Голландский воздухоплаватель (По; Отечественные записки)/ДО
| Голландскій воздухоплаватель. : Разсказъ американскаго писателя Эдуарда Поэ |
| Оригинал: англ. The Unparalleled Adventure of One Hans Pfaall, 1835. — Перевод опубл.: 1853. Источникъ: Отечественныя записки. 1853. т.91, № 11, отд. VII, С.1-16. |
- Википроекты
ГОЛЛАНДСКІЙ ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬ.
править
Въ маѣ 18** (не припомню въ-точности ни года, ни числа) собралась на Роттердамской Площади многочисленная толпа народа, и съ необыкновеннымъ для флегматическихъ Голландцевъ волненіемъ смотрѣла вверхъ. Изъ-за бѣлыхъ облаковъ тихо спускалось на землю что-то странное и даже забавное. Это былъ родъ воздушнаго шара, но самаго необыкновеннаго устройства. Лодочку подъ шаромъ составляла большая, широкая шляпа, и одна изъ зрительницъ, у которой были очень-зоркіе глаза, вскричала, что это шляпа ея мужа, Ганса Пфаля.
Тутъ только вспомнили, что одинъ изъ роттердамскихъ жителей, Гансъ Пфаль, исчезъ, лѣтъ пять тому назадъ, неизвѣстно куда, и всѣ полагали, что онъ убитъ въ ближайшемъ лѣсу, гдѣ найдены были тогда какія-то кости, похожія на человѣческія.
Чѣмъ ниже спускался шаръ, тѣмъ явственнѣе видно было существо, сидѣвшее въ шляпѣ. Оно было небольше двухъ футовъ роста, но толщина его едва-ли не равна была вышинѣ. Ногъ не было видно, но руки у этого страннаго созданія были огромныя, волосы сѣдые, носъ длинный и крючковатый, глаза большіе и выразительные; щеки и подбородокъ отвислые; замѣчательнѣе всего было то, что у этого существа совсѣмъ не было ушей.
Опустясь къ землѣ футовъ на сто, существо это видимо испугалось чего-то и не хотѣло спускаться ниже, но вынуло огромный пакетъ, съ красною печатью и бросило въ небольшую группу зрителей, между которыми былъ и роттердамскій бургомистръ, Ундердукъ. Тотъ почти на-лету подхватилъ пакетъ и съ изумленіемъ увидѣлъ, что пакетъ былъ надписанъ на его имя.
Въ то же самое время уродливое существо, бывшее въ воздушномъ шарѣ, выбросило нѣсколько мѣшковъ балласта, быстро опять поднялось кверху и черезъ нѣсколько минутъ совершенно-исчезло изъ виду.
Тогда бургомистръ отправился домой, пригласивъ съ собою нѣсколько знакомыхъ, для чтенія письма, полученнаго такимъ чудеснымъ образомъ.
Вотъ въ чемъ состояло это письмо:
«Вы, можетъ-быть, помните, г. бургомистръ, что, пять лѣтъ тому назадъ, жилъ въ Роттердамѣ бѣдный художникъ Гансъ Пфаль. При всей недостаточности средствъ моихъ, я питалъ непреодолимую страсть къ естественнымъ наукамъ. Все, что́ могъ добывать своимъ ремесломъ, я употреблялъ на покупку книгъ, инструментовъ и на произведеніе опытовъ. Болѣе всего приводили меня въ восторгъ воздушныя путешествія. Воображеніе мое представляло мнѣ, что по этой части можно достигнуть до величайшихъ открытій, если только рѣшиться на это съ самоотверженіемъ и истинною любовью къ наукѣ.
Я чувствовалъ въ себѣ довольно силы, твердой воли и рѣшимости, чтобъ предпринять какіе-нибудь небывалые опыты. Каждый часъ свободнаго времени проводилъ я въ томъ, что придумывалъ всѣ препятствія и опасности, могущія мнѣ встрѣтиться, и до-тѣхъ-поръ производилъ опыты надъ устраненіемъ каждаго неудобства, пока мнѣ не удавалось рѣшить удовлетворительно всѣ вопросы аэронавтики.
Такимъ-образомъ свыкся я съ ежедневною мыслью, что жители земли только изъ боязни и отъ непривычки никогда не рѣшались пускаться дальше извѣстной высоты, и что, однажды рѣшась на этотъ подвигъ и предусмотрѣвъ всѣ случаи, можно съ самоувѣренностью пуститься въ безъизвѣстные предѣлы далеко отъ земли.
Много я употребилъ времени и трудовъ для приведенія въ исполненіе этого предпріятія. Изучивъ все, что было писано по этому предмету, я нашелъ, что многое надобно усовершенствовать и измѣнить. Вопервыхъ, употребленіе водороднаго газа для наполненія шара мнѣ не нравилось: онъ слишкомъ-опасенъ своею воспламенимостью и расширительною силою; да и достигнувъ извѣстныхъ предѣловъ атмосферы, по своему удѣльному вѣсу, соединенному съ тяжестью шара, лодочки и аэронавта, онъ ужь равняется по вѣсу съ окружающимъ его воздухомъ и не можетъ подниматься выше. Надобно было придумать употребить въ дѣло легчайшій газъ. Я открылъ вещество полуметаллическое, изъ котораго, посредствомъ обыкновенной сѣрной кислоты, получается газъ, превышающій легкостью водородный въ 37 ½ разъ. Не хочу пока называть этого вещества, но могу сказать, что это одинъ изъ элементовъ азота, который до-сихъ-поръ почитался неразлагаемымъ. Онъ не имѣетъ никакого вкуса и цвѣта, но имѣетъ особенный, ему только одному свойственный запахъ, горитъ зеленоватымъ огнемъ и мгновенно прекращаетъ жизнь всего живущаго.
Второе главное затрудненіе, на которое ссылаются всѣ воздухоплаватели, говоря о невозможности отдаленнѣйшихъ путешествій, состоитъ въ томъ, что въ высшихъ слояхъ атмосферы воздухъ неспособенъ ужь для дыханія и всякая попытка подняться выше, неминуемо влекла бы за собою смерть. Я и противъ этого придумалъ средство. Гриммъ ужь до меня составилъ аппаратъ для сгущенія атмосфернаго воздуха: я усовершенствовалъ этотъ аппаратъ и приспособилъ его къ предполагаемой мною цѣли.
Наконецъ продолжительные труды мои и приготовления увѣнчались полнымъ успѣхомъ. Я все устроилъ, все составилъ, все придумалъ. Личная участь моя нисколько меня не безпокоила; я думалъ только о славѣ, о пользѣ науки.
Воздушный шаръ мой былъ готовъ. Я сдѣлалъ его изъ батиста и три раза покрылъ каучуковымъ лакомъ. Онъ могъ вмѣщать до 40,000 кубическихъ футовъ газа, а этого было слишкомъ-достаточно, чтобъ поднять меня со 175-ю фунтами балласта.
Это было 1-го апрѣля. Я употребил, четыре часа съ половиною, чтобъ наполнить шаръ газомъ, привязалъ къ нему лодочку съ сѣткою; положилъ туда весь свой багажъ, телескопъ, барометръ новаго устройства, термометръ, электрометръ, компасъ, секундные часы, колокольчикъ, рупоръ, стеклянный шаръ, изъ котораго вытянутъ былъ воздухъ, и прочее; сверхъ-того, усовершенствованный конденсаторъ, запасъ негашеной извести, сургуча, и нѣсколько боченковъ воды и съѣстныхъ припасовъ, наиболѣе изъ пемикано, занимающаго такъ мало мѣста при удивительной питательности.
На самомъ разсвѣтѣ сѣлъ я въ лодочку, подрѣзалъ послѣднія веревки и быстро поднялся на воздухъ. Барометръ показывалъ тогда 28 дюймовъ, а стоградусный термометръ 10°.
Первыя минуты быстраго полета были для меня восхитительны. Невѣдомое чувство гордости, восторга и нѣкоторой боязни наполняли грудь мою. Я не могъ приняться ни за какіе инструменты, ни за какія наблюденія. Наконецъ я опомнился и прежде всего взглянулъ на часы. Было шесть часовъ утра. Я быстро поднимался, и высота барометра показывала, что я ужь на высотѣ трехъ миль и трехъ четвертей (англійскихъ). Я летѣлъ надъ моремъ.
Внимательно сталъ я разсматривать поверхность водъ и, благодаря хорошему зрѣнію, увидѣлъ съ высоты черную точку, медленно-подвигавшуюся по волнамъ. Въ телескопъ же разсмотрѣлъ я, что это былъ англійскій линейный корабль, идущій къ юговостоку. Зрѣлище было великолѣпное. Мой аэростатъ летѣлъ надъ Атлантическимъ Океаномъ. Солнце ужь встало, и кромѣ его, воды и неба, ничего не было видно.
И, однакожь, я не ощутилъ въ себѣ никакого страха. Я нисколько не думалъ, что малѣйшій толчокъ броситъ меня, какъ пылинку, въ это неизмѣримое пространство океана, но, напротивъ того, мечталъ только о томъ, чтобъ подняться выше и выше. Мысль о собственной моей незначительности въ воздушномъ океанѣ, который гораздо-огромнѣе всѣхъ земныхъ, нисколько не пугала меня. Рѣшимость моя была тверда, непреклонна.
Я предположилъ себѣ достигнуть до луны!
Я понималъ всю трудность своего исполинскаго предпріятія, но всѣ мои доводы не выходили изъ предѣловъ возможности.
Вопервыхъ, мысль о разстояніи главной планеты отъ спутника, могла казаться чрезвычайною; но разстояніе это давно ужь исчислено, и отъ центра одного небеснаго тѣла до другаго разстояніе только шестьдесятъ земныхъ радіусовъ, то-есть 327,000 англійскихъ миль. Это еще среднее разстояніе, потому-что эллипсисъ лунной орбиты имѣетъ 0,054,84 эксцентрицитета въ своей большой полуоси; а какъ центръ земли занимаетъ одинъ изъ фокусовъ этого эллипсиса, то я и разсчитывалъ, что, встрѣтя луну, когда она находится въ перигеліи, я много выгодаю; да и кромѣ того, разсчетъ разстояній сдѣланъ отъ центровъ земли и луны, слѣдственно, находясь на поверхности ихъ, можно убавить величину земнаго и луннаго радіусовъ, то-есть 4,000 и 1080 миль, всего 5,080, слѣдственно останется только 231,200 миль.
Что́ жь чрезвычайнаго въ этомъ разстояніи? На землѣ путешествуемъ мы теперь по 60-ти миль въ часъ, а современемъ, можетъ-быть, достигнутъ и бо́льшей скорости. Но и съ 60-ю милями въ часъ, нуженъ только 161 день, чтобъ достигнуть до луны. А я имѣлъ причины думать, что мой полетъ будетъ гораздо-быстрѣе 60-ти миль въ часъ.
Второй пунктъ затрудненій гораздо-важнѣе. Мы знаемъ по барометру, что, возвышаясь отъ земли, мы въ 1000 футахъ находимся только на высотѣ 1/30 части нашей атмосферы, окружающей земной шаръ. Въ 10,600 Футовъ мы ужь на высотѣ 1/3 атмосферы, а въ 18,000, то-есть на высотѣ равной горѣ Котопакси, достигаемъ ужь до половины ея.
Исчислено также, что на высотѣ 1/100 земнаго діаметра, то-есть около 80 миль, воздухъ такъ рѣдокъ, что животная жизнь не можетъ тамъ существовать, и что тамъ никакіе аппараты не могутъ ужь открыть существованія воздуха. Но всѣ эти исчисленія сдѣланы на землѣ и по механическимъ законамъ, царствующимъ на поверхности ея. Если говорятъ, что на нѣкоторомъ разстояніи отъ земли животная жизнь невозможна, то судятъ по аналогіи законовъ, видимыхъ на самой поверхности планеты. Но вѣрны ли эти исчисленія тамъ, гдѣ законы давленія и условія жизни вовсе другіе? Гг. Ге-Люссакъ и Біо поднимались на высоту 25,000 футовъ. Это еще очень-мало въ сравненіи съ 80-ю милями нашей атмосферы. Мои сужденія и предположенія совершенно были несогласны съ общепринятыми.
Если аэростатъ достигнетъ какой-нибудь данной высоты, то количество воздуха, пройденнаго имъ во весь періодъ восхожденія, безпрестанно уменьшается. Ясно, слѣдственно, что, продолжая подниматься на какую угодно высоту, никогда нельзя достигнуть до такихъ предѣловъ, гдѣ бы не было атмосферическаго воздуха. Онъ долженъ существовать, хотя и въ весьма-разрѣженномъ видѣ.
Есть и другія доказательства существованія этого воздуха въ высшихъ небесныхъ пространствахъ. Если сравнить періоды возвращенія кометы Энке съ ея перигеліемъ, оказывается, что орбита ея всякій разъ уменьшается, то есть большая ось эллипсиса ея дѣлается короче. Это сокращеніе медленно, но правильно; оно происходитъ оттого, что комета встрѣчаетъ въ поступательномъ движеніи сопротивленія отъ окружающаго ее повсюду эѳира. Этотъ эѳиръ, замедляя движеніе кометы, ослабляетъ ея центробѣжную силу и увеличиваетъ центростремительную, то-есть сила притяженія солнца болѣе и болѣе дѣйствуетъ на комету, которая, при всякомъ обращеніи, сближается съ солнцемъ.
Явленіе, извѣстное подъ именемъ зодіакальнаго свѣта, тоже заслуживаетъ особеннаго внимания въ этомъ отношеніи. Между тропиками свѣтъ этотъ такъ ясно замѣтенъ, что его нельзя смѣшать ни съ какимъ другимъ. Онъ косвенно поднимается надъ горизонтомъ по направленію солнечнаго экватора. Этотъ свѣтъ долженъ, по мнѣнію моему, происходить отъ разрѣженной атмосферы, простирающейся отъ солнца за орбиту Венеры, и вѣроятно гораздо-дальше. Нѣтъ никакой причины думать, чтобъ упругій воздухъ существовалъ только по пути кометы Энке, или поблизости солнца; напротивъ, онъ долженъ быть разлитъ по всему пространству нашей солнечной системы, а въ сгущенномъ видѣ окружать планеты съ ихъ спутниками, сообразно съ свойствомъ каждаго небеснаго тѣла.
Я разсудилъ поэтому, что если во время своего путешествія найду вездѣ воздухъ, хотя и рѣдкій, но все того же самаго свойства, какъ на землѣ, то легко могу, посредствомъ остроумнаго аппарата Гримма, сгущать этотъ воздухъ въ количествѣ достаточномъ для дыханія. Этимъ отвращалъ я главное затрудненіе путешествія на луну. Оставался вопросъ о скорости полета и, слѣдственно, о продолжительности путешествія.
Извѣстно, что аэростаты поднимаются отъ земли сперва довольно-медленно. А какъ сила, поднимающая ихъ, состоитъ единственно въ относительной легкости газа, наполняющаго шаръ, сравнительно съ окружающею его атмосферою, то съ перваго взгляда и непонятно: почему аэростаты, достигая слоя рѣдкаго воздуха, начинаютъ подниматься скорѣе. По всѣмъ законамъ физики, должны были происходить совершенно противоположныя явленія, даже по причинѣ потери газа, улетающаго сквозь худо-лакированную ткань. Но дѣло въ томъ, что, по-мѣрѣ-того, какъ расширяется и разрѣжается атмосферическій воздухъ, то же самое дѣлается и съ газомъ въ шарѣ, увеличивающимся въ своемъ объемѣ и силѣ. А какъ газъ, мною приготовленный всегда долженъ быть легче, нежели всякій воздухъ изъ кислорода и азота, то я и былъ увѣренъ, что «ни въ какомъ мѣстѣ моего восхожденія я не достигну такой точки, чтобъ вѣсъ моего шара и содержащагося въ немъ газа равнялся вѣсу вытѣсненнаго имъ воздуха». Только это одно и могло бы остановить мое путешествіе. Но предположивъ даже, что я достигну до такой точки, у меня было на 300 фунтовъ балласта, который я могъ выбросить. А какъ сила притяженія земли должна безпрестанно уменьшаться пропорціонально квадратамъ разстояній, то я и долженъ былъ наконецъ достигнуть до точки, гдѣ притяженіе земли замѣнится ужь притяженіемъ луны.
Еще одно затрудненіе останавливало меня. Замѣчено было при всѣхъ воздушныхъ путешествіяхъ, что, по мѣрѣ возвышенія шара, человѣкъ чувствуетъ, кромѣ затрудненія въ процесѣ дыханія, всеобщій упадокъ силъ, ежеминутно-усиливающійся. Можно было опасаться, что, упорствуя переносить это ослабленіе, я могъ умереть, не принеся никакой пользы наукѣ. Но, послѣ долговременнаго размышленія, я убѣдился, что опасенія мои неосновательны. Разстройство организма происходитъ отъ прогрессивнаго уменьшенія давленія на наше тѣло воздушнаго столба, къ которому мы привыкли на землѣ. Это уменьшеніе давленія расширяетъ наши верхніе кровяные сосуды, но въ самомъ организмѣ незамѣтно никакихъ измѣненій, какъ при затрудненіи въ дыхательномъ процесѣ, которое происходитъ оттого, что составъ воздуха химически недостаточенъ для нормальнаго возобновленія крови на поверхности лёгкихъ. А какъ посредствомъ аппарата Гримма могъ я составлять себѣ воздухъ для дыханія, то и увѣренъ былъ, что разстройство, происходящее отъ уменьшенія давленія воздушнаго столба, совершенно-временное и само-собою прекратится. Притомъ же я надѣялся на силы молодости и крѣпкой организаціи.
Изложивъ всѣ эти сужденія, буду теперь продолжать описывать свое путешествіе.
Я сказалъ ужь, что достигъ до высоты трехъ миль и трехъ четвертей. Бросивъ изъ лодочки горсть пуха, я увидѣлъ, что поднимаюсь вверхъ довольно-быстро и что, слѣдственно, ненужно выбрасывать балласта. Я еще не чувствовалъ никакого болѣзненнаго припадка и дышалъ совершенно-свободно.
Я взялъ съ собою кошку и двухъ голубей. И тѣ были очень-спокойны. Седьмаго двадцать минутъ барометръ показывалъ высоту въ 26,400 футовъ, или около пяти миль. Горизонтъ казался необозримымъ. Впрочемъ, математическое исчисленіе могло показать пространство земли, которую я могъ видѣть. Выпуклая поверхность сферическаго сегмента содержится къ поверхности всей сферы, какъ синусъ-версусъ сегмента къ діаметру шара. А какъ теперь синусъ-версусъ, то-есть толстота сегмента подо мною равнялась почти высотѣ, то и видимое мною пространство представляло пропорцію пяти миль къ 8000, то есть это была 1/1000 часть земнаго шара.
Море казалось сверху гладко, какъ стекло, хотя въ телескопъ я и видѣлъ, что оно сильно волновалось. Я начиналъ чувствовать головную боль и въ-особенности около ушей; но дышалъ все-еще свободно. Кошка и голуби были тоже совершенно-здоровы.
Три четверти седьмаго шаръ вошелъ въ большое и густое облако, котораго туманъ совершенно промочилъ меня. Эта встрѣча была совершенно-неожиданна: я никакъ не полагалъ, чтобъ облака могли держаться на такой высотѣ. Я выбросилъ десять фунтовъ балласта, чтобъ поскорѣе выбраться изъ этой сырости; и дѣйствительно замѣтилъ, что гораздо-скорѣе началъ подниматься.
Не прошло и нѣсколькихъ секундъ, какъ я вышелъ изъ облака, вдругъ сильная молнія освѣтила его съ одного края до другаго. Волосы стали у меня дыбомъ отъ страха. Еслибъ я пробылъ еще одно мгновеніе въ облакѣ, и шаръ мой и я были бы истреблены. Вотъ случаи, которыхъ аэронавты должны болѣе всего остерегаться и которыхъ нельзя предупредить. Впрочемъ, съ этой минуты мнѣ ужь нечего было бояться молній: я былъ выше всѣхъ облаковъ.
Въ семь часовъ барометръ показывалъ девять съ половиною миль высоты. Дыханіе мое становилось ежеминутно труднѣе. Въ головѣ чувствовалъ я сильную боль, изъ ушей потекла кровь. Коснувшись рукою до глазъ, я почувствовалъ, что они сильно выдались впередъ: я обратилъ взгляды на окружающіе меня предметы въ лодочкѣ и замѣтилъ, что зрѣніе мое представляетъ ихъ въ совершенно-другихъ формахъ. Растерявшись отъ страха, выбросилъ я изъ лодки еще пятнадцать фунтовъ балласта и еще быстрѣе полетѣлъ вверхъ.
Эта необдуманность дорого мнѣ стоила. Меня схватили сильные спазмы; я едва могъ переводить дыханіе, и кровь потекла у меня изъ носа, изъ ушей и даже изъ глазъ. Голуби стали биться (они были привязаны), а кошка подняла ужасное мяуканье. Силы мои вдругъ до-того ослабѣли, что я ожидалъ близкой смерти и не предпринималъ ничего для своего спасенія. Я легъ навзничь въ лодкѣ и старался собраться съ мыслями.
Мнѣ пришло въ голову облегчить себя кровопусканіемъ. Перочиннымъ ножемъ прорѣзалъ я себѣ жилу на лѣвой рукѣ, и едва кровь потекла, какъ я почувствовалъ облегченіе. Выпустивъ ее съ полчашки, я ужь совсѣмъ поправился и, перевязавъ руку, остался однакожь въ лежачемъ положеніи. Черезъ четверть часа я всталъ и былъ по-прежнему здоровъ; но трудность дыханія все еще продолжалась; пора была приступить къ конденсатору.
Взглянувъ въ это время на кошку, я съ удивленіемъ увидѣлъ, что она окотилась тремя котятами. Я никакъ не ожидалъ прибавки экипажа, но этотъ случай былъ для меня очень-важенъ, чтобъ удостовѣриться въ своихъ ипотезахъ, а именно, что только привычка, наша отъ давленія воздушнаго столба на поверхности земли, заставляетъ насъ чувствовать разстройство при возвышеніи. Я сталъ замѣчать: будутъ ли котята ощущать подобные же признаки болѣзни, какъ ихъ мать.
Въ восемь часовъ былъ я ужь на высотѣ семнадцати миль. Я заключилъ изъ этого, что восхожденіе мое усиливается. Боль въ головѣ и въ ушахъ возобновилась; кровь пошла опять изъ носа, но страданія были сносны. Дыханіе было чрезвычайно-стѣснено. Надобно было приступить къ конденсатору.
Зрѣлище, представлявшееся мнѣ тогда, было великолѣпно; подо мною все еще былъ океанъ, но зеленоватый цвѣтъ его болѣе и болѣе темнѣлъ. Къ востоку видѣлъ я Британскіе Острова, западные берега Франціи, Испаніи и часть Африки. Впрочемъ, подробностей и примѣтъ населенія земли ужь не было видно. Всѣ города сгладились и исчезли; о людяхъ не было и помину.
Болѣе всего поразила меня видимая вогнутость земнаго шара, тогда-какъ я полагалъ, по мѣрѣ возвышенія, видѣть его выпуклость. Впрочемъ, хорошенько раздумавъ, я нашелъ причину этого оптическаго обмана. Линія, перпендикулярно-опущенная съ моего шара на землю, составила бы сторону прямаго угла прямоугольнаго треугольника, котораго основаніе отъ прямаго угла шло бы до горизонта, а ипотенуза отъ горизонта до моего шара. Но возвышеніе мое было очень незначительно въ-сравненіи съ видимымъ пространствомъ, такъ-что основаніе и ипотенуза въ-сравненіи съ перпендикуляромъ, были почти параллельны между собою. Поэтому-то всякій воздухоплаватель воображаетъ, что горизонтъ находится на прямой линіи съ его аэростатомъ. Но какъ поверхность земли подъ нимъ находится въ-самомъ-дѣлѣ въ нѣкоторомъ разстояніи, то эта точка и кажется опускающеюся ниже линіи горизонта. Отъ этого и представляется вогнутость земли до-тѣхъ-поръ, пока перспектива параллельности между основаніемъ и ипотенузою не исчезнетъ.
Въ эту минуту замѣтилъ я, что голуби сильно страдаютъ и рѣшился выпустить ихъ на волю. Я поставилъ одного на край лодочки, но онъ съ видимою боязнью осматривался, махалъ крыльями, ворковалъ, но не трогался съ мѣста. Я принужденъ былъ бросить его изъ лодки, но, испуская рѣзкій крикъ, онъ съ усиліемъ возвратился на край лодочки, гдѣ покачался нѣсколько мгновеній, опустилъ голову и упалъ мертвымъ къ ногамъ моимъ.
Другой голубь былъ счастливѣе. Я бросилъ его внизъ изо всей силы и вскорѣ увидѣлъ, что онъ продолжаетъ спускаться махая крыльями. Я скоро потерялъ его изъ виду и увѣренъ, что онъ благополучно прилетѣлъ домой.
Кошка моя, оправясь отъ болѣзни, начала очень-спокойно кушать умершаго голубя, и потомъ улеглась спать. Котята были веселы и живы.
Четверть девятаго я не могъ ужь дышать безъ сильной боли, и потому принялся устроивать около лодочки придуманный мною аппаратъ, который считаю долгомъ объяснить.
Я прежде всего долженъ былъ изолироваться съ лодочкою отъ соприкосновенія внѣшняго чрезвычайно-разрѣженнаго воздуха, а потомъ, посредствомъ означеннаго аппарата, долженъ былъ сгущать этотъ воздухъ вокругъ себя, чтобъ дышать имъ. Для этого приготовилъ я большой каучуковый мѣшокъ, сквозь который воздухъ не могъ проникать. Помѣстивъ на дно этого мѣшка свою лодочку, я вздернулъ мѣшокъ кверху и продолжалъ тянуть его вверхъ по веревкамъ до обруча, которымъ лодочка прикрѣплена къ воздушному шару. Это прикрѣпленіе было заранѣе сдѣлано не наглухо, а посредствомъ петель застегнутыхъ на большія пуговицы. По мѣрѣ того, какъ я отстегивалъ каждую петлю обруча, я застегивалъ ее на пуговицы, пришитыя къ каучуковому мѣшку, и такимъ-образомъ лодочка держалась наконецъ не непосредственно за этотъ обручъ, а мѣшокъ, въ которомъ была лодочка, привѣшенъ былъ къ обручу. Оставалось потомъ стянуть верхнее отверстіе мѣшка, что́ я и сдѣлалъ.
Въ самомъ мѣшкѣ вставлены были три довольно-толстыя круглыя стекла, сквозь которыя я легко могъ видѣть все вокругъ себя. Въ глубинѣ мѣшка было четвертое подобное же стекло, приспособленное къ отверстію, сдѣланному на днѣ моей лодочки, такъ-что я могъ видѣть и все пространство подъ собою. Только къ зениту не могъ я ничего видѣть, потому-что мѣшокъ былъ завязанъ, да и аэростатъ мѣшалъ смотрѣть вверхъ.
У одного изъ боковыхъ оконъ было сдѣлано круглое отверстіе въ три дюйма діаметра съ мѣднымъ ободочкомъ, закрытымъ задвижкою. Къ этому ободочку прикрѣпленъ былъ конденсаторъ, самый аппаратъ котораго дѣйствовалъ внутри моей каучуковой комнаты. Производя сперва въ этомъ аппаратѣ безвоздушное пространство, я открывалъ его со стороны мѣднаго ободочка, и наружный воздухъ тотчасъ же наполнялъ аппаратъ и, послѣ сгущенія его тамъ посредствомъ механизма, аппаратъ входилъ въ мою комнату совершенно-годнымъ для дыханія. Но какъ въ небольшомъ пространствѣ моего помѣщенія воздухъ скоро портился отъ выдыхаемой мною угольной кислоты, то я его часто и выкачивалъ посредствомъ насоса, прилаженнаго ко дну лодочки. Это было очень-удобно, потому-что испорченный воздухъ, по собственной тяжести, тотчасъ же устремлялся въ разрѣженную внѣшнюю атмосферу.
Это возобновленіе воздуха производилось, разумѣется, не вдругъ, но мало-по-малу. Отверстіе, выгоняющее испорченный воздухъ, открывалось только на нѣсколько секундъ, потомъ закрывалось, а два или три движенія пистономъ конденсатора давали довольно воздуха, чтобъ замѣнить выпущенный изъ комнаты.
Покуда я прикрѣплялъ и устроивалъ свой мѣшокъ, онъ поддерживаемъ былъ двумя шестами; но какъ скоро я наполнилъ его сгущеннымъ воздухомъ, то расширеніе его держало ужь мѣшокъ въ надлежащемъ видѣ.
Для продолженія опытовъ съ кошками помѣстилъ я ихъ въ довольно-обширную корзину и вывѣсилъ за лодочку у одного изъ оконъ, прикрѣпя петлею къ большой пуговицѣ. Тутъ я во всякое время могъ имъ подавать пищу.
Было девять часовъ безъ четверти, когда я окончилъ всѣ эти распоряженія. Я чрезвычайно страдалъ во все это время отъ трудности въ дыханіи: но едва успѣлъ я закрыть мѣшокъ и наполнить сгущеннымъ воздухомъ, какъ вся моя болѣзнь миновалась. Оставалась легкая боль въ головѣ и какое-то новое, ощущеніе въ расширеніи горла, ручныхъ костей и ступней.
Я былъ ужь на высотѣ 132,000 футовъ, то-есть двадцати-пяти миль. Барометръ упалъ совершенно въ чашку, и какъ я закрылъ ужь тогда свой мѣшокъ, то барометрическія показанія не могли ничего означать. Поверхность земнаго шара, представлявшаяся моимъ взорамъ, составляла 1/320-ю часть всей окружности земли. Аэростатъ мой несся по направленію сѣверо-сѣверо-востока. Океанъ все еще сохранялъ свою вогнутую форму, хотя видъ на землю часто прегражденъ былъ массами облаковъ, далеко подо мною носившихся.
Въ половинѣ десятаго выбросилъ я въ окно горсть пуха; но вмѣсто того, чтобъ носиться по воздуху, онъ какъ свинецъ полетѣлъ внизъ съ такою быстротою, что въ одно мгновеніе исчезъ изъ глазъ. Это доказывало, что воздухъ былъ ужь такъ рѣдокъ, что не могъ поддерживать и пуха; а какъ паденіе его соотвѣтствовало моему восхожденію, то онъ и исчезъ такъ скоро.
Въ десять часовъ почувствовалъ я себя совершенно-здоровымъ и занимался то пересмотромъ своихъ аппаратовъ, то возобновленіемъ воздуха. Я рѣшился каждыя сорокъ минутъ производить эту операцію, хотя бы и можно было дѣлать это черезъ часъ.
Въ этихъ занятіяхъ и фантастическихъ мечтахъ о цѣли моего путешествія прошло время до трехъ часовъ пополудни. Наблюдая все это время за своими кошками, я видѣлъ, что старая едва дышетъ, но молодыя не обнаруживали ни малѣйшаго знака болѣзни. Это доказывало, что еслибъ человѣкъ родился въ разрѣженномъ воздухѣ, то безъ малѣйшаго неудобства переносилъ бы его всегда… Но нечаянный случай прекратилъ мои наблюденіи за кошками. Подавая имъ въ корзинку чашку воды, я зацѣпился обшлагомъ за пуговицу моего мѣшка, къ которой была пристегнута корзина съ кошками. Чтобъ не оставлять окна долго-отвореннымъ и не впустить внѣшняго воздуха, я слишкомъ поторопился отстегнуть свой рукавъ, и вмѣстѣ съ нимъ отстегнулъ и петлю, на которой висѣла корзина. Въ одно мгновеніе и она и кошки исчезли въ безднѣ. Я вздохнулъ о нихъ, но спѣшилъ затворить окно. Врядъ ли бѣдненькія долетѣли въ-цѣлости до земли.
Въ шесть часовъ замѣтилъ я, что большая часть видимой поверхности земли со стороны востока покрывалась темнотою, быстро подвигающеюся впередъ, а въ семь часовъ безъ пяти минутъ все это пространство было ужь во мракѣ ночи. Только я долго еще видѣлъ заходящее солнце.
Меня радовала мысль, что и поутру я увижу солнце прежде всѣхъ жителей земли подъ однимъ меридіаномъ со мною, и что чѣмъ выше я буду подниматься кверху, тѣмъ дни будутъ продолжительнѣе. Я рѣшился однакожь вести журналъ, считая по прежнему земному обычаю двадцать-четыре часа въ сутки.
Въ десять часовъ вечера меня стало клонить ко сну. Но тутъ мнѣ представилось сильное затрудненіе. Если я засну, кто будетъ возобновлять воздухъ? Больше часу нельзя было дышать въ моей комнатѣ. Потомъ я разсудилъ, что продолжительный и беспрерывный сонъ нашъ по нѣскольку часовъ на землѣ — тоже простая привычка. Сонъ конечно необходимъ; но если я найду средство пробуждаться каждый часъ для возобновленія воздуха, то могу потомъ опять спать цѣлый часъ и такимъ-образомъ сколько угодно часовъ, только всякій разъ съ интерваломъ пяти минутъ бодрствованія. Я вспомнилъ анекдотъ объ одномъ нѣмецкомъ студентѣ, который, чтобъ не заснуть надъ книгами, держалъ въ рукѣ мѣдный шаръ надъ мѣднымъ же тазомъ; и когда ему случалось задремать, то шаръ, вырываясь изъ рукъ производилъ такой ударъ, что студентъ невольно просыпался. Я не могъ употребить этого средства, но придумалъ другое.
У меня было нѣсколько боченковъ воды. Я взялъ глиняную кружку, приставилъ ее къ боченку, просверлилъ въ немъ небольшую скважину и закрылъ ее потомъ втулкою ноздреватаго дерева, сквозь которое медленно просачивалась вода въ кружку. По количеству этой просачивающейся воды могъ я разсчесть, во сколько времени кружка наполнится водою; оказалось, что почти въ часъ времени вода ужь выливалась черезъ края. Это-то мнѣ и было нужно. Я устроилъ приборъ такъ, что когда улегся спать, то кружка приходилась прямо надъ моимъ лицомъ. Едва успѣлъ я погрузиться въ глубокій сонъ, какъ лившаяся изъ кружки на лицо мнѣ вода разбудила меня. Я всталъ, возобновилъ воздухъ, вылилъ опять кружку въ боченокъ, поставилъ ее подъ отверстіе, и тотчасъ же опять улегся и заснулъ. Сперва думалъ я, что частое пробужденіе разстроитъ меня: оказалось, что опасенія мои были напрасны.
Въ семь часовъ утра всталъ я окончательно, солнце давно ужь свѣтило на горизонтѣ.
3-го апрѣля. — Шаръ мой достигъ наконецъ до такой огромной высоты, что выпуклость земли была ужь ясно видима для глазъ. На океанѣ видѣлъ я чернѣющіяся точки: это были острова; надо мною небо было совершенно-темнаго цвѣта и при солнечномъ сіяніи всѣ звѣзды ясно видимы. Далеко къ сѣверу видѣлъ я на горизонтѣ, какую-то полосу ослѣпительной бѣлизны: это была южная оконечность предѣла вѣчныхъ льдовъ; а какъ аэростатъ мой несся вверхъ по этому направленію, то я и надѣялся ближе разсмотрѣть эти страны.
День этотъ не обозначенъ ничѣмъ особеннымъ. Всѣ мои аппараты дѣйствовали хорошо; шаръ поднимался правильно и постоянно. Въ комнатѣ моей было очень-холодно и я долженъ былъ надѣть шубу.
Когда ночь покрыла землю, я улегся опять спать, и гидравлическіе часы мои опять постоянно будили меня каждый часъ. Я такъ хорошо къ этому привыкъ, что нисколько не утомлялся этимъ.
4-го апрѣля. — Когда я всталъ и взглянулъ на море, то удивился измѣненію цвѣта его: темно-синій цвѣтъ превратился теперь въ сѣрый, ослѣпительнаго блеска. Выпуклость океана сдѣлалась такъ ясна, что на горизонтѣ вода, казалось, падала въ огромную бездну, такъ-что я невольно прислушивался: не слышно ли паденія этого водопада. Острова ужь не были видны. Полоса льдовъ на сѣверѣ дѣлалась ежеминутно болѣе и болѣе видимою. Холодъ, который я вчера ощущалъ, сдѣлался гораздо-слабѣе. Впрочемъ, не произошло ничего особенно-замѣчательнаго. Я читалъ и писалъ весь день.
5-го апрѣля. — Съ величайшимъ удовольствіемъ смотрѣлъ я на восходъ солнца на моемъ горизонтѣ, тогда-какъ вся земля была еще во мракѣ. Постепенно освѣтилась и земля подо мною, и я увидѣлъ явственно полосу полярныхъ льдовъ. Странно, что она казалась темнѣе, нежели отблески остальнаго океана. Я видимо приближался къ этой полосѣ. Сверхъ-того, на востокѣ и на западѣ видна была мнѣ какая-то земля; но этотъ видъ былъ довольно-неопредѣленъ. Впрочемъ, температура была довольно-тепла. Особеннаго ничего не случилось. Я рано улегся спать.
6-го апрѣля. — Съ изумленіемъ разсматривалъ я полосу вѣчныхъ льдовъ, далеко-простирающуюся къ сѣверу. Я очевидно приближался къ сѣверному полюсу. Къ-вечеру горизонтъ моего зрѣнія вдругъ удивительно расширился, вѣроятно, по причинѣ формы земнаго шара, составляющаго сжатый сфероидъ, и потому, что я находился надъ этою сжатостью у сѣвернаго полюса. Къ-вечеру легъ я спать, но, признаюсь, боялся пролетѣть черезъ полюсь, не разсмотрѣвъ этой любопытной страны.
7-го апрѣля. — Рано всталъ я и съ восторгомъ, при первомъ взглядѣ, увидѣлъ себя надъ сѣвернымъ полюсомъ. Къ-сожалѣнію, я былъ на такой высотѣ, что трудно было разсмотрѣть подробности. Разсчитывая съ той минуты, какъ ртуть барометра упала въ чашку и до четырехъ часовъ утра 7 числа апрѣля, я, по самымъ умѣреннымъ счисленіямъ, находился на высотѣ 7254 миль отъ уровня моря, а въ-самомъ-дѣлѣ я былъ гораздо-выше. Я теперь видѣлъ бо́льшую половину земнаго полушарія. Она представлялась мнѣ въ видѣ географической карты, опоясаяной экваторомъ, составлявшимъ теперь горизонтъ моего зрѣнія, а потому сѣверный полюсъ, прямо подо мною находящійся, и не могъ быть сверху хорошо разсмотрѣнъ. Вся эта страна представляла сплошную льдину, которая, однакожь, къ самому полюсу понижалась и у самаго полюса окончивалась кругообразнымъ углубленіемъ, котораго діаметръ, видимый съ моего шара, составлялъ уголъ въ 65 секундъ. Это углубленіе представляло на этомъ пространствѣ темное пятно, отличающееся отъ яркаго свѣта прочей полосы. Въ самый полдень круговидное пятно это казалось менѣе, а въ семь часовъ вечера я потерялъ его совсѣмъ изъ вида, потому-что шаръ мой, пройдя чрезъ западную оконечность льдовъ, взялъ направленіе къ экватору.
8-го апрѣля. — Я замѣтилъ видимое уменьшеніе въ діаметрѣ земли. Цвѣтъ и видъ этой планеты совершенно измѣнился. Вся видимая поверхность ея была желто-палевая, кромѣ нѣкоторыхъ частей, которыя блистали чрезвычайнымъ свѣтомъ. Часто видъ этотъ былъ затемняемъ облаками въ низшихъ слояхъ атмосферы, сквозь которыя только изрѣдка была видна поверхность земли. Это неудобство становилось ужь два дни часъ-отъ-часу ощутительнѣе. Я могъ однако посредствомъ телескопа убѣдиться, что шаръ мой летитъ теперь надъ большими озерами Америки и что я быстро подвигаюсь къ тропикамъ. Это меня очень-обрадовало.
Признаюсь, что, при началѣ воздушнаго путешествія, я опустилъ изъ виду одно весьма-важное обстоятельство, и еслибъ аэростатъ мой продолжалъ подниматься все къ сѣверу, я бы никогда не попалъ на луну; я забылъ, что лунная орбита наклонена къ эклиптикѣ только на 5° 8' 48". Ужь на третій день путешествія своего вспомнилъ я о своей грубой ошибкѣ. Мнѣ бы непремѣнно надобно было отправиться съ такой точки земнаго шара, которая лежитъ на площади луннаго эллипсиса. Но, вопервыхъ, мнѣ не пришло въ голову это обстоятельство, а вовторыхъ, мнѣ нельзя было выбирать точки отправленія. Теперь же направленіе, принятое аэростатомъ, было самое выгодное.
9-го апрѣля. — Діаметръ земли еще болѣе уменьшился. Поверхность планеты приняла болѣе-желтый свѣтъ. Шаръ мой продолжалъ свое направленіе къ югу. Въ девять часовъ вечера видѣлъ я, что нахожусь надъ Мехиканскимъ Заливомъ.
10-го апрѣля. Я внезапно былъ пробужденъ около пяти часовъ утра сильнымъ трескомъ, котораго не могъ объяснить. Этотъ трескъ продолжался очень-недолго и вокругъ меня ничего не было, что бъ могло объяснить мнѣ причину его. Я, разумѣется, очень испугался; бросился смотрѣть, не разорвался ли шаръ? Все было въ прежнемъ порядкѣ и спокойствіи вокругъ меня. Во весь день придумывалъ я причины треска, но все было безполезно; съ нѣкоторымъ страхомъ легъ я опять.
11-го апрѣля. — Діаметръ земли чрезвычайно-уменьшился и я въ первый разъ замѣтилъ, что, напротивъ-того, лунный значительно увеличился. Тогда полнолуніе было близко и видъ луны былъ великолѣпенъ. Наружный воздухъ вѣрно сдѣлался еще рѣже, потому-что работа сгущенія его аппаратомъ сдѣлалась труднѣе и продолжительнѣе.
12-го апрѣля. — Аэростатъ мой принялъ новое направленіе, которое я впрочемъ, предвидѣлъ. Достигнувъ до 20° южной широты, онъ вдругъ подъ острымъ угломъ повернулъ къ востоку, держась все почти въ планѣ луннаго эллипсиса. Отъ этой перемѣны направленія, шаръ получилъ на нѣсколько часовъ качательное движеніе, не переставая однакожь подниматься кверху.
13-го апрѣля. — Я опять былъ испуганъ точно такимъ же трескомъ, какой слышалъ 10-го числа. Опять думалъ я долго и не могъ догадаться.
Діаметръ земли становился все меньше и меньше, такъ-что, относительно къ аэростату, составлялъ уголъ не болѣе 25°.
Луну я не могу теперь видѣть, потому-что она въ самомъ зенитѣ надо мною. Аэростатъ мой держится все въ томъ же планѣ, тихо подвигаясь къ востоку.
14-го апрѣля. — Быстрое уменьшеніе видимаго діаметра земли. Я увѣренъ, по моимъ исчисленіямъ, что шаръ мой поднимается вверхъ, направляясь къ перигилію, то-есть, что онъ летитъ прямо на встрѣчу къ точкѣ лунной орбиты, ближайшей къ землѣ. Сама луна попрежнему скрыта отъ меня вертикальнымъ положеніемъ.
Сгущеніе воздуха посредствомъ аппарата требуетъ все такого же труда.
15-го апрѣля. — На поверхности земли, трудно ужь отличить окраины материковъ и морей.
Около полудня услышалъ я въ третій разъ страшный трескъ, который на этотъ разъ былъ сильнѣе прежняго. Лодка моя сильно зашаталась. Съ ужасомъ увидѣлъ я въ окно, что съ быстротою молніи и съ громовымъ трескомъ летитъ мимо меня огромная воспламененная масса. Тутъ только понялъ я, что это — то самое явленіе, которое мы на землѣ называемъ воздушными камнями, болидами, аэролитами, о происхожденіи которыхъ догадываемся, что они составляютъ цѣлую міровую полосу астероидъ, которые безпрестанно совращаются съ своихъ орбитъ и падаютъ на нашу землю то въ видѣ падающихъ звѣздъ, то огненныхъ шаровъ, то воздушныхъ камней. Вотъ ужасная встрѣча для воздухоплавателя, которую ничѣмъ нельзя отвратить!
16-го апрѣля. — Несмотря на объемъ аэростата, мѣшающаго мнѣ видѣть луну въ вертикальномъ ея положеніи, я замѣтилъ однако, что дискъ ея видѣнъ даже въ боковыя окна, слѣдственно, видимый діаметръ ея чрезвычайно увеличился: значитъ, я ужь приближался къ цѣли моего опаснаго путешествія.
Работа сгущенія воздуха сдѣлалась нестерпимою. Я почти совсѣмъ не сплю. Я утомился и ослабѣлъ. Едва-ли я долго перенесу эти страданія.
Сегодня ночью (я не знаю можно ли назвать ночью коротенькій промежутокъ времени, въ который солнце скрывается за небольшимъ діаметромъ земли), опять пролетѣлъ мимо меня воздушный камень. Ужасная мысль! Если подобный метеоръ попадетъ въ мой аэростатъ!..
17-го апрѣля. — Нынѣшнее утро было замѣчательною эпохою въ моемъ путешествіи. Еще 13-го числа видѣлъ я землю подъ угломъ 25°; 14-го числа уголъ этотъ еще болѣе уменьшился, а 16-го, вчера составилъ ужь не болѣе 7° 15'. Ка́къ же выразить мое изумленіе и мой страхъ, когда, проснувшись поутру и по обычаю взглянувъ въ нижнее окно, увидѣлъ я подъ собою огромный шаръ въ 39°, занимавшій то самое мѣсто, гдѣ вчера была земля. Я совсѣмъ растерялся; идеи мои смѣшались; волосы встали дыбомъ отъ ужаса. Значитъ, подумалъ я, аэростатъ мой лопнулъ, и я въ короткій промежутокъ моего сна полетѣлъ опять внизъ на землю, къ которой теперь былъ ужь такъ близокъ, что казалось черезъ десять минутъ ударюсь объ нее и разобьюсь въ-дребезги. Это была моя первая мысль.
Черезъ минуту однакожь я опомнился. Не было никакой физической возможности такъ быстро возвратиться къ землѣ даже со скоростью пушечнаго ядра… Я сталъ разсуждать, всматриваться, схватилъ телескопъ и обратилъ его на видимый подо мною дискъ.
Это была не земля! Поверхность этого диска не представляла ничего похожаго на землю. Осмотрѣвъ весь горизонтъ вокругъ себя, увидѣлъ я изъ-за аэростата своего землю; а то, что́ было подо мною и къ чему я теперь быстро подвигался — была луна.
Да! это была луна во всемъ своемъ великолѣпіи!
Во время сна шаръ мой перевернулся отъ притягательной силы луны. Это было очень-естественно и неминуемо; я это даже предвидѣлъ, но никакъ не могъ разсчесть, на какой-именно точкѣ случится этотъ переворотъ. Какъ мнѣ теперь жаль было, что я проспалъ эту важную минуту! хотя и очевидно, что переворотъ долженъ былъ произойдти медленно, безъ потрясенія, такъ-что, можетъ-быть, еслибъ я и не спалъ, то не замѣтилъ его.
Съ какимъ восторгомъ сталъ я теперь разсматривать луну! Она лежала передо мною какъ географическая карта. Хотя мнѣ еще и далеко было до нея, но всѣ очерки неровностей на ея поверхности были весьма-явственно видимы. Совершенное отсутствіе морей, озеръ, рѣкъ и вообще всякой воды поразило меня болѣе всего, и однакожь я видѣлъ обширныя долины, повидимому намывныхъ породъ, а еще болѣе видны были на всемъ пространствѣ полушарія огромныя цѣпи горъ. Многія изъ нихъ вулканическаго свойства и извергали огонь. Но вообще всѣ горы казались скорѣе произведенными искусствомъ, нежели природою. Самыя высокія не превосходили 3¾ миль.
18 Апрѣля. Видимый діаметръ луны такъ быстро увеличивается, что я ощутилъ сильный страхъ. Несмотря на общепринятое мнѣніе, что луна совершенно лишена атмосферы, я твердо увѣренъ, что эта атмосфера существуетъ, хотя въ разрѣженномъ видѣ, и потому я безопасно могу спуститься на поверхность нашего спутника.
Я указалъ вамъ на нѣкоторыя причины моего предположенія; сверхъ-того, еще до меня Шретеръ и Лиліенталь видѣли во время зарожденія новой луны одни рога ея, освѣщенные солнцемъ, тогда-какъ все прочее было невидимо, слѣдственно надобно было предполагать какое-нибудь существованіе воздуха, отражавшаго свѣтъ отъ темной части луны, освѣщенной солнцемъ.
19 Апрѣля. Въ девять часовъ утра былъ я ужь въ самомъ близкомъ и страшномъ разстояніи отъ луны, какъ вдругъ конденсаторъ мой обнаружилъ, что свойство наружнаго воздуха измѣнилось. Въ десять часовъ увидѣлъ я, что густота атмосферы еще болѣе увеличилась. Въ одиннадцать аппаратъ дѣйствовалъ ужь легко, и я сталъ спускаться тише. Наконецъ въ полдень рѣшился я отвинтить верхъ моего мѣшка и спустить его.
Со мною тотчасъ же сдѣлались въ груди спазмы и головная боль, но я почувствовалъ, что чѣмъ ниже спускаюсь, тѣмъ мнѣ легче дышать. Впрочемъ, для безопасности, выбросилъ я весь остальной балластъ.
Я ужь летѣлъ надъ какою-то массою строеній и рѣшился спуститься.
Видъ города былъ самый фантастическій, а жители чрезвычайно-безобразны. Они очень-малы ростомъ, толсты, и ни одинъ не тронулся съ мѣста, чтобъ помочь мнѣ.
Въ эту минуты взглянулъ я наверхъ: надо мною сіяла Земля. Она была похожа на большой мѣдный щитъ, величиною два градуса въ діаметрѣ. Одинъ край ея украшенъ былъ золотымъ блестящимъ серпомъ — это было новоземеліе, тогда-какъ на землѣ было полнолуніе. Но и въ самый телескопъ не видно было ни земли, ни воды, а одни пестрыя пятна, а отъ экватора до тропиковъ — параллельныя туманныя полосы.
Теперь я бы долженъ былъ разсказать вамъ, г. бургомистръ, все пятилѣтнее мое пребываніе на лунѣ, но письмо мое и такъ ужь длинно. Въ будущемъ я постараюсь обо всемъ въ-подробности васъ увѣдомить. Предупреждаю заранѣе, что и второе письмо будетъ некороче. Я здѣсь видѣлъ и испыталъ слишкомъ-много чудесъ, и поверхностно говорить о нихъ не буду.
Я разскажу вамъ подробно объ удивительномъ климатѣ луны; о двухнедѣльномъ жарѣ ея и холодѣ; о противоположной сторонѣ ея, которая никогда не видала земли; о періодическомъ появленіи здѣсь воды, о самихъ жителяхъ; о правахъ ихъ, обычаяхъ, умственныхъ понятіяхъ, объ организмѣ ихъ, о томъ, что у нихъ нѣтъ ушей и дара слова, о способѣ ихъ сообщать другъ другу мысли и пр.
Но теперь кончу мое длинное посланіе тѣмъ, что я, проживъ здѣсь пять лѣтъ, не соскучился; что подружился со многими жителями; что они очень-хорошо поняли, откуда я и какъ прибылъ; что на лунѣ я нашелъ новые источники для добыванія еще легчайшаго газа; что я передъ жителями производилъ много опытовъ воздушныхъ путешествій, пріохотилъ ихъ къ этимъ опытамъ и, наконецъ, одинъ смѣльчакъ изъ нихъ вызвался самъ отправиться на землю. Я ему приготовилъ всѣ аппараты въ лучшемъ видѣ противъ своихъ, растолковалъ все нужное и далъ ему письмо къ вамъ.
Прошу васъ сообщить его нашимъ роттердамскимъ ученымъ, которые всегда сомнѣвались въ возможности путешествія на луну: я доказалъ этимъ господамъ на-дѣлѣ, что это очень-можно.
Если мой лунный другъ остановится у васъ, примите его хорошенько, но не задерживайте: Ему нужно скоро возвратиться домой. Впрочемъ, едва-ли онъ рѣшится сойдти на землю. Видъ людей покажется ему страннымъ и колоссальнымъ. Въ этомъ случаѣ я просилъ его бросить письмо и летѣть обратно. Послѣ первой удачной поѣздки, вѣрно найдется много охотниковъ доставить вамъ второе письмо мое.
Долго разсуждалъ бургомистръ и ученые обо всемъ, что прочли; много спорили они о вѣроятности и невозможности всего разсказаннаго въ письмѣ, и, какъ всегда случается въ спорахъ, ничѣмъ не рѣшили, а всякій остался при своемъ мнѣніи. Письмо вездѣ разошлось. Многіе пожимали плечами; потомъ прошелъ слухъ, что Гансъ Пфаль давно ужь живетъ въ Калифорніи, а описаніе этого путешествія на Луну написалъ какой-то ученый фантазёръ, одни говорятъ для того, чтобъ посмѣяться надъ легковѣрными, а другіе — для того, чтобъ доказать будущимъ столѣтіямъ, что въ XIX думали ужь о путешествіи на луну.