Гений фантазии (По; Пальмин)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| Геній фантазіи. : Изъ Эдгара По |
| Оригинал: англ. The Angel of the Odd, 1844. — Перевод опубл.: 1878. Источникъ: Будильникъ. 1878, № 2, с. 19-20. |
ГЕНІЙ ФАНТАЗІИ.
(Изъ Эдгара По.)
Наступалъ холодный ноябрскій вечеръ. Послѣ обѣда, болѣе основательнаго чѣмъ обыкновенно, въ которомъ не послѣднюю роль играли трудно переваримые трюфли, я одинъ сидѣлъ въ столовой, положивъ ноги на каминную рѣшетку и облокотившись на маленькій столикъ съ нѣсколькими бутылками разныхъ сортовъ винъ и ликеровъ, который я придвинулъ къ огню. Я сталъ пробѣгать попавшійся мнѣ подъ руку нумеръ газеты.
Черезъ нѣсколько минутъ я хотѣлъ уже швырнуть газету, какъ вдругъ вниманіе мое было привлечено корреспонденціей изъ Лондона, въ которой вы давалось за истинный фактъ, что одинъ изъ извѣстныхъ медіумовъ вызвалъ на спиритическомъ сеансѣ, при многочисленномъ собраніи, духъ одного историческаго дѣятеля, который даже разговаривалъ со всѣми присутствующими.
Прочитавъ это, я пришелъ въ величайшее бѣшенство, самъ не зная — почему.
— Это — презрѣнная ложь! вскричалъ я. — Это нахальная газетная утка какого-нибудь бумагомарателя изъ-за копѣечной построчной платы!… По крайней мѣрѣ, что касается до меня, лично, то я никогда не повѣрю ничему, выходящему изъ круга естественныхъ явленій.
— Mein Gott! Такъ кафарить мошетъ только напитый больфанъ! раздался вдругъ, надъ самымъ моимъ ухомъ, чей-то удивительно странный голосъ.
Сначала я принялъ его за шумъ въ ушахъ, какой дѣлается иногда, когда чрезъ мѣру выпьешь; но, спустя нѣсколько мгновеній, мнѣ показалось, что звуки эти скорѣе похожи на то, когда ударютъ толстой палкой по пустому боченку. И, дѣйствительно, я пришелъ бы къ этому заключенію, еслибъ ясно не разслышалъ сказанной фразы. Я отъ природы вовсе не холерическаго темперамента, да и нѣсколько стакановъ лафита подкрѣпили меня совершенно достаточно, такъ что я не почувствовалъ ни малѣйшаго испуга, а спокойно обвелъ глазами всю комнату: въ ней не оказалось никого.
— Гм!… продолжалъ, между тѣмъ, голосъ, — ви глюпъ, если не видитъ мене, когта я сишу фослѣ фасъ!…
При этихъ словахъ, я дѣйствительно увидалъ, почти у самаго своего носа, личность, поистинѣ удивительную. Туловище его состояло изъ боченка вина, рома или чего-нибудь подобнаго и заключало въ себѣ нѣчто фальстафовское. Боченокъ этотъ подпирался двумя длинными ликерными кувшинами, игравшими роль ногъ. Вмѣсто же рукъ отъ верхней части туловища его болтались двѣ довольно длинныя бутылки, горлышки которыхъ изображали ручныя кисти, а роль головы исполняла воронка, обращенная ко мнѣ отверстіемъ и какъ будто кривлявшаяся.
— Я кафарю, обратилась ко мнѣ странная личность, — что ви глюпъ, когта не видитъ мене и не вѣритъ, что напечатано въ газетъ…
— Позвольте васъ спросить, кто вы такой? сказалъ я съ самодостоинствомъ, хотя и нѣсколько смущенный. — Какъ вы вошли сюда, и что вамъ угодно?
— Какъ я вошелъ? отвѣчало чудовище, — вамъ нэть дѣль… Что мнѣ укотно, то и укотно… А кто я такой, ви сами знайтъ…
— Вы, должно-быть, какой-нибудь жалкій пьяница!… вскричалъ я съ сердцемъ: — я сейчасъ позвоню и прикажу моему лакею спустить васъ съ лѣстницы!
— Хи, хи, хи! засмѣялось чудовище, — хо, хо! Ви это не можетъ…
— Я — не могу? Какъ такъ не могу?
— Сфаните, если укотно… сказалъ мой странный посѣтитель съ отвратительной гримасой.
Я сдѣлалъ усиліе, чтобы встать и привести въ исполненіе угрозу, но гость мой, потянувшись черезъ столъ, ударилъ меня по лбу горлышкомъ одной изъ своихъ бутылокъ и опять повалилъ меня въ кресло, изъ котораго я на половину всталъ. Я былъ ошеломленъ и съ минуту не зналъ, на что рѣшиться. Онъ продолжалъ:
— Ви видатъ, что лютше бить спокойнѣй, и теперь ви узнайтъ, кто я… Смотрите: я — хеній фантазій….
— Дѣйствительно, вы довольно фантастичны, рискнулъ я замѣтить; — но я полагалъ, что у генія должны быть крылья…
— Крылья? закричалъ онъ съ гнѣвомъ, — ви меня принимайтъ са фарону?..
— О, нѣтъ, нѣтъ! отвѣчалъ я, струсивъ: — вы не ворона, — я не то хотѣлъ сказать….
— То-то, совѣтуй не кафарить глюпастей… Крылья у фаронъ… фаробей, галька… у всяка птица… А я — хеній…
— Но, позвольте васъ спросить, но какому же дѣлу вамъ угодно было посѣтить меня?
— По какомъ тэлю!? И ви смѣйтъ такъ кафаритъ съ шентльменъ и притомъ съ хеній?… Ви — глюпъ!
Подобное обращеніе, наконецъ, показалось мнѣ невыносимымъ, хота бы даже со стороны генія: собравъ мужество, я схватилъ попавшуюся мнѣ подъ руку солонку и швырнулъ ее въ голову незнакомцу; но онъ отклонился, и солонка, пролетѣвъ надъ его головой, ударилась въ стоявшіе на каминѣ часы и разбила ихъ стекло.
Въ отвѣтъ на мое нападеніе, геній раза два или три, очень больно, ударилъ меня по лбу: у меня на глаза выступили слезы…
— Mein Gott! воскликнулъ геній, повидимому, тронутый моими слезами, — бѣтный шелöвѣкъ, какъ онъ пьянъ!.. Не нато такъ много вотки пить… Ну, не плячьте — выпейте вотъ…
Тутъ геній налилъ мнѣ въ стаканъ, до половины наполненный виномъ, безцвѣтной жидкости изъ одной изъ своихъ бутылеобразныхъ рукъ, на горлышкахъ которыхъ я замѣтилъ этикетки съ надписями: «Киршвассеръ».
Значительно освѣжившись отъ нѣсколькихъ глотковъ этой влаги, которою геній разбавилъ мое вино, я нѣсколько успокоился и могъ слушать его странную бесѣду. Не могу припомнить всего, что онъ говорилъ мнѣ; но онъ говорилъ, между прочимъ, что посѣщаетъ иногда человѣческое общество, чтобъ освѣжать его отъ мелочныхъ житейскихъ разсчетовъ и отупѣнія.
Я слушалъ, развалившись въ креслѣ, съ закрытыми глазами, и, лакомясь виноградомъ, бросалъ по комнатѣ его кожу. Геній принялъ это за знакъ пренебреженія, разсердился и быстро ушелъ съ какой-то непонятной мнѣ угрозой.
Я былъ очень радъ его уходу, такъ какъ чувствовалъ непреодолимое желаніе, минутъ на пятнадцать или на двадцать, уснуть, — къ чему я уже привыкъ — послѣ обѣда. Ровно въ шесть часовъ я долженъ былъ заглянуть въ собраніе одной страховой компаніи, такъ какъ полису, по которому было застраховано мое имущество, еще наканунѣ истекъ срокъ. Взглянувъ на часы, стоявшіе на каминѣ, я замѣтилъ, къ моему удовольствію, что мнѣ для отдыха осталось еще двадцать минутъ. Я уснулъ.
Проснувшись, я вновь посмотрѣлъ на каминные часы и, къ удивленію, замѣтилъ, что проспалъ всего три минуты. Я уснулъ опять, но, вновь проснувшись, къ еще большему удивленію, увидалъ, что стрѣлка была все на томъ же мѣстѣ… Часы остановились. На карманныхъ часахъ моихъ было уже семь часовъ, — я опоздалъ.
«Ничего, подумалъ я, — завтра пораньше отправлюсь въ контору компаніи и извинюсь». Но что же, однако, сдѣлалось съ часами? Когда я осмотрѣлъ ихъ, то замѣтилъ, что комокъ жеваной виноградной кожи, которую я бросалъ по комнатѣ, попалъ въ минутную стрѣлку и остановилъ ее, приклеивъ къ циферблату, стекло на которомъ мною же было разбито.
Я болѣе не думалъ объ этомъ и въ обычный часъ легъ спать. Поставивъ столикъ со свѣчей у изголовья моей постели, я попробовалъ было читать, но черезъ нѣсколько минутъ крѣпко уснулъ, не загасивъ свѣчи.
Сонъ мой былъ скоро нарушенъ вторичнымъ приходомъ генія. Онъ съ отвратительной гримасой стоялъ передо мной, раздвинувъ занавѣсы постели, и угрожалъ мнѣ мщеніемъ за оказанный ему пріемъ. Онъ окончилъ свою рѣчь тѣмъ, что направилъ мнѣ въ горло кончикъ воронки и затопилъ меня цѣлымъ океаномъ киршвассера. Наконецъ, мученіе мое сдѣлалось нестерпимо, и я проснулся… Это былъ сонъ. Между тѣмъ, въ самую минуту моего пробужденія, на столикъ вскочила крыса, выхватила изъ подсвѣчника горящую свѣчу и убѣжала со своей опасной добычей, въ щель. Мигомъ мои покои наполнились дымомъ, и не успѣлъ я придти въ себя, какъ весь домъ уже былъ объятъ пламенемъ….
Лѣстница пылала, и мнѣ оставался только одинъ выходъ въ окно. Къ окну моему народъ живо приставилъ длинную лѣстницу, по которой я и сталъ спускаться и благополучно достигнулъ бы земли, еслибы не новый странный случай. Огромная свинья, которая своимъ брюхомъ и, вообще, физіономіей нѣсколько напоминала мнѣ генія фантазіи и которая до тѣхъ поръ мирно дремала въ грязи, вдругъ вздумала почесать объ мою лѣстницу плечо: черезъ мигъ, вмѣстѣ съ опрокинутой лѣстницей, я лежалъ на землѣ разбитый….
Этотъ случай, въ связи съ потерей моего имущества, которое я опоздалъ перестраховать, и еще болѣе важной для меня потерей моихъ спаленныхъ волосъ, навелъ меня на серьезныя размышленія, результатомъ которыхъ было сватовство.
Вскорѣ я познакомился съ одной богатой вдовой, еще оплакивавшей потерю чуть ли не седьмаго мужа, и вознамѣрился уврачевать ея растерзанное сердце предложеніемъ вступить съ ней въ законный бракъ. Она удостоила мои мольбы добрымъ согласіемъ, хотя и не безъ нѣкотораго колебанія. Полный признательности и обожанія, я сталъ передъ ней на колѣни и покрылъ пламенными поцѣлуями ея руки. Она покраснѣла и наклонила ко мнѣ свое лицо, при чемъ распустившійся локонъ ея роскошныхъ волосъ коснулся моего парика, съ пожара замѣнившаго мнѣ мои утраченные волосы. Не знаю, какъ это случилось, но локонъ ея зацѣпилъ за мой парикъ и приподнялъ его на воздухъ, когда она выпрямилась. Я остался безъ парика, съ голымъ, сіявшимъ, какъ кострюля, черепомъ, а она смотрѣла на меня съ гнѣвомъ и презрѣніемъ и насилу могла отцѣпить отъ своихъ волосъ мой несчастный парикъ. Такимъ образомъ, надежды мои относительно вдовы были разбиты неожиданнымъ, но, несомнѣнно, вполнѣ естественнымъ случаемъ.
Эта неудача привела меня въ окончательное отчаяніе, и я рѣшился умереть, соскучась постоянными преслѣдованіями судьбы. Съ этой мыслью я направился къ ближней рѣчкѣ. Снявъ съ себя на берегу все платье (такъ какъ, по моему мнѣнію, человѣку приличнѣе всего умереть въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ онъ родился), я бросился въ волны. Единственнымъ свидѣтелемъ моихъ послѣднихъ минутъ была, неподалеку сидѣвшая, одинокая ворона, которая, наклевавшись выброшенныхъ изъ-подъ наливки ягодъ, опьянѣла и отстала отъ стаи своихъ подругъ.
Только-что я до половины погрузился въ воду, какъ птица быстро схватила необходимѣйшую часть моего костюма и полетѣла съ ней. Отложивъ на время проектъ самоубійства и наскоро замѣнивъ недостающіе брюки, рукавами сюртука, я пустился за воровкой въ погоню.
Но злой рокъ не переставалъ меня преслѣдовать. Бѣжа сломя голову и ничего не видя, кромѣ похитительницы моей собственности, я вдругъ замѣтилъ, что ноги мои потеряли почву. Дѣло въ томъ, что я свалился въ пропасть, незамѣченную мною, я непремѣнно разбился бы въ дребезги, если бы, къ счастью, не ухватился на лету за веревку, спускавшуюся отъ воздушнаго шара, пролетавшаго въ это время надъ моею головою.
Когда я пришелъ въ себя на столько, что могъ уяснить себѣ ужасное положеніе, въ которомъ находился (или лучше сказать — висѣлъ), я пустилъ въ ходъ всю силу моихъ легкихъ, чтобы дать знать о себѣ воздухоплавателю. Но напрасно я надсаживалъ грудь. Онъ или не могъ меня видѣть, или дѣлалъ видь, что не замѣчаетъ меня. Шаръ быстро поднимался вверхъ, тогда какъ мои силы истощались еще быстрѣе.
Я уже приготовился упасть въ море, какъ вдругъ всѣ мои душевныя силы были возбуждены раздавшимся сверху замогильнымъ голосомъ, который, казалось, безпечно напѣвалъ какую-то арію изъ оперы. Поднявъ глаза, я увидалъ генія фантазіи. Скрестивъ руки, онъ облокотился на край лодочки, съ трубкою во рту, и съ наслажденіемъ выпускалъ изо рта клубы дыма, повидимому ощущая полную гармонію и съ самимъ собой, и со всѣмъ окружающимъ. Мои силы были настолько истощены, что я не могъ уже произнести ни одного звука, и только съ умоляющимъ видомъ глядѣлъ на воздухоплавателя.
Въ продолженіе нѣсколькихъ секундъ, онъ пристально смотрѣлъ на меня, но хранилъ упорное молчаніе. Наконецъ, флегматически перемѣстивъ свою трубку изъ праваго угла рта въ лѣвый, онъ обратился ко мнѣ.
— Што ви за шеловѣкъ? заворчалъ онъ, — и што ви тамъ дѣлайтъ? Шортъ возьми!
Въ отвѣтъ на это, я могъ только закричать задыхающимся голосомъ:
— Помогите мнѣ! Помогите!
— Вамъ помогайтъ? Ви самъ себѣ поможетъ… Вотъ вамъ бутилька… и ступайтъ къ шорту!…
Съ этими словами онъ бросилъ большую бутылку киршвассера, которая попала какъ разъ мнѣ въ маковку, и мнѣ показалось, что мозгъ мой разбился въ дребезги.
Я уже готовъ былъ опустить веревку и предать себя судьбѣ, какъ вдругъ услышалъ крикъ генія:
— На упадитъ!… Крѣпше… Крѣпше держайтсъ! Хотитъ еще бутильку? Или ви поправились, не пьянъ?
Я поспѣшилъ два раза покачать головой: одинъ разъ въ смыслѣ отрицательномъ, т. е. что я не желалъ бы другой бутылки, а въ другой разъ въ смыслѣ утвердительномъ, т. е. что я поправился и не пьянъ. Этимъ я какъ будто нѣсколько смягчилъ генія.
— Ви теперь не отрицайтъ шудэсъ? Ви вѣритъ въ спиритизмъ?
Я еще разъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.
— И вѣритъ, что я — хеній фантазій?
Я снова кивнулъ утвердительно.
— И ви признаетъ, что ви пьянъ и глюпъ какъ больфанъ?
Я опять кивнулъ.
— Такъ вложитъ вашъ права рука въ лѣва карманъ ваша брюкъ: эта пудетъ значить, что ви признаетъ хеній фантазій…
Это условіе, очевидно, для меня было невыполнимо, во-первыхъ потому, что я на одной рукѣ не могъ бы удержаться, когда и обѣими-то едва держался за веревку, а во-вторыхъ, такъ какъ на ногахъ моихъ, вмѣсто брюкъ, были надѣты рукава сюртука, то у меня не было и кармановъ. Поэтому, къ великому сожалѣнію моему, я долженъ былъ отрицательно покачать головой, объяснивъ этимъ генію, что исполнить требованіе его мнѣ невозможно. Но только-что я сдѣлалъ это, какъ геній фантазіи сердито закричалъ мнѣ:
— Такъ ступайтъ къ шортъ!
И онъ острымъ ножомъ обрѣзалъ веревку, на которой я висѣлъ: по странному случаю, мы пролетали въ эту минуту, какъ разъ, надъ моимъ домомъ (который во время моихъ странствованій былъ отстроенъ и отдѣланъ заново), — летя головой внизъ, я упалъ прямо въ дымовую трубу его и сквозь каминъ провалился въ мою столовую.
Придя въ себя, я увидалъ, что уже около четырехъ часовъ утра. Я лежалъ — распростертый на томъ самомъ мѣстѣ, куда свалился съ воздушнаго шара. Голова моя лежала въ пеплѣ, еще не совсѣмъ угасшаго, камина, а у ногъ моихъ валялись на полу опрокинутый столикъ и остатки разнаго рода десерта, включая сюда и нумеръ газеты, нѣсколько разбитыхъ бутылокъ и стакановъ и пустая кружка киршвассера. Такъ отомстилъ мнѣ геній фантазіи…