Герценъ и Чернышевскій.
править- ) Давая мѣсто статьѣ Ю. М. Стеклова, представляющей собою глубоко интересный по темѣ опытъ критическаго разсмотрѣнія взаимоотношеній Чернышевскаго и Герцена по основнымъ вопросамъ политическаго мышленія, редакція не вполнѣ солидарна съ авторомъ въ части, касающейся Герцена. Общій взглядъ Ю. М. Стеклова на Герцена страдаетъ, по мнѣнію редакціи, отсутствіемъ необходимой исторической перспективы, благодаря чему и въ освѣщеніи нѣкоторыхъ частностей (напр., въ характеристикѣ отношенія Герцена къ виднѣйшимъ политическимъ дѣятелямъ его эпохи) сказался извѣстнаго рода схематизмъ, слишкомъ переносящій вопросы, далеко еще не разрѣшенные исторической критикой, въ границы современнаго намъ пониманія. Ред.
Въ одномъ мѣстѣ Герценъ разсказываетъ, что въ своихъ воспоминаніяхъ о Маццини онъ выпустилъ нѣсколько страницъ по соображеніямъ деликатности, вслѣдствіе чего фигура знаменитаго итальянскаго заговорщика вышла не такъ ясно. Но, прибавляетъ Герценъ, «эта деликатность мелка для Маццини. О такихъ людяхъ нечего умалчивать, ихъ щадить нечего».
То же самое примѣнимо и къ самому Герцену. Крупная фигура русскаго изгнанника, одного изъ самыхъ блестящихъ нашихъ писателей и основоположниковъ русскаго соціализма, не нуждается въ стыдливыхъ умалчиваніяхъ и ложной деликатности. О такихъ людяхъ нужно говорить всю правду. Всю свою жизнь онъ, волнуясь и спѣша, искалъ истины, не останавливаясь ни передъ какими жертвами; безжалостно низвергалъ онъ своихъ старыхъ боговъ, какъ только открывалъ въ нихъ малѣйшую фальшь, рѣзавшую его чуткую душу; не менѣе безжалостенъ былъ онъ къ своимъ собственнымъ ошибкамъ и не боялся казнить себя за нихъ публично. Не говорить о такихъ людяхъ, какъ Герценъ, всей правды, значить оскорблять ихъ память; своими страданіями и душевными терзаніями они купили право на полную, неприкрашенную правду. Они иногда падали, но это потому, что безтрепетно шли черезъ горы и овраги. Они ошибались, но ихъ ошибки были ошибками гигантовъ, и даже въ этихъ ошибкахъ сказывалась ихъ глубокая искренность, и стремленіе къ общему благу. Найдутся, быть можетъ, люди, которые по поводу нижеслѣдующихъ строкъ закричатъ объ «оскорбленіи величества», но съ такими обвиненіями считаться не приходится. Историческая правда, которой самъ Герценъ принесъ столько жертвъ, должна стоять для насъ на первомъ планѣ. Да и то сказать: если въ дальнѣйшемъ изложеніи мы формулируемъ нѣсколько критическихъ замѣчаній о Герценѣ, то во-первыхъ, они касаются не его личности, а позиціи, на которой онъ временно стоялъ и съ которой впослѣдствіи сошелъ, а во-вторыхъ, если онъ нѣсколько проигрываетъ, то проигрываетъ лишь въ сравненіи съ такимъ гигантомъ мысли, какъ Чернышевскій, опередившимъ цѣлое поколѣніе.
Если мы критикуемъ Герцена, то именно потому, что онъ для насъ слишкомъ дорогъ, что мы признаемъ его однимъ изъ своихъ духовныхъ отцовъ. Его блужданія заставляютъ насъ страдать, его ошибки причиняютъ намъ душевную боль, его горе и сомнѣнія мы переживаемъ, какъ наши собственныя. И намъ тяжело видѣть, какъ эту великую и скорбную фигуру искателя истины, ненавистника мѣщанства и пролагателя путей для соціалистическихъ поколѣній стараются захватить нечистыя руки, какъ его пытаются объявить своимъ люди, враждебные ему по существу. Эти господа стараются прицѣпиться къ тому, что было въ Герценѣ недостаткомъ, слабостью, временнымъ уклоненіемъ, но они чужды органически тѣмъ сторонамъ Герцена, которыя сдѣлали изъ него безстрашнаго искателя истины, непримиримаго врага буржуазной цивилизаціи, построенной на эксплоатаціи, угнетеніи и лицемѣріи. Они примазываются къ тому, что оставалось въ Герценѣ отъ ветхаго барскаго Адама, и стараются затушевать то, что составляло основную природу Герцена и пріобщало его къ движенію пролетаріата. Но несмотря на всѣ временныя ошибки и уклоненія Герцена, — мы не отдадимъ этимъ жрецамъ умѣренности и аккуратности нашего мятущагося Искандера. Онъ нашъ со всѣми уклоненіями и слабостями. Онъ нашъ въ такой же степени, какъ и Чернышевскій.
Но вѣдь вотъ Чернышевскаго наши буржуазные либералы не пытались зачислить по своему вѣдомству, не пробовали съ нимъ родными счесться. Значитъ, — было что-то такое въ дѣятельности Герцена, что давало хотя бы кажущееся право буржуазнымъ либераламъ попробовать искупаться въ лучахъ герценовскаго солнца? Да, несомнѣнно было, и объ этой-то сторонѣ Герцена мы и хотимъ сказать нѣсколько словъ. Вѣдь недаромъ между Герценомъ и Чернышевскимъ произошло извѣстное столкновеніе; вѣдь недаромъ они открыто и въ скрытой формѣ полемизировали другъ съ другомъ, вѣдь недаромъ между Герценомъ и революціонной молодежью, признававшей себя послѣдовательницей Чернышевскаго, царила ожесточенная вражда, сопровождавшаяся, къ сожалѣнію, глубоко несправедливыми выходками съ той и съ другой стороны. Въ разгарѣ этой вражды прямолинейная молодежь даже закрывала глаза на несомнѣнныя и великія заслуги Герцена передъ русскимъ освободительнымъ движеніемъ; въ пылу полемическаго задора она отрицала даже литературный талантъ Герцена, хотя уже и тогда не могло подлежать никакому сомнѣнію, что съ точки зрѣнія литературнаго таланта Чернышевскій не выдерживаетъ никакого сравненія съ издателемъ «Колокола», да и не въ этомъ была его сила. Теперь мы, на далекомъ разстояніи, можемъ съ большимъ безпристрастіемъ отнестись къ этому историческому спору, выдѣлить его существенныя черты и опредѣлить его настоящій смыслъ.
Было ли это столкновеніемъ поколѣній? До извѣстной степени, да. Саши участники этого историческаго спорта такъ именно и смотрѣли на него: они видѣли въ немъ конфликтъ между отцами и дѣтьми, между людьми 40-хъ и 60-хъ годовъ. Но это была видимость, форма, случайная оболочка. Конечно, въ лагерѣ Герцена преобладали сравнительно пожилые люди, получившіе духовную закваску въ 40-хъ годахъ, а въ лагерѣ Чернышевскаго числилась главнымъ образомъ молодежь; но въ то же время среди сторонниковъ Герцена имѣлись сравнительно молодые люди, а среди противниковъ были люди не моложе его самого. Елисѣевъ былъ моложе Кавелина всего на три года, а Бакунинъ былъ молодое самого Герцена всего на два года. Въ дѣйствительности дѣло шло не столько о столкновеніи двухъ поколѣній, сколько о конфликтѣ двухъ теченій соціально-политической мысли, соотвѣтствующихъ противоположнымъ классовымъ интересамъ. Конфликтъ между Герценомъ и Чернышевскимъ былъ литературнымъ выраженіемъ борьбы между умѣренно-либеральнымъ дворянствомъ и революціонною разночинною демократіею, выступившею въ защиту интересовъ трудящихся массъ.
Какимъ же образомъ соціалистъ Герценъ оказался выразителемъ дворянскаго либерализма въ борьбѣ его съ революціонною демократіей? Барское происхожденіе Герцена объясняетъ лишь половину вопроса: вѣдь и Бакунинъ происходилъ изъ помѣстной среды, но это не помѣшало ему сдѣлаться представителемъ бунтарскаго анархизма; изъ помѣстной же среды вышла впослѣдствіи масса революціонеровъ, безповоротно порвавшихъ со старымъ міромъ и слившихъ свои интересы съ интересами порабощенныхъ массъ. Но тѣ томъ-то и дѣло, что Герцену не удалось сразу совлечь съ себя ветхаго Адама, что, раздираемый противоположными страстями, онъ одно время нерѣшительно остановился на рубежѣ между старымъ и новымъ міромъ и, теоретически преодолѣвъ, какъ ему казалось, буржуазное міросозерцаніе, практически въ теченіе долгаго времени оставался подъ властью буржуазной и дворянско-либеральной идеологіи. Со старымъ міромъ его связывала опредѣленная культура, воспитаніе, традиціи, житейская обстановка, глубокія интимныя переживанія, сокровенныя душевныя устремленія, заложенный въ глубинѣ души своеобразный идейный аристократизмъ, присущій ему политическій оппортунизмъ, наконецъ, личныя связи и знакомства. Эта двойственность натуры и дѣятельности, аристократизмъ и сочувствіе къ страждущимъ, безпощадная смѣлость въ теоріи и робкая половинчатость на практикѣ, идейный разрывъ со старымъ міромъ и чувство отчужденности отъ новаго, отреченіе отъ обанкротившейся традиціонной идеологіи и органическое непониманіе пришедшей ей на смѣну идеолотіи пролетарской, — вотъ что составило душевную драму Герцена, отравившую послѣдніе годы его страдальческой жизни.
Воспитаніе и образъ жизни во многихъ отношеніяхъ предопредѣлили знакомства Герцена. И очень интересенъ кругъ, въ которомъ онъ вращался, и который незамѣтно для него самого не могъ не оказывать опредѣленнаго вліянія на его психику и настроеніе. Посмотрите въ самомъ дѣлѣ, кто были друзья Герцена въ Россіи и за-границей, кого онъ любилъ, передъ кѣмъ преклонялся, — а съ другой стороны, кого онъ ненавидѣлъ и презиралъ. «Я много ѣздилъ, — разсказываетъ онъ, — вездѣ жилъ и со всѣми жилъ: революціей меня прибило къ тѣмъ краямъ развитія, далѣе которыхъ ничего нѣтъ». Ужъ будто за предѣлами общества, въ которомъ вращался Герценъ, такъ-таки и не было ничего? Вся бѣда его въ томъ, что онъ искренно, это думалъ, а между тѣмъ въ общемъ его знакомства не выходили за предѣлы буржуазной интеллигенціи; настоящихъ же демократовъ-революціонеровъ Герценъ вовсе не зналъ, а если и зналъ, то сплошь и рядомъ относился къ нимъ враждебно и презрительно.
Начнемъ съ русскихъ. Не считая Огарева, который впослѣдствіи примкнулъ къ Бакунину, мы встрѣчаемъ среди знакомыхъ Герцена Тургенева, Кавелина, Анненкова, Боткина, кн. Долгорукова, — сыновей гр. Ростовцева и т. п. Посѣщали его еще пр. Алексѣй Толстой, Головинъ, Щепкинъ и т. д. Допустимъ, что все это люди прекрасные и талантливые, но вѣдь все это представители умѣреннаго дворянскаго либерализма, стоявшіе одной, если не обѣими ногами въ старомъ историческомъ укладѣ. Встрѣчались, конечно, съ Герценомъ и представители болѣе революціонныхъ направленій, но Кельсіевъ впослѣдствіи сдѣлался ренегатомъ, съ Чернышевскимъ Герценъ встрѣтился какъ съ врагомъ съ представителями молодой эмиграціи, какъ А. Серно-Соловьевичъ и его товарищи, Герценъ былъ на ножахъ, а какъ онъ относился къ болѣе старымъ представителямъ революціоннаго направленія — не стоитъ и вспоминать, Кто не знаетъ, съ какимъ издѣвательствомъ онъ описываетъ Сазонова, Энгельсова, и какъ онъ свысока третировалъ Бакунина, котораго онъ въ знаменитомъ очеркѣ «Михаилъ Бакунинъ и польское дѣло» выставилъ въ видѣ наивнаго чудака, «большой Лизы», къ восторгу буржуазныхъ маццинистовъ, поспѣшившихъ перевести на итальянскій языкъ эту статью Герцена для борьбы съ ненавистнымъ революціонеромъ, разоблачавшимъ въ Италіи ихъ Патріотически-теологическія плутни. Полицейскаго «соціалиста» Милютина онъ провозглашаетъ маркизомъ Позой и посвящаетъ ему одну изъ своихъ статей «Императоръ Александръ I и В. Н. Каразинъ»; говоря о Константинѣ Аксаковѣ, онъ извлекаетъ изъ своей лиры самыя сочувственныя ноты и дружелюбно переписывается съ Иваномъ Аксаковымъ — и въ то же время обрушивается со всею силою негодованія на Чернышевскаго и Добролюбова, называя ихъ паяцами, нацѣпившими себѣ ослиные бубенчики, и утверждая, что вся ихъ кампанія противъ половинчатаго и лицемѣрнаго дворянскаго либерализма внушена имъ Третьимъ Отдѣленіемъ. Свою полемику съ «Современникомъ», свою яростную аттаку на Некрасова, Черінышевсіваго и Добролюбова Герценъ въ значительной степени предпринялъ подъ вліяніемъ Кавелина и Тургенева.
Аналогичный характеръ носятъ знакомства Герцена на Западѣ. Мишле, Прудонъ, Ледрю-Ролленъ, Маццини, Саффи и другіе итальянцы, Фохтъ, Кинкель, Стрюбинтъ, Кошутъ и окружавшіе его венгерскіе патріоты, польскіе патріоты, — таковъ главнымъ образомъ Герценовскій кругъ. Отнестись къ нимъ критически, понять сущность ихъ соціальной позиціи Герценъ, какъ это ни странно, былъ совершенно не въ состояніи. Аристократически настроенный венгерскій патріотъ Кошутъ, — кость отъ кости тѣхъ надменныхъ феодаловъ, которые до сихъ поръ продолжаютъ угнетать венгерскую трудящуюся массу и населяющія Венгрію славянскія народности, надѣляется титуломъ «великаго мадьяра», изображается имъ съ большимъ сочувствіемъ. Ледрю-Ролленъ, ограниченный буржуазный демократъ, типичный представитель той мелко-буржуазпой массы, робость и измѣна которой обусловили разгромъ пролетаріата и гибель февральской республики, получаетъ на свой пай титула, «великаго галла» и изображается въ самыхъ сочувственныхъ тонахъ. Консервативный мелкій буржуа Прудонъ, ругатель соціализма, заигрывавшій съ реакціей, самый отсталый изъ всѣхъ французскихъ соціалистовъ того времени, противникъ женской эмансипаціи, заклятый врагъ коммунизма, торжествовавшій по поводу подавленія польскаго возстанія, провозглашается «новѣйшимъ Самсономъ» и «единственно свободнымъ французомъ». Герценъ съ восторгомъ описываетъ «демократическій обѣдъ», данный въ 1854 году американскимъ консуломъ Бюхананомъ въ Лондонѣ представителямъ европейской демократіи (Маццини, Кошутъ, Ледрю-Ролленъ, Гарибальди, Орсини, Ворцель, Пульскій), и злорадствуетъ, что Маркса туда не пригласили. Да Марксъ и самъ бы не пошелъ на этотъ де-мо-кра-ти-че-скій обѣдъ, устроенный представителемъ американскихъ рабовладѣльцевъ!
Кошута, Маццини, Ледрю-Роллена и другихъ представителей буржуазной и аристократической эмиграціи Герценъ зачисляетъ въ «горныя вершины»; онъ ищетъ ихъ знакомства, благоговѣетъ передъ ними, — говоритъ о нихъ, захлебываясь отъ восторга, и вообще смотритъ на нихъ снизу вверхъ. Даже и сейчасъ обидно читать, — какъ Герценъ по пріѣздѣ Кошута въ Лондонъ отправился къ нему знакомиться, не былъ принятъ, демонстративно оставилъ свой адресъ, явно намекая на то, что послѣ этого Кошутъ долженъ отвѣтить ему визитомъ, и, не дождавшись этого естественнаго въ отношеніяхъ между равными визита, все-таки пошелъ къ нему вторично. Зато въ демократической массѣ эмиграціи, — прозванной имъ «хористами революціи», Герценъ относится свысока и насмѣшливо, замѣчая только ея неприглядныя обывательскія черты. Но съ особой ненавистью третируетъ онъ самую здоровую и самую демократическую часть тогдашней эмиграціи, а именно нѣмецкихъ я другихъ коммунистовъ, группировавшихся вокругъ Маркса. Самого Маркса онъ называетъ «неузнаннымъ геніемъ первой величины» и изображаетъ его какъ озлобленнаго интригана, мечтающаго о гегемоніи нѣмецкой націи, — а подъ шумокъ занимающагося однѣми сплетнями; его послѣдователей, «марксидовъ», онъ, повторяя сплетню политической полиціи, называетъ «сѣрною шапкою» (Schwefelbande — поджигатели) и ставитъ ихъ такъ низко, что, какъ онъ деликатно выражается, «отъ сѣрной шайки, — какъ сами нѣмцы (какіе?) называютъ марксидовъ, естественно и недалеко перейти къ послѣднимъ подонкамъ, къ мутной гущѣ, — которая осѣдаетъ отъ континентальныхъ толчковъ и потрясеній на британскихъ берегахъ и пуще всего въ Лондонѣ». И дальше онъ описываетъ нѣсколькихъ полоумныхъ чудаковъ, мошенниковъ, проходимцевъ, попрошаекъ и шпіоновъ! А между тѣмъ въ это время Марксъ и его друзья сближались съ рабочими всѣхъ націй и залатали основы Международной Ассоціаціи Рабочихъ, открывая движеніе, которое должно было потрясти старый міръ. Замѣчательно, что Герценъ, прожившій въ Лондонѣ съ 1852 по 1864 годъ, повидимому совершенно проглядѣлъ глубокое броженіе, происходившее тогда въ англійскомъ пролетаріатѣ; о-въ, видимо, не имѣлъ никакого понятія о выдающихся вождяхъ тогдашнихъ тредъ-юніоновъ, какъ Эпльгардъ, Оджеръ, Эккаріусъ, Алданъ и т. д., которые способствовали повороту въ рабочемъ движеніи, и съ которыми Марксъ поддерживалъ самыя тѣсныя сношенія; зато онъ познакомился въ Англіи съ парадоксальнымъ консерваторомъ Карлейлемъ и съ буржуазнымъ публицистомъ Дж. Льюисомъ[1].
Таковъ былъ кругъ герценовскихъ знакомствъ, не остававшійся, конечно, безъ вліянія на его психику и настроеніе. Не менѣе интересенъ кругъ его вліянія. На кого хотѣлъ вліять Герценъ? Основывая свой «Колоколъ», Герценъ и не думалъ апеллировать къ тѣмъ, чьи интересы онъ брался защищать; на активную историческую роль народныхъ массъ и въ частности крестьянства онъ совершенно не разсчитывалъ, онъ обращался къ уму и совѣсти господствующихъ классовъ, въ частности къ династіи и къ дворянству. Какая разница въ этомъ отношеніи между нимъ и Чернышевскимъ! Чернышевскій, стоявшій на классовой точкѣ зрѣнія, прекрасно понималъ, что, если крестьянская реформа будетъ проводиться помѣщиками и бюрократами, она будетъ непремѣнно искажена и осуществлена во вредъ народнымъ интересамъ. Дѣйствительное освобожденіе крестьянъ и трудящихся вообще, на взглядъ Чернышевскаго, возможно было только на условіи ихъ самостоятельнаго и радикальнаго историческаго дѣйствія, наступленіе котораго онъ всѣми силами подготовлялъ и призывалъ. Въ своемъ недовѣріи къ тогдашней постановкѣ дѣла Чернышевскій доходилъ даже до нежеланія реформъ при отсутствіи условій, гарантирующихъ ихъ удовлетворительное проведеніе; онъ готовъ былъ признать, что освобожденіе крестьянъ безъ земли было бы выгоднѣе для трудящихся массъ, чѣмъ то половинчатое рѣшеніе, которое вопросъ получилъ въ дѣйствительности: такое освобожденіе безъ земли онъ готовъ былъ предпочесть потому, что, по его мнѣнію, это было единственное средство расшевелить косную народную массу и возбудить въ ней движеніе, которое смело бы старый режимъ цѣликомъ и дало бы народу настоящую землю и волю.
Герцену же классовая точка зрѣнія была совершенно чужда. Даже когда вполнѣ выяснилось, что крестьянская реформа извращается господствующимъ классомъ, послѣ назначенія Панина на мѣсто Гостовцева, Герценъ не апеллируетъ къ самодѣятельности народной массы, а призываетъ «меньшинство дворянства сомкнуться и взять въ свои руки дѣло освобожденія крестьянъ» («Колоколъ», 15 марта 1860 г.). Неоднократно доказывалъ Герценъ, что верховная власть въ Россіи можетъ встать во главѣ народнаго освобожденія. Въ статьѣ «Журналисты и террористы» (15 августа 1862 г.) Герценъ, — полемизируя съ революціонною молодежью изъ «Молодой Россіи», доказываетъ ей, что власть царская можетъ стать властью народной, когда она пойметъ, что требованія выдвигаются дѣйствительно народной массой. Герценъ совѣтуетъ молодежи «оставить революціонную риторику и заняться дѣломъ», такъ какъ французы-де доказали, что «за переводъ съ феодально-монархическаго языка мѣстъ и чиновъ на римско республиканскій не стоитъ проливать не только крови, но и чернилъ».
Въ такомъ же духѣ написанъ и конецъ статьи о Каразинѣ. Кто будетъ тотъ суженый, который освободить народную массу? — спрашиваетъ Герценъ. «Императоръ ли, — который, отрекаясь тѣ петровщины, совмѣститъ въ себѣ царя и Стеньку Газина? Новый ли Пестель, опять ли Емельянъ Пугачевъ, казакъ, царь и раскольникъ, или пророкъ и крестьянинъ, — какъ Антонъ Безднинскій? Трудно сказать, это частности (!), des détails, какъ говорятъ французы. Кто бы ни былъ, наше дѣло идти къ нему навстрѣчу съ хлѣбомъ и солью»!
Ставъ на такую оригинальную точку зрѣнія, Герценъ сложилъ всю надежду на писаніе писемъ къ царю и другимъ членамъ царствующаго дома; въ этихъ письмахъ онъ уговаривалъ ихъ, убѣждалъ, усовѣщевалъ, заклиналъ и грозилъ. Въ открытомъ письмѣ къ Александру II отъ 10 марта 1855 г. онъ писалъ между прочимъ: «Разумѣется, моя хоругвь — не ваша: я — неисправимый соціалистъ, вы — самодержавный императоръ; но между вашимъ знаменемъ и моимъ можетъ быть одно общее… — любовь къ народу». Оффиціальное правительство съ Александромъ II во главѣ Герценъ отдѣляетъ отъ тайнаго правительства, враждебнаго реформамъ и состоявшаго изъ А. Орлова, М. Муравьева, Панина и др. По поводу первоначальныхъ проектовъ главнаго комитета по крестьянскому дѣлу «.Колоколъ» обращался къ царю въ слѣдующихъ выраженіяхъ: «Государь!… Остановитесь! Не утверждайте!.. Гади всего святого умоляемъ васъ: не утверждайте! Одумайтесь!» Герценъ настолько увлекался этой нѣсколько односторонней перепиской, что простеръ свои заботы до вмѣшательства въ воспитаніе наслѣдника, чему посвящено было его письмо къ императрицѣ Маріи Александровнѣ отъ 1 ноября 1858 г. На праздникѣ по поводу освобожденія крестьянъ Герценъ собирался въ присутствіи эмигрантовъ разныхъ націй при звукахъ Марсельезы предложить тостъ за Александра II…Мы очень хорошо знали, — говоритъ онъ, — отвѣтственность, которую на насъ обрушивалъ этотъ тостъ, — мы подвергались тупому порицанію всѣхъ ограниченностей, желчной клеветѣ всѣхъ мелкихъ завистей". Но, — къ счастью, варшавскіе разстрѣлы помѣшали Герцену презрѣть шипѣніе мелкихъ ограниченностей и провозгласить этотъ историческій тостъ.
Публика герценоводаго «Колокола» состояла изъ либеральныхъ помѣщиковъ и либеральничающихъ бюрократовъ; до тѣхъ поръ, пока онъ говорилъ ихъ языкомъ, поддѣлывался къ ихъ предразсудкамъ и не задѣвалъ рѣзко ихъ классовыхъ интересовъ, онъ пользовался силой и вліяніемъ. Это были, выражаясь это собственными словами, "генералы изъ либераловъ, либералы изъ статскихъ совѣтниковъ, придворныя дамы съ жаждой прогресса и флигель-адъютаіиты съ «литературой». То же-самое объяснялъ Герцену и Тургеневъ, протестуя противъ его славянофильски-соціалистическаго мессіанизма: «Эхъ, старый другъ, повѣрь: единственная точка опоры для живой пропаганды — то меньшинство образованнаго класса въ Россіи, которое Бакунинъ называетъ и гнилыми, и оторванными отъ почвы, и измѣнниками. Во всякомъ случаѣ для тебя другой публики нѣтъ». Упадокъ «Колокола» послѣ 1863 г. и объяснялся тѣмъ, что Герценъ утратилъ симпатіи этой дворянски-либеральной публики. И утратилъ-то онъ ихъ не только потому, что принялъ сторону польскаго возстанія, но и потому, что съ пріѣздомъ Бакунина въ «Колоколѣ» живѣе забилась соціалистическая жилка. Публика Герцена ничего не имѣла противъ его умѣренно-либеральной программы, противъ проповѣди освобожденія крестьянъ и надѣленія ихъ частью земли за выкупъ, даже противъ свободы слова, но ей рѣшительно претили коммунистическія теоріи. И Тургеневъ откровенно объяснилъ это Герцену въ отвѣть на вопросъ послѣдняго, почему онъ не расположенъ къ Огареву какъ къ писателю: "Огареву я не сочувствую… потому что въ своихъ статьяхъ, письмахъ и разговорахъ онъ проповѣдуетъ старинныя (!) соціалистическія теоріи общей собственности и т. д., съ которыми я не согласенъ. (Бакста въ Гайдельбергѣ, — напримѣръ, объявилъ мнѣ, что «Николай Платоновичъ (Огаревъ) не потому опровергаетъ „Положеніе“, что оно несправедливо для крестьянъ, а потому, что оно освящаетъ принципъ частной собственности въ Россіи»)… «Колоколъ гораздо менѣе читается съ тѣхъ поръ, какъ въ немъ сталъ царствовать Огаревъ». — Эта фраза стала въ Россіи тѣмъ, что въ Англіи называется a truism. «Колоколъ», напечатавшій безъ протеста половину манифеста Бакунина и соціалистическія статьи Огарева, — уже не прежній «Колоколъ!» И Тургеневъ былъ совершенно правъ съ своей умѣренно-либеральной точки зрѣнія. Свиданіе и разговоръ съ Самаринымъ въ іюлѣ 1864 г. показали Герцену, что вліяніе его на либерально-дворянскую публику утеряно безвозвратно. Это открытіе поразило его тѣмъ больнѣе, что вліянія на новую разночинную демократію онъ не пріобрѣлъ, да по своей тактикѣ и пріобрѣсти не могъ.
Дѣло въ томъ, что въ политикѣ Герценъ оказался величайшимъ оппортунистомъ. Проявляя въ теоретической области, какъ ему казалось, величайшую смѣлость, онъ на практикѣ выказалъ, крайнюю осторожность и, — мы бы сказали, трезвенность: эти качества Герцена-политика связаны были съ характеромъ того круга, на который Герцевъ намѣревался вліять. Въ 1855 и слѣдующихъ годахъ Герценъ выдвинулъ умѣренно-либеральную программу, — состоявшую изъ четырехъ пунктовъ: 1) освобожденіе крестьянъ отъ помѣщиковъ; 2) освобожденіе слова отъ цензуры; 3) освобожденіе суда отъ мрака канцелярской тайны; 4) отмѣна тѣлесныхъ наказаній. Ту же программу онъ повторилъ и въ «Колоколѣ». А на указанія, что даже та скромная программа не можетъ быть выполнена безъ предварительной политической реформы, Герценъ, по тактическимъ соображеніямъ умалчивавшій о конституціонномъ преобразованіи, отвѣчалъ: сначала осуществимъ, эту программу, а «съ становымъ и квартальнымъ сдѣлаемся потомъ»!
Въ этомъ отношеніи Чернышевскій обнаружилъ гораздо больше политической сознательности. Онъ полагалъ, что радикальное рѣшеніе крестьянскаго вопроса немыслимо безъ предварительнаго совершенія политическаго переворота, произведеннаго массами въ интересахъ массъ. «Какъ ни важенъ, — писалъ онъ, — представляется мнѣ. вопросъ о сохраненіи общиннаго владѣнія, но онъ все-таки составляетъ только одну сторону дѣла, которому принадлежитъ. Какъ, высшая гарантія благосостоянія людей, до которыхъ относится, этотъ принципъ получаетъ смыслъ только тогда, когда уже даны другія низшія гарантіи благосостоянія, нужныя для доставленія: его дѣйствію простора». Чернышевскій чуждъ былъ политическаго, индифферентизма. На каторгѣ онъ говорилъ своимъ товарищамъ, что «страшнѣе всего — безформенное чудовище, всепоглащающій Левіафанъ», т. е. — абсолютизмъ.
Герценъ же подъ вліяніемъ разочарованія въ политическихъ, формахъ, — вызваннаго въ немъ банкротствомъ революціи 1848 года, причинъ котораго онъ не понялъ, — сознательно отдѣлилъ политическій вопросъ отъ соціальнаго. По его мнѣнію, русская жизнь послѣ Крымской войны выдвинула не вопросъ о конституціи, республикѣ, парламентѣ, муниципальной свободѣ и т. д., а вопросъ объ освобожденіи крестьянъ съ землею, т. е. якобы чисто соціальный вопросъ безъ примѣси политическаго элемента. «Увидавъ это, мы бросили все и прилѣпились къ этому жизненному вопросу для Россіи. И вотъ вамъ причина нашего успѣха. Тотъ только Колоколъ и слушаютъ люди, который зоветъ ихъ туда, куда имъ итти надобно. Представьте себѣ, что середь распрей и споровъ въ самомъ дворянствѣ, середь зачатковъ борьбы между двухъ бойцовъ, до того времени гладившихъ другъ друга по головкѣ и въ первый разъ поглядѣвшихъ съ ненавистью другъ на друга (т. е самодержавія и дворянства! — Ю. С.), представьте, что середь этой борьбы, совершающейся передъ необозримымъ количествомъ народа, мрачно ждущаго, кто кого сломить, но который нисколько не намѣренъ. уступить ни вершка земли, нашъ „Колоколъ“ сталъ бы звонить всемірной республикѣ и солидарности народовъ? Какъ вы думаете, эти люда, дерущіеся не на жизнь, а на смерть, которые теперь съ любовью или ненавистью читаютъ паши слова, стали бы читать наши дифирамбы и разглагольствованія? Ихъ отвѣть можно предвидѣть: „Что вы намъ толкуете о всемірной республикѣ, которой нигдѣ пѣть, о братствѣ народовъ, которые вездѣ рѣжутся; мы все это читали въ Руссо и Вольтерѣ, въ исторіи первой революціи и въ газетахъ 1848 года. У насъ теперь забота растолковать, что такое усадебная земля и сколько десятинъ пашни дать крестьянину, ну, гдѣ же намъ читать ваши декламаціи!“ Колоколу пришлось бы прикусить свой желѣзный языкъ. Вы видите, что нашъ маккіавелизмъ, наша политика очень проста. Мы говоримъ о тѣхъ вопросахъ, которые теперь выдвинуты жизнью, и безъ разрѣшенія которыхъ Левіафанъ сядетъ на мель».
Въ этой характерной цитатѣ Герценъ самъ связываетъ свой оппортунизмъ и политическій индифферентизмъ съ характеромъ своей дворянской публики. Онъ учитываетъ только конфликты внутри дворянства, о самостоятельномъ же историческомъ дѣйствіи народа и не помышляетъ и къ нему не зоветъ. Противопоставленіе широкихъ политическихъ задачъ частичнымъ экономическимъ вопросамъ, выдвинутымъ жизнью, блестяще опровергается дѣятельностью Чернышевскаго. Никто не писалъ такъ много о томъ, «что такое усадебная земля и сколько десятинъ пашни дать крестьянину», какъ Чернышевскій, но это отнюдь не помѣшало ему поставить на очередь политическій вопросъ и тѣсно связать его съ соціальнымъ.
Ставъ на свою оппортунистическую позицію, Герценъ не могъ, разумѣется, высказаться за радикальное рѣшеніе даже крестьянскаго вопроса. Семевскій замѣтилъ, что программа Герцена за исключеніемъ пункта о сохраненіи за крестьянами всей земли, которою они фактически владѣли, сдѣлалась впослѣдствіи программою правительства; но развѣ ею могла, напримѣръ, сдѣлаться программа Чернышевскаго? Достаточно только поста, вить вопросъ, чтобы для насъ сразу стала ясною колоссальная разница позицій, занятыхъ обоими писателями. Программа Герцена, — это была въ сущности программа либеральныхъ помѣщиковъ, либеральныхъ дѣятелей губернскихъ комитетовъ вродѣ Самарина, Кошелева, Унковскаго, Головачева и т. п. Какъ разъ съ этими либеральничающими бюрократами и помѣщиками отчаянно боролся Чернышевскій, отстаивая противъ нихъ, равно какъ и противъ откровенныхъ крѣпостниковъ, дѣйствительные интересы трудящихся массъ. Чернышевскій стоялъ за радикальное, демократическое рѣшеніе крестьянскаго вопроса, которое должно было провести рѣзкую травъ между старой и новой Россіей и заложить основы новой, свободной, демократической жизни, для этого онъ апеллировалъ къ самодѣятельности народной массы, Герленъ, игнорируя эту послѣднюю, въ дѣйствительности отстаивалъ умѣренную реформу, которая — хотѣлъ ли онъ этого или нѣтъ — должна была надолго закрѣпить господство помѣстнаго дворянства въ русской общественной жизни.
Достаточно отмѣтить ихъ различное отношеніе къ двумъ основнымъ пунктамъ крестьянской реформы: къ вопросу о количествѣ земель, предоставляемыхъ крестьянству, и о выкупѣ за эту землю. Герценъ никогда не высказывался за предоставленіе крестьянамъ всей земли и за экспропріацію землевладѣльцевъ; онъ говорилъ лишь о необходимости сохранить за крестьянами всю ту землю, которою они пользовались до освобожденія. Но на это шли и либеральные помѣщики. Совершенно иначе ставилъ этотъ вопросъ Чернышевскій. Правда, работая въ подцензурномъ журналѣ, онъ не могъ открыто высказываться за полную экспропріацію землевладѣльческаго класса (на что Герценъ имѣлъ полную возможность, если бы хотѣлъ); по въ '-скрытой формѣ онъ, насколько могъ, выдвигалъ именно такое рѣшеніе вопроса. Въ знаменитой статьѣ «Критика философскихъ предубѣжденій противъ общиннаго землевладѣнія» Чернышевскій, говоря о низшихъ гарантіяхъ, необходимыхъ для доставленія полнаго простора дѣйствію общиннаго принципа, указываетъ, какъ на одну изъ такихъ гарантій, на принадлежность ренты трудящимся, т. е. на передачу всей земли народу. Герценъ же, который писалъ въ зарубежномъ «Колоколѣ» и. значитъ, имѣлъ полную возможность провозгласить этотъ принципъ, не прибѣгая къ эзоповскому языку, нигдѣ не высказывается въ этомъ смыслѣ.
Точно такъ же обстояло дѣло и съ вопросомъ о выкупѣ. Герценъ рѣшаетъ его въ положительномъ смыслѣ, онъ нигдѣ ни словомъ не намекаетъ на то, что выкупъ крестьянскихъ земель, который въ сущности являлся уплатой помѣщикамъ за личность крѣпостныхъ рабовъ, принципіально недопустимъ и ложится тяжелымъ бременемъ на трудящуюся массу. Онъ разсматривалъ различныя возможныя формы этого выкупа, говорилъ о необходимости возложить его на всю націю, о заключеніи внутренняго займа для выкупа крѣпостныхъ, но принципіально ему и въ голову не приходило противъ него высказываться. Скажутъ, что Чернышевскій въ своихъ знаменитыхъ статьяхъ по крестьянскому вопросу также допускалъ этотъ выкупъ и, между прочимъ. также говорилъ о томъ, что расходы по освобожденію крестьянъ должна нести вся нація; что онъ также писалъ лишь о размѣрахъ этого выкупа, доказывая, что выкупъ этотъ долженъ быть небольшой. Но опять-таки не слѣдуетъ забывать, что открыто высказывать свой взглядъ Чернышевскій, въ отличіе отъ Герцена, не мотъ по цензурнымъ условіямъ; между строкъ же онъ всячески намекалъ на недопустимость этого выкупа. Раскрыть свои карты Чернышевскому пришлось только въ романѣ «Прологъ пролога», написанномъ въ Сибири: Убѣждая революціонера Соколовскаго[2] не вѣрить либераламъ и скептически относиться къ толкамъ о затѣваемыхъ серьезныхъ реформахъ. Волгинъ (Чернышевскій) утверждаетъ, что бѣды не будетъ, если дѣло освобожденія крестьянъ будетъ передано въ руки крѣпостнической партіи. Разница не колоссальная, а ничтожная: была бы колоссальная, если бы крестьяне получили землю безъ выкупа {Бакунинъ въ своихъ письмахъ къ Герцену также указывалъ на эту сторону вопроса. «Если земля крестьянская, — писалъ онъ, — такъ зачѣмъ же выкупъ — и какой еще выкупъ! Раззорившій крестьянъ, принужденныхъ итти по цѣлой Россіи брать худшую землю за хорошія деньги» (Письма Бакунина къ Герцену и Огареву. Женева, 1896, стр. 179).
}. Такимъ образомъ въ этомъ основномъ вопросѣ Чернышевскій отстаивалъ стремленія и интересы крестьянской массы и предлагалъ радикально-демократическое рѣшеніе вопроса, тогда какъ Герценъ отстаивалъ умѣренно-либеральную точку зрѣнія и выражалъ взгляды либеральныхъ помѣщиковъ.
По разсказу Стахевича, Чернышевскій упрекалъ Герцена, между прочимъ, за то, что тотъ не выставляетъ опредѣленной политической и соціальной программы, что онъ, изобличая отдѣльныя отрицательныя явленія русской жизни, не связываетъ ихъ съ общимъ характеромъ государственнаго строя, отъ котораго эти явленія зависятъ. Но въ разсматриваемый моментъ Герценъ какъ разъ и считалъ своею силою то, что Чернышевскій признавалъ его недостаткомъ. «Мы, сколько могли, писалъ Герценъ впослѣдствіи въ статьѣ „Порядокъ торжествуетъ“ („Колоколъ“, 1 декабря 1866 г.), — отстраняли всѣ вопросы, не находившіеся на череду». Въ практической политикѣ Герценъ придерживался теоріи стадій. Въ письмахъ къ «Старому товарищу» (Бакунину) онъ формулируетъ свою тактику, которой слѣдовалъ и въ «Колоколѣ». івь такихъ выраженіяхъ: «Я не вѣрю въ прежніе революціонные пути и стараюсь понять шагъ людской въ быломъ и настоящемъ для того, чтобы знать, — какъ итти съ нимъ въ ногу, не отставая и не забѣгая въ такую даль, въ которую люди не пойдутъ за мною, не могутъ итти». Стремясь въ силу своего темперамента непосредственно вліять на ходъ историческихъ событій, не довольствуясь подготовкой элементовъ для будущаго историческаго дѣйствія, онъ пошелъ по линіи наименьшаго сопротивленія и примкнулъ къ той фракціи господствующаго класса, которая, какъ ему казалось, склонна была приступить къ реформамъ. Въ этомъ и заключалась его основная ошибка, — связавшая полетъ его мощнаго духа, заставившая его забыть свою критику европейской буржуазіи и толкнувшая его на скользкій путь оппортунизма. Онъ хотѣлъ быть только на одинъ шагъ впереди массы, а такъ какъ его массою была умѣренно-либеральная дворянская публика, ему пришлось безпощадно урѣзывать не только свой соціализмъ, но и свой демократизмъ: держась на одинъ шагъ впереди либеральныхъ помѣщиковъ, онъ и не замѣтилъ, какъ очутился на сто шаговъ позади демократической массы.
Впослѣдствіи Герценъ подъ вліяніемъ Чернышевскаго и Бакунина заговорилъ другимъ языкомъ. Въ статьѣ «Исполинъ просыпается» («Колоколъ», 1 ноября 1861 г.) Герценъ, по поводу студенческихъ волненій и закрытія университета, обратился къ молодежи съ призывомъ итти въ народъ: «Но куда же вамъ дѣться, юноши, отъ которыхъ заперли науку?… Сказать вамъ, куда? Прислушайтесь — благо, тьма не мѣшаетъ слушать — со всѣхъ сторонъ огромной родины нашей: съ Дона и Урала, съ Волги и Днѣпра растетъ стонъ, поднимается ропотъ — это начальный ревъ морской волны, которая закипаетъ, чреватая бурями, послѣ страшно утомительнаго штиля. Въ народъ! къ народу! — вотъ ваше мѣсто, изгнанники науки, покажите этимъ Бистромамъ, что изъ васъ выйдутъ не подъячіе, а воины, но не безродные наемники, а воины, народа русскаго. Хвала вамъ! вы начинаете новую эпоху, вы поняли, что время шептанія, дальнихъ намековъ, запрещенныхъ, книгъ проходить. Вы тайно еще печатаете дома, но явно протестуете. Хвала вамъ, меньшіе братія, и наше дальнее благословеніе! О, еслибъ вы знали, какъ билось сердце, какъ слезы готовы были литься — когда мы читали о студенческомъ днѣ въ Петербургѣ!»
Въ этихъ строкахъ во весь ростъ встаетъ передъ нами настоящій, великій, вѣчный Герценъ, Герценъ новой демократической Россіи. Подобно древнему Антею, онъ снова обрѣталъ свою мощь и пылъ, какъ только прикасался къ свѣжей почвѣ новыхъ народныхъ демократическихъ слоевъ. Въ № 221 «Колокола» отъ 1 іюня 1866 г. Герценъ, подъ впечатлѣніемъ извѣстій о репрессіяхъ послѣ каракозовскаго покушенія, писалъ: «Передъ этимъ письмомъ мы остановились съ какой-то безконечной жгучей болью… Несчастный народъ, въ которомъ могла зародиться и назрѣть такая среда, наглая и уродская, которая безнаказанно учитъ палачей, рукоплещетъ имъ и натравливаетъ ихъ!… У насъ была готова статья, по, прочитавши письмо, мы ее разорвали: все слабо, бѣдно, словъ недостаетъ, мы это глубоко чувствуемъ. Но нельзя же и руки сложить въ праздномъ озлобленіи, нельзя же замолчать съ проклятіемъ на губахъ. Нѣтъ, это была бы измѣна всей нашей жизни, а ея немного впереди. Мы остатокъ ея употребимъ на обличеніе передъ міромъ историческаго преступленія, совершающагося въ Россіи, и на подкрѣпленіе и утѣшеніе несчастнаго молодого поколѣнія, идущаго на мученичество за свою святую любовь къ истинѣ, за свою вѣру въ Россію. Мы, старики, станемъ у изголовья гонимыхъ, отирая пятна клеветы и благословляя погибающихъ провозвѣстниковъ будущей Россіи».
Вотъ какія трогательныя ноты Герценъ находилъ въ своемъ сердцѣ, когда говорилъ о молодомъ поколѣніи какъ другъ и товарищъ. Но, къ сожалѣнію, въ своемъ отношеніи къ новой революціонной молодежи онъ не удержался на этой благожелательной позиціи. Двойственность герцеіговской натуры сказалась и здѣсь. Теоретически преклоняясь передъ героизмомъ юныхъ борцовъ, смѣло выступившихъ посреди всеобщаго молчанія, благословляя ихъ на дальнѣйшіе подвиги, Герценъ при непосредственномъ столкновеніи съ представителями революціонной молодежи не сумѣлъ взять по отношенію къ ней надлежащаго тона, не сумѣлъ за частичными недостатками разглядѣть ея достоинствъ. Недоразумѣнія съ молодой эмиграціей отравили послѣдніе годы Герцена, и нужно сказать, что, если молодежь была во многомъ несправедлива къ Герцену, то еще болѣе несправедливъ онъ оказался по отношенію къ ней. Здѣсь повторилось то же колоссальное историческое недоразумѣніе, которое нѣкогда побудило Герцена обрушиться на Чернышевскаго и Добролюбова, заслуги которыхъ онъ впослѣдствіи долженъ былъ признать.
- ↑ Любопытенъ отзывъ консервативной газеты, Times" о «Быломъ и Думахъ»: «Герценъ пишетъ въ духѣ нашихъ лучшихъ и наименѣе неистовыхъ либераловъ — въ духѣ людей, которые, обрушиваясь со всею силою противъ существующихъ формъ общества, чуждаются фанатизма и бурныхъ пошлостей чартистской школы». Это замѣчаніе не лишено извѣстной мѣткости.
- ↑ Подъ именемъ Соколовскаго Чернышевскій, какъ извѣстно, вывелъ знаменитаго польскаго революціонера Сѣраковскаго, впослѣдствіи повѣшеннаго Муравьевымъ (см. подробно въ нашей книгѣ «И. Г. Чернышевскій», стр. 362 и сл.). Пользуемся случаемъ чтобы указать на странную ошибку, въ которую впалъ г. Аничковъ, заявившій, что въ лицѣ Соколовскаго Чернышевскій вывелъ В. Костомарова, извѣстнаго предателя. Рѣшительно непонятно, откуда это взялъ г. Аничковъ (см. его статью о Добролюбовѣ въ № 8 «Соврем. Міра» за 1911 годъ).