Гауптманъ. править
G. Hauptmann.
«Поэты — слезы исторіи», — сказалъ Гауптманъ, и едва ли можно подыскать болѣе краткую формулу для опредѣленія характера его поэзіи.
Есть поэты, въ которыхъ живетъ роковой разладъ: ихъ муза — не безцвѣтная фея, беззаботно порхающая по пестрымъ цвѣтамъ, разсыпаннымъ повсюду щедрою природой; у ихъ музы есть свои любимые цвѣты и краски, но природа такъ неистощима въ своемъ творчествѣ, такъ разнообразна въ своихъ созданіяхъ, что бѣдной богинѣ трудно отыскать своихъ любимцевъ.
Окружающій міръ во всемъ своемъ разнообразіи, въ своей реальной мощи, съ одной стороны, и внутренній голосъ, направляющій воображеніе поэта въ опредѣленную сторону, съ другой, — таковы два начала, которыя живутъ въ душѣ Гауптмана. «Онъ былъ любимымъ дитятей блѣдной трагической музы, — говоритъ Гейне о Стернѣ. Однажды въ порывѣ страстной нѣжности она поцѣловала его такъ сильно, такъ любовно, такъ страстно, что сердце его начало истекать кровью, внезапно поняло всѣ страданія этого міра и переполнилось безконечнымъ состраданіемъ. Бѣдное, юное сердце поэта! Но младшая дочь Мнемозины, роговая богиня шутки, быстро подбѣжала, схватила страдающаго мальчика въ свои объятія, стараясь развеселить его смѣхомъ и пѣснями, давала ему въ качествѣ игрушки комическую маску и примирительно поцѣловала его въ губы; этимъ поцѣлуемъ она привила ему все свое легкомысліе, свое возвышающее веселье, свое остроумное поддразниванье. И съ тѣхъ поръ начался странный разладъ между его сердцемъ и губами; когда его сердце настроено трагически, и онъ хочетъ высказать самыя сокровенныя чувства, — къ крайнему его удивленію, изъ его устъ вылетаютъ самыя забавныя слова».
Нѣчто подобное случилось съ Гауптманомъ. Только въ его творчествѣ борются не тѣ богини, которыя посѣяли роковой разладъ въ сердцѣ сантиментальнаго поэта. Предтеча романтизма, Стернъ объяснялъ страданія личности безсмысленною жестокостью міровой жизни, и ему оставалось только улыбаться сквозь слезы при видѣ своего собственнаго безсилія, отъ сознанія безнадежности всякихъ попытокъ и усилій. Столѣтіе вдумчивой соціальной работы и великихъ успѣховъ науки отдѣляетъ Гауптмана отъ автора «Тристрама Шэнди». Онъ не можетъ отказаться отъ реформистскихъ стремленій и научныхъ толкованій, какъ не можетъ безнаказанно сбросить съ себя ихъ ни одинъ поэтъ нашего времени. Подобно Стерну, онъ особенно чутко прислушивается къ страданіямъ личности. Онѣ — истинная сфера его поэзіи. По онъ окружаетъ ихъ новой обстановкой. Онъ жадно ищетъ спасенія въ томъ или другомъ научномъ откровеніи, въ той или другой соціальной реформѣ.
И среди этихъ поисковъ его всегда отвлекаютъ жертвы прогресса, и соціальная или философская драма зачастую превращаются въ трагедію разбитаго сердца. Поэты — слезы исторіи. Гауптману выпало на долю изображать новыя страданія личности, выросшія на почвѣ новыхъ задачъ и стремленій. Пусть онъ попытается идеализировать сверхчеловѣка, обрисовать характеръ возвышенныхъ стремленій выдающейся личности, разрывающей всѣ земныя препоны, — и онъ непремѣнно перейдетъ отъ этого заманчиваго сюжета къ изображенію тихаго, но глубокаго женскаго горя. Оторвавшись отъ героя въ ницшеановскомъ вкусѣ, онъ вдругъ перенесетъ свои лучшія краски на образъ страдающей Кэте и привлечетъ наше вниманіе къ ея плѣнительной грусти, забывъ о первоначальномъ замыслѣ своемъ, какъ забылъ Шиллеръ Донъ-Карлоса ради маркиза Позы.
Эта раздвоенность проходитъ красной нитью черезъ всѣ творенія поэта. Онъ начинаетъ съ идеи, съ философскаго или соціальнаго замысла и кончаетъ слезами страдающей личности. Онъ захваченъ потокомъ идей и стремленій вѣка, но онъ призванъ изображать только горе, и въ его поэзіи причудливо сочетались оба элемента: онъ — пѣвецъ тѣхъ слезъ, потоки которыхъ отмѣчаютъ въ наше время путь прогресса.
Вспомните героя его первой крупной драмы. Альфредъ Лотъ прибылъ въ деревню для того, чтобы изучить и описать ее въ національно-экономическихъ цѣляхъ. Лотъ помнитъ свои юношскія идеалы. Это — мечтатель въ шиллеровскомъ вкусѣ. Какъ истый демократъ, онъ презираетъ роскошь, боится прикоснуться къ вину; онъ поучаетъ богатыхъ, разспрашиваетъ бѣдняковъ.
Какой просторъ для соціальной драмы открывалъ этотъ сюжетъ!
Но ожиданія зрителя или читателя напрасны.
Лотъ встрѣчаетъ Елену.
Эта несчастная должна пострадать за грѣхи предковъ. Вся семья отравлена наслѣдственною страстью къ алкоголю. И мечтатель-теоретикъ бѣжитъ отъ своей возлюбленной. Онъ правъ съ точки зрѣнія науки, и можетъ-быть, Гауптманъ хотѣлъ разрѣшить въ своей драмѣ великую медицинско-соціологическую проблему. Но поэтъ взялъ верхъ надъ мыслителемъ, и образъ Елены вышелъ такимъ трогательнымъ, въ ея страданіяхъ съ такой силой отразились муки всего невинно страдающаго человѣчества, что зритель не повѣритъ мыслителю и послѣдуетъ за поэтомъ. Зрителю нѣтъ дѣла до теоретической правды Альфреда, и онъ отвернется отъ жестокаго Лота, покинувшаго бѣдную дѣвушку. Общественное значеніе драмы блекнетъ при свѣтѣ сердечнаго горя.
И Гауптманъ видѣлъ, что замыселъ его не понятъ, что публика захвачена поэтическимъ образомъ Елены и мало интересуется научными страхами Альфреда. И ему пришлось въ оправданіе Альфреда вывести новыхъ героевъ, написать новую драму, какъ нѣкогда Ричардсонъ создалъ Грандисона, чтобы объяснить Ловласа. «Friedensfest» — «Торжество примиренія», или семейная катастрофа, какъ сказано въ подзаголовкѣ — это картина безсилія человѣческой воли передъ властью наслѣдственнаго недуга. Вильгельмъ — антиподъ Альфреда. Онъ не бѣжитъ отъ своей возлюбленной, хотя наука и предвѣщаетъ ихъ союзу роковыя послѣдствія для будущихъ поколѣній. Быть-можетъ, ни одна драма не заключаетъ въ себѣ такой цѣльности и внутренняго единства, какъ «Friedensfest». И, однако, это — наименѣе популярная драма поэта. Въ ней образы очерчены не менѣе ярко, чѣмъ въ другихъ его твореніяхъ. Но въ ней нѣтъ людей дѣла и жизни. Это — драма нервозности, и если она и подтверждаетъ идею, такъ неудачно воплощенную въ первомъ произведеніи, если она доказываетъ ужасныя послѣдствія больной наслѣдственности, то она не рисуетъ никакихъ научныхъ и соціальныхъ перспективъ. Ея герои страдаютъ, будутъ страдать и слѣдующія поколѣнія, но гдѣ выходъ, этого не говоритъ намъ поэтъ. Этимъ объясняется и законченность произведенія и его непопулярность. Та раздвоенность, которая придаетъ своебразную прелесть всѣмъ его драмамъ, отсутствуетъ въ «Friedensfest».
Въ «Одинокихъ» Гауптманъ снова попытается подняться надъ личнымъ горемъ и принести его въ жертву высокимъ теоретическимъ стремленіямъ и снова окажется безсильнымъ. Іоганнъ Фокератъ — неудавшійся ницшеанецъ. Онъ тщетно пытается разбить житейскія оковы во имя будущаго, въ туманѣ котораго ему грезится образъ сверхчеловѣка.
Человѣческое выше сверхчеловѣческаго.
Онъ обманываетъ самого себя, онъ думаетъ, что отыскалъ себя, что ему удалось найти новую форму высшаго духовнаго союза между мужчиной и женщиной.
Бѣдный мечтатель!
Анна Маръ дальновиднѣе его; она прекрасно понимаетъ, куда заведутъ ихъ неосторожныя мечты. Философъ Ганнесъ оказывается самымъ обыкновеннымъ влюбленнымъ, сверхчеловѣкъ сдается на мольбы своихъ родителей, старыхъ филистеровъ. Житейское и традиціонное выступаетъ во всей своей несокрушимой силѣ; изъ двухъ женскихъ образовъ, Анны Маръ и фрау Кэте, женщины будущаго и героини кухни и дѣтской, вторая окружена такимъ поэтическимъ ореоломъ, а въ первой такъ мало рѣзкой опредѣленности, что кажется, будто драма должна явиться идеализаціей филистерскаго мѣщанскаго счастья, апологіей старыхъ устоевъ. Ганнесъ, авторъ философской диссертаціи, блѣднѣетъ предъ Ганнесомъ, любящимъ покорнымъ сыномъ и честнымъ семьяниномъ. Смерть Ганнеса, это — смерть влюбленнаго человѣка, лишившагося своей возлюбленной, а не мыслителя, оторваннаго отъ своихъ замысловъ мелочами будничной- дѣйствительности.
Два демона, боровшіеся въ поэтѣ, не покидаютъ его до конца; то одинъ, то другой беретъ верхъ, но Гауптманъ никогда не перестаетъ служить имъ обоимъ. Конфликтъ личнаго и общаго, индивидуальнаго и соціальнаго, — одна изъ любимѣйшихъ темъ его поэзіи. Если «Friedensfest» является произведеніемъ, гдѣ интересъ къ индивидуальности достигъ своего апогея, то драма «Weber» воплощаетъ въ себѣ моментъ высшаго торжества соціальныхъ интересовъ поэта. Кто разъ видѣлъ на сценѣ, тотъ никогда не забудетъ тружениковъ, пришедшихъ получать свое вознагражденіе за тяжелый трудъ.
Тяжелая картина смѣняется снова романтическимъ, волшебнымъ царствомъ. Предъ нами снова фантастическій міръ. Мастеръ Генрихъ въ «Потонувшемъ колоколѣ» — самая удачная разновидность сверхчеловѣка. То, чего нельзя найти здѣсь, въ реальномъ мірѣ, представляется болѣе естественнымъ въ сказочномъ царствѣ, гдѣ легко примиряются противорѣчія. Правда, и здѣсь служитель высшихъ стремленій гибнетъ въ борьбѣ съ своими человѣческими слабостями, но самая борьба, несмотря на сказочную обстановку, кажется болѣе правдивой, изображеніе этой борьбы проникнуто такой правдой, что «Потонувшій колоколъ», самое романтическое изъ произведеній Гауптмана, по справедливости считается въ то же время вполнѣ реальной драмой.
Гауптманъ прошелъ длинный и трудный путь. Онъ одновременно — романтикъ и реалистъ, пѣвецъ тонкихъ ощущеній и вдумчивый соціологъ. Онъ совершилъ тотъ подвигъ, который до него совершили Гейне и много другихъ поэтовъ-мечтателей, слетѣвшихъ изъ фантастическаго царства волшебныхъ грезъ на нашу землю съ ея насущными нуждами и горемъ. Всю жизнь звалъ къ себѣ Гауптмана голосъ земли, и его послѣднее произведеніе «Роза Берндтъ» не оставляетъ сомнѣній относительно того, какъ разрѣшится роковой разладъ въ душѣ поэта. Это — реальное, даже грубо реальное произведеніе. Его герои выхвачены изъ невѣжественной крестьянской среды. Здѣсь царитъ своего рода «власть тьмы», Гауптманъ опустился въ тотъ міръ, гдѣ страданія героевъ даже нельзя окутать красивой романтической дымкой.
Гейне упрекали въ томъ, что онъ отказался отъ своего призванія ради житейской борьбы, что онъ покинулъ храмъ чистой поэзіи, гдѣ призванъ былъ служить, и окунулся въ океанъ жизни. Жадный интересъ ряда поколѣній въ твореніямъ автора «Книги пѣсенъ» оправдалъ поступокъ поэта.
Гауптмана тоже любятъ упрекать въ измѣнѣ чистому искусству.
Но кто усомнится, что тайна его успѣха кроется въ этомъ исканіи истины.