III.
правитьЗнавали ли вы зимнія ночи въ морѣ, теряли ли границы между сномъ и дѣйствительностью, фантасмагоріей и правдой, землей и небомъ? Что это въ неоглядной хмуро-бѣлой пустынѣ — облака въ небѣ, или ледяные бугры въ морѣ? А эта монотонная гамма колокольчика, то врывающаяся въ ваше ощущеніе, то уходящая изъ него мало-по-малу, точно расплывающаяся въ туманѣ, потопившемъ васъ, гдѣ она, — во снѣ или на яву? Не дѣлаетъ ли она еще болѣе мертвеннымъ то безмолвіе, что поглащаетъ и уноситъ васъ въ иной міръ, въ міръ яркихъ красокъ, опредѣленныхъ формъ и живыхъ впечатлѣній, и не сонъ ли эти впечатлѣнія?… Теплый, свѣтлый, живой сонъ, среди холодной, туманной, застывшей величавой дѣйствительности — какъ тутъ не перемѣшать того и другаго? Засыпая, переходишь въ жизнь, просыпаясь — въ недвижное, безмолвное, застывшее, спящее царство волшебной сказки. Самое время — идетъ ли оно? Минуты или часы, дни или годы — Богъ вѣсть…. мѣрка дѣйствительности утрачена. То замираетъ, то оживаетъ я врывается въ васъ та же гамма колокольчика, но откуда, давно ли, во снѣ или наяву?… Небо или море, облака или льды — теряешься. На минуту развѣ храпъ и чиханье лошадей, да плоскій мѣрный звякъ подковъ во льду напоминаетъ вамъ о пути, но быстро все опять тонетъ въ безмолвномъ бѣломъ хаосѣ и вновь уноситъ васъ въ иной міръ яркихъ красокъ и живыхъ ощущеній, путаетъ и стираетъ границы межъ сномъ и дѣйствительностью, ложью и правдой, жизнію и сказкой. Міръ сна такъ ощутительно ярокъ, а дѣйствительность такъ волшебна, дика и странна, что все путается и въ воображеніи, и въ сознаніи. Вдругъ, напримѣръ, видите вы — блѣдно красная луна низко стоитъ надъ горизонтомъ и озаряетъ массы какихъ-то волшебныхъ зданій: часовни и башни, разрушенные стѣны и замки, валы и бастіоны. Кто скажетъ, что это не сонъ, блуждающій въ волшебномъ царствѣ сказки. Кому придетъ въ голову, что это руины льдовъ, боровшихся съ моремъ?
Миновала Казанская, заговѣнье близко — пора и ко дворамъ. «Половили; Слава те Господи, — не зимовать здѣсь! Вишь холодъ какой!… Съ норда-то, сказывали, ледокъ въ черняхъ становился.» И вотъ, мало-по-малу, выдираются ловецкіе порядки, моются, сушатся и убираются снасть и сѣти, разбираются полати и освобожденныя суда, одно за другимъ, поднимаютъ якорья и паруса, направляясь къ устьямъ Волги — не одну сотню верстъ еще въ пути пробудешь, — ну, съ Богомъ! "Съ каждымъ днемъ пустѣетъ, замолкаетъ, холодѣетъ одннокое, хмурое, безпріютное море. Холодѣя, тяжелѣютъ волны; холодѣя, тяжелѣетъ вѣтеръ; холодѣя, тяжелѣютъ вѣки засыпающаго моря; густые, тяжелые туманы все непрогляднѣе и гуще окутываютъ ихъ. Холодно, пасмурно, уныло, — одни только тюлени радуются и сладострастнымъ воемъ и стономъ наполняютъ безмолвіе. Масса мелкой рыбы идетъ въ это время къ берегамъ и въ устья — пиръ горою, но того и гляди встанетъ, не нынче-завтра, закуетъ. «Глянь-ка, вода-то!» Въ самомъ дѣлѣ, нижніе, тяжелѣйшіе пласты воды начинаютъ кристаллизоваться, обращаются въ мягкую снѣгообразную ледяную массу, легчаютъ и всплываютъ медленно на поверхность воды, остужая ее. Вода готова, дохнетъ холодомъ и ее закуетъ.
Однако, что это?… Лодка? Еще лодка теперь, здѣсь? Значитъ, не всѣ покинули родимое море? Да, начтешь нѣсколько десятковъ посудъ, которыя, вмѣсто далекихъ устьевъ Волги, по мѣрѣ наступленія холодныхъ дней, начинаютъ жаться все ближе и ближе къ берегамъ, то есть, въ черни. Съ каждымъ вѣтромъ, дующимъ къ берегу, и съ водой, пригоняемой имъ, онѣ забираются все ближе и ближе къ камышамъ или вводятся въ глухіе морскіе прораны и култуки, садятся на дно отмѣлыхъ береговъ и, оборонясь отъ первыхъ безпокойныхъ морскихъ льдовъ, остаются тамъ на цѣлую зиму. Вотъ владѣльцы этихъ-то посудъ и зовутся зимовичами.
Зимовка въ морѣ едва ли могла казаться такимъ простымъ и безопаснымъ дѣломъ, чтобы кто-нибудь произвольно могъ рѣшиться на нее въ первый разъ. Надо полагать, что испытать такую зимовку заставила необходимость, неожиданно счастливые результаты которой поманили на это дѣло и другихъ. Можно допустить со всею вѣроятностію, что, совершенно противу воли своего владѣльца, какая-нибудь несчастная посуда, увлекшаяся ловомъ или удержанная ветхостью, неисправностью, противными штормами, была внезапно захвачена морозомъ и льдомъ и зазимовала въ морѣ со всѣми лодками и рыболовными орудіями. Естественно, что, потерявъ надежду на выходъ къ устьямъ Волги, она инстинктивно жалась въ черни, чтобы не замерзнуть въ открытомъ морѣ и сохранить сообщеніе съ берегомъ. Зимою хозяинъ или лоцманъ могъ оставить ее, отдавъ подъ сохраненіе мѣстнымъ прибрежнымъ киргизамъ, но весною, ловъ которой считается изобильнѣйшимъ, ее не было расчета оставить покинутой до навигаціи и владѣлецъ по неволѣ долженъ былъ вернуться на нее еще по зимѣ, чтобы приготовиться и не упустить ранняго вешняго лова. Вешній ловъ, чѣмъ онъ ранѣе начатъ, тѣмъ изобильнѣе и, весьма естественно, что, забравшись въ море еще по зимѣ, первый невольный зимовичъ могъ наловиться еще до прихода своихъ товарищей, что могло заставить испытать зимовку уже и другихъ. Конечно, нельзя ручаться, что это было именно такъ, но что дѣло могло происходить аналогичнымъ путемъ, служитъ нѣкоторымъ указаніемъ то, что оно такъ практикуется и до сего дня, хотя, въ силу практики и пріобрѣтенной опытности, считается уже самымъ простымъ и безопаснымъ дѣломъ.
Большія или меньшія хлопоты, сопряженныя съ зимовкою въ морѣ, зависятъ оттого, на сколько мирно и твердо окажется замерзаніе моря. Если оно произойдетъ въ тихую, безвѣтреную погоду и при значительномъ холодѣ, то зимовкамъ выпадаетъ немного дѣла. Спѣшатъ убрать все въ посуды, забитъ или запереть люки трюма, сдать все подъ караулъ мѣстнымъ киргизамъ, припасаютъ все необходимое для зимняго переѣзда и иногда, даже не выждавъ надлежащаго укрѣпленія льда, трогаются въ путь обыкновенно сначала до Гурьева городка. Но такое счастливое замерзаніе бываетъ довольно рѣдко, обыкновенно же ледъ или становится въ вѣтреную погоду, или сопровождается ею. Что такое сила воды — извѣстно каждому, а тамъ какъ льдомъ покрывается только незначительная относительно поверхность ея у сѣверныхъ прибрежій моря, все остальное пространство котораго открыто и подвержено вліянію жестокихъ осеннихъ вѣтровъ и силѣ теченій, то понятно, что въ состояніи сдѣлать съ этою ледяной коркой такая сила. Отсюда всѣ явленія, представляемыя замершимъ моремъ. Наступающею массою воды ледъ поднимается, трескается, сжимается и вода, напирая одни массы его на другія, поламываетъ бугры. Отступающая же вода раздвигаетъ огромныя площади льда, образуя разводины, трещины, джарыки по киргизски, тянущіяся нерѣдко на многія версты и на тѣ же многія версты отрываетъ даже ледъ отъ береговъ и уноситъ въ открытое далекое море. Потому естественно, если ледъ становится при вѣтрѣ, то закипаетъ борьба между имъ и водою, въ теченіи которой зимовымъ судамъ надо держаться и защищаться,
Вообще, послѣднее холодное время зимовичи продолжаютъ ловить, но стараются употреблять въ ловъ по большей части старую, негодную почти, источеную, съѣденную соленой водой снасть, чтобы не жалко было и потерять ее. «Прахъ ее возьми — захватить бѣлугу, другую и домой!» Однако, чѣмъ холоднѣе дѣлается, тѣмъ ревнивѣе наблюдаютъ ловцы за направленіемъ вѣтра и состояніемъ воды. Всѣмъ, знакомымъ съ Каспійскимъ моремъ, извѣстно, что вѣтеръ мѣняетъ свое направленіе по солнцу, то есть съ востока на западъ переходитъ по южнымъ румбамъ компаса, а съ запада на востокъ по сѣвернымъ. Случаи же, когда вѣтеръ откидывается но противуположному пути, то есть, противу солнца, вообще рѣдки, потому и всѣ расчеты ловцовъ на ту или другую погоду зависятъ отъ этого условія. Руководствуются при этомъ общеизвѣстными несложными данными. Сѣверный вѣтеръ, разумѣется, считается предвѣстникомъ холода, восточный — сухости, южный — тепла и западной — сырости. Отсюда, судя, впрочемъ, по времени года, вытекаютъ всѣ комбинаціи, на которыхъ основывается ожиданіе той или другой погоды и, надо правду сказать, моряки рѣдко обманываются въ своихъ предположеніяхъ. Разумѣется, кромѣ вышеозначенныхъ, существуетъ еще множество условій, зависящихъ отъ даннаго состоянія атмосферы, особенно количества паровъ въ ней, отъ большей или меньшей устойчивости предшествовавшихъ вѣтровъ, а осенью отъ температуры воды и воздуха. Каждый, мертвый для глаза профана, фактъ, едва замѣтное измѣненіе въ явленіяхъ природы, каждый изъ ряда выходящій оттѣнокъ ея говоритъ человѣку, чуть не родившемуся въ морѣ, только ему понятнымъ языкомъ, который онъ усвоиваетъ чуть не съ языкомъ матери и инстинктивно слушаетъ цѣлую жизнь. Природа одинаково понятна ему и въ ея нѣгѣ и ласкѣ, и въ пасмурной и хмурой тоскѣ, и въ гнѣвѣ и ярости. Пора привыкнуть ему читать въ ея лицѣ.
Ледъ образуется обыкновенно съ нордовыхъ вѣтровъ, которые угоняютъ воду отъ береговъ, но вѣтеръ идетъ далѣе и гонитъ обратно массы воды и льда, подступая къ зимовымъ посудамъ. Тутъ надо быть готовымъ и день и ночь; или молодой ледъ (молодикъ), твердый, какъ хрусталь, и острый (рѣзунъ), мигомъ прорѣжетъ и продавитъ деревянную обшивь судна. Особенно непріятенъ такой визитъ ночью. Тутъ, при первомъ толчкѣ льдинъ, все живое высыпаетъ на палубу, хватаетъ грядки, реи, мачты, верехи — все тяжелое дерево, которое припасено уже на посудѣ, и, пробивая ледъ, упираетъ его во дно подъ угломъ къ поверхности воды и плоскости наступающаго льда. Образуется извѣстнаго вида контрфорсъ, нѣчто вродѣ быка. Молодой ледъ силою воды ползетъ на этотъ контрфорсъ, ломается, крошится и падаетъ въ воду, давя самъ себя до тѣхъ поръ, пока не ляжетъ на дно. Проходитъ часъ, два, три времени и ко стороны моря, о бортъ съ судномъ, выростаетъ ледяной бугоръ, иногда цѣлая крѣпостная стѣна. Тогда судно безопасно, оно защищено отъ моря и, въ случаѣ дальнѣйшаго движенія, ледъ будетъ только увеличивать и утолщать эту стѣну. Если, впрочемъ, здѣсь разсказано все это въ нѣсколькихъ словахъ, то вѣроятно никто не подумаетъ, что это всегда такъ просто и скоро дѣлается. Случаи бываютъ разные. Иногда вода, подходящая со льдомъ, поднимаетъ и тащитъ судно, пока вновь не ткнетъ его на мель и, не смотря на усилія людей, которые стерегутъ этотъ моментъ, не продавитъ обшивь судна. Однако и это еще не Богъ вѣсть что. Пробоина наскоро задѣлывается, не смотря на ледяную воду, врывающуюся въ нее. Такъ какъ ледъ лежитъ на поверхности воды, то пробоина получается обыкновенно наравнѣ съ ватерлиніей и водѣ не даютъ въ большихъ массахъ пробраться въ судно — его кренятъ. Кусокъ стараго паруса, сложенный въ нѣсколько разъ, вжимается въ пробоину или кусокъ кошмы (плотнаго войлока) накладывается на нее и пораненное мѣсто изнутри прибивается доскою — вотъ и все. Разумѣется, въ такихъ случаяхъ нечего зѣвать, — все дѣлается возможно спокойно и скоро.
Изъ сказаннаго видно, что въ тихое, спокойное замерзаніе дѣло зимовичей кончается скоро, мирно и просто, а въ бурное требуетъ отъ нихъ извѣстныхъ усилій и, главное, лишнихъ дней въ морѣ, что для нихъ, кажется, хуже всего. Страннѣе всего, что эти пожившіе, испытанные люди, нерѣдко вовсе безсемейные, торопятся домой, точно школьники, отпущенные на праздники. Нерѣдко, если не постоянно они уѣзжаютъ еще по нетвердому льду и едва-едва добираются до Гурьева городка, съ величайшими усиліями переправляя свои возы, мокня и проваливаясь, особенно близъ устьевъ Урала, и ставя сани на телѣги, какъ скоро добьются до берега, потому что степь въ это время рѣдко покрыта снѣгомъ, а устьями Урала совершенно нѣтъ проѣзда по плохому состоянію льда. Но, не смотря на всѣ эти мученія, они торопятся ежегодно, точно въ оправданіе поговорки «хоть плыть, да быть». Только нѣкоторая часть зимовичей оставляютъ на зиму въ морѣ товарищей, лоцмановъ и рабочихъ для зимняго лова, такъ какъ этотъ прибрежный ловъ рѣдко добычливъ. Большинство уѣзжаетъ домой.
Можно сказать, что этотъ зимній прибрежный ловъ вдали отъ бойкихъ жилыхъ мѣстъ, въ глуши, и практикуется-то отнюдь не ради своей добычливости, а во избѣжаніе хлопотъ съ рабочими, здѣсь пустыннымъ моремъ огражденными ото всякихъ соблазновъ городской и сельской жизни. Послѣдствіемъ такого рода удаленія является несомнѣнный выигрышъ во времени, которое для рабочихъ не проходитъ даромъ. Зимою этотъ ловъ производится, такъ сказать, между дѣломъ, главнымъ же образомъ подготовляются всѣ рыболовныя орудія къ вешнему лову: прививается и точится уда, встегивается поводецъ, дубится обряда, вяжутся, сажаются и дубятся сѣти, готовится чипчикъ, сторожъ и балбера[1]. Вообще время не пропадаетъ даромъ, и къ веснѣ, безъ особыхъ хлопотъ, оказывается все готовымъ, а главнѣе всего готовы самые рабочіе — вотъ гдѣ выгоды отдаленнаго зимняго лова, a не въ уловленной рыбѣ. Такого рода ловъ, впрочемъ, кромѣ того порождаетъ осѣдлость, какъ напримѣръ на Жилой Косѣ, гдѣ въ три-четыре года образовался цѣлый русскій поселокъ и нѣкоторые, недавно еще кочующіе киргизы стали заводиться осѣдлостью и даже класть себѣ дома изъ кирпича-сырца, къ чему не могли ихъ принудить, конечно, никакія административныя мѣры. Изъ этого видно, какое важное культурное значеніе имѣетъ каждая экономическая точка соприкосновенія между господствующимъ, то есть культивирующимъ населеніемъ и инородцами, пока она свободна и избавлена отъ неумѣлаго вмѣшательства администраціи. Нигдѣ нельзя яснѣе видѣть и наблюдать, какъ враждебна жизни канцелярія, какъ въ сношеніяхъ нашихъ съ полудикими кочевниками, которыхъ мы, не понимая, стараемся втиснуть въ такія иногда формы, которыя въ состояніи только убить всякую жизнь и движеніе впередъ въ племенахъ, которыхъ мы не взяли на себя труда изучить.
Большинство зимовичей производитъ ловъ и лѣтомъ вблизи мѣстъ своихъ зимовокъ въ норѣ, а производящіе ловъ зимою, всѣ имѣютъ жилыя помѣщенія на сосѣднихъ берегахъ, такъ что, и, кромѣ дѣла рыболовства, сношенія съ мѣстными приморскмми киргизами у зимовичей постоянныя. Любопытны отношенія этихъ непосредственныхъ русскихъ силъ, нашихъ безсознательныхъ піонеровъ, носителей своеобразной народной культуры въ окрестному населенію. Но они могутъ быть предметомъ особаго очерка и потому здѣсь не мѣсто распространяться о нихъ.
Какъ только море закуетъ и уберутся орудія и разная хурда-мурда, необходимая при немъ, зимовичи соединяются партіями по три, по четыре человѣка для совмѣстнаго проѣзда до Астрахани; у кого есть — пригоняютъ лошадей, ходившихъ до того времени въ киргизскихъ табунахъ; у кого нѣтъ — покупаютъ общими силами у киргизъ, а нѣкоторые везутся за договоренную плату товарищами. Запасшись продовольствіемъ для себя и лошадей, забравъ все необходимое въ пути, въ одно раннее утро пять-шесть подводъ такихъ путешественниковъ потянутся вдоль черней на западъ, по пути въ Астрахани, заѣзжая непремѣнно на нѣсколько дней, правду сказать, не совсѣмъ трезвыхъ, въ казачій Гурьевъ. Оттуда уже шесть-семь дней, а иногда вслѣдствіе безпутицы и болѣе, ѣдутъ до Астрахани.
Ровной, степенной рысцой или мѣрнымъ спорымъ шагомъ прокладываютъ они первый слѣдъ въ морѣ по блѣдно-зеленой мостовой молодаго льда. Сани то катятся словно на гуляньѣ, то ползутъ, давая передохнуть нагрѣвшимся лошадямъ, отъ которыхъ валитъ паръ, обдающій запахомъ пота. Люди идутъ около, облегчая сани. Пусто, ровно и раздольно въ безмолвномъ, неоглядномъ, недвижномъ морѣ, — только тамъ и сямъ видны причудливыя формы ледяныхъ бугровъ. Гулъ подковъ по льду, скрипъ мерзлаго снѣга, бѣдный звукъ колокольчика, точно удивляющій безмолвный просторъ моря. Проходитъ нѣсколько минутъ, люди опять садятся и лошади опять пускаются рысью. Препятствія и приключенія рѣдки, да откуда и быть имъ въ этой ледяной пустынѣ? Кругомъ и смотрѣть-то не на что. Каждая запоздалая, захваченная зимою утка, каждый орелъ, по часамъ сидящій недвижно на льдинкѣ или бугрѣ, привлекаетъ вниманіе.
— Тише вы, не напирай! раздается съ остановившейся. передней подводы.
— Что тамъ?
— Разводина, переломъ. Стой, вы, — куда лезете? Впереди виденъ невысокій, но безконечный валъ мелко наломаннаго льда, уходящій изъ глазъ. Видно, какъ жало ледъ, давшій многоверстную трещину, усыпанную обломками, и потомъ отступавшей водой развело его на аршинъ, на полтора.
Люди вскакиваютъ съ саней и расходятся въ ту и другую сторону по разводинѣ, высматривая мѣста удобнаго для переправы. Нѣкоторые наметываютъ — глубоко ли. Оказывается, немного поглубже полутора аршина; по разводинѣ конца не видать и ширина не позволяетъ прескочить ее.
— Тутъ уже, кричитъ кто-то издали.
Ѣдутъ туда, но переѣздъ все-таки невозможенъ.
— Чего даромъ зѣваешь, рази переѣдешь тутъ?
— Нѣтъ уже то.
— Вотъ и поди!… Ишь въ черни-то тоже разводина дошла и гдѣ ей конецъ — песъ знаетъ.
— Чево тутъ — руби чку!
— Чего?
— Чку руби, говорю, — льдину. Эй вы!… кричитъ тотъ же голосъ далеко ушедшимъ вдоль перелома, — ступай сюда! Какого тамъ лѣшаго искать!
Всѣ сходятся къ лошадямъ, которыя, почуявъ воду, храпятъ и ближнія тянутся пить, удерживаемыя запряжной.
— Вася, развяжи поводъ-отъ…. подъ дугой, чертенокь! Черезседѣльникъ-то отпусти.
Лошадь тянется къ водѣ, но не можетъ достать ее, нетерпѣливо трясетъ головой и кричитъ.
— Ахъ ты, окаянный! а супонь-то…. супонъ-то у тебя что? накидывается на подростка, хлопотавшаго у лошади, высокій дубленый полушубокъ съ откинутымъ на спину башлыкомъ.
— Да что ты? Постой поить-то. Вотъ переведемъ, напоимъ — будетъ время. Проканителишься тутъ — настынутъ еще.
— Эхъ-на! Ѣхать бы даве чернями, нѣтъ тамъ этихъ чортовыхъ джарыковъ, ворчатъ въ толпѣ, это Сѣрухинъ все: въ море, да въ море — вотъ тебѣ.
— Умны больно разсуждать-то — чернями! Чай снѣгъ тамъ видѣли, что къ камышу-то намело. Здѣсь, по льду-то, гони знай — вишь, ровно стекло. Опять, лому много, а здѣсь приволье — катись!
— Нечего разтабаровать-то, коли ребята — переведемъ; бери пешни-то.
Живо хватаются за пешни и выкалываютъ отъ мыска льдину по размѣру разводины.
— Ну, давай.
Льдину втискиваютъ въ узкое мѣсто трещины — и пловучій мостъ готовъ.
— Не распречь ли? Лошадей переведемъ, а сани народомъ.
— Вотъ еще! Бери, ребята!
Первая лошадь артачится, упирается и косится на темнозеленую полосу воды, но ее тянутъ за поводъ, пріударяютъ, ловцы напираютъ сани сзади и онѣ, съ-маху взятыя лошадью, перелетаютъ на другую сторону. Льдина нѣсколько садится и изъ-подъ нея выступаетъ вода. Остальныя лошади за первой мирно переходятъ по льдинѣ и ихъ поятъ. Осторожно подходятъ онѣ по скользкому окрайку льда, широко раздвигаютъ переднія ноги и чистоплотно цѣдятъ межъ зубами холодную зеленоватую морскую воду. Ѣдутъ рысью, чтобы нагрѣть прозябшихъ животинъ. Узкіе переломы переходятъ, безъ всякихъ ухищреній, лошади при пособіи людей, или перескакиваютъ ихъ, или, изъ опасенія повредить или сломать ногу лошади, она выпрягается и переводится въ поводу, а сани перевозятся народомъ.
Такъ, то шагомъ, то рысью подымается впередъ небольшая вереница саней, пока солнце не заберется къ зениту и лошади не начнутъ утомляться.
— Эй вы, передовые, къ чернямъ держите — кормить время!
— Чего къ чернямъ, а тутъ? спрашиваетъ, вѣроятно, новичекъ.
— Тутъ? Камышъ-отъ гдѣ у тебя?
— На што?
— Аль ѣсть не хочешь, самъ-то? Чаю не будешь пить што ли? Чѣмъ же ты чайникъ-то согрѣешь, дурень?
Кругомъ смѣются.
— Глянь-ко въ компасъ-то.
— Чего компасъ, поворачивай вправо — вишь солнце-то — ослѣпъ што ли?
— Солнце! а въ какомъ курсу оно, солнце-то? вламывается въ амбицію требовавшій компаса. Черней-то не видно, — разомъ назадъ поѣдешь.
— Да што ты, откелева? Солнце-то влѣвѣ за плечомъ держи. Думаешь и невѣсть куда уѣхали, — вплоть черни-те, лѣшій. Въ зюйдѣ тапере солнце будетъ.
Переднія сани сворачиваютъ вправо, по нордъ-весту. Черезъ полчаса открывается чуть видимая туманная лента камышей. Съ каждымъ шагомъ впередъ она дѣлается все яснѣй.
— Вотъ тебѣ и камышъ, голова! Малость къ нордъ-нордъ-весту держи. Видишь, вихоръ повыше — на него ступай.
Переднія сани направляются на болѣе густой вихоръ камыша, который выступаетъ все явственнѣе и явственнѣе. Чѣмъ ближе къ чернямъ, тѣмъ, дѣйствительно, дѣлается снѣжнѣе и дорога безпокойнѣе отъ налома мелкаго льда. Это и понятно. Если вѣтеръ съ моря, то онъ свободно гонитъ по гладкому льду не только выпадающій снѣгъ, но и вымерзающій на льду налетъ инея, который встрѣчаетъ пренятствіе и ложится только подъ стѣною камышей, въ черняхъ. Вѣтеръ же съ берега, изъ черней беретъ съ высшей точки и ни коимъ образомъ уже не можетъ выдуть обратно въ море снѣгъ изъ-подъ непроницаемой чащи камыша.
Потому въ снѣжныя зимы ѣхать моремъ близъ берега дѣлается совершенно невозможнымъ. Онъ собирается тамъ глубокими рыхлыми массами, въ которыхъ лошади тонутъ по грудь. Имѣя въ виду, что снѣгъ, сдуваемый съ моря въ черни, такъ сказать, концентрируется, а выдуваемый изъ черней въ море разносится, легко понять почему дорога въ морѣ чище, легче и удобнѣе черневой. Безпрестанная прибыль и убыль воды (колебаніе уровня) способствуетъ тоже немало накопленію снѣговъ въ черняхъ. На мелкихъ мѣстахъ (а всѣ сѣверо-восточные берега моря — отмѣлы) вода, естественно, промерзаетъ насквозь, то есть ледъ смерзается со дномъ и притомъ такъ крѣпко, что подходящая съ моря вода не въ силахъ уже отодрать одного отъ другаго, а должна отломить свободный, надводный ледъ отъ примерзшаго. Такимъ образомъ получается переломы часто идущія вдоль черней на десятки верстъ; изъ него, конечно, выступаетъ вода на промерзшій ледъ и образуетъ такъ называемую наледь, къ которой легко и прочно примерзаетъ наносимый съ моря снѣгъ, который уже не потревожитъ никакой вѣтеръ. Между тѣмъ, безпокойное, даже тихо отступающее море, отодвигаетъ съ собою и площадь взломаннаго свободнаго льда, образуя разводину, которую Уральцы и Киргизы зовутъ джарыкомъ. Мѣстная терминологія, какъ замѣтитъ вѣроятно и читатель, много позаимствовала отъ древнѣйшихъ обитателей прибрежій — киргизъ, особенно у уральскихъ козаковъ, которые, сами того не замѣчая, окиргизились въ значительной степени.
Наконецъ, стѣна камыша вплоть. Подъѣзжаютъ шагомъ; люди соскакиваютъ и кидаются отыскивать мѣсто кормежки поудобнѣе. Если тихо, станъ располагается на опушкѣ, если же вѣтрено, то забираются внутрь камыша, гдѣ тотчасъ же очищаютъ себѣ мѣсто — небольшую площадку, на которой камышъ выбивается мотыгами, топорами и сапогами и сваливается въ кучу на подстилку и топливо. Такого рода площадку называютъ обыкновенно дворомъ, который, по густотѣ окружающихъ камышей, непроницаемъ ни для какого вѣтра. Лошадей распрягаютъ — связанныя оглобли саней простираются къ небу, точно руки молящаго, и къ нимъ коротко привязываютъ лошадей, чтобы не хватили потныя рыхлаго снѣга.
Подостланный камышъ покрывается коврами и кошмами, передъ которыми немедленно вспыхиваетъ костеръ. По сторонамъ такого костра въ ледъ вбиваются двѣ пешни, къ которымъ въ видѣ перекладины привязывается шестъ или багоръ, увѣшиваеный вскорѣ котлами для варки и мѣдными чайниками. Варятъ рыбную или мясную похлебку, причемъ обыкновенно появляется на сцену и боченокъ съ водкою. Пока простынутъ, отдохнутъ и поѣдятъ лошади, ловцы успѣваютъ не только закусить и напиться чаю, но, пожалуй, и вздремнуть на скорую руку.
Часа черезъ два такой кормежки все поднимается и отправляется далѣе. Та же дорога, тѣ же случаи, то же однообразіе и это въ теченіе шести, семи дней при благополучномъ пути и неопредѣленнаго времени при безпутицѣ. По ночамъ зимовичи обыкновенно ночуютъ, хотя стараются стать на ночлегъ возможно позже и подняться пораньше.
Немного времени проходитъ съ полуденной кормежки и уже начинаетъ смеркаться. Мало-по-малу блекнутъ, тускнѣютъ и стушевываются границы моря и неба и настаетъ мутный сумракъ глубокихъ сумерекъ, вводящій въ заблужденіе и мысль, и зрѣніе. Клонитъ ко сну; странные образы встаютъ и проходятъ въ воображеніи; странныя очертанія и фантастическіе размѣры принимаютъ предметы. Начинаетъ одолѣвать усталость. Разговоры мало-по-малу стихаютъ, замираютъ полусонныя слова и воцаряется безмолвіе, нарушаемое только мѣрнымъ стукомъ подковъ да монотонною, бѣдною гаммой колокольчика, глохнущаго въ необозримомъ, хмуромъ пространствѣ. А путники ѣдутъ, ѣдутъ, ѣдутъ — и, кажется, конца нѣтъ такой ѣздѣ.
Сумрачное небо начинаетъ темнѣть синевою и по ней мигаютъ все болѣе и болѣе многочисленныя звѣзды. Еще минута и изъ-за низкаго горизонта выглядываетъ красная огромная луна, всплывая почти замѣтно для глазъ, — моментально ровная, безпредѣльная ледяная пустыня подергивается розоватымъ оттѣнкомъ. Не надо быть художникомъ, чтобы понять это. Луна встаетъ все выше и выше, начиная отдавать серебромъ. Сонъ борется съ желаніемъ видѣть. До реальности яркія грезы врываются въ волшебную дѣйствительность, спутывая и сонъ, и ее. Вы не понимаете, пробуждаетесь ли вы въ какихъ-то странныхъ руинахъ или сновидѣніе заводитъ васъ въ нихъ. Что это за бѣлые исполины въ синевѣ горизонта, — облака или льды? Чѣмъ-то оссіановскимъ дышетъ на васъ эта природа, но не съ кѣмъ подѣлиться впечатлѣніемъ — сопѣнье и всхрапыванье отвѣчаютъ зато.
— Эй, вы, тамъ!… чего заснули — посылай! раздается сзади.
Передняя подвода прибавляетъ шагу, за ней и другія. Условленный ночлегъ близокъ и черезъ нѣсколько времени путники сворачиваютъ въ камышъ. Повторяется та же исторія, что и прежде. Яркій костеръ вспыхиваетъ, освѣщая высокіе вихры камыша, и красноватый столбъ дыма лѣниво ползетъ въ глубокое ночное небо. Плотно закусившіе и согрѣтые люди засыпаютъ одинъ за другимъ; костеръ чуть тлѣетъ, добирая послѣднія камышинки; очи глубокаго неба смотрятъ на васъ; слышно дыханіе спящихъ и глухой хрустъ лошадей, пережевывающихъ овесъ и сѣно.
Чуть забрезжетъ призракъ свѣта, все поднимается, костеръ весело разгорается опять, согрѣвая остывшихъ, — горячій чай и тепло огня гонитъ по спинѣ лѣнь сна и послѣднюю дрожь свѣжаго зимняго утра. Впереди опять дорога безъ слѣду.
— Ну, съ Богомъ!
Такъ идетъ время. Миновали Козачьи Воды, Пороховинскую, Забурунье, — ночевать на Джамбаѣ[2] приведется. Однако съ каждымъ днемъ пути, по мѣрѣ приближенія къ устьямъ Волги, ледъ становится ненадежнѣе и путь хлопотливѣе, особенно начиная съ Джамбая, такъ что зимовичи нерѣдкое бываютъ вынуждены или выбираться съ моря на кряжъ, если тамъ есть снѣгъ, или ждать мороза и пути въ попутныхъ селахъ, или продолжать его со всевозможною трудностію по ненадежному льду. Въ послѣднемъ случаѣ безпрерывная работа, «маята»! Лошади, а иногда и воза, проваливаются, особенно противу прорановъ, впадающихъ въ море. Прѣсная текучая вода стынетъ плохо и долго мѣшаетъ укрѣпиться льду. Провалявшуюся лошадь прежде всего надо распречь, потомъ на шею ея накидывается такъ называемая удавка, которая буквально давитъ шею лошади до того, что лошадь надувается и всплываетъ на боку точно пузырь. Такую утопленицу подводятъ къ окраинѣ твердаго льда, такъ что голова ея лежитъ на этомъ льду. Тогда взявъ лошадь за хвостъ, легко вытянуть ее на твердый ледъ даже одному человѣку, другой держитъ лошадь за поводъ или за удавку. Вся операція дѣлается быстро и легко. Лошадь вскакиваетъ на ноги и сильно отряхивается, обдавая окружающихъ брызгами, торопливо запрягается, дрожащая отъ холода и, ради согрѣванія, пускается рысью. Иногда же, по малолюдству, такая провалившаяся лошадь вытягивается изъ майны на воротъ. Для этого во льду бьется пешней углубленіе, въ которое вставляется вертикально какая-нибудь захваченная съ собою лѣсина: тонкая грядка, оглобля, бударочная или фоковая мачта, отрубокъ полуверехи или что-нибудь подобное и на нее выкатывается арканомъ или возжами захлеснутое удавкою животное. Одного человѣка съ мальчикомъ достаточно для этого. Сани, если проваливаются и онѣ, прежде всего разгружаютъ и затѣмъ легко выдвигаютъ на твердое мѣсто.
Для всѣхъ поѣздившихъ зимою по протокамъ и въ морѣ, это такое обыкновенное дѣло, что о немъ и не думаютъ. Такимъ образомъ, кой-какъ да кое-какъ, зимовичи добираются до устьевъ Волги, но здѣсь, начиная съ Синяго Морца,[3] ледъ дѣлается еще ненадежнѣе, а провалы опаснѣе, такъ-какъ, вмѣсто отмѣлаго моря, приходится ѣхать протоками, нерѣдко имѣя подъ собою десяти-саженную глубину. Интересно видѣть, какъ въ узкихъ опасныхъ ерикахъ, если приходится ихъ переѣзжать по нетвердому льду, онъ садится и какъ бы волнуется подъ тяжестью подвигающихся впередъ саней, а изъ отверстій и трещинъ его выступаютъ или бьютъ фонтаномъ струи воды, но вы ѣдете ровной рысью и оставляете на собою зыбкую почву.
Селеніе Джамбай очень своеобразное мѣстечко, расположенное на островахъ-буграхъ, носящее также имя Никольскаго. Кромѣ главнаго большаго бугра, который увѣнчанъ церковью и значительною частью селенія, кругомъ раскинуто многое множество островковъ, на которыхъ тоже торчатъ по два, по три домика или по ватагѣ. Лѣтнее сообщеніе производится, разумѣется, на лодкахъ и пущенный на потраву скотъ безпрестанно переплываетъ съ острова на островъ. Здѣсь начинаются тѣ сотни протоковъ и море камышей, которые мы видѣли съ высоты птичьяго полета. Барская воля и близость моря заселило это мѣсто — и развѣ не амфибія здѣсь человѣкъ, позвольте узнать?
Мѣсто это въ дореформенное время принадлежало Юсупову и когда-то, задолго до уничтоженія крѣпостнаго права, служило, кажется, мѣстомъ ссылки для крестьянъ внутреннихъ земледѣльческихъ имѣній. Сюда, на новый, непривычный трудъ рыболовства, барская воля и корысть гнали земледѣльческія силы. Особенно много малороссовъ было выселено такимъ образомъ. Такъ какъ не только берега, но и морскія воды, до четырехъ-саженной глубины, находились прежде во владѣніи помѣщиковъ, то рыболовство, разумѣется, требовало рукъ, которыя въ видѣ наказанія высылались сюда изъ внутреннихъ губерній.
Ватага Пороховинская, принадлежащая и до сихъ поръ Юсупову, носитъ свое названіе отъ пороховаго бугра, на которомъ говорятъ, нѣкогда хранилъ свои пороховые запасы Степанъ Тимоѳеевичъ Разивъ. Забурунье-урочище — самое глубокое мѣсто по сѣверо-восточному берегу моря. Ихъ три — Большое, Среднее и Малое. На Среднемъ тоже существуетъ ватага Юсупова. Вообще все прибрежье моря отъ Джамбая (Никольскаго) до Грани козачьихъ уральскихъ водъ принадлежало Юсупову, а также и исключительное право лова около этого прибрежья до четырехъ-саженной глубины — монополія безобразная и безсмысленная, которой пользовались до 1867 г. всѣ владѣльцы морскихъ прибрежій.
Не съ большимъ два мѣсяца, проводимые зимовичами со своими семьями, проходятъ быстро и съ каждымъ днемъ назойливое время начинаетъ напоминать все настойчивѣе о необходимости возвращенія на мѣсто зимовокъ. Начинаются сборы и соглашенія; пріобрѣтается необходимое для себя и семьи. Не на день ѣдутъ, — надо съ чѣмъ-нибудь и семью оставить; ради этого берутся задатки подъ рыбу и икру. Хотя поряда ловцевъ, главнымъ образомъ, происходитъ около лѣтней Казанской, но къ веснѣ, непремѣнно, вновь является потребность въ деньгахъ, которая удовлетворяется хозяевами, смотря по осеннему лову, состоятельности и благонадежности ловца. Пока тянутся сборы и покупки — время не ждетъ и теплое солнце все болѣе и болѣе стращаетъ порчею пути. Но какъ бы ни казался труденъ и невозможенъ онъ — ѣхать надо. Хоть плыть, да быть.
Впрочемъ, ловцы-зимовичи все-таки стараются достигнуть мѣста зимовокъ своевременно, зная какое мученіе придется испытать имъ, если они позамѣшкаются. И вотъ, въ одно свѣжее раннее утро, скрѣпившее морозцемъ начавшую было раскисать дорогу, трогается по направленію къ морю тотъ же рядъ саней, но уже не тою дорогою. По пути къ Астрахани онѣ ѣхали вдоль протоковъ, избѣгая ѣзды берегомъ, а теперь стараются пересѣчь эти протоки поперекъ, то есть только переѣзжаютъ ихъ. По своевременности выѣзда полная ростепель рѣдко захватываетъ зимовичей въ пути, но на Жилой Косѣ, напримѣръ, есть хозяева, производящіе ловъ неводами и поряжающіе ловцевъ; этихъ хозяевъ часто задерживаютъ въ Астрахани дѣла, товарищество, развлеченія и, въ особенности, масляница, и вотъ путешествія этихъ-то лицъ бываютъ по истинѣ ужасны. Имъ иногда приходится подвигаться впередъ и на саняхъ, и на колесахъ, и пѣшкомъ, и верхомъ, и по поясъ въ водѣ. Разумѣется, все это имѣетъ мѣсто въ дружные, ранніе теплые дни, когда внезапно, въ нѣсколько дней, сырой, теплый, съѣдающій ледъ вѣтеръ и почти лѣтнее, горячее солнце производятъ такой метаморфозъ въ природѣ, что вдругъ изъ прочной свѣжей, морозной зимы васъ переноситъ въ теплую, рыхлую, пропитанную испариною земли, мокрую весну. Такіе дни — бѣда для путешественниковъ.
Еще съ ранняго утра теплый, влажный туманъ насыщаетъ воздухъ, застилая землю и едва пропуская красноватый свѣтъ горячо восходящаго солнца. Вода проталинъ, немерзнущая и ночью, захватываетъ все большее пространство, быстро съѣдаемый снѣгъ отсякаетъ ею, разъѣдая лежащій подъ нимъ ледъ и нагрѣвая самую воду протоковъ. Поверхность льда дрызнеть, обращаясь въ какой-то пропитанный влагою снѣгъ, ледъ тяжелѣетъ, готовый собственной тяжестью сѣсть на дно. Вставшее и испарившее тумаеъ солнце нагрѣваетъ воду, землю и воздухъ, пожираетъ и сверлитъ ледъ и быстро рушитъ ненужныя теперь сооруженія зимы. Человѣку, неиспытавшему такихъ переѣздовъ, трудно даже вообразить себѣ всѣ неудобства, препятствія, опасности, испытанія, которымъ подвергается каждый, рѣшившійся на нихъ.
Извѣстны достовѣрно, напримѣръ, такіе случаи, когда, послѣ всевозможныхъ бѣдствій въ морѣ, путники не имѣли все-таки возможности добиться до береговъ и вынуждены были брести по грудь въ холодной водѣ почти полуверстное разстояніе; кромѣ того, эти измокшіе до мозга костей люди должны бываютъ по сухому пути сдѣлать еще около двухъ верстъ, чтобы добиться жилья. Однажды, къ вечеру, все-какъ добравшись до Жилой, почти по брюхо лошадямъ, вязня въ размякшемъ льду и держа по неволѣ мористѣе, потому что ледъ въ морѣ былъ все-таки тверже нежели у береговъ, путники, проснувшись на слѣдующее утро, увидѣли море, спокойно колыхавшее свои волны, чистымъ отъ всякаго призрака льда, точно оно и не замерзало. Ночью ледъ унесло и, случись это нѣсколько часовъ ранѣе, путникамъ пришлось бы сдѣлать прогулку на рыхломъ льдѣ въ открытое, еще болѣе теплое, море. Надо полагать, что они должны были бы испытывать нѣкотораго рода удовольствіе, чувствуя твердый берегъ подъ своими ногами. Читатель едва ли повѣритъ, что на это обстоятельство не было обращено никакого вниманія и что на слѣдующій же годъ оно могло повториться.
Что же, можетъ быть спроситъ читатель, заставляетъ людей испытывать такого рода удовольствія? Разумѣется, жажда наживы? Нимало, — если въ этомъ и замѣшался какай-нибудь экономическій расчетъ, то въ немъ все дѣло кончается не болѣе, какъ сотнями, даже иногда десятками рублей, хотя, правда, рубли эти, пожалуй, самые критическіе, самые необходимые въ году, отъ которыхъ зависитъ, въ нѣкоторомъ смыслѣ, самая возможность лова. Авось, небось, какъ-нибудь — безшабашная русская дерзость играетъ въ этихъ прогулкахъ не послѣднюю роль, какъ и во всѣхъ дѣйствіяхъ русскаго человѣка. Стадность его проявляется здѣсь несомнѣнно въ очень значительной степени. Ему довольно услыхать, что «ѣдутъ» или «идутъ», чтобы кинуться во всякую опасность, какъ бы рискована и безплодна она ни была. На міру онъ готовъ сложить голову и въ безсмысленномъ кулачномъ бою и въ морѣ, въ степномъ походѣ и въ волнахъ Дуная. «Идутъ» — и что такое для него неприступныя укрѣпленія Карса или Плевненскій редутъ, опоясанный неугасимымъ огнемъ выстрѣловъ? Является ли эта стадность продуктомъ общины или наша община есть ея продуктъ, но она неоспорима въ русскомъ народѣ и составляетъ едва ли не плодотворнѣйшую его особенность. Вся русская исторія полна такихъ народныхъ движеній, гдѣ «на людяхъ смерть красна».
Незначительностью интересовъ и мнимостью выгодъ ранняго выхода въ морѣ только и объясняется малочисленность зимовичей. Никого не тянетъ.
Большинство эмбенскихъ ловцовъ, да и сами зимовичи, въ числѣ ихъ, давно убѣдились, что незимующіе въ морѣ ловцы нисколько не теряютъ оттого, что выходятъ въ ловъ уже по водѣ, потому что они мало того, что поспѣваютъ къ лову своевременно, но иногда начинаютъ его даже ранѣе самихъ зимовичей. Объясняется это очень просто. Весною, ловцы изъ Астрахани, Краснаго Яра и вообще изъ устьевъ Волги выходятъ въ море съ первою вскрывшеюся водою, а между тѣмъ извѣстно, что ледъ въ подвижныхъ, текущихъ, прѣсныхъ водахъ таетъ, рушится и проходитъ несравненно скорѣе, нежели въ морѣ, гдѣ онъ спокойно лежитъ на соленой, холодной, стоячей, мало подвижной водѣ, туго теплѣющей отъ вліянія водъ отдаленныхъ протоковъ. И чѣмъ дальше такіе прѣсноводные протоки, тѣмъ тверже ледъ моря. Такимъ образомъ, ловцы, выходя въ море съ первою водою, какъ скоро минуютъ область волжской дельты, встрѣчаютъ обыкновенно еще стоячіе льды и стараются обойти ихъ, смотря по вѣтрамъ, съ той или другой стороны, стремясь къ мѣсту своего лова. Если вѣтры дуютъ отъ черней въ море и мало-по-малу, отжимаютъ ледъ отъ береговъ, дѣлая въ немъ болѣе или менѣе широкія проглеи, то есть разводины, то ловцы идутъ чернями, обходя льды по норду, если же вѣтры дуютъ съ моря на берегъ и жмутъ ледъ въ черни, то ледъ обходятъ съ моря, по зюйду. Въ послѣднемъ-то, вотъ, случаѣ, а такіе не рѣдки, зимовичи и прогадываютъ, потому что бываютъ заперты льдами въ черняхъ, тогда какъ вышедшіе по водѣ, свободные рыбопромышленники, успѣютъ уже наловиться. Въ этомъ случаѣ вся выгода ранняго выѣзда въ море пропадаетъ.
Кромѣ того, значительное неудобство для зимовичей составляетъ самое положеніе ихъ судовъ, далеко заведенныхъ въ отмѣлыя черни. Чтобы вывести ихъ оттуда, надо ждать очень большихъ морянъ, нерѣдко очень долгое время. А между тѣмъ все время этого ожиданія не только суда, но и самый ловъ зимовичей связанъ, какъ бы прикованъ къ одному мѣсту, такому мелкому, что часто къ судну, на которомъ производится посолъ рыбы и изготовленіе снасти въ ловъ, съ трудомъ могутъ подойти даже тѣ переборочныя лодки, подчалки, на которыхъ производятся всѣ работы въ морѣ, касающіяся собственно лова. Въ выгонные вѣтра подойти къ такому зимовому суду нѣтъ никакой возможности. Такое важное неудобство должно останавливать отъ зимовокъ въ морѣ и только тамъ, гдѣ, какъ напримѣръ на Жилой Косѣ, суда зимуютъ въ заливѣ, зимовое дѣло ростетъ, тогда какъ на Грани и на Ракушѣ не только не увеличивается, но и уменьшается.
Однако должно же существовать и для тѣхъ немногихъ зимовичей Грани и Ракуши какое-нибудь обстоятельство, заставляющее ихъ переносить невыгоды, сопряженныя съ ихъ зимовками, при отмѣлыхъ берегахъ моря? Прежде всего привычка, а потомъ такое обстоятельство, повидимому, заключается въ относительно легкомъ и удобномъ добываніи рабочихъ рукъ, что, въ особенности для малодостаточныхъ ловцовъ, представляетъ собою очень существенный вопросъ преимущественно весною, когда послѣ зимняго отдыха, пустаго времени, какъ говорятъ ловцы, всѣ рессурсы истощаются и имъ дѣлается дорогъ буквально каждый наличный рубль. Хотя большинству такихъ ловцовъ, состоящихъ обыкновенно въ порядѣ, съ веснѣ хозяева и выдаютъ деньги, но, по большей части, это такія пустыя суммы, на которыя небогатымъ ловцамъ трудно извернуться, особенно семейнымъ. Имѣя въ виду, что ловцу, уѣзжающему въ море на долгое время, необходимо обезпечить свои личныя нужды, необходимы расходы на проѣздъ и на содержаніе покидаемой семьи, легко понять, что немногихъ денегъ, получаемыхъ имъ едва хватаетъ на удовлетвореніе этихъ настоятельныхъ потребностей. Между тѣмъ, впереди представляется настоятельный вопросъ о наймѣ двухъ и, въ крайнемъ случаѣ, хотя одного рабочаго. Въ Астрахани это рѣшительно недоступно для небогатаго ловца, потому что для найма рабочаго въ море необходимо дача значительныхъ задатковъ, иногда чуть не равняющихся всему договоренному жалованью, такъ что ко времени расчета жалованье оказывается часто не только забраннымъ, но и перебраннымъ. Однимъ словомъ, для найма русскаго рабочаго въ Астрахани необходима выдача задатка отъ двадцати пяти до пятидесяти рублей, тогда какъ небогатый ловецъ въ весеннее время и самъ не имѣетъ такихъ денегъ. А между тѣмъ дача такихъ значительныхъ, относительно, задатковъ оправдывается тѣмъ обстоятельствомъ, что рабочій, нанимающійся въ море, вдаль отъ всякаго жилаго мѣста, естественно долженъ быть вполнѣ снабженъ всѣмъ необходимымъ, начиная съ табака и кончая одеждою, не говоря уже о рабочемъ-женатомъ или семейномъ, которому, хотя на первое время, необходимо обезпечить семью, — какъ тутъ обойдешься меньшимъ задаткомъ? Зимовичи, повидимому, маясь въ морѣ, имѣютъ только ту выгоду, что могутъ пользоваться мѣстными киргизскими рабочими руками и, что важнѣе коего, съ незначительными задатками или даже и вовсе безъ задатковъ. Между тѣмъ, мѣстные, приморскіе киргизы байгуши (бѣдные), которые до сношеній съ русскими рыбопромышленниками имѣли обыкновеніе откочевывать въ степи, къ сѣверу, годъ отъ года, одинъ за другимъ оставляютъ эти кочевья и мало-по-малу превращаются въ моряковъ-рабочихъ и даже сами пытаются заняться рыболовствомъ. Рыба начинаетъ занимать мѣсто въ продовольствіи мѣстныхъ кочевниковъ, а постоянные заработки у русскихъ не только развиваютъ ихъ умственно и физически, но и пріучаютъ къ осѣдлости, разширяя самую область ихъ потребностей, уже враждебныхъ кочевому быту.
Самоловная крючковая снасть занимаетъ важнѣйшее мѣсто между рыболовными орудіями морскаго лова. Она состоитъ изъ трехъ частей: хребтины, поводца и уды. Хребтина — веревка до девяти саженъ длиною, толщиною потолще мизинца, которая укрѣпляется на плаву параллельно, но нѣсколько ниже поверхности воды. Хребтиною она называется, потому что составляетъ верхъ, хребетъ снасти. Въ нее встечиваются, то есть продѣваются между прядями, и захлестываются пятьдесятъ поводцовъ — веревокъ двухъ-футовой длины и въ полмизинца толщины, такъ что онѣ висятъ въ водѣ отвѣсно, то есть перпендикулярно къ ея поверхности. Къ нижнему концу каждаго изъ поводцовъ прививается, (привязывается) стальная 2-хъ-вершковая уда, которая забагриваетъ, захватываетъ мимо идущую крупную рыбу механически, не имѣя на себѣ никакой наживы. Такая девяти-саженная веревка съ пятидесятью поводцами и удами носитъ названіе длинника — самой компактной единицы самоловной крючковой снасти. Два такіе длинника называются счаломъ, три — перетягою, самой употребительной единицею при опредѣленіи количества самоловной крючковой снасти. Значить въ перетягѣ полтораста поводцовъ и удъ. Рядъ такихъ перетягъ выбитыхъ въ одинъ лукъ, то есть выложенныхъ по водѣ въ одну непрерывную линію, носитъ наименованіе порядка. Снасти полагается до полутораста перетягъ на каждую лодку, которыхъ въ морѣ тысячи. Изъ этого можно имѣть хоть приблизительное понятіе, какая страшная масса рыболовныхъ орудій можетъ быть выбита только въ одной сѣверной окраинѣ моря. Рыба идетъ точно сквозь строй.
Для поддержанія порядка на плову, къ хребтинѣ его чалются (привязываются) балбера — легкая кора дерева или пучки чакана, легкаго высохшаго болотнаго растенія, котораго безконечные строи колеблятся вдоль всѣхъ сѣверныхъ береговъ моря. Для того же, чтобы удержать эту пловучую снасть на одномъ опредѣленномъ мѣстѣ, она укрѣпляется, такъ сказать, прибивается, ко дну моря чипчикомъ — березовымъ заостреннымъ коломъ 2-хъ футовъ длины, вбитымъ во дно моря. Къ чипчику привязана мочальная веревка, называемая сторожемъ, потому что можно сказать сторожитъ снасть, съ хребтиною которой соединена.
Жилая Коса лежитъ въ сѣверо-восточномъ углу моря, къ сѣверу, при самыхъ устьяхъ Эмбы, которыхъ три.
Грань. Это нарицательное имя обратилось почти въ собственное; оно означаетъ, впрочемъ, восточную границу Уральскихъ козачьихъ водъ съ вольными Эмбенскими.
Ракуша — урочище въ сѣверо-восточномъ углу моря, на самомъ прибрежьи его, лежитъ между Гранью и Жилою Косой.