Глухія мѣста.
(Изъ дорожныхъ замѣтокъ).
править
Прошлое лѣто мнѣ, по собственной надобности, привелось жить въ нѣсколькихъ городахъ. Изъ нихъ съ нѣкоторыми я хочу познакомить читателей.
О своей поѣздкѣ по желѣзнымъ дорогамъ и рѣкамъ говорить не стоитъ. Пароходъ, на которомъ я плылъ пассажиромъ третьяго класса пять сутокъ, отмахавъ тысячи полторы верстъ, наконецъ, въ 4 часа утра остановился, но на свою пристань его не пустили: какая-то компанія распорядилась причалить баржи съ пароходомъ на чужомъ мѣстѣ. Капитанъ горячился и доказывалъ, что онъ насолитъ этой компаніи. Но намъ, пассажирамъ, до этого дѣла не было, намъ нужно было непремѣнно быть на твердой землѣ, а именно въ г. Р. Сошли съ парохода на пристань (родъ судна съ избушками по обѣимъ сторонамъ прохода). Приплывшіе суетились: нужно было извозчиковъ, а ихъ только двое съ длинными линейками. Жители Р. пошли разыскивать извозчиковъ, но я ихъ не дождался, а пошелъ.
Перемѣны въ Р. я никакой не замѣтилъ съ тѣхъ поръ, какъ я его оставилъ: тѣ же поломанныя перила, тянущіяся по спуску, тѣ же дома, тѣ же старые деревянные тротуары; только загонъ (гуляніе на берегу рѣки Дуги) немного измѣнился: деревья общипаны, земля гладко выметена платьями, устроены лавки, кафе-ресторанъ; на фонарныхъ столбахъ красуются объявленія, напечатанныя въ двухъ типографіяхъ, объ отплытіи пароходовъ, о фотографіяхъ и даже эрмитажѣ; красуются афиши, до половины содранныя.
Въ загонѣ пусто. Тихо; ничто не щелкнетъ, никто не пикнетъ, только пароходная труба, выпуская пары, шумитъ. Зашелъ въ кафе-ресторанъ. Тамъ двое господъ играютъ на бильярдѣ.
— Что нужно? — спросилъ меня служитель.
— А выпить водки.
— Нельзя.
Въ залѣ висятъ разныя объявленія; я было хотѣлъ прочитать одно, но служитель крикнулъ: сказано, нельзя!.. — Я вздрогнулъ и вышелъ.
Въ городѣ есть библіотека; за чтеніе въ ней за одинъ разъ платятъ 10 коп. сер. Читаю объявленіе — чиновники такой-то палаты отдали свои книги въ эту библіотеку. А раньше мнѣ писали, что у чиновниковъ этой палаты взяли книги въ пользу этой библіотеки. Вхожу; библіотекарь знакомый, поздоровался съ улыбкой, съ улыбкой спросилъ меня, зачѣмъ я пріѣхалъ, съ улыбкой показывалъ мнѣ шкафы…
На большомъ столѣ разложены почти всѣ журналы и газеты, шкафы полны книгами.
— Все это моимъ стараніемъ заведено… Я ночи не спалъ, чтобы только добиться этого. У насъ въ библіотекѣ теперь до 5 тысячъ томовъ… Читаютъ почти всѣ.
Потомъ онъ повелъ меня въ другія комнаты, принадлежащія, какъ говорилъ мнѣ библіотекарь, статистическому комитету, въ которомъ помѣщается и библіотека; тамъ въ шкафахъ лежали минералы и сельско-хозяйственныя произведенія.
— Съ какой это цѣлью сдѣлано? — спросилъ я библіотекаря.
— Какъ съ какой? Да вотъ хоть бы вы пріѣхали: вѣдь вы напишете въ журналѣ, что вотъ въ Р. есть и минералогическій и сельско-хозяйственный музей.
— Кто же занимается этими музеями?
— Я… я собираю вещи, какъ секретарь статистическаго комитета.
— Скажите: зачѣмъ вы отняли книги у чиновниковъ *** палаты?
— Не я… велѣли. Да и для чего имъ библіотека, коли они изъ публичной могутъ читать?
— Однако, за книги вѣдь они деньги платили, и книги хорошія.
— Однако оказалось, что книги ихнія библіотекари растаскали; да и я обѣщался имъ пользоваться изъ нашей библіотеки даромъ въ теченіе 10 лѣтъ.
Осмотрѣлъ библіотеку; старыхъ ни для кого ненужныхъ книгъ до 4,500. По губ. вѣд. значится, что среднимъ числомъ изъ библіотеки берутъ книги въ день 35 мужчинъ и 2 женщины. Но библіотекарь не знаетъ, изъ какихъ сословій больше читающихъ. Въ залѣ библіотеки двое чиновниковъ выдаютъ книги и газеты и занимаются дѣлами по статистическому комитету.
Приходитъ чиновникъ *** палаты. Проситъ новыхъ журналовъ.
— Максимъ Максимычъ не велѣлъ давать, — отвѣтили ему. Чиновникъ ушелъ. Пришелъ какой-то сторожъ съ билетомъ. Я заглянулъ въ билетъ — Совѣтнику *** палаты. Сторожу дали не разрѣзанную книгу.
Это я разсказалъ библіотекарю.
— Чиновнику не за что давать книгъ, да онъ и не стоитъ, можетъ подождать, а совѣтникъ…. Онъ не договорилъ.
Въ этотъ день былъ большой праздникъ, и вечеромъ въ загонѣ назначено гулянье. Прихожу къ загону; на перилахъ фонари висятъ; въ дверяхъ стоятъ полицейскіе и какіе-то приказчики. Въ загонѣ гуляютъ; пять человѣкъ музыкантовъ играютъ польки, кадрили.
Не пускаютъ. Билетъ на входъ стоитъ 20 кои. Купилъ. Попадается пріятель.
— Что это у васъ за праздникъ?
— Начальникъ новый пріѣхалъ, такъ ужъ кстати вѣрно…
Пріятель жаловался на скуку: мы рады не рады, что начальству вздумается утѣшить насъ; такъ у насъ три раза въ недѣлю здѣсь музыка играетъ, фейерверки бываютъ. Ну и соберемся, поглядимъ другъ на друга, и начальство съ нами ходитъ, а случается, и папиросы отъ насъ раскуриваетъ: подойдетъ эдакъ ко мнѣ и скажетъ: «братецъ! дайте пожалуйста закурить». — Цивилизація!..
Около будки балаганъ. Въ немъ аллегри. Въ объявленіи сказано, что такой-то съ дозволенія начальства зато, что онъ пожертвовалъ дѣтскому пріюту 50 руб., открылъ на лѣто аллегри: цѣна билетамъ 1 р., 50 к. и 25 к.
— Въ первое время многіе брали билеты, а теперь наскучило, и не выигрывается. Однако онъ 50 р. давно выручилъ, — объяснилъ мнѣ пріятель.
Заиграли горнисты; музыканты скрылись. Барыни и барышни точно павы плаваютъ, важничаютъ, обметая землю; городскіе франты идутъ за ними, а попадаясь навстрѣчу рисуются, барышни дѣлаютъ глазки; остальной чиновный людъ ходитъ такъ себѣ или сидитъ, или стоитъ, разговаривая о чиновникахъ. Дамы разговариваютъ о дамахъ.
— Да! Марья Степановна выходитъ… — вздыхаетъ дѣва.
— Не нашла она со своимъ воспитаньемъ жениха получше!..
Начинаетъ темнѣть. Въ загонѣ давка, душно отъ табаку, потому что нѣтъ вѣтра. По рѣкѣ тихо плыветъ пароходъ; въ немъ танцуетъ аристократія, на немъ играетъ музыка. Всѣ смотрятъ на пароходъ; всѣмъ дѣлается скучно: пароходъ точно смѣется надъ ними и заворачиваетъ…
Вошелъ въ кафе-ресторанъ — биткомъ набитъ. Рюмка водки стоитъ 8 к.; показалось дорого — ушелъ.
— Городъ нашъ, несмотря на то, что онъ стоитъ на бойкомъ мѣстѣ, нисколько не подвигается впередъ. Если же что и печатаютъ о просвѣщеніи въ губ. вѣдом., такъ это вздоръ, только потѣшаются господа. Посмотри ты, сколько теперь сдѣлалось фальшивыхъ людей, срамъ! Болтаютъ, модничаютъ и, чортъ ихъ знаетъ, какъ они ведутъ себя. И должности имъ даютъ хорошія, а денегъ нѣтъ, отъ дѣла бѣгаютъ… То ли дѣло нашъ братъ: отзвонилъ 35 лѣтъ да нажилъ домокъ, и слава тѣ Господи!.. Такъ говорилъ какой-то старичекъ молодому чиновнику.
Въ первомъ часу публики въ загонѣ было немного: это были женихи и невѣсты…
Утромъ на другой день я попросилъ родственницу сходить въ казначейство размѣнять двадцатипятирублевую. Мнѣ не хотѣлось самому итти для того, чтобы меня не узнали. Родственница воротилась и сказала: казначей не мѣняетъ; онъ мѣняетъ только знакомымъ. Прихожу въ казначейство; чиновники сразу узнали меня и обступили.
— А! Описывать? описывать насъ пріѣхалъ! — говорили со всѣхъ сторонъ.
Я краснѣлъ, не зналъ, какъ отдѣлаться отъ нихъ. Получивъ мелкія бумажки, я сталъ прощаться, — не пускаютъ.
— Пожалуйста, похлопочи, мои бумаги въ министерствѣ… заплачу!
— Да у меня никого нѣтъ знакомаго тамъ.
— Ей-Богу, заплачу! Тебѣ тамъ всѣ во всѣхъ министерствахъ знакомы.
Кое-какъ я вырвался отъ нихъ, но они еще изъ оконъ кричали мнѣ: не забудь же! не забудь!
— Я заключилъ, что если я еще недѣлю проживу въ Р… то мнѣ покою не будетъ отъ старыхъ знакомыхъ: они рады своему товарищу, пріѣхавшему изъ столицы; закидаютъ просьбами, запоятъ и все-таки будутъ думать, что я подосланъ, опасный для нихъ человѣкъ.
Нужно было ѣхать въ Ч. На почтовыхъ ѣхать невыгодно, а такъ какъ до И. плаваетъ пароходъ, и стоитъ во 2 классѣ четыре рубля, то я поселился во 2 классѣ парохода. Каюта вмѣщаетъ шесть человѣкъ, потолокъ до того низокъ, что двухъаршинному человѣку нужно нагибаться. На пароходѣ есть буфетъ, которымъ управляетъ женщина, но въ этомъ буфетѣ не готовятъ въ постъ мясного, нѣтъ винъ, пива, а есть водка, и можно похлебать отличной ухи. За воду на чай женщина беретъ, кто сколько дастъ. Пассажировъ было немного: чиновники, мѣщане, крестьяне и духовные.
Такъ какъ пассажировъ во 2 классѣ было со мной пять человѣкъ, то мы всѣ скоро перезнакомились; меня съ ними познакомилъ чиновникъ, ѣхавшій въ Ч., съ которымъ я и условился вмѣстѣ ѣхать. Въ числѣ трехъ пассажировъ были довѣренные отъ купцовъ; они то-и-дѣло толковали о своихъ плутняхъ, о томъ, какимъ образомъ выгоднѣе нажить деньги: посредствомъ ли найма рабочихъ или сплавомъ лѣса и судовъ. Пароходъ пошелъ. Довѣренные купили водки.
— Г. сочинитель, пожалуйте рюмочку! — сказалъ мнѣ одинъ изъ нихъ.
— Благодарю.
— Теперь адмиральскій часъ: «Ѣдетъ чижикъ въ лодочкѣ, въ адмиральскомъ чинѣ; не выпить ли водочки, но энтой причинѣ», — пропѣлъ онъ.
— Благодарю; я и на свои могу выпить.
— А! вы въ нашей компаніи не хотите быть? А не хотите ли на палубу?
— Онъ, господа, умствуетъ: съ котораго боку начать сочинять на насъ.
— Пей!! — крикнулъ одинъ.
Нечего дѣлать, я выпилъ и повторилъ. Черезъ часъ они стали играть въ стуколку.
Въ И. мы приплыли въ пять часовъ. Рабочіе на соляныхъ варницахъ, мужчины и женщины, уже отработались: одни изъ нихъ бѣгали другъ за другомъ, колотили другъ-друга, при чемъ женщины взвизгивали, другія, сидя на набережной въ разныхъ мѣстахъ, пѣли пѣсни. Кругомъ мрачно; въ балконахъ стоятъ купчихи, жены заводскихъ управляющихъ и ихъ дочери: онѣ хотятъ взглянуть, кто приплылъ на пароходѣ. Изъ пассажировъ состоятельные люди оказываются знакомые. Дамы кланяются, мужчины справляются о здоровьѣ.
— Заходите! — кричатъ дамы.
— Покорно благодарны. Приду-съ!
— Пожалуйста, — скучно!..
Знакомый, съ которымъ я условился ѣхать до Ч. сказалъ мнѣ: здѣсь еще весело, потому-что народъ поразвитѣе и болѣе общителенъ, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ. Но и здѣсь есть особые кружки: заводчики знаются съ заводчиками, купцы съ купцами, чиновники съ чиновниками. Для народа только нѣтъ никакихъ развлеченій.
Моего спутника, какъ губернскаго чиновника, здѣсь встрѣтили съ почетомъ, и я попалъ въ аристократическій домъ, по со мной избѣгали разговаривать и только къ чаю пригласили въ залъ. Въ залѣ сидѣло до пяти чиновниковъ, въ томъ числѣ и какой-то мировой посредникъ, что я узналъ но красному околышу на фуражкѣ. Дамъ здѣсь не было. Чиновники толковали о служебныхъ дѣлахъ хохотали надъ своими начальниками. Мировой посредникъ рекомендовался мнѣ, и мы скоро разговорились.
— Я въ Ч. ни за что больше не поѣду. Дѣлать тамъ нечего: крестьяне смирны, писарь все сдѣлаетъ.
Посредникъ повелъ меня въ трактиръ, носящій названіе города И. Трактиръ состоитъ изъ двухъ комнатъ съ грязнымъ пололъ, неоклеенными стѣнами. Въ большой комнатѣ пили чай рабочіе.
— Скоро ли вы, мужланы, натрескаетесь? — крикнула хозяйка на рабочихъ.
— Погоди, не роди, деньги платимъ.
— Мы сами съ усами! — сказалъ молодой рабочій и, закуривъ папироску, сталъ ходить по комнатѣ, сложивъ руки на спинѣ.
— Какое ты имѣешь право курить? Брось сосульку! — кричала хозяйка.
— Руки коротки.
— Брось! брось!..
— Нынѣ, хозяюшка, можно и на улицахъ курить, разрѣшеніе такое вышло, — сказалъ я хозяйкѣ.
— Такъ вотъ я и дозволю курить!
— Не курить! — крикнулъ посредникъ рабочимъ. Они ушли.
На другой день пріѣзда въ И., я поѣхалъ въ Ч.
Въ Ч. намъ пришлось ѣхать дальше черезъ городъ С., а такъ какъ теперь мы въ С. не останавливались, то я буду говорить объ немъ дальше.
Дорога отъ С. до Ч. страшно скучная. Даже однообразіе видовъ не веселитъ. По обѣимъ сторонамъ дороги лѣсъ высокій, густой; ѣдешь-ѣдешь и живого человѣка не увидишь, не услышишь не только человѣческаго, но даже птичьяго голоса — только ямщикъ въ ободранномъ зипунѣ, сидя на козлахъ, покрикиваетъ на лошадей, да и то не часто; его дремота одолѣваетъ. Заговоришь съ нимъ, — онъ отмалчивается, нукнетъ, какъ будто хочетъ разъ навсегда отдѣлаться отъ тебя: "да отстань ты! чего ты лѣзешь! и безъ тебя тошно… Товарищъ мой дремлетъ, зѣваетъ или начнетъ разсказывать какія-нибудь пошлыя исторійки, говоритъ такъ гладко, смѣшно, но не хочется его слушать. Видитъ онъ, что я смотрю не на него, а въ другую сторону, обидится, прерветъ разсказъ на половинѣ и начнетъ спрашивать: зачѣмъ я ѣду въ Ч. и т. п. Замѣтитъ онъ, что я больше отмалчиваюсь, крикнетъ на ямщика: пошелъ! — и если лошади идутъ не больно скоро, онъ накинется на ямщика.
— Пошелъ, тебѣ говорятъ!
— Ну… ну.
— Я тебѣ дамъ ну-ну: скотина… напишу становому — вздуетъ.
— Не та пора-то…
— Ахъ ты, свинья этакая. Я же тебя!
И чиновникъ разсказалъ мнѣ, какъ онъ однажды приказалъ становому паказать ямщика за грубость.
Изрѣдка попадаются здѣсь деревеньки, въ три и много въ десять домиковъ, съ крытыми соломой крышами, безъ заплотовъ; около домиковъ бродятъ свиньи; на тощихъ поляхъ лежатъ или ходятъ тощія коровы; во дворахъ, и то не во всѣхъ, стоятъ по одному мужчинѣ или по одной женщинѣ, что-то дѣлающихъ, въ синихъ изгребныхъ рубахахъ, съ блѣдными тощими лицами; изъ оконъ выглядываютъ полуодѣтыя ребята и съ удивленіемъ смотрятъ на проѣзжающую повозку, которую тащатъ двѣ лошади…
— А что, много здѣсь ѣздитъ людей? — спросилъ чиновникъ ямщика.
— Ась?
Чиновникъ повторилъ вопросъ. Ямщикъ промолчалъ. А надо вамъ замѣтить, что, начиная отъ С., крестьяне многихъ словъ, сказанныхъ имъ мною и чиновникомъ, не понимали. Выговаривали они по-своему такъ непонятно, отрывисто, что нужно было каждое слово обдумывать.
— Я тебя спрашиваю.
— Ну?.. чево ино…
Чиновникъ не добился отвѣта. Но и безъ вопросовъ видно было, что здѣсь немного ѣздитъ народа: въ продолженіе двѣнадцатичасовой ѣзды, навстрѣчу намъ попался только одинъ крестьянинъ, ѣхавшій верхомъ на лошади, а насъ никто не перегналъ.
Въ этой глуши, особенно на станціяхъ, чиновники изъ губернскаго города ведутъ себя съ особенною важностью. Если чиновникъ имѣетъ порядочный чинъ или занимаетъ порядочную должность, онъ въ уѣздѣ считаетъ себя чуть-чуть не губернаторомъ, отъ сельскихъ начальствъ требуетъ повиновенія, а отъ крестьянъ и подавно. Для ясности представлю я одну сцену. Только-что мы пріѣхали на станцію и въѣхали во дворъ, — около одной повозки, запряженной въ три лошади, стояло шесть крестьянъ: одни въ рубахахъ, другіе въ зипунахъ, дерзка въ рукахъ шапки. Они переминались съ ноги на ногу, почесывались и толковали о чемъ-то между собой. Два ямщика отпрягли лошадей. Въ повозкѣ было только двѣ подушки.
— Кто пріѣхалъ? — спросилъ мой товарищъ ямщиковъ.
Крестьяне стали смотрѣть на него съ удивленіемъ; ямщикъ сказалъ, что пріѣхалъ Косой, начальникъ изъ Ч.
— А вы, дурачье, зачѣмъ шапки сняли? — крикнулъ онъ крестьянамъ. Тѣ не знали, что дѣлать: то переглядывались другъ съ другомъ, то смотрѣли на насъ. Одинъ надѣлъ шапку.
— Скинь, вахлакъ! — началъ негромко одинъ крестьянинъ. Заговорили остальные:
— Чево! мотри друго ночельство не велитъ.
— Это начальство? А кое?
— Крицитъ кое… Ошшо… Ишь…
— А тотъ?.. что же у няво… стекла какіе-те?
Я былъ въ очкахъ.
Товарищъ мой ушелъ въ домъ, а я слѣзъ и сталъ набивать трубку махоркой. Это удивило крестьянъ: они то улыбались, то толкали другъ друга.
— А что, дядя, можно курить-то здѣсь? — спросилъ я ямщика.
— Этотъ баринъ-то кто? — спросилъ ямщикъ меня.
Я сказалъ и повторилъ свою просьбу.
— Курить-то? А ты съ нимъ какъ?
— Пополамъ ѣду.
— Пополамъ… — Ямщикъ захохоталъ.
— Чему ты смѣешься?
— Знамъ мы!.. Ишь дурака нашелъ!.. Да ты у него какъ ино?..
— Никакъ.
— А ты поди туда. — Ямщикъ указалъ мнѣ на домъ.
Сходилъ я въ домъ, покурилъ тамъ, и вышелъ опять во дворъ. Крестьяне стояли за воротами.
— Вы чего, — хлопочете что ли? — спросилъ я ихъ.
— Ваше благородье! Сдѣлай такую божескую милось! мы тѣ ужъ… — говорили крестьяне и окружили меня.
— Сдѣлать я ничего не могу.
— Ужъ ты заступись… Мы ужь тѣ… попроси ты набольшаго-то. Вотъ подать надо, а сюда призвали…
Я былъ въ неловкомъ положеніи и ушелъ во дворъ, но остановился недалеко отъ воротъ.
— Эко дѣло, дать бы ему…
— А почто? онъ, поди, такъ.
— Левизоры, баютъ.
— Подемъ. Молодой-то бассяе… Ужъ онъ все сдѣлатъ… Ишь, трубку сосетъ по-нашему.
— Молчи: молодой хуже, онъ такъ… другое-тъ ночельникъ!
— А что, у васъ ревизоры часто бываютъ? — спросилъ я одного крестьянина, когда онъ вошелъ во дворъ.
— И! бѣда!!..
— Какъ же такъ? я слышалъ, что только они разъ пять въ году бываютъ.
— Поде?.. гли сколь: топерь ты, другой; вцера одинъ убѣгъ…
— Да, можетъ, они не ревизоры.
— Что ты баешь! сами глядѣли.
— А толкъ-отъ есть ли?
— Ой ужъ!.. А ты ливизоръ же?
— Нѣтъ. Я братцы нигдѣ не служу въ чиновникахъ.
— А поде?
— Васька, уди; ожжетъ онъ тѣ, чортъ!
— Онъ баетъ: не левизоръ-де. Онъ такъ!.. Левизоры разѣ сосутъ эку сосульку…
— Будь ты проклятой, лѣшакъ! Уди, говорятъ…
— Не бойтесь, братцы: я ей-Богу не ревизоръ, и тотъ не ревизоръ.
Вышелъ мой товарищъ. Одинъ повалился ему въ ноги, другой сказалъ:
— Ослободи ты насъ, батишко, ливизоръ.
— Ну, ну… Чиновникъ былъ въ неловкомъ положеніи. Онъ, какъ губернскій житель, не любилъ уѣздныхъ и хвастался любовью къ мужикамъ.
— Я похлопочу… Пошли прочь! — крикнулъ онъ. Крестьяне отошли прочь. Въ это время вышелъ на крыльцо тучный человѣкъ, крестьяне хотѣли подойти къ нему ближе, но боялись.
— Это къ вамъ вѣрно? — спросилъ мой товарищъ тучнаго господина.
— Да они всякаго проѣзжаго за ревизора считаютъ… Пошли прочь!..
Одинъ надѣлъ шапку, другой пошелъ за ворота; за нимъ поплелись и прочіе. Но когда тучный господинъ выѣхалъ изъ воротъ, они близко подошли къ повозкѣ. Толстякъ велѣлъ ямщику остановить лошадей.
— Если вы не представите завтра подать, я васъ… Пошелъ! — И толстякъ уѣхалъ. Крестьяне стали разсуждать, собравшись въ кучу; къ нимъ подошли двѣ бабы въ грязныхъ рубахахъ; трое маленькихъ ребятъ смотрѣли на нихъ съ вытаращенными глазами и разинутыми ртами. Мы тоже тронулись.
Чиновникъ, ѣхавшій со мной, объяснилъ мнѣ, что крестьяне каждаго чиновника почитаютъ за ревизора; что съ ними нельзя говорить безъ ругани, потому-что они иначе не понимаютъ. Я говорилъ, что это вздоръ; но онъ увѣрялъ меня, говоря, что онъ на практикѣ испыталъ это.
Ч. находится, какъ значится по одному описанію, «Р--ской губерніи, на сѣверо-западномъ краю губерніи, на правомъ высокомъ берегу рѣки Морошки. Онъ расположенъ на косогорѣ, обращенномъ къ рѣкѣ и пересѣкаемомъ весьма глубокими оврагами. Ч. но мѣстоположенію принадлежитъ къ числу лучшихъ уѣздныхъ городовъ въ Р--ской губерніи. Высокое, гористое и сухое мѣстоположеніе дѣлаютъ излишними мощеніе улицъ».
На основаніи этого заключенія въ городѣ существуютъ неглубокія канавы, прорытыя потоками воды во время дождя, и жители говорятъ, что не къ чему строить тротуары, такъ какъ они скоро разваливаются, а во время вѣтра пыль поднимается со всѣхъ улицъ. Городъ далеко превосходитъ своею наружностію грязный С., который мы проѣхали послѣ И.: улицы прямыя, больше каменныхъ домовъ, и ему, какъ видно, хочется походить на губернскій городъ, но зато здѣсь, въ этой глуши, люди живутъ замкнуто. Съ перваго раза бросается въ глаза то, что дѣлаютъ здѣсь люди?
— Житье нашему брату здѣсь привольное: жалованіе получишь, водки купишь, пропьешь половину, другую половину въ карты проиграешь, — сказалъ мнѣ одинъ знакомый туземецъ.
— Можетъ-быть, не всѣ такъ дѣлаютъ?
— Извѣстно. Кто водку мало употребляетъ и въ карты не играетъ, тотъ поскорѣе женится. Да и что намъ дѣлать: въ семь часовъ утра чаю напьешься, въ восемь по дѣламъ пойдешь, въ два часа обѣдаешь, потомъ спишь или рыбачить идешь. Вечеромъ до девяти на службѣ просидишь.
— И не скучно?
— И! что за скука? А я знаю, вы до чего добираетесь: вы насъ описать хотите. Пишите, молъ, въ Ч. книгъ читать жители не любятъ. На кой намъ чортъ ваши книги? Ну-ко, скажи? Вы тамъ по-губернски какъ хотите, а намъ и безъ книгъ пріятно спится.
Прожилъ я первый день, скука страшная. Дома хозяинъ разсказывалъ, какъ онъ въ прежнее время наживалъ деньги, — и ругалъ разные новые порядки.
— Не повѣрите, если я васъ стану увѣрять, что прежде лучше жилось, при старыхъ-то порядкахъ… Возьмешь десять рублей по дѣлу, потому жалованье маленькое, а у меня семья, — ну и спихнешь дѣло. Начальство замѣчаетъ, бывало, мнѣ при выдачѣ жалованья: на что тебѣ деньги? ты и такъ накопилъ, — и спрашиваетъ, сколько я накопилъ? Да оно, что есть, само хлопотало о томъ, чтобы просители давали мнѣ, а тѣ ужъ сами привыкли, не обижаются…
Коснулся разговоръ одного человѣка; мой хозяинъ расходился, а потомъ помолчалъ и вдругъ, сѣтуя на свою судьбу, что его уволили въ отставку, заговорилъ по ученому:
— Да, батюшка, порядки нынѣ другіе… Вонъ въ «Воскресномъ Досугѣ», да «Сынѣ Отечества» карикатуры на насъ, бѣдныхъ, стали дѣлать, а за что? Пріѣдетъ сюда какой-нибудь выскочка, франтъ, и задаетъ шику: я то, я это!.. Вы, говоритъ, взяточники; ко всему придирается каналья, а самъ какой-нибудь губернскій секретарь, не то что мы, коллежскіе асессоры, — дрянь! Да и такая каналья этотъ молокососишко, губернскій секретаришко, возьметъ да и затребуетъ отъ тебя объясненіе. Читаешь, читаешь, ничего не поймешь, просто издѣвается надъ тобой, коллежскимъ асессоромъ! Возьмешь да и накачаешь ему отношеніе: о чемъ, молъ, ваше благородіе, изволите, спрашивать? Если бы можно было, такъ бы и назвалъ его блохой… Онъ опять; возьмешь да и плюнешь на его бумагу. Жди и дожидайся. Мы и сами съ усами, и блохъ не боимся. Онъ жалобу на тебя, а какъ угостишь его, онъ и съежится: давно бы, говоритъ, такъ сдѣлалъ!.. Охъ, ужъ эти франты: за нашу же хлѣбъ-соль что дѣлаютъ! уѣдетъ эта блоха, плюнешь ему вдогонку и живешь себѣ… Вдругъ запросъ отъ начальства. Ну это еще куда ни шло, потому тамъ замазать можно; такъ вѣдь отставкой грозятъ, а то и получится указъ: увольняется по прошенію. Вотъ что бѣдно (обидно). Пріѣзжалъ къ намъ одинъ Тряпкинъ… Ужъ тряпка тряпкой, а какъ онъ торговлю свидѣтельствовалъ?..
Въ другомъ мѣстѣ разговоръ коснулся гласнаго судопроизводства. Вдругъ спрашиваетъ меня одинъ.
— Да! Скажи-ка ты мнѣ: что это за штука? По-славянски гласъ значитъ глаголъ, да какъ же примѣнить-то этотъ глаголъ къ нашему уѣздному суду: судъ глаголъ что ли? а мѣстоименіе-то кто? Онъ говорилъ это серьезно. Мы пили водку въ саду.
— Гласное судопроизводство? тутъ сударь, будутъ рѣшать дѣла безъ перьевъ и бумаги, — замѣтилъ другъ-пріятель моего знакомаго, смѣясь, какъ будто онъ острилъ надъ нимъ.
— Ты не болтай, пустомеля. Это невозможно. Ну какъ безъ бумаги? Да тогда будетъ большой подрывъ бумажнымъ фабрикамъ. Объ этомъ-то ты подумалъ ли, лысая башка?..
— Тогда всякій можетъ приходить въ судъ даромъ и всякій будетъ знать, за что судятъ человѣка, — сказалъ я какъ-то неловко.
— О — о? такъ вотъ я и выдамъ канцелярскую тайну! Да если мнѣ прибавятъ тогда больше жалованья, я за тайну меньше тысячи не возьму — дудки! — И онъ свистнулъ.
— Тогда всѣхъ нынѣшнихъ судей слѣдовало бы уволить.
— На какомъ основаніи?
— Потому-что не годятся. Напримѣръ, сдѣлайтесь вы судьей, вы только все дѣло перепутаете.
— Ахъ ты, мерзавецъ, мерзавецъ… Извини, впрочемъ. Это ты говоришь потому, что ты нигдѣ не служишь, тебѣ все равно. А я тебѣ скажу: твоего гласнаго суда у насъ не будетъ.
— Почему?
— Я сказалъ — и баста!.. Тамъ, можетъ-быть, гдѣ-нибудь… Нѣтъ — врешь!… Не будетъ! не смѣютъ!!..
— Да вѣдь говорили же, что воли не будетъ: вышла же.
— То воля, тамъ мужики; а то судъ, гдѣ участь людскую рѣшаютъ. И поколебать такую твердыню невозможно.
— Возможно.
— Невозможно!!
Мой знакомый вскочилъ, схватилъ въ руку бутылку; я замолчалъ, убоявшись того, что онъ можетъ зашибить меня.
Этотъ господинъ такъ привыкъ къ тому порядку, который существуетъ теперь, что съ нимъ невозможно было говорить о новыхъ вещахъ, о такихъ предметахъ, о которыхъ онъ не имѣлъ никакого понятія, и если онъ принуждалъ человѣка замолчать силой, то торжествовалъ.
— Что взялъ! Мы практики и вамъ не вѣрилъ, мало ли вы что толкуете!
— Увидимъ! — отвѣчалъ ему смиренно противникъ.
— Увидимъ, какъ въ аду будемъ.
Вечеромъ этотъ же господинъ, уже весьма хмѣльной, сталъ вдругъ цѣловать меня и заставлялъ пить водку. Я отказался.
— Пей! не то на голову вылью.
— Ей-Богу, не могу. Я и такъ пьянъ.
— Ахъ, ты… Тутъ онъ обругался непечатно и рванулся ко мнѣ, но упалъ на полъ.
Когда мы легли спать, онъ долго ворчалъ.
— Ты поди, врешь, что ты изъ Петербурга…
Долго еще вечеромъ и ночью кричали гдѣ-то на улицахъ, раздавались пѣсни. Огни въ домахъ скоро погасли; по улицамъ ходили караульные и каждаго запоздалаго останавливали, отчего пьяные дрались съ караульными, убѣгали отъ нихъ, а за ними гнались собаки со страшнымъ лаемъ.
Спросилъ я на другой день почитать чего-нибудь; обязательный хозяинъ обѣщался достать мнѣ вечеромъ «Воскресный Досугъ». Я удивился, что семейство этого человѣка не скучаетъ, даже не жалуется на скуку, несмотря на то, что дѣвицы выросли въ губернскомъ городѣ.
— Что намъ скучать-то: до обѣда стряпней занимаемся, послѣ обѣда спимъ, вечеромъ прогуливаемся или шьемъ что-нибудь, или въ карты играемъ.
Впрочемъ, заниматься стряпней въ кухнѣ приходилось не всѣмъ, потому-что ссорились постоянно, и потому та, которая помоложе, играла въ комнатѣ въ куклы съ двѣнадцатилѣтней сестрой, которая не умѣла еще читать.
Пошелъ я гулять по городу. Попались мнѣ два крестьянина. Снявъ шапку, одинъ спросилъ меня:
— Ваше благородье, гдѣ-ка почельство…
— Какое?
— Да такое, что бумагу намъ объ волѣ какой-то читали… Мы не знаемъ, что тамъ.
— Прежъ за землю ничего не брали, а теперь старую-то взяли, другую дали — болото, и деньги требуютъ.
— Намъ не надо ея…
— Мирового вамъ надо?
— Во — во! Ужъ сдѣлай божеску милость, скажи, мы тѣ рябковъ дадимъ.
— Не знаю, братцы, я не здѣшній. Сказываютъ, что мировой въ И.
— Ась?
— Въ И.
— Эко дѣло? Такъ ты чево пно скажешь?
— Ничего я, братцы, не знаю.
Они стояли, переминаясь съ ноги на ногу; одинъ толкнулъ другого въ спину и мигнулъ ему.
— Такъ, ваше благородье, сколько тебѣ… за хлопоты-то?
— За какія хлопоты?
— А ты ужъ похлопочи: онъ, поди, здѣсь миръотъ этотъ. Послѣдніе коровенку отдалъ, кабы… И эту купцу здѣшному отдалъ, потому муки надобно; а онъ всего-то два мѣшка далъ, да велѣлъ рыбы наловить пуда два…
— Какъ же, говорятъ, у васъ въ уѣздѣ золото промываютъ?
— Промываютъ, да что! подрядчики, кои богатые, обманываютъ тожно.
— Сами свою пользу соблюдаютъ, а мы робь-робь имъ… Хуже, какъ въ бурлакахъ… Вотъ что, почтенной!
— Топерь подрядились мы осенью за пять рублевъ въ мѣсяцъ со своимъ хлѣбомъ, проронили; ладно… А какъ расчетъ вышелъ, по гривнѣ и получили.
— Какъ такъ?
— А Богъ ихъ знаетъ. Баютъ, золота нѣту, а мы робили, робили…
— Было золото-то?
— Было, да баитъ не велятъ… И чего байтъ: можетъ, оно и такъ… Тоже теперь къ здѣшному купцу ходили двое, судно съ мукой тащили, онъ я не дочти имъ два съ полтиной. Баетъ, ходить будете, хуже будетъ… Порядились бревпа ему возить.
— А больше-то нечего робить!
— А чево робить-то?
Ч--скіе капиталисты забрали въ руки выгодныя занятія: они выдѣлываютъ кожу, ведутъ торговлю съ дикими людьми, скитающимися по сѣверу я ловко поживаются отъ крестьянъ.
Въ Ч. еще весело, но въ С. даже и сами жители скучаютъ отъ бездѣйствія. Въ Ч. еще мѣщане находятъ кое-какое занятіе; напримѣръ, берутся за какія-нибудь спекуляціи, аферы, стрѣляютъ птицъ и звѣрей, ловятъ рыбу, продаютъ какія-нибудь вещи приходящимъ и приплывающимъ изъ другихъ губерній крестьянамъ и проч. Тамъ можно услыхать кое-что о торговыхъ дѣлахъ, народъ немного оживленнѣе, — особенно тотъ, кто занимается дѣломъ; но здѣсь заниматься почти нечѣмъ. Есть, правда, двѣ варницы, но тамъ работаютъ тѣ же, которые и до воли работали. Вотъ поэтому работящіе люди и нанимаются въ судовые рабочіе, женщины плетутъ кружева, но большинство мѣщанъ перебиваются кое-какъ. Остальные жители дошли до такого отупѣнія, что кромѣ плутень ничего не могутъ выдумать и рады не рады, что, кое-какъ наѣвшись, могутъ скорѣе заснуть и провести большую половину сутокъ во снѣ. Въ городѣ мало новыхъ домовъ, старые дома не поправляются, и если чѣмъ городъ славится, такъ восемью церквами. Вся эта бѣдность произошла оттого, какъ разсказываютъ старожилы, что въ половинѣ семисотыхъ годовъ С. процвѣталъ, по потомъ не приписанныхъ къ ревизіи около полуторы тысячи рабочихъ мужчинъ выселили въ другое мѣсто, и съ этихъ норъ солепромышленность постоянно падала, и теперь отъ 40 варппцъ осталось только двѣ. Городъ расположенъ подъ горами, и поэтому въ немъ послѣ дождей очень грязно; но жители привыкли къ этой грязи, а поживши здѣсь два года привыкаютъ и къ скукѣ. Здѣсь тоже много ссыльныхъ, такъ же, какъ и въ Ч. Имъ нечего дѣлать, и живутъ они отдѣльно отъ другихъ обществъ.
Здѣсь мнѣ пришлось прожить съ мѣсяцъ, но этотъ мѣсяцъ я провелъ точно въ карцерѣ, несмотря даже и на то, что я бы могъ, благодаря хлѣбосоламъ, быть съ утра до вечера пьянымъ.
Прожилъ я недѣлю въ С, ни съ кѣмъ не знакомясь, и сталъ привыкать къ нему. Даже сталъ отвыкать отъ того образа жизни, какой я велъ раньше. Встанешь въ шесть часовъ, чаю напьешься; читать станешь — зѣвается, на улицу тянетъ. Пойдешь купаться въ рѣчку — изъ барскихъ домовъ выглядываютъ барышни, только-что вставшія. Во второмъ часу обѣдаемъ. Послѣ обѣда спать хочется.
— Вѣдь ты пріѣхалъ сюда здоровье поправлять, а въ карты, говоришь, играть не любишь, ну и спи. Ты человѣкъ свободный, не такъ какъ мы… Водку пить теперь не годится, — спи пока снится, совѣтовали мнѣ родные, и, странное дѣло, я скоро засыпалъ, когда ложился послѣ обѣда и постоянно пробуждался въ пять часовъ. Но ужъ вѣрно воздухъ здѣсь такой, что въ три часа душно въ городѣ, спать хочется, и не спятъ только дѣти да восьмая часть гражданъ.
— Ну что, хорошо ли поспалъ? — спрашиваютъ меня.
— Славно. Только мнѣ ужасно совѣстно, что я сплю: вѣдь я не вамъ чета. Вы, слава Богу, пятые десятки доживаете, да и живете-то здѣсь не годъ.
— Ну, перестань, милый. Только я скажу тебѣ: чѣмъ вашему брату молокососамъ ѣздить лѣчиться за границу, не лучше ли бы было промшвать лѣто на родинѣ: и здоровье бы поправилось и денегъ бы сберегли. Въ карты не будешь играть, — поправишься, потому ѣшь сколько хошь, спи и гуляй, сколько душѣ твоей угодно.
И я слѣдовалъ этому совѣту: спалъ по два раза въ сутки, вставая постоянно утромъ въ шесть часовъ, вечеромъ въ пять. Послѣ чаю вечеромъ сядешь къ окну и глядишь на улицу. Пусто на ней; изрѣдка развѣ ссыльные пройдутъ, поглядывая на окна, поиграютъ ребята въ лошади; у оконъ сидятъ женщины; онѣ или тоже смотрятъ на противоположпыя окна противоположнаго дома или что-то дѣлаютъ, склонивши головы къ колѣнямъ. Но вотъ часовъ въ семь, восемь, проѣдетъ лошадь, запряженная въ линейку; на линейкѣ сидятъ дамы и мужчины или дѣти. Поклонятся они намъ или своимъ знакомымъ, тѣ спросятъ: Катаетесь! — Да, отвѣтитъ кто-нибудь изъ нихъ, и уѣдутъ. Черезъ нѣсколько минутъ опять они ѣдутъ и еще проѣдутъ шесть-семь разъ.
— У насъ только одна чистая улица, по ней и ѣздятъ. Катаются они еще потому, что дома скучно, и они ждутъ приглашенія отъ насъ, — объяснили мнѣ должностные люди.
Отъ скуки прохаживаются и должностные люди, но они останавливаются передъ окнами товарища; стучатъ тросточками въ стекла. Отворяетъ окно хозяйская дочка, красивая, здоровая дѣвица.
— Дома? — спрашиваютъ они.
— Спитъ.
— Экій чортъ! Скажите, что, молъ, послѣ зайдемъ.
Отъ этой же скуки должностные люди почта каждый день ходятъ въ гости, пьютъ водку и играютъ въ карты по маленькой.
Въ десять часовъ еще тише. По улицамъ только караульные ребята ходятъ, да во дворахъ собаки лаютъ, но въ четыре часа точно все умерло въ городѣ: не лаютъ собаки, спятъ караульные, ребята или женщины-старухи, сидя у калитки; на улицахъ рѣшительно пусто, многія окна закрыты ставнями; тихо такъ, что крикни человѣкъ на одномъ краю города — во всемъ городѣ это будетъ слышно.
Знакомство свое я началъ съ ученикомъ уѣзднаго училища.
— Что васъ нынче постегиваютъ?
— Славно стегаютъ. Смотритель нашъ очень любитъ это.
— А директоръ?
— Онъ самъ приказывалъ, потому говоритъ; розгами ребята лучше къ зубряжкѣ привыкнутъ.
— Онъ у насъ сердитый: какъ начнетъ кричать, — бѣда!.. Любитъ, чтобы ученики разсказывали такъ, чтобы не останавливаться. Если остановишься, онъ скажетъ, что ничего не знаешь.
— Онъ грамматику только, говорятъ, знаетъ.
— Ну, а вы по окончаніи курса куда?
— Тятенька хочетъ въ казначейство опредѣлить; тамъ жалованья больше и доходовъ больше.
Передъ окнами одного дома стоялъ засѣдатель уѣзднаго суда, про котораго ходятъ слухи, что онъ всѣмъ судомъ ворочаетъ и пьетъ водку мастерски.
— Такъ ты смотри же! пирога не сдѣлаешь, купчую продержу годъ и больше — говорилъ онъ человѣку, сидѣвшему у окна въ халатѣ и съ папироской.
— Пирогъ сдѣлаю, а взятку не дамъ.
— Ну, шалишь! Мы тебѣ такую заковычку ввернемъ, что… — И онъ захохоталъ.
— Здравствуйте, г. литераторъ! — сказалъ онъ мнѣ. Мы поздоровались за руки.
— Что вы это все дома сидите? Хоть бы зашли къ намъ, про вашу столицу разсказали, въ картишки поиграли…
— Покорно благодарю.
— Вы, поди, объ насъ тамъ ковыряете… О, вы опасный человѣкъ! Ну, а скоро ли гласный-то судъ будетъ? что тамъ поговариваютъ.
— Говорятъ, въ будущемъ году… Да вѣдь объ этомъ въ газетахъ пишутъ: въ «Биржевыхъ», въ «Сѣверной Почтѣ»…
— Ну, я не люблю читать… А что вы думаете объ этомъ судѣ?
— Думаю, хорошее учрежденіе будетъ.
— Ну, я вамъ скажу: безъ насъ, старыхъ служакъ, такой выйдетъ кавардакъ, что и не говори. Дойдетъ до того, что насъ же и оставятъ; а мы по старому повернемъ… Только я никакъ не могу понять, въ чемъ тутъ суть?.. Да… да.
— Погонятъ ужо васъ метлой, — сказалъ человѣкъ изъ окна и захохоталъ.
— Ну, ужъ насъ не погонятъ: мы люди заслуженные, наизусть всѣ статьи знаемъ… Погонятъ насъ, и васъ погонятъ, потому-что нашъ судъ — первое мѣсто.
Мы разошлись. Пришелъ ко мнѣ на квартиру пріятель Б.
— Ну, батенька, сбился я съ этими чиновниками. Такой народъ, что ужасъ. Представь себѣ, что я требую отъ нихъ объясненія, они только хихикаютъ, да къ себѣ въ гости зовутъ. Съ однимъ началъ лично объясняться — куда! ничего не понимаетъ… Прихожу въ другой разъ, кинжалъ точитъ. — На кого это? спрашиваю. — Да, говоритъ, нѣмецъ обидѣлъ меня, назвалъ солдатомъ… Я ему докажу, какой я солдатъ! Я, говоритъ, прежде литературой занимался, въ Петербургѣ на углу Большой Морской — Гороховой и Садовой жилъ. — Сколько я не увѣрялъ его, что въ Петербургѣ нѣтъ такой улицы и дома на такомъ углу, но онъ обругалъ меня и сталъ доказывать, что адмиралтейство стоитъ у московской желѣзной дороги… Я васъ познакомлю съ здѣшнимъ ученымъ ареопагомъ, т. е. съ собраніемъ, гдѣ толкуютъ о возвышенныхъ предметахъ. Это такое собраніе, какое вамъ и во снѣ не снилось.
Заинтересовался я этимъ и разъ вечеромъ пошелъ съ Б. Онъ меня представилъ двумъ дамамъ, изъ которыхъ одна была молодая, другая — лѣтъ подъ сорокъ. Разговаривали онѣ свысока, вели себя очень развязно. Это были дамы, что называется, первый сортъ. Кромѣ меня и Б., были у нихъ еще двое мужчинъ изъ чиновнаго класса. Ну, думаю, съ чего они начнутъ?
— Вы женаты-съ? — спросила одна дама.
Я сказалъ.
— И дѣти есть? Извините за нескромность… Мы, провинціалы, житейскимъ интересуемся… Вы, я думаю, скучаете?.. Ходите къ намъ… Здѣсь гадкое общество, никуда нельзя показаться, — на смѣхъ поднимутъ… Здѣсь страшные сплетники… Мы, прогрессисты, учеными предметами занимаемся. А вы у кого служите?
— То-есть какъ? — спросилъ я даму.
— Въ какомъ журналѣ?
— Занятіе литературой не есть служба какому-нибудь частному лицу. Это занятіе можно только назвать службой обществу.
— А вѣдь мы думали…
Завязался разговоръ о редакторахъ, сотрудникахъ, о платѣ за статьи. Дамы не имѣли никакого понятія объ этомъ и думали, что всѣ сочинители статскіе совѣтники, а редакторы и издатели въ самыхъ высокихъ чинахъ.
Потомъ вдругъ другая дама спросила меня:
— Какъ вы находите здѣшнее общество?
— Нахожу, что оно очень добродушное, хлѣбосольное.
— Ну, ужъ я отъ васъ не ожидала этого.
Мы подошли къ окну. На линейкѣ проѣхало четыре дамы.
— Вы знаете, кто это? Это паши модинцы въ высшей степепи, глупы до невѣроятности, горды какъ никто… Ахъ, вы читали «Тысяча Душъ»?
— Читалъ.
— Превосходный романъ; единственный во всемъ свѣтѣ романъ.
Я не спорилъ.
— Нѣтъ ли у васъ Бѣлинскаго? все собираюсь читать; нигдѣ нѣтъ…
Стали толковать о городскихъ новостяхъ. Одна женщина бросила мужа зато, что онъ пьяница, и поетъ теперь отъ любви съ однимъ господиномъ, который, впрочемъ, называетъ себя прогрессистомъ и ученымъ. Онъ рекомендовалъ себя мнѣ весьма оригинальнымъ ученымъ: поролъ такой вздоръ, что я ничего не понялъ, — и наконецъ остановился, подумалъ и спросилъ меня:
— Ахъ, да, о чемъ я говорилъ?
— Право не знаю, — сказалъ я.
— Не желаете ли въ картишки?
Я отказался.
— Вы, питерскіе, не играете въ карты, а мы, с-кіе играемъ.
Началъ я ходить къ нимъ часто. Изъ приглядываній и изъ разговоровъ я пришелъ къ тому заключенію, что дамы женщины порядочпыя, къ нимъ ходятъ люди тоже порядочные, т.-е. больше губернскіе чиновники, люди, считающіе себя порядочными. Слово прогрессистъ попало къ вилъ съ извѣстнаго времени и отъ молодыхъ губернскихъ чиновниковъ. Отъ бездѣйствія имъ очень было скучно, и поэтому они, имѣя знакомыхъ въ губернскомъ городѣ, постоянно приглашали къ себѣ губернскихъ чиновниковъ, которые, разыгрывая здѣсь немаловажную роль, закидывали ихъ разными новыми словами въ родѣ «реалистъ»; но, собственно говоря, сами чиновники ни бельмеса не смыслили въ учености и очень рады были провести время за водкой и картами въ обществѣ милыхъ дамъ, а потомъ въ губернскомъ городѣ говорили про нихъ разныя нелѣпости, въ родѣ того, что они достигли самыхъ близкихъ отношеній съ дамами.
Часто мы заговаривали объ ученыхъ предметахъ, послѣ чего начинались сѣтованія на скуку, жалобы на аристократовъ, гнушающихся ими. Затѣмъ садились за карты… Мнѣ, впрочемъ, надоѣла эта ученая компанія, потому, во-первыхъ, что нужно было говорить съ ними по ученому и
въ то же время слушать вздоръ, а во-вторыхъ, безъ водки ни одно посѣщеніе не заканчивалось. Отъ этой ученой академіи я узналъ такое правило: если человѣкъ не играетъ въ карты — онъ, значитъ, бѣдный и въ то же время опасный человѣкъ; если человѣкъ не пьетъ водку, то, значитъ, пренебрегаетъ людьми. Тутъ же обсуждался вопросъ о томъ, кто благороднѣе: мужикъ или образованный? И большинство голосовъ оставалось на томъ мнѣніи, что образованный благороднѣе, а мужикъ тогда будетъ благороднымъ, когда его назовутъ коллежскимъ регистраторомъ. Когда я замѣтилъ, что благородство состоитъ не въ чинѣ, то одинъ старый человѣкъ, считающій себя президентомъ академіи, потому-что онъ разсуждалъ про литературу сороковыхъ годовъ, возразилъ: а развѣ коллежскій регистраторъ долженъ марать себя ползаньемъ на колѣняхъ передъ мужикомъ, когда мужикъ будетъ бить его за изнасилованіе его дочери?
— Долженъ ползать.
— Кто объ этомъ сочинилъ?
— Разсудокъ…
— Ахъ вы, нигилистишки голоштанные! Это вы потому такъ судите, что вамъ досадно, что вы чина не имѣете. Мало васъ сѣкли! Гм! мужика на одну доску съ коллежскимъ регистраторомъ ставятъ.
Ученые споры постоянно заканчивались или ссорами или упреками; противники упрекали другъ друга чѣмъ-нибудь, а послѣ этого всѣ расходились сердитые другъ на друга.
Б. всегда хохоталъ надъ этой академіей и говорилъ мнѣ, что дамы дурятъ. «Онѣ любятъ общество и толкуютъ объ ученыхъ предметахъ, ничего не понимая. Онѣ готовы подхватить всякое новое словцо для того, чтобы хвастаться, завлекать, нравиться пріѣзжимъ чиновникамъ и прослыть за умныхъ женщинъ. Но у нихъ все-таки можно вздохнуть свободнѣе. Только для меня, говорилъ онъ, это знакомство непонутру: вотъ уже цѣлый годъ бьюсь съ президентомъ — требую объясненія, а онъ поитъ водкой, въ карты сажаетъ играть, а заговоришь о дѣлѣ, онъ захохочетъ и скажетъ: дѣло не собака, въ лѣсъ не уйдетъ. Хочу отказаться — чортъ съ нимъ!»
Въ городѣ же С. про этихъ людей ходятъ самые нелѣпые толки, вѣроятно, потому, что они сами въ гости не ходятъ ни къ кому, кромѣ родни, и къ себѣ с--цевъ не зовутъ.