Въ чемъ же состоятъ увлеченія антропологической школы уголовнаго права?
правитьВъ майской книжкѣ Вѣстника Европы напечатана статья проф. Д. Н. Анучина, посвященная разбору недавно выпущенной мною книги Психофизическіе типы въ ихъ соотношеніи съ преступностью и ея разновидностями. Заключающіяся въ статьѣ замѣчанія почтеннаго автора, въ значительной мѣрѣ отличающіяся общимъ характеромъ, я не могу оставить безъ отвѣта по весьма многимъ причинамъ.
Научное направленіе, извѣстное подъ именемъ антропологической школы уголовнаго права, имѣетъ за собой сравнительно недолгое прошлое, если, конечно, не считать и всѣхъ подготовительныхъ стадій къ нему. Это направленіе, будучи новымъ, не нашло, однако, нетронутой почвы. Напротивъ, въ средѣ своего изслѣдованія оно столкнулось съ издавна развивавшимися, различно наслоившимися и, подъ вліяніемъ времени, глубоко укоренившимися взглядами, сопутствовавшими разнообразной исторической практикѣ.
Вредоносныя дѣйствія, извѣстныя подъ именемъ преступленій, сфера которыхъ въ различныя времена была различна, всегда вызывали противъ себя реакцію, первоначально подсказывавшуюся исключительно слѣпымъ совѣтникомъ — возбужденною эмотивною сферой, и порождали вмѣстѣ съ практикой преемственно видоизмѣнявшіеся взгляды какъ на преступленіе и преступника, такъ и на то, что мы называемъ наказаніемъ. Начиная съ эпохи междуродовыхъ войнъ и разграбленій и проходя черезъ эпоху кровавой мести, факультативныхъ и потомъ обязательныхъ выкуповъ, государственныхъ казней и устрашенія и т. д. и слѣдя при этомъ за вліяніемъ отражавшихъ особенности этихъ эпохъ различныхъ идей: идеи частнаго вреда, нарушенія общаго мира, нарушенія запрета государственной власти, грѣха, идеи возмѣщенія, отмщенія, вознагражденія, устрашенія, искупленія и возмездія и т. д. Мы можемъ наблюдать интереснѣйшую филіацію и взаимодѣйствіе идей, приводящія къ болѣе новѣйшимъ, весьма сложнымъ въ ихъ существѣ взглядамъ на преступника, преступленіе и наказаніе съ соотвѣтствующею имъ конструкціею практическихъ мѣропріятій.
Всякое новое направленіе, задавшееся цѣлью всесторонне изучить, при помощи новыхъ методовъ, явленія преступленій и самого преступника, а, также и болѣе дѣйствительныя средства борьбы съ преступностью человѣка, очевидно, должно было столкнуться съ этимъ чрезвычайно сложнымъ наслѣдіемъ далекаго прошлаго, неминуемо должно было встрѣтить сильное и часто инстинктивно развивающееся противодѣйствіе со стороны укоренившихся взглядовъ и выдержать упорную борьбу за право своего существованія, за свои пріемы и свои начальные выходы. И мы дѣйствительно видимъ, что антропологическая школа выдерживаетъ подобную борьбу и съ величайшимъ трудомъ понемногу прокладываетъ свой путь къ общему признанію. Различными ея противниками, въ ихъ совокупности, отрицается большая часть ея основныхъ положеній, а нѣкоторыми и самое ея право на существованіе.
При такомъ положеніи, послѣдователямъ уголовно-антропологической школы необходимо касаться по возможности всѣхъ сыплющихся на нее возраженій и нападокъ. Только такимъ путемъ имъ и будетъ возможно разъяснить и устранить различныя недоразумѣнія и невѣрныя пониманія, съ необходимостью возникающія при нарожденіи всякаго новаго направленія. Для уголовно-антропологической школы это тѣмъ болѣе необходимо, что изучаемые ею вопросы въ значительной мѣрѣ суть вопросы науки прикладной, вопросы практическіе, всегда живо интересовавшіе общество, всѣ члены котораго такъ или иначе принимали и принимаютъ участіе въ ихъ разрѣшеніи. Вслѣдствіе этого, и ученія школы должны разсчитывать не на спеціалистовъ только, которые и безъ поясненій значительно легче разбираются въ спорныхъ вопросахъ, но и на большую публику вообще. Только при условіи яснаго пониманія съ ея стороны возможно серьезное вліяніе новыхъ взглядовъ на практику, которая затрогиваетъ самые жизненные интересы многихъ членовъ общества и часто порождаетъ теперь крайне нежеланныя и печальныя слѣдствія.
Въ виду всего этого, я съ большимъ удовольствіемъ остановлюсь на замѣчаніяхъ уважаемаго проф. Анучина, спеціалиста въ области антропологіи, и постараюсь по возможности разъяснить нѣкоторыя недоразумѣнія, по моему мнѣнію, породившія весьма многія изъ нихъ.
Всеобщій опытъ всегда различалъ людей по особенностямъ ихъ психическаго существа на людей хорошихъ и дурныхъ и, вслѣдствіе того, на людей, наклонныхъ, съ одной стороны, къ добру, а съ другой — къ различнымъ порокамъ, а въ томъ числѣ и преступленіямъ. Таковъ былъ и есть неоспариваемый никѣмъ повседневный опытъ. Исходя отъ него и слѣдуя вполнѣ основательному примѣру психіатріи, антропологическая школа уголовнаго права задалась стремленіемъ выяснить, и, притомъ, въ ихъ генезисѣ, тѣ различныя органическія особенности (при этомъ я понимаю это выраженіе въ широкомъ смыслѣ), которыя необходимо сопутствуютъ, лежатъ въ основѣ дурныхъ особенностей характера, предрасполагающихъ, при соотвѣтствующихъ условіяхъ, къ различнымъ порокамъ и преступленіямъ. Это стремленіе является необходимымъ логическимъ слѣдствіемъ современнаго развитія психологіи или, вѣрнѣе, психофизіологіи и психіатріи, которыя по отношенію къ каждому душевному явленію и каждому душевному разстройству и уклоненію, какъ бы незначительны они ни были, исходятъ всегда отъ органической основы, отъ неизмѣнно сопутствующихъ органическихъ процессовъ. Такое пріурочиваніе представляетъ собою основное положеніе этихъ наукъ; оно является результатомъ всего ихъ предшествующаго научнаго опыта. А если такъ, то было бы странно и даже невозможно допустить, что въ то время, какъ въ основѣ явленій, напримѣръ, гнѣва, болѣе стойкой и длящейся раздражительности, бредовыхъ идей лежатъ и опредѣленные органическіе процессы и различныя измѣненія въ нихъ, въ основѣ же явленій жестокости и кровожадности, предрасполагающей, при извѣстныхъ условіяхъ, къ дѣйствію убійствомъ, и въ основѣ явленій нравственной дряблости, предрасполагающей, также при извѣстныхъ условіяхъ, къ стремленію жить на счетъ другихъ при посредствѣ преступленія и т. д., — они отсутствуютъ и не оказываютъ рѣшающаго вліянія. Все это явленія хотя и различныя, но однородныя. Если въ основѣ чувствъ и мышленія вообще лежатъ органическіе процессы и ихъ особенности, то они же необходимо лежатъ и въ основѣ ихъ многообразныхъ оттѣнковъ, изъ которыхъ многіе играютъ рѣшающую роль въ человѣческой преступности и ея разновидностяхъ.
Эти положенія вполнѣ примѣнимы, строго говоря, и по отношенію къ такъ называемымъ случайнымъ преступникамъ. Вѣдь, и при стеченіи сравнительно сходныхъ неблагопріятныхъ условій далеко не всѣ люди впадаютъ въ преступленіе, а только нѣкоторые — менѣе совершенные и въ томъ или другомъ отношеніи недостаточные и не вполнѣ приспособленные типы и, притомъ, именно вслѣдствіе этой своей недостаточности, хотя, можетъ быть, сравнительно очень слабой. Въ природѣ нигдѣ [нѣтъ рѣзкихъ граней, а только неуловимые и безсчисленные переходы и оттѣнки.
Съ другой стороны, неблагопріятныя условія окружающей обстановки всегда неминуемо оставляютъ свой болѣе или менѣе глубокій слѣдъ и, дѣйствуя невыгодно на неразрывно соединенную психо-физику, тѣмъ самымъ порождаютъ въ организмѣ человѣка болѣе или менѣе длящіяся и оолѣе или менѣе устойчивыя неблагопріятныя органическія состоянія, хороша извѣстныя каждому по собственнымъ личнымъ наблюденіямъ и опытамъ, которыя и становятся, вмѣстѣ съ предрасполагающими причинами, непосредственными опредѣляющими моментами преступныхъ дѣяній подобна тому, какъ вспышка гнѣва, наприм., сопутствуемая временными уклоненіями въ органическихъ процессахъ, становится непосредственнымъ опредѣляющимъ моментомъ того или другаго безразсуднаго дѣйствія. На этихъ, въ сущности, явленіяхъ и основывается такъ называемая "соціальная теорія преступности, которую, по какому-то странному недоразумѣнію, протянуполагаютъ теоріи органической. Мы не знаемъ жизни человѣческаго организма внѣ вліяній условій соціальной жизни, а потому не можемъ и не должны говорить о какой-то соціальной теоріи преступленія или теоріи органической, а только о соціально-органической теоріи. Поэтому же несправедливо и замѣчаніе проф. Анучина, что «центръ тяжести» вопроса, по ученію антропологической школы, лежитъ «въ порочной или оскудѣлой организаціи преступника». Вѣдь, сама эта организація, по ученію школы, есть послѣдствіе вліяній, существующихъ и развивающихся въ общественной средѣ.
Приступая къ изученію соотношенія физическаго и психическаго въ сферѣ преступленія, я не считалъ выгоднымъ для дѣла ограничиться изученіемъ исключительно только преступника. Поэтому я рѣшилъ призвать на помощь, съ одной стороны, результаты физіологическаго эксперимента, а съ другой — воспользоваться вѣковымъ медицинскимъ опытомъ вообще, и, въ особенности, психіатрическимъ. Этотъ путь я считалъ и продолжаю считать наиболѣе надежнымъ. Накопленный медицинскій и психіатрическій матеріалъ, въ его цѣломъ, представляетъ, по моему мнѣнію, наиболѣе обоснованное, что у насъ есть въ областяхъ, соприкасающихся съ изученіемъ души человѣка. Въ немъ мы можемъ наблюдать, съ одной стороны, тѣ или иныя органическія разстройства и уклоненіи, а съ другой — устойчиво сопутствующія имъ психическія измѣненія и, притомъ, нерѣдко въ основныхъ особенностяхъ психическаго существа. Сравнивая затѣмъ послѣдніе элементы съ соотвѣтствующими элементами, обычно наблюдаемыми и въ сферѣ преступленія, мы безъ труда можемъ подмѣтить ихъ значительное сродство, что и даетъ намъ основаніе обращаться за помощью къ медицинскому и особенно психіатрическому опыту для выясненія явленій, лежащихъ въ основѣ субъективной стороны преступленія, и болѣе отдаленныхъ причинъ, подъ вліяніемъ которыхъ вырабатываются неблагопріятныя особенности, обусловливающія наклонность къ преступленію.
Это значительное сродство элементовъ, часто рѣзко бросающееся въ глаза, издавна было подмѣчено, и его наблюденіе отразилось на ученіи знаменитаго французскаго психіатра Esquirol’а о мономаніяхъ преступленій и на ученіи Prichard’а о нравственномъ помѣшательствѣ. Послѣднія, не будучи продуктомъ досужей фантазіи, смѣнились болѣе широкимъ, болѣе разработаннымъ и «стройнымъ» ученіемъ знаменитаго Могеія о физическомъ и нравственномъ вырожденіи и регрессѣ породы, развивающемся подъ вліяніемъ неблагопріятныхъ условій окружающей обстановки и служащемъ основаніемъ наклонности къ дурнымъ, порочнымъ и даже преступнымъ дѣйствіямъ.
Глубокое и многообъемлющее ученіе Могеія, дальнѣйше развитое и дополненное новѣйшими работами, стремилось и стремится распространиться и на область преступленія. И это стремленіе также не есть плодъ досужей фантазіи, а необходимое слѣдствіе все подвигающагося впередъ болѣе тщательнаго изученія преступника въ его наслѣдственномъ и личномъ прошломъ, въ его особенностяхъ, наблюдаемыхъ послѣ преступленія въ тюрьмѣ, на опытъ которой въ моей работѣ есть весьма много указаній, и въ производящихъ его соціальныхъ причинахъ. Въ то же время, оно есть необходимое слѣдствіе и такъ называемой соціальной теоріи преступленія, съ которою такъ носятся нѣкоторые изъ нашихъ противниковъ, не усматривающіе ея дальнѣйшихъ слѣдствій. Неблагопріятныя условія жизни, какъ учитъ повседневный медицинскій опытъ, производятъ и неблагопріятныя органическія измѣненія, которыя, передаваясь въ большей или меньшей мѣрѣ по наслѣдству, порождаютъ и недостаточныя вырождающіяся организаціи. Вырожденія же не представляютъ собою всегда себѣ равныхъ величинъ. Общее понятіе вырожденія охватываетъ собою цѣлую совокупность различныхъ степеней и оттѣнковъ до самыхъ слабыхъ включительно и соотвѣтствующихъ различнымъ степенямъ и оттѣнкамъ въ органическихъ уклоненіяхъ съ различною мѣрой устойчивости.
Задавшись мыслью о своей работѣ, результаты которой изложены въ трехъ уже выпущенныхъ мною книгахъ, составляющихъ, въ сущности, одно нераздѣльное цѣлое, я хорошо напередъ видѣлъ и понималъ всю предстоявшую мнѣ трудность при выясненіи факторовъ человѣческой преступности и причинъ, ихъ порождающихъ, на что и указалъ на первыхъ же строкахъ перваго тома своего сочиненія. Эта ясно сознававшаяся мною трудность всегда заставляла меня заботиться о томъ, чтобы выводы имѣли подъ собою фактическое основаніе, и чтобы путь, которымъ они получены, былъ у всѣхъ на виду и всегда допускалъ провѣрку. Та же ясно сознававшаяся трудность и сложность вопроса подсказывала мнѣ большую осторожность въ формѣ выраженій и вынуждала меня постоянно напоминать читателю о нѣкоторой «гипотетичности характера объясненій» и тѣмъ самымъ постоянно держать его на-сторожѣ. Но воздержаться отъ обобщеній и ограничиться однимъ перечнемъ фактовъ я, конечно, не могъ. Во-первыхъ, для такихъ обобщеній, по моему мнѣнію, въ противность мнѣнію г. Анучина, уже приспѣло время и многое для нихъ подготовлено въ другихъ областяхъ знанія, на которыя я указывалъ. Во-вторыхъ, фактъ самъ по себѣ, какъ ни велико его значеніе, только единица матеріала, изъ котораго воздвигается постройка. Кромѣ него, необходима обобщающая, связующая мысль, созидающая все зданіе. Только эта послѣдняя указываетъ надлежащее мѣсто каждому отдѣльному факту, только она освѣщаетъ его истинный смыслъ и значеніе. Безъ нея собраніе фактовъ — куча безпорядочно сваленнаго матеріала, въ которомъ пока нельзя разобраться, который нельзя хорошо оцѣнить и обозрѣть и который пока еще не приноситъ пользы. Только обобщающая мысль вноситъ первый порядокъ, распредѣляетъ факты на тѣ или другія родственныя группы и даетъ намъ возможность овладѣть ими. И начальныя, иногда не вполнѣ вѣрныя обобщенія, обоснованныя на недостаточныхъ наблюденіяхъ, внося извѣстную систему, порядокъ и осмысленность, тѣмъ уже самымъ оказываютъ намъ услугу и даютъ возможность, путемъ дальнѣйшихъ провѣрокъ и изученія, подмѣчать вкравшіяся ошибки, исправить ихъ и успѣшно подвигаться далѣе въ пониманіи связи явленій. Вотъ почему возможныя объясненія всегда играли такую роль въ наукѣ и всякое время имѣло ихъ въ свою очередь. Во всѣхъ естественныхъ наукахъ и теперь есть весьма много положеній, которыя вовсе не представляютъ собою безповоротно доказанныхъ истинъ, но это нисколько не умаляетъ и не уничтожаетъ ихъ современнаго значенія.
Г. Анучинъ обвиняетъ меня въ большой смѣлости обобщеній. Я постараюсь показать далѣе, насколько справедливо это обвиненіе по существу. Теперь же, послѣ всего уже сказаннаго, замѣчу лишь, что о смѣлости обобщеній могла бы быть рѣчь только въ томъ случаѣ, если бы свои возможныя объясненія я выдавалъ за вполнѣ доказанныя научныя истины и въ такомъ видѣ представлялъ бы ихъ читателю. Между тѣмъ, въ предисловіи къ своей книгѣ я, напротивъ, предупреждаю послѣдняго и говорю слѣдующее: «Я далекъ отъ мысли считать представленныя мнѣ истолкованія фактовъ вполнѣ установленными и непогрѣшимыми. Я глубоко убѣжденъ лишь въ безусловной Вѣрности того пути, которому слѣдую для достиженія намѣченной цѣли. Истолкованія фактовъ легко могутъ оказаться недостаточными или неправильными, но самый путь и основное направленіе работы сохраняться». «Всѣ эти объясненія представляютъ собою только попытку, которая, какъ таковая, всегда предполагаетъ дальнѣйшія, болѣе правильныя и совершенныя». Такова въ дѣйствительности приписываемая мнѣ смѣлость моихъ обобщеній.
Въ своей работѣ, вслѣдъ за общею психологіей, изучавшейся въ связи съ преступностью, я перешелъ въ только что выпущенномъ томѣ, вызвавшемъ разборъ г. Анучина, къ частной психологіи преступности и приступилъ къ изученію особенностей основныхъ характеровъ органическихъ типовъ, причемъ велъ его на ряду съ указаніемъ условій, подъ вліяніемъ которыхъ вырабатываются они, и такимъ образомъ единовременно охватывалъ психологическую и соціальную сторону явленій, что и составляетъ одну изъ особенностей моего сочиненія.
Между тѣмъ, организмъ человѣка, лежащій въ основѣ его психическаго существа, не представляетъ собою однороднаго цѣлаго. Состоитъ онъ изъ различныхъ системъ органовъ, изъ которыхъ каждая исполняетъ свою особую работу и большею или меньшею степенью своего развитія, своими измѣненіями и уклоненіями, порожденными предшествующими упражненіями и опытами, вліяетъ черезъ посредство своего системнаго чувства и на соотвѣтствующія измѣненія того, что я назвалъ остовомъ психической личности. Но очевидно, что единовременно вести изученіе особенностей всѣхъ органическихъ системъ и ихъ вліянія я, конечно, не могъ. По необходимому пріему изученія сложныхъ многофакторныхъ явленій, подобныхъ явленіямъ психической жизни человѣка, я долженъ былъ расчленить сложное цѣлое, выдѣлить его отдѣльныя составныя части и изолированно изучать вліяніе ихъ особенностей. Въ выпущенной мною книгѣ я и сдѣлалъ это и представилъ попытку изученія вліянія особенностей кровеносной системы, обусловливающей ту или иную степень энергіи питанія, а чрезъ то и ту, и иную степень силы организма и энергіи его дѣятельностей. Въ своемъ очеркѣ я исключительно только съ одной этой стороны пока и разсматривалъ представляемые дѣйствительностью, сложные психофизическіе типы, временно игнорируя всѣ другія особенности послѣднихъ. Получились, конечно, односторонніе типы, но иначе пока и быть не могло. Изученіе другихъ сторонъ — задача будущихъ готовящихся очерковъ.
Все это я вполнѣ ясно изложилъ въ своей книгѣ, но г. Анучинъ, повидимому, не обратилъ вниманія на соотвѣтствующія мѣста, что и вызвало его несправедливый, какъ увидимъ, упрекъ, будто я не разъясняю того, что разумѣю подъ понятіемъ темпераментъ.
Послѣ этихъ предварительныхъ замѣчаній перейду теперь къ разсмотрѣнію по существу возраженій почтеннаго рецензента.
Приступая, послѣ краткаго изложенія содержанія и нѣкоторыхъ бѣглыхъ замѣчаній по его поводу, къ разбору моей книги, г. Анучинъ упрекаетъ меня въ «нѣкоторой односторонности взглядовъ», въ «недостаточной критикѣ источниковъ» и, какъ я уже замѣтилъ выше, въ «наклонности къ довольно смѣлымъ обобщеніямъ». По поводу послѣдней онъ замѣчаетъ: «эта наклонность сказывается уже въ исходной точкѣ автора, въ пониманіи имъ совершеннаго и сильнаго органическаго типа хорошо уравновѣшенною и равномѣрно и полно развитаго человѣка». Типъ этотъ, по мнѣнію автора, характеризуется «сангвиническимъ темпераментомъ», который «наиболѣе благопріятенъ для полнаго и правильнаго развитія организма и для наилучшаго выполненія всѣхъ функцій».
И такъ, изъ приведеннаго мѣста статьи г. Анучина какъ бы выходитъ, что всякій хорошо питающійся организмъ, какимъ является сангвическій организмъ, для меня равнозначенъ съ хорошо уравновѣшеннымъ и равномѣрно развитымъ организмомъ. Очевидно, что здѣсь что-то не такъ. Но на это «не такъ» г. Анучинъ не обратилъ должнаго вниманія и потому (впалъ въ недоразумѣніе, обусловленное недосмотромъ и послѣдующимъ неправильнымъ сопоставленіемъ взятыхъ у меня выраженій. Почтенный авторъ почему-то [не замѣтилъ одно предшествующее небольшое мѣсто въ моей книгѣ, которое, однако, разъясняетъ приводимое имъ послѣдующее. Мѣсто это читается слѣдующимъ образомъ: «При сравнительно полномъ, сравнительно равномѣрномъ развитіи и другихъ органическихъ системъ, особенно при достаточно полномъ развитіи умственныхъ способностей съ ихъ регулирующимъ и задерживающимъ вліяніемъ, сангвиники обыкновенно представляютъ наилучшія формы здоровья и болѣе или менѣе совершенныя разновидности человѣческихъ личностей». Вотъ къ кому, на самомъ дѣлѣ, относятся послѣдующія слова о хорошо уравновѣшенномъ и полно развитомъ типѣ. Смѣю думать, что въ этомъ есть маленькая разница съ тѣмъ, что выходитъ изъ вышеприведеннаго сопоставленія въ статьѣ г. Анучина.
Продолжая свой разборъ, почтенный авторъ замѣчаетъ, какъ я указалъ уже, что у меня будто бы не выяснено, что я разумѣю подъ темпераментомъ. Самъ же онъ склоняется въ пользу того предположенія, что подъ нимъ я разумѣю «степень и качество чувствованія», зависящія отъ энергіи кровообращенія. При этомъ г. Анучинъ излагаетъ извѣстное ученіе о темпераментахъ, дѣлящее ихъ на сангвиническіе, холерическіе, меланхолическіе и флегматическіе, и говоритъ, что я нѣсколько иначе, нежели другіе, понимаю, повидимому, сангвиническій темпераментъ.
Ученіе о темпераментахъ въ изложенномъ видѣ мнѣ дѣйствительно представляется довольно неопредѣленнымъ и я въ своей работѣ вовсе не понимаю темперамента въ смыслѣ «степени и качества чувствованія». Можетъ быть, для меня было бы удобнѣе вовсе не употреблять слово темпераментъ. Но я воспользовался готовымъ и употребительнымъ терминомъ, хотя всякому, сколько-нибудь внимательно читавшему мою работу, должно быть вполнѣ ясно, что подъ темпераментомъ я разумѣлъ особенности «характера органическихъ типовъ», «особенности остова психической личности», зависящія отъ особенностей въ развитіи различныхъ системъ органовъ и налагающія рѣзкій отпечатокъ на все умственно-нравственное существо человѣка. Такъ понимаю темпераментъ не я одинъ, а многіе, и такое пониманіе имѣетъ за себя полное основаніе. Въ данномъ случаѣ я разсматривалъ, какъ замѣчено уже выше, только одну изъ этихъ особенностей — степень силы кровеносной системы и энергіи питанія организма и проистекающую отсюда степень энергіи его дѣятельностей.
Оставляя въ сторонѣ вопросъ о томъ, можетъ ли быть, при какихъ бы то ни было условіяхъ, чрезмѣрный и невыгодный избытокъ крови въ организмѣ вообще, замѣчу только, что я даже и не вдавался въ сколько-нибудь подробное и детальное описаніе болѣе сильныхъ и совершенныхъ степеней. По особенностямъ моей задачи, онѣ были для меня мало интересны. Главнымъ образомъ, были важны типы большаго или меньшаго оскудѣнія въ отношеніи развитія кровеносной системы, типы недостаточные и оскудѣвающіе въ этомъ отношеніи, въ ихъ связи съ преступностью, а потому подробному изученію ихъ особенностей и условій ихъ порожденія и развитія я и посвятилъ свою работу. Но и тутъ я не вдался въ слишкомъ уже большія подробности и въ описанія многообразныхъ варіацій и комбинацій, по соображеніямъ, указаннымъ въ примѣч. къ стр. 3..
Г. Анучинъ, если только я вѣрно понимаю его, утверждаетъ далѣе, будто я считаю сангвиническій темпераментъ («единственно нормальнымъ». Возражая противъ такого воззрѣнія, онъ замѣчаетъ, что въ вопросѣ о темпераментахъ нельзя сосредоточивать вниманія исключительно на современномъ европейскомъ обществѣ, и что антропологическая школа должна «включить въ свой кругозоръ всѣ извѣстныя разновидности человѣчества». При этомъ онъ приводитъ въ примѣръ негровъ, какъ представителей сангвиническаго темперамента, и американскихъ индѣйцевъ, какъ представителей темперамента меланхолическаго, и примѣры ближайшихъ къ человѣку животныхъ.
Сангвиническія организаціи я никогда не считалъ, да и не могъ считать «единственно нормальными». Такого утвержденія г. Анучинъ не найдетъ у меня на протяженіи всей книги и мнѣ никакъ нельзя сдѣлать упрека «въ субъективной оцѣнкѣ» въ «изученіи естественно историческихъ явленій», какъ это дѣлаетъ г. Анучинъ. Поэтому и примѣры различныхъ народностей ничего не говорятъ противъ меня. Всѣмъ извѣстно, что различныя народности представляются различно одаренными, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, конечно, и различно конструированными. Вопросъ о причинахъ этой различной органической и психической одаренности — вопросъ пока еще очень темный, а потому вводить въ мое спеціальное изученіе различныя мало изученныя въ этомъ отношеніи народности и тѣмъ безъ нужды усложнять его съ моей стороны едва ли было бы цѣлесообразно. Процессъ постепеннаго оскудѣнія организма, со всѣми сопутствующими ему явленіями, можетъ быть съ удобствомъ изучаемъ и помимо этихъ народностей. Для этого европейско-американскій районъ — районъ вполнѣ достаточный.
Не считая, какъ я уже сказалъ, сильный сангвиническій темпераментъ «единственно нормальнымъ», я считаю его, однако, наиболѣе выгоднымъ въ отношеніи энергіи органическихъ дѣятельностей и только единственно въ этомъ отношеніи (и, само собою разумѣется, въ производныхъ отсюда отношеніяхъ), потому что большее или меньшее совершенство въ другихъ отношеніяхъ обусловливается и вліяніемъ другихъ органическихъ системъ. Что такое, въ самомъ дѣлѣ, сангвиническая организація, какъ я понимаю ее? Это хорошо и энергически питающаяся организація, а такая организація, какъ я продолжаю думать и теперь, есть наиболѣе выгодная въ отношеніи энергіи органическихъ дѣятельностей. Полагаю, что ни одинъ проф. Bouchardat, въ качествѣ француза, но и многіе ученые многихъ другихъ народностей раздѣлятъ то же мнѣніе.
Однако, г. Анучинъ возражаетъ и противъ такого взгляда. Онъ говоритъ, что для его принятія нужно доказать, что сангвиническій темпераментъ преобладаетъ у наиболѣе культурныхъ націй или у выдающихся геніальныхъ личностей. А такихъ доказательствъ, по его мнѣнію, у меня нѣтъ и быть не можетъ. У различныхъ культурныхъ націй и у выдающихся представителей человѣчества встрѣчаются и различные темпераменты; съ другой стороны, различные также темпераменты наблюдаются и между преступниками^ Такое разнообразіе проф. Анучинъ считаетъ выгоднымъ для человѣческаго прогресса: происходитъ дѣленіе культурныхъ задачъ и одинъ выполняетъ одно, а другой — другое, соотвѣтственно особенностямъ своего темперамента и характера.
Все это мѣсто, по моему мнѣнію, показываетъ, что, съ одной стороны, проф. Анучинъ не совсѣмъ вѣрно понимаетъ содержаніе моей работы, а съ другой — неправильно ставитъ вопросъ о доказательствѣ. Повторяю, что въ своей книгѣ я изучалъ инстинктивную природу человѣка пока только съ одной стороны, — со стороны степени энергіи питанія и вытекающей отсюда болѣе или менѣе устойчивой энергіи органическихъ дѣятельностей, а, между тѣмъ, существуютъ и другія стороны, изъ которыхъ каждая оказываетъ свое вліяніе на результатъ совмѣстной дѣятельности. Разборы типовъ Рудина и Обломова, съ сдѣланными къ нимъ примѣчаніями ясно показываютъ, какъ я понимаю дѣло. Между тѣмъ, высшая культурность, геніальность и преступность, — все это явленія очень сложныя, которыя нельзя выяснить изъ какой-либо одной стороны природы человѣка, наприм., изъ степени энергіи органическихъ дѣятельностей. Я этого и не дѣлаю, а разсматриваю только, какую роль, въ числѣ прочихъ факторовъ, играетъ и эта сторона.
Несомнѣнно, что у различныхъ культурныхъ народностей преобладаютъ и различные темпераменты, что различные же темпераменты встрѣчаются и между геніальными людьми и преступниками. Но это въ данномъ случаѣ ровно ничего не доказываетъ. Конечно, и не сангвиники могутъ быть высоко-культурными и геніальными личностями, а сангвиники могутъ быть преступниками. Приведу примѣръ. Человѣкъ вообще можетъ быть сангвиникомъ и, въ то же время, вообще представлять сравнительно малое развитіе мыслительныхъ способностей и извращеніе половаго чувства, порождающія кровожадность. При такихъ особенностяхъ организаціи, онъ легко можетъ стать преступникомъ, при извѣстныхъ условіяхъ воспитанія и обстановки, но его наклонность къ преступленію въ такомъ случаѣ будетъ обусловлена, конечно, не сангвиничностью, а другими особенностями природы.
Въ виду этого, мнѣ едва ли нужно было предпринимать какія-либо безнадежныя статистическія изысканія. Мое положеніе о выгодности сангвиническаго темперамента обосновывается вовсе не на понятіи большей культурности или геніальности, а на ученіи о вліяніи энергіи питанія, о вліяніи крови, энергіи кровообращенія (послѣднему во 2-мъ выпускѣ моей работы посвящена особая глава) и на ученіи о вліяніи ихъ ослабленій. Ученія эти, думается мнѣ, достаточно обоснованы въ наукѣ и на нихъ можно опираться съ довольно достаточною степенью безопасности.
Я совершенно согласенъ съ проф. Анучинымъ, что разнообразіе особенностей имѣетъ важное значеніе въ человѣческомъ обществѣ. Скажу болѣе. Даже душевно-неуравновѣшенныя личности въ экономіи жизни могутъ иногда играть важныя роли, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы сами по себѣ онѣ могли быть признаны выгодно сформированными организаціями и могли быть приравниваемы къ другимъ, болѣе счастливо одареннымъ.
Значительную смѣлость обобщенія проф. Анучинъ усматриваетъ у меня и въ томъ, что порожденіе нервности въ ея различныхъ степеняхъ и органическаго оскудѣнія я отношу на долю неблагопріятныхъ жизненныхъ положеній, разрушительно дѣйствующихъ на экономію организма и создаваемыхъ особенностями современной общественной жизни. При этомъ онъ упрекаетъ меня въ томъ, что, приводя мнѣнія писателей о нарощеніи нервности, я будто бы выбираю болѣе яркія, хотя и сомнительной научности. «Любопытно знать, — спрашиваетъ г. Анучинъ, — когда были эти „прежнія времена“ съ „правильною жизнью“: въ эпоху ли наполеоновскихъ войнъ, великой революціи, религіозной борьбы, господства инквизиціи, средневѣковаго варварства, или въ какую-либо иную? Безспорно, что современная общественная жизнь представляетъ и темныя стороны, и что въ борьбѣ за существованіе гибнетъ, вянетъ и глохнетъ не мало людей, но для болѣе точнаго опредѣленія этого вреднаго вліянія современныхъ обществъ необходимъ опять-таки болѣе широкій кругозоръ и примѣненіе сравнительнаго метода» (опять сравненіе съ малоизученными народностями). Далѣе г. Анучинъ указываетъ, что нервные, истеричные, эпилептики и слабоумные встрѣчались и въ прежнія времена, и у первобытныхъ народовъ, что алкоголики и эпилептики совершаютъ убійства и акты грубаго насилія и у внѣевропейскихъ народовъ и что, наконецъ, психическое вырожденіе можетъ обусловливаться также вліяніемъ климата, воды и почвы.
Съ приведенною аргументаціей почтеннаго автора я рѣшительно согласиться не могу. Генезисъ типовъ возростающаго органическаго обѣднѣнія съ его проявленіями, «стройная», какъ выражается г. Анучинъ, «система оскудѣнія» и столь же «стройная, система вырожденія», заимствованная мною изъ области психіатріи съ ея пограничною зоной, обоснованы въ моей работѣ на ученіи объ остро-и хронически-развивающемся физіологическомъ обѣднѣніи и наблюдаемыхъ при этомъ явленіяхъ, а также и на ученіи о вліяніи и значеніи крови для жизни организма и на обширномъ клиническомъ матеріалѣ. Ученія эти, какъ мнѣ кажется, довольно хорошо обставлены и со стороны физіологическаго эксперимента, и со стороны многочисленныхъ клиническихъ наблюденій и, смѣю думать, еще не опровергнуты новѣйшими изслѣдованіями. Справка съ малоизученными народностями едва ли могла бы многое прибавить къ нимъ.
Описанныя мною явленія, сопутствующій нарощающемуся физіологическому обѣднѣнію, каждый изъ насъ легко можетъ наблюдать и въ своемъ повседневномъ опытѣ. Отчасти и, конечно, въ очень слабомъ миніатюрѣ и скоротечномъ ходѣ они наблюдаются уже въ явленіяхъ, сопровождающихъ въ здоровомъ организмѣ временное переутомленіе отъ чрезмѣрной дѣятельности; болѣе ясно мы можемъ наблюдать ихъ при истощающихъ болѣзняхъ съ нарощающимся малокровіемъ, а еще болѣе ясно — при очень длительномъ переутомленіи и истощеніи, охватывающемъ годы.
Пріурочиваю же я физіологическое обѣднѣніе съ его неблагопріятными слѣдствіями къ неблагопріятнымъ условіямъ общественной жизни на томъ основаніи, что и по моимъ личнымъ, довольно продолжительнымъ и многочисленнымъ наблюденіямъ, и по свидѣтельству авторовъ, занимавшихся изученіемъ экономическохъ явленій современной общественной жизни, — явленій бѣдности, пауперизма, преступности и т. д., — въ этой жизни усиленно дѣйствуютъ именно тѣ самые неблагопріятные факторы, которые, по эксперименту и клиническимъ наблюденіямъ, порождаютъ физіологическое обѣднѣніе. Основаніе, думается мнѣ, достаточное для заключенія.
Психофизическое вырожденіе можетъ происходить, повидимому, и отъ какихъ-то неизвѣстныхъ въ точности вліяній почвы, воды, климата и пр., но изъ этого никакъ не слѣдуетъ, чтобы они въ неизмѣримо большемъ количествѣ не происходили отъ вліяній неблагопріятныхъ условій общественной жизни, каковы, наприм., значительное обезцѣненіе нѣкоторыхъ отраслей труда, неблагопріятныя условія его производства, чрезмѣрное переполненіе рынка продающими свой трудъ и пр., и пр.
Не безъинтересно мимоходомъ замѣтить, что проф. Анучинъ, возражая мнѣ по этому поводу, самъ признаетъ, какъ мы видѣли, нѣчто подобное и при этомъ употребляетъ даже выраженіе «безспорно». Любопытно было бы знать, на чемъ обосновывается лакое утвержденіе и почему г. Анучинъ не предпосылаетъ ему примѣненія сравнительнаго метода? Повидимому, и для него существуетъ какой то другой путь приходить къ заключеніямъ по этому вопросу.
Я вполнѣ согласенъ, что утвержденіе о возростаній нервности въ современныхъ обществахъ не можетъ быть выражено въ цифровыхъ данныхъ и отношеніяхъ, но я вовсе не думаю, чтобы оно было такъ неосновательно, какъ это, повидимому, полагаетъ г. Анучинъ. По этому вопросу я приводилъ далеко не мнѣнія лицъ сомнительной научности, а свидѣтельства довольно авторитетныхъ авторовъ, какъ, наприм., извѣстнаго нѣмецкаго клинициста и писателя проф. Krafft-Ebing’а, проф. Bouchât и друг.
Выраженія: «прежнія времена» и «правильная жизнь» не принадлежатъ мнѣ и заимствованы г. Анучинымъ изъ цитированныхъ у меня мѣстъ изъ сочиненій другихъ писателей, напримѣръ, д-ра CuUerre. Что же касается опредѣленія эпохи, когда нервность была менѣе распространена, то мнѣ думается, что намъ рѣшительно незачѣмъ отправляться такъ далеко, какъ времена средневѣковаго варварства, инквизиціи и т. д. Полагаю, что меньшую распространенность стойкой нервности мы найдемъ въ ближайшее къ намъ время, когда еще не было такой скученности въ большихъ городскихъ центрахъ съ ихъ во многомъ неблагопріятными условіями жизни, а, главное, такого развитія громадныхъ фабрикъ съ ихъ неблагопріятными условіями производства и жизни, такой распространенности въ народныхъ массахъ отравленій наиболѣе вредными сортами алкоголя, такого развитія конкурренціи, такого развитія и господства биржевой спекуляціи съ ея страстною и ничѣмъ не стѣсняющеюся погоней за наживой, такого быстраго развитія машиннаго труда и такого, вмѣстѣ съ тѣмъ, вышвыриванія изъ производства труда ручнаго и проч., и проч.
Прибавлю еще, что еслибы даже распространенность и возростаніе нервности въ современныхъ обществахъ и были значительно преувеличены, — чего я, впрочемъ, не думаю, — то это нисколько не говорило бы противъ принимаемаго мною генезиса нарощающихся степеней оскудѣнія. Вопросъ о распространенности — это вопросъ количественный, а не вопросъ отношенія фактора къ слѣдствію, который составляетъ главнѣйшую задачу моей работы.
Сдѣланныя г. Анучинымъ ссылки на народности, стоящія на низкихъ ступеняхъ культуры, въ данномъ вопросѣ, по моему мнѣнію, маю доказательны. Изъ нихъ можно вывести только одно всѣмъ извѣстное заключеніе, что и въ жизни этихъ народностей существуютъ неблагопріятныя вліянія, порождающія нервныя болѣзни, и что алкоголизмъ и эпилепсія у нихъ представляютъ въ общемъ тѣ же особенности, какъ и у народовъ европейскихъ.
Упрекъ въ смѣлости обобщеній г. Анучинъ дѣлаетъ мнѣ и по поводу высказаннаго въ моей книгѣ мнѣнія, что, при постоянно возростающемъ органическомъ оскудѣніи въ теченіе многихъ поколѣній, «постоянно прогрессирующая наслѣдственность закрѣпляетъ за каждою новою генераціей свой особый типъ послѣдовательно увеличивающагося физіологическаго обѣднѣнія». Приведя это мѣсто, г. Анучинъ замѣчаетъ, что наслѣдственность «есть свойство по преимуществу консервативное», что вопросъ о наслѣдственности еще мало разработанъ и что при этомъ легко смѣшеніе наслѣдственности съ вліяніями при зачатіи, утробномъ развитіи и при послѣдующемъ ростѣ и развитіи въ семьѣ и обществѣ. «У алкоголика сынъ алкоголикъ. Спрашивается, насколько это обусловливается наслѣдственностью» условіями развитія, вліяніемъ семьи и общества?" Поэтому объясненія наслѣдственностью, по мнѣнію г. Анучина, весьма опасны.
Здѣсь я долженъ признать, что въ приведенномъ мѣстѣ моей книги мною допущенъ небольшой недосмотръ въ выраженіи. Но и только. На самомъ дѣлѣ я говорилъ не о прогрессирующей наслѣдственности, какъ таковой, а исключительно о наслѣдственно передаваемыхъ прогрессирующихъ степеняхъ органическаго оскудѣнія. Подъ вліяніемъ неблагопріятныхъ жизненныхъ условій, лицо А. обѣднѣло и ослабѣло физіологически. Это пріобрѣтенное свое обѣднѣніе оно наслѣдственно передало своимъ дѣтямъ, которыя, вслѣдствіе нѣкоторыхъ неблагопріятныхъ особенностей полученной конституціи, явятся менѣе способными къ успѣшной борьбѣ за существованіе, будутъ предрасположены къ занятію невыгодныхъ жизненныхъ положеній и потому къ дальнѣйшему обѣднѣнію, его дальнѣйшей наслѣдственной передачѣ слѣдующему поколѣнію, которое въ свою очередь будетъ предрасположено повторить то же самое, и т. д. Вотъ о чемъ на самомъ дѣлѣ шла рѣчь въ приведенномъ мѣстѣ моей работы. Дѣлая это поясненіе, я охотно, однако, признаю нѣкоторый недосмотръ въ выраженіи. Впрочемъ, я не думаю, чтобы внимательно читавшій мою книгу могъ впасть въ невѣрное пониманіе приведеннаго мѣста, потому что на всемъ ея протяженіи я разсматриваю наслѣдственность исключительно какъ начало только консервативное. Вотъ что говорю я, наприм., въ другомъ мѣстѣ своей работы: «Законъ наслѣдственности — это законъ консерватизма, законъ сохраненія разъ пріобрѣтеннаго; законъ приспособленія — законъ измѣняемости, а при благопріятныхъ внѣшнихъ воздѣйствіяхъ — законъ совершенствованія и прогресса».
Я охотно признаю также, что вопросъ о наслѣдственности, если говорить о частностяхъ, еще далеко не достаточно разработанъ. Мы не можемъ, наприм., сказать напередъ, какъ отразится нервная слабость и истощенность матери на детальныхъ особенностяхъ ея потомства. Въ вопросѣ о наслѣдственности, какъ показываютъ весьма многіе факты, очень важную роль, помимо всего прочаго, играютъ и органическія состоянія родителей въ моменты зачатія, опредѣленіе которыхъ при послѣдующемъ изученіи наслѣдственности даннаго лица обыкновенно представляется весьма затруднительнымъ.
Но какъ общій принципъ, вліяніе наслѣдственности не можетъ подлежать ни малѣйшему сомнѣнію. Оно прекрасно подмѣчено вѣковымъ опытомъ народовъ и формулировано даже въ ихъ пословицахъ; оно же указывается намъ и нашимъ повседневнымъ опытомъ. Каждому, вѣроятно, извѣстны примѣры семей, въ которыхъ дѣти воспитывались совмѣстно и при одинаковыхъ условіяхъ, а, между тѣмъ, одинъ, по своему внѣшнему виду, по своимъ нравственнымъ особенностямъ, наклонностямъ и даже нѣкоторымъ привычкамъ, рѣзко походитъ на мать, а другой — на отца, и оба значительно рознятся. Общее вліяніе наслѣдственности обнаруживается и въ случаяхъ унаслѣдованія наклонности къ самоубійству, проходящей иногда черезъ нѣсколько генерацій и затрогивающей много лицъ одного и того же рода. Оно же подтверждается и многочисленными клиническими наблюденіями, въ которыхъ родословныя больныхъ, сопоставляемыя съ исторіями болѣзни, ясно свидѣтельствуютъ о немъ, особенно при сравненіи съ родословными людей сильныхъ и здоровыхъ и т. д.
Въ явленіяхъ алкоголизма вліяніе наслѣдственности особенно ясно подмѣчается въ случаяхъ происхожденія отъ лицъ, впервые начавшихъ злоупотреблять алкоголемъ (не имѣвшихъ алкоголиковъ въ числѣ восходящихъ) и въ случаяхъ значительнаго различія въ особенностяхъ дѣтей, происшедшихъ въ смѣнявшіеся періоды довольно продолжительныхъ состояній трезвости и послѣдующихъ состояній алкогольнаго отравленія. Оно же наблюдается, между прочимъ, и на потомствѣ животныхъ, подвергшихся алкогольнымъ отравленіямъ ради прямыхъ опытовъ, и т. д.
Соотвѣтственно со всѣмъ сказаннымъ, въ своей книгѣ я всегда только отмѣчалъ явленія наслѣдственности, какъ фактъ, но я вовсе не пользовался этимъ принципомъ для объясненія какихъ-либо детальныхъ явленій психической жизни. Я утверждалъ лишь, что наслѣдственность, какъ законъ консерватизма, закрѣпляетъ вообще различныя степени развившагося органическаго оскудѣнія, пріобрѣтенныя генераціями предшествующими. Смѣю думать и теперь, что высказывать такое мнѣніе вовсе не «опасно», и что оно достаточно обосновано на фактахъ, въ большомъ количествѣ приведенныхъ даже въ самой книгѣ.
Свою статью проф. Анучинъ заканчиваетъ сопоставленіемъ нѣсколькихъ фразъ, заимствованныхъ изъ различныхъ мѣстъ моей книги, въ которыхъ я употребляю слово «повидимому». Получается то, что технически называютъ «сильнымъ мѣстомъ», способнымъ производить впечатлѣніе на читателя. Но это лишь полемическія пріемъ — не болѣе. Слово «повидимому» я съ намѣреніемъ употреблялъ очень часто. Я дѣлалъ это вовсе не потому, чтобы прибѣгалъ къ построенію нг на чемъ не обоснованныхъ предположеній, — нѣтъ, этимъ словомъ я имѣлъ въ виду постоянно напоминать читателю о необходимости критическаго и весьма остърожнаго отношенія въ этой области «еще темныхъ явленій души», какъ я выразился въ одномъ мѣстѣ своей работы.
Этимъ я и закончу настоящую свою замѣтку. Кажется, я исчерпалъ всѣ соображенія, приводимыя проф. Анучинымъ въ подтвержденіе его упрековъ и обвиненій.