Гастрономы
авторъ Вячеславъ Викторовичъ Пузикъ
Источникъ: Пузикъ В. В. Вечеромъ. — СПб.: Типографія «Трудъ», 1903. — С. 177.

Терентій Яковлевичъ Колесовъ проснулся, по обыкновенію, едва забрезжилъ разсвѣтъ. Такъ рано поднимала старика давнишняя, прочно укоренившаяся привычка, пріобрѣтенная имъ въ деревнѣ, гдѣ Колесовъ провелъ почти всю свою тридцатипятилѣтнюю службу въ должности помощника акцизнаго надзирателя на разныхъ винокуренныхъ заводахъ. Не больше, какъ три года тому назадъ, вмѣстѣ съ преобразованіемъ акцизной системы, начальство, обративъ вниманіе на столь долголѣтнюю службу Терентія Яковлевича въ одной и той-же должности, назначило, наконецъ, его окружнымъ надзирателемъ и перевело изъ глуши въ губернскій городъ, къ которому, однако, страстный рыболовъ, охотникъ и любитель природы, Колесовъ до сихъ поръ не могъ привыкнуть и старался устроить свою жизнь по деревенски. Квартиру для себя и канцеляріи округа онъ нанялъ на окраинѣ города, съ садомъ и обширнымъ дворомъ. Запущенный садъ онъ привелъ въ образцовый порядокъ, разбилъ въ немъ клумбы съ цвѣтами и выстроилъ изящную бесѣдку; заднюю часть сада обратилъ въ огородъ, гдѣ выращивалъ всевозможныя овощи рѣдкихъ сортовъ и ягоды; на дворѣ, заросшемъ сочной, густой травой, завелъ множество куръ и индюшекъ, которыя откармливались особеннымъ способомъ, и былъ очень доволенъ, что это, хотя отчасти, напоминало ему прежнюю деревенскую жизнь.

Терентій Яковлевичъ еще долго нѣжился въ теплой постели, ворочался, позѣвывалъ, кашлялъ и курилъ толстую, ароматичную папиросу, которая часто тухла, такъ что каждую минуту онъ долженъ былъ брать спички и закуривать ее. Наконецъ, Терентій Яковлевичъ поднялся съ постели и, всунувъ ноги въ мягкія, вышитыя золотыми блестками татарскія ичиги, стоявшія у кровати на коврикѣ, направился къ умывальнику. Туалетъ занялъ очень продолжительное время, такъ какъ старикъ не любилъ дѣлать что-нибудь спѣшно. Каждый пустякъ онъ исполнялъ съ какимъ-то особеннымъ смакомъ, «съ чувствомъ, съ толкомъ и съ разстановкой»[1], словно священнодѣйствовалъ. Тщательно вычистивъ зубы и выполоскавъ ротъ — издавая при этомъ какіе-то необычайныя горловыя рулады, оглашавшія всю квартиру, — Терентій Яковлевичъ принялся умываться, фыркая отъ удовольствія и шумно расплескивая воду. Причесавшись и помолившись Богу, онъ отправился на кухню, гдѣ спалъ богатырскимъ сномъ канцелярскій разсыльный и, вмѣстѣ съ тѣмъ, единственный слуга Колесова, вывезенный имъ откуда-то изъ заводской глуши. Огромный, несуразный, лѣтъ двадцати, Гаврюша былъ очень работящій, трудолюбивый парень и добросовѣстно исполнялъ всевозможныя порученія по канцеляріи и хозяйству, сохраняя всегда полную молчаливость и одно и то же безучастное, деревянное выраженіе лица, словно это было не лицо, а маска, не отражавшая на себѣ ни малѣйшаго душевнаго движенія. Терентій Яковлевичъ былъ очень привязанъ къ своему исполнительному, безотвѣтному слугѣ и всѣми силами старался избавить Гаврюшу отъ единственнаго его недостатка — потливости, распространявшей специфическій запахъ всюду, гдѣ-бы Гаврюша ни появлялся хоть на одну минуту. Каждую субботу старикъ выдавалъ своему слугѣ пятакъ и приказывалъ итти въ баню, но это помогало немного. Терентій Яковлевичъ приходилъ въ отчаяніе, брюзжалъ на Гаврюшу и окуривалъ комнаты душистыми свѣчками.

Не безъ труда разбудивъ слугу, который, не очнувшись хорошенько, бормоталъ какую-то чушь, Колесовъ приказалъ ему поставить самоваръ и дать поскорѣе корму птицѣ, а самъ прошелъ въ кабинетъ и сталъ заниматься полученными наканунѣ вечеромъ бумагами. Утро Терентій Яковлевичъ считалъ самымъ удобнымъ временемъ для своихъ служебныхъ занятій. Со свѣжей послѣ сна головой, въ тишинѣ, не спѣша прихлебывая чай, онъ энергично писалъ свои резолюціи на подлежащихъ къ исполненію бумагахъ и составлялъ различныя донесенія управляющему. Время до девяти часовъ, когда сначала являлись въ канцелярію писцы, а потомъ чиновники, проходило незамѣтно. Нѣсколько утомленный, Терентій Яковлевичъ оканчивалъ свою служебную миссію и съ сознаніемъ исполненнаго долга считалъ себя въ полномъ правѣ отдаться личной хозяйственной жизни, появляясь въ канцеляріи только въ случаѣ экстренной необходимости или прихода посторонняго лица, которое имѣло надобность видѣть непремѣнно самого надзирателя.

— Ну, Гаврюша, пора за провизіей итти, — заявилъ Терентій Яковлевичъ, входя въ гостиную, гдѣ слуга тщательно вытиралъ пыль съ мебели.

Онъ отодвинулъ уже вытертое кресло, грузно усѣлся въ него и озабоченно задалъ вопросъ:

— Что-бы такое намъ придумать сегодня? Ну, на завтракъ, положимъ, бифштексъ зажаримъ… Возьмешь, значитъ, вырѣзки. Мясникъ знаетъ отъ какого мѣста дать, я его выучилъ!.. Соусъ хорошо-бы сдѣлать изъ грибной сои… У насъ, вѣдь, она осталась, кажется?

— Двѣ бутылочки есть… А сколько-же вырѣзки взять? — освѣдомился Гаврюша.

— Да сколько? Возьми два фунта, — подойдутъ чиновники… Рѣдиску подашь… Сыръ, масло есть… Анчоусовъ коробку вчера только откупорили… И довольно! А вотъ теперь къ обѣду что? — глубокомысленно нахмурилъ брови Терентій Яковлевичъ, но скоро кушанье было придумано, и лицо старика прояснилось.

— Эврика! Разсольника давно не было… — оживился онъ и заранѣе началъ смаковать, — разсольникъ, понимаешь-ли ты, съ томатомъ, съ почками, остренькій такой!.. Остатки вчерашней утки ты, Гаврюша, непремѣнно положи въ него для навара, а капорцевъ и томату я самъ положу по своему вкусу… На второе, для разнообразія, рыбки взять развѣ? Можно и рыбки. Тогда ты, Гаврюша, зайди къ Балашову и возьми осетрины… Тамъ у нихъ есть приказчикъ, рябоватый такой… Такъ ты ему скажи, что отъ меня посланъ, отъ акцизнаго, молъ, господина Колесова: онъ тебѣ самой свѣжей дастъ… Да не забудь: не донской, а уральской осетрины-то! Уральская, по моему, гораздо нѣжнѣе… А соусъ къ ней мы сдѣлаемъ…

— Какой, какой, Терентій Яковлевичъ?! — какъ буря ворвавшись въ гостиную, съ искреннимъ интересомъ воскликнулъ юркій, небольшого роста молодой человѣкъ въ форменной тужуркѣ, дѣлопроизводитель округа, Петунинъ, и тотчасъ-же посовѣтывалъ, — къ осетринѣ, по моему, самое лучшее — соусъ пиканъ!

— Конечно, хорошо и пиканъ, но вѣдь надо принять во вниманіе, — серьезно возразилъ, здороваясь съ вошедшимъ, надзиратель, — что на первое блюдо предполагается разсольникъ съ томатомъ и капорцами, то-есть, съ той-же приправой, какая кладется и въ пиканъ… Это будетъ однообразно. Э-эхъ, вы, верхогляды! Вотъ то-то, вы, молодежь, всегда такъ: не разберете въ чемъ дѣло, не вдумаетесь, да и брякнете!.. По моему, подъ бѣлымъ соусомъ сдѣлать, — это такъ!

— Совершенно вѣрно! — сконфузился дѣлопроизводитель и постарался оправдаться, — вѣдь, я не зналъ, что у васъ на первое будетъ!

— Ну, такъ ты иди, Гаврюша. Соусъ я передъ обѣдомъ самъ сдѣлаю… — приказалъ Терентій Яковлевичъ и, пристально взглянувъ въ лицо Петунина, выразительно подмигнулъ глазомъ. — Видно, опять было дѣло подъ Полтавой?[2]

— А? Что? — густо покраснѣвъ, переспросилъ молодой человѣкъ, какъ-будто не разслышалъ заданнаго вопроса и тотчасъ-же выдалъ себя. — Нѣтъ, честное слово, ничего не было, весь вечеръ дома просидѣлъ!

— Такъ это, значитъ, не васъ пѣвички-то на островѣ оставили?

— А вы почему знаете?! — поблѣднѣлъ и вытаращилъ глаза легкомысленный Петунинъ.

— Да ужъ знаю! — съ хитрой улыбкой уклончиво отвѣтилъ надзиратель.

— Скажите, Терентій Яковлевичъ, кто это вамъ насплетничалъ? — плаксиво сталъ приставать молодой человѣкъ.

— Вашъ-же пріятель выдалъ! — смилостивился, наконецъ, Колесовъ и весь затрясся отъ смѣха. — Сижу вчера я поздно вечеромъ на балконѣ, — не спалось что-то, — гляжу: кто-то мимо на извозчикѣ проѣзжаетъ и кланяется… Присмотрѣлся хорошенько, податной инспекторъ. А гдѣ-же, спрашиваю, мой-то? То-есть, про васъ, значитъ. Вѣдь, вы съ нимъ неразлучны! На островѣ, говоритъ, остался. Какъ на островѣ? Зачѣмъ? Почему? Какое-то, говоритъ, акцизное злоупотребленіе раскрылъ и попросилъ насъ оставить его одного съ двумя понятыми… изъ пѣвичекъ!.. Но тѣ, говоритъ, когда наша лодка стала отчаливать, сбѣжали отъ него и успѣли прыгнуть къ намъ. Онъ, говоритъ, страшно обидѣлся и сколько мы его ни уговаривали, возвратиться въ городъ съ нами вмѣстѣ не пожелалъ. Все-таки, говоритъ, мы ему полбутылки коньяку оставили, чтобы не прозябъ!

Послѣ разсказа Терентій Яковлевичъ долго еще колыхался отъ смѣха и въ заключеніе укоризненно покачалъ головой.

— Удивительные языки! Чихнешь — на другой день по всему городу извѣстно! — возмущенно воскликнулъ Петунинъ.

— Ну, ладно, ладно, идите съ Богомъ въ канцелярію! — успокоительно махнулъ надзиратель рукой и подумалъ: «Такъ, значитъ, разсольникъ и разварная осетрина. А что-же на третье? На третье можно дыню или арбузъ купить. Это я потомъ пошлю!» — рѣшилъ онъ и, заслышавъ въ канцеляріи новый голосъ, направился туда.

При появленіи начальства, писцы поднялись съ мѣстъ и отвѣсили поклоны. Колесовъ поздоровался съ каждымъ за руку и обратился къ только что явившемуся и протиравшему очки своему старшему помощнику, Рябинину, угрюмому, коренастому брюнету:

— А вы, Матвѣй Ильичъ, исполнили ту бумажку, что я вамъ третьяго дня вручилъ? Ужъ очень мнѣ надоѣдаютъ съ ней изъ губернскаго акцизнаго управленія!..

— Испо-олнилъ! — раздался рѣзкій, какъ у чревовѣщателя, теноровый голосъ Рябинина, причемъ онъ, доставая изъ портфейля нужную бумагу, вытащилъ вмѣстѣ съ нею какой-то фотографическій снимокъ.

— Это вы что сняли? — подхвативъ фотографію, спросилъ дѣлопроизводитель.

— Это «Мавританія» съ задней стороны, а вонъ и вы выглядываете, — пошутилъ надзиратель, заглядывая на карточку черезъ плечо Петунина.

— Ужъ вы скажете, Терентій Яковлевичъ! — покраснѣлъ молодой человѣкъ. — У васъ непремѣнно, гдѣ ресторанъ, тамъ и я долженъ быть… Даже обидно, право!

— Да что вы, господа, какой ресторанъ? — серьезно возразилъ помощникъ надзирателя. — Это то самое помѣщеніе въ селѣ Смоленскомъ, которое предназначено для открываемой казенной винной лавки… Здѣсь гораздо лучше видно, чѣмъ на планѣ… Сейчасъ вы смотрите общій видъ помѣщенія снаружи, а вотъ вамъ внутреннее расположеніе… — съ этими словами Рябининъ началъ вынимать изъ портфейля карточки, одна за другой, поясняя. — Это вотъ — самая лавка; это — квартира для продавца; вотъ дворовыя постройки… Жаль только — кладовая у меня не совсѣмъ ясно вышла!

Среди снимковъ нанятаго помѣщенія оказалась масса всевозможныхъ другихъ, которые, передаваясь изъ рукъ въ руки, долго разсматривались съ критическими замѣчаніями всей канцеляріей.

Матвѣй Ильичъ былъ упорный фотографъ-любитель. Онъ бралъ съ собой аппаратъ, когда ѣздилъ даже въ уѣздъ на ревизіи, снимая преимущественно не пейзажи, встрѣчавшіеся по дорогѣ, и не близкихъ, знакомыхъ, или чѣмъ-нибудь интересныхъ людей, а, вообще, все, что относилось къ его спеціальности, какъ-то: винокуренные заводы, склады, казенныя винныя лавки и т. п.

— Ну, фотографіи! Заводы да склады… Очень интересно! — со смѣхомъ сказалъ Петунинъ. — Постойте-ка, господа, я поищу у него въ портфейлѣ: нѣтъ-ли тамъ чего-нибудь попикантнѣе!

Рябининъ, услыхавъ эти слова, обидѣлся.

— Ничего тутъ смѣшного нѣтъ! Пѣвицъ, извините, изъ «Мавританіи» не снимаю, а только то, что можетъ быть полезнымъ для службы! — рѣзко заявилъ онъ и сталъ вырывать у всѣхъ разошедшіеся по рукамъ снимки.

Взглянувъ на дѣлопроизводителя, надзиратель нахмурилъ брови и укоризненно покачалъ головой, а Петунинъ, по обыкновенію, покраснѣлъ и, для вида, сосредоточенно углубился въ бумаги.

Чтобы замять неловкость, Терентій Яковлевичъ поднялся со стула и заявилъ:

— Не единымъ дѣломъ живъ человѣкъ, но и всякою пищею… А потому — надо позаботиться о завтракѣ!

Въ эту минуту въ дверяхъ канцеляріи показался веснусчатый молодой человѣкъ съ непокорно торчащими волосами и рыженькими бачками около ушей, въ форменномъ сюртукѣ, съ шашкой черезъ плечо и съ оттопырившимся отъ множества бумагъ портфейлемъ. Это былъ контролеръ Щуровскій, гроза всѣхъ владѣльцевъ винныхъ погребовъ, трактировъ, портерныхъ и табачныхъ лавокъ, всегда неожиданно являвшійся тамъ, гдѣ его не ждали, и непремѣнно открывавшій какое-нибудь нарушеніе акцизнаго устава, кончавшееся составленіемъ протокола и привлеченіемъ виновнаго къ судебной отвѣтственности. Совсѣмъ еще юный, — Щуровскій имѣлъ не больше двадцати двухъ лѣтъ, — онъ уже былъ виртуозомъ своего дѣла; казалось, что онъ такъ и родился съ знаніемъ акцизныхъ уставовъ, всевозможныхъ инструкцій и циркуляровъ.

Вытянувшись по военному и придерживая лѣвой рукой мотавшуюся шашку, Щуровскій неслышной походкой направился къ надзирателю.

Замѣтивъ на лицѣ контролера, прозваннаго въ управленіи Лекокомъ, особенное довольство и сіяніе, одинъ изъ писцовъ не безъ зависти шепнулъ своему сосѣду:

— Ну, нашъ Лекокъ опять кого-нибудь запротоколилъ!

— Имѣю честь кланяться и донести… — какъ всегда, торжественно-оффиціальнымъ тономъ началъ Щуровскій, расшаркиваясь и изгибаясь передъ начальствомъ.

Но Терентій Яковлевичъ, испугавшись раздутаго портфейля съ бумагами и считая завтракъ болѣе существеннымъ для себя дѣломъ, торопливо пожалъ руку контролера и сразу охладилъ его:

— Хорошо, хорошо, потомъ, теперь мнѣ некогда!

— Что, Петръ Петровичъ, опять какое-нибудь злодѣяніе раскрыли? — съ явной шуточкой обратился къ контролеру дѣлопроизводитель по уходѣ надзирателя.

Но, влюбленный въ свою службу и всецѣло преданный ей, Щуровскій никогда не замѣчалъ насмѣшекъ. Искренно считая составленіе протоколовъ за нарушеніе акцизнаго устава высшимъ назначеніемъ человѣка, онъ не допускалъ мысли, чтобы кто-нибудь, особенно изъ своихъ-же «акцизныхъ», могъ относиться въ этому скептически, а потому всегда принималъ все за чистую монету и на этотъ разъ также серьезно отвѣтилъ Петунину:

— Да, батенька, дѣло очень значительное!

— Кого-же, Петръ Петровичъ, накрыли-то? — заискивающе-робко поинтересовался писецъ, назвавшій контролера Лекокомъ.

Но Щуровскій не счелъ нужнымъ распространяться и, усѣвшись за свободнымъ столомъ, началъ сосредоточенно и важно разбирать принесенныя съ собой бумаги.

Между тѣмъ, Терентій Яковлевичъ прошелъ въ квартиру и, кликнувъ Гаврюшу, спросилъ его:

— Ты растопилъ плиту?

— Нѣтъ еще, я сейчасъ только вернулся, — отвѣтилъ слуга.

— Ну, такъ вотъ что: ты ее и не растапливай; бифштексъ мы на керосинкѣ изжаримъ, а для обѣда русскую печку затопи: разсольнику, что щамъ и борщу, попрѣть надо въ русской печкѣ, онъ вкуснѣе бываетъ, чѣмъ на плитѣ… Ты поди пока, накачай воздухъ въ горѣлкѣ, а я сейчасъ приду.

Черезъ нѣсколько минутъ большая газо-керосиновая кухня усовершенствованной конструкціи зашумѣла и запыхтѣла на всю квартиру. Терентій Яковлевичъ пришелъ въ кухню и, тщательно осмотрѣвъ купленную провизію, замѣтилъ Гаврюшѣ:

— Смотри хорошенько, чтобы мясо не пережарилось, а когда будетъ готово, полей грибной соей… Ну, да ты знаешь. Кромѣ того, что я приказывалъ, достань изъ погреба и подай маринованныхъ огурчиковъ.

Когда столъ въ столовой былъ накрытъ и уставленъ яствами съ питіями, старикъ, просунувъ голову въ дверь канцеляріи, произнесъ:

— Прошу, господа, закусить со мной чѣмъ Богъ послалъ! А-а, и Стефанъ Сигизмундовичъ здѣсь! Ну, какъ ваше здоровье? Поправились-ли? — воскликнулъ онъ подходившему съ поклономъ контролеру Каткевичу, маленькому, въ высшей степени чистенькому господину съ бѣлыми усиками и стриженой головой, напоминавшей своимъ легкимъ, желтоватымъ пушкомъ только-что вылупившагося изъ яйца цыпленка.

Стефанъ Сигизмундовичъ, несмотря на свой инженерскій значекъ, говорилъ по-русски очень плохо, такъ какъ родился и воспитывался въ остзейскомъ краѣ, кончивъ курсъ въ Рижскомъ политехникумѣ. Прежде, чѣмъ что-нибудь сказать, Каткевичъ нѣсколько секундъ откашливался, видимо, подбирая въ это время соотвѣтствующія слова, и, рѣшивъ, что они подобраны правильно, произносилъ сначала слово такъ, дѣлая на немъ удареніе, а потомъ уже всю остальную фразу.

— Гм, гм, такъ! Здоровье, слава Богу, лучше, — отвѣтилъ онъ на вопросъ надзирателя.

Щуровскій, завидѣвъ Колесова, давно уже вскочилъ со стула и, съ нетерпѣніемъ дождавшись отвѣта Каткевича, снова обратился къ начальству съ прежней просьбой.

— Терентій Яковлевичъ, соблаговолите выслушать мой докладъ.

— Почему такая экстренность? послѣ завтрака успѣемъ, — самый адмиральскій часъ! — улыбнулся Терентій Яковлевичъ.

Щуровскій недоумѣвающе пожалъ плечами и волей-неволей послѣдовалъ за коллегами въ столовую, захвативъ съ собой портфейль изъ боязни, чтобы кто-нибудь въ его отсутствіе не осмѣлился посмотрѣть бумаги.

Часъ завтрака былъ самымъ оживленнымъ и любимымъ временемъ для чиновниковъ округа. Изящно разставленныя самимъ хозяиномъ закуски и вина пріятно возбуждали аппетитъ, приводя чиновниковъ въ хорошее настроеніе духа, вслѣдствіе чего смѣхъ и остроты не прекращались ни на минуту. Самъ жизнерадостный, веселый Терентій Яковлевичъ, несравненный разсказчикъ всевозможныхъ случаевъ, особенно изъ охотничьей жизни, всегда бывалъ душой компаніи. На этотъ разъ онъ особенно былъ въ ударѣ и смѣшилъ всѣхъ до упаду. Одинъ только Щуровскій, насильно заставивъ себя съѣсть двѣ рѣдиски, нетерпѣливо ерзалъ на стулѣ, поправляя шашку, и какъ-то криво усмѣхался. Онъ всецѣло былъ занятъ своимъ протоколомъ и ожиданіемъ предстоявшаго доклада надзирателю.

Въ самый разгаръ завтрака въ столовую, какъ бомба, влетѣлъ только-что вернувшійся изъ уѣзда съ ревизіи другой помощникъ Колесова, толстый, небольшого роста, по фамиліи Коркинъ, отчаянный враль и передатчикъ всевозможныхъ сплетенъ, особенно изъ своего акцизнаго мірка. Благодаря богатой фантазіи и краснобайству, разсказы и сплетни, передаваемыя имъ, слушались охотно, но иногда, послѣ выпивки, Коркинъ договаривался до такихъ небылицъ, что самъ, ужаснувшись сказаннаго, вытаращивалъ удивленно глаза и круто обрывалъ рѣчи: «Ну, остальное само собой понятно!»

— А-а, съ пріѣздомъ! — весело встрѣтили его сослуживцы.

— О-охъ, умора! — сразу закатился неудержимымъ заразительнымъ смѣхомъ Коркинъ, здороваясь съ компаніей. — Дайте прежде рюмку водки выпить, а потомъ разскажу, какая исторія со мной приключилась! Прямо что-то невѣроятное, фантастическое, достойное пера какого-нибудь Габоріо или Понсонъ-дю-Терайля! Можете-ли себѣ представить?! Открылъ тайный винокуренный заводъ… подъ свиньей! Честное слово!

Товарищи, предвкушая нѣчто интересное, именно въ духѣ Коркина, старались на перебой услужить ему, придвигая закуски, рюмку и водку.

— Послѣ ревизіи пяти-шести винныхъ лавокъ… — началъ Коркинъ, пережевывая бутербродъ съ анчоусомъ. — A propos[3]: какая хорошенькая канашка сидитъ въ лавкѣ № 43, въ селѣ Загумномъ, — пальчики оближешь!.. Пріѣзжаю я въ Родіоновку… Есть тамъ одинъ мужичекъ, содержатель постоялаго двора… Давно онъ мнѣ казался сомнительнымъ, но всегда какъ-то не было никакого повода ни къ чему придраться: во всемъ образцовый порядокъ! А тутъ, какъ нарочно, подозрѣнія мои относительно этого мужика усилилъ дорогой ямщикъ своей болтовней. Ну, думаю, ужъ сегодня онъ мнѣ попадется, не ускользнетъ! Такъ оно и вышло. Въѣзжаю въ Родіоновку и прямо, минуя казенную лавку, заворачиваю къ нему. Шалишь, теперь тебя никто не успѣетъ предупредить изъ благопріятелей! Вхожу; сейчасъ-же послалъ за старостой и понятыми… Обшарилъ всѣ углы, всѣ закоулки, всѣ мышиныя норки, — н-ничего! Вдругъ бросился мнѣ въ глаза хлѣвушокъ… Невзрачный такой, стоитъ въ отдаленіи… «Это что?» — спрашиваю хозяина. — «Такъ, — говоритъ, — хлѣвъ свиной». И въ глазахъ у него вдругъ что-то промелькнуло, этакое что-то… — при этомъ разсказчикъ сдѣлалъ неопредѣленный жестъ рукой. — «Веди насъ туда!» — «Да помилуйте, вашескородіе, гоже ли вамъ посѣщать такое грязное животное?!» А самъ какъ-будто замѣшался… «Веди, веди, нечего разговаривать, не твое дѣло!» Приближаемся къ хлѣву, отворяемъ дверь, — стоитъ ог-гр-ромнѣйшая свинья! Ну, честное слово, больше коровы! Я такихъ и не видывалъ! Стала она всѣхъ обнюхивать и только-что подошла ко мнѣ, какъ вдругъ ощетинилась, захрюкала и, круто повернувшись, улеглась на самой серединѣ хлѣва. Тутъ, думаю, дѣло не спроста! Свинья-то, очевидно, ученая! «Уберите-ка съ этого мѣста свинью-то!» — приказываю. Это стоило огромнѣйшихъ усилій. Но, когда, наконецъ, удалось выгнать свинью изъ хлѣва на дворъ и когда навозъ съ пола былъ убранъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ улеглась было свинья, оказался… — разсказчикъ на мгновенье умолкъ, притаивъ дыханіе, и, обведя слушателей вытаращенными глазами, добавилъ таинственнымъ шепотомъ. — Оказался… люкъ! Всѣ обмерли. — Ну, тутъ я, конечно, — быстро докончилъ Коркинъ, — потребовалъ огня, лѣстницу… Спустились внизъ… Ну, а остальное само собою понятно!

Онъ выпилъ залпомъ рюмку водки и началъ сосредоточенно рѣзать сыръ. Слушатели — кто смѣялся, кто серьезно обсуждалъ событіе. Контролеръ Щуровскій, вѣжливо привставъ, взволнованнымъ голосомъ обратился съ вопросомъ къ разсказчику, полный глубокаго уваженія и зависти къ его геройству:

— Осмѣлюсь спросить васъ, какіе именно предметы, указывавшіе на тайное винокуреніе, были найдены и конфискованы вами?

— Предметы?! — искренно изумился Коркинъ. — Какіе предметы? Тамъ ужъ ничего не было, все убрано, а лѣтъ десять тому назадъ, я могу поручиться, навѣрно былъ тайный заводъ!

Компанія разразилась дружнымъ, гомерическимъ хохотомъ. Щуровскій-же обидчиво улыбнулся.

— Господа, перейдемте въ кабинетъ, здѣсь убирать станутъ! — предложилъ хозяинъ.

Коркинъ живо подскочилъ къ дѣлопроизводителю Петунину и, взявъ его подъ руку, повелъ въ канцелярію, нашептывая ему что-то на ухо.

Отчаявшійся въ своемъ докладѣ Щуровскій безнадежно посмотрѣлъ вслѣдъ удалявшемуся въ кабинетъ надзирателю и, захвативъ завѣтный портфейль, со вздохомъ поплелся въ канцелярію, съ цѣлью упросить дѣлопроизводителя напомнить о своемъ важномъ дѣлѣ Терентію Яковлевичу.

Вошедшіе вмѣстѣ съ послѣднимъ въ кабинетъ Рябининъ и безмолвный Каткевичъ, зная всегдашнюю привычку своего начальника вздремнуть послѣ завтрака, посидѣли минуту-другую и затѣмъ тоже вышли въ канцелярію. Терентій Яковлевичъ, приказавъ предварительно дѣлопроизводителю подать для просмотра текущія дневныя бумаги, двѣ-три изъ нихъ подписалъ и, откинувшись на спинку кресла, мгновенно сладко заснулъ съ потухшей папиросой въ рукѣ.

Прошло не болѣе десяти минутъ, какъ Терентій Яковлевичъ сквозь сонъ услышалъ въ канцеляріи шумъ, крикъ и смѣхъ. Не успѣлъ онъ сообразить, кто-бы могъ это быть, какъ дверь вдругъ распахнулась и на порогѣ показался мужчина среднихъ лѣтъ, съ замѣтной просѣдью въ черныхъ, курчавыхъ волосахъ, съ красивыми, правильными чертами лица, на которомъ особенно выдѣлялись изъ-подъ густыхъ бровей черные, живые глаза, блестѣвшіе какимъ-то молодымъ задоромъ. Одѣтъ онъ былъ по-русски — въ чернаго сукна поддевку, подъ которой виднѣлась шелковая, малиноваго цвѣта, косоворотка и въ высокіе лакированные сапоги «гармоніей». Звали его Владиміромъ Сергѣевичемъ Чемодуровымъ. Это былъ общій въ городѣ любимецъ и кумъ, застольный ораторъ, весельчакъ и собутыльникъ, всѣмъ и каждому съ перваго знакомства говорившій «ты». Съ Терентіемъ Яковлевичемъ Чемодуровъ сошелся на почвѣ гастрономіи, тѣмъ болѣе, что оба были холосты. И сейчасъ въ рукахъ, вмѣстѣ съ неподходившей къ костюму фуражкой интендантскаго вѣдомства, Чемодуровъ несъ съ собой кулекъ. Положивъ его и фуражку на окно, онъ троекратно поцѣловался съ хозяиномъ, задавъ ему въ то-же время вопросъ:

— А что у тебя сегодня на обѣдъ?

Отвѣчая на поцѣлуй, Терентій Яковлевичъ сообщилъ гостю меню обѣда.

— Жаркого, значитъ, нѣтъ? Ну, и отлично. Я, братъ, привезъ тебѣ цыплятъ… Утромъ вернулся отъ Полозова изъ имѣнья, онъ тебѣ кланяется, зоветъ къ себѣ и прочая, прочая!.. Давай ихъ зажаримъ, да не такъ, какъ обыкновенно жарятъ цыплятъ, а особеннымъ способомъ: въ папильоткахъ, съ грибочками… Это, братъ, что-то божественное, умопомрачительное! Я буквально объѣлся ими у Полозова, потомъ пошелъ на кухню къ повару, выспросилъ все досконально и захватилъ семь штукъ для тебя… Грибки-то маринованные есть? Пойдемъ-ка на кухню!

— Ахъ, ты, шутъ гороховый! Ну, идемъ, идемъ! — весело согласился любившій покушать старикъ и заинтересованно спросилъ, — а изъ грибовъ-то соусъ, что-ли, дѣлать?

— Цыплятъ начинять ими будемъ: соусъ отдѣльно варится… — докторально отвѣтилъ гость и добавилъ. — Плита, конечно, топится? Ну, идемъ! Цыплята у меня совсѣмъ готовые: выпотрошенные, вычищенные, только начинить да жарить!

Терентій Яковлевичъ поднялся съ кресла и направился за гостемъ, но въ эту минуту въ противоположную дверь вошелъ изъ канцеляріи дѣлопроизводитель и сказалъ:

— Терентій Яковлевичъ, у Щуровскаго какой-то важный протоколъ, вы-бы посмотрѣли, онъ очень проситъ.

— Ахъ, ты, Господи! Ну, ужъ пускай войдетъ, дѣлать нечего! — вздохнулъ надзиратель и крикнулъ въ догонку гостю. — Я сейчасъ приду, ты начинай пока безъ меня!

Петунинъ позвалъ Щуровскаго и тотъ неслышно предсталъ передъ начальствомъ съ неизмѣннымъ портфейлемъ, предварительно плотно затворивъ за собою дверь. Торопливо доставая нужную бумагу, контролеръ заговорилъ, волнуясь:

— Мной обнаружена безпатентная продажа вина въ бакалейной лавкѣ купца Мякотина, на Солдатской улицѣ, въ слободкѣ… Явившись сегодня въ восемь съ половиной часовъ утра въ означенную лавку…

— Вы дайте мнѣ протоколъ-то, я и прочту въ немъ, какъ все произошло! — нетерпѣливо перебилъ надзиратель смутившагося молодого человѣка.

— Извольте-съ! — съ почтительнымъ поклономъ передалъ онъ начальству завѣтный протоколъ.

Терентій Яковлевичъ началъ про себя читать его, покачивая по временамъ головой и дѣлая вслухъ свои замѣчанія, въ родѣ: «ловко!», «ахъ, мошенникъ!», «вотъ бестія!» и т. п.

Щуровскій стоялъ, вытянувшись и впившись глазами въ надзирателя, стараясь по выраженію лица его узнать о производимомъ протоколомъ впечатлѣніи. Но не успѣлъ всегда неторопливый, обстоятельный Терентій Яковлевичъ дочитать бумагу и до половины, какъ былъ прерванъ стремглавъ прибѣжавшимъ изъ кухни красавцемъ Чемодуровымъ, успѣвшимъ снять съ себя поддевку и засучить по-локоть рукава малиновой рубахи.

— Да брось ты къ черту донесенія, не къ спѣху вѣдь, я думаю! Иди лучше посмотри, да поучись, какъ это кушанье приготовляется, я сейчасъ начинять грибками стану! — властно приказалъ онъ, схвативъ пріятеля подъ руку и увлекая на кухню.

— Вы подождите, я сейчасъ вернусь, — успокоилъ надзиратель контролера и, не выпуская изъ рукъ протокола, исчезъ изъ кабинета.

Съ такимъ усиліемъ добившійся у начальства аудіенціи, Щуровскій какъ-то весь осѣлъ и, грустно опустивъ голову, безнадежно побрелъ обратно въ канцелярію.

Въ кухнѣ, между тѣмъ, царило необыкновенное оживленіе. Рябининъ, Коркинъ и Каткевичъ были уже здѣсь и, окруживъ Чемодурова, хохотали надъ какимъ-то анекдотомъ. Гаврюша добросовѣстно перемывалъ въ тазу цыплятъ.

— Ну, у тебя готово? — дослушавъ разсказъ, обратился къ слугѣ Чемодуровъ. — Давай теперь грибы, а ты, Терентій Яковлевичъ, смотри внимательнѣе!

Колесовъ, дѣйствительно, послѣдовалъ совѣту пріятеля, но, тотчасъ-же замѣтивъ, что начинка цыплятъ производится не совсѣмъ умѣло, положилъ бывшій у него въ рукахъ протоколъ на подоконникъ и, засучивъ рукава форменной тужурки, принялся помогать пріятелю.

— Ну, вотъ и отлично! — обрадовался тотъ, — ты шпигуй, а я буду завертывать цыплятъ въ бумагу… Дай-ка мнѣ, Гаврюша, нитокъ, да на сковородку положи сливочнаго масла!

За разговоромъ Терентій Яковлевичъ живо начинилъ искусной рукой цыплятъ и подсмѣялся надъ Чемодуровымъ:

— Э-эхъ, ты, профессоръ гастрономіи! Тоже учить берется, а самъ возится сколько времени!

— Ахъ, у тебя ужъ готово? — удивился пріятель. — Ну, такъ ты жарь пока этихъ, которые завернуты, мнѣ только двухъ осталось завернуть!

Колесовъ отошелъ къ плитѣ и сталъ укладывать на сковороду завернутыхъ въ промасленную бумагу цыплятъ.

Чемодуровъ торопливо завертывалъ остальныхъ, но на послѣдняго цыпленка бумаги у него не хватило. Онъ крикнулъ Гаврюшѣ:

— Принеси-ка, братецъ, еще листъ! — и тотчасъ-же спохватился. — Нѣтъ, впрочемъ, не надо, тутъ есть!

Онъ взялъ съ подоконника положенный Колесовымъ, чистой стороной вверхъ, протоколъ контролера Щуровскаго и, оторвавъ отъ него половину, за поспѣшностью не обративъ вниманія, что и на этой половинѣ было написано нѣсколько строкъ сверху, намазалъ ее масломъ и завернулъ въ нее послѣдняго цыпленка.

— Готово! — воскликнулъ Чемодуровъ. — Присовокупи и этихъ на сковороду, а я буду подливку дѣлать… Который часъ?

Рябининъ, вынувъ часы, посмотрѣлъ и сказалъ:

— Безъ четверти четыре. Намъ пора и по домамъ! — обратился онъ къ своему коллегѣ Коркину.

— Нѣтъ, нѣтъ, господа, прошу отобѣдать вмѣстѣ съ нами! — запротестовалъ Терентій Яковлевичъ.

— Это будетъ свинство, господа, если вы не останетесь: всѣ вмѣстѣ готовили, — вмѣстѣ должны и ѣсть! — присоединился Чемодуровъ.

Помощники должны были согласиться.

— Накрывай скорѣе на столъ, Гаврюша! — приказалъ хозяинъ.

Выйдя изъ кухни, онъ подошелъ къ дверямъ канцеляріи и, поманивъ въ себѣ дѣлопроизводителя, сказалъ:

— Пора, пора, кончайте! Отпустите писцовъ, а сами оставайтесь пробовать цыплятъ въ папильоткахъ.

Замѣтивъ на себѣ взглядъ Щуровскаго, полный упрека и нетерпѣнія, Терентій Яковлевичъ почувствовалъ нѣкоторое угрызеніе совѣсти и постарался успокоить молодого человѣка:

— Вы, Петръ Петровичъ, останьтесь пообѣдать а потомъ, послѣ обѣда, мы и займемся съ вами… На свободѣ-то оно лучше!..

Контролеръ почтительно поклонился и повиновался.

Черезъ полчаса вся компанія сидѣла за обѣденнымъ столомъ.

Чемодуровъ торопился ѣсть и уговаривалъ каждаго не налегать особенно на первыя два блюда, чтобы вполнѣ оцѣнить новооткрытое имъ кушанье. Съѣвъ наскоро кусочекъ осетрины, онъ всталъ изъ-за стола и побѣжалъ на кухню, съ цѣлью посмотрѣть, сумѣетъ-ли Гаврюша уложить цыплятъ на блюдо соотвѣтствующимъ образомъ.

Когда слуга понесъ кушанье на столъ, Чемодуровъ предшествовалъ ему и заботливо растворялъ передъ нимъ двери.

— Ну, господа, вниманіе! — торжественно произнесъ онъ, первый взявъ цыпленка и, словно священнодѣйствуя, медленно началъ развертывать его изъ бумаги.

Остальные всѣ также взяли себѣ по цыпленку и внимательно слѣдили за Чемодуровымъ, какъ онъ будетъ поступать съ нимъ. Вскорѣ оказалось, что, кромѣ, какъ развернуть цыпленка изъ бумаги и, поливъ соусомъ, ѣсть его, ничего особеннаго не требовалось. Тогда всѣ принялись за это знакомое дѣло и стали хвалить новатора.

Вдругъ Щуровскій поднялся со стула и, держа въ рукахъ снятую съ цыпленка бумагу, истерически вскрикнулъ:

— Терентій Яковлевичъ! Что-же это такое?! Что-же это такое?!

— Что съ вами, Петръ Петровичъ?! — испугался Колесовъ.

— Въ моемъ протоколѣ цыплятъ жарили?!

— Что вы говорите?! — поблѣднѣлъ надзиратель и дрожавшими отъ волненія руками схватилъ промасленную, зарумянившуюся отъ жара бумагу, на которой, однако, можно было разобрать заключительныя слова протокола, а также подписи контролера и понятыхъ.

Терентій Яковлевичъ сконфузился и, безпомощно разведя руками, кинулся на кухню, бормоча:

— Да, да, я его, дѣйствительно, въ кухнѣ забылъ!

Щуровскій послѣдовалъ за нимъ.

— Какъ-же это, господа, могло случиться? — таинственнымъ шепотомъ задалъ вопросъ Коркинъ.

— Это, должно быть, я устроилъ! — чистосердечно сознался Чемодуровъ. — Тамъ на подоконникѣ лежала какая-то бумага, я и оторвалъ отъ нея поллиста… Никакъ не думалъ, что въ кухнѣ казенныя бумаги хранятся!

— Гм, гм, такъ! — могъ только произнести контролеръ Каткевичъ.

— Въ этомъ-же родѣ произошелъ случай на Петровскомъ винокуренномъ заводѣ въ бытность мою контролеромъ… — началъ было свое обычное вранье Коркинъ.

Но въ эту минуту Колесовъ съ Щуровскимъ вернулись въ столовую, неся остатки злополучнаго протокола.

— Простите, хорошій мой, ей-Богу, нечаянно! — обратился Чемодуровъ къ Щуровскому. — Много я изорвалъ-то? — Можно поправить дѣло, или нѣтъ?

— Какъ его поправить?! — глухимъ, упавшимъ голосомъ отозвался контролеръ, вытирая со лба холодный потъ. — Самое главное уничтожено: подписи понятыхъ, которые были приглашены присутствовать въ качествѣ свидѣтелей.

— А кто были понятыми?

— Дворникъ дома купца Малинина, Сафроновъ, потомъ отставной фейерверкеръ…

— Какого купца, вы сказали? Малинина? Ѳедора Степаныча? На Солдатской улицѣ? — встрепенувшись, переспросилъ Чемодуровъ. — О, такъ мы это дѣло поправимъ! Малининъ — закадычный мой другъ-пріятель и кумъ! А второй кто? Отставной фейерверкеръ? Гдѣ онъ живетъ?

— Въ томъ-же домѣ Малинина.

— Великолѣпно! Фейерверкера я за три рубля куплю! — увѣренно заявилъ Чемодуровъ и, весело разсмѣявшись, добавилъ. — Вы сейчасъ-же садитесь, голубчикъ, и переписывайте протоколъ заново, а потомъ мы отправимся съ вами къ Малинину и при его содѣйствіи привлечемъ понятыхъ ко вторичной подписи. За это я вамъ головой ручаюсь!

— Да, ужъ ты постарайся, пожалуйста, а то меня ужасно разстроила эта исторія!.. — попросилъ въ свою очередь пріятеля Терентій Яковлевичъ.

— Хорошо, хорошо, не безпокойся: не я буду, если не устрою! — А теперь, господа, предлагаю докончить мое кушанье!

Всѣ принялись за прерванный обѣдъ. Одинъ только Щуровскій не только не прикоснулся къ цыпленку, но даже не могъ безъ ужаса взглянуть на него, какъ на виновника своего несчастія. Извинившись, онъ отправился въ канцелярію переписывать протоколъ.

Примѣчанія править