Гектор Сервадак (Верн)/ДО

Гектор Сервадак
авторъ Жюль Верн, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: французскій, опубл.: 1877. — Источникъ: az.lib.ru • Приключения и путешествие в Cолнечном мире.
(Hector Servadac)
Текст издания: журнал «Природа и люди», №№ 2-12, 1878.

Гекторъ Сервадакъ,

ПРИКЛЮЧЕНІЯ И ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ СОЛНЕЧНОМЪ МІРѢ

Жюля Верна *).

• ) Авторъ въ числѣ своихъ дѣйствующихъ лицъ выводитъ на сцену и русскихъ; но по совершенному незнанію русскаго общественнаго строя и соціальныхъ отношеній впадаетъ въ грубыя и весьма комичныя ошибки. Такъ капитанъ судна, ничего не знающій и не понимающій помѣщикъ, въ то время какъ въ дѣйствительности судномъ управляетъ лейтенантъ, бывшій его крѣпостной, воспитанный своимъ помѣщикомъ и называющій его не иначе какъ «батюшка» и «ты». Точно также и экипажъ состоитъ изъ сыновей или крѣпостныхъ или арендаторовъ. Вслѣдствіе этихъ несообразностей редакція, не прибавивъ ни слова отъ себя, измѣнила только характеръ взаимныхъ отношеній между русскими дѣйствующими лицами, чтобы несообразностью положеній не рѣзать слухъ русскаго читателя.

ГЛАВА I,
въ которой читатель познакомится съ капитаномъ Сервадакомъ и его ординарцемъ.

Въ эпоху, съ которой начинается нашъ разсказъ, въ городѣ Мостаганемѣ, въ Алжиріи, считалось пятнадцать тысячъ жителей, въ числѣ которыхъ было три тысячи французовъ. Мостаганемъ былъ еще тогда главнымъ городомъ Оранской провинціи и главнымъ мѣстопребываніемъ кавалерійскаго эскадрона. Въ немъ все еще продолжалась фабрикація различныхъ сортовъ сластей изъ тѣста, драгоцѣнныхъ тканей, красивыхъ плетеныхъ и сафьянныхъ вещей. Отсюда вывозили во Францію зерновой хлѣбъ, хлопокъ, шерсть, скотъ, смоквы и виноградъ. Но напрасно стаіи бы вы искать здѣсь слѣдовъ гавани, въ которой корабли могли бы стоять при неблагопріятныхъ западныхъ и сѣверо-западныхъ вѣтрахъ. Въ описываемое нами время, Мостаганемъ имѣлъ хорошо защищенный портъ, дозволявшій ему утилизировать всѣ и богатыя произведенія Мины и нижняго Шелифа.

Въ этомъ-то безопасномъ пріютѣ, два мѣсяца уже какъ развевался русскій флагъ на кораблѣ Добрыня, который рѣшился перезимовать здѣсь.

На мостаганемскомъ берегу, въ восьми километрахъ отъ рѣки Шелифа, стояла одна изъ тѣхъ хижинъ, которыя называютъ здѣсь служившая временнымъ жилищемъ французскому офицеру, капитану Сервадаку; ему было поручено сдѣлать топографическую съемку въ здѣшнихъ окрестностяхъ. Мѣстность была уединенная. Все общество капитана ограничивалось его ординарцемъ Бенъ-Зуфомъ, но Гекторъ Сервадакъ не любилъ предаваться унынію.

Въ томъ году, къ которому относится нашъ разсказъ, въ его формулярномъ спискѣ отъ военнаго министерства, стояло слѣдующее:

"Сервадакъ (Гекторъ) родился 19 іюля 18… въ Сенъ Тригоди, въ кантонѣ и округѣ Ленаръ, въ департаментъ Жиронды.

"Состояніе: 1,200 франковъ ежегоднаго дохода.

"Время службы: 14 лѣтъ, 3 мѣсяца, 5 дней.

"Подробности службы и сраженій: въ сенъ-сирской школѣ 2 года, въ практической школѣ 2 года. Въ 87-мъ линейномъ полку 2 года, въ 3-мъ стрѣлковомъ полку 2 года. Въ Алжиріи 7 лѣтъ. Участвовалъ въ суданской и японской кампаніяхъ.

«Положеніе: капитанъ генеральнаго штаба въ Мостаганемъ.

„Ордена“, кавалеръ Почетнаго Легіона съ 13 марта 18…».

Гектору Сервадаку было 30 лѣтъ. Онъ не имѣлъ родныхъ и почти не имѣлъ состоянія. Онъ былъ, какъ говорится, горячая голова, любилъ славу, обладалъ природнымъ, всегда находчивымъ умомъ, великодушнымъ сердцемъ и испытанною храбростью. — любимецъ Марса, которому перазъ приходилось трепетать за него, и не хвастливь для гасконскаго уроженца, котораго кормила грудью, въ теченіи двадцати мѣсяцевъ, здоровая медокская виноградарша, — настоящій потомокъ тѣхъ героевъ, которые процвѣтали во времена воинственныхъ подвиговъ. Таковъ былъ въ нравственномъ отношеніи капитанъ Сервадакъ, одинъ изъ тѣхъ избранниковъ, которыхъ природа какъ будто назначила къ чему-то необыкновенному и воспріемницами которыхъ отъ купели бываютъ фея приключеній и фея успѣха.

Что же касается до наружности, то Гекторъ Сервадакъ быль очень недуренъ собою: онъ былъ пяти футовъ шести дюймовъ ростомъ, стройный и граціозный, съ голубыми глазами и открытымъ взглядомъ; кончики усовъ его всегда были молодцовато закручены, черные волосы его вились отъ природы; словомъ, онъ былъ очень милый молодой человѣкъ и не слишкомъ занятъ собою.

Надо сознаться, что капитанъ Сервадакъ — онъ и самъ сознавался въ этомъ — не обладалъ особенно глубокою ученостью. Мы не спускаемъ волчковъ, говорятъ артиллерійскіе офицеры, разумѣя подъ этимъ, что они не любятъ отлынивать отъ дѣла. Но Гекторъ Сервадакъ не прочь былъ иногда полѣниться, такъ какъ кропалъ плохіе стихи и любилъ пофланировать. Впрочемъ, благодаря своей способности легко все усвоивать, онъ вышелъ изъ школы съ такимъ атестатомъ, что могъ поступить въ главный штабъ. Онъ хорошо рисовалъ и быль такой отличный наѣздникъ, что справлялся даже съ неукротимымъ скакуномъ сенъ-сирскаго манежа, знаменитымъ наслѣдникомъ дяди Тома. Въ его послужномъ спискѣ стояло, что имя его не разъ упоминалось въ приказахъ и что онъ того вполнѣ заслуживалъ. О немъ разсказывали слѣдующую черту.

Разъ какъ-то велъ онъ въ траншею отрядъ пѣхотныхъ стрѣлковъ. Въ одномъ мѣстѣ, хребетъ эполемента осыпался отъ дѣйствія ядеръ, такъ что недостаточно прикрывалъ отрядъ отъ густой картечи. Солдаты поколебались. Капитанъ Сервадакъ взошелъ на эполементъ и легъ поперекъ бреши, которую закрылъ своимъ тѣломъ.

— Проходите теперь, сказалъ онъ.

И весь отрядъ прошелъ подъ градомъ пуль, изъ которыхъ ни одна не коснулась офицера главнаго штаба.

По выходѣ изъ Практической школы, Гекторъ Сервадакъ состоялъ на службѣ въ Алжиріи. Въ ту эпоху, о которой мы говоримь ему были спеціально поручены топографическія работы на берегу, между Тенизомъ и устьемъ Шелифа. Гурби представлялъ плохое помѣщеніе, но капитанъ, какъ мы уже сказали, не любилъ унывать. Ему нравилась жизнь на открытомъ воздухѣ и онъ пользовался всею свободою, какая только доступна офицеру, состоящему на службѣ. Онъ не особенно спѣшилъ съ порученною ему работою и часто прогуливался пѣшкомъ по песчаному берегу или разѣзжалъ верхомъ по хребтамъ окаймляющихъ его утесовъ.

Эта полунезависимая жизнь была ему по вкусу. Къ тому же раза два или три въ недѣлю, онъ ѣздилъ по желѣзной дорогѣ на вечера къ дивизіонному генералу и на балы къ алжирскому губернатору.

Мы уже сказали, что вмѣстѣ съ Гекторомъ Сервадакомъ жилъ въ гурби его ординарецъ Бенъ-Зуфъ. Этотъ Бенъ-Зуфъ былъ преданъ душею и тѣломъ офицеру, котораго имѣлъ честь «чистить». Еслибъ Бенъ-Зуфу предложили одно изъ двухъ: состоять ли адъютантомъ при алжирскомъ генералъ-губернаторѣ или ординарцемъ при капитанѣ Сервадакѣ — онъ ни на минуту не задумался бы въ выборѣ. Но если онъ былъ совершенно лишенъ личнаго честолюбія, за то былъ слишкомъ честолюбивъ въ отношеніи капитана и каждое утро смотрѣлъ не выросли ли за ночь кисти на его эполетахъ.

Судя по имени, можно предположить, что Бенъ-Зуфъ былъ алжирскій уроженецъ, но такое предположеніе было бы совершенно ошибочно. Бенъ-Зуфъ было только прозваніе ординарца. Спрашивается: зачѣмъ же дали ему это прозванье, когда его настоящее имя было Лоранъ и когда онъ былъ парижскій уроженецъ? Но самые ученые этимологи не въ состояніи были бы объяснить этой непостижимой аномаліи.

Бенъ-Зуфъ родился не только въ Парижѣ, но даже на знаменитомъ монмартрскомъ холмѣ, въ кварталѣ, находящемся между башнею Сольферино и галетскою мельницею. Понятно, что человѣкъ, имѣвшій исключительное счастье появиться на свѣтъ на монматрскомъ холмѣ, можетъ питать безграничное благоговѣніе къ этому родимому холму, кромѣ котораго нѣтъ для него ничего на свѣтѣ. Оттого-то, по мнѣнію ординарца капитана Сервадака, Монмартръ былъ единственною горою въ мірѣ, заслуживающею вниманія, а монмартрскій кварталъ представлялъ для него собраніе всѣхъ чудесъ земнаго шара. Бенъ-Зуфъ видалъ другія страны, но нивъ одной изъ нихъ не видалъ горы величественнѣе и въ особенности живописнѣе Монмартра. И дѣйствительно, монмартрская церковь нисколько не уступаетъ бургосскому собору, а каменоломни — пентеликскимъ; монмартрскому бассейну позавидовало бы Средиземное море; монмартрская мельница не только мелетъ муку, какъ всѣ обыкновенныя мельницы, но фабрикуетъ даже морскіе сухари, пользующіеся знаменитостью; башня Сольферино гораздо прямѣе извѣстной башни въ Пизѣ, а монмартрскій лѣсъ представляетъ остатки тѣхъ лѣсовъ, которые были дѣвственными еще до вторженія кельтовъ; наконецъ, монмартрская гора — настоящая гора, которую только завистники способны унижать названіемъ «холма». Бенъ-Зуфъ скорѣе далъ бы изрубить себя на куски, чѣмъ сознался бы, что эта знаменитая гора менѣе пяти тысячъ метровъ вышиною.

Гдѣ же въ цѣломъ свѣтѣ можно было встрѣтить столько чудесъ на такомъ ограниченномъ пространствѣ?

— Нигдѣ, отвѣтилъ бы Бенъ-Зуфъ тому, кому показалось бы, что онъ нѣсколько пристрастенъ къ Монмартру.

Впрочемъ, манія эта была совершенно невинная. У Бенъ-Зуфа было только одно желаніе: рано ли, поздно ли, возвратиться на монмартрскій холмъ, разумѣется вмѣстѣ со своимъ капитаномъ, и кончить жизнь тамъ, гдѣ она началась. Гектору Сервадаку безпрестанно приходилось выслушивать разсказы о несравненныхъ ни съ чѣмъ прелестяхъ XVIII парижскаго округа, и эти разсказы дотого надоѣли ему, что онъ отъ всего сердца возненавидѣлъ XVIII парижскій округъ.

Но Бенъ Зуфъ не отчаявался современемъ обратить капитана въ этомъ отношеніи на путь истины, тѣмъ болѣе что твердо рѣшился никогда не покидать его. Онъ уже выслужилъ два срока службы и собирался выйти въ отставку, двадцати восьми лѣтъ отъ роду, въ качествѣ простаго, первокласснаго, коннаго стрѣлка 8-го полка, какъ вдругъ его возвели на степень ординарца капитана Сервадака. Онъ, вмѣстѣ съ капитаномъ, ходилъ въ походы, не разъ сражался рядомъ съ нимъ и даже такъ отличался, что его представили къ кресту, но онъ отказался отъ ордена, затѣмъ чтобы остаться ординарцемъ своего капитана. Гекторъ Сервадакъ, въ японскую кампанію, спасъ жизнь Бенъ-Зуфу, Бенъ-Зуфъ отплатилъ ему тѣмъ же въ суданскую. Такія услуги никогда не забываются.

Вотъ почему Бенъ-Зуфъ такъ охотно посвящалъ на службу капитану главнаго штаба свои могучія руки, свое желѣзное здоровье, свою физическую силу, за которую можно было бы прозвать его «монмартрскимъ Фортомъ», свое мужественное сердце и безграничную преданность — словомъ, все свое существо.

Надо прибавить, что если Бснъ-Зуфъ не былъ «поэтомъ», какъ его капитанъ, то, благодаря своей великолѣпной памяти, былъ ходячею энциклопедіею, неистощимымъ собраніемъ всевозможныхъ анекдотовъ, каламбуровъ, солдатскихъ остротъ и припѣвовъ. Онъ былъ такимъ знатокомъ по этой части, что могъ бы давать хоть кому уроки.

Капитанъ Сервадакъ зналъ всю цѣну своему ординарцу. Онъ снисходительно относился къ его маленькимъ слабостямъ, которыя, впрочемъ, были довольно сносны, благодаря постоянно хорошему расположенію духа Бенъ-Зуфа. При случаѣ же, капитанъ умѣлъ говорить ему такія вещи, которыя на-вѣки привязываютъ слугу къ господину.

Разъ, между прочимъ, когда Бенъ-Зуфъ толковалъ о своемъ излюбленномъ XVIII округѣ, капитанъ сказалъ ему.

— А знаешь ли что, Бенъ-Зуфъ? вѣдь еслибъ монмартрскій холмъ былъ только на четыре тысячи семьсотъ метровъ по выше, такъ онъ сравнялся бы высотою съ Монбланомъ.

Глаза Бенъ-Зуфа сверкнули восторгомъ, — и съ этой минуты капитанъ Сервадакъ и Монмартръ слились во-едино въ его сердцѣ.

ГЛАВА II,
изъ которой мы увидимъ, что поэтическое вдохновеніе капитана Сервидака было прервано внезапнымъ событіемъ.

Гурби — не что иное какъ хижина, построенная изъ жердей и крытая соломою, называемою здѣшними жителями «дренъ». Такое строеніе защищаетъ отъ непогоды нѣсколько болѣе, чѣмъ палатка кочующаго араба, по гораздо менѣе нежели кирпичный каменный ломъ.

Гурби, обитаемый капитаномъ Сервадакомъ, былъ такъ тѣсенъ, что въ немъ не могли жить двое, но онъ примыкалъ къ каменному строенію, въ которомъ помѣщался Бенъ-Зуфъ съ двумя лошадьми.

Строеніе это служило прежде постомъ одному военному отряду, и въ немъ остались кой какія орудія, какъ напр. заступы, кирки, лопаты и т. п.

Конечно, гурби не представлялъ большаго комфорта, но онъ быль только временнымъ помѣщеніемъ. Къ тому же ни капитанъ, ни его ординарецъ не были прихотливы въ отношеніи жилища и пищи.

— Съ философіей и хорошимъ желудкомъ можно вездѣ хорошо прожить, говаривалъ часто Гекторъ Сервадакъ.

А философія для гасконца то же, что наличныя деньги для другаго: всегда водится въ карманѣ; относительно же желудка, капитанъ Сервадакъ могъ похвалиться отличнымъ пищевареніемъ.

Что же касается до Бепъ-Зуфа, то про него уже и говорить нечего. Если допустить вѣрованіе въ переселеніе душъ, то онъ вѣроятно былъ прежде страусомъ и у него уцѣлѣлъ отъ этого первобытнаго существованія феноменальный желудокъ съ такимъ могучимъ желудочнымъ сокомъ, который былъ способенъ переваривать намни также легко, какъ и цыплячье мясо.

Надо прибавить, что у жителей гурби былъ запасъ провизіи на цѣлый мѣсяцъ, что годную для питья воду доставляла имъ въ изобиліи цистерна, что сѣновалъ въ конюшнѣ былъ набитъ фуражемъ и _t въ добавокъ ко всему этому равнина, между Тенизомъ и Мостаганемомъ, такъ плодородна, что можетъ соперничать въ этомъ отноше, ніи съ богатыми полями Меджиджи. Водилось здѣсь также не мало дичи и конечно никто не могъ запретить офицеру главнаго штаба брать ружье, когда онъ ходилъ или ѣздилъ осматривать мѣстность для своихъ работъ, разумѣется, если онъ только не забывалъ захватить при этомъ свой эклиметръ и мензулу.

Въ одинъ прекрасный день, капитанъ Сервадакъ возвратился послѣ утренней прогулки въ гурби и отлично пообѣдалъ. Бенъ-Зуфъ былъ мастеръ стряпать, — особенно отличался онъ по части приправъ. Онъ сыпалъ въ нихъ перецъ и лилъ уксусъ молодецки, по военному. Но, какъ мы уже сказали, онъ имѣлъ дѣло съ двумя желудками, способными переваривать всякія пряности и для которыхъ недоступно было никакое разстройство.

Послѣ обѣда, когда Бенъ-Зуфъ принялся убирать остатки его въ помѣщеніе, которое называлъ «своимъ желудочнымъ шкапомъ», капитанъ Сервадакъ закурилъ сигару и вышелъ на хребетъ утеса подышать воздухомъ.

Темнѣло. Прошло уже болѣе часа съ той минуты, какъ солнце скрылось въ густыхъ облакахъ за горизонтомъ, который равнина перерѣзывала по другую сторону Шелифа. Небо въ этотъ вечеръ было такое странное, что всякій наблюдатель космическихъ феноменовъ обратилъ бы на это вниманіе. На сѣверѣ, не смотря на темноту, не дозволявшую видѣть вдаль на разстоянія болѣе полукилометра. въ высшихъ слояхъ атмосферы былъ какой-то красноватый блескъ. Вокругъ него не было лучей, выходящихъ изъ какого нибудь блестящаго центра, слѣдовательно его нельзя было приписать сѣверному сіянію, которое, впрочемъ, случается только въ болѣе сѣверныхъ широтахъ. Метеорологъ задумался бы надъ тѣмъ, какому необычайному явленію приписать эту великолѣпную иллюминацію послѣдней ночи въ году, такъ какъ это было 31-го декабря.

Но капитанъ Сервадакъ не чувствовалъ особаго влеченія къ метеорологіи. Онъ не заглядывалъ въ курсъ космографіи съ самыхъ тѣхъ поръ, какъ вышелъ изъ школы. Къ тому же, въ этотъ вечеръ, онъ былъ въ мечтательномъ настроеніи духа, которое располагало скорѣе къ поэзіи, чѣмъ къ наблюденіямъ.

Около восьми часовъ вечера, онъ возвратился въ свою единственную комнату въ гурби, гдѣ стояла его кровать, небольшой, рабочій столъ на подставкахъ и нѣсколько чемодановъ, замѣнявшихъ шкапы. Бенъ-Зуфъ стряпалъ и спалъ по двѣнадцати часовъ сряду безъ просыпа на матрасѣ «изъ добраго дуба», какъ онъ говорилъ, въ сосѣднемъ строеніи.

Капитану Сервадаку не хотѣлось еще спать; онъ присѣлъ къ столу, на которомъ были разбросаны его рабочіе инструменты, машинально положилъ передъ собою листъ калькировальной бумаги, взялъ въ одну руку двухцвѣтный карандашъ, въ другую циркуль съ линейкою и принялся чертить синія и красныя линейки, правильность которыхъ вовсе не напоминала топографическаго чертежа.

Бенъ-Зуфъ, между тѣмъ, не получившій еще приказанія идти спать, прилегъ въ углу и попробовалъ было уснуть, но это оказалось невозможнымъ.

За рабочимъ столомъ сидѣлъ не капитанъ главнаго штаба, а гасконскій поэтъ и убивался надъ стихотвореніемъ, напрасно призывая на помощь вдохновеніе. Онъ размахивалъ въ тактъ линейкою, выводилъ одну строчку краснымъ карандашемъ, а другую синимъ, но дѣло все не шло на ладъ.

— Глупецъ я! вскричалъ онъ наконецъ. Къ чему я выбралъ эту форму четверостишія, которая требуетъ все однородныхъ рифмъ? И неужели же я, французскій офицеръ, не одолѣю рифмы? Нѣтъ, этому не бывать. Стихотвореніе все равно, что батальонъ: стоитъ только выстроится первой ротѣ, а остальныя живо уже, маршъ впередъ!

Рифмы наконецъ покорились капитану, такъ какъ на бумагѣ появились четыре строчки, начертанныя одна краснымъ карандашемъ, другая синимъ:

Въ заголовкѣ стояло:

Уединеніе.

Люблю раздолье я пустыни

Съ его святою тишиной,

Утесовъ мощныя твердыни,

И мѣрный плескъ волны морской….

декламировалъ капитанъ размахивая линейкою.

— Что онъ тамъ такое бормочетъ? думалъ Бенъ-Зуфъ, поварачиваясь съ боку на бокъ. Вотъ уже цѣлый часъ, какъ онъ клохчетъ какъ курица, которая снесла яйцо.

Гекторъ Сервадакъ, въ сильнѣйшемъ разгарѣ поэтическаго вдохновенія, шагалъ взадъ и впередъ по гурби, повторяя:

И мѣрный плескъ волны морской….

— Стихи сочиняетъ, подумалъ Бенъ-Зуфъ и присѣлъ въ углу. Этакое безпокойное занятіе! Нѣтъ никакой возможности заснуть!

И онъ шумно зѣвнулъ во весь ротъ.

— Бенъ-Зуфъ, что съ тобою? спросилъ Гекторъ Сервадакъ,

— Ничего, капитанъ, должно быть кошмаръ.

— А, ну тебя къ лѣшему!

— Я бы не прочь къ нему, хоть сейчасъ, особенно, если онъ не сочиняетъ стиховъ, проворчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Этотъ глупецъ прервалъ мое вдохновеніе, подумалъ капитанъ Сервадакъ.

— Бенъ-Зуфъ….

— Я здѣсь, капитанъ, отвѣчалъ ординарецъ и, вскочивъ, вытянулся въ струнку и приложилъ руку къ кепи.

— Не шевелись, Бенъ-Зуфъ, не шевелись. У меня въ головѣ еще куплетъ.

И Гекторъ Сервадакъ произнесъ вдохновеннымъ тономъ, продолжая жестикулировать:

На лонѣ матери природы

Душа свободна отъ страстей

И….

И вдругъ капитанъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ растянулись оба на землѣ, повергнутые какою то необычайною, ужасною силою.

ГЛАВА III,
которая поведетъ читателя къ безконечнымъ вопросительнымъ и восклицательнымъ знакамъ.

Отчего, въ самую эту минуту, горизонтъ внезапно измѣнился такимъ необыкновеннымъ образомъ, что глазъ самаго опытнаго моряка не нашелъ бы линію, на которой сливаются небо и земля?

Отчего морскія волны подымались до такой высоты, которой прежде не допускали ученые?

Отчего земля разверзлась съ такимъ невообразимо-страшнымъ грохотомъ и трескомъ, какъ будто раскололся остовъ земнаго шара, — слышался ужасный ревъ морскихъ волнъ, бушующихъ на ненормальной глубинѣ и свистъ воздушныхъ слоевъ, кружащихся какъ во время циклона?

Отчего вдругъ на небѣ появился необыкновенный свѣтъ, болѣе яркій, чѣмъ сѣверное сіяніе, затмившій на минуту блескъ всѣхъ звѣздъ?

Отчего бассейнъ Средиземнаго моря вдругъ опростался и затѣмъ наполнился снова бушующими волнами?

Отчего блескъ луны увеличился внезапно до такихъ размѣровъ, какъ будто это ночное свѣтило, находящееся въ девяносто шести тысячахъ лье отъ земли, вдругъ придвинулось къ ней до разстоянія десяти тысячъ лье?^[1].

Отчего, наконецъ, на небѣ появился громадный, пламенѣющій сфероидъ, неизвѣстный космографамъ и вскорѣ скрылся за густыми слоями облаковъ?

Наконецъ, какой странный феноменъ произвелъ переворотъ, поколебавшій такъ глубоко землю, море, небо, словомъ, все пространство.

Кто могъ отвѣтить на эти вопросы? да и остался ли еще въ живыхъ на земномъ шарѣ хотя одинъ человѣкъ, могущій отвѣтить на какой бы то ни было вопросъ?

ГЛАВА IV,
въ которой говорится о нѣкоторыхъ измѣненіяхъ въ физическомъ порядкѣ, причина которыхъ неизвѣстна.

И однако, казалось, ничего не измѣнилось въ той мѣстности алжирскаго берега, которая окаймлена съ запада правымъ берегомъ рѣки Шелифа, а съ сѣвера Средиземнымъ моремъ. Какъ ни сильно было сотрясеніе, оно не имѣло вліянія на наружный видъ ни этой плодоносной равнины, мѣстами покрытой выпуклостями, ни на линіи утесовъ, ни на море, которое только сильно бушевало.

Устояло и каменное строеніе; только въ нѣкоторыхъ мѣстахъ въ стѣнахъ образовались глубокія трещины. Что же касается гурби, то его снесло, какъ карточный домикъ дыханіемъ ребенка, и оба его жильца лежали безъ движенія подъ упавшею соломенною кровлею.

Только черезъ два часа послѣ этой катастрофы, капитанъ Сервадакъ пришелъ въ память. Онъ не сразу сообразилъ, что случилось, и первыя произнесенныя имъ слова были двѣ послѣднія строчки знаменитаго стихотворенія, пресѣченныя на его устахъ такимъ необыкновеннымъ образомъ:

На лонѣ матери природы

Душа свободна отъ страстей….

проговорилъ онъ, но вдругъ вскричалъ.

— Что же такое случилось?

Ему трудно было найти отвѣтъ на этотъ вопросъ, а потому онъ приподнялъ руку, сдѣлалъ отверстіе въ соломѣ и, выставивъ голову, осмотрѣлся.

— Гурби свалился! вскричалъ онъ, вѣрно былъ ураганъ!

Онъ ощупалъ себя. Оказалось, что онъ былъ вполнѣ здравъ и невредимъ.

— А мой ординарецъ! пришло ему въ голову и, вставъ на ноги, онъ закричалъ:

— Бенъ-Зуфъ!

На этотъ возгласъ изъ соломы выставилась другая голова.

— Я здѣсь, капитанъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, какъ будто ожидавшій только приказанія капитана, чтобы появиться на сцену.

— Какъ ты думаешь, Бенъ-Зуфъ, что случилось? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Мнѣ сдается капитанъ, что это нашъ послѣдній этапъ.

— Пустяки, Бенъ-Зуфъ! Просто смерчъ.

— Пожалуй, что и смерчъ, отвѣчалъ ординарецъ съ равнодушіемъ философа. Вы не ушиблись, капитанъ?

— Нѣтъ, Бенъ-Зуфъ.

Минуту спустя, оба были на ногахъ и расчищали мѣсто, гдѣ стоялъ гурби. Почти всѣ вещи, находившіяся въ немъ, оказались неповрежденными.

— Который часъ теперь? спросилъ наконецъ капитанъ.

— По крайней мѣрѣ, восемь часовъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, взглянувъ на солнце, которое довольно высоко поднялось надъ горизонтомъ.

— Восемь часовъ?

— Никакъ ужъ не раньше, капитанъ.

— Можетъ ли это бгать? Ты съ ума сошелъ, прибавилъ капитанъ, вынувъ изъ кармана часы. Теперь только два часа.

— Два часа дня или два часа ночи? спросилъ Бенъ-Зуфъ. глядя на солнце.

Гекторъ Сервадакъ поднесъ часы къ уху.

— Они ходятъ, сказалъ онъ.

— И солнце тоже идетъ, замѣтилъ ординарецъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, оно ужъ довольно высоко, А знаешь ли что? теперь вѣдь восемь часовъ вечера.

— Какъ такъ?

— Да, такъ; смотри: солнце то вѣдь на западѣ, значитъ оно заходитъ.

— Заходитъ! Нѣтъ, капитанъ, возразилъ Бенъ-Зуфъ, оно встаетъ. Посмотрите, съ тѣхъ поръ, какъ мы говоримъ, оно уже порядочно поднялось надъ горизонтомъ.

— Неужели же солнце взошло на западѣ? проговорилъ капитанъ; нѣтъ, это невозможно!

И однако фактъ этотъ былъ неопровержимъ. Лучезарное свѣтило появилось надъ водами Шелифа на западномъ горизонтѣ, по которому до сихъ поръ проходило вторую половину своего ежедневнаго пути.

Гекторъ Сервадакъ легко понялъ, что какой-то необычайный, или по крайней мѣрѣ еще необъясненный феноменъ измѣнилъ не положеніе солнца въ звѣздномъ мірѣ, но направленіе движенія земли на ея оси.

Неужели же невозможное можетъ превратиться въ дѣйствительное? Капитанъ Сервадакъ терялся въ предположеніяхъ. Если бы у него былъ подъ рукою какой нибудь членъ географическаго общества, — то онъ обратился бы къ нему за разъясненіями, но такъ какъ такого члена не было на лицо, то Гекторъ Сервадакъ кончилъ тѣмъ, что воскликнулъ:

— Впрочемъ, вѣдь это дѣло астрономовъ! А я черезъ недѣлю прочитаю, что они пишутъ объ этомъ въ газетахъ.

И не раздумывая болѣе о причинахъ этого необыкновеннаго явленія, велѣлъ Бенъ-Зуфу собираться въ путь, къ морскому берегу, такъ какъ условился повидаться въ этотъ вечеръ съ графомъ Тимашевымъ, капитаномъ Добрыни.

Еслибы Гекторъ Сервадакъ и его ординарецъ были расположены наблюдать перемѣны, внезапно совершившіяся въ физическомъ порядкѣ вещей, въ эту ночь съ 31-го декабря на 1-ое января, то конечно, кромѣ измѣненія въ кажущемся движеніи солнца, ихъ поразила бы также необычайная перемѣна въ атмосферическихъ условіяхъ. Они принуждены были дышать такъ скоро, что задыхались, какъ будто бы всходили пя высокую гору или какъ будто воздухъ былъ не такъ плотенъ, какъ прежде и содержалъ менѣе кислорода. Голоса ихъ стали гораздо слабѣе: или они немного оглохли или надо было предположить, что воздухъ утратилъ отчасти свойство передавать звуки.

Но ни капитанъ Сервадакъ, ни Бенъ-Зуфъ не обратили на это вниманія и направили путь къ Шелифу по крутой тропинкѣ утеса.

Погода, наканунѣ очень туманная, теперь была яснѣе.

Небо было странно окрашено и вскорѣ покрылось очень низкими облаками, скрывшими солнце. Въ воздухѣ чувствовалось, что будетъ или страшный проливной дождь или ужасная гроза. Но ничего подобнаго не случилось, такъ какъ облака недостаточно сгустились.

Въ первый разъ море близъ этого берега было совершенно пустынно. Ни одного паруса, ни малѣйшаго клуба дыма не выдѣлялось на сѣроватомъ фонѣ неба и воды. Что же касается до горизонта, то — можетъ быть это былъ оптическій обманъ — кругъ его чрезвычайно стѣснился какъ надъ моремъ, такъ и позади, надъ равниной. Даль исчезла, какъ будто земной шаръ сталъ выпуклѣе.

Капитанъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ шли молча и скоро. Отъ гурби до берега было пять километровъ^[2]. Оба они теперь замѣтили, что въ ихъ физіологической организаціи произошла большая перемѣна. Они чувствовали какую-то необыкновенную легкость въ тѣлѣ, какъ будто у нихъ выросли крылья на ногахъ. Вдругъ, на лѣво отъ тропинки раздался непріятный лай, похожій на вой и почти въ ту же минуту изъ громадной чащи мастиковыхъ деревьевъ выскочилъ шакалъ — животное это принадлежало къ тому виду, который водился только въ Африкѣ; шерсть его была правильно испещрена черными пятками и на переднихъ частяхъ могъ были также желтыя полосы.

Шакалы могутъ быть опасны только ночью, когда ищутъ добычи, большими стаями. Одинокій же шакалъ не опаснѣе собаки. БенъЗуфъ былъ не трусъ, но онъ не любилъ шакаловъ, вѣроятно пото му, что они не водятся на Монмартрѣ. Звѣрь, выскочивъ изъ чащи, прижался къ скалѣ, которая была не менѣе десяти метровъ высоты, и тревожно смотрѣлъ на идущихъ. Бенъ-Зуфъ прицѣлился. При этомъ движеніи, шакалъ, къ крайнему удивленію капитана и его оргинарца, въ одинъ прыжокъ очутился на вершинѣ скалы.

— Каковъ прыгунъ! вскричалъ Бенъ-Зуфъ, вѣдь онъ поднялся на тридцать футовъ снизу вверхъ.

— Правда, отвѣчалъ задумчиво капитанъ, Сервадакъ. Я никогда не видалъ такого скачка.

Шакалъ, сидя на вершинѣ скалы, посматривалъ на нихъ спокойно, будто съ насмѣшкой. Бенъ-Зуфъ поднялъ камень, чтобы пустить въ него. Камень былъ большой, но оказался легкимъ, какъ окаменѣлая губка.

— Проклятый шакалъ! сказалъ Бенъ-Зуфъ, этотъ камень для него все равно что булка. Но отчегоже онъ такой большой, а такой легкій?

И не имѣя ничего другаго подъ рукою, кромѣ камня, все таки пустилъ его въ шакала.

Бенъ-Зуфъ промахнулся. Но шакалъ, замѣтивъ его непріязненныя намѣренія, пустился въ бѣгство и вскорѣ исчезъ, дѣлая черезъ чащи и неровности земли такіе скачки, какъ гутаперчевая кенгуру.

Что же касается до камня, то вмѣсто того чтобъ попасть въ цѣль, онъ описалъ обширную траэкторію, и, къ величайшему изумленію Бенъ-Зуфа, упалъ въ 500 шаговъ по другую сторону скалы.

Бенъ-Зуфъ находился въ эту минуту въ нѣсколькихъ метрахъ впереди своего капитана, передъ ямою въ десять футовъ ширины, наполненною водою и перепрыгнулъ черезъ нее съ ловкостью гимнаста.

— Что съ тобою, Бенъ-Зуфъ? Сумашедшій! ты сломаешь себѣ ноги.

Слова эти, внезапно вырвавшіяся у капитана Сервадака, были вызваны положеніемъ его ординарца, который находился въ этотъ моментъ на воздухѣ на высотѣ сорока футовъ.

При мысли объ опасности, которой могъ подвергнуться Бенъ-Зуфъ. падая на землю, Гекторъ Сервадакъ бросился къ нему на помощь. Ему также пришлось перескочить черезъ яму, но, когда онъ прыгнулъ, то его самого подняло на высоту тридцати футовъ. Подымаясь, онъ даже наткнулся на спускавшагося Бенъ-Зуфа. Затѣмъ, повинуясь въ свою очередь законамъ тяготѣнія, онъ также спустился съ возрастающею быстротою. Но сотрясеніе при паденіи было не сильнѣе, какъ еслибъ онъ поднялся только на четыре или пять футовъ.

— Капитанъ, вскричалъ Бенъ-Зуфъ, расхохотавшись во все горло, вѣдь мы теперь съ вами стали клоуны.

Гекторъ Сервадакъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ раздумья, подошелъ къ ординарцу и, положивъ руку на плечо его, проговорилъ:

— Не летай больше, Бенъ-Зуфъ, и посмотри на меня хорошенько. Я сплю, разбуди меня. Пожалуйста хоть ущипни до крови, если надо! Мы съ тобой или сошли съ ума, или видимъ все это во снѣ.

— Дѣло въ томъ, капитанъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, что со мной никогда не случалось на яву такихъ чудесъ. Иногда только во снѣ видѣлъ, будто я ласточка и перелетаю черезъ монмартрскую гору. Вотъ какъ бы я бросилъ черезъ нее мой кепи! Все это ненатурально. Съ нами случилось что-то такое необыкновенное, чего еще никогда не случалось ни съ однимъ человѣкомъ. Можетъ быть такія чудеса свойственны алжирскому берегу.

Гекторъ Сервадакъ находился въ какомъ-то отупѣніи.

— Да вѣдь это можетъ взбѣсить, наконецъ! вскричалъ онъ, мы не спимъ и не грезимъ!

Но онъ былъ не такого характера, чтобъ долго задумываться надъ проблемою, казавшеюся, въ данную минуту, неразрѣшимою.

— Я будь, что будетъ, проговорилъ онъ наконецъ, порѣшивъ ничему больше не удивляться.

— Извѣстно, капитанъ, подтвердилъ Бенъ-Зуфъ, чему быть, то будетъ, а мы пока пойдемте дальше.

По другую сторону ямы раскидывалась лужайка, поросшая бархатистою травою. Она была живописно обрамлена полувѣковыми деревьями, зелеными дубами, пальмами, рожковыми деревьями, и смоковницами, посреди которыхъ росли кактусы и алоэ и высились два или три эвкалипта.

— Капитанъ, сказалъ ординарецъ, видите ли вы, вонъ этотъ бѣлый шаръ, за облаками?

— Вижу, отвѣчалъ капитанъ, взглянувъ на сильно покрытый туманомъ дискъ, появившійся въ эту минуту въ зенитѣ.

— Вѣдь этотъ шаръ ничто иное, какъ солнце, капитанъ, прибавилъ Бенъ-Зуфъ.

— Солнце въ зенитѣ, въ январѣ, подъ 39 градусомъ сѣверной широты! вскричалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Оно самое, капитанъ. Какъ вамъ угодно, а оно показываетъ полдень. Оно что-то поторопилось сегодня и я готовъ прозакладывать мой кепи за миску кускусу, что черезъ три часа оно закатится.

Гекторъ Сервадакъ стоялъ нѣсколько минутъ неподвижно, скрестивъ на груди руки. Затѣмъ повернулся вокругъ и осмотрѣлъ горизонтъ.

— Законы тяготѣнія измѣнились! проговорилъ онъ. Четыре страны свѣта также! День сталъ въ половину короче. Тутъ что-то сверхъестественное! Вѣдь не я, не Бенъ-Зуфъ не спятили же мы съ ума!

Бенъ-Зуфъ, котораго не въ состояніи былъ поразить никакой космическій феноменъ, спокойно посматривалъ на капитана.

— Бенъ-Зуфъ! сказалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Что прикажите, капитанъ?

— Ты никого не видишь?

— Никого, капитанъ. Русскій корабль ушелъ.

Гекторъ Сервадакъ подошелъ къ утесамъ, окаймляющимъ окраппы берега и сталъ искать глазами Добрыню. Но море было пустынно, и капитанъ Сервадакъ въ первый разъ замѣтилъ, что хотя не было вѣтра, оно волновалось такъ, какъ будто кипѣло.

Конечно, гальоту трудно было выдержать это анормальное волненіе. Кромѣ того, въ первый разъ также капитанъ съ изумленіемъ замѣтилъ, что районъ горизонта сильно уменьшился. Съ хребта утеса, на которомъ онъ стоялъ, линія горизонта была видна прежде на отдаленіи 40 километровъ, тогда какъ теперь между нею и утесомъ было не болѣе 10 километровъ разстоянія, какъ будто вдругъ убавился объемъ земнаго шара.

— Все это черезъ-чуръ ужъ что-то диковинно! подумалъ капитанъ главнаго штаба.

Между тѣмъ Бенъ-Зуфъ, легкій и проворный, какъ любая обезьяна, вскарабкался на вершину эвкалипта. Онъ осмотрѣлъ съ этой возвышенной точки весь континентъ и, спустившись на землю, объявилъ, что нигдѣ на равнинѣ не видно ни души.

— Пойдемъ къ Шелифу! сказалъ Гекторъ Сервадакъ. Можетъ быть тамъ мы узнаемъ въ чемъ дѣло.

— Къ Шелифу, такъ къ Шелифу! отвѣтилъ Бенъ-Зуфъ.

Между лугомъ и рѣкою было не болѣе трехъ километровъ. Капитанъ хотѣлъ перейти черезъ Шелифъ и дойти до Мостаганома, но чтобы добраться до города засвѣтло, надо было спѣшить. Не смотря на облака, скрывавшія солнце, замѣтно было, что оно приближалось къ закату — и еще одно необъяснимое чудо — вмѣсто того, чтобы описывать косвенную линію, какъ того требовалъ градусъ широты, подъ которымъ лежитъ Алжирія, оно перпендикулярно падало за горизонтъ.

Капитанъ Сервадакъ раздумывалъ дорогою обо всѣхъ этихъ странностяхъ. Если допустить, что кругообращеніе земнаго шара измѣнилось, вслѣдствіе никогда еще небывалаго феномена, и что алжирскій берегъ вдругъ очутился въ южномъ полушаріи, такъ какъ солнце проходило чрезъ зенитъ, — то самый земной шаръ, казалось, вовсе не измѣнился, по крайней мѣрѣ въ этой части Алжиріи, кромѣ только необыкновенной его выпуклости. Берегъ былъ точно такой же какъ и всегда и представлялъ рядъ безплодныхъ утесовъ, красныхъ, какъ будто въ нихъ содержалось желѣзо. Какъ только могъ видѣть глазъ — нигдѣ ни на берегу, ни въ южномъ направленіи или по крайней мѣрѣ въ той сторонѣ, которую капитанъ по прежнему называлъ югомъ — не было слѣдовъ никакихъ измѣненій. Въ трехъ лье разстоянія начинались первые утесы горъ Мерджедже и на небѣ вырѣзывались обычныя очертанія ихъ вершинъ. Вдругъ облака разступились и косвенные лучи солнца освѣтили землю. Очевидно было, что оно взошло на западѣ, а закатывалось на востокѣ.

— Хотѣлось бы мнѣ знать, вскричалъ капитанъ Сервадакъ, что-то думаютъ обо всемъ этомъ въ Мостаганемѣ? И что скажетъ военный министръ, когда узнаетъ изъ телеграммы, что его алжирская колонія сбилась съ физическаго пути, чего никогда не случалось съ нею въ моральномъ отношеніи.

— Африканскую колонію потребуютъ всю къ суду, замѣтилъ Бенъ-Зуфъ.

— И что четыре страны свѣта идутъ совсѣмъ въ разрѣзъ съ военными уставами.

— Въ полкъ ихъ! Тамъ ихъ выучатъ дисциплинѣ.

— И что солнечные лучи, въ январѣ, бьютъ мнѣ прямо въ лицо.

— Бить офицера! За это слѣдуетъ разстрѣлять солнце!

Дисциплина была конькомъ Бенъ-Зуфа.

Между тѣмъ путники подвигались впередъ очень скоро. Благодаря необыкновенной легкости, которою были проникнуты тѣла ихъ и привыкнувъ уже къ ускоренному движенію, они бѣжали быстрѣе зайцевъ и прыгали какъ серны. Они уже шли не тропинкою, извивавшеюся по вершинѣ скалы, изгибы которой замедлили бы путь ихъ, а стремились все прямо — какъ летаютъ птицы. Никакое препятствіе не останавливало ихъ. Они перепрыгивали чрезъ изгороди и ручьи, перелетали чрезъ массы зелени и холмы. При такихъ условіяхъ, Бенъ-Зуфъ въ одинъ прыжокъ перескочилъ бы чрезъ монмартрскую гору. Они боялись только одного: чтобъ тѣла ихъ не вытянулись въ вертикальномъ направленіи. Земля подъ ними, казалось, превратилась въ необыкновенно эластичный трамплинъ и они еле касались ея.

Наконецъ, показался Шелифъ. Капитанъ и ординарецъ въ нѣсколько прыжковъ очутились на берегу рѣки. Но здѣсь они волею-неволею остановились: мостъ изчезъ.

— Нѣтъ больше моста! вскричалъ капитанъ Сервадакъ. Должно быть здѣсь было наводненіе, — второй потопъ!

Но Бенъ-Зуфъ не выразилъ большаго удивленія.

А удивляться было таки чему. Рѣка Шелифъ изчезла. Отъ ея лѣваго берега, не осталось и слѣдовъ; правый же берегъ, виднѣвшійся еще наканунѣ за плодоносною равниною, окаймлялъ уже не рѣку, а вновь образовавшееся море. На западѣ, какъ только могъ видѣть глазъ, вмѣсто тихо ропчущихъ, желтоватыхъ волнъ Шелифа, — раскидывалось синее, грозно бушующее, водное пространство. Подъ нимъ была погребена территорія, на которой еще вчера стоялъ Мостаганемъ.

Гекторъ Сервадакъ хотѣлъ убѣдиться. Онъ подошелъ къ берегу, скрытому за кустами розовыхъ лавровъ, зачерпнулъ въ горсть воды и поднесъ ко рту….

— Соленая! проговорилъ онъ. Море въ нѣсколько часовъ, поглотило всю западную часть Алжиріи.

— Въ такомъ случаѣ, капитанъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ, это продлится дольше, чѣмъ обыкновенное наводненіе.

— Весь міръ измѣнился! отвѣчалъ капитанъ главнаго штаба, качая головою. Эта катастрофа можетъ имѣть неисчислимыя послѣдствія. Что сталось съ моими друзьями и товарищами!

Бенъ-Зуфъ никогда не видалъ Гектора Сервадака такимъ разстроеннымъ. Онъ вытянулъ лицо, хотя еще менѣе капитана понималъ, что случилось. Онъ даже отнесся бы съ равнодушіемъ философа ко всѣмъ этимъ переворотамъ, еслибъ не считалъ «долгомъ службы» раздѣлять чувства своего начальника.

Бывшій правый берегъ Шелифа простирался на сѣверъ и на югъ, описывая слегка округленную линію. Казалось, что катастрофа, постигшая эту часть Африки, нисколько не коснулась его. Онъ былъ такой же, какъ на гидрографическомъ снимкѣ. Купы высокихъ деревьевъ, причудливо изогнутая линія окраинъ, бархатистые луга, окаймляющіе его, все было по прежнему на своемъ мѣстѣ. Только, вмѣсто того, чтобъ обрамливать рѣку, онъ обрамливалъ неизвѣстное море.

Капитанъ Сервадакъ сталъ очень задумчивъ. Но ему не долго пришлось наблюдать перевороты, происшедшія, въ этой области. Солнце, дойдя до восточнаго горизонта, вдругъ, точно бомба, упало въ море. Даже подъ тропиками, 21 сентября или 21 марта, въ ту эпоху года, когда солнце перерѣзываетъ эклиптику, переходъ отъ дня къ ночи не могъ быть быстрѣе. Въ этотъ вечеръ не было сумерекъ, и вѣроятно на слѣдующій день не должно было быть зари. Земля, море, небо, — все погрузилось мгновенно въ непроницаемую тьму.

ГЛАВА V,
приглашающая читателя слѣдовать за капитаномъ Сервадакомъ въ продолженіи его экскурсіи по его новому владѣнію.

Капитанъ Сервадакъ, какъ мы уже знаемъ, былъ не изъ робкаго десятка, а потому всѣ эти необычайныя событія не особенно ошеломили его. Онъ только не былъ такъ равнодушенъ къ нимъ, какъ Бенъ-Зуфъ, и любилъ добираться до причины вещей. Онъ мало заботился о самомъ дѣйствіи, лишь бы знать причину его. Онъ говорилъ, что быть убитымъ ядромъ ровно ничего не значитъ, коль скоро знаешь въ силу какихъ законовъ балистики и какою траэкторіею ударило оно въ грудь. Такъ относился онъ ко всѣмъ явленіямъ міра сего. Подумавъ на столько, на сколько было свойственно его темпераменту, о послѣдствіяхъ случившагося феномена, онъ занялся исключительно изслѣдованіемъ его причинъ.

— Дѣлать нечего! вскричалъ онъ въ ту минуту, когда внезапно настала ночь, надо будетъ отложить это до утра…. если только когда нибудь настанетъ утро. Понять не могу, куда дѣвалось солнце!

— Что теперь дѣлать, капитанъ? спросилъ Бенъ-Зуфъ.

— Останемся здѣсь, а завтра, — если только будетъ завтра, — вернемся въ гурби и по дорогѣ осмотримъ западный и южный берега. Главное — надо знать, гдѣ мы и что вокругъ насъ, если уже мы не можемъ понять, что сотворилось въ природѣ. А пройдя западнымъ и южнымъ берегомъ….

— Если только есть берегъ, замѣтилъ ординарецъ.

— Да, и если есть югъ, прибавилъ капитанъ Сервадакъ.

— Значитъ, теперь можно спать?

— Конечно, если только есть какая нибудь возможность уснуть.

Получивъ это позволеніе, Бенъ-Зуфъ угнѣздился въ углубленіи скалы, подложивъ подъ голову кулакъ и заснули сномъ невѣжды, который иногда бываетъ невозмутимѣе сна праведника.

Капитанъ Сервадакъ сталъ прохаживаться по берегу новаго моря. Въ головѣ у него бродило множество вопросовъ.

— Какъ велико было значеніе этой катастрофы? Ограничилась ли она только одною небольшою частью Африки и уцѣлѣли ли ближайшіе города, Алжиръ, Оранъ, Мостаганемъ? Или многочисленные жители этого берега, а вмѣстѣ съ ними знакомые и полковые товарищи Гектора Сервадака погибли въ морскихъ волнахъ? Можетъ быть, Средиземное море, вслѣдствіе какого нибудь сотрясенія, затопило часть Алжирской территорія, прилегавшей къ устьямъ Шелифа? Въ такомъ случаѣ было понятно до нѣкоторой степени, что рѣка исчезла, но это нисколько не объясняло другихъ космическихъ фактовъ.

Другая гипотеза: можно ли было допустить, что Африканскій берегъ былъ внезапно перенесенъ въ экваторіальную зону? Это объясняло новый путь солнца и отсутствіе сумерекъ, но не объясняло отчего дни стали на шесть часовъ короче и отчего солнце всходило на западѣ, а закатывалось на востокѣ.

— И однако, повторялъ мысленно капитанъ Сервадакъ, это вѣрно, что сегодня было только шесть часовъ дня и что страны свѣта измѣнились совершенно противуположно, по крайней мѣрѣ востокъ и западъ. Мы поймемъ все это завтра, когда взойдетъ солнце, если только оно взойдетъ когда нибудь.

Онъ былъ неособенно свѣдущъ въ космографіи, но все таки зналъ главныя созвѣздія; къ сожалѣнію, небо было пасмурно, такъ что не видно было звѣздъ и капитанъ не могъ удостовѣриться, была ли полярная звѣзда на своемъ мѣстѣ или ее замѣнила какая нибудь другая; послѣднее было бы неопровержимымъ доказательствомъ, что земной шаръ вращается по новой оси или по прежней въ обратномъ направленіи, что объяснило бы причину многихъ явленій. Но темныя тучи не расходились и ни одна звѣздочка не мелькала на небѣ.

Что же касается до луны, тогда было новолуніе и слѣдовательно она скрылась за горизонтомъ вмѣстѣ съ солнцемъ.

Каково же было изумленіе капитана Сервадака, когда часа черезъ полтора онъ увидѣлъ надъ горизонтомъ сильный свѣтъ, пробившійся сквозь завѣсу тучъ.

— Луна! вскричалъ онъ, но нѣтъ, невозможно! Это не луна! Неужели это любимое свѣтило Діаны восходитъ также на западѣ? Нѣтъ, нѣтъ, это не она! Свѣтъ ея не можетъ быть такой яркій, если только она не приблизилась къ землѣ какимъ нибудь чудомъ.

Дѣйствительно, лучи неизвѣстнаго свѣтила были такъ ярки, что проникли сквозь тучи и озарили окрестность полусвѣтомъ,

— Неужели же это солнце? продолжалъ задавать себѣ вопросы капитанъ Сервадакъ. Но вѣдь не прошло еще и ста минутъ, какъ оно закатилось на востокѣ. А если же это не луна и не солнце — такъ что же это такое? Какой нибудь чудовищный метеоръ? Эти несносныя тучи бѣсятъ меня. Онѣ кажется не разойдутся. Затѣмъ мысли его перешли на его собственную особу.

— Сколько въ мою жизнь убилъ я понапрасну времени, подумалъ онъ. Не лучше ли было бы, еслибы я употребилъ это время на занятія астрономіею! Кто знаетъ! можетъ быть все то, надъ чѣмъ я ломаю теперь голову, объясняется очень просто.

Таинства новаго неба оставались по прежнему непроницаемы. Громадная масса свѣта, изливаемая очевидно какимъ-то ослѣпительно блестящимъ, гигантскимъ свѣтиломъ, — озаряла около часа верхнія окраины облаковъ. Затѣмъ — не менѣе необычайное явленіе — дискъ вмѣсто того, чтобъ описать дугообразную линію и спуститься къ противуположному горизонту, какъ всякое другое свѣтило, слѣдующее законамъ небесной-механики, — казалось, напротивъ удалился, по перпендикулярной линіи къ экваторіальной плоскости. Окрестность снова покрылась мракомъ. Капитанъ Сервадакъ сталъ окончательно въ тупикъ. Самыя первоначальныя правила небесной механики, были нарушены; небесная сфера напоминала часы, въ которыхъ испортилась главная пружина; планеты не слѣдовали болѣе законамъ тяготѣнія и не было никакой причины ожидать, чтобы солнце снова появилось на какомъ бы то ни было горизонтѣ земнаго шара.

И однако, черезъ три часа, оно взошло на западѣ безъ разсвѣта; утренніе лучи его разогнали облака и освѣтили окрестность. Капитанъ Сервадакъ взглянулъ на часы и увидѣлъ, что ночь продолжалась ровно шесть часовъ.

Шесть часовъ сна было слишкомъ мало для Бенъ-Зуфа и онъ еще не проснулся.

Гекторъ Сервадакъ безъ лишнихъ церемоній потрясъ егоза плечо и вскричалъ.

— Вставай и въ дорогу!

— Ахъ, капитанъ, пробормоталъ Бенъ-Зуфъ, протирая глаза, мнѣ кажется, что еще очень рано. Я только что началъ засыпать.

— Ты спалъ всю ночь!

— Не можетъ быть, чтобъ прошла цѣлая ночь!

— Шестичасовая ночь; да дѣлать нечего, надо тебѣ привыкать!

— Привыкнемъ, капитанъ.

— Пойдемъ скорѣй, нечего терять времени. Возвратимся въ гурби самымъ кратчайшимъ путемъ и посмотримъ, что сталось съ нашими лошадьми.

— Онѣ вѣроятно думаютъ, отчего я ихъ не чистилъ со вчерашняго дня. За то же ужъ я ихъ выхолю сегодня!

— Хорошо, хорошо, только не копайся съ ними! Какъ скоро осѣдлаешь ихъ, мы сдѣлаемъ рекогносцировку. По крайней мѣрѣ, хоть узнаемъ, что осталось отъ Алжиріи.

— А потомъ?

— А потомъ, если намъ не удастся добраться до Мостаганема съ южной стороны, мы повернемъ съ восточной къ Тенецу.

Капитанъ Сервадакъ и его ординарецъ отправились обратно въ гурби по тропинкѣ, пролегающей по скаламъ. Они были очень голодны и ѣли дорогою смоквы, финики и апельсины, висѣвшіе такъ низко на вѣтвяхъ, что стоило только протянуть руку, чтобы сорвать ихъ. Въ этой, совершенно ненаселенной части территоріи, которую вновь разведенныя плантаціи превратили въ богатый и обширный плодовый садъ, нечего было опасаться никакихъ протоколовъ.

Черезъ часъ послѣ того, какъ они оставили этотъ берегъ, бывшій прежде правымъ берегомъ Шелифа, пришли они къ гурби. Тамъ все было въ томъ видѣ, въ какомъ осталось послѣ катастрофы. Очевидно было, что никто не приходилъ сюда во время ихъ отсутствія, и восточная часть территоріи казалось такою же пустынною, какъ и западная.

Сборы въ путь были недолги. Бенъ-Зуфъ захватилъ въ дорожную сумку сухарей и консервовъ изі. дичи. Что же касается до напитковъ, то вездѣ было много воды. По долинѣ протекало много прозрачныхъ потоковъ, такъ какъ притоки Шелифа превратились теперь сами въ рѣки и несли свои воды въ Средиземное море.

Зефиръ, лошадь капитана Сервадака, и Галетъ^[3], лошадь Бенъ-Зуфа, имя которой напоминало ему монмартрскую мельницу, — были осѣдланы въ одинъ мигъ и наши всадники пустились въ галопъ къ берегу Шелифа.

Оказалось, что въ лошадяхъ произошла такая же перемѣна, какъ и въ нихъ самихъ; вѣсъ ихъ уменьшился, а мускульная сила увеличилась. Это были ужъ не простыя четвероногія, а настоящіе типографы, едва касавшіеся земли. Счастье еще, что Гекторъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ были хорошими наѣздниками; они не только не сдерживали, но даже погоняли лошадей.

Въ какія нибудь двадцать минутъ, проскакали они восемь километровъ. отдѣлявшіе гурби отъ устья Шелифа, за тѣмъ лошади, умѣривъ быстроту бѣга, начали спускаться на юго востокъ, по бывшему правому берегу Шелифа.

Берегъ этотъ сохранилъ свой прежній характеристическій видъ. Но противуположный ему, какъ мы уже сказали выше, исчезъ и его замѣнилъ горизонтъ моря. Слѣдовательно, вся часть Оранской провинціи, лежавшая впереди Мостаганема, была затоплена ночью съ 31-го декабря по 1-ое января.

Капитанъ Сервадакъ зналъ эту мѣстность, какъ нельзя лучше, такъ какъ дѣлалъ здѣсь прежде тригонометрическія съемки. Цѣль его эскурсіи состояла въ томъ, чтобы осмотрѣть на сколько возможно больше пространство и представить обо всемъ рапортъ кому, куда и когда — онъ еще не зналъ.

Въ теченіе остальныхъ четырехъ часовъ дни, всадники наши проѣхали тридцать пять километровъ отъ устья Шелифа и съ наступленіемъ ночи расположились на ночлегъ у небольшаго изгиба бывшей рѣки Шелифа, гдѣ еще наканунѣ впадалъ въ нее притокъ лѣваго берега, рѣка Мина, поглощенная теперь новымъ моремъ.

Въ продолженіи экскурсіи, они, къ крайнему своему изумленію, не встрѣтили ни души.

Бенъ-Зуфъ смастерилъ кое-какъ постель и, стреноживъ лошадей, пустилъ ихъ на роскошные луга, окоймлявшіе берегъ. Ночь прошла безъ всякихъ приключеній.

На слѣдующее утро съ солнечнымъ восходомъ, т. е. именно въ ту пору, когда по прежнему календарю должна была наступить ночь съ 1-го на 2-ое января, — капитанъ Сервадакъ и его ординарецъ сѣли опять на лошадей и отправились изслѣдовать берегъ далѣе. Въ теченіе этого шестичасоваго дня они проѣхали семьдесятъ километровъ.

Границу территоріи составлялъ все тотъ же береіъ рѣки, только въ двадцати километрахъ отъ рѣки Мины большая часть его исчезла, а вмѣстѣ съ нею мѣстечко Сюркельмиту съ его восемьюстами жителями. Можетъ быть, такова же была участь и другихъ городовъ какъ напр. Мазаграна, Мостаганема и Орлеанвилля, находившихся въ этой части Аджаріи, на другомъ берегу Шелифа. Обогнувъ небольшой мысъ, недавно образовавшійся вслѣдствіе измѣненія очерковъ береговъ, капитанъ Сервадакъ опять выѣхалъ на знакомый берегъ, какъ разъ противъ того мѣста, гдѣ должна была стоять Ами-Муса — община со смѣшаннымъ населеніемъ, бывшая Камиса Бени-Ураговъ. Но не осталось ни малѣйшихъ слѣдовъ этого бывшаго главнаго мѣстечка округа, ни даже пика Манкура въ тысячу сто двадцать метровъ высоты, у подошвы котораго оно было построено.

Въ этотъ вечеръ изслѣдователи наши расположились на ночлегъ на поворотѣ берега, которымъ заканчивались съ этой стороны ихъ новыя владѣнія. Это было почти въ томъ мѣстѣ, гдѣ находилось прежде значительное мѣстечко Мемунтюруа, отъ котораго также не осталось слѣдовъ.

— А я еще разсчитывалъ было сегодня поужинать и переночевать въ Орлеанвилѣ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, глядя на разстилавшееся передъ нимъ темное море.

— Невозможно, капитанъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, по крайней мѣрѣ сухимъ путемъ.

— Знаешь ли, Бенъ-Зуфъ, что мы оба съ тобой необыкновенно счастливы?

— Это для насъ не диво, капитанъ. Вы увидите, что мы найдемъ средство переплыть и это море, чтобъ пошататься по Мостаганему.

— Гм! Если мы находимся на полуостровѣ, какъ надо предполагать, такъ придется отправиться за новостями скорѣе въ Тенезъ…

— Или привезти туда новостей, отвѣчалъ очень разумно Бенъ-Зуфъ.

Когда взошло солнце, капитанъ Сервадакъ увидѣлъ всѣ перемѣны, случившіяся въ этой мѣстности.

Съ того пункта, гдѣ онъ ночевалъ, былъ видѣнъ берегъ въ южномъ и сѣверномъ направленіяхъ. Но это былъ уже не первобытный берегъ, какъ прежній берегъ Шелифа. Вновь образовавшаяся расщелина составляла границу бывшей равнины. Въ этомъ углу, какъ мы уже сказали, было мѣстечко Мемунтюруа. Бенъ-Зуфъ вскочилъ на холмъ, но земли нигдѣ не было видно. Крайнюю линію горизонта вездѣ представляло море. Слѣдовательно, не осталось также слѣдовъ и Орлеанвиля, который долженъ бы былъ находиться въ десяти километрахъ разстоянія на юго-западъ.

Капитанъ Сервадакъ и его ординарецъ, оставивъ мѣсто ночлега, поѣхали по новой окраинѣ берега, посреди грудъ осыпавшейся земли, полей, изрѣзанныхъ трещинами, поломанныхъ и повислыхъ надъ водою деревьевъ, въ числѣ которыхъ встрѣчались иногда старыя оливковыя, стволы которыхъ, казалось, были надрублены топоромъ.

Всадники ѣхали тихо, такъ какъ путь ихъ былъ пзвилистый вслѣдствіе безчисленныхъ бухтъ и мысовъ. До солнечнаго заката они проѣхали не болѣе тридцати пяти километровъ и достигли подошвы горъ Мерджеджа, которыми прежде катастрофы заканчивался съ этой стороны хребетъ Малыхъ Атласскихъ горъ.

Въ этомъ мѣстѣ горный хребетъ былъ насильственно розорванъ и образовалъ отдѣльные пики, высившіеся на берегу.

На слѣдующее утро капитанъ Сервадакъ и его ординарецъ, проѣхавъ верхомъ одно изъ горныхъ ущелій, взобрались пѣшкомъ на самую высокую вершину, откуда могли вполнѣ обозрѣть ту узкую полосу алжирской территоріи, которой они, казалось, остались теперь единственными жителями.

Отъ подошвы горы Мерджеджа до береговъ Средиземнаго моря, т. е. на протяженіи около тридцати километровъ, простирался вновь образовавшійся берегъ. Не было видно никакого перешейка, который соединялъ бы эту территорію съ исчезнувшею территоріею Тенеза. Слѣдовательно, паши изслѣдователи находились не на полуостровѣ, а на островѣ. Капитанъ Сервадакъ съ той высоты, на которой стоялъ, убѣдился, къ величайшему своему изумленію, что былъ окруженъ со всѣхъ сторонъ водою на такомъ разстояніи, какъ только могъ видѣть глазъ; нигдѣ не было ни малѣйшихъ признаковъ земли.

Островъ этотъ имѣлъ форму неправильнаго четыресторонника, почти треугольника; окружность его можно было раздѣлить слѣдующимъ образомъ: сто двадцать километровъ бывшаго берега Шелифа, тридцать пять километровъ косвенной линіи, примыкающей къ морю и сто километровъ прежняго берега Средиземнаго моря. Всего двѣсти восемьдесятъ пять километровъ.

— Хорошо, сказалъ капитанъ, но почему произошло все это?

— А почему же бы и не произойти такъ? возразилъ Бенъ-Зуфъ. Оно такъ потому, что не по другому! Если Господь Богъ хотѣлъ этого, капитанъ, такъ наше дѣло только свыкнуться съ этимъ.

Они спустились со скалы и опять сѣли на лошадей, которыя до сихъ поръ щипали траву. Въ этотъ день они доѣхали до берега Средиземнаго моря, не встрѣтивъ никакихъ признаковъ городка Монтенотта исчезнувшаго также какъ и Тенецъ, отъ котораго не осталось даже развалинъ ни одного дома.

На слѣдующее утро, 5-го января, они быстро проѣхали по берегу Средиземнаго моря. Катастрофа пощадила этотъ берегъ не на столько, на сколько надѣялся капитанъ Сервадакъ. Здѣсь былъ недочетъ въ четырехъ мѣстечкахъ: Каллаатѣ-Шимахи, Агмисѣ, Морабу и Пуантъ-Боссѣ. Мысы не могли устоять противъ сотрясенія и отдѣлились отъ территоріи. Изслѣдователи убѣдились, что на островѣ не было другихъ жителей, кромѣ нихъ самихъ, но фауна имѣла здѣсь своихъ представителей въ нѣсколькихъ стадахъ жвачныхъ, бродившихъ по равнинѣ.

Капитанъ Сервадакъ и его ординарецъ объѣхали окружность полуострова въ теченіе пяти дней по новому счисленію времени, т. е. двухъ съ половиною по старому. Слѣдовательно со времени ихъ отъѣзда и до той минуты, когда они возвратились въ гурби, прошло шестьдесятъ часовъ.

— И такъ, капитанъ? сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— И такъ Бенъ-Зуфъ?

— Вы значитъ теперь генералъ-губернаторъ Алжиріи.

— Да, но Алжиріи безъ жителей.

— А меня то ужъ развѣ не считаете?

— Такъ ты будешь….

— Я буду изображать населеніе, капитанъ.

— А мои стихи-то? вспомнилъ капитанъ Сервадакъ, ложась спать. Стоило послѣ того такъ убиваться надъ ними!

ГЛАВА VI,
въ которой Бенъ-Зуфъ считаетъ себя въ правѣ жаловаться на недостатокъ вниманія къ нему генералъ-губернатора.

Десять минутъ спустя, генералъ-губернаторъ и населеніе спали въ одной изъ комнатъ зданія военнаго поста, такъ какъ Гурби не возникъ еще изъ развалинъ. Впрочемъ, сонъ капитана былъ тревоженъ Его преслѣдовала мысль, что хотя онъ и констатировалъ рядъ новыхъ фактовъ — первоначальныя причины ихъ все таки ускользали отъ него. Ему удалось припомнить нѣкоторые общіе законы космографіи и онъ задавалъ себѣ вопросъ, не былъ ли этотъ феноменъ слѣдствіемъ наклоненія оси земнаго шара къ эклиптикѣ? Этимъ предположеніемъ объяснялось перемѣщеніе морей и можетъ быть также перемѣщеніе четырехъ странъ свѣта, но оно не могло объяснить ни сокращенія дней, ни уменьшенія вѣса тяжести на поверхности земнаго шара. Гекторъ Сервадакъ скоро отказался отъ этой гипотезы, что было ему очень досадно, такъ какъ онъ не зналъ уже что и придумать. Его успокоивала только мысль, что вѣроятно переворотъ въ природѣ не ограничится одними случившимися феноменами и что произойдутъ новые, которые можетъ быть наведутъ его на слѣдъ истины.

На слѣдующее утро, первою заботою Бенъ-Зуфа было приготовить хорошій завтракъ. Онъ былъ голоденъ, какъ три милліона алжирцевъ и надо же было подкрѣпить силы.

Это былъ удобный случай покончить съ десяткомъ яицъ, которыя пощадила катастрофа «исковеркавшая страну». Если же прибавить къ нимъ блюдо кускусу, которое ординарецъ приготовлялъ замѣчательно хорошо, — то завтракъ вышелъ бы на славу.

Ничто не мѣшало приступить къ дѣлу: печка стояла на своемъ мѣстѣ, кострюля блестѣла такъ, какъ будто только что вышла изъ рукъ мѣдника, а вода была уже готова въ одномъ изъ тѣхъ большихъ охладительныхъ кувшиновъ, на поверхности котовыхъ выступаетъ каплями. Стоило только подержать яйца въ кипяткѣ три минуты и они сварились бы въ смятку.

Бенъ-Зуфъ живо принялся разводить огонь и, по своему обыкновенію, запѣлъ солдатскій припѣвъ: «Есть ли соль въ деревянной чашкѣ? Есть ли телятина для пирушки»?

Капитанъ Сервадакъ похаживалъ взадъ и впередъ и посматривалъ на приготовленія къ стряпнѣ. Такъ какъ онъ ожидалъ новыхъ феноменовъ, то ему невольно приходило въ голову не сотворится ли еще какого нибудь чуда. Будетъ ли печка топиться какъ и всегда? Достаточно ли въ разрѣженномъ воздухѣ кислорода, необходимаго для процесса горѣнія? Но все шло своимъ порядкомъ, необычайнаго ничего не случилось. Бенъ-Зуфъ положилъ въ печку зажженныя растопки, сильно раздулъ ихъ — и каменный уголь и сухія вѣтви вспыхнули яркимъ пламенемъ.

Тогда онъ поставилъ на огонь кострюлю съ водой и сталъ дожидаться, когда вода закипитъ, чтобы опустить въ нее яйца, которыя казалось, были пустыя: до такой степени были они легки.

Не прошло и двухъ минутъ, какъ вода закипѣла.

— Экъ распылался огонь-то! вскричалъ Бенъ-Зуфъ.

— Огонь не горитъ сильнѣе противъ прежняго, это только вода кипитъ скорѣе, сказалъ капитанъ Сервадакъ, подумавъ съ минуту.

Онъ снялъ со стѣны стоградусный термометръ и погрузилъ его въ кипящую воду.

Оказалось только шестьдесятъ шесть градусовъ.

— Вотъ тебѣ разъ! вскричалъ капитанъ, вода кипитъ при шестидесяти градусахъ вмѣсто ста!

— Что жъ изъ этого капитанъ?

— А то Бенъ-Зуфъ, что я совѣтую тебѣ оставить яйца кипѣть съ добрую четверть часа, да и то еще они можетъ быть еле сварятся.

— Они будутъ въ крутую.

— Нѣтъ, увидишь, что въ смятку!

Феноменъ этотъ, очевидно, былъ слѣдствіемъ уменьшенія высоты атмосфернаго слоя, что согласовалось съ замѣченнымъ уже уменьшеніемъ плотности воздуха. Капитанъ Сервадакъ не ошибся. Масса воздуха надъ поверхностью земнаго шара убавилась на одну треть, вслѣдствіе чего вода, подверженная меньшему давленію, кипѣла при шестидесяти шести градусахъ вмѣсто ста. Точно такое же явленіе произошло бы на вершинѣ горы, въ одиннадцать тысячъ метровъ высоты. Если бы у капитана Сервадака былъ барометръ, онъ давно уже констатировалъ бы это уменьшеніе атмосферной массы. Это-то обстоятельство и было причиною того, что у него и у Бенъ-3уфа ослабѣли голоса, что они принуждены были дышать скорѣе, и что ихъ кровеносные сосуды стали растяжимѣе, къ чему они, впрочемъ, уже привыкли.

— Однако, подумалъ капитанъ, мудрено допустить, чтобъ вашъ лагерь былъ вдругъ перенесенъ на такую высоту; вѣдь, вотъ море, омывающее подножія утесовъ.

Гекторъ Сервадакъ былъ правъ въ своихъ заключеніяхъ, но все таки не могъ еще добраться до причины всѣхъ этихъ явленій Inde ігае.

Яйца между тѣмъ кппѣли такъ долго, что подъ конецъ почти сварились въ смятку. Тоже было и съ кускусу. Бенъ-Зуфъ справедливо замѣтилъ, что впредь надо начинать стряпню часомъ раньше для того, чтобъ кушанье поспѣло во время, и подалъ капитану завтракъ. Капитанъ, не смотря на раздумье, принялся за него съ большимъ аппетитомъ.

— И такъ, капитанъ? сказалъ Бенъ-Зуфъ, всегда начинавшій разговоръ этой вопросительной формулою.

— И такъ, Бенъ-Зуфъ, проговорилъ капитанъ, слѣдуя своей неизмѣнной привычкѣ отвѣчать Бенъ-Зуфу тою же самою формулою.

— Что мы будемъ дѣлать?

— Мы станемъ дожидаться.

— Чего же дожидаться?

— Чтобы за нами пріѣхали.

— Моремъ?

— Разумѣется, вѣдь мы теперь на островѣ.

— Такъ вы, значитъ, капитанъ, думаете, что товарищи…

— Я думаю, или по крайней мѣрѣ надѣюсь, что катастрофа опустошила алжирскій берегъ только до извѣстныхъ границъ и что товарищи паши здравы и невредимы.

— Да, капитанъ, надо надѣяться, что такъ.

— Понятно, что генералъ-губернаторъ захочетъ узнать все, что произошло и вѣроятно пошлетъ какой нибудь корабль изслѣдовать алжирскій берегъ; я смѣю надѣяться, что не забудутъ и про васъ. Ты карауль, не увидишь ли гдѣ на морѣ корабля, и лишь только онъ покажется — мы сейчасъ же выкинемъ сигналы.

— А если корабль не придетъ?

— Тогда мы сами выстроимъ лодку и отправимся на ней къ нашимъ товарищамъ.

— Хорошо, капитанъ, значитъ вы будете морякомъ.

— Всякій долженъ быть морякомъ, когда это необходимо, отвѣчалъ капитанъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.

Въ слѣдующіе затѣмъ дни Бенъ-Зуфъ не выпускалъ изъ рукъ зрительной трубы, направленной на горизонтъ. Но ни одинъ парусъ не показывался.

— Чортъ возьми! вскричалъ наконецъ Бенъ-Зуфъ, его превосходительство генералъ-губернаторъ очень невнимателенъ къ намъ.

До 6-го января положеніе нашихъ островитянъ нисколько не измѣнилось.

6-го января было настоящее 6-е января, по прежнему календарю, когда день не былъ еще короче на половину. Капитанъ Сервадакъ, чтобъ не сбиться въ счетѣ дней придерживался прежней методы счисленія времени. Несмотря на то, что солнце всходило и закатывалось двѣнадцать разъ на горизонтѣ острова, онъ все таки считалъ, что прошло шесть дней, начиная съ полуночи 1-го января, т. е. съ начала перваго дня гражданскаго года. Часы его были ему очень полезны въ этомъ случаѣ. Конечно, стѣнные часы съ маятникомъ, при такихъ условіяхъ, стали бы идти впередъ или отставать, вслѣдствіе меньшаго атмосфернаго давленія, но механизмъ карманныхъ часовъ, приводимый въ дѣйствіе пружиною, не былъ подверженъ законамъ притяженія, а такъ какъ часы капитана Сервадака были хороши, то не мудрено, что они ходили вѣрно, несмотря на всѣ перевороты въ физическомъ порядкѣ вещей.

— Знаете ли что, капитанъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ, который читывалъ таки кое-что въ своей жизни. Мнѣ кажется, что вы становитесь похожи на Робинзона, а я какъ будто смахиваю на Пятницу. Развѣ я черенъ какъ негръ?

— Нѣтъ, Бенъ-Зуфъ, у тебя прекрасный бѣлый цвѣтъ лица…. немножко желтоватый только…

— Бѣлолицый Пятница! возразилъ Бенъ-Зуфъ, это не совсѣмъ такъ какъ въ Робинзонѣ, но, по моему, этакъ еще лучше!

До 6-го января не пришелъ никакой корабль и въ этотъ день капитанъ Сервадакъ задумалъ сдѣлать то, что дѣлали до него всѣ Робинзоны, а именно: составить инвентарь всѣмъ рессурсамъ своихъ владѣній какъ изъ растительнаго, такъ и изъ животнаго царства.

Островъ Гурби — такъ капитанъ назвалъ его — имѣлъ до трехъ тысячъ квадратныхъ километровъ, т. е. триста тысячъ гектаровъ, пространства. На немъ было довольно много быковъ, коровъ, козъ и овецъ, но нельзя было пересчитать ихъ всѣхъ. Дичь водилась въ изобиліи и нечего было опасаться, что она переселится въ другую мѣстность. Не было недостатка и въ хлѣбныхъ растеніяхъ. Черезъ три мѣсяца можно было жать пшеницу, маисъ, рисъ и пр. Слѣдовательно, относительно пищи губернаторъ, населеніе и обѣ лошади были болѣе чѣмъ обезпечены. Еслибъ даже на островъ прибыли еще другіе жители, то и для нихъ съ избыткомъ хватило бы продовольствія.

Съ 6-го до 13-го января шли сильные дожди. Небо было постоянно покрыто густыми тучами; были также сильныя грозы — явленіе необыкновенное въ эту пору года. Но Гекторъ Сервадакъ замѣтилъ, что температура стремилась возвыситься. Если должно было наступить лѣто, то оно было бы очень раннее, такъ какъ тогда былъ еще только январь. Еще удивительнѣе было то, что погода была не только постоянно теплая, но становилась все теплѣе, какъ будто земной шаръ постоянно и правильно приближался къ солнцу.

Вмѣстѣ съ увеличеніемъ теплоты, освѣщеніе становилось все ярче, и еслибъ не густыя облака, скрывавшія небо, то изліяніе солнечвыхъ лучей освѣтило бы землю такъ ярко, какъ никогда еще не освѣщало.

Гектора Сервадака бѣсило, что тучи лишали его возможности наблюдать солнце, лупу, звѣзды или хотя какой бы нибудь небесный пунктъ — что помогло бы разрѣшить вопросы, которые онъ задавалъ себѣ.

Бенъ-Зуфъ попытался было успокоить капитана, проповѣдуя ему покорность судьбѣ, доходившую въ немъ самомъ до равнодушія. Но, капитанъ такъ дурно принялъ его увѣщанія, что онъ не рискнулъ уже больше прибѣгать къ нимъ, а ограничился тѣмъ, что усердно сторожилъ, не появится ли какой нибудь корабль. Ни дождь, ни вѣтеръ, ни гроза не могли прогнать его съ вершины скалы нетолько въ теченіе дня, но и ночью, кромѣ тѣхъ немногихъ часовъ, когда онъ спалъ. Но напрасно не спускалъ онъ глазъ съ пустыннаго горизонта. Впрочемъ, на морѣ свирѣпствовали страшные ураганы и морскіе валы поднимались до неслыханной высоты. Никакой корабль не могъ бы выдержать такихъ бурь. Вѣроятно, такіе же феномены происходили и во времена втораго періода образованія земнаго шара, когда первыя воды, превратившіяся въ испаренія отъ дѣйствія внутренней теплоты, поднимались къ небу въ видѣ тучъ, изъ которыхъ лились опять на землю дождевыми потоками.

Но 13-го ливни вдругъ прекратились, точно волшебствомъ. Послѣдніе вѣтры разогнали послѣднія тучи въ ночь съ 13-го на 14-е января. Гекторъ Сервадакъ, просидѣвшій безвыходно шесть дней въ. зданіи поста, вышелъ изъ него, лишь только пересталъ дождь и стихъ вѣтеръ и побѣжалъ на скалу. Его сильно занималъ вопросъ: что-то скажутъ ему небесныя свѣтила? Появится ли снова на небѣбольшой дискъ, который онъ видѣлъ на минуту въ ночь съ 31-га декабря на 1-е января и разрѣшится ли наконецъ тайна его будущей участи?

Небо было великолѣпно. Ни одно облако не затемняло созвѣздій. Мѣстами, на небесномъ свѣтѣ обрисовывались туманныя пятна, которыхъ прежде никакой астрономъ не могъ бы разсмотрѣть безъ телескопа.

Первымъ дѣломъ капитана было отыскать полярную звѣзду, такъ какъ полярная звѣзда была его конькомъ.

Она сіяла на небѣ, но очень низко надъ горизонтомъ, такъ что надо было полагать, не служила уже центральнымъ стержнемъ всей звѣздной системы или, говоря другими словами, земная ось, чрезвычайно удлиненная, не проходила уже болѣе чрезъ неподвижный пунктъ, который занимала обыкновенно на небѣ эта звѣзда. И дѣйствительно, часъ спустя, она значительно спустилась къ горизонту, какъ будто принадлежала къ какому нибудь зодіакальному созвѣздію. Оставалось только узнать, какая звѣзда замѣнила полярную т. е. черезъ какой небесный пунктъ проходила теперь удлинненная ось земнаго шара. Гекторъ Сервадакъ нѣсколько часовъ сряду занятъ былъ единственно тѣмъ, что отыскивалъ эту звѣзду. Она должна была стоять также неподвижно, какъ и прежняя полярная звѣзда посреди другихъ звѣздъ, которыя въ своемъ кажущемся движеніи должны были совершать вокругъ нея свое суточное обращеніе.

Капитанъ Сервадакъ замѣтилъ наконецъ, что одна изъ звѣздъ, находящаяся на очень близкомъ разстояніи отъ сѣвернаго горизонта, казалась неподвижною изо всѣхъ. Звѣзда эта была Вега, изъ созвѣздія Лиры, — та самая, которая, вслѣдствіе прецессіи равноденствій, должна черезъ двѣнадцать тысячъ лѣтъ замѣнить полярную звѣзду. Но такъ какъ въ теченіе двухъ недѣль не успѣло еще пройти двѣнадцать тысячъ лѣтъ, то слѣдовало предположить, что измѣнилась ось земнаго шара.

— Въ такомъ случаѣ, размышлялъ капитанъ, такъ какъ ось земнаго шара проходитъ чрезъ пунктъ очень близкій къ горизонту, то надо допустить и то предположеніе, что Средиземное море очутилось вдругъ подъ экваторомъ.

Онъ глубоко задумался, между тѣмъ какъ глаза его блуждали но небу отъ Большой Медвѣдицы, превратившейся теперь въ зодіакальное созвѣздіе и только хвостъ которой выходилъ въ ту минуту изъ водъ — до новыхъ звѣздъ южнаго полушарія, восходъ которыхъ онъ видѣлъ въ первый разъ.

— Луна! вскричалъ вдругъ Бенъ-Зуфъ.

Это восклицаніе возвратило капитана Сервадака на землю.

— Луна? повторилъ онъ.

— Да, луна! подтвердилъ Бенъ-Зуфъ, пришедшій въ восторгъ отъ того, что опять увидѣлъ «подругу земныхъ ночей», какъ называютъ луну поэты.

И онъ указалъ на дискъ, всходившій какъ разъ на противуположной сторонѣ отъ того пункта, гдѣ должно было появиться солнце.

Капитанъ Сервадакъ очень затруднялся рѣшить, была ли это луна, или какое другое мепьшее свѣтило, увеличившееся вслѣдствіе близости. омъ поднесъ къ глазамъ телескопъ, который обыкновенно употреблялъ при геодезическихъ операціяхъ, и направилъ его на появившееся свѣтило.

— Если это луна, сказалъ онъ, такъ надо сознаться, что она порядочно таки удалилась отъ насъ. Теперь она отстоитъ отъ земли уже не на тысячи, а на милліоны льё.

Послѣ внимательнаго наблюденія, онъ убѣдился, что то была не луна. На блѣдномъ дискѣ неизвѣстнаго свѣтила не было тѣхъ пятенъ и яркихъ точекъ, которыя придаютъ лупѣ нѣкоторое сходство съ человѣческимъ лицомъ, т. е. не было, признаковъ ни долинъ, ни морей, ни ореола, сіяющаго вокругъ великолѣпной горы Техо.

— Нѣтъ, это не луна, сказалъ онъ.

— Отчего не луна? спросилъ Бенъ-Зуфъ, какъ-то особенно дорожившій своимъ открытіемъ.

— Оттого, что у этого свѣтила есть свой спутникъ, своя маленькая луна.

Дѣйствительно, въ стеклѣ телескопа довольно ясно была видна, близь неизвѣстнаго свѣтила, какая-то блестящая точка.

— Но если это не луна, такъ что жъ это такое? вскричалъ капитанъ Сервадакъ, топнувъ ногою. Это не Венера и не Меркурій, потому что у обѣихъ этихъ планетъ нѣтъ спутниковъ. А между тѣмъ, орбита этой планеты находится въ земной орбитѣ, такъ какъ она сопровождаетъ солнце въ его кажущейся движеніи. Если жъ планета эта не Венера и не Меркуріи, то не можетъ быть ни чѣмъ другимъ, кромѣ луны, а если она луна, такъ гдѣ же это подхватила она себѣ спутника?

ГЛАВА VII.
въ которой дѣло идетъ о Венерѣ и Меркуріѣ, грозящихъ превратиться въ планеты преткновенія.

Вскорѣ появилось солнце и всѣ миріады звѣздъ исчезли при его яркомъ свѣтѣ. Пришлось отложить наблюденія до слѣдующей ночи, если небо не будетъ облачно..

Что же касается диска, яркій свѣтъ котораго проникъ сквозь слои тучъ, то капитанъ Сервадакъ напрасно искалъ слѣдовъ его. Онъ исчезъ — неизвѣстно, вслѣдствіе правильнаго или неправильнаго движенія.

Настала положительно великолѣпная погода. Вѣтеръ вдругъ измѣнился въ западный, — по прежнему опредѣленію запада, — и почти стихъ. Солнце вставало постоянно на новомъ горизонтѣ и съ замѣчательною точностью закатывалось на противуположномъ. Сутки состояли неизмѣнно изъ двѣнадцати часовъ — изъ чего можно было вывести заключеніе, что солнце не удалялось отъ новаго экватора, кругъ котораго проходилъ черезъ островъ Гурби. Вмѣстѣ съ тѣмъ, температура постоянно возвышалась. Капитанъ Сервадакъ нѣсколько разъ въ день посматривалъ на стоградусный термометръ, висѣвшій въ его комнатѣ, и который 15-го января показывалъ 50 градусовъ въ тѣни.

Гурби не возсталъ еще изъ развалинъ, но капитанъ Сервадакъ и Венъ-Зуфъ устроили комфортэбельное помѣщеніе въ главной комнатѣ зданія поста. Каменныя стѣны лучше защищали какъ отъ проливныхъ дождей, шедшихъ первые дни, такъ и отъ жара, становившагося невыносимымъ, тѣмъ болѣе, что на небѣ не было ни одного облачка, которое бы скрыло солнце, хотя на нѣсколько минутъ. Никогда, ни на Сенегалѣ, ни въ экваторіальныхъ частяхъ Африки не лились на землю такіе огненные потоки. Надо было ожидать, что если такой зной продлится, — то вся растительность на островѣ выгоритъ.

Бенъ-Зуфъ, вѣрный своимъ принципамъ, не хотѣлъ выказать, что такой необычайный жаръ былъ чувствителенъ для него, но лившій съ него градомъ потъ доказывалъ это. Не смотря на то, Бенъ-Зуфъ не покидалъ своего поста да вершинѣ скалы, даже увѣщанія капитана не дѣйствовали на него въ этомъ случаѣ. Онъ добросовѣстно жарился на солнцѣ, не спуская глазъ съ пустыннаго Средиземнаго моря, спокойнаго какъ озеро. Надо полагать, что кожа его была на подкладкѣ и что у него былъ блиндированный черепъ, если онъ могъ такъ безнаказанно выносить перпендикулярные лучи полуденнаго солнца.

Разъ какъ-то капитанъ Сервадакъ сказалъ ему:

— Ты должно быть родился въ Габонѣ.

— Нѣтъ, капитанъ, на Монмартрѣ, но вѣдь это совершенно все равно, что въ Габонѣ.

Какъ скоро Бенъ-Зуфъ рѣшилъ, что на его любимомъ холмѣ также жарко, какъ подъ тропиками, опровергнуть этого было невозможно.

Эта ультра каникулярная температура должна была неизбѣжно повліять на растительность острова Гурби. Въ теченіе нѣсколькихъ дней на деревьяхъ показались почки, распустились листья и живо появились цвѣты и плоды. Точно то же произошло и съ хлѣбными растеніями. Казалось, было видно, какъ пыростали колосья. Луга покрылись густою травою. Косьба, жнитва и сборъ плодовъ, — все сошлось въ одно время. Лѣто и осень слились въ одинъ сезонъ.

Еслибъ капитанъ Сервадакъ былъ посильнѣе въ космографіи, то сказалъ бы себѣ слѣдующее:

— Если наклонность земной оси измѣнилась, такъ что она составляетъ прямой уголъ съ эклиптикой, какъ все заставляетъ предполагать, — то съ настоящаго времени, все на землѣ будетъ происходить такъ какъ на Юпитерѣ. У насъ не будетъ больше временъ года, а вмѣсто нихъ будутъ неизмѣнныя зоны, въ которыхъ постоянна продолжаются зима, весна, лѣто и осень.

И прибавилъ бы какъ истый гасконецъ:

— Но, чортъ возьми! отчего же все такъ перемѣнилось?

Этотъ поспѣшный сезонъ привелъ въ затрудненіе капитана и его ординарца. Ясно было, что у всего «населенія» не хватитъ рукъ для всѣхъ работъ и, кромѣ того, зной не далъ бы постоянно работать. Впрочемъ, пока еще не предстояло опасности. Запасовъ въ Гурби было много и къ тому же теперь, когда море было тихо и погода стояла великолѣпная, можно было надѣяться, что къ острову не замедлитъ придти какой нибудь корабль.

Въ этой части Средиземнаго моря ходитъ много какъ казенныхъ кораблей, исполняющихъ береговую службу, такъ и частныхъ, принадлежащихъ всевозможнымъ національностямъ.

Разсужденія эти были совершенно основательны, но все таки, по какимъ бы то ни было причинамъ, никакой корабль не показывался. Бенъ-Зуфъ совершенно напрасно изжарился бы на вершинѣ известковой скалы, еслибъ не устроилъ себѣ нѣчто въ родѣ зонтика.

Тѣмъ временемъ капитанъ Сервадакъ напрасно припоминалъ школьные уроки. Онъ дѣлалъ бездну вычисленій, чтобы опредѣлить новое положеніе земнаго сфероида, но безуспѣшно.

И однако же, онъ долженъ былъ бы придти къ заключенію, что если измѣнилось обращеніе земли на ея оси, то должно было измѣниться и ея обращеніе вокругъ солнца, а слѣдовательно и продолжительность года, который долженъ былъ или сократиться или увеличиться.

Земной шаръ, очевидно, приближался къ лучезарному свѣтилу. Орбита его измѣнилась, и не только это измѣненіе согласовалось съ возрастающимъ повышеніемъ температуры, но новыя наблюденія убѣдили капитана, что земной шаръ стремится къ своему притягательному центру.

Окружность солнечнаго диска была вдвое болѣе противу прежней. Въ такихъ увеличенныхъ размѣрахъ должны были бы видѣть его постоянно наблюдатели, которые находились бы на Венерѣ, т. е. на среднемъ разстояніи двадцати пяти милліоновъ льё, — изъ чего слѣдуетъ, что между земнымъ шаромъ и солнцемъ, вмѣсто прежнихъ тридцати восьми милліоновъ, было только двадцать пять милліоновъ льё. Надо было ожидать, что если земной шаръ еще приблизится къ солнцу, то утратитъ равновѣсіе и упадетъ на поверхность его, что было бы его конечной гибелью.

И дни и ночи были прекрасны, такъ что капитанъ Сервадакъ очень удобно могъ наблюдать звѣздный міръ. Звѣзды и планеты сверкали, какъ громадныя буквы небесной азбуки, и онъ приходила въ отчаяніе, что не умѣлъ понимать ихъ смысла. Звѣзды нисколько не измѣнились ни въ размѣрахъ, ни во взаимномъ разстояніи. Извѣстно, что солнце подвигается къ созвѣздію Геркулеса съ быстротою шестидесяти милліоновъ льё въ годъ, по оно все таки почти не измѣнило своего положенія, — такъ громадно разстояніе между этими двумя планетами. Тоже происходитъ и съ Арктурусомъ, движущимся въ звѣздномъ пространствѣ съ быстротою двадцати двухъ льё въ секунду, т. е. въ три раза быстрѣе земли.

Но если звѣзды не могли ничему научить капитана, то нельзя было сказать того же о планетахъ, по крайней мѣрѣ о тѣхъ, орбита которыхъ заключается въ земной орбитѣ.

Въ этихъ условіяхъ находятся двѣ планеты: Венера и Меркурій. Первая тяготѣетъ на среднемъ разстояніи двадцати семи милліоновъ льё отъ солнца, вторая — на разстояніи пятидесяти милліоновъ льё. Слѣдовательно, орбита Венеры обнимаетъ орбиту Меркурія, а земная орбита — обѣ ихъ орбиты. Послѣ продолжительныхъ наблюденій и размышленій, капитанъ Сервадакъ пришелъ къ заключенію, что количество свѣта и теплоты, получаемое, въ настоящее время, землею отъ солнца, почти равнялось количеству свѣта и теплоты, получаемому отъ него Венерою, т. е. составляло почти дважды то количество, которое земля получала отъ солнца прежде катастрофы Капитанъ Сервадакъ вполнѣ убѣдился въ своемъ предположеніи, что земля значительно подвинулась къ солнцу, когда сталъ внимательно наблюдать Венеру, эту прелестную планету, которою любуются самые равнодушные люди, когда утромъ или вечеромъ она выходитъ изъ за солнечныхъ лучей.

Венера, называемая древними Фосфурусъ или Люциферъ, Гасперусъ или Весперъ, также утреннею и вечернею звѣздою, или звѣздою пастуха, — никакая планета не получала столькихъ названій — представляла теперь относительно громадный дискъ. Она была похожа на маленькую луну, такъ что можно было очень хорошо различить ея фазы невооруженнымъ глазомъ. Всѣ части ея, — какъ полной, такъ и въ четвертномъ аспектѣ — были ясно видны. Выемки въ ея серпѣ доказывали, что солнечные лучи, отражаемые ея атмосферою, проникали въ такія области, для которыхъ солнцу пора уже было бы закатиться. Отраженіе солнечныхъ лучей на поверхности диска Венеры доказывало, что она имѣетъ атмосферу. Яркія точки, выдѣляющіяся на ея серпѣ, представляли горы, высота которыхъ, но справедливому предположенію Шрейтера, превосходитъ въ десять разъ высоту Монблана, равняющуюся сто сорокъ четвертой части радіуса планеты^[4].

Капитанъ Сервадакъ въ эту эпоху готовъ былъ утверждать, что Венера находится на разстояніи не болѣе двухъ милліоновъ льё отъ земли и сообщилъ объ этомъ Бенъ-Зуфу.

— Что жъ, капитанъ, сказалъ ординарецъ, вѣдь два-то милліона льё — еще не близко.

— Такое разстояніе было бы громадно для двухъ войскъ въ походѣ, но для двухъ планетъ оно ровно ничего не значитъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— А что же можетъ случиться?

— А то, что земля упадетъ на Венеру.

— Вотъ оно что! а есть ли тамъ воздухъ, капитанъ?

— Есть.

— А вода?

— Конечно.

— Ну, такъ поѣдемте на Венеру.

— Но ударъ будетъ ужасный; кажется, что обѣ планеты движутся теперь въ направленіи противуположномъ прежнему, а такъ какъ ихъ массы почти равны, то столкновеніе будетъ страшное.

— Все равно, что два желѣзнодорожные поѣзда, которые наткнутся одинъ на другой, пояснилъ Бенъ-Зуфъ такимъ спокойнымъ тономъ, что капитана Сервадака взрвало.

— Да, два поѣзда, болванъ! вскричалъ онъ, только такіе поѣзда, которые идутъ въ тысячу разъ быстрѣе почтовыхъ. Одна изъ планетъ непремѣнно разлетится въ дребезги, а можетъ быть и обѣ. Посмотримъ, что-то останется тогда отъ твоего Монмартрскаго бугра!

Это значило задѣть Бенъ-Зуфа за живое. Онъ стиснулъ зубы, — сжалъ кулаки, но сдержалъ себя.

— Капитанъ, я здѣсь. Приказывайте…. если есть средство предупредить эту встрѣчу… началъ онъ было чрезъ нѣсколько минутъ, въ теченіе которыхъ ему удалось переварить Монмартрскій бугоръ.

— Нѣтъ такого средства, глупецъ. Оставь меня въ покоѣ! вскричалъ капитанъ.

Огорченный этимъ отказомъ, Бенъ-Зуфъ ушелъ прочь, не вымолвивъ ни слова.

Въ слѣдующіе дни, разстояніе между двумя планетами еще уменьшилось. Ясно было, что земля, слѣдуя по новой орбитѣ, должна была перерѣзать орбиту Венеры. Она также очень приблизилась къ Меркурію. Эта послѣдняя плапета, рѣдко видимая невооруженнымъ глазомъ, если только не находится близко къ своимъ, самымъ сильнымъ восточнымъ и западнымъ уклоненіямъ, сіяла теперь во всемъ великолѣпіи. Фазы ея, похожія на фазы луны, — отраженіе солнечныхъ лучей, изливающихъ на нее теплоту, въ семь разъ сильнѣе, чѣмъ на земной шаръ, — ея ледяныя и жаркія зоны, почти совершенно смѣшанныя вслѣдствіе значительной наклонности оси, — ея экваторіальныя полосы, горы, въ девятнадцать километровъ высота — все это сильно возбуждало любопытство.

Древніе дали этой планетѣ названіе «Сверкающей». Но опасность предстояла не отъ Меркурія, такъ какъ землѣ угрожало столкновеніе не съ нимъ, а съ Венерою.

Около 18-го января разстояніе между этою послѣднею планетою и землею сократилось до одного милліона льё. Предметы, находившіеся на землѣ, вслѣдствіе яркаго блеска Венеры, бросали густыя тѣни. Видно было, какъ она оборачивалась на своей оси въ теченіи двадцати трехъ часовъ и двадцати одной минуты, чѣмъ доказывалось, что продолжительность дней на ней но уменьшилась. Атмосфера была наполнена парами и можно было разсмотрѣть облака, проходившія полосами по ея диску. Ясно были видны также ея семь пятенъ, которыя, по предположенію Біачини, представляютъ семь настоящихъ морей, сообщающихся между собою. Наконецъ, эту великолѣпную планету было видно среди бѣлаго дня, что было далеко не такъ лестно для капитана Сервадака, какъ для Бонапарте, когда онъ, во время Директоріи, увидѣлъ Венеру въ полдень и сказалъ, что это «его звѣзда».

20-го января разстояніе, опредѣленное первоначально небесною механикою между двумя планетами, еще убавилось.

— Какъ должно это тревожить въ Африкѣ и въ Европѣ, въ томъ числѣ и моихъ товарищей и друзей, думалъ иногда капитанъ Сервадакъ. Какія,, я думаю, статьи пишутъ объ этомъ въ газетахъ обоихъ континентовъ! А въ церквахъ толпится народъ. Да! можно подумать, что скоро настанетъ свѣтопреставленія, по крайней мѣрѣ, я полагаю, что оно никогда не было такъ близко. А я еще удивлялся, что не пришелъ никакой корабль, чтобъ захватить насъ. Теперь ужъ никому не до насъ, — ни военному министру, ни генералъ-губернатору. Чрезъ два дня земля разлетится въ дребезги и осколки ея будутъ летать въ пространствѣ.

Но этому не суждено было сбыться.

Напротивъ, начиная съ этого дня, Земля и Венера, какъ будто стали удаляться одна отъ другой. По счастью, орбиты ихъ не совпадали и слѣдовательно между ними не могло произойти столкновенія

Бенъ-Зуфъ даже вздохнулъ отъ радости, когда капитанъ сообщилъ ему эту новость.

Къ 25-му январю разстояніе увеличилось уже на столько, что не оставалось никакого повода къ опасенію.

— Это сближеніе доказало намъ, что у Венеры нѣтъ луны, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

И дѣйствительно, Доминикъ Кассини, Шортъ, Монтенъ изъ Лиможа, Монбарронъ и нѣкоторые другіе астрономы очень серьезно вѣрили въ существованіе этого спутника Венеры.

— Это досадно, прибавилъ Гекторъ Сервадакъ. Еслибъ Венера имѣла луну, то, можетъ быть, мы захватили бы ее мимоходомъ и у насъ было бы двѣ луны. Но только, кажется, я никогда не добьюсь причини: отчего это небесная механика такъ разстроилась?

— Капитанъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Что такое?

— Развѣ вы забыли, что въ Парижѣ, въ концѣ Люксамбургскаго предмѣстья, есть домъ съ большимъ колпакомъ на головѣ?

— Обсерваторія?

— Такъ точно. Вѣдь у господъ, которые живутъ въ этомъ колпакѣ, только и дѣла, что объяснять все такое, не правда ли?

— Конечно.

— Такъ подождемъ съ терпѣніемъ, когда они объяснятъ. Будемъ философами, капитанъ.

— Ахъ Бенъ-Зуфъ, да хоть понимаешь ли ты, что значитъ быть философомъ?

— Конечно, понимаю, вѣдь я солдатъ.

— Что жъ это значитъ?

— Это значитъ, что надо покориться, когда нельзя поступить иначе, а мы теперь именно въ такомъ положеніи.

Гекторъ Сервадакъ ничего не отвѣтилъ своему ординарцу, но казалось, что отказался хотя на время отъ разрѣшенія того, что было пока неразрѣшимо для него.

Къ тому же, вскорѣ случилось событіе, имѣвшее важныя послѣдствія.

27-го января, Бенъ-Зуфъ, около девяти часовъ утра явился къ капитану съ свойственнымъ ему хладнокровіемъ и произнесъ:

— Капитанъ!

— Что тебѣ? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Корабль!

— И ты говоришь это такъ спокойно, какъ будто докладываешь, что поданъ супъ! вскричалъ капитанъ, вскочивъ съ мѣста.

— А на что же мы философы? отвѣчалъ безстрастный Бенъ-Зуфъ.

ГЛАВА VIII,
въ которой капитанъ Сервадакъ задаетъ цѣлый рядъ вопросовъ, остающихся безъ отвѣтовъ.

Гекторъ Сервадакъ бросился со всѣхъ ногъ изъ зданія поста и взбѣжалъ на скалу.

Въ виду острова былъ корабль, нельзя было сомнѣваться въ этомъ; онъ находился на разстояніи менѣе десяти километровъ отъ берега. Но такъ какъ земной шаръ былъ теперь выпуклѣе и, слѣдовательно районъ, который обнималъ взглядъ ограниченнѣе прежняго — то надъ волнами выдавались только верхушки мачтъ.

Несмотря на то, что корабль былъ еще скрытъ, по тѣмъ частямъ оснастки, которыя были видимы, можно было разобрать, къ какой онъ принадлежитъ категоріи. То былъ гальотъ. Черезъ два часа послѣ того, какъ Бенъ-Зуфъ объявилъ радостную вѣсть, онъ сталъ вполнѣ видимъ.

Капитанъ Сервадакъ разсматривалъ его, ни на минуту не отнимая отъ глазъ телескопа.

— «Добрыня», вскричалъ онъ наконецъ.

— «Добрыня?» повторилъ Бенъ-Зуфъ; не можетъ быть, не видно дыма…

— Онъ идетъ на парусахъ, я тотчасъ узналъ его.

Это былъ дѣйствительно «Добрыня».

Въ теченіе двадцати семи дней, прошедшихъ со времена переворота на земномъ шарѣ, гальотъ, вѣроятно рекогносцировалъ ближайшіе къ Алжиріи берега, можетъ быть доходилъ до Испаніи, до Италіи, даже до Франціи, прошелъ все Средиземное море, такъ странно измѣнившееся, и, слѣдовательно, находившіеся на немъ люди знали, что происходитъ въ странахъ, отъ которыхъ былъ отдѣленъ островъ Гурби. Гекторъ Сервадакъ надѣялся, что узнаетъ теперь не только все значеніе катастрофы, но и причины, произведшія ее. Кромѣ того, онъ разсчитывалъ, что русскій капитанъ будетъ такъ обязателенъ, что отвезетъ его и Бенъ-Зуфа во Францію.

— Но гдѣ же гальотъ пристанетъ къ берегу? сказалъ Бенъ-Зуфъ; вѣдь устья Шелифа ужъ нѣтъ.

— Онъ не пристанетъ къ берегу, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ. Капитанъ пришлетъ за нами лодку.

Добрыня приближался, но медленію, такъ какъ вѣтеръ былъ противный. Странно было, что онъ шелъ не на парахъ; вѣдь вѣроятно находившимся на немъ морякамъ любопытно было узнать, какой новый островъ виднѣлся на горизонтѣ. Впрочемъ, могло быть и то что у него вышелъ весь запасъ топлива. По счастью, не смотря на облака, блуждавшія кое гдѣ на небѣ, погода стояла прекрасная и вѣтеръ былъ легкій, такъ что качка не мѣшала Добрынѣ подвигаться.

Гекторъ Сервадакъ былъ твердо увѣренъ, что Добрыня постарается пристать къ берегу. Капитанъ судна, вѣроятно, полагалъ, что сбился съ пути, такъ какъ тамъ, гдѣ онъ надѣялся встрѣтить африканскій континентъ, былъ только островъ. Но если, — пришло вдругъ въ голову Гектору Сервадаку, капитанъ побоится, что не найдетъ мѣста, гдѣ было бы удобно пристать къ неизвѣстному острову? Не поискать ли мѣста для стоянки и, когда оно будетъ найдено, извѣстить о томъ гальотъ сигналами?

Вскорѣ стало очевидно, что «Добрыня» держала путь къ бывшему устью Шелифа. Капитанъ Сервадакъ тотчасъ же велѣлъ осѣдлать лошадей и помчался съ Бенъ-Зуфомъ къ западной оконечности острова.

Минутъ черезъ десять, капитанъ и его ординарецъ спѣшились и стали осматривать эту часть берега.

Гекторъ Сервадакъ замѣтилъ за мысомъ и подъ защитою его небольшую бухту, въ которой очень удобно могъ стать на якорь корабль средней величины. Со стороны моря, бухта была усѣяна большими подводными скалами, между которыми былъ узкій каналъ. Даже въ бурю въ этомъ затишьѣ не должно было быть волненія. Осматривая внимательно прибрежныя скалы, капитанъ Сервадакъ съ удивленіемъ увидѣлъ на нихъ длинныя полосы водорослей, ясно обозначавшія до какой высоты доходилъ приливъ.

— Вотъ чудеса! подумалъ онъ, ныньче на Средиземномъ морѣ бываютъ настоящіе приливы.

Очевидно было, что приливъ и отливъ волнъ былъ сильный. Это было дѣйствительно новое чудо, такъ какъ прежде въ бассейнѣ Средиземнаго моря почти не было приливовъ.

Впрочемъ, можно было замѣтить, что самый высокій приливъ былъ тогда, когда въ ночь съ 31-го декабря на 1-е января былъ видѣнъ на небѣ огромный дискъ какого-то неизвѣстнаго свѣтила; слѣдующіе же за нимъ приливы постепенно уменьшались и послѣдніе стали опять также незначительны, какъ и прежніе.

Покончивъ съ приливами, капитанъ Сервадакъ сосредоточилъ вниманіе свое исключительно уже на Добринѣ.

Гальотъ находился не болѣе какъ уже въ двухъ или трехъ километрахъ отъ берега. Видно было, что съ него замѣтили и поняли сигналы. Онъ слегка измѣнилъ направленіе и матросы начали убирать паруса. Вскорѣ остались только два марселя, контръ-бизань и и гротъ-фокъ. Наконецъ, гальотъ обогнулъ мысъ и, направившись къ каналу, на который капитанъ Сервадакъ указывалъ рукою, смѣло вошелъ въ него. Чрезъ нѣсколько минутъ, якорь его впился въ песчаное дно бухты. Спустили лодку и графъ Тимашевъ, командиръ судна, сошелъ на берегъ.

Капитанъ Сервадакъ подошелъ къ нему.

— Графъ! вскричалъ онъ, — прежде всего, скажите, что случилось.

Графъ Тимашевъ, сдержанность котораго составляла рѣзкій контрастъ съ живостью француза, слегка поклонился и отвѣчалъ съ акцентомъ, свойственнымъ русскимъ.

— Я только что хотѣлъ спросить васъ объ этомъ, капитанъ.

— Какъ! развѣ вы ничего не знаете?

— Ничего.

— Вы не можете сказать мнѣ вслѣдствіе какой катастрофы эта часть африканскаго континента превратилась въ островъ?

— Нѣтъ, не могу.

— И не знаете всего значенія этой катастрофы?

— Я знаю объ этомъ столько же, какъ и вы, капитанъ.

— Но по крайней мѣрѣ, вы знаете, что на сѣверномъ берегу Средиземнаго моря….

— Да развѣ это все еще Средиземное море? спросилъ графъ Тимашевъ въ свою очередь.

— Вы должны это знать лучше меня, графъ, такъ какъ прошли его.

— Я не проходилъ его.

— Вы не останавливались ни на какомъ береговомъ пунктѣ?

— Ни дня, ни часа; я даже не видалъ никакой земли.

Капитанъ Сервадакъ смотрѣлъ на графа съ крайнимъ изумленіемъ.

— По крайней мѣрѣ, вы замѣтили, графъ, что съ 1-го января востокъ замѣнилъ западъ?

— Замѣтилъ.

— Что дни стали короче вдвое?

— Да.

— Что плотность тяготѣнія уменьшилась?

— Совершенно справедливо.

— Что мы потеряли нашу луну?

— Потеряли.

— И чуть было не наткнулись не Венеру?

— Такъ точно.

— И что слѣдовательно движеніе земнаго шара на его оси измѣнилось?

— Все замѣтилъ, капитанъ.

— Извините, графъ, мое удивленіе, сказалъ капитанъ Сервадакъ, — я зналъ, что мнѣ не приведется сообщить вамъ ничего новаго, но полагалъ, что много узнаю отъ васъ.

— Я знаю только то, капитанъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, что вечеромъ, съ 31-го декабря на 1-е января, я шелъ моремъ, какъ вдругъ громадный валъ поднялъ нашъ гальотъ на неслыханную высоту. Казалось, что какой-то космическій феноменъ, причина котораго неизвѣстна мнѣ, произвела, страшное смѣшеніе во всѣхъ стихіяхъ. Машина наша испортилась и съ тѣхъ поръ мы странствовали по морю на удачу, предоставленные на произволъ сильной бури, свирѣпствовавшей нѣсколько дней тому назадъ. Это просто чудо, что Добрыня уцѣлѣлъ; я приписываю это тому, что онъ вѣроятно находился не въ центрѣ циклона, такъ что вѣтеръ и валы мало подвинули ее. Оттого-то, мы и не встрѣтили никакой земли, кромѣ вотъ этого острова.

— Въ такомъ случаѣ, графъ, вскричалъ капитанъ Сервадакъ, надо изслѣдовать Средиземное море, чтобы узнать, до какихъ предѣловъ дошло это наводненіе.

— Это и мое мнѣніе.

— Позволите ли вы мнѣ занять мѣсто на вашемъ суднѣ, графъ?

— Конечно, капиталъ, даже еслибъ понадобилось сдѣлать кругосвѣтное путешествіе.

— О! достаточно будетъ и путешествія по Средиземному морю.

— Почему знать! отвѣчалъ графъ Тимашевъ, покачавъ головой. Можетъ быть, плаваніе по Средиземному морю будетъ кругосвѣтнымъ плаваніемъ.

Капитанъ Сервадакъ промолчалъ и задумался.

И дѣйствительно, больше ничего не оставалось дѣлать, какъ изслѣдовать уцѣлѣлъ ли африканскій берегъ Средиземнаго моря и если уцѣлѣлъ, зайти въ Алжиръ, чтобы узнать, что дѣлается въ остальномъ мірѣ. Если же южный берегъ Средиземнаго моря совершенно исчезъ, возвратиться къ сѣверу и повидаться съ европейцами, населяющими этотъ берегъ Средиземнаго моря, чтобъ узнать неизвѣстны ли имъ причины и всѣ послѣдствія катастрофы.

Необходимо было только починить машину Добрыни. Внутри котла лопнуло много трубъ и вода заливала огонь въ печахъ. Что же касается плаванія на парусахъ, то при противномъ или при сильномъ вѣтрѣ — оно было бы медленно и затруднительно.

Добрыня былъ подготовленъ къ продолжительному путешествію въ Ливанъ и у нея былъ запасъ угля на два мѣсяца. Слѣдовало воспользоваться имъ, такъ какъ въ первомъ же портѣ можно было возобновить запасъ.

По счастью, на гальотѣ былъ также запасъ трубъ, которыми замѣнили испорченныя, и машину скоро починили. Черезъ три дня по прибытіи гальота къ острову Гурби, котелъ уже дѣйствовалъ.

Въ теченіе этого времени, капитанъ Сервадакъ сообщилъ графу Тимашеву обо всѣхъ наблюденіяхъ, которыя сдѣлалъ въ своихъ тѣсныхъ владѣніяхъ. Они вмѣстѣ объѣхали верхомъ всю окружность острова и окончательно убѣдились, что имъ ничего больше не оставалось дѣлать, какъ только ѣхать въ другія страны за тѣмъ, чтобъ узнать, что произошло въ этой части Алжиріи,

31-ю января гальотъ былъ готовъ отправиться въ путь. Никакой новой перемѣны не произошло въ солнечномъ мірѣ. Только термометръ начиналъ показывать, что температура, которая была чрезвычайно высока въ теченіе мѣсяца, стала понижаться. Раньше нѣсколькихъ дней нельзя было рѣшить — была ли эта перемѣна температуры слѣдствіемъ движенія земли вокругъ солнца по покой орбитѣ?

Что же касается погоды, то она стояла постоянно прекрасная, хотя въ воздухѣ опять начали ощущаться испаренія, предвѣщавшія новое пониженіе барометра. Но изъ за этого, конечно, не стоило откладывать путешествія.

Оставалось только рѣшить вопросъ останется ли Бенъ-Зуфъ на островѣ или поѣдетъ съ своимъ капитаномъ?

Нельзя было взять на гальотъ лошадей, а Бенъ-Зуфъ ни за что не хотѣлъ разстаться съ ними, особенно съ Галетой. Кромѣ того, нельзя было предоставить и стада на произволъ судьбы. Какъ ни невѣроятенъ казался случай, чтобъ они могли остаться единственными рессурсами жителей острова, — но надо было все предвидѣть въ ихъ положеніи. Наконецъ, къ острову могли пристать другіе путешественники и т. п. Всѣ эти причины, взятыя вмѣстѣ, заставили Бенъ-Зуфа остаться, на что капитанъ Сервадакъ согласился съ сожалѣніемъ. Впрочемъ, Бенъ-Зуфу не предстояло никакой серьезной опасности на островѣ. Путешественники, разузнавъ о новомъ порядкѣ вещей, должны были возвратиться за нимъ.

31-го января Бенъ-Зуфъ, слегка взволнованный, какъ онъ сознавался и «облеченный полною властью губернатора острова» простился съ капитаномъ Сервардакомъ. При разставаньѣ, онъ попросилъ его, въ случаѣ, если капитанъ доѣдетъ до Парижа, замѣтить стоитъ ли еще Монмартрская гора тамъ, гдѣ стояла, или какой нибудь феноменъ умчалъ ее въ другое мѣсто, и затѣмъ Добрыня вышелъ на парахъ изъ тѣсной бухты въ открытое море.

ГЛАВА IX
въ которой, съ помощью зрительной трубы и зонда стараются отыскать хоть какіе нибудь слѣды алжирской територіи.

«Добрыня» былъ прекрасный, прочный корабль, въ двѣсти тоннъ, выстроенный на верфяхъ острова Уайта и способный какъ нельзя лучше выдержать кругосвѣтное плаваніе. Ни у Колумба, ни у Магеллана не было такихъ большихъ и надежныхъ кораблей, когда они отправились въ неизвѣстный путь по Атлантическому и Тихому океанамъ. Кромѣ того, въ баталеръ-камерахъ былъ запасъ продовольствія на нѣсколько мѣсяцевъ, такъ что, въ случаѣ крайности, «Добрыня» могъ совершить плаваніе вокругъ Средиземнаго моря, не заходя ни въ какую гавань, для того чтобы сдѣлать новые запасы. Надо прибавить, что не требовалось также увеличить ея баластъ. Послѣ катастрофы, вѣсъ ея, какъ и всѣхъ другихъ предметовъ уменьшился, но вмѣстѣ съ тѣмъ уменьшился также и вѣсъ воды, на которой держался корабль; слѣдовательно отношенія обѣихъ тяжестей были пропорціональны, и «Добрыня» находился точно въ такихъ же условіяхъ плаванія какъ и прежде. Кромѣ графа Тимашева, напитана корабля, на немъ были еще: лейтенантъ Прокофьевъ, механикъ, поваръ и нѣсколько человѣкъ матросовъ.

«Добрыня» шелъ къ востоку на парусахъ и на парахъ, такъ какъ вѣтеръ былъ попутный. Онъ могъ бы идти но одиннадцати узловъ въ часъ, еслибы не волненіе, мѣшавшее ходу.

Вѣтеръ, дувшій съ запада, т. е. съ новаго востока, былъ не бурный; но по морю ходили высокіе валы. Это очень понятію: жидкія частицы, сдѣлавшіяся болѣе легкими, вслѣдствіе меньшей притягательной силы земной массы, — подымались до громадной высоты, собственно потому только, что вода не стояла неподвижно, а струилась. Араго, допускавшій, въ свое время, максимумъ возможной высоты волнъ до семи или восьми метровъ, чрезвычайно удивился бы, еслибы увидѣлъ, что онѣ доходили теперь до пятидесяти и шестидесяти футовъ. При встрѣчѣ, волны не отпрядывали другъ отъ друга и не разбивались. Онѣ представляли длинныя, плавно движущіяся, громадныя струи, то мѣрно подымавшія корабль до высоты двадцати метровъ, то опускавшія его. Въ свою очередь, «Добрыня», утратившій также часть своего вѣса легче подымался и опускался. Но это волненіе было для него нисколько не опаснѣе и не утомительнѣе обыкновеннаго волненія Средиземнаго моря, короткія волны котораго всегда шибко сталкиваются. Единственное неудобство новаго порядка вещей состояло въ уменьшеніи нормальной быстроты хода корабля. По счастью также, капитанъ Сервадакъ не былъ подверженъ морской болѣзни, а то ему плохо бы пришлось при новыхъ условіяхъ плаванія.

«Добрыня» шелъ въ двухъ или трехъ километрахъ разстоянія отъ той линіи, которую представлялъ прежде алжирскій берегъ, но въ южномъ направленіи не видно было никакихъ признаковъ земли. Лейтенантъ Прокофьевъ не могъ опредѣлить положенія корабля посредствомъ наблюденій надъ планетами, такъ какъ ихъ взаимныя отношенія измѣнились. Онъ не могъ вычислить градусовъ долготы и широты по высотѣ солнца надъ горизонтомъ, такъ какъ результатъ его вычисленій былъ непримѣнимъ къ картамъ прежней космографической системы. Но все-таки можно было, хотя приблизительно, опредѣлить путь «Добрыни». Измѣренія пройденнаго пути посредствомъ лага и компаса было достаточно для этого небольшого плаванія.

Къ великому счастью, компасъ нисколько не пострадалъ. Космическіе феномены не имѣли ни малѣйшаго вліянія на магнитную стрѣлку, указывающую постоянно магнитный сѣверъ, въ областяхъ отдаленныхъ почти на двадцать два градуса отъ настоящаго сѣвера; востокъ и западъ измѣнились, такъ какъ солнце теперь всходило на западѣ и закатывалось на востокѣ, но сѣверъ и югъ остались тамъ еще, гдѣ и были. Слѣдовательно, можно было положиться на указанія компаса и лага, за невозможностью употребленія секстанта

Въ первые дни изслѣдованія, графъ Тимашевъ, болѣе свѣдущій въ мореплаваніи и космографіи, чѣмъ капитанъ Сервадакъ, объяснилъ ему всѣ эти особенности. Какъ большая часть русскихъ, онъ превосходно говорилъ по французски. Разумѣется, предметомъ бесѣды были феномены, причины которыхъ графъ Тимашевъ также не добился еще, а именно говорили о новой орбитѣ земнаго шара въ солнечномъ мірѣ.

— Ясно, капитанъ, сказалъ графъ Тимашевъ, что земля вращается по новому пути вокругъ солнца, къ которому приблизилась неизвѣстно по какому случаю.

— Я въ этомъ вполнѣ убѣжденъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ. Но теперь вопросъ вотъ въ чемъ: перерѣжетъ ли новая орбита земнаго шара орбиты Венеры и Меркурія?

— И не упадетъ ли земной шаръ на поверхность солнца? прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Это было бы ужасно! воскликнулъ капитанъ Сервадакъ.

— Не думаю, возразилъ графъ Тимашевъ, чтобы въ настоящее время землѣ угрожало паденіе. Она не стремится къ солнцу, но только описываетъ вокругъ него новую траэкторію.

— На чемъ же, графъ, основываете вы эту гипотезу? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— А вотъ на чемъ, отвѣчалъ графъ: еслибы земному шару угрожало паденіе, то катастрофа эта совершилась бы быстро и земля была бы теперь уже гораздо ближе къ своему нритягательному центру. Быстрота, которая, вмѣстѣ съ дѣйствіемъ солнца, заставляетъ планеты вращаться по ихъ элипсамъ, уничтожилось бы и въ такомъ случаѣ, земному шару надо бы только шестьдесятъ четыре съ половиною дня, для того чтобы упасть на солнце.

— Что же вы заключаете изъ этого? сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Что паденія не будетъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ. Вотъ уже цѣлый мѣсяцъ, какъ земной шаръ вращается по новой орбитѣ, а между тѣмъ онъ едва опередилъ орбиту Венеры. Слѣдовательно, въ теченіе этого времени онъ подвинулся къ солнцу только на одиннадцать милліоновъ лье, тогда какъ земной районъ имѣетъ тридцать восемь милліоновъ. Послѣ того, мы смѣло можемъ утверждать, что землѣ не угрожаетъ паденія. Мало того, и полагаю, что мы начали уже удаляться отъ солнца, такъ какъ температура постепенно понижается. Въ настоящее время, жаръ на островѣ Гурби не сильнѣе того, какой былъ бы въ Алжиріи, еслибы страна эта еще лежала въ тридцать третьемъ параллельномъ кругѣ.

— Вы, конечно, правы въ вашихъ выводахъ, графъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ. Земля не стремится къ солнцу, а только вращается вокругъ него.

— Но не менѣе ясно и то, сказалъ графъ Тимашевъ, что Средиземное море и алжирскій берегъ очутились вдругъ въ экваторіальной зонѣ.

— Если только есть еще африканскій берегъ, затѣтилъ капитанъ Сервадакъ.

— И Средиземное море, прибавилъ лейтенагтъ Прокофьевъ.

Эти-то вопросы предстояло разрѣшить теперь. Во всякомъ случаѣ, казалось несомнѣннымъ, что земля мало по малу удаляется отъ солнца и что нечего было опасаться паденія земнаго шара на его притягательный центръ. Но что же сталось съ африканскимъ берегомъ, слѣды котораго отыскивали наши пелѣдователи?

Черезъ двадцать четыре часа по выходѣ изъ бухты острова, «Добрыня» шелъ мимо тѣхъ пунктовъ, гдѣ на алжирскомъ берегу должны были находиться: Тенецъ, Черчель, Комахъ и Сиди-Ферухъ, а между тѣмъ ни одного изъ этихъ городовъ не было видно въ зрительную трубу. Тамъ, гдѣ прежде былъ континентъ, теперь раскидывалось безграничное море. Графъ Тимашевъ не могъ ошибиться въ направленіи «Добрыни». Сообразуясь съ указаніями компаса и вѣтровъ, которые были довольно постоянны, а также съ быстротою хода корабля и пространствомъ пройденнаго пути, измѣряемаго посредствомъ лага, — онъ могъ безошибочно заключить, что 2-го февраля корабль находился подъ 36° 47' широты и 0° 44' доготы, т. е. на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ долженъ былъ находиться континентъ Алжиріи. Но Алжиръ, также какъ Тенецъ, Черчель и Сиди-Ферухъ, исчезъ подъ морскою поверхностью.

Къ крайнему удивленію всѣхъ вообще и графа Тимашева въ особенности, сондированіе доказало, что дно было почти вездѣ гладкое и что море имѣло только четыре или пять саженъ глубины. Сондированіе продолжали въ теченіе двухъ часовъ; но сондъ нигдѣ не наткнулся на возвышенности, какія долженъ былъ бы представлять такой городъ, какъ Алжиръ, построенный амфитеатромъ. Предположенье, что, послѣ катастрофы, волны нивелировали мѣсто, на которомъ стояла столица Алжиріи, — было неправдоподобно.

Что же касается до морскаго дна, то оно было не каменистое и не илистое; не было на немъ также ни песку, ни раковинъ, — словомъ ничего.

Сондъ вынесъ изъ глубины его только какую-то металлическую пыль, замѣчательную золотистымъ отблескомъ, но нельзя было опредѣлить изъ чего она состояла.

Это было далеко не то, что обыкновенно выноситъ сондъ изъ глубины Средиземнаго моря.

— Видите, графъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, мы находимся дальше отъ алжирскаго берега, чѣмъ предполагали.

— Еслибы мы были дальше, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, покачавъ головою, то было бы не пять, а триста саженъ глубины.

— Слѣдовательно…. сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Я уже не знаю, что и думать, отвѣчалъ графъ.

— Графъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, убѣдительно прошу васъ, пройдемте еще немного на югъ; можетъ быть мы найдемъ тамъ то, чего напрасно ищемъ здѣсь.

Графъ Тимашевъ посовѣтывался съ лейтенантомъ Прокофьевымъ и, — такъ какъ погода была благопріятная, согласился исполнить желаніе капитана Сервадака. Рулевому велѣно было держать на югъ.

Въ продолженіи тридцати шести часовъ, т. е. до 4-го февраля, самымъ тщательнымъ образомъ изслѣдовали море въ южномъ направленіи. Не удовольствовались сондомъ, но опустили желѣзный черпакъ который также доказалъ, что дно было вездѣ ровное и что глубина его не превышала нигдѣ четырехъ или пяти саженъ. Черпакъ также не вынесъ ни одного тесанаго камня, ни однаго обломка какого нибудь металлическаго предмета, ни отломленной вѣтви, даже ни одного изъ тѣхъ гидропидовъ или зоопидовъ, которыми обыкновенно усѣяно всякое морское дно.

«Добрыня» дошелъ до тридцать шестаго градуса широты. По корабельнымъ, — географическимъ картамъ выходило, что онъ плыветъ тамъ, гдѣ находился прежде Сахель, каменный валъ, отдѣлявшій отъ моря богатую долину Метиджа, и гдѣ возвышалась до четырехсотъ метровъ вершина Бузареаха. Несмотря на то, что окрестныя мѣстечки были затоплены, самый высшій пунктъ этой горы долженъ былъ бы еще выдаваться надъ моремъ въ видѣ островка.

«Добрыня» прошелъ дальше того мѣста, гдѣ находилось Дуэро, главное мѣстечко Сахела, дальше Буфорика, города съ широкими улицами, осѣненными растеніями, — дальше Блидаха, но не было видно даже форта этого послѣдняго мѣстечка, который былъ на четыреста метровъ выше Уедъ-эль-Кариба.

Графъ Тимашевъ, опасаясь идти далѣе по совершенно незнакомому морю, хотѣлъ уже было вернуться на сѣверъ или на востокъ, но капитанъ Сервадакъ такъ убѣдительно просилъ его не измѣнять еще направленія, что графъ вынужденъ былъ согласиться. Такимъ образомъ, «Добрыня» дошелъ до того мѣста, гдѣ были прежде горы Музаіа, съ пещерами, о которыхъ сохранились преданья и которыя посѣщали кабилы; гдѣ росли лѣса рожковыхъ деревьевъ, каркасовъ и дубовъ всевозможныхъ видовъ, населенные львами, гіенами и шакалами. Самый возвышенный пунктъ этихъ горъ, болѣе тысячи шестисотъ метровъ высотою, еще шесть недѣль тому воздымавшійся между Буруми и Шифонъ, долженъ былъ бы выдаваться надъ морскою поверхностью; но ничего не было видно ли на этомъ мѣстѣ, ни да горизонтѣ моря.

Дѣлать было нечего. Надо было наконецъ возвратиться къ сѣверу, и «Добрыня», поворотивъ на другой галсъ, очутился скоро въ водахъ прежняго Средиземнаго моря, не открывъ никакихъ признаковъ существованія страны, называвшейся нѣкогда Алжирскою провинціею.

ГЛАВА X
въ которой капитанъ Сервадакъ, открываетъ пощаженный наводненіемъ островокъ, представляющій гробницу.

Нельзя было болѣе сомнѣваться, что значительная часть Алжирской колоніи внезапно погибла въ морскихъ волнахъ. Наводненіе это выходило изъ ряда обыкновенныхъ. Казалось, что развернулись земныя нѣдра и, поглотивъ цѣлую территорію, слова сомкнулись надъ нею, образовавъ новую почву, изъ неизвѣстнаго вещества, замѣнившаго песокъ прежняго морскаго дна.

Что же касается до причины этого страшнаго потопа, то она все еще была неизвѣстна изслѣдователямъ, находившимся на «Добрынѣ». Теперь предстояло узнать, до какихъ предѣловъ дошло это бѣдствіе.

Послѣ многихъ совѣщаній, порѣшили, что «Добрыня» пойдетъ дальше на востокъ, вдоль бывшей линіи африканскаго континента. Плаваніе это было неособенно затруднительно, и надо было пользоваться хорошею погодою и благопріятнымъ вѣтромъ.

Но на всемъ протяженіи этой линіи, отъ мыса Матперу до Тунисской границы, не было видно никакихъ признаковъ ни приморскаго города Деллиса, построеннаго амфитеатромъ, ни цѣпи горъ Журжура, выдѣлявшейся прежде на горизонтѣ, — самая возвышенная вершина которыхъ имѣла тысячу триста метровъ высоты, — ни города Бужи, ни крутыхъ склоновъ горъ Курона, ни горъ Адроръ Джиджела, ни горъ Малой Кабиліи, ни Тритона древнихъ, т. е. группы мысовъ, высшій пунктъ которыхъ имѣлъ тысячу сто метровъ, — ни Колло, стараго порта провинціи Константины; ни Стора, новѣйшаго порта Филипбилля; ни Бона, лежавшаго при заливѣ, имѣвшемъ сорокъ километровъ длины, при входѣ въ море. Не видно было также ни малѣйшихъ признаковъ мыса Гарда, ни мыса Розы, ни горныхъ группъ Эдукъ, ни береговыхъ песчаныхъ дюнъ Мафрага, ни Галля, знаменитаго своею коралловою промышленностью, и когда сондъ въ сотый разъ погрузился на дно, онъ не вынесъ даже ни одного образца чудныхъ зоофитовъ Средиземнаго моря.

Графъ Тимашевъ рѣшилъ тогда идти градусомъ широты, перерѣзывавшимъ нѣкогда алжирскій берегъ при мысѣ Бланъ, т. е. достигнуть самаго сѣвернаго пункта Африки. Могло быть, что въ этомъ мѣстѣ моря, сильно стѣсненнаго между африканскимъ континентомъ и Сициліею, встрѣтятся какія нибудь особенности.

Сообразно съ этимъ «Добрыня» шелъ по направленію тридцать седьмаго паралельнаго круга, и 7 февраля прошелъ седьмой градусъ долготы.

Графъ Тимашевъ согласился идти далѣе на востокъ, какъ желали того капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ, по слѣдующимъ соображеніямъ:

Въ эту эпоху, не смотря на то, что чуть бы не отказались отъ осуществленія проекта внутренняго Сахарскаго моря — оно уже было создано, благодаря вліянію французовъ.

Это обширное предпріятіе, состоявшее просто въ возобновленіи бассейна Тритона, въ который былъ занесенъ бурею корабль Аргонавтовъ, имѣло благодѣятельное вліяніе на климатическія условія страны и монополизировало въ пользу Франціи всю торговлю Судана и Европы.

Надо было изслѣдовать теперь, какое отношеніе имѣло возобновленіе этого древняго моря къ новому порядку вещей.

Подъ тридцать четвертымъ градусомъ широты, на высотѣ залива Габеса, образовался теперь широкій каналъ, открывавшій доступъ водамъ Средиземнаго моря въ обширную депрессію почвы, гдѣ были прежде Кебиръ, Карзу и др. Перешеекъ, существовавшій въ двадцати шести километрахъ на сѣверъ отъ Габеса, былъ теперь уничтоженъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ прежде вдавался въ землю заливъ Тритона, и воды разлились по тому ложу, которое занимали въ древности и откуда испарились нѣкогда подъ палящими лучами Ливійскаго солнца.

Графъ Тимашевъ предполагалъ, что въ этомъ-то мѣстѣ произошелъ разрывъ земнаго шара, вслѣдствіе котораго исчезла значительная часть Африки. Можетъ быть, дойдя до тридцать четвертаго параллельнаго круга, «Добрыня» встрѣтила бы Триполійскій берегъ, который неминуемо долженъ былъ преградить путь разливу водъ.

— Если, дойдя до этого пункта, сказалъ весьма основательно графъ Тимашевъ, мы увидимъ въ южномъ направленіи все только одно безграничное море, то намъ ничего больше не остается какъ идти къ европейскимъ берегамъ, чтобы узнать тамъ разгадку проблемы, неразрѣшимой въ этихъ областяхъ.

И «Добрыня», не жалѣя топлива, направился на всѣхъ парахъ къ мысу Бланъ. Но онъ не встрѣтилъ на пути ни мыса Пегро, ни мыса Серрата. Дойдя до Бизерта, этого прелестнаго, совершенно восточнаго города, пассажиры ея не увидѣли ни озера, синѣвшаго за узкимъ каналомъ, отдѣлявшимъ городъ отъ моря, ни его марабутовъ, осѣненныхъ великолѣпными пальмами.

Сондъ, опущенный въ прозрачныя здѣшнія воды, встрѣтилъ опять такое же плоское, безплодное дно, какъ и въ другихъ мѣстахъ. 7-го февраля, обогнули мысъ Бланъ или, говоря точнѣе, мѣсто, на которомъ находился этотъ мысъ пять недѣль тому. Затѣмъ корабль вступилъ въ воды существовавшаго нѣкогда Тунисскаго залива. Теперь же не было никакихъ слѣдовъ, ни этого красиваго залива, ни слѣдовъ города, возвышавшагося амфитеатромъ на его берегу, ни арсенальнаго форта, ни канала, ни двухъ остроконечныхъ вершинъ горы Бу-Курпенъ. Мысъ Бонъ, составлявшій прежде наиболѣе близкую къ Сициліи оконечность африканскаго берега, также погрузился вмѣстѣ съ континентомъ въ нѣдра земнаго шара.

Прежде катастрофы, дно Средиземнаго моря въ этомъ мѣстѣ поднималось очень круто. Остовъ земнаго шара возвышался здѣсь въ видѣ хребта, загораживая Ливійскій проливъ, глубина котораго доходила въ этомъ мѣстѣ только до семнадцати метровъ.

Напротивъ, по обѣимъ сторонамъ каменной гряды было до ста семидесяти метровъ глубины. Вѣроятно, въ эпоху геологическихъ формацій, мысъ Бонъ соединялся съ мысомъ Фурица, на оконечности Сициліи, равно какъ и мысъ Цеута съ Гибралтаромъ.

Графъ Тимашевъ, которому, какъ опытному моряку, Средиземное море было очень хорошо извѣстно, — не могъ не знать этой особенности. Теперь представлялся случай удостовѣриться, измѣнилось ли морское дно между Африкою и Сициліею, или подводный хребетъ существовалъ еще?

Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ присутствовали всѣ трое при операціи сондированья два въ этомъ мѣстѣ.

Матросъ, стоявшій на борту, погрузилъ въ море сондъ.

— Сколько саженъ? спросилъ графъ Тимашевъ.

— Пять, отвѣчалъ матросъ.

— А дно?

— Гладкое.

Теперь слѣдовало узнать, какъ глубоко было пониженіе дна по обѣимъ сторонамъ подводнаго хребта. «Добрыня» прошелъ по полумили вправо и влѣво, п.оказалось, что вездѣ было только пять саженъ глубины. Дно было вездѣ гладкое, такъ что подводнаго хребта между мысомъ Бономъ и мысомъ Фурипане существовало болѣе. Ясно было, что наводненіе нивелировало все дно Средиземнаго моря. Чтоже касается до почвы морскаго два, то она повсюду состояла изъ металлической пыли. Сондъ не встрѣтилъ нигдѣ ни губокъ, ни акминій, словомъ, — никакихъ морскихъ животныхъ, ни раковинъ, которыми были усѣяпы прежде подводныя скалы.

«Добрыня» пройдя мимо мыса, направилъ путь далѣе. Очень странно казалось также при этомъ плаваніи и то обстоятельство, что море вездѣ было пустынно. Нигдѣ не было видно ни одного корабля, отъ пассажировъ котораго наши изслѣдователи могли бы узнать, что происходитъ въ Европѣ. Казалось, что только одинъ «Добрыня» разгуливалъ по этимъ пустыннымъ водамъ. Это безлюдье тяжело дѣйствовало на всѣхъ, и каждый мысленно задавалъ себѣ вопросъ: ни былъ-ли «Добрыня» единственнымъ обитаемымъ пунктомъ на земпонъ шарѣ — новый Ноевъ ковчегъ, на которомъ находились всѣ люди, пережившіе новѣйшій потопъ?

9-го февраля, «Добрыня» приближался къ городу Дидоны, древней Бирзѣ, болѣе пострадавшему въ настоящее время, чѣмъ пострадалъ нѣкогда пуническій Карѳагенъ отъ Сципіона Эмиліана, или римскій Карѳагенъ отъ сассанида Гассана.

Въ этотъ вечеръ, въ ту минуту, когда солнце закатывалось на восточномъ горизонтѣ, капитанъ Сервадакъ, погруженный въ мрачныя думы, стоялъ облокотясь на гакабортъ. Онъ машинально смотрѣлъ то на небо, гдѣ, сквозь неподвижный туманъ, мерцало нѣсколько звѣздъ; то на море, длинныя волны которого начинали спадать вмѣстѣ съ вѣтромъ.

Вдругъ, въ южномъ направленіи мелькнулъ какой-то свѣтъ. Сначала капитанъ подумалъ — было, что это какой нибудь оптическій обманъ и сталъ изгладываться пристальнѣе. Оказалось, что то дѣйствительно былъ свѣтъ. Матросъ, позванный капитаномъ, подтвердилъ это.

Сейчасъ же увѣдомили объ этомъ графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева.

— Это земля! сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Не корабль ли скорѣе? замѣтилъ лейтенантъ.

— Мы узнаемъ это черезъ часъ! вскричалъ капитанъ Сервадакъ.

— Нѣтъ, капитанъ, мы узнаемъ это не раньше завтрашняго утра, возразилъ графъ Тимашевъ. Мы ляжемъ въ дрейфъ до утра. Если это какой нибудь берегъ, то я побоюсь подойти къ нему въ потьмахъ.

Онъ скомандовалъ, чтобъ на «Добрынѣ» убавили парусовъ, такъ что онъ не могъ пройти ночью большаго разстоянія.

Шестичасовая ночь показалась безконечною капитану Сервадаку. Онъ не уходилъ съ палубы и каждую минуту опасался, чтобъ не исчезъ вдругъ этотъ слабый свѣтъ; но онъ продолжалъ блестѣть во мракѣ, какъ блеститъ второклассный маякъ, видимый съ самаго отдаленнаго пункта.

— И все на одномъ мѣстѣ, замѣтилъ графъ Тимашевъ. Ясно, что это не корабль, а земля.

Съ солнечнымъ восходомъ, всѣ зрительныя трубы направились на тотъ пунктъ, гдѣ ночью свѣтился огонекъ. Онъ скоро померкъ при блескѣ солнечнаго свѣта, но, вмѣсто него, миляхъ въ шести отъ «Добрыни», появилась скала какихъ-то странныхъ очерковъ. Можно было подумать, что то былъ островокъ, возвышавшійся посреди необъятнаго, пустыннаго моря.

— Это, кажется скала, сказалъ графъ Тимашов, или скорѣе верхушка какой нибудь горы, поглощенной волнами.

Надо было, однако, узнать, что это была за скала, такъ какъ она представляла опасный рифъ, котораго должны были остерегаться будущіе мореплаватели.

«Добрыня» повернулъ къ островку и чрезъ три четверти часа былъ отъ него только въ двухъ кабельтовыхъ.

Островокъ этотъ былъ — безплодный, обнаженный, круглой холмъ, возвышавшійся на сорокъ футовъ надъ морскимъ уровнемъ. Подходъ къ нему не былъ защищенъ ни одною группою подводныхъ скалъ. Это заставляло предполагать, что онъ представлялъ вершину скалы, погрузавшейся въ море вслѣдствіе необаніснимой катастрофы.

— На этомъ островѣ есть жилье! вскричалъ капитана" Сервадакъ, который, не выпуская изъ рукъ зрительной трубы, внимательно разсматривалъ всѣ извилины скалы. Можетъ быть тамъ есть хоть одинъ человѣкъ, оставшійся въ живыхъ…

Лейтанантъ Прокофьевъ только покачалъ отрицательно головою на это предположеніе. Островокъ казался совершенно необитаемымъ. На кораблѣ выпалили изъ пушки, но ни одного живаго существа не появилось на берегу. Впрочемъ, на самой вершинѣ холма стояло какое то каменное зданіе, походившее отчасти на арабскій марабутъ.

Спустили лодку. Въ нее сѣли графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ; четыре матроса взялись за весла, и чрезъ нѣсколько минутъ изслѣдователи наши вышли на берегъ острова и торопливо поднялись по крутому склону къ зданію. Но здѣсь имъ преградила путь окружающая его стѣна, покрытая осколками древнихъ вазъ, колоннъ, статуй и пр.

Графъ Тимашевъ и его товарищи обошли вокругъ нея и встрѣтили узкую, отворенную дверь. Другая дверь, также отворенная, вела во внутренность марабута. Стѣны его были украшены скульптурою въ арабскомъ вкусѣ, но грубой работы.

Въ марабутѣ было всего одна комната, посреди которой стояла очень простая гробница. Надъ нею висѣла огромная, серебряная лампада, въ которой находилось еще нѣсколько литръ масло и длинная, зажженая свѣтильня. Этотъ-то свѣтъ увидалъ почью капитанъ Сервадакъ.

Марабутъ былъ необитаемъ. Сторожъ его, вѣроятно, бѣжалъ во время катастрофы. Внутри зданія пріютилось нѣсколько баклановъ. При шумѣ шаговъ они вылетѣли изъ зданія и стрѣлою понеслись на югъ.

На одномъ изъ угловъ гробницы лежалъ старый молитвенникъ на французскомъ языкѣ, открытый на требникѣ, относящемся до памятнаго дня 25 августа.

На капитана Сервадака вдругъ снизошло откровеніе. Пунктъ Средиземнаго моря, на которомъ находился этотъ островокъ, — гробница, уединенно высящаяся посреди виднаго пространства — страница, на которой остановился тотъ, кто читалъ молитвенникъ — все сказало ему, гдѣ находился онъ и его товарищи.

— Гробница Св. Людовика, господа! сказалъ онъ.

Это была дѣйствительно гробница французскаго короля, которую въ теченіе шести столѣтій съ благоговѣніемъ охраняли французы.

Капитанъ Сервадакъ преклонился предъ нею, и оба спутника набожно послѣдовали его примѣру.

Лампада, теплившаяся надъ гробницею святаго, была теперь можетъ быть единственнымъ маякомъ, освѣщавшимъ волны Средиземнаго моря, но и она должна было вскорѣ угаснуть!

Изслѣдователи наши вышли изъ марабута, сѣли въ лодку и вскорѣ «Добрыня», повернувъ къ югу, оставилъ далеко за собою гробницу короля Людовика IX — единственный пунктъ тунисской провинціи, пощаженный ужасною катастрофою.

ГЛАВА XI
въ которой графъ Тимашевъ дѣйствуетъ какъ слѣдуетъ моряку и, наконецъ, предаетъ себя и корабль волѣ Божіей.

Испуганные бакланы, вылетѣвшiе изъ марабута, направились на югъ, и наши изслѣдователи заключили изъ этого, что вѣроятно въ этомъ направленіи уцѣлѣла какая нибудь земля.

Чрезъ нѣсколько часовъ послѣ того, какъ они оставили островъ, корабль плылъ по новымъ, неглубокимъ водамъ, покрывшимъ весь полуостровъ Дакулъ, отдѣлявшій нѣкогда тунисскую бухту отъ залива Гаммата.

Два дня спустя, «Добрыня», напрасно искавшій берега тунисскаго Сахеля, достигъ тридцать четвертаго параллельнаго круга, который долженъ былъ перерѣзывать въ этомъ мѣстѣ заливъ Габесъ.

Но заливъ этотъ, въ который еще шесть недѣль тому, впадалъ каналъ Сахарскаго моря, исчезъ — и вездѣ, какъ только видѣлъ глазъ, разстилась необъятная пелена моря.

11 февраля, однако, на кораблѣ раздался крикъ: «земля»! и показался берегъ тамъ, гдѣ, по прежнимъ географическихъ картамъ, не слѣдовало-бы ему быть.

То не могъ быть триполійскій берегъ, который вообще низокъ, песчанъ и съ трудомъ видѣнъ издали.

Новая, очень гористая земля лежала длинною полосою съ запада на востокъ и замыкала весь южный горизонтъ. Влѣво она перерѣзывала на двѣ части заливъ Габесъ и заслоняла крайнюю оконечность его, — островъ Джербу.

Берегъ этотъ тщательно отмѣтили на картѣ. Можно было предположить, что Сахарское море замѣнилось частью вновь образовавшимся континентомъ.

— Мы встрѣтили море тамъ, гдѣ должна была находиться земля, а теперь встрѣчаемъ землю тамъ, гдѣ должно быть море, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Странно, что нигдѣ не видно ни одной мальтійской шартаны^[5], ни одного левантійскаго шебека, которые обыкновенно плаваютъ въ этихъ мѣстахъ, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Теперь дѣло въ томъ, въ которую сторону идти намъ этимъ берегомъ: на востокъ или на западъ? сказалъ графъ Тимашевъ.

— На западъ, если вы будете согласны, графъ, проговорилъ съ живостью капитанъ Сервадакъ. Мнѣ хочется по крайней мѣрѣ убѣдиться въ томъ, что ничего не уцѣлѣло по другую сторону Шелифа отъ нашей алжирской колоніи. Мы захватимъ мимоходомъ моего товарища, оставшагося на островѣ Гурби, и пойдемъ къ Гибралтару, гдѣ, можетъ быть, узнаемъ, что происходитъ въ Европѣ.

— Корабль къ вашимъ услугамъ, капитанъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, съ своимъ обычнымъ, сдержаннымъ видомъ.

— Позвольте вамъ замѣтить, капитанъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, подумавъ нѣсколько минутъ, что вѣтеръ восточный и, какъ кажется, свѣжѣетъ. Конечно, мы справимся съ нимъ на однихъ парахъ; но это будетъ нелегко. Если же пойдемъ на востокъ на парахъ и на парусахъ, то чрезъ нѣсколько дней дойдемъ до египетскаго берега и тамъ, въ Александріи или въ какомъ нибудь другомъ пунктѣ, узнаемъ все то, что могли бы узнать въ Гибралтарѣ.

— Вы правы, лейтенантъ, сказалъ графъ Тимашевъ, и, обратясь къ капитану Сервадаку, прибавилъ: вы слышали капитанъ?

Какъ ни сильно желалъ капитанъ Сервадакъ приблизиться къ Оранской провинціи и повидаться съ Бенъ-Зуфомъ, но не могъ не согласиться съ справедливымъ замѣчаніемъ лейтенанта. Западный вѣтеръ крѣпчалъ и замедлилъ бы быстроту хода «Добрыми», тогда какъ при попутномъ вѣтрѣ онъ могъ скоро дойти до египетскаго берега.

Повернули на востокъ. Вѣтеръ угрожалъ перейти въ очень сильный; къ счастію, длинныя волны катились по тому же направленію, по которому шелъ корабль и не разбивались о него.

Температура, очень понизившаяся въ теченіе двухъ недѣль, доходила уже только, среднею цифрою, до пятнадцати и двадцати градусовъ выше нуля.

Это пониженіе температуры было слѣдствіемъ постепеннаго удаленія отъ солнца земнаго шара на его пути во покой орбитѣ. Нельзя было сомнѣваться въ этомъ. Земный шаръ, сначала приблизившійся къ своему притягательному центру до того, что перерѣзалъ орбиту Венеры, теперь, напротивъ, постепенно удалялся отъ него и находился уже на такомъ дальнемъ разстояніи, до котораго никогда не достигалъ прежде, даже когда былъ въ перигеѣ.

Казалось, что 1 февраля онъ отстоялъ отъ солнца также далеко, какъ и 1 января, а именно, на разстояніи тридцати восьми милліоновъ лье. Съ 1 же февраля разстояніе между нимъ и солнцемъ еще увеличилось почти на цѣлую треть. Самый солнечный дискъ, вслѣдствіе отдаленія, уменьшился до такихъ размѣровъ, въ какихъ долженъ былъ видѣть его наблюдатель, находившійся на Марсѣ. Изъ всего этого можно было вывести заключеніе, что земной шаръ направился къ орбитѣ этой планеты, физическія условія которой были почти таковы же, какъ и физическія условія земнаго шара, и, что слѣдовательно, новая орбита этой послѣдней планеты представляла очень удлиненный элипсъ.

Впрочемъ, изслѣдователи «Добрыня» мало интересовались тогда космическими феноменами. Имъ было уже подо нихъ. Все ихъ вниманіе было устремлено не на движеніе земли, а на ея поверхность, гдѣ произошло столько перемѣнъ, всего значенія которыхъ они еще и не подозрѣвали.

Корабль шелъ въ двухъ миляхъ разстоянія отъ берега, представлявшаго гладкую, отвѣсную стѣну до двухъ и трехъ футовъ высотою. Высокія волны разбивались съ яростью объ ея подножіе. Нигдѣ не было ни малѣйшаго выступа, на который могла-бы ступить человѣческая нога. Надъ стѣною, до высота тысячи футовъ, воздымался цѣлый лѣсъ стрѣлъ, обелисковъ и пирамидъ, казавшихся громадными кристаллизаціями. Приблизиться къ такому берегу значило — неминуемо погибнуть.

Но главная особенность его, чрезвычайно поразившая изслѣдователей «Добрыни», состояла въ томъ, что онъ казался «совсѣмъ новымъ». Вліяніе воздуха не помрачило еще чистоты его цвѣта и не измѣнило очерковъ его линій. Контуры ихъ выдѣлялись очень отчетливо на воздушной синевѣ. Составлявшія его глыбы были гладки и блестѣли такъ, какъ будто только что вышли изъ рукъ литейщика. Ихъ металлическій блескъ съ золотистымъ отливомъ напоминалъ блескъ колчадапа. Можно было подумать, что эти громады, выброшенныя на поверхность водъ дѣйствіемъ подземнаго огня, состояли изъ такого же металла, какъ и пыль, вынесенныя зондомъ съ морскаго дна. Еще одно обстоятельство казалось непонятнымъ. Массы самыхъ безплодныхъ скалъ во всѣхъ мѣстахъ земнаго шара бываютъ обыкновенно изборождены струйками, происходящими отъ сгущенія паровъ, осѣдающихъ на поверхности камня. Кромѣ того, нѣтъ такой обнаженной скалы, на которой не росло-бы хотя какихъ нибудь мховъ или не пріютилось бы хотя нѣсколькихъ кустиковъ неприхотливагохворостника. Но на этихъ скалахъ не было ни малѣйшей струйки, ни малѣйшихъ признаковъ зелени. Ни одна птица не оживляла этой мрачной картины. Все здѣсь было мертво и неподвижно.

Оттого-то экипажъ «Добрыни» нисколько не удивился, что на корабль слетѣлись во множествѣ альбатросы, чайки и другія морскія птицы. Ихъ не могли прогнать даже ружейные выстрѣлы. День и ночь сидѣли онѣ на снастяхъ, и если на палубу выбрасывали какія нибудь крошки, онѣ накидывались на нихъ съ жадностью. Можно было подумать, что ни въ какомъ пунктѣ этой неизвѣстной земли не находили онѣ никакой пищи.

«Добрыня» шелъ этимъ берегомъ нѣсколько дней. Очертанія его иногда измѣнялись и представляли, на протяженіи нѣсколькихъ километровъ, одну только общую, какъ будто артистически выпиленную линію. Затѣмъ опять виднѣлись большія призматическія острія и массы, нагроможденныя одна на другую въ страшномъ безпорядкѣ. Но нигдѣ у подножія этихъ стѣнъ не видно было ни песчанаго прибрежья, ни голышей, ни подводныхъ скалъ, которыми обыкновенно бываетъ усѣяно морское дно тамъ, гдѣ оно мелко. Только изрѣдка встрѣчались узкія бухты. Нигдѣ не было мѣста, гдѣ можно было-бы запастись свѣжею водою. Вездѣ раскидывались рейды, открытые съ трехъ странъ свѣта.

«Добрыня» прошелъ около четырехсотъ километровъ, какъ вдругъ ему преградила путь береговая стѣна, образовавшая крутой уголъ. Лейтенантъ Прокофьевъ, тщательно отмѣчавшій на картѣ береговую линію, отмѣтилъ, что скалы повернули съ юга на сѣверъ.

Неужели же Средиземное море было замкнуто въ этомъ мѣстѣ почти подъ двѣнадцатымъ меридіаномъ? И доходила, ли эта преграда до береговъ Италіи и Сициліи! Предположенье это должно было объясниться въ непродолжительномъ времени, и въ случаѣ, еслибъ оно подтвердилось, выходило, что обширный бассейнъ Средиземнаго моря, омывавшій берега Европы, Азіи и Африки, уменьшился въ половину.

Мореплаватели наши хотѣли изслѣдовать этотъ берегъ, а потому корабль повернулъ къ сѣверу и направился прямо къ европейскимъ землямъ. Пройдя этимъ путемъ нѣсколько сотъ километровъ, онъ долженъ былъ встрѣтить Мальту, если только наводненіе пощадило этотъ островъ, которымъ владѣли поперемѣнно финикіяне, кароагенцы, сицилійцы, римляне, вандалы, греки, арабы и родосскіе рыцари. Но Мальты не оказалось. 14-го февравля на томъ мѣстѣ, гдѣ она должна была находиться, опустили въ море зондъ, и онъ, какъ и прежде, вынесъ со дна ту же металлическую пыль неизвѣстнаго состава.

— Наводненіе опустошило не одинъ африканскій континентъ, сказалъ графъ Тимашевъ, и мы не можемъ даже опредѣлить границъ этого страшнаго бѣдствія. Куда же теперь держать путь? прибавилъ онъ послѣ нѣсколькихъ минутъ раздумья.

— Въ Сицилію, въ Италію, во Францію! вскричалъ капитанъ Сервадакъ, туда, гдѣ мы наконецъ узнаемъ….

— Если только есть еще въ живыхъ другіе люди, кромѣ насъ, прервалъ его лейтенантъ Прокофьевъ.

Капитанъ Сервадакъ не произнесъ больше ни слова. Онъ думалъ тоже, что и лейтенантъ.

Корабль между тѣмъ перемѣнилъ галсъ и прошелъ пунктъ, гдѣ параллельный кругъ пересѣкалъ меридіанъ исчезнувшаго острова. На сѣверъ и на югъ, все еще тянулся берегъ, преградившій сообщеніе съ заливомъ Сидра, прежнимъ Большимъ Сиртомъ, простиравшимся до береговъ Египта. Ясно было также, что берегъ преграждалъ путь къ берегамъ Греціи и портамъ Оттоманской имперіи и что, слѣдовательно, невозможно было пройти Архипелагомъ, Дарданельскимъ проливомъ, Мраморнымъ моремъ, Босфоромъ и Чернымъ моремъ къ южнымъ границамъ Россіи.

«Добрынѣ», во всякомъ случаѣ, предстоялъ только одинъ путь — на западъ, затѣмъ, чтобы добраться до сѣверныхъ частей Средиземнаго моря.

Онъ пошелъ было этимъ путемъ 16 февраля. Но въ этотъ день поднялась страшная буря, съ которою трудно было бороться кораблю въ двѣсти тоннъ. Вѣтеръ былъ боковой и корабль находился въ сильной опасности.

Графъ Тимашевъ скомандовалъ убрать всѣ паруса и спустить марсели, но «Добрыня» не могъ на однихъ парахъ успѣшно бороться съ бурею. Громадные валы взбрасывали его на высоту ста футовъ и затѣмъ погружали въ страшныя пучины. Не смотря на то, что пары были доведены до своего максимума, отъ нихъ мало было пользы, такъ какъ колесо очень часто вовсе не касалось воды и «Добрыня» не только не подвигался впередъ, но его еще отбрасывало назадъ. Недоступный берегъ не представлялъ ни одной бухты, въ которой можно было бы укрыться.

Графъ Тимашевъ видѣлъ, что кораблю грозитъ гибель и съ ужасомъ думалъ, что еслибы кому и удалось спастись и взобраться на эти неприступныя скалы, то онъ не нашелъ бы на нихъ никакой пищи и вообще никакихъ рессурсовъ, такъ какъ неизвѣстно было существовалъ-ли за чертою этого берега какой нибудь клочекъ прежняго континента, пощаженный наводненіемъ.

«Добрыня» пытался выдержать бурю, и его мужественный экипажъ дѣйствовалъ съ величайшимъ хладнокровіемъ. Ни одинъ изъ матросовъ, вполнѣ увѣренныхъ въ искусствѣ ихъ командира и въ прочности корабля, не упалъ духомъ ни на минуту. Но по временамъ машина, казалось, готова была разлетѣться на части. Наконецъ, колесо перестало дѣйствовать. Невозможно было поднять парусовъ, такъ какъ ураганъ рвалъ ихъ въ клочья и корабль понесло къ берегу.

Весь экипажъ былъ на палубѣ. Всѣ понимали, что положеніе было отчаянное. До берега было не болѣе четырехъ миль разстоянія и попутный вѣтеръ гналъ туда «Добрыню» съ ужасающею быстротою.

— Черезъ часъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, корабль ударится о берегъ.

— Черезъ часъ, проговорилъ графъ Тимашевъ, такъ громко, что всѣ могли его слышать, Господь Богъ можетъ спасти насъ. Да будетъ надъ нами Его Святая воля.

И, снявъ шляпу, онъ набожно перекрестился. Лицо его не выражало ни малѣйшихъ признаковъ волненья.

Гекторъ Сервадакъ, лейтенантъ и матросы всѣ молча послѣдовали его примѣру.

Затѣмъ, графъ Тимашевъ принялъ всѣ мѣры, какія долженъ былъ принять капитанъ корабля въ его положеніи. Онъ позаботился также и о томъ, чтобы тѣ, которымъ можетъ быть удастся спастись во время кораблекрушенія, не остались безъ рессурсовъ, по крайней мѣрѣ въ первое время своего пребыванія на новомъ континентѣ. Съ этою цѣлью онъ велѣлъ вынести на палубу ящики съ съѣстными припасами и бочки съ прѣсною водою, къ которымъ привязали пустые боченки, затѣмъ, чтобы послѣ кораблекрушенія, онѣ могли всплыть на поверхность воды.

Не было никакой надежды на спасеніе. Въ громадной стѣнѣ не было никакой бухты, никакого устья, куда могло бы занести погибающій корабль. Можетъ быть его спасла-бы еще внезапная перемѣна вѣтра, который отбросилъ бы его въ открытое море, но вѣтеръ не перемѣнялся. Вскорѣ «Добрыня», находился уже только въ одной мили разстоянія отъ берега. Громадная скала, казалось, росла, росла и, вслѣдствіе оптическаго обмана, какъ будто приближалась къ кораблю, чтобы обрушиться на него. Еще нѣсколько минутъ — и «Добрыня» былъ уже въ трехъ километрахъ отъ нея. Каждый на кораблѣ былъ увѣренъ, что насталъ его послѣдній часъ.

— Прощайте, графъ Тимашевъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, подавая ему руку.

Но въ эту минуту чудовищный валъ поднялъ «Добрыню», какъ будто затѣмъ, чтобы ударить о скалу.

И вдругъ раздался голосъ графа:

— Живо ребята! Поднимай фокъ-мачту! поднимай форъ-стаксель, Румель прямо!

Не смотря на неожиданность команды, экипажъ быстро исполнялъ всѣ маневры, между тѣмъ какъ графъ схватился за колесо руля.

— Смотри за шкотомъ! вскричалъ онъ еще разъ.

Въ эту минуту раздался одинъ общій крикъ… но это былъ не крикъ ужаса.

Между двумя остроконечными стѣнами скалы представилось отверстіе футовъ въ сорокъ шириною. Если нельзя было пройти чрезъ него, то, во всякомъ случаѣ, оно представляло пріютъ, и, «Добрыня» управляемый рукою своего мужественнаго командира, гонимый вѣтромъ и волнами, вошелъ въ это отверстіе… можетъ быть затѣмъ, чтобы никогда уже не выйдти изъ него!

ГЛАВА XII
въ которой говорится о бригадирѣ Мурфи, маіорѣ Олифантѣ, капралѣ Пимѣ и объ ядрѣ, исчезнувшемъ за горизонтомъ.

— Я возьму вашего слона, если вы позволите, сказалъ бригадиръ Мурфи, который, послѣ двухъ дней колебанія, рѣшился наконецъ сыграть этотъ долго обдумываемый ходъ.

— Я позволяю, потому-что не могу воспрепятствовать, отвѣчалъ маіоръ Олифантъ, погруженный въ созерцаніе шахматной доски.

Это происходило утромъ 17 февраля, по старому календарю, и прошелъ цѣлый день прежде чѣмъ маіоръ Олифантъ отвѣтилъ на ходъ бригадира Мурфи. Слѣдуетъ прибавить, что эта партія въ шахматы была начата два мѣсяца и что противники съиграли всего только двадцать ходовъ. Оба они принадлежали къ школѣ знаменитаго Филидора, который говоритъ, что нельзя быть хорошимъ игрокомъ въ шахматы, если не владѣешь вполнѣ употребленіемъ пѣшекъ; онъ называетъ ихъ «душою шахматной игры». Оттого-то наши игроки не разставались легкомысленно ни съ одною пѣшкою.

Вообще бригадиръ Генэджъ Финчъ Мурфи и маіоръ сиръ Джонъ Темплъ Олифантъ никогда не дѣйствовали на-удачу, но зрѣло обдумывали всякое дѣло.

Бригадиръ Мурфи и маіоръ Олифантъ были два достойные офицера англійской арміи. Судьба свела ихъ на одной станціи гдѣ они въ свободное время услаждали жизнь шахматною игрою. Оба они были сорока лѣтъ отъ роду, оба высокаго роста, оба рыжіе, у обоихъ были великолѣпныя бакенбарды, составлявшіе уголъ съ длинными усами; они всегда были въ мундирахъ, всегда флегматичны, очень гордились своимъ англійскимъ происхожденіемъ и изъ національной гордости были врагами для всего не англійскаго. Они полагали, что англо-саксонцы созданы изъ какого-то особаго вещества, которое до сихъ поръ ускользало отъ всякаго химическаго анализа. Можетъ быть эти англійскіе офицеры напоминали отчасти пугалъ, по такихъ, которыхъ боятся птицы и которыя отлично стерегутъ ввѣренное имъ поле. Англичане чувствуютъ себя вездѣ дома, даже и тогда, когда судьба заброситъ ихъ на нѣсколько тысячъ лье отъ ихъ отечества. Они очень способны колонизировать — и вѣроятно колонизируютъ даже луну въ тотъ день, когда водрузятъ на ней британское знамя.

Надо сказать, что потопъ, такъ сильно измѣнившій часть земнаго шара, не особенно поразилъ маіора Олифанта и бригадира Мурфи, — представлявшихъ два совершенно исключительные типы. Они занимали постъ на громадной скалѣ, гдѣ стояли казармы, въ которыхъ жило нѣсколько сотъ солдать и офицеровъ. Когда наводненіе затопило ее, маіоръ Олифантъ и бригадиръ Мурфи очутились вдругъ съ одиннадцатью человѣками солдатъ на небольшомъ островѣ, представляемымъ ея вершиною и окруженнымъ необъятымъ моремъ; но какъ мы уже сказали, это не особенно озадачило ихъ.

— Ого! сказалъ маіоръ, вотъ что можно назвать исключительнымъ случаемъ.

— Дѣйствительно, исключительный случай! подтвердилъ проста бригадиръ.

— Но вѣдь Англія существуетъ!

— Конечно существуетъ.

— И за нами придутъ англійскіе корабли, чтобы отвезти насъ въ отечество.

— Конечно придутъ!

— Такъ останемся на нашемъ постѣ.

— Останемся.

Впрочемъ, этимъ двумъ офицерамъ и одиннадцати солдатамъ былобы очень трудно оставить постъ, еслибы они даже и хотѣли этого, такъ какъ у нихъ была всего одна лодка.

Маіоръ Олифантъ и бригадиръ Мурфи, превратившіеся внезапно изъ континентальныхъ жителей въ островитянъ, равно какъ десять человѣкъ солдатъ и слуга ихъ Каркъ — съ величайшимъ терпѣніемъ ожидали минуты, когда придетъ какой нибудь корабль и привезетъ имъ извѣстія объ Англіи. Продовольствіемъ они были обезпечены. Въ подземныхъ погребахъ скалы хватило бы пропитанія на тридцать человѣкъ хотя бы и съ англійскими желудками, — да еще и не на одинъ годъ, а по крайней мѣрѣ на цѣлыхъ десять лѣтъ. Когда же у англичанина есть солонина, эль и водка, то «all right» (все какъ слѣдуетъ), какъ онъ говоритъ.

Что же касается до случившихся физическихъ феноменовъ, а именно: перемѣнъ странъ свѣта, — уменьшенія плотности тяготѣнія на поверхности земнаго шара, уменьшенія продолжительности дней и ночей, уклоненія земной оси и образованія новой орбиты въ солнечномъ мірѣ, — то маіоръ и бригадиръ замѣтили все это, но ни они; ни ихъ люди не встревожились этимъ. Они разставили на шахматной доскѣ шахматы, опрокинутыя сотрясеніемъ, и преспокойно принялись опять за свою нескончаемую партію.

Можетъ быть, слоны, офицеры и пѣшки, сдѣлавшіеся теперь болѣе легкими, стояли не такъ твердо, какъ прежде на шахматной доскѣ, въ особенности же часто кувыркались короли и королевы, такъ какъ были больше другихъ шахматовъ, но игрокамъ удалось, наконецъ, справиться съ войскомъ изъ слоновой кости.

Мы уже сказали, что десять солдатъ, оставшихся въ живыхъ на островкѣ, не обратили большаго вниманія на космическіе феномены, но справедливость требуетъ прибавить, что одинъ изъ этихъ феноменовъ послужилъ имъ поводомъ къ двумъ требованіямъ.

Черезъ три дня послѣ катастрофы, капралъ Пимъ, взявшій на себя обязанность заявить о желаніяхъ товарищей, — потребовалъ свиданія съ обоими офицерами. Они согласились на его просьбу и Пимъ, въ сопровожденіи девяти человѣкъ, вошелъ въ комнату бригадира, въ своей узкой, красной курткѣ и широкихъ зеленоватыхъ брюкахъ. Вытянувшись въ струнку и приложивъ руку къ кепи, надвинутому на ухо и придерживаемому подъ нижнею губою ремешкомъ, онъ ожидалъ, когда начальству угодно будетъ обратить на него вниманіе.

Офицеры рѣшились прервать партію.

— Что надо, капралу Пиму? произнесъ бригадиръ Мурфи, приподнявъ голову съ сознаніемъ собственнаго достоинства.

— Я хочу сказать кое-что бригадиру на счетъ жалованья солдатамъ, а маіору кое-что на счетъ продовольствія.

Бригадиръ Мурфи, оторванный внезапно отъ своихъ игорныхъ соображеній, подумалъ нѣсколько минуть, затѣмъ одобрительно кивнулъ головою и, наконецъ, переглянувшись съ маіоромъ, произнесъ:

— Капралъ Пимъ, такъ какъ жалованье платится посуточно, то его не убавятъ изъ сколькихъ бы часовъ ни состояли сутки. Англія достаточно богата для того, чтобы платить жалованье своему войску.

Это былъ лестный намекъ на то, что англійское войско и англійская слава означаетъ одно и тоже.

— Ура! вскрикнули солдаты, но такъ тихо, какъ будто проговорили «покорно благодаримъ».

Затѣмъ капралъ Пимъ повернулся къ маіору.

— Пусть капралъ выскажетъ, что ему еще надо, сказалъ маіоръ, взглянувъ на своего подчиненнаго.

— Я на счетъ продовольствія, ваша честь, отвѣчалъ капралъ Пимъ. Такъ какъ теперь день состоитъ изъ шести часовъ, то мы хотѣли бы знать: будемъ ли мы ѣсть четыре раза въ день, какъ прежде, или только два раза?

Маіоръ подумалъ съ минуту и затѣмъ, взглянувъ на бригадира Мурфи, сдѣлалъ жестъ, которымъ какъ будто хотѣлъ высказать, что находитъ капрала Пима очень здравомыслящимъ и логичнымъ человѣкомъ.

— Капралъ, отвѣчалъ онъ, физическіе феномены не имѣютъ никакого отношенія къ военнымъ уставамъ. Вы и солдаты будете ѣсть четыре раза въ день, каждый разъ черезъ полтора часа. Англія довольно богата для того, чтобы соображаться съ законами вселенной когда того требуетъ военный уставъ! прибавилъ маіоръ слегка, поклонясь бригадиру и радуясь тому, что нашелъ случай примѣнить еще къ одному факту фразу, сказанную его начальникомъ.

— Ура! воскликнули солдаты на этотъ разъ нѣсколько погромче.

И затѣмъ, повернувшись на каблукахъ, подъ предводительствомъ капрала, вышли маршемъ изъ комнаты.

Офицеры тотчасъ же принялись опять за шахматы. Англичане имѣли полное право расчитывать на Англію, такъ какъ она никогда не покидаетъ своихъ сыновъ; но вѣроятно она была очень занята въ это время^[6] и не могла оказать помощи людямъ, такъ терпѣливо ожидавшимъ ее. Можетъ быть также на сѣверѣ Европы не знали еще о томъ, что случилось на югѣ.

Какъ бы то ни было, съ памятной ночи на 1 января прошло уже сорокъ девять прежнихъ сутокъ, состоявшихъ изъ двадцати четырехъ часовъ и никакой корабль не показывался.

Въ той части моря, гдѣ находился островокъ, прежде безпрестанно ходили корабли, теперь же она была совершенно пустынна. Но ни офицеры, ни солдаты нисколько не безпокоились и не удивлялись, а слѣдовательно и не падали духомъ. Всѣ исполняли служебныя обязанности также строго, какъ и прежде.

Бригадиръ и маіоръ дѣлали по временамъ смотры гарнизону. Всѣ были довольны своимъ положеніемъ и толстѣли не по днямъ, а по часамъ. Только офицеры противились еще поползновеніемъ къ тучности, такъ какъ тучность нейдетъ къ мундиру.

Словомъ, всѣ отлично поживали на островкѣ. Бригадиръ и маіоръ, у которыхъ были одинаковые характеры и склонности, были вполнѣ довольны другъ другомъ. Притомъ же, англичане не скучаютъ нигдѣ, кромѣ какъ на своей родинѣ, да и то потому еще, чтобы согласоваться съ требованіями того, что они называютъ «Cant».

Что же касается до погибшихъ товарищей, то конечно они сожалѣли о нихъ, но съ совершенно британскою сдержанностью. До катастрофы на скалѣ было тысяча восемьсотъ девяносто пять человѣкъ. Послѣ же катастрофы осталось только тринадцать. Простое вычитаніе доказывало, что не доставало тысячи восемьсотъ восьмидесяти двухъ человѣкъ — и это было внесено въ рапортъ.

Мы сказали, что островокъ, оставшійся отъ громадной скалы, имѣвшей — двѣ тысячи четыреста метровъ высоты надъ морскимъ уровнемъ и занятый тринадцатью англичанами, былъ единственнымъ пунктомъ, возвышавшимся среди этаго воднаго пространства. Это не совсѣмъ такъ.

На разстояніи около двадцати километровъ на югъ отъ него, возвышался другой островокъ, представлявшій вершину скалы, служившей нѣкогда панданомъ къ той, на которой находились англичане. Наводненіе затопило обѣ эти скалы, оставивъ на поверхности моря только верхушки ихъ.

Англійскіе офицеры задали себѣ вопросъ: есть-ли на этомъ островкѣ хоть одинъ человѣкъ, оставшійся въ живыхъ послѣ катастрофы? И очень можетъ быть, что, между двумя партіями въ шахматы, серьезно задумались надъ разрѣшеніемъ его. Онъ даже показался имъ до такой степени важнымъ, что въ одинъ прекрасный день, пользуясь хорошею погодою, они сѣли въ лодку, переплыли рукавъ моря, раздѣлявшій оба островка, и возвратились черезъ тридцать шесть часовъ.

Неизвѣстно, что заставило ихъ изслѣдовать эту скалу: чувство ли человѣколюбія; или какой нибудь интересъ? Они не сказали ни слова о результатѣ своей поѣздки даже капралу Пиму, и капралъ не зналъ обитаемъ-ли островокъ или нѣтъ. Офицеры отправились и возвратились одни. Но, не смотря на ихъ сдержанность, капралу Пиму показалось, что они были довольны своею экскурсіею. Маіоръ Олифантъ приготовилъ даже толстый пакетъ, въ которомъ лежала бумага, подписанная бригадиромъ Мурфи. Пакетъ этотъ былъ запечатанъ печатью 33-го полка, такъ что могъ быть немедленно переданъ первому кораблю, который показался-бы въ виду острова. На конвертѣ была надпись:

«Адмиралу Ферфаксу, Первому лорду адмиралтейства. Соединенное Королевство».

Но никакой корабль не пришелъ.

Между тѣмъ настало 18 февраля.

— Сегодня праздникъ для всякаго настоящаго англичанина.

— Большой праздникъ, отвѣчалъ маіоръ.

— Я не думаю, продолжалъ бригадиръ, что исключительныя обстоятельства, въ которыхъ мы находимся, должны помѣшать двумъ офицерамъ и десяти солдатамъ Соединеннаго Королевства отпраздновать день рожденія ея величества королевы.

— Я также не думаю, отвѣчалъ маіоръ Олифантъ.

— Если ея величество не прислала еще за нами, то вѣроятно не сочла этого пока необходимымъ, сказалъ бригадиръ Мурфи.

— Конечно.

— Не хотите ли выпить стаканъ порто, маіоръ?

— Съ удовольствіемъ, бригадиръ Мурфи.

И стаканъ порто — вина, которое какъ кажется существуетъ на свѣтѣ собственно для потребленія англичанъ — исчезъ въ томъ британскомъ устьѣ, которое «cokneys» называютъ картофельнымъ устьемъ и которое можно-бы также удачно назвать «Исчезновеніемъ порто» въ панданъ къ «Исчезновенію Роны».

— Теперь, сказалъ бригадиръ, приступимъ къ церемоніальной пальбѣ.

— Приступимъ, повторилъ маіоръ.

Послали за капраломъ Пимомъ. Когда онъ явился, губы его были еще влажны отъ утренняго джина.

— Капралъ Пимъ, сказалъ бригадиръ, сегодня 18-е февраля, считая, какъ слѣдуетъ всякому честному англичанину, по старому календарю Британскаго королевства.

— Такъ точно ваша честь, отвѣчалъ капралъ.

— Слѣдовательно, сегодня день рожденія ея величества королевы.

Капралъ приложилъ руку къ кепи.

— Капралъ Пимъ, продолжалъ бригадиръ: двадцать одинъ пушечный выстрѣлъ, какъ предписываетъ уставъ.

— Слушаю, ваша честь.

— Наблюдайте на сколько возможно, капралъ, чтобъ канонирамъ не оторвало рукъ.

— На сколько возможно, отвѣчалъ капралъ, не желавшій принять на себя излишняго обязательства.

Изъ многочисленныхъ орудій, стоявшихъ нѣкогда въ крѣпости, осталась только одна большая пушка, калибръ который былъ въ двадцать семь сантиметровъ.

Обыкновенно, церемоніальную пальбу производили изъ пушекъ меньшихъ калибровъ, но такъ какъ ихъ не было — пришлось употреблять въ дѣло эту громаду, изображавшую всю артиллерію острова.

Капралъ Пимъ, предупредивъ солдатъ, отправился къ блиндироданному редюиту, гдѣ изъ косвенной амбразуры выставлялось пушечное жерло. Принесли заряды для двадцати одного выстрѣла. Само собою разумѣется, что пальба должна была производиться холостыми зарядами.

Бригадиръ Мурфи и маіоръ Олифантъ присутствовали при церемоніи въ парадной формѣ и въ шляпахъ съ плюмажемъ.

Пушку зарядили по всѣмъ правиламъ «Руководство артиллериста», и началась веселая пальба.

Капралъ Пимъ, слѣдуя полученной инструкціи, строго смотрѣлъ, чтобы послѣ каждаго выстрѣла хорошо закрывали замокъ, затѣмъ, чтобы преждевременный взрывъ не превратилъ бы рукъ канонировъ въ летательные снаряды — что нерѣдко случается при торжественной пальбѣ. Но на этотъ разъ все обошлось благополучно.

Слѣдуетъ замѣтить, что такъ какъ воздушные слои были теперь менѣе плотны, чѣмъ прежде, то сотрясеніе ихъ отъ пушечныхъ выстрѣловъ производило менѣе грохота, что было очень досадно офицерамъ.

Отраженіе звуковъ не превращалось уже болѣе въ громовые раскаты, которые разносило эхо. Понятно, что самолюбіе англичанъ, праздновавшихъ день рожденія своей королевы, было уязвлено такою неудачею.

Послѣ двадцати выстрѣловъ, когда канониръ хотѣлъ зарядить пушку въ двадцать первый разъ, бригадиръ Мурфи остановилъ его движеніемъ руки.

— Положите ядро, сказалъ онъ. Я хочу знать, какъ далеко полетитъ оно при новыхъ физическихъ условіяхъ.

— Надо сдѣлать опытъ, прибавилъ маіоръ. Вы слышали, капралъ?

— Слышалъ, ваша честь! отвѣчалъ капралъ Пимъ. Одинъ изъ канонировъ привезъ на тачкѣ ядро, вѣсившее не менѣе двухсотъ фунтовъ. Такое ядро летѣло обыкновенно два лье. Слѣдя въ зрительную трубку за его траэкторіею, можно было видѣть, въ какомъ пунктѣ упадетъ оно въ море, и слѣдовательно вычислить, хотя приблизительно, новѣйшее разстояніе его полета.

Пушку зарядили и навели подъ угломъ сорока двухъ градусовъ, чтобы усилить быстроту полета. Затѣмъ маіоръ скомандовалъ — и раздался выстрѣлъ.

— Святый Георгій! вскричалъ бригадиръ.

— Святый Георгій! повторилъ маіоръ.

Оба восклицанія раздались разомъ, и оба офицера разинули рты, не вѣря своимъ глазамъ.

Невозможно было прослѣдить полетъ ядра, на которое притягательная сила дѣйствовала еще менѣе на морѣ, чѣмъ на землѣ. Оно исчезло изъ вида за горизонтомъ.

— Больше трехъ лье! проговорилъ бригадиръ.

— Да…. конечно больше! подтвердилъ маіоръ.

Былъ — ли это обманъ слуха или нѣтъ, но со стороны моря, какъ будто, раздался слабый выстрѣлъ въ отвѣтъ на выстрѣлъ англичанъ.

Офицеры и солдаты стали прислушиваться.

Опять раздались, одинъ за другимъ, три выстрѣла въ томъ же направленіи.

— Корабль! вскричалъ бригадиръ, и конечно англійскій. Чрезъ полчаса, на горизонтѣ показались двѣ мачты приближавшагося корабля.

— За нами идетъ англійскій корабль, проговорилъ бригадиръ Мурфи, такимъ тономъ, какъ будто хотѣлъ сказать, что его предсказаніе оправдалось.

— Онъ услыхалъ нашъ выстрѣлъ, прибавилъ маіоръ Олифантъ.

— Хорошо только, если наше ядро не попало въ этотъ корабль, подумалъ капралъ Пимъ.

Вскорѣ сталъ видѣнъ весь корабельный кузовъ. Длинная черпая полоса дыма, тянувшаяся по небу, доказывала, что то былъ пароходъ. Онъ шелъ къ островку, съ очевиднымъ намѣреніемъ пристать къ берегу. На гафелѣ его развѣвался флагъ, но нельзя еще было разсмотрѣть какой націи.

Мурфи и Олифантъ смотрѣли въ зрительныя трубы, ни на минуту не спуская глазъ съ корабля. Имъ хотѣлось скорѣе привѣтствовать англійскій флагъ.

Но, вдругъ оба они разомъ, какъ автоматы, опустили зрительныя трубы и, вытаращивъ другъ на друга глаза, произнесли:

— Русскій флагъ!

Они не ошиблись. На кораблѣ дѣйствительно развѣвался русскій флагъ.

ГЛАВА XIII
обнаруживающая нѣкоторую натянутость въ международныхъ отношеніяхъ и ведущая къ географическому открытію.

Корабль быстро приблизился къ острову, и англичане прочли на немъ надпись: «Добрыня».

Въ этой части острова, утесистый берегъ образовалъ родъ бухты, въ которой не могли бы помѣститься четыре рыболовныя лодки, но «Добрыня» могъ укрыться здѣсь почти безопасно, если только не было сильныхъ южныхъ и западныхъ вѣтровъ. Онъ вошелъ въ бухту. Бросили якорь и къ берегу вскорѣ пристала четырехвесельная лодка, на которой сидѣли графъ Тимашевъ и капитанъ Сервадакъ.

Бригадиръ Мурфи и маіоръ Олифантъ стояли неподвижно на своихъ мѣстахъ, съ надменнымъ и чопорнымъ видомъ.

Гекторъ Сервадакъ, пылкій, какъ вообще французы, первый заговорилъ съ ними.

— Слава Богу, господа вскричалъ онъ, что вы спаслись какъ и мы же отъ страшнаго бѣдствія! Мы рады, что можемъ пожать руки ближнимъ.

Англійскіе офицеры не сдѣлали ни шага и ни малѣйшаго жеста.

Гекторъ Сервадакъ въ порывѣ восторга даже не замѣтилъ ихъ высокомѣрной чопорности.

— Есть ли у васъ извѣстія о Франціи, о Россіи, объ Англіи, объ Европѣ? Какъ велико значеніе феномена? продолжалъ онъ. Имѣете ли вы сношенія съ отечествомъ?

— Съ кѣмъ мы имѣемъ честь говорить? произнесъ бригадиръ Мурфи, выпрямившись во весь ростъ.

— Вы правы, сказалъ капитанъ Сервадакъ, сдѣлавъ почти незамѣтное движеніе плечами, мы еще не представлены другъ другу.

И, обратясь къ своему спутнику, русская сдержанность котораго почти равнялась британской холодности, произнесъ:

— Графъ Василій Тимашевъ.

— Маіоръ сиръ Джонъ Темпль Олифантъ, отвѣчалъ бригадиръ, представляя своего сослуживца.

Русскій и англичанинъ поклонились другъ другу.

— Капитанъ главнаго штаба, Гекторъ Сервадакъ, произнесъ въ свою очередь графъ Тимашевъ.

— Бригадиръ Генаджъ Финчъ Мурфи, произнесъ съ важностью маіоръ Олифантъ.

Послѣдовали новые поклоны.

Теперь, когда законы этикета были строго соблюдены, не было препятствій къ разговору.

Само собою разумѣется, что все это было сказано по французски, такъ какъ и русскіе, и англичане говорятъ на этомъ языкѣ. Соотечественники капитана Сервадака достигли этого результата тѣмъ, что не хотятъ учиться ни по англійски, ни по русски.

Бригадиръ Мурфи движеніемъ руки пригласилъ гостей слѣдовать за собою и привелъ ихъ въ комнату, въ которой жилъ съ маіоромъ Олифантомъ. Это былъ родъ каземата, высѣченнаго въ скалѣ, но не лишеннаго нѣкотораго комфорта. Всѣ сѣли и могли теперь спокойно приступить къ бесѣдѣ.

Гекторъ Сервадакъ, котораго всѣ эти церемоніи взбѣсили, предоставилъ графу Тимашеву начать разговоръ. Графъ Тимашевъ, понимая, что сказанное до представленья считалось англичанами не сказаннымъ, повелъ рѣчь сначала.

— Господа, сказалъ онъ, вы конечно знаете, что ночью съ 31-го декабря на 1-ое января, случилось наводненіе, причина котораго и все значеніе намъ еще неизвѣстны. При видѣ того, что осталось отъ занимаемой вами прежде территоріи, т. е. этого острова — ясно, что вы сильно пострадали.

Оба англичанина поклонились разомъ въ знакъ утвердительнаго отвѣта.

— Мой товарищъ, капитанъ Сервадакъ, также не мало пострадалъ, продолжалъ графъ Тимашевъ. Онъ былъ занятъ исполненіемъ своей обязанности, въ качествѣ офицера главнаго штаба, на алжирскомъ берегу.

— Кажется это французская колонія? сказалъ маіоръ Олифантъ, прищуривъ глаза.

— Самая французская, отвѣчалъ сухо капитанъ Сервадакъ.

— Это было близъ устьевъ Шелифа, невозмутимо продолжалъ Тимашевъ. Тамъ, въ эту роковую ночь, часть африканскаго континента, внезапно превратилось въ островъ, остальной же континентъ какъ будто совершенно исчезъ съ поверхности земнаго шара.

— О! произнесъ бригадиръ Мурфи.

— А вы, графъ? Могу я узнать, гдѣ вы находились въ эту роковую ночь? спросилъ маіоръ Олифинтъ.

— Въ морѣ, маіоръ, на моемъ гальйотѣ. Я считаю настоящимъ чудомъ, что мы уцѣлѣли.

— Мы очень рады, графъ, что вы спаслись, проговорилъ бригадиръ Мурфи.

— Судьба привела меня къ алжирскому берегу, продолжалъ графъ Тимашевъ. Для меня было большимъ счастьемъ, что я встрѣтилъ тамъ капитана Сервадака и его ординарца Бенъ-Зуфа.

— Бенъ?… произнесъ маіоръ Олифантъ.

— Зуфъ! вскричалъ капитанъ Сервадакъ такимъ тономъ, какъ будто произнесъ уфъ! чтобы облегчить себя.

Капитанъ Сервадакъ, желая поскорѣе узнать что нибудь, продолжалъ:

— Графъ Тимашевъ отправился вмѣстѣ со мною на «Добрынѣ». Мы пошли по направленію къ старому востоку, чтобъ узнать, что уцѣлѣло отъ алжирской колоніи…. оказалось, что она вся исчезла.

Бригадиръ Муфри сдѣлалъ движеніе губами, которымъ какъ будто хотѣлъ сказать, что французская колонія никогда не можетъ быть долговѣчна.

Гекторъ Сервадакъ привсталъ ужъ было, чтобы отвѣтить ему, но воздержался.

— Господа, сказалъ графъ Тимашевъ, наводненіе было громадное. Во всей восточной части Средиземнаго моря мы не встрѣтили никакихъ слѣдовъ прежнихъ земель, ни Алжира, ни Туниса, кромѣ только одного пункта, — скалы, возвышающейся надъ моремъ, близъ Картагены, на которой находится гробница французскаго короля….

— Кажется Людовика IX? сказалъ бригадиръ.

— Болѣе извѣстнаго подъ именемъ Людовика Святаго, прибавилъ капитанъ Сервадакъ, котораго бригадиръ Мурфи удостоилъ снисходительною усмѣшкою.

Затѣмъ графъ Тимашевъ разсказалъ, что корабль дошелъ въ южномъ направленіи до бывшаго залива Габеша и что Сахарское море не существовало болѣе. Это послѣднее обстоятельство и оказалось очень натуральнымъ обоимъ англичанамъ, такъ какъ море это было французское предпріятіе; далѣе, что предъ триполійскимъ континентомъ появился новый берегъ, странной формаціи, доходившій на сѣверѣ по направленію двѣнадцатаго мередіана, почти до высоты острова Мальты.

— И этотъ англійскій островъ, поспѣшилъ прибавить капитанъ Сервадакъ, со своимъ городомъ Мальтою, со своими укрѣпленіями, солдатами, офицерами и губернаторомъ отправился туда же, гдѣ и Алжирія, въ морскія бездны.

Лица обоихъ англичанъ вытянулись было, но почти въ ту же минуту на нихъ выразилось самое явное недовѣріе къ тому, что говорилъ французскій офицеръ.

— Трудно допустить, чтобы потонуло такъ много земель, замѣтилъ бригадиръ Мурфи.

— Почему же? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Мальта, — англійскій островъ, проговорилъ маіоръ Олифантъ, и въ этомъ качествѣ….

— Все равно, онъ потонулъ, такъ какъ потонулъ бы китайскій, возразилъ капитанъ Сервадакъ.

— Можетъ быть вы какъ нибудь ошиблись въ вычисленіяхъ во время плаванія на гальйотѣ?

— Нѣтъ, господа, возразилъ графъ Тимашевъ, ошибки не было. Надо повѣрить дѣйствительности. Англія очень пострадала отъ этого бѣдствія. Не только не существуетъ острова Мальты, но какой-то новый континентъ совершенно замкнулъ Средиземное море. Еслибы не узкій проходъ въ одномъ только пунктѣ его береговой линіи, то мы никогда бы не могли дойти до васъ. Если же, къ несчастію, нѣтъ больше Мальты, то вѣроятно не уцѣлѣли также и Іоническіе острова, которые, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, опять признали англійскій протекторатъ.

— Не думаю, прибавилъ капитанъ Сервадакъ, чтобы вашъ начальникъ, лордъ главный коммисаръ, жившій на Іоническихъ островахъ, былъ бы доволенъ результатами этой катастрофы.

— Нашъ начальникъ, главный коммисаръ? повторилъ бригадиръ Мурфи, который какъ будто не понималъ, что ему говорили.

— Точно также какъ и вы, я думаю, не слишкомъ то довольны тѣмъ, что осталось у васъ отъ острова Корфу.

— Корфу? повторилъ маіоръ Олифантъ. Капитанъ сказалъ Корфу?

— Да Кор--фу, подтвердилъ Гекторъ Сервадакъ.

Удивленные англичане нѣсколько минутъ молчали, не понимая что сдѣлалось съ французскимъ офицеромъ; но удивленіе ихъ еще болѣе возрасло, когда графъ Тимашевъ, спросилъ не получали ли они извѣстій изъ Англіи, посредствомъ кораблей или подводнаго телеграфа.

— Нѣтъ, графъ, этотъ телеграфъ испорченъ, отвѣтилъ бригадиръ Мурфи.

— Но развѣ вы не имѣете сообщенія съ итальянскими телеграфами? прибавилъ графъ Тимашевъ.

— Вы вѣроятно хотите сказать съ испанскими? замѣтилъ маіоръ Олифантъ.

— Все равно, господа, испанскіе или итальянскіе телеграфы, если только вы получили извѣстія изъ метрополіи, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Мы не получали никакихъ извѣстій, отвѣтилъ бригадиръ Мурфи, но мы совершенно спокойны; мы знаемъ, что не въ продолжительномъ времени изъ метрополіи….

— Если только еще существуетъ метрополія, замѣтилъ серьезно капитанъ Сервадакъ.

— Какъ? нѣтъ больше метрополіи?

— Метрополія не можетъ существовать, если не существуетъ Англія!

— Нѣтъ больше Англіи!

Бригадиръ Мурфи и маіоръ Олифантъ встали оба разомъ, какъ будто движимые одною и тою же пружиною.

— Мнѣ кажется, сказалъ бригадиръ Мурфи, что прежде еще Англіи сама Франція….

— Франція должна быть надежнѣе, потому что она на континентѣ! прервалъ капитанъ Сервадакъ, начинавшій кипятиться.

— Надежнѣе Англіи?

— Да; вѣдь Англія-то островъ и еще островъ довольно расшатавшейся формаціи: немудрено, если онъ и утонулъ цѣликомъ.

Готовилась сцена. Англичане надулись уже какъ индѣйскіе пѣтухи, а капитанъ Сервадакъ рѣшился не уступать имъ ни на волосъ.

Графъ Тимашевъ хотѣлъ помирить противниковъ, разгорячившихся по поводу простаго національнаго вопроса, но это не удалось ему.

— Господа, сказалъ холодно капитанъ Сервадакъ, мнѣ кажется, что намъ лучше продолжать этотъ разговоръ на открытомъ воздухѣ. Вы здѣсь у себя, но не угодно ли вамъ выйти?

И онъ оставилъ комнату. Графъ Тимашевъ и оба англичанина послѣдовали за нимъ. Всѣ остановились на площадкѣ, на вершинѣ островка, которую капитанъ Сервадакъ считалъ мысленно нейтральною территоріею.

— Господа! сказалъ онъ обращаясь къ англійскимъ офицерамъ, какъ ни обѣднѣла Франція вслѣдствіе утраты Алжиріи, но она еще сильна на столько, что можетъ отвѣчать на всѣ оскорбленія, кѣмъ бы ни были они нанесены ей. Я, какъ французскій офицеръ, имѣю честь быть ея представителемъ на этомъ островѣ, равно какъ и вы, въ качествѣ англійскихъ офицеровъ, представители Англіи.

— Совершенно справедливо, отвѣчалъ бригадиръ Мурфи.

— Я не потерплю….

— И я также, перебилъ маіоръ Олифантъ.

— Такъ какъ мы здѣсь на нейтральной территоріи….

— Какъ на нейтральной? вскричалъ бригадиръ Мурфи. Вы здѣсь на англійской землѣ, милостивый государь!

— На англійской?

— Да, на такой землѣ, гдѣ развѣвается англійское знамя.

И бригадиръ указалъ на англійское знамя, дѣйствительно развѣвавшееся на самой верхушкѣ островка.

— Ба! вы поставили здѣсь это знамя послѣ катастрофы! возразилъ съ ироніей капитанъ Сервадакъ.

— Оно стояло здѣсь прежде катастрофы.

— Это знамя означаетъ протекторство, но не обладаніе страной.

— Какъ протекторство! вскричали оба англичанина.

— Но, милостивые государи, вскричалъ Гекторъ Сервадакъ, топнувъ ногою, этотъ островокъ — остатокъ территоріи представительной республики, на которую Англія никогда не имѣла другихъ правъ, кромѣ права протекторства.

— Республики! повторилъ бригадиръ Мурфи, широко раскрывъ глаза.

— Да, и право-то протекторства, присвоенное Англіей надъ Іоническими островами, у нея оспаривали, и она по крайней мѣрѣ десять разъ теряла его….

— Надъ Іоническими островами! воскликнулъ маіоръ Олифантъ

— И здѣсь на островѣ Корфу….

— Корфу!

Изумленіе англичанъ достигло такихъ предѣловъ, что графъ Тимашевъ, — который до сихъ поръ, не смотря на всю готовность принять сторону капитана Сервадака, — держалъ себя очень сдержанно, счелъ теперь необходимымъ вмѣшаться въ разговоръ. Онъ только что хотѣлъ открыть ротъ, какъ бригадиръ Мурфи, обратясь къ капитану Сервадаку, проговорилъ болѣе хладнокровнымъ тономъ:

— Я не долженъ, милостивый государь, оставлять васъ долѣе въ непонятномъ для меня заблужденіи. Вы здѣсь на землѣ, принадлежащей Англіи, по праву завоеванія въ 1704 году — праву, утвержденному Утрехтскимъ трактатомъ. Правда, что Франція и Испанія не разъ пытались оспаривать у насъ это право, а именно въ 1727, въ 1779 и въ 1782 годахъ, — но безуспѣшно. Слѣдовательно, какъ ни малъ этотъ островокъ, но вы здѣсь на англійской землѣ, все равно, какъ еслибы вы были на Трафальгарской площади въ Лондонѣ.

— Но развѣ мы не на островѣ Корфу, самомъ главномъ изъ Іоническихъ острововъ? спросилъ графъ Тимашевъ съ выраженіемъ крайняго узумленія.

— О нѣтъ! нѣтъ! отвѣчалъ бригадиръ Мурфи, это не Корфу, а Гибралтаръ.

Слово: «Гибралтаръ» поразило графа Тимашева и офицера главнаго штаба, какъ бомба. Они полагали, что находятся въ Корфу, т. е. на восточной оконечности Средиземнаго моря и вдругъ оказывалось, что, напротивъ, они были на его западномъ концѣ — и между тѣмъ, «Добрыня» въ продолженіе своего плаванія ни разу не поворачивалъ назадъ.

Это былъ новый фактъ, который велъ къ новымъ заключеніямъ. Графъ Тимашевъ задумался-было надъ нимъ, какъ вдругъ раздался крикъ. Онъ обернулся и съ удивленіемъ увидѣлъ, что матросы «Добрыни» ссорились съ англійскими солдатами. Причиною этой ссоры былъ простой споръ между матросомъ Пановымъ и капраломъ Пимомъ по поводу ядра, вылетѣвшаго изъ англійской пушки; оно разбило мачту на гальйотѣ и трубку Панова, причемъ задѣло его слегка по носу, который былъ у него длиннѣе, чѣмъ обыкновенно бываетъ у русскихъ. Ссора чуть-было не дошла до драки. Конечно, Гекторъ Сервадакъ принялъ сторону Панова. Маіоръ Олифантъ замѣтилъ ему, что Англія не отвѣчаетъ за полетъ своихъ метательныхъ снарядовъ, — что виноватъ самъ матросъ, потому что стоялъ тамъ, гдѣ ему не слѣдовало стоять, когда летѣло ядро, — и наконецъ, что этого не случилось бы, еслибъ матросъ былъ курносый.

Графъ Тимашевъ, не смотря на всю свою сдержанность, потерялъ терпѣніе и, обмѣнявшись съ обоими офицерами нѣсколькими сухими, почти не дружелюбными фразами, приказалъ экипажу немедленно подать лодку.

— Мы увидимся, господа, сказалъ капитанъ Сервадакъ англичанамъ.

— Когда вамъ будетъ угодно, отвѣчалъ маіоръ Олифантъ.

Вслѣдствіе новаго феномена, по милости котораго Гибралтаръ очутился тамъ, гдѣ долженъ былъ бы находиться островъ Корфу, у графа Тимашева и у капитана Сервадака была теперь только одна мысль въ головѣ: какъ бы добраться одному до Россіи, а другому до Франціи.

«Добрыня» снялся съ якоря и два часа спустя потерялъ изъ виду островокъ, оставшійся отъ Гибралтара.

ГЛАВА XIV
заключающая разсужденія объ истинѣ, къ которой можетъ быть приближаются.

Первые часы плаванія были посвящены разсужденіямъ о новомъ фактѣ, который такъ внезапно сталъ извѣстенъ нашимъ изслѣдователямъ. Если онъ не разрѣшилъ всей истины, то все таки болѣе ознакомилъ ихъ съ ихъ загадочнымъ положеніемъ. Теперь они положительно знали, что «Добрыня», отправясь съ острова Гурби, т. е. отъ перваго градуса западной долготы, былъ остановленъ на пути своемъ новымъ берегомъ, лежащимъ подъ тринадцатымъ градусомъ восточной долготы. Слѣдовательно, онъ прошелъ пятнадцать градусовъ. Прибавивъ къ этому длину пролива, которымъ онъ прошелъ чрезъ неизвѣстный континентъ, т. е. около трехъ градусовъ съ половиною, затѣмъ разстояніе, отдѣлявшее другую оконечность этого пролива отъ Гибралтара, т. е. почти четыре градуса, и наконецъ разстояніе около семи градусовъ, отдѣлявшее Гибралтаръ отъ острова Гурби, выходило въ итогѣ двадцать девять градусовъ.

Считая по восьмидесяти километровъ на каждый градусъ, выходило всего двѣ тысячи триста двадцать километровъ.

Какъ скоро же мореплаватели, находившіеся на Добрынѣ, встрѣтили Гибралтаръ тамъ, гдѣ надѣялись встрѣтить Корфу и Іоническія острова, то слѣдовало предположить, что вся остальная часть земнаго шара, содержащая триста тридцать одинъ градусъ, совершенно исчезла. Прежде катастрофы корабль, шедшій изъ Мальты въ Гибралтаръ по восточному направленію, долженъ былъ пройти вторую, т. е. восточную половину Средиземнаго моря, Суецкій каналъ, Красное море, Индѣйскій океанъ, Зондскій проливъ, Тихій океанъ и Атлантическій. Теперь же, вмѣсто этого громаднаго пространства, новый проливъ въ шестьдесятъ километровъ привелъ гальйотъ на разстояніе восьмидесяти льё отъ Гибралтара.

Таковы были вычисленія графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева и, принимая въ разсчетъ могущія случиться ошибки, онѣ все таки могли служить основаніемъ цѣлаго ряда выводовъ.

— Такъ какъ «Добрыня», сказалъ капитанъ Сервадакъ, не перемѣняя направленія возвратился къ тому пункту, отъ котораго отправился въ путь, то изъ этого слѣдуетъ заключить, что земной сфероидъ имѣетъ теперь не болѣе двухъ тысячъ трехсотъ двадцати километровъ въ окружности.

— Да, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, діаметръ его въ настоящее время семсотъ сорокъ километровъ протяженія, т. е. онъ сталъ въ шестнадцать разъ меньше, чѣмъ быль до катастрофы, такъ какъ тогда онъ имѣлъ двѣнадцать тысячъ семьсотъ девяносто два километра. Нельзя сомнѣваться въ томъ, что мы совершили кругосвѣтное путешествіе, по новому земному шару.

— Да, это объясняетъ много феноменовъ, которые мы видѣли, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ. На такомъ небольшомъ сфероидѣ должно было уменьшиться тяготѣніе, вслѣдствіе чего движеніе его вокругъ оси стало такъ быстро, что сутки состоятъ только изъ двѣнадцати часовъ.

— А его новая орбита вокругъ солнца? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Ее можно объяснить только однимъ предположеніемъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

— Какимъ? спросилъ капитанъ Сервадакъ съ живостью, угадывая отвѣтъ графа.

— Что отъ земнаго шара оторвался обломокъ, захватившій часть его атмосферы, и что онъ описываетъ въ солнечномъ мірѣ новую орбиту, проговорилъ графъ Тимашевъ.

Наступило общее молчаніе. Всѣ были поражены. Объясненіе это было очень правдоподобно и новый порядокъ вещей велъ къ неисчислимымъ послѣдствіямъ. Если дѣйствительно отъ земнаго шара оторвался громадный обломокъ, то куда онъ летѣлъ и почему описывалъ элиптическую орбиту? На какое разстояніе отъ солнца отойдетъ онъ? Въ теченіе какого періода времени совершитъ онъ свой путь вокругъ своего притягательнаго центра? Будетъ-ли онъ, подобно кометамъ, блуждать на разстояніи нѣсколькихъ сотъ милліоновъ льё отъ источника свѣта и теплоты, или опять скоро приблизится къ нему? Наконецъ, совпадалъ-ли планъ его орбиты съ эклиптикою, и можно-ли было надѣяться, что когда нибудь онъ встрѣтится и соединится съ земнымъ шаромъ, отъ котораго былъ насильственно оторванъ?

Капитанъ Сервадакъ первый прервалъ молчаніе.

— Ваше объясненье, графъ, вскричалъ онъ почти невольно, объясняетъ многое; но его нельзя допустить.

— Отчего же, капитанъ? спросилъ графъ. Мнѣ кажется, напротивъ, что оно не допускаетъ никакого возраженья.

— Нѣтъ, есть одно возраженіе, котораго не уничтожитъ ваша гипотеза.

— Какое?

— Вы полагаете, что отъ земнаго шара оторвался громадный обломокъ, на которомъ мы находимся, заключающій въ себѣ часть Средиземнаго моря, отъ Гибралтара до Мальты, и что онъ вращается, какъ новый астэроидъ, въ солнечномъ мірѣ?

— Да, я думаю, что такъ.

— Въ такомъ случаѣ, графъ, чѣмъ же объясните вы это странное поднятіе морскаго дна и не менѣе странную формацію его береговъ? Еслибы мы находились дѣйствительно на обломкѣ, оторвавшемся отъ земнаго шара, то онъ конечно сохранилъ-бы свой прежній гранитный или известковый составъ и не представлялъ-бы на своей поверхности той минеральной пыли, даже самое происхожденіе которой намъ неизвѣстно.

Это возраженіе уничтожало отчасти теорію графа Тимашева. Можно было допустить, что отъ земли оторвалась громадная масса, увлекшая часть атмосферы и часть Средиземнаго моря, и что она вращалась по другой оси и по другой орбитѣ, нежели земля. Но отчего же вмѣсто роскошныхъ береговъ, окаймлявшихъ Средиземное море съ юга, запада и востока, — появилась теперь отвѣсная стѣна, безъ всякихъ признаковъ растительности, самая формація которой была неизвѣстна?

Графъ Тимашевъ не зналъ что отвѣчать и ограничился предположеніемъ, что вѣроятно будущее разрѣшитъ эти проблемы, которыя казались теперь неразрѣшимыми. Но, во всякомъ случаѣ, онъ не хотѣлъ отказаться отъ своей системы, объясняющей такъ много непонятныхъ феноменовъ. Онъ не зналъ только, чему приписать ихъ. Предположеніе, что отъ земнаго шара оторвался обломокъ, дѣйствіемъ подземныхъ силъ, было-бы слишкомъ неопредѣленно.

— Впрочемъ, для меня все равно, сказалъ капитанъ Сервадакъ, на новый или на старой планетѣ вращаюсь я въ солнечномъ мірѣ, если только со мной вращается Франція.

— Франція и Россія, прибавилъ графъ Тимашевъ.

— Да и Россія, поспѣшилъ подтвердить капитанъ Сервадакъ законное желаніе графа.

И однако, если отъ земли дѣйствительно оторвался обломокъ, вращающійся въ солнечномъ мірѣ по новой орбитѣ — и если этотъ обломокъ имѣлъ сфероидальную форму — отчего былъ очень малъ — не слѣдовало-ли опасаться, что часть Франціи, и, по крайней мѣрѣ, большая часть Русской имперіи остались на прежней землѣ? Тоже могло случиться и съ Англіею. На Гибралтарѣ уже шесть недѣль не получали извѣстій изъ Соединеннаго королевства. Но означало-ли это, что не могло быть больше никакихъ сообщеній, ни сухимъ путемъ, ни моремъ, — ни почтъ, ни телеграфовъ? Если островъ Гурби, какъ надо было предполагать, принимая во вниманіе равную продолжительность дней и ночей, находился на экваторѣ астэроида, то оба его полюса — сѣверный и южный — должны быть отстоять отъ острова на пространствѣ, равняющемся половинѣ окружности сфероида, т. е. на разстояніи около тысячи ста шестидесяти километровъ. Въ такомъ случаѣ, арктическій полюсъ долженъ былъ находиться въ пятистахъ восьмидесяти километрахъ на сѣверъ отъ острова Гурби, а антарктическій — на такомъ же разстояніи къ югу отъ острова. По картѣ, сѣверный полюсъ приходился тамъ, гдѣ былъ прежде берегъ Прованса, а южный тамъ, гдѣ была прежде африканская пустыня, на высотѣ двадцать девятаго параллельнаго круга.

Невозможно было рѣшить, былъ ли правъ графъ Тимашевъ въ своемъ предположеніи, что отъ земнаго шара оторвался обломокъ. Только будущее могло объяснить эту загадку; но, во всякомъ случаѣ, если графъ Тимашевъ не угадывалъ всей истины, то по крайней мѣрѣ приближался къ ней.

Настала опять великолѣпная погода и «Добрыня» быстро шелъ къ сѣверу на парахъ и на парусахъ, такъ какъ вѣтеръ былъ попутный. Мы говоримъ къ сѣверу, а не къ востоку, такъ какъ испанскій берегъ совершенно исчезъ, по крайней мѣрѣ между Гибралтаромъ и Аликанте. Ни Малаги, ни Альмеріи, ни мыса Гата, ни мыса Лалоса, ни Картагены не оказалось тамъ, гдѣ они находились прежде. Море покрыло всю эту часть Испанскаго полуострова, и, только дойдя до высоты Севильи, гальйотъ встрѣтилъ не Андалузскій берегъ, но скалу, въ родѣ той, какую встрѣтилъ за островомъ Мальтою.

Начиная съ этого пункта, море глубоко вдавалось въ новый континентъ, образуя прямой уголъ, вершину котораго долженъ былъ-бы занимать Мадридъ. Далѣе къ югу, берегъ въ свою очередь вдавался въ бассейнъ моря и вытягивался, какъ угрожающій коготь надъ Балеарскими островами.

Изслѣдователи наши, уклонясь немного въ сторону отъ своего пути, чтобы поискать какихъ нибудь признаковъ этихъ острововъ, наткнулись вдругъ на неожиданную находку.

Двадцать перваго февраля, въ восемь часовъ утра, одинъ изъ матросовъ, стоявшихъ на бакѣ, вскричалъ:

— Бутылка въ морѣ!

Бутылка эта могла содержать драгоцѣнный документъ, относящійся, можетъ быть, до новаго порядка вещей, а потому на восклицаніе матроса графъ Тимашевъ, Гекторъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ проворно прибѣжали на бакъ: гальйотъ подошелъ къ плавающему предмету, и его выловили.

Оказалось, что то была не бутылка, а кожаный футляръ, въ родѣ тѣхъ, какіе употребляютъ для очковъ средней величины. Покрышка была припечатана сургучемъ, и если футляръ былъ брошенъ въ море недавно, вода не должна была пробраться въ него.

Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ внимательно осмотрѣли его. Не немъ не было клейма фабрики, на которой онъ былъ сдѣланъ, но на печати были изображены буквы: П. Р.

Графъ Тимашевъ сломалъ ее и вынулъ изъ футляра сухую бумагу. То былъ небольшой листокъ, разлиневанный квадратами и вырванный изъ записной книжки. На немъ стояли слѣдующія слова, написанныя крупнымъ почеркомъ, со многими вопросительными и восклицательными знаками:

"Галлія???

"Ab sole 15 февр., разст. 59.000,000,!!

"Путь, пройденный съ генв. до февр. 32.000,000,!!

«Va bene, All right! Превосходно!!!»

— Что бы это значило? сказалъ графъ Тимашевъ, вертя листокъ во всѣ стороны.

— Во всякомъ случаѣ, прибавилъ капитанъ Сервадакъ, авторъ этого документа былъ еще живъ 15-го февраля, такъ какъ упомянуто это число.

— Конечно, что такъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ. Документъ не былъ подписанъ.

— Это не можетъ быть мистификація, продолжалъ капитанъ Сервадакъ. Ясно, что эти замѣтки относятся къ новому космическому порядку. Вѣроятно, футляръ этотъ принадлежалъ какому нибудь ученому, ѣхавшему на кораблѣ…

— Нѣтъ, капитанъ, возразилъ лейтенантъ Прокофьевъ, въ такомъ случаѣ ученый положилъ бы бумагу въ бутылку, гдѣ она лучше-бы сохранилась, чѣмъ въ кожаномъ футлярѣ. Я скорѣе думаю, что этотъ документъ написанъ ученымъ, который одинъ остался въ живыхъ на какомъ нибудь берегу. Желая сообщить о результатахъ своихъ наблюденій, онъ употребилъ для этого футляръ, такъ какъ, въ его положеніи, бутылка можетъ быть для него нужнѣе футляра.

— Все равно, сказалъ графъ Тимашевъ. Теперь дѣло не въ томъ, кто написалъ этотъ документъ, а въ томъ, чтобы разобрать, что онъ означаетъ. Начнемъ по порядку. Во первыхъ, что значитъ это названіе Галлія?

— Я не знаю никакой планеты ни большой, ни малой, которая называлась бы такъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Капитанъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, прежде чѣмъ мы станемъ разбирать дальше, позвольте мнѣ сдѣлать вамъ вопросъ.

— Говорите, лейтенантъ.

— Не согласитесь ли вы, что этотъ документъ оправдываетъ гипотезу, что отъ земли оторвался обломокъ?

— Да, можетъ быть….. отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ, но минеральная пыль морскаго дна все-таки представляетъ поводъ къ возраженію.

— И въ такомъ случаѣ, прибавилъ графъ Тимашевъ, ученый назвалъ новую планету Галліею.

— Этотъ ученый должно быть французъ, замѣтилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Очень вѣроятно, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ. Замѣтьте изъ восемнадцати словъ этого документа три слова латинскихъ, два итальянскихъ, два англійскихъ и одиннадцать французскихъ. Это доказываетъ также, что ученый, не зная въ какія руки попадетъ документъ, нарочно написалъ его на различныхъ языкахъ за тѣмъ, чтобы его скорѣе поняли.

— Допустимъ, что слово Галлія — есть названіе новаго сфероида, тяготѣющаго въ пространствѣ, продолжалъ графъ Тимашевъ, и станемъ читать дальше: «Ab sole, разстояніе, 15 февраля, пятьдесятъ девять милліоновъ льё». Дѣйствительно, такое разстояніе должно было отдѣлять Галлію отъ солнца въ ту эпоху, когда она перерѣзала орбиту Марса.

— Эта первая фраза документа совершенно сходна съ нашими наблюденіями, замѣтилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— «Путь, пройденный отъ января до февраля, продолжалъ читать графъ, восемьдесятъ два милліона льё».

— Да, ясно, что дѣло идетъ о пути, пройденномъ Галліей по ея новой орбитѣ, замѣтилъ капитанъ Сервадакъ.

— Въ силу законовъ Кеплера, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ, быстрота Галліи, или — что все равно — путь, пройденный въ разные періоды времени, долженъ постепенно уменьшаться. Самая высокая температура, если вы помните, было именно 15 января. Надо полагать, что этого числа Галлія была въ своемъ перигеліи, т. е. на самомъ близкомъ разстоянія отъ солнца, и что быстрота ея превосходитъ вдвое быстроту земли, которая проходитъ только двадцать восемь тысячъ восемьсотъ льё.

— Прекрасно, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ; но это не доказываетъ намъ на какое разстояніе отойдетъ Галлія отъ солнца въ своемъ афеліи и не объясняетъ, на что мы можемъ надѣяться или чего страшиться въ будущемъ.

— Нѣтъ, капитанъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, но съ помощью вѣрныхъ наблюденій, сдѣланныхъ въ различныхъ пунктахъ траэкторіи Галліи, можно конечно опредѣлить ея элементы, примѣняя къ ней законы всемірнаго тяготѣнія.

— И, слѣдовательно, можно опредѣлить путь ея въ солнечномъ мірѣ, прибавилъ капитанъ Сервадакъ.

— Если Галлія астероидъ, сказалъ графъ Тимашевъ, то она, какъ и всѣ движимыя тѣла, подвержены законамъ механики, и путемъ ея какъ и путемъ другихъ планетъ управляетъ солнце. Какъ скоро эта масса оторвалась отъ земли, она тотчасъ же повисла на невидимыхъ цѣпяхъ притягательной силы, и, съ того момента, орбита ея неизмѣнно опредѣлилась въ пространствѣ.

— Если только, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ, какая нибудь блуждающая планета не измѣнитъ впослѣдствіи этой орбиты. Вѣдь Галлія, въ сравненіи съ другими планетами солнечной системы, очень не велика, такъ что другія планеты могутъ имѣть на нее сильное вліяніе.

— Конечно, прибавилъ капитанъ Сервадакъ, Галлія можетъ наткнутся на какую нибудь другую планету и уклониться отъ своего пути. Но, господа, замѣтьте, мы разсуждаемъ такъ, какъ будто бы ужь въ самомъ дѣлѣ жители не земли, а Галліи. Почемъ-мы знаемъ: можетъ быть эта Галлія, о которой говорится въ документѣ, просто сто семидесятая, вновь открытая маленькая планета?

— Нѣтъ, возразилъ лейтенантъ Прокофьевъ, этого не можетъ быть. Телескопныя планеты движутся на тѣсномъ пространствѣ, заключающемся между орбитами Марса и Юпитера. Слѣдовательно, онѣ никогда не доходятъ въ своемъ перигеліи такъ близко къ солнцу, какъ Галлія. Въ этомъ фактѣ нельзя сомнѣваться, такъ какъ документъ согласуется съ нашими гипотезами.

— Къ несчастію, замѣтилъ графъ Тимашевъ, у насъ нѣтъ инструментовъ, съ помощью которыхъ мы могли бы вычислить элементы нашего астэроида.

— Рано или поздно, мы узнаемъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Что-же касается до послѣднихъ словъ документа «Va bene! All right! Превосходно!!!» то они ничего не значатъ, проговорилъ графъ Тимашевъ.

— Они доказываютъ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ, что авторъ документа очень доволенъ новымъ порядкомъ вещей, и находитъ, что все дѣлается къ лучшему въ лучшемъ изъ невозможныхъ міровъ.

ГЛАВА XV
въ которой капитанъ Сервадакъ держитъ въ горсти все, что осталось отъ обширнаго континента.

«Добрыня», обойдя вокругъ громаднаго мыса, преграждавшаго ему путь къ сѣверу, направился къ тому мѣсту, гдѣ долженъ былъ находится мысъ Креусъ.

Изслѣдователи наши толковали день и ночь обо всѣхъ этихъ чудесахъ. Они часто произносили слово Галлія, и мало по малу привыкли такъ называть астэроидъ, на которомъ вращались въ солнечномъ мірѣ.

Не смотря на свои безконечные толки и разсужденія, они помнили, что главная цѣль ихъ плаванія, сдѣлавшаяся теперь почти необходимостью, состояла въ изслѣдованіи береговъ Средиземнаго моря, и «Добрыня» держался постоянно какъ можно ближе къ берегамъ новаго бассейна, составлявшаго, по всей вѣроятности, единственное море Галліи.

Верхній берегъ громаднаго мыса доходилъ до того мѣста, гдѣ должна была стоять, на иберійскомъ берегу, Барцелона; но и берегъ этотъ, и городъ исчезли подъ волнами, прибой которыхъ разбивался о новыя скалы, возвышавшіяся немного отступя отъ прежняго берега. Скалы уклонялись на сѣверо-востокъ, затѣмъ вдавались въ мире на самомъ томъ мѣстѣ, гдѣ находился прежде мысъ Креусъ, отъ котораго теперь ничего не осталось.

Здѣсь кончалась французская граница. Понятно, что долженъ былъ чувствовать капитанъ Сервадакъ, когда увидѣлъ новую почву, замѣнившую почву его отечества. Далѣе, передъ французскимъ берегомъ высилась громадная стѣна, совершенно скрывавшая его. Она имѣла болѣе тысячи футовъ высоты и была такая же отвѣсная, безплодная, обнаженная, — словомъ, такая же «новая», какъ и на другомъ концѣ Средиземнаго моря и тянулась въ томъ самомъ направленіи, гдѣ прежде рисовались прелестныя картины береговъ южной Франціи.

Какъ ни близко шелъ гальйотъ къ берегу, онъ не встрѣтилъ никакихъ признаковъ бывшей приморской окраины департамента Восточныхъ Пиренеевъ, ни мыса Беарна, ни Портъ Вандръ, ни устья Теха, ни пруда Санъ-Назэръ, ни устья Тета, ни пруда Сальсъ. На границѣ департамента Оды, гдѣ прежде такъ живописно были разбросаны пруды и острова, не оказалось ни одной мѣстности, бывшаго Нарбонскаго округа. Не уцѣлѣло ничего также, начиная отъ мыса Агдъ до залива Эгъ-Мортъ, — ни Сента, ни Фронтеньяна, ничего отъ дугообразной береговой линіи Нимскаго округа, ни равнинъ Оро и Камаргъ, — ни причудливыхъ очерковъ устьевъ Роны. Исчезли также Мартигъ и даже самый Марсель! Можно было подумать, что не существуетъ болѣе ни одного пункта континента, носившаго прежде названіе Франціи.

Гекторъ Сервадакъ, не смотря на то, что былъ готовъ ко всему, — въ виду этой страшной дѣйствительности, почувствовалъ себя какъ бы уничтоженнымъ. Онъ не видѣлъ болѣе ни малѣйшаго признака береговъ, къ красивымъ видамъ которыхъ такъ привыкъ его глазъ. Иногда, когда берегъ описывалъ дугообразную линію къ сѣверу, онъ надѣялся, что можетъ быть, увидитъ хоть какой нибудь клочекъ французской земли, пощаженный катастрофою.

Но онъ обманывался въ своихъ ожиданіяхъ. Дивно прекрасный берегъ Прованса исчезъ, какъ и другія береговыя линіи. Тамъ же, гдѣ не возвышалось новой береговой стѣны, синѣли воды такъ странно измѣнившагося Средиземнаго моря, и капитанъ Сервадакъ мысленно задавалъ себѣ вопросъ: не ограничивалась-ли теперь вся Франція однимъ островомъ Гурби, этимъ узкимъ клочкомъ алжирской территоріи, на которомъ, можетъ быть, ему предстояло поселиться теперь.

— И однако, говорилъ онъ графу Тимашеву, континентъ Галліи, не оканчивается этою неприступною стѣною. Ея сѣверный полюсъ дальше. Надо узнать, что тамъ, за стѣною. Вѣдь можетъ же быть, что, не смотря на всѣ феномены, которыхъ мы были свидѣтелями, мы все еще находимся на землѣ и мчимся вмѣстѣ съ нею по новому направленію въ планетномъ мірѣ. Въ такомъ случаѣ, надо провѣрить существуетъ ли Франція, Россія, вся Европа наконецъ! Не найдемъ ли мы мѣста, гдѣ можно было-бы высадиться на этомъ берегу? Можетъ быть окажется возможнымъ какъ нибудь взобраться на эту недоступную стѣну, чтобы взглянуть, хоть разъ на то, что за нею. Высадимся, умоляю васъ, графъ.

Но высокая стѣна, по направленію которой шелъ «Добрыня», не представляла нигдѣ ни бухты, ни даже скалъ, на которыя могъ бы высадиться экипажъ. Берегъ по прежнему состоялъ изъ гладкой, отвѣсной твердыни, отъ двухъ, до трехъ сотъ метровъ высотою, увѣнчанной безпорядочно набросанными кристализованными пластинками. Эта новая рама Средиземнаго моря представляла вездѣ одинаковое расположеніе утесовъ. Очевидно было, что она вся вышла цѣликомъ изъ одной формы.

«Добрыня» быстро шелъ на всѣхъ парахъ къ востоку. Погода стояла хорошая. Сильно охладѣвшій воздухъ былъ менѣе насыщенъ парами. Только кое-гдѣ бродили поднебесной лазури почти прозрачныя облака. Днемъ, блѣдные лучи уменьшеннаго солнечнаго диска, разливали только неопредѣленный свѣтъ, въ которомъ терялись очертанія предметовъ. Ночью, звѣзды блестѣли чрезвычайно ярко, но нѣкоторыя планеты, какъ напр. Венера и Марсъ, и то неопредѣленое свѣтило, которое предшествовало солнцу, то при восходѣ его, то при закатѣ — блѣднѣе выдѣлялись въ отдаленіи. Напротивъ громадный Сатурнъ и великолѣпный Юпитеръ сіяли все ярче. Это доказывало, что Галлія приближалась къ нимъ; Уранъ, котораго прежде нельзя было разсмотрѣть невооруженнымъ глазомъ, видѣнъ теперь безъ помощи телескопа. Ясно было, что Галлія удалялась отъ своего притягательнаго центра.

«Добрыня» идя по направленію извилистой линіи, изображаемой до катастрофы берегами Барскаго департамента, дошелъ, 24-го февраля, до высоты мыса Антибъ, не встрѣтивъ на пути ни острововъ Гіэръ, ни полуострововъ Санъ-Тропезъ, ни острововъ Леринскихъ, ни залива Каннъ, ни залива Жуанъ.

Тамъ, гдѣ прежде былъ мысъ Антибъ, наши изслѣдователи, къ крайнему своему изумленію, увидѣли, что стѣна была разсѣчена сверху и до визу узкою разщелиною. У подошвы ея, на морскомъ уровнѣ лежалъ клочекъ берега, къ которому могла пристать лодка.

— Наконецъ-то мы можемъ высадиться, вскричалъ капитанъ Сервадакъ, не помня себя отъ неожиданности.

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ также очень нетерпѣливо желали этого. Они надѣялись, что, взойдя по отлогимъ скатамъ этой разщелины, казавшейся издали изсякшимъ ложемъ потока, они доберутся какъ нибудь до гребня скалы и увидятъ тамъ, если не французскій континентъ, то новую территорію.

Въ семь часовъ, графъ, капитанъ и лейтенантъ пристали къ берегу.

Въ первый еще разъ увидѣли они кой-какіе остатки прежняго берега. Остатки эти состояли изъ слипшихся известняковъ, желтоватаго цвѣта, которыми усѣянъ Прованскій берегъ. Но клочекъ твердой земли, на который высадились изслѣдователи — очевидно уцѣлѣвшій отъ прежняго континента, — имѣлъ не болѣе нѣсколькихъ метровъ пространства, и они, не останавливаясь на немъ, поспѣшно пошли къ ложбинѣ, по которой хотѣли подняться. Она была суха и даже замѣтно было, что никогда не протекалъ по ней никакой потокъ. Это каменистое ложе и его скаты представляли тоже власти ночное строеніе, которое, казалось, никогда еще не было подвержено дѣйствію вѣковаго разложенія. Геологъ конечно опредѣлилъ-бы значеніе этихъ скалъ въ метологіи^[7], но ни графъ Тимашевъ, ни капитанъ Сервадакъ, ни лейтенантъ Прокофьевъ не были метологами.

Не смотря однако на то, что ложбина не представляла слѣдовъ влажности, можно было предвидѣть, что, при радикальномъ измѣненіи климатическихъ условій, она будетъ со временемъ стокомъ значительныхъ водныхъ массъ.

Дѣйствительно, на склонахъ во многихъ мѣстахъ лежалъ уже снѣгъ и чѣмъ выше, — тѣмъ его было больше; можно было предположить, что по другую сторону стѣны онъ прикрываетъ ледники.

— Вотъ первые слѣды прѣсной воды, которые мы встрѣчаемъ на поверхности Галліи, замѣтилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Да. проговорилъ графъ, и вѣроятно отъ дѣйствія постоянно усиливающагося холода на большой высоты образовался не только снѣгъ, но и ледники. Если Галлія имѣетъ сферическую форму, то мы находимся здѣсь очень близко отъ арктическихъ областей, на которыя солнечные лучи падаютъ очень косвенно. Конечно, въ нихъ никогда не можетъ быть совершеннаго мрака, какъ на полюсахъ земнаго шара, такъ какъ солнце не сходитъ съ экватора, вслѣдствіе слабой наклонности коловратной оси, но холодъ вѣроятно будетъ очень сильный, особенно если Галлія далеко удалится отъ солнца.

— Графъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, не слѣдуетъ-ли опасаться такихъ холодовъ, какихъ не въ состояніи вынести ни одно живое существо?

— Нѣтъ, капитанъ, отвѣчалъ графъ; какъ-бы далеко ни отошла Галлія отъ солнца, холодъ никогда не перейдетъ за границы температуры звѣздныхъ пространствъ, т. е. такихъ небесныхъ областей, гдѣ вовсе нѣтъ воздуха.

— А какія же это границы?

— Около шестидесяти градусовъ, по стоградусному термометру, — сообразно съ теоріею ученаго французскаго физика Фурье.

— Шестьдесятъ градусовъ! вскричалъ капитанъ Сервадакъ, шестьдесятъ градусовъ ниже нуля. Но вѣдь такая температура невыносима даже для русскихъ.

— Такіе холода выдерживали англійскіе мореплаватели въ полярныхъ моряхъ, возразилъ лейтенантъ Прокофьевъ, а если я не ошибаюсь, Парри видѣлъ на островѣ Мельвиллѣ, что термометръ понизился до 56° ниже нуля.

Изслѣдователи остановились на минуту, чтобы отдохнуть, такъ какъ воздухъ, становившійся все болѣе разряженнымъ, затруднялъ восхожденіе. Кромѣ того, хотя они достигли еще только до высоты шести или семисотъ метровъ, температура значительно понизилась. Къ счастью, минеральныя струи, изъ которыхъ образовалось ложе рва, облегчали имъ путь. — Часа черезъ полтора они достигли до гребня утеса.

Эта скала возвышалась не только съ южной стороны надъ моремъ, но и съ сѣверной, надъ всею новою областью, которая вдругъ круто понижалась.

Капитанъ Сервадакъ вскрикнулъ.

Франціи не было!

До самаго горизонта простиралось только неизчислимое множество скалъ. Всѣ эти горные осадки, покрытые снѣжнымъ ковромъ или одѣтые льдомъ, представляли странное однообразіе. Это было громадное скопленіе веществъ, кристализовавшихся въ формѣ правильныхъ, шестигранныхъ призмъ. Казалось, что вся Галлія цѣликомъ была продуктомъ неизвѣстной, минеральной формаціи. Если пики на гребнѣ скалы, обрамливающей Средиземное море, были разнообразныхъ формъ, то это единственно потому, что какой нибудь феноменъ, — а можетъ быть тотъ, который наполнилъ водою морское дно — случившійся въ самый моментъ катастрофы, измѣнилъ ихъ строеніе.

Какъ бы ни было, въ этой южной части Галліи не было слѣдовъ никакихъ европейскихъ земель. Вездѣ новая почва замѣнила прежнюю. Нигдѣ не было видно ни холмовъ Прованса, ни садовъ апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ, черноземная почва которыхъ краснѣла на расположенныхъ уступами слояхъ сухаго камня; ни оливковыхъ рощъ, съ сѣроватою зеленью; ни длинныхъ аллей перечниковаго кустарника, каркасовъ, мимозъ, пальмъ и эввалиптовъ, — ни кустовъ гигантскаго гераніума, подъ которыми раскидывались длинные отпрыски алоевъ; ни береговыхъ скалъ, окрашенныхъ ржавчиною въ желтовато-красный цвѣтъ: ни горъ на заднемъ планѣ, съ ихъ темными завѣсами шишконосныхъ деревьевъ. Здѣсь не было ни малѣйшихъ признаковъ растительнаго міра, такъ какъ даже самое неприхотливое растеніе полярныхъ странъ, исландскій мохъ, не могъ бы прозябать на этой каменистой почвѣ.

Не было также никакихъ животныхъ, ни птицъ арктическихъ странъ, такъ какъ имъ положительно не чѣмъ было питаться здѣсь.

Это было минеральное царство во всемъ его ужасающимъ безплодіи.

Капитанъ Сервадакъ, не смотря на свой безпечный характеръ, былъ потрясенъ до глубины души. Стоя неподвижно на вершинѣ обледѣнѣлой скалы, онъ смотрѣлъ влажными глазами, на раскидывавшуюся передъ нимъ новую землю. Онъ отказывался вѣрить, что тутъ была когда-то Франція.

— Нѣтъ, вскричалъ онъ, нѣтъ, — не можетъ быть! Мы еще не дошли до той параллели, которая проходитъ чрезъ департаментъ Приморскихъ Альпъ. Страна, которую мы ищемъ, лежитъ дальше. Изъ волнъ вышла стѣна. Положимъ, что такъ; но за нею находятся европейскія земли. Графъ, идите сюда! Пройдемте эту ледяную землю и поищемъ еще, поищемъ, ради Бога!…

И онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, отыскивая удобный путь посреди шестигранныхъ пластинокъ скалы.

Вдругъ онъ остановился, споткнувшись объ обломокъ тесанаго камня, лежавшаго подъ снѣгомъ. Цвѣтъ и форма этого обломка доказывали, что онъ принадлежитъ не новой почвѣ.

Капитанъ Сервадакъ поднялъ его.

То былъ обломокъ пожелтѣвшей мраморной доски, на которой можно было еще разобрать буквы.

Вил…

— Вилла! вскричалъ капитанъ Сервадакъ.

Обломокъ выпалъ у него изъ рукъ и разлетѣлся въ дребезги.

Отъ этой великолѣпной виллы, построенной посреди самаго живописнаго мѣстоположенія, почти на концѣ мыса Антибъ, который раскидывался, какъ зеленая вѣтвь, отъ залива Жуанъ до Ницскаго, — отъ этой дивной панорамы, увѣнчанной Приморскими альпами и простиравшейся отъ горъ д’Эстерелла, чрезъ Эца, Монако, Рокбрюнъ, Ментону и Вентимиллью до итальянскаго мыса Бордигьера — осталась теперь только горсть мраморныхъ осколковъ!

Капитанъ Сервадакъ не могъ болѣе сомнѣваться въ томъ, что мысъ Антибъ исчезъ въ нѣдрахъ новаго континента.

Онъ стоялъ погруженный въ мрачныя думы.

Къ нему подошелъ графъ Тимашевъ.

— Капитанъ, сказалъ онъ, знаете-ли вы девизъ фамиліи Гопъ?

— Нѣтъ графъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— Orbe fracto spes illoesa! произнесъ графъ.

— Это выраженіе совершенно противуположно извѣстной фразѣ Данта, исполненной отчаянія!

— Да, капитанъ, и отнынѣ девизъ этотъ долженъ быть нашимъ!

ГЛАВА XVI,
которую можно очень удобно и очень справедливо озаглавить такъ: отъ того же къ тѣмъ же.

Нашимъ мореплавателямъ ничего больше не оставалось, какъ только возвратиться на островъ Гурби. По всей вѣроятности, островъ этотъ представлялъ единственный клочекъ прежняго континента, способный прокормить жителей новой планеты.

— Въ концѣ концовъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, вѣдь это почти частица Франціи!

Потолковали о возвращеніи на островъ и стали уже было собираться въ обратный нуть, когда лейтенантъ Прокофьевъ замѣтилъ, что новая окружность Средиземнаго моря не вполнѣ еще извѣстна.

— Намъ надо еще изслѣдовать его въ сѣверномъ направленіи, сказалъ онъ, отъ того пункта, гдѣ прежде вдавался въ море мысъ Антибъ, до входа въ каналъ, ведущій въ Гибралтарскій проливъ и въ южномъ направленіи, начиная отъ земли Габешъ до этого же самаго пролива. Мы придерживались на югѣ той линіи, которую изображалъ прежній африканскій континентъ, а не новый. Какъ знать, можетъ быть на югѣ есть также какой нибудь проливъ, которымъ мы можемъ дойти до какого нибудь оазиса африканской пустыни, пощаженнаго катастрофою. Кромѣ того, можетъ быть уцѣлѣла Италія, Сицилія, Балеарскій архипелагъ и большіе острова Средиземнаго моря. Не мѣшало бы «Добринѣ» зайти туда.

— Все это совершенно справедливо, подтвердилъ графъ Тимашевъ. Необходимо дополнить гидрографическую съемку этого новаго бассейна.

— Я также согласенъ съ вашимъ мнѣніемъ, господа, прибавилъ капитанъ Сервадакъ; вопросъ теперь только въ томъ, зайти ли прежде на островъ Гурби или нѣтъ?

— Я думаю, что мы должны пользоваться «Добрынею», пока это возможно, сказалъ графъ.

— Что вы хотите сказать? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Я хочу сказать, что температура все болѣе понижается, такъ какъ Галлія все болѣе удаляется отъ солнца и скоро наступятъ сильные холода. Море замерзнетъ и плаваніе будетъ невозможно, а вы знаете, какъ затруднительно путешествіе по ледянымъ пространствамъ. Не лучше ли же продолжать изслѣдованіе, пока море еще не замерзло. Поищемъ, не уцѣлѣло ли чего отъ стараго континента, и если найдемъ какой нибудь уголокъ Европы, гдѣ осталось въ живыхъ хотя нѣсколько человѣкъ, постараемся оказать имъ помощь, прежде чѣмъ станемъ на зимовку.

Графомъ Тимашевымъ руководило великодушное чувство, такъ какъ онъ думалъ больше о своихъ ближнихъ, чѣмъ о себѣ. Но думать о ближнихъ, при такихъ исключительныхъ обстоятельствахъ, значило думать и о себѣ. Никакого различія національностей не могло существовать теперь между людьми, которыхъ Галлія мчала по безконечному пространству. Всѣ они были представителями одного и того же народа, или скорѣе члены одной семьи. Надо было опасаться, что ихъ осталось немного. Но тѣ, которые уцѣлѣли, должны были соединиться для общаго спасенія, и если не оказалось бы уже ни малѣйшей надежды, возвратиться когда либо на земной шаръ, — имъ предстояло образовать новое поколѣніе на этой новой планетѣ.

25го февраля, гальйотъ оставилъ небольшую бухту, гдѣ нашелъ кратковременный пріютъ и пошелъ на всѣхъ парахъ, вдоль сѣвернаго берега, къ востоку. Холодъ становился очень ощутителенъ, особенно при рѣзкомъ вѣтрѣ. Термометръ показывалъ среднюю цифрою два градуса ниже нуля. Къ счастью, море замерзаетъ только при болѣе низкой температурѣ, чѣмъ температура прѣсной воды, и гальйотъ могъ плыть безпрепятственно.

Но надо было спѣшить.

Ночи были прекрасны. Испаренія труднѣе сгущались въ облака, въ постепенно болѣе охлаждаемыхъ атмосферныхъ слояхъ. Звѣзды сверкали чрезвычайно ярко.

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ, въ качествѣ моряковъ, сожалѣли о томъ, что луна навсегда скрылась съ горизонта, но астрономъ, занятый изслѣдованіемъ таинствъ звѣзднаго міра, былъ бы, напротивъ, радъ благопріятной темнотѣ ночей Галліи. Впрочемъ, изслѣдователи «Добрыни» были щедро вознаграждены за то, что не видали луны. Въ эту эпоху съ неба сыпались дождемъ падучія звѣзды. Ольстедъ говоритъ, что въ 1833 году, въ Бостонѣ, упало среднимъ числомъ тридцать четыре тысячи этихъ астэроидовъ. Здѣсь же можно было смѣло предположить, что ихъ было вдесятеро болѣе. Галлія проходила чрезъ кольцо почти концентричное съ земною орбитою и лежащее внѣ ея. Эти метеорологическія тѣльца, казалось, падали съ Альголя, планеты изъ созвѣздія Персея, и при треніи объ атмосферу Галліи, благодаря быстротѣ своего полета, воспламенялись съ удивительною яркостью. Самый великолѣпный фейерверкъ, состоящій изъ милліоновъ ракетъ — шедёвръ самаго Руджіери, — не могъ бы сравниться съ дивною прелестью этого метеора. Береговыя скалы, на металлической поверхности которыхъ отражались эти звѣзды, казалось, сверкали миріадами искръ, а на море больно было смотрѣть, какъ будто поверхность его была усѣяна раскаленными до-бѣла металлическими шариками.

Но явленіе это продолжалось не болѣе двадцати четырехъ часовъ, такъ быстро удалялась Галлія отъ солнца.

26го февраля, «Добрынѣ» преградилъ путь къ западу, далеко выдающійся въ море берегъ, такъ что онъ былъ принужденъ спуститься до оконечности бывшей Корсики, отъ которой не осталось и слѣдовъ. Здѣсь заливъ Бонифаціо замѣнился обширнымъ, совершенно пустыннымъ моремъ.

Но 27-го февраля, на «Добрынѣ» увидѣли въ восточномъ направленіи островокъ. Судя по его очерку, можно было предположить, что онъ представлялъ сѣверную оконечность Сардиніи, если только не былъ новѣйшей формаціи.

«Добрыня» подошелъ къ этому островку. Спустили лодку, и, чрезъ нѣсколько минутъ, графъ Тимашевъ и капитанъ Сервадакъ ступили на зеленѣющее плоскогорье, не болѣе одного гектара пространствомъ. На немъ были разбросаны мѣстами кусты миртъ и мастиковыхъ деревьевъ, посреди которыхъ высились три или четыре старыя оливковыя дерева. Казалось, на немъ не было ни одного живаго существа. Наши изслѣдователи хотѣли уже было покинуть его, какъ вдругъ услыхали блеянье и почти въ ту же минуту увидѣли козу, прыгавшую по скаламъ.

Это былъ единственный экземпляръ тѣхъ домашнихъ козъ, которыхъ справедливо называютъ коровами бѣдняковъ, съ черноватою шерстью и правильно изогнутыми рогами. При видѣ посѣтителей, она не только не убѣжала прочь, но, напротивъ, подбѣжала къ нимъ и скачками и блеяньемъ какъ будто звала идти ихъ за собою.

— Эта коза не одна на островѣ, вскричалъ Гекторъ Сервадакъ. Пойдемте за ней!

Всѣ пошли за козою. Она привела ихъ къ землянкѣ, полузакрытой купою мастиковыхъ деревьевъ.

Здѣсь наши изслѣдователя увидѣли дѣвочку, лѣтъ семи или осьми, съ большими, черными глазами и роскошными темными волосами, прелестную какъ ангелъ Мурильо на его картинѣ «Успеніе», выглядывавшую изъ за вѣтвей. Она казалась не очень испуганною.

Посмотрѣвъ нѣсколько минутъ на незнакомцевъ, видъ которыхъ вѣроятно, успокоилъ ее, она подбѣжала къ нимъ и довѣрчиво протянула имъ руки.

— Вѣдь вы не злые? сказала она по итальянски, такимъ же гармоническимъ голосомъ, какъ и языкъ, на которомъ говорила. Вы не сдѣлаете мнѣ ничего дурнаго? Мнѣ не надо бояться васъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ трафь по итальянски. Мы будемъ твоими друзьями. Какъ тебя зовутъ, милочка? прибавилъ онъ полюбовавшись ребенкомъ нѣсколько минутъ.

— Ниною, отвѣчала дѣвочка.

— Можешь ты намъ сказать, Нина, гдѣ мы? спросилъ графъ.

— На Мадаленѣ, отвѣчала Нина. Тамъ я была, когда вдругъ все такъ перемѣнилось.

Мадленою назывался островъ, лежащій близъ Капреры, на сѣверъ отъ Сардиніи, затопленный страшнымъ потопомъ.

Графъ сталъ разспрашивать дѣвочку, и изъ ея толковыхъ отвѣтовъ оказалось, что она была одинока на островѣ, что у нея не было родителей и что она пасла козъ одного фермера. Въ моментъ катастрофы, затопившей весь островъ, кромѣ, этого небольшаго клочка земли, спаслись только — Нина да ея любимая козочка, Марзи. Дѣвочка очень перепугалась, но вскорѣ успокоилась, помолилась Богу, поблагодарила его за то, что земля не колеблется больше и стала кое-какъ жить да поживать со своею фавориткою Марзи. По счастью, на островѣ были съѣстные запасы и дѣвочка все надѣялась, что придетъ какая нибудь лодка и увезетъ ее. Такъ какъ лодка пришла, то она была очень рада ѣхать на ней съ тѣмъ только условіемъ, чтобъ захватили и козу и чтобъ при первой возможности отвезли ее, Нину, на ферму.

— Вотъ и жительница на Галліи, да еще какая миленькая, сказалъ капитанъ Сердавакъ. поцѣловавъ дѣвочку.

Полчаса спустя, Нина и Марзи были уже на кораблѣ, гдѣ разумѣется всѣ были очень рады имъ. Русскіе матросы, народъ набожный, считали находку ребенка счастливымъ предзнаменованіемъ.

Чрезъ нѣсколько часовъ, «Добрыня» потерялъ изъ вида Мадалену и спустясь къ юго-востоку, встрѣтилъ новый берегъ, отстоявшій на разстояніи пятидесяти лье отъ прежняго итальянскаго берега. Другой континентъ замѣнилъ итальянскій полуостровъ, отъ котораго не осталось и слѣда. На той параллели гдѣ былъ Римъ, образовался обширный заливъ, простиравшійся гораздо далѣе той мѣстности, которую занималъ прежде Вѣчный городъ. Далѣе, новый берегъ вдавался въ прежнее море только на высотѣ Калабріи и тянулся до самаго ея берега. Но не было видно болѣе ни Мессинскаго маяка, ни Сициліи, ни даже затопленной вершины громадной горы Этны, возвышавшейся однако на высотѣ трехъ тысячъ триста пятидесяти метровъ надъ морскимъ уровнемъ.

Въ шестидесяти лье дальше, въ южномъ направленіи, виднѣлся входъ въ каналъ, который во время бури такъ кстати представился «Добрынѣ» и восточная оконечность котораго примыкала къ Гибралтарскому проливу.

Начиная съ этого, пункта и до залива Габетъ, новая окружность Средиземнаго моря была уже извѣстна изслѣдователямъ, и графъ Тимашевъ, сберегая время, пошелъ по прямой линіи къ параллели, гдѣ встрѣтилъ еще неизслѣдованные берега континента.

Было 3-го марта.

Отсюда берегъ переступалъ заграницы Туниса и проходилъ чрезъ бывшую провинцію Константину, на высотѣ оазиса Зибана. Далѣе, онъ вдругъ описывалъ другой поворотъ и тянулся до тридцать второй параллели, гдѣ поворачивалъ назадъ, образовавъ заливъ, обрамленный, странными, минеральными растеніями. Затѣмъ, проходилъ, на протяженіи около полутораста лье, чрезъ бывшую алжирскую Сахару и приближался къ острову Гурби, посредствомъ мыса, могущаго служить естественною границею Марокко, еслибъ Марокко существовалъ еще.

«Добрыня» повернулъ къ сѣверу, чтобъ обойти этотъ мысъ, и когда проходилъ мимо него, изслѣдователи въ первый разъ были свидѣтелями волканическаго феномена на поверхности Галліи.

Мысъ оканчивался огнедышащею горою въ три тысячи метровъ высоты. Волкань еще дѣйствовалъ, такъ какъ надъ кратеромъ вился дымъ.

— У Галліи есть внутренній очагъ! вскричалъ капитанъ Сервадакъ, когда вахтенный заявилъ о существованіи волкана.

— Почему же ему не быть, капитанъ? сказалъ графъ Тимашевъ. Такъ какъ Галлія обломокъ земнаго шара, отчего же она не могла захватить часть центральнаго огня такъ, какъ захватила часть атмосферы, морей и континентовъ.

— Очень малую часть, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ; впрочемъ она достаточна для настоящаго населенія Галліи.

— Кстати, капитанъ, сказалъ графъ Тимашевъ, такъ какъ мы будемъ близъ Гибралтара, какъ вы полагаете — не заѣхать-ли къ англичанамъ, чтобъ заявить имъ о результатахъ нашихъ изслѣдованій.

— Къ чему? отвѣчать капитанъ Сервадакъ. Эти англичане знаютъ, гдѣ находится островъ Гурби, и, когда захотятъ, сами пріѣдутъ къ намъ. Вѣдь они не несчастные предоставленные безъ всякихъ средствъ къ существованію, на произволъ судьбы. Напротивъ, у нихъ надолго хватитъ запасовъ. Сто двадцать льё отдѣляютъ ихъ островокъ отъ вашего острова, и, когда море замерзнетъ, они могутъ посѣтить насъ, если имъ вздумается. Они насъ скверно приняли, и когда явятся къ намъ, мы отомстимъ имъ….

— Вѣроятно тѣмъ, что примемъ ихъ лучше, чѣмъ они насъ? спросилъ графъ.

— Да, графъ, вы правы, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, такъ какъ дѣйствительно здѣсь нѣтъ больше ни французовъ, ни русскихъ, ни англичанъ….

— О! возразилъ графъ Тимашевъ, покачавъ головою, англичанинъ всегда и вездѣ будетъ англичаниномъ.

— Да, подтвердилъ Гекторъ Сервадакъ, это вмѣстѣ ихъ достоинство и недостатокъ.

Впрочемъ, еслибъ наши изслѣдователи и захотѣли зайти къ англичанамъ, то они не могли бы сдѣлать этого, не подвергаясь риску.

Температура постоянно понижалась, и моряки не безъ внутренней тревоги видѣли, что море вокругъ гальйота скоро замерзнетъ. Къ тому же, надо было беречь уголь, такъ какъ его становилось уже мало. Вслѣдствіе этихъ двухъ важныхъ причинъ, порѣшили ограничить плаваніе высотою волканическаго мыса. Начиная отъ этого пункта, берегъ поворачивалъ на югъ и терялся въ дали безграничнаго моря. Идти дальше, когда море было готово замерзнуть и при маломъ запасѣ топлива, — было-бы величайшею неосторожностью, могущею имѣть гибельныя послѣдствія. Къ тому же, по всей вѣроятности, во всей этой части Галліи, гдѣ находилась прежде африканская пустыня, не было другой почвы, кромѣ той, которую уже видѣли наши изслѣдователи, и которая была совершенно лишена воды и чернозема, такъ что никакой трудъ не сдѣлалъ бы ее плодотворною. Слѣдовательно, не было никакой возможности продолжать изслѣдованія, которыя можно было возобновить впослѣдствіи, при болѣе благопріятныхъ условіяхъ.

5-го марта, «Добрыня» направился къ острову Гурби, до котораго оставалось не болѣе двадцати льё.

— Мой бѣдный Бенъ-Зуфъ! сказалъ капитанъ Сервадакъ, часто думавшій о своемъ товарищѣ въ продолженіе этого пятинедѣльнаго плаванія, хорошо если съ нимъ не случилось ничего дурнаго.

Краткій путь отъ волканическаго мыса до острова Гурби ознаменовался только однимъ событіемъ. При солнечномъ восходѣ, замѣтили съ корабля какой-то плавающій предметъ. Его вытащили. Оказалось, что то было новое посланіе отъ главнѣйшаго ученаго, который, какъ было очевидно, вычислилъ элементы Галліи и слѣдилъ изо дня въ день за ея новою орбитою. На этотъ разъ, посланіе было вложено въ боченокъ, оставшійся отъ консервовъ, крышка котораго была крѣпко запечатана сургучемъ. Печать была съ тѣми же заглавными буквами.

— Отъ того къ тѣмъ же? сказалъ капитанъ Сервадакъ.

Боченокъ осторожно распечатали и нашли въ немъ слѣдующій документъ:

"Галлія (?)

"Ab soie, 1-го марта, разстояніе: 78.000,000 1.! —

"Путь пройденный съ февраля до марта 59.000,000 1 !

«Va bene! All right! Nil desperandum!

„Отлично!“

— И ни подписи, ни адреса! вскричалъ капитанъ Сервадакъ. Право, можно подумать, что это рядъ мистификацій!

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ графъ Тимашевъ, эти мистификаціи ведутся во многихъ экземплярахъ! Мы уже два раза выловили такой странный документъ, значитъ авторъ пустилъ ихъ много по морю.

— Но кто же этотъ вѣтренный ученый, который даже не означаетъ своего мѣстопребыванія?

— Его мѣстопребываніе — дно колодезя астролога, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, намекая на извѣстную басню Лафонтена.

— Это очень возможно. Но гдѣ же этотъ колодезь?

Этотъ вопросъ капитана Сервадака долженъ былъ также остаться безъ отвѣта. Никто не могъ сказать ему, находился ли авторъ документа на какомъ нибудь островкѣ, который не встрѣтился „Добрынѣ“ или на какомъ нибудь кораблѣ, также плавающемъ по Средиземному морю.

— Во всякомъ случаѣ, замѣтилъ графъ, если этотъ документъ серьезный, какъ надо полагать по означеннымъ въ немъ цифрамъ, то изъ него можно вывести два важныя заключенія: первое, что быстрота коловратнаго движенія Галліи убавилась на двадцать три милліона льё. Она прошла, съ января до февраля восемьдесятъ два милліона, съ февраля же до марта только пятьдесятъ девять милліоновъ льё. Второе: 15-го февраля, Галлія находилась на разстояніи только пятидесяти девяти милліоновъ льё отъ солнца, 1-го же марта — на разстояніи уже семидесяти восьми милліоновъ, т. е. на девятнадцать милліоновъ льё дальше. Слѣдовательно, по мѣрѣ того, какъ Галлія удаляется отъ солнца, уменьшается и быстрота ея движенія по ея орбитѣ, что совершенно согласно съ законами небесной механики.

— И вы изъ этого заключаете, графъ? сказалъ капитанъ Сервадакъ….

— Что орбита, которую описываетъ Галлія, какъ я уже замѣтилъ, имѣетъ элиптическую форму; только намъ невозможно вычислить ея разноцентренность.

— Авторъ документа, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, опять называетъ нашу планету Галліею. Я предлагаю удержать за нею окончательно это названіе, и также назвать это моря Галлійскимъ.

— Согласенъ, подтвердилъ графъ; мы такъ и обозначимъ его этимъ названіемъ, когда будемъ составлять новую географическую карту.

— Что же касается до меня, прибавилъ капитанъ Сервадакъ, то я дѣлаю третье замѣчаніе: кажется, что этотъ ученый, чѣмъ дальше, тѣмъ больше доволенъ своею судьбою, и чтобы ни случилось, я всегда буду придерживаться его девиза: „Nil disperandum!“

Чрезъ нѣсколько часовъ, вахтенный „Добрыни“ завидѣлъ наконецъ островъ Гурби.

ГЛАВА XVII,
въ которой говорится о пріемѣ, сдѣланномъ губернатору острова Гурби, и о событіяхъ, совершившихся во время его отсутствія.

Изслѣдователи отправились въ морское плаваніе съ острова Гурби 31 января, и возвратились 5 марта, послѣ тридцати пяти дневнаго отсутствія. Годъ этотъ былъ високосный. Эти тридцать пять дней составляли семьдесятъ дней галлійскихъ, такъ какъ солнце прошло семьдесятъ разъ черезъ меридіанъ острова.

Сильно забилось сердце у Гектора Сервадака, когда „Добрыня“ приблизился къ этому единственному, уцѣлѣвшему клочку алжирской территоріи. Не разъ, въ продолженіе плаванія, думалъ онъ о томъ найдетъ ли още этотъ островъ тамъ, гдѣ его оставилъ, а вмѣстѣ съ нимъ и своего вѣрнаго товарища, Бенъ-Зуфа. Сомнѣніе его въ существованіи острова было понятно, въ виду тѣхъ космическихъ феноменовъ, которые такъ сильно измѣнили поверхность земли.

Но опасенія капитана не подтвердились. Островъ находился на своемъ мѣстѣ, и даже, не доходя до устья Шелифа, капитанъ замѣтилъ странное обстоятельство: надъ островомъ, на высотѣ около сотни футовъ, стояла какая-то необыкновенная туча. Когда гайльотъ подошелъ ближе къ берегу, туча эта оказалась громадною стаею птицъ, сплотившихся такъ тѣсно, какъ сельди въ водѣ. Изъ среды этой массы подымался оглушительный крикъ; какъ бы въ отвѣтъ на него раздавались откуда-то частые выстрѣлы.

„Добрыня“ возвѣстилъ о своемъ прибытіи пушечнымъ выстрѣломъ и сталъ на якорѣ въ портѣ Шелифа. Въ ту же минуту прибѣжалъ человѣкъ съ ружьемъ въ рукѣ и въ одинъ прыжокъ очутился на ближайшихъ скалахъ.

То былъ Бенъ-Зуфъ.

Сначала онъ остановился неподвижно, устремивъ глаза впередъ, на разстояніи пятидесяти шаговъ со всѣми признаками самаго глубокаго почтенія. Но онъ не выдержалъ и когда капитанъ сошелъ на берегъ, бросился на встрѣчу ему и принялся съ чувствомъ цѣловать ему руки.

Но вмѣсто того, чтобы вскричать: „Какъ я радъ, что вижу васъ. Какъ я безпокоился о васъ! Какъ васъ долго не было“! или что нибудь подобное, какъ сдѣлалъ бы всякій другой въ этомъ случаѣ, Бенъ-Зуфъ вскричалъ:

— Ахъ мошенники! Ахъ разбойники! Хорошо что вы пріѣхали, капитанъ! Воры! грабители! Нищіе бедуины!

— Что случилось, Бенъ-Зуфъ? спросилъ капитанъ, который подумалъ, что на островъ напала шапка, живущихъ грабежемъ арабовъ.

— Ахъ, эти проклятыя птицы! капитанъ! вскричалъ Бенъ Зуфъ. Вотъ ужь цѣлый мѣсяцъ, какъ я извожу на нихъ по напрасну порохъ. Чѣмъ больше я ихъ убиваю, тѣмъ больше ихъ прибываетъ! Если бы дать волю этимъ кабиламъ съ клювами, то у насъ скоро не осталось бы на островѣ ни одного хлѣбнаго зерна.

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ, которые подошли къ капитану Сервадаку, убѣдились, что Бенъ-Зуфъ не преувеличивалъ. Жатвы, быстро созрѣвшія, во время сильныхъ жаровъ, въ январѣ, когда Галлія была въ своемъ перигеліи, были теперь подвержены хищничеству нѣсколькихъ тысячъ птицъ. Грабители эти грозили истребить же, что еще оставалось на корнѣ. Мы говоримъ что осталось на корнѣ, потому что Бенъ-Зуфъ не праздно проводилъ время въ продолженіи плаванія „Добрыми“ и на обнаженныхъ отчасти поляхъ возвышались малочисленные снопы.

Стаи слетѣвшихся птицъ составляли все пернатое населеніе, оставшееся на Галліи въ тотъ моментъ, когда она отдѣлилась отъ земли. Понятно, что птицы избрали пріютомъ себѣ островъ Гурби, такъ какъ только здѣсь были нивы, луга и прѣсная вода. Присутствіе ихъ въ такомъ громадномъ количествѣ доказывало, что ни въ какой другой мѣстности астероида, не могли онѣ найти себѣ корма. Но такъ какъ онѣ собирались существовать на счетъ другихъ, жителей острова, то необходимо было употребить всевозможныя мѣры, чтобы избавиться отъ нихъ.

— Мы подумаемъ объ этомъ, рѣшилъ Гекторъ Сервадакъ.

— А товарищи-то наши въ Африкѣ, капитанъ? что съ ними сталось? спросилъ Бенъ-Зуфъ,

— Африканскіе товарищи въ Африкѣ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Добрые товарищи!

— Только Африки-то нѣтъ тамъ, гдѣ она была, прибавилъ капитанъ Сервадакъ.

— Нѣтъ Африки! А Франція?

— Франція, очень далеко отъ насъ, Бенъ-Зуфъ.

— А Монмартръ? вырвался вопль изъ глубины сердца Бенъ-Зуфа.

Капитанъ Сервадакъ въ нѣсколькихъ словахъ объяснилъ своему ординарцу все прошедшее и почему Монмартръ, а вмѣстѣ съ нимъ Парижъ, Франція и вся Европа, а вмѣстѣ съ Европою и весь земной шаръ находились на разстояніи болѣе восьмидесяти милліоновъ лье отъ острова Гурби. Слѣдовательно, приходилось почти отказаться отъ надежды когда нибудь возвратиться туда.

— Можетъ ли быть, вскричалъ ординарецъ, чтобы Лорану Монтмартскому, называемому Бенъ-Зуфомъ, никогда не видать Моитмартра! вздоръ, капитанъ! никогда не повѣрю этому съ вашего позволенія.

И Бенъ-Зуфъ потрясъ отрицательно годовою съ такимъ выраженіемъ, которое ясно говорило, что никогда не допуститъ убѣдить себя въ этомъ.

— Отлично, Бенъ-Зуфъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ; надѣйся сколько тебѣ угодно, никогда не должно отчаиваться. Таковъ даже девизъ нашего анонимнаго корреспондента; но мы начнемъ все-таки съ того, что устроимся на островѣ Гурби такъ, какъ будто должно вѣчно жить здѣсь.

Продолжая говорить, Гекторъ Сервадакъ, въ сопровожденіи графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева направился къ Гурби, снова воздвигнутому Бенъ-Зуфомъ. Зданіе поста находилось также въ исправности, равно какъ и отдѣленіе конюшни, гдѣ стояли на свѣжей соломѣ Зефиръ и Галета. Капитанъ помѣстилъ въ Гурби своихъ гостей и маленькую Нину съ ея козою. Дорогою, Бенъ-Зуфъ отъ души поцѣловалъ малютку Нину и Марзи, которыя отвѣтили на эту ласку ласками же.

Затѣмъ, въ Гурби стали держать совѣтъ о томъ, за что прежде всего слѣдовало приняться. Самый важный вопросъ составляло будущее помѣщеніе. Какимъ образомъ устроиться на островѣ такъ, чтобы выдержать страшные холода, угрожавшіе Галліи, въ междупланетныхъ пространствахъ, и еще въ теченіе неопредѣленнаго времени? Продолжительность его зависѣла отъ эксцентричности орбиты, по которой вращалась Галлія, и могло пройти много лѣтъ прежде, чѣмъ она дойдетъ опять до солнца. А топлива было немного. Угля вовсе не было, деревьевъ, конечно, не могло вырости новыхъ, когда въ переспективѣ предстояли только страшные холода. Надо было, не теряя времени, придумать средство успѣшно выдержать борьбу съ такою грозною будущностью. Что касается до продовольствія, то въ настоящее время его было довольно. Въ водѣ также не имѣлось недостатка. По равнинамъ струились ручьи и цистерны были полны. Кромѣ того, въ непродолжительномъ времени, Галлійское море должно было замерзнуть и ледъ могъ доставить въ изобиліи годную для питья воду, не содержащую ни малѣйшихъ частицъ соли.

Въ отношеніи же собственно пищи, т. е. азотнаго вещества, необходимаго для питанія человѣка, то запасъ его былъ обильный, такъ какъ хлѣба были почти готовы для помѣщенія въ житницу и по острову бродили многочисленныя стада. Такъ какъ въ продолженіе холодовъ не могло быть никакой растительности, то приходилось ограничиться тѣмъ запасомъ овса и сѣна для домашнихъ животныхъ, который можно было сдѣлать въ настоящее время. Надо было принять мѣры въ этомъ отношеніи. Если бы удалось вычислять продолжительность движенія Галліи вокругъ солнца, то можно было бы соразмѣрно ограничить на зиму число домашнихъ животныхъ.

Населеніе Галліи состояло въ настоящее время изъ восьми русскихъ, двухъ французовъ и одной итальянки, не считая еще тринадцати англичанъ на Гибралтарской скалѣ, на счетъ которыхъ не было пока повода тревожиться. Слѣдовательно, островъ Гурби долженъ былъ прокормить одиннадцать человѣкъ.

Только что Гекторъ Сервадакъ успѣлъ произнести это число, какъ Бенъ-Зуфъ вскричалъ:

— Нѣтъ, капитанъ! мнѣ очень досадно, что я долженъ противорѣчить вамъ, но насъ больше.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что насъ двадцать три человѣка.

— На островѣ?

— Да, на островѣ.

— Да объяснишься ли ты толкомъ Бенъ-Зуфъ?

— Я еще не успѣлъ донести вамъ, капитанъ: въ продолженіе вашего отсутствія къ намъ набралось нахлѣбниковъ.

— Нахлѣбниковъ?

— Да, да… Да вотъ пойдемте. Господа русскіе, взгляните; видите, сколько ужъ сжато хлѣба. Не могъ же вѣдь, я сжать все это одинъ моими двумя руками.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Пойдемте же, господа, вѣдь это недалеко. Всего только два километра, захватимъ ружья.

— Для защиты? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Не отъ людей, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, а отъ проклятыхъ птицъ.

Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ, любопытство которыхъ было сильно возбуждено, пошли за ординарцемъ. Нина и ея коза остались въ Гурби.

Въ продоженіе пути капитанъ Сервадакъ и его товарищѣ безпрестанно стрѣляли въ тучи птицъ, колыхавшихся надъ ихъ головами. Тутъ было нѣсколько тысячъ дикихъ утокъ, куликовъ, жаворонковъ, вороновъ, ласточекъ и пр., къ которымъ присоединились морскія птицы, турпаны, чайки, рыболовы, также пернатая дичь: куропатки, перепелы, бекасы и пр. Это была не охота, но истребленіе грабительскихъ шаекъ.

Вмѣсто того, чтобы идти по сѣверному берегу острова, Бенъ-Зуфъ перерѣзалъ вкось равнину.

Черезъ десять минутъ ходьбы, капитанъ Сервадакъ и его товарищи, благодаря легкости удѣльнаго вѣса ихъ тѣла, прошли два километра, о которыхъ говорилъ Бенъ-Зуфъ. Они очутились предъ обширною чащею дикихъ смоковницъ и эвкалиптовъ, которыя были разбросаны живописными группами у подошвы небольшой горы. Здѣсь всѣ остановились.

— Ахъ негодяи! разбойники! бандиты! вскричалъ Бенъ-Зуфъ, топнувъ.

— Ты все это еще о птицахъ? спросилъ капитанъ Серадакъ.

— Да нѣтъ же, капитанъ! я говорю объ этихъ лѣнтяяхъ, которыя опять оставили работу.

Вотъ посмотрите!

И Бенъ-Зуфъ указалъ на серпы, грабли и косы, валявшіеся по землѣ.

— Да что жъ это такое, Бенъ-Зуфъ? вскричалъ капитанъ Сервадакъ, начинавшій терять терпѣніе. Скажешь-ли ты мнѣ, наконецъ, о чемъ, или о комъ ты говоришь?

— Тсъ! капитанъ, слушайте, слушайте! отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, я не ошибся.

Гекторъ Сервадакъ и его товарищи стали прислушиваться. Они услыхали пѣніе, скрипящіе звуки гитары и стукъ кастаньетъ, и все это шло вмѣстѣ какъ нельзя болѣе въ тактъ.

— Испанцы! вскричалъ капитанъ Сервадаки.

— А то кто же, какъ не они? отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ? Эти люди будутъ стучать кастаньетами у пушечнаго жерла.

— Но какъ же они попали сюда?

— Слушайте, слушайте. Это старикъ теперь. Раздался чей-то голосъ, говорившій съ сильнымъ напряженіемъ.

Капитанъ Сервадакъ, въ качествѣ гасконца, достаточно понималъ по испански. Пѣніе продолжалось:

Tu sandungo у cigarro

Y una cana de Jeres,

Mi jamcigo y un trabuco,

Que mas glorio puede havelo *).

• ) Твоя грація, сигара и стаканъ хереса, моя лошадь и мушкетонъ — что можетъ быть лучше въ мірѣ?

Пѣлъ голосъ.

— Мои деньги, мои деньги, заплатите ли вы мнѣ, наконецъ, то что должны? кричалъ другой.

Para Alcarrasas Cbiclana,

Y para ninos bonitos.

San Lucar de Barrameda,

продолжалъ напѣвъ.

— Да! вы заплатите мнѣ, негодяи, кричалъ опять прежній голосъ, посреди стука кастаньетъ, вы мнѣ заплатите, во имя Бога Авраама, Исаака и Іакова!

— Ахъ чортъ возьми! это еврей! вскричалъ капитанъ Сервадакъ.

— И что еще хуже-то — нѣмецкій еврей! прибавилъ Бенъ-Зуфъ.

Капитанъ Сервадакъ и его спутники хотѣли уже было войти въ чащу, но ихъ остановила сцена, происходившая на опушкѣ лѣса. Испанцы начали танцовать свой національный танецъ фанданго, но такъ какъ вѣсъ ихъ уменьшился противъ прежняго, то они прыгали до высоты тридцати и сорока метровъ. Очень было забавно смотрѣть на этихъ танцоровъ, сильныхъ молодцовъ, поднимавшихся на воздухѣ выше деревьевъ. Они подхватывали и подымали вмѣстѣ съ собою какого-то старика, конечно, противъ его воли. Онъ то появлялся, то исчезалъ изъ вида какъ Сапхо Пансо, когда его весело подкидывали суконщики въ Севожѣ.

Гекторъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ, лейтенантъ Прокофьевъ и Бенъ-Зуфъ вошли въ чащу и, достигнувъ небольшой прогалины, остановились. Неподалеку отъ нея, растянувшись на травѣ, полулежали двое испанцевъ; одинъ изъ нихъ игралъ на гитарѣ, другой стучалъ въ кастаньеты, и оба покатывались со смѣха, глядя на танцоровъ.

При видѣ капитана Сервадака и его спутниковъ, инструменты вдругъ замолкли и танцоры вмѣстѣ со своею жертвою спустились на землю. Запыхавшійся еврей бросился тотчасъ же къ капитану Сервадаку и заговорилъ по французски съ сильнымъ нѣмецкимъ акцентомъ.

— Ахъ, господинъ генералъ-губернаторъ! это негодяи хотятъ ограбить меня. Во имя вѣчнаго Бога, молю васъ о правосудіи. Титулъ генералъ-губернатора удивилъ капитана Сервадака и онъ взглянулъ вопросительно на Бенъ-Зуфа. Ординарецъ кивнулъ въ отвѣтъ ему головою съ такимъ видомъ, какъ будто хотѣлъ сказать:

— Да, капитанъ, въ дѣйствительности генералъ-губернаторъ, я устроилъ это.

Капитанъ сдѣлалъ еврею знакъ, чтобъ онъ замолчалъ, и тотъ смиренно опустилъ голову и скрестилъ на груди руки. Ему было лѣтъ пятьдесятъ, но онъ казался старше цѣлымъ десяткомъ. Особа его представляла хорошо знакомый всѣмъ типъ нѣмецкаго еврея. Это былъ низенькій, щедушный старикашка, съ быстрыми глазами, но фальшивымъ взглядомъ, горбатымъ носомъ, рѣдкою бороденкою, желтоватаго цвѣта, всклокоченными волосами, большими ногами и длинными крючковатыми руками. Словомъ, ростовщикъ во всей формѣ, съ гибкою спиною, черствымъ сердцемъ и ненасытною жадностью къ деньгамъ. Онѣ были для него то же, что магнитъ для желѣза. Онъ былъ природный еврей, но въ магометанскихъ странахъ когда требовала его выгода, превращался въ магометанина, и превратился бы въ язычника, еслибъ зналъ что пріобрѣтетъ этимъ барыши.

Его звали Исаакъ Гагкабутъ; онъ былъ родомъ изъ Кёльна, т. е. прежде пруссакъ, а потомъ нѣмецъ. Онъ сказалъ капитану Сервадаку, что проводилъ большую часть года въ торговыхъ путешествіяхъ. Настоящее его ремесло было кабатажная торговля на Средиземномъ морѣ. Магазинъ его составляла тортана въ двѣсти тоннъ; это была настоящая, пловучая лавка, развозившая по берегамъ всевозможные товары, начиная отъ химическихъ спичекъ до франкфуртскихъ и эпинальскихъ раскрашенныхъ картинокъ и различныхъ предметовъ, служащихъ для украшенія. У Исаака Гакгабута не было ни жены, ни дѣтей, и онъ постоянно жилъ на тортанѣ, называемой Ганзою. Трехъ человѣкъ экипажа было достаточно для выполненія маневровъ на этомъ легкомъ суднѣ, которое ходило въ Алжирію, Тунисъ, Египетъ, Турцію, Грецію и во всѣ восточные, приморскіе города. Исаакъ Гакгабутъ торговалъ всѣмъ на свѣтѣ: кофе, сахаромъ, рисомъ, табакомъ, матеріями, порохомъ, подержанными вещами и пр. и наживалъ большіе барыши. Когда случилась катастрофа, Ганза находилась въ Цеутѣ, у оконечности Марокскаго мыса. Въ ночь съ 31 декабря по 1 января, трехъ матросовъ составлявшихъ экипажъ Ганзы не было на кораблѣ и они исчезли безслѣдно, какъ и многіе другіе. Но читатель помнитъ, что катастрофа пощадила скалу, находившуюся прямо противъ Гибралтара; на ней спаслись человѣкъ десять испанцевъ, вовсе не подозрѣвавшихъ того, что случилось съ земнымъ шаромъ. Это были андалузцы, ремесломъ земледѣльцы, народъ безпечный отъ природы, склонный къ праздности, всегда готовый подраться на ножахъ и побрянчать на гитарѣ. Главнымъ надъ ними былъ нѣкто Негретъ. Онъ былъ цивилизованнѣе всѣхъ ихъ, единственно потому, что ему удалось побольше ихъ постранствовать по бѣлому свѣту. Испанцы пришли въ большое затрудненіе, когда очутились одни на скалахъ Цеуты. Не подалеку отъ берега стояла Ганза и они не постѣснялись бы завладѣть ею, чтобъ отправиться на родину, но на бѣду между ними не было ни одного моряка. Какъ бы ни было, невозможно было оставаться вѣчно на скалѣ, и когда у нихъ вышелъ весь запасъ продовольствія, они заставили Гакгабута принять ихъ на его корабль. Въ это то время, два англійскіе офицера, жившіе на Гибралтарской скалѣ, посѣтили скалу Цеуты, о чемъ мы разсказали выше. Еврей не зналъ о чемъ говорили англичане съ испанцами, но, послѣ этого свиданія, Негретъ заставилъ Гакгабута выйти въ море, съ тѣмъ чтобъ отвезти ихъ въ ближайшую мѣстность отъ мыса Цеута. Еврей принужденъ былъ повиноваться, но не могъ пропустить случая и потребовалъ платы за провозъ, на что испанцы согласились тѣмъ охотнѣе, что твердо рѣшились не заплатить ни реала.

Ганза вышла въ море 3 февраля. Вѣтры были восточные, т. е. попутные, и потому управлять тартаною было легко. Импровизованнымъ морякамъ оставалось только подымать паруса и тартана быстро шла къ единственному пупку земнаго шара, который могъ представить имъ пріютъ.

Такимъ-то образомъ Бенъ-Зуфъ въ одно прекрасное утро, завидѣлъ на горизонтѣ корабль, непохожій на „Добрыню“, тихогонимый вѣтромъ въ портъ Шелифа, на бывшемъ правомъ берегу рѣки.

Бенъ Зуфъ разсказалъ исторію еврея и прибавилъ, что грузъ Ганзы почти еще непочатый, будетъ очень полезенъ для жителей острова. Конечно трудно было поладить съ Исаакомъ Гакгабутомъ, но при данныхъ обстоятельствахъ не было никакого грѣха воспользоваться его товарами для общей пользы, такъ какъ по доброй волѣ онъ не согласился бы продать ихъ; что же касается до спора между хозяиномъ Ганзы и ея пассажирами, прибавилъ Бенъ Зуфъ, то мы порѣшили, что кончимъ это дѣло полюбовно, когда возвратится изъ своего путешествія его превосходительство генералъ-губернаторъ. Гекторъ Сервадакъ не могъ удержаться отъ улыбки. Онъ сказалъ Исааку Такгабуту, что разберетъ его дѣло по справедливости и прекратилъ этимъ безконечныя воззванія еврея къ Богу Исаака, Авраама и Іакова.

— Но какимъ образомъ могутъ заплатить эти испанцы? сказалъ графъ Тимашевъ, когда еврей ушелъ.

— У нихъ есть деньги, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Деньги у испанцевъ? Это что-то невѣроятно! возразилъ графъ Тимашевъ.

— Я самъ видѣлъ. У нихъ англійскія деньги, подтвердилъ Бенъ-Зуфъ.

— Вотъ оно что! произнесъ капитанъ Сервадакъ, припомнивъ, что англичане ѣздили на скалу Цеуты. Но все равно, мы сведемъ счеты послѣ. Знаете ли, графъ, прибавилъ онъ, что на Галліи находятся образцы многихъ народностей нашей старой Европы?

— Въ самомъ дѣлѣ, капитанъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ. На этомъ обломкѣ нашего стараго земнаго шара есть представители Франціи, Россіи, Италіи, Испаніи, Англіи и Германіи. Надо только сознаться, что послѣдняя страна имѣетъ плохаго представителя въ этомъ евреѣ.

— Ну нѣтъ, я не нахожу этого; отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

ГЛАВА XVIII,
въ которой капитанъ Сервадакъ признанъ генераломъ-губернаторомъ Галліи общею подачею голосовъ, въ томъ числѣ и его собственнаго.

Въ числѣ десяти испанцевъ, прибывшихъ на Ганзѣ, былъ мальчикъ лѣтъ десяти по имени Пабло, спасшійся вмѣстѣ съ другими. Испанцы сдѣлали почтительный пріемъ генералъ-губернатору острова, о которомъ возвѣстилъ имъ Бенъ-Зуфъ и когда онъ ушелъ принялись за работу.

Капитанъ Сервадакъ и его товарищи отправились къ тому береговому пункту, гдѣ стояла на якорѣ Ганза. Исаакъ Гакгабуть шелъ за ними въ почтительномъ отдаленіи.

Теперь было хорошо извѣстно, что уцѣлѣло отъ старой земли, а именно: островъ Гурби и четыре островка; Гибралтарская скала, на которой жили англичане; Цеута, покинутая Испанцами, Мадлена гдѣ нашли маленькую итальянку, и гробница Св. Людовика на бывшемъ тунисскомъ берегу. Вокругъ этихъ пунктовъ, пощаженныхъ катаклипсомъ, простиралось Галлій ское море, составлявшее почти половину бывшаго Средиземнаго и обрамленное недоступною стѣною утесовъ и скалъ неизвѣстной субстанціи.

Изъ названныхъ пунктовъ были обитаемы только два: Гибралтарская скала, занятая тринадцатью англичанами и на которой былъ запасъ продовольствія на нѣсколько лѣтъ, и островъ Гурби съ двадцатью двумя жителями, которыхъ онъ долженъ былъ прокормить своими средствами. Можетъ быть также на какомъ нибудь островкѣ жилъ еще одинъ спасшійся человѣкъ — таинственный авторъ замѣтокъ, выловленныхъ изъ моря „Добрынею“, въ продолженіе его плаванья;, слѣдовательно населеніе новаго астероида состояло изъ тридцати шести человѣкъ. Еслибъ они собрались когда нибудь всѣ на островѣ Гурби, имѣвшемъ сто пятьдесятъ гектаровъ хорошей почвы, которая въ настоящее время была засѣяна, то, при хорошемъ сельскомъ хозяйствѣ, островъ могъ бы съ избыткомъ прокормить ихъ. Вопросъ теперь состоялъ только въ томъ: въ какую эпоху года почва начнетъ опять производить или, другими словами: въ какой промежутокъ времени, Галлія, освободясь отъ холодовъ звѣзднаго пространства, приблизится къ солнцу и на ней опять возникнетъ растительная сила.

Уму галлійцевъ представлялись двѣ проблемы: 1), шла ли ихъ планета такимъ путемъ, который долженъ былъ опять привести ее къ центру свѣта, т. е. элиптическою орбитою 2). Если орбита была элиптическая, — какъ велико было ея пространство, т. е. черезъ сколько времени Галлія, перейдя свой афелій, должна была возвратиться къ солнцу. Къ несчастію, галлійцы, лишенные въ настоящее время всѣхъ средствъ для наблюденій, не имѣли возможности разрѣшить этихъ проблемъ?

Оставалось только разсчитывать на рессурсы, находившіеся въ наличности, т. е. на запасы „Добрыни“, предоставленные графомъ Тимашевымъ на общую пользу и состоявшіе изъ сахара, вина, водки, консервовъ и пр., которыхъ могло хватить на два мѣсяца, и богатый грузъ Ганзы, который еврей Гакгабутъ, волею или неволею_, долженъ былъ со временемъ предоставить для общаго употребленія, и, наконецъ, на продукты растительнаго и животнаго міра на островѣ, которые, при хорошемъ хозяйствѣ, могли обезпечить существованіе жителей въ теченіе многихъ лѣтъ.

Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ, лейтенантъ Прокофьевъ и Бенъ-Зуфъ толковали обо всемъ этомъ, идя къ берегу. Вдругъ, графъ Тимашевъ обратясь къ капитану, сказалъ:

— Капитанъ, вы были представлены этимъ людямъ какъ губернаторъ острова, и я полагаю, что вы должны удержать это положеніе. Вы французъ, а мы здѣсь на остаткѣ бывшей французской колоніи я такъ какъ въ каждомъ обществѣ людей необходимъ глава, то я и мои подчиненные признаемъ васъ таковымъ.

— Я принимаю, графъ, это положеніе и вмѣстѣ съ нимъ всю его отвѣтственность, отвѣчалъ не колеблясь капитанъ Сервадакъ. Мнѣ пріятно думать, что мы будемъ вполнѣ понимать другъ друга и соединимъ всѣ усилія для общей пользы. Мнѣ кажется, что самое трудное уже сдѣлано, и я надѣюсъ, что мы съумѣемъ обойтится собственными средствами, если мы всегда отдѣлены отъ общества другихъ людей. И капитанъ Сервадакъ протянулъ руку графу Тимашеву, которую тотъ крѣпко пожалъ, слегка наклонивъ голову.

— Прежде всего, сказалъ капитанъ Сервадакъ, надо рѣшить довольно важный вопросъ: слѣдуетъ ли объяснить испанцамъ въ. какомъ мы находимся положеніи?

— Нѣтъ, нѣтъ, губернаторъ, не надо, вскричалъ порывисто Бенъ-Зуфъ. Эти испанцы и безъ того ужь вялый народъ, а какъ узнаютъ, что случилось, придутъ пожалуй въ отчаяніе и тогда съ ними ничего не подѣлаешь.

— Къ тому же, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ, они страшные невѣжды и конечно не поймутъ ничего въ космографическомъ отношеніи изъ того, что вы скажете имъ о землѣ и о происшедшемъ на нею.

— Ба! возразилъ капитанъ Сервадакъ, еслибъ даже они и поняли, то не придутъ въ отчаяніе. Испанцы, какъ и восточные народы, отчасти фаталисты, а эти молодцы, кажется въ особенности не изъ впечатлительныхъ. Гитара, фанданго и кастаньеты скоро утѣшатъ ихъ. Какъ вы думаете, графъ Тимашевъ?

— Я думаю, отвѣчалъ графъ, что лучше сказать имъ правду, какъ я сказалъ ее экипажу „Добрыни“.

— Я тоже такъ думаю, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ; вообще я полагаю, что не надо скрывать отъ людей положенія, опасности котораго они должны раздѣлять. Какъ ни невѣжественны эти испанцы, но они непремѣнно должны были замѣтить, что многое въ природѣ измѣнилось, такъ напр. что дни стали короче, что солнце встаетъ и закатывается не тамъ, гдѣ прежде и что всѣ предметы, стали гораздо легче. Скажемъ имъ, что они находятся теперь на обломкѣ, отдѣлившимся отъ массы земнаго шара, которая вращается далеко отъ насъ и отъ которой уцѣлѣлъ этотъ островъ.

— Рѣшено, подтвердилъ Бенъ-Зуфъ, скажемъ имъ все. И въ самомъ дѣлѣ, къ чему скрывать отъ нихъ истину? Вотъ-то будетъ потѣха съ евреемъ, когда онъ узнаетъ, что находится на разстояніи нѣсколькихъ сотъ милліоновъ отъ стараго земнаго шара; вѣдь у такого ростовщика, какъ онъ, вѣрно осталось тамъ много должниковъ. Посмотрю я, какъ то онъ, голубчикъ, изловчится получить съ нихъ долги теперь!

Исаакъ Гакгабутъ шелъ позади на разстояніи пятидесяти шаговъ и не могъ слышать, что говорили. Онъ плелся, согнувшись въ дугу, охая и взывая къ Богу Израиля, но до временамъ его быстрые глазки метали молніи, и онъ крѣпко стискивалъ губы.

Онъ очень хорошо замѣтилъ физическіе перевороты, случившіеся въ природѣ, и иногда толковалъ о нихъ съ Бенъ-Зуфомъ, къ которому старался подольститься. Но Бенъ-Зуфъ питалъ непреодолимую антипатію къ этому жалкому потомку Авраама и отвѣчалъ на всѣ его рѣчи шутками. Такъ онъ говорилъ ему, что новый порядокъ вещей выгоднѣе для жидовъ; что вмѣсто того, чтобы прожить сто лѣтъ, какъ подобаетъ всякому почтенному сыну Израиля, онъ проживетъ по крайней мѣрѣ двѣсти, но что, вслѣдствіе уменьшенія вѣса всѣхъ предметовъ на земномъ шарѣ, бремя лѣтъ небудетъ для него слишкомъ тягостно; что для такого скряги, какъ онъ, все равно исчезла ли луна или нѣтъ, потому что онъ не далъ бы ничего подъ залогъ ея, и много другаго подобнаго вздора.

Когда же Исаакъ Гакгабутъ сильно уже надоѣдалъ ему, онъ постоянно отвѣчалъ:

— Подожди, старина. Вотъ скоро пріѣдетъ генералъ-губернаторъ. Онъ знаетъ все до тонкости и все объяснитъ тебѣ.

— Онъ не позволитъ разграбить моего товара?

— Еще-бы! Онъ скорѣе конфискуетъ его, чѣмъ позволить разграбить.

И бѣдный Исаакъ, которому Бенъ-Зуфъ расточалъ всевозможныя еврейскія прозвища, ожидалъ каждый день съ сердечнымъ трепетомъ прибытія губернатора.

Между тѣмъ, Гекторъ Сервадакъ и его спутники пришли къ берегу; здѣсь, въ серединѣ гипотенузы, которую образовалъ берегъ, стояла на якорѣ Ганза. Она была недостаточно защищена скалами и сильный западный вѣтеръ могъ выбросить ее на берегъ, причемъ она разбилась бы въ нѣсколько секундъ. Слѣдовало немедленно отвести ее въ устье Шелифа и поставить тамъ рядомъ съ „Добрынею“.

При видѣ своей тартаны еврей опять завопилъ съ такими кривляньями и стонами, что капитанъ Сервадакъ приказалъ ему замолчать. Затѣмъ, сѣлъ вмѣстѣ съ лейтенантомъ Прокофьевымъ въ лодку Ганзы и она подъѣхала къ этой пловучей лодкѣ.

Ганза была цѣлехонька и, слѣдовательно, грузъ ея нисколько не пострадалъ, въ чемъ легко было убѣдиться. Оказалось, что въ трюмѣ ея были цѣлыя сотни головъ сахару, ящики съ чаемъ, мѣшки съ кофе, боченки съ табакомъ, трубки, водка, бочки съ виномъ, боченки съ сухими селедками, свертки матеріи, куски бумажныхъ тканей, различная шерстяная одежда, выборъ сапоговъ для всевозможныхъ ногъ и тапокъ для всевозможныхъ головъ; разныя орудія, хозяйственная утварь, фаянсовая и глиняная посуда, стопы бумаги, бутылки съ чернилами, ящики со спичками, сотни кило соли, перцу и другихъ кухонныхъ приправъ, запасъ голландскаго сыру и даже коллекція альманаховъ — всего на сумму болѣе ста тысячъ франковъ. За нѣсколько дней до катастрофы, Исаакъ Гакгабутъ, только что запасся грузомъ въ Марсели, съ цѣлью сбывать его на пути отъ Цеуты къ Триполи, во всѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ надѣялся набить карманы золотомъ.

— Великолѣпное подспорье для насъ этотъ грузъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Если только хозяинъ груза рѣшится предоставить его въ наше распоряженіе, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ, покачавъ головою.

— Помилуйте, лейтенантъ! на что ему будутъ нужны всѣ эти товары, когда онъ узнаетъ, что нѣтъ больше ни марокцевъ, ни французовъ, ни арабовъ, которыхъ можно обирать! По-неволѣ отдастъ все намъ.

— Едва ли! Во всякомъ случаѣ, онъ захочетъ получить за товаръ деньги.

— Ну что же! мы и заплатимъ только не наличными деньгами, а векселями на старый земной шаръ.

— Впрочемъ, капитанъ, вы имѣете полное право потребовать, чтобы онъ выдалъ вамъ товаръ, замѣтилъ лейтенантъ.

— Нѣтъ, лейтенантъ. Именно потому, что онъ нѣмецкій еврей, я не хочу поступать съ нимъ по нѣмецки. Къ тому же вскорѣ мы будемъ ему нужнѣе, чѣмъ онъ намъ. Когда онъ узнаетъ, что мы находимся на новомъ земномъ шарѣ, и что нѣтъ никакой надежды возвратиться на старый, онъ не такъ дорого будетъ цѣнить свое богатство.

— Нельзя однако здѣсь оставить тартану, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ. Ее разобьетъ при первой бурѣ, да и ктому же она не выдержитъ напора льда, когда море станетъ замерзать, а до этаго ужь недалеко.

— Вы правы, лейтенантъ. Отведите же ее съ вашимъ экипажемъ въ портъ Шелифа.

— Я завтра же исполню это, отвѣчалъ лейтенантъ. Нельзя терять времени.

Окончивъ инвентарій товарамъ на Ганзѣ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ возвратились на берегъ. Порѣшили, что вся небольшая колонія соберется въ Гурби и что мимоходомъ захватятъ испанцевъ. Исааку Гакгабуту сказали, чтобы онъ шелъ за губернаторомъ и онъ повиновался, бросивъ жалостный взглядъ на свою тартану.

Черезъ часъ, всѣ двадцать два человѣка, составлявшіе населеніе Гурби, собрались въ большой комнатѣ въ зданіи поста. Здѣсь мальчикъ Пабло въ первый разъ увидѣлъ маленькую Нину, которая очень обрадовалась, что нашла себѣ товарища.

Капитанъ Сервадакъ объявилъ еврею и испанцамъ, въ понятныхъ для нихъ выраженіяхъ, что хочетъ объяснить имъ ихъ настоящее положеніе. Онъ прибавилъ, что надѣется на ихъ усердіе и мужество, и что всѣ теперь должны трудиться для общей пользы.

Испанцы выслушали это хладнокровно, не понимая еще чего хотятъ отъ нихъ. Впрочемъ, Негретъ счелъ необходимымъ сдѣлать замѣчаніе:

— Господинъ, генералъ-губернаторъ, сказалъ онъ, обратясь къ капитану Сервадаку, прежде чѣмъ я и мои товарищи примемъ какое нибудь обязательство, мы хотѣли бы знать, когда вы будете имѣть возможность отправить насъ въ Испанію.

— Какъ можно отвезти ихъ въ Испанію, господинъ генералъ-губернаторъ! вскричалъ еврей хорошимъ французскимъ языкомъ. Пусть эти негодяи сперва заплатятъ мнѣ то, что должны! Они посулили мнѣ по двадцати реаловъ съ человѣка за проѣздъ на Ганзѣ, а ихъ всѣхъ десятеро, слѣдовательно они должны мнѣ двѣсти реаловъ^[8], клянусь Богомъ Авраама….

— Замолчишь-ли ты, Мардохей! перебилъ его Бенъ-Зуфъ.

— Тебѣ заплатятъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— Это будетъ справедливо, сказалъ Исаакъ Гакгабутъ. Каждый хочетъ получить то, что ему слѣдуетъ и если русскій господинъ одолжитъ мнѣ двухъ или трехъ матросовъ, чтобъ довести мою тартану до Алжира, то я имъ также заплачу, непремѣнно заплачу; только не запросили бы они слишкомъ дорого.

— До Алжира! вскричалъ Бенъ-Зуфъ, который былъ не въ состояніи удержаться; такъ знай же….

— Предоставь мнѣ, Бенъ-Зуфъ, объяснить этимъ людямъ то, что они не знаютъ, прервалъ его капитанъ Сервадакъ. Выслушайте меня, друзья, прибавилъ онъ, по испански. Феноменъ, котораго мы до сихъ поръ не могли объяснить, отдѣлилъ насъ отъ Испаніи, Италіи, Франціи, словомъ это всей Европы. Ничего не осталось отъ другихъ континентовъ, кромѣ вотъ этого островка, на которомъ вы нашли пріютъ. По всей вѣроятности, мы находимся уже не на земномъ шарѣ, а на обломкѣ его, вмѣстѣ съ которымъ вращаемся въ пространствѣ, и невозможно предсказать увидимъ ли когда нашу старую землю.

Неизвѣстно, поняли ли испанцы объясненіе капитана Сервадака, по крайней мѣрѣ это казалось сомнительнымъ. Впрочемъ, Негретъ попросилъ его повторить сказанное.

Гекторъ Сервадакъ охотно исполнилъ его просьбу. Онъ старался выражаться какъ можно проще и яснѣе такъ, что невѣжественные испанцы поняли наконецъ въ какомъ находились положеніи; но новость эта, казалось, не произвела на нихъ большаго впечатлѣнія: Негретъ потолковалъ нѣсколько минутъ со своими товарищами, да тѣмъ все и кончилось. Что же касается до Исаака Гакгабута, то онъ не произнесъ ни одного слова, но только крѣпко стиснулъ губы, какъ бы удерживаясь отъ улыбки.

Гекторъ Сервадакъ, обратясь къ нему, спросилъ: все ли еще намѣренъ онъ плыть въ Алжирію, которой не осталось и слѣдовъ.

На этотъ разъ Исаакъ улыбнулся, но такъ, что испанцы не видали. Затѣмъ, онъ сказалъ по русски, чтобъ никто не понялъ, кромѣ графа Тимашева и его подчиненныхъ.

— Все это неправда. Его превосходительству генералъ-губернатору вздумалось пошутить,

Графъ Тимашевъ, вмѣсто отвѣта, повернулся къ нему спиною, съ худо скрытымъ презрѣніемъ.

Тогда Исаакъ Гакгабутъ обратился опять къ капитану Сервадаку и сказалъ по французски.

— Такія сказки хороши для испанцевъ; ихъ можно поддѣть на это, но что касается до меня, то это другое дѣло.

Затѣмъ, онъ подошелъ къ маленькой Нинѣ и сказалъ ей по итальянски:

— Вѣдь все это неправда, крошка, не такъ ли? И, пожавъ плечами вышелъ изъ зданія поста.

— Это животное говоритъ на всѣхъ языкахъ, проговорилъ Бенъ-Зуфъ.

— Да, Бенъ-Зуфъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ; но на какихъ бы языкахъ ни говорилъ онъ, а все-таки всегда будетъ жидомъ въ полномъ смыслѣ слова.

ГЛАВА XIX,
доказывающая, что если пристально смотрѣть на горизонтъ, то можно о нибудь открыть на немъ.

На слѣдующее утро, 6 марта, капитанъ Сервадакъ, не заботясь больше о томъ, чему вѣрилъ или не вѣрилъ Исаакъ Гакгабутъ, отдалъ приказъ отвести Ганзу въ портъ Шелифа. Впрочемъ, еврей не сдѣлалъ никакого возраженія на это распоряженіе, такъ какъ въ портѣ грузъ былъ въ большой безопасности. Онъ надѣялся, что ему удастся или подкупить трехъ матросовъ съ гальйота, и съ помощью ихъ добраться до Алжира или до какой нибудь другой прибрежной гавани.

Немедленно были предприняты работы для предстоящей зимовки. Дѣло это оказалось не особенно трудно, такъ какъ работники были народъ сильный. Они до такой степени привыкли къ феноменамъ меньшаго протяженія и меньшаго давленія воздуха, ускоряющаго ихъ дыханіе, что почти не замѣчали ихъ дѣйствія. Испанцы, какъ и русскіе, усердно принялись за работу. Начали съ того, что приспособили къ потребностямъ колоніи зданіе поста, которое до новаго распоряженія должно было служить общимъ помѣщеніемъ. Въ немъ поселились испанцы; русскіе остались на своемъ гальйотѣ, а еврей на своей тартанѣ. Но корабль или каменный домъ могъ служить только временнымъ жилищемъ. До наступленія зимы, надлежало найти болѣе надежный пріютъ для защиты отъ холодовъ междупланетныхъ пространствъ; пріютъ этотъ долженъ былъ быть самъ по себѣ теплый, такъ какъ не предстояло восможности повышать температуру въ немъ посредствомъ топки.

Только яма въ родѣ пещеры, вырытая глубоко въ землѣ могла представить такой пріютъ жителямъ острова Гурби. Можно было надѣяться, что когда поверхность Галліи покроется толстымъ слоемъ льда, — дурнымъ проводникомъ тепла, — температура въ такой ямѣ будетъ довольно сносная. Капитану Сервадаку и его товарищамъ предстояло существованіе троглодитовъ, но надо было покориться необходимости.

По счастію, они не были поставлены въ такія условія, какъ изслѣдователи и китоловы полярныхъ океановъ. Этимъ послѣднимъ часто приходится жить на льдинахъ, покрывающихъ поверхность океана, и они не могутъ искать убѣжища отъ холодавъ его нѣдрахъ какъ въ нѣдрахъ земли. Иногда же они живутъ на корабляхъ или строятъ деревянныя хижины и обкладываютъ ихъ снѣгомъ, но, во всякомъ случаѣ, плохо защищены отъ сильныхъ холодовъ.

Напротивъ, на Галліи была твердая земля и еслибъ галлійцамъ пришлось жить въ подземныхъ жилищахъ, на нѣсколькихъ стахъ футахъ глубины, они могли надѣяться выдержать въ нихъ самые жестокіе холода.

Въ Гурби былъ большой запасъ заступовъ, кирокъ, ломовъ и другихъ землекопныхъ орудій и подъ присмотромъ Бенъ-Зуфа, помощника капитана Сервадака, испанцы и русскіе матросы, усердно принялись за дѣло. Но жителей Галліи ожидала въ этомъ случаѣ неудача. Для пещеры выбрали, направо отъ Гурби, мѣсто, представлявшее родъ отлогаго холма. Работа сначала шла успѣшно, но на глубинѣ восьми футовъ рабочіе наткнулись на такое твердое вещество, которое, не смотря на всѣ усилія, не подалось ихъ орудіямъ.

Бенъ-Зуфъ объявилъ объ этомъ капитану, который изслѣдовалъ это вещество вмѣстѣ съ графомъ Тимашевымъ. Они нашли, что оно совершенно одинаково съ тѣмъ, изъ котораго образовалось морское дно. Ясно было, что весь остовъ Галліи состоялъ изъ этого вещества. Нельзя было надѣяться взорвать его порохомъ, такъ какъ оно было тверже гранита; можно было употребить съ успѣхомъ въ этоми случаѣ только динамитъ.

— Какой же это минералъ? вскричалъ капитанъ Сервадакъ, и какимъ образомъ нашъ прежній земной шаръ состоялъ изъ вещества, даже названія котораго мы не можемъ опредѣлить!

— Это совершенно непонятно! отвѣчалъ графъ Тимашевъ; но если намъ не удастся вырыть помѣщеніе въ этой почвѣ, — то смерть для насъ, не за горами.

Дѣйствительно, если цифры, означенныя въ документѣ не были вѣрны и если Галлія, сообразно съ законами механики, постоянно удалялась отъ солнца, то теперь она должна была находиться отъ него на разстояніи около ста милліоновъ лье, равняющемся трижды разстоянію отъ солнца земли, когда она проходитъ чрезъ свой офелій.

Понятно, послѣ того, до какой степени должны были уменьшиться солнечный свѣтъ и теплота.

Правда, что вслѣдствіе расположенія оси Галліи, образующей съ наклонностью ея орбиты уголъ въ девяносто градусовъ, солнце никогда не сходило съ ея экватора и островъ Гурби, черезъ который проходила параллель нуля, пользовался преимуществами такого положенія. Въ этомъ поясѣ почти постоянно было лѣто, но этимъ не вознаграждалось отдаленіе астероида отъ солнца и температура на немъ постоянно понижалась.

Между скалами, къ великому ужасу Нины, образовался ледъ, а вскорѣ стало покрываться льдомъ и море. Холода могли впослѣдствіи дойти до шестидесяти градусовъ по стоградусному термометру, и въ такомъ случаѣ, при недостаткѣ теплаго помѣщенія, смерть была неизбѣжна.

Впрочемъ, термометръ, показывалъ еще среднею цифрою шесть градусовъ ниже нуля. Печка, поставленная въ зданіи поста, истребляла много дровъ, но температура въ немъ была не особенно теплая. Слѣдовательно, нельзя было разсчитывать на этотъ родъ топлива. Надо было найти другое помѣщеніе, въ которомъ можно было бы успѣшно бороться съ холодомъ. Въ непродолжительномъ времени не только ртуть, но даже алькоголь въ термометрѣ могли замерзнуть.

Что же касается до „Добрыни“ и Ганзы, то мы уже сказали, что эти корабли не могли защитить отъ такихъ сильныхъ холодовъ. Слѣдовательно, нечего было и думать поселиться на нихъ: къ тому же Богъ знаетъ уцѣлѣли ли бы они отъ напора ледяныхъ массъ. Еслибъ капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ были не такъ мужественны, то непремѣнно упали бы духомъ.

Необходимость въ тепломъ помѣщеніи становилась съ каждымъ днемъ ощутительнѣе. Солнечный дискъ, вслѣдствіе отдаленности, все болѣе уменьшался въ объемѣ. Когда онъ находился въ зенитѣ, лучи его еще распространяли нѣкоторую степень теплоты, но ночи были уже очень холодны.

Капитанъ Сервадакъ и графъ Тимашевъ объѣхали весь островъ верхомъ на Галетѣ и Зефирѣ, отыскивая какое нибудь убѣжище. Лошади перелетали черезъ всѣ преграды, какъ будто были крылатыя. Но изслѣдованіе оказалось совершенно безполезнымъ. Пробовали рыть землю, но, на нѣсколькихъ футахъ глубины, заступъ вездѣ встрѣчалъ твердый остовъ. Пришлось отказаться отъ подземнаго помѣщенія.

Порѣшили остаться въ зданіи поста и защитить его на сколько возможно отъ холода. Былъ отданъ приказъ срубить на дрова всѣ деревья, которыми была покрыта равнина и такъ какъ нельзя было терять времени, принялись немедленно за срубку. Капитанъ Сервадакъ и его товарищи очень хорошо знали, что этого запаса дровъ хватитъ не на долго. Гекторъ Сервадакъ былъ сильно встревоженъ, но не показывалъ этого. Онъ ломалъ голову, придумывая какъ выйдти изъ этаго положенія.

Разъ, какъ-то, онъ обратился къ Бенъ-Зуфу съ вопросомъ:

— Не придумаешь-ли хоть ты чего нибудь?

— Нѣтъ, капитанъ, отвѣчалъ ординарецъ. Вотъ, еслибъ мы были на Монмартрѣ! Тамъ есть совсѣмъ готовыя пещеры въ каменоломняхъ.

— Дуралей! возразилъ капитанъ Сервадакъ. Еслибъ мы были на Монмартрѣ такъ на что были бы — намъ нужны твои пещеры?

Между тѣмъ, природа сама доставила колонистамъ убѣжище необходимое для успѣшной борьбы съ холодами звѣздныхъ пространствъ. Вотъ какъ они открыли его:

10-го марта, лейтенантъ Прокофьевъ и капитанъ Сервадакъ отправились для изслѣдованія юго-западной оконечности острова. Дорогой, они разговорились о будущихъ холодахъ и заспорили на счетъ способовъ противостоять имъ. Капитанъ Сервадакъ хотѣлъ во чтобы то ни стало найти невозможное, т. е. теплое помѣщеніе; лейтенантъ же говорилъ, что надо изобрѣсти какой нибудь другой способъ отопленія зданія поста. Онъ стоялъ, повернувшись лицомъ къ южной сторонѣ, когда толковалъ объ этомъ, какъ вдругъ осѣнилъ рукою глаза и остановился на полусловѣ:

— Нѣтъ, я не ошибаюсь! встричалъ онъ. Я вижу тамъ въ дали свѣтъ.

— Свѣтъ?

— Да, вонъ, въ этомъ направленіи.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, также взглянувъ въ ту сторону.

Сомнѣваться болѣе было нельзя. Надъ южнымъ горизонтомъ видна была какая-то большая свѣтящаяся точка, которая становилась все ярче, по мѣрѣ того какъ темнѣло.

— Не корабль ли это? сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Должно быть корабль, который горитъ, отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ. — Никакой маякъ не можетъ быть видѣнъ на этой высотѣ на такомъ разстояніи, замѣтилъ капитанъ Сервадакъ. Кажется даже какъ будто отъ него распространяется какое-то отраженіе.

Наблюдатели еще нѣсколько минутъ пристально смотрѣли на огонъ. Вдругъ на капитана Сервадака снизошло откровеніе.

— Это волканъ! вскричалъ онъ, который мы видѣли въ продолженіи возвратнаго плаванія на „Добрынѣ“. Лейтенантъ Прокофьевъ, продолжалъ онъ, какъ будто вдохновенный свыше, — тамъ жилище, котораго мы ищемъ. Природа сама озаботилась отопленіемъ его. Да, мы съумѣемъ примѣнить къ нашимъ потребностямъ неизсякаемый источникъ горячей лавы, вытекающей изъ этой горы. Ахъ, лейтенантъ! Господь Богъ еще не покинулъ насъ. Пойдемте скорѣй домой. Завтра, мы должны непремѣнно побывать на томъ берегу, и, если надо, добудемъ теплоту, т. е. жизнь изъ самыхъ нѣдръ Галліи.

Пока капитанъ Сервадакъ говорилъ съ такимъ восторженнымъ убѣжденіемъ, лейтенантъ Прокофьевъ соображалъ. Онъ припомнилъ, что когда „Добрыня“ возвращался южнымъ берегомъ Галлійскаго моря, ему преградилъ путь длинный мысъ, такъ что онъ былъ принужденъ подняться до бывшей широты Орана. Здѣсь, онъ обогнулъ высокую утесистую гору, надъ вершиною которой клубился дымъ. Должно быть дымъ смѣнился пламенемъ или потокомъ лавы и отблескъ этого-то пламени, отражаясь въ облакахъ, озарялъ теперь южный горизонтъ.

— Вы правы, капитанъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, это волканъ, и мы завтра же изслѣдуемъ его. Они поспѣшно возвратились въ Гурби, гдѣ сообщили о своемъ открытіи только графу Тимашеву.

— И я поѣду съ вами, сказалъ графъ Тимашевъ.

— Я полагаю можно отправиться на шлюпкѣ, замѣтилъ лейтенантъ, такъ какъ погода хорошая и отсюда до волкана не болѣе восьми лье разстояніи.

У „Добрыни“ была паровая шлюпка, очень быстрая на ходу, колесо которой приводилось въ движеніе небольшимъ котломъ системы Оріоло. Для этого плаванія шлюпка была удобнѣе гальйота, такъ какъ на ней можно было безопасно изслѣдовать всѣ береговыя бухты большія и малыя.

На слѣдующее утро, 11 марта, шлюпку нагрузили углемъ, отъ запаса котораго оставалось еще на „Добрынѣ“ съ десятокъ тоннъ; затѣмъ капитанъ Сервадакъ и его товарищи сѣли въ нее и отплыли изъ гавани Шелифа, къ великому изумленію Бенъ-Зуфа, которому не сказали ни слова о своихъ планахъ. Капитанъ Сервадакъ уполномочилъ только Бенъ-Зуфа всею своею властью, чѣмъ тотъ немало возгордился.

Шлюпка менѣе чѣмъ въ три часа прошла тридцать километровъ, отдѣлявшіе островъ Гурби отъ мыса, на которомъ находился волканъ. Изслѣдователи увидѣли, что вся вершина горы была объята пламенемъ. Изверженіе волкана было сильное. Надо было предположить, что или кислородъ атмосферы, захваченный Галліею, недавно соединился съ горючими веществами, находящимися въ ея нѣдрахъ, или, что еще вѣроятнѣе, что этотъ волканъ также какъ и волканы луны, питался собственннымъ своимъ источникомъ кислорода.

Шлюпка шла берегомъ, отыскивая мѣсто для высадки. Черезъ полчаса она встрѣтила небольшую бухту, описывающую полукругъ, гдѣ впослѣдствіи могли стоять безопасно на якорѣ галанотъ и тартана, если бы обстоятельства дозволили ихъ привести сюда.

Шлюпка причалила къ берегу, противоположному горному склону, по которому струились въ море потоки лавы, и пассажиры высадились. Еще приближаясь къ берегу, капитанъ Сервадакъ и его товарищи съ удовольствіемъ замѣтили, что атмосфера здѣсь была значительно теплѣе. Можетъ быть, надежды капитана были осуществлены. Въ громадной скалѣ могло встрѣтиться какое нибудь углубленіе, удобное для жилья. Въ такомъ случаѣ, галлійцы избѣгнули бы самой сильной опасности угрожавшей имъ.

Путешественники принялись изслѣдовать скалу во всѣхъ направленіяхъ; они осматривали всѣ ея выступы, обшаривали всѣ уголки, взбирались по крутымъ склонамъ, лазили по ея широкимъ слоямъ, перепрыгивали съ утеса на утесъ, какъ серны, на которыхъ походили легкостью, съ тѣхъ поръ какъ убавился ихъ удѣльный вѣсъ; но куда бы ни ступали они, нога ихъ вездѣ встрѣчала тѣ осмигранныя призмы, которыя, казалось, составляли единственный минералъ астероида. Изслѣдованіе имѣло однако успѣхъ.

За большою стѣною скалы, вершина которой стремилась къ небу какъ шпицъ, открылся въ узкомъ горномъ склонѣ темный проходъ. Изслѣдователи тотчасъ же вошли въ его устье, находившееся на высотѣ около двадцати метровъ надъ моремъ и стали подвигаться ползкомъ посреди совершеннаго мрака, ощупывая стѣны и сондируя всѣ углубленія скалы. По глухому шуму, доходившему до нихъ, они заключили, что громадная центральная печь недалеко. Они сильно боялись, чтобы имъ не преградила путь конечная стѣна. Впрочемъ, капитанъ Сервадакъ питалъ непоколебимое убѣжденіе, сообщившееся графу Тимашеву и лейтенанту Прокофьеву.

— Отлично, говорилъ онъ. Въ исключительныхъ обстоятельствахъ, надо прибѣгать къ исключительнымъ средствамъ. Каминъ топится, а топливо даетъ сама природа. Отопленіе будетъ стоить намъ дешево.

Въ проходѣ было по крайней мѣрѣ пятнадцать градусовъ тепла. Стѣны его были горячія. Казалось, необыкновенная горная порода, изъ которой состояла скала, была способна накаляться какъ металлъ.

— Вы видите, твердилъ Гекторъ Сервадакъ, что тамъ внутри настоящая печь съ теплопроводными трубами.

Темный проходъ внезапно озарился свѣтомъ и открылась обширная ярко освѣщенная пещера. Температура въ ней была очень высокая, но сносная. Освѣщеніе и теплота въ этой пещерѣ, находившейся въ толстомъ слоѣ скалы, происходили отъ потока лавы, протекавшаго предъ ея широкимъ устьемъ, выходящимъ въ море. Все это вмѣстѣ напоминало пелену Ніагарскаго, центральнаго водопада, какъ бы распростертому въ знаменитомъ гротѣ Вѣтровъ. Только здѣсь, предъ обширнымъ отверстіемъ пещеры, раскидывалась не водная, а огненная пелена.

— Милосердый Боже! вскричалъ капитанъ Сервадакъ, я не ожидалъ такъ много!

ГЛАВА XX,
изъ которой читатель увидитъ, какой пріятный сюрпризъ сдѣлала въ одинъ вечеръ природа жителямъ Галліи.

Это было дѣйствительно дивное помѣщеніе, съ готовымъ отопленіемъ и освѣщеніемъ, въ которомъ, въ ожиданіи конца зимы, если только она должна была когда нибудь кончиться, могли удобно помѣститься не только всѣ жители Галліи или Гекторъ Сервадакъ и его подданные, какъ говорилъ Бенъ-Зуфъ, но также обѣ лошади капитана и довольно большое число домашнихъ животныхъ.

Изслѣдователи скоро открыли, что къ громадной пещерѣ примыкало до двадцати узкихъ проходовъ, развѣтвлявшихся внутри скалы. Температура здѣсь была очень теплая, какъ будто жаръ просачивался сквозь минеральныя поры скалы. Подъ защитою толстыхъ сводовъ, жители Галліи могли выдерживать самые сильные, полярные холода до тѣхъ поръ, пока не угаснетъ волканъ. Но, какъ справедливо замѣтилъ графъ Тимашевъ — въ продолженіе плаванія „Добрыни“ на берегахъ новаго моря не видали никакой другой огнедышащей горы. Если же внутренній огонь Галліи не имѣлъ другаго исхода кромѣ жерла этого волкана, то изверженіе могло продлиться цѣлые вѣка. Оставалось теперь только не терять ни одного дня, ни одного часа. Пока море еще не замерзло, надо было перевести въ новое жилище людей и животныхъ, также запасы хлѣба, овса и сѣна окончательно устроиться на Теплой землѣ: — такъ назвали наши послѣдователи волканическую часть мыса. Шлюпка возвратилась въ тотъ же день на островъ Гурби и на слѣдующее утро принялись за дѣло.

Надо было приготовиться къ зимовкѣ, суровой, продолжительной, а можетъ быть даже безконечной и гораздо болѣе страшной чѣмъ полгода мрака и холода, съ которыми борются мореплаватели въ полярныхъ странахъ. Никто не могъ предвидѣть, чрезъ сколько времени Галлія освободится отъ ледяныхъ оковъ. Кто могъ сказать, дѣйствительно-ли она описывала въ своемъ переносномъ движеніи эллитическіи кругъ и должна-ли была возвратиться когда нибудь къ солнцу?

Капитанъ Сервадакъ сообщилъ жителямъ Галліи о сдѣланномъ имъ счастливомъ открытіи. Нина и въ особенности испанцы привѣтствовали громкими браво! названіе „Теплой земли“. Всѣ горячо благодарили Провидѣніе.

Въ слѣдующіе три дня „Добрыня“ совершилъ три путешествія. Въ первый разъ, онъ отвезъ запасы хлѣба и сѣна, которыми нагрузили его до самыхъ краевъ. Запасы эти помѣстили въ нѣкоторыхъ изъ глубокихъ проходовъ, долженствовавшихъ служить провіантскими магазинами. 15-го марта, перевезли тѣхъ изъ домашнихъ животныхъ, виды которыхъ хотѣли сохранить, а именно: быковъ, коровъ, барановъ и свиней, числомъ до пятидесяти. Ихъ также помѣстили въ углубленіяхъ въ скалѣ, превращенныхъ въ хлѣва. Другихъ же, которыя не могли выдержать холодовъ, порѣшили убить, такъ какъ при жестокихъ морозахъ легко было сохранить мясо. Слѣдовательно, у галлійцевъ были громадные запасы. Будущность была обезпечена, по крайней мѣрѣ для настоящаго населенія Галліи. Что же касается до питья, то вопросъ этотъ легко было рѣшить. Надо было удовольствоваться только прѣсною водою, но за то въ ней никогда не могло быть недостатка. Лѣтомъ, можно было пользоваться ручьями, протекавшими по острову Гурби и тамошними цистернами. Зимою же, можно было получать прѣсную воду изъ растаявшаго морскаго льда. Пока на островѣ Гурби занимались отправкою запасовъ и животныхъ, капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ устроивали помѣщеніе на Теплой землѣ. Надо было спѣшить, такъ какъ мѣстами образовался уже ледъ, нестаявшій даже подъ перпендикулярными лучами солнца. Гораздо легче было перевести все водою, чѣмъ по льду.

Капитанъ Сервадакъ очень умно распорядился устройствомъ помѣщенія въ пещерахъ скалы, при чемъ были открыты новые ходы и гроты. Гора походила на улей, изобилующій ячейками. Пчёламъ, т. е. колонистамъ, было гдѣ поселиться и даже при довольно удовлетворительныхъ условіяхъ комфорта. Гору назвали въ честь маленькой итальянки Ульемъ Нины.

Первою заботою капитана Сервадака и его товарищей было какъ можно лучше приспособить къ потребностямъ ежедневной жизни теплоту, которою природа снабжала ихъ безплатно. Они открыли новые истоки для жидкой лавы и отвели ее въ такія мѣста, гдѣ было всего нужнѣе. Такъ кухня „Добрыни“, устроенная въ пещерѣ, удобной для этого назначенія, отапливалась лавою и впослѣдствіи Михайловъ, поваръ гальойта, скоро привыкъ къ такой печкѣ.

— Ба, какой прогрессъ! говорилъ Бенъ-Зуфъ. А что, если бы на прежней землѣ въ каждомъ домѣ вмѣсто печки съ теплопроводными трубами былъ бы небольшой волканъ, содержаніе котораго не стоило бы ни единаго сантима?

Изъ главной пещеры, къ которой примыкали ходы, сдѣлали общую залу; въ ней поставили лучшую мебель изъ Гурби и съ „Добрыни“. Съ гальйота сняли паруса и отнесли въ Улеи-Нины, гдѣ они могли пригодиться для разнаго употребленія. Въ большой залѣ помѣстили также библіотеку гальйота, состоявшую изъ большаго выбора французскихъ и русскихъ книгъ. Столы, стулья, лампы дополняли убранство залы, а на стѣнахъ развѣсили корабельныя карты.

Мы сказали, что потокъ лавы, протекавшій передъ отверстіемъ пещеры, выходившимъ въ море, нагрѣвалъ и освѣщалъ ее. Этотъ огненный водопадъ изливался въ большой бассейнъ, обрамленный высокими скалами, и который, казалось, не имѣлъ никакого сообщенія съ моремъ. Бассейнъ этотъ, очевидно, былъ отверстіемъ глубокой пропасти, воды которой отъ дѣйствія горючихъ веществъ не должны были замерзать даже тогда, когда все море покрылось бы льдомъ. Въ другой пещерѣ, находившейся налѣво отъ главной и болѣе въ глубинѣ, устроили комнату для капитана Сервадака и графа Тимашева. Лейтенантъ Прокофьевъ и Бенъ-Зуфъ должны были помѣститься вмѣстѣ, въ небольшомъ углубленіи скалы, налѣво отъ главной пещеры. Нашли даже небольшой гротъ въ самой глубинѣ, изъ которой устроили настоящую комнатку для Нины. Что-же касается до матросовъ и испанцевъ, то они должны были спать въ галлереяхъ, примыкавшихъ къ большой залѣ и гдѣ было очень тепло отъ центральнаго камина. Небольшая колонія, помѣстившись такимъ образомъ, могла безъ страха встрѣтить продолжительную и суровую зиму. Здѣсь можно было выдержать безнаказанно такую температуру, которая въ случаѣ, если бы Галлія дошла до орбиты Юпитера — составила-бы только двадцать пятую часть земной температуры.

Одинъ только Исаакъ Гакгабутъ не принималъ никакого участія въ приготовленіяхъ къ переселенію, которыми даже испанцы занимались съ лихорадочною торопливостью. Онъ не внималъ никакимъ убѣжденіямъ и доводамъ, которые приводили ему изъ человѣьолюбія, и оставался въ гавани острова Гурби, на тартанѣ, карауля свой грузъ какъ зеницу ока. Онъ ворчалъ, вздыхалъ, стоналъ и посматривалъ на горизонтъ, въ ожиданія не появится ли какой нибудь корабль въ виду острова. Но все было напрасно. Въ Ульѣ-Нины были рады, что избавились отъ его гнусной особы. Исаакъ Гакгабутъ прямо объявилъ, что не отдастъ свой товаръ иначе какъ за наличныя деньги. Капитанъ Сервадакъ строго запретилъ, чтобы у еврея, что либо брали или покупали.

По всему было видно, что Исаакъ Гакгабутъ вовсе не хотѣлъ вѣрить, какъ другіе, въ грозное будущее. Онъ все еще былъ увѣренъ, что находится на земномъ шарѣ, гдѣ сильное наводненіе затопило только нѣкоторыя мѣстности. Онъ разсчитывалъ, что рано или поздно найдетъ возможность оставить островъ Гурби и будетъ по прежнему продолжать торговлю на берегахъ Средиземнаго моря. Такъ какъ онъ былъ страшно недовѣрчивъ, то вообразилъ, что всѣ на острову составили заговоръ, чтобы ограбить его, а потому никакъ не допускалъ гипотезы, чтобы отъ земли оторвался обломокъ, вращающійся въ пространствѣ. Но упрямецъ долженъ былъ вскорѣ уступить необходимости и убѣдиться въ дѣйствительности того, что ему говорили. Напрасно смотрѣлъ онъ на горизонтъ въ своею старую зрительную трубку, — никакой корабль не показывался.

И, однако, Исаакъ Гакгабутъ узналъ, что составили планъ зимовки и намѣревались немедленно привести его въ исполненіе. Сначала, онъ по своей привычкѣ не хотѣлъ было вѣрить этому, но когда увидѣлъ, что на „Добрынѣ“ отправили хлѣбъ и стада, то принужденъ былъ повѣрить, что капитанъ Сервадакъ и его товарищи собираются покинуть островъ Гурби.

„А что если это все правда?“ раздумывалъ Исаакъ Гакгабутъ. Что я, несчастный, стану дѣлать тогда? Неужели же, въ самомъ дѣлѣ это не Средиземное море, а Галлійское? И я никогда не увижу моей доброй родины, Германіи? Не буду больше обманывать простаковъ покупателей въ Триполи и Тунисѣ.

— Но вѣдь это мое разореніе. И онъ сталъ чаще оставлять тартану и похаживать около русскихъ и испанцевъ, которые безпрестанно трунили надъ нимъ. Попытался онъ было подольститься къ Бенъ-Зуфу и сталъ подчивагь его табакомъ. Но ординарецъ, исполняя приказъ капитана, отказался.

— Нѣтъ, старый Завулонъ, говорилъ онъ, не возьму я ни одной щепотки! Такъ приказано. Съѣшь свой грузъ, выпей его, вынюхай самъ одинъ одинешенекъ, Сарданапалъ этакій!

Исаакъ Гакгабутъ, видя, что ничего не подѣлаешь съ ординарцемъ, рѣшился обратиться къ самому капитану Сервадаку и спросилъ его, въ самомъ ли дѣлѣ все это правда, причемъ прибавилъ, что, вѣроятно, французскій офицеръ не захочетъ обманывать бѣднаго еврея.

— Разумѣется правда, вскричалъ капитанъ Сервадакъ съ досадою, выведенный изъ терпѣнія упрямствомъ жида. Хорошо еще, если ты успѣешь пріютиться въ Ульѣ-Нины!

— Да поможетъ мнѣ Богъ и Магометъ! пробормоталъ еврей какъ настоящій ренегатъ.

— Хочешь, мы тебѣ дадимъ двухъ или трехъ матросовъ, отвести Ганзу на новую стоянку, къ берегамъ Теплой-Земли? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Мнѣ хотѣлось-бы отправиться въ Алжиръ, отвѣчалъ Исаакъ Гакгабутъ.

— Я тебѣ опять-таки говорю, что нѣтъ Алжира.

— Богъ Израиля! возможно-ли это?

— Въ послѣдній разъ, спрашиваю тебя, хочешь ли ты отправиться на своей тартанѣ за нами въ Теплую-Землю, гдѣ мы будемъ зимовать?

— Умилосердитесь! вскричалъ еврей; пропало все мое имущество!

— Не хочешь? Ну такъ все равно. Мы и безъ твоего согласія отведемъ Ганзу въ надежное мѣсто.

— Безъ моего согласія, господинъ-губернаторъ?

— Да. Я не хочу, чтобы, чрезъ твое глупое упрямство, весь этотъ богатый грузъ пропалъ безъ всякой пользы.

— Но вѣдь вы разорите меня!

— Не я тебя разорю. Самъ ты себя разоришь, если мы оставимъ Ганзу на твою волю, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ, пожавъ плечами. А теперь оставь меня въ покоѣ, прибавилъ онъ.

Исаакъ Гакгабутъ возвратился на тартану, воздымая руки къ небу и жалуясь на невѣроятную алчность христіанъ.

20-го марта все было готово въ переселенію; оставалось только отправиться съ острова Гурби. Термометръ спустился до восьми градусовъ ниже нуля.

Вода въ цистернѣ замерзла. Порѣшили, что, на слѣдующее утро, всѣ отправятся на „Добрынѣ“ въ Улей-Нины и что въ то же время отведутъ къ берегу Теилои-Земли и тартану, не смотря на всѣ протесты ея хозяина. Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ объявили, что если Ганза останется въ портѣ Шелифа, то ее непремѣнно разобьетъ напоромъ льда. Бухта Теилои-Земли представляла болѣе надежную стоянку, но если-бы даже тортану и разбило тамъ, то все-таки можно было спасти грузъ. Вотъ почему, когда гальйотъ снялся съ якоря, на тартану, по приказу графа Тимашева, взошли четверо русскихъ матросовъ и лодка-лавка, какъ называлъ ее Бенъ-Зуфъ, не смотря на стоны и вопли ея хозяина, вытянувъ свою большую рею, послѣдовала черезъ нѣсколько минутъ за гальйотомъ къ южному берегу.

Невозможно высказать какъ бѣсновался Исаакъ Гакгабутъ въ продолженіе плаванія. Онъ кричалъ, что ему никого на надо, что онъ ни у кого не просилъ помощи, что съ нимъ поступаютъ насильственнымъ образомъ, плакалъ, стоналъ, вопилъ. По временамъ, не смотря на притворныя слезы, въ его сѣрыхъ глазахъ, сверкала злоба. Но если-бы кто могъ видѣть и слышать Исаака Гакгабута, когда, достигнувъ бухты Теплой Земли, тартана бросила якорь и матросы оставили ее, тотъ очень удивился-бы: лицо еврея выражало удовольствіе и онъ бормоталъ себѣ подъ носъ:

— Даромъ! Богъ Израиля! дураки! перевезли меня даромъ! Въ этихъ словахъ сказывался весь человѣкъ.

Еврей никакъ не могъ понять, что можно оказать кому нибудь услугу даромъ.

На островѣ Гурби не осталось никого кромѣ дикихъ животныхъ и птицъ, уцѣлѣвшихъ отъ зарядовъ охотниковъ и которыя должны были вскорѣ погибнуть отъ холода.

Капитанъ Сервадакъ и его товарищи вступили торжественно въ новое жилище. Внутреннее убранство Улья-Нины всѣмъ понравилось и всѣ были рады, что будутъ жить удобно и особенно въ теплѣ. Только Исаакъ Гакгабутъ не раздѣлялъ общей радости. Онъ даже не хотѣлъ взглянуть на помѣщеніе въ горѣ и остался на тартанѣ.

— Онъ вѣрно боится, чтобы съ него не потребовали платы за квартиру, сказалъ Бенъ-Зуфъ. Но погоди, старая лисица, морозъ скоро выгонитъ тебя изъ твоей норы.

Вечеромъ, поваръ состряпалъ вкусный ужинъ на огнѣ лавы и всѣ собрались ужинать въ общей залѣ. На „Добрынѣ“ былъ запасъ французскихъ винъ и было провозглашено нѣсколько тостовъ въ честь генералъ-губернатора и его административнаго совѣта. Разумѣется, что Бенъ-Зуфъ не обидѣлъ себя въ этомъ случаѣ. Всѣмъ было очень весело.

Въ особенности отличались испанцы. Одинъ игралъ на гитарѣ, другой стучалъ въ кастаньеты и всѣ пѣли хоромъ. Бенъ-Зуфъ въ свою очередь спѣлъ также знаменитый припѣвъ зуавовъ, такъ хорошо извѣстный во французской арміи, но прелесть котораго можетъ быть вполнѣ оцѣнена только тѣми, кто слышалъ его отъ такого виртуоза какъ ординарецъ капитанъ Сервадака:

Misti goth dar dare tire lyre!

Flic! floc! floc! lirette! liru!

Far la riru

Tour tala rire,

Tour la Ribaud,

Ricordeau

Sans répos, répit répit repos, ris pot, ripettei

Si vous atlrapez mon refrain.

Fameux vous êtes»!

Пѣлъ Бенъ-Зуфъ.

Затѣмъ послѣдовалъ импровизованный балъ, безъ сомнѣнія первый еще на Галліи. Матросы плясали по русски. Пляска ихъ очень понравилась обществу даже послѣ прелестнаго фанданго испанцевъ. Бенъ-Зуфъ исполнилъ па, очень хорошо извѣстныя въ Монмартрскомъ Эліузіумѣ съ такою граціею и увлеченіемъ, что заслужилъ искреннія похвалы Негрета своему хореографическому искусству. Балъ, по случаю новоселья, окончился въ девять часовъ.

Всѣмъ захотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ, такъ какъ въ залѣ было тепло и отъ танцевъ стало даже жарко.

Бенъ-Зуфъ пошелъ впереди своихъ товарищей по главной галлереѣ, выходившей на берегъ Теплой-Земли. Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ шли въ нѣкоторомъ отдаленіи позади всѣхъ, какъ вдругъ услыхали радостныя восклицанія, которыя заставили ихъ прибавить шагу. Ура и браво, сыпавшіяся градомъ, гулко раздавались въ сухой и чистой атмосферѣ галлереи.

Капитанъ Сервадакъ него спутники, достигнувъ выхода, увидѣли что всѣ стоятъ, столпившись на скалѣ. Бенъ-Зуфъ, вытянувъ руку, съ восторгомъ указывалъ на небо.

— Ахъ, господинъ генералъ-губернаторъ! Ахъ, господинъ графъ! вскричалъ онъ съ выраженіемъ неописанной радости.

— Что такое? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Луна! вскричалъ Бенъ-Зуфъ.

И дѣйствительно, на горизонтѣ Галліи, въ первый разъ среди ночной темноты появилась луна.

ГЛАВА XXI,
которая оканчивается довольно любопытнымъ опытомъ увеселительной физики.

Если это дѣйствительно была луна, то почему она исчезла? И если разъ исчезла, то откуда появилась теперь? До сихъ поръ никакой сателлитъ не сопровождалъ Галлію въ ея переносномъ движеніи вокругъ солнца. Неужели коварная Діана покинула землю и явилась къ услугамъ другой планеты?

— Нѣтъ это невозможно, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ. Земля находится на разстояніи многихъ милліоновъ лье, отъ насъ, и луна не переставала вращаться около нея.

— Это неизвѣстно намъ, возразилъ Гекторъ Сервадакъ. Можетъ быть луна попала въ притягательный центръ Галліи и стала ея спутникомъ.

— Въ такомъ случаѣ, намъ не пришлось бы ждать ея три мѣсяца, сказалъ графъ Тимашевъ; она давно бы появилась на нашемъ горизонтѣ.

— Признаюсь, все, что случается съ нами, очень странно замѣтилъ капитанъ Сервадакъ.

— Положительно нельзя допустить гипотезы, капитанъ, чтобъ притяженіе Галліи имѣло силу отнять у земли луну, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Но почему же нельзя предположить, лейтенантъ, что тотъ же феноменъ, который оторвалъ обломокъ отъ земнаго шара, совратилъ вмѣстѣ съ тѣмъ и луну съ ея пути? Можетъ быть, она послѣ того блуждала нѣкоторое время въ солнечномъ мірѣ, а теперь присоединилась къ планетѣ….

— Нѣтъ, капитанъ, нѣтъ, возразилъ лейтенантъ Прокофьевъ; противъ этого предположенія есть доводъ, не допускающій возраженій.

— Какой?

— А вотъ какой: такъ какъ масса Галліи меньше массы луны, то не луна стала бы ея спутникомъ, а скорѣе Галлія стала бы спутникомъ луны.

— Я согласенъ съ этимъ, лейтенантъ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ. Но что же доказываетъ намъ, что когда луна устремилась по новой орбитѣ, наша планета не стала ея спутникомъ и не сопровождаетъ ее въ между планетномъ пространствѣ?

— Вы желаете, капитанъ, чтобъ я опровергнулъ эту новую гипотезу? сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ съ улыбкой капитанъ Сервадакъ. Я знаю, что еслибъ наша планета была спутницею луны, то описала бы полукругъ вокругъ нея гораздо скорѣе чѣмъ въ три мѣсяца, и мы видѣли бы луну уже нѣсколько разъ послѣ катастрофы.

Пока они разговаривали, спутникъ Галліи быстро поднялся на горизонтѣ, и одно уже это обстоятельство само по себѣ подтверждало послѣдній аргументъ, высказанный капитаномъ Сервадакомъ. Принесли телескопы и вскорѣ убѣдились, что новая планета была дѣйствительно не прежняя Фебея земныхъ ночей. Разстояніе между нею и Галліею было гораздо менѣе, чѣмъ между луною и землею, а поверхность ея была въ десять разъ менѣе поверхности луны. Планета эта такъ слабо отражала солнечный свѣтъ, что не затмила бы блеска звѣздъ восьмой величины. Въ противуположность солнцу, она взошла на западѣ и въ настоящее время была въ полномъ своемъ фазисѣ. Капитанъ Сервадакъ долженъ былъ согласиться, что не было видно на ней ни морей, ни выемокъ, ни кратеровъ, ни горъ, словомъ, никакихъ подробностей такъ отчетливо обозначенныхъ на селенографическихъ картахъ.

То былъ не ликъ сестры Аполлона, по словамъ нѣкоторыхъ, юный и свѣжій, по словамъ же другихъ — старый и морщинистый, который въ теченіе столькихъ вѣковъ кротко созерцаетъ съ высоты небесъ жителей подлуннаго міра.

То была совершенно новая луна, которую, какъ замѣтилъ графъ Тимашевъ, вѣроятно захватила Галлія въ то время, когда проходила въ телескопической зонѣ. Неизвѣстно было, принадлежала ли она къ числу ста шестидесяти девяти малыхъ планетъ, извѣстныхъ въ то время, или была новою планетою, вовсе еще незнакомою астрономамъ? Можетъ быть, будущее могло разрѣшить этотъ вопросъ. Есть такіе малые астероиды, что хорошій ходокъ могъ бы обойти иной въ однѣ сутки. Такъ какъ они гораздо меньше Галліи, то ея притягательная сила легко могла привлечь одинъ изъ этихъ миніатюрныхъ міровъ.

Первая ночь, проведенная въ Ульѣ-Нины, прошла безъ всякихъ приключеній. На слѣдующее утро, устроились окончательно. «Господинъ генералъ-губернаторъ», какъ говорилъ съ напыщенностью Бенъ-Зуфъ, не любилъ, чтобы сидѣли сложа руки. И онъ былъ правъ. Капитанъ Сервадакъ больше всего боялся праздности и ея дурныхъ послѣдствій. Распредѣлили всѣмъ ежедневныя занятія я въ работѣ не оказалось недостатка.

Уходъ за домашними животными требовалъ много труда. Кромѣ того, рыбная ловля, пока море еще не замерзло, расширеніе ходовъ въ горѣ, которые надо было выдолбить для того, чтобъ можно было удобнѣе пользоваться ими, и множество другихъ потребностей доставляли постоянную работу.

Надо прибавить, что въ небольшой колоніи господствовалъ совершенный миръ и согласіе. Русскіе и испанцы поладили между собою какъ нельзя лучше, и понаучились уже немножко по французски, такъ какъ языкъ этотъ былъ офиціальный въ Галліи. Пабло и Нина стали учениками капитана Сервадака, который занялся ихъ образованіемъ. Увеселять же ихъ было дѣломъ Бенъ-Зуфа. Ординарецъ училъ ихъ нетолько говорить по французски, но даже парижскимъ нарѣчіемъ, что считается большимъ шикомъ. Иногда онъ сулилъ имъ, что свезетъ ихъ когда нибудь въ большой городъ, «построенный у подошвы горы», подобнаго которому нѣтъ въ цѣломъ свѣтѣ, и описывалъ его волшебными красками. Читатель угадываетъ о какомъ городѣ говорилъ восторженный наставникъ.

Въ это же время былъ рѣшенъ одинъ вопросъ, относящійся до этикета.

Бенъ-Зуфъ, какъ извѣстно, заявилъ жителямъ колоніи, что капитанъ Сервадакъ генералъ-губернаторъ острова. Но, недовольствуясь этимъ титуломъ, сталъ еще безпрестанно величать его «монсеньоромъ». Это надоѣло до-нельзя капитану Сервадаку и онъ строго запретилъ ординарцу употреблять это почетное названіе.

— И однако, монсеньоръ… возразилъ было Бенъ-Зуфъ.

— Замолчишь ли ты, болванъ! прервалъ его капитанъ Сервадакъ.

— Слушаю, монсеньоръ! отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ. Наконецъ капитанъ Сервадакъ, не зная какъ добиться, чтобы Бенъ-Зуфъ повиновался ему въ этомъ случаѣ, сказалъ какъ-то:

— Перестанешь ли ты звать меня монсеньоромъ?

— Какъ прикажете, монсеньоръ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Но знаешь ли ты, упрямецъ, что ты дѣлаешь, когда такъ называешь меня?

— Нѣтъ, монсиньоръ.

— Понимаешь ли ты, что означаетъ это слова?

— Нѣтъ, мопсиньоръ.

— Ну такъ слушай же; это значитъ по латыни: «мой старикъ» слѣдовательно ты виновенъ въ неуваженіи ко мнѣ, твоему начальнику, называя меня монсеньоромъ. Послѣ этаго урока Бенъ-Зуфь вычеркнулъ изъ своего словаря почетное названіе монсеньора.

Былъ уже конецъ марта, но сильные морозы еще не наступали, а потому Гекторъ Сервадакъ и его товарищи не закупорились еще въ Ульѣ-Нины.

Они предпринимали экскурсіи по берегу новаго континента и изслѣдовали его въ районѣ пяти или шести километровъ отъ Теплой-Земли.

Онъ вездѣ представлялъ безотрадную, покрытую утесами пустыню, безъ малѣйшихъ признаковъ растительности. Только мѣстами виднѣлись струйки замершей воды, да кое-гдѣ, скалы были подернуты снѣгомъ, образовавшимся изъ сгущенныхъ паровъ. Но много вѣковъ должно было пройти прежде, пока воды, скопившись въ большую массу, могли прорыть себѣ ложе въ этой каменистой почвѣ и образовать рѣку, которая понесла бы ихъ къ морю. Что же касается до однороднаго строенія, которое галлійцы назвали Теплою-Землею, то никто не зналъ — былъ ли то островъ или континентъ и простирался ли онъ до южнаго полюса, а экскурсія по этимъ металлическимъ кристализаціямъ была немыслима.

Впрочемъ, капитанъ Сервадакъ и графъ Тимашевъ осмотрѣли окрестность съ высоты волкана. Гора эта находилась на оконечности мыса Теплой-Земли. Она имѣла до девяти сотъ или до тысячи метровъ высоты надъ морскимъ уровнемъ и состояла изъ громадной глыбы, представлявшей форму усѣченнаго конуса. На самой ея вершинѣ былъ узкій кратеръ, изъ котораго постоянно текла лава и подымалось облако паровъ. Еслибы этотъ волканъ находился на старой землѣ, то нелегко было-бы взобраться на него. Самый отважный путешественникъ, привыкшій всходить на высокія горы, едвали могъ бы подняться по его крутымъ склонамъ и скользкимъ покатостямъ. Во всякомъ случаѣ, это восхожденіе потребовало-бы большаго расхода силъ. Здѣсь же, напротивъ, Гекторъ Сервадакъ и графъ Тимашевъ, благодаря значительному уменьшенію удѣльнаго вѣса и его послѣдствію — увеличенью мускульной силы, взобрались на волканъ съ удивительною ловкостью. Дикая коза не могла-бы перепрыгивать быстрѣе ихъ со скалы на скалу, птичка не пробѣжала бы легче по узкимъ окраинамъ пропасти. Они прошли менѣе чѣмъ въ часъ три тысячи футовъ разстоянія между подошвою горы и ея вершиною, и когда поднялись на нее, почувствовали что устали не болѣе того, какъ еслибъ прошли полтора километра по ровной мѣстности. Условія жизни на Галліи представляли не однѣ неудобства, но также и выгоды. Съ вершины горы изслѣдователи осмотрѣли окрестность въ зрительную трубку, и убѣдились, что Галлія представляла повсюду одинъ и тотъ же видъ. На сѣверъ простиралось обширное Галлійское море, гладкое, какъ зеркало. Въ воздухѣ не было ни малѣйшаго движенія, какъ будто воздушный газъ въ высшихъ атмосферныхъ слояхъ превратился отъ дѣйствія холода въ одну сплошную неподвижную массу. Небольшая точка, слегка выдѣлявшаяся среди тумана, означала островъ Гурби. На востокѣ и на западѣ раскидывалась тоже пустынная водяная равнина.

Къ югу, до самаго горизонта, простиралась Теплая-Земля. Эта часть континента, казалось, образовала трехугольникъ, вершину котораго занималъ волканъ, а основаніе исчезало вдали. Почва страны, даже видимая съ такой высоты, которая должна была сгладить всѣ ея неровности, казалась недоступною. Она была вся усѣяна острыми, осьмигранными пластинками, по которымъ совершенно невозможно было ходить.

— Эту новую территорію можно изслѣдовать только на воздушномъ шарѣ или съ помощью крыльевъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ. Наша Галлія — настоящій химическій продуктъ, не менѣе любопытный, какъ тѣ, которые хранятся за стеклами въ музеяхъ.

— Какъ однако замѣтна выпуклость нашего астероида, капитанъ, сказалъ графъ Тимашевъ. Оттого-то такъ коротко разстояніе, отдѣляющее насъ отъ горизонта.

— Да, графъ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ. Я уже замѣтилъ это только конечно въ меньшихъ размѣрахъ, когда смотрѣлъ на окрестность съ высоты утесовъ острова Гурби. На нашей старой землѣ, наблюдатель, стоящій на высотѣ трехъ тысячъ метровъ, видитъ горизонтъ на гораздо дальнѣйшемъ разстояніи.

— Галлія очень небольшая планета въ сравненіи съ земнымъ шаромъ, сказалъ графъ Тимашевъ.

— Это такъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ; но она болѣе, чѣмъ достаточна для живущаго на ней населенія. Замѣтьте притомъ, что ея плодородная часть ограничивается въ настоящее время тремя стами гектаровъ обработанной земли на островѣ Гурби.

— Такъ, капитанъ; но земля эта плодородна только въ теченіе двухъ или трехъ лѣтнихъ мѣсяцевъ; а зима можетъ продлиться цѣлыя тысячи лѣтъ.

— Что тутъ подѣлаешь! отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ съ улыбкой. Мы очутились на Галліи не по своей волѣ, и намъ не остается ничего болѣе, какъ смотрѣть на все это съ философской точки зрѣнія.

— И благодарить того, чей промыселъ зажегъ лаву въ этомъ волканѣ. Безъ этого изліянія внутренняго огня Галліи, мы погибли бы отъ холода.

— Я надѣюсь, графъ, что огонь этотъ не погаснетъ прежде конца….

— Конца чего?

— Одинъ Господь только можетъ знать чего! Да будетъ его воля!

Капитанъ Сервадакъ и графъ Тимашевъ; прежде чѣмъ спуститься съ горы, заглянули въ кратеръ волкана, и замѣтили, что изверженіе происходило съ какимъ-то необыкновеннымъ спокойствіемъ. Оно не сопровождалось глухимъ грохотомъ, взрывами и трескомъ, какъ изверженіе другихъ волкановъ. Даже лава не кипѣла. Изъ кратера постоянно подымались жидкія вещества и потокъ ихъ тихо и медленно плылъ внизъ по горѣ, какъ избытокъ водъ какого нибудь озера, образующій рѣку. Словомъ, кратеръ — просимъ извинить за сравненіе — походилъ не на котелъ, съ кипящею водою, стоящій на огнѣ, но скорѣе на наполненную до краевъ лохань, изъ которой вода лилась медленно и почти безъ шума. Не было также никакихъ другихъ веществъ, кромѣ лавы; изъ глубины кратера не выбрасывало, ни каменьевъ, ни пепла, отчего подошва горы не была усѣяна кусками пемзы, обсидіана или какихъ нибудь другихъ минераловъ волканическаго происхожденія, которыя; обыкновенно встрѣчаются въ большомъ количествѣ вокругъ огнедышащихъ горъ. Не видно было даже ни одной отдѣльной глыбы, такъ какъ не могъ еще образоваться ни одинъ ледникъ.

Особенность эта, какъ замѣтилъ капитанъ Сервадакъ, дозволяла надѣяться, что изверженію волкана никогда не будетъ конца. Насиліе несовмѣстно съ продолжительностью, какъ въ физическихъ, такъ и въ моральномъ мірѣ. Самыя страшныя грозы и самыя сильныя вспышки чувства никогда не бываютъ продолжительны. Здѣсь же огненный потокъ струился такъ тихо и правильно, что источникъ его казался неизсякаемымъ. При видѣ ніагарскихъ водопадовъ верхнія воды которыхъ тихо скользятъ въ русло, невольно приходитъ въ голову, что это паданіе никогда не прекратится. На вершинѣ волкана происходило то же самое; разсудокъ не допускалъ мысли, чтобы изліяніе лавы могло когда нибудь прекратиться.

Въ этотъ же день произошло измѣненіе въ физическомъ состояніи одного изъ элементовъ Галіи; слѣдуетъ впрочемъ прибавить, что измѣненіе это было дѣло самихъ колонистовъ.

Теперь, когда вся колонія переселилась съ острова Гурби, сочли не лишнимъ вызвать отвердѣніе поверхности Галлійскаго моря. Сообщеніе съ островомъ было удобнѣе по льду и для охотниковъ увеличилась бы поле охоты. Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ отдали приказъ, чтобъ всѣ собрались на скалѣ, возвышавшейся надъ моремъ на оконечности мыса.

Не смотря на низкую температуру, вода въ морѣ еще не замерзла. Обстоятельство это было слѣдствіемъ ея полнѣйшей неподвижности, такъ какъ ни малѣйшее дуновеніе вѣтерка не рябило ея поверхности. Извѣстно, что, при такихъ условіяхъ, вода можетъ не замерзать даже при нѣсколькихъ градусахъ ниже нуля; въ такомъ случаѣ, достаточно простаго потрясенія для того, чтобы она замерзла.

Маленькая Нина и Пабло также пришли вмѣстѣ съ другими на скалу.

— Нина, сказалъ капитанъ Сервадакъ, можешь-ли ты бросить подольше въ море кусокъ льда?

— Конечно, могу, только Пабло можетъ бросить дальше, чѣмъ я, отвѣчала дѣвочка.

— Все равно, попробуй, проговорилъ капитанъ Сервадакъ, положивъ въ руку Нины небольшую льдину.

— Смотри хорошенько, Пабло, прибавилъ онъ обратившись къ мальчику, ты увидишь, что наша Нина волшебница!

Нина размахнулась нѣсколько разъ и льдинка полетѣла въ море. Вдругъ, послышался легкій трескъ — и вся вода до самаго горизонта какъ будто съежилась.

Вся громадная поверхность Галлійскаго моря подернулась льдомъ.

ГЛАВА XXII,
въ которой говорится о чрезвычайно важномъ происшествіи, взволновавшемъ всю колонію.

23-го марта, черезъ три часа послѣ солнечнаго заката, на противоположномъ горизонтѣ взошла луна, вступившая уже въ послѣднюю четверть. Слѣдовательно, спутникъ Галліи, въ четыре дня, перешелъ отъ новолунія къ послѣдней четверти, что ограничивало продолжительность его видимости одною недѣлею, а продолжительнаго луннаго мѣсяца пятнадцатью или шестнадцатью днями. Мѣсяцы какъ и дни убавились на Галліи въ половину противъ прежняго. Еще черезъ три дня, 26 числа, луна исчезла въ изліяніи солнечныхъ лучей.

— Возвратится-ли она опять? сказалъ Бенъ-Зуфъ, который сильно интересовался луною, потому что первый увидѣлъ ее.

Послѣ всѣхъ космическихъ феноменовъ, причины которыхъ галлійцы все еще не знали, Бенъ-Зуфъ имѣлъ право сдѣлать этотъ вопросъ.

26-го марта, погода была очень ясная, атмосфера очень сухая и стоградусный термометръ показывалъ двѣнадцать градусовъ ниже нуля.

Жители Теплой-Земли не знали — ни въ какомъ разстояніи находилась Галлія отъ солнца, ни какое пространство прошла она по своей орбитѣ съ тѣхъ поръ, какъ былъ выловленъ изъ моря послѣдній документъ съ обозначеніемъ относящихся до нее чиселъ. Нельзя было основывать теперь даже приблизительныхъ вычисленій на уменьшеніи солнечнаго диска. Къ сожалѣнію, неизвѣстный ученый не заявлялъ болѣе о результатахъ своихъ наблюденій. Особенно сожалѣлъ объ этомъ капитанъ Сервадакъ, упорно считавшій этого ученаго своимъ соотечественникомъ.

— Впрочемъ, говорилъ онъ своимъ товарищамъ, очень можетъ быть, что нашъ астрономъ бросилъ въ море еще нѣсколько посланій, но что они не дошли ни до острова Гурби, ни до Теплой-Земли. Теперь же, когда море покрылось льдомъ, нѣтъ и подавно никакой надежды получить посланіе отъ этого чудака.

Такъ какъ море замерзло при великолѣпной погодѣ и совершенномъ безвѣтріи, то поверхность озера его была такая же гладкая и ровная, какъ поверхность бассейна въ клубѣ конькобѣжцевъ. Нигдѣ не было ни бугорка, ни трещины. До самаго горизонта, какъ будто простиралось чистое, ледяное зеркало. Совершенно иную картину представляютъ сплошные льды полярныхъ морей. Тамъ, въ странномъ безпорядкѣ громоздятся одна надъ другою громадныя ледяныя глыбы. Ледяныя поля состоятъ изъ соединенія льдинъ, которымъ морозы и обвалы, вслѣдствіе оттепелей, придаютъ самыя неправильныя формы, и изъ ледяныхъ горъ съ хрупкимъ основаніемъ, которыя высятся надъ самыми высокими мачтами китоловныхъ судовъ.

Въ арктическихъ и антарктическихъ океанахъ все непрочно, все подвижно. При сильномъ вѣтрѣ, при всякомъ повышеніи или пониженіи температуры очерки льдинъ измѣняются съ поразительною быстротою, какъ будто по мановенію волшебнаго жезла. Напротивъ, замерзнувшее Галлійское море представляло еще болѣе гладкую поверхность, чѣмъ тогда, когда его могъ волновать вѣтеръ. Оно раскинулось и вѣроятно надолго, громадною, бѣлою пеленою, болѣе гладкою, чѣмъ Сахарскія плоскогорья или русскія степи. Этотъ ледяной панцырь становился все толще и крѣпче, и море должно было сбросить его только съ наступленіемъ теплыхъ дней, если только суждено было этимъ днямъ настать когда либо! Русскіе привыкли къ виду замерзнувшихъ сѣверныхъ морей, представляющихъ неправильно кристализованныя пространства, а потому чрезвычайно ровная поверхность Галлійскаго моря удивила ихъ и вмѣстѣ съ тѣмъ доставила имъ удовольствіе, такъ какъ по этому гладкому какъ зеркало льду очень удобно было кататься на конькахъ. На «Добрынѣ» былъ большой выборъ коньковъ; ихъ предоставили въ распоряженіе любителей, которыхъ нашлось очень много. Русскіе стали учить испанцевъ и вскорѣ не осталось ни одного галлійца, который не обладалъ бы въ совершенствѣ этимъ искусствомъ. Въ хорошую погоду, когда морозы, хотя и сильные, не сопровождались вѣтромъ, вся колонія каталась на конькахъ. Особенно отличались Пабло и Нина. Капитанъ Сервадакъ, ловкій во всякихъ гимнастическихъ упражненіяхъ, вскорѣ сравнялся въ этомъ искусствѣ со своимъ учителемъ, графомъ Тимашевымъ; Бенъ-Зуфъ также совершалъ чудеса ловкости и граціи, тѣмъ болѣе, что катался на конькахъ прежде на громадномъ, Монмартскомъ бассейнѣ, или, какъ онъ говорилъ, на Монмартскомъ морѣ.

Эта забава очень гигіеническая сама по себѣ, была полезнымъ развлеченіемъ для жителей Теплой — Земли. Въ случаѣ надобности, она могла также служить быстрымъ способомъ сообщенія. Лейтенантъ Прокофьевъ, одинъ изъ лучшихъ конькобѣжцевъ Галліи, нѣсколько разъ уже совершалъ путешествія на конькахъ къ острову Гурби и обратно, т. е. въ теченіе двухъ часовъ проходилъ около десятка лье.

— Коньки замѣнятъ въ Галліи желѣзныя дороги стараго свѣта, говорилъ капитанъ Сервадакъ. Впрочемъ, вѣдь конекъ ничто иное, какъ тотъ же рельсъ, только подвижной и прикрѣпленный къ ногѣ путешественника.

Между тѣмъ температура замѣтно понижалась. Стоградусный термометръ показывалъ среднею цифрою до пятнадцати и шестнадцати градусовъ ниже нуля. Вмѣстѣ съ теплотою уменьшался и свѣтъ, какъ будто луна, во время частнаго затмѣнія, закрывала солнечный дискъ. Печальный полусвѣтъ невольно наводилъ какое-то грустное чувство, съ которымъ необходимо было бороться затѣмъ, чтобы оно не превратилось въ уныніе и упадокъ духа. Изгнанники съ земнаго шара, тѣсно связанные прежде со всѣмъ кипящимъ на немъ житейскомъ движеніемъ, не могли не чувствовать окружавшаго ихъ безлюдія. Они не могли забыть, что цѣлые милліоны лье отдѣляютъ ихъ отъ земли и, что она все болѣе удаляется отъ нихъ. Могли-ли они надѣяться, что когда нибудь снова увидятъ ее, когда ихъ астероидъ стремится все далѣе въ междупланетное пространство. Не было даже ничего невѣроятнаго въ предположеніи, что Галлія можетъ когда нибудь покинуть солнечную область и, странствуя по звѣздному пространству, подчиниться вліянію притягательной силы какого нибудь новаго солнца.

Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ только одни изо всей колоніи думали объ этомъ. Но товарищи ихъ, не смотря на то, что не могли предвидѣть всѣхъ послѣдствіи переворота, случившагося въ природѣ и сопряженныхъ съ нимъ опасностей, какъ-то невольно и безсознательно подчинялись вліянію положенія, подобнаго которому не было еще въ лѣтописяхъ міра. Капитанъ Сервадакъ придумывалъ всякіе способы развлекать ихъ, и катанье на конькахъ представляло очень пріятную забаву послѣ однообразной ежедневной работы.

Понятно, что Исаакъ Гакгабутъ не былъ въ числѣ конькобѣжцевъ.

Не смотря на жестокій холодъ, жидъ не показывался съ самаго переселенія съ острова Гурби и никто не ходилъ къ нему на Ганзу, такъ какъ капитанъ Сервадакъ строго запретилъ входить съ нимъ въ сношенія. Но легкій дымокъ, вьющійся надъ тартаною, доказывалъ присутствіе ея хозяина. Конечно, не легко было ему тратить топливо, когда онъ могъ бы пользоваться безплатно въ Ульѣ-Нины теплотою волкана; но онъ скорѣе былъ согласенъ тратить лишнее, чѣмъ оставить свою тартану, чтобы жить вмѣстѣ со всѣми. Кто-же сталъ бы тогда караулить дорогой его сердцу грузъ? Впрочемъ, графъ Тимашевъ позаботился, чтобъ тартана и гальйотъ могли выдержать продолжительную зимовку. Они неподвижно стояли въ бухтѣ, прочно прикрѣпленные и окруженные льдомъ. Изъ предосторожности, подъ ихъ остовами, срубили ледъ косяками, какъ дѣлаютъ это мореплаватели, зимующіе въ арктическихъ моряхъ. Такимъ образомъ, ледъ скоплялся подъ килемъ и не могъ своимъ напоромъ проломить бока корабля. Въ случаѣ, еслибы ледъ поднялся, гальйотъ и тартана поднялись бы также, но можно было надѣяться, что съ оттепелью они стали бы на грузовую ватеръ-линію, свойственную ихъ строенію.

Лейтенантъ Прокофьевъ, въ послѣднее свое посѣщеніе острова Гурби, удостовѣрялся, что ледяная равнина раскидывалась на сѣверъ востокъ и западъ такъ далеко, какъ только могъ обнять глазъ.

Только одно мѣсто въ этомъ громадномъ, морскомъ бассейнѣ представляло полынью. Оно находилось внизу центральной пещеры; то былъ родъ пруда, въ который вливался потокъ лавы. Ледъ, стремившійся въ сильные морозы образоваться въ этомъ прудѣ, обрамленномъ скалами, немедленно таялъ отъ дѣйствія огня. Вода, соприкасаясь съ лавою, шипѣла и испарялась со свистомъ. «Въ этой полыньѣ можно было-бы ловить рыбу, еслибы она не была бы вареная», говорилъ Бенъ-Зуфъ.

Въ первые дни апрѣля, погода перемѣнилась, небо стало пасмурно, но температура не повысилась.

Вообще, пониженіе термометра не зависѣло ни отъ состоянія атмосферы, ни отъ паровъ, которыми она была болѣе или менѣе насыщена. Галлія не походила въ этомъ случаѣ на полярныя страны, необходимо подчиненныя атмосферному вліянію, и гдѣ иногда зимніе холода бываютъ временно менѣе суровы, смотря по вѣтру, перескакивающему съ одной точки компаса на другую. Холодъ на новомъ астероидѣ не могъ произвести значительныхъ измѣненій термометра, такъ какъ былъ слѣдствіемъ удаленія планеты отъ солнца и долженъ былъ усиливаться до тѣхъ поръ, пока достигнетъ границъ опредѣленныхъ Фурье для температуры междупланетныхъ пространствъ. Въ это время случилась страшная буря безъ дождя и снѣга, но въ продолженіе которой вѣтеръ свирѣпствовалъ съ необычайною силою. Онъ прорывался чрезъ огненный потокъ лавы, протекавшей предъ входомъ въ пещеру, но не только не загашалъ пламени, а напротивъ еще ярче раздувавъ его, доставляя ему кислородъ. По временамъ, сильный порывъ вѣтра раздиралъ на мгновеніе огненную завѣсу, и тогда въ пещеру врывался холодный воздушный токъ; но жители Галліи не страдали отъ этого; напротивъ, холодъ былъ даже полезенъ въ этомъ случаѣ, такъ какъ освѣжалъ воздухъ внутри пещеры.

4-го апрѣля опять появилась на небѣ, въ видѣ узкаго полумѣсяца, новопріобрѣтенная луна. Слѣдовательно, отсутствіе ея, какъ и полагали наблюдатели, основываясь на своихъ предположеніяхъ, продолжалось около восьми дней. Къ величавшей радости Бенъ-Зуфа, опасеніе его, чтобы она не исчезла навсегда, не подтвердилось. Спутникъ Галліи, казалось, былъ твердо намѣренъ исправно отправлять свою обязанность. Читатель, вѣроятно, помнитъ, что птицы, захваченныя атмосферою Галліи, не найдя нигдѣ клочка обработанной земли, налетѣли громадными стаями на островъ Гурби. Въ продолженіе лѣта онѣ не испытывали здѣсь недостатка въ кормѣ, но съ наступленіемъ сильныхъ холодовъ, когда ноля покрылись снѣгомъ, который вскорѣ превратился въ сплошный ледъ, такой твердый и толстый, что самый крѣпкій клювъ былъ не въ состояніи продолбить его, чтобы добраться до земли, онѣ предприняли общее переселеніе и инстинктивно устремились къ Теплой-Землѣ.

Правда, что на этомъ континентѣ не было для нихъ никакой пищи, но на немъ жили люди, а птицы не только не избѣгали теперь присутствія человѣка, но напротивъ искали его. Всѣ съѣстные остатки, выбрасываемые ежедневно изъ пещеръ, исчезали мгновенно, хотя, конечно, не могли насытить все это громадное количество пернатыхъ. Вскорѣ даже нѣкоторыя изъ нихъ, гонимыя холодомъ, отважились залетѣть въ галлереи Улья-Нины и поселились тамъ. Пришлось опять воевать съ ними, такъ какъ иначе онѣ завладѣли бы всѣмъ помѣщеніемъ. Обстоятельство это послужило развлеченіемъ для колоніи, и въ охотникахъ не было недостатка. Птицъ было такое множество, что стаи ихъ походили на войско, вторгнувшееся въ непріятельскую землю. Онѣ были такъ голодны и слѣдовательно смѣлы, что вырывали изъ рукъ у людей во время обѣда куски мяса и хлѣба. Ихъ убивали ружейными выстрѣлами, палками и каменьями, и только послѣ многихъ ожесточенныхъ битвъ удалось отчасти очистить отъ нихъ пещеры. Нѣсколько паръ оставили для сохраненія видовъ.

Бенъ Зуфъ былъ главнымъ распорядителемъ этихъ охотъ. Онъ кричалъ, бѣсновался, расточалъ проклятія несчастнымъ птицамъ. Въ нѣсколько дней жители Галліи поѣли множество дакихъ утокъ, куропатокъ, куликовъ, бекасовъ и другихъ птицъ, отличающихся вкуснымъ мясомъ. Замѣтно было даже, что охотники предпочтительно истребляли эти виды.

Наконецъ удалось возстановить порядокъ въ Ульѣ-Нины. Осталось всего только около сотни птицъ; онѣ пріютились въ углубленіяхъ скалъ, откуда не легко было ихъ выжить. Эти поселенцы вскорѣ стали считать себя владѣтелями Улья-Нины и начали гонять изъ него всѣхъ другихъ птицъ. Тогда, между жителями пещеръ и поселенцами прекратилась борьба за обладаніе помѣщеніемъ и настало нѣчто въ родѣ перемирія. Вторгнувшіеся непріятели превратились въ полицейскихъ и отлично исполняли свою обязанность. Они немилосердно изгоняли или убивали всякую птицу, дерзнувшую сунуть носъ въ ихъ владѣнія.

15-го апрѣля, у входа въ главную галерею раздались вдругъ громкіе крики Нины, призывавшей на помощь.

Пабло узналъ ея голосъ и, опередивъ Бенъ-Зуфа, бросился къ своей маленькой подругѣ.

— Скорѣе, скорѣе! кричала Нина, они хотятъ убить его.

Пабло увидѣлъ до полудюжины большихъ чаекъ, боровшихся съ дѣвочкою. Онъ схватилъ палку и, кинувшись между птицами прогналъ ихъ въ отверстіе пещеры, при чемъ получилъ нѣсколько ударовъ клювами.

— Что у тебя, Нина? спросилъ онъ.

— Видишь, проговорила дѣвочка, показавъ ему птицу, которую прижимала къ груди.

Въ эту минуту прибѣжалъ Бенъ-Зуфъ.

— Голубь! вскричалъ онъ, взявъ птицу изъ. рукъ дѣвочки.

Это былъ дѣйствительно голубь, принадлежащій къ виду перелетныхъ, такъ какъ на тупыхъ оконечностяхъ его крыльевъ былъ родъ выемки.

— Вотъ чудеса! вскричалъ Бенъ Зуфъ, у него надѣтъ на шеѣ мѣшечекъ.

Чрезъ нѣсколько минутъ, голубь былъ уже въ рукахъ капитана Сервадака. Всѣ столпились вокругъ него въ большой залѣ и съ любопытствомъ смотрѣли на голубя.

— Онъ, вѣроятно, принесъ намъ вѣсти отъ нашего ученаго! вскричалъ капитанъ Сервадакъ. Такъ какъ море замерзло, то онъ изобрѣлъ другой способъ почты. Дай Богъ, чтобы на этотъ разъ въ письмѣ была его подпись и адресъ.

Во время борьбы съ чайками, мѣшечекъ кое-гдѣ прорвался. Его открыли и вынули изъ него слѣдующую лаконическую записку:

"Галлія.

"Путь, пройденный отъ марта до 1 апрѣля.

39 700, 000 1!

"Разстояніе отъ солнца: 110 000, 000 1.!

"Завладѣла на пути Нериною.

"Скоро не будетъ съѣстныхъ припасовъ и…

Остальнаго нельзя было прочесть, потому что записка была изорвана клювами.

— Вотъ несчастье! вскричалъ капитанъ Сервадакъ; вѣроятно записка была подписана и было означено мѣсто и число. Ученый непремѣнно французъ, потому что она вся написана по французски. И нѣтъ никакой возможности помочь этому несчастному.

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ пошли на мѣсто битвы посмотрѣть, не валяется ли тамъ какого нибудь клочка записки, но всѣ ихъ поиски оказались напрасными.

— Неужели же мы никогда не узнаемъ, гдѣ находится еще одинъ человѣкъ, пережившій катастрофу? сказалъ капитанъ Сервадалъ.

— Ахъ, Бенъ-Зуфъ, посмотри-ка! вскричала вдругъ Нина, указывая на голубя, котораго держала въ рукахъ. На лѣвомъ плечѣ его была свѣжая печать, на которой ясно можно было разобрать слово: Форментера.

ГЛАВА XXII,
въ которой капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ узнали рѣшеніе космографической задачи.

— Форментера! вскричали почти въ одинъ голосъ графъ Тимашевъ и капитанъ Сервадакъ.

Форментерою назывался одинъ изъ островковъ, принадлежавшихъ къ Балеарской группѣ, которая находилась въ Средиземномъ морѣ. Теперь было положительно извѣстно мѣстопребываніе автора записки. Но зачѣмъ онъ жилъ тамъ и былъ ли еще въ живыхъ. Ясно было, что изъ этой мѣстности ученый бросалъ въ море другія записки, гдѣ упоминалъ о различныхъ положеніяхъ астероида, который назвалъ Галліею.

Во всякомъ случаѣ, документъ, доставленный голубемъ, доказывалъ, что 1-го апрѣля, т. е. двѣ недѣли тому назадъ, ученый находился еще на Форментерѣ. Но между этимъ посланіемъ и предъидущими была та разница, что въ немъ не было уже радостныхъ восклицаніи въ родѣ: «Va bene!» «All right!» «Nil disperadum!» Все оно было написано на французскомъ языкѣ и въ немъ говорилось о недостаткѣ съѣстныхъ припасовъ.

— Друзья сказалъ капитанъ Сервадакъ, мы должны немедленно помочь этому несчастному!

— Или этимъ несчастнымъ! прибавилъ графъ Тимашевъ. Я готовъ тотчасъ же отправиться съ вами, капитанъ.

— «Добрыня» непремѣнно прошла мимо острова Форментера, когда мы изслѣдовали мѣстность, гдѣ находились Балеарскіе острова, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ. Но такъ какъ это всего Балеарскаго архипелага осталась только эта узкая полоса земли, то вѣроятно мы оттого и не замѣтили ея.

— Какъ ни малъ этотъ островокъ, а мы найдемъ его, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ. Скажите пожалуйста, лейтенантъ, какъ далеко отсюда до Форментеры?

— Около ста двадцати лье, капитанъ. Какимъ же образомъ вы думаете добраться туда?

— Разумѣется на конькахъ, потому что море замерзло, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ. Не правда ли, графъ?

— Отправимтесь, капитанъ, сказалъ графъ Тимашевъ, который всегда готовъ былъ дѣйствовать рѣшительно и съ увлеченіемъ, тамъ, гдѣ дѣло шло о помощи ближнему.

— Позвольте, графъ, сдѣлать вамъ замѣчаніе, сказалъ съ живостью лейтенантъ Прокофьевъ, но не подумайте, что я хочу отвлечь васъ отъ исполненія святаго долга; напротивъ, я думаю о томъ, какимъ бы образомъ вы могли выполнить его, но только безопасно для васъ.

— Я слушаю васъ, лейтенантъ.

— Морозъ теперь жестокій, термометръ показываетъ двадцать два градуса ниже нуля и, въ добавокъ, дуетъ сильный южный вѣтеръ. Предполагая, что вы и капитанъ Сервадакъ будете проходить по двадцати лье въ день, выходитъ, что вамъ надо употребить шесть дней на то, чтобы добраться до Форментеры. Кромѣ того, необходимы съѣстные запасы, не только для васъ, но и для тѣхъ, кому вы хотите подать помощь…

— Мы пойдемъ съ сумками за спиною, какъ солдаты, прервалъ съ живостію капитанъ Сервадакъ, который не хотѣлъ видѣть невозможности такого путешествія.

— Положимъ, что такъ, отвѣчалъ холодно лейтенантъ Прокофьевъ. Но вамъ необходимо будетъ отдыхать дорогою, а вы не будете даже имѣть возможности вырубить хижину во льду, какъ эскимосы, потому что на морѣ нѣтъ отдѣльныхъ ледяныхъ глыбъ.

— Мы пойдемъ днемъ и ночью, лейтенантъ, возразилъ капитанъ Сервадакъ. Вмѣсто шести дней, мы дойдемъ до острова черезъ три или два.

— Допустимъ и это, капитанъ, хотя это физически невозможно. Но что вы подѣлаете съ погибающими отъ холода и голода, которыхъ найдете на островѣ? Если вы понесете ихъ на себѣ, то принесете только трупы.

Слова лейтенанта Прокофьева произвели сильное впечатлѣніе, такъ какъ положительно доказывали невозможность путешествія при такихъ условіяхъ. Понятно, что графъ Тимашевъ и капитанъ Сервадакъ, лишенные пріюта на ледяныхъ равнинахъ, въ случаѣ сильной мятели или урагана, должны были погибнуть.

Но Гекторъ Сервадакъ, увлекаемый великодушіемъ и сознаньемъ долга, не хотѣлъ ничего принимать въ соображеніе. Въ свою очередь, Бенъ-Зуфъ еще болѣе подстрекнулъ его, объявивъ, что пойдетъ вмѣстѣ съ нимъ, если графъ Тимашевъ откажется.

— Какъ же вы думаете, графъ? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Я готовъ идти съ вами, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

— Вѣдь нельзя же оставить людей умирать безъ пищи, можетъ быть даже безъ крова…

— Конечно нельзя, подтвердилъ графъ Тимашевъ.

И, обратясь къ лейтенанту Прокофьеву, прибавилъ:

— Вѣдь если нѣтъ другаго способа добраться до Форментеры, такъ нечего больше дѣлать, — надо испытать его. Лейтенантъ промолчалъ, погруженный въ раздумье.

— Ахъ, еслибы у насъ были сани! воскликнулъ Бенъ-Зуфъ.

— Сани немудрено сдѣлать, сказалъ графъ Тимашевъ, но у насъ нѣтъ ни оленей, ни собакъ, чтобы запречь въ нихъ.

— У насъ есть пара лошадей. Нельзя ли подковать ихъ съ шипами, чтобъ онѣ могли бѣжать по льду? спросилъ Бенъ-Зуфъ.

— Онѣ не вынесутъ этихъ сильныхъ морозовъ и упадутъ на дорогѣ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

— Все равно, нечего тутъ раздумывать, возразилъ капитанъ Сервадакъ. Сдѣлаемте сани.

— Сани готовы, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Такъ запряжемъ въ нихъ лошадей….

— Нѣтъ, капитанъ, возразилъ лейтенантъ, у насъ есть двигатель болѣе надежный и быстрый, чѣмъ ваши лошади, которымъ не выдержать этого пути.

— Какой же? спросилъ графъ Тимашевъ.

— Вѣтеръ! — отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

Дѣйствительно, американцы успѣшно примѣнили вѣтеръ къ паруснымъ санямъ, которыя соперничаютъ въ быстротѣ съ желѣзными дорогами на обширныхъ равнинахъ Соединенныхъ Штатовъ. Онѣ проѣзжаютъ пятьдесятъ метровъ въ секунду, т. е. сто восемьдесятъ километровъ въ часъ; а такъ какъ теперь дулъ сильный, южный вѣтеръ, то можно было надѣяться, что наши путешественники проѣдутъ въ часъ отъ двѣнадцати до пятнадцати лье. Такимъ образомъ можно было достигнуть Балеарскихъ острововъ или, по крайней единственнаго уцѣлѣвшаго изъ нихъ островка, въ теченіе однѣхъ галлійскихъ сутокъ.

Лейтенантъ Прокофьевъ, сказавъ, что сани готовы, подразумѣвалъ катеръ «Добрыни», въ двѣнадцать футовъ длиною, могущій вмѣстить отъ пяти до шести человѣкъ. Можно было придѣлать къ нему два крѣпкіе желѣзные киля, въ родѣ полозьевъ. Для этой работы требовались не болѣе нѣсколькихъ часовъ. Съ помощью этихъ килей и при попутномъ вѣтрѣ, катеръ могъ-бы бѣжать очень быстро по гладкой ледяной равнинѣ, гдѣ не встрѣтилъ бы ни малѣйшихъ неровностей. Кромѣ того, можно было сдѣлать подъ нимъ родъ досчатой крыши, обитой внутри парусиною, для защиты отъ холода, какъ путешественниковъ, такъ и тѣхъ, кого они должны были привезти. Слѣдовало также захватить мѣховыя одежды, запасъ различной провизіи, лекарства и небольшую ручную, спиртовую печку.

Трудно было придумать болѣе практичный экипажъ. Могло встрѣтиться только одно затрудненіе: сѣверный вѣтеръ, попутный для того, чтобы достигнуть Балеарскихъ острововъ, могъ превратиться въ противный, на обратномъ пути. Въ такомъ случаѣ, можетъ быть катеръ, не управляемый рулемъ, какъ на водѣ, могъ до нѣкоторой степени такъ сказать лавировать съ помощію желѣзныхъ килей и подвигаться къ югу. Къ тому же вѣтеръ могъ еще и перемѣниться. Механикъ «Добрыни» тотчасъ же принялся съ помощью матросовъ за работу и, подъ вечеръ, катеръ, снабженный килями, крышею и металлическимъ орудіемъ въ родѣ кормоваго весла, долженствовавшимъ не допускать его до качки, нагруженный провизіею, различными орудіями и одѣялами, — былъ готовъ къ отъѣзду.

Тогда лейтенантъ Прокофьевъ изъявилъ желаніе отправиться съ капитаномъ Сервадакомъ вмѣсто графа Тимашева.

Графъ Тимашевъ сначала не соглашался-было уступить свое мѣсто, но капитанъ Сервадакъ такъ настоятельно просилъ, чтобы графъ замѣнилъ его въ управленіи колоніею, что тотъ наконецъ сдался. Путешествіе было сопряжено со многими опасностями. Одна сильная буря могла разнести легкій экипажъ, и еслибы капитанъ Сервадакъ погибъ, — управленіе колоніею должно было бы принадлежать по праву графу Тимашеву.

Уступить же своего мѣста капитанъ Сервадакъ не хотѣлъ. Нельзя было сомнѣваться, что человѣкъ, просившій помощи, былъ французъ, и капитанъ Сервадакъ, въ качествѣ французскаго офицера, обязанъ былъ оказать помощь соотечественнику.

16-го апрѣля, съ солнечнымъ восходомъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ собрались въ дорогу на импровизованныхъ саняхъ. Настала минута прощанья съ остающимися товарищами. Всѣ были взволнованы при мысли о томъ, что отъѣзжающіе пустятся въ далекій путь по этой громадной, бѣлой равнинѣ и при двадцати пяти градусномъ морозѣ по сто градусному термометру. Тяжело было на сердцѣ у Бенъ-Зуфа. Русскіе матросы и испанцы — всѣ хотѣли пожать руку путешественникамъ. Графъ Тимашевъ крѣпко обнялъ ихъ по-очередно. Трогательную сцену прощанья заключили поцѣлуи Нины, которая съ трудомъ удерживала слезы. Затѣмъ, поднялся, какъ громадное крыло, бѣлый парусъ — и, черезъ нѣсколько минутъ, катеръ исчезъ за горизонтомъ.

Оснастка катера состояла изъ бриганилина и фока. Послѣдній былъ поставленъ такъ, что въ него дулъ кормовой вѣтеръ, и катеръ пробѣгалъ по двадцати лье въ часъ, по крайней мѣрѣ такъ полагали путешественники. Лейтенантъ Прокофьевъ просовывалъ иногда голову въ отверстіе, продѣланное въ задней части крыши, и съ помощью компаса держалъ путь на Форментеру. Ходъ катера былъ чрезвычайно ровный. На Галліи катеръ вѣсилъ меньше чѣмъ на земномъ шарѣ и шелъ въ десять разъ быстрѣе по льду чѣмъ по водѣ; путешественники не чувствовали никакой качки, ни даже той легкой тряски, которая неизбѣжна на самыхъ лучшихъ желѣзныхъ дорогахъ. Капитану Сервадаку и лейтенанту Прокофьеву казалось иногда, будто они летятъ надъ ледяною равниною, на воздушномъ шарѣ. Желѣзные полозья катера слегка прорѣзывали ледъ, оставляя позади облако снѣжной пыли. Повсюду раскидывалась однообразная картина. Ни одно живое существо не оживляло пустыннаго пространства. Это однообразіе и безлюдье невольно нагоняли грусть, не лишенную впрочемъ поэзіи. Лейтенантъ Прокофьевъ, какъ ученый, больше наблюдалъ; но капитанъ Сердавакъ съ увлеченіемъ артиста поддался новымъ для него ощущеніемъ. Солнце клонилось къ закату и отъ парусовъ катера легли на снѣгъ громадныя тѣни; затѣмъ быстро настала темнота. Путешественники молча придвинулись другъ къ другъ, влекомые какимъ-то необъяснимымъ чувствомъ, и пожали взаимно руки.

Ночь была безлунная, но на темномъ небѣ чрезвычайно ярко блестѣли звѣзды. Такъ какъ въ темнотѣ нельзя было руководиться компасомъ, то лейтенантъ Прокофьевъ направлялъ путь по новой полярной звѣздѣ, сіявшей надъ горизонтомъ.

Онъ думалъ о томъ, что послѣднія извѣстія, полученныя отъ ученаго, доказывали, какъ далеко отстояла Галлія отъ солнца. Но какъ ни велико было это разстояніе, оно все-таки было совершенно ничтожно, сравнительно съ неизмѣримымъ разстояніемъ звѣздъ. Чтожъ касается до капитана Сервадака, то онъ думалъ только о своихъ соотечественникахъ, къ которымъ спѣшилъ на помощь.

Съ 1-го марта по 1-е апрѣля, быстрота Галліи, сообразно второму закону Кеплера, убавилась на двадцать милліоновъ лье; вмѣстѣ съ тѣмъ разстояніе ея отъ солнца увеличилось на тридцать два милліона лье. Слѣдовательно, она находилась почти посреди зоны телескопныхъ планетъ, вращающихся между орбитами Марса и Юпитера. Этимъ объяснялся тотъ фактъ, что она завладѣла спутникомъ, который, по словамъ документа, былъ Нерина, одинъ изъ ново-открытыхъ астероидовъ. Такъ какъ Галлія удалялась отъ солнца по опредѣленному закону, то можно было надѣяться, что авторъ документовъ можетъ вычислить ея орбиту и найдетъ математически точку ея афелія, если только орбита ея была элиптическая. Достигнувъ этой точки, выражающей максимумъ ея отдаленія отъ солнца, она станетъ снова приближаться къ нему. Тогда стала бы извѣстна съ точностью продолжительность солнечнаго года.

Пока лейтенантъ Прокофьевъ раздумывалъ обо всѣхъ этихъ тревожныхъ вопросахъ, вдругъ разсвѣло. Путешественники стали совѣщаться. Вычисливъ, что они проѣхали по прямой линіи по крайней мѣрѣ сто лье, они рѣшились убавить быстроту катера, опустили паруса и, не смотря на сильный морозъ, стали внимательно осматривать бѣлую равнину.

Она была совершенно пустынна. Ни одна скала не нарушала ея однообразія.

— Не слишкомъ-ли мы отдалились на западъ отъ Форментеры? сказалъ капитанъ. Сервадакъ, посмотрѣвъ на карту.

— Это очень возможно, отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ, потому что я, какъ и на морѣ, держался по вѣтру. Намъ стоитъ только теперь взять немного на востокъ.

— Такъ распорядитесь, лейтенантъ, перетянемъ терять ни минуты.

Лейтенантъ Прокофьевъ маневрировалъ катеръ на сѣверо-востокъ. Гекторъ Сервадакъ, не смотря на пронзительный вѣтеръ, сидѣлъ на носу. Вся его душевная сила сосредоточилась во взглядѣ. Онъ искалъ глазами на горизонтѣ не дыма, вьющагося надъ жилищемъ ученаго, такъ какъ вѣроятно у него не было топлива, но верхушки скалы, выдающейся надъ ледяною равниною.

Вдругъ глаза капитана сверкнули и онъ вскричалъ, протянувъ руку къ горизонту:

— Тамъ, тамъ!

Дѣйствительно, на дугообразной чертѣ, между небомъ и ледянымъ пространствомъ, виднѣлось какое-то строеніе.

Лейтенантъ Прокофьевъ схватилъ телескопъ.

— Да, сказалъ онъ, тамъ. Это пилонъ, служившій для какихъ-то геодезическихъ операцій.

Нельзя было сомнѣваться. Поставили парусъ подъ вѣтеръ — и катеръ, находившійся только на разстояніи шести километровъ отъ означеннаго пункта, понесся съ удивительною быстротою.

Капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ были такъ взволнованы, что не могли выговорить ни слова.

Пилонъ быстро выросталъ предъ ихъ глазами и вскорѣ они увидѣли, что онъ возвышался надъ грудою низкихъ скалъ, чернѣвшихся на бѣлоснѣжной равнинѣ.

Не смотря на сильный морозъ, надъ островомъ не вилось ни малѣйшаго облака дыма. Не было сомнѣнія, катеръ летѣлъ на всѣхъ парусахъ къ гробницѣ.

Десятъ минутъ спустя, на разстояніи километра отъ островка, лейтенантъ Прокофьевъ спустилъ бригантину, такъ какъ достаточно было разбѣга катера для того, чтобъ онъ достигнулъ скалъ.

У капитана Сервадака сжалось сердце: на вершинѣ пилона развѣвался по вѣтру синій лоскутъ.

Это было все, что осталось отъ французскаго флага. Катеръ стукнулся о нижнія скалы. Островокъ имѣлъ не болѣе полукилометра въ окружности. Отъ Балеарскаго архипелага не осталось другихъ слѣдовъ.

У подошвы пилона стояла жалкая, деревянная лачуга, ставни которой были плотно заперты. Капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ, съ быстротою молніи, взбѣжали по скользкимъ скаламъ.

Гекторъ Сервадакъ ударилъ кулакомъ въ дверь хижины, запертой изнутри.

Онъ позвалъ. Отвѣта не было.

— Помогите, лейтенантъ, сказалъ онъ.

И оба, сильно нажавъ плечомъ, выломили дверь, покрытую до половины плѣсенью. Въ единственной комнатѣ хижины было совершенно темно и тихо. Или послѣдній обитатель покинулъ ее, или онъ былъ мертвъ. Толкнули ставни. Въ холодномъ очагѣ камина не было ничего кромѣ пепла.

Въ углу стояла кровать — и на ней лежало тѣло. Капитанъ Сервадакъ подошелъ къ нему и воскликнулъ:

— Умеръ! Умеръ отъ холода и голода!

— Онъ еще живъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, наклонясь надъ несчастнымъ.

И, открывъ стклянку съ сильнымъ цѣлебнымъ средствомъ, влилъ нѣсколько капель въ ротъ умирающему.

Послышался легкій вздохъ и умирающій пробормоталъ слабымъ голосомъ:

— Галлія?

— Да! Да! Галлія! отвѣчалъ Сервадакъ, — это…

— Это моя комета, моя, произнесъ умирающій и впалъ въ забытье.

— Я знаю этого ученаго, подумалъ капитанъ Сервадакъ; гдѣ жъ это я видѣлъ его?

Невозможно было и подумать спасти больнаго въ этой хижинѣ, при недостаткѣ всѣхъ средствъ. Гекторъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ не долго думали.

Въ нѣсколько минутъ, они перенесли на катеръ умирающаго, его физическіе и астрономическіе инструменты, одежду, бумаги, книги и старую дверь, служившую ему доскою, на который онъ записывалъ свои вычисленія.

Вѣтеръ, измѣнившій направленіе, былъ почти попутный. Путешественники, обрадовавшіеся этому обстоятельству, подняли паруса, и вскорѣ единственная скала, оставшаяся отъ Балеарскихъ острововъ, исчезла вдали.

19-го апрѣля, черезъ тридцать шесть часовъ послѣ того, какъ ученый открылъ глаза и произнесъ первое слово, его внесли въ большую залу Улья-Нины. Колонисты, нетѣрпѣливо ожидавшіе возвращенія отважныхъ товарищей, привѣтствовали ихъ громогласными «ура»!

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
въ которой безъ церемоніи представляются читателю тридцать седьмаго зрителя Галлія.

Тридцать седьмой зритель Галліи появился наконецъ въ Теплой Землѣ. До сихъ поръ онъ произнесъ только слѣдующія, почти непонятныя слова: — «Это моя комета! моя!»….

Что они означали? Хотѣлъ-ли онъ сказать этимъ, что необъяснимый фактъ — вращающійся въ пространствѣ обломокъ Земнаго Шара, былъ оторванъ отъ него, вслѣдствіе столкновенія земли съ кометою? И который изъ двухъ астероидовъ называлъ форментерскій пустынникъ Галліею: комету-ли, или обломокъ Земнаго Шара?

Вопросъ этотъ могъ разрѣшить только самъ ученый, такъ энергично заявившій свои права на комету. Во всякомъ случаѣ, теперь было ясно, что никто другой какъ онъ, писалъ записки, выловленныя изъ моря «Добрынею» какъ и ту, которую принесъ въ Теплую Землю голубь. Только ученому могла придти мысль бросать въ море футляры и боченки и довѣрить посланіе птицѣ, которую инстинктъ долженъ былъ перемѣнно провести въ обитаемую мѣстность новой планеты. Этотъ ученый безъ сомнѣнія зналъ нѣкоторые изъ элементовъ Галліи. Вѣроятно, онъ измѣрилъ ея постепенное удаленіе отъ солнца и вычислилъ уменьшеніе ея касательной быстроты. Но обратилъ ли онъ вниманіе на главный вопросъ? Опредѣлилъ-ли, какую орбиту описывала новая планета: пперболу, параболу или элипсъ? Зналъ-ли онъ, наконецъ, въ какихъ условіяхъ находится новая планета въ отношенія къ землѣ, и можно-ли было надѣяться, что она когда нибудь возвратиться къ ней.

Графъ Тимашевъ задалъ себѣ всѣ эти вопросы и затѣмъ предложилъ ихъ капитану Сервадаку и лейтенанту Прокофьеву. Но они всѣ трое не разъ уже толковали о нихъ и прежде, и не могли придти на къ какому заключенію. Къ сожалѣнію, единственный человѣкъ, который могъ-бы разрѣшить ихъ, находится въ безчувственномъ состояніи, близкомъ къ смерти. И неизвѣстно было, поправится-ли онъ. Если же ему суждено было умереть то надо было совершенно отказаться отъ надежды узнать будущую участь Галліи.

Слѣдовательно, прежде всего надо было возвратить къ жизни умирающаго астронома.

Къ счастью, въ аптекѣ «Добрыня» былъ хорошій запасъ медикаментовъ.

— Примемтесь же за дѣло, капитанъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ въ видѣ поощренія; вѣдь эти ученые — преживущій народъ. И больнаго принялись лечить. Его оттирали такъ усердно, что здоровому не поздоровилось-бы отъ такого тренія, и давали внутрь такія лекарства, которыя воскресили бы мертваго.

Между тѣмъ Гекторъ Сервадакъ напрасно задавалъ себѣ вопросъ, кто былъ этотъ французъ, найденный на островѣ Форментера. Ему казалось, что онъ видѣлъ его когда-то прежде; но не магъ припомнить гдѣ и когда. Гекторъ Сервадакъ не ошибался: онъ дѣйствительно зналъ этого человѣка, находился самъ тогда въ такомъ возрастѣ который называютъ неблагодарнымъ, такъ какъ онъ дѣйствительно неблагодарный какъ въ моральномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи.

Дѣло въ томъ, что ученый, лежащій въ большой залѣ Улья-Нины, былъ никто иной, какъ бывшій професоръ физики Гектора Сервадака, въ лицеѣ Карла Великаго.

Его звали Пальмиренъ Розетъ. Это былъ истый ученый, очень свѣдущій во всѣхъ математическихъ наукахъ.

Гекторъ Сервадакъ пробылъ въ лицеѣ Карла Великаго только годъ, послѣ чего поступилъ въ Сенъ-Сирскую школу и, такъ какъ не встрѣчалъ впослѣдствіи Пальмирена Розетъ, то совершенно забылъ о немъ.

Гекторъ Сервадакъ, какъ намъ извѣстно, не находилъ особой прелести въ школьномъ ученіи; но за то онъ не разъ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми товарищами, такими же повѣсами какъ самъ, продѣлывалъ разныя штуки надъ несчастнымъ професоромъ физики.

Онъ подсыпалъ соли въ дистилированную воду въ лабораторіи, что производило совершенно неожиданное химическое дѣйствіе; вынималъ капельку ртути изъ стекляной трубки барометра, отчего барометръ показывалъ совершенно противоположное состоянію атмосферы; нагрѣвалъ термометръ за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ, какъ професору надо било взглянуть на него; вводилъ живыхъ насѣкомыхъ въ лупу между глазнымъ и предметнымъ стеклами; уничтожалъ поляризацію въ электрической машинѣ, такъ что она не могла произвести ни одной искры; наконецъ, онъ проткнулъ крошечное отверстіе въ пластинкѣ, поддерживающей колоколъ пневматической машины, такъ что Пальмиренъ Розетъ измучился, выкачивая воздухъ, который постоянно наполнялъ колоколъ.

Таковы были самые обыкновенные подвиги Гектора Сервадака и его веселой команды.

Шалости эти были заманчивы для нихъ главнымъ образомъ потому, что професоръ физики былъ чрезвычайно раздражителенъ и вспыльчивъ. Онъ выходилъ изъ себя и краснѣлъ какъ ракъ, что очень потѣшало «большихъ» лицея Карла Великаго.

Года черезъ два послѣ того, какъ Гекторъ Сервадакъ вышелъ изъ лицея, Пальмиренъ Розетъ, который любилъ больше космографію, чѣмъ физику, отказался отъ преподаванія, чтобы спеціально заняться астрономіею. Онъ попытался-было поступить въ обсерваторію; но ученые, зная его раздражительный характеръ, не допустили его до этого. Такъ какъ онъ имѣлъ кой-какое состояніе, то сталъ заниматься астрономіею для собственнаго удовольствія и съ увлеченіемъ критиковалъ системы другихъ астрономовъ. Впрочемъ, онъ открылъ три послѣднія телескопныя планеты я вычислилъ элементы триста двадцать пятой кометы каталога. Но, какъ мы уже сказали, Пальмиренъ Розетъ и Гекторъ Сервадакъ никогда не встрѣчались до тѣхъ поръ, пока послѣдній посѣтилъ островъ Форментера. Немудрено, что Гекторъ Сервадакъ чрезъ двѣнадцать лѣтъ не узналъ въ умирающемъ своего бывшаго преподавателя.

Когда Бенъ-Зуфъ и Негретъ сняли съ больнаго мѣха, въ которые онъ былъ закутанъ съ головы до ногъ, они увидѣли человѣка въ пять футовъ и два дюйма ростомъ; несмотря на то, что онъ похудѣлъ отъ голода, видно было, что онъ былъ отъ природы худощаваго сложенія; голова его представляла обнаженный черепъ прекрасной формы, похожій на тупой конецъ страусоваго яйца; бороды не было; вмѣсто нея торчалъ родъ щетины, такъ какъ больной не брился уже съ недѣлю; длинный, орлиный носъ служилъ подпорою огромнымъ очкамъ, которыя у нѣкоторыхъ близорузихъ людей составляютъ почти одно цѣлое съ ихъ особою. По всему было видно, что этотъ маленькій человѣчекъ, былъ чрезвычайно нервенъ. Его можно было сравнить со шпулькою Румкорфа, на которой, вмѣсто проволоки, намотанъ нервъ, въ нѣсколько гектометровъ длиною, а электрическій токъ замѣненъ нервнымъ, дѣйствующимъ съ одинаковою силою. Словомъ въ «шпулькѣ» Розетъ былъ такой же запасъ напряженнной «нервности», какъ запасъ электричества въ шпулькѣ Румкорфа.

Но какъ ни былъ нервенъ професоръ, нельзя же было допустить его умереть за то. На такой планетѣ, гдѣ всего только тридцать пять человѣкъ жителей, тридцать шестой былъ не лишній. Когда съ умирающаго сняли часть одежды, оказалось, что сердце билось еще, хотя и очень слабо. Можно было надѣяться привести его въ чувство, съ помощью сильныхъ средствъ. Бенъ-Зуфъ теръ его тѣло, сухое какъ изсохшая виноградная лоза, такъ неистово, какъ будто точилъ саблю для парада, мурлыча себѣ подъ носъ слѣдующій припѣвъ:

Au Tripoli, fils de la gloire,

Tu dois l'éclat de ton acier

(Свѣтъ славы, ты обязанъ Триполи блескомъ своей стали.)

Наконецъ, послѣ двадцати минутъ непрерывнаго тренья Пальмиренъ Розетъ вдохнулъ разъ, затѣмъ другой и, наконецъ, третій, разжалъ губы, которыя до сихъ поръ были плотно сомкнуты, открылъ глаза, снова закрылъ ихъ и затѣмъ уже открылъ окончательно, но взглядъ его былъ еще безсознательный и блуждающій; пробормотавъ какія-то несвязныя слова, онъ поднялъ правую руку и поднесъ ко лбу, какъ-бы ища на немъ какой-то отсутствующій предметъ. Вдругъ, лицо его изказилось, онъ покраснѣлъ какъ будто пришелъ въ чувство оттого, что разсердился и вскричалъ:

— Очки! гдѣ мои очки?

Бенъ-Зуфъ отыскалъ и подалъ ему монументальныя очки, въ которыхъ были вставлены настоящія телескопныя стекла.

Во время оттиранія, они упали съ его орлинаго носа, къ которому казалось были припаяны. Пальмиренъ Розетъ опять утвердилъ ихъ на носу. Затѣмъ послѣдовалъ новый вздохъ, окончившійся звукомъ «брумъ! брумъ!» что было хорошимъ признакомъ. Гекторъ Сервадакъ нагнулся и пристально посмотрѣлъ въ лицо Пальмирену Розетъ. Тотъ быстро взглянулъ на него и вдругъ вскричалъ съ раздраженіемъ.

— Воспитанникъ Сервадакъ, пятьсотъ строчекъ къ завтраку!

Таково-то было первое привѣтствіе Пальмиренъ Розетъ капитану Сервадаку.

Но при этихъ странныхъ словахъ, напомнившихъ Гектору Сервадаку дни его дѣтства и разлады съ учителями, онъ вдрргъ узналъ въ больномъ старикѣ своего бывшаго професора физики въ лицеѣ Карла Великаго. Ему казалось, что онъ видитъ это во снѣ.

— Г. Пальмиренъ Розетъ! вскричалъ онъ, мой бывшій професоръ физики! Здѣсь!… самъ своею особою!

— Не самъ, а только скелетъ его! возразилъ Бенъ-Зуфъ.

— Вотъ странная встрѣча! пробормоталъ въ изумленіи капитанъ Сервадакъ.

Пальмиренъ Розетъ между тѣмъ задремалъ.

— Будьте спокойны, капитанъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ. Я ручаюсь вамъ, что онъ будетъ живъ. Эти маленькіе человѣчки созданы изъ однихъ нервовъ. Я видѣлъ еще не такихъ сухопарыхъ, которыхъ привезли издалека.

— А откуда Бенъ-Зуфъ?

— Изъ Египта, капитанъ, въ красивыхъ, раскрашенныхъ ящикахъ.

— Болванъ! это были муміи.

— Точно такъ, капитанъ.

Професоръ заснулъ и его уложили въ теплую постель.

Пришлось отложить до его пробужденія всѣ вопросы, относящіеся до кометы.

Весь остальной день капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ, — представлявшіе академію наукъ маленькой колоніи — будучи не въ состояніи дожидаться терпѣливо до утра, придумывали различныя гипотезы, одна другой неправдоподобнѣе. Что же такое называлъ Пальмиренъ Розетъ Галліею? Неужели не осколокъ, отдѣлившійся отъ Земнаго Шара? И неужели вычисленія разстояній и быстроты, показанныя въ запискахъ, относились не къ новому сфероиду, на которомъ вращался въ пространствѣ капитанъ Сервадакъ и его тридцать пять спутниковъ, а къ кометѣ Галліи?

Если это было дѣйствительно такъ, то всѣ ихъ соображенія и выводы, надъ которыми они такъ много ломали голову, относившіеся къ осколку земнаго шара, образовавшему новый сфероидъ, что соотвѣтствовало; новымъ космическимъ феноменамъ — ни къ чему не велъ.

— Професоръ Пальмиренъ Розетъ объяснить намъ все это, сказалъ Гекторъ Сервадакъ; хорошо что онъ у насъ!

И заговаривъ о професорѣ, Гекторъ Сервадакъ описалъ его товарищамъ какъ человѣка вспыльчиваго, раздражительнаго, съ которымъ трудно было ужиться, но въ сущности не дурнаго. Онъ прибавилъ, что когда Пальмиренъ Розетъ не въ духѣ, самое лучше избѣгать его, пока не пройдетъ буря.

— Будьте увѣрены, сказалъ графъ Тимашевъ, что мы постараемся всѣми силами поладить съ професоромъ. Онъ окажетъ намъ важную услугу, сообщивъ результатъ своихъ наблюденій; но это возможно только въ такомъ случаѣ…

— Въ какомъ? прервалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Если онъ дѣйствительно авторъ найденныхъ нами документовъ.

— А вы сомнѣваетесь въ этомъ?

— Нѣтъ, капитанъ. Всѣ данныя въ этомъ случаѣ противъ меня, и я сказалъ это только потому, чтобы за одно уже перечислить всѣ непріятныя гипотезы.

— Но кто же кромѣ него могъ составить эти записки? — замѣтилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Можетъ быть какой нибудь другой астрономъ, живущій гдѣ нибудь въ другомъ пунктѣ бывшей Земли.

— Это невозможно, возразилъ лейтенантъ Прокофьевъ; въ документахъ упоминается о Галліи, и это было первое слово, которое произнесъ професоръ Розетъ.

Это справедливое замѣчаніе не допускало никакихъ возраженій и не оставалось никакого сомнѣнія въ томъ, что форментерскій отшельникъ былъ авторъ замѣтокъ. Но только самъ онъ могъ объяснить, къ какимъ планетамъ относились вычисленія, сдѣланныя имъ на островѣ.

Впрочемъ, не только дверь его, но и всѣ бумаги были привезены съ острова, и не было ничего предосудительнаго въ томъ, чтобы заглянуть въ нихъ, пока онъ спалъ, что и сдѣлали.

Оказалось, что почеркъ былъ тотъ же самый, которымъ были писаны документы. Дверь была исписана алгебраическими знаками, начертанными мѣломъ и сохранившимися въ цѣлости, такъ какъ ее чрезвычайно берегли; бумаги состояли главнымъ образомъ изъ летучихъ листковъ, испещренныхъ геометрическими фигурами; иперболы безконечно-длинныя, кривыя не сомкнутыя линіи параболы, элипсисы и сомкнутыя кривыя линіи перекрещивались въ различныхъ направленіяхъ.

Лейтенантъ Прокофьевъ замѣтилъ, что всѣ эти кривыя линіи относились именно къ кометнымъ орбитамъ, такъ какъ эти орбиты бываютъ параболическія, гиперболическія и элпитическія; въ двухъ первыхъ случаяхъ это означало, что наблюдаемая съ Земли комета никогда не могла возвратиться къ земному горизонту; въ послѣднемъ же — что она появлялась на земномъ горизонтѣ періодически, черезъ болѣе или менѣе продолжительный срокъ.

Ясно было, что вычисленія професора относились къ элементамъ кометы; но невозможно было угадать, какова была ея дѣйствительная орбита, такъ какъ астрономы, начиная вычисленіе кометныхъ элементовъ, обыкновенно предполагаютъ у кометы параболическую орбиту.

Изъ всего этого видно было только то, что Пальмиренъ Розетъ, въ бытность свою на Форментерѣ, вычислилъ вполнѣ или отчасти элементы какой-то новой кометы, названія которой не было въ каталогѣ.

Только онъ самъ могъ объяснить, когда были сдѣланы эти вычисленія: прежде или послѣ потопа 1 января.

— Подождемъ, сказалъ графъ Тимашевъ.

— Я жду, но кипячусь, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ, который отъ нетерпѣнія не могъ ни сидѣть, ни стоять на одномъ мѣстѣ. Я пожертвовалъ бы мѣсяцемъ моей жизни за каждый часъ сна професора, лишь-бы только онъ поскорѣе проснулся.

— Можетъ быть вы остались бы въ накладѣ, капитанъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Какъ? если бы узналъ будущность нашего астероида?…

— Я не хотѣлъ-бы разочаровывать васъ, капитанъ, но изъ того, что професоръ знаетъ элементы кометы Галліи, не слѣдуетъ еще, чтобы онъ могъ сообщить намъ свѣдѣнія объ осколкѣ земнаго шара, вращающемся въ пространствѣ. Да и есть-ли еще какое нибудь соотношеніе между кометою, появившеюся на земномъ горизонтѣ, и этимъ осколкомъ?

— Конечно, есть, чортъ возьми! Ясно, какъ день что…

— Что?… перебилъ графъ Тимашевъ.

— Что Земля столкнулась съ какою-то кометою и что, вслѣдствіе этого столкновенія отъ земли оторвался осколокъ, на которомъ мы носимся!

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ переглянулись вмѣсто отвѣта на эту гипотезу, такъ рѣшительно высказанную. Какъ ни невѣроятно столкновеніе Земли съ кометою, но оно возможно. Имъ объяснялся необъяснимый доселѣ феноменъ и необычайныя дѣйствія, причина которыхъ ускользала прежде.

— Можетъ быть вы и правы, капитанъ, приговорилъ лейтенантъ Прокофьевъ, помолчавъ нѣсколько минутъ. Можно допустить такое столкновеніе, какъ и то, что оно можетъ оторвать отъ Земли порядочный обломокъ. Если этотъ фактъ совершился, то громадный дискъ, который мы видѣли въ ночь послѣ катастрофы, ничто иное, какъ комета, которая, вѣроятно, уклонилась отъ своей нормальной орбиты и неслась такъ быстро, что земной шаръ не могъ удержать ее въ своемъ притягательномъ центрѣ.

— Это единственное предположеніе, которымъ можно объяснить присутствіе этого необыкновеннаго свѣтила, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— Вотъ новая гипотеза, сказалъ графъ Тимашевъ, которая, кажется, очень, вѣроятною. Она согласуетъ наши наблюденія съ наблюденіями професора Розетъ. Онъ назвалъ Галліею эту блуждающую планету, которая оторвала отъ земнаго шара нашъ обломокъ.

— Это ясно, графъ.

— Прекрасно, капитанъ, но все-таки есть нѣчто необъяснимое для меня.

— Что же?

— Что этотъ ученый болѣе занимался самою кометою, нежели сфероидомъ, который она бросила въ пространство.

— Ахъ, графъ! возразилъ капитанъ Сервадакъ, вы знаете, какіе чудаки бываютъ иногда эти фанатики науки; а мой не отстанетъ отъ другихъ въ этомъ случаѣ.

— При томъ же, замѣтилъ лейгенанть Прокофьевъ, очень можетъ быть, что онъ вычислилъ элементы Галліи прежде ея столкновенія съ Землею. Онъ могъ видѣть и наблюдать комету прежде катастрофы.

Замѣчаніе лейтенанта Прокофьева было справедливо.

Во всякомъ случаѣ гипотезу капитана приняли въ принципѣ. Всѣ предположенія сводились къ тому, что комета, перерѣзая эклиптику, столкнулась съ Землею, въ ночь съ 31 декабря на 1 января и ударомъ оторвала отъ Земли громадный осколокъ, который съ той поры вращался въ междупланетномъ пространствѣ.

Если члены галлійской академіи наукъ не знали еще всей истины, то по крайней мѣрѣ были уже очень близки къ ней.

Но только одинъ Пальмиренъ Розетъ могъ вполнѣ разрѣшить эту задачу.

ГЛАВА II,
послѣднее слово которой объясняетъ читателю то, что онъ, вѣроятно, уже угадалъ.

Такъ окончился этотъ день 19 апрѣля. Пока главныя лица толковали между собою, остальные жители колоніи занимались своими обычными работами. Неожиданное появленіе на галлійской, сценѣ професора не настолько подѣйствовало на нихъ, чтобы отвлечь ихъ отъ дѣла. Испанцы, по своей природной безпечности, а русскіе, вслѣдствіе довѣрія къ начальнику, не обращали вниманія на причины и дѣйствія. Они мало думали о томъ, возвратится ли когда нибудь Галлія къ Землѣ, или они останутся на ней, т. е. должны будутъ жить и умереть здѣсь. Оттого-то они спали по ночамъ мертвымъ сномъ, какъ настоящіе философы, которыхъ ничто не въ состояніи взволновать.

Бенъ-Зуфъ, превратившійся въ сидѣлку, не покидалъ своего поста у постели професора Розетъ. Для его самолюбія было очень важно, чтобы больной выздоровѣлъ. Онъ взялся поставить его на. ноги и потому смотрѣлъ на него, какъ на свою собственность.

За то какъ же онъ ухаживалъ за нимъ! При каждомъ удобномъ случаѣ, онъ вливалъ ему въ ротъ лекарство, считалъ всѣ его вздохи и прислушивался къ каждому его слову.

Справедливость требуетъ сказать, что Пальмиренъ Розетъ часто произносилъ въ бреду названіе Галліи, причемъ его интонація выражала то безпокойство, то гнѣвъ. Можетъ быть онъ видѣлъ во снѣ, что у него хотятъ украсть его комету или оспариваютъ честь ея открытія. Это было очень возможно, такъ какъ Пальмиренъ Розетъ принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, которые выходятъ изъ себя даже во снѣ.

Но какъ ни внимателенъ былъ Бенъ-Зуфъ, онъ не могъ уловить изъ несвязныхъ словъ, произносимыхъ въ бреду, ничего такого, что могло-бы разрѣшить великую проблему. Професоръ, впрочемъ, ни разу не просыпался ночью, и мало по малу вздохи его перешли въ громкое хранѣніе, что было хорошимъ признакомъ.

Когда солнце взошло на западномъ горизонтѣ Галліи, Пальмиренъ Розетъ спалъ еще, и Бенъ-Зуфъ не счелъ нужнымъ будить его. Къ тому же, неожиданное обстоятельство отвлекло въ это время вниманіе ординарца отъ больнаго.

Кто-то постучалъ нѣсколько разъ въ дверь, ведущую въ главную галлерею Улья-Нины. Дверь эта защищала, если не отъ безпокойныхъ посѣтителей, то по крайней мѣрѣ отъ холода.

Бенъ-Зуфъ хотѣлъ-было пойти и отворить, но его остановила мысль, что можетъ быть онъ ослышался. Ктому же, вѣдь онъ былъ не привратникъ; могли отворить и другіе, кто былъ посвободнѣе его, и онъ не тронулся съ мѣста.

Въ Ульѣ-Нины всѣ еще спали крѣпкимъ сномъ. Стукъ возобновился. Очевидно, стучалъ человѣкъ какимъ-то орудіемъ.

— Чортъ побери, подумалъ Бенъ-Зуфъ, больно ужь сильно стучитъ. Кто бы это такое? Кто тамъ? спросилъ онъ далеко не привѣтливымъ тономъ, подойдя къ двери.

— Я, отвѣчалъ кто-то, тихо…

— Да кто ты такой?

— Исаакъ Гакгабутъ.

— Чего тебѣ надо, Астаросъ?

— Чтобы вы отворили мнѣ, господинъ Бенъ-Зуфъ.

— Да чего ты хочешь? Продавать твой товаръ, что ли?

— Вѣдь вы очень хорошо знаете, что мнѣ не хотятъ платить за него.

— Да ну тебя, убирайся въ чорту!

— Господинъ Бенъ-Зуфъ, проговорилъ Исаакъ Гакгабутъ униженно умоляющимъ тономъ, я хотѣлъ-бы поговорить съ его превосходительствомъ генералъ-губернаторомъ.

— Онъ спитъ.

— Я подожду, пока онъ проснется.

— Такъ дожидайся за дверью, Авимелехъ!

Бенъ-Зуфъ хотѣлъ-было уже уйти, какъ пришелъ капитанъ Сервадакъ, котораго разбудилъ этотъ шумъ.

— Что случилось, Бенъ-Зуфъ? спросилъ онъ.

— Ничего или почти что ничего. Эта собака Гакгабутъ хочетъ говорить съ вами, капитанъ.

— Такъ отвори. Надо узнать, зачѣмъ ему вздумалось придти сюда, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Извѣстно, что изъ за своего интереса!

— Говорятъ тебѣ, отвори.

Бенъ-Зуфъ повиновался и Исаакъ Гакгабутъ, закутанный въ свой старый дорожный плащъ, быстро вошелъ въ галлерею,

Капитанъ Сервадакъ пошелъ въ центральную залу, а Исаакъ Гакгабутъ послѣдовалъ за нимъ, расточая ему самыя почетные титулы.

— Чего ты хочешь? спросилъ капитанъ Сервадакъ, пристально смотря ему прямо въ лицо.

— Ахъ, господинъ губернаторъ, вскричалъ Исаакъ, я пришелъ узнать, нѣтъ ли чего новаго?

— Такъ ты пришелъ за новостями?

— Конечно, господинъ губернаторъ, я надѣюсь, что вы сообщите мнѣ….

— Я ничего не сообщу тебѣ, господинъ Исаакъ, потому что ничего не знаю.

— А вѣдь, однако, вчера прибыло въ Теплую-Землю новое лицо?

— Вотъ какъ! ты ужь знаешь.

— Да, господинъ губернаторъ, я видѣлъ изъ моей тартаны какъ отправился катеръ въ далекій путь и какъ потомъ возвратился. Мнѣ показалось, что изъ него вынули очень осторожно.

— Что-жь? договаривай.

— Вѣдь правда, господинъ губернаторъ, что вы привезли какого-то чужаго человѣка?…

— А ты вѣрно знаешь его?

— Нѣтъ, господинъ губернаторъ, я не говорю этого; но мнѣ хотѣлось-бы… Я желалъ-бы…

— Чего?

— Поговорить съ этимъ человѣкомъ; можетъ быть онъ прибылъ..

— Откуда?

— Съ сѣверныхъ береговъ Средиземнаго моря, и можетъ быть онъ знаетъ… что дѣлается въ Европѣ, прибавилъ Исаакъ Гакгабутъ, бросивъ жадный взглядъ на капитана Сервадака.

Исаакъ Гакгабутъ, несмотря на трехмѣсячное пребываніе на Галліи, упрямо вѣрилъ еще въ старый порядокъ вещей.

При его характерѣ, ему, конечно, было труднѣе, чѣмъ кому либо отрѣшиться нравственно отъ земнаго, хотя онъ уже отрѣшился отъ него физически. Если, къ крайнему своему сожалѣнію, онъ принужденъ былъ убѣдиться наконецъ въ анормальныхъ феноменахъ, а именно въ томъ, что дни и ночи стали короче, что солнце всходило и закатывалось въ пунктахъ противуположныхъ прежнимъ, — онъ все-таки былъ бы увѣренъ, что это происходитъ на землѣ. Новое море было для него по прежнему Средиземнымъ, и хотя, конечно, наводненіе поглотило часть Африки, Европа была цѣлехонька и находилась въ нѣсколькихъ сотняхъ льё на сѣверъ отъ Теплой-Земли. Люди на ней жили по-прежнему и онъ могъ покупать, продавать, мѣнять, словомъ — торговать съ ними. Ганза могла-бы плавать вдоль европейскихъ береговъ, за неимѣніемъ африканскихъ, и можетъ быть онъ еще выигралъ-бы отъ этой перемѣны. Вотъ почему Исаакъ Гакгабутъ прибѣжалъ такъ рано по утру въ Улей-Нины. Ему хотѣлось поскорѣе узнать, что дѣлается въ Европѣ.

Безполезно было-бы разувѣрять упрямаго еврея, и капитанъ Сервадакъ даже не попытался на это. Къ тому же онъ вовсе не гнался за тѣмъ, чтобы возобновить сношенія съ этимъ вѣроотступникомъ, внушавшимъ ему отвращеніе, и, вмѣсто отвѣта на его просьбу, только пожалъ плечами и ушелъ отъ него.

— Такъ я не ошибся, проговорилъ Исаакъ, глаза котораго сверкнули, обратясь къ Бенъ-Зуфу: вчера прибылъ сюда какой-то человѣкъ.

— Прибылъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Живой?

— Надѣемся, что будетъ живъ.

— А могу узнать, господинъ Бенъ-Зуфъ, изъ какого мѣста Европы онъ пріѣхалъ?

— Съ Балеарскихъ острововъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, которому хотѣлось узнать къ чему клонятся распросы Исаака.

— Съ Балеарскихъ острововъ! вскричалъ послѣдній; славный пунктъ для торговли на Средиземномъ морѣ! Я выгодно торговалъ тамъ прежде, и Ганза была хорошо извѣстна въ этомъ архипелагѣ

— Можетъ быть даже слишкомъ извѣстна, проговорилъ Бенъ-Зуфъ.

— Эти острова находятся менѣе чѣмъ въ двадцати-пяти лье разстоянія отъ береговъ Испаніи и невозможно, чтобы этотъ почтенный путешественникъ не зналъ, что дѣлается въ Европѣ.

— Да, Манассія, онъ разскажетъ тебѣ объ этомъ къ твоему удовольствію.

— Въ самомъ дѣлѣ, господинъ Бенъ-Зуфъ?

— Въ самомъ дѣлѣ!

— Хоть я и бѣдный человѣкъ, продолжалъ Исаакъ Гакгабутъ; но я не постою за нѣсколькими реалами, право не постою, чтобы поговорить съ нимъ.

— Нѣтъ ты пожалѣешь ихъ!

— Хоть и пожалѣю, а все-таки заплачу… только съ условіемъ, чтобы тотчасъ же поговорить съ нимъ.

— Право? очень жаль только, что нашъ путешественникъ усталъ и спитъ теперь.

— А нельзя ли его разбудить?..

— Если ты осмѣлишься кого нибудь разбудить здѣсь, Исаакъ Гакгабутъ, сказалъ, подойдя, капитанъ Сервадакъ, такъ я велю тебя выгнать отсюда.

— Господинъ губернаторъ, возразилъ Исаакъ, смиреннымъ и умоляющимъ тономъ, мнѣ вѣдь хотѣлось-бы знать однако…

— Ты и узнаешь, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ. Я. даже самъ хочу, чтобы ты былъ здѣсь, когда нашъ новый товарищъ станетъ разсказывать намъ, что дѣлается въ Европѣ.

— И я также хочу этого, Іезекіиль, прибавилъ Бенъ-Зуфъ, очень мнѣ любопытно посмотрѣть, какую ты скорчишь рожу тогда.

Исааку Гакгабуту не пришлось долго дожидаться.

Въ самую эту минуту Пальмиренъ Розетъ нетерпѣливо позвалъ кого-то.

Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ, лейтенантъ Прокофьевъ и Бенъ-Зуфъ, съ трудомъ оттолкнувшій Исаака Гакгабута, — всѣ бросились къ постели професора. Послѣдній не совсѣмъ еще проснулся и, вѣроятно, подъ вліяніемъ какого нибудь сна, вскричалъ:

— Эй Жозефъ! Гдѣ тебя носитъ лукавый! придешь ли ты, наконецъ?

Жозефъ былъ слуга Пальмирена Розетъ, но онъ не могъ придти на его зовъ по той причинѣ, что должно быть остался на старомъ земномъ шарѣ. Столкновеніе Галліи съ Землею разлучило его и, вѣроятно на вѣкъ, съ господиномъ.

Между тѣмъ, професоръ совсѣмъ проснулся и опять вскричалъ:

— Жозефъ! проклятый Жозефъ! гдѣ моя дверь?

— Вотъ она, ваша дверь, цѣлехонька, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

Пальмиренъ Резетъ широко раскрылъ глаза и пристально посмотрѣлъ на Бенъ-Зуфа, нахмуривъ брови.

— Ты Жозефъ? спросилъ онъ.

— Къ вашимъ услугамъ, господинъ Пальмиренъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ невозмутимымъ тономъ.

— Такъ давай же мой кофе, да живѣе!

— Кофе спрашиваетъ! проговорилъ Бенъ-Зуфъ, и побѣжалъ въ кухню.

Капитанъ Сервадакъ помогъ Пальмирену Розетъ приподняться на постели.

— Дорогой профессоръ, такъ вы узнали вашего бывшаго ученика въ лицеѣ Карла Великаго? спросилъ онъ.

— Какъ же! узналъ Сервадакъ, узналъ! отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ. Надѣюсь, что вы исправились въ теченіи двѣнадцати лѣтъ.

— О! совершенно! отвѣчалъ, смѣясь, капитанъ Сервадакъ.

— Прекрасно, прекрасно, проговорилъ профессоръ. Но гдѣ же мой кофе? Безъ кофе нѣтъ ясныхъ идей, а мнѣ надо, чтобы въ головѣ моей было ясно сегодня.

Къ счастью, въ эту минуту явился Бенъ-Зуфъ съ огромною чашкою горячаго кофе безъ сливокъ.

Выпивъ кофе, профессоръ всталъ, одѣлся, вышелъ въ общую залу, посмотрѣлъ вокругъ разсѣяннымъ взглядомъ и наконецъ усѣлся въ самое покойное и удобное кресло изо всѣхъ принесенныхъ съ «Добрыни».

Затѣмъ, съ довольнымъ видомъ, напоминающимъ «all right», «va bene», «nil dexperandum» записокъ проговорилъ, обращаясь къ окружающимъ:

— И такъ господа, что вы скажите о Галліи?

Капитанъ Сервадакъ хотѣлъ было прежде всего спросить, что такое сама Галлія, но его предупредилъ Исаакъ Гакгабутъ.

При видѣ Исаака, брови профессора опять нахмурились.

— Это что такое! вскричалъ онъ такимъ голосомъ, какъ будто ему не оказали должнаго уваженія.

— Не обращайте на него вниманія, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

Но не было возможности ни удержать Исаакъ, ни заставить его молчать. Не смотря на всѣ усилія окружающихъ остановить его, онъ настойчиво опять-таки продрался къ профессору.

— Во имя Бога Авраама, Исаака и Іакова, проговорилъ онъ, со общите намъ, господинъ, что вамъ извѣстно объ Европѣ.

Пальмиренъ Розетъ подпрыгнулъ въ креслѣ.

— Что мнѣ извѣстно объ Европѣ! вскричатъ онъ; онъ хочетъ знать, что тамъ дѣлается?

— Да, да, подтвердилъ Исаакъ, крѣпко уцѣпившись за кресло профессора, чтобы устоять противъ толчковъ Бенъ-Зуфа.

— А на что вамъ знать это?

— Чтобы возвратиться туда.

— Чтобы возвратиться! вскричалъ профессоръ. А какое у насъ число сегодня? прибавилъ онъ, обратясь къ своему бывшему ученику.

— 20-е апрѣля, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— Такъ, я скажу вамъ, отвѣчалъ профессоръ, лицо котораго вдругъ засіяло, что сегодня, 20 апрѣля, Земля находится въ ста двадцати трехъ милліонахъ льё разстоянія отъ насъ.

Исаакъ Гакгабутъ вдругъ словно замеръ, какъ будто у него вырвали сердце.

— Неужели же здѣсь ничего не знаютъ объ этомъ? сказалъ Пальмиренъ Розетъ.

— Вотъ, что намъ извѣстно, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

И разсказалъ въ нѣсколькихъ словахъ профессору все, что произошло, начиная съ ночи на 31 декабря; какъ «Добрыня» предпринялъ плаваніе съ цѣлью изслѣдованья; какъ открыли все, что осталось отъ стараго континента, а именно: нѣкоторые пункты Туниса, Сардиніи, Гибралтара и Форментеры; какъ три раза попали въ руки изслѣдователямъ анонимные документы, и какъ, наконецъ, покинули островъ Гурби для Теплой-Земли и зданіе военнаго поста для Улья Нины.

Пальмиренъ Розетъ выслушалъ этотъ разсказъ, обнаруживая по временамъ знаки нетерпѣнія.

— Господа, сказалъ онъ, когда капитанъ Сервадакъ замолчалъ, какъ же вы полагаете — гдѣ вы находитесь?

— На новомъ астероидѣ, который вращается въ солнечномъ мірѣ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— И этотъ новый астероидъ, по вашему мнѣнію?….

— Громадный осколокъ, оторванный отъ Земнаго Шара.

— Оторванный! вотъ какъ! а кто же или что оторвало его?

— Столкновеніе съ кометою, которую вы называли Галліею, дорогой профессоръ.

— Ну такъ вы ошибаетесь, господа, сказалъ Пальмиренъ Розетъ, вставая. Придумайте-ка что нибудь пограндіознѣе этого.

— Пограндіознѣе! перебилъ съ живостью лейтенантъ Прокофьевъ.

— Да, отвѣчалъ профессоръ, пограндіознѣе. Правда, что въ ночь съ 31 декабря на 1 января, въ два часа сорокъ семь минутъ, тридцать пять секундъ, шесть десятыхъ утра, неизвѣстная планета столкнулась съ Землею, но она такъ сказать только задѣла послѣднюю, оторвавъ отъ нее тѣ частицы, которыя вы встрѣтили въ продолженіи вашего плаванія.

— Въ такомъ случаѣ, вскричалъ капитанъ Сервадакъ, мы находимся?….

— На кометѣ, которую я назвалъ Галліею, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ. Вы на моей кометѣ!

ГЛАВА III,
варіаціи на старую, хорошо извѣстную, тему относительно кометъ солнечнаго міра.

Когда профессоръ Пальмиренъ Розетъ толковалъ въ ученый конференціи о кометографіи, вотъ какъ опредѣлялъ онъ кометы, по лучшимъ астрономамъ.

«Небесныя свѣтила, состоящія изъ центральной массы, вызываемаго ядромъ, туманной оболочки, называемой волосами и свѣтящагося слѣда, называемаго хвостомъ. Означенныя свѣтила видимы въ своемъ обращеніи жителямъ Земли только отчасти, такъ какъ описываютъ вокругъ солнца чрезвычайно удлиненную орбиту».

Пальмиренъ Розетъ, всегда прибавлялъ, что его опредѣленіе очень вѣрно, за тѣмъ исключеніемъ, впрочемъ, что свѣтила эти могутъ не имѣть ядра, хвоста или туманной оболочки, но тѣмъ не менѣе они кометы.

Чтобы свѣтило можно было назвать кометою, по системѣ Араго, необходимо: 1) чтобы оно было одарено собственнымъ движеніемъ и 2) чтобы оно описывало очень удлиненный эллипсъ и, слѣдовательно, удалялось-бы на такія разстояніе отъ солнца и земли, что становилось-бы невидимо.

Въ первомъ случаѣ свѣтило нельзя причислить къ разряду звѣздъ, во-второмъ — къ разряду планетъ. Если же оно не метеоръ, не планета и не звѣзда, — то необходимо должно быть кометою.

Когда Пальмиренъ Розетъ опредѣлялъ такимъ образомъ кометы, возсѣдая на своемъ предсѣдательскомъ креслѣ въ конференцъ-залѣ, онъ конечно никакъ не воображалъ, что улетитъ когда нибудь самъ на кометѣ въ между планетное пространство. Онъ всегда питалъ какое-то особое пристрастіе къ этимъ свѣтиламъ, какъ лучистымъ, такъ и не лучистымъ. Можетъ быть, онъ предчувствовалъ, что его ожидало въ будущемъ. Онъ былъ очень силенъ въ кометографіи. Въ бытность свою на островѣ Форментерѣ, послѣ столкновенія кометы съ Землею, онъ главнымъ образомъ сожалѣлъ о томъ, что это столкновеніе могло, можетъ быть, лишить его слушателей, къ которымъ онъ обратился-бы со слѣдующимъ трактатомъ:

1) Какъ велико число кометъ въ пространствѣ?

2) Какія кометы періодическія, т. е. такія, которыя являются черезъ извѣстный промежутокъ времени, и какія не періодическія?

3) На сколько правдоподобно предположеніе возможности столкновенія Земли съ какою нибудь кометою?

4) Каковы могутъ быть послѣдствія столкновенія, смотря по тому имѣетъ-ли комета твердое ядро или нѣтъ?

Отвѣтивъ на эти четыре вопроса, Пальмиренъ Розетъ, конечно, удовлетворилъ-бы самыхъ взыскательныхъ слушателей, что мы и сдѣлаемъ въ этой главѣ.

На первый изъ нихъ: «Какъ велико число кометъ въ пространствѣ»? — мы скажемъ, что по словамъ Кеплера, ихъ столько же, сколько рыбъ въ водѣ.

Араго, основываясь на числѣ звѣздъ, обращающихся между Меркуріемъ и Солнцемъ полагаетъ, что только въ предѣлахъ солнечнаго міра до 17 милліоновъ небесныхъ тѣлъ.

Ламберъ говоритъ, что ихъ до пятисотъ милліоновъ въ предѣлахъ только Сатурна, т. е. въ радіусѣ трехсотъ шестидесяти четырехъ милліоновъ льё.

По вычисленіямъ другихъ астрономовъ, число кометъ простирается даже до семидесяти четырехъ милліоновъ милліардовъ.

Въ сущности, число этихъ свѣтилъ неизвѣстно и никогда не будетъ извѣстно; но оно очень велико.

Продолжая сравненіе Кеплера, мы скажемъ, что рыбакъ, который сидѣлъ-бы на поверхности Солнца, всякій разъ, закинувъ удочку въ пространство, непремѣнно поймалъ-бы какую нибудь комету.

Но это еще не все. По вселенной блуждаетъ много другихъ кометъ, ускользнувшихъ отъ вліянія нашего Солнца.

У нѣкоторыхъ система кругообращенія такъ неправильна, что онѣ переходятъ отъ одного притягательнаго центра къ другому. Онѣ мѣняютъ свой солнечный міръ съ удивительною легкостью. На земномъ горизонтѣ появляются иногда новыя, никогда не виданныя кометы; другія же, напротивъ, исчезаютъ съ него навсегда.

Но ограничимся кометами, принадлежащими дѣйствительно къ нашему солнечному міру. Имѣютъ-ли онѣ постоянныя орбиты, причемъ конечно невозможно столкновеніе ихъ какъ между собою, такъ и съ Землею?

Мы отвѣтимъ нѣтъ. Орбиты ихъ могутъ подчиняться постороннимъ вліяніямъ. Изъ эллиптическихъ онѣ могутъ превратиться въ параболическія или гиперболическія.

Мы приведемъ въ примѣръ Юпитера. По словамъ астрономовъ, онъ всегда стоитъ поперегъ большаго пути кометъ, и, вслѣдствіе своей могучей притягательной силы, — подчиняетъ эти слабые астероиды своему вліянію, которое можетъ быть пагубно для нихъ.

Таковъ, въ главныхъ чертахъ, кометный міръ, состоящій изъ милліоновъ этихъ свѣтилъ.

На второй вопросъ: «Какія кометы періодическія и не періодическія»? — мы отвѣтимъ, что въ лѣтописяхъ астрономіи упоминается о пяти или шести стахъ кометахъ, которыя подробно изучали въ различныя эпохи.

Но изъ числа ихъ наберется не болѣе сорока, періоды обращенія которыхъ опредѣлены съ точностью.

Эти сорокъ кометъ дѣлятся на періодическія и неперіодическія. Первыя появляются на земномъ горизонтѣ послѣ болѣе или менѣе продолжительнаго, почти всегда правильнаго промежутка времени. Вторыя, срокъ появленія которыхъ неизвѣстенъ, удаляются отъ солнца на дѣйствительно неизмѣримое разстояніе.

Изъ числа періодическихъ кометъ есть десять, которыя называютъ «кратко-срочными» и движенія которыхъ вычислено чрезвычайно вѣрно. Таковы кометы Галлея, Энке, Гамбара, Файэ, Брёрзена, Аррета, Туттля, Винске, Вико и Темпеля.

Не мѣшаетъ коснуться ихъ исторіи, такъ какъ одна изъ нихъ находилась въ отношеніи къ земному шару точно въ такихъ же условіяхъ какъ Галлія.

Раньше всѣхъ другихъ была извѣстна комета Галлея.

Полагаютъ, что ее видѣли въ 134 и 52 году до P. X. Затѣмъ въ 400, 855, 930, 1006, 1230, 1305, 1380, 1456, 1531, 1607, 1682, 1759 и 1835 годахъ. Она обращается съ востока на западъ, т. е. въ противоположномъ направленіи обращенію планетъ вокругъ солнца. Появляется она чрезъ промежутки времени отъ семидесяти пяти до семидесяти шести лѣтъ, смотря по тому, какое вліяніе производитъ на ея обращеніе близость Юпитера и Сатурна, которые могутъ задержать ее долѣе чѣмъ на шестьсотъ дней. Знаменитый астрономъ Гершель, наблюдавшій эту комету во время появленія ея на мысѣ Доброй Надежды, въ 1835 году, и, слѣдовательно, находившійся въ лучшихъ условіяхъ, чѣмъ наблюдатели въ сѣверныхъ странахъ, видѣлъ ее и слѣдилъ за нею до конца марта 1836 года, — эпохи, когда она стояла невидима, потому что слишкомъ удалилась отъ Земли. Комета Галлея въ своемъ перигеліи проходитъ на разстояніи двадцати двухъ милліоновъ лье отъ солнца, т. е. ближе къ нему, чѣмъ Венера, что произошло и съ Галліею. Въ своемъ афеліи она удаляется отъ Солнца на тысячу триста милліоновъ лье, т. е. далѣе орбиты Нептуна.

Комета Энке совершаетъ свое обращеніе въ самый краткій періодъ времени, такъ какъ онъ состоитъ изъ тысячи двухсотъ пяти дней, т. е. меньше трехъ съ половиною лѣтъ. Она движется въ правильномъ направленіи, т. е. съ запада на востокъ. Ее открыли 26 ноября 1818 года, и когда вычислили ея элементы, оказалось, что это та самая комета, которая была видна въ 1805 году.

Сообразно предсказаніямъ астрономовъ, она появлялась въ 1822, 1825, 1829, 1832, 1835, 1838, 1842, 1845, 1848, 1852 годахъ и пр., словомъ — постоянно показывается на земномъ горизонтѣ въ опредѣленныя эпохи. Ея орбита заключается въ орбитѣ Юпитера. Слѣдовательно она удаляется отъ Солнца на сто пятьдесятъ милліоновъ льё, а приближается къ нему на тридцать милліоновъ лье, т. е. ближе чѣмъ Меркурій. Относительно этой кометы сдѣлали важное наблюденіе: замѣтили, что большой діаметръ ея эллиптической орбиты постепенно уменьшается и что, слѣдовательно, среднее разстояніе между нею и Солнцемъ становится все меньше. Послѣ того, очень возможно, что комета Энке когда нибудь упадетъ на Солнце, которое поглотить ее, если только она не улетучится отъ дѣйствія его жара.

Комету Гамбара или Біэля видѣли въ 1772, 1789, 1795 и 1805 г., но только 28 февраля 1826 года вычислили ея элементы. Движеніе ея правильно. Она совершаетъ свое обращеніе въ теченіе двухъ тысячъ четырехъ сотъ десяти дней, т. е. въ теченіе безъ малаго семи лѣтъ, и проходитъ въ перигеліи на разстояніи тридцати двухъ милліоновъ семисотъ десяти тысячъ лье отъ Солнца, т. е. не много ближе Земли; въ афеліи же — на разстояніи двухсотъ тридцати пяти милліоновъ трехсотъ семидесяти тысячъ лье, т. е. далѣе орбиты Юпитера. Въ 1846 году, появленіе этой кометы сопровождалось любопытнымъ феноменомъ. Она появилась на земномъ горизонтѣ въ двухъ отдѣльныхъ частяхъ. Вѣроятно, она раздѣлилась на пути отъ дѣйствія внутренней силы. Оба обломка сначала обращались вмѣстѣ на разстояніи шестидесяти тысячъ лье одинъ отъ другаго, но въ 1852 году разстояніе между ними увеличилось до пятисотъ тысячъ лье.

Комету Файэ замѣтили въ первый разъ 22 ноября 1843 года. Она совершаетъ свое обращеніе въ правильномъ направленіи. Вычислили элементы ея орбиты и предсказали, что она опять появится въ 1850 и 1851 годахъ, т. е. послѣ семи съ половиною лѣтъ или двухъ тысячъ семисотъ восьмнадцати дней. Предсказаніе оправдалось. Она дѣйствительно появилась въ означенную эпоху и въ послѣдующія, при чемъ прошла въ шестидесяти четырехъ милліонахъ ста пятидесяти тысячахъ лье отъ Солнца, т. е. далѣе Марса, а удалялась отъ Солнца до двухъ сотъ двадцати шести милліоновъ пятисотъ шестидесяти тысячъ лье, т. е. далѣе Юпитера.

Комету Брёзена открыли 26 февраля 1846 года. Обращеніе ея правильно. Она совершаетъ его въ пять съ половиною лѣтъ, или въ двѣ тысячи сорокъ два дня. Въ перегиліи она проходитъ въ двадцати четырехъ милліонахъ шестистахъ четырнадцати тысячахъ лье разстоянія отъ Солнца, а въ афеліи — въ двухстахъ шестнадцати милліонахъ лье.

Что же касается до краткосрочныхъ кометъ, то комета Арре обращается вокругъ солнца въ теченіе шести съ половиною съ небольшимъ лѣтъ, и въ 1862 году прошла на разстояніи только одиннадцати милліоновъ лье отъ Юпитера.

Комета Туттеля обращается вокругъ Солнца въ теченіе тринадцати лѣтъ и двухъ третей года; комета Винеке — въ пять съ половиною лѣтъ. Темпеля — почти въ такой же срокъ; комета же Вико, кажется, заблудилась въ небесномъ пространствѣ. Но эти послѣднія кометы наблюдали не такъ подробно, какъ пять первыхъ.

Намъ остается теперь перечислить главныя кометы, обращающіяся «въ продолжительные періоды времени»; изъ нихъ сорокъ извѣстны болѣе или менѣе подробно.

Комета 1556 года, названную «кометою Карла V» ожидали опять въ 1860 году, но она не появилась.

Комета въ 1680 года, изученная Ньютономъ и которая, по мнѣнію Уистона, произвела-бы потопъ, такъ какъ слишкомъ приблизилась бы къ Землѣ, была видна въ 619 и 43 годахъ до P. X., потомъ въ 531 и въ 1106 годахъ. Обращеніе ея должно совершаться въ теченіе шестисотъ семидесяти пяти лѣтъ. Въ перигеліи, она проходить такъ близко отъ Солнца, что заимствуетъ отъ него въ двадцать тысячъ разъ болѣе теплоты чѣмъ Земля, т. е. жаръ на ней въ двѣ тысячи разъ сильнѣе того, при которомъ плавится желѣзо.

Комета 1586 года похожа своимъ блескомъ на звѣзду первой величины.

Комета 1744 года влачила за собою нѣсколько хвостовъ, какъ какой нибудь паша, вращающійся вокругъ турецкаго султана.

Комета 1811 года, заимствовавшая названіе отъ года своего появленія, имѣла кольцо въ сто семьдесятъ одно лье въ діаметрѣ, туманную оболочку на пространствѣ четырехсотъ пятидесяти тысячъ лье и хвостъ въ сорокъ пять-милліоновъ лье.

Комету 1843 года наблюдалъ Кассини. Полагали, что она та самая, которую видѣли въ 1668, 1494 и 1317 годахъ; но астрономы чрезвычайно расходятся во мнѣніяхъ относительно срока ея обращенія. Она проходитъ только въ двѣнадцати тысячаго лье отъ Солнца, съ быстротою пятнадцати тысячъ лье въ секунду. Жаръ на ней тогда равняется тому, какой заимствовала-бы Земля отъ сорока семи тысячъ солнцъ.

Хвостъ ея видѣнъ даже среди дня: до такой степени эта страшная температура усиливаетъ ея плотность.

Комета Доняти, такъ великолѣпно сіяющая посреди сѣверныхъ созвѣздій, состоитъ изъ массы, равняющейся семисотой части Земли.

Комета 1862 года, съ блестящимъ плюмажемъ, похожа на какую-то фантастическую раковину.

Наконецъ, комета 1864 года, совершающая свое обращеніе не менѣе какъ въ теченіе двухъ тысячъ восьмисотъ столѣтій, отправилась блуждать надолго по безконечному пространству.

Что же касается до третьяго вопроса: «возможно-ли столкновеніе Земли съ какою нибудь кометою»? — мы скажемъ слѣдующее:

Если начертить на бумагѣ планетныя и кометныя орбиты, то онѣ будутъ перекрещиваться въ различныхъ пунктахъ. Но въ пространствѣ орбиты эти не перекрещиваются, такъ какъ содержащіяся въ нихъ плоскости наклонны подъ различными углами въ отношеніи къ эклиптикѣ, составляющей плоскость земной орбиты. Но, скажетъ читатель, число кометъ такъ велико, что, не смотря на эту «предосторожность» Творца вселенной, пожалуй, какая нибудь изъ нихъ; все-таки можетъ столкнуться съ Землею?

На этотъ вопросъ мы отвѣтимъ слѣдующее:

Земля, какъ извѣстно, никогда не выходитъ изъ плоскости эклиптики, и описываемая ею орбита заключается вся въ этой плоскости. Чтобы земля столкнулась съ кометою, надо:

1) Чтобы комета встрѣтилась съ нею въ плоскости эклиптики.

2) Чтобы комета проходила въ данный моментъ именно черезъ тотъ самый пунктъ, какъ и Земля.

3) Чтобы разстояніе между центрами обоихъ свѣтилъ было меньше ихъ радіусовъ.

Могутъ-ли всѣ эти условія соединиться за-разъ и, слѣдовательно, произвести столкновеніе?

Когда спросили объ этомъ Араго, онъ отвѣчалъ;

— Вычисленіе вѣроятностей дастъ возможность опредѣлить шансы подобной встрѣчи и доказываетъ, что, при появленіи какой нибудь неизвѣстной кометы, можно поручиться двѣсти восемьдесятъ милліоновъ разъ противъ одного, что не произойдетъ столкновенія.

Лапласъ не отвергалъ возможности столкновенія и описалъ послѣдствія его въ сочиненіи: Изложеніе мировой системы.

Отъ личнаго характера каждаго зависитъ болѣе или меаѣе полагаться на шансы, вычисленные Араго.

Слѣдуетъ впрочемъ замѣтить, что вычисленія знаменитаго астронома основываются на двухъ началахъ, которыя могутъ быть разнообразны до безконечности. Онъ говоритъ: 1) что комета въ своемъ перегиліи должна находиться ближе къ солнцу, чѣмъ къ землѣ; 2) что діаметръ ея долженъ равняться четверти земнаго діаметра.

Кромѣ того, вычисленія эти относятся только къ встрѣчѣ кометнаго ядра съ Земнымъ Шаромъ. Чтобы вычислить шансы столкновенія съ туманною оболочкою кометы, пришлось-бы умножить ихъ въ десятеро, т. е. предположить двѣсти восемьдесять одинъ милліонъ противъ десяти или двадцать восемь милліоновъ сто тысячъ противъ одного.

Относительно первой проблэмы, Араго говоритъ еще слѣдующее:

"Предположимъ на минуту, что комета можетъ дѣйствительно столкнуться съ Землею и уничтожить весь человѣческій родъ. Новъ такомъ случаѣ опасность смерти для каждаго человѣка, вслѣдствіе столкновенія Земли съ неизвѣстною кометою, совершенно равняется той, какъ еслибы изъ урны, гдѣ находятся двѣсти милліоновъ восемьдесятъ одинъ черный шаръ и одинъ только бѣлый, онъ непремѣнно вынулъ бы этотъ бѣлый шаръ.

Изъ всего этого слѣдуетъ, что столкновеніе Земли съ кометою совершенно невозможно.

Былъ-ли когда прежде такой случай? Астрономы отвѣчаютъ на этотъ вопросъ отрицательно. Араго говоритъ: "Такъ такъ Земля вращается на неизмѣнной оси, можно съ увѣренностью заключить, что она никогда не сталкивалась съ кометою. Еслибы это когда либо случилось, то главная ось смѣнилась-бы мгновенно и въ такомъ случаѣ постоянно измѣнялись-бы земныя широты, чего, какъ извѣстно, до сихъ поръ не бывало. Постоянство земныхъ широтъ доказываетъ, что Земной Шаръ съ самаго начала мірозданія никогда не сталкивался ни съ какою кометою…. Нельзя также приписывать, какъ нѣкоторые ученые, столкновенію съ кометою пониженіе Каспійскаго моря на сто метровъ ниже уровня океана. И такъ, можно сказать съ увѣренностью, что Земля никогда не сталкивалась съ кометою, — но можно-ли поручиться, что никогда не столкнется?

Въ отвѣтъ на этотъ вопросъ слѣдуетъ упомянуть о томъ, что было, когда появилась комета Гамбара.

Появленіе ея въ 1832 году привело всѣхъ въ ужасъ. По странному космографическому совпаденію, орбита этой кометы почти перерѣзываетъ орбиту Земли. 29 октября комета должна была пройти, раньше полуночи, очень близко къ одному изъ пунктовъ земной орбиты.

Всѣхъ сильно страшилъ вопросъ: будетъ-ли Земля находиться въ тотъ моментъ въ этомъ же самомъ пунктѣ?

Если-бы это случилось, то непремѣнно произошло-бы столкновеніе, такъ какъ, по наблюденіямъ Ольбера, длина радіуса кометы равняется земному радіусу и, слѣдовательно, часть земной орбиты была-бы поглощена туманною оболочкою кометы.

Къ счастью, Земля дошла до этого пункта эклиптики мѣсяцемъ позже, 30 ноября; и такъ какъ она обращается съ быстротою шести сотъ семидесяти четырехъ тысячъ лье въ день, то, въ моментъ ея прохожденія въ этомъ пунктѣ, комета находилась уже болѣе чѣмъ въ двадцати милліонахъ лье разстоянія отъ нея.

Но еслбы земля пришли къ этому пункту своей орбиты мѣсяцемъ ранѣе или комета мѣсяцемъ позже, — столкновеніе произошло бы.

Конечно, нельзя допустить, чтобы вслѣдствіе какого нибудь разстройства измѣнился ходъ земнаго сфероида; но комета легко могла запоздать, такъ какъ эти свѣтила подвержаны на своемъ пути разнымъ неблагопріятнымъ вліяніямъ.

Изъ этого слѣдуетъ, что столкновеніе возможно, несмотря на то, что его никогда не бывало.

Эта самая комета Гамбара, въ 1805 году, прошла въ десять разъ ближе къ Землѣ а именно — въ двухъ милліонахъ лье отъ нее. Но тогда не знали объ этомъ, а потому и не боялись.

При появленіи этой кометы въ 1843 году, опасались, что она охватитъ своимъ хвостомъ Земной Шаръ, что могло бы испортить его атмосферу.

На четвертый вопросъ: Если столкновеніе Земли съ кометою возможно, то каковы могутъ быть его послѣдствія? — мы отвѣтимъ слѣдующее:

Оки могутъ бытъ различны, смотря по тому, будетъ ли у кометы ядро, такъ какъ нѣкоторыя изъ этихъ сяѣтилъ имѣютъ ядро, какъ иные плоды; другія же — не имѣютъ.

Неимѣющая ядра комета состоитъ изъ такихъ тонкихъ облаковъ, что сквозь ихъ массу видны звѣзды десятой величины.

Отъ этого происходитъ, что кометы часто мѣняютъ свои формы, такъ что ихъ трудно узнать. Облака эти испаряетъ сама комета отъ дѣйствія солнечной теплоты. Это доказывается тѣмъ, что только тогда, когда она находится въ тридцати милліонахъ лье отъ Солнца, т. е. на меньшемъ разстояніи чѣмъ Земля, у нее начинаетъ образоваться хвостъ.

При томъ же, часто кометы, состоящія изъ вещества, болѣе плотнаго и болѣе сопротивляющагося дѣйствію высокой температуры, вовсе не имѣютъ хвоста.

Въ случаѣ, если бы Земной Шаръ встрѣтился съ кометою, не имѣющею ядра, не произошло-бы, собственно говоря, столкновенія. Астрономъ Файэ говоритъ, что паутина можетъ представить болѣе сопротивленія ружейной пулъ, чѣмъ туманная оболочка кометы. Если вещество, изъ котораго состоитъ хвостъ кометы, т. е. лучи ея не содержитъ ничего вреднаго, то не предстоитъ никакой опасности. Но вотъ что можетъ быть опасно: если пары, изъ которыхъ состоитъ хвостъ кометы, раскалены до-бѣла, такъ какъ въ такомъ случаѣ она бы все сожгла на поверхности Земнаго Шара; также, если онъ состоитъ изъ газообразныхъ элементовъ, умерщвляющихъ все живущее. Впрочемъ трудно предположить, чтобы могла реализироваться послѣдняя случайность. По мнѣнію Бабине, земная атмосфера, несмотря на всю ея тонкость въ высшихъ предѣлахъ, все-таки несравненно плотнѣе туманной оболочки кометы, такъ что представила-бы ей сопротивленіе.

Ньютонъ говоритъ, что облака кометы, изъ которыхъ состоитъ ея туманная оболочка, въ такой степени тонки, что еслибы комета безъ ядра, имѣющая триста шестьдесятъ пять милліоновъ лье въ радіусѣ, дошла-бы до состоянія плотности земной атмосферы, то умѣстилась-бы вся въ наперсткѣ, имѣющемъ двадцать пять милиметровъ въ діаметрѣ.

Слѣдовательно, столкновеніе Земли съ кометою, не имѣющею ядра, не можетъ быть опасно. Но что могло-бы случиться, еслибы Земля встрѣтилась съ кометою, имѣющею ядро? И есть-ли дѣйствительно кометы, имѣющія ядро? На это мы отвѣтимъ, что въ кометѣ должно образоваться ядро, какъ скоро она достигнетъ такой степени сгущенія, что должна превратиться изъ газообразнаго состоянія въ твердое тѣло. Если комета, находящаяся въ такомъ состояніи, проходитъ между звѣздою и наблюдателемъ, стоящимъ на Землѣ, она затмѣваетъ звѣзду.

За четыреста восемьдесятъ лѣтъ до P. X., во времена Ксеркса, по свидѣтельству Анаксагора, комета затмила Солнце; за нѣсколько дней до смерти Августа, Діонъ замѣтилъ подобное же затмѣніе; оно не могло произойти вслѣдствіе прохожденія Луны мимо Солнца, такъ какъ Луна въ этотъ день была на противоположномъ пунктѣ. Впрочемъ, кометографы отвергаютъ оба эти показанія и не безъ основанія.

Но два новѣйшія наблюденія положительно доказали, что есть кометы съ ядромъ. Кометы 1774 и 1828 годовъ затмили звѣзды восьмой величины. Также принято мнѣніе, что кометы 1402, 1532 и 1744 годовъ имѣли твердое ядро. Чтоже касается до кометы 1843 года, то фактъ этотъ тѣмъ несомнѣннѣе, что ее видно было въ полдень невооруженнымъ глазомъ.

Не только извѣстно, что есть кометы, имѣющія твердое ядро, но даже у нѣкоторыхъ его измѣрили. Такъ извѣстно, что комета 1798 года имѣетъ одиннадцать миліоновъ лье въ діаметрѣ; комета 1805 года (Гамбара) — двѣнадцать. Слѣдовательно, ядро послѣдней больше Земнаго Шара, такъ что, въ случаѣ встрѣчи, преимущество можетъ остаться на сторонѣ кометы.

Чтоже касается до туманной оболочки кометы, то нашли, что она занимаетъ пространство отъ семи тысячъ двухъ сотъ до четырехъ сотъ пятидесяти тысячъ лье.

Взаключеніе, повторимъ вмѣстѣ съ Араго, что существуютъ или могутъ существовать:

1) Кометы, не имѣющія ядра.

2) Кометы, ядро которыхъ прозрачно.

3) Кометы, болѣе блестящія, чѣмъ планеты, имѣющія твердое непрозрачное ядро.

Затѣмъ, прежде чѣмъ говорить о послѣдствіяхъ столкновенія Земли съ кометою, замѣтимъ, что еслибы даже и не произошло настоящаго столкновенія, встрѣча эта все-таки произвела-бы самые важные феномены.

Дѣйствительно, если-бы комета довольно порядочнаго объема очень приблизилась къ Землѣ, это было-бы не безопасно для послѣдней; но еслибы комета была меньше Земли — опасности не было-бы. Такъ комета 1770 года, приблизившаяся къ Землѣ до шестисотъ тысячъ лье, не измѣнила ни на одну секунду продолжительности земнаго года, тогда какъ вслѣдствіе вліянія Земли обращеніе кометы замедлилось двумя днями.

Но въ случаѣ, если-бы оба тѣла были равнаго объема и еслибы комета проходила не ближе какъ въ разстояніи пятидесяти пяти тысячъ лье отъ Земли, она увеличила-бы продолжительность земнаго года на шестнадцать часовъ и пять минутъ и измѣнила-бы на два градуса уклоненія эклиптики и можетъ быть также захватила-бы мимоходомъ и Луну.

Наконецъ, послѣдствія столкновенія могутъ быть слѣдующія.

Комета можетъ, зацѣпивъ за Землю, оставить на ней осколокъ самой себя или сорвать частицу Земли — какъ это случилось съ Галліею; или наконецъ можетъ, упавъ на Землю образовать на ней новый материкъ.

Въ обоихъ случаяхъ она должна внезапно уничтожить быстроту поступательнаго движенія Земли, и тогда люди, животныя, деревья должны быть разметаны съ быстротою восьми лье въ секунду. Моря должны выйти изъ естественныхъ бассейновъ; центральныя части Земнаго Шара, находящіяся еще въ жидкомъ состояніи, вслѣдствіе сотрясенія, должны устремиться наружу. Земная ось должна измѣниться и новый экваторъ замѣнить старый. Наконецъ, такъ какъ Земной Шаръ, лишенный быстроты, будетъ не въ состояніи противиться притяженію Солнца, то долженъ упасть на него по прямой линіи и соединиться съ нимъ послѣ шестидесяти съ половиною дней паденія.

Такъ какъ по теоріи Тиндаля, теплота только видъ движенія, то можно даже предположить, что внезапно прерванная быстрота Земнаго Шара превратилась, механически въ теплоту, и тогда Земля, отъ дѣйствія температуры въ цѣлые милліоны градусовъ, могла бы улетучиться въ нѣсколько секундъ.

Но взаключеніе нашего бѣглаго обзора повторимъ, что есть двѣсти восемьдесять одинъ милліонъ шансовъ противъ возможности столкновенія Земли съ кометою.

— Оно такъ, говорилъ впослѣдствіи Пальмиренъ Розетъ, но мы вынули бѣлый шаръ.

ГЛАВА IV,
въ которой Пальмиренъ Розетъ до такой степени доволенъ своею судьбою, что это заставило всѣхъ призадуматься.

«Вы на моей кометѣ»! — таковы, были послѣднія слова, произнесенныя профессоромъ. Затѣмъ онъ взглянулъ на своихй слушателей, нахмуривъ брови, какъ будто кто нибудь оспаривалъ его права на Галлію. Можетъ быть также онъ думалъ о томъ, по какому праву эти незнакомцы вторгнулись въ его владѣнія. Гекторъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ молчали. Наконецъ, они узнали истину. Читатель помнить, какія они допускали гипотезы: во-первыхъ, измѣненіе; во-вторыхъ, что отъ земнаго сфероида отдѣлился осколокъ, умчавшійся въ пространство; а въ третьихъ, что неизвѣстная комета, задѣвъ Землю, захватила съ нея кой-какія частицы и увлекла ихъ можетъ быть въ звѣздное пространство.

Теперь же прошедшее и настоящее было извѣстно.

Вѣроятно, ученый чудакъ предвидѣлъ также будущее, но Гекторъ Сервадакъ и его товарищи не смѣли спросить его объ этомъ.

Между тѣмъ Пальмиренъ Розетъ, принявъ на себя важный, профессорскій видъ, ожидалъ, казалось, чтобы ему представили всѣхъ лицъ, собравшихся въ общей залѣ.

Чтобы, не раздражать капризнаго профессора, Гекторъ Сервадакъ принялъ на себя роль представителя.

— Графъ Тимашевъ, проговорилъ онъ, представляя графа.

— Добро пожаловать, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ снисходительнымъ тономъ хозяина, который знаетъ, что находится у себя.

— Я прибылъ на вашу комету не совсѣмъ-то по доброй волѣ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, но тѣмъ не менѣе я долженъ быть благодаренъ вамъ за вашъ гостепріимный пріемъ.

Гекторъ Сервадакъ слегка улыбнулся на этотъ ироническій отвѣтъ и сказалъ:

— Господинъ Прокофьевъ, лейтенантъ гальйота «Добрыни», на которомъ мы обошли вокругъ свѣта.

— Вокругъ свѣта? вскричалъ съ живостью профессоръ.

— Да, вокругъ свѣта, подтвердилъ капитанъ Серисчдакъ.

— Бенъ-Зуфъ мой ор… заикнулся-было онъ, продолжая представленіе, но Бенъ-Зуфъ не далъ ему договорить.

— Адъютантъ генералъ-губернатора Галліи, проговорилъ онъ, спѣша заявить о значеніи какъ капитана Сервадака, такъ и о своемъ собственномъ.

Затѣмъ, капитанъ Сервадакъ представилъ по-очередно русскихъ матросовъ, испанцевъ, юнаго Пабло и маленькую Нину, на которыхъ профессоръ взглянулъ насупясь изъ подъ своихъ громадныхъ очковъ, съ видомъ человѣка, который не любитъ дѣтей.

Что же касается до Исаака Гакгабута, то онъ выступилъ впередъ и сказалъ:

— Господинъ астрономъ, позвольте мнѣ сдѣлать одинъ вопросъ, только одинъ, но который чрезвычайно важенъ для меня…. Когда можемъ мы надѣятся возвратиться?

— Вотъ выдумалъ!… вскричалъ профессоръ. Что толковать о возвращеніи, когда мы только что отправились въ путь.

Окончивъ представленіе, Гекторъ Сервадакъ, попросилъ Пальмирена Розета разсказать его исторію. Ее можно передать въ нѣсколькихъ строчкахъ.

Французское правительство, желая провѣрить измѣреніе дуги, вычисленной надъ парижскимъ меридіаномъ, назначило для этого ученую коммисію. Пальмирена Розета не пригласили въ число ея членовъ за его неуживчивый характеръ. Взбѣшенный профессоръ рѣшился заняться провѣркою собственно для себя. Полагая, что первыя геодезическія операціи были не вѣрны, онъ задумалъ провѣрить крайнюю сѣть, соединявшую островъ Форментеру съ испанскимъ берегомъ трехугольникомъ, одна сторона котораго простиралась на сорокъ лье. Эту же самую работу выполнили прежде него Араго и Біо съ замѣчательнымъ совершенствомъ

Пальмиренъ Розетъ оставилъ Парижъ и отправился на Балеарскіе острова. Онъ устроилъ свою обсерваторію на самомъ высокомъ пунктѣ острова Форментера, и зажилъ въ ней отшельникомъ со своимъ слугою Жозефомъ.

Между тѣмъ одинъ изъ его прежнихъ препараторовъ, приглашенный имъ въ сотрудники, устроилъ на одной изъ вершинъ испанскаго берега фонарь, который можно было видѣть въ телескопъ съ острова Форментеры. Нѣсколько книгъ, научные инструменты и запасъ съѣстныхъ припасовъ на два мѣсяца составляли все имущество Пальмирена Розетъ, не считая зрительной трубы, съ которою онъ никогда не разставался, такъ что казалось она составляла часть его существа. Бывшій профессоръ лицея Карла Великаго очень любилъ обозрѣвать небо въ надеждѣ сдѣлать какое нибудь открытіе, которое обезсмертило-бы его имя. Страсть эта была его конькомъ.

Трудъ Пальмирена Розета требовалъ прежде всего чрезвычайнаго терпѣнія. Чтобы опредѣлить вершину треугольника, онъ долженъ былъ каждую ночь наблюдать за фонаремъ, который препараторъ его зажигалъ на испанскомъ берегу. Онъ не забылъ, что Араго и Біо достигли своей цѣли только по прошествіи шестидесяти одного дня. Къ несчастію его, наблюденіямъ постоянно мѣшалъ необыкновенно густой туманъ, носившійся не только надъ этою частію Европы, но и надо всѣмъ Земнымъ Шаромъ.

Часто впрочемъ, именно на Балеарскихъ островахъ, туманную пелену прорѣзывалъ просвѣтъ, и Пальмиренъ Розетъ наблюдалъ за фонаремъ очень усердно, что впрочемъ не мѣшало ему осматривать и небосклонъ, такъ какъ онъ повѣрялъ карту той части неба, гдѣ находится созвѣздіе Близнецевъ.

Видимое простымъ глазомъ, это созвѣздіе представляетъ не болѣе шести звѣздъ; но съ помощью телескопа, имѣющаго двадцать семь сантиметровъ въ отверстіи, ихъ видно болѣе шести тысячъ. У Пальмирена Розета не было такого сильнаго телескопа, и, за неимѣніемъ лучшаго онъ, довольствовался зрительною трубою.

Однажды, устремивъ взглядъ въ небесную глубину, гдѣ выдѣлялось созвѣздіе Близнецевъ, онъ вдругъ увидѣлъ какую-то блестящую точку, не означенную ни на одной картѣ. Вѣроятно, это была звѣзда, не находящаяся въ каталогѣ. Но, наблюдая ее нѣсколько ночей, профессоръ замѣтилъ, что она очень быстро мѣняетъ свое положеніе въ отношеніи неподвижныхъ звѣздъ. Неужели богъ астрономіи послалъ Пальмирену Розету какую нибудь новую планету, и онъ сдѣлаетъ открытіе?

Онъ сталъ наблюдать внимательнѣе — и быстрота движенія звѣзды доказала ему, что то была комета.

Вскорѣ стала видна сначала туманная оболочка, а потомъ и хвостъ кометы, когда она приблизилась къ Солнцу на разстояніе тридцати милліоновъ лье.

Надо сознаться, что съ этой минуты трехугольникъ былъ совершенно забытъ. Напрасно, препараторъ Пальмирена Розета каждую ночь добросовѣстно зажигалъ фонарь на испанскомъ берегу. Профессоръ не смотрѣлъ больше въ этомъ направленіи. Единственнымъ предметомъ наблюденіи его стало новое свѣтило, которое онъ хотѣлъ изучать и дать ему названіе. Онъ жилъ исключительно въ уголкѣ неба, который окруженъ созвѣздіемъ Близнецевъ.

Когда хотятъ вычислить элементы какой нибудь кометы, обыкновенно предполагаютъ, что орбита ея параболическая. Это лучшій способъ вычисленія: вообще комета становится видна, при ближаясь въ своему перигелію, т. е. на самомъ краткомъ разстояніи отъ Солнца, которое занимаетъ одинъ изъ фокусовъ ея орбиты. А такъ какъ элипсъ и парабола имѣютъ одинъ общій фокусъ, то въ этой части орбиты, описываемой кометою, разница между элипсомъ и параболою не замѣтна, потому что парабола ничто иное, какъ элипсъ съ безконечно удлиненною осью.

Слѣдовательно, Пальмиренъ Розетъ былъ правъ, основавъ свои вычисленія на параболической орбитѣ.

Для того, чтобы опредѣлить кругъ, необходимо знать три пункта его окружности, точно также, для того — чтобы опредѣлить элементы кометы, необходимо знать ея три различныя положенія: только тогда можно знать путь, предстоящій ей въ пространствѣ, и опредѣлить то, что называютъ «ея эфемеридами».

Но Пальмиренъ Розетъ не удовольствовался тремя положеніями. Пользуясь необыкновенно счастливымъ случаемъ, когда туманъ подъ самымъ зенитомъ разсѣивался, онъ наблюдалъ не только до двадцати, но даже до тридцати положеніи въ восхожденіи и уклоненіи, и получилъ такимъ образомъ чрезвычайно точные пять элементовъ кометы, которая подвигалась съ ужасающею быстротою.

Онъ опредѣлилъ:

1) Наклонность кометной орбиты къ элиптикѣ, т. е. къ плоскости, содержащей линію переноснаго движенія Земли вокругъ Солца. Обыкновенно, плоскость эта образуетъ довольно значительный уголъ, что, какъ извѣстно уже, уменьшаетъ шансы столкновенія. Но въ настоящемъ случаѣ обѣ плоскости совпадали.

2) Положеніе восходящаго узла кометы, т. е. градусъ и долготы на эклиптикѣ или говоря иначе, пунктъ, на которомъ комета перерѣзывала земную орбиту. Когда эта два первые элементы были получены, положеніе плоскости кометной орбиты въ пространствѣ было опредѣлено.

3) Направленіе главной оси орбиты. Пальмиренъ Розетъ вычислилъ градусъ долготы перигелія кометы и получилъ такимъ образомъ положеніе параболической дуги въ опредѣленной уже плоскости.

4) Разстояніе перигелія кометы, т. е. то, которе должно быть между нею и солнцемъ, когда она будетъ въ самомъ ближайшемъ къ нему пунктѣ; это вычисленіе доставило дѣйствительно форму параболической орбиты, такъ какъ фокусомъ ея необходимо было Солнце.

И наконецъ, 5) направленіе движенія кометы. Оно было возвратное въ отношеніи къ другимъ планетамъ, т. е. комета обращалась съ востока^[9] на западъ.

Зная пять элементовъ, Пальмиренъ Розетъ высчиталъ число, въ которое комета будетъ въ своемъ перигеліи.

Затѣмъ, удостовѣрявъ, къ величайшей своей радости, что комета была неизвѣстная, назвалъ ее Галліею, хотя его сильно искушало желаніе назвать ее Пальмирою или Розетою, и наконецъ принялся составлять свой отчетъ.

Профессоръ не только зналъ, что возможно столкновеніе между Землею и Галліею, но вполнѣ былъ увѣренъ, что оно неизбѣжно.

Онъ не только не сокрушался объ этомъ, но, напротивъ, былъ очень радъ этому обстоятельству, какъ ученый, живущій только для науки. Онъ съ восторгомъ ожидалъ, что, въ ночь съ 31 декабря на 1 января, Земля столкнется съ кометою и что столкновеніе будетъ тѣмъ ужаснѣе, что оба свѣтила шли на встрѣчу одно къ другому.

Другой на его мѣстѣ испугался бы и уѣхалъ съ острова Форментеры, но профессоръ остался на своемъ посту и не сказалъ никому ни слова о своемъ открытіи.

Онъ зналъ изъ газетъ, что на обоихъ континентахъ не дѣлали никакихъ астрономическихъ наблюденій по случаю густыхъ тумановъ. Слѣдовательно, комету не замѣтили ни на одной обсерваторіи, и Пальмиренъ Розетъ имѣлъ полное основаніе думать, что онъ первый открылъ ее.

Оно такъ и было дѣйствительно, и это невѣдѣніе спасло жителей Земли отъ паники, которая овладѣла бы ими, еслибы они знали о грозящей опасности.

Профессоръ тѣмъ охотнѣе остался на Балеарскихъ островахъ, что по его вычисленіямъ, комета должна была столкнуться съ Земнымъ Шіаромъ въ той части, гдѣ находится Южная Алжирія, и такъ какъ комета имѣла ядро, то столкновеніе было бы очень любопытно.

Оно и произошло со всѣми извѣстными намъ послѣдствіями. Когда Пальмиренъ Розетъ пришелъ въ себя послѣ довольно продолжительнаго обморока, онъ очутился на небольшомъ островкѣ, одинъ безъ своего слуги, съ которымъ разлучилъ его этотъ феноменъ. Островокъ этотъ представлялъ все, что уцѣлѣло отъ Балеарскаго архипелага.

Профессоръ разсказалъ эту исторію, прерывая ее восклицаніями и часто хмуря брови, несмотря на величайшее вниманіе слушателей. Онъ заключилъ разсказъ свой такъ:

— Произошли важныя перемѣны, а именно: перемѣщеніе странъ свѣта и уменьшеніе силы тяготѣнія. Но я не думалъ, господа, какъ вы, что нахожусь на земномъ сфероидѣ! Нѣтъ! Земля продолжаетъ вращаться въ пространствѣ со своею Луною, не покидавшею ее ни на минуту; она идетъ своимъ нормальнымъ путемъ, который ни на волосъ не измѣнился вслѣдствіе столкновенія. Впрочемъ, комета только слегка, такъ сказать, скользнула по Землѣ и сорвала съ нее тѣ незначительныя частицы, которыя вамъ встрѣтились; слѣдовательно, все произошло какъ нельзя лучше и намъ не на что жаловаться. Съ нами могло бы и не то случиться. Комета могла, бы раздѣлить насъ въ своемъ столкновеніи или соединилась бы съ Землею, и въ обоихъ этихъ случаяхъ мы не имѣли бы удсвольстіія путешествовать въ солнечномъ мірѣ.

Пальмиренъ Розетъ говорилъ все это съ такимъ довольнымъ видомъ, что невозможно было противорѣчить.

Только одинъ неосторожный Бенъ-Зуфъ рѣшился высказать предположеніе, что если бы комета вмѣсто Алжиріи наткнулась на Монмартрскую гору, то гора эта безъ сомнѣнія устояла бы, а въ такомъ случаѣ…

— Монмартрскій холмъ! вскричалъ Пальмиренъ Розетъ, да комета истерла бы въ пыль этотъ пригорокъ!

— Пригорокъ! вскричалъ въ свою очередь Бенъ-Зуфъ, задѣтый за живое. Да этотъ пригорокъ подцѣпилъ бы на лету вашу дрянную комету и Вздернулъ бы на свою вершину какъ простой кепи.

Чтобы не дать распространиться этому пренію, Гекторъ Сервадакъ круто прервалъ его, приказавъ Бенъ-Зуфу замолчать, и объяснилъ профессору, какое странное понятіе имѣлъ его ординарецъ о Монмартрскомъ холмѣ.

Споръ тѣмъ и кончился, но Бенъ-Зуфъ никогда не могъ простить Пальмирену Розетъ, что тотъ отозвался такъ презрительно о мѣстѣ его родины.

Такъ какъ Пальмиренъ-Розетъ продолжалъ свои наблюденія и послѣ столкновенія, то, конечно, зналъ какая будущность ожидала комету, и лейтенантъ Прокофьевъ, со всѣми предосторожностями, какихъ требовалъ раздражительный характеръ профессора, предложилъ ему два важные вопроса: какимъ путемъ шла Галлія въ пространствѣ и въ какой періодъ времени должна она совершить свое обращеніе вокругъ солнца.

— Я опредѣлилъ путь моей кометы прежде столкновенія, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ, но я долженъ былъ начать снова свои вычисленія.

— Почему же, господинъ профессоръ? спросилъ лейтенантъ Прокофьевъ, котораго удивилъ этотъ отвѣтъ.

— Потому что столкновеніе, не измѣнившее земной орбиты, сильно повліяло на орбиту Галліи.

— Оно измѣнило ее?

— Да, я могу утверждать это, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ, потому что наблюденія, которыя я сдѣлалъ послѣ столкновенія, чрезвычайно точны.

— И вы получили элементы новой орбиты? спросилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Получилъ, отвѣчалъ, не задумавшись, Пальмиренъ Розетъ.

— Но въ такомъ случаѣ вы знаете…

— Я знаю, милостивый государь, возразилъ профессоръ, что Галлія задѣла Землю, проходя своимъ восходящимъ узломъ, въ два часа сорокъ семь минутъ тридцать пять секундъ шесть десятыхъ утра, 1 января; что 10 января она перерѣзала орбиту Венеры; что 15 января прошла въ перигеліи, опять перерѣзала орбиту Венеры, прошла свои нисходящій узелъ; 1 февраля пересѣкла орбиту Марса; 13 февраля вошла въ область телескопныхъ планетъ; 10 марта взяла въ спутники Нерину…

— Все это намъ извѣстно, дорогой профессоръ, такъ какъ мы имѣли счастье найти ваши записки, перервалъ Гекторъ Сервадакъ: только на нихъ не было ни подписи, ни означенія мѣста, откуда онѣ были отправлены.

— А развѣ можно было предположить, что ихъ писалъ кто нибудь другой! вскричалъ съ гордостью Пальмиренъ Розетъ: я бросалъ ихъ въ море сотнями.

— Конечно, нельзя было предположить иначе, сказалъ графъ Тимашевъ очень серьезно.

Между тѣмъ, Пальмиренъ Розетъ не сказалъ ничего о будущности Галліи и, казалось, избѣгалъ прямаго отвѣта на вопросъ. Лейтенантъ Прокофьевъ хотѣлъ было еще разъ предложить его, но Гекторъ Сервадакъ, полагавшій, что лучше не настаивать, сказалъ профессору:

— Не объясните ли вы намъ, дорогой профессоръ, какимъ чудомъ мы еще остались живы при такомъ страшномъ столкновеніи?

— Это очень понятно, отвѣчалъ профессоръ.

— И вы полагаете, что комета не нанесла Землѣ никакого поврежденія, кромѣ того, что оторвала отъ нея нѣсколько квадратныхъ лье и между прочимъ не измѣнила внезапно ея оси?

— Полагаю, капитанъ Сервадакъ, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ, и вотъ почему: Земля обращалась тогда съ быстротою двадцати восьми тысячъ восьмисотъ лье въ часъ, а комета съ быстротою пятидесяти семи тысячъ лье въ часъ. Она наскочила на Землю какъ желѣзнодорожный поѣздъ, дѣлающій по восьмидесяти шести тысячъ лье въ часъ. Вы можете судить, господа, каковъ былъ ударъ. Комета, ядро которой состоитъ изъ чрезвычайно твердой субстанціи, сдѣлала тоже, что дѣлаетъ пуля, которою выстрѣлили бы вблизи чрезъ оконное стекло, т. е. она пролетѣла бы чрезъ него, ничего не разбивъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ, это могло такъ быть…

— Должно было такъ быть… перебилъ его профессоръ утвердительно, — и тѣмъ болѣе, что комета только слегка и очень косвенно скользнула по Землѣ. Но если бы Галлія упала нормально на Землю то глубоко проникнула бы въ нее и произвела бы страшныя бѣдствія. Она даже раздавила бы Монмартрскій холмъ, если бы онъ встрѣтился ей на пути.

— Милостивый государь! вскричалъ Бенъ-Зуфъ при этомъ при этомъ нападеніи, на этотъ разъ ничѣмъ не вызваннымъ съ его стороны.

— Молчи, Бенъ-Зуфъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ. Въ это время Исаакъ Гакгабутъ, убѣдясь можетъ быть въ справедливости фактовъ, подошелъ къ Пальмирену Розетъ и сказалъ сильно встревоженнымъ тономъ:

— Господинъ профессоръ, возвратимся ли мы на Землю, и если возвратимся то когда?

— А вы очень торопитесь? спросилъ Пальмиренъ Розетъ.

— То что Исаакъ спрашиваетъ у васъ, профессоръ, я желалъ бы формулировать болѣе научнымъ образомъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Я слушаю, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ.

— Вы сказали, что прежняя орбита Галліи измѣнилась?

— Это вѣрно.

— Неужели новая орбита кометы иперболическая? Въ такомъ случаѣ комета умчится на неизмѣримое разстояніе въ звѣздное пространство, и намъ ни останется никакой надежды на возвращеніе.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ.

— Такъ, значитъ, она описываетъ элиптическую орбиту?

— Элиптическую, подтвердилъ профессоръ.

— И плоскость ея по прежнему совпадаетъ съ плоскостью земной орбиты?

— Непремѣнно.

— Слѣдовательно, Галлія періодическая комета?

— Да и періодъ ея не продолжительный, такъ какъ она совершитъ свое обращеніе вокругъ Солнца ровно въ два года, принимая тутъ же въ разсчетъ всѣ уклоненія отъ прямаго пути, которымъ она подвергнется, вслѣдствіе вліянія Юпитера, Сатурна и Марса.

— Въ такомъ случаѣ, вскричалъ лейтенантъ Прокофьевъ, ей предстоитъ много шансовъ встрѣтиться чрезъ два года съ Землею на томъ же самомъ пунктѣ?

— Да, этого дѣйствительно должно опасаться, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ.

— Опасаться! вскричалъ капитанъ Сервадакъ.

— Да, господа, опасаться! повторилъ Пальмиренъ Розетъ, топнувъ. Право, намъ хорошо здѣсь, гдѣ мы находимся, и если бы это зависѣло отъ меня, Галлія никогда не возвратилась бы къ Землѣ!

ГЛАВА V,
въ которой ученику Гектору Сервадаку достался порядочный нагоняй отъ профессора Пальмирена Розетъ.

Такимъ образомъ все стало ясно теперь для нашихъ изобрѣтателей гипотезъ. Они находились на кометѣ, тяготѣющей въ солнечномъ мірѣ. Предметъ, удалявшійся послѣ столкновенія за густые слои облаковъ, который видѣлъ Гекторъ Сервадакъ, былъ земной шаръ. Столкновеніе произвело значительный и единственный приливъ, такъ сильно повліявшій на Галлійское море.

Комета должна была возвратиться къ землѣ, — по крайней мѣрѣ такъ увѣрялъ профессоръ. Но были ли его вычисленія на столько точны, чтобы можно было положиться на нихъ? Понятно, что жители Галліи не были увѣрены въ этомъ.

Въ слѣдующіе дни занялись устройствомъ помѣщенія для профессора. Къ счастію, онъ былъ неприхотливъ въ отношеніи житейскихъ удобствъ. Онъ постоянно виталъ въ небесахъ, посреди звѣздъ, наблюдая блуждающія свѣтила и, за исключеніемъ своего кофе, мало обращалъ вниманія на все остальное. Онъ, казалось, не замѣтилъ даже какъ остроумно устроились поселенцы въ Ульѣ-Нины.

Капитанъ Сервадакъ хотѣлъ-было предложить лучшую комнату своему бывшему профессору, но тотъ наотрѣзъ отказался отъ нея, такъ какъ не хотѣлъ жить вмѣстѣ со всѣми. Ему былъ нуженъ какой нибудь уединенный уголокъ, гдѣ-бы онъ могъ устроить родъ обсерваторіи, и спокойно заниматься своими астрономическими наблюденіями.

Гекторъ Сервадакъ и капитанъ Прокофьевъ принялись отыскивать такой уголокъ, и имъ посчастливилось: они открыли въ одномъ изъ склоновъ волканической горы, на высотѣ около ста футовъ надъ центральнымъ гротомъ, родъ узкаго закоулка, въ которомъ было достаточно пространства для того, чтобы поставить кровать, нѣсколько стульевъ, кресло, столъ, шкафъ и знаменитую зрительную трубу, которую помѣстили такъ, что ее можно было удобно поворачивать въ разныя стороны. Струйка лавы, отдѣлившаяся отъ большаго огненнаго потока, достаточно нагрѣвала это помѣщеніе.

Профессоръ поселился здѣсь и зажилъ по-своему, т. е. ѣлъ въ назначенный часъ то, что ему подавали, мало спалъ, днемъ занимался вычисленіями, а по ночамъ наблюденіями, словомъ какъ можно менѣе принимая участія въ общей жизни, и всѣ оставили этого чудака въ покоѣ.

Между тѣмъ, холодъ очень усилился. Стоградусный термометръ показываетъ только тридцать градусовъ выше нуля. Не было колебаній въ температурѣ, какъ это бываетъ въ измѣнчивыхъ климатахъ. Термометръ понижался медленно, но постоянно и, это должно было продолжаться до тѣхъ поръ, пока онъ достигнетъ крайняго предѣла холодовъ пространства. Температура должна была повыситься только тогда, когда Галлія, слѣдуя своею элептическою орбитою, повернетъ по направленію къ солнцу. Ртуть въ термометрѣ не колебалась отъ того, что ни малѣйшее дуновеніе вѣтра не волновало атмосферы Галліи. Колонисты находились въ совершенно исключительныхъ климатическихъ условіяхъ. Ни малѣйшая частица воздуха не перемѣщалась. Казалось, что все, что было жидкаго на поверхности кометы, замерзло. Ни на зенитѣ, ни на горизонтѣ не было видно ни бурь, ни проливныхъ дождей; никогда даже не было тѣхъ густыхъ, сырыхъ или сухихъ тумановъ, которые разстилаются надъ земнымъ сфероидомъ въ полярныхъ областяхъ. Небо было постоянно и невозмутимо ясно. Днемъ оно сіяло солнечными лучами, а по ночамъ отраженіемъ звѣздъ, хотя и тѣ, и другія были одинаковы холодны.

Надо сказать, что даже на открытомъ воздухѣ эта рѣзкая температура была довольно сносна. Въ арктическихъ областяхъ зимовщиковъ губятъ не собственно холода, но рѣзкіе вѣтры, вредные туманы и страшныя мятели, которыя, изсушая легкія, дѣлаютъ ихъ неспособными къ жизненнымъ отправленіямъ. Но въ періоды затишья, когда атмосфера не волнуется, они безнаказано могутъ выносить самый сильный холодъ, на островѣ Мельвилѣ какъ Парри или далѣе восемьдесять перваго градуса, какъ Кэнъ; даже еще далѣе предѣловъ, достигнутыхъ отважнымъ Галлемъ и изслѣдователями Поляриса.

При теплой одеждѣ и хорошей пищѣ, они выносили въ безвѣтренную погоду даже такую температуру, когда алькоголь въ термометрахъ опускался до шестидесяти градусовъ ниже нуля.

Слѣдовательно, колонисты Теплой Земли находились въ отличныхъ условіяхъ для того, чтобы выносить холодъ пространства. У нихъ не было недостатка въ мѣховыхъ одеждахъ, доставленныхъ «Добрынею», а пища была обильная и здоровая. Наконецъ, не смотря на сильное пониженіе температуры, тишина атмосферы дозволяла свободно расхаживать куда вздумается.

Губернаторъ Галліи внимательно наблюдалъ за тѣмъ, чтобы всѣ были тепло одѣты и сыты.

Ежедневно всѣ должны были заниматься гигіеническими упражненіями. Никто не могъ уклониться отъ предписаннаго образа жизни. Даже Пабло и Нина не составляли исключенія. Они походили на прелестныхъ эскимосовъ, когда, закутанные въ мѣхъ по самый носъ, катались оба на конькахъ передъ берегомъ Теплой-Земли Пабло былъ всегда очень внимателенъ къ своей маленькой подругѣ. Онъ помогалъ ей и поддерживалъ ее, когда она слишкомъ уставала.

Но что же дѣлалъ между тѣмъ Исаакъ Гакгабутъ?

Послѣ своего довольно нахальнаго представленія Пальмирену Розетъ, онъ возвратился со стыдомъ на свою тартану. Въ его понятіяхъ произошелъ переворотъ. Послѣ подробнаго объясненія профессора онъ не могъ уже сомнѣваться и вѣрилъ, что находится на блуждающей кометѣ, несущейся въ пространствѣ, въ милліонахъ лье разстоянія отъ земнаго шара, на которомъ онъ такъ прибыльно обдѣлывалъ свои дѣлишки.

Можно было предположить, что такое положеніе, выходящее совершенно изъ границъ всякаго человѣческаго предвѣдѣнья, должно было сильно повліять на его характеръ и чувства, и измѣнить его образъ мыслей въ отношеніи его ближнихъ, на которыхъ онъ привыкъ смотрѣть какъ на болѣе или менѣе годный товаръ, изъ котораго могъ извлекать барыши, тѣмъ болѣе, что этихъ ближнихъ осталось очень не много вокругъ него, и что Господь сдѣлалъ ему великую милость, не разлучивъ его съ ними. Но ничуть не бывало. Еслибъ Исаакъ Гакгабутъ измѣнился, онъ не былъ-бы совершеннѣйшимъ образцомъ того, чѣмъ можетъ сдѣлаться человѣкъ, который не думаетъ ни о комъ и ни о чемъ, кромѣ самаго себя! Напротивъ, онъ еще болѣе ожесточился и помышлялъ единственно о томъ, какъ бы извлечь побольше выгодъ изъ своего положенія. Онъ зналъ, что имущество его находится подъ охраною французскаго офицера, и былъ увѣренъ, что капитанъ Сервадакъ не позволитъ себѣ въ отношенія его никакаго насилія, но вотъ что онъ придумалъ: какъ ни мало было надежды возвратиться на землю, а все-таки не слѣдовало выпускать изъ вида возможности возвращенія. Съ другой стороны, хотя въ небольшой колоніи было не мало англійскаго и русскаго серебра и золота, металлъ этотъ пріобрѣталъ цѣнность только по возвращеніи на прежнюю землю. Слѣдовательно, надо было понемножку прибрать къ рукамъ всѣ наличныя деньги, находившіяся на Галліи. Интересъ Исаака Гакгабута требовалъ, чтобы онъ распродалъ всѣ свои товары прежде встрѣчи съ землею, потому что на Галліи они должны были стоить дороже чѣмъ на землѣ, въ виду ихъ многочисленности.

Но для болѣе выгоднаго сбыта, надо было выждать, чтобы, вслѣдствіе потребностей колоніи, запросъ на товары былъ выше предложенья. Въ такомъ случаѣ барышъ былъ вѣрный. Надлежало выжидать, чтобы выгоднѣе продать.

Вотъ о чемъ раздумывалъ Исаакъ Гакгабутъ, закупорись въ тѣсной каютѣ на своей «Ганзѣ». Во всякомъ случаѣ всѣ были довольны, что избавилась отъ его непріятной физіономіи.

Между тѣмъ Галлія прошла въ теченіе апрѣля тридцать дезять милліоновъ лье и, по прошествіи этого мѣсяца, находилась въ ста десяти милліонахъ лье отъ солнца. Профессоръ очень вѣрно начертилъ эллиптическую орбиту кометы съ ея эфемеридами. Двадцать четыре черты, раздѣлявшія эллипсъ въ неравныхъ разстояніяхъ, изображали двадцать четыре мѣсяца галлійскаго года. Ont обозначали путь, ежемѣсячно проходимый кометою. Двадцать первыхъ сегментовъ, отмѣченныхъ на эллипсѣ, постепенно становились короче къ пункту афелія, сообразно одному изъ трехъ законовъ Кеплера; пройдя же этотъ пунктъ, они, напротивъ, постепенно увеличивались по мірѣ приближенія къ перигелію.

12-го мая, профессоръ показалъ свой чертежъ капитану Сервадаку, графу Тимашеву и лейтенанту Прокофьеву. Понятно, съ какимъ любопытствомъ они разсматривали его. Предъ ними было изображеніе всего пути Галліи, и они видѣли, что онъ простирается немного далѣе орбиты Юпитера. Путь, пройденный въ теченіи каждаго мѣсяца и разстоянія отъ солнца были означены цифрами. Все было ясно какъ день, и если Пальмиренъ Розетъ не ошибся, если Галлія обращалась вокругъ солнца ровно въ два года, то должна была опять встрѣтиться съ землею въ томъ самомъ пунктѣ, гдѣ уже столкнулась съ нею, потому что въ такой же промежутокъ времени должны были математически совершиться два обращенія земли. Но о послѣдствіяхъ встрѣчи никто не рѣшался даже и думать.

Во всякомъ случаѣ, еслибы кто и заподозрилъ точность наблюденій Пальмирена Розетъ, то упаси Боже было обнаружить это.

— Итакъ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ, Галліи остается только пройти тридцать милліоновъ лье въ теченіи мая и тогда она будетъ находится въ разстояніи ста тридцати девяти милліоновъ лье отъ солнца.

— Мы оставили зону телескопическихъ планетъ, прибавилъ графъ Тимашевъ.

— Вы можете сами судить объ этомъ, такъ какъ я начертилъ эту зону, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ.

— И комета достигнетъ своего афелія ровно черезъ годъ послѣ того какъ прошла перигелій? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Да, чрезъ годъ.

— Т. е. 15-го числа будущаго января?

— Конечно 15-го января…. А впрочемъ нѣтъ! вскричалъ профессоръ. Почему вы говорите 15-го января, капитанъ Сервадакъ.

— Потому, что отъ 15-го января до 15 января ровно годъ, если двѣнадцать мѣсяцевъ.

— Да, двѣнадцать земныхъ мѣсяцевъ, но не двѣнадцать галлійскихъ возвразилъ, профессоръ.

Лейтенантъ Прокофьевъ не могъ воздержаться отъ улыбки.

— Вы смѣетесь, милостивый государь! вскричалъ профессоръ. А почему, смѣю спросить?

— О, господинъ профессоръ, просто потому, что вы хотите преобразовать земной календарь.

— Я ничего не хочу, милостивый государь, кромѣ того, чтобы быть логичнымъ.

— Будемъ же логичны, дорогой профессоръ, вскричалъ Гекторъ Сервадакъ, будемъ логичны!

— Согласны ли вы, сказалъ довольно сухо Пальмиренъ Розетъ что Галлія возвратится къ своему перигелію чрезъ два года послѣ того какъ прошла чрезъ него?

— Согласны.

— Этотъ промежутокъ времени, въ теченіи котораго Галлія совершитъ свое обращеніе вокругъ солнца, составляетъ ли галлійскій годъ?

— Конечно, составляетъ.

— Долженъ ли этотъ годъ, какъ и всякій другой, дѣлится на двѣнадцать мѣсяцевъ?

— Какъ вы, хотите дорогой профессоръ.

— Дѣло не въ томъ, какъ я хочу…

— Такъ пусть онъ дѣлиться на двѣнадцать мѣсяцевъ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ.

— А по скольку дней будетъ въ каждомъ мѣсяцѣ?

— По шестидесяти, потому что дни стали въ половину короче прежнихъ.

— Подумайте о томъ, что вы говорите, капитанъ Сервадакъ, сказалъ профессоръ строгимъ тономъ…

— Но мнѣ кажется, что я согласуюсь съ вашею системою, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Нисколько!

— Такъ объясните намъ въ такомъ случаѣ….

— Это очень просто, возразилъ Пальмиренъ Розетъ пожавъ презрительно плечами. Должно ли въ каждомъ галлійскомъ мѣсяцѣ содержаться два земныхъ мѣсяца?

— Конечно; такъ какъ галлійскій годъ долженъ продолжаться два земныхъ года.

— А два земныхъ мѣсяца составляютъ ли шестьдесять дней?

— Составляютъ.

— И слѣдовательно сказалъ графъ Тимашевъ, обращаясь къ Пальмирену Розетъ.

— Слѣдовательно, повторилъ Пальмиренъ Розетъ, если въ двухъ земныхъ мѣсяцахъ шестьдесять дней, то въ двухъ галлійскихъ будетъ ихъ сто двадцать, такъ какъ на поверхности Галліи сутки продолжаются только двѣнадцать часовъ. Поняли?

— Совершенно поняли, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

— Но не полагаете ли вы, что этотъ новый календарь будетъ немного сбивчивъ?

— Сбивчивъ! вскричалъ профессоръ. Да я съ 1-го января не считаю иначе.

— Такъ, значитъ, въ нашихъ мѣсяцахъ будетъ не менѣе ста двадцати дней?

— А какая же бѣда отъ этого?

— Бѣды нѣтъ никакой, дорогой профессоръ. Только вмѣсто мая у насъ теперь мартъ.

— Да, господа, мартъ. И именно: двѣсти шестьдесятъ шестой день галлійскаго года, соотвѣтствующій сто тридцать третьему дню земнаго года. Сегодня у насъ 12 число галлійскаго марта, и когда пройдетъ еще шестьдесять галлійскихъ дней…

— Тогда будетъ 72 число марта! вскричалъ Гекторъ Сервадакъ. Браво! Будемъ логичны!

Пальмирену Розетъ показалось, что его бывшій ученикъ подсмѣивается надъ нимъ, но, такъ было уже поздно, то трое посѣтителей простились съ профессоромъ и ушли изъ его обсерваторіи.

Профессоръ, какъ видите, составилъ галлійскій календарь.

Но надо сознаться, что только онъ одинъ придерживался его и почти никто не понималъ когда онъ толковалъ напр. про 47 апрѣля или про 118 мая.

Между тѣмъ, насталъ іюнь по прежнему календарю, въ теченіи котораго Галлія должна была пройти только двадцать семь милліоновъ пятьсотъ тысячъ лье т. е. удалиться на разстояніи ста пятидесяти пяти милліоновъ лье отъ солнца. Температура все еще понижалась, но воздухъ былъ такъ же чистъ и тихъ, какъ и прежде. Жители Галліи вели все тотъ же правильный и совершенно однообразный образъ жизни. Только крикливый, нервный и своенравный профессоръ, нарушалъ это однообразіе. Когда онъ прерывалъ свои занятія и удостоивалъ приходить въ общую залу, появленіе его всегда сопровождалось какою нибудь новою сценою. Споръ происходилъ всегда по тому поводу, что каковы-бы ни были послѣдствія встрѣчи кометы съ землею, капитанъ Сервадакъ и его товарищи были очень рады ей. Это приводило въ отчаяніе профессора, который ни подъ какимъ видомь не хотѣлъ встрѣчаться съ землею, и продолжалъ заниматься своими наблюденіями на Галліи такъ спокойно и усердно, какъ будто долженъ былъ вѣчно жить на ней.

27-го іюня Пальмиренъ Розетъ влетѣлъ внезапно какъ бомба въ общую залу. Тамъ были капитанъ Сервадакъ, лейтенантъ Прокофьевъ, графъ Тимашевъ и Бенъ-Зуфъ.

— Лейтенантъ Прокофьевъ, вскричалъ профессоръ, отвѣчайте безъ обиняковъ и увертокъ на вопросъ, который я предложу вамъ.

— Я не имѣю привычки…. открылъ — было ротъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Прекрасно, прервалъ профессоръ, который вѣроятно вообразилъ, что говоритъ съ однимъ изъ своихъ учениковъ. Отвѣчайте мнѣ: совершили вы или нѣтъ кругосвѣтное плаваніе по Галліи и прошли ли по ея экватору или, говоря иначе, по одному изъ ея большихъ круговъ?

Лейтенантъ Прокофьевъ, которому графъ Тимашевъ сдѣлалъ знакъ, чтобы удовлетворилъ грознаго профессора, отвѣчалъ утвердительно.

— Хорошо, продолжалъ профессоръ, а въ продолженіи этого плаванія, отмѣчали-ли вы на картѣ путь, которымъ шелъ «Добрыня»?

— Приблизительно, отвѣчалъ лейтенантъ; т. е. посредствомъ лага и компаса, а не по высотѣ солнца и звѣздъ, которую невозможно было вычислить.

— И что же вы нашли?

— Что окружность Галліи должна имѣть около двухъ тысячъ трехсотъ километровъ, что составляетъ въ ея двойномъ радіусѣ семьсотъ сорокъ километровъ.

— Да…. проговорилъ Пальмиренъ Розетъ въ раздумьѣ, ея діаметръ долженъ быть вообще въ шестнадцать разъ менѣе земнаго, который имѣетъ двѣнадцать тысячъ семсотъ девяносто два километра.

Капитанъ Сервадакъ и его товарищи смотрѣли на профессора молча, не понимая къ чему клонятся его разсужденія.

— Чтобы довершить мое изученіе Галліи, заговорилъ снова Пальмиренъ Розетъ, мнѣ необходимо знать ея поверхность, объемъ, цѣлое, плотность и силу тяжести.

— Что касается поверхности и объема Галліи, отвѣчалъ лейтенанта, Прокофьевъ, то, такъ какъ намъ извѣстенъ ея діаметръ, это учень легко вычислить.

— Да развѣ я говорилъ, что это трудно? вскричалъ профессоръ. Я дѣлалъ такія вычисленія еще когда былъ въ пеленкахъ.

— Ого! проговорилъ Бенъ-Зуфъ, всегда искавшій случая надосадить чѣмъ нибудь Пальмирену Розетъ изъ мести за Монмартръ.

— Воспитанникъ Сервадакъ, сказалъ профессоръ, посмотрѣвъ на Бенъ-Зуфа, возьмите ваше перо и, такъ какъ вамъ извѣстна окружность большаго круга Галліи, вычислите мнѣ какъ велика ея поверхность.

— Извольте, профессоръ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ, рѣшившійся вести себя, какъ подабаетъ хорошему ученику. Окружность Галліи, т. е. двѣ тысячи триста двадцать три километра, надо помножить на ея діаметръ, т. е. на семьсотъ сорокъ.

— Такъ что же вы такъ долго думаете? Давно бы ужь слѣдовало кончить. Что у васъ вышло?

— У меня вышло въ произведеніи милліонъ семьсотъ девятнадцать тысячъ квадратныхъ километровъ, представляющихъ поверхность Галліи.

— То есть эта поверхность, въ двѣсти девяносто семь разъ меньше поверхности земли, имѣющей пятьсотъ десять милліоновъ квадратныхъ километровъ.

— Фи! протянулъ Бенъ-Зуфъ, желая выразить презрѣніе къ кометѣ профессора.

Пальмиренъ Розетъ взглянулъ на него въ упоръ сверкающими глазами.

— Слѣдовательно, сказалъ онъ, начиная горячиться, какъ же великъ объемъ Галліи?

— Объемъ? повторилъ Гекторъ Сервадакъ нерѣшительно.

— Воспитанникъ Сервадакъ, продолжалъ профессоръ: неужели вы не умѣете вычислить объема шара, когда вамъ извѣстна его поверхность?

— Умѣю, господинъ Розетъ…. но вы не даете мнѣ времени даже вздохнуть.

— При занятіи математикою нѣкогда дышать, милостивый государь.

Слушатели Пальмирена Розета должны были употребить всѣ усилія, чтобъ не расхохотаться.

— Да, кончите-ли вы? вскричалъ профессоръ, объемъ шара…

— Долженъ быть равенъ произведенію ея поверхности, помноженной на…. отвѣчалъ, запинаясь, Гекторъ Сервадакъ.

— На треть радіуса, милостивый государь! вскричалъ Пальмиренъ Розетъ. На треть радіуса! Кончили-ли вы?

— Почти. Такъ какъ треть радіуса Галліи составляетъ сто двадцать три… три… три….

— Три, три, три, три! пропѣлъ Бенъ Зуфъ на всевозможные тоны.

— Молчать! вскричалъ профессоръ, разгнѣванный не на шутку. Удовольствуйтесь двумя первыми десятками и не обращайте вниманія на остальные.

— Я не обращаю на нихъ вниманія, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Ну что-же вышло?

— Произведеніе — 1,719,020, помноженное на 122,33, даетъ 211,439,460 кубическихъ километровъ.

— Вотъ объемъ моей кометы! вскричалъ профессоръ. Порядочный шарикъ!

— Конечно, замѣтилъ лейтенантъ Прокофьевъ; но онъ въ пять тысячъ сто шестьдесятъ шесть разъ менѣе объема земнаго шара который содержитъ крупными цифрами….

— Трилліонъ восемьдесятъ два миліярда восемьсотъ сорокъ одинъ милліонъ кубическихъ километровъ, подхватилъ Пальмиренъ Розетъ.

— И, слѣдовательно, продолжалъ лейтенантъ, объемъ Галліи еще гораздо менѣе объема луны, равняющейся сорокъ девятой части объема земнаго шара.

— Э, да кто споритъ объ этомъ? возразилъ профессоръ, задѣтый за живое.

— Такъ, что если смотрѣть съ земнаго шара, продолжалъ неумолимый лейтенантъ, то Галлія не болѣе звѣзды седьмой величины, т. е. вовсе невидима невооруженному глазу.

— Ну ужь хороша комета! вскричалъ Бенъ-Зуфъ.

— Молчать! произнесъ грозно взбѣшенный Пальмиренъ Розетъ.

— Орѣхъ, горошина, горчичное зерно, продолжалъ Бенъ-Зуфъ.

— Молчи, Бенъ-Зуфъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Булавочная головка! пустякъ! сущій пустякъ!

— Да замолчишь ли ты, чортъ тебя побери!

Бенъ-Зуфъ понялъ, что капитанъ начиналъ сердиться, и вышелъ изъ залы; по уходя не могъ удержаться, чтобы не захохотать такъ, что эхо огласило всѣ закоулки пещеръ.

Онъ хорошо сдѣлалъ, что убрался, такъ какъ Пальмиренъ Розетъ былъ взбѣшенъ донельзя и не съ разу успокоился. Дѣло въ томъ, что ему также была дорога его комета, какъ Бенъ-Зуфу его Монмартръ. Каждый отстаивалъ свою собственность съ ожесточеніемъ.

Наконецъ къ профессору возвратился даръ слова, и онъ проговорилъ, обратясь къ своимъ ученикамъ, т. е. слушателямъ:

— Намъ извѣстны теперь, господа, діаметръ, окружность, поверхность и объемъ Галліи. Это уже много; но еще не все. Я хочу измѣрить ея цѣлое, плотность, и узнать какъ велика сила тяжести на ея поверхности.

— Это будетъ трудно, сказалъ графъ Тимашевъ.

— Все равно. Я хочу знать вѣсъ моей планеты — и узнаю его.

— Эту проблему не легко будетъ разрѣшить потому, что мы не знаемъ изъ какой субстанціи состоитъ Галлія, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Такъ вамъ не извѣстна эта субстанція? сказалъ профессоръ.

— Неизвѣстна, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

— Все ровно, господа, вскричалъ Пальмиренъ Розетъ, я и безъ того разрѣшу мою проблему.

— Мы всегда готовы къ вашимъ услугамъ, дорогой профессоръ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ.

— У меня еще на цѣлый мѣсяцъ хватитъ наблюденій и вычисленій, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ сухо, и я полагаю, что вы подождете, чтобъ я покончилъ съ ними.

— Мы будемъ ждать, профессоръ, сколько вамъ угодно, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

— И даже долѣе, прибавилъ Сервадакъ, который былъ не въ состояніи удержаться отъ этой шутки.

— Такъ соберитесь, господа, въ будущемъ мѣсяцѣ, т. е. въ апрѣлѣ 62 числа, сказалъ Пальмиренъ Розетъ.

Это происходило 31 іюня земнаго года.

ГЛАВА VI,
изъ которой видно, что Пальмиренъ Розетъ былъ совершенно правъ, найдя недостаточною матеріальную часть колоніи.

Галлія продолжала вращаться въ планетныхъ пространствахъ, движимая притягательною силою солнца. До сихъ поръ ничто не затрудняло ея пути. Планета Нерина, которую она захватила, проходя по зонѣ астероидовъ, осталась вѣрна ей и добросовѣстно совершала свое краткое обращеніе вокругъ нея въ теченіи двухъ мѣсяцевъ. Казалось правильности теченія галлійскаго года не угрожали никакія препятствія.

Но жителей Галліи невольно занимала одна только мысль: вѣрно ли астрономъ опредѣлилъ ея орбиту и періодъ ея обращенія вокругъ солнца? Не ошибся-ли онъ въ своихъ вычисленіяхъ и встрѣтится-ли опять комета съ землею?

Пальмиренъ Розетъ былъ такъ сумраченъ, что невозможно было спросить его о результатѣ его вычисленій.

Эти вопросы постоянно тревожили Гектора Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева. Что же касается до другихъ поселенцевъ, то они и не думали ни о чемъ подобномъ. Какъ настоящіе практическіе философы, они вполнѣ покорились своей участи. Особенно испанцы, терпѣвшіе на своей родинѣ нищету, никогда не были такъ счастливы какъ теперь, питому что никогда не пользовались такимъ благосостояніемъ. Какое имъ было дѣло до того, удержитъ-ли солнце въ своемъ притягательномъ центрѣ Галлію или она ускользнетъ отъ его вліянія и отправится блуждать по другимъ, небеснымъ пространствамъ! Они безпечно распѣвали, а для майосовъ ничего не можетъ быть лучше пѣнья.

Но самые, счастливые люди изъ всей колоніи были, конечно, Пабло и Нина. Они весело бѣгали вмѣстѣ по длиннымъ переходамъ Улья-Нины, лазили по прибрежнымъ скаламъ, катались на конькахъ по льду такъ далеко, что изчезали изъ вида и удили рыбу, стоя у окраины небольшой лагуны, которая не замерзла, благодаря протекавшему близъ нея потоку лавы. Все это, впрочемъ, нисколько не мѣшало имъ учиться у Гектора Сервадака. Они уже достаточно понимали по французски и въ особенности другъ друга. Довольные настоящимъ, они не думали о будущемъ и не сожалѣли о прошломъ.

Разъ какъ-то, Пабло сказалъ Нинѣ:

— Есть ли у тебя родные, Нина?

— Нѣтъ, Пабло, отвѣчала Нина, у меня никого нѣтъ. А у тебя?

— И у меня тоже никого, Нина. А что ты дѣлала тамъ?

— Я пасла козъ, Пабло.

— А я, сказалъ мальчикъ, день и ночь бѣгалъ за дилижансами.

— Но теперь мы не сироты, Пабло!

— О нѣтъ, конечно не сироты!

— Губернаторъ намъ отецъ, а графъ и лейтенантъ наши дяди.

— А Бенъ-Зуфъ нашъ товарищъ, прибавилъ Пабло.

— И всѣ другіе также очень добры, сказала Нина. Насъ балуютъ Пабло, только не надо, чтобъ мы избаловались. Надо, чтобы они были довольны нами…. всегда довольны.

— Ты такая умница, Нина, сказалъ Пабло, что подлѣ тебя по неволѣ самъ станешь умникомъ.

— Я твоя сестра, а ты мой братъ, сказала Нина серьезно.

— Конечно, отвѣчалъ Пабло.

Эти дѣти были такъ милы, что всѣ любили и ласкали не только ихъ, но даже и козу Нины, Марзи, а капиталъ Сервадакъ и графъ Тимашевъ питали къ нимъ истинно родительскія чувства. И съ какой стати было-бы жалѣть Пабло о знойныхъ равнинахъ Андалузіи, а Нинѣ о безплодныхъ скалахъ Сардиніи, когда имъ казалось, что этотъ міръ, въ которомъ они жили теперь, былъ ихъ настоящею родиною?

Насталъ іюль. Въ эту эпоху и въ теченіи этого мѣсяца Галліи оставалось еще пройти двадцать два милліона лье своею орбитою и тогда она дошла-бы до разстоянія ста шестидесяти двухъ милліоновъ лье отъ солнца. Слѣдовательно, она находилась въ четыре съ половиною раза дальше отъ своего притягательнаго центра, чѣмъ земля, съ которою она почти равнялась быстротою.

Земной шаръ проходитъ среднею цифрою почти двадцать одинъ милліонъ льо въ мѣсяцъ или двадцать восемь тысячъ восемьсотъ лье въ часъ.

62 апрѣля галлійскаго года, профессоръ прислалъ капитану Сервадаку лаконическую записку, въ которой увѣдомлялъ его, что намѣренъ былъ начать въ этотъ день вычисленія, посредствомъ которыхъ надѣется узнать цѣлое и плотность своей кометы и силу тяжести на ея поверхности.

Гекторъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ обрадовались этому, хотя опыты, предстоящіе профессору, не могли занимать ихъ такъ сильно какъ его. Имъ гораздо интеререснѣе былобы узнать изъ какой именно субстанціи состоитъ остовъ Галліи.

Пальмиренъ Розетъ пришелъ рано по утру въ общую залу, гдѣ всѣ уже дожидались его. Онъ былъ еще не слишкомъ въ дурномъ расположеніи духа, но вѣдь и день еще только что начинался.

Всѣмъ извѣстно, что такое сила тяжести. Это притягательная сила, посредствомъ которой земля дѣйствуетъ на тѣло, цѣлое котораго равняется единицѣ. Читатели помнятъ, что притягательная сила уменьшилась, когда наши дѣйствующія лица очутились на Галліи и что вслѣдствіе этаго феномена, увеличилась мускульная сила галлійцевъ; но имъ было неизвѣстно на сколько именно.

Цѣлое или масса образуется изъ количества матеріи, составляющей тѣло, и вѣсъ самаго тѣла представляетъ это цѣлое. Что-жъ касается плотности, то такъ называютъ количество матеріи, содержащейся въ тѣлѣ даннаго объема.

Слѣдовательно, первый вопросъ состоялъ въ томъ: какъ велика была сила тяжести на поверхности Галліи? Второй — какъ велико было количество матеріи, содержащейся въ Галліи? т. е. какъ велико было ея цѣлое и, слѣдовательно, ея вѣсъ?

И наконецъ, третій, — какъ велико было количество матеріи, содержащейся въ Галліи относительно ея объема или, иными словами, ея плотности.

— Господа, сказалъ профессоръ, мы довершимъ сегодня изученіе элементовъ, составляющихъ мою комету. Когда мы измѣримъ силу тяжести на ея поверхности, ея цѣлое и плотность, то намъ все уже будетъ извѣстно относительно ея. Словомъ, мы свѣсимъ Галлію.

Въ эту минуту вошелъ въ залу Бенъ-Зуфъ и, услыхавъ послѣднія слова профессора, тотчасъ-же вышелъ. Чрезъ нѣсколько минутъ онъ возвратился и проговорилъ съ насмѣшливымъ видомъ:

— Я обшарилъ весь нашъ магазинъ, но нигдѣ не нашелъ вѣсовъ, да и къ тому же я, право, не знаю къ чему бы мы могли прицѣпить ихъ.

И онъ взгянулъ кверху, какъ будто искалъ гвоздя на небѣ.

Гнѣвный взглядъ профессора и знакъ Гектора Сервадака заставили замолчать неостроумнаго шутника.

— Господа, сказалъ Пальмиренъ Розетъ, прежде всего мнѣ надо узнать, сколько вѣситъ на Галліи, земной килограммъ. Вслѣдствіе меньшаго объема Галліи ея притягательная сила должна быть слабѣе и, слѣдовательно, всякій предметъ долженъ быть легче на ея поверхности чѣмъ на землѣ. Но какъ велика эта разница въ вѣсѣ предметовъ, — вотъ что намъ надо узнать.

— Совершенно справедливо, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ. Но обыкновенные вѣсы, — еслибъ они нашлись у насъ — не годились-бы въ этомъ случаѣ, потому что ихъ чашки подверглись-бы также притягательной силѣ Галліи и, слѣдовательно, не могли-бы показать отношенія между галлійекимъ и земнымъ вѣсомъ.

— Конечно, подтвердилъ графъ Тимашевъ; вѣдь килограммъ, который мы стали-бы взвѣшивать, утратилъ-бы на столько свой вѣсъ какъ и самые вѣсы и….

— Господа, возразилъ Пальмиренъ Розетъ, если вы говорите все это для моего личнаго поученія, то вы только напрасно теряете время; позвольте мнѣ продолжать мой курсъ физики.

Профессоръ принялъ на себя болѣе чѣмъ когда либо профессорскій тонъ, какъ будто былъ на каѳедрѣ.

— Есть ли у васъ безменъ и гири вѣсомъ въ килограммъ? спросилъ онъ. Вся сила въ этомъ. На безменѣ вѣсъ указываетъ стальная пластинка или пружина дѣйствующая въ силу своей растяжимости или сжимаемости и слѣдовательно ни сколько не подчиненная вліянію притягательной силы. Если я привѣшу къ безмену тяжесть въ одинъ земной килограммъ, стрѣлка покажетъ на поверхности Галлій тотъ-же самый вѣсъ и, такимъ образомъ, я узнаю разницу между притягательною силою Галліи и земною. Еще разъ спрашиваю: есть ли у васъ безменъ?

Слушатели Пальмирена Розетъ вопросительно переглянулись, — послѣ чего Гекторъ Сервадакъ обратился къ Бенъ-Зуфу, которому было хорошо извѣстно все, что находилось въ кладовой колоніи.

— У насъ нѣтъ ни безмена, ни гири въ килограммъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

Профессоръ сильно топнулъ съ досады.

— Но, продолжалъ Бенъ-Зуфъ, я знаю мѣстечко, гдѣ навѣрно есть безменъ, а можетъ быть и вѣсы.

— Гдѣ же это?

— На тартанѣ Гакгабута.

— Что-же ты не сказалъ этого сразу, глупецъ! вскричалъ профессоръ, пожавъ плечами.

— А главное, надо добыть его оттуда, прибавилъ капитанъ Сервадакъ.

— Я сейчасъ пойду, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Я пойду съ тобою, прибавилъ капитанъ Сервадакъ, потому что Исаакъ Гакгабутъ заломается какъ скоро у него попросятъ чего нибудь въ займы.

— Пойдемте всѣ вмѣстѣ на тартану, сказалъ графъ Тимашевъ Мы посмотримъ какъ поживаетъ Исаакъ. Всѣ собрались идти, какъ вдругъ профессоръ сказалъ:

— Графъ Тимашевъ, не можетъ-ли кто изъ вашихъ людей высѣчь изъ скалы глыбу мѣрою ровно въ кубическій дециметръ?

— Мой механикъ легко сдѣлаетъ это, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, но только съ условіемъ, чтобъ ему дали метръ для мѣрки.

— Неужели же у васъ не найдется я метра, какъ не нашлось безмена! вскричалъ Пальмиренъ Розетъ.

Бенъ Зуфъ долженъ былъ сдѣлать тягостное признаніе, что въ главномъ магазинѣ не было метра.

— Но очень можетъ быть, прибавилъ онъ, что есть метръ на «Ганзѣ».

— Такъ пойдемте же, проговорилъ Пальмиренъ Розетъ, проворно зашагавъ по галлереѣ.

Всѣ пошли за намъ. Чрезъ нѣсколько минутъ Гекторъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ, лейтенантъ Прокофьевъ и Бенъ-Зуфъ спустились съ высокихъ скалъ, окаймлявшихъ берегъ, и направились къ бухтѣ, гдѣ стояли «Добрыня» и «Ганза», окованныя льдомъ.

Температура была очень низкая, а именно: тридцать пять градусовъ ниже нуля; — но капитанъ Сервадакъ, и его спутники, плотно закутанные въ мѣховыя одежды, не слишкомъ сильно чувствовали холодъ. Ихъ бороды, брови и рѣсницы мгновенно покрылись тонкими и острыми ледяными иглами, что придавало имъ до нѣкоторой степени забавное сходство съ дикобразами. Кристаллики эти образовались оттого, что ихъ горячее дыханіе замерзало при соприкосновеніи съ холоднымъ воздухомъ. Особенно комична была фигура профессора: этотъ маленькій человѣкъ, закутанный въ шубу, походилъ на медвѣженка.

Было восемь часовъ утра и солнце быстро поднималось къ зениту. Его дискъ, чрезвычайно уменьшившійся, вслѣдствіе отдаленія, напоминалъ полную луну. Лучи его, достигавшіе до поверхности Галліи, были холодны и тусклы. Всѣ прибрежныя скалы и самый волканъ были покрыты ослѣпительно бѣлымъ снѣгомъ, выпавшимъ прежде чѣмъ образовался легкій туманъ, которымъ была пропитана галлійская атмосфера. Бѣлоснѣжный коверъ разстилался до самаго дымящагося конуса волкана. На сѣверномъ его склонѣ снѣгъ уступилъ мѣсто потоку лавы, который прихотливо струился по извилинамъ скалы до входа въ центральную пещеру, гдѣ перпендикулярно ниспадалъ въ море.

Надъ пещерою, на высотѣ ста пятидесяти футъ, видно было черное отверстіе, надъ которымъ раздваивался огненный потокъ. Изъ этого отверстія высовывалась зрительная трубка. То была обсерваторія Пальмирена Розета.

Совершенно бѣлыя, прибрежныя окраины сливались съ замерзшимъ моремъ, не отдѣляясь отъ него ни малѣйшею чертою. Въ сравненіи съ этимъ громаднымъ, бѣлымъ пространствомъ небо казалось блѣдно-голубымъ.

Берегъ былъ усѣянъ слѣдами поселенцевъ, которые ежедневно ходили по нему, собирая ледъ, изъ котораго оттаивали воду, и катались здѣсь на конькахъ. Ледяное пространство было изрѣзано кругами, изображающими слѣды коньковъ. Круги эти перекрещивались въ различныхъ направленіяхъ, подобно кругамъ, производимымъ на поверхности воды водяными насѣкомыми.

Отъ берега къ «Ганзѣ» шли также слѣды, оставленные Исаакомъ Гакгабутомъ. Они замерзли такъ крѣпко, что были тверды какъ металлическіе.

Бухта, гдѣ зимовали «Добрыня» и "Гаизъ, находилась въ разстояніи полу-километра отъ первыхъ слоевъ волканической скалы.

Подойдя къ бухтѣ, лейтенантъ Прокофьевъ замѣтилъ своимъ спутникамъ, какъ высоко поднялась грузовая ватерлинія кораблей. Тартана и гайльотъ были теперь на двадцать футъ выше морской поверхности.

— Вотъ любопытный феноменъ, замѣтилъ капитанъ Сервадакъ.

— Любопытный и не слишкомъ успокоительный, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ. Ясно, что подъ остовомъ корабля, тамъ, гдѣ дно не глубоко, происходитъ сильная работа замерзанія. Мало по малу, ледяная кора станетъ еще толще и съ силою, которой ни что не въ состояніи противиться, подниметъ все, что на ней находится.

— Но работа эта будетъ имѣть свой предѣлъ, замѣтилъ графъ Тимашевъ.

— Неизвѣстно, когда это будетъ, такъ какъ холодъ не достигъ еще своего максимума, возразилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Еще бы! вскричалъ Пальмиренъ Розетъ. Не стоило-бы и удаляться на двѣсти милліоновъ лье отъ солнца для того только, чтобъ встрѣтить атмосферу равную атмосферѣ земныхъ полюсовъ!

— Вы очень добры, профессоръ, отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ, но, по счастью, холода пространства не переходятъ за черту шестидесяти или семидесяти градусовъ, что еще довольно сносно.

— Ба! сказалъ Гекторъ Сервадакъ, холодъ безъ вѣтра не причиняетъ насморка, и мы ни разу не чихнемъ даже въ эту зиму.

Лейтенантъ Прокофьевъ сообщилъ графу Тимашеву объ опасеніяхъ, внушаемыхъ ему «Добрынею»; вслѣдствіе расположенія ледяныхъ слоевъ гальйотъ могъ подняться на значительную высоту и тогда, въ эпоху таянія льдовъ, съ нимъ могло случиться какое нибудь несчастіе, въ родѣ тѣхъ, какія случаются иногда съ китоловными судами, зимующими въ арктическихъ моряхъ. Но не возможно было помочь этому.

Между тѣмъ подошли къ «Ганзѣ», закованной въ ледяной панцырь. Исажъ вырубилъ во льду ступени, по которымъ можно было взобраться на нее. Но любопытно было-бы знать, что онъ ухитрился-бы сдѣлать, еслибъ ее подняло на сто футъ? Впрочемъ, это уже касалось его. Изъ отверстія, находившагося посреди ледяныхъ бугровъ, покрывавшихъ палубу, лился легкій, синеватый дымокъ. Видно было, что скряга берегъ топливо, но онъ не страдалъ отъ холода. Ледяные слои, покрывавшіе палубу тартаны, защищали внутреннее ея помѣщеніе отъ сильнаго холода, потому именно, что были худыми проводниками тепла.

— Эй ты! Навуходоносоръ! крикнулъ Бенъ-Зуфъ.

VII,
въ которой Исаакъ Гакгабутъ находитъ великолѣпный случай дать въ займы деньги, больше чѣмъ по восьмисотъ процентовъ на сто.

При возгласѣ Бенъ-Зуфа, дверь въ кормовой каютѣ отворилась и Исаакъ Гакгабутъ высунулся до половины.

— Кто тамъ и чего надо? вскричалъ онъ. Здѣсь нѣтъ никого и у меня нѣтъ ничего продажнаго.

Такимъ-то радушнымъ привѣтствіемъ встрѣтилъ онъ посѣтителей.

— Потише, господинъ Исаакъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ повелительно. Развѣ ты принимаешь насъ за воровъ?

— Это вы, господинъ губернаторъ? спросилъ Исаакъ, не выходя изъ каюты?

— Онъ самъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, взошедшій на палубу тартаны. Ты долженъ считать за честь его посѣщеніе. Ну поворачивайся-же. Вылѣзай изъ логовища-то!

Исаакъ Гакгабутъ рѣшился выставиться весь въ дверь, которую держалъ полуотворенною, затѣмъ чтобы, въ случаѣ опасности, тотчасъ-же захлопнуть.

— Что вамъ надо? спросилъ онъ.

— Поговорить съ тобою нѣсколько минутъ, господинъ Исаакъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ; но такъ какъ немножко холодно, то вѣроятно ты не откажешь оказать намъ гостепріимство на какія нибудь четверть часа.

— Какъ? вы хотите войти ко мнѣ! вскричалъ Исаакъ, не скрывая даже, какъ подозрительно казалось ему это посѣщеніе.

— Да, хотимъ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ, спускаясь по лѣстницѣ въ сопровожденіи своихъ спутниковъ.

— Мнѣ нечѣмъ угостить васъ, сказалъ Исаакъ жалобнымъ голосомъ. Я бѣдный человѣкъ.

— Ну опять занылъ! проговорилъ Бенъ-Зуфъ. Пусти же, Мардохей, посторонись!

И, схвативъ безъ церемоніи за воротъ Исаака, онъ отодвинулъ его въ сторону. Затѣмъ отворилъ дверь въ каюту.

Капитанъ Сервадакъ, прежде чѣмъ войти въ нее, обратился къ Исааку съ слѣдующими словами:

— Слушай хорошенько, Исаакъ Гакгабутъ: мы пришли къ тебѣ не затѣмъ, чтобъ отнять у тебя имущество. Повторяю тебѣ, когда намъ понадобиться для общей пользы грузъ твоей тартаны, я не задумаюсь лишить тебя его, т. е. заплативъ за твой товаръ по текущимъ европейскимъ цѣнамъ,

— Нѣтъ не по европейскимъ, текущимъ цѣнамъ, а по галлійскимъ, пробормоталъ сквозь зубы Исаакъ Гакгабутъ, и я самъ назначу ихъ.

Капитанъ Сервадакъ и его спутники вошли въ каюту «Ганзы». Она была очень тѣсна, такъ какъ большая часть тартаны была занята грузомъ.

Въ углу, противуположномъ койкѣ, служившей постелью, возвышалась чугунная печь, въ которой лежали два куска угля, какъ будто раздумывая о томъ, горѣть имъ или нѣтъ. Въ глубинѣ стоялъ шкафъ, дверцы котораго были герметически заперты. Кромѣ этаго, въ каютѣ было еще нѣсколько скамеекъ, сосновой столъ сомнительной бѣлизны, и только самая необходимая, хозяйственная утварь. Меблировка, какъ видите, была не слишкомъ комфортабельна, но достойна владѣтеля «Ганзы», Такъ какъ въ каютѣ было очень холодно, то Бенъ-Зуфъ, войдя въ нее и затворивъ дверь, первымъ дѣломъ, подбросилъ въ печь нѣсколько углей. Эта вполнѣ извинительная предосторожность вызвала глубокія сѣтованья Исаака Гакгабута. который, конечно, вмѣсто угля, рѣшился-бы скорѣе жечь свои собственныя кости, еслибъ у него были въ запасѣ другія. Но Бенъ-Зуфъ не обратилъ на него вниманія и остался на-сторожѣ у печки, продолжая раздувать огонь. Посѣтители сѣли всѣ молча, предоставивъ капитану Сервадаку объяснить хозяину цѣль ихъ посѣщенія.

Исаакъ Гакгабутъ прижался въ уголокъ, крѣпко стиснувъ свои крючковатыя руки. Онъ походилъ на приговореннаго къ казни, которому собираются прочесть смертный приговоръ.

— Господинъ Исаакъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, мы пришли къ тебѣ просто затѣмъ, чтобъ попросить отъ тебя небольшой услуги.

— Услуги?

— Для нашей общей пользы.

— Да у меня-то нѣтъ общей пользы'…

— Не приходи въ отчаяніе, Исаакъ, выслушай сперва. Мы вѣдь пришли не затѣмъ, чтобъ снять съ тебя кожу.

— Но требовать услуги отъ меня, бѣднаго человѣка! продолжалъ вопить Исаакъ.

Дальнѣйшее предисловіе могло-бы внушить ему мысль, что у него хотятъ потребовать всего его имущества, а потому капитанъ Сервадакъ, сдѣлалъ видъ, что не разслушалъ его послѣднихъ словъ, и приступилъ прямо къ дѣлу.

— Намъ надо безменъ, сказалъ онъ. Можешь-ли ты дать намъ на подержаніе безменъ?

— Безменъ! вскричалъ Исаакъ съ такимъ ужасомъ, какъ будто у него потребовали въ займы нѣсколько тысячъ франковъ.

— Да, безменъ, для того чтобы вѣсить, подтвердилъ Пальмиренъ Розетъ, котораго всѣ эти формальности начинали выводить изъ терпѣнія.

— Нѣтъ-ли у васъ безмена? прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— У него есть безменъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Можетъ быть найдется…. долженъ быть пробормоталъ Исаакъ Гакгабутъ, который не хотѣлъ быть слишкомъ предупредительнымъ.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ, не будешь-ли ты на столько обязателенъ, дать намъ его на подержаніе?

— На подержаніе! вскричалъ Исаакъ. Господинъ губернаторъ, вы говорите дать на подержаніе….

— На одинъ только день, сказалъ профессоръ, только на одинъ день, Исаакъ! Вамъ возвратятъ вашъ безменъ.

— Но это очень хрупкая вещь, мой добрый господинъ, очень хрупкая, возразилъ Исаакъ Гакгабутъ. Вѣдь въ такіе сильные холода пружина можетъ лопнуть!….

— Этакое животное! вскричалъ Пальмиренъ Розетъ.

— И притомъ же, можетъ быть, вы хотите свѣсить что нибудь очень тяжелое?

— Ты можетъ быть полагаешь, Ефраимъ, что мы хотимъ свѣсить цѣлую гору? замѣтилъ Бенъ-Зуфъ.

— Не только гору, но даже всю Галлію, прибавилъ Пальмиренъ Розетъ.

— Помилосердуйте! вскричалъ Исаакъ Гакгабутъ, лживыя сѣтованья котораго клонились къ слишкомъ явной цѣли.

Капитанъ Сервадакъ снова вмѣшался въ дѣло.

— Намъ нуженъ безменъ, господинъ Гакгабутъ, для того чтобы свѣсить предметъ вѣсомъ не болѣе, какъ въ одинъ килограммъ, сказалъ онъ.

— Въ одинъ килограммъ, милосердый Боже!

— И еще, вѣсъ этого килограмма будетъ значительно менѣе, вслѣдствіе меньшей притягательной силы Галліи. Значитъ, тебѣ нечего бояться за твой безменъ.

— Такъ-то такъ…. господинъ губернаторъ отвѣчалъ Исаакъ да вѣдь дать на подержаніе….

— Если ты не хочешь дать на подержаніе, такъ продай, сказалъ графъ Тимашевъ.

— Продать! вскричалъ Исаакъ Гакгабутъ. Продать мой безменъ. Но если я его иродамъ, то какъ же буду вѣсить мой товаръ? У меня нѣтъ вѣсовъ. У меня только и есть что безменъ! Онъ очень вѣрный, но эта хрупкая вещь, и ту хотятъ отнять у меня!

Бенъ-Зуфъ не понималъ почему его капитанъ не задушитъ тотчасъ-же на мѣстѣ этого гнуснаго жида, который смѣлъ ему сопротивляться.

Но Гекторъ Сервадакъ хотѣлъ испробовать надъ Исаакомъ Гакгабутомъ всѣ способы убѣжденія, такъ какъ это забавляло его.

— Нечего дѣлать, господинъ Исаакъ, сказалъ онъ хладнокровно, я очень хорошо вижу, что ты не согласишься дать въ займы твоего безмена.

— Ахъ! господинъ губернаторъ, вы сами видите могу-ли я это сдѣлать?

— И не продашь его?

— Продать! О! никогда!

— Такъ въ такомъ случаѣ не хочешь-ли дать его на прокатъ?

Глаза Исаака Гакгабута сверкнули какъ горящіе уголья.

— А вы поручитесь, что онъ будетъ цѣлъ? спросилъ Исаакъ съ живостью.

— Да.

— И дадите мнѣ залогъ, который будетъ у меня въ рукахъ, въ случаѣ если безменъ испортится.

— Дамъ.

— Сколько-же?

— Сто франковъ; вѣдь безменъ стоитъ не болѣе двадцати. Достаточно-ли?

— Не совсѣмъ, господинъ губернаторъ…. не совсѣмъ, потому что вѣдь въ нашемъ новомъ свѣтѣ, только и есть что одинъ этотъ безменъ. А эти сто франковъ будутъ золотою монетою? прибавилъ онъ.

— Золотою.

— И вы хотите взять на прокатъ безменъ, который мнѣ такъ необходимъ, только на одинъ день?

— На одинъ день.

— А плата за прокатъ?

— Двадцать франковъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ, согласенъ-ли?

— Дѣлать нечего, проговорилъ Исаакъ Гакгабутъ, я бѣдный, ничтожный человѣкъ, я долженъ покориться. Торгъ былъ заключенъ и.ясно было видно, что Исаакъ остался чрезвычайно доволенъ имъ. Ему давали двадцать франковъ за прокатъ и сто франковъ залогу французскою или русскою золотою монетою. Конечно, Исаакъ Гакгабутъ никогда не продалъ-бы своего права первородства за чечевичную похлебку, а если и продалъ-бы, то только въ такомъ случаѣ, еслибы каждое чечевичное зерно было жемчужиною.

Оглянувъ каюту подозрительнымъ взглядомъ, онъ отправился за безменомъ.

— Каковъ! сказалъ графъ Тимашевъ.

— Онъ совершенство въ своемъ родѣ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

Исаакъ Гакгабутъ былъ въ отсутствіи не болѣе минуты. Онъ возвратился, осторожно держа подъ мышкою свой драгоцѣнный безменъ.

Безменъ былъ съ пружиною и съ крючкомъ, для взвѣшиваемой тяжести. Вѣсъ былъ означенъ на кругѣ, по которому двигалась стрѣлка. Слѣдовательно, какъ сказалъ Пальмиренъ Розетъ, вѣсъ безмена нисколько не подвергался вліянію притягательной силы какъ-бы ни была она велика. Если взвѣшиваемый на землѣ предметъ имѣлъ килограммъ вѣса, то стрѣлка показывала килограммъ. Но предстояло узнать, что она покажетъ на Галліи относительно предмета, имѣющаго килограммъ вѣса на землѣ.

Отсчитали сто двадцать франковъ золотомъ Исааку, который крѣпко сжалъ ихъ въ горсти, а безменъ отдали Бенъ-Зуфу, и всѣ собрались уже-было выйти изъ каюты, какъ вдругъ профессоръ вспомнилъ, что ему недостаетъ еще одной вещи для его вычисленій. Безменъ былъ-бы совершенно безполезенъ ему, еслибъ онъ не могъ взвѣсить глыбу, имѣющую опредѣленные размѣры, т. е. представляющую напр. хоть кубическій дециметръ и состоящую изъ того неизвѣстнаго вещества, изъ котораго состояла Галлія.

— Это еще не все, сказалъ Пальмиренъ Розетъ, остановись. Дайте намъ также…

Исаакъ Гакгабутъ вздрогнулъ.

— Дайте намъ также метръ и гирю вѣсомъ въ килограммъ, проговорилъ профессоръ.

— Это совершенно невозможно, мой добрый господинъ, отвѣчалъ Исаакъ, и мнѣ очень жаль. Я былъ-бы очень радъ услужить вамъ.

Исаакъ Гакгабутъ не солгалъ, сказавъ, что у него нѣтъ ни метра, ни гири, и что онъ былъ-бы очень радъ дать ихъ, такъ какъ сдѣлалъ-бы еще одинъ выгодный коммерческій оборотъ.

Раздосадованный профессоръ взглянулъ на своихъ спутниковъ такъ, какъ будто они были отвѣтственны за этотъ фактъ. Отчаяніе его было впрочемъ вполнѣ понятно, потому что онъ не зналъ какимъ образомъ могъ-бы достигнуть удовлетворительнаго результата безъ метра и безъ гири. А вѣдь надо обойтись безъ нихъ, подумалъ онъ, запустивъ руку въ волосы. Онъ проворно поднялся по веревочной лѣстницѣ, ведущей изъ каюты на палубу. Спутники послѣдовали за нимъ; но не успѣли они еще взойти на палубу, какъ въ каютѣ послышался серебристый звукъ.

Исаакъ Гакгабутъ пряталъ свое золото въ одинъ изъ ящиковъ шкафа.

При этомъ звукѣ профессоръ быстро повернулся и началъ проворно опять спускаться съ лѣстницы; товарищи послѣдовали его примѣру, не понимая что это значить.

— У васъ есть серебряныя деньги! вскричалъ Пальмирепъ Розетъ, схвативъ Исаака Гакгабута за рукавъ его стараго, дорожнаго плаща.

— У меня… деньги! вскричалъ Исаакъ Гакгабутъ, поблѣднѣвъ такъ, какъ будто предъ нимъ стоялъ воръ.

— Да, серебряныя деньги!… повторилъ нетерпѣливо профессоръ. Французскія, пятифранковыя монеты!

— Да… нѣтъ… отвѣчалъ Исаакъ Гакгабутъ, не помня самъ, что говоритъ.

Профессоръ заглянулъ въ ящикъ, который Исаакъ Гакгабутъ напрасно пытался запереть. Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ ничего не понимали въ этой сценѣ, но они рѣшились добиться того, чего требовалъ профессоръ, только не хотѣли пока вмѣшиваться въ это дѣло.

— Мнѣ нужны эти французскія монеты! вскричалъ Пальмиренъ Розетъ.

— Никогда! завопилъ Исаакъ Гакгабутъ такимъ голосомъ, какъ будто у него хотѣли вырвать сердце.

— Мнѣ ихъ надо, говорю тебѣ, и я ихъ возьму.

— Я дамъ скорѣе убить себя! завопилъ Исаакъ Гакгабутъ.

Капитанъ Сервадакъ нашелъ, что пора вступиться.

— Дорогой профессоръ, позвольте мнѣ уладить это дѣло также какъ то.

— Ахъ, господинъ губернаторъ! вскричалъ Исаакъ Гакгабутъ въ отчаяніи, заступитесь за меня, за мое имущество!

— Замолчи, Исаакъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— Вамъ нужно для вашихъ вычисленій, прибавилъ онъ, обратясь къ Пальмирену Розету, извѣстное число пятифранковыхъ монетъ?

— Да, отвѣчалъ профессоръ, мнѣ нужно сорокъ такихъ монетъ.

— Двѣсти франковъ! пробормоталъ Исаакъ.

— Кромѣ того, десять франковыхъ монетъ и двадцать монетъ въ пятьдесятъ сантимовъ, прибавилъ профессоръ.

— Тридцать франковъ! простоналъ еврей.

— Да, двѣсти тридцать франковъ, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ.

— Хорошо, сказалъ капитанъ Сервадакъ и, обратясь къ графу Тимашеву, прибавилъ:…

— Найдется-ли у васъ графъ, чѣмъ гарантировать Исаака Гакгабута, такъ какъ я хочу сдѣлать у него насильственный заемъ?

— Мой кошелекъ въ вашемъ распоряженіи, капитанъ, отвѣчалъ графъ, но въ настоящую минуту въ немъ только русскія ассигнаціи.

— Не надо ассигнацій, не надо! закричалъ Исаакъ Гакгабутъ онѣ не ходятъ въ галлійскомъ курсѣ.

— А развѣ ходитъ въ галлійскомъ курсѣ серебро? сказалъ графъ Тимашевъ холодно.

— До сихъ поръ, господинъ Исаакъ, я былъ снисходителенъ къ тебѣ, проговорилъ капитанъ Сервадакъ, но не совѣтую тебѣ употреблять во зло мое терпѣніе. Волею или неволею ты дашь намъ двѣсти тридцать франковъ.

— Батюшки грабятъ! завопилъ Исаакъ Гакгабутъ.

Но онъ принужденъ былъ замолчать, потому-что Бенъ-Зуфъ схватилъ его за горло своею сильною рукою.

— Оставь его, Бенъ-Зуфъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, онъ самъ себя наказываетъ.

— Никогда! никогда! оралъ Исаакъ Гакгабутъ.

— Какіе проценты хочешь ты, господинъ Гакгабутъ, на двѣсти тридцать франковъ, которые дашь намъ въ займы?

— Въ займы? Вы хотите взять только въ займы? вскричалъ Исаакъ Гакгабутъ, все лицо котораго мгновенно просіяло.

— Да, только въ займы. Какой ты хочешь процентъ?

— Ахъ, господинъ губернаторъ, заговорилъ Исаакъ вкрадчивымъ тономъ, деньги очень трудно достаются ныньче, особенно въ Галліи, гдѣ ихъ мало…

— Перестань городить вздоръ, Исаакъ, скажи прямо, какой хочешь процентъ? — прервалъ его капитанъ Сервадакъ.

— Мнѣ кажется, господинъ губернаторъ, отвѣчалъ Исаакъ Гакгабутъ, что десять франковъ процентовъ…

— Въ день?

— Конечно, въ день…

Онъ еще не докончилъ фразы, какъ графъ Тимашевъ бросилъ на столъ нѣсколько ассигнацій. Исаакъ схватилъ ихъ и началъ считать съ замѣчательнымъ проворствомъ.

Не смотря на то. что это были «бумажки», такой залогъ могъ-бы удовлетворить самаго хищнаго ростовщика.

Пальмиренъ Розетъ немедленно получилъ французскія монеты и положилъ ихъ въ карманъ съ видимымъ удовольствіемъ,

Исаакъ пустилъ въ оборотъ свой капиталъ по восьмисотъ процентовъ на сто. Ясно, что еслибъ онъ предложилъ давать деньги въ займы также прибыльно, то еще скорѣе разбогатѣлъ-бы на Галліи, чѣмъ на землѣ.

Чрезъ нѣсколько минутъ капитанъ Сервадакъ и его спутники оставили тартану и Пальмиренъ Розетъ вскричалъ:

— Господа я уношу не двѣсти тридцать франковъ, по матеріалъ изъ котораго сдѣлаю килограмъ и метръ.

ГЛАВА VIII,
въ которой профессоръ и его ученики продѣлываютъ разные фокусы, съ секстильонами, квинтильонами и другими составными числами мильярдовъ.

Четверть часа спустя, посѣтители «Ганзы», сидѣли въ общей залѣ и ожидали, чтобъ профессоръ приступилъ къ объясненію послѣднихъ сказанныхъ имъ словъ.

По его приказанію, Бенъ-Зуфъ очистилъ столъ отъ разныхъ находившихся на немъ вещей, и Пальмиренъ Розетъ разложилъ на немъ полученные отъ Исаака деньги тремя стопами: въ двухъ изъ нихъ было, въ каждой по двадцатипяти франковыхъ монетъ, полученныя въ третьей — десять двуфранковыхъ, а въ четвертой — двадцать монетъ въ пятьдесятъ сантимовъ.

— Господа, началъ Пальмиренъ Розетъ, очень довольный самъ собою; такъ какъ вы были настолько не предусмотрительны, что, въ моментъ столкновеніи земли съ кометою, не позаботились спасти ни метра, ни гири въ килограммъ вѣсомъ, которые необходимы мнѣ для того, чтобъ я могъ вычислить тяжесть, плотность и цѣлое моей кометы, то я долженъ былъ придумать какой нибудь способъ, могущій замѣнить ихъ.

Профессоръ проговорилъ эту фразу самоувѣреннымъ ораторскимъ тономъ, въ полной увѣренности, что произведетъ впечатлѣніе на слушателей. Ни одинъ изъ нихъ не отвѣтилъ ни слова на обвиненіе; всѣ уже привыкли къ его странностямъ.

— Господа, прежде всего я пересмотрѣлъ всѣ эти монеты и удостовѣрился, что онѣ новыя и не истертыя, слѣдовательно находятся въ условіяхъ, необходимыхъ для точности моего вычисленія. Я сейчасъ получу посредствомъ нихъ длину земнаго шара.

Гекторъ Сервадакъ и его товарищи поняли мысль профессора, прежде чѣмъ онъ окончательно высказалъ ее. Чтоже касается Бенъ-Зуфа, то послѣдній смотрѣлъ на него съ такимъ же любопытствомъ, какъ на фокусника, собирающагося показывать свои штуки въ какой нибудь Монмартрской лавочкѣ.

Вотъ на чемъ основалъ профессоръ первое свое вычисленіе, способъ котораго пришелъ ему въ голову, вѣроятно въ ту минуту, когда онъ услыхалъ, что въ каютѣ Исаака Гакгабута звякнули деньги.

Извѣстно, что французскія монеты десятичныя и составляютъ всю десятичную монету, какая существуетъ, начиная отъ сантима и до ста франковъ, а именно: 1-е мѣдныя монеты — въ одинъ, два, пять и десять сантимовъ; 2-е серебряныя — въ двадцать сантимовъ, въ пятьдесятъ сантимовъ, въ одинъ франкъ, въ два франка и въ пять франковъ; 3-е золотыя монеты — въ пять, десять, двадцать, пятьдесятъ и сто франковъ.

Франкъ составляетъ корень: отъ него происходятъ всѣ высшія монеты, образующія его сложныя десятичныя числа, и всѣ познанія монеты, образующія десятичныя разложенія франка.

Всѣ эти различныя монеты — профессоръ Пальмиренъ Розетъ особенно настаивалъ на этомъ предметѣ — имѣютъ одинаковый шаблонъ, и діаметръ ихъ, строго опредѣленный закономъ, также строго соблюдается въ чеканкѣ.

Такимъ образомъ, напр. пятифранковыя монеты имѣютъ тридцать семь милиметровъ въ діаметрѣ, двуфранковыя — двадцать семь милиметровъ, а монеты въ пятьдесятъ сантимовъ — восьмнадцать милиметровъ въ діаметрѣ.

Положивъ въ одинъ рядъ извѣстное число такихъ монетъ различной цѣнности, можно было получить очень вѣрно тысячу милиметровъ, составляющихъ земной метръ.

Профессоръ очень хорошо зналъ это, а потому изъ принесенныхъ имъ монетъ отобралъ десять пятифранковыхъ, десятъ двуфранковыхъ и двадцать въ пятьдесятъ саптимовъ.

Затѣмъ, быстро сдѣлалъ на клочкѣ бумаги слѣдующее вычисленіе, которое показалъ своей аудиторіи:

10 монетъ въ 5 франковъ 0,^м 037 = 0^м — 370.

10 " " 2 « 0,^м 027 = 0^м = 270.

20» « 20» 0,^м 018 = 0^м = 360.

Итого 1^м = 000

— Прекрасно, дорогой професоръ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ, намъ остается теперь только положить въ рядъ всѣ эти сорокъ монетъ такимъ образомъ, чтобы чрезъ всѣ ихъ центры проходила одна линіи — и мы получимъ длину земнаго шара.

— Чортъ возьми! вскричалъ Бенъ-Зуфъ, да вѣдь это славно быть ученымъ!

— Онъ называетъ это: «быть ученымъ» проговорилъ Пальмиренъ Розетъ, призрительно пожавъ плечами.

Монеты разложили на столѣ въ рядъ, въ слѣдующемъ порядкѣ: сперва десять пятифранковыхъ, потомъ десять двуфранковыхъ и наконецъ двадцать въ пятьдесятъ сантимовъ.

Такъ какъ центры ихъ находились на одной прямой линіи, то на обоихъ концахъ сдѣлали на столѣ знаки, обозначающіе протяженіе этой линіи.

— Господа, сказалъ профессоръ, вотъ точная длина земнаго метра.

Вычисленіе было сдѣлано съ чрезвычайною точностью.

Метръ раздѣлили, посредствомъ циркуля, на десять равныхъ частей, означающихъ дециметры. Затѣмъ, сдѣлали брусокъ въ дециметръ и дали механику Добрыни.

Послѣдній былъ очень искусенъ въ своемъ дѣлѣ. Онъ добылъ глыбу того неизвѣстнаго вещества, изъ котораго состояла волканическая скала и обтесалъ ее, придавъ каждой изъ шести сторонъ видъ квадратнаго дециметра. Такимъ образомъ получился совершенно правильный кубъ.

Теперь осталось только добыть тяжесть ровно въ килограмъ вѣсомъ.

Это было еще легче.

Французскія монеты имѣютъ не только строго опредѣленный шаблонъ, но и строго опредѣленный вѣсъ.

Такъ напримѣръ: пятифранковая монета вѣситъ ровно двадцать пять граммъ, т. е. ровно столько же, сколько вѣсятъ пять монетъ въ одинъ франкъ, имѣющихъ каждая въ свою очередь ровно пять граммъ вѣса {Вѣсъ различныхъ французскихъ монетъ.

Золотыя монеты въ 100 ф. вѣсятъ 32 грам. 25 долей, въ 50 ф. 16 грам. 12 долей въ 20 ф. 6 грам. 49 долей въ 10 фр. 3 грам. 22 долей; въ 5 фран. 1 грам. 61.}.

Чтобы получить вѣсъ въ одинъ килограммъ, надо было только сложить въ одну кучку сорокъ пятифранковыхъ серебряныхъ монетъ что капитанъ Сервадакъ и его товарищи тотчасъ же смекнули.

— Вотъ оно что! сказалъ Бенъ-Зуфъ. Я вижу, чтобъ дойти до всего этого мало быть ученымъ, надо еще….

— Что? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Надо еще быть богатымъ! прибавилъ Бенъ-Зуфъ.

Всѣ засмѣялись на это замѣчаніе.

Чрезъ нѣсколько часовъ механикъ «Добрыни», представилъ профессору только что оконченный имъ кубическій дециметръ. Пальмиренъ Розетъ, обладая тяжестью въ киллограмъ вѣсомъ, кубическимъ дециметромъ и безменомъ для того, чтобы взвѣсить и то и другое, могъ вычислить притягательную силу, цѣлое и плотность своей кометы.

— Господа, сказалъ онъ, въ случаѣ если вы еще не знаете этого, — или скорѣе уже не знаете, — я напомню вамъ знаменитый законъ Ньютона, по которому: чѣмъ болѣе объемъ шара — тѣмъ сильнѣе его притягательная сила а чѣмъ ближе одно къ другому находятся тѣла, тѣмъ сильнѣе она дѣйствуетъ. Прошу васъ не забыть этого правила.

Професоръ преподавалъ съ большимъ увлеченіемъ, но зато и ученики были очень внимательны.

— Вотъ въ этомъ мѣшкѣ, сказалъ онъ, находится сорокъ пятифранковыхъ монетъ. На землѣ мѣшокъ этотъ вѣсилъ-бы ровно кплограммъ. Слѣдовательно, еслибы будучи на землѣ, я нацѣпилъ его на крючекъ этого безмена, стрѣлка показала бы килограммъ. Ясно-ли это? Говоря это, Пальмиренъ Розетъ пристально смотрѣлъ на Бенъ-Зуфа точно также какъ Араго, {По этому поводу, знаменитый астрономъ разсказалъ разъ какъ-то, слѣдующій забавный анекдотъ.

Онъ говоритъ о своей привычкѣ въ одномъ салонѣ, какъ вдругъ вошелъ молодой человѣкъ и началъ очень усердно раскланиваться съ нимъ.

— Съ кѣмъ я имѣю честь говорить? спросилъ Араго.

— О! господинъ Араго, отвѣчалъ молодой человѣкъ, вы должны знать меня, я очень прилежно посѣщаю ваши курсы и, въ продолженіе всей лекціи вы не спускаете съ меня глазъ.} имѣвшій привычку смотрѣть во время своихъ лекцій на того изъ слушателей, который казался ему наименѣе понятливымъ. Когда онъ полагалъ, что этотъ слушатель понялъ, — то былъ увѣренъ, что объяснилъ вполнѣ удовлетворительно

Бенъ-Зуфъ не только не былъ безтолковъ, но напротивъ даже очень смышленъ, но онъ былъ необразованъ.

Убѣдясь, что онъ понялъ, профессоръ, приступилъ къ дальнѣйшимъ объясненіямъ.

— Я привѣшу, господа, этотъ мѣшокъ съ сорока монетами къ безмену и такъ какъ находимся на Галліи, то увидимъ, что онъ вѣситъ на Галліи.

Онъ прицѣпилъ мѣшокъ къ крючку. Стрѣлка заколебалась и наконецъ, остановясь на одномъ мѣстѣ, показала сто тридцать три грамма.

— Слѣдовательно, сказалъ Пальмиренъ Розетъ, предметъ, который вѣситъ на землѣ одинъ килограммъ, на Галліи вѣситъ только сто тридцать три грамма т. е. почти въ семь разъ менѣе. Ясно ли это?

Бенъ-Зуфъ кивнулъ головою въ знакъ того, что понялъ.

Профессоръ снова заговорилъ своимъ профессорскимъ тономъ.

— Вы понимаете теперь, что съ обыкновенными вѣсами я никогда бы не пришелъ къ такому результату. Чашки вѣсовъ изъ которыхъ я положилъ на одну бы мѣшокъ съ монетами, а на другую гирю, вѣсомъ въ килограммъ, остались бы въ равновѣсіи, такъ какъ и монеты и гири утратили бы одинаковое количество тяжести. Поняли ли вы это?

— Даже я понялъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Если же вѣсъ на Галліи въ семь разъ легче, чѣмъ на земномъ шарѣ, то изъ этого слѣдуетъ заключить, что притягательная сила Галліи въ семь разъ слабѣе притягательной силы земнаго шара.

— Отлично! сказалъ капитанъ Сервадакъ, теперь эта статья намъ вполнѣ извѣстна, а потому перейдемте, дорогой профессоръ, къ цѣлому Галліи.

— Нѣтъ, сперва къ ея плотности, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ.

— Дѣйствительно, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, такъ какъ мы знаемъ объемъ Галліи, то, узнавъ, ея плотность, цѣлое вычислится само собою.

Замѣчаніе лейтенанта было справедливо и профессоръ приступилъ къ вычисленію плотности. Онъ взялъ кубическій дециметръ, высѣченный изъ скалы волкана, и сказалъ:

— Господа, глыба эта высѣчена изъ того неизвѣстнаго вещества, которое вы встрѣтили на поверхности Галліи, въ продолженіи вашего кругосвѣтнаго плаванія, Мнѣ кажется, что берега, волканъ, сѣверная и южная территорія, словомъ, вся моя комета состоитъ только изъ этого минерала, котораго вы не могли опредѣлить по вашему невѣжеству въ геологіи.

— Но намъ очень хотѣлось-бы знать какое это вещество? сказалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Слѣдовательно, продолжалъ Пальмиретъ Розетъ, я имѣю право относиться къ Галліи такъ, какъ будто она состоитъ цѣликомъ до самыхъ своихъ нѣдръ изъ этаго вещества. Вотъ кубическій дециметръ этого минерала. Онъ долженъ вѣсить на землѣ въ семь разъ болѣе, чѣмъ на Галліи, потому повторяю, что притягательная сила этой кометы въ семь разъ слабѣе притягательной силы земли.

— Что ты вытаращилъ глаза? Понялъ ли?

Послѣднія слова относились къ Бенъ-Зуфу.

— Нѣтъ не понялъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Ну, я не буду тратить времени на объясненія тебѣ. Довольно того, что другіе поняли.

— Экой медвѣдь! проворчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Взвѣсимъ же эту глыбу, продолжалъ, профессоръ. Это все равно, какъ еслибы я прицѣпилъ къ крючку безмена мою комету.

Онъ привѣсилъ кубическій дециметръ къ крючку — и стрѣлка показала одинъ килограмъ и тысячу триста тридцать граммъ.

— Одинъ килограммъ и тысяча триста тридцать три грамма, помноженные на семь, сказалъ Пальмиренъ Розетъ, составляютъ почти десять килограммъ. Такъ какъ плотность земли равняется почти пяти, то плотность Галліи будетъ вдвое болѣе, потому что она равняется десяти. Иначе притягательная сила моей кометы вмѣсто того, чтобы составлять седьмую долю притягательной силы земли, составляла бы пятнадцатую.

Профессоръ проговорилъ все это съ гордостью. Если земля превосходила Галлію объемомъ, то комета превосходила землю плотностью, а онъ не промѣнялъ-бы плотность на объемъ.

Итакъ діаметръ Галліи, ея окружность, поверхность, объемъ, плотность и сила тяжести на ея поверхности были извѣстны. Оставалось только вычислить ея цѣлое или, иначе, ея вѣсъ.

Это сдѣлали очень скоро: если кубическій дециметръ вещества, изъ котораго состояла Галлія, вѣсилъ на землѣ десять килограммъ, то Галлія столько же разъ вѣсила десять килограммъ, сколько ея объемъ содержалъ кубическихъ дециметровъ. А объемъ ея, составлявшій, какъ было извѣстно, двѣсти одинадцать милліоновъ четыреста тридцать три тысячи четыреста шестьдесять кубическихъ километровъ, содержалъ такое число дециметровъ, какое изображается двадцатью и одною цифрою, а именно: двѣсти одиннадцать квинтильоновъ четыреста тридцать три кватрильона, четыреста шестьдесять трильоновъ.

Число это представляло земными килограммами цѣлое или вѣсъ Галліи. Слѣдовательно, онъ былъ менѣе вѣса земли на четыре секстильона семьсотъ восемдесять восемь квинтильоновъ пятьсотъ семьдесять кватрильоновъ пятьсотъ сорокъ трильсяовъ килограммъ.

— Да сколько же вѣситъ сама земля-то? спросилъ Бенъ-Зуфъ ошеломленный этими мильярдами милліоновъ.

— А знаешь-ли ты сперва, что такое милліардъ? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Не совсѣмъ-то, капитанъ.

— Ну такъ знай же, что со времени Рождества Христова не прошло еще милліарда минутъ, и что еслибы ты былъ долженъ кому нибудь милліардъ и платилъ-бы каждую минуту по франку, начиная съ этой эпохи, то до сихъ поръ еще не уплатилъ-бы долга.

— Но франку каждую минуту! вскричалъ Бенъ-Зуфъ. Да я разорился-бы въ четверть часа. Чтоже однако въ самомъ дѣлѣ вѣситъ земля?

— Пять тысячъ восемьсотъ семьдесятъ пять секстильоновъ килограммъ, отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ; число это состоитъ изъ двадцати пяти цифръ.

— А луна?

— Семьдесять два секстильона килограммъ.

— Только-то! вскричалъ Бенъ-Зуфъ. А солнце?

— Два нонильона, отвѣчалъ профессоръ. Это число пишется тридцатью одною цифрою.

— Два нонильона! вскричалъ Бенъ-Зуфъ: можетъ быть только безъ нѣсколькихъ граммъ?

Пальмиренъ Розетъ скосился уже-было на Бенъ-Зуфа.

— Итакъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ взаключенье, всякій предметъ вѣситъ на поверхности Галліи въ семь разъ менѣе, чѣмъ на землѣ.

— Да, отвѣчалъ профессоръ, и, вслѣдствіе этого факта, наша мускульная сила увеличилась въ семь разъ. Рыночный носильщикъ, который поднимаетъ на землѣ тяжесть въ сто килограммъ, на Галліи поднялъ бы тяжесть въ семьсотъ килограммъ.

— И оттого-то мы прыгаемъ въ семь разъ выше чѣмъ на землѣ, прибавилъ Бенъ-Зуфъ.

— Конечно, отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ, и если-бы масса Галліи была еще меньше, ты прыгалъ-бы еще выше, Бенъ-Зуфъ.

— Даже черезъ Монмартрскій холмъ перескочилъ-бы! прибавилъ профессоръ, насмѣшливо прищурясь на Бенъ-Зуфа.

— А какъ велика сила тяжести другихъ свѣтилъ? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— А вы уже забыли это! вскричалъ профессоръ. Впрочемъ, вѣдь вы были всегда плохимъ ученикомъ.

— Къ стыду моему, я долженъ сознаться въ этомъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Такъ слушайте же: если мы примемъ землю за единицу, то сила тяжести луны будетъ относиться какъ шестнадцать къ нулю, Юпитера — какъ сорокъ пять къ двумъ, Марса — какъ нятьдесять къ нулю, Меркурія какъ — пятнадцать, Венеры — какъ девяносто два къ нулю, т. е. почти равная силѣ тяжести земли, солнца — какъ сорокъ пять къ двумъ. На солнцѣ земной килограммъ вѣситъ двадцать восемь килограммъ.

— На солнце, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ, человѣкъ сложенный такъ, какъ мы, съ трудомъ поднялся-бы, если-бы упалъ, а пушечное ядро летѣло-бы на разстояніи только нѣсколькихъ десятковъ метровъ.

— Вотъ главное поле битвы для трусовъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Вовсе нѣтъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, вѣдь имъ было-бы трудно бѣжать отъ непріятеля.

— А лучше, еслибъ Галлія была еще меньше, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Мы были-бы еще сильнѣе и прыгали-бы еще выше. Впрочемъ, вѣдь и то сказать, мудрено ей быть еще меньше!

Замѣчаніе это, какъ и слѣдовало ожидать, уязвило самолюбіе Пальмиренъ Розета, владѣтеля Галліи, и онъ вскричалъ:

— Голова этого невѣжды такъ легка, что пожалуй въ одинъ прекрасный день ее унесетъ вѣтромъ.

— Я буду держать ее обѣими руками, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

Пальмиренъ Розетъ, видя, что въ спорѣ съ Бенъ-Зуфомъ послѣднее слово никогда ни останется за нимъ, хотѣлъ было уже уйти, но капитанъ Сервадакъ остановилъ его.

— Извините, дорогой профессоръ, сказалъ онъ, мнѣ хочется предложить вамъ еще одинъ вопросъ: не знаете ли вы, что это за вещество, изъ котораго состоитъ Галлія?

— Можетъ быть и знаю, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ. Свойство этого вещества плотность его, равняющейся десяти… Я могу сказать утвердительно…. О! если это такъ, то я уничтожу Бенъ-Зуфа! Я посмотрю, какъ-то онъ посмѣетъ сравнивать свой холмъ съ моею кометою!

— Чгоже вы утверждаете? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Что это вещество, отвѣчалъ профессоръ, дѣлая удареніе на каждомъ словѣ, ничто иное какъ теллурій….

— Фи! теллурій! вскричалъ Бенъ-Зуфъ.

— Золотой теллурій, сложное тѣло, встрѣчающееся на землѣ, въ которомъ если содержится семьдесять доль на сто теллурія, то остальныя тридцать долей составляетъ золото.

— Тридцать на сто! вскричалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Сложивъ удѣльный вѣсъ обоихъ тѣлъ, это составитъ въ итогѣ десять, т. е. именно ту цифру, которую представляетъ плотность Галжи.

— Золотая комета! повторилъ капитанъ Сервадакъ.

— Знаменитый Мотртюи полагалъ, что это очень возможно, и Галлія оправдываетъ его предположенье.

— Если-бы Галлія упала на земный шаръ, то измѣнила-бы всю его монетную систему, сказалъ графъ Тимашевъ, такъ какъ въ настоящее время на немъ находится въ обращеніе золотою монетою только двадцать девять милліардовъ четыреста милліоновъ.

— Такъ какъ эта глыба золота теллурія, на которой мы вращаемся въ пространствѣ, прибавилъ Пальмиренъ Розетъ, вѣситъ по земному вѣсу, — двѣсти одиннадцать квинтильоновъ четыреста тридцать три кватрильона четыреста шестьдесять трильоновъ килограммъ, то она принесла-бы на землю около одиннадцати квинтильоновъ килограммъ золота. Считая по три тысячи пятисотъ франковъ килограммъ, это составитъ, круглымъ числомъ, двѣсти сорокъ шесть секстильоновъ франковъ — число, изображаемое двадцатью цифрами.

— Еслибы это могло быть, замѣтилъ Гекторъ Сервадакъ, то золото утратило-бы на замлѣ всякую цѣнность и вполнѣ оправдало-бы названье «презрѣннаго металла».

Профессоръ не слыхалъ этого замѣчанія. Онъ вышелъ съ величественнымъ видомъ и отправился на свою обсерваторію.

— Но къ чему ведутъ всѣ вычисленія, которыя этотъ вздорный ученый продѣлывалъ здѣсь какъ фокусы? — проговорилъ Бенъ-Зуфъ.

— Ни къ чему, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, и оттого-то главнымъ образомъ они такъ заманчивы!

ГЛАВА IX,
въ которой рѣчь идетъ единственно о Юпитерѣ, прозванномъ великимъ смутителемъ кометъ.

Пальмиренъ Розетъ прочелъ эту лекцію собственно изъ любви къ искусству. Онъ зналъ эфемириды кометы, путь ея въ междупланетномъ пространствѣ и продолжительность ея обращенія вокругъ солнца. Остальное, т. е. ея цѣлое, плотность, силу тяжести и даже ей металлическая цѣнность, интересовали только его, но не его товарищей, которымъ гораздо интереснѣе было-бы знать встрѣтится-ли комета съ землею и въ какой срокъ.

Профессора предоставили его научнымъ занятіямъ.

На слѣдующій день было 1-е августа, или, говоря языкомъ Пальмирена Розета 83-е валлійское апрѣля. Въ теченіи этого мѣсяца, комета должна была пройти шестнадцать милліоновъ пятьсотъ тысячъ лье, т. е. удалиться отъ солнца на разстояніе ста девяноста семи милліоновъ лье. Ей оставалось еще восемьдесятъ одинъ милліонъ лье до своего афелія, котораго она должна была достигнуть 15 января. Пройдя этотъ пунктъ, ей предстояло повернуть по направленію къ солнцу.

Галлія приближалась къ чудному свѣтилу, котораго до сихъ поръ не видалъ вблизи ни одинъ человѣческій глазъ.

Понятно, что профессоръ не покидалъ своей обсерваторіи.

Никогда, ни одному астроному не приводилось созерцать такого дивнаго зрѣлища. Галлійскія ночи были прекрасны; ни малѣйшее дуновеніе вѣтерка не возмущало ихъ тишины.

Небосклонъ ярко сверкалъ звѣздами, какъ громадная открытая книга, въ которой ясно можно было разобрать каждую букву. Великолѣпное свѣтило, къ которому стремилась Галлія, было Юпитеръ, самое величайшее изъ свѣтилъ, подчиненныхъ вліянію могучаго тяготѣнія солнца.

Послѣ столкновенія земли съ кометою, прошло семь мѣсяцевъ и послѣдняя быстро приближалась къ великолѣпной планетѣ, которая шла на встрѣчу ей. 1-го августа, между обоими свѣтилами было только шестьдесятъ одинъ милліонъ лье разстоянія, а они должны были до 1-го ноября все еще приближаться другъ къ другу.

Но не предстояло-ли опасности Галліи? Не могло-ли тяготѣніе Юпитера, масса котораго была несравненно значительнѣе массы кометы, имѣть на нее пагубное вліяніе? Конечно профессоръ, высчитывая періодъ обращенія Галліи вокругъ солнца, высчитывалъ также всѣ пертурбаціи, которымъ она должна была подвергнуться не только отъ Юпитера, но и отъ Сатурна и Марса. Но если онъ ошибся относительно значенія этихъ пертурбацій и обращеніе кометы должно было замедлиться долѣе, чѣмъ онъ предполагалъ? Если страшный Юпитеръ, этотъ вѣчный смутитель кометъ?….

Лейтенантъ Прокофьевъ, объяснилъ, что если профессоръ ошибся въ своихъ вычисленіяхъ, то Галліи могли угрожать слѣдующія опасности.

1) Влекомая неотразимою силою тяготѣнія Юпитера, она могла упасть на его поверхность.

2) Юпитеръ могъ только захватить ее въ свой притягательный центръ и превратить въ своего спутника или даже въ спутника одного изъ своихъ спутниковъ.

3) Совращенная со своего пути, она могла проложить себѣ новую орбиту, которая не должна была привести ее къ эклиптикѣ.

4) Наконецъ, задержанная Юпитеромъ, она могла возвратиться къ эклиптикѣ слишкомъ поздно, для того чтобы встрѣтиться съ землею.

Достаточно было существованія одной изъ этихъ четырехъ опасностей, для того чтобы жители Галліи навсегда лишились надежды когда либо возратиться на ихъ родную планету. Но для Пальмирена Розета могли существовать только двѣ изъ этихъ опасностей: онъ былъ-бы крайне разобиженъ только въ такомъ случаѣ, еслибы Галлія стала спутникомъ Юпитера или котораго нибудь изъ его спутниковъ или, еслибы она встрѣтилась съ землею.

Этому авантюристу астроному, напротивъ, пламенно хотѣлось, чтобы комета продолжала двигаться въ звѣздныхъ пространствахъ, въ туманахъ млечнаго пути, къ которому, какъ кажется, принадлежатъ всѣ видимыя звѣзды. Понятно, что его товарищи страстно желали возвратиться на земной шаръ, гдѣ у нихъ были родные и друзья; но у Пальмирена Розета не было ни семьи, ни родственниковъ, а друзей онъ не успѣлъ нажить, по милости своего неуживчиваго характера. Такъ какъ необыкновенная судьба закинула его на новое свѣтило, двигавшееся въ пространствѣ, то онъ отдалъ-бы все на свѣтѣ за то, чтобы остаться на немъ навсегда.

Прошелъ цѣлый мѣсяцъ, въ теченіи котораго валлійцы продолжали опасаться, а Пальмиренъ Розетъ надѣяться.

1-го сентября Галлія находилась только въ тридцати восьми милліонахъ лье отъ Юпитера, т. е. именно на такомъ же разстояніи, какое отдѣляетъ землю отъ солнца.

15-го сентября разстояніе между Галліею и Юпитеромъ дошло до двадцати шести милліоновъ лье. Юпитеръ повыросталъ и комета стремилась къ нему такъ сильно, какъ будто ея эллиптическая орбита превратилась въ прямолинейное паденіе.

Планета была дѣйствительно великолѣпная, но она грозила, какъ опасный камень преткновенія, измѣнить путь Галліи.

Со времени Ньютона извѣстно, что чѣмъ больше тѣло, тѣмъ сильнѣе его притягательная сила, и чѣмъ меньше разстояніе между тѣлами, тѣмъ она сильнѣе дѣйствуетъ.

Масса же Юпитера была громадна, а слѣдовательно разстояніе, на которомъ должна была пройти Галлія мимо него, относительно очень не велико.

Діаметръ этого гиганта составляетъ тридцать пять тысячъ семьсотъ девяносто лье, т. е. въ одиннадцать разъ больше земнаго діаметра, окружность его равняется ста двѣнадцати тысячамъ четыремъ стамъ сорока лье. Объемъ его въ тысячу четыреста четырнадцать разъ больше объема земнаго шара, т. е. надо тысячу четыреста четырнадцать земныхъ шаровъ для того, чтобы составилась планета такой величины, какъ Юпитеръ. Масса его, или цѣлое, въ триста тридцать восемь разъ больше массы земнаго сфероида, или, говоря иначе, онъ вѣситъ въ сто тридцать восемь разъ больше, чѣмъ земля, а именно около двухъ октилоновъ килограммъ — число изображалось двадцатью восемью цифрами

Если его средняя плотность, — вычисленная изъ его цѣлаго и объема — не равняется четвертой доли плотноси земнаго шара и только на одну треть превосходитъ плотность воды, — обстоятельство, подавшее поводъ къ гипотезѣ, что онъ находится въ жидкомъ состояніи или по крайней мѣрѣ его поверхность, то, тѣмъ не менѣе, его масса была страшна для Галліи.

Чтобы докончить физическое описаніе Юпитера, прибавимъ, что онъ обращается вокругъ солнца въ теченіи одиннадцати лѣтъ, десяти мѣсяцевъ, семнадцати дней, восьми часовъ и сорока двухъ земныхъ минутъ. Онъ двигается съ быстротою 13 километровъ въ секунду по орбитѣ, представляющей тысячу двѣсти четырнадцать милліоновъ лье. Вращательное движеніе на своей оси совершаетъ онъ въ теченіи девяти часовъ и пятидесяти минутъ, отчего дни его очень коротки; вслѣдствіе этого, пункты его на экваторѣ перемѣщаются въ двадцать семь разъ быстрѣе экваторіальныхъ пунктовъ земли, отчего оба его полюса понижаются на девятьсотъ девяносто пять лье. Ось планеты почти перпендикулярна площади ея орбиты, отчего дни и ночи на ней равны и перемѣны временъ года незначительны, такъ какъ солнце стоитъ почти неизмѣнно на площади экватора. Наконецъ плотность свѣта и тепла, получаемыхъ планетою, представляетъ только двадцать пятую долю плотности ихъ на земной поверхности: это происходитъ оттого, что путь Юпитера эллиптическій, причемъ минимумъ его разстоянія отъ солнца сто восемьдесятъ восемь милліоновъ лье, а максимумъ — двѣсти семь милліоновъ.

Теперь, намъ остается только упомянуть о четырехъ лунахъ, которыя, сіяя то за разъ, то по одиночкѣ на горизонтѣ этой планеты, великолѣпно освѣщаютъ ея ночи.

Одинъ изъ этихъ четырехъ спутниковъ обращается почти на такомъ же разстояніи отъ Юпитера, какъ луна отъ земли. Другой — немного менѣе луны. Но всѣ они совершаютъ свое обращеніе гораздо быстрѣе, чѣмъ луна, именно: первый — въ теченіи одного дня осьмнадцати часовъ, двадцати восьми минутъ; второй — въ три дня тринадцать часовъ четырнадцать минутъ; третій — въ семь дней три часа сорокъ три минуты и четвертый — въ шестнадцать дней шестнадцать часовъ тридцать двѣ минуты. Самый отдаленный движется на разстояніи четырехсотъ шестидесяти пяти тысячъ ста тридцати лье отъ поверхности планеты.

Извѣстно, что по движеніямъ этихъ спутниковъ, отличающихся большою правильностью, опредѣлили въ первый разъ быстроту свѣта. Можно также вычислить по нимъ долготы земнаго шара.

— Юпитера можно сравнить съ громадными часами, сказалъ однажды лейтенантъ Прокофьевъ: спутники его изображаютъ стрѣлки и измѣряютъ время совершенно правильно.

— Такіе часы не по моему карману, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— На нашихъ часахъ, прибавилъ лейтенантъ Прокофьевъ, не бываетъ болѣе трехъ стрѣлокъ, а на этихъ четыре.

— Пожалуй, скоро будетъ и пять, прибавилъ капитанъ Сервадакъ, намекая на предположеніе, чтобъ Галлія не превратилась также въ спутника Юпитера.

Понятно, что у капитана Сервадака и его товарищей только и было разговора, что объ этомъ свѣтилѣ, которое видимо росло съ каждымъ днемъ. Они не спускали съ него глазъ, и ничто другое не шло имъ на умъ.

Разъ какъ-то разговоръ зашелъ о томъ, какъ стары всѣ эти различныя планеты, обращающіяся вокругъ солнца, и лейтенантъ Прокофьевъ прочелъ изъ Фламаріона отрывокъ о безконечномъ.

«Самыя отдаленныя (изъ этихъ свѣтилъ) вмѣстѣ съ тѣмъ самыя почтенныя и наиболѣе подвинувпііяся на пути прогресса. Нѣсколько милліардовъ вѣковъ тому, вышелъ первый изъ солнечной туманной оболочки Нептунъ, тяготѣющій на разстояніи тысячи ста милліоновъ лье отъ солнца; Уранъ, движущійся на разстояніи семисотъ милліоновъ лье отъ солнца, существуетъ нѣсколько сотъ милліоновъ вѣковъ; Юпитеръ, гигантъ тяготѣющій въ разстояніи ста девяносто милліоновъ лье отъ солнца, существуетъ семьдесятъ милліоновъ вѣковъ. Марсъ — отстоящій отъ солнца на пятьдесятъ шесть милліоновъ лье, существуетъ тысячу милліоновъ лѣтъ. Земля, движущаяся въ разстояніи тридцати семи милліоновъ лье отъ солнца вышла изъ его пламенныхъ нѣдръ сто милліоновъ лѣтъ тому. Венера, обращающаяся въ двадцати шести милліонахъ лье отъ солнца, произошла отъ него же, можетъ быть не долѣе пятидесяти милліоновъ лѣтъ тому. Только десять милліоновъ лѣтъ тому появился на свѣтѣ изъ солнечнаго лона Меркурій, движущійся въ четырнадцати милліонахъ лье отъ солнца, а луна вышла изъ нѣдръ земли».

Такова новая теорія. Она вызвала замѣчаніе со стороны капитана Сервадака, что въ концѣ концовъ ужь лучше было бы попасть въ плѣнъ къ Меркурію, чѣмъ къ Юпитеру, на томъ основаніи, что молодой повелитель не такъ капризенъ какъ старый и слѣдовательно ему легче служить.

Въ послѣднюю половину сентября, Галлія и ІОпитеръ все еще приближались другъ къ другу. 1-го числа этого мѣсяца комета пересѣкла орбиту Юпитера, и въ первое число октября свѣтила должны были подойти одно къ другому на самое близкое разстояніе. Нельзя было опасаться прямого столкновенія, такъ какъ площади орбитъ Юпитера и Галліи не совпадали, но онѣ были слегка наклонны одна къ другой.

Площадь Юпитера составляетъ уголъ въ 1° 19' съ эклиптикой, а читатель, вѣроятно, помнитъ, что эклиптика и орбита кометы со времени столкновенія съ землею заключились нъ одной площади.

Въ теченіи послѣднихъ двухъ недѣль сентября Юпитеръ представилъ-бы великолѣпное зрѣлище для всякаго наблюдателя, менѣе занятаго своимъ личнымъ положеніемъ, чѣмъ галлійцы. Дискъ его, освѣщенный солнечными лучами, отражалъ ихъ на Галліи довольно ярко. Болѣе освѣщенные предметы на его поверхности принимали новый колоритъ. Можно было даже различить Нерину въ то время, когда она удалялась отъ Юпитера и приближалась къ солнцу. Пальмиренъ Розетъ, не выходившій изъ своей обсерваторіи, не отводилъ глазъ отъ зрительной трубы, пламенно стремясь проникнуть всѣ тайны міра Юпитера. Никогда, ни одинъ астрономъ не видалъ этой планеты иначе, какъ на разстояніи ста пятидесяти милліоновъ лье, а теперь она должна была приблизиться къ нашему энтузіасту-профессору до тринадцати милліоновъ лье…. Что-же касается солнца, то оно было теперь въ такомъ разстояніи отъ Галліи, что дискъ его имѣлъ пять минутъ сорокъ шесть секундъ въ діаметрѣ.

За нѣсколько дней до того, какъ Галлія и Юпитеръ должны были достигнуть ближайшаго разстоянія, спутники планеты стали видны невооруженнымъ глазомъ. Извѣстно, что ихъ нельзя видѣть съ земли безъ помощи зрительной трубы. Впрочемъ нѣкоторыя лица, одаренныя необыкновенно острымъ зрѣніемъ, видѣли ихъ простыми глазами, въ томъ числѣ Местлингъ, учитель Келлера. Впрочемъ упоминаютъ также объ одномъ сибирскомъ охотникѣ, а директоръ Бреславской обсерваторіи, Богулавскій, — объ одномъ тамошнемъ портномъ. Жителямъ Теплой земли и Улья-Нины не надо было такого необыкновеннаго зрѣнія, для того, чтобы видѣть спутниковъ Юпитера. Можно было даже разсмотрѣть, что одинъ изъ нихъ отличается болѣе или менѣе бѣлымъ цвѣтомъ, другой былъ слегка синеватъ, третій совершенно бѣлый, а четвертый то оранжевый, то красноватый. Надо также прибавить, что Юпитеръ, видимый на этомъ разстояніи, былъ совершенно лишенъ сверканія.

Пальмиренъ Розетъ наблюдалъ планету вполнѣ безкорыстно, собственно изъ любви къ наукѣ; но его товарищи постоянно опасались, чтобы Юпитеръ не задержалъ Галліи и даже, чтобы она не упала на него, влекомая къ нему его тяготѣніемъ. Дни однако шли за днями, а опасенія эти не подтверждались.

Иногда, Гекторъ Сервадакъ и его товарищи толковали о томъ, дѣйствительно ли Юпитеръ не будетъ имѣть на Галлію другаго вліянія, кромѣ пертурбацій, вычичленныхъ профессоромъ, и если не предстояло прямаго паденія вслѣдствіе силы первоначальнаго направленія, полученнаго кометою, достаточно-ли будетъ этой силы для того, чтобъ удержать ее въ границахъ этихъ пертурбацій! которыя не могли воспрепятствовать ей совершить ея обращеніе вокругъ солнца въ теченіи двухъ лѣтъ? Конечно Пальмиренъ Розетъ наблюдалъ и высчитывалъ все это, но мудрено было разспрашивать его о результатахъ его наблюденій.

— Впрочемъ, если Галлія будетъ задержана на своемъ пути сверхъ ожиданія, сказалъ какъ-то капитанъ Сервадакъ, то мы это сейчасъ узнаемъ, потому что мой бывшій профессоръ не въ состояніи будетъ скрыть своего восторга. Онъ будетъ очень радъ случаю подразнить насъ, такъ что, не разспрашивая его прямо, мы узнаемъ чего намъ ожидать.

— Дай-то Богъ, чтобы его первыя вычисленія были безошибочны, сказалъ графъ Тимашевъ.

— Невѣроятно, чтобы Пальмиренъ Розетъ могъ ошибиться! вскричалъ Гекторъ Сервадакъ. Нельзя отнять того, что онъ очень свѣдущій астрономъ. Я точно также вѣрю въ его первыя вычисленія относительно обращенія Галліи, какъ повѣрилъ-бы въ послѣднія, еслибы онъ сказалъ на ихъ основаніи, что мы должны навсегда отказаться отъ надежды возвратиться къ землѣ.

— Сказать-ли, капитанъ, что меня тревожитъ? сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Скажи, Бенъ-Зуфъ.

— Вашъ ученый не сходитъ со своей обсерваторіи, не такъ-ли? проговорилъ Бенъ-Зуфъ, съ видомъ человѣка глубоко обдумавшаго то, что говоритъ.

— Конечно, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ.

— И день и ночь его проклятая зрительная труба направлена на этого Юпитера, который хочетъ проглотить насъ.

— Ну такъ что-же?

— Можетъ быть, капитанъ, вашъ бывшій профессоръ понемножку притягиваетъ Юпитера этою адскою трубою.

— О, нѣтъ ты ошибаешься! вскричалъ капитанъ Сервадакъ, расхохотавшись.

— Не смѣйтесь, капитанъ, не смѣйтесь, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, недовѣрчиво покачавъ головой. Я не такъ твердо, какъ вы увѣренъ, что нѣтъ, и всѣми силами крѣплюсь, чтобы…

— Что-же? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Чтобы не разнести въ прахъ это орудіе несчастія.

— Ты хочешь разбить его зрительную трубу?

— Въ тысячу кусковъ.

— Попробуй только и я велю тебя повѣсить!

— О! повѣсить!

— Да вѣдь я генералъ-губернаторъ Галліи!

— Точно такъ, капитанъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

Еслибы капитанъ Сервадакъ дѣйствительно осудилъ Бенъ-Зуфа на висѣлицу, то ординарецъ скорѣе самъ надѣлъ-бы себѣ на шею петлю, чѣмъ позволилъ-бы себѣ хотя на одну минуту усомниться въ правѣ на жизнь и смерть его превосходительства.

1-го октября между Юпитеромъ и Галліею было уже только тринадцать милліоновъ лье, т. е. планета была въ сто восемьдесятъ разъ далѣе отъ Галліи, чѣмъ бываетъ луна отъ земли на самомъ дальнемъ разстояніи. Извѣстно, что еслибы Юпитеръ приблизился къ землѣ на такое же разстояніе какъ луна, то діаметръ его диска былъ-бы въ тридцать четыре раза длиннѣе діаметра луннаго диска, а поверхность въ тысячу разъ больше поверхности луны. Слѣдовательно, жители Галліи видѣли дискъ его въ громадномъ размѣрѣ. Можно было ясно разсмотрѣть полосы различныхъ цвѣтовъ, пестрившія его параллельно экватору; на сѣверѣ и югѣ, онѣ были сѣроватыя, на полюсахъ же, поперемѣнно, то свѣтлыя, то темныя; окраины диска были ярче. На полосахъ были разбросаны пятна различной формы и величины.

Не были-ли эти пятна слѣдствіемъ тумановъ атмосферы Юпитера? Можно-ли было объяснить ихъ присутствіе, свойства и перемѣщеніе — собраніемъ паровъ и образованіемъ облаковъ, носимыхъ воздушными теченіями, — которые, подобно пассатнымъ вѣтрамъ, стремятся въ направленіи противу по ложномъ вращательному движенію кометы на ея оси? Ни Пальмиренъ Розетъ и никакой другой изъ его собратовъ астрономовъ не могъ-бы отвѣтить на этотъ вопросъ, и если профессору суждено было возвратиться на землю, то онъ не имѣлъ бы даже того утѣшенія, что открылъ одну изъ любопытнѣйшихъ тайнъ міра Юпитера.

Во вторую недѣлѣ октября опасенія особенно усилились. Галлія поднималась очень быстро къ опасному пункту.

Графъ Тимашевъ и капитанъ Сервадакъ безпрестанно толковали о томъ, что предстояло имъ.

Иногда они допускали предположеніе, что не возвратятся болѣе къ землѣ, и тогда задумывались о томъ, что ожидаетъ ихъ въ солнечномъ, а можетъ быть и въ звѣздномъ мірѣ. Они заранѣе покорились своей участи и при мысли, что могутъ быть перенесены въ среду новаго человѣчества, вдохновились этою высокою философіею, которая, отвергая узкую идею міра, созданнаго единственно для человѣка, объемлетъ все пространство обитаемой вселенной.

Не смотря на то, въ глубинѣ ихъ душъ таилась надежда возвратиться къ землѣ. Они чувствовали, что не могли отказаться отъ нея до тѣхъ поръ, пока на горизонтѣ Галліи посреди другихъ звѣздъ, будетъ сіять земной шаръ.

Впрочемъ, лейтенантъ Прокофьевъ, часто говаривалъ имъ что, еслибы Галліи удалось уйти отъ Юпитера, то ей не предстояло-бы болѣе уже никакихъ опасностей ни отъ Сатурна, тяготѣвшаго слишкомъ далеко, ни отъ Марса, орбиту котораго она должна была перерѣзать на обратномъ пути къ солнцу. Понятно, что всѣмъ пламенно хотѣлось, какъ Вильгельму Телю, скорѣе миновать «роковую переправу».

15 октября оба свѣтила подошли другъ къ другу на самое близкое разстояніе, которое должно было раздѣлять ихъ, если кометѣ не грозили новыя пертурбаціи. Галлія уже находилась только въ тринадцати милліонахъ лье отъ Юпитера. Затѣмъ или она должна была подвергнуться силѣ его тяготѣнія, или продолжать путь по своей орбитѣ, не подвергаясь другимъ пертурбаціямъ, кромѣ тѣхъ, которыя были вычислены….

Галлія прошла опасный пунктъ.

Это было сейчасъ же видно на слѣдующее утро по чрезвычайно дурному расположенію духа Пальмирена Розеіа. Онъ торжествовалъ какъ астрономъ, но былъ уничтоженъ какъ искатель приключеній. Вмѣсто того чтобы радоваться точности своихъ вычисленій, онъ чувствовавъ себя самымъ несчастнымъ изъ галлійцевъ.

Галлія продолжала идти неуклонно своимъ путемъ и обращаясь вокругъ солнца должна была приблизится къ землѣ.

ГЛАВА X,
изъ которой ясно видно, что выгоднѣе заниматься торговлею на землѣ, чѣмъ на Галліи.

— Намъ удалось таки улизнуть отъ Юпитера, вскричалъ капитанъ Сервадакъ, когда мрачное настроеніе духа профессора убѣдило его, что опасность миновала.

Затѣмъ, обратясь къ своимъ товарищамъ, которые были рады не меньше его, прибавилъ:

— Въ концѣ концовъ наше положеніе вовсе не дурно: мы просто пустились въ двухлѣтнее путешествіе въ солнечномъ мірѣ. Вѣдь и на землѣ предпринимаютъ путешествія и иногда еще болѣе продолжительныя. До сихъ поръ мы были довольно счастливы, и такъ какъ теперь все пойдетъ своимъ порядкомъ, то черезъ пятнадцать мѣсяцевъ мы возвратимся на нашъ обычный сфероидъ.

— И опять увидимъ Монмартръ, прибавилъ Бенъ-Зуфъ.

Онъ былъ очень радъ, что галлійцы «отпарировали этотъ абордажъ», какъ сказали-бы моряки. Дѣйствительно, еслибъ Юпитеръ задержалъ комету хоть на одинъ часъ, то когда она пришла-бы къ пункту, гдѣ должна была встрѣтиться съ землею, послѣдняя находилась-бы уже въ ста тысячахъ лье отъ нея, и вѣроятно прошли-бы цѣлыя тысячи вѣковъ прежде чѣмъ снова повторились-бы условія, необходимыя для ихъ встрѣчи. Къ тому же, еслибы Юпитеръ измѣнилъ плоскость или форму орбиты Галліи, то она можетъ быть продолжала-бы вѣчно вращаться въ звѣздныхъ пространствахъ.

Къ 1-му ноября Галлія была уже въ семнадцати милліонахъ лье разстоянія отъ Юпитера. Черезъ два съ половиною мѣсяца она должна была придти къ пункту своего афелія, т. е. достигнуть самаго дальняго разстоянія отъ солнца; послѣ чего ей предстояло приближаться къ нему.

Казалось, что солнце значительно утратило свой свѣтъ и теплоту. Днемъ оно разливало на поверхности кометы только слабый полусвѣтъ. Количество свѣта и тепла, получаемаго кометою отъ солнца, равнялось только двадцать пятой доли количества, получаемаго землею. Но солнце все-таки было видно, и Галлія находилась подъ вліяніемъ его могучаго тяготѣнія. Вскорѣ она должна была приблизиться къ нему, а вмѣстѣ съ приближеніемъ къ этому пламенѣющему центру, температура котораго имѣетъ не менѣе пяти милліоновъ градусовъ, на ней снова должна была распространиться жизнь. Эта близкая перспектива воодушевила бы галлійцевъ новыми силами, еслибы они были способны упадать духомъ.

Но что же между тѣмъ подѣлывалъ Исаакъ? Этотъ себялюбецъ не зналъ ничего объ опасеніяхъ, тревожившихъ капитана Сервадака и его товарищей въ теченіе двухъ послѣднихъ мѣсяцевъ, такъ какъ не сходилъ съ Ганзы, съ тѣхъ поръ, какъ такъ выгодно далъ въ займы деньги.

— Странно, говаривалъ иногда Бенъ-Зуфъ, какъ легко можно отвыкнуть видѣть его.

На другой же день послѣ того, какъ профессоръ окончилъ свои вычисленія, Бенъ-Зуфъ отнесъ еврею его безменъ и деньги и тѣмъ, казалось, должны были покончиться всѣ его сношенія съ жителями Улья-Нины.

Но напротивъ, именно въ это-то время Исаакъ Гакгабутъ задумалъ возобновить ихъ, потому что того требовалъ его интересъ. Во первыхъ, нѣкоторые запасы изъ его товаровъ начинали уже портиться, а во вторыхъ — ему хотѣлось превратить всѣ ихъ въ наличныя деньги, прежде чѣмъ комета достигнетъ земли. На землѣ онъ долженъ былъ-бы продавать ихъ но обыкновеннымъ цѣнамъ, тогда какъ на Галліи могъ заломить за нихъ непомѣрныя цѣны. Онъ очень хорошо зналъ, что кромѣ него не къ кому было обратиться въ случаѣ надобности.

Какъ разъ въ это самое время, въ магазинѣ оказался недостатокъ въ маслѣ, сахарѣ, кофе, табакѣ и нѣкоторыхъ другихъ запасахъ; Бенъ-Зуфъ сказалъ объ этомъ капитану, — и тотъ, вѣрный своему правилу не притѣснять Исаака, рѣшился купить все, что было надо, на наличныя деньги.

Такимъ образомъ, съ одной стороны желаніе сбыть товаръ, съ другой — потребность въ немъ, должны были привести Исаака Гакгабута и жителей Теплой-Земли къ постояннымъ сношеніямъ.

Еврей надѣялся, что посредствомъ этой торговли скоро заграбитъ все золото и серебро колоніи.

— Одно только плохо, раздумывалъ онъ, сидя въ тѣсной каютѣ, у нихъ нѣтъ столько наличнаго капитала, сколько стоитъ мой грузъ. Когда всѣ ихъ деньги перейдутъ въ мой сундукъ, чѣмъ же они станутъ платить мнѣ за остальной товаръ?

Эта мысль сильно безпокоила его; но онъ вдругъ вспомнилъ, что онъ не только торговецъ, но и растовщикъ. Вѣдь онъ могъ и на Галліи заниматься этимъ ремесломъ, которое было такъ прибыльно для него на землѣ. Послѣдняя сдѣланная имъ операція въ этомъ родѣ была очень заманчива.

Мало по малу, практическій умъ Исаака пришелъ къ слѣдующему логическому умазаключенію.

— Когда у нихъ не будетъ денегъ, рѣшилъ онъ, у меня все еще будетъ товаръ, тѣмъ болѣе, что я стану продавать его по высокимъ цѣнамъ. Кто-же помѣшаетъ мнѣ давать имъ товаръ въ займы. Разумѣется только тѣмъ, подпись которыхъ что нибудь значить. Ничего, что векселя будутъ подписаны на Галліи, я могу взыскать по нимъ на землѣ. Если мнѣ не будутъ платить по нимъ въ сроки, я протестую ихъ и судъ принудитъ уплатить. Вѣдь Господь Богъ не запрещаетъ людямъ заботиться о себѣ. Напротивъ! У нихъ есть капитанъ Сервадакъ и особенно графъ Тимашевъ, люди, какъ кажется, состоятельные, которые не постоятъ за цѣною и за процентами. Я не прочь давать имъ въ займы, съ уплатою мнѣ на настоящей землѣ.

Исаакъ, самъ не подозрѣвая того, хотѣлъ прибѣгнуть къ способу, бывшему въ употребленіи у древнихъ галловъ. Они давали въ займы полъ векселя, съ уплатою въ будущей жизни. Правда, что для нихъ будущая жизнь означала вѣчность. Но Исаакъ хотѣлъ получить свои долги на землѣ, съ которою предстояло встрѣтиться черезъ пятнадцать мѣсяцевъ.

Такимъ образомъ, пока земля и Таллія стремились другъ къ другу, влекомыя неотразимою силою, Исаака Гакгабута влекло къ капитану Сервадаку, который съ своей стороны также помышлялъ о немъ.

Свиданіе произошло въ каютѣ Ганзы, 15 ноября. Осторожный купецъ не сталъ предлагать товара, такъ какъ очень хорошо зналъ, зачѣмъ пришелъ капитанъ.

— Господинъ Исаакъ, сказалъ послѣдній безо всякихъ предисловій и уловокъ, намъ надо кофе, сахару, табаку, масла и кое чего другаго, что есть у тебѣ на Ганзѣ. Завтра я приду съ Бенъ-Зуфомъ, чтобъ купить у тебя все это.

— Умилосердитесь! вскричалъ Исаакъ, это было его любимое выраженіе, которое онъ употреблялъ кстати и не кстати.

— Вѣдь мы придемъ «купить», понимаете-ли? продолжалъ капитанъ Сервадакъ, а купить — значитъ взять товаръ и заплатить за него деньги. Слѣдовательно іереміады твои вовсе не кстати.

— Ахъ, господинъ губернаторъ, я понимаю! отвѣчалъ Исаакъ дрожащимъ голосомъ, какъ нищій, вымаливающій подаяніе. Все понимаю; я знаю что вы не допустите ограбить бѣднаго торговца, состояніе котораго подвержено такимъ опасностямъ.

— Ровно никакимъ, господинъ Исаакъ, возразилъ капитанъ Сервадакъ. Я тебѣ опять-таки говорю, что у тебя ничего не возьмутъ не заплативъ.

— Наличными деньгами?

— Наличными.

— Вы вѣдь понимаете, господинъ губернаторъ, что я никакъ не могу давать въ кредитъ…. сказалъ Исаакъ Гакгабутъ.

Капитанъ Сервадакъ, пользуясь по своему обыкновенію случаемъ, чтобъ изучить еврея во всѣхъ отношеніяхъ, не возразилъ ни слова.

— Я думаю да…. я думаю продолжалъ обрадованный этимъ еврей, что на Теплой Землѣ есть очень почтенныя…. т. е. я хочу сказать очень состоятельныя лица…. вотъ какъ графъ Тимашевъ…. и вы сами господинъ губернаторъ.

Гекторъ Сервадакъ почувствовалъ сильное желаніе ткнуть жида ногою, но удержался.

— Но вы понимаете, продолжалъ вкрадчиво Исаакъ, что если я отпущу въ кредитъ одному, то другіе захотятъ того же, а это можетъ повести къ непріятнымъ сценамъ…. и я полагаю, что лучше уже не давать въ кредитъ никому.

— И я полагаю также, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Я очень радъ, что господинъ губернаторъ одного со мною мнѣнія, продолжалъ Исаакъ. Это значитъ настоящимъ образомъ понимать торговлю. Осмѣлюсь я спросить у господина губернатора, какою монетою будутъ мнѣ производить уплату?

— Золотою, серебряною и мѣдною, а когда выйдетъ вся чеканная монета, банковыми ассигнаціями…

— Ассигнаціями! вскричалъ Исаакъ Гакгабутъ, вотъ чего я и боялся-то!

— Развѣ ты не имѣешь довѣрія къ французскому, русскому и англійскому банкамъ?

— Ахъ, господинъ губернаторъ, только золото и серебро имѣютъ истинную цѣнность.

— Потому-то я и сказалъ тебѣ, господинъ Исаакъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ очень любезнымъ тономъ, что тебѣ будутъ платить золотою и серебряною монетою по земному курсу.

— Золотою!… золотою!…. вскричалъ Исаакъ съ живостью, эта монета лучше всякой другой.

— Да главнымъ образомъ золотою, потому что золотой монеты больше всякой другой на Галліи. У насъ есть русское, французское и апулійское золото.

— О! славное золото! вскричалъ Исаакъ.

— Такъ рѣшено до-завтра, Исаакъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, собираясь уйти.

Исаакъ подошелъ къ нему.

— Позволитъ-ли господинъ губернаторъ предложить ему еще одинъ вопросъ? проговорилъ онъ.

— Предлагай.

— Вѣдь я могу назначить самъ цѣну моимъ товарамъ, не правда-ли?

— Господинъ Гакгабутъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, хладнокровно, я былъ-бы въ правѣ назначить максимумъ цѣнъ, но я не хочу пользоваться этимъ правомъ, и ты назначишь самъ за твои товары такія цѣны, какія приняты на европейскихъ рынкахъ.

— Умилосердитесь, господинъ губернаторъ! вскричалъ Исаакъ, задѣтый за самую чувствительную струну. Но вѣдь это значитъ лишать меня законнаго барыша!.. Это противно всѣмъ комерческимъ правиламъ! Я имѣю право назначать цѣны на рынкѣ, потому что въ моихъ рукахъ весь товаръ! Вы не можете противится этому, господинъ губернаторъ, если хотите поступить справедливо. Вѣдь это значитъ разорить меня!

— По европейскимъ цѣнамъ! повторилъ хладнокровно капитанъ Сервадакъ.

— Какъ! мнѣ представляется случай воспользоваться положеніемъ…

— Я именно и не хочу допустить тебя воспользоваться этимъ положеніемъ.

— Никогда больше не представится мнѣ такого случая!….

— Ободрать какъ липку твоихъ ближнихъ, господинъ Исаакъ? Мнѣ очень жаль тебя… Но не забудь, что я имѣю право воспользоваться для общаго блага твоимъ товаромъ….

— Воспользоваться тѣмъ, что принадлежитъ мнѣ законно, какъ это извѣстно Господу Богу!

— Да…. господинъ Исаакъ; но я только напрасно потеряю время, если стану объяснять тебѣ эту простую истину. Рѣшись-ка лучше сдѣлать по моему, и будь доволенъ тѣмъ, что у тебя хотятъ купить, когда могутъ взять силою.

Исаакъ Гакгабутъ хотѣлъ-было еще возразить кое-что, но капитанъ Сервадакъ не далъ ему времени.

— По европейскимъ цѣнамъ, повторилъ онъ еще разъ и вышелъ изъ каюты.

Исаакъ Гакгабутъ весь остальной день бранилъ губернатора и всю галлійскую колонію, которая хотѣла предписывать ему цѣны на товары. Вдругъ ему пришла въ голову счастливая мысль, которая до нѣкоторой степени утѣшила его.

— Хорошо-же, разбойники вы этакіе! подумалъ онъ, я стану продавать мой товаръ по европейскимъ цѣнамъ, но вамъ отъ этого будетъ не легче: онъ обойдется вамъ вдвое дороже.

На слѣдующее утро, 16 ноября, чуть разсвѣло, капитанъ Сервадакъ, который хотѣлъ самъ наблюдать за исполненіемъ своихъ приказаніи, взявъ съ собою Бенъ-Зуфа и двухъ русскихъ матросовъ, отправился на тартану.

— Здраствуй, Элеазаръ! вскричалъ Бенъ-Зуфъ; какъ ты поживаешь. старый негодяй?

— Благодарю васъ, господинъ Бенъ-Зуфъ, вы очень добры! — отвѣчалъ Исаакъ.

— Мы пришли купить у тебя кое-что по пріятельски.

— Да… по пріятельски, но съ платою.

— По европейскимъ цѣнамъ, прибавилъ капитанъ Сервадакъ.

— Ладно!… ладно! отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ. Поворачивайся же скорѣе, пора ужъ разориться тебѣ….

— Что же требуется? спросилъ Исаакъ Гакгабутъ.

— На сегодня намъ требуется десять килограммъ кофе, десять килограммъ табаку и столько же сахару. Только смотри, давай намъ хорошій товаръ, а не то береги твои старыя кости. Я знаю толкъ, потому что я нынче распоряжаюсь хозяйствомъ.

— Я полагалъ, что вы адъютантъ, господина генералъ губернатора, возразилъ Исаакъ.

— Да Каифъ! я адъютантъ, при торжественныхъ случаяхъ и капралъ когда надо идти на рынокъ. Да ну, проворнѣе, нетеряй-же времени!

— Вы сказали, господинъ Бенъ-Зуфъ, десять килограммъ кофе, десять килограммъ сахару и десять килограммъ табаку?

И съ этими словами Исаакъ Гакгабутъ вышелъ изъ каюты, спустился въ трюмъ Ганзы и вскорѣ возвратился неся десять пакетиковъ съ французскими бандеролями, въ каждомъ пакетѣ былъ килограммъ вѣса.

— Вотъ десять килограммъ табаку, сказалъ онъ. По двѣнадцати франковъ за килограммъ, будетъ сто двадцать франковъ.

Бенъ Зуфъ хотѣлъ заплатить, но капитанъ Сервадакъ остановилъ его.

— Погоди, Бенъ-Зуфъ. сказалъ онъ, надо свѣсить эти пакеты.

— Правда ваша, капитанъ.

— Да къ чему же? возразилъ Исаакъ Гакгабутъ. Вѣдь вы видите, что пакеты запечатаны и вѣсъ выставленъ.

— Не разсуждай, старина, а бери-ка безменъ, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

Исаакъ принеси безменъ и нацѣпилъ на крючекъ одинъ изъ пакетовъ.

— Mein Gott! вскричалъ онъ съ ужасомъ!

И дѣйствительно, Исааку было отчего ужаснуться.

Вслѣдствіе уменьшенія силы тяжести на поверхности Галліи, пакетъ, вмѣсто килограмма, вѣсилъ только сто тридцать три грамма.

— Что ты скажешь на это, господинъ Исаакъ, проговорилъ капитанъ очень серьезно, видишь теперь, что хорошо сдѣлалъ, заставивъ тебя свѣсить эти пакеты?

— Но господинъ губернаторъ…

— Прибавь же сколько недостаетъ до килограмма.

— Но, господинъ губернаторъ… твердилъ несчастный Исаакъ, который не зналъ, что и сказать больше.

Онъ очень хорошо понялъ уменьшеніе притягательной силы и видѣлъ, что галлійцы вознаграждены за высокія цѣны уменьшеніемъ вѣса. Еслибы у него были настоящіе вѣсы, то съ нимъ не случилось-бы такой бѣды, какъ это было объяснено выше. Но у бѣднаго Исаака ихъ не было.

Онъ попробовалъ-было разжалобить капитана Сервадака, но тотъ былъ непреклоненъ. Онъ сказалъ, что ни онъ, ни его товарищи не виноваты въ этомъ, и что онъ заплатитъ за килограммъ только въ такомъ случаѣ, когда стрѣлка покажетъ килограммъ вѣса.

Нечего было дѣлать! пришлось Исааку Гакгабуту самому казнить себя, что онъ и исполнилъ съ жалобами и стонами, вызвавшими громкій хохотъ Бенъ-Зуфа и русскихъ матросовъ. Насмѣшки и остроты сыпались на него градомъ. Вмѣсто одного килограмма табаку, онъ далъ семь, то же было съ кофеемъ и сахаромъ.

— Чтожъ, Гарпагонъ, развѣ лучше было-бы, еслибы мы взяли даромъ, утѣшалъ его Бенъ0Зуфъ, который самъ держалъ безменъ.

Наконецъ, все было свѣшено. Исаакъ Гакгабутъ продалъ 70 килограммъ кофе, такое же количество табаку и сахару, но получилъ плату только за 10-ть килограммъ каждаго изъ этихъ товаровъ.

Впрочемъ, во всемъ этомъ, какъ сказалъ Бенъ-Зуфъ, былъ виноватъ никто иной какъ Галлія. Зачѣмъ Исаакъ явился на нее торговать?

Но капитанъ Сервадакъ, который хотѣлъ только позабавиться надъ Исаакомъ, движимый чувствомъ справедливости, какимъ всегда руководствовался въ отношеніи къ нему, велѣлъ заплатить ему, сколько слѣдовало за каждый килограммъ, такъ что еврей получилъ настоящую плату за весь проданный товаръ.

Читатель вѣроятно согласится, что исключительное положеніе капитана Сервадака и его товарищей могло послужить ему извиненіемъ въ томъ, что онъ напугалъ-было еврея; къ тому же Гекторъ Сервадакъ видѣлъ, что Исаакъ нарочно прибѣднивался. Въ его жалобахъ и стенаніяхъ слышалось что-то лживое.

Какъ-бы ни было, всѣ оставили Ганзу и до Исаака Гагкабута донесся издали отголосъ пѣсни Бенъ Зуфа:

J’aime le son

Du clairon

Du tambour, de la trompette

Et ma joie est complète

Quand j' entends resonner le canon!

(Я люблю звукъ горна, барабана и трубы, и бываю вполнѣ счастливъ, когда слышу пушечную пальбу.)

ГЛАВА XI,
въ которой ученый міръ Галліи устремляется мысленно въ безконечное пространство.

Прошелъ мѣсяцъ. Галлія шла своею орбитою, увлекая съ собою свое населеніе. Ни одинъ изъ ея жителей не поддался до сихъ поръ вліянію земныхъ страстей.

Правда, что Исаакъ Гакгабутъ служилъ представителемъ жадности и эгоизма, но это было единственное пятно въ этомъ міркѣ, оторванномъ отъ остальнаго человѣчества.

Галлійцы считали себя путешественниками, совершающими кругосвѣтное путешествіе въ солнечномъ мірѣ, а потому старались устроиться удобно на своемъ кораблѣ только на время. Черезъ дна года, путешествіе должно было окончиться, и если вычисленія професора были вѣрны — въ чемъ нельзя было сомнѣваться — они должны были покинуть комету и возвратиться на земной сфероидъ.

Конечно, прибытіе корабля Галліи къ порту, называемому Землею, было сопряжено съ великими затрудненіями и страшными опасностями; но до этого было еще далеко, и они имѣли время обдумать этотъ вопросъ.

Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ были почти убѣждены, что чрезъ относительно короткій промежутоки времени увидятъ другихъ людей, кромѣ бывшихъ на Галліи, а потому ихъ не тревожила забота о заготовленіи запасовъ на будущее время. Но часто, бесѣдуя между собою, они толковали о томъ, какъ-бы сдѣлать удобнѣе жизнь на кометѣ, въ случаѣ, если имъ не суждено было покинуть ее, и строили разныя планы будущихъ работъ для того, чтобы обезпечить существованіе небольшаго числа людей, въ такомъ мірѣ, гдѣ зима продолжалась двадцать мѣсяцевъ.

15 января комета должна была достигнуть оконечности своей большей оси, т. е. своего афелія. Пройдя этотъ пункта., ей предстояло приближаться къ солнцу съ усиливающеюся быстротою. Но не ранѣе еще какъ чрезъ девять или десять мѣсяцевъ, солнечная теплота могла быть на столько сильна, чтобы растаялъ ледъ, покрывавшій морскую поверхность и чтобы земля была въ состояніи производить растенія. Тогда людей и животныхъ перевезли-бы на «Добрынѣ» и «Ганзѣ» на островъ Гурби. Землю скоро-бы вспахали въ ожиданіи короткаго, но жаркаго галлійскаго лѣта, и своевременные посѣвы доставили-бы въ нѣсколько мѣсяцевъ запасы сѣна, овса и хлѣба, необходимые для всей колоніи. Съ наступленіемъ лѣта всѣ поселенцы зажили-бы здоровою и свободною жизнью землепашцевъ и охотниковъ, а къ зимѣ снова поселились-бы какъ троглодиты въ ячейкахъ огнедутащей горы.

Конечно, они предприняли-бы прежде отдаленную экскурсію, чтобы открыть какія нибудь каменноугольныя залежи, изъ которыхъ можно было-бы добывать уголь, и постарались-бы построить на островѣ Гурби жилища, болѣе удобнѣе и болѣе соотвѣтствующія потребностямъ колоніи и климатическимъ условіямъ Галліи.

Можетъ быть это и неудалось-бы имъ, но, во всякомъ случаѣ, они сдѣлали-бы эту попытку, чтобы избѣгнуть продолжительнаго заточенія въ пещерахъ Улья-Нины, — заточенія еще болѣе вреднаго въ нравственномъ отношеніи чѣмъ въ физическомъ. Только такой оригиналъ-ученый, какъ Пальмиренъ Розетъ, вполнѣ поглощенный цифрами, былъ до такой степени способенъ не замѣчать важныхъ неудобствъ такого положенія, что желалъ никогда не разставаться съ кометою.

Кромѣ того, жителямъ Теплой Земли постоянно грозила опасность, которая могла осуществиться во всякое время, даже еще прежде, чѣмъ солнце возвратило-бы кометѣ теплоту, необходимую для жизни ея обитателей. Вопросъ этотъ былъ важенъ и о немъ часто толковали въ виду не будущаго, котораго галлійцы надѣялись избѣгнуть, возвратясь на землю, по настоящаго.

Волканъ, согрѣвавшій Теплую Землю, могъ угаснуть, и что сталось-бы въ такомъ случаѣ съ жителями Улья-Нины? Имъ пропілось-бы забраться въ самыя нѣдра кометы, но очень можетъ быть, что и тамъ они не встрѣтили-бы количества тепла, достаточнаго для того, чтобы выносить холода пространства.

Дѣйствительно, въ какую-бы отдаленную эпоху это ни случилось, но Галлія должна была подвергнуться той же участи, какая ожидаетъ всѣ міры вселенной. Огонь внутри ея рано или поздно долженъ былъ угаснуть, и тогда ей предстояло превратиться въ такое же мертвое свѣтило, какъ луна и какимъ будетъ со временемъ и земля. Конечно, опасность была еще не близко, по крайней мѣрѣ такъ думали галлійцы, и надѣялись, что покинутъ Галлію прежде, чѣмъ на ней нельзя будетъ жить.

Но если-бы изверженіе прекратилось внезапно, какъ это часто случается съ земными волканами, то гдѣ-бы добыли жители Галліи топливо, могущее замѣнить лаву, распространявшую теплоту даже въ самыхъ глубокихъ пещерахъ горы? Вотъ въ чемъ состоялъ важный вопросъ. Но счастію, изверженіе продолжалось постоянно и лава текла такъ правильно и спокойно, что это могло служить хорошимъ признакомъ, а потому капитанъ Сервадакъ, всегда надѣявшійся на лучшее, увѣрялъ, что нечего тревожиться этимъ не только въ будущемъ, но и въ настоящемъ.

15 декабря Галлія находилась въ разстояніи двухъ сотъ шестнадцати милліоновъ лье отъ солнца, почти на оконечности своей большой оси. Она проходила теперь уже не болѣе одиннадцати милліоновъ лье въ теченіи мѣсяца.

Вскорѣ, глазамъ валлійцевъ и въ особенности глазамъ Пальмирена Розетъ представился опять новый міръ. Професоръ, наблюдавшій Юпитера такъ близко, какъ не случалось прежде наблюдать ни одному астроному, вполнѣ углубился теперь въ созерцаніе Сатурна.

Но разстояніи между кометою и Сатурномъ было не таково, какъ между нею и Юпитеромъ. Только тринадцать милліоновъ лье отдѣляла ее отъ Юпитера, тогда какъ между нею и Сатурномъ было сто семьдесять три милліона лье. Слѣдовательно, это свѣтило не должно было произвести въ пути кометы никакихъ измѣненій, кромѣ тѣхъ, которыя были уже вычислены, и не угрожало ей никакою опасностью.

Во всякомъ случаѣ, Пальмиренъ Розетъ видѣлъ Сатурна въ такомъ объемѣ, въ какомъ видѣлъ-бы съ земли, еслибы комета приблизилась къ ней на полдіаметра своей орбиты.

Безполезно было разспрашивать о новомъ свѣтилѣ эксъ-професора, такъ какъ теперь онъ уже не чувствовалъ потребности читать лекціи. Не легко было стащить его съ обсерваторіи, гдѣ онъ просиживалъ дни и ночи, не отводя глазъ отъ зрительной трубы.

По счастію, въ библіотекѣ «Добрыни» было нѣсколько книгъ, относящихся до элементарной космографіи, и, благодаря лейтенанту Прокофьеву, тѣ изъ галлійцевъ, которые интересовались Сатурномъ, могли подробно ознакомиться съ этимъ свѣтиломъ.

Начнемъ съ того, что Бенъ-Зуфъ остался очень доволенъ, когда ему сказали, что еслибы Галлія удалилась отъ солнца на такое разстояніе, на какомъ обращался Сатурнъ, то не было-бы видно земли невооруженнымъ глазомъ. Извѣстно, что ординарецъ въ особенности гнался за тѣмъ, чтобы земной піарь былъ постоянно видѣнъ.

— Пока видна земля, говоритъ онъ. мы еще не пропали. Дѣйствительно, еслибы земля находилась на такомъ разстояніи отъ солнца, какъ Сатурнъ, то была-бы не видима, не смотря на самое острое зрѣніе.

Сатурнъ въ эту эпоху былъ на разстояніи ста семидесяти пяти милліоновъ лье отъ Галлія, и, слѣдовательно, между нимъ и солнцемъ было триста шестьдесятъ четыре милліона триста пятьдесятъ тысячъ лье. Въ этомъ отдаленіи онъ получалъ отъ солнца только сотую долю свѣта и тепла, получаемыхъ землею.

Сатурнъ совершаетъ свое обращеніе вокругъ солнца въ продолженія двадцати девяти лѣтъ и ста шестидесяти семи дней, проходя восемь тысячъ восемьсотъ пятьдесятъ восемь лье въ часъ, по орбитѣ, имѣющей два милліарда двѣсти восемьдесять семь милліоновъ пять сотъ тысячъ лье. Окружность этой планеты имѣетъ въ экваторѣ девяносто тысячъ триста восемьдесятъ лье. Поверхность ея имѣетъ сорокъ милліоновъ квадратныхъ километровъ, а объемъ шестьсотъ пятьдесятъ шесть милліардовъ кубическихъ километровъ. Словомъ, Сатурнъ въ семьсотъ тридцать пять разъ больше земли и меньше Юпитера. Что же касается до цѣлаго или массы этой планеты, то она только въ сто разъ больше массы земли, такъ что плотность ея еще слабѣе плотности воды. Она обращается на своей оси въ теченіи десяти часовъ двадцати девяти минутъ, такъ что годъ ея состоитъ изъ двадцати четырехъ тысячъ шестисотъ тридцати дней; времена года, вслѣдствіе значительной наклонности ея оси къ плоскости орбиты, продолжаются каждое семь земныхъ лѣтъ.

Жители Сатурна, — если только они есть на этой планетѣ — должны наслаждаться великолѣпными ночами, такъ какъ ее сопровождаютъ восемь лунъ.

Вотъ ихъ названія: Мидасъ, Энцеладъ, Тетисъ, Діонъ, Реа, Титанъ, Гиперіонъ и Япетъ.

Мидасъ совершаетъ свое обращеніе въ двадцать два часа съ половиною и движется на разстояніи тридцати четырехъ лье отъ поверхности Сатурна, т. е. почти въ три раза ближе къ нему, чѣмъ луна къ землѣ. Япетъ же совершаетъ свое обращеніе въ семьдесять девять дней и движется въ разстояніи девяти сотъ десяти тысячъ лье отъ поверхности Сатурна.

Не смотря на то, что количество свѣта, получаемаго Сатурномъ отъ солнца, относительно не велико, ночи на немъ должны быть очень свѣтлы, тѣмъ болѣе, что онъ окруженъ, какъ драгоцѣнною золотою оправою, тремя блестящими кольцами. Наблюдатель, стоящій какъ разъ подъ самымъ кольцомъ, имѣя его въ зенитѣ надъ своею головою на высотѣ пяти тысячъ ста шестидесяти пяти лье, видитъ только узкую полосу, ширину которой Гершель опредѣляетъ не болѣе, какъ въ сто лье. Полоса эта кажется свѣтящеюся нитью, протянутою въ пространствѣ.

Но если наблюдатель отойдетъ въ сторону, то увидитъ три концентрическія кольца, выдѣляющіяся постепенно одно изъ другаго; самое ближайшее изъ нихъ, темное и прозрачное, въ три тысячи сто двадцать шесть лье шириною: среднее, болѣе блестящее чѣмъ сама планета, шириною въ семь тысячъ триста восемьдесятъ восемь лье; и наконецъ самое дальнее, съ сѣроватымъ оттѣнкомъ, въ три тысячи шесть сотъ семьдесять восемь лье широты. Кольца эти обращаются, въ своей собственной плоскости, въ теченіе десяти часовъ и тридцати двухъ минутъ. Неизвѣстно, изъ какой они субстанція и почему не подвергаются разложенію. Но существованіе ихъ какъ будто намекаетъ на то, какимъ образомъ образовались постепенно всѣ небесныя тѣла, такъ какъ они представляютъ остатокъ туманной оболочки, которая мало по малу сгущаясь образовала Сатурна. Кажется, что эти кольца, неизвѣстно по какой причинѣ, отвердѣли, и еслибы распались на части, то осколки ихъ или упали-бы на Сатурнъ, или правратились-бы въ его новыхъ спутниковъ.

Какъ бы ни было, для жителей этой планеты, занимающихъ на ней пространство между сорокъ пятымъ градусомъ широты и экваторомъ, эти три кольца должны представлять чрезвычайно любопытныя феномены. Они то рисуются на горизонтѣ какъ громадная арка, пересѣченная тѣнью, которую Сатурнъ отбрасываетъ въ пространство; то видны цѣликомъ какъ блестящій ореолъ. Часто, они затмѣваютъ солнце, которое исчезаетъ и появляется съ математическою точностью, къ величайшей конечно радости астрономовъ Сатурна. Если же прибавить къ этому явленію восходъ и закатъ восьми лунъ, изъ которыхъ однѣ образуютъ полные, серебристые диски, другія же остроконечные серпы, то небо Сатурна должно представлять по ночамъ великолѣпную картину.

Но галлійцы не могли видѣть всего великолѣпія этого міра, такъ какъ были слишкомъ отдалены отъ него. Астрономы земнаго шара, вооруженные зрительною трубою, видятъ его гораздо подробнѣе, и капитанъ Сервадакъ и его товарищи гораздо больше узнали о немъ изъ книгъ «Добрыни», чѣмъ вслѣдствіе личныхъ наблюденій. Но они не жаловались на это — такъ какъ близкое сосѣдство такой громадной планеты могло-бы быть опасно для Галжи.

Главная изъ планетъ солнечнаго міра — Уранъ. Наша комета не могла проникнуть далѣе ея предѣловъ, и галлійцы ясно видѣли невооруженнымъ глазомъ это свѣтило, которое въ восемьдесять два раза больше земли, но даже на ближайшемъ разстояніи къ ней кажется не болѣе какъ звѣздою шестой величины. Галлійцы не видали только ни одного изъ восьми спутниковъ Урана. Орбита этой планеты элиптическая. Она совершаетъ свое обращеніе въ теченіе восьмидесяти восьми лѣтъ, а среднее разстояніе ея отъ солнца составляетъ семьсотъ двадцать девять милліоновъ лье.

Что же касается до послѣдней планеты солнечной системы, т. е. послѣдней до той минуты, когда какой нибудь будущій ле-Верье откроетъ еще болѣе отдаленную, — то галлійцы не могли вовсе видѣть ея. Конечно Пальмиренъ Розетъ видѣлъ ее въ свою зрительною трубу, но онъ не удостоивалъ никого приглашеніемъ на свою обсерваторію, и всѣ должны были довольствоваться тѣмъ, что могли прочесть о Нептунѣ.

Среднее разстояніе этой планеты отъ солнца составляетъ милліардъ сто сорокъ милліоновъ лье, и она совершаетъ свое обращеніе вокругъ него въ теченіи ста шестидесяти пяти лѣтъ. Нептунъ проходитъ по своей громадной орбитѣ семь милліардовъ сто семьдесять милліоновъ лье, съ быстротою двадцати тысячъ километровъ въ часъ. Онъ въ пятьсотъ разъ больше земнаго шара и имѣетъ только одного спутника, который обращается на разстояніи ста тысячъ лье отъ него.

Разстояніе, на которомъ тяготѣетъ Нептунъ, составляетъ, какъ кажется, крайній предѣлъ системы солнечнаго міра. Но какъ ни громаденъ діаметръ этого міра, онъ кажется незначительнымъ въ сравненіи съ діаметромъ звѣздной группы, къ которой причисляютъ и солнце.

Оно принадлежитъ къ одному изъ свѣтилъ Млечнаго пути и сіяетъ посреди нихъ, какъ скромная звѣзда четвертой величины.

Еслибы Галлія ускользнула отъ вліянія солнечнаго тяготѣнія, то, пробѣгая звѣздное пространство, примкнула-бы къ какому нибудь новому центру, можетъ быть къ ближайшей изъ звѣздъ Млечнаго пути.

Звѣзда эта называется Альфа и принадлежитъ къ созвѣздію Центавра. Солнечный свѣтъ, пробѣгающій, какъ извѣстно, въ секунду семьдесять семь тысячъ лье, достигаетъ до нея въ теченіи трехъ съ половиною лѣтъ.

Это разстояніе такъ громадно, что астрономы, вычисли его, должны были принять милліардъ за единицы, и говорятъ, что Альфа находится на разстояніи восьми тысячъ милліардовъ лье.

Вычислили не болѣе осьми звѣздныхъ разстояній и къ главнѣйшимъ изъ нихъ относится звѣзда Вега, находящаяся на разстояніи пятидесяти милліардовъ лье; Сиріусъ находятся на разстояніи пятидесяти двухъ тысячъ милліардовъ лье; Полярная звѣзда — въ ста семнадцати тысячахъ шестистахъ милліардахъ; Коза — въ ста семидесяти тысячахъ четырехстахъ милліардахъ лье. Послѣднее числи состоитъ уже изъ пятнадцати цифръ.

Чтобы составить понятіе объ этихъ разстояніяхъ, можно вмѣстѣ съ нѣкоторыми остроумными учеными, взявъ въ основное правило быстроту свѣта, употребить такое сравненіе:

"Представьте себѣ какое нибудь существо, одаренное неограниченною силою зрѣнья, и помѣстимъ его на звѣзду Козы. Если оно взглянетъ на землю, то увидитъ на ней факты, совершавшіеся семьдесять два года тому назадъ.

Если существо это перенесется на болѣе отдаленную звѣзду, то увидитъ факты, совершавшіеся семьсотъ двадцать лѣтъ тому. Если же взглянетъ еще съ болѣе отдаленной звѣзды, до которой солнечный свѣтъ достигаетъ въ теченіи тысячи восьмисотъ лѣтъ, то увидитъ на Землѣ великую сцену смерти Іисуса Христа. Еще далѣе, съ такой звѣзды, до которой солнечный свѣтъ достигаетъ въ теченіи шести тысячъ лѣтъ, оно будетъ свидѣтелемъ всемірнаго потопа. На болѣе же еще отдаленномъ разстояніи — такъ какъ пространство безконечно — оно увидѣло-бы Господа Бога, создающаго вселенную. Всѣ факты, такъ сказать, отпечатываются стереотипомъ въ пространствѣ, и ничто не изчезаетъ изъ того, что разъ совершилось въ небесной вселенной.

Можетъ быть, Пальмиренъ Розетъ былъ правъ, желая странствовать по звѣздному міру, гдѣ увидѣлъ-бы столько чудесъ. Если-бы его комета поступала поочередно на службу къ различнымъ звѣздамъ, то онъ имѣлъ-бы случай изучить множество различныхъ звѣздныхъ системъ.

Галлія перемѣщалась-бы вмѣстѣ съ этими звѣздами, неподвижность которыхъ только кажущаяся и которыя обращаются, какъ напр. Арктурусъ, съ быстротою двадцати двухъ лье въ секунду. Самое солнце проходитъ ежегодно шестьдесятъ два милліона лье по направленію къ созвѣздію Геркулеса. Но разстояніе на которомъ находятся эти звѣзды, такъ отдаленно, что ихъ взаимное положеніе не измѣняется для глазъ земныхъ астрономовъ.

Впрочемъ, это вѣковое перемѣщеніе непремѣнно должно измѣнить когда нибудь форму созвѣздій, такъ какъ каждая звѣзда движется, съ неровною быстротою.

Астрономы опредѣлили новыя положенія, которыя звѣзды должны принять по прошествіи пятидесяти тысячъ лѣтъ, и начертили рисунки созвѣздій въ томъ видѣ, въ какомъ они должны быть тогда. Неправильный четырехсторонникъ Большой Медвѣдицы замѣнится длиннымъ крестомъ, а на мѣстѣ пятиугольника созвѣздія Оріона появится простой четыресторонникъ.

Но современные жители земли не увидятъ этихъ превращеній, и Пальмиренъ Розетъ не сталъ-бы искать ихъ признаковъ въ звѣздномъ мірѣ. Еслибы комета, вслѣдствіе какого нибудь обстоятельства, покинула свой притягательный центръ и подчинилась-бы вліянію другихъ свѣтилъ професоръ имѣлъ-бы возможность созерцать такія чудеса, о которыхъ солнечная система не можетъ дать никакого понятія.

Отдаленныя планетныя группы управляются не однимъ солнцемъ. Иногда два, три и даже шесть солнцъ вращаются, подчиненныя взаимному вліянію.

Эти свѣтила бываютъ различныхъ цвѣтовъ: красныя, желтыя, зеленыя, оранжевыя, синія. Какіе дивные контрасты должны производить лучи ихъ на поверхности обращающихся вокругъ нихъ планетъ! И очень возможно, что для Галліи настала-бы когда нибудь такая пора, когда ее озаряло-бы каждый день разноцвѣтное освѣщеніе. Но ей не суждено было — ни подчинится вліянію новаго центра, ни присоединиться къ толпѣ свѣтилъ, видимыхъ только въ сильные телескопы, — ни наконецъ затеряться посреди звѣздныхъ пунктовъ, которые разсыпались на части, или тѣхъ густыхъ туманныхъ пятенъ, которыя противустоятъ самымъ могучимъ отражательнымъ тѣламъ и которыхъ астрономы насчитываютъ болѣе пяти тысячъ, разсѣянныхъ въ пространствѣ.

Словомъ Галліи не суждено было покинуть солнечный міръ и потерять изъ вида землю. Она должна была только пройти орбиту почти въ шестьсотъ тридцать милліоновъ лье, т. е. совершить очень незначительное путешествіе въ безграничной вселенной.

ГЛАВА XII,
о томъ, какъ отпраздновали на Галліи 1-ое января и какъ окончилось это празднество.

Чѣмъ болѣе удалялась Галлія отъ солнца, тѣмъ ощутительнѣе становился холодъ. Температура понизилась уже до сорока двухъ градусовъ ниже точки замерзанія. При такихъ условіяхъ, термометръ съ трубочкою, наполненною ртутью, былъ безполезенъ, такъ какъ ртуть замерзаетъ при сорока двухъ градусахъ. Стали употреблять термометръ Добрыни, наполненный алькоголемъ, и онъ дошелъ до пятидесяти трехъ градусовъ ниже точки замерзанія.

Въ то же время, въ заливѣ, гдѣ стояли Добрыни и Ганза, совершился фактъ, предвидѣнный лейтенантомъ Прокофьевымъ. Подъ остовами Добрыни и Ганза медленно образовались толстые ледяные слои, поднявшіе корабли на высоту пятидесяти футъ надъ уровнемъ алпійскаго моря. Добрыня, бывшій немного легче тартаны, поднялся выше ея. Никакая человѣческая сила не въ состояніи была бы воспротивиться этому процессу поднятія.

Графа Тимашева очень тревожила мысль, что будетъ съ гальотомъ, съ котораго убрали всѣ вещи; остался только кузовъ, снасти и машина. Сохранить гайльотъ въ цѣлости было очень важно для галлійцевъ. Еслибы его разбило во время таянія льдовъ, а имъ пришлось бы покинуть Теплую Землю, то они были бы въ большомъ затрудненіи, такъ какъ у нихъ не было другаго корабля. Ганза же была очень ненадежна. Остовъ ея былъ плохо сколоченъ и она накренилась уже на бокъ, такъ что было опасно оставаться на ней. Несмотря на то, Исаакъ Гакгабутъ ни за что не хотѣлъ покинуть свой грузъ, который сторожилъ днемъ и ночью. Онъ видѣлъ, что жизнь его подвергалась опасности, но разстаться съ имуществомъ было для него почти то же, что разстаться съ жизнью.

Капитанъ Сервадакъ. видя, что съ нимъ ничего не подѣлаешь, принялъ рѣшительное намѣреніе. Конечно, ни одинъ изъ членовъ галлійской колоніи не имѣлъ большой надобности собственно въ Исаакѣ Гакгабутѣ, но товары его были слишкомъ дороги для всѣхъ.

Необходимо было спасти ихъ отъ неминуемой гибели. Сначала капитанъ Сервадакъ попробовалъ-было уговорить Исаака переселиться, по тотъ не хотѣлъ и слышать объ этомъ.

— Ну, какъ хочешь, сказалъ тогда капитанъ Сервадакъ, оставайся пожалуй на тартапѣ, но грузъ твой мы перенесемъ въ кладовыя Теплой земли.

Трогательныя жалобы Исаака никого не расчувствовали, и 20 декабря принялись за переноску груза.

Никто не запрещалъ ему устроиться и самому въ Ульѣ-Нины, караулить попрежнему свои товары и продавать ихъ по назначеннымъ цѣнамъ. Бензъ-Зуфъ говорилъ только, что не стоитъ такъ много церемониться съ этимъ жалкимъ торгашемъ. Впрочемъ, Исаакъ Гакгабутъ въ глубинѣ души былъ доволенъ мѣрою генералъ-губернатора, такъ какъ она обезпечивала его имущество, и сверхъ того, онъ не долженъ былъ платить за переноску товаровъ, потому что это дѣлалось противъ его воли.

Русскіе матросы и испанцы употребили на эту работу нѣсколько дней. Они не зябли, потому что были тепло одѣты и работали очень усердно; но остерегались прикасаться обнаженными руками къ металлическимъ вещамъ: иначе кожа ихъ пальцевъ прилипла бы къ этимъ вещамъ, такъ какъ будто бы онѣ были раскалены докрасна. Все обошлось благополучно и грузъ Гинзы былъ наконецъ помѣщенъ въ обширныхъ галлереяхъ Улья-Нины. Тогда и Исаакъ Гакгабутъ, которому нечего было больше дѣлать на тартанѣ, перебрался въ ту самую галлерею, гдѣ были сложены его товары. Надо сознаться, что онъ никого не безпокоилъ и никто почти не видалъ его. Онъ спалъ въ галлереѣ и самъ варилъ себѣ, на спиртовой лампѣ, болѣе чѣмъ скудный обѣдъ изъ принадлежавшихъ ему съѣстныхъ запасовъ. Жители Улья-Нины сообщались съ нимъ только тогда, когда имъ надо было купить что нибудь. Такимъ образомъ все золото и серебро колоніи переходило мало по малу въ ящикъ съ тремя днами, ключъ отъ котораго Исаакъ Гакгабутъ всегда носилъ при себѣ.

Приближалось 1-ое января по зимнему календарю. Въ этотъ день долженъ былъ исполниться ровно годъ послѣ встрѣчи Земнаго Шара съ кометою, унесшею съ него тридцать шесть человѣческихъ существъ. До сихъ поръ всѣ были живы и пользовались превосходнымъ здоровьемъ. При постепенно понижающейся температурѣ, не было не внезапныхъ перемѣнъ погоды, ни вѣтровъ, такъ что ни одинъ галліецъ не страдалъ даже насморкомъ. Слѣдовательно, климатъ кометы былъ очень здоровый и не заставлялъ предполагать, что если профессоръ не ошибся въ своихъ вычисленіяхъ и Галлія встрѣтится съ землею, — то галлійцы прибудутъ на землю въ полномъ комплектѣ.

Несмотря на то, что 1-ое января не было первымъ днемъ галлійскаго года и что Галлія начинала съ этого числа только вторую половину своего обращенія вокругъ солнца, капитанъ Сервадакъ захотѣлъ отпраздновать этотъ день.

— Наши товарищи не должны отвыкать отъ земныхъ обычаевъ, сказалъ онъ графу Тимашеву и лейтенанту Прокофьеву, вѣдь они должны современемъ возвратиться на землю. Еслибь даже это предположеніе и не сбылось, то все-таки не мѣшаетъ, чтобы хотя воспоминанія связывали ихъ съ землею. На Земномъ Шарѣ будутъ праздновать новый годъ, отпразднуемъ же его и мы на нашей кометѣ. По крайней мѣрѣ, мы будемъ въ этотъ день соединены съ жителями земли чувствомъ и мыслью, а это, право, недурно. Не надо забывать, что нами занимаются на землѣ. Галлію видятъ въ различныхъ пунктахъ земнаго шара, если не вооруженнымъ глазомъ, такъ какъ она очень мала и отдалена, то по крайней мѣрѣ въ зрительныя трубы и телескопы. Вѣдь наша комета также составляетъ часть солнечнаго міра, слѣдовательно насъ связываютъ съ землею, такъ сказать, узы науки.

— Я одобряю васъ, капитанъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ. Конечно, на обсерваторіяхъ сильно слѣдятъ за новою кометою. На нее направлены телескопы изъ Парижа, Петербурга, Гринвича, Кембриджа, Мыса Доброй Надежды, Мельбурна, словомъ со всѣхъ концовъ земнаго шара.

— Должно быть, наша комета въ большой модѣ на землѣ и вѣроятно газеты и журналы наполнены отчетами о ней. Подумаемъ же о тѣхъ, кто думаетъ о насъ, и соединимся съ ними мысленно 1-ое января.

— Я также, какъ и вы, увѣренъ, что на земномъ шарѣ занимаются столкнувшеюся съ нимъ кометою, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ; но полагаю, что въ этомъ случаѣ играетъ главную роль не научный интересъ и не любопытство. Вѣдь нашъ профессоръ дѣлалъ на землѣ свои наблюденія, отличающіяся чрезвычайно точностью. Слѣдовательно. земные астрономы лавно уже вычислили эфемериды Галліи. Имъ извѣстны ея элементы и ея путь въ пространствѣ. Они опредѣлили также, гдѣ и когда она должна встрѣтиться съ землею. Въ какомъ именно пунктѣ эклиптики, въ какой часъ и какую секунду должно произойти столкновеніе, — все это конечно вычислено ими съ математическою точностью. И теперь всѣхъ на землѣ должна тревожить увѣренность въ этомъ столкновеніи. Я иду еще далѣе, и беру смѣлость утверждать, что на землѣ приняли мѣры предосторожности, чтобъ предотвратить бѣдствія вслѣдствіе новаго столкновенія, — если только возможно тутъ что нибудь подѣлать.

Надо полагать, что лейтенантъ Прокофьевъ былъ правъ, такъ какъ разсуждалъ логично. Мысль о возвращеніи Галліи должна была преобладать на землѣ надъ всѣми другими, и конечно никто не желалъ этого возвращенія. Даже сами галлійцы, нетерпѣливо ожидавшіе этой встрѣчи, не могли не опасаться ея послѣдствій; но такъ какъ, по мнѣнію лейтенанта Прокофьева, на землѣ приняли противъ нихъ мѣры предосторожности, то и жители Галліи могли послѣдовать этому примѣру. Впрочемъ, объ этомъ рано еще было думать.

Во всякомъ случаѣ, рѣшились отпраздновать 1-го января и русскіе вмѣстѣ съ другими, не смотря на то, что по ихъ календарю 1 января былъ еще декабрь.

Насталъ первый день Рождества и его провели торжественно и чинно. Только Исаакъ Гакгабутъ, какъ будто прячась отъ всѣхъ, забрался еще поглубже въ свой темный закоулокъ.

Остальные дня недѣли Бенъ-Зуфъ провелъ въ сильныхъ хлопотахъ. На немъ лежала обязанность составить заманчивую программу; а на Галліи удовольствія не могли быть разнообразны. Порѣшили наконецъ, что празднество 1 января начнется завтракомъ монстръ и окончится катаньемъ на конькахъ по ледяной поверхности моря, въ направленіи къ острову Гурби.

— Если завтракъ будетъ замѣчательно хорошъ, разсудилъ Бенъ-Зуфъ, то таково же будетъ и катанье, — а больше ничего и не надо.

На составленіе меню было потрачено много соображеній и хлопотъ. Бенъ-Зуфъ то и дѣло совѣщался съ поваромъ Добрыни, и результатомъ ихъ совѣщаній было остроумное сліяніе русской поваренной методы съ французскою.

31 декабря, вечеромъ, все было готово. На столѣ, въ большой залѣ стояли холодныя блюда, мясные консервы, пастеты съ дичью, галантиры и пр., купленные у Исаака Гакгабута. Горячія блюда должно было приготовить на слѣдующее утро, въ печахъ, отапливаемыхъ лавою. Въ этотъ же вечеръ порѣшили пригласить Пальмирена Розета, хотя и было очень сомнительно, чтобъ онъ принялъ приглашеніе.

Капитанъ Сервадакъ хотѣлъ-было самъ пойти къ нему, но профессоръ такъ сухо принималъ посѣтителей, что предпочли написать записку, которую поручили Пабло доставить ему. Мальчикъ скоро возвратился и принесъ отвѣть слѣдующаго содержанія:

«Пальмирену Розетъ нечего отвѣтить, кромѣ того, что сегодня 25 іюня, а завтра будетъ 1-ое іюля, такъ какъ на Галліи должно „считать время по галлійскому календарю“.

Это былъ отказъ, выраженный научнымъ образомъ.

1-го января, черезъ часъ послѣ солнечнаго восхода, французы, русскіе, испанцы и маленькая Нина, служившая представительницею Италіи, сидѣли за столомъ, на которомъ стоялъ такой великолѣпный завтракъ, какого еще никогда не бывало на Галліи. По части фундаментальныхъ блюдъ Бенъ-Зуфъ и поваръ Добрыни превзошли самихъ себя. Тріумфомъ имъ были куропатки подъ капустнымъ соусомъ, только капустный соусъ былъ замѣненъ „карри“ такимъ вкуснымъ, что можно было проглотить языкъ. Чтоже касается до винъ, взятыхъ изъ запасовъ Добрыни, то они были превосходны.

Въ честь Франціи и Испаніи пили французскія и испанскія вина. Россія также не была забыта, благодаря нѣсколькимъ бутылкамъ кюмеля. Пиршество было, какъ надѣялся Бенъ-Зуфъ, и лакомое и веселое.

За десертомъ, по случаю поста въ честь общей родины, стараго земнаго шара, раздались такія единодушныя и громогласныя ура, что Пальмиренъ Розетъ вѣроятно слышалъ ихъ на своей обсерваторіи.

Послѣ завтрака оставалось еще три часа свѣтлаго времени. Солнце стояло въ зенитѣ, но оно только тускло свѣтило, а не грѣло.

Всѣ одѣлись очень тепло, такъ какъ прогулка должна была продолжаться до-темна. Холодъ былъ сильный, но въ воздухѣ было тихо.

Всѣ вышли изъ Улья-Нины съ говоромъ и пѣснями, надѣли на берегу коньки и устремились по ледяному пространству, нѣкоторые особнякомъ, а нѣкоторые группами. Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ больше держались вмѣстѣ. Негретъ и испанцы, сдѣлавшіеся отличными конькобѣжцами, предавались этому удовольствію съ увлеченіемъ и свойственною имъ граціею; они чрезвычайно быстро прорѣзывали ледяную равнину въ различныхъ направленіяхъ, и иногда убѣгали такъ далеко, что чуть виднѣлись на горизонтѣ.

Русскіе, по обычаю сѣверныхъ странъ, стали гуськомъ, пропустивъ подъ мышку правой руки длинную жердь, что способствовало имъ держаться въ линію и понеслись въ даль, какъ желѣзно-дорожный поѣздъ, описывающей кривыя линіи только съ большими радіусами.

Чтоже касается до Пабло и Нины, то рѣзвые и веселые, какъ птички, вырвавшіяся на волю, они скользили по ледяному пространству съ неподражаемою граціею, взявшись за руки и то приближаясь къ группѣ капитана Сервадака, то убѣгая отъ нея. Въ этихъ молодыхъ существахъ былъ сосредоточенъ весь запасъ радости и можетъ быть надежды галлійской земли.

Бенъ-Зуфъ порхалъ между конькобѣжцами, подлетая то къ тому, то къ другому, въ невозмутимо веселомъ настроеніи духа, не заботясь о будущемъ и вполнѣ наслаждаясь настоящимъ.

Конькобѣжцы быстро неслись по гладкому пространству все дальше и дальше, за ту черту, которою ограничивался горизонтъ Теплой Земли. Они потеряли изъ виду сперва первые слои скалъ, потомъ ихъ бѣлые гребни, а наконецъ и самую вершину волкана, надъ которою клубился черный дымъ. По временамъ, они останавливались, чтобы перевести духъ, но не болѣе какъ на минуту, потому что иначе могли простудиться. Затѣмъ снова мчались по направленію къ острову Гурби. Впрочемъ, они не имѣли намѣренія достигнуть острова, такъ какъ съ наступленіемъ темноты надо было подумать о возвращеніи домой.

Солнце уже склонялось къ востоку или скорѣе быстро падало, къ чему галлійцы давно привыкли. Солнечный закатъ на этомъ тѣсномъ горизонтѣ былъ совершенно таковъ какъ на землѣ. Послѣдніе солнечные лучи не освѣщали чудными отливами ни малѣйшаго облачка. Покрытое льдомъ, море не отражало того зеленоватого отблеска, какой отражаетъ его поверхность, когда находится въ жидкомъ состояніи. Солнце здѣсь представляло при своемъ закатѣ рѣзко очертанный дискъ, который внезапно упадалъ за ледяное море, какъ въ какую нибудь западню, послѣ чего наступила темнота.

Пока было еще свѣтло, капитанъ Сервадакъ собралъ вокругъ себя всѣхъ товарищей. Веселая компанія отправилась въ путь въразбродъ, возвращаться слѣдовало плотно сомкнутымъ взводомъ, затѣмъ, чтобы не заблудиться въ потьмахъ. Должно было ожидать сильной темноты, такъ какъ луна находилась въ соединеніи съ солнцемъ и исчезла въ его лучезарности.

Настала ночь. Звѣзды изливали на Галлію „темный свѣтъ“ какъ говоритъ Корнель. Зажгли факелы. Державшіе ихъ конькобѣжцы быстро мчались впередъ, и, раздуваемое вѣтромъ, пламя отражалось позади ихъ на льду, длинными огнистыми языками.

Черезъ часъ на горизонтѣ показался, какъ громадное черное облако, неясный очеркъ высокаго берега Теплой-Земли. Нельзя было ошибиться. Надъ нимъ высился волканъ и отбрасывалъ среди темноты яркій свѣтъ. Отраженіе текущей лавы на зеркальной поверхности льда освѣщало группу конькобѣжцевъ, тогда какъ позади нихъ простирались длинныя тѣни.

Такъ продолжалось съ полчаса. Конькобѣжцы быстро уже приближались къ берегу, какъ вдругъ раздался крикъ.

Всѣ остановились, и при свѣтѣ факеловъ, которые готовы были угаснуть, увидѣли, что Бенъ-Зуфъ показываетъ рукою на берегъ.

Общій крикъ ужаса былъ отвѣтомъ на крикъ Бенъ-Зуфа.

Волканъ внезапно угасъ. Лава, которая струилась изъ верхняго конуса, вдругъ застыла, какъ будто надъ кратеромъ пронеслось какое-то могучее дыханіе.

Всѣ поняли, что огненный источникъ изсякъ. Но если запасъ горячего вещества истощился, то на Теплой-Землѣ долженъ былъ напасть невообразимой холодъ, угрожавшій валлійцамъ неминуемою гибелью.

— Впередъ! вскричалъ капитанъ Сервадакь могучимъ голосомъ.

Факелы угасли, но конькобѣжцы помчались впередъ, окруженные глубокимъ мракомъ. Они скоро достигли берега, съ трудомъ вскарабкались по обледѣнѣвшимъ скаламь и кинулись въ открытую галлерею, а оттуда въ общую…. Вездѣ былъ мракъ и холодъ. У большаго отверстія не разстилалось огненное пламя, и лейтенантъ Прокофьевъ, нагнувшись надъ его окраиной, увидѣлъ, что лагуна замерзла. Такъ-то окончился на Галліи первый день зимняго года, начавшійся такъ весело.

ГЛАВА XIII,
въ который капитанъ Сервадакъ и его товарищи сдѣлали то, что имъ единственно оставалось сдѣлать.

Галлійцы провели остальную часть ночи въ сильной тревогѣ. Пальмиренъ Розетъ, вытѣсненный холодомъ со своей обсерваторіи, пришелъ пріютиться въ галлереяхъ Улья-Нины. Кстати было бы спросить у него теперь, все ли еще онъ хочетъ путешествовать въ солнечномъ мірѣ на своей неудобнообитаемой кометѣ, по вѣроятно онъ отвѣтилъ бы утвердительно. Невозможно выразить до какой степени былъ онъ взбѣшенъ.

Капитанъ Сервадакъ и его товарищи также укрылись въ самыя глубокія галлереи. Сѣрыя стѣны большой залы уже покрылись кристилизаціею, и когда даже удалось закрыть обширное отверстіе предъ которымъ прежде ниспадалъ потокъ лавы, холодъ въ залѣ все-таки былъ невыносимый. Въ глубинѣ темныхъ галлерей было еще до нѣкоторой степени тепло. Онѣ не успѣли еще охолодѣть, но это было неминуемо. Волканическая гора напоминала трупъ, оконечности котораго уже окоченѣли, тогда какъ около сердца былъ еще запасъ теплоты.

— Поселимся же въ самомъ сердцѣ волкана! вскричалъ капитанъ Сервадакъ.

На слѣдующій день, онъ созвалъ своихъ товарищей и сказалъ имъ:

— Друзья! какая опасность угрожаетъ намъ? Единственно только холодъ. Съѣстныхъ запасовъ у насъ достаточно на болѣе долгій срокъ, чѣмъ мы останемся на Галліи, и въ числѣ ихъ столько консервовъ, что мы можемъ обойтись безъ стряпни, а слѣдовательно и безъ топлива. Чтобы прожить нѣсколько зимнихъ мѣсяцевъ, намъ надобенъ только небольшой запасъ тепла, который природа доставляла намъ даромъ. Въ нѣдрахъ Галліи несомнѣнно есть это тепло, и мы поселимся тамъ.

Эти успокоительныя слова вдохновили мужествомъ тѣхъ, которые начинали уже приходить въ отчаяніе. Графъ Тимашевъ, лейтенантъ Прокофьевъ и Бенъ-Зуфъ пожали руку капитану Сервадаку, а они были не изъ такихъ, которые способны скоро падать духомъ.

— Что, Нина! ты не боишься спуститься въ волканъ? Спросилъ дѣвочку капитанъ Сервадакъ.

— Нѣтъ, капитанъ отвѣчала рѣшительно Нина, особенно если Пабло пойдетъ со мною.

— Пабло пойдетъ. Онъ не трусъ. Онъ ничего не боится. Не такъ ли, Пабло?

— Я пойду за вами вездѣ, господинъ губернаторъ, отвѣчалъ мальчикъ.

Затѣмъ оставалось только приняться за дѣло.

Нечего было и думать пробраться къ волкану по верхнему кратеру. При такомъ холодѣ, склоны горы были недоступны: нога не нашла бы никакой точки опоры на скользкихъ покатостяхъ. Слѣдовало добраться до центральной трубы чрезъ самую массу скалы, но нельзя было терять времени, такъ какъ страшный холодъ начиналъ уже проникать въ самые глубокія пещеры Улья-Нины.

Лейтенантъ Прокофьевъ, внимательно изслѣдовавъ расположеніе внутреннихъ ходовъ, нашелъ что одинъ изъ нихъ долженъ примыкать къ центральной трубѣ, такъ какъ на стѣнахъ его, вслѣдствіе жара, выступали капли.

Очевидно было, что теллурій, т. е. минералъ, изъ котораго состояла скала, былъ хорошимъ проводникомъ тепла.

Пробивъ этотъ ходъ въ длину, метровъ на семь или на восемь но не болѣе, вѣроятно наткнулись бы на желобъ, прорытый потокомъ лавы и можетъ быть легко было спуститься по нему ниже.

Немедленно взялись за работу. Въ этомъ случаѣ русскіе матросы, подъ руководствомъ лейтенанта, выказали большое искусство. Киркою и мотыкою нельзя было ничего подѣлать! Надо было пробивать ходъ посредствомъ пороховыхъ взрывовъ.

Но такъ работа шла еще скорѣе, и черезъ два дня была окончена.

Все это время жители Улья-Нины жестоко страдали отъ холода.

— Если для насъ невозможенъ доступъ во внутрь скалы, сказалъ графъ Тимашевъ, то ни одинъ изъ насъ не выдержитъ и вѣроятно, настаетъ конецъ галлійской колоніи.

— Графъ Тимашевъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, положитесь на Того, для кого все возможно.

— Такъ, капитанъ, но Воля Господня неисповѣдима. Не намъ судить о ней.

— Это только испытаніе, которому Господь подвергаетъ насъ, возразилъ капитанъ Сервадакъ. Мнѣ кажется неправдоподобнымъ, чтобы изверженіе волкана прекратилось вслѣдствіе истощенія внутренняго огня Галліи. Очень вѣроятно, что изліяніе лавы только прервалось на время.

Лейтенантъ Прокофьевъ подтвердилъ мнѣніе капитана Сервадака. Очень могло быть, что въ какомъ нибудь другомъ пунктѣ Галліи открылось новое жерло и что лава пошла новымъ путемъ. Перемѣна въ изверженіи волкана могла произойти и отъ многихъ другихъ причинъ, кромѣ той, что минеральныя вещества въ нѣдрахъ Галліи перестали химически соединяться съ кислородомъ. Но всѣ эти предположенія нисколько не объясняли, доберутся ли жители Галліи до такого убѣжища, въ которомъ было бы возможно переносить холода пространства.

Въ теченіи этихъ двухъ дней, Пальмиренъ Розетъ не принималъ никакого участія ни въ совѣщаніяхъ, ни въ работахъ, и бродилъ взадъ и впередъ какъ тѣнь. Онъ самъ перетащилъ свою зрительную трубу въ большую залу, и по нѣскольку разъ днемъ и ночью смотрѣлъ въ нее, пока буквально начиналъ замерзать. Тогда онъ возвращался въ общее убѣжище, ворчалъ, проклиналъ Теплую Землю, и твердилъ, что ему было бы гораздо лучше на его скалѣ, на островѣ Форментера.

4 января ходъ былъ окончательно пробитъ. Слышно было какъ грохотали камни внутри центральной трубы. Лейтенантъ Прокофьевъ замѣтилъ, что они не падали перпендикулярно, по скорѣе скользили по стѣнамъ, задѣвая за выступы скалы. Слѣдовательно, центральная труба шла въ наклонномъ направленіи, и оттого спускъ по ней былъ удобнѣе. Замѣчаніе это было справедливо.

Какъ скоро отверстіе увеличили на столько, что въ него могъ пройти человѣкъ, лейтенантъ Прокофьевъ и капитанъ Сервадакъ, предшествуемые Бенъ-Зуфомъ, который несъ факелъ, вступили въ центральную трубу. Она шла въ косвенномъ направленія; наклонность ея составляла не болѣе сорока пяти градусовъ. Слѣдовательно, можно было было спуститься, не опасаясь паденія. Къ тому же, стѣны были покрыты множествомъ ложбинъ, шероховатостей и рубцовъ, а ступавшая по пеплу нога встрѣчала точку опоры. Изверженіе волкана открылось въ недавнее время. Оно могло происходить только съ той поры, когда столкновеніе съ Землею передало Галія часть земной атмосферы, и стѣны не были изрыты лавою.

— Славно, сказалъ Бенъ-Зуфъ, вотъ и лѣстница! Не взыщите только, какова ужь есть!

Капитанъ Сервадакъ и его товарищи начали осторожно спускаться. На лѣстницѣ, какъ говорилъ Бенъ-Зуфъ не доставало многихъ ступеней, и они употребили цѣлые полчаса на то, чтобы спуститься до глубины пятисотъ футовъ въ южномъ направленіи.

Въ стѣнахъ центральной трубы видны были многія углубленія. Бенъ-Зуфъ подносилъ къ нимъ факелъ, который ярко освѣщалъ ихъ. Ни одно изъ нихъ не образовало галлерей, какъ въ верхнемъ этажѣ Улья-Нины.

Но галлійцамъ не изъ чего было выбирать. Всякое средство къ спасенію было хорошо для нихъ.

Надежда капитана Сервадака начинала осуществляться. Чѣмъ далѣе проникали онѣ въ подземную часть скалы, тѣмъ становилось теплѣе. Но тепло это было не таково, какъ въ земныхъ рудникахъ. Вслѣдствіе мѣстной причины, атмосфера повышалась быстрѣе. Въ нѣдрахъ почвы чувствовался источникъ этого тепла. То были не простыя угольныя копи, но настоящій волканъ, не угасшій, какъ предполагали — было: въ глубинѣ его еще кипѣла лава. Она не изливалась наружу, неизвѣстно по какой причинѣ, но распространяла тепло по всей подземной части скалы. Термометръ, захваченный лейтенантомъ Прокофьевымъ, и барометръ, который держалъ капитанъ Сервадакъ, показывали пониженіе галлійскихъ слоевъ надъ морскимъ уровнемъ, и постепенное повышеніе температуры. На глубинѣ шестисотъ футовъ подъ землею, колонна ртути показала шесть градусовъ выше нуля.

— Шесть градусовъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ, недостаточно для людей, которые должны жить, закупорясь въ теченіи многихъ зимнихъ мѣсяцевъ. Пойдемте ниже, такъ какъ воздухъ обращается здѣсь свободно и легко дышать. Дѣйствительно, воздухъ врывался сюда волнами чрезъ обширный кратеръ и чрезъ большое боковое отверстіе. Онъ какъ будто стремился въ глубину и при такихъ условіяхъ процессъ дыханія совершался еще легче обыкновеннаго.

Слѣдовательно, можно было безнаказанно спуститься еще ниже, до тѣхъ поръ, пока встрѣтилась бы достаточно теплая температура.

Капитанъ и его товарищи спустились еще на четыреста футовъ ниже уровня Улья-Нины, что составляло двѣсти пятьдесятъ метровъ глубины въ отношеніи къ уровню Галлійскаго моря. Здѣсь стоградусный термометръ показалъ двѣнадцать градусовъ. Такая температура была достаточно тепла, если только ничего не должно было измѣниться.

Ясно было, что наши изслѣдователи могли бы безопасно спуститься и еще ниже по косвенной ложбинѣ, прорытой лавою, но въ этомъ не было надобности. Они слышали глухой рокотъ, доказывающій, что находились уже не далеко отъ центра волкана.

— Останемся здѣсь, сказалъ Бенъ-Зуфъ. Зябкіе могутъ спуститься пониже, если захотятъ. Что-жь касается до меня, то мнѣ и здѣсь тепло.

Теперь, оставалось только рѣшить можно-ли какъ нибудь устроиться въ этой части горы.

Гекторъ Сервадакъ и его товарищи сѣли на выступъ скалы и, при свѣтѣ факела, осмотрѣли мѣстность.

Надо сознаться, что она была далеко неудобна. Центральная труба, расширясь, образовала здѣсь родъ довольно глубокой рытвины. Правда, что въ этой рытвинѣ могла помѣститься вся галлійская колонія; но очень трудно было устроиться въ ней. Вверху и внизу были углубленія поменьше, въ которыя можно было помѣстить запасы; но что касается до отдѣльныхъ помѣщеній для капитана Сервадака и графа Тимашева, то объ этомъ нечего было и думать. Нашлась только небольшая коморка для Нины. Слѣдовательно, отнынѣ всѣ должны были постоянно жить вмѣстѣ.

Главное углубленіе должно было служить столовою, общею залою и спальнею. До сихъ поръ, поселенцы жили, какъ кролики въ норахъ, теперь же имъ предстояло жить подъ землею, какъ кротамъ, съ того только разницею, что они не были, какъ кроты, подвержены зимней спячкѣ.

Освѣщеніе не представляло никакихъ затрудненіи. Эту темную пещеру можно было освѣтить лампами или фонарями, тикъ какъ въ главномъ магазинѣ уцѣлѣло еще много боченковъ ламповаго масла, равно какъ и нѣкоторое количество спирта, долженствовавшаго служить для стряпни. Что-жь касается до заточенія въ продолженіи длинной галлійской зимы, то очевидно было, что поселенцы не должны были положительно закупориться. Одѣтые такъ тепло, какъ только было возможно, они могли часто выходить или въ Улей-Нины, или на прибрежныя скалы. Необходимо было дѣлать запасы льда, который доставлялъ бы воду. Каждый долженъ былъ по очереди исполнять эту обязанность, довольно тягостную, такъ какъ надлежало подыматься на высоту девятисотъ футовъ и затѣмъ спускаться на такую же глубину съ тяжелою ношею.

Послѣ подробнаго осмотра, порѣшили, что небольшая колонія переселится въ это темное подземелье и устроится въ немъ наименѣе неудобнымъ образомъ. Единственная пещера должна была служить общимъ жилищемъ. Впрочемъ, въ концѣ концовъ, положеніе капитана Сервадака и его товарищей было нисколько не хуже, чѣмъ положеніе зимовщиковъ въ арктическихъ странахъ. Ни на китоловныхъ судахъ, ни въ факторіяхъ Сѣверной Америки нѣтъ отдѣльныхъ каютъ и комнатъ. Есть только одна обширная зала, въ которую не такъ скоро проникаетъ сырость; каморокъ избѣгаютъ потому, что онѣ похожи на гнѣзда, въ которыхъ скопляются испаренія. Обширную же, высокую комнату легче отоплять и провѣтривать, а потому она здоровѣе. Въ фортахъ такое помѣщеніе занимаетъ обыкновенно цѣлый этажъ, а на судахъ все пространство между деками.

Лейтенантъ Прокофьевъ, который былъ коротко знакомъ съ обычаями зимовщиковъ въ полярныхъ областяхъ, объяснилъ все это въ нѣсколькихъ словахъ, и его товарищи рѣшились послѣдовать ихъ примѣру, такъ какъ должны были зимовать здѣсь.

Всѣ трое возвратились въ Улей-Нины и сообщили о своемъ планѣ колонистамъ, которые одобрили его. Тотчасъ же принялись за работу. Прежде всего очистили пещеру отъ теплой еще золы, покрывавшей стѣны, и немедленно начали переносить запасы.

Нельзя было терять ни одного часа, такъ какъ люди буквально мерзли отъ холода, даже въ самыхъ глубокихъ галлереяхъ прежняго жилища. Понятно, что они работали очень усердно и живо перетаскали всѣ вещи. Въ подземелье перенесли кой-какую необходимую мебель, какъ, напримѣръ, кушетки также разный хозяйственный скарбъ, остальные запасы съ Добрыни и товары съ Ганзы. Переноска шла тѣмъ быстрѣе, что носильщикамъ приходилось носить внизъ и къ тому же, вслѣдствіе уменьшенія вѣса на Галліи, онѣ были легче, чѣмъ на Землѣ.

Волей-неволей, Пальмиренъ Розетъ долженъ былъ также забраться въ подземелье, но онъ не допустилъ перенести туда свою зрительную трубу. Правда и то, что она была бы совершенно безполезна въ этой темной ямѣ, а она осталась, какъ была, на своемъ треножникѣ въ большой залѣ Улья-Нины.

Мы не станемъ распространяться о нескончаемыхъ стенаніяхъ и жалобахъ Исаака Гакгабута. Онъ твердилъ на всевозможные тоны свои любимыя фразы. Не было на свѣтѣ торговца несчастнѣе его. Впрочемъ, ни его жалобы, ни насмѣшки, которыми всѣ осыпали его, непомѣшали ему очень внимательно присматривать за своими вещами, пока ихъ переносили. По приказанію капитана Серкадака, все его имущество помѣстили отдѣльно въ той самой ямѣ, гдѣ онъ долженъ былъ поселиться, такъ что онъ могъ присматривать за нимъ и продолжать торговлю. Чрезъ нѣсколько дней поселенцы совсѣмъ устроились на новосельѣ. Наклонную трубу, которая вела къ Улью-Нины, освѣтили въ нѣкоторыхъ мѣстахъ фонарями. Это было довольно живописно и нипоминало сказки Тысячи и Одной ночи.

Большое подземелье освѣщалось лампами, доставленными „Добрынею“. Къ 10 января все было устроено. По крайней мѣрѣ, всѣ были защищены теперь отъ холода, превышавшаго шестьдесятъ градусовъ.

— Va bene! какъ говоритъ наша маленькая Нина, сказалъ тогда Бенъ-Зуфъ, вѣчно довольный своимъ положеніемъ. Вмѣсто того, чтобы жить въ первомъ этажѣ, мы живемъ теперь въ подвальномъ, вотъ и вся штука.

Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ были, однако, не очень спокойны на счетъ будущаго, хотя, конечно, ничѣмъ не обнаруживали этого. Если бы вдругъ волканъ угасъ, а Галлію задержало бы что нибудь на ея пути вокругъ солнца, такъ что зимовка продлилась бы, — то нашлось-ли бы въ нѣдрахъ кометы топливо, котораго не находилось до сихъ поръ?

Каменный уголь, представляющій остатокъ древнихъ лѣсовъ, покрытыхъ землею и превратившихся отъ дѣйствія времени въ минералъ, не могъ существовать въ нѣдрахъ Галжи.

Если бы волканъ совсѣмъ угасъ, то можетъ быть можно было бы употребить въ дѣло горючія вещества, скрытыя въ его глубинѣ.

— Друзья мои, посмотримъ что будетъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ. У насъ впереди довольно времени для того, чтобы потолковать и подумать объ этомъ. Неужели жъ мы ничего не, придумаемъ за это время!

— Вѣроятно, придумаемъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ. такъ такъ затрудненія сильно напрягаютъ умъ. Къ тому же ничто не заставляетъ предполагать, чтобы волканъ угаснулъ до наступленія галлійскаго лѣта.

— Я также не думаю, чтобы онъ угасъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ. Постоянно слышенъ подземный шумъ. Вѣроятно, воспламененіе горючихъ веществъ началось въ недавнее время. Когда комета вращалась въ пространствѣ, то, до встрѣчи съ Землею, не имѣла никакой атмосферы. Надо полагать, что кислородъ проникъ въ ея нѣдра только вслѣдствіе этого столкновенія, и тогда-то произошло химическое соединеніе, результатомъ котораго было изверженіе. По моему мнѣнію, плутоническая работа Галліи только что началась.

— Я до такой степени согласенъ съ вами, лейтенантъ сказалъ, графъ Тимашевъ, что опасаюсь не того, что волканъ угаснетъ, а совершенно противуположнаго случая, не менѣе страшнаго для насъ.

— Какого же? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Внезапнаго изверженія, капитанъ, которое можетъ застать насъ въ расплохъ на своемъ пути.

— Чортъ возьми! Это очень возможно, вскричалъ капитанъ Сервадакъ.

— Мы будемъ наблюдать за этимъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ и такъ бдительно, что оно не застанетъ насъ въ расплохъ.

Черезъ пять дней послѣ того, т. е. 15 января, Галлія прошла свой офелій, т. е. конечный пунктъ большой оси своей орбиты. Теперь она находилась въ разстояніи двѣсти двадцати милліоновъ лье отъ солнца.

ГЛАВА XIV,
доказывающая, что смертные созданы не для того чтобы вращаться въ пространствѣ въ двухъ стахъ двадцати милліонахъ лье отъ солнца.

Съ этого дня Галлія начало приближаться къ солнцу по своей элпитической орбитѣ, съ постоянно возрастающею быстротою. Всѣ живыя существа на ней забрались въ глубину волканической горы, за исключеніемъ тринадцати англичанъ, оставшихся въ Гибралтарѣ.

У нихъ было большее количество съѣстныхъ запасовъ и угля, слѣдовательно не было недостатка ни въ пищѣ, ни въ топливѣ. Стѣны занимаемаго ими поста были достаточно толсты, чтобы защитить ихъ отъ самыхъ сильныхъ холодовъ. Они не страдали ни отъ холода, ни отъ голода, и вѣроятно разтолстѣли отъ спокойной жизни. Бригадиръ Мурфи и маіоръ Олифантъ продолжали сражаться на шахматной доскѣ, и наносили другъ другу жестокія пораженія. Всѣ были увѣрены, что на Гибралтарѣ все шло по прежнему обычнымъ порядкомъ, т. е. прилично и комфортабельно.

Англія должна была гордиться этими двумя офицерами и одиннадцатью солдатами, такъ вѣрно охранявшими ввѣренный имъ постъ.

Капитану Сервадаку и его товарищамъ приходило въ голову, что въ случаѣ, если-бы имъ угрожала гибель отъ холода, они конечно, могли-бы искать спасенія на Гибралтарѣ. Правда, что хозяева его въ первый разъ приняли ихъ не особенно радушно, но все-таки англичане не такіе люди, чтобы предоставили своихъ ближнихъ на произволъ судьбы, не оказавъ имъ помощи. Въ случаѣ крайности, колонисты Теплой-Земли отправились бы не задумавшись въ Гибралтаръ. Но этотъ длинный путь по громадному, ледяному полю, гдѣ негдѣ было укрыться отъ холода, былъ-бы слишкомъ рискованъ, и вѣроятно, многіе погибли-бы, а потому порѣшили прибѣгнуть къ этому средству только въ случаѣ отчаянной крайности. Пока волканъ распространялъ теплоту — не для чего было покидать Теплой-Земли.

Мы сказали выше, что всѣ живыя существа на Галліи укрылись въ подземельѣ центральной трубы, въ томъ числѣ и нѣкоторое число животныхъ, которыя неминуемо замерзли-бы въ Ульѣ-Нины. Не легко было свести въ подземельи лошадей. Но капитанъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ чрезвычайно дорожили Зефиромъ и Галетой, и хотѣли во чтобы ни стало, чтобы и онѣ также возвратились на Землю. Ихъ помѣстили въ одной изъ извилинъ скалы, которую превратили въ конюшню. По счастью, для лошадей было еще довольно корма.

Что-же касается до другихъ домашнихъ животныхъ, то невозможно было помѣстить всѣхъ ихъ въ подземномъ жилищѣ; оставить же въ Ульѣ-Нины значило обречь на жестокую смерть, а потому большую часть изъ нихъ перебили. Мясо ихъ, которое могло сохраняться чрезвычайно долго въ прежнемъ магазинѣ, гдѣ было очень холодно, увеличило запасы съѣстнаго.

Чтобы докончить номенклатуру живыхъ существъ, поселившихся въ нѣдрахъ горы, мы упомянемъ о птицахъ, пищу которыхъ составляли единственно предоставляемые имъ остатки. Холодъ загналъ ихъ съ высотъ Улья-Нины въ темныя подземелья. Но ихъ было такъ много и онѣ были такъ назойливы, что пришлось перестрѣлять большую часть.

Все это доставило занятія жителямъ подземелья на весь конецъ января. Но затѣмъ для нихъ началась страшно однообразная жизнь. Чтобы поселенцы не впали въ умственное усыпленіе, которое бываетъ слѣдствіемъ физическаго бездѣйствія, руководители ихъ стали чаще бесѣдовать съ ними и иногда читали имъ въ слухъ разсказы путешествій и другія научныя книги. Всѣ, и испанцы и русскіе, сидя вокругъ большаго стола, слушали чтеніе, обогощавшее умъ ихъ свѣдѣніями. Только одного Исаака Гакгабута нисколько не интересовали эти чтенія, такъ какъ не могли доставить ему барышей. Онъ проводилъ время въ томъ, что по цѣлымъ часамъ считалъ и пересчитывалъ деньги, которыя приходилось ему получать. Онъ прибавилъ къ тѣмъ, которыя уже были у него, довольно порядочную сумму, такъ что обладалъ теперь капиталомъ по крайней мѣрѣ въ сто пятьдесятъ тысячъ франковъ; половина его наличныхъ денегъ состояла изъ золотой европейской монеты.

Исаакъ былъ увѣренъ, что на Землѣ этотъ звонкій, полновѣсный металлъ опять пріобрѣтетъ свою настоящую цѣнность, и высчитывалъ сколько каждый проходящій день уноситъ у него процентовъ, такъ какъ не нашелъ еще случая дать денегъ въ займы подъ вексель съ надежнымъ поручительствомъ.

Пальмиренъ Розегъ скорѣе всѣхъ поселенцевъ создалъ себѣ занятіе, вполнѣ поглощавшее все его время. Онъ никогда не былъ одинокъ въ обществѣ своихъ цифръ, и на этотъ разъ также цифры сокращали ему длинные зимніе дни.

Онъ зналъ о Галліи все, что относилось до нея, но спутникъ ея, Нерина, былъ не вполнѣ извѣстенъ ему, а между тѣмъ право собственности, которое профессоръ предъявлялъ на комету, должно было распространяться и на ея луну.

Онъ даже не опредѣлилъ ея новыхъ элементовъ, съ тѣхъ поръ какъ она вышла изъ зоны телескопическихъ планетъ, и рѣшился заняться теперь этимъ вычисленіемъ. Также желалъ онъ сдѣлать нѣсколько чертежей позицій Нерины въ различныхъ пунктахъ ея орбиты. Затѣмъ, онъ могъ, сидя въ какой нибудь темной коморкѣ, вычислить тяжесть Нерины т. е. взвѣсить и ее на безменѣ, какъ Галлію.

Оставалось только найти такую коморку, которой профессоръ хотѣлъ дать напыщенное названіе своего кабинета, такъ какъ нельзя было назвать ее обсерваторіею.

Въ первыхъ числахъ февраля онъ сказалъ объ этомъ капитану Сервадаку.

— Вамъ нуженъ кабинетъ, дорогой профессоръ, сказалъ капитанъ Сернагакъ.

— Да, капитанъ; по такой, гдѣ-бы я могъ заниматься, не опасаясь. что меня потревожатъ.

— Мы его найдемъ, отвѣчалъ Гекторъ Сервадакъ. Можетъ быть, онъ не будетъ такъ комфортабеленъ, какъ я желалъ-бы, но по крайней мѣрѣ вамъ будетъ спокойно въ немъ.

— Я ничего больше и не требую.

Гекторъ Сервадакъ, видя, что Пальмиренъ Розетъ былъ въ довольно хорошемъ расположеніи духа, рѣшился предложить ему вопросъ, относящійся до прежнихъ вычисленій профессора.

— Дорогой профессоръ, сказалъ онъ, я хочу васъ спросить коео чемъ.

— Спрашивайте.

— Вычисленія, на которыхъ вы основали продолжительность обращенія Галліи вокругъ солнца — очевидно вѣрны, сказалъ капитанъ Сервадакъ. Но, если я не ошибаюсь, достаточно, чтобъ комета хотя на полминуты опоздала или ушла впередъ для того, чтобъ она не встрѣтилась съ землею на эклиптикѣ.

— Такъ что же?

— Не надо-ли провѣрить этихъ вычисленій, дорогой профессоръ….

— Это безполезно.

— Лейтенантъ Прокофьевъ съ удовольствіемъ помогъ-бы вамъ въ этомъ трудѣ.

— Мнѣ никого не надо, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ, задѣтый за чувствительную струну.

— Однако…

— Я никогда не ошибаюсь, капитанъ Сервадакъ, и ваша настойчивость неумѣстна.

— Вы вовсе нелюбезны съ вашими товарищами, дорогой профессоръ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ, и….

Но онъ не досказалъ всего, что лежало у него на сердцѣ, такъ какъ Пальмирена Розета надо было еще щадить.

— Капитанъ Сервадакъ, сказалъ сухо профессоръ, я не стану провѣрять моихъ вычисленій, потому что они непогрѣшимы, но скажу вамъ, что сдѣлаю въ отношеніи спутника Галліи, Нерины, то же. что сдѣлалъ въ отношеніи Галліи.

— Этотъ вопросъ также имѣетъ свое значеніе, сказалъ капитанъ Сервадакъ, но я полагаю, что такъ какъ Нерина принадлежитъ къ области телескопическихъ планетъ, то земнымъ астрономамъ извѣстны уже ея элементы.

Профессоръ взглянулъ на капитана Сервадака такъ свирѣпо, какъ будто послѣдній отрицалъ полезность его труда.

— Капитанъ Сервадакъ, проговорилъ онъ съ жаромъ, если земные астрономы наблюдали Нерину и если имъ уже извѣстны ея среднее, суточное обращеніе, срокъ ея обращенія въ звѣздномъ пространствѣ, ея среднее разстояніе отъ солнца, ея разноцентральность, долгота ея перигелія, средняя долгота эпохи, долгота восходящаго узла и наклонность ея орбиты. — то они должны начать снова всѣ свои вычисленія, потому что Нерина не телескопическая планета, но спутникъ Галліи: а такъ какъ она луна, то я и хочу изучить ее какъ луну. Я не вижу причины, почему бы галлійцамъ не имѣть такого полнаго понятія о гаілійской лунѣ, какое жители земли имѣютъ о своей.

Пальмиренъ Розетъ произнесъ слова: „Жители земли“ съ невыразимымъ презрѣніемъ, какое внушало ему теперь все земное.

— Капитанъ Сервадакъ, прибавилъ онъ, я оканчиваю нашу бесѣду тѣмъ-же, чѣмъ началъ ее: просьбою чтобъ вы дали мнѣ кабинетъ….

— Мы займемся этимъ, дорогой профессоръ….

— О! я не тороплю васъ, я могу подождать съ часъ, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ.

Прошло три часа прежде, чѣмъ отыскали кабинетъ, но наконецъ Пальмирена Розета устроили въ каморкѣ, гдѣ нашлось довольно мѣста для его кресла и стола.

Въ слѣдующіе дни, профессоръ, не смотря на чрезвычайный холодъ, ходилъ по нѣсколько разъ въ залу Улья Нины, наблюдать различные пункты Нерины, послѣ чего закупорился это всѣхъ въ своемъ кабинетѣ.

Галлійцамъ, забравшимся на глубину восьмисотъ футовъ въ нѣдра земли, нуженъ былъ большой запасъ энергіи, чтобъ бороться съ ихъ положеніемъ, однообразіе котораго ничѣмъ не нарушалось.

Еслибы не необходимость добывать ледъ для прѣсной воды, то кажется ни одинъ изъ нихъ не выходилъ-бы на поверхность земли. Впрочемъ, они спускались иногда въ нижнія части центральной трубы. Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ, лейтенантъ Прокофьевъ и Бенъ-Зуфъ хотѣли изслѣдовать, такъ далеко, какъ только было возможно, эту пропасть, прорытую въ ядрѣ Галліи. Надо замѣтить, что предпринимая эти изслѣдованія, они вовсе не думали о томъ, что гора состоитъ изъ теллурія, содержащаго тридцать сотыхъ золота, и обращали на этотъ минералъ не болѣе вниманія какъ на простой гранитъ. Но они убѣдились, что центральный огонь все еще дѣйствовалъ, и заключили изъ этого, что на поверхности Галліи образовались новыя жерла.

Галлійцы провели февраль, мартъ, апрѣль и май въ состояній какого-то нравственнаго усыпленія, въ которомъ не могли дать себѣ отчета. Большинство прозябало въ какой-то умственной и физической полудремотѣ, становившейся опасною. Чтеніе, которое такъ нравилось сначала, перестало интересовать ихъ, и за большимъ столомъ собиралось все меньше слушателей. Разговаривали мало да и то въ полголоса. Въ особенности упали духомъ испанцы. Они почти постоянно лежали, а если и вставали, то только затѣмъ, чтобы поѣсть. Русскіе выносили это положеніе лучше и усердно выполняли свои обязанности. Особенно опасенъ былъ при этомъ заточеніи недостатокъ движенія. Капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ видѣли это, но не могли ничего подѣлать. Увѣщанія были-бы безполезны. На нихъ самихъ нападала иногда апатія, выражавшаяся тѣмъ, что имъ то хотѣлось спать безъ просыпа, то отвращеніемъ отъ всякой пищи. Наши невольные плѣнники въ нѣдрахъ Галліи напоминали черепахъ, которыя спятъ и не ѣдятъ всю зиму въ ожиданіи весны.

Бодрѣе всѣхъ изъ галлійской колоніи была маленькая Нина. Она вездѣ расхаживала, ободряла Пабло, поддавшагося также общей апатіи, болтала то съ тѣмъ, то съ другимъ, и ея звонкій голосокъ раздавался въ мрачномъ подземельи, какъ веселое щебетанье птички. Она заставляла одного ѣсть, другого пить, словомъ — была душою этого міра, который будила отъ нравственнаго усыпленія. Когда смолкали всѣ голоса и въ пещерѣ становилось тихо, какъ въ гробницѣ, она начинала распѣвать свои веселыя итальянскія пѣсенки. Она жужжала какъ хорошенькая мушка, но болѣе полезная и благодѣтельная, чѣмъ муха басни. Въ этой маленькой дѣвочкѣ былъ такой богатый избытокъ жизни, что она какъ-будто сообщала его и другимъ. Словомъ — присутствіе Нины было чрезвычайно спасительно для галійцевъ, такъ какъ они невольно подчинились ея вліянію.

Прошло нѣсколько мѣсяцевъ. Ни капитанъ Сервадакъ, ни его товарищи не могли-бы сказать какимъ чудомъ они пережили ихъ.

Въ началѣ іюня всѣ какъ-будто начали просыпаться, вѣроятно отъ дѣйствія солнца, къ которому стала приближаться комета, хотя все еще находилась далеко отъ него. Лейтенантъ Прокофьевъ, въ теченіи первой половины обращенія Галліи, подробно записывалъ позиціи и цифры, вычисленныя профессоромъ, такъ что получилъ графически ея эфемериды, и съ большею или меньшою точностью слѣдилъ, по начертанной имъ орбитѣ, за путемъ кометы.

Когда же она прошла афелій, то онъ безъ затрудненія отмѣтилъ послѣдовательные пункты ея обратнаго пути и могъ сообщить всѣ относящіяся до него свѣдѣнія своимъ товарищамъ, не прибѣгая къ Пальмирену Розету. Онъ высчиталъ, что, въ началѣ іюня, Галлія, перерѣзавъ орбиту Юпитера, будетъ все еще находиться въ громадномъ разстояніи отъ солнца, а именно, во ста девяноста семи милліонахъ лье. Но соотвѣтственно одному изъ законовъ Кеплера, быстрота ея должна была вступить въ зону телескопическихъ планетъ на сто двадцать пять милліоновъ лье.

Около этой эпохи, т. е. въ теченіи половины іюня, капитанъ Сервадакъ и его товарищи вполнѣ освободились изъ подъ гнетущаго вліянія одолѣвшей ихъ апатіи. Бенъ-Зуфъ былъ похожъ на слишкомъ долго проспавшаго человѣка, который съ наслажденіемъ потягивается по пробужденіи.

Поселенцы стали чаще ходить въ пустынные залы Улья-Нины. Капитанъ Сервадакъ, графь Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ спустились разъ на берегъ.

Было еще чрезвычайно холодно, но въ воздухѣ было по прежнему тихо, не чувствовалось ни малѣйшаго вѣтерка, на горизонтѣ и въ зенитѣ не видно было ни одного облачка. Послѣдніе отпечатки слѣдовъ на берегу сохранились такъ отчетливо какъ будто здѣсь еще недавно ходили.

Измѣнилась только прибрежная мѣстность около мыса, защищавшаго бухту. Здѣсь ледяные слои, постепенно подымаясь, достигли наконецъ ста пятидесяти футъ вышины, и на этой то недоступной высотѣ стояли гальйотъ и тартана. Гибель ихъ была неизбѣжна: цри таяніи льдовъ они неминуемо должны были обрушиться и разбиться. Не было никакого средства спасти ихъ. Къ счастію, Сервадака и его товарищей никогда не сопровождалъ Исаакъ Гакгабутъ, постоянно засѣдавшій въ своей лавкѣ въ нѣдрахъ скалы.

— Если-бы онъ видѣлъ свою тартану, сказалъ Бенъ-Зуфъ, то разорался-бы какъ павлинъ.

Въ теченіи іюля и августа, Галлія приблизилась къ солнцу на разстояніе ста шестидесяти четырехъ милліоновъ лье. Короткія ночи были еще чрезвычайно холодны, но днемъ, солнце, пробѣгая по экватору Галліи, проходившему чрезъ Теплую Землю, повышало температуру кометы на двадцать градусовъ, и галлійцы каждый день выходили грѣться на его лучахъ. Они были похожи въ этомъ случаѣ на птицъ, возвращающихся въ гнѣзда только съ солнечнымъ закатомъ.

Весна, если можно употребить это выраженіе, имѣла благодѣтельное вліяніе на поселенцевъ. Вмѣстѣ съ нею возвратились къ нимъ надежда и довѣріе къ будущему. Днемъ, на горизонтѣ постоянно увеличивался солнечный дискъ, а ночью посреди неподвижныхъ звѣздъ, какъ будто вырастала земля. Правда, что она казалась не болѣе точки, но все-таки была по крайней мѣрѣ видима.

Какъ-то разъ Бенъ-Зуфъ сказалъ по этому поводу капитану Сервадаку и графу Тимашеву:

— Я никогда не повѣрю, чтобъ на этой точкѣ могъ помѣститься Монмартръ.

— А все-таки онъ помѣщается на ней, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ. и я надѣюсь, что мы его обрѣтемъ тамъ.

— Да вѣдь и я надѣюсь, капитанъ. Но скажите пожалуйста, еслибы комета господина Розета не захотѣла возвратиться къ землѣ, нельзя ли было бы принудить ее къ тому силою?

— Нѣтъ, мой другъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ. Никакое человѣческое могущество не въ состояніи разстроить геометрическаго порядка вселенной. Какой бы произошелъ страшный безпорядокъ, еслибъ каждый могъ измѣнять по произволу путь своей планеты! Господь въ своей премудрости не дозволилъ этаго смертнымъ.

ГЛАВА XV,
въ которой разсказывается о первыхъ и послѣднихъ сношеніяхъ Пальмирена Розета съ Исаакомъ Гакгабутомъ.

Наступилъ сентябрь, но все еще невозможно было покинуть теплыя подземныя пещеры и переселиться въ ячейки Улья-Нины, такъ какъ наши пчелы замерзли бы въ нихъ.

Къ счастію, а вмѣстѣ и къ несчастью, волканъ не угрожалъ новымъ изверженіемъ.

Мы говоримъ къ счастію потому, что изверженіе могло бы застигнуть валлійцевъ въ нейтральной трубѣ, единственномъ пути для исхода лавы.

Къ несчастію же потому, что это обстоятельство препятствовало немедленно перебраться, къ общему удовольствію, въ Улей-Нины, гдѣ было гораздо удобнѣе.

— Мы прожили въ этомъ подземельи семь скверныхъ мѣсяцевъ, сказалъ какъ-то Бенъ-Зуфъ капитану Сервадаку. Замѣтили ли вы, капитанъ, какова была наша Нина все это время?

— Замѣтилъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ. Это совершенно исключительная малютка. Можно сказать, что вся жизнь Галліи сосредоточена въ ея сердцѣ.

— Такъ, капитанъ. А что же еще скажете?

— Еще?

— Да какъ же? Вѣдь когда мы возвратимся на землю, нельзя же намъ будетъ покинуть этаго милаго ребенка.

— Чтоже, Бенъ-Зуфъ, она будетъ нашею пріемною дочерью!

— Браво, капитанъ! вы будете ея отцемъ, а я матерью, если прикажете.

Съ первыхъ дней октября холодъ, при совершенномъ безвѣтріи атмосферы, сталъ почти даже сносный по ночамъ. Температура стояла между тридцатью и тридцатью пятью градусами выше нуля. Поселенцы чаще появлялись въ Ульѣ-Нины, прогуливались иногда по берегу и опять катались на конькахъ по гладкому, какъ зеркало, льду, покрывавшему морскую поверхность. Они были въ восторгѣ, что могли наконецъ выходить изъ своей подземной темницы. Каждый день также капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ толковали о возвращеніи на землю. Надо было изобрѣсти способъ не только пристать къ ней, но и предовратить несчастное паденіе, если было возможно.

Чаще всѣхъ ходилъ въ Улей-Нимы ПальмиренътРозетъ. Онъ велѣлъ принести зрительную трубу въ прежнюю свою обсерваторію и, на сколько позволялъ холодъ, занимался тамъ астрономическими наблюденіями.

Его не спрашивали о результатахъ новѣйшихъ вычисленій, такъ какъ вѣроятно не добились бы отвѣта. Но, чрезъ нѣсколыя дней, товарищи его замѣтили, что онъ былъ сильно не въ духѣ, и то и дѣло шмыгалъ внизъ и вверхъ по центральной трубѣ, бормоча что-то себѣ подъ носъ. Словомъ, онъ былъ недоступнѣе чѣмъ когда либо. Однажды, Бенъ-Зуфъ, котораго отчаяніе профессора приводило въ восторгъ, рѣшился, какъ настоящій герой, заговорить съ нимъ. Читатель можетъ представить себѣ, какъ отдѣлалъ его Пальмиренъ Розетъ.

— Должно быть на небѣ что нибудь не но его, подумалъ Бенъ-Зуфъ. Но чортъ съ нимъ! лишь бы только онъ не исковеркалъ небесной механики, да и насъ вмѣстѣ съ нею!

Капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева встревожилъ однако вопросъ, что могло бы до такой степени озадачить Пальмирена Розета. Неужели онъ провѣрилъ свои вычисленія, и они оказались въ разладѣ съ новѣйшими наблюденіями, т. е. неужели комета занимала на своей орбитѣ не то мѣсто, которое указывали вычисленныя эфемериды, и слѣдовательно не должна была въ извѣстномъ пунктѣ и въ извѣстную секунду встрѣтиться съ землею?

Чтожъ касается до Пальмирета Розета, то онъ былъ въ это время самымъ несчастнымъ изъ астрономовъ. Онъ видѣлъ ясно, что его вычисленія были невѣрны, а для него ничего не могло быть убійственнѣе.

За то, всякій разъ, когда онъ, полузамерзшій, возвращался съ обсерваторіи въ свой подземный кабинетъ, съ нимъ дѣлался припадокъ бѣшенства.

Еслибы какой нибудь дерзновенный отважился приблизиться къ нему въ такія минуты, то вотъ что услышалъ бы:

— Проклятіе! Что бы это значило? Что она тамъ дѣлаетъ? Она не на томъ мѣстѣ, гдѣ должна быть по моимъ вычисленіямъ! Несчастная! Она опаздываетъ! Или Ньютонъ былъ сумасшедшій, или она спятила съ ума! Все это противно законамъ всемірнаго тяготѣнія! Чортъ возьми! я не могъ ошибиться! Мои наблюденія вѣрны, вычисленія также! Ахъ проклятая шельма!

И Пальмиренъ Розетъ рвалъ на себѣ волосы, и безъ того не слишкомъ обильно покрывавшіе его затылокъ. Но всякій разъ результатъ былъ одинъ и тотъ же. Между наблюденіями и вычисленіями было необъяснимое противорѣчіе.

— Неужели, разсуждалъ онъ. небесная механика разстроилась? Это невозможно! Скорѣе же я ошибаюсь! и однако…. однако….

Пальмиренъ Розетъ такъ страдалъ, что непремѣнно похудѣлъ-бы, еслибъ и безъ того уже не былъ худъ какъ щепка. Окружающіе его также безпокоились, но объ этомъ онъ думалъ меньше всего.

Наконецъ 12 октября, Бенъ-Зуфъ, шлявшійся около большой залы Улья-Нины, гдѣ въ то время былъ профессоръ, услыхалъ громкій крикъ.

Бенъ-Зуфъ побѣжалъ туда.

— Вѣроятно вы ушиблись? сказалъ онъ Пальмирену Розету, такимъ тономъ, какимъ спрашиваютъ: какъ ваше здоровье?

— Эврика! говорю тебѣ Эврика! отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ, топая какъ бѣсноватый.

Въ его восторгѣ были вмѣстѣ и радость и злоба.

— Эврика? повторилъ Бенъ-Зуфъ.

— Да, эврика; понимаешь ли ты, что это значитъ?

— Нѣтъ.

— Ну такъ убирайся къ чорту!

— Хорошо еще, подумалъ ординарецъ, что когда господинъ Розетъ не хочетъ разговаривать, то по крайней мѣрѣ вѣжливо выражаетъ это.

И онъ отправился, но не къ чорту, а къ Гектору Сервадаку.

— Капитанъ, сказалъ онъ, новость!

— Какая?

— Капитанъ, ученый…. сказалъ „эврика“.

— Это значитъ, что онъ нашелъ! вскричалъ капитанъ Сервадакъ; но чтоже такое нашелъ онъ?

— Этого ужь я не знаю.

— А это-то именно и нужно узнать!

И капитанъ Сервадакъ встревожился еще болѣе прежняго. Между тѣмъ Пальмиренъ Розетъ опустился въ свои подземный кабинетъ, бормоча про себя.

— Да оно такъ…. иначе не можетъ быть! А! мошенникъ! Онъ дорого заплатить мнѣ за это…. Но вѣдь онъ не признается…. надо будетъ принудить его…. Ну такъ чтожъ! я схитрю…. и мы посмотримъ.

Съ этого дня, Пальмиренъ Розетъ, совершенно перемѣнилъ свое обращеніе съ Исаакомъ Гакгабутомъ. Прежде онъ всегда говорилъ съ нимъ неохотно и избѣгалъ его, теперь же, напротивъ, сталъ часто заглядывать въ его темную лавку, интересовался его особою, его дѣлами, разспрашивалъ какъ идетъ торговля, какіе онъ получаетъ барыши, не представится ли ему случай для какого нибудь выгоднаго оборота и т. д. При этомъ профессоръ, не смотря на всю свою любезность, съ трудомъ скрывалъ свою злобу. Такая перемѣна въ его обращеніи очень удивила Исаака Гакгабута, не привыкшаго къ тому, чтобы въ немъ заискивали, и онъ подумалъ, не хочетъ ли Пальмиренъ Розетъ занять у него денегъ. Исаакъ не только не отказывался давать деньги въ займы за большіе проценты, но даже разсчитывалъ на эти обороты; но дѣло въ томъ, что онъ хотѣлъ давать подъ надежные векселя а онъ считалъ надежными только подпись графа Тимашева, богатаго русскаго барина. Капитанъ Сервадакъ, по его мнѣнію былъ, бѣденъ какъ гасконецъ, а что касается до Пальмирена Розета, то кто же согласится дать въ займы денегъ профессору? Оттого-то, Исаакъ держалъ себя съ нимъ очень сдержанно и отвѣчалъ уклончиво на всѣ его разспросы.

Между тѣмъ, ему самому вдругъ представился непредвидѣнный расходъ.

Онъ распродалъ валлійцамъ почти всѣ съѣстные запасы, находившіеся въ его грузѣ, въ томъ числѣ и кофе, такъ что у него не осталось ничего для собственнаго потребленія; а такъ какъ онъ очень любилъ кофе, то пришлось волей-неволей обратиться за нимъ въ главный магазинъ.

Онъ долго не рѣшался прибѣгнуть къ этому средству. Наконецъ, ободривъ себя мыслью, что имѣетъ на это такое же право какъ и другіе, потому что главный магазинъ существуетъ для всѣхъ валлійцевъ. отправился къ Бенъ-Зуфу.

— Господинъ Бенъ-Зуфъ, сказалъ онъ самымъ льстивымъ тономъ, у меня есть къ вамъ небольшая просьба.

— Говори Гобсекъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Я хотѣлъ бы взять изъ главнаго магазина фунтъ кофе для собственнаго моего употребленія.

— Какъ сказалъ Бенъ-Зуфъ? — ты просишь фунтъ кофе, собственно для тебя?

— Да, господинъ Бенъ-Зуфъ.

— Это важный вопросъ.

— Развѣ уже весь кофе вышелъ?

— Нѣтъ, у насъ есть еще около сотни килограммовъ.

— Такъ въ чемъ же дѣло?

— Да въ томъ, старина, что я не знаю, могу ли дать тебѣ фунтъ кофе, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, сомнительно покачивая головою.

— Дайте, господинъ Бенъ-Зуфъ, дайте, вы возрадуете мое сердце.

— Что касается до твоего сердца, то мнѣ положительно все равно возрадуется ли оно или нѣтъ.

— Но вѣдь вы не отказали-бы, еслибъ кто нибудь другой, а не я…

— Вотъ въ этомъ-то штука, что ты вѣдь не то, что кто нибудь другой.

— Такъ какъ же, господинъ Бенъ-Зуфъ?

— А вотъ, подожди, я донесу его превосходительству генералъ-губернатору.

— Ахъ! господинъ Бенъ-Зуфъ, я знаю, что господинъ губернаторъ очень справедливъ.

— Я и боюсь, что онъ и поступитъ съ тобою справедливо, а не. такъ, какъ ты того заслуживаешь.

И Бенъ-Зуфъ оставилъ Исаака Гакгабута.

Между тѣмъ, пока Исаакъ говорилъ съ Бенъ-Зуфомъ, къ нимъ подошелъ Пальмиренъ-Розетъ, постояннпо подстерегавшій Исаака. Этотъ случай показался ему удобнымъ для его попытки, и онъ вступилъ въ бесѣду съ евреемъ.

— Вамъ падобенъ кофе, Исаакъ? сказалъ онъ.

— Да, господинъ профессоръ, отвѣчалъ Исаакъ Гакгабутъ.

— Развѣ вы весь распродали?

— Къ сожалѣнію, я сдѣлалъ эту ошибку.

— А вы вѣрно очень любите кофе? Вѣдь онъ согрѣваетъ кровь!

— Да, да, въ томъ-то и горе мое, что въ этой темной ямѣ, я не могу жить безъ него.

— Такъ вамъ отпустятъ сколько вамъ надо.

— Вы полагаете, господинъ профессоръ?… хоть я и продалъ этотъ кофе, по вѣдь я имѣю такое же право, какъ и другіе, пользоваться имъ.

— Конечно…. Исаакъ!… конечно А сколько вамъ надо?

— Всего только одинъ фунтъ! Мнѣ его надолго хватитъ; — вѣдь я пью понемножку.

— А на чемъ же свѣсятъ этотъ кофе? спросилъ Пальмиренъ Розетъ, невольно сдѣлавъ удареніе на словѣ свѣсятъ.

— На моемъ безменѣ, пробормоталъ Исаакъ.

Пальмирепу Розету показалось, что онъ вздохнулъ при этихъ словахъ.

— Да! вѣдь здѣсь нѣтъ другихъ вѣсовъ! прибавилъ профессоръ.

— Нѣтъ…. отвѣчалъ Исаакъ, можетъ быть пожалѣвшій о томъ, что вздохнулъ.

— Въ такомъ случаѣ, это будетъ выгодно для васъ. Вмѣсто одного фунта кофе вамъ дадутъ семь.

— Да, да…. семь!

Профессоръ пристально взглянулъ на Исаака Гакгабута. Ему очень хотѣлось сдѣлать еврею одинъ вопросъ, но онъ не рѣшился, опасаясь, что тотъ не скажетъ истины, которую профессоръ стремился узнать во что бы ни стало.

Въ нетерпѣніи онъ началъ ходить взадъ и впередъ, какъ вдругъ возвратился Бенъ-Зуфъ.

— Ну что же? спросилъ съ живостью Исаакъ.

— Губернаторъ не хочетъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

— Не хочетъ, чтобъ мнѣ дали кофе! вскричалъ Исаакъ.

— Нѣтъ, но онъ хочетъ, чтобъ тебѣ его продали.

— Продать мнѣ! mein Gott!

— Да и это справедливо, потому что ты заграбилъ всѣ деньги, какія были въ колоніи. Покажи-ка намъ какого цвѣта твои червонцы!

— Меня заставляютъ покупать, тогда какъ другіе….

— Да вѣдь я уже сказалъ тебѣ, что ты не то, что другіе!

— Чтожъ покупаешь или нѣтъ?

— Пощадите!

— Отвѣчай же, а не то я запру лавку!

Исаакъ очень хорошо зналъ, что съ Бенъ-Зуфомъ плохо шутить.

— Нечего дѣлать…. я куплю проговорилъ онъ.

— Ладно.

— А по какой цѣнѣ?

— Да по такой, по какой ты продавалъ. Не бойся, съ тебя не сдерутъ кожу, да она не стоитъ того

Исаакъ Гакгабутъ опустилъ руку въ карманъ и перебиралъ въ немъ деньги.

Профессоръ слушалъ съ возрастающимъ вниманіемъ: онъ ловилъ каждое слово Исаака.

— Сколько же возьмете вы съ меня за фунтъ кофе? спросилъ послѣдній.

— Десять франковъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ. Такова въ настоящее время цѣна на Теплой Землѣ. Ты напрасно приходишь въ ужасъ. Вѣдь когда мы возвратимся на землю, золото не будетъ имѣть никакой цѣнности.

— Какъ! золото не будетъ имѣть цѣнности! — повторилъ Исаакъ Гакгабутъ. Неужели это можетъ когда нибудь случиться, господинъ Бенъ-Зуфъ.

— А вотъ увидишь.

— Всемогущій Боже! помоги мнѣ! Десять франковъ за фунтъ — кофе!

— Десять франковъ! Что же ты рѣшился или нѣтъ? Исаакъ Гакгабутъ вынулъ изъ кармана золотую монету и съ сожалѣніемъ посмотрѣлъ на нее при свѣтѣ лампы.

— Вы свѣсите на моемъ безменѣ? спросилъ онъ такимъ жалобнымъ голосомъ, который невольно возбуждалъ подозрѣніе.

— А на чемъ же другомъ прикажешь мнѣ свѣсить, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

Онъ взялъ безменъ, нацѣпилъ на его крючокъ, чашку и началъ сыпать въ нее кофе до тѣхъ поръ, пока стрѣлка показала фунтъ, т. е. въ сущности семь.

Исаакъ Гакгабутъ слѣдилъ глазами за этою операціею.

— Готово! сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— А совсѣмъ ли дошла стрѣлка до цифры? спросилъ Исаакъ наклонясь надъ кругомъ безмена.

— Конечно, дошла, старый Іона!

— Подвиньте ее немножко пальцемъ, господинъ Бенъ-Зуфъ.

— А зачѣмъ же это?

— Затѣмъ…. затѣмъ…. пробормоталъ Исаакъ Гакгабутъ, что, можетъ быть, мой безменъ не совсѣмъ вѣренъ…

Онъ не успѣлъ еще договорить, какъ Пальмиренъ Розетъ подскакнулъ къ нему и, схвативъ за горло, началъ трясти пзо всѣхъ силъ.

— Мошенникъ! вскричалъ онъ.

— Помогите, помогите! закричалъ Исаакъ Гакгабутъ.

Пальмиренъ Розетъ не выпускалъ его изъ рукъ.

Бенъ-Зуфъ не только не разнималъ боровшихся, но противъ подстрекалъ и, глядя на нихъ, покатывался со смѣха. По его понятіямъ одинъ стоилъ другаго.

На шумъ битвы сбѣжались капитанъ Сервадакъ, графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ, и оттащили Пальмирена Розета отъ Исаака.

— Что случилось? спросилъ Гекторъ Сервадакъ.

— А то, что этотъ негодный далъ намъ фальшивый безменъ, проговорилъ Пальмиренъ Розетъ.

— Правда это, Исаакъ?

— Да…. нѣтъ…. господинъ губернаторъ, пробормоталъ Исаакъ.

— Этотъ воръ обвѣшивалъ насъ, продолжалъ съ бѣшенствомъ Пальмиренъ Розетъ, а такъ какъ я свѣсилъ мою комету на его безменѣ, то оказывается, что она вѣситъ менѣе, чѣмъ показываетъ безменъ.

— Такъ это правда? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Право, я не знаю…. бормоталъ Исаакъ Гакгабутъ.

— Я принялъ вѣсъ этой массы основаніемъ для моихъ новыхъ вычисленій, отчего вышло, что они не согласуются съ моими наблюденіями и я уже подумалъ было, что она находится не на своемъ мѣстѣ.

— Да кто она? Галлія?

— Нѣтъ! нервна! наша луна!

— А Галлія?

— Галлія все тамъ же, гдѣ и должна быть, отвѣчалъ Пальмиренъ Розетъ. Она летитъ прямо къ землѣ и мы вмѣстѣ съ нею!… И этотъ проклятый Исаакъ, чортъ бы взялъ его.

ГЛАВА XVI,
въ которой капитанъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ отправились въ путь и возвратились ни съ чѣмъ.

Съ тѣхъ поръ какъ Исаакъ Гакгабутъ предпринималъ честную, каботажную торговлю, онъ завелъ фальшивый безменъ, и обвѣшивалъ своихъ покупателей. Это конечно не удивитъ нашихъ читателей, такъ какъ они уже хорошо знакомы съ нимъ. Но съ того дня, какъ онъ превратился изъ продавца въ покупателя, обманъ его послужилъ во вредъ ему же. Главный способъ, посредствомъ котораго онъ нажилъ себѣ богатство состоялъ въ этомъ безменѣ, показывавшимъ на цѣлую четверть меньше противъ настоящаго вѣса. Когда профессоръ узналъ, какъ велика была разница, существовавшая между настоящимъ вѣсомъ и вѣсомъ безмена, то снова принялся за свои вычисленія, основавъ ихъ теперь на точныхъ данныхъ.

Если безменъ показывалъ на землѣ килограммъ вѣса, въ дѣйствительности было только семьсотъ пятьдесятъ граммъ. Слѣдовательно, изъ вѣса Галліи подлежало только вычесть четвертую долю. Понятно, что вычисленія профессора, основанныя на цѣломъ кометы, увеличенномъ на цѣлую четверть, не могли согласоваться съ дѣйствительными положеніями нервны, такъ какъ нервна находилась подъ вліяніемъ цѣлаго Галліи.

Пальмиренъ Розетъ, удовлетворенный тѣмъ, что добросовѣстно оттрепалъ Исаака, немедленно принялся снова за работу, чтобы покончить съ Нериною.

Надъ Исаакомъ Гакгабутомъ стали безпощадно смѣяться послѣ этой сцены. Бенъ-Зуфъ безпрестанно твердилъ ему, что его позовутъ въ судъ исправительной полиціи за ложный вѣсъ.

— Гдѣ же и когда это будетъ? спросилъ Исаакъ.

— На землѣ, когда мы возвратимся на нее, старый негодяй! милостиво удостоилъ его отвѣтомъ Бенъ-Зуфъ.

Исаакъ забился въ свою темную трущобу и почти не высовывалъ изъ нея носа.

Два съ половиною мѣсяца еще отдѣляли валлійцевъ отъ того дня, въ который они надѣялись встрѣтиться съ землею. Начиная съ 7-го октября, комета вступала въ зону телескопическихъ планетъ, гдѣ въ первую половину своего пути взяла въ спутники Нерину.

1-го ноября она благополучно перешла за половину этой зоны, въ которой тяготѣютъ астероиды, происшедшіе, вѣроятно, отъ разрыва какой нибудь планеты, вращавшейся между Марсомъ и Юпитеромъ.

Въ теченіи этого мѣсяца Галлія должна была пройти сорокъ милліоновъ лье по линіи своей орбиты и приблизиться къ солнцу на разстояніе семидесяти восьми милліоновъ лье.

Температура на ней становилась сносная, а именно: термометръ на ней показывалъ отъ десяти до двѣнадцати градусовъ ниже нуля. Не смотря на то, не было еще никакихъ признаковъ оттепелей. Море было по прежнему оковано льдомъ и въ бухтѣ высились на ледяномъ пьедесталѣ Добрыня и Ганза.

Въ это-то время снова заговорили объ англичанахъ, заключенныхъ на островкѣ Гибралтарѣ. Никто не сомнѣвался въ томъ, что они вынесли безнаказанно сильные холода. Цѣль, съ которою капитанъ Сервадакъ поднялъ вопросъ о нихъ, дѣлала честь его великодушію. Онъ говорилъ, что, не смотря на дурной пріемъ, который они сдѣлали ему и его товарищамъ, слѣдовало не только сообщить имъ о томъ, чего они вѣроятно не знали, а именно: о новой встрѣчѣ земли съ кометою, угрожавшею сильными опасностями, но даже предложить имъ попытаться общими силами избѣгнуть этихъ опасностей.

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ были совершенно согласны съ мнѣніемъ капитана Сервадака, такъ какъ раздѣляли его гуманныя чувства.

Но вопросъ былъ въ томъ, какимъ образомъ въ такую пору года добраться до Гибралтара?

Надо было воспользоваться ледянымъ путемъ, такъ какъ съ наступленіемъ эпохи таянія льдовъ уничтожалась всякая возможность сообщенія. Нельзя было разсчитывать ни на гальойтъ, ни на тартану. Чтоже касается до паровой шлюпки, то, чтобы употребить ее въ дѣло, надобно истребить нѣсколько тоннъ угля, который поселенцы берегли какъ драгоцѣнность, на случай возвращенія на островъ Гурби.

Въ распоряженіи ихъ былъ еще катеръ, превращенный въ парусныя сани, на которомъ очень быстро и безопасно совершили переѣздъ съ Теплой Земли на островъ Форментеру и обратно.

Но для катера нуженъ былъ вѣтеръ, а погода на Галліи давно уже стояла безвѣтряная. Можетъ быть, послѣ таянія льдовъ, испаренія лѣтней температуры произвели бы новыя возмущенія въ галлійской атмосферѣ. Слѣдовало даже опасаться этого, но въ то время въ воздухѣ была полнѣйшая тишина. Оставался только одинъ способъ путешествія — пѣшкомъ, т. е. на конькахъ. Но между Теплою Землею и Гибралтаромъ было около ста лье разстоянія, и такое путешествіе было рисковано. Не смотря на то, капитанъ Сервадакъ вызвался совершить его. Предпріятіе это прельщало его, такъ какъ онъ любилъ приключенія. Отъ двадцати пяти до тридцати лье пути въ день на конькахъ, т. е. около двухъ лье въ часъ, не могли утомить ловкаго и привычнаго конькобѣжца.

На путешествіе къ Гибралтару и обратно требовалось не болѣе недѣли. Относительно же дорожныхъ запасовъ и удобствъ, онъ хотѣлъ ограничиться небольшимъ количествомъ холоднаго мяса, жаровнею и спиртомъ, для того чтобы варить кофе.

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ настойчиво предлагали сопровождать его или отправиться вмѣсто него, — по капитанъ Сервадакъ отказался отъ этихъ предложеній. Если бы съ нимъ случилось несчастіе, они должны были бы замѣнить его для поселенцевъ, такъ какъ, оставшись безъ руководителя, они, вѣроятно, погибли бы.

Капитанъ Сервадакъ желалъ только, чтобы его сопровождалъ Бенъ-Зуфъ, и спросилъ у ординарца согласенъ ли онъ.

— Неужели же нѣтъ, капитанъ! вскричалъ Бенъ-Зуфъ. Вѣдь это отличный случай поразмять ноги. И притомъ, неужели вы думаете, что я отпустилъ бы васъ одного?

Порѣшили отправиться по утру на слѣдующій день, т. е. 2-го ноября. Конечно, потребность исполнить долгъ человѣколюбія была главнымъ двигателемъ капитана Сервадака. Но въ его гасконскомъ умѣ бродила и другая мысль, которой онъ никому не сообщилъ. Бенъ-Зуфъ однако понялъ, что тутъ кроется еще какой нибудь другой замыселъ, когда, наканунѣ отъѣзда, капитанъ сказалъ ему:

— Не найдется-ли у тебя въ главномъ магазинѣ, Бенъ-Зуфъ, изъ чего сдѣлать трехцвѣтное знамя?

— Найдется, капитанъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.,

— Такъ сдѣлай тихонько отъ всѣхъ такое знамя и захвати съ собою.

Вотъ въ чемъ состоялъ планъ капитана Сервадака. Надо сознаться, что онъ былъ достоинъ его ума, склоннаго къ фантазерству. Извѣстно, что Гибралтаръ принадлежалъ Англіи, и англичане хорошо сдѣлали, оставшись на своемъ посту; въ случаѣ, если бы онъ возвратился на землю въ цѣлости, то по крайней мѣрѣ никто не сталъ бы оспаривать у Англіи правъ обладанія имъ.

Напротивъ Гибралтара возвышался островокъ Цеута, который до столкновенія земли съ кометою принадлежалъ испанцамъ и командовалъ однимъ изъ береговъ пролива. Но покинутая Цеута могла принадлежать первому, кто занялъ бы ее, и капитанъ Сервадакъ задумалъ водрузить на этой скалѣ французское знамя.

— Какъ знать! размышлялъ онъ, можетъ быть Цеута благополучно возвратится на землю и будетъ еще командовать какимъ нибудь важнымъ моремъ. Водруженіе же на ней французскаго знамени оправдаетъ претензіи на нее Франціи.

Капитанъ Сервадакъ отправился съ ординарцемъ на завоеваніе Цеуты, не сказавъ никому ни слова о своемъ планѣ.

Бенъ-Зуфъ отлично понималъ своего капитана. Мысль завоевать часть скалы для Франціи, а вмѣстѣ съ тѣмъ подстроить штуку англичанамъ — пришлась ему очень по душѣ.

Капитанъ сообщилъ ему о своемъ намѣреніи только тогда, когда, простившись со всѣми у подножія скалы, завоеватели пустились въ путь.

Бенъ-Зуфу невольно пришли тогда на память прежніе полковые припѣвы, и онъ запѣлъ во все горло:

Le soleil en se levant

Nous iïsh' des rayons obliques!

Vlan du bataillon d’Afrique.

Vlan! les Zéphyrs en avant'

(Восходящее солнце вонзаетъ въ насъ косвенные лучи. Впередъ зефиры африканскаго батальона!)

Капитанъ Сервадакъ и его ординарецъ быстро мчались на конькахъ по громадной бѣлой равнинѣ и вскорѣ исчезли изъ вида высоты Теплой Земли. Оба путешественника были тепло одѣты. На спинѣ у Бенъ-3уфа былъ мѣшокъ съ запасами.

Путешествіе обошлось безъ всякихъ приключеній. Путешественники строго наблюдали по компасу за тѣмъ, чтобы направленіе пути было прямолинейное, и останавливались только, чтобы отдохнуть и подкрѣпить силы. Погода была сносная, даже по ночамъ, и черезъ три дня послѣ отъѣзда, т. е. 5-го ноября, наши герои завидѣли на разстояніи пяти или шести километровъ на западномъ горизонтѣ освѣщенную солнцемъ Цеуту.

Бенъ-Зуфъ кипѣлъ нетерпѣніемъ. Если бы надо было идти на приступъ, храбрый солдатъ готовъ былъ бы растянуться въ колонну или сомкнуться въ каре, чтобы отбить непріятельскую кавалерію.

Наши искатели приключеній понеслись еще быстрѣе къ скалѣ. Вдругъ Бенъ-Зуфъ, у котораго было очень острое зрѣніе, остановился и вскричалъ:

— Капитанъ! взгляните-ка!

— Что такое, Бенъ-Зуфъ?

— На скалѣ что-то шевелится.

— Помчимся впередъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

Они пробѣжали въ нѣсколько минутъ два километра, затѣмъ, умѣривъ быстроту бѣга, снова остановились.

— Капитанъ!

— Ну что же, Бенъ-Зуфъ?

— На Цеутѣ стоитъ какой-то господинъ, который дѣлаетъ намъ разные знаки. Онъ какъ будто распяливаетъ руки, точно потягивается со сна.

— Чортъ возьми! вскричалъ капитанъ Сервадакъ, неужели мы опоздали?

Оба опять пустились въ путь и вскорѣ Бенъ-Зуфъ вскричалъ:

— Ахъ. капитанъ, вѣдь это телеграфъ.

Это былъ дѣйствительно телеграфъ, въ родѣ тѣхъ береговыхъ телеграфовъ, которые дѣйствовали на скалѣ Цеуты.

— Вотъ тебѣ разъ! вскричалъ капитанъ Сервадакъ, вѣдь если тамъ есть телеграфъ, это значитъ, что кто нибудь поставилъ его.

— Если только телеграфы не ростутъ на Галліи вмѣсто деревьевъ, замѣтилъ Бенъ-Зуфъ.

— И если онъ дѣйствуетъ, значитъ кто нибудь управляетъ имъ.

И Гекторъ Сервадакъ, сильно обезкураженный, посмотрѣлъ по направленію къ сѣверу.

Тамъ, на крайней чертѣ горизонта, высилась Гибралтарская скала, и нашимъ путешественникамъ показалось, что на ней также стоитъ телеграфъ, отвѣчающій на знаки, подаваемые цеутскимъ.

— Они заняли Цеуту и теперь уже знаютъ на Гибралтарѣ о нашемъ прибытіи, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Что же намъ дѣлать, капитанъ?

— Отказаться отъ нашего плана, Бенъ-Зуфъ, и перенести неудачу съ терпѣніемъ.

— Но капитанъ, если на Цеутѣ находится не болѣе пяти или шести англичанъ!…

— Нѣтъ, Бенъ-Зуфъ, они предупредили насъ, и если мои доводы не убѣдятъ ихъ уступить намъ эту скалу, то тутъ ничего не подѣлаешь.

Капитанъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ, сильно озадаченные, достигли подошвы скалы. Въ этотъ самый моментъ изъ нея выскочилъ часовой, какъ деревянный солдатикъ, движимый механизмомъ.

— Кто идетъ? вскричалъ онъ.

— Друзья! Французы! былъ отвѣтъ.

Тогда на верхней части острова появились четыре человѣка, принадлежавшіе къ гибралтарскому гарнизону.

— Что вамъ надо? спросилъ одинъ изъ нихъ.

— Я желаю поговорить съ вашимъ начальникомъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— Съ комендантомъ Цеуты.

— Да, съ комендантомъ Цеуты, если на ней есть уже комендантъ.

— Я донесу ему, отвѣчалъ англійскій солдатъ.

Чрезъ нѣсколько минутъ, комендантъ Цеуты, облеченный въ полную форму, показался на первыхъ скалахъ островка.

Это былъ самъ маіоръ Олифантъ.

Нельзя было сомнѣваться болѣе. Англичанамъ также, какъ и Сервадаку пришла мысль занять Цеуту; но они прежде него привели ее въ исполненіе.

Занявъ скалу, они пробили въ ней постъ съ прочными казематами и, прежде чѣмъ море замерзло, перевезли на лодкѣ съѣстные запасы и топливо.

Густой дымъ, выходящій изъ скалы, доказывалъ, что въ теченіи галлійской зимы здѣсь хорошо топили, такъ что гарнизонъ не страдалъ отъ холода. Вообще англійскіе солдаты отличались полнотою, а маіоръ Олифантъ даже порядочно растолстѣлъ, хотя можетъ быть не сознался бы въ этомъ. Между Цеутою и Гибралтаромъ было не болѣе четырехъ лье разстоянія, и жители обѣихъ скалъ не скучали: они могли часто ходить одни къ другимъ въ гости по бывшему проливу и постоянно переговаривались посредствомъ телеграфовъ. Бригадиръ Мурфи и маіоръ Олифантъ даже играли въ шахматы посредствомъ телеграфа. Эти почтенные офицеры подражали въ этомъ случаѣ двумъ американскимъ обществамъ, которыя, въ 1846 году, не смотря на дождь и бурю, сыграли знаменитую партію въ шахматы посредствомъ „телеграфовъ“, находящихся между Бальтиморою и Вашингтономъ.

Надо прибавить, что бригадиръ Мурфи и маіоръ Олифантъ все еще играли партію, начатую въ то время, когда капитанъ Сервадакъ въ первый разъ посѣтилъ Гибралтаръ.

Между тѣмъ маіоръ Олифантъ дожидался съ холодною физіономіею, чтобы прибывшіе объяснились.

— Маіоръ Олифантъ, кажется? проговорилъ капитанъ Сервадакъ раскланиваясь.

— Да, отвѣчалъ офицеръ, маіоръ Олифантъ, комендантъ Цеуты, и прибавилъ: съ кѣмъ я имѣю честь говорить?

— Съ капитаномъ Сервадакомъ, генералъ-губернаторомъ Теплой Земли.

— Очень хорошо, отвѣчалъ маіоръ.

— Меня немного удивляетъ, маіоръ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ, что я вижу васъ въ качествѣ коменданта на такомъ клочкѣ земли, который уцѣлѣлъ отъ бывшаго испанскаго владѣнія?

— Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго, капитанъ, отвѣчалъ маіоръ Олифантъ.

— Но по какому же праву, смѣю спросить?

— Но тому праву, что мы первые заняли эту скалу.

— Отлично, маіоръ Олифантъ. Но не полагаете ли вы, что испанцы, которые въ настоящее время находятся на Теплой землѣ, могутъ справедливо потребовать отъ васъ свою собственность…

— Нѣтъ, не полагаю, капитанъ Сервадакъ.

— А почему же такъ?

— Потому что эти самые испанцы уступили скалу Цеуту во владѣніе Англіи.

— Посредствомъ договора, маіоръ Олифаптъ?

— Да, посредствомъ формальнаго договора.

— А! вотъ какъ!

— Они даже получили англійскимъ золотомъ плату за эту важную уступку.

— Оттого-то и были набиты золотомъ карманы у Негрета и его товарищей, вскричалъ Бенъ-Зуфъ.

Дѣйствительно, все произошло такъ, какъ сказалъ маіоръ Олифантъ. Читатели помнятъ, что бригадиръ Мурфи ѣздилъ съ нимъ тихонько на скалу Цеуту, когда тамъ были еще испанцы, и англійскіе офицеры легко уговорили ихъ уступить скалу во владѣніе Англіи.

Слѣдовательно, доводы, на которые надѣялся капитанъ Сервадакъ, уничтожились сами собою. Словомъ, наши герои потерпѣли полное пораженіе, но капитанъ Сервадакъ не показалъ вида, что имѣлъ замыселъ на обладаніе Цеутою.

— Смѣю спросить, какому обстоятельству обязанъ я честью вашего посѣщенія? сказалъ маіоръ Олифантъ.

— Маіоръ Олифянтъ, я прибылъ сюда, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, затѣмъ, чтобы оказать услугу вамъ и вашимъ товарищамъ.

— А! произнесъ маіоръ такимъ тономъ, который ясно выражалъ, что ни онъ, ни его товарищи не имѣютъ надобности ни въ чьихъ услугахъ.

— Можетъ быть, маіоръ Олифантъ, вы не знаете, что случилось а именно, что скала Цеута и Гибралтаръ очутились на кометѣ, вращающейся съ солнечномъ мірѣ?

— На кометѣ? проговорилъ маіоръ Олифантъ съ улыбкою, выражавшею полнѣйшее недовѣріе.

Капитанъ Сервадакъ объяснилъ въ нѣсколькихъ словахъ послѣдствія столкновенія Земли съ Галліею. Маіоръ Олифантъ выслушалъ все это, даже не моргнувъ. Затѣмъ, капитанъ Сервадакъ прибавилъ, что предстояла возможность возвратиться на Землю и что можетъ быть жители Галліи хорошо сдѣлали-бы еслибъ постарались соединенными силами избѣжать опасностей, которыми грозило новое столкновеніе.

— Не дурно было-бы, маіоръ, сказалъ онъ въ заключеніе, еслибы вашъ гарнизонъ и гибралтарскій переселились-бы на Теплую Землю.

— Не знаю, какъ благодарить васъ, отвѣчалъ холодно маіоръ Олифантъ, но мы не можетъ оставить нашъ постъ.

— Почему же?

— Мы не имѣемъ на то приказа отъ нашего правительства и письмо, которое мы адресовали адмиралу Ферфаксу, все еще хранится у насъ, въ ожиданіи почтоваго парохода.

— Но вѣдь я говорю вамъ, что мы находимся не на Земномъ Шарѣ и что прежде двухъ мѣсяцевъ комета опять встрѣтиться съ Землею.

— Это меня не удивляетъ, капитанъ Сервадакъ, отвѣчалъ маіоръ Олифантъ, такъ какъ, вѣроятно, Англія сдѣлала все отъ нее зависящее чтобы привлечь къ себѣ комету. Ясно было, что маіоръ не вѣрилъ ни въ одно слово изъ того, что говорилъ капитанъ Сервадакъ.

— Какъ хотите, отвѣчалъ послѣдній. Вы желаете во чтобы ни стало остаться на Цеутѣ и Гибралтарѣ.

— Конечно, капитанъ Сервадакъ, такъ какъ оба эти поста защищаютъ входъ въ Средиземное море.

— О! можетъ быть не будетъ и Средиземнаго моря, маіоръ Олифантъ.

— Всегда будетъ какое нибудь Средиземное море, если Англія захочетъ этого! Но извините, капитанъ Сервадакъ. Бригадиръ Мурфи посылаетъ мнѣ по телеграфу приказанія. Вы позволите… и маіоръ Олифантъ поклонился.

Капитанъ Сервадакъ, крутя съ досады усы такъ, что чуть было не вырвалъ всѣ волосы, отвѣтилъ на его поклонъ. Затѣмъ англійскіе солдаты ушли въ свои казематы и наши завоеватели остались у подошвы скалы.

— Такъ-то, Бенъ-Зуфъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Такъ-то капитанъ! отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ. Неудачную компанію сдѣлали мы съ вами.

— Повернемъ назадъ.

— Повернемте, капитанъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, который не запѣлъ уже теперь припѣва объ африканскихъ зефирахъ.

Они пустились въ обратный путь съ тѣмъ же, съ чѣмъ и отправились т. е. не водрузивъ знамени на Цеутѣ.

Имъ не встрѣтилось дорогою никакихъ приключеній, и 9 ноября они вступили на берегъ Теплой-Земли.

Они застали, что Пальмиренъ Розетъ сильно бѣсновался и, сказать по правдѣ, было отчего.

Читатель припомнитъ, что профессоръ предпринялъ рядъ наблюденій и вычисленій относительно Нерины. Онъ только что окончилъ ихъ и ему были извѣстны теперь всѣ элементы спутника кометы. Но Нерина вдругъ скрылась съ галлійскаго небосклона. Вѣроятно, проходя зоною телескопическихъ планетъ, она подчинилась вліянію болѣе могучаго астероида и улизнула отъ Галліи.

ГЛАВА XVII,
въ которой идетъ рѣчь о важномъ вопросѣ возвращенія на Землю и о смѣломъ предложеніи, сдѣланномъ лейтенантомъ Прокофьевымъ.

Гекторъ Сервадакъ сообщилъ графу Тимашеву о результатѣ визита своего англичанамъ. Онъ умолчалъ о своемъ личномъ намѣреніи, но сказалъ о томъ, что испанцы продали имъ Цеуту, не имѣя на то законнаго права. Порѣшили обойтись безъ содѣйствія англичанъ, такъ какъ они отказались переселиться на Теплую-Землю. Довольно того, что ихъ предупредили объ опасности, остальное касалось уже только ихъ.

Оставалось только обсудить важный вопросъ относительно новой встрѣчи кометы съ Землею.

Это было настоящее чудо, что при первомъ столкновеніи уцѣлѣли капитанъ Сервадакъ, его товарищи, животныя, словомъ всѣ живыя существа, захваченныя съ Земли.

Вѣроятно, это произошло оттого, что движеніе измѣнилось медленно, вслѣдствіе неизвѣстныхъ обстоятельствъ.

Никто не зналъ, были-ли жертвы на Землѣ, но положительно было извѣстно, что на островахъ Гурби, Гибралтарѣ, Цеутѣ, Мадаленѣ и Форментерѣ никто не пострадалъ лично отъ столкновенія. Невозможно было, однако, разсчитывать, что все обойдется также благополучно и въ слѣдующій разъ.

10 ноября, приступили къ обсужденію этого вопроса. Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ собрались въ пещерѣ, служившей имъ общею залою. Само собою разумѣется, что Бенъ-Зуфа допустили въ засѣданіе. Пригласили Пальмирева Розета, но онъ отказался, такъ какъ этотъ вопросъ нисколько не интересовалъ его. Къ тому же онъ былъ въ такомъ горѣ, что ему, какъ говорится, было уже не до чего; онъ не успѣлъ еще утѣшиться въ пропажѣ его милой Нерины, а теперь ему грозила еще опасность потерять Галлію!

Капитанъ Сервадакъ открылъ засѣданіе слѣдующими словами:

— Господа, сказалъ онъ, сегодня 10 ноября. Если вычисленія бывшаго моего професора вѣрны, — въ чемъ я въ вполнѣ убѣжденѣто ровно черезъ пятьдесятъ одинъ день наша комета должна опять встрѣтиться съ Землею. Должны-ли мы принять мѣры противъ грозящей намъ опасности?

— Конечно, должны, капитанъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ. Но имѣемъ-ли мы какую нибудь возможность принять ихъ и не находимся-ли мы, въ настоящее время, вполнѣ во власти Божіей?

— Богъ не запрещаетъ людямъ заботиться о себѣ, напротивъ, графъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

— Какія же мѣры полагаете вы, капитанъ Сервадакъ, можемъ мы принять?

— Да, по правдѣ сказать, никакихъ.

— Неужели такіе ученые, какъ вы, господа, не можете направить эту проклятую комету куда и какъ хотите? сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Начать съ того, что мы вовсе не ученые, Бенъ-Зуфъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, да если-бы даже и были ученые, то все-таки намъ тутъ ничего не подѣлать. Вонь, видишь, Пальмиренъ Розетъ и настоящій ученый…

— Только очень дерзкій на языкъ, возразилъ Бенъ-Зуфъ.

— Положимъ что такъ, но все-таки онъ ученый, а не можетъ помѣшать своей Галліи столкнуться съ Землею!

— Такъ къ чему же послѣ того служитъ ученье?

— Чаще всего къ тому, чтобы знать, что не все еще знаешь, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

— Господа, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, несомнѣнно, что при этомъ новомъ столкновеніи намъ грозятъ различныя опасности. Если вы хотите, я перечислю ихъ, и тогда мы увидимъ, въ состояніи ли мы одолѣть ихъ или по крайней мѣрѣ смягчить ихъ дѣйствіе.

— Перечислите, лейтенантъ, отвѣчалъ графъ Тимашевъ.

Члены засѣданіи толковали такъ хладнокровно объ этомъ вопросѣ, какъ будто онъ вовсе не касается ихъ.

— Господа, заговорилъ опять лейтенантъ Прокофьевъ, прежде всего мы должны перечислить всѣ случаи, при которыхъ можетъ произойти встрѣча кометы съ Землею. Тогда мы увидимъ чего мы должны надѣяться или страшиться въ каждомъ изъ этихъ случаевъ.

— Это совершенно логично, сказалъ капитанъ Сервадакъ, но мы должны помнить, что оба свѣтила стремятся одно къ другому и что въ моментъ столкновенія быстрота ихъ дойдетъ до девяносто лье въ часъ.

— Два славные поѣзда, осмѣлился вставить свое словцо Бенъ-Зуфъ.

— Посмотримъ же, какимъ образомъ произойдетъ столкновеніе, возразилъ лейтенантъ Прокофьевъ.

Въ первомъ случаѣ очень можетъ быть, что Галлія только слегка зацѣпитъ за Землю, какъ было въ первый разъ, оторвавъ отъ нее, нѣсколько частицъ, будетъ по прежнему вращаться въ пространствѣ. Но, вѣроятно, она измѣнитъ свою орбиту, а въ такомъ случаѣ, если мы и останемся живы, то у насъ все-таки будетъ мало шансовъ свидѣться когда нибудь съ другими людьми.

— Словомъ, это будетъ хорошо только для господина Пальмирена Розета, но не для насъ, основательно замѣтилъ Бенъ-Зуфъ.

— Довольно-же объ этой гипотезѣ, сказалъ графъ Тимашевъ, такъ какъ намъ уже достаточно извѣстны ея послѣдствія, и поговоримъ лучше о прямомъ столкновеніи, т. е. о такомъ случаѣ, когда Галлія, столкнувшись съ землею, можетъ остаться на ней.

— Какъ бородавка на лицѣ, прибавилъ Бенъ-Зуфъ.

— Перестань, Бенъ-Зуфъ, сказалъ Гекторъ Сервадакъ.

— Слушаю, капитанъ.

— Посмотримъ-же, какія гипотезы представляетъ прямое столкновеніе, продолжалъ лейтенантъ Прокофьевъ. Такъ какъ масса земли гораздо болѣе массы Галліи, то прежде всего надо допустить, что быстрота ея движенія не замедлится отъ этой встрѣчи и она увлечетъ съ собою Галлію.

— Допустимъ это, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Въ случаѣ прямаго столкновенія, продолжалъ лейтенантъ, Галлія можетъ упасть на землю или тою частью своей поверхности, гдѣ мы находимся и чрезъ которую проходитъ экваторъ, или тою, на которой находятся наши антиподы, или, наконецъ, которымъ нибудь изъ двухъ полюсовъ. Во всѣхъ этихъ случаяхъ, ни одно изъ живыхъ существъ на Галліи не должно уцѣлѣть.

— Объясните это подробнѣе, лейтенантъ, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Если въ моментъ столкновенія, мы будемъ находиться на той части кометы, которою она стукнется о землю, то насъ раздавитъ.

— Понятное дѣло, замѣтилъ Бенъ-Зуфъ.

— Если-же мы будемъ находиться на антиподной части, то кромѣ того, что насъ раздавитъ, такъ какъ быстрота движенія уничтожается, — что равняется столкновенію, — насъ еще прежде задушитъ. Галлійская атмосфера соединится съ земною, и на вершинѣ горы въ сто лье высотою, которую образуетъ на Землѣ Галлія, не будетъ годнаго для дыханія воздуха.

— Но если Галлія столкнется съ землею которымъ нибудь изъ своихъ полюсовъ? сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Въ такомъ случаѣ, паденіе будетъ страшное: насъ отбросить въ сторону, при чемъ неминуемо разобьетъ въ прахъ.

— Отлично, сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Я еще прибавлю, продолжалъ лейтенантъ, что еслибы даже не оправдалась ни одна изъ этихъ гипотезъ — что конечно невозможно — то во всякомъ случаѣ мы сгоримъ.

— Сгоримъ? повторилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Да, сгоримъ, я вотъ почему: когда быстрота движенія Галліи, уничтоженная препятствіемъ, превратится въ теплоту, то комета или только часть ея воспламенится отъ дѣйствія температуры, которое дойдетъ до нѣсколькихъ сотъ градусовъ жара.

Все, что говорилъ лейтенантъ Прокофьевъ, было совершенно справедливо.

— А если, господинъ Прокофьевъ, Галлія упадетъ въ море? сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Глубина Атлантическаго и Тихаго океановъ доходитъ до нѣсколькихъ сотъ лье, отвѣчалъ лейтенантъ, но этой водной подушки недостаточно, чтобы смягчить ударъ. Слѣдовательно, это нисколько не измѣнило-бы дѣло.

— И въ добавокъ мы бы еще утонули, прибавилъ Бенъ-Зуфъ.

— Значитъ, господа, сказалъ капитанъ Сервадакъ, какимъ-бы образомъ ни произошло столкновеніе съ кометою, мы во всякомъ случаѣ будемъ раздавлены, задушены, исковерканы, сжарены или утонемъ.

— Да, капитанъ Сервадакъ, отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ, не колеблясь.

— Я вижу, сказалъ Бенъ-Зуфъ, что намъ остается только одно.

— Что? спросилъ капитанъ Сервадакъ.

— Покинуть Галлію, прежде столкновенія.

— Но какимъ-же способомъ?

— Такого способа нѣтъ, отвѣчалъ спокойно Бенъ-Зуфъ.

— А можетъ быть и есть, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

Всѣ взглянули на лейтенанта, который, схватясь обѣими руками за голову, обдумывалъ какой-то смѣлый планъ.

— Можетъ быть… можетъ быть.. повторилъ онъ, и какъ ни безуменъ покажется вамъ мой планъ, а надо его выполнить.

— Объяснитесь, лейтенантъ, сказалъ графъ Тимашевъ.

Лейтенантъ Прокофьевъ, подумавъ еще нѣсколько минутъ, сказалъ:

— Бенъ-Зуфъ указалъ на единственное средство къ спасенію: надо оставить Галлію прежде встрѣчи ея съ землею.

— Но развѣ это возможно? сказалъ графъ Тимашевъ.

— Можетъ быть и возможно!

— Но какъ же?

— На аэростатѣ.

— На аэростатѣ! вскричалъ капитанъ Сервадакъ. Но это очень старомодное средство. Оно не употребительно нынче даже въ романахъ.

— Потрудитесь выслушать меня, господа, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ, слегка сдвинувъ брови. Если только мы будемъ точно знать, въ какую именно секунду столкнется Галлія съ землею, то можемъ за часъ до этого момента подняться на аэростатѣ въ галлійскую атмосферу. Эта атмосфера необходимо увлечетъ насъ съ ускоренною быстротою; но она можетъ прежде столкновенія соединиться съ земною атмосферою, аэростатъ можетъ проскользнутъ изъ одной въ другую, избѣгнувъ прямаго удара, и продержаться на воздухѣ въ самый моментъ столкновенія.

— Понимаемъ, лейтенантъ, сказалъ графъ Тимашевъ, и попробуемъ ваше средство.

— Изъ ста шансовъ противъ насъ девяносто девять, продолжалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

— Девяносто девять.

— По крайней мѣрѣ несомнѣнно, что когда переносное движеніе шара прекратится, — онъ воспламенится.

— И шаръ также? вскричалъ Бенъ-Зуфъ.

— Также какъ и комета, продолжалъ лейтенантъ Прокофьевъ…. если только при этомъ сліяніи двухъ атмосферъ…. Я не увѣренъ…. но во всякомъ случаѣ мнѣ кажется, что лучше покинуть Галлію прежде столкновенія.

— Да, да, подтвердилъ капитанъ Сервадакъ. Если изъ ста тысячъ шансовъ противъ насъ были-бы девятьсотъ девяносто девять, то и въ такомъ случаѣ мы сдѣлали-бы эту попытку.

— Но у насъ нѣтъ водорода, чтобы наполнить аэростатъ, замѣтилъ графъ Тимашевъ.

— Достаточно будетъ теплаго воздуха, отвѣчалъ лейтенантъ Прокофьевъ, такъ какъ намъ придется пробыть въ воздушномъ пространствѣ только одинъ часъ.

— Прекрасно, сказалъ капитанъ Сервадакъ. Мы сдѣлаемъ монгольфьеръ… Это и проще и легче… Но гдѣ же возьмемъ мы матеріи, чтобы выкроить самый шаръ.

— Мы употребимъ для этого паруса „Добрыни“, они изъ тонкаго и упругаго полотна…

— Ура! браво! крикнулъ Бенъ-Зуфъ взаключенье.

Планъ, предложенный лейтенантомъ Прокофьевымъ, былъ очень смѣлъ, но такъ какъ во всякомъ другомъ случаѣ гибель поселенцевъ была неизбѣжна, то надо было сдѣлать эту попытку. Чтобы привести ее въ исполненіе, необходимо было знать не только часъ, но минуту и даже секунду, въ которую должно было случиться столкновеніе.

Капиталъ Сервадакъ взялся спросить объ этомъ Пальмирена Розета со всевозможною осторожностью. Между тѣмъ приступили къ сооруженію монгольфьера, подъ руководствомъ лейтенанта Прокофьева. Надо было придать ему такой объемъ, чтобы онъ могъ поднять всѣхъ жителей Теплой Земли, а именно двадцать трехъ человѣкъ; объ англичанахъ, послѣ ихъ отказа, нечего было заботиться.

Лейтенантъ Прокофьевъ, чтобы увеличить шансы спасенія, вознамѣрился прибѣгнуть къ средству, которое употребляли первые воздухоплаватели, а именно: захватитъ на воздушный шаръ небольшое количество топлива, сухой травы или соломы, чтобы нагрѣвать воздухъ внутри шара.

Такимъ образомъ, еслибы онъ уцѣлѣлъ послѣ столкновенія, то могъ долѣе продержаться на воздухѣ и можетъ быть они нашли-бы удобное мѣсто, чтобы пристать къ землѣ.

Паруса „Добрыни“ хранились въ магазинѣ Улья-Нины. Они были изъ очень тонкаго холста, которому можно было придать еще болѣе плотности, покрывъ его лакомъ.

Другіе необходимы матерьялы находились въ числѣ товаровъ Ганзы, и лейтенантъ могъ ими воспользоваться.

Онъ очень тщательно начертилъ отдѣльныя полосы, изъ которыхъ долженъ былъ состоятъ шаръ. Когда ихъ выкроили, всѣ, даже маленькая Нина, принялись за шитье. Русскіе матросы, навыкшіе въ этой работѣ, показали испанцамъ какъ взяться за нее.

Только Исаакъ Гакгабутъ и Пальмиренъ Розетъ не принимали участія въ общемъ трудѣ; послѣдній не хотѣлъ даже слышать о томъ, что сооружаютъ монгольфьеръ.

Прошелъ цѣлый мѣсяцъ, а капитанъ Сервадакъ все еще не нашелъ случая предложить Палмирену Розегу вопросъ относительно времени встрѣчи обоихъ свѣтилъ. Профессоръ былъ неприступенъ.

Такъ какъ не было уже сильныхъ холодовъ, то онъ почти не сходилъ со своей обсерваторіи, куда никого не допускалъ. Когда капитанъ Сервадакъ въ первый разъ рѣшился заговорить съ нимъ объ этомъ вопросѣ, профессоръ отвѣчалъ очень сухо.

Его болѣе, чѣмъ когда либо, бѣсила встрѣча кометы съ землею и онъ не хотѣлъ думать ни объ угрожавшихъ опасностяхъ, ни объ общемъ спасеніи.

И однако необходимо было узнать, какъ можно точнѣе, въ какой моментъ оба свѣтила должны были сойтиться съ быстротою двадцати семи лье въ секунду.

Но капитану Сервадаку ничего не оставалось какъ вооружиться терпѣніемъ.

Между тѣмъ Галлія продолжала постепенно приближаться къ солнцу, и галлійцы видѣли, что дискъ земли постоянно увеличивался. Въ теченіи ноября, комета прошла пятьдесятъ девять милліоновъ лье и 1 декабря находилась въ разстояніи семидесяти восьми милліоновъ лье отъ солнца.

Температура постоянно повышалась и наконецъ начались оттепели и таяніе льдовъ. Море, сбрасывающее съ себя ледяныя скалы, представило великолѣпную картину. Ледяной панцырь разбивался на части съ трескомъ и грохотомъ, который китоловы называютъ громкимъ голосомъ льдовъ.. По скаламъ волкана и по прибрежнымъ крутизнамъ прихотливо извивались первые ручейки; чрезъ нѣсколько дней шумѣли уже фонтаны и каскады. Вездѣ на высотахъ таялъ снѣгъ.

Въ то же время, на горизонтѣ стали появлятся туманы; вскорѣ образовались облака; ихъ быстро гналъ вѣтеръ, подувшій снова по прошествіи длинной галлійской зимы. Надо было ожидать въ будущемъ бурь, но въ настоящее время, вмѣстѣ съ тепломъ и свѣтомъ, на кометѣ начинала распространяться новая жизнь.

Съ „Добрынею“ и „Ганзою“ случилось то, что давно уже предвидѣли.

Во время таянія льдовъ, гальйотъ и тартана поднялись еще на сто футовъ надъ морскимъ уровнемъ. Отъ дѣйствія болѣе теплыхъ водъ, громадный пьедесталъ ихъ подтаялъ у основанія, какъ это часто случается съ ледяными горами Арктическаго моря и слегка накренился.

Ночью съ 12 на 13 декабря, ледяная глыба потеряла равновѣсіе и цѣликомъ рухнула въ моря. ».Добрыннъ и «Ганза» разбилась о береговыя скалы.

Поселенцы ожидали этого несчастія, и давно уже были готовы къ нему; но все-таки оно произвело на нихъ тягостное впечатлѣніе. Съ утратою кораблей какъ будто порвалась еще одна связь, соединявшая ихъ съ землею.

Невозможно передать, какъ завопилъ Исаакъ Гакгабутъ, когда его тартана разбилась въ дребезги на его глазахъ, и какими проклятіями осыпалъ онъ христіанъ. Онъ обвинялъ въ этомъ несчастій капитана Сервадака и его товарищей, говоря, что еслибы они не поставили «Ганзу» противъ его воли въ бухту Теплой Земли, а оставили-бы тамъ, гдѣ она стояла прежде у острова Гурби, то она уцѣлѣла-бы. Онъ даже грозилъ, по возвращеніи на землю, подать на нихъ жалобу въ судъ за самовольное распоряженіе его собственностью.

— Чортъ возьми! Замолчи-же, Исаакъ, вскричалъ наконецъ капитанъ Сервадакъ, или я велю заковать тебя въ цѣпи!

Исаакъ Гакгабутъ замолчалъ и уплелся въ свою нору.

14-го декабря монгольфьеръ былъ оконченъ. Онъ отличался прочностью, такъ какъ былъ очень крѣпко сшитъ и покрытъ лакомъ. Сѣть сдѣлали изъ тонкихъ канатовъ «Добрыни». Въ лодкѣ, сплетенной изъ ивовыхъ прутьевъ, служившихъ прежде для огородки трюма на «Ганзѣ», легко могли помѣститься двадцать три человѣка. Впрочемъ, дѣло шло не о продолжительномъ воздухоплаваніи. Шару предстояло только скользнуть изъ галлійской атмосферы въ земную, и не для чего было заботиться о лишнихъ удобствахъ.

Оставалось только узнать часъ, минуту и секунду столкновенія, но угрюмый Пальмиренъ Розетъ хранилъ молчаніе объ этомъ предметѣ.

Въ это время Галлія перерѣзала орбиту Марса, который находился на разстояніи около пятидесяти шести милліоновъ лье, такъ что нечего было опасаться.

И однако, ночью 15 декабря, галлійцы подумали, было, что насталъ ихъ послѣдній часъ.

Волканъ заколебался какъ-бы отъ дѣйствія подземнаго сотрясенія. Капитанъ Сервадакъ и его товарищи вообразили, что происходитъ разрывъ кометы, и поспѣшно выбѣжали изъ потрясенной горы.

Въ это время на обсерваторіи раздался крикъ и на скалѣ появился несчастный профессоръ, державшій въ рукѣ осколокъ стекла отъ разбитой зрительной трубы.

Но никто не обратилъ на него вниманія, потому что всякому, какъ говорится, было уже только до самаго себя.

Въ эту темную ночь около Галліи показался другой спутникъ.

То былъ осколокъ самой кометы, которая отъ дѣйствія внутренняго расширенія, раздѣлилась на двѣ части какъ нѣкогда комета Гамбара. Огромный оторванный отъ него обломокъ устремился въ пространство, унося съ собою Гибралтаръ и Цеуту, съ находившимися на нихъ англичанами.

ГЛАВА XVIII,
изъ которой читатель увидитъ что галлійцы собираются взглянуть немножко свысока на свой астероидъ.

Капитанъ Сервадакъ и его товарищи не дерзнули задать себѣ вопроса: каковы могли быть послѣдствія этого событія, относительно Галліи.

Солнце показалось въ этотъ день на горизонтѣ ранѣе обыкновеннаго, такъ какъ, вслѣдствіе раздвоенія кометы, ея суточное движеніе уменьшилось на половину. Между двумя солнечными восходами вмѣсто двѣнадцати часовъ стало теперь шесть. Взойдя на западѣ, солнце по прошествіи трехъ часовъ закатывалось на противоположномъ горизонтѣ.

— Чортъ возьми, сказалъ капитанъ Сервадакъ, теперь у насъ въ году будетъ уже двѣ тысячи восемьсотъ дней.

— На столько дней не наберется и святыхъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ.

Еслибы Пальмиренъ Розетъ составилъ календарь, примѣненный къ новому порядку времени на Галліи, появились-бы на сцену 238 іюня или 325 декабря.

Что-же касается осколка Галліи, умчавшаго Гибралтаръ и англичанъ, то было ясно, что онъ не вращался вокругъ кометы, а напротивъ удалялся отъ нея.

Но увлекъ-ли онъ вмѣстѣ съ собою какую нибудь часть моря и галлійской атмосферы? Возможно-ли было существовать на немъ, и наконецъ возвратится-ли онъ когда нибудь къ землѣ?

Все это было пока неразрѣшимо.

Графъ Тимашевъ, капитанъ Сервадакъ и лейтенантъ Прокофьевъ почувствовали, что сила ихъ мускуловъ увеличилась, а такъ какъ это доказывало, что уменьшился вѣсъ, объемъ Галліи, то они задали себѣ вопросъ: не могло-ли это обстоятельство имѣть вліяніе на быстроту ея обращенія? Для нихъ было-бы страннымъ несчастіемъ, еслибы комета запоздала или ушла впередъ.

Лейтенантъ Прокофьевъ не думалъ впрочемъ, чтобы быстрота движенія могла измѣниться, но не былъ увѣренъ въ этомъ.

Одинъ только Пальмиренъ Розетъ могъ разрѣшитъ этотъ вопросъ и надо было добиться отъ него во-что-бы ни стало, чтобы онъ высказался по этому поводу, равно какъ и о томъ, въ какой именно часъ должна произойти встрѣча.

Въ слѣдующіе за тѣмъ дни онъ былъ въ страшно дурномъ расположеніи духа. Это дало поводъ предполагать, что быстрота Галліи не измѣнилась, такъ какъ, въ противномъ случаѣ, онъ не въ состояніи былъ бы открыть своего восторга.

Капитанъ Сервадакъ и его товарищи не удовольствовались однако этимъ признакомъ, и рѣшились вырвать у профессора эту тайну

Это удалось наконецъ капитану Сервадаку, и вотъ какимъ образомъ.

18-го декабря, Пальмиренъ Розетъ сильно поспорилъ съ Бенъ-Зуфомъ. Споръ произошелъ по поводу кометы. Бенъ-Зуфъ, по своему обыкновенію, городилъ про нее разный вздоръ, а Пальмиренъ Розетъ допекалъ его за то Монмартромъ. Какъ разъ въ самый разгаръ ссоры явился капитанъ Сервадакъ. Ему вдругъ пришло въ голову, что можетъ быть на профессора лучше подѣйствуетъ грубость, чѣмъ кротость, и онъ взялъ сторону Бенъ-Зуфа. Профессоръ вышелъ изъ себя и наговорилъ ему разныхъ дерзостей. Капитанъ Сервадакъ притворился, что возмущенъ этимъ.

— Господинъ профессоръ, сказалъ онъ, вы принимаете на себя такой тонъ, который мнѣ не нравится, и я не хочу дольше сносить его. Вы забываете, что говорите съ генералъ-губернаторомъ Галлія.

— А вы забываете, что говорите съ ея владѣтелемъ! воскликнулъ сварливый астрономъ.

— Все равно, къ тому же ваши права на обладаніе ею очень сомнительны.

— Сомнительны?

— И такъ какъ Галлія не возвратится уже къ землѣ, то вы должны подчиняться установленнымъ на Галліи законамъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? И вы воображаете, что я подчинюсь вашимъ законамъ?

— Непремѣнно!

— Особенно теперь, когда нѣтъ надежды возвратиться на землю?

— И мы обречены вѣчно жить на кометѣ! прибавилъ капитанъ Сервадакъ.

— А отчего-жъ это Галлія не должна возвратиться къ землѣ? произнесъ профессоръ, тономъ глубочайшаго презрѣнья.

— Оттого что съ тѣхъ поръ, какъ она раздвоилась, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ, цѣлое ея уменьшилось, а слѣдовательно должно произойти измѣненіе въ быстротѣ ея движенія.

— Кто это сказалъ?

— Я говорю, да и всѣ это говорятъ.

— Въ такомъ случаѣ, капитанъ Сервадакъ, я вамъ скажу, что вы и всѣ другіе….

— Господинъ Розетъ!

— Невѣжды, ослы, ровно ничего не смыслящіе въ небесной механикѣ!

— Остерегитесь!

— Ни въ самой элементарной физикѣ!

— Господинъ профессоръ!

— Я не забылъ, что вы были вѣчно дряннымъ ученикомъ, продолжалъ профессоръ, гнѣвъ котораго достигъ крайнихъ предѣловъ, позоромъ для всего моего класса.

— Это ужь слишкомъ!

— Позоромъ для всего лицея Карла Великаго!

— Замолчите или….

— Нѣтъ, я не замолчу и вы меня выслушаете, несмотря на то, что вы капитанъ. Отличные физики! Потому что цѣлое Галліи уменьшилось, они вообразили, что уменьшилась и быстрота ея переноснаго движенія! Какъ будто эта быстрота не зависитъ единственно отъ первобытной быстроты, въ соединеніи съ солнечнымъ тяготѣніемъ! Какъ будто не происходитъ пертурбацій, не имѣющихъ отношенія къ цѣлому кометы! Развѣ вычисляютъ эти пертурбаціи? Право, вы достойны сожалѣнія!

Профессоръ выходилъ изъ себя. Бенъ-Зуфъ, полагая, что капитанъ въ самомъ дѣлѣ сердится, сказалъ ему:

— Прикажите, капитанъ! Я раздвою его по поламъ, какъ раздвоилась его дрянная комета.

— Смѣй только тронуть меня! воскликнулъ Пальмиренъ Розетъ, выпрямившись во весь свой небольшой ростъ.

— Я съу мѣю обуздать васъ, возразилъ съ живостью капитанъ Сервадакъ.

— А я вызову васъ въ судъ за то, что вы смѣете угрожать мнѣ.

— Въ галлійскій судъ?

— Нѣтъ, господинъ капитанъ, въ земной.

— Э! далеко намъ съ вами до земли, возразилъ Гекторъ Сервадакъ.

— Какъ ни далеко, вскричалъ Пальмиренъ Розетъ, въ ярости, а мы все-таки перерѣжемъ ея орбиту въ восходящемъ узлѣ, въ ночь съ 31 декабря на 1 января, и встрѣтимся съ нею въ два часа сорокъ семь минутъ тридцать пять секундъ и шесть десятыхъ утра.

— Дорогой профессоръ, сказалъ, капитанъ Сервадакъ, любезно раскланиваясь съ нимъ, мнѣ только это-то и надо было знать!

Бенъ-Зуфъ счелъ своею обязанностью поклониться Пальмирену Розету также любезно, какъ и его капитанъ, и оба ушли, оставивъ профессора въ крайнемъ изумленіи.

Гекторъ Сервадакъ и его товарищи узнали наконецъ то, что имъ необходимо было знать.

До встрѣчи кометы съ землею оставалось еще пятнадцать земныхъ дней, т. е. тридцать два дня по прежнему галлійскому календарю, или шестьдесятъ четыре по новому. Между тѣмъ, приготовленія къ воздухоплаванію продолжались чрезвычайно дѣятельно. Всѣ были рады скорѣе оставить Галлію и считали монгольфьеръ лейтенанта Прокофьева вѣрнымъ средствомъ достигнуть земли. Казалось, что ничего нѣтъ легче, какъ проскользнуть изъ галлійской атмосферы въ земную, и никто не думалъ объ опасностяхъ воздушнаго путешествія, которому никогда не бывало подобнаго въ исторіи воздухоплаванія. Капитанъ Сервадакъ съ намѣреніемъ выказывалъ, что онъ въ восторгѣ. Что-жъ касается до Бенъ-Зуфа, то онъ увѣрялъ, что былъ очень доволенъ, такъ какъ всегда желалъ совершить путешествіе на воздушномъ шарѣ. Только одинъ лейтенантъ Прокофьевъ говорилъ, что надо какое нибудь чудо для того, чтобъ монгольфьеръ не воспламенился въ своемъ переносномъ движеніи. Онъ и графъ Тимашевъ, болѣе хладнокровные, чѣмъ французы, хорошо видѣли всѣ опасности этой попытки, но они были готовы на все. Въ это время море освободилось отъ оковывавшаго его льда и посланцы съѣздили нѣсколько разъ на шлюбкѣ на островъ Гурби.

Въ первый разъ отправились капитанъ Сервадакъ, лейтенантъ и нѣсколько русскихъ матросовъ.

Продолжительная зима пощадила островъ, шалашъ и зданіе поста. Все было въ цѣлости; по землѣ, въ различныхъ направленіяхъ струились ручейки. Птицы понеслись стрѣлою съ Теплой Земли къ этому плодоносному уголку, гдѣ уже зеленѣли луга и деревья. Трехчасовые дни стали очень жарки и, при этихъ экваторіальныхъ жарахъ, появились новыя растенія. Солнце изливало на нихъ перпендикулярно чрезвычайно яркіе лучи; словомъ, за продолжительною зимою настало почти внезапно знойное лѣто.

Еслибъ воздухоплавательный аппаратъ не былъ такъ громаденъ, то его перевезли бы на островъ; но такъ какъ это было очень неудобно, то запаслись на островѣ Гурби соломою и травою, необходимыми для того, чтобъ наполнить шаръ теплымъ воздухомъ, и рѣшилось подняться съ Теплой Земли.

Для ежедневнаго употребленія жгли доски отъ разбитыхъ кораблей; но когда захотѣли употребить для этой же цѣли снасти тартаны, Исаакъ Гакгабуть завопилъ; Бенъ-Зуфъ унялъ его, сказавъ, что если онъ осмѣлится еще пикнуть, то съ него возьмутъ пятьдесятъ тысячъ франковъ за мѣсто его въ челнокѣ.

Настало 25 декабря. Всѣ приготовленія къ воздушному путешествію были окончены. Отпраздновали Рождество, также какъ годъ назадъ тому, но съ болѣе живымъ благоговѣйнымъ чувствомъ. Что же касается до новаго года, то всѣ разсчитывали встрѣтить его на землѣ.

Бенъ-Зуфъ даже обѣщалъ сдѣлать праздничные подарки Пабло и Нинѣ.

— Это такъ вѣрно, какъ еслибъ я уже сдѣлалъ ихъ, прибавилъ онъ.

Чѣмъ скорѣе должна была наступить страшная минута, тѣмъ нетерпѣливѣе всѣ желали дождаться ея, и тѣмъ чаще думали о землѣ. Капитанъ Сервадакъ вспомнилъ при этомъ о своихъ прерванныхъ стихахъ и, рѣшившись докончить ихъ, по временамъ ломалъ по старому голову надъ упрямыми риѳмами. Поэтомъ покинулъ онъ землю и поэтомъ хотѣлъ возвратиться на нее. Чтожъ касается до другихъ поселенцевъ, то графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ нетерпѣливо желали увидѣть землю, а русскіе матросы готовы были всюду послѣдовать за своими начальниками.

Испанцамъ такъ хорошо жилось на Галліи, что они охотно провели бы на ней всю свою остальную жизнь, но и они помышляли не безъ удовольствія о поляхъ Андалузіи. Пабло и Нина были въ восторгѣ, что возвратятся на землю со всѣми своими друзьями, и хотѣли только никогда не разставаться другъ съ другомъ.

Только одинъ Пальмиренъ Розетъ былъ недоволенъ. Онъ говорилъ, что не покинетъ свою комету и клялся что ни за что не сядетъ въ челнокъ. День и ночь продолжалъ онъ заниматься астрономическими наблюденіями. Къ сожалѣнію, его зрительная труба была разбита, а Галліи должна была вступать въ тѣсную зону падающихъ звѣздъ и можетъ быть представился бы случай сдѣлать какое нибудь новое открытіе.

Въ отчаяніи, Пальмиренъ Розетъ употребилъ геройское средство: за недостаткомъ зрительной трубы, онъ впустилъ себѣ въ глаза нѣсколько капель белладоны, которую взялъ изъ аптеки Улья-Нины. Зрачки его расширились и онъ почти не сводилъ ихъ съ неба. Но какъ ни ярко отражался свѣтъ въ сѣтчатой оболочкѣ его глазъ, онъ ничего не открылъ.

Всѣ провели послѣдніе дни въ какомъ-то лихорадочномъ возбужденіи. Лейтенантъ Прокофьевъ присматривалъ за послѣдними приготовленіями къ воздушному путешествію. На берегу водрузили двѣ нижнія мачты, поддерживавшія воздушный шаръ, еще не наполненный воздухомъ, но на которомъ была уже натянута сѣть. Къ челноку его было прикрѣплено нѣсколько мѣховъ затѣмъ, чтобы онъ могъ продержаться на водѣ, сколько нибудь времени въ случаѣ, еслибъ шаръ опустился надъ моремъ. Понятно, что еслибъ онъ спустился надъ океаномъ, то, несмотря на мѣхи, пошелъ бы ко дну со всѣми пасажирами, если только не оказалось бы вблизи какого нибудь корабля, который подалъ бы помощь.

Прошло 26, 27, 28, 29 и 30 декабря. Поселенцамъ оставалось провести на Галліи только сорокъ восемь земныхъ часовъ.

Наконецъ настало и 31 декабря. Еще двадцать четыре часа — и монгольфьеръ, наполненный разрѣженнымъ воздухомъ, долженъ былъ подняться въ галлійской атмосферѣ. Правда, что она была не такъ плотна, какъ земная, но, съ другой стороны, притяженіе было слабѣе и, слѣдовательно, воздухоплавательный аппаратъ долженъ былъ подняться легче.

Галлія находилась тогда въ сорока милліонахъ лье отъ солнца. Разстояніе это было немного болѣе того, которое отдѣляетъ солнце отъ земли. Комета чрезвычайно быстро приближалась къ земной орбитѣ, которую должна была перерѣзать въ своемъ восходящемъ углѣ, въ томъ самомъ пунктѣ эклиптики, который занимала землю.

Чтоже касается до разстоянія, отдѣлявшаго комету отъ земля, то между ними было уже только два милліона лье. Свѣтила должны были пройти это разстояніе, дѣлая по восьмидесяти семи тысячъ лье въ часъ, при чемъ Галліи осталось пройти пятьдесятъ семь тысячъ лье, а землѣ — около двадцати девяти тысячъ.

Наконецъ, въ два часа утра, галлійцы были готовы къ отбытію. Встрѣча земли съ кометою должна была совершиться чрезъ сорокъ семь минутъ и тридцать пять секундъ.

Вслѣдствіе измѣненія вращательнаго движенія Галліи на ея оси, на ней былъ уже день, равно какъ и на той сторонѣ земнаго шара, съ которою комета должна была столкнуться.

Прошло уже около часа съ тѣхъ поръ какъ шаръ былъ наполненъ воздухомъ. Операція эта удалась какъ нельзя лучше. Громадный аппаратъ покачивался между мачтами. Челнокъ, прикрѣпленный къ сѣти, казалось, только ожидалъ пассажировъ.

Галлія находилась уже въ семидесяти пяти тысячахъ лье отъ земли.

Исаакъ Гакгабутъ первый взлѣзъ въ челнокъ.

Но въ эту минуту, капитанъ Сервадакъ замѣтилъ, что его кушакъ былъ какъ-то необыкновенно толстъ.

— Это что еще значитъ? спросилъ онъ.

— Въ этомъ кушакѣ, господинъ генералъ-губернаторъ, зашитъ мой небольшой капиталецъ, отвѣчалъ Исаакъ Гакгабутъ.

— А сколько вѣситъ твой капиталецъ?

— Не болѣе тридцати килограммовъ.

— Нашъ монгольфьеръ имѣетъ достаточную силу только для того, чтобъ поднять насъ безъ этихъ тридцати кплограмъ, такъ избавь насъ, господинъ Исаакъ, отъ этой лишней тяжести.

— Но, господинъ губернаторъ!

— Не клянчи; говорю тебѣ, что нельзя слишкомъ обремѣнять челнокъ.

— Боже Всемогущій! воскликнулъ Исаакъ. Все мое состояніе, нажитое съ такимъ трудомъ!

— Ахъ, Исаакъ вѣдь ты очень хорошо знаешь, что твое золото не будетъ имѣть на землѣ никакой цѣнности, потому что Галлія стоитъ двѣсти сорокъ шесть секстильоновъ!

— Умилосердитесь, господинъ губернаторъ!

— Слушай, Матафія, избавь насъ или отъ твоего золота, или отъ твоего присутствія — выбирай любое! — сказалъ тогда Бенъ-Зуфъ.

И несчастный Исаакъ принужденъ былъ бросить свой кушакъ, и то онъ исполнилъ съ причитаньями и воплями, которыхъ мы не будемъ передавать нашимъ читателямъ.

Съ Пальмиреномъ Розетъ также не обошлось безъ исторіи. Ученый кричалъ, что не покинетъ ядра своей кометы; что не имѣютъ права увезти его силою съ его собственности; что монгольфьеръ просто нелѣпость, такъ какъ при переходѣ изъ одной атмосферы въ другую, онъ непремѣнно вспыхнетъ какъ листъ бумаги, что наконецъ, безопаснѣе остаться на Галліи, и что, въ невозможномъ случаѣ, — еслибъ Галлія только слегка задѣла землю, — то по крайней мѣрѣ онъ, Пальмиренъ Розетъ, будетъ вращаться на ней въ пространствѣ. Словомъ, онъ приводитъ тысячи доводовъ, сопровождая ихъ то яростными, то смѣшными угрозами, такъ что посулилъ даже наказать воспитанника Сервадака.

Дѣло кончилось тѣмъ, что капитанъ Сервадакъ, который ни за что не хотѣлъ оставить своего бывшаго профессора на Галліи, рѣшился поступить съ нимъ немножко круто: два здоровые русскіе матроси связали ему руки и втолкнули въ челнокъ.

Пришлось оставить лошадей и козу Нины. Это было очень грустно, но нечего было дѣлать. Изъ всѣхъ животныхъ захватили только голубя Нины.

Можетъ быть, ему суждено было служить вѣстникомъ между пассажирами челнока и какимъ нибудь пунктомъ Земнаго Шара.

Графъ Тимашевъ и лейтенантъ Прокофьевъ вошли въ челнокъ по приглашенію капитана. На Галліи остались только капитанъ Сервадакъ и его вѣрный Бенъ-Зуфъ.

— Полѣзай, Бенъ-Зуфъ, твоя очередь, сказалъ капитанъ Сервадакъ!

— Послѣ васъ, капитанъ.

— Нѣтъ, я долженъ остаться послѣднимъ на Галліи, какъ капитанъ на своемъ кораблѣ.

— И однако…

— Дѣлай, что я приказываю!

— Слушаю капитанъ, сказалъ Венъ-Зуфъ и сѣлъ въ челнокъ. За нимъ вошелъ капитанъ Сервадакъ.

Обрубили послѣдніе канаты — и монгольфьеръ величественно поднялся на воздухѣ.

ГЛАВА XIX,
въ которой перечисляютъ изъ минуты въ минуту всѣ ощущенія и впечатлѣнія пассажировъ челнока.

Монгольфьеръ поднялся на высоту двухъ тысячъ пятисотъ метровъ. Лейтенантъ Прокофьевъ рѣшился удержать его на этой высотѣ. Чтобъ онъ не опускался, можно было поддерживать въ немъ требуемый градусъ теплоты, посредствомъ проволочной печки, висѣвшей подъ аппаратомъ, и въ которой лежало сѣно. Его очень удобно можно было зажечь.

Пассажиры взглянули внизъ, вверхъ и по сторонамъ. Внизу разстилалась большая часть галлійскаго моря, которое казалось большою впадиною. На сѣверѣ его была видна отдѣльная точка — островъ Гурби.

Но на западѣ не было видно, ни Гибралтора — ни Цеуты. Оба эти островка изчезли.

На югѣ, надъ берегомъ и обширною территоріею Теплой Земли высился волканъ. Этотъ полуостровъ соединялся съ континентомъ, обрамливающимъ галлійское море. Вездѣ была видна странная, пластиночная формація, сверкавшая при солнечныхъ лучахъ, различными отливами. То былъ золотой теллурій, изъ котораго, казалось, единственно состояло твердое ядро кометы.

Вокругъ челнока, надъ горизонтомъ, который какъ будто поднялся вмѣстѣ съ мангольфьеромъ, раскидывалось чрезвычайно ясное небо. На сѣверо-западѣ, противуположномъ солнцу, тяготѣло какое-то новое свѣтило, менѣе звѣзды или астероида, что-то въ родѣ метеора. То былъ обломокъ Галліи, оторванный отъ нея дѣйствіемъ внутренней силы. Эта глыба удалилась но новой траекторіи и находилась уже въ нѣсколькихъ тысячахъ лье разстоянія. Она была мало видна, но съ наступленіемъ ночи должна была превратиться въ свѣтящуюся въ пространствѣ точку.

Наконецъ, надъ челнокомъ, немного въ косвенномъ направленіи, видѣнъ былъ дискъ земнаго шара, во всемъ его великолѣпіи. Онъ какъ будто летѣлъ на Галлію и затмѣвалъ своею массою порядочную часть неба.

Этотъ великолѣпно освѣщенный дискъ ослѣпительно сіялъ. Разстояніе между нимъ и монгольфьеромъ было уже относительно слишкомъ коротко, для того, чтобъ можно было различить на немъ полѣсье. Галлія находилась ближе къ нему, чѣмъ луна, и это разстояніе уменьшалось съ каждой минутой въ громадной пропорціи. На поверхности земнаго шара видны были различныя пятна: блестящія означали континенты, а тусклыя — океаны, поглощавшіе солнечные лучи. Надъ нимъ медленно двигались большія, бѣлыя полосы. То были облака, разсѣянныя въ земной атмосферѣ.

Земной шаръ приближался съ быстротою двадцати девяти лье въ секунду, и вскорѣ дискъ его очертился опредѣленнѣе. Стали выдѣляться береговыя линіи, высоты и равнины. Пассажирамъ челнока казалось, будто они видятъ громадную, лѣпную карту.

Въ два часа и двадцать семь минутъ утра, комета была уже менѣе чѣмъ въ тридцати тысячахъ лье отъ земнаго сфероида. Въ два часа и тридцать семь минутъ между свѣтилами оставалось уже только пятнадцать тысячъ лье разстоянія.

На земномъ дискѣ ясно очертились крупныя линіи.

— Европа!

— Россія!

— Франція! вскрикнули разомъ лейтенантъ Прокофьевъ, графъ Тимашевъ и капитанъ Сервадакъ.

Они не ошибались. Земной шаръ стремился къ Галліи тою стороною, на которой раскидывался европейскій континентъ, освѣщенный полуденнымъ солнцемъ. Можно было ясно различить очертанія каждой страны.

Пассажиры челнока съ сильнѣйшемъ душевнымъ волненіемъ смотрѣли на эту землю, готовую поглотить ихъ. Они думали только о томъ, какъ-бы пристать, а не о грозящихъ опасностяхъ. Наконецъ-то, они снова возвращались въ человѣческую семью, съ которою никогда уже не надѣялись свидѣться.

Предъ ними, дѣйствительно, раскидывалась Европа. Они видѣли прихотливые очерки ея различныхъ странъ. Вотъ Англія — леди идущая къ востоку, въ платьѣ съ нышными складками, увѣнчанная короною острововъ и островковъ.

Швеція и Норвегія — великолѣпный левъ, съ хребтомъ высокихъ, горъ, брасающійся на Европу изъ глубины гиперборейскихъ странъ.

Россія — громадный, полярный медвѣдь, съ головою, обращенною къ азіатскому континенту, опирающійся лѣвою лапою на Турцію а правою на Кавказъ.

Австрія — большая кошка, спящая, свернувшись въ клубокъ, тревожнымъ сномъ.

Испанія — флагъ, развѣвающійся въ концѣ Европы на яхтѣ, образуемой Португаліею.

Турція — задорный пѣтухъ, уцѣпившійся одною лапою за азіатскій берегъ, а другою сжимающій Грецію.

Италія — изящно выкроенный, длинный сапогъ который какъ будто играетъ съ Сициліею, Сардиніею и Корсикою.

Пруссія — громадная сѣкира, глубоко вонзенная въ Германскую имперію и остріе которой слегка задѣваетъ Францію.

Наконецъ Франція — могучее туловище, со своимъ сердцемъ Парижемъ.

Всѣ были сильно взволнованы, какъ вдругъ посреди этото торжественнаго настроенія духа раздалась комичная нота:

— Монмартъ! вскричалъ Бенъ-Зуфъ.

И никто не переувѣрилъ бы его, что невозможно было разсмотрѣть его дорогой холмъ на такомъ разстояніи.

Чтожъ касается до Пальмирена Розета, то онъ не хотѣлъ даже видѣть земли. Выставивъ изъ челнока голову, онъ смотрѣлъ только на покинутую Галлію, освѣщенную солнцемъ и вращавшуюся въ двухъ тысячахъ пятистахъ метрахъ ниже его.

Лейтенантъ Прокофьевъ, съ хронометромъ въ рукѣ считалъ минуты и секунды. По временамъ, по его приказанію, подбавляли топлива въ печку и монгольфьеръ не опускался.

Пассажиры мало говорили. Капитанъ Сервадакъ и графъ Тимашевъ съ жадностью смотрѣли на землю. Монгольфьеръ находился немного въ сторонѣ отъ нея, но позади Галліи, что было очень благопріятно для него, такъ какъ комета должна была встрѣтиться съ землею прежде него и онъ могъ проскользнуть въ земную атмосферу, не сдѣлавъ крутаго поворота. Но гдѣ бы онъ ни спустился, на материкѣ, или но среди океана, вездѣ грозили ему опасности. На материкѣ онъ могъ опуститься въ такой странѣ, гдѣ не было никакихъ рессурсовъ и сообщеніе съ обитаемою частью земнаго шара было очень затруднительно, а на океанѣ могло не найтись вблизи, ни одного корабля, и въ такомъ случаѣ пассажиры должны были погибнуть. Графъ Тимашевъ былъ правъ, когда сказалъ, что онъ него товарищи находились вполнѣ во власти Божіей.

— Два часа и сорокъ двѣ минуты, произнесъ лейтенантъ Прокофьевъ, посреди всеобщаго молчанья. Еще пять минутъ, тридцать пять секундъ, шесть десятыхъ — и свѣтила встрѣтятся!… Между ними оставалось теперь никакъ не болѣе восьми тысячъ лье.

Лейтенантъ Прокофьевъ замѣтилъ тогда, что свѣтила находились не на одной линіи: комета подвигалась въ нѣсколько косвенномъ направленіи относительно зем.ти.

Не смотря на то, надо было полагать, что Галлія не слегка задѣнетъ землю, какъ въ первый разъ, но внезапно и совершенно остановится. Могло не произойти нормальнаго столкновенія, но во всякомъ случаѣ комета, какъ говорить Бенъ-Зуфъ, могла «сильно прилѣпиться» къ земному шару.

Вдругъ капитану Сервадаку пришло въ голову, что если пассажиры челнока не должны пережить этой встрѣчи, если въ моментъ сліянія галлійской атмосферы съ земною, вихрь изорветъ монгольфьеръ и ни одинъ изъ галлійцевъне увидитъ жителей земли, то они не будутъ ничего знать о жизни галлійцевъ на кометѣ и объ ихъ странствованіи въ солнечномъ мірѣ.

Онъ досталъ свою записную книжку, вырвалъ изъ нея листокъ, написалъ на немъ названіе кометы, частицъ, унесенныхъ ею съ земли, имена своихъ товарищей и въ концѣ выставилъ свою подпись.

Затѣмъ попросилъ у Нины голубя, котораго она держала на груди. Дѣвочка нѣжно поцѣловала своего любимца и отдала капитану Сервадаку. Послѣдній привязалъ на шею голубю свое посланіе. Голубь, кружась, опустился въ нижніе слои галлійской атмосферы. Еще двѣ минуты и около трехъ тысячъ двухъ сотъ лье — и оба свѣтила встрѣтятся съ быстротою, въ три раза сильнѣе той, съ какою обращается земля на эклиптикѣ.

Но пассажиры вовсе не замѣчали этой быстроты: имъ казалось, что монгольфьеръ стоитъ неподвижно посреди увлекающей его атмосферы.

— Два часа сорокъ шесть минутъ, сказалъ лейтенантъ Прокофьевъ.

Разстояніе сократилось до тысячи семисотъ лье, земля разверзлась подъ кометою, какъ громадная воронка.

— Два часа сорокъ семь минутъ, сказалъ еще разъ лейтенантъ Прокофьевъ.

Наконецъ, осталось уже только тридцать пять секундъ шесть десятыхъ — и быстрота свѣтилъ возросла до двухъ сотъ семидесяти лье въ секунду.

Вдругъ пассажиры почувствовали родъ сотрясенья: галлійскій воздухъ проникнулъ въ земную атмосферу, увлекая съ собою монгольфьеръ, который вытянулся такъ, какъ будто хотѣлъ лопнуть.

Всѣ въ ужасѣ уцѣпились за окраины челнока — атмосферы слились; образовались густыя облака. Пассажиры точно не видали болѣе ни вверху, ни внизу. Имъ показалось, что они окружены со всѣхъ сторонъ громаднымъ пламенемъ, что ноги ихъ потеряли точку опоры И сами не зная какъ, они очутились на землѣ. Они возвратились на нее такъ-же какъ и отправились въ путь, — въ безпамятствѣ.

Отъ воздушнаго шара не осталось и признаковъ. Въ то же время, Галлія убѣгала вдаль въ косвенномъ направленіи; противъ всякаго ожиданія, она, только слегка задѣла земной шаръ и исчезла на востокѣ.

ГЛАВА XX,
которая сообразно правиламъ романа оканчивается свадьбою, но не героя.

— Ахъ, капитанъ, Алжирія!

— И Мосгаганемъ, Бенъ-Зуфъ!

Таковы были восклицанія, вырвавшіяся у капитана Сервадака и его ординарца, когда они и ихъ товарищи пришли въ память.

По какому-то чуду, необъяснимому какъ и всѣ чудеса, они были здравы и невредимы. Капитанъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ не ошиблись.

Они дѣйствительно находились въ Алжиріи, близъ Мостаганема, который былъ очень хорошо знакомъ имъ, такъ какъ они нѣсколько лѣтъ стояли въ гарнизонѣ въ этой части провинціи.

Слѣдовательно, послѣ двухлѣтняго путешествія въ солнечномъ мірѣ, они возвратились почти на то же самое мѣсто, откуда отправились въ путь.

Это была очень странная случайность, если только можно назвать случайностью то обстоятельство, что Галлія и земля снова встрѣтились въ этомъ же самомъ пунктѣ эклпитики и въ одинаковую секунду.

Они находились менѣе чѣмъ въ двухъ километрахъ разстоянія отъ Мостаганема.

Спустя полчаса, капитанъ Сервадакъ и всѣ его товарищи вошли въ городъ.

Имъ показалось очень страннымъ, что на поверхности земли все было спокойно. Алжирскіе жители предавались своимъ обычнымъ занятіямъ. Животныя безмятежно щипали траву, увлаженную январскою росою. Было часовъ около восьми утра. Солнце, какъ и всегда, входило на востокѣ. Казалось, что на землѣ не только не произошло ничего необыкновеннаго, но что никто даже и не ожидалъ ничего подобнаго.

— Вѣроятно, они не знали о томъ, что комета должна была столкнуться съ землею, сказалъ капитанъ Сервадакъ.

— Должно быть что такъ, отвѣчалъ Бенъ-Зуфъ, а я еще было расчитывалъ, что намъ сдѣлаютъ торжественную встрѣчу.

Ясно, что никто не ожидалъ столкновенія земли съ кометою, иначе по всему земному шару распростр шилась бы паника, сильнѣе даже той, капая била предъ наступленіемъ 1000 года, когда всѣ ожидали конца міра.

У ворогъ Маскары, капитанъ Сервадакъ встрѣтилъ двухъ своихъ товарищей: командира 2-го стрѣлковаго полка и капитана 8-го артиллерійскаго.

Онъ буквально упалъ въ ихъ объятія.

— Вы ли это, Сервадакъ? вскричалъ командиръ.

— Я самъ, какъ видите!

— Но откуда же возвратились вы, мой другъ, послѣ такого необъяснимаго отсутствія?

— Еслибъ я сказалъ вамъ откуда, то вы не повѣрили бы!

— Однако же?

— Лучше, господа, пожмите руку товарищу, и предположите, что я видѣлъ странный сонъ.

И какъ ни приставали къ Гектору Сервардаку, онъ ни сказалъ ни слова болѣе объ этомъ предметѣ.

Графъ Тимашевъ былъ также сдержанъ какъ и онъ на счетъ необыкновенныхъ происшествій, которыхъ былъ свидѣтелемъ. Въ особенности нашимъ путешественникамъ казалось непонятнымъ то, что на берегахъ Средиземнаго моря все было на своемъ мѣстѣ.

Конечно ужь лучше было молчать.

На другой день, небольшая колонія разсталась съ чувствомъ искренней дружбы.

Русскіе возвратились въ Россію съ графомъ Тимашевымъ и лейтенантомъ Прокофьевымъ, а испанцы въ Испанію, гдѣ, благодаря великодушію графа Тимашева, могли жить безбѣдно.

Чтоже касается Исаака Гагкгабута, разореннаго потерею Ганзы и капитала, то онъ изчезъ и никто не пожалѣлъ о немъ.

— Этотъ старый негодяй, сказалъ Бенъ-Зуфъ, хорошо сдѣлалъ бы, еслибъ сталъ показывать себя за деньги въ Америкѣ, какъ выходца изъ солнечнаго міра.

Намъ остается сказать нѣсколько словъ о Пальмиренѣ Розетѣ.

Профессора, напротивъ, ничто въ мірѣ не заставило бы молчать объ его кометѣ. Но астрономы отрицали ея существованія, такъ какъ она никогда не появлялась на земномъ горизонтѣ и ея не было въ каталогѣ. Невозможно представитъ, до какой степени это бѣсило профессора. Чрезъ два года послѣ своего возвращенія, онъ издалъ толстый томъ Записокъ, въ которыхъ говорилъ не только объ элементахъ Галліи, но и о своихъ личныхъ приключеніяхъ.

Тогда мнѣнія европейскихъ ученыхъ раздѣлились: одни были за Пальмирена Розета, другіе противъ него.

Вскорѣ, вышелъ разборъ его Записокъ, въ которомъ имъ дали самое приличное названіе: Исторіи одной гипотезы.

Дерзость эта привела профессора въ неописанную ярость и онъ сталъ утверждать, что видѣлъ еще разъ не только Галлію, вращающуюся въ пространствѣ, но и осколокъ ея, умчавшій тринадцать англичанъ въ безграничное пространство звѣзднаго міра! Онъ никогда не могъ утѣшиться въ томъ, что ему не привелось быть ихъ спутникомъ.

Капитанъ Сервадакъ и Бенъ-Зуфъ остались по прежнему: одинъ начальникомъ, еще болѣе строгимъ, чѣмъ когда либо, а другой подчиненнымъ, свято соблюдающимъ субординацію, и кромѣ того друзья — на всю жизнь.

Разъ, какъ-то, они прогуливались по Монмартрскому холму, и, такъ какъ около нихъ никого не было, разсуждали о своихъ приключеніяхъ.

— А можетъ быть вѣдь все это неправда? сказалъ Бенъ-Зуфъ.

— Да пожалуй, что и такъ, отвѣчалъ капитанъ Сервадакъ.

Графъ Тимагаевъ взялъ къ себѣ Пабло, а капитанъ Сервадакъ Нину, и дѣти воспитывались и учились подъ ихъ руководствомъ.

Въ одинъ прекрасный день, полковникъ Сервадакъ, начинавшій уже сѣдѣть, выдалъ Нину, превратившуюся въ хорошенькую дѣвушку за Пабло, который также сталъ красивымъ молодимъ человѣкомъ.

Молодые супруги были очень счастливы, не смотря на то, что имъ не привелось быть Адамомъ и Евою новаго міра.

Жюль Вернъ. КОНЕЦЪ ВТОРОЙ И ПОСЛѢДНЕЙ ЧАСТИ.

"Природа и люди", №№ 2—12, 1878

---

1. Лье = 4 километрамъ или около 4 верстъ.
2. Километръ — почти верста.
3. Galette — хлѣбная лепешка и морской сухарь.
4. Самыя высокія горы на Землѣ равняются только 740-й части ея радіуса.
5. Одномачтовое судно.
6. Англія, удивленная успѣшнымъ выполненіемъ проекта Сахарскаго моря, которымъ мы обязаны капитану Рудеру и не желая отстать отъ Франціи, была занята проектомъ моря въ центрѣ Австраліи.
7. Наука о камняхъ.
8. Около 46 франковъ.
9. Изъ 252 кометъ, насчитываютъ 123 имѣющихъ правильное движеніе и 129 возвратное.