H. Березинъ
правитьВЪ СРЕДИННОМЪ ЦАРСТВѢ или ЖИЗНЬ ОДНОГО КИТАЙЧЕНКА
правитьИзданіе третье.
ПЕТРОГРАДЪ
Изданіе Я. БАШМАКОВА и Ко.
1. Дѣтство Вана
Рожденіе Вана. Его семья. Первые годы его жизни. Китайская деревня и ея постройки. Прохожіе и проѣзжіе на большой дорогѣ. Ноги китайскихъ женщинъ. Каково вообще живется женщинамъ въ Китаѣ. Тѣснота китайскихъ поселеній. Полевыя работы. Первая жатва (пшеница, просо). Вторая жатва (гаолянъ, рисъ, хлопокъ, земляной орѣхъ, макъ). Опій. Куреніе опія и ужасныя его послѣдствія.
Нѣсколько поясненій къ тексту
2. Учебные годы Вана
Китайская школа. Ея порядки. Китайская грамота. Китайская наука. Какими путями китаецъ можетъ стать чиновникомъ. Три экзамена. Ванъ сдаетъ первый экзаменъ.
3. Въ городѣ
Улица китайскаго города. Китайскія деньги. Десять тысячъ китайскихъ «церемоній». Семейная обстановка горожанина. Званый обѣдъ у богатаго китайца. Китайскія кушанья.
4. Поклоненіе предкамъ
Китайскіе врачи. Похороны въ Китаѣ. Почитаніе предковъ — основа религіи въ Китаѣ.
5. Послѣ неудачнаго экзамена
Второй экзаменъ. Неудача Вана. Ему приходится вести скитальческую жизнь китайскаго «пролетарія», т.-е. жизнь наемнаго рабочаго, не имѣющаго другихъ средствъ къ жизни, кромѣ своей рабочей силы. Миссіонеры-проповѣдники христіанства въ Китаѣ. Выносливость китайца.
6. На краю гибели
Ванъ въ сѣверномъ Китаѣ. Великая стѣна. Путь въ Тибетъ. Хань-коу. Голодъ и моровая язва. Безпорядки въ Китаѣ. Движеніе противъ «манджурскихъ» императоровъ и противъ «бѣлыхъ дьяволовъ». «Большіе ножи». Ванъ въ тюрьмѣ. Китайскія тюрьмы. Китайское правосудіе. Счастливый случай выручаетъ Вана изъ бѣды.
7. У тихой пристани
Ванъ на чайной плантаціи. Приготовленіе чая. Вану улыбнулось счастье. Возвращеніе въ родительскій домъ.
I. Дѣтство Вана.
правитьВанъ былъ самый обыкновенный китайченокъ. Появленіе его на свѣтъ вызвало большую радость въ семьѣ.
— Меня алмазомъ подарили! — сказалъ отецъ.
Не такъ встрѣчали домашніе рожденіе сестеръ Вана. Къ рожденію дѣвочки въ Китаѣ относятся съ полнымъ равнодушіемъ.
— Принесли новый кирпичъ въ домъ! — восклицаетъ при такомъ случаѣ родитель.
Для него дочь — лишняя обуза: дочери надо заготовить приданое, ее надо выдать замужъ, она уйдетъ изъ своей семьи въ чужую, а если даже и останется въ домѣ, то всегда будетъ считаться существомъ низшимъ. Ей не дозволяется приносить умилостивительныхъ жертвъ духамъ предковъ, въ семейной молельнѣ.
— О, мальчикъ совсѣмъ не то, что дѣвочка! Мальчикъ совсѣмъ другое дѣло! — говоритъ китаецъ, благоговѣйно подымая указательный палецъ. — Мальчикъ можетъ учиться, много учиться… пожалуй, выдержитъ большой экзаменъ и станетъ большимъ человѣкомъ — «мандариномъ»! Онъ будетъ кормить насъ, когда мы одряхлѣемъ; не уйдетъ изъ дому, будетъ лелѣять нашу старость, закроетъ намъ глаза, почтитъ наши души и души нашихъ предковъ до четвертаго колѣна. Лучше одинъ сынъ, чѣмъ десять дочерей.
— Береги, береги сына! — наказывалъ матери Вана отецъ его.
Вана, дѣйствительно, берегли, какъ только умѣли. Его не пеленали (это не принято у китайцевъ), но старая бабка и дѣдъ долго не спускали его съ рукъ. Приняты были также мѣры, чтобы какой-нибудь злой духъ не причинилъ ему вреда. Китайцы увѣрены, что злые духи во множествѣ слоняются по землѣ. Ихъ боятся, имъ приписываютъ всѣ болѣзни, самую смерть, поэтому принимаютъ противъ нихъ всевозможныя предосторожности.
Ванъ былъ единственный сынъ у родителей; потеря его была-бы большимъ горемъ для нихъ, поэтому между ними заходила даже рѣчь — не назвать-ли сына женскимъ именемъ? Этимъ они надѣялись обмануть злыхъ духовъ.
— Духи хорошо знаютъ, что смерть дочери не составляетъ несчастія, — разсуждали они. — Если они и задумаютъ причинить намъ зло, они дѣвочки губить не станутъ.
Но «Ванъ» значитъ по-китайски «князь». Жаль было лишить ребенка такого хорошаго имени… и Ванъ сохранилъ его.
Когда Вану исполнился годъ, событіе это было отпраздновано съ торжествомъ. Въ тотъ же день родители узнали и будущее призваніе своего сына. Въ семейной молельнѣ, занимавшей небольшую каморку въ домѣ, передъ изображеніемъ доброй богини Нене — покровительницы семейнаго счастья — поставлено было самое большое блюдо, какое только нашлось въ хозяйствѣ, а на немъ разложили въ красивомъ порядкѣ разныя вещи: кисточки для писанія, книгу, лукъ и стрѣлы, игрушечный плугъ, вѣсы, деньги, разные ремесленные инструменты. Вокругъ блюда усѣлись всѣ члены семьи. Затѣмъ ребенка поднесли къ блюду. Всѣ съ любопытствомъ слѣдили — къ какой вещи потянутся его рученки?
Ванъ схватился за кисточку…
— О! — запѣли хоромъ присутствующіе. — Онъ будетъ ученымъ!
Съ этого дня маленькому Вану стали брить голову, оставляя на ней только три пучка волосъ. Они придавали его дѣтскому личику довольно смѣшной видъ.
На второмъ году жизни Вана съ нимъ уже няньчились меньше. Когда спѣшная работа принуждала всѣхъ членовъ семьи уходить изъ дому, Ванъ обыкновенно оставался лежать въ темномъ углу вонючей хижины совсѣмъ одинъ. Иногда, впрочемъ, его клали въ корзину и выносили на воздухъ. Корзину ставили на высокій камень, гдѣ ребенка не могли достать ни бѣгавшія по деревнѣ голодныя собаки, ни прожорливыя свиньи. Тамъ онъ и лежалъ на самомъ припекѣ. Мухи стаями садились ему на губы, скоплялись возлѣ глазъ, забивались даже въ носъ, откуда онъ выгонялъ ихъ только тѣмъ, что чихалъ. Когда Ванъ научился твердо держаться на собственныхъ ножкахъ, мать сшила ему широкіе штаны, неразрывно связанные съ курткой, и обула его въ лапотки съ носками изъ кошачьихъ головокъ. Въ такомъ нарядѣ Ванъ вмѣшался въ толпу другихъ деревенскихъ ребятъ. Съ ними онъ и росъ, играя на улицѣ и въ разныхъ закоулкахъ деревни.
Деревня была большая. Она лежала въ провинціи Шаньдунь при большой дорогѣ къ городу Цзи-нингъ-чу. Въ городѣ жило много богатыхъ купцовъ; тамъ находились ямыни (дома, въ которыхъ помѣщаются присутственныя мѣста), было не мало высокихъ и обширныхъ зданій. Въ деревнѣ Вана такихъ зданій не было. Въ ней ютились только небольшія, одноэтажныя мазанки.
Въ китайской деревнѣ всякій, кто задумаетъ построить домъ, выбираетъ на своемъ участкѣ мѣсто, выравниваетъ его и закладываетъ фундаментъ изъ большихъ сырцовыхъ (то-есть необожженныхъ, а только высушенныхъ на солнцѣ) кирпичей. На низкомъ фундаментѣ выводятся невысокія толстыя стѣны изъ глины, смѣшанной съ рубленой соломой. Наложивъ на кирпичи толстый слой такой глины и выровнявъ аккуратно стѣны съ внутренней и съ наружной сторонъ, строитель даетъ постройкѣ просохнуть. Затѣмъ онъ на первый слой накладываетъ второй, и ему даетъ высохнуть. По второму слою кладетъ третій, четвертый… Для дверей и оконъ оставляются отверстія. Когда, наконецъ, стѣны хижины достигаютъ надлежащей высоты, рабочіе принимаются за крышу: они укладываютъ поперекъ нѣсколько бревенъ, затѣмъ устилаютъ ихъ длинными, крѣпкими стеблями камыша или гаоляна.
Поверхъ камыша накладываютъ нѣсколько слоевъ соломы, а на солому еще наваливаютъ глины. Глину эту плотно приминаютъ иногда такъ, чтобы крыша образовала большую, ровную площадку. На такой крышѣ удобно спать въ душныя лѣтнія ночи.
Китайская глинобитная хижина, если только стѣны ея хорошо просушены, можетъ простоять лѣтъ сто.
Внутри, въ единственной большой комнатѣ, царитъ полумракъ, потому что китайцы не знаютъ оконнаго стекла. Они заклеиваютъ деревянныя рамы своихъ окошекъ бумагой. Бумага такъ дешева въ Китаѣ, что, когда обитателю хижины нужно выглянуть на улицу, онъ, не задумываясь, протыкаетъ свое окно пальцемъ. А если придетъ ему въ голову освѣжить комнату воздухомъ, пропустить въ нее лучи солнца, онъ вовсе отдираетъ бумагу. Къ сожалѣнію, дѣлается это не часто. Китайцы неприхотливы и такъ привыкли къ грязи и вони закупоренныхъ помѣщеній, что совсѣмъ не замѣчаютъ неудобства ихъ, не хотятъ понять, что именно отъ грязи такъ часто навѣщаютъ ихъ чума, холера, проказа и другія заразныя болѣзни.
Въ полутемной хижинѣ одинъ только столъ. Онъ стоитъ противъ двери. Вдоль стѣнъ устроены низенькія, широкія нары, на которыхъ китайцы сидятъ, поджавъ ноги, или валяются, покуривая трубочку величиной съ наперстокъ на длинномъ чубукѣ. Тутъ же они и спятъ. Въ углу стоитъ печь; въ нее вмазанъ котелъ, въ которомъ варятъ пищу. Котелъ этотъ почти никогда не моютъ и не чистятъ. Труба отъ печи идетъ длиннымъ боровомъ подъ нарами. Поэтому на нихъ зимой тепло, точно на лежанкѣ, тогда какъ отъ глинянаго пола несетъ холодомъ.
И чего только не валяется на этомъ полу! Тутъ и соръ, занесенный съ улицы, и обглоданныя кости, и обрывки бумаги, и солома… На полъ китаецъ выплескиваетъ чай изъ чашки, плюетъ… а хозяйкѣ никогда и въ голову не придетъ подмести. Отъ стараго платья и всякой рухляди, наваленной въ углу, въ хижинѣ стоитъ тяжелый запахъ. Оттого-то маленькій Ванъ и не любилъ сидѣть дома, цѣлыми днями былъ на улицѣ.
И тамъ было грязно (помои и всякія нечистоты китайцы безъ стѣсненія выливаютъ прямо на улицу), но, по крайней мѣрѣ, свѣтло и привольно.
Ванъ цѣлые дни носился по деревнѣ съ толпой такихъ же, какъ и онъ самъ, чумазыхъ, оборванныхъ ребятъ. Ему было весело съ ними.
Кромѣ того, было тамъ на что посмотрѣть. По большой дорогѣ проходило много всякаго народу; проѣзжала крытая одноколка, запряженная муломъ[1]; иногда среди нихъ важно шелъ на длинныхъ ногахъ горбатый верблюдъ; дюжій китаецъ везъ на громадной тачкѣ съ большимъ колесомъ какого-нибудь купца съ его поклажей или сильно набѣленную, нарумяненную городскую купчиху въ яркой, пестрой шелковой одеждѣ. Она держала въ рукахъ большой бумажный зонтикъ, а, когда улыбалась, Ванъ могъ видѣть, что зубы у нея крашеные — черные.
— Некрасиво, — говорятъ китайцы, — если у женщины бѣлые зубы, какъ у собаки[2].
Случалось, по дорогѣ пробѣгалъ почтовый гонецъ или скороходъ, — высокій, здоровый китаецъ съ мѣшкомъ за спиной, съ фонарикомъ въ рукѣ. Фонарики скороходы зажигаютъ ночью. Ванъ съ почтеніемъ смотрѣлъ на такихъ гонцовъ. Ванъ зналъ, что гонецъ, съ пудовою ношей за спиной, можетъ пробѣжать въ день 100—120 верстъ, особенно если несетъ царскій приказъ. Гонецъ бѣжитъ почти безъ отдыха и не боится разбойниковъ, потому что очень силенъ и умѣетъ драться. Кромѣ того, онъ очень честенъ. Купцы смѣло довѣряютъ ему свои деньги и письма и дорого платятъ за доставку ихъ. Такіе гонцы издавна разносятъ по всему Китаю казенную и частную почту. Китайцы очень привержены къ старинѣ и не хотятъ знать ни почтовыхъ каретъ, ни желѣзныхъ дорогъ.
Особенно любили ребята, когда по дорогѣ проносили важнаго чиновника — «мандарина», Это случалось рѣдко, но, когда случалось, поглядѣть на мандарина сбѣгалась вся деревня.
И не мудрено! Уже издали слышны звуки рожковъ, глухое гудѣніе «тамъ-тама» (большой серебряной тарелки, въ которую бьютъ колотушкой). Вотъ идутъ два дюжихъ молодца съ длинными бамбуковыми палками.
— Та-лао-іе-ле! — кричатъ они зычнымъ голосомъ. Это по-китайски значитъ: «Большой старый дѣдъ ѣдетъ!».
За ними музыканты, конная стража, особые служители несутъ «знаки мандаринскаго достоинства»: знамя съ намалеваннымъ тигромъ, два жезла съ кулаками на концахъ, два бѣлыхъ жезла, четыре меча, два желтыхъ жезла, четыре красныя доски съ надписью золотыми буквами: «Молчите и будьте почтительны!». За досками тащутъ еще четыре копья, восемь знаменъ съ изображеніемъ драконовъ, громадный вѣеръ и большой красный шелковый зонтикъ. За зонтикомъ восемь человѣкъ несутъ богато украшенную зеленую карету или «паланкинъ» съ окнами. Въ каретѣ сидитъ толстый, старый китаецъ — самъ мандаринъ! На головѣ его черная шапка съ цвѣтнымъ шарикомъ на макушкѣ, а отъ шарика спускается назадъ большое павлинье перо. Шапка съ шарикомъ на макушкѣ съ павлиньимъ перомъ — знакъ отличія для высшихъ китайскихъ чиновъ. Если въ перѣ не два и не три яркихъ очка, а одно, то китайцы со страхомъ шепчутъ: «О, это мандаринъ перваго, класса!», то-есть «человѣкъ самаго высшаго чина».
На яркомъ шелковомъ кафтанѣ мандарина, на груди, прикрѣплена большая четыреугольная картина, вышитая золотомъ. Китайцы смотрятъ на нее и по ней узнаютъ чинъ мандарина. Если вышитъ журавль, всѣ знаютъ, что мандаринъ — одинъ изъ самыхъ важныхъ во всемъ государствѣ.
Но больше всего занимаютъ Вана громадные очки съ толстыми стеклами на носу мандарина. Черезъ нихъ глаза мандарина смотрятъ такъ холодно и надменно, что Вану становится жутко. Ванъ прячется за старшихъ. Но и старшіе почтительно пятятся съ дороги, потому что за носилками идутъ люди съ цѣпями въ рукахъ. Въ концѣ шествія повара мандарина несутъ припасы и кухню.
— Зачѣмъ у нихъ цѣпи? — спрашивалъ Ванъ у отца, тихонько дергая широкій рукавъ его кофты.
— А вотъ, если кто нагрубитъ мандарину, того сейчасъ и закуютъ.
— Купи мнѣ очки, — приставалъ Ванъ къ отцу.
— Нельзя, милый. Очки дозволено носить только мандаринамъ и ученымъ… Ну, еще купцы носятъ, почтенные старики.
— И мандаринъ все видитъ въ очки? И сквозь землю видитъ? — допытывался Ванъ.
— Нѣтъ, глупенькій. Въ эти толстыя стекла видно хуже, чѣмъ простыми глазами. Носятъ ихъ для пущей важности. Вотъ, погоди, обучишься, сдашь экзамены, тогда надѣвай очки.
Когда отецъ уходилъ работать на поле, за нимъ съ трудомъ ковыляли мать и сестры Вана на своихъ маленькихъ, изуродованныхъ ножкахъ. Въ ихъ деревнѣ, да впрочемъ во всемъ Китаѣ, у всѣхъ женщинъ и дѣвочекъ, кромѣ самыхъ маленькихъ, такія же изуродованныя ноги. Ванъ помнилъ, какъ уродовали ноги его сестрѣ.
— Мама, когда мнѣ сдѣлаютъ «цзинь-лянь»? — надоѣдала дѣвочка матери.
«Цзинь-лянь» значитъ «золотыя лиліи». Такъ зовутъ китайцы маленькія изуродованныя ноги, которыя считаютъ главнымъ украшеніемъ женщины.
— Если ты не сдѣлаешь мнѣ цзинь-лянь, меня никто замужъ не возьметъ! — хныкала дѣвочка.
— Сдѣлаю, сдѣлаю! Погоди.
Но дѣвочка не отставала отъ матери, потому что дѣти на улицѣ смѣялись, показывая пальцемъ на ея большія ноги.
И наступилъ день, когда сестрѣ Вана сдѣлали «цзинь-лянь».
Мать сняла съ нея башмаки и, крѣпко схвативъ ногу за пятку лѣвой рукой, правой пригнула четыре маленькихъ пальца къ подошвѣ такъ крѣпко, что нѣжныя косточки хрустнули. Дѣвочка вскрикнула отъ боли, изъ глазъ ея покатились слезы, но она овладѣла собою и храбро подставила матери другую ногу. Подогнула мать пальцы и у этой ноги, затѣмъ туго обернула ступни обѣихъ ногъ въ тряпки, крѣпко перевила ихъ тесемкой и натянула дочери заранѣе приготовленные тѣсные-претѣсные башмаки.
Пять дней послѣ того сестра Вана оставалась на нарахъ, потому что не могла ступить на полъ отъ сильной, рѣжущей боли. Но ей такъ хотѣлось походить на всѣхъ другихъ дѣвочекъ и женщинъ! И она переносила боль безъ громкихъ жалобъ. Когда боль нѣсколько унялась, дѣвочка стала ходить, или — вѣрнѣе — не ходить, а ковылять, размахивая рученками. Понемногу ей надѣвали все болѣе тѣсныя туфли, пока ноги ея не сдѣлались такими, какъ нарисовано на картинкѣ.
Но она все-таки еще могла кое-какъ двигаться на своихъ изуродованныхъ ногахъ; а вотъ жены и дочери городскихъ купцовъ и мандариновъ уродуютъ свои ноги до того, что почти совсѣмъ ходить не могутъ.
— Онѣ подобны тростнику, который колышетъ вѣтеръ! — говорятъ китайцы и находятъ это очень красивымъ.
Такихъ дамъ возятъ въ тачкахъ, носятъ въ носилкахъ… Не то сильная служанка взвалитъ свою госпожу на спину и тащитъ по улицѣ, какъ у насъ таскаютъ ребятъ. Если же китайская купчиха или чиновница вздумаетъ прогуляться сама, возлѣ нея съ обѣихъ сторонъ идутъ служанки, на которыхъ она опирается.
Обычая уродовать ноги держатся только китайцы. Женщины маньчжуровъ, которыхъ въ сѣверномъ Китаѣ немало, не уродуютъ ногъ. Теперь болѣе образованные и умные изъ китайцевъ сами начинаютъ искоренять нелѣпый обычай, но пройдетъ еще не мало времени, прежде чѣмъ китайскія женщины оставятъ его совсѣмъ.
Впрочемъ, знатныя и богатыя женщины рѣдко показываются на улицѣ. По стариннымъ китайскимъ обычаямъ, женское дѣло — сидѣть дома, няньчить дѣтей, готовить пищу, шить одежду и ткать шелковую ткань, какъ у насъ въ деревняхъ ткутъ холсты. Для нихъ въ домѣ зажиточнаго китайца есть особыя комнаты — «женская половина». Тамъ онѣ сидятъ за рукодѣліемъ, обѣдаютъ отдѣльно отъ мужчинъ и на улицу не показываются. Въ гости онѣ выходятъ только къ роднымъ, въ самые большіе праздники и непремѣнно съ провожатыми.
Въ деревняхъ, конечно, такихъ обычаевъ не держатся. Бѣднымъ людямъ не до того, чтобы блюсти неудобные обычаи. Въ деревнѣ всѣ работаютъ, и кто больше, лучше работаетъ, тому и почета больше. Въ деревняхъ и въ городѣ у бѣдняковъ женщины работаютъ такъ же, какъ и мужчины: убираютъ поле, рыбачатъ, возятъ на перевозахъ, кромѣ того еще стряпаютъ, ткутъ, шьютъ платья, войлочные сапоги, шапки. Поэтому имъ живется куда вольнѣе, чѣмъ купчихамъ и чиновницамъ. Зато купчихи и чиновницы щеголяютъ въ дорогихъ нарядахъ, цѣлый день жуютъ гостинцы, тренькаютъ на китайскихъ балалайкахъ, — какъ сойдутся — такъ сплетничаютъ. Недаромъ говорятъ про нихъ мужья: «одинъ ключъ не звенитъ, а два ужъ бренчатъ».
Любимое занятіе Вана и другихъ деревенскихъ ребятъ было пускать змѣевъ. Они клеили змѣевъ изъ бумаги, малевали на нихъ страшныя рожи и съ крикомъ, точно стая воробьевъ, носились по улицѣ взадъ и впередъ. Иногда змѣй — бывало — застрянетъ на тутовомъ деревѣ. Тогда Ванъ карабкался на дерево, но не сразу слѣзалъ съ него, потому что съ верхушки дерева было видно далеко вокругъ…
Тутовое дерево — дерево, листьями котораго откармливаютъ шелковичныхъ червей, то-есть червей, съ коконовъ (куколокъ) которыхъ сматываютъ шелковыя нити. Шелководство очень развито въ Китаѣ.
Всюду виднѣлись ровныя поля, сплошь засѣянныя высокимъ гаоляномъ, рисомъ, хлопчатникомъ… Лѣсу совсѣмъ не было, не было и зеленыхъ луговъ, не было пастбищъ. Часто, особенно осенью, на поляхъ копошились сотни людей — мужчинъ, женщинъ, дѣтей. Они срѣзали длинными серпами высокій гаолянъ, рисъ… Потомъ поля стояли пустыми, вѣтеръ носилъ по нимъ пыль и соръ.
Китай лежитъ очень далеко отъ насъ, въ восточной Азіи, на югъ отъ Сибири. Китайская имперія почти ровно въ половину меньше всей Россіи; больше половины ея составляютъ пустыни и горы, гдѣ китайцы покорили живущія тамъ племена, чтобы они не безпокоили ихъ. Сами они живутъ съ незапамятныхъ временъ въ своей землѣ и размножились такъ, что имъ уже давно тѣсно у себя дома. Всего ихъ насчитываютъ до 350 милліоновъ душъ, а по ихъ счету ихъ 425 милліоновъ. Оттого Китай густо населенъ, деревни и города очень часты, земли у поселянъ немного. Покосовъ, лѣсовъ тоже нѣтъ, и потому скота держать нельзя.
Когда Ванъ немного подросъ, его стали брать на работу. Это ему понравилось. Сперва всей семьей вскапывали землю мотыгами. То же дѣлали и другіе поселяне. Пахали землю плугомъ на волахъ въ цѣлой деревнѣ Вана только два-три богатыхъ китайца. Отецъ Вана охотно завелъ-бы пару воловъ, но у него земли было такъ мало, что ея едва хватало на собственное прокормленіе. Поэтому, онъ не въ состояніи былъ держать скота. Сосѣди его были такіе же бѣдняки, и могли держать при домѣ развѣ только свиней, куръ и собакъ. Оттого они почти не ѣли мяса и утѣшали себя тѣмъ, что-де «ѣсть мясо — грѣхъ».
«Не ѣшь мяса, это путь къ счастью!» — написано въ одной изъ китайскихъ священныхъ книгъ.
А въ другой написано:
«Грѣхъ рѣзать быка. Подумай, какъ много пользы приноситъ онъ тебѣ!.. Ты пашешь на немъ, ѣздишь, возить кладь, онъ молотитъ твой хлѣбъ, и за всю эту работу ты кормишь его сухой соломой, а когда онъ состарится или заболѣетъ, ты берешь ножъ и отнимаешь у него жизнь, сдираешь съ него кожу, дробишь кости, ѣшь его жиръ и мясо!»
Въ той же книжкѣ нарисована картинка, какъ, послѣ смерти мясника, зарѣзанный имъ быкъ приноситъ на него жалобу загробному судьѣ: безсловесное животное съ писанной жалобой во рту почтительно и кротко лежитъ передъ столомъ судьи, а слуги судьи уже хватаютъ мясника, чтобы предать его мукамъ.
Но такими разсужденіями утѣшаютъ себя только бѣдные китайцы. Кто побогаче, лакомится мясомъ безъ зазрѣнія совѣсти. Только когда наступаетъ голодъ, случается наводненіе, или когда заразная болѣзнь начинаетъ валить народъ, — испуганнымъ богачамъ приходитъ въ голову, что, пожалуй, Небо караетъ ихъ за грѣхи… и они начинаютъ воздерживаться отъ мяса домашнихъ животныхъ. Иногда, въ тяжелыя годины, даже самъ китайскій императоръ — «богдоханъ»[3] — издаетъ указъ — «не рѣзать быковъ и коровъ, не ѣсть ихъ мяса».
Зимой, когда поля пустовали и дѣлать было нечего, отецъ нерѣдко говорилъ Вану.
— А ну-ка, бери корзину, пойдемъ за навозомъ.
Они брали каждый по корзинкѣ, по лопаточкѣ и выходили на большую дорогу. Тамъ они слонялись по цѣлымъ часамъ, подбирая навозъ, который оставляли за собою мулы. По дорогѣ бродило за навозомъ много такихъ же бѣдняковъ, какъ Ванъ и его отецъ. Они нерѣдко вступали въ споры и драки изъ-за горсти навоза. Нужда научитъ всѣмъ дорожить!
Когда приходило время, вскапывали поле, и вся семья приступала къ посѣву, или, вѣрнѣе, къ посадкѣ зерна. Китаецъ трудится надъ своимъ полемъ съ усердіемъ, со тщаніемъ, о которомъ у насъ и представленія не имѣютъ. Ванъ дѣлалъ въ мягкой землѣ палкой неглубокія ямки рядами. Въ каждую онъ рукою вкладывалъ и закапывалъ по зерну. Сперва такими ровными стройными рядами засаживалъ онъ просо. Когда просо поднималось, вся семья цѣлыми днями копошилась на полѣ, выпаливая сорныя травы. Если не выпадало дождя, таскали на поле воду и его поливали.
Благодаря такимъ трудамъ, почти ни одно зерно не пропало.
Когда просо выкинуло свои метелки, когда онѣ налились полными крупными зернами, надо было держать ухо востро! Въ Китаѣ много бѣдняковъ, у которыхъ нѣтъ земли и часто нѣтъ никакой работы; они — случается — отъ голода и нужды воруютъ хлѣбъ съ полей. Поэтому поле по ночамъ приходится сторожить.
Жатва бывала богатая, но клочекъ земли былъ у отца Вана такой маленькій, что — будь въ Китаѣ такъ же холодно, какъ у насъ — имъ-бы, и при китайской работѣ, не прокормиться. Къ счастью, лѣто тамъ продолжительное, теплое, поэтому, убравъ просо или пшеницу, китайцы сейчасъ же снова вскапываютъ землю и сѣютъ на ней другія растенія. Въ концѣ лѣта идутъ частые дожди. Для пшеницы и проса земля слишкомъ мокра, и воздѣлывать приходится другія растенія, которыя не боятся воды, растутъ на болотистой почвѣ. Таковы гаолянъ, рисъ.
Гаолянъ или сорго — высокій злакъ съ длиннымъ деревянистымъ стеблемъ и большимъ колосомъ, въ которомъ бываетъ отъ трехъ до четырехъ тысячъ зеренъ.
Рисъ — тоже злакъ, но онъ ниже гаоляна. Оба они любятъ расти въ мокрой почвѣ, и чѣмъ больше воды, тѣмъ они пышнѣе зеленѣютъ, Работать надъ рисомъ приходится по колѣно въ водѣ.
Гаолянъ, когда созрѣетъ, поднимается такъ высоко, что всадника, ѣдущаго въ немъ, не видно. Оттого-то чаща гаоляна — любимое убѣжище бродягъ и воровъ, которые иногда подкарауливаютъ добычу при большой дорогѣ.
Частъ своего поля отецъ Вана засѣялъ гаоляномъ, другую часть засадилъ хлопкомъ, на третьей-же, которая была на холмѣ и потому меньше затоплялась водою, онъ посадилъ земляной орѣхъ, а небольшой клочекъ оставилъ подъ макъ и коноплю.
— Вотъ, — говорилъ отецъ Вану, — какъ уберемся, всего у насъ будетъ вдоволь; проживемъ зиму хорошо.
Когда созрѣлъ хлопокъ, мать и сестры Вана каждый день ходили собирать его. Онѣ обходили каждый кустикъ и обрывали съ него созрѣвшія сѣменныя коробки, величиною съ грецкій орѣхъ. Созрѣвшую коробку хлопка не трудно отличить: она трескается, а изъ нея вылѣзаетъ хлопокъ — то, что мы въ просторѣчіи называемъ «вата». Хлопокъ мать Вана копила, а зимой она пряла изъ него нити; изъ нитей ткала кумачъ, красила его въ синій цвѣтъ и шила на всю семью куртки и штаны.
Когда поспѣлъ земляной орѣхъ, отецъ взялъ большое рѣшето или грохотъ, и вся семья отправилась на поле. Тамъ стояло множество уже посохшихъ низкихъ кустиковъ, и отъ каждаго шли вѣтви или прутья въ землю. Ванъ вытаскивалъ прутъ за прутомъ и на концѣ каждаго прута оказывались длинные, кривые орѣшки съ маслянистымъ ядромъ.
— Смотри, не ѣшь много этихъ орѣховъ, — говорилъ Вану, отецъ, — голова заболитъ.
Вся семья дружно вскапывала землю и таскала ее къ грохоту. Отецъ кидалъ эту землю на грохотъ — земля проскакивала насквозь, а орѣшки оставались на сѣткѣ. Отсюда ихъ собирали и несли домой. Изъ этихъ орѣшковъ выжимаютъ масло въ родѣ нашего льняного, коноплянаго, орѣховаго, подсолнечнаго. На этомъ маслѣ пекутъ и жарятъ, потому что коровьяго масла у китайцевъ нѣтъ; они даже не любятъ его. Не пьютъ они и молока. Оно китайцу кажется противнымъ. «Оно воняетъ» — говоритъ китаецъ.
Но больше всего Вану нравилось поле съ макомъ. Онъ любилъ большіе яркіе цвѣты мака — красные, розовые, лиловые. Ему всегда было жаль, когда они начинали отцвѣтать, а вмѣсто нихъ появлялись большія круглыя головки. Въ это время Ванъ съ отцомъ каждый вечеръ приходили на поле. Отецъ Вана надрѣзалъ головки въ двухъ, трехъ мѣстахъ. Изъ надрѣзовъ высачивался густой бѣлый сокъ. На другой день приходили снова и замѣчали, что капли сока побурѣли и стали твердыми, какъ смола.
— Ну, Ванъ, давай собирать эту бурую смолу, — говорилъ отецъ. — Только, смотри, не бери ее въ ротъ, а то худо будетъ. Это опій — ядъ.
— Можно помереть отъ него? — спрашивалъ Ванъ.
— Много съѣсть, такъ помрешь, а немного съѣсть, опьянѣешь и заснешь. Потомъ голова будетъ болѣть.
— Зачѣмъ же ты собираешь ядъ?
— Что же дѣлать, мы — люди бѣдные, а за него дорого платятъ. Да, признаться, я и самъ люблю изрѣдка покурить его, когда устану. Опій «проясняетъ голову и вызываетъ новыя мысли». И ты, пожалуй, какъ вырастешь, будешь курить. Только помни мой завѣтъ: лучше не кури; не воздержишься, станешь курить много, и пропадешь, какъ нашъ Шань-юань.
Шань-юань — не старый, но страшно худой китаецъ изъ той же деревни, гдѣ проживаетъ семья Вана. Онъ еле держится на тонкихъ, худыхъ ногахъ, руки его висятъ безпомощно, какъ плети. На блѣдномъ сморщенномъ лицѣ его не осталось ничего, кромѣ кожи да костей. Черные глаза его смотрятъ тускло, безсмысленно, будто Шань-юань ничего не видитъ и ничего не понимаетъ. Видъ его ужасенъ. При встрѣчѣ съ нимъ ребята отъ страха жмутся въ сторону. Но онъ не дѣлаетъ никому никакого вреда. Онъ цѣлыми днями толкается у постоялаго двора, и если ему удается разжиться отъ проѣзжихъ мелкой монетой, сейчасъ же направляется въ лавочку. Здѣсь купецъ отвѣшиваетъ ему немного опія. Затѣмъ Шань-юань забирается куда-нибудь въ темный уголъ сарая или бредетъ въ хижину къ пріятелю. Тамъ онъ ложится на нары, вынимаетъ трубку (кажется, единственное свое имущество), затѣмъ скатываетъ кусочекъ опія въ шарикъ, кладетъ шарикъ щипчиками въ чашку трубки, зажигаетъ его, и тянетъ въ себя опьяняющій дымъ. Послѣ нѣсколькихъ затяжекъ Шань-юань на нѣкоторое время становится совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Лицо его оживляется, глаза сверкаютъ, какъ у здоровыхъ людей, самъ онъ становится веселъ. Онъ куритъ еще и еще, потомъ засыпаетъ долгимъ, тяжелымъ сномъ. Послѣ такого сна съ наръ встаетъ прежній Шань-юань — блѣдный, вялый, какъ мертвецъ.
— Немного курить — ничего, — говорилъ отецъ Вана. — Намъ, бѣднымъ китайцамъ, тяжело жить, много работы, такъ иногда хочется забыться… Вотъ мы и куримъ.
— Всѣ курятъ? — спрашивалъ Ванъ.
— Нѣтъ, вонъ мать твоя и другія женщины не любятъ опія. Люди, которые умѣютъ владѣть собою, воздерживаются… А иной такъ привыкаетъ, что отстать не можетъ — куритъ все больше и больше… куритъ и спитъ. Работать такому курильщику скоро становится не въ мочь. Онъ слабѣетъ отъ опія, потому что перестаетъ ѣсть. Опій отбиваетъ всякій аппетитъ. Человѣкъ быстро чахнетъ и въ то же время перестаетъ владѣть собою. Онъ совершенно лишается воли. Опій становится для него потребностью. Если нѣтъ денегъ на покупку опія, онъ, чтобы достать проклятаго зелья, готовъ на воровство, становится мошенникомъ… наконецъ, умираетъ гдѣ-нибудь за городомъ на навозной кучѣ, словно собака.
— Кто-же выдумалъ курить опій? Сами китайцы?
— Нѣтъ, мнѣ разсказывалъ старый купецъ въ Тянь-Цзинѣ, будто прежде опія въ Китаѣ вовсе не знали. Завезли его въ нашу страну «заморскіе дьяволы» изъ Та-инъ-куи (такъ китайцы называютъ Англію). И продавали они его дороже серебра. Мандарины и купцы принялись курить… и вотъ одни разорились, другіе отбились отъ дѣла, изъ честныхъ людей обратились въ бездѣльниковъ, плутовъ… Тогда нашъ «богдоханъ», сынъ Неба, по совѣту умныхъ мандариновъ, запретилъ было привозить опій въ Китай. Но люди изъ Та-инъ-куи, которымъ торговля опіемъ выгодна, пріѣхали на корабляхъ съ пушками и давай стрѣлять по нашимъ городамъ… Такъ и принудили богдохана отмѣнить свое мудрое запрещеніе. А потомъ китайцы сами научились добывать эту отраву. Опій сталъ дешевъ. Теперь его курятъ и небогатые китайцы. Курильщика опія сейчасъ можно узнать — онъ похожъ на нашего Шань-юаня. Отъ него пахнетъ сильно опіемъ. Въ городахъ есть много лавочекъ, гдѣ можно курить опій. Когда вырастешь, не ходи туда. Тамъ собирается всякій сбродъ, которому ничего нѣтъ дороже опія.
Да, много худого говорилъ отецъ Вана про опій, однако самъ продолжалъ сѣять макъ.
Разводили макъ и сосѣди Вана. Собранныя крупинки бурой смолы варили, пока онѣ не превращались въ тѣсто. Это тѣсто надо было хорошенько промять, и получался опій. Деревенскій лавочникъ охотно скупалъ его у поселянъ.
Нѣсколько поясненій къ тексту.
править«Заморскими дьяволами», «Янъ-гуй-цзы», китайцы называютъ европейцевъ. Сами китайцы принадлежатъ къ желтой породѣ, къ «желтой расѣ». Цвѣтъ кожи ихъ — желтоватый. Лицо у людей желтой расы довольно своеобразное, скулы сильно выдаются, глаза узкіе, расположенные косо, борода рѣдкая.
Первые проникли въ Китай по морю португальцы (въ 1516 г.). Вслѣдъ за ними явились англичане. Китайцы въ прежнее время вовсе не чуждались иноземцевъ. Иноземцы свободно пріѣзжали въ ихъ страну, торговали тамъ, поселялись, даже строили свои церкви. Такимъ образомъ туда попали еще 500—600 лѣтъ тому назадъ католическіе монахи и итальянскіе купцы. Но китайская земля лежала далеко за горами и пустынями, сами китайцы производили все для себя нужное у себя дома и не особенно нуждались въ чужомъ товарѣ. Поэтому въ прежнія времена торговля съ Китаемъ была небольшая. Потомъ, когда европейцы завели колоніи въ южной Азіи, они стали торговать съ китайцами по морю. Между прочимъ привозили имъ опій. Китайскій народъ былъ не прочь торговать съ бѣлыми, потому что это было выгодно обѣимъ сторонамъ. Но китайскіе чиновники ужасно испугались европейцевъ. Имъ жилось отлично. Пользуясь своею властью, они немилосердно обирали народъ. Чиновники китайскіе составляютъ какъ-бы особую касту. Въ Китаѣ нѣтъ сословій; тамъ люди раздѣляются по занятіямъ: кто пашетъ землю, тотъ крестьянинъ, кто мастеритъ — ремесленникъ, кто торгуетъ — купецъ, но нѣтъ дворянскаго сословія съ особыми правами, нѣтъ мѣщанъ и крестьянъ. Всѣ равны, но отличаются одинъ отъ другого богатствомъ, ученостью или чиномъ. Всякій, если имѣетъ средства и способности, можетъ учиться и стать при удачѣ чиновникомъ.
Такимъ образомъ, въ Китаѣ почти всѣ образованные люди — чиновники. Иначе, какъ для этого, не стоитъ и учиться, потому что китайское образованіе безполезно для обыденной жизни. Тамъ не учатъ на доктора, на инженера, на офицера, на судью, какъ у насъ. Все ученье годно только для того, чтобы сдать экзаменъ и стать чиновникомъ. Кромѣ чиновниковъ, образованныхъ людей въ Китаѣ не было. Образованныхъ китайцы очень почитаютъ. Послѣ этого понятно, что чиновничество пользуется въ Китаѣ не только властью, но и большимъ уваженіемъ. Народъ знаетъ, что чиновники обираютъ его, но въ то же время онъ привыкъ слушаться ихъ, потому что они-де одни знаютъ, что хорошо, что дурно, что къ добру, что къ худу. Понятно, что китайскимъ чиновникамъ очень выгодно, чтобы въ Китаѣ все оставалось по старому. Они не боятся невѣжественныхъ народовъ — монголъ, корейцевъ, татаръ и не мѣшаютъ имъ пріѣзжать въ Китай. Но европейцевъ они очень опасаются. Увидѣвъ, какіе у европейцевъ корабли, какое оружіе, какіе товары, порядки, какъ они все знаютъ и умѣютъ, китайскіе чиновники стали сразу бояться, какъ бы простой народъ не сталъ перенимать отъ пришельцевъ, какъ бы онъ не увидалъ, что порядки въ Китаѣ плохи и что все можно устроить лучше. Вотъ поэтому китайскія власти стали чинить европейцамъ всякія препятствія, только-бы не пустить ихъ къ себѣ. Но европейцы сразу увидѣли, какъ выгодна торговля съ Китаемъ, и, когда китайцы не захотѣли пустить ихъ добромъ, европейцы заставили китайское правительство уступить силою оружія. Не имѣя силы сладить съ европейцами войскомъ китайскіе чиновники принялись возстановлять противъ европейцевъ народъ. «У насъ-де, въ Китаѣ, все по старинѣ и все лучше, чѣмъ у прочихъ народовъ, — говорили они, — мы — самые умные, самые образованные, и можемъ обойтись безъ нихъ. А если мы измѣнимъ старинѣ, Небо разгнѣвается и погубитъ Китай». Народъ долго вѣрилъ имъ, пока не произошла война съ японцами.
Японцы похожи на китайцевъ, но они завели у себя европейскіе порядки. Японскія войска пришли хорошо устроенные, съ отличными ружьями и пушками, съ прекрасными броненосцами. Они очень быстро разогнали китайскія войска, потопили ихъ корабли, забрали крѣпости. Послѣ заключенія мира, многіе китайцы стали разсуждать, отчего это, если все у нихъ, у китайцевъ, лучше, чѣмъ у другихъ народовъ, то почему они не могутъ справиться ни съ европейцами, ни съ японцами. Тогда японцы объяснили имъ, что въ ихъ старинѣ много хорошаго, но и много такого, что уже никуда не годно.
«Вотъ посмотрите на насъ, — говорили японцы. — Европейцы тоже пришли къ намъ. Мы ихъ тоже изгоняли, пока могли, но потомъ мы сообразили, что лучше научиться у нихъ всему. Сдѣлайте, какъ мы, и вамъ не будутъ страшны европейцы, потому что насъ, желтыхъ, больше, чѣмъ ихъ». Многіе китайцы сами поняли эту истину, но большая часть народа такъ бѣдна и невѣжественна, что не можетъ измѣнить свои порядки такъ же скоро, какъ сдѣлали японцы. Теперь само китайское правительство начинаетъ помышлять о томъ, чтобы нарушить старину. Оно стало заводить европейское войско, корабли, стало одобрять посылку молодыхъ людей учиться въ Японію, позволило строить желѣзныя дороги и телеграфы, фабрики и верфи, позволило учиться не по китайскому способу, а по европейскому. Въ Китаѣ стали не только принимать на службу знающихъ европейцевъ, но выписали европейскихъ ученыхъ, чтобы они обучали молодыхъ китайцевъ.
Во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ европейцы успѣли утвердиться на китайской землѣ силой, они стали обращаться съ китайцами очень худо, — дерзко и презрительно. Европейцы, живущіе въ Китаѣ, большею частью купцы, ихъ конторщики и приказчики, или это офицеры и солдаты. Всѣ они явились сюда, одни — изъ желанія нажиться, другіе — ради большого жалованья. Всѣ они знаютъ, что китайское правительство безсильно противъ нихъ и не можетъ защищать своихъ подданныхъ, даже когда право на ихъ сторонѣ, потому что ссоры китайцевъ съ европейцами судитъ не китайскій судъ, а европейскій. Китайцы, испытывая тѣсноту въ своихъ деревняхъ въ землѣ, тысячами приходятъ въ города, гдѣ живутъ европейцы, и нанимаются на работы. Они по своему нраву тихи, добродушны, миролюбивы, проживаютъ на себя мало и потому работаютъ дешево. Оттого эти китайскіе рабочіе или «кули» всегда бѣдны и забиты; они робко уступаютъ европейцу дорогу, покорно принимаютъ побои, не ищутъ управы въ случаѣ обмана, такъ какъ знаютъ, что ея негдѣ найти. Много печаталось въ газетахъ разсказовъ о безчеловѣчномъ обращеніи съ китайцами бѣлыхъ. Согнать китайца съ дороги палкой, схватить и оттаскать его за косу, даже ранить и убить его саблей или изъ ружья — все это сходило и сходитъ европейцамъ съ рукъ. Когда европейскіе отряды стояли въ Пекинѣ, многіе солдаты забавлялись тѣмъ, что стрѣляли въ китайскихъ прохожихъ для забавы, чтобы «пробовать» ружье или показать свое искусство. Попробуй китаецъ сдѣлать въ тысячу разъ меньшее, его сейчасъ же хватаютъ и предаютъ безпощадному суду. Понятно, что китайскій народъ, который считаетъ себя образованнымъ, а европейцевъ — варварами, не прощаетъ худого обращенія съ собой. Китайцы платятъ европейцамъ за обиды презрѣніемъ и недовѣріемъ, а при случаѣ вспыхиваютъ бунты, и тогда европейцамъ тамъ, гдѣ ихъ мало, приходится плохо. Особенно страдаютъ миссіонеры, потому что они живутъ не въ приморскихъ городахъ, гдѣ европейцевъ много и у нихъ есть войско, а внутри страны. Китайская чернь избиваетъ ихъ, жжетъ церкви и школы, а китайскіе чиновники притворяются, будто усмиряютъ бунтовщиковъ, а на дѣлѣ очень рады слѣпой ненависти народа.
2. Учебные годы Вана.
правитьВану исполнилось 10 лѣтъ. Отецъ сталъ совѣтоваться со стариками — какъ бы отдать его въ ученіе?
Отецъ помнилъ, что «судьба предназначила Вану быть ученымъ», и рѣшилъ «вывести его въ люди».
Но въ деревнѣ Вана не было школы. Дѣдъ поговорилъ съ сосѣдями, у которыхъ были сыновья, и условились они, наконецъ, сообща выписать учителя. Доставить-же учителя предложилъ хозяинъ постоялаго двора. Онъ бывалъ въ городѣ и говорилъ, что тамъ всегда можно найти человѣка, годнаго въ учителя.
Дѣйствительно, черезъ нѣсколько дней онъ привезъ длиннаго, худого китайца въ оборванной одеждѣ, который съ важностью носилъ очки и обмахивался большимъ вѣеромъ. Долго спорили съ нимъ родители учениковъ — не могли сойтись въ цѣнѣ; однако, наконецъ, дѣло уладилось. Учителю отвели старую, полуразваленную хижину. Доставлять ему пропитаніе обѣщали родители учениковъ по очереди.
Этотъ длинный китаецъ былъ, что называется, — «неудачникъ». Онъ долго учился на счетъ своихъ родственниковъ, готовясь къ мандаринскому экзамену, но экзамена не выдержалъ. Проучился еще нѣсколько лѣтъ, попытался явиться на экзаменъ еще разъ… Но опять потерпѣлъ неудачу. Тогда родственники отступились отъ него, и ему пришлось заботиться о себѣ самому.
Если-бы онъ выдержалъ экзаменъ и сталъ чиновникомъ, жизнь его потекла-бы легко, безъ заботъ. Онъ — какъ и всѣ китайскіе чиновники — получалъ-бы жалованье, бралъ-бы взятки съ просителей, жилъ-бы въ казенномъ ямынѣ, окруженный почетомъ; и родственниковъ своихъ пристроилъ-бы на мелкія, но выгодныя должности. Теперь же ему оставалось только сдѣлаться домашнимъ учителемъ. Нѣсколько лѣтъ прожилъ несчастный у какого-то купца, обучая его дѣтей. При этомъ ему приходилось — въ угоду купцу — выполнять разныя порученія. Разъ онъ было отказался принять порученіе, которое ему казалось унизительнымъ, и его прогнали! Онъ очутился на улицѣ, голодалъ и съ голоду пускался на разныя хитрости: приходилъ онъ, напримѣръ, на людный перекрестокъ и громко предлагалъ проходящимъ — не пожелаетъ-ли кто узнать будущее? За гаданье ему платили, кто сколько могъ. Тутъ же писалъ онъ безграмотнымъ письма, записки съ заклинаніями противъ злыхъ духовъ, но зарабатывалъ такъ мало, что съ радостью поѣхалъ въ деревню учить ребятъ.
Ванъ сталъ ходить въ школу. Школа помѣщалась въ небольшой хижинѣ. Посреди комнаты стоялъ низенькій столъ, за столомъ сидѣлъ учитель съ книгой и съ хорошимъ бамбуковымъ прутомъ.
На стѣнахъ висѣло нѣсколько большихъ полосъ бумаги съ замысловатыми значками. Эти значки были китайскія письмена. На каждой полосѣ написано было отдѣльное изреченіе. Такъ, на одной можно было прочесть:
«Люди отъ рожденія, по природѣ своей, всѣ хороши, но, поживъ, сильно отличаются другъ отъ друга».
На другой:
«Есть три главныя силы: небо, земля, человѣкъ».
Противъ двери на стѣнѣ учитель повѣсилъ большую бумажную картину. На ней былъ нарисованъ почтенный старецъ съ сѣдой бородой.
Это былъ портретъ Кан-фу-дзе — древняго мудреца Конфуція, котораго китайцы признаютъ великимъ учителемъ. Они обращаются къ Конфуцію съ молитвами, воздаютъ ему почти божескія почести. Подъ портретомъ можно было прочесть и изреченіе, которое мудрецъ ставилъ въ основу своего ученія:
«Человѣчность, справедливость, соблюденіе общественныхъ приличій, мудрость, правдивость — пять главныхъ добродѣтелей? Ихъ долженъ почитать каждый».
Когда дѣти собрались въ школу, учитель строго посмотрѣлъ на нихъ поверхъ очковъ и сказалъ глухимъ, хриплымъ голосомъ нараспѣвъ:
— Каждый, кто приходитъ сюда, да поклонится сперва мнѣ, потомъ великому мудрецу (тутъ онъ показалъ тростью на портретъ Конфуція) и только затѣмъ можетъ сѣсть на свое мѣсто. Кто въ школу придетъ не во время, опоздаетъ, тотъ ознакомится съ этимъ (учитель показалъ дѣтямъ бамбукъ). Я теперь для васъ отецъ и дѣдъ… Обязанности людей таковы: для старшаго — доброта, для младшаго — послушаніе. Въ сношеніяхъ между старшими и младшими да господствуетъ чинопочитаніе, между товарищами — дружба. Добродѣтель государя — снисхожденіе, добродѣтель чиновника — вѣрность… Понялъ? — обратился затѣмъ учитель къ Вану, который стоялъ какъ разъ передъ нимъ, разглядывая его носъ и его очки.
Ванъ молчалъ.
— Будь готовъ простоять на три фута въ снѣгу передъ школой!.. — крикнулъ учитель. — Знаешь-ли ты, что это значитъ? — продолжалъ онъ, испытующимъ взоромъ глядя на Вана.
Ванъ и тутъ не нашелъ, что отвѣтить.
— Разъ, — пояснилъ наставникъ, — одинъ учитель заснулъ въ школѣ, сидя за столомъ. Пришли ученики, увидали, что онъ почиваетъ, и, не смѣя войти, не смѣя нарушить покой его, почтительно стали у дверей. На улицѣ повалилъ снѣгъ и шелъ такъ долго, что покрылъ землю на три фута. Ученики все стояли у дверей, а учитель спалъ. Наконецъ, онъ проснулся и пустилъ дѣтей въ школу. Такъ и вы должны почитать меня и училище! — закончилъ онъ свою рѣчь.
Затѣмъ началось ученіе.
Начинается вездѣ ученіе съ того, что научаютъ дѣтей читать и писать. Съ этого же начинаютъ и въ Китаѣ. Только научиться грамотѣ тамъ гораздо труднѣе, чѣмъ у насъ.
Вслушиваясь въ любой языкъ, можно разобрать, что всѣ слова его составляются изъ немногихъ (двадцати пяти, тридцати) звуковъ.
У болѣе образованныхъ народовъ каждый звукъ изображается особымъ знакомъ — буквою. Собраніе всѣхъ буквъ языка составляетъ его азбуку.
Запомнить всѣ звуки языка и всѣ буквы, которыми они изображаются, не трудно. Затѣмъ, чтобы прочесть любое слово, стоитъ только произносить звуки, означенные буквами; чтобы написать слово — только изобразить каждый звукъ его соотвѣтственною буквою. Поэтому тотъ, кто можетъ вѣрно и скоро читать по одной книгѣ, легко будетъ читать и по всякой другой.
Въ китайскомъ языкѣ не то. Тамъ письмена означаютъ не отдѣльные звуки, а цѣлыя слова, даже цѣлыя изреченія. Тамъ — можно сказать — для каждаго слова свой знакъ, своя буква. Сколько словъ въ языкѣ, столько же и знаковъ. Раскроютъ передъ вами страницу, вы можете прочесть въ ней только слова, которыя уже прежде встрѣчали и замѣтили на другихъ страницахъ.
Выработалось это китайское письмо такъ: Сначала все, о чемъ хотѣли передать заочно, рисовали. Но рисовать, какъ слѣдуетъ, долго. Да и не всякій умѣетъ рисовать. Потому, мало-по-малу, отчетливые рисунки стали замѣнять рисунками на скорую руку.
И вотъ ученику-китайцу приходится запоминать отдѣльный знакъ для каждаго слова. Это очень трудно… знаки очень похожи одинъ на другой, такъ какъ состоятъ изъ множества отдѣльныхъ черточекъ. Часто китаецъ долго учится читать писать по китайски, а все-таки многаго прочесть не умѣетъ. Вывѣситъ иной мандаринъ приказъ. Собираются около этого приказа люди… глядятъ на него, а прочесть всего не могутъ. Иной и много знаковъ знаетъ, но тѣхъ, которые мандаринъ выставилъ, не встрѣчалъ. Долго приходится ждать, пока найдется грамотѣй, настолько ученый, что сумѣетъ кое-какъ прочесть весь приказъ и разъяснить, въ чемъ дѣло.
Учитель Вана самъ едва зналъ 400 знаковъ… Вѣдь, и это не шутка! Вспомните, сколько вамъ пришлось поучиться прежде, чѣмъ вы твердо запомнила десятка три буквъ нашей азбуки. Что бы вы сказали, если-бы вамъ пришлось ихъ запомнить четыре тысячи!.. А словъ въ языкѣ больше. Образованный человѣкъ знаетъ нѣсколько тысячъ словъ.
Не мало времени понадобилось Вану и его товарищамъ, чтобы заучить хотя-бы тѣ 400 знаковъ, которые зналъ ихъ учитель. Менѣе памятливымъ наука эта доставалась куда не легко. Не мало пострадали они отъ учительскаго бамбука, хотя и усердно молились Конфуцію, чтобы онъ помогъ имъ, и не мало сожгли передъ его изображеніемъ курительныхъ свѣчекъ, воткнутыхъ въ горшечекъ съ пескомъ.
Вотъ какъ шло обученіе:
Роздалъ учитель дѣтямъ красныя бумажки, на которыхъ были намалеваны разные знаки. Каждый знакъ означалъ цѣлое слово, иногда даже цѣлое изреченіе. На бумажкахъ написано было, напримѣръ:
«Ю пу хіо ло хо вей!». Это значило: «Если не обучишься въ юности, не будешь ничего знать и въ старости».
Учитель читалъ это изреченіе вслухъ неторопливо, съ разстановкой, а ученики, окруживъ его, громко повторяли за нимъ каждое слово. Они старались запомнить прочитанное и заглядывали въ красную бумажку. Затѣмъ учитель усадилъ дѣтей по мѣстамъ, велѣлъ твердо заучить то, что разобралъ съ ними, а самъ сѣлъ за столикъ, уперъ глаза въ какую-то книгу и… вскорѣ задремалъ.
Дѣти кричали во все горло, громко твердили заданныя слова, шалили, дрались, а учитель продолжалъ дремать, даже похрапывалъ. Вдругъ онъ очнулся, схватилъ трость и больно ударилъ ею нѣсколькихъ буяновъ. Ребята присмирѣли. Учитель сталъ спрашивать у нихъ заученное. Каждый изъ учениковъ подходилъ, отдавалъ наставнику свою бумажку и, повернувшись къ нему спиной, отвѣчалъ на память. Когда ученики, наконецъ, твердо запомнили то, что было задано, они стали заучивать — какъ оно пишется. Учитель роздалъ дѣтямъ листочки тонкой бумаги и кисточки; поставилъ передъ ними блюдечки съ разведенною черной краской — съ «тушью». Китайцы не пишутъ перьями, какъ мы, а вырисовываютъ свои знаки кисточкой. Ученики подложили красные листочки со знаками подъ бумагу. Знаки просвѣчивали сквозь нее. Дѣти стали обводить ихъ кисточками и старались запомнить каждый знакъ. Наконецъ, они научились писать заученныя слова наизусть.
И такъ они заучивали изреченіе за изреченіемъ и запоминали знаки отдѣльныхъ словъ. Затѣмъ учитель далъ имъ заучить цѣлый разсказъ…
Такъ ведется дѣло во всѣхъ школахъ Китая.
Долго Ванъ ходилъ въ школу, а все былъ плохимъ грамотѣемъ. Правда, онъ умѣлъ прочитать нѣсколько прописей, понималъ, что написано въ книгѣ, по которой учился, но когда ему попадалась другая книга, онъ ее уже читать не могъ. Въ ней попадалось нѣсколько знакомыхъ знаковъ, за то незнакомыхъ — еще больше.
Что-же, по крайней мѣрѣ, удалось Вану вычитать изъ прописей и изъ книгъ, которыя онъ разбиралъ? Въ нихъ обыкновенно излагались истины, которыя всякому извѣстны и безъ книгъ, напримѣръ: «Собака бодрствуетъ ночью», «Пѣтухъ поетъ передъ утромъ». Излагались также добрые совѣты въ такомъ родѣ: «Мальчикъ, учись, потомъ будешь помогать богдохану и приносить пользу людямъ. Ты станешь знаменитъ, а отецъ съ матерью будутъ радоваться на тебя».
Въ нашихъ школахъ дѣти не только научаются читать, писать и считать, а еще узнаютъ много полезнаго: какъ устроена земля, какіе на ней живутъ народы, что такое солнце, звѣзды, отчего бываетъ гроза, какъ живетъ растеніе, животное, какъ дѣлаютъ стекло, какъ устроена паровая машина… Въ китайскихъ школахъ этому не учатъ. Науками въ Китаѣ не занимаются, чужихъ странъ знать не хотятъ. Поэтому полезныхъ свѣдѣній дѣти въ школѣ не пріобрѣтаютъ. Имъ сообщаютъ какія-то сказки, небылицы. Напримѣръ, разсказываютъ имъ, что «Китай есть срединная страна, срединное царство, оно лежитъ между четырехъ морей и представляетъ единственную твердыню подъ небомъ»… Разсказываютъ имъ, что «есть страна, гдѣ у всѣхъ жителей сердца продырявлены»… «есть страны карликовъ, которыхъ охотно таскаютъ журавли, точно лягушекъ», что «въ небѣ живутъ злые псы, которые иногда стараются проглотить солнце или луну на зло людямъ», но люди мѣшаютъ имъ въ этомъ тѣмъ, что «бьютъ въ тарелки, въ барабаны, стрѣляютъ, кричатъ и этимъ шумомъ прогоняютъ небесныхъ собакъ и спасаютъ небесныя свѣтила»… и всякій другой вздоръ.
И вотъ въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ Ванъ заучилъ не мало мудрыхъ изреченій, заучилъ знаки всѣхъ словъ въ двухъ маленькихъ книжкахъ. Въ каждой было приблизительно знаковъ тысячу. Многихъ слезъ и многихъ мученій стоило ему это! Вапъ и товарищи его учились зимой, сидя въ школѣ на холодномъ полу; учились лѣтомъ, когда въ школѣ трудно было дышать отъ жары — учились, почти не зная отдыха. Какъ только хватало терпѣнья у этихъ дѣтей, какъ бѣдныя головы ихъ только выдерживали это скучное, безтолковое ученіе!
Но и дома, и въ школѣ имъ непрерывно напоминали, что повиновеніе старшимъ, почтеніе къ родителямъ — главныя добродѣтели юношей. Всѣ разсказы въ книгахъ повѣствовали о почтительныхъ дѣтяхъ, которыхъ Небо награждаетъ за терпѣніе и послушаніе; о счастіи быть мандариномъ… Отецъ постоянно говорилъ Вану:
— Подумай, какая честь будетъ мнѣ, матери и всей деревнѣ, если ты выдержишь всѣ экзамены и сдѣлаешься мандариномъ. Ты будешь жить въ палатахъ, получишь чины, будешь окруженъ стражей, тебя будутъ носить въ носилкахъ, и всѣ будутъ почтительно кланяться тебѣ.
И Ванъ терпѣлъ и только спрашивалъ:
— А долго-ли мнѣ еще учиться осталось?
— Ой, долго! Ой, какъ долго! — отвѣчалъ отецъ, самъ, повидимому, пугаясь при мысли, сколько муки еще придется выдержать его сыну, чтобы выйти въ мандарины.
Вану жутко становилось при такомъ восклицаніи отца. Онъ съ удовольствіемъ сдѣлался-бы мандариномъ, если-бы этого можно было достигнуть, не учась. Но въ Китаѣ уже много тысячъ лѣтъ установился обычай — поручать главныя должности только тѣмъ, кто успѣшно выдержалъ три экзамена.
Сперва надо сдать экзаменъ въ уѣздномъ городѣ. Это не такъ трудно. Кто выдерживаетъ его, получаетъ золотой цвѣтокъ на шапку и ученое званіе сю-цей, что значитъ «геній въ почкѣ». Потомъ надо сдать экзаменъ потруднѣе въ губернскомъ городѣ, послѣ котораго «геній въ почкѣ» превращается въ «цзюй-жень», что значитъ «произведенный человѣкъ». Такой «цзюй-жень» уже получаетъ право занимать мелкія чиновничьи должности. Наконецъ, третій и самый трудный экзаменъ происходитъ разъ въ три года въ столицѣ Китая — въ Пекинѣ. Кто выдержитъ его, получаетъ ученое званіе «цзинь-ши», т.-е. «готовый ученый», и можетъ занять высшую должность, стать важнымъ мандариномъ. Попасть въ мандарины безъ этихъ экзаменовъ никто не можетъ, хотя-бы онъ былъ богатѣйшій человѣкъ въ Китаѣ, хотя бы былъ извѣстенъ своими познаніями, умомъ и способностями.
Чтобы сдать всѣ экзамены, надо имѣть очень хорошія способности и большія деньги, потому что надо платить учителямъ и во время ученья жить безъ заработковъ. На заработки времени нѣтъ. Однако, часто случается, что способные юноши бѣдны. Тогда имъ помогаютъ родственники, а не то — особые ростовщики. Они узнаютъ, кто хорошо выдержалъ первый и второй экзамены, и предлагаютъ такимъ способнымъ молодымъ людямъ деньги на приготовленіе къ главному экзамену. Когда молодой человѣкъ выдержитъ экзаменъ, когда станетъ мандариномъ и займетъ выгодную должность, онъ выплатитъ ростовщикамъ свой долгъ вдвое, втрое.
У отца Вана не было средствъ, но онъ готовъ былъ на всякія жертвы, лишь бы вытянуть сына въ люди. И вотъ, какъ только Ванъ окончилъ занятія въ школѣ, отецъ его уговорилъ школьнаго учителя продолжать занятія съ Ваномъ за столъ и квартиру. Въ нѣсколько лѣтъ Ванъ заучилъ еще знаки «семи священныхъ книгъ». Онъ умѣлъ бойко объяснить въ нихъ каждое предложеніе и легко выдержалъ первый экзаменъ. Теперь «генію въ почкѣ» предстояло готовиться ко второму экзамену.
3. Въ городѣ.
правитьОтецъ Вана отправился въ главный городъ области къ ростовщику, который ссужалъ деньги молодымъ людямъ для подготовки къ экзаменамъ. Прихватилъ онъ съ собою и сына. Ростовщикъ держалъ мѣняльную лавочку въ узкой, грязной улицѣ, гдѣ помѣщалось множество всякихъ другихъ лавчонокъ. Возлѣ нихъ цѣлый день толкался народъ.
Тутъ же были мастерскія разныхъ ремесленниковъ. Въ каморкахъ, которыя они занимали, было тѣсно, поэтому столяры, бондари, портные, золотыхъ дѣлъ мастера работали на улицѣ, не обращая вниманія на прохожихъ. Мимо нихъ ѣздили на мулахъ, возчики везли людей зажиточныхъ въ двухколесныхъ коляскахъ, другіе катили въ тачкахъ людей попроще или кладь, тутъ же бродячій цырюльникъ, поставивъ скамейку, брилъ кому-то голову; голодный китаецъ торговалъ у походнаго лавочника неприхотливый обѣдъ — чашечку варенаго риса, -нѣсколько плодовъ или какое-нибудь горячее кушанье.
На улицѣ же въ углу за столикомъ сидѣлъ докторъ съ очками на носу. Онъ важно разспрашивалъ больныхъ, продавалъ имъ снадобья, а то дѣлалъ «операціи»: ставилъ банки, тыкалъ шиломъ въ больное мѣсто, увѣряя, что это поможетъ.
Напротивъ доктора сидѣлъ гадальщикъ, предсказатель будущаго, толкователь сновъ. За нѣсколько мелкихъ монетъ онъ предсказывалъ каждому желающему всякія блага и бойко торговалъ писанными на бумажкахъ заклинаніями противъ злыхъ духовъ и болѣзней. У него съ уличнымъ докторомъ цѣлый день шли перекоры:
— Ты, шарлатанъ, обманываешь людей своими заклинаніями: они не помогаютъ. Только отбиваешь у меня барыши! — негодовалъ врачъ.
— Не помогалъ-бы, не обращались-бы ко мнѣ. Отъ твоихъ снадобій проку не видятъ, оттого ко мнѣ и идутъ, — возражалъ продавецъ заклинаній.
И все-таки ни тотъ, ни другой не уходили съ выгоднаго мѣста, гдѣ толпилось много народу.
Собаки и свиньи свободно разгуливали между людьми и пожирали нечистоты, выброшенныя изъ домовъ. Отъ кухни бродячаго повара несло чадомъ. Каждая лавка пахла своимъ товаромъ. Отъ грязной толпы несло вонью, пахло опіемъ… Ремесленники стучали, уличные торговцы кричали, у лавокъ спорили, торговались; визжала собака, которую прохожій ударилъ ногой… Тутъ же вопили во все горло, выпрашивая подаянія, калѣки, слѣпые, прокаженные, полунагіе, обнаживъ свои ужасныя язвы…
Но весь этотъ содомъ не безпокоилъ никого. Каждый занимался своимъ дѣломъ, шелъ своей дорогой.
Надъ лавками висѣли, качаясь отъ вѣтра, длинныя вывѣски. На нихъ, гдѣ черными, гдѣ золотыми буквами, красовались фамиліи хозяевъ. Тутъ же болтались красныя бумажки съ заклинаніями противъ бѣсовъ или курились жертвенныя свѣчки.
Ванъ съ отцомъ отыскали лавчонку мѣнялы. Кромѣ вывѣски надъ ней виднѣлась безобразная кукла — изображеніе бога-покровителя торговли.
Мѣняла — старый, сухой китаецъ съ козлиной бородкой, былъ занятъ важнымъ дѣломъ. Передъ нимъ лежала груда мелкихъ, грубо отчеканенныхъ монетъ съ четырехугольной дыркой посерединѣ. Это были кэши или чохи. Ихъ на нашу копейку идетъ 8—10 штукъ. Между ними много было порченыхъ, ломаныхъ и немало фальшивыхъ. Мѣняла разсматривалъ ихъ и собиралъ на веревку, какъ баранки, пока не получалась длинная вязка въ 250 кэшей. Въ середку онъ нанизывалъ фальшивыя и дрянныя монеты; когда же приходили мѣнять кусокъ серебра на мелочь, сбывалъ свои связки, увѣряя, что въ нихъ всѣ монеты годныя. А принесенное серебро онъ принималъ только послѣ тщательнаго осмотра; вертѣлъ его въ рукахъ, прислушивался къ его звону, разсматривалъ цвѣтъ… Только увѣрясь, что принесли серебро настоящее, мѣняла вѣшалъ его на маленькихъ вѣсахъ. Если въ серебрѣ оказывался лишній вѣсъ, онъ часть куска отрубалъ и отдавалъ въ сдачу. Дѣло въ томъ, что въ Китаѣ нѣтъ никакой монеты, кромѣ кэшей. Вмѣсто денегъ ходятъ куски серебра; отъ нихъ отрубаютъ кусочки, сколько надо заплатить, и вѣшаютъ ихъ на маленькихъ вѣсахъ. Кусочекъ серебра, примѣрно въ нашъ рубль, называется ланъ или таэль. Многіе мошенники переливаютъ слитки серебра такъ, чтобы внутри осталась пустота, и заполняютъ эту пустоту свинцомъ или оловомъ. Такіе слитки нерѣдко сбываются довѣрчивымъ людямъ, но китайскаго купца такъ не проведешь. Онъ легко узнаетъ поддѣлку съ помощью вѣсовъ и принимаетъ только хорошее серебро. На немъ онъ затѣмъ ставитъ свое имя красною краской. Кто вѣритъ купцу, охотно беретъ и его мѣченые слитки.
Изъ-за того, что нѣтъ серебряной и золотой монеты, происходятъ многія неудобства: серебро надо рубить, вѣшать, переливать и на каждомъ шагу остерегаться поддѣлки. Но китайцы во всемъ любятъ держаться своей старины, своихъ обычаевъ: не хотятъ они и монеты чеканить; даже увѣряютъ, что безъ нея обходиться очень удобно.
Отецъ Вана, а за нимъ и Ванъ, отвѣсили мѣнялѣ коту, то-есть низкій поклонъ. Затѣмъ отецъ сталъ излагать свое дѣло. Мѣняла слушалъ молча и внимательно смотрѣлъ на Вана.
— Такъ ты говоришь, что онъ хорошо выдержалъ первый экзаменъ; можетъ держать и остальные? Посмотримъ, — проговорилъ онъ, наконецъ, кликнулъ съ улицы какого-то китайца и послалъ его за знакомымъ ученымъ.
Ученый явился. Онъ съ важностью кивнулъ за коту Вана, усѣлся и сталъ предлагать ему вопросъ за вопросомъ. Мѣняла слушалъ, продолжая низать свои кэши.
— Да, — рѣшилъ ученый послѣ долгихъ разспросовъ, — у этого малаго прекрасныя способности. Чего добраго, онъ выдержитъ всѣ экзамены… только надо учиться и учиться!
Отецъ Вана поклонился мѣнялѣ.
— Поможешь?
— Хорошо, — сказалъ мѣняла, — пусть сынъ твой остается у меня въ городѣ. Ты посылай ему пищу, а я заплачу этому почтенному ученому за его труды. Если твой сынъ выдержитъ второй экзаменъ, я дамъ ему денегъ на приготовленіе къ третьему, но потомъ онъ заплатитъ мнѣ втрое и пристроитъ двухъ моихъ родственниковъ.
Стали торговаться, но мѣняла не уступалъ. Онъ вывелъ въ люди двухъ мандариновъ, и они платили ему за это ежегодную дань, не оставляли и своимъ покровительствомъ… За то онъ напрасно потратился на трехъ молодыхъ китайцевъ, которые экзаменовъ не выдержали.
Ванъ простился съ отцомъ и остался въ городѣ. Онъ жилъ у мѣнялы въ каморкѣ, помогалъ ему кое въ чемъ, но больше учился. Отъ трудовъ, отъ спертаго городского воздуха щеки его скоро поблѣднѣли; самъ онъ похудѣлъ, отощалъ, какъ старый ученый Тзе-кунгъ, который занимался съ нимъ и съ нѣсколькими другими китайцами у себя на дому. Кромѣ того, Ванъ посѣщалъ высшее училище, гдѣ готовящихся ко второму экзамену обучали казенные учителя.
Проживая у богатаго мѣнялы, Ванъ познакомился съ городскими обычаями. Въ деревняхъ жили простые крестьяне, но и они исполняли нѣкоторыя, установленныя для всѣхъ китайцевъ «церемоніи», то-есть правила вѣжливости; въ городѣ же правилъ этихъ соблюдалось гораздо болѣе. Ихъ держались очень строго. Всѣхъ правилъ было множество — больше десяти тысячъ. Они были изложены въ особой книгѣ. За соблюденіемъ ихъ слѣдила въ городѣ канцелярія особаго мандарина. Этому мандарину приказы о церемоніяхъ присылались изъ главнаго столичнаго управленія.
Въ Китаѣ на всѣ случаи жизни установленъ свой порядокъ. Установлено, какъ праздновать свадьбы, какъ встрѣчать мандариновъ, какъ держать себя въ гостяхъ, на улицѣ, какъ одѣваться, какъ отвѣчать старшимъ, какъ младшимъ — установлено столько церемоній, что всѣ онѣ врядъ-ли извѣстны даже «ученымъ людямъ».
На тѣхъ, кто не соблюдаетъ церемоній, смотрятъ, какъ на глупцовъ, съ которыми нельзя имѣть дѣла.
— «Человѣкъ, если даже хорошо говоритъ, да не исполняетъ правилъ вѣжливости, хуже животнаго» — утверждаютъ китайцы.
— «Если онъ исполняетъ правила вѣжливости, ему живется хорошо; если не исполняетъ — ему придется погибнуть» — читалъ Ванъ въ книгѣ о десяти тысячахъ церемоній.
Или еще: «Управлять государствомъ безъ правилъ приличія — все равно, что обрабатывать поле безъ орудій. Пока всѣ, начиная съ царя и кончая послѣднимъ нищимъ, выполняли установленныя правила, въ Китаѣ не слыхать было о наводненіяхъ, о засухѣ, голодѣ, моровой язвѣ; Небо ниспосылало дождь, земля была плодородна. И если-бы люди строго выполняли всѣ правила общежитія, Небо радовалосьбы и посылало имъ миръ и благодать. Но если они забросятъ эти правила, — не будетъ послушанія въ семьѣ и школѣ, подчиненные перестанутъ почитать старшихъ, богдоханъ останется безъ чиновниковъ, люди будутъ неправильно строить дома; одежда, вещи, посуда потеряютъ установленный видъ; кушанья начнутъ готовить по иному, никто не станетъ исполнять своего долга, — и государство должно погибнуть».
Прежде всего Ванъ научился восьми поклонамъ. При первомъ, самомъ простомъ, поклонѣ онъ прижималъ кулаки къ груди. Узналъ онъ также, что — случись ему когда-либо предстать предъ богдоханомъ — кланяться слѣдуетъ восьмымъ, самымъ большимъ, поклономъ: пасть трижды на землю и каждый разъ трижды коснуться земли лбомъ. Ванъ научился степенно ходить, почтительно уступать дорогу старшимъ лѣтами и чиномъ, не заговаривать съ ними, пока они сами не соблаговолятъ обратиться къ нему. При встрѣчѣ съ знакомымъ онъ кланялся по правиламъ, и даже при встрѣчѣ съ молодымъ человѣкомъ своихъ лѣтъ спрашивалъ:
— Покушалъ-ли почтенный старецъ?
Въ Китаѣ старость почетна, поэтому, когда хотятъ сказать человѣку пріятное, ему прибавляютъ года, а себѣ убавляютъ. Съ другой стороны, для китайца главное — быть сытымъ, поэтому, вмѣсто нашего «здравствуйте», спрашиваютъ у встрѣчнаго, «покушалъ-ли онъ?».
— Глупый, младшій братъ твой желаетъ пребывать въ свѣтѣ твоей мудрости, — говорилъ Ванъ каждый разъ, когда входилъ въ домъ своего учителя… — Какъ твое драгоцѣнное имя? — спрашивалъ онъ новаго товарища по занятіямъ.
— Мое жалкое имя Гуань-ту! — отвѣчалъ на это товарищъ.
Затѣмъ разговоръ продолжался въ такомъ духѣ:
— Гдѣ блестящій дворецъ столѣтняго отца твоего?
— Соломенная хижина наша въ манджурскомъ городѣ!
— Сколько маленькихъ дѣдушекъ (сыновей) еще у почтеннаго родителя твоего?
— У него всего два грязныхъ поросенка.
— Ты будешь вдыхать благоуханіе книгъ (учиться).
Такъ собесѣдники упражнялись въ вѣжливой бесѣдѣ. Каждый старался унизить себя и возвеличить собесѣдника.
Мѣняла — хозяинъ и покровитель Вана — состоялъ членомъ особаго союза мѣнялъ. Въ Китаѣ всѣ купцы, которые занимаются однородной торговлей, составляютъ между собою союзы. Когда онъ ходилъ въ гости, Ванъ сопровождалъ его и могъ научиться новымъ церемоніямъ.
Сопровождаемый двумя, тремя слугами, мѣняла останавливался у воротъ дома, который задумалъ посѣтить, и посылалъ хозяину красную бумажку. На ней написано было его имя. Онъ приказывалъ слугѣ спросить: «Соблаговолитъ-ли большой, старый дѣдъ удостоить его своей бесѣды?». Слуга возвращался съ отвѣтомъ: «Низкорожденный господинъ мой будетъ ждать въ три часа и проситъ сказать, въ какомъ платьѣ будетъ его старый покровитель?».
Мѣняла объяснялъ, въ какомъ платьѣ придетъ, и удалялся. Дома онъ тщательно брилъ лицо и голову, туго завязывалъ косу, надѣвалъ праздничное платье…
Вотъ, въ назначенный часъ онъ снова у воротъ своего знакомаго. Его встрѣчаетъ слуга и ведетъ въ комнату для гостей. Туда сейчасъ же является и чисто выбритый хозяинъ въ парадной одеждѣ. Послѣ долгихъ поклоновъ, гость наконецъ, соглашается сѣсть по лѣвую руку хозяина. Слуга приноситъ чайникъ съ горячей водой и двѣ чашки. Въ каждую чашку онъ кидаетъ по нѣскольку чаинокъ и обливаетъ ихъ кипяткомъ. Хозяинъ беретъ чашку обѣими руками и подноситъ ее гостю. Гость встаетъ, кланяется, беретъ отъ него чашку и опять непремѣнно обѣими руками. Затѣмъ долго спорятъ, кому раньше сѣсть. Наконецъ, садятся. Гость и хозяинъ накрываютъ чашки блюдечками. Когда чай настоится, чуть-чуть сдвигаютъ блюдечко и черезъ щель глотаютъ душистый напитокъ. Только послѣ этого начинается дѣловой разговоръ. Хозяинъ и гость имѣютъ важный и серьезный видъ, говорятъ медленно и тихо, стараются не махать руками и осыпаютъ другъ друга любезностями.
При прощаніи новыя церемоніи — опять пьютъ чай, кланяются. Хозяинъ хочетъ проводить гостя, но тотъ умоляетъ «не безпокоиться». Гость не хочетъ первый пройти въ дверь, хозяинъ тоже; оба кланяются и уступаютъ одинъ другому дорогу. Наконецъ, гость проходитъ, хозяинъ идетъ за нимъ. У воротъ новые поклоны. Гость проситъ хозяина возвратиться въ домъ, не дожидаясь его ухода. Хозяинъ не соглашается покинуть гостя, пока онъ не ушелъ. Опять поклоны и любезности, пока гость не уступитъ… Онъ уходитъ, и тогда только хозяинъ возвращается къ себѣ. Такія церемоніи отнюдь не означаютъ, что собесѣдники особенно уважаютъ другъ друга. Они, можетъ быть, дѣйствительно, друзья-пріятели, а можетъ быть, и ненавидятъ одинъ другого. Это безразлично: церемоніи они выполнить должны во всякомъ случаѣ.
Хозяинъ Вана имѣлъ трехъ женъ, но ни одна изъ нихъ не показывалась при гостяхъ. Посѣтитель всегда спрашивалъ хозяина о его здоровья, о здоровья его отца, дѣда, сына, но никогда о здоровьи жены или женъ и дочерей. Справиться о здоровьи жены или дочери хозяина — по китайскимъ правиламъ — очень невѣжливо.
Мѣняла былъ богатый человѣкъ и не стѣснялъ себя ни въ чемъ. Домъ его состоялъ изъ многихъ комнатъ, но, какъ и у другихъ зажиточныхъ горожанъ, былъ обведенъ глухой стѣной, и никто, кромѣ самыхъ близкихъ родственниковъ, не допускался дальше парадныхъ комнатъ. Жены его сидѣли взаперти и цѣлый день занимались рукодѣльемъ: вышивали серебромъ, золотомъ, цвѣтнымъ шелкомъ: рисовали красками узоры и почти никуда не выходили. Изъ трехъ женъ его одна была — главная; остальныя считались какъ-бы ея служанками. Но и главная жена должна была во всемъ подчиняться старой матери хозяина, глупой и злой женщинѣ. Сыновняя почтительность требовала, чтобы даже хозяинъ дома уважалъ капризы старухи. Поэтому, никому, особенно женщинамъ, отъ нея житья не было.
Кромѣ женъ и дѣтей, въ домѣ было много прислуги: были слуги наемные, были и рабы и рабыни. Рабынь богатый китаецъ купилъ дѣвочками въ одинъ голодный годъ. Въ тотъ годъ бѣдные люди дешево продавали своихъ дѣтей, особенно дѣвочекъ. Одни хотѣли спасти ихъ отъ голодной смерти, надѣясь потомъ выкупить ихъ; другіе, болѣе жестокіе, думали больше о себѣ и продавали дѣтей, чтобы только избавиться отъ лишняго рта. Въ рабы попали главнымъ образомъ несчастные, которыхъ ростовщикъ довелъ до разоренія и взялъ къ себѣ въ кабалу за долги. Ванъ тоже числился въ домовой челяди и долженъ былъ прислуживать за столомъ. Тутъ ему удалось видѣть, какъ пируютъ богатые люди.
Разъ хозяинъ его устроилъ званый обѣдъ и пригласилъ на него богатыхъ купцовъ, которымъ хотѣлъ угодить. Уже за нѣсколько дней онъ разослалъ своихъ слугъ съ приглашеніями на большомъ листѣ красной бумаги. Въ нихъ каждый приглашаемый могъ прочесть:
«Скромный праздникъ мой ожидаетъ свѣта твоей милости въ шестой день мѣсяца».
Въ день обѣда слуги опять ходили увѣдомить — къ какому часу гостямъ придти. Для этого дня парадныя комнаты разукрасили цвѣтными фонариками, вездѣ разставили большія вазы съ цвѣтами, сдѣланными изъ шелка.
Приглашенные являлись въ богатыхъ носилкахъ, въ пышной одеждѣ и входили, строго соблюдая всѣ церемоніи. Долго кланялись хозяинъ и гости, отказываясь садиться, наконецъ разсѣлись по одну сторону стола въ видѣ подковы. У стѣнъ, возлѣ рѣзныхъ столиковъ, стояли слуги. Они должны были подносить кушанья, а Вана приставили къ большому серебряному чайнику, стоявшему надъ жаровней. Въ чайникѣ кипѣло китайское вино. Столъ передъ гостями ломился отъ множества блюдъ, чашекъ и чашечекъ изъ тончайшаго фарфора съ разной ѣдой, приготовленной искуснымъ поваромъ. Передъ каждымъ гостемъ стояла чашечка и лежали двѣ костяныя палочки. Китайцы нашихъ вилокъ, ножей, ложекъ не знаютъ. Они очень ловко ѣдятъ всякую пищу палочками. Оттого всѣ кушанья подаются на столъ уже нарѣзанными на мелкіе кусочки.
Едва гости сѣли, слуги въ бѣлыхъ халатахъ обнесли ихъ чашками съ желтымъ чаемъ. Гости отхлебнули чаю и сейчасъ же принялись за внесенныя блюда. Это были сладости: очищенный корень одного болотнаго растенія, жареные грецкіе орѣхи, абрикосовыя зерна, пастила изъ мороженыхъ яблокъ и многое другое. Китайцы сперва ѣдятъ сладкое. Они утверждаютъ, что сладкое возбуждаетъ аппетитъ.
Въ это время въ комнату вошла, сѣменя крохотными ножками, толпа ярко разодѣтыхъ, сильно набѣленныхъ и нарумяненныхъ пѣвицъ. Ихъ высокія прически были украшены цвѣтами. Онѣ поклонились, сѣли и стали играть на китайскихъ балалайкахъ и пѣть тонкими голосами. Гости кушали и слушали. Хозяинъ кланялся и угощалъ. Онъ бралъ чашечку съ какимъ-нибудь блюдомъ, ущемлялъ палочками лакомый кусочекъ и съ разными любезностями клалъ его въ разинутый ротъ гостя. Тотъ глоталъ, благодарилъ и поглаживалъ животъ, желая показать этимъ, что блюдо приготовлено очень вкусно.
Вслѣдъ за сладкимъ, слуги внесли закуску изъ девяти блюдъ. Тутъ были маринованные огурцы ломтиками съ прокислымъ соусомъ изъ бобовъ, ломтики ветчины, вареныя утиныя пятки, кусочки мяса съ уксусомъ и перцемъ, чеснокъ и рѣдька въ уксусѣ. Но самымъ лакомымъ блюдомъ считались соленыя утиныя яйца, тухлыя настолько, что европеецъ зажалъ бы себѣ носъ отъ одного ихъ запаха. Это въ Китаѣ любимое и дорогое кушанье. Готовится оно такъ свѣжія яйца кладутъ въ смѣсь соли, золы и извести, зарываютъ въ землю и держатъ тамъ нѣсколько мѣсяцевъ или лѣтъ, пока яйца не почернѣютъ и не станутъ сильно пахнуть. Чѣмъ дольше яйца лежатъ, тѣмъ дороже они цѣнятся. Хозяинъ мигнулъ Вану, и тотъ налилъ каждому гостю въ крохотную чашечку горячей водки.
Слуги унесли закуски и принесли новыя блюда, которыми собственно и начался обѣдъ. Это были разные супы; въ томъ числѣ и супъ изъ «ласточкиныхъ гнѣздъ». Это кушанье богатыхъ китайцевъ. Но и у нихъ оно подается только на званыхъ обѣдахъ, а потому Ванъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на него.
«Ласточкины гнѣзда» — гнѣзда морскихъ ласточекъ особой породы, саланганъ. Они имѣютъ видъ небольшихъ полушарій изъ полупрозрачнаго, хрупкаго вещества, грязно-желтоватаго цвѣта, похожаго на нашъ клей. Если ихъ разварить въ кипяткѣ, получается желтый супъ. Онъ пахнетъ морской водой и водорослями. Самыя «гнѣзда» развариваются въ нити, въ родѣ вязиги. Эти вываренныя нити отбрасываются. Къ супу подаютъ черные древесные грибы и яичницу.
«Ласточкины гнѣзда» цѣнятся очень дорого потому, что ихъ трудно добыть. Салангана лѣпитъ свои гнѣзда, похожія на гнѣзда нашей ласточки, въ щеляхъ утесовъ, у береговъ и на островахъ южнаго Китая. Тысячи бѣдныхъ китайцевъ съ опасностью для жизни карабкаются на скалы въ поискахъ за этими гнѣздами. Ласточки клеютъ свои гнѣзда разъ въ году, поэтому гнѣздъ немного. Старыя гнѣзда цѣнятся гораздо дешевле новыхъ.
Подавали еще и супъ изъ плавниковъ рыбы акулы съ добавкой свинины, ветчины, рыбьяго пузыря и еще нивѣсть чего. Ванъ снова обошелъ гостей, слилъ остатки изъ чашечекъ въ чайникъ и налилъ новыя порціи вина. Хозяинъ попрежнему своими руками потчевалъ самыхъ знатныхъ гостей, а тѣ любезно улыбались, хвалили супы и музыку.
Послѣ суповъ подали опять рѣдкое блюдо — вареныхъ и нарѣзанныхъ кусочками трепангъ въ соусѣ. Трепанги — небольшія морскія животныя безъ костей, видомъ похожія набольшихъ піявокъ. Ихъ вылавливаютъ изъ моря длинными жердями, коптятъ и сушатъ. Кусочки этого блюда похожи на бурую резину безъ вкуса. Ихъ трудно жевать, но китайцы очень любятъ трепангъ и увѣряютъ, что «кто много ѣстъ трепангъ, проживетъ до глубокой старости».
Между тѣмъ, пѣвицы ушли, вмѣсто нихъ пришли два фокусника и акробаты и стали показывать разныя штуки. Ванъ опять налилъ вина. Гости стали слегка хмелѣть, заговорили громче, а иные приступили къ игрѣ. Два сосѣда сжимали свои руки въ кулакъ и сейчасъ же разжимали ихъ, выставивъ нѣсколько пальцевъ. При этомъ оба называли какое-нибудь число. Чье число равнялось числу пальцевъ, выставленныхъ у обоихъ играющихъ, тотъ выигрывалъ. Проигравшему Ванъ наливалъ чашечку водки, и онъ долженъ былъ выпить ее. Числа китайцы выкрикивали, прилаживая къ нимъ любезныя пожеланія:
— Четыре времени года богатѣть вамъ!
— Желаю вамъ служить при дворѣ мандариномъ пятой степени.
— Шесть разъ вамъ испытать удачу!
Другіе смотрѣли на штуки фокусниковъ, третьи говорили о торговлѣ, а слуги все уносили и приносили новыя блюда: утку, начиненную семнадцатью разными начинками. рыбу въ сладкомъ сокѣ, потомъ вязигу съ ветчиной, сушеную рыбу, наструганную стружками, какіе-то «серебряные» грибы съ приправами.
Затѣмъ гости встали и вышли въ сосѣднюю комнату. Тамъ онѣ выкурили по трубочкѣ и… опять сѣли за столъ.
Снова пошли кушанья одно чуднѣе другого; утиные языки, голубиныя яйца, жареный рыбій пузырь, раки въ чеснокѣ и сахарѣ, рыбки съ сосновыми шишками, рыбьи мозги, жареныя луковицы лилій, рыба, жареная въ касторовомъ маслѣ.
Всѣхъ перемѣнъ было больше двѣнадцати, а блюдъ около шестидесяти. Въ промежуткахъ гости грызли поджаренныя сѣмечки дынь и арбузовъ и сосали водку изъ чашечекъ, которыя Ванъ наполнялъ послѣ каждой перемѣны. Вмѣсто фокусниковъ явились плясуны, потомъ актеры въ диковинныхъ одеждахъ, сыграли что-то…
А гости все сидѣли и ѣли.
Послѣдняя перемѣна состояла изъ шести сортовъ булочекъ и пирожковъ изъ разнаго тѣста, съ разными начинками. Тутъ были прѣсные хлѣбцы, вареные въ пару, рисовыя лепешки съ рублеными грецкими орѣхами, пирожки съ чеснокомъ, пирожки съ шафраномъ, съ жасминомъ, горячій кисель… А закончился обѣдъ, какъ и начался — чаемъ.
Гости наѣлись такъ, что еле встали, но выполнили всѣ церемоніи, какія требуются обычаемъ, и съ безчисленными поклонами разбрелись въ носилкахъ по домамъ, просидѣвъ за обѣдомъ девять часовъ.
4. Поклоненіе предкамъ.
правитьЧерезъ нѣсколько дней послѣ торжественнаго обѣда въ домѣ мѣнялы случилась бѣда — заболѣлъ дряхлый отецъ хозяина. Мѣняла былъ въ отчаяніи и тотчасъ же послалъ слугу съ осломъ за лучшимъ докторомъ города. Этотъ докторъ, какъ и всѣ китайскіе врачи, былъ полный неучъ. Китайцы не имѣютъ никакого понятія о настоящей наукѣ. Неизвѣстно, почему они иныя травы, иные минералы, животные продукты считаютъ цѣлебными, другіе же вредными для здоровья. Никогда ни одинъ китайскій врачъ не потрудился изучить — какъ изучаютъ наши врачи — строеніе, отправленія человѣческаго тѣла, свойства разныхъ веществъ, вліяніе ихъ на жизнь и дѣятельность нашихъ органовъ. Китайскіе врачи знаютъ столько же, сколько наши знахари и знахарки, то-есть — ничего не знаютъ. О строеніи человѣческаго тѣла они до сихъ поръ повторяютъ совершенныя нелѣпости въ такомъ родѣ:
«Желчь помѣщается въ затылкѣ, а мозгъ въ печени. У человѣка 365 костей, потому-что въ году 365 дней. У мужчины 14 реберъ, черепъ же его состоитъ изъ 8 костей, а у женщины всего 12 реберъ и 6 костей въ черепѣ».
Всѣ болѣзни китайскіе врачи раздѣляютъ на «огненныя» и «ледяныя». Огненныя лечатъ холодомъ, а ледяныя — горячими припарками и вообще тепломъ. Китайскіе врачи носятъ съ собой длинную заржавленную иглу. Если больной лежитъ безъ чувствъ, врачъ втыкаетъ ему эту иглу въ языкъ, въ икры, въ мякоть руки; жметъ и мнетъ, пока изъ укола не покажется кровь. Всякаго больного онъ обѣщаетъ вылечить; когда же больной умираетъ, врачъ объявляетъ, что въ дѣло вмѣшались «злые духи», которыхъ родные умершаго забыли умилостивить (какъ у насъ знахари заявляютъ, что болѣзнь приключилась «съ глазу», «отъ лихого человѣка»). Тѣмъ не менѣе, у воротъ каждаго врача вывѣшено множество дощечекъ съ надписями о томъ — кого ему удалось вылечить.
Пріѣхавъ въ домъ мѣнялы, врачъ первымъ дѣломъ сталъ угощаться: пилъ чай, закусывалъ, пообѣдалъ и только потомъ пошелъ къ больному. Тамъ онъ сѣлъ у постели, важно нахмурилъ лобъ, долго щупалъ то правую, то лѣвую руку старика… помолчалъ, какъ-бы въ раздумьи… наконецъ съ очень важнымъ видомъ объявилъ, что больной поправится и обѣщалъ приготовить очень мудреное лекарство. Докторъ приготовлялъ его самъ и увѣрялъ, что въ составъ его вошло 22 вещества: и корень жень-шеня (это — рѣдкое растеніе, которое растетъ въ глухихъ лѣсахъ сѣвернаго Китая и цѣнится на вѣсъ золота), и тигровая желчь, и кровь казненнаго преступника, и густая настойка изъ скорпіоновъ, сороконожекъ, пауковъ, и змѣиная кожа, и сокъ, выжатый изъ головастиковъ… Поэтому за лекарство онъ взялъ очень дорого.
Но сколько врачъ ни пичкалъ больного, сколько ни кололъ его своей иглой, больной скоро умеръ.
Въ домѣ поднялся плачъ и стонъ. Покойника обмыли, окутали въ вату и завернули въ шелковыя ткани. Черезъ три дня его положили въ гробъ, обложили разными веществами, которыя не даютъ тѣлу гнить, и сунули туда же всѣ вещи, какія онъ особенно любилъ при жизни: трубку, любимую его книгу, колоду картъ. Поставили возлѣ тѣла также пищу и питье.
Китайцы не признаютъ полной смерти. Они вѣрятъ, что въ каждомъ живомъ человѣкѣ сокрыта «жизненная сила» и душа. Когда жизненная сила покидаетъ его, онъ становится трупомъ; но душа остается въ тѣлѣ.
Слѣдовательно, о душѣ покойнаго надо заботиться, не лишать ея удовольствій, къ которымъ она привыкла. Потому-то въ гробъ и положили любимыя вещи покойника. А потомъ пригласили музыкантовъ увеселять душу.
Между тѣмъ семья усопшаго плакала; плакали и прибывшіе родственники его. Члены семьи одѣлись въ грубыя холщевыя одежды, женщины сняли свои украшенія, завѣсили бумагой всѣ блестящіе предметы въ домѣ. Три дня никто не бралъ пищи въ ротъ.
Въ прежнія времена тѣло такъ и оставалось въ домѣ, и теперь еще иной почтительный сынъ не позволяетъ вынести гроба съ тѣломъ усопшаго отца на кладбище въ теченіе трехъ лѣтъ. Но въ домѣ, гдѣ стоитъ тѣло, никому не дозволяется ночевать; мѣсяца три нельзя топить печей. Все это очень стѣснительно. Поэтому покойниковъ обыкновенно хоронятъ на семейномъ кладбищѣ черезъ нѣсколько дней послѣ смерти.
Китайцы очень заботятся, чтобы могила была сухая, гдѣ-нибудь на холмѣ, чтобы никакой шумъ не тревожилъ душу умершаго.
Проникнутые глубокимъ почтеніемъ къ старшимъ, къ памяти предковъ, китайцы соблюдаютъ тысячи церемоній, только-бы не оскорбить усопшаго, не навлечь его неудовольствія.
Похороны простыхъ, бѣдныхъ людей совершаются просто: положатъ въ гробъ и снесутъ къ могилѣ. А при погребеніи человѣка зажиточнаго впереди погребальной колесницы идетъ множество наемныхъ плакальщиковъ, идутъ особые плясуны и музыканты, которые «увеселяютъ душу усопшаго музыкой и танцами».
Такъ же хоронилъ отца своего и мѣняла. На кладбищѣ всѣ родные четыре раза поклонились гробу, а сынъ умершаго возжегъ куреніе, возлилъ вино и со слезами на глазахъ сказалъ покойному прощальную рѣчь:
— Глубоко опечаленъ я, потерявъ тебя, почтенный отецъ. Уже запечатанъ твой гробъ, и ты навсегда оставилъ меня. Прахъ твой благоговѣйно будетъ преданъ погребенію, я вскорѣ мы воздвигнемъ надъ нимъ высокій холмъ… Я самъ буду неусыпнымъ стражемъ его. Увы, невыразима моя печаль! Почтительно доношу тебѣ объ этомъ!
Сказавъ это, огорченный сынъ распростерся на землѣ, а за нимъ распростерлась и вся семья.
Былъ при этой церемоніи и Ванъ. Одинъ изъ слугъ дернулъ его за рукахъ и таинственнымъ шопотомъ сообщилъ:
— Знаешь, я слышалъ вчера, какъ хозяинъ умолялъ мать убить себя на могилѣ… «Все равно» — говорилъ — «тебѣ недолго жить; уважь покойнаго, порадуй его душу и будь ему вѣрной женою за гробомъ… Подумай, какъ онъ будетъ доволенъ, и какъ счастливы будемъ мы, когда увѣримся въ его благосклонности. Вѣдь, ты знаешь, умершему и по смерти хочется пользоваться всѣмъ, чѣмъ онъ пользовался при жизни».
— Что же вдова?
— «Ни за что!» — говоритъ. — «Прежде для вдовъ было обязательно слѣдовать въ могилу за мужемъ, а теперь этотъ обычай вывелся, и я еще поживу»… Да, хорошо, что нынче во многомъ живутъ не по старому, — прибавилъ слуга. — А то-бы всѣхъ насъ, слугъ и рабовъ, убили на могилѣ старика… Теперь только одному изъ насъ придется жить при гробницѣ и смотрѣть за нею.
Гробъ опустили въ выложенную камнемъ и убранную яму, а затѣмъ хозяинъ Вана опустилъ въ нее нѣсколько корзинъ съ пищей, много разныхъ вещей, сдѣланныхъ изъ глины: лошадку, телѣжку, кровать, столъ, стулья, фигурки слугъ и служанокъ. Погребеніемъ такихъ куколъ, очевидно, замѣнилось прежнее погребеніе съ усопшимъ его дѣйствительныхъ рабовъ и рабынь.
Наконецъ, родственники и слуги разошлись по домамъ. Но хозяинъ еще три дня оставался при могилѣ. Возвратясь къ себѣ, онъ приказалъ изготовить доску, длиною въ аршинъ, и: написать на ней имя покойнаго… только не прежнее, а новое, которое придумалъ ему послѣ смерти. Эту доску хозяинъ, въ сопровожденіи всей семьи, принесъ въ «мяо», то-есть въ «семейную молельню», и поставилъ на особый столъ рядомъ съ такими же таблицами дѣда и прадѣда.
Въ прежнія времена китайцы держали у себя дома изображенія умершихъ родныхъ, сдѣланныя изъ камня и дерева. Теперь изображенія замѣнили досками съ именами усопшихъ. Передъ такими досками въ китайскомъ домѣ, гдѣ строго соблюдаютъ религіозные обряды, глава семьи ежедневно приноситъ жертвы душамъ своихъ предковъ.
Поклоненіе душамъ предковъ — основная, важнѣйшая черта китайской религіи. Отъ своихъ усопшихъ предковъ китаецъ ждетъ помощи и совѣта во всякомъ дѣлѣ — важномъ и неважномъ.
Кромѣ душъ своихъ близкихъ, китаецъ чтитъ еще и души великихъ императоровъ, души почившихъ мудрецовъ… а также и души людей, умершихъ не своею смертью, или людей, которыхъ дѣти не сумѣли успокоить въ могилѣ.
Но послѣднія души — души, озлобленныя противъ людей. Онѣ мстятъ за непочтительность къ нимъ, насылаютъ на людей болѣзни и всякія бѣдствія.
Этихъ духовъ китайцы особенно боятся. Они стараются оборонить себя отъ ихъ злобы заклинаніями и жертвами.
Особеннымъ и всеобщимъ почетомъ окружены могилы усопшихъ императоровъ. Когда европейцы хлопотали о разрѣшеніи провести въ Китаѣ желѣзную дорогу, имъ отказали.
— Ваши огненные драконы будутъ съ грохотомъ и свистомъ летать мимо священнаго императорскаго кладбища и тревожить души усопшихъ. Онѣ разгнѣваются и нашлютъ бѣдствія на всю страну, — говорили китайцы.
«Огненными драконами» они называли паровозы.
Поклоняясь душамъ предковъ, китайцы рѣдко обращаются къ инымъ божествамъ. Поэтому, хотя храмовъ, посвященныхъ разнымъ божествамъ, въ Китаѣ много, они не пользуются большимъ почетомъ и уваженіемъ. Въ открытыя двери храмовъ свободно входятъ собаки; если въ городѣ нѣтъ театра, заѣзжіе актеры даютъ свои представленія въ какомъ-нибудь храмѣ. Въ храмахъ же богатые купцы устраиваютъ торжественные обѣды, въ родѣ того, который былъ описанъ выше.
При такомъ почтеніи къ памяти предковъ не мудрено, что китаецъ считаетъ за великое счастье имѣть сыновей, «которые будутъ почитать и ублажать его душу, когда онъ умретъ».
— Какъ хорошо мнѣ будетъ послѣ смерти, — утѣшается глава многочисленной семьи, — сыновья, внуки, правнуки будутъ чтить мою душу, и она ни въ чемъ не будетъ нуждаться на томъ свѣтѣ.
При такихъ воззрѣніяхъ китаецъ не можетъ не почитать своихъ родителей и не заботиться всѣми силами о томъ, чтобы дѣти почитали его.
5. Послѣ неудачнаго экзамена.
правитьМежду тѣмъ, наступило для Вана время сдавать второе испытаніе, второй экзаменъ — экзаменъ на званіе «цзюй-женя». Ванъ съ товарищами и старымъ ученымъ отправились въ городъ, гдѣ экзаменъ былъ назначенъ. Они остановились въ гостиницѣ. Она, оказалось, была биткомъ набита такими же, какъ Ванъ, молодыми людьми, пріѣхавшими для экзамена. Говорили, что на этотъ разъ ихъ собралось до 15.000. Прибыли и ученые мандарины-экзаменаторы.
На большой площади города, обведенной высокою стѣной съ одними только воротами, стоялъ домъ для мандариновъ. Вокругъ него было построено болѣе 9.000 каменныхъ каморокъ безъ оконъ, съ низкой дверью.
Въ день начала экзаменовъ у воротъ этой «испытательной храмины» толпилось множество молодыхъ людей. Они пришли съ одѣялами, съ запасной одеждой, со свѣчами; принесли съ собой и запасъ пищи на нѣсколько дней, чайники, чашки. Ихъ провожали родственники. Многіе плакали отъ волненія и страха.
Въ воротахъ особые служители строго обыскивали каждаго, досматривали — нѣтъ-ли у кого въ вещахъ или подъ платьемъ спрятанной книги.
Переступивъ за ворота, вся толпа испытуемыхъ собралась у дома ученыхъ мандариновъ. Мандарины дали каждому изъ молодыхъ людей по красной бумажкѣ, гдѣ было обозначено, о чемъ кому писать на экзаменѣ. Затѣмъ служители развели испытуемыхъ по каморкамъ и заперли ихъ тамъ на два дня.
Очутившись въ своей кельѣ, Ванъ зажегъ свѣчку и принялся писать на выданномъ листкѣ бумаги. Ему надо было написать три сочиненія; изъ нихъ одно — въ стихахъ и при томъ такъ, чтобы въ сочиненіи было не больше 400, и не меньше 300 знаковъ. Ванъ сидѣлъ, теръ себѣ лобъ, припоминалъ кудрявыя изреченія и знаки ихъ и стряпалъ изъ нихъ замысловатыя, напыщенныя предложенія. Въ кельѣ съ трудомъ можно было повернуться, было душно… ноги и руки затекали, голова кружилась, но Ванъ крѣпился. Ему казалось даже, что онъ пишетъ хорошо.
На третій день пришли чиновники и отобрали сочиненія. Они передали ихъ ученымъ мандаринамъ для поправки.
Черезъ день молодыхъ людей снова заперли и приказали написать пять сочиненій въ три дня. Какъ ни скверно было Вану въ духотѣ и тѣснотѣ, онъ выполнилъ и эту задачу. Но не всѣ были такъ счастливы. Нѣсколькихъ молодыхъ людей, слабыхъ, болѣзненныхъ, нашли въ кельяхъ въ обморокѣ, полуживыми; двое умерли въ тяжкомъ затворѣ отъ духоты и волненія.
Темъ не менѣе, едва давъ испытуемымъ день отдыха, ихъ снова заперли. Этотъ разъ приказано было въ три дня написать сочиненіе, о чемъ кто хочетъ. Этимъ испытаніе кончилось.
Ученые мандарины принялись за просмотръ написанныхъ работъ и сидѣли за этимъ дѣломъ три недѣли. Каково было испытуемымъ ждать ихъ рѣшенія! Изъ 15.000 пропустить можно было только 75 лучшихъ!
Наконецъ, мандарины объявили имена этихъ счастливцевъ… Увы, въ числѣ ихъ имени Вана не было!
Рѣшенія мандариновъ вызвали, однако, серьезныя возраженія. По поводу молодого китайца, который выдержалъ экзаменъ лучше всѣхъ, землякъ его, изъ зависти, подалъ заявленіе, въ которомъ утверждалъ, что счастливый соперникъ его — «внукъ цирульника».
Цырульники, актеры, судорабочіе и ихъ потомки до третьяго колѣна не имѣютъ права экзаменоваться.
Разобрали дѣло. Оказалось, что заявленіе справедливо. Молодого человѣка, несмотря на его блистательныя работы, званія «цзюй-женя» не удостоили. Городскіе цырульники такъ обидѣлись за своего собрата, что отказались брить головы и заплетать косы. А коса — украшеніе всякаго китайца, и онъ всегда заботится, чтобы она была въ порядкѣ. Мандаринъ — правитель города, приказалъ ловить цирульниковъ, собралъ ихъ въ тюрьмы, билъ палками по пятамъ, но это не помогало… Цырульники стали разбѣгаться, возмутили цирульниковъ сосѣднихъ городовъ… «Собратъ» невышелъ въ «цзюй-жени», а нужда вскорѣ заставила цырульниковъ вновь приняться за работу.
Другая исторія разыгралась еще болѣе печально. Въ числѣ выдержавшихъ испытаніе былъ племянникъ одного изъ ученыхъ мандариновъ. Оказалось, что, исправляя его сочиненіе, дядя скрылъ нѣсколько ошибокъ. Мандарина схватили и отослали въ столицу. Тамъ его судили и… отрубили ему голову.
Однако, Вану отъ того легче не стало, — онъ все-таки не попалъ въ число 75-ти счастливцевъ!
Ему было горько, совѣстно передъ отцомъ, который такъ надѣялся, такъ желалъ видѣть его мандариномъ! Вернуться къ отцу, явиться въ семью, въ свою деревню неудачникомъ ему не позволяло самолюбіе… А продолжать работу, попытать счастья еще разъ, хотя-бы черезъ годъ, онъ не хотѣлъ. Безсмысленныя занятія ему опротивѣли.
Онъ не зналъ, что дѣлать? Наконецъ, рѣшилъ бѣжать «куда глаза глядятъ», пробиваться собственными силами и не возвращаться домой, пока какъ-нибудь не пристроится.
Послѣ экзамена старый наставникъ, съ которымъ онъ пріѣхалъ, долго искалъ его, не нашелъ, и такъ и уѣхалъ безъ него съ остальными питомцами, которыхъ постигла неудача такъ же, какъ Вана.
Между тѣмъ, Ванъ слонялся по улицамъ большого города безъ крова и денегъ и старался придумать, — чѣмъбы прокормиться? Но въ городѣ было такъ много всякихъ бездомныхъ бѣдняковъ, готовыхъ взяться за всякую работу, что никто не нуждался въ Ванѣ. Онъ заходилъ въ лавочки, спрашивалъ — не надо-ли приказчика? освѣдомлялся въ харчевняхъ — не потребуется-ли слуга? цѣлыми часами толкался на базарѣ въ ожиданіи — не найметъ-ли его кто-нибудь въ носильщики, на какую-нибудь работу… Все напрасно!
Задумалъ было Ванъ даже поступить въ солдаты. Но для этого приходилось сдать особый экзаменъ.
Тутъ не требовалось вздорной премудрости, которую Ванъ изучалъ столько лѣтъ, а требовались сила, ловкость: на экзаменѣ надо было натянуть длинный, тугой лукъ, пустить изъ него въ цѣль три мѣткихъ стрѣлы, поднять большую тяжесть. Этого Ванъ не могъ.
Блѣдный, исхудалый, шатался онъ по улицамъ, съ завистью поглядывая на уличныхъ закусочниковъ, у которыхъ на длинныхъ жердяхъ болтались повѣшенныя за хвосты жареныя крысы — лакомая пища китайскихъ бѣдняковъ.
Ванъ такъ-бы и пропалъ, если-бы на четвертый день голоднаго шатанія его не подобралъ, полуживого, подъ заборомъ какой-то старикъ въ очкахъ, въ китайской одеждѣ, но съ чужимъ, не китайскимъ лицомъ. Старикъ ласково разспросилъ Вана — почему онъ такъ отощалъ, а затѣмъ увелъ его въ домъ съ обширнымъ дворомъ. Здѣсь жило еще нѣсколько несчастныхъ, голодныхъ бродягъ, такихъ же, какъ Ванъ. Во дворѣ была школа. Въ ней обучалось много китайскихъ сиротъ. Возлѣ школы стояло странное зданіе, какихъ китайцы не строятъ. Внутри зданія въ полумракѣ, передъ крестомъ и передъ картинами въ позолоченныхъ рамахъ горѣли свѣчи; люди въ странной одеждѣ пѣли и очень хорошо играли у большого шкафа съ мѣдными трубами… На башнѣ того же зданія висѣли колокола.
Вана накормили; дали ему постель. Отъ китайской прислуги Ванъ узналъ, что находится въ домѣ французскихъ миссіонеровъ — «заморскихъ дьяволовъ», которые ничего худого не дѣлаютъ, а только предлагаютъ всѣмъ китайцамъ перемѣнить китайскую вѣру на ихъ — «католическую». Узналъ онъ, что зданіе, въ которомъ жгутъ свѣчи передъ крестомъ и картинами, поютъ и играютъ, — католическая церковь, а шкафъ съ трубами — музыкальный инструментъ, органъ.
Миссія — слово французское. Оно, собственно, значитъ «посольство». Иногда его и употребляютъ въ этомъ смыслѣ. Такъ, вмѣсто «Россійское посольство» говорятъ «Россійская миссія»; но чаще подъ словомъ «миссія» разумѣютъ именно группу людей, отправленныхъ для проповѣди христіанства. Миссіонеръ — посланный на проповѣдь.
Въ Китаѣ миссіонеры стараются обратить не-христіанъ къ христіанству. Къ сожалѣнію, многіе изъ нихъ дѣйствуютъ при этомъ не только проповѣдью и примѣромъ христіанской жизни, а способами очень непривлекательными, напримѣръ, подкупаютъ бѣдняковъ, чтобы они крестились.
Проповѣдь чужого вѣроученія, призывая къ отторженію отъ вѣры предковъ, конечно, непріятна китайцамъ, поэтому они относятся къ миссіонерамъ враждебно; иногда позволяютъ себѣ и насилія противъ непрошенныхъ проповѣдниковъ. А въ такихъ случаяхъ миссіонеры нерѣдко прибѣгаютъ къ заступничеству христіанскихъ правительствъ и тѣмъ даютъ европейскимъ державамъ поводъ лишній разъ впутаться въ китайскія дѣла, причемъ державы требованія свои всегда готовы поддержать военною силой. Это еще болѣе вооружаетъ китайцевъ и противъ миссіонеровъ, и противъ всѣхъ «заморскихъ дьяволовъ».
Измѣнять вѣрѣ предковъ Ванъ не имѣлъ никакой охоты, но онъ былъ очень благодаренъ за данный ему пріютъ. Когда два миссіонера, одинъ — старикъ, другой — помоложе, собрались въ сосѣдній городъ, Ванъ, изъ благодарности, вызвался даже везти въ тачкѣ старика, которому, по слабости, ѣхать на мулѣ было тяжко.
Дорога шла по холмистой мѣстности… Ванъ обливался потомъ, толкая тяжелую тачку.
Вотъ громадное поле, засѣянное высокимъ гаоляномъ… Вдругъ изъ чащи гаоляна выскакиваетъ нѣсколько крупныхъ китайцевъ… Они вооружены ножами, дрекольемъ… накидываются на миссіонеровъ, стаскиваютъ одного съ тачки, другого съ мула, хватаютъ Вана… Другой слуга, который былъ понятливѣе Вана, быстро сбросилъ башмаки и пустился бѣжать по дорогѣ… Только пятки его сверкали! Два разбойника кинулись въ догонку, но не могли настигнуть прыткаго китайца.
Разбойники связали миссіонерамъ руки…
— Ты христіанинъ? — спросили они у Вана.
— Нѣтъ, я не измѣнялъ вѣрѣ отцовъ, — отвѣчалъ Ванъ. Услыхавъ этотъ отвѣтъ, его не стали вязать; однако, вмѣстѣ съ миссіонерами поволокли въ чащу гаоляна. Здѣсь плѣнниковъ тщательно обыскали. Денегъ при нихъ оказалось очень мало.
— Куда вы запрятали серебро? Подавайте его сюда, не то начнемъ пытать васъ! — кричалъ атаманъ шайки.
— Убьемъ! — угрожали его товарищи и махали оружіемъ.
Но миссіонеры не растерялись. Связанные по рукамъ, они спокойно стояли среди разбойниковъ и кротко увѣряли, что у нихъ денегъ съ собою больше нѣтъ. Ванъ подтвердилъ, что они говорятъ правду.
— Эти «заморскіе дьяволы», — прибавилъ онъ, — не злые люди. Я не ихъ вѣры, только нанялся въ услуженіе. Но не могу не засвидѣтельствовать истины: не видѣлъ отъ нихъ ничего худого. Пощадите, не убивайте ихъ!
Китайскіе разбойники обыкновенно нападаютъ только на людей богатыхъ, бѣдныхъ же простолюдиновъ не трогаютъ. Возстановлять противъ себя населеніе имъ не расчетъ, да съ бѣдныхъ и взять нечего.
Потащили разбойники плѣнныхъ подальше отъ большой дороги, въ горы. Старикъ миссіонеръ съ трудомъ передвигалъ ноги… поднималъ глаза къ небу и шепталъ молитвы.
— Смотрите, — сказалъ одинъ изъ бродягъ, — онъ колдуетъ! Не напустилъ-бы онъ на насъ злыхъ духовъ!
— Нѣтъ, мой другъ, я только молюсь! — отвѣтилъ старикъ. И онъ, и молодой спутникъ его хорошо говорили по-китайски.
Они встрѣтили бѣду спокойно. Они свыклись съ жизнью среди опасностей. Они знали, что китайцы не любятъ «заморскихъ дьяволовъ» и особенно миссіонеровъ. При народныхъ волненіяхъ китайцы первымъ дѣломъ поджигаютъ миссіи и избиваютъ миссіонеровъ и китайцевъ-христіанъ, благо они подъ рукой, и на нихъ можно излить злобу, которая накопилась противъ «бѣлыхъ», которые издалека тревожатъ Китай своими притязаніями и насиліями.
— Чего имъ нужно отъ насъ! — кричитъ чернь. — Мы не лѣземъ въ ихъ страну; зачѣмъ же они приходятъ къ намъ, зачѣмъ нарушаютъ нашъ покой и старину? Или они думаютъ, что ихъ вѣра, ихъ обычаи лучше нашихъ?
Въ горахъ бродяги содрали съ плѣнниковъ ихъ одежды, вошли въ какую-то пещеру, развели въ ней огонь и разсѣлись вокругъ него. Миссіонеровъ же оставили у входа. Несчастные совсѣмъ продрогли отъ холода.
— Что же съ ними дѣлать? — разсуждали разбойники.
— Убить! — кричали одни.
— Конечно! — поддерживали другіе. — Что съ нихъ возьмешь!
— Вотъ что, братцы! — рѣшилъ, наконецъ, атаманъ. — Убить ихъ — толку мало. Чего ради мы сидѣли, караулили въ гаолянѣ? Лучше возьмемъ съ нихъ выкупъ. Пусть этотъ молодецъ (атаманъ указалъ на Вана) возьметъ отъ нихъ записку къ ихъ братьямъ и принесетъ выкупъ — 1000 фунтовъ серебра!
— Правильно!.. Такъ! — согласились бродяги.
Атаманъ подошелъ къ старику.
— Пиши своимъ, чтобы присылали скорѣе за васъ выкупъ въ тысячу фунтовъ серебра! — повелительно сказалъ онъ.
— У нашихъ братьевъ нѣтъ столько серебра, — кротко замѣтилъ миссіонеръ.
— Пиши: «1000 фунтовъ»! — повторилъ разбойникъ. — Не то…
Миссіонеръ отказался:
— Не могу, нѣтъ у насъ такихъ денегъ, и достать негдѣ!
Разбойники пригрозили пыткой и, вѣроятно, выполнили бы свою угрозу, если-бы часовые не забили тревогу…
Всѣ всполошились… Однако напрасно. Къ пещерѣ приближались не солдаты, а христіане китайцы. Они услыхали о нападеніи отъ бѣжавшаго слуги и пришли умолять, чтобы отцовъ ихъ духовныхъ отпустили съ миромъ. Имъ удалось увѣрить разбойниковъ, что миссіонеры, дѣйствительно, люди бѣдные. Бродяги съ проклятіями согласились отпустить ихъ за 50 фунтовъ серебра.
Старикъ-миссіонеръ написалъ записку, въ которой просилъ духовныхъ дѣтей своихъ порадѣть объ освобожденіи его и его товарища.
Два дня слонялся Ванъ по городу съ этой запиской миссіонера прежде, чѣмъ ему удалось собрать нужныя деньги.
Получивъ, наконецъ, свободу, миссіонеры были такъ изнурены, что вернулись въ свой городъ, отказавшись отъ предположеннаго путешествія.
Они были очень тронуты поведеніемъ Вана, вновь предлагали ему остаться у нихъ и креститься. Ванъ снова отказался.
Онъ видѣлъ, что въ христіанство большею частью обращаются бѣдняки въ надеждѣ этимъ облегчить свою жизнь; видѣлъ, что прочіе китайцы сторонятся отъ отщепенцевъ, а онъ былъ китаецъ душою и не могъ отрѣшиться отъ китайскихъ воззрѣній, отъ родной старины. Миссіонеры подарили ему порядочную одежду, дали денегъ… Затѣмъ онъ снова очутился на улицѣ.
Ему было тоскливо на чужой сторонѣ, ему хотѣлось повидать своихъ, но въ то же время стыдно было показаться на глаза своей деревнѣ. Не удалось пробраться въ мандарины, такъ хотѣлось, по крайней мѣрѣ, вернуться на родину не оборваннымъ неудачникомъ, а человѣкомъ достаточнымъ.
Но какъ разбогатѣть, когда на рукахъ всего одинъ таель серебра, т.-е. 250 кэшей? Заняться мелкой торговлей? Но мелкихъ торговцевъ и такъ много!.. Ремесла Ванъ не зналъ, а въ учителя никто не возьметъ уличнаго оборванца. Ванъ, однако, не отчаивался и упорно присматривался — чѣмъ-бы заняться?
Китаецъ вообще трудно поддается отчаянію. Онъ упоренъ въ преслѣдованіи своихъ цѣлей, трудолюбивъ, чрезвычайно умѣренъ въ пищѣ, стойко выноситъ лишенія, самой смерти глядитъ въ глаза равнодушно. Ванъ толкался на базарахъ, шлялся по улицамъ, прислушивался, присматривался, скупо тратя свои кэши, питаясь однимъ рисомъ…
Однажды онъ стоялъ въ толпѣ всякаго званія людей, которые окружили въ темномъ закоулкѣ какихъ-то подозрительныхъ китайцевъ. Протискавшись впередъ, Ванъ увидѣлъ, что тутъ идетъ игра.
Китайцы вообще страстные игроки. У нихъ множество азартныхъ игръ. Играютъ почти всѣ, особенно женщины. Во фруктовыхъ лавкахъ, напримѣръ, играютъ «въ апельсины». Торговецъ беретъ изъ кучки апельсинъ и предлагаетъ покупателямъ отгадать — сколько въ немъ зернышекъ?
— 20!.. 17!.. Ни одного!.. два!.. — раздаются голоса.
Торговецъ взрѣзаетъ апельсинъ и считаетъ въ немъ зерна. Кто случайно отгадаетъ число зеренъ, получаетъ апельсинъ, да въ придачу — пять разъ стоимость его деньгами.
Въ городахъ вездѣ множество игорныхъ домовъ — для богатыхъ, для бѣдныхъ, даже для нищихъ.
Въ кучкѣ, къ которой подошелъ Ванъ, играли въ «чинтау». На небольшомъ столикѣ лежала четырехугольная доска съ нумерами по угламъ: № 1, № 2, № 3, № 4. Хозяинъ доски высыпалъ на середину горсть кэшей и сейчасъ же прикрывалъ ихъ блюдечкомъ. Играющіе ставили кэши на одинъ изъ угловъ — кто сколько хотѣлъ. Тогда хозяинъ поднималъ блюдечко и считалъ свои кэши, откладывалъ ихъ въ сторону кучками по четыре монеты въ каждой. Если, послѣ такого отбора полныхъ кучекъ, на столѣ оставался одинъ кэшъ, — хозяинъ выдавалъ по кэшу на каждый кэшъ ставки № 1. Если оставалось два кэша, — выигрывалъ № 2; оставалось три, — выигрывалъ № 3; если оказывалось, что всѣ кэши уложились безъ остатка, — выигрывалъ № 4.
Вана эта игра забрала за живое…
— Дай, — подумалъ онъ, — попытаю счастья и я!..
Положилъ 10 кэшей на № 3… и выигралъ!.. Положилъ затѣмъ на № 4, и снова выигралъ. Ванъ покраснѣлъ, жадность разгорѣлась въ немъ, и онъ продолжалъ играть; выигрывалъ, проигрывалъ, снова проигрывалъ еще больше… Вдругъ раздался крикъ:
— Дао тай (градоначальникъ) съ солдатами ѣдетъ!
Толпа игроковъ быстро разсыпалась по переулкамъ.
Ванъ нащупалъ въ своемъ карманѣ 10 кэшей — какъ разъ сколько нужно, чтобы купить у уличнаго разносчика порцію риса.
На другой день Вана ожидалъ голодъ. Онъ долго не могъ сообразить — какъ вывернуться изъ бѣды.
Но голодъ, говорятъ, великій учитель! Ванъ извернулся. Изъ найденной булавки онъ сдѣлалъ крючекъ, навязалъ его на нитку, нитку привязалъ концомъ къ тростинкѣ — получилась удочка. Утромъ рано Ванъ наловилъ на навозной кучѣ мухъ и выбрался со своей удочкой на рисовыя болота. Тамъ, равнодушный къ ругани сторожей, онъ сталъ ловить на приманку большихъ зеленыхъ лягушекъ. Тутъ же занимались ловлей лягушекъ и другіе бѣдняки.
Они ссорились, гоняли другъ друга съ «хорошихъ мѣстъ»… Вану везло; вечеромъ онъ наловилъ 17 лягушекъ и сбылъ свой товаръ лавочнику, который торговалъ этимъ китайскимъ лакомствомъ, по кэшу за лягушку. Оказалось у него 17 кэшей, — двѣ копейки на наши деньги. Бѣдняки въ Китаѣ питаются почти однимъ рисомъ, а рисъ дешевъ, на 17 кэшей можно было прожить кое-какъ, поэтому Ванъ не оставилъ своего промысла. Вскорѣ присоединился къ нему еще и другой.
Когда лягушки не клевали, Ванъ ловилъ полевыхъ сверчковъ. Всѣ, конечно, знаютъ этихъ насѣкомыхъ, которые такъ громко стрекочутъ въ травѣ. Сверчки-самцы — большіе забіяки: какъ только встрѣтятся, непремѣнно подерутся. А китайцы любители разныхъ боевъ между животными. У нихъ процвѣтаютъ пѣтушиные бои, бои перепеловъ, бои сверчковъ… Ванъ ловилъ драчуновъ сверчковъ, сажалъ ихъ въ горшечки съ пескомъ на днѣ, кормилъ и заставлялъ драться. Наиболѣе смѣлыхъ и сильныхъ онъ носилъ на бои со сверчками другихъ любителей; иногда выигрывалъ, иногда выгодно продавалъ своихъ задорныхъ питомцевъ. Это занятіе было уже доходнѣе ловли лягушекъ.
Ванъ голодалъ рѣже, а все-таки еще не могъ выбиться изъ нищеты, изъ грязныхъ притоновъ отдаленныхъ частей города, гдѣ ютились тысячи бѣдняковъ, у которыхъ не было ничего, кромѣ жалкой одежды на плечахъ.
Нищихъ въ китайскихъ городахъ чрезвычайно много: слѣпые съ поводырями, прокаженные, уроды всѣхъ возрастовъ валяются у храмовъ, толпятся на мостахъ, на базарахъ, но прохожіе мало обращаютъ на нихъ вниманія.
Китаецъ — сказали мы — выноситъ всякую бѣду, даже смерть съ чрезвычайнымъ спокойствіемъ; за то онъ обыкновенно и къ чужой бѣдѣ относится довольно равнодушно.
Ужасающая, безысходная нужда заставляетъ подчасъ бѣдняковъ китайцевъ лишать себя жизни. Потеряетъ несчастный всякое терпѣніе, отравляется, а того чаще идетъ ночью на площадь и вѣшается на деревѣ или на какомъ-нибудь столбѣ.
На пустыряхъ въ большихъ городахъ нерѣдко можно видѣть умирающихъ отъ голода китайцевъ. Бѣдняки, потерявшіе послѣднюю надежду пропитаться, приходятъ сюда, ложатся на землю и съ терпѣливой покорностью судьбѣ ожидаютъ приближенія смерти. Коршуны и собаки поѣдаютъ ихъ трупы и растаскиваютъ кости.
Ванъ не разъ натыкался на такихъ висѣльниковъ, мимо которыхъ китайцы проходятъ съ полнымъ равнодушіемъ. Нерѣдко Ванъ задавалъ себѣ вопросъ:
— Не ждетъ-ли и его такая участь?
«Нѣтъ, — думалъ онъ, — если придется очень худо, лучше продамъ свою жизнь за большія деньги. Пусть палачъ отрубитъ мнѣ голову, а деньги достанутся роднымъ».
Въ Китаѣ богатому преступнику, котораго судьи приговорили къ смерти, въ нѣкоторыхъ случаяхъ дозволяется нанять себѣ замѣстителя. Ни въ чемъ неповинный бѣднякъ добровольно продаетъ свою жизнь преступнику богачу, чтобы только избавить свою семью отъ нищеты.
6. На краю гибели.
правитьНѣсколько лѣтъ судьба кидала Вана то въ одну, то въ другую область Китая. Изъ родной провинціи Шань-Дунь его занесло далеко на сѣверъ. Онъ цѣлое лѣто водилъ верблюдовъ, нагруженныхъ чаемъ, въ городъ Калганъ у «Великой стѣны». Тамъ онъ увидѣлъ это замѣчательное сооруженіе.
Словно чудовищная окаменѣлая змѣя, вьется Великая стѣна на протяженіи трехъ тысячъ верстъ, то поднимаясь на крутыя горы, то спускаясь въ глубокія долины. Она насыпана изъ земли и облицована громадными каменными плитами. Вышиною она въ 5 саженъ, ширина ея — наверху 3 сажени, въ основаніи — больше. Черезъ каждые 300 шаговъ стоитъ башня. Въ нѣкоторыхъ башняхъ — ворота. Китайцы зовутъ эту стѣну «Вань-ли-чжань-чженъ», т.-е. «валъ въ 10.000 ли». Ли — китайская мѣра длины. Три «ли» составляютъ версту.
Великая стѣна была построена не сразу. Ее начали строить за нѣсколько вѣковъ до Рождества Христова въ защиту отъ свирѣпыхъ кочевниковъ — монголовъ, которые нападали на Китай съ сѣвера и грабили мирныхъ китайцевъ… Затѣмъ мало-по-малу постройку вели дальше и дальше… Въ нѣкоторыхъ, болѣе опасныхъ мѣстахъ за первой стѣной воздвигали вторую. Но это не спасло Китай отъ нашествія монголовъ. Въ XIII вѣкѣ они вторглись таки въ Китай и долго владычествовали въ немъ. Теперь Великая стѣна не приноситъ никакой пользы. Она понемногу разваливается.
Изъ Калгана Ванъ нанялся верблюдовожатымъ въ караванъ буддійскихъ богомольцевъ, которые ѣхали въ Тибетъ, въ священный городъ Хлассу.
Будда — вѣроучитель, который за 500 лѣтъ до Рождества Христова жилъ въ Индіи. Послѣдователей этого ученія очень много въ Азіи, между прочимъ, и среди инородцевъ, проживающихъ въ нашей Сибири. Изъ нихъ ламаитами называютъ тѣхъ, которые признаютъ земнымъ воплощеніемъ божества, такъ называемаго, «далай-ламу», проживающаго въ южной части Китайской Имперіи, въ горной странѣ Тибетѣ, именно въ городѣ Хлассѣ. Тибетъ очень мало знакомъ европейцамъ. Въ Хлассу тибетцы еще недавно совсѣмъ не пускали европейцевъ. Хласса для буддистовъ такой же священный городъ, какъ для христіанъ католическаго исповѣданія — городъ Римъ, гдѣ пребываетъ «папа» — старшее духовное лицо католическаго міра.
Далекій, утомительный путь лежалъ черезъ гористыя мѣстности. Всюду Ванъ встрѣчалъ китайскій народъ. Но говоръ въ каждой области былъ свой. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Вана плохо понимали, и онъ съ трудомъ понималъ туземцевъ.
Ванъ подрядился дойти до Хлассы, но едва караванъ дошелъ до границы Тибета, Вану насказали столько страшнаго про тибетскія пустыни, про снѣга на высокихъ горахъ, про разбойниковъ, которые тамъ грабятъ и убиваютъ путниковъ, что Ванъ потихоньку сбѣжалъ отъ богомольцевъ.
Долго шатался онъ по чужой сторонѣ, пока не выбрался на рѣку Ханъ. Онъ нанялся въ лодочники и черезъ нѣсколько недѣль очутился въ городѣ Хань-коу.
Въ окрестностяхъ города было очень неспокойно. Посѣвы погибли отъ засухи, разразился страшный голодъ. Множество людей умирало отъ истощенія, да и живые похожи были на мертвецовъ. Дошли до того, что стали ѣсть падаль. Вслѣдъ за голодомъ явилась моровая язва — чума, которая безжалостно косила истощенный народъ. Болѣзнь начиналась сильной лихорадкой, ознобъ смѣнялся сильнымъ жаромъ, являлась головная боль, невыносимая жажда; затѣмъ показывались темныя опухоли, кожа понемногу чернѣла, и черезъ день, черезъ два человѣкъ умиралъ. На улицѣ то-и-дѣло попадались погребальныя колесницы. Мерли и люди зажиточные, но особенно много жертвъ болѣзнь уносила изъ среды бѣдняковъ, которые жили въ грязныхъ, вонючихъ конурахъ и питались всякой нечистью. Этихъ бѣдныхъ покойниковъ не успѣвали хоронить, какъ слѣдуетъ. О томъ, чтобы — согласно давнему обычаю — случайно умершихъ на чужой сторонѣ отправлять для погребенія на родину, — не могло быть и рѣчи. Тѣла увозили на возахъ и закапывали въ общія ямы… Не успѣвали даже заготовлять гробовъ.
Перепуганный, невѣжественный народъ видѣлъ въ чумѣ кару разгнѣванныхъ боговъ, навожденіе злыхъ духовъ… Боговъ старались умилостивить, злыхъ духовъ напугать или отогнать заклинаніями.
Въ храмахъ молились день и ночь. Въ домахъ и на уличныхъ алтаряхъ жгли тысячи курительныхъ свѣчей. На двери своихъ жилищъ, на рѣчныя суда китайцы прибивали красныя бумажки: однѣ съ молитвами, другія — съ заклинаніями. Ночью по улицамъ ходили вереницы людей. Они при свѣтѣ факеловъ носили изображенія боговъ покровителей, а также громадныя, сдѣланныя изъ бумаги чудища, плясали кругомъ нихъ подъ оглушительный трескъ хлопушекъ и барабанный бой. Плясками надѣялись умилостивить добрыхъ боговъ, шумомъ же напугать злыхъ духовъ. Мандарины приказывали пускать внизъ по рѣкѣ лодки съ изображеніями драконовъ, въ надеждѣ, что эти пугала устрашатъ злыхъ духовъ, скрытыхъ въ водѣ. Ничто не помогало! Наконецъ, скосивъ чуть не половину всего населенія, моровая язва какъ-то прекратилась сама собою.
Но взволнованный народъ долго не могъ успокоиться: одни разорились въ конецъ, другіе лишились самыхъ близкихъ, остались на свѣтѣ сиротами…
— Небо наслало на насъ бѣдствія за то, что мы на престолъ императорскій, который прежде занимали кровные китайцы, допустили потомковъ дикаго манджурскаго хана, который покорилъ Китай полтораста лѣтъ тому назадъ — толковали въ народѣ. — Богдоханы манджурскаго племени не радѣютъ о Китаѣ. Они пустили въ Китай «бѣлыхъ дьяволовъ» и позволили имъ гонять по нашей странѣ огненныхъ драконовъ. Они хотятъ ввести у насъ новые обычаи, новую вѣру, оскорбляютъ нашихъ боговъ, разрушаютъ нашу святую старину, хотятъ обирать, угнетать насъ… Сулятъ какія-то благодѣянія, о которыхъ мы не просимъ. Китай и такъ — лучшая страна въ поднебесьи, а мы, китайцы, — самый мудрый, самый вѣжливый и образованный народъ. Не надо намъ ни чужеземцевъ-императоровъ, ни «бѣлыхъ дьяволовъ»… Гнать ихъ!..
Какъ въ ХІІІ-мъ вѣкѣ Китай подпалъ было подъ владычество монголовъ, отъ котораго страдалъ полтораста лѣтъ, такъ точно онъ въ XVIII-мъ вѣкѣ подвергся нападенію изъ Манджуріи (страна, которая лежитъ рядомъ съ Монголіей, на сѣверѣ Китая; Монголія и Манджурія прилегаютъ къ нашей Сибири). Съ того времени и понынѣ на китайскомъ престолѣ сидятъ императоры (богдоханы) манджурской династіи. Населеніе собственно-китайскихъ провинцій (которыя лежатъ на югъ отъ Монголіи и Манджуріи, по рѣкамъ Желтой и Голубой) очень неохотно признаетъ власть этихъ императоровъ, оно видитъ въ нихъ «чужеземцевъ». А такъ какъ за послѣднія сто лѣтъ и европейцы стали требовать для себя все болѣе и болѣе правъ, стали вмѣшиваться въ китайскую жизнь и тѣснить китайцевъ ради выгодъ собственныхъ торговцевъ, то китайцы эту бѣду, это «нашествіе бѣлыхъ иноплеменниковъ» приписали императорамъ-манджурамъ, которые не сумѣли отстоять Китая отъ ненавистныхъ притѣснителей. Неудовольствіе достигло такой степени, что вспыхнуло возстаніе. Императоръ отказался отъ власти, покинулъ тронъ, и съ тѣхъ поръ Китай сталъ республикой.
Недовольные составили большое общество и назвали его «Большой ножъ», по-китайски «Да-дао-гуй».
Они постановили смѣстить императоровъ манджурской династіи, изгнать иностранцевъ изъ Китая… а начать со смѣны мандарина — правителя голодавшей провинціи. Мандаринъ этотъ былъ человѣкъ жестокій и несправедливый. Населеніе его очень не долюбливало. Чтобы избавиться отъ него, «большіе ножи» уговорили жителей воспользоваться старымъ обычаемъ и «мирно выпроводить ненавистнаго мандарина».
Въ одинъ прекрасный день толпа народа явилась ко дворцу правителя съ роскошными носилками. Китайцы попросили мандарина сѣсть въ носилки и торжественно понесли его вонъ изъ города до самой границы области, которою онъ правилъ, а тамъ высадили и показали ему дорогу въ Пекинъ.
На мѣсто высланнаго такимъ образомъ мандарина богдоханъ прислалъ другого. Этотъ былъ человѣкъ справедливый, но строгій. Онъ твердо рѣшилъ уничтожить «большіе ножи», велѣлъ ловить ихъ безъ милосердія и сажать въ тюрьмы.
Въ такое-то неспокойное время Ванъ и очутился въ Хань-коу.
Здѣсь надъ нимъ стряслась большая бѣда.
Однажды ночью онъ бродилъ по городскимъ улицамъ, не зная, гдѣ преклонить голову, и повстрѣчался съ полицейской облавой. Полицейскіе забирали всѣхъ бродягъ… Забрали и Вана! Какъ ни клялся Ванъ, что онъ мирный человѣкъ и даже — ученый, «геній въ почкѣ», имѣетъ золотой цвѣтокъ на шапкѣ, и домъ, и родителей, солдаты грубо связали его и потащили съ собой. Ванъ очутился въ тюрьмѣ.
Тюрьма обнесена была стѣной и состояла изъ шести большихъ одноэтажныхъ корпусовъ, въ четыре комнаты каждый. Надъ единственными воротами, пробитыми въ стѣнѣ, красовалась голова тигра съ разинутой пастью, а во дворѣ тюрьмы стояло еще каменное безобразное изображеніе тигра. Тюремщики приносили передъ нимъ жертвы и жгли курительныя свѣчи, потому что это чудовище считалось изображеніемъ духа стражника, который помогаетъ сторожить заключенныхъ.
Грязныя, вонючія комнаты тюрьмы набиты были арестантами. Самыми тяжкими преступниками почитались «большіе ножи», схваченные какъ бунтовщики, а также разбойники, убійцы. Нѣкоторые изъ нихъ мучились въ деревянныхъ клѣткахъ, другіе сидѣли скованными по рукамъ и ногамъ. Всѣ они приговорены были къ казни. Она должна была совершиться немедленно по утвержденіи приговора императоромъ въ Пекинѣ. Участь приговоренныхъ къ смерти въ Китаѣ рѣшаетъ самъ богдоханъ. Ему разъ въ годъ подаютъ списки съ именами приговоренныхъ. Онъ подчеркиваетъ красной краской имена тѣхъ, кого слѣдуетъ казнить. Кто не попалъ въ это число, сидитъ въ тюрьмѣ, и снова попадаетъ въ списки, которые подаются богдохану на слѣдующій годъ. Если имя преступника не будетъ подчеркнуто и во второй, и въ третій разъ, ему даруется жизнь, но онъ остается навѣки въ заключеніи или идетъ на каторгу.
Остальные преступники попали въ тюрьму за преступленія, которыя считались менѣе важными. Тутъ были фальшивые монетчики, казнокрады, простые воры. Одни ходили на свободѣ, другіе терпѣли мучительныя наказанія: какой-то несчастный, напримѣръ, былъ запертъ въ низкой, узкой клѣткѣ. Въ ней нельзя было ни стоять, ни лежать, ни даже сидѣть. Другого держали въ высокой клѣткѣ; онъ стоялъ, вытянувшись во весь ростъ, едва касаясь пола клѣтки носками, потому что шея его была ущемлена въ круглое отверстіе крышки, голова же торчала наружу. Это былъ воръ, укравшій много денегъ. Другіе, мелкіе воры носили на шеѣ «кангъ» — четырехугольныя доски (колодки), вѣсомъ около пуда, въ которыя продѣты были ихъ головы. Доски эти не позволяли страдальцамъ прилечь. Они спали сидя. Многихъ преступниковъ сторожа выводили каждый день на улицу и приковывали гдѣ-нибудь у моста или у храма. Они просили милостыни. Иные прохожіе подавали имъ мелкія монеты, другіе же смѣялись надъ ними, дразнили ихъ. Иныхъ преступниковъ водили по городу съ барабаннымъ боемъ, со связанными руками, съ запиской объ ихъ преступленіи на лбу, а палачъ шелъ сзади и билъ ихъ по спинѣ палкой.
Въ тюрьмѣ томилось также множество невинныхъ людей: однихъ, какъ Вана, заперли ни за что, ни про что; другіе попали въ заключеніе только потому, что оказались близкими родственниками или сосѣдями преступника. По китайскимъ законамъ, за преступленіе отвѣчаютъ не только преступники, но и родственники, и сосѣди ихъ за то, что не отговорили, не остановили злодѣя отъ преступнаго дѣянія.
Мѣсяцы и годы томятся эти несчастные въ тюрьмѣ въ ожиданіи суда, страдаютъ отъ голода, отъ холода и нечистоты. Начальникъ тюрьмы не только не получаетъ жалованья, но еще платитъ за свое мѣсто, потому что оно считается очень доходнымъ. Казна на каждаго арестанта отпускаетъ всего по 25 кэшей (3 копейки) въ день; поэтому заключенные чуть не умираютъ съ голода и холода. Рисъ и дрова имъ продаетъ самъ начальникъ по дорогой цѣнѣ. Кто бѣденъ и не имѣетъ родственниковъ, часто вынужденъ питаться однимъ рисомъ. Зная, какъ ужасна китайская тюрьма, родные посылаютъ заключеннымъ пищу и платятъ начальнику, чтобы онъ не мучилъ ихъ родичей въ «кангѣ». Они же платятъ помощникамъ судьи, чтобы они поскорѣе доложили дѣло; платятъ судьѣ, чтобы онъ судилъ не строго; платятъ, наконецъ, палачу, чтобы онъ билъ не очень больно.
Трудно представить себѣ, какъ жестоко наказываютъ въ Китаѣ за малѣйшіе проступки; сколько денегъ надо истратить виновному и невинному, чтобы избавиться отъ тюрьмы и наказанія! Оттого китайцы рѣдко судятся, а стараются всякія ссоры покончить миромъ, напр., просятъ разобрать дѣло старшину деревни или какого-нибудь почтеннаго старца. Въ судъ обращаются со своимъ жалобами чаще люди богатые, у которыхъ есть чѣмъ подкупить судью. Древній китайскій императоръ Канъ-си написалъ въ одномъ указѣ: «Хорошо, что люди боятся суда. Желаю, чтобы съ тѣми, кто обращается къ судьямъ, поступали безъ всякаго милосердія. Пусть всѣ добрые граждане живутъ между собою, какъ братья, и распри свои отдаютъ на судъ стариковъ и мѣстнаго начальства. Что же касается сварливыхъ, строптивыхъ и неисправимыхъ, пусть ихъ уничтожаютъ чиновники. Лучшей участи они не заслуживаютъ».
Канъ-си упустилъ изъ виду, что отъ плохихъ судей, къ сожалѣнію, страдаютъ, какъ разъ, не богатые и вліятельные сутяги, а несчастныя жертвы ихъ сутяжничества — обвиняемые, которыхъ сутяги притягиваютъ въ суду нерѣдко за совсѣмъ пустые проступки, а не то и безъ всякой вины.
Въ тюрьмѣ Вану пришлось очень плохо. У него не было ни денегъ, ни родныхъ, ни знакомыхъ, которые-бы позаботились о немъ. На его счастье въ тюрьмѣ сидѣлъ, между прочими, одинъ полковникъ, который ожидалъ смертной казни, но, благодаря богатой роднѣ, жилъ въ отдѣльной камерѣ и кушалъ хорошо. Его присудили «за трусость». Онъ начальствовалъ войсками въ одномъ городѣ. Когда началось возстаніе «большихъ ножей», и мятежники ворвались въ главныя ворота города, полковникъ, вмѣсто того, чтобы защищать народъ, первый побѣжалъ изъ города черезъ другія ворота.
Обыкновенно китайскій генералъ не переживалъ пораженія. Если онъ проигралъ битву по трусости или вслѣдствіе какихъ-нибудь упущеній, его присуждали къ смерти. Но если онъ потерпѣлъ неудачу не по своей винѣ, то онъ самъ, добровольно «наносилъ себѣ почетную смерть», чтобы «снять позоръ со своего императора». За это императоръ щедро награждалъ его семью… даже самому умершему генералу и его предкамъ давали высшіе чины, хотя — надо полагать — имъ такая милость была за гробомъ ни къ чему.
Полковникъ, узнавъ, что Ванъ — «геній въ почкѣ», нанялъ его къ себѣ въ услуженіе и этимъ избавилъ его отъ голоданія. Ванъ разсказалъ про свою бѣду и просилъ похлопотать за себя.
— Меня самого скоро казнятъ, что же я могу сдѣлать для тебя! — сказалъ полковникъ, — Тебя вѣрно будутъ судить, какъ разбойника или грабителя… значитъ, отсѣкутъ тебѣ голову.
— Ой, ой, ой! — застоналъ Ванъ. — Но я ни въ чемъ не повиненъ!
— Попался ты съ разбойниками — и довольно! Станутъ судьи возиться съ тобою!.. Впрочемъ, вотъ что… Есть у тебя братья?
— Нѣтъ, я одинъ сынъ у отца, — отвѣтилъ Ванъ.
— А, это важно! На судѣ ты такъ и скажи. По китайскимъ законамъ, единственнаго сына въ семьѣ не казнятъ, особенно если отецъ старикъ. Судить тебя будутъ еще не скоро; напиши-ка отцу, пусть подастъ заявленіе о томъ, что ты у него одинъ.
Ванъ написалъ отцу и сталъ ждать отвѣта. Полковникъ далъ денегъ на отправку письма. Прошло уже пять лѣтъ, какъ Ванъ покинулъ свой край. Съ тѣхъ поръ онъ не имѣлъ вѣстей изъ дому; не зналъ даже — живъ-ли еще отецъ?
— Дойдетъ-ли письмо? Поможетъ-ли прошеніе? Вотъ мысли, которыя волновали несчастнаго Вана. Не хотѣлось ему умирать; онъ еще былъ такъ молодъ! Но — какъ истый китаецъ — онъ не столько боялся смерти, сколько грустилъ, что умретъ съ позоромъ, придетъ на тотъ свѣтъ безъ головы, и «духи предковъ не узнаютъ его». Ему было горько, что съ его смертью прекратится родъ его, некому будетъ приносить жертвы и молитвы предкамъ въ семейномъ «мяо»…
Дни шли за днями однообразно и печально: однихъ заключенныхъ уводили на судъ, на казнь, на ихъ мѣста приводили другихъ.
Разъ поутру привели плечистаго, китайца, въ которомъ Ванъ узналъ атамана той шайки разбойниковъ, которая года три-четыре назадъ ограбила при немъ католическихъ миссіонеровъ. Этотъ китаецъ долго разбойничалъ по большимъ дорогамъ, потомъ завелъ себѣ судно и обратился въ «пирата», то-есть сталъ грабить на моряхъ. Китайскіе солдаты и полицейскіе хватаютъ разбойниковъ только тогда, когда ихъ сто противъ одного, поэтому и атаманъ, знакомый Вану, пожалуй, спокойно разбойничалъ-бы всю жизнь, не вздумай онъ, на свою бѣду, напасть какъ-то на европейскій корабль. Корабль, товары онъ захватилъ, людей перерѣзалъ. Такихъ поступковъ европейцы не оставляютъ безнаказанными. Представители европейскихъ государствъ въ подобныхъ случаяхъ настойчиво и грозно требуютъ отъ китайскаго правительства вознагражденія за убытки, а также поимки и казни преступниковъ. На такое требованіе отвѣтить отказомъ нельзя. Европейцы свои требованія всегда готовы поддержать пушками. Вскорѣ правитель Хань-коу получилъ изъ Пекина приказъ во что бы то ни стало изловить пирата… и его съ двумя товарищами поймали.
Разбойники понимали, что ихъ неминуемо ждетъ казнь, но глядѣли бодро, будто совсѣмъ не боялись смерти. Когда наступилъ день суда, они предстали передъ мандарина-судью безъ всякаго смущенія. Судья важно сидѣлъ за краснымъ столомъ. Возлѣ него стояли помощники, секретари, стража. Разбойники упали на колѣни и стукнулись лбомъ въ полъ, показывая тѣмъ почтеніе къ судьѣ. Если-бы они не отдали этого поклона, ихъ заставили-бы отдать его. Таковъ обычай.
— Сознаетесь-ли вы, что разбойничали на землѣ и водѣ, что избили европейцевъ на ихъ суднѣ? — спросилъ судья.
— Нѣтъ, не сознаемся, — хоромъ отвѣтили-было разбойники.
— Не сознаетесь? Такъ я заставлю васъ сознаться! — крикнулъ судья. — Пытать ихъ!
Палачъ принялся за пытки. Описывать этихъ жестокихъ пытокъ мы не станемъ. Онѣ слишкомъ ужасны. Какъ ни выносливы были злодѣи, они чрезвычайныхъ страданій не вынесли и сознались. Да и къ чему было запираться! Ихъ — что бы они ни говорили — неминуемо ожидала казнь. Атамана судья присудилъ къ разсѣченію на 22 куска, товарищей его — къ отсѣченію головы. Затѣмъ слуги посадили несчастныхъ въ корзины и потащили въ тюрьму, потому что они, послѣ пытокъ, не могли двинуть ни рукой, ни ногой.
Ихъ казнили въ одинъ день съ полковникомъ на горшечномъ базарѣ, откуда гончарамъ приказано было на время убраться. Полковника, какъ человѣка сановитаго, несли къ мѣсту казни на носилкахъ. На базарѣ онъ сошелъ съ носилокъ и сталъ на особо приготовленный для казни его коврикъ. Осужденныхъ разбойниковъ притащили связанными въ корзинахъ и вывалили прямо на землю.
Родные полковника доставили ему какой-то одуряющій напитокъ, чтобы притупить его чувства. Послѣ казни слуги взяли тѣло, пришили къ нему отрубленную голову и отнесли его къ роднымъ для погребенія.
Разбойники — казалось — относились къ своей участи совершенно равнодушно. Атаманъ же обнаружилъ полное презрѣніе къ смерти, смѣялся и шутилъ:
— Вотъ, — кричалъ онъ собравшейся толпѣ, — видите, и я сталъ мандариномъ, и меня носятъ съ почетомъ по городу!
Послѣ казни тѣла несчастныхъ долго валялись на площади неубранными, головы же ихъ положили въ маленькія клѣтки, которыя повѣсили у моста на высокихъ шестахъ въ устрашеніе людямъ.
Наконецъ, и Ванъ дождался рѣшенія своей участи. Несмотря на то, что онъ былъ единственнымъ сыномъ престарѣлаго отца, дѣло его могло кончиться очень плохо, если-бы не выручилъ удивительный случай.
Привели Вана передъ судью. Послѣ обычнаго земного поклона онъ поднялъ голову и… съ изумленіемъ увидалъ рядомъ съ судьей знакомое лицо.
«Онъ или не онъ?» — недоумѣвалъ Ванъ, глядя на молодого товарища судьи.
И тотъ взглянулъ на Вана, и на его лицѣ выразилось удивленіе. Молодой мандаринъ потихоньку сдѣлалъ Вану знакъ рукой, Ванъ отвѣтилъ такимъ-же знакомъ. Сомнѣнія больше не могло быть. Возлѣ судьи сидѣлъ сверстникъ Вана. Съ нимъ Ванъ учился вмѣстѣ, когда жилъ у мѣнялы. Онъ удачно выдержалъ второй экзаменъ и получилъ мѣсто.
Молодой мандаринъ нагнулся къ судьѣ и сталъ шептать ему что-то, указывая глазами на Вана. Судья покрутилъ головою, какъ-бы отказывая въ просьбѣ, но молодой чиновникъ не угомонился, настаивалъ…
Наконецъ, судья обратился къ Вану:
— Ты учился?
Ванъ сдѣлалъ «коту» и отвѣтилъ:
— Я благоухалъ книги твоей справедливости и сдалъ экзаменъ на «генія въ почкѣ».
— Прочти-ка, что здѣсь написано?
Ванъ взялъ изъ рукъ судьи тонкую бумажку. Знаки были знакомые; онъ сталъ читать вслухъ. Это было донесеніе властей изъ Шань-дуня, родной провинціи Вана. Мѣстныя власти свидѣтельствовали, что Ванъ, молодой человѣкъ 22 лѣтъ, пропавшій безъ вѣсти 5 лѣтъ тому назадъ, дѣйствительно, единственный сынъ престарѣлаго отца, почтеннаго поселянина…
— Довольно, — сказалъ судья. — Но тебя взяли вмѣстѣ съ «большими ножами» ночью, во время грабежа?
Ванъ разсказалъ, какъ было дѣло, и судья (вѣроятно, во вниманіе къ просьбѣ своего помощника) отпустилъ Вана на свободу безъ всякаго наказанія.
Молодой чиновникъ не успокоился на томъ, что заступился за Вана на судѣ. Ему лестно было оказать покровительство товарищу, который былъ способнѣе его, а попалъ въ бродяги, тогда какъ онъ стараніемъ и настойчивостью достигъ званія мандарина. Онъ послалъ Вана съ письмомъ къ знакомому владѣльцу сосѣдней чайной плантаціи, который искалъ рабочаго въ помощь себѣ.
Ванъ съ радостью принялъ всѣ предложенныя ему условія… Наконецъ, попалъ онъ на порядочное мѣсто.
7. У тихой пристани.
правитьИзвестковая почва южнаго Китая особенно пригодна для разведенія чайнаго дерева — того самаго дерева, изъ листьевъ и цвѣтовъ котораго приготовляется чай. Китайцы первые научились пить его, а отъ нихъ употребленіе чая уже распространилось по всему міру. Оттого большая часть чайныхъ плантацій находится въ южномъ Китаѣ. Городъ Хань-коу — главное мѣсто чайной торговли и вывоза чаевъ.
Жизнь на новомъ мѣстѣ очень понравилась Вану. Плантація была расположена на склонѣ крутой горы и состояла изъ нѣсколькихъ сотенъ чайныхъ деревьевъ. Кругомъ виднѣлись сосѣднія плантаціи — и маленькія, и большія.
Чайныя деревца на плантаціяхъ не высоки, никакъ не выше человѣческаго роста. Ихъ сажаютъ рядомъ, на полъаршина одно отъ другого, очень бережно подвязываютъ, подчищаютъ, подрѣзаютъ. Гдѣ-нибудь въ сторонѣ устраиваютъ питомникъ, гдѣ саженцы выводятъ изъ сѣмянъ и держатъ года два. На третій годъ ихъ уже пересаживаютъ на плантацію взамѣнъ старыхъ деревьевъ, такъ какъ отъ старыхъ деревьевъ чай получается плохой.
Плантація, при которой поселился Ванъ, обнесена была плетнемъ. Въ одномъ углу ея стоялъ домъ хозяина (плантатора), окруженный хижинами рабочихъ. Въ этихъ хижинахъ было грязно и душно, но тѣ же китайцы, которые такъ равнодушны къ чистотѣ въ своихъ домахъ и въ одеждѣ, содержатъ плантаціи въ величайшемъ порядкѣ.
Легко дышется весной среди нѣжной зелени распускающихся почекъ! Чуднымъ запахомъ наполняется воздухъ! Ванъ всею грудью вдыхалъ въ себя этотъ ароматъ. Послѣ душной, вонючей тюрьмы ему казалось, что онъ попалъ въ рай. Здѣсь дышалось даже легче, чѣмъ среди низменныхъ полей и рисовыхъ болотъ Шанъ-дуня. Кругомъ виднѣлись горы. Вершины ихъ поднимались къ небесамъ, а склоны и подножія утопали въ мягкой зелени чайныхъ садовъ.
Весна — самое рабочее время на чайныхъ плантаціяхъ: деревья начинаютъ распускаться и быстро растутъ. Хозяинъ каждый день съ тревогой наблюдаетъ небо: чайнымъ деревьямъ нужно солнце, тепло; отъ холода и ненастья они сильно страдаютъ. Внимательно слѣдитъ хозяинъ и за ростомъ листочковъ, чтобы не упустить времени, когда деревца дадутъ первый, лучшій сборъ. Передержанныя листья грубѣютъ и утрачиваютъ свой запахъ.
Вотъ наступилъ день сбора. Самъ хозяинъ, его семья, всѣ рабочіе съ бамбуковыми корзинами въ рукахъ разсыпались по плантаціи. Въ теченіе дня они общими силами ощипали всѣ деревца, не оставивъ на нихъ ни единаго листочка, а затѣмъ собранныя листья сложили въ большія корзины, въ родѣ бочекъ, стоявшія въ тѣни навѣса. Владѣльцы мелкихъ плантацій обыкновенно только разводятъ чайныя деревья и четыре раза въ годъ собираютъ съ нихъ листья; обработкой же листьевъ не занимаются. Листья они отправляютъ для обработки на особыя фабрики, которыя по большей части находятся въ городахъ. Въ промежутокъ между сборами рабочіе на плантаціяхъ окапываютъ, подрѣзаютъ, поливаютъ деревья… Трудиться имъ приходится съ утра до вечера,
Хозяинъ Вана, хотя былъ мелкій плантаторъ, но самъ выращивалъ чайныя деревья, самъ собиралъ, самъ и обрабатывалъ листья. Онъ скупалъ даже чайный листъ у сосѣдей. Его фабрика для обработки листьевъ помѣщалась въ небольшомъ сараѣ изъ сырого кирпича. Возлѣ этого сарая, въ ожиданіи сбора, валялось на цыновкѣ, грѣясь на солнцѣ, нѣсколько десятковъ полунагихъ рабочихъ — «кули». Надъ дверью сарая болталась черная вывѣска съ надписью золотыми знаками: «Эта чайная фабрика принадлежитъ Юнъ-ляну».
Едва на фабрику доставили первый сборъ листьевъ, какъ рабочіе принялись за его обработку. Они высыпали груды листьевъ на цыновки, взобрались на нихъ и принялись, пыхтя и обливаясь потомъ, топтать ихъ своими мускулистыми ногами. Долго плясали рабочіе такимъ образомъ по листьямъ, пока не выжали изъ нихъ ѣдкій сокъ. Безъ этого чайныя листья имѣли-бы непріятный, вяжущій, кислый вкусъ. За то ѣдкій сокъ такъ разъѣлъ ноги несчастныхъ плясуновъ, что инымъ, пришлось обмотать ихъ тряпками.
Затѣмъ рабочіе переложили влажные и потемнѣвшіе листья въ высокія корзины и поставили ихъ на нѣсколько дней въ тѣнистое мѣсто. За это время листья успѣли перебродить и получили тотъ тонкій и пріятный запахъ, который цѣнится въ чаю. Хозяинъ тревожно слѣдилъ за тѣмъ, чтобы листья не перебродили слишкомъ сильно. Онъ каждый день внимательно разсматривалъ, нюхалъ, щупалъ ихъ… наконецъ, приказалъ сушить.
Рабочіе высыпали чай на цыновки, выровняли его тонкимъ слоемъ и выставили сушиться на солнце, подъ жаркими лучами котораго листья стали коробиться, морщиться, свертываться въ тоненькія трубочки. Хорошо, что стояло ведро, иначе чай пришлось-бы сушить на угольяхъ въ особыхъ, высокихъ корзинахъ. Чай, сушеный такимъ способомъ, гораздо хуже чая, сушенаго на солнцѣ, и цѣна ему другая. Вотъ почему хозяинъ Вана, не жалѣя, жегъ курительныя свѣчи и пускалъ трескучія ракеты одну за другой, надѣясь свѣчами умилостивить бога погоды, а трескомъ прогнать облака.
Когда чайныя листья вполнѣ просохли, рабочіе приступили къ «уборкѣ» чая. Сперва они еще разъ промяли его ногами, а затѣмъ притащили нѣсколько рѣшетъ: одни съ большими дырками, другія — съ дырками поменьше, и принялись просѣивать чай. Послѣ просѣиванья у нихъ получилось нѣсколько сортовъ чаю, болѣе крупный и болѣе мелкій.
Но этимъ сортировка не кончилась. Каждый сортъ въ отдѣльности пропустили еще черезъ вѣялку. Вѣялка раздуваетъ чаинки такъ, что легкіе, скрученные листочки отдѣляются отъ тяжелыхъ; кромѣ того, выдувается изъ чая лишній соръ: обломки вѣточекъ и стебельковъ.
Но еще и этой сортировки мало. Въ каждомъ сортѣ чая все-таки попадаются листочки разной величины и формы, не то и стебельки… Окончательную очистку лучшихъ сортовъ поручаютъ опытнымъ работницамъ. Онѣ набираютъ чай на большіе плоскіе подносы и долго ворошатъ его, тщательно выбирая неподходящіе листочки и корешки, пока на подносахъ не останется груда совершенно чистыхъ, одинаковыхъ чаинокъ. Такой «отборный» чай и представляетъ собою высшій, лучшій сортъ чая. Чѣмъ менѣе очистки, тѣмъ сортъ чая ниже.
Когда чай окончательно разсортированъ, его еще разъ слегка просушиваютъ на угольяхъ.
Остается только разложить его по ящикамъ, укупорить и пустить въ продажу. Но и это не такъ просто. Рабочіе, оставивъ чай, принимаются за изготовленіе ящиковъ. Они раздѣляются на кучки, и каждая кучка, для скорости, занимается одною только частью общаго дѣла. Одни пилятъ буковыя дощечки, другіе нарѣзаютъ въ нихъ пазы и сколачиваютъ ихъ, третьи обклеиваютъ ящики яркой бумагой, четвертые разрисовываютъ бумагу, рисуютъ на крышкахъ какіе-нибудь цвѣты или бабочекъ, пятые лакируютъ ящики и выкладываютъ ихъ свинцовой бумагой. Затѣмъ груды чая начинаютъ спѣшно раскладывать по ящикамъ, причемъ работаютъ не только днемъ, но и ночью, при свѣтѣ большихъ бумажныхъ фонарей. То-и-дѣло, откидывая надоѣдливую косу, китайцы зачерпываютъ чай корзинами, сыплютъ его въ ящики и утаптываютъ ногами, не обращая вниманія на мелкую черную пыль, которая летитъ имъ въ лицо и облипаетъ потное тѣло. Въ наполненный ящикъ поверхъ чая кладется красный ярлыкъ. На этомъ ярлыкѣ нарисованъ пѣтухъ съ маленькой головкой, съ пышнымъ хвостомъ, и красуется надпись, объясняющая, что «этотъ чай плантаціи Юнъ-ляна (фамилія хозяина плантаціи) обладаетъ необыкновенно пріятнымъ запахомъ и мягкимъ вкусомъ». Поверхъ красной бумажки кладется еще свинцовый листъ. Затѣмъ ящикъ заколачиваютъ крышкой.
Въ такомъ видѣ чай принимаютъ китайскіе купцы, а также русскіе и англійскіе торговцы, которые отправляютъ его моремъ или сухимъ путемъ въ свои страны.
Впрочемъ, для перевозки чай укупориваютъ не только въ ящики, но и въ «цыбики», т.-е. въ крѣпко обшитые шкурами тюки.
Хозяинъ очень полюбилъ смѣтливаго, честнаго Вана. Сыновей у хозяина не было, за то была дочь. Онъ замѣтилъ, что Ванъ ей нравится, что и она Вану очень по сердцу, и рѣшилъ поженить молодыхъ людей. Кстати же Ванъ былъ не простой крестьянинъ, а «ученый», «геній въ почкѣ» съ золотымъ цвѣткомъ на шапкѣ.
Бракъ, однако, не могъ состояться безъ разрѣшенія родителей Вана. Можетъ быть, отецъ уже выбралъ ему невѣсту и только ждалъ возвращенія сына, чтобы справить свадьбу. По китайскимъ обычаямъ, выборъ невѣсты и жениха — дѣло родителей, и дѣти ни въ какомъ случаѣ не смѣютъ прекословить имъ. Иногда сговоръ происходитъ еще въ дѣтскіе годы жениха и невѣсты. Случается, что женихъ и невѣста до свадьбы ни разу не видѣли или совсѣмъ не нравятся другъ другу, а все-таки они покорно исполняютъ волю родителей… хотя потомъ и страдаютъ нерѣдко всю жизнь. Вотъ почему случается, что китаянки, жизнь которыхъ вообще обставлена многими стѣсненіями, узнавъ, что ихъ собираются выдать за немилаго, прибѣгаютъ къ самоубійству — отравляются, топятся.
Хозяинъ далъ Вану денегъ для поѣздки на родину. Встрѣтили его въ родительскомъ домѣ съ восторгомъ, съ горячей любовью. Отецъ его сгорбился и посѣдѣлъ отъ горя, мать умерла, выплакавъ всѣ глаза по пропавшемъ сынѣ, а сестры уже успѣли выйти замужъ… Старикъ съ радостью далъ согласіе на задуманный бракъ.
— Не удалось тебѣ сдѣлаться мандариномъ, будешь хозяиномъ чайной плантаціи, чайной фабрики. И это хорошо! — говорилъ онъ. — Возьми меня къ себѣ въ помощники.
