ВЪ ХРАМѢ ѲЕМИДЫ.
правитьI.
правитьВъ этотъ день ничего особеннаго въ судѣ не предстояло. Пріѣзда ревизора не ожидалось, въ уголовномъ отдѣленіи не шло никакого пикантнаго дѣла, которое могло бы привлечь вниманіе дамъ, а потому храмъ сонногородской Ѳемиды предсталъ предо мной въ своемъ обыкновенномъ видѣ. Лѣстница изъ сѣраго камня изобиловала грязью и соромъ; на ней даже не носились ароматы амбре, покурить которымъ предсѣдатель распоряжался всякій разъ, когда хотѣлъ скрасить кой-какія непріятныя стороны завѣдуемаго имъ учрежденія. Рука моя, которою я взялся за перила, чтобы какъ нибудь не слетѣть съ узкихъ и острыхъ до нельзя ступеней, тотчасъ же оказалась покрытой жирнымъ и клейкимъ веществомъ. Платье начало принимать сѣрый цвѣтъ отъ пыли, поднятой моими ногами. Непривычный человѣкъ непремѣнно бы чихнулъ, но мой носъ уже привыкъ къ насыщенному пылью воздуху суда.
Еще рано. На лѣстницахъ нѣтъ никого. Только внизу при самомъ входѣ, у большаго окна, давнымъ давно забывшаго, что такое мытье, и взамѣнъ того щедро украшеннаго паутиной, сидѣлъ въ загаженномъ и заплатанномъ до-нельзя сюртукѣ сторожъ-солдатъ и о чемъ-то покровительственно разговаривалъ съ двумя бабами. Бабы почтительно держали въ рукахъ небольшіе лоскутки бумаги, непремѣнно повѣстки.
Въ огромной, ужасно грязной залѣ гражданскаго отдѣленія ходило нѣсколько человѣкъ просителей, съ бумагами въ рукахъ. Сторожъ снималъ чехлы съ судейскаго стола и креселъ. Изъ канцеляріи неслись громкіе возгласы и хохотъ. Тамъ происходило что нибудь веселое.
Дѣйствительно, въ большой комнатѣ, сохранившей лохмотья грязныхъ обоевъ на стѣнахъ и кой-какіе слѣды краски на избитомъ полу, шумѣло и гоготало нѣсколько молодыхъ писцовъ.
Они не обращали никакого вниманія на лежавшія на столахъ дѣла и были совершенно поглощены болѣе веселымъ занятіемъ. Ихъ забавлялъ высокій брюнетъ съ ужасно низкимъ лбомъ и до крайности неумной физіономіей. Онъ копался въ одномъ изъ шкафовъ, которыми была уставлена канцелярія, взбирался на столъ и стулья съ цѣлью взглянуть на верхъ шкафа и поднималъ при этомъ цѣлыя облака пыли. Онъ чего-то искалъ и не догадывался, что къ его сюртуку былъ пришпиленъ огромный хвостъ изъ мочалы, при малѣйшемъ движеніи мотавшійся по широкой спинѣ чиновника. Писцы, подмигивая, указывали мнѣ на потѣху. Брюнетъ смутно чувствовалъ, что онъ составляетъ предметъ забавы, но не могъ догадаться, почему именно и, оглядываясь по временамъ на своихъ товарищей, очень некрасиво улыбался своимъ широкимъ ртомъ.
Въ дверяхъ канцеляріи появился секретарь, посмѣялся, посовѣтовалъ взяться за дѣло, и пошелъ къ своему столику, стоявшему въ отдѣльной комнатѣ передъ самой канцеляріей.
— Все надъ Кондратьевымъ потѣшаются, замѣтилъ онъ, когда я подошелъ къ нему. — Очень дураковатъ парень! Изъ-за почерка только его предсѣдатель и держитъ. Бумаги въ министерство переписываетъ. Калиграфически пишетъ.
Шумъ въ канцеляріи принялъ громадные размѣры. Кондратьевъ замѣтилъ наконецъ хвостъ и принялся ругаться. Секретарь съ трудомъ водворилъ порядокъ.
Стали подходить просители за исполнительными листами и другими бумагами. По большей части, приходилось ждать.
— Что надо? спрашивалъ сакретарь какого нибудь крестьянина въ лаптяхъ и оборванномъ кафтанѣ.
— Скопію мнѣ, кланялся проситель.
Начинались розыски дѣла, по которому требовалась копія. Въ концѣ концовъ, оказывалось, что копія не подписана, или что самое дѣло лежитъ у члена, который уѣхалъ въ деревню.
— Подожди… Сядь вотъ тутъ.
Крестьянинъ начиналъ еще усиленнѣе кланяться.
— Ужь недѣлю хожу, въ городѣ проживаюсь.
— Не подписана.
— Будьте отцы… лошаденка голодомъ…
— Хорошо, хорошо.
Крестьянинъ нѣсколько времени стоялъ на одномъ мѣстѣ, печально смотрѣлъ кругомъ и, наконецъ, усаживался на скамьѣ рядомъ съ другими давно дожидавшимися просителями.
Секретарь былъ чѣмъ то очень встревоженъ, и безпокойно заглядывалъ въ свою записную книжку. Оказалось, что въ канцеляріи не могутъ отъискать нѣсколькихъ дѣлъ.
— Пропали, пожималъ плечами секретарь. — По книжкѣ моей видно, что отданы члену Вѣткину — отпирается! Ходилъ къ нему нѣсколько разъ, сердится, хотѣлъ даже предсѣдателю жаловаться. И дѣла-то не рѣшенныя… Просители ужь сколько недѣль ходятъ, кому исполнительный листъ, кому засѣданіе назначить надо… Схожу еще сегодня, а тамъ пусть слѣдствіе производятъ…
Влетѣлъ членъ суда, Петръ Матвѣичъ, и, поздоровавшись съ нами, быстро опустился на стулъ.
— Всю ночь не спалъ, началъ онъ, обтирая лобъ и закуривая папироску. — Двѣсти опредѣленій составилъ; да, двѣсти, продолжалъ онъ, замѣтивъ мое удивленіе. — Я вотъ ужь недѣлю сряду не сплю. Судите сами, никто ничего не дѣлаетъ… Одинъ за всѣхъ.
Онъ махнулъ рукой, въ которой держалъ очки, и началъ распространяться о своихъ трудахъ. Немного погодя, я ужь слушалъ разсказъ о томъ, какъ въ какой-то старой палатѣ Петръ Матвѣичъ принималъ дѣла.
— Думаете, по описи? совершенно серьёзно разсказывалъ онъ. — Ни чуть, просто на аршинъ. Положимъ кипу, да аршиномъ и мѣряемъ, какъ дрова саженью. Да!
Къ намъ подошелъ какой то писецъ.
— У васъ, Петръ Матвѣичъ, на дому дѣло Пѣтухова… За исполнительнымъ листомъ давно ходятъ.
— Завтра принесу, замахалъ онъ рукой и тотчасъ обратился опять ко мнѣ. — Потомъ, когда меня изъ этой палаты перевели, я всѣ дѣла оставилъ рѣшенными…
— Бумаги можно подать? Просители дожидаются, опять обратился писецъ.
— Подождутъ, потомъ. Всѣ, бывало, удивляются. Тамъ, въ палатѣ, и ночевалъ, даже обѣдалъ тамъ.
Однако, дальнѣйшему разговору помѣшали тяжущіеся, явившіеся съ прошеніями. Петръ Матвѣичъ съ неохотой прекратилъ разсказъ и началъ принимать бумаги.
— Свидѣтельство о смерти, духовная, прошеніе, бормоталъ онъ, перевертывая бумаги и черкая марки на документахъ.
— Нельзя ли рѣшить поскорѣе? кланялись нѣкоторые изъ просителей.
— Назначатъ къ слушанію, назначатъ. У насъ по порядку… Законъ.
Подошла барыня и оказалась знакомой Петру Матвѣичу. Онъ вскочилъ, подвинулъ ей стулъ, приказалъ даже смахнуть пыль и усадилъ барыню. Прошеніе было живо помѣчено и отдѣльно отъ другихъ послано въ регистратуру. Барыня тоже пожелала скорѣйшаго рѣшенія.
— Сейчасъ, сейчасъ, заторопился Петръ Матвѣичъ. — Эй, сторожъ! дай-ка бумаги. Я напишу, чтобы скорѣе отмѣтили и принесли сюда. Послѣ завтра назначимъ къ слушанію.
Прошенія были приняты. Петръ Матвѣичъ опять началъ хвастаться и не обнаруживалъ ни малѣйшаго желанія идти въ кабинетъ и подписывать лежавшія тамъ бумаги. Секретарь отправился къ Вѣткину отыскивать дѣла. Къ намъ присоединился еще судья, Парамоновъ, полный брюнетъ, съ ужасно недовольной физіономіей.
— Давно ли изъ деревни? привѣтствовалъ его Петръ Матвѣичъ.
— Только сейчасъ. Такое теперь тамъ нужное время, а вотъ извольте въ судъ. Поскорѣе бы какъ нибудь.
— У меня живо, обнадежилъ Петръ Матвѣичъ. — Въ прошлый разъ въ два часа семьдесятъ дѣлъ, обратился онъ ко мнѣ. — Многіе думали, что засѣданіе не начиналось, а у насъ оно кончено.
На этотъ разъ, онъ былъ совершенно правъ. Онъ дѣйствительно начиналъ засѣданіе раньше установленнаго времени, творилъ такой скорый судъ, что когда тяжущіеся начинали являться, думая, что засѣданіе не начиналось, оно ужь было закрыто. Масса дѣлъ, за неявкой сторонъ, оставались безъ разсмотрѣнія.
Узнавъ, что можно отдѣлаться скоро, Парамоновъ остался очень доволенъ.
— Какія сегодня дѣла? полюбопытствовалъ онъ. — Не успѣешь прочитать.
Петръ Матвѣичъ махнулъ рукой.
— Что читать! Потомъ узнаете.
Парамоновъ вполнѣ согласился съ этими словами и, усѣвшись къ столу, сталъ разсказывать о своихъ деревенскихъ занятіяхъ.
Судъ принималъ свой обычный видъ. Начиналась бѣготня. По сосѣдству, въ залѣ судебныхъ засѣданій, собирались тяжущіеся. Нѣкоторые изъ нихъ просовывали свои головы въ ту комнату, гдѣ мы сидѣли, и опять скрывались. Пробѣгали писцы съ бумагами. Явился старичекъ судебный приставъ, поздоровался съ нами, причемъ такъ почтительно поклонился Петру Матвѣичу, что чуть не стукнулся головой по его рукѣ, которую держалъ въ своей.
Въ канцеляріи начался громкій говоръ, опять послышались веселые возгласы и хохотъ. Петръ Матвѣичъ и Парамоновъ ушли въ кабинетъ, я отправился въ канцелярію.
Всѣ писцы столпились въ одну кучу и окружили секретаря, лицо котораго просто сіяло. Подлѣ секретаря стоялъ одинъ изъ канцеляристовъ и держалъ нѣсколько дѣлъ, перевязанныхъ веревкой. Канцеляристъ былъ доволенъ не менѣе секретаря и весело улыбался, смотря по сторонамъ. Писцы лѣзли одинъ на другого поближе къ секретарю, который что-то разсказывалъ. Даже дожидавшіеся бумагъ просители оставили свое обычное мѣсто на скамьѣ у входа въ канцелярію и сошлись въ кучу поближе къ дверямъ.
— Нашли! дѣла нашли! возвѣстилъ секретарь, замѣтивъ меня, и ударилъ по кипѣ, которую держалъ довольный канцеляристъ.
— Гдѣ?
— У него, у Вѣткина. Сейчасъ отъ него.
Къ удовольствію всѣхъ окружающихъ, секретарь началъ снова свой разсказъ. Онъ повторилъ даже, какъ не оказалось дѣлъ, какъ ихъ отыскивали въ судѣ и т. д.
— Приходимъ сегодня къ Вѣткину, разсказывалъ онъ: — лежитъ на диванѣ — знаете, у него большой турецкій диванъ. Узналъ, зачѣмъ мы пришли, началъ кричать… Я прямо объявилъ, что дѣла у него. Онъ вскочилъ съ дивана, кинулся было къ намъ, а диванъ развалился. Гляжу что то бѣлѣется подъ нимъ. Хвать — дѣло… Тутъ же другое, третье… Сконфузился.
Секретарь довольнымъ взоромъ посмотрѣлъ кругомъ.
— Четыре подъ диваномъ нашли, вставилъ канцеляристъ, но секретарь самъ продолжалъ разсказъ, не желая никому уступать этого удовольствія.
— Пяти нѣтъ. Ужь мы искали, искали ихъ, вездѣ, просто обыскъ сдѣлали, нигдѣ нѣтъ. Пошли домой, да вотъ Павелъ Константиновичъ (секретарь указалъ на чиновника, державшаго связку дѣлъ) догадался… Пролетка на дворѣ стоитъ. Поднялъ онъ подушку, а дѣла-то тамъ въ ящикѣ, какъ разъ пять. Мѣсяца три, должно быть, тамъ лежали.
Секретарь замолкъ. Со всѣхъ сторонъ послышался веселый смѣхъ. Павелъ Констатинычъ отправился водворять дѣла въ шкафъ. Писцы разошлись по мѣстамъ, но разговоръ по поводу найденныхъ дѣлъ не скоро прекратился.
Пора открывать засѣданіе, а между тѣмъ, оно не открывалось. На лицо было всего два члена. Поминутно сторожа летали справляться, не пріѣхалъ ли третій изъ деревни, и всякій разъ возвращались съ отрицательнымъ отвѣтомъ. Секретарь и Петръ Матвѣичъ смягчились. Парамоновъ сталъ еще болѣе не доволенъ и уныло бродилъ по кабинету. Наконецъ, рѣшили послать сторожей разыскать какого-нибудь мироваго судью или судебнаго слѣдователя.
— Давно бы засѣданіе открыли, жаловался мнѣ Петръ Матвѣичъ, когда я вошелъ въ кабинетъ. — Теперь бы кончили. Все изъ за Петра Александрыча: захворалъ…
Секретарь лукаво улыбнулся.
— Захворалъ! Въ карты у Пентюхина играетъ, шепнулъ онъ мнѣ, когда мы очутились съ нимъ наединѣ у окна. — Третій день, говорятъ, изъ-за стола не выходятъ.
Наконецъ, одинъ изъ сторожей явился съ утѣшительнымъ извѣстіемъ. Мировой судья Зыковъ обѣщалъ пріѣхать въ судъ. Петръ Матвѣичъ обрадовался.
— Ну, слава Богу! А то пришлось бы ни съ чѣмъ распустить тяжущихся, объявилъ онъ.
— Кого-нибудь бы нашли, возразилъ секретарь.
— А развѣ не бывало, что распускали?
Секретарь и всѣ мы согласились, потому что такіе случаи, дѣйствительно, не разъ бывали.
— Что сдѣлаешь! развелъ руками Петръ Матвѣичъ и сталъ разсказывать Парамонову, какія сегодня дѣла, а также, какъ надо рѣшить ихъ. Я и секретарь удалились и въ ожиданіи Зыкова принялись разсматривать публику, ожидавшую открытія судебнаго засѣданія.
Тяжущихся было довольно много. Преобладалъ сѣрый народъ: бабы, мужики, мѣщане; были и купцы. Всѣ они чинно сидѣла по лавкамъ и тихо разговаривали между собой. По залу расхаживалъ важный столичный адвокатъ, Бергъ, высокій мужчина съ сѣдой бородой. Съ нимъ ходила какая-то изящная барыня. Бергъ что-то съ жаромъ доказывалъ ей, и безпрестанно посматривалъ на часы. По временамъ, въ залъ влеталъ кто нибудь изъ мѣстныхъ адвокатовъ, но видя, что засѣданіе еще не открыто, отправлялся назадъ, на лѣстницу.
Пошли и мы туда. Народу тамъ было много, курили и разговаривали. Площадка на лѣстницѣ была всегда сборнымъ мѣстомъ. Тутъ проводилось время въ ожиданіи засѣданія и въ антрактахъ. Адвокаты выдѣлялись изъ остальной публики своими фраками и толстыми портфелями. Почти всѣ они были на лицо. Жирный, съ маленькими глазами на обрюзгломъ лицѣ, Обмылковъ задумчиво курилъ папироску. Необыкновенно важный Писцовъ побѣдоносно смотрѣлъ по сторонамъ. Черненькій, худенькій жидокъ Птичкинъ о чемъ-то умильно бесѣдовалъ съ крестьяниномъ. Кукушкинъ и Цвѣтковъ громко хохотали, разговаривая между собой. Увидавъ секретаря, всѣ изъявили сожалѣніе, что засѣданіе не открывается такъ долго.
— Третьяго члена нѣтъ. Петръ Александрычъ захворалъ.
Но адвокатамъ все было извѣстно.
— Знаемъ, знаемъ! послышались голоса. — У Пентюхина въ карты дуется. Боленъ!
Секретарь постарался замять этотъ разговоръ и сообщилъ, что заключеніе давать будетъ товарищъ прокурора Надеждинскій. Этимъ извѣстіемъ онъ привелъ адвокатовъ въ неописанный восторгъ. Всѣ они тотчасъ изъявили желаніе идти въ засѣданіе, хотя, какъ оказалось, у нѣкоторыхъ дѣла на этотъ разъ вовсе не было. Восторгъ дошелъ до того, что Обмылковъ, перевѣсившись черезъ перила, сталъ приглашать въ засѣданіе какого-то молодого господина, стоявшаго внизу лѣстницы.
— Некогда! кричалъ тотъ.
— Ну, жалѣть будете! Надеждинскій даетъ заключеніе. Смотрите, этого вы не скоро дождетесь.
Приглашаемый послушался.
— Это, батюшка, рѣдкость, объяснилъ ему Обмылковъ. — Послушайте. Право стоитъ.
Лица адвокатовъ цвѣли удовольствіемъ. Веселый говоръ царилъ на лѣстницѣ.
— Дѣйствительно, умора! хохаталъ Цвѣтковъ. — Послушалъ я его въ съѣздѣ. Такую онъ иногда штуку отпуститъ, что и нарочно не придумаешь.
Цвѣтковъ поцѣловалъ свои пальцы.
— Говорятъ, онъ никогда не обвиняетъ? полюбопытствовалъ кто-то.
Адвокаты захохатали.
— Обвиняетъ! Куда же ему обвинять, когда онъ и двухъ словъ сказать не умѣетъ.
— А вотъ акты, говорятъ, хорошо пишетъ.
— Со всячиной. Стихи, сказываютъ, сочинять умѣетъ.
Но разговора дослушать мнѣ не удалось. Изъ зала вылетѣлъ мой противникъ по одному дѣлу, пріѣзжій адвокатъ, Каменевъ, необыкновенно благообразный мужчина, съ черными бакенбардами и золотымъ пенснэ на носу. Увидавъ меня, онъ долго трясъ мою руку, и потомъ повелъ въ сосѣдній корридоръ. Разговоръ нѣсколько времени шелъ о разныхъ постороннихъ предметахъ, но по лицу Каменева было замѣтно, что онъ хотѣлъ нѣчто узнать отъ меня.
— Какъ наше дѣло? наконецъ, вымолвилъ онъ.
— Идетъ.
Каменевъ внимательно посмотрѣлъ на меня.
— Говорятъ, подлогъ противъ нашихъ векселей заявить хотите? весело подмигнулъ онъ.
Я отвѣчалъ утвердительно. Собесѣдникъ грустно покачалъ головой.
— Напрасно. По дружбѣ говорю, напрасно. Векселя настоящіе.
— Увидимъ.
— Конечно, повелъ бровями Каменевъ. — Конечно, увидимъ, Мнѣ все равно… Напрасно! Хотите я вамъ даже скажу, кого вы и въ подлогѣ обвинять будете? Я все знаю.
Онъ посмотрѣлъ на меня очень довольнымъ взоромъ. Я улыбнулся.
— Вы думаете, шучу, выпытываю?.. Нисколько! Обвиненіе вы заявите на Прокудина? Такъ вѣдь?
Онъ взглянулъ на меня еще веселѣе прежняго, можетъ быть, потому, что дѣйствительно угадалъ.
— Только все таки напрасно. Право, векселя дѣйствительные.
— Но какъ же такъ? Векселя дѣйствительные, а вы нетолько предполагаете, что я заявлю подлогъ, но даже знаете, на кого.
Каменевъ очень хитро засмѣялся и, оглянувшись по сторонамъ, заговорилъ немного тише.
— Вамъ всю правду скажу. Фальшивые отъ имени вашего довѣрителя, дѣйствительно, у моего есть и притомъ на такую же сумму, какъ эти… не скрываю! Но эти — настоящіе!
Я молчалъ.
— Дѣло затянется, продолжалъ Каменевъ: — а взять ничего не возьмете. Рано или поздно, а мы съ васъ, батюшка, свое возьмемъ, весело заговорилъ онъ и даже необыкновенно дружелюбно похлопалъ меня по плечу. — Давайте-ка лучше на мировую. Своего я уговорю, что-нибудь спуститъ. А?.. отличное бы дѣло…
Мириться я не захотѣлъ и объявилъ, что дѣло поведемъ во что бы то ни стало. Каменевъ съ сожалѣніемъ пожалъ плечами и снова присовокупилъ, что ему все равно.
— Я своего довѣрителя не хвалю, разсуждалъ омъ, расхаживая со мной по корридору. — Онъ мошенникъ первостатейный. Видите, я вамъ прямо, по душѣ говорю, что у него фальшивые векселя есть. Помириться, право, бы лучше. И гонораръ бы вы скорѣе получили.
II.
правитьПока я разговаривалъ съ Каменевымъ, началось засѣданіе. На площадкѣ ужь никого не было, и я пошелъ въ залъ. Дѣла съ прокуроромъ кончились и адвокаты были очень недовольны. Секретарь ошибся: заключеніе давалъ не Надеждинскій.
Разбиралось какое то дѣло. Передъ судомъ за однимъ изъ пюпитровъ стоялъ Писцовъ и, скрестивъ на груди руки, необыкновенно важно смотрѣлъ на своего противника. Противникъ Писцова, адвокатъ изъ отставныхъ чиновниковъ, Денежкинъ, держа въ рукахъ законы, сбивчиво и ежесекундно запинаясь, толковалъ какую-то статью.
— У меня въ настоящее время нѣтъ подъ рукой законовъ, торжественно началъ Писцовъ свои возраженія. — Но я все-таки очень хорошо знаю, что доводы моего противника опровергаются 715 ст.
Денежкинъ порывисто сталъ перелистывать свою книжку, бормоча, что 715 ст., кажется, не относится къ настоящему дѣлу, но Писцовъ вдругъ прервалъ его.
— Я всѣ законы наизусть знаю, выпалилъ онъ на всю залу и, не перемѣняя своей наполеоновской позы, горделиво посмотрѣлъ на публику.
Среди адвокатовъ раздался сдержанный хохотъ, въ публикѣ многіе посмѣивались, но все это нетолько не сконфузило Писцова, а, наоборотъ, придало ему еще больше храбрости.
— Да, всѣ, рѣшительно всѣ знаю, повторилъ онъ и высоко поднялъ голову.
Судьи сохраняли олимпійское спокойствіе. Только Зыковъ не много улыбался.
— Этотъ споръ не относится къ дѣлу, продолжалъ Петръ Матвѣичъ и тѣмъ остановилъ Денежкина который, очевидно сомнѣвался въ знаніяхъ Писцова, и затѣмъ что-то возражалъ ему.
Судъ ушелъ совѣщаться. Адвокаты съ громкимъ смѣхомъ сбились въ одну кучу. Писцовъ съ торжественнымъ видомъ подошелъ къ нимъ.
— Уморилъ, совсѣмъ уморилъ ты насъ! восклицали ему адвокаты.
Писцовъ только пожалъ плечами.
— Что же! я говорю правду, серьёзно произнесъ онъ, и притомъ такъ громко, что слова его ясно долетали до публики.
— Такъ-таки всѣ и знаешь?
— Конечно.
— Ну, братъ, молодецъ!
Писцовъ снисходительно улыбнулся и поправилъ на своей груди знакъ за службу по мировымъ учрежденіямъ, который онъ однако носилъ такимъ образомъ, что только часть знака выставлялась изъ подъ лацкана фрака. Благодаря этому, Писцовъ у многихъ сходилъ за присяжнаго повѣреннаго.
Адвокаты принялись было смѣяться надъ Писцовымъ, но вскорѣ вниманіе ихъ отвлеклось въ другую сторону. Въ дверяхъ залы показался уже пожилой бородатый мужчина, облеченный въ какое-то необыкновенно длинное пальто-хламиду и когда-то крахмаленную, а теперь совсѣмъ почернѣвшую отъ пота и грязи рубашку. Мужчина этотъ былъ не кто иной, какъ тоже адвокатъ, мѣщанинъ Дядинъ. Переваливаясь съ ноги на ногу и покачиваясь всѣмъ корпусомъ, онъ подошелъ къ адвокатамъ.
— Какъ дѣла? привѣтствовало его нѣсколько голосовъ.
— Слава Богу!
— Старшина нашъ! отрекомендовалъ Дядина Цвѣтковъ. — Что же, братъ, отчего Безумнова не защищаешь?
Дядинъ усмѣхнулся и отошелъ въ сторону.
— Защитилъ! продолжалъ Цвѣтковъ. — Прокуроръ предлагаетъ отдать Безумнова въ арестантскія роты, а Дядинъ всталъ и ходатайствуетъ о томъ, чтобы его кліента сослали въ Сибирь.. Ну, за то потомъ ему и досталось…
— Говорятъ, билъ его Безумновъ?
— Сапогами. Сначала велѣлъ водки подать, выпили рюмки по три, а тамъ и пошло. Такъ ты меня, такой-сякой, въ Сибирь, а!
— Денежкину отъ Требухова, говорятъ, тоже достается?
— Тоже самое и такимъ же образомъ. Сначала Требуховъ угоститъ водкой, а потомъ сапоги долой. Какъ ты смѣлъ проиграть — и пошло…
Писцовъ посматривалъ на ходившаго въ сторонѣ Денежкина, и довольно улыбался.
Появленіе судей прекратило дальнѣйшіе разговоры. Дѣло было рѣшено въ пользу Денежкина. Писцовъ только слегка пожалъ плечами, какъ бы удивляясь такому рѣшенію.
— Дѣло Франтова съ женой, провозгласилъ Петръ Матвѣичъ.
Интересы Франтова защищалъ адвокатъ Грязнюковъ. Отвѣтчица отсутствовала. Грязнюковъ храбро вылетѣлъ къ пюпитру и потребовалъ заочнаго рѣшенія. Дѣло было очень просто. Франтовъ въ своемъ прошеніи объяснялъ, что жена самовольно ушла отъ него вмѣстѣ съ маленькой дочерью, причемъ унесла находившееся у нея выкупное свидѣтельство, принадлежащее истцу. Возвращенія этого свидѣтельства и домогался Франтовъ. Объясненія истца и тотъ фактъ, что у него было выкупное свидѣтельство, ни чѣмъ не были доказаны.
— Что имѣете объяснить въ дополненіе къ прошенію? спросилъ Петръ Матвѣичъ.
— Прошу уважить основныя требованія и возложить на отвѣтчицу судебныя издержки. Затѣмъ, исчисливъ количество издержекъ, опустился на свое мѣсто.
Судъ удалился совѣщаться. Среди адвокатовъ опять поднялись разговоры. Большинство утверждало, что, за отсутствіемъ доказательствъ, въ искѣ слѣдуетъ отказать. Грязнюковъ, конечно, говорилъ противное.
— Хорошъ вашъ довѣритель, обратился кто-то къ Грязнюкову. — Отъ чего отъ него жена ушла — знаемъ. Любовницу въ домѣ завелъ, пьянствуетъ, дерется… Все, какъ есть, промоталъ.
— Ладно, что она свидѣтельство-то унесла. Все равно пропилъ бы. Жена его трудами живетъ…
Грязнюковъ нетолько не спорилъ противъ этихъ фактовъ, но, напротивъ, соглашался со всѣми обвиненіями, взведенными на его довѣрителя. Мало того, онъ началъ разсказывать о разныхъ похожденіяхъ Франтова и необыкновенная веселость водворилась среди адвокатовъ.
Судъ быстро вернулся и Петръ Матвѣичъ громко прочелъ, что въ искѣ отказано.
Услыхавъ резолюцію, Грязнюковъ нетолько не опечалился, но, весело улыбаясь, нѣсколько разъ быстро перекрестился.
— Слава Богу, громко шепталъ онъ.
Адвокаты начали смѣяться.
— Зачѣмъ же дѣло вели?
— Мнѣ что же! проситъ… Хорошо, что отказали… Ей Богу! Все равно бы пропилъ…
Необыкновенно быстро было разсмотрѣно нѣсколько дѣлъ. Петръ Матвѣичъ творилъ самый скорый судъ, ежеминутно выкрикивая тяжущихся. Фролова и Петрова! Никого нѣтъ отвѣчалъ приставъ. Дѣло откладывалось въ сторону, къ великому удовольствію судей. Семенова! Нѣтъ. Порой тяжущіеся оказывались на лицо. Со скамьи вставалъ крестьянинъ и начиналъ усиленно кланяться суду. Судебный приставъ сначала мигалъ крестьянину, давая тѣмъ знать, чтобы онъ подходилъ къ пюпитру, а когда тяжущійся не понималъ этихъ знаковъ, то приставъ вскакивалъ съ мѣста и подводилъ крестьянина къ суду. Докладъ живо отбарабанивался Петромъ Матвѣичемъ. Что еще имѣете объяснить? вопрошалъ онъ; но прежде чѣмъ тяжущійся успѣвалъ раскрыть ротъ, судьи уже летѣли совѣщаться, или Петръ Матвѣичъ строчилъ резолюцію… Отказать, взыскать, такъ и сыпались изъ-за судебнаго стола. Крестьяне, очевидно, ничего изъ объявленныхъ имъ рѣшеній не понимали и, продолжая кланяться, просили копій. Во время доклада дѣлъ Зыковъ смотрѣлъ по сторонамъ и ничего не слушалъ, а Парамоновъ подписывалъ бумаги, грудой наваленныя передъ ними на столѣ. Во время пребыванія судьи въ деревнѣ, много бумагъ накоплялось для подписи.
— Ну, и составъ суда сегодня! говорили подлѣ меня адвокаты. Парамонову — только бы поскорѣй въ деревню. Зыковъ — ровно ничего не понимаетъ.
Дѣло Зобова и Кулакова! Передъ судомъ стояли повѣренный Зобова Кукушкинъ и самъ истецъ, очевидно, какой-нибудь подрядчикъ, которому, какъ оказалось, отвѣтчикъ долженъ былъ заплатить деньги за работу. Выигрышъ для истца былъ вѣрный, такъ какъ Кукушкинъ ни противъ подлинности документа, ни противъ суммы иска не спорилъ, но Кукушкинъ былъ адвокатъ не изъ послѣднихъ. Перебирая свою цѣпочку отъ часовъ и слегка наклонивши голову, онъ очень развязно объявилъ суду, что настоящее дѣло ему неподсудно, такъ какъ довѣритель его постоянно проживаетъ въ Москвѣ, куда и слѣдуетъ обратиться съ искомъ…
Адвокаты захохотали. Публика пришла въ недоумѣніе. Петръ Матвѣичъ, ужь приготовившійся было писать резолюцію, положилъ перо и широко раскрылъ глаза. Даже Парамоновъ и Зыковъ напрягли свое вниманіе. Это совершенно понятно. Всѣмъ было очень хорошо извѣстно, что Зобовъ принадлежитъ къ кореннымъ жителямъ Сонногородска, имѣетъ въ немъ нѣсколько домовъ и что даже по его имени называется одна изъ большихъ улицъ города. Но это всеобщее изумленіе нетолько не стѣсняло Кукушкина, но, напротивъ, какъ видно, доставляло ему большое удовольствіе. Поглаживая свою черную бороду, онъ кидалъ на всѣхъ торжествующіе взгляды и очень увѣренно улыбался.
— Слышите, противникъ вашъ говоритъ, что вамъ надо судиться въ Москвѣ, потому что Зобовъ здѣсь не живетъ, серьёзно обращался Петръ Матвѣичъ къ истцу.
Но тотъ, очевидно, не понималъ, въ чемъ дѣло и, считая все это шуткой, посмѣивался.
— Помилуйте, ваше благородіе, можетъ ли это быть! Извольте спросить, говорилъ онъ.
Кукушкинъ настаивалъ на своемъ, и необыкновенно вѣжливо просилъ судъ признать дѣло неподлежащимъ своему разсмотрѣнію.
Отводъ былъ оставленъ безъ уваженія, но это не опечалило ловкаго адвоката, ибо онъ зналъ, что иначе и быть не можетъ. Съ прежней развязностью онъ всталъ съ своего мѣста и заявилъ, что въ узаконенный срокъ на опредѣленіе суда будетъ подана жалоба, а потому дальнѣйшимъ разсмотрѣніемъ дѣла слѣдуетъ пріостановиться.
Законъ былъ на сторонѣ Кукушкина. Судъ отложилъ дѣло. Истецъ, все еще не смекнувшій въ чемъ дѣло, печально и съ недоумѣніемъ покачивая головой, сѣлъ на свое мѣсто. Кукушкинъ хитро улыбался.
Чѣмъ больше засѣданіе приближалось къ концу, тѣмъ быстрѣе и быстрѣе орудовалъ Петръ Матвѣичъ… Дѣло Вертоградова и Казакова! Вертоградовъ былъ очень молодой адвокатъ, франтоватой наружности, только что изъ университета. Противникомъ его, повѣреннымъ Казакова, явился какой-то черненькій, низенькій отставной чиновникъ. Вертоградовъ взыскивалъ съ Казакова въ свою пользу довольно крупную сумму, что то за тысячу рублей, по векселю, переданному землевладѣльцемъ Хорьковымъ по бланковой надписи. Петръ Матвѣичъ живо отбарабанилъ докладъ и предложилъ сторонамъ представить свои объясненія. Вертоградовъ подтвердилъ исковое прошеніе и вперилъ глаза въ отвѣтчика. Этотъ послѣдній откашлялся, выступилъ впередъ и, держа въ рукахъ какую-то бумагу, съ необыкновеннымъ апломбомъ началъ доказывать суду, что искъ Вертоградова основанъ на безденежномъ документѣ. Въ подтвержденіе своихъ объясненій, онъ передалъ росписку Хорькова, изъ которой оказалось, что вексель былъ выданъ ему Казаковымъ единственно для того, чтобы подъ учетъ его можно было получить изъ банка деньги. Въ роспискѣ Хорьковъ прямо, кромѣ того, объявлялъ, что никакихъ денегъ Казаковъ у него не бралъ, а потому, онъ, Хорьковъ, немедленно по полученіи изъ банка векселя, долженъ возвратить его Казакову.
Во время чтенія этого документа, на лицѣ Вертоградова не обнаружилось никакого рѣшительно безпокойства. Напротивъ того, съ усмѣшкой посматривая на своего противника, онъ небрежно перебиралъ лежавшіе на пюпитрѣ законы, а когда Петръ Матвѣичъ предоставилъ слово истцу, то Вертоградовъ бойко всталъ съ своего мѣста и съ легкимъ поклономъ объявилъ, что противъ векселей никакихъ возраженій по закону не допускается, кромѣ заявленій о подлогѣ и доказательствъ уплаты. Въ подтвержденіе этого, онъ сослался на, очевидно, заранѣе подысканные законы и случаи изъ судебной практики.
Повѣренный Казакова растерялся и началъ боязливо бормотать какіе-то доводы. Этимъ онъ доставилъ Вертоградову замѣтное удовольствіе. Насмѣшливо улыбаясь и пощипывая свои черные усики, молоденькій адвокатъ иронически смотрѣлъ на своего противника.
Судъ удалился совѣщаться и, вернувшись черезъ нѣсколько минутъ, рѣшилъ дѣло въ пользу Вертоградова.
Начались какія-то нелюбопытныя дѣла. Адвокаты удалились на площадку куритъ. Поднялись сужденія по поводу только что разрѣшенныхъ дѣлъ. Повѣренный Казакова былъ убитъ горемъ.
— Ну, подцѣпили вы моего довѣрителя, обратился онъ къ Вертоградову. — По безденежному документу — и вдругъ…
— Это меня не касается, отвѣчалъ тотъ, закуривая папироску.
— Мой довѣритель никакъ не ожидалъ этого отъ Хорькова адресовался ко всѣмъ намъ повѣренный Казакова. — Столько лѣтъ знакомы! Вѣдь и вексель данъ по дружбѣ. Хорькову вотъ какъ, до зарѣзу нужны были деньги… А вотъ теперь въ благодарность…
— Очень можетъ быть, пожималъ плечами Вертоградовъ. — Очень можетъ, что вы и правы…
— Что же теперь намъ дѣлать… Неужели платить?..
— Конечно. Вѣдь вы потомъ можете искать съ Хорькова.
— Съ Хорькова! Хорошо вамъ говорить. Вы бы спросили, есть ли у него что-нибудь.
— Это тоже не мое дѣло.
Кто-то изъ постороннихъ замѣтилъ, что правда на сторонѣ Казакова, потому что онъ нетолько ничего не занималъ у Хорькова, но, напротивъ, сдѣлалъ ему доброе дѣло… Вертоградовъ съ удивленіемъ раскрылъ глаза.
— Законъ… противъ векселей не принимаетъ никакихъ возраженій, удивлялся онъ. — Чѣмъ же онъ правъ?
— Однако, съ нравственной точки зрѣнія…
— Ну, если на нравственную сторону обращать вниманіе, за говорило разомъ нѣсколько адвокатовъ: — такъ этакимъ образомъ и безъ дѣлъ насидишься! Нравственная сторона!.. Это не наше дѣло…
Стоявшій за нравственную точку зрѣнія не сталъ ничего возражать. Повѣренный Казакова продолжалъ печалиться.
— Вѣдь только для вида вексель переданъ Вертоградову, жаловался онъ кому-то. — Долговъ у Хорькова много… Выдай онъ довѣренность, живо бы кредиторы провѣдали о томъ, что онъ взыскиваетъ съ Казакова и задержали бы деньги… Теперь нельзя. Все равно онъ получитъ…
Въ особой кучкѣ царилъ веселый смѣхъ. Тамъ стоялъ Кукушкинъ.
— А вѣдь я вашего-то довѣрителя, Зобова, только сегодня видѣлъ, подсмѣивался одинъ изъ собесѣдниковъ. — Постройки осматриваетъ.
— Это онъ изъ Москвы пріѣхалъ, отшучивался Кукушкинъ.
— Ловко, ловко!.. Вѣдь надо же было это придумать… Въ Сонногородскѣ онъ никогда, значитъ, и не жилъ… Ха, ха…
Кукушкинъ подмигивалъ на истца Кулакова, который тутъ же стоялъ на площадкѣ и, разговаривая съ кѣмъ-то, недоумѣвалъ, какъ это ему не присудили денегъ…
— Грѣхъ вамъ, Петръ Павловичъ, обратился онъ къ Кукушкину. — Я человѣкъ небогатый. Стыдно бы, кажется, Акиму Никитичу…
Кукушкинъ очень любезно потрепалъ своего противника по плечу.
— Ничего, подождешь маленько…
— Ладно вамъ…
— Ловко, ловко, слышалось со всѣхъ сторонъ. — Пока жалоба пойдетъ въ палату, да пока тамъ ее разсмотрятъ, дѣло лежи себѣ да лежи. Конечно, откажутъ и въ палатѣ, а все таки, пожалуй, съ годъ времени пройдетъ. Очень ловко!
— Не всякій придумаетъ, разсуждалъ толстый купецъ.
— Молодецъ!
Адвокаты понемногу ушли въ залъ. На площадкѣ остались только тяжущіеся, покончившіе свои дѣла. Разговоры продолжались.
— Когда Кукушкина-то судить будутъ? обратился ко мнѣ знакомый учитель.
— Не знаю.
— Любопытно. Непремѣнно приду послушать. Вѣдь тоже и на эту штуку не всякій рѣшится, качалъ головой учитель. — Фокусникъ!
Дѣйствительно, на такой смѣлый подвигъ, въ какомъ обвинялся Кукушкинъ, немногіе были способны. Онъ взыскивалъ съ помѣщика Рогова 3,000 р. по документу, самимъ же Кукушкинымъ совершенному на основаніи довѣренности Рогова. Хотя дѣло было подсудно окружному суду, но стороны, вслѣдствіе какихъ-то темныхъ соображеній, рѣшили вести дѣло у мирового судьи. Исполнительный листъ на взысканіе съ Рогова всей суммы, неустойки и издержекъ былъ выданъ — и вдругъ, къ изумленію всего Сонногородска, оказалось, что хотя деньги присуждены ко взысканію съ Рогова, но взысканы должны быть изъ имѣнія его покойной жены. Кукушкинъ дѣятельно хлопоталъ о томъ, чтобы какъ можно скорѣе привести въ исполненіе это рѣшеніе и не давалъ покоя опекуну надъ имѣніемъ Роговой. Послѣдній недоумѣвалъ что ему дѣлать. Исполнительный листъ былъ въ совершенномъ порядкѣ. Опекунъ полетѣлъ къ судьѣ и вдругъ узналъ, что подобнаго рѣшенія никогда постановлено не было, такъ какъ деньги были присуждены съ самого Рогова. Листъ отобрали, началось слѣдствіе…
— Взыскать съ Рогова, но изъ имѣнія его жены!.. Вотъ подумайте, какъ онъ все это подстроилъ, разводилъ руками учитель. — Одной рукой все написано… Чисто!.. А письмоводитель судьи невиноватъ, право, хоть и его рука. Совсѣмъ мальчикъ. Пришелъ, говоритъ, Кукушкинъ изъ комнаты судьи, велѣлъ приписать, ну, и приписалъ: изъ имѣнія его жены, такой-то… Ха, ха…
— О чемъ это, господа, бесѣдуете? подошелъ къ намъ землевладѣлецъ Наливкинъ.
— О Кукушкинѣ, какъ его судить будутъ.
— Ну, что! оправдаютъ! тряхнулъ головой Наливкинъ.
— Непремѣнно.
— Вонъ въ тотъ разъ вѣдь не явился, а отчего? Присяжные были не по немъ, больше чиновники. Слѣдующая сессія купцы, а это ему на руку. Непремѣнно оправдаютъ. Онъ имъ какое угодно дѣло устроитъ, по гривеннику ли за рубль заплатить, имѣнье какъ нибудь перевести — все что угодно. Вѣдь и прежде, когда онъ въ магистратѣ служилъ, дѣло за нимъ было, судили… Отвертѣлся. Охъ, ужь эти аблакаты!
— Что, видно, свое дѣло не кончили?
Наливкинъ только махнулъ рукой и, отвернувшись въ сторону, погрузился въ думу.
— Не знаю право, что мнѣ и дѣлать, началъ черезъ нѣсколько минутъ Наливкинъ, обращаясь преимущественно ко мнѣ. — Былъ у меня исполнительный листъ на одного человѣка, всего и долгу-то двѣ тысячи. Узнаю я, у должника барка въ Ярославлѣ. Самому ѣхать нельзя, не здоровится, взялъ адвоката, послалъ его туда. Живетъ вотъ теперь больше двухъ мѣсяцевъ, а толку нѣтъ… Вотъ только это и посылаетъ.
При послѣднихъ словахъ, Наливкинъ полѣзъ въ боковой картанъ и досталъ цѣлую кипу писемъ. Учитель смѣялся.
— Все еще посылаетъ?
— Съ каждой почтой. Вотъ почитайте-ка. Все его письма.
Въ каждомъ изъ этихъ писемъ Наливкина лаконически извѣщали, что дѣло его будетъ скоро кончено, но затѣмъ его настоятельно просили о томъ, чтобы онъ какъ можно скорѣе выслалъ денегъ, такъ какъ всѣ раньше данныя и посланныя суммы уже издержаны. Въ удостовѣреніе послѣдняго обстоятельства, при письмахъ были приложены счеты. Счеты эти были въ высшей степени подробны и до-нельзя аккуратны. Всѣ издержки повѣреннаго были исчислены съ такой точностью, что по счетамъ можно было, не ошибаясь, опредѣлить когда и что кушалъ повѣренный Наливкина. 3 мая, гласилъ счетъ, кофе — 40 коп.; завтракъ: порція бифштекса — 80 к., рюмка горечи 20 к., рюмка портвейна 30 к., обѣдъ 2 р. Шато-д’икемъ — 2 р. Извозчикъ 1 р. и такъ далѣе каждый день въ теченіи двухъ мѣсяцевъ.
— Вотъ и подумайте, разсуждалъ Наливкинъ. — Все у него тутъ росписано. За портвейнъ, за обѣды плачу, а своихъ денегъ не вижу.
— Ну, а больше ничего онъ вамъ въ счеты не ставятъ, пошутилъ учитель. — Человѣкъ молодой!
Онъ даже подмигнулъ, но Наливкинъ шутить былъ нерасположенъ.
— Вамъ ладно. Нѣтъ, вы подумайте, каково получать такіе счеты! Я самъ живу скромно, во всемъ себѣ отказываю, а онъ тамъ портвейнъ… Можетъ быть, вотъ и теперь онъ тамъ что-нибудь распиваетъ. Я почемъ знаю!
— Самое время для завтрака; непремѣнно распиваетъ. Эхъ, Петръ Ивановичъ! Вы еще Богу молитесь, что онъ вамъ ничего другого въ счетъ не ставилъ.
— Шутите, шутите. Что въ самомъ дѣлѣ! Когда поѣхалъ, далъ я ему триста, потомъ выслалъ сколько, а все конца не вижу… Вѣдь и человѣкъ-то молодой, только что курсъ кончилъ. На словахъ просто чудо, я было радовался…
Наливкинъ опять задумался.
— Поѣзжайте-ка лучше сами, посовѣтовалъ учитель.
— Пожалуй, не минуешь. Ахъ, аблакаты, аблакаты!
III.
правитьВъ канцеляріи было тихо, благодаря, конечно, тому, что подъ бокомъ находился залъ, въ которомъ Петръ Матвѣичъ вершилъ судьбы многихъ. Впрочемъ, дѣлами все-таки почти никто не занимался и просители, по прежнему, сидя на скамьѣ въ передней терпѣливо ждали своихъ бумагъ.
Около Павла Константиныча, того самого канцеляриста, который отыскалъ дѣла въ пролеткѣ Вѣткина, собралась цѣлая толпа. Самъ Павелъ Константинычъ на радостяхъ, по поводу отысканія дѣлъ, должно быть, порядочно «тронулъ». По крайней мѣрѣ, около него носились сильныя благоуханія сивухи. Наклонивъ надъ столомъ свою косматую голову, онъ держалъ въ рукахъ небольшую книжку и показывалъ всѣмъ желающимъ какую-то карточку. На послѣдней былъ изображенъ желудокъ, изукрашенный какими-то некрасивыми разноцвѣтными пятнами.
— Что это за книжка? спросилъ я.
Нѣкоторые изъ писцовъ засмѣялись.
— Водка есть кровь сатаны, объявилъ одинъ изъ нихъ. — Вотъ Павелъ Константинычъ почитать хочетъ…
Павелъ Константинычъ добродушно посмотрѣлъ на меня и, немного конфузливо улыбнувшись, сталъ разъяснять мнѣ по картинкѣ разницу между желудкомъ пьющаго и не пьющаго водку человѣка.
Въ канцеляріи было много постороннихъ посѣтителей. Нѣкоторые изъ нихъ, сидя у столовъ, читали дѣла, другіе просто курили, болтали и бродили изъ стороны въ сторону безъ всякой цѣли. Между послѣдними сейчасъ же оказался одинъ изъ моихъ знакомыхъ. Это былъ землевладѣлецъ Махаловъ, уже пожилой мужчина, облеченный въ длинный сѣрый сюртукъ. Шея его была повязана огромнымъ чернымъ платкомъ, волосы давнымъ давно нечесаны. Онъ задумчиво нюхалъ табакъ, наклонивъ за бокъ свою голову. Увидавъ меня, Махаловъ очень обрадовался и тотчасъ же пошелъ ко мнѣ на встрѣчу.
— Слышали, какую пакость мерзавецъ-то сдѣлалъ! съ первыхъ словъ же объявилъ онъ мнѣ и весь засіялъ отъ охватившаго его удовольствія.
Я тотчасъ же догадался, о комъ говорилъ Махаловъ. Онъ уже нѣсколько лѣтъ лелѣялъ мечту запрятать какъ можно дальше одного изъ своихъ ближайшихъ сосѣдей по имѣнію, Лобова, который, также, какъ и Махаловъ, занималъ у себя дома должность мирового судьи. Лобовъ, въ свою очередь, питалъ не меньше расположенія къ своему сослуживцу и также постоянно отыскивалъ за нимъ какія-нибудь гадости.
— Новое дѣло противъ него завелъ, продолжалъ Махаловъ, недожидаясь моего отвѣта и будучи вполнѣ увѣренъ, что мнѣ извѣстно о комъ идетъ рѣчь. — Нѣтъ, теперь онъ у меня не открутится. Подлогъ!
Онъ значительно подмигнулъ, произнеся это слово, и отъ восторга нѣсколько времени молча нюхалъ табакъ. Только его глаза, которыя изрѣдка поднимались на меня отъ табакерки, говорили, какое наслажденіе чувствуетъ Махаловъ.
Однако, пакость Лобова оказалась изъ обыкновенныхъ. По словамъ своего врага, онъ помѣтилъ заднимъ числомъ какую то неважную бумажонку, поданную въ мировой съѣздъ, что, конечно, не укрылось отъ Махалова.
— Съѣздъ его руку держитъ, объяснялъ онъ: — да ничего! На всѣхъ ихъ у меня ужь бумажка пошла, и товарища прокурора, Ошуркова, прихватилъ тутъ же. Нѣтъ, я не стану ихъ покрывать. Всѣмъ достанется. А ужь этого каналью на Сахалинъ, не иначе…
Я улыбнулся, но Махаловъ не обратилъ на мою улыбку никакого вниманія.
— Непремѣнно на Сахалинъ. Ужь либо я, либо онъ, а безъ этого не отстану. Вы еще не знаете, каковъ онъ.
Послѣдовалъ безконечный расказъ о злодѣяніяхъ Лобова. Эти злодѣянія были на столько разнообразны и гнусны, что еслибы хоть сотая часть изъ того, что разсказывалъ Махаловъ, была совершена Лобовымъ, то, конечно, ему не миновать бы Сахалина. Я недовѣрчиво слушалъ этотъ обвинительный актъ и недовѣрчивость, должно быть, такъ сильно проглядывала на моемъ лицѣ, что Махаловъ вдругъ оборвалъ свое повѣствованіе.
— Не вѣрите? Думаете, вру? заговорилъ онъ, сильно волнуясь. — Кого угодно спросите! У меня у одного съ нимъ двадцать дѣлъ, и все: подлогъ, мошенничество, кража…
Для большого удобства и убѣдительности онъ сталъ при каждомъ преступленіи Лобова загибать палецъ. Скоро всѣ пальцы были согнуты, разогнуты и снова согнуты.
— Н-ѣ-тѣ!.. Теперь догулялъ… Недокуда! Будетъ мошенничать да грабить. Вотъ у меня какія ясныя улики (онъ показалъ маѣ ладонь)! Не отвертится. Пріѣхалъ сюда объ одномъ дѣлѣ справиться. Знаю противъ него одинъ документикъ. Не показываютъ дѣла. Вездѣ у него, мерзавца, закуплено, вездѣ…
Я спросилъ, какой документъ надо Махалову. Онъ хотѣлъ было что-то сказать, но вдругъ внимательно нѣсколько секундъ посмотрѣлъ на меня и лукаво усмѣхнулся.
— Не скажу, отвѣтилъ онъ. — Вы его пріятель, повѣреннымъ одинъ разъ были. Еще ему скажите… А надо достать этотъ документикъ…
Едва я отдѣлался отъ Махалова, какъ ко мнѣ подлетѣлъ другой субъектъ. Это былъ невысокаго роста чистенькій старичокъ во фракъ и золотыхъ очкахъ Сухопарый, зоркій, съ портфелемъ подъ мышкой, онъ быстро скользилъ по канцеляріи и, остановившись около меня, отрекомендовался отставнымъ дѣйствительнымъ статскимъ совѣтникомъ Коркинымъ.
— Когда, я могу застать васъ дома? озабоченно освѣдомился онъ. — Мнѣ крайне нужно посовѣтоваться съ вами по своимъ дѣламъ.
Я давно слышалъ объ этомъ Коркинѣ, какъ самомъ отчаянномъ кляузникѣ, а потому, чтобы поскорѣе отдѣлаться отъ него, объявилъ, что посовѣтоваться со мной онъ можетъ тотчасъ.
Мы отошли къ окну и усѣлись. Въ портфелѣ Коркина оказазалась цѣлая груда бумагъ.
— У меня нѣсколько дѣлъ, скороговоркой объяснялъ онъ мнѣ, выгружая бумаги. — Надо вамъ сказать, я былъ опекуномъ надъ имѣніемъ своихъ дочерей. Теперь опека кончилась. Такъ вотъ, по поводу ея и другихъ… недоразумѣній и начались дѣла. Вотъ № 1 о взысканіи съ мчшя дочерью 87 р. 35 к., вотъ № 2 . Она же взыскиваетъ 42 р. 20 к. № 3 взысканіе мной съ дочери 35 р. Находящіеся въ портфелѣ дѣла оказались въ самомъ удивительномъ порядкѣ, которому, во всякомъ случаѣ, долженъ былъ позавидовать хоть тотъ же самый сонногородскій судъ. Всѣ бумаги тщательно написаны, подшиты, вложены въ оболочку, на которой значилось, подъ какими нумерами числится дѣло, о чемъ оно, когда начато и т. д. При дѣлахъ даже имѣлась особая переплетенная и прошнурованная опись за печатью Коркина и съ самыми подробными отмѣтками по графамъ о движеніи дѣлъ.
Коркинъ разгружалъ портфель и любовно посматривая на дѣла, разсказывалъ мнѣ объ ихъ содержанія. Черезъ нѣсколько минутъ на окнѣ красовалась цѣлая кипа чистыхъ, видимо взлелѣянныхъ дѣлъ подъ многоразличными и о самыхъ разнообразныхъ предметахъ… По большей части, дѣла производились Коркинымъ съ дочерьми, хотя были дѣла и съ другими лицами,
— Помилуйте, да тутъ столько дѣлъ! наконецъ, не выдержалъ я.
— Да, да… Вы только посмотрите. Вотъ № 27 о покушеніи убить меня. Да, дочь хотѣла даже убить меня. Приходитъ съ мужемъ — это такой несчастный, неравный бракъ! — я отворяю имъ самъ… говорю, показываю отчеты по опекѣ, и вдругъ… у нея револьверъ! будто ходила стрѣлять въ цѣль… Неправда, не правда…
Я не могъ болѣе смотрѣть на этого чистенькаго старичка, который такъ весь и дрожалъ, говоря объ этихъ дѣлахъ. Безъ вся кихъ обиняковъ, я объявилъ Коркину, что не могу ничего ему посовѣтовать. Онъ очень удивился.
— Отчего же? допрашивалъ онъ, суетясь и ласково глядя на меня.
Я пробормоталъ что-то и отошелъ въ сторону. Коркинъ началъ укладывать свои дѣла. Онъ долго возился съ ними, должно быть, стараясь уложить по порядку.
Мнѣ стало ужасно не по себѣ. Въ самомъ дѣлѣ, невеселыя картины мелькали передъ моими глазами. Большіе толстые шкафы, грязь, рваные обои, огромные, закапанные чернилами столы, толстыя дѣла, кипы бумагъ, и среди этого люди, на лицахъ которыхъ такъ и написано желаніе утопить своего ближняго или ободрать его какъ можно чище. Махаловъ, подзадориваемый писцами и, не обращая ни малѣйшаго вниманія на ихъ смѣхъ, опять разсказываетъ о Лобовѣ и совсѣмъ захлебывается отъ восторга. Коркинъ уложилъ, наконецъ, свои дѣла, и со словъ сторожа что-то отмѣчаетъ въ своей записной книжкѣ, непремѣнно адресъ какого нибудь адвоката. Да развѣ они одни!.. Сколько тутъ ходитъ людей, которые нетолько не лучше, но, можетъ быть, хуже Коркина… Вонъ у стола адвокатъ Надеждинъ необыкновенно плотоядно смотритъ по сторонамъ. Даже внѣшнимъ видомъ своимъ, особенно длиннымъ загнутымъ носомъ и какими-то точно острыми глазами, онъ напоминаетъ хищную птицу. — «Сколько народу отъ него плачется, припоминаются мнѣ отзывы о Надеждинѣ. — Какую угодно подпись поддѣлаетъ. Только бы ему твою руку разъ увидать, сейчасъ поддѣлаетъ!» Одни изъ шатающихся по канцеляріи уходятъ, другіе являются на смѣну. Суетня, отыскиваніе бумагъ, разговоръ… Черезъ сосѣднюю комнату другъ за другомъ порой пробѣгаютъ въ кабинетъ совѣщаться судьи. Лица ихъ унылы. Кажется, жрецы Ѳемиды о томъ только и думаютъ, чтобы хоть какъ нибудь, но поскорѣе свалить съ себя всѣ дѣла и разбѣжаться по домамъ.
Кто-то схватилъ меня за руку. Это оказался пріѣзжій адвокатъ Жидковъ, очень видный изъ себя мужчина.
— Опять къ вамъ. Теперь вотъ ѣздить не придется. Слышали, вѣдь Пфейферъ умерла.
Я не слыхалъ еще объ этомъ. Пфейферъ была довѣрительница Жидкова, когда-то очень богатая помѣщица. Судъ приговорилъ ее въ каторжную работу за очень некрасивыя дѣла, но приговоръ не былъ приведенъ въ исполненіе, такъ какъ послѣ суда Пфейферъ разбилъ параличъ, и она нѣсколько лѣтъ лежала въ больницѣ.
— Третьяго дня умерла. Вотъ жизнь то! философствовалъ Жидковъ, покручивая бородку и стараясь принять на себя задумчивый видъ.
Около насъ образовалась цѣлая группа изъ тѣхъ слоняющихся по канцеляріи людей, которые рады были хоть какъ-нибудь убить время. Завязался разговоръ, конечно, о смерти Пфейферъ.
— Много капитала осталось? справлялся у Жидкова одинъ почтенный старичекъ.
— Нисколько.
Старичекъ просто опѣшилъ. На лицахъ всѣхъ остальныхъ выразилось крайнее изумленіе.
— Что вы, помилуйте! какъ нисколько! наконецъ, опомнился кто-то.
— Ничего, подтвердилъ Жидковъ.
Всѣ молча переглянулись.
— Да куда, наконецъ, все дѣлось, какъ-то точно взмолился старичекъ. — Вѣдь у васъ же на храненіи были ея процентныя бумаги.
Жидковъ старался глядѣть на вопрошающаго, но глаза его невольно косило на сторону.
— Были, были, говорилъ онъ. — Но я передъ смертью Пфейферъ передалъ ей все… Знаете, чужія деньги, отвѣтственность… Должно быть, раскрали… Умерла въ больницѣ… Сами знаете.
Старичекъ медленно качалъ головой. Кто-то даже посвистывалъ, желая ли выразить этимъ крайнюю степень непониманія всего совершившагося, или что-нибудь другое… Нѣкоторые, однако, примирились съ совершившимся фактомъ и перешли къ воспоминаніямъ о покойницѣ…
— Грѣшна была, не тѣмъ будь помянута, разсуждалъ какой-то отставной гусаръ.
— Вѣтрена.
— Что вѣтрена! Мало ли вѣтреныхъ почище!
Стали довольно весело припоминать нѣкоторыя похожденія покойной, но разговоръ свернулся въ другую сторону.
— Много, много пожился около нея Лавицкій. Вѣдь онъ защищалъ ее.
— Да! А удивительная, право, была женщина. Помню, тогда, во время разбирательства дѣла, нисколько не пала духомъ. Расфрантилась, расхаживаетъ по залу, какъ ни въ чемъ не бывало, мороженное ѣстъ. Только когда объявили ей рѣшеніе, въ каторжную, повалилась вдругъ, какъ пластъ… Удивительная женщина!
— Нѣтъ, я Лавицкаго не забуду, засмѣялся гусаръ. — Какъ онъ испугался, когда съ нею сдѣлался обморокъ, боялся за свой гонораръ. Кинулся къ Пфейферъ, водой ее прыскаетъ, спиртъ даетъ нюхать и чуть только она раскрыла глаза, какъ онъ тотчасъ же о деньгахъ.
Послышалось было сомнѣніе, но нѣсколько голосовъ тотчасъ же поддержали гусара.
— Совершенно вѣрно. Вѣдь мы всѣ были тамъ. При насъ это и происходило. Только она начала приходить въ себя, а Лавицкій сейчасъ о гонорарѣ: «Какъ же мои деньги, гонораръ… Мнѣ нужно ѣхать»…
— А сколько онъ съ нея потомъ денегъ перебралъ, вмѣшался Жидковъ. — Телеграммы присылалъ даже, что дѣло въ сенатѣ въ ея пользу кончено. Конечно, всякій разъ проситъ выслать денегъ. Она шлетъ, а дѣло даже и разсматривать не думали.
— Помню, мнѣ самому она его телеграмму показывала, подтвердилъ гусаръ. — Я еще поздравлялъ ее. Какъ была рада!
— Такъ ничего и не дождалась?
— Рѣшеніе суда отмѣнили, велѣли новый приговоръ постановить. — Вмѣсто двѣнадцати, десять лѣтъ, можетъ быть, бы вышло…
Но съ исчезновеніемъ капитала Пфейферъ нѣкоторые все-таки не помирились.
— Нѣтъ, деньги-то куда же дѣвались? опить провозгласилъ старичекъ. — Вѣдь тысячъ пятьдесятъ должно было остаться, а то, можетъ быть, и побольше.
Жидковъ, все время участвовавшій въ разговорахъ о Лавицкомъ, вдругъ вспомнилъ, что ему непремѣнно надо побывать гдѣ-то и исчезъ отъ насъ. Старичекъ, сжавши губы и покачивая головой, смотрѣлъ ему въ слѣдъ.
— Его дѣло, его! произнесъ онъ.
— Конечно. Отдалъ покойницѣ передъ смертью! засмѣялся гусаръ. — Отдастъ!
— Какъ это она ему такой капиталъ повѣрила!
— Слаба была барыня, до конца своей жизни слаба… Ну, а онъ видите, молодецъ… Вотъ и поручила. На всю жизнь себя обезпечилъ.
При этихъ словахъ, какъ мнѣ показалось, гусаръ съ завистью посмотрѣлъ на Жидкова, который весело здоровался съ кѣмъ-то.
Поговорили еще о Пфейферъ и разбились на отдѣльныя группы. Въ каждой начался свой разговоръ.
— Не могу я своего дѣла кончить, жаловался какой-то мелкій купецъ своимъ собесѣдникамъ. — ѣздилъ я въ этотъ судъ, ѣздилъ, все мое дѣло не рѣшается. Обмылковъ былъ съ другой стороны. Какой-нибудь крючекъ найдетъ, то ему справку, то свидѣтельство надо… Все мое дѣло откладываютъ. Сегодня онъ не вышелъ. Вижу, въ публикѣ сидитъ, а на разбирательство не выходитъ. Ну, думаю, слава Богу, рѣшатъ — не докуда же… Нѣту, видно, мнѣ счастья.
— Не рѣшили?
— Совсѣмъ все разобрали, ушли между собой посовѣтоваться… Выходятъ оттуда, на двѣ недѣли отложили рѣшеніе, черезъ двѣ недѣли объявятъ… Ахъ, ты, Боже мой! Неужели опять пріѣзжать…
— Нѣтъ, я такъ, слава Богу, кончилъ, радовался другой, должно быть, какой-нибудь землевладѣлецъ.
— Въ вашу пользу?
— Помирились, добровольно помирились. Вотъ только дожидаюсь кой-какія бумаги получить. Этакъ-то лучше.
— Конечно.
— Богъ съ ними и съ судомъ. А то мнѣ одинъ судья говоритъ, чтобы я дѣла не прекращалъ. Хотя мы и помирились, а все бы дѣло вели…
— Зачѣмъ же это? удивились нѣкоторые: — кажется, такого закона нѣтъ.
— Видите, имъ любопытно, чѣмъ это дѣло кончится. Дѣло, говорятъ, рѣдкое. Очень просили не прекращать. Ну, да я судиться, признаться, не охотникъ.
— Что безъ дѣла судиться! Тутъ одна ѣзда чего стоитъ.
Богатый сонногородскій купецъ наставлялъ какую-то чуйку.
— Коли у брата твоего Цвѣтковъ, къ Обмылкову ты не ходи. У нихъ, братъ, одна чашка, одна ложка. Что выигрышъ, что проигрышъ — все равно…
— Снюхаются?
— Кто больше дастъ, того дѣло и будетъ… Пополамъ дѣлятъ.
Чуйка печально качала головой.
— И дѣло-то у меня небольшое, говорила она. — Такъ изъ-за одной десятины судимся. Мировой не принялъ… Говоритъ: на окружный судъ. Больше изъ амбиціи и дѣло-то идетъ. Уступить никому не хочется. Намъ что десятина… Слава Богу! Можно сказать, только плюнуть…
— Н-да!
— Сколько разъ землемѣра поднимали, межу по родительской полюбовной сказкѣ вели, у мирового не разъ были… Столбы эти онъ у меня, можетъ, десять разъ вырывалъ… Чего не было по дѣлу… Только развѣ одного: смертоубійства!
Въ сторонѣ у окна собралась самая аристократическая группа. Ораторствовалъ богатый землевладѣлецъ Бариновъ. Будучи совершенно глухъ, онъ кричалъ чуть не на всю канцелярію.
— Помилуйте! жаловался Бариновъ на присяжныхъ. — Всѣхъ мошенниковъ распустили. Невиноватъ, да невиноватъ. На что похоже!
— Вездѣ такъ, отвѣчали ему изъ группы. — Неизвѣстно, что и будетъ.
Бариновъ не разслышалъ и досталъ слуховую трубу.
— Да, вездѣ такъ, подтвердилъ онъ, когда до него дошелъ отвѣтъ, — Ну, да я поступилъ съ ними по своему! прибавилъ онъ и очень самодовольно тряхнулъ головой.
Собесѣдники Баринова пожелали узнать, какъ онъ поступилъ. Тотъ не замедлилъ отвѣтомъ.
— Я былъ все время, какъ мировой судья, въ судѣ. Вижу, оправдываютъ, а у насъ земство опредѣлило выдавать имъ пособіе… Голь, не по міру же ходить… Приходятъ ко мнѣ въ управу за деньгами… Нѣтъ вамъ денегъ, не стоите, мошенниковъ плодите… Черезъ три дня велѣлъ придти.
— Что же?
— Все же лучше, похвасталъ Бариновъ. — Имъ надо погрозить. Съ ними безъ этого нельзя.
— Это такъ.
— Добромъ съ ними ничего не подѣлаешь. Прежде, по крайней мѣрѣ, боялись!
Послѣдовалъ обыкновенный разговоръ на эту тэму.
Мимо насъ стрѣлой пролетѣлъ адвокатъ Птичкинъ и скрылся въ залѣ засѣданій. Вслѣдъ за нимъ, озираясь, появился какой-то оборванный мужчина на костылѣ.
— Нѣту тутъ Птичкина? освѣдомлялся онъ.
— Вотъ только-что пробѣжалъ…
Мужчина съ злостью стукнулъ костылемъ.
— Никакъ не могу изловить его, пожаловался онъ. — Препоручилъ ему одно дѣло, двадцать цѣлковыхъ впередъ съ меня взялъ… Обѣщалъ скоро кончить, а и до сей поры тянетъ… Мнѣ не кажется…
— На домъ къ нему надо тебѣ сходить.
— Ужь я много разъ былъ. Какъ ни приду, все дома нѣту. Хочу подождать его — гонятъ. На улицѣ сколько разъ онъ мнѣ попадался — убѣжитъ… Развѣ мнѣ за нимъ угнаться. Видите, я какой. Видно, съ той стороны подкупленъ.
Онъ нѣсколько минутъ думалъ.
— Вотъ теперь я что сдѣлаю. Приду къ его дому и стану караулить. Извозчика при себѣ держать стану, чтобы мнѣ его живо догнать.
Принявши такое рѣшеніе, мужчина удалился, и вскорѣ въ канцеляріи появился опять Птичкинъ.
Но прятался не одинъ Птичкинъ. Солидный, сѣдоволосый столичный адвокатъ Бергъ, какъ-то робко озираясь по сторонамъ, что вовсе не шло къ его важному виду, вошелъ въ канцелярію.
— Васъ ищу, объявилъ онъ мнѣ. — Представьте, какая исторія! Надо было мнѣ въ засѣданіе по дѣлу той барыни, которая была здѣсь со мной, а я довѣренность забылъ въ Москвѣ. Порѣшилъ не ходить въ судъ, но узнаю, что жена моего довѣрителя пріѣхала и непремѣнно хочетъ присутствовать при разсмотрѣніи дѣла… Охъ, эти бабы! Насилу уговорилъ ее отправиться домой… Теперь самъ бѣгу. Нѣтъ ея здѣсь?
Онъ заглянулъ въ сосѣднюю комнату и успокоился.
— Какъ же дѣло?
— Какъ нибудь пройдетъ безъ меня. Извѣстите меня, чѣмъ кончится…
Онъ ужъ направился-было къ выходу, но вдругъ остановился.
— Не наскочить бы на эту барыню, обернулся онъ ко мнѣ.
Однако, сторожъ солдатъ, къ которому Бергъ обратился съ распросами, увѣрилъ его, что дама уѣхала. Адвокатъ весело кивнулъ мнѣ головой и отправился изъ суда.
Немного погодя, въ залѣ засѣданій поднялся шумъ. Засѣданіе кончилось. Судьи снимали въ кабинетѣ свои мундиры и спѣшили домой. Въ канцелярію зашли нѣкоторые изъ тяжущихся, бывшихъ въ засѣданіи.
— Ну что же, въ трактиръ теперь? приглашалъ одинъ купецъ какого то тоже торговца въ поддевкѣ съ сборками. — Чайку попьемъ… Посудились.
— Чайку-то, чайку, да вотъ дѣло-то наше все кончить не можемъ, печалилась поддевка.
Купецъ смѣялся и трепалъ поддевку по плечу.
— Больно ужъ ты прытокъ… Такъ тебѣ сейчасъ и кончить!
— Который разъ мы сюда ходимъ!
— Не хотѣлъ добромъ тысячи брать — походи! Можетъ, больше получишь.
— Вѣдь, тысячу-то взять, Карпъ Иванычъ, обидно.
— Ну, будетъ разговаривать… Пойдемъ, что ли…
Поддевка приняла, наконецъ, приглашеніе; и истецъ съ отвѣтчикомъ мирно отправились въ трактиръ.
Въ канцеляріи тоже стали собираться домой. Писцы наскоро укладывали въ шкафы дѣла и бумаги. Дожидавшіеся листовъ и копій просители столпились-было у дверей съ усиленными просьбами, но на нихъ особеннаго вниманія не обращалось.
— Завтра, завтра. Намъ тоже ѣсть хочется…
Лѣстница была совершенно пуста. На тротуарѣ, у дверей суда, двое судей и товарищъ прокурора разговаривали между собой. Пожилой судья съ бакенбардами жаловался на присяжныхъ, разбиравшихъ дѣло въ только-что кончившейся сесіи въ уѣздномъ городѣ.
— Оправдываютъ да оправдываютъ! разводилъ онъ руками. — Вотъ и извольте теперь объясненія писать, отчего много оправдательныхъ приговоровъ. Вечеръ, а то и два просидишь.
Товарищъ прокурора посмѣивался. Другой судья хохоталъ.
— Какія резюме произносилъ Петръ Иванычъ! разсказывалъ онъ. — Просто хуже прокурора. Такъ прямой говоритъ, что оправдывать нельзя…
— Вамъ хорошо! вамъ объясненій не писать, отвѣчалъ Петръ Иванычъ.
— Сначала еще ничего, а потомъ, какъ стало видно, что объясненія не миновать — ну и пошелъ. Другой бы защитникъ въ протоколъ…
— Ничего. Нашъ кандидатъ былъ… Зачѣмъ намъ ссориться!