Герой (Крейк; Острогорская)/ЮЧ 1900 (ДО)

Герой
авторъ Дина Мария Крейк, пер. Ад. Острогорская

Оригинал: англ. A Hero, опубл.: 1853. — Источникъ: az.lib.ru •
Текст издания: журнал «Юный Читатель», № 21, 1900.
Иллюстрации Джеймса Годвина (из лондонского издания 1853 г.)

ГЕРОЙ

Разсказъ КРЭКЪ. Перев. съ англ. Ад. Острогорской. Иллюстрации Джеймса Годвина (из лондонского издания 1853 г.)

ВСТУПЛЕНІЕ.

— Герой, племянники? — повторилъ дядя Филиппъ, незамѣтно принявшій участіе въ разговорѣ мальчиковъ, обсуждавшихъ достоинства одного изъ товарищей, за которымъ вся школа единогласно признавала первенство — по крайней мѣрѣ, въ дракахъ. — Скажите, ребята, что вы собственно понимаете подъ словомъ «герой»?

Племянники молчали. По всей вѣроятности они находили, что капитанъ Филиппъ Кэру лучше всѣхъ могъ отвѣтить на свой собственный вопросъ. Ему не было еще и сорока лѣтъ, но онъ много странствовалъ и много видѣлъ. Онъ жарился подъ лучами тропическаго солнца, мерзъ въ полярныхъ моряхъ, предводительствовалъ отрядомъ солдатъ въ Китаѣ, командовалъ экспедиціей въ южныхъ моряхъ и, наконецъ, вернулся на родину, изувѣченный въ одномъ изъ сраженій въ Индіи.

Онъ повторилъ свой вопросъ:

— Ну-ка, скажите, что такое герой?

Отвѣта опять не послѣдовало.

— Достаньте-ка словарь! — сказалъ дядя Филиппъ. Онъ заглянулъ въ словарь. — Герой — великій человѣкъ! Коротко и ясно! Ну, дѣти, попробуйте опредѣлить, что значитъ герой, или великій человѣкъ.

Нѣкоторые попытались это сдѣлать, но яснаго отвѣта никто не далъ.

— Вы находитесь въ затрудненіи? Не удивительно. Это слово приводитъ въ затрудненіе людей съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ міръ. Я самъ ломалъ себѣ голову надъ нимъ очень долго и, кажется, въ концѣ концовъ рѣшилъ таки вопросъ правильно.

— Какимъ образомъ, дядя, разскажи? — рѣшился спросить одинъ изъ мальчиковъ.

— О, это длинная исторія. Это было много лѣтъ тому назадъ, когда я еще былъ мальчикомъ.

«Когда я былъ мальчикомъ!» — эти слова произвели магическое дѣйствіе на мальчиковъ. Дѣти съ такимъ наслажденіемъ слушаютъ разсказы о происшествіяхъ дѣйствительной жизни. Дядю Филиппа осадили просьбами разсказать про тѣ событія изъ его жизни, которыя помогли ему найти правильное опредѣленіе для слова «герой».

Дядя Филиппъ сначала колебался по многимъ причинамъ. Но ему трудно было отказать племянникамъ въ просьбѣ. Это былъ такой добрякъ, настоящій идеалъ дяди-холостяка.

Въ его головѣ мелькнулъ планъ.

— Дѣти, — сказалъ онъ: — намъ остается еще двѣнадцать дней до Новаго года. Каждый день, когда наступаетъ вечеръ, у насъ есть часъ или два свободнаго времени. Если хотите, я въ эти часы разскажу вамъ, какъ я отыскивалъ героя. Если до Новаго года ни мнѣ, ни вамъ не удастся его найти, тогда… — и въ темныхъ глазахъ дяди Филиппа мелькнуло таинственное выраженіе — намъ придется искать его какъ нибудь иначе.

ГЛАВА I.

«Насколько я знаю, твои шотландскіе двоюродные братья очень милые мальчики, а одинъ изъ нихъ такъ прямо маленькій герой».

— Такъ говорила моя мать, снаряжая меня въ дорогу. Мнѣ было тогда тринадцать лѣтъ, и я въ первый разъ покидалъ родительскій домъ, чтобы посѣтить дядю, родного брата моего отца; онъ жилъ далеко отъ насъ на сѣверѣ Великобританіи, въ Шотландіи и ни я, ни моя мать-англичанка никогда его не видали.

Маленькій герой! Я ясно помню, какъ это слово поразило меня тогда. Я въ то время зачитывался жизнеописаніями Плутарха и моему воображенію постоянно рисовались Эпаминондъ, Алкивіадъ, Аристидъ Справедливый и прочіе герои древности. Кромѣ того, въ виду предстоящаго путешествія въ Шотландію, я счелъ для себя полезнымъ прочесть исторію Уоллэса и Брюса, шотландскихъ народныхъ героевъ. Имѣя смутное представленіе, что мой двоюродный братъ принадлежитъ къ тому разряду людей, которые носятъ короткія шотландскія юбочки, вооружены палашами и готовы сразиться со всякимъ, подобно герою Вальтеръ-Скотта, Родригу Дью, я сталъ разпрашивать свою мать, который изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ герой и что это означаетъ.

Но она отвѣчала мнѣ уклончиво, думая, можетъ быть, что и безъ того уже слишкомъ затронула мое любопытство. Однако, я не отставалъ.

«Что это за герой? Онъ тоже вооруженъ щитомъ и копьемъ, какъ жители древнихъ Ѳивъ, или онъ закованъ въ латы, какъ Уилльямъ Уоллэсъ? или же онъ носитъ ружье и пистолеты, какъ»…

И я взглянулъ въ ту сторону, гдѣ надъ каминомъ нашей маленькой деревенской гостиной висѣли ружье, шпага и портупея моего отца. Мнѣ вдругъ вспомнилось письмо, которое однажды показала мнѣ мать и гдѣ было сказано, что «лейтенантъ Генри Кэру умеръ смертью героя».

Я остановился — взглядъ моей матери, слѣдуя по направленію моихъ глазъ, упалъ на шпагу и портупею. Она никогда не могла смотрѣть на нихъ безъ слезъ. Поэтому я не рѣшался больше приставать къ ней съ вопросами относительно героевъ.

Однако, я не переставалъ думать о своемъ двоюродномъ братѣ и не безъ страха старался представить себѣ, какого рода существомъ онъ окажется. Мое любопытство было такъ велико, что даже смягчило тяжесть разлуки съ матерью и сестрами — не смѣйтесь надъ этимъ, дѣти, я дѣйствительно былъ тогда довольно чувствительнымъ и мягкосердечнымъ мальчикомъ; къ тому же, какъ единственный сынъ и самый младшій изъ дѣтей, я былъ избалованъ. Но я не стыжусь этого, даю вамъ слово, что нисколько не стыжусь. Только трусы могутъ стыдиться своей любви къ матери и сестрамъ.

Итакъ, я простился со всѣми домашними. Я помню, какъ я притворился, что у меня сильный насморкъ, для того, чтобы не возбудить подозрѣній частымъ употребленіемъ носового платка. Это было глупо съ моей стороны, но я больше всего боялся прослыть ребенкомъ въ глазахъ другихъ. И только, когда мы оставили далеко позади себя и нашу тихую деревню, и шумныя улицы Лондона, и сидѣли съ матерью на палубѣ ужаснаго парохода, который долженъ былъ увезти меня далеко на сѣверъ, въ страну, гдѣ ни я, ни мать моя никогда раньше не бывали, и когда она, сама едва удерживая слезы, стала уговаривать меня «не падать духомъ» и «быть мужчиной», — тогда только я и самъ убѣдился, что былъ еще совершеннымъ ребенкомъ: я опустилъ голову на плечо матери и разразился потокомъ слезъ.

— Я нисколько не стыжусь этого теперь, — прибавилъ дядя Филиппъ съ волненіемъ въ голосѣ, причемъ вѣки его покраснѣли.

— Она всегда была благородной женщиной, ваша бабушка — благослови ее Господь! и, какъ говорятъ на востокѣ, — да проживетъ она тысячу лѣтъ!

Это пожеланіе было поддержано всѣми, и дядя Филиппъ продолжалъ:

— У меня осталось немного воспоминаній объ этомъ первомъ путешествіи. Помню только, что моя мать хотѣла помѣстить меня въ женской каютѣ и поручить попеченіямъ горничной. Но я рѣшительно пришелъ въ негодованіе отъ такого оскорбленія, самаго тяжелаго, какое можно было нанести мальчику моего зрѣлаго возраста; мнѣ было тогда тринадцать лѣтъ, но моя бѣдная мать все еще продолжала смотрѣть на меня, какъ на ребенка, неспособнаго заботиться о себѣ. Дѣло кончилось тѣмъ, что моему полу и возрасту было оказано должное вниманіе, и я былъ помѣщенъ на мужской половинѣ судна, гдѣ въ теченіе трехъ нескончаемыхъ дней меня непрерывно бросало изъ стороны въ сторону. Я испыталъ всю безпомощность и всѣ бѣдствія перваго морского путешествія, и отъ души желалъ только одного — чтобы меня незамѣтно выбросило за бортъ и такимъ образомъ сразу наступилъ бы конецъ всѣмъ страданіямъ.

Наконецъ, мнѣ стало легче, и я рѣшился даже выползти на трапъ, надѣясь узнать, въ какой части свѣта я нахожусь. Меня мучило смутное и непріятное опасеніе, что нашъ пароходъ вышелъ въ открытое море съ тѣхъ поръ, какъ я въ послѣдній разъ былъ на палубѣ, и что мы, можетъ быть, находимся гдѣ нибудь на серединѣ Атлантическаго океана — представленіе не особенно пріятное для такого маленькаго человѣка, какъ я, который былъ отъ природы довольно трусливъ, хотя на словахъ и восхищался героями.

— О, дядя Филиппъ, — раздалось два или три удивленныхъ голоса. Но дядя Филиппъ повторилъ свои слова, утверждая, что онъ, дѣйствительно, былъ въ дѣтствѣ порядочнымъ трусишкой. Онъ, казалось, съ нѣкоторой гордостью напиралъ на это обстоятельство, какъ бы желая показать, какую огромную роль играетъ сила воли въ образованіи характера.

— Былъ поздній вечеръ, когда я выползъ на палубу, продолжалъ дядя Филиппъ, — и, съ полугрустнымъ и полуиспуганнымъ видомъ, прикурнулъ въ углу позади рулевого. Была туманная ночь, и я ничего не могъ разобрать. Казалось, пароходъ подвигался сквозь плотное, бѣлое облако, направляясь невѣдомо куда. Мы могли быть уже у береговъ Америки — такъ безконечно долго, казалось, мы уже плыли. Къ тому же мнѣ было очень холодно, несмотря на лѣтнее время, и я началъ думать, что мы, можетъ быть, попали въ полосу пловучихъ ледяныхъ горъ, которыя, какъ я когда-то читалъ, часто встрѣчаются на Атлантическомъ океанѣ путешественникамъ, направляющимся въ Сѣверную Америку. Мои географическія познанія, впрочемъ, какъ и всѣ мои представленія, отличались нѣкоторой туманностью. Но не слѣдуетъ забывать, что я былъ довольно странно воспитанный мальчикъ, выросшій дома, среди однѣхъ женщинъ, безъ братьевъ и безъ товарищей. Кромѣ того, въ теченіе трехъ дней я страдалъ морской болѣзнью, которая, конечно, мало способствовала усиленію моей сообразительности.

Я не могъ отдѣлаться отъ представленія о ледяныхъ горахъ, и, какъ только туманъ нѣсколько разсѣялся, я со страхомъ посмотрѣлъ вокругъ себя. Увы! то, что я увидалъ, подтвердило всѣ мои опасенія. Что-то огромное, сѣрое, окутанное туманомъ, подымалось изъ воды какъ разъ передъ нами; казалось, что оно плыветъ прямо на насъ, или мы на него — я не могъ точно разобрать. Я въ ужасѣ посмотрѣлъ на рулевого, но онъ, повидимому, совершенно спокойно стоялъ на своемъ мѣстѣ. Свѣтъ отъ фонаря падалъ прямо на него, освѣщая рѣзкія, некрасивыя, огрубѣвшія отъ вѣтра черты его лица и широкія плечи, казавшіяся еще шире отъ необъятной матросской куртки. Въ теченіе многихъ лѣтъ еще послѣ этого путешествія этотъ человѣкъ преслѣдовалъ меня въ ночныхъ кошмарахъ. Когда мнѣ случалось слишкомъ много поѣсть за ужиномъ (какъ это нерѣдко бываетъ съ мальчиками, къ стыду ихъ!), мнѣ всякій разъ снилось, что я превращаюсь въ пароходъ, а онъ, сидя на моей палубѣ, т. е. на моихъ плечахъ, направляетъ меня прямо на безконечный рядъ ледяныхъ горъ.

Я посмотрѣлъ на этого человѣка, на туманный предметъ, возвышавшійся въ морѣ передъ нами, бросилъ взглядъ на пустынную палубу парохода и, наконецъ, снова взглянулъ на человѣка. Мой ужасъ все возросталъ, все кругомъ было такъ молчаливо и таинственно. Наконецъ, я рѣшился приблизиться къ нему и проговорилъ едва слышно:

— Скажите, пожалуйста…

Но человѣкъ, стоявшій у руля, казался высѣченнымъ изъ камня. Онъ не обратилъ никакого вниманія на мои слова. Вѣроятнѣе всего, онъ не видалъ и не слыхалъ меня, всецѣло поглощенный своимъ дѣломъ. Глядя на этого человѣка, неподвижно стоявшаго на своемъ мѣстѣ, съ глазами, упорно устремленными впередъ, и лишь отъ времени до времени слегка поворачивавшаго руль въ сторону и обратно — глядя на него, мнѣ и въ голову не могло придти, что самое незначительное движеніе его руки направляло ходъ этого огромнаго парохода.

Любопытство-ли, настойчивость или просто упрямство — я обладалъ всѣми этими качествами — побудили меня не сдаваться и обратиться къ нему еще разъ; онъ начиналъ мнѣ казаться какимъ-то сверхъестественнымъ существомъ. Въ моей памяти еще была свѣжа прочитанная мною не задолго до того очень фантастическая поэма «Старый морякъ», которой я очень восхищался, хотя въ то время мало понималъ ее. Я рѣшился дотронуться до рукава матросской куртки и, убѣдившись, что это былъ настоящій рукавъ, и что рука, торчавшая изъ него, была живая рука., я сильно потянулъ ее.

— Алло!^[1] — крикнулъ человѣкъ въ матросской курткѣ, очевидно только теперь замѣтившій меня. Онъ только стряхнулъ мою руку со своего рукава, какъ стряхиваютъ надоѣдливую собаченку, и снова повернулся къ рулю.

Какъ я уже замѣтилъ, я отъ природы довольно упрямъ; кромѣ того мое самолюбіе было въ эту минуту сильно задѣто. Поэтому я снова потянулъ его за руку и сказалъ на этотъ разъ довольно рѣшительно:

— Послушайте, матросъ!

— Алло!

— Скажите, пожалуйста, гдѣ мы находимся? — спросилъ я кротко. — И что такое этотъ большой предметъ передъ нами?

— Это утесъ Эйльза, мы находимся противъ берега Шотландіи, — проговорилъ онъ сердитымъ голосомъ.

Это было все, чего я отъ него добился. Я подумалъ, что это самый непріятный и грубый человѣкъ, какого я когда-либо встрѣчалъ, не подозрѣвая, что отъ болѣе или менѣе точнаго исполненія его обязанности зависитъ жизнь всѣхъ насъ. Впослѣдствіи, когда я сталъ старше и умнѣе, этотъ незначительный случай научилъ меня, что не слѣдуетъ надоѣдать безпрестанно тѣмъ, кто, такъ или иначе, держитъ въ своихъ рукахъ кормило правленія. Я поставилъ себѣ это за жизненное правило, особенно по отношенію къ людямъ, которые, выражаясь иносказательно, управляютъ рулемъ семейнаго корабля. Поэтому, мальчики, если вамъ вздумается когда нибудь мучить вашего отца пустяками, или досаждать вашему учителю, или что нибудь въ этомъ родѣ, вспомните только маленькое правило, которое вы можете найти на любомъ пароходѣ: «Не разговаривай съ человѣкомъ, стоящимъ у руля».

Я снова спустился внизъ, легъ на диванъ и уснулъ — это былъ мой первый настоящій сонъ съ тѣхъ поръ, какъ я выѣхалъ изъ дому. Но я не долго спалъ; меня разбудило громкое топанье надъ моей головой и свистъ выпускаемаго изъ паровой машины пара. Пароходный слуга, заглянувъ въ каюту, прокричалъ «Гринокъ» и исчезъ. Я вдругъ вспомнилъ, что именно въ Гринокѣ меня долженъ былъ встрѣтить дядя. Я въ испугѣ вскочилъ, надѣлъ на скорую руку куртку, кое какъ собралъ свои вещи и выбѣжалъ на палубу.

Какъ я уже сказалъ, я никогда раньше не видалъ своего дяди и, вслѣдствіе существовавшаго между нашими семьями раздора, даже не слыхалъ о немъ ничего, кромѣ его имени; но такъ какъ это имя было не англійское, а шотландское, то я въ смятеніи совершенно его забылъ. Ни одинъ несчастный, покинутый мальчикъ не могъ себя чувствовать болѣе одинокимъ, чѣмъ чувствовалъ себя я въ этотъ памятный для меня день. Было четыре часа утра, и еще не вполнѣ разсвѣло. Невыспавшійся и совершенно разбитый, я стоялъ на палубѣ пароходавъ гавани незнакомаго мнѣ города, среди невозможной давки и сутолоки; взадъ и впередъ сновали спѣшившіе и толкавшіе другъ друга пассажиры, со всѣхъ сторонъ раздавались громкіе крики носильщиковъ и звуки неизвѣстныхъ, непонятныхъ мнѣ нарѣчій. Не думаю, чтобы когда-либо въ своей жизни я находился въ болѣе горестномъ положеніи. Я усѣлся на пукъ канатовъ, поставилъ около себя свой маленькій чемоданъ, и, сознаюсь, у меня было большое желаніе разревѣться, но я во время вспомнилъ, что слезы позорны для тринадцатилѣтняго мальчика.

Скоро я услыхалъ среди недовольныхъ, сердитыхъ голосовъ пассажировъ одинъ голосъ — отнюдь не сердитый, — но звучавшій совершенно особенно, — чисто по шотландски, подумалъ я.

Никогда ничто не оставляло болѣе сильнаго впечатлѣнія въ моемъ дѣтскомъ мозгу, чѣмъ первые звуки этого голоса — сильный, звучный, увѣренный и ласковый, онъ возбуждалъ въ одно и тоже время уваженіе, легкій страхъ и безсознательное довѣріе. Онъ рѣзко выдѣлялся среди шума и смятенія, царившихъ на пароходѣ, а обладатель его ходилъ по палубѣ, оглядываясь вокругъ себя.

— Нѣтъ ли здѣсь мальчика по имени Филиппъ Кэру? — Я вскочилъ и, въ внезапномъ порывѣ радости, чуть не бросился въ объятія моего шотландскаго дяди.

Онъ поздоровался со мной сердечно, но торопливо — намъ надо было спѣшить: одной рукой онъ схватилъ мой багажъ, другой — меня самого, и черезъ минуту мы стояли на набережной.

Я украдкой бросилъ на него испытующій взглядъ. Это былъ большого роста человѣкъ, съ довольно суровыми чертами сильно загорѣвшаго лица и множествомъ сѣдыхъ волосъ, развѣвавшихся во всѣ стороны, что придавало ему въ моихъ глазахъ огромное сходство со стогомъ сѣна въ вѣтряный день. На первый взглядъ онъ могъ казаться даже грознымъ, — особенно такому застѣнчивому робкому маленькому англичанину, какимъ былъ я, — но когда онъ начиналъ говорить, его лицо освѣщалось такой доброй, сердечной и веселой улыбкой, что мой страхъ скоро прошелъ.

— Ну-ка, малый, подыми-ка голову, дай взглянуть на себя!

Онъ долго смотрѣлъ на меня и потомъ отвернулъ голову. Я только позднѣе понялъ это движеніе. Онъ и его родной братъ мальчиками росли вмѣстѣ, но, выросши, они поссорились, разстались и больше уже не встрѣчались. Я былъ очень похожъ на своего отца, и дядя, должно быть, замѣтилъ это.

— Норманъ! — крикнулъ онъ вдругъ. Къ намъ подошелъ мальчикъ, приблизительно одного со мною роста. Я не замѣтилъ, откуда онъ вышелъ и какъ очутился на опустѣвшей набережной.

— Ну, мальчики, пожмите другъ другу руки. Филиппъ Кэру, это твой старшій двоюродный братъ, Норманъ Макъ-Ильрой. Будьте друзьями, какъ ваши отцы были когда-то друзьями, — и помните, только не ссориться, только не ссориться!

Проговоривъ это, онъ поспѣшно отошелъ отъ насъ, оставивъ насъ однихъ. Я съ большимъ любопытствомъ посмотрѣлъ на своего двоюроднаго брата. Я и по сейчасъ помню, какъ онъ выглядѣлъ тогда.

Это былъ стройный мальчикъ, котораго никакъ нельзя было назвать красивымъ — (я же былъ тогда «очень красивый мальчикъ», какъ находили многіе). У него было совершенно шотландское лицо — выдающіяся скулы, усѣянная веснушками кожа и волосы, которые въ любой англійской школѣ навѣрное доставили бы ему насмѣшливое прозвище «морковки.» Не то, чтобы они были дѣйствительно рыжіе, цвѣтъ ихъ былъ даже довольно красивъ, я думаю, но это былъ несомнѣнно красный цвѣтъ. Онъ былъ одѣтъ въ куртку и панталоны (которыя я навѣрное отвергъ бы съ презрѣніемъ, не сомнѣваясь, что они сдѣланы изъ клѣтчатой, черной съ бѣлымъ, шали моей матери), а на головѣ онъ носилъ странную шляпу безъ полей — «Гленгаррійскую»^[2] шапку, какъ я потомъ узналъ.

Мы стояли другъ противъ друга — маленькій шотландецъ и маленькій англичанинъ, обмѣниваясь довольно подозрительными взглядами, точно двѣ враждующія арміи въ сраженіи при Флодденѣ,^[3] о которомъ я незадолго передъ тѣмъ читалъ. Наконецъ, намъ пришла въ голову мысль, что, стоя такимъ образомъ и нелѣпо тараща глаза другъ на друга, мы представляемъ, должно быть, очень смѣшное зрѣлище, и, точно по сигналу, мы оба расхохотались.

— Это хорошо, — сказалъ мой двоюродный братъ. — Мы скоро станемъ друзьями.

Другого обмѣна любезностей между нами не было — вѣдь мальчики обыкновенно избѣгаютъ всякихъ внѣшнихъ проявленій своихъ чувствъ, — но скоро у насъ завязалась дружеская бесѣда. Когда дядя Макъ-Ильрой вернулся, онъ нашелъ насъ сидящими рядомъ на ступенькахъ зданія таможни и дружелюбно разговаривающими. Норманъ узналъ отъ меня всю исторію моего путешествія и, въ свою очередь, сообщилъ мнѣ разныя свѣдѣнія о томъ, гдѣ мы находимся и куда поѣдемъ отсюда.

У него, какъ и у его отца, была странная, однозвучная манера говорить, вслѣдствіе чего я сначала плохо его понималъ, и это иногда заставляло меня смѣяться. Я рѣшилъ, что это особенность шотландскаго выговора, и внутренне торжествовалъ въ сознаніи несомнѣннаго превосходства моего собственнаго выговора.

— Ну, ребята, каковы дѣла, — проговорилъ дядя, вынимая часы изъ кармана. — Теперь ровно пять, а первый пароходъ, отправляющійся въ Дэнунъ, пойдетъ не раньше восьми. Что бы намъ такое предпринять? Ты не хочешь-ли поѣсть, Филиппъ, или предпочитаешь ждать, покуда мы пріѣдемъ домой, къ теткѣ на завтракъ?

Находясь въ состояніи крайняго возбужденія и смущенія, которое совершенно отбило у меня аппетитъ, я сказалъ, что буду ждать — хотя не имѣлъ ни малѣйшаго представленія о томъ, гдѣ и когда меня ждетъ этотъ завтракъ.

— Подите-ка сюда, того, что у меня есть, хватитъ чтобы утолить вашъ голодъ на часъ или на два.

Онъ вытащилъ изъ кармана какой-то трехугольный предметъ, который онъ назвалъ ячменной лепешкой; на видъ она была довольно странная, но оказалась очень вкусной, и мы съ Норманомъ съ большимъ удовольствіемъ съѣли по лепешкѣ. Затѣмъ мы стали ходить взадъ и впередъ по набережной, разглядывая стоявшія въ гавани суда и любуясь берегами рѣки.

Никогда я не забуду этого утра. Въ первый разъ въ жизни я видѣлъ, восходъ солнца. До тѣхъ поръ я и не представлялъ себѣ, какъ прекрасенъ свѣтъ въ четыре или пять часовъ утра, особенно въ Шотландіи. Эта картина глубоко запечатлѣлась въ моей дѣтской памяти — пустынная набережная, суда, неподвижно стоявшія вдоль береговъ, точно въ полудремотѣ, широкія полосы янтарныхъ и розовыхъ облаковъ на востокѣ, дальніе холмы, вырисовывающіеся на темно-лиловомъ фонѣ неба, и среди всего этого — рѣка, отливавшая всѣми цвѣтами по мѣрѣ того, какъ небо мѣняло свой цвѣтъ. Я никогда не видалъ подобной картины — никогда! Она сдѣлала то, что я съ тѣхъ поръ началъ вставать рано.

Норманъ всячески старался занять меня и, съ вполнѣ понятной гордостью, указывалъ мнѣ красоты своей родины.

— Вонъ тамъ находится гора Ломондъ, — объяснялъ онъ мнѣ; можетъ быть, мы ее увидимъ сейчасъ, если только на ней нѣтъ ея ночного колпака, что весьма вѣроятно.

— Ея ночного колпака? — повторилъ я въ недоумѣніи.

— Я говорю о туманѣ, который почти всегда окутываетъ вершины очень высокихъ горъ, — объяснилъ мой двоюродный братъ. — Ты навѣрное слыхалъ объ этой большой горѣ.

По счастью въ эту минуту въ моей памяти мелькнула фраза изъ моего учебника географіи — «Высочайшія вершины Шотландіи суть гора Ломондъ и гора Невисъ». Поэтому я только замѣтилъ — «О, конечно!» — и многозначительно кивнулъ головой, скрывая за этимъ движеніемъ свое невѣжество.

— Тамъ находится Дэмбартонская скала, извѣстная въ исторіи, — продолжалъ Норманъ. Онъ говорилъ очень просто, совсѣмъ не поучительнымъ тономъ. — Ты можешь ее ясно видѣть, гораздо ниже изгиба рѣки, по направленію Глазгова. Это очень интересная скала; я однажды взобрался на вершину ея, къ самой башнѣ Уоллеса.

— А, Уилльямъ Уоллесъ, — сказалъ я, спѣша выказать свое знакомство съ Шотландской исторіей. — Я знаю о немъ много. Это былъ великій герой, не правда-ли?

— Да, — отвѣтилъ Норманъ разсѣянно, внимательно глядя на своего отца, который съ серьезнымъ видомъ стоялъ недалеко отъ насъ.

Слово «герой» вернуло меня къ столь занимавшему меня предмету и напомнило мнѣ загадочныя слова матери, касающіяся одного изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ, который былъ «прямо герой». Это не могъ быть Норманъ. Этотъ спокойный, ровный мальчикъ, въ клѣтчатой курткѣ и штанахъ, нимало не подходилъ къ моему представленію о героѣ. Но, можетъ быть, этимъ героемъ былъ кто-нибудь другой въ семьѣ.

— Сколько у тебя братьевъ? — спросилъ я Нормана.

— Насъ пятеро — я самый старшій.

— Ты самый старшій! — воскликнулъ я съ удивленіемъ и нѣкоторымъ разочарованіемъ — мои надежды увидѣть «героя» все болѣе и болѣе таяли. — Всѣ остальные моложе тебя! какіе же они малыши!

— Не совсѣмъ, — возразилъ Норманъ, смѣясь. — Я-то не великъ ростомъ, хотя я старше, чѣмъ кажусь. Но если ты предпочитаешь большихъ и сильныхъ мальчиковъ, то тебѣ доставитъ удовольствіе мой второй братъ Гекторъ.

«Ага, вотъ оно что» подумалъ я. Гекторъ то должно быть и есть этотъ герой. Не даромъ его назвали именемъ знаменитаго защитника Трои. Я хорошо зналъ исторію Трои. Я уже началъ читать Виргилія и благополучно дошелъ до второй книги Энеиды^[4]. Такъ вотъ гдѣ разгадка секрета; Гекторъ, должно быть, и былъ тотъ герой, о которомъ говорила моя мать. Я съ любопытствомъ и съ нѣкоторой тревогой сталъ ждать встрѣчи съ нимъ.

Мои мысли были такъ заняты предстоящимъ знакомствомъ, что я очень смутно помню все, что произошло потомъ, до той минуты, когда пароходъ нашъ присталъ къ гавани, очень тихой и пустынной по сравненію съ Лондонской гаванью, и я, поднявшись по чрезвычайно крутой улицѣ и весь запыхавшись, очутился передъ дверью дядинаго дома.

Въ небольшой гостиной, въ концѣ стола, накрытаго къ завтраку, сидѣла моя тетка. Я не обратилъ на нее особеннаго вниманія и замѣтилъ только, что у нея очень доброе лицо и что она меня поцѣловала, здороваясь со мной. Всѣ мои мысли были заняты моимъ двоюроднымъ братомъ-героемъ, и я сгоралъ отъ нетерпѣнія увидѣть его. Въ комнатѣ было три маленькихъ мальчика, самый младшій совершенный малышъ. Я обрадовался, когда услыхалъ голосъ дяди, спрашивающаго: «Гдѣ Гекторъ»?

— Еще въ постели — Гекторъ вѣдь соня, — сказалъ одинъ изъ младшихъ мальчиковъ.

— Мы вчера вечеромъ полъ пути до Гринока совершили на лодкѣ, и Гекторъ отвезъ насъ, — замѣтилъ Норманъ своимъ обычнымъ спокойнымъ тономъ.

— Это такъ, — воскликнулъ дядя со сдержаннымъ раздраженіемъ въ голосѣ, — но онъ имѣлъ время выспаться. Поди-ка, Филиппъ, вытащи своего двоюроднаго брата изъ постели; намъ не нужны здѣсь лѣнтяи.

Увы, это относилось къ моему герою!

Гекторъ былъ большого роста, гораздо больше Нормана. Онъ показался мнѣ очень красивымъ, когда я вошелъ къ нему въ комнату, хотя онъ еще крѣпко спалъ съ открытымъ ртомъ, что придавало ему мало сходства съ героемъ. Однако, когда намъ, наконецъ, удалось его растормошить, — что было совсѣмъ не легкимъ дѣломъ, — и онъ всталъ и одѣлся, я сталъ на него смотрѣть съ большимъ уваженіемъ. Онъ былъ, дѣйствительно, очень красивый мальчикъ, высокій и крѣпкій, съ смуглыми щеками и темными курчавыми волосами, а голосъ у него былъ такой звонкій, веселый и сердечный. Я любовался имъ и тутъ же окончательно рѣшилъ, что онъ и есть герой, хотя на немъ не было ни короткой юбочки, ни пистолетовъ, ни палата, и онъ сошелъ къ завтраку въ такомъ же безобразномъ костюмѣ, какой былъ у его брата, — въ клѣтчатой курткѣ и клѣтчатыхъ штанахъ.

На остальныхъ членовъ семьи моего дяди я, помню, едва взглянулъ, рѣшивъ, что это все «дѣтвора». Между ними была одна маленькая дѣвочка.

Здѣсь дядя Филиппъ остановился, но черезъ нѣсколько минутъ онъ продолжалъ.

— Нѣкоторые изъ васъ помнятъ, должно быть, «кузину Грэси», какъ вы ее звали, которая прожила нѣсколько мѣсяцевъ съ бабушкой и умерла семь лѣтъ тому назадъ передъ тѣмъ, какъ я отправился въ Индію.

Дѣти притихли. Большинство изъ нихъ слышали о молодой дѣвушкѣ-шотландкѣ, которая должна была стать женой дяди Филиппа и ради которой, какъ говорили, онъ навсегда остался старымъ холостякомъ. Послѣ короткаго молчанія дядя Филиппъ продолжалъ свой разсказъ.

— Норманъ вошелъ въ комнату со своей маленькой сестрой на рукахъ; у нея тогда была больная нога, и она не могла ходить. Грэси всегда была слабаго здоровья, говорили мнѣ потомъ мальчики; но она такъ привѣтливо улыбалась и такъ весело благодарила Нормана, когда онъ ее посадилъ на мѣсто, что никто бы не сказалъ, что она больна. Она была одно изъ тѣхъ кроткихъ и терпѣливыхъ созданій, которыхъ болѣзнь дѣлаетъ столь прекрасными, что они потомъ въ воспоминаніяхъ представляются намъ ангелами.

Голосъ дяди Филиппа задрожалъ; однако онъ продолжалъ говорить, и попытался описать свой первый завтракъ въ Шотландіи, но скоро прервалъ свой разсказъ, замѣтивъ, что пора спать. Этимъ закончился первый вечеръ.

ГЛАВА II.

— Вы, конечно, не ожидаете, дѣти, — началъ дядя Филиппъ на слѣдующій вечеръ, — что я стану вамъ разсказывать во всѣхъ подробностяхъ, какъ мы съ двоюродными братьями проводили время изо дня въ день. Помнить все до мельчайшихъ подробностей совершенно невозможно. Переносясь мысленно къ днямъ нашего дѣтства, мы вспоминаемъ только отдѣльныя обстоятельства, нѣкоторые дни, часы или событія, рѣзко выдѣлявшіеся среди остальныхъ; точно такъ-же какъ, разглядывая въ подзорную трубу отдаленный ландшафтъ, мы видимъ только часть его; она, можетъ быть, представляется нашему глазу удивительно ясно и отчетливо, но это все-таки не болѣе, какъ небольшая часть всего ландшафта.

Итакъ, то, что вы услышите отъ меня, будутъ только отрывки изъ автобіографіи — отдѣльные дни или отдѣльныя событія; все же остальное изъ нашей жизни въ Дэнунѣ вы должны будете дополнить собственнымъ воображеніемъ.

Первое, что я помню, былъ вечеръ того же дня. Послѣ завтрака, моя заботливая тетка уложила меня спать, и я проспалъ, какъ убитый, цѣлый день. Проснулся я только къ послѣобѣденному чаю. Я подошелъ къ окну и сталъ любоваться видомъ рѣки. Я никогда раньше не видалъ ни рѣки, ни вообще какой либо широкой поверхности воды, за исключеніемъ того дня, когда я совершалъ свое первое путешествіе на пароходѣ внизъ по Темзѣ и затѣмъ по морю. Злосчастное путешествіе! Я тогда думалъ, что оно навсегда оставитъ на мнѣ свой слѣдъ и что мнѣ достаточно будетъ одного вида воды, для того чтобы снова заболѣть. Но я сталъ думать иначе, когда увидалъ передъ собой великолѣпную рѣку Клейдъ.

— Напротивъ насъ находится утесъ Клокъ, на которомъ возвышается маякъ, — говорилъ добродушно Норманъ, указывая мнѣ выдающіеся пункты вдоль береговъ рѣки. — Далѣе находятся два острова, Большой и Малый Кембрей, какъ мы ихъ называемъ. А тамъ далеко, на самомъ горизонтѣ, ты увидишь какъ бы двухголовое облако.

Я разглядѣлъ его съ большимъ трудомъ, потому что глаза мои не привыкли къ подобнымъ разстояніямъ.

— Это Готфелль, высочайшая вершина острова Аррона. Это интересный островъ, онъ весь состоитъ изъ холмовъ, или, вѣрнѣе говоря, изъ гранитныхъ скалъ. Взобраться на Готфелль чрезвычайно трудно, но отецъ сказалъ, что мы, мальчики, какъ-нибудь должны попытаться влѣзть на него. Ты когда-нибудь взбирался на гору, Филиппъ?

Я сознался съ нѣкоторымъ стыдомъ, что никогда раньше и не видалъ горы. Но, увидя теперь въ первый разъ гору, я испыталъ разочарованіе.

— Это совсѣмъ не то, — сказалъ я, — что я ожидалъ увидѣть. Я думалъ, что горы гораздо выше и что онѣ подымаются кверху круто, какъ стѣны дома. А вѣдь это низкіе холмы, и совсѣмъ не трудно взобраться на нихъ.

— Ты думаешь, мой мальчикъ? — проговорилъ дядя Макъ-Ильрой, подошедшій между тѣмъ къ намъ.

— Въ подобное заблужденіе впадаемъ мы всѣ, вступая въ жизнь; наше воображеніе рисуетъ намъ высокія горы, а то, что мы находимъ, не болѣе, какъ маленькіе холмики, взрытые кротами, мы пробуемъ взобраться на нихъ — и въ концѣ концовъ оказывается, что это все таки значительныя горы. Такъ-то, Филиппъ, выростешь, станешь умнѣе.

Я тогда не понялъ этого, полнаго глубокаго смысла, замѣчанія дяди, и только значительно позже оно стало мнѣ ясно.

Нашъ разговоръ былъ прерванъ Гекторомъ, кричавшимъ намъ изъ сада;

— Норманъ! Филь! сойдите внизъ, поѣдемъ кататься.

— Кататься? — переспросилъ я.

— Ну да, кататься на лодкѣ, — отвѣтилъ Норманъ и разсмѣялся, встрѣтивъ мой удивленный взглядъ. — Развѣ ты никогда не катался на лодкѣ?

Конечно, я никогда не катался на лодкѣ по той простой причинѣ, что никогда не видалъ лодки. Я началъ объяснять это своимъ двоюроднымъ братьямъ, когда мы сошли внизъ къ рѣкѣ. Но Гекторъ встрѣтилъ мои слова такимъ взрывомъ хохота, что я и самъ сталъ видѣть въ этомъ обстоятельствѣ нѣчто унизительное. Изъ самомъ дѣлѣ, когда я увидалъ, какъ эти два живыхъ, энергичныхъ и безстрашныхъ маленькихъ шотландца вскочили въ лодку, втащили меня въ нее и пустились средь грозно возвышающихся утесовъ по волнамъ, подбрасывавшимъ нашу маленькую лодку во всѣ стороны, точно орѣховую скорлупу, — тогда только мнѣ стало ясно, какъ многаго мнѣ не хватаетъ по этой части.

Я почувствовалъ себя изнѣженнымъ мальчишкой, который храбрится и напускаетъ на себя важность дома, среди матери и сестеръ; здѣсь же, сидя неподвижно на кормѣ лодки, я казался самому себѣ совершеннымъ ребенкомъ рядомъ съ этими двумя храбрыми мальчиками, которые, будучи немногимъ только старше меня, смѣло неслись по волнамъ бурной рѣки.

— Туманъ поднялся надъ рѣкой, — проговорилъ Норманъ; онъ пересталъ смѣяться и шутить съ братомъ. Вообще, я долженъ замѣтить, что они оба всячески старались развеселить меня, но ихъ усилія были довольно безуспѣшны. Я чувствовалъ себя очень странно; все вокругъ меня было такъ чуждо мнѣ, я не могъ сразу освоиться со всѣмъ этимъ.

— Это ничего не значитъ, сейчасъ взойдетъ луна, — воскликнулъ Гекторъ, сильнымъ ударомъ веселъ повернувъ лодку; ему, повидимому, доставляло удовольствіе сознаніе, что единственно усиліемъ своихъ мускуловъ онъ можетъ заставить насъ мгновенно перемѣнить мѣста, т.. е. однимъ взмахомъ веселъ повернуть лодку такъ, чтобы носъ очутился на мѣстѣ кормы, а корма на мѣстѣ носа. Наша лодка вертѣлась и вертѣлась, а я все больше приходилъ въ ужасъ.

— Гекторъ, не будь слишкомъ смѣлъ, — замѣтилъ Норманъ.

— А ты не будь слишкомъ… — и онъ остановился; можетъ быть, въ минутномъ возбужденіи онъ хотѣлъ сказать «слишкомъ трусливъ».

— Гекторъ! — повторилъ Норманъ тихо.

Я былъ очень пораженъ, увидя, что Гекторъ вдругъ прекратилъ свою черезъ-чуръ отважную забаву и въ продолженіи десяти минутъ гребъ совершенно спокойно.

Когда мой страхъ прошелъ, я почувствовалъ, что гораздо больше восхищаюсь смѣлымъ, безстрашнымъ младшимъ братомъ, чѣмъ старшимъ, и еще болѣе утвердился въ мысли, что именно Гекторъ, а не Норманъ, и есть «герой».

Мы продолжали весело грести, или, вѣрнѣе говоря, они гребли; я же сидѣлъ неподвижно, глядя на нихъ съ невыразимымъ восхищеніемъ. Ничто не можетъ внушить мальчику такого уваженія и восхищенія, какъ всякое проявленіе физической силы. Я въ этомъ отношеніи дошелъ до такой крайности, что позже, въ школѣ, я ни передъ кѣмъ такъ не благоговѣлъ, какъ передъ первымъ мальчикомъ, наградившимъ меня здоровыми тумаками.

— Филь, не хочешь-ли ты взяться за весла! — спросилъ Гекторъ. Я подозрѣваю, что это предложеніе было сдѣлано не столько по добротѣ сердца, сколько изъ желанія выказать свое превосходство надо мной.

Я между тѣмъ нѣсколько освоился съ своимъ новымъ положеніемъ и теперь жаждалъ возможности попробовать свои силы на томъ, что моимъ двоюроднымъ братьямъ, казалось, давалось такъ легко. Однако, моя храбрость и увѣренность въ себѣ были не особенно велики, а нелюбезный тонъ, которымъ Гекторъ сдѣлалъ свое предложеніе, еще усилилъ мою робость.

— Я бы очень желалъ грести, — сказалъ я, колеблясь, — но…

— Но ты боишься, ты не рѣшаешься! Ну-съ, я позволю себѣ замѣтить, что ты совершенно правъ, мой милый, — отвѣтилъ мой двоюродный братъ въ высокомѣрномъ и снисходительномъ тонѣ, который большіе мальчики любятъ напускать на себя по отношенію къ младшимъ. Это меня разозлило, но у меня хватило благоразумія держать языкъ за зубами. Гекторъ продолжалъ смѣяться и разговаривать, не обращая на меня никакого вниманія, онъ, можетъ быть, и забылъ о моемъ существованіи. Это было не особенно вѣжливо съ его стороны. Но онъ былъ въ сущности такой добрый и добродушный мальчикъ, что на него нельзя было долго сердиться.

Мы между тѣмъ вошли въ небольшой заливъ, образуемый устьемъ рѣки, гдѣ вода была гораздо спокойнѣе.

— Ну, Филь, — сказалъ Норманъ, — поди-ка сюда, я тебѣ дамъ первый урокъ гребли; прежде чѣмъ ты вернешься въ Англію мы должны сдѣлать изъ тебя такого же ловкаго гребца, какъ мы сами. Ну-ка, смотри!

Его веселый голосъ и добродушная манера помогать мнѣ, въ то время какъ Гекторъ не переставалъ ворчать подъ носъ, заставили меня почувствовать неизмѣримую благодарность къ моему двоюродному брату Норману.

Я усердно работалъ веслами и, конечно, дѣлалъ тѣже промахи, какіе дѣлалъ бы всякій другой, взявшись въ первый разъ за подобную работу, которая кажется очень легкой тому, кто успѣлъ въ ней пріобрѣсти снаровку. Я былъ страшно неловокъ, краснѣлъ, ударялъ веслами себя въ грудь, опрокидывался назадъ несчетное число разъ, и чего-чего я только ни продѣлывалъ. Мальчики покатывались со смѣху; даже Норманъ не могъ удержаться отъ хохота, пока не увидѣлъ слезы обиды въ моихъ глазахъ — я былъ довольно таки чувствительный и самолюбивый мальчикъ.

— Это ничего, не обращай вниманія, — сказалъ онъ, — у тебя довольно храбрости, и современемъ ты будешь хорошо грести. Только не брызгай такъ много вокругъ себя, напрягайся поменьше и вообще не подымай такъ много шуму. Дѣлай свое дѣло спокойнѣе. Вотъ, посмотри!

Онъ взялъ весло изъ моихъ рукъ и показалъ мнѣ, насколько въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ случаяхъ въ жизни, правильная спокойная работа даетъ хорошіе результаты; простымъ, ловкимъ движеніемъ кисти онъ дѣлалъ все, что требовалось. Онъ сдѣлалъ нѣсколько ударовъ веслами, которые показались мнѣ удивительно искусными и красивыми — такъ просто и легко выходило у него то, что мнѣ стоило такихъ отчаянныхъ усилій. Теперь я понялъ, въ чемъ заключался секретъ. Мнѣ доставляло наслажденіе смотрѣть, какъ онъ погружалъ свои весла въ воду безшумно и не подымая даже ряби на водѣ, и какъ съ каждымъ ударомъ веселъ онъ легко и граціозно наклонялся впередъ. Мое восхищеніе быстро росло и вмѣстѣ съ нимъ росло желаніе подражать ему.

— Позволь мнѣ попробовать еще разъ, — попросилъ я. Гекторъ посмотрѣлъ на меня недовольно и проворчалъ что-то въ родѣ того, что «лодка совсѣмъ не двигается впередъ» и что это «портитъ все удовольствіе». Но старшій братъ не обратилъ на него никакого вниманія, и моя просьба была исполнена.

Я испыталъ въ своей жизни много пріятныхъ ощущеній; много разъ чувство удовлетворенной гордости наполняло мое сердце торжествомъ; но я не помню, чтобы когда нибудь испытывалъ такую гордость, какъ въ тотъ моментъ, когда я, въ первый разъ въ жизни почувствовалъ, что дѣйствительно гребу, что лодка подвигается впередъ исключительно дѣйствіемъ моихъ собственныхъ силъ. Это было ощущеніе побѣды, могущества, независимости — самое пріятное изъ всѣхъ чувствъ для мужчины или мальчика. Александръ Великій (мой любимый герой), покоривъ свои милліоны, не могъ чувствовать большей гордости, нежели чувствовалъ я, покоривъ волны Клейда; я окидывалъ взоромъ всю рѣку и берега и думалъ что съ помощью только маленькой лодки и весла я въ любое время могу властвовать надъ всѣмъ этимъ.

Съ тѣхъ поръ я до такой степени пристрастился къ водѣ, что дядя Макъ-Ильрой объявилъ, что я навѣрное рожденъ земноводнымъ. Мое первое письмо домой было наполнено такими пылкими описаніями моихъ смѣлыхъ подвиговъ на водѣ, что моя бѣдная мать, я увѣренъ, пришла въ ужасъ и не ожидала болѣе увидѣть своего единственнаго сына въ живыхъ. Но въ то время письма оплачивались весьма дорого, и я къ счастью не часто имѣлъ возможность такъ пугать ее.

Наша жизнь въ Дэнунѣ потекла очень счастливо. Это былъ одинъ сплошной праздникъ. Мой дядя жилъ постоянно въ Глазговѣ (городъ въ Шотландіи), гдѣ занималъ мѣсто учителя въ школѣ, и семья его пріѣхала на каникулы въ Дэнунъ чтобы провести тамъ нѣсколько недѣль до наступленія занятій.

Дядя Макъ-Ильрой принадлежалъ къ числу тѣхъ благоразумныхъ людей, которые считаютъ, что дѣло дѣломъ, а игра игрой; онъ предоставлялъ своимъ дѣтямъ полную свободу, а подчасъ и самъ становился среди нихъ совершеннымъ ребенкомъ. Впрочемъ, это случалось не часто. Я тогда не совсѣмъ его понималъ, иногда я его даже боялся; но я думаю, что не было на свѣтѣ лучшаго отца семейства, чѣмъ дядя Макъ-Ильрой. Онъ былъ твердъ и никогда не допускалъ ни малѣйшаго нарушенія дисциплины; его воля была закономъ для домашнихъ, его «да» было да и его «нѣтъ» — нѣтъ; никому никогда и въ голову не приходило противорѣчить ему. Но онъ былъ всегда правъ; во всемъ, что онъ ни дѣлалъ, онъ былъ до такой степени справедливъ, такъ безусловно правдивъ и точенъ какъ въ своихъ требованіяхъ, такъ и въ обѣщаніяхъ, что всѣ его любили и почитали въ лучшемъ смыслѣ этого слова.

Когда я сталъ жить съ дядей Макъ-Ильрой, я въ первый разъ пожалѣлъ о томъ, о чемъ мнѣ потомъ не разъ пришлось жалѣть — что я никогда не зналъ, что значитъ имѣть отца.

Что касается моей тетки, то скажу вамъ только о ней, что она была достойной женой этого достойнаго человѣка. Она еще жива, и если-бы она въ эту минуту могла меня слышать, эти простыя слова показались бы ей наилучшей похвалой.

Вы, можетъ быть, упрекнете меня въ томъ, что я въ своемъ разсказѣ удѣляю слишкомъ много мѣста «старшимъ», на это скажу вамъ, что я дѣйствительно хотѣлъ бы направить ваши мысли на болѣе серьезные вопросы въ виду того, что вы не становитесь моложе, а быстро приближаетесь къ тому времени, когда вы сами будете взрослыми людьми.

Въ отвѣтъ на эти слова послышался легкій смѣхъ, но при видѣ серьезнаго лица дяди Филиппа смѣявшіеся умолкли. Въ этотъ вечеръ дѣтямъ не пришлось больше ничего услышать изъ устъ дяди Филиппа.

ГЛАВА III.

«Приключеніе, дядя Филиппъ! Разскажи намъ сегодня приключеніе! У тебя навѣрное было какое-нибудь приключеніе во время твоего пребыванія въ Дэнунѣ.»

Дядя Филиппъ, который только что собирался начать свой разсказъ, пришелъ въ нѣкоторое затрудненіе.

— Вы хотите приключенія, въ родѣ тѣхъ, какія я переживалъ въ Пенджабѣ^[5] — нападеніе туземцевъ, или борьбу съ тиграми въ джунгляхъ (лѣса) или спасеніе отъ гибели при переправѣ черезъ рѣку?

Мальчики, смѣясь, заявили, что ихъ требованія не простираются такъ далеко, они готовы удовольствоваться болѣе обыкновеннымъ приключеніемъ, но это должно быть дѣйствительное происшествіе, интересное и непремѣнно опасное.

— Вы хотите приключенія на сушѣ или на водѣ? Тутъ мнѣнія раздѣлились, но большинство было за «приключеніе на водѣ».

— Есть! — сказалъ дядя Филиппъ. — Принесите карту Шотландіи.

Я увѣренъ, мальчики, что это разстояніе отъ Дэнуна до Гринока кажется вамъ совсѣмъ небольшимъ; а между тѣмъ оно составляетъ девять или десять англійскихъ миль. Это было самое большое путешествіе на лодкѣ, какое мы, мальчики, когда либо совершали.

Мы выбрали для него день, когда дядя Макъ-Ильрой уѣхалъ въ Глазговъ. Иначе насъ, по всей вѣроятности не пустили бы. Но это было такое заманчивое предпріятіе, что даже дальновидный, благоразумный Норманъ приходилъ въ возбужденіе при одной мысли о немъ.

Кромѣ того, маленькая Грэси, которая, несмотря на свою болѣзненность, была безстрашнымъ ребенкомъ и очень любила воду, страстно желала увидать берега рѣки въ окрестностяхъ Дэнуна: а при ея безпомощномъ состояніи это было для нея возможно только въ нашей лодкѣ, въ которой она каталась каждый день, сидя на кормѣ въ подушкахъ.

Она просила насъ взять ее съ собой, а такъ какъ она была нашей общей любимицей, то мы, конечно, не могли отказать ей въ этой просьбѣ.

Я хорошо помню этотъ день. Было восемь часовъ утра, когда мы отправились изъ дому. Надъ рѣкой стоялъ туманъ, но не настолько густой, чтобы быть для насъ опаснымъ. Къ тому же солнце свѣтило ярко. Мы съ большой осторожностью выбирали нашихъ гребцовъ, останавливаясь только на тѣхъ, кто умѣлъ грести и могъ быть намъ полезенъ. Въ концѣ концовъ въ составъ нашего экипажа вошло всего четыре человѣка: Норманъ, Гекторъ, Джэмсъ, третій братъ, очень забавный и веселый парень, котораго мы взяли съ собой, главнымъ образомъ, разсчитывая, что онъ будетъ насъ занимать въ дорогѣ своими шутками, потому что хотя онъ и владѣлъ хорошо веслами, но легко трусилъ и терялся, — и, наконецъ, я самъ. Маленькая Грэси была нашимъ единственнымъ пассажиромъ.

Она увѣряла, что мы, какъ настоящіе мореплаватели, должны имѣть какой нибудь знакъ, который отличалъ бы насъ отъ другихъ моряковъ. Для этого украсила наши шапки вѣтками плюща, которыя укрѣпила какъ разъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ у матросовъ обыкновенно вышито названіе ихъ судна. Невинная дѣтская фантазія; но мы всѣ были рады доставить удовольствіе маленькой Грэси.

Наконецъ, мы отчалили, возбудивъ большое любопытство въ группѣ лодочниковъ, находившихся на берегу. Услышавъ, куда мы отправляемся, они отъ изумленія широко раскрыли глаза и пожелали намъ благополучно вернуться домой. Но мы были предпріимчивы и не знали страха.

Послѣ нѣкоторыхъ споровъ мы рѣшили, что, во избѣжаніе столкновеній съ пароходами, двигавшимися вверхъ и внизъ по рѣкѣ и внушавшими намъ наибольшій ужасъ, благоразумнѣе всего будетъ переплыть направо къ утесу Клокъ, а затѣмъ держаться берега, вплоть до самаго Гринока.

Принявъ такое рѣшеніе, мы стрѣлой пустились впередъ; Грэси запѣла одну изъ своихъ веселыхъ пѣсенекъ. У нея былъ самый пріятный голосъ, какой я когда-либо встрѣчалъ у ребенка.

Не прошло и четверти часа, какъ между нами возникло недоразумѣніе, подтверждавшее неоспоримую истину, что во всякомъ дѣлѣ, затѣваемомъ нѣсколькими людьми, кто-нибудь долженъ стоять во главѣ. Неподалеку отъ Дэнуна почти посрединѣ рѣки возвышалась группа утесовъ, называемая «Рукавицей». Гекторъ хотѣлъ объѣхать «Рукавицу» съ наружной стороны, маленькій же Джэми, нашъ рулевой, который страшно боялся пароходовъ и готовъ былъ кричать, завидя дымъ парохода на разстояніи двухъ или трехъ миль, настаивалъ на томъ, чтобы проѣхать между скалами и берегомъ. Онъ правилъ рулемъ въ одну сторону, мы же съ Гекторомъ, сидя, на веслахъ, употребляли всѣ усилія, чтобы направить лодку въ другую сторону, вслѣдствіе чего лодка совсѣмъ не двигалась съ мѣста. Мы спорили долго и шумно, а лодка все стояла на томъ же мѣстѣ.

Грэси перестала пѣть, да ея голоса и не было бы слышно среди нашихъ громкихъ, возбужденныхъ голосовъ. Она посмотрѣла вопросительно на Нормана, который лежалъ, удобно растянувшись на носу лодки. Онъ подождалъ, пока въ бурѣ, поднятой нами, наступило минутное затишье, и тогда заговорилъ.

— Скажите, мальчики, вы намѣреваетесь сегодня отправиться въ Гринокъ?

— Конечно, — сказалъ Джэми.

— Но вы попадете туда не раньше шести часовъ вечера, если будете такъ работать, какъ работали до сихъ поръ. Не думаете-ли вы, что полезнѣе было бы пустить въ дѣло весла, чѣмъ языки?

Этотъ упрекъ, сдѣланный такимъ шутливымъ и милымъ тономъ, заставилъ насъ расхохотаться, и затѣмъ Джэмсъ и Гекторъ стали объяснять старшему брату причину спора, при чемъ каждый защищалъ свою точку зрѣнія. Мнѣ кажется, я и теперь еще вижу его передъ собой: онъ сидѣлъ съ важнымъ и внимательнымъ видомъ судьи, выслушивающаго подсудимыхъ, но въ его свѣтлыхъ глазахъ бѣгали огоньки, заставлявшіе насъ смѣяться, несмотря на наше воинственное настроеніе. Я былъ не лучше другихъ, и мнѣ было очень досадно, что наше удовольствіе будетъ испорчено изъ-за глупыхъ страховъ Джэмса.

— Я скажу вамъ, въ чемъ дѣло, — проговорилъ, наконецъ, Норманъ. — Отецъ вполнѣ правъ, говоря, что «гдѣ нѣтъ главы, тамъ никакое дѣло не пойдетъ на ладъ». Каждое королевство должно имѣть своего короля, а если это республика — то президента; каждая экспедиція должна имѣть своего главу и каждое судно — своего капитана. Наше-же судно совсѣмъ не имѣетъ капитана, и вотъ въ чемъ наша ошибка.

Всѣ согласились съ нимъ; но когда мы захотѣли исправить эту ошибку, мы, какъ и слѣдовало ожидать, только еще болѣе запутали дѣло. Каждый хотѣлъ быть капитаномъ. О Джэмсѣ, конечно, не могло быть и рѣчи, и выборъ былъ между Гекторомъ и мной. Гекторъ, казалось, ожидалъ, что эта честь выпадетъ ему, такъ какъ онъ былъ самый большой и самый храбрый изъ всего экипажа, Грэси же осторожно намекнула, что для главы и руководителя благоразуміе столь же существенное качество, какъ и храбрость, а изъ насъ двухъ я былъ несомнѣнно болѣе благоразумный. Странно, что въ пылу пререканій никому изъ насъ, казалось, и въ голову не приходило, что наилучшимъ капитаномъ, имѣющимъ наибольшее право на такую честь, былъ бы Норманъ, который все время сидѣлъ спокойно, не говоря ни слова.

Въ самомъ разгарѣ словесной войны вдругъ раздался голосъ Нормана; въ немъ было столько тревоги, что мы всѣ смолкли.

— Оставьте ваши глупые споры! Смотрите впередъ! — Это давно пора было сдѣлать — пароходъ, котораго мы не замѣтили въ пылу спора, шелъ прямо на насъ на всѣхъ парахъ.

Джэмсъ издалъ вопль и выпустилъ изъ рукъ руль, который маленькая Грэси, несмотря на испугъ, не потерявшая присутствія духа, сейчасъ же ухватила.

— Греби сильнѣе, — Гекторъ, — крикнулъ я, — греби, ради Бога!

Но его обыкновенно смѣлое лицо теперь поблѣднѣло отъ страха, руки дрожали и казались парализованными, и, вмѣсто сильныхъ ударовъ, онъ только плескалъ веслами по водѣ.

— Замолчи, Джэмсъ, — сказалъ Норманъ громкимъ, повелительнымъ голосомъ, какого я у него никогда не слыхалъ.

— Гекторъ, дай мнѣ весла! Держи крѣпче руль, Грэси дорогая! а ты, Филь, греби на середину рѣки, намъ надо объѣхать «Рукавицу» съ наружной стороны.

При этихъ словахъ Джэмсъ испустилъ вторичный крикъ.

— Съ наружной стороны, я говорю. Развѣ ты не видишь, что пароходъ держится берега? Черезъ двѣ минуты мы очутимся какъ разъ передъ нимъ, и тогда мы погибли.

Я былъ перепуганъ, но въ голосѣ Нормана, въ его увѣренныхъ, рѣшительныхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ совершенно спокойныхъ движеніяхъ было нѣчто, что придало и мнѣ бодрости. Джэмсъ и Гекторъ, совершенно подавленные, сидѣли неподвижно. Грэси, блѣдная, какъ смерть, но спокойная, управляла рулемъ, не сводя глазъ съ лица Нормана и точно исполняя всѣ его распоряженія. Мы съ Норманомъ гребли вдвоемъ изо всѣхъ силъ и черезъ три минуты были внѣ опасности. Но это были самыя долгія три минуты, какія я когда-либо переживалъ.

— Ну, — сказалъ Норманъ, когда мы остановились, чтобы передохнуть и сообразить размѣры опасности, которой избѣжали, — вы видите, что вы могли надѣлать. Вы такъ увлеклись своей ссорой, а я наблюденіемъ за вами, что мы рисковали никогда больше не видѣть этой лодки въ пристани. Еще минута, и она бы опрокинулась.

— Не думаю, чтобы это могло случиться, — сказалъ Гекторъ, успѣвшій между тѣмъ успокоиться. — Пароходы обыкновенно очень осторожны при встрѣчахъ съ маленькими лодками. Я думаю, что ты поднялъ много шума изъ-за пустяковъ, Норманъ.

— Взгляни туда! — крикнулъ Джэмсъ. — Онъ прошелъ какъ разъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ мы стояли. Мы всѣ навѣрное пошли бы ко дну. Я никогда больше не поѣду въ одной лодкѣ съ Гекторомъ. О! какъ я буду радъ, когда мы благополучно доберемся, наконецъ, до Гринока.

Маленькая Грэси во все время опасности держалась совершенно спокойно; но теперь, когда опасность миновала, на ней сказались слѣды испуга, и она упала въ обморокъ. Мы стали брызгать ей въ лицо соленой водой, и Норманъ влилъ ей въ ротъ нѣсколько капель вина, которое онъ благоразумно захватилъ съ собой изъ дому. Къ счастью, она скоро пришла въ себя. Это маленькое приключеніе подѣйствовало на всѣхъ насъ подавляющимъ образомъ. Я даже предложилъ вернуться домой, но Грэси не захотѣла и слышать объ этомъ. Она подала намъ мысль, за которую мы всѣ внутренно навѣрное благодарили ее — чтобы съ этой минуты Норманъ былъ нашимъ единственнымъ главой и капитаномъ нашего судна.

Бѣдный капитанъ! ему не мало было дѣла съ такимъ непослушнымъ экипажемъ, какъ мы. Руль былъ оставленъ въ рукахъ Грэси; милое дитя, она была такъ довольна, а мы могли только радоваться, что обязанность управленія лодкой была изъята изъ рукъ Джэми. Однако, по временамъ руль переходилъ къ нему или къ Гектору, и такъ какъ одинъ хотѣлъ держаться берега, а другой середины рѣки, то линія, по которой мы подвигались впередъ, представляла тогда большое сходство съ буквой Z, что, конечно, не ускоряло нашего путешествія.

Другихъ приключеній у насъ не было, но пререканія съ Джэмсомъ возобновлялись каждый разъ, когда на встрѣчу намъ показывался пароходъ. Въ заливѣ Гаурокъ мы чуть было не сѣли на мель изъ-за безумныхъ страховъ Джэми. Въ другой разъ онъ вдругъ потребовалъ, чтобы его немедленно высадили на берегъ; но такъ какъ въ ту минуту это было невозможно, то онъ вскочилъ на край лодки и сталъ грозить, что прыгнетъ за бортъ. Не знаю, была ли эта угроза дѣйствительно серьезная, но въ слѣдующее мгновеніе лодка опрокинулась бы, если бы Норманъ рѣшительнымъ движеніемъ не усадилъ мальчугана на мѣсто.

Однако, несмотря на всѣ волненія и злоключенія этого дня, онъ сохранился въ моей памяти, какъ одинъ изъ пріятнѣйшихъ дней моего дѣтства. И теперь еще мнѣ стоитъ только закрыть глаза, чтобы увидѣть передъ собой всю эту картину: широкую рѣку, всю сверкающую на солнцѣ и лѣниво катящую свои воды; оба берега, окаймленные горами, вершины которыхъ теряются въ туманѣ; отъ времени до времени мимо насъ проплываетъ большое судно, возбуждающее наше любопытство и восхищеніе; подымающіеся къ небу клубы дыма издали возвѣщаютъ приближеніе парохода; онъ подходитъ все ближе и ближе; мы пропускаемъ его впередъ на значительное разстояніе, затѣмъ складываемъ весла и предоставляемъ нашей лодкѣ качаться на волнахъ, поднятыхъ пароходомъ; она покачивается такъ плавно, ея движенія такъ пріятны, что даже трусливый Джэми перестаетъ бояться. Да, это былъ восхитительный день!

— И ничего болѣе не случилось? Вы пріѣхали въ Гринокъ здоровыми и невредимыми? — спросилъ одинъ изъ племянниковъ, когда дядя Филиппъ замолчалъ, мысленно предаваясь своимъ пріятнымъ воспоминаніямъ.

— Мы, дѣйствительно, пріѣхали туда невредимыми, и я теперь еще часто удивляюсь этому обстоятельству, потому что наша экспедиція представляла огромную опасность — конечно, не столько сама по себѣ, сколько вслѣдствіе нескончаемыхъ пререканій и самыхъ противорѣчивыхъ намѣреній среди экипажа нашего судна, котораго даже нашъ благоразумный капитанъ не могъ держать въ повиновеніи.

Сознаюсь, мы были чрезвычайно довольны, когда достигли, наконецъ, цѣли нашего путешествія и высадили маленькую Грэси живой и невредимой на берегъ Гринока. Мы вытащили лодку на берегъ подъ наблюденіемъ цѣлой толпы ротозѣевъ, которымъ мы съ гордостью объявили, что гребли всю дорогу отъ Дэнуна до Гринока. Скрестивъ и соединивъ наши руки, мы съ Норманомъ посадили Грэси на это импровизированное сидѣнье, Гекторъ пошелъ впередъ, держа на каждомъ плечѣ по веслу, а Джэми съ рулемъ замыкалъ шествіе. Въ такомъ видѣ наше торжественное шествіе достигло дома добрыхъ людей, у которыхъ мы намѣревались провести этотъ день и которыхъ, я долженъ сказать, мы повергли въ крайнее изумленіе нашимъ внезапнымъ появленіемъ и исторіей нашего путешествія.

Своимъ разсказомъ мы достигли того, что намъ не позволили однимъ совершить обратное путешествіе. Нашъ небольшой экипажъ былъ размѣщенъ въ двухъ лодкахъ, и подъ вечеръ мы весело пустились въ обратный путь. Теперь не было больше ни попытокъ къ бѣгству, ни грозящихъ опасностью выходокъ. Напротивъ, мы много шутили и веселились. Наши лодки старались обогнать одна другую, мы обдавали другъ друга водяными брызгами среди громкаго смѣха, и наши крики разносились далеко въ спокойномъ воздухѣ. Я помню, — хотя довольно смутно, потому что я былъ еще слишкомъ молодъ, для того чтобы замѣчать подобныя вещи, — я помню, какъ таинственно чернѣли высокіе холмы но берегамъ рѣки послѣ захода солнца, и какъ большой огненно-красный шаръ поднялся изъ воды позади насъ и страшно испугалъ меня, покуда я не разобралъ, что это была луна.

Я помню также чудное пѣніе Грэси изъ другой лодки (Гекторъ заставилъ меня сѣсть съ нимъ въ нашу собственную лодку) — ея голосъ звучалъ такъ грустно, особенно, когда ихъ лодка стала удаляться отъ нашей и исчезать въ стлавшемся надъ рѣкой туманѣ. Я долго прислушивался, стараясь уловить хотя бы обрывокъ мелодіи или слова пѣсни; и когда все смолкло, рѣка показалась мнѣ пустынной и мрачной. Они первые пріѣхали домой.

— Ну, мальчики, — сказалъ дядя Филиппъ, внезапно обрывая разсказъ, — я думаю, на сегодня довольно.

ГЛАВА IV.

На слѣдующій день дядя Макъ-Ильрой вернулся въ Дэнунъ. Узнавъ о нашемъ подвигѣ — я и теперь еще смотрю на это путешествіе, какъ на подвигъ, принимая во вниманіе, что мы всѣ были моложе пятнадцати лѣтъ и ни одинъ изъ насъ, ни даже мои двоюродные братья, не обладали достаточной опытностью на водѣ — онъ казался въ одно и то же время и разсерженнымъ, и довольнымъ. Онъ сравнивалъ наше путешествіе съ скитаніями Улисса^[6], съ походомъ Язона^[7] въ Колхиду за золотымъ руномъ и съ другими подобными приключеніями мореплавателей и героевъ древности, съ исторіей которыхъ мои двоюродные братья были хорошо знакомы.

Но онъ строго запретилъ намъ предпринимать путешествія куда бы то ни было безъ его позволенія.

— Я больше всего восхищаюсь мужествомъ и храбростью, — сказалъ дядя, — но помните, дѣти, что безразсудная смѣлость никогда не сдѣлаетъ изъ васъ героевъ.

Это замѣчаніе опять заставило меня мысленно провести сравненіе между моими обоими двоюродными братьями, составлявшими постоянно предметъ моихъ сомнѣній, потому что я никакъ не могъ придти къ окончательному рѣшенію относительно того, который изъ нихъ герой. Послѣднее наше приключеніе на рѣкѣ, въ которомъ Гекторъ, предметъ моего восхищенія, выказалъ одновременно и безразсудную отвагу, и самую предосудительную трусость, только увеличило мои сомнѣнія.

— Скажи, пожалуйста, дядя, — обратился я къ дядѣ Макъ-Ильрой съ отчаянной рѣшимостью, — который изъ моихъ, двоюродныхъ братьевъ собственно герой?

Этотъ вопросъ, казалось, удивилъ и разсмѣшилъ его, и онъ такъ расхохотался, что я въ величайшемъ смущеніи бросился вонъ изъ комнаты, не дождавшись отвѣта.

Въ тотъ день мы чувствовали еще большую усталость и разбитость послѣ путешествія и были рады отдохнуть. Поэтому мы предприняли лишь небольшую прогулку вдоль берега. Первой нашей остановкой былъ Кэстль-Хилль, очень интересныя развалины, относительно которыхъ дядя разсказалъ своимъ сыновьямъ много поучительнаго. Мнѣ разсказы его казались довольно скучными, и я находилъ гораздо больше удовольствія въ томъ, чтобы бѣгать вверхъ и внизъ по холму, преслѣдуя пасшихся на немъ овецъ, и прыгать по развалинамъ воротъ — единственномъ остаткѣ находившейся здѣсь нѣкогда каменоломни — съ несомнѣнной опасностью для моей драгоцѣнной жизни.

Я былъ одинъ — даже Гекторъ, мой вѣрный товарищъ во всѣхъ шалостяхъ и проказахъ, на этотъ разъ пожертвовалъ ими, чтобы послушать отца.

Я случайно приблизился къ дядѣ и двоюроднымъ братьямъ. Они говорили объ отдаленныхъ временахъ, когда эта разоренная мѣстность представляла прекрасную крѣпость, находившуюся въ рукахъ рода Камбеллей изъ Арджиля, а другая развалина, которую дядя указалъ намъ на нѣкоторомъ разстояніи, Кэстль-Товардъ, принадлежала главѣ рода Ламонтовъ.

— Въ тѣ времена люди, должно быть, всѣ были необыкновенно храбры, — замѣтилъ Гекторъ, слѣдившій съ блестящими глазами за разсказомъ отца о спорахъ и войнахъ, происходившихъ между кланами Ламонтовъ и Камбеллей. — Я никогда и не подозрѣвалъ, что тогда было столько героевъ.

— Героевъ! Я не думаю, чтобы они всѣ были героями, — возразилъ дядя медленно (вы можете быть увѣрены, мальчики, что я весь превратился въ слухъ, какъ только до меня донеслось первое его слово). — Это, впрочемъ, зависитъ отъ того, какъ понимать слово «герой». Когда мы вернемся домой, напомни мнѣ, Гекторъ, прочесть вамъ отрывокъ изъ одной старинной книги, находящейся у меня въ шкафу.

— Ну, племянники, — прервалъ себя капитанъ Филиппъ Кэру, — если одинъ изъ васъ достанетъ вонъ тотъ большой, толстый томъ, я прочту вамъ отрывокъ, который слышалъ тогда отъ дяди. Онъ произвелъ на меня въ то время сильное впечатлѣніе и нѣсколько измѣнилъ мои представленія о «героическихъ временахъ» древней исторіи.

Вотъ что дядя Филиппъ прочелъ:

«Въ 1646 году рыцари изъ клана маркиза Арджильскаго, осадивъ и заставивъ сдаться обитателей Товарда и Эскога, а также владѣній сэра Джэмса Ламонта, вѣроломнымъ образомъ захватили въ плѣнъ около двухсотъ человѣкъ изъ друзей и приверженцевъ вышеупомянутаго сэра Джэмса, заковали ихъ въ кандалы, связали руки на спинѣ, подобно ворамъ и въ теченіе многихъ дней держали ихъ подъ стражей въ домѣ сэра Джэмса и во дворахъ Товарда, гдѣ они терпѣли большія мученія и бѣдствія. Далѣе ихъ жестокость дошла до того, что, разграбивъ домъ и его окрестности, они варварски умертвили многихъ, старыхъ и молодыхъ, даже грудныхъ младенцевъ, не достигшихъ еще и мѣсячнаго возраста.

Тѣ же вышеназванныя лица въ 1646 году вѣроломнымъ и обманнымъ образомъ въ лодкахъ завлекли обитателей Товарда и Эскота въ деревню Дэнунъ, гдѣ велѣли ихъ повѣсить. на деревѣ, числомъ около тридцати шести человѣкъ, изъ коихъ многіе были рыцари изъ дома Ламонта и вассалы вышеназваннаго сэра Джэмса..

Другіе такимъ же варварскимъ и нехристіанскимъ образомъ были заколоты кинжалами, перерѣзаны шпагами и разстрѣлены; Джонъ Джэмсонъ, бывшій тогда бургомистромъ Ротсея, былъ разстрѣленъ; замѣтивъ въ немъ еще признаки жизни, они воткнули ему въ тѣло кинжалы и, наконецъ, перерѣзали ему горло длиннымъ ножомъ. Они выказали такую же жестокость, бросивъ многихъ изъ только что упомянутыхъ лицъ въ приготовленныя для нихъ ямы, гдѣ били ихъ ногами и всячески мучили, покуда ихъ засыпали землей; не дали имъ времени вознести свои молитвы къ Богу, хотя несчастные передъ смертью молили ихъ о томъ. Почему Господь Всевышній и проявилъ свой гнѣвъ за такую нечеловѣческую жестокость, поразивъ дерево, на которомъ они были повѣшены въ мѣсяцѣ Іюнѣ на кладбищѣ Дэнуна и которое пышно росло тамъ среди другихъ деревьевъ, покрытыхъ листьями. Господь тогда же поразилъ названное дерево, такъ что всѣ листья упали съ него, оно зачахло и никогда послѣ того на немъ не появлялось листьевъ».

— Этотъ отрывокъ изъ исторіи служитъ прекраснымъ образцомъ того, что въ тѣ времена считалось геройствомъ, замѣтилъ дядя Макъ-Ильрой, окончивъ чтеніе того отрывка, который я вамъ только что прочелъ.

Я вздрогнулъ при этихъ словахъ.

— Но, отецъ, вѣдь навѣрное не всѣ герои того времени были такъ безчеловѣчны, какъ эти Камбелли, — замѣтилъ осторожно Норманъ, обладавшій способностью во всемъ находить хорошую сторону.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ дядя, перевернувъ нѣсколько страницъ въ огромной книгѣ, которую онъ держалъ въ рукахъ; — здѣсь есть разсказъ изъ исторіи той же мѣстности, который, по моему мнѣнію, совершенно уничтожаетъ предыдущій разсказъ. Я прочту его вамъ, но не сейчасъ, а послѣ вечерней прогулки. Онъ вытѣснитъ изъ памяти вашей матери исторію ужасной Дэнунской рѣзни, отъ которой, я вижу, она и теперь еще дрожитъ. Кромѣ того, онъ дастъ вамъ нѣкоторое представленіе о томъ, что я считаю геройствомъ.

Это была блестящая мысль. Подъ вечеръ мы пошли гулять и всю дорогу говорили объ исторіи, прочитанной намъ дядей. Какъ странно было видѣть передъ собою горы, спокойно смотрѣвшія на замокъ Товардъ, гдѣ нѣкогда происходили такія ужасныя звѣрства! Какъ странно было взбираться на уединенный холмъ, на вершинѣ котораго стояли развалины Дэнунскаго замка, освѣщенныя теперь луной! Какія огромныя перемѣны произошли съ тѣхъ отдаленныхъ временъ, возбуждавшихъ въ насъ, несмотря на весь ихъ ужасъ, глубокій интересъ; вѣдь мальчики такъ любятъ исторіи распрей и войнъ.

Мы еще разъ перебрали въ памяти всѣ событія тѣхъ дней и даже обошли кругомъ кладбища, стараясь представить себѣ, гдѣ стояло это удивительное дерево и какъ оно выглядѣло съ злополучными тридцатью шестью тѣлами, качавшимися на его вѣтвяхъ въ прекрасную іюньскую ночь 1646 года.

— Норманъ, — обратился я къ двоюродному брату, когда мы возвращались домой, — думаешь ли ты, что среди всѣхъ этихъ людей былъ хоть одинъ, достойный названія героя?

Онъ улыбнулся, но ничего не отвѣтилъ; мы какъ разъ подходили къ дому.

Послѣ чая дядя Макъ-Ильрой разсказалъ намъ обѣщанную исторію; это былъ достовѣрный разсказъ о дѣйствительномъ происшествіи; я передамъ вамъ его съ его словъ; я не могу, конечно, точно воспроизвести его разсказъ, но буду придерживаться фактовъ, которые до сихъ поръ такъ же свѣжи въ моей памяти, какъ если бы я ихъ недавно слушалъ.

«Ламонты изъ Кэстль-Товарда издавна составляли самый могущественный кланъ на сѣверномъ берегу устья рѣки Клейдъ».

— Большинство изъ васъ, конечно, знаетъ, что такое кланъ, прервалъ дядя Филиппъ свой разсказъ, — но въ поясненіе младшимъ изъ васъ я скажу, что подъ кланомъ подразумѣвается многочисленная группа людей, носящихъ общее имя и вышедшихъ первоначально, можетъ быть, изъ одного рода; они соединяются подъ властью одного вождя, которому слѣпо подчиняются, — и завѣтъ безпрекословнаго подчиненія главѣ клана переходитъ отъ отца къ сыну. Это въ сущности та же феодальная система, о которой вы всѣ знаете изъ исторіи, но у шотландскихъ горцевъ всѣ члены клана носятъ имя своего главы и въ большинствѣ случаевъ происходятъ отъ одного патріарха. Это есть простѣйшая изъ существующихъ формъ правленія и самаго древняго происхожденія; въ дѣйствительности, мы можемъ смотрѣть на нашего праотца Адама, какъ на перваго главу перваго клана.

При этомъ неожиданномъ заключеніи молодые слушатели расхохотались; они остались, впрочемъ, чрезвычайно довольны объясненіемъ дяди Филиппа.

«Нѣсколько вѣковъ тому назадъ — не могу вамъ въ точности сказать когда — во главѣ клана Ламонтовъ стоялъ молодой и цвѣтущій юноша. Его отецъ былъ убитъ въ одной изъ ссоръ, столь обычныхъ въ тѣ времена, когда люди, казалось, сражались для того, чтобы жить, и жили для того, чтобы сражаться; когда никому не приходила и въ голову мысль о работѣ, а если кому нибудь нужна была корова, или стадо овецъ, онъ кралъ ихъ у сосѣда и пользовался ими до тѣхъ поръ, покуда сосѣдъ, почувствовавъ себя сильнѣе, въ свою очередь, не кралъ у него.

Въ сущности система законодательства того времени очень напоминала то, что теперь происходитъ въ любой мужской школѣ, — сила, а не право, была общимъ закономъ, и лучшій воинъ всегда могъ разсчитывать, что не встрѣтитъ сопротивленія. Кланъ Ламонтовъ былъ самый многочисленный и самый сильный, и всѣ окрестныя мѣстности были въ подчиненіи у нихъ. Это продолжалось до того злополучнаго 1646 года, когда, какъ вы помните, Камбелли изъ Арджиля произвели среди нихъ такое разрушеніе. Впрочемъ, то, что я хочу вамъ теперь разсказать, произошло гораздо раньше.

Молодой Ламонтъ былъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ главой другого клана, Макгрегоромъ изъ Гленстрэя — я ничего не знаю объ этой мѣстности и никогда тамъ не былъ, она расположена, кажется, на одномъ изъ береговъ Локъ-Файна^[8]. — У Макгрегора былъ единственный сынъ, юноша, приблизительно однихъ лѣтъ съ Ламонтомъ. Однажды, когда этотъ послѣдній пріѣхалъ въ Гленстрэй къ своимъ друзьямъ, оба юноши отправились на охоту.

Ночь застигла ихъ вмѣстѣ съ нѣсколькими служителями Макгрегора далеко отъ дома, и, согласно обычаю отважныхъ горцевъ, они расположились на ночлегъ въ пещерѣ у подошвы холма.

Ночью, изъ за ничтожнаго повода, о которомъ преданіе умалчиваетъ, произошло нѣчто, что, увы! было не рѣдкостью въ тѣ воинственныя времена — ссора между обоими вождями, въ сущности настоящими дѣтьми, которые — будь это въ наше время — угостили бы другъ друга нѣсколькими тумаками и остались бы друзьями. Но въ то кровопролитное время дѣло обстояло иначе. Молодой Ламонтъ, въ пылу страсти, вытащилъ кинжалъ, который каждый глава горнаго племени постоянно носилъ при себѣ, употребляя его безъ разбора съ одинаковой легкостью для того, чтобы заколоть раненую лань, или чтобы умертвить врага. Въ одно мгновеніе ослѣпленный страстью Ламонтъ воткнулъ кинжалъ прямо въ сердце молодого Макгрегора!

Легко представить себѣ, что долженъ былъ почувствовать Ламонтъ — этотъ всегда столь благородный и великодушный юноша, какъ показала его дальнѣйшая жизнь — въ ту минуту, когда, придя въ себя, онъ увидалъ товарища своихъ дѣтскихъ игръ, за часъ передъ тѣмъ еще веселаго спутника — неподвижнымъ и бездыханнымъ на полу пещеры. Въ тѣ времена люди гораздо легче относились къ человѣческой жизни и убійствамъ, нежели мы; однако чувства, обуревавшія въ ту минуту молодого вождя, были, должно быть, довольно непріятнаго свойства.

Почти чудомъ Ламонту удалось благополучно выбраться изъ пещеры. Еслибы люди Макгрегора застали его тамъ, онъ не вышелъ бы оттуда живымъ, потому что законъ, предписывавшій „кровь за кровь“, строго соблюдался тогда — почти единственный законъ, существовавшій въ то время беззаконія.

Онъ убѣжалъ изъ этихъ мѣстъ и нѣсколько часовъ бродилъ по лѣсу, покуда не заблудился. Наконецъ, онъ увидалъ издали свѣтъ, который привелъ его къ жилью.

Это былъ тотъ самый домъ, который онъ покинулъ утромъ того же дня — домъ, въ который онъ внесъ смерть и несчастіе.

Старый Макгрегоръ встрѣтилъ его съ непритворной сердечностью, приглашая войти въ домъ. Несчастный убійца вошелъ, едва сознавая, что онъ дѣлаетъ. Мак-Грегоръ скоро почувствовалъ, что что-то произошло, и такъ какъ онъ хорошо зналъ горячіе нравы того времени, то ему не трудно было догадаться, въ чемъ дѣло, а можетъ быть, — что довольно вѣроятно, — молодой Ламонтъ самъ сознался во всемъ.

Трудно вообразить себѣ болѣе высокое благородство, болѣе строгую справедливость и болѣе героическое самообладаніе, нежели то, какое выказалъ отецъ убитаго юноши по отношенію къ убійцѣ своего единственнаго сына; особенно же, если принять во вниманіе, что это было въ тѣ времена, когда, какъ я уже сказалъ, законъ кровавой мести былъ почти единственнымъ существовавшимъ закономъ.

Старый вождь клана не только спасъ своего несчастнаго гостя отъ ярости людей убитаго Макгрегора, вернувшихся съ разсвѣтомъ съ ужасной вѣстью, неся на носилкахъ трупъ своего молодого господина, — онъ даже помогъ молодому Ламонту бѣжать. Было ли это вслѣдствіе строго понимаемой святости гостепріимства, или онъ снисходительно судилъ о случившемся несчастіи, — которое въ наше время судъ присяжныхъ несомнѣнно призналъ бы непредумышленнымъ убійствомъ, — теперь трудно сказать. Но вотъ какъ поступилъ несчастный отецъ, лишившійся сына:

На слѣдующую ночь, когда всѣ спали, онъ всталъ и велѣлъ Ламонту слѣдовать за собой. Онъ повелъ молодого человѣка черезъ холмы и лѣса; наконецъ, они пришли въ мѣстность, на берегу Локъ-Файна, называемую Дэнъ-на-рамъ. Тамъ стояла лодка.

— Садись въ нее, — сказалъ Макгрегоръ мрачно. — На противоположномъ берегу лежатъ твои владѣнія. Переправься туда, а тамъ… пусть убійца самъ позаботится о своей безопасности, если можетъ.

Преданіе ничего не говоритъ о томъ, въ какихъ выраженіяхъ Ламонтъ благодарилъ старика за свое спасеніе. Онъ сѣлъ въ лодку и благополучно добрался до своихъ владѣній, оставивъ несчастнаго, осиротѣвшаго отца стоять на берегу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Несмотря на самыя неутомимыя преслѣдованія враговъ, Ламонтамъ, благодаря ихъ могуществу и силѣ, удалось отстоять своего главу. Онъ жилъ въ безопасности въ своемъ замкѣ Товардъ. Годы шли, и онъ изъ юноши превратился въ зрѣлаго мужчину. Онъ былъ справедливымъ и великодушнымъ начальникомъ, и кланъ Ламонтовъ процвѣталъ подъ его властью. Можетъ быть, несчастное происшествіе его юныхъ дней повліяло на его дальнѣйшую жизнь; впрочемъ, теперь, по прошествіи столькихъ вѣковъ, мы можемъ судить о его характерѣ лишь на основаніи того, что служитъ единственнымъ средствомъ для опредѣленія характера въ исторіи, какъ и въ преданіяхъ — на основаніи сохранившихся разсказовъ объ его дѣяніяхъ.

Въ то время какъ кланъ Ламонтовъ процвѣталъ, менѣе многочисленный и болѣе слабый кланъ Макгрегора изъ Гленстрэя почти совершенно палъ. Глава его, оставшійся бездѣтнымъ старикъ, послѣдній въ родѣ, былъ уже неспособенъ управлять имъ; обѣднѣвшій и обезсилѣвшій, кланъ этотъ безпрестанно подвергался нападеніямъ болѣе сильныхъ сосѣдей. Наконецъ, вслѣдствіе величайшей, но обычной въ то время несправедливости и насилія, Макгрегоръ былъ лишенъ своихъ владѣніи и объявленъ преступникомъ, стоящимъ внѣ покровительства законовъ.

Однажды, когда Ламонтъ находился на высотѣ своего могущества, къ воротамъ Кэстль-Товарда подошелъ бѣдный, дряхлый старикъ. Это былъ несчастный Макгрегоръ изъ Гленстрэя, которому не было другого пріюта на землѣ, кромѣ какъ у человѣка, убившаго его единственнаго сына, и котораго онъ самъ, какъ и весь его кланъ, въ теченіе многихъ лѣтъ неутомимо, но безполезно преслѣдовали своей местью. Такая странная смѣсь самыхъ варварскихъ, дикихъ представленій о правосудіи и рыцарской чести была возможна только въ средніе вѣка.

Ламонтъ съ сердцемъ, исполненнымъ радости, принялъ своего бывшаго врага къ себѣ въ домъ и замѣнилъ сына несчастному отцу, осиротѣвшему по его винѣ. Много лѣтъ Макгрегоръ жилъ въ Кэстль-Товардѣ, гдѣ съ нимъ обращались съ безмѣрнымъ уваженіемъ и нѣжностью. Онъ умеръ подъ кровомъ Ламонта, который собственными руками закрылъ ему глаза. Онъ былъ похороненъ, какъ гласитъ преданіе, со всѣми почестями, должными ему, какъ послѣднему изъ рода Макгрегоровъ изъ Гленстрэя. Мѣсто, гдѣ онъ погребенъ, показывалось еще много времени спустя; это была небольшая часовня, посвященная Св. Дѣвѣ и отъ которой теперь существуютъ лишь ничтожные остатки на мызѣ „Товардъ-на- Уильтъ“.

Вотъ исторія, которую разсказалъ намъ дядя. Кончивъ разсказъ, онъ посмотрѣлъ на насъ своими ясными, голубыми глазами.

— Вотъ, — сказалъ онъ, — кого я называю героемъ.

Мы всѣ горячо согласились съ нимъ; по въ слѣдующую-же минуту между нами возникло недоразумѣніе относительно того, о комъ изъ обоихъ говорилъ дядя. Одни стояли за молодого Ламонта, а другіе за Макгрегора изъ Гленстрэя.

Наконецъ, маленькая Грэси, у которой во время разсказа дяди не разъ стояли слезы въ глазахъ — она была очень впечатлительная маленькая дѣвочка — разрѣшила вопросъ, предложивъ намъ считать обоихъ героями.

На этомъ мы и успокоились. Гекторъ и я рѣшили на слѣдующій день отправиться на мызу Товардъ-на-Уильтѣ и отыскать, если возможно, могилу Макгрегора, — что мы и сдѣлали. Я бы хотѣлъ знать, продолжалъ дядя Филиппъ задумчиво, почувствовала ли себя душа усопшаго вождя клана польщенной этой данью почтенія, которую два школьника воздали его памяти. Какъ бы то ни было, это доказываетъ, какъ долговѣчна память объ истинно героическомъ поступкѣ. Всѣ эти Ламонты и Макгрегоры, раздиравшіе другъ друга на клочки въ своихъ кровопролитныхъ распряхъ, исчезли и забыты, изъ памяти людей остались живы только эти два — настоящихъ героя!

Капитанъ Кэру нѣсколько минутъ сидѣлъ молча, погруженный въ задумчивость; затѣмъ, замѣтивъ, что его молодая аудиторія готова заснуть, онъ, добродушно ворча, всталъ съ мѣста.

ГЛАВА V.

Четыре недѣли, которыя мы провели въ Дэнунѣ, необыкновенно живо сохранились въ моей памяти. Особенно памятенъ мнѣ одинъ день, конецъ котораго чуть не сталъ концомъ нашихъ дней.

Это было наканунѣ нашего отъѣзда изъ Дэнуна. Мой дядя раньше насъ вернулся въ Гласговъ и началъ свои занятія; Норману и Гектору тоже пора было вернуться къ класснымъ занятіямъ, но тетѣ казалось, что Норманъ еще не вполнѣ окрѣпъ, и она выпросила позволенія остаться въ Дэнунѣ лишнюю недѣлю или двѣ.

— Какъ намъ провести послѣдній день? — былъ вопросъ, занимавшій всѣхъ. Нѣкоторые предложили катанье на лодкѣ. Но Норманъ весьма основательно замѣтилъ, что невозможно же цѣлый день ѣхать взадъ и впередъ вдоль берега Дэнуна, а дальше намъ было запрещено отправляться.

— Кромѣ того, — прибавилъ онъ, — не лучше ли было бы сначала задать гимнастику ногамъ, а потомъ уже пустить въ дѣло руки? Я предлагаю днемъ большую экскурсію въ горы, а вечеромъ катанье на лодкѣ.

На этомъ мы и порѣшили. Мы отправились вчетверомъ; Норманъ, Гекторъ, Джэмсъ и я. Предварительно мы поспорили немного относительно того, брать-ли намъ съ собой провизію. Но мы всѣ такъ не любили возиться съ корзинками, что рѣшили ничего не брать съ собой, и всѣ уговоры тетки были тщетны. Однако, я замѣтилъ, какъ она положила Норману въ карманъ нѣсколько ломтиковъ поджареннаго хлѣба. Всѣ были внимательны къ Норману, какъ и онъ, въ свою очередь, былъ внимателенъ ко всѣмъ.

Мы отправились въ путь, обѣщавъ вернуться домой во время, чтобы успѣть еще покатать Грэси на лодкѣ. Бѣдная Грэси! она такъ весело снаряжала насъ въ дорогу, но, когда мы вышли за калитку, мы замѣтили, какъ она грустно смотрѣла намъ вслѣдъ.

Намъ показалось неинтереснымъ подняться въ горы обычнымъ путемъ, и мы рѣшили идти по теченію рѣки, великолѣпнаго потока, извергающаго свои быстрыя воды въ западную вѣтвь устья Клейда. Это было замѣчательное мѣсто, вода съ шумомъ разбивалась объ утесы, круто нависавшіе надъ обоими берегами. Я слышалъ, что теперь, когда самый Дэнунъ такъ измѣнился, черезъ рѣку проложенъ мостъ, ея быстрымъ водамъ придано болѣе спокойное теченіе, а на вершинѣ одной изъ скалъ выстроена часовня. Однако, никакія нововведенія и измѣненія не могутъ, я думаю, совершенно уничтожить красоту этого бурнаго маленькаго потока.

Ни одинъ житель равнины не можетъ составить себѣ ни малѣйшаго представленія о томъ, что такое горная рѣка. Это не спокойно текущій, тихо журчащій ручей, а настоящій потокъ, который одинаково бурно стремится впередъ при высокомъ, какъ и при низкомъ уровнѣ воды. Онъ прыгаетъ со скалы на скалу, обѣгая большіе камни и съ плескомъ и брызгами перескакивая черезъ маленькіе; поминутно разбивается на множество мелкихъ ручейковъ, извивающихся зигзагами и соединяющихся опять въ одинъ большой потокъ для того, чтобы, пробѣжавъ нѣкоторое пространство, снова разбиться о встрѣчныя скалы. Въ большинствѣ случаевъ онъ такъ мелокъ, что вы можете перейти его въ бродъ, но по временамъ онъ внезапно превращается въ глубокій и тихій небольшой прудъ среди скалъ. Вода въ немъ такъ хрустально-прозрачна, что вы почти можете видѣть дно его; она такъ соблазнительно приглашаетъ васъ выкупаться. Но надо быть очень отважнымъ купальщикомъ чтобы рискнуть ступить въ эту ванну.

Такова была та рѣка, о которой я говорю и вдоль которой мы весело и бодро шли впередъ.

Сколько было шалостей, сколько смѣху! Мы сняли съ себя обувь и несли ее за плечами для того, чтобы легче было взбираться по скользкимъ камнямъ. Какъ пріятно было чувствовать холодныя брызги воды на голыхъ ногахъ, когда мы, становясь въ воду поперекъ маленькаго ручейка, силой сопротивленія нашихъ ногъ пробовали остановить теченіе воды, что было такъ-же невозможно, какъ остановить время, предотвратить удары рока, или что нибудь въ этомъ родѣ.

Клянусь честью, когда я говорю объ этихъ вещахъ, мнѣ почти хочется снова быть мальчикомъ! Но этого не будетъ, этого никогда больше не будетъ!

И онъ продолжалъ, сдѣлавъ попытку разсмѣяться

— Но нѣтъ розы безъ шиповъ и нѣтъ счастья, не омраченнаго непріятностями. Я помню, что насъ страшно мучили комары, которые миріадами носились вокругъ насъ, садились намъ на лицо и такъ немилосердно жалили, что едва-не довели насъ до бѣшенства. Наконецъ, мы догадались воткнуть въ наши шапки большіе листья папоротника и связки вереска; это нѣсколько отвлекло отъ насъ нашихъ мучителей, хотя, надо сказать, они были совершенно ненасытны.

Я не могу вспомнить всѣхъ подробностей нашей прогулки, или вѣрнѣе говоря, нашего карабканья, потому что мы презирали всѣ обыкновенные способы передвиженія. — Знаю только, что слѣдующая напасть, обрушившаяся на насъ, была похуже комаровъ. Мы попали въ болото.

Я никогда не могъ понять, какимъ образомъ на склонахъ горъ, которые каждый естественно предполагаетъ сухими, могутъ быть такія большія болотистыя пространства. Для меня, англичанина, совершенно не привыкшаго къ подобнымъ вещамъ, это былъ совсѣмъ непріятный сюрпризъ. Непріятный и неожиданный, потому что болото, по которому проходили, вѣроломно прикрытое слоемъ великолѣпнаго мха и вереска, такъ соблазнительно зеленѣло, что неопытному человѣку и въ голову не могло придти, что этотъ чудный зеленый покровъ не болѣе, какъ обманъ. Къ тому-же Грэси такъ хотѣлось привезти съ собой въ Глазговъ мохъ или верескъ.

Я смѣло направился впередъ, выбирая опорой для ногъ самыя зеленыя мѣста, которыя всякій разъ оказывались самыми предательскими. Однако, гордость не позволяла мнѣ сознаться даже самому себѣ въ этомъ обстоятельствѣ. Такъ я незамѣтно погружался все глубже и глубже; остальные мальчики были далеко впереди меня. Наконецъ, Норманъ обернулся и сталъ меня звать.

— Сейчасъ, — отвѣтилъ я съ напускной развязностью; — однако вы выбрали для прогулки не особенно удобное мѣсто.

Въ эту минуту я какъ разъ былъ занятъ вылавливаніемъ одного изъ своихъ башмаковъ; но, ища одинъ, я потерялъ и второй.

— Поди сюда, Филь! — раздалось опять съ той стороны, гдѣ находились мальчики.

— Я не могу! — крикнулъ я въ отвѣтъ жалобнымъ голосомъ, окончательно потерявъ надежду сохранить мужество. — Я потерялъ свои башмаки, не могу же я босикомъ придти домой. Пусть одинъ изъ васъ придетъ и поможетъ мнѣ отыскать ихъ.

— Что, ты хочешь, чтобы мы снова прошли черезъ все болото! — возразилъ Гекторъ, находившійся почти на вершинѣ горы. — Ура! я выбрался, наконецъ, изъ болота! Отсюда великолѣпный видъ. Поторопитесь.

Легко указать — поторопиться, — когда меня отдѣляло отъ вершины горы почти непроходимое пространство въ нѣсколько десятковъ ярдовъ, не говоря уже о потерянныхъ башмакахъ.

Кромѣ того, мнѣ было стыдно, и я готовъ былъ броситься на землю и зарыдать. Я хотѣлъ было позвать на помощь Нормана, но подумалъ, что на него мнѣ, пожалуй, нечего разсчитывать. Вѣдь Гекторъ былъ моимъ ближайшимъ другомъ — и Гекторъ покинулъ меня.

Въ отчаяніи я продолжалъ стоять, разглядывая свои чулки, превратившіеся въ однѣ дыры, и штаны, совершенно промокшіе до колѣнъ, какъ вдругъ я увидалъ подлѣ себя Нормана. Онъ пришелъ ко мнѣ черезъ болото, хотя я его не звалъ.

— Ну, дружище, какъ помочь твоему горю? Джэми былъ раньше точно въ такомъ же положеніи. (О, какъ отрадно мнѣ было слышать это). Ну, смѣлѣй, бѣда не велика, нечего бояться!

— Я и не боюсь, — отвѣтилъ я, храбрясь, — еслибы я только могъ найти свои башмаки. Вѣдь у меня другихъ нѣтъ, къ тому же я вѣдь не у себя дома, какъ ты. И я съ грустью подумалъ о томъ, какъ моя бѣдная мать наказывала мнѣ обращаться осторожно со своими вещами, говоря, что она не скоро будетъ въ состояніи купить мнѣ новое платье. Страшныя видѣнія встали передъ моимъ воображеніемъ. Мнѣ представилось, что я отнынѣ всегда буду ходить босикомъ, какъ ходятъ маленькіе оборванные шотландскіе мальчики, которыхъ я такъ презиралъ. Это было для меня предѣломъ земныхъ несчастій.

Норманъ, должно быть, замѣтилъ, что я не въ духѣ, и не пытался утѣшать меня. Не говоря ни слова, онъ отломалъ отъ упавшаго дерева длинную вѣтку и сталъ шарить ею по всѣмъ направленіямъ съ безмѣрнымъ терпѣніемъ, пока, наконецъ, ему удалось найти мои башмаки. Я никогда не забуду радости, овладѣвшей мною, когда передъ моими глазами предстали мои башмаки, висящіе на обоихъ концахъ длинной вѣтки.

— О, благодарю тебя, Норманъ, — воскликнулъ я, совершенно счастливый.

— Погоди, Филь, ты не можешь ихъ надѣть въ такомъ видѣ: Посмотри, какъ они вымокли, ты заболѣешь, если надѣнешь ихъ. Сними-ка свои чулки и положи ихъ въ карманъ, а башмаки повѣсь за плечами. Такъ, по крайней мѣрѣ, ты можешь быть спокоенъ, что не потеряешь ни тѣхъ, ни другихъ.

Сознаюсь, я сталъ возражать противъ его предложенія.

— Пустяки, надо только побольше смѣлости. Ноги для того и даны намъ, чтобы на нихъ ходить; или ты думаешь, что нашъ праотецъ Адамъ тоже носилъ башмаки? Выжми только воду изъ штановъ и засучи ихъ до колѣнъ, а затѣмъ впередъ! Теперь тебѣ нечего бояться болота. Браво! такимъ путемъ и преодолѣваются трудности.

Его веселая и живая манера говорить могла бы всякаго ободрить. Его такъ мало смущали встрѣчающіяся затрудненія, и онъ такъ безропотно переносилъ всѣ неудобства — онъ самъ отчаянно промокъ, помогая мнѣ выбраться изъ болота, что я невольно заражался его примѣромъ. Не прошло и двухъ минутъ, какъ я съ веселымъ смѣхомъ скакалъ съ кочки на кочку, какъ онъ мнѣ совѣтовалъ. (Вообще, довожу до свѣдѣнія всѣхъ, кому придется переходить черезъ болота, что гдѣ только есть кочка, покрытая верескомъ, туда смѣло можно поставить ногу). Мы очень скоро приблизились къ концу области моихъ напастей, и мнѣ удалось даже нарвать великолѣпный букетъ цвѣтовъ для Грэси. Въ концѣ концовъ мы всѣ стояли на вершинѣ горы и съ торжествомъ смотрѣли на благополучно пройденное нами болото.

— И это болото, — прибавилъ задумчиво Филиппъ Кэру, — было не единственное на нашемъ тревожномъ и безпокойномъ жизненномъ пути, черезъ которое благополучно провелъ меня мой кузенъ Норманъ.

Эта вершина, на которую мнѣ съ тѣхъ поръ никогда больше не приходилось, да по всей вѣроятности и не придется взбираться, представляла картину, которая, не смотря на мой юный возрастъ, глубоко врѣзалась въ моей памяти. Эта была очень узкая, совершенно обнаженная вершина, состоящая изъ нѣсколькихъ утесовъ или камней, представляющихъ довольно удобныя сидѣнья, между которыми пробивались кучи вереска, мха и лишаевъ. Гора была довольно высока, и съ нея открывался обширный видъ на устье Клейда. Рѣка была совершенно спокойна — лишь мѣстами виднѣлись маленькія лодочки — въ горахъ ни звука, на небѣ ни облачка — все кругомъ было неподвижно, какъ смерть, несмотря на яркій солнечный свѣтъ, обливавшій всю мѣстность. Далеко впереди насъ паслось нѣсколько овецъ, но и онѣ казались камнями, разсѣянными по склону горы — такъ неподвижны онѣ были.

Какъ шаловливо и рѣзво мы ни были настроены но таинственная тишина, разлитая кругомъ, заставила и насъ присмирѣть. Мы долго сидѣли на горѣ, не рѣшаясь говорить другъ съ другомъ, или переговариваясь только шепотомъ. Наконецъ, я надѣлъ башмаки, которые Норманъ позаботился положить для просушки на одинъ изъ накаленныхъ солнцемъ камней, и мы стали спускаться съ горы.

Насъ ждало новое бѣдствіе. Спускаясь по лѣсистому склону горы, мы увидали, что на немъ паслись не только безобидныя овцы, но и крупный рогатый скотъ, а маленькій Джэми страшно боялся коровъ. На этотъ разъ его страхъ былъ болѣе основателенъ, нежели это бываетъ обыкновенно въ такихъ случаяхъ; дядя Макъ-Ильрой самъ не разъ предупреждалъ насъ, чтобы мы были осторожны во время нашихъ прогулокъ, потому что въ уединенныхъ горахъ по временамъ встрѣчаются очень свирѣпые быки.

Къ несчастью какую-то черную корову, съ виду очень дикую, какъ большинство скота въ горныхъ странахъ, обуялъ духъ изслѣдованія, и она приблизилась къ намъ на нѣсколько ярдовъ, желая, повидимому, ближе ознакомиться съ Джэми. Бѣдный мальчуганъ съ громкимъ плачемъ бросился бѣжать. Крикъ его еще болѣе встревожилъ животныхъ, и они стали поглядывать то другъ на друга, то на насъ. Даже мнѣ стало не по себѣ.

— Фу, — замѣтилъ Гекторъ презрительно, — можно-ли такъ бояться, даже если между ними и есть быкъ? Мы должны пройти этой дорогой, а кто не можетъ на это рѣшиться, пусть остается здѣсь всю ночь.

Съ этими словами онъ смѣло пошелъ впередъ на встрѣчу нашимъ врагамъ. Такой образъ дѣйствій, казалось, сильно оскорбилъ чувства черной коровы; она пришла въ такое возбужденіе, что я, дѣйствительно, сталъ опасаться, что она вотъ-вотъ бросится на Гектора. Къ счастью, ихъ раздѣляла широкая канава.

— Гекторъ, не будь безразсуденъ! Вернись сюда! — крикнулъ Норманъ повелительнымъ тономъ старшаго брата, который онъ такъ рѣдко пускалъ въ ходъ. Гекторъ сейчасъ же вернулся, хотя, повидимому, очень неохотно, и предоставилъ негодующему животному преслѣдовать его свирѣпыми взглядами.

— Мы не можемъ здѣсь пройти, это очевидно, — сказалъ Норманъ.

— Но мы должны пройти! Никто не боится, кромѣ Джэми; пусть онъ и остается.

— Ну, Гекторъ, это совершенно не имѣетъ смысла. Развѣ мы можемъ оставить ребенка здѣсь? Глупо ли съ его стороны такъ бояться, или нѣтъ, это другой вопросъ; какъ бы то ни было, теперь не время заставлять его побѣдить свой страхъ.

— Въ такомъ случаѣ онъ долженъ былъ остаться дома.

— Я того-же мнѣнія, Филиппъ; но разъ, что онъ здѣсь, надо примириться съ этимъ. Вопросъ сводится къ тому, оставить, ли его въ горахъ на всю ночь, или пойти другой дорогой. Мы выберемъ послѣднее; за дѣло, ребята, давайте отыскивать новую дорогу, это будетъ очень весело. Пойдемте сюда!

Онъ углубился въ небольшую орѣховую рощу; вскорѣ оттуда поминутно сталъ слышаться съ различныхъ сторонъ испуганный голосъ Джэми, отчаянно взывавшаго къ намъ. Мы съ Гекторомъ очень недовольно переглянулись; Гекторъ проворчалъ что-то относительно „маленькихъ трусовъ, которые всегда портятъ всякое удовольствіе“, — но волей-неволей пришлось идти за Норманомъ къ нему.

Къ нашему большому утѣшенію мы нашли въ орѣховой рощѣ массу орѣховъ, и отъ восторга мы совершенно забыли бранить бѣднаго Джэми. Мы заставили его класть къ себѣ въ карманы тѣ орѣхи, которые не умѣщались въ нашихъ карманахъ; но онъ съ такой быстротой поѣдалъ ихъ, что оказался очень ненадежнымъ хранителемъ нашихъ сокровищъ. Такъ мы спорили и мирились, ворчали и хохотали, кричали и пѣли — Норманъ не отставалъ отъ насъ. Между тѣмъ солнце спустилось низко, и въ рощѣ стало темно; вдобавокъ мы не имѣли ни малѣйшаго представленія о томъ, гдѣ мы находимся. Мы изрядно проголодались, несмотря на большое количество съѣденныхъ орѣховъ, и стали чувствовать большую усталость, особенно Джэми. Онъ предложилъ вернуться домой какъ разъ въ ту минуту, когда мы сдѣлали непріятное открытіе, что совершенно не знаемъ, какъ выбраться изъ рощи.

Пока Джэми, сидя на землѣ, плакалъ, мы трое старшихъ имѣли серьезное совѣщаніе.

— Посмотрите-ка, — сказалъ Норманъ, — вдоль подошвы горы тянется бѣлая линія. Это по всей вѣроятности проѣзжая дорога, а проѣзжая дорога непремѣнно приведетъ насъ куда нибудь. Предположимъ, что мы попытаемся добраться до нея прямымъ путемъ, черезъ кусты, болото и прочее. Это будетъ во всякомъ случаѣ маленькое приключеніе; что-же касается грязи, которую мы навѣрно унесемъ оттуда на своихъ платьяхъ, то вѣдь хуже, чѣмъ теперь мы, пожалуй, не можемъ выглядѣть.

Мы уныло посмотрѣли на наши изорванныя, выпачканныя, промокшія до колѣнъ платья и согласились съ Норманомъ.

— Въ такомъ случаѣ отправимся, покуда еще не совсѣмъ стемнѣло; только смѣлѣе впередъ.

— Я не могу, — послышалось рыданіе Джэми, — я такъ голоденъ, орѣхи вѣдь не могутъ замѣнить обѣдъ, и мнѣ такъ хочется пить.

— Глупецъ, — крикнулъ Гекторъ, — ты думаешь, что мы всѣ не хотимъ ѣсть и пить? Но намъ было бы стыдно подымать изъ-за этого такой шумъ. Вставай, Джеми, и не задерживай насъ.

— Погоди, — вмѣшался Норманъ, положивъ руку на плечо своего маленькаго брата и предупредивъ этимъ движеніемъ жалобный вопль, который тотъ готовился испустить. Затѣмъ онъ вытащилъ изъ кармановъ положенные въ нихъ теткой ломти сухаго хлѣба. Хлѣбъ былъ чрезвычайно черствъ, къ тому же отъ долгаго лежанья въ карманѣ онъ согрѣлся, но все таки это было нѣчто съѣдобное. И какъ мы его ѣли! съ какимъ наслажденіемъ мы его уничтожили! Мы были всѣ такъ голодны, что даже не сказали Норману „спасибо“. Только Гекторъ; который, уничтоживъ свою долю, пожелалъ еще — каковая его просьба, конечно, не была удовлетворена — энергично хлопнулъ брата по спинѣ, проговоривъ:

— Ну, ничего, но ты, братъ, славный малый.

— Теперь не мѣшало-бы воды; здѣсь навѣрное есть гдѣ нибудь вода, — замѣтилъ Норманъ. Мы сдѣлали нѣсколько шаговъ и стали прислушиваться. Дѣйствительно, до насъ донесся слабый, едва слышный шумъ падающихъ капель. Онъ былъ такъ неясенъ и слабъ, что мы могли его разслышать только благодаря необыкновенной тишинѣ, царившей въ этихъ высокихъ областяхъ. Мы пошли на этотъ звукъ.

— Ура, вотъ вода! — крикнулъ Гекторъ. — Филь, тебѣ представляется случай увидѣть, что такое горный ключъ.

Это былъ самый узенькій родникъ, какой только можно себѣ представить. Онъ струился съ тихимъ журчаніемъ по мшистому руслу, просачиваясь капля по каплѣ сквозь вѣтви вереска и представляя прозрачную водяную нить. Но эта была вода. Мы прошли нѣсколько ярдовъ по теченію родника, руководствуясь больше звономъ его хрустальныхъ капель, потому что видѣть его мы не могли; вдругъ, добѣжавъ до скалы вышиною въ нѣсколько футовъ, родникъ сдѣлалъ большой скачекъ и при этомъ неожиданно превратился въ ручей.

О, что за наслажденіе было осушить его до дна! Мы это сдѣлали въ буквальномъ смыслѣ слова, потому что ручеекъ былъ такъ малъ, что, прильнувъ къ нему губами, мы совершенно остановили его теченіе. Вода имѣла легкій желѣзистый вкусъ, какой часто имѣютъ воды, протекающія по болотистой мѣстности. Но намъ она казалась восхитительной, и я смотрѣлъ на Нормана съ такимъ уваженіемъ, какъ еслибы онъ открылъ истоки какой нибудь важной рѣки. Впрочемъ, оно, можетъ быть, такъ и было, потому что вѣдь всякая рѣка первоначально должна была быть незначительнымъ горнымъ ручейкомъ.

Когда всѣ освѣжились, Норманъ отдалъ приказъ двинуться въ путь. Что это было за путешествіе! Мы спускались подъ угломъ въ сорокъ пять градусовъ, цѣпляясь руками и ногами за кусты орѣшника и терновника. Къ тому же все время приходилось двигаться по болотистой почвѣ. Только и слышалось, что шлепанье по водѣ, да испуганный крикъ, когда кто нибудь, поскользнувшись, падалъ въ болото или скатывался внизъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ это было такъ смѣшно, что мы не могли не хохотать. Только Джэми, рѣшивъ въ тупомъ отчаяніи, что никогда, больше не увидитъ родного дома, съ молчаливой покорностью судьбѣ слѣдовалъ за нами.

— Ну чтожъ, — сказалъ Гекторъ, — въ крайнемъ случаѣ намъ придется провести всю ночь въ горахъ, какъ дѣлаютъ охотники, когда выходятъ на краснаго звѣря. Что касается меня, то я былъ бы этому очень радъ, это страшно напоминало бы приключенія Робинзона Крузе.

Но видя, что эта перспектива привела въ еще большее отчаяніе усталаго Джэми, Гекторъ посадилъ маленькаго брата къ себѣ на плечо, и въ такомъ видѣ они продолжали путь.

— Пріятныя новости! — крикнулъ Норманъ, шедшій впереди насъ, — мы, наконецъ, добрались до подошвы горы и конца болота. Здѣсь протекаетъ рѣка, которая должна насъ привести куда нибудь. Мнѣ кажется, что она течетъ по направленію къ большой дорогѣ, которая ведетъ въ Дэнунъ. Джэми, ты лучше всѣхъ насъ оріентируешься, скажи, что ты думаешь объ этомъ?

Джэми, польщенный тѣмъ, что къ нему обратились за разрѣшеніемъ такого важнаго вопроса, сразу пересталъ плакать. Посмотрѣвъ вокругъ себя, онъ объявилъ, что знаетъ эту мѣстность и что маленькое озеро, виднѣющееся недалеко отъ насъ, лежитъ вблизи проѣзжей дороги, которая ведетъ отъ Локъ-Эка къ Дэнуну.

— Онъ совершенно правъ, нашъ маленькій Джэми молодецъ, — замѣтилъ ласково старшій братъ. — Если мы пойдемъ по теченію этой рѣки, мы выберемся на дорогу, а чтобы не пришлось опять пробираться сквозь кусты, я предлагаю снять башмаки и чулки и перейти рѣчку въ бродъ.

Это предложеніе было встрѣчено съ- большимъ восторгомъ, намъ улыбалась перспектива водянаго путешествія. Въ самомъ дѣлѣ, русло рѣки представляло весьма удобную дорогу, особенно по сравненію съ болотами, черезъ которыя намъ пришлось переходить. Мы успѣшно выполнили предпріятіе среди нескончаемаго смѣха и шутокъ и безъ всякихъ приключеній. Только, подходя уже къ проѣзжей дорогѣ, мы услыхали голоса нѣсколькихъ дэнунскихъ дамъ, проходившихъ мимо; мнѣ не хотѣлось, чтобы онѣ увидали насъ, оборванныхъ, грязныхъ и босоногихъ, и я сталъ уговаривать своихъ двоюродныхъ братьевъ спрятаться за кусты и переждать пока дамы пройдутъ. Мои усиленныя просьбы заставили ихъ согласиться, но потомъ они всю дорогу смѣялись надо мной говоря, что я выросъ среди дѣвочекъ и самъ сталъ походить на дѣвочку, пока я, выведенный изъ себя, не предложилъ имъ вступить со мною въ драку, чтобы доказать имъ, что я совсѣмъ не похожъ на дѣвочку.

Наконецъ, мы таки добрались домой. Маленькая Грэси, сидя у окна, поджидала насъ съ большимъ нетерпѣніемъ и безпокойствомъ. Моя тетка была слишкомъ занята, для того чтобы безпокоиться; впрочемъ, мы вернулись не многимъ позже обыкновеннаго. Возвращаясь домой, мы условились держать въ тайнѣ приключенія этого дня и никому не говорить о пережитыхъ нами бѣдствіяхъ, по крайней мѣрѣ въ этотъ вечеръ. Поэтому, когда Греси, ничего не подозрѣвая, стала спрашивать насъ, хорошо ли мы провели время и не покатаемъ ли мы ее въ послѣдній разъ на нашей лодочкѣ, мы, не смотря на усталость, должны были исполнить ея просьбу.

Я уже не помню, какъ намъ удалось убѣдить тетку отпустить насъ въ такой поздній часъ, — было восемь часовъ вечера. Какъ бы то ни было, мы получили позволеніе, обѣщавъ скоро вернуться. Мы были такъ утомлены, что, конечно, твердо намѣревались сдержать это обѣщаніе.

Луна такъ ярко свѣтила, что всѣ предметы выступали отчетливо, какъ днемъ; рѣка была совершенно спокойна, и наша лодка легко скользила по водѣ (насъ было только четверо — Норманъ, Гекторъ, Греси и я), и совершенно незамѣтно мы остались на рѣкѣ дольше, чѣмъ разсчитывали. Греси была такъ весела и все время пѣла намъ пѣсни своимъ чистымъ яснымъ голоскомъ.

Мы долго катались взадъ и впередъ по рѣкѣ, прислушиваясь къ пѣнію Греси; по временамъ мы сами подымали страшный шумъ, вызывая эхо, которое мы открыли въ одномъ мѣстѣ и которое отвѣчало намъ съ берега странными звуками, исходившими, казалось, отъ неземныхъ существъ.

Греси вдругъ остановила насъ.

— Посмотрите, не пароходъ ли это тамъ у пристани?

— Не думаю, — отвѣтилъ Норманъ, — теперь слишкомъ поздній часъ для пароходовъ. Впрочемъ, это должно быть таки пароходъ; я не понимаю только, откуда онъ пришелъ. Должно быть, онъ идетъ по тому же направленію, какъ и мы. Греби прочь, Гекторъ, скорѣй; Филь, возьми второе весло!

— Нѣтъ, нѣтъ! — крикнулъ Гекторъ, желавшій похвастать передъ нами своимъ умѣніемъ грести обоими веслами, — мы стоимъ почти у берега, къ тому же я бы хотѣлъ полюбоваться на волны, которыя онъ подниметъ.

— Ахъ, да! пожалуйста! мы покачаемся на волнахъ; вѣдь это будетъ въ послѣдній разъ въ это лѣто, — попросила Греси.

Норманъ согласился, зная, что невинное качанье на волнахъ, которое такъ любила его сестра, не представляло никакой опасности. Въ дѣйствительности же, для отказа даже не было времени, потому что не успѣлъ онъ проговорить нѣсколько словъ, какъ мимо насъ прошелъ пароходъ, оказавшійся гораздо больше и гораздо ближе къ намъ, чѣмъ намъ казалось раньше при невѣрномъ лунномъ свѣтѣ, обыкновенно- мѣняющемъ очертанія предметовъ. Съ минуту все было спокойно, затѣмъ показались волны — большіе длинные валы, цѣлые водяные холмы, раздѣленные глубокими пропастями, тяжело перекатывавшіеся при свѣтѣ луны.

— Весла прочь! — крикнулъ Норманъ, не спускавшій глазъ съ водяныхъ валовъ, которыхъ Гекторъ, сидѣвшій къ нимъ спиной, не могъ видѣть.

— О, какъ онѣ красивы и какъ велики! — воскликнула Греси, не чувствовавшая ни малѣйшаго страха.

Онѣ были дѣйствительно велики, больше всѣхъ волнъ, какія мнѣ приходилось видѣть до тѣхъ поръ. Онѣ медленно приближались, страшныя въ своей величинѣ, неумолимыя и неизбѣжныя. Я вспомнилъ, что Норманъ не разъ говорилъ, что для лодки не опасно простое волненіе, но что опасны тѣ волны, которыя, вздымаясь, образуютъ валы и, пѣнясь, разбиваются вновь. А на моихъ глазахъ медленно выросталъ на хребтѣ волны бѣлый гребень пѣны.

— Смѣлѣе! Направьте лодку вдоль волны! Теперь положите весла! — проговорилъ Норманъ быстрымъ шопотомъ. Наши глаза встрѣтились, и мы оба поняли — только мы двое — что слѣдующая минута рѣшитъ, всплыветъ ли наша лодка, уже начавшая спускаться въ водяную бездну, опять на поверхность, или пойдетъ ко дну.

Дѣти! Это была страшная минута. Я помню, Норманъ незамѣтно положилъ свою руку вокругъ плечъ Грэси, я понялъ, зачѣмъ онъ это сдѣлалъ. Она же бѣдное дитя, сидѣла, спокойно улыбаясь, не подозрѣвая опасности, такъ же какъ и Гекторъ. Это была, повторяю, страшная минута!

Лодка опустилась внизъ — и опять выплыла наверхъ! Мы были спасены!

Другія волны набѣжали, но уже меньше, чѣмъ первая; наша маленькая лодка попрежнему спокойно качалась на волнахъ.

— Какое великолѣпіе! — воскликнулъ Гекторъ. — Но Норманъ, Филь, что съ вами?

— Ничего, кромѣ того, что мы были на волосокъ отъ смерти и спасены, благодаря Бога!

— Теперь, гребите къ берегу, живо! — прибавилъ онъ, обнимая дрожавшую Греси. Гекторъ, напуганный миновавшей опасностью, повиновался. Мы отправились въ обратный путь и въ глубокомъ молчаніи вышли на берегъ.

ГЛАВА VI.

— Ну, племянники, я думаю, вамъ надоѣла уже моя исторія? Она становится такой же длинной, какъ сказки Шехеразады въ „Тысячѣ и одной ночи“. Не желаетъ ли кто-нибудь изъ васъ, въ противоположность султану, отрубить мнѣ голову для того, чтобы положить конецъ моему разсказу?

Вопросъ дяди Филиппа возбудилъ большую веселость среди его молодыхъ слушателей, ожидавшихъ каждый день съ большимъ нетерпѣніемъ „вечерняго развлеченія“. Со всѣхъ сторонъ, посыпались увѣренія, что разсказъ дяди Филиппа чрезвычайно интересенъ, и просьбы не прерывать его.

— Вы больше не услышите отъ меня приключеній въ горахъ, племянники, такъ какъ послѣ послѣдняго злосчастнаго катанья на лодкѣ мы покинули Дэпунъ. Я думаю теперь, что это было большимъ счастьемъ для насъ: у меня съ Гекторомъ появилось столько отваги или, вѣрнѣе говоря, безразсудства, что, если бы мы дольше остались въ Дэнунѣ, мы навѣрное не уѣхали бы оттуда живыми.

Мы очень неохотно разставались съ Дэнуномъ и всю дорогу были не въ духѣ, особенно Гекторъ и я; у Нормана же на это не было времени, онъ присматривалъ за багажомъ и забавлялъ младшихъ дѣтей, чтобы не дать имъ плакать. Мы называли его „нянькой“ за его постоянныя заботы о маленькихъ братьяхъ и популярность среди нихъ, которую мы съ Гекторомъ презирали. Но Норманъ только смѣялся надъ нашимъ подшучиваніемъ.

Нашъ пароходъ медленно подвигался между узкими въ этомъ мѣстѣ берегами рѣки, напоминая большого лебедя, пытающагося плавать въ узкой, грязной рѣченкѣ. Я никогда не видалъ воды болѣе мутнаго грязнаго цвѣта, чѣмъ тотъ, который получаютъ прекрасныя синія воды Клейда около Глазгова.

Высаживаясь у пристани, мы думали о томъ, что для насъ настаетъ теперь непріятная городская жизнь, съ ея скукой и школьными занятіями.

— Увы, — вздохнулъ Гекторъ, когда мы миновали мѣсто перевоза, гдѣ перевозчикъ сидѣлъ въ своей неуклюжей лодкѣ съ еще болѣе неуклюжими веслами въ рукахъ; — увы! въ теченіе многихъ мѣсяцевъ это будетъ нашимъ единственнымъ катаньемъ на лодкѣ — переправа черезъ Клейдъ на другой берегъ и обратно.

Мы оба съ вытянутыми физіономіями предались грустнымъ размышленіямъ объ ожидающей насъ тяжелой участи.

Мы вернулись домой въ субботу — я теперь невольно сталъ употреблять это слово, говоря о домѣ моего дяди — въ понедѣльникъ мальчики должны были начать ходить въ „классы“ — здѣсь всѣ говорили „идти въ классы“, а не „идти въ школу“. Въ воскресенье вечеромъ Гекторъ, Норманъ и я долго не могли заснуть — мы всѣ спали въ одной комнатѣ, они оба въ своихъ кроватяхъ, а я на полу, это мнѣ казалось чрезвычайно весело. Гекторъ и Норманъ разговаривали, и до меня доносились таинственныя слова: „третій годъ“, „четвертый годъ“, „докторъ Коу“, награды», «экзаменъ» и т. д. я долго вслушивался въ эти новыя для меня слова, стараясь понять ихъ значеніе, пока, наконецъ, не заснулъ.

Меня разбудилъ, какъ мнѣ казалось, невозможно рано звонъ еще болѣе невозможнаго звонка. Норманъ вскочилъ съ постели и сталъ трясти спящаго Гектора, на что тотъ отвѣтилъ свирѣпымъ рычаніемъ, — а затѣмъ оказалъ и мнѣ ту же дружескую услугу.

— Не ворчи, Филь, — мы должны вставать въ семь, молиться полъ-часа спустя, завтракать въ восемь и быть въ классѣ въ девять! Такова воля отца, и она должна быть исполнена. Ну, подымайся!

Я поднялся съ очень недовольнымъ видомъ и съ твердымъ намѣреніемъ возмутиться противъ дяди Макъ-Ильроя. Но едва я его увидѣлъ, какъ почувствовалъ, что всѣ мои воинственныя намѣренія таютъ, какъ дымъ.

Онъ сошелъ съ лѣстницы съ волосами, развѣвающимися болѣе обыкновеннаго, съ рѣшительнымъ и серьезнымъ видомъ главы семейства — совершенно непохожій на того, какимъ я его видѣлъ во время каникулъ. Какъ я уже сказалъ раньше, дядя Макъ-Ильрой былъ очень хорошій и очень добрый человѣкъ; но ни у кого не могло быть на лицѣ и во взглядѣ столько строгости, сколько было у него, когда онъ хотѣлъ. И когда онъ своей спокойной манерой отдавалъ приказаніе — «мальчики, сдѣлайте то-то и то-то!» — вы скорѣе могли попытаться вскочить на луну, чѣмъ не исполнить его приказанія.

Поэтому, когда по окончаніи семейной молитвы и завтрака, прошедшаго почти такъ же торжественно, какъ и молитва, въ то время, какъ Норманъ и Гекторъ, оба теперь совершенно спокойные, собирали свои книги, — дядя позвалъ меня къ себѣ въ кабинетъ, я не посмѣлъ ослушаться.

Это была комната, внушавшая мнѣ большой страхъ, она вся была уставлена книгами и завалена бумагами; мой дядя былъ весьма ученый человѣкъ, хотя судьба и опредѣлила ему быть не болѣе, какъ школьнымъ учителемъ.

— Поди сюда, Филиппъ, да ты не пугайся. (Должно быть, у меня былъ въ ту минуту очень испуганный видъ). Скажи, былъ ты когда-нибудь въ школѣ?

— Н-нѣтъ, дядя, не совсѣмъ!

Въ сущности, я пріобрѣлъ всѣ свои небольшія познанія отъ моей матери. Я робко сообщилъ это дядѣ Макъ-Ильрою.

— Гм--да, я вижу. Она тебя учила по латыни?

— Немного.

— Хрестоматію? — Цезаря? — Овидія? — дядя никогда не тратилъ лишнихъ словъ.

— Я проходилъ Виргилія; матушка больше всего любила Виргилія.

— А! ну-ка посмотримъ, что ты знаешь.

Съ этими словами онъ вытащилъ огромный, истрепанный, съ загнутыми углами, хотя старательно переплетенный томъ Энеиды. Это былъ безъ сомнѣнія весьма цѣнный экземпляръ, но онъ навелъ на меня еще большій ужасъ.

— Ну, Филиппъ, начинай.

«Arma virumque cano», началъ я дрожащимъ голосомъ, произнося слова на англійскій манеръ.

Дядя покачалъ головой.

— Мальчикъ! — сказалъ онъ, — здѣсь нельзя такъ произносить, ты станешь посмѣшищемъ всего класса. Во всемъ мірѣ нѣтъ страны, кромѣ Англіи, гдѣ бы латинскій языкъ такъ произносился. Вотъ какъ надо читать.

И своимъ звучнымъ музыкальнымъ голосомъ — растягивая на итальянскій манеръ буквы а и е — онъ прочелъ слѣдующія строки:

«Arma virumque cano,

Trojae qui primus ab cris

Italiam, fato profügus, Lavinia venit

Littora» *).

• ) Я воспѣваю храбраго мужа, который, преслѣдуемый судьбой, первый прибылъ отъ береговъ Гиреи въ Италію къ Лавинійскимъ берегамъ.

— Ну, Филиппъ, повтори.

Я былъ принужденъ повторить, хотя моя гордость англичанина возмущалась при каждомъ словѣ.

Сдалъ ли я экзаменъ успѣшно или нѣтъ — я не могу вамъ сказать, но несомнѣнно то, что дядя, убравъ ужаснаго Виргилія, велѣлъ мнѣ приготовиться, чтобы идти въ высшую школу, въ его классъ. Это было покушеніе на мою свободу мальчика и британца; я совершенно пришелъ въ ужасъ.

— Кромѣ того, — продолжалъ дядя, точно и не замѣчая моего ужаса, — такъ какъ ты вѣроятно долго останешься здѣсь, то тебѣ было бы полезно заняться теперь и другими предметами. Поэтому я самъ буду съ тобой заниматься по вечерамъ всѣмъ, что найду для тебя необходимымъ. Теперь ступай; мальчики покажутъ тебѣ, гдѣ находится мой классъ. Но помни, въ половинѣ десятаго неизмѣнно. Я никогда не прощаю неаккуратности.

Онъ погладилъ меня по головѣ («Старый лицемѣръ!» подумалъ я) и велѣлъ мнѣ идти.

Дѣлать было нечего. О мои, прекрасные утренніе часы, часы свободы и ничегонедѣланья, на которые я такъ разсчитывалъ! Я мечталъ проводить ихъ въ обществѣ Грэси, катая ея маленькую колясочку, или играя въ бирюльки и прятки съ Вилли и Ватти. Увы! всему этому наступилъ конецъ! Я сталъ смотрѣть на дядю, какъ на ужаснаго тирана. Я подумалъ, что если бы одинъ изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ былъ «герой», какъ говорила мнѣ мать, онъ бы не оставался здѣсь ни одной недѣли. У меня даже явилась мысль самому стать «героемъ» и бѣжать домой къ матери. Я вытащилъ географическую карту и сталъ высчитывать разстояніе между Глазговомъ и Сэрреемъ, когда услыхалъ голосъ Нормана, звавшаго меня. Я рѣшилъ потерпѣть и еще одинъ день быть рабомъ.

«Но завтра, завтра»! — говорилъ я самому себѣ. Я держалъ свой планъ въ тайнѣ даже отъ двоюродныхъ братфевъ.

Они между тѣмъ весело шагали по грязнымъ улицамъ. Былъ одинъ изъ тѣхъ дней, которые злорадные иностранцы называютъ «настоящимъ Глазговскимъ днемъ», когда на дворѣ стоитъ самая отвратительная погода, какую я гдѣ-либо видалъ.

— Ничего, братъ, — смѣялся Норманъ. — Грязь до сихъ поръ еще никого не убила; а туманъ, глазговскій туманъ считается чрезвычайно полезнымъ для легкихъ. Отецъ говоритъ, что это самый здоровый городъ въ Шотландіи.

— Возможно, — отвѣтилъ я злобно и остановился, почувствовавъ приливъ бѣшенства, съ которымъ я не въ силахъ былъ совладать.

— Ты не будешь съ нами въ одной комнатѣ, Филь, замѣтилъ Гекторъ, когда мы вошли на четыреугольный дворъ, на которомъ стояло большое школьное зданіе, — У отца въ эту зиму третій годъ, а мы съ Норманомъ въ четвертомъ году.

— Что это за безсмыслица, третій годъ, четвертый годъ? Что вы подразумѣваете подъ этими словами? Я надѣюсь, что мнѣ не придется сидѣть въ школѣ рядомъ съ трехлѣтними мальчишками.

— Это было хорошо сказано, повтори-ка еще разъ, ворчунъ, — крикнулъ Гекторъ, покатываясь со смѣха. Норманъ же объяснилъ, мнѣ, что такъ у нихъ подраздѣлялись классы, сообразно съ тѣмъ, сколько лѣтъ мальчики учились латыни.

— Какъ сказалъ Гекторъ, мы теперь проходимъ четвертый годъ, у доктора Коу. Не правда-ли, какое смѣшное имя? И самъ онъ такой потѣшный старикъ. Но — тише! онъ идетъ.

Мы посторонились на грязной лѣстницѣ — она была страшно грязна и имѣла такой видъ, точно школьники топтали и пачкали ее ногами непрерывно въ продолженіи десяти лѣтъ — и пропустили учителя. Я и теперь еще могъ бы нарисовать его.

Это былъ человѣкъ большого роста въ грубомъ черномъ одѣяніи. Онъ былъ сутуловатъ, а лицо его, съ маленькими глазками и широкой, неуклюже отвисавшей нижней челюстью, было положительно безобразно. Къ тому же у него была привычка нервно шевелить челюстью изъ стороны въ сторону, что придавало ему сходство съ коровой, жующей жвачку. Онъ былъ довольно толстъ и ходилъ неуклюжей походкой, тоже напоминавшей корову. Впрочемъ, можетъ быть, и даже довольно вѣроятно, что его странное имя^[9] вызывало во мнѣ, какъ и въ другихъ мальчикахъ, представленіе объ этомъ сходствѣ. Какъ бы то ни было, вся его фигура производила въ высшей степени смѣшное впечатлѣніе.

Когда онъ прошелъ, Гекторъ — или нѣтъ, это былъ, должно быть, Норманъ, обладавшій большимъ запасомъ скрытой веселости — лукаво подмигнулъ мнѣ, указывая на палку д-ра Коу; держа ее въ правой рукѣ, онъ просунулъ ее сквозь прорѣху кармана подъ верхнее платье, изъ подъ котораго она очень комично торчала.

— Онъ всегда такъ носитъ свою палку; мы называемъ ее хвостомъ д-ра Коу. А какими чувствительными ударами онъ иногда награждаетъ насъ при помощи этой палки! Но при всемъ томъ, онъ прекрасный человѣкъ, нашъ старикъ. Однако, не слѣдуетъ заставлять его ждать, а то онъ разсердится.

— Вотъ твоя дверь, напротивъ нашей, отправляйся-ка въ классъ, желаю тебѣ успѣха, — проговорилъ Гекторъ, слѣдуя за старшимъ братомъ въ классную комнату. Я остался одинъ: мое дурное настроеніе духа почти прошло, благодаря хвосту д-ра Коу. Мнѣ интересно было знать, будетъ ли и у моего дяди такая палка.

Но скоро эти размышленія уступили мѣсто страху — я съ ужасомъ думалъ о томъ, что мнѣ въ первый разъ въ жизни придется войти въ классъ, наполненный мальчиками. Это страшная минута въ жизни каждаго мальчика, особенно же для поступающаго въ такое большое заведеніе, какъ Глазговская школа.

Собравшись съ мужествомъ, я послѣдовалъ за двумя или тремя мальчиками, которые входили въ это время въ классъ; они стали меня оглядывать, какъ какого-нибудь невиданнаго звѣря. Урокъ, очевидно, еще не начался, и я поскорѣе улизнулъ изъ комнаты и снова сталъ бродить по лѣстницѣ. Я могъ бы продолжать это занятіе до самаго вечера, не рѣшаясь вторично войти въ классъ, еслибы на лѣстницѣ не появился дядя Макъ-Ильрой.

Черта, которую мой дядя больше всего любилъ въ молодежи, была аккуратность. При видѣ меня его суровое лицо озарилось добродушной улыбкой.

— Браво, Филь! ты уже здѣсь? Это хорошее начало, а хорошее начало ведетъ за собой и хорошій конецъ. Ступай въ классъ.

— Я — никогда не былъ въ школѣ — и меня никто никогда не училъ, кромѣ матушки — проговорилъ я.

— Бѣдный мальчикъ! — и дядя посмотрѣлъ на меня, и я понялъ, что онъ въ эту минуту думалъ о моемъ покойномъ отцѣ — это былъ тотъ-же, совершенно непонятный мнѣ взглядъ, которымъ онъ смотрѣлъ на меня при нашей первой встрѣчѣ, взглядъ, полный раскаянія и доброты.

— Бѣдное дитя! Пойдемъ со мной.

Онъ взялъ меня за руку и повелъ въ свой классъ; тамъ онъ указалъ мнѣ покойное мѣсто, гдѣ я могъ сидѣть одинъ, безъ сосѣдей. Затѣмъ онъ откинулъ воротникъ своего форменнаго платья въ одну сторону, волосы въ другую, нахмурилъ брови, строго сжалъ губы — словомъ, принялъ видъ, вполнѣ достойный педагога.

Я думаю, что дядя Макъ-Ильрой былъ лучшимъ воспитателемъ, какого только можно было пожелать для мальчиковъ. Онъ никогда не колотилъ учениковъ, рѣдко бранилъ, во всякомъ случаѣ не такъ рѣзко, какъ большинство школьныхъ учителей; но въ его суровой, непреклонной волѣ было нѣчто, что вполнѣ замѣняло обоюдное дѣйствіе языка и палки. Мнѣ теперь кажется прямо удивительнымъ то искусство, съ которымъ онъ поддерживалъ дисциплину и порядокъ среди самыхъ разнообразныхъ элементовъ. Онъ безъ сомнѣнія могъ бы управлять цѣлымъ королевствомъ съ такимъ же успѣхомъ, съ какимъ управлялъ этимъ маленькимъ государствомъ — своимъ классомъ, потому что, подобно всѣмъ хорошимъ правителямъ, онъ умѣлъ управлять наиболѣе непокорнымъ изъ подданныхъ — самимъ собою. Его характеръ, правдивость, добросовѣстность никогда не измѣняли ему.

Однимъ изъ главныхъ качествъ героя даже въ моемъ дѣтскомъ представленіи было умѣніе управлять. Поэтому, видя, какъ онъ управляетъ своими учениками, я началъ думать, не представляетъ-ли онъ самъ то, что составляло предметъ моихъ неустанныхъ поисковъ — не есть ли онъ самъ герой. Благодаря этому я около полудня рѣшилъ отложить свое бѣгство въ Англію на неопредѣленное время, съ тѣмъ чтобы имѣть возможность выяснить этотъ вопросъ. Моему рѣшенію способствовало еще то обстоятельство, что уроки въ этотъ день были очень легкіе, приходилось только вставать отъ времени до времени и переводить нѣсколько строкъ латинскаго текста, и школьные часы прошли для меня гораздо пріятнѣе, чѣмъ я ожидалъ.

Послѣ полудня я освободился и пошелъ домой. Я кое-какъ добрался до дому, потративъ лишній часъ или два болѣе забавнымъ, нежели полезнымъ образомъ, безпрестанно теряя дорогу и снова ее находя. Дома я покаталъ маленькую Грэси въ ея креслѣ и игралъ съ Вилли и Ватти, пока они не поссорились сначала другъ съ другомъ, а потомъ и со мной.

Къ вечеру я почувствовалъ себя такимъ усталымъ отъ ничего недѣланья, что, когда оба старшіе мальчика сѣли за книги и маленькій Джэмми, проворный и дѣятельный, какъ пчела, — присоединился къ нимъ, я тоже послѣдовалъ ихъ примѣру и просидѣлъ за книгами часъ или два, вовсе не чувствуя себя такимъ несчастнымъ, какъ я ожидалъ, когда меня утромъ позвали въ кабинетъ. Конечно, я все еще смотрѣлъ на себя, какъ на жертву въ нѣкоторомъ родѣ, и если я добровольно сѣлъ за уроки и даже посвятилъ имъ нѣкоторое вниманіе, то дѣлалъ это съ твердымъ убѣжденіекъ, что оказываю этимъ большую услугу отнюдь не себѣ, а дядѣ Макъ-Ильрой.

ГЛАВА VII.

— Такимъ образомъ первый день моего пребыванія въ школѣ прошелъ довольно пріятно, — возобновилъ свой разсказъ въ слѣдующій вечеръ дядя Филиппъ, — но не всегда все можетъ сходить гладко. Это несовмѣстимо съ природой мальчиковъ.

Моя первая невзгода обрушилась на меня на третій день.

Мнѣ не хотѣлось идти домой, — и я бродилъ по площадкѣ, назначенной для игръ, въ надеждѣ затѣять съ кѣмъ-нибудь игру.

Но то, что случилось, совсѣмъ не отвѣчало моимъ ожиданіямъ.

Вотъ какъ это произошло. У меня была особаго рода шляпа, какія тогда часто носили мальчики, особенно на югѣ. Я хорошо помню, съ какой гордостью мать моя покупала ее; она долго и заботливо выбирала ее въ магазинѣ и, надѣвъ ее на меня, не могла удержаться отъ вздоха, потому что, говорила она, она только теперь замѣтила, какимъ большимъ мальчикомъ я сталъ, и потому что въ этой шляпѣ я еще больше похожъ на своего бѣднаго отца. Она и не подозрѣвала тогда, къ какимъ непріятнымъ событіямъ эта несчастная шляпа послужитъ поводомъ и какой печальный конецъ ее ждетъ.

Мои двоюродные братья предупреждали меня, что ношеніе такой шляпы представляетъ большую опасность, потому что воспитанники Глазовской школы не признаютъ ничего, кромѣ шотландской шапочки. Но моя гордость англичанина не позволяла мнѣ сдѣлать подобную уступку и надѣть шотландскую шапку. Разъ или два я подмѣтилъ насмѣшливые взгляды, направленные въ сторону моей шляпы, единственной шляпы въ классѣ, висѣвшей съ большимъ достоинствомъ на вѣшалкѣ. Но это было все.

Но въ эту злополучную среду, когда я въ первый разъ присоединился къ товарищамъ на площадкѣ для игръ, начались бѣдствія моей шляпы.

Во первыхъ, въ нее бросили комъ грязи, который остался на ея поляхъ. Затѣмъ кто-то прицѣлился въ нее камнемъ, оставившимъ углубленіе въ ея тульѣ. Въ третьихъ, одинъ или нѣсколько мальчиковъ — я точно не знаю — прячась за моей спиной, преспокойно щелкали по ней пальцами.

Это привело меня въ невыразимое бѣшенство, что побудило одного малыша сорвать съ меня шляпу для того, чтобы «охладить мнѣ голову», какъ онъ игриво замѣтилъ. Въ слѣдующую минуту я увидалъ ее на кончикѣ палки, и въ такомъ видѣ она стала переходить изъ рукъ въ руки, обходя толпу расшалившихся зубоскаловъ. Пятая гнусность заключалась въ томъ, что по тульѣ ея стали-колотить палками, шестая — что ее вывернули на лѣвую сторону, седьмая и послѣдняя — что ее бросили на самую верхушку стѣны, окружавшей дворъ, гдѣ укрѣпили при помощи лука и стрѣлъ.

Мое бѣшенство трудно выразить словами, но я былъ безсиленъ, потому что одинъ изъ учениковъ, большой, сухощавый мальчикъ, вывернувъ мои руки за спину, крѣпко держалъ ихъ.

— Эй, вы, что вы съ нимъ дѣлаете? — раздался громкій голосъ Гектора. Увидя его, я съ большимъ усиліемъ вырвался изъ рукъ державшаго меня мальчика и бросился къ нему.

— Я хочу свою шляпу! Они сорвали съ меня шляпу и испортили ее. Я отомщу имъ… Я донесу на нихъ городскому мэру…

Но тутъ прервалъ меня одинъ изъ мальчиковъ грубой шуткой, которая была встрѣчена громкими криками восторга, совершенно заглушившими мой слабый взрывъ негодованія. Даже Гекторъ началъ смѣяться вмѣстѣ съ другими и незамѣтно отсталъ отъ меня. Когда шутка, направленная противъ мальчика, имѣетъ успѣхъ, то ему уже нечего ждать пощады.

Я обратился за помощью къ Норману.

— Помоги мнѣ, помоги мнѣ, Норманъ! Достань мнѣ мою шляпу, — мою бѣдную шляпу, которая стоила моей матери столько денегъ.

Это былъ самый неудачный оборотъ, какой можно было придумать. Всѣ наперерывъ стали спрашивать, сколько стоила моя шляпа, сколько мать моя заплатила за нее наличными деньгами и сколько осталась должна. Отъ насмѣшливыхъ вопросовъ не было отбою. Нѣкоторые изъ мальчиковъ даже стали приставать къ моимъ двоюроднымъ братьямъ и пустили нѣсколько колкихъ замѣчаній по адресу «тетушки».

Но тутъ семейная гордость Гектора возмутилась.

— Вотъ что я вамъ скажу, мальчики, — вскричалъ онъ, — если вы не оставите въ покоѣ Филиппа Кэру и не вернете ему его шляпы, я выберу среди васъ четырехъ самыхъ большихъ и такъ ихъ отколочу, что они долго будутъ помнить!

Мнѣ кажется, что онъ только этого и желалъ. Гекторъ былъ лучшимъ кулачнымъ бойцомъ въ школѣ и вступалъ въ драку изъ-за всякаго пустяка, просто изъ любви къ искусству. Однако, я подумалъ, что съ его стороны было очень мило вступиться за меня, и моя любовь и благоговѣніе передъ нимъ еще усилились.

Норманъ, послѣ безплодной попытки уговорить мальчиковъ, больше не вмѣшивался. Онъ былъ слишкомъ спокойнаго нрава или слишкомъ благоразуменъ для того, чтобы идти противъ бури. Онъ стоялъ въ сторонѣ, выжидая, что будетъ дальше.

Вызовъ Гектора былъ принятъ; было условлено бороться, по возможности не пуская въ ходъ кулаки, потому что подбитые глаза или расквашенные носы могли бы возбудить подозрѣніе въ родителяхъ. Подобно юному Антею^[10], или своему великому троянскому тезкѣ, Гекторъ смѣло ринулся въ бой.

Онъ былъ великолѣпный борецъ, рѣшительный, проворный и смѣлый; я въ первый разъ видѣлъ его въ бою. Теперь только я окончательно рѣшилъ, что въ немъ именно я нашелъ своего «героя». Онъ свалилъ съ ногъ перваго противника, въ свою очередь былъ опрокинутъ вторымъ, но моментально вскочилъ на ноги и ловко вернулъ ударъ. Третій съ крикомъ убѣжалъ съ поля сраженія, а въ четвертомъ Гекторъ нашелъ до такой степени достойнаго себя противника, что борьба долго продолжалась безъ всякаго перевѣса на той или другой сторонѣ; наконецъ, она прекратилась единственно вслѣдствіе того мирнаго обстоятельства, что настало время обѣда.

Вслѣдствіе этой важной причины, кругъ зрителей, образовавшійся около борющихся, сталъ понемногу рѣдѣть, и дворъ скоро опустѣлъ. Какъ случается часто и въ болѣе важныхъ сраженіяхъ, самое яблоко раздора, вызвавшее борьбу, было совершенно забыто всѣми. Даже я самъ, увлекшись сраженіемъ, на время забылъ думать о своей злополучной шляпѣ и стоялъ спокойно съ обнаженной головой, не замѣчая моросившаго дождя, покуда не началъ чихать.

— Что намъ теперь дѣлать съ нимъ? Онъ не такъ выносливъ, какъ мы, --замѣтилъ Норманъ.

— О, пусть надѣнетъ мою шапку и бѣжитъ домой, — отвѣтилъ мой «герой», бросая ее мнѣ съ равнодушнымъ и покровительственнымъ видомъ. — Ты не находишь, Филь, что очень обязанъ мнѣ за то, что я вступился за тебя?

Я сказалъ «да», но подумалъ, что ему незачѣмъ было предлагать мнѣ этотъ вопросъ. Во всякомъ случаѣ я не тронулъ его шапки, а постарался достать и привести въ порядокъ свою изуродованную шляпу.

Напрасный трудъ, она была совершенно испорчена.

— Оставь ее, — сказалъ Норманъ, — и надѣнь шапку Гектора, разъ онъ тебѣ ее предлагаетъ. Ты не можешь идти по улицамъ съ непокрытою головой, надъ тобой будутъ смѣяться.

Гекторъ внезапно обернулся.

— Я вовсе и не думалъ предлагать ему ея. Какъ-бы не такъ! Мнѣ самому нужна моя шапка, дружище.

Онъ поднялъ ее и преспокойно надѣлъ — не на мою голову, а на свою собственную. — Нѣтъ, — сказалъ Норманъ, когда я началъ чихать больше прежняго, потому что моя голова совершенно промокла подъ дождемъ, — Филю она нужна больше чѣмъ тебѣ. Ты гораздо сильнѣе его, и тебѣ удобнѣе пройти въ такомъ видѣ по улицамъ, если надъ тобой и будутъ немного смѣяться. Они не осмѣлятся очень приставать къ тебѣ. Подумай объ этомъ, Гекторъ.

Но Гекторъ, смѣлый борецъ, не имѣлъ мужества пройти по улицѣ безъ шапки. Онъ разсердился и посовѣтовалъ брату «самому сдѣлать то, что онъ предлагаетъ другимъ».

Я отказался какъ отъ одной, такъ и отъ другой шапки, потому что мнѣ не хотѣлось, чтобы Гекторъ поссорился со мной послѣ того, какъ такъ храбро выступилъ въ мою защиту.

— Вотъ, возьми ее, — крикнулъ Норманъ, бросая мнѣ свою шапку и убѣгая.

— Онъ только похвасталъ, онъ сейчасъ же вернется, — пробормоталъ Гекторъ.

Но онъ не вернулся. Мы подождали немного, но въ концѣ концовъ, мучимые голодомъ, отправились домой, храня глубокое молчаніе. На поворотѣ улицы, гдѣ жилъ дядя Макъ-Идьрой, мы увидали Нормана.

Онъ шелъ впереди насъ, дождь лилъ ему прямо на голову и мелкими струйками стекалъ по шеѣ. Его щеки горѣли, и движенія были торопливы, потому что за нимъ гналась цѣлая толпа оборванцевъ, издѣваясь надъ нимъ и обзывая его всевозможными ругательными словами, А бѣдный Норманъ отъ природы былъ такой застѣнчивый, робкій мальчикъ и такъ болѣзненно боялся обратить на себя чье-либо вниманіе. Сколько онъ долженъ былъ выстрадать въ этотъ короткій промежутокъ времени!

Мы подбѣжали къ нему; мое сердце было полно нѣжности и раскаянія; Гекторъ заявилъ, что онъ «поколотитъ этихъ маленькихъ негодяевъ такъ, что они долго будутъ помнить». Но этому намѣренію помѣшало слѣдующее несчастное или счастливое обстоятельство.

За нами внезапно появился дядя Макъ-Ильрой. Взглядъ его былъ строже обыкновеннаго.

— Что это все значитъ? Сознайтесь.

Мы повиновались. Гекторъ сталъ разсказывать про случившееся.

Дядя Макъ-Ильрой слушалъ, молча; онъ не проронилъ ни слова даже тогда, когда дѣло дошло до борьбы, о которой Гекторъ скромно упомянулъ. Единственныя слова, которыя онъ произнесъ, были обращены къ Норману и сказаны такимъ кроткимъ тономъ, что мы были поражены.

— Мой мальчикъ, я очень радъ видѣть, что ты обладаешь самымъ высокимъ мужествомъ, какого можно пожелать — нравственнымъ мужествомъ.

Слегка наклонившись, онъ просунулъ свою руку въ руку старшаго сына, который покраснѣлъ при этой похвалѣ, какъ дѣвочка, — и пошелъ съ нимъ къ дому.

Я никогда не видалъ на лицѣ Нормана столько счастья и гордости.

ГЛАВА VIII.

Наша жизнь въ благоустроенномъ домѣ дяди Макъ-Ильроя протекала такъ однообразно, что исторія одного дня можетъ быть въ то же время исторіей всѣхъ остальныхъ.

Мы вставали въ семь часовъ — затѣмъ слѣдовала молитва, завтракъ, классныя занятія, обѣдъ, игры (увы! въ весьма небольшомъ количествѣ), чай, приготовленіе уроковъ и постель. Но когда приходило время ложиться спать, для насъ наставалъ часъ болтовни и запрещенныхъ шалостей, перемѣшанныхъ съ серьезными разговорами между обоими братьями, переживавшими тогда тревожное время.

Хотя я не учился вмѣстѣ съ ними, но слыша постоянно разговоры обоихъ братьевъ, я скоро зналъ наизусть всѣхъ учениковъ «нашего класса», ихъ способности и шансы на награды.

Первымъ ученикомъ въ классѣ былъ Андрей Кэрдъ; это было до такой степени очевидно для всѣхъ, что никому и въ голову не приходило оспаривать этотъ фактъ. Затѣмъ слѣдовали Норманъ и Гекторъ Макъ-Ильрой, шедшіе обыкновенно рядомъ, причемъ Норманъ, благодаря своему прилежанію, всегда стоялъ немного впереди своего младшаго брата, хотя Гекторъ былъ способнѣе. Впрочемъ, въ послѣднее время лѣнивый Гекторъ принужденъ былъ иногда уступать свое мѣсто ближайшему товарищу, Джону Гордону, что послужило поводомъ къ враждебнымъ отношеніямъ между ними.

Эти четыре мальчика были всѣ сыновья пасторовъ (священниковъ). Я, кажется, говорилъ вамъ, что дядя Макъ-Ильрой готовился къ духовной карьерѣ, но уже много лѣтъ у него не было прихода. Эти четыре «пасторскихъ сына» были гордостью всего «года». Они всегда стояли во главѣ своего класса и держались нѣсколько въ сторонѣ отъ остальныхъ товарищей, именъ которыхъ я даже не помню, потому что они были извѣстны подъ общимъ названіемъ «другихъ мальчиковъ». Когда рѣчь шла объ ожидаемыхъ наградахъ, никто никогда не думалъ о нихъ. Все возбужденіе, всѣ сомнѣнія, страхи, соревнованія имѣли мѣсто только между четырьмя пасторскими сыновьями.

Я, который не имѣлъ раньше никакого представленія о жизни школы вообще, а тѣмъ менѣе школы въ Шотландіи, былъ вначалѣ совершенно «одурманенъ», какъ говорили мои кузены-сѣверяне, этими безконечными разговорами объ «экзаменахъ», «раздачѣ наградъ» и пр.

— Не можете-ли вы подымать поменьше шума и не мѣшать спать бѣдному мальчику, — крикнулъ я однажды вечеромъ со своей импровизированной постели на полу. — Не все ли равно, кому достанется награда?

— Не все-ли равно? — повторилъ Гекторъ съ негодованіемъ, — когда весь Глазговъ приходитъ смотрѣть на насъ — по крайней мѣрѣ можетъ придти, если хочетъ — когда мы встаемъ подъ устремленными на насъ взорами всѣхъ присутствующихъ и принимаемъ награду изъ рукъ самого Лордъ-мэра (городской голова)!

Сознаюсь, послѣднія слова Гектора поразили мое дѣтское воображеніе. Я вспомнилъ, что когда-то видѣлъ Лордъ-мэра и что я проникся тогда необыкновеннымъ благоговѣніемъ къ нему. Одна мысль о томъ, что можно получить книгу изъ рукъ настоящаго Лордъ-мэра, казалась мнѣ дѣйствительно чѣмъ-то необыкновеннымъ.

Въ отвѣтъ на слова Гектора я съ краснорѣчивымъ «О!», въ которомъ выразилось мое безмѣрное благоговѣніе и удивленіе, вскочилъ съ постели и, сидя на полу съ раскрытымъ ртомъ и опираясь на локти, съ величайшимъ вниманіемъ сталъ слушать разговоръ обоихъ братьевъ.

Главная суть, по словамъ Нормана, заключалась въ настроеніи, въ умѣніи владѣть собой.

— Я знаю, что это все безполезно, — говорилъ Гекторъ, — я знаю, что я не получу награды. Этотъ отвратительный идіотъ…

При этихъ словахъ Норманъ слегка свиснулъ — онъ не любилъ брани.

— Я опять повторяю, этотъ отвратительный идіотъ, Джонни Гордонъ, котораго я могъ бы раздавить однимъ движеніемъ своего мизинца, такъ-же часто сидѣлъ на моемъ мѣстѣ, какъ я самъ, если не чаще. Онъ увѣренъ, что ему достанется награда. Если это только случится, я его такъ отколочу, что онъ будетъ помнить до конца дней своихъ.

Норманъ снова свиснулъ. Я подумалъ, что мой кузенъ Гекторъ, можетъ быть, и герой, но что у него довольно странныя понятія о силѣ и правѣ. Однако, я отъ души желалъ, чтобы награда досталась ему, или же чтобы Джонни Гордону достались побои. Я былъ глубоко убѣжденъ, что и то, и другое было бы вполнѣ заслужено, что я, впрочемъ, думаю и теперь.

— Однако, Гекторъ, — отвѣтилъ Норманъ, — я совѣтую тебѣ послушаться голоса благоразумія и быть хладнокровнѣе. Недѣлю тому назадъ ты былъ благоразумнѣе. Ты говорилъ тогда, что тебѣ плевать на награду.

— Да, онъ говорилъ это, я самъ слышалъ, — подтвердилъ я. Но мое вмѣшательство оказалось неумѣстнымъ. Гекторъ разсердился и замахнулся на меня (онъ любилъ по временамъ тузить меня, но дѣлалъ это по дружбѣ, и я всегда спокойно принималъ этотъ знакъ дружбы — я такъ его любилъ), но не попалъ, и единственное, что до меня дошло, было вѣжливое замѣчаніе: «держи языкъ за зубами».

— Ты заранѣе практикуешься на бѣдномъ Филѣ и вымещаешь на немъ свою злобу противъ Джонни Гордона, — замѣтилъ Норманъ, смѣясь. — Если ты нуждаешься въ упражненіи — я къ твоимъ услугамъ. Я во всякомъ случаѣ больше Филя. Ну-ка, начинай!

Онъ вскочилъ на постели, засучилъ рукава и обнажилъ руки, почти не уступавшія въ бѣлизнѣ рукавамъ его рубашки — я помню, мы немилосердно дразнили его женственной бѣлизной его рукъ. Въ такомъ видѣ, приготовившись къ бою, онъ былъ такъ смѣшенъ, — нашъ спокойный Норманъ, никогда ни съ кѣмъ не вступавшій въ драку, — что Гекторъ, забывъ свое дурное настроеніе, сталъ безумно хототать, такъ что дядя Макъ-Ильрой услыхалъ его смѣхъ внизу и; поднявшись по лѣстницѣ, постучалъ къ намъ въ дверь.

Мы поспѣшно юркнули подъ одѣяла и продолжали говорить шопотомъ. Мнѣ было сообщено все, касающееся раздачи наградъ, и мнѣ стало понятнѣе бѣшенство Гектора.

Въ Глазговской Высшей Школѣ награды въ то время раздавались слѣдующимъ образомъ: мальчики занимали опредѣленныя мѣста въ классѣ, смотря по успѣхамъ, и ежедневно записывалось, какое мѣсто каждый ученикъ занимаетъ — первое, второе, третье и т. д. Въ концѣ года этимъ записямъ подводился итогъ, и лучшіе ученики получали награду. Въ классѣ, посѣщаемомъ моими двоюродными братьями, были три награды. Первая, безъ сомнѣнія, должна была достаться Андрею Кэрду или Норману, вторая — Гектору или Джонни Гордону. — Всю зиму и весну оба послѣдніе шли приблизительно одинаково, по крайней мѣрѣ въ латыни, бывшей главнымъ предметомъ, но послѣ каникулъ оказалось, что всѣ помыслы Гектора остались въ Дэнунѣ на Клейдѣ, вслѣдствіе чего онъ безпрестанно терялъ свое мѣсто третьяго ученика. Безъ сомнѣнія, онъ долженъ былъ лишиться награды, бѣдный мальчикъ!

— О, какъ это будетъ стыдно, — воскликнулъ я съ жаромъ, и, испугавшись чтобы, моего громкаго восклицанія не услыхали внизу, я, правда, слишкомъ поздно, заткнулъ ротъ одѣяломъ.

— Да, это будетъ очень стыдно, потому что онъ могъ бы опередить и Гордона, и меня, если бы захотѣлъ. Если бы Гекторъ не былъ такимъ лѣнтяемъ, я бы не удержался на своемъ мѣстѣ, — сказалъ добродушно старшій братъ. — Впрочемъ, у насъ еще много времени впереди. Крѣпись, братъ! Никогда не слѣдуетъ падать духомъ.

И онъ началъ высчитывать, какіе шансы еще останутся у Гектора, если онъ даже оплошаетъ по латыни. Увы! остальные шансы были такъ же слабы. Въ греческомъ языкѣ, математикѣ, рисованіи и черченіи — всюду было какое нибудь препятствіе къ полученію награды. Можетъ быть, дѣйствительнымъ препятствіемъ было то, о чемъ дядя Макъ-Ильрой, занимавшійся по вечерамъ со своими сыновьями, не разъ говорилъ и что мнѣ казалось тогда вопіющей несправедливостью съ его стороны, что способный Гекторъ былъ однимъ изъ самыхъ лѣнивыхъ мальчишекъ, какіе когда-либо существовали!

— Что теперь дѣлать! — повторялъ въ отчаяніи Гекторъ, котораго эта ужасная забота лишала сна. — Что скажетъ отецъ, если я совсѣмъ не получу награды!

Это была дѣйствительно очень непріятная перспектива! — тѣмъ, болѣе, что «отецъ», въ послѣднее время усердно занимавшійся со мной по вечерамъ, обращалъ на своихъ собственныхъ сыновей гораздо меньше вниманія, чѣмъ обыкновенно. Впрочемъ, изъ нѣсколькихъ его замѣчаній было видно, что онъ нисколько не обманывается относительно успѣховъ своего второго сына, которымъ онъ въ душѣ очень гордился, хотя тщательно скрывалъ это.

Я заразился общимъ настроеніемъ и сталъ размышлять о томъ, что скажетъ дядя Макъ-Ильрой, если Гекторъ будетъ лишенъ награды въ этомъ году. Въ то время, какъ братья шопотомъ продолжали обсуждать предстоящія событія, моему воображенію рисовались всевозможныя картины, которыя скоро начали принимать весьма фантастическія формы. Мнѣ приснилось, что наступилъ день раздачи наградъ и что это происходитъ въ нашей спальнѣ. Лордъ-мэръ, торжественно сидя на комодѣ, раздаетъ безчисленное множество наградъ всѣмъ, кромѣ Гектора, котораго онъ приговариваетъ къ смертной казни. Вслѣдъ затѣмъ въ комнату входитъ дядя въ костюмѣ палача короля Карла I^[11], держа въ рукахъ вмѣсто топора истрепанный томъ Виргилія, которымъ онъ при всеобщемъ молчаніи отрубаетъ Гектору голову, и обезглавленное тѣло падаетъ на мою постель.

Я съ крикомъ проснулся. Оказалось, что это была огромная черная кошка Грэси, которая прыгнула мнѣ на ноги, съ довольнымъ мурлыканіемъ собираясь удобно примоститься на нихъ для отдыха.

Съ постели Гектора раздавалось громкое храпѣніе, изъ чего я заключилъ, что онъ еще живъ. Должно быть, я очень скоро присоединился къ нему. Засыпая, я замѣтилъ рѣзко выдѣлявшееся въ лучахъ луннаго свѣта озабоченное лицо Нормана, лежавшаго съ широко раскрытыми глазами. «Онъ, должно быть, думаетъ объ ожидающей его наградѣ», мелькнуло у меня въ головѣ. Тогда я былъ увѣренъ въ этомъ, но теперь я знаю, что я ошибался. Бѣдный Норманъ! Я далеко не всегда былъ справедливъ къ нему въ тѣ дни.

ГЛАВА IX.

— Дни и недѣли, племянники, казались тогда Филиппу Кэру гораздо болѣе долгими, чѣмъ кажутся теперь дядѣ Филиппу. Наконецъ, настало время, когда какихъ-нибудь двѣ недѣли отдѣляли насъ отъ экзаменовъ, и мальчики со дня на день стали ждать рѣшенія училищнаго совѣта о назначеніи наградъ. Экзамены у насъ были одной формальностью, и распредѣленіе наградъ нисколько не зависѣло отъ нихъ.

По вечерамъ мы и прежде были довольно прилежны, но теперь, въ эти дни неизвѣстности, мы работали изо всѣхъ силъ. Я и теперь еще вижу передъ собой комнату, гдѣ мы занимались, такъ отчетливо, что могъ бы ее нарисовать. Большой столъ, и мы всѣ вокругъ него съ книгами и тетрадями; Гекторъ, съ щеками, горящими отъ возбужденія, громко и нетерпѣливо заучиваетъ что то наизусть; Норманъ, внимательно читая заданный урокъ и стараясь запечатлѣть въ памяти каждое слово, спокойно сидитъ на своемъ мѣстѣ, перебирая пальцами свои, прямые, некрасивые волосы яркаго краснаго двѣта, который, какъ предсказываетъ маленькая Грэси, современемъ превратится въ самый красивый цвѣтъ. И Грэси была права.

Тутъ же сидитъ десятилѣтній Джеми, трудолюбивый, какъ пчела. Что это былъ за неутомимый маленькій труженикъ! Несмотря на свой страхъ передъ четвероногими, онъ великолѣпно умѣлъ склонять латинскія слова и извлекать длиннѣйшія числа посредствомъ умноженія. Но когда онъ училъ что нибудь, онъ всегда держалъ локти на столѣ, кулаками сжималъ подбородокъ и хмурилъ свои красивыя брови, какъ старый философъ, иначе его ученіе шло менѣе успѣшно. Бѣдный маленькій Джэмми! Я бы хотѣлъ знать, дѣлаетъ-ли онъ тоже и теперь въ своей ученой коллегіи въ Калькуттѣ!

Моя тетка всегда сидѣла тутъ-же, когда мы готовили уроки, глава же семейства обыкновенно въ это время скрывался въ своемъ кабинетѣ, къ большому облегченію кой-кого, сознаюсь! По временамъ тетка подымала голову, и на лицѣ ея появлялась улыбка; мы знали тогда, что дядя появился въ дверяхъ гостиной для того, чтобы увести какого-нибудь несчастнаго къ себѣ на урокъ. И снова воцарялась тишина, прерываемая лишь скрипомъ ножницъ мистрисъ Макъ-Ильрой, чинившей безконечныя пары чулокъ и носковъ, маленькихъ и большихъ, сѣрыхъ и бѣлыхъ. Бѣдная женщина! я думаю, она иногда желала, подобно императору Нерону^[12], чтобы всѣ ея домочадцы имѣли не болѣе, какъ одну ногу; только тогда она могла бы надѣяться, что ея работа когда-нибудь придетъ къ концу.

Никто не смѣлъ разговаривать въ то время, когда готовились уроки. Это былъ строгій законъ; но, подобно многимъ другимъ законамъ, его тѣмъ или инымъ способомъ обходили. Это было преимущественно дѣломъ Грэси. Когда она, лежа на своемъ маленькомъ диванѣ въ углу, разсказывала Вилли и Ватти волшебныя сказки, мы не могли не прислушиваться къ нимъ хотя бы однимъ ухомъ. Это были очень интересныя сказки; онѣ всегда начинались словами «давно тому назадъ» и кончались «и они жили счастливо всю свою жизнь». Какіе «они» однако были удивительные люди!

Но Вилли и Ватти не всегда удовлетворялись этими сказками. Безпрестанно эти малыши, особенно Вилли, подкрадывались къ столу для того, чтобы потянуть Нормана за рукавъ съ неизмѣнной просьбой: "пожалуйста, разскажи «казку»!

И обыкновенно Норманъ откладывалъ книги въ сторону, потиралъ пальцами лобъ, чтобы собраться съ мыслями, и съ необыкновеннымъ терпѣніемъ пускался въ какое-нибудь изумительное цриключеніе, которое онъ съ самымъ серьезнымъ видомъ разсказывалъ тихимъ голосомъ. Онъ навѣрное былъ самымъ образцовымъ старшимъ братомъ, по отношенію къ малышамъ, какой когда-либо существовалъ.

Не знаю, былъ ли онъ «героемъ» или нѣтъ, но во всѣхъ затруднительныхъ случаяхъ, онъ неизмѣнно всегда являлся самымъ лучшимъ старшимъ братомъ въ мірѣ.

Я живо помню одинъ вечеръ — это было въ субботу — онъ отвелъ меня въ сторону и попросилъ постараться быть въ этотъ вечеръ особенно «веселымъ» и ни слова не говорить о предметѣ, занимавшемъ всѣ умы — о наградахъ. Я догадался, что Норманъ имѣлъ основанія предполагать, что это былъ роковой день для учениковъ и что въ понедѣльникъ многое рѣшится.

Мнѣ стало не по себѣ; хотя я очень недавно еще началъ ходить въ Высшую Школу, я все-таки хорошо зналъ, что весь «четвертый годъ» смотритъ на Гектора, какъ на кандидата на вторую награду. Одно движеніе пера могло рѣшить вопросъ въ пользу моего двоюроднаго брата или же въ пользу упорно идущаго къ цѣли, терпѣливаго, но тупоголоваго Джонни Гордона. Это было обидно!

Какъ бы то ни было, я старался быть «веселымъ», какъ просилъ меня Норманъ, и помогалъ ему поддерживать общее настроеніе. Гекторъ, казалось, не замѣчалъ нашихъ усилій; онъ былъ самъ въ очень веселомъ расположеніи духа, а можетъ быть, только притворялся. Въ теченіе послѣднихъ пяти дней онъ занималъ третье мѣсто въ классѣ и сталъ думать, что звѣзда Джонни Гордона окончательно закатилась.

Послѣ чаю Норманъ пришелъ въ веселое настроеніе — въ такія минуты онъ могъ быть дѣйствительно очень веселъ и комиченъ. Онъ посадилъ маленькаго Вилли къ себѣ на колѣни и сталъ ему разсказывать самыя причудливыя исторіи; мы всѣ усѣлись вокругъ него и слушали съ большимъ интересомъ. Малютка же весь превратился въ изумленіе и восторгъ, и его глаза, казалось, были готовы выскочить изъ орбитъ.

— Не разсказывай имъ такихъ дикихъ вещей, мой мальчикъ, ты напугаешь малышей, — сказала мать съ ласковымъ, очень ласковымъ упрекомъ въ голосѣ. Она весь вечеръ наблюдала за Норманомъ и, безъ сомнѣнія, угадывала, что въ немъ происходитъ, хотя не говорила ни слова. — Подите сюда, Вилли и Ватти, хотите, чтобы мама разсказала вамъ «казку», прежде чѣмъ вы ляжете спать?

Мамины «казки» были такой рѣдкостью, что ея предложеніе было встрѣчено съ восторгомъ, и ее сейчасъ же окружили. Я какъ сейчасъ вижу эту маленькую интимную группу: тетя въ своемъ креслѣ съ маленькимъ Ватти на колѣняхъ, напротивъ ея на кушеткѣ Грэси, у ногъ которой расположился Норманъ, а у него на колѣняхъ примостился Вилли, который ни зачто бы не разстался съ старшимъ братомъ. Между ними на коврикѣ передъ каминомъ растянулись Гекторъ, Джемсъ и я, раздѣляя этотъ уголокъ съ большой черной кошкой, которую Норманъ прозвалъ Котелкомъ, за ея цвѣтъ, пристрастіе сидѣть у огня и привычку негодующе шипѣть по всякому поводу.

— Кто изъ васъ знаетъ то, о чемъ я буду разсказывать, — начала тетя, — не долженъ говорить ни слова, пока мой разсказъ не будетъ конченъ.

Послѣ такого таинственнаго вступленія я весь превратился въ слухъ. Я запрмнилъ эту исторію отъ слова до слова.

"Давно тому назадъ — теперь слушать, Вилли и Ватти, а ты, Джемми, не дергай бѣднаго Котелка за хвостъ. — Давно тому назадъ жили папа съ мамой. Они жили далеко въ горахъ въ церковномъ домѣ. Папа былъ пасторъ. У него былъ огромный приходъ, разбросанный въ горахъ; чтобы попасть съ одного конца прихода на другой, ему приходилось ѣхать шестьдесятъ миль. Лѣтомъ онъ часто уѣзжалъ на цѣлые дни, а жену оставлялъ въ церковномъ домѣ. Это былъ очень маленькій домикъ. Они жили въ немъ съ одной прислугой, которая помогала хозяйкѣ дома въ домашнихъ работахъ и присматривала за двумя маленькими мальчиками.

— Двумя маленькими мальчиками? — повторилъ Вилли серьезно, — мама, они были такіе же большіе, какъ Ватти и я?

— Да, я думаю.

— Тогда, мама, они не были маленькіе мальчики, — рѣшительно протестовалъ Вилли, у котораго способность разсуждать появилась гораздо раньше, чѣмъ способность правильно говорить.

— Ну, хорошо, они были большіе мальчики, — сказалъ Норманъ, смѣясь, — только не прерывай маму.

Тетя стала было продолжать свой разсказъ, но скоро Вилли снова ее прервалъ.

— Пожалуйста, скажи мнѣ одну вещь, только одну вещь.

— Ну, что, говори!

— Маленькіе мальчики носили переднички?

Всѣ расхохотались. Мы часто хохотали надъ Вилли; ему всегда надо было такъ обстоятельно описывать все.

— Да, я могу тебѣ отвѣтить на этотъ вопросъ; они носили переднички и такъ же часто рвали ихъ, какъ Вилли и Ватти рвутъ свои, и этимъ часто огорчали свою маму.

При этихъ словахъ Вилли, смущенный и пристыженный, глубокомысленно засунулъ пальцы въ свой розовый ротикъ и замолчалъ.

— Эти два брата были приблизительно одного возраста, а такъ какъ кромѣ нихъ въ домѣ не было другихъ дѣтей, если не считать крошечнаго бэби, то они цѣлый день играли вмѣстѣ, и за ними смотрѣла только молодая дѣвушка, которая была ихъ няней.

— Это была Исси, ихъ Исси, — замѣтилъ Вилли съ видомъ человѣка, удостовѣряющаго важный фактъ; онъ, должно быть, полагалъ, что всѣ няни должны носить то-же имя, какъ и его собственная няня.

— Мы будемъ ее называть Исси, — отвѣтила мама, улыбаясь. Они были очень хорошіе маленькіе мальчики, особенно старшій, и никогда не доставляли Исси или мамѣ такихъ огорченій, какія доставляютъ нѣкоторые другіе маленькіе мальчики, которыхъ я знаю. Поэтому имъ было позволено бѣгать сколько угодно по саду и по двору фермы; у пастора была маленькая ферма, т. е. онъ держалъ лошадь и двухъ коровъ и имѣлъ нѣсколько овецъ, которыя паслись на склонѣ горы.

На дворѣ было два мѣста, куда дѣтямъ запрещено было ходить; это былъ коровій хлѣвъ, въ который они не смѣли входить, пока въ немъ находились коровы, и каменный желобъ съ водой, поставленный у самыхъ воротъ дома на улицѣ для того, чтобы проходящія мимо животныя могли утолять свою жажду. Это былъ глубокій и длинный желобъ.

— Какой глубокій и какой длинный? — освѣдомился Вилли, большіе голубые глаза котораго раскрывались все шире и шире.

— Приблизительно такой длины, какъ этотъ коверъ, и такой вышины, — сказала тетя, держа руку на высотѣ двухъ футовъ отъ полу. — Въ лѣтнее время, когда горные ручейки высыхали, онъ каждый день заботливо наполнялся водой по желанію пастора, для того чтобы бѣдныя, томимыя жаждой коровы и овцы, проходя мимо его дома, всегда имѣли возможность напиться.

— Какъ это хорошо! Онъ, должно быть, былъ очень добрый человѣкъ, отецъ этихъ мальчиковъ? — спросилъ Джэми.

Глаза тети заблистали, но она только кивнула головой въ отвѣтъ.

Въ одинъ лѣтній день обоихъ мальчиковъ послали въ садъ играть; Исси въ этотъ день была занята стиркой бѣлья и только отъ времени до времени заходила въ садъ, чтобы посмотрѣть, не натворили-ли они чего-нибудь. Хотя, какъ я уже сказала, они и вели себя всегда очень хорошо, но все таки они были еще очень малы. Въ общемъ деревенскія дѣти, выросшія такъ, какъ выросли они, обыкновенно разумнѣе городскихъ дѣтей, которыхъ въ подобномъ случаѣ нельзя было бы рѣшиться оставить однихъ. Младшій изъ обоихъ мальчиковъ былъ, правда, слишкомъ отваженъ и неостороженъ, но за то старшій былъ для своего возраста чрезвычайно благоразумный мальчикъ.

Въ этотъ день они были предоставлены самимъ себѣ больше обыкновеннаго, потому что пасторъ былъ въ горахъ, а мать сидѣла у постели своего бѣднаго маленькаго больного бэби и не могла его оставить.

Она возилась съ нимъ еще долго послѣ того, какъ отправила мальчиковъ въ садъ. Ребенокъ кричалъ безпрестанно и бѣдная мать не слышала ничего, кромѣ его крика, и ни о чемъ другомъ не могла думать. Наконецъ, онъ успокоился, и она стала ходить съ нимъ по комнатѣ, укачивая его. Окно было открыто, такъ какъ день былъ теплый; кругомъ была полная тишина, какая обыкновенно бываетъ въ горахъ лѣтомъ. Но когда она стала укладывать своего бэби въ кроватку, до нея донесся слабый звукъ, исходившій, казалось, откуда то извнѣ дома.

Сначала она подумала, что это гдѣ-нибудь на дорогѣ куры сзываютъ своихъ цыплятъ; трудно было предположить, чтобы это были человѣческіе голоса, потому что ихъ домъ стоялъ въ такомъ уединенномъ мѣстѣ, гдѣ рѣдко кому случалось проходить мимо. Какъ разъ въ эту минуту бѣдный бэби снова проснулся и мать снова начала его убаюкивать. Когда она усыпила его, до нея опять донесся тотъ же слабый шумъ.

— Какого рода шумъ это былъ? — пожелалъ узнать Джэмсъ.

— Казалось, точно кто-то, полузадыхаясь, хочетъ крикнуть и не можетъ, и крикъ напоминалъ крикъ маленькаго ребенка.

Здѣсь тетя Макъ-Ильрой остановилась и поблѣднѣла, какъ будто одна мысль объ этой ужасной минутѣ была слишкомъ тяжела для ея материнскаго сердца.

— Жена пастора подбѣжала къ окну. Она окинула взглядомъ большой садъ, примыкавшій къ дорогѣ. Взглядъ ея остановился на каменномъ желобѣ, только въ это утро наполненномъ водой; ей показалось, что изъ желоба торчитъ маленькая кудрявая головка.

Трудно вамъ описать, какъ испуганная мать спустилась съ лѣстницы и какъ добѣжала до желоба. Оказалось, что въ немъ были ея собственные маленькіе мальчики и не одинъ, а оба.

Младшій упалъ въ желобъ головою внизъ, старшій же, не имѣя достаточно силъ, чтобы вытащить его, полѣзъ за нимъ въ желобъ и, стоя на цыпочкахъ, вытянувшись во весь свой маленькій ростъ и поддерживая обѣими руками голову своего маленькаго брата надъ водой, онъ сталъ звать «маму» и «Исси». Онъ оставался въ такомъ положеніи, должно быть, болѣе получаса. Оба малыша уже совершенно выбились изъ силъ; еще минута и маленькія ручки разжались бы и маленькая голова погрузилась бы въ воду и… — О, мои дорогія дѣти! Мы всѣ въ изумленіи посмотрѣли на тетю, которая въ сильномъ волненіи откинулась на спинку кресла. Дѣти столпились вокругъ нея, съ испугомъ глядя ей въ лицо, но черезъ минуту она вполнѣ овладѣла собой и съ своей обычной спокойной улыбкой усадила ихъ на прежнія мѣста.

— А мальчики? — спросилъ Гекторъ, сильно заинтересованный разсказомъ. — Они были спасены? они стали потомъ взрослыми людьми? Какъ удивительно храбръ былъ, должно быть, старшій мальчикъ!

— И какъ догадливъ и уменъ! — прибавилъ Джэмсъ.

— О, да, — продолжалъ съ увлеченіемъ Гекторъ, — младшій, должно быть, всегда помнилъ, чѣмъ онъ обязанъ своему брату.

— Я надѣюсь, — отвѣтила мать, — Я твердо надѣюсь, что онъ этого никогда не забудетъ. — И она съ улыбкой посмотрѣла на обоихъ старшихъ сыновей, переводя взглядъ съ одного на другого.

Норманъ безпокойно сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, теребя между пальцами передникъ Вилли. Во все время онъ не проронилъ ни слова; но встрѣтивъ устремленный на него взглядъ матери, онъ густо покраснѣлъ.

Грэси приподнялась на кушеткѣ; она раньше всѣхъ насъ угадала секретъ.

— Мама, — сказала она, — вѣдь это дѣйствительно случилось, то, что ты намъ разсказала? И я знаю, кто были эти два маленькихъ мальчика.

Со слезами на глазахъ она обхватила обѣими рученками голову Нормана и крѣпко поцѣловала его.

Тогда только мы всѣ догадались, въ чемъ дѣло, но Гекторъ былъ смущенъ болѣе всѣхъ. Онъ поперемѣнно краснѣлъ и блѣднѣлъ и былъ готовъ разрыдаться. Я никогда не видалъ его такимъ.

— Мама, — я ничего объ этомъ не зналъ, — проговорилъ онъ.

— Твой отецъ не хотѣлъ, чтобы объ этомъ говорили. Но это дѣйствительно правда. Твой братъ Норманъ спасъ тебѣ жизнь, когда ему самому не было еще и трехъ лѣтъ.

— Норманъ спасъ мнѣ жизнь, — повторилъ Гекторъ растерянно.

Но Норманъ подошелъ къ нему и, кладя руки на плечи брата, проговорилъ съ веселымъ смѣхомъ:

— Приди въ себя, дружище, ты видишь, что мы оба теперь живы и невредимы.

Тогда растроганный Гекторъ, не будучи въ состояніи совладать съ своими чувствами, бросился къ нему на шею, и эти два большихъ мальчика расцѣловались, какъ если бы они были еще маленькими бэби^[13].

Моя тетка была умная женщина. Послѣ ея разсказа никто больше не думалъ о наградахъ.

Ложась спать въ этотъ вечеръ, я смотрѣлъ на своего двоюроднаго брата Нормана совершенно другими глазами. Хотя мнѣ все еще казалось невозможнымъ, чтобы такой кроткій, спокойный мальчикъ могъ представлять изъ себя героя — того героя, какого я искалъ, тѣмъ не менѣе я началъ думать, что Норманъ Макъ-Ильрой въ теченіе своихъ дѣтскихъ лѣтъ не разъ совершалъ вещи, которыхъ и герою не пришлось бы стыдиться. Каково ваше мнѣніе, племянники?

ГЛАВА X.

Въ этотъ понедѣльникъ — единственный день, когда я рѣшилъ было остаться въ школѣ по окончаніи! занятій въ моемъ классѣ, чего я обыкновенно не дѣлалъ послѣ памятнаго происшествія съ шляпой — въ этотъ понедѣльникъ мнѣ пришлось идти домой, такъ какъ бѣдная маленькая Грэси была больна, и тетѣ надо было послать меня съ нѣсколькими порученіями.

Я вернулся домой сейчасъ же по окончаніи занятій и ничего не зналъ о судьбѣ наградъ. По правдѣ сказать, я даже не вспомнилъ о нихъ ни разу до самаго обѣда.

Сидя у окна съ нашими малышами и слѣдя за тѣмъ, чтобы они не шумѣли, я вдругъ увидалъ на улицѣ моихъ обоихъ двоюродныхъ братьевъ, возвращающихся изъ школы. Одного взгляда на Гектора было достаточно, чтобы угадать истину — онъ провалился, и награда присуждена была Джонни Гордону.

Бѣдный Гекторъ, куда дѣвалась его самоувѣренность и веселость! Какъ я ненавидѣлъ въ эту минуту Джонни Гордона!

Я не побѣжалъ навстрѣчу мальчикамъ, опасаясь, что это будетъ непріятно Гектору, и сталъ прислушиваться, скоро ли откроется входная дверь. Наконецъ, Норманъ вошелъ въ комнату одинъ; Гекторъ поднялся прямо наверхъ.

— Ну, — спросилъ я шопотомъ, такъ какъ Грэси спала на диванѣ.

— Ну, ничего, — отвѣтилъ онъ, и больше ни слова. У него былъ почти такой же несчастный видъ, какъ у самого Гектора.

— Сколько онъ получилъ?

— Одно отличіе и еще по чистописанію. Но это не имѣетъ никакого значенія.

— А ты?

— О, Филь, будь спокоенъ! Цѣлыхъ три отличія!

Раздраженіе, слышавшееся въ его голосѣ, несмотря на то, что онъ получилъ три отличія, могло показаться притворствомъ и лицемѣріемъ. Но даже я, при всемъ моемъ несправедливомъ отношеніи къ Норману, не могъ заподозрить его въ лицемѣріи.

Мы больше не говорили объ этомъ, такъ какъ Грэси проснулась какъ разъ въ эту минуту, а она навѣрное очень огорчилась бы, если бы узнала о неудачѣ Гектора. Немного погодя я поднялся наверхъ, къ бѣдному Гектору.

Дѣти, я давно уже пересталъ быть мальчикомъ и я видѣлъ въ жизни много страданій и разочарованій, но сознаюсь, воспоминаніе о горѣ Гектора еще и теперь живо въ моей душѣ. Онъ былъ въ полномъ отчаяніи.

— Чего тебѣ? — крикнулъ онъ, когда я открылъ дверь. — Убирайся отсюда, слышишь? Чего тебѣ здѣсь надо? Если ты войдешь сюда, я швырну тебѣ книгу въ голову.

Я вошелъ въ комнату, мнѣ его было очень жалко; онъ дѣйствительно бросилъ въ меня книгой, но я нагнулся, и книга пролетѣла мимо. Между тѣмъ гнѣвъ Гектора остылъ; онъ угрюмо легъ на одну кровать, я сѣлъ на другую и съ сочувствіемъ сталъ смотрѣть на него.

— Гекторъ, — сказалъ я, — если бы я былъ на твоемъ мѣстѣ, я бы не огорчался.

— Я вовсе не огорчаюсь! — Кто говоритъ, что я огорчаюсь? — Я поколотилъ четырехъ мальчиковъ изъ нашего класса и спустилъ Джонни Гордона съ половины лѣстницы, и я вполнѣ удовлетворенъ. Докторъ Коу и его награда могутъ идти къ черту, если имъ угодно.

Признаюсь, такой способъ выраженія не мало удивилъ меня.

— Дорогой Гекторъ; — сказалъ я мягко; вся моя женственная мягкость, которую я пріобрѣлъ, выросши между женщинами, вернулась ко мнѣ теперь, когда я увидалъ его въ такомъ отчаяніи. — Пожалуйста, не поминай больше черта. Это не хорошо и не вернетъ тебѣ твоей награды. Не унывай, попытайся снова!

— Я не буду больше пытаться. Никогда больше не буду. Я утоплюсь или уйду въ море или пойду…

— Обѣдать! — проговорилъ маленькій Вилли, появляясь въ дверяхъ.

Это неожиданное заключеніе въ другое время заставило бы Гектора расхохотаться и забыть свое дурное настроеніе, но теперь оно слишкомъ глубоко овладѣло имъ.

— Я не буду обѣдать. Впрочемъ, — прибавилъ онъ, повинуясь внезапно мелькнувшей въ его головѣ мысли, — я сойду внизъ и покажу имъ, что мнѣ все равно.

Къ счастью для Гектора случилось такъ, что отца его не было дома въ этотъ день, а мать хлопотала около больной Грэси, и обѣдъ прошелъ быстро и незамѣтно. Никто не обращалъ на него вниманія.

Могло показаться, что онъ ѣстъ очень усердно — онъ всегда былъ крѣпкій, здоровый мальчикъ съ прекраснымъ аппетитомъ; но, наблюдая за нимъ, я замѣтилъ, что онъ глоталъ гораздо больше слезъ, нежели пищи. Онъ задыхался, бѣдный мальчикъ! Остальные мальчики были къ нему очень внимательны и молча сносили его рѣзкія замѣчанія. Хотя молодые Макъ-Ильрои часто ссорились между собою, какъ это бываетъ обыкновенно между мальчиками, но они всегда выказывали большое сочувствіе, если съ кѣмъ-нибудь изъ нихъ случалась какая-нибудь непріятность или болѣзнь. Я не сомнѣваюсь, что какъ бы дурно Гекторъ съ нами ни обращался въ этотъ день, мы бы все сносили терпѣливо, такъ жалко намъ всѣмъ было его.

Но онъ не обращалъ вниманія на наше сочувствіе. Онъ ѣлъ свой обѣдъ, или дѣлалъ видъ, что ѣстъ его, и при первой возможности снова ушелъ къ себѣ въ комнату, на этотъ разъ заперевъ дверь извнутри. Эта предосторожность очень огорчила меня; я считалъ его такимъ отчаяннымъ мальчикомъ, способнымъ на все. Всѣ необыкновенныя исторіи, которыя я когда-либо читалъ, о герояхъ, заключенныхъ въ тюрьму, или, вслѣдствіе несправедливыхъ притѣсненій, вынужденныхъ покончить съ собой, — всѣ эти страшныя исторіи вставали въ моемъ воображеніи въ то время, какъ я сидѣлъ передъ запертой дверью его комнаты. Отъ времени до времени я звалъ Гектора; онъ не отвѣчалъ, хотя я ясно слышалъ его движенія за дверью. Наконецъ стало темнѣть, а звуки, доносившіеся до меня изъ комнаты Гектора, становились все рѣже и слабѣе. Мой страхъ все возросталъ. Каждую минуту я ожидалъ услышать пистолетный выстрѣлъ или паденіе тяжелаго тѣла, сорвавшагося съ гвоздя! Надо сознаться, что у меня было необыкновенно живое воображеніе, особенно, если принять во вниманіе, что во всемъ домѣ не было огнестрѣльнаго оружія, и навѣрное Гекторъ, который умѣлъ ловко работать руками только въ кулачномъ бою, никогда бы не съумѣлъ повѣситься какъ слѣдуетъ. Воспоминаніе о недостаткѣ ловкости въ его рукахъ вызвало во мнѣ новое опасеніе, что онъ разорветъ простыни на узкія полосы, сдѣлаетъ изъ нихъ веревочную лѣстницу и спустится черезъ окно, какъ дѣлали до него многіе плѣнники, — это были бы, впрочемъ, излишнія хлопоты, потому что онъ могъ совершенно незамѣтно выйти черезъ главную дверь и бѣжать къ морю, и никогда больше мы не слыхали бы о немъ!

Впрочемъ, было бы безполезно, перечислять всѣ тѣ фантастическія и романическія предположенія, которыя появлялись въ моемъ мозгу въ продолженіи двухъ часовъ, проведенныхъ мною съ небольшими промежутками передъ дверью спальни Гектора. Мнѣ не съ кѣмъ было подѣлиться своими опасеніями, потому что Норманъ таинственно исчезъ куда-то сейчасъ же послѣ обѣда. Я подумалъ, что съ его стороны было большой невнимательностью уйти и оставить брата въ такомъ состояніи, и моя любовь и жалость къ Гектору увелиличились въ десять разъ.

Черезъ нѣкоторое время бѣдный мальчикъ, казалось, успокоился, онъ пересталъ стучать и швырять вещами; но онъ все еще не отзывался на мои слова, даже тогда, когда совершенно стемнѣло, и я сталъ убѣждать его сойти внизъ къ камину. Когда прошло четверть часа въ полномъ молчаніи, я снова сталъ тревожиться, но вдругъ я вспомнилъ о болѣе дѣйствительномъ утѣшителѣ.

Я поймалъ на лѣстницѣ Котелка и заставилъ его царапаться передними лапами въ дверь, что было у него обычнымъ средствомъ дать понять, что онъ желаетъ войти въ комнату мальчиковъ.

Дверь наполовину открылась. Гекторъ, очевидно, смягчился; по крайней мѣрѣ, по отношенію къ Котелку. Что же касается меня, то я встрѣтилъ менѣе любезный пріемъ: онъ сердито проговорилъ: «убирайся!» и заперъ дверь передъ моимъ носомъ.

Да, мой «Герой» былъ ко мнѣ не особенно любезенъ въ тотъ день. Но я былъ тогда такимъ преданнымъ мальчикомъ и кромѣ того обладалъ той особенностью, болѣе свойственной женщинамъ, нежели мужчинамъ, что, привязываясь къ людямъ, я любилъ ихъ ради нихъ самихъ, безо всякаго отношенія къ тому, какъ они обращались со мной.

Было безполезно дѣлать еще какія либо попытки до возвращенія Нормана, который умѣлъ повліять на кого угодно. Я рѣшилъ, что лучше всего пока оставить Гектора въ покоѣ.

Но въ концѣ концовъ, не будучи въ состояніи усидѣть спокойно на мѣстѣ, я осторожно поднялся по темной лѣстницѣ и сталъ прислушиваться у двери его комнаты. До меня донесся глухой звукъ, повторяющійся черезъ правильные промежутки и напоминающій подавленные стоны. Неужели онъ, дѣйствительно, наложилъ на себя руки? Я былъ готовъ поднять тревогу и созвать всѣхъ домочадцевъ, но вдругъ я вспомнилъ про Котелка — нашу славную, умную кошку, которая такъ любила Гектора. Теперь я услыхалъ въ промежуткахъ между стонами ея громкое мурлыканье. Милый Котелокъ! Не можетъ быть, чтобы тамъ было что-нибудь дѣйствительно неладно, Котелокъ навѣрное далъ бы знать.

Однако, я почувствовалъ большое облегченіе, когда, спускаясь съ лѣстницы, я наскочилъ на кого-то, и этотъ кто-то оказался Норманомъ, быстро взбѣгавшимъ наверхъ.

— Кто тутъ?

— Это я. — О, Норманъ, что то навѣрное случилось съ Гекторомъ. Поди наверхъ и послушай у двери.

Перескакивая черезъ три ступеньки, Норманъ въ одинъ мигъ очутился наверху и приложилъ ухо къ двери.

Какъ я былъ счастливъ, когда онъ разразился своимъ веселымъ смѣхомъ.

— Однако, ты порядочный простофиля, Филь! Вѣдь онъ просто храпитъ. Эй, Гекторъ! проснись! открой дверь. У меня для тебя новости.

Его громкій, веселый голосъ могъ бы поднять и не такого соню. Мы услыхали, какъ Гекторъ всталъ съ постели; вслѣдъ затѣмъ онъ открылъ дверь.

— Ну, надѣюсь, ты успѣлъ выспаться, покуда я ходилъ къ доктору Коу и обратно.

— Оставь меня въ покоѣ! — и Гекторъ снова бросился на постель.

— Нѣтъ, не оставлю, потому что у меня въ головѣ планъ. Я ходилъ къ старому доктору по поводу греческихъ глаголовъ.

Я ничего не понималъ, но не смѣлъ спросить объясненія, чтобы не выдать своего присутствія; я только послѣ понялъ, о чемъ Норманъ говорилъ. Кромѣ наградъ, въ школѣ существовало также нѣсколько медалей, и одна изъ нихъ назначалась тому, кто подастъ лучшую работу по греческимъ глаголамъ. Это считалось въ классѣ однимъ изъ главныхъ предметовъ конкурса. Норманъ, хорошо знавшій греческій языкъ, уже подалъ свою работу, но Гекторъ былъ слишкомъ лѣнивъ для того, чтобы принять участіе въ конкурсѣ.

— Оставь меня въ покоѣ, — проворчалъ онъ, — какое мнѣ дѣло до греческихъ глаголовъ?

— Но я тебѣ сказалъ, что у меня есть планъ. Вставай, дружище, и слушай. Или ты думаешь, что я напрасно прошелъ такую даль и обратно? О, нѣтъ, хотя старый Коу и угостилъ меня молокомъ и огромнымъ яблокомъ. Вотъ оно!

Но Гекторъ, въ порывѣ вернувшагося къ нему дурного настроенія, швырнулъ предложенное ему яблоко въ противоположный уголъ.

— Ну — если ты не хочешь слушать, — проговорилъ слегка оскорбленный Норманъ.

— Я хочу слушать тебя, но не приставай ко мнѣ со своимъ старымъ Коу и съ «наградами». Я ихъ всѣхъ ненавижу и презираю!

— Ты съ такимъ же презрѣніемъ отнесешься и къ медали, если она тебѣ достанется? — спросилъ Норманъ, улыбаясь. — Ты можешь ее получить; у тебя достаточно времени впереди. Греческія работы не могутъ быть разсмотрѣны раньше дня раздачи наградъ, потому что директоръ самъ хочетъ разсмотрѣть ихъ, а его теперь нѣтъ здѣсь. Я, правда, уже сдалъ свою работу; но другіе еще не подавали, ни Чарльзъ Гендерсонъ, ни Джонъ Ментеизъ. Старый Коу самъ сказалъ, что если ты усердно примешься за работу, то можешь получить медаль.

— Онъ сказалъ? — вскрикнулъ Гекторъ и вскочилъ съ постели съ такой стремительностью, что чуть не раздавилъ бѣднаго Котелка, который негодующе зашипѣлъ.

— Да, и я думаю, что онъ былъ бы очень радъ этому. Онъ знаетъ, что ты можешь добиться награды, и онъ былъ бы очень огорченъ, если бы самый способный изъ сыновей отца ничего не получилъ.

— Но я получу — я непремѣнно получу медаль, или умру! — вскричалъ впечатлительный Гекторъ. — Я повторю весь курсъ греческаго языка, я буду работать день и ночь.

— А я буду тебѣ помогать — т. е. что касается почерка, потому что ты, можетъ быть, пишешь по гречески хуже меня, а глаголы должны быть написаны хорошимъ, четкимъ почеркомъ, не правда-ли? Но ты скоро научишься. Мы.будемъ вставать въ шесть часовъ вмѣсто семи и будемъ упражняться въ этихъ ужасныхъ «альфахъ» и «бэтахъ», пока ты не станешь писать по гречески такъ же хорошо, какъ и по англійски. Мнѣ кажется, у тебя много шансовъ на медаль. Какъ ты думаешь, Филиппъ?

Я едва могъ говорить, такъ я былъ радъ.

— А, Филиппъ, ты здѣсь? — сказалъ Гекторъ, хлопая меня по спинѣ. — Помоги-ка мнѣ отыскать мой второй сапогъ, я хочу сойти къ чаю. Ты славный малый, Филь.

Онъ сошелъ внизъ, такой же веселый, какъ всегда. Съ нами онъ былъ привѣтливѣе обыкновеннаго, особенно съ Норманомъ. Грэси почувствовала себя къ вечеру лучше, что, конечно, не мало способствовало нашему хорошему настроенію. Такимъ образомъ, послѣ всѣхъ горестей и волненій этого дня, мы провели вечеръ очень весело: Норманъ разсказывалъ такую массу волшебныхъ сказокъ и самыхъ удивительныхъ исторій про лѣшихъ и домовыхъ, что у маленькаго Вилли волосы стояли дыбомъ. Но когда малыши ушли спать, на сцену появились чернила и перо, и оба мальчика писали греческіе глаголы до той минуты, когда въ сѣняхъ послышались шаги вернувшагося домой отца.

Вся эта недѣля и часть слѣдующей была посвящена исключительно греческимъ глаголамъ. Конечно, всѣ эти занятія мальчиковъ служили только средствомъ упражненія; самый глаголъ долженъ былъ быть написанъ въ школѣ, на великолѣпномъ, бѣломъ пергаментѣ. Но неутомимый Гекторъ безсчетное число разъ переписывалъ свои упражненія подъ наблюденіемъ старшаго брата. Наша спальня вся была усѣяна листами исписанной бумаги, отрывками временъ и наклоненій; и я каждый вечеръ засыпалъ подъ звуки греческихъ спряженій.

ГЛАВА XI.

Работа Гектора была подана своевременно и, какъ увѣрялъ меня Норманъ — а онъ никогда ничего не преувеличивалъ — «выглядѣла безукоризненно»,

Мы всѣ были очень рады; бѣдный мальчикъ работалъ въ послѣднее время такъ упорно и тяжело; никто и не предполагалъ, что Гекторъ способенъ такъ работать. Мы не могли не удивляться ему и твердо надѣялись, что онъ будетъ вознагражденъ по заслугамъ. Что касается другихъ соперниковъ, Чарльза Гендерсона и Джона Ментейза, то ихъ, по словамъ Нормана, совершенно нечего было опасаться, ихъ работы были гораздо хуже работы Гектора.

Было чрезвычайно странно, но, — по всей вѣроятности вслѣдствіе того, что Норманъ самъ такъ мало говорилъ объ этомъ, — мы всѣ совершенно забыли про его собственную работу, написанную и поданную имъ уже давно.

Насталъ день экзаменовъ. Хотя экзамены не имѣли никакого особеннаго значенія, тѣмъ не менѣе это былъ день большихъ упованій и волненій для учениковъ нашей школы.

— Тебѣ позволено придти къ намъ на экзаменъ, и мамѣ и Грэси тоже, — сказалъ мнѣ Гекторъ; — докторъ Коу будетъ радъ видѣть всѣхъ. Онъ надѣется, что они придутъ рано, потому что «Овидій» начнется въ десять часовъ, а онъ хочетъ, чтобы отецъ экзаменовалъ насъ. Каждый изъ присутствующихъ можетъ предложить намъ какой угодно вопросъ.

— Даже я, Гекторъ? — спросила Грэси, поднимая къ нему свое веселое личико; она, наконецъ, совершенно оправилась отъ болѣзни.

— Даже ты, маленькая плутовка, если бы ты рѣшилась на такой неразумный поступокъ, который выказалъ бы только твое невѣжество.

— Спасибо, — разсмѣялась она, обхвативъ ручками его шею, пока онъ усаживалъ ее въ ея маленькое кресло. Хотя Гекторъ бывалъ по временамъ грубъ и рѣзокъ, но для Грэси у него никогда не было ни одного рѣзкаго слова. Да и ни у кого изъ насъ; она была такая милая маленькая дѣвочка.

Гекторъ и Норманъ ушли первые, за ними послѣдовали всѣ остальные: дядя и тетя, Джэмсъ, маленькій Билли, Грэси и я.

Какъ страшно мнѣ стало въ ту минуту, когда я долженъ былъ открыть дверь «Четвертаго года» — почти такъ же страшно, какъ тогда, когда я въ первый разъ вошелъ въ классъ дяди Макъ-Ильрой. Особенно скверно чувствуютъ себя въ такія минуты маленькіе мальчики и дѣвочки, твердо убѣжденные въ томъ, что всѣ смотрятъ только на нихъ, хотя въ дѣйствительности у каждаго есть какое-нибудь болѣе важное дѣло. Если бы только каждый застѣнчивый человѣкъ, будь это мальчикъ или взрослый, подумалъ о томъ, какъ мало онъ значитъ въ большомъ собраніи людей и какъ рѣдко кто-нибудь замѣчаетъ, тутъ ли онъ или нѣтъ, что онъ дѣлаетъ и чего не дѣлаетъ — и что если только онъ не сдѣлаетъ чего-нибудь очень необыкновеннаго, напримѣръ, не станетъ на голову — въ большинствѣ случаевъ никто не обратитъ на него ни малѣйшаго вниманія; — если бы всякому можно было это втолковать, насколько у насъ было бы меньше глупой застѣнчивости.

— Это урокъ для васъ, мальчики, — прибавилъ дядя Филиппъ. Въ отвѣтъ на это замѣчаніе роздался такой сердечный взрывъ хохота и рукоплесканій со стороны племянниковъ, что въ эту минуту никому бы не пришло въ голову заподозрить ихъ въ застѣнчивости.

— Я не сомнѣваюсь — продолжалъ дядя Филиппъ, — что былъ красенъ, какъ ракъ, входя въ классъ, какъ будто всѣ шестьдесятъ паръ глазъ, находившихся въ комнатѣ, были устремлены на меня одного, между тѣмъ какъ, по всей вѣроятности, всѣ смотрѣли на тетю и Грэси, а вовсе не на меня. Я помню, что былъ очень смущенъ и не зналъ, надо ли мнѣ улыбнуться въ отвѣтъ на апплодисменты, раздавшіеся при нашемъ появленіи, совершенно забывъ, что этимъ страшнымъ хлопаніемъ и стукомъ ногъ мальчики привѣтствовали любимаго учителя всей школы — дядю Макъ-Ильроя.

— Они всегда такъ много «стучатъ» моему отцу, — шепнула мнѣ Грэси. — И у нихъ такой довольный видъ при этомъ! А, вотъ мама увидала нашихъ мальчиковъ. Посмотри, Филиппъ, вотъ они.

Среди длиннаго ряда головъ я сначала не могъ отыскать знакомыхъ лицъ. Но, наконецъ, я ихъ увидѣлъ. У Нормана былъ спокойный и важный видъ, — Гекторъ весь сіялъ счастіемъ и веселіемъ. Какое у него было красивое, открытое и симпатичное лицо!

— Вотъ и остальные ученики; я увѣрена, что мы ихъ узнаемъ, — сказала Грэси. — Этотъ, который стоитъ впереди, должно быть Андрей Кэрдъ. Какой онъ маленькій и такой способный. Какой у него блѣдный и болѣзненный видъ! Хотѣла бы я знать, выростетъ ли изъ него мужчина?

— А это ненавистный Джонни Гордонъ, — указалъ я.

— Посмотри, Гекторъ разговариваетъ и смѣется съ нимъ.

Грэси посмотрѣна на брата съ любовью. Вслѣдъ затѣмъ она сдѣлала мнѣ знакъ молчать: докторъ Коу заговорилъ высокопарнымъ тономъ, произнося слова въ носъ, что едва не заставило меня расхохотаться.

— Его Преподобіе Вилльямъ Макъ-Ильрой откроетъ экзаменъ молитвой.

Но едва дядя началъ говорить, какъ мое смѣшливое настроеніе прошло. Онъ произнесъ нѣсколько торжественныхъ простыхъ словъ, подходящихъ къ случаю и понятныхъ мальчикамъ. Отецъ, имѣющій передъ глазами своихъ собственныхъ сыновей и сыновей другихъ отцовъ, которые росли всѣ вмѣстѣ на добро или на зло, — онъ весь былъ проникнутъ важностью минуты. Его серьезное настроеніе передалось даже наиболѣе-беззаботнымъ мальчишкамъ; ни на одномъ лицѣ не было и тѣни улыбки, и во всей комнатѣ ни одного движенія, пока онъ не кончилъ.

— Ну, мальчики, начнемъ. Дунканъ Броунъ, первый, — торжественно сталъ вызывать докторъ Коу.

Дунканъ Броунъ всталъ. Я много слышалъ о немъ. Онъ былъ самый способный мальчикъ во всемъ классѣ и первый ученикъ по всѣмъ предметамъ. Его способность работать была изумительна. О немъ говорили, что онъ цѣлыя ночи просиживалъ надъ своими книгами — старыми, истрепанными книгами, которыя одолжилъ ему докторъ Коу, когда онъ три года тому назадъ въ первый разъ пришелъ въ школу — рослый неизвѣстный мальчикъ, о которомъ никто ничего не зналъ, кромѣ того, что его зовутъ Дунканъ Броунъ. Немногимъ больше знали о немъ и теперь, за исключеніемъ того, что онъ опередилъ всѣхъ своихъ товарищей, сдѣлался любимымъ ученикомъ доктора Коу, славой всего класса и готовился перейти изъ школы въ Глазговскую коллегію (университетъ).

Грэси и я посмотрѣли на Дункана Броуна съ большимъ любопытствомъ. Я и теперь еще хорошо помню его лицо, несмотря на то, что съ тѣхъ поръ прошло столько времени. Онъ былъ очень красивъ и напоминалъ портретъ Байрона^[14] семнадцатилѣтнимъ юношей, но ротъ у него былъ меньше и мягче.

Я не стану останавливаться на томъ, какъ блестяще сдалъ экзаменъ Дунканъ Броунъ, отвѣчая даже на такіе вопросы, на которые никто другой изъ учениковъ не отвѣтилъ бы. Затѣмъ, какъ Норманъ въ свою очередь съ честью вышелъ изъ испытанія, и какъ Гекторъ, гораздо болѣе живой, чѣмъ его братъ, бойко отвѣчалъ не только на предложенные ему вопросы, но и на дюжину другихъ, хотя, правда, и не всѣ отвѣты были вполнѣ вѣрны. Дядя Макъ-Ильрой дѣлалъ видъ, что не обращаетъ вниманія на своихъ сыновей и всецѣло поглощенъ общимъ экзаменомъ, но какъ пріятно было видѣть на его лицѣ удовлетвореніе, когда онъ украдкой взглянулъ на тетю и улыбнулся.

Я не могъ тогда понять, почему въ глазахъ тети стояли слезы, несмотря на то, что она имѣла всѣ основанія быть довольной. Но это, должно быть, слабость, общая всѣмъ матерямъ.

За латинскимъ экзаменомъ послѣдовали другіе; я теперь уже не помню, какъ они происходили, помню только, что мои оба двоюродные брата сдали ихъ очень хорошо. Грэси и я смотрѣли на нихъ съ гордостью и благоговѣніемъ, такъ же какъ маленькій Джемсъ, который въ будущемъ году долженъ былъ поступить въ школу.

Помню также, что въ заключеніе старый Коу («хвостъ» котораго въ сей торжественный день остался невидимъ) всталъ и прочелъ по бумагѣ рѣчь, въ которой говорилъ о поведеніи мальчиковъ и которая не разъ прерывалась громкими рукоплесканіями и «стуками», часто безъ всякаго повода, а просто потому, что мальчикамъ хотѣлось поупражнять свои руки и ноги. Но вотъ ораторъ упомянулъ имя Дункана Броуна; почтенный старый докторъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ сталъ восхвалять трудолюбіе, вниманіе и настойчивость «перваго ученика школы»; во все время его пребыванія въ школѣ въ немъ не замѣчено ни одной несимпатичной черты; и теперь, когда Дунканъ Броунъ покидаетъ школу, чтобы перейти въ коллегію, его будутъ сопровождать лучшія пожеланія всѣхъ учителей и — онъ увѣренъ, что смѣло можетъ прибавить — всѣхъ товарищей. За этими словами послѣдовала настоящая буря рукоплесканій, въ искренности которыхъ не могло быть никакого сомнѣнія.

«Первый ученикъ школы» всталъ — лицо его поблѣднѣло — онъ неловко поклонился и торопливо сѣлъ на мѣсто, подперевъ голову руками; его большой лобъ и прекрасные выразительные глаза особенно рѣзко выдѣлялись рядомъ съ потертыми рукавами его сюртука.

— Прощай, Дунканъ Броунъ! — прошептала Грэси со слезами на глазахъ. — Я надѣюсь, что изъ тебя выйдетъ когда-нибудь великій человѣкъ.

— Надняхъ — прервалъ дядя Филиппъ свой разсказъ, — я увидѣлъ объявленіе объ ученыхъ лекціяхъ профессора Дункана Броуна, члена Королевскаго Общества Естествознанія и доктора гражданскаго права въ Гласговѣ. Я думаю, я узналъ бы его и теперь, хотя болѣе двадцати лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я его видѣлъ.

ГЛАВА XII.

Я дошелъ, наконецъ, — началъ дядя Филиппъ на слѣдующій вечеръ, — до послѣдней части моей исторіи о героѣ. Если у васъ хватитъ терпѣнія подождать нѣсколько минутъ, я постараюсь вспомнить и передать вамъ ее во всѣхъ подробностяхъ.

Экзамены продолжались нѣсколько дней, потому что въ школѣ было много классовъ. Мы, мальчики, упорно продолжали ходить на всѣ экзамены, тщетно стараясь убѣдить тетю послѣдовать нашему примѣру. Но такъ какъ ее интересовали только ея собственные сыновья, то она оставалась дома все это время до послѣдняго дня, когда Норману удалось уговорить ее пойти посмотрѣть письменныя работы, выставленныя для публики.

Было ясное, осеннее утро; тѣ, которымъ пришлось видѣть Глазговъ въ грязные, пасмурные дни, не имѣютъ никакого представленія о томъ, какой веселый и красивый видъ этотъ городъ имѣетъ въ ясную погоду. Мы весело шли по улицѣ — дядя и тетя впереди, а Норманъ, Гекторъ и я за ними. Гекторъ нѣсколько утѣшился въ своей неудачѣ съ наградой и, казалось, жилъ теперь только надеждой на медаль, о которой безпрестанно говорилъ и на которую, очевидно, разсчитывалъ съ увѣренностью. По совѣту ли Нормана, или по молчаливому соглашенію, мы никого не посвящали въ нашу тайну, и никто въ семьѣ не подозрѣвалъ ни подвига, выполненнаго Гекторомъ съ такой настойчивостью и энергіей, ни надеждъ, которыя онъ возлагалъ на него.

На лѣстницѣ школы произошло вотъ что. Дядя вдругъ обернулся и подозвалъ къ себѣ старшаго сына.

— Норманъ, я совершенно забылъ спросить тебя о греческомъ конкурсѣ, въ которомъ тебѣ хотѣлось принять участіе. Тебѣ удалось кончить работу?

— Да, — отвѣтилъ Норманъ коротко, бросивъ взглядъ въ сторону брата, который къ счастью ничего не видѣлъ и не слышалъ.

— Ты думаешь, что у тебя есть шансы на медаль?

— Я — я не знаю.

— Ну, не бѣда, нечего тревожиться объ этомъ, — проговорилъ отецъ ласково. — Я увѣренъ, что ты сдѣлалъ все, что было въ твоихъ силахъ, мой мальчикъ. — Я надѣюсь, что онъ получитъ медаль, — прибавилъ дядя Макъ-Ильрой, обращаясь къ женѣ, — я знаю, онъ всѣмъ сердцемъ стремился къ этому.

Я взглянулъ на Нормана и наши взгляды встрѣтились. У меня въ головѣ мелькнула возможность, которую я раньше совершенно упустилъ изъ виду.

— Что — сказалъ я — если Гекторъ…

— Замолчи, дуракъ! — проворчалъ Норманъ.

Я подумалъ, что онъ, должно быть, очень не въ духѣ, иначе онъ бы не говорилъ такъ рѣзко. Я не зналъ что мнѣ дѣлать. Но какъ разъ въ эту минуту Гекторъ нагналъ насъ, и мы всѣ вошли въ комнату, кромѣ дяди, которому надо было пойти въ другое мѣсто. Комната, гдѣ были выставлены письменныя работы, представляла странный видъ. Всѣ столы были покрыты прекрасными образчиками каллиграфіи. Здѣсь было столько тетрадей, что ихъ хватило бы для всѣхъ писакъ города Глазгова. Гекторъ весело показывалъ все своей матери, дѣлая забавныя замѣчанія по поводу каждой вещи и каждаго лица, находящагося въ комнатѣ, на половину занятой учителями и родителями.

Норманъ держался нѣсколько въ сторонѣ. Онъ вообще былъ довольно сдержанъ съ посторонними. Нѣсколько разъ я подмѣтилъ, какъ онъ стоялъ неподвижно, усиленно думая о чемъ-то и дѣлая видъ, что разглядываетъ тетради. И мнѣ всякій разъ приходили на умъ слова его отца: «онъ всѣмъ сердцемъ стремился къ этому».

Одинъ изъ учителей, очень любезно занимавшій тетю, повелъ ее въ отдаленный конецъ комнаты, гдѣ, по его словамъ, было нѣчто, что доставитъ ей огромное удовольствіе.

Тамъ, на стѣнѣ во всемъ своемъ великолѣпіи висѣли знаменитые греческіе глаголы. Гекторъ, весь покраснѣвъ, бросился впередъ, Норманъ же остался назади.

— Нашъ классъ письменыхъ работъ не часто имѣетъ подобныя украшенія, — сказалъ учитель, разглядывая, очевидно, съ большой гордостью большіе бѣлые листы пергамента, по которымъ, прекраснымъ греческимъ почеркомъ, извивались безконечные столбцы временъ и наклоненій, представляя для неопытнаго глаза непонятную и спутанную сѣть, но являясь въ самомъ совершенномъ порядкѣ болѣе внимательному глазу. Вы не можете себѣ представить, племянники, какое прекрасное зрѣлище представляли эти греческіе глаголы.

— Я былъ увѣренъ, что они понравятся вамъ, сударыня, — продолжалъ учитель, улыбаясь, — впрочемъ, эти двѣ работы стоятъ гораздо ниже той третьей. Не угодно-ли вамъ посмотрѣть?

Тетя обернулась къ указанной работѣ и едва сдержала восклицаніе восторга, прочтя въ углу пергамента имя «Гекторъ Макъ-Ильрой».

— Мой дорогой мальчикъ, какъ хорошо — какъ прекрасно! Когда ты это сдѣлалъ? Отчего ты мнѣ ничего не сказалъ объ этомъ?

Но Гекторъ былъ въ эту минуту слишкомъ переполненъ счастіемъ и гордостью для того, чтобы быть въ состояніи отвѣтить на эти вопросы. Онъ не сводилъ глазъ со своей собственной работы, успѣхъ которой превзошелъ всѣ его ожиданія.

— Я долженъ васъ поздравить, мистрисъ Макъ-Ильрой, — вѣжливо сказалъ учитель, — всѣ учителя такъ необыкновенно вѣжливы въ дни экзаменовъ. — Почти не можетъ быть сомнѣнія, что Гекторъ получитъ медаль, если только ее не отобьетъ у него единственный возможный соперникъ — вашъ другой сынъ.

Онъ указалъ на послѣднюю изъ четырехъ работъ, принадлежавшую Норману. Гекторъ вздрогнулъ и бросился къ ней. Я тоже сталъ ее разсматривать. Насъ обоихъ охватилъ холодный ужасъ, въ которомъ было нѣчто до такой степени неблагородное, что, когда глаза наши встрѣтились, мы оба покраснѣли отъ одной и той-же мысли.

— Это прекрасно написано, — произнесъ, наконецъ, Гекторъ развязно, но я видѣлъ, какъ лицо его измѣнилось.

— Дѣйствително, это прекрасно написано, — повторила за нимъ мать, переводя тревожный взглядъ съ одного сына на другого; — я никогда не видалъ, чтобы родители такъ тщательно избѣгали выказывать предпочтеніе одному изъ дѣтей. — Обѣ работы такъ хороши, я не могла бы рѣшить, которая лучше.

— Тоже самое говорятъ всѣ учителя. Не легко будетъ вынести рѣшеніе, и, право, я очень радъ, что окончательный голосъ принадлежитъ директору. Я былъ бы въ большомъ затрудненіи. Не можетъ быть сомнѣнія, что, не будь здѣсь работы мистера Нормана, работа мистера Гектора была бы признана лучшей, — но — при такомъ положеніи дѣлъ — тѣмъ не менѣе, сударыня, я долженъ васъ поздравить еще разъ съ такими двумя сыновьями.

Тетя поклонилась — учитель поклонился — и мы пошли дальше. Одинъ Гекторъ остался на прежнемъ мѣстѣ, переводя взглядъ съ работы брата на свою собственную и обратно. Его лицо безпрестанно мѣнялось, губы дрожали; онъ былъ, очевидно, въ сильномъ возбужденіи. Я не зналъ, что чувствовалъ въ эту минуту Норманъ, что онъ дѣлалъ и какъ выглядѣлъ. Я видѣлъ только Гектора.

Наконецъ, онъ повернулся ко мнѣ.

— Пойдемъ со мною, Филь. Я чувствую себя такъ нелѣпо, у меня голова идетъ кругомъ.

Онъ обернулся и увидѣлъ своего брата, который съ озабоченнымъ видомъ смотрѣлъ на него.

— Ну, убирайся, Норманъ! Чего ты вытаращилъ на меня глаза?

Это была первая и послѣдняя вспышка гнѣва состороны бѣднаго мальчика.

Мы были приглашены въ этотъ день на завтракъ къ двумъ старымъ дамамъ, жившимъ за Глазговъ-Гриномъ, и такъ какъ у насъ небыло никакихъ основаній отказаться, то мы и отправились. Норманъ шелъ рядомъ съ матерью, Гекторъ — со мной. Всю дорогу мы не проронили ни слова. Это было такъ необыкновенно со стороны Гектора, выражавшаго свое волненіе всегда громко и страстно, что я испугался. Очевидно, онъ принялъ это очень близко къ сердцу. Я опасался, что подъ его молчаливостью таится больше горечи и злобы противъ брата. Но это было не такъ.

Старыя дамы угостили насъ разными вкусными вещами и очень удивлялись, что такіе здоровые мальчики, какъ мы, не уничтожили ихъ сразу. Но мы совсѣмъ не были расположены ѣсть. Я чувствовалъ, что каждый кусокъ самаго румянаго яблока застрялъ бы у меня въ горлѣ.

Мы почувствовали большое облегченіе, когда, наконецъ, сошли въ садъ, гдѣ сами могли рвать яблоки.

Не знаю, вызвали-ли яблоки въ моемъ умѣ такое представленіе, но когда я увидалъ обоихъ братьевъ вдвоемъ въ саду, у меня явилось непріятное воспоминаніе о Каинѣ и Авелѣ. Я сталъ ждать съ нетерпѣніемъ, что сдѣлаютъ мои двоюродные братья.

Сначала они избѣгали другъ друга и пошли въ противоположныя стороны; Гекторъ обрывалъ листья съ кустовъ крыжовника, а Норманъ шелъ спокойно, засунувъ руки въ карманы. Но вдругъ при поворотѣ обѣ дорожки неожиданно сошлись, и братья встрѣтились. Старшій братъ положилъ руку на плечо младшаго и посмотрѣлъему прямо въ лицо — такъ ласково — такъ грустно!

— Гекторъ!

— Что, Норманъ?

— Ты не сердишься?

Гекторъ помолчалъ съ минуту, затѣмъ сказалъ рѣшительно, хотя видно было, что это стоитъ ему усилій: — Нѣтъ, я не сержусь. Это честная борьба — совершенно честная. Если я проиграю, то проиграю.

— Но вѣдь это еще неизвѣстно.

Лицо Гектора оживилось, но только на минуту.

— Нѣтъ, нѣтъ! Но все таки, если мнѣ суждено быть побитымъ, то я предпочитаю быть побитымъ тобой. Имѣй это въ виду. Ну, теперь не будемъ больше говорить объ этомъ, это меня разстраиваетъ.

Дѣйствительно, у него былъ очень несчастный и разстроенный видъ. Тетя рѣшила, что благоразумнѣе увести его домой и дать ему успокоиться. Я подумалъ, что и мнѣ лучше оставить его въ покоѣ, и пошелъ обратно одинъ. Норманъ еще раньше исчезъ — никто не зналъ куда. Онъ былъ такой странный мальчикъ.

Проходя мимо школы, я зашелъ въ нее, мнѣ хотѣлось еще разъ посмотрѣть обѣ греческія работы и спокойно и въ одиночествѣ обсудить, которая изъ нихъ имѣетъ больше шансовъ. Уже почти стемнѣло, и многіе изъ учителей ушли. Въ комнатѣ письменныхъ работъ нѣсколько человѣкъ возилось со свѣчами, собирая тетради и снимая со стѣны листы пергамента. Одинъ изъ младшихъ учителей какъ разъ свертывалъ греческіе глаголы.

— Подождите еще минутку, пожалуйста, мистеръ Рентонъ, позвольте мнѣ взглянуть еще разъ.

— И мнѣ также, — раздался чей-то голосъ, и кто-то стремительно бросился впередъ. Это былъ Норманъ.

Увидя меня, онъ остановился въ изумленіи и, какъ мнѣ показалось, въ большомъ смущеніи, но скоро овладѣлъ собой. Мы съ учителемъ вмѣстѣ стали разсматривать обѣ работы. Нѣтъ, сомнѣнія не было относительно лучшей работы — даже если бы мистеръ Рентонъ ничего не сказалъ.

— Да, вы навѣрное получите медаль, Макъ-Ильрой; хотя — мнѣ очень жалко вашего брата Гектора. Сейчасъ! — крикнулъ онъ въ отвѣтъ на чей-то зовъ. — Мальчики, подождите здѣсь немного, только будьте осторожны со свѣчей и не забудьте, — что здѣсь стоитъ бутылка съ чернилами, — Норманъ, у васъ въ рукахъ ваша собственная работа, будьте осторожны!

Я посмотрѣлъ на двоюроднаго брата — онъ былъ чрезвычайно блѣденъ, и глаза его съ какимъ-то необъяснимымъ выраженіемъ были устремлены на работу, въ которую онъ вложилъ столько терпѣнія, труда и надеждъ. Онъ смотрѣлъ на нее съ такой любовью, что я, невольно подумавъ о Гекторѣ, снова почувствовалъ сильнѣйшее волненіе и отошелъ.

Черезъ минуту послышался стукъ — и бутылка съ чернилами и листъ пергамента лежали на полу. Учитель прибѣжалъ въ волненіи, но уже было поздно. Прекрасный бѣлый пергаментъ былъ весь залитъ чернилами. Одна изъ работъ погибла невозвратно.

— Эта моя — это моя собственная, — пробормоталъ Норманъ. — Я самъ это сдѣлалъ, неч….

Онъ по всей вѣроятности хотѣлъ сказать нечаянно, но остановился — это была бы первая ложь въ его жизни. Съ минуту я смотрѣлъ ему въ лицо — и я убѣдился, что онъ нарочно опрокинулъ бутылку съ чернилами.

Я не стану теперь разбирать, хорошо или дурно онъ поступилъ. Я только передаю вамъ фактъ.

Сдѣлавъ это, онъ стоялъ, дрожащій и взволнованный, какимъ я его никогда не видѣлъ; но мистеръ Рентонъ и другіе учителя были слишкомъ заняты и разсержены для того, чтобы замѣтить это. Они назвали его «неосторожнымъ разиней» и рѣшили, что онъ достойно наказанъ за собственную неосторожность.

— Вашъ братъ Гекторъ теперь навѣрное получитъ медаль, и я этому очень радъ, потому что онъ ее вполнѣ заслужилъ, — сказалъ одинъ.

— Но если бы въ вашихъ рукахъ находилась его работа, то этотъ случай показался бы весьма подозрительнымъ и бросилъ бы на васъ большую тѣнь, — прибавилъ другой.

— Каково вамъ будетъ въ день раздачи наградъ, — замѣтилъ мистеръ Рентонъ. — И что скажетъ вашъ отецъ?

Бѣдный мальчикъ вздрогнулъ. Я подбѣжалъ къ нему.

— О, Норманъ, Норманъ! — могъ я только проговорить.

— Молчи, Филь! — и онъ какъ клещами сжалъ мнѣ руку. — Если ты когда-нибудь скажешь, я…

Голосъ ему измѣнилъ, и я такъ и не узналъ никогда, что онъ намѣревался сдѣлать, если бы я его выдалъ. Знало только, что онъ вытащилъ меня изъ комнаты — и, сидя на каменныхъ ступеняхъ лѣстницы, мы оба, забывъ нашъ возрастъ, горько плакали.

Норманъ взялъ съ меня слово, что я никому даже не намекну о томъ, что знаю. И дѣйствительно, я сегодня въ первый разъ говорю объ этомъ.

— Ну, — сказалъ капитанъ Кэру, окончивъ свое повѣствованіе, — не желаетъ ли кто-нибудь изъ васъ узнать еще что-либо!

Вопросы посыпались одинъ за другимъ, каждому хотѣлось знать еще что-нибудь, и если бы дядя Филиппъ вздумалъ отвѣчать на всѣ эти вопросы, ему бы не справиться съ этой задачей до полуночи.

— Постойте, это не годится. Я не могу вамъ описать все, что произошло съ каждымъ изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ въ теченіе послѣднихъ двадцати лѣтъ. Я вызвался только разсказать вамъ, какъ я нашелъ «героя». Кто онъ былъ, какъ вы думаете?

Одни стали дѣлать всевозможныя догадки, другіе пожелали услышать еще что-нибудь раньше, чѣмъ окончательно рѣшить этотъ вопросъ.

— Мнѣ немного остается вамъ сказать. Я смутно помню день раздачи наградъ, мое сердце было слишкомъ переполнено въ тотъ день. Знаю только, что я сидѣлъ въ церкви (въ Шотландіи раздача наградъ производится обыкновенно въ церкви), гдѣ съ каждой скамьи смотрѣли лица мальчиковъ; я видѣлъ ясно только одно лицо — моего двоюроднаго брата Нормана; въ ушахъ моихъ жужжала безконечная рѣчь, прерываемая частыми рукоплесканіями, которыя очень странно звучали въ церкви; передъ глазами моими безпрестанно мелькали мальчики, которые одинъ за другимъ подходили къ аналою, кланялись, принимали что-то, исчезали; затѣмъ прозвучало имя «Гектора Макъ-Ильроя», онъ съ серьезнымъ видомъ всталъ съ мѣста; пошелъ къ аналою и черезъ минуту вернулся съ сіяющимъ лицомъ, неся блестящую медаль на красной ленточкѣ. Я посмотрѣлъ на Нормана и поймалъ его взглядъ, устремленный на Гектора. Сколько въ нихъ было ласки, сколько доброты, въ этихъ славныхъ сѣрыхъ глазахъ; только губы его слегка дрожали, пока не раздвинулись въ спокойную улыбку. И я почувствовалъ гордость при мысли, что во всемъ собраніи — болѣе того, во всемъ свѣтѣ только онъ и я, мы одни знали — то, что мы знали. Онъ сидѣлъ спокойно и скромно, никѣмъ не замѣчаемый, и, глядя на него, я вдругъ почувствовалъ, что я нашелъ, наконецъ, то, чего такъ долго искалъ — что я нашелъ…

— Героя! — крикнули племянники въ одинъ голосъ.

— Норманъ былъ герой!

Дядя Филиппъ только кивнулъ головой, онъ не могъ говорить; онъ сидѣлъ нѣсколько минутъ молча, прислонившись лбомъ къ кудрямъ своей маленькой племянницы, которую держалъ на колѣняхъ. Наконецъ, онъ заговорилъ своимъ обычнымъ громкимъ, веселымъ голосомъ.

— Да, мальчики, вы угадали! Много лѣтъ прошло послѣ тѣхъ событій, и молодые Макъ-Ильрои разсѣялись по свѣту. Въ настоящую минуту Гекторъ, по всей вѣроятности, плыветъ на своемъ кораблѣ около мыса Горна, Джэмсъ на берегахъ Ганга упражняется въ Индостанскомъ нарѣчіи; Вилли удовлетворяетъ свою жажду знаній, наблюдая въ телескопъ движенія звѣздъ; а юный Ватти занимается разрѣшеніемъ вопроса, слѣдуетъ ли ему жениться и устроиться въ Шотландіи, какъ подобаетъ христіанину и порядочному человѣку, или же отправиться въ Калифорнію на золотыя розсыпи.

— А одна изъ крошекъ, — прибавилъ онъ послѣ короткой паузы, понизивъ голосъ, — моя дорогая кузина Грэси давно уже на небѣ.

— Но, — заговорилъ дядя Филиппъ вслѣдъ затѣмъ бодрымъ голосомъ человѣка, которому жизнь дала тяжелые уроки, но вмѣстѣ съ тѣмъ и научила побѣждать печаль — но если вы спросите меня о томъ изъ моихъ двоюродныхъ братьевъ, который пользуется наибольшей любовью и уваженіемъ и болѣе всѣхъ заслуживаетъ ихъ, я направлю васъ въ нѣкоторый городъ Шотландіи, гдѣ въ небольшомъ домикѣ этотъ человѣкъ — мужъ и отецъ семейства — сидитъ…

— Нѣтъ! — крикнулъ вдругъ дядя Филиппъ, внезапно вскочивъ съ мѣста и однимъ прыжкомъ очутившись у окна. — Онъ теперь не сидитъ тамъ, а стоитъ у дверей нашего дома. Я зналъ, что онъ пріѣдетъ, потому что онъ обѣщалъ. А разъ онъ обѣщалъ — его пріѣздъ былъ такъ же несомнѣненъ, какъ приходъ Новаго Года! Подождите, онъ сейчасъ стряхнетъ снѣгъ со своего пледа, и тогда вы увидите его — товарища моихъ дѣтскихъ игръ, друга моихъ зрѣлыхъ лѣтъ, моего кузена Нормана Макъ-Ильрой! Но, ради Бога, дѣти, не покажите ему и виду, что я представилъ его вамъ въ образѣ того, кѣмъ онъ былъ и будетъ всю свою жизнь, самъ того не подозрѣвая — въ образѣ

«ГЕРОЯ».

"Юный Читатель", № 21, 1900

---

1. Алло — окрикъ моряковъ — «Слушай!»
2. Шотландская шапка безъ козырька и съ двумя висящими сзади лентами. Названіе свое получила отъ долины Гленгарри въ Шотландіи.
3. Холмъ въ графствѣ Нортумберлендъ въ Англіи, у котораго въ 1513 г. произошло сраженіе между англичанами и шотландцами.
4. Энеида — героическая поэма римскаго поэта Виргилія; въ ней разсказываются приключенія одного изъ героевъ Трои Энея, пережитыя имъ послѣ разрушенія его родного города.
5. Провинція въ Британской Индіи, орошаемая пятью рѣками, впадающими въ р. Индъ.
6. Улиссъ или Одиссей — одинъ изъ героевъ Троянской войны; его десятилѣтнія скитанія послѣ паденія Трои воспѣты Гомеромъ въ «Одиссеѣ».
7. Язонъ во главѣ аргонавтовъ (получившихъ свое названіе отъ корабля Арго) предпринялъ походъ въ Колхиду за золотымъ руномъ, которое оберегалось дракономъ.
8. Локъ-Файнъ — „бѣлое озеро“, одно изъ развѣтвленій, образуемыхъ устьемъ Клейдъ.
9. Cow (коу) по англійски корова.
10. Антей — миѳологическій великанъ, который былъ неодолимъ, пока прикасался къ землѣ, и котораго Геркулесъ побѣдилъ, поднявъ его на воздухъ.
11. Карлъ I, король Англіи, Шотландіи и Ирландіи, былъ казненъ въ 1649 году.
12. Неронъ — римскій императоръ, царствовавшій въ I в. п. P. X. величайшій тиранъ; онъ выразилъ желаніе, чтобы весь Римъ имѣлъ одну голову для того, чтобы онъ могъ сразу обезглавить всѣхъ жителей Рима.
13. Въ Англіи не приняты поцѣлуи между мужчинами и взрослыми мальчиками. Вообще, англичане рѣдко выражаютъ свои чувства.
14. Байронъ — величайшій англійскій поэтъ нашего вѣка — обращалъ на себя всеобщее вниманіе своей красивой наружностью.