Гладстон (Маколей)/ДО

Гладстон
авторъ Томас Бабингтон Маколей, пер. г. Бачинского

Оригинал: англійскій, опубл.: 1839. — Источникъ: az.lib.ru • (Апрѣль, 1839).
«The State in its Relations with the Church». By W. E. Gladstone. Esq. Student of Christ Church and M. P. for Newark. 8-го. Second Edition. London: 1839.
«Государство въ отношеніяхъ своихъ къ церкви.» В. Е. Гладстона, сквайра, члена коллегіи Christ Church и члена парламента за Ньюаркъ. 8-го. Второе изданіе. Лондонъ: 1889.

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

Томъ III. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленное изданіе.

Подъ общею редакціею Н. Л. Тиблена

Санктпетербургъ и Москва. Изданіе Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1870

Переводъ подъ редакціею г. Бачинскаго

ГЛАДСТОНЪ.
(Апрѣль, 1839).

«The State in its Relations with the Church». By W. E. Gladstone. Esq. Student of Christ Church and M. P. for Newark. 8-го. Second Edition. London: 1839.

«Государство въ отношеніяхъ своихъ къ церкви.» В. Е. Гладстона, сквайра, члена коллегіи Christ Church и члена парламента за Ньюаркъ. 8-го. Второе изданіе. Лондонъ: 1889.

Авторъ этого тома — молодой человѣкъ безукоризненнаго характера и замѣчательныхъ парламентскихъ талантовъ, возникающая надежда суровыхъ и непреклонныхъ торіевъ, неохотно и мятежно идущихъ вслѣдъ за коноводомъ, котораго опытность и краснорѣчіе имъ необходимы, но котораго осторожную натуру и умѣренныя мнѣнія они ненавидятъ. Не было бы вовсе страннымъ, еслибъ м-ръ Гладстонъ былъ однимъ изъ самыхъ непопулярныхъ людей въ Англіи, Но мы полагаемъ отдать ему не болѣе какъ справедливость, сказавъ, что своими способностями и своимъ поведеніемъ онъ снискалъ себѣ уваженіе и расположеніе всѣхъ партій. Поэтому, его первое появленіе въ роли автора есть интересное событіе; и естественно, что, подвергаясь критикѣ, онъ будетъ возбуждать сочувствіе публики.

Намъ весьма пріятно, независимо отъ основательности или неосновательности теорій м-ра Гладстона, видѣть, что серьезный и обработанный трактатъ о важной части государственной философіи выходитъ, изъ-подъ пера молодого человѣка, поднимающагося до высокаго положенія, въ палатѣ общемъ. Мало бываетъ опасности, чтобы люди, вступившіе въ борьбу дѣятельной жизни, слишкомъ предавались общимъ умозрѣніямъ. Противоположный недостатокъ легче всего ими овладѣваетъ. Время и срокъ дѣлъ и преній не останавливаются ни для кого. Политику приходится часто говорить я дѣйствовать, прежде чѣмъ онъ подумалъ и прочелъ. Онъ можетъ дурно быть ознакомленъ съ вопросомъ; всѣ его свѣдѣнія могутъ быть неопредѣленны и неточны; но говорить онъ долженъ, и если онъ человѣкъ съ талантами, тактомъ и неустрашимостью, то скоро убѣждается, что даже при такихъ обстоятельствахъ бываетъ возможно говорить съ успѣхомъ. Онъ убѣждается, что существуетъ большая разница между дѣйствіемъ словъ написанныхъ, которыя читаются и перечитываются въ тиши кабинета, и дѣйствіемъ словъ сказанныхъ, украшенныхъ декламаціею и жестами и въ одно только мгновеніе поражающихъ ухо. Онъ убѣждается, что можно проговариваться безъ большой вѣроятности быть пойманнымъ, что можно разсуждать софистически и избѣжитъ опроверженій. Онъ находитъ, что даже въ запутанныхъ вопросахъ о торговлѣ и законодательствѣ можно, не прочитавши десяти страницъ, или не подумавши десяти минутъ, вызвать громкія одобренія и сѣсть за мѣсто съ увѣренностью, что произнесенная рѣчь была отлична. Лизій, говоритъ Плутархъ, написалъ оправданіе для человѣка, который долженъ былъ судиться предъ однимъ изъ аѳинскихъ трибуналовъ. Задолго предъ тѣмъ отвѣтчикъ выучилъ рѣчь наизусть и дотого сдѣлался недовольнымъ ею, что отправился въ большой кручинѣ къ автору, а я былъ восхищенъ рѣчью вашею, когда читалъ ее въ первый разъ; но она менѣе нравилась мнѣ во второй разъ и еще менѣе въ третій; а теперь она вовсе не кажется мнѣ оправданіемъ." «Мой добрый другъ, сказалъ Лизій, вы совершенно забываете, что судьямъ приходится слушать ее только разъ.» То же бываетъ и въ англійскомъ парламентѣ. Столь же напрасно было бы со стороны оратора тратить на рѣчи свои глубокое размышленіе и долгое изслѣдованіе, какъ и со стороны директора театра украшать настоящимъ жемчугомъ и алмазами всю толпу придворныхъ и дамъ, проходящихъ шествіемъ по сценѣ. Люди овладѣваютъ великими собраніями не помощью точности и глубокомыслія. Да я зачѣмъ хлопотать о запасѣ лучшей логика, когда рѣчь гораздо низшаго достоинства встрѣтятъ такой же пріемъ? Къ чему углубляться въ вопросъ подобно Борку, только для того, чтобы, подобію Борку, сѣсть вслѣдствіе общаго кашлянія или остаться говорящимъ зеленымъ скамьямъ и краснымъ ложамъ? Намъ давно это представлялось самымъ важнымъ изъ злоупотребленій, какія приводятся противъ многихъ благодѣяній популярнаго правленія. Прекрасно и справедливо говоритъ Баконъ, что чтеніе обогащаетъ умъ человѣка, разговоръ дѣлаетъ его проворнымъ, а сочиненіи-точнымъ. Учрежденія, подобныя англійскимъ, стремятся поощрять въ общественныхъ дѣятеляхъ проворство, какъ насчетъ богатства свѣдѣній, такъ и насчетъ ихъ точности. Самые острые и самые сильные умы каждаго поколѣнія, умы, часто удивительно способные къ изслѣдованію истины, бываютъ обыкновенно заняты пріискиваніемъ такихъ аргументовъ, какихъ ни одинъ здравомыслящій человѣкъ никогда не помѣстилъ бы въ назначенномъ для обнародованія трактатѣ, — аргументовъ, которые настолько лишь хороши, чтобъ годиться на одинъ разъ, и то при помощи плавной декламаціи и мѣткихъ выраженій. Обыкновеніе такимъ путемъ разбирать вопросы необходимо вліяетъ за самыхъ способныхъ людей, особенно тѣхъ, которые поступаютъ въ парламентъ въ весьма раннемъ возрастѣ, прежде чѣмъ умы ихъ развились до полной зрѣлости. Талантъ къ преніямъ развитъ въ этихъ людяхъ до такой степени, что дли массы онъ кажется столь же удивительнымъ, какъ и произведенія итальянскаго импровизатора. Но они, именно, бываютъ счастливы, если сохраняютъ безъ ущерба тѣ способности, какія требуются для точнаго сужденія или обширнаго умозрѣнія. Дѣйствительно, мы скорѣе должны ожидать великаго оригинальнаго произведенія о политической наукѣ, такого произведенія, напримѣръ, какъ Смитово «Богатство народовъ», отъ аптекаря въ провинціальномъ городѣ или отъ священника на Гебридскихъ островахъ, чѣмъ отъ государственнаго человѣка, который, съ двадцать перваго года своей жизни, былъ замѣчательнымъ дебатеромъ въ палатѣ общинъ.

Поэтому, произведеніе м-ра Гладстона мы встрѣчаемъ съ удовольствіемъ, хотя, конечно, съ удовольствіемъ не безъ примѣси. Что молодой политикъ, въ промежуткахъ свободныхъ отъ парламентскихъ своихъ занятій, создалъ и изложилъ, съ большимъ прилежаніемъ и умственнымъ трудомъ, оригинальную теорію великаго политическаго вопроса, — есть такое обстоятельство, которое, не принимая вовсе въ разсчетъ основательности или неосновательности его мнѣній, должно считаться дѣлающимъ ему большую честь. Мы, конечно, не можемъ желать, чтобы ученія м-ра Гладстона утвердились между общественными дѣятелями. Но мы сердечно желаемъ, чтобы его похвальное стремленіе проникать въ глубь вопросовъ и доходить, долгимъ и напряженнымъ размышленіемъ, до познанія великихъ общихъ законовъ, было гораздо болѣе въ ходу, нежели мы ожидаемъ, что это когда-либо будетъ.

М-ръ Гладстонъ кажется намъ, во многихъ отношеніяхъ, чрезвычайно способнымъ къ философскому изслѣдованію. Умъ его способенъ много обнять; въ авторѣ нѣтъ недостатка въ діалектическомъ искусствѣ. Но авторъ не даетъ уму своему надлежащей свободы. Нѣтъ недостатка въ свѣтѣ, но есть большой недостатокъ въ томъ, что Бэконъ назвалъ бы сухимъ свѣтомъ. Все, на что бы м-ръ Гладстонъ ни смотрѣлъ, преломлено и искривлено призмою страстей и предразсудковъ. Слогъ его представляетъ замѣчательную аналогію съ его образомъ мышленія, и, дѣйствительно, производитъ большое вліяніе на его образъ мышленія. Его риторика, хотя часто хороша въ своемъ родѣ, затемняетъ и запутываетъ логику, которую она должна бы освѣщать. Половина его проницательности и прилежанія, при безплодномъ воображеніи и скудномъ запасѣ словъ, избавила бы его почти отъ всѣхъ его ошибокъ. Онъ имѣетъ одинъ даръ, весьма опасный для умозрителя, огромную власть надъ нѣкотораго рода языкомъ, важнымъ и величественнымъ, но неопредѣленнаго и невѣрнаго смысла, — языкомъ, дѣйствующимъ на насъ почти такимъ же образомъ, какимъ высокопарныя выраженія хора въ комедіи «Облака» дѣйствовали на простодушнаго аѳинянина.

ὦ γῆ τού φϑέγματος᾽ ὡς ἱερὸν, καὶ δεμνὸν, καὶ τερατῶδες (*).

(*) О небо! что за звуки! Священные, величественные, чудные.

Когда тезисы доказаны, и не остается ничего, какъ пополнить ихъ и украсить, тогда это тусклое великолѣпіе можетъ быть на мѣстѣ. Но если оно допускается въ доводахъ, то бываетъ гораздо хуже совершенной безсмыслицы, точно такъ же, какъ прозрачный туманъ, сквозь который мореходецъ видитъ мысы и горы въ ложныхъ размѣрахъ и въ ложныхъ направленіяхъ, бываетъ опаснѣе полной темноты. М-ръ Гладстонъ любитъ употреблять фразеологію, о которой мы говоримъ, въ тѣхъ частяхъ своего произведенія, которыя требуютъ величайшей ясности и точности, къ какимъ способна человѣческая рѣчь; и этимъ путемъ онъ обманываетъ сперва себя самого, а потомъ и своихъ читателей. Основанія его теоріи, которымъ слѣдовало бы быть алмазными столбами, сдѣланы изъ слабыхъ матеріаловъ, годныхъ лишь для заключенія рѣчи. Это такой недостатокъ, который не можетъ быть исправленъ никакими послѣдующими стараніями и заботливостью. Чѣмъ точнѣе м-ръ Гладстонъ разсуждаетъ, основываясь на своихъ посылкахъ, тѣмъ нелѣпѣе бываютъ заключенія, которыя онъ выводитъ; когда наконецъ его здравомысліе и добродушіе отступаются отъ страшныхъ практическихъ заключеніе, съ какимъ приводитъ его теорія, онъ принужденъ иногда прибѣгать къ аргументамъ, несовмѣстнымъ съ его основными ученіями, а иногда уходитъ отъ законныхъ послѣдствій своихъ ложныхъ принциповъ подъ прикрытіе равномѣрно ложныхъ историческихъ фактовъ.

Несправедливо было бы не сказать, что книга эта, хотя не хорошая книга, обнаруживаетъ болѣе таланта, чѣмъ многія хорошія книги. Она изобилуетъ краснорѣчивыми и остроумными мѣстами. Она носитъ отпечатокъ весьма терпѣливаго размышленія. Она вся написана съ превосходнымъ вкусомъ и въ превосходномъ тонѣ; да и не содержитъ она, насколько мы замѣтили, ни одного выраженія, которое было бы недостойнымъ джентльмена, ученаго ила христіанина. Но раскрываемыя съ ней ученія представляются намъ, послѣ полнаго и спокойнаго обсужденія, ложными, въ высшей степени пагубными и такими, что еслибъ на практикѣ вывести изъ нихъ законныя послѣдствія, то они неминуемо произвели бы распаденіе общества. Мы приступимъ къ представленію нашихъ доказательствъ въ подтвержденіе этого мнѣнія, — приступимъ съ тою свободою, какой требуетъ важность предмета я къ какой побуждаетъ насъ м-ръ Гладстонъ, какъ правилами своими, такъ я примѣромъ, — приступимъ, мы надѣемся, безъ неучтивости и, мы увѣрены, безъ недоброжелательства.

Прежде, чѣмъ войдемъ въ разсмотрѣніе этой теорія, мы желаемъ оградить себя отъ одного недоразумѣнія. Можетъ статься, что нѣкоторыя лица, читавшія книгу м-ра Гладстона небрежно, и другія, слышавшія только въ разговорѣ или видѣвшія въ журналахъ, что ньюаркскій депутатъ написалъ книгу въ защиту англійской церкви противъ приверженцевъ системы произвола, вообразятъ себѣ, что мы пишемъ въ защиту системы произвола и желаемъ уничтоженія установленной церкви. Это не такъ. Точно такъ же было бы несправедливо обвинять насъ въ нападеніи на церковь, потому что мы нападаемъ на ученія м-ра Гладстона, какъ и обвивать Локка въ желаніи анархіи, потому что онъ опровергалъ Фильмкрову патріархальную теорію правленія, или обвинять Блакстона въ одобреніи конфискаціи церковной собственности, потому что онъ отвергалъ, чтобы право приходскаго священника за десятину происходило отъ левитскаго закона. Нужно замѣтить, что м-ръ Гладстонъ основываетъ свое дѣло на совершенно новыхъ началахъ и не болѣе несогласенъ съ нами, чѣмъ съ нѣкоторыми изъ тѣхъ, которые доселѣ считались знаменитѣйшими подвижниками церкви. Онъ недоволенъ «Ecclesiastical Polity» и радуется, что послѣдняя часть этого знаменитаго произведенія «не перевѣшиваетъ собою полнаго авторитета Гукера.» Онъ недоволенъ «Alliance of Church and State» епископа Варбортона. «Тезисы этого произведенія, говоритъ онъ, слѣдуетъ обыкновенно принимать съ оговоркою»; и онъ согласенъ съ Болингброкомъ въ мнѣніи, что вся теорія Варбортона опирается на фикціи. Онъ еще менѣе доволенъ защитою церкви Пали, признавая эту защиту «зараженною первоначальнымъ порокомъ ложныхъ этическихъ принциповъ» и «наполненною сѣменами зла.» Онъ думаетъ, что д-ръ Чальмерзъ пристрастно смотрѣлъ на предметъ и "привелъ много сомнительнаго ". Дѣйствительно, почти на всякомъ пунктѣ, гдѣ мы несогласны, съ м-ромъ Гладстономъ, мы имѣемъ на своей сторонѣ авторитетъ нѣсколькихъ богослововъ, отличавшихся защитою существующихъ учрежденій.

Вся теорія м-ра Гладстона опирается на томъ главномъ основномъ тезисѣ, что распространеніе религіозной истины есть одна -изъ главныхъ цѣлей правленія какъ правленія. Если м-ръ Гладстонъ не доказалъ этого тезиса, то система его сразу падаетъ.

Прежде нежели приступимъ къ разбору этого важнаго вопроса, мы желаемъ означить ясно различіе, которое, хотя оно весьма очевидно, упускается, кажется, изъ виду многими весьма почтенными людьми. По ихъ мнѣнію, сказать, что цѣла правленіи матеріальны, а не духовны, считается равносильнымъ тому, когда говорятъ, что матеріальное счастье человѣка важнѣе его духовнаго счастья. Но это совершенно ошибочно. Вопросъ не въ томъ, выше ли духовные интересы по важности, чѣмъ матеріальные интересы, или нѣтъ, — но въ томъ, что механизмъ, который въ данный моментъ бываетъ употребленъ для охраненія извѣстныхъ матеріальныхъ интересовъ общества, долженъ ли необходимо быть и механизмомъ, годнымъ способствовать духовнымъ интересамъ этого общества. Безъ раздѣленія труда свѣтъ не могъ бы идти впередъ. Несравненно важнѣе, чтобы люди имѣли пищу, нежели чтобы у нихъ были фортепіано. Однако отнюдь не слѣдуетъ, что каждый. Фортепіанный мастеръ долженъ прибавлять ремесло хлѣбника къ своему собственному; еслибъ онъ это дѣлалъ, мы имѣли бы какъ гораздо худшую музыку, тамъ «гораздо худшій хлѣбъ. Гораздо важнѣе, чтобы благоразумно; распространялось познаніе религіозной истины, нежели чтобы у васъ процвѣтало искусство ваянія. Однако, никакъ не слѣдуетъ, что королевская академія должна соединять съ нынѣшними своими функціями функціи общества для споспѣшествованія познаній христіанства, раздавать богословскіе трактаты, высылать миссіонеровъ, изгонять Ноллекенса за то, что онъ католикъ, Бэкона за то, что онъ методистъ, и Флаксмана за то, что онъ сведенборгіанецъ. Вслѣдствіе такого безуміями имѣли бы возможно худшую академію искусствъ и возможно худшее общество для распространенія познаній христіанства. Общество, очевидно, пришло бы въ повсемѣстное разстройство, еслибъ считалось обязанностью каждой ассоціаціи, образовавшейся для одной хорошей цѣли, способствовать всякой иной хорошей цѣли.

Касательно нѣкоторыхъ цѣлей гражданскаго управленія всѣ согласны. Что оно назначено для охраненія нашихъ личностей и нашей собственности; что оно назначено побуждать насъ къ удовлетворенію нашихъ потребностей не грабежемъ, но промышленностью; что оно назначено заставлять васъ рѣшать наши споры не силою, но третейскимъ разборомъ; что око назначено направлять всю нашу силу, какъ бы силу одного человѣка, противъ любаго общества, которое захотѣло бы повредить намъ, — это такія положенія, которыя едва ли будутъ оспариваемы.

Но это такіе предметы, въ которыхъ человѣкъ весьма сильно заинтересованъ безъ всякаго отношенія къ какому-либо высшему существу или къ какому-либо будущему состоянію. Всякое человѣческое существо — будь это идолопоклонникъ, магометанинъ, еврей, папистъ, социніанецъ, деистъ или атеистъ — естественно любитъ жизнь, избѣгаетъ страданій, желаетъ удобствъ, которыми можно наслаждаться лишь въ обществахъ, гдѣ собственность бываетъ безопасна. Быть умерщвленнымъ, быть мучимымъ, быть ограбленнымъ, быть проданнымъ въ рабство, быть подверженнымъ неистовствамъ шаекъ иностранныхъ бандитовъ, навивающихся патріотами, — потъ, очевидно, тѣ бѣды, отъ которыхъ люди всякой религіи и люди никакой религій желаютъ быть защищаемы; и поэтому едвали будетъ оспариваемо, что люди всякой религіи и люди никакой религіи имѣютъ тутъ общій интересъ быть хорошо управляемыми.

Во надежды и опасенія человѣка не ограничиваются этою воротною жизнью и этимъ видимымъ міромъ. Онъ видитъ себя окруженнымъ признаками силы и мудрости выше его собственныхъ, и, во всѣхъ вѣкахъ и народахъ, люди всѣхъ степеней умственнаго развитія, начиная съ Бэкона и Ньютона и до самыхъ грубыхъ племенъ людоѣдовъ, вѣровали въ существованіе высшаго ума. Въ этотъ голосъ человѣчества почти единодушенъ. Но одинъ ли Богъ, или многіе; какіе могутъ быть его физическіе и какіе нравственные аттрибуты; въ какомъ къ нему отношеніи находятся его созданія; открылся ли онъ ламъ когда-либо посредствомъ какого-нибудь инаго откровенія, кромѣ написаннаго во всѣхъ частяхъ великолѣпнаго и благоустроеннаго міра, который онъ сотворилъ; содержится ли его откровеніе въ какой-либо постоянной лѣтописи; какъ слѣдуетъ толковать ату лѣтопись, и угодно ли ему было назначить на землю какого-либо непогрѣшительнаго толкователя: — вотъ тѣ вопросы, относительно которыхъ существуетъ самое обширное разногласіе мнѣній и относительно которыхъ огромная часть нашего рода была, со времени разсвѣта исторической пауки, въ плачевномъ заблужденіи.

Здѣсь двѣ великія задачи: одна есть защита личностей и имуществъ гражданъ отъ обиды; другая есть распространеніе религіозной истины. Нельзя придумать двухъ болѣе различныхъ предметовъ. Первая вся принадлежитъ къ видимому и осязаемому міру, въ которомъ мы живемъ; послѣдняя принадлежитъ къ тому высшему міру, который недоступенъ нашимъ чувствамъ. Первая принадлежитъ этой жизни; послѣдняя — той, которая наступитъ. Люди, совершенно согласные относительно важности первой задачи и относительно способа къ ея разрѣшенію, расходятся въ мнѣніи такъ далеко, какъ только возможно, относительно послѣдней задачи. Мы должны, поэтому, остановиться, прежде чѣмъ допустимъ, что лица, — кто бы они ни были, — которымъ ввѣрена власть для разрѣшенія первой задачи, должны Всегда употреблять эту власть на разрѣшеніе второй.

М-ръ Гладстонъ полагаетъ, что обязанности правительствъ отеческія; ученію этому мы не должны вѣрить, пока онъ не укажетъ намъ на какое-либо правительство, которое любитъ своихъ подданныхъ, какъ отецъ любитъ дитя, и которое настолько умственно выше своихъ подданныхъ, насколько отецъ выше дитяти. Онъ говоритъ намъ выспреннимъ, Хотя нѣсколько неяснымъ языкомъ, что „правительство занимаетъ въ нравственной наукѣ мѣсто, какое τὸ πᾶν^[1] занимаетъ въ физической.“ Еслибы правительство было, дѣйствительно, τὸ πᾶν въ нравственной наукѣ, то мы не понимаемъ, почему бы правители не ввели на себя всѣ функціи, какія назначалъ имъ Платонъ. Отчего бы мнѣ не отнимать дитя отъ матери, не выбирать кормилицу, не устраивать школу, не надзирать за играми, не опредѣлять часы труда и отдыха, не предписывать, какія баллады слѣдуетъ пѣть, какія мелодіи слѣдуетъ разъигрывать, какія книги слѣдуетъ читать, какое лекарство слѣдуетъ принимать? Отчего бы имъ не выбирать для насъ женъ, не опредѣлять наши расходы, не ограничивать число блюдъ, стакановъ вина и чашекъ чаю? Платонъ, котораго смѣлость въ умозрѣніи была, можетъ быть, удивительнѣе, чѣмъ всякое другое свойство его необыкновеннаго ума, и который не отступалъ ни передъ чѣмъ, къ чему вели его принципы, прошелъ все это пространство. М-ръ Гладстонъ не настолько неустрашимъ. Онъ довольствуется представленіемъ того тезиса, что, какова бы ни была власть, употребляемая въ какомъ-либо обществѣ для защиты личностей и собственности людей, власть эта должна тоже, въ своемъ корпоративномъ качествѣ, исповѣдывать религію, употреблять свою силу для распространенія этой религіи и требовать соглашенія съ этою религіею какъ необходимаго условія для всякой гражданской должности. Онъ ясно объявляетъ, что въ этомъ тезисѣ онъ не ограничиваетъ взглядъ свой правовѣрными правительствами или даже христіанскими правительствами. Обстоятельство, что религія бываетъ ложна, не уменьшаетъ, говоритъ онъ намъ, обязанности правителей, какъ правителей, ее поддерживать. Если они не радѣютъ объ этомъ, а мы не можемъ, говоритъ онъ, смотрѣть на фактъ этотъ иначе, какъ на фактъ, отягощающій дѣло приверженцевъ такой вѣры.» «Я не боюсь утверждать, прибавляетъ онъ, что если магометанинъ совѣстливо вѣритъ, что религія его происходитъ отъ Бога и учитъ божественной истинѣ, то онъ долженъ считать вѣру эту благодѣтельною для души человѣка и благодѣтельною выше всего прочаго; поэтому, ему слѣдуетъ и должно желать ея распространенія и употреблять для ея распространенія всѣ свойственныя и законныя средства; и если такой магометанинъ бываетъ государемъ, онъ долженъ зачислить въ эти средства употребленіе всякаго вліянія или капиталовъ, какіе могутъ законно быть въ его распоряженіи дли такихъ цѣлей.»

Безъ сомнѣнія, это сильно. Прежде, нежели мы допустимъ, что императоръ Юліанъ, употребляя вліяніе и капиталы, бывшіе въ его распоряженіи, на истребленіе христіанства, дѣлалъ не болѣе, какъ свою обязанность; прежде, нежели мы допустимъ, что аріанинъ Теодоринъ совершилъ бы преступленіе, еслибъ дозволилъ хоть одному вѣрующему въ божество Христа занимать любую гражданскую должность въ Италія; прежде чѣмъ мы допустимъ, что голландское правительство обязано исключать изъ службы всѣхъ членовъ англиканской церкви, король баварскій исключать изъ службы всѣхъ протестантовъ, турецкій султанъ исключать изъ службы всѣхъ христіанъ, король Авы^[2] исключать изъ службы всѣхъ вѣрующихъ въ единство Бога, — прежде всего этого считаемъ себя въ правѣ потребовать весьма полнаго и точнаго доказательства. Когда слѣдствія ученія столь страшны, мы можемъ требовать, чтобы основанія его были весьма прочны.

Слѣдующій параграфъ представляетъ образчикъ аргументовъ, какими Гладстонъ доказалъ, какъ онъ думаетъ, свое основное положеніе:

«Мы можемъ предложить тотъ же тезисъ въ болѣе общей формѣ; въ ней онъ, конечно, долженъ вызвать общее согласіе. Гдѣ только существуетъ власть во вселенной, эта власть есть собственность Бога, владыки этой вселенной — его собственность по праву, хотя бы на время задержанная ила во зло употребленная. Собственность же эта осуществляется, такъ сказать, употребляется согласно съ волею собственника, когда она употребляется для цѣлей, какія онъ. постановилъ, я въ духѣ милосердія, справедливости, истины и чести, какимъ онъ научилъ насъ. Но эти принципы никогда не могутъ истинно, никогда не могутъ прочно сохраняться въ груди человѣческой, иначе какъ постояннымъ отношеніемъ къ ихъ источнику и при помощи божеской благодати. Силы, поэтому, которыя присуще отдѣльнымъ лицамъ, дѣйствующимъ какъ правительство, равно какъ и тѣ, которыя присущи отдѣльнымъ лицамъ, дѣйствующимъ за себя самихъ, могутъ только быть упрочены для справедливаго употребленія приложеніемъ къ нимъ религіи.»

Вотъ тезисы обширнаго и неопредѣленнаго объема, выраженные языкомъ, имѣющимъ нѣкоторое неясное достоинство и святость, привлекательныя, безъ сомнѣнія, для многихъ умовъ. Но какъ скоро мы разсматриваемъ эти тезисы ближе, какъ скоро подвергаемъ ихъ испытанію, разобравъ въ нихъ лишь весьма немногія частности, тотчасъ находимъ ихъ ложными и странными. Ученіе, которое "должно навѣрное вызвать общее согласіе, " заключается въ томъ, что всякая ассоціація человѣческихъ существъ, которая облечена какою бы ни было властью, — то есть, всякая ассоціація человѣческихъ существъ, — обязана, какъ таковая, исповѣдывать религію. Вообразите, что послѣдовало бы, еслибъ принципъ этотъ былъ дѣйствительно въ силѣ въ теченіе 24-хъ часовъ. Возьмите одинъ примѣръ изъ милліона. Общество дилижансовъ имѣетъ власть надъ своими лошадьми. Власть эта есть собственность Бога. Она употребляется согласно волѣ Бога, когда употребляется съ милосердіемъ. Но принципъ милосердія никогда не можетъ истинно или прочно храниться въ человѣческой груди безъ постояннаго отношенія къ Богу. Силы, поэтому, которыя присущи отдѣльнымъ лицамъ, дѣйствующимъ какъ общество дилижансовъ, могутъ только быть упрочены для справедливаго употребленія приложеніемъ къ нимъ религіи. Поэтому, каждое общество дилижансовъ должно, въ своемъ собирательномъ качествѣ, исповѣдывать какую-либо вѣру, имѣть свои статьи вѣры, свое публичное богослуженіе и свои испытательныя присяги. Что это заключеніе и безконечное число другихъ заключеній, равно странныхъ, слѣдуютъ по необходимости изъ принципа м-ра Гладстона, это такъ же вѣрно, какъ " то, что дважды-два четыре. А если естественныя заключенія столь нелѣпы, то въ принципѣ должно быть что-нибудь ошибочное.

Мы приведемъ другое мѣсто въ томъ же родѣ:

«Отчего же, спросимъ мы теперь, должна правительствующая власть въ государствѣ исповѣдывать религію? Вопервыхъ, оттого, что она составлена изъ отдѣльныхъ людей; а они. будучи назначены дѣйствовать въ опредѣленномъ нравственномъ качествѣ, должны освящать свои дѣйствія, совершаемыя въ этомъ качествѣ, религіозными служеніями, такъ какъ дѣйствія не могутъ иначе быть пріятны Богу или быть чѣмъ-либо инымъ, какъ грѣховными и достойными сами по себѣ наказанія. А какъ только мы отвращаемъ въ нашемъ поведеніи лицо наше отъ Бога, мы живемъ безбожно… Въ исполненія же своихъ обязанностей какъ, отдѣльное лицо, государственный человѣкъ долженъ быть поклоняющимся человѣкомъ. Но дѣйствія его общественны; силы и орудія, которыми онъ дѣйствуетъ, общественны; дѣйствуя подъ властью и посредствомъ власти закона, онъ двигаетъ по своему слово 10 тысячами подчиненныхъ рукъ; и оттого, что эти силы такъ существенно публичны, онѣ выходятъ совсѣмъ изъ ряда чисто индивидуальныхъ дѣйствій; онѣ должны быть освящены не только частными личными моленіями и благочестіемъ тѣхъ, которые занимаютъ публичныя положенія, но также и общественными дѣйствіями людей, составляющихъ общество. Люди должны воздавать моленіе и хвалу въ своемъ публичномъ и коллективномъ характерѣ — въ томъ характерѣ, въ которомъ они образуютъ органъ націи и владѣютъ ея совокупными силами. Гдѣ только есть разумное дѣйствіе, въ немъ заключается нравственный долгъ и отвѣтственность. Правители, въ совокупныхъ дѣйствіяхъ своихъ, суть разумные дѣятели за націю. Поэтому, съ дѣяніями ихъ должна быть соединена религія, безъ которой ни одна изъ нашихъ отвѣтственностей не можетъ имѣть мѣста. И эта религія должна быть или религіею совѣсти правителя, или никакою.»

Здѣсь опять мы находимъ тезисы обширнаго объема я до такой степени правовѣрнаго и торжественнаго тона, что многіе почтенные люди, безъ сомнѣніи, получили значительное назиданіе. Но разберемъ слова поближе, и тотчасъ сдѣлается явнымъ, что если разъ допустить эти принципы, то рушится всякое общество. Нельзя тогда образовать никакого общества съ какою-либо цѣлью взаимной помощи въ торговлѣ, въ общественныхъ работахъ, въ пособіи больному или бѣдному, въ покровительствѣ искусству или наукѣ, если только члены общества не согласны въ своихъ богословскихъ мнѣніяхъ. Возьмите любое такое общество, напримѣръ общество лондонско-бирмингамской желѣзной дороги, и наблюдайте, къ какимъ слѣдствіямъ аргументы м-ра Гладстона неизбѣжно ведутъ. "Отчего директоры общества желѣзной дороги должны, какъ собраніе, исповѣдывать религію? Оттого, что дирекція составлена изъ отдѣльныхъ людей, назначенныхъ дѣйствовать съ опредѣленнымъ нравственнымъ характеромъ, обязанныхъ наблюдать за собственностью, здоровьемъ и жизнью своихъ ближнихъ, обязанныхъ дѣйствовать прилежно за своихъ довѣрителей, обязанныхъ управлять своими подчиненными по-человѣчески я справедливо, обязанныхъ выполнять честно многіе важные договоры. Они, поэтому, должны и освящать свои дѣйствія религіозными служеніями; иначе дѣйствія эти будутъ грѣховными и достойными наказанія сами по себѣ. Въ исполненіи же сбояхъ обязанностей отдѣльнаго лица директоръ компанія лондонско-бирмингамской желѣзной дороги, долженъ быть поклоняющимся человѣкомъ. Но дѣйствія его публичны. Онъ дѣйствуетъ за общество. Онъ двигаетъ по своему слову 10 тысячами подчиненныхъ рукъ. И оттого, что дѣйствія эти выходятъ изъ ряда чисто-индивидуальныхъ его дѣяній, они должны быть освящены публичными актами набожности. Директоры желѣзной дороги должны воздавать моленіе и хвалу, въ своемъ публичномъ и коллективномъ характерѣ, по которому они составляютъ органъ компаніи я управляютъ ея совокупными силами. Гдѣ только бываетъ разумное дѣйствіе, тамъ есть нравственная отвѣтственность. Директоры суть разумные агенты за компанію. Поэтому, съ агентствомъ этимъ должна быть соединена религіи, безъ которой ни одна изъ нашихъ отвѣтственностей не мотнетъ имѣть мѣста. И религія эта должна быть религіею совѣсти самого директора, или никакое. Тутъ должно быть публичное богослуженіе и присяга. Ни одному еврею, ни одному социніанну, ни одному пресвитеріанину, ни одному католику, ни одному квакеру не слѣдуетъ дозволять быть органомъ компаніи и управлять ея совокупными силами. Захочетъ ли м-ръ Гладстонъ дѣйствительно защищать этотъ тезисъ? Мы умѣрены, что онъ не захочетъ; но мы увѣрены, что къ этому тезису и къ безчисленнымъ подобнымъ тезисамъ неизбѣжно приводитъ его разсужденіе.

«Народная воля и дѣйствіе составляютъ; безспорно, нѣчто связывающее несогласное меньшинство или связывающее: подвластное общество способомъ, который не можетъ быть оправданъ ничѣмъ, какъ только признаніемъ ученія о народной личности. Слова „національная честь и добрая вѣра“ существуютъ въ устахъ всякаго. Развѣ въ нихъ подразумевается личность народовъ менѣе, чѣмъ обязанность къ Богу, за которую мы теперь ратуемъ? Они строго и существенно различаются отъ чести и доброй вѣры отдѣльныхъ лицъ, составляющихъ націю. Франція есть лицо въ отношеніи къ намъ, а мы въ отношеніи къ ней. Умышленная обида, нанесенная ей, считается нравственнымъ поступкомъ совершенно отличнымъ отъ поступковъ всѣхъ отдѣльныхъ лицъ, составляющихъ націю. На такихъ явныхъ фактахъ мы можемъ остановиться, не прибѣгая къ болѣе техническому доказательству, какое представляютъ законы въ ихъ образѣ дѣйствія съ корпораціями. Если же нація имѣетъ единство воли, имѣетъ проникающія ее симпатіи, имѣетъ способа постъ быть награжденною и страдать за свои дѣла, — должны ли мы отвергать ея отвѣтственность, ея потребность въ религія, чтобы нести эту отвѣтственность?… Нація, слѣдовательно, имѣя личность, находится въ необходимости — подобно отдѣльнымъ лицамъ, составляющимъ ея правительствующее сословіе — освящать дѣйствія этой личности религіозными служеніями, и такимъ образомъ мы имѣемъ новое и понудительное основаніе для существованія государственной религія.»

Новое основаніе здѣсь есть, конечно; но понудительно ли оно — можно усомниться. Не совершенно ли ясно, что этотъ аргументъ примѣняется съ такою же точно силою ко всякому соединенію человѣческихъ существъ для общей цѣли, какъ и къ правительствамъ? Есть и хоть одинъ союзъ въ мірѣ — будь это въ техническомъ смыслѣ корпорація или нѣтъ — не имѣющій той собирательной личности, изъ которой м-ръ Гладстонъ выводятъ такія необыкновенныя слѣдствія? Взгляните на банки, страховыя конторы, копненіи доновъ, компаніи каналовъ, газовыя общества, госпиталя, безденежныя аптеки, ассоціаціи для помощи бѣднымъ, ассоціація для преслѣдованія злодѣевъ, ассоціаціи медицинскихъ воспитанниковъ для доставленія анатомическихъ субъектовъ, ассоціація деревенскихъ джентльменовъ для разведенія гончихъ лисьихъ собакъ, книжныя общества, общества для взаимнаго вспоможенія, клубы всѣхъ разрядовъ, начиная съ тѣхъ, которые дворцами свояки окаймляли Pall-Mall и St. James’s Street до Free-and-easy, собирающагося въ ободранной гостиной деревенскаго трактира. Есть ли хоть одинъ изъ этихъ союзовъ, къ которому аргументъ м-ра Гладстона не былъ бы примѣнимъ въ темой же степени, какъ и къ государству. Во всѣхъ этихъ союзахъ, въ англійскомъ банкѣ, напримѣръ, или въ Атеней-клубѣ, воля и дѣйствіе общества составляютъ одно и связываютъ несогласное меньшинство. Банкъ и Атеней имѣютъ добрую вѣру и справедливость, отличныя отъ доброй вѣры и справедливости индивидуальныхъ членовъ. Банкъ есть лицо въ отношеніи къ тѣмъ, которые вкладываютъ въ него слитки. Атеней есть лицо въ отношеніи къ мяснику и виноторговцу. Если Атеней помѣщаетъ деньги въ банкѣ, то оба общества бываютъ на столько лицами относительно другъ друга, сколько Англія и Франція. Каждое изъ этихъ обществъ можетъ платить свои долги честно, каждое можетъ пытаться обманывать своихъ вѣрителей, каждые можетъ преуспѣвать, каждое можетъ придти въ затруднительной положеніе. Если же они имѣютъ это единство воли; если они способны дѣлать и выносить добро и зло, то можемъ ли мы — говоря словами м-ра Гладстона, — «отвергать ихъ отвѣтственность, или ихъ потребность въ религіи, чтобы нести эту отвѣтственность?» Поэтому, акціонерные банки и клубы, «имѣя личность, находятся въ необходимости освящать эту личность религіозными служеніями»; итакъ, мы имѣемъ «новое и понудительное основаніе» требовать, чтобы всѣ директора и писцы акціонерныхъ банковъ и всѣ служащіе въ клубахъ доказывали свою способность къ службѣ принятіемъ св. причастія.

Дѣло въ томъ, что м-ръ Гладстонъ впалъ въ ошибку, весьма обыкновенную у людей съ меньшимъ противъ него талантомъ. Нерѣдко случается, что человѣкъ, сильно желающій доказать частное предложеніе, беретъ первую посылку огромнаго объема, заключающую въ себѣ это частное предложеніе, не разсудивъ вовсе, что она заключаетъ въ себѣ гораздо болѣе. Пагубная легкость, съ какою м-ръ Гладстонъ наполняетъ фразы, пышныя и звучныя, но неопредѣленнаго смысла, дѣлаетъ его чрезвычайно способнымъ ставить эту ловушку себѣ и своимъ читателямъ. Онъ широко излагаетъ общія ученія о власти — когда единственная власть, о которой онъ думаетъ, есть власть правительствъ, и общія ученія о совокупномъ дѣйствіи — когда единственнымъ совокупнымъ дѣйствіемъ, о которомъ онъ думаетъ, есть совокупное дѣйствіе гражданъ въ государствѣ. Онъ заранѣе постановляетъ свое заключеніе. Потомъ дѣлаетъ первую посылку самыхъ обширныхъ размѣровъ и, убѣдившись, что она содержитъ его заключеніе, никогда не заботится о томъ, что она можетъ содержать кромѣ того: а какъ скоро мы ее разсмотримъ, то найдемъ, что она содержитъ безконечное число заключеній, изъ которыхъ каждое есть уродливая нелѣпость. Совершенно справедливо, что было бы весьма хорошею вещью, еслибъ всѣ члены всѣхъ ассоціацій въ мірѣ были люди здравыхъ религіозныхъ взглядовъ. Мы нисколько на сомнѣваемся, что хорошій христіанинъ будетъ руководствоваться христіанскими началами въ своемъ поведеніи какъ директоръ кампаніи каналовъ или какъ экономъ благотворительнаго обѣда. Еслибъ онъ былъ — обращаясь къ случаю, который мы привели прежде — членомъ компаніи дилижансовъ, онъ бы, въ этомъ качествѣ, вспомнилъ, что «праведный человѣкъ щадитъ жизнь своего животнаго.» Но не слѣдуетъ, что всякая ассоціація людей должна, поэтому, какъ ассоціація, исповѣдывать религію. Очевидно, что многія великія и полезныя цѣли могутъ быть достигнуты въ этомъ мірѣ только содѣйствіемъ. Равно очевидно, что не можетъ быть успѣшнаго содѣйствія, если люди поступаютъ по тому принципу, что они не должны содѣйствовать къ достиженію одной цѣли, если они несогласны относительно другихъ цѣлей. Ничто не кажется намъ болѣе прекраснымъ и удивительнымъ въ нашей соціальной системѣ, какъ легкость, съ какою тысячи людей, согласныхъ, быть можетъ, только на счетъ одной цѣли, могутъ соединить свои силы для достиженія этой одной цѣли. Мы ежедневно видимъ тому примѣры. Два человѣка, — одинъ изъ нихъ упорно предубѣжденъ противъ миссіонерства, другой предсѣдатель миссіонернаго общества, — засѣдаютъ вмѣстѣ въ совѣтѣ госпиталя и отъ души содѣйствуютъ мѣрамъ для здоровья и удобства больныхъ. Два человѣка, — изъ которыхъ одинъ ревностный приверженецъ, а другой ревностный противникъ системы, принятой въ ланкастерскиxъ школахъ, — встрѣчаются въ обществѣ нищенства и дѣйствуютъ заодно съ совершенною искренностью. Мы признаемъ за общее и несомнѣнное правило, что законно и удобно для людей соединяться въ ассоціацію для споспѣшествованія хорошей цѣли, хотя бы они различествовали относительно другихъ цѣлей гораздо большей важности.

Врядъ ли будетъ отвергнуто, что безопасность личностей и собственности людей есть хорошая цѣль и что лучшій и даже, по правдѣ, единственный путь къ достиженію этой цѣли состоитъ въ соединеніи людей въ извѣстныя большія корпораціи, называемыя государствами. Корпораціи эти организованы весьма разнообразно и, большею частью, весьма несовершенно. Многія изъ нихъ изобилуютъ страшными злоупотребленіями. Однако, раціонально, кажется, полагать, что худшая изъ нихъ, когда-либо существовавшая, была, судя по всему, предпочтительнѣе полной анархіи.

Но, судя по аналогіи, мы должны бы сказать, что эти великія корпораціи, вѣроятно, вполнѣ достигли бы, подобно всѣмъ другимъ ассоціаціямъ, своей цѣли, еслибъ имѣлась въ виду единственно эта цѣль, и что отвергать услуги тѣхъ, которые особенно способны споспѣшествовать этой цѣли, потому что они неспособны также споспѣшествовать какой-либо другой цѣли, хотя бы превосходной, кажется съ перваго же взгляда столь же нераціональнымъ, какъ и стараться, чтобы никто, не бывшій членомъ археологическаго общества, не могъ быть начальникомъ главной больницы, или чтобы никто, не бывшій членомъ общества для распространенія христіанства между евреями, не мотъ быть попечителемъ, литературнаго фонда.

Невозможно назвать ни одного союза человѣческихъ существъ, къ которому бы разсужденія м-ра Гладстона примѣнялись сильнѣе, чѣмъ къ арміи. Гдѣ найдемъ мы болѣе полное единство дѣйствій, чѣмъ въ арміи? Въ какомъ иномъ мѣстѣ столько человѣческихъ существъ безусловно повинуются одному начальствующему уму? Есть ли какая другая масса, которая двигалась бы въ такой степени стройно? Гдѣ такая страшная власть ввѣряется тѣмъ, которые командуютъ? Гдѣ лежитъ на нихъ столь же ужасная отвѣтственность? Если м-ръ Гладстонъ дожалъ, какъ онъ думаетъ, настоятельную необходимость государственной религіи, то онъ доказалъ гораздо болѣе настоятельную необходимость, чтобы всякая армія, какъ коллективное лицо, исповѣдывала религію. Готовъ ли онъ принять это послѣдствіе?

Утромъ 13-го августа 1704 года два великіе полководца, равные по власти, связанные тѣсными частными и общественными узами, но различныхъ вѣрованій, готовились къ сраженію, отъ исхода котораго зависѣли вольности Европы. Марльборо провелъ частъ ночи въ моленіи и передъ разсвѣтомъ принялъ св. причастіе согласно обрядамъ англійской церкви. Онъ тогда поспѣшилъ свидѣться, съ Евгеніемъ, который, вѣроятно, только-что исповѣдался у папистскаго священника. Военачальники совѣщались, сообща составили планъ дѣйствій и явились къ своимъ постамъ. Марльбого отдалъ приказанія о служеніи молебновъ. Англійскіе капеланы совершали богослуженіе передъ англійскими полками. Кальвинистскіе капеланы голландской арміи, головы которыхъ никогда не знали епископскихъ рукоположеній, изливали свои моленія передъ фронтомъ своихъ соотечественниковъ. Между тѣмъ, датчане могли внимать своимъ лютеранскимъ пасторамъ, а капуцины могли ободрять австрійскія войска и молить Св. Дѣву о благословеніи оружія священной Римской имперіи. Сраженіе начинается, и эти люди различныхъ религій дѣйствуютъ какъ члены одного тѣла. Католическій и протестантскій полководцы стараются поддержать и превзойти другъ-друга. До заката солнца имперія спасена. Франція потеряла въ одинъ день плоды 80-лѣтнихъ интригъ и побѣдъ. И союзники, побѣдивъ вмѣстѣ, воздаютъ благодареніе Босу порознь, каждый по собственному обряду богослуженія. Но есть ли это практическій атеизмъ? Сказалъ ли бы любой здравомыслящій человѣкъ, что, такъ какъ союзная армія имѣла единство дѣйствія и общій интересъ и такъ какъ тяжкая отвѣтственность лежала на ея вождяхъ, поэтому было настоятельно необходимо, чтобы армія, какъ армія, имѣла одну господствующую религію, чтобы Евгеній лишенъ былъ начальства надъ войскомъ за то, что онъ былъ католикъ, чтобы всѣ голландскіе и австрійскіе полковники удалены были отъ службы за неподписаніе тридцати девяти статей вѣры? Конечно, нѣтъ. Самый невѣжественный гренадеръ на полѣ битвы увидѣлъ бы нелѣпость такого предложенія. «Я знаю, сказалъ бы онъ, что принцъ савойскій ходитъ къ обѣднѣ и что нашъ капралъ Джонъ^[3] терпѣть ея не можетъ; но какое дѣло обѣднѣ до взятія деревни Бленгеймъ? Принцу нужно побить французовъ, и это же нужно капралу Джону. Если мы поможемъ другъ другу, то, весьма вѣроятно, побьемъ непріятеля. Если устранимъ всѣхъ папистовъ и голландцевъ, каждый изъ насъ будетъ въ рукахъ Таллара.» Самъ м-ръ Гладстонъ, мы думаемъ, допустилъ бы, что нашъ чистосердечный гренадеръ былъ бы правъ; а если такъ, то что слѣдуетъ изъ этого? То, что всѣ общіе принципы м-ра Гладстона о власти, отвѣтственности, личности и совокупномъ дѣйствіи должны пасть и что, если ужъ стоять его теоріи, такъ стоять она должна на какомъ-либо другомъ основаніи.

Мы показали теперь, кажется, что можетъ представляться необходимость образовать союзы людей для важныхъ цѣлей, что такіе союзы должны быть модъ управленіемъ лицъ, надѣленныхъ большою властью и находящихся подъ важною отвѣтственностью; но между тѣмъ было бы весьма вредно, еслибы союзы эти, какъ союзы, должны были признавать какую-либо одну систему религіозныхъ вѣрованій или совершать сообща какой-либо обрядъ религіознаго поклоненія. Что же доказываетъ, что то же самое не- примѣняется къ нѣкоторымъ изъ великихъ союзовъ, которые мы называемъ государствами? Мы твердо убѣждены, что къ нѣкоторымъ государствамъ оно примѣнимо. Мы твердо убѣждены, что есть общества, въ которыхъ было бы такъ же нелѣпо мѣшать богословіе съ правленіемъ, какъ нелѣпо было бы со стороны праваго крыла союзной арміи при Бленгеймѣ въ разгарѣ битвы начинать споръ съ лѣвымъ крыломъ о чистилищѣ и поклоненіи иконамъ.

М-ръ Гладстонъ говоритъ намъ, что кто бы ни были лица, облеченныя верховною властью въ государствѣ, они обязаны употреблять власть эту на споспѣшествованіе тому, что имъ кажется богословскою истиною. Но, конечно, прежде чѣмъ онъ потребуетъ, чтобы допустили это положеніе, онъ обязанъ доказать, что лица эти могутъ сдѣлать болѣе добра, чѣмъ зла, такимъ употребленіемъ своей власти. Первый вопросъ состоитъ къ томъ, вѣроятнѣе ли, что правительство, предположившее себѣ распространеніе религіозной истины одною изъ главныхъ своихъ цѣлей, поведетъ народъ хорошо, или что оно поведетъ его дурно? М-ръ Гладстонъ избѣгаетъ этого вопроса, и, пожалуй, это самое мудрое, что онъ могъ сдѣлать.

«Если, говоритъ онъ, правительство хорошо, то пусть будетъ ему предоставлены въ распоряженіе его естественныя орава и силы; если же оно не хорошо, то пусть будетъ сдѣлано хорошимъ… Мы, поэтому, поступаемъ справедливо, разсматривая сперва истинную идею или отвлеченное понятіе правительства, съ допущеніемъ, разумѣется, зла и слабостей, какія бываютъ въ человѣкѣ, и разбирая потомъ, заключается ли въ этой идеѣ способность и вытекающая изъ нея обязанность со стороны правительства издавать какіе-либо законы или употреблять какія-либо средства для религіозныхъ цѣлей, — короче, принимать на себя выборъ въ дѣлѣ религіи.»

Конечно, м-ръ Гладстонъ имѣетъ полное орано разсуждать о вяконъ-либо отвлеченномъ вопросѣ, если только онъ постоянно помнятъ, что разсуждаетъ лишь объ отвлеченномъ вопросѣ. Было ли бы или нѣтъ совершенное правленіе удобнымъ механизмомъ для распространенія религіозной истины — вопросъ, конечно, безвредный и, насколько намъ извѣстно, интересный для изслѣдованія. Но весьма важно вспомнить, что нѣтъ и никогда не было ни одного совершеннаго правительства въ мірѣ. Нѣтъ вовсе никакого вреда въ изслѣдованіи пути, какой избралъ бы брошенный въ воздухъ камень, еслибъ не дѣйствовалъ законъ тяготѣнія. Но послѣдствія были бы непріятны, еслибъ изслѣдователь, тотчасъ по окончаніи своего вычисленія, сталъ разбрасывать камни во всѣхъ направленіяхъ, не подумавши, что заключеніе его опирается на ложную гипотезу и что брошенныя имъ тѣла, вмѣсто того, чтобъ летѣть въ безконечное пространство, возвратятся скоро по параболамъ и побьютъ окна я головы его сосѣдей.

Весьма легко сказать, что правительства хороши или, если не хороши, должны бы сдѣлаться такими. Но что разумѣется подъ хорошимъ правительствомъ? И какъ всѣ дурныя правительства въ мірѣ сдѣлать хорошими? И какую цѣну имѣетъ теорія, которая справедлива лишь при предположеніи въ высшей степени странномъ?

Мы, впрочемъ, не допускаемъ, что еслибъ правительство было для всѣхъ своихъ временныхъ цѣлей настолько современнымъ, насколько дозволяетъ человѣческая слабость, то такое правительство было бы, поэтому, непремѣнно способнымъ въ распространенію истинной религіи. Мы видимъ, что годность правительствъ къ распространенію истинной религіи нисколько не соразмѣрна годности ихъ для достиженія временныхъ цѣлей ихъ учрежденія. Обращаясь къ отдѣльнымъ лицамъ, мы видимъ, что государи, подъ управленіемъ которыхъ народы были самымъ искуснымъ образенъ охраняемы отъ внѣшняго и внутренняго безпокойства и сдѣлали самые быстрые успѣхи въ цивилизаціи, отнюдь не были хорошими наставниками богословія. Возьмите, напримѣръ, лучшаго французскаго государя, Генриха IV, короля, который возстановилъ порядокъ, прекратилъ страшную междоусобную войну, привелъ финансы въ отличное положеніе, внушилъ всей Европѣ уваженіе къ своей странѣ и привязалъ къ себѣ огромную массу народа, которыхъ управлялъ. Этотъ человѣкъ былъ дважды гугенотокъ и дважды папистомъ. Онъ, какъ намекаетъ Давила, былъ сильно заподозриваемъ въ неимѣніи въ теоріи вовсе никакой религіи и, конечно, не много стѣснялся религіею въ своихъ дѣйствіяхъ. Возьмите царя Петра, импѣератрицу Екатерину, Фридриха Великаго. Навѣрное никто не станетъ оспаривать, что государи эти, при всѣхъ своихъ недостаткахъ, будучи разсматриваемы относительно чисто временныхъ цѣлей правленія, были выше обыкновеннаго уровня.

Разсматриваемые же какъ богословскіе руководителя, они были бы, вѣроятно, помѣщены м-ромъ Гладстономъ ниже самыхъ отвратительныхъ глупцовъ испанской отрасли бурбонскаго дома. Сверхъ того, перейдя отъ отдѣльныхъ лицъ къ системамъ, мы никакъ не находимъ, чтобы способность правительствъ къ распространенію религіозной истины была соразмѣрна способности ихъ къ свѣтскимъ отправленіямъ. Не будучи слѣпыми поклонниками ни французскихъ, ни американскихъ учрежденій, мы видимъ ясно, что личность и собственность гражданъ, защищены во Франціи и въ Новой Англіи лучше, чѣмъ почти въ любомъ обществѣ, какое существуетъ теперь или когда-либо существовало, и, конечно, гораздо лучше, чѣмъ въ Римской имперіи, подъ правовѣрнымъ управленіемъ Константина и Ѳеодосія.

Но ни правительство Франціи, ни правительство Новой Англіи не организованы такъ, чтобы быть годными въ распространенію богословскихъ ученій. Да и не считаемъ мы невѣроятнымъ, чтобы самыя важныя религіозныя заблужденія могли, господствовать въ государствѣ, которое, разсматриваемое только относительно временныхъ цѣлей, можетъ подходить гораздо ближе всякаго другаго, когда-либо извѣстнаго, къ ἰδέα того, чѣмъ государство должно бы быть.

Но оставимъ этотъ отвлеченный вопросъ и посмотримъ на свѣтъ, какимъ мы это находимъ. Дѣлаетъ ли путь, которымъ правительства обыкновенно достигаютъ власти, сколько-нибудь вѣроятнымъ, что они болѣе будутъ благопріятствовать, правовѣрію, чѣмъ ереси? Нація варваровъ устремляется на богатое и невоинственное государство, порабощаетъ народъ, раздѣляетъ воплю и сливаетъ учрежденія, какія находитъ въ городахъ, съ принесенными ею изъ лѣсовъ. Горсть смѣлыхъ удальцовъ, принадлежащихъ цивилизованной націи, проникаетъ въ какую-нибудь дикую страну и порабощаетъ мѣстное первобытное племя.

Побѣдоносный полководецъ обращаетъ оружіе свое, противъ государства, которому служитъ. Общество, оскотинившееся вслѣдствіе угнетенія, возстаетъ въ бѣшенствѣ на своихъ властелиновъ, сноситъ всѣ старинные Законы и обычаи и; когда минуетъ первый припадокъ ярости, погружается подъ любую форму государственнаго устройства, какому случится возникнуть изъ хаоса. Глава партіи, какъ во Флоренціи, дѣлается незамѣтно владыкою и основателемъ династіи. Начальникъ наемниковъ, какъ въ Миланѣ, завладѣваетъ городомъ и силою меча дѣлается его правителемъ. Избирательный сенатъ, какъ въ Венеціи, присвоиваетъ себѣ постоянную власть. Вотъ при какихъ событіяхъ обыкновенно возникаютъ правительства; а въ такихъ явленіяхъ мы не можемъ видѣть никакого основанія убѣжденію, что правительства, такимъ образомъ вызванныя къ бытію, будутъ особенно способны отличать религіозную истину отъ ереси.

Съ другой стороны, смотря на учрежденія правительствъ, уже установившихся, мы не находимъ въ нихъ большаго ручательства за правовѣріе правителей. Одинъ сановникъ пользуется властью оттого, что ему выпалъ жребій; другой потому, что до него властью пользовался его отецъ. Представительныя системы бываютъ всѣхъ родовъ: обширныя избирательныя сословіи, малыя избирательныя сословія, всеобщая подача Голосовъ, высокіе цензы. Мы видимъ, что для временныхъ цѣлей правленія нѣкоторыя изъ этихъ учрежденій устроены весьма искусно и что самое худшее изъ нихъ должно быть предпочтено анархіи. Мы видимъ нѣкотораго рода связь между самымъ худшимъ изъ нихъ и временнымъ благосостояніемъ общества. Но разумъ нашъ, не въ состояніи постичь, какая существуетъ связь между любымъ изъ нихъ и богословскою истиною.

А что показываютъ факты? Не были ли почти всѣ въ мірѣ правительства всегда въ заблужденіи относительно религіозныхъ предметовъ? М-ръ Гладстонъ, мы думаемъ, сказалъ бы, что, за исключеніемъ временъ Константина, Іовіана, весьма немногихъ изъ ихъ преемниковъ, и иногда въ Англіи со времени реформаціи, ни одно правительство никогда не было искренно расположено къ чистой и апостольской церкви Христа. Если, поэтому, справедливо, что всякій правитель обязанъ по совѣсти употреблять свою власть для распространенія собственной религіи, то изъ этого слѣдуетъ, что на одного правителя; который обязанъ былъ по совѣсти употреблять власть свою для распространенія истины, тысяча правителей обязаны были по совѣсти употреблять власть свою для распространенія лжи. Это, конечно, заключеніе, отъ котораго здравый смыслъ отступается. Если опытъ показываетъ, что какая-либо машина, будучи употреблена для произведенія даннаго дѣйствіи, не производитъ этого дѣйствія даже одинъ разъ изъ тысячи, но производитъ, въ огромномъ большинствѣ случаевъ, дѣйствіе прямо противоположное, то мы не можемъ быть неправыми, говоря, что Это не есть машина, которой главное назначеніе состоитъ въ желаемомъ нами употребленія.

Еслибъ власть довольствовалась предложеніемъ народу своихъ мнѣній и основаній и, не вліяя на него ни надеждою, ни страхомъ, предоставила бы ему обсудить предложеніе самому, то мы не имѣли бы большаго повода опасаться, что вмѣшательство власти въ пользу заблужденія было бы серьёзно вреднымъ для интересовъ истины. Да и не возражаемъ мы, какъ впослѣдствіи будетъ видно, противъ того, чтобы власть избрала этотъ путь, если онъ совмѣстенъ съ успѣшнымъ исполненіемъ ея болѣе спеціальныхъ обязанностей. Но это не удовлетворяетъ м-ра Гладстона. Онъ желалъ бы, чтобы власть прибѣгала къ средствамъ, которыя, по всей вѣроятности, бородатъ недовольныхъ, лицемѣровъ, холодныхъ конформистовъ по имени, но никакъ не честное и раціональное убѣжденіе. Намъ кажется совершенно яснымъ, что изслѣдователь, которымъ руководитъ единственное желаніе познать истину, болѣе способенъ найти ее, чѣмъ изслѣдователь, который знаетъ, что, рѣшивши однимъ образомъ, онъ будетъ награжденъ, а рѣшивши другимъ, будетъ наказанъ. Но м-ръ Гладстонъ желалъ бы, чтобы правительства распространяли свои мнѣнія посредствомъ исключенія всѣхъ диссидентовъ отъ всѣхъ гражданскихъ должностей. То есть, онъ желалъ бы, чтобы правительства распространяли свои мнѣнія способомъ, не имѣющимъ ни малѣйшаго отношенія къ истинности или ложности этихъ мнѣній; чтобы они произвольно соединяли извѣстныя мірскія выгоды съ однимъ родомъ ученій, а извѣстныя мірскія неудобства съ другимъ. По самой сущности своей обсужденіе и доказательство должны служить интересамъ истины; но если интересу истины служатъ награды и наказанія, то это бываетъ чисто случайно. Гораздо легче пріискать аргументы для божественнаго авторитета евангелія, чѣмъ для божественнаго авторитета корана. Но точно такъ же легко, подкупомъ или пыткою, обратить еврея въ магометанство, какъ и въ христіанство.

Отъ пытокъ и отъ всякихъ наказаній, направленныхъ противъ лица, собственности и свободы еретиковъ, гуманное чувство м-ра Гладстона отступаетъ, правда, съ ужасомъ. Онъ только утверждаетъ, что сообразованіе съ государственной религіей должно быть необходимымъ условіемъ къ исправленію должности; и онъ, если только мы не поняли его совершенно ложно, считалъ бы своею обязанностью, имѣя власть, возобновить Test Act, прилагать его неуклонно я распространить на высшіе классы, которые прежде была изъяты отъ его дѣйствія.

Это только законное слѣдствіе его принциповъ. Но почему останавливаться здѣсь? Почему не жарить диссидентовъ на медленномъ огнѣ? Всѣ общія сужденія, на которыя опирается эта теорія, очевидно, ведутъ къ кровожадному преслѣдованію. Если распространеніе религіозной истины есть одна изъ главныхъ цѣлей правительства, какъ правительства; если правительство обязано употреблять для этой цѣли свою конституціонную власть; если конституціонная власть правительствъ простирается, — а это несомнѣнно, — до изданія законовъ о сожиганіи еретиковъ; если сожиганіе во многихъ случаяхъ самое дѣйствительное средство для уничтоженія мнѣній, — а оно, конечно, имъ бываетъ: то отчего же намъ не сожигать? Если отношеніе, въ какомъ правительство должно стоять къ народу, есть, какъ говоритъ м-ръ Гладстонъ, отеческое, то мы непремѣнно приходимъ къ заключенію, что преслѣдованіе правомѣрно. Право распространить мнѣнія посредствомъ наказанія есть право, принадлежащее родителямъ такъ же несомнѣнно, какъ и право давать образованіе. Мальчикъ принужденъ присутствовать при семейномъ богослуженіи; ему запрещено читать иррелигіозныя Книги; если онъ не выучилъ своего урока изъ катехизиса, то отправляется въ постель безъ ужина; если онъ прогулялъ время богослуженія, ему задаютъ штрафной урокъ. Еслибъ онъ заявлялъ скороспѣлость своихъ способностей, высказывая безбожныя мнѣнія въ присутствіи своихъ братьевъ и сестеръ, то мы не слишкомъ упрекали бы отца его за прекращеніе полемики хлыстомъ. Всѣ основанія, которыя приводятъ насъ къ мысли, что родители особенно способны руководить воспитаніемъ своихъ дѣтей и что воспитаніе есть одна изъ главныхъ Цѣлей семейныхъ отношеній, ведутъ насъ тоже къ мысли, что родителямъ должно быть дозволено, въ случаѣ нужды, употреблять наказаніе съ цѣлью принудитъ дѣтей, неспособныхъ судить за себя самихъ, къ религіозному образованію и присутствію;при богослуженіи. Почему же это право наказанія, столь отеческое, отнимать у отеческаго правительства? Намъ кажется тоже верхомъ нелѣпости употреблять гражданскія неправоспособности для распространенія мнѣнія и потомъ отступать передъ употребленіемъ другихъ наказаній для той же цѣли. Ничто не можетъ быть яснѣе того, что если ужъ вы наказываете, такъ должны наказать вдоволь. Боль, причиняемая наказаніемъ, есть чистое зло, безъ примѣси, и никогда не должна быть наносима, развѣ ради какого-нибудь добра. Было бы безумной жестокостью вводить наказанія, которыя мучатъ преступника, не предотвращая преступленія. Но кровожаднымъ преслѣдованіемъ, безжалостно прилагаемымъ, возможно уничтожить мнѣнія. Этимъ путемъ были подавлены лолларды. Этимъ путемъ прекрасные зачатки реформаціи были истреблены въ Италіи и Испаніи. Но мы смѣло вызываемъ м-ра Гладстона указать намъ хотъ одинъ случай, въ которомъ предлагаемая имъ система увѣнчалась бы успѣхомъ.

И съ какой стати онъ такъ мягкосердъ? Какое можетъ онъ представить основаніе, чтобъ вѣшать убійцу и не подвергать основателей ереси даже денежной пенѣ? Развѣ ересіархъ менѣе вредный членъ общества, нежели убійца? Развѣ гибель одной души не большее зло, чѣмъ уничтоженіе многихъ жизней? И число убійствъ, совершенныхъ самымъ гнуснымъ подкупнымъ убійцею, какой когда-либо отдавалъ въ наемъ свой кинжалъ въ Италіи, или самымъ дикимъ морскимъ разбойникомъ, какой когда-либо плавалъ у Windward Station^[4], дѣйствительно мало въ сравненіи съ числомъ душъ, какое можетъ попасться въ сѣти одного ловкаго ересіарха. Если же ересіархъ причиняетъ безконечно большее зло, чѣмъ убійца, то почему же не подпадаетъ онъ точно такъ же подъ уголовное законодательство, какъ и убійца? Мы можемъ представить причину, короткую, простую, рѣшительную и основательную. Мы не смягчаемъ зла, какое производитъ ересіархъ; мы только говоримъ, что оно не есть зло того рода, охранять отъ котораго составляетъ цѣль правительства. Но мы не понимаемъ, какъ м-ръ Гладстонъ, считая зло, производимое ересіархомъ, такимъ зломъ, охранять отъ котораго составляетъ цѣль правительства, — можетъ избѣгнуть очевиднаго вывода изъ своего ученія. Міръ полонъ подобныхъ случаевъ. Торговка апельсинами, своею тачкою, мѣшаетъ ходить по, тротуару, и полисменъ ее арестуетъ. Скряга, накопившій милліонъ, даетъ старому другу и благодѣтелю умереть въ рабочемъ домѣ, и не можетъ быть потребованъ ни предъ одинъ судъ за свою низость и неблагодарность. Бываетъ ли это оттого, что законодатели считаютъ поступокъ торговки апельсинами хуже поступка скряги? Вовсе нѣтъ. Это бываетъ оттого, что прерваніе сообщенія есть одно изъ золъ, ограждать отъ которыхъ дѣло общественной власти, а бездушіе не входитъ въ число этихъ золъ. Было бы верхомъ безумія сказать, что скряга долженъ, дѣйствительно, быть наказанъ съ меньшею строгостью, чѣмъ торговка апельсинами.

Еретикъ Констанцій преслѣдуетъ Аѳанасіи; де отчего жъ ему не преслѣдовать? Долженъ ли кесарь наказывать вора, который укралъ кошелекъ, и щадить бездѣльника, который научилъ милліоны людей лишать Создателя должной ему почести и воздавать ее созданію? Правовѣрный Ѳеодосій преслѣдуетъ аріанъ, и съ не меньшимъ основаніемъ. Должно ли оскорбленіе, нанесенное величію кесаря, быть искуплено смертью, когда остается безнаказаннымъ тотъ, кто всемогущаго, безконечнаго Создателя низводитъ на ступень творенія? У насъ на то и на другое короткій отвѣтъ: «Кесарю кесарево. Кесарь: назначенъ для наказанія разбойниковъ и мятежниковъ. Онъ не назначенъ ни для распространенія, ни для истребленія ученія о единосущности Отца и Сына.» «Не такъ», говорятъ м-ръ Гладстонъ. «Кесарь обязанъ по совѣсти распространять касательно этого вопроса все, что бы онъ ни считалъ истиною. Констанцій обязанъ вводить аріанское богослуженіе во всей имперіи и удалять храбрѣйшихъ военачальниковъ изъ своихъ легіоновъ и способнѣйшихъ министровъ изъ своего казначейства, если они придерживаются никейскаго вѣрованія. Ѳеодосій равномѣрно обязанъ удалять всякаго общественнаго слугу, котораго опредѣлили его аріанскіе предшественники. Но если Костакцьй налагаетъ на Аѳанасія пеню хоть въ одинъ аигеш, если Ѳеодосій сажаетъ аріанскаго пресвитера на недѣлю къ тюрьму, то это самое, неизвинительное притѣсненіе.» Нашимъ читателямъ любопытно будетъ знать, какъ установляется это различіе.

Основанія, какія м-ръ Гладстонъ представляетъ противъ преслѣдованія, падающаго на жизнь, члены и собственность, могутъ быть раздѣлены на два класса: вопервыхъ, которыя можно назвать основаніями лишь изъ крайней вѣжливости и къ употребленію которыхъ ничто, кромѣ плачевной необходимости, никогда не привело бы человѣка со способностями м-ра Гладстона; вовторыхъ основанія, которыя, дѣйствительно, должны быть признаны основаніями я обладаютъ такою силою, что не только вполнѣ доказываютъ исключеніе м-ра Гладстона, но вполнѣ опровергаютъ его общее правило. Артиллеріи его въ этомъ случаѣ составлена изъ орудій двоякаго рода, одни вовсе не хотятъ палить; другія же палятъ съ силою, которая разрушительнымъ образомъ дѣйствуетъ на стрѣляющаго.

«Мы, какъ погрѣшительныя существа, говоритъ м-ръ Гладстонъ, не имѣемъ никакого права, на основаніи какихъ-либо умозрѣній, наносить муки и кары нашимъ ближнимъ, за по соціальнымъ, ни по религіознымъ причинамъ. Мы имѣемъ право подкрѣплять законы страны такими муками и карами потому, что оно дано Тѣмъ, кто объявилъ, что гражданскіе правители должны носить мечъ для наказанія злодѣевъ и для поощренія людей, поступающихъ хорошо. Такимъ образомъ, въ дѣлахъ духовныхъ, еслибъ Богу было угодно дать церкви и государству эту власть, чтобы они постоянно дѣйствовали на своихъ членовъ или на человѣчество вообще. — то мы имѣли бы право ее употреблять; но не видно, чтобы она была дана, — а слѣдственно, она не должна быть и приводима въ дѣйствіе.»

Намъ было бы весьма грустно думать, что безопасность нашей жизни и собственности отъ преслѣдованія опирается не на лучшее основаніе, чѣмъ приведенное. Развѣ учитель ереси по злодѣй? Не была ли ересь осуждена во многихъ земляхъ, между прочими и въ нашей, законами страны, которые, какъ говоритъ м-ръ Гладстонъ, позволено усиливать карательными опредѣленіями? Если еретикъ спеціально не упомянутъ въ текстѣ, на который ссылается м-ръ Гладстонъ, то не упомянутъ и убійца, похититель людей или разбойникъ на большой дорогѣ; и если молчаніе Новаго Завѣта касательно всякаго вмѣшательства правительствъ, съ цѣлью остановить развитіе ереси, служитъ основаніемъ, чтобъ не штрафовать и не сажать въ тюрьму еретиковъ, то, конечно, оно служитъ точно, такимъ же хорошимъ основаніемъ не устранять ихъ отъ должности.

«Богъ, говоритъ м-ръ Гладстонъ, заблагоразсудилъ разрѣшитъ употребленіе силы въ одномъ случаѣ, а не въ другомъ; именно, относительно кары мечомъ, за обиду, нанесенную Искупителю, онъ объявилъ, что царство его не отъ міра сего, — желая, повидимому, сказать этимъ, что въ отношенія опредѣленій, какими должны поддерживаться его законы, слѣдуетъ поступать не во образу міра сего».

Но здѣсь м-ръ Гладстонъ, цитируя на память, впалъ въ заблужденіе, Весьма замѣчательныя слова, которыя онъ приводятъ, не имѣютъ, повидимому, никакого отношенія къ ранѣ, нанесенной Петромъ Малху. Они были обращены къ Пилату, въ отвѣтъ на вопросъ: «Царь ли ты Іудейскій?» Мы не можемъ скрыть свое удивленіе, что м-ръ Гладстонъ не провѣрилъ точнѣе приведенныя слова" на которыхъ, по его мнѣнію, преимущественно основывается право сотни милліоновъ его ближнихъ, идолопоклонниковъ, мусульманъ, католиковъ и диссидентовъ, ни собственность, свободу и жизнь.

Гуманныя толкованія Священнаго Писанія, къ сожалѣнію, крайне лишены одного преимущества, которое онъ считаетъ чрезвычайно важнымъ: они нисколько не согласуются съ общими правилами или практикою церкви, начиная съ того времени, когда христіане сдѣлались достаточно сильными для преслѣдованія, и до самаго новѣйшаго періода. Догматъ, благопріятствующій терпимости, не есть, конечно, догматъ, quod semper, qood ubique, quod omnibus^[5] Боссюэтъ могъ сказать, — мы опасаемся, — слишкомъ справедливо, что относительно одного предмета всѣ христіане давно были согласны: относительно права гражданской власти распространять истину мечемъ; что касательно этого правя даже еретики были правовѣрны и что анабаптисты и социніанцы были первые, которые въ немъ усомнились. Мы не беремся сказать, какое наилучшее изъясненіе разсматриваемаго текста; но мы увѣрены, что толкованіе м-ра Гладстона наихудшее. По его мнѣнію, правительство должно исключать диссидентовъ отъ службы, но не налагать на нихъ пени, потому что царство Христово не отъ міра сего. Мы не видимъ, почему граница не могла бы быть проведена на сотнѣ другихъ мѣстъ, кромѣ избраннаго м-ромъ Гладстономъ. Мы не видимъ, почему бы лордъ Кларендонъ; защищая актъ 1664 противъ сборищъ диссидентовъ, не могъ сказать: «Нѣкоторые думали, что этотъ классъ людей слѣдовало бы не только заключать въ тюрьму, но и выставлять къ позорному столбу. Но мнѣ кажется, милорды, что намъ запрещается выставлять въ позорному столбу словами Священнаго Писанія: „царство мое не отъ міра сего“» Архіепископъ Додъ, судя Бортона въ Звѣздной палатѣ, могъ бы сказать: «Я приговариваю, къ позорному столбу; и хотя, дѣйствительно, я желалъ бы, чтобы всѣ такіе бездѣльники были преданы огню, но Господь сказалъ намъ, что царство его не отъ міра сего». И Гардинеръ могъ бы написать оксфордширскому шерифу: «Смотрите, чтобы казнь была непремѣнно совершена надъ м-ромъ Ридли и м-ромъ Латимеромъ; за неисполненіе этого вы будете отвѣчать ея величеству королевѣ. Но еслибъ они пожелали имѣть нѣсколько пороху для превращеніи своихъ мученій, то я не вижу, почему бы вамъ не разрѣшить этого, такъ какъ написано: Regnum meum non est de hoc mundo, т. е., царство мое не отъ міра сего.»

Но м-ръ Гладстонъ приводитъ другіе аргументы противъ преслѣдованія, аргументы, которые имѣютъ такой большой вѣсъ, что оказываются рѣшительными не только противъ преслѣдованія, но и противъ всей его теоріи. «Правительство, говоритъ онъ, не компетентно имѣть подробный и постоянный надзоръ за религіозными мнѣніями.» Изъ этого онъ выводитъ, что «правительство превышаетъ свою власть, когда берется примѣнять мѣру наказаній къ различнымъ оттѣнкамъ религіозныхъ мнѣній, смотря до ихъ относительнымъ степенямъ отступленія отъ господствуюшей вѣры. Отказать сектамъ въ покровительствѣ единственное и простое правило. Наказывать же ихъ послѣдователей, сообразно съ ихъ различными заблужденіями, правительство не можетъ: хотя бы это отправленіе власти не встрѣчало инаго возраженія, — достаточно, что для него государство должно бы взять на себя функціи вполнѣ церковныя, къ чему оно, по сущности своей, неспособно.»

Это, по нашему мнѣнію, совершенно справедливо. Но какъ такое положеніе согласуется съ теоріею м-ра Гладстона? Какъ! правительство не компетентно даже въ такой степени надзора за религіознымъ мнѣніемъ, какая подразумѣвается при наказаніи самой убійственной ереси! Правительство не компетентно даже измѣрять грубѣйшія отступленія отъ принятой истины! Правительство, по существу своему, неспособно судить о сравнительномъ безобразіи какихъ бы то ни было богословскихъ заблужденій! Правительство до того невѣжественно въ этихъ предметахъ, что принуждено оставить безъ наказанія не только мелкія ереси, распознаваемыя лишь глазомъ Кирилы или Буцера^[6], но и социніанизмъ, деизмъ, магометанство, идолопоклонничество, атеизмъ! Кому же м-ръ Гладстонъ назначаёгь обязанность избрать для государства религію, между сотнями религій, изъ которыхъ каждая заявляетъ притязаніе на истину? Тому самому правительству, которое тутъ же объявлено дотого негоднымъ къ богословскимъ изслѣдованіямъ, что оно не должно рѣшаться наказать человѣка за поклоненіе куску камня съ двумя десятками головъ и рукъ! Не помнимъ, чтобы мы когда-либо встрѣчали болѣе необыкновенный примѣръ непослѣдовательности. Когда м-ръ Гладстонъ желалъ доказать, что правительство должно установить и обезпечить религію и затѣмъ ограждать ее Test Act’омъ, тогда правительство является τό πᾶν въ нравственномъ мірѣ. Желающіе ограничивать его мірскими цѣлями низко смотрятъ на его сущность. Его дѣятельность должна быть соединены съ религіей, и та религія должна быть или религія совѣсти правителя, или никакая. Дѣло правителя рѣшать споры между папистами и протестантами, янсенистами и молинистами, арминіанами и кальвинистами, епископалами и пресвитеріанами, снбелліанами и тритеистами, гомоусіанами и гомоюсіанами, несторіанами и евтихіанами, монотелитами и монофизитями, педобаптистами и анабаптистами. Его дѣло обсудить акты Никеи и Римини, Ефеса и Халкедона, Констанинополя и св. Іоанна Латеранскаго, Тріента и Дортрехта. Его дѣло быть судьею между греческимъ и римскихъ вѣроисповѣданіями и рѣшить, должно ли это таинственное filioque или не должно входить въ національную вѣру. Когда онъ порѣшилъ, ему слѣдуетъ обложить податью все общество, съ цѣлью платить людямъ, поучающимъ его мнѣнію, каково бы оно ни было. Онъ долженъ полагаться на свое собственное разумѣніе, хотя бы оно было противно разумѣнію девяти десятыхъ общества. Онъ долженъ дѣйствовать по своему собственному разумѣнію, рискуя возбудить самыя страшныя неудовольствія. Онъ долженъ подвергать, быть можетъ, огромное большинство народонасенія тому, что — угодно ли м-ру Гладстону назвать это преслѣдованіемъ или нѣтъ — всегда будетъ чувствоваться какъ преслѣдованіе, тѣми, которые будутъ его испытывать. Правитель, по причинѣ различій, часто слишкомъ тонкихъ для обыкновеннаго пониманія, долженъ лишать государство услугъ способнѣйшихъ людей. Онъ долженъ, унижая и ослабляя общество, которымъ управляетъ, низвести его со степени націи на степень секты. Въ нашей собственной странѣ, напримѣръ, милліоны католиковъ, милліоны протестантскихъ диссидентовъ должны быть удалены отъ всякой власти я почестей. Большой непріятельскій флотъ является на морѣ; но Нельсонъ не долженъ командовать въ Британскомъ каналѣ, если въ таинствѣ Троицы онъ смѣшиваетъ лица. Непріятельская армія высадилась къ Кентѣ; но герцогъ Веллингтонъ не долженъ быть во главѣ нашихъ войскъ, если онъ дѣлаетъ различіе между субстанціями. И послѣ всего этого, м-ръ Гладстонъ говоритъ намъ, что было бы несправедливо заключить на день въ тюрьму еврея, мусульманина или буддиста, потому что правительство, дѣйствительно, не можетъ понимать религіозныхъ предметовъ и не должно вмѣшиваться въ вопросы, подлежащіе церкви. Да, странный богословъ это правительство! Оно дотого учено, что компетентно устранять Гроція отъ должности за то, что онъ семи-пелагіанинъ; и въ то же время оно дотого неучено, что некомпетентно оштрафовать рупіею индусскаго поселянина за то, что онъ идетъ на богомолье въ Джаггернатъ.

«Право упрашивать и убѣждать другъ-друга, говоритъ м-ръ Гладстонъ, принадлежитъ намъ всѣмъ; и кто умнѣе и лучше, тотъ обязанъ совѣтовать менѣе умному и хорошему; но онъ нетолько не обязавъ принуждать наставляемаго; ему этого, говоря вообще, даже не дозволяется. Несправедливо, слѣдовательно, чтобы тѣ самыя причины, которыя обязываютъ правительство предоставлять религію свободному выбору народа, оправдывали, поэтому, правительство въ насильномъ навязываніи ея.»

Положимъ, что такъ. Но дѣло въ томъ, что всѣ тѣ же причины, которыя оправдали бы правительство въ распространеніи религіи посредствомъ гражданскихъ неправоспособностей, оправдали бы распространеніе этой религіи посредствомъ уголовныхъ законовъ. Упрашивать! Значитъ ли упрашивать — сказать католическому герцогу, что ону долженъ отречься отъ своей религіи или выйти изъ палаты лордовъ? Убѣждать! Значитъ ли уговаривать — сказать извѣстному краснорѣчіемъ и ученостью адвокату, что онъ долженъ состарѣться въ своей тогѣ, въ то время, какъ его ученики будутъ садиться выше его въ горностаяхъ, потому что онъ не можетъ переварить проклинающихъ пунктовъ вѣрованія Аѳанасія? Полагалъ ли бы м-ръ Гладстонъ, что религіозная система, которую онъ считаетъ ложною, напримѣръ социніанизмъ, была бы предоставлена его свободному выбору, еслибъ она предоставлялась на этихъ условіяхъ? — «Если вы упорно привержены къ вѣрованію никейскихъ отцовъ, вы не будете на Смитфильдѣ; вы не будете отправлены въ Дорчестерскую тюрьму; вы даже не будете платить двойную поземельную подать. Но вы будете устранены отъ всѣхъ должностей, въ которыхъ вы могли бы употребить ваши таланты съ честью для васъ самихъ и съ пользою дли страны. Палата общинъ, судейская скамья существуютъ не для подобныхъ вамъ. Вы увидите, какъ люди, моложе васъ, ниже васъ по положенію и талантамъ, будутъ достигать высочайшихъ сановъ и привлекать на себя взоры націй, тогда какъ вы осуждены на забвеніе и неизвѣстность. Если у васъ есть сынъ, подающій величайшія надежды, сынъ, на котораго другіе отцы взирали бы съ восторгомъ, то развитіе его прекрасныхъ талантовъ и его благороднаго честолюбія будетъ для васъ мученьемъ. Вы должны смотрѣть на него, какъ на существо, обреченное вести, подобно вамъ, презрѣнную жизнь римлянина или неаполитанца среди великаго англійскаго народа. Всѣ эти высокія почести, которыя гораздо драгоцѣннѣе, чѣмъ самые дорогіе дары деспотовъ, и которыми свободная страна украшаетъ своихъ славныхъ гражданъ, будутъ для него, какъ онѣ были и для васъ, предметами не надежды и добродѣтельнаго соревнованія, но безнадежной, завистливой тоски. Воспитывайте его, если желаете, чтобъ онъ чувствовалъ свое униженіе. Воспитывайте его, если вы желаете возбудить въ немъ страсть къ тому, чѣмъ онъ никогда не долженъ наслаждаться. Воспитывайте его, если вы хотите подражать варварству того кельтійскаго тирана, который кормилъ своихъ узниковъ соленою пищею, пока они не требовали пить, а тогда спускалъ въ темницу пустую чашу и заставлялъ ихъ умирать отъ жажды.» Значитъ ли это упрашивать, убѣждать, предоставлять религію свободному выбору человѣка? Пеня въ 1000 ф. стерл., шестимѣсячное заключеніе въ Ньюгэтѣ, при обстоятельствахъ не безславящихъ, причинили ли бы м-ру Гладстону такое страданіе, какое онъ испыталъ бы, еслибъ ему сказали, что съ нимъ станутъ поступать такимъ же образомъ, какимъ онъ самъ поступалъ бы болѣе чѣмъ съ половиною своихъ соотечественниковъ?

Насъ вовсе не удивляетъ открытіе такой непослѣдовательности даже въ человѣкѣ съ талантами м-ра Гладстона. Дѣло въ томъ, что всякій человѣкъ есть, въ значительной степени, созданіе вѣка. Напрасно сопротивляется онъ вліянію, какое должна производить на него огромная масса, въ которой онъ составляетъ лишь атомъ. Онъ можетъ пробовать сдѣлаться человѣкомъ Х-то столѣтія; но это невозможно. Хочетъ ли онъ или нѣтъ, онъ долженъ быть человѣкомъ ХІХ-то столѣтія. Онъ участвуетъ въ движеніи нравственнаго міра точно такъ же, какъ и въ движеніи физическаго. Для него не болѣе возможно проникнуться такою же нетерпимостью, какою онъ проникся бы во времена Тюдоровъ, чѣмъ находиться вечеромъ въ томъ же самомъ мѣстѣ атмосферы, гдѣ онъ былъ утромъ. Земной шаръ вращается отъ запада къ востоку, и человѣкъ долженъ съ нимъ вращаться. Когда онъ говоритъ, что находится тамъ же, гдѣ и былъ, онъ только выражаетъ этимъ, что двигался равномѣрно со всѣмъ, его окружающимъ. Говоря, что онъ значительно подвинулся къ западу, онъ только означаетъ этимъ, что не двигался къ востоку такъ же быстро, какъ двигались его сосѣди. Книга м-ра Гладстона представляетъ отличный примѣръ того же. Она служитъ мѣрою тому, что человѣкъ можетъ сдѣлать, чтобы остаться позади міра. Она показываетъ напряженное стремленіе весьма сильнаго ума настолько держаться въ послѣднемъ ряду общаго прогресса, на сколько это возможно. А между тѣмъ, при самомъ напряженномъ усиліи м-ръ Гладстонъ не можетъ не быть, въ нѣкоторыхъ важныхъ пунктахъ, далеко впереди самого Локка; и съ какимъ бы уваженіемъ онъ ни смотрѣлъ на Лода, но для него, право, недурно, что онъ не писалъ во времена этого ревностнаго примаса, который, навѣрное, опровергъ бы приведенныя нами толкованія Священнаго Писанія однимъ изъ самыхъ рѣзкихъ аргументовъ, какимъ можно подѣйствовать на человѣческія уши.

Это не единственный случай, въ которомъ м-ръ Гладстонъ отступился весьма замѣчательнымъ образомъ отъ выводовъ изъ своей собственной теоріи. Если есть на свѣтѣ государство, къ которому приложима эта теорія, такъ это британскія владѣнія въ Индіи. Даже мы, которые ненавидимъ отеческія правительства вообще, должны допустить, что обязанности правительства Индіи, въ значительной степени, отеческія. Тамъ превосходство правителей надъ управляемыми въ нравственномъ познаніи неоспоримо. Обращеніе всего народа къ наихудшей Формѣ, въ какой христіанство когда-либо проявлялось въ самые непросвѣщенные вѣка, было бы самымъ счастливымъ событіемъ. Не нужно быть христіаниномъ, чтобъ желать распространенія христіанства въ Индіи. Достаточно быть европейцемъ не слишкомъ ниже обыкновеннаго европейскаго уровня здравомыслія и гуманности. Въ сравненіи съ важностью связанныхъ съ этимъ событіемъ интересовъ, всѣ шотландскіе и ирландскіе вопросы, которые занимаютъ столь обширную часть книги м-ра Гладстона, лишены значенія. Ни въ одной части свѣта, со временъ Ѳеодосія, не было столь многочисленное языческое народонаселеніе подчинено христіанскому правительству. Ни въ одной части свѣта нѣтъ язычества болѣе жестокаго, болѣе распутнаго, болѣе изобилующаго нелѣпыми обрядами и пагубными законами. Конечно, если правительство обязано употреблять свою власть и свои доходы, чтобъ привлечь 7 милліоновъ ирландскихъ католиковъ въ протестантскую церковь, то тѣмъ болѣе оно обязано употреблять свою власть и свои доходы, чтобы сдѣлать 70 милліоновъ идолопоклонниковъ христіанами. Если грѣхъ дозволять Джону Говарду или Вилліаму Пенну занимать какую-либо должность въ Англіи, потому что они не привержены къ господствующей церкви, то вопіющій грѣхъ допускать къ высокимъ положеніямъ людей, которые, въ капищахъ, убранныхъ эмблемами порока, поклоняются гнуснымъ изображеніямъ чувственныхъ или злобныхъ боговъ.

Но нѣтъ. Правовѣріе, кажется, болѣе оскорблено священниками Рима, чѣмъ священниками Кали. Простое кирпичное зданіе, адолламская пещера, или эбенезерская часовня, гдѣ необразованная толпа слушаетъ полуобразованнаго человѣка, говорящаго о христіанскомъ законѣ любви и христіанской надеждѣ славы, не достойны снисхожденія, какое оказывается алтарю, на которомъ тугъ вѣшаетъ часть добычи отъ умерщвленныхъ путешественниковъ, и колесницѣ, которая укатываетъ путь по костямъ умертвившихъ себя пилигримовъ. «Было бы, говоритъ м-ръ Гладстонъ, нелѣпымъ преувеличеніемъ считать задачею такого правительства, какъ правительство британцевъ въ Индіи, доставленіе до самыхъ дверей каждаго подданнаго священнодѣйствій новой и вовсе неизвѣстной религіи.» Правительство должно, дѣйствительно, желать распространенія христіанства. Но размѣръ, до котораго должно простираться это желаніе, долженъ быть «ограниченъ степенью, въ какой народъ окажется расположеннымъ къ принятію христіанства.» А относительно Ирландіи онъ не предлагаетъ такого ограниченія. Онъ желалъ бы навязать ирландцамъ протестантскую церковь, не смотря на то, соотвѣтствуетъ ли она ихъ желаніямъ или нѣтъ. «Мы думаемъ, говоритъ * онъ, что предлагаемое имъ нами, — знаютъ ли они это или нѣтъ, — направлено къ облагодѣтельствованію ихъ и что если они не знаютъ этого теперь, то узнаютъ, когда предлагаемое будетъ имъ должнымъ образомъ представлено. Должны ли мы, слѣдовательно, снискивать ихъ клики одобренія въ ущербъ ихъ существеннымъ и даже ихъ духовнымъ интересамъ?»

Почему же м-ръ Гладстонъ жалуетъ индусу привилегію, въ которой отказываетъ ирландцу? Почему онъ сберегаетъ свою величайшую терпимость для самыхъ уродливыхъ заблужденій? Почему онъ оказываетъ большее уваженіе къ мнѣнію наименѣе просвѣщеннаго народа? Почему онъ лишаетъ права пользоваться родительскою властью именно то правительство, которое способнѣе пользоваться родительскою властью, чѣмъ любое правительство, когда-либо существовавшее въ мірѣ? Мы изложимъ причину этого его собственными словами.

«Въ британской Индіи, говоритъ онъ, небольшое число лицъ, достигшихъ высшей степени цивилизаціи, отправляютъ функціи правительства относительно неизмѣримо-большаго числа менѣе образованныхъ лицъ, не посредствомъ принужденія, но по свободному договору съ управляемыми. Права же правительства, при столь особенныхъ обстоятельствахъ, очевидно опираются не на безусловную теорію отеческихъ принциповъ, не на какой нибудь первоначальный или вымышленный договоръ о неопредѣленной власти, но на договоръ формальный и извѣстный, дѣло положительнаго соглашенія, а не естественнаго порядка.»

Мы не можемъ угадать, гдѣ м-ръ Гладстонъ видѣлъ этотъ договоръ; хотя онъ называетъ его «извѣстнымъ договоромъ», мы можемъ поручиться честью, что этотъ актъ совершенно неизвѣстенъ какъ въ Калькуттѣ, такъ и въ Мадрасѣ, какъ въ Leadenhall Street'ѣ, такъ и въ Gannon Row'ѣ; что его нельзя найти ни въ одномъ огромномъ фоліантѣ бумагъ, относящихся къ Индіи, которыми наполнены шкапы членовъ парламента; что этотъ договоръ совершенно ускользнулъ отъ изслѣдованій всѣхъ историковъ нашихъ восточныхъ владѣній; что, въ длинныхъ и интересныхъ преніяхъ 1813 г. о допущеніи миссіонеровъ въ Индію, преніяхъ, которыхъ самая драгоцѣнная часть превосходно сохранена стараніемъ ораторовъ, нельзя найти ни малѣйшаго намека на этотъ важный документъ. Дѣло въ томъ, что договоръ этотъ небылица. Посредствомъ принужденія, посредствомъ меча, а не по добровольному уговору съ управляемыми, Англія властвуетъ въ Индіи; да и не связана Англія вовсе никакимъ договоромъ, чтобъ не поступать съ Бенгаліею такъ, какъ она поступаетъ съ Ирландіею. Она можетъ назначить епископа въ Патну и декана въ Гугли; она можетъ употребить общественный доходъ на содержаніе пребендаріевъ въ Бенаресѣ и канониковъ въ Муршидабадѣ; она можетъ раздѣлить страну на приходы и посадить въ каждомъ изъ нихъ приходскаго священника на жалованьѣ; и все это, не нарушая никакого положительнаго соглашенія. Если существуетъ такой договоръ, то м-ру Гладстону не трудно сообщить время его заключенія, привести его слова и, особенно, точно опредѣлить пространство территоріи, въ предѣлахъ которой мы грѣховно обязались быть виновными въ практическомъ атеизмѣ. Послѣдній пунктъ весьма важенъ; такъ какъ провинціи нашихъ индійскихъ владѣній пріобрѣтены были въ различныя времена и весьма различными путями, то никакой договоръ, ни даже десять договоровъ, не оправдаютъ системы, которой придерживается тамъ наше правительство.

Сущность дѣла слѣдующая. Ни одинъ здравомыслящій человѣкъ не станетъ мечтать о приложеніи теорія м-ра Гладстона къ Индіи: будучи такимъ образомъ приложена, она неизбѣжно уничтожила бы нашу власть, а съ нашею властью и самый удобный случай распространить христіанство между туземцами. Это м-ръ Гладстонъ чувствовалъ. Такъ или иначе надобно было спасти свою теорію и избѣгнуть ея безобразныхъ слѣдствій. Мы совершенно увѣрены, что онъ неспособенъ къ умышленному искаженію. Но мы не можемъ оправдать его въ томъ безсознательномъ непрямодушіи, отъ котораго самый прямой человѣкъ, будучи сильно привязанъ къ мнѣнію, рѣдко бываетъ вполнѣ свободенъ. Мы думаемъ, что м-ръ Гладсонъ отступилъ отъ гибельныхъ послѣдствій, какія произвела бы его система, еслибъ была испытана въ Индіи; во онъ не хотѣлъ сказать этого, чтобы не подвергнуться обвиненію, будто жертвуетъ принципомъ ради цѣли, такъ какъ это слова, къ которымъ вся его школа питаетъ крайнее отвращеніе. Поэтому онъ ухватился за мысль о договорѣ, мысль, родившуюся, должно быть, изъ какого нибудь риторическаго выраженія, которое онъ невполнѣ вонялъ. Есть одинъ превосходный путь избѣжать ложнаго заключительнаго вывода изъ ложной первой посылки: онъ состоитъ въ принятіи ложной второй посылки. Неточная исторія удивительно исправляетъ неразумную теорію. Это мы видимъ и въ настоящемъ случаѣ. Ставится плохое общее правило и упорно поддерживается, пока его послѣдствія не слишкомъ чудовищны для человѣческаго изувѣрства. Но когда они становятся до того отвратительными, что содрогается даже коллегія Христовой церкви, что приходитъ въ ужасъ даже Оріель^[7], тогда правило минуется помощью вымышленнаго договора. Одна мнимая обязанность выставлена противъ другой. М-ръ Гладстонъ сперва проповѣдуетъ правительствамъ обязанность взять на себя предпріятіе столь же раціональное, какъ и крестовые походы, и потомъ разрѣшаетъ ихъ отъ этой обязанности на основаніи договора, который какъ-разъ столько же достовѣренъ, сколько и даръ Константина папѣ Сильвестру^[8]. Система его ни на что такъ не похожа, какъ на поддѣльное обязательство съ поддѣльной на оборотѣ его квитанціей.

Съ большимъ на видъ основаніемъ опираетъ онъ на договоръ права шотландской церкви. Впрочемъ онъ считаетъ этотъ договоръ весьма неизвинительнымъ и говоритъ объ учрежденіи шотландской церкви, какъ о позорномъ пятнѣ на царствованіи Вильгельма ІІІ-го. Конечно, было бы забавно, еслибъ не было печально, видѣть, что человѣкъ добродѣтельный и способный не довольствуется бѣдствіями, какія одна церковь, учрежденная на ложныхъ основаніяхъ, причинила государству, а сѣтуетъ на то, что Шотландія не въ одинаковомъ положеніи съ Ирландіей), что никакой шотландскій агитаторъ не взимаетъ ренты и не распоряжается выборомъ иди устраненіемъ депутатовъ графства, что никакая пресвитеріанская ассоціація не раздѣляетъ верховной власти съ правительствомъ, что никакія сборища предвѣстниковъ и отмѣнителей^[9] не покрываютъ отлогости Кальтонъ-Гилля, что нѣтъ надобности въ 25 тысячахъ войска для поддержанія порядка на сѣверѣ отъ р. Твидъ, что годовщина сраженія при Ботвель-Бриджѣ не ознаменовывается постоянно оскорбленіями, мятеженъ и убійствомъ. Мы едва ли могли бы найти болѣе сильный аргументъ противъ системы м-ра Гладстона, чѣмъ представляемый Шотландіей. Политика, какой слѣдовали въ этой странѣ, была прямо противоположна политикѣ, какую онъ рекомендуетъ. И, вслѣдствіе этого, Шотландія, бывшая одною изъ бѣднѣйшихъ, одною изъ безпокойнѣйшихъ странъ въ Европѣ, сдѣлалась одною изъ самыхъ образованныхъ, одною изъ самыхъ цвѣтущихъ, одною изъ самыхъ покойныхъ. Ужасы, бывшіе обыкновеннымъ явленіемъ во время господства непопулярной церкви, исчезли. Вопреки взаимному сильному отвращенію, какое когда-либо отдѣляло одинъ народъ отъ другаго, два королевства, составляющія нашъ островъ, связаны неразрывно. Стариннаго народнаго чувства остается какъ-разъ столько, чтобъ служить къ украшенію и пользѣ; какъ-разъ столько, чтобъ вдохновить поэта и воспламенить благородное и дружественное соревнованіе въ груди солдата. Но для всѣхъ цѣлей правительства націи составляютъ одно цѣлое. И отчего же это? Отвѣтъ простъ. Націи неразрывны для всѣхъ цѣлей правительства потому, что въ ихъ соединеніи имѣлись въ виду лишь истинныя цѣли правительства. Націи неразрывны потому, что церкви раздѣлены.

Таково соединеніе Англіи съ Шотландіею, соединеніе, похожее на соединеніе членовъ одного здороваго и сильнаго тѣла, которые всѣ движутся одною волею, всѣ содѣйствуютъ общимъ цѣлямъ. Система м-ра Гладстона произвела бы соединеніе, которое можетъ быть сравниваемо лишь съ тѣмъ, которое составляетъ содержаніе дикой персидской басни. Царь Зогакъ — мы разсказываемъ сказку, какъ намъ разсказываетъ ее м-ръ Соути — позволилъ дьяволу поцѣловать свои плечи. Вдругъ изъ цѣлованныхъ мѣстъ выскочили двѣ змѣи, которыя, въ ярости голода, бросились на голову Зогака и старались достать его мозгъ. Зогакъ сдернулъ ихъ и рвалъ своими ногтями. Но тутъ онъ замѣтилъ, что онѣ были нераздѣльныя части его самого; то, что онъ терзалъ, была его собственная плоть. Мы, пожалуй, могли бы, окинувъ взоромъ міръ, найти подобное политическое соединеніе, подобное отвратительное чудовище государство, обреченное носить въ себѣ одно начало чувства и два начала воли, — чудовище, само собою гнушающееся и само себя терзающее, состоящее изъ частей, которыя по бѣшеному, побужденію стремятся взаимно причинять боль и въ то же время осуждены сами чувствовать всякое причиняемое ими страданіе, которыя раздѣлены непримиримою ненавистью и соединены однако въ нераздѣльное тожество. М-ръ Гладстонъ, изъ нѣжнаго участія въ Зогаку, не доволенъ, что дьяволъ поцѣловалъ пока одно только плечо, что нѣтъ змѣя терзающаго и терзаемаго на лѣвой сторонѣ, для поддержки своего собрата на правой.

Но намъ слѣдуетъ продолжать нашъ разборъ его теоріи. Доказавъ, какъ онъ полагаетъ, что всякое правительство обязано исповѣдывать какую-либо религію, истинную или ложную, и установить эту религію, м-ръ Гладстонъ приходитъ къ вопросу, какую религію правительство должно предпочесть, и рѣшаетъ вопросъ этотъ въ пользу формы христіанства, установленной въ Англіи. Англиканская церковь, по его мнѣнію, есть чистая католическая церковь Христа, которая обладаетъ апостольскимъ преемничествомъ духовенства и на лонѣ которой обрѣтается то единство, какое существенно связано съ истиною. Онъ требуетъ къ рѣшеніямъ этой церкви гораздо высшей степени уваженія, нежели какую она когда-либо требовала для себя самой въ любыхъ изъ своихъ уставовъ; гораздо выше той, которую умѣренная школа Боссюэтл требуетъ относительно папы; и едва ли менѣе той, какой школа эта облекла папу совокупно съ общимъ соборомъ. Отдѣлиться отъ общенія съ нею значитъ впасть въ расколъ. Отвергать ея преданія или толкованія Священнаго Писанія составляетъ грѣховное притязаніе.

М-ръ Гладстонъ провозглашаетъ право личнаго мнѣнія, какъ оно разумѣется во всей протестантской Европѣ, чудовищнымъ злоупотребленіемъ. Онъ объявляетъ себя, правда, сторонникомъ этого права, но на свой собственный ладъ. Мы можемъ, по его мнѣнію, считать всѣ ученія англиканской церкви основательными, но не въ правѣ считать любое изъ нихъ неосновательнымъ. По собственному увѣренію, онъ не противникъ дѣятельнаго изслѣдованія религіозныхъ вопросовъ. Напротивъ, онъ считаетъ такое изслѣдованіе весьма желательнымъ, пока оно не ведетъ къ различію мнѣній. Это почти то же, какъ еслибъ онъ рекомендовалъ употребленіе огня, отъ котораго не сгораютъ дома, или водки, отъ которой люди не пьянѣютъ. Онъ думаетъ, что для людей совершенно возможно направлять свои умы, сильно и свободно, къ предметамъ богословскимъ и приходить, между тѣмъ, къ заключеніямъ совершенно одинаковымъ и согласнымъ съ ученіемъ англиканской церкви. И въ пользу этого мнѣнія онъ не представляетъ, насколько мы въ состояніи были открыть, никакой другой причины, кромѣ той, что всякій, кто сильно и свободно прилагаетъ умъ свой къ теоремамъ Эвклида, соглашается съ ними. «Дѣятельность личнаго сужденія, замѣчаетъ онъ справедливо, и тожество и сила убѣжденія въ математикѣ различествуютъ совершенно такъ же, какъ всякія другія.» На этомъ неоспоримомъ Фактѣ онъ строитъ нѣсколько сомнительный аргументъ. Всякій, кто свободно вникаетъ, соглашается, говоритъ онъ, съ Эвклидомъ. Но церковь столько же права, сколько и Эвклидъ. Почему бы всякому свободному изслѣдователю не согласиться съ церковью? Мы могли бы предложить много подобныхъ вопросовъ. Или положительное, или отрицательное предложеніе, что Карлъ писалъ «Icon Basilike», столько же справедливо, сколько и то, что двѣ стороны треугольника больше третьей. Почему же д-ръ Вордсвортъ и м-ръ Галламъ соглашаются въ томъ, что двѣ стороны треугольника больше третьей, а между тѣмъ расходятся во мнѣніи насчетъ подлинности «Icon Basilike»? Состояніе положительныхъ наукъ доказываетъ, говоритъ м-ръ Гладстонъ, что, касательно религіи, «соединеніе этихъ двухъ идей, дѣятельности изслѣдованія и разнородности заключенія, есть соединеніе обманчивое.» Мы могли бы точно такъ же обратить аргументъ въ другую сторону и изъ разнообразія различныхъ мнѣній заключить, что необходимы должны быть враждебныя математическія секты, однѣ утверждающія, а другія отрицающія, что квадратъ гипотенузы равенъ суммѣ квадратовъ катетовъ. Но мы не придаемъ ни той, ни другой аналогіи ни малѣйшей цѣны. Нашъ способъ удостовѣриться въ стремленія свободнаго изслѣдованія состоитъ просто въ томъ, что мы открываемъ глаза и смотримъ на свѣтъ, въ которомъ живемъ, и тутъ мы видимъ, что свободное изслѣдованіе математическихъ предметовъ порождаетъ согласіе, а свободное изслѣдованіе нравственныхъ предметовъ порождаетъ разногласіе. Безъ сомнѣнія, было бы менѣе разногласія, еслибъ изслѣдователи были болѣе прилежны и болѣе чистосердечны. Но разногласіе будетъ существовать между самыми прилежными и чистосердечными, пока складъ человѣческаго ума и сущность нравственной очевидности останутся неизмѣнными. Что мы не одарены свободою, совокупною съ единствомъ, — это весьма печально; такъ же печально и то, что у насъ нѣтъ крыльевъ. Но вѣроятность устраненія того и другаго недостатка совершенно одинакова. Разногласіе это встрѣчается не только въ религіи, но и во всѣхъ предметахъ, зависящихъ отъ нравственнаго доказательства, напримѣръ въ вопросахъ юридическихъ и въ вопросахъ политическихъ. Всѣ судьи будутъ рѣшать задачу тройнаго правила на одинаковомъ началѣ и выведутъ одинаковый результатъ. Но изъ этого не слѣдуетъ, что какъ бы они честны и трудолюбивы ни были, они всѣ будутъ одного мнѣнія въ дѣлѣ Дугласа. Такъ же напрасно надѣяться, что можетъ существовать свободное государственное устройство, при которомъ всякій представитель будетъ выбранъ единогласно и всякій законъ единогласно изданъ, и смѣшно было бы со стороны государственнаго человѣка приходить въ удивленіе и сѣтовать оттого, что люди, соглашающіеся во мнѣніи, что два и два составляютъ четыре, не могутъ согласиться на счетъ новаго закона о бѣдныхъ или канадской администраціи.

Есть два разумные и состоятельные пути, которымъ можно слѣдовать относительно приложенія къ дѣлу личнаго сужденія: путь римскаго католика, возбраняющаго личное сужденіе по причинѣ его неизбѣжныхъ неудобствъ, и путь протестанта, дозволяющаго личное сужденіе безъ его неизбѣжныхъ неудобствъ. Римскій католикъ производитъ спокойствіе посредствомъ оцѣпенѣнія. Протестантъ ободряетъ дѣятельность, хотя знаетъ, что гдѣ много дѣятельности, тамъ будутъ уклоненія. М-ръ Гладстонъ желаетъ единства XV-го столѣтія вмѣстѣ съ дѣятельнымъ и пытливымъ духомъ XVI-го столѣтія. Онъ могъ бы точно такъ же желать быть одновременно въ двухъ мѣстахъ.

Когда м-ръ Гладстонъ говоритъ, что мы «на самомъ дѣлѣ ищемъ разногласія мнѣнія, ищемъ и требуемъ заблужденія, лжи слѣпоты и похваляемся такимъ разногласіемъ, какъ свидѣтельствующимъ о свободѣ, которая тогда только имѣетъ цѣну, когда употребляется для единства въ истинѣ», онъ выражается съ большею энергіею, нежели точностью. Никто не любитъ разногласія ради разногласія. Но человѣкъ, который, соображая всѣ послѣдствія свободнаго изслѣдованія, по совѣсти вѣритъ, что оно благодѣтельно для интересовъ истины, хотя, по несовершенству человѣческихъ способностей, гдѣ много свободнаго изслѣдованія, тамъ будетъ нѣкоторое разногласіе, — можетъ разумно считать такое разногласіе, будь оно само по себѣ и зло, признакомъ добра. Весьма печальный фактъ, что въ Лондонѣ 10 тысячъ воровъ. Но, смотря на это съ одной точки зрѣнія, мы имѣемъ поводъ радоваться: какой другой городъ могъ бы содержать 10 тысячъ воровъ? Какова должна быть масса богатства тамъ, гдѣ крохи, собранныя противозаконнымъ способомъ, достигаютъ столь огромной суммы? С-тъ Кильда не пропиталъ бы даже одного мошенника. Количество воровства до извѣстной степени указываетъ на количество полезной промышленности и разумной спекуляціи. И какъ по большому числу мошенниковъ въ городѣ мы можемъ заключать, что въ немъ получается и много честной прибыли, точно такъ же по количеству заблужденія въ обществѣ мы можемъ часто выводить утѣшительное заключеніе о степени, въ какой общественный умъ направленъ на такія изслѣдованія, которыя одни только могутъ привести къ раціональному убѣжденію въ истинѣ.

М-ръ Гдадстонъ, кажется, воображаетъ, что большая часть протестантовъ считаютъ возможнымъ, чтобы одно и то же ученіе было одновременно и истинно, и ложно; или что они считаютъ неважнымъ, приходитъ ли человѣкъ, по религіозному вопросу, къ истинному или ложному заключенію. Если есть протестанты, которые придерживаются столь нелѣпыхъ понятій, то мы предоставляемъ ихъ суду м-ра Гладстона.

Протестантское ученіе касательно права личнаго сужденія, ученіе, служащее общимъ основаніемъ англиканской, лютеранской, кальвинистской церквамъ, ученіе, которымъ всякая секта диссидентовъ оправдываетъ свое отдѣленіе, состоитъ, по нашему мнѣнію, не въ томъ, что противоположныя мнѣнія могутъ одновременно быть истинны; не въ томъ, что истина и ложь равно хороши, даже не въ томъ, что всякое умозрительное заблужденіе непремѣнно невинно, — но въ томъ, что на поверхности земли нѣтъ видимаго существа, рѣшеніямъ котораго люди обязаны бы были подчинять свое собственное сужденіе о предметахъ вѣры.

Есть ли всегда такое видимое существо? Было ли оно въ 1500 году? Если его не было, то почему намъ вѣрить, что есть такое лицо въ 1839 году? Если было такое существо въ 1500 году, то какое? Была ли то римская церковь? И какъ можетъ англиканская церковь быть правовѣрною теперь, если римская церковь была правовѣрною въ то время?

«Въ Англіи, говорятъ м-ръ Гладстонъ, дѣло было совсѣмъ иное, нежели на материкѣ. Ея реформація не разрушила, но успѣшно сохранила единство и преемничество церкви въ ея апостольскомъ священствѣ. Поэтому, между нами все еще есть посвященные наслѣдственные свидѣтели истины, передающіе ее въ непрерванномъ порядкѣ отъ нашего Господа Іисуса Христа и его апостоловъ. Это составляетъ для васъ обыкновенный голосъ авторитета, авторитета равно разумнаго и равно истиннаго, будемъ ли мы ему подчиняться или пренебрежемъ имъ.»

Рассужденіе м-ра Гладстона не такъ ясно, какъ можно бы было желать. Между нами, говоритъ онъ, есть посвященные наслѣдственные свидѣтели истины, и голосъ ихъ для насъ — голосъ авторитета. Безъ сомнѣнія, если они свидѣтели истины, то голосъ ихъ голосъ авторитета. Но эти слова значатъ немногимъ болѣе того, что истина есть истина. Истина не становится непреложнѣе оттого, что наслѣдуется въ непрерывномъ порядкѣ отъ апостоловъ. Никейское вѣрованіе не болѣе истинно въ устахъ архіепископа кентерберійскаго, чѣмъ въ устахъ предсѣдателя Никейскаго собора. Если наше уваженіе къ авторитету церкви должно проистекать лишь изъ нашего убѣжденія въ истинѣ ея ученій, то мы тотчасъ приходимъ къ упомянутому ужасному злоупотребленію — протестантскому праву личнаго сужденія. Если же м-ръ Гладстонъ думаетъ, что мы должны вѣрить въ истинность ученія англиканской церкви, потому что въ ней сохранилось преемничество Отъ апостоловъ, то мы весьма сомнѣваемся въ возможности защищать такое положеніе. Вопервыхъ, какое имѣемъ мы доказательство Факта? Мы слышали, правда, что провидѣніе конечно позаботилось о сохраненіи апостольскаго преемничества въ истинной церкви. Но это аргументъ, годный для умовъ инаго рода, нежели умъ м-ра Гладстона. Онъ врядъ-ли рѣшится сказать намъ: англиканская церковь — истинная церковь потому, что имѣетъ преемничество, а имѣетъ она преемничество потому, что она истинная церковь.

Какое же доказательство имѣемъ мы въ пользу факта преемничества отъ апостоловъ? И здѣсь мы можемъ легко защищать истину противъ Оксфорда тѣми же аргументами, какими, въ старинныя времена, истина была защищаема Оксфордомъ противъ Рима. Въ этомъ Фазисѣ борьбы нашей съ м-ромъ Гладстономъ вамъ нужно немногимъ болѣе того оружія, какое находимъ въ хорошо снабженномъ и благоустроенномъ арсеналѣ аргументовъ Чиллингворта.

Передача духовнаго сана отъ апостоловъ англійской духовной особѣ настоящаго времени должна была совершиться посредствомъ весьма большаго числа промежуточныхъ лицъ. Но, вѣроятно, ни одна духовная особа англиканской церкви не можетъ указать своей духовной родословной, отъ епископа къ епископу, до самого времени Завоеванія. Остаются многія столѣтія, въ теченіе которыхъ исторія передачи его духовнаго сана покрыта совершеннымъ мракомъ. А священствуетъ ли это лицо по преемничеству отъ апостоловъ, зависитъ отъ вопроса, имѣли ли мѣсто, въ продолженіе этого длиннаго періода, нѣсколько тысячъ событій, изъ которыхъ каждое можно, безъ всякаго грубаго неправдоподобія, предполагать небывалымъ. Мы не имѣемъ никакого доказательства въ пользу любаго изъ этихъ событій. Мы даже не знаемъ именъ и родины людей, съ которыми, какъ это принимается за вѣрное, случились эти событія. Мы даже не знаемъ, были ли духовные предки любаго изъ нашихъ современниковъ испанцы или армяне, аріане или правовѣрные. При первомъ отсутствіи всякаго особеннаго доказательства, мы, конечно, въ правѣ требовать, чтобы представлено было весьма сильное доказательство на то именно, что строжайшая правильность соблюдалась въ каждомъ поколѣніи и что епископскія функціи не были отправляемы никѣмъ, кто не былъ епископомъ по преемничеству отъ апостоловъ. Но такого доказательства у насъ нѣтъ. Во-первыхъ, мы не имѣемъ полнаго и точнаго свѣдѣнія касательно устройства церкви въ теченіе столѣтія, слѣдовавшаго за гоненіями Нерона. Что, въ теченіе этого періода, пастыри всѣхъ небольшихъ христіанскихъ обществъ, будучи разсѣяны по Римской имперіи, получали духовный авторитетъ въ силу посвященій, истекающихъ отъ апостоловъ, нельзя доказать современнымъ свидѣтельствомъ и никакимъ свидѣтельствомъ, которое можетъ считаться рѣшительнымъ. Вопросъ, имѣло ли первоначальное церковное устройство болѣе сходства съ англиканскимъ или съ кальвинистскимъ образцомъ, былъ сильно оспариваемъ. Это вопросъ, по которому люди отличныхъ способностей, учености и благочестія расходились во мнѣніи и расходятся по сю пору весьма сильно. Это вопросъ, по которому, по крайней мѣрѣ, цѣлая половина способныхъ и ученыхъ протестантовъ была, со времени реформаціи, противъ англиканскихъ притязаній. Самъ м-ръ Гладстонъ, мы увѣрены, чистосердечно согласится, что если не допускать другаго доказательства, кромѣ представляемаго неподдѣльною христіанскою литературою первыхъ двухъ столѣтій, то приговоръ не будетъ въ пользу прелатства. И еслибъ м-ръ Гладстонъ смотрѣлъ на предметъ такъ же спокойно, какъ онъ смотрѣлъ бы на полемику касательно римской Comilia или англо-саксонскаго Wittenagemote, то онъ, вѣроятно, былъ бы того мнѣнія, что отсутствіе современнаго доказательства, въ теченіе столь длиннаго періода; есть недостатокъ, который позднѣйшія свидѣтельства, какъ они ни многочисленны, могли пополнить лишь весьма несовершенно. Не политически, конечно, опирать ученія англиканской церкви на историческую теорію, которая 99-ти протеставтамъ изъ 100 показалась бы гораздо сомнительнѣе любаго изъ этихъ ученій. Да это еще не все. Чрезвычайный мракъ покрываетъ исторію среднихъ вѣковъ, я Факты, которые распознаются сквозь этотъ мракъ, доказываютъ, что церковь была крайне дурно устроена. Мы читаемъ объ епархіяхъ высшаго достоинства, открыто продаваемыхъ, переносимыхъ взадъ и впередъ народнымъ мятежемъ, даримыхъ, иногда распутною женщиною своему любовнику, иногда воинственнымъ барономъ родственнику, еще юношѣ. Мы читаемъ объ епископахъ десятилѣтняго возраста, объ епископахъ пятилѣтняго возраста, о многихъ папахъ, которые были просто мальчики, соперничавшіе въ сумазбродномъ распутствѣ съ Калигулой, — мало того, читаемъ о папѣ-женщинѣ. И хотя эта послѣдняя исторія, въ которую одно время вѣрили во всей Европѣ, была опровергнута точными изслѣдованіями новѣйшей критики, самые проницательные изъ отвергающихъ ее допускаютъ, что она существенно не неправдоподобна. На нашемъ собственномъ островѣ было жалобою Альфреда, что ни одинъ священникъ къ югу отъ Темзы и почти всѣ священники къ сѣверу не умѣли читать ни по латини, ни по англійски. И это безграмотное духовенство отправляло свои обязанности среди грубаго и полу-языческаго народонаселеніи, въ которомъ датскіе морскіе разбойники, некрещеные или окрещенные сотнями на полѣ битвы, были перемѣшаны съ саксонскими поселянами, врядъ-ли лучше наставленными въ религіи. Состояніе Ирландіи было еще хуже. «Tota ilia per universam Hiberniam dissolutio ecclesiasticae disciplinae, ilia ubique pro cousuetudine Christiana saeva subintroducta barbaries»^[10], говоритъ св. Бернардъ. Мы, поэтому, не въ состояніи постичь, какимъ образомъ любое духовное лицо можетъ быть увѣреннымъ, что духовный санъ дошелъ до него правильно. Дѣйствительно ли онъ преемникъ апостоловъ — это зависитъ отъ несмѣтнаго числа такихъ случайностей, какъ слѣдующія: не могъ ли, при королѣ Этельвольфѣ, глупый священникъ, крестя многіе десятки датскихъ плѣнныхъ, только что сдѣлавшихъ выборъ между купелью и висѣлицею, упустить, по неосмотрительности, совершеніе обряда надъ однимъ изъ этихъ прозелитовъ; не могъ ли въ седьмомъ столѣтіи, самозванецъ, никогда не получившій посвященія, выдать себя за епископа грубой общинѣ шотландцевъ; дѣйствительно ли двѣнадцатилѣтній мальчикъ, будучи пьянымъ до несознанія того, что онъ дѣлаетъ, передалъ епископскій характеръ, совершеніемъ перепутанной церемоніи, десятилѣтнему мальчику.

Съ перваго столѣтія, по всей вѣроятности, не менѣе ста тысячъ лицъ отправляли функціи епископовъ. Что многіе изъ нихъ не были епископами по преемничеству отъ апостоловъ, не подлежитъ сомнѣнію. Гукеръ допускаетъ, что отступленія отъ общаго правила были часты, и со смѣлостью, достойною этого высокаго ума, ума государственнаго человѣка, объявляетъ, что отступленія часто могли быть оправданы. «Бываетъ иногда, говоритъ онъ, весьма справедливая и достаточная причина дозволить совершеніе посвященія безъ епископа. Гдѣ церковь непремѣнно нуждается въ комъ либо посвященномъ и нетолько не имѣетъ, но и не можетъ имѣть епископа, который бы посвятилъ другое лицо, тамъ, въ случаѣ такой необходимости, обыкновенное божеское установленіе часто уступало и можетъ уступать. И, поэтому, мы не должны безусловно требовать отъ всякаго дѣйствительнаго посвященія — прянаго перехода власти апостоловъ чрезъ непрерывный рядъ епископовъ.» Малое можетъ быть сомнѣніе, мы думаемъ, въ томъ, что преемничество, если оно когда либо существовало, часто было прерываемо и гораздо менѣе достойнымъ образомъ. Предположимъ, напримѣръ, — и мы увѣрены, что ни одинъ человѣкъ, хорошо знакомый съ дѣломъ, не сочтетъ такое предположеніе сколько нибудь невѣроятнымъ, — что въ третьемъ столѣтіи человѣкъ безъ всякихъ правилъ и съ нѣкоторыми дарованіями, который, въ теченіе бродячей и безславной жизни, былъ катехуменомъ въ Антіохіи и ознакомился тамъ съ христіанскими обычаями и ученіемъ, забрелъ потомъ въ Марсель, гдѣ нашелъ христіанское общество, богатое, щедрое и простосердечное. Онъ выдаетъ себя за христіанина, привлекаетъ вниманіе своими талантами и притворнымъ рвеніемъ и возвышается до епископскаго сана, не бывъ даже крещенымъ. Что такое событіе могло случиться — мало того, весьма вѣроятно должно было случиться, не будетъ, мы думаемъ, оспаривать никто, читавшій жизнеописаніе Перегрина. Дѣйствительно, самыя добродѣтели, оличавшія первыхъ христіанъ, подвергали ихъ, кажется, тѣмъ хитростямъ, которыми обманывался.

"Uriel, though Regent of the Sun, and held.

The sharpest-sighted spirit of all in Heaven (*).

(*) Уріиль, хотя правитель солнца и

Считавшійся самымъ прозорливымъ духомъ изъ всѣхъ на небѣ

Мильтонъ: «Потерянный рай.»

Этотъ некрещеный самозванецъ, очевидно, вовсе не преемникъ апостоловъ. Онъ даже не христіанинъ, и всѣ духовные чины, происшедшіе чрезъ посредство такого мнимаго епископа, совершенно недѣйствительны. Довольно ли мы знаемъ о положеніи общества и церкви въ третьемъ столѣтіи, чтобы быть въ состояніи сказать съ увѣренностью, что въ то время не было двадцати такихъ мнимыхъ епископовъ? Каждый такой случай прерываетъ апостольское преемничество.

Но предположимъ, что нарушеніе, какое Гукеръ допускаетъ какъ обыкновенное и извинительное, или какое мы предположили происшедшимъ отъ лицемѣрія и корысти, нашлось бы въ цѣпи, связывающей апостоловъ съ однимъ изъ миссіонеровъ, впервые распространявшихъ христіанство въ наиболѣе дикихъ странахъ Европы: кто можетъ сказать, какъ обширно было бы дѣйствіе этого одного перерыва? Предположимъ — что, напри* мѣръ, св. Патрикъ, если когда-либо былъ такой человѣкъ, или Ѳеодоръ Тарсскій, который, говорятъ, посвятилъ въ VII-мъ столѣтіи первыхъ епископовъ многихъ англійскихъ епархій, не имѣли истиннаго апостольскаго посвященія; не понятно ли, что такое обстоятельство можетъ вліять на санъ многихъ духовныхъ лицъ, нынѣ живущихъ? Даже еслибъ было возможно доказать, — чего, конечно, нельзя сдѣлать, — что церковь обладала преемничествомъ апостоловъ въ третьемъ столѣтіи, то невозможно было бы доказать, что преемничество это не утратилось въ XII-мъ столѣтіи. Оно могло утратиться до такой степени, что ни одна духовная особа не можетъ быть увѣрена въ законномъ преемствѣ своего духовнаго сана. А если это такъ, то никакія послѣдующія предосторожности не въ состояніи исправить зла.

Чиллингвортъ излагаетъ заключеніе, къ которому онъ пришелъ по этому предмету, въ слѣдующихъ весьма замѣчательныхъ словахъ: «Чтобы изъ 10 тысячъ вѣроятныхъ ни одно не было ложнымъ, чтобы изъ 10 тысячъ требуемыхъ ни одно не было опущено, — это для меня крайне невѣроятно и даже родственно съ невозможнымъ. Удостовѣреніе къ этому похоже на машину, составленную изъ безчисленнаго множества частей, изъ которыхъ каждая должна быть на своемъ мѣстѣ, что крайне неправдоподобно; если же недостаетъ хотя одной, то все зданіе по необходимости распадается. А кому придется составлять его вновь и зрѣло обсуждать всѣ возможные случаи погрѣшности или ничтожности какого-либо духовнаго чина въ римской церкви, будетъ весьма склоненъ видѣть отношеніе ста къ одному, — думать, что между сотнею мнимыхъ іереевъ нѣтъ ни одного истиннаго; мало того, ему покажется не совершенно вѣроятнымъ, что между многими милліонами лицъ, составляющихъ римскую іерархію, нѣтъ и двадцати истинныхъ.» Мы не имѣемъ притязанія знать, до какой именно степени оксфордскіе учителя церковнаго права согласны съ учителями римскими касательно обстоятельствъ, уничтожающихъ посвященіе. Мы не пойдемъ, поэтому, такъ далеко, какъ Чиллингвортъ. Мы только говоримъ, что не видимъ удовлетворительнаго доказательства того факта, что англиканская церковь обладаетъ преемничествомъ отъ апостоловъ. И, за всѣмъ тѣмъ, еслибъ м-ръ Гладстонъ могъ доказать преемничество отъ апостоловъ, — что же доказало бы преемничество отъ апостоловъ? Онъ говоритъ, «что между нами есть посвященные наслѣдственные свидѣтели истины, передающіе намъ ее въ непрерванномъ порядкѣ отъ нашего Господа Іисуса Христа и его апостоловъ.» Фактъ ли это? Возникаетъ ли какое-либо сомнѣніе въ томъ, что духовные чины англиканской церкви происходятъ вообще отъ римской церкви? Не объявляетъ ли англиканская церковь, не допускаетъ ли самъ м-ръ Гладстонъ, что римская церковь учитъ многому ошибочному и осуждаетъ много истиннаго? И не совершенно ли ясно, что насколько ученія англиканской церкви отличаются отъ ученій римской церкви, настолько англиканская церковь передаетъ истину въ прерванномъ порядкѣ?

Что основатели англиканской церкви, свѣтскіе и духовные, исправили все, требовавшее исправленія въ ученіяхъ римской церкви, и ничего болѣе, можетъ быть совершенно справедливо. Но мы никогда не можемъ принять положеніе, что англиканская церковь обладаетъ преемничествомъ отъ апостоловъ, въ доказательство того, что она совершенна. Ни одинъ ручей; не можетъ подняться выше своего, источника. Преемничество духовныхъ лицъ въ англиканской церкви, идя чрезъ посредство римской церкви, никогда не можетъ доказать болѣе въ пользу англиканской церкви, нежели доказываетъ въ пользу церкви римской. Но это еще не все. Аріанскія церкви, которыя когда-то преобладали въ государствахъ остроготовъ, визиготовъ, бургундовъ, вандаловъ и ломбардовъ, были всѣ епископскими церквами и всѣ имѣли большую, чѣмъ англиканская церковь, вѣроятность преемничества отъ апостоловъ, потопу что были гораздо ближе къ апостольскимъ временамъ. На востокѣ, греческая церковь, которая несогласна въ пунктахъ вѣры со всѣми западными церквами, имѣетъ равное вѣроятіе преемничеетва. Несторіанская, евтихіанская, якобитская церкви, всѣ еретическія, всѣ осужденныя соборами, о которыхъ даже протестантскіе богословы отзывались вообще съ неуваженіемъ, имѣли равное вѣроятіе преемничества отъ апостоловъ. Если же огромное большинство учителей, обладавшихъ апостольскимъ посвященіемъ, научали многому ошибочному, если значительная часть ихъ научала ужасной ереси, если, съ другой стороны, какъ донускаетъ самъ м-ръ Гладстонъ, церкви, не обладавшія апостольскимъ посвященіемъ, напр. церковь шотландскаа, были ближе къ нормѣ правовѣрія, чѣмъ большинство учителей по апостольскому посвященію, то какимъ образомъ можетъ онъ требовать отъ насъ подчиненія нашего личнаго сужденія авторитету церкви, на томъ основаніи, что она обладаетъ этимъ посвященіемъ?

М-ръ Гладстонъ сильно настаиваетъ на важности единства въ ученіи. Единство, говоритъ онъ намъ, существенно для истины. И это несомнѣнно. Но когда онъ, продолжая, говоритъ намъ, что это единство есть отличительная черта англиканской церкви, что она составляетъ одно цѣлое, какъ тѣлесно, такъ и духовно, — мы принуждены далеко разойтись съ нимъ во мнѣніи. Преемничествомъ отъ апостоловъ она можетъ обладать и не обладать. Но единства она, конечно, не имѣетъ и никогда не имѣла. Всѣмъ извѣстно, что ея уставы составлены такимъ образомъ, что допускаютъ къ высочайшимъ ея должностямъ людей, различающихся другъ отъ друга гораздо болѣе, чѣмъ истинный высокоцерковникъ отличается отъ католика, или истый низкоцерковникъ отъ пресвитеріанина, и что общее направленіе церкви, относительно нѣкоторыхъ важныхъ вопросовъ, было иногда въ одну сторону, а иногда въ другую. Возьмите, напримѣръ, вопросы, разсматривавшіеся между кальвинистами и арминіанами. Находимъ ли мы въ англиканской церкви, относительно этихъ вопросовъ, то единство, которое существенно для истины? Встрѣчалось ли оно въ церкви когда-либо? Развѣ не вѣрно, что въ концѣ XVI-го столѣтія правители церкви держались ученій столько же кальвинистскихъ, какъ и убѣжденія, которыхъ когда-либо держался любой камероніаминъ, и нетолько держались ихъ, но преслѣдовали всякаго, кто не держался тѣхъ же ученій? И не равно ли вѣрно, что правители церкви, въ очень недавнее время, считали кальвинизмъ препятствіемъ къ занятію высокаго поста, если не къ отправленію священства? Взгляните на вопросы, которые архіепископъ Витгифтъ предлагалъ Барриту, — вопросы, составленные въ настоящемъ духѣ Вилліама Гонтингтона, S. S.^[11]. И потомъ взгляните на 87 вопросовъ, которые епископъ Маршъ, на нашей собственной памяти, предлагалъ кандидатамъ на рукоположеніе. Мы не, желали бы высказать, что который-либо изъ этихъ славившихся прелатовъ втерся въ церковь, ученіями которой онъ гнушался, и что онъ заслуживалъ быть лишеннымъ своего облаченія. Между тѣмъ совершенно вѣрно, что тотъ или другой изъ нихъ долженъ былъ весьма сильно заблуждаться. Джонъ Ввели и Коуперовъ другъ Джонъ Ньютонъ оба были пресвитерами этой церкви. Оба были люди съ талантами. Оба, мы думаемъ, были люди строгой честности, люди, которые не одобрили бы, ради богатѣйшаго епископства въ государствѣ, исповѣданія вѣры, которому бы не вѣряли. Однако, относительно предопредѣленія, Ньютонъ былъ сильно привязанъ къ ученіямъ, называемымъ Ввели «богохульствомъ, отъ котораго у христіанина волосъ становится дыбомъ». Безспорно, касательно этихъ вопросовъ духовенство господствующей церкви разногласно и каноны ея не признаны дѣйствительными, чтобъ устранить отъ ея алтарей даже до крайности честныхъ людей обѣихъ сторонъ. Извѣстно, что нѣкоторые изъ ея самыхъ знаменитыхъ правителей считаютъ этотъ просторъ дѣломъ хорошимъ и съ горестью увидѣли бы его стѣсненнымъ въ пользу того или другаго мнѣнія. И въ этомъ мы искренно имъ сочувствуемъ. Но что станется съ единствомъ церкви и съ той истиной, для которой единство существенно? М-ръ Гладстонъ говоритъ намъ, что Regium Donum данъ былъ первоначально правовѣрнымъ пресвитеріанскимъ духовнымъ особамъ, но что часть его получается теперь ихъ иновѣрными преемниками. «Это, говоритъ онъ, можетъ служить примѣромъ затрудненія, въ какое ставятъ себя правительства, согласуясь „съ произвольными системами мнѣній, а не съ одною лишь церковью. Мнѣніе проходитъ, но даръ остается.“ Но не ясно ли, что еслибы строгій супралапсаріанинъ, во время Витгифтова примасства, оставилъ огромное имѣніе въ распоряженіе епископовъ, для церковныхъ цѣлей, въ надеждѣ, что правителя церкви не отступятъ отъ Витгифтова богословія, то на дѣлѣ онъ отдалъ бы свое имущество за поддержаніе ученій, которыя ненавидѣлъ? Мнѣніе прошло бы, а даръ остался бы навсегда.

Это только одинъ примѣръ. Какое сильное разногласіе касательно дѣйствія таинствъ господствуетъ между епископами, докторами богословія, пресвитерами англиканской церкви, людьми, которые всѣ по совѣсти объявили свое согласіе съ ея статьями вѣры, — людьми, которые всѣ, по мнѣнію м-ра Гладстона, посвящены въ наслѣдственные свидѣтели истины, — людьми, которыхъ голоса составляютъ то, что, какъ онъ говоритъ, есть голосъ истиннаго и разумнаго авторитета! Здѣсь, опять, церковь не обладаетъ единствомъ; а какъ единство есть существенное условіе истины, то церковь не обладаетъ и истиной.

Мало того. Возьмите самый вопросъ, который мы разбираемъ съ м-ромъ Гладстономъ. До какого предѣла англиканская церковь допускаетъ право личнаго сужденія? На какую степень авторитета предъявляетъ она право въ силу преемничества своихъ священно-служителей отъ апостоловъ? М-ръ Гладстонъ, весьма способный и весьма честный человѣкъ, смотритъ за этотъ предметъ совершенно отлично отъ людей, которыхъ онъ признаетъ не менѣе его способными и честными. Люди, далеко расходящіеся съ нимъ во мнѣніи по этому предмету, ѣдятъ хлѣбъ церкви, проповѣдуютъ съ ея амвоновъ, совершаютъ ея таинства, посвящаютъ въ ея чины и передаютъ то апостольское преемничество, свойства и важности котораго, по его мнѣнію, они не понимаютъ. Единство ли это? Истина ли это?

Замѣтьте, что мы не представляемъ случаевъ людей не честныхъ, которые, ради прибыли, ложно притворяются вѣрующими въ ученія господствующей церкви. Мы представляемъ случаи такихъ честныхъ людей, какіе когда-либо существовали; люди эти, будучи не согласны въ богословскихъ вопросахъ величайшей важности и признавая это несогласіе, остаются однако священниками и прелатами той же церкви. Поэтому мы говоримъ, что о нѣкоторыхъ предметахъ, которые сямъ м-ръ Гладстонъ считаетъ предметами животрепещущей важности, церковь или вовсе не высказалась, или — что для всѣхъ практическихъ цѣлей одно и тоже — не высказалась языкомъ, который былъ бы понятенъ хотя честнымъ и проницательнымъ богословамъ. Религія англиканской церкви до такой степени не обнаруживаетъ единства ученія, которое м-ръ Гладстонъ представляетъ ея отличительною славою, что на дѣлѣ эта религія есть сплетеніе безчисленныхъ религіозныхъ системъ. Она обнимаетъ религіозную систему епископа Томлайна, религіозную систему Джона Ньютона и всѣ религіозныя системы, лежащія между двумя первыми. Она обнимаетъ религіозную систему м-ра Ньюмана, религіозную систему архіепископа дублинскаго и всѣ посредствующія религіозныя системы. Всѣ эти различныя мнѣнія возникаютъ, признаются, проповѣдуются устно и печатно въ лонѣ самой церкви, людьми несомнѣнной честности и знанія.

Дѣлаемъ ли мы это разнообразіе предметомъ упрека англиканской церкви? Мы далеки отъ того. Мы воспротивились бы всею нашею силою всякому покушенію стѣснить ея основаніе! Еслибы угодно было Богу, чтобы, 150 лѣтъ тому назадъ, мудрый король и мудрый примасъ имѣло силу и волю расширить это основаніе! То было благородное предпріятіе, достойное Вильгельма и Тиллотсона. Чѣмъ же должны представляться всѣ краснорѣчивыя увѣщанія м-ра Гладстона къ единству! Не чистая ли это насмѣшка, придавать такую важность единству въ формѣ и названіи, гдѣ столь мало единства въ сущности, содрогаться при мысли о союзѣ двухъ церквей съ однимъ государствомъ и терпѣливо созерцать борьбу сотни сектъ въ лонѣ одной церкви! И не ясно ли, что м-ръ Гладстонъ, по всѣмъ своимъ принципамъ, обязанъ отказаться отъ защиты церкви, въ которой нѣтъ единства? Не ясно ли, что онъ обязанъ склонять палату общинъ къ подачѣ голосовъ противъ всякаго денежнаго пособія, которое можетъ быть предложено въ пользу духовенства господствующей церкви въ колоніяхъ? Онъ возражаетъ противъ вотированія въ пользу Майнута^[12], потому что безобразно платить одному за проповѣдываніе истины, а другому за провозглашеніе этой истины ложью. Но каждая сумма, которую онъ вотируетъ въ пользу англиканской церкви въ любой колоніи, можетъ, совершенно случайно, идти на содержаніе арминіаннна и кальвиниста, человѣка какъ м-ръ Фраадъ и человѣка какъ д-ръ Арнольдъ. Поэтому, дѣло совершенно случайное, пойдетъ ли она на содержаніе учителя истины, или человѣка, который истину эту будетъ провозглашать ложью.

Этотъ аргументъ, кажется вамъ, проникаетъ заразъ всю ту часть книги м-ра Гладстона, которая касается общественныхъ денежныхъ пособій диссидентскимъ обществамъ. Всѣ такія пособія онъ осуждаетъ. Но, конечно, если несправедливо содержать на общественныя деньги людей, проповѣдывающихъ какое-либо ложное ученіе, то несправедливо содержать на эти деньги и священнослужителей господствующей церкви: правъ ли Кальвинъ или Арминій, правъ ли іодъ или Боривтъ, все-таки много ложнаго ученія проповѣдуется священнослужителями господствующей церкви. Если скажутъ, что предметы, по которымъ несогласно духовенство англиканской церкви, должны быть упущены изъ виду ради многихъ важныхъ предметовъ, по которымъ оно согласно, — то почему не можетъ тотъ же аргументъ относиться къ прочимъ сектамъ, которыя согласны съ англиканскою церковью въ основныхъ ученіяхъ христіанства? Принципъ, что правитель обязанъ по совѣсти распространять религіозную истину и не распространять никакого ложнаго религіознаго ученія, отбрасывается, какъ скоро будетъ допущено, что мнѣнія м-ра Гладстона не препятствуютъ законно вотировать общественныя деньги капелану, который держится мнѣнія Пали и Симеона. Тогда весь вопросъ приводится къ вопросу о степени. Разумѣется, ни одно отдѣльное лицо и ни одно правительство не можетъ законнымъ образомъ распространять ложь ради распространенія лжи. Но какъ отдѣльныя лица, такъ и правительства должны дѣйствовать орудіями, имъ присущими; и нѣтъ ни одного человѣческаго орудія, которое сообщало бы истину безъ всякой примѣси заблужденія. Мы неопровержимо доказали, что англиканская церковь не представляетъ такого орудія. Вопросъ, поэтому, состоитъ въ томъ: какую степень несовершенства въ нашемъ орудія должны мы терпѣть? И мы не видимъ, какъ на этотъ вопросъ можетъ быть данъ какой-либо общій отвѣтъ. Мы должны руководствоваться обстоятельствами. Было бы, напримѣръ, весьма преступно со стороны протестанта способствовать отправленію іезуитскихъ миссіонеровъ въ страну протестантскую. Но мы не понимаемъ, чтобы можно было порицать протестанта за оказаніе помощи іезуитскимъ миссіонерамъ, которые занимались бы обращеніемъ въ христіанство сіамцевъ. Что плевелы перемѣшаны съ пшеницею, дѣло жалкое; но лучше, чтобы пшеница и плевелы росли вмѣстѣ, нежели чтобъ надежда года была пожжена.

Мы глубоко сожалѣемъ, что м-ръ Гладстонъ порицаетъ британское правительство въ Индіи за раздачу небольшой суммы между католическими священниками, совершающими духовный требы нашихъ солдатъ ирландцевъ. Представимъ ему такой случай. У джентльмена протестанта находится въ услуженіи слуга католикъ, въ такой части страны, гдѣ на разстояніи многихъ миль нѣтъ ни одной католической конгрегаціи. Слуга заболѣваетъ безнадежно. Въ большомъ душевномъ смущеніи, онъ желаетъ принять св. тайны по обряду своей церкви. Господинъ его отправляетъ посланнаго въ экипажѣ четверкой, съ приказаніемъ привезти духовника изъ довольно отдаленнаго города. Тутъ протестантъ издерживаетъ деньги для того, чтобы католическимъ священникомъ доставлено было назиданіе и утѣшеніе. Согрѣшилъ онъ или нѣтъ? Не поступилъ ли онъ какъ хорошій господинъ и хорошій христіанинъ? Обвинилъ ли бы его м-ръ Гладстонъ въ „слабости религіознаго принципа“, въ „смѣшиваньи истины съ ложью“, во „взглядѣ на подпору религіи какъ на благодѣяніе отдѣльному лицу, а не какъ на выраженіе благоговѣнія передъ истиной?“ А какъ же, еслибы этотъ слуга, ради своего господина, предпринялъ путешествіе, удалявшее его отъ мѣста, въ которомъ онъ могъ бы легко получить религіозное пособіе? Какъ же, еслибъ смерть его причинена была раною, полученною при защитѣ своего господина? Не должны ли бы мы тогда сказать, что господинъ исполнилъ только священный долгъ? Самъ же м-ръ Гладстонъ сознается, что „никто не можетъ считать личность государства болѣе связанною или подлежащею болѣе строгимъ обязанностямъ, чѣмъ личность отдѣльной особы.“ Какъ, поэтому, должно быть обсуждено положеніе индійскаго правительства? Вотъ бѣдный человѣкъ, завербованный въ Клэрѣ или Керри, отправленный за море, на разстояніе 1S т. миль, поставленный въ тяжеломъ и вредномъ Климатѣ. Онъ сражается за правительство, онъ одерживаетъ для него побѣды; онъ раненъ; онъ положенъ на свою походную постель, изнуряемъ лихорадкой, подъ ужаснымъ солнцемъ, не видитъ вокругъ себя ни одного дружескаго лика. Онъ жаждетъ утѣшеній той религіи, которою, быть можетъ, пренебрегъ въ пору здоровья и силы: она возвращается теперь къ его душѣ, въ сопровожденіи всѣхъ могущественныхъ воспоминаній о его раннихъ дняхъ и о домѣ, котораго ему никогда уже не увидѣть. И потому что государство, за которое онъ умираетъ, отправляетъ священника его собственнаго вѣроисповѣданія стоять у его постели и говорить ему на языкѣ, вызывающемъ заразъ его любовь и упованіе, объ общемъ Отцѣ, общемъ Искупителѣ, общей надеждѣ на безсмертіе, потому что государство, за которое онъ умираетъ, не оставляетъ его въ послѣднія минуты на попеченіи языческой прислуги или не употребляетъ священника иной вѣры, чтобы мучить отходящій духъ его полемикою о Тридентскомъ соборѣ, — м-ръ Гладстонъ находитъ, что Индія представляетъ „печальную картину“ и что въ прилагаемой тамъ» системѣ есть «огромное допущеніе ложнаго принципа.» Мы сильно желаемъ, чтобы наши замѣчанія побудили м-ра Гладстона пересмотрѣть эту часть своего сочиненія и отклонили его отъ высказыванія въ высокомъ собраніи, въ которомъ его всегда должны слушать со вниманіемъ, мнѣній столь недостойныхъ его характера.

Мы теперь сказали почти все, что считаемъ нужнымъ сказать относительно теоріи м-ра Гладстона. И, можетъ быть, было бы безопаснѣе для насъ остановиться. Гораздо легче ломать, чѣмъ строить. Однако, чтобъ дать м-ру Гладстону случай къ удовлетворенію себя, мы изложимъ вкратцѣ наши собственные взгляды касательно союза церкви и государства.

Мы отправляемся въ обществѣ Ворбортона и не разстаемся съ нимъ, пока не доходимъ до его договора, — договора, который м-ръ Гладстонъ весьма свойственно называетъ фикціей. Мы считаемъ главною задачею правительства чисто свѣтскую задачу, защиту личности и собственности людей.

Мы думаемъ, что правительство, подобно всякому другому изобрѣтенію человѣческой мудрости, отъ самаго высокаго до самаго низкаго, можетъ всего лучше соотвѣтствовать своей главной цѣли, когда ори его устройствѣ имѣлась въ виду единственно эта цѣль. М-ръ Гладстонъ, который любитъ Платой а, не осудятъ насъ за объясненіе нашего положенія, по примѣру Платона, на самыхъ обыкновенныхъ предметахъ. Возьмите напр. ножевыя издѣлія. Клинокъ, назначенный одновременно для бритья и для рѣзанія, не будетъ, конечно, ни брить такъ хорошо, какъ бритва, ни рѣзать такъ хорошо, какъ рѣзакъ. Академія живописи, которая была бы въ то же время и банкомъ, выставляла бы, по всей вѣроятности, весьма плохія картины и дисконтировала бы весьма плохіе счеты. Газовое общество, которое было бы въ то же время обществомъ дѣтскихъ школъ, плохо, мы думаемъ, освѣщало бы улицы и плохо учило бы дѣтей. На этомъ основаніи мы думаемъ, что правительство должно быть организовано такъ, чтобы имѣлись въ виду единственно его главная цѣль; ни одной долей его соотвѣтствія этой цѣлы не должно жертвовать на споспѣшествованіе какой-либо иной цѣли, какъ бы превосходна она ни была.

Но слѣдуетъ ли отсюда, что правительства никогда не должны преслѣдовать никакой иной цѣли, кромѣ своей главной? Ничуть. Хотя желательно, чтобы всякое учрежденіе имѣло главную цѣль я было составлено такъ, чтобъ быть въ высшей степени дѣйствительнымъ для этой цѣли; однако, если безъ малѣйшей утраты своей дѣйствительности для этой цѣли оно можетъ споспѣшествовать какой-либо иной хорошей цѣли, то и должно это дѣлать. Такъ, цѣль, для которой выстроенъ госпиталь, есть помощь больному, а не украшеніе улицы. Жертвовать здоровьемъ больнаго ради блеска архитектурнаго эффекта, помѣщать строеніе въ дурномъ воздухѣ, для того только, чтобы его болѣе величественный фронтъ выходилъ на большую публичную площадь, дѣлать палаты жарче или холоднѣе, чѣмъ онѣ должны быть, и дѣлать это для того, чтобы колонны и окна наружности могли нравиться прохожимъ и проѣзжимъ, было бы чудовищно. Но если, безъ милѣйшаго пожертвованія главною цѣлью, госпиталь можетъ быть сдѣланъ украшеніемъ столицы, нелѣпо было бы этого не исполнить.

Точно такъ же, если правительство можетъ, нисколько не жертвуя своею главною цѣлью, способствовать какому-либо иному хорошему дѣлу, оно должно это сдѣлать. Поощреніе изящныхъ искусствъ, напримѣръ, отнюдь не главная цѣль правительства; и было бы нелѣпо, при учрежденіи правительства, останавливаться на вопросѣ, будетъ ли оно правительствомъ, способнымъ воспитывать Рафаэлей и Доминикино. Но изъ этого ничуть не слѣдуетъ, что правительству несвойственно устроить національную галерею картинъ. То же можно сказать о покровительствѣ, оказываемомъ ученымъ, объ обнародованіи архивовъ, о собираній библіотекъ, звѣрей, растеній, ископаемыхъ, древностей, о поѣздкахъ и путешествіяхъ съ цѣлью географическихъ открытій или астрономическихъ наблюденій. Не для этихъ цѣлей учреждено правительство. Но легко можетъ случиться, что правительство будетъ имѣть въ своемъ распоряженіи средства, которыя дадутъ ему возможность, безъ малѣйшаго ущерба своей главной цѣли, преслѣдовать эти постороннія цѣли гораздо успѣшнѣе, чѣмъ могло бы это сдѣлать какое-либо отдѣльное лицо или какая-либо добровольная ассоціація. Если такъ, то правительство должно стремиться къ достиженію этихъ постороннихъ цѣлей.

Еще очевиднѣе обязано правительство способствовать, всегда подчиняя эту дѣятельность своей главной цѣли, всякому дѣлу, которое полезно какъ средство къ достиженію этой главной цѣли. Улучшеніе пароходства, напримѣръ, отнюдь не главная цѣль правительства. Но какъ паровые корабли полезны для національной защиты и облегчаютъ сообщенія между отдаленными провинціями, а чрезъ это укрѣпляютъ омы государства, то можетъ быть обязательнымъ долгомъ правительства поощрять талантливыхъ людей въ усовершенствованію изобрѣтенія, которое столь прямо стремятся сдѣлать государство болѣе соотвѣтствующимъ его великой главной цѣли.

По обѣимъ же этимъ причинамъ, образованіе народа можетъ основательно обращать на себя взиманіе правительства. Чтобы народъ былъ хорошо воспитанъ, уже само по себѣ хорошее дѣло; и потому государство должно способствовать этой цѣли, если оно можетъ сдѣлать это, нисколько не жертвуя своею главною цѣлью. Воспитаніе народа, руководимое тѣми началами нравственности, которыя общи всѣмъ формамъ христіанства, весьма важно какъ средство къ достиженію главной цѣли, для которой правительство существуетъ, и на этомъ основаніи заслуживаетъ вполнѣ вниманія правителей. Мы не остановимся теперь на общемъ вопросѣ о воспитаніи; но ограничимъ наши замѣчанія предметомъ, лежащимъ непосредственнѣе передъ нами, именно, религіознымъ назиданіемъ народа.

Для поясненія нашего взгляда на политику, которой правительства должны слѣдовать въ отношеніи къ религіозному назиданію, мы можемъ прибѣгнуть къ аналогіи госпиталя. Главная цѣль, для которой построивъ госпиталь, не религіозное назиданіе. Вводить въ госпиталь какія-либо правила, вредныя для здоровья больныхъ, подъ предлогомъ споспѣшествованіи ихъ духовной пользѣ; посылать высокопарнаго проповѣдника къ человѣку, которому только-что приказано было докторомъ лежать спокойно и попытаться уснуть; налагать строгое соблюденіе ноете на выздоравливающаго, которому присовѣтовано ѣсть вдоволь питательную пищу; приказывать, какъ это дѣйствительно дѣлалъ изувѣрный Пій V, не оказывать никакого медицинскаго пособія тому, кто отклоняетъ духовное попеченіе, — было бы самымъ безобразнымъ сумасбродствомъ. Однако, изъ этого нисколько не слѣдуетъ, что было бы несправедливо имѣть священника для посѣщеніи больныхъ и платить этому лицу изъ госпитальныхъ суммъ. Будетъ ли свойственно имѣть такого священника, и какихъ религіозныхъ убѣжденій слѣдуетъ ему быть, это должно зависѣть отъ обстоятельствъ. Можетъ встрѣтиться городъ, въ которомъ невозможно было бы учредить хорошій госпиталь безъ помощи лицъ разныхъ мнѣній, и религіозныя партіи могутъ доходить до того, что хотя люди разныхъ.мнѣній готовы способствовать облегченію больныхъ, но не будутъ содѣйствовать выбору какого-нибудь одного священника. Высокоцерковники настаиваютъ, что если ужъ быть священнику на жалованьи, то онъ долженъ быть высокоцерковникъ. Евангелическіе реформаты ратуютъ за евангелическаго реформата. Тутъ, очевидно, было бы нелѣпо и жестоко дать рушиться полезному и гуманному намѣренію, въ которомъ всѣ согласны, изъ-за того, что всѣ не могутъ согласиться въ чемъ-нибудь иномъ. Управители должны или назначить двухъ капелановъ и платить имъ обоимъ, или не назначать ни одного; и каждый изъ управителей долженъ, въ своемъ индивидуальномъ качествѣ, по возможности доставить больнымъ такое религіозное назиданіе и утѣшеніе, какое, по его мнѣнію, будетъ для нихъ всего полезнѣе.

Мы должны сказать то же о правительствѣ. Правительство ничуть не болѣе представляется намъ учрежденіемъ для распространенія религіи, чѣмъ госпиталь св. Георгія; и произошли бы самыя нелѣпыя и гибельныя послѣдствія, еслибъ правительство гонялось, какъ за главною своею цѣлью, за тѣмъ, что никогда не можетъ быть болѣе, чѣмъ его второстепенною цѣлью, хотя въ сущности болѣе важною, чѣмъ его главная цѣль. Но правительство, которое считаетъ религіозное назиданіе народа второстепенною цѣлью и придерживается этого принципа честно, будетъ, мы думаемъ, способно дѣлать много добра и мало вреда.

Мы быстро перечтемъ нѣкоторыя послѣдствія, къ которымъ ведетъ этотъ принципъ, я укажемъ, какъ онъ рѣшаетъ нѣкоторый задачи, не допускающія, по гипотезѣ м-ра Гладстона, никакого удовлетворительнаго рѣшенія.

Всякое преслѣдованіе, направленное противъ личностей или собственности людей, по нашему принципу, очевидно неизвинительно. Такъ какъ защита личностей и собственности людей главная цѣль правительства, а религіозное назиданіе только цѣль второстепенная, то охранять людей отъ ереси, подвергая опасности ихъ жизнь, ихъ члены или ихъ имущества, значило бы жертвовать главною цѣлью цѣли второстепенной. Это было бы такъ же нелѣпо, какъ еслибы управители госпиталя приказывали, чтобы раны аріанскихъ и социніанскихъ больныхъ перевязывались способомъ, который заставлялъ бы ихъ гноиться.

Точно такъ же, по нашимъ принципамъ, всѣ гражданскія неправоспособности но поводу религіозныхъ мнѣній неизвинительны. Всѣ такія неправоспособности дѣлаютъ правительство менѣе успѣшнымъ въ достиженіи его главной цѣли: онѣ ограничиваютъ его въ выборѣ способныхъ людей для администраціи и защиты государства; онѣ отчуждаютъ отъ него сердца страдальцевъ; онѣ лишаютъ правительство части его дѣйствительной силы во всякой борьбѣ съ иностранными націями. Такой образъ дѣйствія столь же нелѣпъ, какъ нелѣпо было бы со стороны управителей госпиталя отвергнуть способнаго лекаря изъ-за того, что онъ универсальный реституціонистъ, и поручить дѣло неучу за то, что онъ вполнѣ правовѣрный.

Далѣе, по нашимъ принципамъ, ни одно правительство не должно навязывать народу религіознаго назиданія, хотя бы и здороваго, такимъ способомъ, который возбуждалъ бы въ на* родѣ неудовольствія, опасныя для общественнаго порядка. И въ этомъ случаѣ правительство жертвовало бы своею главною цѣлью — цѣли, въ сущности, правда, чрезвычайно высокой, но все-таки лишь второстепенной цѣли правительства, какъ правительства. Это правило разомъ рѣшаетъ затрудненіе касательно Индія, затрудненіе, которое м-ръ Гладстонъ можетъ преодолѣть только тѣмъ, что принимаетъ воображаемое исполненіе долга, съ цѣлью устранять воображаемое обязательство. Нѣтъ, конечно, ни одной страны, въ которой распространеніе христіанства было бы болѣе желательнымъ. Но нѣтъ ни одной страны, гдѣ бы правительство было до такой степени неспособно къ этому дѣлу. Употребляя нашу власть на пріобрѣтеніе прозелитовъ, мы достигли бы распаденія общества и гибели всѣхъ тѣхъ интересовъ, для охраненія которыхъ существуетъ правительство. Тутъ второстепенная цѣль оказывается, теперь, несовмѣстною съ главною цѣлью и, поэтому, должна быть оставлена. Христіанское назиданіе, доставляемое отдѣльными лицами и добровольными обществами, можетъ сдѣлать много добра. Доставляемое же правительствомъ, оно причинило бы чистый вредъ. Въ то же время мы совершенно согласны съ м-ромъ Гладстономъ во мнѣніи, что англійскія власти въ Индіи не должны бы принимать участія ни въ какомъ идолопоклонническомъ обрядѣ; и, по правдѣ, мы вполнѣ убѣждены, что всякое такое участіе есть дѣйствіе не только нехристіанское, но и неблагоразумное и весьма недостойное.

Предполагая обстоятельства страны такими, что правительство можетъ прилично, по нашимъ принципамъ, доставлять народу религіозное назиданіе, мы должны послѣ этого спросить, какой религіи слѣдуетъ научать. Епископъ Ворвортонъ отвѣчаетъ: религіи большинства. И мы дотого согласны съ нимъ, что съ трудомъ можемъ представить себѣ обстоятельства, при которыхъ было бы свойственно вводить религію меньшинства какъ одну исключительную религію государства. Такое предпочтеніе врядъ-ли могло бы быть оказано безъ возбужденіи самаго серьезнаго неудовольствія и не подвергая опасности тѣ интересы, защита которыхъ составляетъ первую цѣль правительства. Но мы никогда не можемъ допустить, чтобы правитель могъ быть оправданъ въ способствованіи къ распространенію системы мнѣній потому единственно, что система эта нравится большинству. Съ другой стороны, мы не можемъ согласиться съ м-ромъ Гладстономъ, который отвѣтилъ бы, разумѣется, что единственная религія, какую правитель долженъ распространять, есть религія его собственной совѣсти. Дѣйствительно, это невозможно. И, какъ мы показали, самъ м-ръ Гладстонъ, всякій разъ, какъ онъ поддерживаетъ денежное пособіе англійской церкви, способствуетъ въ сущности распространенію не именно религіи своей совѣсти, но какой-либо одной или болѣе, чѣмъ одной — самъ не зная, сколькихъ и какихъ — изъ безчисленныхъ религій, лежащихъ между предѣлами пелагіанизма и предѣлами антиноміанизма, между предѣлами папизма и предѣлами пресвитеріанизма. По нашему мнѣнію, религіозное назиданіе, какому правитель долженъ, въ своемъ общественномъ качествѣ, покровительствовать, есть назиданіе, изъ котораго, по убѣжденію его совѣсти, народъ научится многому хорошему съ самою малою примѣсью дурнаго. И такимъ образомъ онъ не изберетъ необходимо свою собственную религію. Онъ будетъ, разумѣется, думать, что собственная его религія безукоризненно хороша. Но вопросъ, который ему слѣдуетъ разсматривать, состоитъ не въ томъ, сколько хорошаго содержится въ его религіи, но въ томъ, сколько хорошаго народъ извлечетъ изъ назиданія этой религіи. Онъ можетъ предпочитать ученія и устройство англиканской церкви ученіямъ и устройству церкви шотландской. Но если онъ знаетъ, что шотландская конгрегація будетъ слушать съ глубокимъ вниманіемъ и благоговѣніемъ Эрскайна или Чальмерза, которые стали бы излагать передъ нею основныя ученія христіанства, и что видъ стихаря или одинъ стихъ литургіи былъ бы сигналомъ къ шуму и возмущенію, при которомъ, вѣроятно, пошли бы въ дѣло противъ священника стулья и куски, кирпичей, — то онъ поступитъ умно, если сообщитъ шотландцамъ религіозныя познанія скорѣе чрезъ посредство церкви несовершенной — какою онъ можетъ ее считать, — отъ которой они научатся многому, нежели чрезъ посредство церкви совершенной, отъ которой они не научатся ничему. Единственная цѣль ученія состоитъ въ томъ, чтобы люди научились; и пустое дѣло говорить объ обязанности учить истинѣ путями, которые только заставляютъ людей приставать крѣпче ко лжи.

На этихъ основаніяхъ мы думаемъ, что государственной человѣкъ, который могъ бы смотрѣть на англиканскую церковь далеко не съ тѣмъ благоговѣніемъ, какое питаетъ къ ней м-ръ Гладстонъ, сталъ бы однако твердо сопротивляться всѣмъ попыткамъ къ ея разрушенію. Такой государственный человѣкъ можетъ быть слишкомъ хорошо знакомъ съ ея происхожденіемъ, чтобъ смотрѣть на нее съ суевѣрнымъ благоговѣніемъ. Онъ можетъ знать, что она проистекла отъ поспѣшной сдѣлки между рьянымъ усердіемъ реформаторовъ и эгоизмомъ алчныхъ, честолюбивыхъ и раболѣпныхъ политиковъ. Онъ можетъ находить на всякой страницѣ ея лѣтописей полную причину къ порицанію. Онъ можетъ чувствовать, что не могъ бы, съ покойною совѣстью, подписать всѣ ея статьи вѣры. Онъ можетъ жалѣть, что всѣ минувшія попытки открыть къ ней доступъ обширнымъ классамъ нонконформистовъ были неуспѣшны. Ея епископальное правленіе онъ можетъ считать правленіемъ чисто-человѣческаго учрежденія. Онъ не можетъ защищать со на томъ основаніи, что она обладаетъ преемничествомъ отъ апостоловъ: ему не извѣстно, чтобы это преемничество не могло быть вполнѣ вымысломъ. Онъ не можетъ защищать ее на основаніи ея единства: онъ знаетъ, что ея крайнія секты гораздо болѣе удалены другъ отъ друга, чѣмъ одна крайняя отстоитъ отъ римской церкви или другая отъ женевской церкви. Но онъ можетъ думать, что она научаетъ большей долѣ истины, съ меньшею примѣсью заблужденія, нежели научали бы тѣ, которыя — еслибъ она была снесена — заняли бы упраздненное мѣсто. Онъ можетъ думать, что дѣйствіе, производимое ея прекраснымъ богослуженіемъ и ея амвонами на національный духъ, вообще весьма благодѣтельно. Онъ можетъ думать, что ея просвѣщающее вліяніе оказывается и слезнымъ въ отдаленныхъ странахъ. Онъ можетъ думать, что еслибъ она была уничтожена, то значительная часть тѣхъ, которые составляютъ теперь ея конгрегаціи, небрегли бы всѣми религіозными обязанностями и что еще значительнѣйшая часть подверглась бы вліянію духовныхъ шарлатановъ, корыстолюбивыхъ или упоенныхъ фанатизмомъ. Съ удовольствіемъ допуская, что всѣ качества христіанскихъ пастырей могутъ, въ значительной мѣрѣ, встрѣтиться въ существующемъ сословіи диссидентскихъ священнослужителей, онъ былъ бы, пожалуй, склоненъ думать, что степень умственнаго и нравственнаго характера въ этомъ образцовомъ классѣ людей могла быть возвышена до настоящей высокой точки и удержана на ней, косвеннымъ вліяніемъ господства церкви. И онъ можетъ ничуть не быть довольнымъ тѣмъ, что еслибъ церковь вдругъ была снесена, то мѣсто нашихъ Сомнеровъ и Ветліевъ было бы занято Доддриджами и Голлями. Онъ можетъ думать, что описанныя нами выгоды получаются или могли бы получаться — еслибъ существующая система была слегка измѣнена — безъ всякаго жертвованія главными цѣлями, которыя всѣ правительства должны преимущественно имѣть въ виду. Мало того, онъ можетъ быть того мнѣнія, что учрежденіе, столь глубоко вкоренившееся въ сердцахъ и умахъ милліоновъ людей, не могло бы быть ниспровергнуто безъ ослабленія и потрясенія всѣхъ основаній гражданскаго общества. Съ равною, по крайней мѣрѣ, легкостью онъ нашелъ бы причины къ поддержанію шотландской церкви. Да и не былъ бы онъ въ необходимости прибѣгать къ какому-либо договору для оправданія связи двухъ религіозныхъ установленій съ однимъ правительствомъ. Онъ считалъ бы сомнѣнія по этому предмету пустыми въ любомъ лицѣ, ревностно стоящемъ за церковь, къ епископамъ которой принадлежатъ какъ д-ръ Гербертъ Маршъ, такъ и д-ръ Даніэль Вильсонъ. Дѣйствительно, онъ былъ бы радъ слѣдовать своимъ принципамъ гораздо дальше. Онъ охотно вотировалъ бы въ 1825 году за предложеніе лорда Франсиса Эджертона, что прилично оказывать общественное пособіе католическому духовенству Ирландіи, іг глубоко жалѣлъ бы о томъ, что подобной мѣры не было принято въ 1829 году.

Этимъ путемъ, мы думаемъ, государственный человѣкъ могъ бы, по нашимъ принципамъ, убѣдиться, что было бы въ высшей степени не кстати уничтожить англиканскую или шотландскую церковь.

Но еслибъ была, въ какой-либо части свѣта, національная церковь, считаемая еретическою четырьмя пятыми націи, ввѣренной ея попеченію, церковь, установленная и поддерживаемая мечемъ; церковь, производящая вдвое болѣе возмущеній, чѣмъ обращеній; церковь, хотя обладающая великимъ богатствомъ и властью и долго поддерживавшая себя притѣснительными законами, но оказавшаяся, въ теченіе многихъ поколѣній, неспособною къ распространенію своихъ ученій и способною лишь держаться; церковь дотого ненавистная, что обманъ и насиліе, будучи употреблены противъ ея очевидныхъ правъ собственности, считаются обыкновенно честнымъ дѣломъ; церковь, которой священнослужители говорили проповѣди опустѣвшимъ стѣнамъ и съ трудомъ получали свое законное содержаніе помощью штыковъ, — такая церковь, по нашимъ принципамъ, мы должны сознаться, не могла бы быть защищаема. Мы должны сказать, что государство, вступившее въ союзъ съ такою церковью, подчинило главную цѣль правительства второстепенной, и что послѣдствія были бы такого рода, что ихъ предсказалъ бы любой проницательный наблюдатель. Ни главная, ни второстепенная цѣль не достигнуты. Матеріальные и духовные интересы народа страдаютъ одинаково. Умы людей, вмѣсто того, чтобъ привлекаться къ церкви, отчуждаются отъ государства. Правитель, пожертвовавъ порядкомъ, спокойствіемъ, согласіемъ, всѣми интересами, защита которыхъ составляетъ его первую обязанность, съ цѣлью покровительствовать чистой религіи, принужденъ, послѣ опыта цѣлыхъ столѣтій, согласиться, что онъ въ сущности покровительствовалъ заблужденію. Чѣмъ основательнѣе ученія такой церкви, чѣмъ нелѣпѣе и зловреднѣе суевѣріе, противящееся этимъ ученіямъ, тѣмъ сильнѣе аргументы противъ политики, лишившей хорошее дѣло его естественныхъ выгодъ. Тѣ, которые проповѣдуютъ правителямъ объ обязанности употреблять силу для распространенія истины, хорошо бы сдѣлали, еслибъ вспомнили, что ложь, хотя не можетъ осилить одной истины, часто оказывалась могущественнѣе истины и власти, вмѣстѣ взятыхъ.

Государственный человѣкъ, судя по нашимъ принципамъ, произнесъ бы, не колеблясь, что церковь, какую мы только что описали, не должна бы быть никогда воздвигаема. Дальше этого мы не посмѣемъ за него говорить. Онъ, безъ сомнѣнія, вспомнилъ бы, что свѣтъ полонъ установленій, которыхъ хотя никогда не слѣдовало учреждать, однако, какъ скоро они уже учреждены, не слѣдуетъ сурово ниспровергать; и что на практикѣ часто бываетъ благоразумно довольствоваться ограниченіемъ злоупотребленія, которое, будучи разсматриваемо съ отвлеченной точки зрѣнія, возбуждаетъ въ васъ нетерпѣливое желаніе его уничтожить.

Мы кончили; намъ остается только разстаться съ м-ромъ Гладстономъ, какъ слѣдуетъ противникамъ, не питающимъ никакой злобы. Мы несогласны съ нимъ во мнѣніяхъ, но мы почитаемъ его таланты; мы уважаемъ его честность и доброжелательство, и надѣемся, что онъ не дозволитъ политическимъ занятіямъ дотого поглотить его время, чтобъ не оставить ему ни малѣйшаго досуга для литературы и философіи.

---

1. Все (въ смыслѣ міра, вселенной).
2. Когда-то самостоятельное государство въ Индіи, впослѣдствіи вошедшее въ составъ Бирманской имперіи.
3. Такъ прозванъ былъ въ англійской арміи герцогъ Марльборо.
4. Пристань Навѣтренныхъ острововъ.
5. Который всегда, вездѣ и для всѣхъ (былъ истиной).
6. Первый былъ епископъ александрійскій. Второй былъ французскій реформаторъ.
7. Коллегія Оксфордскаго университета.
8. Папа (314—335), получившій, будто бы, въ даръ отъ имп. Константина Великаго, котораго онъ исцѣлилъ отъ болѣзни и обратилъ въ христіанство, наслѣдіе св. Петра.
9. Precursors and repealers — двѣ партіи въ Ирландіи, возстающія противъ владычества Англіи.
10. «Полнѣйшее паденіе церковной дисциплины по всей Ирландіи; повсюду тамъ ввелось варварство вмѣсто христіанскихъ обычаевъ.»
11. Sacra Scripture — священное писаніе. Одинъ вопросъ былъ такой: предвѣчно ли Богъ осудилъ нѣкоторыхъ, и почему? Отвѣтъ, удовлетворившій архіепископа, былъ утвердительный, et qaia volait (потому, что онъ такъ хотѣлъ).
12. По внесенному Пилемъ, въ 1845 г., биллю о назначеніи пособія этой значительнѣйшей римско-католической семинаріи въ Ирландіи.