Т. Б. Маколей
правитьГалламъ.
правитьМаколей. Полное собраніе сочиненій.
Томъ I. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленое изданіе.
Подъ общею редакціею Н. Тиблена и Г. Думшина
С.-Петербургъ. Изданіе Книгопродавца--Типографа М. О. Вольфа. 1865
Исторія — по крайней мѣрѣ въ ея идеально-совершенномъ видѣ — состоитъ изъ поэзіи и философіи. Она запечатлѣваетъ въ умѣ общія истины посредствомъ живаго изображенія частныхъ характеровъ и событій. Но на дѣлѣ никогда не случалось, чтобы два враждебные элемента, составляющіе ее, образовали совершенную амальгаму, а наконецъ въ самое наше время элементы эти были явно и вполнѣ раздѣлены. Хорошей исторіи, въ настоящемъ смыслѣ этого слова, мы не имѣемъ; но у насъ есть хорошіе историческіе романы и хорошіе историческіе опыты. Воображеніе и разумъ — употребляя юридическую метафору — подѣлили между собою ту область литературы, которою они предъ тѣмъ овладѣли per my et per tout; и вотъ они владѣютъ врозь каждый своею частью, вмѣсто того, чтобы владѣть сообща цѣлымъ.
Сдѣлать прошедшее настоящимъ; приблизить отдаленное; перенести насъ въ общество великаго человѣка или поставить на такое возвышеніе, съ котораго можно было бы обозрѣть поле великой битвы; облечь въ дѣйствительность человѣческой плоти и крови существа, на которыя мы слишкомъ склонны смотрѣть какъ на олицетворенія качествъ въ аллегоріи; вызвать нашихъ предковъ со всѣми особенностями ихъ языка, нравовъ и одежды; провести насъ по ихъ жилищамъ, посадить съ ними за столъ, обшарить ихъ старомодные гардеробы, объяснить намъ употребленіе ихъ тяжеловѣсной домашней утвари — всѣ эти обязанности, лежащія собственно на историкѣ, присвоили себѣ сочинители историческихъ романовъ. Съ другой стороны, извлекать изъ исторіи философію, руководить нашими мнѣніями о людяхъ и событіяхъ, открывать связь между причинами и дѣйствіями, выводить изъ случаевъ прежняго времени общіе уроки нравственности и политической мудрости — стало дѣломъ особаго класса писателей.
Изъ двухъ родовъ сочиненій, на которые распалась такимъ образомъ исторія, одинъ можно сравнить съ географическою картою, другой съ ландшафтомъ, писаннымъ красками. Картина, хотя и ставитъ предъ нами мѣстность, не даетъ намъ возможности опредѣлить съ точностію размѣры, разстоянія и углы. Карта не есть произведеніе подражательнаго искусства. Она не представляетъ воображенію никакой сцены, но даетъ точныя понятія объ относительномъ положеніи различныхъ пунктовъ и составляетъ болѣе полезнаго товарища для путешественника или полководца, чѣмъ могъ бы составить писанный ландшафтъ, хотя бы то былъ самый величественный изъ всѣхъ, какіе Роза населялъ когда-либо бандитами, или самый милый изъ тѣхъ, по которымъ Клодъ разливалъ когда-либо мягкій свѣтъ заходящаго солнца.
Замѣчательно, что обыкновеніе раздѣлять два элемента, составляющіе исторію, стало преобладать на континентѣ, такъ же, какъ и въ нашей странѣ. Италія уже произвела историческій романъ, высокаго достоинства, обѣщающій еще больше въ будущемъ. Во Франціи дѣло это доведено до нѣсколько-причудливыхъ размѣровъ. Сисмонди издаетъ серьёзную и возвышенную исторію королей изъ дома Меровинговъ, весьма цѣнную, но немного скучную. Потомъ, какъ бы въ товарищи къ ней, выпускаетъ въ свѣтъ романъ, въ которомъ пытается живо представить характеры и нравы. Такой образъ дѣйствія имѣетъ, какъ намъ кажется, всѣ неудобства раздѣленія труда, не имѣя ни одной изъ его выгодъ. Мы понимаемъ практическую пользу отдѣленія обязанностей кучера отъ обязанностей повара — обѣдъ будетъ лучше изготовленъ и лошади будутъ лучше досмотрѣны. Но тамъ, гдѣ двѣ должности соединены вмѣстѣ, какъ въ Maître Jacques у Мольера, мы не думаемъ, чтобы дѣло выигрывало отъ той торжественности, съ какою этотъ плюралистъ переходитъ отъ одной изъ своихъ обязанностей къ другой.
Въ Англіи мы лучше ведемъ эти дѣла. Сэръ Вальтеръ Скоттъ даетъ намъ романъ, м-ръ Галламъ — критическую и умозрительную исторію. Оба заняты однимъ и тѣмъ же предметомъ. Но первый смотрятъ на него глазами ваятеля; цѣль его — представить точное и живое изображеніе внѣшней формы предмета. Второй — анатомистъ; дѣло его разсѣчь предметъ до его сокровеннѣйшихъ изгибовъ и раскрыть предъ нами всѣ пружины, приводящія его въ движеніе, и всѣ обстоятельства, дѣйствующія на него разрушительно.
М-ръ Галламъ вообще способнѣе, чѣмъ кто-либо изъ современныхъ писателей исполнить предпринятое имъ дѣло. Онъ весьма трудолюбивъ и проницателенъ. Познанія его обширны, разнообразны и глубоки. Умъ его одинаково отличается сильнымъ развитіемъ способности обхватывать предметъ и тонкостью такта. Въ умозрѣніяхъ его нѣтъ той неопредѣлительности, которая составляетъ обыкновенный недостатокъ политической философіи. Напротивъ, они поразительно практичны и даютъ намъ не только общія правила, но и средства примѣнять ихъ къ разрѣшенію частныхъ вопросовъ. Въ этомъ отношеніи они часто напоминаютъ намъ «Discorsi» Макіавелли.
Стиль его иногда можно упрекнуть въ шероховатости. Мы замѣтили также мѣстами дурное обыкновеніе, введенное въ моду Гиббономъ — обыкновеніе разсказывать что-нибудь обиняками и намеками. Впрочемъ м-ръ Галламъ имѣетъ оправданіе, котораго не имѣлъ Гиббонъ. Произведеніе его предназначено для такихъ читателей, которые уже знакомы съ обыкновенными сочиненіями по исторіи Англіи и потому безъ труда могутъ разрѣшать эти маленькія загадки. Форма этой книги въ цѣломъ соотвѣтствуетъ ея содержанію. Языкъ, даже въ самыхъ слабыхъ мѣстахъ, серьёзенъ и положителенъ и проявляетъ въ каждой строкѣ силу здраваго смысла. Онъ часто возвышается до краснорѣчія, не страстнаго и цвѣтистаго, а возышеннаго, серьёзнаго и трезваго — такого, какое прилично было бы въ государственной бумагѣ или рѣчи великаго юриста, какого-нибудь Сомерса или Д’Агессо.
Въ этомъ отношеніи свойства ума м-ра Галлама удивительно соотвѣтствуютъ характеру его слога. Его книга написана въ высшей степени по-судейски. Она вся проникнута духомъ суда, но не духомъ адвокатуры. Онъ перебираетъ обстоятельства дѣла съ спокойнымъ, непоколебимымъ безпристрастіемъ, не склоняясь ни на право, ни на лѣво, не говоря ни о чемъ вскользь и ничего не преувеличивая, въ то время какъ адвокаты обѣихъ сторонъ поперемѣнно кусаютъ себѣ губы, слыша какъ выставляются наружу ихъ сбивчивыя, ложныя показанія и софизмы. Вообще мы можемъ смѣло сказать, что Конституціонная Исторія Англіи — самая безпристрастная книга, какую мы когда-либо читали. Мы тѣмъ болѣе полагаемъ своею обязанностью рѣшительно высказать это мнѣніе при началѣ нашего разбора, что, при дальнѣйшихъ замѣчаніяхъ, мы считаемъ нужнымъ останавливаться преимущественно на тѣхъ мѣстахъ, съ которыми мы не согласны.
У м-ра Галлама есть одна особенность, которая, увеличивая достоинство его сочиненій, уменьшитъ нѣсколько, мы опасаемся, ихъ популярность. Онъ менѣе всѣхъ историковъ, какихъ мы можемъ только припомнить себѣ, способенъ благоговѣть предъ чѣмъ бы то ни было. Всякая политическая секта имѣетъ свою эзотерическую и экзотерическую школу, свое отвлеченное ученіе для посвященныхъ въ ея таинства, свои видимые сийволы, вещественныя формы, миѳическія сказанія для толпы. Она поддерживаетъ всѣми ухищреніами языческаго или папистскаго суевѣрія благоговѣніе тѣхъ, кто не способенъ возвыситься до созерцанія чистой истины. У нея есть свои алтари и свои обоготворенные герои, свои мощи и мѣста богомолья, свои канонизированные мученики и исповѣдники, свои празднества и преданія о чудесахъ. Наши набожные предки покинули, какъ говорятъ, главный алтарь Кентербёрійскаго собора и стали приносить всѣ жертвы на раку св. Ѳоэіы. Точно также великіе и удобные догматы ученья торіевъ — въ особенности тѣ, которые относятся до ограниченій въ богослуженіи и въ торговлѣ — обожаются сквайрами и ректорами въ питтовскихъ клубахъ,[1] подъ именемъ министра, бывшаго такимъ же плохимъ представителемъ системы, окрещенной его именемъ, какъ Бекетъ былъ плохимъ представителемъ духа св. Евангелія. Съ другой стороны, дѣло, за которое Гампденъ пролилъ свою кровь на полѣ сраженія, и Сидней на эшафотѣ, восторженно превозносится въ заздравныхъ тостахъ многими почтенными радикалами, которые затруднились бы объяснить различіе между корабельною податью[2] и актомъ Habeas corpus.[3] Можно прибавить къ этому, что какъ въ релиіи, такъ и въ политикѣ, не многіе, даже изъ тѣхъ, которые довольно просвѣщены для того, чтобы постичь смыслъ, скрытый подъ эмблемани ихъ вѣры, могутъ устоять противъ заразы народнаго суевѣрія. Часто, лаская себя мыслью, что они только притворяются уступающими предразсудкамъ толпы, они сами находятся подъ вліяніемъ этихъ же предразсудковъ. Сократъ, вѣроятно, не изъ одного только приличія училъ своихъ послѣдователей почитать боговъ, почитаемыхъ государствомъ, и при послѣднемъ издыханіи завѣщалъ пѣтуха Эскулапу. Такъ, въ благоговѣніи, которое самые разборчивые люди чувствуютъ къ своимъ политическимъ идоламъ, нерѣдко скрывается частица добровольной довѣрчивости и увлеченія. Такъ оно и должно быть, по самой природѣ человѣка. Способность, посредствомъ которой мы нераздѣльно соединяемъ въ умѣ нашемъ извѣстныя понятія, часто представлявшіяся намъ въ связи, не находится подъ безусловлымъ контролемъ нашей воли. Она можетъ быть возбуждена до болѣзненной дѣятельности. Она можетъ быть усыплена посредствомъ разума. Но въ извѣстной степени она всегда будетъ существовать. Почти безусловная власть, которую пріобрѣлъ м-ръ Галламъ надъ этого рода чувствами, совершенно удивляетъ насъ, а многихъ изъ его читателей, она, мы увѣрены, не только удивитъ, но и поразитъ непріятнымъ образомъ. Она должна быть особенно не по вкусу тѣмъ людямъ, которые въ своихъ политическихъ соображеніяхъ являются не мыслителями, а мечтателями; которыхъ убѣжденія — даже и тогда, когда искренни — не составляются по обыкновеннымъ законамъ зарожденія мысли, путемъ наведенія или вывода, а получаютъ свое двусмысленное начало, подъ вліяніемъ горячихъ настроеній, изъ избытка выспреннихъ мечтаній. Человѣкъ этого рода всегда впадаетъ въ крайности. Онъ не можетъ быть другомъ свободы безъ того, чтобы не требовать коммунизма, другомъ порядка безъ того, чтобы не защищать самыя гнусныя крайности тиранніи. Его сочувствіе колеблется между недостойнѣйшимъ изъ бунтовщиковъ и недостойнѣйшимъ изъ притѣснителей, между Мартеномъ[4] — позоромъ Верховнаго суда и Лодомъ — позоромъ Звѣздной палаты. Онъ можетъ простить все кромѣ умѣренности и безпристрастія. Онъ сочувствуетъ въ извѣстной мѣрѣ какъ запальчивости своихъ противниковъ, такъ и запальчивости своихъ сообщниковъ. Во всякомъ яростномъ приверженцѣ партіи онъ видитъ самого себя въ настоящемъ или прошедшемъ, т. е. пенсіонера короны, какимъ онъ есть, или якобинца, какимъ былъ. Но онъ не способенъ понять писателя, который твердо привязанъ къ принципамъ и равнодушенъ къ именамъ и внѣшнимъ знакамъ и который судитъ о характерахъ съ справедливою строгостью, не совсѣмъ лишенною цинизма, но свободною отъ малѣйшаго оттѣнка страсти, духа партіи или прихоти.
Намъ, вѣроятно, болѣе нравилась бы книга м-ра Галлама, еслибъ, вмѣсто того, чтобы указывать съ строгою вѣрностью на свѣтлыя и темныя стороны обѣихъ партій, онъ старался одну обѣлить, а другую очернить. Но тогда, конечно, сочиненіе его имѣло бы въ глазахъ нашихъ гораздо меньше цѣны. Похвалъ и порицаній можно имѣть сколько угодно. Но за холодною, строгою справедливостью, одною для всего мѣрою и одними вѣсами, мы не знаемъ къ какой другой книгѣ обратиться намъ.
Ни одинъ отдѣлъ нашихъ лѣтописей не былъ болѣе запутанъ и представленъ въ болѣе ложномъ свѣтѣ, писателями разныхъ партій, какъ исторія реформаціи. Въ этомъ лабиринтѣ лжи и софизмовъ руководство м-ра Галлама особенно драгоцѣнно. Нельзя не подивиться равномѣрной справедливости, съ которою онъ распредѣляетъ на право и на лѣво наказанія соперничающимъ преслѣдователямъ.
Нѣкоторые писатели нашего времени съ жаромъ утверждаютъ, будто Елисавета не преслѣдовала ни папистовъ, ни пуританъ, какъ религіозныя партіи, а будто строгія мѣры, къ которымъ она при случаѣ прибѣгала, внушаемы были не религіозною нетерпимостью, а политическою необходимостью. Даже превосходный обзоръ этого времени, представленный м-мъ Галламомъ, не совсѣмъ заставилъ замолчать сочинителей этой лжи. Основаніе правъ королевы, говорятъ они, было уничтожено папою; тронъ ея переданъ другому лицу; ея подданные были подстрекаемы къ возстанію; даже жизнь ея подвергалась опасности; всякій католикъ по долгу совѣсти обязанъ былъ сдѣлаться измѣнникомъ, — поэтому карательныя постановленія были изданы не противъ католиковъ, а противъ измѣнниковъ.
Дабы читатели наши въ состояніи были вполнѣ оцѣнить достоинства такого оправданія, мы изложимъ возможно-кратко сущность нѣкоторыхъ изъ этихъ законовъ.
Какъ только Елисавета вступила на престолъ и прежде, чѣмъ католическое населеніе обнаружило малѣйшій признакъ вражды къ ея правительству, изданъ былъ актъ, воспрещавшій отправленіе богослуженія по обрядамъ Римской церкви, подъ страхомъ конфискаціи имущества за первое нарушеніе этого закона, годичнаго тюремнаго заключенія — за второе и пожизненнаго заключенія — за третье.
Затѣмъ, въ 1562 году, изданъ былъ законъ, опредѣлявшій, чтобы всякій, кто получилъ когда-либо ученую степень въ одномъ изъ университетовъ или былъ посвященъ въ духовное званіе, всѣ юристы и судьи, приносили, по востребованью, такъ-называемую присягу верховности,[5] подъ опасеніемъ, за неисполненіе этого, подвергнуться конфискаціи имущества и тюремному заключенію на срокъ, зависѣвшій отъ монаршей воли. По прошествіи трехъ мѣсяцевъ, оштрафованнымъ могла снова быть предложена присяга, и, въ случаѣ вторичнаго отказа, отказавшійся признавался виновнымъ въ государственной измѣнѣ. Законъ, не имѣющій обратнаго дѣйствія, хотя тоже направленный къ устраненію католиковъ отъ нѣкоторыхъ занятій, какъ бы онъ строгъ ни былъ, показался бы милостью въ сравненіи съ этимъ ненавистнымъ актомъ. Это постановленіе съ обратнымъ дѣйствіемъ; уголовное постановленіе съ обратнымъ дѣйствіемъ; уголовное постановленіе съ обратнымъ дѣйствіемъ, направленное противъ многочисленнаго класса людей. Мы не станемъ положительно утверждать, что подобный законъ никогда не можетъ быть оправданъ никакими обстоятельствами. Но весьма многое говоритъ противъ него; мы не припомнимъ, ни въ нашей собственной исторіи, ни въ исторіи какой-либо другой страны, такого кризиса, вслѣдствіе котораго сдѣлались бы необходимы подобныя предупредительныя мѣры. Какія же обстоятельства вызвали въ настоящемъ случаѣ такую чрезвычайную строгость? Между католиками могло быть нерасположеніе къ правительству. Оно могло естественнымъ образомъ произойти отъ запрещенія ихъ богослуженія. Но о существованіи между ними неудовольствія можно было заключить изъ ихъ положенія, а не изъ ихъ дѣйствій; изъ золъ, которымъ они подвергались, а не изъ тѣхъ, которыя они причиняли. Были, конечно, и пасквили, и предсказанія, и слухи, и подозрѣнія, но странно принять такое основаніе для закона, опредѣляющаго уголовныя наказанія, ex post facto, многочисленному классу людей.
Спустя восемь лѣтъ, булла Пія, низлагавшая Елисавету, вызвала третій законъ. Законъ этотъ — единственный, къ которому, сколько мы понимаемъ, можетъ относиться разсматриваемое нами оправданіе — говоритъ, что если католикъ обратитъ протестанта къ Римской церкви, то оба они подвергнутся смертной казни, какъ за государственную измѣну.
Мы полагаемъ, что намъ смѣло можно было бы удовольствоваться, приведя фактъ и предоставивъ его обсужденію любаго простаго англичанина. Но недавнія пренія придали этому предмету такую важность, что мы считаемъ не лишнимъ представить по поводу его нѣсколько замѣчаній.
Вопервыхъ, аргументы, приводимые въ защиту Елисаветы, въ гораздо большей мѣрѣ примѣняются къ дѣлу ея сестры Маріи. При восшествіи Елисаветы, католики не возставали съ оружіемъ въ рукахъ, чтобы возвести на ея престолъ претендента. Марію же, прежде, чѣмъ она подала или могла подать къ тому поводъ, знатнѣйшіе изъ протестантовъ покушались уже лишить правъ на престолъ, чтобы передать ихъ Іоаннѣ.[6] Попытка эта и слѣдовавшее за тѣмъ возстаніе Вайатта могли служить такимъ же основательнымъ поводомъ жечь протестантовъ, какъ заговоры противъ Елисаветы — вѣшать папистовъ и вырывать у нихъ внутренности.
Дѣло въ томъ, что оба довода одинаково ничтожны. Если начать довольствоваться подобными основаніями, то не трудно будетъ доказать, что съ сотворенія міра еще не было ничего такого, что можно было бы назвать религіознымъ преслѣдованіемъ. Никогда не бывало такого религіознаго преслѣдованія, при которомъ не утверждали бы, основательно или неосновательно, что изъ ученія преслѣдуемой стороны проистекаетъ самымъ очевиднымъ образомъ какое-нибудь гнусное преступленіе. Мы могли бы сказать, что кесари не преслѣдовали христіанъ; что они только наказывали людей, обвиненныхъ, справедливо или несправедливо, въ сожженіи Рима и въ совершеніи самыхъ гнусныхъ мерзостей на своихъ тайныхъ сходбищахъ и что въ отказѣ бросать ладонъ на алтарь Юпитера заключалось не преступленіе, а только доказательство преступности. Мы могли бы сказать, что рѣзня Варѳоломеевской ночи имѣла цѣлью истребленіе не религіозной секты, а политической партіи, ибо не подлежитъ никакому сомнѣнію, что дѣйствія гугенотовъ, со времени Амбуазскаго заговора до сраженія при Монконтурѣ, причинили Французской монархіи гораздо больше безпокойства, чѣмъ причиняли Англійской монархіи дѣйствія католиковъ отъ начала реформаціи, и что къ тому же на сторонѣ первыхъ было гораздо меньше оправданій.
Истинное различіе совершенно очевидно. Наказывать человѣка, потому что онъ совершилъ преступленіе, или потому, что думаютъ — хотя и несправедливо — будто онъ совершилъ преступленіе, еще не значитъ преслѣдовать. Наказывать человѣка на томъ только основаніи, что изъ сущности того или другаго ученія, которому онъ слѣдуетъ, или изъ поведенія другихъ лицъ, придерживающихся одного съ нимъ ученія, мы заключаемъ, что онъ долженъ совершить преступленіе, — это уже значитъ преслѣдовать и, во всякомъ случаѣ, такое преслѣдованіе неразумно и злобно.
Елисавета, казня Балларда и Бабингтона,[7] не являлась преслѣдовательницею. Мы не обвинили бы ее также въ преслѣдованіи, еслибы она издала законъ — какъ бы онъ строгъ ни былъ — противъ открытыхъ актовъ возмущенія. Но дѣлать заключеніе, будто человѣкъ, вслѣдствіе того, что онъ католикъ, долженъ считать себя въ правѣ умертвить государя-еретика, и будто, вслѣдствіе убѣжденія въ справедливости такого дѣла, онъ посягнетъ на его совершеніе, и на такомъ заключеніи основывать законъ, приговаривающій его къ наказанію, какъ дѣйствительно совершившаго преступленіе, — это значитъ уже открыто преслѣдовать.
Еслибы, правда, всѣ люди одинаково разсуждали на основаніи одинаковыхъ данныхъ и всегда дѣлали то, что считаютъ своею обязанностью, то приведенный способъ опредѣленія наказаній былъ бы совершенно правиленъ. Но какъ люди, согласные между собою въ посылкахъ, часто бываютъ несогласны въ заключеніяхъ, и какъ нѣтъ человѣка въ мірѣ, который дѣйствовалъ бы даже сообразно съ своимъ собственнымъ мѣриломъ справедливости, то въ единственномъ логическомъ выводѣ, которымъ могутъ быть оправданы наказанія за убѣжденія, открываются двѣ огромныя прорухи. Ученіе объ отверженіи, въ понятіи многихъ весьма способныхъ людей, вытекаетъ, по закону логической необходимости, изъ ученія объ избраніи.[8] Другіе полагаютъ, что ересь антиномійцевъ[9] есть прямое послѣдствіе ученія объ отверженіи, и весьма распространено также мнѣніе, будто самые гнусные виды распутства и жестокости скорѣе всего могутъ быть, какъ они часто и были, плодомъ антиномійскихъ убѣжденій. Эта цѣпь умозаключеній, мы полагаемъ, въ той же мѣрѣ совершенна во всѣхъ своихъ частяхъ, какъ и та, которая приводитъ къ рѣшенію, будто папистъ непремѣнно долженъ быть измѣнникомъ. Но перевѣшать всѣхъ кальвинистовъ на томъ основаніи, будто, если пощадить ихъ, они неминуемо повторятъ всѣ мерзости, продѣланныя Матіасомъ или Книпердолингомъ, было бы сильною мѣрою; потому что, какъ бы мы ни разсуждали объ этомъ предметѣ, опытъ все-таки доказываетъ намъ, что человѣкъ можетъ вѣрить въ избраніе и не вѣрить въ отверженіе, что онъ можетъ вѣрить въ отверженіе и не быть антиномійцемъ, что онъ можетъ быть антиномійцемъ и не быть дурнымъ гражданиномъ. Однимъ словомъ — человѣкъ существо до такой степени непослѣдовательное, что нѣтъ возможности изъ вѣрованій его заключать о его дѣйствіяхъ, или даже изъ одной части его вѣрованій заключать о другой.
Мы не думаемъ, чтобы всякій англичанинъ, возвратившійся на лоно католической церкви, считалъ необходимымъ для себя послѣдствіемъ этого право низвергнуть съ престола или убить Елисавету. Недостаточно сказать, что новообращенный долженъ былъ признать власть папы, а папа издалъ буллу противъ королевы. Мы знаемъ, чрезъ какія странныя лазейки умъ человѣческій ухитряется ускользнуть, когда онъ желаетъ избѣгнуть непріятнаго вывода изъ принятаго имъ предложенія. Мы знаемъ, какъ долго янсенисты ухитрялись вѣрить въ непогрѣшимость папы въ предметахъ религіи, и вѣрить въ то же время въ ученіе, которое папа объявилъ ересью. Допустимъ однако, что каждый католикъ въ королевствѣ полагалъ, что Елисавкта можетъ быть умерщвлена на законномъ основаніи. Все-же есть поводъ думать, что старинная поговорка, признающая дѣло каждаго ничьимъ дѣломъ, особенно хорошо примѣняется къ случаю, въ которомъ жестокая казнь составляетъ почти неизбѣжное слѣдствіе малѣйшаго покушенія.
Изъ десяти тысячъ духовныхъ лицъ Англиканской церкви едва найдется хоть одно, которое не согласилось бы, что человѣкъ, рѣшившійся оставить отечество и друзей, чтобы идти проповѣдывать св. Евангеліе между дикарями, и, послѣ неутомимыхъ трудовъ, перенесенныхъ безъ всякой надежды на вознагражденіе, мученически окончившій жизнь, достоинъ самаго глубокаго уваженія. Между тѣмъ мы сомнѣваемся, чтобы изъ этихъ десяти тысячъ хоть десять человѣкъ когда-либо помышляли о подобномъ предпріятіи. Зачѣмъ намъ предполагать, что побужденія совѣсти, являвшіяся постоянно слабыми въ дѣлѣ добра, будутъ всесильны въ дѣлѣ зла? Безъ сомнѣнія, въ старыхъ замкахъ сѣверныхъ графствъ нашелся бы не одинъ весельчакъ-священникъ изъ папистовъ, который въ теоріи признавалъ бы за папою право низлагать монарховъ, но конечно не сталъ бы добиваться чести попасть въ пытку, даже еслибы она должна была совершиться, согласно благосклонной оговоркѣ лорда Бёрлея, «съ возможнымъ въ подобномъ дѣлѣ милосердіемъ», и не хотѣлъ бы быть повѣшеннымъ, истерзаннымъ и четвертованнымъ, хотя бы ему и предстояло при этомъ воспользоваться тою рѣдкою снисходительностью, которую королева, по особенной милости, точному дознанію или чисто по влеченію, являла, иногда при обстоятельствахъ, значительно смягчающихъ вину преступника, дозволяя ему порядочно повисѣть на висѣлицѣ, прежде чѣмъ палачъ начнетъ рыться въ его внутренностяхъ.
Законы же, изданные противъ пуританъ, не имѣли даже и того жалкаго оправданія, которое мы разсматривали выше. Въ этомъ случаѣ жестокость была та же, а опасность несравненно меньше. Въ сущности опасность эта была создана только жестокостью. Но не стоитъ слишкомъ усиливать аргументы. Клеймо, наложенное на Англиканскую церковь преслѣдованіемъ, это самое худшее пятно на ней, не можетъ быть ни стерто, ни прикрыто никакими ухищреніями остроумія. Мы хорошо знаемъ, что ученіе ея не клонится къ нетерпимости. Она допускаетъ возможность спасенія внѣ ея лона. Но это обстоятельство, которое само по себѣ дѣлаетъ ей честь, еще болѣе увеличиваетъ грѣхъ и стыдъ тѣхъ, кто преслѣдовалъ ея именемъ. Доминикъ и де-Монфортъ убивали и пытали по крайней мѣрѣ не за такія различія въ мнѣніяхъ, которыя они считали ничтожными. Если они употребляли огонь и желѣзо, то лишь съ цѣлью остановить заразу, которая, по ихъ убѣжденію, вела къ явной погибели всѣ души, подвергавшіяся ей. Мѣры, принятыя англійскимъ правительствомъ противъ папистовъ и пуританъ, вытекали изъ совершенно другаго начала. Если тотъ, кто отрицаетъ, что основатели господствующей церкви были виновны въ религіозномъ преслѣдованіи, хочетъ только этимъ сказать, что они не руководствовались никакимъ религіознымъ побужденіемъ, то мы съ нимъ совершенно согласны. Ни уголовный кодексъ Елисаветы, ни еще болѣе ненавистная система, къ которой прибѣгалъ Карлъ II, чтобы навязать шотландцамъ епископовъ, не имѣли такого благороднаго начала. Причины этого должно искать въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ реформацію въ Англіи, въ обстоятельствахъ, вліяніе которыхъ было ощутительно долгое время и можетъ быть до нѣкоторой степени замѣтно еще и въ наши дни.
Въ Германіи, Франціи, Швейцаріи и Шотландіи борьба противъ папской власти была борьбою существенно-религіозною. Правда, что во всѣхъ этихъ странахъ дѣло реформаціи, подобно всякому другому великому дѣлу, привлекло на свою сторону большое число приверженцевъ, изъ которыхъ многіе не руководствовались никакимъ побужденіемъ совѣсти; многіе покинули господствовавшую церковь единственно потому, что считали ее въ опасности, многіе потому, что тяготились ея строгостью и, наконецъ, иногіе изъ жажды ограбить ее. Но не эти приверженцы вели здѣсь дѣло раскола. Они были только полезными помощниками; помощь ихъ слишкомъ часто покупалась цѣною недостойныхъ уступокъ; но, какъ бы ни было высоко ихъ значеніе и велико ихъ могущество, они не были главными двигателями предпріятія. Настоящими двигателями были люди далеко не такого рода, люди, искупавшіе свои большія слабости и заблужденія искренностью, безкорыстіемъ, энергіею и мужествомъ; люди, соединявшіе со многими изъ пороковъ, свойственныхъ вождямъ революціи и богословамъ-полемикамъ, нѣкоторыя изъ самыхъ высокихъ качествъ апостоловъ. Они могли быть круты въ нововведеніяхъ и неприлично заносчивы съ спорѣ. Они могли поступать иногда непростительно строго съ своими противниками и иногда безстыдно потворствовать порокамъ своихъ сильныхъ союзниковъ. Но въ нихъ не было ни страха, ни лицемѣрія, ни жадности, ни мелочнаго себялюбія. Единственною великою цѣлью ихъ было — разбить идоловъ и очистить святыню. Если они были слишкомъ снисходительны къ недостаткамъ высокихъ лицъ, отъ покровительства которыхъ ожидали пользы для церкви, зато они никогда не отступали предъ преслѣдовавшими тиранами и вражескими полчищами. За ту теологическую систему, которой они не смущаась приносили въ жертву жизнь другихъ, они безъ страха готовы были отдать собственную жизнь. Таковы были виновники великаго раскола на континентѣ и въ сѣверной части нашего острова. Курфирстъ Саксонскій и ландграфъ Гессенскій, принцъ Конде и король Наваррскій, графъ Морей и графъ Мортонъ, могли принять протестантскія убѣжденія, или утверждать, что приняли ихъ, но характеръ свой реформація получила отъ Лютера, Кальвина и Нокса.
Англія не можетъ указать на подобныя имена, и это не потому, чтобы у нея не было людей съ искреннимъ благочестіемъ, глубокою ученостью и твердою и предпріимчивою рѣшимостью. Но люди эти были въ ней отброшены на задній планъ. Въ другихъ мѣстахъ, люди съ такими свойствами были предводителями. У насъ же они играли второстепенныя роли. Въ другихъ мѣстахъ свѣтское тщеславіе было орудіемъ религіознаго рвенія; здѣсь же религіозное рвеніе было орудіемъ свѣтскаго тщеславія. Король, характеръ котораго лучше всего опредѣляется, если сказать, что онъ былъ олицетвореніемъ деспотизма, министры безъ правилъ, алчная аристократія, раболѣпный парламентъ, — таковы были орудія, при помощи которыхъ Англія освободилась изъ-подъ ига Рима. Дѣло, начатое Генрихомъ, убійцею своихъ жонъ, продолжалъ Сомерсетъ, убійца своего брата, и окончила Елисавета, убійца своей гостьи. Порожденная скотскою страстью, вскормленная эгоистическою политикою, реформація въ Англіи мало обнаруживала тѣхъ свойствъ, которыя отличали ее въ другихъ странахъ: непоколебимаго и безпредѣльнаго рвенія, смѣлости рѣчи и единства воззрѣнія. Свойства эти можно, конечно, было найти, но только въ низшихъ рядахъ партіи, возстававшей противъ авторитета Рима, въ такихъ людяхъ, какъ Гуперъ, Летимеръ, Роджерсъ и Тайлоръ. Изъ людей же, имѣвшихъ нѣсколько большее вліяніе на ходъ реформаціи, Ридлей былъ едвали не единственнымъ лицомъ, которое не смотрѣло на нее какъ на простой политическій переворотъ. Но даже и Ридлей не игралъ особенно видной роли.
Въ ряду государственныхъ людей и прелатовъ, которые главнымъ образомъ давали характеръ религіознымъ перемѣнамъ, находился одинъ, и только одинъ человѣкъ, дѣйствія котораго едвали и самое пристрастіе могло бы объяснить иначе, какъ своекорыстными видами. Поэтому не удивительно, что характеръ его былъ предметомъ жаркаго спора. Едвали нужно объяснять, что мы говоримъ о Кранмерѣ.[10]
М-ръ Галламъ подвергся строгимъ осужденіямъ за то, что онъ сказалъ съ своею обыкновенною спокойною строгостью: «если мы взвѣсимъ характеръ этого пастыря на вѣрныхъ вѣсахъ, то онъ конечно окажется далекимъ отъ гнусностей, приписываемыхъ ему его врагами, но и не заслуживающимъ никакого особеннаго почитанія.» Попробуемъ развить значеніе словъ м-ра Галлама и дать имъ такое объясненіе: — Если смотрѣть на Кранмера только какъ на государственнаго человѣка, то онъ окажется не хуже Вольсея, Гардинера, Кромвелля или Сомерсета. Но когда пытаются выставить его святымъ, то человѣку съ здравымъ смысломъ, знакомому съ исторіею того времени, почти невозможно удержаться отъ смѣха. Еслибы предоставлено было памяти этого архіепископа самой найти себѣ приличное мѣсто, то она скоро затерялась бы въ толпѣ, смѣшавшейся
«А quel cattivo coro
Degli angeli, che non furon ribelli,
Ne fur fedeli а Dio, ma per se foro.» (*)
(*) «Съ тѣми хорами злыхъ ангеловъ, что за себя стояли за однихъ, не возмущались противъ Бога и не оставались ему вѣрными.» («Адъ», пѣснь III, ст. 37—40).
И единственное замѣчаніе, какое слѣдовало бы сдѣлать при его имени, это: «Что говорить о немъ? взгляни — и мимо!»[11]
Но, какъ его поклонники требуютъ для него мѣста въ благородномъ сонмѣ мучениковъ, то права его должны быть разсмотрѣны полнѣе.
Начало его возвышенія, довольно обыкновенное въ скандальныхъ хроникахъ дворовъ, кажется какъ-то странно-неумѣстнымъ въ житіи святыхъ. Кранмеръ вошелъ въ милость оказавъ Генриху содѣйствіе въ постыдномъ дѣлѣ его перваго развода. Онъ способствовалъ браку короля съ Анною Болейнъ. По самому пустому поводу, онъ объявилъ этотъ бракъ недѣйствительнымъ. По поводу — если можно — еще болѣе ничтожному, онъ развязалъ узы, соединявшія безстыднаго тирана съ Анною Клевскою. Онъ оказывалъ привязанность Кромвеллю, пока Кромвелль былъ въ блестящемъ положеніи. Но когда приливъ королевской милости измѣнился, Кранмеръ подалъ голосъ въ пользу казни Кромвелля безъ суда. Онъ принималъ убѣжденія и отказывался отъ нихъ, смотря по расположенію духа короля. Онъ участвовалъ при жизни Генриха въ приговорахъ къ созженію тѣхъ, кто отвергалъ ученіе о пресуществленіи. Лишь только Генрихъ умеръ, онъ нашелъ, что ученіе это ложно. Но и тутъ ему не было недостатка въ жертвахъ для созженія. Онъ воспользовался авторитетомъ своего сана и своихъ сѣдыхъ волосъ, чтобы переломить отвращеніе, съ какимъ умное и добродѣтельное дитя смотрѣло на преслѣдованія. Нетерпимость всегда дурна. Но кровожадная нетерпимость человѣка, постоянно колебавшагося въ своихъ вѣрованіяхъ, возбуждаетъ омерзеніе, которое трудно высказать безъ бранныхъ словъ. Одинаково измѣняя и политическимъ и религіознымъ обѣтамъ, примасъ былъ сперва орудіемъ Сомерсета, а потомъ Нортумберланда. Когда протекторъ пожелалъ, безъ малѣйшаго признака суда, предать смерти своего роднаго брата, онъ нашелъ готовое орудіе въ Кранмерѣ. Вопреки каноническому праву, которое воспрещало духовному лицу принимать какое бы то ни было участіе въ кровавыхъ дѣлахъ, архіепископъ скрѣпилъ ужасный приговоръ своею подписью. Когда Сомерсетъ палъ въ свою очередь, то виновникъ его гибели нашелъ въ Кранмерѣ поддержку для своего гнуснаго покушенія измѣнить порядокъ престолонаслѣдія.
То, что приводятъ поклонники Кранмера въ его оправданіе, дѣлаетъ поведеніе его только еще болѣе достойнымъ презрѣнія. Онъ уступилъ, говорятъ они, вопреки своимъ лучшимъ убѣжденіямъ, потому что не могъ устоять противъ мольбы Эдуарда. Надо полагать, что святой 60-лѣтній пастырь могъ бы найти лучшее занятіе у смертнаго одра дитяти, чѣмъ исполненіе преступныхъ просьбъ своего юнаго ученика. Еслибы Кранмеръ, въ то время, какъ Эдуардъ упрашивалъ его сдѣлаться измѣнникомъ, выказалъ хоть половину той твердости, которую обнаружилъ прежде, когда Эдуардъ умолялъ его не совершать убійства, то онъ могъ бы спасти страну отъ одного изъ величайшихъ бѣдствій, какія когда-либо постигали ее. Каковы бы ни были его побужденія, но онъ сдѣлался сообщникомъ недостойнаго Додлея. Предстояло преодолѣть добродѣтельную совѣстливость еще одной юной и благородной души. Какъ Эдуардъ былъ втянутъ въ преслѣдованіе, такъ Іоанна была вовлечена въ измѣну. Въ лѣтописяхъ нашихъ нѣтъ примѣра дѣйствія менѣе извинительнаго. Если должно было уважать наслѣдственное право, то право это имѣла Марія. Если слѣдовало предпочесть право, признанное парламентомъ, то и оно было за Маріею. Если интересы протестантской религіи требовали отступленія отъ обыкновеннаго порядка престолонаслѣдія, то интересы эти были бы лучше всего соблюдены возведеніемъ на престолъ Елисаветы. Еслибы были приняты въ соображеніе внѣшнія отношенія королевства, то представлялось еще больше основаній предпочесть Елисавету Іоаннѣ. Возникло сильное сомнѣніе, Іоанна ли или королева шотландская имѣла больше правъ, сомнѣніе, которое, по всей вѣроятности, повело бы къ войнѣ, какъ съ Шотландіею, такъ и съ Франціею, еслибы замыселъ Нортумберланда не былъ сокрушенъ при самомъ зарожденіи его. Что Елисавета имѣла больше правъ, чѣмъ королева шотландская, это было неоспоримо. Участію Кранмера и, къ сожалѣнію, нѣсколькихъ болѣе достойныхъ людей въ этомъ въ высшей степени возмутительномъ замыслѣ можно смѣло приписать значительную долю той строгости, которая проявлялась впослѣдствіи въ обращеніи съ протестантами.
Заговоръ не удался, папизмъ восторжествовалъ, и Кранмеръ отрекся отъ своихъ вѣрованій. Большинство людей смотрятъ на это отреченіе какъ на единственное пятно на честной жизни, какъ на слабость въ минуту забвенія. Но на самомъ дѣлѣ его отреченіе совершенно согласовалось съ тою системою, по которой онъ постоянно дѣйствовалъ. Это входило въ его неизмѣнныя привычки. Это было не первое отреченіе его и, по всей вѣроятности, было бы и не послѣднымъ, еслибы того требовали его виды. Мы не порицаемъ его за то, что ему не хотѣлось быть созженнымъ живымъ. Никого нельзя строго упрекать въ томъ, что онъ не одаренъ геройскою храбростью. Но человѣкъ, который самъ такъ мало любилъ огонь, долженъ былъ бы, конечно, сколько-нибудь сочувствовать и другимъ. Преслѣдователь, не причиняющій другимъ ничего такого, чему онъ самъ не былъ бы готовъ подвергнуться, заслуживаетъ нѣкотораго уваженія. Но если человѣкъ, который любитъ свое ученіе больше, чѣмъ жизнь своихъ ближнихъ, вмѣстѣ съ тѣмъ любитъ свой мизинецъ больше, чѣмъ свое ученіе, то самый простой аргументъ à fortiori дастъ намъ возможность опредѣлить размѣръ его доброты.
Но мученичество его, говорятъ намъ, искупило все. Странно, какъ можно находиться въ такомъ невѣдѣніи относительно этого предмета. Дѣло въ томъ, что если мученикомъ называется тотъ, кто рѣшается скорѣе умереть, чѣмъ отказаться отъ своего убѣжденія, то Кранмеръ былъ такой же мученикъ, кажъ докторъ Доддъ.[12] Онъ умеръ только потому, что не могъ сдѣлать иначе. Онъ до тѣхъ поръ не бралъ назадъ своего отреченія, пока не увидѣлъ, что оно было напрасно. Королева окончательно рѣшила, что онъ долженъ быть созженъ, будетъ ли онъ католикомъ или протестантомъ. Тогда онъ заговорилъ, какъ обыкновенно говорятъ люди въ минуту смерти, когда имъ нечего надѣяться и нечего бояться на землѣ. Еслибы Марія даровала ему жизнь, то онъ сталъ бы, мы полагаемъ, ходить къ обѣднѣ и получать отпущеніе грѣховъ, какъ добрый католикъ, до самаго восшествія на престолъ Елисаветы; и затѣмъ, вторичнымъ отступничествомъ, купилъ бы себѣ право жечь людей лучшихъ и болѣе мужественныхъ, чѣмъ онъ.
Впрочемъ, мы не думаемъ представлять его чудовищемъ злобы. Оно не былъ безпутно жестокъ и вѣроломенъ. Онъ былъ просто низкопоклонный, робкій и корыстолюбивый придворный временъ частыхъ и крутыхъ переворотовъ. То, что всегда выставляли какъ особенную его добродѣтель — легкость, съ которою онъ прощалъ своимъ врагамъ — есть необходимая черта его характера. Такого рода рабы никогда не бываютъ ни мстительны, ни благодарны. Выгоды въ настоящемъ изглаживаютъ одинаково изъ памяти ихъ и прошлыя одолженія, и прошлыя обиды. Единственная цѣль ихъ — самосохраненіе, и ради нея они примиряются съ тѣмъ, кто дѣлаетъ имъ зло, тамъ же легко, какъ забываютъ о тѣхъ, кто оказываетъ имъ услуги. Прежде, чѣмъ превозносить человѣка за его незлопамятность, намъ бы слѣдовало вникнуть, стоитъ ли онъ выше чувства мести или ниже его.
Сомерсетъ былъ человѣкъ съ такими же слабыми правилами, какъ и его товарищъ. О Генрихѣ, который во всемъ, исключая желанія быть самому для себя папою, являлся правовѣрнымъ католикомъ, и о Елисаветѣ, которая конечно ничего не имѣла противъ теологіи Рима, намъ нѣтъ надобности говорятъ. эти четыре лица были великими виновниками реформаціи въ Англіи. Трое изъ нихъ имѣли прямой интересъ въ распространеніи королевскихъ правъ. Четвертый былъ готовымъ орудіемъ для всякаго, кто только могъ внушить ему страхъ. Не трудно видѣть, какими побужденіями и какимъ планомъ могли руководствоваться подобныя лица въ стремленіи къ преобразованію церкви. Планъ ихъ состоялъ просто въ томъ, чтобы перенести полную чашу чародѣйскихъ средствъ изъ рукъ вавилонской волшебницы въ другія руки, расплескавъ изъ нея дорогою какъ можно меньше.
Слѣдовало удержать въ Англиканской церкви католическое ученіе и обряды. Но король долженъ былъ имѣть надъ нею то главное наблюденіе, которое прежде принадлежало римскому первосвященнику. Генрихъ имѣлъ въ этомъ, нѣкоторое время, успѣхъ. Необыкновенная сила его характера, счастливое положеніе, въ которомъ онъ находился относительно другихъ государствъ, и огромныя средства, перешедшія въ его руки, вслѣдствіе уничтоженія монастырей, — все это дало ему возможность одинаково угнетать обѣ религіозныя партіи. Онъ наказывалъ съ безпристрастною строгостью и тѣхъ, которые отрекались отъ ученій Римской церкви, и тѣхъ, которые признавали ея законы. Однако основаніе, на которомъ онъ пытался утвердить свою власть, было слишкомъ узко чтобы быть прочнымъ. Даже и для Генриха не было бы возможно долгое время преслѣдовать оба исповѣданія. Даже подъ его управленіемъ бывали возстанія католиковъ и проявлялся уже такой духъ, изъ котораго легко могло въ скоромъ времени вспыхнуть возстаніе и между протестантами. Поэтому было совершенно необходимо, чтобы верховная власть вступила въ союзъ съ той или другой партіей. Признать первенство папы значило бы отказаться отъ всего плана. Неохотно и ропща, присоединилось наконецъ правительство къ протестантамъ. Вступая въ этотъ союзъ, оно имѣло въ виду пріобрѣсти какъ можно большую поддержку въ своемъ эгоистическомъ замыслѣ и сдѣлать какъ можно меньшія уступки собственно духу религіозныхъ нововведеній.
Изъ этого соглашенія возникла Англиканская церковь. Правда, во многихъ отношеніяхъ для нея было выгодно, что, въ такое время избытка религіознаго рвенія, главными основателями ея были просто политики. Этому обстоятельству обязана она своими умѣренными правилами, своими скромными обрядами, своею возвышенною и трогательною литургіею. Ея богослуженіе лишено всякой театральной обстановки. Но она все-таки сохранила въ несравненно большей степени, чѣмъ какая-либо изъ ея протестантскихъ сестеръ, то искусство поражать чувства и наполнять воображеніе, которымъ такъ отличается католическая церковь. Съ другой же стороны, въ теченіе болѣе полутораста лѣтъ, она продолжала быть послушницею монархіи… Божественное право королей и обязанность безусловнаго повиновенія всѣмъ ихъ велѣніямъ, были ея главными догматами. Она твердо держалась ихъ и во времена угнетеній, преслѣдованій и распутства, въ тѣ времена, когда законъ былъ попранъ ногами, когда сужденія были извращены, когда народъ снѣдали какъ хлѣбъ. Однажды, и только однажды, на мгновеніе, и только на то мгновеніе, когда были затронуты ея личное достоинство и ея собственность, позабыла она проявить на дѣлѣ проповѣдуемую ею покорность.
Елисавета ясно понимала, какія выгоды можно было извлечь изъ тѣснаго союза монархіи съ духовенствомъ. И въ самомъ дѣлѣ, при восшествіи на престолъ, она явно помышляла о частномъ примиреніи съ Римомъ, и въ теченіе всей своей жизни сильно склонялась въ пользу нѣкоторыхъ изъ самыхъ вредныхъ сторонъ католицизма. Но ея повелительный нравъ, ея тонкая проницательность и особенность ея положенія вскорѣ заставили ее вполнѣ привязаться къ церкви, которая вся принадлежала ей. По тому же принципу, по которому она сама присоединилась къ этой церкви, она старалась, посредствомъ преслѣдованія, пригнать на лоно ея и весь народъ. Она обставила ее строгими уголовными законами, не потому, чтобы считала подчиненіе ея дисциплинѣ необходимымъ для спасенія души, но потому, что церковь была твердынею, которую неограниченная власть укрѣпляла для самой себя; потому, что она ожидала болѣе глубокаго повиновенія отъ людей, которые видѣли въ ней какъ гражданскую, такъ и духовную главу, чѣмъ отъ тѣхъ, которые, подобно папистамъ, приписывали духовную власть папѣ, или тѣхъ, которые, подобно нѣкоторымъ пуританамъ, приписывали ее только Небу. Не принадлежать къ ея церкви значило не признавать учрежденія, основаннаго съ явнымъ намѣреніемъ поддержать и распространить королевскія права.
Великая королева эта и ея преемники, принимая принадлежность къ господствовавшей церкви и преданность престолу за одно и то же, достигли наконецъ того, что тожественность эта стала подтверждаться и на опытѣ. Правда, строгость преслѣдованія католиковъ спала послѣ смерти Елисаветы. Іаковъ скоро нашелъ, что они были неспособны вредить ему и что ожесточеніе, которое чувствовала противъ нихъ партія пуританъ, ставило ихъ въ необходимость искать убѣжища у его трона. Въ теченіе послѣдующей борьбы они грѣшили скорѣе всѣмъ другимъ, чѣмъ недостаткомъ преданности престолу. Съ другой стороны, Іаковъ питалъ къ пуританамъ ненависть, превышавшую ненависть Елисаветы. Ея отвращеніе къ нимъ происходило отъ причинъ политическихъ; его же чувство имѣло личный характеръ. Секта эта досаждала ему въ Шотландіи, гдѣ онъ былъ слабъ, и онъ рѣшился отплатить ей тѣмъ же въ Англіи, гдѣ онъ былъ силенъ. Преслѣдованіе преобразило мало-по-малу секту въ политическую партію. Чтобы въ религіозныхъ убѣжденіяхъ пуританъ было что-либо враждебное монархическому началу, этого еще не было доказано удовлетворительнымъ образомъ. Послѣ нашихъ гражданскихъ распрей вошло въ моду говорить, что съ пресвитеріанствомъ связаны республиканскія идеи, точно такъ же, какъ, послѣ Французской революціи, была мода говорить, что съ этими же идеями связано безвѣріе. Совершенно справедливо, что церковь, устроенная по образу Кальвинистской, не подкрѣпитъ власти монарха въ такой мѣрѣ, какъ іерархія, состоящая изъ разныхъ чиновъ, отличающихся одинъ отъ другаго какъ значеніемъ, такъ и денежнымъ содержаніемъ, чиновъ, которые всѣ постоянно ожидаютъ отъ правительства повышеній. Но опытъ ясно показалъ, что Кальвинистская церковь, какъ и всякая другая, не оказываетъ расположенія къ правительству, когда ее преслѣдуютъ, хранитъ спокойствіе, когда она терпима, и дѣятельно доказываетъ преданность, когда правительство покровительствуетъ ей и нѣжно о ней заботится. Шотландія принадлежала въ теченіе полутора столѣтія къ Пресвитеріанской церкви. Между тѣмъ ея Общее Собраніе[13] не причинило правительству, въ теченіе этого періода, и половины того безпокойства, какое принесла ему Конвокація[14] Англиканской церкви въ теченіе 30 лѣтъ, слѣдовавшихъ за революціею. Что Іаковъ и Карлъ ошиблись на счетъ этого — не удивительно. Но мы, признаться, удивляемся, какъ люди нашего времени, люди, имѣющіе предъ собою доказательство благодѣтельнаго вліянія вѣротерпимости, люди, которые могутъ убѣдиться своими глазами, что пресвитеріане являются далеко не чудовищами, когда правительство настолько благоразумно, что оставляетъ ихъ въ покоѣ, — какъ такіе люди оправдываютъ преслѣдованія XVI и XVII вѣковъ на томъ основаніи, будто они были необходимы для безопасности церкви и трона.
Насколько преслѣдованія поддерживаютъ церкви и троны, обнаружилось скоро. Изъ ереси, возникшей по ничтожному поводу, не имѣвшему никакой связи съ дѣйствительными интересами религіи или правительства, родилась систематическая политическая оппозиція, сильная, смѣлая, непреклонная. Оппозиція эта стала высказываться къ концу царствованія Елисаветы. Она обнаружилась впервые при вопросѣ о монополіяхъ. Даже царственная львица вынуждена была отказаться отъ своей добычи и, разъяренная, медленно отступать предъ нападавшими. Духъ свободы возрасталъ съ возрастаніемъ богатства и умственнаго развитія народа. Безсильныя сопротивленія и оскорбительныя дѣйствія Іакова, вмѣсто того, чтобы подавить этотъ духъ, только растравили его; а обстоятельства, непосредственно послѣдовавшія за восшествіемъ на престолъ его сына, предвѣщали особенно уперную борьбу между королемъ, рѣшившимся управлять по произволу, и народомъ, рѣшившимся достигнуть свободы.
Всѣмъ извѣстная дѣятельность третьяго парламента при Карлѣ и деспотическія мѣры, послѣдовавшія за его распущеніемъ, чрезвычайно хорошо описаны м-мъ Галламомъ. Ни одинъ писатель, мы полагаемъ, не доказалъ такимъ яснымъ и удовлетворительнымъ образомъ, что правительство имѣло въ то время твердое намѣреніе уничтожить древнюю парламентскую конституцію Англіи и, по крайней мѣрѣ, оставить только одну тѣнь ея. Мы спѣшимъ однако перейти къ той части сочиненія м-ра Галлама, которая, хотя и изобилуетъ драгоцѣнными свѣдѣніями и замѣчаніяни, вполнѣ достойными внимательнаго разсмотрѣнія и, очевидно, написана, какъ и все остальное, въ духѣ совершеннаго безпристрастія, — но во многихъ отношеніяхъ представляется намъ заслуживающею возраженія.
Мы переходимъ къ 1640 году. Участь парламента, собравшагося на короткое время въ этомъ году, ясно обнаружила намѣренія короля. Что парламентъ, собравшійся послѣ столькихъ лѣтъ угнетенія, явилъ такую умѣренность — истинно достойно удивленія. Гайдъ превозноситъ вѣрноподданническія чувства и духъ примиренія, руководившіе этимъ парламентомъ. Говорятъ, что дѣйствія его заставили достойнѣйшаго Фокланда влюбиться въ самое имя парламента. Мы же полагаемъ, вмѣстѣ съ Оливеромъ С. Джономъ, что умѣренность парламента зашла слишкомъ далеко и что, по тѣмъ временамъ, требовалось болѣе рѣзкихъ и рѣшительныхъ нѣръ. На пользу парламента послужило однако то, что король имѣлъ новый случай обнаружить ту ненависть къ свободѣ своихъ подданныхъ, которая руководила всѣми его дѣйствіями. Единственнымъ преступленіемъ нижней палаты было то, что, собравшись послѣ долгаго промежутка времени, прошедшаго безъ парламента, и послѣ длиннаго ряда жестокостей и беззаконныхъ налоговъ, она, повидимому, желала разобрать причиненное королемъ зло, прежде чѣмъ опредѣлить ему субсидіи.
Въ наказаніе за эту дерзость, она почти тотчасъ же была распущена.
Военная неудача, всеобщее волненіе, Финансовыя стѣсненія, разстройство по всѣмъ частямъ управленія принудили Карла, еще до истеченія года, вновь созвать палаты. Собраніе ихъ было одною изъ великихъ эръ въ исторіи цивилизованнаго міра. Все, что ни сдѣлано для политической свободы въ Европѣ и въ Америкѣ, проистекло прямо или косвенно изъ тѣхъ учрежденій, которыя упрочилъ или преобразовалъ этотъ парламентъ. Намъ не случалось еще заглянуть въ лѣтописи этого времени, безъ возрастающаго чувства благоговѣнія къ патріотизму, энергіи, рѣшимости, отмѣнной мудрости, отличавшимъ всѣ мѣры этого великаго парламента, съ того дня, какъ онъ собрался и до начала междоусобной войны.
Преданіе суду Страффорда было первымъ и, быть можетъ, самымъ сильнымъ ударомъ. Все поведеніе этого знаменитаго человѣка доказывало, что онъ составилъ обдуманный планъ ниспроверженія основныхъ законовъ Англіи. Тѣ части его переписки, которыя изданы были послѣ его смерти, не оставляютъ и малѣйшаго на этотъ счетъ сомнѣнія. Правда, одинъ изъ его поклонниковъ вызвался доказать, «что тѣ отрывки, которые м-ръ Галламъ недоброжелательно извлекъ изъ переписки между Лодомъ и Страффордомъ, въ доказательство ихъ замысла ввести совершенную тираннію, относятся не къ какому-нибудь замыслу въ этомъ родѣ, а только къ совершенному преобразованію въ дѣлахъ государства и къ совершенному огражденію законной власти.» Мы обратимъ особенное вниманіе нашихъ читателей на два или три изъ этихъ отрывковъ.
Всякій, кто сколько-нибудь знакомъ съ этимъ временемъ, знаетъ, что поведеніе Гампдена въ дѣлѣ о корабельной подати сопровождалось жаркимъ одобреніемъ со стороны всякаго почтеннаго роялиста Англіи. Оно вызвало пламенныя похвалы со стороны самихъ защитниковъ королевскихъ правъ и даже со стороны коронныхъ юристовъ. По отзыву Кларендона, поведеніе Гампдена во всемъ этомъ дѣлѣ было таково, что даже тѣ люди, которые искали случая придраться къ защитнику народа, вынуждены были сознаться, что они не въ состояніи найти въ немъ ничего дурнаго. Что онъ былъ правъ въ отношеніи къ закону — признано теперь всѣми. Но даже еслибы это было и иначе, то все-таки дѣло его было чистое. Пятеро изъ судей, при всемъ раболѣпіи тогдашнихъ судовъ, высказались въ его пользу. Большинство, составившееся противъ него въ судѣ, было самое ничтожное. Ни въ какой странѣ, сохранившей хотя малѣйшіе признаки конституціонной свободы, скромное и приличное обращеніе къ закону не можетъ быть признано преступленіемъ. Между тѣмъ Страффордъ предлагаетъ, чтобы Гампдена, за то, что онъ требовалъ мнѣнія законнаго судилища въ вопросѣ о законѣ, подвергнуть наказанію и строгому наказанію, «сѣчь, — такъ выражается дерзкій отступникъ, — сѣчь, пока не образумится. Если же розги, прибавляетъ онъ, будутъ такъ употреблены, что не причинятъ боли, тѣмъ болѣе мнѣ будетъ жаль.» Вотъ оно огражденіе законной власти!
У образованныхъ народовъ, и наиболѣе самовластныя правительства допускали вообще свободу въ примѣненіи правосудія къ частнымъ тяжбамъ. Страффордъ же хотѣлъ распространить королевскія права на всѣ дѣла и во всѣхъ судахъ. Онъ жаловался на то, что въ Ирландіи не позволено вмѣшиваться въ дѣла двухъ тяжущихся сторонъ. «Я очень хорошо знаю, говоритъ онъ, что противъ этого съ жаромъ возстанутъ законники, руководствующіеся судебнымъ обычаемъ и привыкшіе подчинять этому предубѣжденію всѣ другія званія, какъ будто никому нельзя довѣрять и никто, кромѣ ихъ, не можетъ отправлять правосудія; а въ какой мѣрѣ примиряется съ монархическимъ началомъ такая ихъ монополія, въ силу которой они хотятъ управлять всѣмъ на основаніи своихъ юридическихъ сборниковъ[15] — тому вы имѣете въ Англіи дорого купленный примѣръ.» Мы отъ всей души хотѣли бы знать, какими именно аргументами можно доказать, что право вмѣшиваться въ тяжбы между частными лицами составляетъ одну изъ справедливыхъ принадлежностей исполнительной власти.
Не удивительно, что человѣкъ, такъ мало заботившійся объ обыкновенныхъ гражданскихъ правахъ, о правахъ, которыя были уважаемы даже деспотами, смотрѣлъ съ презрѣніемъ на ограниченія, которыя конституція налагаетъ на королевскую власть. Мы могли бы привести цѣлыя страницы, но ограничимся однимъ образчикомъ: «Если уничтожить долги короны, то вы можете управлять, какъ вамъ будетъ угодно, и я твердо увѣренъ, что впредь это можно будетъ дѣлать безъ всякой помощи, — прямо изъ жилища короля.»
Такова была теорія той коренной государственной реформы, которую замышлялъ Страффордъ. Вся его дѣятельность, съ того дня, какъ онъ отдался двору, тщательно согласовалась съ этою теоріею. На сторонѣ его сообщниковъ еще можно найти разныя оправданія — невѣжество, глупость, ханжество. Но у Вентворта подобнаго оправданія не было. Умъ его былъ обширенъ. Его прежнія пристрастія были за сторонѣ правъ народа. Онъ зналъ всю прелесть и всю цѣну той системы, которую пытался исказить. Онъ былъ первый изъ переметчиковъ, первый изъ тѣхъ государственныхъ мужей, патріотизмъ которыхъ былъ только кокетствомъ политическаго разврата, продажность которыхъ научила правительство руководствоваться старымъ правиломъ въ торговлѣ невольниками, доказывающимъ, что дешевле покупать, чѣмъ воспитывать, дешевле вывозить защитниковъ изъ оппозиціи, чѣмъ подготовлять ихъ въ министерствѣ. Онъ былъ первый англичанинъ, которому перство послужило таинствомъ позора, посвященіемъ въ общину испорченности. Онъ былъ какъ первымъ въ этомъ ненавистномъ спискѣ, такъ и самымъ великимъ изъ стоявшихъ въ немъ: краснорѣчивый, проницательный, предпріимчивый, неустрашимый, изобрѣтательный, стойкій въ намѣреніяхъ, обладавшій въ высшей степени всѣми тѣми качествами, которыя ведутъ народы къ возвышенію или къ погибели, падшій архангелъ, сатана отступничества. Титулъ пера, на который, передаваясь на противную сторону, онъ промѣнялъ имя, честно прославившееся въ народномъ дѣлѣ, напоминаетъ намъ то наименованіе, которое утвердилось, со времени первой измѣны, за падшимъ Люциферомъ.
«Satan, — so call him now. — His former name
Is heard no more in heaven.» (*)
(*) «Сатана, такъ зовите его теперь. Его прежнее имя не должно раздаваться больше въ небѣ.» (Мильтонъ, «Потерянный Рай», V, 658—659).
Отпаденіе Страффорда отъ народной партіи, главнѣйшимъ образомъ, навлекло на него ненависть его современниковъ. Онъ сталъ съ тѣхъ поръ предметомъ особеннаго интереса для тѣхъ, чья жизнь, подобно его жизни, служила лишь доказательствомъ, что нѣтъ злобы равной злобѣ ренегата. Ничто не можетъ быть естественнѣе и приличнѣе какъ то, чтобы одинъ отступникъ хвалилъ другаго.
Многіе изъ враговъ общественной свободы отличались добродѣтелями въ частной жизни. Но Страффордъ былъ тотъ же повсюду. Каковъ былъ государственный мужъ, таковъ былъ и родственникъ и любовникъ. Его поведеніе въ отношеніи къ лорду Моунтморрису описано у Кларендона. За слово, которое едва можно назвать опрометчивымъ, изъ-за котораго не стоило затѣвать и обыкновенной гражданской тяжбы, лордъ-намѣстникъ притянулъ человѣка высокаго званія, женатаго на родственницѣ его жены, къ суду, составленному изъ рабовъ. Состоялся смертный приговоръ. Все было исполнено, кромѣ самой казни. Но обращеніе, которому подвергся лордъ Эляй, было еще позорнѣе. Дворянина этого ввергнули въ темницу, чтобы принудить его распорядиться своимъ имѣніемъ такъ, какъ угодно было его невѣсткѣ, которую, какъ надо полагать, Страффордъ обольстилъ. Разсказы эти основываются не на пустыхъ слухахъ. Справедливость ихъ допускаютъ историки наиболѣе пристрастные къ министру и осуждаютъ ихъ въ выраженіяхъ, хота и слишкомъ умѣренныхъ для такого случая, но все-таки строгихъ. Одни эти факты достаточно уже оправдываютъ названіе злой графъ, которымъ заклеймилъ его Нимъ.
Страффордъ, несмотря на всѣ его пороки, несмотря на всѣ его опасные замыслы, конечно имѣлъ право на покровительство закона; но закона, принимаемаго во всей его строгости, закона въ самомъ тѣсномъ смыслѣ его буквы, которая убиваетъ. Онъ не долженъ былъ быть разорванъ на куски чернью или пораженъ въ спину кинжаломъ убійцы. Онъ не долженъ былъ подвергнуться и такому наказанію, которое проистекало бы изъ его собственныхъ незаконныхъ мѣръ. Но если правосудіе имѣло во всей коллекціи своего обширнаго арсенала хотя одно оружіе, которое могло поразить его, то именно это оружіе преслѣдователи его обязаны были, предъ Богомъ и людьми, употребить въ дѣло противъ Страффорда.
— «If he may
Find mercy in the law, `t is his: if none,
Let him not seek `t of us.» (*)
(*) «Если онъ можетъ найти пощаду у закона, то пусть находитъ, если же нѣтъ, то пусть не ждетъ ея отъ насъ.»
Такъ могла, no справедливости, выразиться нижняя палата.
Относились ли же обвинительные пункты противъ Страффорда къ государственной измѣнѣ въ тѣсномъ смыслѣ? Многіе, не зная ни въ чемъ состояли эти пункты, ни что такое государственная измѣна, отвѣтятъ отрицательно, единственно потому, что на этомъ основывался самъ обвиняемый, говоря въ защиту своей жизни. Журналы палаты лордовъ показываютъ, что спрошено было мнѣніе судей. Они единогласно отвѣчали, что пункты, на которыхъ основывался приговоръ надъ графомъ, подходятъ подъ условія государственной измѣны. Это судейское мнѣніе, даже если предположить, что оно было ошибочно, въ значительной степени оправдываетъ парламентъ. Вѣдь рѣшеніе, произнесенное въ казначействѣ, всегда приводилось защитниками Карла въ оправданіе его поведенія въ дѣлѣ о корабельной подати. Между тѣмъ, какъ въ этомъ случаѣ, составилось весьма ничтожное большинство въ пользу той стороны, по произволу которой всѣ судьи могли быть смѣщены. Рѣшеніе въ дѣлѣ Страффорда было единодушно; насколько мы можемъ судить, оно было и безпристрастно; и хотя можно допустить нѣкоторое сомнѣніе, но мы думаемъ, что оно вообще было основательно. "Должно замѣтить, говоритъ м-ръ Галламъ, что 15-ый пунктъ, обвиняющій Страффорда во взъиманіи, собственною властью, денежныхъ поборовъ и въ расположеніи войскъ на квартирахъ у жителей Ирландіи, съ цѣлью принудить ихъ повиноваться его незаконнымъ требованіямъ, пунктъ, по которому, а равно и еще одному, но не по всему содержанію обвинительнаго акта, перы признали Страффорда виновнымъ, — что пунктъ этотъ подходитъ, по крайней мѣрѣ весьма близко, если нельзя сказать болѣе, къ существенной измѣнѣ, каковою по статуту Эдуарда III признаются военныя приготовленія противъ короля. Это весьма здравое и вѣрное объясненіе вызвало самое смѣшное возраженіе. «Можетъ показаться нелѣпостью, говоритъ противникъ м-ра Галлама, такое объясненіе, которое подводитъ взъиманіе денегъ для короля, съ его вѣдома и позволенія, подъ статью о военныхъ приготовленіяхъ противъ короля и потому признаетъ такое дѣйствіе государственною измѣною.» Но тѣ, которые берутся писать о предметахъ конституціоннаго права, должны бы знать то, что знаетъ всякій писецъ прокурора и всякій способный школьникъ старшаго класса: что по основному правилу нашего государственнаго управленія, король не можетъ сдѣлать ничего дурнаго, что всякій судъ обязанъ предполагать, что дѣйствія и чувства короля являются во всякомъ случаѣ такими, какими они должны быть, и что нельзя принимать никакихъ доказательствъ, клонящихся къ устраненію этого полезнаго вѣрноподданническаго предположенія. А потому лорды были обязаны признать впередъ, что король смотрѣлъ на оружіе, незаконно направленное противъ его народа, какъ на обращенное противъ его престола.
Замѣчанія м-ра Галлама о биллѣ обвиненія въ государственной измѣнѣ[16] такъ-же основательны и тонки, какъ бываютъ все замѣчанія его, но не вполнѣ удовлетворяютъ насъ. Онъ защищаетъ основную мысль, но возражаетъ противъ строгости наказанія. Что въ важныхъ случаяхъ правительству позволительно издавать противъ злодѣевъ постановленія съ обратнымъ дѣйствіемъ, въ этомъ мы нисколько не сомнѣваемся. Мы знаемъ только одинъ аргументъ противъ этого, который самъ по себѣ достаточно разуменъ, чтобы заслужить возраженіе. Цѣль наказанія, говорятъ, есть предупрежденіе. Но наказаніе, опредѣляемое не на основаніи общаго правила, а по произволу, не можетъ послужить къ предупрежденію. Поэтому оно безполезно; а безполезное страданіе не должно быть причиняемо. Этотъ софизмъ проникъ во многія сочиненія объ уголовномъ законодательствѣ. Онъ допускаетъ однако весьма простое опроверженіе. Вопервыхъ, наказанія ex post facto не совсѣмъ безполезны, даже и какъ предупрежденіе. Они служатъ предупрежденіемъ для особаго класса людей, который болѣе другихъ нуждается въ нихъ — для временщиковъ и министровъ. Такія наказанія напоминаютъ этого рода людямъ, что можетъ наступить день воздаянія для тѣхъ, кто разоряетъ и порабощаетъ свою страну, прикрываясь всѣми законными формами. Но это еще не все. Въ обыкновенныхъ случаяхъ, предупрежденіе есть главная цѣль наказанія; но это не единственная его цѣль. Часто бываетъ также одною изъ цѣлей — удаленіе злодѣя и предохраненіе общества отъ тѣхъ опасностей, которыхъ можно ожидать отъ испорченнаго и неисправимаго человѣка. По отношенію къ такому плуту, какъ Вильдъ, или такому злодѣю, какъ Тортелль, цѣль эта имѣетъ большую важность. По отношенію же къ могущественному и злонамѣренному государственному человѣку, она несравненно важнѣе, и важна до такой степени, что одной ея достаточно, чтобы оправдать самую большую строгость, хотя бы и было положительно извѣстно, что участь его не отклонитъ другихъ отъ подражанія его примѣру. Мы полагаемъ, впрочемъ, что въ настоящее время было бы въ высшей степени пагубно принять подобный образъ дѣйствія, даже относительно такого министра, который оказался бы хуже Страффорда, — если только можетъ быть худшій министръ; потому что въ настоящее время парламенту достаточно только лишить кабинетъ своей опоры, чтобы произнести немедленную перемѣну мимистерства. Совсѣмъ другое дѣло было въ царствованіе Карла I. Государь этотъ въ теченіе 11 лѣтъ управлялъ безъ всякаго парламента, и даже въ то время, когда парламентъ засѣдалъ, король поддерживалъ Бокингама, не смотря на самыя сильный представленія парламента.
М-ръ Галламъ того мнѣнія, что противъ Страффорда должно было издать билль наказанія и штрафа[17], но онъ дѣлаетъ въ этомъ случаѣ различіе, которое, мы полагаемъ, менѣе точно, чѣмъ обыкновенно бываютъ его различія. Его мнѣніе, по крайней мѣрѣ какъ мы могли понять его, состоитъ въ томъ, что существуютъ почти неопровержимыя возраженія противъ законовъ съ обратнымъ дѣйствіемъ, опредѣляющихъ уголовное наказаніе, но что противъ тѣхъ случаевъ, въ которыхъ наказаніе не сопряжено съ смертью, возраженія сравнительно слабы. Теперь, конечно, довольно распространено обыкновеніе принимать въ соображеніе строгость наказанія, когда возбуждается вопросъ о формѣ судопроизводства и о правилахъ уликъ. Мы часто видимъ, что человѣка обвиняютъ въ простомъ воровствѣ по такимъ уликамъ, которыхъ было бы недостаточно для обвиненія въ воровствѣ со взломомъ. Бываетъ иногда, что присяжные, въ томъ случаѣ, когда есть сильное подозрѣніе, но нѣтъ безспорнаго доказательства, что стоящій предъ ними арестантъ совершилъ дѣйствіе, подходящее подъ опредѣленіе умышленнаго убійства, признаютъ его виновнымъ лишь въ ненамѣренномъ убійствѣ. Но это, конечно, очень неосновательно. Правила уликъ не болѣе зависятъ отъ важности соединяющагося съ ними интереса, чѣмъ правила ариѳметики. Утверждать, что форма суда, достаточная для удовлетворенія правосудія, когда дѣло идетъ о свободѣ и собственности, становится недостаточною, когда дѣло идетъ о жизни, — такъ-же неосновательно, какъ утверждать, что, играя въ кости по одному пенни, вы имѣете больше шансовъ на выигрышъ, чѣмъ играя на тысячи фунтовъ стерлинговъ. Даже если извѣстная форма судопроизводства слишкомъ недостаточна для уголовныхъ случаевъ, то она, à fortiori, слишкомъ недостаточна и для всѣхъ другихъ, потому что въ уголовныхъ случаяхъ всегда представляютъ значительное обезпеченіе свойства человѣческой природы. Нѣтъ судьи болѣе жестокаго, какъ тотъ, который за совѣстливость въ дѣлахъ крови вознаграждаетъ себя небрежностью въ дѣлахъ меньшей важности. Разница въ счетѣ, происходящая съ одной стороны, болѣе чѣмъ превышаетъ разницу въ вѣсѣ съ другой.
Если существуетъ какое-либо общее возраженіе противъ всѣхъ наказаній, имѣющихъ обратное дѣйствіе, то болѣе нечего и говорить. Но не такое мнѣніе м-ра Галлама. Онъ одобряетъ этотъ образъ дѣйствія. Онъ находитъ, что Страффорда должно было подвергнуть наказанію за тѣ преступленія, за которыя прежде законъ не опредѣлялъ наказанія, что должно было актомъ парламента лишить его званія и присудить къ вѣчному изгнанію. Мы встрѣтили бы затрудненія на первомъ шагу, и только на первомъ. Въ самомъ дѣлѣ, мы о трудомъ можемъ представить себѣ, чтобы случай, не требующій смертной казни, могъ требовать опредѣленія уголовнаго наказанія, посредствомъ постановленія съ обратнымъ дѣйствіемъ. Мы съ трудомъ можемъ представить себѣ человѣка, слишкомъ преступнаго и опаснаго чтобы для наказанія его должно было нарушить весь порядокъ, установленный законами, и между тѣмъ не довольно преступнаго, чтобы заслуживать самаго строгаго приговора, и не столь опаснаго, чтобы, для заключенія его, требовалась послѣдняя и самая надежная темница — могила. Еслибы мы полагали, что Страффорду можно безопасно позволить жить во Франціи, то мы бы скорѣе оставили его по-прежнему жить въ Англіи, чѣмъ изгонять его особымъ актомъ. Что же касается до лишенія званія, то мы замѣтимъ противъ этого, что для народа опасенъ былъ не графъ, а генералъ и государственный человѣкъ. Эссексъ сказалъ въ этомъ случаѣ, болѣе справедливо, чѣмъ изящно, что «у мертваго, какъ камень, нѣтъ товарища.» И часто въ теченіе междоусобныхъ войнъ, парламентъ имѣлъ случай радоваться, что непреложный законъ и непреодолимая преграда защитили его отъ мужества и таланта Вентворта.
Замѣчательно, что ни Гайдъ, ни Фокландъ не подали голоса противъ билля обвиненія. Есть даже причины полагать, что Фокландъ говорилъ въ пользу его. Только въ одномъ отношенія, какъ замѣтилъ м-ръ Галламъ, сдѣлано было достойное "различіе между этимъ случаемъ и другими, подобными ему. Былъ изданъ актъ, которымъ дѣти Страффорда освобождались отъ конфискаціи имѣнія и потомственнаго безчестія, составлявшихъ законныя послѣдствія приговора. Правительство никогда не оказывало подобнаго великодушія въ случаяхъ измѣны. Такой либеральный поступокъ нижней палаты былъ вполнѣ и самымъ приличнымъ образомъ вознагражденъ. Родъ Вентвортовъ, съ того времени, всегда отличался какъ преданностью къ обществу, такъ и могуществомъ и блескомъ, и можетъ въ настоящее время похвалиться такими членами, съ которыми Сей или Гампденъ почли бы за честь дѣйствовать за-одно.
Довольно странно, что почитатели Страффорда были всѣ безъ исключенія и почитателями Карла I; ибо, что бы ни думали о дѣйствіяхъ парламента по отношенію къ несчастному временщику, но то не подлежитъ сомнѣнію, что государь его поступилъ съ нимъ постыдно. Одинаково измѣняя, какъ своему народу, такъ и своимъ клевретамъ, король не посовѣстился принять на себя роль труса, предающаго висѣлицѣ своего сообщника. Хорошо, что люди, подобные Карлу, бываютъ во всякомъ низкомъ союзѣ. На такихъ-то людей и разсчитываютъ, когда предлагаютъ, послѣ убійства, прощеніе и награду. Ихъ освобождаютъ отъ отвѣтственности, вознаграждаютъ и презираютъ. Самъ судья, пользующійся ихъ помощью, ставитъ ихъ ниже того преступника, котораго они предаютъ. Былъ ли Страффордъ невиненъ? Былъ ли онъ достойный слуга короля? Если такъ, то что должны мы думать о государѣ, который, торжественно обѣщавъ ему, что не будетъ тронутъ ни одинъ волосъ на головѣ его, и имѣя въ рукахъ неоспоримое конституціонное право спасти Страффорда, предалъ его мщенію враговъ? Были, какъ мы знаемъ, такіе пункты, въ которыхъ король не уступилъ бы и за которые онъ готовъ былъ бы рѣшиться на междоусобную войну. Не долженъ ли король — если онъ только сопротивляется чему-нибудь — сопротивляться пролитію невинной крови? Былъ ли Страффордъ виновенъ? Даже при этомъ предположеніи, трудно не почувствовать презрѣнія къ участнику его вины, искусителю, сдѣлавшемуся карателемъ. Еслибы въ самомъ дѣлѣ, начиная съ этого времени поведеніе Карла стало безукоризненно, то можно было бы сказать, что глаза его наконецъ раскрылись на его прежнія ошибки и что, жертвуя, по требованіямъ своего парламента, министромъ, преступленіе котораго заключалось въ слишкомъ ревностной заботливости о распространеніи королевскихъ правъ, онъ тѣмъ самымъ далъ горькое и глубоко-унизительное доказательство искренности своего раскаянія. Мы можемъ описать поведеніе короля въ этомъ случаѣ въ такихъ выраженіяхъ, какія употребилъ Юмъ, говоря о дѣйствіяхъ Черчилля во время революціи. Чтобы оправдать свой поступокъ съ другомъ, Карлу необходимо было послѣ этого всегда проявлять въ обращеніи съ народомъ самую строгую справедливость и искренность. Между тѣмъ его послѣдовавшіе поступки съ народомъ ясно показали, что если онъ предалъ своего министра топору, то это не изъ какого-нибудь уваженія къ конституціи и не изъ какого-нибудь сознанія глубокой преступности тѣхъ замысловъ, въ которыхъ онъ участвовалъ вмѣстѣ съ Страффордомъ. Сдѣлалось очевиднымъ, что, покидая слугу, глубоко-виновнаго предъ всѣми другими, но совершенно невиновнаго предъ нимъ однимъ, онъ имѣлъ единственною цѣлью выиграть время, чтобы дать созрѣть новымъ деспотическимъ планамъ и купить помощь другихъ Вентвортовъ. Тотъ, который не захотѣлъ воспользоваться данной ему закономъ властью, чтобы спасти приверженца, которому была заложена его честь, скоро показалъ, что онъ не посовѣстится преступить всякій законъ и отказаться отъ всякаго залога, чтобы приготовить погибель своимъ противникамъ.
«Не довѣряй королю!» воскликнулъ падшій министръ, когда узналъ, что Карлъ согласился на его смерть. Вся исторія тѣхъ временъ есть проповѣдь на этотъ грустный текстъ. Защита Долгаго парламента заключается въ предсмертныхъ словахъ его жертвы.
М-ръ Галламъ вообще одобряетъ первыя мѣры Долгаго парламента. Но онъ считаетъ пагубными и насильственными мѣры, принятыя послѣ лѣтнихъ вакансій 1641 года. Онъ полагаетъ, что съ этого времени требованія парламента не оправдывались никакою особенною опасностью, угрожавшею конституціи, и что въ послѣдовавшей за тѣмъ войнѣ парламентъ былъ очевидно зачинщикомъ. Такъ какъ это одинъ изъ самыхъ интересныхъ вопросовъ въ нашей исторіи, то мы рѣшаемся изложить подробнѣе причины, по которымъ мы составили себѣ о немъ мнѣніе, противное мнѣнію писателя, сужденіе котораго мы глубоко уважаемъ.
Начнемъ съ того, что мнѣніе наше о королѣ Карлѣ I хуже мнѣнія, которое, повидимому, составилъ себѣ о немъ м-ръ Галламъ. Закоренѣлая ненависть къ свободѣ, лежавшая въ основаніи общественной дѣятельности короля; безцеремонность, съ какою онъ рѣшался на всякое средство, облегчавшее достиженіе его цѣлей; готовность, съ какою онъ давалъ обѣщанія; наглость, съ какою онъ нарушалъ ихъ; жестокое равнодушіе, съ какимъ онъ отбрасывалъ ненужныя или попортившіяся орудія его замысловъ, — все это дѣлало изъ него, по крайней мѣрѣ до тѣіъ поръ, пока его характеръ не вполнѣ обнаружился и власть его не была потрясена до основанія, — болѣе опаснаго врага конституціи, чѣмъ могъ бы быть человѣкъ съ гораздо большими способностями и рѣшимостью…
Оставимъ въ сторонѣ случаи притѣсненія и вѣроломства, омрачившіе первые годы правленія Карла. Оставимъ всю исторію его третьяго парламента; ту плату, которой онъ потребовалъ за свое согласіе на Прошеніе о Правѣ; вѣроломство, съ которымъ онъ нарушилъ свои обязательства; смерть Эліота; варварскія наказанія, опредѣленныя Звѣздною палатою; корабельную подать и всѣ въ настоящее время всѣми осуждаемыя мѣры, которыя опорочили его правленіе съ 1630 по 1640 годъ.
Допустимъ, что могло быть обязанностью парламента остановиться, наказавъ самыхъ виновныхъ изъ клевретовъ короля, уничтоживъ инквизиціонныя судилища, бывшія орудіемъ его тиранніи и отмѣнивъ несправедливые приговоры, произнесенные надъ его жертвами. Сдѣланныя уступки были значительны, бѣдствія междоусобной войны — очевидны, а выгоды, даже въ случаѣ побѣды, сомнительны. Прежнія ошибки короля могли быть отнесены къ молодости, труднымъ обстоятельствамъ, вліянію дурныхъ совѣтовъ, неопредѣлительности законовъ. Мы твердо убѣждены, что еслибъ хоть подъ-конецъ король поступалъ порядочно съ народомъ или даже только съ своими приверженцами, то нижняя палата доставила бы ему полную возможность снова пріобрѣсти всеобщее довѣріе. Такого мнѣнія былъ Кларендонъ. Онъ ясно показалъ, что ярость оппозиціи ослабѣвала, что начиналась реакція, что большинство лицъ, находившихся на сторонѣ противной королю, желало честнаго и полнаго примиренія и что самые рьяные или, какъ вскорѣ оказалось, самые разсудительные члены народной партіи стали терять свое вліяніе. Ремонстрація[18] прошла въ парламентѣ съ большимъ трудомъ. Непримиримые противники двора, какъ Кромвелль, стали поговаривать о продажѣ своихъ помѣстій и о выѣздѣ изъ Англіи. Событія скоро показали, что только эти люди вполнѣ понималы, какъ много безчеловѣчности и обмана скрывалось подъ конституціонными рѣчами и милостивымъ обращеніемъ короля.
Попытка короля схватить пять членовъ парламента была, безъ сомнѣнія, настоящею причиною войны. Съ этой минуты вѣрноподданническое довѣріе, съ которымъ большинство народной партіи начинало-было смотрѣть на короля, обратилось въ ненависть и неизлечимую недовѣрчивость. Съ этой минуты парламентъ вынужденъ былъ окружить себя оружіемъ обороны. Съ этой минуты городъ принялъ видъ гарнизона. Съ этой минуты, по словамъ Кларендона, въ пріемахъ Гампдена стало проявляться большее раздраженіе, онъ обнажилъ мечъ и отбросилъ ножны. Потому что съ этой минуты, для каждаго безпристрастнаго наблюдателя, должно было сдѣлаться очевиднымъ, что прикрываясь увѣреніями, клятвами и улыбками, тиранъ не переставалъ жаждать абсолютной власти и кровавой мести.
Защитники Карла весьма ловко скрывали отъ своихъ читателей сущность этой продѣлки. Дѣлая повидимому искреннія и значительныя уступки, они уклонились отъ разбора главнаго обвиненія. Они соглашаются, что это была мѣра необдуманная и даже сумасбродная, нелѣпый капризъ лорда Дигби, нелѣпо принятый королемъ. И такимъ образомъ, признавая защищаемаго ими виновнымъ въ меньшей части его проступка, они спасаютъ его отъ отвѣтственности за большую. Намъ же поведеніе его представляется въ настоящее время такимъ же точно, какимъ въ то время оно представлялось парламенту и городу. Мы вовсе не считаемъ поступокъ этотъ такимъ безразсуднымъ, какимъ угодно представлять его друзьямъ короля, а находимъ его гораздо болѣе злонамѣреннымъ.
Вопервыхъ, продѣлка эта была незаконна съ начала до конца. Обвиненіе было противозаконно. Процессъ былъ противозаконенъ. Веденіе дѣла было противозаконно. Если Карлъ желалъ преслѣдовать пятерыхъ членовъ за измѣну, то билль противъ нихъ должно было передать въ большой судъ присяжныхъ.[19] Правило, что членъ нижней палаты не можетъ, по желанію короны, быть судимъ лордами за государственную измѣну, принадлежитъ къ азбукѣ нашего законодательства. Что никто не можетъ быть арестованъ лично королемъ, также совершенно ясно. Это правило существовало въ нашей юриспруденціи еще во времена Эдуарда IV. «Подданный, сказалъ главный судья[20] Маркгамъ этому государю, можетъ арестовать за измѣну: король же не имѣетъ на то права, потому что, въ случаѣ незаконности ареста, обиженная сторона не имѣетъ никакого средства противъ короля.»
Самое время, въ какое Карлъ сдѣлалъ этотъ шагъ, также заслуживаетъ вниманія. Мы уже сказали выше, что пылъ, обнаруженный парламентомъ при первыхъ засѣданіяхъ, значительно охладѣлъ, что главные противники двора упали духомъ и что послѣдователи ихъ были вообще склонны къ мѣрамъ болѣе кроткимъ и мягкимъ, чѣмъ тѣ, къ которымъ прибѣгали до того. Во всякой странѣ, а въ Англіи больше чѣмъ гдѣ-либо, существуетъ наклонность принять сторону того, кто безпощадно угнетенъ и кто лишенъ, повидимому, всякаго средства къ защитѣ. Всякій, кто наблюдалъ за приливомъ и отливомъ общественнаго расположенія въ наше время, легко можетъ припомнить примѣры, подтверждающіе это замѣчаніе. Въ Англіи государственный человѣкъ долженъ усердно поклоняться Немезидѣ; онъ долженъ наиболѣе опасаться паденія въ то время, когда находится на вершинѣ могущества и популярности, и наиболѣе бояться своего врага въ-то время, когда врагъ этотъ наиболѣе повергнутъ ницъ. Участь коалиціоннаго министерства[21] 1784 года есть, можетъ быть, самый поразительный примѣръ дѣйствительности этого принципа въ нашей исторіи. Въ нѣсколько недѣль, способнѣйшее и обширнѣйшее мимистерство, какое когда-либо существовало, было обращено въ слабую оппозицію, и король, поговаривавшій уже объ удаленіи своемъ въ Ганноверъ, возвысился до такого могущества, какимъ не пользовался ни одинъ изъ его предмѣстниковъ, съ самаго времени революціи. Такого же рода кризисъ очевидно готовился въ 1642 году. При подобномъ кризисѣ государь, который по природѣ своей былъ бы истинно честенъ и великодушенъ, который ошибался бы, но видѣлъ бы свои ошибки, сожалѣлъ бы о потерянной любви народа и радовался бы блеснувшей надеждѣ на возвращеніе ея, — такой государь особенно избѣгалъ бы всякаго шага, могущаго подать поводъ къ неудовольствію, даже еслибы оно оказалось и неосновательно. Съ другой же стороны, король, вся жизнь котораго была ложь, который тѣмъ болѣе ненавидѣлъ конституцію, что принужденъ былъ притворяться уважающимъ ее, для котораго собственная честь и любовь народа были ни-почемъ, — такой король избралъ бы подобный кризисъ для того, чтобы сдѣлать какое-нибудь вопіющее беззаконіе, чтобы нанести ударъ, могущій удалить вождей оппозиціи и напугать ея толпу. На это и посягнулъ Карлъ. Ударъ его не попалъ въ цѣль, но прошелъ такъ близко отъ нея, что со стороны тѣхъ, въ кого онъ былъ направленъ, было бы чисто сумасшествіемъ снова ввѣриться ему.
Должно замѣтить, что за нѣсколько времени предъ тѣмъ король далъ обѣщаніе самымъ почтеннымъ роялистамъ нижней палаты, Фокланду, Кольнепперу и Гайду, не принимать ни какой мѣры, касающейся этой палаты, не посовѣтовавшись предварительно съ ними. Въ этомъ случаѣ онъ не спросилъ ихъ совѣта. Его поведеніе удивило ихъ болѣе, чѣмъ кого-либо изъ остальныхъ членовъ собранія. Кларендонъ говоритъ, что они были сильно поражены такимъ недостаткомъ довѣрія и поражены тѣмъ болѣе, что, еслибы король посовѣтовался съ ними, они сдѣлали бы все, что могли, для отклоненія его отъ такого недостойнаго дѣла. Неужели никогда не приходило въ голову Кларендону, неужели не придетъ въ голову по крайней мѣрѣ людямъ менѣе пристрастнымъ, что на это были уважительныя причины? Когда престолу угрожала повидимому близкая опасность, король готовъ былъ отдаться на нѣкоторое время въ руки тѣхъ людей, которые, хотя и не одобряли его прошлаго поведенія, полагали, что лекарство сдѣлалось хуже самой болѣзни. Но мы думаемъ, что въ душѣ своей онъ питалъ къ обѣимъ партіямъ парламента чувство отвращенія, отличавшееся только степенью силы, и что страшный урокъ, который онъ вознамѣрился дать принесеніемъ въ жертву главныхъ виновниковъ Ремонстраціи, былъ направленъ отчасти и къ наученію тѣхъ, которые участвовали въ оспариваніи корабельной подати и въ уничтоженіи Звѣздной палаты.
Нижняя палата объявила королю, что члены ея готовы отвѣчать на всякое обвиненіе, предъявленное противъ нихъ законнымъ порядкомъ. Лорды отказались принять неконституціонную обязанность, которую онъ пытался возложить на нихъ. И какъ же поступилъ онъ послѣ этого? Въ сопровожденіи нѣсколькихъ сотъ вооруженныхъ людей, пришелъ онъ схватить, въ самой палатѣ, лицъ, бывшихъ предметомъ его ненависти! Противная ему партія болѣе чѣмъ намекала, что намѣренія его были самыя гнусныя. Мы не станемъ осуждать его на основаніи однихъ этихъ подозрѣній. Мы не станемъ возлагать на него отвѣтственность за кровожадныя выраженія распутныхъ крикуновъ, составлявшихъ его свиту. Мы будемъ судить о поступкѣ его только по одной его сущности. И мы скажемъ не колеблясь, что невозможно не допустить въ немъ намѣренія употребить насиліе, и притомъ насиліе, которое легко могло окончиться кровопролитіемъ. Онъ зналъ, что распоряженія его не признавались законными. Онъ долженъ былъ знать, что въ числѣ обвиняемыхъ членовъ были такіе люди, отъ которыхъ нельзя было ожидать мирнаго подчиненія противозаконному аресту. Были всѣ причины предполагать, что онъ найдетъ ихъ на ихъ мѣстахъ, что они откажутся повиноваться его требованіямъ и что палата поддержитъ ихъ въ этомъ отказѣ. Что же оставалось ему послѣ этого? Если не предположить, что онъ затѣялъ это дѣло съ единственною цѣлью сдѣлаться смѣшнымъ, то остается повѣрить, что онъ готовъ былъ прибѣгнуть къ силѣ. Произошла бы схватка и при такихъ обстоятельствахъ, онъ, еслибы даже и хотѣлъ, могъ бы не быть въ силахъ помѣшать схваткѣ окончиться рѣзнею. По счастью для его славы и, быть можетъ, по несчастью для тѣхъ интересовъ, которые онъ ставилъ гораздо выше, — интересовъ его ненависти и честолюбія, — дѣло кончилось иначе. Птицы, какъ онъ выразился, улетѣли и планы его разстроились. Потомство не обращаетъ слишкомъ строгаго вниманія на неудавшіяся преступленія; поэтому защитники короля нашли, что легко этотъ шагъ его, который — еслибъ не ничтожный случай — наполнилъ бы Англію скорбью и ужасомъ, выставить какъ простую ошибку въ разсчетѣ, дикую и безумную, но совершенно невинную. Но въ то время ни одна партія не была такого мнѣнія. Самые усердные роялисты почувствовали такое отвращеніе и такой стыдъ, что воздержались въ своей оппозиціи народной партіи и способствовали, по крайней мѣрѣ молчаніемъ, мѣрамъ предосторожности, которыя были такъ сильны, что почти равнялись сопротивленію.
Съ этого дня всякое чувство довѣрія и вѣрноподданнической привязанности, какое могло сохраниться послѣ 17 лѣтъ дурнаго управленія, угасло въ большей части народа и угасло навсегда. Лишь только обида не удалась, началось снова притворство. Еще наканунѣ этой злостной выходки, Карлъ говорилъ о своемъ уваженіи къ правамъ парламента и къ свободѣ народа. На завтра онъ снова сталъ держать тѣ же рѣчи, но уже было поздно. Довѣрять ему тогда было бы уже не умѣренностью, а безуміемъ. Какое обыкновенное обезпеченіе могло быть признано достаточнымъ противъ государя, очевидно ожидавшаго только, чтобы пришло его время, и ожидавшаго съ тою холодною и терпѣливою ненавистью, которая наконецъ переживаетъ всякую другую страсть?
Конечно не изъ какого-нибудь сочувствія къ Карлу м-ръ Галламъ не одобряетъ поведенія палатъ, когда онѣ прибѣгнули къ оружію. Но онъ полагаетъ, что всякая попытка короля утвердить деспотизмъ встрѣтила бы столь же сильное сопротивленіе со стороны его приверженцевъ, какъ и со стороны его враговъ, такъ, что можно было считать конституцію внѣ опасности, или, по крайней мѣрѣ, ожидать для нея большей опасности отъ войны, чѣмъ отъ короля. Объ этомъ предметѣ м-ръ Галламъ говоритъ весьма подробно и ловко. Мы приведемъ нѣсколько причинъ, по которымъ мы болѣе склоняемся въ пользу другаго мнѣнія.
Конституція Англіи была только однимъ изъ членовъ обширнаго семейства. Во всѣхъ монархіяхъ западной Европы, въ средніе вѣка, существовали ограниченія королевской власти: основные законы и представительныя собранія. Въ XV столѣтія правленіе Кастиліи было, повидимому, не менѣе свободно, чѣмъ наше. Правленіе Аррагоніи было безспорно еще свободнѣе. Во Франціи же государь былъ болѣе самодержавенъ. Но даже и во Франціи одни только генеральные штаты имѣли право законнымъ образомъ установлять налоги, и, въ то самое время, когда значеніе этого собранія стало ослабѣвать, парижскій парламентъ такъ усилился, что могъ до извѣстной степени исполнять обязанности законодательнаго собранія. Швеція и Данія имѣли такого же рода конституціи.
Перешагнемъ черезъ два-три столѣтія и взглянемъ на Европу въ началѣ XVIII вѣка. Всѣ свободныя конституціи, кромѣ одной, погибли. Англійская пережила опасность и совершенно спокойно подвигалась впередъ. Въ Даніи и Швеціи, короли воспользовались распрями, свирѣпствовавшими между дворянствомъ и общинами, чтобы сосредоточить въ рукахъ своихъ всю правительственную власть. Во Франціи, объ учрежденіи генеральныхъ штатовъ упоминали только юристы, какъ о части древней системы управленія. Учрежденіе это спало глубокимъ сномъ, отъ котораго предназначено было ужасное пробужденіе. Не было никого, кто бы помнилъ о засѣданіяхъ трехъ сословій или ожидалъ увидѣть ихъ возобновленіе. Людовикъ XIV обрекъ свой парламентъ на 60-лѣтнее терпѣливое молчаніе. Внукъ его, послѣ войны за испанское наслѣдство, сравнялъ конституцію Аррагоніи съ конституціею Кастиліи и истребилъ послѣдніе слабые остатки свободы на полуостровѣ. Въ Англіи же, напротивъ, парламентъ сталъ несравненно могущественнѣе, чѣмъ былъ когда-либо. Не только законодательная власть его была вполнѣ упрочена, но за нимъ было признано и право вмѣшиваться совѣтами, почти равносильными приказаніямъ, во всякую отрасль исполнительной дѣятельности правительства. Назначеніе министровъ, сношенія съ иностранными государствами, веденіе войны и переговоровъ зависѣли въ меньшей мѣрѣ отъ произвола государя, чѣмъ отъ воли двухъ палатъ.
Что же помогло намъ такъ отдѣлиться отъ всѣхъ? Отчего произошло, что среди эпидемической болѣзни конституцій, одна наша избѣгла разрушительнаго вліянія, или, вѣрнѣе, отчего, въ самый кризисъ болѣзни, въ Англіи, и только въ одной Англіи, произошелъ благопріятный оборотъ? Конечно не безъ причины столько сродныхъ системъ правленія, послѣ столь долгаго одновременнаго процвѣтанія, стали чахнуть и исчезли почти въ одно время.
Вошло въ моду говорить, что успѣхи цивилизаціи благопріятствуютъ свободѣ. Правило это, въ извѣстномъ смыслѣ справедливое, должно быть ограничено многими опредѣленіями и исключеніями. Когда гдѣ бы то ни было бѣдный и грубый народъ, живущій подъ монархическимъ ограниченнымъ правленіемъ, достигаетъ значительнаго увеличенія своего богатства и своихъ знаній, то ему предстоитъ вѣроятность вскорѣ подпасть подъ абсолютную власть.
При томъ положеніи общества, въ которомъ оно находилось во всей Европѣ въ теченіе среднихъ вѣковъ, достаточно было весьма слабыхъ преградъ, чтобы удерживать государя въ предѣлахъ данной ему закономъ власти. Его средства обольщенія и угрозы были весьма скудны. У него было мало денегъ, мало средствъ оказывать покровительство и не было постоянныхъ войскъ. Арміи его походили на суды присяжныхъ. Онѣ набирались изъ массы народа и скоро опять возвращались въ нее: обычный характеръ ихъ преобладалъ надъ тѣмъ, что было для нихъ только дѣломъ случайнымъ. Сорокадневная кампанія была слишкомъ непродолжительна, а дисциплина національной милиціи слишкомъ слаба, чтобы сгладить чувства, поселенныя въ нихъ гражданскою жизнью. Какъ арміи приносили въ лагерь чувства и интересы фермера и торговца, такъ точно онѣ приносили на ферму и въ лавку военныя познанія, пріобрѣтенныя въ лагерѣ. Дома солдатъ научался цѣнить свои права, въ чужихъ краяхъ защищать ихъ.
Подобная военная сила содѣйствовала гораздо болѣе къ ограниченію королевской власти, чѣмъ всякое законодательное собраніе. Армія, являющаяся теперь самымъ грознымъ орудіемъ исполнительной власти, была тогда самою грозною для нея преградою. Сопротивленіе существующему правительству, составляющее въ новѣйшее время столь трудное и опасное дѣло, было въ XIV и XV столѣтіяхъ дѣломъ самымъ простымъ и легкимъ въ свѣтѣ. Оно было даже слишкомъ легко и просто. Возбудить въ тѣ времена возстаніе было почти такъ же легко, какъ въ настоящее время склонить къ подачѣ прошенія. На защиту народнаго дѣла, поддерживаемаго нѣсколькими сильными вельможами, можно было набрать въ недѣлю отрядъ въ 10,000 вооруженныхъ людей. Если король былъ, подобно нашему Эдуарду II или Ричарду II, всѣми ненавидимъ, то онъ не могъ достать ни одного лука или бердыша. Онъ падалъ разомъ, не сдѣлавъ ни одного усилія къ оборонѣ. Въ то время, государь, подобный Людовику XV, былъ бы свергнутъ съ престола, прежде чѣмъ прошелъ бы одинъ мѣсяцъ его дурнаго управленія. Мы видимъ, что вся слава и все вліяніе нашего Эдуарда III не могли спасти его мадамъ де-Помпадуръ отъ дѣйствія народной ненависти.
Юмъ и многіе другіе писатели слишкомъ торопливо рѣшили, будто въ XV столѣтіи англійскій парламентъ былъ совершенно раболѣпенъ, на томъ основаніи, что онъ признавалъ безъ сопротивленія всякаго похитителя престола, имѣвшаго успѣхъ. Что парламентъ не былъ раболѣпенъ, это достаточно доказывается поведеніемъ его во многихъ случаяхъ меньшей важности. Но конечно не было удивительно, что большинство дворянъ и депутатовъ, избранныхъ общинами, одобряли революціи, произведенныя дворянствомъ и общинами. Парламентъ не соображался слѣпо съ исходомъ войны, но принималъ участіе въ тѣхъ измѣненіяхъ общественнаго расположенія, отъ которыхъ зависѣлъ этотъ исходъ. Законныя средства ограниченія верховной власти были средства второстепенныя, вспомогательныя къ тѣмъ, которыя имѣлъ въ рукахъ своихъ народъ. Въ Азіи всегда были монархіи, въ которыхъ верховная власть была ограничиваема основными законами, хотя тамъ и нѣтъ законодательныхъ собраній, обязанныхъ охранять эти законы. Ручательствомъ, въ этомъ случаѣ, служитъ мнѣніе общины, каждый членъ которой воинъ. Такимъ образомъ владѣтель Кабула, какъ сообщаетъ намъ м-ръ Эльфинстонъ, не можетъ увеличивать поземельный доходъ или вмѣшиваться въ судопроизводство обыкновенныхъ судовъ.
Въ европейскихъ государствахъ такого рода существовали представительныя собранія. Но не было необходимости, чтобы они собирались слишкомъ часто, чтобы они вмѣшивались во всѣ отправленія исполнительной власти, чтобы они ревниво наблюдали за исполненіемъ закона и воспламенялись скорымъ негодованіемъ при всякомъ нарушеніи его, какое могло быть сдѣлано государемъ. Они были такъ сильны, что могли смѣло оставаться беззаботными. Онъ былъ такъ слабъ, что смѣло можно было предоставить ему преступать свои права. Если онъ заходилъ слишкомъ далеко, то наказаніе и гибель его были подъ рукою. На самомъ дѣлѣ народъ вообще болѣе страдалъ отъ его слабости, чѣмъ отъ его вліянія. Тираннія богатыхъ и могущественныхъ подданныхъ была характеристическимъ зломъ того времени. Королевскія права не имѣли достаточно силы даже для защиты собственности и поддержанія порядка.
Успѣхи цивилизаціи произвели большую перемѣну. Война сдѣлалась предметомъ науки, а по тому самому и предметомъ промысла. Большая масса народа съ каждымъ днемъ теряла охоту подвергаться неудобствамъ военной службы, и пріобрѣтала болѣе возможности платить другимъ за то, чтобы они подвергались этимъ неудобствамъ. Вслѣдствіе этого сталъ пріобрѣтать значеніе новый классъ людей, зависящихъ единственно отъ короны… Та матерьяльная сила, которая во времена невѣжества принадлежала исключительно дворянству и общинамъ и лучше всякой гранаты или собранія охраняла ихъ права, перешла вся въ руки короля. Монархическое начало восторжествовало. Большая масса населенія, лишенная всякой военной дисциплины и организаціи, потеряла всякое вліяніе на ходъ политическихъ дѣлъ. Правда, что много было народныхъ возстаній въ Европѣ въ теченіе послѣднихъ 150 лѣтъ; но всѣ были неудачны, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда регулярное войско вынуждено было присоединиться къ недовольнымъ.
Тѣ законныя средства ограниченія верховной власти, которыя соотвѣтствовали своей цѣли пока государь находился въ зависимости отъ своихъ подданныхъ, теперь оказались недостаточными. Плотины, которыя годились при малой водѣ, оказались не довольно высокими, чтобы удержать весенній разливъ. Наводненіе перешло черезъ нихъ и, какъ прекрасно выразился Ботлеръ, формальныя преграды, защищавшія отъ него, теперь заключили его внутри себя. Съ старыми конституціями было то же, что съ древними щитами и кольчугами. Они были средствами обороны въ грубый вѣкъ и служили довольно хорошо противъ оружія грубаго вѣка. Но были изобрѣтены новыя, болѣе грозныя средства разрушенія. Древніе доспѣхи сдѣлались безполезны; ихъ отбросили въ сторону и оставляли ржавѣть въ складахъ, или показывали только какъ принадлежности пустой церемоніи.
Такъ утвердилась на континентѣ абсолютная монархія, кромѣ Англіи. Наше географическое положеніе и миролюбивая политика Іакова сдѣлали у насъ постоянныя арміи ненужными, между тѣмъ онѣ просуществовали уже нѣкоторое время въ сосѣднихъ государствахъ. Такимъ образомъ наши государственные люди имѣли возможность наблюдать за вліяніемъ, которое обнаруживала эта важная перемѣна на правительства, имѣвшія много общаго съ существовавшимъ въ Англіи. Они видѣли, какъ могущество государей всюду возрастало и какъ сопротивленіе собраній, не поддерживаемыхъ болѣе народною силою, постепенно становилось слабѣе и слабѣе и наконецъ совершенно прекратилось. Друзья и враги свободы одинаково ясно видѣли причины этого всеобщаго упадка. Это любимая тема Страффорда. Онъ совѣтуетъ королю вытребовать отъ судей признаніе за нимъ права набирать армію по своему усмотрѣнію. «Этотъ пунктъ, говоритъ онъ, если его хорошо укрѣпить, навсегда обезпечитъ монархію внутри, отъ условій и ограниченій со стороны подданныхъ.» Мы твердо увѣрены, что онъ былъ правъ. Мы даже думаемъ, что, еслибы и не было составлено государемъ и его министрами обдуманнаго плана введенія абсолютнаго правленія, и тогда было бы много причинъ опасаться естественнаго уничтоженія конституціи. Еслибы, напримѣръ, Карлъ игралъ роль Густава Адольфа; еслибы онъ велъ популярную войну въ защиту протестантовъ въ Германіи; еслибы онъ удовлетворилъ гордость націи рядомъ побѣдъ; еслибы онъ образовалъ армію изъ 40—50 тысячъ преданныхъ ему воиновъ, — то мы не видимъ, какую возможность имѣла бы нація избѣгнуть абсолютнаго правленія. Судьи дали бы такое же рѣшительное мнѣніе въ пользу лагерной подати, какое дали въ пользу корабельной. Да еслибы они и оказали совѣстливость, то это не составило бы большой разницы. Съ человѣкомъ, который оказалъ бы сопротивленіе, поступили бы такъ же, какъ Карлъ поступилъ съ Эліотомъ, или какъ Страффордъ хотѣлъ поступить съ Гампденомъ. Парламентъ могъ бы быть созываемъ одинъ разъ въ 20 лѣтъ для того, чтобы принести поздравленіе королю при восшествіи на престолъ, или для приданія торжественности какой-нибудь важной государственной мѣрѣ. Такова была судьба законодательныхъ собраній, такихъ же могущественныхъ, столь же уважаемыхъ и такихъ же энергическихъ, какъ англійскія палаты лордовъ и общинъ.
Отъ двухъ палатъ, окруженныхъ развалинами столькихъ свободныхъ конституцій, ниспровергнутыхъ или подрытыхъ новою системою военныхъ силъ, требовали, чтобы онѣ ввѣрили начальство надъ цѣлою арміею и веденіе ирландской войны королю, который сдѣлалъ главною задачею своей политики уничтоженіе конституціи. Мы рѣшительно того мнѣнія, что согласиться на это было бы пагубно. Многіе изъ тѣхъ, которые принимали сторону короля при этомъ вопросѣ, прокляли бы свое вѣрноподданичество, еслибы увидѣли короля, возвращающагося съ войны во главѣ 20,000-го войска, привыкшаго въ Ирландіи къ кровопролитіямъ и даровымъ постоямъ.
Мы полагаемъ, вмѣстѣ съ м-мъ Галламомъ, что многіе изъ приверженнаго королю высшаго дворянства и gentry были вѣрными друзьями конституціи и что, еслибы не торжественныя увѣренія, которыми король обязывался управлять страною на будущее время согласно съ законами, они никогда не стали бы подъ его знамена. Но вѣроятно они не вполнѣ взвѣсили общественную опасность. Обыкновенно указываютъ на Фокланда какъ на самаго достойнаго представителя этого класса. Это былъ дѣйствительно человѣкъ съ большими способностями и добродѣтелями, но, мы полагаемъ, онъ былъ слишкомъ брюзгливъ для политической жизни. Онъ не понялъ, что въ такое время, какъ то, которое выпало ему на долю, обязанность государственнаго человѣка — избрать правое дѣло и держаться его, не смотря на всѣ крайности, какими можетъ опорочиться всякое дѣло, какъ бы оно ни было хорошо само по себѣ. Настоящее зло всегда казалось ему самымъ худшимъ. Онъ постоянно колебаіся, но къ чести его должно замѣтить, что онъ постоянно передавался съ сильной стороны на слабую. Въ то время, какъ Карлъ притѣснялъ народъ, Фокландъ былъ рѣшительнымъ защитникомъ свободы. Онъ нападалъ на Страффорда. Онъ способствовалъ даже принятію строгихъ мѣръ противъ епископства. Но насилія его партіи наскучили ему и заставили его перейти къ другой партіи, которая должна была тоже надоѣсть ему. Боясь успѣха защищаемаго имъ дѣла, гнушаясь царедворцами въ Оксфордѣ, точно такъ же какъ прежде гнушался патріотами въ Вестминстерѣ, но бывъ между тѣмъ обязанъ честью не покидать того дѣла, за которое поднялъ оружіе, — онъ изнемогалъ, не радѣлъ о себѣ, ходилъ повсюду стеная о мирѣ и наконецъ съ отчаянія бросился искать смерти, какъ лучшаго убѣжища въ тѣ бѣдственныя времена. Еслибы онъ пережилъ послѣдовавшія событія, то мы почти не сомнѣваемся въ томъ, что онъ сперва обрекъ бы себя дѣлить изгнаніе и нищету королевской фамиліи, потомъ возвратился бы, чтобы противиться всѣмъ ея мѣрамъ, былъ бы затѣмъ посаженъ въ Тоуэръ по распоряженію нижней палаты, какъ утаитель Папистскаго заговора,[22] а королемъ, какъ участникъ Райгаусскаго заговора, и что, еслибы онъ не былъ повѣшенъ ни Скроггсомъ, ни Джеффризомъ, то мужественно противился бы Іакову II, во все время его тиранніи, а потомъ, въ самый моментъ революціи, почувствовалъ бы порывъ состраданія, подалъ бы голосъ въ пользу регентства и умеръ бы не присягнувъ.
Мы не споримъ, что въ королевской партіи было много отличныхъ людей и отличныхъ гражданъ, но мы скажемъ только, что они не понимали своего времени. Особенная слава палатъ заключается въ томъ, что среди великой эпидеміи и смертности конституцій, онѣ умѣли удержаться между живыми и мертвыми. Въ самый переломъ нашей судьбы, въ ту самую минуту, когда мы готовы были подвергнуться участи, постигшей другія націи, палаты остановили опасность.
Тотъ, кто полагаетъ, что вожди парламента желали только сохраненія древней конституціи, и тотъ, кто выставляетъ ихъ замышлявшими ниспроверженіе ея, одинаково заблуждаются. Древняя конституція, какъ мы пытались доказать, не могла удержаться. Измѣнившееся время, увеличеніе богатства, распространеніе знанія, коренная перемѣна въ европейской системѣ войны дѣлали невозможнымъ дальнѣйшее существованіе средневѣковыхъ монархій на старомъ основаніи. Права короны постоянно расширялись. Еслибы привилегіи народа оставались абсолютно въ тѣхъ же предѣлахъ, то онѣ относительно все уменьшались бы. Монархическій и демократическій элементы правительства были поставлены въ положеніе, похожее нѣсколько на положеніе двухъ братьевъ въ «Царицѣ Фей», изъ которыхъ одинъ видѣлъ, какъ доставшаяся ему въ наслѣдство земля ежедневно подмывалась теченіемъ и отрываемыя отъ нея части прибивались къ землѣ его соперника. Участки были сперва размѣрены справедливо, но вслѣдствіе постоянной естественной передачи одинъ изъ нихъ расширился, а другой обратился въ ничто. Для возстановленія первоначальнаго равенства необходимъ былъ передѣлъ или вознагражденіе.
Часто случается слышать мнѣніе, что, еслибы палаты ограничились тою реформою въ управленіи при Карлъ I, какая быіа сдѣлана впослѣдствіи при Вильгельмѣ, то онѣ имѣли бы поднѣйшее право на благодарность націи, но что въ своей запальчивости онѣ шагнули за цѣль. Но возможно ли было совершить такую реформу при Карлѣ? Карлъ не былъ, подобно Вильгельму и государямъ изъ ганноверскаго дома, связанъ съ парланентомъ общими интересами и опасностями. Поэтому нужно было связать его договоромъ и закономъ.
М-ръ Галламъ осуждаетъ, въ выраженіяхъ, нѣсколько удивившихъ насъ, 19 предложеній,[23] въ формѣ которыхъ парламентъ изложилъ свои виды. Есть ли хоть нѣкоторое сомнѣніе, что Іаковъ II подвергся бы столь же строгимъ ограниченіямъ, еслибы онъ остался на островѣ, и — что весьма вѣроятно въ подобныхъ обстоятельствахъ — за нимъ оставили бы престолъ? Съ другой стороны мы вполнѣ признаемъ, что, еслибы на престолъ были призваны Эссексъ или Нортумберландъ, смѣло можно было бы обойтись безъ такихъ ограниченій. Ихъ положеніе служило бы достаточнымъ ручательствомъ.
Въ 19-й предложеніяхъ мы находимъ очень мало достойнаго порицанія, кромѣ параграфовъ, направленныхъ противъ католиковъ. Но параграфы эти были въ духѣ того времени, и нѣкоторымъ упрямымъ приверженцамъ Англиканской церкви они и въ наше время могутъ показаться даже усиливающими добро, какое сдѣлалъ Долгій парламентъ. Изъ остальныхъ пунктовъ, только тотъ, который относится до порядка назначенія новыхъ перовъ, оставляетъ въ насъ нѣкоторое сомнѣніе. Одно изъ предложеній состоитъ въ томъ, чтобы судьи оставались въ своихъ должностяхъ, пока они будутъ хорошо исполнять свои обязанности. На это, конечно, не будетъ сдѣлано возраженій. Домогаться права руководить воспитаніемъ и вступленіемъ въ бракъ государей было весьма свойственно парламенту, по той же причинѣ, по которой было постановлено, послѣ революціи, что ни одинъ король не можетъ вступить въ бракъ съ паписткою, не теряя права на престолъ. Если мы не осуждаемъ государственныхъ мужей временъ революціи, полагавшихъ, что Англія не можетъ быть безопасно управляема женатымъ на католичкѣ, то мы едвали можемъ осуждать Долгій парламентъ за то, что онъ призналъ необходимымъ подвергнуть нѣкоторымъ строгимъ стѣсненіямъ короля, находившагося въ такомъ именно положеніи. Вліяніе Генріетты-Маріи было уже весьма ощутительно въ дѣлахъ политическихъ. Въ дѣлахъ же семейныхъ, въ воспитаніи и вступленіи въ бракъ ея дѣтей оно, вѣроятно, чувствовалось бы еще сильнѣе. Могла бы явиться еще королева-католичка, а быть можетъ и король-католикъ. Какъ ни мало мы склонны пристать къ простонароднымъ толкамъ объ этомъ предметѣ, мы все-таки полагаемъ, что подобный случай слѣдуетъ, если можно, отклонить; а сдѣлать это, при оставленіи Карла на престолѣ, можно было только подвергнувъ его семейныя распоряженія контролю парламента.
Потребовано было право на veto при назначеніи министровъ. На самомъ дѣлѣ правомъ этимъ парламентъ постоянно пользовался со времени революціи. Безъ сомнѣнія, гораздо лучше, чтобы такое право законодательной власти употреблялось въ дѣло, какъ это принято въ настоящее время, лишь въ какихъ-нибудь особенно важныхъ случаяхъ, требующихъ ея вмѣшательства, — чѣмъ чтобы, при всякой перемѣнѣ, нижняя палата должна была формально заявлять о своемъ одобреніи или неодобреніи. Но еслибы не то обстоятельство, что на престолъ была возведена новая династія, то не знаемъ, возможно ли было бы такъ пользоваться этимъ правомъ, какъ имъ пользуются въ настоящее время. Мы опять повторяемъ, что, какому бы мы ни подчинили стѣсненію государей, царствовавшихъ послѣ революціи, мы этимъ ничего не прибавили бы къ тому обезпеченію, которое представлялось въ самомъ основаніи ихъ права на престолъ. Они были вынуждены ухаживать за своими парламентами. Но отъ Карла нельзя было ничего ожидать, что не было включено въ договоръ.
Не было сдѣлано условія, чтобы королѣ отказался отъ своего права не пропускать акты парламента. Но нижняя палата обнаруживала сильную склонность потребовать и этого обезпеченія. «Такая система, говоритъ м-ръ Галламъ, была въ нашей странѣ столь же несогласна со всею исторіею нашихъ законовъ, сколько и несовмѣстна съ поддержаніемъ монархіи, въ значеніи сколько-нибудь большемъ номинальнаго.» Революція же дала этому пункту такую полную силу дѣйствія, какъ будто бы онъ былъ включенъ въ Билль о правахъ[24] и Act of Seulement.[25] Мы, признаться, удивляемся, какъ м-ръ Галламъ придаетъ такую большую важность правамъ, которыя не имѣли никакого примѣненія въ теченіе слишкомъ 130 лѣтъ, которыя, по всей вѣроятности, никогда не будутъ имѣть его и которыя, сколько намъ кажется, едвали могутъ въ какомъ-либо случаѣ повести къ благой цѣли.
Но важное обезпеченіе, обезпеченіе, безъ котораго всѣ остальныя были бы недостаточны, заключалось въ силѣ меча. Это вполнѣ понимали обѣ партіи. Парламентъ настоятельно требовалъ предоставленія ему главнаго завѣдыванія милиціею и веденіемъ Ирландской войны. «Ей Богу ни на одинъ часъ!» воскликнулъ король. («Сохрани милицію, сказала королева, послѣ пораженія королевской партіи, — сохрани милицію: это возвратитъ все.» Что по древней конституціи парламенту не было предоставлено никакой власти въ дѣлахъ военныхъ, ясно доказалъ м-ръ Галламъ. А что это такого рода власть, которая и не должна находиться постоянно въ рукахъ многочисленнаго и разъединеннаго собранія, съ этимъ, мы полагаемъ, можно смѣло согласиться. Оппозиція, гласность, продолжительныя пренія, частыя соглашенія — вотъ характеристическія черты дѣятельности подобныхъ собраній. Военныя же распоряженія требуютъ единства, тайны, рѣшительности. Вотъ почему противъ упомянутаго выше требованія парламента возраженія были весьма серьёзны. Но съ другой стороны, довѣрить, во время такого кризиса и такому королю, оружіе, которое, даже находясь въ менѣе опасныхъ рукахъ, разрушило столько свободныхъ конституцій, было бы крайнею опрометчивостью. Ревность, съ какою Венеціанская олигархія и Голландскіе штаты смотрѣли на своихъ генераловъ и войска, постоянно заставляла ихъ вмѣшиваться въ такія дѣла, о которыхъ они не въ состояніи были судить. Политика эта обезпечивала ихъ отъ военной узурпаціи, но вела къ значительнымъ неудачамъ въ войнѣ. Неограниченная власть, которую Французскій король имѣлъ надъ своими войсками, давала ему возможность побѣждать своихъ враговъ, но помогала также угнетать свой народъ. Былъ ли въ этомъ дѣлѣ какой-нибудь средній путь? — Признаться, не было такого, который бы вовсе не подлежалъ возраженію. Но мы все-таки полагаемъ, что лучшею мѣрою была бы та, которую неоднократно предлагалъ парламентъ, а именно: чтобы предоставить на извѣстное время военную власть обѣимъ палатамъ, а коронѣ возвратить ее лишь тогда, когда прочно утвердится конституція и когда новыя гарантіи свободы будутъ настолько упрочены давностью, что на дѣло уничтоженія ихъ трудно будетъ подвинуть даже постоянныя войска.
М-ръ Галламъ полагаетъ, что споръ этотъ могъ бы легко быть полюбовно рѣшенъ опредѣленіемъ, чтобы король не имѣлъ права содержать въ готовности постоянную армію безъ согласія парламента. Онъ разсуждаетъ такъ, какъ будто бы вопросъ былъ чисто теоретическій и какъ будто бы въ то время не было надобности въ арміи. «Королевство, говоритъ онъ, могло легко обойтись въ то время и безъ всякой военной организаціи.» Мы же полагаемъ, что м-ръ Галламъ упустилъ изъ виду самое важное въ этомъ дѣлѣ обстоятельство. Ирландія была въ то время возмущена, и очевидно необходима была большая военная экспедиція для приведенія этого королевства въ повиновеніе. Поэтому, обсужденію палатъ подлежалъ не отвлеченный законодательный вопросъ, а практическій вопросъ, не терпѣвшій отлагательства, вопросъ, отъ котораго зависѣла безопасность государства. Имъ должно было сообразить, удобно ли немедленно предоставить большую армію королю, который, по меньшей мѣрѣ, столько же хотѣлъ уничтожить англійскій парламентъ, какъ и покорить ирландскихъ инсургентовъ.
Мы, конечно, не думаемъ защищать всѣ мѣры парламента. Мы далеки отъ этой мысли. Не существовало еще совершеннаго человѣка. Какою же крайнею нелѣпостью было бы ожидать совершенства отъ цѣлыхъ партій или собраній. Обширныя корпораціи гораздо легче впадаютъ въ заблужденія, чѣмъ отдѣльныя лица. Страсти разгараются отъ симпатіи; страхъ наказанія и чувство стыда уменьшаются вслѣдствіе того, что ихъ раздѣляютъ многіе. Мы видимъ всякій день людей, дѣлающихъ то для своей партіи, изъ-за чего, еслибъ имъ приходилось сдѣлать то для самихъ себя, они рѣшились бы скорѣе умереть.
Едвали бываютъ такіе частные раздоры, при которыхъ правое и неправое были бы такъ тщательно разграничены, чтобы все правое находилось на одной, а все неправое на другой сторонѣ. Но въ разсматриваемомъ нами случаѣ былъ расколъ, раздѣлявшій великую націю на двѣ партіи. Каждая изъ этихъ партій подраздѣлялась на многія меньшія партіи. Каждая содержала много такихъ членовъ, которые гораздо менѣе расходились въ мнѣніяхъ съ своими умѣренными противниками, чѣмъ съ своими рьяными союзниками. Каждая имѣла въ числѣ своихъ приверженцевъ много такихъ людей, которые рѣшились на выборъ той, а не другой партіи вслѣдствіе какой-нибудь случайности рожденія, связей или мѣстныхъ обстоятельствъ. Каждая изъ нихъ привлекала къ себѣ во множествѣ тѣ неистовые и мрачные умы, для которыхъ тучи и вихри политическаго урагана составляютъ жизненную атмосферу. Партія, подобно лагерю, имѣетъ своихъ маркитантовъ и своихъ прихвостней точно такъ же, какъ и своихъ солдатъ. Въ движеніи своемъ впередъ она собираетъ вокругъ себя обширную свиту, состоящую изъ людей, которые находятъ въ ней свои выгоды или увлекаются ея обстановкою, которые, при хвастливомъ исчисленіи, могутъ пожалуй быть показаны въ числѣ членовъ партіи, но которые не служатъ ей никакою помощью въ ея предпріятіяхъ и слабо сочувствуютъ ея успѣхамъ, которые ослабляютъ ея дисциплину и срамятъ ея знамя своими безчинствами и которые, наконецъ, послѣ неудачи, совершенно готовы рѣзать своихъ товарищей и грабить ихъ обозы.
Такъ бываетъ при всякомъ значительномъ расколѣ, и такъ было въ нашей междоусобной войнѣ. На обѣихъ сторонахъ было, безъ сомнѣнія, достаточно преступленій и заблужденій, чтобы внушить отвращеніе всякому, кому только не приходило въ голову, что и вся исторія рода человѣческаго представляетъ намъ, за весьма немногими исключеніями, только преступленія и заблужденія. Мизантропія не такого рода настроеніе, при которомъ бы человѣкъ въ состояніи былъ принимать участіе въ великихъ дѣлахъ или судить о нихъ.
«О парламентѣ, говоритъ м-ръ Галламъ, можно, я полагаю, сказать, съ небольшею строгостью, чѣмъ правдивостью, что съ самой ссоры его съ королемъ по день изгнанія его Кромвеллемъ, упоминается въ исторіи едва о двухъ или трехъ государственныхъ дѣяніяхъ, проявившихъ справедливость, человѣколюбіе и великодушіе, и о весьма немногихъ, проявившихъ политическую мудрость и мужество.» Тѣ, кто согласны съ мнѣніемъ, выраженнымъ нами касательно первоначальныхъ требованій парламента, едвали согласятся съ такимъ строгимъ осужденіемъ. Предложенія, сдѣланныя палатами въ Оксфордѣ, Эксбриджѣ и Ньюкастлѣ, строго согласовались съ помянутыми требованіями. Въ самый мрачный періодъ войны палаты не обнаружили ни малѣйшей склонности отступить отъ какого-нибудь кореннаго принципа. Среди самаго полнаго успѣха, онѣ не проявили ни малѣйшаго намѣренія идти далѣе этихъ предѣловъ. Въ этомъ отношеніи нельзя не найти, что онѣ выказали какъ справедливость и великодушіе, такъ и политическую мудрость и мужество.
Парламентъ, конечно, дѣйствовалъ далеко не безупречно. Мы вполнѣ соглашаемся съ м-мъ Галламомъ въ осужденіи поступка парламента съ Лодомъ. Къ самой личности этой мы, по правдѣ, питаемъ болѣе полное презрѣніе, чѣмъ къ какому-либо другому лицу въ нашей исторіи. Нѣжность, съ какою часть нашей церкви чтитъ память этого человѣка, можетъ быть сравнена только съ тѣмъ извращеніемъ чувства любви, вслѣдствіе котораго мать, изъ всего семейства своего, оказываетъ иногда наиболѣе нѣжности уроду или идіоту. М-ръ Галламъ замѣтилъ случайно, что въ перепискѣ Лода съ Страффордомъ вовсе не проглядываетъ чувство долга по отношенію къ Богу или людямъ. Вслѣдствіе этого, поклонники архіепископа навязали публикѣ цѣлую кучу извлеченій, долженствовавшихъ доказать противное. Но во всѣхъ этихъ отрывкахъ мы не видимъ ничего такого, чего бы не могъ одинаково написать пастырь, столь же нечестивый, какъ папа Александръ или какъ кардиналъ Дюбуа. Эти отрывки обнаруживаютъ не чувство долга по отношенію къ Богу или людямъ, а просто живѣйшее участіе къ благосостоянію и общественному значенію того сословія, къ которому принадлежалъ авторъ, — участіе, которое, если оно удерживается въ извѣстныхъ предѣлахъ, не заслуживаетъ осужденія, но ни въ какомъ случаѣ не можетъ считаться добродѣтелью. Лодъ озабочивается удовлетворительнымъ исходомъ диспутовъ въ дублинскомъ университетѣ. Онъ выражаетъ сожалѣніе, узнавъ, что одна церковь была превращена въ конюшню и что въ Ирландіи весьма скудны бенефиціи. Онъ желаетъ, чтобы богослуженіе въ церквахъ отправлялось должнымъ порядкомъ, какъ бы ни было въ нихъ мало число прихожанъ. Онъ изъявлялъ желаніе, чтобы при избраніи судей для суда, который вѣдаетъ дѣла о десятинномъ сборѣ, имѣлись въ виду интересы духовенства. Все это такъ же естественно, какъ естественно, чтобы ольдерманъ отстаивалъ пошлину со ввоза въ его мѣстечко и чтобы директоръ Остъ-Индской компаніи стоялъ за привилегіи своей компаніи. Но смѣшно говорить, что въ этомъ обнаруживается благочестіе и любовь къ ближнему. Никакой примасъ, будь онъ даже самый заброшенный изъ всего человѣчества, не хотѣлъ бы видѣть, чтобы корпорація, съ вліяніемъ которой нераздѣльно его собственное вліяніе, была уронена въ общественномъ мнѣніи, вслѣдствіе ея внутреннихъ несогласій, ветхаго вида принадлежащихъ ей зданій и небрежнаго отправленія богослуженія. Мы охотно признаемъ, что помянутыя частныя письма мало заключаютъ въ себѣ вреднаго, — комплиментъ, который не часто могъ быть сдѣланъ сочиненіямъ или дѣйствіямъ Лода.
Какъ бы ни былъ дуренъ этотъ архіепископъ, онъ не былъ однако измѣнникомъ по смыслу закона. Онъ не былъ ни въ какомъ случаѣ и такъ страшенъ, чтобы законодательная власть имѣла основаніе издать противъ него постановленіе съ обратнымъ дѣйствіемъ. Умъ его не былъ довольно обширенъ, чтобы обнять великій планъ, будь онъ хорошъ или дуренъ. Его притѣснительныя дѣйствія не составляли, подобно дѣйствіямъ графа Страффорда, части обширной системы. Это были тѣ излишества, которыя позволяетъ себѣ отъ времени до времени человѣкъ съ слабымъ и раздражительнымъ характеромъ, тѣ крайности, которыя свойственны человѣку съ посредственнымъ умомъ, поставленному на видное мѣсто. Самымъ строгимъ наказаніемъ, какому палаты могли подвергнуть Лода, было бы освободить его и отправить въ Оксфордъ. Тамъ онъ могъ бы оставаться, терзаемый собственнымъ діавольскимъ нравомъ, жажда пуританъ для позорнаго столба и тисковъ, надоѣдая, за неимѣніемъ никого другаго, кавалерамъ своими дрязгами и глупостями, ломаясь и коверкаясь въ соборной церкви, продолжая тотъ неподражаемый дневникъ, въ который мы не можемъ заглянуть безъ того, чтобы не позабыть о недостаткахъ сердца Лода при видѣ всей слабости его ума, подробно записывая свои сны, считая капли крови, шедшей у него изъ носу, наблюдая за столомъ, гдѣ стоитъ солонка, и прислушиваясь къ крику совъ. Одно только мщеніе было бы прилично парламенту по отношенію къ такому смѣшному старому ханжѣ — это оказать ему милосердіе изъ презрѣнія.
Должно сознаться, что палаты дѣлали грубыя ошибки въ образѣ веденія войны или, лучше сказать, сдѣлали одну большую ошибку, которая привела дѣла ихъ въ положеніе, требовавшее самыхъ опасныхъ мѣръ. Тѣ парламентскіе вожди, которыхъ можно отнести, такъ сказать, къ первому поколѣнію, Эссексъ, Манчестеръ, Нортумберландъ, Голлисъ, даже Нимъ, — однимъ словомъ всѣ замѣчательнѣйшіе люди того времени, за исключеніемъ одного Гампдена, были склонны къ полумѣрамъ. Они боялись рѣшительной побѣды почти столько же, какъ и рѣшительнаго пораженія. Они хотѣли поставить короля въ такое положеніе, которое принудило бы его согласиться на ихъ требованія, казавшіяся имъ справедливыми и разумными, но не хотѣли ни ниспроверженія конституціи, ни перемѣны династіи. Они боялись способствовать видамъ тѣхъ свирѣпыхъ и отчаянныхъ враговъ монархіи, которые уже начинали появляться въ нижнихъ слояхъ партіи. Поэтому война была ведена вяло и нерѣшительно. Смѣлый полководецъ могъ бы окончить ее въ одинъ мѣсяцъ. Между тѣмъ прошло три кампаніи, а исходъ войны все еще былъ сомнителенъ; если же онъ не былъ рѣшительно противенъ видамъ свободы, то это произошло, главнѣйшимъ образомъ, благодаря искусству и энергіи, которыми отличались болѣе пылкіе изъ круглоголовыхъ, занимавшіе второстепенныя должности. Дѣйствія Фэрфакса и Кромвелля при Марстонѣ представляли разительную противоположность съ дѣйствіями Эссекса при Эджгиллѣ и Воллера при Лансдоунѣ.
Если и есть какая-нибудь истина, подтвердившаяся на опытѣ у всѣхъ вообще народовъ, то это именно та, что вносить въ войну духъ мира есть слабая и въ то же время жестокая политика. Время для переговоровъ есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, и время для совѣщаній и отлагательствъ. Но когда какой-нибудь крайній случай требуетъ такого лекарства, которое по существу своему слишкомъ сильно и которое помогаетъ въ подобныхъ случаяхъ только потому, что оно сильно, — то безполезно думать о смягченіи его и разведеніи водою. Вялою войною нельзя достигнуть ничего такого, чего невозможно было бы достигнуть полнѣе переговорами и покорностью: руководствоваться какимъ-нибудь другимъ основнымъ началомъ значитъ не беречь кровь и деньги, а напротивъ, расточать ихъ.
Это увидѣли и парламентскіе вожди. Третій годъ военныхъ дѣйствій приходилъ къ концу, а они все еще не побѣдили короля. Они не пріобрѣли даже и тѣхъ выгодъ, которыхъ ожидали отъ своей политики, очевидно ошибочной съ военной точки зрѣнія. Они хотѣли сберечь свои средства, а оказалось, что въ подобныхъ предпріятіяхъ бережливость хуже расточительности. Они надѣялись достигнуть примиренія; событія же доказали, что лучшее средство примиренія заключается въ приведеніи дѣла разрушенія къ скорому окончанію. Благодаря ихъ увѣренности, много было потрачено жизней и имуществъ. Бѣшеныя страсти, которыя, еслибъ борьба была непродолжительна, погасли бы такъ же скоро какъ возгорѣлись, теперь укоренились и приняли видъ глубокой, постоянной ненависти. Возрасла военная каста. Тѣ, которые взялись за оружіе, побуждаемые патріотическими чувствами гражданъ, стали теперь питать сословныя чувства воиновъ. Предводители партіи болѣе всего обманули ея довѣріе. Еслибъ они, при помощи своихъ способностей и мужества, одержали совершенную побѣду, то вліяніе ихъ могло бы быть достаточно сильно, чтобы не дать сообщникамъ ихъ употребить ее во зло. И вотъ было необходимо избрать болѣе рѣшительныхъ и менѣе сговорчивыхъ предводителей. Къ несчастью единственный знаменитый человѣкъ, который соединялъ въ себѣ всѣ таланты и доблести, необходимые въ подобномъ кризисѣ; единственный человѣкъ, который могъ спасти свою страну отъ постигшихъ ее опасностей, не ввергая въ новыя; который одинъ могъ соединить всѣхъ друзей свободы, подчинивъ ихъ вліянію своего повелительнаго генія и своего всѣми уважаемаго имени, — уже не существовалъ. Но все еще можно было что-нибудь сдѣлать. Палаты еще могли отвратить худшее изъ всѣхъ золъ, торжественное возвращеніе надменнаго и безсовѣстнаго повелителя. Онѣ могли еще предохранить Лондонъ отъ всѣхъ ужасовъ грабежа, убійствъ и распутства. Но надежды ихъ на побѣду, такъ же чистую, какъ защищаемое ими дѣло, на такое примиреніе, которое моглo бы связать сердца всѣхъ честныхъ англичанъ во имя защиты общественнаго блага, прочнаго спокойствія и умѣренной свободы, — надежды эти были схоронены въ могилѣ Гампдена.
Постановленіе о самоотверженіи[26] прошло въ парламентѣ, и армія была преобразована. Мѣры эти были, безъ сомнѣнія, исполнены опасности. Но все, что оставалось сдѣлать парламенту, было — выбрать изъ двухъ опасностей меньшую. И мы полагаемъ, что, еслибы онъ даже и могъ вполнѣ предвидѣть все, что послѣдовало за тѣмъ, рѣшеніе его было бы то же самое. При всѣхъ обстоятельствахъ мы предпочли бы Кромвелля Карлу. Но между Кромвеллемъ и Карломъ побѣдителемъ, Карломъ, возстановленнымъ на престолѣ, Карломъ, получившимъ возможность утолить до-сыта голодныя побужденія своей улыбающейся злобы и пресмыкающейся гордости, не можетъ быть и сравненія. Новое посѣщеніе имъ своей вѣрной нижней палаты было бы серьёзнѣе того, которымъ онъ почтилъ ее въ послѣдній разъ, серьёзнѣе того, которое сдѣлалъ ей нѣсколько лѣтъ спустя ея же генералъ. Король едвали удовольствовался бы на этотъ разъ тѣмъ, что помолился бы Богу объ избавленіи его отъ Вэна, или тѣмъ, что дернулъ бы за полу Мартена. Еслибы, вслѣдствіе пагубныхъ неурядицъ, Англіи не оставалось ничего болѣе, какъ выбрать себѣ тирана, то Карлъ послѣдній представился бы ея выбору.
Отъ опасенія подвергнуться этому худшему изъ золъ парламентъ былъ вскорѣ избавленъ своими новыми вождями. Войска Карла были повсюду разбиты, крѣпости взяты штурмомъ, а партія его былъ унижена и подавлена. Самъ король попался въ руки парламента, а въ скоромъ времени и король и парламентъ попались въ руки арміи. Участь обоихъ плѣнныхъ была одинакова. Съ обоими обращались поперемѣнно то почтительно, то дерзко, наконецъ естественная жизнь одного и политическая жизнь другаго окончились насильственною смертью, и та власть, за которую они оба боролись, соединилась въ однѣхъ рукахъ. Людямъ врождено сочувствіе къ несчастіямъ отдѣльныхъ личностей, но на упавшую партію они склонны смотрѣть болѣе съ презрѣніемъ, чѣмъ съ жалостью. Такъ, несчастія превратили величайшій изъ парламентовъ въ презрѣнный Rump[27] и худшаго изъ королей въ блаженнаго мученика.
М-ръ Галламъ рѣшительно возстаетъ противъ казни Карла, и мы искренно соглашаемся съ нимъ во всемъ, что онъ говоритъ объ этомъ предметѣ. Мы совершенно согласны съ нимъ, что великій соціальный расколъ, такой какъ междоусобная война, не должно смѣшивать съ обыкновенною измѣною и что съ побѣжденнымъ должно поступать не по мѣстнымъ законамъ, а по международному праву. Но въ настоящемъ случаѣ различіе это имѣетъ меньшую важность, потому что, какъ международное право, такъ и мѣстные законы говорили въ пользу Карла. По первому, онъ былъ военноплѣнный, по послѣднимъ — король. Ни по которому изъ двухъ онъ не былъ измѣнникомъ. Еслибы онъ остался побѣдителемъ и предалъ смерти главныхъ противниковъ своихъ, то онъ заслужилъ бы строгое осужденіе, и это не зависѣло бы отъ правоты или неправоты его дѣла. Между тѣмъ противники Карла были, можно сказать, формально виновны въ измѣнѣ. Онъ могъ бы послать ихъ на эшафотъ, не нарушая этимъ никакого основнаго правила законодательства. Чтобы наказать ихъ, ему не было бы надобности извращать всю конституцію. Въ этомъ отношеніи его дѣло рѣзко отличалось отъ ихъ дѣла. Осужденіе его на смерть не только было само по себѣ такою мѣрою, которую могла оправдать только самая крайняя необходимость, но и требовало для подготовленія его нѣсколькихъ предварительныхъ мѣръ, изъ коихъ каждая тоже не могла быть иначе оправдана, какъ такою же необходимостью. Приговора нельзя было произнести не разогнавъ правительство вооруженною силою, не установивъ самыхъ опасныхъ примѣровъ на будущее время, не создавъ затрудненій, на отстраненіе которыхъ потребовалось послѣдовавшихъ 10 лѣтъ, не разрушивъ старыхъ учрежденій, которыя вскорѣ оказалось необходимымъ возстановить, не создавъ новыхъ, которыя вскорѣ почти всѣ съ нетерпѣніемъ желали разрушить. Нужно было вычеркнуть изъ нашей конституціи палату лордовъ, исключить силою нѣкоторыхъ членовъ палаты депутатовъ, создать новое преступленіе, новое судилище и новый порядокъ дѣлопроизводства. Вся законодательная и вся судебная система были стоптаны подъ ногами, для того только, чтобы получить одну голову. Нетолько тѣ части конституціи, которыя республиканцы хотѣли уничтожить, но и тѣ, которыя они хотѣли сохранить и возвысить, сильно пострадали отъ этихъ дѣйствій. Верховный судъ сталъ присвоивать себѣ обязанности судовъ присяжныхъ. Удержавшіеся представители народа скоро были согнаны съ своихъ мѣстъ тѣмъ же военнымъ насиліемъ, которое дало имъ возможность исключить своихъ товарищей. Еслибы Карлъ былъ послѣднимъ въ своемъ родѣ, то была бы понятна причина предать его смерти. Но ударъ, прекратившій его жизнь, мгновенно перенесъ вѣрноподданническія чувства всякаго роялиста на его наслѣдника, и притомъ на наслѣдника, находившагося на свободѣ. Убить человѣка значило въ этомъ случаѣ не избавиться отъ короля, а освободить его.
Намъ ненавистенъ характеръ Карла, но нельзя на томъ только основаніи, что человѣкъ ненавистенъ, прибѣгать, для удаленія его, къ закону ex post facto, хотя-бы даже законъ этотъ и былъ изданъ конституціоннымъ порядкомъ. Для этого необходимо, чтобы человѣкъ былъ также и особенно опасенъ. Мы съ трудомъ представляемъ себѣ, чтобы государство могло ожидать отъ одного лица такой опасности, которая оправдывала бы насильственныя мѣры, оказавшіяся необходимыми для подготовленія смертнаго приговора надъ Карломъ. На самомъ дѣлѣ опасности почти не было. Угрожала, дѣйствительно, опасность отъ многочисленной партіи, приверженной къ королевскому достоинству. Эту опасность казнь его только увеличила. Личное вліяніе его было въ сущности незначительно. Онъ потерялъ довѣріе всѣхъ партій. Приверженцы англиканской церкви, католики, пресвитеріяне, индепенденты, его враги, его друзья, его клевреты, англичане, шотландцы, ирландцы, — всѣ части, на которыя раздѣлялся и подраздѣлялся его народъ, были имъ обмануты. Самые преданные совѣтники его со стыдомъ и сокрушеніемъ отвращались отъ его ложной и коварной политики, въ которой замыселъ переплетался съ замысломъ, мина взрывалась подъ миною, отрекались отъ агентовъ, не исполнялись обѣщанія, частнымъ образомъ давалось одно обѣщаніе, публично — другое. «О, г-нъ секретарь, говоритъ Кларендонъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Николасу, хитрости эти доставили мнѣ болѣе горькихъ часовъ, чѣмъ всѣ несчастія, которыя постигли короля на войнѣ и которыя представляются какъ-бы послѣдствіями обратившагося на насъ гнѣва Божія.»
Дарованія Карла не были опасны. Вкусъ его въ изящныхъ искусствахъ былъ дѣйствительно чрезвычайно тонокъ и немногіе изъ государей новѣйшаго времени писали и говорили лучше его, но онъ не былъ способенъ къ жизни практической. При всякихъ переговорахъ, онъ постоянно старался надувать другихъ и надувалъ только самого себя. Какъ воинъ, онъ былъ слабъ, медлителенъ и лишенъ, если не личной храбрости, то, по крайней мѣрѣ, того присутствія духа, котораго требовало его положеніе. Его медлительность при Глостерѣ спасла парламентскую партію отъ истребленія. При Нэзби, въ самый рѣшительный моментъ въ его судьбѣ, онъ навелъ, вслѣдствіе недостатка самообладанія, пагубный паническій страхъ на свою армію. Разсказъ Кларендона объ этомъ дѣлѣ напоминаетъ намъ тѣ извиненія, которыми Бессусъ и Бобадиль[28] объясняютъ полученные ими палочные удары. Кажется, какой-то шотландскій дворянинъ просилъ короля не идти на вѣрную смерть, захватилъ поводья его лошади и поворотилъ ее назадъ. Ни одинъ человѣкъ, сколько-нибудь дорожившій своею жизнью, не дерзнулъ бы оказать въ этотъ день такую же дружескую услугу Оливеру Кромвеллю.
Одно, и только одно, могло сдѣлать Карла опаснымъ — насильственная смерть. Тираннія его не могла сломить гордый духъ англійской націи. Ее не могло побѣдить его оружіе, не могли обмануть его хитрости, но его униженіе и его казнь пробудили въ ней великодушное состраданіе. Люди, умирающіе на эшафотѣ за политическія преступленія, почти всегда умираютъ съ достоинствомъ. На нихъ устремлены взоры тысячъ зрителей. Враги и поклонники сторожатъ всякое ихъ движеніе. Каждый звукъ ихъ голоса, каждое измѣненіе въ лицѣ должно перейти въ потомство. Бѣгство невозможно. Мольбы безполезны. Въ подобномъ положеніи часто случалось, что гордость и отчаяніе возбуждали самыхъ малодушныхъ людей до храбрости, соотвѣтствующей обстоятельству. Карлъ умеръ терпѣливо и мужественно, но, по правдѣ, не терпѣливѣе и не мужественнѣе, чѣмъ многія другія жертвы подитической ярости: не терпѣливѣе и не мужественнѣе, чѣмъ его же судьи, которые нетолько были умерщвлены, но и перенесли пытку, или чѣмъ Вэнъ, котораго всегда считали робкимъ человѣкомъ. Однако поведеніе короля во время суда и при казни произвело громадное впечатлѣніе. Подданные стали такъ же искренно любить его память, какъ ненавидѣли его личность, и потомство судило о его характерѣ скорѣе по его смерти, чѣмъ по жизни.
Выставлять Карла мученикомъ дѣла о епископствѣ — нелѣпо. Тѣ, которые осудили его на смерть, такъ же мало заботились о Собраніи духовныхъ,[29] какъ и о Конвокаціи, и, по всей вѣроятности, только еще возненавидѣли бы его, еслибъ онъ согласился ввести пресвитеріянское церковное управленіе. Вопреки мнѣнію м-ра Галлама, мы склонны думать, что приверженность Карла къ англиканской церкви имѣла чисто-политическій характеръ. Мы допускаемъ, зная причудливость человѣческой природы, что совѣсть, во всѣхъ другихъ отношеніяхъ загрубѣлая, можетъ быть чувствительна въ одномъ. Человѣкъ, не знающій ни правды, ни человѣколюбія, можетъ имѣть какую-то странную совѣстливость въ мелочахъ. Въ королевскомъ лагерѣ былъ одинъ набожный воинъ, благочестіе котораго имѣло большое сходство съ благочестіемъ, приписываемымъ королю. Мы разумѣемъ полковника Торнера. Этотъ храбрый кавалеръ былъ повѣшенъ послѣ реставраціи за гнусное воровство. У самой висѣлицы, онъ сказалъ, обращаясь къ толпѣ, что онъ въ душѣ утѣшается мыслью, что всегда снималъ шляпу, входя въ церковь. Характеръ Карла едвали возвысился бы въ нашемъ мнѣніи, еслибы мы допустили въ немъ такого же рода щекотливость совѣсти, какая оказалась у этого достойнаго роялиста, и еслибы мы думали, что, нарушая первѣйшія правила христіанской морали, онъ въ то же время былъ искренно совѣстливъ во всемъ, что относилось до управленія церковью. Но мы не допускаемъ въ немъ подобной слабости. Въ 1641 году онъ обдуманно утвердилъ Шотландскую декларацію, которая говорила, что управленіе церкви архіепископами и епископами противно слову Божію. А въ 1645 году онъ, повидимому, предлагалъ упрочить въ Ирландіи католическую религію. Совершенно невѣроятно, чтобы король, утвердившій пресвитеріянскую религію въ одномъ королевствѣ и соглашавшійся установить папизмъ въ другомъ, былъ непреодолимо совѣстливъ въ дѣлахъ церковнаго устройства третьяго. Онъ самъ говоритъ въ своихъ письмахъ, что онъ видитъ въ епископствѣ даже болѣе сильную опору монархической власти, чѣмъ въ арміи. По причинамъ, разсмотрѣннымъ нами, господствовавшая церковь была, со времени реформаціи, главнымъ оплотомъ королевскихъ правъ. Поэтому Карлъ желалъ оградить ее. Онъ считалъ себя необходимымъ какъ для парламента, такъ и для арміи. Онъ не предвидѣлъ до послѣдней минуты, что, лукавя съ пресвитеріянами, онъ предастъ и себя и ихъ въ руки болѣе яростной и дерзкой партіи. Еслибъ онъ предвидѣлъ это, то вѣроятно королевская кровь, до настоящаго времени взывающая къ небу, каждой 30-е января, о правосудіи, никогда не была бы пролита. Тотъ, кто проглотилъ Шотландскую декларацію, едвали затруднился бы предъ Ковенантомъ.[30]
Смерть Карла и крутыя мѣры, приготовившія ее, возвели Кромвелля на высоту могущества, пагубную для младенчествующей республики. Никто не занимаетъ такого блестящаго мѣста въ исторіи, какъ тѣ люди, которые основали монархіи на развалинахъ республиканскихъ учрежденій. Слава ихъ, если не самая чистая, то конечно самая заманчивая и ослѣпительная. У народовъ, пріученныхъ къ уздѣ, у народовъ, уже давно привыкшихъ переходить отъ одного владыки къ другому, человѣкъ не одаренный замѣчательными качествами легко можетъ достигнуть верховной власти. Измѣна отряда тѣлохранителей, заговоръ эвнуховъ, народное возстаніе могли возводить лѣниваго сенатора или грубаго воина на престолъ Римскаго міра. Подобные перевороты часто случались въ государствахъ Азіи. Но общество, которое слышало голосъ правды и испытало преимущества свободы, общество, въ которомъ достоинства государственныхъ людей и правительственныхъ системъ обсуживаются свободно; въ которомъ оказывается повиновеніе не лицамъ, а законамъ; въ которомъ на правительственныя лица смотрятъ не какъ на повелителей, а какъ на служителей общества; въ которомъ дѣятельность партій составляетъ жизненную потребность; въ которомъ политическая борьба подведена подъ правила тактики, — подобное общество не легко обратить въ рабство. Рабочимъ скотомъ легко можетъ управлять новый хозяинъ. Но подчиняется ли запряжкѣ дикій оселъ? Станетъ ли служить единорогъ и жить въ стойлѣ? Подставитъ ли Левіаѳанъ свои ноздри подъ крюкъ? Миѳологическій завоеватель Востока, который волшебствомъ своимъ дѣлалъ дикихъ звѣрей такими же ручными, какъ домашнія животныя, который запрягалъ въ свою колесницу львовъ и тигровъ, есть только слабый типъ тѣхъ необыкновенныхъ личностей, которыя очаровывали свирѣпые умы народовъ, не привыкшихъ къ принужденію, и заставляли разъяренныя партіи повиноваться ихъ возжамъ и увеличивать ихъ тріумфъ. Такого рода дѣло, хорошо ли оно или дурно, требуетъ истинно великаго человѣка. Оно требуетъ отваги, дѣятельности, энергіи, мудрости, твердости, яркихъ добродѣтелей, или пороковъ, которые блескомъ и привлекательностью могли бы походить на добродѣтель. Тѣ, которые успѣвали въ такомъ трудномъ предпріятіи, составляютъ собою малочисленный и весьма замѣчательный классъ людей. Отцы тиранніи, наслѣдники свободы, цари между гражданами, граждане между царями, они соединяютъ въ себѣ отличительныя черты той системы, которая отъ нихъ происходитъ, и той, отъ которой они сами произошли. Царствованіе ихъ блеститъ двойнымъ свѣтомъ: послѣдними и самыми дорогими лучами исчезающей свободы, смѣшанными съ первымъ и самымъ яркимъ блескомъ славы имперіи при ея разсвѣтѣ. Высокія качества такого государя придаютъ самому деспотизму какую-то прелесть, рожденную отъ той свободы, подъ вліяніемъ которой они развились и которую они разрушили. Онъ похожъ на европейца, селящагося подъ тропиками и переносящаго туда силу и энергическія привычки, пріобрѣтенныя въ странахъ болѣе благопріятствующихъ тѣлесному развитію…
Въ этомъ классѣ людей трое возвышаются надъ всѣми: Цезарь, Кромвелль и Бонапартъ. Высшее мѣсто въ этомъ замѣчательномъ тріумвиратѣ, безъ сомнѣнія, принадлежитъ Цезарю. Онъ соединялъ въ себѣ таланты Бонапарта съ талантами Кромвелля и, сверхъ того, обладалъ тѣмъ, чего не было ни у Кромвелля, ни у Бонапарта, — познаніями, вкусомъ, остроуміемъ, краснорѣчіемъ, чувствами и манерами истиннаго джентльмена.
Между Кромвеллемъ и Наполеономъ м-ръ Галламъ провелъ параллель, едвали уступающую въ остроуміи параллели, проведенной Боркомъ между Ричардомъ Львиное-Сердце и Карломъ XII, королемъ шведскимъ. Но мы полагаемъ, что какъ въ этой параллели, такъ и во всемъ своемъ сочиненіи, онъ едвали вѣрно оцѣниваетъ Кромвелля. «Кромвелль, говоритъ онъ, далеко не похожій на свой антитипъ, никогда не обнаруживалъ никакихъ признаковъ законодательнаго ума и никакого желанія утвердить свою славу на благороднѣйшемъ изъ всѣхъ основаній — на улучшеніи общественныхъ учрежденій.» Мы думаемъ, что различіе въ этомъ отношеніи зависѣло не отъ характера лицъ, а отъ характера тѣхъ революцій, при помощи которыхъ они достигли власти. Междоусобная война въ Англіи была предпринята съ цѣлью защищать и возстановлять; Французскіе же республиканцы стремились къ разрушенію. Въ Англіи основныя начала общаго права никогда не были потрясены, и большею частію даже и формы ихъ были свято чтимы. Во Франціи законы и ихъ исполнители погибли вмѣстѣ. Поэтому во Франціи законодательство, по необходимости, было первымъ дѣломъ перваго прочнаго правительства, воздвигшагося на развалинахъ старой системы. Поклонники Иниго Джонса всегда утверждали, что работы его ниже работъ сэра Кристофера Рена[31], потому только, что лондонскій пожаръ открылъ послѣднему такое поле для обнаруженія его таланта, какое не представлялось ни одному архитектору въ мірѣ. Такое же предположеніе можно сдѣлать и въ пользу Кромвелля. Если онъ мало воздвигъ новаго, то это потому, что не было общаго опустошенія, которое очистило бы для него мѣсто. Какъ бы то ни было, но онъ весьма основательно преобразовалъ представительную систему. Онъ ввелъ однообразіе въ отправленіи правосудія по всему острову. Мы приведемъ отрывокъ изъ его рѣчи, обращенной къ парламенту въ сентябрѣ 1656 года, которая, несмотря на простой и грубый образъ выраженія, обнаруживаетъ, по нашему мнѣнію, болѣе рѣзкіе признаки законодательнаго ума, нежели можно найти въ цѣломъ рядѣ рѣчей, произнесенныхъ при подобныхъ обстоятельствахъ, какъ до Кромвелля, такъ и послѣ него.
«Существуетъ одно общее зло въ народѣ. Это — законъ. Я полагаю, мнѣ можно сказать, что а имѣю такихъ же превосходныхъ судей въ этой странѣ, какіе были въ ней прежде, или какихъ нація имѣла въ теченіе этихъ нѣсколькихъ лѣтъ. Конечно, я могъ бы распространиться на счетъ исполнительной части, на счетъ администраціи, но это надоѣло бы вамъ. А no правдѣ сказать, есть негодные, скверные законы, которые будетъ въ вашей власти измѣнить. Вѣшаютъ человѣка за шесть пенсовъ, за три пенса, я не знаю за что — вѣшаютъ за вздоръ; а прощаютъ убійцу, — вотъ что случается въ примѣненіи закона, вслѣдствіе дурнаго его изложенія. Я видѣлъ на своемъ вѣку примѣры оправданія самыхъ гнусныхъ убійствъ и видѣлъ, какъ люди лишались жизни за ничтожныя дѣла! Это такое зло, за которое воздастъ Богъ; и я не хочу, чтобы оно тяготѣло на этомъ народѣ, хоть одинъ лишній день, послѣ того какъ вы получили возможность пособить ему, и я надѣюсь, что я съ радостью присоединюсь къ вамъ въ этомъ дѣлѣ.»
М-ръ Галламъ справедливо говоритъ, что, хотя невозможно ставить Кромвелля наравнѣ съ Наполеономъ какъ полководца, все-таки «подвиги его были, въ той же мѣрѣ, выше уровня его современниковъ и въ большей мѣрѣ, результатомъ самородной неразработанной способности.» Бонапартъ былъ воспитанъ въ лучшихъ военныхъ школахъ; армія, которую онъ повелъ въ Италію, была одна изъ лучшихъ, какія когда-либо существовали. Кромвелль провелъ свою юность и первую часть зрѣлаго возраста въ занятіяхъ гражданскихъ. Онъ не прежде сорока слишкомъ лѣтъ отъ роду увидѣлъ въ первый разъ войну. Онъ долженъ былъ сперва образовать себя, а потомъ образовать свои войска. Изъ необученныхъ рекрутъ онъ создалъ армію, самую храбрую и наилучше-дисциплинированную, самую спокойную въ мирное и самую грозную въ военное время, какую когда-либо видѣла Европа. Онъ вызвалъ ее къ бытію. Онъ водилъ ее къ побѣдамъ. Ему не случалось вступить въ бой и не одержать побѣды. Ему не случалось одержать побѣду и не уничтожить противную армію. Но его побѣды не составляли еще главнаго торжества его военной системы. Уваженіе, которое войска его оказывали собственности, ихъ привязанность къ законамъ и религіи своего отечества, ихъ покорность гражданской власти, ихъ умѣренность, разсудительность, трудолюбіе ни съ чѣмъ не могутъ сравниться. Духъ, внушенный этому войску его великимъ предводителемъ, выказался особенно ярко послѣ реставраціи. По приказанію установленнаго правительства, правительства, не имѣвшаго никакихъ средствъ принудить къ повиновенію 50 тысячъ воиновъ, которыхъ тыла еще не видалъ никакой врагъ ни въ междоусобной, ни въ континентальной войнѣ, — сложили оружіе, возвратились въ массу народа и съ этого времени отличались отъ прочихъ членовъ спасенной ими общины только отмѣннымъ прилежаніемъ, воздержностью и порядкомъ въ мирныхъ занятіяхъ.
Мы полагаемъ, что, по общему духу и характеру своего управленія, Кромвелль стоялъ гораздо выше Наполеона. «Въ отношеніи къ гражданскому управленію, говоритъ м-ръ Галламъ, не можетъ быть вѣрной параллели между тѣмъ, кто питался только подонками закоснѣлаго фанатизма, и тѣмъ, кому были открыты сокровищницы разума и философіи.» Выраженія эти, какъ намъ кажется, заключаютъ въ себѣ величайшую похвалу нашему великому соотечественнику. Разумъ и философія не научили завоевателя Европы управлять своими страстями, или полагать главною цѣлью своихъ стремленій счастье своего народа. Они не помѣшали ему подвергать опасности свою славу и свое могущество въ безумной борьбѣ съ основными началами человѣческой природы и законами физическаго міра, съ суровостью зимы и свободою моря. Они не изъяли его отъ вліянія самаго вреднаго суевѣрія — отъ надменнаго фатализма. Они не предохранили его отъ опьяненія въ счастіи и не удержали отъ неприличныхъ сѣтованій въ несчастіи. Съ другой стороны, фанатизмъ Кромвелля никогда не вовлекалъ его въ невыполнимыя предпріятія и никогда не затмѣвалъ его пониманія общественной пользы. Нашъ соотечественникъ, уступая Бонапарту въ изобрѣтательности, далеко превосходилъ его въ мудрости. Французскій императоръ, между завоевателями, то же, что Вольтеръ между писателями — чудесное дитя. Его блестящій геній часто былъ помрачаемъ припадками каприза столь же нелѣпаго, какъ капризы баловня дѣтской, который сердится на свою пищу и разбиваетъ въ дребезги свои игрушки. Кромвелль былъ мужъ, въ высшемъ смыслѣ этого слова. Онъ обладалъ въ высокой степени той мужескою и взрослою крѣпостью духа, тѣмъ равномѣрно распредѣленнымъ умственнымъ здоровьемъ, которое — если только мы не увлекаемся національнымъ пристрастіемъ — всегда особенно характеризовало великихъ людей Англіи. Не было еще до сихъ поръ правителя, такъ очевидно рожденнаго для верховной власти. Чаша, которая опьянила почти всѣхъ другихъ, его отрезвила. Духъ его, не знавшій покоя въ низшей сферѣ, вслѣдствіе постояннаго паренія къ верху, отдохнулъ наконецъ въ величественномъ спокойствіи, лишь только достигъ свойственнаго ему уровня. У него не было ничего общаго съ многочисленнымъ классомъ людей, отличающихся въ низшихъ должностяхъ и явно обнаруживающихъ свою неспособность лишь только общественный голосъ призываетъ ихъ стать во главѣ. Какъ ни быстро возрастало его значеніе, умъ его расширялся еще быстрѣе. Не имѣя никакого значенія какъ частный гражданинъ, онъ былъ великимъ полководцемъ и еще болѣе великимъ правителемъ. Наполеонъ имѣлъ театральную манеру, въ которой грубость революціонерной казармы смѣшивалась съ церемонностью стараго Версальскаго двора. Кромвелль, по сознанію даже его враговъ, проявлялъ въ своемъ обращеніи простое и естественное благородство человѣка, который не стыдился своего происхожденія и не чванился своимъ возвышеніемъ, — человѣка, который нашелъ себѣ настоящее мѣсто въ обществѣ и чувствовалъ въ себѣ увѣренность, что способенъ занимать его. Невзыскательный до фамиліарности тамъ, гдѣ замѣшано было его личное достоинство, онъ былъ щекотливъ только за свое отечество. Онъ предоставлялъ свойствамъ своимъ говорить самимъ за себя; отдавалъ ихъ подъ защиту тѣхъ побѣдъ, которыя одержалъ на войнѣ, и тѣхъ преобразованій, которыя сдѣлалъ въ мирное время. Но онъ былъ ревностный и неумолимый стражъ общественной чести. Онъ снесъ обиду отъ сумасшедшаго квакера въ галлереѣ Вайтгольскаго дворца и отмстилъ ему только тѣмъ, что освободилъ его изъ тюрьмы и угостилъ обѣдомъ. Но для отмщенія за кровь всякаго англичанина онъ готовъ былъ рѣшиться на всѣ случайности войны.
Никакой монархъ не приносилъ еще на престолъ такого множества лучшихъ качествъ средняго сословія, такой сильной симпатіи къ чувствамъ и интересамъ своего народа. Онъ былъ иногда склоненъ прибѣгать къ произвольнымъ мѣрамъ, но имѣлъ возвышенное, прямое, честное англійское сердце. Отъ этого-то происходило, что онъ любилъ окружать престолъ свой такими людьми, какъ Гэль и Бленъ. Отъ этого-то происходило, что онъ предоставлялъ своимъ подданнымъ такую обширную долю политической свободы и что, даже въ то время, когда оппозищія, опасная для его власти и личности, почти принуждала его управлять посредствомъ меча, онъ заботился о томъ, чтобы оставить зародышъ, изъ котораго, при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, могли бы развиться свободныя учрежденія. Мы твердо увѣрены, что, еслибы его первый парламентъ не открылъ своихъ засѣданій споромъ противъ его правъ, правительство его отличалось бы столько же кротостью въ дѣлахъ внутренняго управленія, сколько энергіею и мудростью во внѣшнихъ сношеніяхъ. Онъ былъ воинъ; онъ возвысился посредствомъ войны. Еслибы честолюбіе его имѣло гнусный или эгоистическій характеръ, то ему легко было бы ввергнуть свою страну въ континентальныя войны и ослѣпить находившіяся подъ управленіемъ его безпокойныя партіи блескомъ своихъ побѣдъ. Нѣкоторые изъ его враговъ насмѣшливо замѣчали, что въ побѣдахъ, одержанныхъ во время его правленія, онъ не принималъ личнаго участія; какъ будто человѣкъ, возвысившійся изъ ничтожества до власти единственно своими военными способностями, могъ имѣть какія нибудь недостойныя причины уклоняться отъ участія въ войнѣ. Упрекъ этотъ составляетъ его величайшую славу, Въ успѣхахъ англійскаго флота онъ не могъ имѣть никакого личнаго интереса. Тріумфы флота ничего не прибавляли къ славѣ Кромвелля; увеличеніе флота не давало ему новыхъ средствъ держать въ страхѣ своихъ враговъ; великій предводитель флота не былъ ему другомъ. А между тѣмъ Кромвелль съ особеннымъ удовольствіемъ поощрялъ этотъ родъ службы, который изъ всѣхъ орудій, употреблявшихся въ дѣло англійскимъ правительствомъ, составляетъ самое безсильное въ дѣлѣ зла и самое могущественное въ добромъ дѣлѣ. Управленіе Кромвелля было полно славы, но не простой славы. Это не былъ одинъ изъ тѣхъ періодовъ напряженныхъ, судорожныхъ усилій, за которыми необходимо слѣдуетъ слабость и утомленіе. Энергія его была естественна, здрава и умѣренна. Онъ поставилъ Англію во главѣ протестантскихъ интересовъ и въ ряду первѣйшихъ христіанскихъ государствъ. Онъ научилъ всѣ націи цѣнить ея дружбу и страшиться ея вражды. Но онъ не расточалъ средствъ ея на тщеславныя попытки доставить ей то преобладаніе, котораго, при новѣйшей системѣ политики въ Европѣ, ни одно государство не можетъ безопасно добиваться или долго сохранять.
Эта благородная и умѣренная мудрость была должнымъ образомъ вознаграждена. Если онъ не вносилъ съ тріумфомъ знамена республики въ отдаленныя столицы; если онъ не украшалъ Вайтголя добычею, взятою изъ Ратуши и Лувра; если онъ не дѣлилъ Фландрію и Германію на княжества для своихъ родственниковъ и своихъ генераловъ, — зато, съ другой стороны, онъ не видѣлъ страну свою наводненною арміями народовъ, выведенныхъ изъ терпѣнія его властолюбіемъ. Онъ не влачилъ послѣднихъ лѣтъ своей жизни въ изгнаніи и заключеніи, въ нездоровомъ климатѣ и подъ надзоромъ невеликодушнаго стража, сгорая безплоднымъ желаніемъ мести и не разставаясь съ призраками улетѣвшей славы. Онъ сошелъ въ могилу во всей полнотѣ могущества и славы, оставивъ своему сыну такую власть, которую могъ бы сохранить всякій человѣкъ съ обыкновенною твердостью и благоразуміемъ.
Еслибъ не слабость этого глупаго Евосѳея, то мнѣнія, которыя мы только-что высказали, составляли бы теперь, мы полагаемъ, благочестивое вѣрованіе всякаго добраго англичанина. Мы, можетъ быть, писали бы теперь подъ правленіемъ Его Высочества Оливера V или Ричарда IV, Божіею милостію, протектора республики Англійской, Шотландской и Ирландской и владѣній, къ ней принадлежащихъ. Изображеніе великаго основателя династіи, на конѣ, въ такомъ видѣ, въ какомъ онъ предводительствовалъ атакою при Нэзби, или въ такомъ, какъ онъ былъ въ ту минуту, когда взялъ жезлъ со стола въ нижней палатѣ, — украшало бы теперь наши площади и смотрѣло бы съ высоты Чарингъ-Кроса на всѣ наши присутственныя мѣста; въ честь ему надлежащимъ образомъ произносились бы, въ его счастливый день 3-го сентября, проповѣди придворнымя капелланами, не причастными къ дѣлу ношенія стихаря.
Но несмотря на то, что память его не нашла защиты ни у одной партіи; несмотря на то, что всѣ средства были употреблены, чтобы очернить ее; несмотря на то, что хвалить его считалось долгое время преступленіемъ, подлежавшимъ наказанію, — все таки истина и достоинство взяли верхъ. Трусы, прежде дрожавшіе при одномъ звукѣ его имени, клевреты правительственныхъ мѣстъ, которые прежде, подобно Доунингу, гордились бы честью сопровождать его карету, могли теперь оскорблять его въ вѣрноподданническихъ рѣчахъ и адресахъ. Продажные поэты могли переносить на короля тѣ же похвалы, только немного поношенными, которыми осыпали протектора. Вѣтренная толпа могла тѣсниться съ криками и насмѣшками вокругъ повѣшенныхъ на висѣлицѣ бренныхъ останковъ величайшаго правителя и воина того времени. Но когда голландская пушка поразила ужасомъ изнѣженнаго тирана въ собственномъ дворцѣ его; когда завоеванія, сдѣланныя войсками Кромвелля, были проданы, чтобы насытить блудницъ Карла; когда англичанъ послали сражаться подъ чужими знаменами противъ независимости Европы и противъ протестантской религіи, — не одно честное сердце втайнѣ обливалось кровью, при мысли о томъ, кто никому, кромѣ самого себя, не дозволялъ никогда дурно обращаться съ своимъ отечествомъ. Трудно, въ самомъ дѣлѣ, должно было быть всякому англичанину видѣть, какъ наемный, французскій вицерой, въ самый рѣшительный переломъ его судьбы, шатался по гарему, зѣвалъ и болталъ о вздорѣ надъ полученною депешею или слюнилъ, въ припадкѣ пьяной нѣжности, своего брата и своихъ придворныхъ; трудно было смотрѣть на все это и не вспомнить съ уваженіемъ и любовью о томъ, предъ чьимъ геніемъ остановилась пристыженною юная гордость Людовика и опытная хитрость Мазарини, кто смирилъ Испанію на сухомъ пути и Голландію на морѣ, чей царственный голосъ остановилъ паруса ливійскихъ пиратовъ и огни преслѣдовавшаго Рима. Даже до настоящаго дня имя его, несмотря на постоянныя нападенія, противъ которыхъ едвали кто когда-либо защищалъ его, популярно въ значительномъ большинствѣ нашихъ соотечественниковъ.
Самымъ предосудительнымъ дѣломъ въ его жизни была казнь Карла. Мы уже произнесли нашъ строгій судъ надъ этимъ дѣйствіемъ, но мы нисколько не считаемъ его такимъ дѣломъ, которое налагало бы особенное клеймо на имена участвовавшихъ въ немъ. Это былъ несправедливый, безразсудный взрывъ неистоваго духа партіи; но это не была ни жестокая, ни коварная мѣра. Она имѣла всѣ свойства, какими отличаются заблужденія великодушнаго и безстрашнаго человѣка отъ низкихъ и злонамѣренныхъ преступленій.
Съ той минуты, какъ Кромвелль умеръ и былъ похороненъ, до самаго конца книги, мы почти во всемъ совершенно соглашаемся съ м-мъ Галламомъ. Времена, слѣдовавшія за реставраціею, особенно требуютъ отъ историка того строгаго безпристрастія, которое составляетъ отличительную черту м-ра Галлама. Никакая часть нашей исторіи 3-хъ послѣднихъ столѣтій не представляетъ такого общаго грустнаго зрѣлища. Весь родъ государственныхъ людей какъ-будто переродился, и ихъ нравственное и умственное ничтожество внушаетъ намъ тѣмъ больше отправленія, что мы видимъ ихъ стоящими въ прямой противоположности къ высокимъ и величественнымъ качествамъ того поколѣнія, которому они наслѣдовали. Во время великой междоусобной войны, даже неправая сторона возбуждала уваженіе и сочувствіе, вслѣдствіе непорочности и величія духа, проявлявшихся во многихъ изъ ея приверженцевъ. При Карлѣ II лучшія и благороднѣйшія цѣли были оскверняемы средствами самыми жестокими и грязными. Ярость партій наслѣдовала любви къ свободѣ. Преданность престолу перешла въ раболѣпіе. Мы тщетно ищемъ, между передовыми политиками обѣихъ сторонъ, твердости убѣжденій, или даже той обыкновенной вѣрности своей партіи, нарушеніе которой въ наше время признается позоромъ. Непослѣдовательность, вѣроломство и низость, которую постоянно обнаруживали предводители партій, которую защищали ихъ послѣдователи и на которую большая часть народа смотрѣла, повидимому, безъ особеннаго неодобренія, — все это въ настоящее время кажется почти невѣроятнымъ. Мы думаемъ, что такое же удивленіе это возбудило бы и во время Карла I.
Человѣкъ, однако, всегда тотъ же. И если между двумя поколѣніями замѣчается такое рѣзкое различіе, то можно навѣрное найти причину его въ тѣхъ обстоятельствахъ, въ которыхъ каждое изъ нихъ находилось. Важнѣйшіе государственные люди царствованія Карла II были воспитаны во время междоусобной войны и послѣдовавшей за нею революціи. Такое время въ высшей степени благопріятствуетъ развитію быстрыхъ и дѣятельныхъ способностей. Оно образуетъ классъ людей ловкихъ, бдительныхъ, изобрѣтательныхъ; людей, ловкость которыхъ выходитъ съ торжествомъ изъ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствъ; людей, отъ прозорливаго инстинкта которыхъ не укроется никакой признакъ времени. Но это время неблагопріятно для твердой и мужеской доблести. Государственный человѣкъ, начинающій свое поприще въ такое время, не можетъ ни составить прочныхъ связей, ни дѣлать точныхъ наблюденій по высшимъ отраслямъ науки государственнаго управленія. Прежде, чѣмъ онъ успѣетъ пристать къ какой-нибудь партіи, она уже разсѣяна. Прежде, чѣмъ онъ успѣетъ изучить свойства какого-нибудь правительства, оно уже ниспровергнуто. Присяга отрѣченія слѣдуетъ непосредственно за присягою подданства. Союзный договоръ, подписанный вчера, сегодня сожигается рукою палача. Среди постоянныхъ смутъ и перемѣнъ, самосохраненіе дѣлается главною цѣлью каждаго. Уберечься отъ головокруженія, находясь среди вѣчнаго вихря, — слишкомъ трудное дѣло, даже и для самой сильной головы. О духѣ общества не можетъ быть и рѣчи. Ослабленіе правилъ, безъ которыхъ ни одинъ государственный человѣкъ не можетъ возвыситься, ни даже быть безопаснымъ, становится слишкомъ обыкновеннымъ дѣломъ, чтобы его стыдиться, и цѣлая нація хладнокровно смотритъ на примѣры отступничества, которые, при болѣе прочномъ порядкѣ вещей, поразили бы и самаго подлаго переметчика.
Исторія Франціи, со времени революціи, представляетъ нѣсколько поразительныхъ примѣровъ, подтверждающихъ эти замѣчанія. Одинъ и тотъ же человѣкъ служилъ республикѣ, Бонапарту, Людовику XVIII, потомъ опять Бонапарту, по возвращеніи его съ острова Эльбы, и наконецъ опять Людовику, по возвращеніи его изъ Гента. Между тѣмъ всѣ эти многоразличныя измѣны нисколько, повидимому, не ослабляли его вліянія и даже не налагали особенно позорнаго пятна на его репутацію. Мы не знали бы, конечно, что и думать о немъ; соотечественники же его, повидимому, вовсе не оскорблялись этимъ и, по-правдѣ сказать, мало имѣли на то права, ибо едвали можно было найти хотя одного француза, извѣстнаго въ гражданскомъ мірѣ или въ армія, который, по мѣрѣ способностей и смотря по обстоятельствамъ, не слѣдовалъ бы его примѣру. Все это было естественно. Быстрота и сила, съ какою перемѣна слѣдовала за перемѣною въ дѣлахъ Франціи, въ концѣ прошлаго столѣтія, устранили возможность обвинять кого-либо въ непослѣдовательности, сдѣлали правила государственныхъ людей шаткими и произвели во многихъ умахъ всеобщій скептицизмъ и равнодушіе къ основнымъ началамъ государственнаго управленія.
Ни одинъ англичанинъ, внимательно изучившій царствованіе Карла II, не почтетъ себя въ правѣ предаваться чувству національной гордости предъ «Dictionnaire des Girouettes».[32] Шафтебёри былъ конечно гораздо менѣе достоинъ уваженія, чѣмъ Талейранъ, и было бы даже несправедливо относительно Фуше сравнивать его съ Лодердалемъ. Ничто не доказываетъ такимъ яснымъ образомъ, до какой степени упало тогда въ нашей странѣ мѣрило политической нравственности, какъ судьба названныхъ нами выше государственныхъ людей Англіи. Правительству нуженъ былъ злодѣй, чтобы дать ходъ самой гнусной системѣ управленія, какая когда-либо падала проклятіемъ на народъ, и чтобы искоренить пресвитеріянство огнемъ и мечемъ, потопленіемъ женщинъ и страшною пыткою сапога. Оно нашло такого человѣка между предводителями возстанія и лицами, подписавшими Ковенантъ. Оппозиція искала начальника, который руководилъ-бы самыми отчаянными нападеніями, какія были когда-либо дѣлаемы, подъ прикрытіемъ формъ конституціи, на какую-либо англійскую администрацію, — и избрала для этого министра, принимавшаго наибольшее участіе въ самыхъ вредныхъ распоряженіяхъ двора, человѣка, бывшаго душою Кабали,[33] совѣтника, который заперъ казначейство и настаивалъ на войнѣ съ Голландіею. Вся политическая драма имѣла такой же характеръ. Въ этой дикой и чудовищной арлекинадѣ нельзя было найти ни единства плана, ни пристойной естественности характеровъ и костюмовъ. Вся она состояла изъ странныхъ превращеній и дикихъ противоположностей: атеисты, превращавшіеся въ пуританъ; пуритане, превращавшіеся въ атеистовъ; республиканцы, защищавшіе божественное право королей; развратные царедворцы, громко требовавшіе свободы народа; судьи, возжигавшіе ярость черни; патріоты, набивавшіе карманы взятками, получаемыми отъ иностранныхъ государствъ; въ одной части острова папистскій государь, пыткою принуждавшій пресвитеріянъ присоединиться къ епископальной церкви, а въ другой — пресвитеріяне, рѣзавшіе головы папистскимъ дворянамъ и джентльменамъ. Общественное мнѣніе имѣетъ свои естественные приливы и отливы. Послѣ сильнаго взрыва обыкновенно бываетъ реакція. Но такія чрезвычайныя превратности, какъ тѣ, которыя ознаменовали царствованіе Карла II, можно объяснить только допустивъ совершенное отсутствіе твердыхъ правилъ въ политическомъ мірѣ. Ни на одной сторонѣ не было достаточно преданности, чтобы встрѣтиться лицомъ къ лицу съ неудачею. Тогда вовсе не знали еще тѣхъ честныхъ отступленій передъ силой, которыя въ позднѣйшія времена партіи часто совершали съ урономъ, но въ должномъ порядкѣ и тѣсномъ соединеніи, не упадая духомъ и имѣя страшныя средства тревожить врага. За первымъ встрѣченнымъ препятствіемъ слѣдовало совершенное пораженіе: оружіе и знамена были бросаемы. Побѣжденныя войска, подобно итальянскимъ наемникамъ XIV и XV столѣтій, поступали, на самомъ полѣ сраженія, на службу къ побѣдителямъ. Въ народѣ, гордящемся своею суровою справедливостью и прямымъ здравымъ смысломъ, нельзя было найти такой партіи, которая твердо стояла бы по срединѣ, между худшею изъ оппозицій и худшимъ изъ дворовъ. Когда на основаніи обвиненій, столь же неправдоподобныхъ, какъ сказки бабы яги, на основаніи свидѣтельства мерзавцевъ, которые сами признавали себя шпіонами и измѣнниками и которые, какъ теперь всѣ убѣдились, были также лжецами и убійцами, этихъ изверговъ тюремъ и непотребныхъ домовъ, людей, вырвавшихся изъ-подъ кнута и ножницъ палача, — когда, на основаніи такихъ обвиненій, католиковъ, не виновныхъ ни въ чемъ, кромѣ исповѣданія своей религіи, гнали какъ барановъ на протестантскія бойни, — гдѣ же было тогда вѣрноподанное торійское дворянство и слѣпо-послушное духовенство? А когда наступило время мести, когда строгость законовъ была усилена и суды присяжныхъ были нарочно подобраны съ цѣлью уничтожить предводителей виговъ, когда привилегіи городовъ и университетовъ были нарушены, когда Джеффризъ и Киркъ дѣлали изъ Соммерсетшира то, что Лодердаль и Грегамъ сдѣлали изъ Шотландіи, — гдѣ же были тогда десять-тысачъ крѣпкихъ молодцовъ Шафтебёри, члены ignoramusjuries, кавалеры польской медали?[34] Всемогущіе на уничтоженіе другихъ, безсильные на защиту самихъ себя, члены обѣихъ партій угнетали и были угнетаемы, умерщвляли и были умерщвляемы въ свою очередь. Не бывало свѣтлыхъ промежутковъ между бѣшеными припадками двухъ противорѣчивыхъ обольщеній.
Такое непостоянство должно, въ значительной мѣрѣ, быть приписано частымъ перемѣнамъ правительства, случавшимся въ теченіе двадцати лѣтъ, предшествовавшихъ реставраціи. Дѣйствовали также и другія причины. Еслибы страна и была даже управляема домомъ Кромвелля или остатками Долгаго парламента, все-таки чрезмѣрная суровость пуританъ непремѣнно произвела бы переворотъ. Уже къ концу протекторства, по многимъ признакамъ, можно было заключить о близости времени упадка нравственности. Реставрація же Карла II сдѣлала перемѣну удивительно скорою и сильною. Распутство стало доказательствомъ правовѣрности и преданности престолу, условіемъ для достиженія почестей и должностей. Глубокое и всеобщее растлѣніе поразило нравственность самыхъ вліятельныхъ классовъ общества и распростравилось на всѣ отрасли литературы. Поэзія разжигала страсти; философія подрывала правила; самая теологія, внушая низкое благоговѣніе къ двору, усиливала этимъ вліяніе его дурнаго примѣра. Мы тщетно ищемъ тѣхъ качествъ, которыя признаютъ прелесть заслужденіямъ возвышенныхъ и пылкихъ натуръ: того великодушія, той нѣжности, той рыцарской утончемности чувства, которыя, облагороживая похоти, возвышаютъ ихъ до страстей и сообщаютъ пороку извѣстную долю величія, свойственнаго добродѣтели. Кутежи этого вѣка напоминаютъ намъ остроумныя выходки какой-нибудь шайки разбойниковъ, пирующихъ въ кабакѣ съ своими красавицами. Въ шалостяхъ высшаго круга проявляется какое-то грубое, холодное звѣрство, какое-то безстыдство, какая-то низость и грязность, которымъ можно найти нѣчто подобное развѣ у героевъ и героинь грязной, безчувственной литературы, поощрявшей подобныя свойства. Одинъ дворянинъ, одаренный большими способностями, шатается вездѣ какъ какой-нибудь фокусникъ. Другой держитъ рѣчь черни, высунувшись изъ окна совершенно голый. Третій устраиваетъ засаду, чтобы поколотить человѣка, обидѣвшаго его. Кружокъ знатной молодежи, людей съ вліяніемъ, сговариваются проложить себѣ путь при дворѣ посредствомъ распространенія разсказовъ, имѣющихъ цѣлью погубить невинную дѣвушку, разсказовъ, ни на чемъ не основанныхъ и притомъ такихъ, на которые, еслибы они даже и были справедливы, не пошевельнулся бы языкъ честнаго человѣка. Находятъ во дворцѣ мертваго ребенка, плодъ любви какой-нибудь фрейлины и кого-нибудь изъ придворныхъ, а быть можетъ и самого короля. Вся стая сводниковъ и шутовъ бросается на него и несетъ его въ тріумфѣ въ королевскую лабораторію, гдѣ Его Величество, послѣ грубой шутки, разрѣзаетъ трупъ ребенка къ удовольствію собранія и, по всей вѣроятности, въ числѣ другихъ, и отца этого дитяти. Герцогиня-фаворитка ходитъ по Вайтгольскому дворцу, топая ногами и произнося проклятія и брань. Министры проводятъ время въ совѣтѣ въ томъ, что дѣлаютъ гримасы и передразниваютъ другъ друга на потѣху королю. Перы, при одной конференціи, начинаютъ драться и срывать другъ у друга воротники и парики. Одинъ спикеръ въ нижней палатѣ возбуждаетъ чѣмъ-то неудовольствіе двора: компанія буяновъ подстерегаетъ его и отрѣзываетъ ему носъ до самой кости. Эти постыдныя вольничанья или скорѣе, если только можно назвать ихъ единственнымъ свойственнымъ имъ именемъ, это холопство чувствъ и манеръ не могло не перейти изъ частной жизни въ общественную. Циническія шутки, эпикурейскіе софизмы, изгнавъ честь и добродѣтель изъ одной стороны характера, распространили свое вліяніе и на всѣ другія. Второе поколѣніе государственныхъ мужей этого царствованія представляетъ достойныхъ учениковъ школъ, воспитавшихъ ихъ, — игорнаго стола Граммона и уборной Нилли. Ни въ какомъ другомъ вѣкѣ такой пустой человѣкъ какъ Бокингамъ не могъ бы имѣть политическаго вліянія. Ни въ какомъ другомъ вѣкѣ не могъ бы открыться путь къ могуществу и славѣ предъ всѣми мерзостями, продѣланными Чорчиллемъ.
Исторія Чорчилля обнаруживаетъ, можетъ быть, яснѣе, чѣмъ исторія всякаго другаго лица, злокачественность и размѣръ той порчи, которая снѣдала сердце общественной нравственности. Англійскій джентльменъ хорошей фамиліи привязывается къ принцу, обольстившему его сестру, и принимаетъ отъ него почести и богатство, какъ плату за позоръ сестры и свой собственный. Онъ отплачиваетъ потомъ неблагодарностью за благодѣянія, купленныя цѣною безчестія, и измѣняетъ своему покровителю такъ, какъ не позволительно измѣнить и ради самого праваго дѣла; онъ совершаетъ дѣйствіе, которое не только составляетъ частную измѣну, но подходитъ самымъ точнымъ образомъ подъ опредѣленіе военнаго побѣга. Сколько мы припомнимъ, въ новѣйшія времена не случалось ни въ какой службѣ ничего подобнаго поведенію Чорчилля во время кризиса въ судьбѣ Іакова. Поведеніе Нея, безспорно довольно постыдное, кажется изысканно-благороднымъ въ сравненіи съ тѣмъ, что сдѣлалъ Чорчилль. Ближе всего подходитъ къ этому вѣроломство Арнольда. Въ нашемъ вѣкѣ и въ нашей странѣ, никакіе таланты, никакія услуги, никакая привязанность партіи не могли бы вывести человѣка, надъ которымъ тяготѣли бы такія горы позора. Между тѣмъ Чорчилль, даже прежде, чѣмъ совершилъ тѣ великія дѣла, которыя, до извѣстной степени, примирили съ нимъ потомство, весьма слабо чувствовалъ это бремя. Онъ находилъ поддержку во множествѣ себѣ подобныхъ. Годольфинъ, Орфордъ, Денби, двуличный Галифаксъ, ренегатъ Сондерландъ — все это были люди того же разряда.
Весьма понятно, что тамъ, гдѣ являлась въ такомъ видѣ политическая нравственность знатныхъ и богатыхъ, люди, которые, по роду занятій своихъ, даже и въ лучшія времена, бываютъ особенно подвержены нравственной порчѣ, находились въ ужасномъ состояніи. Англія никогда не видала подобныхъ судей и подобныхъ адвокатовъ. Джонсъ, Скроггсъ, Джеффризъ, Нортъ, Райтъ, Сонеръ, Вилліамзъ и до сихъ поръ составляютъ темныя пятна въ исторіи нашей юриспруденціи. Различаясь другъ отъ друга нравомъ и положеніемъ, одни изъ нихъ шумѣли, другіе пресмыкались; одни преслѣдовали протестантовъ, другіе католиковъ, но всѣ были одннаково безчестны и безчеловѣчны. Роль, которую играла церковь, не была въ такой же мѣрѣ гнусна; но она должна была быть особенно забавна для насмѣшника. Никогда еще не проповѣдывали такъ громко принциповъ и не отказывались отъ нихъ такъ безстыдно. Королевскія права превозносились до небесъ въ теологическихъ сочиненіяхъ. Ученіе о безусловномъ повиновеніи проповѣдывалось съ безчисленнаго множества каѳедръ. Оксфордскій университетъ приговаривалъ къ созженію сочиненій самыхъ умѣренныхъ приверженцевъ конституціи. Вступленіе на престолъ короля-католика, ужасныя жестокости, произведенныя на западѣ Англіи, нисколько не поколебали твердой вѣрноподданнической преданности духовенства. Но безкорыстно ли служило оно королю? Онъ наложилъ на него руку — и оно стало въ лицо проклинать его. Онъ коснулся дохода одной коллегіи и свободы нѣкоторыхъ прелатовъ — и все сословіе подняло вопль, достойный самого Гуго Петерса. Оксфордъ послалъ свою серебряную утварь предводителю войска, вторгнувшагося въ страну, и оказалъ въ этомъ случаѣ большую готовность, чѣмъ въ то время, когда того же требовалъ отъ него Карлъ I. Ничего не было говорено о преступности сопротивленія, пока сопротивленіе не взяло своего, пока король не былъ удаленъ и пока не сдѣлалось ясно, что онъ никогда не будетъ возстановленъ въ своей власти или, если и будетъ, то по крайней мѣрѣ съ самыми строгими ограниченіями. Должно сознаться, что духовенство возвратилось къ своей старой теоріи, лишь только убѣдилось, что она не сдѣлаетъ ему вреда.
Этой-то всеобщей низости и безнравственности того времени обязанъ былъ своею высокою репутаціею Кларендонъ. Онъ былъ, во всѣхъ отношеніяхъ, человѣкъ не соотвѣтствовавшій своему вѣку: слишкомъ хорошій и, въ то же время, слишкомъ дурной для него. Онъ казался однимъ изъ министровъ Елисаветы, вдругъ перенесеннымъ въ общество, находившееся далеко не въ томъ состоянія, въ какомъ способности такихъ министровъ могли бы принести ему пользу. Въ XVI вѣкѣ почти не возбуждалось вопроса о королевскихъ правахъ. Министръ, ставившій ихъ высоко, не подвергался никакой опасности до тѣхъ поръ, пока обращалъ ихъ на благо. Эта преданность престолу, эта завистливость къ уступкамъ въ пользу народа, эта полурелигіозная, полуполитическая привязанность къ церкви, проявившіяся въ Кларендонѣ съ начала втораго засѣданія Долгаго парламента и еще болѣе усилившіяся отъ его страданій, его долгаго пребыванія во Франціи и его важнаго значенія въ управленіи, — всѣ эти чувства, за сто лѣтъ предъ тѣмъ, упрочили бы за нимъ монаршее расположеніе, не возбудивъ противъ него ненависти народа. Его честность, его безукоризненность въ частной жизни, его скромное поведеніе и способности не были бы неумѣстны въ товарищѣ Вальсингама и Борлея. Но въ то время, въ которое онъ жилъ, какъ его заблужденія, такъ и его добродѣтели, были одинаково неумѣстны. Онъ подвергалъ людей заключенію безъ суда. Его обвиняли во взъиманіи съ народа денежныхъ поборовъ на содержаніе арміи. Одною изъ его любимыхъ цѣлей было уничтоженіе акта, обезпечивавшаго частыя собранія парламента. Онъ помышлялъ, повидимому, о возстановленіи Звѣздной палаты и Суда верховной коммиссіи.[35] Его заботливость о королевскихъ правахъ дѣлала его непопулярнымъ, но не могла доставить ему благосклонности монарха, который гораздо болѣе желалъ спокойствія и наслажденій, чѣмъ власти. Карлъ скорѣе согласился бы жить въ изгнаніи и частнымъ человѣкомъ, имѣя множество денегъ, толпу фигляровъ, для увеселенія его, и двадцать любовницъ, чѣмъ пріобрѣсти, цѣною тѣхъ лишеній и усилій, къ которымъ постоянно возбуждалъ его Кларендонъ, неограниченную власть надъ цѣлымъ свѣтомъ. Такой совѣтникъ, который всегда приносилъ ему бумаги и давалъ совѣты и который рѣшительно отказывался говорить комплименты леди Кастльменъ и носить посланія къ мистриссъ Стьюартъ, вскорѣ сдѣлался ему болѣе ненавистенъ, чѣмъ былъ когда-либо Кромвелль. Такъ, почитаемый народомъ за угнетателя, а дворомъ за ценсора, министръ этотъ палъ съ высоты своего величія, паденіемъ болѣе насильственнымъ и разрушительнымъ, чѣмъ то, которому бы онъ могъ когда-либо подвергнуться, еслибы онъ или уважалъ основныя начала конституціи, или льстилъ слабостямъ короля.
М-ръ Галламъ составилъ себѣ, мы полагаемъ, самое вѣрное понятіе о характерѣ и управленіи Кларендона. Но онъ едвали принимаетъ достаточно въ соображеніе тотъ изъянъ, которому почти неизбѣжно подвергается честность при треніи о политическую жизнь; между тѣмъ въ такія трудныя времена, какъ тѣ, чрезъ которыя прошелъ Кларендонъ, изъянъ этотъ долженъ былъ быть значителенъ. Если взвѣсить эти обстоятельства, то честность Кларендона можно считать испытанною. Высоко-нравственнымъ человѣкомъ онъ конечно не былъ ни въ частныхъ, ни въ общественныхъ дѣлахъ. Его разсказъ о своемъ поведеніи въ дѣлѣ дочери его представляетъ самое необыкновенное явленіе въ автобіографіяхъ. Мы не исключаемъ даже «Исповѣдь» Руссо. Многіе писатели полагали ложную и нелѣпую гордость въ томъ, чтобы представить себя ненавистными; но никто еще, кромѣ Кларендона, не старался такъ усердно выставить себя презрительнымъ и смѣшнымъ. Въ одномъ важномъ случаѣ, Кларендонъ показалъ такъ же мало вниманія къ чести своей страны, какъ показывалъ къ чести своего семейства. Онъ принялъ субсидію отъ Франціи, для оказанія помощи Португаліи. Но этотъ способъ пріобрѣтенія денегъ употреблялся впослѣдствіи въ гораздо большихъ размѣрахъ и для цѣлей гораздо менѣе уважительныхъ — и употреблялся какъ дворомъ, такъ и оппозиціею.
На эти денежныя сдѣлки смотрятъ вообще какъ на самую постыдную часть исторіи того времени; и онѣ были, безъ сомнѣнія, въ высшей степени предосудительны. Но чтобы быть справедливыми какъ по отношенію къ вигамъ, такъ и по отношенію къ самому Карлу, мы должны сознаться, что сдѣлки эти не были такъ постыдны или отвратительны, какъ онѣ кажутся въ наше время. Послѣдствіемъ сильной вражды партій всегда было равнодушіе къ всеобщему благосостоянію и къ чести государства. Тамъ, гдѣ сильно развитъ духъ партій, политикъ обыкновенно заботится не обо всемъ народѣ, а только о той его части, къ которой онъ самъ принадлежитъ. Остальные въ глазахъ его — чужіе, враги, или даже разбойники. Самое сильное отвращеніе, какое онъ можетъ чувствовать къ какой-нибудь иноземной державѣ, является пылкою дружбою въ сравненіи съ ненавистью, какую онъ питаетъ къ тѣмъ домашнимъ врагамъ, съ которыми онъ запертъ въ тѣсномъ пространствѣ, съ которыми онъ живетъ, постоянно обмѣниваясь мелкими обидами и оскорбленіями, и отъ которыхъ, въ день ихъ торжества, онъ долженъ ожидать гораздо большихъ строгостей, чѣмъ отъ завоевателя, пришедшаго изъ отдаленной страны. Такъ, въ Греціи, каждый человѣкъ полагалъ особенную честь въ томъ, чтобы держать сторону своей партіи противъ своего государства. Ни одинъ аристократъ-гражданинъ Самоса и Корциры не поколебался бы воззвать къ помощи Лакедемоніи. Масса же населенія, напротивъ, ожидала помощи отъ Аѳинъ. По той же причинѣ въ итальянскихъ государствахъ XIII и XIV столѣтій никто не былъ въ такой мѣрѣ пизанцемъ или флорентійцемъ, въ какой былъ гибеллиномъ или гвельфомъ. Подлежитъ еще сомнѣнію, былъ ли хоть одинъ человѣкъ, который посовѣстился бы отворить ворота роднаго города французскимъ и аррагонскимъ войскамъ, для того, чтобы вывести свою партію изъ состоянія угнетенія. Реформація, раздѣляя почти каждое государство Европы на двѣ части, имѣла подобное же вліяніе. Католикъ былъ слишкомъ силенъ для англичанина, гугенотъ для француза. Государственные люди изъ протестантовъ Шотландіи и Франціи призвали на помощь Елисавету; а паписты Лиги привели въ самое сердце Франціи испанскую армію. Волненія, возбужденныя французскою революціею, сопровождались подобными же послѣдствіями. Во всѣхъ частяхъ Европы, республиканцы жаждали появленія между ними войскъ Національнаго конвента и Директоріи и радовались пораженіямъ, которыя повергали въ бѣдствіе и униженіе тѣхъ, кого они считали своими злѣйшими врагами, — ихъ собственныхъ правителей. Съ другой же стороны, французскіе принцы и дворяне всячески старались о томъ, чтобы иностранныя войска проникли въ Парижъ. Еще весьма недавно апостолическая партія въ Испаніи болѣе чѣмъ удачно просила помощи у иностранцевъ.
Великій раздоръ, свирѣпствовавшій въ Англіи въ теченіе XVII столѣтія, уничтожилъ, — конечно не въ массѣ народа, а въ классахъ общества, принимавшихъ самое дѣятельное участіе въ политикѣ, — почти всякое національное чувство. Карлъ II и многіе изъ его придворныхъ провели значительную часть, своей жизни въ изгнаніи, живя подаяніями иностранныхъ казначействъ и прося внѣшней помощи, для возстановленія монархіи въ ихъ родной странѣ. Родной братъ короля сражался во Фландріи, подъ знаменами Испаніи, противъ Англіи. Угнетенные въ Англіи кавалеры постоянно ожидали изъ Лувра и Эскуріала своего освобожденія и отмщенія своимъ врагамъ. Кларендонъ съ большою горечью осуждаетъ континентальныя правительства за невмѣшательство ихъ въ наши внутреннія несогласія. Поэтому неудивительно, что среди неистовыхъ распрей, послѣдовавшихъ за реставраціею, ярость духа партій повела къ тѣмъ послѣдствіямъ, какими она, по всей вѣроятности, сопровождалась бы и въ вѣкѣ, менѣе отличавшемся ослабленіемъ правилъ и грубостью чувствъ. Зло это окончательно прекратилось только тогда, когда естественная смерть положила предѣлъ дряхлой старости якобитской партіи. Виги долго ожидали помощи отъ Голландіи, а крайніе торіи — отъ Франціи. Первые заключили барьерный трактатъ, послѣдніе уговорили Версальскій дворъ отправить экспедицію въ Англію. Многіе лица, которые, при всей ошибочности своихъ политическихъ взглядовъ, были все-таки безспорно-честными людьми въ частной жизни, многіе такіе люди, безъ зазрѣнія совѣсти, принимали деньги отъ иностранныхъ правительствъ, державшихъ сторону претендента.
Никогда еще не было такъ мало національнаго чувства въ высшихъ сословіяхъ, какъ въ царствованіе Карла II. Съ одной стороны, государь этотъ скорѣе хотѣлъ быть намѣстникомъ самодержавнаго монарха, чѣмъ монархомъ надъ свободнымъ народомъ. Съ другой стороны, Альджернонъ Сидни съ радостью готовъ былъ помогать Франціи во всѣхъ ея честолюбивыхъ замыслахъ и согласился бы видѣть Англію низведенною на степень провинціи, въ сумасбродной надеждѣ, что иностранный деспотъ поможетъ ему основать нѣжно любимую имъ республику. Король принималъ съ полнымъ спокойствіемъ совѣсти деньги, которыми Франція помогала ему въ замыслахъ, направленныхъ противъ свободы его подданныхъ. Вожди оппозиціи, принимая подарки отъ Людовика, видѣли въ этомъ не больше безчестія, чѣмъ видитъ въ наше время какой-нибудь джентльменъ въ той щедрости, съ которою богатые члены его партіи платятъ за избраніе его депутатомъ. Деньги, которыя король получалъ отъ Франціи, щедро употреблялись на подкупъ членовъ парламента. Враги двора могли считать позволительнымъ, или даже необходимымъ, противодѣйствовать подкупамъ подкупами. Такъ они брали, безъ всякаго зазрѣнія совѣсти, подарки отъ Франціи, и наиболѣе нуждавшіеся обращали ихъ въ свою пользу, а богатые употребляли ихъ, вѣроятно, для общихъ цѣлей партіи. Если сравнить ихъ поведеніе, не съ поведеніемъ государственныхъ людей Англіи настоящаго времени, а съ поведеніемъ людей въ иностранныхъ государствахъ, находящихся въ настоящее время въ такомъ же положеніи, въ какомъ была тогда Англія, — то мы вѣроятно признаемъ справедливымъ смягчить нѣсколько ту строгость суда, которую было въ модѣ прилагать къ разбору этихъ дѣйствій. Но и за всѣми уступками, дѣло все-таки остается довольно предосудительнымъ. Пріятно видѣть, что лордъ Россель чистъ отъ всякаго упрека въ личномъ участіи въ добычѣ. Вѣкъ, такъ жалко-бѣдный тѣми нравственными качествами, которыя внушаютъ уваженіе къ общественнымъ личностямъ, плохо можетъ сберечь ту честь, которую приноситъ ему человѣкъ, хотя, по правдѣ, не замѣчательный талантами и познаніями, но честный даже въ своихъ заблужденіяхъ, почтенный во всѣхъ житейскихъ отношеніяхъ, разумно-благочестивый, стойко и спокойно-мужественный.
Значительное улучшеніе въ породѣ нашихъ государственныхъ людей должно быть главнѣйшимъ образомъ приписано вліянію революціи. Но это достопамятное событіе въ значительной мѣрѣ заимствовало свой характеръ отъ тѣхъ самыхъ пороковъ, къ исправленію которыхъ оно служило средствомъ. Это была безспорно счастливая и полезная революція, но не славная революція, какъ часто называли ее. Вильгельмъ, и одинъ только Вильгельмъ, вынесъ изъ нея славу. Дѣло было почти во всѣхъ отношеніяхъ безславно для Англіи. Что властитель, нарушившій основные законы страны, посягнувшій на права величайшихъ ея корпорацій, начавшій преслѣдованіе противъ господствовавшей въ ней религіи, никогда не уважавшій закона, ни въ своемъ суевѣріи, ни въ своей мести, что такой человѣкъ не могъ быть низложенъ безъ помощи чужестранной арміи — это обстоятельство не должно быть особенно лестно для нашей національной гордости. Но это еще наименѣе унизительная сторона въ этомъ дѣлѣ. Безстыдная неискренность вельможъ и дворянъ, жаркія увѣренія во всеобщей помощи, которыя слышалъ Іаковъ до самой той минуты, когда всѣ оставили его, — все это обнаруживаетъ посредственность ума и ослабленіе правилъ нравственности, въ высшей степени постыдныя для вѣка. Если предпріятіе удалось — удалось, по крайней мѣрѣ, безъ кровопролитія и безъ смятенія — то это произошло, главнѣйшимъ образомъ, благодаря одному гнусно-вѣроломному поступку, такому поступку, какого до тѣхъ поръ не совершалъ еще ни одинъ воинъ, и тѣмъ чудовищнымъ вымысламъ, на счетъ рожденія принца Валлійскаго, которые не постыдились распространить высшіе государственные сановники. Во всѣхъ дѣйствіяхъ Конвента, особенно же въ конференціи, мы видимъ мелочность ума, которая составляетъ отличительную черту того времени. Рѣшенія, на которыхъ остановились наконецъ обѣ палаты, были настолько дурны, насколько можетъ быть дурно рѣшеніе, направленное къ такой прекрасной цѣли. Ихъ слабыя и сбивчивыя выраженія явно клонились къ спасенію кредита торіевъ, которые стыдились назвать то, что не стыдились сдѣлать. Въ продолженіе всего этого дѣла не было выказано ни однимъ англичаниномъ особенно блестящихъ способностей; никто не вдавался въ особенно опасныя предпріятія; не было сдѣлано никакихъ пожертвованій въ пользу освобожденія націи, кромѣ пожертвованія Чорчиллемъ чести, а Анною естественной привязанности.
Было особенно благопріятно, какъ мы уже сказали, для англійской церкви, что религіозная реформа въ этой странѣ была совершена людьми, мало заботившимися о религіи. Точно такъ-же благопріятно было для нашего гражданскаго управленія, что революція была совершена людьми, большею частью мало заботившимися о политическихъ принципахъ. При такомъ кризисѣ, блестящіе таланты и сильныя страсти могли бы сдѣлать больше зла, чѣмъ добра. Было гораздо больше причины опасаться, чтобы, въ стремленіи къ перемѣнѣ, не было испробовано слишкомъ многое и чтобы усиленныя старанія не повели къ столь же усиленной реакціи, — чѣмъ чтобы не было сдѣлано слишкомъ мало. Но ограниченность ума и шаткость правилъ чести, хотя и могутъ быть полезны, никогда не могутъ быть достойны уваженія.
Если въ самой революціи мало было того, что можетъ собственно назваться славнымъ, то въ событіяхъ, послѣдовавшихъ за нею, было еще меньше. Въ церкви, которая единодушно объявила ученіе о сопротивленіи несогласнымъ съ христіанскою религіею, нашлось только четыреста человѣкъ, которые отказались принести присягу вѣрности правительству, основанному на сопротивленіи. Въ предшествовавшемъ поколѣніи, лица какъ епископальнаго, такъ и пресвитеріянскаго духовенства, цѣлыми тысячами, рѣшались скорѣе разстаться съ жизнью, чѣмъ уступить въ не болѣе важныхъ вопросахъ совѣсти.
Во время революціи, послѣдователи англиканской церкви прибѣгали, для оправданія своего поведенія, къ тѣмъ злодѣйскимъ софизмамъ, которые называются іезуитскими и причисляются обыкновенно къ грѣхамъ особенно свойственнымъ папизму, хотя, въ сущности, они вездѣ составляютъ успокоительныя средства, употребляемыя людьми съ болѣе тонкимъ, чѣмъ положительнымъ, умомъ для заглушенія тѣхъ внутреннихъ терзаній, которыхъ они не могутъ не чувствовать, но вліянію которыхъ они не хотятъ подчиниться. Какъ присяга, принесенная духовенствомъ, была прямо противоположна его убѣжденіямъ, точно такъ же и поведеніе его было прямо противоположно его присягѣ. Постоянныя козни духовныхъ лицъ противъ того правительства, которому они присягнули въ вѣрности, подали поводъ къ осужденію всего ихъ сословія и даже самой христіанской религіи. Одинъ изъ извстныхъ пастырей церкви не задумался сказать, что быстрое распространеніе безвѣрія, въ то время, происходило главнѣйшимъ образомъ отъ того отвращенія, которое возбуждали вѣроломные поступки его собратій въ людяхъ не довольно чистыхъ или разсудительныхъ, чтобы различать прелести самой системы среди пороковъ ея исполнителей.
Но упрекъ этотъ не ограничивался одною церковью. Во всѣхъ политическихъ партіяхъ, даже въ самомъ кабинетѣ, преобладало лукавство и вѣроломство. Тѣ самые лица, которыхъ Вильгельмъ осыпалъ благодѣяніями и на которыхъ онъ наиболѣе полагался, поддерживали, имѣя въ рукахъ его казенныя печати, сношенія съ изгнанною фамиліею. Орфордъ, Лидсъ и Шрусбёри были виновны въ этой гнусной измѣнѣ. Даже Девонширъ не совершенно чистъ отъ подозрѣнія. Очень понятно, что въ такомъ вѣкѣ, такая натура какъ Марльборо наслаждалась своею низостью до пресыщенія. Его первая измѣна, имѣвшая въ себѣ рѣшительно все, что дѣлаетъ мерзость совершенною, поставила его въ то невыгодное положеніе, въ которое становится всякій художникъ, съ той минуты какъ произведетъ что-либо образцовое. Но его вторая великая черта можетъ возбудить удивленіе даже въ тѣхъ, кто знаетъ всю цѣну первой. Чтобы поклонники его не могли сказать, что во время революціи онъ измѣнилъ своему королю по какому-нибудь другому, а не по эгоистическому побужденію, онъ теперь измѣнилъ своему отечеству. Онъ далъ знать французскому двору о тайной экспедиція, предположенной съ цѣлью атаковать Брестъ. Послѣдствіемъ этого было то, что экспедиція не удалась, и 800 англійскихъ солдатъ поплатились жизнью за отъявленную подлость англійскаго генерала. Между тѣмъ человѣкъ этотъ былъ причисленъ къ лику святыхъ такимъ множествомъ замѣчательныхъ писателей, что говорить о немъ, какъ онъ заслуживаетъ того, едвали покажется приличнымъ.
Царствованіе Вильгельма III было, какъ мѣтко выразился м-ръ Галламъ, надиромъ народнаго благосостоянія. Оно было также и надиромъ народнаго характера. Это было время сбора обильной жатвы пороковъ, сѣянныхъ въ теченіе тридцати лѣтъ своеволія и смятенія, но также и время посѣва великихъ добродѣтелей.
Вскорѣ послѣ революціи печать освобождена была отъ ценсуры и пресса начала немедленно обсуживать дѣйствія министерства. Государственные люди должны были подчиняться надзору, который становился все строже и строже. Чрезмѣрная ярость мнѣній спала. Виги научились умѣренности въ государственныхъ должностяхъ; торіи научились въ оппозиціи принципамъ свободы. Партіи почти постоянно сближались, часто встрѣчались, иногда же пересѣкали одна другую. Были случайныя вспышки насилія, но, со времени революціи, вспышки эти становились день-ото дня менѣе страшны. Конечно нельзя оправдывать ту строгость, которую проявляли торіи подъ конецъ царствованія Анны, въ обращеніи съ нѣкоторыми изъ лицъ, завѣдывавшихъ государственными дѣлами во время войны Священнаго союза, и тѣ мѣры, къ которымъ прибѣгали для отмщенія имъ виги, по восшествіи на престолъ Ганноверскаго дома; но мѣры эти ни въ какомъ случаѣ не были въ духѣ тѣхъ яростныхъ партій, которыя своими безпрестанными убійствами омрачили исторію конца царствованія Карла II. Съ паденіемъ Вальполя стала во всемъ проявляться гораздо большая умѣренность. Съ этого времени вошло въ обыкновеніе, — обыкновеніе, хотя не строго согласное съ теоріею нашей конституціи, тѣмъ не менѣе чрезвычайно полезное, — считать увольненіе отъ должности и всеобщее неодобреніе достаточнымъ наказаніемъ за такіе промахи въ управленіи, которые нельзя отнести къ личной подкупности. Ничто, по мнѣнію нашему, не способствовало болѣе, къ возвышенію характера нашихъ должностныхъ лицъ, какъ такая снисходительность. Честолюбіе составляетъ уже само по себѣ игру довольно азартную и довольно серьёзную, чтобы воспламенить страсти и безъ увеличенія ставки собственностью, жизнью и свободою. Гдѣ игра доходитъ до такихъ отчаянныхъ размѣровъ, какъ въ XVIII столѣтіи, тамъ нѣтъ болѣе чести. Государственные люди, вмѣсто того, чтобы быть, какъ должно, кроткими и въ то же время стойкими, бываютъ жестоки и въ то же время непослѣдовательны. Въ глазахъ у нихъ постоянно топоръ. Народный возгласъ иногда смягчаетъ ихъ, иногда же приводитъ ихъ въ отчаяніе; онъ заставляетъ ихъ или согласиться на недостойныя уступки или прибѣгнуть къ мщенію, столь же жестокому, какъ то, котораго они сами имѣютъ поводъ ожидать. Въ наше время министру нѣтъ нужды бояться быть слишкомъ строгимъ или слишкомъ снисходительнымъ. Старая политика наша была въ этомъ отношеніи столь же нелѣпа, какъ политика царя въ одной восточной сказкѣ, который объявилъ, что всѣмъ, кому угодно изъ врачей, позволяется пріѣзжать къ его двору и прописывать лекарство противъ его болѣзней, но что, если лекарство не подѣйствуетъ, врачъ, прописавшій его, лишится головы. Можно представить себѣ, какъ много способныхъ людей отказалось бы лечить на такихъ условіяхъ; до какой степени сознаніе крайней опасности спутывало бы соображенія и затмѣвало бы умъ врача, въ самый кризисъ болѣзни, когда требуется отъ него наиболѣе самообладанія, и какъ силенъ былъ бы для него соблазнъ, замѣтивъ, что онъ сдѣлалъ промахъ, отравить больнаго, для избѣжанія послѣдствій ошибки.
Но на самомъ дѣлѣ, со времени революціи, было бы невозможно наказать министра за общѣе направленіе его политики, сохраняя хоть малѣйшую тѣнь справедливости, потому что съ этого времени никакой министръ не могъ слѣдовать какому-нибудь общему плану, безъ одобренія парламента. Самыми важными послѣдствіями этой перемѣны были, какъ справедливо замѣтилъ и весьма искусно доказалъ м-ръ Галламъ, тѣ именно, которыя происходили отъ нея косвеннымъ образомъ. Начиная съ этого времени, исполнительная власть получила интересъ покровительствовать тѣмъ самымъ теоріямъ, которыя эта власть вообще склонна преслѣдовать. Монархи, министры, придворные, наконецъ даже университеты и духовенство, — все превратилось въ адвокатовъ права сопротивленія. Парламентская конституція страны находила полное обезпеченіе въ теоріи виговъ, въ положеніи торіевъ, въ общемъ интересѣ всѣхъ государственныхъ дѣятелей. Власть нижней палаты, въ особенности, постоянно возрастала. Съ тѣхъ поръ какъ субсидія[36] давались на короткіе сроки и были распредѣляемы по отраслямъ управленія, одобреніе нижней палаты сдѣлалось такъ же необходимо на практикѣ для исполнительной отрасли управленія, какъ было всегда въ теоріи для податей и законовъ.
М-ръ Галламъ, повидимому, началъ съ царствованія Генриха VII какъ съ періода, которымъ — какъ вообще полагаютъ — начинается новая исторія, названная такъ для отличія отъ исторіи среднихъ вѣковъ. Остановился же онъ на восшествіи на престолъ Георга III «по нежеланію, какъ онъ говоритъ, затронуть предубѣжденія новѣйшей политики, особенно тѣ, которыя находятся въ связи съ личнымъ характеромъ.» Эти двѣ эры стоитъ отличить, какъ мы полагаемъ, и по другимъ причинамъ. Если наше отдаленное потомство оглянется назадъ на нашу исторію и броситъ на нее тотъ обширный взглядъ, какимъ можетъ окинуть ее, безъ особенной опасности впасть въ заблужденіе, только одно отдаленное потомство, — то оно, вѣроятно, посмотритъ съ особеннымъ интересомъ на эти два крайніе пункта. Они, если мы не ошибаемся, составляютъ начало и конецъ цѣлой и совершенно отдѣльной главы въ нашихъ лѣтописяхъ. Заключающійся между ними періодъ есть совершенный циклъ, великій годъ общественнаго духа.
Въ царствованіе Генриха VII, всѣ политическія несогласія, волновавшія Англію со времени завоеванія ея норманнами, повидимому утихли. Долгая и ожесточенная борьба между короною и баронами окончилась. Бѣдствія, причиненныя возстаніями Тайлора и Кэда[37] исчезли. Рабства почти не знали. Оба королевскихъ дома, враждебныя домогательства которыхъ долго потрясали королевство, наконецъ соединились. Претенденты, которыхъ притязаніями — правыми или не правыми — нарушался вновь установившійся порядокъ, были удалены. Въ религіи не было никакого открытаго раскола и, по всей вѣроятности, было очень мало и тайныхъ ересей. Короче, старые предметы спора изсякли; тѣ же, которые должны были слѣдовать за ними, еще не появлялись.
Вскорѣ однако были возвѣщены новыя начала, — начала, которымъ суждено было держать Англію, въ теченіе двухъ съ половиною столѣтій, въ тревожномъ состояніи. Реформація раздѣлила народъ на двѣ большія партіи. Протестанты остались побѣдителями. Они, въ свою очередь, еще подраздѣлились. Политическія партіи привились къ теологическимъ сектамъ. Взаимныя вражды двухъ партій постепенно выходили на свѣтъ общественной жизни. Сперва начались столкновенія въ парламентѣ; затѣмъ наступила междоусобная война; далѣе слѣдовали революціи за революціями, изъ которыхъ каждая имѣла своихъ обычныхъ спутниковъ — изгнанія, преслѣдованія и присяги; каждая сопровождалась жестокими мѣрами, принимаемыми побѣдителями, каждая возбуждала смертельную, снѣдающую ненависть въ побѣжденныхъ. Во время царствованія Георга II все очевидно направлялось къ покою. Подъ конецъ этого царствованія, нація довершила великій переворотъ, начавшійся въ самые первые годы XVI столѣтія, и снова успокоилась. Ярость партій угасла. Даже католики, на самомъ дѣлѣ, пользовались терпимостью; а чего-нибудь большаго, чѣмъ терпимость, они еще не смѣли и желать. Якобитизмъ сдѣлался однимъ именемъ. Не оставалось никого, кто бы боролся за это жалкое дѣло, и не много было и такихъ, которые бы пили за него. Конституцію, купленную такою дорогою цѣною, со всѣхъ сторонъ восхваляли и боготворили. Съ трудомъ можно было открыть даже и тѣ оттѣнки партій, которые почти всегда должны существовать въ свободномъ государствѣ. Двѣ великія корпораціи, которыя со времени революціи постепенно стремились къ сближенію, связаны были теперь соревнованіемъ въ общемъ дѣлѣ поддержанія той блестящей администраціи, которая повергла въ прахъ обѣ отрасли дома Бурбоновъ. Произошла великая битва за наше церковное и гражданское управленіе — и была выиграна. Раны были залечены. Побѣдители и побѣжденные ликовали вмѣстѣ. Всякій, кто знакомъ съ политическими писателями послѣдняго поколѣнія, помнитъ выраженія, въ которыхъ они вообще говорятъ объ этомъ времени. Это былъ отблескъ золотаго вѣка единства и славы, коротій промежутокъ покоя, которому предшествовали и за которымъ должны были слѣдовать цѣлыя столѣтія волненій.
Всѣмъ извѣстно, какъ скоро опять началось броженіе партій. Въ письмахъ Юніуса, въ мысляхъ Борка о причинахъ неудовольствій и во многихъ другихъ сочиненіяхъ меньшей важности, сильные раздоры, которые вскорѣ стали волновать страну, приписываются введенной Георгомъ III системѣ фаворитизма, вліянію Бота или распутству тѣхъ, которые называли себя друзьями короля. При всемъ нашемъ уваженіи къ достойнымъ писателямъ, на которыхъ мы выше сослались, мы осмѣливаемся замѣтить, что они жили слишкомъ близко къ тому событію, о которомъ писали, чтобы правильно судить о немъ. Расколъ, появлявшійся въ то время въ націи и съ тѣхъ поръ почти постоянно увеличивавшійся въ объемѣ, имѣлъ мало общаго съ расколами, которые раздѣляли ее во времена Тюдоровъ или Стюартовъ. Признаки чувствованій народа бываютъ всегда почти однѣ и тѣ же, но причины, возбуждавшія эти чувствованія, въ этомъ случаѣ были новы. Помощь, оказанная Вилькзу, громкія требованія реформы во время Американской войны, неблаговидный образъ дѣйствія многочисленныхъ классовъ народа во время Французской революціи, все это такъ же мало походило на оппозицію, составлявшуюся противъ правительства Карла II, какъ эта оппозиція походила на борьбу бѣлой и алой розъ.
Въ политическомъ, какъ и въ физическомъ тѣлѣ, часто относятъ ощущенія къ частямъ совершенно отличнымъ отъ тѣхъ, въ которыхъ они дѣйствительно находятся. Человѣкъ, у котораго отрѣзана нога, воображаетъ, что чувствуетъ боль въ большомъ пальцѣ ея. Такимъ точно образомъ народъ, въ первую половину прошлаго царствованія, чистосердечно находилъ причины своего недовольства въ такихъ бѣдствіяхъ, которыя въ дѣйствительности были уже отвращены. Онъ воображалъ себѣ, что права короны были слишкомъ велики для конституціи, что принципы революціи были покинуты и что возстановлена была система Стюартовъ. Всякій безпристрастный человѣкъ долженъ, въ настоящее время, согласиться, что обвиненія эти не имѣли основанія. На дѣйствія правительства, относительно выборовъ въ Мидльсексѣ, виги перваго поколѣнія смотрѣли бы съ восторгомъ. Они видѣли бы блестящее торжество свободы въ томъ, что король и палата лордовъ уступили нижней палатѣ часть своей законодательной власти и дозволили ей, не спрашивая ихъ согласія, объявлять своихъ членовъ неспособными. Это въ самомъ дѣлѣ ясно видѣлъ м-ръ Боркъ. «Когда нижняя палата, говоритъ онъ, озабочиваясь пріобрѣтеніемъ, на счетъ другихъ сословій государства, новыхъ преимуществъ для городскихъ сословій вообще, предпринимала для этого крутыя мѣры, то было, если и не справедливо, по крайней мѣрѣ естественно, что избиратели способствовали ей во всѣхъ ея дѣйствіяхъ; ибо въ заключеніе всего мы же сами должны были получить выгоды. Но когда такой покорности требуютъ отъ насъ въ борьбѣ между нашими представителями и нами самими и когда нельзя положить въ ихъ чашу ничего, что не было бы взято изъ вашей, то они принимаютъ васъ за дѣтей, говоря намъ, что они ваши представители, наша собственная плоть и кровь, и что всѣ удары, которые они вамъ наносятъ, клонятся къ нашему же благу.» Въ этихъ сужденіяхъ заключается, въ самомъ дѣлѣ, объясненіе всей тайны. Въ XVII столѣтіи была борьба между парламентомъ и короною. Борьба же, которая началась въ срединѣ XVIII столѣтія, которая все еще остается нерѣшенною и въ которой, по всей вѣроятности, предстоитъ еще дѣйствовать или страдать дѣтямъ и внучатамъ нашимъ, — происходятъ между значительною частью народа, съ одной стороны, и короною въ соединеніи съ парламентомъ, съ другой.
Права нижней палаты, тѣ права, для защиты которыхъ, въ 1642 году, весь Лондонъ взялся за оружіе, съ которыми народъ считалъ нераздѣльною свою собственную свободу и въ сравненіи съ которыми онъ считалъ ничѣмъ самыя драгоцѣнныя и священныя основанія англійской юриспруденціи, права эти сдѣлались почти столь же ненавистны, какъ строгость военныхъ законовъ. Власть арестованья, которую, въ прежнія времена, народъ такъ любилъ видѣть въ рукахъ нижней палаты, въ настоящее время, — по крайней мѣрѣ въ тѣхъ случаяхъ, когда она обращается противъ сочинителей пасквилей, — дѣлается самою непопулярною властью изъ всей конституціи. Еслибы нижняя палата дозволила лордамъ измѣнять денежные билли, мы не думаемъ, чтобы народъ хоть сколько-нибудь обезпокоился этимъ. Еслибы она даже дозволила лордамъ самимъ вносить денежные билли, то мы сомнѣваемся, могла ли бы подобная уступка ея конституціонныхъ правъ возбудить хоть половину того неудовольствія, какое возбудилось вслѣдствіе недопущенія къ одному только значительному пренію постороннихъ слушателей. Галлерея, на которой помѣщаются стенографы, сдѣлалась четвертымъ сословіемъ въ государствѣ. Обнародованіе парламентскихъ преній, обыкновеніе, въ которомъ самые либеральные государственные люди старой школы видѣли много опаснаго для гарантій общественной свободы, признается теперь многими за гарантію равносильную, и даже болѣе чѣмъ разносильную, всѣмъ другимъ.
Боркъ, въ одной рѣчи о парламентской реформѣ, рѣчи тѣмъ болѣе замѣчательной, что она была произнесена задолго до французской революціи, изобразилъ въ живыхъ краскахъ разсматриваемую нами перемѣну въ общественномъ настроеніи. «Грустно подумать, говоритъ онъ, что, послѣ того страннаго образа дѣйствія, котораго мы долго держались, мы не споримъ болѣе о характерѣ или дѣйствіяхъ лицъ, ни о сущности мѣръ, но выходимъ изъ себя по поводу самой англійской конституціи; она сдѣлалась предметомъ ненависти для англичанъ. Въ прежніе дни конституція эта возбуждала обыкновенно зависть всего свѣта; она была образцомъ для политиковъ, темою для оратора, предметомъ размышленія для философа во всѣхъ частяхъ свѣта. Для англичанъ же она была гордостью и утѣхой. Они ею жили и за нее готовы были умереть. Недостатки ея, если она ихъ имѣла, частью скрывались изъ пристрастія, частью были терпимы изъ осторожности. Но вотъ всѣ ея совершенства позабыты, ошибки ея насильственно выставлены на свѣтъ, преувеличенныя всѣми ухищреніями, свойственными ложному представленію предмета. Люди презираютъ и отвергаютъ ее, и всакую уловку, всякую выдумку остроумія противопоставляютъ и предпочитаютъ ей.» Мы не принимаемъ и не осуждаемъ выраженій неодобренія, употребляемыхъ въ этомъ случаѣ великимъ ораторомъ. Мы призываемъ его только въ свидѣтели факта. Что изображенный имъ переворотъ въ общественномъ настроеніи дѣйствительно происходилъ въ то время, это неоспоримо; но, полагаемъ мы, такъ же неоспоримо и то, что переворотъ этотъ и теперь еще продолжается.
Для изслѣдованія и классификаціи причинъ такой великой перемѣны потребовалось бы больше размышленія и больше мѣста, чѣмъ сколько мы можемъ посвятить на это въ настоящее время. Но нѣкоторыя изъ нихъ очевидны. Во время борьбы, которую велъ парламентъ со Стюартами, ему только нужно было обуздывать и жаловаться. Послѣ того ему пришлось управлять. Какъ атакующая корпорація, онъ могъ выбирать пункты для атаки, и естественнымъ образомъ выбиралъ тѣ пункты, въ которыхъ вѣрнѣе можно было ожидать всеобщей поддержки. Какъ корпорація управляющая, онъ не имѣлъ ни той свободы выбора, ни тѣхъ побужденій угождать народу. Вмѣстѣ съ правами исполнительной власти, онъ принялъ нѣкоторые изъ недостатковъ и всю непопулярность такой власти. На нижнюю палату въ особенности, какъ на учрежденіе завѣдывающеё общественною казною, а слѣдовательно и общественнымъ мечомъ, народъ сваливаетъ всю вину въ дурномъ веденіи войны, въ ошибкахъ, сдѣланныхъ при переговорахъ, въ унизительности трактата, въ затруднительномъ коммерческомъ кризисѣ. Проволочки въ судѣ канцеляріи,[38] дурной поступокъ судьи на Ванъ-Дименовой землѣ, короче — все, что въ какой бы то ни было отрасли управленія отзывается зломъ для какого-нибудь лица, все приписывается деспотизму или, по крайней мѣрѣ, небрежности этой всемогущей корпораціи. Частныя лица надоѣдаютъ ей своими жалобами и требованіями. Купецъ аппеллируетъ къ ней изъ Ріо-Жанейро и С.-Петербурга. Историческій живописецъ жалуется, что его отрасль живописи не имѣетъ никакого поощренія. Въ старину парламентъ уподоблялся члену оппозиціи, отъ котораго не ожидали никакихъ мѣстъ, о которомъ знали, что онъ не раздаетъ милостей и не предлагаетъ мѣръ, а только сторожитъ и осуждаетъ, и который поэтому, если только онъ не былъ особенно неразуменъ, могъ пользоваться популярностью въ большей части общины. Теперь парламентъ уподобляется тому же лицу, опредѣленному къ должности, окруженному просителями, которыхъ не удовлетворило бы и покровительство въ двадцать разъ большее, чѣмъ то, которое онъ можетъ оказать, — оглушаемому жалобами, заваленному докладными записками, вынужденному обязанностями своего положенія предлагать такія мѣры, которыхъ онъ прежде имѣлъ обыкновеніе не пропускать, и постоянно встрѣчаемому возраженіями, подобными тѣмъ, которыя онъ прежде самъ долженъ былъ дѣлать.
Можно почти принять за общее правило, что законодательное собраніе, не основанное на демократическихъ началахъ, не можетъ быть долго популярно, послѣ того какъ оно перестаетъ быть слабо. Его заботливость о томъ, что народъ — справедливо ли или несправедливо — считаетъ своею пользою, его сочувствіе перемѣнчивымъ и порывистымъ страстямъ народа, бываетъ чисто послѣдствіемъ особенныхъ обстоятельствъ, въ которыя оно поставлено. Пока существованіе его зависитъ отъ всеобщаго расположенія къ нему, оно будетъ употреблять все стараніе, чтобы снискать это расположеніе. При такомъ условіи, недостатки его организаціи не имѣютъ большой важности. Но какъ тѣсный союзъ корпораціи съ народомъ есть плодъ не существенной общности интересовъ, а случайной, то онъ и разстраивается, въ нѣкоторой степени, съ той минуты, какъ прекращается та опасность, которая породила его.
Поэтому, до революціи, вопросъ о парламентской реформѣ имѣлъ весьма мало важности. Друзья свободы не особенно пылко желали реформы. Самые рьяные торіи ничего не имѣли противъ нея. Замѣчательно, что Кларендонъ громко выхваляетъ перемѣны, введенныя Кромвеллемъ, перемѣны до такой степени рѣзкія, что виги нашего времени далеко не одобрили бы ихъ. Нѣтъ однако причины думать, чтобы преобразованіе, сдѣланное Кромвиллемъ, произвело особенную перемѣну въ образѣ дѣйствія парламента. И въ самомъ дѣлѣ, еслибы нижняя палата, въ теченіе царствованія Карла II, избиралась всеобщею подачею голосовъ или, еслибы всѣ мѣста въ ней продавались, какъ во французскихъ парламентахъ, образъ дѣйствія ея былъ бы, мы полагаемъ, тотъ же. Мы знаемъ, какъ сильно парижскій парламентъ склонялся, при многихъ важныхъ случаяхъ, на сторону народа, и причина этого очевидна. Хотя онъ и не избирался изъ среды народа, но все его значеніе зависѣло отъ поддержки со стороны народа.
Со времени революціи, нижняя палата постепенно дѣлалась тѣмъ, чѣмъ она стала въ настоящее время: великимъ государственнымъ совѣтомъ, который содержитъ много членовъ свободно избранныхъ народомъ, и много другихъ, заботящихся о пріобрѣтеніи расположенія народа, но который вообще, по своему направленію и интересамъ, составляетъ учрежденіе аристократическое. Онъ далекъ отъ того, чтобы быть не либеральною и безсмысленною олигархіею, но далекъ также и отъ того, чтобы быть точнымъ выраженіемъ общественнаго мнѣнія. Это мнѣніе имѣетъ на него вліяніе — и вліяніе могущественное, но дѣйствующее медленно и окольными путями. Вмѣсто того, чтобы обгонять общественное мнѣніе, какъ онъ дѣлалъ это до революціи, онъ теперь слѣдуетъ за нимъ медленнымъ шагомъ и на большомъ разстояніи. Поэтому онъ необходимо долженъ быть непопуляренъ, тѣмъ болѣе, что дѣлаемое имъ добро менѣе ясно для обыкновеннаго пониманія, чѣмъ происходящее отъ него зло. Онъ несетъ отвѣтственность за все зло, которое дѣлается или о которомъ полагаютъ, что оно дѣлается съ его разрѣшенія или при его содѣйствіи. Съ другой стороны, онъ не пользуется хорошимъ мнѣніемъ за предупрежденіе тѣхъ безчисленныхъ злоупотребленій, которыя не существуютъ потому только, что существуетъ нижняя палата.
Значительная часть націи конечно желаетъ преобразованія представительной системы. Трудно сказать, какъ именно велика эта часть и какъ сильно въ ней это желаніе. Только по временамъ возгласы ея объ этомъ предметѣ бываютъ громки и порывисты. Но намъ кажется, что въ промежутки молчанія чувство это пріобрѣтаетъ новую силу и что каждый послѣдовательный взрывъ его бываетъ сильнѣе предшествовавшаго. Всеобщее вниманіе можетъ быть на время отвлечено домогательствами католиковъ или меркантильнымъ кодексомъ, но вѣроятно, что по истеченіи весьма недолгаго времени, быть можетъ еще при жизни нынѣшняго поколѣнія, всѣ другіе вопросы сольются съ этимъ вопросомъ, который до извѣстной степени связанъ со всѣми ими.
Уже, намъ кажется, мы замѣчаемъ признаки безпокойныхъ временъ, смутное предчувствіе чего-то великаго и страннаго, овладѣвающаго обществомъ, безпокойныя и тревожныя надежды тѣхъ, которые могутъ выиграть, и мрачное предвидѣніе тѣхъ, которые могутъ только потерять. Можно привести много такихъ указаній, которыя сами по себѣ такъ же незначительны, какъ какая-нибудь соломенка; но даже направленіе соломенки — заимствуемъ сравненіе у Бэкона — покажетъ, съ какой стороны поднимается буря.
Великій государственный человѣкъ могъ бы успѣть предупредить борьбу, которую всякій разумный другъ свободы или закона не можетъ предвидѣть безъ сильнаго опасенія, и это онъ могъ бы сдѣлать путемъ основательныхъ и своевременныхъ преобразованій, примиривъ двѣ главныя вѣтви естественной аристократіи, капиталистовъ и землевладѣльцевъ, и расширивъ основаніе правительства настолько, чтобы заинтересовать въ защитѣ его все среднее сословіе — этотъ честный классъ людей съ неиспорченнымъ сердцемъ, столько же заботящійся о поддержаніи порядка и безопасности собственности, сколько и возмущающіяся испорченностью и угнетеніемъ. Есть такіе люди, которые не удовлетворяются ничѣмъ, кромѣ разрушенія; есть и такіе, которые уклоняются отъ всякаго улучшенія. Есть нововводители, которые жаждутъ президента и національной конвенціи; есть и отсталые люди, которые, — въ то время, какъ города, превосходящіе обширностью и богатствомъ многія столицы королевствъ, вызываютъ представителей для охраненія ихъ интересовъ, — выбираютъ въ мѣстечкахъ какого-нибудь подъячаго, какого-нибудь пера съ ограниченнымъ и ничтожнымъ умомъ, какъ самыхъ свойственныхъ представителей отжившаго права. Между этими крайностями лежитъ прекрасный путь. Время ведетъ за собою другой кризисъ, подобный тому, который произошелъ въ XVII столѣтіи. Мы находимся въ положеніи, сходномъ съ тѣмъ, въ которомъ были наши предки въ правленіе Іакова I. Вскорѣ опять необходимо будетъ прибѣгнуть къ преобразованію, чтобы сохранить, спасти основныя начала конституціи, посредствомъ измѣненій въ ея второстепенныхъ частяхъ. И такъ возможно будетъ, какъ было возможно 200 лѣтъ тому назадъ, защищать пріобрѣтенныя уже права, обезопасить всякое полезное учрежденіе, всякое учрежденіе сдѣлавшееся дорогимъ, вслѣдствіе своей древности и вслѣдствіе связанныхъ съ нимъ славныхъ воспоминаній, и въ то же время ввести въ правительственную систему усовершенствованія, согласующіяся съ ея первоначальнымъ начертаніемъ. Остается посмотрѣть, стали ли мы умнѣе въ эти 200 лѣтъ.
Мы не знаемъ такой великой революціи, которой нельзя было бы предупредить своевременнымъ дружелюбнымъ соглашеніемъ. Твердость есть великая добродѣтель въ государственныхъ дѣлахъ, во она имѣетъ свойственную ей сферу. Заговоры и возстанія, въ которыхъ участвуетъ незначительное меньшинство, взрывы народной запальчивости, не находящіеся въ связи съ какимъ-нибудь обширнымъ планомъ или какимъ-нибудь прочнымъ началомъ, лучше всего подавляются силою и рѣшительностью. Отступать предъ ними значитъ дѣлать ихъ страшными. Но ни одинъ мудрый правитель не смѣшаетъ пораженіе всего организма съ небольшимъ мѣстнымъ раздраженіемъ. Ни одинъ мудрый правитель не станетъ принимать противъ глубоко вкоренившагося недовольства значительной партіи тѣхъ же мѣръ, которыя онъ принимаетъ противъ ярости черни, ломающей мельницы и ткацкіе станки. Пренебреженіе этимъ различіемъ бывало пагубно даже для правительствъ крѣпкихъ силою меча. Настоящее время есть, въ самомъ дѣлѣ, время спокойствія и порядка. Но въ такое именно время глупцы предаются безпечности, а мудрые люди призадумываются. Что неудовольствія, которыя волновали страну въ теченіе прошлаго и настоящаго царствованія и которыя, хотя не всегда проявляются шумомъ, никогда однако не засыпаютъ совершенно, — что неудовольствія эти должны снова вырваться наружу съ усиленными симптомами, это почти такъ же вѣрно, какъ то, что морскіе приливы и времена года будутъ слѣдовать опредѣленному для нихъ порядку. Но во всѣхъ волненіяхъ человѣческаго ума, направленныхъ къ великимъ переворотамъ, бываетъ кризисъ, во время котораго умѣренная уступка можетъ все исправить, примирить и сохранить. Счастлива будетъ Англія, если въ такой кризисъ интересы ея будутъ ввѣрены людямъ, которымъ исторія не напрасно повѣствовала о длинномъ рядѣ человѣческихъ преступленій и глупостей.
- ↑ Это названіе получили клубы торіевъ отъ имени извѣстнаго министра Питта, ложно почитавшагося представителемъ ихъ ученія.
- ↑ Ship-money — извѣстная подать, установленная въ 1634 году Карломъ I, безъ согласія парламента, и состоявшая въ томъ, что каждое графство обязано было выставлять на королевскую службу корабль. Къ мѣрѣ этой прибѣгали владѣтели Англіи и въ древнѣйшія времена, но только въ тѣхъ случаяхъ, когда военныя обстоятельства требовали усиленія обороны береговъ. Карлъ же требовалъ, вмѣсто кораблей, взноса извѣстной суммы денегъ и имѣлъ при этомъ явно въ виду только увеличеніе своихъ денежныхъ средствъ. Это незаконное распоряженіе было одною изъ самыхъ непосредственныхъ причинъ недовольства, которое вскорѣ разразилось великимъ возстаніемъ.
- ↑ Habeas Corpus Act — постановленіе парламента, утвержденное Карломъ II, въ 1679 году, и имѣвшее цѣлью оградить личную свободу англійскихъ подданныхъ. Актомъ этимъ воспрещается отсылать англійскихъ подданныхъ въ тюрьмы за-море и было опредѣлено: что ни одинъ судья, подъ страхомъ строжайшей отвѣтственности, не смѣетъ отказать самому простому арестанту въ ордерѣ Habeas Corpus, обязывающемъ тюремнаго надсмотрщика представить корпусъ (тѣло) арестанта (отсюда и названіе акта) въ означенный въ ордерѣ судъ и объяснить причины заарестованія; что постановленіе о преданіи обвиняемаго суду должно состояться въ первое засѣданіе, послѣ заключенія обвиняемаго, а самый судъ въ слѣдующее затѣмъ засѣданіе; что лицо, освобожденное однажды отъ заключенія, не можетъ быть лишено свободы по тому же дѣлу.
- ↑ Marten — республиканецъ, членъ High Court, революціоннаго трибунала, судившаго Карла I.
- ↑ Oath of supremacy направлена не только противъ политическихъ притязаній папы, но и противъ всѣхъ попытокъ богословской юриспруденціи — установить Jus divinum, преобладающій надъ свѣтскою властью.
- ↑ Lady Jane Grey (ум. 1554).
- ↑ John Ballard, католическій священникъ изъ Реймской семинаріи, и Antony Babington, молодой англійскій дворянинъ изъ графства Дерби, были главными зачинщиками извѣстнаго заговора, имѣвшаго цѣлью низложеніе Елисаветы, возведеніе на престолъ Маріи Стюартъ и возстановленіе въ Англіи католической религіи. Оба они были казнены, вмѣстѣ съ 12 соучастниками, въ 1586 году.
- ↑ Изъ пяти пунктовъ, подъ которые подведены были на протестантскомъ сѵнодѣ въ Дортѣ, въ 1618 г., черты различія ученія кальвинистовъ отъ ученія арминіанъ, въ двухъ первыхъ заключается вѣрованіе кальвинистовъ, что Богъ, предвѣчнымъ опредѣленіемъ своимъ, избралъ разъ-на-всегда людей, которые должны спастись отъ послѣдствій грѣхопаденія Адамова, и что только эти избранные вѣруютъ и потому искупаются страданіями и смертью Спасителя, неизбранные же (отверженные) должны погибнуть въ невѣріи.
- ↑ Антиномійцы — сѣкта, которая отвергала обязательную для христіанъ силу обычныхъ и, въ особенности, Моисеевыхъ закововъ и утверждала, что добрыя дѣла во всякомъ случаѣ совершенно безполезны, а дѣйствительна только одна вѣра. Имя антиномійцевъ было дано Лютеромъ, въ видѣ упрека, послѣдователямъ ученія Іоанна Агриколы, жившаго въ первой половинѣ XVI столѣтія.
- ↑ Cranmer — архіепископъ кентерберійскій (1489—1556).
- ↑ «Адь», пѣснь III, ст. 51. Пер. Мина.
- ↑ Священникъ William Dodd, повѣшенный въ 1777 г. за поддѣлку векселя.
- ↑ General Assembly — высшій духовный судъ Пресвитеріанской церкви въ Шотландіи, засѣдающій ежегодно въ продолженіе 10 дней, въ маѣ мѣсяцѣ, и состоящій изъ представителей отъ пресвитерствъ, королевскихъ мѣстечекъ (Royal Burglis), шотландскихъ университетовъ и церквей въ Остъ-Иидіи. Это — аппеляціонная инстанція надъ пресвитерствомъ и сѵнодомъ.
- ↑ Convocation-- названіе это присвоено въ англійскомъ церковномъ правѣ духовнымъ парламентамъ Англиканской церкви, которые созывались епископами или архіепископами, для обсужденія разныхъ духовныхъ дѣлъ. Въ настоящее время соборы эти не имѣютъ никакого значенія, они ежегодно созываются, но немедленно распускаются.
- ↑ Year-books.
- ↑ Bill of attainder — названіе, присвоенное въ англійскомъ законодательствѣ чрезвычайному карательному постановленію, издаваемому въ тѣхъ особыхъ случаяхъ государственной измѣны и уголовныхъ преступленій, когда преступникъ не можетъ быть обвиненъ обыкновеннымъ судебнымъ порядкомъ.
- ↑ Bill of pains and penalties — общее названіе для чрезвычайныхъ биллей обивненія, одинъ изъ видовъ которыхъ составляетъ Bill of attainder.
- ↑ Remonstrance — актъ, представленный парламентомъ Карлу I, 1-го декабря 1641 года. Въ немъ излагались всѣ недостатки управленія этого короля съ самаго восшествія его на престолъ и выражалось недовѣріе, съ которымъ смотрѣлъ народъ на его политику.
- ↑ Grand-jury — названіе, присвоенное въ англійскомъ законодательствѣ суду присяжныхъ, занимающемуся предварительнымъ разборомъ обвиненій и постановляющему рѣшеніе о преданіи обвиняемаго суду. Самый же судъ отбывается въ Petty-Jury (маломъ судѣ присяжныхъ), который и востановляетъ приговоръ.
- ↑ Chief-Justice — названіе предсѣдателя въ одномъ изъ высшихъ судовъ общаго права (Superior Courts of Common law).
- ↑ Coalition Ministry — министерство, составленное при Георгѣ III лордомъ Нортомъ (North) и Фоксомъ (Fox), которое распалось, вслѣдствіе несогласія парламента на представленный Фоксомъ билль о преобразованіи Осгъ-Иидской компаніи.
- ↑ Въ 1678 г. нѣкто Titus Oates, исключенный за распутствомъ духовнаго званія священникъ англиканской церкви, донесъ, что католики составили заговоръ противъ Карла II и свободы англійскаго народа. Доносъ его оказался пустою выдумкою. Тѣмъ не менѣе, онъ сильно взволновалъ все государство. Событія, находившіяся въ связи съ сказкою Oates’а, извѣстны подъ общимъ именемъ Popish Plot.
- ↑ Эти предложенія представлены были Карлу I въ Іоркѣ, 17 іюня 1642 года. Сущность ихъ состояла въ слѣдующихъ требованіяхъ: чтобы не оставалось въ совѣтѣ ни одного лица, неугоднаго парламенту; чтобы ни одно распоряженіе короля не имѣло силы не пройдя чрезъ совѣтъ и не будучи скрѣплено подписями его членовъ; чтобы всѣ государственные сановники и главные судьи были избираемы съ согласія парламента и оставались въ должностяхъ на всю жизнь; чтобы никто изъ королевской фамиліи не вступалъ въ бракъ безъ согласія парламента или совѣта; чтобы были приведены въ исполненіе законы противъ католиковъ, чтобы голоса лордовъ-католиковъ были исключены; чтобы преобразованіе литургіи и церковнаго устройства было сдѣлано согласно съ мнѣніемъ парламента; чтобы распоряженіе о милиціи тоже предъявлялось парламенту, чтобы всѣ преступники подлежали суду парламента; чтобы объявлено было всеобщее прощеніе съ изъятіями, какія укажетъ парламентъ; чтобы распоряженія относительно крѣпостей и замковъ дѣлались съ согласія парламента; чтобы не назначать новыхъ перовъ безъ согласія парламента.
- ↑ Bill of Rights — декларація, представленная обѣими палатами парламента принцу Оранскому, 13 февраля 1688 года, въ которой, послѣ полнаго перечисленія всѣхъ актовъ Іакова II, признанныхъ незаконными, подтверждались всѣ права и преимущества народа.
- ↑ Подъ этимъ именемъ извѣстно въ англійской исторіи постановленіе парламента. коимъ права на англійскую корону, послѣ Вильгельма III и принцессы Анны (дочери Іакова II), признавались за принцессою Софіею, внучкою Іакова I, женою курфирста Ганноверскаго, и ея потомствомъ.
- ↑ The self-denying ordinance — рѣшеніе Долгаго парламента (1644 г.), которымъ всѣ члены его обязывались не принимать извѣстныхъ должностей по исполнительной части, въ особенности же должностей въ арміи.
- ↑ Названіе это, означающее задъ животнаго, придано было слабымъ остаткамъ Долгаго парламента, разогнаннаго Кромвеллемъ.
- ↑ Дѣйствующія лица въ комедіяхъ Beaumont’а и Ben-Jonson’а.
- ↑ Assembly of Divines — соборъ пресвитеріянской церкви.
- ↑ Covenant — религіозный союзъ, заключенный въ 1643 году между Шотландіею и Англіею и имѣвшій цѣлью поддержаніе пресвитеріянской церкви.
- ↑ Inigo Jones (ум. 1652) и Sir Christopher Wren (ум. 1723) — знаменитые англійскіе архитекторы. Послѣдній составилъ проэктъ перестройки Лондона послѣ пожара и возобновилъ соборъ св. Павла.
- ↑ Подъ этимъ названіемъ появился въ 1815 году во Франціи лексиконъ, въ которомъ выписаны были имена разныхъ личностей того времени, съ обозначеніемъ, противъ каждаго имени, степени шаткости убѣжденій (girouetüsme) носившаго его лица, посредствомъ изображеній флюгера. Самое большее число такихъ флюгеровъ (15) находилось противъ именъ Талейрана и Фуше.
- ↑ Cabal. Слово это употреблялось нѣкоторое время въ разговорномъ языкѣ въ Англіи какъ синонимъ слова Кабинетъ, для обозначенія тайнаго совѣта короля. Но, no случайному стеченію обстоятельствъ, оказалось, что въ 1671 году кабинетъ состоялъ изъ пяти лицъ, съ именами, изъ начальныхъ буквъ которыхъ составлялось слово Cabal, это были Clifford, Arlington, Bockingham, Ashley, Lauderdale. Со времени этихъ пяти министровъ, слово Cabal стало употребляться только въ обидномъ смыслѣ.
- ↑ Слово ignoramus (не знаемъ) принято, въ англійскомъ законодательствѣ для помѣты, дѣлаемой Большимъ судомъ присяжныхъ (Grand Jury), на билляхъ обвиненія, когда доказательства виновности не признаются достаточными; оно равнозначуще выраженію not found (не найдено). Эпитетъ ignoramus, приданный судамъ присяжныхъ, намекаетъ на готовность судовъ того времени признавать во всякомъ случаѣ невинными лицъ той партіи, къ которой принадлежалъ личный составъ судовъ. — Polish medal была выбита вигами въ память побѣды, одержанной ими въ спорѣ о биллѣ обвиненія Шафтебёри, который былъ отвергнутъ 24 ноября 1681 года. На одной сторонѣ медали была изображена голова Шафтебёри, а на другой представленъ видъ Лондона съ солнцемъ, восходящимъ надъ Тоуэромъ, съ девизомъ Laetamur. Польскою называлась эта медаль вслѣдствіе распущенныхъ слуховъ о томъ, будто Шафтебёри имѣлъ права на польскій престолъ.
- ↑ High Commission Court — судъ, установленный въ Англіи Елисаветою, какъ церковный трибуналъ. При Карлѣ I судъ этотъ пріобрѣлъ огромныя незаконныя права; онъ сталъ вѣдать всѣ роды нарушеній, въ которыхъ только можно было найти какую-нибудь связь съ церковью, и былъ впослѣдствіи уничтоженъ Долгимъ парламентомъ.
- ↑ Подъ этимъ именемъ извѣстны въ парламентскомъ языкѣ денежныя суммы, ассигнуемыя парламентомъ монарху на покрытіе издержекъ текущаго года. Опредѣленіе годичныхъ субсидій составляетъ одну изъ особенныхъ привилегій нижней палаты, которая не допускаетъ, чтобы въ издаваемомъ ею по этому предмету Биллѣ присвоенія (Appropriation Bill) дѣлаемы были измѣненія или исправленія верхнею палатою. Первоначально субсидіи выдавались на неопредѣленный срокѣ и въ безотчетное распоряженіе короля, актомъ же парламента, изданнымъ при Вильгельмъ III, въ 1689 году, установлены были срочныя субсидіи, и сумма, ассигнуемая собственно на содержаніе короля и двора, отдѣлѣна была отъ остальныхъ частей субсидіи, которая должна была распредѣляться по отраслямъ управленія и расходоваться подъ контролемъ парламента.
- ↑ Wat Tyler и Cade. Подъ этими именами извѣстны лица, предводительствовавшіе народными возстаніями въ 1381 и 1450 годахъ.
- ↑ Court of Chancery. Названіе это присвоено низшимъ судамъ справедливости (of equity). Суды справедливости (High Court of Chancery и семь Court of Chancery) вѣдаютъ тѣ дѣла, по которымъ недостаетъ формальныхъ доказательствъ въ пользу отыскиваемаго права.