В шатрах Кедара (Мерримен)/ДО

В шатрах Кедара — Главы I-XXIV (из XXX глав, публикация не закончена по причине закрытия журнала)
авторъ Генри Сетон Мерримен, пер. А. Б. Михайлов (А. М. Белов)

Оригинал: англ. In Kedar’s Tents, опубл.: 1897. — Источникъ: "Историческій Вѣстникъ", тт .147—148, 149-150, 1917. az.lib.ru

Генри Ситонъ-Меррименъ

ВЪ ШАТРАХЪ КЕДАРА

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО А. Б. МИХАЙЛОВА ПЕТРОГРАДЪ

1917

I.
Посѣвъ.

Судьбѣ было угодно, чтобы комедія нѣсколькихъ жизней разыгралась довольно далеко отъ нашего времени — въ 1838 г. Завязка ей была положена въ одинъ темный вечеръ на большой дорогѣ изъ Гетсхеда въ Дургамъ. Шелъ сильный дождь, и свѣжій юго-восточный вѣтеръ гналъ соленую пыль съ Сѣвернаго моря вдоль узкой полосы земли, такой же безплодной и холодной, какъ и воды этого непривѣтливаго моря.

Въ Честеръ-ле-Стритѣ собрался большой митингъ людей, которые въ это время были извѣстны подъ именемъ чартистовъ. Такъ какъ недавно былъ изданъ законъ, воспрещавшій всякія собранія при свѣтѣ факеловъ, то этотъ митингъ состоялся при свѣтѣ убывающей луны, которая, впрочемъ, уже давно скрылась за облаками. Среди порывовъ вѣтра и безпрерывнаго дождя ораторы одинъ за другимъ развивали взгляды, такіе же мрачные, какъ окружавшая ихъ ночь, къ которымъ сыны Нортумбріи съ ихъ рѣзко очерченными лицами прислушивались съ видимымъ раздраженіемъ, бормоча себѣ подъ носъ какія-то слова.

Немногіе понимали въ то время, что движеніе вспыхнуло въ рабочихъ центрахъ сѣвера и средней Англіи, должно будетъ распространиться съ удивительной быстротой всякой народной страсти и продолжится не одинъ десятокъ лѣтъ. Да и изъ чартистовъ немногіе надѣялись на осуществленіе даже половины своихъ желаній

Собравшіеся на митингъ въ Честеръ-ле-Стритѣ требовали расширенія избирательнаго права, закрытаго голосованія и права засѣдать въ парламентѣ не только богатымъ, но и бѣднымъ. Этотъ митингъ ничѣмъ не отличался отъ всѣхъ другихъ митинговъ въ разныхъ частяхъ Англіи. Онъ былъ противозаконенъ, Онъ могъ грозить опасностями для тѣхъ, кто въ немъ принималъ участіе, и адвокаты увѣряли, что къ организаторамъ его могло быть предъявлено обвиненіе въ государственной измѣнѣ. На этомъ митингѣ, какъ и на всѣхъ другихъ, были люди, ведшіе свою собственную игру изъ своихъ спокойныхъ убѣжищъ и выдвигавшіеся впередъ на фронтъ политической борьбы.

Съ однимъ изъ нихъ намъ и придется познакомиться.

Джоффри Горнеръ по радикализму своихъ воззрѣній шелъ впереди своего времени. То былъ умный, хорошо воспитанный джентльменъ, способный на крупныя дѣла. Горнеръ связалъ свою судьбу съ чартистами по тому же чувству досады на міръ, въ силу котораго человѣкъ женится на не подходящей для него женщинѣ только потому, что подходящая недостаточно оцѣнила его.

На митингѣ онъ объявилъ себя сторонникомъ нравственнаго воздѣйствія, но въ глубинѣ своего сердца онъ примыкалъ къ тѣмъ, кто разсчитывалъ только на физическую силу. Изъ Дургама онъ явился въ сопровожденіи цѣлой свиты недовольныхъ и теперь возвращался туда пѣшкомъ вмѣстѣ съ мѣстными коноводами движенія.

Митингъ въ Честеръ-ле-Стритѣ былъ только тѣнью надвигающихся событій въ родѣ шествія двадцати тысячъ человѣкъ, всякихъ насилій и кровопролитія, братоубійственной борьбы и колеблющагося, нерѣшительнаго правосудія.

Привыкшіе работать подъ землею, углекопы большей частью хранили молчаніе, но по ихъ суровымъ, умнымъ лицамъ видно было, что рѣчи, которыя они только что выслушали, произвели на нихъ сильное впечатлѣніе, что въ ихъ сильныхъ душахъ зажглась крѣпкая надежда на успѣхъ. Вотъ при помощи этого опаснаго матеріала Джоффри Горнеръ задумалъ сыграть свою роль.

Среди общаго молчанія вдругъ раздался чей-то громкій голосъ:

— Товарищи, — крикнулъ кто-то, когда толпа достигла перекрестка: — идемъ и перебьемъ стекла у Прейделя!

Гулъ одобренія пронесся по толпѣ, словно внезапно налетѣвшій на камыши вѣтеръ. Желанія дѣйствовать зашевелились въ душѣ этихъ молчаливыхъ людей съ могучими мускулами.

Горнеръ наскоро посовѣтовался съ своими товарищами. Стоило ли рисковать и пускать въ ходъ власть, которая въ сущности была номинальной? Основнымъ правиломъ чартизма^ въ этотъ періодъ было держаться въ границахъ закона и только намекать, гдѣ это было нужно, что за словами могутъ послѣдовать и сильныя дѣйствія.

Сэръ Джонъ Прейдель, къ которому чартисты относились съ большой нелюбовью, былъ членомъ парламента и вмѣстѣ съ большинствомъ подалъ свой голосъ за мѣры, направленныя противъ чартистовъ. Въ придачу къ этому предосудительному факту онъ былъ тори и пользовался въ мѣстѣ своего жительства нѣкоторымъ вліяніемъ. Сосѣди называли его честолюбцемъ, который хочетъ оставить въ наслѣдство сыну титулъліэра. Въ глазахъ толпы хочетъ мѣстный магнатъ являлся олицетвореніемъ тираніи, противъ которой они поднимали протестъ. Джоффри Горнеръ видѣлъ въ немъ политическаго противника и опаснаго для него конкурента. Горнеръ не зналъ, что дѣлать, и молчалъ.

Предложеніе разгромить Прейделя было встрѣчено полнымъ сочувствіемъ со стороны наиболѣе энергичной части толпы, которая немедленно и повернула на дорогу, ведшую къ Динъ-Холлю. Остальные, которыхъ было большинство, поступили такъ, какъ всегда поступаетъ большинство, колеблющееся и неувѣренное въ себѣ. Они затянули пѣсню на слова, недавно напечатанныя въ «Сѣверномъ Либералѣ».

Гости, съѣхавшіеся въ Динъ-Холль на охоту, сидѣли еще за обѣдомъ, когда толпа показалась въ примыкавшемъ къ дому паркѣ. Разговоры о выводкахъ и ружьяхъ разомъ смолкли, когда послышался гулъ грубыхъ голосовъ. Сэръ Джонъ Прейдель, еще живой и проворный человѣкъ, несмотря на свои сѣдые волосы и изборожденное морщинами лицо, быстро взглянулъ въ окно. Онъ сидѣлъ молча, постукивая пальцами по своему стакану, и почти не принималъ участія въ общемъ разговорѣ. Онъ, кажется, не слыхалъ, что говорилось вокругъ него и, если иногда по его землистому лицу пробѣгала улыбка, то она вызывалась какой-нибудь остротой его сына Альфреда Прейделя, веселаго и беззаботнаго молодого человѣка, сидѣвшаго въ концѣ стола. Всякій разъ, какъ задумчивый взоръ Прейделя останавливался на его сынѣ, у котораго уже не было матери, его глаза на мгновеніе освѣщались какой-то подавленной грустью. Поверхностные наблюдатели утверждали, что сэръ Джонъ Прейдель честолюбивый человѣкъ. «Но не за себя», прибавляли немногіе, кто его зналъ ближе.

Лишь только до него донесся шумъ вломившейся толпы, взоры сэра Джона невольно обратились къ сыну.

— Что тамъ такое? — спросилъ Альфредъ Прейдель, вставая.

— Чартисты — отвѣчалъ сэръ Джонъ.

Альфредъ обвелъ глазами присутствующихъ. Онъ одинъ былъ здѣсь солдатъ, очень недавно, правда, ибо не успѣли высохнуть чернила, которыми онъ подписалъ контрактъ о службѣ, но все же солдатъ.

— Здѣсь насъ одиннадцать человѣкъ, — сказалъ онъ, — да двое внизу, кое у кого есть еще слуги. Предположимъ, насъ всего человѣкъ пятнадцать. Этого мало, и мы не выдержимъ.

Едва успѣлъ онъ произнести эти слова, какъ первый залпъ камней полетѣлъ въ окно. Осколки стеколъ посыпались на полъ. Раздались крики женщинъ, сидѣвшихъ въ гостиной. Мужчины быстро поднялись. Альфредъ Прейдель съ горящими глазами бросился было къ двери, но отецъ уже опередилъ его.

— Не ходи, — сказалъ онъ совершенно спокойно и только поблѣднѣвъ сильнѣе обыкновеннаго. — Я самъ поговорю съ ними. Они не посмѣютъ тронуть меня. Вѣроятно, они уже разбѣжались сами.

— Въ такомъ случаѣ мы пустимся за ними въ погоню! — вскричалъ Альфредъ.

Въ его позѣ, въ его голосѣ слышался тотъ демонъ борьбы, который всегда дремлетъ въ людяхъ англо-саксонской расы.

— Господа, идемъ! — съ веселымъ смѣхомъ обратился онъ къ гостямъ.

Тѣ толпой бросились вонъ изъ комнаты, бросая на столъ свои салфетки.

— Идемъ! Проучимъ ихъ, какъ бить стекла! — кричалъ Альфредъ Прейдель, подбѣгая къ стойкѣ съ палками.

Дождь безъ угомона барабанилъ по крышѣ обширной четыреугольной передней, а въ открытомъ каминѣ грустно завывалъ вѣтеръ.

Всѣ поспѣшно вооружались палками и нахлобучивали свои шляпы. Даже ревматики, забывъ о своей болѣзни, и не думали надѣвать пальто.

— Мы будемъ узнавать другъ друга по манишкамъ, — спокойно замѣтилъ какой-то человѣкъ, вскарабкиваясь на стулъ, чтобы достать висѣвшую на стѣнѣ толстую индійскую дубинку.

Альфредъ подбѣжалъ въ двери, которая вела въ помѣщеніе слугъ. На его зовъ явилось изъ кухни и чулановъ нѣсколько человѣкъ.

— Берите, что попадетъ подъ руку — палку, кочергу или эти старыя ружья и дѣйствуйте ими, какъ дубинами, бейте сильнѣе и.чаще. Мы атакуемъ этихъ негодяевъ, ничего другого намъ не остается. Идемъ.

И онъ съ дюжиной людей выбѣжалъ изъ двери.

Переходъ изъ освѣщенныхъ комнатъ въ темноту сначала за* ставилъ ихъ остановиться и сгруппироваться вокругъ Альфреда Прейделя. Хриплые крики, въ которыхъ совершенно терялся голосъ Джоффри Горнера, показали имъ, гдѣ находились нападавшій. Послѣ перваго залпа камнями даръ рѣчи вернулся къ Горнеру.

— Назадъ! Расходитесь по домамъ! — кричалъ онъ, поднимая руки.

Въ этотъ моментъ отворилась дверь, и хлынувшій изъ нея свѣтъ заставилъ его поспѣшно отвернуться. Черезъ минуту онъ понялъ, что произошло, но было уже поздно.

Альфредъ, едва вышедшій изъ дѣтскаго возраста, съ крикомъ бросился въ атаку и съ поднятой палкой устремился прямо на Горнера, стоявшаго какъ разъ передъ німъ. Тотъ успѣлъ подставить свою палку и парировалъ ударъ. Потомъ вдругъ съ яростью ударилъ Прейделя прямо въ голову и, вспомнивъ о женѣ и дѣтяхъ, сталъ быстро прокладывать себѣ путь сквозь толпу и исчезъ въ темнотѣ. Его приверженцы также разбѣжались во всѣ стороны, словно овцы передъ собакой.

— Альфредъ! Альфредъ! — послышался ему чей-то голосъ.

Горнеръ, часъ и даже десять минутъ тому назадъ совершенно далекій отъ мысли о какомъ бы то ни было насиліи, теперь бѣжалъ по дорогѣ безъ оглядки. Его сердце готово было выскочить изъ груди, а глаза смотрѣли совершенно безсознательно. Онъ не спотыкался и не падалъ, но рѣшительно не различалъ ничего и не отдавалъ себѣ отчета, куда онъ бѣжалъ.

А въ это время Альфредъ Прейдель лежалъ безъ всякаго движенія на лужайкѣ передъ домомъ своего отца.

II.
Жатва.

Кргда непосѣдливый, суетливый Фредерикъ Конингемъ жилъ въ молодости въ Дублинѣ, многіе предсказывали, что ему предстоитъ хорошая будущность. Многіе прибавляли при этомъ: «чортъ бы его побралъ», какъ бы для облегченія своей души и совѣсти.

— Я полагаю, что я лѣнивъ, и, что еще хуже, я понимаю, что я глупъ, — заявилъ Конингемъ своему учителю, когда тотъ прежде, чѣмъ посылать его держать адвокатскіе экзамены, вздумалъ было приняться за него какъ слѣдуетъ.

Учитель не отвѣтилъ ничего, сохраняя про себя убѣжденіе, что этотъ самый необузданный изъ его учениковъ вовсе не глупъ. Экзаменъ прошелъ благополучно, и по истеченіи установленнаго срока Фредерикъ Конингемъ былъ причисленъ къ ирландскимъ судебнымъ учрежденіямъ, гдѣ коронный совѣтникъ объявилъ ему, что онъ теперь настоящій джентльменъ, и разрѣшилъ ему носить этотъ титулъ.

Всѣ эти событія остались далеко позади, и три дня послѣ того, какъ толпа перебила стекла у сэра Прейделя, Конингемъ сидѣлъ одинъ въ своей квартирѣ на Норфолькской улицѣ, погруженный въ раздумье о томъ, что обѣщанное ему будущее все еще было передъ нимъ.

Впрочемъ, наличность такого рода непріятнаго факта не могла поколебать его уравновѣшенности и, выбивая свою трубку о рѣшетку камина, онъ продолжалъ беззаботно мурлыкать про себя какую-то популярную пѣсенку. При свѣтѣ камина его лицо казалось довольно красивымъ и не оставляло никакого сомнѣнія насчетъ того, въ какой странѣ онъ родился. У него были быстрые голубые глаза, четыреугольный подбородокъ, небольшіе вьющіеся волосы и широкія плечи, — словомъ, все обличало въ немъ ирландца. Впрочемъ, что-то твердое въ очертаніяхъ его рта говорило о примѣси въ немъ англо-саксонской крови. Можно было думать, что мать у него была англичанка.

Высыпавъ пеплъ изъ трубки, онъ приставилъ горячій чубукъ къ уху дремавшаго около него фокстерьера. Не двигаясь съ мѣста, собака издала рычаніе, словно хотѣла сказать, что и она не лишена чувства юмора и отлично понимаетъ шутку.

Черезъ минуту собака встала и стала прислушиваться. Дверь отворилась, и вошелъ Джоффри Горнеръ.

— Боже мой, Горнеръ! — воскликнулъ Конингемъ. — Откуда ты?

— Съ сѣвера.

— Ага! Садись. Что ты тамъ дѣлалъ?

Горнеръ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и усѣлся въ указанное ему кресло. Онъ постарѣлъ лѣтъ на пять съ того момента, когда они видѣлись въ послѣдній разъ. Конингемъ пристально глядѣлъ на своего пріятеля, который упорно смотрѣлъ на каминъ.

— Какъ поживаетъ Эдись? — съ беззаботнымъ видомъ спросилъ онъ наконецъ.

— Хорошо.

— А малютка?

— Тоже.

Конингемъ опять взглянулъ на своего пріятеля. Глаза Горнера смотрѣли жестко, какъ у человѣка, потерявшаго всякую надежду. Губы его были сухи и плотно сжаты. Вообще у него былъ такой видъ, какъ будто онъ игралъ огромную игру, поставивъ на карту свою жизнь.

Остроглазая собака, лежавшая на цыновкѣ, умно поглядывала то на одного, то на другого Собесѣдника. Минуту тому назадъ въ этой комнатѣ царилъ пріятный уютъ, спокойная и довольная атмосфера, которую нѣкоторые люди какъ бы носятъ съ собой безъ всякихъ видимыхъ причинъ. Но какъ только Горнеръ переступилъ порогъ, съ нимъ, казалось, ворвался и шумъ улицы: въ комнатѣ каждый звукъ сталъ громче и самый воздухъ, какъ будто, задрожалъ отъ сильной борьбы. Фокстерьеръ, лежа на цыновкѣ, пересталъ дремать и внимательно слѣдилъ за гостемъ и хозяиномъ.

Конингемъ набилъ свою трубку. Повернувшись къ столу, онъ взялъ лежавшую на немъ коробку съ спичками, постукалъ по ней пальцами и поставилъ обратно, потомъ, крѣпко прижавъ табакъ большимъ пальцемъ, онъ вдругъ спросилъ Горнера:

— Что съ тобой?

— Еще не знаю, но, должно быть, я разоренъ.

— Вотъ глупости! — весело возразилъ Конингемъ — Самые лучшіе люди, насколько я знаю, банкроты. Посмотри на меня: всѣ мои статьи возвращаются редакціями обратно. Денегъ нѣтъ, а долговъ — одинъ Богъ знаетъ сколько, и тѣмъ не менѣе я вполнѣ счастливъ

— Да, но ты вѣдь одинъ.

Конингемъ вопросительно поглядѣлъ на Горнера своими веселыми глазами.

— А, можетъ быть. Ты, вѣроятно, хочешь сказать, что я живу одинъ. Но это не значитъ, что я одинъ, о, далеко нѣтъ. Пріятелей у меня масса, особенно когда настаетъ моментъ, когда я получаю дивидендъ.

— Но нѣтъ людей, которые бы висѣли у тебя на шеѣ, — не безъ раздраженія замѣтилъ Горнеръ.

— Да, такого дурака не нашлось. Но, съ другой стороны, нѣтъ вѣдь и людей, которые бы хоть чуточку заботились обо мнѣ. Ну же, не падай духомъ. Скажи, что съ тобой? Въ банкѣ у меня еще найдется семнадцать фунтовъ и десять шиллинговъ и хоть это не Богъ вѣсть какое богатство, но если тебѣ нужно…

— Спасибо, денегъ мнѣ не нужно. Мнѣ и семнадцати тысячъ фунтовъ было бы недостаточно.

Горнеръ замолчалъ, покусывая нижнюю губу, и уставился въ огонь своими сухими глазами.

— Причина это, — сказалъ онъ наконецъ и подалъ Конингему вырѣзку изъ газеты.

Тотъ безъ особаго интереса прочелъ замѣтку о митингѣ въ Честерѣ и нападеніи на домъ сэра Прейделя.

— Да, — замѣтилъ онъ, окончивъ чтеніе: — дѣло отличное. За храбрыми словами послѣдовали трусливыя дѣла. Если тутъ замѣшалась политика, то, совѣтую тебѣ, брось это дѣло, Горнеръ. Политика это палка съ чистыми концами, но ты, кажется, схватилъ ее за другой конецъ. Избили молодого Прейделя и, какъ опасаются, довольно сильно.

— Да, — значительно промолвилъ Горнеръ.

Конингемъ бросилъ на него удивленный взглядъ и вторично болѣе внимательно прочелъ газетную вырѣзку. Потомъ онъ поднялъ взглядъ на Горнера и встрѣтился съ его глазами.

— Чортъ возьми! — шопотомъ сказалъ онъ.

Горнеръ молчалъ. Собака безпокойно заворочалась, и, казалось, весь міръ затаилъ дыханіе.

— А если онъ умретъ? — сказалъ наконецъ Конингемъ.

— Именно, — отвѣчалъ Горнеръ, заливаясь смѣхомъ приговореннаго къ смерти.

Конингемъ повернулся въ креслѣ. Онъ сидѣлъ, упершись локтями іъ колѣна, и, закрывъ лицо руками, пристально смотрѣлъ на старую цыновку. Въ такомъ положеніи они оставались нѣсколько минутъ.

— Что же ты думаешь объ этомъ? — проговорилъ наконецъ Горнеръ.

— Не знаю, что и думать. Ума у меня никогда не было, хотя я желалъ бы его имѣть въ эту минуту. Тебѣ придется пойти къ кому-нибудь другому, у кого есть хорошіе мозги, и потолковать съ нимъ.

Говоря эти слова, онъ опять повернулся въ креслѣ и еще разъ медленно и внимательно перечиталъ газетную замѣтку. Горнеръ смотрѣлъ на него, горя отъ ожиданія.

«Рудокопами предводительствовалъ какой-то пріѣзжій изъ Лондона, — громко читалъ Конингемъ: — повидимому, адвокатъ, произнесшій на митингѣ рѣчь. Имя этого человѣка остается невыясненнымъ, равно какъ и мѣсто его пребыванія. Его быстрое исчезновеніе подтверждаетъ распространившіеся слухи, что именно этотъ агитаторъ нанесъ ударъ Альфреду Прейделю, отъ котораго онъ такъ пострадалъ. Власти пустили въ ходъ всѣ средства, чтобы разыскать этого явнаго преступника и тайнаго труса».

Конингемъ отложилъ вырѣзку и опять взглянулъ на Горнера, который на этотъ разъ уже не поглядѣлъ на него и не спросилъ, что онъ думаетъ. Горнера занимали другія мысли, но онъ боялся останавливаться на нихъ, и въ то же время не могъ отогнать ихъ отъ себя — мысли о молодой женѣ, о дѣтяхъ, появленіе которыхъ на мгновеніе пріотворило для него двери рая. Конингемъ прервалъ эти размышленія громкимъ смѣхомъ.

— Нашелъ средство! — вскрикнулъ онъ. — Просто, какъ азбука. Въ газетѣ сказано, что этотъ пріѣзжій изъ Лондона былъ адвокатъ, негодяй и трусъ. Чортъ возьми, да вѣдь это я!

Й онъ весело вскочилъ съ кресла.

— Пошелъ прочь, Тимъ, — закричалъ онъ на собаку и, отолкнувъ ее ногой, сталъ на цыновку.

— Слушай, — продолжалъ онъ. — Все это пройдетъ. Все забудется черезъ какую-нибудь недѣлю. Будетъ еще какой-нибудь митингъ, положимъ въ Южномъ Валисѣ, разобьютъ еще нѣсколько оконъ, проломятъ голову еще какому-нибудь молодому человѣку и о Честеръ-ле-Стритѣ (вотъ такъ названіе! никогда и не слыхалъ о немъ!) забудутъ.

Горнеръ сидѣлъ, поджавъ губы, и внимательно слушалъ ирландца. Любовь къ женщинѣ совершенно лишила его мужества. А Конингемъ смѣялся все веселѣе и веселѣе, по мѣрѣ того, какъ развертывался его планъ. По собственному сознанію, онъ не отличался особой силой ума, зато онъ былъ смѣлый и рѣшительный человѣкъ. Ростомъ онъ былъ въ шесть футовъ и глядѣлъ на своего пріятеля, поблѣднѣвшаго и съежившагося въ креслѣ, сверху внизъ.

— Для меня нѣтъ ничего легче, какъ исчезнуть тайнымъ образомъ, чтобы навлечь на себя подозрѣніе. Меня ничто здѣсь не удерживаетъ. Связей у меня здѣсь нѣтъ никакихъ. Когда молодой Прейдель поправится, когда разобьютъ достаточное количество оконъ и люди будутъ заняты другимъ, тогда могу вернуться къ своимъ кліентамъ и я.

— Я не могу согласиться на это.

— Вотъ пустяки какіе, — возразилъ Копингемъ, со свойственной его расѣ быстротой нащупавъ больное мѣсто Горнера. — Вѣдь это дѣлается ради Эдиѳи и ребенка.

Горнеръ сидѣлъ молча, и Конингемъ черезъ минуту продолжалъ:

— Все, что надо сдѣлать теперь, это отвлечь отъ тебя подозрѣніе. Направить всѣхъ по ложному слѣду. Когда увидятъ, что поймать меня нельзя, тогда понемногу забудутъ обо всемъ.

Горнеръ завозился на креслѣ: все это какъ нельзя болѣе соотвѣтствовало мыслямъ, бродившимъ въ его головѣ.

— Это очень легко сдѣлать, — продолжалъ ирландецъ. — Напечатать замѣтку въ двухъ-трехъ газетахъ, оставить здѣсь въ комнатѣ, гдѣ, безъ сомнѣнія, будетъ сдѣланъ обыскъ, нѣсколько клочковъ бумаги уличающаго содержанія — вотъ и все. Къ тому же репутація у меня и безъ того неважная: ирландецъ носитъ на себѣ клеймо вездѣ. Если меня арестуютъ, то я какъ-нибудь вывернусь, докажу свое alibi, или какъ-нибудь иначе. Современемъ дѣло забудется, и я выйду сухъ изъ воды. Ну, Джоффри, не падай же духомъ! Человѣкъ твоего сорта не долженъ унывать отъ такихъ неудачъ!

Онъ стоялъ, разставивъ ноги и глубоко засунувъ руки въ карманъ. Въ его глазахъ сверкала рѣшимость, а по губамъ ползла веселая улыбка.

— Бѣдная Эдиѳь! — произнесъ онъ послѣ нѣкоторой паузы, видя, что Горнеръ не отвѣчаетъ ничего на его предложеніе. — Бѣдное дитя! Тебѣ повезло, Горверъ.

Горнеръ покачалъ головой и молчалъ. Но уже это молчаніе показывало, что дѣло выиграно. Онъ уже не протестовалъ и не сопротивлялся планамъ своего пріятеля. Дѣло было слажено, и онъ зналъ это.

Конингемъ пустился развивать свой планъ далѣе съ характерной для него стремительностью.

— Прежде всего, намъ не надо терять времени. Мнѣ надо исчезнуть сегодня вечеромъ. Замѣтка должна появиться въ газетахъ завтра. По всей вѣроятности, я отправлюсь въ Испанію. Тамъ, кажется, опять оживились карлисты. Знаешь, Горнеръ, парикъ и судейская тога никогда не прельщали меня, и я великолѣпно проведу время…

Онъ остановился, замѣтивъ, что Горнеръ глядитъ на него съ какой-то ревностью.

— Я хотѣлъ бы знать? — спросилъ онъ: — былъ ли ты когда-нибудь влюбленъ въ Эдись?

— Нѣтъ, мой другъ, я никогда не былъ въ нее влюбленъ, хотя я и зналъ ее гораздо раньше тебя.

Онъ замолчалъ. Какъ-то само собой неожиданно мелькнула въ его головѣ мысль, что есть люди, которые хуже всего бываютъ въ несчастій, но онъ тутъ же постарался найти разныя извиненія для Горнера.

И съ прежней веселостью онъ пустился развивать планы, которые нѣкоторыми своими подробностями обнаруживали, что ему уже не въ первый разъ приходится обманывать констэбля.

Пока наши пріятели бесѣдовали такимъ образомъ, появился еще одинъ общій другъ, начинавшій уже входить въ славу журналистъ.

Нѣкоторое время разговоръ велся о всякихъ злобахъ дня, потомъ журналистъ, какъ бы въ шутку, замѣтилъ:

— Слышалъ новость?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Конингемъ.

— Альфредъ Прейдель — тотъ самый, который оказалъ сопротивленіе чартистамъ въ Честеръ-ле-Стритѣ, вчера утромъ скончался.

Фредерикъ Конингемъ остановился прямо передъ Горнеромъ, который все еще сидѣлъ въ своемъ низкомъ креслѣ у камина.

— Вотъ какъ, — промолвилъ онъ серьезно. — Въ такомъ случаѣ я долженъ ѣхать.

— Что ты хочешь этимъ сказать? — спросилъ журналистъ, бросивъ на него быстрый взглядъ: въ немъ проснулась. профессіональная ищейка.

— Ровно ничего. Я просто долженъ уѣхать, вотъ и все, дружище. Я не могу удѣлить тебѣ, къ сожалѣнію, сегодняшній вечеръ: ты самъ понимаешь, что мнѣ надо еще уложиться.

Съ этими словами онъ обернулся къ Горнеру. Тотъ уже пришелъ въ себя, но его лицо было попрежнему закрыто руками.

— У тебя есть деньги, Джоффри?

— Да. Вотъ двадцать фунтовъ, — отвѣчалъ Горнеръ хриплымъ голосомъ.

— Мнѣ онѣ понадобятся.

Журналистъ взялъ свою шляпу и палку Онъ медленно подошелъ къ двери и, обернувшись на порогѣ, увидалъ, что Горнеръ протягиваетъ Конингему пачку банкнотовъ.

— Уходи, пожалуй, и ты, — сказалъ ирландецъ. — Насколько я знаю, вамъ обоимъ по пути.

Горнеръ поднялся съ мѣста, и Конингемъ съ легкимъ смѣхомъ вытолкнулъ его за дверь.

— Проводи его до дому, Блэкъ, — сказалъ онъ журналисту: — Горнеръ по вечерамъ склоненъ впадать въ меланхолію.

III.
Судно на морѣ.

— Чего мы ждемъ? Ждемъ еще двухъ пассажировъ — знатныхъ лэди, какъ говорятъ. Капитанъ уже съѣхалъ за ними на берегъ.

Такъ отвѣчалъ Фредерику Конингему первый помощникъ капитана судна «Гранвиллъ» изъ Лондона, согрѣвая дыханіемъ свои пальцы, ибо солнце уже зашло за дымомъ Бордо, а съ Медока дулъ рѣзкій сѣверо-восточный вѣтеръ.

«Гранвилль» стоялъ на якорѣ по срединѣ Гаронны, благополучно спустивъ съ палубы свой грузъ — пустые боченки изъ-подъ бургундскаго и принявъ на бортъ нѣсколько пассажировъ. Мало найдется на континентѣ столь холодныхъ мѣстъ, какъ залитый солнцемъ Бордо, когда въ зимнее время задуетъ здѣсь вѣтеръ съ Атлантическаго океана. Въ такіе дни по плоской равнинѣ съ холодной бурой поверхностью, кое-гдѣ испещренной бѣлыми пятнами, носится цѣлое облако мелкаго снѣга.

Кромѣ Конингема, на борту «Гранвилля» были еще два пассажира, забившіеся въ каюту, два француза, ѣхавшіе изъ Лондона въ Альжесирасъ, по пути въ Алжиръ.

Со свойственнымъ ему добродушіемъ Конингемъ скоро такъ освоился со всѣми на борту, что его присутствіе было одинаково пріятно и на кормѣ, въ пассажирскомъ отдѣленіи, и въ каютѣ капитана. Даже первый помощникъ капитана, существо весьма мрачное, отличавшійся обычнымъ въ его ремеслѣ злоупотребленіемъ и большимъ пессимизмомъ по отношенію къ роду человѣческому, мало-по-малу растаялъ подъ вліяніемъ Конингема, столь весело относившагося къ такой ужасной погодѣ.

— Съ дамами во всякомъ случаѣ будетъ меньше хлопотъ, чѣмъ съ пустыми боченками, — замѣтилъ Конингемъ: — ибо онѣ будутъ сидѣть смирно у себя внизу.

Помощникъ капитана знаменательно качнулъ головой и запустилъ въ носъ здоровую дозу табаку.

— Всякій причиняетъ хлопоты по-своему, — сказалъ онъ тономъ женатаго человѣка, съ котораго взяли клятву не употреблять спиртныхъ напитковъ.

Судно было уже готово итти въ море и, какъ всегда бываетъ въ такомъ положеніи, на душѣ у моряка было не спокойно до тѣхъ поръ, пока не поднятъ якорь.

— Вотъ отваливаетъ отъ набережной лодка, — прибавилъ онъ. И, дѣйствительно, сквозь пургу и наступавшій сумракъ можно было разглядѣть приближавшееся къ судну черное пятно. Помощникъ капитана вызвалъ на палубу буфетчика, и этотъ бородатый слуга, которому предстояло устраивать дамъ, вынырнулъ изъ корабельнаго корпуса съ засученными рукавами, невзирая на дувшій рѣзкій вѣтеръ. Начинался приливъ, и такъ какъ Гаронна не ручеекъ для увеселительныхъ прогулокъ съ дамами, то явился откуда-то малый съ толстой веревкой въ рукахъ. Не такъ-то легко взойти на бортъ судно во время прилива, когда свищетъ вѣтеръ и пальцы коченѣютъ такъ, что нельзя держать веревку. «Гранвилль», везшій грузъ угля въ Альжесирасъ, низко лежалъ надъ водой, раскачиваясь своимъ старомоднымъ корпусомъ на двухъ якоряхъ.

— Бросай веревку, — закричалъ помощникъ капитана матросу, который вышелъ впередъ.

Близость земли и приближеніе женщинъ, этихъ не менѣе опасныхъ bкtes noires, казалось, взволновало просоленую душу помощника капитана съ «Гранвилля»

Мысль о томъ, что конецъ веревки, если его не удастся, бросить какъ слѣдуетъ, прогуляется по его собственной персонѣ, а, можетъ быть, сознаніе того, что его пальцы оцепенѣли отъ холода, все же, казалось, сильно дѣйствовало на нервную систему малѣго, стоявшаго у трапа. Онъ бросилъ веревку, повидимому, очень удачно. Два конца ея мелькнули на фонѣ сѣраго неба, а вслѣдъ за этимъ обнаружилось какое-то смятеніе. Англійское ругательство, пущенное съ палубы судна, встрѣтилось съ французскимъ выраженіемъ неудовольствія съ лодки. Потомъ веревка шлепнулась въ воду ярдахъ въ десяти отъ человѣка, который стоялъ на лодкѣ съ багромъ въ рукахъ. На кормѣ лодки сидѣли- двѣ дамы, закутанныя до самыхъ глазъ. Въ ихъ позѣ ясно сказывалось безнадежное отчаяніе, охватившее этихъ южныхъ красавицъ въ тотъ моментъ, когда онѣ сѣли на эту лодку. Передняя часть ея была завалена чемоданами и другимъ багажомъ, неизмѣнно сопутствующимъ женщинамъ.

На веслахъ сидѣлъ всего одинъ гребецъ, который направлялъ лодку въ самую середину рѣки съ такимъ расчетомъ, чтобы описать кругъ и спокойно подъѣхать къ судну. Теперь этотъ гребецъ, бросивъ весла, стоялъ съ багромъ въ рукѣ, ожидая неминуемаго толчка. Неудачливый малый, стоя на кормѣ, дѣлалъ отчаянныя, усиліи, чтобы вытянуть изъ воды неловко брошенную веревку, но нечего было и думать,.чтобы бросить ее второй разъ. А помощникъ капитана пустилъ по его адресу цѣлый рядъ такихъ опредѣленій, которыя не предвѣщали для провинившагося ничего хорошаго. Только что лодочникъ приготовился уцѣпиться за судно, какъ сильнымъ порывомъ вѣтра лодку качнуло въ другую сторону прежде, чѣмъ онъ успѣлъ схватиться за якорную цѣпь, и онъ, потерявъ равновѣсіе, упалъ въ лодку. Едва поднявшись на ноги, онъ ударился прямо грудью о багоръ и полетѣлъ въ воду.

— Ко мнѣ! — закричалъ онъ и исчезъ въ мутной водѣ. Черезъ секунду онъ вынырнулъ недалеко отъ судна, и помощникъ капитана, быстрый, какъ молнія, бросилъ ему всю скатанную веревку. Тотъ проявилъ что-то обезьянье и схватился за нее съ необыкновенной цѣпкостью. Помощникъ капитана и буфетчикъ принялись тянуть веревку.

Въ эту минуту сзади нихъ раздались всплески. Обернувшись назадъ, они увидѣли, что Конингемъ, сбросивъ съ себя верхнее платье, боролся съ волнами ярдахъ въ десяти отъ кормы «Гранвилля» и, почти исчезая въ вечернихъ сумеркахъ, плылъ прямо къ лодкѣ.

Вода, протекавшая по самой солнечной долинѣ Франціи, была удивительно тепла, и Конингемъ, быстро оправившись отъ своего прыжка, попалъ въ боковое теченіе. Лодка была недалеко, прямо передъ нимъ, и въ полутемнотѣ онъ могъ различить, какъ одна изъ женщинъ поднялась съ своего мѣста и двигалась дальше, а другая, прижавшись къ лодкѣ, кричала отъ ужаса. Болѣе храбрая изъ женщинъ принялась уже поднимать тяжелое весло, когда Конингемъ крикнулъ ей по-французски:

— Не падайте духомъ! Я сейчасъ буду около васъ!

Обѣ женщины повернулись на крикъ. Въ сумракѣ ихъ лица выдѣлялись бѣлыми пятнами. Никто больше не промолвилъ ни слова. Черезъ нѣсколько секундъ Конингемъ былъ уже около лодки. Схватившись руками за руль, онъ на половину высунулся изъ воды.

— Если вы будете любезны перейти на другую сторону лодки, — сказалъ онъ: — то я могу вскарабкаться, не рискуя опрокинуть лодку.

— Если мама нѣсколько наклонится, этого будетъ достаточно, — сказала одна изъ фигуръ, та, которая хотѣла ѣхать дальше. Голосъ былъ ясный, низкій и обличалъ большое самообладаніе. Казалось, будто его обладательница была чѣмъ-то недовольна.

— Можетъ быть, вы и правы, — сказалъ Конингемъ серьезно.

Дама, сидѣвшая на носу, послушалась дочери, и лодка поднялась настолько, что Конингемъ довольно легко впрыгнулъ въ нее изъ воды. Вскарабкавшись на бортъ, онъ началъ дрожать крупной дрожью, ибо вѣтеръ рѣзалъ, какъ ножомъ.

Та, которая была помоложе, стала осторожно пробираться назадъ къ своему мѣсту и стала что-то очень серьезно говорить матери. Крѣпкая, но впечатлительная, та безпрерывно качалась взадъ и впередъ, а въ промежуткахъ между воплями и стонами по-испански призывала къ себѣ на помощь всѣхъ святыхъ. По временамъ, очевидно, для разнообразія она обращалась къ Самому Господу Богу, поручая ему свою душу.

— У моей матери — сказала незнакомка Конингему, который схватился за весла, — сердце какъ у кролика, да еще очень молодого.

— Я могу успокоить ее: никакой опасности нѣтъ, — промолвилъ Конингемъ.

— Вы англичанинъ….

— Да, и, когда нужно, очень хладнокровный. Если ваша матушка умѣритъ свои молитвы и будетъ сидѣть спокойно, мы поѣдемъ впередъ быстрѣе.

Онъ говорилъ очень отрывисто. Разстояніе, которое проходила лодка при каждомъ ударѣ его веселъ, свидѣтельствовало о силѣ его мускуловъ, и болѣе пожилая дама шепотомъ разсыпалась ему въ благодарностяхъ, имѣя, повидимому, причины скорѣе полагаться на земную помощь, чѣмъ на вмѣшательство небесъ,

— Я хотѣла бы помочь вамъ, — сказала молодая особа съ такимъ выраженіемъ, которое говорило объ энергіи, обыкновенно не встрѣчающейся у ея землячекъ. Она говорила по-французски, но съ акцентомъ, и Конингемъ догадался, что она испанка. Онъ воображалъ, что подъ верхними накидками на ней непремѣнно надѣта мантилья и что ея головка отличается той граціозной посадкой, которую можно встрѣтить только на этомъ полуостровѣ.

— Благодарю васъ, но мы и такъ подвигаемся недурно. Видите вы судно?

Она поднялась и стала всматриваться въ темноту черезъ его голову. На Конингема пахнуло какими-то духами, и со свойственной ему быстротой онъ рѣшилъ, что незнакомка такъ же прекрасна, какъ и неустрашима'.

— Оно совсѣмъ недалеко, — промолвила она. — Они машутъ фонарями, чтобы показать намъ путь.

По тону видно было, что ея мысли недолго останавливались на «Гранвиллѣ».

— Вы морякъ?

— Нѣтъ, но, къ счастью, кое-что понимаю въ этомъ дѣлѣ.

— Но вы путешествуете на «Гранвиллѣ»?

— Да.

Конингемъ пристально глядѣлъ на свою собесѣдницу изъ-за веселъ, но никакъ не могъ различить черты ея лица. Ея голосъ тѣмъ не менѣе былъ очень пріятенъ для него, и онъ пожелалъ узнать, спокойно ли въ это время года у береговъ Испаніи.

— Наши моряки — храбрый народъ, но они осторожны. Я думаю, что ни одинъ изъ нихъ не сдѣлалъ бы того, что вы сейчасъ сдѣлали. Не правда ли, намъ грозила опасность?

— Лодку могло нанести на какое-нибудь судно на якорь, и она могла опрокинуться. Могло также васъ отнести въ открытое море. А на борту «Гранвилля» не было въ готовности лодки, которая могла бы послѣдовать за вами.

— Да. И вы спасли насъ. Вамъ, англичанамъ, мужества не занимать стать. А моя мать вмѣсто того, чтобы поблагодарить васъ, продолжаетъ расточать хвалу Іакову и Іоанну, сыновьямъ Заведеевымъ, словно это сдѣлали они.

— Къ Заведею я не имѣю никакого отношенія, — съ веселымъ смѣхомъ отвѣчалъ Конингемъ.

— Юлія, — строго произнесла пожилая дама, и ея голосъ звучалъ такъ густо, словно шелъ изъ какого-нибудь боченка: — Юлія, я пожалуюсь на тебя отцу Конхѣ, который, конечно, не похвалитъ тебя за это. Святые, которымъ я молилась, сами были рыбаками и, стало быть, могутъ лучше всего сообразить опасность, которой мы подвергались. Что касается васъ, сударь, то, будьте увѣрены, вы будете навсегда записаны въ моемъ молитвенникѣ.

— Благодарю васъ, сударыня, — серьезно промолвилъ Конингемъ. — Въ свое время при болѣе подходящей обстановкѣ я надѣюсь выразить вамъ и свою благодарность.

Въ этотъ моментъ лодку окликнулъ чей-то голосъ «съ Гранвилля». Спрашивали, все ли обошлось благополучно и въ лодкѣ ли мистеръ Конингемъ. Успокоившись на этотъ счетъ, помощникъ капитана, очевидно, обратился къ другому дѣлу, требующему его вниманія: крики и ругательства неловкаго малаго давали нѣкоторыя указанія на его характеръ.

Подъ сильными и частыми ударами Конингема лодка благополучно и безъ всякихъ приключеній шла вдоль длиннаго чернаго корпуса «Гранвилля». Скоро, однако, обнаружилось, что хотя всякая опасность уже исчезла, однако затрудненія еще не прекратились, ибо когда лодка остановилась и съ «Гранвилля» спустили лѣстницу, то старшая изъ дамъ наотрѣзъ отказалась подниматься по ней, ссылаясь на то, что она этого не можетъ. Лодочникъ-французъ, дрожавшій въ надѣтомъ на него черномъ пальто и испускавшій сильный запахъ коньяка, поддерживаемый помощникомъ капитана и буфетчикомъ, уговаривалъ ее не бояться. А въ самой лодкѣ Конингемъ по-французски, а молодая незнакомка по-испански представляли ей всѣ резоны, ссылаясь на небесное воинство и стараясь убѣдить ее, что если оно помогло ей пережить такую страшную опасность то, конечно, теперь поможетъ ей совершить этотъ небольшой подвигъ.

Но пожилая дама продолжала колебаться. Тогда помощникъ капитана, спустившись въ лодку, схватилъ не особенно любезно Конингема за руку и съ силою толкнулъ его къ лѣстницѣ.

— Г. Конингемъ, вамъ вовсе не было надобности оставлять судно такимъ образомъ. Вѣдь вы рискуете умереть отъ холода. Идите на бортъ и предоставьте этихъ женщинъ мнѣ. Отправляйтесь къ себѣ въ каюту, а буфетчикъ принесетъ вамъ что-нибудь теплое.

Конингему оставалось только повиноваться, и онъ скоро очутился подъ теплымъ одѣяломъ. У него началась лихорадка, и ему поочередно было то холодно, то жарко.

Такъ какъ капитанъ былъ уже на борту, то «Гранвиллъ» поднялъ якорь и повернулся своимъ тупымъ носомъ къ холодному морю. Волны были довольно велики, большія деревянныя мачты и снасти стали поскрипывать, и судно быстро освободило свою корму.

Огни Польяка — въ тѣ времена еще бѣдной рыбачьей деревушки — остались за кормою.

Въ теченіе слѣдующихъ дней, когда ощущеніе весенней теплоты возвращало къ жизни всѣхъ, кто могъ дышать на верхней палубѣ, Конингемъ все еще лежалъ въ своей маленькой каютѣ, не замѣчая ничего. Когда же лихорадка прекратилась, у него осталось только ощущеніе странной усталости. Онъ едва могъ приподниматься, чтобы подкрѣпиться той пищей, которую съ грубоватой услужливостью готовилъ для него буфетчикъ.

— За какимъ чортомъ бросился я въ воду къ этимъ двумъ женщинамъ? — спрашивалъ онъ самъ себя въ длинные часы вынужденнаго бездѣйствія.

IV.
Первый шагъ.

Маленькій городокъ Альжесирасъ лежитъ, какъ всѣмъ извѣстно, въ виду Гибралтара и отдѣляется отъ этой крѣпости широкимъ заливомъ. Прямая дорога ведетъ отъ него въ Кадиксъ. Другая дорога, немногимъ лучше, чѣмъ верховая тропинка, идетъ отсюда къ сѣверу въ Химену, черезъ пробковый лѣсъ между Рондой и моремъ.

Говорили, что когда-то по этой дорогѣ шла большая контрабанда и не было пассажира, который высаживался бы въ Альжесирасѣ или Гибралтарѣ и не проносилъ бы съ собой какой-нибудь контрабанды, въ родѣ, напримѣръ, табаку, который можно было спрятать совершенно безопасно.

Альжесирасъ съ его бѣлыми домами и красивой церковью, съ сонной набережной, гдѣ плещутся и сверкаютъ на солнцѣ голубыя воды, населенъ, надо правду сказать, порядочнымъ-таки отребьемъ. Онъ является убѣжищемъ контрабандистовъ, которыхъ мѣстныя пѣсни и легенды восхваляютъ, какъ самыхъ храбрыхъ, веселыхъ, романтическихъ борцовъ противъ закона. Въ этой странѣ человѣкъ, имѣющій возможность сказать, что его предки были контрабандисты, можетъ держать голову высоко и смотрѣть на честныхъ людей сверху внизъ.

«Гранвилль», бросившій якорь у сѣверной оконечности грубой каменной набережной, скоро освободился отъ своихъ пассажировъ: женщины съѣхали на берегъ съ нескрываемой радостью, осыпавъ тысячею благодарностей Конпигема, храбрость котораго повлекла за собой столь печальныя послѣдствія. Онъ все еще лежалъ въ постели, хотя и поправлялся. Сказать по правдѣ, онъ и самъ не спѣшилъ въ общую каюту, и вышелъ на палубу лишь тогда, когда обѣ женщины уже уѣхали.

Два дня, проведенные подъ благословеннымъ безоблачнымъ небомъ этихъ мѣстъ, возстановили его здоровье, и онъ сталъ приготовляться къ отъѣзду на берегъ. Было уже за полдень, когда перевозившая его лодка ткнулась въ песчаный берегъ, и прибрежные лѣнтяи, безъ которыхъ не обходится ни одинъ портъ въ Средиземномъ морѣ, проведя часы денного зноя въ философской апатіи ко всему, теперь выстроились длиннымъ рядомъ на набережной, проявляя достойный себя и равнодушный интересъ къ новоприбывшему. Нѣсколько мальчишекъ, старый солдатъ, нѣсколько артиллеристовъ изъ сосѣдняго форта, очень красиваго, но совершенно безполезнаго, священникъ и торговка апельсинами представляли собою центры, вокругъ которыхъ собиралась цѣлая толпа какъ разъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ Конингему предстояло сойти на берегъ.

— Клянусь Вакхомъ! — воскликнулъ священникъ, задерживая передъ своимъ длиннымъ носомъ щепотку табаку: — англичанинъ! Посмотрите на его золотую цѣпочку.

Это замѣчаніе вызвало нѣсколько односложныхъ звуковъ. Стоявшіе на набережной принялись наблюдать за благополучной выгрузкой вещей Конингема съ видомъ людей, которые одновременно рады и удивлены его видѣть. То обстоятельство, что кто-то долженъ былъ съѣхать на берегъ, когда и на борту было такъ хорошо, представлялось имъ достойнымъ ихъ вниманія, но никакъ не подражанія.

Никто и не подумалъ помочь чѣмъ-нибудь Конингему: въ Испаніи зрители держатъ руки всегда въ карманахъ.

— Англичане путешествуютъ обыкновенно для собственнаго удовольствія, — замѣтилъ старый солдатъ, кивая головой по направленію къ Гибралтару, блестѣвшему черезъ заливъ въ розовой мглѣ.

Священникъ молча стряхнулъ съ своей поношенной рясы слѣды табаку. То былъ необыкновенно высокій и худой человѣкъ, какой-то сѣрый, съ глубокими морщинами, шедшими отъ глазъ къ подбородку. Очертанія его рта были правильны и нѣжны, а по губамъ бѣгала усмѣшка, готовая распуститься въ веселую улыбку. Темные глаза были осѣнены сѣрыми рѣсницами, но въ одномъ изъ нихъ таилась та же усмѣшка, что и въ углу рта.

— Каждый протягиваетъ ножки по одежкѣ, — замѣтилъ онъ и, повернувшись къ Конингему, который въ эту минуту тронулся къ гостиницѣ, вѣжливо приподнялъ шляпу. Кучки зрителей разсыпались, а мальчишки направились къ воротамъ форта, гдѣ игра въ мячъ была въ самомъ разгарѣ.

«Ну, у падре видъ довольно тощій, — подумалъ про себя Конингемъ. — Приглашу-ка я его отобѣдать со мной».

Когда у Конингема были деньги, имъ неизмѣнно овладѣвало желаніе поскорѣе истратить ихъ.

Вотъ почему онъ направился прямо въ «Морскую гостиницу», не отличавшуюся, повидимому, ни внутреннимъ комфортомъ, ни внѣшней чистотой. Но, какъ во всякой испанской гостиницѣ, дѣйствительность оказалась лучше, чѣмъ можно было подозрѣвать, и Конингему дали комнату, которая была нехороша лишь тѣмъ, что не обладала почти никакой обстановкой. Съ помощью нѣсколькихъ десятковъ испанскихъ словъ, бывшихъ въ его распоряженіи, Конингемъ объявилъ, что ему нужно, и спросилъ, какъ ему добраться до Ронды.

— Вы знаете въ Рондѣ генерала Винченте? — спросилъ онъ.

— Да… по слухамъ. Кто его не знаетъ въ Андалузіи? — отвѣчалъ хозяинъ гостиницы, дородный человѣкъ, когда-то державшій столъ въ офицерскомъ собраніи въ Гибралтарѣ.

— У меня письмо къ генералу Винченте, и я долженъ ѣхать немедленно. Теперь въ Испаніи времена бурныя.

Полное лицо трактирщика вдругъ приняло хитрое выраженіе. Онъ оглянулся черезъ плечо, чтобы убѣдиться, что его никто не слышитъ.

— Ваше превосходительство совершенно правы, — отвѣчалъ онъ. — Но для такого человѣка, какъ я, не все ли равно, та или другая сторона возьметъ верхъ, карлисты или Христина? Вѣдь деньги попрежнему останутся деньгами.

— Но здѣсь, на югѣ, карлистовъ вѣдь нѣтъ?

— Кто знаетъ, — проговорилъ трактирщикъ, махнувъ рукою. — Все, что вашему превосходительству будетъ угодно приказать, будетъ исполнено, — прибавилъ онъ услужливо. — Вотъ столовая, а вотъ здѣсь — небольшая гостиная, гдѣ обыкновенно сидятъ дамы. Но теперь, въ зимнее время, у насъ въ гостиницѣ только одни мужчины.

— Но бываютъ и постояльцы? — спросилъ Конингэмъ.

— Да… почти всегда. Въ Альжесирасѣ всегда есть путешественники, знатные люди, въ родѣ, напримѣръ, вашего превосходительства. Одни пріѣзжаютъ съ коммерческими цѣлями, другіе по политическимъ соображеніямъ…

— Ни одна муха не влетитъ въ закрытый ротъ, другъ мой, — вдругъ раздался въ дверяхъ чей-то голосъ.

Оба обернулись и увидѣли сзади себя того самаго священника, который былъ свидѣтелемъ прибытія Конингема.

— Извините, синьоръ, — сказалъ старикъ, комкая въ рукахъ свою и безъ того помятую шляпу. — Извините за то, что я прервалъ вашъ разговоръ. Я пришелъ во время, ибо мнѣ послышалось слово «политика».

И онъ погрозилъ тонкимъ пальцемъ трактирщику, который съ поклономъ устремился къ двери.

— Мигуэль, — продолжалъ священникъ: — ты, вѣрно, хочешь сдѣлать такъ, чтобы этотъ господинъ не могъ остановиться въ твоей проклятой гостиницѣ? Я, синьоръ, тоже путешественникъ и въ данную минуту являюсь постояльцемъ этой гостиницы. Позвольте назвать себя. Моя фамилія — Конха, отецъ Конха, священникъ, какъ видите.

Конингемъ кивнулъ головой и безъ всякихъ церемоній разсмѣялся.

— Очень радъ, что встрѣтился съ вами, — сказалъ онъ. — Я уже слышалъ о васъ. Меня зовутъ Конингемъ, я англичанинъ, какъ вы слышите. По-испански я знаю очень мало.

— Ну, это придетъ само собой, — заговорилъ священникъ, подвигаясь къ окну, — и, вѣроятно, очень скоро, если вы останетесь на нѣкоторое время въ этой странѣ. Позвольте дать вамъ совѣтъ — не очень быстро изучайте нашъ языкъ.

Онъ покачалъ головой и снова подвинулся къ раскрытому окну.

— Здѣсь есть веранда, на которой недурно посидѣть послѣ обѣда. Не присядемъ ли мы? У этого стула только три ножки, но это ничего, позвольте мнѣ его. А вотъ другой. Этотъ получше.

Все это онъ говорилъ съ серьезной учтивостью, свойственной его землякамъ. Каждый испанецъ, даже послѣдній погонщикъ муловъ, чувствуетъ себя настоящимъ джентльменомъ и умѣетъ дѣйствовать соотвѣтствующимъ образомъ.

Падре Конха обладалъ пріятнымъ голосомъ и любилъ дѣлать своей большой и не особенно опрятной рукой широкіе жесты, отдававшіе церковной каѳедрой.

Онъ направился къ верандѣ, гдѣ стояли небольшіе столы и кресла и апельсинныя деревья въ четыреугольныхъ зеленыхъ кадкахъ.

— Закажемъ бутылочку вина, не правда ли? — сказалъ онъ и съ серьезнымъ видомъ хлопнулъ въ ладони, чтобы позвать служителя — восточный обычай, до сихъ поръ сохранившійся еще на полуостровѣ.

Принесли и откупорили бутылку вина. За этой церемоніей священникъ слѣдилъ съ озабоченнымъ видомъ хозяина, который желаетъ угостить своего гостя. Съ видомъ знатока онъ попробовалъ вино.

— Могло быть хуже, — замѣтилъ онъ. — Прошу извиненія: вино не изъ лучшихъ.

Въ манерахъ старика была какая-то простота, подкупавшая Конингема.

— Превосходное вино, — сказалъ онъ. — Имъ Испанія привѣтствуетъ мой пріѣздъ.

— Стало быть, вы въ первый разъ въ этой странѣ, — безразлично промолвилъ старикъ, бросая взглядъ на море, гдѣ тихо покачивалось нѣсколько фелюгъ.

— Да.

Коннегемъ повернулся и тоже взглянулъ на море.

Было уже далеко за полдень, и затишье, нависшее въ атмосферѣ, дѣлало разговоръ даже между новыми знакомцами болѣе медленнымъ, болѣе свободнымъ, чѣмъ у насъ на свѣжемъ сѣверѣ. Когда англичанинъ послѣ минуты молчанія повернулся опять, чтобы хорошенько всмотрѣться въ своего собесѣдника, онъ увидалъ только глубокіе сѣрые глаза, устремленные на него.

— Испанія, — заговорилъ падре Конха, — удивительная страна. Она богата, красива, обладаетъ климатомъ, подобнаго которому нѣтъ во всей Европѣ. Но Богъ и дьяволъ здѣсь ближе другъ отъ друга, чѣмъ гдѣ бы то ни было. Короче сказать, нѣтъ страны болѣе любопытной для человѣка, который путешествуетъ ради удовольствія.

— Я путешествую не совсѣмъ ради удовольствія.

— А, — протянулъ падре и медленно забарабанилъ пальцами по столу.

— Я спѣшилъ уѣхать изъ Англіи, — легкомысленно объявилъ Конингемъ,

— А!

— И мнѣ нельзя вернуться туда раньше, какъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Я хотѣлъ было поступить на службу въ армію и досталъ письмо къ генералу Винченте, который живетъ въ Рондѣ. Ронда, насколько я знаю, расположена въ горахъ, миляхъ въ шестидесяти отсюда.

— Да, — задумчиво отвѣчалъ священникъ: — до Ронды дѣйствительно будетъ миль шестьдесятъ.

Говоря это, онъ не спускалъ глазъ съ лодки, приближавшейся къ берегу со стороны Гибралтара. Вѣтеръ упалъ, и сидѣвшіе въ лодкѣ, спустивъ парусъ, шли на веслахъ, затянувъ какую-то пѣсню, далеко разносившуюся по поверхности соннаго моря. Это была обычная альжесирасская лодка, построенная для перевозки угля и полдюжины пассажировъ, — словомъ, обычная рыбачья лодка, пропахнувшая табакомъ. Скоро она уткнулась въ берегъ, и пассажиры, которыхъ было съ полдюжины, перелѣзли черезъ бортъ на узкую песчаную отмель. Одинъ изъ нихъ, одѣтый лучше другихъ, съ яркимъ цвѣткомъ въ петлицѣ пиджака, несъ съ собой длинный плащъ на яркой бархатной подкладкѣ, безъ котораго испанецъ не выходитъ послѣ заката солнца. Онъ бросилъ взглядъ цо направленію къ гостиницѣ и, очевидно, сталъ что-то говорить о ней съ лодочникомъ, стоявшимъ передъ нимъ въ самой самоувѣренной позѣ.

Священникъ поднялъ и осушилъ свой стаканъ.

— Я долженъ просить васъ извинить меня. Вечерняя служба не ждетъ, а я слышу, что уже звонятъ, — сказалъ онъ и, важно поклонившись, вышелъ.

Оставшись одинъ, Конингемъ погрузился въ не особенно глубокія мысли человѣка, привыкшаго жить сегодняшнимъ днемъ. Онъ былъ увѣренъ, что прошлое умираетъ, и это была, конечно, ошибка. Прошлое только спитъ, и мы всегда носимъ его въ себѣ, и счастливы тѣ, кто носитъ его, не тревожа, не давая ему подниматься на поверхность.

Солнце сѣло, и Гибралтаръ, словно огромный левъ, протянувшійся по заливу, началъ уже исчезать въ наступающемъ полумракѣ, какъ въ столовой раздался шумъ чьихъ-то шаговъ. Конингемъ машинально повернулъ голову, думая, что это падре Конха. Но въ дверяхъ стоялъ красивый смуглый человѣкъ, средняго роста, съ длинными закрученными кверху усами и выправкой солдата. Незнакомецъ поспѣшилъ снять свой плащъ: въ Испаніи считается признакомъ дурного тона заговорить съ незнакомымъ лицомъ, не снявъ предварительно плаща.

— Синьоръ, — сказалъ онъ, дѣлая шляпой жестъ, отдававшій скорѣе лагеремъ, чѣмъ придворной утонченностью: — синьоръ, вы, насколько я знаю, изволите ѣхать въ Ронду?

— Да.

— Я тоже имѣлъ намѣреніе пробраться черезъ горы и разсчитывалъ попасть сюда то время, чтобы встрѣтить одного пріятеля, который уже поѣхалъ сюда. Но здѣсь я получилъ письма, которыя заставляли меня ѣхать въ Малагу. Вы, вѣроятно, уже догадываетесь, что я пришелъ просить васъ объ одномъ одолженіи.

Онъ подвинулъ впередъ стулъ и сѣлъ, вытащивъ изъ кармана серебряный портсигаръ и предлагая папиросу англичанину. Въ его манерахъ было что-то живописное. Его лицо и движенія свидѣтельствовали объ энергіи, которая въ этой сонной Испаніи казалась неумѣстной, намекала на то, что онъ былъ родомъ не изъ Андалузіи, а изъ Ламанча, гдѣ сосредоточенъ весь умъ Испаніи, или, можетъ быть, изъ пылкой Каталоніи, гдѣ всѣ недовольные чувствуютъ себя въ своей тарелкѣ среди ея бурыхъ, выжженныхъ холмовъ.

Это былъ настоящій испанскій гидальго, въ лучшемъ значеніи этого слова — чистоплотный не хуже любого англичанина, вѣжливый, находчивый и въ то же время всюду несущій за собой атмосферу меланхоліи и романтизма, которая до сихъ поръ присуща мужчинамъ и женщинамъ аристократическаго происхожденія.

— Я просилъ бы только отвезти письмо и передать его дамѣ, которой оно адресовано. О, я отдалъ бы пять лѣтъ моей жизни, чтобы только дотронуться губами до ея руки.

Онъ вздохнулъ и слегка разсмѣялся какимъ-то многозначительнымъ смѣхомъ и закурилъ новую сигару. Потомъ, немного помолчавъ, онъ вынулъ изъ кармана письмо и положилъ его на столѣ передъ Конингемомъ. Оно было адресовано синьоритѣ X. В. и слегка пахло какими-то нѣжными духами.

— Письмо влюбленнаго, — простодушно замѣтилъ Конингемъ.

Испанецъ взглянулъ на него и пожалъ плечами.

— Съ вашей сѣверной холодной страной вы ничего не понимаете, — промолвилъ онъ. — Если вы поживете въ Испаніи, то, можетъ быть, какая-нибудь черноглазая особа и дастъ вамъ урокъ. Но, — добавилъ онъ, впадая съ неожиданной быстротой въ театральный тонъ, — если вы увидите и влюбитесь въ нее, я убью васъ.

Конингемъ громко разсмѣялся и протянулъ руку за письмомъ.

— Адресъ недостаточно ясенъ, — дѣловито замѣтилъ онъ. — Какимъ же образомъ я могу отыскать эту даму?

— Ее зовутъ Баренна, синьорита Баренна. Въ Рондѣ этого достаточно.

Конингемъ взялъ письмо и осмотрѣлъ его со всѣхъ сторонъ.

— Важное дѣло? — спросилъ онъ.

— Чрезвычайно.

Испанецъ всталъ и взялъ со спинки стула свой плащъ, не упустивъ случая показать его яркую подкладку.

— А теперь дайте слово, что въ собственныя руки доставите это письмо синьоритѣ Бареннѣ и будете держать это въ тайнѣ?

— Съ удовольствіемъ, — беззаботно сказалъ Конингемъ.

Испанецъ повернулся и, облокотившись одной рукой на стулъ,

посмотрѣлъ на своего собесѣдника почти съ яростью.

— Вы англичанинъ, а честное слово англичанина пользуется кредитомъ по всему міру, — сказалъ онъ. — На сѣверѣ, на моей родинѣ, гдѣ сражался Веллингтонъ, крестьяне даже говорятъ, вмѣсто «Клятва»: «слово англичанина».

Онъ набросилъ плащъ на плечи и смотрѣлъ на своего собесѣдника съ улыбкой гордости.

— Ну, adio, — произнесъ онъ. — Меня зовутъ Ларральде. Это, впрочемъ, не важно. Adio!

И, вѣжливо поклонившись, онъ вышелъ съ веранды. Конингемъ видѣлъ, какъ онъ направлялся къ тому мѣсту, гдѣ обыкновенно высаживались съ кораблей. Повидимому, этотъ странный человѣкъ хотѣлъ исчезнуть такъ же внезапно, какъ и появился. Конингемъ подошелъ къ краю веранды и сталъ слѣдить за отплытіемъ лодки, на которой прибылъ сюда его новый знакомый.

Пока онъ стоялъ здѣсь, изъ открытой двери столовой тихо вышелъ ставь священникъ. Онъ видѣлъ, что Конингемъ оставилъ письмо на столѣ. Безшумно двигаясь въ своихъ старыхъ поношенныхъ башмакахъ, онъ подошелъ къ столу и прочелъ адресъ, стоявшій на розовомъ душистомъ конвертикѣ.

Когда англичанинъ вернулся къ своему столу, на верандѣ уже никого не было.

V.
Контрабанда.

За часъ до захода солнца передъ «Морской гостиницей» въ Альжесирасѣ стояли двѣ лошади, переступая съ ноги на ногу и покусывая удила. Хозяинъ гостиницы, широкоплечій человѣкъ чрезвычайно некрасивой наружности, внимательно осматривалъ ремни и пряжки сбруи, словно онъ опасался, что они не совсѣмъ въ порядкѣ. Лошади были худы, съ торчащими врозь ушами и съ такимъ меланхолическимъ видомъ, который, казалось, говорилъ о томъ, что въ будущемъ онѣ уже не ждали ничего хорошаго. Сѣдла и сбруя отличались весьма театральнымъ характеромъ. Они привели бы въ восторгъ художника и въ отчаяніе кавалериста. Бахрома и кисти изъ яркой шерсти свѣшивались какъ-то удивительно неумѣстно. Зато ремни казались мало надежны, сѣдла были деревянныя и грозили серьезными поврежденіями всаднику, если бы ему вздумалось упасть. Оно поднималось по крайней мѣрѣ на цѣлый футъ надъ спиною лошади и таило внутри себя пустое пространство, въ которое можно было прятать табакъ и другіе контрабандные товары.

— Я возьму съ собой самаго маленькаго, изъ этихъ головорѣзовъ, — сказалъ Конингемъ, пропуская мимо себя наканунѣ вечеромъ проводниковъ, проходившихъ передъ нимъ на дворѣ гостиницы, словно на какомъ-то парадѣ.

Послѣ такого заявленія хозяинъ гостиницы объяснилъ Консенсіону Варѣ, что англійскій генералъ выбралъ его только потому, что онъ, хозяинъ гостиницу, разъяснилъ ему, что честнѣе проводника не сыскать во всемъ Альжесирасѣ.

— Скажи ему, — отвѣтилъ Консенсіонъ, перекладывая губами сигару: — что мой дѣдъ былъ контрабандистомъ, а мой отецъ убитъ гражданской гвардіей.

Поправивъ одну подушку и съ сомнѣніемъ покачавъ головой около другой, Консенсіонъ закурилъ новую папиросу и слегка вздрогнулъ; на утреннемъ воздухѣ было довольно холодно. Видя, что Конингемъ еще завтракаетъ при тускломъ свѣтѣ масляной лампы, онъ, не выказывая особыхъ признаковъ нетерпѣнія, осторожно кашлянулъ, очевидно, желая довести до свѣдѣнія одного джентльмена, что другой его ждетъ.

Уплативъ по счету со щедростью, которая вполнѣ понятна бываетъ только бѣдному человѣку, Конингемъ вышелъ на дворъ, настроенный, по обыкновенію, самымъ благосклоннымъ образомъ ко всѣмъ людямъ, и слегка кивнулъ головой на важный поклонъ проводника.

— Эти лошади? — спросилъ онъ.

Консенсіонъ Вара растопырилъ руки.

— Равныхъ имъ нѣтъ во всей Андалузіи, — отвѣчалъ онъ.

— Въ такомъ случаѣ я очень жалѣю Андалузію, — съ добродушной усмѣшкой сказалъ Конингемъ.

Они сѣли на лошадей и поѣхали, озаряемые тусклымъ и холоднымъ свѣтомъ ранняго утра. Море было темно-синее. Гибралтаръ, до котораго было миль пять, казался какимъ-то сѣрымъ облакомъ на фонѣ загоравшейся зари. Весь міръ сталъ какъ будто чище, словно ночь прошлась губкой по лицу земли, смывъ съ нея все невзрачное и некрасивое. Воздухъ былъ свѣжъ и насыщенъ ароматомъ травъ, растущихъ по обѣ стороны дороги.

Консенсіонъ, двинувшись въ путь, запѣлъ какую-то пѣсню, столь же древнюю, какъ и его ремесло, въ которой говорилось объ отважномъ контрабандистѣ.

Дорога въ Ронду вела черезъ дубовый лѣсъ возлѣ Химены, оставляя Санъ-Рокъ на правой сторонѣ. Этотъ путь былъ выбранъ проводникомъ Конингема: въ горахъ путей не мало, но ни одинъ изъ нихъ нельзя рекомендовать. Коротая путь въ пѣснѣ, Консенсіонъ безпрестанно покуривалъ папиросу, заѣзжая въ каждый трактиръ и не пропуская случая покалякать съ женщиной и обмѣняться словцомъ съ мужчиной. Онъ честно исполнилъ договоръ и, лишь только луна вошла надъ остроконечными, покрытыми снѣгомъ вершинами Сіерры-Невады, указалъ впереди на огни Госина — горной деревушки, не пользовавшейся хорошей репутаціей.

Разсвѣтъ слѣдующаго дня засталъ путешественниковъ въ сѣдлѣ. Дорога была еще хуже. Почти отвѣсный путь велъ ихъ все вверхъ въ область, гдѣ листва встрѣчается рѣже, а земледѣліе неизвѣстно совсѣмъ. Въ одномъ мѣстѣ они обернулись назадъ и увидѣли Гибралтаръ, который выдавался изъ воды, словно какой-то зубъ. Проливъ казался отсюда рѣкой, другимъ берегомъ которой была возвышенная мѣстность вокругъ Цеуты.

— Тамъ уже Африка, — важно сказалъ Консенсіонъ и пустила лошадь опять вверхъ.

Люди въ этихъ горахъ имѣли такой же дикій видъ, какъ и вся ихъ страна. Раза два путники проѣзжали около пастуха, сторожившаго въ горахъ стадо овецъ и одѣтаго въ козлиную шкуру и большой плащъ, спадавшій съ его плечъ, — настоящаго потомка Измаила и тѣхъ сыновей его, которые жили въ шатрахъ Кедарскихъ. Нѣсколько погонщиковъ муловъ объѣхали ихъ, чтобы дать лошадямъ возможность пройти, и вполголоса обмѣнялись съ проводникомъ Конингема какими-то словами. То были настоящіе живописные разбойники съ цѣлымъ арсеналомъ ножей, торчавшихъ изъ-за ихъ яркихъ поясовъ. Андалузскій крестьянинъ словно предназначенъ къ тому, чтобы шесть дней въ недѣлю внушать страхъ своимъ одѣяніемъ и видомъ. Чернокожій и черноволосый, онъ подставляетъ свой подбородокъ цирульнику обыкновенно разъ въ недѣлю, и путешественникъ робкаго характера хорошо сдѣлаетъ, если будетъ ѣхать только по воскресеньямъ. Къ концу недѣли, и особенно въ субботу, каждый небритый прохожій дѣлается разбойникомъ, способнымъ на самые темные и гнусные подвиги, а черезъ двадцать четыре часа страна окажется населенной такимъ чистымъ, честнымъ и красивымъ народомъ, какого не найти еще на землѣ.

Всѣ жилища давно уже остались позади, а лошади карабкались со скалы на скалу, словно кошки. Не было никакого намека на тропинку, и Консенсіонъ останавливался раза два, чтобы оріентироваться.

Было уже около двухъ часовъ пополудни, когда, спустившись по руслу давно высохшаго ручья, Консенсіонъ объявилъ, что надо сдѣлать привалъ, и предложилъ дать лошадямъ отдохнуть, пока онъ пообѣдаетъ. Какъ и въ предшествующій день, проводникъ велъ себя настоящимъ джентльменомъ, который дѣлаетъ Конингему великую честь, усѣвшись рядомъ съ нимъ и развязавъ свой небольшой мѣшокъ съ провизіей. Она состояла изъ сушеныхъ фигъ и хлѣба, который онъ прежде, чѣмъ приняться за него, предложилъ своему спутнику. Со своей стороны, и Конингемъ подѣлился съ проводникомъ своимъ запасомъ, а потомъ закурилъ сигару, которую тотъ предложилъ ему.

Пока они мирно занимались ѣдой, надъ ними на скалѣ показался какой-то человѣкъ. Онъ явился съ такой внезапностью, которая говорила не въ его пользу. Проводникъ, держа ножъ въ рукѣ, взглянулъ наверхъ и въ отвѣтъ на жестъ незнакомца поднялъ руку.

— Кто это? — спросилъ Конингемъ. — Какой-нибудь вашъ другъ? Скажите ему, чтобы онъ не подходилъ къ намъ, мнѣ этого вовсе не нужно.

— Это вовсе не мой другъ. Но онъ, очевидно, честный малый. Въ этихъ горахъ надо беречься только гражданской гвардіи. У нихъ палецъ всегда на спускѣ, и стрѣляютъ они безъ предупрежденія.

— Все равно, — рѣшительно заявилъ англичанинъ: — скажите ему, чтобы онъ оставался на почтительномъ разстояніи. А! у него еще товарищъ. А вотъ и два мула.

Дѣйствительно, изъ-за огромной скалы появился другой человѣкъ, столь же мало располагающей наружности. Онъ велъ пару тяжело нагруженныхъ муловъ.

Консенсіонъ и первый незнакомецъ, который находился уже на разстояніи ярдовъ двѣнадцати, обмѣнялись между собою нѣсколькими словами на мѣстномъ нарѣчіи, изъ которыхъ Конингемъ не понялъ ничего ровно.

— Стой и ни съ мѣста! — закричалъ онъ по-испански. — Иначе я буду стрѣлять. Если со мной произойдетъ что-нибудь, синьоръ Вара, то я прежде всего буду стрѣлять въ васъ.

— Онъ говоритъ, — съ достоинствомъ отвѣтилъ Консенсіонъ: — что они честные торговцы, ѣдутъ по дорогѣ къ Рондѣ и были бы рады ѣхать вмѣстѣ. Если у васъ есть желаніе, то вы можете стрѣлять.

Конингемъ разсмѣялся.

— Нѣтъ, у меня вовсе нѣтъ желанія убивать кого бы то ни было, но по нынѣшнимъ временамъ каждый долженъ оберегать самъ себя.

— Только не противъ честнаго контрабандиста.

— А это контрабандисты?

— Они, по крайней мѣрѣ, выдаютъ себя за контрабандистовъ. Я знаю ихъ столько же, сколько и ваше превосходительство.

Второй незнакомецъ былъ уже на разстояніи окрика и тоже началъ говорить по-испански. Его разсказъ совпадалъ съ тѣмъ, что Консенсіонъ услышалъ отъ перваго.

— Почему бы намъ не ѣхать вмѣстѣ до Ронды? — спросилъ онъ, выходя впередъ съ видомъ полнаго довѣрія, которымъ произвелъ гораздо лучшее впечатлѣніе, чѣмъ всякія увѣренія въ своей честности.

Взглядъ у него былъ спокойный, а его манеры говорили за то, что онъ былъ воспитанъ для чего-то лучшаго, чѣмъ контрабандная перевозка табаку черезъ Сіерру. Одѣтъ онъ, впрочемъ, былъ не лучше своего товарища.

Оба проводника инстинктивно двинулись вмѣстѣ. Консенсіонъ повелъ свою лошадь подъ уздцы, ибо дорога была такова, что ѣхать верхомъ было немыслимо. Конингемъ сдѣлалъ то же самое, а его спутникъ повелъ мула на веревкѣ, какъ это обычно дѣлается въ Андалузіи.

Надъ ними стоялъ яркій день, и отъ скалъ вѣяло жаромъ, отъ котораго пересыхало въ горлѣ. Конингемъ былъ утомленъ и не особенно довѣрялъ своимъ спутникамъ, которые, впрочемъ, были, очевидно, всецѣло погружены въ свои мысли.

Такъ подвигались они впередъ съ полчаса, какъ вдругъ неожиданный окрикъ со скалъ заставилъ ихъ сразу остановиться. Бѣлыя полотняныя кэпи гражданской гвардіи и яркій отблескъ солнечныхъ лучей на ихъ вооруженіи показывали, что требованіями ихъ нельзя было пренебрегать. Въ одно мгновеніе ока спутникъ Консенсіона пустился бѣжать, перепрыгивая со скалы на скалу съ такой быстротой, которую могъ вызвать только страхъ немедленной смерти. Вслѣдъ ему грянулъ выстрѣлъ, эхомъ прокатившійся по горамъ. Пуля ударила недалеко отъ него въ скалу, на которой сдѣлала голубоватый слѣдъ. Словно заяцъ, охваченный безотчетной паникой, метался этотъ человѣкъ изъ стороны въ сторону, тщетно ища убѣжища, гдѣ его не могло быть.

Конингемъ взглянулъ наверхъ и увидѣлъ облачко бѣлаго дыма, разстилавшееся по стального цвѣта небу. Грянулъ второй выстрѣлъ, и бѣглецъ упалъ за камень. Онъ, впрочемъ, сейчасъ же поднялся, постоялъ съ минуту, какъ-то странно кашлянулъ и сѣлъ на землю, прислонившись къ большому камню.

— Онъ убитъ! — воскликнулъ Консенсіонъ, бросая свою папиросу. — Охъ, ужъ эта гражданская гвардія!

— Здѣсь или въ Рондѣ, завтра или послѣзавтра, не все ли равно? — пробормоталъ спутникъ Конингема.

Англичанинъ обернулся и взглянулъ на человѣка съ спокойными глазами.

— Они пристрѣлятъ и меня, но только не теперь.

Консенсіонъ молча ожидалъ, пока подойдетъ стража. Эти люди охотятся всегда парами, въ которыя входятъ люди различнаго возраста: законъ находитъ, что старая голова и молодая рука даютъ наилучшее соединеніе. У старшаго изъ нихъ была настоящая волчья физіономія. Онъ отдалъ шепотомъ какія-то приказанія своему товарищу и пошелъ къ мулу. Срѣзавъ наружную обертку тюка, который свѣшивался съ сѣдла, онъ задумчиво покачалъ головой. Въ тюкѣ были ящики съ патронами — на тысячу штукъ каждый. Старикъ съ сѣрымъ лицомъ обернулся и сталъ смотрѣть, какъ тотъ складываетъ ящики на землю.

— Попался въ концѣ концовъ, — произнесъ онъ съ печальной улыбкой. — Попался, Антоній.

Тотъ слабо улыбнулся и хотѣлъ было открыть ротъ, но челюсти его какъ-то дрожали, и онъ перешелъ границу, которую не охраняетъ никакой земной часовой.

— Этотъ господинъ, — заявилъ человѣкъ съ спокойными глазами, проводникъ котораго заплатилъ такъ дорого за отказъ остановиться: — этотъ господинъ мнѣ совершенно посторонній. Кажется, онъ англичанинъ.

— Да, — подтвердилъ Конингемъ.

Старый солдатъ смотрѣлъ то на одного, то на другого.

— Можетъ быть, — сказалъ онъ наконецъ: — но сегодняшнюю ночь ему придется провести въ тюрьмѣ въ Рондѣ. Завтра генералъ-капитанъ разберетъ это дѣло.

— У меня есть письмо къ генералъ-капитану, — сказалъ Конингемъ, вытаскивая изъ кармана пачку бумагъ. Между ними былъ и розовый конвертъ, врученный ему Ларральде въ Альжесирасѣ. Онъ о немъ совершенно забылъ и теперь со злобой положилъ его обратно. Найдя наконецъ нужное письмо, онъ передалъ его солдату, который молча прочелъ адресъ и отдалъ письмо обратно.

— Тебя я знаю, — сказалъ онъ человѣку, который стоялъ около Конингема. — И Консенсіона Вару мы тоже знаемъ всѣ.

Тотъ только пожалъ плечами. Закуривъ новую папиросу, онъ съ беззаботнымъ видомъ замурлыкалъ какую-то народную пѣсенку, посматривая кругомъ себя невиннымъ взоромъ.

Старый солдатъ повернулся и что-то сказалъ вполголоса своему товарищу, который подошелъ къ убитому и спокойно закрылъ его лицо плащомъ. Плащъ этотъ онъ придавилъ по угламъ камнями, и отошелъ съ сознаніемъ исполненнаго долга: гражданская гвардія была облечена правомъ стрѣлять въ кого бы то ни было, и сопротивленіе и бѣгство при встрѣчѣ съ ней могли имѣть одинаково роковыя послѣдствія.

Не обращая болѣе вниманія на трупъ убитаго, словно это была какая-нибудь крыса, старшій изъ солдатъ приказалъ Консенсіону показывать дорогу и скомандовалъ: «впередъ».

— Если вы вздумаете бѣжать, то рискуете получить пулю въ спину. На этотъ разъ дѣло идетъ только о нѣсколькихъ фунтахъ табаку.

Стало уже вечерѣть, когда передъ небольшимъ безмолвнымъ отрядомъ показалась вдали Ронда, расположенная, какъ обычно строились мавританскія крѣпости, на вершинѣ отвѣсной горы. Ронда, насколько извѣстно, была послѣдней въ Испаніи твердыней мавровъ. Населеніе около нея до сего времени полумавританское, и изъ-за рѣшетчатыхъ оконъ выглядываютъ такія лица съ глубокими черными глазами, въ которыхъ трудно отыскать черты какого-либо европейскаго народа.

Когда путники вошли въ городъ, узкія улицы были уже пусты, и лишь изрѣдка къ дверямъ низенькихъ домиковъ подходили мулы, стуча своими копытами по булыжной мостовой. Чтобы пройти по Рондѣ съ южной стороны, путники должны были пересѣчь всю мавританскую часть города, которая отдѣляется отъ испанской части широкой трещиной въ скалѣ, благодаря чему городу не страшны никакія атаки.

Переходя мостъ, перекинутый черезъ ущелье, въ которое солнце не заглядываетъ никогда, даже въ полдень, путники выбрались на болѣе широкія улицы новаго города и, повернувъ налѣво черезъ высокія ворота, оказались на дворѣ казармъ гражданской гвардіи.

VI.
Въ Рондѣ.

Когда Конингемъ проснулся послѣ ночи, пролетѣвшей въ глубокомъ снѣ, который даетъ превосходное пищевареніе и беззаботность, около его кровати стоялъ тюремный служитель. Менѣе спокойный человѣкъ, можетъ быть, погрузился бы въ нервную тревогу при видѣ этого существа съ довольно свирѣпой физіономіей, у котораго въ рукахъ не было, впрочемъ, ничего, кромѣ визитной карточки.

— Самъ генералъ-капитанъ пожаловалъ въ такой ранній часъ, — объявилъ онъ. — Ему передали письмо вашего превосходительства, и генералъ-капитанъ едва успѣлъ проглотить свой утренній кофе.

— Это дѣлаетъ честь вашему генералъ-капитану, — промолвилъ Конингемъ, поднимаясь. — Холодной воды, — продолжалъ онъ, — полотенце, мой багажъ и тогда зови уже и генералъ-капитана.

Служитель, загадочно улыбаясь, принесъ все требуемое, и когда англичанинъ окончилъ свой туалетъ, повелъ его внизъ.

На дворѣ обширнаго зданія, бывшаго прежде монастыремъ, а потомъ превращеннаго въ казармы гражданской гвардіи, стоялъ, покуривая папиросу, невысокаго роста человѣкъ лѣтъ пятидесяти. Увидѣвъ Конингема, онъ двинулся ему навстрѣчу съ улыбкой, которую можно было бы назвать не иначе, какъ ангельской. Его глубокіе черные глаза отъ этой улыбки почти совсѣмъ спрятались за вѣками, а большіе торчащіе усы открывали рядъ бѣлыхъ, какъ перламутръ, зубовъ.

— Я готовъ упасть вамъ въ ноги, — заговорилъ онъ на довольно сносномъ англійскомъ языкѣ. — Ошибка, допущенная съ предъявителемъ письма отъ моего стариннаго друга генерала Ватерсона, — мы сражались съ нимъ вмѣстѣ во времена Веллингтона, — такая ошибка прямо опозорила меня!

Онъ пожималъ руку Конингема, обнималъ своими руками, маленькими и бѣлыми, заглядывалъ ему въ лицо и наконецъ, отступивъ назадъ, залился веселымъ смѣхомъ. Его голосъ, казалось, былъ нарочно приспособленъ -для дамскихъ гостиныхъ и вовсе не напоминалъ ни лагеря, ни битвъ. Отъ платка, который онъ вытащилъ изъ рукава, въ утреннемъ воздухѣ тонкой струей донесся запахъ духовъ.

— Вы генералъ Винченте? — спросилъ Конингемъ.

— Да, да.

Очевидно, въ голосѣ англичанина слышался скептицизмъ, которымъ и былъ вызванъ этотъ вопросъ.

— Вы очень любезны, что явились такъ рано. Я провелъ ночь отлично. А вчера мнѣ дали хорошій ужинъ. Гражданская стража, впрочемъ, совершенно не виновата въ томъ, что я былъ арестованъ: я, кажется, попалъ въ дурное общество.

— Да. Ваши спутники занимались тѣмъ, что доставляли боевые припасы карлистамъ. Мы уже нѣсколько недѣль старались захватить ихъ. Раньше это сходило имъ съ рукъ удачнѣе.

Онъ захохоталъ и пожалъ плечами.

— Ихъ проводникъ Антоній, или какъ тамъ его зовутъ, умеръ, насколько я знаю.

— Да, если вы называете это умереть, — подтвердилъ Конингемъ. Генералъ поднялъ брови съ легкой гримасой, которая должна было служить выраженіемъ сожалѣнія къ семьѣ бѣднаго Антонія, или какъ его тамъ зовутъ, лишившейся своего кормильца.

— А второй изъ нихъ? Онъ, повидимому, хорошій малый? — спросилъ Конингемъ.

Генералъ поднялъ затянутую въ перчаткѣ руку, какъ будто желая отстранить какое-то надвигающееся несчастье.

— Онъ умеръ сегодня…въ шесть часовъ утра.

Конингемъ быстро взглянулъ на этого выхоленнаго солдата: онъ начиналъ его понимать. Вѣдь на генерала Винченте пріѣзжали взглянуть, какъ на самаго свирѣпаго сторонника королевы Изабеллы.

— Отъ той же самой болѣзни?

— Отъ той же, — спокойно отвѣтилъ генералъ.

Онъ взялъ Конингема подъ руку и предупредительно повелъ его черезъ дворъ къ воротамъ, гдѣ на вытяжкѣ стоялъ часовой. Генералъ отвѣтилъ ему дружескимъ кивкомъ головы.

— Англичане, — продолжалъ генералъ, пожимая Конингему руку, — оказали намъ такъ много услугъ, что я не могу позволить, чтобы одинъ изъ нихъ провелъ хоть одну лишнюю минуту въ заключеніи. Вы говорите, что вы хорошо тамъ устроились. Надѣюсь, что вамъ дали чистое полотенце и все прочее?

— Да, благодарю васъ, — отвѣчалъ Конингемъ, подавляя въ себѣ желаніе разсмѣяться.

— Прекрасно. Гонда великолѣпное мѣсто, какъ вы сами скоро убѣдитесь. Самое интересное это мавританскія развалины. Я пошлю своего слугу за вашимъ багажомъ. Само собой разумѣется, что мой бѣдный домъ къ вашимъ услугамъ. Вы будете жить у меня, пока мы не найдемъ вамъ какого-нибудь дѣла. Вы не откажетесь принять мое гостепріимство?

— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ Конингемъ: — если только не стѣсню васъ.

Генералъ взглянулъ на своего дюжаго спутника, словно хотѣлъ смѣрятъ его глазами.

— Я живу, — заговорилъ онъ безпечнымъ тономъ, какъ будто желая сказать, что природа хотѣла сдѣлать его жизнь легкой и безоблачной и что только люди заставили его быть такимъ, каковъ онъ есть, — я живу, какъ вы, вѣроятно, догадываетесь, на казенной квартирѣ, но она очень недурна. При ней есть порядочный садъ. Апельсинныя деревья теперь въ самомъ цвѣту. Отъ нихъ такой нѣжный ароматъ.

Улица, въ которую они свернули, была такого же воинственнаго характера, какъ и казенный дворъ, и генералу то и дѣлу приходилось, въ отвѣтъ на «честь», любезно кивать головой во всѣ стороны.

— Теперь въ Рондѣ довольно много солдатъ, — сказалъ онъ слегка пожимая руку Конингема, какъ бы въ знакъ своей готовности защищать его среди этихъ грубыхъ людей. — Теперь много говорятъ о готовящемся на югѣ возстаніи для поддержки нѣкоего Карберы, который постоянно грозитъ Мадриду. Говорятъ, что этотъ Кабрера великій полководецъ. Но онъ во всякомъ случаѣ не кабалеро. Жаль, не правда ли?

— Очень жаль, — поспѣшилъ согласиться Конингемъ, пользуясь нѣкоторымъ случаемъ вставить въ разговоръ свое слово.

— Надо принять нѣкоторыя мѣры противъ этого, — добродушно заговорилъ опять генералъ. — Сколько еще найдется обманутыхъ энтузіастовъ. Мало ли среди нихъ такихъ, которые болѣе карлисты, чѣмъ самъ Донъ-Карлосъ?

— Вотъ мое бѣдное жилище, — продолжалъ генералъ Винченте, бросая быстрый взглядъ на часового у дверей. — Я вдовецъ, но Богъ далъ мнѣ дочку, которая теперь уже въ такомъ возрастѣ, что можетъ управлять моимъ хозяйствомъ. Эстрелла постарается устроить васъ какъ можно удобнѣе, англичанинъ, да еще солдатъ, конечно, можетъ и пренебречь маленькими неудобствами.

Онъ закончилъ свою рѣчь добродушнымъ смѣхомъ. Нельзя было сопротивляться добродушію этого маленькаго генерала и не поддаться веселости, которою дышало его лицо.

Домъ, къ которому генералъ подвелъ Конингема, стоялъ на широкой главной улицѣ, какъ разъ напротивъ лавокъ, гдѣ дѣлали и продавали бутылки изъ кожи. То былъ большой мрачный домъ, на дворѣ котораго не было ни обычнаго фонтана, ни обычныхъ апельсинныхъ деревьевъ въ кадкахъ.

— Зато здѣсь есть садъ, пріятный и тѣнистый, — сказалъ генералъ, указывая хлыстомъ на дверь.

Около широкой мавританской лѣстницы, украшенной тяжелой рѣзьбой, ихъ ожидало нѣсколько слугъ, отвѣсившихъ при ихъ приближеніи важный поклонъ. Ихъ было такъ много, что, кромѣ этихъ поклоновъ, имъ нечего было дѣлать.

— Гдѣ сеньорита? — спросилъ генералъ.

— Сеньорита въ саду, ваше превосходительство, — отвѣчалъ одинъ изъ слугъ, съ виду настоящій придворный.

— Въ такомъ случаѣ пойдемъ сейчасъ же, — сказалъ генералъ и въ знакъ своего расположенія опять взялъ Конингема подъ руку.

Они пошли къ калиткѣ сада, которую передъ ними поспѣшно распахнули двое слугъ. Имъ въ лицо ударилъ ароматъ фіалокъ, цвѣтущихъ апельсинныхъ деревьевъ и сотенъ другихъ распускающихся почекъ. Яркое солнце ослѣпляло глаза, уже привыкшіе къ полусвѣту внутренняго двора.

Ронда — одно изъ самыхъ солнечныхъ мѣстъ во всемъ свѣтѣ, хотя здѣсь и нѣтъ удручающаго жара. Садъ былъ мавританскаго характера, по мраморнымъ, пожелтѣвшимъ отъ времени водопроводамъ всюду бѣжала вода, журча въ тѣни тропическихъ растеній. Тихо плескался фонтанъ, словно шептались дѣти. Дорожки были посыпаны прекраснымъ бѣлымъ пескомъ изъ толченаго мрамора. Среди цвѣтовъ не было никакихъ сорныхъ травъ. Послѣ сѣрой и скучной сѣверной зимы этотъ садъ показался Конингему раемъ среди этого шумнаго, хлопотливаго міра. Здѣсь была тишина и спокойствіе и то ощущеніе вѣчности, которое навѣвается шумомъ бѣгущей или падающей воды. Трудно было повѣрить, что, стоя въ этомъ саду, видишь все это наяву и находишься на землѣ. Конингемъ протеръ глаза и инстинктивно обернулся къ своему спутнику, къ этому полнолицому румяному маленькому человѣку съ нѣжными, влажными глазами, глядѣвшими на міръ такъ добродушно и привѣтливо, который именовался генераломъ Винченте и былъ извѣстенъ во всей Испаніи какъ синонимъ кровожадности и жестокости

— Надо найти Эстреллу, — промолвилъ генералъ.

Онъ пошелъ впередъ по дорожкѣ, которая извивалась между миндальными и персиковыми деревьями въ полномъ цвѣту, между зачарованными эйкалиптами и перцовыми деревьями. Вдругъ онъ испустилъ легкій крикъ удовольствія и пошелъ впередъ быстрѣе.

Передъ Конингемомъ мелькнуло черное платье и мантилья, свѣтлые золотистые волосы и вѣеръ, поднятый до самыхъ глазъ.

— Эстрелла, у насъ гость г. Конингемъ, англичанинъ, который помнитъ Испанію еще въ тѣ времена, когда у насъ были безпорядки.

Конингемъ церемонно поклонился и выпрямился, чтобы взглянуть на лицо, которое показалось ему самымъ красивымъ въ свѣтѣ. Его веселые голубые глаза встрѣтились съ ея темными, и онъ какъ-то сразу почувствовалъ, что для него не существуетъ другой женщины въ мірѣ. Передъ нимъ словно сверкнула какая-то молнія, отчего вся прежняя его жизнь показалась ему сѣрой и безцвѣтной. Впрочемъ, онъ не испытывалъ никакого удивленія. Напротивъ, ему казалось, что онъ нашелъ что-то такое, что онъ давно искалъ.

Дѣвушка отвѣтила на его поклонъ легкимъ наклоненіемъ головы и улыбкой, которая тронула только ея ротъ: глаза попрежнему оставались глубокими и серьезными, несмотря на то, что ея лицо было еще очень молодо. Она отличалась той важностью осанки, которой славятся женщины Кастиліи. Орлиный носъ и гордо очерченныя губы говорили о нѣкоторой силѣ характера.

— Моя дочь говоритъ по-англійски гораздо лучше меня, — продолжалъ генералъ съ обычной хвастливостью хорошаго семьянина и домосѣда. — Она окончила школу въ Англіи, гдѣ училась — но совѣту моего друга Ватерсона — съ его дочерьми.

— И, должно быть, нашла Англію сѣрой и скучной въ сравненіи съ Испаніей? — подхватилъ Конингемъ.

— А вамъ, стало быть, понравилась Испанія? — не безъ любопытства спросилъ генералъ. — Она нравится всѣмъ англичанамъ. У насъ есть общіе вкусы, несмотря на Армаду, а?

Онъ отошелъ отъ Конингема и гулялъ съ дочерью, держа ее одной рукой за талію.

— Я чувствовала себя счастливой въ Англіи, — сказала Эстрелла гостю, который шелъ рядомъ съ ней съ другой стороны. — Но вернуться въ Испанію было еще большимъ счастьемъ.

Голосъ у нея былъ довольно низкій, и Конингемъ никакъ не могъ отдѣлаться отъ впечатлѣнія, какъ будто онъ гдѣ-то уже слышалъ его.

— Почему вы уѣхали изъ Англіи? — спросила она тономъ обычной бесѣды, который, повидимому, былъ усвоенъ здѣсь всѣми.

Этотъ вопросъ поставилъ англичанина нѣсколько въ тупикъ.

— У насъ теперь происходятъ безпорядки, политическіе безпорядки, — отвѣтилъ онъ, подумавъ.

— Чартисты, — весело сказалъ генералъ. — Мы все знаемъ о нихъ, получая англійскія газеты. Я получаю ихъ для того, чтобы имѣть вѣрныя свѣдѣнія объ Испаніи.

Онъ вдругъ разсмѣялся и взглянулъ на дочь.

— По вечерамъ Эстрелла читаетъ ихъ мнѣ. Итакъ, вы уѣхали изъ Англіи изъ-Яa чартистовъ?

— Да.

— А да вѣдь вы сами чартистъ, мистеръ Конингемъ.

— Совершенно вѣрно, — признался англичанинъ, немного подумавъ, и взглянулъ на Эстреллу.

VII.
Въ мавританскомъ саду.

Можетъ быть, не имѣетъ особаго значенія фактъ, что величайшая, самая жестокая и самая варварская междоусобная война новаго времени возникла вслѣдствіе вліянія одной женщины. Когда умеръ въ 1833 г. испанскій король Фердинандъ VII, послѣ того, какъ его королевство было потрясено человѣческимъ циклономъ, именуемымъ Наполеономъ I, онъ завѣщалъ свое королевство, вопреки салическому закону, своей дочери Изабеллѣ. Братъ Изабеллы, донъ-Карлосъ, не замедлилъ предъявить свои нрава на престолъ, ссылаясь на салическій законъ, по которому женщины исключались въ наслѣдованіи короны.

Эта искра зажгла пламя честолюбія во многихъ головахъ. Честолюбіе, кровожадность, жестокость, искательство и зависть — вотъ атмосфера, царившая въ Испаніи три четверти вѣка тому назадъ. Нѣкоторые стали на сторону королевы-регентши и объединились вокругъ королевы-ребенка, понимая, что этимъ они открываютъ себѣ путь къ почестямъ и славѣ. Другіе стекались подъ знамена дона-Карлоса, ибо они были бѣдны и не имѣли никакого вліянія при дворѣ. Церковь подняла свои шепчущій голосъ также въ пользу претендента, въ остальныхъ слояхъ населенія вмѣсто патріотизма царило одно честолюбіе.

— Въ теченіе пяти лѣтъ намъ приходилось сражаться съ карлистами, голодомъ, всякими лишеніями и съ политиканами въ Мадридѣ! Бога знаетъ, кто изъ этихъ враговъ хуже¹! — замѣтилъ генералъ, объяснивъ Конингему подробности испанской жизни.

И дѣйствительно, исторія войны съ карлистами читается теперь, какъ романъ. Въ ней принимали участіе три нейтральныя страны, приславшія сюда, какъ въ старину, три отряда своихъ наемниковъ. Изъ Англіи высадилось девять тысячъ такихъ наемниковъ, готовыхъ сражаться за дѣло королевы Изабеллы. Платили имъ всего тринадцать пенсовъ въ день.

— Мы платимъ немного, — пояснилъ съ улыбкой извиненія генералъ Винченте: — но вѣдь и сражаться имъ приходится не много. Большею частью эти солдаты у насъ въ аррьергардѣ. Что дѣлать! Вы народъ коммерческій, и на оконныхъ выставкахъ у васъ прекрасные солдаты… А когда приходитъ покупатель, вы изъ-подъ прилавка вытаскиваете другихъ.

И онъ посмотрѣлъ на Конингема съ благосклонной снисходительностью, какъ бы давая понять, что въ коммерціи дѣло обычное.

Здѣсь не мѣсто излагать исторію англійскаго легіона въ Испаніи, тѣмъ болѣе, что онъ покинулъ эту страну еще до прибытія въ нее Конингема, напуганный жестокостью войны, въ которой врагу не давалось никакой пощады.

— Наша страна, — съ обычной слащавостью говорилъ Винченче, — многимъ обязана вашимъ землякамъ, но для насъ обоихъ было бы лучше, если бы мы были вамъ обязаны еще больше.

За пять лѣтъ до прибытія Конингема въ Ронду война свирѣпствовала здѣсь съ ужасающей яростью, перекидываясь съ запада на востокъ и обратно, въ зависимости отъ того, какъ шли дѣла карлистовъ. Одно время казалось, что войска королевы-регентши не въ состояніи остановить возстанія, которое грозило распространиться по всей Испаніи. Генералъ Винченче, подобно другимъ, былъ убѣжденъ, что, будь живъ предводитель карлистовъ Зумалакаррэги, онъ смелъ бы все передъ собой. Этотъ великій вождь, любимый солдатами, обожаемый офицерами, умеръ внезапно, какъ говорили, отъ яда, и на востокѣ Испаніи поднялся новый вождь, человѣкъ низкаго происхожденія, никому неизвѣстный. Безпокойный и удивительный Кабрера быстро достигъ зенита военной славы. Его имя теперь живетъ въ каждой каталонской семьѣ, и стоитъ только вспомнить о немъ, какъ загораются глаза тѣхъ немногихъ теперь стариковъ, которые сражались противъ него или за него.

Среди вождей, которые напрасно пытались преодолѣть при помощи патріотизма и ловкости тысячи затрудненій, которыя создалъ рядъ неискреннихъ и неустойчивыхъ военныхъ министровъ, генералъ Винченте занималъ выдающее мѣсто. Мягко стлавшій всѣмъ тактикъ имѣлъ репутацію непобѣдимости и неподкупности. Его присутствіе, съ его обычной улыбкой на полѣ битвы, стоило нѣсколькихъ батальоновъ, а мадридскіе политиканы, продававшіе цѣлый рядъ лѣтъ свое вліяніе ради собственнаго обогащенія, боялись и невольно уважали его.

Въ теченіе нѣсколькихъ дней послѣ своего освобожденія отъ тюрьмы Фредерикъ Конингемъ узналъ многое отъ своего хозяина, но самъ онъ оставался для него неясенъ, ибо въ генералѣ Винченте было то, чего не будетъ открывать ни одинъ вождь, по какому бы пути жизни онъ ни шелъ, — глубина мысли и чувства.

Конингемъ часто гулялъ съ Эстреллой по мавританскому саду за высокими стѣнами. Нерѣдко журчаніе воды въ фонтанѣ, придающемъ такую прелесть мавританскимъ садамъ, было единственнымъ звукомъ, нарушавшимъ тишину. Этотъ звукъ, поразившій слухъ англичанина первый разъ въ жизни, заставилъ его чувствовать себя какъ-то неловко, лишалъ привычной увѣренности въ себѣ. Эстрелла, напротивъ, обнаруживала такое savoir vivre, которое какъ-то странно было видѣть въ лицѣ такой молодой особы. Ей было едва девятнадцать лѣтъ, но въ ней уже проявлялось что-то властное, переданное ей по наслѣдству отъ цѣлаго ряда благородныхъ мужчинъ и женщинъ.

— Неужели всѣ ваши земляки относятся къ жизни такъ весело? — спросила она однажды Конингема. — Вѣдь жизнь есть нѣчто гораздо болѣе серьезное, чѣмъ это обыкновенно думаютъ.

— Я никогда не считалъ этого серьезнымъ, сеньорита. Человѣческія дѣла, если къ нимъ присмотрѣться, всегда вызываютъ лишь улыбку.

— И это всегда подтверждалось вашими наблюденіями?

Онъ отвѣтилъ не сразу.

— Да, сеньорита, — медленно сказалъ онъ, поднимая надъ собой вѣтку мимозы, которая загораживала золотистый просвѣтъ дорожки.

— А помните вы смерть вашего отца?

— Онъ занимался ремесломъ доктора и не боялся этого.

Эстрелла улыбнулась, но сейчасъ же стала опять серьезной.

— А случалось ли вамъ быть бѣднымъ и, можетъ быть, умирать съ голоду?

— О, я всегда былъ бѣденъ и даже очень бѣденъ, сеньорита, — съ веселымъ смѣхомъ сознался Конингемъ. — Случалось нерѣдко и голодать: на аппетитъ нельзя было жаловаться, а рессурсы мои были невелики. Но вотъ я скоро поступлю въ испанскую армію, меня сдѣлаютъ генераломъ, и тогда все пойдетъ отлично.

Онъ опять засмѣялся и сунулъ руку въ карманъ жакетки.

— Вотъ, — продолжалъ онъ. — Видите. Это рекомендательное письмо вашего отца къ генералу Эспартеро.

По ошибкѣ онъ вынулъ письмо въ розовомъ конвертѣ, то самое, которое ему вручилъ Ларральдъ.

— Нѣтъ, это не то, — сказалъ онъ, роясь въ другомъ карманѣ. — Вотъ оно. Видите адресъ: генералу Эспартеро герцогу Витторіо.

И онъ показалъ ей адресъ, который она прочла, слегка наклонивъ голову, какъ бы въ знакъ почтенія къ великому имени, написанному на немъ.

Конингемъ опустилъ опять письмо въ карманъ и вдругъ спросилъ:

— Не знаете ли вы въ Рондѣ нѣкую Варенну, сеньорита?

Такой вопросъ доказывалъ только, что генералъ Эспартеро сдѣлалъ бы величайшую ошибку, если бы далъ ему назначеніе, требующее хоть маленькихъ дипломатическихъ способностей.

— Юлія Баренна — моя двоюродная сестра. Моя мать и ея мать были сестры. А вы знаете ихъ, сеньоръ?

— О, нѣтъ, — простодушно отвѣчалъ Конингемъ. — Я встрѣтился съ однимъ изъ ихъ знакомыхъ. Онѣ живутъ въ Рондѣ?

— Нѣтъ. Ихъ домъ стоитъ на Кордовской дорогѣ, въ полумилѣ отъ таможни.

Эстрелла по натурѣ была не любопытна и не разспрашивала его больше. Знакомые Баронновъ съ удовольствіемъ считали бы себя въ числѣ знакомыхъ генерала Винченте и его дочери, по этого не было въ дѣйствительности. Генералъ-капитанъ вращался въ кругахъ близкихъ къ королевѣ-регентшѣ и очень мало соприкасался съ обществомъ Ронды.

Конингемъ ограничился полученными свѣдѣніями и черезъ минуту уже забылъ о письмѣ. За послѣдніе дни событія шли такъ быстро, а міръ придорожныхъ гостиницъ и случайныхъ знакомствъ, которыя онъ было завелъ по пріѣздѣ въ Испанію, былъ совершенно чуждъ Эстреллѣ.

— Я долженъ скоро ѣхать въ Мадридъ, и самое большее — черезъ нѣсколько дней, — началъ онъ, немного помолчавъ. — По поѣду туда противъ своего желанія: вы изволили сказать, что ни вы, ни вашъ отецъ не посѣтите сѣвера ранѣе весны.

Эстрелла, слегка разсмѣявшись, покачала головой. Этотъ человѣкъ былъ совершенно не похожъ на тѣхъ вылощенныхъ адъютантовъ, которые до сего времени съ такой почтительностью просили у нея разрѣшенія засвидѣтельствовать ей свое почтеніе.

— Три дня тому назадъ вы и не подозрѣвали о нашемъ существованіи, — замѣтила она.

— Въ три дня человѣкъ можетъ умереть отъ болѣзни, существованія которой онъ и не подозрѣвалъ, сеньорита. Въ три дня человѣкъ можетъ стать счастливымъ или же горемычнымъ. Что въ три дня — въ три минуты!

Избѣгая его взгляда, Эстрелла смотрѣла въ даль сада.

— Ваша жизнь, вѣроятно, и будетъ счастлива, — промолвила она. — Вы, кажется, не идете никогда ко дну, а удержавшись на поверхности, можешь разсчитывать на счастливую жизнь.

Онъ отдѣлался какимъ-то незначительнымъ отвѣтомъ. Продолжая разговаривать то о томъ, то о другомъ, они продолжали еще свою прогулку подъ апельсинными деревьями, когда слуга доложилъ англичанину, что лошадь, которую предоставилъ въ его распоряженіе генералъ, ждетъ его у воротъ. Конингемъ съ неохотой разстался съ своей собесѣдницей, утѣшая себя мыслью, что Эстрелла должна итти въ церковь св. Марка и, слѣдовательно, также не можетъ оставаться въ саду.

Часъ сіесты уже прошелъ. Когда Конингемъ проѣзжалъ по чистымъ улицамъ древняго города, со всѣхъ сторонъ изъ тѣни выходили взглянуть на него разные лежебоки. Въ Андалузіи мало найдется городовъ, которые были бы древнѣе Ронды и едва ли гдѣ унаслѣдованныя отъ мавровъ привычки отличаются такою живучестью, какъ здѣсь. Улицы здѣсь чисты, а дома выбѣлены внутри и снаружи. Сбруя муловъ и наряды людей отличаются яркими, блестящими цвѣтами.

Конингемъ разспросилъ у какого-то прохожаго, какъ проѣхать на кордовскую дорогу. Услужливый испанецъ измѣнилъ свой путь и шелъ рядомъ съ его стременемъ до тѣхъ поръ, пока ошибиться стало уже невозможно.

— Это не самая красивая дорога въ Рондѣ, — болталъ проводникъ. — Но она недурна лѣтомъ, когда вездѣ цвѣты и виноградники покрыты зеленью. Дорога идетъ прямо до владѣній сеньора Баренна. Отсюда уже начинается узкая тропинка въ горы. Домъ можно видѣть съ дороги. Онъ стоитъ на холмѣ. Когда-то онъ.былъ очень красивъ, а теперь пришелъ въ упадокъ. Ошибиться тутъ невозможно. Дорога идетъ все прямо. Желаю вамъ благополучнаго пути.

Конингемъ двинулся дальше, обдумывая, какъ бы ему заѣхать къ сеньорѣ Баренна такъ, чтобы это казалось дѣломъ простого случая.

На городомъ страна оказалась открытой и пустынной. Всюду виднѣлись коричневые холмы, нижніе склоны которыхъ были усѣяны кое-гдѣ зелеными деревьями. Дорога скоро привела къ деревушкѣ, почти безлюдной, ибо все населеніе ея — мужчины и женщины — работало въ полѣ. На балконѣ одного дома, получше другихъ, была прикрѣплена пальмовая вѣтвь — знакъ, что это жилище священника. Въ глубинѣ полутемной комнаты, казалось, мелькала и фигура итого деревенскаго деспота.

Проѣхавъ деревню, Конингемъ повернулъ лошадь по направленію къ горамъ, рѣшивъ, съ маккіавелліевской хитростью, сдѣлать видъ, что онъ заблудился. Сквозь рощу зеленыхъ дубовъ и оливъ уже виднѣлась крыша стараго сѣраго дома, который, очевидно, когда-то былъ полуукрѣпленной фермой.

Конингему не хотѣлось ѣхать прямо къ дому сеньоры Баренна. Поэтому онъ объѣхалъ его большимъ полукругомъ, карабкаясь со склона на склонъ на своей надежно подкованной лошади.

Когда онъ очутился наконецъ въ виду высокихъ дубовыхъ воротъ, которыя были отворены, ему показалось, что кто-то выѣзжаетъ изъ нихъ. Присмотрѣвшись внимательно, онъ увидѣлъ священника, въ которомъ узналъ падре Конху — того самаго, съ которымъ онъ познакомился въ «Морской гостиницѣ» въ Альжесирасѣ. Тотъ тоже узналъ его и приподнялъ свою старую, потертую шляпу.

— Вотъ счастливая встрѣча, сеньоръ, — сказалъ онъ. — Кто могъ ожидать встрѣтить васъ здѣсь?

— Я заблудился.

— А!

И суровое лицо падре распустилось въ улыбку.

— Заблудились?

— Да!

— Въ такомъ случаѣ хорошо, что я попался вамъ навстрѣчу. Заблудиться такъ легко, когда человѣкъ молодъ.

И онъ взялъ лошадь Конингема за узду.

— Вы ѣдете но туда, куда слѣдуетъ. Я покажу вамъ вѣрную Дорогу.

Все это онъ продѣлалъ такъ спокойно и рѣшительно, что англичанинъ но нашелъ ничего возразить. Его лошадь была повернута въ противоположную сторону.

— Эта лошадь, безъ сомнѣнія, принадлежитъ генералу Винченте. У насъ мало такихъ въ Рондѣ. Этотъ Мигуэль Винченте всегда ѣздитъ на отличныхъ лошадяхъ.

— Да, это его лошадь. А вы знаете генерала?

— Мы росли вмѣстѣ, — отвѣчалъ священникъ. — Нѣкоторое говорятъ, что онъ долженъ былъ стать священникомъ, а я солдатомъ.

И старикъ тихо разсмѣялся.

— Онъ достигъ успѣховъ въ жизни, а я нѣтъ. О, Мигуэль — великій человѣкъ, и ему платятъ столько, сколько онъ дѣйствительно стоитъ. А я получаю всего двадцать фунтовъ въ годъ. Впрочемъ, я счастливъ: у меня есть хорошій домъ. Вы, вѣроятно, замѣтили его, когда проѣзжали черезъ деревню. На немъ прикрѣплена пальмовая вѣтвь — моя вывѣска. Сосѣдній трактирщикъ прикрѣпилъ у себя сосновую вѣтку, которая, повидимому, оказалась болѣе привлекательной. Каждому овощу свое время. Нельзя ловить кроликовъ при помощи дохлой собаки. Я провожу васъ черезъ деревню. Эта прогулка дастъ мнѣ аппетитъ. Это иногда мнѣ нужно, ибо у меня кухарка, лишившаяся своего супруга.

VIII.
Любовное письмо.

— Никто не знаетъ, какъ я страдала, — услышалъ Конингемъ, входя въ садъ послѣ своей неудачной поѣздки.

Онъ остановился въ темной калиткѣ, не желая навязывать своего присутствія Эстреллѣ и ея гостьямъ. Въ ажурной бесѣдкѣ изъ тростника около фонтана онъ успѣлъ различить три женскихъ силуэта. Услышанныя имъ слова, очевидно, принадлежали старшей изъ дамъ, говорившей сильнымъ, почти мужскимъ голосомъ. Насколько можно было судить издали, страданія едва ли оставили особые слѣды на внѣшности говорившей.

— Никогда больше не поѣду изъ Ронды, кромѣ какъ въ Толедо, — продолжалъ голосъ. — Туда-то ужъ придется поѣхать, если только правда, что этотъ ужасный донъ-Карлосъ изгнанъ изъ нашей страны. О, Боже, чего только не приходится терпѣть! Я того и жду, что проснусь ночью и найду Юлію убитой въ своей постели! О себѣ я не безпокоюсь, моя жизнь вовсе не такъ весела, чтобы можно было жалѣть разстаться съ ней. Но я тревожусь за Юлію: вѣдь и я была когда-то молода. Я была гораздо красивѣе, чѣмъ ты, Эстрелла, или Юлія. Мои руки и ноги… Ты никогда не видала моихъ ногъ? Даже теперь…

За этими словами послышался громкій вздохъ сожалѣнія.

Конингемъ отошелъ отъ калитки. Отъ звука его шпоръ, зазвенѣвшихъ по мраморной мостовой, вздохъ вдругъ превратился и кончился какимъ-то легкимъ крикомъ. Конингемъ, услышавъ имя «Юлія», сообразилъ, что въ гостяхъ должны быть сеньора Баренна и ея дочь.

Онъ быстро двинулся впередъ. Въ бамбуковой бесѣдкѣ въ креслѣ сидѣла пожилая дама. Увидѣвъ Конингема, она слабо вскрикнула и спросила, не донъ Карлосъ ли онъ.

— Нѣтъ, — отвѣчала Эстрелла, въ глазахъ которой мелькнулъ на мгновеніе лукавый огонекъ. — Это г. Конингемъ. Моя тетя сеньора Баренна, моя двоюродная сестра Юлія.

Конингемъ поклонился.

— Прошу извиненія, — томно начала сеньора Баренна: — но ваше появленіе было такъ внезапно. Я очень страдаю. Нервы, знаете. Молодые люди этого, впрочемъ, не понимаютъ.

И она тяжело вздохнула, бросивъ сбоку взглядъ на дочь.

Юлія Баренна была смуглѣе своей двоюродной сестры и быстрѣе ея въ манерахъ. Въ ней чувствовалось больше свѣтской находчивости, чѣмъ у Эстреллы. Взглядъ у нея былъ быстрый, лицо выразительное и умное, чрезвычайно опасное для мужчинъ, если бы она вздумала пустить въ ходъ кокетство.

— Къ моей матери всегда нужно подходить съ осторожностью, — сказала она, дѣлая быстрое движеніе рукой, выдававшее, что ей какъ-то не по себѣ въ этомъ міркѣ. Во время разговора она смѣялась, но глаза ея всегда оставались серьезными. На англичанина она взглянула почти съ безпокойствомъ.

Есть лица, которыя какъ будто все высматриваютъ и выжидаютъ. Таково было и лицо Юліи Баренна.

— Конингемъ, — промолвила сеньора Баренна, какъ бы припоминая что-то. — Я, кажется, слышала уже это имя. Не вы ли тотъ англичанинъ, котораго такъ не любитъ падре Конхаза то, что онъ продаетъ запрещенныя книги, Библію, напримѣръ?

— Нѣтъ сеньора, — съ серьезнымъ видомъ отвѣчалъ Конингемъ — Я ничего не продаю.

И вдругъ онъ разсмѣялся такимъ добродушнымъ смѣхомъ, который всегда пріобрѣталъ ему друзей больше, чѣмъ онъ самъ того хотѣлъ, Взглянувъ на Юлію, онъ замѣтилъ въ ея глазахъ тоже выраженіе ожиданія, которое, повидимому, никогда не покидало ихъ. И неожиданно у него мелькнула мысль, что какимъ-то образомъ, можетъ быть, при помощи непонятной ему чисто женской интуиціи она знаетъ, что у него есть письмо для нея, и ждетъ этого письма. Чѣмъ больше онъ носилъ съ собой это письмо, тѣмъ большее, казалось, значеніе пріобрѣтало оно. Онъ вспомнилъ слова Ларральда о молодой особѣ, которой оно предназначалось, и ему показалось, что напыщенныя похвалы этого нѣсколько театральнаго гидальго какъ нельзя болѣе умѣстны. Въ самомъ дѣлѣ, Юлія Баренна могла вызвать самую страшную любовь къ себѣ. Конингемъ чувствовалъ это, несмотря на то, что былъ отъ нея далеко и разговаривалъ съ ея матерью о какихъ-то пошлыхъ злобахъ дня. Но достаточно было ему бросить взглядъ на Эстреллу, какъ между нимъ и Юліей, а вмѣстѣ съ нею и монету всѣми другими женщинами легла цѣлая пропасть.

— Да, — вернулась къ прежней темѣ сеньора Баренна. — Отецъ Конха очень недоволенъ англичанами. Ужасный человѣкъ. Вы знаете его, сеньоръ?

— Кажется, я встрѣчался съ нимъ.

— Но вы никогда не видали его въ гнѣвѣ. Вы никогда не исповѣдывались у него! — какой-нибудь маленькій грѣшокъ, не больше мушиной лапки — и Боже мой! — какое налагается наказаніе! Имѣть такого духовника — сущее чистилище.

— Вѣроятно, у сеньоры грѣховъ нѣтъ, — галантно замѣтилъ Конингемъ.

— Да, конечно, — отвѣчала сеньора Баренна съ легкимъ вздохомъ. — Но когда я была молода, то, конечно…

Воспоминанія о грѣшныхъ дняхъ ея молодости едва не заставили ее прослезиться. Она поглядѣла на Конингема съ трагическимъ видомъ человѣка, котораго наконецъ понимаютъ, и, какъ бы стѣсняясь присутствія молодыхъ дѣвушекъ, поспѣшила опустить занавѣсъ на счастливые дни своей молодости. «Мы поболтаемъ объ этомъ другой разъ», говорилъ ея взглядъ.

— Да, — продолжала она: — отецъ Конха очень недоволенъ англичанами. Прежде всего за эти библіи! А не все ли равно? Вѣдь, кромѣ священниковъ, ихъ никто не можетъ читать. А, во-вторыхъ, за то, что англичане помогли разбить донъ-Карлоса.

— Отецъ Конха наложитъ на тебя эпитимію, — спокойно перебила ее дочь, — за то, что ты говоришь о политикѣ.

— Но откуда онъ объ этомъ узнаетъ? — встревоженно спросила сеньора Баренна.

Обѣ молодыя дѣвушки разсмѣялись.

Сеньора Баренна пожала плечами. Подобно многимъ женщинамъ она представляла собою страшную смѣсь глупости и житейской мудрости. Она поправила свою мантилію и, поднявъ глаза, видимо, творила внутреннюю молитву.

Конингемъ, не отличавшійся умѣньемъ скрывать свои чувства, смотрѣлъ на Юлію не безъ любопытства, и это не укрылось отъ Эстреллы.

— Юлія права, — заговорила опять сеньора Баренна, хотя никто уже не слушалъ ея. — Въ этой странѣ нельзя ни говорить, ни думать о политикѣ. Вы вѣдь не интересуетесь политикой, сеньоръ Конингемъ, не правда ли?

— Нѣтъ сеньора, — поспѣшно отвѣчалъ англичанинъ. — Если бы я даже и интересовался, то я все равно ничего бы не понялъ въ испанской и олитикѣ.

— Отецъ Конха говоритъ, что политика въ Испаніи такая же, какъ и во всякой другой странѣ: каждый человѣкъ долженъ бороться за себя, — замѣтила съ невеселымъ смѣхомъ Юлія.

— И онъ, несомнѣнно, правъ!

— Вы дѣйствительно такъ думаете? — спросила Юлія Баренна, съ такой серьезностью, которая вовсе не вытекала изъ этого вопроса. — Развѣ нѣтъ истинныхъ патріотовъ, которые готовы ради блага родины пожертвовать всѣмъ — своими друзьями и даже самимъ собой?

— Везъ надежды на награду?

— Да.

— Можетъ быть, такіе и найдутся, — со смѣхомъ сказалъ Конингемъ: — только не въ моей странѣ. Они всѣ, вѣроятно, обрѣтаются въ Испаніи.

Юлія засмѣялась и съ сомнѣніемъ покачала головой. Но улыбка у нея была довольна натянутая.

Англичанинъ отвернулся и сталъ смотрѣть мимо деревьевъ. Онъ думалъ о томъ, какъ бы ему улучить моментъ, когда Юлія будетъ одна.

— Вы, кажется, хотите осмотрѣть садъ? — спросила молодая дѣвушка.

— Да, сеньорита. Кажется, это самый лучшій садъ въ мірѣ.

Онъ обернулся и посмотрѣлъ на Эстреллу, которая встрѣтила

его взглядъ совершенно спокойно. Рядомъ съ живой, оживленной Юліей она вдругъ выигрывала въ моральной силѣ и глубинѣ, уподобляясь постоянному огню вмѣсто бурнаго пламени, колеблющагося то въ ту, то въ другую сторону по волѣ вѣтра.

Юлія поднялась и пошла къ выходу изъ бесѣдки.

— А что фіалки уже цвѣтутъ, Эстрелла? Я хочу взглянуть на нихъ, — сказала она. — У насъ ихъ нѣтъ. У насъ все выжжено солнцемъ.

— Эта высушенная почва такъ вредна для нервовъ, — проговорила сеньора Баренна, приготовлясь текже встать. — По ночамъ невозможно спать.

Юлія и Конингемъ пошли впередъ. Дорожка вилась между пальмами и перцовыми деревьями и была такъ узка, что они должны были итти рядомъ.

— Сеньорита, у меня есть письмо для васъ.

— Не сейчасъ! Подождите немного!

Сзади нихъ, надъ самымъ ухомъ слышался густой, сиповатый голосъ сеньоры Баренна. Юлія обернулась и посмотрѣла на окно дома, выходившее прямо въ садъ. Жилыя комнаты, по обыкновенію, были расположены въ первомъ этажѣ, и окна были заграждены лёгкими, изящной работы рѣшетками. Каждое окно было занавѣшено изнутри кисейной занавѣской.

Деревья, между которыми вилась дорожка, не были достаточно толсты, чтобы скрыть ихъ отъ глазъ наблюдателей, которые могли быть въ домѣ. Юлія и Конингемъ шли впередъ, постепенно удаляясь отъ сеньоры Баренна и Эстреллы. Время отъ времени они совсѣмъ скрывались за поворотомъ дорожки, но Юлія продолжала посматривать съ безпокойствомъ на окна дома и, видимо, съ трудомъ сдерживала свое волненіе. Конингемъ видѣлъ, что ея лицо сдѣлалось блѣдно, какъ полотно, и зубы конвульсивно закусили нижнюю губу. Онъ продолжалъ бесѣду о разныхъ безразличныхъ вещахъ, но отвѣты ея были отрывисты и безсвязны.

— Можно теперь отдать вамъ письмо? Насъ, кажется, никто не видитъ, сеньорита. Кромѣ того, мнѣ сказали, что оно имѣетъ важность только для васъ. Очевидно, такія письма вамъ приходилось получать тысячи, если только испанскіе джентльмены не лишены зрѣнія.

Она улыбнулась и порылась у себя въ карманѣ.

— Давайте, — прошептала она: — но живо!

Конингемъ не могъ удержаться отъ улыбки при видѣ ея серьезности и подалъ ей романтическій розовый, надушенный конвертъ. Такъ ли будетъ волноваться Эстрелла, когда придетъ къ ней его письмо?

Они дошли до самаго конца сада, который раздѣлялся пополамъ болѣе широкой дорожкой, которая вела отъ дома къ центру сада, гдѣ на перекресткѣ находился мраморный мавританскій фонтанъ. Отъ него шли во всѣ стороны болѣе узкія дорожки.

Въ это время по направленію къ саду вышли изъ дома два человѣка: одинъ о чемъ-то говорилъ съ большими волненіемъ, другой, видимо, старался его успокоить.

— Мой дядя и алькадъ! Они, навѣрно, видѣли насъ изъ окна! — быстро прошептала Юлія.

Нервность ея вдругъ исчезла, и, словно по волшебству, она стала сосредоточенной и внимательной. Такими бываютъ иногда мужчины на войнѣ: волнуются и нервничаютъ, пока не открытъ огонь, а потомъ вдругъ дѣлаются хладнокровными и готовыми ко всему.

— Скорѣе! — прошептала опять Юлія. — Повернемъ назадъ.

— Юлія! — послышался мягкій голосъ генерала Винченте.

Юлія не обращала на него никакого вниманія и быстро разорвала розовый конвертъ. Подъ нимъ оказался другой, на которомъ стоялъ болѣе длинный адресъ. «Передайте это человѣку, чье имя на немъ значится, и спасите меня отъ гибели», — быстро сказала она Конингему, сунувъ ему письмо въ руку и оставивъ у себя лишь розовый конвертъ.

Черезъ минуту они встрѣтились лицомъ къ лицу съ генераломъ Винченте и его спутникомъ — бѣлымъ, рыхлымъ человѣкомъ, лѣтъ шестидесяти. Юлія Баренна встрѣтила обоихъ съ самой беззаботной улыбкой.

Бываютъ люди, которые, зная свою силу, беззаботно идутъ къ опасности и навлекаютъ ее на себя только по недостатку осторожности, предоставляя потомъ судьбѣ выручать ихъ, какъ она знаетъ. Таковъ былъ и Фредерикъ Кошшгемъ. Онъ только теперь понялъ, что письмо, которое ему далъ Ларральдъ въ Альжесирасѣ, вовсе не было любовнымъ письмомъ.

— Юлія, — сказалъ генералъ: — алькадъ желаетъ переговорить съ тобой.

Юлія поклонилась съ тѣмъ оттѣнкомъ высокомѣрія, съ какимъ въ Испаніи знатныя дамы всегда относятся къ муниципальнымъ властямъ.

— Мистеръ Конингемъ, — продолжалъ генералъ: — это нашъ городской голова, въ рукахъ котораго находится благополучіе всего населенія Ронды.

— Очень радъ васъ видѣть, — сказалъ Конингемъ, протягивая руку съ той непринужденностью, съ какой онъ обращался одинаково и къ великимъ и къ малымъ.

Алькадъ, бывшій чрезвычайно высокаго мнѣнія о себѣ, принялъ протянутую руку не безъ колебаній.

— Генералъ, — сказалъ онъ, отвѣшивая низкій поклонъ сеньорѣ Баренна и Эстреллѣ, которыя подошли къ нимъ: — генералъ, благоволите объяснить непріятныя обязанности, которыя накладываетъ на меня моя должность.

Генералъ усмѣхнулся и въ знакъ извиненія пожалъ плечами.

— До нашего алькада, — мягко началъ генералъ, обращаясь къ Юліи, — дошли слухи объ одномъ письмѣ, которое передается но Испаніи изъ рукъ въ руки. Письмо это очень важно. Нашъ мэръ, стоя минуту тому назадъ у окна, видѣлъ, какъ г. Конингемъ передалъ тебѣ какое-то письмо. Между людьми, которые встрѣтились въ этомъ саду пять минутъ тому назадъ, подобный поступокъ кажется страннымъ. Нашъ добрый другъ, который служитъ такъ усердно Испаніи и населенію Ронды, спрашиваетъ васъ, не обмануло ли его зрѣніе? Сидя за лимонадомъ, мы сейчасъ всѣ смѣялись надъ этимъ эпизодомъ. Не правда ли, тутъ какіе-нибудь пустяки?

Онъ провелъ платкомъ по усамъ и нѣжно взглянулъ на племянницу.

— Письмо! — воскликнула Юлія — Алькадъ идетъ слишкомъ далеко и беретъ на себя слишкомъ много.

Алькадъ вышелъ впередъ.

— Сеньорита, — заговорилъ онъ; — я долженъ итти на такой рискъ. Не передавалъ ли этотъ господинъ вамъ письма три минуты тому назадъ?

Юлія разсмѣялась и пожала плечами.

— Вы правы.

— Могу я спросить, о чемъ было это письмо?

— Это было объясненіе въ любви.

Коннигемъ закусилъ губу и посмотрѣлъ на Эстреллу.

Градоправитель принялъ лукавый видъ. На губахъ его явилась хитрая улыбка деревенскаго слѣдователя.

— Объясненіе въ любви со стороны человѣка, съ которымъ вы никогда прежде не видались? — спросилъ онъ съ дѣланнымъ смѣхомъ.

— Извините, г. алькадъ, этотъ господинъ ѣхалъ вмѣстѣ со мной и съ моей матерью на одномъ кораблѣ отъ Бордо до Альжесираса и спасъ мнѣ жизнь.

И она бросила на Конингема такой взглядъ, который оказался бы роковымъ для его судьбы, будь здѣсь Ларральдъ. Озадаченный градоправитель умолкъ. Въ этотъ промежутокъ молчанія Коннигемъ и Юлія успѣли собраться съ мыслями.

— Мнѣ будетъ чрезвычайно пріятно сознаться въ томъ, что я ошибся, — заговорилъ алькадъ, обращаясь къ Конингему. — Я только хочу просить этого господина подтвердить то, что сказала сеньора. Вѣрно ли то, что вы тайно передали сеньоритѣ Баренна письмо съ объясненіемъ въ любви?

— Разъ сеньорита сдѣлала мнѣ честь и признала это, то прошу васъ вѣрить, что это такъ, — твердо и холодно отвѣтилъ Конингемъ.

IX.
Война ума.

Алькадъ раздулъ щеки и посмотрѣлъ на генерала Винченте. При малѣйшемъ поощреніи сеньора Баренна готова была броситься въ объятія Конингема, но этого поощренія нноткуда не было, и она только хмурилась на Юлію. Эстрелла какъ-то высокомѣрно глядѣла на отца и старалась не замѣчать Конингема.

— Я увѣренъ, — примиряющимъ тономъ началъ генералъ Винченте: — что Юлія сама признаетъ необходимымъ удовлетворить любопытство алькада и показать ему письмо, разумѣется, съ разрѣшенія нашего друга Конингема.

Онъ засмѣялся и взялъ Конингема подъ руку.

— Какъ видите, дорогой другъ, наши мѣстныя власти нѣсколько тщаславны. Мѣстное величіе предрасполагаетъ къ излишней важности. Впрочемъ, ихъ легко примирить, и это я дѣлаю всегда самъ. Миръ во что бы то ни стало — вотъ мой девизъ.

И онъ поправилъ свою саблю, волочившуюся по землѣ.

— Скажите ей, дорогой мой, чтобы она дала прочесть письмо.

— Но я тутъ не властенъ, генералъ.

— Я знаю это самъ, — заговорилъ Винченте, вдругъ измѣнивъ свой тонъ и давая англичанину почувствовать истинное. значеніе своихъ словъ.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, стремясь къ сохраненію мира, чѣмъ онъ и нажилъ себѣ такую странную репутацію во время войны, онъ обратился къ сеньорѣ Баренна съ самой успокоительной улыбкой.

— Не бойся, дорогая Инеза, — промолвилъ онъ. — Въ наши смутныя времена власти стали такъ подозрительны, а нашему алькаду извѣстно слишкомъ многое. Онъ припоминаетъ по поводу Юліи маленькое приключеніе съ Эспибаномъ Ларральдомъ, который давно умеръ и теперь забытъ. Ларральдъ этотъ былъ изъ числа недовольныхъ. Но не бойся ради Бога! Ахъ, да, нервы! Я знаю, знаю… Сильно страдаетъ? Да, да, конечно.

И онъ нѣжно погладилъ ея сильную бѣлую руку.

Алькадъ понюхалъ табаку съ видомъ упрямаго недовѣрія, взглядывая исподтишка на Конингема, который не спускалъ глазъ съ Эстреллы.

— Алькадъ, — заговорилъ генералъ Винченте: — инцидентъ исчерпанъ, какъ мы говоримъ въ дипломатическихъ бумагахъ. Не хотите ли лимонаду?

— Нѣтъ, генералъ, инцидентъ еще не исчерпанъ, и я не хочу лимонаду.

— О! — воскликнулъ генералъ въ притворномъ ужасѣ.

— Да, эта молодая особа должна дать мнѣ письмо, иначе я позову сюда своихъ людей.

— Но не могутъ же ваши люди обыскивать сію дѣвицу?

— Можете быть сколько вамъ угодно алькадомъ Ронды, — весело заявилъ Конингемъ, продолжая аргументацію генерала: — но если вы осмѣлитесь нанести такое оскорбленіе сеньоритѣ Баренна, я брошу васъ въ фонтанъ, туда, гдѣ глубже и мокрѣе всего!

И онъ указалъ хлыстомъ мѣсто въ фонтанѣ.

— Кто этотъ человѣкъ? — спросилъ алькадъ.

Вопросъ этотъ былъ брошенъ въ воздухъ, и только потомъ алькадъ обратился къ генералу Винченте.

— Будущій адъютантъ генерала Эспартеро.

Услыхавъ это громкое имя, градоправитель Ронды вдругъ какъ-то съежился и отвѣсилъ Конингему глубокій поклонъ.

— Но все-таки я долженъ исполнить свою обязанность, — сказалъ онъ съ упрямствомъ, свойственнымъ маленькому уму.

— А въ чемъ вы полагаете эту обязанность? — спросилъ генералъ.

— Въ томъ, чтобы арестовать сеньориту Баренна до тѣхъ поръ, пока она не покажетъ полученное ею письмо.

Юлія поглядѣла на него съ улыбкой. Она отлично, съ полнымъ самообладаніемъ вела опасную игру и ни разу не взглянула на Конингема, который не безъ усилія надъ собой отнялъ руку отъ кармана, въ которомъ лежало письмо. Способъ, которымъ она довѣрилась ему безъ всякихъ околичностей, былъ ловокъ самъ по себѣ, ибо взывалъ къ рыцарскимъ чувствамъ, которыя еще не вымерли въ мужчинахъ.

— Хорошо, арестуйте меня, господинъ алькадъ, — равнодушно промолвила она: — и когда вы мнѣ докажете, что имѣете право обыскивать женщинъ, тогда я подчинюсь вашему обыску, но не раньше.

И, проговоривъ эти слова, она сдѣлала Конингему знакъ не вмѣшиваться

Сеньора Баренна не могла сдержать своихъ нервовъ. Она тяжело опустилась на камень и залилась слезами. Она была урожденная графиня, и зрѣлище ея слезъ довольно явственно встревожило алькада.

— Сеньорита сама сдѣлала выборъ, — сказалъ онъ. — Въ нынѣшнія времена (тугъ онъ съ тревогой взглянулъ на сеньору Баренна) каждый долженъ исполнять свой долгъ.

— Послушай, Юлія, — вступился генералъ. — Ты всегда была такъ умна…

Юлія въ отвѣть пожала, плечами и засмѣялась: она не только довѣряла Конингему, но и вѣрила въ его ловкость.

Съ своей стороны, и Конишумъ чувствовалъ, что она вѣрить въ него и знаетъ, что письмо, хоть и находится въ его карманѣ, принадлежитъ ей. Чувствовалъ онъ и то, что оба они играютъ своей головой.

Онъ узналъ ее и ея голосъ. Передъ нимъ была та самая женщина, которая проявила такое спокойствіе и разсудительность въ моментъ великой опасности, грозившей имъ на рѣкѣ Гароннѣ. Если бы этотъ англичанинъ съ такой примѣсью ирландской крови покинулъ ее въ минуту опасности, то онъ показалъ бы себя недостойнымъ традицій своего народа, который оставилъ уже въ міровой исторіи неизгладимый слѣдъ.

Конингемъ поглядѣлъ на алькада и усмѣхнулся. Это, кажется, разсердило градоначальника: онъ повернулся и сдѣлалъ рукой знакъ одѣтому въ темную форму человѣку, который откуда-то вдругъ появился у дверей дома.

«Чортъ знаетъ, что теперь дѣлать», подумалъ про себя Конингемъ, въ которомъ родились уже самыя ужасныя подозрѣнія.

Алькадъ, вставшій уже во весь свой ростъ, еще разъ заявилъ, что онъ считаетъ себя не въ правѣ пренебрегать исполненіемъ малѣйшей своей обязанности въ столь тревожныя для Испаніи времена и потому отдаетъ Юлію Баренна подъ надзоръ до тѣхъ поръ, пока она не предъявитъ ему полученное ею отъ Конингема письмо.

— Я готовъ допустить, — прибавилъ онъ: — что этотъ кабалеро сталъ жертвою недобросовѣстныхъ людей. Принимая во вниманіе, что онъ является другомъ генералъ Винченте и имѣетъ доступъ къ его превосходительству герцогу Викторійскому, я заявляю, что его дѣйствія мнѣ не подсудны.

Алькадъ отвѣсилъ Конингему церемонный поклонъ и двинулся впередъ, чтобы отвести Юлію и ея мать въ карету.

— Вотъ молодая особа, у которой сердце всегда навлекаетъ опасность на голову, — съ самымъ веселымъ смѣшкомъ замѣтилъ генералъ Винченте, кивнувъ головой въ сторону удалявшейся Юліи.

Эстрелла повернулась и вышла изъ комнаты.

— Посидимъ немного, — сказалъ генералъ своему гостю, — У меня есть новости для васъ. Но что за чувствительное сердце! Я согласенъ, Юлія довольно недурна — la beauté du diable, но послѣ столь кратковременнаго знакомства — это ужъ черезчуръ скоро.

Разговаривая такимъ образомъ, онъ вынулъ изъ кармана пачку писемъ и сталъ рыться въ нихъ! Наконецъ онъ нашелъ какой-то уже открытый конвертъ съ офиціальнымъ бланкомъ.

— Вотъ письмо изъ Мадрида. Вамъ нужно ѣхать въ столицу. Тамъ мѣсто уже ждетъ васъ. Ваши обязанности будутъ полувоеннаго характера, но потомъ, я надѣюсь, мы будемъ имѣть случай показать вамъ и настоящій бой. Съ этимъ проклятымъ Кабрерой еще не покончили, да и Мозелла еще держится. Битвы еще будутъ.

Онъ снова вложилъ бумагу въ конвертъ и посмотрѣлъ на Конингема.

— Если только вы хотите видѣть ихъ, — добавилъ онъ.

— Да, непремѣнно хочу.

Генералъ кивнулъ головой и поднялся, остановившись на минутку, чтобы стряхнуть нѣсколько пылинокъ съ своихъ узкихъ рейтузъ.

— Въ кавалерійскихъ казармахъ, на улицѣ Бобадилья, я присмотрѣлъ подходящую лошадь. Пойдемте взглянуть на нее.

Конингемъ выразилъ готовность слѣдовать за генераломъ.

— Когда я долженъ ѣхать въ Мадридъ? — спросилъ онъ.

— О, до завтрашняго утра времени еще много, — послѣдовалъ беззаботный и веселый отвѣтъ. — А вы вѣдь встаете рано. Теперь, какъ видите, нѣтъ еще пяти часовъ, и раньше захода солнца вамъ едва ли удастся сѣсть въ сѣдло.

— Едва ли, — со смѣхомъ согласился и Конингемъ: — особенно, если принять во вниманіе, что у меня нѣтъ еще ни лошади, ни сѣдла.

Генералъ двинулся впередъ, а Конингемъ пошелъ за нимъ, неустанно думая о письмѣ, которое лежало у него въ карманѣ. Онъ не успѣлъ еще прочесть адреса. Юлія поручила ему передать это письмо кому слѣдуетъ, и все ея поведеніе свидѣтельствовало, что она нарочно хочетъ выиграть время и дать ему возможность сдѣлать это. И онъ невольно сталъ думать о ней. Ясно было, что дѣвушка не только обладаетъ какой-то безпокойной красотой, но и умомъ и мужествомъ — качествами, которыя переживаютъ красоту и навсегда сохраняютъ за женщиной могущество и обаяніе.

Когда генералъ и его спутникъ вышли на залитую солнцемъ улицу, изъ тѣни сосѣдняго крыльца вышелъ какой-то человѣкъ. То былъ Консенсіонъ Вара, съ чувствомъ собственнаго достоинства скручивавшій папироску между своими коричневыми пальцами. Онъ привѣтствовалъ генерала, дотронувшись однимъ пальцемъ до своей засаленной войлочной шляпы, словомъ, такъ, какъ одинъ великій человѣкъ привѣтствуетъ другого. Конингему онъ только кивнулъ головой.

— Когда вамъ угодно будетъ тронуться въ дальнѣйшій путь? — спросилъ онъ. — Я готовъ. Гражданская гвардія дала на итогъ разъ промахъ — судья объявилъ, что я внѣ всякихъ подозрѣній.

Онъ пожалъ плечами и пренебрежительно махнулъ рукой съ великодушіемъ человѣка, который можетъ прощать и забывать.

— Я поѣду завтра. Но нашъ договоръ былъ только до Ронды, и я не имѣю въ виду брать для услугъ васъ.

— Вы, стало быть, недовольны мною? — спросилъ Консенсіонъ, предлагая своему собесѣднику папироску, которую онъ только что скручивалъ.

— О, еще бы.

— Хорошо. Въ такомъ случаѣ поѣдемъ вмѣстѣ.

— И это все, что вамъ нужно было узнать отъ меня? — смѣясь спросилъ Коннигемъ.

— Ничего. Впрочемъ, еще часъ, въ который вы изволите выѣхать.

— Въ шесть часовъ, — отвѣтилъ за Конингема генералъ. — Если не ошибаюсь, васъ зовутъ Консенсіонъ Вара.

— Совершенно вѣрно, Консенсіонъ Вара изъ Альжесираса.

— Хорошо. Служите этому кабалеро, какъ слѣдуетъ, а не то… — генералъ замолчалъ и разсыпался самымъ веселымъ смѣхомъ.

Консенсіонъ, видимо, понялъ, въ чемъ дѣло. Онъ вдругъ снялъ шляпу и озабоченно пошелъ въ сторону.

Генералъ и Конингемъ быстро двинулись по улицамъ Ронды.

Въ концѣ концовъ они купили отличную вороную лошадь и недорого. Такъ, по крайней мѣрѣ, казалось англичанину, хотя продавецъ и увѣрялъ, что теперь, по случаю продолжительной войны, конина сильно повысилась въ цѣнѣ. Конингемъ, не любившій торговаться, поспѣшилъ закончить сдѣлку и едва осмотрѣлъ предложенное ему сѣдло. Ему хотѣлось вернуться какъ можно скорѣе въ мавританскій садъ, прежде, чѣмъ свѣжій вечеръ заставитъ Эстреллу удалиться оттуда домой.

— Вамъ, конечно, надо будетъ запаковать ваши вещи, — беззаботно сказалъ генералъ, семеня возлѣ Конингема.

— Да, конечно, — простодушно отвѣчалъ англичанинъ.

— Въ такомъ случаѣ я больше васъ не задерживаю, у меня еще дѣла въ главной квартирѣ. Мы еще увидимся съ вами за обѣдомъ,

Онъ слегка взмахнулъ хлыстомъ въ знакъ привѣтствія и направился въ одну изъ боковыхъ улицъ.

Солнце не успѣло еще опуститься, когда Конингемъ съ сильно бьющимся сердцемъ направился изъ дома въ мавританскій садъ. Никогда въ жизни онъ еще не былъ такъ серьезенъ, какъ въ этотъ разъ. Ему казалось, что въ этомъ саду для него началась какая-то другая жизнь.

Эстрелла была еще тамъ. Онъ увидалъ сквозь деревья ея черное платье и мантилью.

— Я уѣзжаю завтра утромъ, — сразу заговорилъ онъ, дойдя до того мѣста, гдѣ она сидѣла въ тѣни мимозы.

На минуту она подняла на него свои глаза — глубокіе, бархатные глаза, въ которыхъ было что-то такое, отъ-чего его сердце прыгало въ груди.

— Я люблю васъ, Эстрелла. Можетъ быть, вы будете оскорблены этимъ признаніемъ. Вы можете презирать меня, можете не довѣрять мнѣ. Но ничто не можетъ заставить меня измѣниться. Я люблю васъ и буду любить всегда.

Она глубоко вздохнула и сидѣла неподвижно.

— Сколькихъ женщинъ англичанинъ можетъ любить разомъ? — холодно спросила она наконецъ.

— Только одну, сеньорита.

Эстрелла поднялась и молча направилась мимо него къ дому.

X.
Городъ недовольства.

— Во всемъ этомъ, — молвилъ про себя Фредерикъ Конингемъ, влѣзая на слѣдующее, довольно сѣренькое утро, въ сѣдло, — во всемъ этомъ есть извѣстная живописность, которая нравится мнѣ.

Везъ сомнѣнія, часть этой романтической обстановки составлялъ и Консенсіонъ Вара, явившійся въ самомъ изысканномъ контрабандистскомъ костюмѣ. На головѣ у него подъ черной шляпой былъ повязанъ яркій платокъ. Малиновая куртка, безукоризненная рубашка и цвѣтокъ на шляпѣ довершали его костюмъ.

Онъ былъ полонъ чувства собственнаго достоинства, но, садясь на лошадь, такъ забылся, что запѣлъ какую-то пѣсню.

На углу старой улицы ихъ поджидала какая-то чернобровая особа, которая долго провожала ихъ своими печальными глазами. Проѣзжая мимо, онъ въ знакъ привѣтствія слегка махнулъ ей рукой.

— Это горничная изъ гостиницы, гдѣ я останавливаюсь въ Рондѣ. Что подѣлаете! — скромно объяснилъ онъ Конингему, лихо заламывая на бокъ свою шляпу.

Солнце уже взошло, когда они выбрались изъ узкихъ улицъ на открытую мѣстность, прилегающую къ дорогѣ въ Бобадилью. То была чисто пастушеская страна, гдѣ земля безъ особаго труда давала людямъ все, что имъ нужно для дневного пропитанія. Вѣчно зеленые дубы, разсѣянные по всей равнинѣ, давали пищу для безчисленныхъ свиней и тѣнь для пастуховъ, подъ которой они могли отдыхать въ солнечные дни. Богатая почва могла давать двѣ и даже три жатвы въ годъ, если только не жалѣть сѣмянъ и труда. Подъ почвой таились огромныя минеральныя богатства, но національная безпечность оставляла все это безъ всякой эксплоатаціи.

— Передъ генераломъ Винченте не очень-то заговоришь, — началъ Консенсіонъ Вара, стараясь, чтобы его лошадь не отставала отъ шедшей крупной рысью лошади Конингема.

— А!

— Да, — подтвердилъ Консенсіонъ. — А между тѣмъ дѣло очень просто. Въ Альжесирасѣ у меня есть жена, и по временамъ мужу недурно бываетъ предпринять путешествіе. Вотъ почему, — продолжалъ онъ, снисходительно кланяясь своему спутнику, — вотъ почему мы и ѣдемъ теперь вмѣстѣ.

— Пожалуйста, сеньоръ Вара, — отвѣчалъ Конингемъ. — Почту за особую честь. Вы знаете, денегъ у меня вѣдь нѣтъ.

Испанецъ пожалъ плечами.

— Не все ли равно? Мы можемъ сосчитаться иначе, при помощи и клочка бумаги. Напишемъ, примѣрно такъ: Консенсіонъ Вара изъ Альжесираса имѣетъ получить съ текущаго счета Фредерика Конингема, англичанина, жалованье за мѣсяцъ сто пезстъ. Очень просто.

— На что проще! — согласился Конингемъ. — Но вотъ бѣда: когда придетъ уплата, то возникнутъ большія затрудненія.

Консенсіонъ въ отвѣтъ только расхохотался.

— Вы кабалеро, какихъ я люблю. Мы позабавимся съ вами въ Мадридѣ. Я ужъ вижу.

Конингемъ промолчалъ. Опасность, которую навлекло на него письмо къ Юліи Баренна, научила его быть осторожнымъ. Онъ поднялся на стременахъ и осмотрѣлся. Ронда уже скрылась за холмами, и на безлюдной лентѣ дороги не было видно ни одного проѣзжаго.

— Мы ѣдемъ теперь еще не въ Мадридъ, — сказалъ Конингемъ. — Мы ѣдемъ въ Хересъ, гдѣ у меня дѣла. Вы знаете дорогу въ Хересъ?

— Такъ же хорошо, какъ и всякую другую.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Къ сѣверу отъ Ронды я не знаю никакихъ дорогъ. Я самъ изъ Андалузіи, — спокойно отвѣчалъ Консенсіонъ и сталъ съ большимъ любопытствомъ оглядываться вокругъ себя.

— Но вы же брались доставить меня въ Мадридъ?

— Да, конечно. Я сталъ бы спрашивать дорогу, — съ легкимъ смѣхомъ заявилъ Консенсіонъ и чиркнулъ сѣрной спичной но шеѣ лошади, желая накурить новую папироску.

Фредерикъ Конингемъ продолжалъ ѣхать впередъ, имѣя около себя такое же безотвѣтственное лицо, какъ и онъ самъ. Онъ рѣшилъ ѣхать въ Хересъ, хотя этотъ городъ, пользовавшійся дурной славой, лежалъ на нѣсколько миль къ западу отъ дороги въ столицу. Было бы очень легко уничтожить письмо, которое сунула ему Юлія Баренна. Она была для него совершенно чужой, и онъ могъ никогда больше не встрѣтиться съ ней. Къ тому же въ этомъ письмѣ, очевидно, шла рѣчь о чѣмъ-то гораздо болѣе серьезномъ и опасномъ, чѣмъ простая любовь. Но эта дѣвушка такъ ловко умѣла подѣйствовать на рыцарскія чувства, обычно дремлющія въ мужчинѣ, выросшемъ въ одиночествѣ, безъ сестеръ, что Конингемъ готовъ былъ помогать Юліи тамъ, гдѣ онъ отказалъ бы въ своей помощи мужчинѣ, несмотря ни на какія просьбы.

— Нельзя оставить дѣвушку въ бѣдѣ, — говорилъ онъ самъ себѣ и, рѣшивъ дѣло такимъ образомъ, продолжалъ дѣйствовать въ этомъ направленіи съ настойчивостью, за которую многіе даже порицали его.

Наступилъ уже вечеръ, когда путники добрались до Хереса послѣ продолжительнаго и утомительнаго пути среди виноградниковъ, которыми покрыты окрестности этого города.

— Неудивительно, что обитатели Хереса бываютъ недовольны, — замѣтилъ Консенсіонъ: — вѣдь они живутъ на плоской, словно ладонь, равнинѣ.

День былъ праздничный, что въ Испаніи, какъ, впрочемъ, и во многихъ другихъ странахъ, предвѣщало разныя безчинства. Жители Хереса воспользовались этимъ праздникомъ, чтобы заявить о кое-какихъ своихъ желаніяхъ. Разрядившись въ лучшіе туалеты и выставивъ впередъ самыя худшія мысли, они прошли по улицамъ со знаменами и пѣснями. Много наговорили они въ этотъ день и еще болѣе наслушались разнаго вздору. Карлисты ли, или приверженцы Христины — имъ было все равно, если можно было произвести какую-нибудь перемѣну. А пока эта перемѣна еще не произошла, имъ нужно было что-нибудь ломать для того, чтобы заявить претензію на свободу.

За нѣсколько минутъ до того, какъ Конингемъ и его спутникъ въѣхали на ярмарочную площадь, которая въ Хересѣ тянется словно улица, нѣсколько свободныхъ сыновъ Испаніи сочли какъ нельзя болѣе умѣстнымъ осыпать ругательствами какого-то прохожаго старика. Тотъ, съ юношески блестящими глазами и сердитыми сѣдыми усами, бросился на нихъ, чести ихъ негодяями и поросятами.

Конингемъ подъѣхалъ какъ разъ въ ту минуту, когда негодяи готовились броситься на свою жертву. Прислонившись спиною къ стѣнѣ, старикъ отбивался отъ нападавшихъ съ какой-то особенной бравадой, которая обличала въ немъ отставного солдата.

— Впередъ, Консенсіонъ, — крикнулъ Конингемъ, пришпоривъ свою усталую лошадь съ такой силой, что она сдѣлала прыжокъ въ воздухъ.

Онъ быстро налетѣлъ на толпу, которая съ дикими криками разбѣжалась въ разныя стороны. Но онъ увидѣлъ, какъ въ чьихъ-то рукахъ около старика сверкнулъ ножъ, и понялъ, что онъ уже опоздалъ. Вскрикнувъ отъ боли, старикъ упалъ около стѣны, стараясь удержать кровь, бѣжавшую изъ груди сквозь сжатые пальцы. Конингемъ хотѣлъ было остановить свою лошадь, но Консенсіонъ ударилъ ее сзади хлыстомъ съ такою силою, что она понеслась впередъ и сбросила бы съ сѣдла другого, менѣе опытнаго всадника.

— Впередъ, впередъ! — кричалъ испанецъ, — Это не наше дѣло. Сзади насъ полиція.

Вспомнивъ о письмѣ, Конингемъ, не оглядываясь, помчался впередъ.

Въ тѣ времена, къ которымъ относится нашъ разсказъ, улицы Хереса были вымощены очень плохо, и на нихъ лежалъ слой пыли толщиною въ нѣсколько вершковъ, который предназначался для того, чтобы заглушать шумъ шаговъ и облегчать проявленіе разнаго рода насилій, совершавшихся въ тѣ времена чуть не ежедневно. Скача впередъ наугадъ, Конингемъ и его спутникъ скоро запутались въ узкихъ переулкахъ. Удостовѣрившись, что за ними никто не гонится, Конингемъ вытащилъ письмо и прочелъ адресъ на конвертѣ, отъ котораго ему такъ хотѣлось освободиться.

Оно было адресовано полковнику Монреалю, домъ № 84 на Кадиксской площади.

— Можно бы здѣсь остановиться и выпить стаканъ вина въ этой гостиницѣ, — промолвилъ Вара. — Я бы кстати собралъ здѣсь кое-какія свѣдѣнія, не привлекая на себя вниманія. А потомъ, во имя всѣхъ святыхъ, отрясемъ прахъ Хереса отъ ногъ нашихъ. Первое, что мы здѣсь увидѣли, ножъ, а я не люблю этого. У меня въ Альжесирасѣ жена, которую я очень люблю. Къ тому же я довольно пугливъ. Что же, джентльменъ долженъ имѣть мужество сознаться въ этомъ.

Онъ покачалъ головой, давая тѣмъ понять, что у него ослабла подпруга, и потребовалъ, чтобы лошадямъ дали напиться.

— А я кстати съѣмъ кочиду, — промолвилъ онъ, понюхивая кухонный запахъ, — съ огурцами и баранины. Весной она бываетъ очень нѣжная. О, Боже мой, это путешествіе на пустой желудокъ просто убиваетъ меня.

— Когда я передамъ письмо, тогда мы пообѣдаемъ — съ легкимъ сердцемъ отвѣтилъ Конингемъ.

Консенсіонъ отошелъ прочь въ самомъ мрачномъ настроеніи. Онъ былъ очень храбръ, когда ему удавалось хорошенько поѣсть и выпить, и не имѣлъ ни малѣйшаго желанія вступать въ бой, если былъ голоденъ.

Кадиксская площадь находилась, повидимому, недалеко. Хересъ не великъ, хотя его переплетающіяся тѣсныя улицы способны сбить съ толку каждаго пріѣзжаго. Домъ подъ № 84 принадлежалъ цирульнику. Въ первомъ этажѣ его жилъ полковникъ Монреаль, отставной ветеранъ, сражавшійся еще вмѣстѣ съ англичанами противъ Наполеона.

Конингемъ, пользуясь отсутствіемъ служанки, написалъ по-французски коротенькую записочку Юліи Баренна, увѣдомляя ее, въ понятныхъ ей одной выраженіяхъ, о томъ, что письмо вручено по адресу.

— Я заказалъ для васъ кочиду и вина, — сказалъ онъ Консенсіону. — Вашей лошади тоже дали сѣна. Не теряйте времени. Когда я вернусь, вы мнѣ будете нужны. Утромъ вамъ надо будетъ выѣхать рано.

— Куда, сеньоръ?

— Въ Ронду.

Консенсіонъ пожалъ плечами. Вся его жизнь прошла по дорогамъ, съ дѣтства онъ возилъ съ собой весь свой гардеробъ, и на испанцахъ больше, чѣмъ на какомъ-либо другомъ народѣ, леяситъ проклятіе Измаиля. Это бездомный народъ, который ложится спать тамъ, гдѣ его захватитъ усталость: подъ деревомъ или въ тѣни каменной стѣны. Нерѣдко можно видѣть, что какой-нибудь работникъ довольствуется для отдыха пучкомъ сѣна, когда его домъ находится всего въ нѣсколькихъ ярдахъ въ горахъ.

— А какъ же вы, сеньоръ?

— Я переночую здѣсь и завтра утромъ поѣду дальше въ Мадридъ. Я дамъ вамъ письмо, которое вы должны передать сеньоритѣ Юліи Баренна въ Рондѣ, но такъ, чтобы никто этого не зналъ. Надо, чтобы ни генералъ Винченте, ни кто-либо изъ вашихъ знакомыхъ даже не замѣтилъ васъ на улицахъ Ронды.

Консенсіонъ философски кивнулъ головой.

— Охъ, ужъ эти женщины, — промолвилъ онъ, поворачиваясь къ дымящемуся блюду баранины и овощей, совершенно неизбѣжному на югѣ.

Оставивъ Консенсіона за этимъ занятіемъ, Конингемъ отправился къ дому цирульника на Кадиксской площади. Онъ нашелъ его безъ особенныхъ затрудненій, но, явившись въ квартиру Монреаля, узналъ, что его нѣтъ дома.

— Полковникъ строго исполняетъ свои привычки, — сказалъ слуга. — Онъ вернется минутъ черезъ пятнадцать, ибо онъ обѣдаетъ всегда въ пять.

Конингему не хотѣлось знакомиться съ полковникомъ, онъ, справедливо полагалъ, что сеньоръ Ларральдъ, очевидно, замѣшанъ въ дѣлахъ, которыя надо предоставить ему одному.

— У меня письмо къ полковнику, — сказалъ онъ слугѣ, не отличавшемуся умной наружностью. — Я подолгу его здѣсь на столъ. Позаботьтесь о томъ, чтобы оно попало ему въ руки.

— Будьте покойны, сеньоръ, — отвѣчалъ слуга, уже протягивая руку за подачкой.

— Если письмо не дойдетъ до полковника, онъ не преминетъ сообщить мнѣ объ этомъ, — сказалъ Конингемъ, спускаясь по лѣстницѣ и считая свою миссію оконченной.

Онъ поспѣшно вернулся въ гостиницу, гдѣ рѣшилъ переночевать, и нашелъ тамъ Консенсіона, который все еще сидѣлъ за столомъ.

Покушавъ хорошенько, сеньоръ Вара пришелъ въ болѣе удовлетворительное состояніе духа и, казалось, готовъ былъ съ особымъ усердіемъ исполнить порученіе Конпигема. Меньше, чѣмъ черезъ четверть часа, онъ былъ опять на сѣдлѣ и, проѣзлсая мимо качавшагося на углу улицы маслянаго фонаря, дѣлалъ ему прощальные знаки рукой.

Было еще не поздно, и Конингемъ, пообѣдавъ, пошелъ посмотрѣть на улицы Хереса, теперь довольно спокойныя. На Рыночной площади между рядами лавокъ и палатокъ разгуливала взадъ и впередъ густая толпа народа съ тѣмъ удовольствіемъ отъ прогулки, которое испанцы понимаютъ лучше, чѣмъ кто-нибудь другой. Торговцы и торговки въ цвѣтныхъ платкахъ изъ Барселоны или въ мантильяхъ изъ Севильи торговали очень бойко и.кричали съ покупателями до сипоты. Нѣсколько ходячихъ дантистовъ тутъ же оперировали своихъ жертвъ подъ звуки большого барабана и фагота. Нѣсколько шарлатановъ, торговавшихъ чудодѣйственными травами и снадобьями, громко расхваливали свои товары, привлекая къ себѣ вниманіе простого народа, заставляя змѣю ползать по ихъ рукамъ.

Конингемъ долго оставался въ толпѣ, которая вела себя довольно чинно, и удивлялся довѣрчивости деревенскихъ обывателей, какъ вдругъ его вниманіе было привлечено процессіей, которая направлялась по площади сзади палатокъ. Онъ спросилъ кого-то, что это такое.

— Это полиція несетъ тѣло полковника Монреаля, котораго убили сегодня на площади мэра, — былъ отвѣтъ.

Конингемъ бросился между палатками къ безлюдному краю площади и прошмыгнулъ мимо процессіи, опередивъ ее у дома цирульника. На стукъ изъ квартиры полковника вышла какая-то женщина. Она стонала и рыдала.

Безъ всякихъ разговоровъ онъ бросился мимо нея въ комнату, гдѣ оставилъ письмо. Въ комнатѣ царилъ полный безпорядокъ. Письма на мѣстѣ не было.

— Мой мужъ, — рыдая, объяснила женщина, — узнавъ объ убійствѣ полковника, укралъ всѣ цѣнныя вещи и бумаги и скрылся.

XI.
Паутина.

— Повѣрите ли? Въ домѣ солдаты, и они стоятъ у самой двери Юліи.

Сеньора Баренна испустила тяжелый вздохъ и откинулась на своемъ камышевомъ креслѣ съ той стремительностью, которая въ пожилыхъ людяхъ означаетъ неудовольствіе противъ поведенія молодости.

— Полицейскіе, а не солдаты, — терпѣливо поправилъ ее отецъ Конха.

Они сидѣли на обвитой виноградомъ верандѣ дома Баренна. Священникъ, очевидно, пришелъ сюда пѣшкомъ, и объ этомъ свидѣтельствовалъ слой пыли на его башмакахъ съ четыреугольными носками и черныхъ чулкахъ. Онъ положилъ свою шляпу, давно уже порыжѣвшую и потерявшую цвѣтъ, и вытиралъ себѣ лобъ дешевымъ платкомъ съ такими яркими узорами, которые не особенно подходили особѣ его положенія.

— Все равно, — стояла на своемъ сеньора Баренна: — у нихъ сабли.

— Полицейскіе, — сказалъ падре такимъ строгимъ и не допускающимъ возраженія голосомъ, что сеньора Баренна поспѣшила поднять взоры кверху съ видомъ настоящей мученицы.

— Охъ, ужъ этотъ алькадъ, — прошептала она сквозь зубы.

— Маленькая собака, испугавшись, всегда рычитъ, — философски замѣтилъ Конха. — Алькадъ — маленькій человѣкъ и совсѣмъ выжилъ изъ ума. Такихъ вещей прежде не бывало въ Рондѣ. Онъ даже путемъ не знаетъ, даетъ ли его должность ему право просматривать любовныя письма.

— Любовныя письма! — воскликнула сеньора Баренна.

У нея, очевидно, былъ большой вкусъ къ романтическому, и ей хотѣлось, чтобы дѣло но ограничилось обычнымъ флиртомъ, вызваннымъ скукою морского путешествія.

— Да, — произнесъ Конха, кладя ногу на ногу, — Съ молодыми людьми это случается почти неизбѣжно.

У него также была трагедія въ жизни, и причина этой трагедіи была тутъ же. Теперь онъ уже презираетъ эту сидѣвшую въ камышевомъ креслѣ женщину, и это презрѣніе такъ и просвѣчивало въ его наглой улыбкѣ.

— Не безпокойтесь — продолжалъ онъ успокоительнымъ тономъ Юлія — достойный противникъ алкада.

Сеньора Баренна сдѣлала своей массивной рукой жестъ полнаго удивленія.

— Я не понимаю ея. Она смѣется надъ солдатами, т. е. я хотѣла сказать, надъ полицейскими. Она смѣется надо мной. Смѣется надъ всѣмъ.

— Да, пустое сердце больше всего шутитъ на свѣтѣ, — промолвилъ Конха, складывая платокъ. Онъ былъ очень бѣденъ и держался убѣжденія, что если хорошенько складывать платокъ, онъ долго будетъ чистъ. Вся его жизнь была сплошнымъ усиліемъ освободиться отъ того, что составляетъ цѣнность жизни.

— Зачѣмъ вы присылали за мной? — спросилъ онъ.

— Чтобы посовѣтоваться съ вами. Помогите мнѣ. Я всю свою жизнь была брошена одна-одинешенька. Никто не хотѣлъ ни понять меня, ни помочь мнѣ. Никто не знаетъ, что мнѣ пришлось вытерпѣть. Мой мужъ…

— Былъ однимъ изъ лучшихъ и терпѣливыхъ людей и теперь, навѣрно, обрѣтается на небесахъ, гдѣ, надѣюсь, есть отдѣленіе, предназначенное для однихъ мужчинъ.

Сеньора Баренна испустила глубокій вздохъ.

— Вы жили въ удовольствіи и роскоши и имѣли мужа, который не отказывалъ вамъ ни въ чемъ. Вы не теряли дѣтей отъ болѣзни, а это, насколько я могу судить, самое большое горе, которое Господь посылаетъ женщинѣ. Вы ужасно неблагодарны.

Сеньора Баренна, лицо которой напоминало настоящую мученицу ранней эпохи христіанства, сложила руки и ждала, пока пронесется буря.

— Вы хотите, чтобы я повидался съ Юліей? — вдругъ спросилъ Конха.

— Да, да. И уговорите ее помириться съ этимъ алькадомъ. Пусть она разскажетъ ему какую-нибудь исторію. Не важно, если она и не вполнѣ будетъ соотвѣтствовать истинѣ. Пусть она разскажетъ, что хочетъ, лишь бы эти люди ушли отсюда. Наша служанка Марія такъ легкомысленна! Охъ, ужъ эта молодость. Наказаніе съ ними!

— Конечно, — согласился падре. — Но какъ скученъ былъ бы міръ, если бы нашъ ближній зналъ, какъ устроить свои дѣла. Итакъ, мы пойдемъ къ Юліи?

Взволнованная сеньора предпочитала бы, чтобы священникъ пошелъ къ ея дочери одинъ. Около дверей въ ея комнату стоялъ похожій на солдата человѣкъ въ бѣлыхъ брюкахъ и темнозеленомъ мундирѣ. Онъ принималъ бравыя позы и покручивалъ свои усы, видимо, стремясь произвести впечатлѣніе на служанку, которой, какъ нарочно, приходилось что-то ужъ очень долго мести коридоръ въ этомъ мѣстѣ.

— А, — спокойно промолвилъ отецъ Конха, нисколько не смущаясь сабли часового. — А, это ты, Мануэль. Твоя жена говорила мнѣ, что ты хотѣлъ крестить младшаго изъ твоихъ ребятъ. Вѣдь ихъ у тебя, кажется, пять? Хорошо, принеси пятаго въ воскресенье, послѣ вечерни? Понимаешь, и кое-что для бѣдныхъ. Больше ты ужъ не дѣлаешь глупостей насчетъ церкви, Мануэль, а?

Онъ погрозилъ своимъ худымъ пальцемъ передъ самымъ лицомъ полицейскаго и, не обращая на него вниманія, прошелъ дальше.

— Можно войти? — спросилъ онъ, постучавшись въ дверь.

Голосъ Юліи пригласилъ его войти.

Онъ затворилъ за собою дверь и снялъ шляпу. Потомъ онъ выпрямился и, тихонько потирая руки, смотрѣлъ на Юлію: въ его глазахъ свѣтился лукавый огонекъ. Потомъ, не торопясь, онъ началъ шарить по карманамъ своего одѣянія.

— Куда я его дѣлъ? У меня тоже было любовное письмо, кажется, отъ донъ-Карлоса. Кажется, я его, впрочемъ, потерялъ.

Онъ засмѣялся, потомъ истово перекрестился и благословилъ Юлію. Потомъ, сдѣлавъ вдругъ самое серьезное лицо, онъ сѣлъ.

Юлія, видимо, сгорала отъ любопытства и впилась въ него глазами, какъ бы желая прочесть новости по его лицу.

— Да, дитя мое, — началъ онъ. — Политика это то же, что карьера. Если она не приноситъ прибыли, то едва ли стоитъ заниматься ею, особенно женщинѣ.

Онъ пристально взглянулъ на нее. Юлія поспѣшила отвернуться къ окну, черезъ которое доносился ароматъ фіалокъ и другихъ весеннихъ цвѣтовъ. Вмѣсто отвѣта она только пожала плечами и громко вздохнула.

— Взгляните сюда, дитя мое, — вдругъ сказалъ священникъ. — По причинамъ, которыя никого не касаются, я принимаю большое участіе въ вашей судьбѣ. Ваша судьба была для меня когда-то дороже моей собственной. Это было давно, и теперь я первый сознаюсь въ этомъ, какъ это дѣлаютъ всѣ умные люди. Я вашъ другъ, Юлія, и другъ настолько старый, что не буду очень придирчивъ относительно васъ, хотя я и привыкъ совать свой носъ въ дѣла ближняго. Я безпокоюсь о васъ, дитя мое.

Онъ покачалъ головой и забарабанилъ по столу своими не совсѣмъ чистыми пальцами.

— Благодарю васъ, — съ легкимъ, вызывающимъ смѣхомъ отвѣчала Юлія. — Но я могу сама распоряжаться собою?

Священникъ задумчиво покачалъ головой.

— Да, да, — заговорилъ онъ опять — Надо было ожидать, что выдадите такой отвѣтъ. Одинъ изъ благословенныхъ даровъ юности; — самоувѣренность. Боже сохрани, я вовсе не хочу расшатывать вашу самонадѣянность. Но, видите ли, есть люди, которые боятся, какъ бы этотъ пустой случай не заглохъ и не забылся. Этотъ алькадъ — настоящій мулъ, и все, что служитъ къ его возвеличенію, должно продолжаться, какъ можно дольше. Не играйте ему въ руку. Повторяю, есть люди, которые хотѣли бы поскорѣе забыть этотъ эпизодъ, и одинъ изъ нихъ явится сегодня къ вамъ.

— А, — равнодушно промолвила Юлія.

— Я говорю о генералѣ Винченте.

Юлія перемѣнилась въ лицѣ и блеснула глазами.

— Это тоже другъ, — продолжалъ Конха: — но…

Онъ закончилъ свою фразу краснорѣчивымъ жестомъ. Въ этотъ моментъ черезъ открытое окно донесся стукъ подъѣзжавшаго экипажа.

— Вотъ онъ ѣдетъ, — сказалъ Конха. — Онъ правитъ самъ. Стало быть, съ нимъ Эстрелла.

— Эстрелла, конечно, горитъ завистью.

Священникъ взглянулъ на нее съ умной улыбкой и ничего не отвѣтилъ.

— Она… — начала Юлія, но вдругъ закусила губу и смолкла. Ея мысль отъ Эстреллы быстро перескочила къ ея собственнымъ дѣламъ.

Въ коридорѣ послышался стукъ шаговъ и звонъ шпоръ.

— У сеньориты отецъ Конха, — услышали они почтительный голосъ часового.

Священникъ поднялся и открылъ дверь.

— Еще одинъ другъ, — промолвилъ онъ, — Пожалуйте сюда, генералъ.

Генералъ Винченте вошелъ въ сопровожденіи Эстреллы. Онъ кивнулъ головой отцу Конхѣ и нѣжно поцѣловалъ племянницу.

— Все еще сопротивляешься? — спросилъ онъ, похлопывая ее по плечу — Во время мира, какъ и на войнѣ, драгоцѣнное качествомилосердіе. Ты уже показала себя достаточно сильной, сжалься же теперь надъ этимъ несчастнымъ алькадомъ, и пусть этотъ инцидентъ будетъ исчерпанъ.

Онъ подвинулъ себѣ кресло и снялъ перчатки. Сабля, которую онъ держалъ между ногъ, опершись на нее обѣими руками, казалась непропорціонально большой и доходила ему до самыхъ глазъ.

— Я видѣлъ его вчера въ «Gafe Real» — продолжалъ, хихикнувъ, генералъ, — У него такой видъ, словно его собираются хоронить. Охъ, ужъ эти штатскіе! Они относятся къ жизни слишкомъ ужъ серьезно.

Онъ засмѣялся и обвелъ глазами всѣхъ присутствовавшихъ, какъ бы приглашая ихъ проникнуться болѣе веселымъ и легкимъ взглядомъ на жизнь. Изборожденное морщинами лицо падре немедленно расплылось въ улыбку. Но его глаза, которые онъ не спускалъ съ самаго могущественнаго человѣка въ Андалузіи, были серьезны.

Генералъ Винченте продолжалъ смѣяться съ самымъ невозмутимымъ видомъ, а священникъ, которому естественно предстояло сыграть первую роль въ такомъ щекотливомъ дѣлѣ, въ смущеніи потиралъ свои костлявыя руки, не зная, какъ ему выйти изъ создавшагося положенія.

— Нашъ гость уѣхалъ вчера утромъ — говорилъ генералъ, — и алькадъ, конечно, и не подумалъ чинить какія-нибудь препятствія его отъѣзду.

Юлія вздохнула съ облегченіемъ и мелькомъ взглянула на Эстреллу.

— Я не знаю, поручалъ ли сеньоръ Конингемъ Эстреллѣ передать тебѣ что-нибудь. Мнѣ онъ объ этомъ ничего не говорилъ — продолжалъ Винченте.

— Нѣтъ, не поручалъ, — спокойно сказала Эстрелла, кивнувъ головой.

— Въ такомъ случаѣ нужно покончить съ этимъ глупымъ инцидентомъ. Мнѣ остается только напомнить тебѣ, Юлія, что у тебя нѣтъ отца, что въ Испаніи найдется не мало авантюристовъ, которые являются сюда только ради любовныхъ и военныхъ приключеній и, насытившись ими, уѣзжаютъ отсюда безъ всякихъ сожалѣній.

Онъ закончилъ свои слова легкимъ смѣхомъ сожалѣнія, какъ настоящій солдатъ, который проситъ снисхожденія къ недостаткамъ своихъ соратниковъ. Потомъ, погладивъ рукоятку своей сабли, смѣло взглянулъ на присутствовавшихъ. Но выраженіе всѣхъ трехъ лицъ ясно показывало, что всѣ отказываются причислить Еонингема къ разряду такихъ людей.

— Надо исполнить требованіе алкада. Пусть онъ броситъ взглядъ на это письмо. Это вполнѣ удовлетворитъ его.

— Письма у меня уже нѣтъ, — спокойно отвѣтила Юлія, плотно сжавъ свои розовыя губки.

— Конечно, оно можетъ быть не при тебѣ, а гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. А можетъ быть, ты уничтожила его?

— Я не уничтожала и скрывала этого письма, но у меня его нѣтъ, — отвѣчала дѣвушка хладнокровно.

Эстрелла сдѣлала безпокойное движеніе на стулѣ. Ея лицо было блѣдно, глаза горѣли. Она внимательно наблюдала за выраженіемъ лица ея двоюродной сестры, а старикъ-священникъ посматривалъ изъ-подъ своихъ густыхъ бровей то на одно женское лицо, то на другое.

— Въ такомъ случаѣ — воскликнулъ генералъ, поднимаясь съ видомъ облегченія, — тебѣ только нужно заявить объ этомъ алькаду, и инцидентъ исчерпанъ. Сорвалось дѣло, достопочтенный отецъ, сорвалось,

И онъ добродушно похлопалъ священника по плечу.

— Да, да, — подтвердилъ падре, держа въ рукахъ табакерку. — Сорвалось, конечно, сорвалось.

— Въ такомъ случаѣ, можно будетъ прислать къ тебѣ алькада, Юлія? И ты заявишь ему о томъ, что ты только что сказала намъ?

— Какъ вамъ угодно, — отвѣчала Юлія.

Радости генерала не было предѣловъ.

— Отлично! — вскрикнулъ онъ. — Я всегда говорилъ, что можно положиться на твой здравый смыслъ. Поцѣлуй меня, Юлія. Эстрелла, идемъ, лошади уже заждались насъ.

И, кивнувъ головой, онъ направился къ двери.

— Сорвалось! — бросилъ онъ черезъ плечо Конхѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ священникъ шелъ одинъ но каштановой аллеѣ. Колоколъ уже давно звонилъ къ вечернѣ, но падре былъ самодержавнымъ пастыремъ и не очень-то спѣшилъ къ своему стаду. Солнце уже сѣло, и въ ущельяхъ отдаленныхъ горъ синей дымкой спустилась уже ночь.

Священникъ вышелъ на большую дорогу. На ней виднѣлась всего одинокая фигура человѣка, сидѣвшаго въ тѣни дуба въ полумилѣ по направленію къ Вобадильѣ. Человѣкъ этотъ плотно прижался къ кучѣ камней, закрывъ лицо полами своего платья.

— Сорвалось, — бормоталъ падре Конха, поворачивая къ церкви, — Сорвалось. Но что это дѣлаетъ въ окрестностяхъ Ронды въ такое время Консенсіонъ Вара?

XII.
На Толедской дорогѣ.

Конингемъ безъ особыхъ затрудненій доѣхалъ до Кордовы. Ѣхалъ онъ большей частью впереди неуклюжаго дилижанса, который везъ его багажъ. Дорога была довольно скучна, и послѣдніе этапы, хотя и проходили по плодоносной равнинѣ Гвадальквивира, были пыльны и однообразны.

Въ Кордовѣ нашъ путникъ нашелъ довольно удобное помѣщеніе въ старой гостиницѣ, выходившей окнами на улицу. Древній городъ въ тѣ времена, какъ и теперь, былъ военнымъ центромъ и главной квартирой объѣздчиковъ, поставлявшихъ лошадей на испанскую кавалерію и артиллерію. По совѣту генерала Винченте, Конингемъ отказался отъ своей привычки разспрашивать обо всемъ, чтобы предупредить разные толки, которые могли слѣдовать за путникомъ съ одного конца страны до другого.

— Гдѣ только будетъ можно, изучайте сами дорогу въ городъ и изъ города, — сказалъ ему генералъ обычнымъ беззаботнымъ тономъ, — Этимъ вы пріобрѣтете весьма полезные для солдата запасы знанія.

— Изволите видѣть, — подтверждалъ Консенсіонъ, потряхивая головой, — объѣхать весь міръ съ открытыми глазами все равно, что покорить его.

Отъ своего проводника Конингемъ заимствовалъ не Мало прімовъ изученія дорогъ — особое искусство, которое дало Консенсіону Вара такую славу среди отбросовъ Андалузіи. Кордова представляла удобный случай испробовать это искусство, ибо римляне и готы, мавры и христіане — всѣ соединенными усиліями такъ искривили дорогу, что составить себѣ надлежащее представленіе о ней стало почти невозможно для обыкновеннаго ума.

Конингемъ сонно сидѣлъ въ гостиницѣ «Del Gran Capitan» въ тѣни апельсинныхъ деревьевъ, поджидая прибытія Консенсіона Вара. Онъ уже сдѣлалъ нѣсколько знакомствъ, какъ всякій путешественникъ, если только онъ не медвѣдь. Это неизбѣжно въ странѣ учтивости и гостепріимства, гдѣ общительность является отличительной чертой высшихъ и низшихъ классовъ. Раза два предлагали ему свои услуги но продажѣ лошадей матодоры, перебивавшіеся безъ дѣла въ зимніе долгіе мѣсяцы, причемъ просили, конечно, цѣну гораздо меньшую, чѣмъ лошади якобы стоили. Къ пожелтѣвшему мраморному сидѣнію подъ апельсиннымъ деревомъ подходилъ иной разъ старый нищій и начиналъ дружелюбно болтать о нынѣшнихъ тяжелыхъ временахъ. Однажды такимъ собесѣдникомъ оказался какой-то сѣдовласый джентельменъ, говорившій по-англійски. Между прочимъ освѣдомился о томъ, что привело англичанина въ Кордову. Этотъ мягкорѣчивый старикъ въ разговорѣ объяснилъ, что иностранцы хорошо сдѣлаютъ, если будутъ избѣгать вопросовъ политики и религіи, которые онъ соединялъ въ одну опасность.

Прошло два дня, а о Консенсіонѣ Вара ни слуху, ни духу. На второй день къ вечеру Конингемъ рѣшилъ ѣхать одинъ, несмотря на то, его путь проходилъ по рѣдко населенной долинѣ Алькадіи.

— Вамъ придется ѣхать отъ Гвадалквивира до Гваяны, — сказалъ ему содержатель гостиницы. — Если будутъ дождливая погода, то вы пробудете въ дорогѣ цѣлый мѣсяцъ-.

Конингемъ тронулся въ путь рано утромъ. Когда онъ сѣлъ въ сѣдло, солнце только еще выглянуло изъ-за далекихъ, окутанныхъ туманомъ холмовъ Ронды.

Въ это же время возсталъ отъ сна и Консенсіонъ Вара, пріютившійся на ночь въ оливковой рощѣ на Бобадильской дорогѣ. Онъ рѣшилъ терпѣливо выжидать и второй день, пока ему представится случай заговорить съ синьоритой.

Солнце поднялось уже надъ равниной Хереса и освѣтило живописную фигуру Эстебана Ларральда. Онъ уже зналъ, что за часъ до прибытія Конингема въ Хересѣ произошло убійство полковника Монреаля и что, стало быть, письмо, не переданное по назначенію, находится у англичанина.

Ларральдъ былъ верхомъ и держался въ сѣдлѣ довольно непринужденно. Пыль поднималась до самой головы лошади, и на солнцѣ то и дѣло поблескивали его шпоры: этотъ многообѣщавшій человѣкъ, видимо, спѣшилъ по направленію къ Кордовѣ.

Въ то же время въ Рондѣ, въ старомъ мавританскомъ замкѣ, генералъ Винченте, приглашенный на засѣданіе военнаго совѣта въ Мадридѣ, дѣлалъ свои недолгіе сборы въ поѣздку. Отправляя своихъ слугъ заблаговременно въ Толедо, гдѣ она обыкновенно проводила лѣто, сеньора Баренна на этотъ разъ забыла о своихъ нервахъ. Юлія волновалось при мысли, что ей опять придется быть въ дорогѣ, и въ каждомъ словѣ обнаруживала то безпокойство духа, которое составляетъ наслѣдіе жаждущихъ сердецъ. Эстрелла, спокойная и сдержанная, наблюдала за подробностями переѣзда своего большого и пышнаго хозяйства. Она принадлежала къ числу тѣхъ счастливыхъ натуръ, которыя знаютъ, чего они хотятъ.

Итакъ, Фредерикъ Конингемъ, ѣхавшій на сѣверъ въ одиночествѣ, былъ своего рода магнитомъ для всѣхъ этихъ лицъ, въ жизнь которыхъ онъ попалъ такъ случайно. Они всѣ собирались слѣдовать за нимъ въ болѣе холодныя равнины Кастиліи, гдѣ жизнь наполнялась борьбой и честолюбіемъ, войной и тѣми мелкими треніями, которыя дѣлаютъ политикановъ калифами на часы.

Подвигаясь по дорогѣ, Конингемъ то тамъ, то сямъ оставлялъ вѣсточку для набившагося къ нему Консенсіона Вара. Такъ, во всѣхъ конторахъ дилижансовъ отъ Кордовы до Мадрида онъ просилъ передать ему, чтобы онъ ѣхалъ за нимъ, если только у него не пропала охота къ путешествію: онъ зналъ, что на этой дорогѣ, гдѣ часто попадаются проѣзжающіе, языкъ трактирщиковъ и кднюховъ служилъ лучшимъ телеграфомъ. И дѣйствительно, вслѣдъ за англичаниномъ ѣхалъ человѣкъ, разспрашивавшій съ мрачной улыбкой о его пути, но человѣкъ этотъ былъ не Консенеіовъ Вара.

Былъ уже поздній вечеръ, когда Конингемъ, выѣхавшій изъ Толедо рано утромъ, почувствовалъ желаніе увидѣть поскорѣе передъ собой дома и церкви Мадрида. Онъ ѣхалъ цѣлый день но пустынной странѣ Сервантеса, которая до сего времени даетъ Испаніи самыхъ умныхъ мужчинъ и самыхъ обыкновенныхъ женщинъ. Солнце уже сѣло за отдаленными холмами Старой Кастиліи и съ востока, отъ Аранхуэца еще, гдѣ великая рѣка разрѣзаетъ Испанію на двѣ части, медленно поднималось сѣрое облако. Видъ коричневой пустыни былъ довольно безотраденъ, и волнистая неровная мѣстность, казалось, расплывалась на горизонтѣ въ безконечность.

Конингемъ остановилъ лошадь и осмотрѣлся. Нигдѣ, куда только хваталъ глазъ, не было видно ни одного жилища, которое свидѣтельствовало бы о присутствіи здѣсь человѣка. Не видно было ни одного поселянина, возвращавшагося съ работы домой. Ибо въ этой странѣ войны и безконечной борьбы народъ со временъ самого Навуходоносора скапливался въ деревняхъ и маленькихъ городахъ, гдѣ общая опасность обезпечивала нѣкоторую защиту противъ безбожнаго врага. Дорога то поднималась, то шла подъ уклонъ по плато, на которомъ не было видно ни дерева, ни забора. На горизонтѣ, въ той сторонѣ, гдѣ должна была быть столица, нельзя было замѣтить ни соборной колокольни, ни верхушки какого-нибудь замка, и Мадридъ, казалось, находился гдѣ-то по другую сторону этого міра.

Кошшгсмъ повернулся въ сѣдлѣ и оглянулся. Не далѣе мили отъ него по пыльной дорогѣ несся какой-то всадникъ. Въ его фигурѣ была какая-то тревога, что-то такое, что напоминало о погонѣ.

Конингемъ сразу понялъ, что это не Консенсіонъ Вара, и остановился, ожидая всадника. Встрѣтить на дорогѣ человѣка и не подождать его, чтобы раскланяться съ нимъ, въ Испаніи значило бы нанести ему оскорбленіе, а ѣхать въ одиночествѣ въ то время, когда тебя догоняетъ другой, вызвало бы въ каждомъ недовѣріе и подозрѣніе.

Вотъ почему Конингемъ привѣтливо замахалъ всаднику рукой и готовъ былъ встрѣтиться съ нимъ, какъ со старымъ товарищемъ.

Увидавъ его привѣтствіе, Эстебанъ Ларральдъ слегка разсмѣялся и бросилъ повода своей утомленной лошади. Видъ у него былъ усталый. Онъ уже давно узналъ Конингема и приподнялъ свою шляпу въ знакъ того, что онъ видитъ привѣтствіе англичанина.

— Не сталъ бы онъ махать мнѣ рукой, знай онъ только, кто я такой, — пробормоталъ онъ про себя.

Но первыя же слова Конингема показали, что Эстебанъ Ларральдъ былъ гораздо менѣе воспріимчивый человѣкъ, чѣмъ онъ себя воображалъ.

— А, да это нашъ влюбленный! — вскричалъ онъ. — Сеньоръ Ларральдъ, вы помните меня? Помните Альжесирасъ и ваше письмо въ розовомъ конвертѣ. Чтобъ ему пусто было: я едва не погибъ изъ-за него! Какъ поживаете?

И англичанинъ, весело смѣясь, подъѣхалъ къ нему и протянулъ ему руку, которую Ларральдъ принялъ безъ особаго энтузіазма: настоящій заговорщикъ никогда не вѣритъ честности другого.

— Кто бы могъ ожидать встрѣтить васъ здѣсь, — весело продолжалъ Конни гемъ.

— Не такъ ужъ это удивительно, какъ вы думаете.

— О!

Въ тонѣ Ларральда нельзя было ошибиться. Веселые голубые глаза англичанина вдругъ стали холодны и тверды.

— Да, я ѣхалъ за вами. Дайте мнѣ то письмо.

— У меня нѣтъ этого письма, сеньоръ Ларральдъ, да если бъ и было, то я, пожалуй, не отдалъ бы вамъ его. Ваше поведеніе во всемъ этомъ дѣлѣ нельзя сказать, чтобы было особенно красиво. Говоря по правдѣ, я не очень-то уважаю человѣка, который ради своихъ темныхъ замысловъ вовлекаетъ въ дѣло иностранцевъ и женщинъ.

Ларральдъ съ едва уловимымъ оттѣнкомъ презрѣнія погладилъ свои усы.

— Не будь тутъ замѣшана женщина, которая такъ пострадала за это письмо, я долженъ былъ бы отдать его алькаду въ Рондѣ.

Ларральдъ только пожалъ плечами.

— Вы не отдали его алькаду въ Рондѣ, потому что оно понадобилось вамъ самому, — сказалъ онъ насмѣшливымъ голосомъ. — А понадобилось потому, что вы хотите примириться съ Эстреллой Винчеите.

— Надѣюсь, что вы явились сюда не для того, чтобы говорить о сеньоритѣ Винчеите, — серьезно замѣтилъ Конингемъ. — Вы сказали, что ѣхали за мной, чтобы получить обратно ваше письмо. Его у меня нѣтъ. Я оставилъ его въ домѣ полковника Монреаля въ Хересѣ. Если вы ѣдете въ Мадридъ, то я посижу здѣсь и выкурю папиросу. Если же вы предполагаете остаться здѣсь, то поѣду я, ибо становится уже поздно.

Конингемъ кивнулъ головой своему собесѣднику, убѣдившись, повидимому, что ссора неизбѣжна, но что отнестись къ ней надо какъ можно легче. Оба они сидѣли верхомъ и стояли по серединѣ дороги.

— Не угодно вамъ ѣхать? — спросилъ Конингемъ, жестомъ приглашая его двинуться.

Ларральдъ посмотрѣлъ на него блестящими глазами и не отвѣчалъ ничего.

— Въ такомъ случаѣ, я буду продолжать мой путь, — сказалъ англичанинъ, слегка пришпоривая лошадь. Т.а проснулась, но не успѣла сдѣлать и нѣсколькихъ шаговъ, какъ Ларральдъ поднялся на стременахъ и подлетѣлъ къ ней сбоку.

Конингемъ вдругъ крикнулъ отъ острой боли и запрокинулъ голову. Ларральдъ ударилъ его въ спину ножамъ. Англичанинъ закачался въ сѣдлѣ, какъ бы желая сохранить равновѣсіе, и потерялъ стремена, потомъ онъ качнулся впередъ и съ шумомъ упалъ на дорогу.

Ларральдъ слѣдилъ за нимъ съ блѣднымъ лицомъ и горящими глазами. Потомъ онъ быстро оглянулся въ наступавшей темнотѣ. Кругомъ не было ни души: то была одна изъ самыхъ пустынныхъ мѣстностей на свѣтѣ. Спускаясь съ сѣдла, онъ какъ будто вспомнилъ о всевидящемъ окѣ и набожно перекрестился. Лицо erq «было блѣдно: не легко убить человѣка и остаться съ нимъ наединѣ,

Глаза Конингема были закрыты. На губахъ показалась кровь. Трясущимися, словцо листья осины, руками Ларральдъ сталъ обыскивать англичанина. Не найдя ничего, онъ испустилъ проклятіе и всталъ ни ноги. Въ сумракѣ его лицо блестѣло, словно онъ облилъ его водой. Онъ медленно взобрался на сѣдло и поѣхалъ по направленію къ Мадриду.

Было уже совершенно темно, когда Конингемъ пришелъ въ себя. Обыскивая его, Ларральдъ перевернулъ его, чѣмъ остановилъ кровотеченіе и, самъ того не подозрѣвая, спасъ его жизнь. Привели раненаго въ чувство тяжелый стукъ колесъ и пощелкиваніе бича. То былъ огромный возъ съ сѣномъ, запряженный шестью мулами и ѣхавшій со стороны Толедо.

Правила, этими мулами старый солдатъ. Въ то время большинство населенія Кастиліи состояло изъ бывшихъ солдатъ и умѣло обращаться съ ранеными. Съ большими предосторожностями, кряхтя и бранясь, онъ поднялъ Конингема въ свою телѣгу и двинулся дальше къ Мадриду.

XIII.
Мудрый простецъ.

У падре Кои хи было обыкновеніе являться между девятью и десятью часами утра въ свою церковь и выслушивать разныя просьбы, свѣтскія и духовныя, съ которыми къ нему обращались члены его стада.

Такимъ образомъ, каждый вѣрующій въ девять часовъ могъ застать стараго священника на обычномъ мѣстѣ. Онъ грѣлся на солнышкѣ, сидя у входныхъ дверей, покуривая сигару и коротая время въ разговорахъ съ прихожанами, у которыхъ былъ досугъ поболтать съ нимъ.

— Страдаетъ душа или тѣло — все равно, идите ко мнѣ, — говаривалъ падре Конха. — Для тѣла я могу сдѣлать немного, очень немного. Я получаю всего двадцать фунтовъ въ годъ, да и то не всегда, но все-таки могу удѣлять кое-что на благотворительность. Но для души я могу сдѣлать гораздо больше.

Было какъ-то странно видѣть стараго священника сметавшимъ съ церковныхъ ступеней листья и грязь, наносимую иногда туда вѣтреной и дождливой погодой. Эта уборка лежала на обязанности сапожника, жившаго черезъ дорогу, на котораго падре Конха бывалъ въ такія минуты страшно сердитъ.

— Смотрите, — кричалъ онъ прохожимъ. — Смотрите, какъ нашъ церковный сторожъ дѣлаетъ свое дѣло! А между тѣмъ святая церковь платитъ ему за это пятнадцать… или двадцать везетъ ежегодно.

Матери приводили сюда къ нему своихъ дѣтей — маленькихъ дѣвочекъ, исчезавшихъ совсѣмъ подъ яркими платками и толковали о конформаціи и причащеніи. Падре Конха обыкновенно ставилъ дѣтей на колѣни и начиналъ говорить съ ними. Когда матери, отходили въ сторону, лицо этого незнакомца такъ прояснялось и становилось такимъ добрымъ, что дѣти, которымъ за минуту передъ тѣмъ хотѣлось бѣжать отъ него, уже не боялись его и чувствовали себя совершенно счастливыми. Весной къ нему приходили молодые люди, робкіе и застѣнчивые, съ мыслями, приличествующими этому времени года. Они были увѣрены, что падре Конха знаетъ о нихъ рѣшительно все и но преминетъ воспользоваться случаемъ разспросить ихъ о нравѣ, поведеніи и средствахъ обѣихъ брачущихся сторонъ, грозя въ противномъ случаѣ отказаться вѣнчать ихъ, что, конечно, онъ не имѣлъ права дѣлать. Приходили сюда также хромые и слѣпые, бѣдные и богатые; приходили сюда и несчастные. Такихъ обыкновенно было больше всего. Сапожникъ разсказывалъ, что однажды пришелъ сюда нѣкій разорившійся человѣкъ, который, переговоривъ съ падре, выхватилъ револьверъ и хотѣлъ застрѣлиться. Падре бросился на него, какъ дикій звѣрь. Они схватились, упали на землю, скатились по ступенямъ на дорогу и продолжали бороться, пока оба не покрылись пылью, словно мельники мукой. Въ концѣ концовъ падре подмялъ подъ себя этого сильнаго человѣка, вырвалъ у него револьверъ и бросилъ его въ ровъ. Потомъ онъ принялся такъ тузить неудачнаго самоубійцу кулаками, что несчастный принялся молить о пощадѣ, но пощады ему не было.

— Вы спасли ему жизнь — говорили потомъ священнику.

— Я хлопоталъ только о его душѣ — возражалъ онъ съ серьезной улыбкой.

Конха не былъ умнымъ человѣкомъ, но онъ былъ мудръ. Ученость его была весьма невелика, и онъ велъ свое стадо, какъ могъ, по бурнымъ путямъ революціи и междуусобной войны. Онъ дѣйствовалъ желѣзнымъ жезломъ на тѣхъ, кого могъ достать, а на тѣхъ, кто былъ внѣ предѣловъ его досягаемости, старался оказать вліяніе терпѣніемъ и терпимостью. Вѣрный своему одѣянію, онъ былъ врагомъ всякаго прогресса и не довѣрялъ всякому нововведенію.

— Падре хотѣлъ бы, чтобы міръ совсѣмъ застылъ, — сказалъ ему какъ-то мѣстный цирульникъ, радикалъ и болтунъ.

— Падре хотѣлъ бы — отвѣчалъ Конха, обтирая полотенцемъ только что выбритый подбородокъ: — чтобы цирюльники знали только свои бритвы да ножницы. Многіе такъ заняты тѣмъ, что кричатъ „впередъ“, что имъ не остается времени спросить, куда это. „впередъ“.

Въ общемъ его самодержавный образъ правленія былъ благодѣтеленъ и не мало способствовалъ благополучію маленькаго сѣвернаго предмѣстья города Ронды, на которое онъ распространялся. Во всякомъ случаѣ, падре Конха былъ бдительнымъ пастыремъ своего стада и зналъ каждое лицо въ своемъ приходѣ.

Въ одно прекрасное утро случилось такъ, что, проходя по церкви послѣ заутрени, онъ обратилъ вниманіе на одну чужую женщину, зашедшую въ церковь помолиться. То была плохо одѣтая крестьянка. Около нея сидѣлъ ребенокъ и съ удивленіемъ таращилъ глаза на невиданный имъ алтарь и цвѣтныя стекла.

Конха присѣлъ на низенькую стѣнку церковной ограды и сталъ ждать выхода богомолки, которая не принадлежала къ его стаду. Черезъ нѣсколько минутъ женщина приподняла тяжелую кожаную портьеру церковнаго входа и выпустила на солнечный свѣтъ струю холоднаго, пропитаннаго запахомъ ладана воздуха.

Она поклонилась священнику и остановилась, очевидно, выжидая, что онъ ее узнаетъ. Конха бросилъ папиросу и поднесъ руку къ шляпѣ. Уже давно онъ дѣлалъ этотъ жестъ только для дамъ высокаго положенія.

— Мнѣ кажется, что я видѣлъ уже твое лицо, дитя мое, — сказалъ онъ.

— Да, достопочтенный отецъ. Я изъ Ронды, но раньше я жила въ Хересѣ.

— А, стало быть, твой мужъ одинъ изъ „недовольныхъ“?

Женщина залилась слезами и, закрывъ лицо руками, прислонилась къ стѣнѣ. Въ ея позѣ было что-то дѣтское. Вѣроятно, она вышла замужъ очень рано, лѣтъ пятнадцати.

— Нѣтъ, достопочтенный отецъ, онъ просто воръ.

Конха не безъ веселости кивнулъ головой: онъ никогда не высказывалъ большого ужаса передъ разными человѣческими злодѣяніями.

— Это почти одно и то же, — спокойно замѣтилъ онъ. — Только одинъ дѣлаетъ то, что другой боится сдѣлать. Твой мужъ уже въ тюрьмѣ?. Не потому ли ты и вернулась сюда? Вѣдь вы, женщины, по глупости почти равны мужчинамъ!

— Нѣтъ, достопочтенный отецъ, я вернулась сюда потому, что онъ бросилъ меня. Себастіанъ убѣжалъ отъ меня и захватилъ съ собой кое-какія вещи своего хозяина, полковника Монреаля изъ Хереса. Хорошій онъ былъ человѣкъ, но занимался политикой.

— А!

— Да. Его убили, какъ вы, вѣроятно, уже знаете изъ газетъ; это было съ недѣлю тому назадъ, въ тотъ самый день, когда къ намъ пріѣзжалъ англичанинъ съ письмомъ.

— Какой англичанинъ? — спросилъ Конха, стряхивая съ рукава пылинки нюхательнаго табаку.

— Не знаю. Но это былъ англичанинъ, судя по его выговору. У полковника былъ пріятель англичанинъ, который говорилъ почти такъ же.

— А какой видъ былъ у этого англичанина?

— Онъ высокаго роста, держится прямо, похожъ на солдата. Усы у него свѣтлые, словно солома.

— Вотъ что! И онъ оставилъ письмо?

— Да, достопочтенный отецъ.

— Въ розовомъ конвертѣ?

— Да, — отвѣчала женщина, глядя на него съ удивленіемъ.

— Разскажи мнѣ теперь, что было дальше. Можетъ быть, я помогу тебѣ, если узнаю все подробно.

— Потомъ полиція принесла тѣло полковника, убитаго на улицѣ. Я уже накрыла для него столъ и ждала его….

— Ну, а потомъ?

— Потомъ Севастіанъ съѣлъ обѣдъ…

— Твой мужъ, повидимому, предпочелъ самъ дѣйствовать — перебилъ ее Конха съ лукавой улыбкой. — А потомъ?

— Потомъ Севастіанъ послалъ меня съ порученіемъ въ городъ; когда я вернулась, его уже не было, а вмѣстѣ съ нимъ исчезли и нѣкоторыя вещи полковника, въ томъ числѣ и его бумаги.

— И письмо, которое ему было доставлено англичаниномъ?

— Да, досточтимый отецъ. Себастіанъ знаетъ, что въ такія времена бумаги политика можно продать на вѣсъ золота.

Конха задумчиво кивнулъ головой и поднесъ къ носу щепотку табаку.

— Да, Себастіанъ, очевидно, изъ тѣхъ людей, которые далеко пойдутъ въ этомъ мірѣ… До извѣстной, впрочемъ, точки, которая можетъ оказаться и висѣлицей. Для каждаго на земномъ шарѣ найдется мѣстечко, куда онъ хотѣлъ бы попасть, будь у него деньги. Для меня такое мѣсто — Римъ. Вѣроятно, такое мѣсто было у Себастіана, и онъ, навѣрно, говорилъ о немъ, когда бывалъ не совсѣмъ трезвъ.

— Онъ всегда толковалъ о Мадридѣ, достопочтенный отецъ.

— Я такъ и думалъ.

— У меня нѣтъ денегъ ѣхать къ нему туда, — заговорила женщина, снова заливаясь слезами. — Поэтому-то я и пріѣхала въ Ронду, гдѣ меня знаютъ, и хочу поискать здѣсь денегъ.

— Ахъ, ты глупая женщина! — сурово перебилъ ее священникъ, грозя ей пальцемъ. — Глупая потому, что хочешь ѣхать за такимъ человѣкомъ. Еще болѣе глупая потому, что плачешь о такомъ мужѣ, да еще на церковныхъ ступеняхъ, гдѣ тебя можетъ видѣть всякій. Всякая другая женщина на твоемъ мѣстѣ радовалась бы. Для нея было бы величайшимъ утѣшеніемъ сознавать, что ея мужъ оказался хуже ея. Перестань же плакать, глупая.

Женщина машинально исполнила его приказъ. На нее нашелъ какой-то столбнякъ безнадежности.

Въ эту минуту мимо нихъ проскакалъ какой-то всадникъ, направлявшійся со стороны Ронды на бобадильскую дорогу или, можетъ быть, къ дому сеньоры Баренна. Шляпа его была нахлобучена на самыя уши, а взоръ неподвижно устремленъ впередъ. Вся его поза говорила о томъ, что онъ притворяется, будто бы онъ весь поглощенъ какими-то мыслями. Безъ сомнѣнія, онъ зналъ, что падре Конха въ это время долженъ сидѣть на церковной паперти и, видимо, не желалъ встрѣчаться съ нимъ глазами, То былъ Ларральдъ.

Нѣсколько минутъ спустя, Юлія Баренна, сидѣвшая у окна, — это была ея обычная поза, — вдругъ поднялась съ мѣста. Глаза ея блестѣли, въ рукахъ чувствовалась дрожь. Она пристально глядѣла внизъ и не спускала глазъ съ всадника, который не торопясь пробрался черезъ оливковую рощу. Потомъ, съ трудомъ дыша, она повернулась къ зеркалу.

— Наконецъ-то! — прошептала она, бытро приводя въ порядокъ волосы и мантилью.

Сердце ея билось учащенно, въ умѣ пролетали тысячи мыслей. Въ одинъ моментъ весь міръ перемѣнился для нея, и сама она стала другимъ существомъ. Казалось, нѣсколько лѣтъ скатилось съ нея, и ея сердце стало опять молодымъ и полнымъ надежды. Она бросила на себя послѣдній взглядъ и поспѣшила къ двери.

Было еще рано, и воздухъ подъ изъѣденными временемъ оливковыми деревьями былъ свѣжъ и прохладенъ, когда Юлія шла навстрѣчу Ларральду. Завидѣвъ ее, онъ соскочилъ съ сѣдла и, опустивъ лошадь на волю, бросился навстрѣчу къ дѣвушкѣ и горячо поцѣловалъ ей руку.

— Я не видала васъ почти двѣ недѣли, — промолвила Юлія.

— Вотъ какъ! — воскликнулъ Ларральдъ, очевидно, не привыкшій вести такой строгій счетъ днямъ, — Да, я знаю. Но вѣдь я все это время леталъ по большимъ дорогамъ. Я былъ почти въ самі мъ Мадридѣ. Ахъ, Юлія, какую ошибку вы сдѣлали!

— Какую ошибку? — спросила она, слегка кокетничая глазами..

Она думала, что онъ спроситъ ее, зачѣмъ она его любитъ.

— Напрасно вы отдали письмо этому канальѣ Конингему. Онъ выдалъ насъ, и теперь мнѣ небезопасно оставаться въ Испаніи.

— Вы увѣрены въ этомъ? — быстро спросила Юлія.

Если бъ она любила Ларральда всей душой, она, конечномъ радостью раздѣлила бы его гоненіе.

Ларральдъ коротко разсмѣялся и пожалъ плечами.

— Одинъ Богъ знаетъ, гдѣ теперь это письмо, — отвѣчалъ онъ,

Юлія развернула записку и вручила ее Ларральду. Она получила ее недѣли три тому назадъ отъ Консенсіона Вари. Записка была отъ Конингема и гласила, что онъ оставилъ ея письмо въ домѣ полковника Монреале.

— Полковника убили раньше, чѣмъ Конингемъ добрался до Хереса, — отрывисто сказалъ Ларральдъ. — Не думаю, чтобы онъ оставилъ письмо тамъ. Мнѣ кажется, онъ оставилъ его при себѣ, какъ рекомендацію для христинистовъ, въ рядахъ которыхъ онъ будетъ служить. Это вещь совершенно естественная. Но я удостовѣрился, что письма при немъ дѣйствительно нѣтъ.

— Какимъ же образомъ? — спросила Юлія, и на ея лицѣ изобразился страхъ.

Ларральдъ улыбнулся довольно кисло и вмѣсто отвѣта отвернулся и сталъ смотрѣть на дорогу.

— А вотъ идетъ и падре Конха, — сказалъ онъ. — Пойдемъ къ дому.

XIV.
Сила доказательствъ.

Старый священникъ медленно шелъ по дорогѣ къ дому, какъ вдругъ вѣтки низкорослаго дуба раздвинулись, и изъ этой засады появилась сеньора Баренна, державшая палецъ на губахъ.

— Тише? — сказала она. — Онъ здѣсь.

По встревоженному выраженію ея лица видно было, что нервы ея напряжены до крайности.

— Кто это онъ?

— Эстебанъ Ларральдъ, конечно.

— А! — хладнокровно произнесъ падре. — Но развѣ ради этого нужно прятаться за деревьями и ходить по куртинамъ съ цвѣтами? Жизнь была бы много проще, сеньора, если бъ люди ходили только по обычнымъ тропамъ. Ужъ не влѣзть ли и мнѣ на дерево?

Почтенная дама возвела глаза къ небу и тяжело вздохнула.

— Какая трагедія наша жизнь! — прошептала она, очевидно, по адресу ангеловъ, но достаточно громко и для ея спутника.

— А, можетъ быть, и фарсъ, — сказалъ Конха. — Смотря по тому, какъ мы будемъ играть свою роль. Гдѣ сеньоръ Ларральдъ?

— Онъ направился во фруктовый садъ съ Юліей. Тамъ кругомъ высокая стѣна, и никто ихъ не увидитъ. Можетъ быть, она уже убита теперь, я узнала, что онъ пріѣхалъ потому, какъ она сбѣжала внизъ.

Конха улыбнулся съ серьезнымъ видомъ.

— Не она первая. Многія въ такой поспѣшности спотыкались и падали съ лѣстницы.

— Вы ужасный человѣкъ! У васъ нѣтъ сердца! И нѣтъ никого, кто вошелъ бы въ мое положеніе! Никто не знаетъ, что я претерпѣваю! Ночью я не могу сомкнуть глазъ ни на секунду, а все лежу и думаю о моихъ заботахъ. Юлія не слушается меня. Я уже говорила ей, чтобы она не сердила меня, но она только смѣется. Она все время настаивала на томъ, чтобы повидаться съ этимъ ужаснымъ Эстебаномъ Ларральдомъ, который къ тому же еще и карлистъ!

— Мы всѣ таковы, коими насъ создалъ Господь Богъ, — сказалъ Конха: — но съ помощью дьявола стараемся казаться лучше, — прибавилъ онъ тихонько.

— Теперь я хочу поѣхать къ генералу Винченте и попрошу его прислать солдатъ. Присутствіе этого человѣка для меня несносно — меня уже не слушаютъ въ моемъ собственномъ домѣ. Я приказала, чтобъ экипажъ ждалъ меня у нижнихъ воротъ. Я не смѣю уже уѣхать съ своего собственнаго подъѣзда! Какая трагедія!

— Я поѣду съ вами, если вы рѣшили ѣхать, — сказалъ Конха.

— Какъ! оставить Юлію съ этимъ ужаснымъ человѣкомъ!

— Да, — спокойно отвѣчалъ священникъ. — Счастье это такая вещь, въ которую опасно вмѣшиваться. Его такъ мало въ этомъ, да и длится оно такъ не долго.

Тяжкій вздохъ сеньоры Варенны засвидѣтельствовалъ, что она не особенно свѣдуща въ этомъ.

— Вы, пожалуй, даже не прочь были бы выдать Юлію замужъ за этого человѣка, — промолвила она, закрывая лицо отъ солнца чернымъ вѣеромъ, съ которымъ не разставалась никогда.

— Я слишкомъ старъ и глупъ, чтобы принимать активное участіе въ чужихъ дѣлахъ. Это дѣло людей молодыхъ и еще не искушенныхъ жизнью, — отвѣчалъ священникъ.

— А вы еще говорили, что вы любите Юлію.

— Совершенно вѣрно, — спокойно подтвердилъ Конха.

— Да, такъ, — промолвилъ падре такимъ тономъ, котораго сеньора Баренна никогда не могла понять.

— Вы были всегда добрѣе къ ней, чѣмъ ко мнѣ, — продолжала почтенная дама тономъ мученицы. — Для нея и эпитиміи назначались всегда легче, чѣмъ для меня. Вы снисходительны къ ней, но не ко мнѣ. А между тѣмъ я никогда не сдѣлала вамъ никакого зла…

Падре Конха только улыбнулся. Можетъ быть, въ эту минуту онъ вспомнилъ о тѣхъ обольщеніяхъ, которыми она питалась цѣлый рядъ лѣтъ.

— Вотъ экипажъ, — сказалъ онъ. — Поспѣшимъ къ генералу Винченте, если вы хотите его видѣть.

Черезъ нѣсколько минутъ они уже ѣхали по дорогѣ. А въ это время Ларральдъ и Юлія сидѣли рядомъ подъ тѣнью высокой стѣны, окружавшей фруктовый садъ.

Генералъ Винченте былъ дома. Онъ принадлежалъ къ числу людей, которые чувствуютъ себя счастливыми, если окажутся тамъ, гдѣ въ нихъ есть нужда.

— Этотъ человѣкъ, т.-е. Ларральдъ, теперь въ Рондѣ, — заговорила сеньора Баренна, врываясь къ генералу.

Тотъ улыбнулся и быстро обмѣнялся взглядами съ Конхой, который подтвердилъ:іту новость движеніемъ своихъ густыхъ бровей.

— Охъ, ужъ эта молодежь! — воскликнулъ генералъ, весело вздохнувъ — Вотъ что значитъ быть молодымъ, да еще влюбленнымъ. Но садитесь же, Инеса, садитесь. Падре, берите себѣ стулъ.

— Что же вы намѣрены дѣлать? — спросила сеньора Баренна, задыхаясь отъ быстраго подъема по лѣстницѣ.

— Когда?

— Какъ когда? Теперь. Пока этотъ человѣкъ въ Рондѣ.Вы прекрасно знаете, какъ онъ опасенъ. Вѣдь это карлистъ.

— Нѣсколько дней тому назадъ вы сами получили анонимное письмо, что ваша жизнь въ опасности. Очевидно, это письмо было отъ карлистовъ, и въ этомъ дѣлѣ не обошлось безъ участія Ларральда или этого англичанина съ голубыми глазами. Мужчина съ голубыми глазами! Разумѣется, ему никакъ нельзя довѣрять.

Генералъ, несмотря на полученіе угрожающаго письма, былъ, казалось, въ самомъ лучшемъ настроеніи духа.

— Ваши увѣренія немножко произвольны, дорогая Инеса. Не правда ли? А теперь не выпить ли намъ лимонаду? Въ полдень всегда такъ жарко.

Онъ вышелъ и позвонилъ.

— Мои нервы! Ихъ такъ легко взволновать, — прошептала падре сеньора Баренна.

— Подай ликеры, — съ обычнымъ спокойствіемъ сказалъ генералъ вошедшему на звонокъ слугѣ.

— Вы должны немедленно же принять мѣры, — начала опять сеньора Баренна, когда они остались вдвоемъ. Воображеніе у нея было огромное, а умъ недостаточно сильный, чтобы его обуздать.

— Приму, приму, дорогая Инеса. Не хотите ли рюмочку мараскина, чтобы подкрѣпить свои силы?

Сеньора Баренна не заставила себя долго ждать и приступила къ тому, что она называла „консультаціей“, но что въ дѣйствительности было только монологомъ. Во время „консультаціи“ она сообщила слушателямъ немало разныхъ свѣдѣній, не получивъ отъ нихъ ни одного.

Въ концѣ концовъ генералъ и падре Конха, увѣривъ ее, что ей не грозитъ никакой опасности, проводили ее до экипажа.

— Не бойтесь, Инеса, не бойтесь. Онъ исчезнетъ прежде, чѣмъ вы успѣете вернуться домой, — говорилъ генералъ, помахивая рукой. Онъ уже изъявилъ согласіе пригласить Юлію сопровождать Эстеллу въ Мадридъ, гдѣ она будетъ внѣ всякой опасности.

Оба мужчины вернулись въ кабинетъ генерала и опустились въ кресла. Водворилось глубокое молчанія, которое можетъ быть только среди людей, связанныхъ давнишней дружбой.

Генералъ заговорилъ первымъ.

— Я получилъ письмо изъ Мадрида. — серьезно началъ онъ. — Мнѣ пишутъ, что Конингемъ до сего времени не передалъ еще рекомендательнаго письма и, насколько можно выяснить, еще не пріѣхалъ въ столицу. А выѣхалъ онъ туда уже недѣли три тому назадъ.

Падре взялъ щепотку табаку и протянулъ табакерку собесѣднику, который отклонилъ ее движеніемъ руки. Генералъ былъ слишкомъ чистоплотный человѣкъ и не могъ себѣ позволить такой привычки.

— Денегъ у него ne было, и едва ли онъ могъ сдѣлаться жертвой грабежа, — сказалъ Копха.

— У него былъ хорошій проводникъ, и онъ не могъ сбиться съ дороги. — замѣтилъ съ своей стороны генералъ.

— Надо, однако, сказать, что его дѣйствія не всегда были выше подозрѣній, — пробормоталъ падре, тщательно закрывая табакерку и засовывая ее въ карманъ.

— Да, эта исторія съ письмомъ довольно подозрительна. — со смѣхомъ согласился генералъ.

— Въ высшей степени подозрительна.

И въ кабинетѣ опять наступила тишина, прерванная чиханіемъ падре Конхи.

— А правда ли, что вы получили анонимное письмо, въ которомъ вамъ угрожали смертью? — спросилъ онъ, бережно складывая платокъ. — Объ этомъ всѣ говорятъ въ Рондѣ.

— Вотъ какъ! — воскликнулъ Винченте. — Да, это вѣрно. Впрочемъ, это ужъ повторяется не въ первый разъ.

— То, что сеньора Баренна сказала сейчасъ насчетъ англичанина, можетъ быть, и вѣрно, — съ разстановкой продолжалъ священникъ, — Иногда люди безразсудные дѣлаютъ такіе выводы, которые освѣщаютъ все дѣло.

— Да, конечно, бываетъ.

И оба сѣдоголовыхъ старика съ минуту молча смотрѣли другъ на друга.

— А вы все-таки довѣряете ему! — спросилъ наконецъ Конхй.

— Противъ собственнаго желанія, вопреки всѣмъ моимъ соображеніямъ, другъ мой.

Священникъ поднялся и подошелъ къ окну, которое выходило въ садъ.

— Эстелла въ саду? — спросилъ онъ.

Отвѣта не было

— Я знаю, что вы думаете, — сказалъ генералъ. — Вы думаете, что мы хорошо сдѣлаемъ, если доведемъ объ этихъ подозрѣніяхъ до свѣдѣнія Эстеллы.

— Для васъ это не имѣетъ значенія. По-вашему, все это не стоитъ вниманія. На вашу жизнь уже покушались, и, если я не ошибаюсь, вы убили злодѣя собственной рукой

Винченте пожалъ плечами и смущенно поглядѣлъ на собесѣдника.

— Но женщина не будетъ довѣрять человѣку вопреки собственнымъ соображеніямъ, — продолжалъ Конха.

Вмѣсто отвѣта генералъ всталъ и позвонилъ.

Вошелъ слуга, и генералъ приказалъ ему попросить сюда синьорину.

Опять въ кабинетѣ настало молчаніе!, царившее до тѣхъ поръ, пока въ комнату не вошла Эстелла. Она, видимо, очень спѣшила, щеки ея горѣли, а въ глазахъ было такое выраженіе, что отецъ поспѣшилъ успокоить ее

Эстелла взглянула на Конху и не сказала ничего. Его умные старческіе глаза на минуту остановились съ выраженіемъ тревоги.

— У насъ была сейчасъ сеньора Баренна, — продолжалъ генералъ. Она желала бы, чтобы мы пригласили Юлію ѣхать съ нами въ Мадридъ. Повидимому, Эстебанъ Ларральдъ продолжаетъ свои ухаживанія за Юліей и теперь находится въ Рондѣ. Ты ничего не будешь имѣть, если она поѣдетъ съ нами?

— Конечно, нѣтъ, — довольно безучастно сказала Эстелла.

— Кромѣ того, получены нѣсколько тревожныя извѣстія о нашемъ другѣ, мистерѣ Конингемѣ, — продолжалъ генералъ, играя темлякомъ своей шпаги. — Считаю небезполезнымъ предупредить тебя, что мы, кажется, ошиблись въ немъ.

На нѣкоторое время опять водворилось молчаніе.

— Въ такія времена приходится относиться съ недовѣріемъ даже къ самымъ близкимъ друзьямъ, — заговорилъ опять генералъ. — Можно причинить себѣ большой вредъ, если быть черезчуръ довѣрчивымъ. Факты съ такой очевидностью говорятъ противъ Конингема, что было бы глупо отрицать ихъ.

Генералъ подождалъ, не сдѣлаетъ ли какого-нибудь замѣчанія Эстелла, и, не дождавшись, продолжалъ.

— Онъ пріѣхалъ въ Ронду при удивительно несчастливомъ стеченіи обстоятельствъ, и я вынужденъ былъ разстрѣлять одного изъ его спутниковъ. Потомъ вышла эта исторія съ письмомъ, которое онъ передалъ Юліи, — исторія, которая такъ и осталась не выясненной. Конингемъ долженъ былъ бы показать мнѣ это письмо: я выхлопоталъ ему доступъ къ генералу Эспартеръ въ Мадридъ. Это произошло недѣль шесть тому назадъ. Рекомендательное письмо, однако, до сихъ поръ имъ не передано и самого Конингема въ Мадридѣ нѣтъ, повидимому. Въ Англіи, по его собственнымъ словамъ, онъ былъ почти авантюристомъ. Можетъ быть, онъ остался имъ и въ Испаніи?

Генералъ, какъ бы прося извиненія, вытянулъ руки. Отецъ Конха стряхивалъ съ рукава невидимые слѣды табаку и безпокойными глазами слѣдилъ за Эстеллой.

— Я говорю что тебѣ только для того, — продолжалъ геенерадъ, чтобы ты знала, какъ держать себя съ Коннигемомъ, если мы встрѣтимся съ нимъ въ Мадридѣ. Мнѣ онъ понравился. Я люблю подвижныхъ людей, а англичане обыкновенно любятъ странствовать. Но факты говорятъ слишкомъ сильно противъ меня.

— Да, — спокойно согласилась Эстелла, — дѣйствительно.

Она пошла была къ двери, но на порогѣ повернулась и взглянула на Конху.

— Вы останетесь обѣдать съ нами? --спросила она.

— Нѣтъ, дитя мое, благодарю васъ. У меня есть дѣла дома.

Эстелла вышла. Наступило какое-то странное молчаніе.

— Я тоже ѣду въ Мадридъ, произнесъ наконецъ Конха, вставая. — Мнѣ нужно хлопотать, чтобы уплатили мнѣ мое королевское жалованіе, котораго я не видѣлъ вотъ уже два года.

И онъ пошелъ домой, пробираясь по тѣневой сторонѣ, безпрестанно обмѣниваясь поклонами и время отъ времени останавливаясь, чтобы перекинуться словечкомъ съ пріятелями. Пріятелей же у него было не мало: каждый прохожій считалъ себя его пріятелемъ. Добравшись до своего жилья, гдѣ были только самыя необходимыя для жизни вещи, онъ сѣлъ и задумался. Мебель, нѣсколько книгъ, вся обстановка — все говорило о его крайней бѣдности. Конха былъ одинъ изъ тѣхъ, кто въ простотѣ душевной читаетъ слова Спасителя, какъ они написаны, и выходитъ на дорогу съ кошелькомъ въ рукахъ.

Вставъ со стула, падре Конха взялъ съ полки деревянный ящичекъ, украшенный рѣзьбой и окованный гвоздями. Потомъ, порывшись въ ящикѣ стола, онъ нашелъ ключъ и досталъ со дна ящичка маленькую связку какихъ-то писемъ и бумагъ.

— Пришелъ черный день, — тихо промолвилъ Конха, сосчитывая весь свой денежный запасъ съ осторожностью, доказывающей, что здѣсь каждый грошъ заработанъ самоотверженіемъ.

XV.
Ультиматумъ.

Ни Эстелла, ни ея отецъ не любили Мадрида, который, дѣйствительно, не очень-то привлекателенъ. Зимой въ нёмъ слишкомъ холодно, лѣтомъ слишкомъ жарко, а въ переходное время года погода крайне измѣнчива. Общественная атмосфера въ тотъ періодъ, къ которому относится нашъ разсказъ, также не отличалась устойчивостью. Было то жарко, то холодно.

Хотя долгая борьба, которую вела королева-регентша противъ донъ-Карлоса, казалось, достигла благополучнаго конца, около нея было еще достаточно враговъ, присутствіе которыхъ грозило опасностью трону ея дочери-королевы.

— Я не могу допустить, чтобы такой преданный солдатъ был?» такъ далекъ отъ столицы, — сказала Христина, когда Винченте представлялся ей и поцѣловалъ ея руку.

Генералъ пожалъ плечами и улыбнулся.

— Что она сказала? Что она сказала? — послышался шопотъ въ толпѣ придворныхъ, когда генералъ направился къ выходу съ поспѣшностью, которая обличала въ немъ непридворнаго человѣка. Отвѣта на этотъ вопросъ не было.

Генералъ занималъ нѣсколько комнатъ въ одной изъ гостиницъ на Солнечной площади и теперь спѣшилъ домой, довольный, что ему удалось ускользнуть изъ дворца, гдѣ процвѣтало искательство.

Слуга доложилъ, что въ гостиной его дожидается какой-то гость. Ему уже сказали, что генерала нѣтъ дома, но онъ просилъ, чтобы его приняла сеньорита.

— Это похоже на Конингема, — пробормоталъ генералъ, отстегивая саблю, которую онъ одинаково носилъ въ присутствіи королевы и враговъ.

И въ самомъ дѣлѣ то былъ Конингемъ. Не успѣлъ генералъ переступить порогъ гостиной, какъ уже послышался его веселый смѣхъ. Англичанинъ былъ въ формѣ и стоялъ спиной къ двери, черезъ которую вошелъ генералъ.

— Это сеньоръ Конингемъ, — спокойно сказала ему Эстелла. — Онъ былъ раненъ и шесть недѣль лежалъ въ больницѣ.

— Но теперь я уже поправился, — вступился самъ Конингемъ. — Я уже получилъ назначеніе, хотя все еще числюсь на попеченіи сестеръ милосердія.

Онъ опять разсмѣялся и пошелъ навстрѣчу генералу, протягивая ему руку. Генералъ пріѣхалъ въ Мадридъ съ твердымъ намѣреніемъ не принимать этой руки и тѣ, кто его зналъ, могли бы побиться объ закладъ, что онъ не перемѣнить своего намѣренія. Но тутъ, взглянувъ Конингему въ глаза, онъ пожалъ ему руку. Но его колебаніе не укрылось ни отъ Эстеллы, ни отъ самого Конингема.

— Какъ же вы были ранены? — спросилъ генералъ.

— Мнѣ нанесли ударъ въ ножомъ въ спину на Толедской дорогѣ, въ десяти миляхъ отсюда.

— Это былъ не разбойникъ? На васъ напали не изъ за денегъ?

— У меня не было людей, которые бы меня ненавидѣли, и что касается денегъ, то на этотъ счетъ едва ли кто безпокоится, — со смѣхомъ отвѣчалъ Конингемъ.

— Кто же въ такомъ случаѣ сдѣлалъ это? — спросилъ генералъ Винченте, разстегивая перчатку.

Конингемъ заколебался.

— Одинъ человѣкъ, съ которымъ я поссорился по дорогѣ, — послѣдовалъ отвѣтъ.

Но, конечно, это не былъ надлежащій отвѣть, и это поняли всѣ — и Конингемъ, и его собесѣдники.

— Онъ оставилъ меня замертво, но меня подобралъ какой-то крестьянинъ и привезъ въ Мадридъ, въ больницу, гдѣ я все это время и пролежалъ.

Въ комнатѣ на столѣ лежали цвѣты. Генералъ низко наклонился надъ ними, очевидно, наслаждаясь ихъ ароматомъ.

— Теперь, — сказалъ онъ: — когда вы носите мундиръ арміи ея величества королевы, вы должны быть очень осторожны. Боюсь, что зрѣетъ опять какой-нибудь заговоръ. Мнѣ уже прислали анонимное письмо съ угрозами.

— Хотѣлъ бы я знать, кто написалъ его! — воскликнулъ Конингемъ, въ глазахъ котораго блеснулъ гнѣвный огонекъ.

Генералъ засмѣялся.

— Хотѣлъ бы это и я, хотя бы только изъ любопытства, — сказалъ онъ.

Съ этими словами онъ повернулся къ двери, которая распахнулась въ этотъ моментъ. Вошедшій слуга подалъ ему карточку.

— Меня желаетъ видѣть какой-то господинъ, повидимому, англичанинъ, — промолвилъ генералъ, взглянувъ на карточку.

— Кстати, — началъ Конингемъ, когда, генералъ вышелъ изъ комнаты, — я могу сообщить вамъ, что я прикомандированъ къ вашему штабу на все время вашего пребыванія въ Мадридѣ.

Генералъ кивнулъ головой и вышелъ, оставивъ Конингема и Эстеллу однихъ.

— Такимъ образомъ, у меня будетъ право находиться около васъ, — сказалъ англичанинъ молодой дѣвушкѣ — Это все, чего я хотѣлъ.

Онъ говорилъ но обыкновенію довольно весело. Но Эстелла предпочитала не встрѣчаться съ его серьезнымъ и твердымъ взглядомъ.

— Это такъ легко сказать, — замѣтила она.

— Да, но надо много времени, чтобы доказать это

Генералъ оставилъ на-столѣ свои перчатки. Эстеллу онѣ почему-то очень заинтересовали, и она внимательно разглядывала ихъ.

— Да, иногда для этого нужна цѣлая жизнь. — согласилась она.

— Дѣйствительно, мнѣ нужна цѣлая жизнь.

— Много же вамъ нужно.

— Зато я и даю много, хотя это и можетъ показаться бездѣлицей.

Они говорили медленно, не стараясь связывать словъ, а только высказывая свои мысли. Эстелла была серьезна. Конингемъ держался своей обычной позы — веселаго оптимиста, человѣка, который еще не зналъ страха.

— Этого мало, сеньорита? — спросила она.

Она сидѣла за столомъ и упорно не хотѣла ни взглянуть на него, ни отвѣчать на его вопросы. Онъ былъ около нея въ своемъ яркомъ мундирѣ, держа руку на эфесѣ шпаги, но все ея вниманіе было сосредоточено на цвѣтахъ, которыми только что любовался генералъ.

— Итакъ, то, что я предлагаю — ничто? — заговорилъ Конингэмъ послѣ нѣкоторой паузы.

На лицѣ Эстреллы промелькнула улыбка.

— Мнѣ нечего предложить вамъ, и вы, дѣйствительно, совсѣмъ не знаете меня.

— Три мѣсяца тому назадъ мы ничего не слыхали о васъ, а вы никогда и не видѣли меня, — съ легкимъ смѣхомъ промолвила Эстелла.

— Да, но зато съ тѣхъ поръ я уже ничего другого не видѣлъ, — возразилъ Конингэмъ, подумавъ. — Прежде я былъ слѣпцомъ.

— Въ три мѣсяца нельзя рѣшать дѣла, которыя имѣютъ вліяніе на всю жизнь.

— Что касается меня, то это дѣло рѣшилось въ три минуты въ вашемъ домѣ въ Рондѣ, и время, сколько бы оно ни длилось, не въ силахъ измѣнить этого рѣшенія.

— У нѣкоторыхъ это дѣйствительно такъ. Но вы слишкомъ поспѣшны и стремительны. Это говоритъ о васъ мой отецъ, а онъ никогда не ошибается.

— Слѣдовательно, вы не вѣрите мнѣ, сеньорита?

Эстрелла повернулась къ нему такъ, что онъ могъ видѣть только складки ея мантильи и золотистые волосы, и пожала плечами.

— Едва ли вы можете требовать этого отъ всѣхъ, кто васъ знаетъ въ Испаніи, — промолвила она.

— Отъ всѣхъ, кто меня знаетъ въ Испаніи?

— Да — продолжала Эстрелла. — Отъ падре Конхи, моего отца, сеньоры Варенны и другихъ.

— Что же заставляетъ ихъ не довѣрять мнѣ?

— Ваши собственные поступки.

Конингэмъ былъ слишкомъ простодушенъ и неопытенъ и потому не замѣтилъ, что въ ея голосѣ явно звучало безпокойство.

— Мнѣ рѣшительно все равно, что обо мнѣ думаютъ другіе, — сказалъ онъ: — я ничѣмъ никому не обязанъ и ни у кого ничего не прошу. Пусть себѣ думаютъ, что имъ угодно. Но съ вами — другое дѣло. Есть ли для меня возможность снискать ваше довѣріе, сеньорита?

Эстрелла отвѣтила не сразу. Подумавъ немного, она равнодушно кивнула головой.

— Можетъ быть.

— Въ такомъ случаѣ, я это сдѣлаю.

— Сдѣлать это не трудно, — отвѣчала Эстрелла, поднимая голову.

— Какъ же я могу это сдѣлать?

Она засмѣялась короткимъ, жесткимъ смѣхомъ, который сразу выдалъ бы ее болѣе опытному уху.

— Показавъ мнѣ письмо, которое было написано Юліи Баренна. — сказала она.

— Этого я сдѣлать не могу.

— Не можете? — спросила она знаменательно.

Женщина, которая борется за свое счастіе — противникъ не знающій пощады.

— Нѣтъ ли чего другого, кромѣ этого письма, что могло бы васъ удовлетворить, сеньорита?

Онъ видѣлъ ея гордый и тонкій, словно очерченный, профиль, который говорилъ о длинномъ рядѣ благородныхъ предковъ. Въ жилахъ Эстреллы Винченте дѣйствительно текла благородная кровь Испаніи — этой страны былой славы.

— Ничего другого нѣтъ — отвѣчала она, — Впрочемъ, вопросъ о томъ, будетъ ли мое любопытство удовлетворено или нѣтъ, не имѣетъ значенія. Вы просите меня вѣрить вамъ и въ то же время вашими поступками лишаете меня возможности сдѣлать это. Въ свою очередь я теперь требую доказательствъ — вотъ и все.

— А вы желали бы повѣрить мнѣ?

Онъ подвинулся къ ней и сталъ совершенно серьозенъ.

— А зачѣмъ вамъ это знать? — тихо спросила она.

— Вы желали бы повѣрить мнѣ? — опять спросилъ онъ, готовый поймать взглядомъ малѣйшее движеніе ея головки. — Если только это письмо еще существуетъ, я достану его вамъ. Вы говорите, что мои поступки говорятъ противъ меня. Чтобы опровергнуть всѣ подозрѣнія, я предпочитаю дѣйствовать, а не говорить. Но вы должны дать мнѣ нѣкоторое время.

— Вы вѣчно чего-нибудь просите.

— Да, сеньорита, но только отъ васъ ни отъ кого другого въ въ мірѣ.

Онъ вдругъ разсмѣялся и подошелъ къ окну.

— Мнѣ кажется, что я всю жизнь буду чего-нибудь просить у васъ. Можетъ быть, мы и созданы для этого: я просить, вы жаловать. Можетъ быть, въ этомъ-то и есть счастіе.

Она подняла глаза, но не глядя на него, стала смотрѣть въ садъ черезъ открытое окно. Гостиница находилась на нижней части Солнечной площади въ спокойной сторонѣ, далекой отъ шума рынка и грохота уличнаго движенія. Онъ долеталъ сюда только въ видѣ глухого шума, словно какія-то невидимыя волны безпрестанно катились волной поберегу моря. Подъ окнами расположился какой-то торговецъ водой и монотоннымъ голосомъ выкрикивалъ: — aguaa! aguaa! — и голосъ его раздавался, словно голосъ вопіющаго въ этой человѣческой пустынѣ.

Эстрелла быстро взглянула на Конингэма. Взоръ ея также былъ сосредоточенъ и серьезенъ. Оба они молчали и не двигались съ мѣста, пока въ дверяхъ не появился опять прежній слуга. Поклонившись Конингэму, онъ отошелъ въ сторону, чтобы дать пройти кому-то другому, кто слѣдовалъ за нимъ. То былъ высокій сѣдовласый человѣкъ. Его лицо было бѣло, какъ бумага. Кожа на немъ, казалось, была натянута такъ плотно, что на подбородкѣ она лоснилась, какъ хорошо отполированный мраморъ. На лондонскихъ улицахъ можно видѣть не мало такихъ лицъ: они обыкновенно говорятъ о страданіи — умственномъ или физическомъ.

Незнакомецъ выступилъ впередъ безъ всякихъ признаковъ смущенія, что обличало въ немъ человѣка свѣтскаго. Онъ поклонился Эстреллѣ съ такимъ видомъ, который ясно показывалъ, что онъ явился сюда ради Конингэма.

— Я отъ генерала Винченте — промолвилъ незнакомецъ, — Онъ сюда явится сейчасъ самъ. Его задержало какое-то дѣло. У меня есть письмо къ генералу, и я нуждаюсь въ его помощи.

Онъ вдругъ смолкъ и повернулся къ Эстреллѣ, которая пошла было къ двери.

— Мнѣ поручено просить васъ остаться съ нами, — быстро сказалъ онъ. — Вы, кажется, были въ школѣ въ Англіи вмѣстѣ съ моими племянницами. Когда я покончу съ своими дѣлами, которыя не потребуютъ много времени, я передамъ вамъ посылку отъ Мэри и Эммы Мэнверніъ.

Эстрелла улыбнулась и опустилась въ кресло.

Незнакомецъ обратился къ Конингэму.

— Генералъ сказалъ мнѣ, — продолжалъ онъ своимъ холоднымъ голосомъ, безъ всякой жизни въ глазахъ: — что въ гостиной я найду англичанина-адъютанта, который пользуется его полнымъ довѣріемъ и на помощь котораго я могу разсчитывать.

— Я адъютантъ генерала Винченте и я англичанинъ.

Незнакомецъ поклонился.

— Я не говорилъ съ генераломъ о моемъ дѣлѣ. — сказалъ онъ. — Онъ просилъ подождать, пока онъ придетъ. Я разскажу все одновременно вамъ обоимъ. А пока позвольте представиться.

Конингэмъ ждалъ молча.

— Мое имя сэръ Джонъ Прейдель, — спокойно промолвилъ незнакомецъ.

XVI.
Опасность.

Конингэмъ довольно хорошо помнилъ имя Прейделя. Вспомнивъ, что генералъ получалъ газету «Times», онъ пристально взглянулъ на Эстеллу. Прежде чѣмъ онъ успѣлъ что-нибудь сказать, въ комнату вошелъ генералъ.

— А, вы уже знакомы: — воскликнулъ онъ любезнымъ тономъ. — Стало быть, всякое представленіе излишне. А теперь послушаемъ исторію сэра Джона. Садитесь, сэръ. Но сначала не хотите ли чего-нибудь прохладительнаго? День довольно жаркій.

Сэръ Джонъ отказался. Рядомъ съ радушной учтивостью генерала его манеры были холодны и сдержаны. Оба эти человѣка очевидно, принадлежали къ разнымъ полюсамъ: сѣверному и южному. Сэръ Джонъ имѣлъ холодный видъ человѣка, который потолкался между людей и видѣлъ только ихъ дурныя стороны. Міръ — холодное мѣсто для тѣхъ, кто смотритъ на него ледянымъ взоромъ.

Наоборотъ, генералъ Винченте, жизнь котораго прошла въ борьбѣ и боевыхъ схваткахъ, казалось, былъ радъ каждому новому лицу, принималъ его, какъ друга, и одинаково всѣмъ протягивалъ руку и богатому, и бѣдному.

Конингэмъ съ улыбкой пожалъ плечами. Создавшееся положеніе требовало гораздо болѣе быстраго соображенія, чѣмъ было у него. Онъ и не подумалъ найти какой-нибудь выходъ изъ затрудненія, и единственная мысль, мелькнувшая у него въ мозгу, была встрѣтить эти затрудненія мужественно.

Онъ подвинулъ сэру Прейделю кресло, а сердце у него такъ и прыгало отъ какого-то радостнаго чувства, какъ бываетъ у нѣкоторыхъ въ минуту опасности.

— Я не задержу васъ долго — промолвилъ новоприбывшій съ такимъ видомъ, который отзывался заломъ судебныхъ засѣданій, — но мнѣ необходимо представить вашему вниманію всѣ подробности, чтобы вы могли вполнѣ понять мой образъ дѣйствій.

Замѣчаніе это было обращено къ генералу Винченте, хотя было очевидно, что разсказчикъ имѣетъ въ виду главнымъ образомъ Конингэма.

Генералъ Винченте сидѣлъ около стола и задумчиво проводилъ по усамъ своимъ раздушеннымъ платкомъ. Дѣло его, очевидно, не интересовало, хотя изъ уваженія къ гостю онъ и старался казаться внимательнымъ. Эстрелла сидѣла у окна, за спиной отца. Коннингэмъ стоялъ у камина лицомъ къ нимъ:

— Можетъ быть, вы-знаете о политическомъ положеніи въ данное время въ Англіи, — продолжалъ сэръ Джонъ Прейдель.

Генералъ сдѣлалъ жестъ, означавшій, что положеніе это ему извѣстно, хотя не подробно.

— Я говорю, главнымъ образомъ, о чартистахъ, — продолжалъ сэръ Джонъ.

Генералъ кивнулъ головой. Эстрелла незамѣтно взглянула на Конингэма, который не переставалъ улыбаться.

— Ихъ нельзя называть партіей, какъ это дѣлаютъ испанцы, насколько я знаю, — продолжалъ сэръ Джонъ, — Они нестоятъ такого названія. Это наиболѣе невѣжественные люди во всей странѣ, словомъ, отребье, во главѣ котораго стоятъ нѣкоторые недовольные политиканы. Словомъ, эти люди немного лучше обыкновенныхъ карманщиковъ, обчищающихъ карманы бѣдняковъ. Не мало капиталистовъ и землевладѣльцевъ потерпѣли всякаго ущерба отъ рукъ этихъ нарушителей мира. Но больше всѣхъ потерпѣлъ…

Онъ остановился и глубоко вздохнулъ. Этотъ вздохъ выдавалъ его. Онъ говорилъ, что когда-то и у этого человѣка было сердце.

— Но больше всѣхъ — я.

На лицѣ генерала выразилось самое живое участіе.

— Много лѣтъ, — поспѣшно продолжалъ сэръ Джозъ, какъ бы не желая слышать какихъ-либо выраженій сочувствія, — много лѣтъ власти дѣйствовали нерѣшительно и глупо, не смъя подавить эти безпорядки твердой рукой. Наконецъ, въ одномъ изъ городовъ Уэльса вспыхнули безпорядки болѣе серьезныхъ размѣровъ и вынудили пустить въ ходъ вооруженную силу. Коноводы были арестованы, и власти не знали, что съ ними дѣлать. Въ молодости я занимался судебной практикой и самъ участвовалъ въ этомъ дѣлѣ. Всѣ эти люди были привлечены къ суду не только какъ обыкновенные бунтовщики, но и какъ государственные измѣнники. А это не шутка.

Онъ хрипло засмѣялся, причемъ его мраморное лицо осталось неизмѣннымъ: вѣроятно, оно было совершенно лишено способности выражать радость.

— Коноводы Ньюпорта были приговорены къ долговременному тюремному заключенію, что какъ нельзя лучше соотвѣтствовало моимъ чувствамъ.

Сэръ Джонъ говорилъ съ цинической откровенностью, которая, повидимому, является результатомъ долговременной судебной практики, гдѣ люди цѣлыми днями копаются въ душевныхъ недостаткахъ своихъ ближнихъ.

Онъ слегка подвинулся на своемъ креслѣ.

— Надѣюсь, — спросилъ онъ, обращаясь уже прямо къ Конингэму, — что я не утомилъ васъ?

— Нисколько — холодно отвѣчалъ тотъ. — Все это очень интересно.

Генералъ принялся разсматривать ткань своего платка. Лицо

Эстреллы было холодно и неподвижно. Ея глаза время отъ времени обращались на Конингэма. Сэръ Джонъ не произвелъ никакого хорошаго впечатлѣнія.

— Теперь я перехожу къ личному элементу всей этой исторіи — продолжалъ онъ, — и объясню, почему я обращаюсь именно къ вамъ.

Онъ попрежнему обращался только къ Конингэму, который продолжалъ улыбаться и время отъ времени кивалъ головой. Эстрелла видѣла эту улыбку и затаила дыханіе. Ея сознательные годы прошли среди войны и ей не разъ приходилось видѣть мужественныхъ людей въ минуту опасности: она знала, что значить эта улыбка.

— Я злоупотребляю вашимъ вниманіемъ главнымъ образомъ, — объяснилъ сэръ Джонъ Конингэму, — потому, что я узналъ отъ генералъ Винченте, что вы прикомандированы къ штабу генерала Эспартеро, а у него-то я намѣренъ просить помощи.

Сэръ Джонъ опять сдѣлалъ паузу. Онъ выяснилъ уже другой пунктъ и, казалось, вотъ, вотъ привычнымъ жестомъ сброситъ съ себя шелковую тогу судьи.

— Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, — продолжалъ онъ, — эти чартисты напали на мой домъ въ сѣверной Англіи и убили моего сына.

Воцарилось короткое молчаніе. Генералъ произнесъ короткое, учтивое испанское проклятіе.

— Говоря техническимъ языкомъ, тутъ убійство, — поспѣшно продолжалъ ораторъ, — Мой сынъ, подававшій большія надежды, подвергся нападенію и хорошій адвокатъ сумѣлъ бы добиться обвинительнаго вердикта для негодяя, который нанесъ ударъ моему сыну. Я зналъ это и выжидалъ событій, не предпринимая ничего противъ человѣка, убившаго моего единственнаго сына. Съ юридической точки зрѣнія не стоило хлопотать объ этомъ дѣлѣ.

Онъ опять разсмѣялся своимъ непріятнымъ смѣхомъ и продолжалъ.

— Счастіе однако благопріятствовало мнѣ Безпорядки усилились и ньюпортсткіе бунтовщики подняли наконецъ противъ себя правительство. Приговоръ, вынесенный главарямъ движенія, развязывалъ руки и мнѣ. Теперь уже стоило пойти по слѣдамъ убійцы моего сына: для него можно было ручаться за двадцать лѣтъ тюремнаго заключенія.

— Конечно, конечно, — проговорилъ генералъ, улыбаясь. Казалось, онъ не могъ понять, что сэръ Джонъ говоритъ серьезно и дышетъ ненасытной жаждой мщенія, которое цинически не желаетъ даже скрывать.

— Я прослѣдилъ преступника до Гибралтара. Отсюда онъ, повидимому, направился къ сѣверу, — продолжалъ Прейдель, — По всей вѣроятности, онъ поступилъ на службу къ генералу Эспартеру: многіе изъ нашихъ бѣглецовъ носятъ испанскій мундиръ. Онъ, конечно, скрывается подъ чужимъ именемъ. Но, вѣроятно, можно будетъ разыскать его.

— О, конечно, — отвѣчалъ Конингэмъ. — Я полагаю, что вамъ удастся найти его.

На лицѣ Прейделя отразился проблескъ жизни.

— Очень радъ слышать это о ъ васъ — воскликнулъ онъ. — Для этого-то я сюда и пріѣхалъ. Многое въ жизни составляло предметъ моего честолюбія или желанія, но ничто меня такъ не захватывало, какъ это дѣло.

Конингэмъ взглянулъ на Эстреллу. Лицо ея было блѣдно, но глаза горѣли — не отъ страха — этого не было въ крови, которая бѣжала въ ея жилахъ, но отъ гнѣва. Она понимала, кого разумѣлъ Прейдель.

Она взглянула на Конингэма. Тотъ безстрашно улыбался, и отъ этой улыбки сердце у нея дрогнуло.

Сэръ Джонъ замолчалъ и принялся искать что-то въ карманѣ. Генералъ Винченте попрежнему изображалъ собою вниманіе.

— У меня есть полный списокъ англичанъ, находившихся на службѣ у генерала Эспартеро въ тотъ моментъ, когда я покинулъ Англію. Можетъ быть, вы будете такъ любезны въ часъ досуга просмотрѣть его и отмѣтить въ немъ лицъ, которыхъ вы лично не знаете и которые, слѣдовательно, могутъ скрываться подъ чужими именами.

Конингэмъ взялъ списокъ и, держа его въ своихъ рукахъ заговорилъ, не отходя отъ камина.

— Вы не объяснили мнѣ цѣли вашего пріѣзда въ Испанію. Между Испаніей и Англіей нѣтъ конвенціи о выдачѣ преступниковъ. Да, если бъ и была, то мнѣ кажется, что лица, виновныя въ политическихъ преступленіяхъ, не подходили бы подъ ея дѣйствіе. Вы предполагаете преслѣдовать этого человѣка по обвиненію въ государственной измѣнѣ, а это по закону многихъ странъ преступленіе политическаго характера.

— Вы говорите, какъ настоящій адвокатъ — со смѣхомъ сказалъ сэръ Джонъ.

— Вы только что заявляли намъ, — возразилъ Конингэмъ, — что англичане, находящіеся на испанской службѣ, элементъ преступный. А никто не знаетъ законовъ такъ хорошо, какъ тѣ, которые его нарушили.

Сэръ Джонъ опять засмѣялся, сохраняя прежнее выраженіе на своемъ каменномъ лицѣ.

— У каждаго правила есть свое исключеніе, и вы являетесь исключеніемъ, если только мое умѣнье распознавать лица и знаніе людей не обманываютъ меня на этотъ разъ. Но ваше замѣчаніе совершенно справедливо. Я не собираюсь искать помощи въ этомъ дѣлѣ у испанскихъ властей. Я прекрасно понимаю свое положеніе. Надѣюсь, что вы не подумали, будто я пріѣхалъ въ Испанію съ пустыми руками.

— Нѣтъ, — медленно отвѣчалъ Конингэмъ.

Сэръ Джонъ поднялъ глаза и съ разгоравшимся любопытствомъ посмотрѣлъ на своего земляка. Генералъ тоже поднялъ глаза и бросалъ взоры то на одного, то на другого. Въ атмосферѣ комнаты, казалось, вдругъ произошла какая-то перемѣна: центръ всего перенесся на этихъ двухъ англичанъ. Сильная воля одного, привыкшаго господствовать надъ другимъ, казалось, вдругъ столкнулась съ другой, такой же сильной, но еще скрываемой за безпечной улыбкой.

— Вы совершенно правы — продолжалъ сэръ Джонъ своимъ холоднымъ голосомъ — Я вооруженъ лучше, чѣмъ вы, можетъ быть, думаете, и приготовился дѣйствовать въ такой странѣ, какъ Испанія, гдѣ продолжительная война свела законность на низкій уровень. Я сначала пріѣхалъ съ мыслью застрѣлить этого человѣка, котораго, кстати, зовутъ Фридерикъ Конингэмъ. Но обстоятельства дали мнѣ возможность отомстить ему лучше. Моя месть будетъ длиться дольше.

Онъ на минуту перевелъ духъ.

— Я предполагаю доставить этого человѣка въ Англію и тамъ отдать его подъ судъ. Эта идея не моя. Ее удавалось осуществить нѣсколько разъ и раньше. А разъ онъ будетъ въ Англіи, ужъ мое дѣло добиться, чтобъ ему назначили двадцать лѣтъ каторжныхъ работъ.,

— А какимъ образомъ вы предполагаете доставить этого человѣка въ Англію? — спросилъ Конингэмъ.

— О, очень просто. Стоитъ только подкупить шайку негодяевъ, которыхъ, какъ я предполагаю, теперь не трудно будетъ найти въ Испаніи, дать маленькую взятку чиновникамъ и хорошій кушъ капитану какого-нибудь англійскаго корабля. Короче сказать, я предполагаю захватить этого Фредерика Конингэма. Впрочемъ, я не прошу у васъ помощи въ этомъ дѣлѣ. Я только прошу васъ навести меня на его слѣдъ, помочь мнѣ разыскать его. Вы не откажете мнѣ въ этомъ?

— Конечно, — промолвилъ Конингэмъ, — подходя къ нему съ карточкой въ рукѣ. — Едва ли бы могли отыскать для этого болѣе подходящаго человѣка.

Сэръ Джонъ Прейдаль взглянулъ на карточку. Но онъ настолько привыкъ сдерживать себя, что его лицо сохранило прежнее выраженіе. На одну секунду онъ закусилъ губу и быстро всталъ. Лобъ его покрылся потомъ, сѣрые глаза какъ будто выцвѣли и стали пепельнаго цвѣта: Онъ пристально взглянулъ на Конингэма и, взявъ шляпу, неувѣренными шагами пошелъ къ двери. На порогѣ онъ повернулся.

— Вашу дерзость, — промолвилъ онъ, задыхаясь, — превосходить только ваша смѣлость.

Когда дверь затворилась за нимъ, въ углу, гдѣ сидѣлъ генералъ Винченте, тихо звякнула сталь, какъ будто кто-то вложилъ въ ножны полуобнаженную уже саблю.

XVII.
Въ Мадридѣ.

— Кто путешествуетъ медленно, тотъ рискуетъ пріѣхать слишкомъ поздно, — говорилъ падре Конха, пессимистически покачивая головой, когда телѣга, въ которой онъ пріѣхалъ изъ Толедо, выѣхала на Plazuella de la Cebada. Тщательныя сбереженія многихъ лѣтъ все еще не давали старому священнику возможности путешествовать въ болѣе быстрыхъ дилижансахъ, часто обгонявшихъ его по дорогѣ и обдававшихъ его пылью. Все путешествіе было сдѣлано въ гораздо болѣе скромныхъ повозкахъ, которыя ползли отъ одного города къ другому, обыкновенно, ночью, чтобы не такъ утомлять лошадей.

Священникъ, какъ и другіе его дорожные спутники, былъ весь бѣлый отъ пыли. Пыль покрывала его такимъ густымъ слоемъ, что первоначальный черный цвѣтъ его одѣянія совершенно измѣнился. Пыль сидѣла и на его лицѣ, забравшись въ самыя глубокія морщинки на немъ. Бровей нельзя было различить, а вѣки его доходили на вѣки мельника.

Когда онъ остановился на улицѣ, пыль летѣла во всѣ стороны вертящимися столбами и покрывала всѣхъ, кто попадался ей на встрѣчу: по плоскогорью тянулъ вѣтеръ, который мавры въ старину называли «сквознякомъ». Кондукторъ, который, какъ и всякій другой веселый и общительный кондукторъ, не отказывался отъ предложенія «освѣжиться» иной разъ по дорогѣ, пришелъ отъ выпитыхъ напитковъ и солнечнаго жара въ повышенное настроеніе и завелъ горячій споръ съ однимъ изъ пассажировъ. Вотъ почему падре Конха самъ отыскалъ свой скромный чемоданъ и заковылялъ къ Толедской улицѣ.

Онъ бывалъ въ Мадридѣ и прежде, хотя не любилъ хвастаться этимъ и вообще не распространялся о своихъ путешествіяхъ.

— Умный человѣкъ не вывѣшиваетъ своихъ знаній на крюченъ, — обыкновенно говаривалъ онъ.

Видно было, что знанія у него, дѣйствительно, есть, ибо запыленный путникъ шелъ увѣренно по тѣмъ узкимъ переулкамъ, которые тянутся между Толедскою площадью и Сеговійской улицей. Здѣсь обитали болѣе скромные обыватели Мадрида, занимавшіеся мелкой торговлей на рыночныхъ площадяхъ: въ ста ярдахъ отсюда тянулся хлѣбный рынокъ, благодаря чему пыль въ этой части города была особенно вредна для глазъ. Разъ или два священникъ былъ принужденъ останавливаться на углу улицъ и бороться съ порывами вѣтра.

— Да это настоящій ураганъ, — бормоталъ онъ про себя, — настоящій ураганъ.

Одной рукой онъ держалъ свою шляпу, а другой свой чемоданъ.

— Зато это смететъ пыль съ моего стараго плаща, — прибавилъ онъ, — стряхивая свое одѣяніе.

Наконецъ онъ добрался до улицы, которая была уже другихъ, но не отличалась такимъ зловоніемъ. Открытая канава, проложенная по самой ея срединѣ, извивалась во всѣ стороны, увлекая въ своемъ теченіи всякіе отбросы.

Достигнувъ средины улицы, падре Конха остановился и взглянулъ вверхъ. Увидѣвъ у балкона второго этажа запыленную пальмовую вѣтку, онъ привѣтливо кивнулъ ей головой, словно старому другу.

— Только бы смыть съ себя пыль, — бормоталъ онъ, поднимаясь по лѣстницѣ, — а тамъ и за работу.

Черезъ часъ онъ опять уже былъ на ногахъ и шелъ въ одномъ изъ кварталовъ города, менѣе ему знакомомъ, именно по улицѣ Preciados, гдѣ искалъ какую-нибудь харчевню, болѣе или менѣе подозрительную для полиціи. Опять поднялся вѣтеръ, дувшій съ силою настоящаго урагана. Несся онъ съ сѣверо-запада съ такимъ холоднымъ свистомъ, который указывалъ, что онъ родился среди остроконечныхъ вершинъ Гаударамасса. Улицы были безлюдны, масляныя лампы качались на цѣпяхъ на углахъ улицъ, отбрасывая на стѣны домовъ свой слабый, мигающій свѣтъ. То былъ вечеръ, удобный для всякаго злаго дѣла.

Несмотря на темноту и отсутствіе людей, которыхъ можно было бы разспросить, священникъ нашелъ наконецъ нужный ему домъ. Venta помѣщалась въ подвалѣ, а надъ ней громоздились этажъ за этажемъ, въ фантастическомъ стилѣ Среднихъ вѣковъ. Все зданіе заканчивалось высокой, островерхой крышей. Въ домѣ было, повидимому, двѣ каменныхъ лѣстницы и два входа по обѣимъ сторонамъ харчевни: испанская поговорка гласитъ, что не трудно поймать крысу, если у ней только одинъ ходъ.

Здѣсь-то на пятомъ этажѣ этого зданія падре Конха, въ силу свѣдѣній, Богъ знаетъ какимъ путемъ доходящихъ до священниковъ, и разсчитывалъ встрѣтиться съ Севастьяномъ, бывшимъ лакеемъ покойнаго полковника Монреаля изъ Хереса.

Въ нѣкоторыхъ кругахъ роялистовъ было извѣстно, что въ рукахъ этого человѣка есть бумаги весьма серьезнаго значенія, и не разъ почтенные, одѣтые во все черное люди поднимались по этой грязной лѣстницѣ. Говорили, что Севастьянъ проводилъ все время въ куреніи и пьянствѣ.

Этимъ же онъ былъ занятъ и въ ту минуту, когда падре отворилъ дверь его комнаты.

— Да, я Севастьянъ изъ Хереса, — отвѣчалъ онъ тонкимъ голосомъ, — я знаю о карлистскомъ заговорѣ больше, чѣмъ кто бы то ни было въ Мадридѣ.

— Вы умѣете читать?

— Нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ вы ничего не знаете, — промолвилъ Донха. — У васъ находится цисьмо въ розовомъ конвертѣ, которое желаетъ получить одинъ изъ моихъ друзей. Это письмо не имѣетъ политическаго значенія. Это просто любовное письмо.

— А, вотъ что! Можетъ быть, и есть. Но находятся и другіе, которые тоже хотятъ имѣть это письмо.

— Я предлагаю вамъ за него отъ имени моего друга сто пезетъ.

На морщинистомъ лицѣ священника мелькнула серьезная улыбка. Сто пезетъ — сумма незначительная, едва достаточная для того, чтобы пообѣдать вдвоемъ въ хорошемъ ресторанѣ гдѣ-нибудь на Puerta del Sol. Но для падре Конха она олицетворяла пять сотенъ чашекъ кофе, которыхъ онъ лишалъ себя по вечерамъ въ своемъ кафе, пять сотенъ такъ называемыхъ гаванскихъ сигаръ, которыхъ онъ не выкурилъ, два новыхъ подрясника, которые онъ собирался сдѣлать вотъ уже лѣтъ двадцать, и сотню всякихъ гастрономическихъ удовольствій, отъ которыхъ онъ мужественно отказывался.

— Мало, достопочтенный отецъ, мало, — разсмѣялся продавецъ.

Конха, умѣвшій торговаться и знавшій на все цѣну не хуже любого рыночнаго торговца изъ Ронды, понималъ, что Севастьянъ говорилъ правду, утверждая, что у него есть и другія предложенія

— Слушай, отецъ, — продолжалъ продавецъ, ударяя по столу грязнымъ кулакомъ. — Приходи сюда сегодня вечеромъ часовъ въ десять. Въ это время придутъ и другіе, которые хотятъ купить письмо въ розовомъ конвертѣ. Мы устроимъ аукціонъ и письмо достанется тому, кто дастъ больше. Но что вамъ за дѣло до какого-то любовнаго письма?

— Хорошо, я приду, — промолвилъ падре и, повернувшись, вышелъ сосчитать еще разъ свои деньги.

Многіе помнятъ тотъ страшный вѣтеръ, который свирѣпствовалъ въ этотъ вечеръ. Часы пробили уже десять, когда падре Конха добрался къ себѣ домой на Calle Preciados. Старожилы и теперь еще разсказываютъ, что театры были пусты въ этотъ вечеръ, а большія кафе тонули во мракѣ. Никто не рѣшался выходить изъ дому въ такой вихрь.

Одинъ Конха съ силою, которую даетъ невзыскательность и нищета, пробирался въ тѣни домовъ и благополучно достигъ своей цѣли. Высокій домъ въ переулкѣ, который велъ съ Calle Preciados на площадь св. Маріи, стоялъ въ темнотѣ, въ которую въ тотъ вечеръ была погружена большая часть мадридскихъ улицъ. По временамъ въ щели между разорванными облаками старалась выглянуть небольшая еще луна, бросая полосы свѣта въ узкія улицы.

Въ переулкѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя, падре Конха замѣтилъ какого-то мужчину. Оружія у него не было, но онъ не замедлялъ своихъ шаговъ. Въ эту минуту выглянула луна.

— Сеньоръ Конингэмъ! — воскликнулъ онъ. — Зачѣмъ вы здѣсь?

Англичанинъ круто повернулся на каблукахъ.

— Вы отецъ Конха изъ Ронды? — спросилъ онъ.

— Онъ самый, сынъ мой.

Стоя подъ воротами, Конингэмъ протянулъ ему руку съ тѣмъ добродушіемъ, котораго онъ не успѣлъ еще утратить среди чопорныхъ испанцевъ.

— Погода не совсѣмъ подходящая для прогулокъ человѣка въ вашемъ одѣяніи, — сказалъ онъ.

Конха, умѣвшій понимать шутки, улыбнулся, сохраняя свой серьезный видъ.

— Дѣйствительно, мнѣ печѣмъ отговориться. А иду я по мірскому дѣлу, и даже не по моему собственному. Я буду откровененъ съ вами, сеньоръ Конингэмъ. Я хочу пріобрѣсти это проклятое письмо въ розовомъ конвертѣ. Помните… Въ саду, въ Рондѣ…

— Какъ же, помню. А зачѣмъ вамъ понадобилось это письмо?

— Ради Юліи Баренца.

— А, а мнѣ оно нужно ради Эстреллы Винченте.

Конха разсмѣялся.

— Намъ не слѣдуетъ перебивать его другъ у друга, сынъ мой. Для сеньориты, можетъ быть, будетъ достаточно одного взгляда на него, прежде чѣмъ я уничтожу его.

— Конечно, намъ не надо перебивать его, — началъ было Конингэмъ, но священникъ вдругъ потащилъ его за собой подъ ворота и быстро шепнулъ ему:

— Тише!

Кто-то шелъ по другой лѣстницѣ высокаго дома медленными и осторожными шагами. Конингэмъ и его спутникъ забились въ самую глубь подъѣзда и стали ждать. Очевидно, спускавшійся съ лѣстницы шелъ безъ огня. У двери онъ остановился, какъ бы желая удостовѣриться, что въ узкомъ переулкѣ никого не было. Черезъ минуту онъ уже спѣшилъ мимо подъѣзда, гдѣ притаились священникъ съ англичаниномъ. Луна свѣтила ярко, и оба они сразу узнали Ларральда.

Онъ бросился бѣжать со всѣхъ ногъ. Конингэмъ понесся за нимъ.

Фонарь, стоявшій на углу Calle Preciados, разбило порывомъ вѣтра. Слышно было, какъ оба пробѣжали по кучѣ осколковъ стекла. На всей улицѣ горѣлъ только одинъ фонарь, и вся она была усѣяна обломками черепицы и упавшими кирпичами. Множество трубъ было разрушено, множество ставень было сорвано съ петель. Среди этихъ падающихъ обломковъ можно было двигаться только съ опасностью для жизни. Слышно было, какъ Ларральдъ падалъ на пути и проклиналъ свои шпоры, которыя звенѣли и выдавали его присутствіе.

Онъ падалъ разъ двѣнадцать, но прежде чѣмъ Конингэму удавалось достигнуть мѣста его паденія, та же участь постигала и его. Ларральдъ, несмотря на свои тонкія ноги, бѣжалъ очень быстро, и перепрыгивалъ препятствія съ ловкостью обезьяны. Онъ устремился къ освѣщенному подъѣзду высокаго дома какого-то выскочки. Широкія двери были открыты настежь и швейцаръ въ ливреѣ готовился встрѣтить карету своего господина. Ларральдъ уже былъ на внутреннемъ дворикѣ, когда Коннингэмъ пронесся черезъ мраморную переднюю, прежде чѣмъ швейцаръ могъ что-нибудь сообразить. Изъ дворика не было другого выхода, какъ разсчитывалъ бѣглецъ. Поэтому онъ обѣжалъ вокругъ двора и бросился мимо ошеломленнаго швейцара опять въ темную улицу.

Добѣжавъ до Calle Preciados, Ларральдъ круто повернулъ вправо, въ узкій переулокъ, обходившій вокругъ церкви. Здѣсь было безлюдье, по вѣтеръ вылъ среди трубъ, словно между реями какого-нибудь корабля. На Calle Preciados — новыя затрудненія среди опрокинутыхъ, стоявшихъ на троттуарѣ столиковъ кафе и сорваныхъ, трепавшихся отъ вѣтра маркизъ. Ларральдъ продолжалъ бѣжать изо всѣхъ силъ, прижимая къ груди драгоцѣнное письмо въ розовомъ конвертѣ. Коннингэмъ продолжалъ его преслѣдовать, живо помня боль отъ ножа, проникшаго въ его легкія,

Ларральдъ бѣжалъ почти безсознательно, открывъ ротъ и уставивъ впередъ глаза. Онъ ни минуты не сомнѣвался, что его постигнетъ смерть, если онъ допустить нагнать себя преслѣдователю. Онъ узналъ Конингэма на дворикѣ освѣщеннаго дома, и его занимала мысль, есть у Конингэма ножъ или нѣтъ. Что будетъ съ нимъ, если рука англичанина ляжетъ на его плечо?

Эстебанъ Ларральдъ былъ въ ужасѣ. Его жизнь, жизнь Юліи, вся карлистская партія ставилась на карту. Исторія Испаніи, даже, можетъ быть, всей Европы, зависѣла теперь отъ быстроты его ногъ. Осколокъ луны ярко свѣтилъ въ длинную расщелину летѣвшихъ во всѣ стороны облаковъ. Ларральдъ повернулъ опять направо въ какую-то длинную улицу, манившую къ себѣ благодѣтельной темнотой. Подниматься въ гору было трудновато, и Ларральдъ сталъ задыхаться, ноги его отказывались служить далѣе. Ему никогда не приходилось бывать въ этой улицѣ, и онъ самъ не зналъ, куда она ведетъ. Вдругъ онъ упалъ на кучу мусора, образовавшуюся отъ снесенной вѣтромъ трубы. Онъ слышалъ запахъ сажи. Конингэмъ упалъ на него, дотронулся до него, но не схватилъ. Ларральдъ быстро вскочилъ на ноги и съ трудомъ перевалился на другую сторону этой баррикады. Ему удалось отбѣжать отъ своего преслѣдователя на нѣсколько шаговъ, какъ вдругъ на глазахъ у Конингэма онъ исчезъ въ какой-то темной массѣ. На этотъ разъ это была уже не труба, а цѣлый домъ, нагроможденный обрушившейся колокольней церкви св. Маріи del Monte. Конингэмъ остановился какъ вкопанный и въ ужасѣ закрылъ голову руками. Нѣсколько секундъ англичанинъ былъ совершенно оглушенъ страшнымъ трескомъ. Открывъ глаза, онъ принужденъ былъ сейчасъ же закрыть ихъ опять: кругомъ него вихремъ носились столбы пыли и известки. Почти ослѣпленый, онъ поползъ назадъ. Улица быстро наполнилась народомъ. На Calle Preciados Конингэмъ присѣлъ на крыльцо, стараясь окончательно прійти въ себя. Потомъ онъ пошелъ тихонько къ тому мѣсту, гдѣ онъ разстался съ падре Конхой.

Недѣлю тому назадъ бывшій лакей полковника Монреаля, встрѣтивъ случайно Конингэма, призналъ въ немъ того самаго офицера, который приносилъ и оставилъ въ Хересѣ письмо въ розовомъ конвертѣ. Онъ подошелъ къ нему и сообщилъ, что у него есть не мало разныхъ бумагъ, которыя могутъ имѣть цѣну для карлистской партіи. Вотъ почему Конингэмъ уже не въ первый разъ пробирался по узенькой лѣстницѣ высокаго дома съ двумя ходами.

Онъ нашелъ Конху около постели, на которой лежалъ мертвецки пьяный Севастьянъ.

— Онъ такъ напился, что можетъ умереть, — сказалъ священникъ. — Хуже всего для насъ то, что письма у него нѣтъ. Я уже обыскалъ его. Ларральдъ убѣжалъ отъ васъ?

— Да. Письмо, конечно, у него.

— Похоже на то, amigo.

Священникъ взглянулъ на валявшагося на кровати человѣка съ глубокимъ презрѣніемъ и, пожавъ плечами, пошелъ къ выходу.

— Идемъ, — сказалъ онъ. — Я долженъ вернуться въ Толедо, къ Юліи. Ларральдъ, навѣрно, явится туда. Другъ мой, — проговорилъ онъ послѣ нѣкоторой паузы, — когда женщина вѣритъ въ мужчину, то она или дѣлаетъ изъ него героя или губитъ его. Средины тутъ нѣтъ.

XVIII.
Въ Толедо.

Café des Ambassadeurs въ улицѣ Моптера въ тѣ времена было самымъ моднымъ мѣстомъ, гдѣ собирались пріѣзжавшіе въ Мадридъ. Тонъ этого кафе былъ больше космополитическій. Лакеи первоклассныхъ гостиницъ всегда рекомендовали посѣтить это кафе и въ день Новаго года обступали контору его содержателя, чтобы напомнить ему объ этой услугѣ.

Сэръ Джонъ Прейдаль былъ ошеломленъ встрѣчей съ Конингэмомъ и будучи не только адвокатомъ, но и свѣтскимъ человѣкомъ, присѣлъ въ кафе, чтобы обдумать свой дальнѣйшій образъ дѣйствій. Онъ пріѣхалъ въ Испанію въ порывѣ охватившей его жажды мщенія. Такіе люди, какъ онъ, успокаиваются, подобно большимъ вулканамъ, не такъ-то скоро. Онъ чувствовалъ себя предрасположеннымъ къ человѣку, оказавшемуся впослѣдствіи Фредерикомъ Конингэмомъ. Самый способъ, которымъ онъ открылъ себя, до нѣкоторой степени служилъ къ его чести. Наконецъ онъ проявилъ огромную смѣлость, а это больше всего дѣйствуетъ на всякаго британца.

Сэръ Джонъ проявлялъ холодный интересъ къ окружающему и въ назначенное время явился въ Café des Ambassadeurs, какъ ему рекомендовали. Съ великой революціи всѣ рестораны въ Испаніи предпочитали именовать себя французскимъ именемъ.

Итакъ сэръ Джонъ отправился въ кафе и съ характернымъ для него презрѣніемъ къ разнымъ атмосферическимъ пертурбаціямъ выбралъ для этого вечеръ, когда разыгрался ураганъ. Немногіе посѣтители, засѣдавшіе въ роскошныхъ залахъ кафе, поглядывали съ серьезнымъ видомъ на стоявшую предъ нимъ бутылку бургундскаго, но не рѣшались заговорить съ этимъ чопорнымъ англичаниномъ. Наконецъ, часовъ около десяти, въ кафе вошелъ человѣкъ, весь въ пыли и, усѣвшись за столикъ, приказалъ принести скорѣе щетку. То былъ Ларральдъ.

— Можете себѣ представить, сэръ, — обратился онъ къ сэру Джону, — я едва избѣгнулъ сейчасъ ужасной смерти.

Онъ пожалъ плечами, и добродушно засмѣялся, какъ смѣются люди, у которыхъ нѣтъ враговъ.

— Упала труба въ разстояніи какого-нибудь метра отъ меня.

Онъ сбросилъ съ себя плащъ и передалъ его служителю. Потомъ онъ подвинулъ свой стулъ къ столику сэра Джона, который холодно поклонился ему, продолжая потягивать свое вино.

— Не слѣдуетъ думать, что въ Мадридѣ бываетъ всегда такъ, — началъ Ларральдъ, — Впрочемъ, вы, можетъ быть, уже знакомы съ городомъ?

— Нѣтъ, я здѣсь въ первый разъ.

Ларральдъ повернулся, чтобы дать служителю заказъ. Его движенія были всегда живописны, но въ присутствіи англичанина онъ нарочно подчеркнулъ особенности своей рѣчи и своего обхожденія. Онъ казался испанцемъ съ головы до ногъ, беззаботно вѣжливымъ, серьезно-равнодушнымъ любителемъ хорошей сигары.

Собесѣдники мало-по-малу разговорились о злобѣ дня — ураганѣ, который еще продолжалъ свирѣпствовать. Ларральдъ, имѣвшій привычку вызывать своего собесѣдника на разговоръ, почувствовалъ, что едва ли онъ можетъ извлечь какую-нибудь пользу изъ этого англичанина, когда разговоръ коснулся Конингэма.

— Теперь вашихъ соотечественниковъ въ Мадридѣ не много, — началъ Ларральдъ.

— Я знаю только одного, — послѣдовалъ краткій отвѣтъ.

— Я тоже, — подхватилъ Ларральдъ, стряхивая пепелъ съ своей папиросы. — Это молодой человѣкъ, составившій себѣ нѣкоторую извѣстность въ роялистскихъ кружкахъ, къ которымъ, надо признаться у меня не лежитъ сердце. Его фамилія Конингэмъ.

Водворилось молчаніе. Оба собесѣдника, поднявъ стаканы, украдкой поглядывали изъ-за нихъ другъ на друга.

— Я знаю его, — промолвилъ наконецъ сэръ Джонъ.

Тонъ, которымъ были сказаны эти слова, заставилъ Ларральда взглянуть на собесѣдника загорѣвшимися глазами. Между ними вдругъ образовалась самая крѣпкая связь въ лицѣ общаго врага.

— Этотъ человѣкъ надѣлалъ мнѣ не мало зла, — сказалъ, помолчавъ, Ларральдъ, постукивая по столу запачканными въ золѣ пальцами.

Сэру Джонъ, посматривая на Ларральда, холодно изучалъ его со всею опытностью своей профессіи. Онъ видѣлъ, что Ларральдъ бѣденъ и честолюбивъ — качества, которыя, соединившись вмѣстѣ, нерѣдко превращаютъ человѣка въ дьявола. Живописныя позы испанца не обманули старика: онъ зналъ, что тутъ много напускнаго и, очевидно, сразу сообразилъ, на что способенъ этотъ человѣкъ въ хорошую и дурную сторону, и насколько можно будетъ имъ воспользоваться. Въ рукахъ Прейдаля Ларральдъ долженъ былъ стать простымъ орудіемъ.

Они сидѣли далеко за полночь. Прежде чѣмъ разойтись, сэръ Джонъ вручилъ своему новому знакомцу пачку ассигнацій, которыя тотъ принялъ съ видомъ полнаго равнодушія.

— Вы знаете мой адресъ, — сказалъ сэръ Джонъ съ легкимъ оттѣнкомъ покровительства, котораго не было, пока деньги не перешли въ карманъ Ларральда, — Я останусь въ этой самой гостиницѣ.

Ларральдъ кивнулъ головой.

— Я запомнилъ ее, — сказалъ онъ. — Теперь я пойду немного отдохнуть. Тяжелый выдался для меня сегодня день, и я усталъ, какъ собака.

Пробираясь противъ вѣтра, сеньоръ Ларральдъ тѣмъ не менѣе насвистывалъ про себя какую-то веселую пѣсенку.

Къ разсвѣту буря утихла. Надъ городомъ, гдѣ почти никто не спалъ, занялся спокойный, свѣжій день. Солнце еще не взошло, какъ Ларральдъ двигался въ путь на своей худой черной лошади. Онъ ѣхалъ по улицамъ, еще усыпаннымъ обломками обрушившихся трубъ, черепицы съ крышъ, ставенъ. Въ головѣ у него толпилось множество широкихъ плановъ, не дававшихъ ему покоя. Немудрено, что онъ и не замѣтилъ Консенсіона Вара, который шелъ на рынокъ съ корзинкою въ рукахъ и съ незажженною папиросою въ зубахъ. Увидѣвъ всадника, Консенсіонъ повернулся и долго слѣдилъ за нимъ взглядомъ. Потомъ, пожавъ плечами, онъ пошелъ слѣдомъ за нимъ до тѣхъ поръ, пока исчезли послѣднія улицы города и не было уже сомнѣнія, что Ларральдъ ѣдетъ въ Толедо.

Толедо въ это время былъ своего рода котломъ всякихъ политическихъ интригъ, которыя черезъ нѣсколько лѣтъ вспыхнули такимъ яркимъ пламенемъ и привели къ изгнанію Бурбоновъ изъ Испаніи. Ларральдъ былъ достаточно опасенъ, и за нимъ слѣдили. Но подобно многимъ людямъ его сорта, онъ приписывалъ себѣ гораздо большее значеніе, чѣмъ соглашались признать за нимъ другіе.

Какъ извѣстно, Толедо почти окруженъ рѣкою Таго и въ него можно въѣхать только черезъ двѣ заставы. Въѣхать въ одну изъ нихъ среди бѣла дня — значило-привлечь къ себѣ общее вниманіе, что было особенно нежелательно въ тѣ времена. Севастьянъ Ларральдъ уже летѣлъ подъ уклонъ, заканчивавшійся арестомъ.

Въ первый разъ онъ принялъ денежное вознагражденіе за свои услуги. Хотя оно было предложено ему самымъ деликатнымъ образомъ — подъ видомъ аванса на издержки, которыя могутъ встрѣтиться въ такого рода дѣлѣ, тѣмъ не менѣе фактъ оставался фактомъ. Севастьянъ Ларральдъ не былъ больше живописнымъ заговорщикомъ, служившимъ своему дѣлу съ такимъ усердіемъ, за которое можно было впослѣдствіи заплатить только почестями, предоставленіемъ какого-нибудь выдающагося поста, равноцѣннаго съ оказанными имъ заслугами. Ему заплатили впередъ, а это вѣрный знакъ недовѣрія съ той или иной стороны.

Сеньора Баренна водворилась съ дочерью въ Толедо уже нѣсколько недѣль. Для Юліи настала довольно скучная жизнь. Она рвалась на сѣверъ, хорошо зная, что интриги Ларральда должны будутъ привести его сюда же и даже, быть можетъ, въ самый Толедо. Но Ларральда какъ будто и слѣдъ простылъ.

Носились слухи, что въ рядахъ карлистовъ царитъ большое смущеніе. Ихъ дѣло, казалось, упало настолько, что ежедневно цѣлыя толпы наемниковъ уходили отъ нихъ на болѣе обѣщающіе театры войны. Нѣкоторые даже принимали цинично предложеніе поступить въ армію Эспартеро.

— Я всегда предсказывала, что дона Карлоса постигнетъ неудача, если онъ будетъ привлекать къ себѣ людей, въ родѣ этого… — не разъ говорила сеньора Баренна, дополняя свое указаніе движеніемъ вѣера.

И теперь въ этотъ вечеръ она сдѣлала это замѣчаніе, кажется, уже въ шестой разъ, какъ вдругъ калитка на внутренній дворикъ, гдѣ она сидѣла съ Юліей, распахнулась и Ларральдъ, который и имѣлся въ виду при этихъ замѣчаніяхъ, быстро появился передъ дамами.

При видѣ Юліи его усталое лицо просіяло. Понимая каждое выраженіе его лица, та готова была прыгнуть отъ радости. Втайнѣ она радовалась неудачѣ карлистовъ.

Сеньора Баренна поднялась и въ улыбкой протянула ему руку. Ей было что-то скучно въ этотъ вечеръ и она была рада вообразить себя въ центрѣ политическихъ интригъ.

— А мы все думали, придете ли вы? — сказала она.

— Я то здѣсь, то тамъ, но гдѣ бы я ни былъ, я всегда возвращаюсь къ дому Баренна, — галантно отвѣтилъ Ларральдъ.

— У васъ усталый видъ, — спокойно замѣтила Юлія. — Гдѣ вы были?

— Въ послѣднее время я былъ въ Мадридѣ. Ураганъ надѣлалъ не мало вреда въ городѣ, и я самъ едва не погибъ.

Онъ пожалъ плечами и продолжалъ беззаботнымъ тономъ:

— Что значитъ теперь жизнь? Жизнь одинокаго человѣка, да еще въ Испаніи?

Сеньора Баренна пришла въ ужасъ.

— Господи помилуй, — прошептала она. — Почему же никто не хочетъ ничего сдѣлать для устраненія этого?

— Каждый дѣлаетъ все, что можетъ, — отвѣчалъ Ларральдъ, — поглаживая усы рукою.

И онъ заговорилъ о разныхъ новостяхъ, и когда онъ въ концѣ концовъ предложилъ Юліи сдѣлать прогулку по саду, сеньора Баренна уже не возражала противъ этого. На нѣсколько минутъ Юлія чувствовала себя совершенно счастливой: Ларральдъ, видимо, былъ искренно радъ, что видитъ ее опять.

— Вы любите меня? — спросилъ онъ вдругъ.

Юлія тихо засмѣялась.

— И готовы покинуть со мной Испанію и жить въ другой странѣ?

— Готова.

— Готовы рискнуть всѣмъ ради меня?

— Готова.

— Я хотѣлъ создать вамъ высокое положеніе, — продолжалъ Ларральдъ, — но судьба противъ меня. Мнѣ это не удалось: дѣло карлистовъ проиграно, Юлія. У насъ нѣтъ болѣе главы. Этого незачѣмъ скрывать отъ себя. Мы стараемся посадить его королемъ, по какъ только мы отнимемъ руки прочь, онъ упадетъ. Это соломенное чучело. Мы сдѣлали послѣднее и, какъ вы знаете, очень опасное усиліе. Охъ, этотъ проклятый англичанинъ! Никто не можетъ сказать, что ему извѣстно. Письмо было такъ долго въ его рукахъ! Но на этотъ разъ я перехитрилъ его!

Ларральдъ замолчалъ и вынулъ изъ кармана письмо въ розовомъ конвертѣ, порядочно теперь загрязненное отъ пребыванія въ рукахъ лакея полковника Монреаля.

— Нужно еще двѣ подписи, и тогда все будетъ въ порядкѣ, — заговорилъ этотъ партизанъ дона Карлоса. — Мы произведемъ тогда нашъ переворотъ. Но мы не можемъ двинуться, пока этотъ Конингэмъ находится въ Испаніи. Я хотѣлъ бы застрѣлить его въ эту минуту.

Юлія тяжело дышала.

— Вотъ что хочетъ сдѣлать этотъ Конингэмъ, Прежде всего онъ намѣренъ показать это письмо Эстреллѣ Винченте. Тутъ примѣшалась эта глупая любовная исторія. Во вторыхъ, онъ ненавидитъ меня и старается добиться высокаго положенія въ рядахъ роялистовъ. Эти англичане ничѣмъ не стѣсняются. Онъ пытался даже сбить меня — не далѣе, какъ вчера. Я впрочемъ за это на него не въ претензіи: à la guerre comme à la guerre. Я только хотѣлъ бы выпроводить его безъ шума изъ Испаніи. Это можно устроить довольно легко. Помогите мнѣ въ этомъ дѣлѣ: это спасетъ мнѣ жизнь.

— Хорошо, — отвѣчала Юлія.

— Надо, чтобы вы написали Конингэму письмо, въ которомъ было бы сказано, что вы устали отъ политическихъ интригъ…

— Небеса знаютъ, что я сказала бы только правду, — вставила Юлія.

— И что вы дадите ему письмо, котораго онъ добивается, но съ тѣмъ условіемъ, чтобы онъ показалъ его только Эстреллѣ Винченте и вернулъ его вамъ. Со своей стороны вы можете дать клятву, что это то самое письмо, которое онъ вручилъ вамъ въ саду у генерала. Если Конингэмъ согласенъ на это, то онъ можетъ встрѣтиться съ вами здѣсь въ Толедо сзади церкви Святаго Ѳомы въ слѣдующій понедѣльникъ въ семь часовъ вечера. Вы напишите это письмо, Юлія?

— Но… Эстрелла Винченте…

— Она забудетъ его черезъ недѣлю, — со смѣхомъ отвѣчалъ Ларральдъ.

XIX.
Консенсіонъ отправляется въ дорогу.

Послѣ великой бури настала столь же поразительная тишина. Казалось, природѣ стало стыдно, и она остановилась въ раздумьѣ передъ тѣмъ, что она надѣлала въ припадкѣ ярости. Каждый день солнце яркѣ свѣтило съ безоблачнаго неба и вся Кастилія казалась коричневой выжженой пустыней. На улицахъ Мадрида носилась тучами горячая пыль и тотъ запахъ теплой земли, который рѣдко можно почувствовать въ Англіи.

Тѣ, кто могъ, оставались дома, на своихъ тѣнистыхъ внутреннихъ дворахъ, пока не Свалитъ дневной жаръ. Тѣ, кому приходилось работать на воздухѣ, отъ полудня часовъ до трехъ безвозбранно лежали гдѣ-нибудь въ тѣни. Въ эти дни военныя операціи были почти прекращены, хотя начальники отдѣльныхъ частей и продолжали заниматься по своимъ канцеляріямъ. Военныя пертурбаціи прошли и давно желанный миръ начиналъ уже приносить свои плоды. Армія королевы-регентши была въ жалкомъ состояніи, и между офицерами царили зависть и интриги. Генералъ Винченте былъ рѣдко дома, и Эстрелла проводила свое время съ полномъ уединеніи. Пріѣхавъ въ Мадридъ изъ Андалузіи, она привыкла еще и не къ такому жару и знала, какъ избѣгать его непріятнаго дѣйствія.

Однажды послѣ обѣда она сидѣла у себя въ комнатѣ, возлѣ открытаго окна со спущенными жалюзи.

Вошелъ слуга и доложилъ, что пріѣхалъ падре Конха.

Старый священникъ вошелъ въ комнату, обтирая свое запотѣвшее лицо.

— Вы, очевидно, спѣшили и не обращали вниманія на солнце, — встрѣтила его Эстрелла.

— Старой собакѣ не зачѣмъ укрываться, — возразилъ, усаживаясь, Конха. Это только молодые люди рискуютъ собою безъ надобности.

Эстрелла взглянула на него пристально, но ничего не сказала въ отвѣтъ. Конха, съ платкомъ въ рукѣ, сидѣлъ и смотрѣлъ на полоску солнечнаго свѣта на полу, прорывавшагося черезъ щели въ жалюзи. Съ улицы доносился отдаленный шумъ города и крики продавцевъ воды, фруктовъ и газетъ.

Падре Конха казался смущеннымъ и, видимо, старался найти для себя какой-нибудь выходъ изъ затруднительнаго положенія. Эстрелла откинулась на креслѣ и почти совсѣмъ закрылась своимъ медленно двигавшимся чернымъ вѣеромъ.

— Я пришелъ, чтобы повидаться съ вашимъ отцомъ, — началъ наконецъ старикъ, хотя и понималъ, что такой приступъ довольно неправдоподобенъ. — Я недавно видѣлъ Конпигэма, которымъ мы всѣ такъ интересуемся. Онъ ведетъ себя удивительно неосторожно. Я пытался убѣдить его не поступать такъ легкомысленно и необдуманно. Вы помните приключеніе въ вашемъ саду въ Рондѣ, когда онъ вручилъ письмо Юліи?

— Да, помню, — спокойно отвѣтила Эстрелла.

— По причинамъ, которыя онъ не хотѣлъ мнѣ объяснить, я понялъ, что онъ хочетъ получить это письмо обратно. Недавно Юлія писала ему отсюда, изъ Толедо, что она дастъ ему это письмо, если онъ явится сюда за нимъ самъ. Однако, путешествіе по Толедской дорогѣ, какъ вы знаете, едва ли можно рекомендовать сеньору Конингэму.

— Но Юлія вѣдь не сдѣлаетъ ему никакого вреда, — замѣтила Эстрелла.

— Дитя мое, мужчинѣ, который занимается политикой, можно довѣрять лишь въ рѣдкихъ случаяхъ, женщинѣ — никогда. Если бы Юлія хотѣла отдать ему письмо, она просто переслала бы его ему въ Мадридъ по почтѣ. Но Конингэмъ, котораго ничѣмъ нельзя удержать, сегодня послѣ обѣда отправляется въ Толедо и притомъ совершенно одинъ. Съ нимъ не будетъ даже его слуги Консепсіона Вара, который вдругъ куда-то изчезъ. Въ то же время какая-то женщина, которая выдаетъ себя за жену этого негодяя изъ Алжесираса, наводила справки о томъ, гдѣ онъ живетъ. Я предложилъ было Коннигэму ѣхать вмѣстѣ съ нимъ, но онъ въ отвѣтъ только разсмѣялся и сказалъ, что сѣдло будетъ мнѣ не по вкусу.

Онъ замолчалъ и глядѣлъ на нее изъ подъ своихъ насупленныхъ бровей, зная, что ему не смутить этой дѣвушки, что она одна изъ тѣхъ, кому онъ можетъ иногда оказывать маленькую помощь, но не болѣе.

Эстрелла то же бросила на него твердый, спокойный взглядъ.

— У него не мало враговъ въ этой странѣ, — продолжалъ старый священникъ, и презирать — ихъ значитъ повторять ошибку, которую такъ часто дѣлаютъ его земляки. Онъ поѣхалъ по этому приглашенію, не принявъ никакихъ мѣръ предосторожности. Толедо, какъ вы знаете, есть центръ всякаго неудовольствія и всяческихъ интригъ. Сюда собираются недовольные со всей Испаніи, и Конингэму надо бы держаться отъ нихъ подальше.

Онъ опять замолчалъ, постукивая по своей табакеркѣ. Въ этотъ моментъ дверь отворилась и вошелъ генералъ Винченте.

— О, падре, — воскликнулъ онъ весело. — Каково солнце-то, а? Здѣсь, впрочемъ, прохладно. А у Эстреллы въ комнатахъ всегда такъ уютно.

Онъ нѣжно потрепалъ ее по щекѣ и, подвинувъ впередъ кресло, усѣлся на него, стараясь освободиться отъ своей сабли, которая казалась слишкомъ большой для него.

— Какія новости? — спросилъ онъ, слегка вытирая лицо платкомъ.

— Плохія, — промычалъ Конха и вдругъ съ самымъ рѣшительнымъ видомъ повторилъ все то, что онъ только что говорилъ молодой дѣвушкѣ.

— Все это происходитъ, — закончилъ онъ, — отъ того, что люди мѣшаются не въ свои дѣла.

— Нѣтъ, это не оттого, — перебилъ его генералъ. — Все это оттого, что у Конингэма есть скверная привычка считать своими друзьями первыхъ встрѣчныхъ.

Дверь отворилась опять, и вошелъ слуга.

— Ваше превосходительство, — доложилъ онъ, — явился человѣкъ, который называетъ себя Консепсіонъ Вара и желаетъ говорить съ вами.

— Вотъ еще одинъ изъ друзей Конингэма, — замѣтилъ генералъ. — Такими друзьями въ Испаніи, хоть прудъ пруди. Позови его сюда.

Слуга, видимо, былъ удивленъ и поспѣшилъ удалиться. Но хотя пріемъ былъ и не совсѣмъ обычный, тѣмъ не менѣе Консепсіонъ Вара былъ слишкомъ высокаго о себѣ мнѣнія, чтобы смутиться или почувствовать себя въ затруднительномъ положеніи. По счастливой случайности онъ былъ на этотъ разъ въ сюртукѣ. Его мягкая рубашка была безукоризненна, въ петлицѣ красовался цвѣтокъ, а въ рукахъ онъ держалъ шляпу. Платокъ былъ такой яркости, что неотразимо дѣйствовалъ на прекрасный полъ.

— Ваше превосходительство, — промолвилъ онъ, переступивъ порогъ и кланяясь. — Достопочтенный отецъ, — продолжалъ онъ, дѣлая еще шагъ впередъ. — Сеньорита, — докончилъ Вара, отвѣшивая глубокій поклонъ въ сторону Эстреллы.

Покончивъ съ церемоніями, онъ сталъ въ срединѣ комнаты, давая понять своей снисходительной улыбкой, что нѣтъ надобности стѣсняться въ его присутствіи, что собравшееся общество какъ разъ для него кстати.

— Не. терпящее отлагательства дѣло, ваше превосходительство, — таинственно заявилъ онъ генералу. — Я имѣю основанія подозрѣвать, что одинъ изъ моихъ друзей — сеньоръ Конингэмъ, у котораго я въ данное время нахожусь въ услуженіи, подвергается большой опасности.

— Что же даетъ вамъ основаніе для подозрѣній? — спросилъ Винченте.

Консепсіонъ слегка махнулъ рукой, какъ будто желая сказать, что эту вѣсть ему принесли птицы на хвостѣ.

— Когда бываешь въ кафе, то не всегда сидишь одинъ, иногда подвернется и кампанія — погонщики муловъ, кучера омнибусовъ, торреадоры, даже контрабандисты, да мало ли кто еще.

Говоря о контрабандистахъ, онъ выразилъ на своемъ лицѣ такое къ нимъ уваженіе, что падре Конхе невольно засмѣялся.

— Вы правы, другъ мой, — поспѣшилъ вмѣшаться въ разговоръ генералъ, желавшій загладить обнаруженный священникомъ недостатокъ хорошихъ манеръ. — И вотъ отъ этихъ-то людей, конечно, честѣйшихъ въ своемъ родѣ… отъ нихъ-то вы и узнали…

— Что у сеньора Конингэма есть враги въ Испаніи?

— Это я понимаю. Но вѣдь у него есть и друзья?

— Одинъ-то ужъ навѣрно есть, — промолвилъ. Вара, принимая живописную позу, уперевъ одну руку въ яркій поясъ, за которымъ красовался огромный ножъ.

— Въ такомъ случаѣ онъ очень счастливъ, — продолжалъ генералъ, съ самой обворожительной улыбкой. — Для чего же вы явились ко мнѣ?.

— Мнѣ нужны два человѣка, — гордо отвѣтилъ Консепсіонъ. — Вотъ и все.

— А какіе же люди вамъ нужны? Гражданская гвардія?

— Сохрани Богъ! Дайте мнѣ честнаго солдата, ваше превосходительство. Гражданская гвардія! Помилуйте, ваше превосходительство!

Онъ замолчалъ, помахивая рукой, какъ будто хотѣлъ этимъ доказать низкій нравственный уровень гражданской гвардіи.

— Это скверные люди. У нихъ ружья всегда заряжены, а пальцы вѣчно на спускѣ. Бацъ! И человѣка какъ не бывало. Многихъ моихъ друзей не стало отъ нихъ… То есть не стало многихъ, съ кѣмъ я встрѣчался въ кафе.

— Лучше будетъ дать ему двухъ молодцевъ изъ его собственныхъ знакомыхъ, — промолвилъ Конхе на отчаянномъ англійскомъ языкѣ. — Онъ, очевидно, искренно привязанъ къ Конингэму и бояться нечего.

— А если я дамъ вамъ двухъ людей, — сказалъ генералъ, за которымъ неотступно слѣдили глаза Эстреллы, — то можете ли вы поручиться, что съ сеньоромъ Конингэмомъ не случится ничего дурного?

— Я все устрою, — отвѣчалъ Консепсіонъ, слегка пожимая плечами. — Я все устрою, не бойтесь.

— Я дамъ вамъ этихъ людей, — промолвилъ генералъ, подвигая къ себѣ письменный приборъ, чтобы написать приказъ. — Эти люди извѣстны мнѣ лично. Вы на нихъ можете положиться въ любую минуту.

— Если это друзья вашего превосходительства, — успокоительно заявилъ Вара, — то для меня этого совершенно достаточно.

— Онъ, вѣроятно, будетъ просить денегъ, — по-англійски сказала Эстрелла.

Ея щеки горѣли, а въ глазахъ свѣтился огонекъ: въ ней сказывалась происхожденіе отъ воинственной расы, и ея спокойное обращеніе и достоинство, которое было какъ-то странно видѣть въ такой юной особѣ, были только результатомъ самообладанія, перешедшаго къ ней изъ глубины вѣковъ.

Генералъ, не отрываясь отъ письма, кивнулъ головой.

— Отнесите это въ главную квартиру, — сказалъ онъ, вручая бумагу Консенсіону. — Меньше чѣмъ въ полчаса, нужные вамъ люди будутъ готовы. Сеньоръ Конингэмъ — мой другъ, и потому всякія расходы, которыя могутъ у васъ встрѣтиться, будутъ уплочены мною…

Консенсіонъ поднялъ руку.

— Въ этомъ нѣтъ никакой надобности, ваше превосходительство, — произнесъ онъ. — Теперь средства у сеньора Конингэма есть. Онъ еще вчера далъ мнѣ денегъ и погасилъ мой маленькій счетъ. Такіе маленькіе счета, конечно, пустяки для насъ обоихъ.

Онъ весело засмѣялся и направился къ двери.

— Вара, — остановилъ его Конха.

— Что прикажете, ваше преподобіе?

— Если я встрѣчу вашу жену въ Мадридѣ, то что мнѣ сказать ей?

Консепсіонъ повернулся и взглянулъ на улыбающееся лицо стараго священника.

— Въ Мадридѣ, ваше преподобіе? Какъ вамъ могла прійти въ голову такая мысль? Моя жена живетъ въ Алжесирасѣ и, знаете…

Тутъ онъ поднялъ глаза къ потолку и преувеличенно тяжело вздохнулъ.

— Знаете, по временамъ мое сердце болитъ о ней. А пока что, я долженъ садиться на лошадь. Что значитъ долгъ-то, ваше преподобіе! Будьте здоровы, ваше превосходительство.

И онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты.

— Если вы хотите сдѣлать вора честнымъ человѣкомъ, то оказывайте ему довѣріе, — промолвилъ Конха, когда дверь закрылась.

Черезъ часъ Вара уже былъ на дорогѣ въ сопровожденіи двухъ солдатъ, которые съ охотой воспользовались обществомъ человѣка, имѣющаго такую репутацію, какъ Вара. Въ Испаніи, если хочешь быть торреадоромъ, не худо быть и контрабандистомъ.

На западѣ отъ сильнаго жара собиралась гроза: по небу ползли тяжелыя облака, а на землѣ преждевременно спускалась темнота.

Всадники проѣхали уже двѣ трети своей дороги, когда Конингэмъ показался въ виду огней Толедо, сіявшаго на скалѣ, словно брилліантъ въ кольцѣ и почти окруженнаго во всѣхъ сторонъ быстрымъ Таго. Его лошадь, видимо, сильно устала и не разъ спотыкалась на склонѣ холма, по которому онъ спускался къ большому мосту, построенному тринадцать вѣковъ тому назадъ.

Черезъ старинныя ворота онъ въѣхалъ въ городъ: съ его тихими улицами, пустыми дворами, сотнями церквей, лежавшихъ въ развалинахъ — это былъ городъ мертвыхъ. Былая слава оставила здѣсь слѣды на каждомъ шагу. Здѣсь впервые поселились евреи, бѣжавшіе изъ Іерусалима, здѣсь почти четыре столѣтія царствовали мавры, здѣсь преслѣдовали другъ друга по пятамъ готы, римляне и великіе испанцы Среднихъ вѣковъ. Воистину, эти изъѣденные временемъ камни были свидѣтелями величія величайшей изъ націй міра.

Въ городскихъ воротахъ медленно покачивался единственный фонарь, подвѣшенный къ потолку. Улицы также были плохо освѣщены масляными фонарями, развѣшанными кое-гдѣ на углахъ.

Конингэмъ бывалъ въ Толедо раньше и зналъ дорогу въ гостинницу, пролегавшую подъ тѣнью великаго Альказара, теперь сожженнаго и разрушеннаго. Здѣсь онъ оставилъ свою лошадь, ибо улицы Толеды такъ узки и извилисты и такъ дурно вымощены, что лошадь не можетъ удержаться на круглыхъ булыжникахъ, и всякое иное движеніе, кромѣ пѣшеходнаго здѣсь не извѣстно. Оттого здѣсь на улицахъ тихо, какъ въ пустынѣ.

Юлія выбрала мѣсто, отыскать которое было нетрудно. Поужинавъ и немного отдохнувъ, Конингэмъ направился туда, не спрашивая никакихъ указаній.

— Во всякомъ случаѣ надо попробовать, — говорилъ онъ самъ себѣ. Вѣдь не забыла же она, что я спасъ ея жизнь на Гароннѣ, а потомъ въ Рондѣ.

Улицы были безлюдны. Дулъ сильный холодный вѣтеръ, и окна кафе были плотно прикрыты противъ вечерней сырости.

Въ переулкѣ, гдѣ высилась церковь Святого Ѳомы, не было ни души, и Конингэмъ напрасно всматривался въ тѣнь, падавшую отъ высокой ограды церкви. Вдругъ до его слуха донесся топотъ ногъ, обутыхъ въ мягкія туфли. Онъ повернулся и сразу понялъ, что Юлія его предала. Двое изъ напавшихъ на него упали сразу, какъ подрубленные деревья, но ихъ оставалось еще четверо. Они бросились на него, какъ собаки на лисицу, и черезъ минуту въ переулкѣ уже было тихо.

XX.
По дорогѣ въ Талару.

На разстояніи часа пути къ западу отъ Толедо по дорогѣ въ Талаверу, два человѣка сидѣли подъ тѣнью скалы и играли въ карты. Игра шла спокойно, безъ восклицаній, съ перемѣннымъ счастьемъ и длилась уже отъ самого часа сіесты.. Валявшіеся кругомъ голыхъ скалъ тлѣвшіе окурки показывали, что оба игрока сильно страдали національной слабостью.

Старшій изъ нихъ время отъ времени оборачивался и поглядывалъ черезъ плечо на пыльную дорогу, которая лентой вилась подъ ними по выжженной равнинѣ. Мѣстность здѣсь была безплодной, усѣянной камнями, но къ западу, гдѣ Торрихосъ бѣлѣлъ яркимъ пятномъ на равнинѣ, земля была покрыта зеленью и тяжелыми колосьями маиса. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ сидѣли оба солдата, зелень была очень скудна, но выдѣляла изъ себя сильный ароматъ, какъ это обыкновенно бываетъ въ скалистыхъ мѣстахъ жаркихъ странъ. Оба солдаты были кавалеристы. Это было видно по ихъ формѣ и въ особенности по ихъ большимъ заржавленнымъ шпорамъ.

Лошадей своихъ они оставили въ конюшнѣ сосѣдней венты, которой изъ за придорожныхъ деревьевъ совсѣмъ не было видно. Сюда, подъ эту скалу, господствующую надъ дорогой, они забрались для того, чтобы, по обычаю земляковъ, провести здѣсь въ тѣни послѣобѣденные часы. Даже въ промежутки между самыми поразительными событіями испанецъ не потеряетъ своей способности играть въ карты.

— Ѣдетъ, — сказалъ наконецъ старшій солдатъ, медленно тасуя грязныя карты. Я слышу стукъ копытъ его лошади.

Въ самомъ дѣлѣ, мертвая тишина, которая царствуетъ на возвышенностяхъ Испаніи — тишина историческаго прошлаго и омертвѣвшаго настоящаго, нарушалась мѣрнымъ постукиваніемъ копытъ.

Говорившій солдатъ былъ кастилецъ съ бычьей головой, четыреугольной челюстью и глубоко всаженными глазами. Его товарищъ, еще молодой человѣкъ, въ отвѣтъ только кивнулъ головой и принялся разсматривать сданные ему карты.

Игра продолжалась, пока, Консепсіонъ Вара крупной рысью приближался по Толедской дорогѣ. На лошади и подъ открытымъ небомъ этотъ человѣкъ производилъ болѣе выгодное впечатлѣніе, чѣмъ на улицѣ города. Здѣсь среди горъ онъ держалъ голову прямо и смѣло смотрѣлъ на міръ Божій, готовый всякую минуту защищать самого себя. На улицѣ же у него былъ видъ какого-то бѣглеца, и онъ озирался во всѣ стороны, боясь, какъ бы его не узнали.

Онъ отвелъ свою усталую лошадь въ конюшню маленькой венты, гдѣ, вѣрный своей обычной галантности, онъ принялся ухаживать за какой-то отвратительной, старой вѣдьмой и такимъ образомъ добылъ себѣ мѣстечко у стола. Осыпая ее разными комплиментами, онъ очень ловко добылъ для своей лошади такого овса, какого нельзя было купить и за деньги.

— Знаете, сеньора, — говорилъ онъ, постукивая по мѣркѣ, — я всегда могу сказать, хороша ли была женщина въ молодости. Но съ вами этого не требуется. Ваша красота сохранится еще много, много лѣтъ.

Такимъ способомъ Вара и его лошадь всегда добывали хорошую пищу въ дорогѣ. Консепсіонъ нарочно медлилъ у дверей конюшни, зная, что овесъ, высыпавшись изъ мѣрки въ закорму, можетъ найти и обратную дорогу, и пошелъ въ домъ только тогда, когда окончательно успокоился за своего Буцефала.

На скалѣ, превращенной въ игральный столъ, карты еще продолжали шлепаться и Консепсіонъ, какъ настоящій спортсменъ, молча стоялъ до тѣхъ поръ, пока игра не кончилась.

— Все идетъ хорошо, — промолвилъ онъ наконецъ. Карета заказана у одного изъ моихъ друзей въ Толедо и ночью должна двинуться по Талаверской дорогѣ. Талаверъ вѣдь на дорогѣ въ Лисабонъ. Вѣдь я говорилъ вамъ!

Оба солдаты кивнули головой. Одинъ изъ нихъ подсчиталъ свой выигрышъ, простиравшійся до десяти пезетъ. Проигравшій старался сохранить бодрый и равнодушный видъ, какъ подобаетъ бравому солдату, спартански переносящему удары судьбы.

— Ихъ будетъ шесть человѣкъ, — продолжалъ Консепсіонъ. — Двое верхомъ, двое на козлахъ и двое внутри кареты, для наблюденія за моимъ другомъ-плѣнникомъ.

— Вотъ какъ! — въ раздумьѣ сказалъ молодой солдатъ.

Консепсіонъ взглянулъ на него.

— Что ты думаешь? — спросилъ онъ.

— Я думаю, какъ эти три человѣка могутъ убить шестерыхъ.

— Изъ шести человѣкъ, — вмѣшался солдатъ постарше, — одинъ непремѣнно убѣжитъ. Сколько разъ со мной такъ бывало.

— А изъ пяти, по крайней мѣрѣ, одинъ не возьмется за ножъ, — замѣтилъ съ своей стороны Консепсіонъ.

Но молодой солдатъ, грудь котораго была украшена цѣлымъ рядомъ медалей въ отвѣтъ только покачалъ головой.

— Боюсь, — прибавилъ онъ. — Мнѣ всегда страшно передъ боемъ.

Консепсіонъ взглянулъ на солдата, котораго генералъ Винченте выбралъ изъ цѣлой бригады испытанныхъ людей и слегка вздернулъ голову кверху.

— А мнѣ страшно-то бываетъ потомъ, когда все кончено, — замѣтилъ онъ. Тогда у меня руки дрожатъ и потъ катится градомъ съ моего лица.

Онъ разсмѣялся и вытянулъ руки.

— А все таки, — весело продолжалъ онъ, — это самая лучшая охота, не правда ли?

Солдаты только пожали плечами.

— Карета заказана къ восьми часамъ, — дѣловито заговорилъ опять Консепсіонъ, свертывая себѣ папироску, которую воткнулъ потомъ за ухо, какъ это дѣлаютъ конторщики съ карандашами. Всѣмъ тѣмъ, кто пускается въ путь вмѣстѣ съ ночными птицами, есть, значитъ что-то скрывать. Увидимъ, что такое будетъ въ ихъ каретѣ. Лошади наняты до деревни Гальвецъ, гдѣ, очевидно, заказана вторая смѣна. Ночь будетъ отличная. Будетъ только половина луны. Для тѣхъ, кто думаетъ поработать ножемъ, это лучше, чѣмъ полнолуніе. Но лошади въ Гальвецѣ, вѣроятно, не потребуются.

Молодой солдатъ, на плечахъ котораго красовались знаки; свидѣтельствующіе о его быстромъ повышеніи, взглянулъ на небо, гдѣ вокругъ заходящаго солнца стали собираться, словно овцы передъ воротами, волнистыя облака.

— Половина луны для работы ножемъ, полная луна для стрѣльбы, — промолвилъ онъ.

— Да. Они откроютъ частую пальбу, если мы дадимъ имъ къ тому возможность, — согласился Консепсіонъ. — Это карлисты. Между этимъ мѣстомъ и Гальвецомъ есть рѣчка. Небольшой ручеекъ, какіе бываютъ у насъ въ Андалузіи. Маленькая — черезъ нее нѣтъ даже и моста, а только бродъ. Дно у нея мягкое. Тутъ лошади должны остановиться или, по крайней мѣрѣ, пойти шагомъ. За рѣчкой стоитъ нѣсколько деревьевъ.

И жестикулируя онъ принялся чертить на скалѣ указательнымъ пальцемъ воображаемый рисунокъ.

— Здѣсь вотъ дубъ, а тутъ группа сосенъ. Рѣчка течетъ съ сѣверо-вострка къ юго-западу. Вотъ тутъ высокія березы. А на этой сторонѣ низменные луга, гдѣ пасутся свиньи.

Оба солдаты кивнули головой. Вся позиція представлялась имъ какъ на ладони, а между тѣмъ Консепсіонъ, въ которомъ Испанія потеряла, быть можетъ, партизанскаго генерала, видѣлъ эту мѣстность только одинъ разъ, когда проѣзжалъ мимо.

— Такія дѣла лучше обдѣлывать пѣшкомъ. Мы переправимся черезъ рѣчку и привяжемъ лошадей къ соснамъ. Я потомъ вернусь за рѣку, чтобы встрѣтить карету на самой вершинѣ холма, вотъ тамъ. Верховые будутъ впереди… Мы дадимъ имъ переѣхать черезъ рѣку. Лошади будутъ выходить изъ воды медленно, или я ничего не понимаю въ лошадяхъ. Когда они начнутъ подниматься въ гору, вы ссадите обоихъ сѣдоковъ. Не забудьте дать имъ возможность убѣжать. По срединѣ рѣки я нападу на тѣхъ, которые будутъ на козлахъ и стащу того, который не будетъ править, за ногу въ воду и проткну ему плечо повыше легкаго. Онъ вообразитъ, что онъ уже убитъ, но это ничего… поправится. Потомъ вы должны присоединиться ко мнѣ. Насъ будетъ трое противъ троихъ, если у англичанина руки будутъ связаны. А если нѣтъ, то насъ будетъ четверо противъ троихъ. Не надо причинять вреда никому. Англичанинъ стоитъ двоихъ и дѣйствуетъ быстро, не такъ, какъ иные здоровяки.

— Хотите сыграть? — спросилъ кастиліанецъ, беря въ руки карты.

— Нѣтъ. У меня еще есть дѣла. Продолжайте вашу игру.

Солнце уже зашло, когда Консепсіонъ вернулся къ все еще игравшимъ солдатамъ. Сѣвъ около нихъ, онъ медленно принялся точить свой ножъ о кусокъ аспиднаго камня, который на всякій случай носилъ съ собой въ карманѣ.

Послѣ заката солнца въ этихъ мѣстахъ обыкновенно поднимается холодный вѣтерокъ, который тихонько тянетъ черезъ все Кастильское плато. Мѣстная поговорка гласитъ, что этотъ вѣтеръ гаситъ жизнь человѣка, но не свѣчку.

Три человѣка спустились съ горы, и сѣли за простой, но сильно приправленный пряностями ужинъ, поданный имъ древней хозяйкой венты. Въ половинѣ восьмого, когда отъ дневного свѣта осталась на западѣ слабая зеленоватая полоса, небольшой отрядъ сѣлъ на коней и тронулся по направленію къ Гальвецу.

— Такъ будетъ лучше, — выразительно сказалъ Консепсіонъ, отвѣшивая хозяйкѣ галантный поклонъ. Я буду чувствовать себя спокойнѣе: вѣдь я все таки мужчина.

Послѣ этого онъ освѣдомился о томъ, сколько стоитъ ужинъ.

Всѣ трое ѣхали къ броду, о которомъ говорилъ Консепсіонъ и здѣсь приступили къ приготовленіямъ, тщательно и хладнокровно, какъ люди, сознающіе, что шансы противъ нихъ.

Едва поднялась луна, какъ лошади обоихъ солдатъ зашлепали копытами по водѣ. Лошадь Консепсіона они также перевели на ту сторону, а самъ онъ остался на этомъ берегу.

— Да помогутъ намъ всѣ святые, — прошепталъ нервный солдатъ.

Его рука, державшая поводъ, тряслась. Его спутникъ только улыбнулся, вспомнивъ былыя схватки.

Вскорѣ послѣ девяти часовъ среди мертвой тишины этой пустыни послышался какой-то отдаленный шумъ. Постепенно онъ становился яснѣе, и скоро можно было уже разобрать стукъ лошадиныхъ подковъ. Старшій изъ солдатъ свернулъ свѣжую папироску и засунулъ ее въ ротъ. Его товарищъ какъ бы замеръ. Оба они залегли по обѣимъ сторонамъ брода. Консепсіонъ былъ на другой сторонѣ ручья, но они не могли его видѣть. Въ Андалузіи говорятъ, что контрабандистъ можетъ спрятаться и за кирпичемъ.

Дѣйствительно, впереди кареты ѣхали два всадника. Какъ и предсказывалъ Консепсіонъ, лошади ихъ стали выходить изъ воды, очень медленно, какъ будто имъ было жаль разстаться съ нею, не насладившись ею вдосталь. Въ одну секунду молодой солдатъ свалилъ съ сѣдла ближайшаго всадника, подставивъ подъ его голову свое колѣно. Всадникъ безъ чувствъ упалъ на землю, а солдатъ быстро побѣжалъ къ рѣчкѣ. Другой солдатъ упустилъ свою добычу и гнался за нимъ, посылая ему въ догонку ругательства и проклятія.

Тяжелая, старомодная карета посрединѣ рѣки остановилась. Кучеръ, бросивъ возжи, призывалъ на помощь всѣхъ святыхъ, обѣщая имъ множество свѣчей. Въ водѣ, глубина которой въ этомъ мѣстѣ была фута два, Консепсіонъ сводилъ счеты съ человѣкомъ, который сидѣлъ рядомъ съ кучеромъ. Сдавленный крикъ боли показывалъ, что Консепсіонъ, очевидно, нашелъ указанное имъ мѣсто, надъ правымъ легкимъ. Вскорѣ контрабандистъ вынырнулъ на поверхность и бросился къ каретѣ.

— Конингэмъ! — закричалъ онъ, откладывая всякія церемоніи, которымъ онъ, впрочемъ, никогда не придавалъ большого значенія

— Здѣсь, — отвѣчалъ голосъ изнутри. — Это вы, Консепсіонъ?

— Я, я. Выбросите ихъ вонъ.

— Но дверь заперта, — сдавленнымъ голосомъ крикнулъ Конингэмъ.

Въ каретѣ поднялась возня, она тряслась и ходуномъ ходила на своихъ ресорахъ, словно отъ какого-то землетрясенія.

— Для такого хлама годится и окно, — сказалъ Консепсіонъ.

Въ эту минуту изъ кареты стремглавъ вылетѣлъ какой-то человѣкъ, немилосердно ругавшійся. Консепсіонъ быстро схватилъ его въ свои объятія, сдавилъ ему горло и опустилъ его подъ воду.

— Стойте! Это меня вы схватили за ногу! — кричалъ изнутри Конингэмъ.

— Тысячу извиненій, сеньоръ, — отвѣчалъ солдатъ.

Консепсіонъ, продолжая держать своего человѣка подъ водой, слышалъ какъ кто-то гулко ударился головой о колѣно солдата. Все, очевидно, было кончено.

— Кончено? — спросилъ онъ.

— Кончено, — отвѣчалъ солдатъ, въ которомъ теперь не было и слѣда нервности. — И вмѣстѣ съ тѣмъ мы никого не убили.

— Пырни-ка хорошенько ножемъ этого дурака на козлахъ. Что онъ все оретъ свои молитвы? — дѣловито сказалъ Консепсіонъ. — Теперь не время молиться. Туда, гдѣ шея соединяется съ плечомъ. Самое лучшее мѣсто.

На козлахъ вдругъ водворилась мертвая тишина.

— Правь карету къ берегу, — скомандовалъ Консепсіонъ. Англійскому сеньору не зачѣмъ мочить себѣ ноги. Онъ можетъ еще простудиться.

Всѣ направились къ берегу. Здѣсь въ туманномъ свѣтѣ неполной луны одинъ человѣкъ перевязывалъ себѣ плечо, другой лежалъ спокойно и неподвижно на прибрежныхъ валунахъ. Молодой солдатъ положилъ къ нему и вторую жертву своей ухватки, а Консепсіонъ дружелюбно обратился къ своему недавнему врагу.

— Ну, что наглотался воды? Сначала будетъ скверно, но потомъ поправишься. Если ты, однако вздумаешь двинуться съ этого мѣста, то я выпущу изъ тебя эту воду, но уже инымъ способомъ.

И весело разсмѣявшись столь удачному проявленію своего остроумія, онъ вернулся къ каретѣ, чтобы помочь Конингэму, который никакъ не могъ выбраться черезъ окно.

— Кто еще съ вами? — спросилъ онъ.

— Два храбрыхъ солдата изъ дивизіи генерала Винченте. Какъ видите, сеньоръ, у васъ вѣрные друзья.

— Вижу.

— Одинъ изъ нихъ, — многозначительно продолжалъ Консепсіонъ, — теперь въ Толедо и ѣдетъ вслѣдъ за вами.

— Вотъ какъ! Кто же это?

— Сеньоръ Прейдель.

— Въ такомъ случаѣ, надо ѣхать назадъ, навстрѣчу ему.

— Я тоже такъ думаю, — согласился Консепсіонъ.

XXI.
Перекрестный допросъ.

— Я хочу спѣть вамъ пѣсню контрабандистовъ, — сказалъ Консепсіонъ Вара, когда кортежъ тронулся при лунномъ свѣтѣ по дорогѣ въ Толедо. Мы… т. е. они поютъ эту пѣсню, когда дѣло кончилось удачей. Вы можете слышать эту пѣсню въ любой темный вечеръ на улицахъ Гарсина.

— Пойте, — сказалъ старшій солдатъ, — если у васъ легкія чешутся. Что до насъ, то мы предпочитаемъ ѣхать молча.

Конингэмъ ѣхалъ нѣсколько впереди на лошади, съ которой такъ безцеремонно стащили ея прежняго сѣдока. Карету оставили въ вентѣ. Тамъ не задавали на этотъ счетъ никакихъ вопросовъ.

— Хорошо, — продолжалъ Конингэмъ, ни мало не смущаясь, — Я вамъ спою. Въ Андалузіи мы всѣ умѣемъ пѣть. А вотъ кастильцы, такъ даже свиньи поютъ лучше ихъ.

Была уже полночь, когда путники проѣзжали мимо церкви Christo de la Vega, спускаясь съ длиннаго холма, который велъ къ городскимъ воротамъ. Надъ нимъ громоздился Толедо, задумчивый и безмолвный. Консепсіонъ уже пересталъ пѣть, и только тяжелое дыханіе лошадей нарушало глубокую тишину. Таго, вырываясь въ этомъ мѣстѣ изъ своихъ каменныхъ тисковъ, безшумно катилъ здѣсь свои волны къ западу, разстилаясь при лунномъ свѣтѣ, словно бѣлая лента. Появленіе на дорогѣ ночныхъ путешественниковъ лѣтомъ — дѣло въ Испаніи совершенно заурядное. Вотъ почему хотя многіе и слышали стукъ лошадиныхъ копытъ по гладкимъ булыжникамъ городскихъ мостовыхъ, однако, никто не всталъ съ постели взглянуть на позднихъ проѣзжихъ.

Въ тѣ времена въ Толедо была всего на всего одна гостинница, очень, впрочемъ, хорошая, которой онъ и теперь можетъ еще похвастаться. Она находилась въ старинномъ домѣ на Plaza de Uocadover, надъ которой нависъ могучій Алказаръ. Здѣсь, говорятъ, не разъ ѣлъ Сервантесъ и пробовалъ вина Лазарильо де Тормесъ. Здѣсь эти меланхоличные люди и вмѣстѣ съ тѣмъ великіе юмористы приводили посѣтителей въ восторгъ своими разговорами. Консепсіонъ быстро поднялъ на ноги спавшаго уже привратника. Широкія ворота отворились настежь, и всѣ въѣхали во дворъ, не слѣзая съ лошадей.

— Это знатный англичанинъ и его свита, — сказалъ Консепсіонъ.

— У насъ ужъ есть одинъ англичанинъ, — отвѣчалъ заспанный привратникъ. — Онъ, впрочемъ, путешествуетъ въ сопровожденіи только одного слуги.

— Это мы знаемъ, другъ мой. Поэтому-то мы и выбрали такую нору, какъ ваша гостинница. Позаботься о томъ, чтобы оба знатныхъ иностранца могли утромъ завтракать рядомъ за отдѣльнымъ столомъ.

— Вамъ придется завтра утромъ бесѣдовать съ сеньоромъ Прейделемъ, — говорилъ Консепсіонъ, распаковывая черезъ нѣсколько минутъ багажъ Конингэма.

— Да, я хотѣлъ бы поговорить съ нимъ.

— А я былъ бы не прочь, — оборачиваясь къ нему съ щеткой въ рукахъ, — проговорилъ Вара, минутку побесѣдовать съ сеньоромъ Ларральдомъ.

— А!

— Да, онъ, несомнѣнно, тоже замѣшанъ въ этомъ дѣлѣ. Но сеньоръ Ларральдъ такъ скроменъ, такъ скроменъ! Онъ всегда остается на второмъ планѣ.

Въ шатрахъ Кедара люди спятъ такъ же сладко, какъ и люди, лежащіе на пуховыхъ подушкахъ. Конингэмъ проснулся утромъ довольно поздно. Сэръ Джонъ Прейдель ужъ сѣлъ за свой завтракъ. Онъ приказалъ подать себѣ экипажъ рано утромъ и собирался ѣхать по дорогѣ въ Талаверу. Было очевидно, что сэръ Джонъ не зналъ о ночномъ прибытіи его земляка.

На холодномъ лицѣ адвоката выразилось удовольствіе, когда онъ сѣлъ за столъ на дворикѣ и принялся за кофе. Конингэмъ слѣдилъ за нимъ съ балкона, будучи невидимъ самъ. За нимъ въ комнатѣ стоялъ Консепсіонъ, потирая свои коричневыя руки въ ожиданіи драматическаго момента. Постоявъ съ минуту, Конингэмъ спустился по каменной лѣстницѣ и съ веселой улыбкой появился на дворикѣ. Сэръ Джонъ узналъ его, какъ только онъ мелькнулъ. въ тѣни крыльца, но на его лицѣ не отразилось ни изумленія, ни страха. Только въ сѣрыхъ глазахъ мелькнуло что-то похожее на растерянность.

Сэръ Джонъ мелькомъ взглянулъ на Конингэма, который усѣлся у сосѣдняго столика, и его холодные глаза, отъ которыхъ непріятно чувствовали себя даже закоренѣлые преступники, дрогнули и смягчились.

— Лакей поставилъ мой приборъ почти рядомъ съ вашимъ, — заговорилъ Конингэмъ, усаживаясь поудобнѣе.

Консепсіонъ, стоя на балконѣ, проклиналъ англійскую расу за ея хладнокровіе: не такой ожидалъ онъ отъ нихъ встрѣчи. И, возвращаясь къ своимъ мирнымъ занятіямъ, онъ испустилъ глубокій вздохъ сожалѣнія.

Конингэмъ обслѣдовалъ скудное меню, поданное ему, и взглянулъ на своего сосѣда съ веселостью, которую не часто можно встрѣтить въ этомъ мірѣ: она рождается отъ крѣпкаго мужества и никакія внѣшнія обстоятельства не могутъ повредить ей. Сэръ Джонъ уже не интересовался своимъ завтракомъ и пристально смотрѣлъ на Конингэма, обыскивая, такъ сказать, его изнутри и тщетно ища мотивовъ его образа дѣйствій, котораго онъ не понималъ.

— По своему жизненному опыту я знаю, что всѣ люди раздѣляются на два класса, — сказалъ онъ.

— На глупцовъ и плутовъ? — подсказалъ Конингэмъ.

— Вы словно работали въ судѣ.

Конингэмъ пожалъ плечами.

— Безъ особаго успѣха. Не лучше всякаго другого.

— Что же вы такое — глупецъ или плутъ? — спросилъ Прейдель.

Коннигэму вдругъ стало жалко его. Никто не застрахованъ отъ быстро охватывающаго чувства состраданія при видѣ животнаго или человѣка, котораго побили.

— Въ томъ-то и состояла ваша постоянная ошибка, — серьезно сказалъ Конингэмъ. — Люди-то, быть можетъ, не раздѣляются на этй два класса. Между ними можетъ быть, есть такіе, которые всегда дѣлаютъ только ошибки, сэръ Джонъ.

Безсознательно, онъ мало-по-малу превратился въ адвоката, какъ это часто бываетъ съ тѣми, кто играетъ какую-нибудь роль. Въ концѣ концовъ вѣдь дѣло касалось не его, а Джеффри Горнера. И онъ съ такимъ усердіемъ старался выгородить своего друга, что минутами чувствовалъ себя тѣмъ самымъ человѣкомъ, котораго искалъ Джонъ Прейдель. Передъ нимъ былъ не заурядный врагъ. Горнеру удалось отвратить отъ себя подозрѣніе общества, и въ водоворотѣ событій смерть Альфреда Прейделя была забыта всѣми, кромѣ его отца. Конингэмъ видѣлъ опасность, но и не думалъ уклоняться отъ нея.

— Ошибки, скептически замѣтилъ сэръ Джонъ. — Дѣлая преступленія, люди стараются себя увѣрить, что это только ошибки.

— Да, ошибки, о которыхъ они потомъ могутъ сожалѣть всю жизнь.

Сэръ Джонъ остро взглянулъ на своего собесѣдника. Въ глазахъ его опять мелькнуло подозрѣніе. Теперь приходилось сдерживать себя Конингэму. Впослѣдствіи, когда онъ сталъ солдатомъ и нашелъ въ жизни тотъ путь, для котораго былъ созданъ, его начальники и холодные тактики жаловались, что онъ черезчуръ ретивъ и слишкомъ опережаетъ людей, которыми онъ командуетъ.

— И такъ, вы теперь видите, что это была ошибка? — спросилъ сэръ Джонъ.

— Да, конечно.

— Ошибка въ томъ, что вы вмѣшались въ это дѣло?

— Да.

Сэръ Джонъ какъ будто смягчился, и Коннигэмъ начиналъ надѣяться на возможность выпутаться изъ затруднительнаго положенія, въ которомъ онъ очутился.

— За такія ошибки приходится платиться, и законъ налагаетъ большое возмездіе.

Конингэмъ пожалъ плечами.

— Нѣтъ, мистеръ Конингэмъ, вы не тотъ человѣкъ, котораго я ищу. Странно сказать, но вы понравились мнѣ съ перваго взгляда. Я не вѣрю въ инстинкты или взаимную симпатію и вообще въ разныя сёнтиментальности. Я не вѣрю во многое, въ томъ числѣ и въ человѣческую природу. Слишкомъ много я знаю о ней. Поэтому, въ этой симпатіи къ вамъ съ перваго взгляда должно быть что-нибудь особенное. Я не желаю вамъ ничего дурного, мистеръ Конингэмъ. Я уподобился Валаамовой ослицѣ — пришелъ проклясть и благословилъ. Впрочемъ, я слишкомъ ужъ много болтаю.

И съ улыбкой онъ опять откинулся на спинку.

— Вы можете отправляться въ Англію, хоть завтра, если хотите, — добавилъ онъ, послѣ нѣкоторой паузы — Если это дѣло повернется противъ васъ, я готовъ принять на себя вашу защиту.

— Благодарю васъ.

— Вы не хотите вернуться въ Англію? — спросилъ сэръ Джонъ, быстро взглядывая на него.

— Нѣтъ, у меня есть дѣла въ Испаніи.

— Можетъ быть, у васъ тутъ испанскіе замки. Берегитесь ихъ. И у меня они были.

И холодное сѣрое лицо просвѣтлѣло на минуту. По временамъ казалось, что въ этомъ мраморномъ изваяніи еще теплится живая человѣческая душа.

— Да и человѣкъ, который можетъ пріобрѣсти къ себѣ такую дружбу, какъ ваша, — сказалъ сэръ Джонъ, послѣ короткаго молчанія, — едва ли можетъ быть совершенно плохъ. Онъ, можетъ быть, сдѣлалъ, какъ вы выразились, ошибку. Я не даю никакихъ обѣщаній, но, быть можетъ, не стану больше разыскивать его.

Конингэмъ промолчалъ. Заговорить теперь значило бы сознаться.

— Посколько дѣло зависитъ отъ меня, — сказалъ сэръ Джонъ, поднимаясь, — то вы можете считать себя въ полной безопасности въ любой странѣ. Но я долженъ предупредить — въ Испаніи у васъ есть страшный врагъ.

— Я знаю, — со смѣхомъ сказалъ Конингэмъ, — Это Эстебанъ Ларральдъ. Однажды я взялся передать отъ него письмо. Вънемъ было не то, что онъ думалъ, и когда я его передалъ, онъ сталъ подозрѣвать, что я прочелъ его. Онъ достаточно уменъ и понимаетъ, что я не имѣю никакого значенія въ политикѣ его родины, и что никакихъ важныхъ свѣдѣній у меня нѣтъ. Я ничего не знаю о содержаніи этого письма, но оно мнѣ было нужно на нѣсколько минутъ. Вотъ и вся исторія, вотъ и все, что произошло между мною и Ларральдомъ.

XXII.
Вердиктъ.

Для желающихъ уѣхать изъ Испаніи въ это время была только одна дорога — на югъ. Сѣверные выходы были заперты карли стами, бывшими еще въ силѣ. Донъ-Карлосъ явилъ собою примѣръ того, что можно наблюдать вездѣ при изученіи міровой исторіи, а именно, — что не великія причины, а великіе люди создаютъ и разрушаютъ націи. Почти половина Испаніи стояла за Донъ-Карлоса. Церковь была на его сторонѣ, и были мучениками тѣ солдаты, которые, не получая жалованья, раздѣтые и разутые, сражались на южныхъ склонахъ Пиренеевъ за человѣка, который даже не осмѣливался предводительствовать ими.

Сэръ Джонъ Прейдель намѣревался переѣхать границу Португаліи вслѣдъ за каретой, которая должна была отвезти его плѣнника въ Лисабонъ, гдѣ не трудно было найти капитана корабля, который согласился бы доставить Конингэма въ Лондонъ. Но весь этотъ планъ потерпѣлъ крушеніе благодаря столь маленькому человѣку, какъ Консепсіонъ Вара, и карета, которая была нанята до Талаверы, теперь стояла на дворѣ гостиницы, пока сэръ Джонъ сидѣлъ въ своемъ нумеръ и раздумывалъ, что ему дальше дѣлать. Всю жизнь онъ имѣлъ дѣло съ правосудіемъ и дѣлалъ это не по любви, но ради добыванія средствъ къ жизни. И теперь онъ желалъ поступить съ Конингэмомъ, какъ того требовало правосудіе.

— Разузнайте, гдѣ теперь находится генералъ Винченте, покажите, чтобы карета подождала, — сказалъ онъ лакею.

Тотъ явился черезъ полчаса съ малообнадеживающимъ лицомъ.

— Въ гостинницѣ есть слуга Конингэма, сеньоръ, — сказалъ онъ. — Онъ знаетъ это, но не хочетъ сказать. Мнѣ, впрочемъ, удалось узнать, что въ Толедо проживаетъ сейчасъ графиня Баренна, которая, несомнѣнно, должна знать это. Генералъ Винченте недавно былъ въ Мадридѣ, но его переѣзды такъ быстры и такъ таинственны, что о немъ говорятъ всѣ въ Испаніи.

— Я знаю. Сегодня я заѣду къ графинѣ Бареннѣ, если вамъ не удастся получить нужныя свѣдѣнія до обѣда. Карета мнѣ не нужна.

Сэръ Джонъ медленно подошелъ къ окну, погруженный въ раздумье. Противъ своей воли онъ принималъ участіе въ Конингэмѣ.

Окна Коммерческой гостинницы выходили на рыночную площадь, и сэръ Джонъ, большой домосѣдъ по природѣ, пользовался этимъ случаемъ, чтобы изучать испанскую жизнь.

Онъ разсѣянно смотрѣлъ сквозь пыльныя стекла, глядя, какъ внизу шелъ старый Священникъ съ густыми бровями.

— Гдѣ-то я видѣлъ этого человѣка, — рѣшилъ про себя сэръ Джонъ.

— Гдѣ лисица, тамъ должна быть и украденная ею курица, — бормоталъ падре-Конха, спѣша къ дому Баренна.

Его увидалъ Консепсіонъ Вара, сѣдлавшій лошадь во дворѣ гостинницы.

— А вамъ бы все шутить насчетъ моей жены.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже скакалъ рядомъ съ Конингэмомъ, который считалъ необходимымъ вернуться какъ можно скорѣе въ Мадридъ.

Несмотря на сильный жаръ на равнинахъ, вслѣдствіе котораго было даже опасно путешествовать въ полдень, на тѣнистыхъ улицахъ Толедо было прохладна, когда сэръ Джонъ ѣхалъ по нимъ, разыскивая палаццо сеньоры Баренна. Графиня была дома, и англичанина ввели въ обширный вестибюль, который еще сохранилъ въ себѣ величіе Среднихъ вѣковъ. Сэръ Джонъ не безъ заминокъ объяснилъ слугѣ по-испански, что сеньора Баренна его лично не знаетъ, что онъ иностранецъ и находится въ затруднительномъ положеніи и что ему рекомендовали обратиться къ ней за помощью.

Сэръ Джонъ имѣлъ внушительный видъ, а любопытство сеньоры докончило остальное. Черезъ нѣсколько минутъ шелестъ шелковаго платья заставилъ сэра Джона отвлечься отъ разсматриванія стариннаго оружія.

— Сеньора изволитъ говорить по-французски?

— Конечно, сеньоръ.

Графиня бросила взглядъ на кресло, которое поспѣшилъ подставить ей сэръ Джонъ. Онъ уже презиралъ ее, а она восхищалась его манерами.

— Я позволилъ себѣ огромную смѣлость явиться къ вамъ безъ приглашенія, сеньора.

— Не для того, надѣюсь, чтобы продать мнѣ библію? — воскликнула сеньора Баренна, закрываясь, какъ бы для огражденія себя, вѣеромъ.

— Библію? У меня дома въ Англіи есть библія, но…

— Прекрасно, — перебила его Баренна, откидываясь назадъ и опять начиная дѣйствовать вѣеромъ. — Извините мой страхъ. Но здѣсь есть одинъ англичанинъ… Какъ его зовутъ… забыла.

— Борро?

— Да, да, Борро. Онъ продаетъ библіи. А отецъ Конха, мой духовникъ, — медвѣдь, знаете, но настоящій святой, запретилъ мнѣ покупать библію. И я боялась, какъ бы по забывчивости не ослушаться его. Въ библіи, знаете, есть вещи, которыя нельзя читать, и естественно…

И она закончила свою рѣчь выразительнымъ движеніемъ вѣера.

— И естественно, что это-то и хочется прочесть, — подсказалъ за нее сэръ Джонъ. — Это привиллегія всѣхъ дочерей Евы, сеньора.

Сеньора встрѣтила эти слова тѣмъ, что французы называютъ fin sourire.

— Я могу извинить себѣ мое посѣщеніе только тѣмъ, что дѣло идетъ о нашемъ общемъ другѣ. Не можете ли вы сообщить мнѣ, гдѣ теперь находится генералъ Винченте, — спросилъ сэръ Джонъ, воспользовавшись случаемъ приступить прямо къ дѣлу.

— Вы занимаетесь политикой? — въ свою очередь спросила Баренца, быстро оглядывая комнату.

— Нѣтъ. Но почему вы предложили мнѣ этотъ вопросъ? Вы слишкомъ умны, сеньора, чтобы заниматься такими дѣлами. Назначеніе женщины, — нравиться, и это такъ легко сдѣлать!

И въ подтвержденіе своихъ словъ онъ махнулъ своей тонкой бѣлой рукой.

— Нѣтъ. Конечно, я не занимаюсь политикой, — зашептала просіявшая сеньора Баренна, оглядываясь на дверь сосѣдней комнаты. — Но вотъ моя дочь… Ахъ сеньоръ, едва ли вы можете себѣ представить, что значитъ жить все время на вулканѣ!

И вѣеромъ она указала на дубовый полъ комнаты.

Сэръ Джонъ счелъ достаточнымъ выразить свою симпатію тѣмъ, что слушалъ ее съ большимъ вниманіемъ.

— У меня есть личное дѣло до генерала, — сказалъ онъ. — Я хотѣлъ бы соообщить кое-что ему или его дочери.

— Эстреллѣ?

— Да, синьоринѣ Эстреллѣ.

— Вы считаете ее красивой? Нѣкоторые находятъ въ ней красоту. Глаза у нея хороши, это правда.

— Я чрезвычайно восхищенъ синьориной.

— Да, да. А вы не видали моей дочери Юліи? Нѣтъ? Она чрезвычайно походитъ на Эстреллу.

Синьора Баренна остановилась и занялась тщательнымъ разсматриваніемъ своего вѣера.

— Нѣкоторые даже находятъ, — продолжала она, какъ бы съ неохотой, — что у Юліи есть даже нѣкоторые преимущества передъ Эстреллой. Но я этого не нахожу, конечно.

И темные глаза синьоры остановились на лицѣ сэра Джона, но они могли бы подмѣтить больше даже на мраморномъ изваяніи.

— Вамъ извѣстно, гдѣ она находится? — почти грубо спросилъ сэръ Джонъ.

Подобно работнику, который обманулся въ своемъ матеріалѣ, онъ отложилъ въ сторону всякіе топкіе инструменты.

— Насколько я знаю, они должны были пріѣхать въ Толедо сегодня вечеромъ. Но съ генераломъ Винченте никогда нельзя знать навѣрное. Онъ такъ милъ, такъ любезенъ — о какая обворожительная у него улыбка! Но вѣдь вы его знаете. Въ Испаніи говорятъ, что онъ всегда тамъ, гдѣ онъ нуженъ. Какъ хорошо, — закатила она вдругъ глаза на потолокъ, — когда человѣкъ гдѣ-нибудь нуженъ! — Тутъ она испустила глубокій вздохъ. Сэръ Джонъ мысленно слѣдилъ за направленіемъ ея взгляда и удивлялся, что въ ней нашелъ покойный графъ Баренна.

— Да, я принимала большое участіе въ Эстреллѣ. Это, впрочемъ, и естественно, ибо она мнѣ племянница. Матери у нея нѣтъ, а у генерала такія нелѣпыя идеи. Онъ считаетъ, что дѣвушка способна сама выбрать себѣ мужа. Впрочемъ, для васъ, англичанъ, такія идеи не въ новинку. Мнѣ разсказывали, что въ вашей странѣ предложеніе дѣлаютъ не мужчины, а дѣвушки.

— Не слѣдуетъ понимать это буквально. У насъ это бываетъ не чаще, чѣмъ въ другихъ странахъ.

— А, — промолвила сеньора Баренна, глядя на него съ недовѣріемъ. Ей почему-то пришелъ на умъ падре Конха.

Сэръ Джонъ поднялся съ кресла, которое онъ занялъ по безмолвному приглашенію сеньоры.

— Я, слѣдовательно, могу разсчитывать, что генералъ пріѣдетъ сегодня вечеромъ въ ту же гостиницу, въ которой живу и я. Я остановился въ Коммерческой гостиницѣ, въ единственной, въ сущности, гостиницѣ въ Толедо.

— Да, онъ, конечно, остановится тамъ же. Не знаете ли вы, сеньоръ, нѣкоего Фредрика Конингема.

— Знаю.

— Оказывается, его всѣ знаютъ! — живо воскликнула хозяйка. Какъ онъ поживаетъ? Очень милый молодой человѣкъ, но безъ рекомендаціи и связей. Впрочемъ, у него повсюду есть друзья.

Она смолкла и, закрывъ вѣеръ, наклонилась впередъ, видимо, желая что-то сказать ему по секрету.

— А какъ же быть съ этимъ дѣломъ? — прошептала она.

— Съ какимъ дѣломъ, сеньора?

— De coeur, — пояснила почтенная хозяйка, похлопывая себя вѣеромъ по груди. — Съ Эстреллой, — добавила она, видя, что Прейдаль не совсѣмъ понимаетъ ее.

— А, — воскликнулъ сэръ Джонъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ прекрасно зналъ, въ чемъ дѣло, и поспѣшилъ проститься.

Генералъ Винченте и Эстрелла прибыли въ гостиницу вечеромъ, но, конечно, не вышли въ общія комнаты. Ихъ старая, запыленная карета была помѣщена въ тихомъ уголкѣ гостиничнаго двора. Въ отличіе отъ многихъ своихъ собратьевъ по оружію, генералъ не любилъ привлекать на себя вниманія.

— Что-то такое начинается, — говорилъ слуга сэру Джону, который, въ свободные минуты любилъ съ папиросой въ зубахъ разсуждать о политикѣ. — Что-то начинается, если пріѣхалъ, генералъ Винченте. Его называютъ буревѣстникомъ, ибо всякій разъ съ его появленіемъ слѣдуетъ буря.

Часовъ въ восемь вечера сэръ Джонъ послалъ своего слугу къ генералу, прося разрѣшенія придти къ нему. Въ отвѣтъ явился самъ генералъ.

— Очень радъ васъ видѣть, — заговорилъ онъ, потрясая обѣ руки англичанина. — Неужели мы, живя въ одной гостиницѣ, не пообѣдаемъ вмѣстѣ. Пожалуйста, заходите въ нашу бѣдную комнату. Эстрелла будетъ чрезвычайно рада возобновить знакомство съ вами.

— Въ такомъ случаѣ сеньора, очевидно, унаслѣдовала завидную способность своего отца забывать маленькія непріятности? — говорилъ сэръ Джонъ, слѣдуя за генераломъ по темно освѣщенному корридору.

— А это ужъ вы спросите ее! — воскликнулъ генералъ, отворяя дверь въ довольно мрачную гостиную. Эстрелла стояла спиной къ окну.

— Сеньорина, — началъ англичанинъ съ той свѣтскостью, которая обыкновенно дается только полнымъ пренебреженіемъ къ критикѣ. — Сеньорина, я явился для того, чтобы сознаться передъ вами въ одной ошибкѣ и извиниться за нее.

— Въ этомъ нѣтъ, конечно, никакой необходимости, — довольно холодно отвѣчала Эстрелла.

— Скажите лучше, — мягко вмѣшался генералъ, — что вы пришли выпить съ нами чашку чаю и сообщить намъ новости.

Сэръ Джонъ сѣлъ на подставленный ему генераломъ стулъ.

— Конечно, — продолжалъ сэръ Джонъ, обращаясь по прежнему къ Эстреллѣ, — для васъ это, можетъ быть, неинтересно, такъ какъ я хочу сдѣлать поправку къ сужденію, которое я здѣсь высказалъ. Когда я имѣлъ удовольствіе встрѣтить васъ впервые, я позволилъ себѣ высказать свое мнѣніе объ одномъ изъ гостей вашего отца, къ счастью, въ присутствіи этого самаго гостя. Теперь я считаю долгомъ заявить, что все сказанное мною относится не къ Фредерику Конипгэму, жъ тому лицу, которое онъ собой прикрываетъ. Онъ, правда, не сознался мнѣ въ этомъ, но я удостовѣрился, что онъ не тотъ человѣкъ, котораго я ищу. Я не знаю, что побудило Конингэма взять на себя эту роль, можетъ быть, онъ это сдѣлалъ по необдуманной беззаботности или изъ желанія оказать услуги, что вполнѣ согласуется съ его характеромъ. Я могу только сказать, что онъ играетъ свою роль съ добросовѣстностью и смѣлостью, которая дѣлаетъ ему честь. Если бы возможны были дружескія отношенія между молодыми людьми и стариками, я хотѣлъ бы имѣть мистера Конингэма своимъ другомъ. Я взвелъ на него обвиненіе въ вашемъ присутствіи, сеньорина, въ вашемъ же присутствіи я отъ него и отказываюсь. Какъ видите, это маленькій пустякъ.

— Но изъ такихъ пустяковъ слагается вся жизнь, — вставилъ свое слово генералъ. — Несчастье нашего друга въ томъ, что онъ не достаточно уважаетъ самого себя, — продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Я тоже слегка недоволенъ имъ — изъ за этого письма, — исторія, которая такъ и осталась невыясненной. Сознаюсь я хотѣлъ бы прочесть это письмо.

— А гдѣ оно теперь? — спросилъ сэръ Джонъ.

— Кто можетъ это сказать? — воскликнулъ генералъ, пожимая плечами съ веселымъ смѣхомъ. — Можетъ быть, даже здѣсь въ Толедо.

XXIII.
Цѣна Ларральда.

Тѣмъ, которые утверждаютъ, что вѣры уже не существуетъ, Испанія можетъ дать самый наглядный урокъ. Ни одна страна въ мірѣ не можетъ похвастаться такимъ количествомъ соборовъ, какъ Испаній. Каждой другой странѣ было бы совершенно достаточно имѣть хотя одинъ такой соборъ, какъ въ Гренадѣ, Кордовѣ, Севильѣ, Толедо или Бургасѣ. Но въ Испаніи такія громадныя зданія, воздвигнутыя въ честь вѣры, сохранившейся несмотря на войны и моды, мысль и безмысліе, можно встрѣтить въ любомъ большомъ городѣ. Но всѣмъ соборамъ соборъ — это соборъ въ Толедо. Падре Конха гордился исторіей этого собора, сохранившагося въ наиболѣе чистомъ видѣ. Онъ до того сплелся съ исторіей испанскаго народа, что обѣ исторіи — испанскаго народа и Толедскаго собора, въ сущности одна исторія, только изложенная съ разныхъ точекъ зрѣнія,

Конха любилъ ходить по собору съ особой гордостью. Онъ. не былъ генераломъ или вождемъ и не занималъ важнаго мѣста въ рядахъ духовенства. Но онъ все же принадлежалъ къ арміи и принималъ хоть маленькое участіе въ побѣдахъ прошлаго времени. Вотъ почему всякій разъ, какъ ему случалось пріѣзжать въ Кастилію, онъ непремѣнно заходилъ въ этотъ соборъ и обыкновенно отстаивалъ здѣсь раннюю обѣдню. Пройтись по этому сѣрому и холодному собору, гдѣ царствуетъ безмолвіе давно прошедшихъ вѣковъ, само по себѣ составляло уже богослуженіе.

Плохо одѣтая, худая, но восторженная фигура Конха двигалась уже по средней части собора, какъ вдругъ падре замѣтилъ сэра Джона Прейделя. Англичанинъ тоже остановился и смотрѣлъ на испанца. Конха поклонился.

— Мы видѣлись одну минуту у генерала Винченте въ саду его дома въ Рондѣ, — сказалъ онъ.

— Вѣрно, — припомнилъ сэръ Джонъ. — Вы уже уходите изъ собора? Мы могли бы пройти немного вмѣстѣ. Здѣсь разговаривать не подобаетъ.

Онъ поднялъ глаза на великолѣпную рѣзьбу изъ дуба и замолкъ.

— Да, — серьезно отвѣчалъ Конха, — здѣсь разговаривать не подобаетъ.

Онъ поднялъ тяжелую кожаную завѣсу у входной двери, и они очутились на улицѣ.

— Испанія удивительная страна, и сами вы удивительные люди, — заговорилъ сэръ Джонъ, — Въ бытность мою въ Рондѣ я встрѣчался тамъ съ цѣлымъ рядомъ лицъ. Я могу перечислить ихъ по пальцамъ: генералъ Винченте. его дочь, сеньора Баренна, сеньорина Баренна, англичанинъ Конингэмъ, наконецъ, вы, падре Конха. Я прибылъ, въ Толедо вчера утромъ, а черезъ двадцать четыре часа я уже встрѣчаю здѣсь всѣхъ перечисленныхъ мною лицъ.

— Кромѣ того, здѣсь есть еще одно лицо, о которомъ вы не упомянули, — сказалъ Конха.

— Кто такой?

— Сеньоръ Ларральдъ.

— Онъ здѣсь?

— Да.

Нѣсколько минутъ оба шли молча.

— Что вы дѣлали всѣ здѣсь, падре? — спросилъ сэръ Джонъ, холодно усмѣхаясь.

— А вы, что здѣсь дѣлаете, сеньоръ?

Сэръ Джонъ отвѣтилъ не сразу. Оба шли очень тихо. Улица, по обыкновенію, была совершенно безлюдна.

— Я складывалъ два да два, — отвѣтилъ, наконецъ, адвокатъ. — Сначала я это дѣлалъ отъ нечего дѣлать, а потомъ это меня заинтересовало.

— Вотъ что!

— Да. Заинтересовало. Говорятъ, что если съ вершины горы покатить маленькій камешекъ, то онъ будетъ все усиливаться въ своемъ движеніи, пока не превратится въ цѣлую лавину, способную завалить городъ или равнину.

— Это вѣрно, сеньоръ.

— Я понялъ, что Фредерикъ Конингэмъ, прибывши въ эту страну, толкнулъ такой маленькій камешекъ съ вершины очень высокой горы. Онъ летитъ внизъ низко, безшумно, увлекая за собой все большую и большую массу. Вы, генералъ Винченте, Эстрелла Винченте, сеньорина Баренна и въ нѣкоторой степени я самъ — мы всѣ летимъ за этой лавиной и несемся за ней внизъ. И всѣ мы пытаемся какъ нибудь остановить это паденіе. А внизу, въ самой равнинѣ лежитъ испанская монархія — дѣло Бурбоновъ.

Падре Конха, вспомнивъ свою любимую поговорку, что въ за крытый ротъ и муха не влетитъ, упорно молчалъ.

— Такимъ камешкомъ является письмо, — досказалъ сэръ Джонъ. — Письмо это у Ларральда, — продолжалъ онъ послѣ минутной паузы. — Вотъ почему и вы всѣ въ Толедо, вотъ почему воздухъ насыщенъ опасеніями, вотъ почему, кажется, вся Испанія замерла въ ожиданіи. Удастся остановить лавину, или нѣтъ. Падутъ Бурбоны, или не падутъ?

— А! — воскликнулъ Конха, на морщинистомъ лицѣ котораго нельзя было увидѣть ни малѣйшаго волненія.

— Вы, конечно, не отвѣтите мнѣ на этотъ вопросъ. Я спрашиваю васъ объ этомъ только изъ любознательности, но вы знаете одну вещь, о которой я спрошу васъ уже не изъ одной любознательности. Я спрошу потому, что мнѣ тоже хотѣлось бы остановить эту лавину. Я не занимаюсь политикой, хотя, конечно, имѣю свой взглядъ въ этомъ дѣлѣ. Когда человѣкъ достигаетъ моего возраста, онъ понимаетъ, что политика есть въ сущности самовозвеличиваніе и ничего больше. Нѣтъ, Бурбоны могутъ пасть, Испанія можетъ послѣдовать примѣру Франціи и объявить себя республикой. Ко всему этому я совершенно равнодушенъ. Но я хочу сдѣлать что-нибудь полезное для Фредерика Конингэма, и потому спрашиваю васъ, гдѣ бы я могъ повидаться съ Ларральдомъ. Вы вѣдь все знаете, падре.

Конха погрузился въ размышленіе, пока они шли по тѣневой сторонѣ узкой улицы. Это была улица, сплошь заселенная сѣдельниками, и изъ темныхъ дверей доносился громкій стукъ ихъ молотковъ по кожѣ и дереву. Падре Конха порядочно боялся Ларральда и относился съ преувеличеннымъ уваженіемъ къ ловкости этого заговорщика. Онъ понималъ, что сэръ Джонъ былъ ученѣе Ларральда и лучше его зналъ обратную сторону человѣческой природы.

— Я могу вамъ это сказать, — промолвилъ, наконецъ, старый священникъ. — Ларральдъ живетъ въ домѣ одного изъ недовольныхъ, у нѣкоего журналиста Ламберенто, обиженнаго тѣмъ, что свѣтъ принимаетъ его не за то, чѣмъ онъ хочетъ быть, а за то, что онъ есть. Его домъ находится недалеко отъ еврейской синагоги въ Мадридской улицѣ. Тамъ есть небольшая писче-бумажная лавка, гдѣ можно получить проклятіе нашего времени — перья и бумагу.

— Благодарю васъ, — вѣжливо и просто отвѣчалъ сэръ Джонъ.

Съ разными людьми онъ умѣлъ и говорить по разному. Какъ и всѣ люди, добившіеся успѣха въ жизни, онъ былъ немного актеръ и умѣлъ входить въ душу своего, хотя бы случайнаго собесѣдника. Съ Конхой онъ былъ простъ и непритязателенъ, какъ непритязателенъ былъ и самъ этотъ старикъ. Разставаясь съ нимъ, онъ не счелъ нужнымъ скрыть отъ него, что онъ явился въ соборъ именно съ предвзятой цѣлью.

Безъ всякаго труда сэръ Джонъ отыскалъ писчебумажную лавочку, недалеко отъ еврейской синагоги. За прилавкомъ появился какой-то субъектъ въ очкахъ съ стоящими дыбомъ волосами и съ такимъ видомъ, какъ-будто онъ искалъ что-то въ мірѣ, который не всегда укладывается на его прилавкѣ. Сэръ Джонъ попросилъ передать его карточку сеньору Ларральду. Сначала продавецъ сдѣлалъ было видъ, что эта фамилія ему неизвѣстна, но потомъ, соображая, что посѣтитель владѣетъ испанскимъ языкомъ такъ плохо, что едва ли можетъ впутываться въ какія-нибудь интриги, вышелъ въ комнату за лавкой, откуда несся запахъ приготовляемыхъ кушаній.

Пока сэръ Джонъ дожидался въ этой маленькой лавочкѣ, падре Конха направился на староцерковную площадь — небольшую площадь надъ Таго, шумъ котораго явственъ лишь въ полдень, когда мальчишки изображаютъ здѣсь бой быковъ. Здѣсь Конха усѣлся, раскрылъ молитвенникъ, чтобы прочесть полагающіяся въ этотъ день молитвы, но такъ ничего и не прочелъ. Вмѣсто этого онъ стоялъ и смотрѣлъ на коричневый выступъ надъ городомъ сводивъ къ нулю ея значеніе, какъ крѣпости, въ наши дни господства артилеріи. Онъ сидѣлъ и думалъ о тѣхъ скрытыхъ пружинахъ въ человѣческой природѣ, которыя дѣлаютъ одного человѣка счастливымъ, а другого несчастнымъ.

А въ нѣсколькихъ стахъ ярдахъ отсюда сэръ Джонъ шелъ за приказчикомъ, обнаруживая что-то въ родѣ живости.

Ларральдъ сидѣлъ за столомъ, заваленномъ газетами и засыпанномъ папироснымъ пепломъ. Онъ былъ нечесанъ и вообще имѣлъ видъ человѣка, который давно уже не выходилъ на свѣтъ Божій. То былъ, какъ сказалъ Консепсіонъ Вара, настоящій заговорщикъ, который предпочитаетъ спокойно смотрѣть на все сквозь какую-нибудь щелку, пока другіе дѣйствуютъ и ведутъ смѣлую игру.

— Ну, сеньоръ, — началъ онъ, напуская на себя развязность какого-нибудь браво. — Какъ ваше предпріятіе?

— Это уже дѣло прошлое, и за это заплачено, — отвѣчалъ сэръ Джонъ. — Теперь я имѣю къ вамъ другое дѣло. Конингэмъ не тотъ человѣкъ, котораго я ищу.

Сэръ Джонъ держалъ себя теперь совершенно иначе. Онъ говорилъ, какъ власть имѣющій. При упоминаніи объ уплатѣ, Ларральдъ пожалъ плечами.

— А, вотъ что, — воскликнулъ онъ, скручивая съ беззаботнымъ видомъ новую папиросу.

— Я явился сюда, чтобы предложить вамъ другое дѣло, которое будетъ не безвыгодно для васъ; это съ одной стороны. А съ другой, сеньоръ Ларральдъ, мнѣ извѣстны кое-какія вещи, которыя могутъ доставить вамъ немало непріятностей.

Ларральдъ поднялъ брови и принялся искать спички.

— Я имѣю основаніе предполагать, — вѣско продолжалъ сэръ Джонъ, что у васъ находится нѣкое письмо. Я не знаю его содержанія и не могу сказать, чтобы я интересовался имъ. Но одному изъ моихъ друзей весьма хотѣлось бы имѣть его на самое короткое время. Не спросивъ его, я взялъ на себя задачу устроить это дѣло.

Глаза Ларральда сверкнули сквозь прозрачный дымъ, которымъ онъ былъ окутанъ. — Вы, кажется, собираетесь предложить мнѣ деньги? Берегитесь, сеньоръ, — запальчиво сказалъ онъ.

Но, сэръ Джонъ въ отвѣтъ только улыбнулся.

— Показывайте ваше негодованіе другимъ, сеньоръ Ларральдъ, спокойно продолжалъ онъ. Да дѣйствительно, я хочу предложить вамъ денегъ, — фунтовъ двѣсти. Ну, скажемъ, круглымъ счетомъ три тысячи пезетъ за то, что вы дадите это письмо на нѣсколько часовъ. Я могу выдать вамъ ручательство, что его прочтетъ только одно лицо, и притомъ дама. По всей вѣроятности, ей будетъ достаточно пробѣжать лишь первыя его строки только для того, чтобы удостовѣриться въ характерѣ его содержанія. А три тысячи незетъ дадутъ вамъ возможность бѣжать на Кубу, если ваши планы рухнутъ. А если они удадутся, то и тогда три тысячи будутъ для васъ не лишними, даже если вы будете членомъ республиканскаго правительства.

Ларральдъ размышлялъ. Онъ понималъ, что дѣло карлистовъ проиграно; передъ кризисомъ колеблятся даже самыя закаленныя души и самый беззаботный заговорщикъ подумываетъ о безопасномъ убѣжищѣ. Вотъ уже нѣсколько дней мысль о Кубѣ не покидала Себастьяна, Ларральда, и упоминаніе объ этой пристани для всѣхъ потерпѣвшихъ въ Испаніи крушеніе, привело его въ нервное настроеніе.

— Условимся покончить дѣло черезъ недѣлю, — предложилъ сэръ Джонъ. Или лучше всего, назначимъ для этого опредѣленный день.

Ларральдъ бросилъ на него острый взглядъ: этотъ англичанинъ былъ или хорошо освѣдомленъ, или чрезвычайно хитеръ. Казалось, онъ читалъ въ душѣ Ларральда.

— Конечно, вы уже догадались, для кого я беру это письмо и кому нужно его прочесть, — продолжалъ Прейдель. Мы оба ошиблись въ одномъ человѣкѣ. Мы оба должны загладить нашу вину передъ нимъ. Мы оба должны отблагодарить чѣмъ-нибудь Конингэма, чтобы загладить нашу вину передъ нимъ. А вамъ нужно его отблагодарить. Вѣдь онъ, несомнѣнно, спасъ сеньорину Баренна отъ пожизненной тюрьмы.

Ларральдъ пожалъ плечами.

— Каждый человѣкъ долженъ бороться за самаго себя, — изрекъ онъ.

— А большинство изъ насъ, кромѣ того и за женщинъ, — поправилъ его сэръ. Джонъ. Наконецъ, рыцари вѣдь еще не перевелись въ Испаніи

Ларральдъ разсмѣялся. Онъ былъ тщеславенъ, и англичанинъ зналъ это.

— Вы хорошо повели дѣло, — покровительственно замѣтилъ Ларральдъ. И я не вижу причинъ, почему бы мнѣ въ концѣ недѣли не принять вашего предложенія. Вѣдь дѣло идетъ, какъ вы сказали, о женщинѣ.

— Именно.

Ларральдъ откинулся на спинку кресла, припоминая легендарную галантность его расы.

— О женщины! — воскликнулъ онъ, дѣлая выразительный жестъ. Въ такомъ случаѣ я это сдѣлаю.

— За двѣсти фунтовъ? — холодно спросилъ сэръ Джонъ.

— Какъ вамъ будетъ угодно, — отвѣчалъ Испанецъ, выражая на своемъ лицѣ благородное отвращеніе къ подобнаго рода вещамъ.

XXIV.
Роль священника.

Синьора Баренна играла руководящую роль въ высшемъ Толедскомъ обществѣ и никогда не отказывалась отъ приглашеній.

— Каждый имѣетъ свои обязанности по отношенію къ обществу говаривала она со вздохомъ, хотя самъ Богъ знаетъ, что свѣтскія дѣла не доставляютъ мнѣ никакого удовольствія.

Послѣ этого она обыкновенно надѣвала лучшую севильскую мантилью и летала по какимъ-нибудь дѣламъ, болтая безъ умолку и связи.

Юлія рано стала отдаляться отъ такой жизни и отъ этой постоянной лѣнивой праздности, изъ которой слагается жизнь многихъ женщинъ. Въ этотъ день она сидѣла одна въ большой мрачной комнатѣ въ Толедо, ожидая Ларральда. За неимѣніемъ лучшаго, она подобно тысячамъ другихъ женщинъ, любила недостойнаго субъекта. Значительная часть ея жизни проходила въ ожиданіи Ларральда, который, дѣйствительно, былъ занятъ сильно въ это время и рѣдко показывался изъ дому послѣ восхода солнца.

— Юлія, — говорила сеньора Баренна Коихъ, для меня больше не компаньонка. Она даже не считается съ моей чувствительной организаціей. Она сдѣлалась совершенно статуей и думаетъ только о политикѣ.

— Для нея, какъ и для другихъ женщинъ, не было бы и политики, если бы не существовало политиковъ, — отвѣчалъ священникъ.

Въ этотъ день Юлія волновалась болѣе, чѣмъ обыкновенно.

Ларральдъ не появлялся уже нѣсколько дней и въ отвѣтъ на ея частыя письма время отъ времени присылалъ ей короткія записки, извѣщавшія ее, что онъ чувствуетъ себя хорошо и находится въ безопасности.

Послѣ жгучаго дня, солнце понемногу стало терять свою страшную силу. Въ тѣни внутренняго дворика, на который выходили окна комнаты Юліи, воздухъ былъ свѣжъ и пріятенъ. Въ небольшомъ домикѣ, сооруженномъ лѣтъ шестьсотъ тому назадъ арабами, тихо плескалась вода. Самый звукъ ея журчанія дѣйствовалъ какъ-то успокоительно на нервы и, казалось, разряжалъ напряженную атмосферу.

Юлія была одна и даже не старалась дѣлать видъ будто она читаетъ книгу, которую она держала въ рукѣ. Съ ея мѣста она могла видѣть колокольчикъ, висѣвшій на противуположной сторонѣ двора. Его густой звонъ во всякое время дня и ночи наполнялъ ея сердце внезапной радостью.

Наконецъ-то въ тишинѣ большого дома раздался этотъ давно желанный звукъ! Затаивъ дыханіе, Юлія стояла у окна, наблюдая, какъ слуга лѣниво прошелся по двору и отворилъ входную дверь, въ которую могъ проѣхать экипажъ, запряженный парой лошадей. Но увы! то былъ не Ларральдъ, а падре Конха. Его привело сюда письмо только что полученное послѣ обѣда отъ.сэра Джона Прейделя.

«Письмо будетъ у меня въ рукахъ не далѣе, какъ черезъ недѣлю», — сообщалъ ему англичанъ.

Падре Конхѣ сказали, что сеньорины нѣтъ дома, сеньорита же у себя.

— Ее-то мнѣ и надо видѣть.

Юлія слышала эти слова черезъ окно, и сердце у ея упало. Въ воздухѣ, казалось, нависла какая-тто бѣда: падре имѣлъ видъ человѣка, несущаго бурныя вѣсти.

— А, дитя мое, — заговорилъ онъ, входя въ комнату и устало опускаясь на кресло.

— Что такое? — быстро спросила Юлія, складывая руки на груди.

Вѣтеръ дулъ съ юго-востока, неся за собой сухость и зной. Солнце сохраняло цѣлый день мѣдно-красный оттѣнокъ. Такая погода сильно дѣйствуетъ на женщинъ и людей, страдающихъ умственнымъ разстройствомъ. Послѣ такого дня состояніе умственныхъ способностей и нервная система приходятъ въ сильное напряженіе. Въ такіе дни мужчины подвержены неожиданнымъ припадкамъ гнѣва и способны хвататься за ножъ, а женщины чувствуютъ безпричинное безпокойство, и судьба людей нерѣдко принимаетъ неожиданный оборотъ.

Конха зналъ, что говорить въ такое время съ женщиной удобнѣе всего.

— Что такое? — какъ эхо повторилъ онъ, — да то, что по временамъ я очень бы хотѣлъ, чтобы я не былъ священникомъ.

— Это почему?

— Потому, что тогда я могъ бы оказать вамъ большую помощь.

Иногда вѣрнымъ другомъ бываетъ только мужчина, а не священникъ.

— Почему вы все это говорите? — вскричала Юлія, — развѣ мнѣ грозить какая нибудь опасность? Что такое случилось?

— Вамъ лучше знать, дитя мое, грозитъ ли вамъ какая-нибудь опасность. Вы знаете и то, что должно случится.

Юлія стояла передъ нимъ, глядя на него глазами смертельно испуганнаго человѣка.

— Что-нибудь случилось съ Эстабаномъ?

Священникъ оставилъ сначала эт .слова безъ отвѣта.

Потомъ онъ принялся стряхивать съ рукавовъ слѣды табака, обычно привлекавшіе его вниманіе въ такіе минуты.

— Я знаю очень мало, — нарушилъ онъ наконецъ свое молчаніе. — Я не политикъ, что я могу сказать? Какой я могу дать вамъ совѣтъ, когда я самъ брожу въ темнотѣ? А между тѣмъ время бѣжитъ, да бѣжитъ.

— Я ничего не могу сказать вамъ, — прошептала Юлія, — отворачиваясь и глядя въ окно.

— Если вы не можете сказать мнѣ какъ священнику, то ска жите, какъ мужчинѣ.

Терпѣніе и выдержка вдругъ ей измѣнили. Попрежнему стоя къ нему спиной, она разсказала ему всю свою исторію. Конха внималъ ей, затаивъ дыханіе, какъ человѣкъ, который долго искалъ нужныхъ ему свѣдѣній и добрался до нихъ наконецъ въ тотъ моментъ, когда казалось, ихъ уже совсѣмъ нельзя получить. Маленькій фонтанъ по прежнему журчалъ внизу. Какая-то лягушка квакнула раза два подъ листомъ водяной лиліи, а вверху старый священникъ жадно слушалъ исповѣдь прелестной молодой дѣвушки. Исторія міра создается вѣдь не въ однихъ королевскихъ дворцахъ и парламентахъ.

Конха хранилъ упорное молчаніе, а Юлія, разъ начавъ, не хотѣла оставить ничего недосказаннаго и машинально разсказывала ему всѣ подробности. Ей какъ будто руководила чья-то чужая воля, болѣе сильная, чѣмъ ея собственная.

— Онъ для меня все въ мірѣ, — просто закончила она свой разсказъ.

— Такъ. Счастливы женщины, умѣвшія любить въ этомъ мірѣ.

Снова настало молчаніе. Старый священникъ незамѣтно посмотрѣлъ на свои часы. Онъ былъ по преимуществу человѣкомъ дѣйствія.

— Дитя мое, — заговорилъ онъ, поднимаясь, — когда вы состаритесь, и у васъ будутъ дѣти, которыя придадутъ цѣну вашей жизни, вы, вѣроятно, будете вспоминать этотъ моментъ съ благодарностью. Вы сдѣлали то, что единственно обѣщало вамъ счастье.

— Почему же вы хотите помочь мнѣ? — спросила она.

— Потому, что счастье такая рѣдкая вещь, что мнѣ больно видѣть, какъ оно исчезаетъ, — съ серьезной улыбкой отвѣтилъ падре, направляясь къ двери.

Выйдя изъ комнаты, онъ медленно пересѣкъ дворъ. Потомъ, когда тяжелая дверь воротъ затворилась за нимъ, онъ подобралъ полы своей одежды и быстро пустился вдоль узкихъ улицъ.. По переулкамъ, гдѣ никого не было, онъ бѣжалъ съ такой быстротой и выносливостью, какую можетъ проявить только бѣдный, неизбалованный человѣкъ, которому живется нелегко.

Подобно всякой женщинѣ, Юлія сдѣлала свое дѣло только въ половину: ея исповѣдь слишкомъ запоздала.

Въ гостинницѣ падре сказали, что генералъ Винченте сейчасъ обѣдаетъ и его нельзя безпокоить.

— Онъ не приметъ никого, — сказалъ слуга.

— Вы не знаете, кто я, — возразилъ Конха съ ироніей, которой только и можно было утѣшать себя въ подобныхъ обстоятельствахъ.

Не говоря больше ни слова, Конха поднялся наверхъ и велѣлъ слугѣ доложить о себѣ.

— Но вы видите, я несу десертъ, — попробовалъ было возразить тотъ.

— Все равно, дѣлай, что я говорю, — повторилъ какъ бы про себя падре.

Генералъ Винченте въ самомъ дѣлѣ сидѣлъ за столомъ съ Эстрелой. Онъ съ удивленіемъ взглянулъ на появившагося въ дверяхъ падре.

— Когда вы уѣзжаете? — сразу спросилъ его Конха.

— Минутъ черезъ десять, какъ только выпьемъ кофе, — отвѣчалъ генералъ, съ улыбкой свертывая папиросу своими тонкими пальцами.

— Въ такомъ случаѣ прикажите подавать себѣ карету.

Винченте продолжалъ смотрѣть на своего стараго друга. Улыбка по прежнему не сходила у него съ лица, хотя глаза его были совершенно серьезны.

Трудно было сказать, что могло разстроить этого человѣка.

Генералъ всталъ и подошелъ къ раскрытому окну, выходившему на дворъ. Здѣсь въ углу возлѣ кадки, въ которую стекала дождевая вода за рѣшеткой, обвитой виноградной лозой, стояла запыленная дорожная картина. На подножкѣ ея сидѣлъ человѣкъ, славившійся какъ самый проворный кучеръ во всей Испаніи. Онъ ѣлъ простой обѣдъ, состоявшій только изъ хлѣба и сушеныхъ фруктовъ.

— Мануэль, черезъ десять минутъ ѣдемъ, крикнулъ ему генералъ.

— Слушаю, пробормоталъ кучеръ, ротъ котораго былъ набитъ обѣдомъ.

— Далеко ѣхать? опросилъ генералъ обращаясь къ Конхѣ.

— Да, путь будетъ не ближній.

— Ѣхать, Мануэль, ѣхать, крикнулъ опять генералъ, закрывая окно. Не будетъ ли еще какихъ приказаній? шутливо обратился онъ къ падре. Я было разсчитывалъ проспать эту ночь въ постели.

— У васъ пропадетъ и сонъ, когда узнаете мои новости.

— Вотъ какъ!

— Но сначала вы должны обѣщать мнѣ, что вы не воспользуетесь этими свѣдѣніями, которыя я вамъ сообщу, противъ лицъ, замѣшанныхъ въ этомъ дѣлѣ. Вы должны обѣщать мнѣ, что ограничитесь только мѣрами предупредительнаго характера.