ГАЗЕТЧИКЪ. править
I. править
Лѣтъ пять тому назадъ вставалъ я очень рано
И выходилъ гулять… Люблю я въ зимній день
Прозрачную волну морознаго тумана
И утреннихъ небесъ сквозную полутѣнь,
И домикъ весь въ снѣгу, и въ инеѣ плетень,
И кружево вѣтвей, поникнувшихъ такъ нѣжно…
Въ столицѣ я люблю, накинувши небрежно
Свободную шинель, по улицѣ идти
И вдумчиво глядѣть на все, что по пути
Невольно будитъ мысль, приковывая взоры.
Люблю я на снѣгу песчаные узоры
И дворниковъ ряды, равняющихъ панель,
И въ лавкахъ суетню, и спущенныя шторы
За стеклами домовъ… Закутавшись въ шинель,
Я ускоряю шагъ… Мнѣ медлить какъ-то стыдно, —
Всѣ лица встрѣчныя какъ будто говорятъ,
Что дѣло есть у нихъ, что всѣ они спѣшатъ…
Въ восьмомъ часу утра гуляющихъ не видно, —
Мелькаютъ школьники да писари палатъ,
Артельщики, купцы… Улыбки не скользятъ
По сумрачнымъ чертамъ. Житейскія заботы
Развѣяли съ зарей очарованье сновъ:
Напрасно я ищу плѣнительныхъ слѣдовъ.
Недавней ласки грезъ, какой-то нѣжной ноты,
Сѣверный Вѣстникъ.
Напрасно… Ночь прошла. Для горя и трудовъ,
Для вѣчной, какъ нужда, томительной работы
Проснулся этотъ людъ, невзрачный, бѣдный людъ…
И больно мнѣ за нихъ… Куда они идутъ?
Куда влечетъ ихъ жизнь безплодною волною?..
И мнится мнѣ норой, что въ дымкѣ полутьмы
Какъ будто призраки проходятъ предо мною,
Какъ будто узниковъ, ушедшихъ изъ тюрьмы,
Опять ведутъ въ тюрьму, и, сумрачны, суровы,
Они встрѣчаютъ день, какъ прежнія оковы…
Но въ этотъ ранній часъ я все-таки люблю
Бродить но улицамъ задумчиво, тоскливо,
Люблю слѣдить волну житейскаго прилива,
Въ очахъ подмѣтить мысль и передать свою,
И далѣе идти, вникая молчаливо
Въ таинственную рѣчь… Все ярче зимній день,
Все гуще, все пестрѣй прохожихъ вереница, —
И на моихъ глазахъ, развѣявъ ночи тѣнь,
Какъ будто оживетъ уснувшая столица…
И я иду домой, и радуюся я,
Что стройно начатъ день и въ книгѣ бытія
Дочитана еще пѣвучая страница…
У дома скромнаго, въ которомъ я живу,
Женя привѣтствуетъ почтительнымъ поклономъ
Газетчикъ пожилой, и дружелюбнымъ тономъ
Докладываетъ мнѣ:
— «Поджогъ на Острову,
Убійство на Пескахъ, замѣтка про комету,
Статья Буренина!.. Прикажете газету?»
Я иногда беру, и каждый разъ старикъ
Бесѣдуетъ со мной, заимствуя языкъ
И складъ своихъ рѣчей изъ фельетонныхъ- сценокъ.
Слова избитыхъ фразъ, когда онъ говоритъ,
Даютъ его лицу комическій оттѣнокъ,
Наивный и смѣшной, но яркій колоритъ…
Какъ важно смотритъ онъ, какъ взоръ его горитъ!
Какъ передъ знаменемъ, передъ листомъ печатнымъ
Склониться онъ готовъ съ волненьемъ непонятнымъ,
Какъ будто-бы онъ самъ не скромный продавецъ,
А бойкій журналистъ, передовой боецъ
Той арміи пера, которая по свѣту,
Ликуя, пронесла побѣдный стягъ — газету!..
Особенно хвалилъ мнѣ странный продавщикъ
Одно дешевое, но скверное изданье;
Его крикливое, потѣшное названье
Я часто по утрамъ выслушивать привыкъ.
Дивился я не разъ на тщетное старанье
Насильно навязать противный мнѣ листокъ…
Тутъ что-то не спроста… Но, какъ всегда, случайно
Сама раскрылась мнѣ загадочная тайна.
Однажды я сойти на улицу не могъ,
А мнѣ была нужна афиша иль газета;
Послалъ служанку я. Она пропала гдѣ-то,
Но вскорѣ юноша какой-то мнѣ принесъ
Все то, что я просилъ… На ласковый вопросъ, —
Кѣмъ присланъ онъ ко мнѣ? — отвѣтилъ онъ спокойно,
Что видѣлся съ отцомъ и что отецъ послалъ
Съ газетами его. Онъ говорилъ такъ стройно,
И голосъ юноши пріятно такъ звучалъ,
И возбуждалъ къ нему невольное влеченье…
— «Вы служите, мой другъ?» спросилъ я въ заключенье.
— «Два года съ небольшимъ, онъ тихо отвѣчалъ, —
Служу наборщикомъ», и робко мнѣ назвалъ
Газету мелкую, которую такъ гордо
Хвалилъ его отецъ, и вышелъ отъ меня…
И зазвучалъ во мнѣ, ликуя и звеня,
Какъ будто чудный звукъ органнаго аккорда,
Какъ будто новый міръ раскрылся предо мной, —
И старый продавщикъ, наивный и смѣшной,
Съ его пристрастіемъ къ сомнительной газетѣ —
Обрисовался мнѣ въ иномъ. отрадномъ свѣтѣ…
Я цѣлый міръ любви открылъ нежданно тамъ,
Гдѣ видѣлъ только цѣль для остроумной шутки…
Такъ ходятъ иногда съ улыбкой по цвѣтамъ,
Какъ будто по ковру, безпечныя малютки,
И топчутъ ихъ, и мнутъ, — не зная, что плыветъ
Изъ чашечекъ цвѣтовъ пахучій, нѣжный медъ…
II. править
Съ полмѣсяца прошло. Однажды я столкнулся
Съ газетчикомъ моимъ, стоявшимъ на углу.
Про сына я спросилъ. По хмурому челу
Сбѣжала тѣнь морщинъ, газетчикъ встрепенулся
И сына сталъ хвалить. Онъ кратко, какъ умѣлъ,
Всю драму пояснилъ. Сынку его, Володѣ,
Недолго привелось рѣзвиться на свободѣ.
Учился славно онъ, но вскорѣ заболѣлъ;
Потомъ скончалась мать. Володя сталъ трудиться,
Чтобъ содержать семью, и, вотъ, ужъ третій годъ
При типографіи въ наборщикахъ живетъ.
Прилежный юноша не пересталъ учиться,
Онъ пишетъ по ночамъ и прозой, и стихомъ, —
Но отдавать въ печать труды свои стыдится…
И старый продавщикъ, поникнувши челомъ,
Сталъ сожалѣть о томъ, что самъ къ труду не годенъ,
Что сынъ его — талантъ, и, будь лишь онъ свободенъ,
Онъ могъ бы прогремѣть… Затѣмъ старикъ опять
Излюбленный листокъ мнѣ началъ предлагать.
И я его купилъ. Покаюсь передъ свѣтомъ, —
Пристрастіемъ любви и я подкупленъ былъ, —
И на мгновеніе душою покривилъ,
Забывъ свою вражду къ двусмысленнымъ газетамъ…
Съ тѣхъ поръ мнѣ каждый день пріятель старый мой
Про сына говорилъ. Однажды, утромъ рано
Я, въ думы погруженъ, шелъ медленно домой,
Обдумывая нить печальнаго романа.
Вдругъ слышу голосъ я:
— «Побѣда, торжество!
Прочтите-ка стихи Володи моего, —
Редакторъ принялъ ихъ и помѣстилъ въ газетѣ»…
О, если есть у васъ родныя сердцу дѣти
И испытали вы, какъ сладокъ ихъ успѣхъ,
Поймете вы, друзья, какъ былъ и мнѣ понятенъ
Слѣпой восторгъ отца… Есть лиліи безъ пятенъ,
Есть слезы чистыя, есть полный мысли смѣхъ,
Но чувства сильныя доступны не для всѣхъ,
И счастливъ тотъ, кто, вѣкъ свой скромно доживая,
Воскреснувши въ другихъ, увидитъ наконецъ
На милой головѣ сіяющій вѣнецъ…
Но въ комъ любовь къ другимъ не тенлится святая,
Тотъ гаснетъ одинокъ, на вѣки отцвѣтая…
Я взялъ домой стихи; въ нихъ пѣлось про любовь,
Подъ пьесой значилось «Владиміръ Корольковъ».
На первый разъ стихи довольно были сносны, —
Описывались въ нихъ извивы облаковъ,
И ивы сонныя, и дремлющія сосны,
И неизбѣжная «печальная луна»,
И, для созвучья къ ней, какъ водится, «она».
Я разсмотрѣлъ стихи и вывелъ заключенье,
Что авторъ очень юнъ, что чуждо вдохновенье
Душѣ его, увы, и что рифмуетъ онъ
По образцамъ чужимъ, что, вѣрно, онъ влюбленъ
И что полезнѣе ему, чѣмъ пѣть любовь и розы,
Вернуться къ языку понятной, трезвой прозы…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За первымъ опытомъ Володи Королькова
Послѣдовалъ второй и третій, а затѣмъ
Касаться началъ онъ и обыденныхъ темъ,
И прозою писать. Онъ не былъ мастеръ слова,
Но бойко онъ умѣлъ закончить фельетонъ
И вышутить врага. Наивный, свѣтлый тонъ
Лирическихъ стиховъ смѣнился понемногу
Обычной рѣзкостью пристрастнаго пера…
И понялъ скоро я, что съ колеи добра
Уходитъ Корольковъ на темную дорогу,
Гдѣ такъ продажно все, гдѣ будитъ все тревогу, —
Что размѣняетъ онъ всю долю серебра,
Которую послалъ душѣ его Создатель, —
На мѣдные гроши…
Откуда-то узналъ
Газетчикъ старый мой, что тоже я писатель,
И сталъ мнѣ предлагать, какъ истинный пріятель.
Отдать мои стихи въ излюбленный журналъ…
— «Тамъ платятъ хорошо. Подумайте, — Володѣ
Въ редакціи самой квартиру отвели!
О чемъ ни пишетъ онъ, — о кражахъ, о погодѣ, —
За все ему даютъ пригоршнями рубли.
Пойдетъ онъ далеко. Я за него спокоенъ,
И скоро, можетъ быть, благодаря ему,
Мѣстечко теплое на старости займу,
И отдохну душой, и буду я пристроенъ…»
Растрогался старикъ. Счастливая слеза
Прокралася, блеснувъ, на добрые глаза…
Казалось, говоря съ волненіемъ о сынѣ,
Устами онъ приникъ къ невѣдомой святынѣ
И шлетъ Создателю, поникнувши челомъ,
Какъ странникъ, спасшійся отъ гибели въ пустынѣ,
Изъ сердца льющійся, восторженный псаломъ!..
Ушелъ я отъ него въ раздумій отрадномъ;
О правдѣ мыслилъ я и вѣчной красотѣ…
Есть доля горечи въ плѣнительной мечтѣ,
Есть вѣянье мечты въ сомнѣньи безпощадномъ…
Смѣшалось все вокругъ. Въ туманѣ непроглядномъ
Клубящейся, какъ дымъ, житейской суеты
Цвѣтутъ незримые, пахучіе цвѣты…
Рождается любовь и въ капищѣ порока,
Межъ иглами шиповъ таятся почки розъ,
И часто, опустивъ растроганное око,
Скрываемъ мы слезу при видѣ чистыхъ слезъ,
При видѣ слезъ любви, пролившихся нежданно…
Пусть въ жизни все подчасъ такъ мрачно, такъ туманнно,
Но сердце чувствуетъ, что въ мірѣ разлита
Гармонія любви, святая красота, —
И правды ищутъ взоръ и разумъ неустанно,
И, встрѣтивъ на пути, привѣтствуютъ: «Осанна!»
III. править
Какъ мчатся въ бурный день до небу облака,
За днями мчались дни. Какъ ласточки, недѣли
Слагались въ мѣсяцы и стаями летѣли,
И въ море вѣчности житейская рѣка
Вливалася, шумя… Незримая рука
Смѣнила осенью пылающее лѣто
И осень хмурую серебряной зимой…
Промчался ровно годъ. Пріятель старый мой
Куда-то запропалъ. Исчезновенье это
Я объяснилъ легко. Должно быть, я рѣшилъ,
На мѣсто «теплое» газетчикъ поступилъ.
Порадовался я и, признаюся, вскорѣ
Совсѣмъ о немъ забылъ… Чужія грусть и горе
Волнуютъ долѣе, чѣмъ радость и успѣхъ;
Печалятъ слезы насъ, но часто звонкій смѣхъ
Наводитъ лишь тоску, и съ горечью во взорѣ
На счастье мы глядимъ…
Однажды поутру
Приносятъ письма мнѣ. Я съ трепетомъ беру
Изъ равнодушныхъ рукъ закрытыя посланья,
Волнуюсь я всегда, какъ будто отъ письма
Угрозой вѣетъ мнѣ, угрозою страданья…
Я радости не жду, съ тревогой упованья
Не медлю рвать конвертъ… Почтовая сума,
По счастью, въ этотъ день грозила мнѣ напрасно:
Въ одномъ письмѣ нашелъ я сотню милыхъ словъ,
Набросанныхъ, шутя, — и нѣжно, и неясно, —
Въ другомъ — на свадьбу звалъ Владиміръ Корольковъ.
Печатно приглашалъ онъ всѣхъ своихъ знакомыхъ,
«Рѣшившись возложить супружескій вѣнецъ,
Отпраздновать союзъ двухъ любящихъ сердецъ
Веселымъ пиршествомъ въ кухмистерскихъ хоромахъ».
Должно быть, мнѣ билетъ послалъ его отецъ,
Припомнивъ, что со мной когда-то былъ онъ друженъ.
Я порѣшилъ пойти, конечно, не на ужинъ,
А въ церковь — посмотрѣть на нѣжную чету,
Отрадную для глазъ, какъ яблоня въ цвѣту, —
И радостью отца хотѣлъ я насладиться…
Воображаю я, какъ будетъ онъ гордиться
Володенькой своимъ!..
Дней пять иль шесть спустя
Одѣлся я во фракъ (осмѣянъ онъ хотя,
Но все незамѣнимъ!), и только мракъ сгустился,
Поѣхалъ на Пески… Когда я очутился
Въ притворѣ храмовомъ, входилъ туда женихъ.
Взглянулъ я на него и, вздрогнувъ, подивился:
Онъ счастьемъ не сіялъ… Межъ шаферовъ своихъ,
Казалося, онъ шелъ не къ задушевной цѣли,
А къ мѣсту роковой, озлобленной дуэли,
И сумрачно суровъ, и блѣденъ, и унылъ,
Минувшему итогъ печально подводилъ…
Невѣста медлила. Минуты, какъ недѣли,
Томительно текли… Мнѣ надоѣло ждать,
И пеструю толпу я началъ наблюдать,
Стараясь уловить сквозь дымку очертаній —
Незримый, тайный смыслъ, духовную печать
Недавнихъ радостей, сомнѣній и страданій…
Отъ восковыхъ свѣчей на переломы тканей
Янтарный падалъ блескъ. Тревожный полумракъ
Какъ будто зыблился… Таинственныя тѣни
Скользили по стѣнамъ…
Склонившись на колѣни
И ненарокомъ смявъ не въ мѣру длинный фракъ,
Старикъ, пріятель мой, благословляя бракъ
Любимаго сынка, молился у иконы…
Онъ къ Господу взывалъ такъ внятно, горячо
И, набожно крестясь, земные клалъ поклоны,
И слезы отиралъ… И снова, и еще…
Сынъ шаферу шепнулъ, — и тихо за плечо
Тотъ тронулъ старика… Онъ, видимо, смутился,
Оглядываясь, всталъ, вздохнулъ, перекрестился —
И какъ-то съежился…
Но храмовой притворъ
Концертнымъ пѣніемъ вдругъ стройно огласился.
Невѣста близилась, и сладкозвучный хоръ
Привѣтствовалъ ее: «Гряди съ Ливанскихъ горъ,
Голубка чистая, невѣста дорогая!»
Альты и дисканты, казалось, замирая,
Неслись куда-то вдаль, въ ночныя небеса.
И снова съ высоты летѣли голоса
Къ покинутой землѣ, и снова поднимались, —
Какъ будто небеса съ землей перекликались…
И мощные басы, какъ гулъ изъ-подъ земли,
Сурово грянули, — и вдругъ изнемогли…
Все точно замерло… Вотъ мальчикъ появился
Съ иконою въ рукахъ, и, вотъ, засеребрился
Прозрачный тюль фаты… Какъ бѣлая волна,
Невѣста близилась… Вся въ нѣжномъ померанцѣ
И въ миртахъ дѣвственныхъ, но странно холодна,
Безплотнымъ призракомъ казалася она, —
Сквозила только жизнь въ болѣзненномъ румянцѣ
Поникшаго лица… Суровости черта
Бросалася въ глаза такъ явственно, такъ ярко,
Что даже не могла смягчить и красота
Оттѣнка рѣзкаго… Какъ трепетная арка,
Змѣились блѣдныя и тонкія уста, —
Примѣта вѣрная завистливаго нрава…
И стало жутко мнѣ… Я посмотрѣлъ направо,
Туда, гдѣ ждалъ женихъ, волненіемъ объятъ, —
И содрогнулся я…
И начался обрядъ.
Я не слѣдилъ за нимъ. Мнѣ стало какъ-то душно
И грустно стало мнѣ… Не могъ я равнодушно
Смотрѣть на этотъ бракъ. Завѣтныя слова
Любви и радости соединятъ послушно
Два злобныхъ, можетъ быть, иль чуждыхъ существа, —
Но не минуетъ ихъ десница божества
И мечъ карающій… Томительныя звенья
Обманутыхъ надеждъ на вѣки свяжутъ ихъ,
Какъ цѣпи тяжкія… Печатью преступленья
Отмѣченъ ихъ союзъ, — и нѣтъ для нихъ спасенья..
И нѣтъ пощады имъ…
Отъ свѣчекъ восковыхъ
Скользнулъ блестящій лучъ и огненной стрѣлою
Тревожно заигралъ на кольцахъ золотыхъ…
Свершалось таинство…
Вдругъ шумно къ аналою
Какъ будто хлынула бурливая волна, —
Толпа раздвинулась, и снова, какъ стѣна,
Сомкнулася, гудя… И рѣзкою струною
Раздался чей-то крикъ, протяжный, женскій крикъ…
Я къ мѣсту суеты, не помню какъ, проникъ:
На каменномъ полу недвижно предо мною
Лежала дѣвушка. Ея прелестный ликъ
Дышалъ страданіемъ. Застѣнчиво и нѣжно
Сквозила въ немъ печаль, но было что-то въ ней.:
Дышавшее весной и нѣгой теплыхъ дней…
На блѣдное чело спустилася небрежно
Косынка черная…
Сосѣди помогли
Страдалицу поднять и на рукахъ снесли
На ближнюю скамью. Морозная прохлада
Дремавшаго въ снѣгу, запущеннаго сада
Пахнула ей въ лицо… Печальные глаза
Раскрыла дѣвушка, и крупная слеза
Скатилася изъ нихъ, и тихо прошептала,
Какъ въ полуснѣ, она:
— «Обвѣнчанъ… опоздала!»
И встала, и пошла тропинкой снѣговой,
Качая горестно поникшей головой…
Я предложилъ домой свезти ее въ каретѣ, —
Она отвѣтила движеньемъ головы,
И продолжала путь… И понялъ я, увы,
Что здѣсь безсиленъ я и что никто на свѣтѣ
Не исцѣлитъ ее и не изгладитъ въ ней
Любви поруганной… И стало мнѣ больнѣй,
И возвратился я въ притворъ святого храма…
Тамъ — пѣли радостно «Исаія, ликуй!» —
И юная чета слилася въ поцѣлуй,
И кончился обрядъ. Таинственная драма
Разыграна вполнѣ, — и зрители спѣшатъ
Поздравить молодыхъ, и счастья имъ сулятъ…
И нѣжные друзья, пріятеля цѣлуя,
О пирѣ думаютъ, и, мысленно смакуя,
Вдыхаютъ ужина пріятный ароматъ…
На утро я узналъ, что свадьбу Королькова
Смутила дѣвушка, которую любилъ
Онъ въ годы юности. Дочь писаря простого,
Она была бѣдна. Владиміръ поступилъ,
Какъ многіе, увы, — влюбился и остылъ,
И, клятвамъ измѣнивъ, пріобрѣсти рѣшился
Въ невѣстѣ капиталъ, и, вотъ, вчера женился
На старшей дочери издателя листка.
Хотя редактора не выжилъ онъ пока,
Но сдѣлался вполнѣ хозяиномъ въ газетѣ,
И зажилъ широко, — и ѣздить сталъ въ каретѣ…
IV. править
«Торопимся мы жить и чувствовать спѣшимъ»,
Такъ Вяземскій сказалъ, и правъ онъ былъ конечно!..
Отъ духа нашихъ дней отстать мы не хотимъ,
И мчимся на парахъ, и къ пропасти летимъ, —
И падаемъ стремглавъ… Хотя ничто не вѣчно,
Но стало какъ-то все ужъ слишкомъ быстротечно, —
Не въ мѣру мы спѣшимъ… Безъ отдыха впередъ
Заботы гонятъ насъ; людской водоворотъ
Шумитъ и пѣнится… Но глубина морская
Таитъ жемчужины, — и счастливъ тотъ вдвойнѣ,
Кто взоромъ, какъ орелъ, въ пучину проникая,
Находитъ красоту и въ бурной глубинѣ,
И къ ней ведетъ другихъ…
Въ какомъ-то полуснѣ
Еще промчался годъ. Въ столицѣ жилъ я снова,
И утромъ, какъ-то разъ, когда взгрустнулось мнѣ,
По улицамъ бродилъ, и встрѣтилъ Королькова.
Какъ прежде, на углу старикъ стоялъ опять
Въ одеждѣ форменной и съ бляхой отъ артели…
Газеты онъ держалъ въ клеенчатомъ портфелѣ,
Но бойко не спѣшилъ прохожихъ соблазнять
Приманкой «злобы дня». Онъ постарѣлъ замѣтно
И какъ-то сгорбился… Бесѣдуя со мной,
Онъ головой качалъ такъ робко, безотвѣтно,
И глубоко вздыхалъ…
— «Володенька съ женой
Разъѣхался давно, признался мнѣ пріятель.
Не ладили они. Володинъ тесть, издатель,
Работу у него тотчасъ же отобралъ,
И сталъ нуждаться онъ, и сталъ искать мѣстечка…
На дняхъ онъ заложилъ вѣнчальное колечко»…
И голосъ старика печально задрожалъ, —
— «Господь его за грѣхъ, должно быть, наказалъ:
Обидѣлъ сироту Володя мой напрасно…
Какъ послѣ я узналъ, до свадьбы прижита
Выла ужъ дочь у нихъ… Простила сирота
Обиду горькую, любовно и согласно
Съ Володею живетъ… Эхъ, еслибъ не нужда,
Уладилось бы все!.. Одна у насъ бѣда, —
Работы нѣтъ, какъ нѣтъ… Къ достатку да къ излишку
Привыкъ Володя мой; нерѣдко по часамъ
Задумываться сталъ… Я за него и самъ
Измаялся душой… Сгубила мнѣ сынишку
Газета мерзкая, всему она виной!..»
И злобно онъ взглянулъ на тотъ листокъ печатный,
Который съ гордостью и лаской непонятной
Бывало мнѣ хвалилъ и, распростясь со мной,
Провѣдать пригласилъ…
Холодною волной
Обвѣяло меня; мнѣ стало какъ-то жутко…
Представилася мнѣ — голодная малютка
Въ убогой комнатѣ, болѣзненная мать,
Сама почти дитя и сердцемъ, и улыбкой.
И сумрачный отецъ… О, если наказать
Должна его судьба и темною ошибкой
Онъ запятналъ себя, за что же пострадать
Другіе за него обречены невинно?..
О тайны вѣчныя, загадки бытія!
Кто разгадаетъ васъ, кто скажетъ, какъ судья,
Что этотъ человѣкъ страдаетъ неповинно.
А этотъ виноватъ?.. Таинственная связь
Соединяетъ всѣхъ, кто въ горести родясь,
Въ страданіи умретъ… Мы — сестры всѣ и братья.
Связуютъ насъ одни незримыя объятья,
Одна судьба у насъ, одинъ всемірный грѣхъ…
Страдаютъ въ мірѣ всѣ и, можетъ быть, за всѣхъ,
И общая волна уноситъ всѣхъ безслѣдно…
Лишь человѣчество, какъ мощный океанъ.
На ложѣ вѣковомъ колеблется побѣдно
Въ затишье и въ грозу… Событій ураганъ
Проносится надъ нимъ, какъ надъ морской равниной,
Дыханье вѣтерка… Пусть зыблется волна,
Но тихо все подъ ней… Не дрогнетъ глубина.
И время самое надъ дремлющей пучиной
Какъ будто бы скользитъ…
Разсказомъ старика
Я не былъ изумленъ, хотя въ иной окраскѣ
Представилось мнѣ все… Я понялъ, что близка
Поэма скорбная къ трагической развязкѣ.
Недѣли три прошло. Подъ самый Новый годъ
Настала оттепель. Туманный небосводъ
Надъ городомъ повисъ, какъ пепельная туча;
Шелъ мокрый, липкій снѣгъ. Чернѣлъ на крышахъ ледъ
И таялъ медленно… Работою паскуча,
Я вышелъ изъ дому. Сквозь дымчатую мглу
Струился робкій свѣтъ. Предметовъ очертанья
Какъ будто сгладились. Какъ снимокъ съ изваянья.
Казалось плоско все… За домомъ, на углу.
Я встрѣтилъ стараго знакомца Королькова.
Онъ посѣдѣлъ, какъ лунь. Картузъ на головѣ
Повитъ былъ трауромъ, и крепъ на рукавѣ
Таинственно чернѣлъ… Я понялъ съ полуслова,
Что сынъ его погибъ; онъ выдержать не могъ
Томительной борьбы съ измѣнчивой судьбою.
Упрековъ совѣсти, нужды, — и надъ собою
Свершилъ послѣдній судъ…
— «Въ упоръ стрѣлялъ, въ високъ;
Рука не дрогнула… Вчера похоронили»,
Мнѣ пояснилъ старикъ. «Въ газетѣ помѣстили
Подробную статью… Купите некрологъ?»
Константинъ Льдовъ.