ГЛАДСТОНЪ.
правитьВъ 1838 г. какой-то составитель альманаховъ издалъ въ Лондонѣ книжку, озаглавленную: Сенатъ Великобританіи. Книжка эта, сдѣлавшаяся въ настоящее время библіографическою рѣдкостью, содержитъ въ себѣ рядъ краткихъ характеристикъ наиболѣе выдающихся политическихъ дѣятелей тогдашней Англіи, и, между прочимъ, мы находимъ въ ней слѣдующій портретъ одного молодаго депутата, успѣвшаго уже въ то время, невзирая на свою молодость, занять видное положеніе въ политическомъ мірѣ:
«Наружность его предрасполагаетъ, какъ нельзя болѣе, въ его пользу. Онъ средняго роста и хорошо сложенъ. Лицо его имѣетъ кроткое, пріятное и въ высшей степени интеллигентное выраженіе. Взглядъ его ясный и проницательный; нѣтъ ни одного дэнди въ парламентѣ, который не завидовалъ бы его великолѣпной шапкѣ черныхъ, какъ смоль, кудрей, красиво расположенныхъ вокругъ лба. Черты лица его тонкія и правильныя, а цвѣтъ лица свидѣтельствуетъ о богатомъ запасѣ здоровья. Жесты его, когда онъ говоритъ, разнообразны, но въ нихъ нѣтъ необузданности. Когда онъ встаетъ, чтобы произнести свою рѣчь, онъ обыкновенно закладываетъ руки за спину и переплетаетъ пальцы одной руки съ пальцами другой. Но въ этомъ положеніи онъ остается недолго. Минуту спустя, руки „го уже свободно висятъ вдоль туловища, а немного погодя онъ снова закладываетъ ихъ за спину. Продѣлавъ это нѣсколько разъ, онъ принимается размахивать передъ собою въ воздухѣ правою рукой, потомъ опускаетъ ее въ карманъ и повторяетъ то же движеніе лѣвою рукой. Наконецъ, обѣ руки скрещиваются на груди. Во все продолженіе рѣчи лицо его оборачивается то въ ту, то въ другую сторону, причемъ онъ наибольшую долю своего вниманія удѣляетъ той сторонѣ палаты, на которой засѣдаютъ члены собственной его партіи. Палата всегда слушаетъ его съ величайшимъ вниманіемъ и онъ, повидимому, пользуется большимъ уваженіемъ среди людей всѣхъ партій. Онъ обладаетъ замѣчательными дѣловыми способностями и доказалъ это блистательнымъ образомъ во время пребыванія своего въ должности товарища министра колоній при недолговременномъ министерствѣ сера Роберта Пиля“.
Оригиналу этого портрета въ настоящее время 80 лѣтъ. Отъ великолѣпныхъ кудрей, черныхъ, какъ смоль, осталось лишь нѣсколько сѣдыхъ прядей, тщательно приглаженныхъ на большой головѣ, которая на своемъ вѣку не мало хлопотъ задала лондонскимъ шляпочникамъ, какъ онъ самъ однажды шутя разсказывалъ въ бесѣдѣ съ представлявшейся ему депутаціей его земляковъ-шотландцевъ. Статная фигура нѣсколько сгорбилась, походка сдѣлалась осмотрительнѣе и медленнѣе; но и теперь еще въ немъ можно узнать многія черты портрета, набросаннаго полвѣка тому назадъ. И теперь еще въ черныхъ глазахъ, окруженныхъ мелкими морщинами, загорается иногда прежній огонь; и до сихъ поръ, какъ бы долго ни затянулись пренія, онъ пересидитъ самаго молодаго изъ членовъ палаты, если въ концѣ засѣданія предстоитъ голосованіе какого-нибудь важнаго вопроса. Въ ораторскихъ его пріемахъ сохранились многія изъ привычекъ, усвоенныхъ имъ въ молодости: та же подвижность, то же разнообразіе жестовъ, та же манера обращаться преимущественно къ членамъ собственной партіи, вопреки англійскому парламентскому обычаю, требующему, чтобы ораторъ, произнося свою рѣчь, дѣлалъ видъ, что обращаетъ ее исключительно къ спикеру (президенту палаты). Годы не только не ослабили его энергіи, но придали ей какъ будто еще болѣе огня. Теперь живость его движеній доходитъ порой до необузданности, пренебрегающей всѣми требованіями парламентскаго этикета. Особенно рѣзко бросается это въ глаза, когда онъ говоритъ въ палатѣ общинъ. На публичныхъ митингахъ, гдѣ онъ имѣетъ передъ собою только единомышленниковъ и гдѣ рѣчь его принимаетъ поэтому характеръ монолога, онъ говорить сравнительно спокойнѣе. По обстановка палаты, гдѣ онъ имѣетъ дѣло съ противниками и гдѣ ему приходится порой отражать ожесточенныя нападенія, дѣйствуетъ на него возбуждающимъ образомъ, особенно въ тѣ періоды, когда собственная его партія находится въ оппозиціи. Тутъ каждый нервъ его содрогается страстностью убѣжденія и гнѣвомъ бойца.
По запросъ, предъявляемый на силы восьмидесятилѣтняго политическаго дѣятеля, не исчерпывается парламентскими битвами. Къ треволненіямъ этихъ битвъ нужно еще прибавить ту агитаціонную, внѣпарламентскую работу, страдная пора которой настаетъ во время парламентскихъ вакацій или избирательныхъ кампаній. Въ эти періоды народные представители становятся лицомъ къ лицу со страною, отдаютъ избирателямъ отчетъ въ своей дѣятельности во время сессіи и стараются заручиться ихъ поддержкой для дальнѣйшихъ битвъ. И эту внѣпарламентскую работу, играющую такую важную роль въ механизмѣ англійской политической жизни, престарѣлый дѣятель исполняетъ до сихъ поръ съ неутомимостью, успѣвшею войте въ пословицу и удивляющею даже англичанъ, которыхъ по этой части удавить мудрено. Дѣловыя способности, которыми Гладстонъ обращалъ на себя вниманіе въ молодости, сказались и продолжаютъ сказываться и не всей послѣдующей его дѣятельности. За нимъ давно уже и совершенно заслуженно упрочилась репутація перваго финансиста своего вѣка. Въ чтеніи его рѣчи отличаются трезвостью, сдержанностью, обстоятельностью и почти полнымъ отсутствіемъ того, что французы называютъ „ораторскими движеніями“. Цифры, фактическія подробности, ссылки на исторію вопроса, — все это тѣснится въ нихъ въ изобиліи, нѣсколько утомительномъ для читателя, не заинтересованнаго близко тѣмъ предметомъ, о которомъ идетъ рѣчь, но вы невольно удивляетесь той массѣ предварительной работы, которая понадобилась, чтобы овладѣть до такой степени всѣми подробностями предмета, — работы келейной», кропотливой. Но и это еще не все. Политическій дѣятель, стоящій безъ малаго шестьдесятъ лѣтъ въ центрѣ всѣхъ великихъ историческихъ битвъ своей страны, государственный человѣкъ, изучившій въ тонкости весь сложный механизмъ управленія и распоряжающійся толково, умѣло и увѣренною рукой всѣми рычагами и двигателями этого механизма, сохраняетъ еще излишекъ силъ, которыя онъ пристраиваетъ, для собственнаго удовольствія, къ различнымъ видамъ побочной дѣятельности. Въ часы досуга онъ занимается литературой и, притомъ, вовсе не какъ простой диллетантъ. Его работы по классической литературѣ, преимущественно о Гомерѣ, доставили ему въ свое время репутацію недюжиннаго эллиниста. Въ періодической прессѣ онъ и до сихъ поръ продолжаетъ принимать оеріезное участіе.
Какъ ни удивительна для насъ личность Гладстона, въ западно европейской жизни она вовсе не представляется совершенно исключительнымъ явленіемъ. На Западѣ психическая личность вообще долговѣчнѣе, чѣмъ у насъ. Объясняется это очень просто: силы нравственныя, какъ и силы физическія, ростутъ и крѣпнутъ упражненіемъ. Все, благопріятствующее проявленію энергіи и открывающее способностямъ выходъ въ ту или другую форму практической дѣятельности, увеличиваетъ и сумму этихъ способностей и придаетъ энергіи большую устойчивость. Чѣмъ гостепріимнѣе относится данная общественная среда къ возникающимъ въ ней индивидуальнымъ силамъ, чѣмъ больше представляетъ она простора для ихъ производительнаго примѣненія, тѣмъ богаче развивается личность и тѣмъ дальше отодвигается для послѣдней роковой предѣлъ, за которымъ настаетъ старческое умаленіе и увяданіе. Говорятъ объ усталости отъ чрезмѣрной, лихорадочно напряженной работы. Но что значитъ эта усталость въ сравненіи съ тѣмъ изнеможеніемъ, которое является въ результатѣ празднаго перегоранья силъ, отрѣзанныхъ отъ всякой производительной работы и запертыхъ въ безъисходномъ кругѣ внутреннихъ, безплодныхъ душевныхъ ощущеній? Эти силы, сожигающія сами себя, никого не освѣтивъ и не согрѣвъ, помогутъ, конечно, служить мѣриломъ той жизнеспособности, которая свойственна человѣческой природѣ, имѣвшей возможность выпрямиться во весь свой естественный ростъ.
Но въ жизни Гладстона есть и другая черта, заслуживающая нашего вниманія и требующая объясненія. Жизнь эта, такъ побѣдоносно сопротивляющаяся до сихъ поръ вліянію годовъ и такъ упорно отказывающаяся спускаться подъ гору, далеко не представляетъ единства и цѣльности. Про Гладстона можно сказать, что онъ въ наиболѣе знаменательные моменты своего политическаго поприща сожигалъ то, чему поклонялся, и поклонялся тому, что сожитель. Съ нимъ происходила, только наоборотъ, та «обыкновенная исторія», которая повторяется въ жизни столькихъ великихъ и малыхъ людей. Какъ извѣстно, человѣкъ, въ большинствѣ случаевъ, за исключеніемъ совсѣмъ уже безнадежныхъ выродковъ, проявляетъ смолоду самую живую отзывчивость на всякія прогрессивныя стремленія и пламенѣетъ самыми искренними, хотя и смутными, сочувствіями къ тѣмъ началамъ, въ которыхъ для него воплощаются добро, истина и справедливость. Потомъ, по мѣрѣ того, какъ зрѣлые годы приносятъ свой отрезвляющій опытъ и практическая жизнь начинаетъ предъявлять свои неумолимые запросы, вся эта нравственная красота молодости быстро исчезаетъ, человѣкъ либо просто роняетъ по дорогѣ святыя мечтанія юныхъ лѣтъ, какъ ненужное, мѣшающее бремя, либо проникается даже ожесточенною ненавистью ко всему, напоминающему ему эти мечтанія. У Гладстона ходъ этой обыкновенной исторіи былъ какъ разъ обратный, вслѣдствіе чего и самая исторія становится необыкновенной. Если мы возьмемъ Гладстона, какимъ онъ прямо съ университетской скамьи попалъ на скамью палаты общинъ, и Гладстона, какимъ его знаетъ теперь весь цивилизованный міръ, можно подумать, что передъ нами два различныхъ человѣка, стоящіе на двухъ противуположныхъ полюсахъ. Молодой, двадцатидвухлѣтній депутатъ выступилъ на политическое поприще подъ знаменемъ самаго фанатичнаго торизма и заявлялъ себя непримиримымъ врагомъ всякихъ новшествъ. Теперь восмидесятилѣтній старецъ настолько опередилъ традиціонные идеалы виговъ и даже нѣкоторыхъ радикаловъ, что тѣ и другіе отказываются слѣдовать за нимъ на пути намѣченныхъ, имъ реформъ. Такая жизненная эволюція, сама по себѣ взятая, не есть что-нибудь безпримѣрное; достаточно напомнить хотя бы нашего Бѣлинскаго, который въ своемъ родѣ и на своемъ подѣ дѣятельности прошелъ не меньшее, и даже большее, разстояніе, чѣмъ Гладстонъ. Но Бѣлинскій былъ однимъ изъ тѣхъ рыцарей духа, у которыхъ вся страстность бойца, вся неподкупность сознанія, вся сила и красота нравственной личности уходятъ на выработку теоретическаго міросозерцанія; натуры этого рода уносятся въ высь, ничему не покорствуя, кромѣ логики собственнаго развитія, ничего не ища, кромѣ истины. Этимъ рыцарямъ духа, съ беззавѣтною преданностью ищущимъ теоретическую правду, соотвѣтствуютъ въ сферѣ практической дѣятельности тѣ піонеры, которые столь же беззавѣтно, самоотверженно и неподкупно стремятся воплотить въ дѣйствительность, если не нынѣшняго, то завтрашняго дня, разъ уже найденную и сознанную правду. Но Гладстонъ не рыцарь духа и не піонеръ. Въ его характерѣ и жизни мы не находимъ и слѣда такой тревоги и напряженности. Въ будущее онъ заглядываетъ ровно настолько, насколько это необходимо для всякаго дѣятеля, не желающаго кружиться на одномъ мѣстѣ и тупо упираться противъ неумолимой логики вещей; изъ задачъ, тѣснящихся на порогѣ ближайшаго будущаго, онъ выбираетъ лишь тѣ, которыя настолько созрѣли, что сами собою вторгаются въ злобу текущаго дня.
Всѣ подробности жизни Гладстона, всѣ автобіографическія признанія его показываютъ намъ, что взгляды его и направленіе его дѣятельности постепенно измѣнялись подъ непосредственнымъ вліяніемъ тѣхъ перемѣнъ, которыя происходили въ окружающей его средѣ. Эволюція, совершавшаяся въ немъ, была лишь отраженіемъ той, которая за послѣдніе полвѣка такъ глубоко измѣнила Англію добраго стараго времени; это-то обстоятельство и придаетъ особенный интересъ и поучительность біографіи Гладстона.
Уильямъ Гладстонъ родился 29 декабря 1809 г. въ Ливерпулѣ отъ родителей шотландскаго происхожденія. Отецъ его, Джонъ Гладстонъ, былъ сыномъ и внукомъ негоціантовъ и самъ началъ свое поприще въ качествѣ прикащика ливерпульскаго торговаго дома Корри. Смѣтливость, которую онъ выказалъ при закупкѣ хлѣба въ Соединенныхъ Штатахъ, — весьма рискованной операціи, порученной ему хозяевами въ одинъ неурожайный годъ, когда Европѣ грозилъ голодъ, — доставила фирмѣ Корри монополію хлѣбной торговли и положила начало собственному благосостоянію Джона Гладстона. Въ награду за милліонные барыши, нажитые «благодаря расторопному прикащику, фирма сдѣлала Гладстона своимъ компаньономъ. Послѣ этого дѣла его быстро пошли въ гору. Онъ сталъ однимъ изъ богатѣйшихъ судохозяевъ Ланкашира, однимъ изъ царьковъ ливерпульской колоніальной торговли, президентомъ Вестъ-Индской компаніи, и, въ придачу ко всѣмъ этимъ благополучіямъ, крупнымъ рабовладѣльцемъ такъ какъ часть его состоянія была помѣщена въ колоніяхъ, гдѣ въ то время невольничество еще процвѣтало. Вмѣстѣ съ богатствомъ пришло и политическое вліяніе, и почести. Двери палаты общинъ раскрылись передъ милліонеромъ; какъ торіи, такъ и виги, наперерывъ другъ передъ другомъ, старались залучить его въ свои ряды. Но Гладстонъ отдалъ предпочтеніе торіямъ и сдѣлался однимъ изъ самыхъ ревностныхъ приверженцевъ Каннинга, тогдашняго вождя консерватизма. Каннингъ выхлопоталъ -ему титулъ баронета, т.-е. дворянское достоинство, и онъ, изъ Джона Гладстона просто, превратился въ сэра Джона.
И такъ, милліонеръ-судохозяинъ, новоиспеченный баронетъ, протекціонистъ, рабовладѣлецъ и завзятый консерваторъ по всѣмъ вопросамъ, — такова была центральная фигура той домашней среды, въ которой прошли первые годы Уильяма Гладстона. Традиціи этой среды долго тяготѣли надъ нимъ и торійскія связи отца перешли къ сыну по наслѣдству. Впрочемъ, въ домашнемъ воспитаніи молодаго Гладстона была одна черта, имѣвлпая благопріятное вліяніе на развитіе его ума и характера. Отецъ его, какъ умный выскочка, всѣмъ обязанный самому себѣ, отлично умѣлъ цѣнить тѣ качества личности, которыя придаютъ ей крѣпкій закалъ и вооружаютъ ее для борьбы за существованіе. Эти-то укрѣпляющія стороны индивидуализма онъ старался развить и въ своемъ сынѣ, пріучая его вникать въ вопросы собственнымъ умомъ, не подчиняться предвзятымъ мнѣніямъ, навязываемымъ извнѣ, и сдаваться лишь на свидѣтельство очевидности.
Когда настало время школьнаго обученія, Джонъ Гладстонъ не могъ отказать себѣ въ тщеславномъ удовольствіи послать своего сына въ итонскую школу, гдѣ воспитывались сыновья знатнѣйшихъ фамилій королевства, такъ что одно названіе „воспитанникъ Итона“ выдѣляло молодаго человѣка на всю послѣдующую жизнь изъ толпы обыкновенныхъ смертныхъ. Преподаваніе въ итонской школѣ было строго-классическое, въ томъ смыслѣ, что, кромѣ древнихъ языковъ, тамъ ничему не учили; это не мѣшало, однако, итонскимъ педагогамъ учить и древнимъ языкамъ крайне плохо. Воспитательное направленіе школы было строго-клерикальное, въ англиканскомъ духѣ; на хожденіе въ церковь употреблялось по нѣскольку часовъ, не только въ воскресные, но и въ будничные дни; большинство преподавательскаго персонала принадлежало къ англиканскому духовенству. Дисциплина отличалась, въ одно и то же время, и крайнею строгостью, и крайнею распущенностью. Тѣлесныя наказанія были въ большомъ ходу; порка практиковалась за самыя маловажныя отступленія отъ школьныхъ правилъ, причемъ педагоги духовнаго званія не пренебрегали примѣнять эту исправительную мѣру собственноручно. Рядомъ съ этимъ школьное начальство смотрѣло сквозь пальцы на дѣйствительныя безобразія. Богатые воспитанники, родители которыхъ имѣли средства оплачивать ихъ содержаніе на частныхъ квартирахъ, жили у школьныхъ „туторовъ“, пользовались у нихъ на дому особыми репетиціями и внѣ классныхъ занятій располагали аначительною долей свободы. Рядомъ съ баловнями, своекоштными учениками, существовалъ особый разрядъ школьныхъ паріевъ; эти послѣдніе, такъ называемые „королевскіе стипендіаты“, набирались изъ бѣдняковъ, которые, въ отплату за оказанное имъ благодѣяніе, должны были впослѣдствіи отслуживать свой срокъ въ качествѣ учителей въ томъ же Итонѣ. Для нихъ въ зданіи школы былъ устроенъ интернатъ и содержались они на особомъ положеніи; чтобъ отличить ихъ, даже по внѣшнему виду, отъ учениковъ бѣлой кости, для нихъ былъ установленъ особый мундиръ и всякій своекоштный ученикъ считалъ своимъ долгомъ выказывать глубочайшее презрѣніе къ этимъ отверженцамъ. Независимо отъ этого дѣленія на воспитанниковъ черной и бѣлой кости, воспитанники старшихъ классовъ присвоивали себѣ надъ младшими своими товарищами самую тираническую власть. Этого требовалъ обычай фагизма, вообще распространенный въ англійскихъ школахъ, но въ Итонѣ проявлявшійся въ самыхъ уродливыхъ формахъ. Младшій ученикъ становился буквально рабомъ того, старшаго ученика, который избиралъ его своимъ „фагомъ“. Онъ обязанъ былъ прислуживать ему, исполнять всѣ его приказанія и за каждую провинность подвергался жестокимъ побоямъ. Жалобы начальству на притѣсненія старшихъ учениковъ считались нарушеніемъ школьнаго кодекса чести и бѣдному фагу оставалось лишь утѣшать себя надеждой, что, съ переходомъ въ старшій классъ, онъ и самъ изъ раба превратится въ тирана.
Очутившись въ этой средѣ избалованныхъ, самодовольныхъ барчуковъ, не обременявшихъ своего ума знаніями, молодой Гладстонъ съумѣлъ отстоять свою личность отъ опошляющихъ вліяній товарищества. Онъ уже въ то время мечталъ о политической дѣятельности, о вліяніи на общественное мнѣніе, и забавы его носили слѣды этихъ мечтаній. Такъ, онъ основалъ школьную газету подъ названіемъ Eton Miscellang и помѣщалъ въ ней первые свои литературные опыты. Между послѣдними особенно любопытна статья, озаглавленная Видъ на Лету. Въ ней высказываются тѣ самые взгляды, которые Гладстонъ впослѣдствіи, уже въ зрѣлыхъ годахъ, развивалъ въ своихъ этюдахъ о Гомерѣ; въ этихъ этюдахъ, надѣлавшихъ въ свое время много шума, онъ доводилъ до парадоксальности пренебреженіе къ толкователямъ произведеній великихъ поэтовъ и отвергалъ огуломъ всякую критику Гомеровой поэзіи, если такая критика ищетъ свою точку отправленія внѣ самаго текста разсматриваемаго произведенія. Въ отроческомъ опытѣ Гладстона, писанномъ въ Итонѣ, проводится та же мысль. Юный авторъ описываетъ, какъ рѣка забвенія поглощаетъ въ своихъ волнахъ безчисленные томы сочиненій. Все это — комментаріи къ твореніямъ Мильтона и Шекспира; оба поэта, задавленные тяжеловѣсными фоліантами своихъ толкователей, задыхаются и издаютъ предсмертный хрипъ. Между тѣмъ, авторы всѣ этихъ ученыхъ примѣчаній и толкованій, видя гибель своихъ трудовъ, въ отчаяньи протягиваютъ къ нимъ руки, тщетно стараясь спасти ихъ отъ потопленія.
Въ 1829 г. Гладстонъ окончилъ курсъ въ итонской школѣ и поступилъ въ Оксфордскій университетъ. Преподаваніе математики и древнихъ языковъ стояло въ то время въ Оксфордскомъ университетѣ очень высоко; но англійскіе университеты, независимо отъ научнаго своего характера, имѣютъ еще и политическую свою физіономію, а политическое направленіе оксфордской молодежи отличалось въ то время крайнимъ консерватизмомъ. Учрежденія англиканской церкви были среди питомцевъ Оксфорда предметомъ самаго суевѣрнаго поклоненія, а политическій символъ вѣры сводился къ тому, что Англія всѣмъ своимъ величіемъ и процвѣтаніемъ обязана лордамъ и епископамъ. Подобно другимъ университетамъ, Оксфордъ имѣлъ свой клубъ для преній, въ которомъ молодые люди собирались для обсужденія различныхъ вопросовъ текущей политики и подготовлялись, такимъ образомъ, къ парламентскому поприщу. Въ этомъ-то клубѣ, носившемъ названіе „Oxford Union“, Гладстонъ вскорѣ занялъ выдающееся положеніе; въ молодомъ студентѣ уже начиналъ обозначаться ораторъ недюжинной силы, но выступалъ онъ неизмѣнно на защиту самыхъ реакціонныхъ взглядовъ. Когда въ 1830 г. паденіе Карла X возстановило противъ Франціи консервативные элементы всей Европы, Гладстонъ въ одномъ изъ засѣданій студенческаго клуба внесъ предложеніе выразить порицаніе министерству Грея и обвинялъ послѣднее въ „пособничествѣ заговорщикамъ, очевидно, стремящимся хъ ниспроверженію общественнаго порядка“.
Позднѣе Гладстонъ, объясняя переворотъ, произшедшій въ его взглядахъ, такъ отзывался объ университетской своей порѣ: „Оксфордъ въ мое время имѣлъ одинъ большой недостатокъ: быть можетъ, я самъ былъ въ томъ виноватъ, но я долженъ сознаться, что въ Оксфордѣ я не научился тому, чему жизнь научила меня впослѣдствіи; я не умѣлъ цѣнить надлежащимъ образомъ значеніе тѣхъ началъ человѣческой свободы, которыя ничѣмъ не могутъ быть упразднены. Въ тѣхъ академическихъ кружкахъ, гдѣ я вращался, слишкомъ часто преобладала склонность смотрѣть на свободу съ какимъ-то ревнивымъ предубѣжденіемъ. Въ настоящее время я отношусь безъ малѣйшаго страха къ тому расширенію правъ, которое представляется мнѣ неминуемымъ въ ближайшемъ будущемъ; напротивъ, я съ радостью привѣтствую это будущее. Я позналъ истинную цѣну человѣческой свободы и если въ чемъ-либо измѣнился, то разгадку этой перемѣны слѣдуетъ искать именно въ послѣднемъ указанномъ мною обстоятельствѣ“.
Какъ бы то ни было, когда въ 1831 г. даровитый студентъ, увѣнчанный всѣми академическими почестями, простился съ университетомъ и вступилъ въ жизнь, ему, казалось, самою судьбой было предназначено сдѣлаться однимъ изъ столповъ консервативной партіи. Недаромъ Маколей охарактеризовалъ тогдашняго Гладстона въ слѣдующихъ словахъ: „Это молодой человѣкъ незапятнанной регутаціи, обладающій въ замѣчательной степени тѣми дарованіями, которыя упрочиваютъ успѣхъ на политическомъ поприщѣ. Онъ восходящая надежда тѣхъ суровыхъ и непреклонныхъ торіевъ, которые такъ неохотно слѣдуютъ за теперешнимъ своимъ вожакомъ; вождь этотъ имъ необходимъ своею опытностью и краснорѣчіемъ, но онъ имъ ненавистенъ своимъ осмотрительнымъ характеромъ и умѣренностью своихъ мнѣній“.
Вождь торійской партіи, о которомъ говорить Маколей, былъ сэръ Робертъ Пиль. Впрочемъ, что касается Гладстона, то нельзя сказать, чтобы онъ, даже въ пору самаго яраго своего консерватизма, неохотно слѣдовалъ за Пилемъ. Между ними возникали порой несогласія по частнымъ вопросамъ, но Пиль такъ высоко цѣнилъ способности своего молодаго союзника, что не могъ долго обходиться безъ его содѣйствія. Гладстонъ съ своей стороны питалъ къ Пилю чувства личной привязанности и уваженія, пережившія періодъ ихъ политическаго единомыслія и сказывающіяся и до сихъ поръ въ его отзывахъ объ этомъ государственномъ человѣкѣ.
По странному стеченію обстоятельствъ, въ то самое время, когда въ торійскихъ кружкахъ привѣтствовали въ Гладстонѣ „восходящую надежду“ консерватизма, въ этихъ же кружкахъ съ презрѣніемъ отворачивались отъ другаго даровитаго молодаго человѣка, пробовавшаго свои силы одновременно и въ литературѣ, и въ политикѣ. То былъ авантюристъ еврейскаго происхожденія, бѣдокуръ, изобразившій, какъ говорили, самого себя въ героѣ одного изъ своихъ романовъ, Вивганѣ Грей; этотъ молодой человѣкъ былъ въ то время сильно заподозрѣнъ въ ухаживаньи за вигами и въ консервативномъ лагерѣ на него смотрѣли какъ на будущаго вожака всякихъ безпокойныхъ людей. Если бы кто сказалъ въ это время, что презрѣнный авантюристъ и сорви-голова сдѣлается лордомъ Биконсфильдомъ и что за нимъ покорно будутъ слѣдовать самые родовитые торіи, между тѣмъ какъ степенный и суровый труженикъ Гладстонъ обманетъ всѣ ихъ надежды, — то такое предсказаніе сочли бы просто за неумѣстную шутку.
И такъ, по выходѣ Гладстона изъ университета, парламентъ представлялся ему естественною ареной, на которой онъ могъ развернуть свои силы. Но, чтобы пробраться на эту арену, ему нужна была посторонняя помощь; такая помощь не замедлила явиться въ лицѣ герцога Нью-Кэстльскаго, торія самой высокой пробы. Въ числѣ многихъ другихъ прекрасныхъ вещей, принадлежавшихъ благородному лорду, находился и Ньюуаркскій избирательный округъ, представительствомъ котораго онъ могъ располагать по своему усмотрѣнію. Въ тѣ годы вліяніе крупныхъ землевладѣльцевъ на избирателей округовъ, гдѣ находились ихъ помѣстья, было, можно сказать, неограниченно. Герцогъ Нью-Кэстльскій предложилъ Гладстону выступить кандидатовъ въ Ньюуаркѣ, и Гладстонъ, принявъ это предложеніе, тѣмъ самымъ обязался поддерживать политику непримиримо-консервативнаго оттѣнка. Такое обязательство, впрочемъ, совпадало какъ нельзя лучше съ собственнымъ его тогдашнимъ направленіемъ. Рѣчи его къ избирателямъ были лишь повтореніемъ тѣхъ мыслей, которыя онъ высказывалъ въ оксфордскомъ студенческомъ клубѣ. Такъ же, какъ и въ ту пору, онъ убѣждалъ своихъ слушателей: „Будемъ бодрствовать неутомимо въ борьбѣ съ этимъ слѣпымъ желаніемъ перемѣнъ, которое грозить породить, рядомъ съ ничтожною долей пользы, несравненно большую массу вреда! Возстановимъ тѣ единственныя начала, на которыхъ зиждется безопасность церковнаго и государственнаго нашего зданія и политическихъ нашихъ учрежденій“. Когда кандидатура его увѣнчалась успѣхомъ и передъ нимъ раскрылись двери палаты общинъ, онъ сдержалъ вполнѣ обѣщанія своихъ избирательныхъ рѣчей. Говорилъ онъ рѣдко, но каждый разъ, когда онъ отступалъ отъ обычной своей сдержанности, рѣчь его была направлена противъ какого-нибудь предложенія, въ которомъ онъ усматривалъ „слѣпое и опасное желаніе перемѣнъ“. Такъ, первая, такъ называемая „дѣвственная“ рѣчь, которую онъ произнесъ въ палатѣ, была произнесена въ защиту колоніальныхъ рабовладѣльцевъ отъ обвиненій, падавшихъ на нихъ въ виду усиленной смертности между невольниками. Правда, въ этой рѣчи онъ выступалъ не столько защитникомъ консервативныхъ началъ, сколько защитникомъ своего отца, репутація котораго была косвенно затронута въ этомъ дѣлѣ. Позднѣе, когда рѣчь зашла объ отмѣнѣ невольничества въ колоніяхъ, онъ не высказался прямо ни за, ни противъ, но настаивалъ на необходимости ограничительныхъ условій, требовалъ, чтобы невольники были подвергнуты предварительному испытанію, которое доказало бы ихъ пригодность къ свободѣ, хотѣлъ, чтобы законодательство дѣлало различіе между людьми добропорядочными и достойными съ одной стороны и безпутными строптивцами съ другой стороны, — словомъ, пускалъ въ ходъ весь тотъ запасъ общихъ мѣстъ, за которыя въ подобныхъ случаяхъ прячется желаніе свести на нѣтъ необходимую реформу. Немного спустя онъ выступилъ противникомъ предложенія, требовавшаго парламентскаго слѣдствія о вопіющихъ злоупотребленіяхъ, которыми ознаменовались выборы въ Ливерпулѣ. Когда въ 1834 г. былъ вотированъ законъ, открывавшій доступъ въ университеты молодымъ людямъ всѣхъ вѣроисповѣданій и отмѣнявшій для студентовъ обязательство предварительнаго признанія такъ называемыхъ 39 статей, т.-е. догматовъ англиканской церкви, мы снова находимъ Гладстона въ рядахъ тѣхъ, которые возставали противъ этой реформы во имя неприкосновенности англійскаго правовѣрія.
Вскорѣ молодой депутатъ, дававшій консерватизму столько ручательствъ своей фанатичной преданости, успѣлъ занять въ рядахъ своей партіи настолько выдающееся положеніе, что когда въ 1834 году образовался торійскій кабинетъ, съ сэромъ Робертомъ Пилемъ во главѣ, двадцатипятилѣтній Гладстонъ вошелъ въ составъ правительства, сначала въ званія младшаго лорда казначейства, а позднѣе въ качествѣ товарища министра колоній. Министерство Пиля продержалось недолго; съ паденіемъ его въ 1835 г. Гладстонъ снова возвращается въ ряды торійской оппозиціи и продолжаетъ въ этихъ рядахъ свою неутомимую борьбу противъ всякихъ новшествъ.
Въ 1839 г. возникаетъ жгучій вопросъ о народномъ образованіи, — жгучій, главнымъ образомъ, потому, что онъ въ то время тѣсно переплетался съ вѣроисповѣдными распрями. До тѣхъ поръ денежная поддержка, оказываемая дѣлу народнаго образованія государствомъ, составляла привилегію школъ, придерживавшихся строго англиканскаго правовѣрія; рѣчь шла о томъ, чтобы удѣлить и диссидентскимъ школамъ долю участія въ этихъ субсидіяхъ изъ средствъ государственнаго казначейства, — средствъ, въ доставленіи которыхъ государству участвовали и диссиденты, въ качествѣ плательщиковъ податей. Какъ и слѣдовало ожидать, Гладстонъ не преминулъ возстать самымъ энергическимъ образомъ противъ такого еретическаго предложенія. Рѣчь, которую онъ произнесъ по этому случаю въ палатѣ, превзошла всѣ ожиданія его единомышленниковъ и имѣла въ ихъ средѣ громадный успѣхъ. Не довольствуясь этимъ, онъ развилъ главныя положенія своей рѣчи въ большомъ двухтомномъ сочиненіи, озаглавленномъ Государство въ ею отношеніяхъ къ церкви. Авторъ не пожалѣлъ труда, чтобы обставить мысль этого сочиненія всѣми признаками серьезной учености и глубокомыслія. Обиліе фактовъ и историческихъ посылокъ производило самое внушающее впечатлѣніе на умъ читателя; нить безконечныхъ разсужденій извивалась и терялась въ цѣломъ лабиринтѣ отдѣловъ, главъ и параграфовъ. А, впрочемъ, ядро аргументаціи этого сочиненія сводилось къ слѣдующему: „Государство, такъ же, какъ и частное лицо, имѣетъ совѣсть. Оно представляетъ ассоціацію людей, составившуюся по взаимному соглашенію съ тѣмъ, чтобы доставить этимъ людямъ, жившимъ до этого изолированными другъ отъ друга, возможность жить, дѣйствовать и мыслить сообща. Молитва есть одно изъ отправленій этой совокупной жизни. Подобно тому, какъ государство имѣетъ свою армію, свои законы и свои налоги, оно должно имѣть и свое богослуженіе, и свои догматы. Оно лгало бы, оплачивая учителей, насаждающихъ въ молодыя души такія религіозныя ученія, которыя оно считаетъ ложными“. Если бы кто выступилъ съ подобными взглядами и подобными доводами въ Англіи нашихъ дней, то ни одинъ серьезный публицистъ не сталъ бы доказывать автору несостоятельность его взглядовъ и негодность его аргументаціи. Но пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ было не то и противъ книги Гладстона счелъ нужнымъ выступить съ обстоятельнымъ опроверженіемъ такой крупный представитель вигизма, какъ Маколей. Тридцать одинъ годъ спустя самъ Гладстонъ опровергъ еще рѣшительнѣе свою книгу на практикѣ, — церковною реформой въ Ирландіи.
Въ 1841 г. консерваторы торжествовали побѣду. Сэръ Робертъ Пяль снова сталъ во главѣ кабинета, въ который вошелъ и Гладстонъ сначала въ качествѣ вице-президента, потомъ — президента бюро торговли, а позднѣе въ должности министра колоній. Вступая, такимъ образомъ, снова въ составъ торійскаго правительства, Гладстонъ былъ далекъ отъ мысли, что этотъ эпизодъ его публичной дѣятельности сдѣлается для него своего рода дорогою въ Дамаскъ и что именно его руками и руками Пиля будетъ опрокинутъ одинъ изъ краеугольныхъ камней старой торійской программы. Пятилѣтній періодъ, въ продолженіе котораго министерство Пиля на этотъ разъ оставалось во главѣ управленія, былъ одною изъ самыхъ бурныхъ эпохъ въ новѣйшей исторіи Англіи; то были годы знаменитой борьбы за отмѣну хлѣбныхъ законовъ. Въ этой борьбѣ помѣрились силами оба правящіе класса Англіи, соперничавшіе другъ съ другомъ при равныхъ приблизительно условіяхъ, — аристократія, опиравшаяся на землевладѣніе, и буржуазія, могущество которой имѣло своимъ источникомъ промышленность и торговлю. Хлѣбныя пошлины, ограждавшія интересы землевладѣнія, уже по этому одному не могли быть сочувственны буржуазіи; тутъ дѣло было не въ одномъ соперничествѣ изъ-за политическаго могущества; въ подкладкѣ спора лежали матеріальные интересы. Дороговизна хлѣба по необходимости влекла за собою и болѣе высокую заработную плату, а это ставило англійскую промышленность въ невыгодныя условія конкурренціи на всемірномъ рынкѣ. Кромѣ того, соціальный вопросъ этотъ былъ тѣсно связанъ съ вопросомъ о протекціонизмѣ и свободной торговлѣ вообще, а англійская буржуазія, по крайней мѣрѣ, наиболѣе развитая и вліятельная ея часть, была настолько дальновидна, что не отождествляла своихъ классовыхъ интересовъ съ. Данаевыми дарами протекціонизма и понимала, что за подобное искусственное поощреніе, оказываемое той или другой отрасли промышленности, въ концѣ-концовъ, расплачиваются интересы промышленности, взятой въ ея цѣломъ. Такимъ образомъ, становясь подъ знамя фритредерства, англійская буржуазія руководилась лишь собственнымъ классовымъ интересомъ, хорошо понятымъ. Извѣстно, до какихъ, болѣе чѣмъ сомнительныхъ, выводовъ дошла такъ называемая манчестерская школа, когда вздумала обобщить это начало и превратить его въ универсальное средство, обезпечивающее правильность всѣхъ отправленій экономической жизни. Но въ вопросѣ объ отмѣнѣ хлѣбныхъ законовъ интересъ промышленнаго класса въ значительной степени совпадалъ съ интересами всей массы населенія. Агитацію свою среди массы населенія фритредеры повели съ тѣмъ практическимъ смысломъ, съ тою неутомимою энергіей и выдержкой, которыя привиты англичанамъ всей ихъ исторіей и которыя они вносятъ во всякое предпринимаемое ими дѣло. Побѣда, оставшаяся въ этой битвѣ за началомъ свободной торговли, была, безъ сомнѣнія, подготовлена этою агитаціей, въ которой принималъ участіе весь цвѣтъ либеральной партіи, а, между тѣмъ, — странное дѣло! — въ парламентѣ билль объ отмѣнѣ хлѣбныхъ законовъ былъ проведенъ не либералами, которые на этотъ разъ составляли въ парламентѣ меньшинство, а торійскимъ министерствомъ, при господствѣ торійскаго большинства.
Вначалѣ министерство Пиля самымъ рѣшительнымъ образомъ заняло въ этомъ вопросѣ то положеніе, которое ему и подобало занять по всѣмъ традиціямъ торизма. Оно стало на сторону землевладѣльческихъ интересовъ и покровительственной политики вообще. Изобрѣтенная Пилемъ „подвижная лѣстница“ таможенныхъ пошлинъ, ревностнымъ сторонникомъ которой былъ и Гладстонъ, была цѣликомъ приспособлена къ тому, чтобы обогащать землевладѣльцевъ. Между тѣмъ, движеніе въ странѣ все росло и росло. Можно было предвидѣть, что выборы въ слѣдующій парламентъ произойдутъ при кликахъ: „дайте намъ дешеваго хлѣба!“ — и дадутъ результатъ не въ пользу консерваторовъ. Сама молодая королева при появленіи своемъ въ театрѣ была встрѣчена враждебными демонстраціями. Въ виду всѣхъ этихъ признаковъ, упорство торійскаго большинства въ палатѣ общинъ начинаетъ слабѣть. Ряды сторонниковъ министерства мало-по-малу рѣдѣютъ; само министерство, очевидно, поколеблено въ своихъ протекціонистскихъ воззрѣніяхъ; въ бюджетѣ, внесенномъ имъ на обсужденіе палаты, и въ составленіи котораго, какъ всѣ знали, Гладстонъ принималъ дѣятельное участіе, были понижены пошлины на 700 статей изъ общаго числа 1,200 статей, подлежавшихъ таможенному обложенію. Наконецъ, при открытіи парламентской сессіи 1846 г. тронная рѣчь королевы торжественно возвѣстила о намѣреніи правительства покончить съ хлѣбными законами. Было давно пора. Картофель въ этотъ годъ уродился плохо и странѣ грозилъ голодъ. Пиль и Гладстонъ сознали, такимъ образомъ, всенародно, что ошибались, и что опытъ послѣднихъ лѣтъ, въ связи съ указаніями внѣпарламентскаго общественнаго мнѣнія, заставилъ ихъ измѣнить свой прежній взглядъ на дѣло.
Вслѣдъ за отмѣною хлѣбныхъ законовъ министерство Пиля пало. Камнемъ преткновенія для этого министерства, только что было упрочившаго себѣ точку опоры въ общественномъ мнѣніи, послужилъ ирландскій вопросъ. Пиль и его сотоварищи сочли нужнымъ, въ виду снова обострявшагося недовольства въ Ирландіи, прибѣгнуть къ тому патентованному средству, которое англійская политика привыкла пускать въ ходъ при каждомъ новомъ приступѣ этой застарѣлой болѣзни, внѣдрившейся въ государственный организмъ Соединеннаго Королевства: въ парламентъ министерствомъ было внесено предложеніе о временной отмѣнѣ для Ирландіи нѣкоторыхъ конституціонныхъ гарантій. Собственно въ общественномъ мнѣніи, внѣ Ирландіи, такое предложеніе, по причинамъ, которыя будутъ пояснены ниже, не могло въ то время вызвать сколько нибудь энергическаго отпора. Но ирландскіе депутаты, чтобы подорвать мѣру, ненавистную имъ по весьма понятнымъ причинамъ, воспользовались положеніемъ партій въ средѣ самой палаты. Уступчивость Пиля въ дѣлѣ о хлѣбныхъ законахъ вызвала расколъ въ торійскомъ большинствѣ, часть котораго была сильно раздражена противъ министерства за его „измѣну“; съ этими-то недовольными элементами торизма ирландскіе депутаты и вступили въ коалицію, которая низвергла министерство.
Съ паденіемъ кабинета Пиля, Гладстонъ очутился не только „внѣ правительства“, какъ выражаются англичане, но и внѣ парламента, и въ теченіе нѣкотораго времени вынужденъ былъ держаться въ сторонѣ отъ активной политики. Дѣло въ томъ, что кандидатура его въ Ньюуаркскомъ округѣ, какъ припомнитъ читатель, имѣла самый непримиримый консервативный характеръ. Своимъ поведеніемъ въ дѣлѣ объ отмѣнѣ хлѣбныхъ законовъ онъ порвалъ связь съ непримиримыми торіями, а потому, естественнымъ образомъ, долженъ былъ лишиться на будущее время и поддержки ихъ, которой онъ до сихъ поръ былъ обязанъ своимъ успѣхомъ на выборахъ. Такимъ образомъ, въ теченіе почти всего 1846 г. доступъ въ палату общинъ былъ для него закрытъ, пока, наконецъ, Оксфордскій университетъ не рѣшился избрать бывшаго своего питомца представителемъ своимъ въ палатѣ (въ Англіи, какъ извѣстно, университеты пользуются правами особаго парламентскаго представительства). Вернувшись въ палату, Гладстонъ примкнулъ къ небольшой группѣ такъ называемыхъ „пилитовъ“, т. е. единомышленниковъ Пиля, которые стояли особнякомъ какъ отъ консерваторовъ, такъ и отъ либераловъ, хотя и не отказывали послѣднимъ въ своей поддержкѣ по нѣкоторымъ частнымъ вопросамъ.
Въ 1851 г. Гладстонъ совсѣмъ исчезаетъ изъ палаты общинъ, покидаетъ Англію и ѣдетъ въ Неаполь. Послѣ двадцатилѣтней напряженной дѣятельности желаніе отдохнуть и освѣжиться среди новой обстановки было какъ нельзя болѣе естественно, а гдѣ же и отдохнуть, какъ не въ земномъ раю, про который итальянцы сложили поговорку: „увидѣть Неаполь и потомъ умереть“? Но, увы! то, что Гладстонъ увидѣлъ въ этомъ раю; скорѣе походило на дантовскую преисподнюю.
Въ началѣ пятидесятыхъ годовъ клерикальная реакція въ королевствѣ Обѣихъ Сицилій была въ полномъ разгарѣ. Гарантіи, обѣщанныя правительствомъ короля Фердинанда въ 1848 г., были фактически упразднены. Все, что выкдзыва’по малѣйшее поползновеніе къ оппозиціи, отправлялось въ тюрьмы или въ изгнаніе. Число жертвъ, томившихся въ заточеніи, доходило до 20,000; повсюду воздвигались эшафоты и въ одномъ Неаполѣ было казнено нѣсколько сотъ человѣкъ. Хотя Гладстонъ въ эти годы и самъ далеко еще не вполнѣ отчалилъ отъ консервативнаго берега, все-таки, разстояніе между привычками, понятіями и нравами англійскаго консерватизма и неаполитанскою реакціей было слишкомъ велико, контрастъ слишкомъ рѣзокъ, чтобы не вызвать въ недавнемъ крайнемъ торіи и теперешнемъ единомышленникѣ Пиля сильнаго и тягостнаго ощущенія. Картины общественной дѣйствительности, окружавшей его, заслонили для Гладстона лазурь неаполитанскаго неба и красоты Неаполитанскаго залива, отнявъ у него всякую охоту развлекаться обычными времяпровожденіями туристовъ. Но, какъ натура дѣятельная, онъ не могъ довольствоваться ролью праздно сочувствующаго и праздно негодующаго зрителя. И вотъ онъ принимается за работу. Съ тою же дѣловитостью и обстоятельностью, къ которой пріучила его общественная дѣятельность на родинѣ, онъ начинаетъ изучать положеніе дѣлъ въ Неаполѣ. Онъ собираетъ отовсюду матеріалы, проникаетъ въ тюрьмы, бесѣдуетъ съ заточенными, просматриваетъ подлинные документы процессовъ и знакомится съ порядками неаполитанскаго судопроизводства. Результатомъ этихъ изслѣдованій былъ знаменитый памфлетъ, озаглавленный. Письма къ лорду Эбердину. Тонъ этихъ писемъ простъ и чуждъ всякихъ притязаній на эффектъ. Лишь изрѣдка, какъ бы противъ воли автора, прорывается нота негодованія, вообще же онъ болѣе предоставляетъ говорить фактамъ, которые и сами по себѣ достаточно краснорѣчивы. „Разсчитываютъ, мой дорогой лордъ, — пишетъ Гладстонъ въ одномъ изъ этихъ писемъ, — что неаполитанская палата депутатовъ въ полномъ своемъ составѣ должна была имѣть 164 члена, представляющихъ 167,000 избирателей. Изъ этого числа 140 депутатовъ явилось въ Неаполь для исполненія обязанностей, возложенныхъ на нихъ избраніемъ. И что же? Изъ явившихся депутатовъ 76, т.-е. абсолютное большинство, подверглись, либо заточенію, либо изгнанію, не считая многихъ другихъ, которые были лишены депутатскаго званія“. Участь, о которой говорить Гладстонъ, постигала всѣхъ тѣхъ представителей, которые позволяли себѣ говорить въ неаполитанской палатѣ противъ правительственныхъ предложеній. Далѣе слѣдуетъ описаніе ужасныхъ тюремъ, видѣнныхъ авторомъ. Судебные порядки въ королевствѣ Обѣихъ Сицилій сводились на пустую формальность. Одно обвиненіе пользовалось полною свободой; относительно же защиты примѣнялось правило, изобрѣтенное еще инквизиціей и гласившее, что невинность въ защитѣ не нуждается. Судьи, подъ опасеніемъ лишиться своего мѣста, должны были произносить обвинительные приговоры; оправдательные вердикты, если они и случались, не приводились въ исполненіе и за нихъ только судьямъ приходилось расплачиваться. „Въ Реджіо, — пишетъ Гладстонъ, — нѣсколько подсудимыхъ были оправданы. Тотчасъ же на судей обрушилось возмездіе: весь составъ суда былъ уволенъ“. Особенно поразило Гладстона заточеніе такого человѣка, какъ Поэріо. Этотъ патріотъ, бывшій министръ, былъ схваченъ по доносу уголовнаго преступника. Гладстонъ посѣтилъ Поэріо въ тюрьмѣ, ознакомился съ документами его процесса и впечатлѣніе, вынесенное изъ всего этого, выразилъ въ слѣдующихъ строкахъ: „По внимательномъ разсмотрѣніи дѣла, я долженъ сказать, что обвинительный приговоръ надъ такимъ человѣкомъ столь сообразенъ съ законами истины, справедливости, приличія и національнаго здраваго смысла или, вѣрнѣе, представляетъ такое вопіющее нарушеніе всѣхъ этихъ законовъ, какъ если бы у насъ, въ Англіи, подобный же приговоръ былъ произнесенъ надъ кѣмъ нибудь изъ нашихъ наиболѣе знаменитыхъ государственныхъ людей, напримѣръ, надъ лордомъ Джономъ Росселемъ, лордомъ Лендедоуномъ, Джемсомъ Грекомъ или вами, милордъ“.
Впечатлѣніе, произведенное Письмами къ лорду Эбердину не только въ Англіи, но и во всей Европѣ, было громаднымъ. Въ палатѣ общинъ лордъ Пальмерстонъ на сдѣланный ему запросъ подтвердилъ справедливость разоблаченій Гладстона и выразилъ сожалѣніе о томъ, что способы помочь злу, находящіеся во власти англійскаго правительства, по необходимости ограничены. При громкихъ рукоплесканіяхъ палаты онъ продолжалъ: „Да, я долженъ заявить: когда мы видимъ, что англичанинъ, пріѣхавшій въ Неаполь провести зиму, вмѣсто того, чтобы осматривать волканы и древніе города, вырытые изъ земли, посѣщаетъ суды, спускается въ тюрьмы и разспрашиваетъ безчисленное множество жертвъ, съ цѣлью сообщить обо всемъ видѣнномъ общественному мнѣнію, — мы не можемъ не признать, что такое поведеніе дѣлаетъ величайшую честь тому, кто на это способенъ“. Въ заключеніе лордъ Пальмерстонъ сообщилъ палатѣ, что разослалъ экземпляры памфлета Гладстона всѣмъ представителямъ Англіи за границей. Напрасно клерикальная итальянская пресса пыталась выставить Письма къ лорду Эбердину клеветою; не болѣе удачны были попытки самооправданія и со стороны министра короля Фердинанда, князя Кастельчикало, — нравственное пораженіе, нанесенное неаполитанскому режиму разоблаченіями Гладстона, было полное.
Бюджетъ 1853 г. послужилъ поводомъ, снова выдвинувшимъ Гладстона на первый планъ въ ряду государственныхъ дѣятелей Англіи. Первоначально бюджетъ этотъ былъ внесенъ на обсужденіе палаты консервативнымъ министерствомъ Дерби и авторомъ его былъ никто иной, какъ будущій лордъ Биконсфильдъ, тогда еще носившій плебейское имя Дизраэли и занимавшій въ консервативномъ кабинетѣ должность канцлера казначейства. Но фантазія и романтическій темпераментъ, который сказывался и въ государственной дѣятельности автора столькихъ политическихъ романовъ, повидимому, плохо уживаются съ такимъ сухимъ, практическимъ дѣломъ, какъ финансы. Бюджетъ Дизраэли былъ лишенъ всякой руководящей мысли и при этомъ до крайности запутанъ. Противъ бюджета Дизраэли выступилъ Гладстонъ; въ своей рѣчи онъ разобралъ бюджетъ по частямъ и не оставилъ на немъ камня на камнѣ. Успѣхъ рѣчи былъ необычайный и послѣ нея можно было предвидѣть, что дни министерства Дерби сочтены. И точно, голосованіе первыхъ же статей бюджета дало большинство, враждебное министерству. Лордъ Дерби и его сотоварищи вынуждены были уступить мѣсто новому кабинету, во главѣ котораго сталъ лордъ Эбердкнъ. Въ выборѣ своего канцлера казначейства новый премьеръ не могъ колебаться; при данныхъ обстоятельствахъ этотъ портфель можно было предложить только Гладстону.
Первый бюджетъ, внесенный Гладстономъ въ 1853 г., былъ настоящимъ событіемъ. Рѣчь, которую онъ при этомъ произнесъ, длилась битыхъ пять часовъ; но, невзирая на то, что члены палаты общинъ также мало питаютъ пристрастія къ цифрамъ и вычисленіямъ, какъ и большинство остальныхъ смертныхъ, оратора слушали, затаивъ дыханіе. Въ этой рѣчи восхищались не столько искусствомъ счетчика, сколько талантомъ лектора. Самыя мелкія техническія подробности переплетались у него съ общими историческими и экономическими взглядами. Онъ умѣлъ, такъ сказать, драматизировать свое изложеніе. Мѣстами онъ, какъ будто, нарочно озадачивалъ своихъ слушателей, вычеркивая налоги, обѣщавшіе самый вѣрный доходъ, и, въ то же время, увеличивая безъ того уже не легкое бремя расходовъ новыми статьями. Но вслѣдъ за тѣмъ картина неожиданно мѣнялась: онъ открывалъ новые источники дохода, которыхъ никто и не подозрѣвалъ, и балансъ бюджета возстанавливался. Въ общемъ итогѣ, по сведеніи всѣхъ счетовъ, оказался излишекъ доходовъ въ 493,000 ф. ст. (по нынѣшнему курсу около 5.000,000 рублей).
За Гладстономъ, вообще, какъ друзья, такъ и враги его признаютъ, что въ дѣлѣ составленія бюджетовъ онъ не имѣетъ себѣ равнаго между финансистами Европы, обладая какимъ-то чутьемъ дѣйствительности, которое граничитъ почти съ даромъ предвидѣнія. Не надо забывать, что финансовое управленіе находится въ тѣснѣйшей зависимости отъ общаго направленія политики страны; самыя благія намѣренія, самыя остроумныя комбинаціи, самыя здравыя начала могутъ примѣняться въ области государственнаго хозяйства и приносить въ ней плодъ лишь постольку, поскольку тому не препятствуетъ общее теченіе политической и экономической жизни страны. Такъ, эпоха крымской войны подвергла финансовыя дарованія Гладстона и принципы его финансовой политики тяжкому искусу. Для войны нужны были деньги, а для того, чтобы добыть деньги, приходилось сдѣлать выборъ между двумя источниками: государственнымъ займомъ и увеличеніемъ налоговъ. Что касается займовъ, то Гладстонъ всегда былъ самымъ непримиримымъ ихъ противникомъ; онъ считалъ, что финансовая политика не имѣетъ права приносить будущее въ жертву злобѣ нынѣшняго дня и обязана заботиться о томъ, чтобы не связывать руки завтрашнему дню, не заставлять его расплачиваться за грѣхи настоящаго. Отвращеніе его отъ займовъ было такъ велико, что, въ виду невозможности разрѣшить дилемму иначе, онъ рѣшился даже поступиться на время другимъ принципомъ, требовавшимъ, чтобы податное обложеніе по возможности щадило кошельки бѣднаго люда. Въ числѣ налоговъ, которые онъ ввелъ или увеличилъ по случаю военнаго времени, были и весьма непопулярные: такъ, онъ увеличилъ налогъ на солодъ, пошлины на алкоголь, на чай, на сахаръ. Къ чести Гладстона надо, впрочемъ, сказать, что, дѣлая, подъ давленіемъ обстоятельствъ, подобнаго рода уступки, онъ постоянно заботился о томъ, чтобы временно допущенныя мѣры не превращались въ хроническое зло и не сохраняли свою силу долѣе того срока, когда это представлялось безусловно необходимымъ. Такъ, относительно налоговъ, которые были введены по случаю крымской войны, было оговорено, что они должны быть отмѣнены не позже 1860 г.
Каждый новый бюджетъ, предлагаемый Гладстономъ на обсужденіе палаты, содержалъ въ себѣ какую-нибудь новую мѣру, клонившуюся къ облегченію плательщиковъ податей, преимущественно того недостаточнаго класса, на который всего тяжелѣе ложится бремя прямыхъ и косвенныхъ налоговъ. Наилучшею похвалой его финансовой дѣятельности за тотъ періодъ, когда онъ состоялъ канцлеромъ казначейства, можетъ служить та крутая перемѣна, которая произошла, какъ только руководство финансовой и общей политики перешло въ руки его соперника. Министерству лорда Биконсфильда, поглощенному внѣшнею политикой, было, конечно, не до финансовыхъ реформъ; притомъ, государственному казначейству было только впору удовлетворять предъявляемыя къ нему требованія новыхъ и новыхъ кредитовъ. Не прошло и пяти лѣтъ со времени вступленія лорда Биконсфильда въ управленіе, какъ дефицитъ, замѣнившій прежній излишекъ доходовъ, возросъ до 7.000,000 ф. ст. (болѣе 80.000,000 рублей).
Но мы забѣжали впередъ; намъ необходимо вернуться на нѣсколько лѣтъ назадъ, чтобъ прослѣдить два послѣдніе и важнѣйшіе фазиса въ жизненной эволюціи Гладстона, — его дѣятельность по избирательной реформѣ и по ирландскому вопросу.
Потребность въ избирательной реформѣ давно давала себя чувствовать въ странѣ. Реформою 1832 г. были, правда, уничтожены злоупотребленія, связанныя съ существованіемъ такъ называемыхъ гнилыхъ мѣстечекъ. Какъ извѣстно, гнилыми мѣстечками назывались такія мѣстности, которыя издавна пользовались правомъ посылать отъ себя представителей въ парламентъ, но въ которыхъ, вслѣдствіе упадка прежняго ихъ значенія, число избирателей стало ничтожно и назначеніе представителей фактически зависѣло отъ мѣстныхъ магнатовъ землевладѣльцевъ. Такой порядокъ представлялъ тѣмъ большую аномалію, что рядомъ съ этими избирательными округами безъ избирателей обширные и многолюдные округа, процвѣтаніе которыхъ было недавняго происхожденія, не имѣли своихъ представителей въ парламентѣ. Законъ 1832 г. ввелъ болѣе равномѣрное территоріальное распредѣленіе парламентскаго представительства, уничтожилъ несправедливую привилегію землевладѣльческой аристократіи и увеличилъ приблизительно на полмилліона общее число избирателей въ странѣ. По увеличеніе это было выгодно преимущественно для средняго класса и не коснулось народныхъ слоевъ. Между тѣмъ, общіе успѣхи образованія повысили уровень политическаго самосознанія въ массахъ, въ особенности среди фабричныхъ и заводскихъ рабочихъ; высокій избирательный цензъ, устранявшій ихъ почти огуломъ отъ пользованія важнѣйшимъ изъ правъ англійскаго гражданства, ощущался какъ тягостная и ничѣмъ не оправдываемая аномалія. Уже въ 1817 г., по почину майора Картрайта, въ палату общинъ была представлена петиція, требовавшая введенія всеобщей подачи голосовъ и скрѣпленная 1.700,000 подписей. Въ слѣдующіе за тѣмъ годы движеніе среди рабочихъ все болѣе и болѣе распространяется и порождаетъ многочисленныя ассоціаціи, которыя, группируясь на почвѣ экономическихъ нуждъ трудящагося класса, вскорѣ приходятъ къ сознанію, что для улучшенія экономическаго своего положенія имъ необходимо обезпечить за собою возможность вліять непосредственно на ходъ законодательства. Въ 1836 г. возникла въ Лондонѣ „ассоціація рабочихъ“, сдѣлавшаяся колыбелью знаменитаго движенія чартистовъ, а два года спустя упомянутою ассоціаціей были сформулированы главнѣйшіе пункты программы, которая впослѣдствіи была разработана подробнѣе подъ названіемъ „народной хартіи“. Въ этихъ основныхъ пунктахъ высказывались слѣдующія требованія: отмѣна избирательнаго ценза, введеніе тайной и всеобщей подачи голосовъ, ежегодное возобновленіе состава парламента, раздѣленіе страны на избирательные округа по количеству населенія и денежное вознагражденіе депутатамъ. Петиція, съ которою чартисты обратились въ томъ же году въ парламентъ, была отвергнута 235 голосами противъ 46, но движеніе все болѣе и болѣе разросталось. Въ теченіе слѣдующаго за тѣмъ десятилѣтія оно не разъ порождало бурныя столкновенія въ Южномъ Уэльсѣ, въ Эдинбургѣ, въ Глазговѣ и даже въ самомъ Лондонѣ. О томъ, какъ широко были распространены въ массѣ населенія идеи чартизма, можно судить изъ слѣдующихъ фактовъ: когда въ 1841 г. рѣшено было обратиться въ парламентъ съ новою петиціей, документъ этотъ былъ скрѣпленъ 1.300,000 подписей; подъ другой петиціей-монстръ, доставленной въ парламентъ въ 1848 г., стояло не менѣе 5.760,000 подписей.
Требованіе расширенія избирательнаго права было, въ сущности, лишь выводомъ изъ всѣхъ посылокъ англійскаго политическаго быта. Такъ, по крайней мѣрѣ, ставилъ вопросъ самъ Гладстонъ; защищая избирательную реформу 1884 г., онъ говорилъ: „Все населеніе Великобританіи пользуется свободою слова, печати, ассоціацій, правомъ обращаться къ парламенту съ петиціями. Всѣ эти привилегіи населенія ничего не отнимаютъ у насъ, а, напротивъ, служатъ ручательствомъ нашей безопасности. Я прошу васъ даровать тѣмъ же классамъ населенія высшую привилегію — право подавать голосъ за своего представителя въ парламентѣ, и тогда мы, сильные и теперь, какъ нація и какъ государство, сдѣлаемся еще сильнѣе“. Но для того, чтобы такая постановка вопроса сдѣлалась возможною въ стѣнахъ парламента, понадобилось не мало времени и усилій. Въ половинѣ XIX столѣтія движеніе въ пользу избирательной реформы, достигавшее такихъ серьезныхъ размѣровъ въ странѣ, замирало у порога парламента. Не только въ палатѣ лордовъ, но и въ палатѣ депутатовъ высокій имущественный цензъ, дѣлавшій избирательное право привилегіей состоятельныхъ классовъ, считался однимъ изъ краеугольныхъ камней англійскихъ учрежденій; не только консерваторы, но и многіе либералы встрѣчали каждый намекъ на отмѣну или хотя бы только на пониженіе избирательнаго ценза съ неподдѣльнымъ ужасомъ. Чтобы выставить всю черноту замысловъ, предполагавшихся за подобными попытками, считалось достаточнымъ обезпечить ихъ такими терминами, какъ „демократизація“ и „американизація“. Въ виду такого настроенія парламентскихъ сферъ, сторонники реформы въ обѣихъ палатахъ, даже въ тѣхъ случаяхъ, когда они рѣшались заводить рѣчь объ этомъ щекотливомъ предметѣ, старались какъ можно болѣе съузить программу своихъ преобразовательныхъ требованій. Всѣ эти предосторожности, однако, не въ состояніи были разсѣять существовавшее предубѣжденіе. Что же касается такихъ личностей, какъ Брайтъ, который ставилъ вопросъ прямо и энергичная агитація котораго внѣ парламента такъ много способствовала конечному успѣху дѣла, то на нихъ даже сторонники реформы въ обѣихъ палатахъ смотрѣли какъ на какихъ-то enfants terribles, только вредящихъ дѣлу своею необузданностью. Однимъ изъ главныхъ обвиненій противъ лорда Джона Росселя послѣ того, какъ онъ рѣшился внести въ палату общинъ законопроектъ объ избирательной реформѣ, заключалось именно въ томъ, что онъ рѣшился на этотъ шагъ подъ вліяніемъ Брайта.
Начиная съ 1852 г. вопросъ объ избирательной реформѣ поднимался въ парламентѣ нѣсколько разъ, но въ теченіе пятнадцати лѣтъ не приводилъ ни къ какому осязательному результату. Такъ, въ 1852 г. онъ былъ сметенъ съ очереди министерскимъ кризисомъ; въ 1854 г. заняться имъ помѣшала война; въ 1859 г. съ проектомъ избирательной реформы выступило само консервативное министерство, но проектъ его былъ не столько уступкою общественному мнѣнію, сколько попыткою обойти послѣднее: предполагалось, правда, распространить избирательное право на нѣкоторыя категоріи сельскаго населенія, представлявшіяся наиболѣе благонадежными съ консервативной точки зрѣнія, но за то контингентъ городскихъ избирателей еще болѣе съуживался. Либеральная оппозиція была совершенно права, когда отвергла проектъ этой лицемѣрной реформы, настаивая на томъ, что избирательная реформа должна быть проведена серьезно и честно, и что провести ее въ этомъ видѣ могутъ только либералы. Однако, послѣ того, какъ министерство лорда Дерби потерпѣло пораженіе на этомъ вопросѣ и выборы слѣдующаго года дали либеральное большинство, въ средѣ этого послѣдняго далеко не оказалось необходимаго единодушія. Проектъ избирательной реформы, внесенный либеральнымъ министерствомъ, встрѣтилъ противодѣйствіе среди самихъ же либераловъ; министерство отстаивало свой проектъ довольно вяло и дѣло умерло изморомъ, не доживъ даже до голосованія. Послѣ этого въ теченіе семи лѣтъ объ избирательной реформѣ въ парламентѣ не заводилось серьезной рѣчи. Однимъ изъ вліяній, наиболѣе тормазившихъ разрѣшеніе этого вопроса, было вліяніе самого главы либеральной партіи, Пальмерстона, который вообще не былъ расположенъ къ широкимъ уступкамъ въ этой области. къ тому же, и составъ парламента, невзирая на преобладаніе въ немъ либераловъ, очевидно, не благопріятствовалъ новымъ преобразовательнымъ попыткамъ. Но вотъ, въ 1865 г., составъ палаты общинъ обновляется обними выборами, а вскорѣ вслѣдъ за этимъ умираетъ Пальмерстонъ. Преемникомъ его становится лордъ Джонъ Россель. Онъ — глава министерства и предводитель либеральной партіи въ палатѣ лордовъ; предводителемъ либераловъ въ палатѣ общинъ становится Гладстонъ, который вступилъ въ кабинетъ лорда Росселя канцлеромъ казначейства.
Въ положеніи Гладстона за это время произошла перемѣна, имѣвшая не малое вліяніе на дальнѣйшій его образъ дѣйствій. Какъ припомнить читатель, послѣ разрыва его съ крайними торіями, доступъ въ палату общинъ былъ ему снова открытъ избраніемъ Оксфордскаго университета. Представителемъ этого послѣдняго онъ состоялъ въ теченіе девятнадцати лѣтъ. Между тѣмъ, либерализмъ ученой корпораціи далеко не шелъ въ ногу съ развитіемъ взглядовъ самого Гладстона; обстоятельство это, какъ онъ и самъ впослѣдствіи сознался, не позволяло ему вполнѣ слѣдовать голосу собственнаго убѣжденія; сообразуясь съ настроеніемъ своихъ избирателей, онъ сдерживался, изыскивалъ компромиссы, — напрасный трудъ! Бывшая aima mater находила, что знаменитый питомецъ и теперешній парламентскій представитель ея слишкомъ далеко уклоняется влѣво, и вовсе не была расположена слѣдовать за нимъ въ этомъ направленіи. Число голосовъ, подававшихся за Гладстона въ Оксфордѣ, съ каждыми новыми выборами убывало и, наконецъ, въ 1865 году онъ былъ совсѣмъ забаллотированъ. Консерваторы ликовали, но оказалось, что радость ихъ была совсѣмъ не у мѣста. Оксфордская неудача только развязала Гладстону руки. Манчестерскіе либералы поспѣшили предложить представительство своего округа отвергнутому кандидату Оксфордскаго университета; въ ихъ глазахъ то самое, за что Гладстонъ былъ забракованъ университетскими избирателями, могло служить только рекомендаціей. Радость, съ которою Гладстонъ, съ своей стороны, привѣтствовалъ эту развязку, выпутавшую его изъ фальшиваго положенія, прорвалась въ слѣдующихъ его словахъ, обращенныхъ къ манчестерскимъ либераламъ: „Наконецъ-то, друзья мои, я являюсь къ вамъ безъ намордника!“
Выборы 1865 г. дали либераламъ большинство въ 70 голосовъ. Это большинство они получили только потому, что страна, желавшая избирательной реформы, ожидала удовлетворенія своихъ требованій отъ либераловъ. Такимъ образомъ, для партіи, восторжествовавшей на выборахъ, получилось своего рода „повелительное полномочіе“, отъ условій котораго она не вправѣ была уклоняться. Это понялъ лордъ Джонъ Россель и не замедлилъ выступить съ проектомъ избирательной реформы. На долю Гладстона досталась важная и нелегкая обязанность защищать этотъ проектъ въ палатѣ общинъ. Собственное отношеніе Гладстона къ вопросу объ избирательной реформѣ было довольно сложное. Съ одной стороны, онъ понималъ всю несостоятельность самаго принципа цензовыхъ ограниченій, оставляющихъ большинство населенія за предѣлами того, что въ странахъ съ представительнымъ правленіемъ принято называть „легальною страной“; онъ не только не считалъ такое ограниченіе завидною особенностью, присущею англійскимъ учрежденіямъ, но прямо признавалъ его аномаліею, несогласною съ духомъ этихъ учрежденій и долженствующею исчезнуть изъ нихъ рано или поздно». Но, какъ противникъ «дальнихъ перспективъ», считавшій нужнымъ приспособляться къ тому, что практически осуществлено при данномъ составѣ парламента, онъ ставилъ программу свою гораздо скромнѣе. Эта. сторона его воззрѣній всего лучше характеризуется слѣдующимъ его заявленіемъ, не лишеннымъ извѣстной казуистической изворотливости: «Я беру на себя смѣлость утверждать, что каждый человѣкъ, противъ котораго нельзя привести соображеній личной неспособности или политической опасности, имѣетъ нравственное право быть включеннымъ въ. сферу конституціонной жизни. So, само собою разумѣется, высказывая это положеніе, я отнюдь не беру назадъ протестъ, высказанный мною ранѣе противъ всякихъ внезапныхъ, или насильственныхъ, или чрезмѣрныхъ, или опьяняющихъ перемѣнъ».
Законопроектъ министерства Росселя отнюдь не предлагалъ такихъ перемѣнъ, которыя можно бы было назвать «чрезмѣрными» или «опьяняющими». Изъ тѣхъ 400,000 голосовъ, которыхъ предлагаемое имъ пониженіе избирательнаго ценза должно было прибавить къ прежнему милліону полноправныхъ гражданъ, добрая половина должна была составиться изъ такихъ категорій избирателей, которыя, строго говоря, не могли быть причислены къ рабочему классу; на долю этого послѣдняго пришлось бы ne болѣе 200,000 голосовъ, которые вмѣстѣ съ прежними 126,000 рабочихъ, пользовавшимися правами голоса по старому закону, составили бы не болѣе 22 % общаго числа всѣхъ избирателей страны. Невзирая на такой умѣренный характеръ предлагаемой реформы, изъ-за нея закипѣла одна изъ самыхъ жаркихъ битвъ, какія когда-либо видала палата общинъ, и, что всего удивительнѣе, въ рядахъ самыхъ рьяныхъ противниковъ реформы сражались нѣкоторые депутаты, причислявшіе себя къ либеральной партіи. Вожаками этихъ перебѣжчиковъ были Горсманъ и Лоу.
«Я не домогаюсь, — восклицалъ Лоу въ одной изъ своихъ Филиппинъ противъ Гладстона, — ни единаго листка изъ тѣхъ лавровъ, которые, быть можетъ, украсятъ его чело, и не завидую предстоящему его торжеству. Пускай за нимъ остается слава человѣка, отстоявшаго этотъ законопроектъ, — за собой я желаю сохранить ту славу, что я до конца, насколько позволяли мои слабыя силы, противодѣйствовалъ ему».
Противодѣйствіе Лоу и другихъ перебѣжчиковъ изъ либеральнаго лагеря оказалось какъ нельзя болѣе успѣшнымъ. Ихъ голоса, соединившись съ торійскою оппозиціей, образовали большинство, подъ дружнымъ напоромъ котораго палъ проектъ избирательной реформы, а съ нимъ вмѣстѣ пало и либеральное министерство. Замѣчательны заключительныя слова той рѣчи, которою Гладстонъ завершилъ эту знаменитую парламентскую битву. Обращаясь къ оппозиціи въ ту минуту, когда дѣло было уже очевидно проиграно, онъ воскликнулъ:
«Вы не можете бороться противъ будущаго. Великія соціальныя силы, которыя надвигаются во всей своей мощи и всемъ своемъ величіи, и шествіе которыхъ не можетъ ни на одно мгновеніе быть остановлено или разстроено шумомъ нашихъ преній, — великія эти силы, говорю я, противъ васъ. Онѣ выстроились на нашей сторонѣ и знамя, которое мы несемъ, въ настоящей битвѣ, хотя ему, быть можетъ, и суждено поникнуть надъ нашими склоненными головами, вскорѣ снова взовьется; крѣпко обхватятъ его руки соединеннаго народа и оно поведетъ народъ къ побѣдѣ, которая, быть можетъ, и не легко достанется, на которая уже недалеко».
Когда Гладстонъ произносилъ эти слова, онъ едва ли и самъ ожидалъ, что пророчество его сбудется такъ скоро.
На смѣну павшаго министерства Росселя явилось министерство Дерби, въ которомъ мѣсто Гладстона заступилъ Дизраэли. Такимъ образомъ, получилось положеніе, довольно необычайное въ лѣтописяхъ парламентаризма. Консервативная партія, изъ рядовъ которой вышло новое министерство, составляла въ палатѣ меньшинство и не могла служить прочною оно рой правительству. Съ другой стороны, либеральное большинство, очутившееся въ оппозиціи, было разрозненно по самому животрепещущему вопросу дня и чувствовало себя парализованнымъ этою разрозненностью. Сторонники избирательной реформы въ палатѣ общинъ составляли не болѣе трехъ четвертей либеральной партіи, слѣдовательно, по отношенію къ общему числу членовъ палаты, были въ меньшинствѣ. Отсюда въ образѣ дѣйствій какъ либераловъ, такъ и консерваторовъ — неувѣренность, непослѣдовательность, отсутствіе опредѣленнаго плана и цѣлый рядъ самыхъ неожиданныхъ превращеній. Министерство лорда Дерби, вступая въ управленіе, было, конечно, озабочено тѣмъ, чтобы свести на нѣтъ избирательную реформу, но еще болѣе оно было озабочено тѣмъ, чтобы удержать за собою власть вопреки шаткости и неправильности своего парламентскаго положенія, какъ министерства партіи, бывшей въ меньшинствѣ. Съ другой стороны, и либеральные заступники реформы, сознавая, что всякая попытка ихъ повернуть дѣло по-своему встрѣтитъ отпоръ со стороны консерваторовъ и либеральныхъ противниковъ реформы, были расположены къ компромиссамъ; они утѣшали себя надеждой, что лишь бы дѣло восторжествовало въ принципѣ, хотя бы и съ грѣхомъ пополамъ, а тамъ сама практика очиститъ реформу отъ внесенныхъ въ нее искаженій, доказавъ ихъ несообразность.
По части несообразностей и искаженій законопроектъ министерства Дерби, дѣйствительно, ничего не оставлялъ желать. Всего курьезнѣе была та статья законопроекта, которая касалась жильцовъ, уплачивавшихъ приходскіе налоги не непосредственно, а чрезъ своихъ домовладѣльцевъ. Надо замѣтить, что приходскіе налоги взимались разомъ за нѣсколько мѣсяцевъ и даже за годъ впередъ. Такой способъ взиманія, конечно, былъ не по силамъ бѣднѣйшимъ плательщикамъ, которые и за собственныя квартиры платили понедѣльно. Приходскія власти находили для себя неудобнымъ вести разсчеты No этою бѣднотрй непосредственно и предпочитали имѣть дѣло съ домовладѣльцами; эти послѣдніе получали съ своихъ жильцовъ вмѣстѣ съ квартирною платой и причитающійся съ нихъ приходскій налогъ по частямъ, а сами взносили приходу весь налогъ авансомъ и огуломъ, по количеству имѣвшихся у нихъ въ домѣ квартиръ, независимо отъ того, были ли эти квартиры заняты, или нѣтъ. Въ вознагражденіе за это приходъ дѣлалъ въ ихъ пользу со взносимой ими суммы извѣстную скидку, которая представляла коммиссіонный процентъ, уплачиваемый приходомъ домовладѣльцамъ за посредничество.
Таковъ былъ порядокъ, установившійся издавна и извѣстный подъ названіемъ «сложной системы» (compaund system). Эта-то сложная система подала поводъ къ самому странному недоразумѣнію со стороны составителей законопроекта объ избирательной реформѣ; исходя изъ того предположенія, что скидка, дѣлаемая приходомъ при разсчетѣ съ домовладѣльцами, дѣлается въ пользу жильцовъ, а не въ пользу домовладѣльцевъ, они ввели въ свой проектъ слѣдующую статью: тѣ изъ жильцовъ, уплачивающихъ приходскіе налоги при посредствѣ домовладѣльцевъ, которые желали получить право избирательнаго голоса, должны были уплатить разность между установленною нормой налога и суммой, которая поступила въ распоряженіе прихода, за вычетомъ упомянутой скидки; другими словами, эти жильцы, уплатившіе съ своей стороны приходскій налогъ полностью, должны были вторично уплачивать разность, представлявшую коммиссіонный процентъ домовладѣльцевъ; для этой бѣднѣйшей категоріи жильцовъ вводился, такимъ образомъ, новый налогъ за пользованіе избирательнымъ правомъ. Напрасно оппозиція доказывала нелѣпость и вопіющую несправедливость такого постановленія., Министерство долгіе время не хотѣло сознаться въ грубой своей фактической ошибкѣ относительно сущности сдѣлокъ, допускаемыхъ «сложною системой»; но и послѣ того, какъ оно вынуждено было согласиться съ толкованіями оппозиціи, оно и слышать не хотѣло объ устраненіи или видоизмѣненіи измышленной имъ статьи. Казалось, дѣло принимало самый безнадежный оборотъ; но тутъ случилось нѣчто совсѣмъ неожиданное и необъяснимое съ перваго взгляда. Одинъ изъ членовъ палаты, нѣкто Годжкинсонъ, личность, до этого ничѣмъ не обращавшая на себя вниманіе, предложилъ, чтобы какъ-нибудь покончить споръ, вовсе упразднить «сложную систему» взиманія приходскихъ налоговъ и сравнять въ избирательныхъ правахъ посредственныхъ плательщиковъ этихъ налоговъ съ непосредственными. Слѣдовало ожидать, что предложеніе это будетъ отвергнуто подавляющимъ большинствомъ голосовъ. Дѣло въ томъ, что по первоначальному законопроекту, внесенному министерствомъ, число городскихъ избирателей должно было увеличиться лишь на 100,000 человѣкъ; либераламъ удалось выторговать кое-какія уступки, увеличивавшія эту первоначальную цифру еще тысячъ на 50; предложеніе Годжкинсона разомъ создавало контингентъ новыхъ избирателей въ 500,000—600,000 человѣкъ, такъ какъ именно такова была численность той части городскаго населенія, которая нанимала квартиры понедѣльно и взносила приходскіе налоги при посредствѣ домовладѣльцевъ. Такое расширеніе избирательнаго права шло гораздо далѣе того, что было желательно для самихъ сторонниковъ реформы, — по крайней мѣрѣ, для большинства ихъ; однако, имъ ничего болѣе не оставалось, какъ присоединиться къ предложенью Годжкинсона; это было, все-таки, лучшее, чѣмъ правительственный законопроектъ съ его предательскими «гарантіями». Но, что всего изумительнѣе, это то, что само министерство ухватилось за сказанное предложеніе, какъ за единственный возможный для него выходъ; Дизраэли въ рѣчи, пропитанной желчью подневольной уступка, заявилъ, что правительство согласно принять предложенную поправку. Вообще конечный результатъ всей этой долгой парламентской битвы представлялъ разительное несоотвѣтствіе съ ея началомъ и теченіемъ. На обсужденіе палаты поступилъ законопроектъ, направленный, въ сущности, противъ той реформы, названіе которой было выставлено въ его заголовкѣ; изъ преній палаты вышелъ законъ, осуществлявшій эту реформу въ размѣрахъ болѣе широкихъ, Нежели тѣ, о которыхъ мечтали сами сторонники реформы, за исключеніемъ развѣ такихъ крайнихъ реформаторовъ, какимъ въ глазахъ большинства палаты былъ Джонъ Брайтъ; и эта-то сравнительно широкая реформа была вотирована большинствомъ, заявившимъ себя систематическою враждебностью всякимъ уступкамъ, — большинствомъ, не перестававшимъ поносить Брайта въ отместку за необходимость дѣлать скрѣпя сердце то самое, чего желалъ Брайтъ.
So въ чемъ же заключалась необходимость, навязавшая такую неожиданную развязку? Дѣло въ томъ, что пока въ палатѣ общинъ вопросъ объ избирательной реформѣ захлестывался, какъ казалось, въ мертвую петлю, по всей странѣ агитація лиги избирательной реформы дѣлала свое дѣло. Въ самомъ Лондонѣ собирались митинги, на которыхъ требованіе реформы высказывалось въ самыхъ восторженныхъ выраженіяхъ; депутаціи изъ главнѣйшихъ городовъ съѣзжались, чтобъ обсудить планъ общихъ дѣйствій и увѣрить въ своей поддержкѣ сторонниковъ реформы въ палачѣ. Консерваторы, конечно, не скупились на страшныя слова, чтобъ очернить дѣятелей лиги. Такъ, Дизраэли въ одной изъ своихъ рѣчей называлъ ихъ «угрюмыми поджигателями, изрыгающими бунтовскія рѣчи». Но, въ сущности, вся эта консервативная риторика едва ли кѣмъ принималась въ серьезъ. Необходимость считаться съ общественнымъ мнѣніемъ страны, высказывавшимся такъ настойчиво и недвусмысленно, все болѣе и болѣе выяснялась для самыхъ завзятыхъ противниковъ реформы. Говоря словами Ediribur gh Review, «агитація лиги избирательной реформы умѣла въ теченіе цѣлаго года будить вниманіе тѣхъ тугихъ на ухо, которые оставались глухи къ тихому голосу справедливости и великодушія». Но избирательному закону предстояло еще пройти черезъ горнило верхней палаты. Именитое это собраніе въ то время уже давно успѣло пережить періодъ своего разцвѣта. По свидѣтельству самого Гладстона, который и теперь не принадлежитъ къ числу безусловныхъ принципіальныхъ противниковъ наслѣдственной палаты, «въ стѣнахъ этого учрежденія послѣ тридцатыхъ годовъ все болѣе и болѣе убываетъ число людей, расположенныхъ защищать интересы массы населенія». Въ 1867 г. задача лорда Росселя, какъ предводителя либераловъ въ верхней палатѣ, была не легкая; консерваторы, подъ предводительствомъ лорда Дерби, не оставили почти ни одной изъ статей новаго закона, не попытавъ ее переиначить и наверстать то, что было проиграно ихъ единомышленниками въ палатѣ общинъ. Но общественное мнѣніе зорко слѣдило за ходомъ дѣла; попытки консерваторовъ такъ и остались попытками, и избирательная реформа осуществилась въ такомъ видѣ, что представляла серьезный шагъ впередъ.
Съ теченіемъ времени, однако, выяснились многіе недостатки закона 1867 г. Расширеніе избирательнаго права, осуществленное имъ, коснулось преимущественно городскаго населенія. Это различіе, установленное закономъ между городскими и сельскими округами, влекло за собой цѣлый рядъ аномалій. Между тѣмъ, какъ иныя захолустья, бывшія городами только по имени, пользовались политическою правоспособностью на сравнительно широкомъ основаніи, обширные промышленные округа, съ развитымъ и многочисленнымъ рабочимъ населеніемъ, каково, напримѣръ, населеніе каменноугольныхъ бассейновъ, были обречены, такъ сказать, на политическое небытіе только потому, что они оффиціально числились не городами (boroughs), а сельскими округами (counties). Одинъ и тотъ же рабочій то пользовался правомъ избирательнаго голоса, то утрачивалъ его, смотря по мѣсту своего жительства. Бывали примѣры, что заводы и фабрики, вслѣдствіе естественнаго роста даннаго промышленнаго центра, выдвигались за городскую черту; рабочіе этихъ заводовъ и фабрикъ по необходимости должны были переселяться тоже за городъ, и одного этого обстоятельства было достаточно, чтобы лишить ихъ права голоса. Наконецъ, на такое же политическое небытіе было обречено и большинство сельскаго и земледѣльческаго населенія. Необходимость устранить это ничѣмъ неоправдываемое различіе городскихъ и сельскихъ округовъ и распространить на населеніе послѣднихъ тѣ избирательныя права, которыми уже пользовалось населеніе городовъ, было слишкомъ очевидно и реформа 1884 г. была необходимымъ дополненіемъ къ законодательному акту 1867 г. Честь проведенія новой избирательной реформы на этотъ разъ досталась либеральному министерству Гладстона. Любопытно сравнить тонъ рѣчей, произнесенныхъ Гладстономъ въ защиту законопроекта 1884 г. съ тѣми заявленіями, которыя онъ дѣлалъ во время борьбы за реформу 1867 г. Теперь онъ уже не считаетъ нужнымъ прибѣгать къ осторожнымъ оговоркамъ и натяжкамъ для обезоруженія своихъ противниковъ; очевидно, почва уже настолько окрѣпла подъ его ногами, что онъ не боится прямо высказываться на счетъ смысла и тенденціи новаго закона.
«Пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ, — говоритъ онъ, — лордъ Россель едва рѣшался высказать, что предлагаемая имъ реформа (т.-е. реформа 1832 г.) увеличитъ общее число избирателей Соединеннаго Королевства на полмы* Ліона голосовъ. Теперь вопросъ вовсе не въ томъ, чтобы вычислить, велико или мало будетъ приращеніе голосовъ. Я становлюсь на точку зрѣнія болѣе широкаго принципа и утверждаю, что допущеніе способныхъ гражданъ къ избирательному праву, независимо отъ того, много ихъ будетъ или мало, — если ихъ окажется много, то тѣмъ лучше! — увеличиваетъ силу государства… Можно ли сомнѣваться въ томъ, что крестьянское населеніе сельскихъ округовъ состоитъ изъ способныхъ гражданъ и съумѣеть какъ слѣдуетъ воспользоваться своими избирательными правами? Съ своей стороны, я вполнѣ готовъ отстаивать это положеніе. Я считаю, что, вообще говоря, крестьянинъ долженъ быть причисленъ къ разряду искусныхъ работниковъ — не въ какомъ-либо отвлеченномъ, а въ самомъ реальною значеніи этого слова. Онъ не прикованъ къ одному какому-нибудь механическому примѣненію своей силы. Онъ долженъ исправлять многообразныя работы и въ томъ числѣ такія, которыя требуютъ отъ него умственной активности. Если у него есть какой-нибудь недостатокъ, то этотъ недостатокъ состоитъ въ томъ, что онъ, быть можетъ, слишкомъ легко подчиняется вліянію людей, выше его стоящихъ, — я разумѣю выше по общественному положенію. Но этотъ недастатокъ, — иронически продолжаетъ ораторъ, обращаясь къ консервативной оппозиціи, — вы, конечно, всего менѣе расположены вмѣнить ему въ вину; что же касается насъ, то мы готовы принять крестьянина такимъ, каковъ онъ есть, и сдѣлать для него доступнымъ послѣднее и наивысшее изъ преимуществъ нашихъ учрежденій».
Гладстонъ отлично сознавалъ, что и эта новая избирательная реформа, основанная, все-таки, на имущественномъ цензѣ, не представляла собою послѣдняго слова въ дѣлѣ «демократизаціи» англійскихъ учрежденій. Онъ не только не считалъ нужнымъ завѣрять своихъ парламенскихъ противиковъ, что не имѣетъ никакихъ болѣе широкихъ и далеко хватающихъ заднихъ мыслей, но даже какъ бы оправдывался передъ общественнымъ мнѣніемъ страны въ неполнотѣ своего законопроекта. По его словамъ, онъ і его сотоварищи «могли бы общими усиліями выработать планъ реформы гораздо болѣе полный и совершенный, но не сдѣлали этого лишь потому, что въ такомъ случаѣ законопроектъ такъ и остался бы законопроектомъ».
Дѣйствительно, новая избирательная реформа, даже въ томъ видѣ, бъ какомъ она была предложена Гладстономъ, чуть было не потерпѣла крушенія вслѣдствіе сильнаго противодѣйствія, которое она встрѣтила въ палатѣ лордовъ. Но это противодѣйствіе въ свою очередь лишь усилило въ странѣ и безъ того уже существующее недовольство этимъ учрежденіемъ. Вз время наступившей парламентской вакаціи повсюду собирались митинги, на которыхъ требовалось упраздненіе верхней палаты, какъ учрежденія, тормозящаго всѣ популярныя и необходимыя реформы. Самъ Гладстонъ не становился рѣшительно на сторону этого требованія и старался вліять умѣряющимъ образомъ на противниковъ верхней палаты, тѣмъ не менѣе, движеніе приняло весьма внушительные размѣры и обстоятельство это, повидимому, не осталось безъ вліянія на настроеніе лордовъ, сдѣлавъ ихъ болѣе сговорчивыми. Позднею осенью 1884 года новая избирательная реформа была окончательно принята обѣими палатами. Общее значеніе ея всего лучше можетъ быть выражено слѣдующими сравнительными цифровыми данными. Реформа 1832 г., считавшаяся въ свое время новою Magna Charta британскихъ вольностей, прибавила къ прежнему контингенту избирателей нѣсколько менѣе полумилліона голосовъ; законъ 1867 г. увеличилъ число избирателей, въ общей сложности, съ 1.364,000 голосовъ до 3.000,000; къ этимъ тремъ милліонамъ реформа 1884 г. прибавила еще около 2.000,000.
Первые же общіе выборы, которые должны были произойти на основаніи новаго закона, выдвигали на сцену новаго фактора политической жизни — крестьянство, а вліяніе этого фактора, независимо отъ того общаго значенія, которое оно имѣло для будущаго всей страны, должно было прежде всего и наиболѣе ощутительно сказаться въ Ирландіи, съ ея почти сплошь крестьянскою массой населенія. Начиная съ 1884 г. ирландскій вопросъ вступаетъ въ новый и, по всѣмъ видимостямъ, рѣшающій фазисъ своего развитія. Онъ поглощаетъ собою почти все вниманіе министерствъ и законодателей, онъ создалъ новыя партійныя комбинаціи и отзывается прямо или косвенно на всей внутренней политикѣ страны. Мы остановимся на этомъ животрепещущемъ вопросѣ англійской современности. Съ нимъ связанъ послѣдній и наиболѣе знаменательный фазисъ политической жизни Гладстона. Сорокъ лѣтъ тому назадъ онъ изъ-за отмѣны хлѣбныхъ законовъ разошелся съ торіями, теперь, доживъ до тѣхъ лѣтъ, когда люди туго воспринимаютъ новые взгляды, Гладстонъ не задумывается порвать изъ-за ирландскаго вопроса и съ значительною частью либеральной партіи, вождемъ которой онъ состоялъ столько лѣтъ. Опытный политическій боецъ, знающій цѣну партійнаго единодушія и партійной дисциплины, не останавливается передъ рискомъ такого раздора и на упреки, которые могутъ быть ему сдѣланы со стороны его единомышленниковъ, заранѣе отвѣчаетъ:
«Партія есть скорѣе орудіе для достиженія великихъ цѣлей, чѣмъ благо само по себѣ. Какъ орудіе, она имѣетъ высокую цѣну; можно даже сказать, ей въ этомъ случаѣ цѣны нѣтъ. Сколько бы ни усмѣхались надъ этимъ иные философы и полузнайки, — лишь благодаря партійной организаціи могли осуществиться всѣ тѣ благіе результаты, которые были достигнуты парламентомъ на пользу страны. Но убѣжденіе выше партіи, и когда убѣжденіе выработалось, это значитъ, что настало время примѣнить его на практикѣ».
Словомъ «убѣжденіе» въ разговорномъ обиходѣ слишкомъ часто пользуются для оправданія всякой блажи, всякой баронской фантазіи и даже просто всякаго низменнаго разсчета, въ угоду которымъ человѣкъ становится флюгаркой или ренегатомъ; Гладстонъ, во всякомъ случаѣ, человѣкъ слишкомъ серьезный и слишкомъ мало склонный къ фразерству, чтобы подкладывать подъ это великое слово такой убогій и пошлый смыслъ. Что же могло повліять на его убѣжденіе въ ирландскомъ вопросѣ и заставить его отказаться отъ прежнихъ взглядовъ, которые онъ такъ долго к такъ упорно проводилъ въ своей дѣятельности? Обстоятельства, при которыхъ это произошло, въ высшей степени любопытны и поучительны; но для того, чтобы составить себѣ о нихъ ясное понятіе, намъ необходимо ознакомиться съ сущностью ирландскаго вопроса въ его историческомъ развитіи и современной постановкѣ.
Какъ извѣстно, въ этомъ вопросѣ сливаются два теченія — экономическое, аграрное, представительницей котораго является земельная лига, націоналистское, выставившее на своемъ знамени Home Rule, т.-е., главнымъ образомъ и прежде всего, обособленіе Ирландіи отъ Англіи, по возможности, полную автономію и возстановленіе ирландскаго парламента, упраздненнаго Питтомъ на рубежѣ XIX столѣтія. Правда, подъ тѣмъ же знаменемъ Home Rule выступаетъ и земельная лига. Термины: "націоналисты), "автономисты), «гомрулеры» употребляются безразлично для обозначенія представителей какъ того, такъ и другаго движенія. Тѣмъ не менѣе, оба эти потока, хотя и слившіеся въ одно русло, сохраняютъ особенности, свойственныя природѣ каждаго изъ нихъ. Для націоналиста чкстой воды главное дѣло, если можно такъ выразиться, въ проведеніи вертикальной разграничительной черты, которая размежевала бы англійскую расу съ кельтской и позволила бы Зеленому Эрину организоваться въ самостоятельное государственное цѣлое. Съ другой стороны, для земельной лиги и для массы ирландскаго народа, стоящаго за ней, формула «Ирландія для ирландцевъ) означаетъ, прежде всего и главнымъ образомъ, устраненіе тѣхъ горизонтальныхъ преградъ, которыя раздѣлили Ирландію на два общественныя наслоенія: на ландлордовъ, высасывающихъ всѣ соки страны, и на обездоленную и обезземеленную массу фермеровъ и сельскихъ батраковъ. Если чистые націоналисты рѣшились отождествить свое дѣло съ дѣломъ земельной лиги, то только потому, что, наученные опытомъ, поняли, что только этимъ путемъ могутъ обезпечить себѣ необходимую поддержку въ массѣ ирландскаго народа. Если земельная лига поддерживаетъ націоналистовъ въ парламентѣ, то лишь потому, что опытъ и для нея не прошелъ даромъ: съ одной стороны, онъ показалъ, что Гордіевъ узелъ тѣхъ отношеній, которыя исторія затянула между ирландскими земледѣльцами и ландлордами, не можетъ быть распутанъ безъ ослабленія тѣхъ узъ, которыя привязываютъ Ирландію къ болѣе могущественному „острову-сестрѣ“. Съ другой стороны, дѣятели этой лиги поняли, что участіе въ законодательной дѣятельности и въ борьбѣ партій на почвѣ существующихъ въ Англіи учрежденій — такое орудіе, которымъ они не вправѣ пренебрегать и должны пользоваться въ интересѣ собственныхъ завѣтныхъ стремленій.
Которое же изъ этихъ двухъ теченій: націоналистское или аграрное — слѣдуетъ считать наиболѣе сильнымъ, глубокимъ и жизненнымъ? Въ наши дни нерѣдко приходится слышать и читать разсужденія, въ которыхъ расовымъ симпатіямъ и антипатіямъ приписывается роль какого-то таинственнаго фатума, создающаго непримиримыя національныя ненависти, неотразимыя національныя тяготѣнія и разъ навсегда предначертанныя историческія миссіи. Между тѣмъ, въ дѣйствительности мы видимъ, что зоологическое чувство антипатіи между различными расами, смотря по обстоятельствамъ, то разгорается до вражды, то угасаетъ, уступая мѣсто болѣе человѣчному чувству солидарности на почвѣ сознанныхъ общихъ интересовъ. Примѣръ этого мы видимъ хотя бы на отношеніяхъ, установившихся между тою же Англіей и Шотландіей. Населеніе послѣдней по происхожденію такъ же чуждо англо-саксонской расѣ, какъ и ирландское; въ характерѣ шотландцевъ и въ бытѣ ихъ до сихъ поръ существуетъ множество особенностей, сохраняющихъ за страной и ея обитателями своеобразный отпечатокъ; воспоминанія о самостоятельномъ политическомъ существованіи тамъ гораздо свѣжѣе, чѣмъ въ Ирландіи, такъ какъ такое существованіе окончилось для Шотландіи лишь въ началѣ XVIII столѣтія. Между тѣмъ, въ Шотландіи мы не видимъ ничего похожаго на ту національную непримиримость, которая вошла въ плоть и кровь Ирландіи. Правда, за послѣднее время и здѣсь заходитъ рѣчь о преобразованіи мѣстнаго управленія; указываютъ на то, что общегосударственный парламентъ обремененъ массою дѣлъ, которыя могли бы съ большимъ успѣхомъ вѣдаться органами мѣстнаго управленія. По постановка этого вопроса не выходить за предѣлы того, что на парламентскомъ языкѣ называется дѣловыми вопросами, въ отличіе отъ жгучихъ политическихъ распрей, и не воспламеняетъ партійныя страсти, какъ то дѣлаетъ споръ объ ирландскомъ Home Rule. Откуда же такая разница въ проявленіяхъ національнаго чувства по ту и по сю сторону канала Св. Георгія? Отвѣтъ на это даетъ параллель между тѣми условіями, при которыхъ произошло присоединеніе той и другой страны къ Англіи.
Первымъ шагомъ къ сліянію Англіи съ Шотландіей послужила чистодинастическая комбинація, соединившая на головѣ Іакова Стюарта короны обоихъ королествъ. Со смертью Елизаветы англійскій родъ Тюдоровъ пресѣкся, — оставались лишь боковые его отпрыски по женской линіи. Однимъ изъ такихъ отпрысковъ былъ Іаковъ VI, король шотландскій, прабабка котораго была дочерью Генриха VII англійскаго. Его-то Елизавета и назначила на смертномъ одрѣ своимъ наслѣдникомъ. Англійскій парламентъ утвердилъ это завѣщаніе, и шотландскій король, подъ именемъ Іакова I, сдѣлался, въ то же время, королемъ англійскимъ. Въ теченіе долгаго періода личность короля оставалась единственнымъ связующимъ звеномъ между Англіей и Шотландіей, причемъ даже эта связь не имѣла характера юридическаго подчиненія Шотландіи англійской коронѣ. Въ случаѣ, если бы снова возникъ вопросъ о престолонаслѣдіи, допускалось, что шотландскій парламентъ имѣетъ право сдѣлать самостоятельный выборъ, независимо отъ рѣшенія англійскаго парламента. Въ дѣлѣ иностранной политики, правда, значеніе Шотландіи все болѣе стушовывается, такъ какъ иностранная политика въ то время была изъята отъ контроля парламентовъ и вопросы ея рѣшались въ совѣтѣ министровъ подъ руководствомъ короля. Дѣло это, такимъ образомъ, сосредоточивалось въ рукахъ англійскихъ государственныхъ людей и Шотландія фактически утратила голосъ въ вопросахъ мира и войны. Но во всемъ, касающемся внутренняго управленія, она оставалась вполнѣ независимой отъ Англіи, имѣла свой парламентъ, своихъ представителей исполнительной и судебной власти, свои финансы, свое законодательству отличное отъ англійскаго. Въ такомъ положеніи оставалось дѣло вплоть до XVIII столѣтія, съ однимъ только кратковременнымъ перерывомъ: при Кромвелѣ парламенты Англіи, Шотландіи и Ирландіи были слиты въ одинъ общій парламентъ, но реставрація возстановила прежній порядокъ. Между тѣмъ, въ 1706 г., со смертью королевы Анны, снова возникъ вопросъ о престолонаслѣдіи. Англійскій парламентъ высказался въ пользу ганноверской династіи, но въ Шотландіи сторонники сверженной династіи Стюартовъ были еще многочисленны и существовала серьезная опасность, что выборъ шотландскаго парламента падетъ именно на эту династію, олицетворявшую для Шотландіи національныя ея традиціи. Понятно, какую тревогу подобная возможность должна была возбудить въ Англіи, гдѣ были еще свѣжи воспоминанія борьбы, выдержанной недавно противъ Іакова II, гдѣ внутреннія и внѣшнія затрудненія, создаваемыя происками Стюартовъ, то и дѣло грозили обратить въ ничто плоды только что одержанной побѣды. Подъ вліяніемъ этихъ-то опасеній въ Англіи возникаетъ мысль о болѣе тѣсномъ сліяніи съ Шотландіей, и этимъ же тревожнымъ настроеніемъ объясняется та уступчивость и предупредительность, съ которою переговоры велись съ англійской стороны. Съ другой стороны, и въ Шотландіи существовали весьма вѣскія соображенія, говорившія въ пользу сліянія. Государственная обособленность Шотландіи, льстившая національному ея чувству, имѣла и оборотную свою сторону. Таможенныя преграды, которыя обособленность эта удерживала между обѣими странами, были серьезнымъ препятствіемъ къ развитію шотландской промышленности; Шотландія, не участвовавшая въ расходахъ на колоніальныя предпріятія, не имѣла за то никакого участія и въ выгодахъ, приносимыхъ колоніями; эти послѣднія считались исключительною собственностью Англіи и шотландцы допускались въ нихъ лишь на правахъ иностранцевъ. Шотландская буржуазія, сильно пострадавшая около этого времени отъ неудачныхъ спекуляцій, не видѣла другаго средства поправить свои дѣла, какъ обратиться къ помощи англійскихъ капиталистовъ и англійскаго кредита, а потому и съ этой точки зрѣнія представлялось желательнымъ упраздненіе китайской стѣны, отдѣлявшей Шотландію отъ болѣе богатой и промышленно болѣе развитой сосѣдки. Къ соображеніямъ экономическаго свойства присоединялись и политическія: палата общинъ въ англійскомъ парламентѣ пользовалась гораздо болѣе независимымъ и вліятельнымъ положеніемъ, чѣмъ шотландскія представители общинъ, которые даже отдѣльной палаты не составляли и были въ значительной степени подчинены вліянію перовъ и короны; при сліяніи шотландскаго парламента съ англійскимъ, права шотландскаго представительства въ палатѣ общинъ несомнѣнно должны были расшириться. Такимъ образомъ, на встрѣчу англійскому желанію объединенія шли желанія значительной части самихъ шотландцевъ. Переговоры о соединеніи велись въ формѣ соглашенія, свободно обсуждаемаго между двумя равноправными сторонами. Каждый изъ парламентовъ назначилъ отъ себя по тридцати коммиссаровъ, которые установили проектъ договора, затѣмъ проектъ этотъ былъ повергнутъ на утвержденіе какъ англійскаго, такъ и шотландскаго парламентовъ. При этомъ, конечно, дѣло не обошлось безъ закулисныхъ интригъ, но, въ общемъ, выгоды, которыми Шотландія вознаграждалась за сдѣланныя ею уступки, были такъ очевидны, что, по замѣчанію историка и извѣстнаго политическаго дѣятеля того времени, Бернета, „лишь желаніе оградить себя во что бы то ни стало отъ опасности новой реставраціи Стюартовъ могло побудить Англію къ принятію договора, который во всѣхъ отношеніяхъ былъ гораздо болѣе благопріятенъ для Шотландіи“. Послѣ того, какъ соглашеніе окончательно состоялось, противники соединенія сдѣлали попытку возбудить возстаніе въ Шотландіи. Недовольство присоединеніемъ и желаніе возстановить на престолѣ національную династію Стюартовъ, безъ сомнѣнія, существовало среди шотландскаго населенія; но, говоря словами того же Бернета, „то было недовольство болѣе теоретическаго свойства, оно не имѣло въ себѣ достаточно жизненной силы, чтобы перейти въ дѣятельное сопротивленіе, а таково уже свойство человѣческой природы, что фактическое благополучіе не могло не смягчить раздраженіе, вытекавшее изъ отвлеченныхъ принциповъ“. Дальнѣйшія отношенія между обѣими странами остались вѣрны тѣмъ началамъ, на которыхъ состоялось ихъ сліяніе, и вотъ почему національное чувство, поскольку оно еще существуетъ въ Шотландіи, не находя себѣ пищи въ реальныхъ обидахъ, не вырождается въ соперничество съ Англіей, во вражду къ общему парламенту, и не принимаетъ того бурнаго характера, которымъ отличается борьба изъ-за ирландскаго Home Rule.
Рѣшительный контрастъ съ исторіей англо-шотландскихъ отношеній представляютъ судьбы Ирландіи. Тамъ мы видѣли добровольное соглашеніе, основанное на обоюдныхъ выгодахъ; здѣсь отправною точкой является фактъ завоеванія и всегдашнія отношенія покорившей страны къ покоренной не только не клонятся къ тому, чтобы изгладить память о первоначальномъ насиліи, но, какъ бы нарочно, оживляютъ эти воспоминанія новыми обидами, не давая прошедшему опочить мирнымъ сномъ забвенія въ архивной пыли и превращая его въ постояно гложущую злобу дня. Завоеваніе Ирландіи совершилось еще въ XII-мъ столѣтіи, при Генрихѣ II. Согласно средневѣковому обычаю, король роздалъ полководцевъ, учавствовавшимъ въ этомъ предпріятіи, громадныя пространства земли въ покоренной странѣ, на правахъ леннаго владѣнія. Новые владѣльцы, водворившись въ своихъ помѣстьяхъ, продолжали обходиться съ туземнымъ населеніемъ какъ завоеватели. Единственное исключеніе изъ общаго безправнаго положенія страны представлялъ лишь сѣверо-восточный уголъ Ирландіи, гдѣ вскорѣ послѣ завоеваній осѣло значительное число англійскихъ выходцевъ и гдѣ, поэтому, уже въ раннюю эпоху была водворена англійская гражданственность и даже утвержденъ парламентъ на началахъ, заимствованныхъ изъ Magna Charta. Но эти гарантіи становились въ рукахъ англичанъ лишь новымъ орудіемъ угнетенія по отношенію къ туземцамъ. Ирландія распадалась на двѣ неравныя части. Область, заселенная англійскими выходцами, носила характерное названіе the Pale, т.-е. пространство, отгороженное частоколомъ; все, что лежало за предѣлами этого частокола, называлось „дикою Ирландіей“. Своеволіе гражданъ привилегированной области надъ безправнымъ населеніемъ остальнаго острова не знало границъ и то и дѣло вызывало смуты среди ирландецевъ.
Проходили годы и вѣка, формы феодальной жизни изнашивались и замѣнялись другими, въ которыхъ постепенно воплощались иныя правовыя начала, но, Ирландіи это не приносило никакихъ улучшеній. Триста лѣтъ спустя послѣ завоеванія, при Іаковѣ I, исчезаютъ слѣды раздѣленія Ирландіи на „дикую“ и „отгороженную частоколомъ“. Англійское гражданское управленіе и англійскіе законы распространены на весь островъ, мѣстные обычаи объявлены утратившими свою силу; въ районъ парламентскихъ учрежденій входятъ всѣ графства острова. Но, въ то же время, съ цѣлью оградить и усилить въ Ирландіи вліяніе аристократіи и короны, Іаковъ I создалъ множество мелкихъ избирательныхъ округовъ, такъ называемыхъ „карманныхъ мѣстечекъ“, населеніе которыхъ пользовалось избирательнымъ правомъ только на бумагѣ, въ дѣйствительности же представительство этихъ округовъ всецѣло зависѣло отъ мѣстныхъ крупныхъ землевладѣльцевъ, которые, состоя сами членами верхней палаты ирландскаго парламента, сажали въ нижнюю палату того же парламента своихъ креатуръ. Впрочемъ, этотъ автономный парламентъ олигарховъ былъ грозною силой только для безправной массы ирландскаго населенія; по отношенію же къ коронѣ и къ англійскому парламенту онъ съ самаго начала былъ поставленъ въ подчиненное положеніе. Онъ не могъ иначе собираться, какъ по предварительномъ утвержденіи королемъ всѣхъ законопроектовъ, которые въ немъ предполагалось разсматривать. Англійскій парламентъ не стѣснялся въ извѣстныхъ случаяхъ издавать законы для Ирландіи помимо ирландскаго законодательнаго собранія, а если мы припомнимъ, что многіе изъ членовъ обѣихъ англійскихъ палатъ владѣли помѣстьями въ Ирландіи и что всякая мѣра, вырывавшая землю изъ рукъ кореннаго населенія, усиливала англійское землевладѣніе въ Ирландіи, то для насъ станетъ понятно, какой характеръ должно было имѣть это вмѣшательство англійскаго парламента каждый разъ, какъ онъ считалъ нужнымъ законодательствовать черезъ головы ирландскихъ олигарховъ. Независимо отъ этого, обезземеленіе народа шло и непосредственно путемъ конфискаціи земель, раздававшихся королемъ его приближеннымъ. Словомъ, каковы бы ни быми отношенія между ирландскимъ и англійскимъ парламентами, между представительными учрежденіями и короной, всѣ эти факторы государственной жизни, соперничая между собою, по отношенію къ ирландскому народу дѣйствовали въ одномъ и томъ же направленіи.
ГЛАДСТОНЪ *).
правитьРеформація и религіозныя распри, которыми осложнили политическіе вопросы въ Англіи и Шотландіи, отозвались на Ирландіи большими бѣдствіями. Такъ или иначе, для англичанъ XVII столѣтія торжество реформаціи отождествлялось съ торжествомъ новаго, болѣе свободнаго политическаго строя. Католическая Ирландія, которой побѣда этихъ новыхъ началъ въ Англіи не сулила никакого облегченія ея участи, становилась роковымъ образомъ въ этой борьбѣ союзницей отжившаго, но еще не побѣжденнаго окончательно начала. Въ теченіе длиннаго ряда годовъ Ирландія стояла передъ англичанами угрозою, заставлявшею ихъ трепетать за пріобрѣтенія новой ихъ гражданственности. Но, по отношенію къ этой обездоленной странѣ, чувство самосохраненія подсказывало имъ не уступки, способныя обезоружить враждебныя чувства, а, напротивъ, политику, вооруженную всякими возмездіями. Ирландская политика Кромвеля отличалась безпощадностью, заставлявшею предполагать, что цѣлью его было окончательное истребленіе ирландской расы. Притѣсненія вызывали рядъ возстаній. За возстаніями слѣдовали новыя конфискаціи и новыя гоненія на католиковъ. Этою отчаянною борьбой наполнена вся вторая половина XVII столѣтія. Фактъ любопытный: рядомъ съ ирландцами католиками энергически протестуютъ и ульстерскіе диссиденты-протестанты, и чистокровные англичане или шотландцы по происхожденію; преслѣдованія, которымъ они подвергались, создали, вопреки всѣмъ расовымъ и вѣроисповѣднымъ отличіямъ, чувство солидарности между ними и ирландцами. Наконецъ, въ 1691 г. ирландскіе католики вынуждены признать себя побѣжденными. За этимъ слѣдуетъ длинный рядъ репрессалій, извѣстныхъ подъ общимъ названіемъ „карательныхъ законовъ“. Такъ, англійскій парламентъ издалъ законъ, по которому никто не могъ быть членомъ той или другой ирландской палаты, если не заявлялъ клятвенно, что признаетъ главенство короля въ церковныхъ дѣлахъ и что относительно догмата пресуществленія придерживается ученія англиканской церкви. Позднѣе тѣ же англійскіе законодатели предписываютъ продажу земель ирландскихъ бунтовщиковъ и запрещаютъ католикамъ пріобрѣтать эти земли. Еще позднѣе они объявляютъ недѣйствительными всѣ письменные договоры объ арендѣ земель, заключенные съ католиками. Англійскіе землевладѣльцы, такимъ образомъ, все болѣе и болѣе побѣдоносно водворяются въ странѣ. Но этого мало: надо позаботиться и объ интересахъ англійскаго промышленнаго класса, который опасается конкурренціи ирландской промышленности. Правительство вноситъ, а англійскій парламентъ утверждаетъ билль, которымъ запрещается вывозъ ирландскихъ шерстяныхъ издѣлій не только въ Англію или англійскія колоніи, но и вообще куда бы то ни было. За этимъ первымъ шагомъ слѣдуютъ дальнѣйшія мѣры въ томъ же духѣ, убивающія развитіе ирландской промышленности въ зародышѣ. Съ своей стороны и ирландскій парламентъ усердно подражаетъ англійскимъ законодателямъ. „Папистамъ“ онъ преграждаетъ доступъ къ большинству профессій. Браки между католиками и протестантами онъ объявляетъ незаконными. Онъ запрещаетъ католикамъ арендовать землю, даже и безъ письменныхъ договоровъ, на сроки свыше тридцати одного года. Въ случаѣ, если земля достается католику по наслѣдству, онъ обязывается не позже какъ черезъ шесть мѣсяцевъ принять протестантство, въ противномъ случаѣ земля переходитъ къ ближайшему наслѣднику. Католикамъ запрещено носить оружіе. Наконецъ, въ 1715 г. ирландскій парламентъ завершаетъ устраненіе католиковъ отъ конституціонныхъ правъ, начатое англійскимъ парламентомъ; уже лишенные этимъ послѣднимъ права быть избираемыми, они теперь лишаются и избирательнаго голоса. Недаромъ Бёркъ, говоря о послѣдствіяхъ переворота 1688 г., положившаго въ Англіи начало болѣе полному развитію свободныхъ учрежденій, замѣчаетъ: „Для Ирландіи этотъ переворотъ знаменовалъ установленіе власти меньшинства, въ ущербъ гражданской свободѣ и имущественнымъ правамъ громаднаго большинства, а также въ ущербъ вольностямъ цѣлаго“.
Въ теченіе восемнадцатаго столѣтія ирландскій парламентъ падалъ все ниже и ниже. Въ сущности, онъ былъ лишь пародіей представительнаго учрежденія. Изъ 300 членовъ нижней палаты не болѣе 72 могли считаться избранными населеніемъ или, вѣрнѣе, тѣмъ правоспособнымъ меньшинствомъ населенія, которое состояло исключительно изъ протестантовъ. Остальные 228 депутатовъ просто назначались владѣльцами карманныхъ мѣстечекъ. Въ ирландской палатѣ лордовъ большинство членовъ, присутствовавшихъ на засѣданіяхъ, состояло изъ епископовъ; позднѣе, впрочемъ, власть переходитъ къ олигархіи свѣтскихъ лордовъ. Лорды-намѣстники, въ рукахъ которыхъ сосредоточивалась вся исполнительная власть, большею частью проживали въ Англіи, являясь въ Ирландію только наѣздомъ, и оставляли завѣдываніе всѣми дѣлами въ рукахъ тѣхъ же членовъ верхней палаты.
Во второй половинѣ XVIII столѣтія система эта нѣсколько видоизмѣняется: лордомъ-намѣстникомъ назначается лордъ Тоунсендъ, со спеціальною миссіей подорвать власть олигархіи; принимается онъ за это очень просто: посредствомъ подкуповъ, которые вводитъ въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Между тѣмъ, къ концу столѣтія, даже въ деморализованную и закупоренную среду ирландскаго парламента, проникаетъ какое-то новое вѣяніе. Общее направленіе идей вѣка, вліяніе такого писателя, какъ Свифтъ, война американскихъ колоній за освобожденіе, затруднительное положеніе, въ которомъ очутилось вслѣдствіе этой войны англійское правительство, — все это не могло пройти безслѣдно. Среди независимаго меньшинства ирландской нижней палаты появляется нѣсколько талантливыхъ личностей, одушевленныхъ наилучшими стремленіями, и личности эти группируются вокругъ депутата Гратана. Группѣ этой удается настоять на отмѣнѣ закона, запрещавшаго ирландскому парламенту обсуждать законопроекты, не одобренные предварительно королемъ; она добивается возвращенія католикамъ отнятаго у нихъ избирательнаго права и уже помышляетъ о полной эмансипаціи католиковъ. Вначалѣ стремленія Гратана и его товарищей встрѣчали, повидимому, сочувствіе въ самомъ англійскомъ правительствѣ. Глава министерства, Фоксъ, объявилъ въ англійской палатѣ общинъ, что „правительство намѣрено пойти на встрѣчу всѣмъ желаніямъ Ирландіи и даровать ей тѣ преобразованія, которыхъ она сама пожелаетъ“. У Фокса былъ планъ заключить съ Ирландіей нѣчто вродѣ того соглашенія, которое Англія заключила съ Шотландіей во время присоединенія послѣдней. Впрочемъ, договоромъ этимъ онъ, кажется, имѣлъ, главнымъ образомъ, въ виду добиться отъ Ирландіи признанія главенства Англіи и дѣло было отложено на неопредѣленное время по совѣту самого Тратана, который считалъ, что въ этомъ видѣ оно не будетъ способствовать успокоенію умовъ въ Ирландіи. Съ паденіемъ министерства Фокса, на смѣну которому является министерство Пита, отношенія правительства къ Ирландіи снова обостряются. Подъ вліяніемъ опасеній, вызванныхъ событіями, которыя совершались въ это время во Франціи, какъ внѣшняя, такъ и внутренняя политика англійскаго правительства приняла вообще реакціонное направленіе. Впрочемъ, къ вопросу объ эмансипаціи католиковъ Питъ на первыхъ порахъ отнесся довольно благосклонно. Онъ неоффиціально далъ знать Гратану и его единомышленникамъ, что хотя само правительство не возьметъ на себя иниціативу подобной мѣры, но если она будетъ вотирована ирландскимъ парламентомъ, то противодѣйствія со стороны правительства не будетъ. Гратанъ не замедлилъ внести въ ирландскій парламентъ предложеніе объ эмансипаціи католиковъ. Но тутъ министерство Пита круто измѣняетъ свой образъ дѣйствій и налагаетъ свое veto на предложеніе Гратана. Мѣра эта отозвалась новымъ возстаніемъ католиковъ въ 1798 г. Послѣ того, какъ возстаніе это было подавлено самыми безпощадными средствами, Питъ нашелъ, что настала удобная минута для исполненія давно взлелѣянной имъ мысли о полномъ присоединеніи Ирландіи къ Англіи. Сопротивленіе католиковъ этой мѣрѣ удалось предотвратить, обнадеживъ ихъ въ тайныхъ переговорахъ съ ихъ вождями, что новый, соединенный парламентъ королевства не замедлитъ признать ихъ равноправность. Что же касается ирландскаго парламента, который долженъ былъ вотировать свое собственное упраздненіе, то относительно его было пущено въ ходъ старое, испытанное средство — подкупъ. Мѣста, почести, деньги расточались щедрою рукой; не скупились и на вознагражденіе за дѣйствительные или мнимые убытки, понесенные членами парламента во время возстанія католиковъ. Была установлена правильная такса подкуповъ: каждый владѣлецъ карманнаго мѣстечка получалъ 7,500 ф. ст. За каждый голосъ, поданный въ пользу правительственнаго предложенія, полагалось 8,000 ф. ст. или мѣсто съ годовымъ окладомъ въ 2,000 ф. ст. Изъ членовъ того парламентскаго большинства, которое высказалось за присоединеніе, не было ни одного, который не получилъ бы подачки въ томъ или другомъ видѣ. Общая сумма расходовъ на подкупы простиралась до 5.000,000 ф. ст. Сумма эта. равно какъ и тѣ, которыя были израсходованы на подавленіе возстанія, была отнесена на счетъ ирландскаго государственнаго долга, который, такимъ образомъ, въ три года возросъ съ 4.000,000 ф. ст. до 27.000,000. Оппозиція парламентскаго меньшинства, оставшагося недоступнымъ для подобныхъ способовъ воздѣйствія, оказалась безсильной. 7 іюня 1800 года упраздненіе ирландскаго парламента и полное присоединеніе Ирландіи къ Великобританіи было вотировано; меньшинство въ полномъ своемъ составѣ вышло изъ засѣданія. Зданіе парламента, въ предупрежденіе народныхъ демонстрацій, было оцѣплено войсками. Первымъ дѣломъ соединеннаго парламента, въ которомъ ирландское представительство, такъ сказать, растворилось въ представительствѣ другихъ частей государства, было — пріостановить дѣйствіе закона Haveas Corpus въ Ирландіи. Объ обѣщанной эмансипаціи католиковъ не было больше и помину и ирландцамъ пришлось еще безъ малаго тридцать лѣтъ дожидаться этой реформы.
Мы не даромъ такъ долга остановились на этихъ дѣлахъ минувшихъ дней. Сами по себѣ, конечно, они отошли въ область преданія и между современными англичанами, къ какой бы они партіи ни принадлежали, едва ли найдется хоть одинъ, который не краснѣлъ бы за прошлое англійскихъ отношеній къ Ирландіи; тѣмъ не менѣе, прошлое это живетъ и до сихъ поръ въ томъ роковомъ наслѣдіи ирландскаго вопроса, который оно завѣщало Англіи XIX столѣтія. Ирландскій вопросъ, въ томъ видѣ, въ канонъ онъ былъ поставленъ и до сихъ поръ еще стоитъ передъ государственными людьми и политическими дѣятелями Англіи, есть цѣликомъ продуктъ всей работы предшествующихъ вѣковъ. А эта работа, какъ мы видѣли, создала и рѣзко противупоставила другъ другу въ Ирландіи два общественныя наслоенія: въ одномъ изъ нихъ, верхнемъ, она скучила, если можно такъ выразиться, всѣ политическія и экономическія привилегіи, на долю же другаго, нижняго, она оставила полную правовую и матеріальную обездоленность; привилегированный слой почти сплошь состоитъ изъ англичанъ и протестантовъ, обездоленный слой точно такъ же почти сплошь состоитъ изъ ирландцевъ и католиковъ, — отсюда и то значеніе, которое національный и вѣроисповѣдный элементъ получаетъ въ спорѣ между этими двумя наслоеніями. Политика конфискацій въ связи съ системою, приносившею ирландскую промышленность въ жертву англійской, чрезвычайно упростила общественное строеніе Ирландіи. Страна эта до сихъ поръ остается страною крупнаго землевладѣнія и мелкаго фермерства: ланддордъ, который зачастую даже не живетъ въ странѣ, тратя въ Англіи или на континентѣ доходы, получаемые съ ирландскихъ помѣстій, и безземельный Сатрапъ, или фермеръ, платящій „вымученную ренту“ (rack rent) за свой жалкій клочокъ земли, — таковы двѣ главныя группы, на которыя распадается общественное цѣлое въ Ирландіи; промежутокъ между этими двумя группами восполняется мидльмэномъ (т.-е. управителемъ), высасывающимъ всѣ соки изъ помѣстій землевладѣльцевъ-абсентеистовъ, деревенскимъ ростовщикомъ, наживающимся на счетъ безъисходной нужды фермеровъ, и, за послѣднее время, спекулянтомъ, арендующимъ и скупающимъ земли съ тѣмъ, чтобы сдавать ихъ отъ себя въ тридорога по мелочамъ. Слабое развитіе промышленности и отсутствіе крупныхъ торговыхъ и промышленныхъ предпріятій дѣлаетъ то, что земледѣльческій трудъ остается, можно сказать, единственнымъ источникомъ существованія всей массы населенія, причемъ конкурренція на землю, сосредоточенную въ рукахъ землевладѣльцевъ, возвышаетъ арендную плату до крайнихъ предѣловъ[1]. Этими особенностями общественнаго строенія Ирландіи вполнѣ объясняется то первенствующее значеніе, которое получилъ въ этой странѣ земельный вопросъ. Самъ по себѣ взятый, вопросъ этотъ, конечно, не составляетъ какую-нибудь исключительную особенность Ирландіи; существуетъ онъ и въ Англіи, но тамъ постановка его видоизмѣняется условіями, игнорировать которыя невозможно. Англійскій крупный землевладѣлецъ проживаетъ значительную часть года въ своихъ помѣстьяхъ; онъ связанъ съ данною мѣстностью многообразными личными интересами и вынужденъ заботиться о поддержаніи своей популярности среди мѣстнаго населенія; а потому онъ обыкновенно оказывается сговорчивѣе ирландскаго своего собрата и въ неурожайные годы или въ случаѣ значительнаго паденія цѣнъ на сельскохозяйственные продукты дѣлаетъ своимъ фермерамъ соотвѣтствующія скидки въ арендной платѣ. Съ другой стороны, и англійскій фермеръ совсѣмъ не то, что шотландскій: въ большинствѣ случаевъ, онъ владѣетъ извѣстнымъ капиталомъ, который позволяетъ ему арендовать болѣе значительный участокъ земли и обрабатывать его наемнымъ трудомъ съ примѣненіемъ разныхъ сельско-хозяйственныхъ усовершенствованій, на строго-коммерческихъ основаніяхъ. Ирландскій же фермеръ ничего, кромѣ голыхъ своихъ рукъ, не имѣетъ и этими-то голыми руками онъ упорно и любовно трудится надъ своею жалкою землицей, увеличивая ея доходность въ нѣсколько разъ, но трудится лишь для того, чтобъ оплачивать это приращеніе доходности увеличенною рентой; собственное его благосостояніе отъ этого не выигрываетъ ничего. Англійскій фермеръ изображаетъ изъ себя нѣчто среднее между земледѣльцемъ и капиталистомъ и поэтому, понятно, стоитъ въ гораздо болѣе независимыхъ отношеніяхъ къ земледѣльцу. Ирландскій фермеръ представляетъ лишь своеобразную разновидность пролетарія и, какъ таковой, гораздо ближе подходитъ къ англійскому батраку. Но и тутъ необходимо имѣть въ виду многія существенныя отличія въ положеніи того и другаго. Англійскій сельскій батракъ представляетъ собою лишь половину англійскаго рабочаго класса; другая половина ушла на фабрику и на заводы. Въ Ирландіи фабричнаго и заводскаго рабочаго почти не существуетъ; земледѣлецъ представляетъ собою всю массу трудящагося народа. Болѣе высокій культурный уровень въ Англіи создалъ и для сельскаго батрака болѣе высокую норму привычныхъ потребностей, а извѣстно, что самъ желѣзный законъ конкурренціи вынужденъ бываетъ считаться съ этими привычными потребностями населенія; ирландскій же фермеръ, по признанію самихъ англичанъ, стоитъ въ этомъ отношеніи на самомъ низкомъ, первобытномъ уровнѣ, которому ничего подобнаго нельзя найти въ бытѣ сельскихъ сословій Англіи или вообще Западной Европы. А, между тѣмъ, этотъ фермеръ, живущій въ берлогѣ, питающійся въ проголодь картофелемъ и едва прикрывающій наготу свою лохмотьми, сохранилъ въ сердцѣ своемъ страстную привязанность и въ этой берлогѣ, и къ тому клочку земли, который такъ плохо вознаграждаетъ его трудъ. Онъ не можетъ забыть, что эта земля когда-то принадлежала ему, не можетъ вмѣстить совершившагося факта завоеванія и насилія, отнявшаго у него эту землю, и противуполагаетъ ему такую увѣренность въ неотъемлемости своего права, которая своею стойкостью и несокрушимостью въ свою очередь получаетъ значеніе совершившагося факта.
Но изъ того, что прошлая исторія отпечатлѣлась такими глубокими чертами на современной Ирландіи, было бы въ высшей степени ошибочно заключать, что жизнь этой страны замерла въ безнадежномъ statu quo и что вся работа девятнадцатаго столѣтія пропала для нея даромъ. Именно тотъ актъ, которымъ для Ирландіи начался XIX вѣкъ и который окончательно разсѣялъ призракъ ея самостоятельнаго существованія, имѣлъ послѣдствія какъ разъ обратныя тѣмъ, на которыя онъ былъ разсчитанъ. Мы видѣли, чего стоила ирландская автономія, упраздненная Питомъ, и какія вопіющія формы безправія могли развиваться подъ ея покровомъ. Права, которыми пользовались ирландскіе представители въ качествѣ членовъ соединеннаго парламента, были, безъ сомнѣнія, гораздо шире и реальнѣе тѣхъ, которыя были предоставлены дублинскимъ законодателямъ. По мѣрѣ того, какъ англійская избирательная система утрачивала свой олигархическій хорактеръ и приближалась къ типу народнаго представительства, изъ-за голоса ирландскихъ депутатовъ все явственнѣе и явственнѣе слышался голосъ населенія Ирландіи. Поставленные въ необходимость сообразовать свой образъ дѣйствій въ парламентѣ съ нуждами и желаніями своихъ избирателей, ирландскіе депутаты, въ той мѣрѣ, въ какой они опирались на общественное мнѣніе большинства ирландскаго населенія, выростали въ силу, съ которой не могли не считаться и англійскія партіи. Правда, въ самой Ирландіи англійская администрація продолжала примѣнять мѣры, немыслимыя въ другихъ частяхъ соединеннаго королевства. Съ этою цѣлью министерства испрашивали у парламента согласія на временную отмѣну для Ирландіи нѣкоторыхъ законныхъ гарантій. Такая временная отмѣна, предоставляющая администраціи болѣе простора дѣйствовать по личному усмотрѣнію, называется „понудительнымъ закономъ“, и такихъ понудительныхъ законовъ было издано для Ирландіи въ теченіе нынѣшняго столѣтія ни болѣе, ни менѣе, какъ восемьдесятъ семь[2]. Но подобными мѣрами англійская политика становилась въ неразрѣшимое противорѣчіе съ началами, пустившими глубокіе корни въ англійской гражданственности, а потому цѣль, съ которою вводился понудительный законъ, каждый разъ оставалась недостигнутой. Такъ, въ первой четверти нынѣшняго столѣтія исключительныя мѣры были направлены противъ католической лиги, образовавшейся съ цѣлью агитировать въ пользу эмансипаціи католиковъ. Между тѣмъ, вотъ въ какихъ словахъ консервативный министръ Каннингъ подводитъ итоги дѣятельности этой лиги:
„Она собственною властью себя избрала, собственною властью организовалась и собственною властью потомъ упразднила себя. Никого не признавала она выше себя, не терпѣла возлѣ себя равныхъ, вмѣшивалась во всѣ отправленія правосудія, собирала дани и всецѣло подчинила себѣ массу населенія“.
Католическая лига сошла со сцены лишь послѣ того, какъ равноправность католиковъ была признана законовъ.
Любопытно сопоставить съ вышеприведенными словами Баннинга отзывы современныхъ англійскихъ консерваторовъ о понудительныхъ законахъ новѣйшаго времени. Лордъ Салисбери утверждалъ, что мнѣніе, будто понудительный законъ 1881 года, изданный при министерствѣ Гладстона, уменьшилъ число аграрныхъ преступленій въ Ирландіи, „въ значительной степени преувеличено“. Въ другой своей рѣчи онъ прямо называемъ это мнѣніе „ложнымъ“. Другой выдающійся консерваторъ, глава такъ называемаго демократическаго торизма, лордъ Рандольфъ Черчилль, отзывается о томъ же гладстоновскомъ понудительномъ законѣ еще строже: „Безъ сомнѣнія, — говоритъ онъ, — мы намѣрены ввести новую политику относительно Ирландіи. Политика предшествующаго министерства такъ раздражила ирландцевъ, довела до такого отчаянья эту расу, одаренную горячимъ сердцемъ и живымъ воображеніемъ, что, по глубокому моему убѣжденію, если бы министерство это осталось у кормила правленія, никакое количество вооруженной силы не въ состояніи было бы предотвратить возстаніе“. Правда, тѣ же консерваторы, очутившись у кормила правленія въ 1886 г., не нашли ничего лучшаго, какъ возобновить политику исключительныхъ мѣръ, которую они такъ краснорѣчиво изобличали, пока она примѣнялась ихъ соперникомъ. Но и послѣдній понудительный законъ, введенный министерствомъ Салисбери, особеннымъ успѣхомъ похвалиться не можетъ. На этотъ счетъ мы имѣемъ признаніе одного изъ членовъ консервативнаго правительства, Бальфура, на которомъ лежитъ примѣненіе понудительнаго закона въ Ирландіи и который уже, конечно, не вносить въ это дѣло излишней мягкости. Въ началѣ 1887 г. Бальфуръ, говоря объ успѣхахъ національной лиги, лишь повторялъ въ другихъ словахъ то, что когда-то было высказано Каннингомъ о католической лигѣ. Очевидно, орудіе исключительныхъ мѣръ непригодно и не отъ него слѣдуетъ ждать умиротворенія Ирландіи. ,
Съ годъ тому назадъ въ журналѣ Nineteeth Century была напечатана замѣчательная статья ирландца О’Бранана, озаглавленная Игра въ понудительные законы. Въ этой статьѣ авторъ разсматриваетъ исключительныя мѣры, періодически примѣняемыя въ Ирландіи, не съ точки зрѣнія ихъ несправедливости или суровости, а съ точки зрѣнія ихъ нецѣлесообразности. Сравнивая современныя англо-ирландскія отношенія съ ирландскою политикой Кромвеля, онъ говоритъ:
„Кромвель зналъ, что дѣлалъ. Онъ рѣшился покончить съ ирландскимъ вопросомъ, истребивъ самую расу ирландцевъ. Это была политика жестокая, неосуществимая. Преемники же его сохраняли существованіе расы, даровали ей народныя учрежденія, допустили представителей ея въ парламентъ, расширили базисъ избирательнаго права, — и думаютъ при этомъ, что могутъ управлять Ирландіей, вопреки ирландскому общественному мнѣнію! Понудительный законъ только въ томъ случаѣ могъ бы быть дѣйствителенъ, если бы онъ отмѣнилъ ирландскія муниципальныя корпораціи, которыя являются центрами политической дѣятельности, упразднилъ мѣстныя организаціи для попечительства о бѣдныхъ (Poor Law Boerds), служащія для населенія политическою школой, изгналъ ирландскихъ депутатовъ изъ палаты общинъ и лишилъ Ирландію права избирательнаго голоса. Затѣмъ онъ лѣтъ на двадцать долженъ бы былъ водворить въ управленіи страной полный произволъ. Но хватитъ ли у министерства лорда Салисбери мужества это сдѣлать и можетъ ли оно это сдѣлать передъ лицомъ общественнаго мнѣнія? А если нѣтъ, то чего же оно ждетъ отъ понудительнаго закона? Какъ могутъ думать консерваторы, что теперь, когда на встрѣчу ирландскимъ стремленіямъ поднимается волна сочувственнаго общественнаго мнѣнія въ Англіи, Шотландіи и Уэльсѣ, новый понудительный законъ достигнетъ того, чего не могли достигнуть его предшественники?“
Въ подтвержденіе своей мысли О’Бренанъ ссылается на исторію того „поединка“, который знаменитый ирландскій народный вождь, О’Коннель, выдерживалъ съ цѣлымъ рядомъ англійскихъ министерствъ. „Ливерпули и Пили, Уэльмингтоны и Эльдоны, — говоритъ онъ, — предоставляли О’Коннелю созывать митинги и говорить рѣчи, основывать ассоціаціи и пользоваться свободой печати, и воображали, что могутъ одолѣть этого человѣка, поддерживаемаго общественнымъ мнѣніемъ страны! Очевидно, что пока у него оставался хотя бы клочокъ законныхъ правъ, могущій служить ему точкой опоры, онъ былъ неуязвимъ. Даже послѣ того, какъ въ Ирландіи было пріостановлено дѣйствіе нормальныхъ законныхъ гарантій, О’Коннель оставался членомъ англійскаго парламента, гдѣ онъ могъ пользоваться своею силой, извлекая выгоду изъ столкновеній между партіями“. Въ 1843 г. министерство Пиля рѣшилось арестовать О’Коннеля и предать его суду. По судить его могли не иначе, какъ судомъ присяжныхъ. Пиль не могъ нарушить это требованіе закона; но составъ присяжныхъ былъ подобранъ въ направленіи благопріятномъ для обвиненія. Подобранные присяжные сдѣлали свое дѣло и обвинили О’Коннеля. По противъ этого приговора раздался протестъ, — гдѣ же? — въ самой палатѣ лордовъ. Лордъ Дентамъ объявилъ, что „пріемы, къ которымъ прибѣгло министерство въ судѣ надъ О’Коннелемъ, клонились къ тому, чтобы превратить судъ присяжныхъ въ насмѣшку и ловушку“. Палата лордовъ кассировала приговоръ и О’Коннель былъ торжественно выпущенъ на свободу. Мы уже видѣли, во что обошлась тому же министерству Пиля его попытка ввести понудительный законъ въ Ирландіи 1846 г., на другой день послѣ отмѣны хлѣбныхъ законовъ.
Во второй половинѣ сороковыхъ годовъ въ Ирландіи водворяется „мрачная тишина истощенія и отчаянія“. Объясняется это стеченіемъ различныхъ обстоятельствъ: смертью О’Коннеля, неудачною попыткой возстанія въ 1848 г., а, главнымъ образомъ, страшнымъ голодомъ, опустошавшимъ страну въ эти годы. Губительныя послѣдствія неурожая картофеля отозвались еще тяжелѣе на злополучной странѣ, благодаря образу дѣйствій лендлордовъ; именно въ эту годину бѣдствія они нашли, что для нихъ выгоднѣе превратить въ пастбища земли, сдававшіяся до сихъ поръ въ аренду, и это повлекло за собой массовыя изгнанія фермеровъ съ занимаемыхъ мни участковъ. О томъ, до какой степени неурожай, въ связи съ этими изгнаніями, обезсилилъ страну, могутъ дать понятіе слѣдующія немногія цифры. Изъ оффиціальныхъ отчетовъ оказывается, что если бы населеніе Ирландіи возростало въ той же прогрессіи, какъ и въ остальныхъ частяхъ королевства, то оно должно бы было простираться до 9.081,799 человѣкъ; въ дѣйствительности же оно составляло лишь 6.552,585 чел. Было доказано, что число умершихъ въ эти годы отъ голода и болѣзней, вызванныхъ голодомъ, доходило до 985,366 человѣкъ. Эмигрировало за этотъ періодъ въ Америку 1.180,419 человѣкъ; процентъ смертности между переселенцами доходилъ до 17 %. Казалось, что пѣсня злополучнаго народа спѣта и что ему ничего болѣе не предстоитъ, кромѣ медленнаго вырожденія и вымиранія. Но раса оказалась болѣе живучею, чѣмъ думали.
Тотъ самый голодъ, который обезлюдилъ страну и положилъ начало массовому переселенію ирландцевъ за море, создалъ другую Ирландію по ту сторону океана. Во время сѣверо-американской междоусобной войны ирландскіе выходцы, осѣдавшіе преимущественно въ сѣверныхъ штатахъ, въ городахъ атлантическаго прибрежья, имѣли случай посчитаться и сознать свою силу. Контингенты ихъ дрались въ рядахъ сѣверной арміи; побѣды, одержанныя войсками Гранта, Шермана и Шеридана, были отчасти и ихъ побѣдами. По заключеніи мира множество ирландцевъ, закалившихся въ боевой жизни, привыкшихъ къ дисциплинѣ, научившихся повелѣвать и повиноваться, очутились не у дѣлъ. Изъ этихъ-то солдатъ сѣверной арміи многіе напали на мысль примѣнить къ ирландскому дѣлу тѣ навыки, которые они усвоили себѣ во время войны. Таково было происхожденіе феніанскаго движенія, которое три года волновало Англію и Ирландію. Гладстонъ впослѣдствіи сознавался, что именно это движеніе раскрыло ему глаза на сущность ирландскаго вопроса. Правда, онъ и послѣ этого оставался еще далекъ отъ своихъ теперешнихъ воззрѣній на сущность этого вопроса, но, какъ бы то ни было, въ 1870 г. онъ рѣшился приступить къ упраздненію государственной англиканской церкви въ Ирландіи. Существованіе англиканской церкви, какъ государственнаго учрежденія въ странѣ, большинство населенія которой принадлежало къ другому вѣроисповѣданію, безспорно, раздражало ирландцевъ не только потому, что оно было связано съ воспоминаніями о прежнихъ религіозныхъ гоненіяхъ, но и потому, что содержаніе этой, чуждой имъ, церкви поглощало значительную часть средствъ страны. Значеніе этой реформы усугублялось еще тѣмъ, что съ нею была связана первая, хотя и робкая попытка урегулировать земельныя отношенія въ Ирландіи.
Реформа 1870 г., при всей своей недостаточности, все-таки, указывала на готовность правительства къ уступкамъ, а потому она подняла среди ирландскаго народа надежду на мирное разрѣшеніе вопросовъ путемъ законодательныхъ мѣръ. Между тѣмъ, группа ирландскихъ депутатовъ, которые въ парламентѣ должны были являться выразителями нуждъ и желаній ирландскаго народа, представляла именно въ этотъ моментъ довольно жалкое зрѣлище. Вообще, послѣ смерти О’Коннеля ирландская партія въ парламентѣ какъ бы осиротѣла и какъ по общему своему составу, такъ и по личнымъ качествамъ своихъ вождей не могла считаться серьезною партіей. Такъ, одинъ изъ наиболѣе видныхъ ея членовъ, Садлеръ, крупный дѣлецъ, успѣвшій добиться извѣстности и кредита даже между капиталистами Сити, окончилъ свою жизнь самоубійствомъ, чтобъ избѣгнуть судебнаго преслѣдованія, грозившаго ему за разныя плутни; другой ирландскій депутатъ, Кіогъ, талантливый, но въ конецъ безсовѣстный политическій авантюристъ, добившись извѣстности, измѣнилъ ирландскому дѣлу и принялъ важный судебный постъ въ Ирландіи изъ рукъ того самаго министерства, которое онъ еще недавно безпощадно громилъ. Жизнь свою онъ тоже окончилъ самоубійствомъ въ припадкѣ умопомѣшательства. Третій ирландскій депутатъ, О’Флеггерти, принужденъ былъ бѣжать, чтобы не подвергнуться судебному преслѣдованію за подлогъ. Предводителемъ ирландской группы въ палатѣ общинъ считался въ началѣ семидесятыхъ годовъ Бёттъ. Началъ онъ свое поприще подъ знаменемъ консерватизма и въ спеціально ирландскихъ вопросахъ не разъ заявлялъ себя „оранжистомъ“ и противникомъ О’Коннеля. Позднѣе онъ примкнулъ къ партіи ирландскихъ автономистовъ, но автономизмъ его уживался какъ нельзя лучше съ торійскими симпатіями, сохранившимися въ немъ отъ его прошлаго. Когда въ 1871 году министерство Гладстона пало и должно было уступить мѣсто министерству д’Израэли, Бёттъ неоднократно оказывалъ поддержку этому послѣднему въ вопросахъ общей политики, не касавшихся прямо Ирландіи. Къ тому же, разгульная жизнь, которую онъ велъ, ставила его въ положеніе несовмѣстное съ достоинствомъ вождя партіи. Онъ былъ въ долгу, какъ въ шелку, и зачастую ему нечѣмъ было заплатить за наемный экипажъ, въ которомъ онъ пріѣзжалъ въ палату. Чтобы какъ-нибудь свести концы съ концами, онъ совмѣщалъ политическую дѣятельность съ занятіями адвокатурой; то и дѣло разъѣзжая изъ Вестминстера въ Дублинъ, онъ сочинялъ свои адвокатскія рѣчи во время засѣданій палаты общинъ, а парламентскія свои рѣчи — въ залахъ суда или въ вагонѣ желѣзной дороги. Составъ партіи, группировавшейся вокругъ этого вождя, былъ тоже довольно хаотическій; рядомъ съ людьми, искренно преданными ирландскому дѣлу, были и такіе, которые, разъ попавъ въ парламентъ, забывали обѣщанія своихъ избирательныхъ программъ, или же вспоминали о нихъ для того, чтобы разъ въ годъ предложить чисто-платоническую резолюцію въ пользу Home Rule. Понятно, что такая партія не могла ни заставить министерство считаться съ собою, ни внушить довѣріе народу. До 14-ти биллей, имѣвшихъ цѣлью исправить и дополнить земельный законъ 1870 г., было похоронено равнодушіемъ однихъ и враждебностью другихъ. Въ Ирландіи началъ раздаваться ропотъ, предвѣщавшій бурю; феніи снова поднимали голову; они обвиняли ирландскую парламентскую группу въ бездѣйствіи и измѣнѣ. Въ Лимрикѣ, представителемъ котораго былъ самъБёттъ, толпа разогнала митингъ его приверженцевъ. Въ довершеніе всего, странѣ грозилъ новый голодъ. Въ эту то критическую минуту среди ирландскихъ депутатовъ появляется человѣкъ новый, до сихъ поръ совсѣмъ неизвѣстный, но которому суждено было вдохнуть новую жизнь въ партію, — едва влачившую свое существованіе.
По странной ироніи судьбы, человѣкъ этотъ, Чарльзъ Стюартъ Парнель, былъ англо-саксонецъ по происхожденію, протестантъ по вѣроисповѣданію и землевладѣлецъ по общественному своему положенію. Родъ Парнелей лѣтъ полтораста тому назадъ переселился въ Ирландію и многіе изъ представителей этого рода занимали видныя политическія положенія какъ въ Ирландіи, такъ и въ Англіи. Съ материнской стороны въ жилахъ Парнеля течетъ кровь янки. Мать его была дочерью сѣверо-американскаго адмирала Стюарта и по наружности Парнель гораздо болѣе походитъ на американца, чѣмъ на англичанина. Въ нравственномъ его обликѣ тоже сказывается болѣе материнскій элементъ, чѣмъ отцовскій. Мистрисъ Парнель, женщина замѣчательно умная и энергичная воспитала какъ сына, такъ и дочерей подъ своимъ вліяніемъ. Сестры Парнеля сдѣлались впослѣдствік ревностными его помощницами въ агитаціонной его дѣятельности. Молодость его, впрочемъ, прошла самымъ зауряднымъ образомъ. Какъ и подобаетъ достаточному молодому англійскому помѣщику, онъ провелъ положенное число лѣтъ въ Кембриджскомъ университетѣ, затѣмъ охотился, путешествовалъ и хозяйничалъ въ своемъ помѣстьи, заботясь о его улучшеніи; впрочемъ, отношенія его къ фермерамъ, какъ говорятъ, отличались большею мягкостью, чѣмъ отношенія большинства англійскихъ землевладѣльцевъ въ Ирландіи. Ему было подъ тридцать лѣтъ, когда онъ въ 1874 году рѣшилъ попытать счастья на выборахъ и выступилъ кандидатомъ національной партіи, имѣя своимъ соперникомъ торійскаго кандидата. Попытка эта оказалась неудачною во всѣхъ отношеніяхъ. На митингѣ, гдѣ онъ долженъ былъ отрекомендоваться избирателямъ, онъ страшно переконфузился, бормоталъ, путался въ словахъ и былъ положительно жалокъ. Толпа, видя его смущеніе, добродушно рукоплескала ему, по люди опытные покачивали головами и предсказывали, что изъ Парнеля выйдетъ нѣмой депутатъ, который будетъ занимать свое мѣсто на скамьяхъ палаты только для счета голосовъ. Таковъ былъ первый дебютъ человѣка, котораго самъ Гладстонъ впослѣдствіи аттестовалъ какъ наилучшаго знатока парламентской тактики и самаго искуснаго борца, какого онъ когда-либо встрѣчалъ на полѣ парламентскихъ битвъ. На этихъ выборахъ Парнель потерпѣлъ пораженіе. Но вакансія, открывшаяся въ слѣдующемъ году въ другомъ округѣ, позволила ему снова выставить свою кандидатуру и на этотъ разъ онъ былъ избранъ.
Выступая на политическое поприще, Парнель былъ націоналистомъ чистѣйшей воды; для него возстановленіе ирландской автономіи было главною конечною цѣлью, на которой должны были сосредоточиться всѣ усилія ирландцевъ. Такимъ націоналистомъ онъ остается въ душѣ и до сихъ поръ. Еще не такъ давно у него вырвалось слѣдующее признаніе: „Какъ ни важенъ и ни многочисленъ классъ фермеровъ, — сказалъ онъ да одномъ митингѣ въ Ирландіи, — я не снялъ бы сюртукъ, чтобъ приняться за работу (I wauld not have taken of mycoaz), если бы не зналъ, что этимъ движеніемъ (т.-е. движеніемъ земельной лиги) мы закладываемъ фундаментъ для возрожденія нашей законодательной независимости“. Но, какъ человѣкъ умный и, практически-дѣятельный, Парнель умѣлъ понять, что разобщеніе между ирландскимъ представительствомъ въ парламентѣ и массою ирландскаго населенія замыкаетъ самый ирландскій вопросъ въ безъисходный кругъ. Группа ирландскихъ депутатовъ въ палатѣ общинъ, озабоченная исключительно своими автономистскими стремленіями, игнорировала то значеніе, которое земельный вопросъ имѣетъ для ирландскаго народа; а, между тѣмъ, именно этотъ вопросъ обозначался все рѣзче и рѣзче, по мѣрѣ того, какъ упразднялись законодательнымъ путемъ различныя формы политическаго безправія, завѣщанныя прошлымъ. За такое игнорированье насущныхъ нуждъ народной жизни ирландское населеніе платило своимъ представителямъ апатіей и равнодушіемъ къ ихъ націоналистскимъ программамъ; эти представители, не имѣя точки опоры въ общественномъ мнѣніи своей страны, изображали изъ себя нѣчто безпочвенное и безформенное; имъ ничего болѣе не оставалось, какъ плестись въ хвостѣ виговъ или торіевъ, среди которыхъ они терялись, примыкая по личному своему усмотрѣнію то къ тѣмъ, то къ другимъ, за неимѣніемъ собственной, сколько-нибудь жизненной программы. Съ другой стороны, такое положеніе дѣлъ не могло быть выгодно и для массы ирландскаго народа; эта послѣдняя была лишена того органа, естественное назначеніе котораго въ томъ и состояло, -чтобы выражать и поддерживать передъ лицомъ законодательства потребности и желанія населенія. Заслуга Парнеля передъ Ирландіей заключалась въ томъ, что онъ перекинулъ мостъ между ирландскою народною жизнью и ирландскимъ представительствомъ въ парламентѣ. Онъ рѣшился сдѣлать изъ аграрныхъ требованій рычагъ для націоналистскихъ своихъ стремленій и такъ тѣсно связать оба эти дѣла, чтобъ они слились въ одно.
Собственно парламентская тактика, къ которой онъ обратился съ цѣлью придать ирландской группѣ депутатовъ болѣе самостоятельное значеніе, была основана на такъ называемомъ „обструкціонизмѣ“. Чтобы сдѣлать понятнымъ для русскаго читателя этотъ знаменитый пріемъ, игравшій такую важную роль въ парламентскихъ битвахъ послѣдующихъ годовъ, необходимо сказать нѣсколько словъ объ особенностяхъ англійскаго парламентскаго устава. Дѣло въ томъ, что этотъ уставъ, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ измѣненій, которыя были введены въ него за послѣднее время въ подрывъ обструкціонизму, предоставлялъ ораторамъ самую широкую свободу слова, изъ побужденій самаго почтеннаго свойства, изъ уваженія къ праву каждаго депутата высказывать свое мнѣніе и изъ опасенія, какъ бы большинство не заглушило голосъ меньшинства, въ уставъ не было внесено никакихъ правилъ на случай не въ мѣру затянувшихся преній. Что же касается выходокъ, нарушающихъ декорумъ засѣданій, то и тутъ власть спикера (президента) опиралась скорѣе на нравственный авторитетъ, чѣмъ на карательныя мѣры. Самое большее, что спикеръ могъ сдѣлать, это — назвать депутата, злоупотребившаго свободою слова, по фамиліи, вмѣсто того, чтобы называть его, какъ это принято въ англійской палатѣ общинъ, „представитель такого-то округа“. Порицаніе депутату, нарушившему приличіе въ засѣданіи, могло быть выражено не иначе, какъ по формальному предложенію предводителя палатскаго большинства, причемъ голосованію этого предложенія должны были предшествовать пренія. Понятно, что къ такой сложной процедурѣ рѣшались прибѣгать лишь въ самыхъ исключительныхъ случаяхъ. Наконецъ, необходимо сказать, что, по уставу, ни одинъ вопросъ не могъ быть пущенъ на голоса позже половины перваго часа ночи. Тактика обструкціонизма, противъ которой и спикеръ, и большинство палаты были почти безоружны, въ томъ именно и заключалась, чтобы затягивать пренія всевозможными средствами долѣе урочнаго часа и не допускать, такимъ образомъ, данный вопросъ до голосованія. Изобрѣтеніе этого пріема принадлежитъ, впрочемъ, не ирландцамъ, а торіямъ; но торіи пускали его въ ходъ лишь изрѣдка, противъ предложеній особенно имъ ненавистныхъ, ирландцы же возвели обструкціонизмъ въ систему.
Самымъ неутомимымъ обструкціонистомъ, въ своемъ родѣ виртуозомъ этого дѣла, считался ирландскій депутатъ Биггаръ. Шотландецъ по происхожденію, пресвитеріанецъ по вѣроисповѣданію, этотъ депутатъ примыкалъ къ крайней лѣвой ирландской группѣ. Человѣкъ онъ былъ совершенно чуждый утонченностямъ высшей культуры и ни въ грошъ не ставилъ требованія послѣдней. Въ 1874 г. Бёттъ, бывшій еще въ то время признаннымъ главою ирландской партіи, попросилъ Биггара затянуть пренія по одному вопросу, голосованіе котораго ирландцамъ было желательно отсрочить. Биггаръ исполнилъ порученіе съ большимъ усердіемъ, чѣмъ того, быть можетъ, желалъ самъ Бёттъ. Въ теченіе нѣсколькихъ часовъ онъ говорилъ безъ умолку, растягивая слова, повторяясь, читая безконечныя выписки изъ парламентскихъ синихъ книгъ, приводя длинные ряды статистическихъ цифръ и не обращая ни малѣйшаго вниманія ни на зѣвки, ни на кашель, ни на посторонніе разговоры и другіе признаки нетерпѣнія со стороны присутствующихъ.
Со вступленіемъ Парнеля въ парламентъ, Биггаръ становится самымъ дѣятельнымъ его пособникомъ, и тактика обструкціонизма, до сихъ поръ ограничивавшаяся спеціально ирландскими вопросами, распространяется на всевозможные вопросы. По мѣткому выраженію одного англійскаго публициста, Парнель и его сотоварищи сдѣлались чѣмъ то вродѣ Jack in the boz, т.-е. чертика, выскакивающаго изъ табакерки. Какъ только министерство нажимало пружину парламентскаго механизма, чтобы привести его въ дѣйствіе, тотчасъ же выскакивали обструкціонисты и мѣшали ходу дѣла. Англичане были совершенно правы, находя подобный образъ дѣйствій несомнѣстимымъ ни съ достоинствомъ законодательнаго собранія, ни съ правильнымъ ходомъ законодательной дѣятельности. Они были неправы только въ томъ, что упускали изъ вида ту долю отвѣтственности, которая падала на нихъ самихъ за положеніе дѣдъ, заставившее ирландцевъ прибѣгнуть къ обструкціонизму.
На первыхъ порахъ, впрочемъ, либералы, бывшіе тогда въ оппозиціи, не прочь были оказывать нѣкоторую поддержку Парнелю въ его борьбѣ съ министерствомъ Биконсфильда. Такъ, въ 1877 г., во время преній о злополучной южно-африканской экспедиціи, Парнель объявилъ, что „въ качествѣ ирландца, пришедшаго изъ страны, которая вволю настрадалась отъ англійскаго вмѣшательства, онъ съ особеннымъ удовольствіемъ будетъ ставить преграды министерству въ этомъ дѣлѣ“. Заявленіе это подняло цѣлую бурю. Предводитель консервативнаго большинства, сэръ Стаффордъ Норскотъ, предложилъ временно лишить Парнеля права участвовать въ засѣданіяхъ, такъ какъ онъ своимъ заявленіемъ оскорбилъ палату. Противъ этого предложенія возстали либералы, доказывая, что въ словахъ Парнеля нѣтъ ничего оскорбительнаго для палаты, что, заявляя о своемъ намѣреніи ставить преграды министерству, онъ лишь пользовался законнымъ правомъ оппозиціи; при этомъ они напомнили, что одинъ изъ членовъ консервативнаго кабинета, военный министръ, сэръ Геттонъ Гарди, будучи въ оппозиціи, буквально въ тѣхъ же выраженіяхъ высказался противъ билля объ отмѣнѣ продажи офицерскихъ патентовъ, когда реформа эта обсуждалась по предложенію Гладстона. Защита Парнеля была ведена либералами такъ искусно, что предложенію Норскота такъ и не было дано дальнѣйшаго хода. Но настоящая буря разыгралась недѣлю спустя, во время преній о томъ же южно-африканскомъ биллѣ. Парнель, вѣрный своему обѣщанію, умудрился вмѣстѣ съ Биггаромъ и пятью другими ирландскими депутатами, затянуть засѣданіе на цѣлые двадцать шесть часовъ безъ перерыва, донимая собраніе намѣренно растягиваемыми рѣчами, вызывая всевозможные бурные инциденты и не допуская дѣла до голосованія. На этотъ разъ и либералы нашли, что обструкціонисты заходятъ слишкомъ далеко. Самъ Бёттъ, все еще считавшійся предводителемъ ирландской партіи, неодобрительно относился къ поведенію „своихъ молодыхъ людей“, какъ онъ пренебрежительно называлъ Парнеля и его единомышленниковъ. Министерство превозносило Бётта за его „благородное уваженіе къ достоинству парламента“ и обращалось къ нему съ жалобой на неугомонныхъ „молодыхъ людей“, прося обуздать ихъ. Но звѣзда Бётта, никогда не стоявшая особенно высоко, теперь окончательно склонялась уже къ своему закату. Популярность его въ Ирландіи быстро падала; на мѣсто его президентомъ, „лиги ирландской автономіи“ былъ избранъ Парнель. Банкротство нравственное, въ связи съ матеріальнымъ банкротствомъ, отозвалось и на физическихъ его силахъ, которыя начали убывать. 5 мая 1879 г. Бёттъ умеръ и Парнель остался безъ соперниковъ.
Въ эту пору дѣла въ Ирландіи снова принимали критическій оборотъ. Хроническій недугъ аграрной неурядицы обострялся однимъ изъ тѣхъ угрожающихъ приступовъ, которые уже не разъ ставили Ирландію на край гибели. 1879 г. былъ особенно тяжелъ для земледѣльцевъ. Сборъ картофеля въ этомъ году оказался на двѣ трети меньше средняго сбора предшедствующихъ лѣтъ; одновременно съ этимъ цѣны на этотъ продуктъ стоять гораздо ниже цѣнъ 1876 г. Невзирая на такое положеніе дѣлъ, землевладѣльцы не только не согласились сбавить ренты, но еще требовали, съ неумолимостью Шейлока, недоимки, числившіяся за фермерами. Число изгнаній фермеровъ въ 1879 г. болѣе чѣмъ удвоилось. Статсъ-секретаремъ по ирландскимъ дѣламъ въ это время былъ Лоутеръ, человѣкъ столь же ограниченнаго ума, какъ и черстваго сердца. Даже законъ 1870 г. былъ въ его глазахъ „чистѣйшимъ коммунизмомъ“, а, впрочемъ, онъ гораздо болѣе интересовался конскими скачками, чѣмъ положеніемъ Ирландіи. Когда въ палатѣ зашла рѣчь объ ирландскомъ голодѣ, онъ сначала самымъ высокомѣрнымъ образомъ пробовалъ отрицать существованіе бѣдствія, а затѣмъ, когда ирландскіе депутаты привели ему неопровержимыя фактическія доказательства, онъ объявилъ, что существуетъ „лишь нѣкоторое подавленное состояніе сельскаго хозяйства“.
Таковы были обстоятельства, при которыхъ возникла ассоціація, вскорѣ сдѣлавшаяся знаменитой подъ именемъ „земельной лиги“. Основатель ея, Микель Девитъ, самъ въ дѣтствѣ вынесъ на себѣ горькую долю ирландскаго земледѣльца. Онъ помнилъ, какъ родители его, фермеры, были прогнаны съ занимаемой ими земли, какъ мать его была вынуждена скитаться по англійскимъ городамъ, прося милостыню. Юношею онъ случайно попалъ на одинъ митингъ, и то, что онъ тамъ услышалъ, рѣшило дальнѣйшее направленіе его жизни. Онъ сдѣлался феніемъ и принималъ участіе въ самыхъ отчаянныхъ феніанскихъ попыткахъ. Въ 1870 г. онъ былъ осужденъ на 15 лѣтъ каторжной работы, но семь лѣтъ спустя былъ выпущенъ по такъ называемому „отпускному билету“, т.-е.получилъ условную свободу, которая, въ случаѣ какой нибудь новой провинности, могла быть у него отнята. Въ это время въ Дублинѣ существовала ассоціація, программа которой была основана на знаменитыхъ „трехъ F.“, т.-е. на трехъ пунктахъ, начинающихся по-англійски съ буквы F. Пункты эти были слѣдующіе: 1) постоянство земельной аренды (Fisity of tenure); 2) свободная продажа между фермерами права на арендуемую землю (Free sale), — другими словами, признаніе за фермеромъ, сгоняемымъ съ участка, права вступать съ новымъ арендаторомъ въ сдѣлку о вознагражденіи за уступаемый участокъ, и 3) справедливая рента (Feirrent). Земельная лига, которая основалась въ 1879 г. на митингѣ въ Эйриштоунѣ, по почину Девита и О’Бранана, шла въ своихъ требованіяхъ дальше этихъ трехъ F. и ставила своею цѣлью отчужденіе земель и предоставленіе ихъ въ пользованіе фермеровъ посредствомъ общей государственной мѣры. Впрочемъ, Девитъ въ это время примыкалъ къ тому направленію, которое склонно было въ своихъ способахъ дѣйствія оставаться на почвѣ легальной агитаціи, добивающейся законодательныхъ реформъ.
Земельная лига нашла себѣ энергичнаго союзника въ Парнелѣ. Рѣшился онъ на это не безъ колебаній, но голодъ 1879 г. и упорство министерства лорда Биконсфильда превозмогли его нерѣшимость. На первомъ же митингѣ лиги онъ далъ слѣдующій лозунгъ: „Покажите ландлордамъ, что вы не намѣрены выпускать землю изъ рукъ“. Слова эти, обращенныя къ фермерамъ, эхомъ разнеслись по странѣ и лига стала быстро развиваться. Успѣхи ея смутили англійскую печать, нѣкоторые органы которой стали требовать отъ правительства ея подавленія. Девитъ и О’Бренанъ были арестованы, противъ нихъ начато было судебное преслѣдованіе, но вскорѣ пришлось ихъ освободить. Парнель отправился въ Америку съ цѣлью собрать между тамошними ирландцами необходимыя денежныя пожертвованія. Поѣздка эта была настоящимъ тріумфальнымъ шествіемъ. Въ Вашингтонѣ палата депутатовъ отступила, ради ирландскаго гостя, отъ заведеннаго порядка и позволила ему, лицу постороннему, обратиться къ ней съ рѣчью во время засѣданія. Денежный сборъ достигъ 72,000 ф.ст. (болѣе 700,000 рублей), причемъ на усмотрѣніе Парнеля было предоставлено употребить эти деньги на поддержаніе земельной лиги или же непосредственно на помощь голодающимъ. Между тѣмъ, министерство лорда Биконсфильда и послушное ему консервативное большинство палаты не нашли сдѣлать ничего лучшаго въ виду голода, свирѣпствовавшаго въ Ирландіи, какъ вотировать ссуду въ 1.000,000 ф. ст. въ помощь — не голодающимъ фермерамъ, а землевладѣльцамъ, причемъ первые два года ссуда должна была оставаться безпроцентной, а впослѣдствіи за нее полагался лишь одинъ процентъ въ годъ.
Наконецъ, въ 1880 г. парламентъ, въ которомъ господствовали торіи, былъ распущенъ. Новые выборы дали подавляющее большинство въ пользу либераловъ. Въ Англіи и Шотландіи всѣ проживавшіе тамъ ирландцы вотировали противъ торіевъ, за либераловъ, надѣясь въ послѣднихъ найти союзниковъ. Что же касается Ирландіи, то тамъ результатъ выборовъ вышелъ не особенно благопріятный для ирландской партіи. Распущеніе парламента, происшедшее почти экспроиптомъ, застигло вожаковъ ирландскаго движенія врасплохъ, ничто не было подготовлено къ выборной агитаціи, не было денегъ для необходимыхъ расходовъ, самъ Парнель вернулся изъ Канады всего за десять дней до выборовъ. Пришлось организовать избирательную кампанію на скорую руку; о строгой разборчивости относительно кандидатовъ не могло быть и рѣчи. При всемъ томъ удалось провести въ парламентъ 68 автономистовъ, но между этими депутатами не было надлежащей спѣтости и единодушія. Вокругъ Парнеля группировались лишь наиболѣе горячія головы, люди молодые, неопытные, мало извѣстные; остальные же автономисты, подъ предводительствомъ Шау, образовали болѣе умѣренную фракцію, сторонившуюся отъ Парнеля.
Гладстонъ, который, благодаря побѣдѣ либераловъ на выборахъ, снова очутился во главѣ министерства, не имѣлъ въ это время никакихъ опредѣленныхъ плановъ относительно Ирландіи. Впослѣдствіи онъ самъ сознавался, что, будучи занятъ за весь предшествующій періодъ своею борьбой съ Биконсфильдомъ на почвѣ иностранной политики, онъ и не подозрѣвалъ важности кризиса, готовившагося въ Ирландіи. Въ тронной рѣчи, которой открылась эта сессія парламента, говорилось объ Афганистанѣ, объ Индіи и о южной Африкѣ, объ Ирландіи же ни поле лова. Парнель рѣшилъ, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, поднять ирландскій вопросъ во время преній объ отвѣтномъ адресѣ на тронную рѣчь. Не только англійскіе депутаты, но и умѣренные автономисты, которыми предводительствовалъ Шау, нашли такую поспѣшность безтактной относительно либеральнаго министерства. Какъ бы то ни было, безтактность эта побудила министерство обратить вниманіе на ирландскій вопросъ. Статсъ-секретарь по ирландскимъ дѣламъ, Форстеръ, внесъ на обсужденіе палаты такъ называемый Disturbance Bill; этотъ законопроектъ былъ лишь перифразомъ предложенія Парнеля, клонившагося къ тому, чтобы пріостановить изгнаніе фермеровъ. Во время преній о Disturbance Bill выяснилось во всѣхъ подробностяхъ бѣдственное положеніе ирландскаго народа. Сами министерскіе ораторы признали факты, которые до сихъ упорно отрицались оффиціальными органами. Гладстонъ объявилъ, не обинуясь, что въ такой странѣ, какъ Ирландія, отнятіе у фермера его участка земли равняется смертному приговору надъ нимъ и надъ его семействомъ. Disturbance Bill прошелъ въ палатѣ общинъ, но запнулся о сопротивленіе лордовъ. Министерство Гладстона не рѣшилось поднять изъ-за этого отказа конституціонный конфликтъ съ верхнею палатой и тѣмъ поставить свое собственное существованіе на карту. Задуманная реформа была отложена.
Наступившею парламентскою вакансіей Парнель воспользовался для усиленной агитаціи въ Ирландіи. Онъ убѣждалъ фермеровъ, что отъ нихъ, и только отъ нихъ самихъ, зависитъ добиться отъ парламента того закона, который имъ нуженъ. Онъ совѣтовалъ имъ не сдаваться и даже рекомендовалъ имъ тотъ пріемъ, который по имени перваго лица, подвергшагося ему, нѣкоего капитана Бойкота, былъ названъ boycottage[3]. Агитація эта встревожила общественное мнѣніе въ Англіи, и газеты, даже либеральныя, стали требовать отъ правительства репрессивныхъ мѣръ. 2 ноября противъ Парнеля и шестерыхъ другихъ его единомышленниковъ было начато судебное преслѣдованіе по обвиненію въ „заговорѣ“. Но публичное разбирательство этого дѣда передъ судомъ присяжныхъ въ Дублинѣ дало совсѣмъ не тѣ результаты, на которые разсчитывали въ Англіи. Пристрастіе, выказанное лордомъ верховнымъ судьею, вызвало даже въ англійской прессѣ реакцію въ пользу ирландцевъ; дублинскіе присяжные оправдали Парнеля и его сотоварищей.
Сессія парламента, открывшаяся 6 января 1881 г., не предвѣщала ничего добраго для Ирландіи. Въ тронной рѣчи говорилось о намѣреніи правительства потребовать отъ парламента чрезвычайныхъ полномочій, — другими словами, новаго понудительнаго закона. Объ аграрной реформѣ упоминалось лишь въ самыхъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ и тою же неопредѣленностью страдали и обѣщанія самого Гладстона, когда ирландская Партія вызвала его на объясненія по этому пункту. На очереди стоялъ не новый аграрный законъ, а законъ о новыхъ исключительныхъ мѣрахъ для Ирландіи. Защитникомъ этого предложенія отъ имени правительства выступилъ Форстеръ. Статсъ-секретарь по ирландскимъ дѣламъ хотя и принадлежалъ къ миролюбивой сектѣ квакеровъ, тѣмъ не менѣе, успѣлъ сдѣлаться къ этому времени сторонникомъ самой воинствующей политики относительно Ирландіи. Свою защиту билля о Понудительномъ законѣ онъ мотивировалъ тѣмъ, что аграрныя преступленія за послѣднее время увеличились до небывалыхъ размѣровъ. Въ подтвержденіе онъ приводилъ рядъ статистическихъ цифръ, очень ловко сгруппированныхъ такъ, чтобы произвести надлежащій эффектъ. Правда, эффектъ этотъ достигался лишь при помощи передержекъ, посредствомъ которыхъ, какъ извѣстно, можно даже такихъ нелицепріятныхъ свидѣтелей, какъ статистическія цифры, заставить говорить что угодно. На нѣкоторыя изъ этихъ передержекъ Форстеру было тутъ же указано во время преній, но въ общемъ онѣ, все-таки, достигли своей цѣли. Даже радикальные члены правительственной партіи, Брайтъ, Чемберленъ, Чарльзъ Дилькъ, бывшіе до сихъ поръ противниками всякихъ исключительныхъ мѣръ, сдались на доводы Форстера. Чтобы окончательно успокоить наиболѣе щепетильныхъ изъ нихъ, Форстеръ заявилъ, что билль о понудительномъ законѣ направленъ отнюдь не противъ массы ирландскаго народа, а исключительно противъ небольшой горсти преступниковъ, держащихъ страну въ своихъ рукахъ посредствомъ страха, противъ мелкихъ деревенскихъ тирановъ и противъ негодяевъ, съ которыми всякій порядочный человѣкъ избѣгаетъ общенія». Гладстонъ съ своей стороны обѣщалъ, что понудительный законъ отнюдь не коснется «ни свободы, ни даже излишествъ слова въ публичныхъ собраніяхъ». Обѣщанія эти совсѣмъ обезоружили радикаловъ. Брайтъ заявилъ, что законъ этотъ можетъ быть тираниченъ лишь въ рукахъ тирановъ. Даже Бродгёрстъ, попавшій въ парламентъ въ качествѣ представителя рабочихъ, высказался за законопроектъ въ слѣдующихъ словахъ:
«На скамьяхъ, гдѣ я засѣдаю, нѣтъ ни одного сердца, которое не билось бы за одно съ оппозиціей ирландскихъ депутатовъ; но настоящій случай одинъ изъ тѣхъ, въ которыхъ сердца подадутъ свой голосъ въ одномъ направленіи, а умы — въ другомъ. Безспорно, за послѣднія шесть лѣтъ не было сдѣлано ни одной практической попытки помочь бѣдствіямъ Ирландіи; но, питая полное довѣріе къ государственнымъ людямъ, которые еще ни разу не нарушали даннаго слова, я полагаюсь на ихъ обѣщаніе оказать справедливость Ирландіи и подаю свой голосъ за законопроектъ».
Парнелисты, такимъ образомъ, стояли въ своей оппозиціи понудительму закону совершенно одиноко. Даже ирландскіе депутаты, предводителемъ которыхъ былъ Шау, сочли болѣе благоразумнымъ формально расторгнуть въ этотъ моментъ всякую связь съ парнелистами. Но Парнель зналъ, что въ Ирландіи вниманіе всей страны обращено, въ напряженномъ ожиданіи, на то, что творится въ парламентѣ. Съ открытіемъ сессіи въ сердце населенія прокралась смутная надежда, что нужды его будутъ удовлетворены законодательнымъ путемъ; это отозвалось и на аграрныхъ преступленіяхъ, количество которыхъ за январь мѣсяцъ быстро уменьшилось. Существовало основаніе опасаться, что если надежды эти будутъ обмануты, то отчаяніе побудитъ населеніе къ новымъ крайностямъ. Парнелисты рѣшили принять поединокъ, невзирая на неравенство условій, такъ невыгодно слагавшихъ ея для нихъ въ стѣнахъ палаты.
Битва началась 31 января. Всѣ знали, что Парнель и его сотоварищи на этотъ разъ доведутъ обструкціонизмъ до крайнихъ предѣловъ; англійскіе депутаты заранѣе приготовились, раздѣлившись на смѣны, которыя должны были дежурить по очереди въ засѣданіи, грозившимъ затянуться до безконечности. Парнелисты были слишкомъ малочисленны, чтобъ устроить такія же смѣны между собою. Тѣмъ не менѣе, они умудрились протянуть засѣданіе съ вечера 31 января до утра 2 февраля. Двѣ ночи и цѣлый день безъ перерыва тянулись рѣчи обструкціонистовъ. Въ это время въ парламентскій уставъ уже было введено измѣненіе, дозволявшее спикеру прекращать не въ мѣру затянувшіяся пренія и пускать обсуждаемый вопросъ на голоса. Но спикеръ, изъ привычнаго уваженія въ свободѣ слова, не спѣшилъ воспользоваться предоставленнымъ ему полномочіемъ. Нѣсколько разъ то тотъ, то другой депутатъ обращался къ нему съ вопросомъ: не пора ли примѣнить новую статью устава, но каждый разъ получался одинъ и тотъ же лаконическій отвѣтъ: «нѣтъ еще!» Между тѣмъ, изъ подъ томительнаго однообразія намѣренно затягиваемыхъ преній все болѣе и болѣе прорывалось взаимное раздраженіе: англійскіе депутаты, донимаемые обструкціонистскимъ краснорѣчіемъ, уже не довольствовались зѣвками, кашлемъ и «рычаньемъ», — этимъ высшимъ знакомъ неодобренія, какой только допускается англійскимъ этикетомъ общественныхъ собраній, — дѣло доходило до инцидентовъ, совсѣмъ уже не парламентскаго свойства, и до грубыхъ перебранокъ между противниками. Торіи, взбѣшенные дерзостью парнелистовъ и терпимостью спикера, толпою удалились изъ засѣданія. Наконецъ, 2 февраля въ девять часовъ утра спикеръ торжественно провозгласилъ, что прекращаетъ пренія и пускаетъ вопросъ на голоса. Произошла сцена невообразимаго смятенія. Парнелисты всѣ поднялись съ своихъ мѣстъ, потрясая въ воздухѣ руками и восклицая: «Привилегія! Привилегія!» Министры казались встревоженными; Гладстонъ сидѣлъ блѣдный и съ сурово-напряженнымъ выраженіемъ лица. Одинъ спикеръ сохраняетъ свою невозмутимость. Наконецъ, всѣ парнелисты гурьбою покинули залу засѣданія. Проходя мимо спикера, они раскланялись съ нимъ съ ироническою почтительностью.
Цѣльнѣйшее обсужденіе билля о понудительномъ законѣ все болѣе и болѣе обостряло отношенія между министерствомъ Гладстона и ирландцами какъ въ парламентѣ, такъ и внѣ парламента. Правительство рѣшило арестовать коновода земельной лиги, Девита. Такъ какъ онъ былъ выпущенъ на свободу условно, до окончанія срока приговора, то велѣно было отнять у него «отпускной билетъ» и вернуть его въ тюрьму. По этому поводу, въ одномъ изъ ближайшихъ засѣданій палаты, Парнелемъ былъ предложенъ запросъ министерству. Гладстонъ отнесся къ этому запросу довольно пренебрежительно, какъ къ такому дѣлу, на которомъ долго останавливаться не стоитъ, и уже хотѣлъ было перейти къ обсужденію резолюцій, касавшихся понудительнаго закона, но тутъ другой ирландскій Депутатъ, Диллонъ, сталъ требовать отъ правительства болѣе обстоятельныхъ объясненій объ арестѣ Девита. За такую настойчивость спикеръ «назвалъ» Диллона «по фамиліи». Съ своей стороны Гладстонъ, не довольствуясь подобною мѣрой взысканія, потребовалъ, чтобы Диллонъ былъ временно лишенъ права участвовать въ засѣданіяхъ. За предложеніе это высказалось громадное большинство палаты. По когда дѣло дошло до исполненія приговора, Диллонъ отказался подчиниться ему добровольно. Пришлось призвать пристава палаты и его помощниковъ, и лишь послѣ того, какъ приставъ положилъ руку на плечо Диллона, дѣлая видъ, что хочетъ удалить его силой, ирландскій депутатъ вышелъ изъ залы, объявивъ, что уступаетъ лишь насилію. По удаленіи Диллона, Парнель встаетъ и требуетъ, чтобы глава кабинета былъ лишенъ слова. Спикеръ не обращаетъ вниманія на такое необычайное требованіе, но Парнель настаиваетъ на своемъ. Спикеръ называетъ его «по фамиліи», Гладстонъ требуетъ, чтобы и Парнель былъ подвергнутъ тому же наказанію, какъ и Диллонъ. Снова громадное большинство высказывается за удаленіе строптиваго ирландца. Парнель не подчиняется приговору; на сцену опять является приставъ съ своими помощниками, и Парнель выходитъ изъ залы засѣданій съ высоко поднятою головой, при громкихъ рукоплесканіяхъ своихъ товарищей. Вслѣдъ за этимъ предложеніе Парнеля объ отнятіи слова у Гладстона возобновляется другимъ депутатомъ изъ ирландцевъ, котораго удаляютъ изъ залы съ тѣми же церемоніями. Наконенъ, по предложенію Гладстона, палата вотируетъ огуломъ удаленіе всѣхъ оставшихся тридцати восьми парнелистовъ. Ихъ вызываютъ поименно, приглашая каждаго выйти изъ залы засѣданій добровольно, но они отказываются одинъ за другимъ. Призываютъ пристава и его помощниковъ, которые и начинаютъ выводить ихъ. Иные изъ выводимыхъ парнелистовъ доводятъ свое сопротивленіе до подобія лишь «насилія», т.-е. до того момента, когда приставъ кладетъ имъ руку на плечо, другіе же вступаютъ не на шутку въ физическую борьбу. При этомъ дѣло не обходится и безъ комическихъ эпизодовъ. Какъ ни серьезна была минута и какъ ни раздражена была палата, присутствующіе не могли удержаться отъ смѣха, глядя, какъ приставъ Госсетъ боролся съ пресвитеріанскимъ пасторомъ и ревностнымъ Ирландскимъ націоналистомъ, Нельсономъ: оба были уже семидесятилѣтніе старики и при этомъ пасторъ имѣлъ гораздо болѣе грозный и воинственный видъ, чѣмъ тщедушной представитель «силы». Другой эпизодъ, напротивъ, произвелъ печальное впечатлѣніе: націоналистъ О. Горманъ, ветеранъ парламента 1828 г., бросалъ укоризненные взгляды на того же пристава Госсета, который когда-то былъ другомъ его молодости, а теперь являлся надъ нимъ исполнителемъ приговоровъ враждебнаго большинства. Но удаленіи парнелистовъ, палата воспользовалась ихъ вынужденнымъ отсутствіемъ и статьи понудительнаго закона были вотированы на всѣхъ парахъ.
Форстеръ, вооруженный, такимъ образомъ, исключительными полномо чіями, совершенно позабылъ свои недавнія успокоительныя увѣренія. Грубость и безтактность, съ которыми онъ примѣнялъ понудительный законъ въ своемъ управленіи Ирландіей, только пуще запутывали положеніе дѣлъ. Выборъ его исполнителей былъ крайне неудовлетворителенъ. Полицейскіе дѣйствовали произвольно, приговаривая, въ качествѣ судей, къ тюремному заключенію тѣхъ самыхъ людей, которыхъ они, въ качествѣ простыхъ по; лицейскихъ, только что передъ этимъ арестовали. Приговоры эти, конечно, поступали на апелляцію, отмѣнялись и вызывали запросы въ палатѣ общинъ, причемъ сами консерваторы возмущались произволомъ подобнаго образа дѣйствій. Вообще попытка управлять Ирландіей посредствомъ исключительныхъ мѣръ наталкивалась въ Самой Англіи на глубоко вкоренившіяся тамъ привычки законности и на стремленіе соперничающихъ партій расположить въ свою пользу общественное мнѣніе. Въ самой Ирландіи такой способъ управленія, умножая причины недовольства, только усиливалъ раздраженіе. Такъ, напримѣръ, случаи изгнанія фермеровъ во второй половинѣ 1880 г., подъ вліяніемъ дѣятельности земельной лиги, уменьшились было до 954. Во второй семестръ 1881 г., вслѣдъ за введеніемъ понудительнаго закона, они снова разомъ умножились до 5,212 случаевъ. Форстеръ, забывая свое обѣщаніе примѣнять исключительныя мѣры лишь къ «мелкимъ деревенскимъ тиранамъ», ввелъ «гражданское осадное полоніе» въ самомъ Дублинѣ и велѣлъ арестовать члена парламента Диллона. Все это вмѣстѣ взятое составляло совсѣмъ неподходящую прелюдію къ ново! аграрной реформѣ, къ которой Гладстонъ рѣшился, наконецъ, приступить.
Сама по себѣ взятая, реформа эта заключала въ себѣ значительную принципіальную уступку и шла дальше того, чего ожидали отъ министерства ирландскіе представители въ парламентѣ. Она учреждала посредническій судъ, который по жалобѣ фермеровъ долженъ былъ разсматривать въ каждомъ единичномъ случаѣ цифру платимой ренты и, если находилъ послѣднюю чрезмѣрной, могъ ее уменьшить. Но умиротворяющее дѣйствіе, которое эта реформа могла оказать въ Ирландіи, по крайней мѣрѣ, на время, было парализовано политикой исключительныхъ мѣръ, плохо вязавшейся съ преобразованіями въ либеральномъ духѣ. Независимо отъ этого, самая двойственность, которую законопроектъ Гладстона вводилъ въ право пользованія землею, не могла прочно удовлетворить ни одну изъ заинтересованныхъ сторонъ. Между тѣмъ какъ землевладѣльцы не безъ основанія видѣли въ учрежденіи посредническаго суда, призваннаго регулировать ренту, посягательство на ихъ безусловное право собственности на земли, сторонники фермеровъ находили, что никакого существеннаго улучшенія въ положеніи послѣднихъ эта мѣра не принесетъ. Указывали также на многіе частные, по весьма важные пробѣлы въ законопроектѣ. Такъ, въ немъ не заключалось никакихъ облегчительныхъ мѣръ для фермеровъ, обремененныхъ старыми недоимками; фермеры, арендовавшіе земли по письменнымъ контрактамъ, устранялись отъ права ходатайствовать передъ судомъ объ уменьшеніи ренты; объ участи сельскихъ батраковъ законопроектъ не заботился вовсе; наконецъ, въ той статьѣ, которою вводились мѣры для поощренія эмиграціи, многіе заподозрили тайное стремленіе выживать, по возможности, населеніе съ насиженой земли. Взвѣсивъ всѣ эти обстоятельства, парнелистская группа въ парламентѣ рѣшила устраниться отъ участія въ обсужденіи аграрной реформы. Рѣшеніе это, впрочемъ, соблюдалось не особенно строго: такъ, ирландскій депутатъ Гили во время преній пріобрѣлъ себѣ общее уваженіе дѣльностью своихъ замѣчаній и обстоятельнымъ знакомствомъ съ подробностями земельныхъ отношеній въ Ирландіи. По его настоянію, между прочимъ, была введена поправка, обезпечивавшая арендатору, при передачѣ его участка другому, вознагражденіе за произведенныя имъ улучшенія. Когда законопроектъ этотъ поступилъ на обсужденіе палаты лордовъ, дѣло чуть было не дошло до конституціоннаго столкновенія между обѣими палатами и пришлось многое урѣзать изъ первоначальной редакціи. Когда, наконецъ, проектъ получилъ силу закона, передъ ирландцами сталъ вопросъ: слѣдуетъ ли воспользоваться тѣми частичными улучшеніями, которыя предлагались этою реформой, или же лучше стать къ ней въ безусловно-отрицательное отношеніе? Парнелю удалось провести среднее мнѣніе между двумя крайними взглядами: рѣшено было «испробовать» аграрный законъ, не принимая его и не отвергая окончательно. Съ этою цѣлью рѣшено было доводить до разбирательства посредническаго суда лишь средніе случаи, т.-е. такіе, которые, будучи равно далеки какъ отъ крайней нищеты, такъ и отъ исключительно благопріятныхъ условій, представляли бы среднюю норму положенія фермеровъ въ странѣ. Этого рода случаямъ рѣшено было оказывать солидарную поддержку всей земельной лиги. Составъ посредническаго суда не обѣщалъ особенно благопріятныхъ результатовъ. Изъ трехъ членовъ его двое были личности совершенно безцвѣтныя, а третій состоялъ управляющимъ нѣсколькихъ помѣстій и самъ былъ крупнымъ землевладѣльцемъ. Тѣмъ не менѣе, разъ рѣшивъ «испробовать» реформу, ирландскіе дѣятели принялись за свой опытъ серьезно и добросовѣстно. Въ день открытія посредническаго суда. Парнель выступилъ самолично защитникомъ трехъ фермеровъ, дѣло которыхъ онъ предварительно подвергъ внимательному изученію. Въ то же время, Гили объѣзжалъ южные округа Ирландіи, собирая свѣдѣнія на мѣстѣ[4]. Но поперекъ этого опыта стала на первыхъ же порахъ раздражительность самого Гладстона. Въ рѣчи, которую онъ произнесъ въ Лидсѣ 7 октября, онъ отозвался о Парнелѣ и его друзьяхъ, какъ о «горсти людей, не заслуживающихъ названія партіи», и обвинялъ ихъ въ желаніи лишить ирландскій народъ выгодъ новаго закона. «Они опасаются, — продолжалъ онъ, — какъ бы англійскій народъ не пріобрѣлъ любовь всей ирландской націи, и спѣшатъ провозгласить новое ученіе грабежа». Рѣчь заканчивалась слѣдующими словами: «Если окажется, что въ Ирландіи снова предстоитъ великая битва между закономъ и беззаконіемъ, — если новый законъ, очищенный отъ своихъ недостатковъ, снова будетъ отвергнутъ и первыя условія существованія политическаго общества будутъ нарушены, тогда увидятъ, — говорю это безъ колебаній, — что средства, которыми цивилизація располагаетъ противъ своихъ враговъ, еще не истощились». Парнель, конечно, въ долгу не остался. Два дня спустя, на митингѣ въ Уэксфордѣ, онъ отвѣчалъ на угрозы Гладстона слѣдующими словами: «Я убѣжденъ, что, подобно тому, какъ мистеръ Гладстонъ закономъ 1881 г. отрекся отъ всѣхъ своихъ прежнихъ принциповъ, такъ мы и еще разъ увидимъ, что его заявленія разлетятся, какъ дымъ, передъ единодушіемъ и рѣшимостью ирландскаго народа».
Агитація Парнеля и возростающая его популярность внушили такія опасенія Форстеру, что онъ испросилъ разрѣшеніе арестовать его и засадить въ кильменгемскую тюрьму. 13 октября Гладстонъ присутствовалъ на торжественномъ собраніи въ Гильдголѣ, гдѣ ему были поднесены права лондонскаго гражданства; онъ только что было всталъ съ своего мѣста, чтобы отвѣтить на обращенный къ нему адресъ, когда ему подали телеграмму изъ Ирландіи объ арестѣ Парнеля. Вмѣсто задуманной рѣчи, Гладстонъ произнесъ, обращаясь къ присутствующимъ: «Сейчасъ только узналъ я, что для защиты порядка, правъ собственности и основныхъ началъ цивилизаціи сдѣланъ первый шагъ: арестованъ человѣкъ, который…» Рукоплесканія представителей лондонскаго Сити не дали ему кончить. Этимъ рукоплесканіямъ вторили отзывы большинства газетъ въ Англіи и Шотландіи. Различія партій, казалось, стушевались въ эту минуту. Консерваторъ сэръ Стаффордъ Норскотъ одобрялъ строгія мѣры либеральнаго министерства за одно съ радикаломъ Эштономъ Дилькомъ, братомъ министра. Даже представители рабочихъ въ парламентѣ, Бёртъ и Бродгёрстъ, радовались аресту Парнеля и мотивировали свою радость весьма своеобразно: «Я готовъ, — воскликнулъ Бродгёрстъ, — скорѣе помириться съ арестомъ Парнеля, чѣмъ допустить, чтобы ирландскій народъ былъ лишенъ тѣхъ выгодъ, которыя законодательство желало ему предоставить. Никогда еще ни въ одной странѣ законодательствомъ не было даровано болѣе великаго и благодѣтельнаго права, чѣмъ то, которое даровано аграрнымъ закономъ». А Ирландія тѣмъ временемъ облекалась въ трауръ; магазины запирались, какъ въ дни народнаго бѣдствія, всюду собирались «митинги негодованія». Вслѣдъ за Парнелемъ было заключено въ тюрьму еще нѣсколько депутатовъ. Наконецъ, очередь дошла и до земельной лиги, которая была запрещена. Отвѣтомъ на эту послѣднюю мѣру было воззваніе, приглашавшее фермеровъ перестать платить ренту. Къ дѣлу земельной лиги, оффиціально упраздненной, примкнули и женщины, въ томъ числѣ нѣсколько молодыхъ дѣвушекъ изъ достаточныхъ семействъ и получившихъ хорошее образованіе. Женская земельная лига употребила часть своихъ средствъ на сооруженіе передвижныхъ шалашей, въ которыхъ изгоняемые фермеры могли находить себѣ временный пріютъ. Одинъ изъ судей, назначенныхъ Форстеромъ, Клиффордъ, увидѣлъ въ этомъ «попытку застращивать землевладѣльцевъ» и приговорилъ трехъ дѣвушекъ, виновныхъ въ этой попыткѣ, къ тюремному заключенію. Всѣ эти мѣры, конечно, отзывались и на образѣ дѣйствій землевладѣльцевъ. Въ теченіе 1881 г. общая цифра изгнаній фермеровъ дошла до 17,641, а параллельно съ этимъ увеличилась и цифра аграрныхъ преступленій. Очевидно, понудительный законъ и управленіе Форстера не приносили тѣхъ плодовъ, которыхъ отъ нихъ ожидали, и противъ того и другаго въ самой Англіи начала проявляться реакція. Резолюція, предложенная въ палатѣ общинъ Джономъ Геемъ, консерваторомъ чистѣйшей воды, гласила: «Заарестованіе значительнаго числа подданныхъ ея величества и содержаніе ихъ въ тюрьмѣ безъ формальнаго обвиненія и безъ судебнаго разбирательства противно духу англійскимъ учрежденій». Бывшій военный министръ кабинета лорда Биконсфильда и одинъ изъ наиболѣе вліятельныхъ членовъ консервативной партіи, Смитъ, пошелъ еще далѣе; онъ сдѣлалъ запросъ о томъ, «согласится ли правительство принять во вниманіе настоятельную необходимость такой мѣры, которая расширила бы постановленія аграрнаго закона, касающіяся выкупа земель, и дѣйствительно обезпечила бы переходъ земель въ руки фермеровъ на условіяхъ, безобидныхъ для землевладѣльцевъ?» Общественное мнѣніе въ Англіи начинало сомнѣваться въ справедливости приговоровъ, произносимыхъ судьями въ Ирландіи. Что же касается настроенія самой Ирландіи, то оно сказалось весьма недвусмысленно во время происходившихъ тамъ мѣстныхъ выборовъ: невзирая на то, что главные вожди національнаго движенія были заточены и не могли, слѣдовательно, вліять на избирателей, послѣдніе всюду высказывались за націоналистскихъ кандидатовъ. Всѣ эти указанія не пропали, конечно, для Гладстона. Онъ начиналъ тяготиться политикой исключительныхъ мѣръ и не прочь былъ пойти на компромиссъ съ парнелистами. Нѣкто капитанъ О’Ши, членъ умѣренной ирландской партіи, въ то же время, личный пріятель Парнеля, взялъ на себя роль оффиціознаго посредника между главою министерства и узниками кильменгемской тюрьмы. При помощи этого посредника между обѣими сторонами состоялось соглашеніе, которое сдѣлалось извѣстно подъ названіемъ «кильменгемскаго договора». Ирландскіе депутаты поставили съ своей стороны слѣдующія условія: Форстеръ и ирландскій намѣстникъ Коуперъ, имена которыхъ были особенно непопулярны, смѣнялись; правительство отказывалось отъ возобновленія понудительнаго закона, срокъ которому истекалъ, и обязывалось снова поднять вопросъ объ аграрной реформѣ. Двери кильменгемской тюрьмы растворились передъ ирландскими депутатами и возвращеніе ихъ въ палату сопровождалось эпизодомъ, который составилъ любопытный противовѣсъ къ вышеописанной сценѣ, разыгравшейся въ Гильдголѣ вслѣдъ за арестомъ Парнеля. Какъ разъ въ этомъ засѣданіи палаты Форстеръ объяснялъ причины своей отставки. Онъ говорилъ: «Я подписалъ два повелѣнія о заарестованіи коркскаго депутата…» На этихъ словахъ двори отворились и въ залу вошелъ самъ коркскій депутатъ, т.-е. Парнель. «Въ эту минуту, — гласитъ сухой оффиціальный отчетъ о парламентскихъ засѣданіяхъ, — рукоплесканія, которыми члены партіи Home Bule привѣтствовали мистера Парнеля, заглушили голосъ достопочтеннаго джентльмена такъ, что конца фразы нельзя было разслышать».
Но примиренію между Гладстономъ и ирландскими депутатами на этотъ разъ не суждено было принести своихъ плодовъ. Убійство, совершонное въ Фениксъ-Паркѣ таинственными «непобѣдимыми», снова вызвало въ Англіи враждебное настроеніе противъ Ирландіи. Жертвами этого убійства пали лордъ Фредрикъ Кевендишъ, посланный въ Ирландію вѣстникомъ примиренія и едва высадившійся на берегъ, и Бёркъ, товарищъ статсъ-секретаря по ирландскимъ дѣламъ. Невзирая на то, что убійство это было подготовлено и задумано при господствѣ понудительнаго закона и при управленіи Форстера, бывшій статсъ-секретарь по ирландскимъ дѣламъ, озлобленный своею отставкой, злорадно выставлялъ все дѣло какъ результатъ политики примиренія; подъ маской соболѣзнованія и не скупясь на увѣренія въ своей преданности началамъ либерализма, онъ не переставалъ наносить предательскіе удары Гладстону. Обвинительныя рѣчи Форстера находили лишь слишкомъ воспріимчивую почву; раздраженіе въ палатѣ было очень велико; не меньшее раздраженіе проявляла и англійская печать, не стѣснявшаяся обвинять Парнеля въ сообщничествѣ съ «непобѣдимый» Фениксъ-Парка. При такихъ обстоятельствахъ кильменгемскій договоръ распался самъ собою. Снова всталъ на очередь вопросъ о возобновленіи понудительнаго закона. Во время преній объ этомъ законѣ возобновились бурныя сцены 1881 г. На вызывающій образъ дѣйствій ирландскихъ обструкціонистовъ большинство палаты отвѣчало временнымъ отрѣшеніемъ ирландскихъ депутатовъ отъ права участвовать въ засѣданіяхъ. Отрѣшенія эти примѣнялись такъ неразборчиво, что имъ подвергались даже депутаты, не присутствовавшіе въ данный день въ засѣданіи. Парнелисты, выведенные изъ терпѣнія, рѣшили вовсе устраниться отъ участія въ преніяхъ и въ полномъ своемъ составѣ удалились на галлерею для публики. Какъ только не стало общаго противника, часть правительственнаго большинства, а именно виги, составлявшіе*правое крыло либеральной партіи, обратилась противъ министерскаго законопроекта, находя постановленія его слишкомъ мягкими и предлагая свои поправки съ цѣлью усилить исключительныя мѣры. Министерскому проекту грозило пораженіе; поддержать его могли только голоса ирландскихъ депутатовъ. И вотъ тѣ самые члены либеральной партіи, которые еще недавно старались заглушить голоса парнелистовъ, теперь начинаютъ убѣдительно упрашивать ихъ вернуться въ залу засѣданій; но тѣ остаются на своей галлереѣ и безучастно смотрятъ оттуда на происходящее внизу. Когда дѣло дошло до голосованія поправки, предложенной вигами, министерство осталось въ меньшинствѣ.
Гладстонъ, однако, не мститъ ирландцамъ за это пораженіе. Вскорѣ по его иниціативѣ новый статсъ-секретарь по ирландскимъ дѣламъ, Тревилліанъ, внесъ законопроектъ, касавшійся фермеровъ, за которыми числилась недоимка по взносу ренты. Изъ данныхъ, сообщенныхъ Тревилліаномъ, во время преній, оказывалось, что весьма значительное число этихъ недоимщиковъ, которымъ законъ 1881 г. былъ безсиленъ помочь, находятся въ безвыходномъ положеніи безъ всякой вины съ своей стороны. «Для нихъ, по словамъ Тревилліана, такъ же невозможно уплатить накопившіяся на нихъ недоимки, какъ уплатить англійскій, государственный долгъ. Люди эти пауперизировались въ теченіе многихъ лѣтъ и совершенно безсильны устоять противъ одного неурожайнаго года». Билль, облегчившій положеніе фермеровъ-недоимщиковъ, тѣмъ не менѣе, встрѣтилъ сильную оппозицію въ палатѣ лордовъ и Гладстону потребовалось не мало настойчивости, чтобы сломить это сопротивленіе.
Но уступки въ области экономическихъ вопросовъ шли рука объ руку съ исключительными мѣрами въ сферѣ политической. Въ этомъ отношеніи Тревилліанъ и ирландскій намѣстникъ лордъ Спенсеръ очутились на покатой плоскости, которая вскорѣ привела ихъ къ той же системѣ управленія, какъ и Форстера. Въ процессахъ, то и дѣло порождаемыхъ напряженностью положенія, прокуроры широко пользовались правомъ отвода и подбирали тотъ составъ присяжныхъ, который былъ имъ нуженъ. Нѣкоторыя англійскія газеты съ циничною откровенностью формулировали заднюю мысль этой тактики. «Чтобы добиться обвинительныхъ приговоровъ, — писалъ Daily Telegraph, — намъ нужно не мытьемъ, такъ катаньемъ, посредствомъ изданія новаго закона, или же широкимъ примѣненіемъ права отвода, заручиться присяжными протестантскаго вѣроисповѣданія патріотическаго образа мыслей и преданными правительству». Къ чести англійской печати надо сказать, что взгляды эти раздѣлялись далеко не всѣми ея органами и нѣкоторыя газеты энергически протестовали противъ подобныхъ судебныхъ подтасовокъ. По то, что безнаказанно могло печататься въ Лондонѣ, не такъ-то легко сходило съ рукъ въ Дублинѣ. Осадное положеніе до того нарушало всѣ укоренившіеся обычаи англійской жизни, что нѣкоторые изъ редакторовъ ирландскихъ газетъ подвергались судебнымъ преслѣдованіямъ и приговаривались къ тюремному заключенію и денежнымъ штрафамъ за порицаніе подбора присяжныхъ.
Но во всѣхъ этихъ правонарушеніяхъ не было и не могло быть достаточной послѣдовательности, чтобы придать имъ нѣкоторую, хотя бы только временную, цѣлесообразность. Эта нецѣлесообразность исключительныхъ мѣръ съ каждымъ днемъ становилась очевиднѣе. Провинція Ульстеръ считалась долгое время оплотомъ англійскаго вліянія въ Ирландіи и твердыней «оранжизма». И дѣйствительно, если бы сущность англо-ирландской распри исчерпывалась расовыми и вѣроисповѣдными отличіями, такое мнѣніе было бы вполнѣ "оправдано. Въ Ульстерѣ кельтское католическое населеніе было затоплено волною пришлыхъ англо-саксонскихъ и шотландскихъ протестантовъ. Правда, еще не далѣе какъ въ XVIII столѣтіи ульстерскіе пресвитеріанцы были однимъ изъ самыхъ дѣятельныхъ элементовъ «лиги соединенныхъ католиковъ», но со времени упраздненія ирландской автономіи представительство Ульстера въ парламентѣ считалось упроченнымъ за англійскимъ вліяніемъ и только виги и торіи оспаривали другъ у друга честь этого представительства. По вотъ, по случаю вакансіи, открывшейся въ одномъ изъ ульстерскихъ округовъ, ирландскіе націоналисты рѣшили попытать счастье и выставить своего кандидата въ лицѣ ирландскаго радикала Гили.
Вопреки всѣмъ предсказаніямъ, пророчившимъ имъ неудачу, успѣхъ вышелъ блестящій: Гили былъ избранъ 2,376 голосами противъ 2,011 голосовъ, поданныхъ за торійскаго кандидата, и 274, высказавшихся за кандидата либеральной партіи. Этотъ успѣхъ поощрилъ земельную лигу распространись свою агитацію на всю провинцію. Оказалось, что въ среднемъ выводѣ около 48 % населенія Ульстера сочувствуютъ движенію; въ нѣкоторыхъ округахъ процентъ сочувствующихъ доходилъ до 70 %. Само собою разумѣется, что ульстерскіе ландлорды не могли отнестись равнодушно къ такому вторженію лиги въ ихъ владѣнія. Достойно замѣчанія, что въ числѣ землевладѣльцевъ, наиболѣе враждебныхъ движенію, не послѣднюю роль играли католики изъ чистокровныхъ ирландцевъ. При данныхъ условіяхъ землевладѣльческій интересъ рѣшительно перевѣшивалъ въ нихъ всякія національныя и вѣроисповѣдныя, сочувствія. Ожесточенія оранжистовъ зашли такъ далеко, что правительство вынуждено было взять земельную лигу до извѣстной степени подъ свою защиту; во многихъ мѣстностяхъ понадобилось вмѣшательство полиціи и солдатъ, чтобы воспрепятствовать на, силіямъ оранжистовъ надъ противниками. Языкъ, которымъ при этомъ заговорили оранжисты, совсѣмъ не соотвѣтствовалъ той роли преданныхъ защитниковъ англійскаго вліянія in partibus infidelium, которую они себѣ присвоивали. «Оранжисты, — воскликнулъ одинъ изъ нихъ, — еслибъ захотѣли, сами могли бы сдѣлаться правительствомъ и съумѣли бы живо убрать Парнеля и его шайку». Нѣкто Керръ, занимавшій постъ вице-намѣстника одного графства, безцеремонно заявилъ: «Мы не воинствующая партія; зачѣмъ пускать въ ходъ револьверы? Мое мнѣніе таково: никогда, не употребляйте револьверы иначе, какъ для того, чтобы стрѣлять изъ нихъ». Другой, еще болѣе высокопоставленный, оранжистъ, лордъ Гамильтонъ, восклицалъ: «Если правительство не помѣшаетъ Парнелю и Ко вторгаться въ Ульстеръ, то мы возьмемъ законъ въ свои руки, — да, мы возьмемъ его въ свои руки!» Далѣе страшныхъ словъ, впрочемъ, дѣло не пошло.
Наибольшая часть парламентской сессіи 1884 г. была посвящена обсужденію покой избирательной реформы. Какъ правительство, такъ и оппозиція понимали, что расширеніе избирательнаго права въ сельскихъ округахъ повлечетъ за собою въ Ирландіи, съ ея почти сплошь крестьянскимъ населеніемъ, усиленіе націоналистской партіи. Болѣе дальновидные умы не могли также не предвидѣть, что въ самой Англіи и Шотландіи этотъ новый шагъ на пути къ «демократизаціи» представительства создастъ общественное мнѣніе, которое, въ силу естественной солидарности, станетъ на сторону ирландскаго народа. Возникалъ вопросъ: желательно ли, въ виду подобныхъ неизбѣжныхъ результатовъ, распространять на Ирландію избирательную реформу въ томъ видѣ, въ какомъ она была предположена для остальнаго соединеннаго королевства? Торіи потребовали было, чтобы Ирландія была поставлена въ особыя условія, но сами же, повидимому, почувствовали несообразность и неосуществимость своего предложенія; у нихъ не хватило духу подать за него голоса въ полномъ своемъ составѣ. До ста торійскихъ депутатовъ вышло изъ залы засѣданій, чтобы не участвовать въ голосованіи; изъ остальныхъ многіе вотировали противъ, и предложеніе было отвергнуто подавляющимъ большинствомъ. Тогда изъ среды либеральной партіи была сдѣлана попытка достигнуть той же цѣли обходомъ. Форстеръ предложилъ уменьшить число ирландскихъ округовъ, пользовавшихся правами парламентскаго представительства. Но противъ этой поправки энергически возсталъ Гладстонъ и Ирландія пріобщилась къ благамъ избирательной реформы наравнѣ съ остальными частями государства. Избирательною реформой истощилась, такъ сказать, жизнеспособность либеральнаго министерства. Катастрофа, постигшая египетскую экспедицію Гордона, сильно пошатнула положеніе кабинета и при этихъ-то критическихъ обстоятельствахъ Гладстонъ имѣлъ неосторожность заявить, что онъ, въ виду скораго истеченія срока понудительнаго закона, намѣренъ предложить палатѣ продлить дѣйствіе «нѣкоторыхъ драгоцѣнныхъ и справедливыхъ постановленій этого закона». Заявленіе это, понятнымъ образомъ, снова заставило группу парнелистовъ стать въ оборонительное положеніе.
Сама по себѣ взятая, группа эта, насчитывавшая всего лишь 38 человѣкъ, была слишкомъ малочисленна, чтобы бороться съ успѣхомъ противъ министерства. Даже вмѣстѣ съ консервативною оппозиціей она составляла лишь 276 голосовъ противъ 376 голосовъ правительственнаго большинства. Но само либеральное большинство было сильно разъединено. Форстеръ и союзникъ его, Гошенъ, были либералами только по имени и давно уже подкапывались подъ министерство. Египетскія неудачи еще усилили это раздвоеніе и многіе изъ приверженцевъ Гладстона стали переходить на сторону Форстера и Гошена. Такимъ образомъ, горсть парнелистовъ получала значеніе силы, которая могла склонить вѣсы на ту или на другую сторону. Это поняли консерваторы и стали ухаживать за ирландскою группой. Между Парнелемъ и лордомъ Чёрчилемъ былъ заключенъ тайный договоръ, которымъ Чёрчиль обѣщалъ, въ случаѣ побѣды консерваторовъ, разныя льготы Ирландіи. Новымъ союзникамъ оставалось только свергнуть Гладстона. Пренія о понудительномъ законѣ представляли неудобную для этого почву, — ужь слишкомъ неловко было бы консерваторамъ и либеральнымъ перебѣжчикамъ изъ сторонниковъ Форстера вотировать въ такомъ вопросѣ за одно съ ирландцами. А потому избрали вопросъ болѣе нейтральный: 5 іюня 1885 г. при второмъ чтеніи бюджета министерство Гладстона было оставлено въ меньшинствѣ и увидѣло себя вынужденнымъ подать въ отставку.
Консерваторы, водворившись, такимъ образомъ, у кормила правленія, благодаря поддержкѣ ирландцевъ, волей-неволей должны были измѣнить правительственную политику относительно Ирландіи. Одну минуту можно было подумать, что снова, какъ то бывало не разъ, консерваторы возьмутъ на себя осуществленіе тѣхъ самыхъ реформъ, изъ-за которыхъ они ломали копья съ либералами. Въ палатѣ общинъ лордъ Рандольфъ Чёрчиль громилъ ирландскую политику лорда Спенсера и Тревилліана. Въ Дублинѣ лордъ Кернервонъ, назначенный ирландскимъ вице-королемъ, не скупился на примирительныя рѣчи и всячески старался снискать популярность. Наконецъ, министерство, вопреки настояніямъ Гладстона, сочло возможнымъ не поднимать болѣе вопроса о возобновленіи понудительнаго закона, который, такимъ образомъ, умеръ изморомъ.
14 ноября 1885 года парламентъ былъ распущенъ; выборы впервые должны были произойти при участіи тѣхъ двухъ милліоновъ новыхъ избирателей, которымъ реформа 1884 г. даровала право голоса. Въ виду этого, въ заявленіяхъ соперничающихъ партій о различныхъ животрепещущихъ вопросахъ внутренней жизни страны послышались новыя ноты; зазвучали эти ноты и въ рѣчахъ объ ирландскомъ вопросѣ. Лордъ Чёрчиль давалъ понять, что не прочь сойтись съ ирландцами даже на почвѣ возстановленія ирландской автономіи. Но всего знаменательнѣе были заявленія самого Гладстона. Еще не такъ давно, въ 1881 году, онъ отказывался признать за ирландскими націоналистами значеніе партіи. Дѣятельность Парнеля въ Ирландіи казалась ему «безнравственною и развращающею»; онъ выражалъ твердую увѣренность въ томъ, что большинство ирландскаго народа вовсе не стоитъ за Парнеля и если не противодѣйствуетъ ему, то единственно благодаря «традиціонной небрежности и неспособности наиболѣе здравыхъ частей ирландскаго населенія къ самостоятельному дѣйствію»; такое положеніе дѣлъ представлялось ему «великимъ позоромъ и зломъ для Ирландіи». Четыре года спустя вотъ что онъ говорилъ о томъ же предметѣ передъ своими избирателями:
«Недавняя избирательная реформа должна вызвать важныя перемѣны въ Шотландіи, но послѣдствія ея еще важнѣе для Ирландіи. До сихъ поръ составъ ея избирателей былъ крайне ограниченъ, — до того ограниченъ, что почти нельзя было распознать голосъ народа; то былъ скорѣе голосъ того или другаго сословія. Не знаю, вслѣдствіе ли этого обстоятельства, только за все время, пока я состою членомъ парламента, ирландское представительство было такъ раздвоенно, что трудно было сказать, которая изъ его группъ выражаетъ желаніе Ирландіи… Такъ, напримѣръ, въ послѣднемъ парламентѣ ирландскіе депутаты раздѣлились на три партіи, изъ которыхъ одна, называющая себя націоналистами, имѣла во главѣ своей мистера Парнеля; другая вполнѣ довѣряла правительству, а третья состояла изъ торіевъ, избранныхъ въ различныхъ округахъ; ни одна изъ нихъ по своей численности не могла сказать: „мы говоримъ отъ имени ирландскаго народа“. Ирландія въ настоящую минуту имѣетъ столь же широкій составъ представителей, какъ и Англія и Шотландія, и находится въ столь же благопріятныхъ условіяхъ для выраженія своихъ желаній и потребностей. Намъ говорятъ со всѣхъ сторонъ, что въ результатѣ настоящихъ выборовъ окажется въ Ирландіи избраніе такого числа представителей партіи такъ называемыхъ націоналистовъ, что они составятъ громадное большинство всего представительства этой страны. Поэтому мы должны приготовиться, что партія эта потребуетъ предоставленія Ирландіи широкихъ правъ въ дѣлѣ завѣдыванія собственными мѣстными дѣлами… Я считаю въ высшей степени вѣроятнымъ, что Ирландія предъявитъ намъ подобнаго рода требованіе. Ожидаетъ она въ этомъ отношеніи широкихъ уступокъ; справедливо или нѣтъ, она считаетъ, что ея положеніе совсѣмъ не то, что положеніе Шотландіи. Какъ бы то ни было, мы обязаны отнестись съ величайшимъ вниманіемъ ко всякому требованію, которое будетъ намъ предъявлено Ирландіей сознательно и конституціоннымъ путемъ, если только этимъ требованіемъ не будутъ нарушены начала единства Британской имперіи».
О томъ, однако, въ какой формѣ онъ съ своей стороны полагалъ бы Удовлетворить стремленія ирландскихъ автономистовъ, Гладстонъ отказывался высказаться болѣе опредѣленно во время избирательной кампаніи. На газетную статью, въ которой Парнель вызывалъ его на болѣе обстоятельныя объясненія, онъ отвѣчалъ не безъ ироніи:
«Мистеръ Парнель считаетъ, что я весьма плохо воспользовался опытомъ всей моей прошлой политической лизни. Если бы я теперь же имѣлъ опрометчивость выступить въ роли добровольнаго лѣкаря ирландскаго народа, вмѣсто тѣхъ докторовъ, которые самою Ирландіей будутъ уполномочены предлагать свои средства врачеванія въ палатѣ общинъ, я не только выставилъ бы себя передъ страною въ свѣтѣ, вовсе для меня не желательномъ, но и компрометировалъ бы успѣхъ тѣхъ предложеній, которыя могли созрѣть въ моемъ умѣ».
Осторожныя умолчанія эти, однако, привели къ результатамъ далеко не благопріятнымъ для успѣха плановъ, созрѣвавшихъ въ умѣ самого Гладстона. Ирландцы, подъ вліяніемъ недовѣрія, оставшагося у нихъ отъ прежнихъ, еще недавнихъ натянутыхъ отношеній къ главѣ либеральной партіи, слишкомъ поторопились оттолкнуть протянутую имъ, хотя и нерѣшительно, руку примиренія. Національная лига издала манифестъ, которымъ убѣждала всѣхъ ирландцевъ, жившихъ въ Англіи, вотировать противъ либеральныхъ кандидатовъ. Исключались изъ этого остракизма только четыре имени. Тактика эта оказалась большою ошибкой. Благодаря ей, голоса ирландцевъ во многихъ англійскихъ округахъ, и въ томъ числѣ, противъ всякаго ожиданія, въ самомъ Лондонѣ, доставили побѣду торіямъ. Составъ палаты получился слѣдующій: 333 либерала, 221 консерваторъ и 36 автономистовъ (въ Ирландіи, конечно, автономисты восторжествовали по всей линіи). Такимъ образомъ, либеральное большинство оказывалось слишкомъ слабо, коалиція консерваторовъ съ ирландцами обратила его въ меньшинство. Но, добившись власти при помощи ирландцевъ и имѣя передъ собою либеральную оппозицію, разъединенную именно по ирландскому вопросу, консерваторы отказались сдержать обѣщанія, на которыя еще недавно были такъ щедры. Отсюда министерскій кризисъ, который снова поставилъ Гладстона во главѣ правленія. На этотъ разъ Гладстонъ дѣйствительно сжегъ свои корабли. Предложенная имъ двойная реформа разрѣшила ирландскій вопросъ на основаніи началъ, гораздо болѣе широкихъ, чѣмъ можно было ожидать изъ заявленій его въ періодъ избирательной агитаціи. Возстановленіе ирландской законодательной автономіи во всѣхъ дѣлахъ спеціально ирландскаго, мѣстнаго характера шло рука объ руку съ аграрною реформой, которая, посредствомъ выкупа помѣстій у теперешнихъ землевладѣльцевъ, должна была націонализировать ирландскую землю и предоставить ее въ пользованіе земледѣльцевъ. Но, при данномъ соотношеніи партій въ палатѣ, законопроектъ, разрѣшавшій многовѣковую англоирландскую распрю на такомъ широкомъ основаніи, не имѣлъ вѣроятій успѣха. Въ предложеніи возстановить законодательную автономію Ирландія увидѣли первый шагъ къ расторженію единства Британской имперіи; противъ выкупа земель посредствомъ государственной кредитной операціи выставлялы интересъ англійскихъ плательщиковъ податей; правда, расходы этой операціи должны были возмѣщаться платежами, взносимыми государству ирландскими фермерами за предоставленныя имъ земли, но противники реформы не хотѣли признать эту гарантію достаточной въ виду того, что при введеніи автономіи финансы Англіи и Ирландіи должны были распасться на два отдѣльныя хозяйства. Наконецъ, ссылались и на опасность, грозившую англійскому и протестантскому населенію Ульстера, утверждая, что это населеніе, при своихъ оранжистскихъ симпатіяхъ, не въ состояніи будетъ мирно ужиться съ новымъ порядкомъ вещей. Таковы были доводы, которыми мотивировалось противодѣйствіе реформамъ, задуманнымъ Гладстономъ. Снова, какъ то было не разъ, часть либеральной партіи отдѣлилась отъ своего вождя и усилила собою торійскую оппозицію. На этотъ разъ такъ поступили не одни виги, въ рядахъ уніонистовъ очутились и такіе радикалы, какъ Брайту и Чемберленъ. Убѣдившись въ невозможности осуществить задуманныя реформы при данномъ составѣ парламента, Гладстонъ прибѣгъ къ послѣднему, героическому средству — къ распущенію палаты общинъ. Но новые выборы, которые повсюду, кромѣ Ирландіи, произошли подъ вліяніемъ агитаціи, раздувавшей англійское націоналистское чувство, дали консервативное большинство. Министерство лорда Салисбери, смѣнившее министерство Гладстона, снова взялось за старое, перержавѣвшее оружіе исключительныхъ мѣръ, уже сданное, казалось, навсегда въ арсеналъ, и отточило его заново. Введенный этимъ министерствомъ понудительный законъ, — восемьдесятъ седьмой по счету, — если и отличается чѣмъ отъ своихъ предшественниковъ, то лишь большею суровостью. Примѣненіе этого закона порождаетъ чуть не ежедневныя столкновенія англійской администраціи съ народными митингами, съ представителями печати, съ наиболѣе выдающимися депутатами и дѣятелями земельной лиги; суды не остаются безъ дѣла, тюрьмы не пустуютъ, а, между тѣмъ, та же телеграфная проволка и тѣ же газеты, которыя приносятъ намъ извѣстія объ этой энергичной дѣятельности англійскихъ администраторовъ въ Ирландіи, сообщаютъ ежедневно факты, свидѣтельствующіе о практическомъ безсиліи энергіи, затрачиваемой въ этомъ направленіи. Ирландія болѣе далека отъ умиротворенія, чѣмъ когда-либо. Одновременно съ этимъ, и въ другихъ частяхъ королевства, въ настроеніи не-ирландскаго общественнаго мнѣнія замѣчаются признаки, явственно указывающіе на невозможность долѣе затягивать ту сказку про бѣлаго бычка, какою, по своимъ результатамъ, постоянно оказывалась политика исключительныхъ мѣръ въ ирландскомъ вопросѣ. Въ Шотландіи и Уэльсѣ громадное большинство избирателей уже теперь стоитъ на сторонѣ ирландскихъ требованій; въ самой Англіи, гдѣ два года тому назадъ реформы, предложенныя Гладстономъ, застали общественное мнѣніе недостаточно подготовленнымъ, населеніе все болѣе и болѣе склоняется въ пользу этихъ реформъ, какъ о томъ свидѣтельствуютъ результаты дополнительныхъ выборовъ, происходящихъ въ различныхъ округахъ. Перевѣсъ, которымъ уніонисты, консервативные и либеральные, пользуются въ теперешнемъ парламентѣ, все болѣе и болѣе становится эфемернымъ и не соотвѣтствуетъ дѣйствительному настроенію страны. Уже въ прошломъ году было высчитано, что большинство избирательныхъ голосовъ, поданныхъ за уніонистовъ въ Англіи, Шотландіи, и Уэльсѣ, составляетъ не болѣе 74,000 (1.411,479 уніонистскихъ голосовъ) противъ 1.332,718, высказавшихся за «гладстоніанскихъ» кандидатовъ. Въ настоящее время пропорція эта должна была измѣниться въ направленіи еще болѣе благопріятномъ для гладстоніанцевъ; требуется лишь незначительное перемѣщеніе голосовъ для того, чтобъ сбылась надежда Гладстона, что ему еще доведется увидѣть въ Ирландіи осуществленіе тѣхъ реформъ, на защиту которыхъ онъ не побоялся стать на склонѣ своихъ дней.
Въ нашемъ очеркѣ мы не имѣли ни намѣренія, ни возможности представить полную картину и всестороннюю оцѣнку дѣятельности знаменитаго англійскаго государственнаго человѣка; но думаемъ, что и изъ тѣхъ эпизодовъ его политической жизни, на которыхъ мы остановились подробнѣе, для читателя выяснился вопросъ, которымъ мы задались въ началѣ статьи. «Какимъ образомъ, — спрашивали мы, — человѣкъ, подобный Гладстону, не рыцарь духа, не піонеръ и не охотникъ до „дальнихъ перспективъ“, по собственному его признанію, могъ пройти тотъ путь, который привелъ его къ разрыву съ крайними торіями, а подъ конецъ — и съ значительною часть» либеральной партіи?" Мы видѣли, что во всѣхъ почти вопросахъ, въ разрѣшеніи которыхъ онъ участвовалъ, онъ начиналъ съ отрицательнаго отношенія къ тѣмъ самымъ преобразованіямъ, которыя потомъ находили въ немъ самаго горячаго поборника. Но во всѣхъ этихъ противорѣчіяхъ съ самимъ собою, въ которыя такъ часто впадалъ Гладстонъ, мы замѣчали одно объединяющее начало, которое не позволяетъ смѣшивать ихъ съ шатаньями мысли и воли, столь обычными у людей безхарактерныхъ и безпринципныхъ. Читатель припомнитъ, что самъ Гладстонъ, говоря объ этихъ противорѣчіяхъ, которыя ставились ему въ вину прежними союзниками, превратившимися въ противниковъ, неизмѣнно объяснялъ ихъ слѣдующимъ образомъ: «Я раньше не имѣлъ случая ознакомиться съ дѣйствительнымъ положеніемъ дѣлъ по этому вопросу», или: «Я въ то время не принималъ во вниманіе такихъ-то и такихъ-то соображеній, важность которыхъ выяснилась для меня впослѣдствіи»… и т. д. Подобное чистосердечное, публичное сознаніе въ своихъ ошибкахъ и недосмотрахъ, безспорно, дѣлаетъ Гладстону большую честь. Но что же наводило его на мысль объ ошибочности первоначальныхъ его взглядовъ, что раскрывало ему глаза на соображенія, упущенныя изъ вида, и на факты, которыхъ онъ раньше не зналъ? Мы видѣли, что вліяніе этого рода неизмѣнно принадлежало одному и тому же фактору — общественному мнѣнію. Какъ скоро общественное мнѣніе высказывалось по тому или другому вопросу достаточно ясно и категорично, Гладстонъ считалъ безполезнымъ и вреднымъ упираться на педантическомъ non possumus своего собственнаго предвзятаго взгляда. Въ этой-то готовности вѣкъ жить и вѣкъ учиться въ великой школѣ развитой и дѣятельной общественности и заключается то объединяющее начало, которое придаетъ жизни Глидстона единство и цѣльность, невзирая на ея непослѣдовательности и противорѣчія.
Но уваженіе къ общественному мнѣнію не есть какая-нибудь исключительная особенность, свойственная только личности Гладстона. Въ Англіи оно издавна вошло въ привычки всѣхъ государственныхъ дѣятелей, независимо отъ ихъ личныхъ качествъ и отъ принадлежности къ той или другой партіи. Этимъ, между прочимъ, объясняется другая странная съ перваго взгляда черта англійской жизни, о которой мы уже имѣли случай упоминать въ настоящей статьѣ: мы видѣли, что англійская логика вещей нерѣдко вынуждаетъ консервативныя министерства и консервативное большинство парламентовъ брать на себя законодательное осуществленіе тѣхъ самыхъ реформъ, которымъ они упорно противодѣйствовали, пока не убѣдились, что за нихъ стоитъ внѣпарламентское общественное мнѣніе. Если Гладстонъ чѣмъ и отличается въ этомъ отношеніи отъ англійскихъ государственныхъ людей консервативнаго лагеря, то лишь большею чуткостью въ распознаваніи того «психологическаго момента», съ наступленіемъ котораго въ общественномъ мнѣніи уступки дѣлаются необходимыми, а также тѣмъ, что, разъ признавъ необходимость уступокъ, дѣлаетъ ихъ болѣе искренно, добросовѣстно и безповоротно.
Но общественное мнѣніе, указаніямъ котораго привыкли слѣдовать старыя англійскія партіи и на уваженіи къ которому воспитались какъ виги, такъ и торіи, обнимало собою не всю націю, а лишь тѣ слои ея, въ которыхъ сосредоточивалась и матеріальная обезпеченность, и умственное развитіе, и полная политическая правоспособность. Еще лѣтъ тридцать тому назадъ Милль, въ своей книгѣ О свободѣ, могъ не безъ основанія утверждать, что въ Англіи подъ общественнымъ мнѣніемъ слѣдуетъ разумѣть лишь мнѣніе средняго сословія. Конечно, и въ то время такое опредѣленіе уже нельзя было понимать въ буквальномъ смыслѣ и выводить изъ него, что въ тогдашней Англіи всякія проявленія общественной мысли и дѣятельности замирали за предѣлами классовъ, посылавшихъ своихъ представителей въ парламентъ.
Въ сущности, уже давно среди массы населенія можно было замѣтить признаки, указывающіе на ростъ общественнаго сознанія и на стремленіе выработать изъ себя силу, способную сказать свое слово во всѣхъ возникающихъ важныхъ вопросахъ общенародной жизни. Ростъ этихъ новыхъ элементовъ общественнаго мнѣнія продолжается безостановочно въ теченіе всего девятнадцатаго столѣтія. Еще задолго до того времени, когда они получили возможность вліять непосредственно на законодательство, они пользовались всѣми иными, открытыми для нихъ путями, чтобы заявлять о своихъ взглядахъ и стремленіяхъ въ печати, на митингахъ, посредствомъ различныхъ ассоціацій; они входили въ составъ то католической лиги въ Ирландіи, то лиги для отмѣны хлѣбныхъ законовъ, то лиги въ пользу избирательной реформы; они группировались между собою то въ рабочіе союзы, то въ союзъ чартистовъ, то въ ирландскую земельную лигу и т. д.; мы видѣли, что голосъ этого внѣпарламентскаго общественнаго мнѣнія не оставался безъ косвеннаго вліянія на то, что происходило и въ парламентскихъ сферахъ. При такихъ условіяхъ дѣленіе страны на избирателей, облеченныхъ всею полнотой политическихъ правъ, и на избирателей, пользующихся лишь ограниченною правоспособностью, само собою утратила всякій смыслъ.
Двѣ избирательныя реформы, 1867 и 1884 гг., были, въ сущности, лишь законодательнымъ признаніемъ совершающагося факта. Хотя обѣ онѣ заключаютъ въ себѣ не мало пробѣловъ, тѣмъ не менѣе, нельзя отрицать, что ими въ значительной степени подвинутъ впередъ тотъ процессъ, которымъ видоизмѣнялся и продолжаетъ видоизмѣняться составъ англійскаго общественнаго мнѣнія. По мѣрѣ того, какъ для Гладстона выяснялся смыслъ этой перемѣны, онъ не задумывался измѣнять и собственный свой образъ дѣйствій сообразно съ новыми условіями.
Недавніе друзья и теперешніе противники осыпаютъ Гладстона горькими и ядовитыни насмѣшками за то, что онъ своимъ поведеніемъ въ ирландскомъ вопросѣ за послѣдніе два года внесъ расколъ въ либеральную партію и поставилъ на карту самое существованіе ея. Къ этого рода упрекамъ Гладстонъ можетъ оставаться равнодушнымъ. Распаденіе тѣхъ элементовъ, изъ которыхъ до сихъ поръ состояла либеральная партія, коренится въ причинахъ болѣе глубокихъ, чѣмъ та или другая тактика, которой оказываетъ предпочтеніе тотъ или другой дѣятель, хотя бы и занимающій такое видное положеніе, какъ Гладстонъ. Пока въ англійской политической жизни стояли лицомъ къ лицу только торіи и виги, т.-е. двѣ группы, ограниченныя по своей численности и однородныя въ своемъ составѣ, не трудно было каждой изъ нихъ выработать свою программу и сплотиться на ней. Но жизнь осложнилась, русло ея расширилось и возникли новыя задачи, для которыхъ въ старыхъ программахъ не было мѣста. Неудивительно, что рамки этихъ старыхъ объединяющихъ, партійныхъ программъ оказались слишкомъ тѣсны; не будучи въ состояніи вмѣстить новые запросы, онѣ треснули и элементы, входившіе въ составъ старыхъ партій, стремятся вступить въ новыя сочетанія, частью между собою, частью же съ другими элементами, впервые выступающими на политическую сцену. Между тѣмъ какъ либеральные уніонисты протягиваютъ руку консерваторамъ, гладстоніанцы заключаютъ союзъ съ парнелистами. Чемберленъ, дѣйствующій за одно съ уніонистами въ ирландскомъ вопросѣ, въ то же время, развиваетъ передъ своими англійскими избирателями программу, которая на всѣмъ другимъ, не ирландскимъ вопросамъ далеко оставляетъ за собою не только мнѣнія Гладстона, но и всѣ прежнія заявленія англійскаго радикализма. А тутъ, рядомъ, консерваторы выдѣляютъ изъ своей среды, подъ предводительствомъ лорда Чёрчиля, «демократическій торизмъ». Всѣ эти знаменія времени указываютъ, что въ Англіи пора старыхъ партійныхъ комбинацій и старыхъ программъ проходитъ. Какова будетъ участь тѣхъ новыхъ программъ и комбинацій, которыя намѣчаются въ настоящее время? Безъ сомнѣнія, многія изъ нихъ окажутся недолговѣчными и распадутся вслѣдствіе своей неискренности и внутренней несостоятельности. Въ дѣйствительную силу, способную занять прочное мѣсто въ будущемъ, выростутъ только тѣ изъ нихъ, которые съумѣютъ понять запросы развивающейся народной жизни и дать на нихъ прямой, нелицемѣрный отвѣтъ.
- ↑ Вотъ нѣсколько статистическихъ данныхъ, изъ которыхъ читатель можетъ составить себѣ болѣе наглядное понятіе о взаимномъ отношеніи общественныхъ классовъ въ Ирландіи. По переписи 1881 года, населеніе Ирландіи составляло не многимъ болѣе 6.160,000. Изъ этого числа надо вычесть 1.150,000 протестантовъ, большинство которыхъ англійскаго или шотландскаго происхожденія и скучилось въ сѣверо-восточной части острова, въ провинціи Ульстеръ. Затѣмъ, собственно ирландцевъ остается 4.010,000. Изъ этихъ четырехъ милліоновъ три милліона живутъ исключительно земледѣльческимъ трудомъ, причемъ два милліона состоятъ изъ фермеровъ и ихъ семействъ, а остальной милліонъ — изъ батраковъ. Количество мелкихъ арендныхъ участковъ, т.-е. такихъ, арендная плата которыхъ колеблется между 1 и 20 ф. ст., простирается до 6.330,000; сравнительно болѣе крупныхъ участковъ, съ арендною платой свыше 20 ф. ст., насчитываютъ 121,000 (письмо сэра Джемса Керда въ Times 1887). Всей земли въ Ирландіи считается около 20.000,000 экровъ; землевладѣльцевъ же, получающихъ ренту, не болѣе 9—10 тысячъ. Но между этими послѣдними земля распредѣлена такъ, что самый рѣшительный перевѣсъ оказывается на сторонѣ крупнаго землевладѣнія, а именно: половиною всей ирландской земли владѣютъ не болѣе 750 лицъ; въ рукахъ ста десяти крупнѣйшихъ землевладѣльцевъ сосредоточилось до 4.000,000 экровъ, т.-е. одна пятая всей земли. Три помѣстья имѣютъ каждое свыше 100,000 экровъ; 14 помѣстій — свыше 50,000 экровъ; 19—свыше 20,000 (отчетъ, представленный палатѣ общинъ въ 1876 г.). Что же касается размѣровъ абсентеизма, то, по даннымъ отчета, представленнаго въ палату общинъ за 1872 г., изъ общаго числа землевладѣльцевъ, имѣвшихъ помѣстья свыше 100 экровъ, въ Ирландіи жило не болѣе 5,589, остальные же 4,482, т.-е. почти половина, проживали внѣ страны.
- ↑ Всѣ прежніе понудительные законы издавались на короткій, заранѣе опредѣленный срокъ; нынѣ дѣйствующій законъ, введенный министерствомъ Салисбюри, изданъ на неопредѣленное время.
- ↑ Какъ извѣстно, пріемъ этотъ состоитъ въ томъ, что лицо, нарушившее чѣмъ-либо интересы фермеровъ или предписанія земельной лиги, подвергается самому безпощадному остракизму: отъ него сторонятся, какъ отъ зачумленнаго; ему ничего не продаютъ, отъ него ничего не покупаютъ; съ нимъ прекращаютъ всякія самонужнѣйшія житейскія отношенія и дѣлаютъ ему, такимъ образомъ, существованіе невозможнымъ въ данной мѣстности.
- ↑ Въ общемъ итогѣ посредническій судъ понизилъ размѣръ ренты на 20 %. Но такое пониженіе, вызвавъ недовольство землевладѣльцевъ, не могло удовлетворить и фермеровъ. Землевладѣльцы, привыкнувъ получать извѣстную ренту, не входили въ разсмотрѣніе того, насколько размѣръ этой послѣдней соотвѣтствуетъ дѣйствительной доходности земель; видя, что собственные ихъ привычные доходы уменьшились, они считали себя обиженными и разоренными. Съ другой стороны, и фермерамъ пониженіе ренты могло доставить лишь временное облегченіе; даже въ тѣхъ случаяхъ, въ которыхъ норма ренты, установленная посредническимъ судомъ, соотвѣтствовала въ моментъ ея установленія тому, что программа «трехъ F» называетъ «справедливою рентой», — это соотвѣтствіе въ настоящее время нарушилось вслѣдствіе паденія цѣнъ на сельско-хозяйственные продукты, произошедшаго въ послѣдніе годы. Теперь и эти пониженныя ренты снова сдѣлались чрезмѣрными и ирландскіе фермеры, отказывающіеся платить ихъ, отказываются, прежде всего, потому, что дѣйствительно не могутъ платить; таковъ единогласный отзывъ всѣхъ безпристрастныхъ людей между самими англичанами.