ настоящихъ, вѣчно живыхъ мертвецовъ! вскричалъ Жакъ. — Они и будутъ продолжать жить. Ахъ, дорогой професоръ, если я въ нѣсколько дней увижу смерть двухъ міровъ, то навѣрно увижу и рожденіе третьяго! Недавно вмѣстѣ со смиреннымъ гробомъ моего стараго друга Кермагека исчезъ міръ такой отдаленный что все въ немъ кажется прекраснымъ и благороднымъ. Сегодня вмѣстѣ съ этимъ мертвецомъ не рушится ли міръ настоящаго которое уже переходитъ въ область прошлаго, но еще слишкомъ близкаго, шумнаго, смутнаго, труднаго прошлаго, скрытыя красоты котораго проявятся только позднѣе, въ глубокомъ молчаніи, на его развалинахъ? И наконецъ, сейчасъ, недалеко отсюда, я видѣлъ уголокъ міра который создастъ намъ новое величіе, новую будущность, міра молодаго и гордаго, богатаго энергіей и любовію. О, этотъ міръ будетъ прекрасенъ!

— Да, пока не отживетъ, отвѣчалъ ученый.

Андаранъ почти съ ужасомъ посмотрѣлъ на старика: ему казалось что въ этомъ высокомъ человѣкѣ онъ видитъ воплощеніе вѣка, всего своего вѣка, страшнаго своимъ умомъ, все понявшаго, все смѣрившаго, все осудившаго, неспособнаго болѣе ни на какое творчество и покоряющагося своему безсилію.

Въ эту минуту вниманіе его было привлечено проѣзжавшею каретой. Онъ узналъ украшенное бѣлыми розами купэ увозившее на вокзалъ Пьера и Мари. Задержанная на перекресткѣ процесіей карета на минуту остановилась. Сердясь на задержку и желая узнать ея причину офицеръ высунулся въ окно. Онъ былъ еще въ мундирѣ, уступка которую онъ сдѣлалъ ребяческому желанію своей молодой жены хотѣвшей войти въ поѣздъ и въѣхать въ Шербургъ подъ руку съ подлиннымъ капитаномъ. Жакъ еще разъ полюбовался на сильную и стройную фигуру брата, на его цвѣтущій видъ, и еще разъ впечатлѣнія минувшаго часа, церкви св. Ѳомы, Сенегала, заговорили съ прежнею силой въ его взволнованной душѣ. Повинуясь безотчетному влеченію минуты, онъ протянулъ руку къ чернѣвшемуся, концу толпы и закричалъ:

— Гони, Пьеръ!

Офицеръ поднялъ голову, увидалъ брата и улыбнулся своею серіозною улыбкой.

— Гони ихъ, Пьеръ! еще громче прокричалъ возбужденный голосъ.

Съ тою же тихою улыбкой, тономъ которымъ успокаиваютъ нетерпѣливаго ребенка, капитанъ отвѣчалъ:

— Ты видишь что они сами уходятъ!

И онъ снова сѣлъ рядомъ съ нѣжно прижимавшеюся къ нему Мари.

Остатки процесіи прошли. Лошади дернули и помчали карету по мосту подъ лучами проглянувшаго солнца.

Жакъ бросился туда же. Феро положилъ ему руку на плечо и показалъ пальцемъ на бульваръ, откуда доносился неясный, слабѣющій гулъ.

— Слушайте! сказалъ онъ, — а мертвые которыхъ вы хоронили все еще говорятъ…

— Нѣтъ, сказалъ Жакъ освобождаясь отъ его руки, — я больше не хочу ихъ слушать; я пойду къ живымъ которые дѣйствуютъ… которые будутъ дѣйствовать!

Правду, ли сказалъ Жакъ Андаранъ, читатель увидитъ изъ продолженія этого разказа по мѣрѣ того какъ будетъ развертываться нить событій, изложеніе которыхъ мы предприняли.

Конецъ.

"Русскій Вѣстникъ", №№ 7—11, 1899