Германія.
Мы садимся въ Нидерланштейнѣ въ вагонъ и ѣдемъ до Рюдесгейма, чтобы потомъ опять обратно проѣхать черезъ Нидерланштейнъ, но уже спустившись по Рейну на пароходѣ, и такимъ образомъ увидѣть самую красивую часть Рейна отъ Рюдесгейма до Кобленца.
Поѣздъ летитъ все время вдоль Рейна; и, право, сдѣлавъ оба конца, я затрудняюсь сказать, какъ красивѣе эта чудная рѣка — изъ окна вагона или съ палубы парохода. И такъ, и иначе — такая чудесная панорама, такая смѣна впечатлѣній…
Рейнъ течетъ въ долинѣ, защищенной справа и слѣва стѣнами горъ: Вогезами и отрогами Таунуса.
По долинѣ тянутся полосы кудряваго винограда; между ними золотятся хлѣбныя поля, сѣрѣетъ зелень картофеля, чернѣются пространства убраннаго хлѣба — и на нихъ, здѣсь и тамъ, красуются яблони и груши, вѣтки ихъ низко свисаютъ подъ тяжестью краснѣющихъ плодовъ.
Виноградники бѣгутъ и вверхъ по горамъ; кажется, будто ихъ сочныя, курчавыя лозы прямо вырастаютъ изъ дикаго камня.
Часто попадаются маленькіе, пестрые городки, старинныя деревушки; надъ каждой, словно охраняя ее, молчаливо бодрствуетъ колокольня съ длиннымъ шпицемъ своимъ.
Домики изъ кирпича, или бѣлые съ косыми коричневыми перекладинами, характернымъ узоромъ оживляющіе ветхій фасадъ; это тѣ домики въ которыхъ витаетъ тѣнь Тургеневской Аси! Вонъ frau Luise, конечно это она выглядываетъ изъ продольнаго окошка на верху дома съ остроконечной черепичной кровлей; вотъ и ея черный котъ съ желтыми глазами; и та герань цвѣтетъ у окна, съ которой Ася сорвала вѣточку, чтобы бросить «ему»…
Сѣрый день. Волны Рейна сейчасъ зеленовато-сѣрыя, изрѣдка отливающія серебряной рябью; и весь день кажется какъ-то проникнутъ нѣмецкой поэзіей, слегка туманной, задумчивой и свѣжей…
Вотъ по лѣвому берегу тянутся лѣса, свѣтло зеленыя лужайки; внезапно выглянувшее солнце дѣлаетъ яркій свѣтовой эффектъ на изумрудной травѣ.
Начинаютъ показываться развалины замковъ.
За С.-Бархаузеномъ поѣздъ попадаетъ въ туннель. Когда онъ со свистомъ вырывается изъ него, въ окно ярко врывается видъ Рейна, дымящійся пароходъ бѣжитъ по нему, а по другой сторонѣ рѣки — тоже входъ въ туннель, прорытая арка, надъ ней какая-то фантастическая башенка того же камня, что и скала, точно входъ въ чертоги фей — и видно, какъ эта пропасть проглатываетъ поѣздъ, на нашихъ глазахъ вагоны уходятъ въ землю одинъ за другимъ.
Какое оживленіе, какое движеніе! Какъ сплотилась здѣсь энергія настоящаго съ поэтической дымкой прошлаго, памятниками котораго проходятъ передъ нами гордыя развалины феодальныхъ замковъ, одни имена которыхъ своимъ звукомъ напоминаютъ намъ слышанныя преданія — дары легенды съ ея миннезенгерами, небесной любовью и пламенной вѣрностью, бѣлыми покрывалами дѣвъ и блескомъ безупречныхъ рыцарей — и исторіи съ ея печальной правдой, грабежами, насиліями, нищетой крестьянъ и свирѣпостью марграфовъ и бурграфовъ…
Взглядъ не отрывается отъ окна вагона, не утомляясь ни на минуту.
Четыреугольныя башни, замшенныя зубчатыя стѣны, сѣдыя бойницы, благородныя очертанія уцѣлѣвшихъ арокъ; кое-гдѣ растущія на камняхъ деревья, подъемные мосты, рвы — вотъ они, настоящія разбойничьи гнѣзда.
Штольценфельсъ, съ которымъ связано преданіе о двухъ братьяхъ, влюбившихся въ одну и ту же дѣвушку, сдѣлавшихся смертельными врагами, и примирившихся только, когда ихъ красавица ушла въ монастырь.
Дальше — островки въ рамѣ изъ тростника, купы вѣковыхъ деревьевъ. Зеленоватая вода, покрытая мелкой рябью, блеститъ на солнцѣ, какъ змѣиная чешуя. Въ гору вьются дорожки между пестраго ковра полей, пирамидальные тополя чередуются съ фруктовыми деревьями; наконецъ — на сліяніи Наэ съ Рейномъ показывается пестрый Бингенъ, и черезъ нѣсколько минутъ мы въ Рюдесгеймѣ, на станціи, усаженной олеандрами, густо усыпанными розовыми цвѣтами, которые пахнутъ миндалемъ.
Въ Рюдесгеймѣ — родинѣ золотистаго вина — мы прощаемся съ желѣзной дорогой и отправляемся въ Нидервальдъ смотрѣть статую «Германіи».
Можно ѣхать по зубчатой желѣзной дорогѣ, но мы предпочитаемъ коляску. Мы ѣдемъ по набережной, уставленной чистенькими отелями. Туннели, завитыя виноградомъ, бесѣдки, на оградахъ майоликовыя вазы съ геранью — все это кокетливо и весело смотритъ на насъ. На террасахъ масса обѣдающихъ туристовъ; воскресенье, и въ Рюдесгеймѣ наплывъ: все больше нѣмцы, ѣдутъ на поклоненіе своей «Германіи». День совсѣмъ разгулялся, солнце сіяетъ и все кругомъ золотитъ своими улыбками. Свернувъ съ набережной, мы углубляемся въ горы; сначала еще по улицамъ попадаются вывѣски съ изображеніями гномовъ, сѣрое зданіе въ старо-нѣмецкомъ стилѣ (Kön.-Domänen-Kellerei, гдѣ единственное настоящее Рюдесгеймовское вино). Бочарная мастерская, у дверей которой стоитъ толстый бочаръ въ колпакѣ, при видѣ котораго такъ и вспоминается Гофмановскій «Мейстеръ Мартинъ», съ его тоненькой Розой и ея троими влюбленными, и большая бочка, увѣнчанная цвѣтами, и праздничныя пѣсни въ честь «Рейнскаго золота» — золотого вина.
Мы удаляемся отъ города. По сложенной изъ дикаго камня оградѣ вьется плющъ, какіе-то невиданные вьющіеся цвѣты, вѣрно изъ породы ипомей, свѣшиваютъ, точно огненные кубки, свои оранжево-красныя, продолговатыя чашечки.
Огромныя акаціи, липы, осины тѣснятся вдоль дороги. Виноградъ бѣжитъ тропинками по уступамъ въ гору. Земля здѣсь кажется сухой и усѣянной камнями, и странно, что она даетъ пищу этимъ роскошнымъ лозамъ. Дальше идутъ не вездѣ еще убранныя поля, опять лужайки, опять фруктовыя деревья. По краю дороги природный бордюръ: взглянувъ на него, такъ и хочется пустить его въ какіе-нибудь изразцы, до того прихотливо, словно нарочно, по каймѣ зеленаго дерна раскиданъ узоръ самыхъ нѣжныхъ полевыхъ цвѣтовъ: крупная бѣлая и розовая повилика, лиловые колокольчики, блѣдно-голубыя астры и малиновые съ сѣрымъ репейники составляютъ чудесный рисунокъ.
Но вотъ мы сворачиваемъ въ сторону отъ полей, и аллеей орѣшниковъ, густыхъ липъ и тѣнистыхъ сосенъ подъѣзжаемъ къ цѣли нашего странствія.
Неизбѣжный ресторанъ, моментальная фотографія, лавчонка съ сувенирами и почтовыми «Ansichts-Karten» — словомъ, налицо всѣ тѣ меркантильные торговцы, которыхъ теперь такъ много въ каждомъ храмѣ природы…
Здѣсь надо сдѣлать нѣсколько шаговъ по аллеѣ, спуститься по лѣстницѣ — и тогда открывается весь памятникъ.
Тысячу разъ лучше памятника та великолѣпная картина, которая открывается на Рейнъ, на противоположный берегъ. Отсюда видна вся долина Рейна… отсюда видна Франція…
Давно уже Германія мечтала о памятникѣ на берегахъ Рейна; еще Кернеръ эти мечты воспѣвалъ въ своихъ патріотическихъ стихахъ.
И наконецъ ихъ мечта осуществилась. Надо отдать справедливость — памятникъ красивъ.
Величественная, колоссальная фигура женщины на громадномъ пьедесталѣ изъ гранита. Батальные барельефы по его сторонамъ. Два генія съ обѣихъ сторонъ: геній войны въ видѣ воина, трубящаго въ рогъ, и геній міра — женщина съ масличной вѣтвью въ коронѣ изъ звѣздъ, если неошибаюсь, а внизу Рейнъ, въ видѣ мошнаго старца съ бородой, и молодая, прекрасная Мозель рядомъ съ нимъ. Сама Германія держитъ въ рукахъ императорскую корону, и взоръ каменныхъ глазъ ея гордо устремленъ туда, гдѣ синѣютъ горы ея побѣжденной соперницы — Франціи.
Вдругъ раздается трубный звукъ: точно каменный воинъ затрубилъ. Но это сигналъ, и по нему стройный мужской хоръ начинаетъ пѣснь, слова которой стоятъ на памятникѣ:
«Lieb Vaterland, magst ruhig sein,
Fest steht und treu die Wacht am Rhein!».
Надо уважать чужой патріотизмъ. Сцена была не лишена couleur locale. Этотъ торжественный гимнъ надъ водами-Рейна, у ногъ «Германіи», — я думаю, пожалуй, будь я на мѣстѣ нѣмцевъ, что столпились у памятника, — и у меня бы забилось сердце.
Осмотрѣвъ памятникъ, мы возвращаемся внизъ, уже не на станцію, а на пристань. Скоро подплываетъ пароходъ, носящій поэтичное названіе «Лоэнгрина», выпускаетъ толпу пассажировъ, принимаетъ другую, — свистокъ, съ берега добродушно настроенные незнакомые люди машутъ платками — и мы ѣдемъ по Рейну.
Чудная погода. На палубѣ накрыты столики; одни пассажиры обѣдаютъ, знаменитая рейнская лососина занимаетъ видное мѣсто въ ихъ трапезѣ; другіе пишутъ. Меня вообще сначала поражало, отчего, куда ни войти, въ какое-нибудь мѣсто, посѣщаемое нѣмецкими туристами, вы увидите, что всѣ они, какъ одинъ человѣкъ, сидятъ и пишутъ: и старцы, и дамы, и дѣти. Это усердіе изумляло и интересовало меня. Я думала: неужели они записываютъ свои путевыя впечатлѣнія? и даже завидовала имъ, потому что сама никогда не могла дойти до такого совершенства. Только когда я покину какую-нибудь мѣстность, она встаетъ передо мной, какъ живая, съ каждой ея особенностью, съ каждой линіей, съ каждымъ изгибомъ; но пока я смотрю на нее — зрѣніе воспринимаетъ впечатлѣніе безотчетно, безсознательно, и лишь издали вдругъ во всѣхъ деталяхъ ясно выплываетъ какая-нибудь картина. Итакъ, я завидовала нѣмцамъ, пока не присмотрѣлась, наконецъ, что они пишутъ: это были — «Ansichts-Karten», т. е. открытыя письма съ изображеніемъ какого-нибудь вида, гдѣ остается мѣсто еще для 2—3 словъ, кромѣ адреса.
Эти Karten неимовѣрно распространены въ Германіи. Если нѣмецкій туристъ ѣдетъ куда-нибудь, то онъ обидитъ того изъ знакомыхъ и родныхъ, кому не пошлетъ карточки — съ Рейна, съ Везувія, съ вершины пирамидъ и т. д. Вотъ онъ и пишетъ тетушкѣ Амаліи, кузинѣ Мици, брату Оскару, дядѣ Фрицу и т. п. А чтобы не утруждать своего благороднаго ума, онъ часто прибѣгаетъ къ готовой поэзіи «Lexikon der Postkartengrüsse» — «Лексикона почтово-карточныхъ привѣтовъ», если можно такъ перевести. Пишетъ ли онъ веселому буршу-студенту, онъ отыскиваетъ рубрику «Wein» — и пишетъ:
«Hin gesessen,
Wurst gegessen,
Wein gesoffen,
Fort geloffen!»
И страшно доволенъ этимъ остроумнымъ «witza’омъ».
Пишетъ ли онъ златокудрой Мици, открывается рубрика «Liebe» — и чертится:
Ob Sonnenlicht, ob Mondenschein,
Ich grüsse dich und denke Dein!
и еще въ такомъ родѣ…
Для дяди выбираетъ онъ отдѣлъ «Post-Karten» — и пишетъ:
«Ansichtskarten, sagtest Du,
Waren dein Entzucken —
Darum will ich hente gleich
Dich damit beglucken!..»
Вотъ что пишутъ добрые нѣмцы, пока пароходъ плавно и быстро разсѣкаетъ волны Рейна, пока мы смотримъ на громадную сѣрую скалу Лорелеи и тщетно ищемъ на ея голой вершинѣ фигуру золотоволосой феи…
«Ein Märchen aus alten Zeiten» —
вспоминается намъ, а передъ нами развертывается пестрая панорама Рейна; игрушечные городки; руины замковъ; сквозныя башни; Боппардская ратуша со статуей святого на углу; старинные монастыри. На набережной праздничная толпа. На лѣвомъ берегу — воспоминаніе о Франціи, вѣроятно — женщины пикантнѣе, тоньше черты лица, оживленнѣе глаза. Навстрѣчу попадаются пароходы, то бѣлый, то черный дымъ тянется за ними въ воздухѣ. Мы проѣзжаемъ очаровательный Кобленцъ съ конной статуей Вильгельма, словно на всемъ скаку собирающагося броситься въ рѣку (на самомъ сліяніи Мозели и Рейна; интересна разница цвѣтовъ у двухъ рѣкъ, словно рѣзкой чертой отдѣленныхъ другъ отъ друга).
Въ Кобленцѣ я была передъ этимъ незадолго, и у меня осталась отъ него типичная картина: ночью, послѣ ужина, въ ожиданіи поѣзда, мы бродили по площади. Вдругъ раздались звуки «funiculi-funicula» — итальянской пѣсенки, и показался… взводъ солдатъ: оказалось, это былъ военный маршъ; подъ его звуки солдаты возвращались въ казармы. Луна ярко играла на прусскихъ каскахъ; веселая пѣсенка теряла свой задорный темпъ, чтобы приблизиться къ тяжкой маршировкѣ солдатъ, и уличные мальчишки въ тактъ бѣжали за ними.
Красивый городокъ — связанный воздушнымъ мостомъ съ другимъ городомъ, Эренбрейтштейномъ — невзирая на ихъ мирный видъ, это двѣ очень сильныя крѣпости…
За Кобленцомъ слѣва горы куда-то ушли, да и справа онѣ отступили. По берегамъ равнины, рощи, сады…
Рейнъ сталъ словно шире.
6 часовъ. Солнце близится къ закату. Послѣ Нейвида — городка, щетинящагося фабричными трубами, — горы налѣво уже едва синѣютъ вдалекѣ…
Мелькаетъ веселая пристань Андернаха, съ чудесной церковью 13-го вѣка, острымъ шпицомъ возвышающейся надъ нимъ. Хорошенькая дѣвочка съ двумя косами, въ коричневой юбкѣ и бѣлой рубашонкѣ, точно сошедшая съ картины Каульбаха, махаетъ пароходу руками и смѣется.
За Андернахомъ опять пришли горы, но уже болѣе пологія.
Плавно идетъ пароходъ мимо движущейся панорамы береговъ; Рейнъ впереди уходитъ въ безконечность широкою серебряной дорогой; мелькаютъ лодки съ бѣлыми парусами. А я думаю о томъ далекомъ времени, когда не было пароходовъ, а скользили по Рейну парусныя галеры, когда рыцари похищали принцессъ и стерегли ихъ въ крѣпкихъ замкахъ, и св. Геновефа на утлой ладьѣ спасалась отъ своихъ тюремщиковъ…
По берегамъ виднѣются дикаго камыя церкви съ острыми крышами, съ круглыми «oeil de boeuf» — темныя, съ великолѣпными узорами готическихъ оконъ. Тополя смотрятъ вверхъ; ивы низко кланяются водѣ. Позади горы, густо поросшія лѣсомъ, на скалахъ — то старые замки, то изящныя виллы — Ауербаховскія «Дачи на Рейнѣ», и чудится въ нихъ тихая, семейная жизнь, невинный и дозволенный отцами романъ какой-нибудь баронессы Греты съ вѣрнымъ Лео…
Но пора собирать вещи. Я спускаюсь въ рубку, и тутъ новое впечатлѣніе.
Изъ маленькихъ четыреугольныхъ окошекъ рубки каждую секунду видны новые пейзажи, точно живая картинная галлерея проходитъ передъ глазами: каждое окошко кажется рамкой, а виды все мѣняются, бери кисть — и пиши любой!
Закатъ весь лиловый съ золотомъ.
Отъ солнца идутъ большіе лучи, какъ на наивныхъ старыхъ картинахъ надъ головами святыхъ. Море опалово-розоваго тумана застилаетъ его, а лучи все тянутся кверху. Въ точно прорванное отверстіе въ этомъ туманѣ вдругъ проглядываетъ огненно-розовый кусокъ, это и есть солнце; потомъ оно совсѣмъ прячется, и только края тучъ золотятся.
Тучи разыгрываютъ цѣлую фантасмагорію: кажется, будто это синевато-лиловыя горы, а полосы розоваго неба, уходящія выше, въ сторону — залитая багрянцемъ рѣка…
Вотъ мы подъѣзжаемъ и къ Ремагену.
Это маленькій прирейнскій городокъ: здѣсь мы оставляемъ пароходъ, чтобы сѣсть въ поѣздъ и дальше ѣхать уже по желѣзной дорогѣ. Темнѣетъ и тянетъ свѣжестью съ рѣки. Мы выходимъ на берегъ, и изъ-за голубой тучи на розовомъ небѣ, какъ по заказу, выплываетъ полная, блѣдно-золотая луна. На водѣ темно-голубого Рейна дрожитъ и переливается широкій лунный столбъ. Отчаливающій пароходъ на минуту разбиваетъ его… и опять потомъ тянется, колышется черезъ рѣку золотая дорога…
Еще свѣтло въ эти лунныя сумерки.
Мы пѣшкомъ проходимъ по тихимъ, узкимъ, улицамъ, мощенымъ широкими плитами.
Картина соннаго городка полна мирной прелести; наши шаги гулко отдаются въ ночномъ воздухѣ по каменнымъ плитамъ.
Вотъ въ полуотворенную калитку ограды виденъ дворикъ, два-три куста; дѣвушка сидитъ у окна и читаетъ. Въ такомъ домикѣ, вѣрно, жила Ауербаховская «босоножка», и у нея были такіе же чистые глаза, прилежно опущенные на книгу.
Огни зажигаются въ окнахъ. Луна освѣщаетъ пустыя улицы, играетъ на розеткѣ готической церкви, сіяетъ на плитахъ мостовой. 8 часовъ, — но все уже готово къ отдыху…
Поѣздъ ждетъ… садимся… и скоро Рейнъ скрывается изъ нашихъ глазъ, а съ устъ просятся слова Тургенева:
«Привѣтъ тебѣ, скромный уголокъ Германской земли, съ твоимъ незатѣйливымъ довольствомъ, съ повсемѣстными слѣдами прилежныхъ рукъ, терпѣливой, хотя и не спѣшной работы… привѣтъ тебѣ — и миръ!..»