Гений (Гарин-Михайловский)/ДО

 См. также одноимённые страницы.

Геній^[1]
авторъ Николай Георгіевичъ Гаринъ-Михайловскій

Источникъ: Гаринъ-Михайловскій Н. Г. Собраніе сочиненій. Томъ V. Разсказы. — СПб.: «Трудъ», 1908. — С. 228.

I

Всѣ въ городѣ знали стараго громаднаго еврея съ длинными, всклокоченными, какъ львиная грива, волосами, съ бородой, которая отъ старости была желта, какъ слоновая кость.

Онъ ходилъ въ лапсердакѣ, въ стоптанныхъ туфляхъ и только тѣмъ развѣ и отличался отъ остальныхъ евреевъ, что смотрѣлъ своими громадными на выкатѣ глазами не внизъ, какъ, говорятъ, смотрятъ всѣ евреи, а куда-то вверхъ.

Проходили годы, поколѣнія смѣнялись поколѣніями; неслись съ грохотомъ экипажи; озабоченной вереницей торопились мимо прохожіе, мальчишки, смѣясь, бѣжали, — а старый еврей, торжественный и безучастный, все также двигался по улицамъ съ устремленнымъ взглядомъ туда вверхъ, точно онъ видѣлъ тамъ то, чего другіе не видѣли.

II

Единственный человѣкъ въ городѣ, котораго старый еврей удостаивалъ своего вниманія, былъ учитель математики одной изъ гимназій.

Каждый разъ, замѣтивъ его, старый еврей останавливался и долго, внимательно смотрѣлъ ему вслѣдъ. Можетъ быть, и учитель математики замѣчалъ стараго еврея, а, можетъ быть, и нѣтъ, потому что это былъ настоящій математикъ, — разсѣянный, маленькій, съ физіономіей обезьяны, который ничего, кромѣ своей математики, не зналъ, не видѣлъ и знать не хотѣлъ. Засунуть въ карманъ, вмѣсто платка, губку, которою вытираютъ доску; явиться на урокъ безъ сюртука, — стало для него настолько обычнымъ дѣломъ, а глумленіе учениковъ дошло до такихъ размѣровъ, что учитель, наконецъ, вынужденъ былъ оставить преподаваніе въ гимназіи.

Съ тѣхъ поръ онъ весь отдался своей наукѣ и выходилъ изъ дома только для того, чтобы пообѣдать въ кухмистерской. Жилъ онъ въ своемъ собственномъ, доставшемся ему отъ отца, большомъ домѣ, сверху до низу набитомъ квартирантами. Но почти никто изъ квартирантовъ ничего не платилъ ему, потому что все это былъ неимущій, бѣдный людъ.

Домъ былъ грязный, многоэтажный. Но грязнѣе всего дома была квартира изъ двухъ комнатъ въ подвальномъ этажѣ самого учителя, вся заваленная книгами, исписанной бумагой, съ такимъ толстымъ слоемъ пыли на нихъ, что если бы поднять ее всю въ разъ, то, пожалуй, можно было бы и задохнуться.

Но ни учителю, ни старому коту, другому обитателю этой квартиры, никогда и въ голову не приходила такая мысль: учитель неподвижно сидѣлъ за своимъ столомъ и писалъ выкладки, а котъ безъ просыпу спалъ, свернувшись клубкомъ на подоконникѣ съ желѣзными рѣшетками.

Пробуждался онъ только къ обѣду, когда наступало время встрѣчать учителя изъ кухмистерской. И онъ встрѣчалъ его улицы за двѣ — старый, облѣзлый. Долгимъ опытомъ котъ зналъ, что изъ тридцатикопѣечнаго обѣда полпорціи отрѣзывались для него, завертывались въ бумагу и выдавались ему, когда онъ возвратится домой. И, предвкушая наслажденіе, котъ съ высоко поднятымъ хвостомъ, изогнутой спиной, весь въ клочкахъ слежавшейся шерсти, шагалъ по улицамъ впереди своего хозяина.

III

Дверь въ квартиру учителя отворилась однажды и въ нее вошелъ старый еврей.

Старый еврей, не спѣша, вынулъ изъ-за жилетки грязную, толстую, всю исписанную по-еврейски, тетрадь и передалъ ее математику.

Математикъ взялъ тетрадь, повертѣлъ ее въ рукахъ, задалъ нѣсколько вопросовъ, но старый еврей, очень плохо говорившій по-русски, почти ничего не понялъ, но математикъ понялъ, что въ тетради рѣчь идетъ о какой-то математикѣ. Понялъ, заинтересовался и, найдя переводчика, занялся изученіемъ рукописи. Результатъ этого изученія былъ необычный.

Черезъ мѣсяцъ еврей былъ приглашенъ въ мѣстный университетъ въ отдѣленіе математическаго факультета.

Въ залѣ засѣдали математики всего университета, всего города, засѣдалъ и старый еврей, такой же безучастный, со взглядомъ вверхъ, и черезъ переводчика давалъ свои отвѣты.

— Сомнѣнія нѣтъ, — сказалъ еврею предсѣдатель, — вы дѣйствительно сдѣлали величайшее изъ всѣхъ въ мірѣ открытій: вы открыли дифференціальное исчисленіе… Но, къ несчастью для васъ, Ньютонъ уже открылъ его двѣсти лѣтъ назадъ. Тѣмъ не менѣе вашъ методъ совершенно самостоятельный, отличный и отъ Ньютона и отъ Лейбница.

Когда ему перевели, старый еврей спросилъ хриплымъ голосомъ:

— Его сочиненія написаны на еврейскомъ языкѣ?

— Нѣтъ, только на латинскомъ, — отвѣтили ему.

IV

Старый еврей пришелъ черезъ нѣсколько дней къ математику и кое-какъ объяснилъ ему, что желалъ бы учиться математикѣ и латинскому языку. Въ числѣ квартирантовъ учителя нашлись и студентъ-филологъ и студентъ-математикъ, которые за квартиру согласились учить еврея, — одинъ латинскому языку, другой — основамъ высшей математики.

Старый еврей ежедневно съ учебниками приходилъ, бралъ уроки и уходилъ учить ихъ на домъ. Тамъ, въ самой грязной части города, по темной, вонючей лѣстницѣ взбирался онъ среди коростливыхъ дѣтей на свой чердакъ, пожертвованный ему еврейскимъ обществомъ, и въ сырой, грибами поросшей конурѣ, присѣвъ у единственнаго окна, училъ заданное.

Теперь, въ часы отдыха, старый еврей, на вящую потѣху ребятишекъ, часто шагалъ рядомъ съ другимъ уродомъ города — маленькимъ, съ лицомъ обезьяны, учителемъ. Молча шли они, молча разставались, и только на прощаніе пожимали руку другъ другу.

V

Прошли три года: старый еврей могъ уже прочитать въ подлинникѣ Ньютона. Онъ прочелъ его разъ, другой, третій. Сомнѣнія не было. Онъ дѣйствительно, онъ, старый еврей, открылъ дифференціальное исчисленіе. И дѣйствительно, оно было уже открыто 200 лѣтъ тому назадъ величайшимъ геніемъ земли. Онъ закрылъ книгу и все было кончено. Все было доказано. Это зналъ онъ одинъ. Чуждый волновавшейся вокругъ него жизни, ходилъ старый еврей по улицамъ города съ безконечной пустотой въ душѣ.

Застывшимъ взглядомъ онъ смотрѣлъ на небо и видѣлъ тамъ то, чего другіе не видѣли: величайшаго генія земли, который могъ бы подарить міръ новыми величайшими открытіями и который пригодится только для того, чтобы быть посмѣшищемъ и забавой дѣтей.

Однажды нашли стараго еврея мертвымъ въ его конурѣ. Въ застывшей позѣ, онъ какъ изваяніе лежалъ, облокотившись на руки. Густыя пряди цвѣта пожелтѣвшей слоновой кости волосъ разсыпались по лицу и плечамъ. Глаза его смотрѣли въ раскрытую книгу и, казалось, послѣ смерти еще читали ее.

Примѣчанія

1. Въ основаніе разсказа взятъ истинный фактъ, сообщенный автору М. Ю. Гольдштейномъ. Фамилія еврея — Пастернакъ. Авторъ самъ помнитъ этого еврея. Подлинная рукопись еврея у кого-то въ Одессѣ.