1902.
правитьГенрикъ Сенкевичъ.
Критико-біографическій очеркъ.
править
Послѣдняя четверть знаменательнаго XIX вѣка выдвинула цѣлый рядѣ болѣе или менѣе выдающихся писателей, но едва ли кто изъ нихъ пользуется такой широкой, такой громадной популярностью, какъ польскій романистъ Сенкевичъ. У автора романовъ: «Безъ догмата» и «Камо грядеши?» («Quo vadis»), которые произвели настоящую сенсацію, и знаменитой трилогіи, состоящей изъ историческихъ романовъ «Огнемъ и Мечемъ», «Потопъ» и «Панъ Володыевскій», — милліоны читателей и пламенныхъ поклонниковъ и въ Старомъ, и въ Новомъ свѣтѣ. Европейская критика, въ лицѣ лучшихъ, наиболѣе проницательныхъ и тонко понимающихъ ея представителей, почти единогласно отвела польскому беллетристу самое почетное мѣсто среди корифеевъ современной изящной словесности и каждому новому произведенію Сенкевича посвящаетъ большіе этюды, разъясняя значеніе его историческихъ, психологическихъ и общественныхъ романовъ, его оригинальное міросозерцаніе. На читателя каждое новое произведеніе автора «Quo yadis» производитъ глубокое, какое-то неотразимое, впечатлѣніе, въ большинствѣ случаевъ несравненно болѣе сильное, чѣмъ романы пресловутаго французскаго вождя натуралистической школы — Золя, у котораго при самомъ безпощадномъ реализмѣ, какимъ проникнуты въ общемъ и главныя творенія польскаго романиста, чувствуется отсутствіе той удивительной ширины захвата, той ясности міросозерцанія, какъ у Сенкевича, не говоря уже о художественной красотѣ и силѣ вдохновенія. Романы Сенкевича, въ особенности историческіе, переведены почти на всѣ европейскіе языки. Онъ соперничаетъ съ графомъ Львомъ Толстымъ, съ которымъ у него много точекъ соприкосновенія и есть одна главная общая черта, это — неустанное исканіе правды, ненасытная жажда истины. Сенкевичъ въ поискахъ за ней уходитъ въ глубь вѣковъ, отъ насъ отдаленныхъ, въ царство сѣдой старины, онъ дѣлаетъ попытки отыскать ее и въ близкой ему современности. Душа этого страстнаго, сильнаго художника, обуреваемая самыми разнородными настроеніями, разнообразнѣйшими чувствами, не вѣдаетъ устали въ своихъ порывахъ, не въ состояніи успокоиться, остановиться въ этихъ трогательныхъ исканіяхъ истины, — настойчивыхъ исканіяхъ, полныхъ невыразимой муки. Безконечная сутолока, хаосъ жизни, туманность идеаловъ нашего времени, тайный смутный страхъ передъ какимъ-то будущимъ переворотомъ, долженствующимъ поколебать обросшіе мхомъ основы нынѣшней безцвѣтной жизни, неутихающая тревога, созданная современнымъ вооруженнымъ лагеремъ, готовымъ къ бою, лагеремъ, за которымъ виденъ наводящій, панику кровавый призракъ, несмолкающій ропотъ тѣхъ, что ходятъ въ потьмахъ, «безъ понятій о правѣ, о Богѣ» угасаніе вѣры въ человѣкѣ нашихъ дней, а наряду со всѣмъ этимъ возрожденіе новой, хотя и смутной вѣры въ иные, лучшіе идеалы съ одной стороны и шатаніе мысли, довершаемое воплями Ницше — съ другой… Все это превосходно знакомо Сенкевичу, который и идетъ навстрѣчу всѣмъ этимъ явленіямъ чреватаго событіями времени. Съ какимъ необычайнымъ упорствомъ, съ какой живой любознательностью, присущей ему, какъ истому художнику, пытается Сенкевичъ, открывая съ каждымъ днемъ все новыя и новыя страницы Необъятной книги жизни, проникнуть въ суть смысла этихъ страницъ, и, хотя скорбитъ сознаніемъ своего человѣческаго безсилія, — все же не хочетъ остановиться передъ стремленіемъ уловить хоть малѣйшій намекъ на разгадку тайны бытія, «на проклятые вопросы дать отвѣты намъ прямые»: —
Отчего подъ ношей крестной.
Весь въ крови влачится правый?
Отчего вездѣ безчестный
Встрѣченъ почестью и славой?
Кто виной? Иль силѣ правды
На землѣ не все доступно?
Иль она играетъ нами?..
Вотъ что занимало нашего неутомимаго искателя истины во всю предшествовавшую дѣятельность его, занимаетъ и теперь, какъ самобытнаго мыслителя, какъ лѣтописца нашихъ дней, какъ внимательнаго психолога и вообще, какъ беллетриста съ лирико-эпическимъ талантомъ. Сенкевичъ прежде всего замѣчательный психологъ, не уступающій Сенкевичу-художнику, который соперничаетъ въ совершенствѣ техники съ Гюи де-Мопассаномъ. Еще первыя произведенія автора «Quo vadis», его «Эскизы углемъ», сразу показали, какимъ изящнымъ перомъ онъ обладаетъ, какъ дивно знаетъ онъ народный бытъ, какой у него выразительный языкъ, сколько красокъ, какіе счастливые художественные пріемы, ярко и всецѣло отражающіе въ себѣ манеру старинныхъ, заслуженныхъ мастеровъ слова. Его извѣстность выросла сравнительно скоро и достигла своей высшей точки тогда, когда появились его первые историческіе романы и психологическія и общественныя произведенія, повѣсти и новеллы. Если въ первыхъ своихъ этюдахъ, мелкихъ вещахъ, преимущественно бытового характера изъ народной жизни, или изъ жизни образованныхъ классовъ, Сенкевичъ привлекаетъ къ себѣ читателя, какъ безподобный наблюдатель нравовъ, правдивый, трезво смотрящій на окружающее писатель, прелестный, оригинальный, природный, истинный юмористъ, и особенно щеголяетъ излишествомъ письма, — то въ послѣдующихъ крупныхъ шедеврахъ своихъ онъ является уже серьезнымъ идейнымъ писателемъ. Здѣсь онъ — мыслящій реалистъ, пламенный проповѣдникъ, мыслитель, поборникъ нравственности. Обнаруживая почти полную объективность, въ этихъ произведеніяхъ онъ встаетъ передъ своими читателями во весь ростъ, во всеоружіи богатыхъ познаній, внимательнаго, всесторонняго изученія разныхъ историческихъ эпохъ, классическихъ писателей, античныхъ памятниковъ. Всѣ восхищались мастерски написанной имъ картиной одряхлѣвшаго, доживавшаго послѣдніе дни язычества и возникающаго, полнаго величія, христіанскаго міра въ романѣ «Quo vadis», съ неменьшимъ наслажденіемъ любовались многочисленные почитатели Сенкевича и тѣми женскими образами, которые воспроизведены у него едва ли не во всѣхъ крупныхъ произведеніяхъ, — прекрасными, изящными, дышащими силой. Они составляютъ особенность его таланта, его неотъемлемую прелесть. Чувство красоты ощущается у Сенкевича во всѣхъ его произведеніяхъ, крупныхъ и мелкихъ, и оттого-то при самомъ яркомъ реальномъ изображеніи сѣрыхъ будней, скорбной дѣйствительности, истинный художникъ, онъ никогда не проявляетъ грубости, свойственной, напримѣръ, Золя или графу Л. Н. Толстому въ послѣдній періодъ его дѣятельности. Въ пониманіи истиннаго реализма, согласно съ требованіями настоящаго художественнаго творчества, Сенкевичъ стоитъ на высотѣ этихъ обоихъ корифеевъ современной литературы. Что еще дорого въ Сенкевичѣ, это — его преклоненіе передъ красотой въ самомъ широкомъ смыслѣ, но и передъ любовью, которой онъ, какъ чуткій художникъ, придаетъ громадное значеніе въ жизни всего міра. Его благоговѣйное отношеніе къ этому чувству, какъ въ зеркалѣ, отражается во всѣхъ его произведеніяхъ.
Романистъ-психологъ, Сенкевичъ прекрасно знаетъ духовный міръ человѣка и съ удивительнымъ искусствомъ умѣетъ изображать движенія души не только отдѣльныхъ особей рода человѣческаго, но и массовыя психическія побужденія въ толпѣ, въ народѣ, въ войскѣ, словомъ, психическіе мотивы стадообразныхъ явленій. Этого большого знатока человѣческаго сердца особенно занимаетъ «анализъ усталой души Современнаго намъ интеллигента со всѣми его наслѣдственными и лично пріобрѣтенными сомнѣніями и окружающими его противорѣчіями, отравляющими жизнь, съ ея радостями и печалями, которыя побѣдить или устранить не подъ силу уму человѣческому». На подобномъ анализѣ построены романы «Безъ догмата» и «Семья Полонецкихъ», въ которыхъ съ яркимъ реализмомъ представленъ человѣкъ, доведенный до полнаго отчаянія, но дающаго ему ни минуты покоя, мыслью, что жизнь бездѣльна и, «какъ посмотришь съ холоднымъ вниманьемъ вокругъ — такая пустая и глупая шутка», или другая особь, до мозга костей проникнутая эгоистическими стремленіями къ одному — къ своему личному благополучію и упроченію его путемъ накопленія богатствъ. По очень многимъ даннымъ этихъ произведеній можно было бы составить себѣ понятіе о Сенкевичѣ, какъ о писателѣ, стремящемся проводить идеи безпощаднаго пессимизма. Нѣкоторые критики такъ и рѣшили. «Я утверждаю, что большинство новеллъ Сенкевича — говоритъ Л. Ю. Шепелевичъ въ статьѣ своей „Сенкевичъ, какъ психологъ-романистъ“ — проникнуто безотраднымъ пессимизмомъ. Романтики, особенно польскіе, и ихъ эпигоны тенденціозно старались поддержать бодрость въ себѣ и другихъ. Печальныя событія, описываемыя въ повѣсти, окрашивались счастливымъ окончаніемъ, внезапно открывающейся перспективой лучшаго будущаго. Сенкевичъ такого утѣшенія не имѣетъ и не сообщаетъ. Добродѣтель попрана безжалостной силой, и мы должны безучастно смотрѣть на ея торжество! Морской сторожъ зачитался поэмой, навѣявшей ему шумъ родныхъ лѣсовъ, забылъ зажечь огонь — и вынужденъ начать снова скитанія, полныя жестокой нужды! Бѣдная жертва происковъ писаря, отдавшая все для спасенія горячо любимаго мужа, гибнетъ подъ его топоромъ; самъ онъ идетъ въ каторгу, а причина всего этого — капризъ наглаго подьячаго! Мужественный капитанъ теряетъ любимую жену, кроткую Лиліанъ, не пощаженную тяжелой болѣзнью! Крестьянская сирота бредетъ по снѣгу въ морозную ночь, думая объ ангелѣ-спасителѣ, и засыпаетъ безпробуднымъ сномъ, спасшимъ ее отъ пасти волка!.. Мальчикъ-музыкантъ безвременно и безъ вины гибнетъ отъ свой благородной страсти къ музыкѣ! Юный гимназистъ теряетъ, здоровье, слишкомъ усердно предаваясь непосильному труду! Бартекъ-побѣдитель трагикомически проливаетъ кровь за тѣхъ, кого ненавидитъ, и дѣйствуетъ противъ тѣхъ, кого любитъ! Только изрѣдка мы видимъ черту примиренія съ жизнью; по эта черта лишь блеснетъ, подобно молніи въ темную ночь, чтобы погрузить насъ еще въ большій мракъ… То, что поражало воображеніе Сенкевича, было въ высшей степени безотрадно: это были „жертвы“ весьма сложныхъ причинъ. Даже юморъ Сенкевича въ новеллахъ, если вы вдумаетесь — въ него, не исходитъ изъ источника оптимизма. Онъ какъ бы привлеченъ извнѣ, его можно выдѣлить, какъ несущественный элементъ, и въ основѣ его лежитъ тонкая иронія. Чѣмъ дальше развивался талантъ Сенкевича, тѣмъ безотраднѣе становилось его настроеніе».
Критикъ, подбирая изъ мелкихъ разсказовъ Сенкевича преимущественно такіе, отъ которыхъ какъ будто вѣетъ чѣмъ-то мрачнымъ, приписываетъ ему глубокій пессимизмъ, лежащій не только въ основѣ его новеллъ, но и въ романѣ «Безъ догмата», въ драмѣ «На одну карту» и еще въ нѣкоторыхъ произведеніяхъ. Но это далеко не вѣрно. Сенкевичъ умѣетъ только мастерски подчеркнуть насмѣшку злой судьбы надъ человѣкомъ и въ особенности надъ ея пасынками, надъ тѣми, кто неспособенъ бороться съ нею и лишь подставляетъ голову подъ удары вѣковѣчной лиходѣйки, кто, вмѣсто протеста, лишь «ходитъ голову склоня». Правда, рѣдкій изъ писателей умѣетъ такъ ярко, какъ Сенкевичъ, воспроизвести всю ужасную трагедію немощности людского разума, пришедшаго къ сознанію своей полной безпомощности, скорбной немощи передъ силою обстоятельствъ. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что онъ проникнутъ безотраднымъ пессимизмомъ. Уже въ романѣ «Семья Полонецкихъ» высказываетъ онъ свое оптимистическое настроеніе, а затѣмъ еще краснорѣчивѣе опровергаетъ мнѣнія своихъ одностороннихъ критиковъ романомъ «Камо грядеши». Въ этомъ романѣ всѣ силы человѣческаго духа выступаютъ въ полной гармоніи съ историческими данными о великомъ нравственномъ переворотѣ, совершающемся въ человѣчествѣ на зарѣ христіанской вѣры. То, что такъ естественно представлялось серьезнымъ и великимъ въ помыслахъ героя романа «Семья Полонецкихъ» Плошовскаго, человѣка безъ догмата, безъ стремленія къ жизни, погибшаго жертвою безпощаднаго анализа, — разбивается въ прахъ передъ твердыней духовной силы человѣка, стремительной силы, развернутой во всю ширь и мощь, передъ побѣдой ея надъ самымъ страхомъ смерти, а равно и надъ всяческой суетой земной. Сенкевичъ надѣленъ отъ природы дарованіемъ объективнаго художника, который, изображая явленія жизни, устраняетъ въ это время свою личность и воспроизводитъ ихъ безъ связи съ тѣмъ или другимъ мгновеніемъ своей собственной жизни. Впечатлѣніе, которое писатель воспринимаетъ при посредствѣ процесса достаточно сложнаго, краеугольнымъ камнемъ котораго служитъ художественное обобщеніе, обнаруживается у него въ формѣ, совершенно гармонирующей съ дѣйствительностью. И однимъ изъ основныхъ качествъ Сенкевича является его замѣчательное умѣніе соблюсти необходимую мѣру въ художественномъ воспроизведеніи. Чтобы воочію убѣдиться въ этомъ, достаточно познакомиться «хотя бы съ мелкими разсказами его, особенно изъ народной жизни, въ которыхъ тонкое чутье художника и глубокая жизненная правда стоятъ всегда на первомъ планѣ. Онъ удивительно понимаетъ народную психологію и мастерски рисуетъ безхитростные типы простолюдиновъ, сюжеты изъ жизни народа, въ большинствѣ случаевъ проникнутые сильнымъ драматизмомъ. Несложные душевные процессы этихъ простыхъ, незамѣтныхъ героевъ изображены у Сенкевича съ необыкновенной выпуклостью. Писатель затрогиваетъ самыя чувствительныя, нѣжныя струны души, касается разнороднѣйшихъ особенностей человѣческихъ существъ, возвышенныхъ и низменныхъ чувствъ, драматическихъ и смѣшныхъ положеній. Глубокій драматизмъ нѣкоторыхъ мелкихъ разсказовъ Сенкевича производитъ потрясающее впечатлѣніе, а между тѣмъ авторъ ни прямо, ни окольными путями не высказываетъ собственнаго мнѣнія но поводу какой либо драмы жизни, драматическаго стеченія обстоятельствъ, не проливаетъ слезъ надъ несчастной жертвой рока и людей, не приходитъ въ ужасъ отъ ихъ бездушія. Но такое безучастіе автора — ни болѣе, ни менѣе, какъ художественный ловкій пріемъ, въ которомъ кроется серьезно продуманный эфектъ. Вспомнимъ хотя бы исторію мальчика-музыканта, погибшаго отъ своего трогательнаго пламеннаго влеченія къ музыкѣ, отъ пустяка. Безподобно разработанный только одинъ мотивъ этого разсказа, по справедливому замѣчанію одного изъ критиковъ, — наводитъ на читателя цѣлый рядъ мыслей, обращаетъ его вниманіе на забитаго меньшаго брата и вызываетъ слезы, волнуетъ сердце. Несравненнымъ психологомъ является Сенкевичъ и въ крупныхъ своихъ твореніяхъ, въ особенности въ психологическихъ и общественныхъ романахъ „Безъ догмата“, „Семья Полонецкихъ“, или въ драмѣ „На одну карту“, гдѣ звучитъ краснорѣчивая проповѣдь снисхожденія и раскаянія. Въ первомъ произведеніи удивительно законченный типъ истиннаго сына вѣка, изряднаго эгоиста, живущаго головою, а не сердцемъ, скептика, отрицателя, безпощаднаго критика, — представленъ въ лицѣ Плошовскаго. Утонченный эпикуреецъ, у котораго собственная личность, по его мнѣнію, должна заполнить весь міръ, своего рода спортсменъ по отношенію въ прекрасному полу, Плошовскій вѣчно анализируетъ и окружающихъ, и самого себя, и не проявляетъ въ душѣ ни малѣйшей теплоты, ни единаго проблеска чувствъ. Въ муки людскія онъ не вѣритъ, какъ не замѣчаетъ своихъ собственныхъ страданій подъ вліяніемъ непрестанной работы его мысли. Ни къ какой задачѣ онъ призванія не чувствуетъ, въ этомъ онъ увѣренъ. Съ блестящимъ умомъ съ богатыми познаніями, онъ прекрасно знакомъ съ всевозможными направленіями — и рѣшительно не въ состояніи предаться чему нибудь всецѣло. „Я существо, удивительно хорошо познавшее самого себя — говоритъ Плошовскій, — часто мое я посылаетъ къ чорту другое я, которое анализируетъ и критикуетъ первое, запрещая отдаться какому бы то ни было впечатлѣнію — ни работѣ, ни чувству, ни малѣйшему вожделѣнію, ни страсти. Можетъ статься, самопознаніе есть черта высокаго умственнаго развитія, но, однако, странно дѣйствуетъ на чувство. Носить въ себѣ безпредѣльную критику самого себя — значитъ отрѣшить отъ цѣлаго часть духа, необходимаго на подобное дѣйствіе, и жить и чувствовать не всѣмъ, своимъ существомъ, а лишь оставшейся его частью… Мнѣ легко будетъ намѣтить и мое умственное состояніе. Оно таково: не знаю, не знаю, не знаю!“ Полюбивъ, Плошовскій, тѣмъ не менѣе, ощущаетъ цѣлый рядъ настроеній и впечатлѣній, ранѣе ему невѣдомыхъ. У него явились благородные порывы, участіе къ людямъ. Человѣкъ „безъ догмата“, онъ въ предметѣ своей любви — Анелькѣ — нашелъ и догматъ, и смыслъ существованія и силою мученій возродился для новой жизни, выросъ до высоты героя. А когда она умерла, онъ считаетъ первой своей обязанностью быть на вѣки при ней — и самъ уходитъ туда, „гдѣ нѣтъ ни печали, ни воздыханій, но жизнь безконечная“. Онъ не могъ жить безъ Анельки, безъ тѣхъ началъ, изъ которыхъ складывалось все ея существо, безъ обрѣтеннаго имъ догмата. Это натура — по опредѣленію самого Плошовскаго — чуждая какихъ бы то ни было колебаній или сомнѣній. Душа Анельки столь чисто отдѣляетъ плевелы отъ зерна, что сбить ее на словахъ — рѣшительно невозможно. Она не работаетъ надъ развитіемъ собственныхъ основныхъ правилъ, заимствуетъ ихъ изъ религіи и общихъ нравственныхъ понятій, но проникается ими на столько глубоко, что они дѣлаются ея неотъемлемой собственностью, внѣдряются въ ея плоть и кровь». По мнѣнію одного изъ критиковъ Сенкевича, догматъ, какъ понимаетъ, его этотъ писатель-психологъ, является въ смыслѣ общаго руководящаго нравственнаго правила, не требующаго доказательствъ и не способнаго выдержать ихъ. Не умомъ, а чувствомъ можно постигнуть его суть. Нельзя доказать, что нехорошо вредить ближнему, доказать тому, кто на этомъ основываетъ свою карьеру; нельзя доказать, что неправда сама по себѣ вредна, — тому, кто, при помощи ея большого успѣха и неспособенъ къ внутреннему сознанію этой истины. Наконецъ, невозможно доказать что либо индивидууму, для котораго нѣтъ въ мірѣ безъотносительнаго, у котораго на все скептическій взглядъ. Другіе, не менѣе интересные типы даетъ намъ Сенкевичъ въ романѣ «Семья Полонецкихъ», произведеніи съ наиболѣе уравновѣшеннымъ міросозерцаніемъ автора, въ особенности, какъ полагаютъ многіе критики, въ смыслѣ его примиренія съ жизнью. Здѣсь психологически вѣрно изображена цѣлая плеяда интереснѣйшихъ фигуръ, начиная отъ самого Полонецкаго, подобно Плошовскому, зараженнаго страстишкой къ частому анализу и не чувствующаго особаго влеченія къ жизни. Это — дитя переходнаго времени, «звено между шляхетствомъ и трудолюбивой буржуазіей», характеръ довольно сложный, не подвластный какой нибудь одной общей чертѣ, въ немъ преобладающей; его поступки находятся въ полной зависимости отъ его темперамента, идей, воспитавшихъ его, и отъ внушеній разсудочной мудрости; это характеръ съ задатками доброй старины, но уже достаточно измученный сомнѣніями, живущій въ человѣкѣ съ горизонтомъ средняго размѣра. Около этой главной фигуры вращаются и другія, въ высшей степени типичныя и также жизненныя вполнѣ. Q адвокатъ, темнаго происхожденія субъектъ, безпринципный, ловкій искатель приключеній, и поэтъ-мечтатель съ кристальной чистоты душою, и художникъ-аскетъ, чуткій ко всему прекрасному, и тестѣ Полонецкаго изъ типа «комедіантовъ», напоминающій героевъ Крашевскаго въ этомъ родѣ, себялюбецъ, мнящій себя неотразимымъ Донъ-Жуаномъ, съ виду несимпатичный, но на самомъ дѣлѣ только комичный «обломокъ прежнихъ поколѣній», жалкій, смѣшной, и богачъ, задорный, кичливый, со многими отрицательными сторонами своего племени, не допускающій противорѣчій, по на самомъ дѣлѣ хорошій малый, сочувственно относящійся въ молодости, вѣрующій въ свѣтлую зарю грядущаго и являющійся какъ бы противовѣсомъ тестю Плавицкаго. Есть здѣсь и симпатичнѣйшій фанатикъ науки, старикъ профессоръ Васковскій, человѣкъ «не отъ міра сего», и полунѣмецъ, полу славянинъ Бигель, коммерсанть, думающій не объ однихъ заработкахъ, но и о чести, баловень судьбы, неспособный понять, что такое сомнѣнія, и калѣки, и шуты, шуты съ добрымъ сердцемъ и способностью къ благороднымъ порывамъ, и запальчивая дрянь, то и дѣло воюющая съ мужиками, низкопробный волокита вродѣ, шляхтича Гонтовскаго, и проч., и проч. Много яркихъ, прекрасныхъ образовъ женщинъ рисуетъ Сенкевичъ въ этомъ романѣ, и рисуетъ въ томъ видѣ, какою женщина ему представляется, какъ онъ разумѣетъ ее, не задаваясь при этомъ никакими особенными цѣлями. А понимаетъ онъ представительницъ прекраснаго пола вовсе не въ смыслѣ неразгаданной загадки, какою стремились представить ее многіе романисты, и старые, и новые. Въ «Семьѣ Половецкихъ» — достаточно положительныхъ женскихъ типовъ: Марина Полонецкая — чистая, дѣвственная натура, съ крѣпкими устоями, среди которыхъ чувство долга играетъ первую роль, Эмилія Хвастовская — необыкновенно возвышенная натура, тихая, кроткая, нѣжная, любвеобильная, и еще рядъ идеальныхъ типовъ, а также красавица-кокетка Ооновская, способная загубить человѣка единственно своимъ легкомысліемъ, въ противоположность ей Бигилева — отличная мать, жена, хозяйка и т. д. Что касается идеи этого романа, то она довольно ясно выражена въ нѣсколькихъ словахъ одной изъ героинь — Марины Полонецкой. Въ отвѣтъ на слова мужа, замѣчающаго, что «зло, словно волна, отбитая отъ берега, непремѣнно возвращается», она говоритъ: «Правда, зло непремѣнно возвращается, но оно можетъ вернуться въ видъ раскаянія и сожалѣнія, и тогда Господь Богъ видитъ это и перестаетъ карать!» Прекрасная философія, вполнѣ достойная романиста съ чуткимъ сердцемъ, если съ одной стороны и намѣтившаго кое-гдѣ идею возмездія, то съ другой горячо проповѣдующаго идею снисхожденія. Въ «Семьѣ Полонецкихъ», какъ нигдѣ, Сенкевичъ выдвигаетъ свое «credo», свою надежду, что общество способно возродиться къ новой жизни, и даетъ краснорѣчивые примѣры. Онъ твердо вѣритъ, что общество ищетъ выхода, ищетъ истины и пойдетъ за тѣмъ человѣкомъ, который, суля ему покой, отдохновеніе, утѣшеніе, скажетъ ему, какъ Христосъ изрекъ разслабленному: «Возьми одръ твой и иди!»
Какъ художникъ, Сенкевичъ обладаетъ какимъ-то необъяснимымъ секретомъ передавать перомъ то, что доступно кисти мастера живописца, — воспроизводитъ краски жизни и природы во всей ихъ яркости, превосходно группировать историческія и бытовыя черты извѣстной эпохи, набрасывать сильныя, колоритныя картины, переносить на нихъ вполнѣ реальную жизнь, до тонкости улавливая иныя особенности ея, характерныя, иногда просто техническія мелочи, подробности. Относительно деталей, особенно въ своихъ «Эскизахъ углемъ» и другихъ небольшихъ новеллахъ, онъ очень близко соприкасается съ Диккенсомъ, а по объективности творчества сродни Бальзаку, подобно которому совершенно забываетъ о собственномъ я въ томъ мірѣ, который создала его творческая фантазія. У него сочная, широкая, твердая кисть; у него много лиризма, великолѣпныя описанія природы, чудныя бытовыя картины, много пластики, — черта, зависящая отъ особенностей его процесса творчества. Но какъ ни пластичны бываютъ у него изображенія, но душевныя впечатлѣнія онъ невольно выдвигаетъ всегда на первый планъ. «Въ этомъ отношеніи, — говоритъ одинъ изъ его критиковъ, — Сенкевичъ неизмѣримо далекъ отъ большинства французскихъ романистовъ, удѣляющихъ, такъ или иначе, много мѣста физіологическимъ процессамъ». Онъ отличается сильно развитымъ чувствомъ мѣры и имѣетъ, неотъемлемое право гордиться присутствіемъ такта вообще и въ особенности тамъ, гдѣ ему приходится рисовать картины какой либо эпохи, о которой историческіе повѣствователи и ученые даютъ мало матеріала вѣскаго и безусловно правдиваго. Въ такихъ случаяхъ Сенкевичъ чуждается вымысловъ, какихъ бы то ни было натяжекъ, сосредоточивается на тщательной обрисовкѣ дѣйствующихъ лицъ и ярко набрасываетъ общій фонъ картины. Мастерски ведетъ онъ разговоры дѣйствующихъ лицъ; съ удивительной простотой передаетъ впечатлѣнія и обрисовываетъ разнообразныя состоянія человѣческаго духа, будь это римлянинъ временъ Нерона, полякъ или малороссъ эпохи Хмѣльницкаго; онъ не запутывается въ сложныхъ, тягучихъ описаніяхъ, а довольствуется лишь немногими чертами. Таковы въ общемъ его пріемы, какъ историческаго романиста. Когда появилась первая часть его всемірно-извѣстной исторической трилогіи, романъ «Огнемъ и мечемъ», посвященный исторіи возстанія Богдана Хмѣльницкаго и скорбной братоубійственной войнѣ, соотчичи Сенкевича пришли въ неописуемое волненіе. Романомъ зачитывались и мужчины, и женщины всѣхъ возрастовъ, отъ юнца до убѣленнаго старца включительно. Польская критика ставила романъ на высоту почти недосягаемую; "нашлись критики, — говоритъ Пыпинъ: — ставившіе автора выше самого Шекспира, Данте, Гете, и лишь немногіе находили, что гораздо ближе можно было бы вспомнить о «Трехъ Мушкатерахъ»… Но страсти улеглись, и на романъ, помимо его громаднаго патріотическаго значенія для польскихъ читателей, взглянули какъ на яркое, колоритное произведеніе, полное интереса, въ особенности внѣшняго. Онъ такъ написанъ увлекательно, что для многихъ читателей «вымыселъ становился какъ будто дѣйствительностью»: они обращались къ автору съ письменными просьбами дать пощаду тому или другому изъ дѣйствующихъ лицъ романа, — настолько увлекательно было его содержаніе, такъ рельефны картины событій, похожденія главныхъ героевъ. Успѣхъ этотъ Сенкевичъ можетъ приписывать не только своему огромному художественному таланту, литературной опытности, но и тщательной подготовкѣ. Поглотивъ множество историческихъ сочиненій до данной эпохѣ, совершивъ цѣлый рядъ паломничествъ на мѣста дѣйствія, Сенкевичъ не ограничился изученіемъ основныхъ изслѣдованій, но близко ознакомился едва ли не со всѣми извѣстными до сихъ поръ мемуарами современниковъ Богдана Хмѣльницкаго, и это весьма нерѣдко отражается во всей яркости даже на самомъ языкѣ романа. Пламя возстанія, геройскіе подвиги разныхъ лицъ, и мелкихъ, и крупныхъ, длинная вереница битвъ этой ужасающей кровавой трагедіи, величественныя фигуры гетмановъ, другихъ вождей, отдѣльные эпизоды страшной рѣзни, — все это какъ въ панорамѣ, съ мастерски написанными картинами, проходитъ передъ изумленнымъ взоромъ читателя. Осада подъ Збаражемъ, особенно ярко изображенная Сенкевичемъ, описанная эпически, на основаніи записокъ одного изъ очевидцевъ, представляетъ какъ бы ядро романа «Огнемъ и мечемъ». Главная фигура его, Играющая первенствующую роль въ военныхъ событіяхъ, это — Іеремія Вишневецкій, представленный во весь ростъ, какъ оплотъ, и притомъ единственный въ эпоху казацкихъ войнъ, польской шляхты и закоренѣлый недругъ казачества. Необыкновенно мужественный, пропитанный до мозга костей сословной гордостью, гордый и самъ по себѣ, свободолюбивый, не желающій подчинить свою волю даже королевской власти, представитель старины, Вишневецкій въ достаточной степени идеализированъ авторомъ, который сосредоточилъ, повидимому, все свое вниманіе на этой фигурѣ. Тѣмъ не менѣе яркими вышли у романиста и другія лица романа: Скшетускій, Заглоба, Подбипента, Богунъ и Володыевскій, въ особенности Заглоба, неподражаемый природный комикъ, воплощенное остроуміе старой Полыни, ближайшій родственникъ несравненныхъ типовъ Шекспира и Сервантеса — Фальстафа и Санхо-Панчо. И справедливо мнѣніе одного изъ критиковъ, что «еслибы Сенкевичъ не создалъ ничего, кромѣ Заглобы, онъ оставилъ бы послѣ себя имя». Отлично охарактеризованы, у Сенкевича также казакъ Богунъ и самъ Богданъ Хмѣльницкій. Русская серьезная критика, отдавая должную дань таланту Сенкевича, отнеслась очень строго къ выберу темы романа «Огнемъ и мечемъ», темы, которая представляетъ слишкомъ чувствительную струну въ польско-малорусскихъ отношеніяхъ.
По мнѣнію А. Н. Пыпина, въ изложеніи этой темы авторъ «не сдѣлалъ никакой уступки изъ старинныхъ польскихъ представленій о свойствахъ тѣхъ событій и не съумѣлъ найти въ себѣ безпристрастія къ давнему прошедшему». Такое пристрастное отношеніе романиста къ темѣ, въ достаточной степени щекотливой, и было причиной успѣха романа среди польской публики, которую подкупили не столько художественныя красоты его, сколько публицистическія положенія автора. Заслуженный историкъ, нашъ профессоръ В. Б. Антоновичъ очень подробно, мѣтко и ярко дѣлаетъ оцѣнку тенденціи романа «Огнемъ и мечемъ», подчеркиваетъ увлеченія Сенкевича въ сторону узкихъ патріотическихъ цѣлей, его сухое раздраженіе и какое-то восхищеніе каннибальскими подвигами его героя — Вишневецкаго, какъ носителя высшей культуры, какъ необыкновеннаго рыцаря. «Князь Вишневецкій, — говоритъ В. Б. Антоновичъ: — изображенъ идеаломъ государственной мудрости, гражданскихъ добродѣтелей и поборникомъ правды и справедливости; авторъ до того увлекается своимъ героемъ, что доходитъ въ отзывахъ о немъ до кощунства; такъ, всякій неуважительный отзывъ о Вишневецкомъ г. Сенкевичъ называетъ богохульствомъ (bluznieretwo), онъ одаряетъ князя какою-то сверхъестественною силою, дарованною ему свыше, вслѣдствіе которой цѣлыя тысячи казаковъ, населенія цѣлыхъ округовъ бѣгутъ, объятыя паническимъ страхомъ, при одномъ имени „Яремы“ (Іереміи Вишневецкаго). Во время приступа казаковъ въ Збаражу на валахъ крѣпости появляется среди знаменъ и факеловъ князь Вишневецкій, казаки дрожатъ и выпускаютъ оружіе при его видѣ!! И тотъ же герой совершаетъ рядъ такихъ подвиговъ, которые ничѣмъ не отличаются отъ дѣяній „дикой сволочи“, какъ именуетъ запорожцевъ авторъ романа.»
Успѣхъ второго романа изъ трилогіи Сенкевича, называющагося «Потопъ», былъ такой же блестящій, какъ перваго, хотя уже не сопровождался прежнимъ энтузіазмомъ. А между тѣмъ онъ написанъ съ большей силой и превосходитъ романъ «Огнемъ и мечемъ» своей исторической достовѣрностью. Событія отражены въ «Потопѣ» несравненно вѣрнѣе, «исторія нашла въ этомъ романѣ всестороннее воспроизведеніе и воскресла въ яркой фантастической обстановкѣ». Наконецъ, романистъ глубже понялъ духъ времени, далъ ему болѣе вѣрную оцѣнку и надлежащимъ образомъ освѣтилъ побудительныя причины и мотивы событій и отдалъ по возможности всѣмъ и каждому должное. Въ выдающимся достоинствамъ «Потопа» слѣдуетъ отнести и то, что хотя онъ написанъ въ прежнемъ патріотически воинственномъ духѣ, но въ немъ уже отсутствуетъ междуплеменной вопросъ. Такъ же, какъ въ первомъ романѣ, и здѣсь въ изобиліи льется, кровь, и здѣсь герои рѣзни сверкаютъ военными доблестями, и здѣсь вводятся интереснѣйшіе эпизоды, и здѣсь все увлекательно и написано размашистой кистью. Авторъ съ особеннымъ увлеченіемъ рисуетъ старое магнатство, его величественность, его огромное значеніе. Съ почтеніемъ относится онъ и въ представителямъ духовенства старой Польши, являющагося у романиста олицетвореніемъ мудрости и святости. Среди великолѣпныхъ картинъ и сценъ особенно выдѣляется по яркости красокъ, по силѣ движенія, картина осады Ченстохова, геройская защита котораго спасла Польшу. Эпоха Яна Казиміра, воспроизведенная въ романѣ по интереснѣйшимъ и разнообразнѣйшимъ мемуарамъ современниковъ, встаетъ передъ читателемъ во всей своей красотѣ со множествомъ разнообразнѣйшихъ этнографическихъ подробностей изъ быта старой Польши тѣхъ своеобразныхъ началъ, на которыхъ она возвышалась среди другихъ государствъ Европы. Всѣ почти лица «Потопа» — историческія и изображены по обыкновенію мастерски, и портреты сатирика Опалиньсцаго, братьевъ Радзивилловъ, холоднаго циника и измѣнника по натурѣ, пана Радзѣевскаго, очаровываютъ читателя. Это вполнѣ живые люди, выступающіе рельефно на ясномъ фонѣ правдивой, широко задуманной и тщательно выписанной картины. Высокая гуманность, теплое чувство просвѣчиваютъ въ романѣ, благодаря чему даже и отрицательные типы не внушаютъ отвращенія. Для средняго читателя «Потопъ» представляетъ еще болѣе интереса и потому, что любовная интрига занимаетъ здѣсь больше мѣста и значительнѣе выдвинута впередъ.
«Панъ Володыевскій» — послѣдній романъ эффектной трилогіи — въ строгомъ смыслѣ не можетъ быть причисленъ къ историческимъ романамъ, такъ какъ въ немъ событія историческія уступаютъ мѣсто частнымъ, а нѣкоторые факты прямо-таки вымышлены. Это не болѣе какъ повѣсть жизни и дѣяній Володыевскаго, фигурирующаго въ «Потопѣ» и столь излюбленнаго авторомъ, — живая лѣтопись его семейной жизни, не имѣющая прямого отношенія къ военнымъ событіямъ. По свидѣтельству г. Шепелевича, для этого романа Сенкевичъ воспользовался преимущественно изслѣдованіями Іосифа Ролле, историка юго-западнаго края, большого знатока Подоліи и Волыни, и рукописными матеріалами (фамильными бумагами) одного семейства, а также и поэмой Вацлава Потоцкаго «Wojna Chocimska». Всѣ три романа, несмотря на ихъ яркія достоинства, страдаютъ нѣкоторыми недостатками; въ числу изъ увлеченіе воинственнымъ духомъ описываемой эпохи можно поставить на первомъ планѣ. Затѣмъ многіе фантастическіе эпизоды, особенно въ романѣ «Огнемъ и мечемъ», носятъ на себѣ черезчуръ сильное вліяніе произведеній Дюма-отца и, наконецъ, чувствуется какое-то однообразіе романтической завязки. А. Н. Пыпинъ очень отрицательно относится въ знаменитой трилогіи Сенкевича. Онъ находить, что у автора ея многіе вопросы остаются безъ отвѣта, что вся исторія у него полна эффектовъ театральнаго свойства. «Романы Сенкевича, — говоритъ критикъ: — по своему содержанію не возвышаются надъ уровнемъ ходячихъ популярныхъ представленій о старой Польшѣ: она продолжаетъ рисоваться его воображенію въ фантастическихъ чертахъ, съ великими, впрочемъ, случайными бѣдствіями, отъ которыхъ въ крайнемъ случаѣ спасаетъ ее Ченстохевская Богоматерь; эта старая Польша блистаетъ шляхетскими добродѣтелями — дурные шляхтичи оказываются особенно въ партіи шведскаго короля; тяжелыя испытанія, великія заблужденія, какія бывали и здѣсь, приводятся только внѣшними, несчастно сложившимися обстоятельствами; въ самомъ строѣ польскаго государства автору не видится никакихъ особенныхъ недостатковъ… Что касается племенного состава государства, мы видѣли, какъ изображены въ первомъ романѣ Сенкевича отношенія Польши и Малороссіи: возстаніе Хмѣльницкаго есть не болѣе, какъ бунтъ холоповъ, полу-дикихъ, возстающихъ противъ разумной дисциплины, вводимой цивилизующею шляхтой, и единственное средство дѣйствовать противъ подобнаго бунта, это — „потопить его въ океанѣ крови“; такъ именно разсуждалъ тотъ магнатъ, въ которомъ авторъ удивляется и военному генію, и великой политической мудрости»… Конечно, строгій критикъ имѣетъ здѣсь въ виду направленіе Сенкевича, историко-философскій характеръ его исторической трилогіи, не касаясь безспорныхъ достоинствъ ея, глубокаго интереса, и внѣшняго, и внутренняго, художественныхъ красотъ, мастерству описаній этихъ трехъ романовъ, въ которыхъ богатство содержанія, цѣльность находятся въ полной гармоніи съ удивительной техникой, съ оригинальностью, ловкостью пріемовъ, — благодаря чему отъ читателя ускользаютъ недочеты романиста, какъ историческаго живописца и публициста. Отъ романовъ, посвященныхъ Польшѣ XVII вѣка въ разные моменты ея существованія, высокоталантливый польскій романистъ сдѣлалъ чрезвычайно смѣлый шагъ, шагъ — даже рискованный, задавшись мыслью представить картину древняго Рима въ царствованіе Нерона. Отъ эпохи изъ исторіи отчизны онъ вдругъ перешелъ въ эпохѣ ему во многихъ отношеніяхъ чуждой, не имѣющей ничего общаго съ первою, отдаленной отъ насъ длинной вереницей сѣдыхъ вѣковъ. У Сенкевича невозможное стало возможнымъ, благодаря его громадному таланту, широкому полету фантазіи и глубокимъ познаніямъ въ области классической древности, а равно и всестороннему знакомству съ искусствомъ и археологіей. Къ исполненію задачи своей романистъ приступилъ, съ ногъ до головы вооруженный знаніями, поглотивъ множество источниковъ, относящихся въ данной эпохѣ, начиная отъ Тацита, Светонія и кончая позднѣйшими христіанскими историками, а также и крупнѣйшими изслѣдователями нероновской эпохи, не выключая и мучной книги нѣмецкаго историка Фридлендера «Картины изъ исторіи римскихъ крабовъ отъ Августа до послѣдняго изъ Антониновъ», которая послужила ему большимъ пособіемъ. Когда появился романъ «Quo vadis», европейская критика не могла не признать, что съ такой, крайне рискованной задачей могъ справиться, одолѣть всѣ преграды и трудности лишь романистъ-виртуозъ, подобный Сенкевичу, обладающій талантомъ всеобъемлющимъ, полнымъ независимости и гибкости. Въ романѣ изображена событія, относящіяся ко времени пожара Рима, случившагося около 64 года нашей эры, когда Неронъ имѣлъ "за собою, кромѣ прочихъ смертей, отравленіе брата Британика, убійство Агриппины, своей матери, умерщвленіе Бурра, воспитателя своего и начальника преторіанцевъ, убійство Корнелія Суллы и Рубелія Плавта, изгнаніе Сенеки, другого своего воспитателя, убійство жены Октавіи и бракосочетаніе съ Поппеей Сабиной, когда онъ устранилъ большую часть своихъ свидѣтелей, или докучныхъ, или опасныхъ, отъ товарищей и соперниковъ, и далъ широкую свободу своему разнузданному темпераменту, низменнымъ инстинктамъ и привычкамъ. Главныя положенія романа и сильнѣйшія по драматизму мѣста его Сенкевичъ связалъ съ пожаромъ Рима и казнями христіанъ, его сопровождавшими. Всѣ предыдущія дѣянія Нерона и наклонности, въ немъ преобладающій, въ полной мѣрѣ подготовляютъ читателя къ самому возмутительному и дикому факту царствованія обезумѣвшаго цезаря, и въ длинной цѣпи его преступныхъ дѣяній пожаръ «вѣчнаго города» является какъ одно изъ необходимыхъ звеньевъ. Смѣло вводитъ насъ художникъ-романистъ на сцену дѣйствія, гдѣ разыгрывается драма самыхъ запутанныхъ отношеній въ столицѣ Римскаго государства, въ первый вѣкъ христіанства и съ неподражаемымъ талантомъ рисуетъ картину двухъ, исключающихъ другъ друга, міровъ — языческаго и христіанскаго. Романистъ и въ «Quo vadis» показываетъ себя такимъ полноправнымъ хозяиномъ, какимъ онъ былъ въ романахъ, живописующихъ Польшу XVII вѣка. Почти до мелочей вѣрный историческимъ свидѣтельствамъ, онъ съ художественной и жизненной правдой изображаетъ и римскую толпу, грубую, легкомысленную, алчную до зрѣлищъ и крайне разношерстую по своему составу и историческія личности: Петронія Арбитра, бывшаго проконсула Виѳаніи, и грека Xилона, представителей двухъ классовъ нероновской эпохи, знати и и черни, — и главаря этой эпохи Нерона съ его сложнымъ характеромъ, съ его удивительной психологіей, существенную черту которой романисту удалось, кажется, уловить до извѣстной степени. Художественнымъ вышелъ у него Петроній, но еще цѣльнѣе представленъ типъ Хидона, который художникъ-романистъ даетъ, какъ одинъ изъ множества примѣровъ чудодѣйственной силы христіанскаго ученія. Этому ученію въ произведеніи Сенкевича отведена важная и первенствующая роль. Неронъ, стоящій во главѣ язычества, у Сенкевича своими характерными чертами находится въ тѣснѣйшей связи съ тѣмъ портретомъ, который дастъ Тацитъ. Но, но справедливому замѣчанію г. Шепелевича — Сенкевичъ «пользуется болѣе сложными средствами, чѣмъ римскій историкъ. Искусство, особенно пластическое, помогло Сенкевичу возсоздать образъ Нерона ярче, чѣмъ у Тацита… Слѣдуя всюду въ характеристикѣ Нерона его указаніямъ, Сенкевичъ имѣлъ полное право расширить рамки историка. Онъ не только изобразилъ Нерона, но и далъ ключъ къ пониманію этой, на первый взглядъ, загадочной натуры. Этотъ ключъ — въ исключительно артистической натурѣ тирана, въ ею неудовлетворяемыхъ стремленіяхъ къ художественнымъ эффектамъ». Характеристику Нерона Сенкевичъ отчасти влагаетъ въ уста самого цезаря. «Знай, что живутъ два Нерона, — говоритъ тиранъ Петронію, одному изъ приближенныхъ своихъ, — одинъ такой, какимъ его знаютъ люди, другой — артистъ, котораго знаешь одинъ ты и который, если убиваетъ, какъ смерть, или безумствуетъ, какъ Вакхъ, то только потому, что его давитъ плоскость и ничтожество обычной жизни, и который хотѣлъ бы искоренить ихъ, хотя бы пришлось прибѣгнуть къ огню или желѣзу… О, какъ пошлъ будетъ этотъ міръ, когда меня не станетъ! Никто еще не постигалъ, даже ты, дорогой мой, какой я артистъ. Но поэтому-то я и страдаю, и искренно говорю тебѣ, что по временамъ душа моя бываетъ такъ же грустна, какъ тѣ кипарисы, что чернѣютъ передъ нами. Тяжело человѣку единовременно влачить бремя величайшаго могущества и величайшаго таланта». У Сенкевича Неронъ представленъ не простымъ, безъумствующимъ тираномъ, но существомъ съ сатанинскимъ славолюбіемъ, съ ненасытной страстью къ величественному, послѣдовательнымъ въ своемъ безуміи, словомъ, это вполнѣ цѣлый типъ, производящій дельное впечатлѣніе. Превосходно обрисованы у него и тины женщинъ, изъ которыхъ многія играютъ довольно видную, а иногда и первенствующую роль въ романѣ, и въ особенности удаченъ вышелъ образъ Поппеи Сабины младшей, любовницы, а затѣмъ и жены цезаря. Не менѣе типичными представлены у него Актея и идеальная Лигія; даже Грецина, остающаяся на второмъ планѣ грандіозной картины, возсозданной Сенкевичемъ, и намѣченная нѣсколькими штрихами, выходитъ у романиста жизненною; это истая римлянка, одаренная нравственной чистотой и характеромъ, присущими женщинѣ лучшихъ временъ римской республики. Вообще, Сенкевичъ изобразилъ женщинъ Рима правильнѣе, чѣмъ онѣ изображены въ римскихъ источникахъ, которыми романистъ пользовался осторожно и со свойственною ему чуткостью. Но мнѣнію профессора Ѳ. Г. Мищенко, большого знатока античнаго міра, Сенкевичъ «не поддался искушенію сатириковъ и моралистовъ, и взглянулъ на римскую женщину болѣе спокойно и объективно. Онъ выдвинулъ на первый планъ знаменательный фактъ міровой исторіи, дѣятельное участіе римской женщины въ христіанскомъ движеніи того времени и ея заслуги въ пропагандѣ новаго ученія, которое часто требовало отъ новообращенныхъ и тяжелыхъ жертвъ, и необыкновенной стойкости; онъ съ большимъ стараніемъ и любовью выписываетъ въ Лигіи и Грецинѣ Помпей и черты высшей духовной красоты, передъ которой преклоняется даже Петроній и смиряется страсть Виниція; онъ не глумится надъ тѣмъ, что дѣвушка въ домѣ Авла Плавція отвѣчаетъ на любезное привѣтствіе гостя греческой цитатой изъ Одиссеи, надъ чѣмъ непремѣнно посмѣялся бы Ювеналъ». Тотъ же критикъ находитъ, что въ романѣ «Quo vadis» недостаточно анализированы мотивы и условія пережитаго христіанами бѣдствія, допущены нѣкоторые анахронизмы и нѣсколько умалено значеніе проповѣднической дѣятельности апостола Павла по сравненію съ первенствующимъ вліяніемъ Петра. Какъ бы въ связи съ этимъ романомъ, упрочившимъ славу Сенкевича, находится замѣчательная новелла его «Пойдемъ за Нимъ», въ которой представлено языческое міросозерцаніе на рубежѣ христіанскаго и, между прочимъ, чрезвычайно ярко и мѣтко обрисованъ образъ дѣйствій римскаго прокуратора Іудеи, Понтія Пилата, когда онъ даетъ согласіе на казнь Богочеловѣка. Гоманъ «Quo vadis» вызвалъ въ европейской литературѣ цѣлый рядъ этюдовъ о немъ, а въ публикѣ онъ произвелъ фуроръ, какой выпадаетъ на долю лишь очень немногихъ произведеній изящной литературы. Въ русской критикѣ этому произведенію была посвящена, между прочимъ, прекрасная лекція профессора Мищенко, читанная въ 1897 г. въ Казани. Указавъ вскользь на нѣкоторые недочеты романа, который онъ ставитъ высоко, Ѳ. Г. Мищенко говоритъ: "Но съумѣемъ умѣрить наши требованія къ художнику; не забудемъ, что и въ точной наукѣ остается далеко не разрѣшенною задача, къ которой онъ подходитъ съ любовью въ своихъ художественныхъ произведеніяхъ; будемъ ему признательны за то, что силою дарованія и изученія онъ вѣрно возсоздалъ многія явленія давно минувшей смутной эпохи и рельефными, часто увлекающими чертами нарисовалъ намъ рядомъ съ одичаніемъ нравовъ возвышенныя движенія человѣческой души, способныя вдохнуть новую жизнь въ общество, повидимому, разложившееся безповоротно. Романъ прочитанъ, книга закрыта, — а читатель, благодаря таланту и старанію романиста, долго еще находится подъ обаяніемъ истины, за которую ратовалъ дерзновенный Павелъ: «Нѣсть эллинъ, ни іудей; нѣсть рабъ, ни свободъ; нѣсть мужескій полъ, ни женскій: ней бо едино есть о Христѣ Іисусѣ».
Генрихъ Сенкевичъ родился въ 1846 году, въ мѣстечкѣ Волѣ Ожейской, и высшее образованіе получилъ въ Главной Варшавской Школѣ, впослѣдствіи переименованной въ Варшавскій университетъ. Ему было двадцать лѣтъ, когда онъ отправился путешествовать. Онъ проѣхалъ многія мѣста Америки и дольше всего пробылъ въ Калифорніи. Изъ путешествія онъ вынесъ4 множество самыхъ разнообразныхъ впечатлѣній изъ жизни и природы Новаго Свѣта, и эти впечатлѣнія отразились очень ярко на многихъ то произведеніяхъ, не только мелкихъ, но отчасти и на крупныхъ, гдѣ въ изображеніи картинъ природы онъ руководствовался довольно часто своими американскими воспоминаніями. Это бросается въ глаза особенно въ его романѣ «Огнемъ мечемъ». Позднѣе Сенкевичъ предпринялъ поѣздку въ Африку, которая дала ему прекрасный матеріалъ для цѣлаго ряда писемъ, появившихся въ одномъ изъ польскихъ изданій, писемъ, имѣющихъ не только огромный научно-литературный интересъ, но и художественное значеніе. Объѣхалъ онъ и почти всю Европу, всюду учась, знакомясь съ памятниками искусствъ и древности, наблюдая и обогащаясь матеріалами, сослужившими ему потомъ такую большую службу. Едва ли не отовсюду онъ корреспондировалъ въ разныя польскія газеты. Еще во время путешествія по Америкѣ посылалъ онъ въ варшавскія и заграничныя польскія изданія очерки, разсказы, новеллы, въ которыхъ жизненная правда, юмористическіе блестки и красочность обнаруживали настоящаго художника. Поселившись въ Варшавѣ, Сенкевичъ принималъ дѣятельное участіе, въ качествѣ соредактора, въ нѣкоторыхъ газетахъ, преимущественно политическаго характера, и былъ редакторомъ газеты «Слово». Съ этого времени онъ начинаетъ пріобрѣтать нѣкоторую извѣстность, которая стала расти съ появленіемъ его новеллъ, собранныхъ въ книгѣ «Эскизы углемъ», вышедшей съ именемъ и сразу понравившейся польской публикѣ. Въ этой книгѣ Сенкевичъ уже обнаружилъ всѣ особенности своего таланта, а также симпатіи и антипатіи и политическіе взгляды. Принадлежа къ старой шляхетской партіи — партіи консервативной, Сенкевичъ въ нѣкоторыхъ произведеніяхъ, преимущественно относящихся къ первому періоду его литературной карьеры, является также защитникомъ и демократическихъ началъ, хотя довольно слабымъ, но въ общемъ политика не составляетъ насущной потребности писателя. Онъ весь, цѣликомъ, уходитъ въ художественные интересы. Популярность Сенкевича достигла высшей точки послѣ появленія романа его «Безъ догмата», за которымъ довольно скоро, одно за другимъ, слѣдовали его произведенія: «Меченосцы», упомянутая трилогія, романы и повѣсти: «Та третья», «Lux iutenebris», «Ради насущнаго хлѣба», «Ганна», «Семья Половецкихъ», «Татарскій плѣнъ», «Черезъ степи», «Американскіе разсказы» и друг. Изъ новеллъ его, въ которыхъ по техникѣ онъ не уступаетъ Гюи де-Мопасану, наиболѣе извѣстны «Янко музыкантъ», «За хлѣбомъ», «Морской сторожъ». «Бартекъ-побѣдитель», «У источника», «Даромъ», «Изъ записокъ учителя» и друг. Свои литературные взгляды, въ особенности на теченія натурализма, Сенкевичъ, непримиримый врагъ его, высказалъ въ интересныхъ «Письмахъ о Золя». Путевые очерки его цѣнны не только какъ художественныя произведенія, съ безукоризненными описаніями природы, но и въ отношеніи богатства этнографическаго матеріала. Проживая то въ Польшѣ русской, преимущественно въ Варшавѣ, то въ Австріи, главнымъ образомъ, въ Краковѣ, Сенкевичъ принималъ неоднократно участіе въ мѣстныхъ общественныхъ дѣлахъ. Такъ, напримѣръ, онъ былъ въ комитетѣ по сооруженію памятника Мицкевичу и проявилъ много энергіи и ума въ этомъ дѣлѣ. Императорская академія наукъ избрала Сенкевича въ свои члены-корреспонденты. Всѣ сочиненія его переведены на языки французскій, нѣмецкій, англійскій, итальянскій, финскій, шведскій, норвежскій, русскій и другіе. Произведеніями его вдохновлялось и вдохновляется не мало художниковъ, и польскихъ, и иностранныхъ, и лучшія иллюстраціи къ отдѣльнымъ романамъ его сдѣланы американскими и англійскими живописцами. Многочисленные критическіе этюды о Сенкевичѣ разсматриваютъ его, какъ бытописателя, психолога и историческаго романиста, но безподобный авторъ «Камо грядеши» — такая крупная литературная сила, что о немъ можно написать, безъ опасенія повторяться, не одну интересную книгу. Всеобъемлющій, умный, глубокомыслящій художникъ, Сенкевичъ представляетъ самый благодарный, и до извѣстной степени неисчерпаемый, матеріалъ для критика