Въ успокоенной Россіи.
Изъ дорожныхъ впечатлѣній.
править
Дѣло было въ началѣ марта этого года. Поѣздъ шелъ изъ Брянска на Москву. Вагонъ третьяго класса былъ переполненъ, главнымъ образомъ, крестьянами и рабочими. Стояла оттепель, и по этой причинѣ въ вагонъ нанесли массу черной, липкой грязи. Весеннее солнце обдавало васъ цѣлыми струями яркаго свѣта. Разговоръ происходилъ между двумя крестьянами, познакомившимися тутъ-же въ вагонѣ. Одинъ изъ нихъ болѣе пожилой, въ свиткѣ, говоритъ съ малорусскимъ акцентомъ, другой молодой лѣтъ 30-ти — одѣтъ болѣе по-городскому; сѣлъ въ Брянскѣ.
— Тоже въ Москву, должно, ѣдете? — спрашиваетъ болѣе пожилой.
— Въ Москву, — отвѣчаетъ со вздохомъ другой.
— Первый разъ, аль бывалъ уже тамъ?
— Нѣтъ, не первый разъ, только прежде ѣздилъ туда на заработки, только на зиму, бывало, а теперь ѣду совсѣмъ туда на волю Божью.
— Должно мѣсто хорошее нашли? — допытывался старшій. — А я вотъ къ куму ѣду, сторожемъ тамъ служитъ на заводѣ.
— Кабы мѣсто было, а то никакого нѣтъ, — отвѣтилъ болѣе молодой, повидимому, занятый своими мыслями и не воспользовавшійся послѣдней, фразой своего спутника, чтобы въ свою очередь задать и ему нѣсколько вопросовъ.
— Должно нужда, кто-жъ, якъ не вона, гонитъ нашего брата?
— Не при чемъ жить стало… отецъ все порѣшилъ. А хозяйство было не хуже, чѣмъ у людей. Слава Богу всего было, — отвѣтилъ онъ, какъ бы отдаваясь уносившимъ его воспоминаніямъ о недавнемъ прошломъ.
— Какъ такъ отецъ все порѣшилъ? — спросилъ удивленно первый.
— Такъ, просто, все порѣшилъ, да и только… Значить законъ такой вышелъ, дозволяетъ… Жили по-людски. Было у насъ 9 дес. земли, три коня, двѣ коровы, были свиньи, овечки и все, какъ у добрыхъ людей. А семья у насъ отецъ-вдовецъ да насъ два брата. Я при хозяйствѣ жилъ, а меньшей въ солдатахъ былъ, недавно вернулся.
— Какъ же это все-таки, чтобы отецъ все порѣшилъ? Жили, жили вмѣстѣ при одномъ хозяйствѣ, жили, и вотъ тебѣ на, порѣшилъ. А вы то гдѣ были?
— Вишь отецъ то часто запивалъ у насъ, а тутъ года пошли плохіе, на все надо, а добывать копѣйку трудно… Попрекали мы его часто, что онъ не въ домъ несетъ, а все изъ дому тащитъ… коли совсѣмъ плохо приходилось, я зимой въ Москву отлучался…. все больше на черной работѣ. А онъ чѣмъ дальше, тѣмъ все пуще пить сталъ. Ну часто мы спорили, но все-жъ до драки али до чего-нибудь нехорошаго никогда у насъ не доходило. Боже сохрани. Такъ попрекнешь, попрекнешь, да и оставишъ, все-жъ отецъ не кто-либо… Братъ изъ службы то-жъ писалъ ему: «пожалѣй насъ, отецъ, образумься, потому трудно брату Ивану приходится», то бишь мнѣ значитъ.
— Ніу, онъ что-жъ? — выразилъ свое нетерпѣніе собесѣдникъ, заинтересованный разсказомъ.
— Извѣстное дѣло, какъ трезвый, стыдно дѣлится, молчитъ, по хозяйству малость занимается, а какъ выпивши — и море по колѣни. Ну, да все бы ничего. Думалъ, вотъ скоро, братъ придетъ со службы, уймемъ мы его вдвоемъ, хозяйство совсѣмъ заберемъ, въ наши руки, а ты по стариковскому дѣлу, сиди на печи, ѣшь хлѣбъ, грѣй ноги, да Богу молись… Да вотъ пошла это у насъ катавасія на счетъ выдѣловъ. Поднялась суматоха въ селѣ, не приведи Господь, съ этого и началось… Много тутъ грѣха и разоренья было…
— Онъ, вѣроятно, вздумалъ изъ общества выдѣлиться или на хуторъ переселиться? — вставилъ и я свою реплику въ этотъ разговоръ, который успѣлъ заинтересовать меня. Мнѣ хотѣлось нѣсколько болѣе выяснить характеръ раскрывавшейся предо мной одной изъ безчисленныхъ драмъ современной крестьянской жизни. Вѣдь мы теперь менѣе, чѣмъ когда-либо, знаемъ что-нибудь о томъ, внутреннемъ процессѣ разложенія, который происходитъ теперьвъ нѣдрахъ народной жизни. Болѣе, чѣмъ когда-либо, деревня отдѣлена отъ интеллигенціи китайской стѣной всякихъ рогатокъ, и препонъ, а стоны, раздающіеся оттуда, заглушаются барабаннымъ боемъ торжествующихъ землеустроителей.
— Дѣло, вишь, было такъ, — объяснилъ разсказчикъ. — Пошелъ это, значитъ, слухъ, что будутъ мужицкую землю межевать по дворамъ; какой, значитъ, у тебя есть надѣлъ, тотъ на тебя и запишется; отрѣжутъ тебѣ, значитъ, въ одно мѣсто твой надѣлъ и больше до обчества не касайся. Тутъ тебѣ и вѣковать; здѣсь тебѣ; и усадьба, и поле, и лугъ, и выгонъ, и все. Ну, сначала этому неповѣрили. Потомъ пріѣхалъ земскій, началъ уговаривать подѣлиться да укрѣпиться: такъ и такъ — молъ, лучше вамъ будетъ, коли укрѣпитесь; каждый самъ себѣ хозяинъ, а у кого есть лучшее дѣло на примѣтѣ, тотъ и продать можетъ свою землю, потому законъ теперь и это дозволяетъ, а податей съ него ужъ не будутъ взыскивать. Спервоначалу, значить, все обчество въ одинъ голосъ — не хотимъ, невыгодно намъ дѣлиться; кабы у насъ большіе надѣлы, а то и такъ сидѣть не на чемъ; то-исъ и на счетъ скотины, куда ее гонять, коли обчественнаго выгона, не будетъ.
— Вотъ и у насъ то-жъ говорили, вмѣшался въ разговоръ, старикъ-крестьянинъ, съ сѣдой козлиной бородкой, сидѣвшій прежде въ другомъ отдѣленіи вагона и, повидимому, тоже заинтересовавшійся разсказомъ на знакомую ему тему.
— Тутъ земскій и почалъ, и почалъ ѣздить. Укрѣпляйтесь, говоритъ, да и только, иначе хуже будетъ. А не хотите всѣмъ обчествомъ дѣлиться, пусть каждый, кто желаетъ выдѣлиться отдѣльно, подастъ мнѣ заявленіе; мы его сами выдѣлимъ и нарѣжемъ ему землю безъ согласія обчества. Ну, нѣкоторыхъ и взяло сомнѣніе. У которыхъ больше было земли отъ прежней раскладки, тѣ и говорятъ: — «чего мы будемъ ждать, давайте намъ нашу часть; мы желаемъ вонъ изъ обчества; намъ такъ еще и лучше»… Мужики на нихъ же кольями: «Вы что, говорятъ, креста на васъ нѣтъ, хотите міръ обидѣть; съ васъ свалка полагается, а вы хотите мірскую землю на шармака взять». Дошло тутъ и до драки: одному выдѣльцу голову прошибли, двухъ изъ нашихъ въ тюрьму забрали потомъ за это самое… Потомъ явились, которые и отродясь почти въ деревнѣ не были, а все больше въ Брянскомъ на заводахъ, были, али въ Москвѣ въ услуженіи и тоже говорятъ обчеству: — «давай намъ наши надѣлы». Міръ опять въ одинъ голосъ: «не дадимъ выдѣлять; хотите жить у насъ — живите, потѣснимся, а мѣсто каждому найдется, на котораго душа числится, а выдѣляться не смѣй». Они къ земскому; земскій говоритъ: «я самъ васъ выдѣлю, потому такое ваше право, законъ такой вышелъ». Ну, и началось, тутъ, не приведи Господи: споры, ссоры, драки; одинъ супротивъ другого идетъ. Ну, выдѣлили ихъ. насильно отъ обчества, а надѣлы то у нихъ закупили наибольшіе богатѣи наши, у которыхъ, деньжата велись. Значитъ, ни тебѣ, ни мнѣ, ни обчеству, ни намъ.
— Ну, какъ же такъ, ни тебѣ, ни мнѣ? — вмѣшался въ разговоръ еще одинъ пассажиръ, повидимому, какой-то приказчикъ. Чай не даромъ-та они землю богатѣямъ отдавали: перепало, должно бытъ, не мало и на ихъ долю.
— Перелало-то, перепало, что и говорить, да не больно много. Которые даже по 40 руб. десятину продавали. Ему то все равно даремное. Развѣ онъ когда видалъ свой надѣлъ? Кабы онъ покопался бы, да помучился около своей земли, какъ мы, то онъ зналъ бы цѣну ей. А то ему что, — лишь бы продать, да скорѣй уйти, пока башку не раскроили въ деревнѣ; ну, и продаютъ за безцѣнокъ, лишь бы купили. Есть и такіе, что и пропивали свои надѣлы, есть такіе, что и отъ нужды продали, а потомъ по міру.
— А какъ-же ваше-то хозяйство отецъ порѣшилъ? — снова задалъ вопросъ пожилой крестьянинъ съ малорусскимъ акцентомъ, завязавшій этотъ разговоръ и, повидимому, желавшій направить разсказчика къ первоначальной нити разсказа.
— Какъ пошла эта суматоха насчетъ выдѣловъ, отецъ еще больше пьянствовать началъ, — продолжалъ разсказчикъ. — То на свои пьетъ, то магарычъ съ кѣмъ-нибудь пьетъ по случаю продажи земли, а то и просто пропиваетъ съ кѣмъ-нибудь мірскую землю, которая досталась богатѣю. Ну, извѣстно, порядочный человѣкъ не позарится на такую водку: «чтобъ васъ пьявки пили», скажетъ и уйдетъ отъ грѣха, а ему нипочемъ, лишь бы выпивка. Тутъ и другіе такіе пропащіе есть. Сталъ я его все чаще стыдить и совѣстить; совѣстно, говорю, предъ людьми, чай, мы не кто-нибудь, а тоже хозяева, какъ другіе. А онъ и давай говорить, что вотъ, молъ, возьму да и продамъ землю. Кто мнѣ, говорить, запретитъ? Теперь я единъ хозяину тутъ; такой законъ теперь есть. Ну, я думаю, что все это съ пьяныхъ глазъ. А онъ все больше: «продамъ, да продамъ, я хозяинъ, такой законъ есть». А я говорю: «не можетъ быть такого закона. Мы съ братомъ тутъ съ малыхъ лѣтъ работаемъ, а ты и при старухѣ то, значитъ, когда мать наша покойница жила, уже восьмой годъ, какъ, померла, тоже больше все пьянствовалъ. А сколько я зимнихъ заработковъ пересылалъ сюда, и все на хозяйство пошло, да ты еще забиралъ да пропивалъ. Не можешь ты этого продать, потому тутъ все наше трудовое». А онъ все свое: «продамъ, да продамъ». Потомъ слышимъ, впрямь отецъ землю продаетъ мельнику Кузьмину — такой богатый у насъ мужикъ есть, — пояснилъ разсказчикъ. А отца все подговариваютъ: продай да продай надѣлъ; что тебѣ смотрѣть на сыновъ, они и такъ проживутъ, пойдутъ на заводы, али въ Москву, и тамъ найдутъ себѣ хлѣба, чай, не маленькіе. А ты коли продашь землю, да деньги получишь, то ты и жениться еще можешь; за тебя любая дѣвка тогда пойдетъ; возьмешь въ аренду мельницу и будешь жить припѣваючи. Нашлась тутъ и бабенка такая, вдовая, которая начала все хвостомъ вертѣть около отца; говоритъ, продашь землю, возьмешь въ аренду мельницу, поженимся и будемъ жить господами. Ну, старикъ еще больше замутился.
— Ну, ужъ если баба вмѣшалась, да еще молодая, то и старику трудно устоять, сказалъ, осклабя зубы, пассажиръ, напоминавшій по виду приказчика. Разсказъ, принимавшій все болѣе серьезный оборотъ, заинтересовалъ очень многихъ пассажировъ, тѣснымъ кольцомъ окружившихъ разсказчика.
— Я вижу, дѣло въ серьезъ идетъ, — продолжалъ крестьянинъ, какъ бы не обращая вниманія на неумѣстную попытку шутить, — ѣду къ земскому. Такъ и такъ, молъ, отецъ совсѣмъ распался, хочетъ землю продать Кузьмину, а я съ братомъ-солдатомъ должны тогда по міру итти. А хозяйство наше нашими мозолями нажито больше. Пожалѣйте, ваше благородіе, не допустите грѣха, говорю, — А что-жъ, отецъ твой исправный былъ мужикъ, недоимки за нимъ нѣтъ? — спрашиваетъ земскій. А я отвѣчаю: «Недоимки нѣтъ, потому я все самъ изъ своихъ трудовъ платилъ». Ну, хорошо, говоритъ, я разузнаю. Потомъ пріѣхалъ земскій, разспросилъ Кузьмина и еще кой-кого изъ его же друзей-пріятелей и призываетъ меня. «Ну, говоритъ, разспросилъ я мужиковъ про твоего отца. Что-жъ, мужикъ какъ мужикъ, хоть и пьетъ, да всѣ вы вѣдь пьяницы. А что надѣлъ хочетъ продавать, такъ это потому, что хочетъ мельницу арендовать. Ну, что-жъ, это его дѣло, теперь каждый можетъ по-своему жить, какъ ему любо. Я не могу ему запретить землю продавать». «Ваше благородіе, говорю, да вѣдь это-жъ разбой. Развѣ есть такой законъ, чтобы насъ по міру пускать? Работали, работали мы съ братомъ, дня и ночи не знали, а теперь куда же я дѣнусь съ дѣтьми? Вы думаете, ваше благородіе, говорю, онъ мельницу въ аренду возьметъ? Пропьетъ онъ всѣ деньги и самъ по міру пойдетъ». А тутъ и отца привели, вытрезвили немного, должно быть, друзья-пріятели. Отецъ и говоритъ земскому: «Сыны меня обижаютъ, хочу на старости спокою, продамъ надѣлъ, возьму мельницу и заживу помаленьку». «Ну, видишь, говоритъ земскій, что-жъ я тутъ могу подѣлать, на то его воля. Теперь такой законъ, что старшой хозяинъ, а если, значитъ, онъ хочетъ перемѣнить свото жисть на болѣе спокойную, то я запретить ему въ этомъ не могу». Да какъ-же, говорю, ваше благородіе, вѣдь это наше трудовое, вѣдь отецъ, чай, ужъ сколько лѣтъ по-людски не работаетъ, а все больше изъ дома тащитъ въ казенку; тутъ все наши мозоли да труды. При чемъ же братъ будетъ, что царю теперь служитъ? Ваше благородіе, говорю, гдѣ же слыхано, чтобы былъ такой законъ? «Ничего… говоритъ, не моту подѣлать, его право, онъ старшій въ семьѣ. Проси, говорить, отца»…
— Ну, и права теперь вышли, — не могъ удержаться отъ восклицанія одинъ изъ слушателей, повидимому, рабочій лѣтъ 25.
— Вижу, совсѣмъ пропадать приходится… Вотъ какая напасть… Хотѣлъ на колѣняхъ отца молить, не губи ты насъ, хочешь, пить дамъ, телку продамъ и дамъ; опять-таки зимой на заработки пойду и пришлю, пей, коли хочешь, только ради Бога не губи ты насъ всѣхъ; подожди хоть продавать, пока брать придетъ со службы… А старика-то и слѣдъ уже простылъ, увели, значитъ, друзья-пріятели опять къ мельнику… Двѣ недѣли, тамъ жилъ, да все дѣльце и обдѣлали, какъ есть, по формѣ… Я тѣмъ часомъ въ городъ ѣздилъ, по начальству ходилъ жаловаться, никакого толку…
— Почемъ же онъ землю-то продалъ? — полюбопытствовалъ кто-то изъ слушателей.
— Да совсѣмъ пустякъ взялъ; по условію было 800 рублей за 9 десятинъ, а сколько онъ на руки получилъ, намъ и неизвѣстно, потому все время пьянствовалъ; въ городъ ѣздилъ съ мельникомъ, тамъ не мало провелъ, ну, потомъ бабенкѣ той, говорятъ, то-жъ досталось кое-что.
— А какъ же насчетъ женитьбы-то? Зажили, небось, припѣваючи новобрачные на мельницѣ, — пробовалъ опять неумѣстно сострить господинъ, смахивавшій на приказчика. Однако, разсказчикъ, подавленный, должно быть, тяжестью нахлынувшихъ на него горькихъ воспоминаній, не обратилъ вниманія на игривый тонъ это-то вопроса и серьезно отвѣтилъ: — Да гдѣ ужъ тутъ женитьба; такъ просто зря попутали старика.
— Ну, а мельницу-то онъ взялъ въ аренду, аль тоже все только для обману? — спросилъ еще кто-то изъ присутствовавшихъ.
— Да, дастъ онъ ему мельницу въ аренду… гляди… Чай мельница ему хорошихъ пять сотенныхъ въ годъ доходу даетъ. Откуда бы онъ и деньги собралъ, чтобъ эту самую землю закупать… Этотъ самый Кузьминъ не у насъ однихъ надѣлъ закупилъ… Еще у него сынъ есть, рядчикомъ по кирпичной работѣ въ Орлѣ занимается. Ну, вмѣстѣ они хорошихъ десятинъ 70 купили у мужиковъ нашей обчественной земли.
— Вотъ и всюду теперь оно такъ, — опять вставилъ старикъ-крестьянинъ съ козлиной бородкой, все время внимательно слушавшій эту горькую быль, — отъ бѣднаго плыветъ, къ богатому идетъ. У насъ тожъ много этой мірской земли къ богачамъ перешло… Все скупаютъ…
— А вы откуда будете, дѣдушка? — полюбопытствовалъ я узнать.
— А мы изъ Смоленской губерніи, Рославльскаго уѣзда.
— Въ газетахъ какъ-то писали, что у васъ тамъ много народу на хутора идетъ, — продолжалъ я разспросы.
— Одно время по дурости, а наибольше изъ обману, которые пошли, да потомъ и сами не рады: перво-на-перво отъ обчества отбились, а обчество къ себѣ ужъ и не пускаетъ. Ты ужь теперь какъ знаешь, коли захотѣлъ отъ обчества отойти, акромя того въ издержки вошли, процентъ большой надо платить, а земли то повернуться негдѣ… Какой тутъ, прости Господи, хуторъ на пяти десятинахъ… Ну, извѣстное дѣло, у кого земли побольше, да кто побогаче — живетъ бариномъ, да такому и на селѣ хорошо. Ну, которые, значитъ, побились-побились, да и совсѣмъ рѣшили хозяйство, а которые и теперь мучаются… Ну, и злость теперь отъ всего этого въ народѣ! Какъ есть, какъ въ священномъ писаніи сказано: «И пойдетъ братъ на брата, сынъ на отца»… И что только будетъ, — со вздохомъ закончилъ онъ!..
— Чѣмъ же все-таки у васъ кончилось, — обратился опятъ крестьянинъ съ малорусскимъ акцентомъ, желавшій, повидимому, скорѣе узнать конецъ.
— Ну, значитъ, снялъ я хлѣбъ по осени, покосилъ сѣно, кар тошку выкопалъ, что продалъ, а что оставилъ на харчи; лошадей продалъ, потому мои были… Старикъ-то потомъ явился, плачетъ, говоритъ: «Обидѣлъ я васъ, дѣтки мои, накажетъ меня Господь на томъ свѣтѣ… Попуталъ нечистый мою совѣсть»… Достаетъ 60 рублей, говоритъ: «Возьми, что осталось, а то и этого не будетъ». А я говорю: «Нѣтъ, отецъ, не нужны мнѣ эти деньги. Я уже самъ буду промышлять насчетъ себя, а ты тоже живи, какъ хочешь… Обереги, придетъ братъ съ солдатъ, ему понадобятся». Потомъ, думаю, надо взять, а то и эти послѣднія пропьетъ. Старикъ потомъ сторожемъ нанялся… По осени вернулся братъ, какъ увидѣлъ, что у насъ дѣлается, взяло его крѣпкое зло; ну, и уложилъ онъ отца коломъ по головѣ… Теперь въ острогѣ сидитъ. Ну, я мѣсяца четыре въ Брянскомъ побылъ, заработалъ кое-что, а теперь избу продалъ, поселилъ семью у сосѣда, а самъ ѣду въ Москву, должности постоянной искать. Потомъ, значитъ, и ихъ выпишу, — закончилъ онъ свою скорбную повѣсть.
Финалъ былъ столь печаленъ, что ни у кого изъ присутствовавшихъ не было больше охоты продолжать разспросы. Даже легкомысленный приказчикъ молча ушелъ на свое мѣсто и началъ отыскивать чайникъ, чтобы на ближайшей большой станціи набрать кипятку; молча разошлись на свои мѣста и другіе слушателя.
Такова эта совершенно случайно раскрывшаяся передо много бытовая драма современной деревни, изображенная на фонѣ нынѣшней побѣдоносной и ликующей землеустроительной политики. А сколько тысячъ, а, можетъ-быть, и десятковъ тысячъ другихъ болѣе или менѣе аналогичныхъ драмъ разыгрывается теперь по необъятной Россіи на почвѣ нынѣшняго землеустройства! Но что значать эти жертвы, эта пыль человѣческая, когда дѣло идетъ о торжествѣ принципа единоличной частной собственности, когда поставлена ставка на сильныхъ, въ руки которыхъ переходятъ теперь надѣлы деревенской бѣдноты…
Съ однимъ изъ такихъ «сильныхъ» мнѣ тоже пришлось встрѣтиться по пути.
Около 12 часовъ дня я сѣлъ въ вагонъ на небольшой станціи южныхъ желѣзныхъ дорогъ. Было душно, пыльно и жарко. Поѣздъ несся по гладкой степи, ярко зеленѣвшей по обѣимъ сторонамъ пути. Рядомъ со мной сидѣлъ знакомый мой, одинъ изъ руководителей мелкокредитнаго кооператива.
— Вы видите вотъ того крестьянина, который сѣлъ вонь тамъ, въ заднемъ отдѣленіи вагона около дверей? — обратился ко мнѣ мой знакомый.
Я посмотрѣлъ то направленію къ двери и увидѣлъ коряваго мужика съ жиденькой сѣдой бородкой, одѣтаго не лучше, чѣмъ одѣваются на югѣ крестьяне средней руки.
— Вижу, — сказалъ я. — А что же въ немъ интереснаго?
— Любопытный, знаете, типъ по нынѣшнимъ временамъ; имѣетъ больше 200 десятинъ земли, скупилъ прямо-таки за ничто чуть не десятка два уже надѣловъ… Онъ изъ деревни К., шесть верстъ отъ насъ. Я его хорошо знаю… Всю деревню держитъ у себя въ рукахъ. Имѣетъ деньги въ банкѣ… Знаете, самъ неграмотный, а является у насъ главнымъ культуртрегеромъ по части агрономіи, такъ-сказать, піонеръ въ области агрикультуры. У него вы найдете весь ассортиментъ земледѣльческихъ машинъ. Бросается на всякую агрикультурную новинку. Недавно американскія сѣмена выписалъ изъ екатеринославскаго земства.. Сына своего посылалъ на устроенные земствомъ сельско-хозяйственные курсы. Теперь хочетъ самъ для себя быка симментала завести… Деревня его прямо-таки ненавидитъ, не разъ поджигали и всякій вредъ причиняютъ, но ему ни почемъ… Самъ во все вникаетъ; работаетъ у себя, какъ простой поденщикъ, въ полѣ или на лугу.
— У него, вѣроятно, образцовое хозяйство, — полюбопытствовалъ я.
— Да, хозяйство прекрасное, только все-таки онъ часть, земли своей сдаетъ въ аренду крестьянамъ; видитъ въ этомъ, выгоду.
— Странно, — замѣтилъ я. — Если у него двѣсти съ чѣмъ-то десятинъ земли, то при желаніи вести образцовое хозяйство, этого, по здѣшнему южному масштабу, совсѣмъ немного. Почему же онъ, все-таки, отдаетъ въ аренду часть своей земли крестьянамъ?
— Вотъ, скажите же, находить это, очевидно, для себя выгоднымъ. Теперь, послѣ послѣднихъ покупокъ крестьянскихъ надѣловъ. у него, пожалуй, десятинъ 250 даже съ лишнимъ наберется, а подъ аренду онъ отдаетъ теперь еще больше, чѣмъ прежде, и все мелкими кусками.
— Любопытно, — замѣтилъ я.
— А желаете съ нимъ поговорить, я васъ сейчасъ съ нимъ познакомлю. Мы хорошо знакомы. Я его приглашу съ нами чай пить и вмѣстѣ побесѣдуемъ.
— Ну, что же, валяйте, мнѣ все равно, а типъ, дѣйствительно вѣдь любопытный.
Черезъ нѣсколько минутъ мы познакомились, пили вмѣстѣ чай, доставъ у сосѣдняго пассажира третій стаканъ, и вели оживленную бесѣду.
— Въ городъ ѣдете, Иванъ Степановичъ? — спросилъ нашего новаго компаніона мой знакомый.
— Въ городъ. Ничего не подѣлаешь, надо ѣхать, — отвѣтилъ онъ.
— Что-то часто вы въ послѣднее время туда ѣздите?
— И не ѣхалъ бы, да надо… Дѣла у нотаріуса, въ банкѣ…
— Я слыхалъ, будто вы и у Семена Галуна купили надѣлъ, — правда, аль брехня? — спросилъ его мой знакомый.
— Купилъ недавно и у Семена Галуна, и у Щиколковъ Ѳедота и Герасима, да земли-то у нихъ трясца (онъ говорилъ съ малороссійскимъ акцентомъ и пересыпалъ иногда свою общерусскую рѣчь малороссійскими словами южнаго говора); всего у трехъ хозяевъ и десятка десятинъ не наберется.
— А по чемъ покупали?
— По сто десять за десятину, да и расходы мои.
— Ну, это дешево вамъ досталось, Иванъ Степановичъ, — замѣтилъ мой знакомый. — У насъ теперь вѣдь до двухсотъ и выше земля доходитъ.
— Кому можетъ и дешево, а съ нихъ довольно; все равно путеваго хозяйства не вели… Я такъ считаю, — сказалъ онъ, какъ-бы въ поясненіе своихъ словъ, — земля требуетъ настоящаго обращенія, а ежели ты не можешь, какъ быть должно, ладу дать ей, то лучше хоть даромъ отдай ее, да не ковыряй ее, бѣдную, напрасно: и тебѣ и ей легче будетъ.
— Это вы ужъ, кажется, напрасно, Иванъ Степановичъ, — сказалъ, какъ бы возражая ему, мой знакомый. Я вѣдь ихъ всѣхъ хорошо знаю. Галунъ, дѣйствительно, былъ хозяинъ и такъ и сякъ, любилъ водочку зашибить, не всегда во время управлялся съ хозяйствомъ, да и то это началось, главнымъ образомъ, послѣ того, какъ сына машина задавила въ экономіи, а что касается Ѳедота Щиколкина, то этотъ, кажется, даже совсѣмъ старательный хозяинъ былъ. Если бы братъ его Герасимъ не вздумалъ продавать свою часть, то Ѳедотъ никогда, пожалуй, не разстался бы съ надѣломъ, хоть и трудно ему. приходилось. Конечно, Герасиму совсѣмъ не рука была хозяйничать; онъ все больше въ Одессѣ жилъ, службу какую-то имѣлъ, а Ѳедотъ — другое дѣло.
— Дѣло не въ томъ, что старательный, а въ томъ, что стараться то имъ нечѣмъ, — сурово замѣтилъ Иванъ Степановичъ. — У насъ, къ примѣру, такъ думаютъ: нѣтъ ничего легче, какъ хлѣборобомъ быть, пошелъ, поскребъ землю, махнулъ пригоршней и жди отъ Господа Бога дождика да урожая. А я такъ думаю, что хлѣборобомъ быть это самое хитрое дѣло; тутъ не только надо стараться, но надо еще знать, какъ къ дѣлу подступить, надо науку знать, надо двадцать разъ все попробовать, а перво-наперво надо капиталецъ имѣть, чтобы все исправно было.
— Это, конечно, правда, согласился мой знакомый, только что же дѣлать, если не всякому это подъ силу?
— Вотъ то-то и оно-то, и я такъ понимаю. Взять, напримѣръ, нашу землю; слава Богу, жаловаться нечего, извѣстное дѣло, степь; удобренія тебѣ не надо — сама тянетъ, а все-таки она фруктъ нѣжный. Чтобы дать ей настоящее обращеніе, надо ее хорошо поднять, а для этого нужна пара хорошихъ коней, або воловъ, надо засѣять хорошей рядовой сѣялкой, да и сѣменами хорошими, а не пригоршней, какъ у насъ сѣютъ, а ежели ты кукурузу посѣялъ, то надо и культиваторомъ пройтись, або хорошо выполоть ее, и все прочее въ примѣру. А у него ни того, ни сего, да и лошаденка одна, а хоть и двѣ, да малосильныя, такъ что и пласту поднять не могутъ, какъ слѣдуетъ; ну и понятія тоже никакого насчетъ обращенія съ землей да съ посѣвомъ. Ковыряетъ, какъ дѣды да прадѣды ковыряли споконъ вѣковъ. А потомъ жалуется, что хлѣбъ не родитъ, что года плохіе. А почему, спрошу я васъ, у нѣмца года хорошіе? Земля одна и та же, а посмотрите на его жито, аль на наше крестьянское, або его пшеницу, иль мужицкую. Разница ого-го! Вотъ я тоже у нѣмцевъ примѣръ беру.
— Хорошо нѣмцамъ, когда у нихъ по сто, по двѣсти и даже больше десятинъ. А что можетъ сдѣлать нашъ крестьянинъ, когда у него всего-то три десятины на дворъ. И у васъ, Иванъ Степановичъ, дѣло обстояло бы не такъ, если бы у васъ не было столько земли, сколько вы имѣете. Когда есть на чемъ, да есть съ чѣмъ, то можно и хозяйничать, какъ слѣдуетъ, а на ладони, даже самый лучшій агрономъ не нахозяйничаетъ, — возразилъ на это мой знакомый.
— Что вѣрно, то вѣрно, — отвѣтилъ «любопытный типъ». — Я противъ этого и не говорю. Я только говорю, что ежели ты не можешь дать землѣ настоящаго обращенія, то лучше брось ее, а то все будешь пенять на Бога да чесать потылицу.
— Однако, я слыхалъ, что вы тоже отдаете въ аренду свою землю этимъ же крестьянамъ, — замѣтилъ я съ своей стороны.
— Совершенно вѣрно, — отвѣтилъ онъ, — мнѣ почему же не отдать ее, хотя бы въ аренду, ежели я получаю отъ нея ту же пользу? Многіе изъ нѣмцевъ тожъ теперь отдаютъ въ аренду часть своей земли. За хорошія деньги отчего-жъ и не отдать! Къ тому-жъ, ежели имъ не дать въ аренду, они злобу большую имѣть будутъ противъ меня, все будутъ говорить, что утѣсненіе имъ дѣлаешь, да мѣшаешь имъ на свѣтѣ жить, шкоду всякую будутъ дѣлать, чтобъ днѣ напакостить. Ну, я говорю: хотите берите въ аренду, я вамъ не мѣшаю.
— А почемъ вы отдавали десятину въ этомъ году? — спросилъ гмой знакомый.
— По 28 и по 29 рублей.
— Что и говорить, — сказалъ опять мой знакомый, — цѣна совсѣмъ хорошая. У насъ по 23 Да по 25 рублей брали. Трудненько должно приходится теперь арендаторамъ. Вѣдь землю же надо обработать, засѣять своими сѣменами, снять урожай, смолотить, свезти и продать. Удивительно даже, какая имъ выгода арендовать!
— Думаю, что такъ-таки никакой выгоды нѣтъ, только онъ своей дурацкой башкой понять этого не можетъ, потому и беретъ. Вы думаете, я имъ не говорю? — двадцать разъ имъ говорилъ: на кой чортъ вамъ эта аренда, только даромъ ноги и руки бьете да скотину мучаете, а пользы вѣдь вамъ никакой? — А они все-свое: «Голубчикъ, Иванъ Степановичъ, пожалуй, отпусти три, або пять десятинокъ; утѣсненіе большое, трудно иначе обойтись». Ну, на, бери, ежели тебѣ ужъ такъ хочется, будто такъ не труднѣе еще ему.
— Круто, круто приходится теперь арендаторамъ, — какъ-бы про себя замѣтилъ мой знакомый. — Еще хорошо если урожай, а чуть засуха, ну, и пропадай; вѣдь деньги теперь все больше впередъ берутъ, а уже если не всѣ, то хоть половину впередъ.
— Обязательно, а то развѣ можно иначе по теперешнимъ временамъ? — подтвердилъ «типъ».
— Ну, вотъ видите, — сказалъ мой знакомый.
— Вотъ я и хочу, чтобъ они, наконецъ, поняли, что нѣтъ никакой выгоды отъ аренды, ежели онъ не можетъ по настоящему хозяйство вести, — сказалъ Иванъ Степановичъ энергичнымъ тономъ. Побьются, побьются еще нѣсколько лѣтъ, да и бросятъ, ну, а если охота тебя разбираетъ, что жъ, дѣло твое, бери, арендуй, только давай мнѣ, сколько я положу, сколько мнѣ значитъ полагается, — поспѣшилъ онъ поправиться.
— Допустимъ, что они, наконецъ, убѣдятся въ крайней невыгодности для нихъ арендовать землю по столь высокимъ цѣнамъ, вставилъ и я отъ себя. Но вѣдь они прибѣгаютъ къ арендѣ вовсе не потому, что это занятіе имъ особенно нравится, а потому, что своей земли, должно быть, очень мало. Что же вы все-таки порекомендуете имъ дѣлать, если они не могутъ просуществовать своимъ малымъ надѣломъ?
— А я такого мнѣнія, — отвѣтилъ онъ, — что ежели земли у тебя мало, и достатка нѣтъ, и порядка ты не можешь дать своему хозяйству, то безпремѣнно надо жисть свою перемѣнить; надо тебѣ другого дѣла поискать, аль къ другому наняться въ работники… Свѣтъ великъ, дѣла всюду, сколько хочешь….
Наступило тягостное молчаніе. Минуты двѣ мы всѣ молча пили чай.
— А много вы въ послѣднее время, земли прикупали у крестьянъ? — опросилъ у него мой знакомый.
— Вмѣстѣ съ сыномъ десятинъ болѣе полусотни купили…. Вотъ тоже, — продолжалъ онъ послѣ нѣкоторой паузы, — ругаютъ меня на селѣ, что землю надѣльную покупаю. Что же, не я, такъ, другой купить, лучше вамъ будетъ, что-ли? Я-жъ не хожу къ нимъ кланяться: «продайте мнѣ вашу землю»; сами предлагаютъ. Кто лучшую цѣну дастъ, да наличными выложить… А кто вамъ не даетъ покупать? Покупайте вы, сколько разъ говорилъ я нашимъ мужикамъ на селѣ. — Опять-таки и по правиламъ все дѣлаю; законъ такой есть — ну, и покупаю, а не было закона, ну, и не покупалъ тогда. У меня все правильно, чтобы значитъ ни порушинки..
— Ну, вамъ то хорошо, Иванъ Степановичъ, извѣстно, — отвѣтилъ мой знакомый, — что продаютъ все больше отъ нужды или же продаютъ такіе, которые давно уже забросили свое хозяйство, кто давно отъ земли отошелъ, и. кому она недорога. А купитъ ее много охотниковъ нашлось бы, да нечѣмъ купить, а вы всегда наличныя выложите.
— Совершенно правильно. Это такое дѣло, какъ будто на базарѣ. Ежели я что покупаю, я не спрашиваю продавца, зачѣмъ онъ продаетъ, когда эта самая вещь можетъ и ему самому понадобилась-бы; то-жъ и ему нѣтъ дѣла, зачѣмъ, я покупаю; далъ хорошую цѣну, ну, и продаетъ… Я. такъ думаю, ежели у тебя руки слабыя, нечего тебѣ и удерживать землю при себѣ; все равно толкомъ съ ней не справишься и пользы тебѣ не будетъ… Куда ни кинь, знаете, все больше земля теперь въ слабыхъ рукахъ, ни доходу, ни порядку настоящаго нѣтъ. Вотъ и надо ее собрать, значить, чтобы въ хорошихъ рукахъ была; надо, чтобы и ей, и тебѣ лучше было. Оно, знаете, совершенно правильно, сдѣлали, что теперь нѣтъ больше, зашрета покупать надѣлы; жаль только, что все еще до конца не дошли, затрудненія все-таки есть, — нельзя купить, сколько хочешь. Но ужъ коли пошли, дойдутъ до конца, — трудна бѣда начало, — сказалъ онъ съ нѣкоторымъ одушевленіемъ. — Теперь надо полагать, соберется она въ хорошихъ рукахъ, а то все больше зря скребли ее бѣдную…
— А что, по вашему, все-таки лучше: самому хозяйничать вънастоящее время, или отдавать землю въ аренду крестьянамъ? — спросилъ и.
— По моему земля должна давать доходъ и хорошій доходъ, — сказалъ онъ, налегая на послѣднія слова, — потому, во-первыхъ, она мнѣ денегъ стоить, а во-вторыхъ, потому, что сила у нея есть, способна она доходъ дать. Ежели я могу отъ аренды выручить, что мнѣ полагается, ну, что жъ, мнѣ еще лучше, хлопотъ меньше. Только по всему видать — не долго это протянется, не по силамъ имъ по платѣ за хорошимъ хозяйствомъ поспѣвать, устанутъ. И теперь уже чуть тянутъ, а чѣмъ дальше, все труднѣе будетъ, потому что, чѣмъ дальше, наука все больше узнаетъ, все новыя машины выходятъ и все больше доходъ отъ хорошаго хозяйства растетъ, а у нихъ-то ничего этого нѣтъ, акромя своей пятерни. Поэтому самому я и не отдаю всей своей земли въ аренду. Не хочу запускать и своего хозяйства, чтобы потомъ, когда имъ надоѣсть, не надо было начинать мнѣ свое хозяйство опять все сначала.
Разговоръ еще нѣкоторое время продолжался на эту тему, но самая существенная часть его была уже исчерпана. Пустымъ оказался и большой эмалированный чайникъ, который мы успѣли втроемъ опорожнить.
На одной изъ небольшихъ промежуточныхъ станцій я всталъ, такъ какъ мнѣ дальше предстоялъ путь на лошадяхъ.
Горячее южное солнце высоко стояло въ небѣ и безпощадно поджаривало грѣшную землю. Было около трехъ часовъ дня. Впереди разстилалась безбрежная, ровная степь, на которой то тамъ, то сямъ виднѣлись древніе курганы скифскихъ могилъ. Я ѣхалъ по почтовому тракту. По обѣимъ сторонамъ дороги тянулись неровные, низковатые посѣвы ячменя и пшеницы, густо поросшіе овсюгамъ; мѣстами то тамъ, то здѣсь на поляхъ виднѣлись большія плѣши. Рѣдкіе и тощіе колосья робко выглядывали на такихъ плѣшахъ изъ-подъ земли, какъ будто стыдясь показаться на свѣтъ Божій.
— Это чьи же хлѣба? — спрашиваю я возницу.
— Чьи же будутъ? наши, крестьянскія, — лаконично отвѣчаетъ онъ мнѣ.
— А отчего же это плѣши такія большія на поляхъ? — спрашиваю я опять.
— Значить, мѣстами вымокло, — слышу я въ отвѣтъ.
Ѣдемъ дальше. Вправо отъ дороги начинаются превосходные посѣвы ячменя. Стройными, правильными, густыми рядами поднимаются колосья, весело смотрящіе вверхъ. Сразу видно, что работали хорошей рядовой сѣялкой. Овсюга почти нѣтъ; гдѣ-нигдѣ колосокъ торчитъ.
— А это жито чье будетъ? — спрашиваю я возницу.
— Нѣмецкое, туда влѣво къ балкѣ и колонія лежитъ, — отвѣчаетъ онъ.
Такъ и надо было полагать, думаю я про себя. А вправо, какъ бы для контраста, все тѣ же «хрестьянскіе» неровные, низковатые и плѣшивые посѣвы, засоренные овсюгомъ — Еще въ этомъ году, слава Богу, хлѣба, дай Богъ всякій годъ, не худшіе, — какъ бы угадывая мою мысль, говорить мнѣ возница. — А то бываетъ, не дай Богъ, отъ земли не видать.
Съ лѣвой стороны кончился стройный ячмень, и пошла гигантская кукуруза американскихъ сортовъ; въ междурядьяхъ, что называется, ни соринки; прошлись, повидимому, прекраснымъ культиваторомъ.
— А кукуруза чья будетъ? — снова спрашиваю я.
— Тоже ихняя, нѣмецкая, будетъ, — слышу я отвѣтъ, въ которомъ, впрочемъ, не сомнѣвался.
— А крестьяне у васъ не сѣютъ кукурузы? — задалъ я опять вопросъ.
— Не, только такъ гдѣ-нигдѣ есть, плохо родитъ она у насъ, да и земли мало, то-жъ и работы коло нее много, — пояснилъ мнѣ онъ; нѣмцы — тѣ культухатомъ работаютъ, а нашему брату руками ее полоть все надо; культухату купить надобно, а гроши какіе у насъ!
Солнце попрежнему немилосердно жгло. По бокамъ дороги опять потянулись съ обѣихъ сторонъ жидкіе засоренные крестьянскіе посѣвы. Вдали показалось нѣсколько безпорядочно разбросанныхъ строеній, стоявшихъ довольно далеко другъ отъ друга.
— А это что тамъ виднѣется впереди, — съ правой стороны дороги? — спросилъ я, указывая на виднѣвшіяся строенія.
— Это хутора будутъ; уже никакъ годовъ три тому назадъ перешли сюда изъ села; тутъ ихъ три двора.
— Ну и что же, хорошо устроились? Ладно живутъ? — спросилъ я.
— Гдѣ тамъ, якъ бѣдовали, такъ и теперь бѣдуютъ, еще и гирше мабуть, бо отъ людей отбились и къ добру не прибились.
— Что же, не ладится у нихъ хозяйство на новомъ мѣстѣ, али какъ? Можетъ, изъ-за воды бѣдуютъ? — снова спросилъ я.
— Да и изъ-за воды, а наибольшіе потому, повернуться негдѣ земли мало, никакъ всего десятинъ по 5—6 на дворъ. Что съ ней сдѣлаешь; скотину нельзя держать, а не то держи на привязи и куда ни глянь, все плохо. Теперь ужъ и плачутъ, да не вернется: бачили вочи, що куповали, не чертъ кавъ, самъ упавъ, — сердито сказалъ онъ.
— Что же, имъ не дали развѣ вспомоществованія отъ казны или отъ земства? — задалъ я опять вопросъ.
— Мабуть давали, та и грили тѣ пошли прахомъ, и толку нема, теперь все проценты платятъ, кажутъ, що и продавать уже будутъ ихъ по публикаціи. Да вотъ подъѣдемъ, сами побачите; намъ мимо проѣзжать. Одинъ хуторъ какъ разъ на шляху стоить.
Черезъ четверть часа мы были у этого хутора. Одинокая землянка-мазанка съ крохотными оконцами стояла почти у дороги. Около нея не было даже признаковъ сѣней. Позади двора возвышался соломенный навѣсъ, подъ которымъ стоялъ старенькій фургонъ, тутъ же помѣщались плугъ и другія сельско-хозяйственныя орудія. Около навѣса, сбоку, строилось еще нѣчто вродѣ сарая или амбара. Больше никакихъ строеній тутъ не было. За сараемъ къ кольямъ были привязаны двое довольно тощихъ поросятъ. Весь этотъ хуторъ имѣлъ жалкій видъ. На всемъ лежалъ здѣсь отпечатокъ недодѣланности, бѣдности, неуютности. Вокругъ строеній были хуторскіе посѣвы — ячмень и пшеница, такіе же жидкіе, приземистые и засоренные овсюгомъ, какъ и всѣ прочіе крестьянскіе хлѣба.
"Вотъ они, столыпинскіе фаланстеры, которые должны преобразовать всю крестьянскую Россію и сдѣлать ее «счастливою», — подумалъ я.
— Бачили? — спросилъ меня возница, когда мы проѣхали хуторъ, — вотъ така и жисть у нихъ. Всѣ они тутъ такіе. Развѣ у кого земли много, той хорошо живе, ну такъ тому жъ и помежъ людей на селѣ добре живется. Должно быть, якъ нема у тебѣ ничего, то ты хоть на краю свѣта будь, все равно будешь пропадать, — закончилъ онъ сентенціей.
«Опять какой-нибудь Иванъ Степановичъ купить», — подумалъ я.
Солнце продолжало попрежнему печь. Сѣрая пыль проникала въ носъ, въ ротъ, въ уши, казалось, даже въ самый мозгъ. Фигура новаго «собирателя» земли, котораго я встрѣтилъ въ вагонѣ, все еще стояла, предо мною. Въ моихъ ушахъ все еще раздавалась рѣчь этого піонера агрикультуры и аграрнаго капитализма въ Россіи. Можно было бы подумать, что онъ прочелъ то мѣсто марксовскаго «Капитала», гдѣ приводятся разсужденія капиталиста, доказывающаго, что его эксплоатація рабочихъ не только законна и справедлива, но не имѣетъ также и сколько-нибудь принудительнаго характера для обладателя рабочей силы. Аргументы и у англійскаго капиталиста-фабриканта и у степного кулака, собирателя крестьянскихъ надѣловъ, почти одни и тѣ же. «Это такое дѣло, какъ будто на базарѣ», припомнилось мнѣ. Что жъ, вѣдь онъ фактически правъ: надѣльная земля, выстраданная вѣковымъ народнымъ горемъ, пропитанная его горькимъ потомъ и горячими слезами, и кое-какъ все же питавшая его до сихъ поръ, теперь выброшена на рынокъ, на базаръ, сдѣлалась товаромъ. «Мнѣ нѣтъ дѣла, почему ты продаешь, тебѣ нѣтъ дѣла, зачѣмъ я покупаю» — все ясно, просто, совершенно обнажено. «Лишь бы хорошія деньги взять». Увы, въ данномъ случаѣ и этого нѣтъ, ибо, разъ надѣльная земля уже поступила на рынокъ, то право покупки этой земли только лицами крестьянскаго сословія ведетъ лишь къ суженію круга покупателей и пониженію цѣнъ на крестьянскую землю нерѣдко въ 1½ —2 раза противъ существующихъ цѣлъ. Между тѣмъ, съ точки зрѣнія крестьянскихъ интересовъ, рѣшительно вѣдь безразлично, купить ли надѣльную землю какой-нибудь разночинецъ или купецъ, или же ее пріобрѣтетъ какой-нибудь деревенскій кулакъ, вродѣ вышеуказаннаго Ивана Степановича, который высасываетъ изъ «голодной» аренды полу-нищихъ крестьянъ плату, равную доходу наилучше поставленнаго интенсивнаго хозяйства. Пожалуй, послѣднее еще хуже…
Въ лицѣ Ивана Степановича мы имѣемъ предъ собою «собирателя земли», такъ-сказать, малаго полета. Его вожделѣнія пока еще не идутъ дальше скупки надѣловъ обезземеливающагося крестьянства. Нынѣшнее аграрное законодательство, объявившее войну крестьянской поземельной общинѣ и превратившее надѣльную землю въ товаръ, въ предметъ купли-продажи «на базарѣ» деревенской нужды, предоставило этимъ собирателямъ земли-надѣловъ новыя возможности и открыло передъ ними широкіе горизонты. Продаваемый надѣлъ рѣдко когда можетъ миновать его «сильныхъ рукъ», ибо въ этомъ отношеніи гарантіей для него служитъ присутствіе «наличныхъ» во всякое время и принадлежность къ крестьянскому сословію. Въ деревнѣ онъ почти монополистъ. Правда, значительнымъ препятствіемъ для его дѣятельности является запрещеніе покупать въ однѣ руки больше шести надѣловъ, но и это препятствіе удается разными способами обходить, — покупаютъ, напримѣръ, на имя каждаго члена семьи и т. п. Съ тому же онъ несомнѣнно правъ, ожидая въ болѣе или менѣе близкомъ будущемъ устраненія и этого послѣдняго препятствія для свободнаго перехода надѣльной земли изъ слабыхъ рукъ обнищавшаго крестьянства въ «сильныя» руки «піонеровъ». Онъ правъ, говоря, что въ этомъ отношеніи «трудна бѣда начало». Трудно было проломить первую брешь въ твердынѣ крестьянскаго надѣльнаго землевладѣнія, а дальше будетъ уже легче. Логика вещей заставитъ сдѣлать послѣдній шагъ. Кто сказалъ А, тотъ обязательно долженъ сказать уже и В. Вмѣстѣ съ тѣмъ, будутъ все больше расти и аппетиты Ивана Степановича на землю, ибо аппетитъ, какъ извѣстно, приходитъ съ ѣдой. Пока же онъ «собираетъ» надѣльную землю потихоньку да полегоньку…
Рядомъ съ этимъ типомъ, современная русская жизнь выдвинула и другой типъ — собирателя земли болѣе крупнаго масштаба и болѣе высокаго полета, для котораго скупка надѣловъ по пять да по десять десятинъ представляетъ собой слишкомъ маленькое дѣльце, не заслуживающее серьезнаго вниманія. Здѣсь горизонты куда шире. Здѣсь нужны уже не десятки и сотни десятинъ, а тысячи и десятки тысячъ. Здѣсь тоже заняты вырываніемъ земли изъ «слабыхъ» рукъ въ «сильныя», но руки эти ужъ не тѣ. Это не мозолистыя крестьянскія руки, ослабѣвшія отъ непосильнаго труда и безконечной борьбы съ нуждой, а нѣжныя и выхоленныя дворянскія ручки, много вѣковъ удерживавшія необъятныя пространства земли, сначала благодаря даровому труду рабовъ, а потомъ благодаря различнымъ привилегіямъ и льготамъ. Именно вотъ эти необъятныя пространства земли, принадлежащей первенствующему сословію, являются объектомъ вожделѣній этого другого типа «собирателей земли». Какъ хищные коршуны, носятся они по всей Россіи съ одного конца ея въ другой, выискивая, вывѣдывая и вынюхивая, гдѣ легче можно поживиться, въ какихъ мѣстахъ земля эта «плохо лежитъ», у какого помѣщика руки болѣе ослабѣли. Желѣзныя дороги уничтожили для нихъ разстоянія, почта, телеграфъ и телефонъ облегчили возможность развѣдокъ и сношеній, банки и кредитъ ускорили совершеніе сдѣлокъ. Этотъ типъ совершенно далекъ отъ какихъ-либо агрикультурныхъ намѣреній. Въ данномъ случаѣ учитывается лишь то, что земля находится дѣйствительно въ «слабыхъ рукахъ» и, слѣдовательно, легко можетъ быть вырвана, что при извѣстной сноровкѣ этотъ «товаръ» немедленно же можетъ принести громадный барышъ, при продажѣ его оптомъ и въ розницу, и наконецъ, что этотъ товаръ совершенно исключительный, который тамъ больше повышается въ цѣнѣ, чѣмъ дольше удерживаетъ его у себя, такъ какъ народонаселеніе и нужда въ землѣ съ каждымъ днемъ увеличиваются, не говоря ужъ о другихъ факторахъ, повышающихъ съ теченіемъ времени цѣнность земли, даже безъ всякихъ затратъ на нее.
На одинъ изъ такихъ типовъ мнѣ тоже пришлось натолкнуться въ пути. Это было въ началѣ іюля этого года. Поѣздъ шелъ изъ Харькова на Москву. Плацкартный вагонъ третьяго класса былъ переполненъ пассажирами. Въ вагонѣ было душно, пыльно, грязно. Въ Харьковѣ единственное освободившееся противъ меня мѣсто на поперечной нижней скамьѣ вагона занялъ высокій кряжистый старикъ, купеческой складки. На видъ ему можно было дать лѣтъ шестьдесятъ съ лишнимъ, а на самомъ дѣлѣ, какъ я потомъ узналъ, ему было уже безъ малаго семьдесятъ. На немъ была одѣта сѣрая прочная тройка, глаженная рубаха не первой чистоты и поддѣльная панама. Онъ везъ съ собой довольно много вещей, нѣсколько солидныхъ чемодановъ, узелъ съ постельными принадлежностями, большой эмалированный чайникъ, такія же чашку и блюдечко и никкелированную чайную ложечку, съ приспособленіемъ для заварки чая. По всему видно было, что мой новый сосѣдъ человѣкъ дорожный, совершающій далекія путешествія.
Первое время мы молчали. Я углубился въ свѣжія столичныя газеты, онъ вынулъ изъ чемодана цѣлую пачку какихъ-то плановъ, начерченныхъ на калькѣ, разглядывалъ ихъ и дѣлалъ какія-то отмѣтки у себя въ записной книжечкѣ. Затѣмъ онъ разложилъ на подушкѣ карту К--ской губерніи, при чемъ опять-таки дѣлалъ какія-то отмѣтки, то на картѣ, въ разныхъ мѣстахъ, то у себя въ книжечкѣ. Черезъ нѣкоторое время онъ попросилъ у меня разрѣшенія воспользоваться газетой и попутно освѣдомился, откуда и куда я ѣду и гдѣ постоянно живу. Я сказалъ, и, въ свою очередь, узналъ, что онъ живетъ постоянно въ г. X., Кубанской области, на берегу Азовскаго моря, а ѣдетъ въ К--скую губернію. Такъ какъ вамъ предстояло ѣхать вмѣстѣ почти цѣлыя сутки до Москвы, то мы рѣшили чаевать въ компаніи, поочередно отправляясь на станцію за кипяткомъ. За чаемъ разговорились, какъ слѣдуетъ. Старикъ оказался весьма общительнымъ, живымъ и даже до извѣстной степени остроумнымъ.
— Однако жъ, далекое у васъ путешествіе, — замѣтилъ я. — Не даромъ вы везете съ собой всѣ дорожныя принадлежности.
— Да, путешествіе большое, цѣлыхъ шесть сутокъ надо по желѣзной дорогѣ ѣхать, да тамъ еще на лошадяхъ не мало.
— Утомительно, должно быть.
— Нѣтъ, я уже привыкъ. Лишь бы было зачѣмъ ѣхать, а дорога намъ не бѣда. Если дѣла хороши, то и дальняя дорога за короткую сойдетъ, а если дѣла табакъ, тогда и пять верстх за сто покажутся.
— Это, пожалуй, вѣрно. А у васъ какія же дѣла, торговля, вѣроятно? — рѣшался я опросить, заинтересовавшись моимъ новымъ спутникомъ.
— Нѣтъ, отвѣтилъ онъ, мы по земельной части, землю покупаемъ, тамъ и продаемъ.
— Спеціально поэтому и ѣдете туда?
— Исключительно, другого случая нѣтъ.
— Что же, развѣ въ вашихъ мѣстахъ, на Кубани, да и вообще тамъ на югѣ заниматься этимъ дѣломъ менѣе выгодно, чѣмъ въ К--ской губерніи, — пытался я разспрашивать далѣе.
— Въ нашихъ мѣстахъ теперь не приступайся къ землѣ, — отвѣтилъ онъ. — Конечно, купить можно и у насъ, да въ 400 рублей десятину уже вогнали, а еще немного дальше, глядите до пяти сотенныхъ догонятъ.
— Ну, а тамъ, въ К--ской губерніи почемъ теперь десятина?
— Тамъ, — усмѣхнулся онъ, — тамъ я въ прошломъ году одно имѣніе купилъ въ сѣверной части губерніи, болѣе 10.000 десятинъ по 12 съ полтиной за десятину, да еще какъ обмѣряли, потомъ, то оказалось больше двухъ сотъ десятинъ лишка.
— Неужели земля тамъ такъ дешева? — изумился я.
— Такъ дешева, что въ нашихъ мѣстахъ и повѣрить трудно. Ну, конечно, по двѣнадцать съ полтиной это ужъ особенно дешево намъ досталось — случай, — потому что въ одномъ кускѣ, вся огуломъ продавалась, да и порядочно таки отъ желѣзной дороги, хотя и при сплавной рѣкѣ. А по 20—25 р. за десятину очень часто покупаемъ. По 40 рублей я самъ недавно продалъ одному тамошнему чиновнику 350 десятинъ съ усадьбой, совсѣмъ. Ахъ, и усадьба-жъ какая! Это не домъ, а прямо-таки палаты царскія! За одну усадьбу въ нашихъ мѣстахъ десятки тысячъ можно бы взять… Знаете, кжъ въ старину строились помѣщики, — сказалъ онъ, иронически улыбаясь — лѣсу видимо-невидимо, кирпичъ тоже свой — ничего не стоитъ, ну, а работа ужъ совсѣмъ даремная, народу, какъ скота. Знай только — придумывай да приказывай. Ну и строились. А сколько знаете тамъ всякихъ другихъ построекъ, и всему этому, кажется, прямо вѣку не будетъ. Амбары, конюшни, напримѣръ, бревна прямо въ обхватъ. Руби его топоромъ, какъ отъ желѣза отскакиваетъ и теперь еще. А вѣдь сколько лѣтъ, пожалуй, какъ строилось!
— Что же, вы исключительно помѣщичью землю покупаете?
— Исключительно у помѣщиковъ, другой не покупаемъ.
— И все большія имѣнія или и меньшія также покупаете?
— Исключительно большія, потому маленькія имѣньица и расчета нѣтъ покупать.
— Почему же нѣтъ расчета? — удивлялся я.
— Потому, видите ли, что на маленькое имѣніе въ нѣсколько, сотъ десятинъ примѣромъ, много охотниковъ изъ тамошнихъ покупателей можетъ оказаться. Какой-нибудь тебѣ чиновникъ скопилъ нѣсколько тысячъ и лѣзетъ въ покупатели. Одинъ для дачи покупаетъ, другой просто самъ хочетъ на старости маленькимъ помѣщикомъ зажить, хозяйствомъ заняться, да геморрой лечить на вольномъ воздухѣ. Тоже и крестьяне, которые побогаче, собираются артелями и покупаютъ небольшія имѣнія. Бываетъ, что и купчикъ мѣстный приторгуется. Ну, слѣдовательно, конкуренція начинается; нагонятъ цѣну на землю. Ну, и Богъ съ ней, пусть за вами остается. Намъ и безъ того съ такой мелочью невыгодно, возиться.
— Почему же все-таки невыгодно?
— Потому надо посадить около нея своего человѣка, да пріѣзжать туда и присматривать. Вотъ если есть хорошій лѣсъ тамъ, да не трудно его оттуда выволокти — это еще можно, а такъ нѣтъ расчету, — рѣшительно сказалъ онъ.
— А при покупкѣ большихъ имѣній развѣ конкурентовъ не бываетъ? — допытывался я, весьма заинтересовавшись этимъ явленіемъ.
— Тутъ совсѣмъ другое дѣло. Имѣнія, знаете, тамъ все громадныя, есть такіе помѣщики, что больше ста тысячъ десятинъ имѣютъ; ѣдешь, ѣдешь, и конца ему нѣтъ, а десять, пятнадцать, двадцать тысячъ десятинъ — совсѣмъ не рѣдкость. И продаются они все больше огуломъ за долги. Чтобы купить такое имѣніе цѣликомъ, хотя бы оно и какъ дешево продавалось, нуженъ большой капиталъ. Тутъ ужъ, знаете, съ десятью, пятнадцатью тысячами лучше и не подходи, не срамись.
— Но развѣ тамъ нѣтъ людей съ большими капиталами?
— Есть, конечно, есть, хотя и не такъ ужъ много, а все-таки конкуренціи тутъ меньше, а часто и даже и вовсе нѣтъ.
— Почему-же все-таки нѣтъ конкуренціи? — Не совсѣмъ понимаю, — сказалъ я. — Буду очень признателенъ, если вы разъясните мнѣ это..
— Будемъ такъ разсуждать, — началъ онъ въ поясненіе мнѣ. — Кто можетъ купить такое большое имѣніе? Помѣщикъ, дворянинъ? Какія же у него деньги! Сколько ему ни подавай, онъ все промотаетъ, а потому и въ долгу, какъ въ шелку; сами продаютъ, а не покупать еще имъ. Можетъ, конечно, купить еще какой-нибудь важный чиновникъ изъ большихъ тузовъ, какой-нибудь генералъ или министръ, скажемъ, но такіе все больше на югъ лѣзутъ, въ Крымъ, на Черноморское побережье, ну хотя бы Малороссію, въ юго-западный край. Какая ему охота сюда на сѣверъ забираться, въ валенкахъ лѣтомъ ходить? Онъ и такъ уже нажилъ всякіе ревматизмы да подагры, въ мокромъ Петербургѣ. Вотъ онъ и норовить все на ютъ, чтобъ потеплѣе, да поближе ко всякимъ лиманамъ, да къ теплымъ водамъ. Теперь надо еще и то замѣтить, что евреямъ и вовсе покупать нельзя земли, это тоже много значить, потому что они большую конкуренцію могли бы сдѣлать. Народъ вѣдь проворный, оборотливый и малымъ барышемъ довольствоваться можетъ. Ну, есть купцы съ большимъ состояніемъ, но купецъ опасается ухлопать большую сумму въ непривычное ему дѣло; каждый все больше по своей части претъ, а такихъ, которые по земельной части занимаются, еще не такъ много, а въ здѣшнихъ мѣстахъ и вовсе мало. Если же нашъ братъ наскочитъ, мы поладимъ: сегодня я ему не буду мѣшать, а завтра онъ мнѣ. Вотъ нѣмцы появились, тѣ, дѣйствительно, конкуренцію начали дѣлать. Уже былъ такой случай у меня.
— "Какъ нѣмцы, откуда же тамъ въ К--ской губ., нѣмцы? — удивленно спросилъ я.
— А вотъ, видите ли, и сюда забираются уже нѣмцы; нѣкоторые даже изъ нашихъ краевъ, т. е., съ юга. Я уже говорилъ вамъ, что въ нашихъ мѣстахъ земля теперь до 400 рублей за десятину дошла и больше даже; тоже и по всему черноморью и по югу. Вотъ они и продаютъ тамъ свою землю за громадную цѣну, а тутъ покупаютъ по 20—25 рублей за десятину. Тамъ продастъ свои сто десятинъ, а здѣсь купить нѣсколько тысячъ, да еще въ банкѣ деньги оставитъ. А если ихъ нѣсколько хозяевъ, то могутъ свободно даже и какое угодно имѣніе купить. А ему, нѣмцу, все вѣдь равно, что на югѣ, что на сѣверѣ. Я думаю, — сказалъ онъ со смѣхомъ, — что если бы его въ тартарары отправить, то онъ и тамъ бы зажилъ бы припѣваючи. Дѣльный народъ, что и говорить, ну и живучій. Армяне тоже начали сюда пробираться; тоже все тамъ продаютъ у насъ за хорошую цѣну свою землю, а здѣсь покупаютъ цѣлыя имѣнія на эти деньги.
— Но почему же крестьянскій банкъ не покупаетъ эти имѣнія, если земля здѣсь продается за безцѣнокъ? — снова выразилъ я свое удивленіе, — Вѣдь насколько мнѣ помнится, крестьянское населеніе въ этой губерніи довольно малоземельное, а нужда въ землѣ здѣсь среди крестьянъ, пожалуй, не меньшая, чѣмъ въ другихъ россійскихъ губерніяхъ?
— Крестьянскій банкъ намъ не конкурентъ, — иронически отвѣтилъ онъ. — Крестьянскій банкъ и такъ ужъ не знаетъ, что ему дѣлать съ его землей. Вѣдь онъ хоть и покупаетъ, да какъ покупаетъ? Все больше съ протекціей. Ну, и взмылитъ цѣну, какъ, можно больше. Потомъ долженъ онъ, стало быть, продать ее. А крестьяне или вовсе не хотятъ покупать, потому что цѣна. — не подступись, или же и рады бы купить по какой угодно цѣнѣ, потому жить совсѣмъ не на чемъ, — хоть въ какую петлю полѣзетъ, — да задатокъ нуженъ большой, потому землю въ очень большія деньги банкъ вогналъ. А гдѣ же такія деньги на задатокъ достать, да еще наличными? Вотъ самъ банкъ и няньчится съ землей своей. Дальше скажемъ: ну, достанутъ мужики деньги на задатокъ, выскребутъ изъ себя, надѣнутъ хомутъ, опять-таки, дальше что. Надо банку большіе проценты платить, да и долгъ понемногу выплачивать, а изъ чего? Крестьяне тутъ бѣдные, заморенные; доходъ у нихъ маленькій, хозяйство, плохенькое. Если бы цѣна дешевле была — другое дѣло, понемногу, можетъ быть, и очистились бы, а такъ, прямо-таки скажу, невозможно, это — петля имъ — этотъ банкъ. Какъ продастъ банкъ землю свою, крестьянамъ, такъ и начинается возня: постоянныя недоимки, назначеніе опять въ продажу этой самой земли, отсрочка, и т. п. А бываетъ и такъ, что назначатъ въ продажу за недоимки, но никто не покупаетъ, потому что цѣна очень высокая, и остается земля снова за банкомъ, опять онъ долженъ съ ней няньчиться.
— Такъ что крестьянскій банкъ съ вами совершенно не конкурируетъ?
— Нѣтъ, если мы узнаемъ, что къ какому-нибудь имѣнію приторговывается крестьянскій банкъ, такъ мы уже знаемъ, что тутъ уже не купить, потому что большая, значить, протекція у помѣщика.
— Ну, а какъ же вы поступаете съ купленной землей?
— Мы перво-на-перво начинаемъ лѣсъ рубить да выволакивать.
— А лѣса тамъ хорошіе?
— Ахъ, какіе лѣса! — съ восхищеніемъ воскликнулъ онъ. — Все строевой, чудный, вѣковой лѣсъ; деревья въ два обхвата! Знаете, даже слеза прошибаетъ — валить жалко.
— Ну, покончите вы съ лѣсомъ, а дальше что? — все допытывался я, желая уяснить себѣ полную картину.
— А дальше, — отвѣтилъ онъ, — начинаемъ мы землю продавать по частямъ. Ну, конечно, когда рубишь лѣсъ, такъ смотришь, чтобы въ каждомъ небольшомъ участкѣ немного оставить его, иначе совсѣмъ землю можно обезцѣнить. Землю продаемъ мы дешево, наживаемъ не больше десятка рублей на десятинѣ, а то и меньше, потому что намъ есть на это расчетъ, за лѣсъ выручаемъ порядочно.
— Кто же у васъ покупаетъ ее по частямъ?
— Разные покупатели: чиновники, купцы, а наибольше крестьяне изъ богатыхъ. Ну, а если нѣтъ покупателей, такъ и подождать можемъ. Наши деньги и потомъ возьмемъ, еще съ большими процентами.
— А почему же вы крестьянскимъ обществамъ не продаете, или просто по нѣсколько десятинъ отдѣльнымъ мелкимъ крестьянскимъ дворамъ? Вѣдь они дороже дали бы, и вамъ, пожалуй, это выгоднѣе было бы.
— Что и говорить, навѣрно дороже дали бы, да все же нѣтъ намъ расчету съ пустяками возиться. Денегъ у нихъ нѣтъ, придется продавать все больше въ долгъ, иди, возись съ ними, а у многихъ еще и претензіи бываютъ на эту самую землю — злятся. Нѣтъ, Богъ ужъ съ ними. Покончить сразу самое разлюбезное дѣло, никакихъ больше хлопотъ. Сошлись, продажную сдѣлали и конецъ — у тебя земля, у меня деньги. А ежели нѣтъ, могу не продавать, подожду, не горитъ, мнѣ, пожалуй, еще и лучше будетъ потомъ, больше возьму. Годъ отъ года земля должна все больше подниматься въ цѣнѣ, потому что народъ множится, а земля все та жъ. Вотъ и надо пользоваться случаемъ и покупать ее теперь, пока она еще въ слабыхъ рукахъ, а потомъ, когда попадетъ въ крѣпкія руки, уже не выпустятъ ее… Дудки…
Мнѣ вспомнились слова Ивана Степановича. Деревенскій кулакъ и крупный дѣлецъ, ворочающій сотнями тысячъ, выражались почти одними же словами, только тотъ говорилъ о крестьянскихъ рукахъ, а этотъ о дворянскихъ.
Черезъ нѣкоторое время, когда намъ пришлось опять вмѣстѣ чай пить, я снова возобновилъ нашъ прежній разговоръ.
— Большое у васъ дѣло, но и сложное, — сказалъ я какъ бы въ видѣ введенія для начала разговора. — А какъ же вы все-таки узнаете, какой помѣщикъ намѣренъ продать свою землю, какое имѣніе назначено въ продажу, къ какому имѣнію приторговывается крестьянскій банкъ, а къ какому нѣтъ и все подобное? — спросилъ я. — Вѣдь изъ Кубанской области трудно за этимъ услѣдить.
— Дѣло, разумѣется, сложное, что и говорить, потому надо съѣздить самому, посмотрѣть хорошенько, другой разъ десятки верстъ по болотамъ да по кочкамъ изъѣздишь, тоже приторговаться, какъ слѣдуетъ надо, чтобы лишняго не дать. Это вотъ дѣйствіительно важное дѣло, а слѣдить да знать, что гдѣ, теперь совсѣмъ не трудно, даже изъ Америки можно: на то есть телеграфъ, почта, что хочешь. Ну, конечно, и люди у насъ тамъ есть свои.
— Такъ что вы всегда находитесь въ курсѣ дѣла и заранѣе освѣдомлены уже обо воемъ, что васъ интересуетъ тамъ, — оказалъ я.
— Обязательно, — увѣреннымъ голосомъ отвѣтилъ онъ. — Да это и вовсе не мудрено, какъ можетъ показаться съ перваго начала. Хотите, я вотъ вамъ кое-что покажу, и вы тогда сами поймете, что дѣло это совсѣмъ простое.
Онъ снялъ съ верхней полки чемоданъ, вынулъ оттуда довольно объемистую книгу и далъ ее мнѣ. Это была «памятная книга К--ской губерніи на 1912 годъ, изд. Губернскаго статистическаго комитета». Въ концѣ этой книги, въ алфавитномъ порядкѣ по уѣздамъ, были перечислены всѣ крупные землевладѣльцы К--ской губ., съ обозначеніемъ ихъ званія, мѣста постояннаго жительства и количества находящейся у нихъ земли. Многія имена изъ огромнаго перечня, занимавшаго, кажется, страницъ около 30—40, были подчеркнуты карандашемъ, а на поляхъ, около цифръ, обозначавшихъ количество десятинъ числящейся за ними земли, стояли какія-то отмѣтки и разныя записи, ломанными каракулями. Другія имена были отмѣчены просто кружками или крестиками.
— Вотъ видите это, — сказалъ онъ, перелистывая передо мной этотъ, перечень.
— Вижу, — отвѣтилъ я, уже догадываясь немного, въ чемъ дѣло.
— Такъ вотъ здѣсь у меня все обозначено; въ какомъ банкѣ заложено, подъ которую закладную послѣдній разъ деньги взялъ, который разъ назначается въ продажу, сколько долгу числится на имѣніи, самъ ли желаетъ продать, чтобы себѣ осталось, хоть немного денегъ отъ продажи, или съ торговъ будетъ продаваться. Могу даже сказать, что на счетъ многихъ изъ этихъ лицъ мнѣ хорошо извѣстно также, можно ли имъ надѣяться на выручку, съ какой-либо стороны, есть ли у нихъ хорошая рука для протекціи, чтобы продать имѣніе черезъ крестьянскій банкъ, и все прочее. Вотъ это, напримѣръ, видите, — сказалъ онъ, указывая мнѣ одну извѣстную въ Россіи дворянскую фамилію, за которой числилось, кажется, болѣе 15.000 десятинъ земли; — такъ вотъ эта теперь уже непремѣнно будетъ продана. Много разъ назначали, но теперь ужъ капутъ будетъ… Барыня съ двумя дочками все заграницей живетъ, сюда и не показывается; одна изъ дочекъ, говорятъ, немного придурковатая. Сына-офицера думали оженить на одной богатой купеческой дочкѣ; года полтора все валандались — тянули канитель, тысячъ, говорятъ, сто приданаго за ней было… Ну, не выгорѣло у нихъ дѣло. Говорятъ, по любви женился безъ денегъ. Значить, крышка, конецъ, теперь непремѣнно продадутъ, — закончилъ онъ.
Я сидѣлъ и молчалъ, рѣшительно пораженный этой удивительной освѣдомленностью. Онъ, оказывается, отлично зналъ не только матеріальное положеніе оскудѣвшихъ дворянъ этой губерніи, но и интимную жизнь ихъ, такъ какъ послѣдняя оказалась тѣсно связанной съ ихъ матеріальнымъ положеніемъ.
— А это вотъ видите, — указалъ онъ мнѣ еще одну довольно извѣстную фамилію, за которой числилось болѣе 25.000 десятинъ земли. — Эта вотъ подъ тремя закладными уже. Пока старики жили, кое-какъ удерживали. Теперь года четыре уже, какъ оба померли. Остались два сына и одна дочка, старая дѣва. Сыновья чиновниками служатъ, одинъ въ Петербургѣ, другой въ Польшѣ. Любятъ хорошо покутить и на счетъ женскаго пола тоже не дураки. Одинъ изъ нихъ женился и даже довольно выгодно, говорятъ за ней имѣніе тысячъ въ 60 было и денегъ порядочно, ну да разошлись скоро… Наслѣдники, значить, кругомъ замотались. Теперь и этому имѣнію обязательно конецъ будетъ, если дядя-сенаторъ не выручитъ. А какъ мнѣ извѣстно, то на выручку нѣтъ надежды, говоритъ: «достаточно уже выручалъ я васъ». А если и выручитъ, то все же ненадолго отсрочитъ… Продадутъ это имѣніе, скоро, непремѣнно скоро продадутъ, ужъ это мы хорошо знаемъ, — увѣренно сказалъ онъ.
Эта невѣроятная освѣдомленность о всѣхъ сторонахъ даже частной жизни тѣхъ лицъ, громадныя латифундіи которыхъ въ концѣ-концовъ должны были сдѣлаться добычей его предпринимательскихъ аппетитовъ, меня все больше и больше поражала. Знаете ли вы трижды промотавшіеся, титулованные и нетитулованные потомки промотавшихся отцовъ, прожигающіе свою жизнь, жуирующіе въ салонахъ, задающіе шикъ по всѣмъ заграничнымъ курортамъ, швыряющіе тысячами въ дорогихъ вертепахъ бомонда и демимонда, что не мѣшаетъ вамъ въ то же время зачастую быть вершителями россійскихъ судебъ, знаете ли вы, — думалось мнѣ, что гдѣ то на Кубани какой то кряжистый; малограмотный купчина слѣдитъ за каждымъ вашимъ шагомъ, проникаетъ въ подноготную вашей интимной жизни, изучаетъ прочность вашихъ родственныхъ узъ и даже учитываетъ успѣхи и неудачи вашихъ сердечныхъ влеченій, вашихъ интимныхъ связей? Знаете ли вы, что всѣ эти свѣдѣнія ему нужны для того, чтобы точно опредѣлить моментъ ликвидаціи вашихъ родовыхъ осиныхъ гнѣздъ, что онъ въ своемъ прогнозѣ никогда не ошибается? А общительный спутникъ мой указывалъ мнѣ все новыя и новыя дворянскія фамиліи и дѣлился подробными свѣдѣніями о всѣхъ деталяхъ ихъ личной, семейной и даже сословной жизни. Такъ какъ дворянскіе выборы и вся сословная жизнь мѣстнаго дворянства была у него такъ же, какъ на ладони. Потомъ онъ продемонстрировалъ еще предо мною карту той же К--ской губ., на которой въ равныхъ мѣстахъ опять-таки были какія-то замѣтки и цифры, обозначавшія количества десятинъ. Въ одномъ мѣстѣ на картѣ была проведена линія карандашомъ. Это, оказывается, имъ былъ отмѣченъ уже варіантъ проектируемой еще только желѣзной дороги. Затѣмъ онъ снова принялся перелистывать списокъ землевладѣльцевъ. Передъ глазами у меня все время мелькали пятизначныя цифры: 10.000, 20.000, 30.000 десятинъ и т. д.
— Однако-жъ, какая масса еще земли свободной есть! — не могъ я воздержаться отъ восклицанія.
— Очень, очень еще много, — отвѣтилъ онъ. — Знаете, продолжалъ онъ, другой разъ подумаешь: переселяются въ Сибирь, на Амуръ, на край свѣта, однимъ словомъ, Богъ знаетъ куда, а земли подъ бокомъ еще видимо-невидимо. Сколько народа еще можно было бы на ней поселить! Пожалуй, что и не дороже стоило бы, чѣмъ переселять ихъ такъ далеко, если бы, конечно, все правильно шло, да толкомъ.
— А крестьяне, говорите вы, тамъ бѣдные? — спросилъ я.
— Очень бѣдные. О, куда хуже, чѣмъ даже у насъ на югѣ живутъ. У насъ, видите ли, хоть земли у мужика мало, но если она уже родитъ, такъ уродитъ! Другой разъ и два года будешь жить съ одного урожая. У насъ вѣдь степной черноземъ, тепло, солнце, хлѣба все бѣлые, дорогіе, а тутъ и климатъ суровый, и хлѣба похуже, и урожаи меньшіе, а, главное, земли у нихъ мало. Съ чего же тутъ сытымъ быть… Ну, и озлобленіе среди нихъ большое — не дай Богъ, что такое…
— Ужасно, какъ озлобились, — продолжалъ онъ послѣ нѣкоторой паузы, — мы-то что, — наше дѣло сторона, не съ насъ это началось; если, стало быть, имѣніе все равно продается, чего жіе его не купить? Ну не я — другой купитъ, легче вамъ будетъ, что ли? А вѣдь и намъ изъ-за этого препятствія бываютъ — потери терпимъ. Другой разъ дешевле участокъ спускаешь, если крестьяне пользовались имъ раньше и большую претензію на него имѣютъ. Нѣтъ большихъ охотниковъ покупать такіе участки — ну, и спускаешь, лишь бы развязаться. Вѣдайся ты самъ съ ними…
— Что же все-таки будетъ дальше? Чѣмъ все это можетъ кончиться? — пытался я нѣсколько раздвинуть рамки нашего разговора.
Мой собесѣдникъ сразу какъ-то насупился, взглянулъ на меня нѣсколько недовѣрчиво и сдѣлался менѣе разговорчивымъ. Однако, быть можетъ, для того, чтобы скрыть неловкость неожиданно прерваннаго разговора, онъ, подумавши нѣсколько, сказалъ:
— Думаю, что пока ничего особеннаго не будетъ: потому что недавно хорошо проучены были… Ну, а черезъ нѣсколько лѣтъ, кто его знаетъ, что будетъ? Пожалуй, что и худо будетъ. А въ общемъ насъ это не касается. Мы съ ними дѣла не имѣемъ, — сказалъ онъ рѣшительнымъ тономъ, давая этимъ понять, что дальнѣйшій разговоръ въ этомъ направленіи ему нежелателенъ.
Я понялъ намекъ и не настаивалъ. Въ теченіе остального пути до Москвы мы еще нѣсколько разъ пили вмѣстѣ чай, при чемъ компаньнонъ мой, несмотря на седьмой десятокъ за плечами, пилъ въ прикуску, щелкая сахаръ, какъ бѣлка. Разговоры мы вели все болѣе о невинныхъ вещахъ. За нѣсколько часовъ до пріѣзда въ Москву старикъ пригласилъ въ нашу компанію какую-то молоденькую петербургскую дамочку, за которой онъ сильно таки пріударивалъ. Его благоволеніе къ этой дамочкѣ зашло настолько далеко, что на одной изъ станцій онъ купилъ для нея у крестьянской дѣвочки букетикъ полевыхъ цвѣтовъ за цѣлыхъ… четыре копейки. Въ Москвѣ мы всѣ разстались.