Георгій Гребенщиковъ. Въ просторахъ Сибири. Разсказы. Издательское т-во писателей. Спб. 1913.
Когда говорятъ о Сибири, то невольно приходятъ въ голову каторжныя тюрьмы, ссыльные, переселенцы, бѣглые, землеустроители, инородцы, золотоискатели. Сибирскій разсказъ, это обязательно разсказъ объ убійствѣ въ тайгѣ, объ острогѣ, о дикой жизни на промыслахъ. Но, какъ и надо было предполагать, въ просторахъ Сибири есть иная жизнь, лишенная яркой драматичности, безъ разстрѣловъ, безъ тюремъ, безъ мрачнаго таежника; жизнь сѣрой массы деревенскихъ обывателей, сѣрыхъ пахарей, не создающихъ исторіи и тѣмъ не менѣе составляющихъ главную массу населенія. И недаромъ «россійскіе» мужики въ извѣстные моменты говорятъ: «и въ Сибири люди живутъ!» Дѣйствительно, живутъ точь въ точь такіе же, какъ и въ Пензенской или Воронежской губерніи. Не будь книга г. Гребенщикова озаглавлена: «Въ просторахъ Сибири», читатель едва ли скоро догадался бы, что всѣ эти Архипы, Игнаты, Даниловны — сибиряки; такъ же мало специфически сибирскаго и въ попахъ, урядникахъ, писаряхъ; только какое-нибудь случайное, третьестепенное обстоятельство, вродѣ упоминанія рѣки Оби или сопки, выводитъ васъ изъ географической безразличности и болѣе или менѣе опредѣленно указываетъ вамъ мѣсто дѣйствія. Но самое удивительное это то, что сибирскіе мужики, зарисованные г. Гребенщиковымъ, оказываются гораздо человѣчнѣе, смирнѣе тѣхъ россійскихъ мужиковъ, которыхъ показываютъ намъ современные беллетристы. Во всей книгѣ вы не найдете у него ни одного хулигана, въ то время когда, по свидѣтельству нашихъ бытописцевъ, Россія хулиганами кишмя-кишитъ. Мы никогда не думали, что въ этомъ отличіе сибиряка отъ россіянина; наоборотъ, мы были увѣрены, что россіянинъ мягче, доступнѣе и смирнѣе, чѣмъ сибирякъ. Въ чемъ же здѣсь дѣло: нравы ли перемѣнились или же просто г. Гребечшиковъ не усмотрѣлъ того, что другимъ беллетристамъ въ глаза бросается?
Не усмотрѣлъ. Но почему не усмотрѣлъ? Да потому просто, что онъ видѣлъ много болѣе существеннаго, основного въ крестьянской душѣ и жизни, чѣмъ хулиганство. Выдвиганіе послѣдняго въ художественныхъ произведеніяхъ — результатъ поверхностнаго наблюденія, нервнаго, слишкомъ эстетическаго или преднамѣреннаго. «Озорникъ» Микишка по цѣлымъ ночамъ съ гармошкой по селу ходитъ, кричитъ, шумитъ, его всѣмъ слышно, замѣтить его и записать очень легко, присочинить къ нему какой-нибудь криминалъ еще легче; а Микишкинъ -братъ дома сидитъ, работаетъ, даже, можетъ быть, книжку читаетъ, его не такъ-то легко замѣтить! Да и просто замѣтить его мало, — съ нимъ нужно пожить, присмотрѣться къ нему, вскрыть его, а для этого нужно имѣть время и… любовь.
Только любви открывается сердце жизни. У современныхъ бытописателей народа мало любви и потому мало истинно цѣннаго. Они не виноваты въ этомъ, виновато многое, сама жизнь; но фактъ остается фактомъ.
И что особенно намъ пріятно въ молодомъ писателѣ, книжку котораго мы разбираемъ, такъ это то, что у него есть любовь къ изображаемому быту и люду. Кругъ наблюденій у него невеликъ, никакихъ проблемъ онъ не ставитъ, никакихъ конъюнктуръ, ни политическихъ, ни классовыхъ, онъ не иллюстрируетъ, зато почти все написанное имъ дышетъ особой простотой, которая убѣдительна, душевностью, которая открываетъ душу изображаемыхъ. Крестьяне въ полѣ и дома, мальчишки въ ночномъ и на улицѣ, священникъ скучающій и священникъ, притѣсняющій учительницу, — все это живыя лица, живой естественный бытъ. И мы невольно вѣримъ автору, что этотъ бытъ по существу своему (свѣтлый, что дружная крестьянская семья, работа въ полѣ, подъ голубымъ шатромъ неба, симпатичный дѣдушка Трофимъ и его забавный правнукъ Тимка — это еще большая дѣйствительность, чѣмъ безпріютный старый Калистратычъ, которому говорить староста: «Чего не умираешь?.. А то сидишь на шеѣ у общества… Возись съ тобой»… Калистратьгчъ умретъ, а Тимка вырастетъ, и небо останется, будутъ радовать попрежнему волнующіяся поля, и снова миръ и покой спустятся въ душу Герасима. «Ничего онъ не помнилъ теперь тяжелаго въ своей жизни, забылъ нужду и зналъ сейчасъ только одно: — Экая благодать Господня!»…
Градомъ побило ниву Герасима… Но на будущій годъ онъ снова посѣетъ, потому что онъ жить хочетъ, онъ любитъ жизнь. Вдова Маркеловна живетъ еще хуже его, избушка ея вросла въ землю, и зимой собаки черезъ крышу бѣгаютъ, но и у Маркеловны есть радость: шестилѣтній Илюшка.
«Парненочка растетъ. Богъ дастъ, черезъ годъ можно въ „борноволоки“ къ куму іМитрію отдать, все съ полдесятинки до Троицы заробитъ, а тамъ совсе Богъ… — шепчутъ ея тихія думы».
Авторъ не обходитъ и тяжелыхъ моментовъ деревенской жизни. Но не они являются для него характерными. Въ самомъ отношеніи его къ жизни лежитъ здоровое, бодрое, молодое чувство; также сильна у него любовь къ природѣ и при томъ своей «сибирской». Крестьянскій бытъ ему, очевидно, роднѣе, чѣмъ какой-либо другой; и все это вмѣстѣ накладываетъ на его дарованіе печать свѣжести и дѣйственной любви.
Въ своихъ описаніяхъ г. Гребенщиковъ — тонкій и вдумчивый художникъ, умѣющій наслаждаться красотой въ природѣ и говорить о ней живыми, яркими и правдивыми образами. Знакомая уже нашимъ читателямъ повѣсть — «Ханство Батыръ-бека» только укрѣпляетъ насъ во мнѣніи, что литература наша можетъ многаго ожидать отъ молодого, свѣжаго и бодраго дарованія, которое въ разобранной нами первой книжкѣ разсказовъ, можно предполагать, только начинаетъ еще развертываться.