В стране черных людей (Охорн)/ДО

В стране черных людей
авторъ Антон Охорн, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1899. — Источникъ: az.lib.ru • Историческая повесть из недавнего прошлого Африки.
Текст издания: журнал «Юный Читатель», № 25, 1899.

ВЪ СТРАНѢ ЧЕРНЫХЪ ЛЮДЕЙ.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВѢСТЬ изъ недавняго прошлаго Африки

АНТОНА ОХОРНА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ НѢМЕЦКАГО. ОГЛАВЛЕНІЕ I-й ЧАСТИ.

Предисловіе.

Глава I. У короля Кабрега

Глава II. Похищеніе невольниковъ

Глава III. Расправа

Глава IV. Освобожденіе невольниковъ

Глава V. Въ западнѣ

Глава VI. Дважды спасенный

Глава VII. Новый пророкъ

Глава VIII. Битва при Кашгилѣ

ОГЛАВЛЕНІЕ II ЧАСТИ.

Глава IX. Тучи надвигаются

Глава X. Бѣгство

Глава XI. Въ Шамбе и Анакѣ

Глава XII. Измѣнникъ несетъ достойную кару

Глава XIII. Затрудненія все увеличиваются

Глава XIV. Отступленіе къ югу

Глава XV. Король Уганды

Глава XVI. Эминъ и Стэнли

Глава XVII. Мятежъ

Глава XVIII. Въ Багамойо

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Въ этой книгѣ говорится не о тѣхъ вымышленныхъ исторіяхъ, гдѣ необыкновенныя приключенія и происшествія составляютъ исключительно плодъ фантазіи автора; разсказанныя въ ней событія основаны на историческихъ фактахъ и, въ большинствѣ случаевъ, почти до мельчайшихъ подробностей взяты изъ дѣйствительности.

Величайшая изъ рѣкъ Стараго Свѣта, Нилъ, орошаетъ въ своемъ верхнемъ и среднемъ теченіи Суданъ, обширную плодородную страну, расположенную въ центрѣ Африки. Суданъ, т.-е. «страна чернокожихъ», представляетъ смѣшанное населеніе изъ негровъ и негроподобныхъ племенъ. Одни изъ нихъ — грубые язычники, другіе — особенно на сѣверѣ Судана — исповѣдуютъ мусульманскую религію. Съ древнѣйшихъ временъ распространено здѣсь рабство со всѣми его ужасами; оно составляетъ одно изъ проявленій общей грубости и дикости нравовъ, царящихъ здѣсь.

Всѣ старанія европейцевъ цивилизовать эти дикія страны — ввести христіанство, основать школы, уничтожить торговлю людьми, смягчить грубые, а подчасъ прямо звѣрскіе обычаи — достаточно сказать, что среди нѣкоторыхъ племенъ распространенъ до сихъ поръ обычай людоѣдства — не принесли пока особенныхъ результатовъ. Яркимъ примѣромъ этого можетъ служить исторія нѣмецкаго доктора и путешественника Шницера, извѣстнаго въ Суданѣ подъ именемъ Эминъ-Бея или Бѣлаго Паши. Состоя на египетской службѣ, онъ въ 1878 году былъ посланъ египетскимъ правительствомъ въ Суданъ, въ качествѣ губернатора экваторіальныхъ провинцій. Первые годы его дѣятельность казалась успѣшной: ему удалось водворить нѣкоторый порядокъ въ странѣ, ограничить торговлю людьми, обуздать произволъ рабовладѣльцевъ и заслужить любовь и довѣріе среди чернокожихъ. Но вотъ въ Суданѣ, подъ предводительствомъ мусульманскаго лже-пророка Махди, вспыхнуло возстаніе противъ египетскаго владычества, вскорѣ охватившее всю страну. Послѣ упорной и продолжительной борьбы махдисты (приверженцы Махди) захватили страну въ свои руки, и всѣ плоды долголѣтней дѣятельности Эмина-Паши погибли. Событія, разыгравшіяся тогда въ «странѣ чернокожихъ», привлекли къ себѣ всеобщее вниманіе.

Правдивая исторія этихъ событій и разсказана въ нашей книгѣ.

ГЛАВА I.
У короля Кабрега.

Нѣсколько миль къ востоку отъ озера Альберта, въ средней Африкѣ, во владѣніяхъ королевства Уніоро, раскинулась маленькая деревушка. Среди цвѣтущихъ деревьевъ виднѣются, по три, по четыре въ рядъ, низкія полушаровидныя хижины, и ихъ зеленыя крыши поднимаются надъ мягкими всходами кукурузы и низенькими побѣгами табаку; кое гдѣ возвышается одинокій бананъ или смоковница; то тутъ, то тамъ среди темной зелени мелькаетъ темнокрасный тюльпанъ.

Было раннее майское утро; хотя періодъ дождей уже начался, и всю ночь дождь лилъ ливнемъ, но къ утру онъ пересталъ, и теперь солнце привѣтливо свѣтило, озаряя своими лучами влажную землю. Пестрые попугаи то появлялись, то снова исчезали въ густой зелени деревьевъ, на одной изъ смоковницъ стучалъ дятелъ, ему вторилъ отдаленный звукъ роговъ.

Въ мѣстечкѣ замѣчалось большое оживленіе, — мужчины, женщины и дѣти толпились около хижинъ съ легкими крышами, сплетенными изъ ползучихъ растеній. Владѣльцы этихъ хижинъ отличались блестящей темной кожей всевозможныхъ оттѣнковъ, начиная отъ совершенно черной до желтовато-красной. На плечахъ у мужчинъ были наброшены бычачьи шкуры, женщины же и дѣти были почти нагія. Среди толпы рѣзко выдѣлялся нубійскій солдатъ и двое юношей въ легкомъ египетскомъ одѣяніи; они только что осѣдлали лошадь, которая, широко раздувъ ноздри, вдыхала теплый воздухъ и время отъ времени ржала, потряхивая головой.

Дверь одной изъ хижинъ отворилась, и изъ нея вышли два человѣка. Одинъ изъ нихъ былъ, безъ сомнѣнія, европеецъ, о чемъ ясно свидѣтельствовала бѣлая, хотя и сильно загорѣлая отъ африканскаго зноя, кожа.

Онъ носилъ одежду высшихъ египетскихъ чиновниковъ. Это былъ еще не старый, стройный, худощавый мужчина, немного выше средняго роста. Продолговатое, обрамленное темной бородой, лицо его выражало умъ и рѣшительность. Его ясные проницательные глаза пристально смотрѣли сквозь блестящіе очки на толпившихся людей. Другой мужчина, стоявшій рядомъ съ нимъ, былъ, очевидно, туземецъ; это былъ высокій человѣкъ могучаго сложенія, одѣтый въ бѣлую, звѣриную шкуру, поверхъ которой, удобно тогѣ, ниспадалъ кусокъ древесной ткани; все въ немъ обличало вождя.

— Итакъ, все готово, и мы можемъ выступить? — спросилъ первый на туземномъ нарѣчіи.

— Эмину-Бею ждать не приходится; носильщики готовы.

Съ этими словами онъ сдѣлалъ знакъ рукой, и часть стоявшихъ передъ нимъ мужчинъ скрылась въ хижины; минуту спустя они возвратились съ поклажей. Тотъ, кого вождь называлъ Эминъ Беемъ, только что собирался сѣсть на лошадь, какъ раздался глухой бой огромной ноггары (барабанъ). Вождь быстро обернулся на этотъ звукъ, пристально смотря въ ту сторону; помолчавъ съ минуту, онъ сказалъ: «Это посолъ короля. Король посылаетъ тебѣ своего Макунго (предводитель), который проводитъ тебя до столицы».

Эминъ остановился и спокойно сталъ ожидать прибытія посла короля Кабрега, котораго онъ намѣревался посѣтить. Все ближе и ближе звучала ноггара, женщины и дѣти тѣснѣе толпились кругомъ, еще минута, и на улицѣ показался королевскій сановникъ; одѣтъ онъ былъ совершенно такъ же, какъ вождь, рядомъ съ нимъ съ одной стороны шелъ барабанщикъ, съ другой его оруженосецъ, а за нимъ шесть спутниковъ. Послѣ обмѣна привѣтствіями, Эминъ со своей свитой присоединился къ нимъ, и шествіе двинулось въ путь подъ непрерывный бой барабана.

Дорога вела то по обработаннымъ полямъ, то по болотистымъ низменостямъ, заросшимъ папирусомъ, тростникомъ и камышемъ. Степи смѣнялись рощами банановъ, а на горизонтѣ возвышались горные хребты, достигавшіе до 600 метровъ вышины. Но вотъ чаще стали попадаться кукурузныя поля и табачныя плантаціи, среди нихъ, то тутъ, то тамъ, радуя усталый взоръ, мелькала крыша маленькаго домика, утопавшаго въ зелени; на лугахъ паслись пѣгія безрогія коровы (рога, по мѣстному обычаю, уничтожаютъ при самомъ началѣ роста, прижигая ихъ каленымъ желѣзомъ) и, наконецъ, тамъ, гдѣ горы широко разступались направо и налѣво, глазамъ путешественниковъ открылась столица Уніоро, резиденція короля Кабрега — Мпаро-Ніамога.

Многочисленныя хижины, далеко разбросанныя одна отъ другой, едва виднѣлись, скрывались въ густой зелени банановъ. Нѣсколько хижинъ повыше расположены тъсно одна подлѣ другой, и обнесены общимъ заборомъ — это и было жилище (сериба) короля.

Заслышавъ звуки барабана, все населеніе съ криками выбѣжало навстрѣчу прибывшимъ; но лишь показалось шествіе, все затихло, и толпа низко склонилась, привѣтствуя иностранцевъ и королевскаго Макунго. Послѣдній проводилъ гостя своего повелителя къ группѣ хижинъ, лежавшихъ въ сторонѣ отъ дороги, на уединенномъ холмѣ, въ десяти минутахъ разстоянія отъ королевской серибы. На югѣ и востокѣ поднимались высокія горы, на ихъ зеленыхъ склонахъ, поросшихъ мимозами и азаліями, паслись волы короля, ихъ было здѣсь болѣе тысячи.

Первый министръ короля пришелъ привѣтствовать Эмина отъ имени своего повелителя и передать ему дары: двухъ жирныхъ бѣлыхъ быковъ, пачку соли, муку и нѣсколько сосудовъ бананнаго вина, при немъ сообщилъ ему, что Кабрега приметъ его на слѣдующее утро.

Послѣ этого Эминъ направился въ свое жилище. Хижина его была нѣсколько большихъ размѣровъ, чѣмъ у другихъ жителей; у входа два столба высоко поддерживали дерновую крышу, кругомъ же она ниспадала почти до самой земли. Легкая, плетеная изъ тростника, цыновка, укрѣпленная на столбахъ, придавала хижинѣ полукруглую форму. Хижина эта состояла изъ довольно большой пріемной, выложенной цыновками и снабженной въ видѣ особой роскоши стуломъ и подобіемъ стола, и другой небольшой комнатки, предназначенной для спальни. Войдя въ хижину, Эминъ тотчасъ же приступилъ къ распаковкѣ и приведенію въ порядокъ подарковъ, предназначенныхъ для короля, люди же его хлопотали объ ужинѣ, для котораго закололи одного изъ присланныхъ въ подарокъ быковъ. Вскорѣ запылалъ костеръ, на огонекъ пришли и туземцы, и началась веселая, шумная болтовня и пѣніе, — общему оживленію не мало способствовало банаиное вино (муенге).

Наступилъ вечеръ; Эминъ вышелъ изъ своего дома и направился мимо пирующихъ къ горамъ, возвышавшимся тотчасъ же за хижинами. У одного изъ скалистыхъ уступовъ Эминъ остановился и сѣлъ на камень. Изъ-за темныхъ облаковъ выглянула луна и озарила резиденцію кабрега и горныя вершины. Изъ деревни доносился шумъ, слышались звуки рога и флейты, въ дикомъ негармоничномъ сочетаніи — жители пировали. Подобныя картины не были новы одинокому среди этой чужой жизни Эмину, не ново было ему и зарево пожара. Въ наскоро построенныхъ негритянскихъ деревняхъ пожары — не рѣдкость: вѣрно кто-нибудь, подгулявши, выстрѣлилъ въ соломенную крышу. Не удивили его и два блестящихъ глаза, пристально остановившіеся на немъ. Это была гіена, привлеченная, должно быть, запахомъ крови убитаго внизу быка, но довольно было захлопать въ ладоши и громко крикнуть, чтобы обратить кровожадное животное въ бѣгство.

Но вотъ луна зашла, почти въ то же мгновеніе раздался сильный ударъ грома, и изъ разорванныхъ облаковъ полилъ дождь. Эминъ быстро направился въ обратный путь; черезъ четверть часа быстрой ходьбы онъ снова стоялъ у костра передъ своей хижиной, негры не переставали пѣть и шумѣть; здѣсь не выпало ни одной капли дождя. На слѣдующее утро появились посланные короля, чтобы сопровождать къ нему Эмина. Это были четыре матонгали (вожди) со свитой; они шли впереди шествія, за ними слѣдовали два носильщика, нагруженные подарками королю и, наконецъ, Эминъ въ богатомъ египетскомъ одѣяніи, а рядомъ съ нимъ нубійскій солдатъ Фонни.

Когда, наконецъ, дошли до дома короля, Эминъ сошелъ съ лошади и въ сопровожденіи Матонгали и носильщиковъ вступилъ въ домъ, полъ котораго покрывали зеленыя цыновки изъ волоконъ папируса.

Посрединѣ довольно уютной комнаты, на высокомъ стулѣ сидѣлъ Кабрега, сильный статный мужчина, съ довольно свѣтлой кожей и маленькими выхоленными руками. Красивая голова была гладко выбрита, четыре нижнихъ рѣзца, по обычаю того племени, были вырваны при переходѣ въ возрастъ возмужалости. Мускулистое тѣло по самую грудь прикрывала тонкая рыжевато-желтая ткань изъ древесныхъ волоконъ, черезъ лѣвое плечо, подобно пледу, наброшенъ былъ кусокъ такой же ткани, правая рука была непокрыта. На рукахъ у него были надѣты амулеты изъ корней и желѣзный браслетъ, а на шеѣ висѣла цѣпь изъ хвостовъ жирафовъ съ синей стеклянной бусиной посерединѣ. Кругомъ повелителя сидѣли на корточкахъ около 50 вождей, одѣтыхъ въ шкуры и древесныя ткани, за нимъ стояли 10, вооруженныхъ мечами, негровъ, а у ногъ его помѣстился его драгоманъ (переводчикъ) Маніара.

Эминъ выступилъ впередъ и съ глубокимъ поклономъ произнесъ обычное привѣтствіе: «Нгунсоно кали» (привѣтствую тебя, Величайшій). Въ отвѣтъ на это Кабрега протянулъ ему руку и велѣлъ принести стулъ, на который Эминъ опустился и заговорилъ на туземномъ нарѣчіи:

— Генералъ-губернаторъ Судана, Гордонъ-Паша возложилъ на меня почетное порученіе отправиться къ тебѣ и предложить его дружбу, а также, въ знакъ глубокаго его уваженія къ тебѣ, передать его подарки.

Король взялъ вѣрительную грамоту Эмина и обратился къ нему на судано-арабскомъ нарѣчіи.

— Я счастливъ, что могу привѣтствовать тебя здѣсь. Я буду радъ, если тебѣ понравится у насъ. Но говори по арабски, и пусть мой драгоманъ переведетъ твои слова, чтобы и народъ мой понялъ ихъ.

По знаку Эмина нубійскій солдатъ Фонни разложилъ передъ повелителемъ подарки. Это были пестрыя матеріи, блестящіе мѣдные приборы, стеклянныя бусы всевозможныхъ цвѣтовъ и формъ, зеркала и другія красивыя бездѣлушки, между прочимъ, нѣсколько кусковъ пахучаго мыла. Послѣдніе Кабрега приказалъ подать себѣ, разсматривалъ ихъ, нюхалъ; очевидно, этотъ подарокъ доставилъ ему особенное удовольствіе. Онъ обратился къ Эмину съ вопросомъ:

— Ты не египтянинъ?

— Нѣтъ, я изъ той страны, которая лежитъ за далекимъ моремъ.

— Родина Паши Млиджу^[1])?

— Нѣтъ, онъ изъ Англіи, а я нѣмецъ родомъ.

— Очень велика твоя страна?

— Да, она велика и прекрасна, ея повелитель очень могучъ и пользуется всеобщимъ уваженіемъ; мой повелитель — императоръ съ бѣлой бородой, всѣ подвластные ему князья глубоко чтятъ его.

— Почему же ты не остался въ твоей странѣ?

— Потому что я желалъ узнать другія страны, другихъ людей, увеличить мои собственныя знанія и разсказать моему народу объ особенностяхъ и красотахъ этой части свѣта.

— Ты разскажешь твоему народу объ Уніоро и обо мнѣ также?

— Конечно, я сообщу имъ, какъ дружелюбно ты меня принялъ и какъ ты могучъ.

Король милостиво улыбнулся, плюнулъ шумно на цыновку, которую одинъ изъ придворныхъ тотчасъ же вытеръ рукой, и продолжалъ свои разспросы:

— Твой отецъ, вѣроятно, великій вождь?

— Мой отецъ былъ простой купецъ.

— И ты самъ добился этого? — сказалъ онъ, указывая пальцемъ на богатую одежду своего гостя.

— Разскажи мнѣ, — прибавилъ онъ, — про свою жизнь и какъ ты сдѣлался туркомъ?

— Исторія моя весьма проста. По отцу меня зовутъ Эдуардъ Шницеръ, я родился въ 1840 году въ городѣ Онпельнъ. Я хотѣлъ сдѣлаться докторомъ и посѣщалъ высшую школу въ столицѣ моей родины, Берлинѣ. Окончивъ ученіе, я поѣхалъ въ Турцію и сталъ портовымъ докторомъ въ Антивари. Позднѣе я сдѣлалъ путешествіе по Сиріи и Аравіи и вступилъ, наконецъ, въ качествѣ врача въ египетскую армію, перешелъ вмѣстѣ съ Гордонъ-Пашей въ Суданъ, здѣсь Паша поставилъ меня губернаторомъ Экваторіальныхъ провинцій.

Король съ любопытствомъ разсматривалъ спокойнаго, серьезнаго человѣка, сидѣвшаго рядомъ съ нимъ; вдругъ взглядъ его остановился на часахъ Эмина; онъ попросилъ позволенія взять ихъ въ руки, поднесъ къ уху, при чемъ лицо его выразило полный восторгъ, и онъ освѣдомился, не можетъ ли Эминъ достать ему такіе же громко тикающіе часы. Поговоривъ еще немного о сосѣднихъ владѣніяхъ, онъ отпустилъ Эмина, выразивъ еще разъ надежду, что ему будетъ хорошо и удобно въ Уніоро, подъ его покровительствомъ.

Время летѣло быстро. Эминъ всецѣло отдался изслѣдованіямъ и наблюденіямъ. Кабрега заботился о продовольствіи своего гостя, присылая ему ежедневно зерна, муку, мясо и муенге (бананное вино). Больше всего Эмина интересовала базарная жизнь въ густо населенномъ мѣстечкѣ.

Тотчасъ же за королевскимъ дворомъ тянулась неправильной формы площадь, окруженная темнозелеными бананами и высокими тростниковыми заборами хижинъ.

Въ полдень начиналась здѣсь самая оживленная жизнь. Со всѣхъ сторонъ стекались сюда люди, одни въ качествѣ продавцевъ, нагруженные своими товарами, или погоняющіе скотъ, назначенный для продажи, другіе же въ качествѣ покупателей двигались съ шумомъ и крикомъ, съ нанизанными на шнуркѣ раковинами (онѣ замѣняютъ деньги) или товарами, предназначенными для обмѣна. Рядомъ съ одѣтымъ въ звѣриную шкуру, свѣтло-кожимъ пастухомъ, съ строгимъ, красивымъ профилемъ, принесшимъ сюда свѣжее масло, завернутое въ листья банана, ломается, одѣтый въ пестрыя отрепья почти черный колдунъ-парія, обвѣшанный амулетами и самыми причудливыми украшеніями. Свѣтложелтые арабы съ полнымъ сознаніемъ превосходства, съ кривымъ кинжаломъ за поясомъ, закупаютъ плоды, зелень и мясо. Подвижные, болтливые сыны племени Ваханда, въ чистыхъ свѣтло-желтыхъ древесныхъ тканяхъ, принесли сюда для мѣны красивыя, мягкія цыновки Уганды, древесныя ткани и толстыя мѣдныя проволоки. Подвластныя племена страны Нкола продаютъ пачками прекрасный табакъ ихъ родины. Свѣтлокожіе жители горныхъ странъ юга выставили на продажу скотъ, а высокіе воины племени Вакиди, съ круто завитыми волосами и желѣзными обручами на шеѣ равнодушно наблюдаютъ за торговлей. Матеріи для одежды имъ не нужны, а мѣдь, желѣзо и стеклянныя бусы даетъ имъ Кабрега въ обмѣнъ на слоновую кость, которую они ему доставляютъ. Вѣдь въ его же интересахъ поддерживать эту выгодную торговлю и благосклонно относиться къ нимъ. Среди всѣхъ этихъ людей преобладаютъ жители, пришедшіе изъ сосѣднихъ деревень, чтобы продать бананы, сладкіе бататы, бобы, тыквы, муку, рыбаки съ озера Альберта съ вяленой и свѣжей рыбой, женщины съ огромными сосудами изъ тыквы, наполненными пѣнистымъ пивомъ, нищіе, женщины, нагія дѣти, быки, козы, овцы, собаки, — все это кричитъ, суетится въ пестромъ безпорядкѣ. То тутъ, то тамъ раздается музыка. Тѣ, которые покончили уже свои дѣла и собираются въ обратный путь, заходятъ обыкновенно въ кузницы, которыя почти во всѣхъ негритянскихъ деревняхъ служатъ сборнымъ пунктомъ, своего рода клубомъ; тамъ всегда можно встрѣтить группу праздношатающихся, тамъ же всегда услышишь новую сплетню, которую можно унести на свою далекую родину. Около четырехъ часовъ торговля пріостанавливается, всѣ расходятся въ разныя стороны, вмѣсто криковъ продавцевъ и покупателей слышится только лай собакъ и пронзительный свистъ коршуна, — они справляютъ свой обѣдъ; но въ сумерки и они исчезаютъ, и въ блѣдномъ свѣтѣ мѣсяца мелькаютъ только тѣни летучихъ мышей.

Посѣтивъ однажды въ полдень базарную площадь, Эминъ увидѣлъ караванъ, подвигавшійся ему навстрѣчу; онъ остановился, наблюдая за нимъ. Впереди ѣхалъ рядомъ съ королевскимъ Матонгали, шедшимъ пѣшкомъ, высокій, темнокожій мужчина въ одѣяніи суданскихъ арабовъ; богатый поясъ перетягивалъ пестрыя шелковыя одежды, въ складкахъ туники блестѣли рукоятки оружія. Повидимому это былъ донголанецъ^[2]. Эминъ съ особеннымъ интересомъ проводилъ глазами и его, и его свиту. Эти люди вели, главнымъ образомъ, торговлю невольниками, и Эминъ поставилъ себѣ задачей жизни, насколько это въ его власти, препятствовать имъ. Позади донголанца выступали вооруженные негры, такъ называемые басингеры, среди нихъ шли четыре невольника, прикованные другъ къ другу, и нѣсколько цвѣтущихъ, юныхъ дѣвушекъ, которыя плелись, печально опустивъ головы; за ними шли человѣкъ 25, нагруженные тюками. Гнѣвно закипѣла кровь Эмина, и далеко недружелюбнымъ взглядомъ проводилъ онъ гордаго долголанца. И тотъ, въ свою очередь, замѣтилъ Эмина^, темные глаза подъ нависшими бровями загорѣлись суровымъ огнемъ, онъ бросилъ мрачный взглядъ на Эмина и рука его почти инстинктивно сжала рукоятку кинжала. Оба смѣрили другъ друга вызывающимъ взглядомъ, точно два противника, готовые на отчаянную борьбу. Съ глазами Эмина встрѣтилась еще одна пара глазъ; они принадлежали юной, едва достигшей двѣнадцатилѣтняго возраста дѣвушкѣ, съ поразительно красивыми чертами лица. Она замѣтила взглядъ, какимъ проводилъ Эминъ донголанца, и, казалось, почерпнула въ немъ надежду и мужество; въ ея красивыхъ темныхъ глазахъ, устремленныхъ на Эмина, свѣтилась мольба.

Медленно послѣдовалъ Эминъ за шествіемъ, которое, наконецъ, остановилось у группы домиковъ, донголанецъ сошелъ съ лошади и простился съ королевскимъ Матонгали. Эминъ его зналъ и, обратясь къ нему, спросилъ, кто этотъ иностранецъ.

— Это Юсуфъ Нуръ, донголанецъ, который пріѣзжаетъ сюда съ товарами, чтобы вымѣнять ихъ на слоновую кость, — отвѣчалъ тотъ. По нашимъ обычаямъ, онъ отдаетъ половину своихъ товаровъ королю, главнымъ образомъ, порохъ, свинецъ и оружіе, за это во все время своего пребыванія онъ получаетъ домъ, садъ, скотъ и жизненные припасы, а когда уѣзжаетъ — слоновую кость въ подарокъ отъ короля.

На слѣдующее утро Эмина опять пригласили къ королю, который принялъ его на этотъ разъ одѣтый въ богатыя, пестрыя древесныя ткани. Кругомъ него въ безпорядкѣ расположились на цыновкахъ вожди и мирно жевали кофе, а впереди сидѣлъ въ великолѣпной одеждѣ донголанецъ, — повидимому, онъ только что поднесъ королю дары, и Кабрега хотѣлъ ими похвастаться передъ своимъ высокимъ гостемъ. Онъ дружески привѣтствовалъ Эмина и указалъ ему на мѣсто рядомъ съ собой.

— Юсуфъ Нуръ, — обратился онъ къ чужеземному купцу, — ты видишь передъ собой человѣка, одарившаго меня такими чудными подарками, передъ которыми всѣ твои товары ничего не стоятъ.

Тотъ бросилъ мрачный взглядъ на Эмина и отвѣчалъ:

— Я очень огорченъ, что не могу дать тебѣ больше, но я человѣкъ бѣдный.

— Не вѣрь ему, Эминъ-Бей, — засмѣялся Кабрега, — онъ очень богатъ, его серибы разбросаны на тысячи миль кругомъ, онъ увозитъ съ собой большую часть слоновой кости, которую приносятъ мнѣ мои люди, а они обязаны отдавать мнѣ съ каждаго убитаго слона одинъ клыкъ.

— Онъ, конечно, беретъ также и живой товаръ? — спросилъ Эминъ.

— О, конечно, онъ имъ не брезгаетъ — отвѣчалъ со смѣхомъ король.

— Въ такомъ случаѣ я совѣтую Юсуфу Нуру, — серьезно замѣтилъ Эминъ, — не посѣщать экваторіальныхъ провинцій, такъ какъ тамъ подобная торговля не будетъ ему выгодна.

Глаза долголанца снова загорѣлись гнѣвомъ, съ плотно сжатыхъ губъ сорвалось на суданоарабскомъ нарѣчіи: — Я никому не позволю предписывать себѣ дорогу, я привыкъ, въ своихъ дѣлахъ подчиняться собственному сужденію.

Эминъ ни слова не возразилъ на вызывающія слова; даже Кабрега выказалъ достаточно такта, переведя разговоръ на другую тему. Полчаса спустя король отпустилъ своихъ гостей, замѣтивъ мимоходомъ, что охотно пригласилъ бы къ обѣду Эмина, но онъ привыкъ кушать одинъ, къ тому же столъ его очень простъ — мясо и бананы, а пьетъ онъ только молоко и муенге.

Прошло нѣсколько дней. Былъ жаркій полдень, темныя тучи, скопившіяся на западѣ, предвѣщали сильную грозу и напоминали жителямъ, что настало время харифа (время дождей). Фонни занимался чисткой своего ружья, около него въ тѣни лежали двое юныхъ слугъ Эмина, въ то время какъ онъ самъ набивалъ чучело какой то рѣдкой птицы. Поднявшійся на юго-востокѣ вѣтеръ усиливался съ каждой минутой, нагоняя черныя тучи; вскорѣ онѣ покрыли все небо, и надъ мѣстечкомъ спустилась грозная темнота. На мгновеніе наступила полная тишина. Но вотъ блеснула молнія, разомъ освѣтивъ все небо, прогремѣлъ ударъ грома, потрясшій, казалось, всю землю, и началась гроза. Фонни и оба мальчика со страхомъ бросились вслѣдъ за Эминомъ, который поспѣшилъ въ домъ. Въ продолженіе получаса свирѣпствовалъ ураганъ; но вотъ мракъ смѣнился тусклыми сѣрыми сумерками; дождь все еще лилъ обильными потоками, вода проникала даже въ хижины, и у всѣхъ была одна забота, — преградить путь этимъ потокамъ.

Въ темнотѣ вдругъ показались неясныя очертанія бѣгущей человѣческой фигуры. Быстро проскользнула она за загородку и, вбѣжавъ въ домъ, бросилась на колѣни передъ Эминомъ съ крикомъ:

— Помоги мнѣ, господинъ, освободи меня!

При свѣтѣ огня, упавшаго на вошедшую,

Эминъ узналъ красивую вахумскую дѣвушку, которую донголанецъ увелъ съ собой, какъ невольницу.

— Встань, — ласково сказалъ онъ дѣвушкѣ, — скажи мнѣ, кто ты, откуда пришла и чего хочешь.

Дѣвушка поднялась съ колѣнъ и заговорила прерывающимся голосомъ:

— Я изъ племени Вахума, мои соплеменники живутъ въ деревнѣ около Дуфиле, среди племени Мади; они пастухи. Отецъ мой вождь, меня зовутъ Апока. Мы живемъ въ мирѣ со всѣми сосѣдями, и у насъ нѣтъ враговъ. Поэтому безъ боязни уходила я далеко отъ дома. Однажды, въ полдень, купалась я въ рѣчкѣ, неподалеку отъ нашей деревни, какъ вдругъ изъ кустовъ выскочили люди и схватили меня. Они завязали мнѣ ротъ, чтобы я не могла кричать и унесли меня; чужеземный купецъ взялъ меня съ собой и билъ меня, когда я отказывалась идти. Наконецъ я пришла вмѣстѣ съ другими сюда и увидѣла тебя на площади. Ты ненавидишь донголанца, это я прочла въ твоихъ глазахъ, вотъ почему я обратилась къ тебѣ. Когда сегодня разразилась буря, я бѣжала, разспросила о твоей серибѣ, и вотъ я здѣсь. О, не гони меня прочь, господинъ, защити меня отъ злого купца, возврати меня моимъ роднымъ!

Дѣвушка говорила робко и просто, но съ трогательнымъ довѣріемъ.

— Ты останешься при мнѣ, Апока, — отвѣчалъ ей Эминъ, — пока я не поѣду къ себѣ въ Ладо, тогда я возьму тебя съ собой и свезу въ твою деревню; успокойся же, донголанецъ не посмѣетъ ничего тебѣ сдѣлать.

Дѣвушка снова бросилась къ его ногамъ и поцѣловала край одежды, Эминъ съ трудомъ поднялъ ее. Онъ велѣлъ приготовить ей постель въ сосѣдней комнатѣ, приказалъ дать ей ѣсть и пить, и занялся выкачиваніемъ воды изъ своего жилища при помощи Фонни и нѣсколькихъ туземцевъ, присланныхъ ему для услугъ Кабрегой.

Тяжелые шаги раздались вдругъ у хижины, и въ комнату вошелъ Юсуфъ Нуръ, съ хлыстомъ въ лѣвой рукѣ; лицо его было мрачнѣе обыкновеннаго. Фонни и негры пріостановили свою работу, Эминъ же спокойно и холодно поднялся навстрѣчу гостю, который, послѣ краткаго привѣтствія, заговорилъ на судано-арабскомъ нарѣчіи:

— У меня убѣжала невольница, и я полагаю, что она у тебя, никто другой не принялъ бы ее въ свой домъ!

— Если ты подразумѣваешь Апоку, вахумскую дѣвушку, — возразилъ Эминъ, — то она дѣйствительно у меня.

— Такъ возврати ее мнѣ, она моя собственность!

— Скажи мнѣ прежде, какимъ путемъ ты пріобрѣлъ эту собственность.

— Я не обязанъ давать тебѣ отчетъ! — отвѣчалъ донголанецъ, но Эминъ возразилъ твердо и спокойно:

— Съ какихъ поръ похититель осмѣливается утверждать, что похищенное — его собственность? Ты пріобрѣлъ эту дѣвушку не за твои деньги, не за твое добро, — хотя я и этого не оправдываю, — ты ее укралъ, Юсуфъ Нуръ.

Гнѣвно сдвинулъ донголанецъ брови, судорожно сжавъ рукоятку пожа, заткнута то за поясъ.

— А если бы и такъ, тебѣ какое дѣло!

— А вотъ какое, Юсуфъ Нуръ. Дѣвушка украдена изъ области экваторіальныхъ провинцій, гдѣ я состою губернаторомъ. На моей землѣ я не потерплю похищенія людей и буду бороться всѣми силами противъ такихъ торговцевъ, какъ ты. Я имѣю, какъ ты видишь, право не отдавать тебѣ эту дѣвушку, а отвезу ее роднымъ.

— Мы теперь не на египетской землѣ, и здѣсь существуютъ другіе законы; мы здѣсь пускаемъ въ ходъ силу, если это понадобится! Внѣ себя отъ ярости онъ выхватилъ изъ-за пояса кинжалъ и хотѣлъ было броситься на Эмина, но Фонни направилъ на него дуло заряженнаго револьвера, Эминъ же съ непоколебимымъ спокойствіемъ не двинулся съ мѣста.

— Не совѣтую тебѣ пускать въ ходъ силу, это было бы опасно для тебя, Юсуфъ Нуръ, — сказалъ онъ, — оставь немедленно этотъ домъ, и никогда не входи въ него впредь, я не всегда буду такъ снисходителенъ, какъ сегодня. Ты можешь, впрочемъ, принести жалобу королю Кабрега, если находишь, что я поступилъ неправильно.

— Я это и сдѣлаю, а дѣвушка все-таки будетъ моею, хотя бы мнѣ пришлось достать ее съ луны! — гнѣвно закричалъ донголанецъ и быстрыми шагами удалился.

На слѣдующее же утро Кабрега снова пригласилъ Эмина. На этотъ разъ онъ принялъ его въ частномъ домѣ, одѣтый по арабски; донголанецъ былъ тутъ же. Король встрѣтилъ его ласково, какъ и всегда, и послѣ первыхъ привѣтствій началъ:

— Юсуфъ Нуръ жалуется мнѣ, что ты не хочешь возвратить ему его невольницу.

— Онъ тебѣ разсказалъ, конечно, какъ онъ пріобрѣлъ эту невольницу, — возразилъ Эминъ.

Король утвердительно улыбнулся, а Эминъ продолжалъ:

— Въ такомъ случаѣ ты тоже знаешь, что онъ ее не купилъ и не получилъ въ подарокъ, а просто укралъ. Что бы ты сдѣлалъ, Кабрега, если бы кто нибудь укралъ у тебя въ Уніоро или въ подвластныхъ тебѣ областяхъ дѣвушку, на которую не имѣетъ правъ.

— Я, конечно, отнялъ бы ее и, желая быть особенно милостивымъ, наказалъ бы вора плетьми.

— Ну, что ты считаешь справедливымъ, то и я также. Дѣвушка украдена изъ области, которою я управляю отъ имени хедива Египта; мой долгъ защищать всѣхъ подданныхъ отъ насилія, и моя обязанность не отдавать эту дѣвушку, а возвратить ея роднымъ.

— Ты правъ, Эминъ-Бей, а ты, Юсуфъ Нуръ, оставишь ему эту вахумскую дѣвушку! — приказалъ король; видя же, что донголанецъ стоитъ мрачнѣе тучи, онъ милостиво присовокупилъ:

— А чтобы тебѣ не было убытка, ты получишь отъ меня другую невольницу, и дѣлу конецъ.

Эминъ остался еще на нѣсколько дней въ Мпаро-Ніамога, чтобы пополнить свои коллекціи и наблюденія, и, наконецъ, испросилъ у короля прощальную аудіенцію. Еще разъ обмѣнялись они увѣреніями въ дружбѣ, и Кабрега объявилъ, что онъ самъ пошлетъ почетное посольство генералъ-губернатору Судана, Гордону-Пашѣ, въ доказательство дружескихъ отношеній. При этомъ послѣднемъ свиданіи Эминъ передалъ королю большую вызолоченную саблю; Кабрега принялъ подарокъ съ нескрываемой радостью и отдарилъ Эмина двумя клыками слоновой кости.

Черезъ нѣсколько дней Эминъ покинулъ гостепріимную столицу, въ сопровожденіи Матонгали со свитой и вахумской дѣвушки, Апоки, которая относилась къ нему съ трогательной довѣрчивостью.

Въ тотъ же самый день долголанецъ покинулъ Мпаро-Ніамога и направился къ сѣверо-востоку. Караванъ Эмина подвигался медленно, частью изъ-за дождя, который время отъ времени возвращался съ прежней силою и дѣлалъ путешествіе затруднительнымъ, частью и ради удобства носильщиковъ, которые не могли совершать большіе переходы. Къ тому же дорога, вообще, представляла разныя препятствія. То приходилось пробираться гуськомъ черезъ густую траву, которая являлась лучшимъ убѣжищемъ для вредныхъ гадовъ, то черезъ болота, гдѣ вода, покрытая тиной, нерѣдко доходила до горла, такъ что вещи приходилось нести на головѣ; къ тому же нужно было остерегаться водоворотовъ, что было еще труднѣе, такъ какъ тина, какъ вязкая смола, прилипала къ ногамъ. Если присоединить еще раскаленные знойные лучи южнаго солнца, сотни тысячъ москитовъ, безпокоившихъ путешественниковъ и тяжелыя испаренія, раздражавшія обоняніе, получится полная картина трудностей пути. Однажды вечеромъ, собираясь остановиться на отдыхъ, они замѣтили нѣсколько покинутыхъ своими владѣльцами хижинъ, которыя скрывались въ тѣни маленькаго лѣса мимозъ. Носильщики и проводники отъ радости стали свистать, кричать и бить въ барабаны. Нѣсколько минутъ спустя они всѣ уже сидѣли у огня, который развели привычною рукой. Эминъ расположился въ хижинѣ и, пока Апока разводила огонь, онъ занялся растеніями, которыя собралъ во время пути.

Смѣхъ и веселые крики привлекли его вниманіе, онъ вышелъ на улицу. Здѣсь, въ кругу своихъ людей, онъ увидѣлъ странствующаго пѣвца, вызывавшаго всеобщую веселость своимъ пѣніемъ и ужимками.

Въ то время, какъ вниманіе всѣхъ было привлечено веселымъ пѣвцомъ, къ группѣ подкралось еще другое странное существо. Это была женщина, завернутая въ пестрыя козьи шкуры, обвѣшанная камушками, раковинами и рогами, а въ рукахъ она держала выдолбленную тыкву, — повидимому, музыкальный инструментъ. Она осторожно пробралась изъ лѣса и, боязливо оглядываясь, приблизилась къ Апокѣ, которая тоже подошла къ группѣ, привлеченная пѣніемъ пѣвца. Дѣвушка не выразила испуга при легкомъ прикосновеніи незнакомой страшной старухи, которая стояла теперь рядомъ съ ней и усиленно предлагала «погадать» ей, на счастіе. Апока была суевѣрна и безъ малѣйшаго колебанія согласилась послѣдовать за ней въ лѣсъ, на который та указывала. Отъ времени до времени пѣвецъ украдкой поглядывалъ туда, гдѣ стояли обѣ женщины и, когда онѣ скрылись изъ виду, онъ запѣлъ еще громче, какъ будто хотѣлъ cocpèдоточить теперь все вниманіе на себѣ одномъ.

Вдругъ изъ лѣса раздался короткій полусдавленный крикъ, на который едва ли обратили бы вниманіе, если бы Фонни не вскрикнулъ: Апока! гдѣ Апока?

Тотчасъ же, не отдавая себѣ отчета, бросился онъ туда, откуда послышался крикъ. Эминъ первый понялъ, въ чемъ дѣло, и крикнулъ своимъ людямъ, что дѣвушку снова украли. Началось всеобщее движеніе, люди бросились въ дома, схватились за оружіе; вдругъ раздался выстрѣлъ. Во время всеобщаго волненія пѣвецъ исчезъ, никѣмъ незамѣченный.

Быстро добѣжалъ до лѣса Фонни, насколько позволяли это ползучія растенія и сучья; своими рысьими глазами онъ дѣйствительно увидѣлъ похитителя, который уносилъ свою добычу. Нубіецъ, выхвативъ изъ за пояса револьверъ, выстрѣлилъ на воздухъ, чтобы испугать убѣгавшаго. Онъ вполнѣ достигъ своей цѣли, такъ какъ тотъ, стараясь скорѣй уйти отъ преслѣдованія, оступился подъ тяжестью своей ноши и упалъ вмѣстѣ съ Апокой. Въ нѣсколько прыжковъ приблизился Фонни къ упавшему, ударомъ кулака уложилъ его снова на землю, вырвалъ Апоку и устремился въ обратный путь. Въ ту минуту, когда Эминъ съ двумя слугами добѣжали до Фонни, раздались въ кустахъ выстрѣлы, и около Фонни просвистѣла стрѣла, упавъ на землю.

Съ дикими криками люди Эмина обратились въ бѣгство, стараясь найти убѣжище за заборомъ, окружающимъ хижины. Съ невѣроятной быстротой были срублены нѣсколько деревьевъ, входы и выходы закрыты ими, все было готово къ оборонѣ.

Эминъ, однако, не намѣренъ былъ ограничиться одной обороной; онъ рѣшился дѣйствовать наступательно и разослалъ въ разныя стороны маленькіе, хорошо вооруженные, отряды; они должны были осторожно выслѣдить враговъ. Наступила чудная лунная ночь. Все было такъ тихо, какъ будто вблизи не было враговъ, только одинъ разъ раздался далекій выстрѣлъ. Отрядъ Фонни, возвратившись спустя нѣсколько времени, привелъ раненаго чернокожаго.

Эминъ осмотрѣлъ и перевязалъ не опасную рану и началъ тотчасъ же строгій допросъ.

— Ты изъ этой страны, изъ этой деревни?

— Нѣтъ, господинъ, я родомъ изъ Баръ-эль-Газаль.

— Кто твой господинъ.

— Юсуфъ Нуръ.

— Какъ ты попалъ сюда, и зачѣмъ ты воюешь съ нами?

— Мнѣ приказалъ такъ мой господинъ.

Лице Эмина омрачилось; это было первое привѣтствіе донголанца, и онъ предвидѣлъ не мало еще столкновеній. Тщетно старался онъ узнать, гдѣ былъ въ настоящее время Юсуфъ Нуръ: негръ на всѣ вопросы отвѣчалъ, что онъ ничего не знаетъ. На слѣдующее утро Эминъ продолжалъ свой путь, плѣнника же онъ отправилъ вмѣстѣ съ Maтонгали въ Уніоро, — и безопасно достигъ границы своихъ провинцій. Черезъ нѣсколько дней пути пріѣхалъ онъ въ страну племени Мади. Въ деревняхъ ихъ дружески привѣтствовали высокіе шоколадно-коричневаго цвѣта мужчины, со шкурами антилопъ вокругъ бедеръ, обвѣшенные раковинами, древесными корнями и бусами; они охотно добыли Эмину жизненные припасы и носильщиковъ. Среди владѣній Мади и была маленькая вахумская деревушка, родина Апоки.

Встрѣча Апоки съ родной семьей была очень трогательна. Прощаясь съ Эминомъ и благодаря его, она увѣряла его въ своей вѣчной преданности. Оставивъ имъ нѣсколько подарковъ, Эминъ со своими спутниками отправился по Нилу въ Ладо.

Глава II.
Похищеніе невольниковъ.

Съ тѣхъ поръ прошло не мало времени. Эминъ употребилъ его на улучшеніе быта жителей въ подвластной ему области и учредилъ нѣсколько новыхъ крѣпостей для огражденія своей страны. Крѣпости снабжены были воротами, открытыми съ 6 часовъ утра до 8 вечера и всегда охраняемыми. Въ половинѣ шестого трубили въ рогъ зорю, потомъ раздавался сигналъ къ разведенію огней, и солдаты выступали на ученіе, а женщины чистили улицы. Въ девятомъ часу всѣ, кромѣ часовыхъ, шли на работы, рубили дрова, приносили воду, пасли скотъ. Въ 8 часовъ вечера рогъ трубилъ зорю, въ 9 всѣ огни должны были быть потушены, и офицеръ дѣлалъ обходъ, чтобы посмотрѣть, все ли въ исправности. Но дѣятельность Эмина не ограничивалась только введеніемъ духа военной дисциплины, — его вліяніе распространялось и на всѣ другія области жизни. Онъ наблюдалъ за посѣвомъ риса и зерна, пересаживалъ плодовыя деревья изъ Индіи и Китая въ свои провинціи, разводилъ домашнюю птицу т. е. гусей, утокъ, куръ, раздавалъ неграмъ сѣмена, распространялъ между ними ремесла, строилъ дороги, заботился о почтовыхъ сообщеніяхъ, учреждалъ школы. Мало по малу ему удалось возбудить въ черныхъ чувство человѣческаго достоинства и довѣріе къ себѣ и своему управленію.

Особенно энергично возставалъ онъ противъ рабства и торговли невольниками. Хотя онъ удалилъ не мало подобныхъ торговцевъ изъ экваторіальныхъ провинцій, разорялъ ихъ разбойничьи гнѣзда, и строго наказывалъ ихъ самихъ, все же не мало борьбы предстояло еще ему.

Среди цвѣтущихъ полей лежала маленькая деревушка. Здѣсь въ конусообразныхъ хижинахъ жило одно изъ многочисленныхъ негритянскихъ племенъ — Санде.

Солнце заходило, полуденный зной спалъ, среди жителей замѣчалось оживленіе. Маленькія голыя дѣти съ крикомъ и визгомъ кувыркались на землѣ, мужчины же съ переброшенными черезъ плечо шкурами сидѣли въ кружокъ и курили трубки, а женщины приготовляли кашу изъ свѣжей маисовой муки. Нѣкоторые изъ мужчинъ занимались излюбленной игрой «Мангали», (продолговатый деревянный блокъ, въ которомъ вырѣзаны два ряда ямокъ; въ нихъ лежатъ камушки, которые играющіе, соблюдая извѣстныя правила, перекладываютъ изъ одной ямки въ другую). Какой то старикъ очень искусно вырѣзывалъ изъ дерева сосудъ, а двое мужчинъ помоложе, рука объ руку, наигрывали на струнныхъ своихъ инструментахъ; эта своеобразная мелодія звучала какъ то необыкновенно заунывно.

Племя это не отличается красотой, только одинъ мальчикъ лѣтъ 16-ти рѣзко выдѣлялся своей наружностью. Онъ былъ тонокъ, но силенъ, на бедрахъ его висѣла шкура леопарда, какъ у молодого вождя, а за поясомъ блестѣлъ кинжалъ. Онъ занимался вмѣстѣ съ нѣсколькими товарищами метаніемъ стрѣлъ, и громкое одобреніе раздавалось каждый разъ, какъ онъ увѣренно попадалъ въ цѣль. Пожилой мужчина, отецъ юноши, наблюдалъ за игрой сына съ живымъ интересомъ, изрѣдка поощряя его громкимъ одобреніемъ: «хорошо, Гатта!»

Заря погасла, передъ хижинами наступила тишина и на землю спустилась темная ночь.

Тогда изъ лѣсу, примыкавшаго къ деревнѣ съ запада, безшумно вышла вооруженная толпа. Она состояла изъ тридцати человѣкъ, вооруженныхъ огнестрѣльнымъ оружіемъ и длинными ножами; среди нихъ верхомъ на скакунѣ ѣхалъ высокій сильный мужчина въ одеждѣ суданскихъ арабовъ, Юсуфъ Нуръ, донголанецъ.

Онъ предпринималъ одинъ изъ своихъ обычныхъ ночныхъ набѣговъ, заручившись помощью враждебнаго мѣстечку сосѣдняго вождя. Вооруженные люди окружили деревню со стороны лѣса и осторожно подползли къ самымъ хижинамъ. Вдругъ среди всеобщей тишины раздались громкіе выстрѣлы, стрѣлявшіе старались попасть въ соломенныя крыши, чтобы поджечь ихъ; нѣсколько минутъ спустя темное ночное небо озарилось яркимъ пламенемъ.

При первомъ же выстрѣлѣ вся деревня была на ногахъ. Изъ всѣхъ хижинъ повыбѣгали мужчины и женщины, первые вооруженные копьями, щитами и длинными ножами, вторыя, прячась и прикрывая собой дѣтей. Вся эта растерянная толпа металась во всѣ стороны. Отовсюду раздавались выстрѣлы, повсюду передъ ними, точно изъ подъ земли, выростали враги. Пламя пожара освѣщало эту ужасную картину. Маленькое населеніе деревушки вскорѣ было перебито. Пораженный ударомъ копья въ голову, упалъ, умирая, отецъ Гатты, на трупѣ его закололась его жена, чтобы не достаться въ качествѣ добычи побѣдителямъ; старикъ лежалъ съ перерѣзаннымъ горломъ; мужчинъ враги не щадили, имъ нужны были женщины и дѣти. Оба юноши, еще такъ недавно беззаботно пѣвшіе, были прикованы теперь другъ къ другу. Мирная идиллія смѣнилась картиной всеобщаго разрушенія.

При первомъ выстрѣлѣ Гатта тоже выскочилъ на улицу. Съ. изумленіемъ смотрѣлъ онъ съ минуту на пожаръ, потомъ бросился къ родителямъ. «Бѣги, Гатта, въ лѣсъ!» закричалъ ему отецъ; но Гатта хотѣлъ остаться со своими и умеретъ съ ними; отецъ снова обратился къ нему: «Бѣги, Гатта, пока еще не поздно, бѣги и отомсти за насъ!»

Юноша сознавалъ, какъ велика была опасность, и какъ дорога каждая минута. Онъ ловко ускользнулъ отъ одного изъ враговъ, другому всадилъ въ грудь ножъ почти по самую рукоятку и черезъ нѣсколько мгновеній очутился въ лѣсу, который ему былъ извѣстенъ вдоль и поперекъ.

За нимъ бросилось нѣсколько человѣкъ въ погоню, но онъ ловко пробирался между стволами, и, избѣжавъ пуль, посланныхъ ему въ догонку, добрался до полей высокой кукурузы и скрылся въ ея густой зелени. Здѣсь онъ почувствовалъ себя болѣе или менѣе въ безопасности. До него уже едва доносились голоса погони, но онъ осторожно сталъ пробираться впередъ, повернулъ къ югу и направился къ оврагу, гдѣ легко можно было скрыться отъ враговъ.

За нимъ горѣло зарево пожара, и сердце его сжалось. Наконецъ онъ добрался до своего убѣжища.

Не успѣлъ онъ придти въ себя, какъ со стороны разоренной деревни послышались голоса и шаги; не оставалось ни малѣйшаго сомнѣнія, что хищники возвращались домой по этой дорогѣ. Глубже запрятался онъ въ своемъ убѣжищѣ; ближе и ближе раздавались голоса. Не болѣе какъ въ 50 шагахъ отъ него переправлялись похитители по сухому руслу горнаго потока; съ бьющимся сердцемъ вглядывался Гатта въ темноту, стараясь разсмотрѣть, кто изъ его племени попалъ въ плѣнъ. Однако, не смотря на острое зрѣніе, онъ ничего не могъ разглядѣть, онъ видѣлъ только темныя тѣни басингеровъ, а между ними высокаго всадника и тѣсно прижимавшихся другъ къ другу небольшую группу плѣнныхъ.

Не имѣя никакого опредѣленнаго плана, юноша рѣшилъ послѣдовать на нѣкоторомъ разстояніи, за врагами, чтобы узнать, куда поведутъ его соплеменниковъ; съ неясными мечтами освободить ихъ, быть можетъ, покинулъ онъ свое убѣжище и пошелъ по слѣдамъ похитителей, стараясь держаться отъ нихъ на такомъ разстояніи, чтобы не быть замѣченнымъ, или же, въ случаѣ, если его увидятъ, успѣть спастись бѣгствомъ.

Наступило утро; взошло ясное солнце и освѣтило волнующіяся нивы и зеленыя рощи; Гатта не терялъ изъ виду своихъ враговъ, и шелъ по ихъ слѣдамъ. Часъ проходилъ за часомъ, наступилъ знойный полдень, а похитители, повидимому, не думали даже объ отдыхѣ. Юноша чувствовалъ, какъ слабѣли его силы, къ тому же и голодъ давалъ себя чувствовать; тщетно старался онъ поддержать падающія силы, въ концѣ концовъ онъ долженъ былъ сознаться, что всѣ его старанія прослѣдить врага, старательно избѣгавшаго проходить по заселеннымъ мѣстамъ, были безплодны. Совершенно обезсиленный, опустился онъ къ подножію дерева. Мало-по малу глаза его закрылись отъ усталости.

Вдругъ онъ съ испугомъ вскочилъ: мѣднокрасная змѣя скользила въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него; въ одинъ прыжокъ Гатта отскочилъ на большое разстояніе отъ этого ядовитаго пресмыкающагося. Испугъ поборолъ его усталость и придалъ ему новыя силы. Солнце стояло еще высоко, онъ сорвалъ нѣсколько плодовъ, сладость которыхъ на время заставила его забыть голодъ, и рѣшилъ направиться въ обратный путь. Преслѣдовать врага, котораго онъ совсѣмъ потерялъ изъ виду, было безуміемъ; къ тому же мысль, что, быть можетъ, кто нибудь уцѣлѣлъ изъ родной деревни, — даже, можетъ быть, и родители его еще живы и нуждаются въ его помощи, — заставила Гатту пойти обратно. Онъ разсчитывалъ, въ случаѣ, если не найдетъ никого изъ своего племени, искать пріюта въ сосѣдней деревнѣ.

Быстро пошелъ онъ въ обратный путь.

Выйдя изъ густого кустарника на поляну, Гатта увидѣлъ передъ собою человѣкъ 20 вооруженныхъ мужчинъ, среди которыхъ ѣхалъ всадникъ. Ужасъ охватилъ бѣднаго юношу. Неужели онъ попалъ какъ разъ въ руки врагамъ! Инстинктивно спрятался онъ за кустъ акаціи, но его привелъ въ себя спокойный ласковый голосъ, говорившій на его родномъ языкѣ: «Не бѣги, тебѣ не грозитъ никакой опасности».

Робко взглянулъ юноша на всадника, который, хотя и говорилъ на его родномъ нарѣчіи, но видно былъ чужеземецъ. Свѣтлолицый, не такъ какъ и его спутники, онъ былъ и одѣтъ иначе, чѣмъ они; глаза его блестѣли сквозь очки, а черезъ плечо висѣло ружье. Чужеземецъ ласково заговорилъ съ нимъ и спросилъ о его родителяхъ. Гнѣвъ и горе снова охватили юношу, съ сверкающими глазами, сжимая кулаки, передалъ онъ раздирающую душу исторію прошлой ночи.

Серьезное лицо всадника омрачилось при этомъ сообщеніи и, обращаясь къ одному изъ спутниковъ, вооруженному такъ же, какъ и онъ самъ, ружьемъ, онъ сказалъ: — Ты правъ, Фонни, разбойничье гнѣздо скрывается здѣсь, мы должны его отыскать и разорить.

— Да, господинъ, — отвѣчалъ Фонни, — я знаю, что не дальше трехдневнаго пути отъ насъ лежитъ большая сериба, плѣнники навѣрно скрыты въ ней.

Эминъ — это былъ онъ — спросилъ Гатту, въ какую сторону направились похитители, и отвѣтъ юноши, казалось, подтвердилъ предположенія Фонни.

— Завтра же мы отправимся туда, — сказалъ онъ, — теперь же пора на отдыхъ.

— Гдѣ лежитъ твоя деревня? — спросилъ онъ юношу. Гатта отвѣтилъ, что до деревни его не больше часу пути, и Эминъ приказалъ идти вслѣдъ за нимъ.

Когда они подошли къ поселку, солнце уже сѣло, и темныя тѣни спустились на землю, смягчая картину всеобщаго опустошенія. На томъ мѣстѣ, гдѣ еще вчера возвышались мирныя хижины, дымилась куча сѣраго пепла, дымъ все еще стлался по землѣ, какъ туманъ, деревья протягивали свои черные обгорѣлые сучья къ небу, какъ будто молили его о мщеніи, полуобгорѣлые трупы животныхъ попадались на каждомъ шагу. У маленькаго костра сидѣли четыре темныя фигуры въ лохмотьяхъ. Гатта съ замирающимъ сердцемъ бросился къ нимъ, — быть можетъ, среди нихъ онъ найдетъ родныхъ; но скоро онъ убѣдился, что это были чужіе, вѣроятно, жители сосѣдней деревни, привлеченные пожаромъ и надеждой на добычу. Онъ поспѣшилъ впередъ, останавливаясь передъ каждой развалиной. Дальше онъ увидѣлъ окоченѣвшаго уже старика и, въ пеплѣ среди другихъ труповъ, своихъ родителей. Быстро наклонился онъ надъ ними, — руки матери, обагренныя кровью изъ глубокой раны въ груди, были холодны и неподвижны, отецъ еще дышалъ. Юноша испустилъ громкій крикъ, Эминъ поспѣшилъ къ нему.

Съ ужасомъ глядѣлъ Эминъ на открывшуюся его глазамъ картину. Не разъ приходилось ему видѣть разрушенныя деревни, но тутъ сердце его переполнилось состраданіемъ къ несчастному юношѣ, который, молча, гладилъ почти уже безжизненныя руки отца. Эминъ приложилъ ухо къ сердцу безпомощно лежавшаго на землѣ отца Гатты, заботливо осмотрѣлъ рану на головѣ, и убѣдился, что нѣтъ ни малѣйшей надежды спасти ему жизнь. Однако, онъ приказалъ, чтобы тяжело раненому приготовили ложе, обмылъ и перевязалъ рану и влилъ ему въ ротъ нѣсколько капель вина, осторожно раздвинувъ плотно сжатыя губы.

Давно уже расположились на ночлегъ суданскіе солдаты, мирно мерцали ихъ огоньки подъ тѣнью высокаго банана, а Эминъ и Гатта все еще хлопотали около умирающаго. Первый теръ ему виски, второй растиралъ похолодѣвшія руки, наконецъ, негръ открылъ глаза и обвелъ ими кругомъ, какъ бы стараясь придти въ себя послѣ тяжелаго сна. При свѣтѣ сосѣдняго костра онъ разглядѣлъ лицо сына, попытался встать, но съ глухимъ стономъ упалъ на землю; приподнявъ ему вѣки, Эминъ тихо прошепталъ: «онъ умеръ». Въ отвѣтъ раздался раздирающій крикъ юноши. Придя нѣсколько въ себя, онъ бросился къ ногамъ Эмина.

— Господинъ, — сказалъ онъ, — ты выказалъ любовь моему отцу, обрати ее теперь на меня. Я совсѣмъ одинокъ, позволь мнѣ остаться съ тобой, позволь мнѣ служить тебѣ, ты не найдешь болѣе вѣрнаго раба. Я отдамъ за тебя всю мою кровь, каплю за каплей, — позволь мнѣ идти за тобой.

— Хорошо, Гатта, ты останешься со мной, я нуждаюсь въ вѣрныхъ слугахъ, но рабомъ моимъ ты не будешь, у меня нѣтъ рабовъ. Пойдемъ къ огню, подкрѣпись пищей, а завтра по утру мы похоронимъ твоего отца!

Гатта поднялся съ земли, какъ во снѣ пошелъ онъ за своимъ новымъ господиномъ.

На слѣдующій день, рано по утру, вырыли глубокую могилу на опушкѣ лѣса, и, завернувъ всѣ найденныя тѣла въ полотно, похоронили ихъ всѣ вмѣстѣ. Нубійскіе солдаты стали вокругъ могилы и закопали ее, сопровождая свою работу заунывнымъ пѣніемъ. Затѣмъ они взяли свои ружья и выстрѣлили на воздухъ, отдавая этимъ послѣдній долгъ усопшимъ, а Фонни положилъ нѣсколько свѣжихъ вѣтокъ на вершину маленькаго холма. Молча, какъ бы безучастно, слѣдилъ Гатта за происходившимъ, вдругъ онъ подошелъ къ могилѣ и воскликнулъ, дрожащимъ отъ волненія, голосомъ:

— Клянусь вамъ, мертвецы, что отомщу за васъ вашему убійцѣ!

Съ удивленіемъ обратился къ нему Эминъ:

— Такъ, стало быть, ты знаешь, кто нападалъ на вашу деревню? спросилъ онъ.

— Я не знаю имени, но видѣлъ его лицо. Когда при первомъ выстрѣлѣ я выскочилъ изъ дому, пожаръ только что начинался, и при свѣтѣ огня я увидѣлъ всадника съ мрачнымъ бородатымъ лицомъ, я узнаю его изъ тысячи.

Пока люди Эмина снимали палатку, а носильщики укладывали вещи, Гатта вырѣзалъ изъ куска дерева нѣчто въ родѣ головы на длинной палкѣ, конецъ этой палки онъ укрѣпилъ въ свѣженасыпанномъ холмѣ. Подобныя могильныя изображенія служатъ памятниками на могилахъ усопшихъ. Когда караванъ тронулся въ путь, Гатта кинулъ послѣдній прощальный взглядъ на разоренную деревню, надъ которой сіяло яркое утреннее солнце.

ГЛАВА III.
Расправа.

Юсуфъ Нуръ забралъ въ Сандейской деревушкѣ не особенно большую добычу: четырехъ молодыхъ женщинъ съ очень маленькими дѣтьми, нѣсколько мальчиковъ и юношей и только одного взрослаго мужчину между 30 и 40 годами, къ тому же раненаго, такъ что онъ съ трудомъ плелся за ними. Остальные жители мѣстечка частью были перебиты, частью спаслись бѣгствомъ. Тѣмъ не менѣе донголанецъ былъ доволенъ. Другой отрядъ его, который онъ встрѣтилъ на слѣдующій день, оказался счастливѣе и привелъ ему болѣе 20 плѣнниковъ.

Толпа хищниковъ, состоявшая по меньшей мѣрѣ изъ 30 сильныхъ мужчинъ, не считая плѣнныхъ, подвигалась съ шумомъ и криками. Опасаться было некого, — 30 ружей всегда держатъ врага на почтительномъ разстояніи.

Солнце жгло невыносимо, давно уже шли плѣнники, не имѣя ни капли воды, тогда какъ басингеры подкрѣплялись виномъ, которое для нихъ несли тѣ же несчастные плѣнники. Наконецъ, у небольшого ручья караванъ остановился, цо отдыхъ ихъ былъ недологъ. Измученныхъ плѣнниковъ, отстававшихъ отъ каравана, подгоняли ударами палокъ и плетей. Дѣти кричали, плакали, но, испуганныя побоями и угрозами, стихли; наконецъ, раненый негръ упалъ на землю отъ боли и истощенія.

Его подняли ударами палокъ, но онъ не могъ продолжать путь. Разсерженный медленностью, съ какой подвигались невольники изъ за этого раненаго, Юсуфъ Нуръ приказалъ привязать его къ своему сѣдлу; нѣкоторое время подвигались они такимъ образомъ. Силы раненаго слабѣли, со стономъ упалъ онъ опять. Гнѣвно выхватилъ донголанецъ свой ножъ и со словами: «если ты не хочешь идти, такъ оставайся здѣсь, собака», всадилъ его ему въ горло; вторымъ ударомъ ножа отрубилъ онъ веревки, привязывавшія раненаго къ сѣдлу, и залитое кровью тѣло упало на траву.

Содрогаясь отъ ужаса и стараясь не смотрѣть въ ту сторону, прошли плѣнники мимо убитаго, только дѣти въ испугѣ закричали и басингеры звѣрски засмѣялись.

Вечеромъ караванъ расположился на отдыхъ въ долинѣ, окруженной бананами; несчастныя жертвы-толпились въ одну кучу, вдыхая живительную вечернюю прохладу. На разсвѣтѣ ихъ, какъ скотъ, погнали дальше, черезъ раскаленныя степи, лишённыя тѣни. Къ счастью для плѣнниковъ, степь, наконецъ, кончилась, дорога пошла по холмистой равнинѣ и спустилась къ рѣкѣ, протекавшей по густому лѣсу.

Медленнѣе двигались теперь басингеры, какъ будто здѣсь можно было ожидать нападенія; волненіе ихъ было не безъ основанія, — спустя нѣсколько минутъ послышался сигнальный бой барабана, ему съ противоположной стороны отвѣтилъ другой.

Юсуфъ Нуръ насторожился и, обратясь къ одному изъ своихъ спутниковъ, сказалъ:

— Ніамъ-ніамъ^[3] охотятся на слоновъ, я думаю, что нашъ другъ Сангула съ ними. Если это такъ, то я хотѣлъ бы присоединиться къ охотникамъ, мнѣ давно уже хочется принять участіе въ охотѣ на слоновъ, да и слоновую кость я получу здѣсь дешевле. Ты же съ 20-го людьми отведешь невольниковъ въ серибу Улиди и будешь тамъ, пока я не возвращусь.

Тотъ, къ кому обращены были эти слова, молча наклонилъ голову въ знакъ покорности, караванъ остановился и Юсуфъ Нуръ послалъ развѣдчиковъ туда, откуда слышались звуки. Возвратившись, они подтвердили догадки своего господина, часть басингеровъ погнали плѣнниковъ дальше, другая же часть послѣдовала за Юсуфъ Нуромъ туда, гдѣ, по сообщенію его соглядатаевъ, былъ дружественный ему вождь.

Ближе и ближе звучали сигналы; послѣ маленькаго перехода Юсуфъ Нуръ выѣхалъ навстрѣчу отряду негровъ, которыми предводительствовалъ, одѣтый въ шкуру леопарда, вождь племени.

Это былъ Сангула. Юсуфъ Нуръ зналъ могущественнаго вождя, который не разъ продавалъ ему невольниковъ, а также слоновую кость. Послѣ обычныхъ привѣтствій Юсуфъ Нуръ предоставилъ своихъ людей въ распоряженіе вождя, и всѣ совмѣстно продолжали охоту.

Началось жестокое преслѣдованіе несчастныхъ животныхъ; вожди стремились овладѣть слоновой костью, а невольникамъ, рѣдко получающимъ мясо, улыбалась надежда полакомиться убитымъ животнымъ. Охота была въ полномъ разгарѣ. Со всѣхъ сторонъ оцѣпили равнину, примыкавшую къ лѣсу; невольники выгнали еще раньше на нее стадо слоновъ.

Эта степь была покрыта густой высокой травой, превышавшей человѣческій ростъ. По данному сигналу ее подожгли, огонь запылалъ, пожирая сухую траву и тростники. Жадное пламя нашло себѣ здѣсь обильную пищу. Въ горящей степи поднялось движеніе, испуганныя животныя, ища спасенія, бросились бѣжать. Ревъ испуганныхъ слоновъ звучитъ какъ бой барабана, раздаваясь по всей равнинѣ, за вожаками бѣгутъ самки и молодые слоны, страхъ и ярость блестятъ въ ихъ маленькихъ глазкахъ, они пытаются пробиться съ одной стороны, ихъ встрѣчаетъ оглушительный шумъ; огонь быстро приближается къ нимъ, они бросаются черезъ пламя, дымъ и жаръ, чтобы найти выходъ съ противоположной стороны. Напрасно, снова бросаются они въ глубину степи къ маленькому озеру, которое кажется имъ точкой спасенія. Здѣсь они останавливаются среди моря пламени, старые слоны стараются охранить молодыхъ, они разрываютъ землю, прикрываютъ ею своихъ дѣтей или же поливаютъ ихъ, пока это возможно, чтобы оградить, спасти ихъ отъ пламени. Но страшная стихія могущественнѣе сильнаго животнаго. Громкій ревъ смѣняется жалобными стонами, одинъ за другимъ падаютъ эти сильные гиганты, покрытые ранами, задыхаясь отъ дыма и невыносимаго жара.

Не слишкомъ много требуется времени, чтобы выгорѣть такой равнинѣ; и еще по горячему пеплу бросаются преслѣдователи и копьями и ружейными выстрѣлами добиваютъ своихъ жертвъ; съ дикою радостью устремляются они на трупы, чтобы вырвать драгоцѣнные клыки; мясо животныхъ тутъ же раздирается на части, каждый старается захватить съ собой кусокъ побольше.

Подобная охота какъ нельзя болѣе отвѣчала дикой, кровожадной натурѣ донголанца, а мысль, что онъ имѣетъ случай пріобрѣсти слоновую кость по самой низкой цѣнѣ, заставляла его глаза блестѣть отъ нескрываемой жадности. Вмѣстѣ со своими людьми направился онъ вслѣдъ за Сангулой въ деревню послѣдняго, гдѣ долженъ былъ состояться окончательный торгъ.

Между тѣмъ Эминъ подвигался по той же дорогѣ, по которой передъ тѣмъ прошелъ караванъ донголанца. Гатта шелъ рядомъ съ нимъ, и изъ разговора съ юношей Эминъ узналъ, что года два тому назадъ безъ вѣсти пропалъ его старшій братъ; тогда еще подозрѣвали, что онъ попалъ въ руки негроторговцевъ, но, вообще, подобныя похищенія происходили рѣдко. Однако Фонни, жившій передъ тѣмъ въ сосѣдней области Баръ-эль-Газаль и довольно порядочно знавшій страну, увѣрялъ, что въ этой области насчитывалось не мало серибъ, которыя считались за разбойничьи гнѣзда. Особенно много говорили о серибѣ Улиди, къ которой они теперь направлялись; владѣлецъ ея держалъ въ полномъ подчиненіи сосѣднія деревушки, населенныя племенемъ Абаковъ и дѣлалъ частые набѣги со своими басингерами.

Вечеромъ перваго дня караванъ, подвигаясь по слѣдамъ хищниковъ, достигъ до травянистой равнины. Вдругъ Гатта, шедшій рядомъ съ Эминомъ, отскочилъ въ сторону съ крикомъ ужаса: передъ нимъ въ травѣ лежалъ залитый кровью негръ съ перерѣзаннымъ горломъ; окаменѣлое лицо его обращено было къ небу. Юноша тотчасъ же узналъ его. Эминъ плотно сдвинулъ губы, прошептавъ: «Мы напали на вѣрный слѣдъ».

Остановившись на ночлегъ, въ сторонѣ отъ дороги, караванъ на разсвѣтѣ слѣдующаго дня двинулся дальше. День прошелъ безъ особыхъ приключеній, только на сѣверо-западѣ замѣтили они облако дыму, и въ воздухѣ распространился запахъ гари. Это никого не удивило, — степные пожары не рѣдкость въ тѣхъ краяхъ. Въ тотъ же вечеръ караванъ подошелъ къ деревнѣ Абаковъ. Вождя этой деревушки Фонни зналъ еще изъ прежнихъ временъ.

Пріемъ былъ очень гостепріимный. Вождь Анзеа вышелъ самъ навстрѣчу прибывшимъ и гостепріимно предложилъ имъ кровъ и пищу. Въ благодарность за это Эминъ поднесъ ему нѣсколько подарковъ. Анзеа самъ страдалъ отъ разбоя сосѣдей, поэтому его легко было склонить присоединиться со своими людьми къ отряду Эмина, тѣмъ болѣе, что онъ собирался покинуть со своимъ племенемъ серибу и перебраться южнѣе, гдѣ почва была плодороднѣе.

Соединенныя силы двинулись дальше. Впереди шелъ отрядъ нубійскихъ солдатъ, за ними носильщики, нагруженные налатками и жизненными припасами, потомъ вооруженные Абаки, съ ними женщины и дѣти и, наконецъ, опять отрядъ солдатъ. Почти всѣ деревни, мимо которыхъ лежалъ путь, были покинуты, лазутчики, вѣроятно, успѣли предупредить жителей; въ другихъ мѣстахъ жители выходили навстрѣчу Эмину и, узнавъ въ чемъ дѣло, изъявляли желаніе присоединиться къ его отряду, такъ что въ теченіе дня отрядъ Эмина значительно увеличился. Сериба Улиди, какъ оказалось, пользовалась всеобщей ненавистью и только благодаря силѣ своего оружія она еще уцѣлѣла.

Эминъ намѣревался окружить ночью разбойничье гнѣздо со всѣхъ сторонъ, надежные люди были посланы заранѣе, чтобы успокоить жителей сосѣдней съ серибой деревни. Планъ удался вполнѣ: когда на другое утро басингеры вышли изъ своихъ домовъ, они съ изумленіемъ увидѣли, что окружены со всѣхъ сторонъ, и не одними неграми, — ихъ они не боялись, — но и регулярнымъ нубійскимъ войскомъ. Они далеко не обладали мужествомъ и тогда какъ одни кричали отъ страха, какъ женщины, другіе бросились отыскивать своего вождя послѣдній, опьянѣвшій отъ бананнаго вина, съ трудомъ понялъ въ чемъ дѣло.

Передъ воротами появился хорошо знакомый здѣсь вождь Анзеа и Фонни; они потребовали, чтобы ихъ впустили. Они объявили, что должны говорить съ владѣльцемъ серибы, и ихъ проводили къ нему; послѣдній, сморкаясь и кашляя, старался собрать все свое мужество. Анзеа объяснилъ ему, что онъ пришелъ подъ знаменемъ египетскаго губернатора Эминъ-Бея и требуетъ сдачи оружія и плѣнныхъ, а также и самой серибы. Онъ объявилъ, что вокругъ серибы стоитъ болѣе 300 хорошо вооруженныхъ людей, готовыхъ каждую минуту начать штурмъ, при которомъ вождь и его басингеры не будутъ пощажены, тогда какъ если они не выкажутъ сопротивленія и исполнятъ требованія, имъ даруютъ жизнь.

Вождь не выказалъ ни малѣйшаго сопротивленія, онъ хорошо зналъ, что не можетъ разсчитывать на своихъ двадцать полупьяныхъ малодушныхъ басингеровъ. Эминъ вступилъ со своими солдатами въ ограду, потребовалъ выдачи оружія и приказалъ басингерамъ выстроиться во дворѣ. Они повиновались съ покорными, испуганными лицами, жены и дѣти ихъ подняли крикъ и шумъ. Во дворъ привели также всѣхъ невольниковъ, бывшихъ въ серибѣ; при видѣ своихъ друзей Гатта съ криками радости бросился имъ навстрѣчу. Эминъ объявилъ имъ всѣмъ, что они свободны и могутъ возвратиться домой, прибавивъ, что онъ самъ съ войскомъ проводитъ ихъ. Несчастные прыгали и кричали отъ радости, бросились въ благодарномъ порывѣ къ бѣлому человѣку, такъ что тотъ съ трудомъ освободился отъ нихъ.

Эминъ между тѣмъ повернулся къ Гаттѣ и, указывая ему на вождя, стоявшаго рядомъ съ басингерами, сказалъ:

— Тотъ ли это человѣкъ, который напалъ на вашу деревню?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ юноша, — нѣтъ, тотъ былъ темноволосый и въ турецкой одеждѣ. Эминъ повернулся къ черному вождю:

— Какимъ путемъ пріобрѣлъ ты этихъ невольниковъ?

— Я купилъ ихъ у странствующаго торговца..

— Ты лжешь, — сказалъ Эминъ такъ твердо, что вождь отшатнулся въ испугѣ, — однако въ моихъ глазахъ одинаково виновны и покупатели и продавцы невольниковъ. — Ты владѣлецъ этой серибы?

Онъ помолчалъ съ минуту и отвѣтилъ: «да».

— Я читаю на твоемъ лицѣ, что это неправда, ты только уполномоченный, и я даже начинаю раскаиваться, что обѣщалъ помиловать тебя. Ты мой плѣнникъ и я отведу тебя въ такое надежное мѣстечко, гдѣ тебѣ будетъ время подумать о твоей порочной жизни. Свяжите его!

Пока солдаты вязали вождя, Эминъ обратился къ басингерамъ съ вопросомъ: «Кто владѣлецъ этой серибы?»

Наступило вообще молчаніе, наконецъ чей-то робкій голосъ произнесъ: «Донголанецъ».

Какъ его имя? — продолжалъ разспрашивать Эминъ.

— Тахеръ Селимъ, былъ отвѣтъ.

— Съ вами я буду снисходителенъ, — сказалъ Эминъ, обращаясь къ басингерамъ. Вы уже умѣло владѣете орудіемъ, отнынѣ вы будете служить ватему повелителю, Хедиву Египта, я беру васъ къ нему на службу и размѣщу васъ по разнымъ укрѣпленіямъ. Но я требую безусловнаго повиновенія!

Лица басингеровъ просвѣтлѣли, большинство изъ нихъ охотно мѣняли образъ жизни, но даже тѣ, которыхъ больше привлекали разбои, не смѣли роптать.

Въ эту минуту къ Эмину подошелъ Гатта въ сопровожденіи двухъ своихъ друзей, юношей-музыкантовъ и отъ имени послѣднихъ просилъ его принять ихъ также къ себѣ на службу солдатами, на что, къ великой ихъ радости, послѣдовало дружелюбное согласіе.

Вслѣдъ за тѣмъ Эминъ приказалъ поджечь серибу, чтобы стереть съ лица земли это разбойничье гнѣздо; съ восторгомъ бросились негры исполнять приказаніе. Нѣсколько мгновеній спустя огонь запылалъ со всѣхъ концовъ, и при отблескѣ пламени губернаторъ выступилъ со своими людьми и обезоруженными басингерами, отыскивая переселенцамъ новое жилище.

Черезъ три дня, на то же самое мѣсто пришелъ Юсуфъ Нуръ, въ сопровожденіи нагруженныхъ слоновой костью басингеровъ. На мѣстѣ, гдѣ прежде возвышалась сериба, осталась только куча пепла, который мѣстами еще слабо курился: за то сосѣдняя деревня Абаковъ была теперь защищена крѣпкимъ, высокимъ заборомъ.

Отъ одного пойманнаго негра Юсуфъ-Нуръ узналъ, что здѣсь произошло. Гнѣвно ворча, направился онъ къ сѣверу, гдѣ у него было еще много серибъ.

ГЛАВА IV.
Освобожденіе невольниковъ.

Не случайно прибылъ Эминъ въ эту область, въ которой разрушилъ серибу Улиди и освободилъ невольниковъ, онъ явился сюда съ твердымъ намѣреніемъ установить въ ней порядокъ и разорить гнѣзда негроторговцевъ. Въ 1881 году управляемая имъ область увеличилась на нѣсколько округовъ, принадлежавшихъ прежде къ провинціи Баръ-эль-Газаль; предпринявъ поѣздку по своимъ новымъ владѣніямъ, Эминъ пользовался каждымъ случаемъ, чтобы уничтожить многочисленныя разбойничьи гнѣзда.

Разрушивъ серибу Улиди, онъ повернулъ на сѣверъ въ страну Кедиба, а оттуда въ Бити, главный городъ провинціи того же имени. Повсюду попадались ему слѣды опустошенія. Гдѣ прежде стояли многолюдныя деревни, и мирные жители пасли свои стада, лежали теперь груды обломковъ, изъ пепла поднимались дикія растенія, крыши поросли мхомъ, а жители тѣхъ немногихъ деревушекъ, которыя были еще обитаемы, напуганные постоянными грабежами, спѣшили укрыться въ лѣса при приближеніи каравана Эмина.

Человѣколюбивое сердце Эмина обливалось кровью при видѣ такого запустѣнія и недовѣрія къ нему. Онъ понималъ, что постоянные разбойничьи отряды, уводившіе въ плѣнъ и людей и скотъ, устрашили людей, и онъ далъ себѣ клятву приложить всѣ свои силы, чтобы внести въ эту темную среду любовь къ человѣку.

Наконецъ онъ прибылъ въ Бити. Огромное поселеніе состояло изъ 300 хижинъ съ куполообразными крышами. Тутъ же рядомъ помѣстились полукруглые хлѣбные магазины. Вдоль терновыхъ заборовъ насажены были тыквы, за ними возвышались высокіе стебли табаку, покрытые желтыми цвѣтами, а среди отбросовъ и грязи всякаго рода рѣзко выдѣлялись могильные холмы, съ каменными пирамидками или же обсаженные кустами.

Начальникъ поселенія принялъ Эмина съ покорностью и смиреніемъ и проводилъ его до жилища. Дорога проходила мимо нѣсколькихъ одинокихъ серибъ, которыя, казалось, охранялись вооруженными воинами, тутъ и тамъ раздавался шумъ и гнѣвные окрики пьяныхъ надсмотрщиковъ; работающіе невольники робко поглядывали въ сторону вооруженнаго отряда. Отдохнувъ немного съ дороги, Эминъ приказалъ позвать областныхъ чиновниковъ. Они предстали. Почти всѣ они были долголанцы и не произвели особенно благопріятнаго впечатлѣнія на губернатора. Послѣ нѣсколькихъ привѣтственныхъ словъ, Эминъ потребовалъ отчеты и перепись населенія.

Начальникъ объявилъ, что не имѣетъ ихъ въ настоящую минуту подъ рукой; но когда Эминъ заявилъ ему, что если они не найдутся черезъ полчаса, то онъ будетъ смѣщенъ, документы тотчасъ же нашлись и пролили нѣкоторый свѣтъ на состояніе, въ какомъ находилась данная область. По спискамъ числилось 40 донголанцевъ, поставленныхъ правительствомъ, они составляли нерегулярное войско, кромѣ нихъ было еще 96 человѣкъ, изъ которыхъ большая часть не имѣла опредѣленныхъ занятій.

— Что дѣлаютъ здѣсь восемь факировъ, а также болѣе трехъ сотъ драгомановъ? сказалъ Эминъ. — Чѣмъ же всѣ они живутъ? Вы молчите? — Ну, такъ я вамъ самъ скажу. Они обкрадываютъ и опустошаютъ страну и продаютъ своихъ собратій въ неволю. Скотоводство во всей странѣ пало, охотой почти не занимаются, а скудный урожай хлѣба долженъ давать не только необходимое пропитаніе, но еще идетъ на добываніе водки. Но это было-бы еще все ничего, еслибы людямъ не мѣшали спокойно заниматься земледѣліемъ! Но несчастныхъ продаютъ цѣлыми стадами какъ скотъ гоните вы ихъ изъ Монбутту сюда. Далѣе спрашиваю я васъ, куда дѣвались ваши подати правительству? Кромѣ слоновой кости изъ Монбутту вы не прислали ничего. Собранные продукты — зерно всякаго рода, медъ, воскъ, жиръ и плоды, расхищены самымъ безстыднымъ образомъ, они послужили на содержаніе пѣлой толпы тунеядцевъ. Здѣсь должно вестись правильное хозяйство, и я самъ объ этомъ позабочусь. Ступайте, я требую, чтобы мои указанія исполнялись въ точности!.."

Молча удалились недовольные чиновники и, проходя черезъ поселеніе, распространили непріятную новость. Но и невольники узнали, что и для нихъ явился избавитель. Въ тотъ же день Эминъ, призвавъ ихъ къ себѣ, даровалъ имъ свободу. Въ числѣ ихъ было особенно много обитателей Монбутту, ихъ насчитывалось свыше 200 человѣкъ; въ тотъ же день они отправились на родину. Около дома Эмина началось необычайное оживленіе: изъ окрестныхъ деревень стали собираться вожди, чтобы получить обратно выкраденыхъ соплеменниковъ.

При видѣ искренней радости и горячей благо дарности, которую ему приносили освобожденные люди, Эминъ испытывалъ то чувство удовлетворенія, которое даетъ только сознаніе добраго дѣла; весело ходилъ онъ по рядамъ темнокожихъ людей, которые довѣрчиво окружали его; здѣсь онъ имѣлъ случай подмѣтить не одну симпатичную черту этихъ дикихъ племенъ.

Однажды въ поселеніе прибылъ великій вождь за своими освобожденными собратьями, его сопровождали мужчины его родной деревни; свиданіе съ похищенными соплеменниками, большею частью, съ дѣтьми и женами, было трогательно. На радости они устроили вечеромъ въ честь Эмина цѣлое празднество съ танцами.

Вождь выставилъ свою большую ноггару подъ деревомъ противъ жилища Эмина, и скоро зазвучали мѣрные удары, далеко разносясь по окрестности. На эти звуки со всѣхъ сторонъ стекались люди, и нѣсколько минутъ спустя вытянулись два длинныхъ ряда, одинъ — женщины, другой — мужчины, у тѣхъ и другихъ въ рукахъ были деревянныя палочки, которыя, при -ударѣ одна о другую, издавали почти металлическій звукъ. Большимъ бубнамъ аккомпанировали маленькіе барабаны, и вся толпа затянула пѣсню. Веселіе мало-по-малу охватило всѣхъ, началась пляска вокругъ ноггары, женщины составляли внутренній кругъ, мужчины — внѣшній; это была какая то адская пляска, освѣщенная краснымъ свѣтомъ факеловъ, которыми размахивали танцующіе.

Вдругъ среди этого веселья раздался чей то пронзительный крикъ, и Эминъ, быстро поднявшись съ своего мѣста, направился въ ту сторону. Онъ увидѣлъ кучку людей и среди нихъ маленькое подвижное существо, изо всѣхъ силъ отбивавшееся отъ двухъ мужчинъ.

Его легко можно было бы принять за обезьяну, если бы онъ не кричалъ безъ умолку: «оставьте, пустите меня, я не хочу быть съѣденнымъ»!

Свѣтъ факеловъ освѣтилъ маленькое существо не выше одного метра ростомъ, съ обвислымъ животомъ. Кожа его была красновато-коричневаго цвѣта, все тѣло было покрыто толстыми, какъ войлокъ, волосами. Лицо у него было морщинистое и старообразное; когда Эминъ приказалъ освободить его, онъ дикимъ прыжкомъ подскочилъ къ нему и началъ опять просить, чтобы его не убивали и не ѣли.

Съ трудомъ удалось Эмину успокоить его.

— Ты свободенъ, — сказалъ онъ, — и и завтра же можешь уйти съ монбутту. Услышавъ это, карликъ сталъ кричать извиваться и молить Эмина, не отдавать его на съѣденіе людоѣдамъ^[4], а позволить ему удалиться на свою родину, недалеко отъ Буфи. Только услышавъ изъ устъ Эмина, что тотъ самъ отвезетъ его домой, онъ успокоился. Подошедшій въ эту минуту Гатта увелъ его съ собою. Веселье негровъ продолжалось. Эминъ снова усѣлся подъ деревомъ, усѣяннымъ свѣтляками, и сидѣвшій рядомъ съ нимъ вождь сталъ разсказывать ему о племени Акка^[5], къ которому принадлежалъ маленькій дикарь. Разсказъ его походилъ на волшебную сказку. Крошечные темнокожіе люди племени Акка перекочевываютъ съ мѣста на мѣсто; если же они останавливаются гдѣ нибудь, то строятъ себѣ хижины, напоминающія своими размѣрами дѣтскія игрушки. Они занимаются рыбной ловлей, хорошо стрѣляютъ изъ лука, шкуры и перья они сбываютъ вождямъ сосѣднихъ деревень и взамѣнъ получаютъ жизненные припасы. Они совершенно дики и очень мстительны.

Послѣдующіе дни Эминъ занялся мѣропріятіями, необходимыми для улучшенія бѣдственнаго положенія страны. Прежде всего онъ издалъ приказъ, что бы всѣ, не имѣющіе опредѣленныхъ занятій, покинули страну. Земледѣльцы и ремесленники обложены были установленной годичной податью, въ то же время; подъ страхомъ высылки изъ страны, имъ запрещались притѣсненія и обремененія негровъ работами. Одинъ изъ факировъ былъ оставленъ въ качествѣ учителя, прочіе отосланы обратно на родину, въ поселеніи оставленъ былъ офицеръ съ 50 солдатами, который долженъ былъ наблюдать за соблюденіемъ предписаній.

Изъ Бити Эминъ направился въ станцію Буфи. Несмотря на поступившій періодъ дождей, караванъ продолжалъ быстро подвигаться впередъ. Веселѣе всѣхъ былъ теперь маленькій Акка, по имени Азика; весело прыгалъ онъ то въ ту, то въ другую сторону, стрѣлялъ въ густую чащу вѣтвей по птицамъ, которыя въ изобиліи попадались въ маисовыхъ поляхъ, или же убивалъ ихъ на лету стрѣлой, съ невиданной легкостью.

Теперь отрядъ спустился въ долину рѣки и вошелъ въ покрытую высокой травой и кустарникомъ равнину. Маленькій Акка почти совсѣмъ утонулъ въ высокой травѣ, слышно было только его веселое щебетаніе. Вдругъ въ кустахъ раздался трескъ, вслѣдъ за тѣмъ послышался отчаянный крикъ Азики. Въ одну минуту доскакалъ туда Эминъ, держа ружье на готовѣ; въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя онъ съ ужасомъ увидѣлъ огромнаго леопарда, бросившагося на Азику и впившагося ему въ плечо; въ отчаяніи собравъ всѣ силы, несчастный сдавилъ ему горло.

Разсуждать было некогда. Раздался выстрѣлъ, вслѣдъ за тѣмъ трупъ гигантской кошки упалъ на землю. Азика, зажавъ свою рану, поспѣшилъ къ Эмину, и, опустившись передъ нимъ на колѣни, сталъ благодарить за избавленіе:

— Господинъ — сказалъ онъ, — пусть буду я проклятъ, если забуду твои благодѣянія. Если тебѣ когда нибудь понадобится Азика — призови его! Моя жизнь принадлежитъ тебѣ.

Эминъ хотѣлъ перевязать его рану, но Азика, указывая въ сторону, возразилъ:

— Тамъ моя родина, тамъ стоятъ хижины моего народа! Прости, господинъ, и вспомни обо мнѣ, когда я тебѣ понадоблюсь!

И маленькое существо въ нѣсколько прыжковъ исчезло въ густой травѣ.

Наконецъ, подошли къ Буфи съ его странными постройками. Дома здѣсь стоятъ на сваяхъ, между ними, на землѣ обыкновенно помѣщается кухня, кладовыя и жилища невольниковъ; снизу черезъ отверстіе въ потолкѣ ведетъ въ верхній этажъ лѣстница, наверху, большею частью, устроены двѣ большія хижины изъ глины съ высокими, конусообразными крышами — это жилище владѣльцевъ; шесть меньшихъ по размѣрамъ хижинъ предназначаются для женщинъ.

Все это поселеніе имѣло грязный жалкій видъ, и только маленькіе садики, засаженные кукурузой, бѣлыми бобами, бананами, лимонными и апельсинными деревьями, немного примиряли глазъ съ окружающимъ запустѣніемъ. Отъ проницательныхъ взглядовъ Эмина не скрылось однако, что здѣсь процвѣтаютъ хлопчато-бумажныя плантаціи, о разведеніи которыхъ онъ особенно заботился.

Почти никѣмъ не замѣченный, губернаторъ вступилъ въ селеніе. Грязныя улицы были почти пусты, если не считать нѣсколькихъ полу нагихъ дѣтей, которыя съ любопытствомъ слѣдили за караваномъ, да крошечныхъ куръ, съ крикомъ бросившихся въ сторону.

Въ это время изъ одного изъ дворовъ раздались гнѣвные окрики въ перемежку съ жалобными стонами; черезъ нѣсколько мгновеній изъ за бамбуковаго забора выскочилъ негръ, а за нимъ одѣтый по турецки человѣкъ съ плетью въ рукахъ; догнавъ несчастнаго чернокожаго, онъ безжалостно сталъ наноситъ ему удары по обнаженной спинѣ. Донголанецъ, повидимому, не имѣвшій представленія о томъ, кто былъ Эминъ, не обратилъ на него никакого вниманія. Эминъ же схватилъ разъяреннаго за руку, сказавъ повелительно:

— Ни одного удара болѣе!

— Кто смѣетъ запретить мнѣ наказывать моего раба? — воскликнулъ тотъ. — Никто не смѣетъ мнѣ помѣшать, еслибы даже мнѣ вздумалось убить эту собаку, обокравшую меня!

— Я тебѣ помѣшаю — возразилъ, Эминъ твердымъ голосомъ, — я, губернаторъ страны, Эминъ-Бей.

Донголанецъ широко раскрылъ удивленные глаза, какъ бы пораженный небывалымъ явленіемъ. Отбросивъ плеть, онъ скрестилъ на груди руки и съ низкими поклонами, сталъ оправдываться.

— Какъ тебя зовутъ? — спросилъ Эминъ.

— Абдъ-эль-Керъ, господинъ — отвѣчалъ тотъ покорнымъ тономъ.

— Ты представитель правительства и держишь рабовъ?

— Всѣ такъ дѣлаютъ, господинъ.

— Тѣмъ хуже! Сколько у тебя рабовъ? Смотри не лги, если не хочешь испытать на себѣ мой гнѣвъ. Этотъ несчастный, котораго ты сейчасъ истязалъ, конечно, хорошо знаетъ сколько ихъ у тебя.

— 84 — глухо прошепталъ донголанецъ.

— 84 — повторилъ съ негодованіемъ Эминъ, — Абдъ-эль-Керъ, ты пойдешь сейчасъ же со мной къ главному начальнику; я пріѣхалъ, повидимому, какъ разъ во время.

Теперь онъ обернулся къ невольнику, который все еще лежалъ на землѣ, потирая болѣвшую отъ побоевъ спину, и робко и просительно слѣдилъ за Эминомъ.

— Ты свободенъ и можешь возвратиться на родину. Сообщи объ этомъ твоимъ сотоварищамъ по неволѣ, принадлежащимъ Абдъ-эль-Керу. Объяви это на улицахъ! въ Буфи нѣтъ болѣе рабовъ; кому откажутся даровать свободу, тотъ пусть придетъ ко мнѣ, — я самъ освобожу его.

Негръ, бросившись къ ногамъ Эмина, облобызалъ ихъ, затѣмъ поднялся и побѣжалъ во дворъ, Донголанецъ мрачно и угрюмо двигался среди солдатъ Эмина къ жилищу главнаго начальника.

У воротъ укрѣпленія не было часового, какъ это полагалось по предписанію, на грязномъ дворѣ валялись полупьяные солдаты, одинъ изъ нихъ громко закричалъ:

— Давайте же пить, если намъ ничего не даютъ ѣсть!

Замѣтивъ Эмина, они полупьяные, поднялись съ земли, стараясь выстроиться при видѣ офицера. Эминъ спросилъ начальника укрѣпленія. Оказалось, что онъ спитъ, и невольники бросились будить его; все пришло въ движеніе, точно въ потревоженномъ муравейникѣ.

Начальникъ не на шутку испугался: онъ менѣе всего ожидалъ видѣть губернатора въ своей отдаленной провинціи; удивило его и появленіе Абдъэль-Кера, стоявшаго съ нахмуреннымъ лицомъ рядомъ съ Эминомъ.

— Я пришелъ сюда, — началъ Эминъ, сухо отвѣтивъ на поклонъ, — я пришелъ узнать, въ какомъ состояніи управленіе крѣпостью, и нахожу такія упущенія, которыя говорятъ сами за себя. Здѣсь стоитъ чиновникъ, поставленный отъ правительства, у котораго, по собственному его заявленію, 84 невольника; я убѣжденъ, что онъ не составляетъ исключенія. Я положу конецъ торговлѣ людьми; теперь же я желаю знать, въ какомъ состояніи хозяйство страны подъ твоимъ управленіемъ. Прежде всего покажи мнѣ хлѣбные магазины.

Съ смущеніемъ направился начальникъ исполнять это приказаніе; Абдъ-эль-Керъ остался подъ стражею, размышляя о предстоящей ему участи, а Эминъ послѣдовалъ за начальникомъ черезъ дворъ, гдѣ царилъ невообразимый безпорядокъ, къ хлѣбнымъ магазинамъ.

Но тамъ ничего не оказалось.

— Магазины пусты, — сказалъ Эминъ съ гнѣвомъ, — гдѣ же хлѣбъ, принесенный сюда жителями? Я хорошо знаю, что нѣсколько недѣль тому назадъ сюда доставили хлѣбъ 500 носильщиковъ. Отвѣчай! Люди во дворѣ жаловались на голодъ, что сталось съ хлѣбомъ?

Начальникъ невнятно что-то пробормоталъ, но Эминъ продолжалъ:

— Все это расхищено и раскрадено толпой безполезныхъ тунеядцевъ, которые выжимаютъ всѣ соки изъ несчастныхъ негровъ; какъ язва заражаютъ они все, что приближается къ нимъ, опустошая какъ вредный червь всю эту плодородную страну. Я выкурю этихъ трутней!

Съ гнѣвомъ повернулъ онъ обратно къ дому, сопровождаемый начальникомъ, который все еще не могъ придти въ себя отъ неожиданности. Между тѣмъ передъ воротами раздавалось громкое ликованіе освобожденныхъ негровъ, число которыхъ простиралось до 200; всѣ они стремились какъ можно скорѣй возвратиться на родину.

Въ слѣдующіе два дня прибыли изъ дальнихъ и изъ сосѣднихъ деревень вожди получить украденныхъ у нихъ соплеменниковъ. Удовлетворенный вполнѣ сознаніемъ, что онъ вступился за права человѣка и исполнилъ долгъ, какъ то повелѣвалъ законъ совѣсти, Эминъ, смѣстивъ начальника и отославъ его и Абдъ-эль-Кера въ Ладо, направился дальше по направленію къ Анаку.

ГЛАВА V.
Въ западнѣ.

Анакъ лежитъ въ холмистой равнинѣ; желтая вязкая глинистая почва, покрытая травой, вовремя дождей представляетъ сплошное море грязной воды. Почти всѣ деревья вырублены, кругомъ все голо, да и самое поселеніе выглядитъ такъ же непривѣтливо, какъ и вся окрестность. Грязныя хижины, большей частью построенныя на сваяхъ, расположились въ долинѣ рѣки; въ безпорядкѣ тѣснятся онѣ одна къ другой; непривѣтливы и непривлекательны эти лишенныя зелени и садовъ строенія.

Анакъ, по большей части, населенъ пришлымъ людомъ. Тѣ, кому жизнь въ Хартумѣ и Берберѣ, стала не въ моготу, тѣ, кто слишкомъ лѣнивъ работать, всѣ тѣ переселялись въ Анакъ или въ Румбекъ, строили себѣ здѣсь мызу, населяли ее своими женами и невольниками и жили на средства невольниковъ-негровъ, не ударяя палецъ о палецъ, — примѣръ всѣмъ подавалъ самъ начальникъ мѣстечка.

Дефа’аллахъ, такъ звали его, высокій мужчина съ желто-коричневымъ лицомъ, строго выполнялъ всѣ постановленія своей мусульманской религіи, въ душѣ же былъ безсовѣстный мошенникъ.

Однажды утромъ, совершивъ обычныя омовенія и прочитавъ, обратясь лицомъ къ востоку, всѣ установленныя религіей молитвы (не забывъ при этомъ собственноручно наказать провинившагося невольника), возсѣдалъ онъ, подобно падишаху, въ богато убранной комнатѣ и курилъ длинную трубку, которую зажегъ ему невольникъ, въ то время, какъ невольница подавала ему кофе. Онъ былъ не одинъ, на мягкихъ коврахъ сидѣли еще двое мужчинъ, оба мусульмане, судя по одеждѣ.

Одинъ изъ нихъ — уже знакомый намъ Юсуфъ Нуръ, другой — темноволосый мужчина съ сверкающими свѣтлыми глазами и хитрымъ выраженіемъ лица, это башкатибъ (главный писарь) Анака, Ибрагимъ Эффенди.

— Ты, правовѣрный, набожный мусульманинъ Дефа’аллахъ, къ чести тебѣ сказать; конечно, управленіе дѣлами не занимаетъ у тебя все время, его хватаетъ и на религіозныя упражненія! — замѣтилъ Юсуфъ Нуръ съ едва уловимой насмѣшкой, на что тотъ отвѣчалъ:

— Аллахъ благословлялъ меня до сихъ поръ, почему же мнѣ не благодарить его? Молитва посылаетъ силу, говоритъ Коранъ.

— Силы тебѣ очень понадобятся, когда Эминъ — Бей подаритъ насъ своимъ появленіемъ; не особенно радостны извѣстія, пришедшія изъ Бити, — замѣтилъ писарь.

— Аллахъ великъ, а Эминъ мусульманинъ; гдѣ же это видано, чтобы мусульманинъ вредилъ своему единовѣрцу, проговорилъ Дефа’аллахъ.

— А ты увѣренъ, что онъ магометанинъ? — спросилъ Юсуфъ Нуръ.

— Я его не знаю, но мнѣ извѣстно, что онъ посѣщаетъ мечети и читаетъ написанныя пророками молитвы.

— А я его знаю, я столкнулся съ нимъ у короля Кабрега въ Уніоро; онъ тамъ отнялъ у меня невольницу, чтобы возвратить ей свободу. А я вѣдь тоже магометанинъ.

Дефа’аллахъ задумчиво поникъ головой.

— Я не робѣю раньше времени. Даже и губернаторъ пойметъ языкъ кошелька съ 10,000 піастровъ. Но мнѣ сдается, что ты самъ боишься.

— Я не имѣю основанія искать съ нимъ встрѣчи а также у меня нѣтъ и причинъ его бояться. Я мирный купецъ, который покупаетъ слоновую кость за деньги и въ обмѣнъ…

— Который въ своихъ серибахъ, по всей странѣ разсѣянныхъ, прячетъ и «черную слоновую кость» (негровъ невольниковъ) и при удобномъ случаѣ отправляетъ ее дальше! — засмѣялся начальникъ.

— Ба, откуда ему знать про мои серибы? Даже басингеры, живущіе въ нихъ, не знаютъ моего настоящаго имени. Однако мнѣ было бы пріятно избѣгнуть встрѣчи съ нимъ, потому что я его ненавижу; и если ты хочешь, Дефа’аллахъ, оказать мнѣ услугу, то позаботься, чтобы тѣ сто невольниковъ, которыхъ я беру у тебя, были бы пригнаны сюда сегодня же, чтобы я могъ уйдти съ товаромъ, прежде чѣмъ онъ придетъ сюда.

— Это нельзя сдѣлать такъ скоро, милѣйшій. Черные разсѣяны по серибамъ моихъ помощниковъ и драгомановъ, теперь совершенно невозможно собрать ихъ сюда, иначе Эминъ Бей найдетъ здѣсь слишкомъ много народу. Если же ты удовольствуешься 50-го, то я ихъ могу приготовить тебѣ завтра утромъ, такъ какъ врядъ ли губернаторъ пріѣдетъ сюда такъ скоро.

— Возможно; однако я удовольствуюсь и 50-го, только бы мнѣ не уходить отсюда съ пустыми руками, къ тому же въ вашей области скоро нечего будетъ дѣлать. Присоедини только невольницу, которая прислуживала намъ сегодня, дѣвушка нравится мнѣ!

— И мнѣ также, Юсуфъ Нуръ.

— Ну, а если я дамъ тебѣ ту цѣну, которую ты самъ назначишь?

— И тогда тоже нѣтъ, она не продается.

Ибрагимъ Эффенди засмѣялся:

— Юсуфъ Нуръ привыкъ къ дешевымъ цѣнамъ, сказалъ онъ, — третьяго дня онъ купилъ у одного басингера краденнаго юношу динкскаго племени за старые шаровары, а другого за бутылку водки.

Донголанецъ мрачно взглянулъ на говорившаго:

— Купецъ никогда не платитъ дорого за то, что можетъ получить по дешевой цѣнѣ. Когда Эминъ придетъ сюда, о придется даромъ освободить невольниковъ, лучше имѣть старые шаровары, чѣмъ ничего.

— Кто хитеръ, тотъ допускаетъ побѣгъ своихъ невольниковъ сегодня, съ тѣмъ чтобы ихъ найти опять, когда уѣдетъ губернаторъ; мои негры почти всѣ, за малымъ исключеніемъ, разбѣжались! — сказалъ Ибрагимъ.

Дефа’аллахъ прислонился поудобнѣе къ подушкамъ и, сдѣлавъ знакъ красивой невольницѣ, заслужившей расположеніе донголанца, подать ему другой чубукъ, заговорилъ:

— Ибрагимъ боится, ноя знаю правителей дольше лучше тебя; со времени Саида Паши всегда было одно и то же, и бѣлый Паша ничего не измѣнитъ въ Хартумѣ. Хорошій столъ, вино и тугонабитый кошелекъ дѣлаютъ чудеса, я остаюсь при своемъ мнѣніи.

На губахъ Ибрагима скользнула недовѣрчивая улыбка, онъ хотѣлъ что-то возразить; но въ эту минуту занавѣска, закрывавшая входъ въ комнату, заколебалась, и вбѣжалъ негръ въ турецкой одеждѣ съ оружіемъ за поясомъ. Онъ поклонился, скрестивъ на груди руки, начальникъ его обратился къ нему нетерпѣливо.

— Какія вѣсти Абдъ-эсъ-Садикъ? Что случилось?

— Господинъ, не позже какъ черезъ два часа губернаторъ будетъ здѣсь, онъ ѣдетъ изъ Буфи.

Съ проклятіемъ поднялся Юсуфъ-Нуръ съ ковра.

— Такъ, стало быть, слишкомъ поздно! Но я не уступлю ему, не вѣчно же онъ будетъ здѣсь.

— Я того же мнѣнія; будь спокоенъ, отправляйся въ свою серибу, а черезъ три дня, когда туча пронесется, возвращайся за полученіемъ твоей сотни головъ. Отвѣчай же Абдъ-эсъ-Садикъ, откуда ты знаешь, что онъ ѣдетъ? Что это, ты весь въ крови?

— Кровь невольника! — небрежно сказалъ тотъ, — я убилъ динкскаго невольника, который хотѣлъ вернуть себѣ свободу. Я уложилъ его у воротъ моей серибы, всадивъ ему ножъ въ горло; вслѣдъ затѣмъ пришли мои басингеры съ извѣстіемъ, что Эминъ Бей идетъ за ними по пятамъ. Тогда я поспѣшилъ, какъ только могъ скорѣй, сюда, чтобы сообщить тебѣ эту новость.

— Ты поступилъ правильно, Абдъ-эсъ-Садикъ. Мы должны непремѣнно выйти губернатору навстрѣчу за черту поселенія, чтобы задобрить его. Итакъ, Юсуфъ Нуръ, оставайся въ твоей серибѣ, а ты, Ибрагимъ Эффенди, отдай необходимыя приказанія, чтобы все было въ исправности къ нашему возвращенію.

Онъ простился съ обоими собесѣдниками, которые медленно спустились во дворъ. Ибрагимъ отдалъ здѣсь полученное приказаніе нѣсколькимъ праздно шатавшимся солдатамъ и, не заботясь о томъ, будетъ ли оно исполнено, вышелъ вмѣстѣ съ Юсуфъ-Нуромъ за ворота. Нѣсколько минутъ они шли молча, наконецъ, Ибрагимъ прервалъ молчаніе:

— Дефа’аллахъ глупецъ! Онъ, какъ ночной мотылекъ, летитъ на огонь, и прежде чѣмъ пройдутъ три дня, онъ уже будетъ смѣщенъ съ должности.

— Ты обладаешь пророческимъ даромъ, Ибрагимъ, насмѣшливо замѣтилъ Юсуфъ-Нуръ, — не скажешь ли ты, кто замѣнитъ его?

— Только не ты, Юсуфъ-Нуръ.

— Это разумѣется само собой, для этого не нужно быть пророкомъ; ужъ не самъ ли ты разсчитываешь занять эту высокую должность?

Башкатибъ пожалъ многозначительно плечами.

— Ну, къ счастію для тебя, Эминъ-Бей не знаетъ твою интересную исторію, — продолжалъ донголанецъ.

Ибрагимъ повернулъ голову въ сторону своего спутника и смѣрилъ его пронизывающимъ, блестящимъ взглядомъ.

— Ты-то что знаешь объ этомъ? — спросилъ онъ.

— Достаточно, другъ Ибрагимъ, чтобы погубить тебя въ глазахъ Эминъ-Бея. Я;' еще хорошо помню, какъ нѣкій маленькій чиновникъ въ правленіе Саидъ Паши поставилъ подложную вицекоролевскую печать, чтобы собственноручнымъ приказомъ назначить себя начальникомъ вновь формировавшихся войскъ. Судьба выдала его, приказъ попалъ въ къ руки правителю Верхняго Египта, и чиновника привезли обратно въ Хартумъ, гдѣ онъ получилъ на нѣсколько лѣтъ даровой столъ и квартиру, правда, не во дворцѣ.

— Съ тѣхъ поръ прошло уже много лѣтъ, все давно забыто.

— Тотъ же самый человѣкъ былъ позднѣе писцемъ въ Суданѣ и послѣ того, какъ онъ однажды внезапне исчезъ, не досчитались денегъ изъ кассы, которая была въ его вѣдѣніи. За это онъ опять получилъ на нѣсколько лѣтъ даровое содержаніе, но на этотъ разъ въ очень мало привлекательной мѣстности, въ Фаінодѣ, на Бѣломъ Нилѣ… Тебѣ, конечно, извѣстно, Ибрагимъ, кого египтяне отправляяютъ туда. Ну-съ, Дефа’аллаху это было все равно, такъ какъ самъ онъ имѣлъ удовольствіе провести нѣсколько времени въ Фашодѣ, но врядъ ли Эминъ Бей назначитъ начальникомъ человѣка съ такимъ славнымъ прошлымъ.

Ибрагимъ нѣсколько минутъ молчалъ, совершенно уничтоженный, наконецъ, заговорилъ полу-упрямо, полу-просительно.

— Но вѣдь ты ничего ему не разскажешь?

— На это я не имѣю никакого основанія, мой другъ, — засмѣялся донголанецъ; напротивъ, я отъ души желаю тебѣ получить это мѣсто, потому что ты уменъ, а я люблю умныхъ людей. Дефа’аллахъ глупецъ, въ этомъ я съ тобой вполнѣ согласенъ, поэтому я лучше хочу имѣть дѣло съ тобой. Наши интересы идутъ рука объ руку, — ты знаешь, что я подразумѣваю, мы оба этого не забудемъ. Я останусь здѣсь, несмотря на присутствіе Эминъ Бея, и выжду, чѣмъ все кончится; если мнѣ будетъ грозить опасность, ты мнѣ поможешь и не дашь меня въ обиду. А если тебя сдѣлаютъ начальникомъ, чего при твоей пронырливости, тебѣ нетрудно добиться, тогда, я думаю, мы прежде всего заключимъ дружескій союзъ, это будетъ не во вредъ тебѣ.

Съ этими словами онъ протянулъ писцу руку, въ которую тотъ вложилъ свою; въ этомъ братскомъ рукопожатіи соединилась достойная другъ друга пара.

Нѣсколько времени спустя 200 человѣкъ донголацевъ, съ Дефа’аллахомъ и Ибрагимомъ впереди, выѣхали за ворота поселенія привѣтствовать приближавшагося губернатора.

Эминъ дѣйствительно ѣхалъ изъ Буфи.

Во всѣхъ негритянскихъ деревняхъ, мимо которыхъ лежалъ ихъ путь, царствовала радость и оживленіе, такъ какъ свѣдѣнія о поступкахъ губернатора въ Буфи быстро распространились, и вожди выходили изъ своихъ деревень привѣтствовать Эмина.

Въ одномъ мѣстѣ, подъ огромнымъ тамариндовымъ деревомъ, ожидалъ его своеобразный концертъ: молодой человѣкъ игралъ на длинномъ, сдѣланномъ изъ тыквы, инструментѣ въ видѣ рога, другіе аккомпанировали ему на деревянныхъ палочкахъ, иные же тянули монотонную пѣснь.

Долго еще раздавались дикіе звуки позади отряда, который подвигался теперь черезъ степи, холмистыя равнины и, наконецъ, спустился къ рѣкѣ Яло. Рѣка раздѣляется здѣсь на три рукава, образуя каскады, падая съ утесовъ и скалъ; берега ея покрыты богатой растительностью. По дорогѣ попадались негры съ сѣтями, тутъ же валялись остатки ихъ трапезъ — чешуя и рыбьи кости, разбросанныя на смятой травѣ.

Отрядъ подвигался безъ отдыха впередъ черезъ плодородную долину племени Лесси, мимо обработанныхъ полей. Безобразныя женщины съ деревянными пластинками или кварцевыми шариками, продѣтыми сквозь губы, съ желѣзными цѣпями на рукахъ вмѣсто браслетовъ, съ любопытствомъ высыпали на дорогу и смотрѣли на невиданное зрѣлище, жуя, по своему обыкновенію, желтую глину, за поясомъ висѣли у нихъ острые ножи.

Наконецъ, отрядъ подошелъ къ области, принадлежавшей племени Динка. Развалины выжженныхъ деревень свидѣтельствовали о разореніи, а изъ темной высокой зелени, какъ бы желая смягчить печальную картину, привѣтливо кивали своими свѣтлолиловыми головками пышныя петуньи, да на горизонтѣ высокія деревья протягивали къ путешественникамъ свои вѣтви.

Навстрѣчу Эмину начали стекаться жители сосѣднихъ деревень и поселковъ, привѣтствуя его, какъ своего покровителя и спасителя. Сюда же принесли они и только что убитаго соплеменника, съ ножомъ убійцы въ горлѣ. Шествіе остановилось, преграждая путь Эмину, простыя носилки съ тѣломъ убитаго негра опустились на землю, и изъ толпы вышелъ статный мужчина съ пестрой шкурой на бедрахъ, страусовыми перьями на головѣ и обручами изъ слоновой кости на рукахъ. Женщины въ передникахъ изъ звѣриныхъ шкуръ съ воемъ тѣснились около него.

— Господинъ, — заговорилъ онъ, — опираясь на свое длинное копье, — мы слышали, что ты пріѣхалъ сюда, чтобы защитить нашъ народъ и даровать нашимъ плѣненнымъ сынамъ свободу. Посмотри на этого мертвеца! Онъ сынъ нашего великаго вождя, его убилъ Абдъ-эсъ-Садикъ. Мы приносимъ тебѣ жалобу на Абдъ-эсъ-Садика.

Эминъ остановился.

— Кто это Абдъ-эсъ-Садикъ? спросилъ онъ.

— Онъ невольникъ начальника Дефа’аллахъ, онъ самъ присвоилъ себѣ власть надъ нашей деревней и притѣсняетъ и давитъ нашъ народъ. Господинъ, этотъ убитый — уже четвертый изъ нашего племени, заколотый его собственной рукой. Мы просимъ правосудія!

— Вы его получите. Я уничтожу серибу Абдъ эсъ-Садика и накажу его самаго. Не знаете ли вы, гдѣ онъ теперь?

— Онъ нѣсколько часовъ тому назадъ отправился въ Анакъ, теперь онъ долженъ быть у своего господина.

— Похороните съ миромъ вашего убитаго, вы скоро услышите обо мнѣ.

Динки съ благодарностью удалились, а Эминъ, опечаленный всѣмъ видѣннымъ, продолжалъ свой путь. Наконецъ, они подошли къ Анаку, гдѣ ихъ встрѣтили 200 донголанцевъ, а впереди нихъ — Дефа’аллахъ и Ибрагимъ.

Десять солдатъ Эмина и его немногочисленные слуги представляли странный контрастъ съ этой многочисленной пестрой толпой; нѣкоторые изъ нихъ насмѣшливо улыбались и острили на счетъ той крошечной свиты, съ которою этотъ серьезный человѣкъ съ глазами, такъ проницательно смотрѣвшими изъ за блестящихъ очковъ, собирался измѣнить существовавшіе здѣсь порядки. Даже Дефа’аллахъ вздохнулъ свободнѣе и обратился съ льстивой и смиренной рѣчью къ Эмину, въ то время какъ Ибрагимъ почтительно удалился въ сторону, ожидая, когда дойдетъ до него очередь.

Окруженный со всѣхъ сторонъ донголанцами, Эминъ вступилъ въ Анакъ.

Здѣсь Дефа’аллахъ проводилъ его въ роскошно убранное жилище, предназначенное для его пріема. Невольницы принесли кушанья и вино. Но Эминъ отказался отъ вина, и Дефа’аллахъ льстиво замѣтилъ:

— Да будетъ благословенъ Аллахъ, ты мусульманинъ, господинъ, и исполняешь завѣты пророка. Я счастливъ, что могу принять тебя въ моемъ бѣдномъ домѣ. Но подкрѣпись ѣдой, ты нуждаешься въ ней послѣ твоего долгаго, утомительнаго пути.

— Я здѣсь не для того, чтобы наслаждаться, — серьезно отвѣтилъ Эминъ, — а для исполненія моего долга. Разсмотримъ прежде дѣла, вели позвать башкатиба.

Начальникъ отдалъ приказаніе, и нѣсколько минутъ спустя передъ Эминомъ предсталъ Ибрагимъ; почтительный, но не заискивающій видъ этого хитреца произвелъ на Эмина хорошее впечатлѣніе.

— Прежде всего, — началъ Эминъ, — я хотѣлъ бы выяснить слѣдующее дѣло. Нѣкій Абдъ-эсъ Садикъ убилъ сегодня негра изъ племени Динка, и я слышалъ, что кромѣ этого, онъ убилъ еще троихъ. Оцъ твой невольникъ?

— Это мой бывшій невольникъ, господинъ, — отвѣчалъ начальникъ, — я даровалъ ему свободу и онъ основалъ свою собственную деревню.

— Вѣроятно также и свободу совершать преступленія? — прервалъ его Эминъ. — И что это значитъ: онъ основалъ свою деревню? Онъ просто съ твоего разрѣшенія ворвался въ негритянскую деревню и жестокостью и силою заставилъ бѣдныхъ жителей отдавать плоды своихъ трудовъ; часть шла въ его пользу, а другая отправлялась тебѣ. Я разыщу эти разбойничьи гнѣзда. Гдѣ Абдъ-эсъ Садикъ?

— Я не всевѣдующій Богъ, господинъ, почемъ я знаю, — нахально сказалъ Дефа’аллахъ. — Онъ, вѣроятно, въ своей деревнѣ.

— Онъ въ Анакѣ, и ты отвѣтишь мнѣ, если онъ скроется! Ну, теперь далѣе. Я хотѣлъ бы ознакомиться съ дѣлами правленія. Ты, конечно, въ состояніи, Ибрагимъ, сообщить мнѣ все необходимое?

Тотъ молча поклонился и, не обращая вниманія на многозначительный взглядъ начальника, раскрылъ принесенныя бумаги и началъ читать:

«Въ послѣднія недѣли для правительства собраны 700 мѣръ зерна; для удовлетворенія потребностей страны и для перегонки водки 900.»

Гнѣвъ сверкнулъ въ глазахъ Дефа’аллаха, но Ибрагимъ, не смущаясь, продолжалъ перечислять, что было доставлено: оливы, оливковое масло, жиръ, медъ, воскъ и земляные орѣхи; лицо Эмина становилось все мрачнѣе и мрачнѣе. Когда писецъ кончилъ, онъ спросилъ:

— Въ такомъ случаѣ ваши магазины биткомъ набиты сверху до низу?

— Они совершенно пусты! — сказалъ спокойно Ибрагимъ, не обращая никакого вниманія на, желавшаго вставить свое слово, Дефа’аллаха.

— Ну, — продолжалъ Эминъ, — долженъ сознаться, что такого воровства какъ здѣсь, я не видывалъ; оно, должно быть, ведется уже давно и въ такихъ размѣрахъ, что только приходится удивляться, какъ еще уцѣлѣло кое-что для бѣдныхъ негровъ. Да и тѣмъ они врядъ ли обязаны мудрому управленію, скорѣе своимъ длиннымъ копьямъ. Какое населеніе укрѣпленія?

— Здѣсь живутъ, — продолжалъ писарь, — 7 лавочниковъ, 30 нерегулярныхъ солдатъ и 57 людей безъ опредѣленныхъ занятій.

— И у всѣхъу нихъ невольники, не правда ли, Дефа’аллахъ?

Начальникъ успѣлъ уже овладѣть собой и хладнокровно отвѣтилъ:

— Все же число невольниковъ здѣсь сильно уменьшилось, прежде здѣсь насчитывалось отъ 3 до 4 тысячъ, теперь едва ли найдется полторы. До сихъ поръ никто въ этомъ не находилъ ничего дурного, зачѣмъ же ты вмѣшиваешься въ эти дѣла, ты только повредишь себѣ самому и возбудишь въ донголанцахъ ропотъ и неудовольствіе.

— Зачѣмъ? Да потому что я считаю черныхъ тоже за людей, которые имѣютъ тѣ же права, что ты и я, и потому что я не хочу, чтобы какой нибудь тунеядецъ злоупотреблялъ трудами бѣдняка и выжималъ изъ него всѣ соки. Сколько у тебя невольниковъ?

— Не много, господинъ, повѣрь мнѣ, и всѣ они будутъ отпущены на свободу, если ты того желаешь.

— Разумѣется, я хочу этого, я самъ буду слѣдить за ихъ освобожденіемъ. У тебя, конечно, тоже есть невольники, Ибрагимъ?

— Они были у меня, — возразилъ спокойно писецъ, — но какъ только до меня дошло, что ты этого не любишь, я тотчасъ же отпустилъ ихъ. Мнѣ самому тяжело было держать ихъ, но правительство часто платитъ намъ жалованіе невольниками!

Дефа’аллахъ снова гнѣвно сверкнулъ глазами на Ибрагима, а Эминъ возразилъ:

— Это очень утѣшительныя свѣдѣнія, однако, объ этомъ мы поговоримъ послѣ. Теперь ступайте, а ты Дефа’аллахъ не забудь доставить мнѣ Абдъзсъ-Садика.

Оба удалились; у выхода начальникъ сталъ гнѣвно упрекать Ибрагима за его показанія; но Ибрагимъ сохранялъ полное спокойствіе, легкая мимолетная усмѣшка скользнула по его лицу, когда онъ возражалъ Дефа’аллаху.

— Что же дѣлать? Если бы я далъ ложныя показанія, онъ все равно узналъ правду и наказалъ бы меня; у меня нѣтъ тысячи піастровъ для того, чтобъ купить на нихъ его благосклонность, я стараюсь спасти свою голову отъ петли, какъ ногу. Ты другое дѣло, тебѣ нечего бояться, за тебя краснорѣчиво ходатайствуетъ кошелекъ, который ты поднесешь губернатору.

Дефа’аллахъ тотчасъ же успокоился и дружески разстался съ писцемъ, который, посмотрѣвъ съ презрѣніемъ ему вслѣдъ, прошепталъ: «Глупецъ».

Возвратившись домой, начальникъ приказалъ позвать Абдъ-эсъ-Садика. Какъ только тотъ явился, покорный и раболѣпный Дефа’аллахъ началъ:

— Ты сдѣлалъ большую глупость, умертвивъ негра и оставивъ его тѣло на дорогѣ. Губернаторъ требуетъ, чтобы я выдалъ тебя. Поэтому совѣтую тебѣ какъ можно скорѣй тайкомъ убраться отсюда. Мнѣ жаль тебя, — иди и не забудь, что ты мнѣ обязанъ своимъ спасеніемъ.

— Я принесу тебѣ мою благодарность, мой повелитель, и буду служить тебѣ, какъ и прежде! — отвѣтилъ негръ, раболѣпно поцѣловавъ край одежды Дефа’аллаха, и быстро удалился.

На слѣдующее утро Эминъ осмотрѣлъ все мѣстечко, въ которомъ замѣтно было большое оживленіе. Со всѣхъ сторонъ выходили къ нему навстрѣчу невольники, прося освободить ихъ, что тотчасъ же исполнялось.

По возвращеніи домой, Эминъ засталъ тамъ Гатту, который служилъ ему съ прежнимъ усердіемъ и почти никогда не отлучался отъ его особы. Онъ возился съ ручной змѣей и натиралъ ей кожу жиромъ,

Наскоро позавтракавъ, Эминъ опять приступилъ къ занятіямъ и велѣлъ позвать къ себѣ начальника. Дефа’аллахъ явился покорный, какъ и прежде, съ кошелькомъ въ рукахъ и началъ такъ:

— Прости, господинъ, что я не могу выдать тебѣ Абдъ-эсъ-Садика, — мошенникъ убѣжалъ. Гнѣвъ твой, быть можетъ, смягчится, если я попрошу тебя принять этотъ скудный даръ въ возмѣщеніе недочетовъ въ магазинахъ.

Съ сверкающими отъ гнѣва глазами, вскочилъ съ своего мѣста Эминъ.

— Какъ! — воскликнулъ онъ, смѣривъ магометанина взглядомъ. — Ты осмѣливаешься предлагать мнѣ деньги, въ надеждѣ, что я измѣню своему долгу! Ты осмѣлился мѣрить меня на свой аршинъ. Это предложеніе превзошло всѣ твои безстыдства и мошенничества. Какъ низко пало человѣческое достоинство, если даже правительственный чиновникъ, на такомъ высокомъ посту, какъ ты, считаетъ возможнымъ купить правосудіе за горсть золотыхъ. Ты жестоко ошибся, Дефа’аллахъ! Деньги я сохраняю, такъ какъ онѣ ворованныя, но не для меня, а отъ имени Хедива, ты же болѣе не начальникъ. Съ этой минуты ты плѣнникъ, дальнѣйшія разоблачанія покажутъ, какъ поступить съ тобой.

Дефа’аллахъ былъ совершенно уничтоженъ, этого онъ никакъ не ожидалъ; молча, съ подгибающимися отъ страха ногами, послѣдовалъ онъ за призванными солдатами, которымъ Эминъ поручилъ строжайшій надзоръ за арестованнымъ. Затѣмъ онъ приказалъ призвать Ибрагима. Видя, что одинъ изъ вошедшихъ на зовъ солдатъ, остановился въ почтительной позѣ, Эминъ спросилъ его:

— Ты хочешь что нибудь передать мнѣ, Раки?

— Да господинъ, вчера я видѣлъ Тахеръ Селима, владѣтеля серибы Улиди.

— Ты можетъ быть ошибся?

— Глаза мои не ошиблись и я его хорошо знаю.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ Фонни.

— Господинъ — сказалъ, онъ Юсуфъ Нуръ здѣсь въ Анакѣ.

Эминъ при этихъ словахъ вскочилъ со своего мѣста.

— Когда и гдѣ ты его видѣлъ?

— Полчаса тому назадъ, — началъ Фони, — я зашелъ къ лавочнику, должно быть, греку — когда я выходилъ изъ дому, я увидѣлъ быстро шедшаго мнѣ на встрѣчу Юсуфъ-Нура. Я его тотчасъ же узналъ, а такъ какъ я не хотѣлъ, чтобы онъ меня замѣтилъ, то спрятался за тамариндовое дерево. Онъ прошелъ мимо меня и скрылся въ ближайшей мызѣ.

— Теперь онъ не уйдетъ отъ меня. Фонни, пойди сейчасъ же къ нему и скажи, что я узналъ о его пребываніи здѣсь и хочу тотчасъ же поговорить съ нимъ. Прикажи оцѣпить мызу, чтобы онъ не убѣжалъ, однако веди себя съ нимъ такъ, чтобы онъ ничего не заподозрилъ. Ты же, Раки, будь гдѣ нибудь по близости, пока я не позову тебя, а также пусть придетъ сюда Гатта.

Оба вышли, а Эминъ подошелъ къ столу, ожидая прихода писца.

Ибрагимъ вошелъ съ прежнимъ спокойно вѣжливымъ лицомъ; Эминъ встрѣтилъ его слѣдующими словами:

"Я смѣстилъ Дефа’аллаха съ его должности, и поручаю ее тебѣ, пока не пріѣдетъ въ Анакъ изъ Шамбе офицеръ съ отрядомъ, сообщить распоряженія правительства. Я надѣюсь, что ты искоренишь всѣ злоупотребленія, на которыя я укажу тебѣ, и когда я убѣждусь въ твоей добросовѣстности, то сумѣю найти тебѣ соотвѣтствующее мѣсто.

Скрывая подъ личиной спокойной сдержанности свою радость, Ибрагимъ разсыпался въ благодарностяхъ и увѣреніяхъ въ готовности служить Эмину. При этомъ онъ сообщилъ ему, что Дефа’аллахъ незадолго передъ тѣмъ самъ совершилъ набѣгъ на негровъ и привелъ съ собой больше 400 человѣкъ всѣхъ возрастовъ обоего пола, изъ нихъ до 200 еще и теперь скрываются по серибамъ его помощниковъ и драгомановъ.

Губернатору предстояла впереди нелегкая работа; напомнивъ еще разъ Ибрагиму свои предписанія и выразивъ надежду, что тотъ безусловно будетъ подчиняться имъ, Эминъ отпустилъ его. Башкатибъ направился черезъ дворъ съ сіяющимъ лицомъ, какъ вдругъ наткнулся на Юсуфъ Нура за которымъ шелъ Фонни. Побѣдоносное выраженіе исчезло съ его лица, ему стало какъ то не по себѣ, страхъ за свое будущее снова охватилъ его. Однако Юусфъ-Нуръ сдѣлалъ видъ, что не знаетъ его и гордо прошелъ мимо; но быстрый, какъ молнія, взглядъ, брошенный имъ на Ибрагима, успокоилъ его.

Эминъ принялъ Юсуфа Нуръ съ холодной вѣжливостью; тотъ не выказывалъ не малѣйшаго смущенія.

— Ты хотѣлъ меня видѣть Эминъ Бей, — сказалъ онъ, — чѣмъ я могу тебѣ служить.

— Прежде всего я никакъ не ожидалъ тебя встрѣтить здѣсь. Что привело тебя въ Анакъ?

— Что же можетъ забросить сюда купца, какъ не торговля или заключеніе договора.

— Я желалъ бы знать, какимъ товаромъ ты торгуешь?

— Я разсчитывалъ найти здѣсь слоновую кость, можетъ быть, дурро, а также воскъ, — я все покупаю.

— И черную слоновую кость также?

Глаза Юсуфъ-Нура сверкнули.

— Ты все еще помнишь вахумскую дѣвушку — то время миновало, я не торгую больше невольниками.

— Надѣюсь, ты позволишь мнѣ въ этомъ усумниться.

— Въ этомъ я не могу тебѣ воспрепятствовать.

— Дефа’аллахъ состоитъ съ тобой въ дѣловыхъ сношеніяхъ?

— Да, и ты самъ согласишься, что мои торговыя сношенія съ представителями правительста служатъ мнѣ лучшей рекомендаціей.

— Въ такомъ случаѣ я знаю, какого сорта дѣла ты ведешь: Дефа’аллахъ торгуетъ живымъ товаромъ, но теперь этотъ мошенникъ сидитъ подъ замкомъ, за крѣпкой охраной.

Донголанецъ нисколько не смутился.

— Я не могу отвѣчать ни за его характеръ, ни за его поступки.

— Но за твои собственные ты отвѣчаешь, Юсуфъ-Нуръ, а такъ какъ мы встрѣтились съ тобою въ подчиненной мнѣ области, то я буду имѣть удовольствіе потребовать у тебя отчета въ нѣкоторыхъ поступкахъ.

— Ты возбуждаешь мое любопытство, — отвѣтилъ почти насмѣшливо долголанецъ.

— Прежде всего, — продолжалъ Эминъ, — я долженъ разсчитаться съ тобой за разбойничье нападеніе, которое ты, въ союзѣ съ нѣсколькими вагандами, совершилъ на мой караванъ при моемъ возвращеніи изъ Уніоро.

— Я ничего не знаю ни о какомъ нападеніи, и не имѣлъ на то никакого повода.

— Поводомъ послужила тебѣ вахумская дѣвушка, а показанія противъ тебя далъ твой же раненый басингеръ, попавшійся въ наши руки.

Юсуфъ-Нуръ презрительно засмѣялся.

— Съ какихъ поръ свидѣтельству невольника придаютъ вѣру?

— Для меня нѣтъ невольниковъ, а чернокожихъ я считаю за такихъ же людей, какъ мы съ тобою, — сказалъ рѣзко Эминъ, на что Юсуфъ-Нуръ отвѣчалъ:

— Басингеръ солгалъ. Это вѣрно тотъ самый, котораго, на моемъ пути изъ Уніоро въ Уганду, я приказалъ наказать за его провинности; онъ бѣжалъ, по всему вѣроятію, къ племени Ваханда, и съ ними вѣрно сдѣлалъ на тебя нападеніе. Когда же онъ очутился въ твоихъ рукахъ, то, чтобы выгородить себя, свалилъ всю вину на меня; вотъ и все.

Все это звучало такъ спокойно и увѣренно и такъ правдоподобно, что легко могло ввести въ заблужденіе, однако, Эмина не легко было обмануть.

— Въ этомъ ты меня не разувѣришь, сказалъ онъ. Но вотъ кое что другое: знакома тебѣ сериба Улиди въ странѣ абаковъ?

— Я о ней ничего не слышалъ.

— Но у тебя есть серибы въ той странѣ?

— Нѣтъ, ты кажется принялъ за правду шутку короля Кабрега, о томъ, что у меня безчисленное множество серибъ.

— Отвѣть мнѣ еще на одинъ вопросъ: знаешь ли ты Тахеръ Селима, владѣльца серибы Улиди? На одну секунду Юсуфъ-Нуръ, казалось, былъ поставленъ въ тупикъ, однако, отвѣчалъ съ прежнимъ хладнокровіемъ

— Я никогда не слыхалъ этого имени.

— Странно, ты однако въ очень близкихъ съ нимъ отношеніяхъ. — Раки!

На зовъ появился негръ, котораго Эминъ спросилъ, указывая на донголанца:

— Знаешь ты этого человѣка?

— Это Тахеръ Селимъ, господинъ, — такъ же вѣрно, какъ то, что я сынъ моего отца.

— Ну-съ Юсуфъ-Нуръ, что скажешь ты на это доказательство?

Спрошенный разразился презрительнымъ смѣхомъ.

— Да это подстроенная комедія; такихъ свидѣтелей найти не Трудно, за горсть золотыхъ я поставлю тебѣ десять другихъ, которые будутъ клясться бородою пророка, что ты самъ Тахеръ Селимъ.

— Твои слова говорятъ противъ тебя самого и доказываютъ, что ты привыкъ имѣть дѣло съ лжесвидѣтелями — я же къ этому никогда не прибѣгаю. Теперь скажу тебѣ прямо; за нѣсколько дней до того, какъ я разрушилъ серибу Улиди, ты ночью напалъ на маленькую деревушку, перебилъ престарѣлыхъ мужчинъ и женщинъ, а молодыхъ увелъ съ собой.

— Ты просто ищешь предлога погубить меня! мрачно замѣтилъ Юсуфъ-Нуръ.

— Гатта, — громко крикнулъ Эминъ, и минуту спустя юноша вошелъ въ комнату.

Лишь только взглядъ его упалъ на Юсуфъ-Нура, какъ вся наружность его разомъ измѣнилась. Все его смиренное спокойствіе исчезло безслѣдно, глаза запылали недружелюбнымъ огнемъ, съ стремительностью разъяреннаго звѣря, въ два прыжка, очутился онъ около Юсуфъ-Нура и схватилъ его обѣими руками за горло. Сильный мужчина такъ былъ ошеломленъ этимъ внезапнымъ нападеніемъ, что покачнулся, тщетно стараясь сбросить съ себя противника, руки котораго впились съ такой силой въ его шею, что глаза Нура готовы были выскочить изъ орбитъ, а изъ груди раздалось хрипѣніе.

Гатта же кричалъ: Вотъ онъ, убійца моихъ родителей! Господинъ, отдай мнѣ его, чтобы я задушилъ его, какъ собаку!

Все это произошло съ такой неописанной быстротой, что Эминъ едва успѣлъ вскочить съ своего мѣста и оттащить разъяреннаго юношу.

— Оставь его, Гатта! крикнулъ Эминъ.

Руки юноши разжались, освободивъ горло задыхавшагося Юсуфъ-Нура, а Эминъ, обратясь къ нему, строго замѣтилъ:

— Дальнѣйшихъ доказательствъ въ твоей преступности мнѣ не нужно! Отберите у него оружіе и отведите его въ тюрьму! Твой приговоръ ты услышишь въ другомъ мѣстѣ,

Фонни, Раки и другіе, быстро подойдя къ нему, обезоружили его; молчаливо позволилъ онъ обыскать себя и, сумрачный, упрямо послѣдовалъ за солдатами, Гатта же въ безсильномъ гнѣвѣ сжималъ кулаки, глядя ему вслѣдъ.

ГЛАВА VI.
Дважды спасенный.

Наступилъ вечеръ. Сигналъ гасить огни уже прозвучалъ, офицеръ сдѣлалъ круговой обходъ, и въ укрѣпленіи настала тишина.

Юсуфъ-Нуръ мрачно двигался взадъ и впередъ по комнатѣ, служившей ему тюрьмой. Комната

была низка и темна, и въ ней не было ничего, кромѣ циновки, лежавшей въ углу. Настроеніе донголанца было не изъ веселыхъ. Неужели же онъ попалъ въ западню и испытаетъ на себѣ силу гнѣва Эмина? Его охватила безсильная ярость, онъ не могъ придти ни къ какому опредѣленному рѣшенію. Одно было ему ясно, — онъ долженъ освободиться во что бы то ни стало.

Гнѣвно сталъ онъ стучать въ дверь, но она была заложена снаружи деревянной перекладиной, да къ тому же передъ дверью шагалъ взадъ и впередъ часовой; въ вечерней тишинѣ раздавалась его монотонная негритянская пѣсня. Если бы это былъ донголанецъ, тогда еще можно было бы надѣяться на освобожденіе, предложивъ ему кошелекъ съ золотомъ, но Юсуфъ-Нуръ хорошо зналъ, что сторожилъ его регулярный солдатъ, котораго, безъ сомнѣнія, Эминъ предупредилъ, что онъ отвѣчаетъ головой за своего плѣнника. Даже если ему и удалось бы уйти изъ этой комнаты, то кто поможетъ ему уйти изъ укрѣпленія?

Часъ проходилъ за часомъ, Юсуфъ Нуръ становился все безпокойнѣе. Какъ тигръ въ клѣткѣ, метался онъ изъ угла въ уголъ; время отъ времени онъ останавливался, прислушиваясь, не донесется-ли со двора шумъ, предвѣщавшій ему спасеніе. Но на дворѣ царила тишина, изрѣдка нарушаемая крикомъ ночной птицы, да мурлыканіемъ часового.

Нѣтъ, не могъ же онъ такъ ошибиться, разсчитывая на Ибрагима.

Между тѣмъ, Ибрагимъ дѣйствительно собирался освободить Юсуфъ-Нура; нужно было только придумать такой способъ, чтобы самому остаться въ сторонѣ.

Въ полночь, когда въ укрѣпленіи все уже спало, онъ прокрался съ ножемъ за поясомъ къ тюрьмѣ, и въ темнотѣ дошелъ, незамѣченный никѣмъ, до самого часового. Но часовой не спалъ, и его громкое: «кто идетъ», раздалось въ тишинѣ. ЮсуфъНуръ тоже слышалъ окрикъ, и затаивъ дыханіе, сталъ прислушиваться — онъ не сомнѣвался, что отвѣчалъ часовому Ибрагимъ, хотя тотъ и говорилъ въ полголоса.

— Это я, Ибрагимъ Эффенди, я хотѣлъ убѣдиться своими глазами, какъ ты исполняешь свою обязанность. Какъ ведетъ себя плѣнникъ?

— Онъ нѣсколько разъ стучалъ въ двери, но теперь совсѣмъ успокоился, — отвѣчалъ часовой.

Ибрагимъ подошелъ совсѣмъ вплотную къ нему, какъ будто желая удостовѣриться въ крѣпости запоровъ, затѣмъ внезапно обернулся съ быстротой молніи и, схвативъ солдата лѣвой рукой за горло, правой съ замѣчательной мѣткосгью всадилъ острый ножъ въ самое сердце; солдатъ упалъ на землю, не издавъ даже стона.

Вытеревъ окровавленный ножъ объ одежду убитаго, онъ открылъ двери, въ которыхъ теперь появился Юсуфъ-Нуръ.

— Ты сдержалъ свое слово, Ибрагимъ, — сказалъ онъ, — благодарю тебя, отнынѣ я твой должникъ.

— Молчи, — возразилъ тотъ торопливо, — молчи и слѣдуй за мной. Безшумно и незамѣченные никѣмъ, благодаря темной ночи, достигли они дома Ибрагима. Послѣдній ввелъ своего друга въ маленькую комнатку, освѣщенную тусклой лампочкой. Юсуфъ-Нуръ первый нарушилъ молчаніе.

— Что-же дальше? — спросилъ онъ.

Ибрагимъ снялъ съ себя забрызганную кровью верхнюю одежду.

— Изъ Анака, — началъ онъ, — я не могу освободить тебя тотчасъ, а долженъ спрятать тебя у себя въ домѣ. Здѣсь ты въ полной безопасности, такъ какъ Эминъ Бей, конечно, не станетъ искать тебя въ моемъ домѣ. Черезъ часъ будетъ смѣна часовыхъ, и, конечно, въ крѣпости забьютъ тревогу. Очень возможно, что сдѣлаютъ обыскъ по всѣмъ прилежащимъ домамъ, можетъ быть, и у меня тоже, — моя уже забота о томъ, чтобы тебя не нашли. Черезъ нѣсколько дней, когда на стражѣ у воротъ будетъ какой-нибудь надежный донголапецъ, я выведу тебя ночью за ворота, и ты отправляйся тотчасъ же къ серибѣ Абдъ-эсъ-Садика, къ Намъ-Ролѣ; ты вѣдь знаешь ее, она лежитъ въ сторонѣ и вполнѣ безопасна. Пойдемъ, я спрячу тебя поскорѣе, я долженъ торопиться, чтобы во время попасть на тревогу.

— Увѣренъ-ли ты, что солдатъ умеръ?

— Не безпокойся, мой ударъ вѣренъ.

Все случилось, какъ предвидѣлъ Ибрагимъ. Когда смѣна часовыхъ подошла къ тюрьмѣ, они наткнулись на трупъ своего товарища, тюрьма же была пуста. Солдаты подняли страшный шумъ, такъ что вскорѣ сбѣжалось почти все населеніе укрѣпленія, одни торопились къ начальнику, другіе бросились къ дому Эмина. Какъ только Эминъ узналъ, въ чемъ дѣло, онъ поспѣшилъ къ тюрьмѣ, гдѣ встрѣтился съ только что прибѣжавшимъ Ибрагимомъ; послѣдній, казалось, былъ внѣ себя отъ удивленія и тщетно старался объяснить, какимъ образомъ плѣнникъ сдвинулъ изнутри тяжелую перекладину.

— Теперь это не имѣетъ никакого значенія, — сказалъ Эминъ, — гораздо важнѣе поймать убійцу, который не могъ бѣжать изъ укрѣпленія. Размѣстимъ патрулей вокругъ вала, а ты, Ибрагимъ, поставь надежнаго человѣка у воротъ и вели осмотрѣть всѣ закоулки укрѣпленія. Да объяви всѣмъ, что за поимку убійцы я дамъ 500 піастровъ.

Всю ночь и весь слѣдующій день продолжались поиски, но все напрасно. Эминъ былъ глубоко огорченъ этой неудачей, а Гатта былъ внѣ себя.

— О, если бы ты позволилъ мнѣ задушить его тогда, господинъ! — повторялъ онъ, съ дикой ненавистью къ бѣжавшему. — Ты слишкомъ добръ, слишкомъ снисходителенъ, а онъ лукавъ и могучъ и, конечно, у него здѣсь не мало вліятельныхъ друзей! Господинъ, не сердись, а скажи мнѣ, вѣришь-ли ты Ибрагиму Эффенди?

Эминъ посмотрѣлъ на юношу съ нескрываемымъ изумленіемъ. На минуту у него промелькнула мысль, что башкатибъ, можетъ быть, и принималъ участіе въ ночномъ событіи, но онъ тотчасъ же отказался отъ этой мысли: какое же основаніе могъ имѣть Ибрагимъ стать открыто на сторону ЮсуфъНура, когда ему самому только что открылась блестящая будущность. Онъ покачалъ головой, какъ бы стараясь отогнать отъ себя эти мысли, и отвѣчалъ на вопросъ Гатты:

— У меня нѣтъ основанія не довѣрять ему!

Юноша замолчалъ. Цѣлый день онъ былъ молчаливъ и съ безпокойствомъ ходилъ изъ угла въ уголъ. На слѣдующее утро онъ снова подошелъ къ Эмину и попросилъ:

— Господинъ, позволь мнѣ и моимъ двумъ друзьямъ уйти на розыски, мы найдемъ ЮсуфъНура. Мы не возвратимся, пока не принесемъ тебѣ его живого или мертваго! Дай намъ твое разрѣшеніе, господинъ, — души убитыхъ не даютъ намъ покоя.

Юноша говорилъ такимъ страннымъ тономъ, что Эминъ, знакомый уже съ мужествомъ и осторожностью Гатты, а также съ его непоколебимой рѣшимостью, счелъ себя не въ правѣ удерживать его дольше.

— Хорошо, — сказалъ онъ, — идите, только не подвергайте себя напрасной опасности и пощадите, если будетъ возможно, жизнь Юсуфа-Нура; черезъ нѣсколько дней я ѣду въ Румбекъ, гдѣ, нанадѣюсь, мы встрѣтимся.

Гатта горячо благодарилъ его, и нѣсколько времени спустя, всѣ три негра покинули крѣпость.

Въ слѣдующую же ночь Ибрагимъ вывелъ за ворота крѣпости Юсуфъ-Нура, который тайкомъ направился въ уединенную серибу такого же бѣглаго какъ и онъ, Абдъ-эсъ-Садика.

Въ послѣдующіе дни Эмину пришлось много работать, чтобы возстановить хотя бы относительный порядокъ въ мѣстечкѣ. Ибрагимъ помогалъ ему во всемъ съ такой готовностью и усердіемъ, которыя могли бы обмануть и болѣе наблюдательнаго человѣка, Освобожденіе невольниковъ шло своимъ чередомъ, всѣ разбойничьи гнѣзда въ окрестностяхъ были уничтожены, о чемъ сосѣди-негры съ радостью сообщали другъ другу; всѣ лѣнтяи и бездѣльники были изгнаны изъ Анака.

Конечно, это была гигантская работа, такъ какъ упущеній и злоупотребленій въ управленіи дѣлами оказалась бездна. Предвидя не мало работы въ Румбекѣ, главномъ пунктѣ всей этой области, Эминъ направился туда. Дорога вела то черезъ цвѣтущія хлѣбныя поля, то черезъ вѣковые лѣса.

Задумчиво подвигался Эминъ черезъ прекрасную страну, которая такъ щедро была надѣлена отъ природы. Въ трудолюбивыхъ добросовѣстныхъ рукахъ этой странѣ предстояла бы блестящая будущность, но до сихъ поръ она только эксплуатировалась безсовѣстными тунеядцами. Онъ чувствовалъ, какъ близко было его сердцу благосостояніе порученныхъ ему провинцій; онъ снова повторялъ себѣ обѣтъ, исполнять свой долгъ вѣрой и правдой, остаться на своемъ посту, даже въ случаѣ непосильныхъ препятствій, всѣми силами души онъ хотѣлъ низвести плоды цивилизаціи на чернокожихъ и на ихъ дѣтей.

Наконецъ, достигли Румбека, столицы области Роль. Ее основалъ одинъ французъ, Альфонсъ деМальзакъ, съ тѣмъ чтобы вести отсюда торговлю невольниками; потомъ она перешла въ руки трансильванца Бинкера, а потомъ мѣнялось еще нѣсколько владѣльцевъ, пока она не вошла въ составъ египетскихъ владѣній.

Сначало мѣстечко это привлекало къ себѣ охотой на слоновъ, потомъ оно сдѣлалось исходнымъ пунктомъ для каравановъ, отправлявшихся на югъ, позднѣе, кромѣ слоновой кости, сюда стала привлекать выгодная торговля невольниками, вслѣдствіе чего поселеніе стало желаннымъ пріютомъ для всѣхъ негодяевъ и бездѣльниковъ.

Едва ли можно найти другой городъ съ болѣе непривлекательнымъ и печальнымъ видомъ, чѣмъ Румбекъ. Среди безпорядочно разбросанныхъ хижинъ вела узкая пѣшеходная тропинка; грязь, нечистоты и отбросы всякаго рода дѣлали ее еще уже, а изъ нижнихъ помѣщеній, предназначенныхъ для жилища невольниковъ, несся отвратительный удушливый запахъ. Ограды у хижинъ обрушились, хилыя финиковыя пальмы, лимонныя и апельсинныя деревья выглядѣли какъ-то жалко, безпомощно.

Рѣзкую противоположность съ этой грязью, бѣдностью и запустѣніемъ представляло жилище правителя, гдѣ Эмину отвели помѣщеніе, богато убранное дорогими коврами и мягкими подушками,

Управленіе здѣсь было такое же скверное, какъ и въ Анакѣ. Уже на слѣдующій день послѣ пріѣзда Эмина 165 монбуттскихъ невольниковъ явились просить освободить ихъ, между ними были дѣти отъ пять до шести лѣтняго возраста, а 45 изъ числа невольниковъ принадлежали самому областному начальнику Мула Эффенди. Добываніе жизненныхъ припасовъ не представляло здѣсь никакой трудности: хлѣбъ доставлялся неграми въ изобиліи, а если случался недохватъ въ мясѣ, какое нибудь сосѣднее племя объявлялось неблагонадежнымъ, на него дѣлали набѣгъ и уносили всѣ его запасы. Съ 1877 года правители этой области не доставляли отчета о своемъ управленіи. Хотя начальники и получали отъ правительства деньги для уплаты чиновникамъ, однако, не давали имъ ни копѣйки, а платили имъ жизненными припасами и прочими товарами, за которые назначали тройныя цѣны, а также и невольниками, которые замѣняли здѣсь воловъ и ословъ. Подложныя печати, фабрикація фальшивыхъ документовъ и квитанцій — все это практиковалось здѣсь въ широкихъ размѣрахъ.

Для приведенія въ порядокъ всѣхъ этихъ упущеній и злоупотребленій, нужна была, по истинѣ, сила геркулеса.

Оставимъ пока Эмина и обратимся къ Гаттѣ, который съ двумя товарищами отправился на поиски Юсуфъ-Нура. Гатта предполагалъ, что бѣглецъ направился къ сѣверу, чтобы какъ можно скорѣй пробраться въ безопасныя мѣста. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ увѣренъ, что Юсуфъ-Нуръ не покинетъ съ пустыми руками экваторіальныя провинціи, разъ онъ уже попалъ туда. Поэтому Гатта старался собрать свѣдѣнія о всѣхъ серибахъ, которыя лежали къ сѣверу и сѣверо-востоку отъ Анака и представляли удобныя условія для тайныхъ убѣжищъ хищниковъ.

Негры переходили изъ деревни въ деревню, распространяя повсюду свѣдѣнія о послѣднихъ событіяхъ въ Анакѣ и вызывая всеобщее волненіе въ жителяхъ, и безъ того уже относившихся недружелюбно къ негроторговцамъ. Какъ посланцы «добраго бѣлаго Бея», они всегда находили радушный пріемъ у привѣтливыхъ динковъ, однако, до сихъ поръ имъ не удалось напасть на слѣды бѣглеца.

Однако, Гатта былъ въ душѣ убѣжденъ, что Юсуфъ-Нуръ скрывается гдѣ нибудь по близости, въ окрестностяхъ Анака и ждетъ только отъѣзда губернатора, чтобы снова возвратиться туда и подъ защитой Ибрагима, къ которому Гатта не питалъ никакого довѣрія, — снова приняться за свои темныя дѣла.

Прошло уже три дня со времени ихъ ухода изъ Анака; приближался вечеръ, и надо было подумать о какомъ-нибудь убѣжищѣ, гдѣ бы они могли провести ночь.

Они были теперь недалеко отъ долины рѣки Намъ-Роль. Гатта еще днемъ замѣтилъ, что вдоль по берегу попадались скалы и утесы, между которыми, вѣроятно, были и пещеры, гдѣ можно было найти убѣжище и защиту; всѣ трое направились къ рѣкѣ.

Въ вечерней тишинѣ доносился уже до нихъ шумъ близкой воды, какъ вдругъ, войдя, крадучись, въ густой лѣсъ, они замѣтили мелькавшій въ чащѣ огонекъ. Сдѣлавъ знакъ своимъ товарищамъ подождать, Гатта осторожно поползъ по землѣ; вскорѣ онъ очутился невдалекѣ отъ костра, около котораго сидѣли нѣсколько человѣкъ; до слуха его доносились ихъ голоса. Вскорѣ его зоркій глазъ увидѣлъ, что это были маленькія подвижныя существа, прыгавшія вокругъ огня; онъ тотчасъ же вспомнилъ о племени Акка и о своемъ маленькомъ другѣ Азикѣ, который сильно привязался къ нему.

Этихъ людей едва-ли можно было бояться и, разумѣется, они не имѣли причинъ отказать ему съ его спутниками въ гостепріимствѣ на эту ночь. Онъ позвалъ своихъ друзей, и всѣ трое медленно приблизились къ лагерю. При ихъ появленіи одинъ Изъ Акковъ быстро вскочилъ, лицо его, озаренное свѣтомъ костра, повернулось къ нимъ, не оставалось никакого сомнѣнія, это былъ Азика.

Гатта выступилъ изъ лѣса и назвалъ его по имени. Все разомъ зашевелилось, какъ въ муравейникѣ, мужчины схватили свои луки, женщины закричали, Азика быстро повернулся въ ту сторону, откуда раздалось его имя. Гатта позвалъ его вторично, теперь онъ, казалось, узналъ голосъ говорившаго. Онъ испустилъ громкій радостный крикъ, въ нѣсколько прыжковъ очутился возлѣ Гатты и, схвативъ за руку юношу, потащилъ его и его спутниковъ къ своимъ товарищамъ.

Оживленно жестикулируя, передалъ Азика своимъ соплеменникамъ, кто былъ Гатта и при какихъ обстоятельствахъ они встрѣтились; маленькій подвижный народъ принялъ прибывшихъ довѣрчиво и сердечно. Путниковъ посадили поближе къ огню, на которомъ жарилась антилопа, и Азика сталъ разсказывать имъ, что его племя покинуло прежнія насиженныя мѣста, такъ какъ охота начала давать скудную добычу.

— Здѣсь же много и рыбы и мяса, — продолжалъ онъ, — а наши охотничьи животныя добываютъ намъ дичь, почти безъ нашей помощи.

— Ваши охотничьи животныя? — переспросилъ Гатта, — да гдѣ же они?

— Э! — засмѣялся Акка, — этому мы научились отъ Дерровъ. Мы ловимъ темно-красныхъ ядовитыхъ змѣй, а когда мы откроемъ какой-нибудь источникъ, куда дикіе звѣри ходятъ на водопой, мы окружаемъ его кольями, такъ что остается только маленькій проходъ къ водѣ. Сюда мы приносимъ змѣю, а когда животное приходитъ на водопой, она его жалитъ. Такимъ точно способомъ мы получили сегодня на жаркое антилопу.

Азика сталъ разспрашивать Гатту о бѣломъ человѣкѣ, который спасъ ему жизнь, и тотъ разсказалъ ему про событія послѣднихъ дней. Акка внимательно слушалъ и, когда Гатта замолчалъ, спросилъ его:

— Скажи мнѣ, какъ выглядитъ этотъ донголанецъ?

Гатта сталъ какъ можно подробнѣе описывать его наружность. Азика вскочилъ вдругъ какъ сумасшедшій.

— Это онъ, онъ самый! — закричалъ онъ. — Я видѣлъ его еще сегодня въ сопровожденіи басингера; онъ прошелъ какъ разъ мимо того мѣста, гдѣ я ставилъ силки.

— Куда онъ пошелъ? — съ волненіемъ спросилъ Гатта.

— Въ двухъ часахъ пути отсюда лежитъ уединенная сериба, и при ней небольшая динкская деревушка. Они направились къ этой серибѣ и, по всей вѣроятности, еще и теперь тамъ. Завтра я пойду съ тобой, я понесу вождю шкуру антилопы, тамъ мы узнаемъ все, на этотъ разъ донголанецъ не уйдетъ отъ тебя. Такъ говорилъ Акка, и Гатта съ обоими товарищами нетерпѣливо ждалъ наступленія утра, боясь, чтобы Юсуфъ-Нуръ не ушелъ отъ него вторично.

Ясное солнце свѣтило надъ долиной рѣки, когда три юныхъ негра быстро шли въ сопровожденіи, нагруженнаго кожею антилопы, Азики. Черезъ неприступныя тропинки, густые кустарники и болота добрались они, наконецъ, до скрывавшейся среди полей и деревьевъ деревушки, около которой возвышалась, окруженная крѣпкимъ заборомъ, неприступная сериба.

Акка приказалъ своимъ спутникамъ ожидать его возвращенія въ уединенномъ лѣсистомъ мѣстечкѣ.

Отсутствіе его показалось Гаттѣ слишкомъ продолжительнымъ; нѣсколько разъ онъ порывался самъ отправиться въ деревню, подозрѣвая, что съ Азикой случилось какое нибудь несчастіе. Наконецъ, онъ показался, быстро ныряя въ густой, высокой травѣ. Онъ хлопалъ въ ладоши, крича еще издали: «онъ здѣсь, я видѣлъ его». И Азика разсказалъ, какъ но дорогѣ онъ надумалъ отнести свою ношу въ самую серибу, чтобы узнать все въ точности. Хозяинъ серибы негръ, зовутъ его Абдъзсъ-Садикъ, а донголанецъ живетъ у него гостемъ. Азика такъ точно описалъ наружность суроваго человѣка, что Гатта уже нисколько не сомнѣвался, кто это.

— У нихъ только пять басингеровъ, — продолжалъ Азика, — они пьютъ водку и бездѣльничаютъ; они такъ веселились, такъ потѣшались надъ маленькимъ волосатымъ Аккою, какъ будто это была обезьяна, — но я имъ отплачу за это, или я не буду Азика. Кромѣ нихъ тамъ еще 15 невольниковъ изъ племени Миту. Они ничего не знали о событіяхъ въ Анакѣ, и когда я разсказалъ имъ объ этомъ, всѣ были въ страшномъ волненіи. Они тоже хотятъ получить свободу. Тогда я сказалъ имъ, чтобы они приготовились къ слѣдующей ночи, тогда придутъ динки ихъ сосѣдней деревни, чтобы освободить ихъ и перебить басингеровъ, но я велѣлъ имъ слѣдить, чтобы не убѣжалъ Абдъ-эсъ-Садикъ, и, въ особенности, его гость. Они согласны на все, что я потребую. Вотъ все, что я узналъ; тутъ подошли басингеры, и, вмѣсто платы за мою шкуру, я получилъ побои. Но они раскаятся въ нихъ!

Всѣ четверо отправились теперь въ сосѣднюю деревню. Наступилъ полдень, все было тихо, какъ будто деревня вся вымерла; кое гдѣ поднимался легкій дымокъ надъ кровлей жалкой полуразвалившейся хижины, изрѣдка показывалась голова негра, недовѣрчиво слѣдившая за пришлыми. Акка не внушалъ имъ никакого страха, другое дѣло негры, вооруженные такимъ невиданнымъ оружіемъ; ихъ скорѣе принимали за басингеровъ, которые пришли въ деревню съ цѣлью воровства.

Слухъ объ ихъ появленіи быстро облетѣлъ всю деревню, и все пришло въ движеніе. Оно не укрылось отъ обитателей серибы Абдъ-эсъ-Садика, однако, тамъ не придали ему особеннаго значенія. Между тѣмъ Гатта со своими спутниками отыскалъ вождя; это былъ уже престарѣлый мужчина съ остроконечной бородой, который жилъ съ своими многочисленными женами и’дѣтьми въ нѣсколькихъ хижинахъ. Онъ принялъ пришельцевъ недовѣрчиво и сурово, но съ присущей его племени вѣжливостью. Послѣ обычныхъ привѣтствій Гатта объяснилъ ему, что является сюда въ качествѣ посланца отъ великаго человѣка, губернатора провинціи.

— Ты, конечно, не слышалъ еще, — продолжалъ онъ, — о томъ, что случилось въ Буфи, Бути II Анакѣ, какъ Эминъ Бей — да будетъ благословенно его имя — положилъ конецъ разбойничьимъ дѣяніямъ донголанцевъ и прогналъ ихъ изъ ихъ разбойничьихъ гнѣздъ. Сотни нашихъ черныхъ братьевъ которые насильно были приведены со своей родины, теперь опять свободны, многочисленныя серибы, построенныя съ тѣмъ, чтобы притѣснять насъ, стерты теперь съ лица земли!

Глаза вождя и прочихъ динковъ, собравшихся теперь вокругъ новоприбывшихъ, засіяли отъ удовольствія.

— Это все правда? — спросилъ вождь съ глубокимъ волненіемъ.

Тутъ вмѣшался Азика, и задыхаясь и жестикулируя, началъ разсказывать, какъ въ Бити Эминъ освободилъ его самого сперва изъ неволи, а послѣ изъ когтей леопарда; но Гатта перебилъ его:

— И для васъ наступила пора, теперь и вы должны свергнуть съ себя иго, подъ которымъ вы томитесь. Смотрите, басингеры отнимаютъ у васъ зерно, крадутъ вашъ скотъ, но вѣдь у васъ есть руки, и мужество, и оружіе.

— Но у нихъ есть оружіе, испускающее громъ и молнію, и они попадаютъ гораздо дальше, чѣмъ наши копья и стрѣлы.

— Сколько же у нихъ оружія? пять — восемь — десять ружей, а у васъ, по крайней мѣрѣ, тридцать копій. Возстаньте же, наконецъ, ваша пора настала, разрушьте это гнѣздо.

— Но они снова возвратятся съ большими силами и отомстятъ намъ.

— Та пора уже миновала. Посмотрите, начальникъ Анака, который былъ могущественный человѣкъ и владѣлъ 400 невольниковъ, теперь самъ въ неволѣ, а жадные донголанцы толпами уходятъ оттуда съ тѣмъ, чтобы болѣе не возвращаться. Старайтесь же поступать такъ, какъ сдѣлали ваши братья динки отъ Бути до Анака, помогите благородному бѣлому Бею, который хочетъ, чтобы восторжествовало право и законъ, и чтобы вы сами могли мирно обрабатывать ваши поля и сами пользоваться плодами трудовъ вашихъ. Еще одну вещи скажу я вамъ: въ серибѣ Абдъ-эсъ-Садика, который убилъ четверыхъ изъ вашихъ собратій, скрывается негроторговецъ изъ Судана, который лишилъ крова и родины сотни нашихъ черныхъ братьевъ. Онъ сжегъ и опустошилъ мою родную деревню, умертвилъ моихъ родителей, а этихъ двухъ юношей, которыхъ вы видите здѣсь, увелъ какъ невольниковъ, и, наконецъ, убивъ солдата, ушелъ изъ тюрьмы. Кто же поручится вамъ, что онъ не подговоритъ Абдъ-эсъ-Садика напасть на васъ, купитъ у него вашихъ женъ и дѣтей и продастъ ихъ въ неволю въ Суданѣ.

Гнѣвные крики раздались со всѣхъ сторонъ, вождь же схватился за свое копье.

— Мой господинъ, Эминъ Бей, обѣщалъ 500 піастровъ тому, кто доставитъ ему негроторговца; мнѣ не нужно денегъ, я отдамъ ихъ тебѣ, если ты мнѣ поможешь овладѣть этимъ человѣкомъ!

— Ты получишь его! — быстро отвѣчалъ вождь. — Ты получишь человѣка, а я деньги.

— Ты получишь ихъ въ Румбекѣ, куда ты проводишь меня, если только удастся поймать негроторговца.

— Такъ созовемъ же совѣтъ!

Женщины, присутствовавшія здѣсь, вышли изъ комнаты, а мужчины сплотились ближе, чтобы обсудить планъ нападенія на серибу.

Между тѣмъ продолжавшееся въ деревнѣ движеніе возбудило безпокойство въ серибѣ; когда Юсуфъ Нуръ узналъ о немъ, онъ самъ подошелъ къ забору, стараясь разглядѣть, въ чемъ дѣло.

Волненіе, перенесенное имъ за послѣдніе дни, сдѣлало его подозрительнымъ и безпокойнымъ; онъ высказалъ Абдъ-эсъ-Садику опасеніе, не дошли ли вѣсти объ освобожденіи изъ Анака сюда и не замышляютъ ли динки чего нибудь противъ нихъ. Абдъ-эсъ-Садикъ старался успокоить его, какъ могъ, но безуспѣшно.

— Если твои предположенія справедливы, — сказалъ, наконецъ, хозяинъ, — то нечего разсчитывать на прочность и защиту ограды, гораздо благоразумнѣе попытаться спастись бѣгствомъ. Однако, для твоего успокоенія, я пойду сейчасъ съ двумя басингерами — узнать въ чемъ дѣло. Тремя ружьями мы нагонимъ страху на всю деревню. Успокойся же — я возвращусь съ хорошими вѣстями.

Нѣсколько минутъ спустя Абдъ-эсъ-Садикъ шелъ съ своими басингерами къ деревнѣ; всѣ трое были вооружены ружьями. Они обошли деревню стороной, чтобы остаться незамѣченными, но дойти незамѣтно до дома вождя оказалось невозможнымъ. Быстроногіе мальчишки принесли совѣщавшимся жителямъ непріятную вѣсть, которая въ первую минуту смутила все собраніе. Нѣсколько голосовъ стояли за то, чтобы тутъ же напасть на нихъ и обезоружить, но Гатта въ короткихъ словахъ объяснилъ имъ, что главная ихъ цѣль разрушить серибу и поймать Юсуфъ-Нура. Вождь первый пришелъ въ себя; онъ приказалъ неграмъ спрятаться, велѣлъ поскорѣй принести нѣсколько сосудовъ съ мриссой (смѣсь изъ водки и пива), и черезъ нѣсколько мгновеній все имѣло такой видъ, какъ будто передъ хижиной вождя собралось веселое общество.

— Акка, пляши — приказалъ онъ, и крошечный человѣчекъ, понявшій въ чемъ дѣло, не заставилъ себя просить и началъ потѣшать присутствующихъ своими прыжками и кривляніемъ.

Когда Абдъ-эсъ-Садикъ съ своими спутниками подошелъ къ группѣ, его встрѣтилъ взрывъ дружнаго смѣха, озабоченность давно уже исчезла съ лицъ совѣщавшихся. Да и дѣйствительно, это была рѣдкая забавная картина. Маленькое волосатое существо на коротенькихъ ножкахъ, которыя, повидимому, съ трудомъ носили огромный отвислый животъ, подпрыгивало точно гуттаперчевый мячикъ; падая на землю со страшной быстротой, онъ тотчасъ же отскакивалъ, взлеталъ опять вверхъ, съ удивительной ловкостью переворачиваясь въ воздухѣ. На басингерѣвъ, казалось, никто не обращалъ ни малѣйшаго вниманія, среди общей необузданной веселости Во время перерыва танцевъ, вождь объяснилъ имъ, что жители задержали Азику и просили поплясать передъ ними; при этомъ онъ предложилъ гостямъ отвѣдать мриссы, принесенной въ тыквенныхъ сосудахъ. Они оказали должную честь любимому напитку, а неутомимый Азика продолжалъ потѣшать ихъ своими прыжками и ужимками, такъ что смѣхъ не смолкалъ ни на минуту.

Солнце уже склонилось къ западу, когда Абдъ-эсъ-Садикъ со своими спутниками возвратился обратно въ серибу, всѣ трое шатались отъ излишняго усердія, съ какимъ они набросились на любимый напитокъ, подвигались они медленно, поддерживая другъ друга. Заплетающимся языкомъ увѣрялъ Абдъ-эсъ-Садикъ своего гостя, что не предвидится ни малѣйшей опасности, что динки вели себя какъ и всегда и, повидимому, всѣмъ довольны, къ тому же еще и перепились. Подозрительно посмотрѣлъ Юсуфъ-Нуръ на едва державшихся на ногахъ негровъ, и скоро громкое ихъ храпѣніе, раздавшееся въ сосѣдней комнатѣ, подтвердило его опасенія, что отъ нихъ нечего ждать защиты въ случаѣ нападенія.

Юсуфъ-Нуръ не могъ заснуть всю ночь. Съ безпокойствомъ ходилъ онъ взадъ и впередъ по скудно освѣщенной комнатѣ; безстрашный до сихъ поръ мужчина испытывалъ непонятную, смутную тревогу. Онъ раскаивался теперь, что искалъ убѣжища здѣсь, когда въ двухъ дняхъ пути, за-границей Хатъ-эль-Эстива (экваторіальныя провинціи) его ждали въ его собственной, хорошо защищенной, серибѣ. Но упрямое желаніе придти но съ пустыми руками задержало его здѣсь.

Абдъ-эсъ-Садикъ обѣщалъ ему доставить на этихъ дняхъ нѣсколькихъ невольниковъ и проводить его со своими басингерами до его серибы; теперь по случаю пріѣзда Эминъ-Бея, ему надолго придется отказаться отъ «черной слоновой кости», да и въ сосѣднемъ Баръ-эль-Газаль дѣлать тоже нечего съ тѣхъ поръ, какъ тамъ назначенъ губернаторомъ ЛуптонъБей (бывшій помощникъ Эмина).

Медленно текли часы; въ ночной тишинѣ раздался вдругъ вой голоднаго шакала. Юсуфъ-Нуръ съ ужасомъ вздрогнулъ, — по повѣріямъ страны вой шакала предвѣщаетъ несчастіе. Ему не сидѣлось дольше въ душной комнатѣ, и онъ вышелъ на дворъ. Было около полуночи, звѣзды слабо мерцали на темно-синемъ небѣ, кругомъ царила мертвая тишина.

Юсуфъ-Нуру вдругъ показалось, что возлѣ воротъ скользнула какая-то тѣнь. Въ одно мгновеніе онъ очутился возлѣ нея и схватилъ ее сильной рукой. Это былъ невольникъ.

— Что ты тутъ дѣлаешь, собака? — закричалъ Юсуфъ-Нуръ; негръ, изгибаясь подъ его рукой, прошепталъ въ отвѣтъ;

— Господинъ, сегодня ночью страшно воютъ шакалы, и я хотѣлъ удостовѣриться, крѣпко ли заперты ворота.

Подозрительность Юсуфа-Нуръ пробудилась съ новой силой.

— Мы осмотримъ ихъ еще разъ вмѣстѣ, — сказалъ онъ, увлекая за собой невольника къ воротамъ — они были отворены. Юсуфъ-Нуръ ударилъ невольника кулакомъ съ такой силой, что тотъ упалъ на землю. Затѣмъ онъ съ крикомъ: «измѣна», бросился къ воротамъ, чтобы скорѣй закрыть ихъ.

Въ то же мгновеніе все кругомъ него зашевелилось. Со всѣхъ сторонъ, какъ изъ подъ земли, выросли черныя фигуры — это были невольники. Юсуфъ-Нуръ началъ поспѣшно отступать къ дому; выхвативъ изъ-за пояса пистолетъ, онъ выстрѣлилъ въ толпу преслѣдователей. По дорогѣ онъ схватилъ бревно, прислоненное къ забору, и сталъ имъ размахивать, чтобы удержать враговъ на почтительномъ разстояніи.

На шумъ выбѣжали басингеры и шатающійся Абдъ-эсъ-Садикъ; они стали стрѣлять въ толпу, и негры, привыкшіе бояться огнестрѣльнаго оружія, отступили.

— Закройте ворота! — крикнулъ Юсуфъ-Нуръ, быстро направляясь къ нимъ, чтобы привести свое намѣреніе въ исполненіе, но въ ту же минуту передъ глазами удивленнаго донголанца выскочило маленькое, косматое обезьяноподобное существо съ горящимъ факеломъ въ рукахъ и, помахавъ имъ въ воздухѣ, съ замѣчательной мѣткостью бросило его на соломенную крышу ближайшей хижины, которая тотчасъ же запылала.

Въ ту же минуту раздался дикій вой и ревъ, какъ будто адъ выслалъ на землю своихъ чертей, и черезъ ворота и ограду серибы ворвались вооруженные динки. Длинное копье вонзилось въ грудь Абдъ-эсъ-Садика, который упалъ на землю, испустивъ отчаянный крикъ; испуганные басингеры побросали свое оружіе на землю и были тотчасъ же перебиты врагами, только Юсуфъ-Нуръ, не выпуская изъ рукъ бревна, старался еще проложить себѣ дорогу.

— Хватайте его живымъ! — крикнулъ Гатта, видя, что на него направились длинныя копья негровъ, въ ту же минуту къ донголанцу подскочилъ Азика и, прыгнувъ на него, повисъ у него на шеѣ, какъ дикая кошка. Прежде чѣмъ Юсуфъ-Нуръ успѣлъ сбросить его съ себя, къ нему подскочили Гатта съ вождемъ динковъ, и между ними началась яростная борьба, — пылающій огонь освѣщалъ какой-то клубокъ черныхъ тѣлъ.

Минуту спустя Юсуфъ-Нуръ лежалъ связанный на землѣ, кровь текла по его лицу, а зубы его скрипѣли отъ ярости. Тюрбанъ его валялся около него, разорванный на тысячи кусковъ.

— Принесите сюда шебу (ярмо), — крикнулъ Гатта. Приказаніе его было тотчасъ же исполнено, и на шею гордаго донголапца возложили рабское ярмо. Въ разорванной, покрытой грязью, одеждѣ, съ завязанными за спиной руками, сопровождаемый приплясывающими ликующими неграми, шелъ Юсуфъ-Нуръ, освѣщаемый заревомъ пожара; за нимъ и кругомъ него шли негры, успѣвшіе ограбить серибу, пока не уничтожило ее всепожирающее пламя.

На слѣдующій день послѣ пріѣзда Эмина, вступили въ Румбекъ три негра въ сопровожденіи нѣсколькихъ динковъ, ведя съ собой плѣнника. Когда они входили въ ворота, ихъ встрѣтилъ Мула-Эффенди съ нѣсколькими преданными ему донголанцами. Всѣ они были въ крайнемъ возбужденіи вслѣдствіе пріѣзда губернатора, приказавшаго имъ отпустить на свободу невольниковъ. Это было нѣчто неслыханное до сихъ поръ въ египетскихъ владѣніяхъ; всѣ они вслухъ выражали свое негодованіе. Узнавши Мулу-Эффенди, Юсуфъ-Нуръ закричалъ: «Э, Мула-Эффенди, заступись за меня! Эти собаки обращаются со мной, какъ съ невольникомъ».

Теперь только узналъ его Мула-Эффенди.

— Это ты, Юсуфъ-Нуръ, — воскликнулъ онъ. — Что это значитъ?

— Эти негодяи напали на меня въ серибѣ Абдъ-эсъ-Садика.

— И вы осмѣлились привести его сюда въ Румбекъ? Развѣ вы не знаете, что Юсуфъ-Нуръ мой другъ?

И прежде чѣмъ Гатта успѣлъ что либо возразить, онъ выхватилъ изъ-за пояса ножъ и разрѣзалъ веревки, связывавшія руки плѣнника. Молодой негръ выскочилъ впередъ и заговорилъ на судано-арабскомъ нарѣчіи, которому онъ выучился отъ солдатъ Эмина.

— Ты не смѣешь это дѣлать! — воскликнулъ онъ. Я скажу объ этомъ Эминъ Бею, который обѣщалъ за голову этого человѣка 500 піастровъ.

Донголанцы подошли теперь ближе и окружили спорившихъ.

— И эту ничтожную сумму, которую я плачу за осла, ты хочешь получить за Юсуфъ-Нура? — насмѣшливо замѣтилъ Мула-Эффенди. — Кто же ты и кто твои спутники?

— Мы трое, — отвѣчалъ Гатта, указывая на своихъ спутниковъ, — мы слуги губернатора, а это динки, помогавшіе намъ схватить убійцу.

— Не вѣрь ему, Мула-Эффенди! Клянусь бородой пророка, я никого не убивалъ! — воскликнулъ Юсуфъ-Нуръ. Всѣ присутствовавшіе, уже и безъ того возстановленные противъ Эмина, тотчасъ же стали на его сторону.

— Какъ можно допустить, чтобы мусульманинъ потерпѣлъ такое обращеніе отъ собакъ язычниковъ! — воскликнули они и быстро освободили Юсуфъ-Нура отъ ярма.

Въ страшномъ возбужденіи Гатта выхватилъ ножъ и бросился на Юсуфъ-Нура съ крикомъ: «Живой или мертвый — ты мой»! — но тотъ быстро обернулся и схватилъ его за руку. Мула-Эффенди разразился страшнымъ гнѣвомъ: "Ты самъ убійца, собака! и будешь наказанъ какъ убійца! Свяжите его и уведите его и его двухъ друзей, вы же, — обратился онъ къ динкамъ, онѣмѣвшимъ отъ изумленія, вы же убирайтесь прочь въ вашу деревню, иначе я не поручусь, что не натяну вашу черную шкуру на мои барабаны.

Донголанцы бросились на юношей и, послѣ короткой борьбы, овладѣли ими, Гатта однако успѣлъ крикнуть вождю:

— Иди къ Эминъ Бею, ты получишь свои 500 піастровъ.

Презрительный смѣхъ встрѣтилъ эти слова, ударами и пинками выгнали они динковъ. Оставшись вдвоемъ съ Юсуфъ-Нуромъ, Мула-Эффенди предложилъ ему войти въ домъ. Но онъ отклонилъ съ благодарностью его предложеніе, сказавъ ему:

— Помоги мнѣ поскорѣй выбраться изъ Румбека. Эминъ Бей ненавидитъ меня такъ же, какъ и я его. Если же хочешь выказать мнѣ свое расположеніе, пришли двухъ надежныхъ людей съ одеждой и жизненными припасами въ пещеру, гдѣ мы уже два года прячемъ слоновую кость, которую вырываемъ изъ рукъ правительства — тутъ голосъ его понизился до шепота — тамъ я спрячусь покуда, а послѣ пусть они меня проводятъ до серибы Арекъ, тамъ я въ безопасности. Они ничего не проиграютъ отъ этого, — да и ты тоже.

Нѣсколько времени спустя донголанецъ быстро удалялся изъ Румбека, а Мула-Эффенди возвратился домой, вполнѣ довольный, что удалось хоть отчасти отомстить ненавистному губернатору.

Черезъ три дня онъ былъ смѣщенъ съ своего поста за дурное управленіе, и только теперь узналъ Эминъ все, что случилось съ Гаттой, который, радостно привѣтствуя господина, полупокорно, полусердито замѣтилъ:

— О, если бы ты позволилъ мнѣ задушить его тогда!

Юсуфъ-Нуръ вторично ускользнулъ изъ его рукъ.

ГЛАВА VII.
Новый пророкъ.

Мѣсто дѣйствія нашего разсказа переносится въ Нубію, въ область Кордофанъ. На нѣсколько миль къ юго-востоку отъ города Эль-Обеидъ лежитъ маленькая деревушка. Изъ зелени акацій поднимаются, окруженныя крѣпкими заборами, соломенныя хижины, покрытыя дерномъ и ползучими растеніями; лишь изрѣдка между ними попадается домикъ, сложенный изъ кирпича. Кругомъ раскинулись поля, засѣянныя клеверомъ, ячменемъ, пшеницей; въ маленькихъ огородахъ цвѣтутъ горохъ и бобы. У домовъ разгуливаютъ тонкорунныя овцы и козы, косматыя собаки и полунагія дѣти.

Деревня была населена потомками египтянъ, смѣшавшихся съ туземцами. Прежде ихъ отцы жили на плодородныхъ берегахъ Нила; но безпримѣрное хищничество со времени египетскаго владычества, непрестанный грабежъ, который подъ видомъ податей отнималъ у нихъ всѣ плоды ихъ трудовъ, побудилъ ихъ покинуть прежнія насиженныя плодородныя мѣста и переселиться почти на границу пустыни, гдѣ они въ бѣдности и тяжелыхъ трудахъ, но менѣе притѣсняемые, ожесточались все болѣе и болѣе противъ турецко-египетскаго владычества въ Хартумѣ и Каирѣ.

Не смотря на раннее утро, въ деревнѣ замѣналось необыкновенное движеніе: изъ узкихъ дверей маленькихъ домиковъ то и дѣло выходили мужчины и женщины, окликали другъ друга и быстро расходились. Повидимому, въ деревнѣ случилось что-то пріятное, такъ какъ жители оставили обычныя занятія и имѣли праздничный видъ, — то тутъ, то тамъ раздавались звуки музыки.

Немного нужно было, чтобы вызвать веселость у этихъ нетребовательныхъ людей; малѣйшее измѣненіе, нарушающее обычную однообразную жизнь, было уже достаточнымъ поводомъ. Такимъ поводомъ послужило теперь появленіе нѣсколькихъ бедуинскихъ семей, которыя расположились недалеко отъ деревни, раскинувъ свои палатки. Подъ тѣнью могучихъ смоковницъ расположились лагеремъ темнокожіе путешественники: четыре мужчины съ длинными волосами и упрямыми смѣлыми лицами, нѣсколько полуодѣтыхъ женщинъ, да нѣсколько подростковъ и дѣтей. Около нихъ паслось маленькое стадо козъ и овецъ и нѣсколько одногорбыхъ верблюдовъ. Жители деревни обходились съ ними, какъ со старыми знакомыми и друзьями. Мужчины курили вмѣстѣ изъ длинныхъ чубуковъ крупный желтый табакъ, женщины болтали между собой, а дѣти карабкались на верблюдовъ. При этомъ велась самая разнообразная мѣновая торговля. Бедуины отдавали овецъ, козъ и оружіе и получали взамѣнъ табакъ и жизненные припасы.

Однако, веселью грозилъ печальный конецъ. Изъ деревни прибѣжалъ престарѣлый мужчина, остававшійся тамъ съ другими стариками и больными. Онъ уже издали махалъ руками, какъ крыльями вѣтренной мельницы, но на него никто не обратилъ вниманія, пока онъ не ворвался въ середину пирующихъ съ крикомъ:

— Баши-бузуки!

Это слово произвело страшное впечатлѣніе. Всѣ вскочили, бедуины поспѣшили къ своимъ стадамъ и верблюдамъ и; пока старикъ разсказывалъ о томъ, что случилось, палатки уже исчезли, а женщины и дѣти взбирались на лошадей и верблюдовъ.

Баши-бузуки были просто военные сборщики податей, появленіе которыхъ было слишкомъ хорошо извѣстно и одинаково страшно для всѣхъ. Придя въ деревню, они безъ всякихъ разговоровъ захватили всѣ стада козъ и овецъ и, увидя старика, который мирно сидѣлъ передъ своей хижиной, приказали собрать тотчасъ же всѣхъ жителей, грозя въ противномъ случаѣ увести съ собой все, что только найдутъ, и разрушить самую деревню.

Въ нѣсколько минутъ тѣнистая площадка подъ смоковницей опустѣла, кочевники со стадами и верблюдами ушли въ пустыню, съ тѣмъ чтобы черезъ два дня вернуться опять, а нубійцы печально возвратились въ деревню, — веселое, оживленное сборище, пировавшее подъ тѣнистыми зелеными деревьями, исчезло, какъ Фата-Моргана.

Въ деревнѣ пылалъ огонекъ, вокругъ котораго пировали длиннобородые турецкіе солдаты, съ пистолетами и ножами за поясомъ, а за ними черные линейные солдаты съ длинными ружьями.

— Наконецъ-то вы явились, собачьи дѣти? — встрѣтилъ несчастныхъ темнокожихъ предводитель, — сведемте-ка счеты, да пошевеливайтесь, выносите скорѣй вашу подать. Мы сейчасъ придемъ за ней. Смотрите, чтобы все у меня было въ порядкѣ!

Грустно опустивъ головы, побрели жители въ свои хижины. Они знали, что необходимо вынести все, что у нихъ есть болѣе цѣннаго, и всѣ деньги, чтобы только удовлетворить мучителей. Египетскіе налоги были очень жестоки — податью было обложено все, что только приносило малѣйшую пользу людямъ. Подать была на имущество, съѣстные припасы, на ввозъ и вывозъ товаровъ, — они такъ обирали жителей, что бѣднякамъ едва хватало на пропитаніе самихъ себя и своихъ семей. Кромѣ того существовала еще подушная подать, размѣръ которой зависѣлъ отъ произвола баши-бузуковъ.

Баши-бузуки, наконецъ, покончили съ ѣдой; наѣвшись до сыта и выпивъ изрядное количество мриссы, они приступили къ исполненію своихъ обязанностей, и скоро изъ хижинъ раздались жалобные крики и стоны. Способы, къ которымъ прибѣгали баши-бузуки для полученія податей съ несчастныхъ жителей, были, по истинѣ, безчеловѣчны. Въ одномъ мѣстѣ на деревѣ висѣлъ человѣкъ, повѣшенный за большіе пальцы, и оглашалъ раздирающими душу криками всю деревню. Другого положили въ русло высохшей рѣченки, связавъ ему руки и ноги; раскаленный песокъ и горячее тропическое солнце довели его почти до безчувственнаго состоянія — изрѣдка онъ жалобно стоналъ. Женщины и дѣти рыдали и стонали надъ ними, пока какой нибудь добросердечный соплеменникъ не выносилъ припрятанныхъ для своей семьи послѣднихъ грошей, только бы не слышать больше этихъ стоновъ, не видѣть этого ужаснаго зрѣлища. На слѣдующій день солдаты выступили изъ деревни, оставивъ послѣ себя нищету, горе и ненависть къ мучителямъ.

Два дня спустя подъ смоковницами снова расположились лагеремъ бедуины со своими верблюдами и стадами, точно они и не уходили, возлѣ нихъ опять толпились бѣдные нубійцы, но на этотъ разъ не слышно было музыки и пѣнія, и среди всеобщей тишины раздавался чей-то взволнованный голосъ. Посрединѣ группы стоялъ старикъ въ жалкомъ кафтанѣ, на который спускалась длинная сѣдая борода, въ грязномъ тюрбанѣ на почти голой головѣ и съ массою диковинныхъ амулетовъ на груди и рукахъ — это былъ странствующій факиръ. Его глубокіе глаза съ нависшими густыми бровями горѣли дикимъ огнемъ. Онъ, то поднималъ свои темныя загорѣлыя руки къ небу, то простиралъ ихъ къ слушателямъ, то глухо ударялъ себя въ грудь.

Онъ пришелъ вмѣстѣ съ бедуинами, которые нашли его въ пустынѣ, гдѣ онъ питался плодами смоковницы. Слова его находили откликъ во всѣхъ сердцахъ.

«Богъ», говорилъ онъ, «видитъ ваши лишенія и горести, онъ видитъ, какъ вы работаете въ потѣ лица и однако не имѣете ничего рѣшительно изъ всего, что пріобрѣтаете, и онъ послалъ вамъ пророка, чтобы помочь вамъ и уничтожить тѣхъ, кто высасываетъ- вашу кровь и живетъ вашими трудами. Вы никогда не были рабами, вы народъ свободный и покорны только Богу и его пророку. И этотъ пророкъ — Махди, котораго прислалъ вамъ Господь, чтобы избавить васъ отъ горя и нужды. Богъ посадилъ его на свой престолъ выше всѣхъ калифовъ, князей и вельможъ. Онъ охраняетъ его своими ангелами и пророками. Поймите же и знайте, что Господу угодно низвергнуть владычество турокъ въ этой странѣ, что онъ уничтожитъ ихъ могущество и поразитъ ихъ слѣпотою, такъ что они не узнаютъ дня своей гибели. Наступитъ часъ, когда бѣдный будетъ богатъ, а слабый могущественъ, не пропустите времени вашего спасенія. Готовьтесь къ бою за пророка, — такъ повелѣлъ вамъ Господь. Не отказывайтесь отъ его милости, да будутъ ваши души въ раю, а сыны ваши да живутъ свободные на своей землѣ. Возстаньте всѣ, помогайте другъ другу въ священной борьбѣ, уничтожьте враговъ, которые притѣсняютъ васъ, во имя побѣды вѣры! Не бойтесь, они погибнутъ по Божьему велѣнію, а вы побѣдите, и Богъ возвратитъ вамъ ваши поля, дома и имущество, — да оправдаются его слова, если вы служите Богу! Онъ поможетъ вамъ побѣдить и дастъ вашему мужеству крѣпость и силу, потому что только тѣ, которые въ союзѣ съ Богомъ, могутъ побѣдить. Возстаньте, же, возстаньте! Покиньте ваши бѣдныя хижины, вы будете жить во дворцахъ, которые Господь дастъ вамъ на небесахъ, идите туда, гдѣ водрузилось знамя пророка, знамя обѣтованія, — онъ не солжетъ, онъ дастъ вамъ свободу и славу! Начните же войну по повелѣнію Божію, отдайте ваши души и имущество, и ваше послушаніе низведетъ на васъ благословеніе Божіе, — да будетъ благословенно и прославлено имя Его! Возстаньте же, не медлите! каждая минута дорога, тотъ, кто медлитъ теряетъ свое спасеніе. Пробудитесь же, пробудитесь, пробудитесь!»

Факиръ, какъ помѣшанный, кружился, въ изступленіи, вращая своими горящими глазами, съ пѣной у рта. Смуглые жители пустыни и нубійцы давно уже тѣснились около оратора и, какъ только онъ умолкъ, всѣ въ одинъ голосъ закричали:

— Да будетъ благословеніе надъ пророкомъ, спасителемъ! Мы будемъ служить ему! Веди насъ къ нему, пусть онъ благословитъ насъ!

Это было дикое зрѣлище: мужчины въ изступленіи, съ дикимъ воемъ, потрясали надъ головами своимъ оружіемъ; испуганные криками верблюды поднялись съ земли, какъ бы готовясь къ выступленію. Долго сдерживаемая горячая ненависть вырвалась теперь наружу. Чего ради имъ медлить? Деревня ограблена, остался только хлѣбъ на корню, пусть побьетъ его гроза, пусть уничтожитъ саранча, пусть пропадутъ и жалкія хижины, — пророкъ вѣдь обѣщалъ имъ дворцы, свободу и счастіе — скорѣй къ нему!

Въ одинъ мигъ были созваны всѣ, кто оставался еще въ деревнѣ: больные и старцы тоже плелись за ними, — одинъ взглядъ пророка вѣдь исцѣлитъ ихъ. Тутъ же подъ смоковницей убили нѣсколькихъ козъ и овецъ для послѣдней трапезы на старой родинѣ. Въ крови ихъ вымочили кусокъ бѣлой ткани, прикрѣпили ее на палку, и красное знамя, съ котораго еще капала кровь, взвилось надъ караваномъ, которымъ предводительствовалъ факиръ. Рядомъ съ высокимъ верблюдомъ бедуина двигалась жалкая телѣжка нубійца, ихъ сопровождали темнокожіе люди — полные радостныхъ надеждъ на встрѣчу покой будущности.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ области Такале, на маленькомъ плоскогорьѣ, расположился незначительный поселокъ, какъ крошечный оазисъ въ пустынѣ. Довольно большое кирпичное строеніе было окружено вывѣтрившейся стѣной, но съ богатой рѣдкой растительностью кругомъ. Узкія ворота вели въ хорошо защищенный дворъ, гдѣ подъ тѣнью раскидистыхъ деревьевъ сидѣли, поджавъ подъ себя ноги, нѣсколько бородатыхъ человѣкъ и съ опущенными головами шептали молитвы; на головахъ у всѣхъ были тюрбаны, большей частью, зеленаго цвѣта, на нѣкоторыхъ, кромѣ того, были надѣты высокія мѣховыя шапки.

Это были дервиши^[6], принадлежавшіе къ свитѣ новаго пророка Махди Магомета Ахмеда; они считали его посланникомъ Божіимъ и, по его повелѣнію, ходили по всей странѣ, воодушевляя и привлекая населеніе на его сторону.

Махди былъ средняго роста, вся его фигура носила отпечатокъ силы и самообладанія. Въ его темныхъ глазахъ свѣтилось пламя горячаго фанатизма, а черная курчавая борода придавала его лицу выраженіе достоинства. Поверхъ шароваръ на немъ была бѣлая шелковая рубашка, перетянутая зеленымъ поясомъ; по обычаю дервишей, на немъ кромѣ того былъ еще полосатый бурнусъ; зеленый тюрбанъ былъ сдвинутъ со лба. Онъ сидѣлъ на коврѣ, рядомъ съ нимъ сидѣли еще двое — его два калифа, Абдаллахъ, сынъ Саида Магомета, и Шейхъ Али. Махди говорилъ глубокимъ голосомъ:

— Чего же намъ бояться? Господь сегодня ночью ниспослалъ мнѣ своего ангела и подтвердилъ, что враги Его разсѣются какъ дымъ отъ нашихъ мечей. Чѣмъ больше ихъ силы, тѣмъ славнѣе побѣда. Мы отослали обратно въ Хартумъ Абу-Саудъ-эль-Агадъ, посла правителя, не поднимая противъ него нашего оружія; они послали на насъ своихъ баши-бузуковъ, но Господь внушилъ бедуинамъ стать за наше дѣло, и ихъ острые мечи уложили всѣхъ враговъ, такъ что ни одинъ изъ нихъ не вернется домой, чтобы повѣдать, гдѣ лежатъ кости его товарищей. Помолимся же и поблагодаримъ Бога — да будетъ прославлено и благословенно имя Его!

Пророкъ всталъ съ своего мѣста, а за нимъ и оба его калифа; всѣ трое медленно направились во дворъ. Въ эту минуту въ воротахъ показались послы, которые, вѣроятно, принесли важныя извѣстія, такъ какъ при видѣ пророка, они быстро пошли ему навстрѣчу; но, поднявъ руки, пророкъ возвысилъ голосъ, сказавъ:

— Прежде послужимъ нашему Богу, помолимся Ему!

Всѣ повернулись лицомъ къ востоку, гдѣ находится священная Мекка, и низко склонились, между тѣмъ какъ факиры произносили вполголоса молитвы. Только послѣ молитвы, поднявъ голову, Махди обратился къ посламъ; голосъ его звучалъ громко и торжественно:

— Говорите же, что вы имѣете сказать мнѣ, дурныя ли, хорошія ли вѣсти, пусть слышатъ ихъ всѣ, кто окружаетъ меня и служитъ Богу, да прославится имя Его!

Снова склонились всѣ головы; одинъ изъ пословъ, молодой бедуинъ, выступилъ впередъ и началъ:

— Да будетъ благословеніе Божіе надъ тобой, посланникъ Божій, не вмѣни же во грѣхъ твоему слугѣ, если онъ сообщитъ тебѣ нерадостную вѣсть. Слушай, губернаторъ Кордофана, Магометъ-паша собралъ войско въ 1000 солдатъ, 800 башибузуковъ и 200 конныхъ арабовъ и выступилъ противъ насъ. Уже 12 дней, какъ онъ въ пути, а сегодня онъ всего въ пяти миляхъ отсюда остановился на отдыхъ во владѣніяхъ нашего племени. Тотчасъ же поспѣшили мы увѣдомить тебя, чтобы ты успѣлъ уйти отъ него въ какое-нибудь уединенное мѣсто, гдѣ будешь въ безопасности!

Пророкъ гордо выпрямился, глаза его загорѣлись.

— Неужели ты думаешь, что Махди боится и станетъ бѣжать отъ оружія тѣхъ, кого Господь покинулъ. Какая же польза въ бѣгствѣ, если бы Господь хотѣлъ меня уничтожить? Всадники Магаметъ-паши догнали бы насъ, если бы десница Его не простиралась надъ нами. Я Его избранникъ и посланникъ. Въ минуту опасности Господь подыметъ воиновъ изъ песковъ пустыни, — я уже слышу приближеніе тѣхъ, кто будетъ бороться за меня. Выйдите за ворота и посмотрите, не идутъ ли они!

Гордо выпрямившись, увѣренный въ своей силѣ, подошелъ онъ къ воротамъ; за нимъ тѣснились взволнованные факиры, полные ожиданія чего то. И лишь только они вышли за ворота, передъ изумленными ихъ глазами развернулось невѣроятное зрѣлище: въ пустынѣ навстрѣчу имъ подвигалась толпа темнокожихъ, хорошо вооруженныхъ людей, впереди ѣхалъ на верблюдѣ предводитель и надъ нимъ развивалось кровавое знамя. Всѣ дервиши, какъ одинъ человѣкъ, закричали отъ восторга и изумленія и бросились къ ногамъ пророка; въ отвѣтъ имъ изъ толпы бедуиновъ раздались громкія привѣтствія. Махди же простеръ надъ толпой руки, какъ бы благословляя ее…

На слѣдующее утро посланный отъ Махди стоялъ передъ Магометъ-пашею, передовые всадники котораго уже появились въ степи. Могущественный турокъ сидѣлъ на мягкихъ подушкахъ, позади него выстроились вооруженные съ ногъ до головы баши-бузуки, но темно-коричневый бедуинъ безстрашно остановился передъ нимъ и началъ:

— Меня послалъ къ тебѣ Махди, и духъ его говоритъ черезъ меня, его недостойнаго слугу. Выслушай меня. Зачѣмъ ты ведешь свои войска противъ посланника Божія, ты вѣдь не можешь его уничтожить, потому что сила въ его глазахъ, а чудеса въ его власти; онъ можетъ превратить песокъ пустыни въ воиновъ, сражающихся за него. И вотъ онъ, — да будетъ благословенно имя его, — прислалъ сказать тебѣ: кто мнѣ врагъ, тотъ нечестивецъ и кто пойдетъ на меня войной, тотъ погибнетъ для земной и небесной жизни, а его имущество и дѣти достанутся въ добычу врагамъ.

И указавъ на баши-бузуковъ, онъ продолжалъ:

— Пусть эти уйдутъ, и я передамъ тебѣ то, что мой господинъ, Махди, сынъ Саида Абдаллаха, желаетъ тебѣ сказать!

Суевѣрный паша смутился отъ словъ бедуина, странная рѣчь посла пугала его. Онъ сдѣлалъ знакъ своимъ воинамъ удалиться, а посолъ подошелъ на шагъ ближе и заговорилъ:

— Вотъ что я долженъ передать тебѣ: Махди добровольно покинетъ эту область и перекочуетъ въ Джебель-Джедиръ. Онъ выступитъ въ слѣдующую ночь и поручилъ сказать тебѣ, чтобы ты не преслѣдовалъ его со своимъ войскомъ. Ради твоего же спасенія приказываетъ онъ тебѣ остаться на мѣстѣ и поручилъ мнѣ напомнить тебѣ о тѣхъ 300 воинахъ, которые пытались преслѣдовать его, и кости которыхъ бѣлѣютъ теперь въ пескахъ пустыни, такъ что ни одинъ изъ нихъ не вернулся поклониться священной Каабѣ^[7]. Берегись, Магометъ-паша, какъ бы тебя не постигла та же участь, ибо уже отточено копье, которое пронзитъ тебя, если только двинется хотя бы одинъ изъ твоихъ всадниковъ преслѣдовать посланника Божія. Вотъ что говоритъ тебѣ Махди черезъ своего раба. Теперь говори ты!

Тайный страхъ овладѣлъ туркомъ. Онъ чувствовалъ трепетъ и смущеніе передъ страннымъ человѣкомъ, называвшимъ себя преемникомъ великаго пророка. Изъ устъ въ уста переходила молва объ его чудесахъ. Паша боялся теперь за свою жизнь, поэтому онъ отвѣчалъ:

— Да будетъ такъ, какъ ты сказалъ! Въ полночь я отвращу глаза моего войска отъ его крѣпости, по завтра пойду и разрушу ее, въ доказательство того, что я исполнилъ свой долгъ; я приду, какъ только утренніе лучи озарятъ ваши стѣны. Ступай теперь.

Бедуинъ слегка скрестилъ на груди руки; черезъ нѣсколько мгновеній онъ уже мчался на конѣ по пустынѣ, легко и безшумно, какъ тѣнь.

Въ полночь Махди, окруженный своими послѣдователями, выступилъ изъ укрѣпленія.

Высоко развѣвалось красное знамя пророка, и лунный свѣтъ обливалъ пестрыя одежды пѣшихъ и всадниковъ. Въ лагерѣ же, въ палаткахъ спали глубокимъ сномъ воины паши, — только самъ онъ въ безпокойствѣ метался на своихъ мягкихъ подушкахъ, не осмѣливаясь даже повернуться лицомъ къ крѣпости пророка, который, какъ побѣдитель, двигался теперь по направленію къ ДжебельДжедиру.

На полдорогѣ между Эль-Обеидъ и Фашодой, вблизи Бѣлаго Нила, возвышается горная страна, перерѣзанная пропастями, неприступная и опасная. Живописныя горныя долины тянутся между цѣпями скалъ, почти голые склоны которыхъ составляютъ рѣзкую противоположность съ богатой растительностью долинъ у подножія ихъ; кое-гдѣ разбросаны маленькія деревушки; онѣ то спускаются въ долину, то, какъ птичьи гнѣзда, поднимаются на горы. Это Джебель-Джедиръ.

Въ одной изъ самыхъ живописныхъ долинъ этой уединенной страны раскинулось привѣтливое поселеніе. Маленькіе четырехъ-угольные дома, окруженные крѣпкими заборами, группировались вокругъ большого каменнаго строенія, которое украшалось массивной башней. Во дворахъ лежали вооруженные чернокожіе, передъ дверьми главнаго строенія сидѣли молящіеся дервиши, за прочной рѣшеткой двигались взадъ и впередъ закованные въ цѣпи берберске львы и сверкающими сердитыми глазами слѣдили за людьми. До самыхъ каменныхъ стѣнъ, которыя съ трехъ сторонъ представляли естественную защиту этого дивнаго уголка, тянулись пышные сады, пестрѣвшіе всевозможными деревьями и цвѣтами. Пестрыя ящерицы ползали по стволамъ деревьевъ, большія блестящія бабочки перелетали съ цвѣтка на цвѣтокъ, медленно ползли черезъ дорогу большіе жуки, а блестящая струя фонтана, журча и играя, ниспадала въ красивый бассейнъ. Въ вѣтвяхъ акацій ворковали преіфасные красноватые голуби, длиннохвостки и маленькіе золотистые колибри, чирикая, охотились за насѣкомыми.

Это былъ настоящій земной рай.

Владѣлецъ этого рая сидѣлъ съ своимъ гостемъ въ роскошно убранной комнатѣ, на дорогомъ диванѣ; богато одѣтые невольники подавали имъ шербетъ, кофе и зажженныя трубки; владѣлецъ этотъ былъ не кто иной, какъ нашъ старый знакомецъ — Юсуфъ Нуръ.

Его гость, въ широкихъ турецкихъ шароварахъ, богато вышитой курткѣ и фескѣ на головѣ, сидѣлъ съ серьезнымъ, почти мрачнымъ лицомъ.

— Итакъ, — сказалъ Юсуфъ-Нуръ, — ты совѣтуешь мнѣ принять въ мой домъ Махди, какъ гостя?

— Господь воздастъ тебѣ сторицею за все, что ты сдѣлаешь для его посланника, — отвѣтилъ тотъ съ достоинствомъ.

Легкая улыбка скользнула по губамъ хозяина дома.

— Скажи мнѣ прежде, Керамаллахъ, откуда явился этотъ пророкъ и по какому нраву взялъ онъ на себя эту высокую миссію. Правда, я слыхалъ уже о немъ кое-что, народъ разсказываетъ о немъ удивительныя вещи, но, ты знаешь, я не легковѣренъ.

— Магометъ Ахмедъ, донголанецъ, истинный сынъ своего народа. Еще будучи ребенкомъ, онъ учился корабельному дѣлу, но скоро онъ почувствовалъ призваніе служить Богу, ушелъ въ Хартумъ, въ Медрессъ (школу) святого шейха Хогели, чтобы сдѣлаться факиромъ. Коранъ онъ изучилъ съ безпримѣрной быстротой. Послѣ того ушелъ онъ въ Каву на Бѣлый Нилъ, а оттуда въ уединеніе, на островъ Абу, молился и умерщвлялъ свою плоть, такъ что всѣ, знавшіе его, удивлялись его благочестію и святости, а великіе шуюхъ (вожди) бедуиновъ племени Бакара искали съ нимъ сношеній. Тамъ ему явился архангелъ и принесъ ему повелѣніе Божіе, и бесѣдовалъ онъ съ архангеломъ во снѣ и изъ устъ его узналъ о таинственномъ великомъ обѣтованіи. Не прибѣгая къ оружію, уничтожилъ онъ полчища враговъ, обративъ ихъ въ бѣгство, теперь онъ добровольно ищетъ убѣжища въ Джебель-Джедиръ, чтобы отсюда основать новое царство Божіе, а ты, о благословенный, ты будешь имѣть свою долю въ его славѣ.

Улыбка все еще играла на губахъ Юсуфъ-Нура, когда онъ предложилъ второй вопросъ:

— А ты самъ вѣришь въ его призваніе, Керамаллахъ? — спросилъ онъ.

— Я вѣрю ему твердо.

Юсуфъ-Нуръ покачалъ головой:

— Двѣ вещи, только двѣ, управляютъ міромъ: выгода и предразсудокъ. Тебя воодушевляетъ предразсудокъ вѣры, я же вѣрю только въ выгоду. Несмотря на это, мы можемъ сойтись. Я уважаю вѣрующихъ, но я люблю только умныхъ, которые понимаютъ свою выгоду, и ненавижу турокъ, которые умаляютъ теперь въ Хартумѣ наши права и стѣсняютъ наши дѣйствія; я ненавижу также гяуровъ (христіанъ), которые назначавшія теперь повсюду правителями и стараются ввести новые порядки и законы. Поэтому я становлюсь на сторону Махди, и мой домъ — его домъ, мое могущество и сила принадлежатъ ему, потому что наши дороги сходятся.

Голосъ говорившаго зазвучалъ суровѣе, и лицо его омрачилось при воспоминаніи объ Эминѣ; когда же Керамаллахъ возразилъ ему: «Ты станешь подъ знамя пророка не изъ-за выгоды, а изъ-за вѣры, когда увидишь его!» улыбка сомнѣнія скользнула у него на губахъ, и онъ отвѣтилъ:

— Солнце никогда не возвращается, а вода не бѣжитъ въ гору. Однако, ступай и скажи пророку, что я жду его и сумѣю принять такого гостя.

Махди вступилъ въ серибу Юсуфа-Нура; послѣдній встрѣтилъ его у воротъ, окруженный своими воинами и слугами, и принялъ его, какъ князя. Оба долго смотрѣли другъ другу въ глаза, и глаза Юсуфъ-Нура опустились подъ взглядомъ этихъ чудныхъ проницательныхъ глазъ, — которые, казалось, читали въ его душѣ. Онъ почувствоівалъ смятеніе: онъ понялъ, какую власть надъ Ініодскими сердцами можетъ имѣть этотъ человѣкъ.

Онъ окружилъ своего гостя невиданной роскошью, но Махди жилъ просто, строго, постясь, молясь и умерщвляя свою плоть. Изъ всѣхъ ущелій и долинъ Джебель-Джедира потянулись толпы вѣрующихъ, чтобы видѣть пророка и воевать за него, а дервиши-фанатики разсѣялись по деревнямъ и поселкамъ, побуждая народъ стать на сторону пророка. Вокругъ крѣпости Юсуфъ-Нура и во дворахъ, рядомъ съ вооруженными убійцами и бедуинами, сидѣли сотни дервишей, молились и пѣли. Все мѣстечко приняло видъ военнаго лагеря.

Однако скоро пришли безпокойныя вѣсти. Бывшаго генералъ-губернатора Судана, Рауфъпашу, отозвали въ Каиръ, а на его мѣсто назначили нѣмца, Гиглеръ-пашу. Послѣдній намѣревался. противопоставить движенію Махди вооруженныя силы. Собравъ войско въ 3,000 человѣкъ и взявъ нѣсколько пушекъ, онъ послалъ ихъ подъ начальствомъ Воледъ-эль-Шелали въ Джебель-Джедиръ.

Здѣсь при этомъ извѣстіи началось общее движеніе; но не страхъ руководилъ ими, а желаніе боя. Махди сумѣлъ своими могучими рѣчами воодушевить своихъ, и даже Юсуфъ-Нуръ горѣлъ желаніемъ биться за пророка, выставивъ своихъ людей противъ египтянъ. Въ домѣ его поднялась неутомимая дѣятельность, и подъ пѣніе дервишей, которое звучало теперь громче и вдохновеннѣе, будущіе воины точили свои ножи.

Вражеское войско не слишкомъ торопилось къ нимъ. Воледъ-эль-Шелали былъ пустой, недалекій человѣкъ, которому очень нравилась новая роль; онъ остановился съ войскомъ въ Фашодѣ и тамъ даромъ тратилъ драгоцѣнное время. Его баши-бузукамъ это было по душѣ; они захватили съ собой женъ и невольниковъ, пили вино, несмотря на запрещеніе пророка, и дѣлали все возможное, чтобы возстановить народъ еще болѣе противъ, и безъ того уже ненавистнаго, египетскаго владычества.

Наконецъ они выступили, медленно подвигаясь навстрѣчу врагу. Между тѣмъ наступило время дождей, которые задерживали ихъ движеніе. Вода стояла большими лужами, а черезъ нѣсколько дней вся равнина образовала одно сплошное болото. Баши-бузуки разражались проклятіями, ихъ жены выли и кричали; очень рѣдко удавалось найти сухое мѣсто для ночлега.

Такимъ образомъ войско подошло къДжебельДжедиру, и не одинъ солдатъ боязливо покосился на высокія горныя вершины, на неприступныя скалы, на пропасти, гдѣ вода, накопившаяся во время дождей, неслась бурными потоками.

Какъ длинная змѣя поползло войско по долинамъ, впереди всѣхъ ѣхалъ Воледъ-эль-Шелал и, глубоко вѣрившій въ свою звѣзду и въ свой талантъ военачальника. За нимъ выступала конница, потомъ черные нубійскіе солдаты и баши-бузуки; далѣе безчисленное множество верблюдовъ, нагруженныхъ вещами и жизненными припасами, тачки, телѣжки и повозки съ женами и дѣтьми, невольлшки, которые кричали и ссорились между собой чг, наконецъ, шествіе замыкалось снова отрядомъ конницы.

7-го іюня 1882 г., въ полдень, войска спустились въ живописную долину съ пышною растительностью. День былъ ясный, уже два дня почти не было дождя, а такъ какъ Воледъ-эль-Шелали здѣсь очень понравилось, то онъ приказалъ остановиться и разбить палатки. Приказаніе было исполнено съ радостью. Солдаты развьючили верблюдовъ, раскинули палатки, сложили спокойно оружіе въ сторону и стали наслаждаться пріятнымъ отдыхомъ. Начальнику даже не пришло въ голову изъ предосторожности поставить часовыхъ; солдаты забѣгали по долинѣ, отыскивая дрова и воду. Чувство беззаботности охватило весь лагерь, въ долинѣ было тихо, нигдѣ не было ни малѣйшаго признака грозившей опасности.

А между тѣмъ, незамѣтно для нихъ, какъ духи мщенія, окружала ихъ цѣлая сѣть дервишей съ той самой минуты, какъ они вступили въ горы, и слѣдила за каждымъ ихъ движеніемъ. Съ быстротой молніи извѣщали они Керамаллаха и ЮсуфъНура о каждомъ шагѣ египтянъ, и въ ту минуту, какъ Воледъ-эль-Шелали остановился на отдыхъ въ горной долинѣ, его окружили военныя силы махдистовъ, готовыя по первому знаку броситься на войско и уничтожить его среди этихъ горъ и скалъ. Въ долинѣ запылалъ первый огонекъ; запахъ жаркого пріятно щекоталъ обоняніе башибузуковъ, и, позабывъ приказаніе соблюдать по возможности полную тишину, они начали пѣть и шумѣть.

Вдругъ мирная картина разомъ измѣнилась, какъ будто налетѣлъ ураганъ; ущелія огласились адскимъ смѣхомъ, со всѣхъ сторонъ выскочили темныя фигуры съ развѣвающимися одеждами, потрясая блестящими копьями. Наступила картина не поддающагося описанію смятенія. Египтяне схватились за оружіе; у нихъ хватило еще настолько самообладанія, чтобы выстроиться въ боевомъ порядкѣ и обратить противъ прибывающихъ со всѣхъ сторонъ махдистовъ свои ружья. Но неожиданность ослабила ихъ силы, а фанатизмъ нападающихъ не зналъ предѣловъ.

Столпившись вокругъ кроваваго знамени пророка, бросились они какъ ураганъ на солдатъ, — безпорядочный залпъ раздался имъ на встрѣчу, и въ пороховомъ дыму закружился какой-то чудовищ. ный клубокъ; когда же дымъ разсѣялся, ряды египтянъ оказались прорванными и началась рѣзня. Юсуфъ-Нуръ съ увлеченіемъ командовалъ своими людьми; жаръ битвы охватилъ и его, глаза его налились кровью, на губахъ запеклась пѣна; безжалостно, съ какимъ-то дикимъ наслажденіемъ, наносилъ онъ ударъ за ударомъ.

Осажденными овладѣло отчаяніе; многіе побросали свое оружіе и гибли безъ самообороны, иные пытались бѣжать, но куда бы они ни обращались, отовсюду навстрѣчу имъ выбѣгали темныя фигуры, оглашая окрестность побѣдоносными криками. Только отряду всадниковъ, съ Воледъ-эль-Нилали посерединѣ, удалось прорвать цѣпь махдистовъ и принести вѣсть о гибели войска въ Фашоду.

Побѣдители расположились на отдыхъ недалеко отъ мѣста битвы, и ихъ костры запылали въ вечернихъ сумеркахъ; провизія баши-бузуковъ пришлась какъ нельзя болѣе кстати. Съ наступленіемъ ночи на поле битвы сбѣжались шакалы и голодныя гіены, привлеченные запахомъ крови; ихъ завываніе могло навести ужасъ, но дервиши молились и пѣли хвалебныя пѣсни во славу пророка.

На слѣдующее утро они выступили обратно къ крѣпости Юсуфъ-Нура. У воротъ встрѣтилъ ихъ Махди, глубоко взволнованный и гордый ихъ побѣдой и, простерши руки, благословилъ ихъ. На фонѣ темныхъ блестящихъ стѣнъ и свѣжей зелени рѣзко вырисовывалась эта могучая вдохновенная фигура съ яснымъ лицомъ, солнечные лучи озаряли его бѣлыя шелковыя одежды, — онъ весь свѣтился какимъ-то внутреннимъ свѣтомъ. Дервиши издали крикъ радости, при видѣ его, а Юсуфъ-Нуръ, подчиняясь могучей силѣ минуты, вырвалъ изъ рукъ стоявшаго рядомъ съ нимъ феллаха кровавое знамя, затѣмъ, высоко поднявъ его лѣвой рукой, онъ правую приложилъ къ сердцу и, склонившись передъ Махди, произнесъ съ блистающимъ взглядомъ:

— Да, ты но истинѣ посланникъ Божій — отнынѣ тебѣ отдаю я себя и все, что имѣю!

Пророкъ. же отвѣчалъ спокойнымъ, но яснымъ далеко слышнымъ голосомъ, словами Корана:

— Посвященіе, на одинъ только день, на служеніе Богу выше всего міра и всего, что въ немъ есть!

ГЛАВА VIII.
Битва при Кашгилѣ.

Изъ Фапіоды, вверхъ по Нилу, быстро скользилъ маленькій пароходъ вдоль поросшихъ акаціями береговъ. На верхней палубѣ лежалъ съ своими друзьями Гатта, а въ сторонѣ, въ палаткѣ сидѣлъ Эминъ. Онъ мало обращалъ сегодня вниманія на красоты природы, онъ погрузился въ воспоминанія послѣднихъ недѣль. Эминъ возвращался изъ Хартума. Онъ зналъ, на сколько серьезно положеніе страны. Все стало ему ясно съ той минуты, какъ онъ узналъ въ Фашодѣ объ ужасномъ пораженіи Воледъ-эль-НІелали, который своей чудовищной безпечностью и небрежностью былъ главнымъ виновникомъ этого несчастія. Таково было положеніе дѣлъ; пораженіе Воледъ-эль-НІелали въ соединеніи съ фанатизмомъ послѣдователей Махди содѣйствовало быстрому распространенію его владычества. Эминъ опасался, чтобы это фанатичное движеніе не охватило также и экваторіальныя провинціи, но надѣялся противодѣйствовать ему, гдѣ можно — добротой, а гдѣ понадобится — вооруженными силами.

Пароходъ быстро подвигался впередъ и достигъ, наконецъ, укрѣпленія Боръ, гдѣ негры сердечно привѣтствовали своего «добраго отца Эмина». Здѣсь онъ могъ порадоваться плодамъ своего благодѣтельнаго вліянія на мѣстныхъ жителей.

Укрѣпленіе производило впечатлѣніе чистаго привѣтливаго мѣстечка, въ большихъ, хорошо содержимыхъ садахъ росли рисъ, маисъ и множество, большею частью, иностранныхъ, породъ деревьевъ, о разведеніи которыхъ особенно хлопоталъ Эминъ; кругомъ укрѣпленія жили тысячи негровъ, счастливые и свободные! Сотни ихъ, изъ боязни лишиться свободы, или, по меньшей мѣрѣ, своего имущества, жившіе прежде въ уединенныхъ мѣстахъ, питаясь охотой и рыбной ловлей, теперь безбоязненно возвращались на родину и воздѣлывали плодородную землю.

И чѣмъ ближе подплывалъ Эминъ къ своей резиденціи Ладо, тѣмъ сильнѣе билось его сердце при видѣ многочисленныхъ деревень и поселковъ, населенныхъ племенами динка и бари, которые только при его появленіи стали процвѣтать.

Вернувшись къ себѣ въ Ладо, Эминъ узналъ не мало пріятныхъ и непріятныхъ вѣстей, ожидавшихъ его послѣ долгаго отсутствія. Между прочимъ, его ожидало дружеское приглашеніе отъ короля Кабрега, но Эминъ не имѣлъ теперь времени для посѣщеній: съ запада и съ сѣвера надвигались грозныя тучи.

Проснувшись на слѣдующее утро, Эминъ вышелъ изъ дому, чтобы осмотрѣть свой садъ.

Садъ этотъ отличался красотой и богатствомъ растеній; въ немъ разводились всевозможныя растенія, сѣмена ихъ разсылались во всѣ направленія. Здѣсь разводились пшеница и рисъ, зерновой хлѣбъ и зелень; здѣсь наливались фиги, лимоны и гранаты; бананы давали обильные плоды, а молодыя финиковыя пальмы соперничали въ ростѣ съ маленькими эвкалиптусами. Сахарный тростникъ и сладкіе бататы росли на залитыхъ солнцемъ площадкахъ, а на высокихъ жердяхъ вился виноградъ.

Его охватило сознаніе, что труды его не пропали здѣсь даромъ, что со времени его правленія эта провинція даетъ неслыханный уже многіе годы доходъ — 8000 фунтовъ стерлинговъ; онъ отъ души радовался процвѣтанію страны и съ веселымъ сердцемъ принялся за свои обычныя ежедневныя работы. Прежде всего онъ посѣтилъ госпиталь, гдѣ самъ работалъ въ качествѣ врача, затѣмъ принималъ должностныхъ лицъ, потомъ занялся своимъ садомъ, и, наконецъ, остальную часть дня посвятилъ наукѣ.

Такъ проходили дни за днями, но почти каждый день приходили новыя свѣдѣнія о движеніи махдистовъ, которые подвигались все ближе и ближе. Пламя возстанія быстро вспыхнуло во всѣхъ концахъ Судана: въ Даръ-Фурѣ, Кордофанѣ, на Бѣломъ Нилѣ. Вездѣ стекались толпы подъ знаменемъ пророка, большею частью воодушевленные неутомимыми дервишами, которые своими рѣчами, пѣснями и молитвами зажигали въ сердцахъ воодушевленіе.

Даже въ сосѣдней провинціи Баръ-эль-Газаль, наконецъ, вспыхнуло долго сдерживаемое пламя возстанія. Негры, сносившіе только изъ страха ненавистное иго «турецкаго владычества», наконецъ, возстали. Луптонъ-Бей (англичанинъ) слишкомъ недолго еще управлялъ краемъ, чтобы остановить движеніе махдистовъ, хотя онъ и дѣйствовалъ по примѣру Эмина, силой уничтожая притѣсненія и притѣснителей.

Въ экваторіальныхъ провинціяхъ было еще тихо, но на долго ли? Во всякомъ случаѣ, положеніе губернатора было теперь незавидное, онъ былъ предоставленъ вполнѣ своимъ собственнымъ силамъ; правительство, казалось, совершенно забыло про него.

Такъ прошелъ почти цѣлый годъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ уѣхалъ изъ Хартума; за все это время онъ не получилъ оттуда ни одного письма, никакихъ извѣстій. — Неужели же весь Суданъ перешелъ въ руки Махди, и правительство не можетъ уже войти съ нимъ въ сношенія? Или, быть можетъ, о немъ позабыли и оставили его на произволъ судьбы. Вѣдь въ случаѣ движенія махдистовъ въ его провинціи, у него не хватитъ ни средствъ, ни оружія, чтобы бороться съ ними.

Неизвѣстность становилась все болѣе и болѣе невыносимой; онъ долженъ во что бы то ни стало узнать, въ какомъ состояніи положеніе дѣлъ въ Суданѣ, и если о немъ позабыли, то онъ долженъ самъ о себѣ напомнить. Онъ рѣшилъ, наконецъ, послать надежнаго человѣка въ Фагаоду, который проникъ бы оттуда въ Хартумъ, доставилъ бы его письма и принесъ бы ему свѣдѣнія о ходѣ дѣлъ. Вся задержка была только въ томъ, кого выбрать для этой цѣли; посолъ долженъ быть честенъ и преданъ, хитеръ и мужественъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ долженъ понимать положеніе дѣлъ. Выборъ его палъ, наконецъ, на Гатту, который былъ съ нимъ въ Хартумѣ и. подходилъ ко всѣмъ этимъ требованіямъ.

Гатта, съ радостью бравшійся за все, чѣмъ только могъ служить своему возлюбленному господину, тотчасъ же объявилъ, что готовъ немедленно отправиться въ путь. Оба его одноплеменника вызвались сопровождать его. Снабженные хорошимъ огнестрѣльнымъ оружіемъ и жизненными припасами, сѣли они на пароходъ. Глубоко растроганный, разстался Эминъ съ тремя вѣрными слугами, которые, цѣлуя его руки, клялись отдать за него кровь и жизнь.

Безъ особенныхъ затрудненій подвигались они впередъ.

Въ Сабатѣ они сошли съ парохода и пересѣли на пирогу, которая должна была довести ихъ до Фашоды. Это была древняя шилукская столица, а въ настоящее время египетское укрѣпленіе.

Благодаря пораженію, незадолго передъ тѣмъ понесенному махдистами, они отступили на востокъ, къ Голубому Нилу, такъ что дорога къ Хартуму была почти свободна. Гатта и оба его друга рѣшили, не теряя времени, продолжать путь.

Путешествіе было, однако, сопряжено съ значительными затрудненіями и опасностями: то изъ волнъ подымалась грозная голова гиппопотама, гнѣвно смотрѣвшая на маленькое суденышко, то приходилось перебираться черезъ пороги, или выпутываться изъ ползучей травы и водоворотовъ, порой съ береговъ раздавались выстрѣлы, такъ что приходилось очень осмотрительно приставать къ берегу, чтобы отдохнуть или подкрѣпиться пищей.

Съ большими препятствіями добрались они до островка Аба, гдѣ жилъ прежде въ качествѣ «Святого» лжепророкъ, и откуда началось махдистское движеніе. Маленькій зеленый островокъ привѣтливо возвышался изъ воды, но какъ ни привлекательны были его берега, приставать къ нему было бы безуміемъ, — здѣсь, навѣрно, жили самые ревностные послѣдователи Махди. Благоразумнѣе было держаться лѣваго берега и, дружно работая общими силами, скорѣй пройти это опасное мѣсто. Вдругъ сидѣвшіе въ лодкѣ замѣтили поднимавшійся надъ островомъ густой столбъ дыма; несмотря на. дневной свѣтъ, то тутъ, то тамъ вырывались огненные языки, очевидно, деревня, гдѣ находился домъ «Святого», горѣла.

Гатта пришелъ въ сильное волненіе. Что это означаетъ? Была ли это несчастная случайность или поджогъ отъ руки врага? Онъ велѣлъ грести медленнѣе, и лодка, подхваченная теченіемъ, подошла ближе къ острову. Въ это время появились вооруженные’люди и стали прицѣливаться въ лодку.

Зоркій глазъ Гатты разглядѣлъ, что это были баши-бузуки; теперь ему было ясно, что островъ осажденъ войскомъ правительства, а деревня разрушена. Съ сѣверной стороны острова показался быстро разсѣкавшій волны пароходъ, который, очевидно, старался преградить лодкѣ дальнѣйшій путь. Гатга привязалъ къ веслу кусокъ бѣлой ткани и велѣлъ грести къ пароходу, который двигался имъ на встрѣчу.

Съ парохода замѣтили сигналъ, на островѣ тоже, и баши-бузуки перестали стрѣлять. Нѣсколько минутъ спустя лодка была уже на буксирѣ, а ея пассажиры на палубѣ парохода.

Гатту привели къ высокому человѣку — это былъ Хиксъ-Паша, англичанинъ, произведенный египетскимъ хедивомъ въ генералы и одержавшій недавно блестящую побѣду надъ махдистами. Узнавъ изъ письма Эмина къ генералъ-губернатору Хартума, что Гатта его посолъ, Хиксь-Паша, сталъ разспрашивать Гатту о положеніи дѣлъ въ экваторіальныхъ провинціяхъ. Затѣмъ онъ выразилъ согласіе взять Гатту на свой пароходъ и доставить его въ Хартумъ. Черезъ короткое время наши три негра вступали уже въ столицу Судана. Въ первый разъ въ жизни они увидѣли огромныя кирпичныя зданія, большой высокій дворецъ правителя, великолѣпную, выложенную камнемъ, набережную Голубого Нила и кипучую подвижную жизнь большого города. Съ легкимъ смущеніемъ передалъ Гатта письмо Эмина генералъ-губернатору Судана, Аллахъ-эд-Дину. Паша принялъ ихъ милостиво и, прочтя письмо Эмина, согласился со всѣми высказанными Эминомъ мнѣніями и сказалъ, что всѣ его желанія будутъ исполнены при первой же возможности; Гаттѣ же и его товарищамъ онъ предложилъ подождать въ Хартумѣ, пока генералъ Хиксъ не двинется въ Кордофанъ, чтобы отнять отъ Махди эту область; съ нимъ они въ полной безопасности достигнутъ границы экваторіальныхъ провинцій.

Послѣ недавней побѣды надъ махдистами, тревога, царившая до тѣхъ поръ въ Хартумѣ, улеглась, всѣ успокоились. Приготовленія къ новому походу шли очень медленно. Генералъ Хиксъ тщетно торопилъ правительство, указывая на необходимость воспользоваться благопріятными обстоятельствами и снова завладѣть всѣмъ Суданомъ. Но правительство не торопилось исполнить требованія Хикса-Паши. Наконецъ, ему прислали войска и денежныя средства, но то и другое въ вдвое меньшемъ количествѣ, чѣмъ онъ просилъ.

Такимъ образомъ, лучшее время было упущено, а между тѣмъ Махди сумѣлъ воспользоваться имъ. Онъ удалился къ Эль-Обеиду, въ сопровожденіи неутомимаго Юсуфъ-Нура, а его дервиши вербовали ему войско.

Наконецъ, египетскія войска выступили въ походъ.

Солнце такъ нестерпимо жгло раскаленную землю, что даже въ тѣни не было ни малѣйшей прохлады. Верблюды валились отъ истощенія силъ, и уже въ первый день пути пришлось убить около 200, люди падали отъ солнечнаго удара и умирали отъ немилосерднаго ясара. Войско подвигалось медленно впередъ и путь до Дуэма на Бѣломъ Нилѣ, на который обыкновенно требовалось не больше четырехъ дней, совершили въ двѣнадцать.

Здѣсь только генералъ Хиксъ, отправившійся изъ Хартума на пароходѣ, встрѣтился со своимъ войскомъ; составился военный совѣтъ, въ которомъ принялъ участіе и генералъ-губернаторъ Хокмдаръ Аллахъ-эд-Динъ. Генералъ, указавъ на трудности предстоящаго похода, изъ которыхъ главная — недостатокъ въ водѣ, предложилъ оставить небольшіе отряды между Дуэмомъ и Хартумомъ, для того чтобы сохранить сообщеніе съ Ниломъ. Къ несчастью, генералъ-губернаторъ не согласился съ нимъ. Онъ находилъ, что при враждебности, съ которой населеніе относится къ правительству, маленькіе отряды легко могутъ быть уничтожены и численность арміи ослаблена безъ всякой пользы. Къ тому же Хокмдаръ былъ твердо увѣренъ въ побѣдѣ; надежды его, главнымъ образомъ, возлагались на четыре пушки и шесть митральезъ, которыя были въ арміи; увѣренность его раздѣляли и египетскіе офицеры. Хиксъ и тѣ изъ офицеровъ, которые видѣли все неблагоразуміе выступать со всей арміей, снабженной провіантомъ только на 50 дней, должны были покориться печальной необходимости съ рѣшимостью или побѣдить, или погибнуть всѣмъ до одного.

Генералъ вышелъ изъ засѣданія совѣта въ сопровожденіи нѣмецкаго офицера, находившагося на египетской службѣ, барона фонъ-Секендорфа. Нѣсколько минутъ они шли молча.

— Скажите мнѣ, — обратился онъ вдругъ къ своему спутнику, — скажите мнѣ по совѣсти ваше мнѣніе, маіоръ фонъ-Секендорфъ.

Офицеръ повернулся къ своему начальнику, и, твердо взглянувъ ему въ глаза, отвѣтилъ просто и ясно:

— Я не ожидаю ничего хорошаго. Лже-пророкъ приготовитъ намъ безчисленное множество препятствій. Кромѣ множества воиновъ, у него болѣе 15,000 хорошихъ стрѣлковъ и 14 пушекъ, и въ его рукахъ два укрѣпленныхъ города (Бара и ЭльОбеидъ). Главное же — это его прекрасная кавалерія и фанатизмъ, который обращаетъ всѣхъ его людей въ героевъ, — чего, конечно, нельзя сказать про наши войска. Я видѣлъ египтянъ въ трехъ битвахъ, но врядъ ли смогу указать хотя бы одного героя. Къ тому же присоединяется еще недостатокъ въ водѣ; боюсь, что всѣ колодцы засыпаны. Выступивъ изъ Дуэма, мы оставимъ Нилъ за собой, другихъ рѣкъ мы не встрѣтимъ. Мы не можемъ увести съ собой воды больше, чѣмъ на сутки, а насъ вѣдь 11,000 человѣкъ, 6,000 верблюдовъ, лошадей и муловъ. Если они опередятъ насъ — тогда надо разсчитывать на самое худшее. Если они разобьютъ насъ только одинъ разъ, то и то уже ни одинъ изъ насъ не вернется — весь Суданъ подымется, какъ одинъ человѣкъ, и Хартумъ и все погибнетъ.

Хиксъ-паша, протянувъ руку нѣмецкому офицеру, сказалъ:

— Благодарю васъ, баронъ, за откровенное слово, но что бы ни случилось, будемъ дѣйствовать, какъ солдаты.

— У насъ можно отнять жизнь, но не честь! — отвѣтилъ Секендорфъ, пожимая протянутую руку. Съ этими словами оба разстались.

Войско двинулось въ путь по направленію къ Эль-Обеидъ, но злой рокъ преслѣдовалъ его. Всадники-бедуины мелькали то справа, то слѣва, какъ мимолетныя тѣни, которыя никакъ не удавалось уловить, и исчезали вдали, какъ только дѣлали попытку приблизиться къ нимъ; ни одно движеніе войска не ускользало отъ ихъ вниманія. Какъ крылья черной птицы смерти развѣвались на горизонтѣ ихъ темные бурнусы, и непобѣдимая тревога овладѣвала и офицерами, и солдатами при каждомъ ихъ появленіи.

Къ тому же присоединялся зной, разслаблявшій всѣ члены; въ горлѣ пересыхало; взятая съ собой вода была тепла безвкусна и нисколько не утоляла жажды, колодцы же, которые находили по дорогѣ, были или засыпаны, или уничтожены врагами часто почти на глазахъ войска.

Впереди и позади войска двигались махдисты не болѣе какъ на разстояніи однодневнаго пути; впереди Кераы аллахъ со своими полчищами, а сзади Шейхъ Али и охваченный ненавистью къ туркамъ Юсуфъ-Нуръ. Верховые бедуины и лазутчики дервиши замыкали эту тайную непрерывную цѣпь, которая, все болѣе и болѣе суживаясь, охватывала роковымъ кольцомъ египетскія войска.

Махдисты искали только болѣе удобнаго для битвы мѣста, гдѣ можно было бы напасть на несчастныхъ, какъ снѣгъ на голову.

Наконецъ, египетскія войска вступили въ лѣсъ; измученные люди съ радостью вдыхали въ себя лѣсную прохладу. Войско двигалось съ большими предосторожностями, готовясь каждую минуту къ бою; молча шли солдаты, изрѣдка только раздавался стукъ оружія, глухой раскатъ лафета, да легкое ржаніе лошади.

Гатта и его спутники присоединились также къ общему движенію, — они шли теперь въ рядахъ солдатъ, готовые биться до послѣдней капли крови. Молодой негръ былъ недоволенъ, что его такъ долго задержали здѣсь, когда онъ давно бы уже могъ быть въ Ладо; но, съ другой стороны, едва только онъ начиналъ думать о махдистахъ, его охватывала непримиримая ненависть и желаніе вступить съ ними въ бой.

Часа черезъ три осторожнаго пути, войско вышло на просѣку; здѣсь вдругъ со всѣхъ сторонъ выскочили на нихъ вооруженные длинными копьями всадники и бросились на египетскую армію. Началась отчаянная схватка.

Однако, нападеніе не было неожиданнымъ. Громкая команда покрыла ревъ махдистовъ, съ быстротой молніи египетское войско образовало карре, и въ толпу дикарей посыпались дружные залпы. Какъ ураганъ, бросились всадники на карре, ихъ встрѣтили залпомъ, опрокинувшимъ лошадей и людей, но въ тотъ же мигъ на смѣну имъ явились другіе, перескакивая черезъ трупы павшихъ. Новый раскатъ ружейныхъ выстрѣловъ, и снова въ пороховомъ дыму махдисты бросились на враговъ; у кого пала лошадь, тотъ бросался впередъ пѣшій, и бился до тѣхъ поръ, пока не падалъ мертвымъ.

Изъ лѣсу выходили все новыя и новыя толпы; слышенъ былъ ревъ дервишей; вдругъ раздался залпъ со стороны махдистовъ и одновременно съ нимъ несмѣтныя массы появились и бросились на египетское войско. Но Хиксу удалось, наконецъ, выдвинуть пушки, выстрѣлъ раздавался за выстрѣломъ, и раскаленныя ядра вносили смерть и опустошеніе въ ряды махдистовъ. Египтяне не отступали; наконецъ, послѣ часовой битвы, толпы махдистовъ исчезли такъ-же внезапно, какъ и появились.

Побѣдители расположились на ночь лагеремъ на полѣ битвы. Увѣренность въ окончательной побѣдѣ охватила всѣхъ солдатъ, и Аллахъ-эд-Динъ, въ палаткѣ котораго собрались всѣ высшіе офицеры, высказывалъ свое убѣжденіе, что въ скоромъ времени будутъ уничтожены всѣ махдисты. Генералъ Хиксъ хранилъ суровое молчаніе; напрасно старался онъ передъ тѣмъ убѣдить всѣхъ, насколько опасно ихъ положеніе, — всѣ его разсужденія объ осторожности и опасности просто подняли на смѣхъ; глубоко озабоченный вышелъ онъ изъ палатки. На поле битвы уже спустилась ночь, сторожевые огни освѣщали окоченѣлыя лица убитыхъ, и съ пѣніемъ и шутками опьяненныхъ побѣдой баши-бузуковъ смѣшивались стоны раненыхъ.

Хиксъ-Паша, накинувъ на плечи плащъ, обошелъ весь лагерь, чтобы убѣдиться, всѣ ли часовые на своихъ постахъ. Онъ встрѣтился съ другой фигурой, завернутой, какъ и онъ, въ плащъ, — оба узнали другъ друга при свѣтѣ луны.

— Ну, маіоръ фонъ-Секендорфъ, что скажете вы о нашемъ положеніи? — обратился генералъ къ своему подчиненному.

— Это начало конца, ваше превосходительство! — отвѣтилъ серьезно нѣмецкій офицеръ. — Если мы не измѣнимъ направленія, чтобы выйти изъ этой лѣсистой мѣстности, они истощатъ понемногу наши силы маленькими набѣгами и, когда мы будемъ уже не въ состояніи противостоять имъ, они нагрянутъ на насъ съ главными силами.

— Боюсь, что вы правы и завтра же употреблю всѣ старанія, чтобы добиться отъ военнаго совѣта перемѣны направленія.

Настало утро; солдатамъ раздали порціи воды, онѣ были малы и вода невкусна. Въ палаткѣ военачальника состоялся вторичный совѣтъ, но тщетно старался Хиксъ-Паша убѣдить его въ опасности положенія; не помогла ему и поддержка всѣхъ европейцевъ, которые находились въ войскѣ; напрасно предлагали они раздѣлить армію и идти по разнымъ направленіямъ, всѣ предложенія разбивались объ упрямство Аллахъ-эдъ-Дина; наконецъ, Хиксъ-Паша, видя полную невозможность убѣдить его, сложилъ съ себя отвѣтственность за все, что случится далѣе.

Между тѣмъ загремѣли барабаны и трубы выступавшаго войска, шедшаго на свою гибель. Въ полдневный зной встрѣтились они опять съ махдистами, и, хотя тѣ были снова отбиты, утомленіе войска возросло до крайней степени; къ тому же недостатокъ воды давалъ себя чувствовать все сильнѣе. Снова остановились на отдыхъ на полѣ, но на этотъ разъ ночь не прошла такъ же спокойно, какъ первая: время отъ времени раздавались ружейные выстрѣлы и, хотя враги не дѣлали нападенія, они тѣмъ не менѣе достигли своего намѣренія, истощивъ послѣднія силы египетскаго войска.

Наступило утро, взошло палящее солнце, и снова измученные солдаты выступили въ путь, но на этотъ разъ безъ пѣнія и безъ музыки. Въ горлѣ у всѣхъ пересохло, воды не было, даже команда офицеровъ звучала какъ то глухо и вяло. То тамъ, то тутъ падали люди, изнемогая отъ жажды, даже вьючныя животныя еле передвигали ноги. Аллахъ эдъ-Динъ началъ понемногу убѣждаться, что генералъ Хиксъ былъ вполнѣ правъ въ своихъ предостереженіяхъ. И, подъѣхавъ къ генералу, онъ сказалъ:

— Куда же мы, по вашему мнѣнію, должны повернуть?

Генералъ серьезно посмотрѣлъ на него и отвѣчалъ:

— Прежде всего туда, гдѣ есть вода. Мы теперь недалеко отъ потока Абу-Габле, а въ это время года онъ врядъ ли безводенъ. Мой совѣтъ — какъ можно скорѣй добраться до него. Самое лучшее, конечно, если бы мы могли найти хорошаго проводника. Лишь только мы выйдемъ въ открытую мѣстность и у насъ будетъ вода, врагъ намъ будетъ уже не страшенъ.

Аллахъ-эдъ-Динъ испустилъ вздохъ облегченія.

— Проводника найти не трудно. Мы вышлемъ на развѣдки всадниковъ, которые приведутъ намъ всѣхъ, кого встрѣтятъ, среди нихъ, конечно, найдется проводникъ.

— Да, если онъ захочетъ только проводить насъ, — сказалъ Хиксъ-Паша съ удареніемъ.

— Золото все можетъ.

Часъ спустя привели нѣсколько человѣкъ; почти всѣ они заявили, что не знаютъ дороги къ Абу-Габле, они клялись и рыдали — всѣ, кромѣ одного чернобородаго бедуина, который упрямо поглядывалъ, мрачно горѣвшими глазами, на окружавшихъ его офицеровъ. Онъ объявилъ, что готовъ вести армію, — онъ знаетъ дорогу и покажетъ ее, если ему дадутъ за это хорошую плату; Аллахъэдъ-Динъ показалъ ему кошелекъ золота и веревку.

— Выбирай, — сказалъ онъ.

Арабъ скривилъ свои губы въ усмѣшку, показывая два ряда бѣлыхъ блестящихъ зубовъ.

— Выборъ не труденъ! — сказалъ онъ.

Однако Хиксъ-Паша не особенно довѣрялъ арабу; онъ приказалъ привязать его на веревкѣ къ своему сѣдлу и, садясь на лошадь, сказалъ:

— При малѣйшей попыткѣ выдать насъ, я разобью тебѣ прикладомъ голову — ну, а теперь впередъ, съ Богомъ!

Прочихъ пойманныхъ арабовъ отпустили на свободу. Быстро исчезли они въ густой травѣ, унося новую вѣсть шпіонамъ-дервишамъ; вѣсть эта быстро облетѣла всю цѣпь махдистовъ, которая сплотилась еще тѣснѣе, составивъ почти сплошное кольцо; теперь махдисты ждали только удобной минуты, чтобы напасть и уничтожить въ конецъ египетскую армію.

Почти на разстояніи однодневнаго пути подвигался за египетской арміей Юсуфъ Нуръ съ Шейхомъ Али. Онъ сидѣлъ на богато украшенномъ берберскомъ скакунѣ, глаза его свѣтились дикимъ огнемъ. Ему только что сообщили вновь прибывшіе лазутчики, что войско двинулось въ Кашгиль, каменистую, безводную, непроходимую страну; онъ видѣлъ ясно, что насталъ часъ отмщенія, что слѣпота поразила разумъ врага, какъ предсказывалъ пророкъ.

— Такъ ты думаешь, что Венъ-Гуссейнъ останется намъ вѣренъ до конца? Я знаю, что значитъ кошелекъ золота, какая это сила! — говорилъ онъ Шейху Али, который взглянулъ на него почти съ упрекомъ и отвѣчалъ:

— Онъ вѣдь далъ клятву: «я посвящаю мою кровь, мое имущество и моихъ дѣтей волѣ Бога»! — Онъ сдержитъ свою клятву и поведетъ ихъ на погибель.

— Такъ поспѣшимъ же за ними, уничтожимъ ихъ скорѣй!

— Ты слишкомъ необузданъ, Юсуфъ-Нуръ! Умѣрь свой пылъ, — мы не опоздаемъ. Наша конница идетъ за ними по пятамъ, а нашъ лучшій союзникъ — ихъ усталость.

Войско египтянъ подвигалось впередъ усталое, измученное, подъ палящими лучами солнца, только чернобородый проводникъ -шелъ твердо и бодро рядомъ съ лошадью генерала Хикса. Все чаще въ рядахъ раздавались вопли о водѣ, то падало животное, то умирающій человѣкъ; люди дошли до такого ожесточенія, что не обращали даже вниманія на умирающихъ товарищей, если бы офицеры, въ особенности, европейцы не старались облегчить муки страдальцевъ.

— Когда же мы придемъ къ Абу-Габле? — спросилъ Хиксъ-Паша проводника.

— Черезъ часъ ваша мука кончится, — отвѣчалъ проводникъ, и въ мрачныхъ глазахъ его блеснулъ такой зловѣщій огонь, что генералъ выхватилъ свой пистолетъ и, пригрозивъ имъ арабу, сказалъ:

— Ты знаешь, что тебя ожидаетъ, если ты измѣнишь намъ!

— О господинъ, неужели ты думаешь, что я могу колебаться въ своемъ выборѣ! — усмѣхнулся арабъ…

Вѣсть, что черезъ часъ будетъ вода, облетѣла ряды солдатъ, которые собрали послѣднія силы, стараясь идти бодро.

Дорога начала спускаться въ долину, путь лежалъ черезъ кустарникъ и густую траву, временами попадались каменистыя, неудобныя тропинки; измученныя животныя съ трудомъ подвигались по нимъ, подъ тяжестью груза. Вся мѣстность была перерѣзана дикими ущельями. Хиксъ-Паша невольно содрогнулся при мысли, что здѣсь на нихъ можетъ напасть врагъ.

— Гдѣ мы? — спросилъ онъ проводника.

— Совсѣмъ близко отъ Абу-Габле — вы скоро услышите его! — отвѣчалъ тотъ.

Осторожно и медленно войска стали спускаться въ долину. Хиксъ-Паша остался немного позади, чтобы наблюдать за движеніемъ пушекъ и вьючныхъ животныхъ; вдругъ въ переднихъ рядахъ началось волненіе, къ нему подскакалъ солдатъ и сообщилъ, что показались непріятельскіе аванпосты; еще не успѣлъ онъ кончить свое сообщеніе, какъ раздались первые выстрѣлы. Еще нѣсколько мгновеній, и окрестности огласились воинственными криками, и со всѣхъ сторонъ появились толпы темнокожыхъ воиновъ.

— Измѣна! — вскрикнулъ Хиксъ-Паша. Въ отвѣтъ на это арабъ закричалъ: — "Да снизойдетъ на васъ смерть и погибель, враги Бога и его про… — онъ не окончилъ своихъ словъ, — могучій ударъ разсѣкъ ему черепъ, мозгъ брызнулъ изъ разбитой головы. Генералъ поспѣшно сталъ отдавать приказанія адъютантамъ, которые бросились во всѣ концы поля битвы. Сраженіе было уже въ полномъ разгарѣ, египтяне не имѣли даже возможности выстроиться въ боевомъ порядкѣ. Пули ударялись въ скалы, терялись въ густой травѣ, разсѣянная пѣхота поддерживала безпорядочный огонь, кавалерія была совершенно безпомощна. Усталые, измученные жаждой, люди продолжали сражаться, они могли сопротивляться кровожадному врагу еще

короткое время, но командиру ихъ было вполнѣ ясно, что на побѣду при такихъ обстоятельствахъ разсчитывать нечего.

Онъ приказалъ бить отбой, чтобы по крайней мѣрѣ занять болѣе удобную позицію. Линейные солдаты и конница старались прикрыть отступающихъ, послѣдніе употребляли всѣ усилія, чтобы увезти съ собой пушки, но не легко было поднимать ихъ по каменистымъ скользкимъ тропинкамъ. Не успѣли они пройти еще и полпути, какъ на вершинѣ горы показались толпы вооруженныхъ бедуиновъ и устремились на нихъ.

Египтяне оказались окруженными со всѣхъ сторонъ, и началась рѣзня.

Наконецъ, храброму Секендорфу съ отрядомъ всадниковъ удалось оттѣснить врага. Примѣръ его возбудилъ въ войскѣ отчаянное мужество: стремительно бросились египтяне на врага и послѣ ожесточенной схватки выбрались на болѣе безопасное мѣсто; однако, потери ихъ были велики. Мало-по-малу огонь стихъ, сумерки спустились на землю, жаркій день смѣнился прохладной ночью, на полѣ битвы царила тишина. Что-то принесетъ съ собою завтрашній день?

Измученные до полусмерти, заранѣе покорившись неизбѣжной гибели, солдаты крѣпко спали у сторожевыхъ огней; часовые едва держались на ногахъ отъ усталости, тяжелыя, точно налитыя свинцомъ, вѣки съ трудомъ подымались, а пересохшее горло горѣло отъ невыносимой жажды. На разсвѣтѣ со всѣхъ сторонъ надвинулись на нихъ тучи махдистовъ, и несмѣтныя полчища окружили злополучное войско, обреченное на гибель. Спасенія не было. Еще разъ попытался храбрый Секендорфъ собрать своихъ удальцовъ и прорвать цѣпь приверженцевъ пророка, но его встрѣчалъ залпъ за залпомъ, одинъ за другимъ падали солдаты и лошади, дикія орды арабовъ набросились на нихъ, началась страшная рѣзня. Вдругъ Секендорфъ упалъ съ лошади, пуля попала ему въ правую руку, но, не теряя мужества, схватилъ онъ оружіе лѣвой рукой и снова бросился на врага. Копьемъ ударили его въ голову, кровь текла по лицу, но онъ не покидалъ своего поста, и направо, и налѣво падали убитые арабы, пока, наконецъ, ударъ копья не пронзилъ ему грудь. Онъ упалъ, и десятки труповъ тотчасъ же покрыли его тѣло.

Это была бойня, а не битва! Въ другомъ концѣ поля битвы лежалъ Хиксъ-паша, пронзенный въ грудь; вблизи него лежали его офицеры. Аллахъ-эдъ-Динъ тоже не дешево отдалъ свою жизнь и съ хладнокровіемъ истиннаго турка боролся до конца. У одной изъ пушекъ, которыя не имѣли даже возможности начать свои дѣйствія, лежало теперь его окровавленное тѣло.

Гатта и оба его друга тоже сражались въ рядахъ солдатъ, которые двигались за кавалеріей Секендорфа, прокладывая себѣ путь впередъ.

Слѣпая ярость охватила его, онъ бросался, какъ разъяренный звѣрь въ самую середину боя. Рядомъ съ нимъ пали его друзья, онъ видѣлъ, какъ направо и налѣво падали солдаты, но какъ будто чья-то невидимая рука защищала его до сихъ поръ. Онъ продолжали сражаться среди горсти оставшихся въ живыхъ храбрецовъ, которые окружали раненаго лейтенанта, высоко державшаго въ лѣвой рукѣ знамя египтяпъ — три серебряныхъ полумѣсяца въ красномъ полѣ. Но вдругъ сильный ударъ въ голову оглушилъ его, и онъ безъ чувствъ упалъ на землю.

Когда онъ очнулся, все было тихо, шумъ битвы давно уже умолкъ; онъ съ трудомъ приподнялся на локтѣ и посмотрѣлъ вокругъ себя, — повсюду встрѣчалъ онъ только трупы съ перекосившимися, исковерканными лицами. Кровь тихо струилась изъ его лба, заливая ему глаза. Онъ снова потерялъ сознаніе. Когда нѣсколько времени спустя онъ открылъ глаза, взглядъ его упалъ на суровое лицо Юсуфъ-Нура, который остановился какъ разъ около него на своемъ высокомъ конѣ. ЮсуфъНуръ, пристально посмотрѣвъ на него, воскликнулъ:

— Э, да это, кажется, та дикая кошка, которая дважды уже бросалась на меня? Тебя-то мнѣ давно уже хочется заполучить! — И, обратясь къ своимъ воинамъ, которые шли за нимъ слѣдомъ, прибавилъ: — Позаботьтесь, чтобы этотъ малый остался въ живыхъ. До свиданія въ Джебель-Джедирѣ, сынъ мой! — И, злобно разсмѣявшись, онъ далъ шпоры своему коню, который помчался по полю сраженія, топча подъ собою убитыхъ и раненыхъ.

(Конецъ 1-й части).

ГЛАВА IX.
Тучи надвигаются.

Эминъ-Бей сидѣлъ въ одной изъ комнатъ своего дома, въ Ладо, а передъ нимъ стоялъ мужчина въ богато расшитомъ мундирѣ. Это былъ прежній башкативъ Анака, Ибрагимъ, теперь же ИбрагимъАга, начальникъ области Макраки. Онъ принесъ своему начальнику извѣстіе о возстаніи динкскихъ негровъ, которые напали неожиданно на Румбекъ, перерѣзали гарнизонъ и унесли съ собой оружіе и запасы.

— Но мы имъ хорошо отплатили, они долго будутъ помнить насъ, — разсказывалъ онъ съ грубымъ самодовольнымъ смѣхомъ. — Возстаніе залито ихъ собственной кровью, а вожаковъ я велѣлъ повѣсить, чтобъ другимъ не повадно было.

Эминъ неодобрительно покачалъ головой.

— Поменьше крови было бы, пожалуй, лучше. Но того, что сдѣлано, уже не измѣнишь. Главное же быть на сторожѣ противъ новыхъ нападеній. Боюсь, чтобы событія въ Баръ-эль-Газаль не навлекли на насъ бѣды. Но, пока я могу положиться на моихъ чиновниковъ, я ничего не боюсь.

Онъ проницательно посмотрѣлъ на Ибрагима, такъ что тотъ невольно опустилъ глаза, но постарался скрыть свое смущеніе подъ видомъ покорности.

— На меня ты можешь положиться, господинъ, я готовъ умереть за тебя.

Эминъ молча кивнулъ головой и, повторивъ еще разъ Ибрагиму, чтобы онъ вернулся на слѣдующій же день къ своему посту, отпустилъ его.

Непонятная тоска, точно предчувствіе чего-то дурного, овладѣли Эминомъ; онъ не вѣрилъ уже болѣе Ибрагиму, не смотря на то, что тотъ за послѣднее время выказалъ не мало усердія. Ему было душно и тяжело въ этой убранной коврами комнатѣ, точно въ самомъ воздухѣ ея носилась опасность, и онъ всталъ, чтобы выйти въ садъ. Сильный разливъ Нила причинилъ здѣсь не мало бѣдъ. Прекрасные бамбуки, предметъ его гордости, были затоплены такъ-же, какъ и рисовыя поля; чудныя розы были вырваны съ корнями или поломаны, только персики и оливы зеленѣли по прежнему. Задумчиво двигался онъ по саду, размышляя о своей странной судьбѣ. Изъ Хартума до сихъ поръ еще не пришелъ ни одинъ пароходъ, никакихъ извѣстій не получалъ онъ, какъ будто про него совсѣмъ забыли, а между тѣмъ недостатокъ чувствовался во многомъ, прежде всего въ оружіи, въ случаѣ, если бы пришлось прибѣгнуть къ вооруженной защитѣ. Въ сосѣдней провинціи Баръ-эльГазаль дѣла были довольно плохи. Возстаніе охватило уже весь сѣверъ; смѣлый намѣстникъ Луитонъ Бей потерялъ не мало своихъ храбрецовъ въ нѣсколькихъ битвахъ, его окружали измѣна и обманы, толпы Махди угрожали ему со всѣхъ сторонъ; что-то будетъ, если правительство откажется помочь ему? Но вѣдь та же самая судьба, можетъ быть, ожидаетъ вскорѣ и Эмина.

Съ тяжелымъ сердцемъ расхаживалъ онъ взадъ и впередъ, машинально подходя то къ тому, то къ другому растенію, поднимая листья, или наклоняясь къ какому нибудь насѣкомому, переползавшему ему черезъ дорогу… Вдругъ онъ замѣтилъ своего слугу, который торопливо шелъ къ нему на встрѣчу, съ извѣстіемъ, что пріѣхалъ посолъ изъ Баръ-эль-Газаль съ письмами. Съ предчувствіемъ чего-то недобраго поспѣшилъ Эминъ въ домъ. Повидимому, это былъ дервишъ, худой и загорѣлый; онъ передалъ Эмину письмо отъ Эмира Керамаллаха «намѣстника Махди въ провинціи Баръэль-Газаль». Эти нѣсколько словъ объяснили Эмину въ чемъ дѣло, еще прежде, чѣмъ онъ открылъ письмо; но когда онъ прочелъ его, слезы выступили на его глазахъ, несмотря на всю его сдержанность и силу воли. Въ письмѣ кратко сообщалось, что Хиксъ-Паша погибъ со всей арміей, что Луптонъ Бей, оставленный всѣми своими людьми, сдалъ свою область Махди, что Хартумъ осажденъ, а въ заключеніе, стояло приказаніе, сдать тотчасъ же экваторіальныя провинціи пророку, самому-же явиться съ войскомъ къ Керамаллаху. «Если же ты замедлишь, то мы закроемъ тебѣ всѣ пути по водѣ и по сушѣ». Вотъ что говорило посланіе. Краткая приписка, сдѣланная рукой Луптонъ Бея, подтверждала вѣрность всего сообщеннаго въ письмѣ. Отпустивъ посла Керамаллаха, Эминъ задумался. Судьба его друга и товарища Луптонъ-Бея глубоко поразила его; столько предусмотрительноети, мужества и энергіи — и все даромъ.

Не предстоитъ-ли и ему такая же судьба?

Возстаніе, поднятое ордой фанатиковъ, надвигаюсь на него, и онъ былъ безоруженъ. На Хартумъ разсчитывать было нечего, а его собственные магазины были совершенно пусты: ни матерій для одежды, ни кофе, ни хлѣба, ни снарядовъ, ни оружія, а немногочисленные солдаты были разсѣяны и окружены враждебными людьми, --чѣмъ все это кончится?

Въ безпокойствѣ ходилъ онъ по комнатѣ; кругомъ него все было тихо, день склонялся уже къ вечеру; съ улицы только доносился шумъ и смѣхъ — онъ зналъ, что шумѣли полупьяные донголанцы, которые, но своему обыкновенію, день проводили въ игрѣ и кутежахъ, а теперь со смѣхомъ и криками расходились по домамъ. Въ эту ночь онъ не сомкнулъ глазъ, она показалась ему безконечной.

Въ то время, какъ онъ предавался тяжелымъ думамъ, въ одномъ изъ домовъ неподалеку отъ его жилища собралась веселая шумная компанія. Здѣсь жилъ писецъ Османъ Эффенди, въ гостяхъ у него былъ Кади (судья), мудересъ (ученый), нѣсколько чиновниковъ и Ибрагимъ Ага. Табачный дымъ туманилъ головы пирующихъ, языки ихъ давно уже развязались. Говорилъ Ибрагимъ:

— Теперь я сообщу вамъ новость: Махди уничтожилъ при Кашгилѣ большую египетскую армію, подъ начальствомъ Хикса Паши. Тамъ было 30.000 солдатъ, 36 пушекъ. Но изъ всего войска не осталось ни одного въ живыхъ. Махди приказалъ поставить на полѣ битвы пирамиду изъ ихъ череповъ, а теперь онъ осаждаетъ Хартумъ и, можетъ быть, въ эту минуту уже взялъ его. Какъ вамъ это нравится?

— Такъ мы, стало быть, отрѣзаны отъ Египта? — спросилъ Османъ.

— Разумѣется, а кромѣ того и Баръ-эль-Газаль взятъ, а Луптонъ Бей въ плѣну.

— Быть не можетъ, это просто праздные слухи, — сказалъ Кади.

— О нѣтъ, драгоцѣнный Кади. Я знаю это навѣрное. Когда я направлялся сюда, мнѣ передали нѣсколько писемъ, одно мнѣ, другія, я предполагаю, для васъ; они, кажется, совершенно одинаковаго содержанія. Письма эти отъ Керамаллаха, намѣстника Махди въ Баръ-эль-Газалѣ; онъ приказываетъ намъ явиться къ нему. Вотъ эти письма. Что вы на это скажете?

Наступило молчаніе, всѣ погрузились въ чтеніе писемъ. Ибрагимъ же, развалившись небрежно на мягкихъ подушкахъ, пристально наблюдалъ за выраженіемъ лицъ своихъ собесѣдниковъ. Письма давно уже были прочитаны, но всѣ продолжали хранить молчаніе; одни смотрѣли въ землю, другіе поглядывали искоса другъ на друга, недовѣрчиво и недружелюбно, но всѣ молчали, никто не хотѣлъ высказать первый свое мнѣніе. Наконецъ, Ибрагимъ разразился громкимъ смѣхомъ.

— Ха, ха, ха, какія забавныя, глупыя рожи! Вы точно онѣмѣли всѣ! Всѣ вы плуты, и ни одинъ изъ васъ не рѣшается выдать себя и высказать свое мнѣніе. Я готовъ прозакладывать 1000 піастровъ, что каждый изъ васъ втихомолку думаетъ: "хорошо бы было послѣдовать совѣту Керамаллаха! Э, не правда ли, Кади? Сердце мое, не смущайся, выскажи же свое мнѣніе, и прочіе послѣдуютъ твоему примѣру.

Кади отвѣчалъ съ легкимъ колебаніемъ въ голосѣ:

— Дѣло очень плохо, мы стоимъ на краю пропасти. Насъ всѣхъ перебьютъ такъ же, какъ тѣхъ 30,000 при Кашгилѣ.

— Своя рубашка ближе къ тѣлу, — сказалъ мудересъ, — а такъ какъ въ Хартумѣ нѣтъ болѣе для насъ правительства, то нѣтъ у насъ и обязательствъ. Э, что ты на это скажешь, Османъ-Эффенди?

— Я думаю, что Ибрагимъ Ага всегда будетъ первый, который при удобномъ случаѣ сбѣжитъ и захватитъ съ собой все, что только можно взять. Ну, Ибрагимъ-Ага, сознавайся.

— Ба, что это съ нимъ! — засмѣялся Ибрагимъ, — Ну, да что тамъ въ прятки играть! — Такъ слушайте же. Власть египтянъ получила большой ударъ, и владычеству Судана насталъ конецъ. Махди — Эмиръ Кардофана, владыка Баръ-эль-Газаля и въ скоромъ времени также и Гатъ-эль-Эстива (экваторіальныя провинціи). Кто уменъ, тотъ знаетъ, что ему нужно дѣлать, намъ не зачѣмъ класть руку въ огонь за этого Эмина. И такъ, я совѣтую вамъ, переходите на сторону Махди!

— Но вѣдь мы не можемъ же уйдти отсюда такъ себѣ, здорово живешь, — замѣтилъ Кади. — У Эмина Бея прекрасное войско, и я никому не посовѣтовалъ бы возстать здѣсь, на его глазахъ, или возмущать солдатъ; если же мы отправимся къ Керамаллаху съ пустыми руками, то врядъ-ли онъ насъ любезно приметъ!

— Дорогой мой Кади, дѣло очень просто. Эминъ самъ сведетъ васъ къ Керамаллаху — онъ будетъ сопровождать васъ, чтобы никогда болѣе не вернуться, и пока онъ тамъ, я со всѣми донголанцами захвачу укрѣпленія отъ Макрака до Ладо, и дѣло съ концомъ. Вы же возвратитесь изъ Ассуана съ новыми почестями и должностями.

— Я все-таки не могу хорошенько взять въ толкъ, какъ это мы его съ собой захватимъ, — сказалъ мудересъ.

— Ты, какъ ученый, долженъ бы быть подогадливѣе, — засмѣялся Ибрагимъ. — Приказаніе Керамаллаха явиться къ нему теперь въ рукахъ у губернатора; завтра онъ призоветъ васъ къ себѣ, чтобы обсудить, что дѣлать; въ вашихъ уже рукахъ убѣдить его въ необходимости переговоровъ съ Махди, особенно напирайте на то, чтобы онъ взялся вести ихъ лично. Онъ васъ, конечно, возьметъ съ собой, и все устроится какъ нельзя лучше. — Ну, однако, пора по домамъ, завтра я долженъ выѣхать пораньше, вы же знаете, что вамъ нужно дѣлать и, надѣюсь, достаточно умны и разсудительны, чтобы не упустить такой благопріятный случай.

Онъ поднялся съ мѣста и невѣрными шагами вышелъ изъ дому въ сопровожденіи двухъ слугъ.

На слѣдующее утро Эминъ дѣйствительно составилъ совѣтъ, чтобы обсудить посланіе Керамаллаха; на совѣтѣ кромѣ трехъ высшихъ офицеровъ присутствовали также Кади, Османъ Эффенди, мудересъ и нѣсколько низшихъ писцовъ. Ночные союзники упорно указывали на то, что провинція предоставлена самой себѣ и не можетъ съ достаточной скоростью собрать свои разсѣянныя войска, поэтому пришли къ заключенію, что, во избѣжаніе лишняго кровопролитія, ничего больше не остается, какъ передать провинцію во власть МахДи, однако съ тѣмъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы въ ней ничего не измѣнять до тѣхъ поръ, пока египетскіе чиновники и войска не выступятъ на пароходахъ и лодкахъ въ Хартумъ.

Все это положено было высказать въ письмѣ къ Керамаллаху и для передачи его отправить посольство. Большинствомъ голосовъ выборъ палъ на Эмина, а добровольными спутниками его вызвались быть Османъ, Кади и мудересъ; кромѣ нихъ еще одинъ офицеръ и одинъ изъ чиновниковъ. Хотя Эминъ-Паша отлично сознавалъ, что его отсутствіе въ такую минуту можетъ роковымъ образомъ отозваться на ходѣ дѣлъ въ подчиненной ему области, если донголанцы изъ Макраки захотятъ воспользоваться этимъ моментомъ для возстанія, однако онъ полагалъ, что на такую чудовищную измѣну Ибрагимъ все-таки не способенъ. А такъ какъ въ общихъ интересахъ благоразумнѣе было отправиться ему самому для переговоровъ съ намѣстникомъ Махди, то онъ охотно согласился взять на себя эту миссію и приказалъ начать приготовленія къ отъѣзду.

Но прежде чѣмъ эти приготовленія были закончены, случилось новое событіе. Однажды вечеромъ къ воротамъ Ладо пришли три усталыхъ, полуголодныхъ суданскихъ солдата, въ разорваныхъ одеждахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Фонни, котораго незадолго до того Эминъ отправлялъ съ посольствомъ къ Луптонъ Бею. Губернаторъ приказалъ привести ихъ къ себѣ, какъ только они подкрѣпятъ свои силы пищей. Преданный Фонни не помнилъ себя отъ радости при видѣ горячо любимаго господина.

— О, господинъ, — сказалъ онъ, — это было ужасно, подлые псы измѣнили своему господину и сами предали его. Луптонъ Бей защищался, какъ левъ, но его же люди измѣннически выманили его изъ дому и выдали Керамаллаху; говорятъ, что онъ теперь водоносомъ у Махди, и его, о позоръ! — его били за то, что онъ курилъ.

Грудь Эмина тяжело вздымалась, и съ устъ его сорвался стонъ. Фонни продолжалъ:

— Схвативъ его въ плѣнъ, эти негодяи, которыхъ онъ раздавилъ бы движеніемъ руки, если бы они возстали открыто, сожгли всѣ книги и бумаги губернаторства, ограбили магазины и началось пьянство и буйство, пока не истощились всѣ припасы, солдатъ же обезоружили и забрали у нихъ все, что нашли. Наше оружіе они открыто продавали на базарахъ, а когда продавать было уже нечего, они надѣли на насъ, слугъ Хедива, невольничьи цѣпи и ярмо и повели насъ на продажу. О господинъ, мы кричали, плакали, проклинали ихъ въ безсильномъ гнѣвѣ, а они били насъ плетьми и бросали намъ скудную пищу, какъ собакамъ, вмѣсто посуды бросали они ее въ вырытыя въ землѣ ямки. Потомъ они продали насъ въ неволю. Но во время перехода мы возстали противъ нихъ и перебили полупьяныхъ донголанцевъ; отнявъ у нихъ оружіе, мы пришли сюда и счастливы, что видимъ тебя.

Такъ говорилъ вѣрный солдатъ. Эминъ содрагался, слушая этотъ разсказъ; онъ началъ колебаться въ своемъ рѣшеніи самому "отправиться къ Керамаллаху; можетъ быть, и ему и его спутникамъ грозитъ то же, что и Луптонъ-Бею? — Неужели же онъ пойдетъ прямо на свою гибель?

Снова провелъ онъ безпокойную ночь, когда же подъ утро онъ задремалъ, его разбудилъ громкій крикъ: «пожаръ». Испуганно вскочилъ онъ съ постели и бросился на темную улицу. Огонь начался съ жилищъ коптовъ^[8] и быстро пожиралъ легкія деревянныя и тростниковыя строенія. Недалеко отъ мѣста пожара стояли запасные магазины. Эминъ сказалъ себѣ, что если пламя перейдетъ на нихъ, то это въ данное время будетъ ужасная, невозмѣстимая потеря; нужно поэтому употребить всѣ силы, чтобы предотвратить опасность. Пожарный сигналъ созвалъ всѣхъ солдатъ; побуждаемые собственнымъ примѣромъ губернатора, они быстро принялись за дѣло.

Нѣсколько донголанцевъ спокойно стояли тутъ же и, казалось, злорадно смотрѣли на пожаръ. Эминъ подошелъ къ одному изъ нихъ и спросилъ, почему онъ не помогаетъ тушить огонь.

— Да вѣдь это дома христіанъ, — отвѣчалъ тотъ со злой усмѣшкой.

Эминъ съ презрѣніемъ отвернулся отъ донголанца. Пожаръ скоро былъ потушенъ, и только густой дымъ поднимался съ обуглившихся развалинъ.

Послѣ полудня Эминъ снова собралъ совѣтъ.

— Я созвалъ васъ, чтобы сообщить — началъ онъ, — что я не оставлю Ладо и не пойду къ Керамаллаху; его поступокъ съ Луптонъ Беемъ не предвѣщаетъ мнѣ честнаго хорошаго пріема. Къ тому же пожаръ сегодня ночью ясно показалъ мнѣ, на что я могу разсчитывать, покинувъ Ладо хотя бы на одинъ день. Духъ вражды и непокорности, проявляющійся теперь, можетъ въ мое отсутствіе принять нежелательные размѣры и вызвать большіе безпорядки, а теперь вдвойнѣ необходимо сохранить прежній строгій порядокъ, такъ какъ въ немъ вся наша сила. Я могу положиться только на самого себя, а поэтому я не оставлю своего поста. Все же прочее, что мы рѣшили на дняхъ, остается въ силѣ; посольство должно выступить завтра и передать письмо Керамаллаху, во главѣ посольства пусть будетъ Кади. А теперь идите.

Заговорщики переглянулись, но дѣлать было нечего. На слѣдующее же утро посольство отправилось къ намѣстнику пророка въ Баръ-эль-Газаль.

Прошло еще нѣсколько времени; каждый новый день приносилъ новые слухи, правда, смутные и неопредѣленные, и съ каждымъ днемъ Эминъ убѣждался все болѣе и болѣе, насколько онъ былъ правъ, оставшись въ Ладо; мало по малу въ немъ утвердилось намѣреніе не покидать своего поста, чтобы ни случилось.

Однажды вечеромъ вышелъ тотъ въ садъ; вдругъ изъ кустовъ выпрыгнуло ему навстрѣчу маленькое существо и съ быстротой обезьяны приблизилось къ нему. Въ первую минуту Эминъ испугался, но скоро онъ узналъ волосатаго карлика: это былъАкка, которому онъ спасъ жизнь въ Буфи.

— Это ты, Азика, — воскликнулъ онъ, — откуда ты и какъ сюда попалъ?

— Господинъ, — заговорилъ тотъ, — они не хотѣли меня пропустить къ тебѣ и даже прибили меня, но мнѣ нужно сообщить тебѣ нѣчто важное. Вотъ почему я перелѣзъ сюда черезъ заборъ — не сердись, господинъ.

— Что же ты имѣешь сообщить мнѣ?

— Ты спасъ меня, господинъ, отъ большой дикой кошки, я этого никогда не забуду и въ свою очередь хочу спасти тебя. Мы перешли черезъ Нилъ, такъ какъ въ Борѣ и Буфи теперь стало очень безпокойно и теперь наще племя кочуетъ въ области Белиніанъ. Господинъ, племена Бари и Латука замышляютъ недоброе. Я носилъ шкуру вождю Лорону и пришелъ какъ разъ въ то время, когда онъ созвалъ всѣхъ окрестныхъ вождей. Я тамъ плясалъ, пѣлъ, прыгалъ, выслушивалъ насмѣшки, но я также слышалъ и то, что Лоронъ всѣмъ по очереди говорилъ: что теперь настало подходящее время свергнуть тебя и стать опять свободными и независимыми. Въ Ладо теперь мало солдатъ, едва ли хватитъ оружія и пороху, и они легко завладѣютъ укрѣпленіемъ. Въ слѣдующее новолуніе они соберутся всѣ въ деревню Лорона и оттуда хотятъ двинуться на тебя; я пришелъ сообщить тебѣ все это, чтобы ты принялъ свои мѣры. Мнѣ же, господинъ, позволь остаться при тебѣ, я буду служить тебѣ, я очень мѣтко стрѣляю изъ лука! — прибавилъ онъ съ нѣкоторымъ самодовольствіемъ.

Эминъ, растроганный такой вѣрностью и благодарностью со стороны этого маленькаго существа, отвѣчалъ:

— Благодарю тебя, Азика, за сообщеніе, ты будешь моимъ проводникомъ, если я самъ пойду въ деревню Лорона.

— Какъ, господинъ, ты хочешь самъ идти въ пасть льва?

— Я выгоню его изъ логовища и подрѣжу ему когти, прежде чѣмъ онъ успѣетъ броситься на меня. Пойдемъ со мной!

Медленно направился онъ къ дому, въ сопровожденіи маленькаго Азики.

Нужно было дѣйствовать, какъ можно скорѣе, иначе возстаніе и невѣрность чиновниковъ подготовятъ ему такую же участь, какъ и Луптонъ Бею. Съ обычной твердостью и хладнокровіемъ Эминъ взглянулъ опасности прямо въ глаза и рѣшилъ подавить возстаніе, прежде чѣмъ оно вспыхнуло. Передавъ на время своего кратковременнаго отсутствія управленіе Ладо въ руки надежнаго офицера, Эминъ на слѣдующій же день съ 12-ю солдатами и Азикой поднялся на пароходѣ вверхъ но рѣкѣ до укрѣпленія Гондокоро, которое привѣтливо выглядывало изъ за лимонныхъ рощъ.

Эминъ замѣчалъ, что люди, попадавшіеся ему по пути, были мрачны и выглядѣли недовольными, но все-таки вожди повсюду выходили навстрѣчу и безпрекословно доставляли ему припасы. Азика сказалъ Эмину, что сборнымъ пунктомъ всѣхъ заговорщиковъ назначена была деревня Оккела. Туда то и направился теперь губернаторъ.

Вблизи одной барійской деревушки, подъ тѣнью фикусовъ и банановъ, отрядъ остановился на ночлегъ, но дождь, буря и москиты не давали отдохнуть. Ночью Азика исчезъ. Когда онъ на утро явился усталый и голодный, то сообщилъ Эмину, что нѣсколько вождей направились уже къ Оккелѣ, такъ что слѣдовало двинуться впередъ, не теряя времени.

Отрядъ тотчасъ же выступилъ въ путь черезъ лѣса акацій и, наконецъ, подошелъ къ деревнѣ Оккела.

Повидимому, деревня эта стояла здѣсь уже очень давно; окружающая ее изгородь превратилась съ теченіемъ времени въ густую чащу кустовъ и деревьевъ, заросшихъ ползучими растеніями. Благодаря этому, деревня представляла какъ бы естественную неприступную крѣпость въ лѣсу.

Эминъ вошелъ со своими людьми никѣмъ незамѣченный; деревня состояла изъ большого числа соломенныхъ хижинъ, которыя стояли небольшими группами, и, въ свою очередь, были окружены заборами, такъ что свободной оставалась только главная, довольно грязная дорога. Азика, казалось, былъ здѣсь, какъ у себя дома. Онъ провелъ отрядъ по узкимъ пустыннымъ улицамъ почти на противоположный конецъ деревни, откуда доносился глухой шумъ и говоръ.

Здѣсь, окруженный крѣпкимъ заборомъ, вздымался исполинскій фикусъ, въ тѣни котораго толпились негры.

Женщины и дѣти стояли около забора, внутри же ограды собрались мужчины, почти всѣ полунагіе, украшенные только мѣдными и желѣзными браслетами, которые обвивали ихъ руки и ноги. На нихъ были пояса и ожерелья изъ темносинихъ жемчужинъ, или ярко красныхъ бусъ; на головахъ у нихъ были странные уборы изъ взбитыхъ человѣческихъ волосъ, украшенныхъ металлическими пластинками, бусами и птичьими перьями. У большинства были щиты и копья, а у многихъ блестѣли за поясомъ ножи.

Только, когда Эминъ выступилъ изъ за домовъ, заговорщики замѣтили его; началось всеобщее движеніе, за которымъ послѣдовала глубокая тишина. Не измѣняя аллюра своей лошади, Эминъ медленно въѣхалъ за ограду. Здѣсь онъ сошелъ съ лошади и спокойно подошелъ къ заговорщикамъ, которые разступились передъ нимъ пропуская его и солдатъ, такъ что Эминъ подошелъ къ самому дереву. Остановившись у дерева, онъ обвелъ всѣхъ присутствовавшихъ строгимъ, проницательнымъ взглядомъ; нѣкоторые изъ нихъ смотрѣли на него мрачно, почти враждебно. Особенно недружелюбно посматривалъ на него одинъ воинъ лѣтъ тридцати, отличавшійся своими богатыми украшеніями и великолѣпнымъ ножемъ. за поясомъ. Это былъ Лоронъ, душа заговора, братъ недавно убитаго вождя Оккелы, вдова котораго управляла теперь деревней, но всецѣло была подъ вліяні емъ своего зятя.

На этого-то человѣка и обратилъ теперь свое вниманіе Эминъ, заговоривъ спокойнымъ, твердымъ голосомъ на хорошо извѣстномъ ему барійскомъ нарѣчіи.

— Что привело васъ всѣхъ сюда, подъ это древо совѣщанія, воины? Должно быть это важное дѣло, судя по вашимъ лицамъ; хочу вѣрить, что не замыслы противъ правительства привлекли васъ сюда. Какъ? неужели это правда? — Отвѣчайте же мнѣ.

Хладнокровная рѣчь говорившаго произвела на всѣхъ впечатлѣніе; нѣкоторые изъ присутствующихъ опустили головы, и наступило глубокое молчаніе.

Молчаніе нарушилъ Лоронъ.

— Намъ не нужно правительства, мы хотимъ свободы, какой пользовались наши отцы, не хотимъ мы плодами нашихъ полей и добычей охоты кормить чужеземныхъ солдатъ.

Ропотъ одобренія пронесся въ толпѣ, и нѣсколько голосовъ закричали:

— Да, да, онъ говоритъ истину! Мы хотимъ свободы!

— Въ отвѣтъ прогремѣлъ голосъ Эмина съ такой силой, какую едва даже можно было предположить въ немъ.

— Тише вы, люди, слушайте меня! Неужели я долженъ напомнить вамъ, что дѣлалось въ Бари и Латукѣ, пока мы не основали нашихъ укрѣпленій? Нужно-ли вамъ напоминать, какъ уводились ваши жены и дѣти и сотнями продавались въ рабство? Можетъ-ли кто нибудь пожаловаться теперь, что у него увели сына или дочь бродячія орды? Развѣ ваши вигвамы не разорялись басингерами? Развѣ они не угоняли вашъ скотъ съ пастбища, а хлѣбъ увозили съ полей? — А какъ вамъ живется теперь? Кому случается проѣзжать теперь по вашей странѣ, взоръ того невольно радуется при видѣ обработанныхъ полей, мирныхъ, многолюдныхъ деревень, при видѣ многочисленныхъ стадъ и дружелюбныхъ отношеній между людьми. Развѣ я позволилъ хоть разъ кому нибудь повредить вамъ или обидѣть васъ безнаказанно? Не вы ли звали меня «отецъ Эминъ», и какъ я радовался этому имени — зачѣмъ же вы теперь хотите возстать противъ меня?

Тутъ Лоронъ прервалъ его:

— Не слушайте его! На языкѣ его медъ, но зубы его ядовиты, какъ змѣи. Сегодня онъ попалъ въ наши руки, второй разъ этого уже не будетъ, не упустимъ же удобнаго случая — пусть погибнетъ Эминъ и его басингеры! Въ Баръ-эль-Газалѣ наши братья возстали и прогнали намѣстника, неужели же мы слабѣе ихъ?

Вождь сопровождалъ свои слова дикими, угрожающими жестами. Нубійскіе солдаты ближе придвинулись къ Эмину, держа на готовѣ свое оружіе, а маленькій Азика стоялъ рядомъ съ нимъ на сторожѣ, глаза его метали молніи.

Но губернаторъ не потерялъ своего желѣзнаго спокойствія. Кругомъ него волновался и двигался грозный потокъ, сотни глазъ угрожающе остановились на немъ, но Эминъ сдѣлалъ шагъ впередъ и, протянувъ руку, указалъ ею на Лорона и воскликнулъ:

— Уберите этого бунтовщика и измѣнника, тогда я буду говорить съ вами. Tcли же вы отказываетесь повиноваться мнѣ, то почувствуете мою силу и увидите, какъ я умѣю наказывать непокорныхъ!

— Ты, со своей горстью солдатъ, ты думаешь грозить мнѣ и пугать воиновъ? — насмѣшливо сказалъ ему въ отвѣтъ вождь.

— Мнѣ не нужно солдатъ, чтобы покончить съ тобой. Они не могли бы меня защитить, потому что васъ сотни противъ десяти, но я самъ обладаю той силой, какую нужно, чтобы обуздать тебя.

Съ этими словами Эминъ, остановивъ свой строгій взглядъ на Лоронѣ, подвинулся къ нему на два шага; взглядъ его, казалось, могъ укротить дикаго звѣря пустыни, и передъ этими спокойными, невозмутимыми глазами Лоронъ невольно отступилъ назадъ.

Толпа снова замолкла, и не одинъ изъ черныхъ людей содрогнулся при видѣ происшедшаго. Семинъ понялъ это молчаніе и громко воскликнулъ:

— Кто изъ васъ осмѣлится поднять на меня руку?

При этихъ словахъ вождь постарался побороть свой страхъ и, запрокинувъ украшенную перьями голову, съ крикомъ: «такъ я же положу этому конецъ»! бросился на Эмина.

То, что произошло дальше, случилось съ быстротой молніи. Солдаты бросились впередъ, Азика прыгнулъ, какъ дикая кошка, на вождя, какъ будто онъ хотѣлъ вцѣпиться ему въ горло, даже Эминъ выхватилъ изъ за пояса револьверъ, но всѣхъ ихъ опередила, словно выросшая изъ подъ земли, женщина; выхвативъ ножъ изъ за пояса Лорона, она бросилась между нимъ и Эминомъ.

При видѣ поднятаго ножа, вождь невольно отступилъ назадъ:

— Что это значитъ? — воскликнулъ онъ.

— Только черезъ мой трупъ ты подойдешь къ нему! — отвѣтила она.

Въ страшной ярости вождь бросился впередъ, но зацѣпился ногой за корень и упалъ на выставленный впередъ ножъ женщины. Струя горячей крови потекла изъ раны, и вождь свалился мертвымъ, увлекая за собой свою невольную убійцу.

Съ криками испуганной женщины смѣшался гулъ сотни голосовъ; громко и’сбиваясь заговорили всѣ разомъ, въ страхѣ отступая передъ Эминомъ.

Эминъ вложилъ свое оружіе за поясъ и, отступивъ на два шага, заговорилъ громко, покрывая своимъ голосомъ общій говоръ:

— Здѣсь лежитъ зачинщикъ. Мнѣ не нужно было прибѣгать къ насилію, чтобы обуздать его: самъ Богъ наказалъ его. Кто изъ васъ хочетъ послѣдовать за нимъ? Вы видите сами, что я обладаю силой, передъ которой падутъ даже самые могущественные изъ васъ.

Суевѣріе, которому такъ подвержены негры, произвело свое могучее дѣйствіе: кругомъ Эмина наступила мертвая тишина, всѣ негры отступили въ ужасѣ.

— Ступайте прочь отсюда, — приказалъ Эминъ, — пусть останутся только вожди, я переговорю съ ними.

Приказаніе было исполнено безъ малѣйшаго сопротивленія. Пока негры выходили за ограду, Эминъ наклонился надъ простертымъ на землѣ вождемъ; на колѣняхъ около него стояла женщина, послужившая невольной причиной его смерти.

— Онъ умеръ, — сказалъ Эминъ — тебя же не за что упрекать, бѣдная женщина. Кто ты такая?

— Я его жена, господинъ! — отвѣчала она и содрогнулась отъ ужаса.

— Отчего же ты хотѣла защитить меня противъ него?

— О, господинъ, такъ ты не узналъ меня? — спросила она и подняла на него прекрасное, съ правильными чертами, лицо. — Вѣдь я Апока, вахумская дѣвушка, которую, помнишь, ты спасъ отъ неволи и донголанца. Помнишь — въ Уніоро — о, господинъ, этого мнѣ не забыть никогда.

— Какъ же ты попала въ эту страну? — спросилъ удивленный Эминъ.

— Мое племя перекочевало въ эту область и Лоронъ купилъ меня у моего отца… О, горе, мнѣ, пролившей его кровь.

Женщина зарыдала. Эминъ старался успокоить ее ласковыми словами. Приказавъ убрать мертваго, онъ обратился къ вождямъ и вступилъ съ ними въ переговоры.

Ночь онъ провелъ въ домѣ вдовы покойнаго вождя деревни.

Онъ почти не спалъ всю эту ночь. Крысы и мыши бѣгали все время, а порой заползали даже и змѣи, и, прежде чѣмъ взошло солнце, онъ уже былъ на ногахъ. Разбудивъ Фонни и маленькаго Азику, онъ вышелъ въ лѣсъ, который окружалъ деревню, чтобы наблюдать за пробуждающейся жизнью его.

Какъ пріятенъ былъ этотъ отдыхъ. Но Эминъ не располагалъ теперь временемъ и скоро поспѣшилъ со своими спутниками обратно въ деревню. Ящерицы и змѣи переползали ему черезъ дорогу; одна изъ змѣй подняла на Эмина свою умную голову и свернула въ сторону; въ чащѣ лѣса лежали два льва и равнодушно проводили глазами Эмина съ его спутниками.

Приближаясь къ деревнѣ, Эминъ встрѣтилъ толпу мужчинъ, которые несли на носилкахъ совершенно голое тѣло Лорона. На вопросъ Эмина, куда они его несутъ, одинъ изъ негровъ объяснилъ, что, по обычаю страны, убитаго не хоронятъ, а оставляютъ на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ палъ, но такъ какъ онъ палъ подъ деревомъ совѣщаній, и его нельзя было тамъ оставить, то они несутъ его въ лѣсъ.

Эмина слегка покоробило и, отвернувшись, онъ продолжалъ свой путь.

На улицахъ деревушки царило обычное оживиленіе; мужчины бродили около хижинъ, женщины съ короткими трубками въ зубахъ несли на головахъ тяжелые глиняные сосуды съ водой, а дѣти въ тѣни около домовъ плели корзинки изъ пальмовыхъ листьевъ. Подъ большимъ фикусомъ Эминъ нашелъ всѣхъ вождей въ сборѣ, принялъ ихъ увѣренія въ полной преданности и собирался уже вполнѣ успокоенный вернуться обратно въ Ладо.

Когда онъ выходилъ отъ нихъ, на встрѣчу ему попалась Апока.

— Господинъ, — заговорила она, — подари мнѣ нѣсколько словъ, прежде чѣмъ покинешь Оккелу. Послушай, до вчерашняго дня я была, здѣсь у себя дома. Сегодня у меня нѣтъ болѣе крова. Мой мужъ умеръ, мои трое дѣтей лежатъ здѣсь. — Она указала рукой на рядъ маленькихъ возвышеній, могильныхъ холмовъ, которые лежали направо отъ входа въ ея домъ, и продолжала:

— Я здѣсь чужая, меня будутъ бояться и избѣгать, такъ какъ мою руку направили злые — нѣтъ, скорѣе добрые духи. Господинъ, ты освободилъ меня уже однажды, сдѣлай это второй разъ. Позволь мнѣ идти съ тобой, у тебя вѣдь тоже есть жена, позволь мнѣ служить ей, я буду вѣрна, какъ рабыня. Но не оставляй меня здѣсь одну, — я боюсь ихъ.

Съ минуту Эминъ въ раздумьи смотрѣлъ на вахумскую женщину.

— Въ вѣрныхъ людяхъ я нуждаюсь теперь еще больше чѣмъ прежде, — сказалъ онъ. — Да, ты поѣдешь со мной и будешь жить при моей дочуркѣ; жены моей уже давно нѣтъ въ живыхъ. Завтра мы выѣзжаемъ.

На слѣдующее утро, едва восходящее солнце освѣтило верхушки деревьевъ, Эминъ выступилъ съ своимъ отрядомъ изъ Оккелы; къ нему присоединилась Апока. Отрядъ вышелъ изъ зеленыхъ воротъ ограды, принявъ подарки отъ провожавшихъ ихъ латукскихъ и барійскихъ вождей. И долго еще неслись за ними прощальныя привѣтствія чернокожихъ изъ подъ густыхъ вѣтвей могучаго фикуса.

ГЛАВА X.
Бѣгство.

Юсуфъ Нуръ возвратился обратно въ свою крѣпость Джебель-Джедиръ, въ полномъ упоеніи побѣды. Гордая радость овладѣла имъ при видѣ своей серибы, гдѣ онъ правилъ, какъ царь, гдѣ сотни невольниковъ старались устроить для него земной рай, гдѣ въ обширныхъ великолѣпныхъ садахъ было прохладно и пріятно и гдѣ цари пустыни, гнѣвно звеня цѣпями, привѣтствовали его сердитыми ударами хвоста.

Онъ обернулся къ Гаттѣ, который скованный шелъ рядомъ съ нимъ:

— Ну, дикая кошка, какъ тебѣ здѣсь нравится? Надѣюсь, хорошо, мой сынъ, и чтобы ты не остался безъ вознагражденія за тѣ услуги, которыя ты оказалъ моей особѣ, ты для перваго привѣтствія получишь должное количество ударовъ по пяткамъ. Правда, Эминъ-Бей запретилъ бить невольниковъ, но на моей землѣ, въ моихъ владѣніяхъ, я не допускаю никакихъ запрещеній — посмотримъ, сколько ударовъ ты можешь вынести.

Гатта вздрогнулъ при этихъ словахъ, но молча стиснулъ губы и измученный, еще страдая отъ плохо залеченной раны, поплелся во дворъ; хозяина крѣпости встрѣтили крики, привѣтствія и ружейные выстрѣлы. Въ отвѣтъ на всѣ эти привѣтствія Юсуфъ Нуръ милостиво кивнулъ головой, обведя всѣхъ своими черными, горящими глазами и сойдя съ лошади, которую два невольника отвели подъ уздцы, медленно вошелъ въ покои.

Въ переднемъ дворѣ съ шумомъ и смѣхомъ сбѣжались пришедшіе съ хозяиномъ басингеры, въ то же время на одномъ изъ дворовъ передъ жилищами невольниковъ лежалъ полумертвый Гатта въ деревянныхъ колодкахъ, и ударъ за ударомъ падалъ на его окровавленныя пятки. Но сжавъ плотно зубы, онъ не проронилъ ни звука, наконецъ, боль стала выше его силъ, онъ пронзительно вскрикнулъ; диссонансомъ прозвучалъ его стонъ среди смѣха басингеровъ. Больше онъ не издалъ ни звука, — онъ лишился чувстъ.

Порка окончилась, его подняли, перенесли въ одну изъ хижинъ и бросили на цыновку; старый надсмотрщикъ надъ невольниками, который спокойно прсутствовалъ во дворѣ, позвалъ теперь одного изъ работавшихъ чернокожихъ:

— Гефо, — крикнулъ онъ, — въ твоей хижинѣ лежитъ черный, можетъ быть, даже изъ твоего племени, посмотри, не можешь ли ты чѣмъ нибудь помочь ему. Мнѣ жаль бѣднягу, но прикащаніе господина нужно было исполнить.

Молодой негръ не дослушавъ конца его рѣчи, быстрыми шагами направился къ своей хижинѣ, гдѣ теперь въ углу, на цыновкѣ, лежалъ безчувственый Гатта, похожій на мертвеца. Слабый свѣтъ проникъ черезъ двери и упалъ лежавшаго; при первомъ же взглядѣ на него Гефо громко вскрикнулъ и упалъ передъ нимъ на колѣни. Нѣсколько мгновеній оставался онъ въ такомъ положеніи, затѣмъ быстро вышелъ и черезъ минуту вернулся съ водой, масломъ и водкой.

Вливъ нѣсколько капель водки въ ротъ Гаттѣ, онъ обмылъ его лицо и, намочивъ въ водѣ тряпки, налилъ на нее масла и привязалъ къ окровавленнымъ израненнымъ ногамъ.

Наконецъ, Гатта медленно открылъ глаза и съ удивленіемъ обвелъ ими комнату; взглядъ его остановился на склонившемся надъ нимъ негрѣ.

— Гатта, братъ мой, узнаешь ли ты меня? — сказалъ тотъ съ невыразимымъ волненіемъ.

Гатта медленно приподнялся на своемъ ложѣ, провелъ рукой по больной головѣ, и измученное лицо его озарилось радостью.

— Гефо! Неужели это ты! Какъ ты сюда попалъ? при какихъ ужасныхъ обстоятельствахъ пришлось намъ встрѣтиться!

— Ложись и лежи спокойно, я разскажу тебѣ все, когда же ты окрѣпнешь, ты разскажешь мнѣ о нашей маленькой деревнѣ, объ отцѣ, матери…

— Деревня сожжена, отецъ и мать убиты и всему причиной Юсуфъ Нуръ! — проговорилъ Гатта. Братъ его плотно сжалъ губы отъ боли, и гнѣва; нѣсколько времени онъ не могъ выговорить ни слова, наконецъ, справившись съ собой, прошепталъ:

— А тебя онъ увелъ въ рабство, какъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ меня! О, злодѣй! Молчи, ничего больше не говори, съ меня довольно того, что я слышалъ, а тебѣ нуженъ покой. Еще одно только скажу тебѣ, — никто не долженъ знать, что мы братья, не говори объ этомъ ни слова, иначе они разлучатъ насъ. Если я при другихъ буду съ тобой грубъ и жестокъ, не истолковывай ложно мои поступки, — все же и для насъ выдадутся часы, когда мы будемъ вдвоемъ; я пользуюсь расположеніемъ надсмотрщика Гуссейна. Теперь я перемѣню примочки и принесу тебѣ пищу и питье. Будь мужественъ, Гатта — мы будемъ оба свободны.

Гефо говорилъ полушепотомъ и торопливо, перемѣняя въ то же время повязки на ногахъ; покончивъ съ перевязкой, онъ быстро вышелъ изъ хижины, а Гатта, несмотря на боль и страшную усталость, ощутилъ въ сердцѣ приливъ счастія и проблески надежды на будущее. Встрѣча съ братомъ, украденнымъ изъ дому нѣсколько лѣтъ тому назадъ, съ братомъ, который одинъ остался въ "живыхъ изъ всей семьи, казалась ему такимъ счастіемъ, передъ которымъ блѣднѣли боль и все прежнее горе.

Надсмотрщикъ Гуссейнъ нисколько не воспрепятствовалъ Гаттѣ остаться въ хижинѣ Гефо, а такъ какъ послѣдній своей образцовой службой въ теченіе столькихъ лѣтъ заслужилъ всеобщее довѣріе и даже что-то похожее на расположеніе со стороны Юсуфъ Нура, то обоимъ братьямъ довольно часто удавалось оставаться вмѣстѣ и отводить душу въ бесьдахъ. Днемъ Гефо притворялся суровымъ и придирчивымъ по отноніенію къ брату, бранилъ его и однажды въ присутствіи донголанца даже ударилъ его. Когда же наступалъ вечеръ, оба садились рядомъ на цыновку и шепотомъ говорили о своихъ горестяхъ и радостяхъ ивспоминали родину.

Нерѣдко Гатта разсказывалъ объ Эминѣ, котораго онъ любилъ какъ отца, и чаще и чаще просыпалось въ немъ страстное желаніе вернуться въ Ладо. По разсказамъ брата, и Гефо мало-по-малу привязался къ Бѣлому Пашѣ. Все сильнѣе и тверже становилось желаніе обоихъ братьевъ уйти изъ укрѣпленія Юсуфъ Нура и пробраться въ экваторіальныя провинціи.

Однако, они не скрывали другъ отъ друга, какъ трудно было исполнить такое намѣреніе. Изъ серибы было не такъ еще трудно уйти, тѣмъ болѣе, что Гефо пользовался относительной свободой; но уйти, не зная дорогъ и людей, безъ оружія, безъ жизненныхъ припасовъ, и пройти черезъ враждебно настроенное населеніе казалось совершенно немыслимымъ.

Все снова и снова обсуждали они всѣ трудности такого предпріятія, но тѣмъ не менѣе рѣшеніе бѣжать крѣпло съ каждымъ днемъ. Гефо полагалъ, что найдетъ дорогу изъ Джебель Джедира, такъ какъ ему нерѣдко приходилось сопровождать Юсуфа Нура на охоту. Гатта же былъ увѣренъ въ дружескомъ пріемѣ у шилукскихъ негровъ, такъ какъ во время его путешествія въ Фашоду его повсюду принимали радушно. Только бы имъ добраться до Нила, тамъ они уже будутъ въ безопасности!

Гефо приступилъ къ приготовленіямъ.

Онъ раздобылъ оружіе, ножи и копья и скрылъ ихъ въ хижинѣ. Ему приходилось часто работать въ саду; воспользовавшись этимъ, онъ продѣлалъ въ заборѣ отверстіе, въ которое могъ бы пролѣзть человѣкъ, и искусно прикрылъ его кустарникомъ. Оставалось только выбрать удобное для бѣгства время.

Прошло уже три мѣсяца со времени прихода Гатты въ Джебель-Джедиръ, и все это время Юсуфъ Нуръ мирно жилъ у себя въ укрѣпленіи, между тѣмъ какъ толпы махдистовъ двинулись уже на Хартумъ. Вдругъ пришло извѣстіе, что новое египетское войско подъ предводительствомъ Бэкеръ-Паши совершенно разбито махдистами.

Вѣсть эта радостно взволновала Юсуфъ Нура; всѣ его кровожадные инстинкты пробудились въ немъ съ новой силой, и онъ рѣшилъ выступить со своими людьми и стать въ ряды войска пророка.

Однажды утромъ онъ, дѣйствительно, выѣхалъ во главѣ своихъ басингеровъ.

Вечеромъ того же дня въ серибѣ шло шумное веселье; невольники вздохнули свободно, переставъ чувствовать надъ собою грозную руку и зоркій глазъ хозяина, а управитель его, самъ добродушный человѣкъ, не прочь былъ доставить и невольникамъ нѣсколько веселыхъ часовъ. Дворы оживились; на разложенныхъ кострахъ жарили овецъ и козъ, кружки пива пошли въ круговую. Невольники пѣли, плясали и на время забыли даже о своей далекой родинѣ и о тѣхъ, съ кѣмъ были разлучены на вѣки.

Гатта и его братъ только дѣлали видъ, что принимаютъ участье въ общемъ весельи; оба они рѣшили, что это наиболѣе удобный моментъ для бѣгства.

Пиво и вино скоро сдѣлали свое дѣло; тамъ и тутъ у огня лежали полупьяные негры; одни разговаривали заплетающимся языкомъ, другіе пѣли, ссорились, кричали, и никто не обратилъ вниманія, какъ оба негра осторожно ускользнули одинъ за другимъ. Они прокрались къ своей хижинѣ, взяли припрятанное оружіе и кой-какую провизію, а затѣмъ ползкомъ пробрались благополучно въ садъ, гдѣ находилась, искусно прикрытая кустарникомъ, лазейка, которую Гефо сдѣлалъ въ заборѣ.

Они пролѣзли черезъ нее и очутились на свободѣ. Глубоко вдыхая въ себя ночную свѣжесть, они осмотрѣлись кругомъ, стараясь опредѣлить, въ какомъ направленіи имъ слѣдуетъ идти. Серебристый свѣтъ луны озарялъ всю мѣстность, и горныя вершины стояли, точно облитыя серебромъ, при мягкомъ свѣтѣ луны вырисовывались темныя тѣни растеній; но бѣглецамъ было не до того чтобы любоваться ландшафтомъ, у нихъ былаоднамысль — бѣжать подальше отсюда. По мнѣнію Гефо, который былъ нѣсколько знакомъ съ мѣстностью, имъ нужно было повернуть въ ущелье, огражденное высокими скалами; Гатта вполнѣ предоставилъ руководство брату.

Оба молчали, но глаза ихъ пристально вглядывались впередъ, чтобы во время отразить врага, будь то звѣрь или человѣкъ. Это былъ часъ, когда четвероногіе хищники выходятъ на свою ночную работу; то тутъ то тамъ хрустѣли сучья, и изъ кустовъ раздавалось глухое рычаніе льва. Маленькія деревушки, которыя попадались имъ на пути, они старательно обходили.

Наступало утро; надъ горизонтомъ встало солнце, и первые лучи его озарили голую каменистую равнину. Вдали, рѣзко вырисовываясь въ ясномъ солнечномъ свѣтѣ, двигались верблюды, но нигдѣ не было видно человѣческаго жилища, къ которому осторожно можно было бы пробраться и спросить про дальнѣйшую дорогу.

Однако, братья не рискнули пуститься по обширной пустынѣ и свернули немного въ сторону, направляясь къ лѣсу, который по крайней мѣрѣ, могъ защитить ихъ отъ предстоящей дневной жары, къ тому же послѣ долгаго ночного пути они нуждались въ отдыхѣ. Полчаса спустя они уже сидѣли подъ тамариндовымъ деревомъ, которое одиноко возвышалось среди акацій, и подкрѣплялись пищей. Оба они пришли къ одному и тому же заключенію, что безопаснѣе будетъ отдыхать днемъ, а ночью продолжать путь. Лунныя ночи и прохлада помогутъ имъ скорѣе и вѣрнѣе подвигаться къ цѣли. Главное же было найти дорогу къ Нилу, но для этого во что бы то ни стало нужно было обратиться къ содѣйствію туземцевъ. Однако, это требовало большой осторожности; безъ сомнѣнія, изъ серибы уже послали за ними погоню; они старательно избѣгали поэтому многолюдныхъ мѣстъ, гдѣ легко могли наткнуться на измѣнника.

Гатта предложилъ влѣзть на дерево и осмотрѣть окрестности. Съ ловкостью кошки взобрался онъ на высокое дерево, и взглядъ его остановился на маленькомъ оазисѣ, до котораго было очень недалеко. Навѣрно тамъ жили люди, которыхъ можно было разспросить о дорогѣ. Какъ только Гатта спустился съ своего наблюдательнаго поста, оба опять направились въ путь, не обращая вниманія на утомленіе; главное было выйти изъ этой ужасной неизвѣстности и узнать, въ какомъ направленіи предстояло имъ двигаться впередъ.

Осторожно пробрались они изъ лѣса акацій; счастье благопріятствовало братьямъ: на опушкѣ лѣса они наткнулись на старика, очевидно, шедшаго на охоту; испуганный старикъ крѣпче сжалъ свое оружіе при видѣ двухъ незнакомцевъ.

Гефо обратился къ нему на судано-арабскомъ нарѣчіи съ просьбой указать дорогу на Фашоду, гдѣ они, по порученію своего господина, должны найти одного шилукскаго вождя. Охотникъ съ минуту смотрѣлъ на нихъ недовѣрчиво и, наконецъ, сказалъ:

— Въ такомъ случаѣ вы на ложной дорогѣ. Бахръ-эль-Абіадъ (Нилъ) лежитъ тамъ.

Направленіе, указанное старикомъ, оказалось совершенно противоположнымъ тому, по какому оба брата двигались до сихъ поръ; изъ дальнѣйшихъ разспросовъ они съ ужасомъ убѣдились, что всю ночь вмѣсто того, чтобы удаляться отъ Джебель Джедира, они кружились около него. Поблагодаривъ стараго охотника за указанія, они снова спустялись въ каменистую равнину, которая, но словамъ, старика вела къ берегамъ Нила.

Теперь нечего было и думать объ отдыхѣ. Во что бы то ни стало нужно бѣжать изъ опасной близости Джебель Джедира и попытаться уйти въ болѣе безопасное мѣсто, чѣмъ эта открытая со всѣхъ сторонъ равнина, гдѣ все видно на десятки миль кругомъ. Собравъ всѣ силы, они двигались, подъ палящими лучами солнца, по раскаленному песку равнины. Прошло нѣсколько часовъ. Вдругъ Гатта, обернувшись назадъ, съ испугомъ указалъ брату на людей вдали, которые, казалось, шли за ними. Неужели это погоня изъ Джебель-Джедира? Въ этомъ не было ничего невозможнаго. Не смотря на усталость, братья прибавили шагу, разсчитывая добраться какъ можно скорѣй до степи, поросшей высокой, густой травой, гдѣ все же будетъ легче укрыться отъ преслѣдованія.

Подойдя къ этому травяному лѣсу, оба замѣтили сидѣвшую въ травѣ женщину. Повидимому, это была негритянка, и братья поспѣшили къ ней въ надеждѣ, что она поможетъ имъ найти убѣжище, но въ ту минуту, когда они почти поравнялись съ ней, изъ травы мимо нихъ промчался исполинскій буйволъ, вѣроятно, потревоженный появленіемъ бѣглецовъ. Увидя его, женщина громко вскрикнула и бросилась въ сторону, но такъ неудачно, что попала какъ разъ подъ ноги разъяреннаго животнаго, которое, съ налитыми кровью глазами, казалось, готово былъ растоптать ее. Въ то же мгновеніе Гатта выхватилъ изъ за пояса желѣзный топорикъ и бросилъ его такъ ловко, что попалъ въ голову буйволу. Буйволъ, ошеломленный сильнымъ ударомъ, отскочилъ въ сторону, фыркая и рыча и въ нѣсколько прыжковъ, отъ которыхъ дрожала земля, исчезъ въ густой высокой травѣ.

Наши бѣглецы поспѣшили къ женщинѣ. Старая негритянка медленно поднялась съ земли, дрожа всѣмъ тѣломъ; по счастью, кромѣ легкой раны отъ удара копытомъ, она отдѣлалась только испугомъ. Она горячо принялась благодарить своихъ спасителей, которые, въ свою очередь, просили у нея убѣжища отъ преслѣдователей. Женщина велѣла имъ слѣдовать за ней. Дорогой она разсказала имъ, что неподалеку отсюда лежитъ маленькая негритянская деревушка, въ которой прежде жилъ могучій вождь. Но однажды во время грозы былъ убитъ его лучшій другъ, а братъ послѣдняго сошелъ съ ума. Съ тѣхъ поръ вождь покинулъ деревню, увѣренный, что злой духъ завладѣлъ ею; въ деревнѣ остались только старики и сумасшедшій, по имени Чинге.

Скоро они дошли до маленькой деревушки, скрывавшейся въ густой зелени деревьевъ. Она состояла изъ нѣсколькихъ жалкихъ хижинъ и казалась пустой и необитаемой; только кое-гдѣ передъ хижинами лежали старики, грѣясь на солнцѣ.

При видѣ женщины и ея двухъ спутниковъ старики поднялись съ изумленіемъ; со всѣхъ сторонъ посыпались разспросы. Старуха разсказала про свою встрѣчу съ бѣглецами и спасеніе отъ дикаго буйвола, а въ заключеніе передала, что обоихъ негровъ преслѣдуютъ басингеры изъ Джебель Джедира и что они просятъ защиты. Охотниковъ за неграми всѣ здѣсь глубоко ненавидѣли, поэтому всѣ наперерывъ предлагали совѣты, какъ бы укрыть бѣглецовъ, тѣмъ болѣе, что они едва держались на ногахъ отъ усталости. Наконецъ, общимъ совѣтомъ рѣшено было провести ихъ въ хижину безумнаго Чинге, въ которую врядъ ли отважится войти какой нибудь басингеръ, изъ боязни злого духа,

Помѣшанный, съ потухшими стеклянными шалями, сидѣлъ около своей хижины и, какъ ребенокъ, игралъ камушками. Сѣдые волосы длинными прядями падали ему на глаза, а безкровныя губы безостановочно шевелились, — старикъ говорилъ самъ съ собой. Гатта и Гефо собрали всю силу воли и подошли къ безумному; они, такъ же какъ и всѣ негритянскія племена, были суевѣрны, но теперь дѣло шло объ ихъ спасеніи и выбора не было. Старуха объяснила сумасшедшему въ чемъ дѣло, онъ равнодушно кивнулъ головой и пропустилъ бѣглецовъ въ хижину. Одинъ изъ стариковъ принесъ имъ сосудъ съ мриссой и маисовыя лепешки; онъ убѣждалъ ихъ не бояться, говоря что въ домѣ Чинге они въ полной безопасности. Братья ѣли мало, они прежде всего нуждались въ отдыхѣ; повалившись на цыновки, они немедленно уснули, позабывши всѣ свои надежды и страхи.

Въ Джебель Джедирѣ бѣгство ихъ было открыто на слѣдующее же утро, и во всѣ стороны была разослана погоня. Одинъ изъ такихъ отрядовъ, подъ предводительствомъ стараго Гуссейна, напалъ на вѣрный слѣдъ. По слѣдамъ бѣглецовъ они пришли въ маленькую заброшенную деревушку; при ихъ появленіи всѣ жители деревни сбѣжались и на вопросъ, не видали ли они бѣглецовъ, въ одинъ голосъ отвѣчали, что не видѣли ихъ.

— Горе вамъ, если вы солгали! — закричалъ, Гуссейнъ, — мы обыщемъ ваши хижины, и если найдемъ ихъ, сожжемъ ваши дома, а васъ выгонимъ отсюда плетьми.

— Чтоже, это въ вашей власти! — воскликнула старуха, спасенная бѣглецами отъ буйвола — ищите же, ищите! Только не подходите слишкомъ близко къ духамъ, которые живутъ у насъ, они, чего добраго, свернутъ вамъ шеи.

Черные преслѣдователи невольно вздрогнули и даже Гуссейнъ отступилъ шагъ назадъ; нѣсколько минутъ стояли они въ нерѣшительности, не зная, что предринять, какъ вдругъ Гуссейнъ воскликнулъ:

— Все это пустая болтовня, насъ не обманете! Впередъ! Пусть двое останутся здѣсь и смотрятъ, чтобы никто не убѣжалъ изъ хижинъ, мы же сдѣлаемъ обыскъ.

Съ этими словами онъ направился къ грязнымъ хижинамъ и вошелъ въ первую изъ нихъ, но тамъ никого не было. Онъ обыскалъ вторую, третью хижину, но поиски остались безъ результатовъ. Жители сопровождали ихъ со смѣхомъ и насмѣшками, женщины разсказывали при этомъ страшныя исторіи о томъ, что происходитъ порой въ ихъ деревнѣ, такъ что даже Гуссейну становилось все болѣе и болѣе жутко.

Хижина безумнаго лежала совсѣмъ въ сторонѣ, ее полускрывали густые кусты; къ ней то и приближались теперь преслѣдователи. Вдругъ передъ ними, точно изъ подъ земли, выросъ старый Чинге; дико вращая своими стеклянными глазами, смотрѣлъ онъ на преслѣдователей, длинныя пряди волосъ свѣшивались на искаженныя черты лица, руки его дѣлали быстрыя угрожающія движенія, на губахъ его застыла пѣна. Яркое солнце озаряло эту дикую сцену, и вдругъ женщина закричала:

— Остановитесь, не входите туда, смотрите, имъ опять овладѣлъ злой духъ, онъ призываетъ духовъ, горе вамъ и намъ!

Ужасъ охватилъ Гуссейна, и онъ быстро повернулъ въ другую сторону. Четыре его спутника давно уже обратились въ бѣгство; увидя это, Гуссейнъ бросился бѣжать. Только далеко за деревней пятеро храбрецовъ сошлись опять всѣ вмѣстѣ и стали искать бѣглецовъ въ направленіи противоположномъ деревнѣ.

Гатта и Гефо спали между тѣмъ глубокимъ сномъ; когда они нѣсколько часовъ спустя вышли на улицу, старый Чинге все еще сидѣлъ передъ домомъ и игралъ своими камушками. Гатта обратился къ нему съ вопросомъ, но старикъ покачалъ головой, и братья въ испугѣ отскочили отъ него.

Между тѣмъ наступилъ вечеръ; подойдя ближе къ хижинамъ, они встрѣтили женщину, спасенную ими по утру, и отъ нея узнали, что произошло въ то время, какъ они спали. Потомъ ихъ пригласили раздѣлить простую пищу со стариками. Но они горѣли уже желаніемъ продолжать свой путь. Туземцы не стали ихъ задерживать и, едва взошла луна, они пустились въ путь; двое изъ стариковъ предложили проводить ихъ немного, чтобы они снова не сбились съ пути. Старуха, спасенная ими, дала имъ на дорогу нѣсколько маисовыхъ лепешекъ, — все что имѣла сама. Дорога спускалась теперь въ долину, затѣмъ они опять поднялись по каменистой тропинкѣ и вышли на равнину. Здѣсь указавъ имъ дальнѣйшій путь, оба ихъ проводника возвратились обратно, а братья пошли дальше по озаренной луной равнинѣ. Подъ утро они переправились черезъ болото, въ которомъ Гатта утопилъ свои лепешки, но оба только разсмѣялись, хотя это были ихъ единственные припасы.

День прошелъ безъ приключеній, они не встрѣтили въ теченіе сутокъ ни души. Въ полуденный зной они остановились на отдыхъ въ тѣни банана. Когда они проходили по густой степной травѣ, Гефо замѣтилъ, что здѣсь водятся крысы, и съ замѣчательной мѣткостью убилъ двухъ изъ нихъ своимъ длиннымъ копьемъ. Онѣ были очень жирны, и изъ нихъ братья приготовили прекрасное жаркое, зажаривъ ихъ надъ огнемъ, который они, по обычаю негровъ, добыли при помощи тренія двухъ палочекъ одна другую. Теперь у нихъ былъ запасъ провизіи и на слѣдующій день.

Подъ вечеръ они снова отправились въ путь. По дорогѣ они встрѣтили нѣсколькихъ фелаховъ и узнали отъ нихъ, что идутъ по вѣрной дорогѣ къ Фашодѣ. Извѣстіе это очень ободрило ихъ и, отдохнувъ нѣсколько часовъ, причемъ они спали по очереди, оба отправились дальше по направленію къ великой рѣкѣ.

На слѣдующій день они вошли въ густой лѣсъ, который обѣщалъ имъ защиту отъ палящихъ лучей солнца; оба были веселы и счастливы, надѣясь, что теперь-то имъ уже нечего бояться преслѣдованія. Пройдя нѣсколько часовъ по лѣсу, они вышли на залитую солнцемъ прогалину. Они хотѣли перейти черезъ нее и уже на той сторонѣ отдохнуть и пообѣдать. Братья почти уже подходили къ тѣнистымъ деревьямъ, какъ вдругъ изъ чащи лѣса на прогалину высыпала толпа вооруженныхъ людей, а впереди верхомъ на лошади ѣхалъ всадникъ, въ которомъ бѣглецы, къ своему ужасу, узнали Юсуфъ Нура.

Тотъ, въ свою очередь, тоже узналъ ихъ и бросился впередъ. На минуту Гатта, казалось, окаменѣлъ отъ изумленія и ужаса, но быстро овладѣвъ собой, выхватилъ свое копье и бросилъ его съ страшной силой и при этомъ такъ удачно, что попалъ въ грудь лошади, и она упала вмѣстѣ съ всадникомъ; братья же со всѣхъ ногъ бросились обратно къ лѣсу, въ самую чащу его, въ надеждѣ найти тамъ убѣжище.

Басингеры, увидя, что господинъ ихъ упалъ, перепугались; сначала они думали, что копье пронзило его самого, но Юсуфъ Нуръ уже успѣлъ выбраться изъ подъ придавившаго его животнаго и гнѣвно приказалъ не безпокоиться о немъ, а поймать обоихъ бѣглецовъ во что бы то ни стало; и вотъ началась бѣшеная травля не на жизнь, а на смерть. Въ догонку бѣглецамъ раздавались выстрѣлы, но они, пользуясь минутнымъ замѣшательствомъ послѣ паденія Юсуфъ Нура, успѣли уже добѣжать до лѣса. Гефо еще раньше замѣтилъ маленькое ущелье, закрытое густымъ кустарникомъ, туда-то и бѣжалъ онъ теперь вмѣстѣ съ Гаттой; ловко и быстро пробрались они черезъ почти непроходимую чащу, не обращая вниманія на то, что острые шипы и сучья царапали и ранили ихъ тѣло. Въ ущельѣ было темно, часто обломки скалъ преграждали имъ путь, но они перескакивали черезъ всѣ препятствія и, наконецъ, оба очутились у входа въ глубокую темную пещеру.

Погони за ними не слышно было больше; съ бьющимся сердцемъ, затаивъ дыханіе, стояли они и прислушивались къ внезапно наступившей тишинѣ. Бѣглецы уже считали себя спасенными, но они ошибались.

Юсуфъ Нуръ оставилъ околѣвавшую лошадь на полянѣ и поспѣшилъ за своими людьми, которые потеряли слѣдъ бѣглецовъ въ лѣсу. Казалось, они провалились сквозь землю; преслѣдователи не могли даже представить себѣ, чтобы возможно было пробраться сквозь непроходимую чащу, покрывавшую ущелье. Но зоркій глазъ Юсуфъ Нура замѣтилъ на одномъ изъ сучьевъ клочья платья одного изъ бѣглецовъ, и слѣдъ былъ найденъ. Во главѣ своихъ басингеровъ донголанецъ сталъ прокладывать себѣ путь сквозь чащу. Бѣглецы слышали приближавшійся шумъ и хорошо понимали, что онъ означаетъ. Идти назадъ было поздно, — при отступленіи они неминуемо попали бы въ руки преслѣдователей; оставалось только укрыться въ пещерѣ. Холодный мракъ обступилъ ихъ; ощупывая руками стѣны, стали они осторожно подвигаться впередъ, пока глаза ихъ не привыкли къ темнотѣ. Съ каменныхъ стѣнъ капала вода; земля подъ ногами была очень скользкая, кругомъ раздавался странный шумъ, какъ будто хлопанье крыльевъ или гнѣвное рычанье. Точно невидимыя руки наносили имъ удары но головѣ и плечамъ; но вскорѣ они оправились отъ испуга, догадавшись, что это были летучія мыши, которыхъ они потревожили своимъ вторженіемъ. Въ началѣ пещера была довольно высока и широка, но постепенно она стала съуживаться, такъ что они должны были уже подвигаться ползкомъ; они остановились. Идти дальше было не только трудно, но и опасно: они подвигались на угадъ, — что, если дальше нѣтъ выхода? Что, если имъ придется умереть здѣсь отъ голода? Ни тотъ, ни другой не говорили ни слова, но оба хорошо понимали, что происходило въ душѣ каждаго. Наконецъ, Гефо остановился и шепотомъ предложилъ вернуться назадъ на болѣе просторное мѣсто и выждать, что будетъ, такъ какъ врядъ ли преслѣдователи проникнутъ такъ далеко.

Они снова осторожно пробрались на болѣе широкое мѣсто; вдругъ раздался выстрѣлъ и, отразившись отъ стѣнъ грота, прогремѣлъ, какъ раскатъ грома; хлопанье крыльевъ громче раздалось въ темнотѣ. Братья затаили дыханіе, раздался второй выстрѣлъ, но уже ближе, тогда они вторично двинулись впередъ и снова поползли по низкому проходу.

Юсуфъ Нуръ дѣйствительно добрался до грота; онъ рѣшилъ во что бы то ни стало поймать обоихъ бѣглецовъ и удавить ихъ собственными руками. Но басингеры остановились передъ входомъ съ нескрываемымъ ужасомъ. Прижавшись другъ къ другу, они со страхомъ смотрѣли въ темноту, прислушиваясь къ странному шуму, который доносился изъ глубины пещеры.

— Здѣсь живутъ злые духи! — пронесся сдержанный шепотъ, а когда Юсуфъ Нуръ приказалъ принести сучья и зажечь ихъ вмѣсто факеловъ, одинъ изъ басингеровъ замѣтилъ дрожащимъ голосомъ, что всѣ они подвергаются страшной опасности, оскорбляя духовъ вторженіемъ въ ихъ обиталище. Донголанецъ страшно разсердился:

— Всѣ вы трусливыя собаки! Зажгите факелы, слышите, я пойду одинъ въ пещеру, если у васъ не хватаетъ мужества идти со мной! — Твердый повелительный тонъ произвелъ свое дѣйствіе, скоро запылали факелы и освѣтили входъ въ пещеру. При свѣтѣ ихъ на сырой землѣ ясно видны были слѣды ногъ обоихъ бѣглецовъ.

— Смотрите же, что за духи живутъ здѣсь! Вотъ слѣды обѣихъ бѣглыхъ собакъ, они тутъ гдѣ-нибудь спрятались! Э, да вы, кажется, трусливѣе бѣглецовъ! Стыдитесь, впередъ, если вы не бабы!

Слова Юсуфъ Нура произвели желанное впечатлѣніе: вслѣдъ за нимъ всѣ до единаго бросились въ пещеру. Испуганныя летучія мыши летали надъ ихъ головами, а донголанецъ говорилъ:

— Вотъ ваши духи, — я прогоню ихъ! — Онъ выстрѣлилъ на удачу въ темноту разъ и другой.

Однако, скоро пришлось подвигаться медленнѣе, такъ какъ проходъ все съуживался. Теперь они могли идти только гуськомъ, когда же проходъ настолько съузился, что пришлось подвигаться ползкомъ и нельзя уже было держать факелы, страхъ охватилъ даже Юсуфъ Нура. Не повернуть ли назадъ? Но въ такомъ случаѣ онъ не настигнетъ бѣглецовъ, да и какъ ихъ схватить? Они, безъ сомнѣнія, остановились тамъ, гдѣ кончается этотъ узкій проходъ и, первому, кто отважится приблизиться къ нимъ, разобьютъ голову, а тѣло его преградитъ путь всѣмъ остальнымъ. Мало-по-малу мысль эта окрѣпла въ его мозгу, но онъ старался не обнаруживать страха передъ своими людьми и продолжалъ подвигаться впередъ, озабоченный и угрюмый.

Между тѣмъ проходъ, по которому подвигались бѣглецы, становился все уже и ниже, скоро они могли двигаться только ползкомъ. Къ тому же ихъ окружила непроглядная темнота. Преслѣдователи приближались. Они слышали уже ихъ громкіе голоса.

Проходъ вдругъ снова расширился, и оба бѣглеца вздохнули свободнѣе. Вдругъ Гефо испустилъ крикъ радости. Онъ поползъ дальше и на поворотѣ стѣны увидѣлъ маленькую полоску свѣта, тамъ былъ выходъ изъ пещеры. Собравъ всѣ силы, Гефо поползъ какъ только могъ скорѣе; за нимъ, подвигался Гатта, и нѣсколько минутъ спустя оба вдыхали въ себя полной грудью живительный воздухъ. Первое, что надо было теперь сдѣлать — это закрыть выходъ изъ пещеры. Тотчасъ молча принялись они приводить свой замыселъ въ исполненіе. Недалеко отъ входа, на маленькомъ возвышеніи лежалъ въ наклонномъ положеніи обломокъ скалы, довольно большихъ размѣровъ, который свободно закрылъ бы входъ. Оба бросились къ нему и налегли на него всей своей тяжестью. Волненіе и жажда свободы придали имъ силы, однако, несмотря на это, камень только колебался, но сдвинуть его съ мѣста имъ не удалось. Минута проходила за минутой въ тщетныхъ усиліяхъ, — они уже слышали голоса преслѣдователей; еще разъ, съ крайнимъ напряженіемъ всѣхъ своихъ силъ, налегли они на тяжелый камень, онъ, наконецъ, поддался и, перевернувшись нѣсколько разъ въ воздухѣ, упалъ, закрывъ собою выходъ изъ пещеры. Почти въ то же мгновеніе изнутри раздался яростный крикъ Юсуфъ Нура и въ отвѣтъ ему прозвучалъ насмѣшливый хохотъ бѣглецовъ; они знали, что изнутри было совершенно невозможно сдвинуть камень, и необузданные крики радости огласили весь лѣсъ. Полумертвые отъ усталости, они опустились на землю, чтобы осмотрѣться, куда направить свой путь. Они находились на гладкой скалѣ, кругомъ было видно далеко во всѣ стороны. Внизу подъ ними разстилалась прекрасная зеленая долина, виднѣлись лѣса и поля, а среди нихъ серебряной лентой извивалась рѣка. При видѣ ея оба вскрикнули отъ радости. Передъ ними разстилался Бахръ-эль-Абіадъ (Нилъ). Самая трудная часть пути была пройдена, и теперь только они почувствовали усталость и голодъ. Во время бѣгства они потеряли свое жаркое изъ крысъ, кругомъ не было ничего, однако, изобрѣтательный Гефо не потерялся: невдалекѣ онъ замѣтилъ муравейникъ. Мигомъ былъ разведенъ огонь, надъ нимъ устроенъ очагъ изъ камней, и на раскаленномъ плоскомъ камнѣ Гефо поджарилъ безчисленное множество муравьевъ. Послѣ этой оригинальной трапезы братья прилегли отдохнуть; затѣмъ они двинулись въ путь, спустились въ долину и пошли вдоль широкой рѣки, которая указывала имъ теперь дорогу.

Ведромъ они добрались до маленькой негритянской деревушки между Фашодой и Собатомъ, здѣсь Гатта нашелъ двухъ знакомыхъ, съ которыми онъ ѣхалъ вмѣстѣ, когда еще отправлялся въ Хартумъ. Узнавъ, что братья бѣжали изъ неволи и теперь возвращались на родину, они радушно приняли бѣглецовъ, а на слѣдующее утро проводили ихъ въ своей лодкѣ до Собата.

Юсуфъ Нуръ долго еще, бранясь и проклиная все и всѣхъ, старался сдвинуть камень, но такъ какъ въ пещерѣ можно было стоять только одному человѣку и то на колѣняхъ, то онъ, наконецъ, убѣдился, что не въ силахъ сдвинуть камень и долженъ ползти обратно. Онъ приказалъ своимъ басингерамъ ползти назадъ, чтобы какъ можно скорѣй выбраться изъ пещеры и преслѣдовать бѣглецовъ съ другой стороны. Съ нимъ было только двое, остальные же остались тамъ, гдѣ пещера начала съуживаться и гдѣ пришлось двигаться ползкомъ. Когда сгорѣлъ весь ихъ запасъ вѣтокъ, они испугались темноты и, не слыша больше голоса Юсуфъ Нура, поспѣшили прочь изъ пещеры.

Здѣсь они остановились и издали еще нѣкоторое время, но такъ какъ Юсуфъ Нуръ не возвращался, то они пришли къ заключенію, что всѣ трое погибли отъ мести злыхъ духовъ. Прошло болѣе часа. Старый басингеръ сталъ разсказывать страшныя исторіи о злыхъ духахъ, и суевѣрнымъ неграмъ становилось все страшнѣй и страшнѣй подъ этими скалами и кустами, передъ входомъ въ таинственную пещеру, откуда все еще доносились странные, зловѣщіе звуки. Провести здѣсь ночь они не рѣшились бы ни за какую цѣну. Самый храбрый изъ нихъ предложилъ войти еще разъ съ зажженными факелами въ пещеру и дойти до узкаго мѣста. Если же они никого не найдутъ, то покинутъ это заколдованное мѣсто.

Сказано, сдѣлано. Свѣтъ снова озарилъ темную пещеру, но нигдѣ не видно было слѣдовъ Юсуфъ Нура и его двухъ спутниковъ. Вдругъ раздался глухой звукъ, огласившій всю пещеру, — басингеры окаменѣли отъ страха. Конечно, этотъ громъ предвѣщалъ появленіе злого духа! Они побросали факелы и бросились къ выходу, здѣсь они, не переводя дыханія, вскарабкались на скалы, пробрались черезъ кусты и остановились только тогда, когда, наконецъ, добѣжали до поляны, гдѣ все еще лежала убитая лошадь Юсуфа Нура.

А въ это время Юсуфъ Нуръ и оба его спутника ползли обратно, узкій проходъ становился выше и шире, но, странное дѣло, ему не было конца. Юсуфъ Нуръ ежеминутно спрашивалъ шедшаго впереди басингера, не видитъ ли онъ конца этому проходу, въ которомъ они подвигались гуськомъ. Но въ темнотѣ ничего не было видно, и они шли все дальше и дальше. Наконецъ, донголанецъ понялъ, что они попали въ другой проходъ. Гнѣвъ и страхъ душили его. Онъ сталъ кричать, чтобы привлечь вниманіе прочихъ басингеровъ, которые, какъ онъ думалъ, остались въ пещерѣ, но отвѣта не было. Онъ приказалъ тогда повернуть назадъ, но шедшій впереди басингеръ крикнулъ ему, что пещера начинаетъ расширяться, и всѣ трое поспѣшно двинулись впередъ. Чего бы не далъ теперь Юсуфъ Нуръ за простой факелъ! Онъ приказалъ одному изъ басингеровъ выстрѣлить, чтобы хотя на минуту увидѣть, куда они попали. Но оба разрядили свои ружья еще при входѣ въ пещеру, преслѣдуя бѣглецовъ. Тогда Юсуфъ Нуръ вынулъ изъ за пояса револьверъ, въ которомъ оставались еще два заряда, и выстрѣлилъ.

Блеснулъ огонь, раздался краткій глухой раскатъ, всѣ трое наклонились, стараясь разсмотрѣть на землѣ прежніе слѣды; но слѣдовъ не было. Безумный ужасъ охватилъ басингеровъ; теперь Юсуфъ Нуръ окончательно убѣдился, что они заблудились.

Пришлось повернуть назадъ. Проходъ казался безконечнымъ.

Молча подвигались они впередъ, нащупывая въ темнотѣ руками влажныя стѣны. Наконецъ, проходъ снова расширился, они находились въ обширной пещерѣ — но куда теперь повернуть? Въ отчаяніи Юсуфъ Нуръ выхватилъ револьверъ, и второй выстрѣлъ прогремѣлъ въ подземномъ таинственномъ царствѣ. Этотъ выстрѣлъ долетѣлъ до слуха басингеровъ, его то они и приняли за месть злыхъ духовъ и обратились въ бѣгство. Но и на этотъ разъ свѣтъ не указалъ заблудившимся ни слѣдовъ, ни выхода. Оба басингера громко застонали отъ страха, но Юсуфъ Нуръ гнѣвно приказалъ имъ молчать.

— Идите за мной, я выведу васъ отсюда, проходъ долженъ же, наконецъ, кончиться! Впередъ!

И онъ повернулъ направо, гдѣ, по его мнѣнію, былъ выходъ.

Ночныя птицы летали надъ ними, задѣвая ихъ своими крыльями, непріятный запахъ отъ гуано затруднялъ дыханіе, но съ рѣшимостью отчаянія донголанецъ шелъ все впередъ; молча слѣдовали за нимъ басингеры. Холодный потъ выступилъ на лбу у Юсуфа Нура, — этотъ ходъ казался безконечнымъ. Въ одномъ мѣстѣ проходъ опять сталъ ниже, такъ что подвигаться можно было только согнувшись, но вдругъ вдали блеснула свѣтлая точка. Юсуфъ Нуръ испустилъ крикъ радости, спутники его хорошо поняли, что это значитъ, — впереди ихъ ожидала свобода и свѣтъ.

Надежда не обманула ихъ. Свѣтлая точка все разросталась, еще нѣсколько минутъ, и они, хотя и съ трудомъ, но выбрались изъ пещеры. У самаго входа росли густые кустарники и кругомъ громоздились скалы. Выбравшись черезъ скалы и кусты на болѣе свободное мѣсто, они оглядѣлись кругомъ — передъ ними возвышались хорошо знакомыя имъ горы — горы Джебель-Джедира.

ГЛАВА XI.
Въ Шамбе и Анакѣ.

Гатта и Гефо надѣялись найти въ Собатѣ солдатъ Эмина и считали уже всѣ трудности поконченными, но они горько ошиблись. Движеніе махдистовъ охватило уже и эту мѣстность, негры повсюду возстали, а небольшой гарнизонъ долженъ былъ сдаться и уйти отсюда. Къ счастію для обоихъ, негры, проводившіе ихъ на своей лодкѣ до Собата, были дружески расположены къ нимъ и помогли имъ отыскать нѣсколько человѣкъ, которые согласились проводить ихъ до Шамбе, гдѣ ойи надѣялись еще найти гарнизонъ Эмина. Безъ промедленія отправились они внизъ но Нилу въ лодкѣ, которой управляли два сильныхъ гребца, однако, путешествіе ихъ не обошлось безъ приключеній. На второй день пути лодка попала въ водоворотъ, изъ котораго они едва выбрались. Гребцы направили лодку къ лѣвому берегу рѣки, но она налетѣла на древесный стволъ, плывшій подъ водой, и перевернулась. Не оставалось ничего другого, какъ добраться до берега вплавь. Гатта со своими спутниками бросился въ воду и былъ уже недалеко отъ берега, какъ вдругъ почувствовалъ страшную боль, точно сотни булавокъ впились ему въ тѣло. Оказалось, что онъ попалъ на подводный лѣсъ колючихъ мимозъ. Гатта не замѣтилъ ихъ подъ водой, и острые шипы впились теперь ему въ тѣло.

Несмотря на боль, онъ поплылъ дальше, но при каждомъ взмахѣ руки или ноги, онъ чувствовалъ, какъ въ тѣло его впиваются все новые и новые шипы. Въ виду берега и на глазахъ у трехъ спутниковъ, которые благополучно взяли въ сторону, велъ онъ кровавую борьбу съ невидимымъ противникомъ; приплывшій къ нему на помощь Гефо оказался совершенно безсильнымъ помочь ему. Однако Гатта не терялъ мужества и, превозмогая боль, подвигался впередъ, пока, наконецъ, не вышелъ на берегъ съ окровавленнымъ тѣломъ. Здѣсь онъ упалъ безъ чувствъ.

Наскоро устроивъ нѣчто вродѣ носилокъ, спутники донесли Гатту до ближайшаго поселка, гдѣ раненый нашелъ радушный пріемъ и уходъ. Между тѣмъ стали доходить слухи, что въ Шамбе тоже неспокойно. По выздоровленіи Гатты братьямъ удалось раздобыть лодку у своихъ новыхъ друзей, пріютившихъ больного на время его болѣзни. Они отправились въ Шамбе, здѣсь высадились на берегъ и пошли пѣшкомъ.

Шамбе — маленькое поселеніе съ довольно значительнымъ египетскимъ гарнизономъ, главная задача котораго охранять дорогу въ Баръ-эль Газаль. Здѣсь они нашли мало утѣшительнаго. Въ мѣстечкѣ царило необычайное возбужденіе, негры сходились большими толпами, пили, кричали. Незамѣченные никѣмъ, они пошли дальше и дошли до самого укрѣпленія, у воротъ котораго стояла усиленная охрана.

Здѣсь царила глубокая тишина, только изъ отдаленныхъ улицъ доносился шумъ и крики возбужденныхъ негровъ; молчаливо, съ скучающимъ видомъ, двигались солдаты съ ружьями на плечахъ вдоль стѣны.

Увидѣвъ пришедшихъ, солдаты хотѣли было преградить имъ путь, но когда Гатта объяснилъ имъ, что онъ слуга Эмина Бея и хочетъ говорить съ командиромъ укрѣпленія, нубійцы пропустили братьевъ во дворъ.

Здѣсь шло ученіе. Солдаты выглядѣли печальными, растерянными и истощенными. Офицеръ, къ которому привели обоихъ братьевъ, принялъ ихъ ласково. Братья просили у него оружія и пріюта на два дня, разсчитывая двинуться затѣмъ къ Ладо. Выслушавъ ихъ просьбу, офицеръ нахмурился.

— Вы пришли въ дурную пору, — сказалъ онъ, — если хотите голодать съ нами, то оставайтесь. Наши припасы и хлѣбъ приходятъ къ концу, ни динки, ни агары, ни всѣ эти черные дьяволы, не смотря на обильную жатву, не хотятъ ничего дать, и если мы не получимъ помощи изъ станціи Боръ, то придется или умереть съ голоду или вступить въ борьбу съ этими бестіями, которыя только и ждутъ той минуты, когда мы очистимъ крѣпость. Вотъ въ какомъ положеніи наши дѣла; когда вы будете въ Ладо, то передайте Эмину Бею, что мы оставались здѣсь, пока голодъ не принудилъ насъ взяться за оружіе. Ружья мы дадимъ и вамъ, и если произойдетъ нападеніе, то еще четверо рукъ не будутъ лишними.

Офицеръ нисколько не преувеличивалъ: нужда достигла крайнихъ предѣловъ въ этой маленькой крѣпости, которой со всѣхъ сторонъ ежеминутно грозила опасность. Гаттѣ и Гефо предложили скудную ѣду, снабдили ихъ чѣмъ то въ родѣ форменнаго платья, дали оружіе и пороху.

Было около 3-хъ часовъ пополудни. Поднялся сильный южный вѣтеръ и загасилъ огни, но это никого нисколько не опечалило, — на что и огонь, если нечего варить; но тотъ же вѣтеръ пригналъ изъ станціи Боръ два судна, нагруженныхъ съѣстными припасами и хлѣбомъ, въ сопровожденіи солдатъ.

Съ быстротой молніи вѣсть о приближающейся помощи облетѣла все Шамбе, негры пришли въ ярость, видя, что ихъ добыча ускользаетъ у нихъ изъ рукъ и что суда съ припасами приближаются къ крѣпости. Съ дикимъ воемъ бросились чернокожіе огромными толпами и окружили маленькое укрѣпленіе со всѣхъ сторонъ. И прежде чѣмъ часовые успѣли поднять тревогу, они уже проникли во дворъ, какъ бурный, бѣшеный потокъ. Выстрѣлы раздавались за выстрѣлами, на дворѣ поднялся дикій вой и крики, кучка солдатъ окружила своего офицера, готовясь защищаться до послѣдней крайности.

Гатта и Гефо тоже присоединились къ солдатамъ. О спасеніи нечего было и думать. Пронзенный копьемъ, упалъ умирающій офицеръ, направо и налѣво падали его солдаты. Тогда Гатту охватило мужество отчаянія.

— За мной! — крикнулъ онъ, покрывая своимъ голосомъ шумъ битвы, прикладомъ разбилъ онъ черепъ одному, другому, третьему негру. Его страшные удары, обрушиваясь направо и налѣво, произвели смятеніе среди нападающихъ и придали мужества нубійцамъ, которые тѣснѣе сплотились вокругъ своего юнаго предводителя; быстро двигался Гатта, прокладывая себѣ дорогу, за нимъ бѣжали его товарищи сквозь строй негровъ, въ погоню имъ летѣли копья и пули, но имъ задалось добраться до воротъ и выбѣжать на открытое мѣсто. Не оглядываясь назадъ, бѣжали они теперь, не переводя дыханія, оставивъ далеко за собой погоню.

Только выйдя изъ деревни, они остановились. Ихъ было четверо: Гатта, Гефо и два солдата, изъ которыхъ одинъ былъ раненъ въ плечо.

За ними поднимался густой столбъ дыма, огненные языки прорывали его порою, — негры зажгли укрѣпленіе и ликовали теперь при видѣ его разрушенія. Уцѣлѣвшіе защитники крѣпости направились къ лѣсу и, отдохнувъ немного, составили совѣтъ, куда имъ теперь направиться.

Оба брата стояли за станцію Боръ, но суданскіе солдаты находили, что дорога въ Анакъ гораздо надежнѣе и безопаснѣе, хотя бы уже потому, что въ Анакѣ навѣрно еще держится египетскій гарнизонъ; да къ тому же еще неизвѣстно, не сдалось ли уже укрѣпленіе Боръ. Послѣднее, казалось, убѣдило и Гатту и Гефо, и рѣшено было двинуться въ Анаку.

Между тѣмъ южный вѣтеръ подгонялъ оба маленькія судна, плывшія изъ станціи Боръ, все ближе и ближе къ Шамбе. Вдругъ офицеръ замѣтилъ надъ мѣстечкомъ черный столбъ дыма, онъ тотчасъ же понялъ, въ чемъ дѣло — помощь запоздала и крѣпость погибла. Онъ колебался, вступить-ли ему съ своими 12-ю солдатами въ неравный бой? Вѣтеръ гналъ суда все дальше внизъ по теченію, и въ ту минуту, когда передъ ихъ глазами открылась печальная картина разрушеннаго укрѣпленія, раздались выстрѣлы и весь берегъ разомъ покрылся черными фигурами. Офицеру стало ясно, что теперь думать нужно было только о собственномъ спасеніи. Онъ приказалъ повернуть назадъ. Медленно и съ трудомъ подвигались суда противъ вѣтра и теченія.

Но съ берега тоже спустили три лодки, которыя быстро достигли середины рѣки нѣсколько выше военныхъ судовъ съ явнымъ намѣреніемъ преградить имъ путь. Офицеръ не потерялъ присутствія духа; когда первая лодка была уже настолько близко, что негры могли достать ихъ стрѣлами и копьями, онъ приказалъ открыть по нимъ огонь, и лодки немного отступили. Такимъ образомъ, суда буквально прорвались сквозь строй копій; къ счастію для нихъ вѣтеръ немного стихъ, и они могли подвигаться быстрѣе. Послѣ нѣсколькихъ дней труднаго пути они, наконецъ, возвратились въ Боръ, принеся съ собой извѣстіе о гибели Шамбе и о повсемѣстномъ возстаніи негровъ вдоль всего побережья.

Гатта и его спутники между тѣмъ добрались, послѣ многихъ приключеній, до Анака. Медленно подходили они къ площадкѣ передъ укрѣпленіемъ, гдѣ царило оживленіе. Черные нубійскіе солдаты и донголанцы стояли группами; одинъ изъ нихъ оживленно говорилъ, сопровождая свои слова выразительными жестами. Подойдя ближе, Гатта узналъ Кади, мудереса и Османа Эрбаба. Это было посольство Эмина къ Керамаллаху.

Радость охватила Гатту при видѣ хорошо знакомыхъ лицъ, онъ пробрался ближе къ нимъ, въ надеждѣ узнать что либо объ Эминѣ.

Въ эту минуту до него долетѣлъ голосъ Кади, который говорилъ:

— Конечно, мы поѣдемъ въ Баръ-эль-Газаль, но только съ тѣмъ, чтобы вернуться сюда съ войскомъ Махди. Теперь уже конецъ прежнему владычеству. Этотъ грубый, жестокій Эминъ, который воображаетъ, что повелѣваетъ нами, былъ слишкомъ долго намѣстникомъ; первымъ моимъ дѣломъ, по возвращеніи въ Ладо, будетъ казнить всѣхъ его приверженцевъ, а его самого повѣсить.

Гатта не вѣрилъ своимъ ушамъ. Неужели это говорилъ тотъ же самый Кади, который раболѣпствовалъ и склонялся во прахѣ передъ губернаторомъ? Напрасно ждалъ онъ, чтобы кто нибудь возразилъ или остановилъ бы безчестнаго Кади. Гатта обвелъ глазами всѣхъ присутствовавшихъ: на лицахъ донголанцевъ свѣтилась злобная радость и молчаливое одобреніе, лица суданскихъ солдатъ выражали полное равнодушіе.

Тогда Гатта подскочилъ къ Кади.

— Неужели же никто не зажметъ ротъ этому негодяю! — воскликнулъ онъ.

Въ толпѣ произошло движеніе. Кади и мудересъ страшно возмутились, и первый воскликнулъ:

— Кто это смѣетъ говорить такъ обо мнѣ? — Невольникъ? Наказать эту ніамъ-ніамскую собаку плетьми!

Онъ хотѣлъ схватить Гатту, но тотъ вырвался отъ него и снова закричалъ:

— Я не невольникъ, — ты это самъ прекрасно знаешь, вѣроломный Кади, потому что тысячу разъ видѣлъ меня у Эмина Бея, когда ты, изогнувъ спину дугой, пробирался къ его жилищу. Я никогда не открывалъ тебѣ дверей, не подавалъ кофе и не зажигалъ трубку, потому что я свободный человѣкъ и служу добровольно только Эмину. Поэтому то онъ и послалъ меня въ Суданъ; я говорилъ тамъ съ Хокмдаромъ въ его дворцѣ, я сражался въ битвѣ при Кашгилѣ, а теперь возвращаюсь домой, но всегда и вездѣ буду стоять за Эмина.

Гатта говорилъ горячо и убѣдительно, слова его произвели сильное, впечатлѣніе на солдатъ, и они стали перешептываться; но Кади, желая уничтожить впечатлѣніе, произведенное рѣчью Гатты, воскликнулъ:

— Онъ говоритъ, что участвовалъ въ битвѣ при Кашгилѣ? Ни одинъ не вышелъ живымъ изъ этой битвы, а онъ увѣряетъ, что избѣжалъ меча пророка!

— Онъ лжетъ! — воскликнулъ мудересъ, — пусть тогда разскажетъ намъ, гдѣ онъ былъ все это время, и вы сами убѣдитесь, что онъ лжетъ; наказать собаку плетьми!

— Я былъ въ плѣну въ Джебель-Джедирѣ, гдѣ встрѣтился съ моимъ братомъ — Гатта указалъ на Гефо, — оттуда мы бѣжали и послѣ опасностей всякаго рода добрались до Шамбе. Въ Шамбе полуголодные солдаты подверглись нападенію негровъ, и мы боролись до послѣдней крайности. Всѣ пали въ честномъ бою — кромѣ насъ четырехъ, которыхъ вы видите передъ собой. Голодъ ослабилъ насъ, тяжелый путь истощилъ наши силы, но мы горды тѣмъ, что мы претерпѣли. Солдаты Анака, неужели вы хотите быть хуже вашихъ братьевъ въ Шамбе? Неужели вы сдѣлаетесь негодяями и предадите вашего господина, нашего добраго отца Эмина, неужели вы покинете его въ нуждѣ? Неужели же будутъ разсказывать о черныхъ солдатахъ, что они предались врагу!

Въ отвѣтъ ему раздались крики одобренія со стороны суданскихъ солдатъ.

Гатта, какъ и многіе изъ его собратьевъ, обладалъ даромъ краснорѣчія, которое увлекло его слушателей. Напрасно Кади кричалъ имъ, чтобы они не вѣрили ложнымъ показаніямъ бѣглаго невольника; возмущенные солдаты не хотѣли его слушать, тогда разсерженный Кади бросился на Гатту и схватилъ его за горло. На помощь Гаттѣ бросился Гефо и ударомъ въ грудь опрокинулъ Кади, за Кади вступился мудересъ и донголанцы, за Гатту — солдаты, и началась общая свалка.

Османъ Эрбабъ, молчавшій до сихъ поръ, старался теперь успокоить противниковъ, но слова его не оказывали никакого дѣйствія; неизвѣстно, чѣмъ бы кончилась вся эта свалка, если бы на шумъ не вышли два офицера и комендантъ гарнизона. Они принялись расталкивать дерущихся направо и налѣво, а комендантъ съ плетью въ рукахъ старался водворить порядокъ. Наконецъ, противники разошлись, и энергичный умиротворитель, комендантъ крѣпости, высокій красивый египтянинъ обратился къ ссорившимся, требуя объясненія.

Задыхаясь отъ волненія, Кади хотѣлъ было начать свои объясненія, но солдаты закричали: «измѣнникъ! онъ измѣнникъ!» и не дали ему говорить.

Гатта же закричалъ какъ можно громче: «Онъ подбивалъ солдатъ къ возстанію и склонялъ ихъ перейти на сторону Махди».

Офицеръ быстро повернулся въ сторону Гатты и, приказавъ всѣмъ замолчать, спросилъ юношу, кто онъ и откуда пришелъ. Гатта въ краткихъ, но ясныхъ словахъ передалъ ему о своихъ приключеніяхъ, о битвѣ при Кашгилѣ, о своей неволѣ, о бѣгствѣ, паденіи Шамбе и измѣнѣ Кади. Офицеръ, выслушавъ его разсказъ о геройской смерти защитниковъ Шамбе, обратился къ своимъ солдатамъ.

— Мы не хуже нашихъ братьевъ, которые съ честью пали въ Шамбе, — сказалъ онъ, — а ты Кади, негодяй, если исполняешь такъ порученіе губернатора и подговариваешь его солдатъ къ возстанію.

Кади хотѣлъ было оправдываться, и его сторону громко приняли донголанцы, но офицеръ обратился теперь къ Осману Эрбабу, который, скрестивъ на груди руки, молча наблюдалъ за происходившимъ съ легкой насмѣшкой на губахъ: «Я надѣюсь», сказалъ офицеръ, "что ты оправдаешь довѣріе губернатора и наше тоже, и не предашь насъ всѣхъ Керамаллаху. Считаешь ли ты справедливымъ, чтобы Кади отправился въ качествѣ посла Эмина въ Баръ-эль-Газаль?

Османъ пожалъ плечами.

— Судя по тому, что здѣсь произошло, я считаю болѣе справедливымъ послать и его, и мудереса обратно въ Ладо. Чтобы исполнить порученіе Эмина Бея насъ и безъ нихъ довольно.

— Я вполнѣ съ тобой согласенъ, — отвѣчалъ офицеръ, — и позабочусь о томъ, чтобы оба измѣнника доставлены были обратно въ Ладо.

— Тогда, господинъ, позволь мнѣ ихъ сопровождать — я передамъ ихъ Эмину Бею и разскажу, какъ вѣрно и честно ты служишь своему долгу, — просилъ Гатта.

Просьба его была исполнена. Несмотря на ропотъ доыголанцевъ и протестъ со стороны Кади и мудереса, оба измѣнника были уведены.

Три дня спустя Гатта, Гефо, четыре солдата и фельдфебель выступили въ Ладо съ обоими плѣнниками. Первую ночь провели подъ открытымъ небомъ, вторую въ маленькой деревушкѣ; арестованныхъ помѣстили въ хижинѣ, при нихъ неотлучно находились два часовыхъ, однако, Гатта тайно наблюдалъ за ними. Нѣсколько разъ ночью онъ подкрадывался къ хижинѣ, солдаты стояли на своихъ постахъ. Подъ утро онъ заснулъ; когда послѣ нѣсколькихъ часовъ сна, Гатта подошелъ опять къ хижинѣ, на порогѣ лежалъ спящій солдатъ, около него валялся сосудъ изъ подъ мриссы, а оба плѣнника и фельдфебель исчезли безслѣдно.

Бѣглецы же въ предразсвѣтныхъ сумеркахъ направились къ Макракѣ, — къ Ибрагиму Агѣ.

ГЛАВА XII.
Измѣнникъ несетъ достойную кару.

Область Макрака была житницей Эмина. Она лежала къ западу отъ Ладо и представляла сплошной цвѣтущій садъ. Въ столицѣ этой области Вандо жилъ управитель Ибрагимъ Ага.

Эминъ прекрасно понималъ, что на такое мѣсто надо было назначить очень добросовѣстнаго и исполнительнаго человѣка, и хотя онъ не вполнѣ довѣрялъ Ибрагиму, однако, не считалъ его способнымъ на измѣну, тѣмъ болѣе, что Ибрагимъ былъ обязанъ ему своимъ повышеніемъ.

У начальника Макраки были гости. Невольники бѣгали взадъ и впередъ по дому, во дворѣ стоялъ, привязанный къ забору, великолѣпный скакунъ, а въ тѣни густыхъ вѣтвей сидѣли чужіе вооруженные невольники. Во внутреннихъ покояхъ, на мягкихъ подушкахъ расположились Ибрагимъ Ага и его гость — Юсуфъ Нуръ. Оба курили изъ длинныхъ чубуковъ, выпуская кольца синеватаго дыма, и потягивали душистое вино.

— Клянусь Аллахомъ, рѣдкая встрѣча, тебя то я менѣе всего разсчитывалъ видѣть! — говорилъ хозяинъ, поглаживая темными пальцами длинную волнистую бороду.

— Если гора не идетъ къ Магомету, то Магометъ идетъ къ ней, — отвѣчалъ со смѣхомъ донголанецъ. — Смотри какъ исполняются мои предсказанія, ты уже начальникъ Макраки, и, помяни мое слово, будешь намѣстникомъ Хатъ-эль Эстивы.

Глаза Ибрагима заблестѣли отъ удовольствія, но онъ сдержалъ себя и отвѣтилъ насколько могъ спокойнѣе:

— Ты слишкомъ много пророчишь, Юсуфъ Нуръ, Эминъ еще живъ, и я желаю ему много лѣтъ здравствовать.

— Ты напрасно берешь на себя трудъ лгать передо мной, Ибрагимъ. Ты ему желаешь того же, что и я — чтобы съ нимъ какъ можно скорѣе случилось то же, что и съ его другомъ, нечестивой собакой, Луптонъ Беемъ, который теперь подметаетъ улицы и носитъ воду въ Ассуанѣ. Неужели же я повѣрю, что такой человѣкъ какъ ты, когда ему стоитъ только протянуть руку, чтобы стать эмиромъ, не попытается сдѣлать это теперь, при такомъ удобномъ скучаѣ? Я знаю тебя слишкомъ хорошо, Ибрагимъ, иначе не пріѣхалъ бы теперь къ тебѣ.

Ибрагимъ покачалъ головой, откашлялся, но продолжалъ молчать, какъ будто желая дать высказаться собесѣднику, и Юсуфъ Нуръ продолжалъ:

— Слушай, весь Кордофанъ въ рукахъ Махди, сношенія между Хартумомъ и экваторіальными провинціями теперь немыслимы. Хартумъ также скоро будетъ въ рукахъ Махди, несмотря на то, что могущественный Гордонъ Паша снова стоитъ во главѣ правленія и надѣется отвоевать обратно Суданъ. Когда это извѣстіе дошло до Кордофана, Махди только засмѣялся и, знаешь, что онъ сказалъ: 60,000 солдатъ, которыхъ Гордонъ Паша собирается выслать противъ меня, всѣ въ моихъ рукахъ. Изъ нихъ 20,000 поглотитъ земля, такъ что не найдутъ и слѣдовъ ихъ, 20,000 разсѣются въ воздухѣ, какъ песокъ, гонимый бурей, а 20,000 остальныхъ я уведу съ собой, и они будутъ принадлежать мнѣ. Такъ сказалъ пророкъ, и слова его — истина. Моя помощь не нужна ему въ Суданѣ, вотъ почему я и пришелъ въ Хатъ-эль-Эстиву, я вырву область изъ рукъ этого нечестиваго пса, сидящаго въ Ладо, и уничтожу его; я ненавижу Эмина Бея съ той минуты, какъ увидѣлъ его въ первый разъ въ Уніоро, у короля Кабрега. Смотри, все кругомъ гибнетъ — Румбекъ палъ, Собатъ оставленъ, Шамбе уничтоженъ, и Анакъ тоже падетъ въ скоромъ времени. Все уже и уже затягивается петля вокругъ Ладо и губернатора, пока она, наконецъ, не задавитъ его и всѣхъ его приверженцевъ. И клянусь Аллахомъ, я помогу придушить ихъ! А ты развѣ хочешь стать на сторону врага пророка, вмѣсто того, чтобы протянуть ему руку помощи и, благодаря ему, стать эмиромъ Хатъ-эль-Эстивы?

— Что же ты совѣтуешь мнѣ дѣлать, Юсуфъ Нуръ? — спросилъ Ибрагимъ, и голосъ его задрожалъ отъ внутренняго волненія. — Я хочу быть въ рядахъ пророка и помогать ему, чѣмъ могу.

— Прежде всего отдай ему себя самаго, Ибрагимъ, но собери столько войска, сколько можешь! Возьми все оружіе, какое только найдешь, и всѣхъ людей, которые не хотятъ погибнуть отъ руки пророка. Постарайся также склонить на свою сторону солдатъ, тогда и Макрака погибнетъ для губернаторства и гибель Эмина ускорится; потому что Макрака доставляетъ всѣмъ въ Ладо хлѣбъ, а если у нихъ не будетъ хлѣба, то они скоро такъ ослабѣютъ, что даже младенецъ, шутя, одолѣетъ ихъ. Увѣренъ ли ты въ донголанцахъ?

— Я думаю, что могу на нихъ разсчитывать.

— Нѣтъ ли у тебя среди египетскихъ офицеровъ такого, котораго можно было бы подкупить, чтобы онъ склонилъ солдатъ измѣнить Эмину?

— Я думаю, удастся подкупить Халиль Эффенди.

— Что онъ честолюбивъ или просто жаденъ?

— И то и другое.

— Обычная исторія! — сухо замѣтилъ Юсуфъ Нуръ, бросивъ быстрый насмѣшливый взглядъ на Ибрагима, — вели позвать египтянина.

Начальникъ сдѣлалъ знакъ невольнику, и нѣсколько минутъ спустя вошелъ офицеръ, тонкій гибкій мужчина, съ выхоленной бородой, одѣтый очень изысканно, почти роскошно. Хитрый, проницательный донголанецъ сразу понялъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Онъ нѣсколько минутъ пристально смотрѣлъ на офицера своими черными блестящими глазами и сразу приступилъ къ дѣлу.

— Халиль Эффенди, хотѣлъ бы ты быть Агой?

Темное лицо египтянина вспыхнуло.

— Господинъ, — сказалъ онъ, — кто же предпочтетъ идти пѣшкомъ, когда онъ можетъ ѣхать верхомъ; каждому гораздо пріятнѣе имѣть коня, чѣмъ собаку.

— Я могу доставить тебѣ этотъ чинъ черезъ четыре недѣли, но ты, конечно, понимаешь, что я буду требовать кое чего взамѣнъ.

— Я это вполнѣ понимаю, и ты можешь на меня положиться, — прибавилъ онъ многозначительно.

— Я считаю тебя за человѣка умнаго, Халиль Эффенди, и мужественнаго, который отброситъ въ сторону всѣ предразсудки. Что ты думаешь о правительствѣ, я хочу сказать — о намѣреніяхъ Хедива въ экваторіальныхъ провинціяхъ?

Вопросъ былъ слишкомъ неожиданный, и офицеръ смутился, не зная, какъ понять ого; въ замѣшательствѣ онъ перевелъ глаза съ донголанца на своего начальника, но на лицѣ послѣдняго не выразилось ни удивленія, ни негодованія, на немъ было написано только любопытство. Юсуфъ Нуръ поспѣшилъ придти на помощь офицеру, замѣшательство котораго ясно говорило само за себя.

— Ты можешь смѣло высказать свое мнѣніе, — сказалъ онъ. — Ибрагимъ Ага не будетъ тебѣ за то мстить, ручаюсь тебѣ за это, потому что когда ты’будешь Агой, онъ уже будетъ Пашой, ваши интересы сходятся.

Теперь египтянинъ понялъ все. Онъ низко поклонился Юсуфъ Нуру и заговорилъ:

— Мы въ рукахъ болѣе могучаго владыки чѣмъ тотъ, котораго поставилъ Хедивъ въ Хатъ-эль-Эстивѣ, и кто служитъ этому правителю — служитъ потерянному дѣлу. За него отдаютъ свою жизнь только глупцы.

— Прекрасно, я зналъ, что ты такъ думаешь. И такъ, мы съ тобою столковались, теперь слушай, чего мы хотимъ отъ тебя. Объясни солдатамъ, при случаѣ, что правительства больше нѣтъ, и каждый можетъ идти, куда хочетъ. Если же кто захочетъ получить хорошую добычу, тотъ пусть слѣдуетъ за тобой въ Баръ-эль-Газаль, къ намѣстнику Керамаллаху, Берешься ли ты за это, Халиль Эффенди? Но смотри, не впутывай во все это ни меня, ни Ибрагима Агу.

Египтянинъ оказался очень понятливымъ. Отпустивъ его, оба достойные друга стали бесѣдовать между собой, и заключеніемъ ихъ мирной бесѣды было рѣшеніе послать нѣсколькихъ донголанцевъ съ вооруженными людьми въ сосѣднюю станцію Кабаіенди и привести оттуда по возможности большее количество женщинъ и дѣтей, вѣдь не уѣзжать же изъ Макрайи съ пустыми руками.

Халиль Эффенди, выйдя отъ Ибрагима, тотчасъ же позвалъ унтеръ-офицера и старшихъ солдатъ и ловко исполнилъ порученіе, возложенное на него Юсуфъ Нуромъ. Слова его возбудили среди нихъ необычайное волненіе; не разъ уже доходили до нихъ вѣсти о предстоящей неминуемой гибели губернаторства, а также и о томъ, что многіе донголанцы перешли на службу къ Керамаллаху. Одни кричали, что прежде, чѣмъ покинуть Ванди, нужно захватить возможно большее количество съѣстныхъ припасовъ, другіе говорили, что надо спросить Ибрагима Агу, правда ли, что губернаторства больше не существуетъ.

Во время этихъ переговоровъ, въ толпу ворвался, какъ бомба, черный карликъ, весело прыгая и кувыркаясь.

— Какъ, — закричалъ онъ, — вы хотите свергнуть правительство въ Ладо? Оно еще существуетъ, и Эминъ Бей шлетъ вамъ свой поклонъ. Кто честный солдатъ, тотъ стоитъ за него.

Внезапное появленіе маленькаго Азики, котораго всѣ здѣсь знали, привело присутствующихъ въ веселое настроеніе. Солдаты начали смѣяться надъ ужимками и прыжками карлика, офицеръ-же разсердился и взялся за плеть.

— Стой, стой, не бей меня, — закричалъ Азика. — Я пришелъ посломъ отъ губернатора, а за мной идутъ еще нѣсколько человѣкъ, но у меня ноги быстрѣе, и я опередилъ ихъ. Не бей меня, а то я пожалуюсь Эмину Бею, — я его слуга.

Извѣстіе объ отрядѣ, шедшемъ изъ Ладо, дало совершенно новый оборотъ дѣлу. Одинъ изъ старыхъ солдатъ заявилъ своимъ товарищамъ, что, если губернаторъ можетъ еще посылать изъ Ладо солдатъ, стало быть, нечего и говорить о паденіи губернаторства; значитъ, всѣ. эти розсказни придуманы для того, чтобы заставить ихъ измѣнить своему долгу.

— Мы подождемъ болѣе вѣрныхъ свѣдѣній изъ Ладо, — заключилъ онъ.

Къ нему присоединились и остальные солдаты, кромѣ пяти, а Халилъ Эффенди, угрюмый и недовольный, отправился къ Ибрагиму Агѣ, чтобы сообщить ему о случившемся. Азика же весело прыгалъ среди солдатъ, радуясь, что дѣло приняло такой оборотъ.

Ибрагимъ страшно разсердился-на Азику и приказалъ позвать его, говоря, что онъ у него попляшетъ подъ плетью; но какъ его ни искали, его нигдѣ не нашли: карликъ исчезъ такъ же внезапно, какъ и появился.

Съ наступленіемъ ночи безсовѣстный начальникъ Макраки созвалъ своихъ донголанцевъ и вмѣстѣ съ ними направился къ оружейнымъ складамъ. Прежде чѣмъ изумленные солдаты успѣли понять, въ чемъ дѣло, донголанцы забрали все, имѣвшееся въ Ванди оружіе и порохъ и вышли на берегъ рѣки; тамъ стояли двѣ лодки, служившія для сношеній съ Ладо; донголанцы затопили ихъ, чтобы отрѣзать всякое сообщеніе съ столицей Эмина. Уже разсвѣло, когда погрузилась въ воду вторая лодка, при злобномъ смѣхѣ Юсуфъ Бура; но въ эту минуту съ противоположнаго берега, точно эхо, раздался дикій смѣхъ, и глаза всѣхъ присутствовавшихъ съ изумленіемъ и ужасомъ остановились на маленькомъ, приплясывающемъ карликѣ, который прокричалъ нѣсколько непонятныхъ словъ и исчезъ.

Ибрагимъ былъ очень суевѣренъ, — при внезапномъ появленіи маленькаго Азики имъ овладѣлъ ужасъ, но Юсуфъ Нуръ только посмѣялся надъ его дурными предчувствіями и торопилъ его скорѣе отправиться въ путь. По дорогѣ они останавливались во всѣхъ негритянскихъ деревняхъ; нападали на беззаботныхъ жителей, успѣвшихъ за послѣдніе годы правленія Эмина отвыкнуть отъ неожиданныхъ нападеній, и уводили съ собой въ неволю всѣхъ, кого только удавалось поймать. Повсюду на своемъ пути они оставляли пылающія деревни и разореніе.

Придя на станцію Кабаіенди, они потребовали отъ начальника, по имени Мустафа Ага, чтобы онъ со своими людьми присоединился къ нимъ и двинулся къ Махди; но тотъ наотрѣзъ отказался слѣдовать за ними.

— Какъ тебѣ не стыдно, Ибрагимъ, — воскликнулъ онъ гнѣвно, — ты измѣняешь, какъ послѣдній негодяй, тому, кто поднялъ тебя изъ ничтожества и окружилъ почетомъ! Вспомни, чѣмъ ты былъ прежде, Ибрагимъ!

Онъ не окончилъ своихъ словъ: разъяренный Ибрагимъ бросился на него и ударилъ его кулакомъ въ лицо.

— Собака! — закричалъ онъ. — Я выбью всѣ зубы изъ твоей лживой пасти. Если не пойдешь по доброй волѣ, такъ мы сумѣемъ заставить тебя повиноваться. Подайте сюда цѣпи! возьмите все, что принадлежало ему и сожгите домъ, гдѣ онъ жилъ!

Его немедленно связали, а домъ его разграбили и предали огню.

Великолѣпные сады, насаженные здѣсь по желанію Эмина и дававшіе обильные сборы всевозможныхъ плодовъ, были уничтожены пожаромъ, также погибли молодыя посадки хлопчатой бумаги, о разведеніи которой такъ заботился губернаторъ.

Шайка съ крикомъ и шумомъ выступила изъ Кабаіенди, освѣщенная заревомъ пожара. Среди вооруженныхъ донголанцевъ шелъ связанный Мустафа; онъ шелъ твердо и спокойно, съ полнымъ сознаніемъ своей правоты и исполненнаго долга.

Неподалеку отъ Кабаіенди передъ Ибрагимомъ изъ высокой травы вдругъ вынырнуло, словно изъ подъ земли, маленькое черное существо, сдѣлало ему отвратительную гримасу и исчезло такъ же внезапно, какъ и появилось. Ибрагимъ испугался, какъ будто увидѣлъ привидѣніе. Онъ круто повернулъ своего коня, стараясь догнать этого маленькаго дьявола. Опять мелькнула его юркая фигурка и раздался насмѣшливый хохотъ, но уже съ противоположной стороны. Ибрагимъ повернулъ свою лошадь; вдругъ мимо самаго уха его просвистала стрѣла; въ испугѣ онъ остановилъ лошадь, сорвалъ съ плеча ружье и выстрѣлилъ на утадъ. Выстрѣлъ его привлекъ всеобщее вниманіе; узнавъ въ чемъ дѣло, донголанцы бросились искать маленькаго Акку, но онъ исчезъ безслѣдно, точно провалился сквозь землю.

Между тѣмъ Азика все время не упускалъ изъ виду измѣнника Ибрагима и какъ злой духъ, шелъ за нимъ по пятамъ, выслѣживая его. Прежде всего онъ хотѣлъ узнать навѣрное, какого направленія они будутъ держаться; онъ видѣлъ собственными глазами хищническіе набѣги мятежниковъ и быстро составилъ себѣ планъ дѣйствій: онъ рѣшилъ во что бы то ни стало преградить имъ путь, побудивъ негровъ къ возстанію противъ нихъ. Чтобы выполнить свой планъ, маленькій Азика проявлялъ необычайную дѣятельность, и несся впередъ, почти не отдыхая ни днемъ, ни ночью.

Недалеко отъ Кудурмы, куда, по его мнѣнію, направлялись теперь Юсуфъ Нуръ и Ибрагимъ, лежала большая негритянская деревня, вождь которой былъ хорошо знакомъ Азикѣ.

Придя сюда, онъ направился прямо къ жилищу вождя, который сидѣлъ передъ хижиной и пилъ мриссу. Это былъ высокій, стройный мужчина, съ сѣдой остроконечной бородой; длинные волосы его, по обычаю макраковъ, были заплетены въ множество косичекъ.

— Вставай, вождь Гиго, — воскликнулъ акка, — теперь не время пить, деревня въ опасности, ей грозитъ огонь, а твоимъ людямъ, женамъ и дѣтямъ неволя!

Вождь медленно приподнялся съ цыновки.

— Кто же это сдѣлаетъ? — спросилъ онъ.

— Ибрагимъ Ага, начальникъ Макраки; онъ измѣнилъ своему доброму господину Эминъ Бею и теперь идетъ въ Баръ-эль-Газаль къ Махди, — отвѣчалъ Азика и разсказалъ вождю о подвигахъ разбойничьей шайки, разорявшей негритянскія деревни на своемъ пути и уводившей въ неволю, женщинъ и дѣтей.

Услышавъ это, женщины завопили всѣ разомъ, а вождь тотчасъ же отправилъ гонцовъ въ сосѣднія деревни, чтобы созвать всѣхъ вождей. Азика же, отдохнувъ немного и подкрѣпивъ свои силы пищей, отправился дальше возбуждать вождей къ возстанію противъ Ибрагима Аги.

Безпорядочная шайка, предводительствуемая Юсуфъ Нуромъ и Ибрагимомъ и все увеличивавшаяся послѣ каждаго новаго набѣга, остановилась въ Кудурмѣ съ тѣмъ, чтобы захватить припасовъ, особенно муку, а затѣмъ продолжать дальнѣйшій путь въ Баръ-эль-Газаль. Здѣсь къ нимъ присоединились изъ станціи Мунду вооруженные донголанцы, съ запасомъ пуль и пороху, и въ теченіе нѣсколькихъ дней у нихъ шла разгульная жизнь. Шайка выслала нѣсколько отрядовъ, которые бродили по окрестностямъ, отнимая въ деревняхъ хлѣбъ. Кудурма превратилась скоро въ пустыню, отъ опустошительныхъ набѣговъ этихъ разбойниковъ; даже Юсуфъ Нуру становилось какъ-то не по себѣ, когда онъ думалъ, что ведетъ эту дикую орду къ Махди, и только ненависть къ Эмину пересиливала его желаніе уйти отъ нихъ подальше.

Однако и въ Кудурмѣ даже среди донголанцевъ нашлись люди, которыхъ непріятно поразило обращеніе Ибрагима съ Мустафой Агою, и они потребовали отъ него, чтобы онъ возвратилъ ему свободу и награбленное имущество. Но Ибрагимъ ни за что не соглашался на это, несмотря даже на настойчивыя требованія Юсуфъ Нура.

На третій день пребыванія въ Кудурмѣ сюда явились изъ Ладо Кади, мудересъ и фельдфебель, помогавшій ихъ бѣгству. Ибрагимъ и его спутники радостно привѣтствовали ихъ. Всю ночь они пировали; за кружкой вина Кади разсказалъ объ ихъ приключеніяхъ. Когда Юсуфъ Нуръ услышалъ имена Гатты и его брата, онъ пришелъ въ неописанную ярость.

— О, если эти бѣглыя собаки попадутся опять въ мои руки, я прикажу нарѣзать ремней изъ ихъ черной кожи, они околѣютъ у меня подъ плетьми! Если бы я только зналъ, гдѣ ихъ найти, я бросилъ бы все и рѣшился бы на все, только бы овладѣть ими.

— Ну, отъ этого тебѣ придется отказаться, Юсуфъ Нуръ! — возразилъ Кади. — Мы должны поспѣшить какъ можно скорѣе въ Баръ-эль-Газаль, и теперь некогда отвлекаться посторонними дѣлами. Да къ тому же, долженъ вамъ сказать, всѣ негры въ страшномъ волненіи, они собираются повсюду большими шайками, и тѣ взгляды, которыми насъ встрѣчали въ полузаброшенныхъ деревняхъ, не предвѣщаютъ ничего добраго. Если хотите послѣдовать моему совѣту, выступимъ отсюда завтра же или послѣ завтра, иначе намъ преградятъ дорогу. Въ одной деревушкѣ мы видѣли маленькаго акку и слышали, какъ онъ подстрекалъ негровъ и склонялъ ихъ на сторону Эмина Бея. Неужели вы хотите дождаться, пока они свернутъ намъ шею?

При воспоминаніи о карликѣ Ибрагимъ содрогнулся, но быстро овладѣлъ собой и сказалъ:

— Кади слишкомъ мрачно настроенъ. Чего ради мы будемъ бояться негровъ, у насъ есть и порохъ, и оружіе и мы пробьемся, если понадобится, черезъ тысячи негровъ. Здѣсь же мы должны оставаться до тѣхъ поръ, пока не сдѣлаемъ достаточныхъ запасовъ муки и мриссы. Развѣ ты не согласенъ со мной, Юсуфъ Нуръ?

Тотъ машинально кивнулъ головой; онъ не слышалъ ни слова изъ всего того, что говорилъ Ибрагимъ, — онъ всецѣло занятъ былъ мыслями о поимкѣ обоихъ бѣглыхъ невольниковъ.

Въ ту же самую ночь, въ другомъ концѣ Кудурмы собрались въ одномъ домѣ донголанцы. Все это были люди, недружелюбно расположенные къ Ибрагиму.

— Онъ держитъ себя точно паша и обращается съ нами, какъ со своими башибузуками, — сказалъ одинъ изъ нихъ сердитымъ тономъ.

— Просто позорно, какъ онъ обращается съ Мустафой, позоръ падаетъ и на насъ, что мы это терпимъ, — отвѣчалъ другой. — Кто этотъ Ибрагимъ Ага? Еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ я видѣлъ, какъ онъ сидѣлъ на полу, изогнувъ спину, въ должности младшаго писца, а теперь онъ разыгрываетъ изъ себя эмира.

— Зачѣмъ намъ предводитель? — замѣтилъ третій, — дорогу въ Баръ-эль-Газаль мы найдемъ и безъ него. Если мы придемъ къ Керамаллаху съ нимъ, то онъ будетъ хвастать, что это онъ насъ привелъ. Съ какой же стати намъ вывозить его на своихъ плечахъ?

Всѣ пришли къ единодушному рѣшенію не идти дальше съ Ибрагимомъ и потребовать освобожденія Мустафы, а до поры до времени остаться въ Кудурмѣ и ждать дальнѣйшихъ событій. На слѣдующій день они заявили о своемъ намѣреніи остаться.

Ибрагимъ задыхался отъ ярости, узнавъ, что большая часть донголанцевъ отложилась отъ него; принудить ихъ идти за собой было невозможно; тѣмъ не менѣе, на всеобщее требованіе освободить Мустафу онъ отвѣтилъ отказомъ. Въ полдень дѣла приняли угрожающій оборотъ. Вооруженные донголанцы толпились на улицахъ и площадяхъ Кудурмы; то тутъ, то тамъ слышались сдержанныя угрозы. Всѣ усердно прикладывались къ сосудамъ съ мриссою, и, по мѣрѣ того какъ они опорожнялись, шумъ и крикъ все болѣе и болѣе увеличивались, пока, наконецъ, къ вечеру, разразилась настоящая буря.

Часть донголанцевъ окружила домъ, гдѣ находился заключенный Мустафа и силой, несмотря на сопротивленіе часовыхъ, освободила его. Узнавъ объ этомъ, Ибрагимъ поспѣшилъ туда, но его встрѣтили насмѣшками и бранью; разгнѣванный Ибрагимъ призвалъ на помощь своихъ приверженцевъ, и между ними и его противниками завязалась жестокая драка, которая утихла только съ наступленіемъ ночи.

Юсуфъ Нуръ нисколько не огорчился всѣмъ случившимся, въ душѣ онъ давно порицалъ Ибрагима и называлъ его упрямымъ глупцомъ. Когда въ тотъ же вечеръ они остались вдвоемъ, онъ сталъ настаивать на томъ, чтобы выступить на слѣдующее же утро и положить конецъ бездѣйствію.

Но утро принесло съ собой новыя событія. За ночь со всѣхъ сторонъ къ Кудурмѣ сошлись вооруженныя толпы негровъ и съ восходомъ солнца подступили къ воротамъ, съ криками и угрозами. Нѣкоторые изъ нихъ кричали, что хотятъ говорить съ мудиромъ (начальникомъ) Макраки, и по ихъ требованію, ихъ проводили къ Ибрагиму. Онъ встрѣтилъ негровъ сердитымъ вопросомъ, чего имъ нужно. Старый вождь макраковъ выступилъ впередъ.

— Мы слышали, — началъ онъ, — что ты измѣнилъ губернатору и хочешь идти въ Баръ-эль-Газадь. До этого намъ нѣтъ дѣла. Но ты на своемъ пути предаешь огню наши деревни, а нашихъ черныхъ братьевъ уводишь въ неволю, и этого мы не потерпимъ. Мы пришли сюда, чтобы сказать тебѣ: отдай обратно все, что ты похитилъ, скотъ и хлѣбъ, и отпусти тотчасъ же на свободу всѣхъ чернокожихъ, которыхъ ты ведешь съ собою.

— А если я этого не сдѣлаю? — сказалъ насмѣшливо и злобно Ибрагимъ.

— Тогда, — отвѣчалъ вождь съ прежнимъ невозмутимымъ спокойствіемъ, — тогда ты и твои люди всѣ будете перебиты, а Кудурму мы сравняемъ съ землей. У воротъ стоятъ сотни негровъ, всѣ они бросятся на васъ, какъ бурный потокъ, если черезъ два часа всѣ плѣнные не будутъ отпущены на свободу.

Вождь съ достоинствомъ отвернулся и со своими воинами вышелъ изъ дому. Ибрагимъ заметался по комнатѣ, какъ дикій звѣрь въ клѣткѣ, и бросился къ Юсуфу Нуру сообщить ему о случившемся; послѣдній встрѣтилъ его насмѣшкой.

— Вотъ что ты надѣлалъ, — сказалъ онъ, — теперь мы пойдемъ дальше съ пустыми руками и придемъ къ Керамаллаху, какъ нищіе. Твое глупое упрямство лишило насъ союзниковъ, на ихъ помощь разсчитывать больше нечего. Что же теперь дѣлать? Отпусти всѣхъ негровъ, послушайся меня, и взамѣнъ проси только, чтобы они пропустили тебя и тѣхъ, кто пойдетъ съ тобой. А также передай предводительство мнѣ, тогда мы, по крайней мѣрѣ, придемъ цѣлы и невредимы въ Баръ-эль-Газаль.

Въ небрежномъ тонѣ, какимъ онъ говорилъ, было столько глубокаго презрѣнія къ Ибрагиму, что тотъ съежился, какъ наказанная собака, и, не говоря ни слова, вышелъ изъ комнаты. Въ тотъ же день къ полудню всѣ негры получили свободу, а угрюмая толпа донголанцевъ выступила изъ Кудурмы подъ предводительствомъ Юсуфъ Нура; рядомъ съ нимъ ѣхалъ Ибрагимъ, мрачный и недовольный. Они не повернули прямо на Баръ-эльГазаль, такъ какъ до нихъ дошли вѣсти, что негры возстали повсемѣстно на пути туда, а двинулись къ сѣверу. Въ толпѣ не было прежняго веселія и оживленія, всѣ шли въ гробовомъ молчаніи.

Азика между тѣмъ неутомимо продолжалъ свой путь, повсюду подстрекая негровъ къ возмущенію Въ одной изъ деревень онъ совершенно случайно наткулся на Гатту, Гефо и ихъ спутниковъ, которые свернули съ дороги на Ладо, преслѣдуя Кади и мудереса. Когда Гатта узналъ о томъ, что случилось въ Макракѣ и что въ окрестностяхъ Кудурмы, кромѣ Ибрагима, находится еще и Юсуфъ Нуръ, волненіе его достигло крайнихъ предѣловъ. У него быстро созрѣлъ планъ преградить дорогу этимъ двумъ негодяямъ. Въ товарищахъ и союзникахъ недостатка не было; не трудно было склонить негровъ на свою сторону въ борьбѣ противъ негроторговца. Къ нему стекались негры изъ всѣхъ деревень, и уже на слѣдующій день составилась маленькая, но сильная армія; они разослали во всѣ стороны своихъ соглядатаевъ, которые вскорѣ напали на слѣдъ донголанцевъ, шедшихъ подъ начальствомъ Нура. Не теряя даромъ времени, Гатта и союзные вожди выступили -за ними. Юсуфъ Нуръ скоро замѣтилъ, что за нимъ и его спутниками слѣдятъ шагъ за шагомъ, и онъ понялъ, что нелегко будетъ пробиваться сквозь враждебно настроенныя толпы негровъ. Негры не замедлили впрочемъ, открыто объявить имъ войну. У дикихъ африканскихъ племенъ практикуется въ этихъ случаяхъ слѣдующій обычай. На вѣткѣ дерева, стоящаго у дороги, вѣшается маисовый колосъ, куриное перо и стрѣла, что означаетъ: если вы осмѣлитесь сорвать хоть одинъ колосъ или взять хоть одну курицу, то всѣ умрете отъ нашихъ стрѣлъ.

Получивъ этотъ вызовъ, донголанцы поняли, что имъ предстоитъ; они разослали во всѣ стороны маленькіе отряды, узнать, свободна-ли дорога, и только, когда раздались успокоительные сигнальные звуки рожковъ, шайка двинулась дальше. Осторожно вышли они изъ маленькаго лѣса на широкую равнину; тамъ и тутъ, на значительномъ отъ нихъ разстояніи, мелькали черныя головы негровъ выглядывавшихъ изъ за высокихъ стеблей травы, да кое гдѣ блестѣлъ на солнцѣ кончикъ копья, но нападенія не произошло. Они вступили въ деревню, — повсюду царила мертвая тишина, нигдѣ не было видно даже дѣтей или женщинъ. Внезапно раздался выстрѣлъ, неизвѣстно откуда послѣдовавшій, — сиголовы Юсуфъ Нура упалъ тюрбанъ, а самъ онъ схватился за лобъ, съ котораго струилась кровь. Донголанцы стали стрѣлять на удачу во всѣ стороны по хижинамъ и крышамъ, и нѣсколько минутъ спустя вся деревня была объята пламенемъ.

Въ слѣдующую деревню донголанцы вступили съ большими предосторожностями; раненый въ голову Юсуфъ Нуръ шелъ теперь съ повязкой на лбу рядомъ съ Ибрагимомъ. Отрядъ разсчитывалъ остановиться въ деревнѣ на ночлегъ. Донголанцы обыскали всѣ хлѣбные амбары и все, что нашли, снесли на небольшую площадь; съ сосѣднихъ хижинъ сняли остроконечныя крыши, которыя должны были замѣнить имъ палатки, и расположились лагеремъ, оградивъ себя предварительно наскоро устроеннымъ заборомъ.

Наступила темная, непроглядная ночь; тишина была какая-то зловѣщая. Буйные донголанцы сегодня вели себя тихо; въ молчаніи расположились они кругомъ костровъ; большинство изъ нихъ скоро уснули. Кругомъ деревни между тѣмъ образовался черный поясъ темныхъ фигуръ, которыя медленно и осторожно подвигались впередъ; одни шли согнувшись, другіе ползали по землѣ. Рядомъ съ Гаттой ползъ маленькій Азика.

— Мы выкуримъ ихъ и перебьемъ всѣхъ — ты донголанца, я Ибрагима Агу, то-то будетъ весело, — шепталъ онъ.

Акка держалъ въ рукѣ пучокъ сухой травы онъ смялъ ее въ клубокъ и продолжалъ.

— Десятокъ такихъ огненныхъ пуль, и все будетъ кончено. Они сами себѣ на погибель сняли крыши, подъ ними они всѣ прекрасно изжарятся.

Они подвигались все ближе и ближе. Въ ночной тишинѣ раздался негромкій крикъ, прозвучавшій какъ голосъ ночной птицы, ему отвѣтилъ другой и снова все стихло. Юсуфъ Нуръ не спалъ, лежа подъ деревомъ; при первомъ крикѣ онъ схватился одной рукой за оружіе, другой провелъ по больной головѣ и вскочилъ.

Вдругъ среди ночной темноты пролетѣлъ огненный шаръ, за нимъ второй, третій, и въ мгновеніе ока соломенныя крыши запылали яркимъ пламенемъ. Раздались ружейные выстрѣлы; были-ли то часовые, возвѣщавшіе тревогу, или нападающіе враги? Донголанецъ сорвался со скамьи, толкнулъ ногой полупьянаго Ибрагима и закричалъ: прочь отсюда, если не хотите задохнуться!

Кругомъ засвистали стрѣлы и копья. Дымъ, копоть и пламя поднимались отовсюду, воздухъ раскалился до нельзя. Юсуфъ Нуръ, задыхаясь отъ дыма, перепрыгнулъ черезъ заборъ, за нимъ нѣсколько человѣкъ, — прочіе же столпились кругомъ Ибрагима, стараясь пробиться сквозь толпу съ другой стороны. Они дали залпъ по неграмъ, темныя линіи которыхъ вырисовались при свѣтѣ пожара, въ отвѣтъ имъ посыпался градъ стрѣлъ и копій и раздался ружейный выстрѣлъ. Началась ожесточенная рукопашная битва, пользуясь этимъ, Юсуфъ Нуръ и его нѣсколько спутниковъ могли спастись незамѣченные. Они бросились въ густую траву и бурьянъ и счастливо спаслись подъ прикрытіемъ темной ночи отъ своихъ черныхъ враговъ, занятыхъ на другой сторонѣ ограды.

Ибрагимъ встрѣтился грудь съ грудью съ разъяренными неграми; стрѣлять больше нельзя было; противники схватились въ рукопашномъ бою, отчаяніе придало мужества донголанцамъ. Большая часть ихъ пали на полѣ сраженія; необузданная ярость негровъ не щадила даже женщинъ и дѣтей. Однако маленькой кучкѣ донголанцевъ, съ Ибрагимомъ во главѣ, удалось прорваться сквозь строй негровъ. Они добрались на слѣдующее утро до маленькой серибы, принадлежавшей одному донголанцу, который гостепріимно открылъ имъ свои двери.

Ибрагимъ былъ внѣ себя отъ негодованія и проклиналъ неудачу, къ тому же двѣ довольно опасныя раны не давали ему ни минуты покоя. Но хуже всего было то, что возмущенные его долгими притѣсненіями негры преслѣдовали его по пятамъ. На слѣдующее же утро толпа чернокожихъ обступила со всѣхъ сторонъ серибу. Ибрагимъ приказалъ закрыть всѣ входы и выходы и повсюду разставилъ часовыхъ.

Послѣ полудня негры попытались было сдѣлать нападеніе на серибу и пустили за ограду цѣлую тучу стрѣлъ, однако, онѣ не причинили особеннаго вреда. Первый штурмъ былъ отбитъ, благодаря тому, что у донголанцевъ былъ большой запасъ пороху и пуль, и они встрѣтили негровъ сильнымъ огнемъ. Какъ только пули уложили нѣсколько человѣкъ ихъ товарищей, негры обратились въ бѣгство и остановились только, когда отбѣжали отъ серибы на ружейный выстрѣлъ.

Если бы осажденные попытались теперь сдѣлать вылазку, они, вѣроятно, спаслись бы, но вмѣсто этого они стали осыпать насмѣшками и потоками брани отступающихъ негровъ.

Негры горѣли желаніемъ сдѣлать второй приступъ, однако, Азика объявилъ, что хочетъ еще разъ осмотрѣть окрестность для того, чтобы узнать, съ какой стороны удобнѣе всего проникнуть въ серибу.

Сериба была открыта со всѣхъ четырехъ сторонъ; съ двухъ сторонъ тянулась каменистая равнина до самой опушки отдаленнаго лѣса, съ третьей — поля, а съ четвертой — степь, поросшая густой травой. Съ этой стороны было всего удобнѣе пробраться къ серибѣ, трава была очень густа и высока и подходила къ самой оградѣ. Захвативъ свой лукъ и стрѣлы, Азика поползъ съ ловкостью полевого звѣрька.

Негры, желая отвлечь вниманіе осажденныхъ отъ своего маленькаго соглядатая, съ дикими криками начали подвигаться ближе къ серибѣ, оставаясь, однако, на разстояніи выстрѣла; сами же они послали цѣлую тучу своихъ легкихъ роговыхъ стрѣлъ съ желѣзными наконечниками; но стрѣлы эти приносили мало вреда, — подхваченныя вѣтромъперелетали онѣ черезъ ограду и падали на землю. Казалось, они просто забавлялись, и донголанцы встрѣтили ихъ стрѣлы насмѣшками и остротами; положеніе ихъ перестало уже казаться имъ опаснымъ.

Даже Ибрагимъ Ага, отбивъ такъ успѣшно первый штурмъ, ожилъ снова; прежняя самонадѣянность вернулась къ нему.

Какъ разъ около ограды находился невысокій холмъ, съ котораго можно было бросить взглядъ на окрестности серибы. При первыхъ крикахъ и шумѣ среди негровъ, Ибрагимъ поднялся на это возвышеніе. Донголанцы стояли у ограды съ оружіемъ въ рукахъ, выжидая только той минуты, когда негры подойдутъ ближе, чтобы встрѣтить ихъ ружейнымъ залпомъ.

Пока Ибрагимъ вглядывался въ окрестности серибы, изъ травы, шагахъ въ 50 отъ него, внезапно вынырнулъ карликъ, и онъ увидѣлъ передъ собою лицо Азики, искаженное отвратительной гримасой. Но въ ту минуту какъ Ибрагимъ схватился за ружье, въ воздухѣ просвистала стрѣла съ желѣзнымъ наконечникомъ и впилась глубоко въ шею Ибрагиму, — онъ глухо вскрикнулъ и упалъ навзничь съ холма. Вслѣдъ за его паденіемъ раздался насмѣшливый хохотъ, и Азика бросился было прочь отъ забора, но одинъ изъ солдатъ успѣлъ схватить его за руку и потащилъ за собою. Однако карликъ, какъ змѣя выскользнулъ изъ его рукъ и въ нѣсколько прыжковъ исчезъ въ травѣ, прежде чѣмъ тотъ успѣлъ опомниться.

Нѣкоторые изъ нихъ замѣтили чернаго карлика и послали за нимъ въ догонку пулю, но тотъ былъ уже внѣ выстрѣла.

Теперь негры стремительно бросились на приступъ; осажденными овладѣло чувство полной безпомощности и смятенія. Нѣсколько минутъ спустя въ серибу ворвались сотни враговъ, и прежде чѣмъ наступила ночь, донголанцы всѣ до одного были перебиты. Побѣдители набросились на богатые запасы, находившіеся въ серибѣ, и устроили пиршество; озаренный яркимъ свѣтомъ костровъ, маленькій Азика отплясывалъ дикую побѣдную пляску. На слѣдующее онъ исчезъ.

ГЛАВА XIII.
Затрудненія все увеличиваются.

Въ большомъ прекрасномъ саду, въ Ладо, сидѣла дочка Эмина, Ферида, и внимательно вслушивалась въ разсказы Апоки, поселившейся въ домѣ Эмина послѣ трагической смерти своего мужа; она отдала себя всецѣло ребенку Эмина, и дѣвочка въ свою очередь сильно привязалась къ ней.

Самъ же Эминъ въ эту минуту прогуливался по саду съ высокимъ загорѣлымъ мужчиной; оба были погружены въ серьезный разговоръ. Все въ чужеземцѣ, — и его костюмъ, и внѣшность изобличало европейца; оба собесѣдника разговаривали по нѣмецки.

— Дорогой докторъ Юнкеръ^[9], — говорилъ Эминъ, — вы не можете себѣ представить, какъ я счастливъ видѣть васъ у себя, особенно теперь, въ это тяжелое бѣдственное время, когда все кругомъ меня ежеминутно грозитъ гибелью, все, все, что создано мною въ теченіе столькихъ лѣтъ съ такимъ трудомъ и настойчивостью, и когда каждый день приноситъ мнѣ вѣсти о новыхъ вѣроломствахъ. Но съ другой стороны я очень огорченъ, что долженъ принять васъ на этомъ маленькомъ клочкѣ земли, мы съ вами здѣсь точно въ плѣну, этотъ клочокъ — все, что осталось въ настоящее время отъ экваторіальныхъ провинцій. Когда мы встрѣтились съ вами въ первый разъ, наше положеніе было лучше.

— Да, это было давно, въ ноябрѣ 1876 г., когда я пріѣхалъ изъ Хартума на пароходѣ. Вы вернулись только нѣсколько времени спустя изъ вашего путешествія къ королю Уганды, Мтеза. О, я никогда не забуду этого дня. Это былъ настоящій праздникъ для меня. Весь гарнизонъ выстроился на берегу Нила и привѣтствовалъ васъ воинскими почестями.

— Съ тѣхъ поръ вы обогатили міръ удивительными открытіями въ Африкѣ, и я отъ всей души желаю вамъ, чтобы вы какъ можно скорѣй со всѣми вашими богатыми сокровищами, возвратились на родину здравы и невредимы.

— Мнѣ хотѣлось бы прокричать всѣмъ по ту сторону океана: знайте, что въ глуши Африки самоотверженно борется докторъ Эминъ. Вѣчный позоръ всей Европѣ, если она ничего не предприметъ для его спасенія; онъ выказываетъ мужество, достойное величайшихъ героевъ, пусть придутъ къ нему, наконецъ, на помощь и отвоюютъ обратно экваторіальныя провинціи. Только въ надеждѣ, что все это осуществится, я ѣду въ Европу.

Эминъ горячо пожалъ руку своему собесѣднику, а тотъ продолжалъ:

— Скажите мнѣ, чего вы ожидаете, на что надѣетесь?

— Моя единственная надежда на Гордона Пашу, который, какъ вамъ извѣстно, опять назначенъ генералъ-губернаторомъ Хартума; онъ одинъ только при настоящемъ положеніи дѣлъ можетъ остановить движеніе махдистовъ, разумѣется, въ томъ случаѣ, если ему окажутъ достаточную поддержку. Если въ Суданѣ исполнятъ всѣ его требованія, то мы снова водворимъ миръ и порядокъ.

— Конечно, Гордонъ вполнѣ подходящій человѣкъ для этой цѣли. Но я боюсь, что его оставятъ на произволъ судьбы и что, въ концѣ концовъ, все-таки онъ погибнетъ жертвой своихъ безкорыстныхъ трудовъ на службѣ Египта. Простите меня, я, можетъ быть, огорчаю васъ и разбиваю ваши надежды.

— Дорогой другъ, ихъ такъ легко разбить; я знаю, что мнѣ, главнымъ образомъ, приходится теперь, полагаться на самого себя. Я давно уже отказался отъ всѣхъ отдаленныхъ укрѣпленій провинціи, съ тѣмъ разсчетомъ, чтобы сосредоточить, по возможности, войска и лучше охранять Ладо, которое я превратилъ въ настоящую крѣпость съ глубокими рвами, высокими валами, бастіонами, подъемными мостами и тому подобнымъ. И если уже намъ придется умереть, то мы умремъ какъ честные солдаты.

— Да, васъ, дѣйствительно, не даромъ зовутъ Эминомъ, что значитъ, вѣрный.

Въ эту минуту къ нимъ подбѣжала, весело подпрыгивая, дочка Эмина; она уже издали что то кричала, за ней на почтительномъ разстояніи слѣдовала Апока.

— Что такое случилось, дитя? — спросилъ Эминъ.

— Гатта пришелъ, Гатта пришелъ! — кричала весело дѣвочка. Отецъ ея не вѣрилъ своимъ ушамъ.

— Кто? — спросилъ онъ изумленно.

— Гатта, Гатта! — былъ отвѣтъ.

Между кустами, дѣйствительно, появился Гатта со своими спутниками.

Эминъ, увидя своего вѣрнаго слугу, пришелъ въ восторгъ и сказалъ доктору Юнкеру:

— Здѣсь, дѣйствительно, случилось что то необычайное! — онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ навстрѣчу прибывшимъ.

Неужели это ты Гатта?! Я давно уже считалъ тебя погибшимъ.

Вѣрный негръ уже лежалъ у его ногъ и сквозь смѣхъ и слезы говорилъ ему:

— О, мой дорогой господинъ! Мой добрый господинъ! О, какъ я счастливъ, что снова съ тобою.

Маленькая дѣвочка отъ радости хлопала ручейками, а по свѣтлымъ щекамъ Апоки тихо катились слезы. Негръ положительно не зналъ, съ чего начать свой разсказъ, такъ онъ былъ взволнованъ, но Эминъ ласково прервалъ его.

— Ты разскажешь мнѣ все подробно, Гатта, когда отдохнешь и подкрѣпишься пищей. Апока, проводи этихъ молодцевъ и позаботься, чтобы ихъ хорошенько накормили. Идите, идите, отдохните съ дороги.

Когда они вышли, Эминъ снова обратился къ своему спутнику; на ясныхъ глазахъ его блестѣли слезы.

— Вы непремѣнно должны послушать его разсказъ, это будетъ пѣснь вѣрности и преданности, на какую только способно незлобивое сердце негра. Все, что онъ разскажетъ, будетъ въ то же время исторіей этой страны и частью моей собственной исторіи.

Онъ умолкъ и задумчивый, почти грустный, шелъ рядомъ со своимъ спутникомъ подъ тѣнистыми деревьями.

Гатта былъ вполнѣ счастливъ, что онъ снова въ Ладо и около «добраго отца Эмина». Тотъ назначилъ его унтеръ-офицеромъ, и Гатта чрезвычайно гордился своимъ повышеніемъ; все свободное отъ занятій время онъ проводилъ или около Эмина, или его дочки. Дѣвочка не уставала слушать разсказы негра объ его приключеніяхъ. Она усаживалась гдѣ-нибудь въ тѣни, подъ тѣнью деревьевъ, Апока рядомъ съ ней, а Гатта разсказывалъ о чудесахъ въ Хартумѣ, о битвѣ при Кашгилѣ, о волшебной идилліи въ Джебель Джедирѣ, гдѣ властвуетъ мрачный чернобородый Юсуфъ Нуръ и гдѣ плѣнные львы гремятъ своими цѣпями въ клѣткахъ. Малютка вздрагивала отъ страха, когда онъ разсказывалъ о своемъ бѣгствѣ и о таинственной безконечной пещерѣ.

Между тѣмъ дни шли за днями; но каждый день приносилъ съ собой или дурныя вѣсти, или, по меньшей мѣрѣ, непріятные слухи. То приносили имъ извѣстія о возстаніи мятежниковъ, то о паденіи какого-нибудь укрѣпленія. Однажды послѣ такого сообщенія Эминъ сказалъ доктору Юнкеру съ горькой усмѣшкой:

"Не напоминаетъ ли все это вамъ исторіи о томъ добромъ человѣкѣ, который ежедневно отрывалъ кусочекъ хвоста своей собачкѣ, чтобы не причинить ей разомъ слишкомъ большихъ страданій.

Наконецъ, пришло грозное письмо отъ Керамаллаха, который объявлялъ, что самъ пойдетъ на Ладо, одновременно съ этимъ пришло извѣстіе, что въ Мандугу, лежавшую на границѣ Баръ-эль-Газаля и принадлежавшею къ области Макрака. пришли 1,000 мятежниковъ. Получивъ эти извѣстія, Эминъ тотчасъ же рѣшилъ отозвать гарнизоны изъ всѣхъ далеко лежащихъ къ сѣверу крѣпостей и направить всѣ усилія на то, чтобы, по возможности, защитить Амади, крѣпость лежащую на восточномъ берегу рѣки Яйя.

Начальникъ этого укрѣпленія Мурдіанъ Ага получилъ приказаніе сопротивляться до послѣдней крайности; на помощь ему присоединился гарнизонъ Анака и другихъ сѣверныхъ укрѣпленій. Однако Мурдіанъ Ага не подходилъ совершенно къ подобной роли; онъ былъ очень нерѣшителенъ въ своихъ дѣйствіяхъ и совсѣмъ не умѣлъ пользоваться обстоятельствами.

Амади былъ хорошо укрѣпленъ, оружія и пороху было вполнѣ достаточно; кромѣ того, по приказанію Эмина, изъ области Макрака туда пришли до 800 человѣкъ солдатъ и вооруженныхъ басингеровъ, преданныхъ губернатору. Но вмѣстѣ съ ними вокругъ крѣпости собралось не мало мятежниковъ; онисъумѣли возмутить негровъ, которые толпами переходили на ихъ сторону. Наконецъ, къ мятежникамъ присоединился Юсуфъ Нуръ, благополучно спасшійся изъ Кудурмскаго погрома.

Втарого декабря Мурдіанъ Ага сдѣлалъ вылазку; битва продолжалась нѣсколько часовъ подрядъ, крови было пролито очень много; солдаты взяли приступомъ лагерь, и геройски бились съ донголанцами, но, въ концѣ концовъ, принуждены были отступить, побѣжденные численностью враговъ. Однако они отступили къ крѣпости въ полномъ порядкѣ, унося съ собой своихъ раненыхъ.

Послѣ того донголанцы отступили и укрѣпились въ сосѣдней деревнѣ; они рѣшили голодомъ принудить Амади къ сдачѣ, такъ какъ знали, что хлѣбные запасы въ крѣпости были не велики. Офицеры настаивали на новой вылазкѣ, но комендантъ плохо поддавался ихъ совѣтамъ. Наконецъ, 2-го февраля осажденные сдѣлали вылазку и, подъ начальствомъ Сулейманъ Аги, напали на укрѣпленія донголанцевъ. Битва продолжалась съ перемѣннымъ успѣхомъ съ самаго утра до 2-хъ часовъ пополудни, пока не раздался страшный трескъ, земля задрожала и, казалось, готова была поглотить укрѣпленія; оказалось, что одна изъ гранатъ попала въ пороховой складъ донголанцевъ и произвела взрывъ, который причинилъ не мало смертей. Нападающіе воспользовались всеобщимъ смятеніемъ, штурмомъ взяли лагерь донголанцевъ и стерли его съ лица земли.

Пораженіе это привело мятежниковъ въ уныніе, всѣ они пали духомъ и стали поговаривать о томъ, чтобы отказаться отъ взятія Амади и возвратиться въ Баръ-эль-Газаль. Но противъ такого рѣшенія возсталъ Юсуфъ Нуръ; онъ назвалъ всѣхъ ихъ измѣнниками и трусами, говоря, что не все еще потеряно, а что Мурдіанъ Агу онъ прекрасно знаетъ, и бояться его имъ нечего. Горячая рѣчь его воодушевила мятежниковъ, они рѣшили расположиться лагеремъ немного дальше отъ крѣпости и тотчасъ же отправить пословъ къ Керамаллаху, съ просьбой прислать имъ подкрѣпленіе.

Юсуфъ Нуръ, дѣйствительно, слишкомъ хорошо зналъ коменданта Амади и понималъ, что тотъ не съумѣетъ воспользоваться побѣдой надъ ними. Мурдіанъ Ага устроилъ большой праздникъ въ честь своей побѣды. Но въ то время, какъ старшіе офицеры пировали, среди солдатъ начался голодъ, такъ какъ запасы приходили къ концу и порціи уменьшились до послѣдней возможности. Тѣмъ не менѣе, они готовы были идти хоть завтра въ бой и сражаться до тѣхъ поръ, пока не прогонятъ окончательно врага. Того же мнѣнія были и многіе изъ офицеровъ, но всѣ ихъ старанія повліять на своего начальника были напрасны. Всѣ такія предложенія Мурдіанъ Ага отклонялъ безъ объясненій, и въ то же время хозяйничалъ въ магазинахъ самымъ безсовѣстнымъ образомъ.

Въ такомъ положеніи были дѣла, когда изъ Ладо пришелъ новый отрядъ солдатъ, среди которыхъ находились также Гатта съ братомъ. Ему не сидѣлось въ Ладо, когда кругомъ все кипѣло и когда такъ нужны были преданные и дѣятельные люди. Онъ горѣлъ желаніемъ сразиться съ отрядомъ Эмина, и когда тотъ рѣшилъ послать въ Амадо маленькій отрядъ, Гатта попросилъ позволенія принять вмѣстѣ съ братомъ участіе въ этой экспедиціи. Эминъ счелъ болѣе благоразумнымъ не противиться этому желанію, тѣмъ болѣе, что онъ могъ всегда разсчитывать на преданность обоихъ.

Посольство Юсуфъ Нура къ Керамаллаху имѣло успѣхъ: послѣдній пришелъ на зовъ самъ съ огромнымъ войскомъ; въ его свитѣ былъ и Османъ Эрбабъ, бывшій писецъ Ладо, и войско окружило со всѣхъ сторонъ Амади. Керамаллахъ сдѣлалъ нѣсколько незначительныхъ нападеній на крѣпость, — онъ имѣлъ въ виду ослабить этимъ еще болѣе силы истощенныхъ отъ голода солдатъ; нападенія эти совершались обыкновенно ночью.

Крѣпость постепенно была окружена со всѣхъ сторонъ и, что хуже всего, отрѣзана отъ рѣки, такъ что, помимо недостатка въ пищѣ, явился недостатокъ въ водѣ, и солдаты вынуждены были копать колоды внутри крѣпости. Наконецъ, настала минута, когда у храбрыхъ защитниковъ не оказалось ни крошки хлѣба. Голодные и усталые лежали они у костровъ, на которыхъ нечего было варить, и въ эту то минуту и проявился могучій духъ Гатгы. Своимъ горячимъ краснорѣчіемъ онъ воодушевилъ солдатъ, возбудивъ въ нихъ мужество; онъ говорилъ, что Эминъ не покинетъ ихъ въ нуждѣ, а пришлетъ изъ Макраки провіантъ, когда же ему возражали, что до тѣхъ поръ они всѣ успѣютъ умереть съ голода, онъ указалъ на висѣвшія для просушки передъ пустыми магазинами шкуры.

— Если у насъ нѣтъ болѣе воловъ, зато остались ихъ шкуры; они также могутъ наполнить желудокъ, а больше ничего и не требуется.

Несчастные чернокожіе сняли сырыя кожи и, разрѣзавъ ихъ на тонкіе ремни, сварили ихъ въ котлахъ; нѣсколько дней они питались этой пищей Тщетно Гатта и его товарищи старались уговорить Мурдіана совершить еще одну вылазку, онъ съ гнѣвомъ прогналъ ихъ, заявивъ, что самъ прекрасно знаетъ, что нужно дѣлать.

Тѣ немногіе донголанцы, которые еще находились въ числѣ защитниковъ Амади, не вынесли все усиливающагося голода и однажды ночью исчезли — они перешли на сторону Керамаллаха. Когда этотъ послѣдній и Юсуфъ Нуръ узнали о положеніи дѣлъ въ крѣпости, они рѣшили общимъ штурмомъ положить конецъ осадѣ, но осажденные, несмотря на то, что были обезсилены голодомъ, блестяще отразили штурмъ.

Голодъ все усиливался. Скоро не осталось уже и воловьихъ кожъ, и молчаливое отчаяніе овладѣло солдатами.

— Что же мы будемъ теперь ѣсть? — спрашивали они Гатту, который все еще старался поддержать въ нихъ мужество. Безпомощно оглядѣлся онъ кругомъ, въ надеждѣ найти хоть что нибудь, что могло бы замѣнить пищу, но тщетно искалъ онъ; опустивъ глаза къ землѣ, Гатта молча стоялъ нѣсколько мгновеній. Вдругъ онъ сорвалъ съ своей ноги кожаную сандалію и крикнулъ:

— Не нужно намъ кожаныхъ сандалій, лучше утолимъ ими голодъ.

Несчастные ухватились за эту мысль. Башмаки тотчасъ же очистили отъ грязи и положили въ котелъ — все же лучше, чѣмъ умирать съ голоду.

Черезъ дворъ въ эту минуту медленно проходили три офицера; увидя кипящій котелокъ, они подошли ближе.

— Что вы тутъ стряпаете? — спросилъ одинъ изъ нихъ.

— Мы ѣдимъ наши сандаліи, — спокойно отвѣчалъ Гатта. Удивленный офицеръ былъ глубоко тронутъ.

— Довольно, — громко воскликнулъ онъ, такъ чтобы всѣ слышали, — если Мурдіанъ Ага не рѣшается на вылазку, то мы сдѣлаемъ ее и безъ него. Амади все равно не спасешь; или. мы пробьемся сквозь ряды враговъ, или умремъ честной смертью солдатъ.

Въ отвѣтъ ему раздался крикъ радости, и полуголодные солдаты столпились кругомъ офицера, около котораго уже стояли Гатта и Гефо. Два другихъ офицера тоже присоединились къ товарищу, и всѣ трое, въ сопровожденіи Гатты, направились тотчасъ же къ коменданту, чтобы склонить его и высшихъ офицеровъ оставить Амади и пробиться сквозь ряды враговъ въ Макраку.

Мурдіанъ-Ага по обыкновенію сидѣлъ со своими приверженцами. Они не терпѣли еще голода и, несмотря на крайнее положеніе, всѣ были въ хорошемъ настроеніи духа. Когда офицеры вошли, пирующіе встрѣтили ихъ веселымъ смѣхомъ и пригласили раздѣлить съ ними трапезу. Но тѣ все еще были подъ впечатлѣніемъ только что видѣнной во дворѣ сцены, гдѣ голодные солдаты питались жалкими, старыми подошвами.

Взволнованно и краснорѣчиво описалъ одинъ изъ нихъ то, что видѣлъ, и сообщилъ о рѣшеніи гарнизона. Пирующіе разомъ пришли въ себя; всѣ офицеры заявили полную готовность стать во главѣ солдатъ, только Мурдіанъ Ага противился общему рѣшенію и старался возстановить свой авторитетъ, напирая на то, что, онъ какъ комендантъ крѣпости, долженъ защищать ее до крайности, а крайность, по его мнѣнію, еще не наступила.

Рѣчь его прервалъ Гатта:

— У васъ еще, быть можетъ, и не дошло до крайности, потому что вамъ есть что ѣсть и пить, мы же давно уже съѣли все, что только можно было ѣсть, даже и то, чего тіе стали бы ѣсть и звѣри. Солдаты не хотятъ гибнуть безъ пользы и славы. Мы хотимъ пробиться сквозь ряды враговъ или умереть.

Со двора въ эту минуту раздался гулъ сотни голосовъ, которые требовали, чтобы ихъ вели на бой; всѣ офицеры, за исключеніемъ очень немногихъ оставшихся при Мурдіанѣ, вышли во дворъ вмѣстѣ съ Гаттой. Вопросъ былъ рѣшенъ. Напрасно сопротивлялись комендантъ, и его приверженцы, теперь не было уже возможности остановить движеніе, приходилось предоставить все собственному теченію.

Маленькое голодное войско подъ начальствомъ шести офицеровъ вышло черезъ ворота, которыя вели въ Макраку, и напало на сбѣжавшихся со всѣхъ сторонъ донголанцевъ. Послѣдніе не могли остановить яростной силы дошедшихъ до отчаянія солдатъ, потерпѣли большія потери и, въ концѣ концовъ, вынуждены были пропустить ихъ.

Такъ пала крѣпость Амади, и Керамаплахъ со своимъ войскомъ поспѣшилъ занять ее.

Юсуфъ Нуръ ликовалъ.

— Теперь Эминъ Бей не можетъ уже пробраться на сѣверъ, — сказалъ онъ Керамаллаху, — главная задача въ томъ, чтобы преградить ему путь и на югъ. Я самъ отправлюсь къ королю Уганды, Муапгѣ.

Нѣсколько дней спустя онъ былъ уже на пути къ Угандѣ.

Когда извѣстіе о паденіи Амади дошло до Ладо, все населеніе пришло въ сильнѣйшее смятеніе, Эмину стоило не малаго труда успокоить жителей. Каждый день приносилъ съ собой новыя вѣсти; одна печальнѣе другой. Тяжелая туча нависла надъ Ладо. Здѣсь тоже не было недостатка въ недовольныхъ и ненадежныхъ людяхъ, и послѣдніе старались возмущать, по возможности, преданныхъ Эмину людей. Эминъ сходился во мнѣніи съ докторомъ Юнкеромъ, что въ крайнемъ случаѣ необходимо будетъ двинуться дальше къ югу, но, къ своему изумленію, узналъ вдругъ, что среди солдатъ распространились слухи, что ихъ ведутъ на югъ съ тѣмъ, чтобы продать тамъ въ рабство.

Въ то же время онъ получилъ нѣсколько писемъ отъ Керамаллаха. Одно изъ нихъ заключало приказаніе Эмину въ теченіе десяти дней явиться со всѣми высшими офицерами въ Амади; въ противномъ случаѣ Керамаллахъ угрожалъ двинуться со всѣмъ своимъ войскомъ на Ладо. Въ письмѣ была приписка отъ Османа Эрбаба, прежняго писца, который, по приказанію Керамаллаха, убѣждалъ Эмина перейти на сторону намѣстника Баръ-эль-Газаля, ссылаясь на свое собственное прекрасное положеніе и предостерегая Эмина, что, въ случаѣ ослушанія, Ладо постигнетъ та же участь, что и Амади.

Послы, принесшіе эти письма, разсказывали, какъ, хозяйничали тамъ донголанцы; они захватили опять всѣхъ выпущенныхъ Эминомъ на свободу невольниковъ, похищали новыхъ и, какъ скотъ, гнали ихъ въ Баръ-эль-Газаль, гдѣ цѣлыя толпы негроторговцевь тотчасъ же покупали невольниковъ, въ обмѣнъ на лошадей, ословъ, матеріи и другіе товары. При этихъ извѣстіяхъ сердце Эмина обливалось кровью; все то, что онъ успѣлъ сдѣлать для жителей экваторіальныхъ провинцій, — всѣ плоды долголѣтнихъ трудовъ его были разомъ уничтожены.

Между тѣмъ отрядъ донголанцевъ вступилъ въ область Макраки и двинулся на Ванди; комендантъ крѣпости, видя, что не можетъ сопротивляться врагу, отступилъ въ полномъ порядкѣ къ Римо. Между отступившими были Гатта и Гефо.

Донголанцы стали преслѣдовать отступавшихъ и настигли ихъ у Римо, гдѣ произошло кровопролитное сраженіе. Нападающіе понесли большія потери, разбитые на голову они отступили, оставивъ въ рукахъ побѣдителей знамя, оружіе и обозъ.

Гатта поспѣшилъ въ Ладо съ этой радостной вѣстью. Слухъ о побѣдѣ быстро разнесся по крѣпости и поднялъ мужество гарнизона. Гатта же былъ счастливъ, что видитъ снова Эмина. Но въ особенности радовалась его возвращенію дочь Эмина; опять сидѣла она подъ тѣнью банановъ, слушая разсказы негра о его приключеніяхъ, а Апока блестящими отъ волненія глазами слѣдила за обоими.

Нѣсколько дней спустя въ Ладо опять пришли письма отъ Керамаллаха, одно къ офицерамъ и солдатамъ съ приказаніемъ немедленно сдаться, другое къ Эмину; въ этомъ второмъ письмѣ сообщалось о намѣреніи Керамаллаха двинуться со всѣми своими войсками въ Ладо.

Самую важную часть письма составляла выдержка изъ письма Махди къ Керамаллаху, гдѣ сообщалось о взятіи Хартума и о смерти Гордона Паши. Письмо гласило:

"Копія милостиваго приказа нашего господина, Махди (да будетъ благословенъ онъ) вѣрному Керамаллаху шейху Магомету, Эмиру Баръ эльГазаля и Хатъ эль-Эстивы, 12 Раби-Ахиръ 1302 года (28 января 1885 г.).

"Во имя милосерднаго всемогущаго Бога. Хвалите Бога нашего, милосерднаго Господа, обратимъ наши смиренныя молитвы къ Господу.

"Отъ раба, преданнаго Богу, Магомета Махди, сына Абдаллаха, возлюбленному и вѣрному Керамаллаху, сыну шейха Магомета, да воздастъ ему Господь отъ щедротъ своихъ и да оградитъ его десница Господня. Аминь!

"Прими отъ меня благословеніе Господа. Да будетъ тебѣ извѣстно, что согласно неизмѣнному обѣщанію Бога, городъ Хартумъ палъ 9-го Рабнахира текущаго года по утру при содѣйствіи войскъ, которыя отдали себя на служеніе Господу, Повелителю Вселенной; послѣ получасовой битвы пали враги Бога со всѣмъ, что имъ принадлежало; всѣ они погибли на полѣ битвы, всѣ до единаго.

"При первомъ же натискѣ, они Оросились назадъ и заперлись въ своихъ укрѣпленіяхъ, ища тамъ спасенія.

"Наши воины преслѣдовали ихъ и умертвили своими мечами и копьями, и стоны и рыданія ихъ разносились далеко по вѣтру, и всѣ они пали. Врагъ же Господенъ, Гордонъ, какъ мы ни увѣщевали его покориться Богу, ни за что не соглашался сдаться, ибо онъ всегда былъ мятежникомъ. И онъ палъ отъ руки Божіей, онъ пожалъ теперь, то, что посѣялъ грѣховно, и Господь низвелъ его въ домъ гнѣва (адъ) на вѣчныя времена; толпа же его приверженцевъ разсѣяна Богомъ, Повелителемъ Вселенной, да будетъ благословенно имя Его; да воздается каждому по дѣяніямъ его — пламя геены огненной или райское блаженство по Божьему повелѣнію. Да охранитъ тебя Господь отъ зла. Да будетъ надъ тобой благословеніе Всемогущаго Подателя добра.

«Изъ нашихъ приверженцевъ пало за вѣру только 10 человѣкъ, среди всѣхъ прочихъ не было ни одного раненаго. Все свершилось по милости Божіей, ему принадлежитъ эта побѣда, и мы всѣ склонились во прахѣ, возблагодаривъ за побѣду правовѣрныхъ».

Эминъ нисколько не сомнѣвался, что всѣ эти извѣстія вѣрны, онъ ясно видѣлъ теперь, что не было ни малѣйшей возможности добраться до Египта, единственное, что оставалось-это двинуться на югъ черезъ королевства Уніоро и Уганду въ Занзибаръ, а оттуда уже на пароходахъ дальше.

Нельзя было медлить слишкомъ долго въ Ладо, полагаться на крѣпкіе бастіоны было безуміемъ; однако, Эминъ не хотѣлъ предпринимать окончательнаго рѣшенія безъ общаго совѣта. Письма Керамаллаха остались и на этотъ разъ безъ отвѣта.

Три дня спустя въ Ладо вступили 130 солдатъ и нѣсколько офицеровъ подъ начальствомъ Риганъ-Аги, начальника Макраки. На слѣдующій же день Эминъ пригласилъ всѣхъ офицеровъ для обсужденія положенія дѣлъ; совѣтъ состоялъ изъ 16 человѣкъ, въ числѣ которыхъ былъ также итальянскій капитанъ Казати. Въ краткой, по выразительной рѣчи Эминъ представилъ имъ положеніе дѣлъ. Высказавъ свое мнѣніе, онъ передалъ предсѣдательство Риганъ-Агѣ, а самъ удалился, такъ какъ не хотѣлъ стѣснять чиновниковъ личнымъ присутствіемъ при обсужденіи такого важнаго вопроса.

Полчаса спустя ему принесли рѣшеніе 13 голосовъ противъ трехъ.

Заключеніе гласило!

«Въ виду того, что въ Ладо, Редіафѣ, Бедденѣ и другихъ пунктахъ не имѣется на лицо достаточнаго количества хлѣба, чтобы прокормить нашихъ и пришедшихъ изъ Макраки людей, въ виду того, что до будущей жатвы еще долго ждать, а доставка хлѣба требуетъ вооруженныхъ силъ, въ виду всѣхъ выше указанныхъ пунктовъ, необходимо послать тотчасъ же на югъ женъ, дѣтей и обозы, въ крѣпостяхъ же оставить солдатъ, а въ случаѣ нападенія сдать крѣпости и сосредоточить всѣ силы на югѣ. Отступать необходимо на югъ, такъ какъ на сѣверѣ по ту сторону Бора закрыты всѣ пути, на югѣ же въ Дуфиле и Ваделаи у насъ сильныя укрѣпленія съ большими запасами хлѣба и богатыми провіантскими магазинами; кромѣ того, можно надѣяться послать оттуда людей или письма черезъ Занзибаръ въ Египетъ, въ случаѣ же крайности намъ могутъ оказать помощь король Кабрега (въ Уніоро) или сынъ Мтезы (въ Угандѣ)».

Итакъ, было рѣшено. На югъ! на югъ! раздавалось со всѣхъ сторонъ, и мало-по-малу старая область опустѣла. Въ Ладо остались только три баталіона солдатъ подъ начальствомъ Риганъ-Аги; докторъ Юнкеръ взялъ на себя миссію отправиться къ главнымъ негритянскимъ вождямъ на югъ и попросить у нихъ, а также у короля Кабреги въ Уніорѣ, свободнаго пропуска черезъ ихъ владѣнія для Эмина и его людей. Самъ же Эминъ двинулся въ Гондокоро.

ГЛАВА XIV.
Отступленіе къ югу.

Въ Гондокоро Эмимъ оставался недолго, такъ какъ и здѣсь ощущался большой недостатокъ въ хлѣбѣ, и двинулся дальше, къ станціи Мугги.

Здѣсь онъ снова встрѣтился съ Азикой, который сообщилъ ему, что донголанцы покинули Амади и возвращаются обратно въ Баръ-эль-Газаль, предварительно опустошивъ и обезлюдивъ все кругомъ. Эминъ объяснялъ себѣ ихъ отступленіе тѣмъ, что запасы ихъ пришли къ концу и они не имѣли намѣренія пережидать въ полуголодной странѣ періодъ дождей, которые надолго пріостановили бы сообщеніе, въ виду разлитія рѣкъ.

Однако, несмотря на отступленіе донголанцевъ, дорога къ сѣверу все же была закрыта, и Эминъ остался при своемъ первоначальномъ намѣреніи, сосредоточить всѣ силы на югѣ своей провинціи и, если возможно, отступить еще дальше на югъ, въ Занзибаръ. Отправивъ хлѣбъ въ Ладо, онъ продолжалъ свой путь.

Наконецъ; онъ прибылъ со своими въ Ваделаи, станцію, которую рѣшилъ сдѣлать на время своей главной квартирой. Теперь только Эминъ нашелъ возможность обсудить на досугѣ свое положеніе. Оно было незавидное: горсточка людей съ маленькими запасами снарядовъ и пороху, отрѣзанная отъ всѣхъ путей сообщенія, безпомощно стояла среди тысячъ негровъ, готовыхъ ежеминутно возмутиться. Ко всему этому присоединялось сознаніе, что нечего ждать помощи и поддержки не только изъ Хартума, который былъ въ рукахъ махдистовъ, но и изъ Египта, гдѣ ничего не знали объ участи, постигшей покинутыя войска, и о геройскомъ мужествѣ губернатора, неуклонно стоявшаго на своемъ посту.

Необходимо было, во что бы то ни стало, дать знать въ Египетъ о положеніи дѣлъ. Но для этого нужно было войти въ сношенія съ королемъ Кабрега, для того чтобы черезъ посредство его и арабскихъ купцовъ изъ Занзибара, живущихъ въ Уніоро, послать письма миссіонерамъ въ Уганду и къ правителю въ Египетъ. Кого же отправить посломъ въ Уніоро, къ королю Кабрега? Выборъ Эмина остановился на Гаттѣ. Онъ совершенно подходилъ ко всѣмъ требованіямъ Эмина, — его преданность, мужество и опытность были уже испытаны не разъ.

— Гатта, хочешь оказать мнѣ большую услугу?

Тотъ, скрестивъ на груди руки, отвѣчалъ:

— Господинъ, ты знаешь, что моя жизнь принадлежитъ тебѣ, приказывай!

Эти слова звучали такой преданностью и любовью, что Эминъ былъ тронутъ до глубины души — такая вѣрность негра была лучшей наградой за всѣ его труды и лишенія, за горе и невзгоды.

— Ты пойдешь въ Уніоро, къ королю Кабрега, и снесешь ему письма и подарки; въ этомъ путешествіи нѣтъ ничего опаснаго, но мнѣ необходимо, чтобы все было выполнено по возможности скорѣе и добросовѣстнѣе.

— Я готовъ идти хоть сейчасъ; отпусти Гефо со мной, и черезъ восемь или десять дней твои письма будутъ въ рукахъ короля.

На слѣдующее утро маленькое посольство вышло изъ крѣпости. Сначала они шли вдоль Нила, который къ югу отъ Ваделаи сильно расширялся и вился среди лѣсистыхъ холмовъ. ^

На второй день пути, Гатта и его спутники достигли озера Альберта и остановились въ Фаніиморо, на западномъ его берегу, во владѣніяхъ дружественнаго Эмину вождя Боки, который оказалъ имъ радушный пріемъ. Глазамъ путешественниковъ открылась картина, полная безмятежнаго покоя и мирной жизни, представлявшая странный контрастъ съ дикими воинственными сценами, среди которыхъ они жили все послѣднее время. У подножія довольно высокой горной цѣпи разстилалась долина, покрытая густой мягкой травой и красивыми деревьями; далеко тянулись воздѣланныя поля, среди нихъ группами расположились хижины негровъ, волы и козы мирно паслись на лугахъ, дѣти прыгали тутъ же съ веселымъ смѣхомъ, женщины возвращались съ водою съ рѣки. Гаттѣ казалось, что онъ попалъ въ другой міръ. Однако, онъ не могъ долго предаваться отдыху, и на слѣдующее же утро вождь велѣлъ перевезти его со спутниками на восточный берегъ озера. Надъ лодкой то и дѣло поднимались водяныя птицы всевозможныхъ породъ, лѣниво двигая крыльями; за лодкой тянулись цѣлыя стаи рыбъ, онѣ поднимались такъ высоко на поверхность воды, что чешуя ихъ блестѣла, переливаясь на солнцѣ всѣми цвѣтами радуги. Лодка тихо скользила впередъ. На востокѣ, въ синеватомъ туманѣ вырисовывалась длинная цѣпь горъ, которая, по мѣрѣ приближенія къ берегу, становилась все яснѣе и яснѣе. Наконецъ, лодка пристала къ берегу. Простившись дружески со своими провожатыми, путешественники пошли дальше къ югу и, послѣ долгаго и труднаго пути, наконецъ, увидѣли передъ собою окаймленную горами долину, гдѣ находилась МпароНіамога, столица короля Кабрега. Здѣсь жилъ драгоманъ Мсиге, служившій прежде у Эмина и преданный ему всей душой. Гатта поспѣшилъ къ нему и съ его помощью проникъ къ королю Кабрега, которому передалъ письма и подарки. Но Кабрега усумнился, дѣйствительно ли передъ нимъ посолъ отъ Эмина. Онъ былъ въ дурномъ настроеніи, такъ какъ враждебныя отношенія съ сосѣднимъ королевствомъ Уганда обострялись вс’е болѣе и болѣе. Чтобы разрѣшить свои сомнѣнія, онъ отдалъ приказаніе Мсигѣ сопровождать съ нѣсколькими людьми Гатту и его товарищей въ Ваделаи и узнать, правда ли, что они посланы Эминомъ. Послѣ двухнедѣльнаго пребыванія въ Мпаро-Ніамогѣ отрядъ двинулся въ обратный путь къ Ваделаи.

Между тѣмъ туда вернулся докторъ Юнкеръ. Всѣ его старанія убѣдить негритянскихъ вождей разрѣшить черезъ ихъ области сношенія съ Угандой и англійскими миссіонерами не увѣнчались успѣхомъ; смущенный и опечаленный возвратился онъ къ Эмину. Однако, послѣдній, несмотря на всѣ дурныя извѣстія, не терялъ мужества.

— Дорогой другъ, положеніе наше прискорбно, и мнѣ очень больно, что вы должны нести всѣ лишенія вмѣстѣ съ нами; я никогда не забуду того, что вы сдѣлали для меня.

— Кого же не воодушевитъ вашъ примѣръ? Вы дѣлаете несравненно больше, чѣмъ я!

— Я чиновникъ, и у меня есть обязательства, вы же человѣкъ свободный.

— Долгъ, которому вы служите — нашъ общій долгъ; это — распространеніе цивилизаціи и смягченіе дикихъ нравовъ. Позвольте же мнѣ служить вашимъ интересамъ по мѣрѣ силъ, а теперь скажите мнѣ, въ какомъ положеніи здѣсь дѣла?

— Въ довольно плачевномъ! Наше укрѣпленіе Боръ уничтожено чернокожими. Въ настоящее время самые наши страшные враги — негры, потому что донголанцы въ данную минуту не опасны. Комендантъ Ладо послалъ противъ нихъ на свой странъ 200 солдатъ, подумайте только, 200 человѣкъ противъ тысячъ мятежниковъ. Солдаты, дѣйствительно, дошли до Бора, даже взяли тамъ провіантъ и пороху и пошли дальше на сѣверъ, но здѣсь-то и случилось то, чего можно было ожидать. Въ Баръэль-Серафѣ негры окружили ихъ и перебили всѣхъ до одного. Побѣда эта придала мужества чернокожимъ, вся область возстала, и 4 октября тысячи баронъ, динковъ, шировъ и ніамбаровъ стояли уже подъ стѣнами Ладо.

— Но, ради Бога, объясните мнѣ, что побудило негровъ къ возстанію.

— Объяснить очень нетрудно — донголанцы все время подстрекали ихъ къ возстанію, но пока я былъ тамъ и лично вліялъ на нихъ, насколько это было возможно, все шло еще сносно. Пораженіе солдатъ открыло имъ наше печальное положеніе; къ несчастно, это совпало съ тѣмъ, что наши коменданты въ Гондокоро, Ладо и въ другихъ укрѣпленіяхъ позволили солдатамъ награбить скотъ у негровъ, — вотъ и причина, по которой мы потеряли почти всю область Бари. Мы едва ли въ состояніи подавить мятежъ, да если бы это и удалось, то такая побѣда обошлась бы намъ слишкомъ дорого. Въ виду недостатка хлѣба въ области Бари и невозможности посылать припасы съ юга, намъ волей-неволей пришлось бы очистить всѣ станціи; Поэтому я отдалъ уже приказаніе покинуть Ладо и Гондокоро и двинуться со всѣми людьми въ Дуфиле. Если мы сосредоточимъ всѣ наши силы въ одномъ мѣстѣ, то, можетъ быть, продержимся еще годъ, а за это время намъ удастся послать письма и людей въ Египетъ и получить оттуда отвѣтъ, если только господа офицеры согласятся повиноваться мнѣ, но кто за это поручится.

— Какое же они могутъ имѣть основаніе не повиноваться?

— Во-первыхъ, они недовѣрчиво относятся къ моему отступленію на югъ, и, главнымъ образомъ, потому, что имъ непріятно покидать эти мѣста. Я сотни разъ повторялъ администраціи Хартума, что здѣшнихъ офицеровъ и гарнизоны необходимо смѣнять каждые два года, чтобы они не очень здѣсь засиживались, и чтобы, въ случаѣ необходимости, не являлась бы цѣлая масса затрудненій и препятствій нашему передвиженію. Но мнѣ даже не дали на это никакого отвѣта. Большая часть нашихъ солдатъ — туземцы и никогда не видали даже Египта; само собой разумѣется, что они хотятъ остаться на родинѣ и вести жизнь своихъ праотцовъ; что же касается присылаемыхъ изъ Египта солдатъ и офицеровъ, то они до такой степени успѣваютъ привыкнуть къ здѣшней жизни, точно это ихъ родина. Каждый обзаводится здѣсь семьей и имуществомъ и не хочетъ разстаться ни съ тѣмъ, ни съ другимъ; каждый изъ нихъ знаетъ, что въ Египтѣ его ожидаетъ прежняя дисциплина, забытая имъ въ теченіе долгихъ лѣтъ. Вы теперь, я думаю, прекрасно понимаете, почему люди не хотятъ идти дальше и отказываются отъ повиновенія. Тѣмъ не менѣе я рѣшился дѣйствовать строгостью] и при первомъ же возмущеніи среди солдатъ прибѣгну къ крутымъ мѣрамъ. Какъ видите, положеніе не изъ легкихъ. Однако, простите, я долженъ торопиться къ моимъ больнымъ, — ко всѣмъ непріятностямъ, которыя насъ здѣсь окружаютъ, присоединилась еще и оспа.

Эминъ поднялся съ своего мѣста; въ эту минуту на улицѣ раздался выстрѣлъ.

— Что тамъ такое происходитъ? Пойдемте со мной; — И онъ увлекъ съ собой доктора Юнкера туда, откуда раздался выстрѣлъ.

Во дворѣ около казармъ сидѣли и лежали солдаты, по большей масти, все унтеръ-офицеры, частью суданцы, частью туземцы. Неизбѣжная мрисса ходила въ круговую и успѣла привести солдатъ въ такое состояніе, что они, нисколько не остерегаясь, вслухъ выражали мнѣнія, предназначенныя далеко не для всѣхъ ушей. Старый фельдфебель, негръ, говорилъ своимъ товарищамъ:

— Что изъ всего этого выйдетъ, хотите вы знать? Развѣ вы не понимаете, что значатъ всѣ эти таинственныя посланія къ королю Кабрега, къ миссіонерамъ и постоянное движеніе на югъ? Дураки вы всѣ! Чего ради мы пойдемъ на югъ? Развѣ это наша родина? Дорога къ правительству лежитъ черезъ Ладо въ Хартумъ, а вовсе не черезъ Уніоро въ Занзибаръ. Всѣ мы будемъ проданы въ рабство, — вотъ что они хотятъ съ нами сдѣлать!

— Какъ же намъ быть? — прервалъ одинъ изъ солдатъ общее молчаніе.

— У меня прекрасный планъ, — отвѣчалъ фельдфебель, — и если мы соединимся всѣ вмѣстѣ, то никто уже не помѣшаетъ намъ выполнить его. Мы откажемся двигаться дальше на югъ, и, если намъ станутъ угрожать насиліемъ, то мы сами пустимъ его въ ходъ; мы просто-на-просто перебьемъ всѣхъ, кто только осмѣлится противиться намъ, захватимъ все оружіе и порохъ, и тогда мы сами себѣ господа…

— Однако ты, изрядный негодяй, Хемадъ Гуру, — раздался вдругъ чей-то голосъ, и изъ открытой двери вышелъ во дворъ египетскій офицеръ. — Прежде всего за твой хорошій планъ мы надѣнемъ на тебя цѣпи.

Фельдфебель быстро вскочилъ на ноги, налитыми кровью глазами смѣрилъ офицера съ ногъ до головы и, схвативъ свое ружье, лежавшее рядомъ съ нимъ, бросился на офицера со словами:

— Съ тебя-то мы и начнемъ! Впередъ товарищи, впередъ, кто не хочетъ попасть въ неволю! — Раздался выстрѣлъ. Пуля пролетѣла около самой головы офицера, но онъ не потерялся и схватилъ негодяя за горло; началась ожесточенная борьба, солдаты смотрѣли на нее совершенно равнодушно, и никто не двинулся съ мѣста.

Въ эту минуту во дворѣ показался Эминъ съ докторомъ Юнкеромъ. Быстрымъ взглядомъ обвелъ онъ всѣхъ присутствовавшихъ и сразу понялъ, въ чемъ дѣло.

— Что тутъ произошло? — спросилъ онъ.

Офицеръ передалъ все, что слышалъ. Солдаты стояли молча, опустивъ глаза въ землю. Наступила тяжелая минута, строгій взглядъ Эмина смущалъ солдатъ. Внезапно изъ среды ихъ вышелъ одинъ и заговорилъ.

— Прости, господинъ, — говорилъ онъ покорнымъ, серьезнымъ голосомъ: — Ты знаешь, что мы всегда стоимъ за тебя, не смотря на лишенія и нужду.

Смотри, наша одежда вся въ лохмотьяхъ и мы безропотно покрываемся шкурами, наша пища скудна, наши жены и дѣти голодаютъ, — но мы готовы все переносить, если ты только обѣщаешь намъ, что не выведешь насъ изъ родины и не продашь насъ въ рабство королю Кабрега.

— Закого же вы меня принимаете! — воскликнулъ Эминъ, — развѣ не я противился всѣми силами торговлѣ неграми, съ тѣхъ поръ, какъ живу среди васъ, неужели вы думаете, что я самъ сдѣлаюсь негроторговцемъ? Тотъ, кто сказалъ вамъ это — безсовѣстный лжецъ. Ваша судьба — моя судьба, то, что вы переносите, переношу и я съ вами; и то, что я дѣлаю, я дѣлаю не для себя, а для васъ. Никогда не забывайте этого!

Слова Эмина возымѣли свое дѣйствіе, и настроеніе солдатъ мгновенно измѣнилось. Успокоенный Эминъ направился къ воротамъ, чтобы идти къ своимъ больнымъ; навстрѣчу ему нопалось большое шествіе, впереди котораго шли Гатта, Гефо и Мсиге съ людьми Кабреги.

На улицахъ сбѣжался народъ, собираясь въ оживленныя группы; всѣ радовались, что видятъ, наконецъ, новыхъ людей, и что прибывшіе принесли съ собой ткани для продажи или для обмѣна.

На одной изъ обширныхъ площадей Ваделаи тотчасъ же состоялся базаръ, и, несмотря на высокія цѣны, назначенныя хитрыми продавцами, матеріи и кофе въ одинъ мигъ были раскуплены. Эминъ тоже не остался съ пустыми руками: Кабрега прислалъ ему кусокъ мадополану, кусокъ грубой американской ткани, пестрые платки, циновки изъ Уганды, древесныя ткани, соль, бобы, табакъ и кофе. Взамѣнъ онъ требовалъ пороху, пару ословъ, 1000 листовъ бумаги, сапоги, башмаки, иллюстрированные журналы, барабаны, трубы, медикаменты, зонтики, отвертки, нитки, иголки, пуговицы и другія мелочи — однако, Эминъ, былъ только радъ такой мѣнѣ.

Планъ Эмина установить сообщеніе съ Занзибаромъ черезъ Уніоро и Уганду оказался трудно осуществимымъ. Старый король Уганды, Мтеза, котораго Эминъ хорошо зналъ, умеръ, а на его мѣсто, былъ избранъ сынъ его Муанга. Ему было всего 16 лѣтъ, когда онъ вступилъ на престолъ, но онъ уже въ эти юные годы превосходилъ своего отца жестокостью и кровожадностью; тотчасъ же по восшествіи на престолъ онъ приказалъ убить всѣхъ чиновниковъ отца, кромѣ одного. Кабрега сдѣлалъ оплошность, не пославши своему юному сосѣду при его вступленіи на тронъ обычнаго дара — соли, вслѣдствіе чего между обоими государствами установились довольно холодныя отношенія.

Все это Эминъ узналъ отъ Мсиге; но все таки онъ не терялъ надежды осуществить свой планъ: онъ зналъ, что если Кабрега только захочетъ, то между нимъ и Угандой могутъ еще установиться хорошія отношенія. Онъ переговорилъ по этому поводу съ докторомъ Юнкеромъ, который вполнѣ согласился съ нимъ и даже предложилъ, для окончательнаго выясненія вопроса, самому поѣхать въ Упіоро и, если возможно, проникнуть въ Уганду.

Эминъ съ благодарностью принялъ его предложеніе и далъ ему въ провожатые Гатту, для того чтобы тотъ вѣрнѣе и скорѣе могъ принести ему извѣстія.

Докторъ Юнкеръ взялъ съ собой письма къ англійскому генеральному консулу въ Занзибарѣ, чтобы, при содѣйствіи послѣдняго, увѣдомить египетскую администрацію о положеніи Эмина. Кромѣ того Эминъ просилъ генеральнаго консула прислать ему нѣсколько старыхъ газетъ, изъ которыхъ онъ могъ-бы узнать, наконецъ, что дѣлается въ свѣтѣ, а главное, о ходѣ дѣлъ Судана и Египта, начиная съ 1883 года.

На «Хедивѣ», одномъ изъ двухъ еще оставшихся въ распоряженіи Эмина пароходовъ, уніорцы, докторъ Юнкеръ, Гатта и ихъ спутники двинулись внизъ по рѣкѣ къ озеру Альберта вплоть до Кибиро, откуда они должны были уже отправиться пѣшкомъ.

Эминъ сердечно и дружески простился съ докторомъ Юнкеромъ.

ГЛАВА XV.
Король Уганды.

Ладо все еще держалось, все еще доходили до Ваделаи ужасные слухи о негритянскомъ движеніи. Приказаніе Эмина оставить Ладо не было исполнено мѣстнымъ гарнизономъ, и офицеры наотрѣзъ отказались двинуться дальше къ югу. Самъ же Эминъ былъ не въ состояніи принудить ихъ къ послушанію: онъ не могъ покинуть Ваделаи, такъ какъ ежедневно ожидалъ извѣстій отъ доктора Юнкера.

Наконецъ, возвратился неутомимый Гатта, принесъ цѣлую кипу писемъ и газетъ и разсказалъ о пріемѣ въ Уніоро. Кабрега отнесся очень недовѣрчиво къ посольству, и рѣшился принять доктора Юнкера только на седьмой день. Въ теченіе этихъ семи дней за послѣднимъ не переставали слѣдить, такъ что онъ не имѣлъ никакой возможности вступить съ кѣмъ-нибудь въ сношенія. Наконецъ, одинъ египтянинъ, прибывшій изъ Уганды подъ видомъ торговца, передалъ ему письма, которыя докторъ Юнкеръ и послалъ немедленно черезъ Гатту.

Съ замираніемъ сердца открылъ Эминъ объемистый пакетъ; въ немъ были письма оффиціальнаго и частнаго содержанія, старыя телеграммы и газеты. Это былъ настоящій праздникъ для Эмина, какъ будто на него хлынула живая волна изъ далекаго, чуждаго ему теперь міра; но извѣстія, полученныя имъ, были мало утѣшительны. Онъ получилъ подтвержденіе печальной драмы, разыгравшейся въ Хартумѣ и геройской смерти храбраго Гордона; узналъ онъ также, что докторъ Фишеръ^[10] проникъ почти до самаго южнаго берега озера Викторіи, съ цѣлью оказать содѣйствіе ему и доктору Юнкеру, но теперь принужденъ остановиться въ Узукумѣ, выжидая отъ короля Муанги позволенія пройти черезъ его область. Газеты сообщали далѣе, что Германія начинаетъ заводить свои колоніи на востокѣ и западѣ Африки. Всѣ эти запоздалыя вѣсти глубоко потрясли одинокого, отрѣзаннаго отъ всего остального міра, Эмина. Но болѣе всего его огорчило письмо отъ египетскаго правительства. Оно было написано по французски и въ краткихъ выраженіяхъ сообщало, что египетское правительство не въ состояніи сдѣлать чтобы то ни было для Эмина и его солдатъ, что Египетъ отказывается отъ Судана и что Эмину даютъ полную свободу дѣйствій; въ случаѣ же, если онъ пожелаетъ возвратиться черезъ Занзибаръ, ему открытъ тамъ въ генеральномъ консульствѣ кредитъ.

Мужественный Эминъ, который въ теченіе столькихъ лѣтъ съ безпримѣрной настойчивостью побѣждалъ всевозможныя препятствія, опустилъ голову на руки — такой развязки и такой неблагодарности онъ не ожидалъ. Ни отчаянное положеніе, ни лишенія, ни гибель всего того, что было ему дорого, ничто не поразило его такъ глубоко, какъ это отношеніе къ нему.

Но недолго продолжалось это подавленное состояніе: сознаніе, что онъ все же исполнилъ свой долгъ, было единственнымъ его утѣшеніемъ, и онъ рѣшилъ бороться до конца. Онъ написалъ къ египетскому правительству, что сдѣлаетъ все возможное при настоящемъ положеніи дѣла, написалъ англійскому генеральному консулу въ Занзибаръ, доктору Юнкеру и миссіонеру Макею въ Уганду, и вѣрный неутомимый Гатта поспѣшилъ съ его письмами обратно въ резиденцію Кабреги.

По дорогѣ онъ замѣчалъ сильное движеніе; мужчины, вооруженные длинными копьями и одѣтые въ звѣринныя шкуры, сходились толпами подъ тѣни деревьевъ; глухо звучалъ барабанъ, созывая на войну; Гатта узналъ отъ нихъ, что Ваганда (жители Уганды) напали на Уніоро и что война была въ полномъ разгарѣ. Когда онъ пришелъ въ столицу Кабреги, Мпара-Ніамога она напоминала собой огромный военный лагерь. Повсюду толпились воины, королевскіе матонгали спѣшили отъ одной группы къ другой; отъ нихъ Гатта узналъ, что докторъ Юнкеръ находится у короля.

Одѣтый въ богатыя древесныя ткани, Кабрега сидѣлъ на цыновкѣ, хмурый и недовольный. Онъ не любилъ войны, но разъ она уже возгорѣлась, нужно было употребить всѣ усилія, чтобы покончить ее съ честью. Онъ велѣлъ позвать къ себѣ Юнкера, чтобы спросить его, хочетъ ли тотъ стать въ ряды его войска или предпочитаетъ двинуться къ югу, въ Уганду. Юнкеръ рѣшился на послѣднее; онъ не хотѣлъ принимать участія въ войнѣ, и въ тотъ день, когда войско Кабреги выступило на западъ, чтобы отразить ворвавшагося въ страну врага, онъ со своими спутниками двинулся на югъ, но дорогѣ къ Рубагѣ, столицѣ Уганды.

Ярко сіяло солнце надъ обширной столицей короля Уганды.

Уганда — плодородная цвѣтущая страна, населенная трудолюбивымъ племенемъ, имѣла мирный видъ, не смотря на то, что война была въ полномъ разгарѣ. У а картинами цвѣтущей природы скрывались ужасы войны, подъ чудными кустами или среди зеленыхъ холмовъ валялись непохороненныя тѣла павшихъ отъ руки палача людей, и хищныя птицы справляли надъ ними свой ужасный пиръ. Король Муанга отличался еще большей жестокостью, чѣмъ его отецъ Мтеза, и всѣ подданные трепетали передъ этимъ ребенкомъ на тронѣ.

Въ обширной равнинѣ среди домовъ туземцевъ возвышался его дворецъ. Къ королю только что явились послы султана изъ Занзибара и принесли письма, въ которыхъ испрашивался свободный пропускъ Эмину и его людямъ черезъ Уганду до берега моря. Послы передали ему еще другія письма съ просьбой переслать ихъ дальше Эмину.

Король отпустилъ пословъ, не давъ имъ положительнаго отвѣта, а ограничился полуобѣщаніями. Аудіенція уже кончилась, а король все еще сидѣлъ, переворачивая въ рукахъ письмо и стараясь разобрать трудныя арабскія письмена. Кругомъ него царило глубокое молчаніе; позади неподвижно стояли воины, вооруженные мечами, а передъ нимъ на дорогихъ, искусно сплетенныхъ цыновкахъ сидѣли его первые министры и сановники въ глубокомъ молчаніи. Молодой король былъ одѣтъ въ богатыя арабскія ткани. Несмотря на молодость, лицо его не дышало ни силой, ни свѣжестью; выраженіе лица было сонное и вялое отъ ежедневнаго куренія гашиша, а глаза свѣтились злымъ, жестокимъ огонькомъ. Письмо, которое онъ держалъ, было отъ египетскаго министра Нубаръ-Паши, который предлагалъ Эмину двинутся со своими солдатами черезъ Занзибаръ и сообщалъ, что ему данъ титулъ паши.

— Позвать тотчасъ же сюда араба! — приказалъ онъ гнѣвнымъ голосомъ,

Въ ту же минуту нѣсколько человѣкъ бросились исполнять его приказаніе, и снова въ комнатѣ воцарилось мертвое молчаніе; казалось, всѣ окаменѣли, только первый министръ, единственный изъ оставшихся въ живыхъ сподвижниковъ Мтезы, спокойно игралъ украшенной драгоцѣнностями рукояткой кинжала.

Черезъ нѣсколько минутъ послы возвратились и съ ними вмѣстѣ Юсуфъ Нуръ. Онъ вошелъ спокойной увѣренной поступью, гордо поднявъ свою голову и, только подойдя близко къ молодому королю, глубоко поклонился ему. Муанга протянулъ ему распечатаное письмо Нубара Паши со словами:

— Что здѣсь написано?

Взявъ письмо, Юсуфъ-Нуръ посмотрѣлъ прежде всего, кому оно адресовано; при имени Эмина глаза его гнѣвно запылали; быстро пробѣжалъ онъ письмо и, передавая его обратно королю, сказалъ:

— Счастливъ ты, король Муанга, что вздумалъ распечатать это письмо; это спасетъ и тебя, и твой народъ отъ большого несчастія. Въ этомъ письмѣ передается приказаніе Эмину Бею, намѣстнику Хатъ-эль-Эстивы вступить со своими офицерами и солдатами въ Уганду и отсюда войти въ сношенія съ султаномъ Занзибара и вождемъ англичанъ въ Занзибарѣ. Ты самъ поймешь, какія намѣренія и надежды они питаютъ. Чужеземцы хотятъ отнять отъ тебя твою страну, а тебя сдѣлать рабомъ Египта и англичанъ.

— Никогда! — прошипѣлъ Муанга.

— Смѣю ли я говорить дальше? — покорно спросилъ донголанецъ, и глаза его засверкали зловѣщимъ огонькомъ.

— Говори, — сказалъ король съ нѣкоторымъ страхомъ.

— Ты самъ знаешь, какъ я преданъ тебѣ, и теперь я предостерегаю тебя отъ опасности, угрожающей тебѣ, изъ глубокаго къ тебѣ расположенія. Тебяпостепенно запутываютъ въ сѣти, король Муанга, а ты по своей добротѣ, довѣрчивости и великодушію все переносишь. Смотри, въ самой твоей столицѣ англичане устроили домъ съ крестом] наверху, гдѣ они собираются для молитвы, они склонили на свою сторону уже сотни твоихъ подданныхъ, сердца ихъ отчуждены отъ тебя, ты не можешь уже болѣе разсчитывать на всѣхъ твоихъ людей, въ случаѣ вторженія врага. А враги надвигаются со всѣхъ сторонъ. Въ Узукумѣ остановился бѣлый (докторъ Фишеръ), который говоритъ, что хочетъ только пройти со своими людьми черезъ Уганду, въ сущности же думаетъ основаться здѣсь. Изъ Хатъ-эль-Эстивы идетъ Эминъ Бей и требуетъ пропуска черезъ страну со всѣми своими войсками; англичане изъ Занзибара присылаютъ имъ денегъ, они возстановили противъ тебя даже короля Кабрега и заставили его объявить тебѣ войну, потому что Кабрега другъ Эмина Бея. Понимаешь ли ты, что все это значитъ?

Муанга быстро вскочилъ на ноги, гнѣвнымъ взглядомъ окинулъ онъ все собраніе и заговорилъ хриплымъ голосомъ:

— И никто изъ всѣхъ васъ не могъ указать мнѣ на опасность, которая грозитъ намъ? Для чего же мнѣ министры и совѣтники? Неужели же я долженъ узнать только изъ устъ этого чужеземца о томъ, что насъ тѣснятъ со всѣхъ сторонъ враги? Всѣ вы заслуживаете, чтобы я приказалъ перерѣзать вамъ всѣмъ глотки. Ну, совѣтуйте, какъ мы должны поступить.

— Христіане должны умереть, чтобы не было измѣнниковъ въ странѣ! — воскликнулъ одинъ изъ воягдей, а другой прибавилъ:

— А бѣлаго, который сидитъ въ Узукумѣ, убить и перебить всѣхъ его людей! Ты долженъ показать, что власть твоя непоколебима. Да здравствуетъ король Муанга! — Все собраніе огласилось дружными криками; молодому повелителю понравилось такое проявленіе преданности, и по его сонному лицу скользнуло выраженіе удовольствія. Онъ сдѣлалъ знакъ рукой, и мгновенно наступило гробовое молчаніе.

— А ты что посовѣтуешь мнѣ? — обратился онъ къ Юсуфъ Нуру.

— Прежде всего не пересылай этихъ писемъ Эминъ Бею и откажись передавать его письма въ Занзибаръ. Не только запрети ему пройти черезъ твою страну, а когда ты уничтожишь войска и умертвишь самого Кабрегу, уничтожь также и Эмина Бея. Побѣдивъ твоихъ враговъ, ты будешь самымъ могущественнымъ и самымъ великимъ королемъ, который когда либо правилъ здѣсь. Да здравствуетъ король Муанга!

Дворецъ снова огласился радостными криками, снова засвѣтилось самодовольствомъ вялое лицо короля; но крики разомъ замолкли, когда на порогѣ появились нѣсколько человѣкъ въ пыли и крови и пали ницъ передъ королемъ.

— Уніорцы побѣдили, мы разбиты! — воскликнулъ одинъ изъ нихъ и, съ быстротой молніи выхвативъ изъ-запояса ножъ, перерѣзалъ себѣ горло, — безжизненное тѣло его покатилось къ подножію трона. Вѣстникъ несчастія самъ покончилъ съ собой, не ожидая гнѣва правителя.

Король вскочилъ съ мѣста, глаза его налились кровью и пѣна показалась на губахъ, — казалось, онъ только искалъ жертву, на которой могъ бы выместить свою ярость.

— Принесите мнѣ голову Кабреги! — закричалъ онъ, — или я прикажу васъ всѣхъ повѣсить, слышите! Всѣхъ до одного! Чего же вы еще ждете, ступайте, прогоните всѣхъ уніорцевъ изъ моихъ владѣній, или не показывайтесь мнѣ больше на глаза! Прочь всѣ, пусть останется только Юсуфъ Нуръ!

Въ одинъ мигъ дворецъ опустѣлъ, остался только король, Юсуфъ Нуръ и мертвецъ съ перерѣзаннымъ горломъ. Муанга нѣсколько мгновеній смотрѣлъ на него и, вздрогнувъ, воскликнулъ:

— Крови, крови! Кого мнѣ убить?

— Перебей всѣхъ христіанъ, потому что они твои враги; это они предали тебя королю Кабрега.

— Ты правъ, мы ихъ перебьемъ, мы устроимъ праздникъ, я хочу позабавиться сегодня, а завтра мы добудемъ голову Кабреги. Ступай теперь, Юсуфъ Нуръ.

— Теперь-то ты попался, и дни твои сочтены, Эминъ Паша, — говорилъ самъ съ собой Юсуфъ Нуръ, выходя изъ дворца. — Когда я наступлю ногой на твою мертвую голову, то спокойно возвращусь въ Джебель-Джедиръ. Тогда власть снова будетъ въ нашихъ рукахъ, и намъ безпрепятственно будетъ принадлежать и бѣлая, и черная слоновая кость.

Около часу спустя послѣ описанныхъ происшествій, изъ дома перваго министра вышелъ на улицу невольникъ и пошелъ къ дому англійскихъ миссіонеровъ. Нѣсколько времени онъ осторожно бродилъ около дома, не спуская глазъ съ дверей. Послѣ долгаго ожиданія, дверь, наконецъ, открылась, и на порогѣ появился черный слуга. Какъ только ожидавшій замѣтилъ его, онъ сдѣлалъ ему украдкой знакъ, и слуга подошелъ къ нему. Тогда онъ осторожно передалъ ему запечатанный пакетъ и боязливо прошепталъ:

— Отъ моего господина, министра, мистеру Макей — дѣло спѣшное, будь осторожнѣе.

Оба подозрительно оглянулись кругомъ и разошлись; одинъ скрылся тотчасъ же за заборами, а другой поспѣшилъ къ дому, чтобы отыскать какъ можно скорѣй миссіонера Макей и передать ему письмо. Первый министръ былъ другъ Эмина и всѣхъ европейцевъ вообще; онъ былъ очень уменъ и ловокъ, такъ что съумѣлъ заслужить расположеніе даже своего взбалмошнаго короля-тирана. Письмо его было очень кратко.

«Предупредите доктора Фишера, — его жизнь въ опасности, будьте на сторожѣ сами, — сегодня же нападутъ на христіанъ».

Прочитавъ это письмо, Макей въ тотъ же день отправилъ посла къ доктору Фишеру. Вечеромъ всѣ входы въ домъ миссіонеровъ были накрѣпко закрыты, а сами христіане, удалившись во внутреннія комнаты, горячо молились о спасеніи, — отъ безумнаго злого короля можно было ожидать самаго худшаго.

И король Муанга устроилъ себѣ праздникъ «чтобы позабавиться».

Когда въ городѣ все стихло, около дворца началось движеніе и шумъ. Всѣхъ, кого только считали за христіанъ, вытаскивали изъ домовъ и гнали ко дворцу. Площадь передъ дворцомъ была ярко освѣщена, и на ней палачи совершали свое кровавое дѣло. Несчастнымъ рубили головы, и со стонами и криками смертельно перепуганныхъ людей смѣшивался звукъ трубъ и бой барабана. Но вскорѣ это зрѣлище надоѣло кровожадному повелителю, ему хотѣлось чего-нибудь новаго, и онъ приказалъ, какъ второй Неронъ, привязать христіанъ къ столбамъ и зажечь ихъ живыми. Стонамъ умирающихъ вторилъ теперь его злобный смѣхъ; освѣщенный красными отблесками этихъ живыхъ факеловъ, онъ жадными, налитыми кровью, глазами, слѣдилъ за предсмертной агоніей своихъ жертвъ, сидя на возвышеніи передъ дворцомъ.

Министръ, стоявшій рядомъ съ нимъ, содрогался отъ ужаса, но онъ долженъ былъ молчать, если желалъ сохранить свою собственную голову, — зато Юсуфъ Нуръ, стоявшій слѣва отъ короля, спокойно любовался этой картиной страданій и время отъ времени обращался къ молодому тирану:

— Ты, могущественный повелитель, король Муанга, для тебя человѣческія жизни то же, что прахъ у ногъ твоихъ. Слава тебѣ за то, что уничтожаешь своихъ враговъ. Всѣ, кто тебѣ противятся, должны погибнуть, и ты будешь великій повелитель всей страны до самаго моря; а когда ты умертвишь Кабрегу, ты уничтожишь и всѣхъ бѣлыхъ, которые подкапываются подъ твое могущество. Но ты восторжествуешь надъ ними, ты будешь…

— Да, я уничтожу ихъ всѣхъ! — прервалъ его король. — Подожгите домъ христіанъ, сотрите его съ лица земли, пусть погибнутъ всѣ, всѣ до единаго, въ огонь ихъ, въ огонь! — закричалъ онъ хриплымъ голосомъ; но первый министръ собрался теперь съ мужествомъ и вступился за англійскихъ миссіонеровъ.

— Остановись, господинъ, ради тебя самаго и тѣхъ, кто преданъ тебѣ! Надъ домомъ христіанъ царитъ великій волшебникъ, ты знаешь его, — высокій крестъ блеститъ надъ домомъ, и кто осмѣливается протянуть къ нему руку — погибаетъ. Всѣ, живущіе въ домѣ, владѣютъ этими чарами и могутъ убить однимъ дуновеніемъ. Я самъ видѣлъ, какъ Макей убилъ человѣка, поднявъ только руку съ крестомъ. Берегись, король Муанга, не прикасайся къ этому дому и его жильцамъ, если не хочешь самъ погибнуть!

Король былъ очень суевѣренъ и трусливъ; при первыхъ же словахъ министра онъ задрожалъ отъ страха. Юсуфъ-Нуръ зналъ, что напрасно будетъ теперь уговаривать короля, и замолчалъ. И опять площадь оглашалась только стонами мучениковъ и боемъ барабановъ да звукомъ роговъ.

Наконецъ, не осталось уже ни одной жертвы. Опьяненный зрѣлищемъ, шатаясь, направился Муанга ко дворцу.

Юсуфъ Нуръ шелъ рядомъ съ нимъ. — Завтра мы двинемся на другихъ твоихъ враговъ, — заговорилъ онъ. — Меня пошли въ Узогу, и я приведу подвластнаго тебѣ короля противъ уніорцевъ, ты же пошли свое войско и лучшихъ вождей на востокъ и прикажи имъ не показываться тебѣ на глаза, пока не принесутъ къ твоимъ стопамъ голову Кабреги. Да здравствуетъ король Муанга!

Въ отвѣтъ ему прозвучали, какъ-то странно нарушая тишину этой кровавой ночи, испуганные голоса свиты.

— Да здравствуетъ король Муанга!

На сѣверо-восточномъ берегу озера Викторіи находится область Узога, король которой подвластенъ королю Уганды.

Въ маленькой живописной долинѣ, недалеко отъ озера, отдыхали въ одинъ прекрасный октябрскій день, человѣкъ 50 воиновъ, большею частью, чернокожіе. Они раскинули палатку, въ которой, спасаясь отъ палящихъ лучей полуденнаго солнца, лежалъ на цыновкѣ старикъ. Онъ дружески разговаривалъ съ нѣсколькими неграми, которые толпились около него. Это былъ англійскій епископъ Ганингтонъ, возвращавшійся изъ области Массаи во владѣнія короля Муанги.

Никто, казалось, не ожидалъ никакой опасности. Съ холмовъ видно было голубое озеро и воздѣланныя поля, дорога въ Рубагу была совсѣмъ свободна. Негры весело болтали около костровъ, какъ вдругъ внезапно на нихъ напалъ отрядъ вагандцевъ, и, прежде чѣмъ они успѣли выказать какое бы то ни было сопротивленіе, большинство изъ нихъ были связаны. На шумъ изъ палатки вышелъ епископъ и съ ужасомъ увидѣлъ, въ чемъ дѣло.

На мгновеніе, при появленіи его высокой внушительной фигуры, нападающіе смутились, но вскорѣ они оправились и, схвативъ его, связали.

Четверть часа спустя маленькая долина опустѣла, и вагандцы повели своихъ плѣнниковъ къ столицѣ Узоги. Во всѣхъ деревняхъ, черезъ которыя имъ приходилось проходить, сбѣгались люди и смотрѣли имъ вслѣдъ.

Въ одной изъ деревень ихъ встрѣтилъ вождь гигантскаго роста, съ ясными блестящими глазами. Взглядъ проходившаго мимо него сѣдого епископа остановился на немъ, и дикарю казалось, что взглядъ этотъ проникъ въ самую душу его. Какое-то непонятное ему самому чувство повлекло его вслѣдъ за бѣлымъ человѣкомъ; собравъ своихъ людей, онъ двинулся вслѣдъ за караваномъ и дошелъ съ ними вплоть до столицы страны.

Въ тотъ же самый часъ, когда плѣнные входили въ городъ съ одной стороны, съ другой въѣхалъ Юсуфъ Нуръ, со своей немногочисленной свитой. Передъ домомъ короля оба каравана сошлись, и лицо донголанца вспыхнуло ненавистью при видѣ европейца.

Юсуфъ Нуръ, именемъ короля Муанги, потребовалъ немедленной аудіенціи у короля Узоги. Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ показалъ королю амулетъ, данный ему Муангой, это былъ кусочекъ человѣческой кости съ таинственными знаками, вырѣзанными на ней; при видѣ амулета, король почтительно склонился. Донголанецъ передалъ приказаніе Муанги, который требовалъ, чтобы всѣ жители Узоги тотчасъ же выступили въ походъ противъ Уніоро.

Король Узоги выразилъ полную готовность исполнить требованіе своего повелителя, сказавъ, что въ тотъ же день велитъ бить въ барабаны призывъ на войну. Теперь Юсуфъ Нуръ перевелъ разговоръ на только что приведенныхъ плѣнныхъ. Ему удалось убѣдить короля, что чужеземный бѣлый старикъ врагъ Муанги, къ тому же еще злой волшебникъ, а поэтому и его и всѣхъ его спутниковъ нужно умертвить, такъ же какъ это сдѣлали на дняхъ въ Рубагѣ. Сначала король противился убійству чужеземца и хотѣлъ послать его къ Муангѣ, но Юсуфъ Нуръ объявилъ королю, что беретъ всю отвѣтственность на себя и поколебалъ этимъ сомнѣнія чернокожаго владыки.

На площади передъ королевскимъ домомъ все еще стояли плѣнные, среди нихъ выдѣлялся, какъ библейскій пророкъ, сѣдой епископъ. Возлѣ него стоялъ великанъ-вождь и пристально, не спуская съ него глазъ, глядѣлъ ему въ лицо. Ганигтонъ замѣтилъ, какое впечатлѣніе онъ произвелъ на вождя, и дружески заговорилъ съ нимъ, но тотъ не понималъ его; однако слова епископа звучали такъ мягко, такъ непривычны были для дикаря эти кроткіе звуки, что онъ началъ увѣрять старика на родномъ нарѣчіи, что защититъ и оградитъ его и что никто не посмѣетъ тронуть его пальцемъ, пока живъ вождь Киринди.

Въ эту минуту изъ королевскаго дворца донеслись звуки барабана, возвѣщавшіе о появленіи повелителя. Король вышелъ къ плѣнникамъ, въ сопровожденіи своихъ воиновъ и Юсуфъ Нура.

— Видишь ты старика съ сѣдой бородой? Берегись его, онъ злой волшебникъ, — прошепталъ Юсуфъ Нуръ. Мрачно посмотрѣлъ на епископа повелитель, Ганингтонъ сдѣлалъ шагъ впередъ и хотѣлъ заговорить съ нимъ. Но король въ испугѣ отступилъ назадъ и, протянувъ впередъ руку, закричалъ громкимъ голосомъ, заглушая говоръ толпы: Чужеземцы должны умереть!

При этихъ словахъ вождь Киринди бросился впередъ и сталъ впереди Ганингтона, какъ бы готовясь защитить его.

— Стойте, — воскликнулъ онъ. — Не троньте его — онъ святой.

— Онъ злой колдунъ, — отвѣтилъ ему Юсуфъ Нуръ, въ то же мгновеніе онъ выхватилъ изъ за пояса револьверъ, и секунду спустя старый епископъ лежалъ уже на землѣ съ разможженной головой. При видѣ крови на лицѣ старика, Киринди испустилъ пронзительный крикъ, глаза его метали искры. Онъ задушилъ бы собственными руками донголанца, если бы могъ добраться до него. Въ воздухѣ засверкали ножи и копья, и нѣсколько мгновеній спустя всѣ плѣнники были перерѣзаны.

На слѣдующее утро донголанецъ покинулъ столицу Узоги, въ сопровожденіи полсотни воиновъ и носильщиковъ, пришедшихъ вмѣстѣ съ нимъ; кромѣ того болѣе 150 угандцевъ подъ начальствомъ Киринди, должны были проводить его до Уніоро; " самъ же король собирался выступить со всѣмъ своимъ войскомъ двумя днями позднѣе.

По всей странѣ раздавался призывный звукъ роговъ и барабановъ и всюду, гдѣ имъ приходилось проходить, Юсуфъ Нуръ замѣчалъ общее оживленіе. Онъ пытался заговорить съ Киринди, но тотъ угрюмо молчалъ и шелъ все время среди своихъ воиновъ.

На второй день пути между ними произошло столкновеніе. Донголанацъ считалъ себя предводителемъ маленькаго войска и отдалъ какое-то приказаніе, задѣвшее самолюбіе Киринди.

— Ты не смѣешь здѣсь приказывать, — гордо сказалъ онъ, — я повинуюсь только королю.

— Я приказываю именемъ короля Муанги.

— Я этому не вѣрю, — отвѣчалъ упрямый негръ, а когда Юсуфъ Нуръ пригрозилъ ему и отдалъ воинамъ вторичное приказаніе, Киринди гнѣвно воскликнулъ:

— Мои воины повинуются только мнѣ, а не бѣглому арабу. Не хватайся за оружіе, — я не такъ безпомощенъ, какъ тотъ бѣлый старикъ, котораго ты убилъ!

Съ этими словами вождь схватился за рукоятку кривого ножа: глаза его блестѣли такъ гнѣвно, что Юсуфъ Нуръ, стиснувъ зубы, отступилъ въ сторону.

Нѣсколько дней спустя маленькое войско достигло границъ Уніоро, и вождь послалъ развѣдчиковъ прослѣдить врага и узнать, гдѣ можно соединиться съ войскомъ Муанги.

Между тѣмъ докторъ Юнкеръ съ Гаттой и Гефо, въ сопровожденія небольшого числа воиновъ и носильщиковъ, которыхъ далъ ему Кабрега, дошелъ до рѣки Кафура. Дорогой онъ упалъ и такъ ушибъ себѣ ногу, что отдыхъ былъ ему необходимымъ, но, кромѣ того, онъ не рѣшался идти теперь прямо въ Уганду, а рѣшилъ послать предварительно къ королю Муанга пословъ, которые должны были передать ему отъ Эмина слоновую кость и испросить для Юнкера разрѣшеніе вступить въ Рубагу.

Для этого опаснаго и непріятнаго порученія онъ выбралъ Гатту и Гефо, которые тотчасъ же двинулись на югъ.

Всѣ уніорскія деревни, черезъ которыя имъ приходилось проходить, опустѣли: мужчины ушли въ войска Кабреги, а женщины и дѣти прятались въ ущельяхъ и горахъ. Однажды послѣ полудня, выходя изъ лѣсу, они подверглись нападенію угандцевъ. Гатта тотчасъ же узналъ ихъ и крикнулъ:

— Стойте, мы послы къ королю Муанга!

Враги подошли теперь къ нимъ ближе, ихъ было около 12 человѣкъ; такъ какъ оба негра не оказывали никакого сопротивленія, то они, отобравъ отъ нихъ оружіе, приказали имъ идти за собой. Спустившись съ горы, они увидѣли передъ собою огни лагеря, вокругъ котораго двигались черныя тѣни часовыхъ.

Оба плѣнника, окруженные вооруженными воинами, подошли къ первому костру; навстрѣчу имъ поднялась высокая фигура съ черной бородой, и при свѣтѣ огня, Гатта и Гефо узнали Юсуфъ Нура…

Невольно оба вздрогнули и отшатнулись. При видѣ братьевъ дикая, злобная радость озарила все лицо Юсуфъ Нура.

— Вотъ, гдѣ намъ привелось снова встрѣтиться! Давно уже я мечтаю заполучить васъ обратно! Это счастливый день для меня и я позабочусь о томъ, чтобы и вамъ онъ врѣзался въ память. Эти оба плѣнника принадлежатъ мнѣ, — обратился онъ къ угандцамъ, — они убѣжали отъ меня. Отдайте ихъ мнѣ, и я васъ щедро вознагражу.

Недовѣрчиво переглянулись между собой негры, а Гатта воскликнулъ;

— Мы послы къ королю Муанга, и вы будете за насъ отвѣчать, если мы не дойдемъ до него.

Донголанецъ презрительно засмѣялся:

— Кто это васъ посылаетъ и гдѣ же у васъ дары королю?

— Мы не обязаны давать тебѣ отчетъ, — возразилъ спокойно Гатта. Юсуфъ Нуръ замахнулся, но кто-то схватилъ его за руку, и между нимъ и неграми появилась гигантская фигура вождя Киринди.

— Стой! — сказалъ онъ, — человѣкъ этотъ правъ, и если онъ посолъ къ королю Муанга, то онъ дойдетъ до него, объ этомъ я позабочусь.

Глаза донголанца запылали гнѣвомъ и злобой.

— Я же говорю тебѣ, что это мои рабы, бѣжавшіе изъ Джебель-Джедира; я не выпущу ихъ больше изъ своихъ рукъ.

— Ихъ взяли въ плѣнъ мои люди, стало быть, они принадлежатъ мнѣ, и я провожу ихъ къ королю Муанга; что будетъ съ ними дальше, меня не касается.

— Я застрѣлю ихъ лучше самъ, а не позволю вырвать ихъ изъ моихъ рукъ! — прошипѣлъ Юсуфъ Нуръ и выхватилъ револьверъ изъ-за пояса.

— Если ты прикоснешься къ нимъ хоть пальцемъ, я убью тебя, какъ собаку! — закричалъ вождь; воины его съ угрожающимъ видомъ столпились кругомъ него.

— Пойдемте, — сказалъ Киринди, обращаясь къ плѣнникамъ, и медленно двинулся вмѣстѣ съ ними, окруженный своими людьми, къ другому костру; здѣсь онъ сѣлъ рядомъ съ Гаттой. Братья сообщили вождю о цѣли своего путешествія; они разсказали ему также о кровожадности Юсуфъ Нура и объ его торговлѣ неграми въ Суданѣ.

На слѣдующій день угандцы двинулись дальше.

Дорога спускалась по склону горы, у подножія которой разстилалась лѣсистая долина. Впереди осторожно шли угандцы. Юсуфъ Нуръ и его спутники составляли арріергардъ. Гатта и Гефо шли между угандцами, не связанные, но обезоруженные; разговаривая съ воинами, они мало по малу отстали и очутились теперь въ послѣднихъ рядахъ угандцевъ. Донголанецъ ѣхалъ на ослѣ за ними. Въ душѣ его кипѣла злоба противъ высокомѣрнаго вождя, который смѣлъ ему перечить. Но еще сильнѣе была его ненависть къ обоимъ братьямъ, которые двигались въ нѣсколькихъ шагахъ передъ нимъ, ихъ онъ ненавидѣлъ больше всего на свѣтѣ.

Въ это время Гатта обернулся въ сторону Юсуфа Нура; солнце ярко освѣщало его лицо, и донголанцу показалось, что по губамъ Гатты скользнула насмѣшливая улыбка. Не помня себя, онъ выхватилъ револьверъ и выстрѣлилъ. Инстинктивно Гатта поддался въ сторону, пуля пролетѣла надъ его головой и убила угандца, шедшаго рядомъ съ вождемъ.

За выстрѣломъ послѣдовало всеобщее смятеніе; въ первую минуту всѣ думали, что на нихъ напали враги, но Киринди видѣлъ, какъ упалъ шедшій рядомъ съ нимъ воинъ, и, обернувшись назадъ, онъ замѣтилъ дымившійся револьверъ въ рукахъ Юсуфа Нура. Вождь бросился къ нему съ крикомъ:

— Умри, арабская собака!

Съ этими словами онъ бросилъ въ него копьемъ, Юсуфъ Нуръ вторично выстрѣлилъ, но выстрѣлъ этотъ не причинилъ никому вреда, потому что въ то время, какъ донголанецъ прицѣливался, подъ нимъ свалился оселъ, пораженный копьемъ Киринди.

Испуганные носильщики побросали свои ноши и разбѣжались во всѣ стороны; пользуясь минутнымъ смятеніемъ, Юсуфъ Нуръ исчезъ изъ виду, но зоркій глазъ Гатты скоро открылъ его, и онъ бросился вслѣдъ за нимъ вмѣстѣ съ Гефо.

Всѣ побѣжали за ними. Юсуфъ Нуръ летѣлъ какъ вихрь, время отъ времени надъ головой его раздавались выстрѣлы и летѣли дротики, однако, ему все же удалось достигнуть лѣса. Гатта, Гефо и великанъ Киринди не отставали отъ него. Вдругъ они услышали странный звукъ падающаго тѣла и глухой крикъ не то ярости, не то боли.

— Осторожнѣе! — крикнулъ Киринди. Предостереженіе его пришлось какъ разъ во время. Почва здѣсь разомъ понижалась и подъ самымъ обрывомъ разстилалось глубокое, поросшее травой, болото.

Сюда то прыгнулъ, или вѣрнѣе, упалъ донголанецъ; тщетно старался онъ освободиться изъ вязкой трясины, въ которую погрузился но грудь. На лицѣ его появилось выраженіе ужаса, но ни одного звука не сорвалось съ плотно сжатыхъ губъ.

Уганцды, предупрежденные крикомъ вождя, толпились надъ болотомъ и смотрѣли на борьбу донголанца со смертью; онъ погружался все ниже и ниже съ каждой минутой; трясина засасывала его. Киринди насмѣшливо закричалъ ему:

— Вспомни о бѣломъ старикѣ, котораго ты убилъ; ты правъ, онъ дѣйствительно волшебникъ — это онъ приготовилъ тебѣ гибель. Пропадай же здѣсь, умри, не какъ честный воинъ, но какъ бѣглая собака! Умри, погибни!

Голова Юсуфъ Нура между тѣмъ склонялась все ниже и ниже къ растеніямъ, обманчивымъ покровомъ застилавшимъ собою болото, Тогда мужество оставило Юсуфъ Нура, и онъ закричалъ въ смертельномъ страхѣ:

— Убейте меня! не дайте мнѣ ум;ереть этой ужасной, медленной смертью! Сжальтесь, сжальтесь!..

Злобный смѣхъ былъ ему отвѣтомъ; но Гатта не могъ выдержать больше этого ужаснаго зрѣлища; быстро вырвалъ онъ ружье у рядомъ стоявшаго воина, раздался громкій выстрѣлъ, на лбу донголанца показалась кровь, голова его склонилась на бокъ, уста сомкнулись и умолкли навѣки. Онъ исчезалъ постепенно въ зеленыхъ мягкихъ листьяхъ предательскихъ растеній, — вотъ онъ погрузился уже до самыхъ висковъ, вотъ видны уже только волосы, — еще минута, и таинственная могила приняла въ свои объятія Юсуфъ Нура и скрыла его навѣки…

На улицахъ Рубаги раздавались побѣдные клики и ликованія: воины Кабреги были разбиты, а самъ онъ, по словамъ воиновъ, былъ убитъ. Король Муанга находился по этому случаю въ прекрасномъ расположеніи духа, и первый министръ поспѣшилъ воспользоваться благопріятнымъ случаемъ, чтобы дѣйствовать въ интересахъ своихъ друзей: онъ убѣдилъ короля, что побѣдой они обязаны расположенному къ нимъ волшебнику христіанину. Онъ передалъ королю, что Макей проситъ аудіенціи, чтобы принести Муангѣ поздравленія отъ лица англійскихъ миссіонеровъ. Пользуясь этимъ случаемъ, Гатта и Гефо, благополучно добравшіеся до дома миссіонеровъ, тоже представились королю. Они передали ему порученіе доктора Юнкера, а Макей очень ловко доказалъ королю, что это единственный человѣкъ, не имѣвшій ничего общаго съ Кабрегой, такъ какъ покинулъ его, едва тотъ началъ войну. Король Муанга милостиво далъ свое разрѣшеніе на свободный пропускъ д-ра Юнкера.

Докторъ Юнкеръ прибылъ въ Рубагу съ большими остановками, благодаря больной ногѣ. Всѣ его старанія добиться для Эмина разрѣшенія пройти съ его людьми черезъ Уганду до восточнаго берега оказалось совершенно невозможными, — Муанга заявилъ, что одному Эмину разрѣшается пройти черезъ его страну, но съ солдатами — никогда.

Съ этими вѣстями Гатта и Гефо покинули столицу Муанги; Юнкеру же удалось уѣхать оттуда лишь восемь мѣсяцевъ спустя. Онъ избавился отъ взбалмошнаго тирана только благодаря содѣйствію англійскихъ миссіонеровъ, которые помогли ему добраться до Занзибара, откуда онъ уѣхалъ въ Европу.

ГЛАВА XVI.
Эминъ и Стэнли.

Положеніе Эмина было не особенно утѣшительно, Не говоря уже о постоянныхъ столкновеніяхъ между египтянами и туземцами, о лишеніяхъ, которыя приходилось переносить, испытывая недостатокъ даже въ самомъ необходимомъ, онъ боялся, чтобы донголанцы не вернулись въ экваторіальную область и не напали бы на послѣднія укрѣпленія, остававшіяся въ его рукахъ. Но онъ былъ слишкомъ мужественный человѣкъ, чтобы падать духомъ. Въ началѣ 1887 года онъ очистилъ Ладо, въ виду трудности снабженія его провіантомъ, но зато снова овладѣлъ плодородной областью Макраки, и въ половинѣ Апрѣля всѣ одиннадцать укрѣпленій снова были заняты горстью его солдатъ.

Опять наступила весна, весна 1888 года. Какъ и предвидѣлъ Эминъ, движеніе махдистовъ снова возобновилось, и началось тяжелое время. Въ эти печальные дни Эминъ получилъ извѣстіе, сильно взволновавшее его: онъ узналъ, что недалеко отъ озера Альбертъ-Ніанца остановился какой-то бѣлый съ многочисленной свитой. Онъ тотчасъ же отправилъ пословъ съ письмомъ въ мѣстечко Кавалли, которое находилось на югозападномъ берегу озера; въ письмѣ этомъ онъ просилъ европейца подождать, пока Эминъ не повидается съ нимъ.

Недѣли четыре спустя въ Ваделаи пришли дальнѣйшія извѣстія о бѣломъ человѣкѣ. Его звали Джефсонъ и онъ проникъ съ отрядомъ войска къ укрѣпленію Мсуа, самому южному пункту владѣній Эмина, гдѣ былъ принятъ радушно мѣстнымъ гарнизономъ. Отрѣзанному отъ всего цивилизованнаго міра Эмину извѣстіе это не давало покоя, и на слѣдующій же день онъ поплылъ на своемъ пароходѣ «Хедивъ» вверхъ по рѣкѣ къ озеру.

Наступилъ уже вечеръ, когда онъ присталъ къ берегу; въ темнотѣ мерцали факелы, кругомъ шумѣли негры, и едва Эминъ вышелъ изъ лодки, кто-то дружески протянулъ ему руку — это былъ европеецъ Джефсонъ, который привѣтствовалъ его теплымъ рукопожатіемъ. Черезъ нѣсколько минутъ они сидѣли въ убогой негритянской хижинѣ, и Джефсонъ разсказывалъ Эмину про одну изъ замѣчательнѣйшихъ экспедицій, когда-либо имѣвшихъ мѣсто на черномъ материкѣ. Вотъ что онъ сообщилъ ему:

Когда въ Европѣ узнали объ ужасномъ положеніи Эмина, объ его неутомимой дѣятельности и геройской стойкости при такихъ невѣроятно тяжелыхъ обстоятельствахъ, всѣ пришли въ волненіе; у всѣхъ явилось желаніе помочь ему. Немедленно были отправлены двѣ экспедиціи: Ленца и доктора Фишера, но обѣ онѣ не дошли до Эмина; тогда, въ концѣ 1886 года, въ Лондонѣ былъ основанъ комитетъ (Комитетъ для освобожденія Эмина Паши), во главѣ котораго сталъ одинъ изъ самыхъ извѣстныхъ и дѣятельныхъ африканскихъ путешественниковъ, Стэнли. Онъ рѣшилъ придти на помощь Эмину, собралъ запасы, пригласилъ офицеровъ, въ числѣ которыхъ находился и Джефсонъ, и въ январѣ 1887 года экспедиція выѣхала изъ Лондона въ Занзибаръ. Въ Каирѣ Стэнли имѣлъ свиданіе съ Хедивомъ, который снабдилъ его необходимыми документами и, кромѣ того, принялъ на себя часть издержекъ экспедиціи; 21-го февраля они вступили въ Занзибаръ.

Стэнли, по зрѣломъ обсужденіи, рѣшилъ обогнуть мысъ Доброй Надежды, войти въ устье Конго, подняться по рѣкѣ на пароходахъ въ самое сердце Африки и со своими людьми высадиться на берегахъ озера Альбертъ-Ніанца. Въ Занзибарѣ они встрѣтили полуараба Типу-Тибъ, торговца неграми и слоновой костью, котораго обѣщались сдѣлать губернаторомъ верхней области Конго съ тѣмъ, чтобы онъ далъ имъ необходимое число спутниковъ, поставлялъ при первомъ требованіи носильщиковъ, и кромѣ того, охранялъ-бы Стэнли отъ нападеній съ тыла.

24-го февраля они покинули на пароходѣ «Мадура», Занзибаръ, собравши предварительно при содѣйствіи консула Гольмвуда, довольно значительное войско.

Кромѣ Стэнли въ экспедиціи было 9 европейцевъ-офицеровъ, 61 суданскій солдатъ, 13 негровъ-сомали, 3 переводчика, 620 занзибарскихъ носильщиковъ и Типу-Тибъ со значительными силами. 18-го марта они благополучно достигли устья Конго, откуда на судахъ двинулись вверхъ по теченію. Мѣстами приходилось высаживаться на берегъ и совершать утомительные переходы въ сопровожденіи нагруженныхъ носильщиковъ. Добравшись до первыхъ пороговъ у Ямбуя, они расположились вооруженнымъ лагеремъ, который долженъ былъ служить прикрытіемъ дальнѣйшихъ дѣйствій. Оставивъ здѣсь маіора Бартелота съ 275-го войнами, и приказавъ ему двинуться но ихъ слѣдамъ, какъ только придутъ ожидаемыя подкрѣпленія, экспедиція Стэнли, выступила дальше и направилась вдоль лѣваго берега Арувими на сѣверъ.

Послѣ 8-ми дневнаго пути по травянистымъ равнинамъ, путешественники вошли въ дремучій и темный лѣсъ, которому, казалось, не было конца. Нерѣдко приходилось прокладывать себѣ дорогу топорами. Представьте себѣ лѣсную чащу во всѣхъ стадіяхъ ея развитія и гибели, гдѣ исполинскія деревья грозили ежеминутно паденіемъ, другія-же преграждали дорогу, перекрещиваясь, переплетаясь во всевозможныхъ направленіяхъ, образуя горы вѣтвей, громоздясь другъ да друга, и сквозь эту чащу приходилось пробираться, ползти лѣзть безъ конца. Кругомъ вились насѣкомыя всѣхъ видовъ и окрасокъ; скакали шимпанзе и мартышки; птицы и звѣри перекликались на всѣ лады, въ кустахъ то и дѣло раздавался трескъ — это двигались стадо слоновъ. Порой карлики-негры, скрытые въ густой листвѣ, бросали въ путешественниковъ отравленныя стрѣлы, а чернокожіе туземцы грозно провожали ихъ глазами, опираясь на свои длинныя копья. Въ лѣсу было темно даже днемъ, вѣковыя деревья смотрѣлись въ глубокія воды, которыя казались темными и мрачными отъ ихъ тѣни, ночью наступалъ полнѣйшій мракъ. Къ вечеру каждаго дня собирались тучи, громъ гремѣлъ, молніи сверкали со всѣхъ сторонъ и дождь лился потоками, пронизывая до костей измученныхъ, полуголодныхъ людей. Въ этомъ безконечномъ лѣсу путешественники блуждали болѣе полугода.

Это тяжелое время ознаменовалось еще грустнымъ событіемъ. 13-го августа туземцы произвели на экспедицію нападеніе, при которомъ многіе изъ занзибарцевъ пали отъ отравленныхъ стрѣлъ. Въ началѣ октября, истощенные голодомъ и трудными переходами, путешественники, число которыхъ уменьшилось наполовину, пришли къ водораздѣлу между рѣками Ихуро и Итури. Всю ихъ пищу составляли теперь бананы въ небольшомъ количествѣ и мелкіе бобы. Многіе изъ солдатъ растерли ноги до ранъ и были не въ состояніи двигаться дальше, такъ что пришлось оставить ихъ подъ начальствомъ капитана Нельсона; ихъ было 55 человѣкъ. Остальные же двинулись дальше, обѣщая прислать имъ съѣстныхъ припасовъ при первой возможности. Это былъ голодный лагерь въ буквальномъ смыслѣ слова; когда 23 дня спустя Джефсонъ вернулся туда съ маленькимъ отрядомъ, принеся съ собой съѣстные припасы, то онъ нашелъ бѣднаго Нельсона въ состояніи полнаго истощенія; онъ до того исхудалъ, что представлялъ изъ себя скелетъ, обтянутый кожей. Большинство изъ его людей уже умерли съ голоду, а оставшіеся въ живыхъ были настолько слабы, что не могли даже похоронить умершихъ товарищей. Изъ 55 человѣкъ только пять въ состояніи были двинуться въ дальнѣйшій путь.

Наконецъ, послѣ 160 дневнаго пути, во время котораго путешественники не видѣли ничего кромѣ лѣса, воды и клочка неба, наверху, между деревьями, они вышли изъ этого нескончаемаго дремучаго лѣса; это было въ началѣ декабря 1887 г. Трудно описать радость, охватившую ихъ при видѣ открытой зеленой равнины, широко разстилавшейся передъ ихъ глазами, — всѣ разомъ воспрянули духомъ.

Вскорѣ экспедиція вступила во владѣнія вождя Мазамбони, и опять начались столкновенія со врагами. Туземцы отклоняли всѣ ихъ дружескія предложенія, такъ что, въ концѣ концовъ, они принуждены были пролагать себѣ дорогу силой. Среди безпрерывныхъ преслѣдованій чернокожихъ, они переправились черезъ рѣку и, несмотря на сильное сопротивленіе непріятеля, взяли нѣсколько ихъ деревень и сожгли ихъ. Теперь путь къ озеру былъ свободенъ. 12 декабря путешественники поднялись на вершину горной цѣпи, и не болѣе какъ черезъ полчаса они увидѣли широко разстилавшуюся внизу въ скалистыхъ берегахъ зеркальную поверхность водъ. Это было озеро Альбертъ Ніанца. Всѣ воспрянули духомъ и столпились кругомъ Стэнли съ криками радости. Они находились теперь едва въ 10-ти англійскихъ миляхъ отъ Кавалли.

Теперь пришлось спускаться по каменистой почвѣ къ озеру; туземцы преслѣдовали ихъ по пятамъ, не давая имъ отдыха даже ночью. Постоянно отбиваясь отъ ихъ нападеній, они достигли наконецъ подножія горнаго хребта. На берегу озера они ожидали найти какія-нибудь свѣдѣнія объ Эминѣ; они надѣялись, что онъ, предувѣдомленный объ ихъ прибытіи, сдѣлаетъ какія-нибудь распоряженія о пріемѣ экспедиціи туземцами, съ которыми находился въ дружественныхъ отношеніяхъ. Ничего подобнаго не оказалось. Положеніе ихъ было не изъ пріятныхъ. Лодокъ у нихъ не было; отъ туземцевъ они не могли добиться рѣшительно ничего, со всѣхъ сторонъ ихъ окружали враги; порохъ и припасы приходили къ концу, и Стэнли рѣшилъ, что ничего больше не остается, какъ отступить и добыть изъ Киланга Лонга, гдѣ оставались капитанъ Нельсонъ и докторъ Парке, провіантъ и лодки.

Тѣснимые со всѣхъ сторонъ туземцами, они снова взобрались на плоскогорье и три недѣли спустя были въ Ибуири. Здѣсь они основали фортъ Бодо, послали лейтенанта Стэрса въ Килинга-Лонгу за судами, провіантомъ и людьми; по его возвращеніи, комендантомъ новой крѣпости поставили капитана Нельсона, оставивъ ему 43 солдата и слугъ, а сами двинулись вторично къ озеру Альбертъ-Ніанца.

На этотъ разъ имъ удалось склонить на свою сторону Мазамбони, и они благополучно дошли до Кавалли, гдѣ застали письма Эмина.

— Я присланъ привѣтствовать васъ и проводить къ Стэнли, который горитъ нетерпѣніемъ пожать вамъ руку, — закончилъ Джефсонъ свой разсказъ. — Онъ разскажетъ вамъ подробно обо всемъ, о чемъ я упомянулъ только вкратцѣ и мимоходомъ. Онъ без конечно радъ, какъ и всѣ мы, что намъ удалось оказать помощь и открыть свободный путь на родину такому достойному, уважаемому человѣку, какъ вы.

Эминъ сердечно пожалъ ему руку.

— Я очень благодаренъ вамъ, — началъ онъ, — за ваши сообщенія и за все то, что вы и ваши товарищи сдѣлали для меня и для моихъ людей. Мнѣ самому хочется какъ можно скорѣй увидѣть смѣлаго Стэнли, и если вы не имѣете ничего противъ этого, мы выступимъ завтра же утромъ.

Два дня спустя маленькій пароходъ «Хедивъ» качался на волнахъ Альбертъ Ніанца; на немъ находились Эминъ и Джефсонъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ слугъ и солдатъ; всѣ были веселы и оживлены. Чѣмъ дальше подвигался пароходъ къ югу, тѣмъ нетерпѣливѣе Эминъ всматривался въ берегъ. Солнце склонялось уже къ западу, до Кавалли оставалось еще около семи англійскихъ миль. Берегъ становился все виднѣе, въ подзорную трубу можно было различить уже темныя фигуры, а когда совсѣмъ стемнѣло, на берегу замелькали факелы.

Въ семь часовъ пароходъ сталъ на якорѣ, тотчасъ же были спущены лодки и понеслись, разсѣкая темныя волны, къ берегу, съ котораго ихъ привѣтствовали радостные крики и ружейные выстрѣлы.

Темносинее африканское небо поднималось надъ невиданной рѣдкой картиной; вдали молчаливо тѣснились высокіе гребни горныхъ цѣпей, озеро глухо шумѣло, кругомъ свѣтились факелы и искры кружились въ воздухѣ, какъ свѣтляки.

Они вступили въ лагерь. Ихъ привѣтствовали сотни радостныхъ голосовъ, и подъ веселые дружескіе клики нубійцевъ и занзибарцевъ, высоко поднимавшихъ свои факелы, подъ развѣвающимся знаменемъ Египта, соединились въ дружескомъ пожатіи руки обоихъ мужчинъ, тѣхъ двухъ великихъ людей, на которыхъ съ гордостью смотрѣла вся Европа. Стэнли, еще молодой, но преждевременно посѣдѣвшій отъ трудныхъ и утомительныхъ путешествій обнажилъ свою голову передъ мужественнымъ, стойкимъ Эминомъ, тотъ, въ свою очередь, горячо благодарилъ смѣлаго, предпріимчиваго африканскаго путешественника, который, несмотря на всѣ трудности, пришелъ ему на помощь.

Это была трогательная минута. Кругомъ же шло ликованіе, пока ночь не накинула свой темный покровъ на лагерь у озера Альбертъ Ніанца.

ГЛАВА XVII.
Мятежъ.

Эминъ и Стэнли пробыли вмѣстѣ на берегу озера 26 дней и обсудили планъ дальнѣйшихъ дѣйствій. Эминъ не могъ придти къ окончательному рѣшенію — покинуть-ли ему провинціи или остаться; судьба его людей была, казалось, ближе его сердцу, чѣмъ собственная. Впрочемъ, онъ безъ малѣйшаго колебанія готовъ былъ отдѣлаться отъ египтянъ, которые служили у него въ качествѣ чиновниковъ и солдатъ; онъ нисколько не сомнѣвался, что они охотно присоединятся къ Стэнли, чтобы возвратиться съ нимъ въ Египетъ.

Другое дѣло регулярныя войска; ихъ было у него около 1,400 человѣкъ, размѣщенныхъ въ 14 укрѣпленіяхъ. Всѣ они обзавелись здѣсь семьями, и Эминъ сомнѣвался, захотятъ-ли они промѣнять свободную и счастливую жизнь, которую вели здѣсь, на неизвѣстное будущее, ожидающее ихъ въ Египтѣ. Но неужели предоставить ихъ самимъ себѣ, иными словами, на неминуемую гибель? Онъ хорошо зналъ, что едва онъ уйдетъ, между ними возгорятся раздоры, и они всѣ погибнутъ въ братоубійственной войнѣ.

Все это сильно смущало его человѣколюбивое сердце, и онъ не скрывалъ отъ Стэнли своихъ мыслей. Тогда послѣдній предложилъ Эмину взять Джефсона и, объѣхавъ съ нимъ укрѣпленія, прочесть тамъ письма Хедива Египта, Нубара Паши и воззваніе Стэнли, гдѣ солдатамъ предлагалось присоединиться къ нему, оставить экваторіальныя провинціи и двинуться черезъ Занзибаръ въ Египетъ. Самъ Стэнли въ это время намѣревался отправиться къ своему арріергарду, оставшемуся подъ начальствомъ маіора Бартелота. Эминъ согласился на этотъ планъ и условился съ Стэнли, что вернется съ Джефсономъ не позже, какъ черезъ два мѣсяца, и отправится въ фортъ Бодо, чтобы забрать съ собою капитана Нельсона и его людей, а оттуда онъ долженъ былъ вернуться на берегъ Альбертъ-Ніанцы и ждать здѣсь возвращенія Стэнли.

25-го мая 1888 г. Эминъ, въ сопровожденіи Джефсона, возвратился въ экваторіальную область, чтобы подготовить все необходимое для окончательнаго оставленія ея.

Во всей области, которая еще носила имя экваторіальныхъ провинцій, царило смятеніе и глухое недовольство и, по мѣрѣ того, какъ Эминъ и Джефсонъ подвигались къ сѣверу, въ надеждѣ убѣдить населеніе тамошнихъ укрѣпленій покинуть страну, волненіе и возмущеніе на югѣ все возрастало. Между суданскими офицерами было не мало честолюбивыхъ людей, которые считали настоящій моментъ, какъ нельзя болѣе подходящимъ для преслѣдованія своихъ личныхъ цѣлей и повсюду старались возстановить солдатъ противъ Эмина. По всей страдѣ распускались слухи, что Стэнли просто искатель приключеній, а письма Хедива и Нубара Паши подложныя и написаны Эминомъ съ цѣлью — обманомъ вывести людей изъ провинціи и продать ихъ въ рабство.

Однажды пополудни въ первыхъ числахъ августа, комендантъ крѣпости Лаборе, Суроре Ага сидѣлъ со своими офицерами передъ неизбѣжной кружкой вина. Къ коменданту только что пріѣхалъ его хорошій знакомый Абдулъ Вааль, и теперь праздновалось его прибытіе. Разговоръ вертѣлся преимущественно на Эминѣ Пашѣ, и Абдулъ Вааль передалъ слухи, волновавшіе всю страну.

— Неужели же мы будемъ покорно ждать, пока насъ всѣхъ, нашихъ женъ и дѣтей, продадутъ въ рабство? — заволновался Суроре Ага. — Или вы думаете, что всѣ эти слухи несправедливы? Я вамъ скажу только одно: Эминъ, хотя онъ и старается скрыть это, — гяуръ (христіанинъ); онъ ненавидитъ магометанъ, а потому мы тоже имѣемъ право и даже обязаны ненавидѣть его. Кто далъ ему право уводить насъ отсюда? Неужели вы думаете, что еслибы Хедиву понадобился посолъ, такъ онъ прислалъ бы намъ англичанина, гяура? Мы правовѣрные магометане и не хотимъ больше служить невѣрному. Свергнемъ же, наконецъ, его владычество, и вы увидите, какъ всѣ будутъ вамъ за то благодарны.

— Что же ты думаешь сдѣлать, Суроре Ага? — спросилъ одинъ изъ присутствовавшихъ.

— Онъ войдетъ въ Лаборе, но не выйдетъ больше отсюда! — былъ рѣшительный отвѣтъ.

— Но ты вѣдь не собираешься убить его? — вставилъ другой.

— Если онъ будетъ сопротивляться, такъ что же его щадить! — отвѣчалъ комендантъ, и черные глаза его запылали ненавистью.

— На это я никогда не соглашусь, — сказалъ третій, — мы можемъ арестовать его и лишить власти, но мы должны поставить его передъ судомъ офицеровъ, пусть судъ рѣшитъ за насъ.

Всѣ тотчасъ же согласились съ этимъ мнѣніемъ, и рѣшено было предупредить солдатъ о готовящемся бунтѣ.

12-го августа, ничего не подозрѣвая о замыслахъ коменданта, Эминъ спокойно вступилъ въ Лаборе со своей свитой. Гарнизонъ выстроился для встрѣчи Паши, его привѣтствовали ружейными выстрѣтами, трубы проиграли гимнъ Хедива, Эминъ прошелъ передъ фронтомъ, обратился съ нѣсколькими вопросами къ солдатамъ, поговорилъ съ офицерами, и вошелъ въ свой домъ.

Ночь прошла благополучно, но мало по малу тайное приказаніе обошло всѣхъ, и въ воздухѣ носились уже предвѣстники бури, когда въ полдень Эминъ приказалъ выстроить солдатъ, чтобы объявить имъ цѣль своего пріѣзда. Медленными и твердыми шагами вышелъ онъ къ нимъ, въ сопровожденіи англійскаго офицера и немногочисленныхъ солдатъ, въ числѣ которыхъ были Гатта и Гефо, и нѣсколькихъ черныхъ слугъ; среди послѣднихъ мелькала физіономія обезьяноподобнаго Азики. Послѣ краткой вступительной рѣчи Эмина Джефсонъ вышелъ передъ фронтомъ и прочелъ письмо Стэнли, въ которомъ говорилось о цѣли его экспедиціи и предлагалось солдатамъ покинуть провинцію Хатъ-эль-Эстивы, и присоединиться къ нему съ тѣмъ, чтобы черезъ Занзибаръ вернуться въ Египетъ.

Отъ зоркаго глаза Эмина не ускользнуло, что во время чтенія солдаты, переглядывались и перешептывались. Когда послѣ чтенія прокламаціи Хедива, въ которой говорилось о томъ, что въ виду безвыходнаго положенія, въ какомъ находится область Хатъ-эль Эстива, Египетъ отказывается отъ нея и предоставляетъ мѣстнымъ войскамъ полную свободу возвратится вмѣстѣ съ Эминомъ въ Египетъ, или остаться на мѣстѣ, — воцарилось глубокое молчаніе. Эминъ воспользовался этой минутой.

— Къ тому, что вы только что слышали, мнѣ остается прибавить очень немногое, — заговорилъ онъ. — Вы знаете, въ какомъ положеніи дѣла. Средства наши очень скудны; одежды наши пришли въ разрушеніе, наши запасы приходятъ къ концу, а съ сѣвера грозятъ намъ махдисты. Его королевское высочество, Хедивъ, занятый дѣлами въ Каирѣ, предоставилъ насъ самимъ себѣ, разрѣшивъ поступить, какъ мы сочтемъ за лучшее. Самое же лучшее для насъ — какъ это ни тяжело — покинуть страну и присоединиться къ храброму Стэнли.

Изъ рядовъ солдатъ неожиданно выскочилъ, размахивая ружьемъ, гигантъ и, сверкая бѣлыми зубами, съ бѣшенствомъ закричалъ:

— Все это неправда, все это ложь! Письма подложны и чужеземцы пришли не изъ Египта. Если мы должны идти въ Египетъ, то путь нашъ лежитъ черезъ Хартумъ, на сѣверъ, а вовсе не черезъ Занзибаръ, на югъ, и еслибы письма были, дѣйствительно, отъ Хедива, то онъ прямо приказывалъ бы намъ вернуться къ нему, а не давалъ бы разрѣшеніе поступить, какъ мы захотимъ. Ложь все это — ложь и ложь!

Это неожиданное появленіе солдата на мгновеніе смутило даже Эмина, но при послѣднихъ его словахъ онъ овладѣлъ уже собой и схватилъ великана за руку, стараясь вырвать у него оружіе. Гатта, Гефо и солдаты, окружавшіе Эмина, бросились на зачинщика, стараясь обезоружить его, но тутъ разомъ началось общее движеніе. Съ дикими, яростными криками солдаты бросились къ Эмину, уі'рожая ему оружіемъ и стараясь освободить плѣннаго товарища. Эминъ выхватилъ саблю и именемъ Хедива приказалъ офицерамъ возстановить порядокъ. Нѣкоторые изъ нихъ устыдились этого недостойнаго нападенія, на другихъ же подѣйствовалъ повелительный голосъ Эмина, такъ или иначе, но большинство изъ нихъ, выхвативъ сабли, бросилось къ солдатамъ. Но въ эту минуту разъяренному солдату удалось освободиться изъ державшихъ его рукъ и, прежде чѣмъ кто нибудь успѣлъ помѣшать ему, онъ прицѣлился и выстрѣлилъ въ Эмина.

Но въ то же мгновеніе, какъ раздался выстрѣлъ, мелькнула маленькая черная фигура и, обливаясь кровью, упала къ ногамъ Паши. Это былъ Азика; онъ замѣтилъ гнѣвное движеніе солдата, и инстинктъ любви побудилъ его бросится между солдатомъ и его жертвой, и умереть самому за любимаго господина. Шумъ выстрѣла и видъ безжизненнаго тѣла мгновенно отрезвили всѣхъ. Вдругъ раздался громкій крикъ: Ординарцы берутъ нашъ порохъ! И съ шумомъ и крикомъ, толкая другъ друга, солдаты бросились къ пороховымъ магазинамъ; Джефсонъ поспѣшилъ за ними. Эминъ остался одинъ передъ мертвымъ карликомъ. Онъ опустился передъ нимъ на колѣни и положилъ руку на его вѣрное сердце, которое перестало уже биться. Съ грустнымъ чувствомъ смотрѣлъ онъ, на его безжизненное лицо. Среди опасностей и лишеній, ненависти и козней для него билось горячее₎ вѣрное сердце въ груди этого маленькаго чернаго дикаря. Онъ нѣжно провелъ рукой по головѣ убитаго и, кинувъ на него послѣдній взглядъ, медленно направился къ магазинамъ, откуда все еще доносились шумъ и крики.

Покушеніе на жизнь Эмина и геройская смерть Азики имѣли, однако, хорошія послѣдствія. Офицеры тутъ же осудили суданскаго солдата, осмѣлившагося поднять оружіе на своего начальника, и къ великому своему огорченію Суроре Ага принужденъ былъ выпустить безпрепятственно Эмина и его спутниковъ изъ Лаборе.

Но спокойствіе Эмина Паши было нарушено! Онъ зналъ, что достаточно одной искры, чтобы здѣсь вспыхнуло пламя возстанія, и онъ боялся теперь повторенія подобныхъ сценъ въ другихъ укрѣпленіяхъ. Опасенія его подтвердились уже въ укрѣпленіи Хоръ Айю, гдѣ онъ узналъ, что въ Дуфиле пріѣхалъ комендантъ Фаббо, Фадль-эль-Мулла, съ двумя офицерами и 60-го солдатами и объявилъ, что Эминъ и Стэнли лжецы и обманщики, а что онъ (Фадль-эль-Мулла) избранъ египетскими и суданскими офицерами принять управленіе провинціей.

Извѣстіе было не изъ пріятныхъ, и Эминъ-Паша невольно призадумался. На сѣверѣ ему грозилъ гарнизонъ Лаборе, на югѣ открытое возстаніе въ Дуфиле, на западѣ враждебное населеніе, а на востокѣ преграждали путь пороги Нила. Эминъ очутился точно въ плѣну и не видѣлъ впереди выхода. Но онъ не принадлежалъ къ числу робкихъ людей, у которыхъ дурныя извѣстія отнимаютъ рѣшительность. Въ подобныхъ случаяхъ онъ предпочиталъ идти прямо на встрѣчу опасности и на слѣдующей же день выступилъ съ Джефсономъ и своей маленькой свитой въ Дуфиле, находившееся отъ Хоръ-Айю въ 16-ти миляхъ.

Едва Эминъ вошелъ въ крѣпость, на встрѣчу ему вышелъ отрядъ солдатъ, подъ начальствомъ египетскаго офицера, и выстроился передъ Эминомъ и Джефсономъ, другой такой же отрядъ отдѣлилъ обоихъ отъ ихъ спутниковъ, такъ что получилось впечатлѣніе, точно ихъ ведутъ плѣнниками. Со всѣхъ сторонъ стекался народъ, мужчины, женщины и дѣти; на всѣхъ лицахъ было написано любопытство или открытая вражда и ненависть. Гордо выпрямившись, медленно двигался Эминъ впередъ, остановивъ свой спокойный, холодный взглядъ на неистовой толпѣ. Въ первую минуту онъ хотѣлъ было возмутиться противъ такого обхожденія, обратиться съ рѣчью къ народу, напомнить ему о своихъ, благодѣяніяхъ, но гордость и сознаніе, что все это не приведетъ ровно ни къ чему, взяли верхъ, и онъ молча и спокойно шелъ теперь въ квартиру коменданта.

Возбужденная толпа указывала на него пальцами, время отъ времени до него доносились насмѣшки; когда же Эминъ увидѣлъ сборище полупьяныхъ солдатъ, которые преграждали ему дорогу, гнѣвъ и горечь охватили его. Пьяные солдаты шумѣли и ссорились и, вмѣсто военныхъ почестей, встрѣтили своего начальника бранью и насмѣшками. Съ громкими криками набросились они на спутниковъ Эмина, въ одно мгновеніе обезоружили ихъ и толчками погнали къ тюрьмѣ.

Гатта ежеминутно оборачивался въ сторону Эмина, — онъ не зналъ, увидитъ ли его еще когда-нибудь, — никогда еще со времени пожара родной деревни гнѣвъ, горе и страданіе не мучили его такъ, какъ въ эту минуту. Онъ предпочелъ бы вырваться изъ рукъ стражи, въ необузданной ярости уничтожить все, что стоитъ на пути и умереть у ногъ Эмина. Но онъ хорошо сознавалъ, что это было бы безуміемъ, къ тому же такой поступокъ могъ только ухудшить положеніе Эмина; когда же тотъ дружески и ласково кивнулъ ему на прощанье, преданный Гатта ощутилъ приливъ новой надежды, — онъ былъ увѣренъ теперь, что все еще можетъ уладиться.

На главной площади крѣпости, передъ домомъ, который обыкновенно занималъ Эминъ, вышелъ къ нимъ офицеръ. Подойдя къ Эмину; онъ объявилъ, что долженъ его арестовать.

— Кто взялъ на себя право постановить это рѣшеніе? — спросилъ Эминъ.

— Офицеры провинціи, — былъ отвѣтъ.

— На какомъ основаніи?

— Ты обвиняешься въ измѣнѣ Хедиву и его подданнымъ, а также въ несправедливости къ офицерамъ.

Горькая улыбка скользнула по губамъ Эмина.

— Я не признаю вашего суда, — сказалъ онъ, — и отвергаю его рѣшеніе, но въ настоящую минуту не хочу прибѣгать къ насилію, я только надѣюсь, что вы оставите свободу моему спутнику, господину Джефсону.

— Его будутъ держать подъ стражей съ тобой вмѣстѣ, въ твоемъ домѣ! — отвѣчалъ офицеръ.

— Я глубоко огорченъ за васъ, — обратился Паша къ своему товарищу по несчастію, — но эта комедія не можетъ долго тянуться: будемъ же терпѣливо ждать ея конца!

Медленно прошли они черезъ дворъ, среди яростныхъ криковъ черни, и подошли къ дому, около котораго вездѣ была разставлена стража.

Въ послѣдующіе дни волненіе въ Дуфиле еще увеличилось. Изъ всѣхъ большихъ укрѣпленій стекались сюда, на судъ Эмина, офицеры — египтяне и суданцы. Какъ ни старался судъ, но доказать его несправедливаго отношенія къ офицерамъ не могъ, а потому теперь, главнымъ образомъ, напирали на его измѣну Хедиву. Допросъ начался съ трехъ суданскихъ солдатъ, спутниковъ Джефсона. Ихъ поставили передъ собраніемъ офицеровъ и приказали чистосердечно и правдиво отвѣчать на всѣ предлагаемые вопросы, въ противномъ случаѣ грозили подвергнуть ихъ строгому наказанію. Спокойно вышелъ впередъ одинъ изъ трехъ, унтеръ-офицеръ Абдуллахъ, и объяснилъ, что они египетскіе солдаты и что имъ приказано было самимъ Хедивомъ примкнуть къ Стэнли.

— Чѣмъ можете вы это доказать? — спросилъ предсѣдатель.

— Вели принести наши ружья, и ты увидишь на нихъ гербъ нашей страны, — отвѣчалъ солдатъ. Ружья были тотчасъ же принесены, они пошли по рукамъ всѣхъ присутствовавшихъ, которые собственными глазами убѣдились, что ружья эти египетскія: на всѣхъ былъ полумѣсяцъ и звѣзда.

— Гдѣ же ваши мундиры, если вы солдаты? — спросилъ одинъ изъ офицеровъ; по губамъ Абдуллаха скользнула улыбка.

— Клочья ихъ висятъ на деревьяхъ, въ дѣвственныхъ лѣсахъ Конго, — отвѣчалъ онъ.

— Мы сейчасъ увидимъ, правда-ли, что вы солдаты! — воскликнулъ офицеръ и скомандовалъ нѣсколько ружейныхъ пріемовъ, которые тотчасъ же были необыкновенно точно выполнены, — не оставалось ни малѣйшаго сомнѣнія въ справедливости ихъ словъ.

Всѣмъ троимъ разрѣшили удалиться, и одинъ изъ офицеровъ пошелъ за Джефсономъ.

Фадль-эль-Мулла, предсѣдатель суда, предложилъ ему нѣсколько вопросовъ относительно экспедиціи Стэнли, и онъ обстоятельно разсказалъ о возникновеніи движенія и цѣли похода. На лицахъ слушателей лежало выраженіе нетерпѣливаго недоумѣнія, и не разъ разсказчика прерывали недовѣрчивые взгляды, однако, онъ нисколько не смущался. Когда онъ кончилъ, шейхъ заявилъ, что не вѣритъ, что Стэнли былъ въ Египтѣ и присланъ Хедивомъ. Въ отвѣтъ на это Джефсонъ вынулъ изъ кармана предписаніе Хедива и, передавая его Фадль-эль-Муллѣ, сказалъ:

— Какое же вамъ нужно еще удостовѣреніе? Здѣсь собственноручная подпись Хедива, которая должна была-бы предохранить Эмина Пашу и меня отъ недостойнаго обхожденія.

Предсѣдатель взялъ бумагу и передалъ ее секретарю собранія, приказавъ прочесть ее вслухъ. Однако офицеры качали головами и, повидимому, были мало расположены выслушать ее.

— Написать можно, что угодно, бумага все терпитъ! — воскликнулъ одинъ.

— Покажите намъ, не подложна ли подпись! — вставилъ другой.

Замѣчаніе было вполнѣ справедливо, и одинъ изъ писцевъ былъ тотчасъ же посланъ за собственноручно подписанными Хедивомъ приказами. Всѣ головы склонились надъ принесенными бумагами, и на нѣсколько минутъ въ комнатѣ воцарилась тишина. Темнокожіе судьи были смущены и уничтожены; искоса поглядывали они другъ на друга, но никто не имѣлъ достаточно мужества высказать свое мнѣніе первый. Шейхъ многозначительно посмотрѣлъ на главнаго писца, тогда тотъ схватилъ бумагу и, бросивъ ее къ ногамъ Джефсона, воскликнулъ:

— Письмо подложно, и вы съ вашимъ господиномъ, который прислалъ васъ сюда, лжецы и обманщики!

Слова эти, казалось, развязали всѣмъ языки, всѣ разомъ закричали, заговорили; нѣкоторые стали даже требовать, чтобы взять въ плѣнъ и Стэнли, какъ только онъ возвратится на берегъ озера, отнять у него провіантъ и оружіе, а приверженцевъ его перебить. О Джефсонѣ совсѣмъ позабыли, и только когда пришли немного въ себя, его отвели обратно подъ арестъ.

Эминъ большую часть дня проводилъ во дворикѣ, за походнымъ столомъ, перечитывая тѣ немногія книги, которыя были въ его распоряженіи, или же выслушивалъ мельчайшія подробности экспедиціи Стэнли, которыя передавалъ ему неутомимый разсказчикъ Джефсонъ.

Время тянулось невыносимо; къ тому же нельзя было даже предвидѣть, когда и чѣмъ кончится этотъ арестъ. Положеніе, и безъ того тяжелое, ухудшалось еще дурнымъ обращеніемъ со слугами Эмина и порой даже съ нимъ самимъ.

Однажды въ крѣпость пришли вѣсти о томъ, что махдисты взяли Ладо; новость эта страшно взволновала весь гарнизонъ. Нѣсколько дней спустя въ крѣпость явились послы отъ начальника арміи махдистовъ, Омара Салеха — три дервиша, которые принесли письмо къ Эмину. Когда они вошли въ ворота, гордые, спокойные и холодные, со всѣхъ сторонъ сбѣжались посмотрѣть на нихъ. Всѣ трое были высокаго роста, худые и загорѣлые, съ бронзовыми арабскими лицами; одѣты они были въ длинныя ситцевыя рубашки. Но самое странное въ этомъ одѣяніи были разноцвѣтные лоскутки и заплатки, нашитые въ разныхъ мѣстахъ и даже на тюрбанѣ, который прикрывалъ выбритую наголо голову. Вооружены они были обоюдоострыми мечами и длинными копьями, остріе которыхъ походило на удлиненную лопатку.

Вмѣсто, Эмина ихъ привели къ Фадль-эль-Муллѣ, который взялъ письма, гдѣ приказывалось Эмину отъ имени пророка сдаться и отправиться въ Хартумъ. Офицеры сошлись на совѣтъ и постановили продолжать борьбу съ махдистами, а для этого прежде всего послать въ станцію Редіафъ подкрѣпленіе. Пословъ же заковали въ цѣпи и отвели въ тюрьму.

Обо всемъ этомъ узналъ и Эминъ; съ тяжелымъ сердцемъ видѣлъ онъ, что при общемъ безпорядкѣ и полнѣйшей бездѣятельности египтянъ, махдистамъ не трудно будетъ справиться съ ними. Онъ былъ болѣе чѣмъ правъ. Нѣсколько дней спустя въ Дуфиле пришло извѣстіе, что Редіафъ тоже палъ, солдаты и 5 офицеровъ убиты, а женщины и дѣти уведены въ плѣнъ.

Фадль-эль-мулла чувствовалъ себя теперь не особенно пріятно въ роли губернатора, но отступать уже было поздно. Опасность грозила уже и Дуфиле? и офицеры составили новый совѣтъ. Прежде всего необходимо было узнать, какими силами располагаетъ непріятель; для этой цѣли они велѣли призвать дервишей и потребовали отъ нихъ точныхъ свѣдѣній о войскѣ Омара Салеха. Старшій изъ дервишей выступилъ впередъ и сказалъ:

— Вы обошлись съ нами, какъ съ преступниками, а не какъ съ послами, а теперь вы хотите сдѣлать насъ измѣнниками и предателями. Мы присланы не къ вамъ, а къ Эмину Пашѣ, и вовсе не обязаны отвѣчать на ваши вопросы. Пустите насъ, мы уйдемъ туда, откуда пришли.

Шейхъ злобно засмѣялся.

— Мы научимъ васъ покорности! Мы заставимъ васъ смириться, и вы у насъ заговорите!

Дервиши съ холоднымъ презрѣніемъ посмотрѣли на бѣлобородаго фанатика и, не обращая ни малѣйшаго вниманія на насмѣшки и угрозы, спокойно вернулись въ тюрьму. Съ этой минуты несчастныхъ начали подвергать всевозможнымъ пыткамъ. Въ теченіе нѣсколькихъ дней имъ давали обильную соленую пищу и ни капли воды; злобнымъ смѣхомъ отвѣтила имъ стража на просьбу дать воды, и гордые дервиши неповторили свою просьбу. Мучители думали, что теперь они будутъ сговорчивѣе и привели ихъ опять на совѣщаніе чиновниковъ и офицеровъ; египтяне встрѣтили ихъ насмѣшливыми взглядами, а суданцы съ звѣрскими лицами; многіе изъ нихъ привели съ собой даже женъ, разсчитывая на интересное зрѣлище.

Гордо вошли дервиши въ своихъ пестрыхъ одеждахъ, Фадль-эль-мулла вторично предложилъ имъ вопросъ о состояніи арміи махдистовъ, грозя имъ новыми пытками въ случаѣ неповиновенія. Какъ и въ первый разъ, ему отвѣчалъ старшій изъ троихъ.

— Намъ нечего говорить вамъ. Дѣлайте съ нами что хотите, но знайте, что васъ ждетъ мщеніе Бога и его пророка, который силенъ и могущественъ и въ руки котораго вы всѣ преданы!

Злобный смѣхъ былъ имъ отвѣтомъ; по знаку предсѣдателя невольники схватили дервишей и начали подвергать ихъ мучительнѣйшимъ пыткамъ. Лица пытаемыхъ искажались отъ боли, но губы ихъ оставались все также плотно сжатыми, ни одинъ звукъ не слетѣлъ съ нихъ. Присутствовавшія при этой сценѣ женщины плакали и протягивали руки, прося о снисхожденіи, но безсердечные палачи продолжали свое жестокое дѣло, пока пытаемые дервиши не лишились сознанія отъ боли и потери крови. Тогда Фадль-эль-мулла устыдился своего поступка и приказалъ тотчасъ же прекратить пытку и отвести дервишей въ темницу.

Эминъ, по обыкновенію, сидѣлъ на залитомъ солнцемъ дворѣ съ Джефсономъ и курилъ трубку. Гатта, которому было позволено выходить за ограду, только что возвратился домой; онъ встрѣтилъ трехъ дервишей, которыхъ вели съ окровавленными лицами обратно въ тюрьму, и разсказалъ Эмину все, что слышалъ и видѣлъ. При этомъ извѣстіи сердце Паши сжалось еще болѣе: свирѣпость замѣнила теперь человѣчные нравы, о распространеніи которыхъ онъ такъ заботился; а безпечность и небрежность офицеровъ грозила полной гибелью крѣпости. Во дворъ вошелъ Фадль-эль-мулла съ двумя другими офицерами. Съ изумленіемъ посмотрѣлъ на нихъ Эминъ. Фадль-эль-мулла началъ нерѣшительнымъ тономъ:

— Ты знаешь, что махдисты взяли Ладо и Редіафъ?

Эминъ утвердительно кивнулъ головой.

— Что же, по твоему, будетъ дальше?

— Они, безъ сомнѣнія, возьмутъ и Дуфиле!

Офицеры съ ужасомъ и изумленіемъ посмотрѣли на Эмина, а Фадль-эль-мулла воскликнулъ:

— Этого не должно быть, этому нужно помѣшать, и мы пришли за совѣтомъ къ тебѣ.

Горькая улыбка скользнула по губамъ Эмина: — Вы отняли отъ меня власть, что же вамъ за дѣло до моего мнѣнія? Если вы не можете помочь себѣ сами, то зачѣмъ вы присвоиваете себѣ власть, съ которой не можете справиться?

— Мы пришли узнать твое мнѣніе, а не выслушивать твои упреки! — сказалъ угрюмо одинъ изъ офицеровъ.

— Трудно отдѣлить одно отъ другого, — спокойно возразилъ Эминъ. — Совѣтъ я могу дать только одинъ: соберите всѣ войска, идите на Редіафъ и постарайтесь вырвать его изъ рукъ махдистовъ; чѣмъ дальше они проникнутъ на югъ, тѣмъ труднѣе будетъ вамъ спастись отъ нихъ. А главное — не проводите время въ бездѣятельности, а дѣйствуйте; меня же вамъ дальше спрашивать не зачѣмъ; вы сами виноваты въ томъ, что вамъ грозитъ.

Офицеры ушли недовольные совѣтомъ, однако, они сами сознавали, что не оставалось ничего иного, какъ попытаться отбить Редіафъ, и на слѣдующій же день на сѣверъ выступили солдаты и офицеры. Оставшіеся въ крѣпости ожидали вѣстей съ возрастающимъ безпокойствомъ. Вмѣсто утѣшительныхъ вѣстей пришло сообщеніе, что съ махдистами соединились барійцы; это значительно ухудшало положеніе. Среди жителей началось смятеніе; безпокойными толпами сходились они на улицахъ; то тутъ, то тамъ раздавались недовольныя рѣчи противъ временныхъ правителей и чаще и чаще произносилось имя Эмина. Гатта хорошо понималъ, что наступаетъ благопріятный для Эмина поворотъ. Онъ подходилъ къ той или другой группѣ солдатъ, ловко заводилъ съ ними разговоръ, и вскорѣ ему стало ясно, что большинство солдатъ не участвовали нисколько въ заговорѣ, а дѣйствовали только изъ слѣпого повиновенія офицерамъ. Хитрому негру не трудно было убѣдить солдатъ, что Ладо и Редіафъ не пали бы, да и самое движеніе махдистовъ не приняло бы такихъ ужасныхъ размѣровъ, если бы власть оставалась въ рукахъ Эмина.

Однажды, послѣ полудня, въ крѣпость появились солдаты, въ пыли, крови и до крайности истощенные, и тотчасъ же разнеслось извѣстіе, что попытка отбить Редіафъ не увѣнчалась успѣхомъ. Махдисты совершенно разбили нападавшихъ; 6 офицеровъ и масса солдатъ были убиты; по слухамъ, махдисты двигались теперь къ Дуфиле. Отчаяніе овладѣло всѣми. Жители столпились на улицахъ и съ крикомъ бросились къ жилищамъ офицеровъ и Фадль-эль-Муллы. Тотъ, страшно взволнованный, вышелъ имъ навстрѣчу, стараясь ихъ успокоить, но одинъ изъ старыхъ унтеръ-офицеровъ не далъ ему говорить.

— Молчи, — закричалъ онъ, — это вы всѣ ввели насъ въ погибель! Освободите Эмина Пашу или мы перестанемъ повиноваться вамъ! — Толпа единодушно подхватила его, и на площади снова прогремѣло: освободить Эмина Пашу! Фадль-эль-Мулла испугался, обѣщалъ имъ тотчасъ исполнить ихъ требованіе и просилъ не ухудшать неповиновеніемъ и безъ того уже ужаснаго положенія. Съ глухимъ ропотомъ разошлись люди. Въ этотъ же день пришли другіе бѣглецы изъ сѣверныхъ укрѣпленій; ихъ разсказы объ ужасахъ войны увеличили всеобщее волненіе.

При данныхъ обстоятельствахъ мятежникамъ не оставалось ничего иного, какъ освободить Эмина, къ тому же сильнѣйшіе изъ его враговъ погибли подъ Редіафомъ. Эминъ объявилъ, что слагаетъ съ себя всякую отвѣтственность за послѣдующія событія и уѣдетъ тотчасъ же въ Ваделаи, откуда будетъ дѣйствовать по собственному усмотрѣнію. Въ сопровожденіи Джефсона и своей маленькой свиты, въ которой были Гатта и Гефо, онъ покинулъ негостепріимное Дулифе и направился на югъ. Въ тягостномъ молчаніи глядѣли солдаты ему вслѣдъ. Эминъ же уходилъ отъ нихъ съ твердымъ намѣреніемъ никогда туда не возвращаться. Когда онъ со своимъ отрядомъ вышелъ къ берегамъ Нила, глазамъ его представилась ужасная картина. Разъяренная толпа требовала жертвъ, и за пролитую подъ Редіафомъ кровь, должны были отвѣчать дервиши. Такъ какъ солдаты въ суевѣрномъ безуміи воображали, что пуля не убьетъ ихъ, то несчастныхъ убили палками, а тѣла бросили въ Нилъ на съѣденіе крокодиламъ.

Эминъ содрогнулся, проѣзжая мимо нихъ. Эта безчеловѣчная шайка съ каждой минутой приближалась къ гибели, и въ первый разъ сказалъ онъ самому себѣ, что былъ правъ, отказавшись соединить свою судьбу съ судьбой этихъ кровожадныхъ убійцъ.

Эминъ пробылъ въ плѣну въ Дуфиле три мѣсяца.

ГЛАВА XVIII.
Въ Багамойо.

Стэнли вторично расположился лагеремъ во владѣніяхъ Кавалли, на берегу озера Альбертъ-Ніанца. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ разстался съ Эминомъ, ему снова пришлось перенести не мало трудовъ и лишеній. Во время своего движенія къ арріергарду, находившемуся подъ начальствомъ маіора Бартелота, онъ посѣтилъ фортъ Бодо и нашелъ его въ цвѣтущемъ состояніи; тамъ за это время успѣли уже засѣять поля, убрать жатву и снова засѣять ихъ; совершенно успокоенный на счетъ гарнизона этого укрѣпленія, онъ двинулся дальше; на разстояніи 600 миль отъ озера лежало мѣстечко Баналія, гдѣ онъ нашелъ свой арріергардтъ въ крайне жалкомъ состояніи. Маіоръ Бартелотъ былъ убитъ однимъ изъ туземцевъ; Типу Тибъ не выполнилъ своихъ обязательствъ, вмѣсто 257 человѣкъ осталось только 71, да и тѣ были похожи больше на привидѣнія, чѣмъ на людей; изъ нихъ только 50 могли еще кое какъ двигаться. Съ этими жалкими остатками онъ двинулся обратно къ востоку, разсчитывая, что Эминъ и Джефсонъ за это время уже успѣли вернуться. Обратное его движеніе сопровождалось всевозможными невзгодами. Въ войскѣ открылась оспа, отъ которой черные гибли десятками; но еще ужаснѣе былъ недостатокъ въ пищѣ. Никогда еще во время своихъ путешествій по Африкѣ Стэнли не былъ такъ близокъ къ голодной смерти, какъ въ тѣ дни. Наконецъ, они добрались до форта Бодо, и, къ своему крайнему удивленію и испугу, Стэнли узналъ, что въ крѣпости ничего не слыхали ни объ Эминѣ, ни о Джефсонѣ. Ускоренными маршами поспѣшилъ онъ дальше, захвативъ съ собою запасы, къ озеру Альбертъ-Ніанца. 16 января 1889 г. онъ получилъ чрезъ посла письмо отъ Эмина и Джефсона и узналъ о судьбѣ, постигшей обоихъ.

Теперь онъ опять расположился лагеремъ у Кавалли и ожидалъ дальнѣйшихъ извѣстій.

Наконецъ, 6 февраля въ лагерь явился Джефсонъ, и обрадованный Стэнли принялъ его съ распростертыми объятіями. Джефсонъ разсказалъ всѣ мельчайшія подробности ихъ плѣна и освобожденія, передалъ, что махдисты доходили до Дуфиле, но, простоявъ четверо сутокъ подъ его, стѣнами, ушли обратно, что самъ Эминъ теперь въ Тунджуру, одномъ изъ укрѣпленій на озерѣ Альбертъ, что онъ все еще не рѣшается покинуть экваторіальныя провинціи безъ суданцевъ, участь которыхъ принимаетъ такъ близко къ сердцу. Джефсонъ за эти нѣсколько мѣсяцевъ, проведенные. съ Эминомъ, хорошо узналъ и оцѣнилъ его, и теперь не находилъ словъ, чтобы описать душевныя качества этого удивительнаго человѣка, который оказывалъ добро даже тѣмъ, кто вредилъ ему, и съ такой любовью относился ко всѣмъ подчиненнымъ. Стэнли изъ его разсказа вывелъ прежде всего то заключеніе, что не легко будетъ склонить Эмина покинуть провинцію безъ суданцевъ, и что онъ не рѣшится бросить на произволъ судьбы безпомощныхъ женщинъ и дѣтей.

17 февраля въ лагерь явился самъ Эминъ, въ сопровожденіи Семинъ Бея, престарѣлаго почтеннаго воина, 7 офицеровъ и 57 человѣкъ свиты. На слѣдующій день пришелъ арріергардъ экспедиціи Стэнли, подъ начальствомъ лейтенанта Стэрса; все дѣло теперь было только за согласіемъ Эмина покинуть страну. Они обсуждали со Стэнли этотъ вопросъ; сердце его больно сжималось при мысли, что онъ долженъ отказаться отъ области, для служенія которой положилъ столько силъ и труда и гдѣ пережилъ столько горя; она составляла теперь часть его жизни, его души.

— Вы только даромъ губите свои силы и работаете ради безполезнаго погибшаго дѣла и для кого же? для людей, которые своимъ обращеніемъ съ вами сдѣлались недостойны вашего вниманія! — говорилъ Стэнли.

— Я знаю, — отвѣчалъ Эминъ, — я знаю, что я не несу больше отвѣтственности за судьбу этихъ людей; но развѣ не лучше было бы обойти сначала всѣ владѣнія и позвать съ собой всѣхъ, кто захочетъ идти? Я знаю, что все это дѣло чувства, котораго вы, можетъ быть, не раздѣляете; но мои враги могутъ указывать на меня пальцами и говорить солдатамъ: вы видите, онъ бросилъ васъ!

— Мы вѣдь и не оставимъ никого изъ тѣхъ, кто хочетъ идти съ нами; упрямцамъ же, которые хотятъ остаться, мы помочь не въ силахъ. Повѣрьте, мы не въ состояніи тянуть дольше, мы напрасно только тратимъ наши силы, запасы и порохъ. Къ тому же, что вы сами разсчитываете еще предпринять здѣсь? Съ сѣвера надвигаются махдисты, солдаты повсюду возстали, и самая провинція грозитъ ежеминутнымъ паденіемъ. Сохраните же ваши силы для лучшаго дѣла. Послушайте, я могу сдѣлать вамъ тотчасъ же два предложенія, одно другого лучше, — вамъ представляется выборъ. Во-первыхъ: король бельгійскій проситъ передать вамъ, что онъ желалъ бы, чтобы правительство Конго^[11] приняло на себя завѣдываніе экваторіальными провинціями и что онъ предлагаетъ вамъ остаться губернаторомъ ихъ, съ чиномъ генерала и жалованьемъ 10—12 тысячъ фунтовъ стерлинговъ (100—120 тысячъ рублей). Другое предложеніе слѣдующее: если вы увѣрены, что ваши люди откажутся возвращаться въ Египетъ, то соберите какъ можно больше войска, отправтесь со мной къ сѣверовосточному углу озера Викторіи, и я устрою васъ тамъ отъ имени Британскаго восточно-африканскаго общества. Заложите тамъ нѣсколько крѣпостей, завоюйте Уніо ро и Уганду, соедините ихъ въ одну общую провинцію и старайтесь постепенно расширить ея границы. Само собою разумѣется, что вы остаетесь ея губернаторомъ, съ опредѣленнымъ вами содержаніемъ отъ Британскаго восточно-африканскаго общества. Я бы посовѣтовалъ вамъ принять второе предложеніе.

Эминъ покачалъ головой и, послѣ маленькой паузы, началъ:

— Благодарю васъ за дружеское расположеніе, но я не приму ни одного изъ этихъ предложеній. Для меня существуетъ только два выхода: или остаться съ моими людьми и жить и умереть египетскимъ чиновникомъ, или же, если это окажется невозможнымъ, посвятить всѣ оставшіяся у меня силы на служеніе моему отечеству — Германіи, успѣхамъ которой на африканской почвѣ я отъ души радуюсь.

— Стало быть, вы хотите возвратиться въ Германію?

— Этого я не съумѣю вамъ сказать; я думаю, что меня опять потянетъ въ страну чернокожихъ. Но все это еще такъ далеко, а теперь слѣдуетъ подумать о ближайшемъ будущемъ. Позвольте же мнѣ еще разъ отъ души поблагодарить васъ за все, что вы до сихъ поръ сдѣлали для меня и для моихъ людей; я надѣюсь, что всѣ тѣ трудности, которыя вамъ-пришлось перенести и тѣ великія жертвы, которыя принесла ваша экспедиція, чтобы помочь намъ, будутъ вознаграждены полнымъ освобожденіемъ моихъ людей. Дайте намъ только маленькую отсрочку, не ради меня, а ради тѣхъ несчастныхъ, которые по своему были счастливы въ этой странѣ и кому тяжело поэтому покинуть ее.

Стэнли былъ огорченъ ходомъ дѣлъ. Вмѣсто того чтобы завоевать цѣлую провицію съ помощью губернатора, окруженнаго многочисленнымъ войскомъ, дѣло сводилось просто на просто къ освобожденію человѣка, правда, очень достойнаго и обладающаго большими личными заслугами, но котораго невозможно было склонить служить англійскимъ интересамъ въ благодарность за жертву, принесенную для его освобожденія.

На слѣдующій день состоялся совѣтъ, на которомъ Селимъ Бей объявилъ отъ лица всѣхъ офицеровъ, что они просятъ дать войскамъ необходимое время для того, чтобы собраться съ своими семьями въ Кавалли. Стэнли черезъ Эмина по арабски передалъ имъ, что согласенъ на «льготное промедленіе», депутація удалилась, и Эминъ тоже отправился за своей семьей.

Волненія въ провинціи между тѣмъ все еще продолжались, офицеры спорили между собой, принимали рѣшенія, снова отмѣняли ихъ. Эминъ убѣдился теперь воочію, что при подобныхъ обстоятельствахъ и для такихъ людей было просто безуміемъ жертвовать собой. 25-го февраля со своей семьей и 114 спутниками пришелъ онъ къ озеру. Фериду, дочь его, несли на открытыхъ носилкахъ. По обѣ стороны носилокъ шли Гатта и Апока.

Эминъ спросилъ передъ отъѣздомъ вѣрнаго негра, хочетъ ли онъ идти съ нимъ или предпочитаетъ остаться на родинѣ.

— Гдѣ ты будешь господинъ, — отвѣтилъ ему Гатта — тамъ хочу быть и я, и никто не разлучитъ меня съ тобой; я хочу вмѣстѣ съ тобой смѣяться и плакать, терпѣть голодъ и жажду, жить и умереть!

Эминъ горячо пожалъ руку преданному негру и сказалъ:

— Хорошо, Гатта, мы останемся вмѣстѣ; но мнѣ хотѣлось бы вознаградить чѣмъ нибудь твою преданность.

— Ты можешь это, господинъ! — сказалъ, потупясь, Гатта, и на вопросъ Эмина, чѣмъ же, онъ отвѣчалъ съ смущеніемъ:

— Дай мнѣ Апоку въ жены!

Эминъ улыбнулся.

— Такъ вотъ въ чемъ дѣло? Вы оба хотите этого? Чтоже, вы люди свободные, но я радуюсь, что такъ случилось, — вы стоите другъ друга. Празднуйте же съ Богомъ свадьбу, пусть и для насъ мелькнетъ солнышко въ эти мрачные дни!

Между тѣмъ на берегъ озера являлись все новые бѣглецы, лагерь разростался съ каждымъ днемъ. Египтяне захватили съ собой весь домашній скарбъ, который, въ виду предстоящаго и труднаго пути, однако, пришлось бросить. Среди исполинскихъ котловъ для пищи, огромныхъ корзинъ и коробовъ виднѣлись корыта для скота, скотъ, даже попугаевъ и голубей не забыли взять съ собой. Въ лагерѣ стоялъ несмолкаемый гулъ голосовъ, крикъ птицъ, брань, проклятія и свистъ. Все это было не особенно весело, и Стэнли только и мечталъ, какъ бы поскорѣе двинуться въ путь.

Наконецъ, пришли извѣстія отъ Селима Бея, который на свой объѣздъ употребилъ 44 дня, что онъ возвращается, и съ нимъ идутъ люди изъ Дуфиле и Баделаи.

Это снова затягивало отъѣздъ, и Стэнли начиналъ уже терять терпѣніе. Въ присутствіи Эмина онъ созвалъ всѣхъ своихъ офицеровъ и, изобразивъ положеніе дѣлъ, требовалъ, чтобы день выступленія назначенъ былъ на 10 апрѣля. Офицеры выразили свое согласіе, но Эминъ обратился къ Стэнли.

— Можете ли вы, — сказалъ онъ, — безъ упрековъ совѣсти покинуть несчастныхъ, въ случаѣ, если они не соберутся къ 10-му апрѣля?

Всѣ офицеры отвѣчали утвердительно, онъ же, не соглашаясь съ ихъ мнѣніемъ, молча покинулъ совѣтъ.

Дни проходили за днями, на берега озера стекалось все больше и больше египтянъ; но они вовсе не стремились покинуть этотъ лагерь, гдѣ у нихъ ни въ чемъ не было недостатка, гдѣ туземцы мирно жили кругомъ ихъ, а о махдистахъ ничего не было слышно. Вскорѣ, по обыкновенію, они начали забирать все въ свои руки, нѣкоторые изъ нихъ напали, съ оружіемъ въ рукахъ, на жилища занзибарцевъ, и хотѣли присвоить себѣ ихъ имущество.

Поступокъ этотъ наводилъ на серьезныя размышленія, такъ какъ между египтянами было много такихъ, которые участвовали въ мятежѣ противъ Эмина и только для виду присоединились теперь къ нему, вовсе не имѣя намѣренія двинуться въ Занзибаръ, а просто желая воспользоваться обстоятельствами и получить даромъ порохъ и оружіе, которые можно было-бы обратить потомъ противъ самого Стэнли. Подобныя стремленія нужно было пресѣчь въ самомъ корнѣ, и Эминъ самъ велѣлъ дать сигналъ для сбора всѣхъ египтянъ на равнинѣ за лагеремъ.

Обратившись къ нимъ съ рѣчью, онъ высказалъ имъ причины, по которымъ созвалъ ихъ и отъ имени Стэнли заявилъ, что при малѣйшей попыткѣ къ возмущенію, виновный немедленно будетъ разстрѣлянъ.

Египтяне молча выслушали его, склонились покорно передъ нимъ и выразили полную готовность повиноваться безпрекословно. Тогда Эминъ приказалъ всѣмъ, кто хочетъ идти въ Занзибаръ, отойти на правую сторону, а прочимъ налѣво; за исключеніемъ двухъ, всѣ отошли направо.

Наступило 10 апрѣля. Загремѣли барабаны, прозвучали рога на утренней зарѣ, и люди стали выстраиваться къ выступленію; всѣхъ вмѣстѣ съ 350 носильщиками, которыхъ взяли у туземцевъ, было 1500 человѣкъ. Впереди всѣхъ шли развѣдчики, за ними ѣхалъ на ослѣ Стэнли, рядомъ съ нимъ его оруженосцы, а за нимъ развѣвалось знамя Хедива. Далѣе отрядами шли, подъ начальствомъ англійскихъ офицеровъ, воины и негры; между послѣдней и предпослѣдней ротой солдатъ ѣхалъ Эминъ, рядомъ съ нимъ несли носилки его дочки, его окружали офицеры, за нимъ двигались толпы его людей, а на самомъ концѣ, арріергардомъ, шла рота солдатъ.

Два дня спустя Стэнли сильно заболѣлъ, и экспедиція пріостановилась еще на 28 дней. 8 мая продолжали прерванное движеніе; въ этотъ же день пришло письмо отъ Селима Бея, полное упрековъ, и съ просьбой замедлить выступленіе, однако, согласія на это не послѣдовало. Изъ его письма узнали также, что въ экваторіальныхъ провинціяхъ шло все вверхъ дномъ и гибель ихъ была неизбѣжна.

Встрѣчая на пути препятствія и затрудненія, караванъ двигался медленно; часто происходили также столкновенія съ туземцами. Особенно недружелюбно отнесся къ переселенцамъ король Кабрега, черезъ владѣнія котораго нужно было проходить. Онъ все время втайнѣ надѣялся, что будетъ преемникомъ Эмина Паши, теперь же долго намѣченная добыча уходила у него изъ рукъ; понятно, что онъ былъ крайне недоволенъ и старался всячески преградить путь переселенцамъ. Съ оружіемъ въ рукахъ пришлось имъ проходить черезъ эту страну, безпрерывно отбиваясь отъ нападеній.

За рѣкой, на востокѣ поднималась длинная горная цѣпь, съ исполинскими снѣжными вершинами, которыя сверкали на солнцѣ ослѣпительнымъ блескомъ; это были «Рувензори» — Альпы восточной Африки; лейтенантъ Стэрсъ сдѣлалъ попытку подняться на горы и дошелъ до 10.677 футовъ высоты.

Изъ долины рѣки Землики вошли теперь въ безплодную страну съ растрескавшейся почвой; солнце безжалостно палило, отъ земли подымался густой вредный туманъ; въ мелководныхъ ручьяхъ и потокахъ вода отличалась отвратительнымъ солоноватымъ вкусомъ. Далѣе дорога опять стала подниматься въ гору, почти до 6000 футовъ, и рѣзкая перемѣна температуры вызвала лихорадки и параличи у многихъ въ караванѣ.

Дорога лежала теперь на югъ, черезъ область Уніамвези, и 28-го августа, между зелеными вершинами банановъ увидѣли крестъ, горѣвшій надъ соломенной крышей большого прочнаго строенія, — путешественники дошли до Мсалала, поселенія миссіонеровъ.

Навстрѣчу путникамъ вышелъ загорѣлый мужчина средняго роста, привѣтствуя ихъ сердечными словами. Это былъ миссіонеръ Макей, тотъ самый, который передъ тѣмъ жилъ въ Угандѣ и своимъ умомъ и кротостью умѣлъ расположить къ себѣ даже кровожаднаго тирана Муангу. Здѣсь путешественники остановились на отдыхъ; Макей былъ счастливъ, что видитъ опять европейцевъ и можетъ поговорить съ ними. Отъ него Эминъ узналъ, что молодого, жестокаго Муангу собственные подданные свергли съ престола и что онъ съ небольшимъ числомъ приверженцевъ бѣжалъ на одинъ изъ сѣверозападныхъ острововъ на озерѣ Викторія.

20-ти дневный отдыхъ въ Мсалалѣ пролетѣлъ необыкновеніи быстро, и Макей съ грустью простился со своими гостями; переселенцы выстроились въ прежнемъ порядкѣ и подъ звуки роговъ и барабана выступили по дорогѣ къ Мпуапуа, куда прибыли 10-го ноября; здѣсь сдѣлали перекличку. Изъ 1500 человѣкъ, выступившихъ отъ Альбертѣніанца, осталось только 750, половина погибла во время 240 дневнаго пути, каждый день уносилъ съ собой среднимъ числомъ 3 жизни.

Свѣдѣнія эти произвели особенно тяжелое впечатлѣніе на Эмина; его человѣколюбивое сердце тяжко страдало, молчаливый и грустный ѣхалъ онъ среди своихъ людей. Къ нему подъѣхалъ миссіонеръ, патеръ Шинзе, который передъ тѣмъ былъ тоже въ Угандѣ и со своимъ товарищемъ, патеромъ Жиро, былъ изгнанъ оттуда. Онъ былъ очень словоохотливъ и старался развеселить и вызвать на разговоръ молчаливаго Эмина. Шинзе повелъ рѣчь о томъ, что могло побудить англичанъ предпринять экспедицію ради освобожденія Эмина, а именно — надежда ихъ овладѣть экваторіальными провинціями. Впечатлѣніе это онъ вынесъ изъ своихъ разговоровъ съ англійскими офицерами, которые, повидимому, были недовольны успѣхомъ предпріятія. Они надѣялись найти Пашу во главѣ маленькаго, но хорошаго войска, и съ его помощью завоевать провинцію для Англіи.

При этихъ сообщеніяхъ Эминъ горько улыбнулся и возразилъ:

— Я, конечно, очень благодаренъ за все, что они для меня сдѣлали, но цѣль экспедиціи была мнѣ ясна послѣ перваго же моего разговора со Стэнли, и, хотя онъ мнѣ тогда не дѣлалъ никакихъ опредѣленныхъ предложеній, я все же почувствовалъ, что за простымъ желаніемъ освободить двухъ трехъ египетскихъ чиновниковъ скрывается что то другое. Но я не могъ согласиться на эти предложеніи теперь, когда и мое отечество имѣетъ свои колоніи на черномъ материкѣ. Я не могъ сдѣлать того, въ чемъ бы потомъ раскаялся и упрекалъ бы самого себя, — я не долженъ забывать, что я сынъ моей отчизны. Я горю нетерпѣніемъ вступить на почву, надъ которой развивается здѣсь, въ Африкѣ, нѣмецкій флагъ.

Дѣйствительно, чѣмъ ближе подходили къ нѣмецкимъ владѣніямъ, тѣмъ радостнѣе на душѣ становилось у Эмина. Однажды утромъ они услышали звукъ барабановъ, и караванъ негровъ показался на встрѣчу путешественникамъ. Когда они поровнялись съ Эминомъ и Шинзе, одинъ изъ нихъ отдалъ честь по военному и громко сказалъ по нѣмецки: «съ добрымъ утромъ».

— Съ добрымъ утромъ, съ добрымъ утромъ, — повторяли мужчины, женщины, и дѣти, и сердце

Эмина радостно забилось въ отвѣтъ на родные звуки.

30-го ноября экспедиція дошла до укрѣпленія Мсуа, которое лежало всего въ пятидневномъ пути отъ Занзибара, здѣсь опять Эмина встрѣтили нѣмецкимъ привѣтствіемъ. Это былъ посолъ маіора Висмана, коменданта нѣмецкихъ владѣній въ восточной Африкѣ. Онъ привезъ съ собой одежды, пищу и лошадей для Эмина и Стэнли.

4-го декабря экспедиція вступила въ Багамойо.

Синее тропическое небо разстилалось надъ городомъ, пальмы качали своими вершинами, какъ бы привѣтствуя прибывшихъ, съ моря несся легкій прохладный вѣтерокъ, и среди зелени деревьевъ сверкали ослѣпительно бѣлыя стѣны домовъ. Эминъ въѣхалъ въ городъ верхомъ на лошади рядомъ со Стэнли; народъ усыпалъ ихъ дорогу пальмовыми листьями; стѣны домовъ были украшены зеленью и цвѣтами; люди стояли вдоль дороги, махая цвѣтными платками; какъ громъ, пронеслись въ воздухѣ девять выстрѣловъ въ честь прибывшихъ, и съ моря раздался имъ отвѣтный салютъ: нѣмецкій военный крейсеръ «Шперберъ», принималъ участіе въ общей радости. Всѣ суда на рейдѣ украсились флагами, а на площади передъ домомъ коменданта стояли нѣмецкіе солдаты и отдавали честь обоимъ героямъ чернаго материка.

"Юный Читатель", № 25, 1899

---

1. Это значитъ «бородатый»; такъ звали здѣсь извѣстнаго путешественника Бэкера.
2. Обитатель Донголы — средней части Нубіи.
3. Ніамъ-ніамъ — племя людоѣдовъ.
4. Племя Монбутту — людоѣды. Павшіе враги, безпомощные плѣнники и даже трупы соплеменниковъ пожираются ими. Во всѣхъ прочихъ отношеніяхъ они стоятъ гораздо выше негровъ. Земледѣліе и ремесла процвѣтаютъ среди нихъ.
5. Акка — племя карликовъ, впервые подробно описанное знаменитымъ путешественниковъ Стэнли въ его книгѣ: «Въ Мрачнѣйшей Африкѣ».
6. Дервиши или факиры — родъ монаховъ и отшельниковъ.
7. Кааба — храмъ святилище Мекки, которому поклоняются Магометане.
8. Копты — потомки древнихъ египтянъ, исповѣдующіе христіанскую религію.
9. Докторъ Вильгельмъ Юнкеръ, родился въ 1846 г. въ Москвѣ, въ 1875 г. объѣхалъ Тунисъ, позднѣе ливійскую пустыню. Онъ совершилъ, по предложенію Парижскаго географическаго общества, большое путешествіе по Африкѣ, съ цѣлью собиранія зоологическихъ коллекцій и географическихъ изслѣдованій. Своими изслѣдованіями въ средней Африкѣ, и, главнымъ образомъ, въ областяхъ Монбуту и Макраки онъ пріобрѣлъ большую извѣстность.
10. Докторъ Фишеръ (род. 1848 г.) прожилъ нѣсколько лѣтъ въ качествѣ врача въ Занзибарѣ, съ 1882—83 г. онъ объѣхалъ область Массаи на средства Гамбургскаго географическаго общества и позднѣе, черезъ брата доктора Юнкера, одного Петербургскаго банкира, получилъ приглашеніе вступить въ экспедицію Занзибаръ — Ладо. Въ маѣ 1885 г. онъ пріѣхалъ въ Занзибаръ и оттуда дошелъ до южнаго берега озера Викторіи. Послѣ тщетныхъ попытокъ добраться до Эмина, ослабѣвшій отъ голода, онъ принужденъ былъ возвратиться обратно; черезъ 11 мѣсяцевъ онъ вернулся на материкъ. Онъ умеръ на родинѣ 11-го ноября 1886 г.
11. Государство Конго поставлено подъ верховную власть бельгійскаго короля.