1879.
правитьВЪ СОЧЕЛЬНИКЪ.
правитьКупецъ Варсонфій Кузьмичъ Огнихинъ былъ хорошій семьянинъ, торговалъ старымъ желѣзомъ на Апраксиномъ, имѣлъ взрослаго сына «совраса», по воскресеньямъ за ранней обѣдней пѣлъ съ дьячками на клиросѣ, съ женою дрался рѣдко и имѣлъ лишь одну слабость: по временамъ запивалъ. Запитіе это, по увѣренію супруги его, Степаниды Захаровны, совершалась, однако, не въ обыкновенные дни, а въ «непоказанные», когда именно слѣдовало-бы быть трезвымъ. Обстоятельство это она приписывала никому иному, какъ чорту и его кознямъ. Настанетъ, напримѣръ, сочельникъ, люди сухояденіемъ пробавляются, а онъ пьянъ; начнетъ говѣть, перестанетъ даже чай пить съ сахаромъ и вдругъ невзначай какъ нибудь напьется. Разъ его назначили экспертомъ для оцѣнки товара одного несостоятельнаго должника и цѣлую недѣлю онъ пропьянствовалъ; другой разъ вызвали въ качествѣ свидѣтеля къ мировому судьѣ, и онъ явился туда въ такомъ видѣ, что былъ оштрафованъ на десять рублей.
Дѣло было въ рождественскій сочельникъ. Уходя изъ дома въ лавку и прощаясь съ женой, Огнихинъ сказалъ:
— Къ обѣду меня не ждите. Поклюю что нибудь въ трактирѣ, съѣзжу на Сѣнную за провизіей, а тамъ въ баню пройду. Къ ужину приготовьте лапшу съ грибами. Ну прощай!
У жены сердце такъ и екнуло. Она начала переминаться съ ноги-на-ногу.
— Ты что же на Сѣнной-то покупать будешь? — начала она издалека.
— Пару гусей куплю, поросенка, буженины для щей, ну, да окорочекъ небольшой. Курей развѣ пары двѣ купить…
— Гусей-то съ потрохами купишь?
— Знамо дѣло, съ потрохами. Ну, прощай!
— Варсонофій Кузьмичъ…
Жена удержала его за полу шубы.
— Что тебѣ?
— Не напейся, голубчикъ, въ трактирѣ-то. Ужъ очень для тебя эти сочельники-то опасны. Да и вредно тебѣ при твоей тѣльности. Помнишь, что докторъ-то говорилъ? «Ударомъ, говоритъ, жизнь порѣшить можете». Да и что за радость? Къ празднику и вдругъ безъ покаянія. Пожалуйста воздержись.
— Ну вотъ! Будто я не знаю! Учи еще!.. Да и не по нынѣшнимъ днямъ. Люди до звѣзды пищи не вкушаютъ, а я вдругъ стану напиваться! Мы вѣдь тоже соблюдаемъ себя… Прощай!
Супругъ шмыгнулъ за дверь.
Цѣлый день у Степаниды Захаровны «было сердце не на мѣстѣ», такъ-что она даже и не обѣдала. «Напьется, напьется» — мелькало у нея въ головѣ. Наперсница ея, кухарка Василиса, была того же мнѣнія…
— Вы разочтите: съ Михайлова дня они не вкушали, ну значитъ теперь самый разъ и подошелъ, — говорила она и считала по пальцамъ дни.
Не взирая на грѣхъ, Степанида Захаровна загадала даже на картахъ. Вышелъ тузъ пикъ — трактиръ, и девятка пикъ — пьянство. Часовъ въ пять вечера пришла юродивая богомолка, обидѣлась малымъ подаяніемъ и начала пророчествовать о какомъ-то несчастіи.
Часы пробили семь, съ Сѣнной принесли провизію, а мужа все нѣтъ. Въ восемь явился изъ лавки сынъ съ молодцами. Степанида Захаровна къ нему.
— Ну что, Ванюшка, пьянъ отецъ?
— По облику-то, какъ-бы и не очень, а изъ пропасти достаточно припахивало. Впрочемъ, особой лютости мы не замѣтили. Пришелъ въ лавку, поругалъ съ четверть часа молодцовъ и отправился съ сосѣдями въ трактиръ. Въ бани Воронинскія компаніей собирались.
— Знаю, знаю… Ну, значитъ, теперь началъ, коли изъ пропасти припахивало! Быть бѣдѣ, быть! — всплеснула она руками.
Въ десятомъ часу мать и сынъ сѣли за ужинъ, а отца семейства все еще не было.
— Ты-бы, Ваничка, съѣздилъ въ Воронинскія-то бани, да справился, — начала она, всхлипывая.
— Съѣздить, маменька, не разсчетъ, а только ничего изъ этого, окромя равноденствія, не выйдетъ. Еще меня же исколотятъ. Вы сами знаете, въ банномъ пару человѣкъ еще больше оболдѣваетъ. Тутъ даже ударъ можетъ сдѣлаться, ежели его въ свирѣпость произвести.
Вдругъ въ это время въ кухнѣ раздался вой. Мать и сынъ вскочили изъ-за стола. На порогѣ стояла кухарка и причитала.
— Охъ, охъ, охъ! Грѣхи наши тяжкіе! Голубчикъ Варсонофій Кузьмичъ! Не дождался ты и великаго праздничка! Умеръ безъ покаянія! Загубилъ ты свою головушку!
— Гдѣ? Гдѣ онъ? — воскликнулъ сынъ, а мать такъ и шлепнулась на полъ.
Сдѣлалась всеобщая суматоха. Забѣгали молодцы. Сынъ приставалъ къ кухаркѣ, стараясь узнать, гдѣ умеръ отецъ. Та только выла, да причитала. Кой-какъ, наконецъ, удалось добиться толку.
— Пошла это я въ мелочную лавочку за огурцами, — разсказывала она. — Только вышла за ворота, глядь — на тротуарѣ человѣкъ ничкомъ лежитъ и около его народъ толпится. Городовой тутъ. А дворникъ нашъ Степанъ и говоритъ: «смотри-ка, говоритъ, Василиса, это, кажись, вашъ хозяинъ». Взглянула я, — у меня и руки и ноги подкосились. И шуба енотовая его, и калошки новенькія на немъ, только лица не видать. Господи, думаю, Варсонофій Кузьмичъ!
— Лошади его разбили что-ли? — приставали къ кухаркѣ молодцы.
— Узелокъ-то банный при немъ? — задавалъ кто-то вопросъ, но сынъ тотчасъ-же перебилъ:
— Господа, какъ вамъ не стыдно! Что вы за безбожники! — восклицалъ онъ. — Человѣкъ умеръ, чѣмъ бы скорѣй въ домъ его вносить, чтобы въ полицію не взяли, а вы съ пустяками къ женщинѣ пристаете. Господи! Можетъ живъ еще! Бѣгите кто-нибудь за докторомъ! Или нѣтъ, лучше я самъ!
Сынъ схватилъ фуражку, выскочилъ на парадную лѣстницу и побѣжалъ за докторомъ. Молодцы, путаясь въ халатахъ, начали спускаться внизъ по черной лѣстницѣ. На дорогѣ имъ встрѣтилась процессія. Дворники несли тѣло, завернутое въ енотовую шубу. Воротникъ былъ поднятъ дыбомъ.
— Что? живъ еще?
— Какое! Похолодѣлъ даже! — былъ отвѣтъ.
Молодцы перекрестились и начали подсоблять дворникамъ тащить своего хозяина.
Покойника внесли въ комнату и положили не раздѣвая, на диванъ. Жена было съ визгомъ бросилась къ мужу, но ее успѣли оттащить. Молодцы подходили къ дивану, робко заглядывали подъ воротникъ шубы и говорили:
— Фу, какъ вдругъ перемѣнился и узнать нельзя! Совсѣмъ другое лицо стало!
Кто-то предложилъ раздѣть покойника.
— Оставьте, оставьте! Не трогайте до доктора! За эту штуку можно такъ отвѣтить, что потомъ и не расхлѣбаешься!
Вошелъ дворникъ и подалъ найденную на дворѣ шапку. Степанида Захаровна вырвала ее у него изъ рукъ, упала въ кресло и начала причитать.
— Вотъ до чего винное-то запойство доводитъ! И шапка-то даже не его, а подмѣнена кѣмъ-то: Голубчикъ ты мой! Вѣдь говорила я тебѣ, что вино это самое хуже яду погубитъ тебя! Не послушался ты меня, бабу глупую!
Раздался звонокъ. Всѣ бросились въ прихожую. Въ дверяхъ стояла чуйка съ клинистой бородкой.
— Покойничекъ тутъ у васъ завелся, такъ мы гробовщики будемъ… И сродственннчковъ ихъ, и дѣточекъ, и супругу, завсегда мы хоронили… — началъ было онъ, но передъ нимъ тотчасъ-же захлопнули дверь.
Вскорѣ явился докторъ. Важно закуся нижнюю губу, подошелъ онъ къ покойнику, распахнулъ на немъ шубу и началъ его ощупывать. Домашніе стояли въ отдаленіи въ нѣмомъ ожиданіи.
— Умеръ, — грубо произнесъ докторъ: — а для узнанія причины смерти покойника, тѣло подлежитъ вскрытію!
Степанида Захаровна глухо застонала. Сынъ отвелъ доктора въ сторону и совалъ ему что-то въ руку.
Голосъ доктора смягчился.
— Конечно, ежели принять въ соображеніе, что онъ въ теченіе нѣсколько мѣсяцевъ лѣчился отъ аневризма…
Вдругъ около покойника кто-то вскрикнулъ:
— Батюшки, да это не нашъ хозяинъ!
— Какъ не нашъ? Кто-же это? Не можетъ быть!
— Да это какой-то чужой! У него даже и бакенбарды вмѣсто бороды! И не похожъ совсѣмъ!
Произошла нѣмая картина, а для полноты и яркости ея на порогѣ комнаты стоялъ самъ Варсонофій Кузьмичъ Огнихинъ и держалъ въ рукахъ узелокъ съ бѣльемъ и вѣникъ. Онъ только-что сейчасъ воротился изъ бани и былъ здравъ и невредимъ.
На третій день Рождества изъ квартиры купца Огнихнна хоронили отставнаго коллежскаго регистратора Семена Семенова Перетыкина. Огнихинъ хоронилъ его на свой счетъ, сдѣлалъ даже поминки и на поминкахъ этихъ разъ десять говорилъ своимъ знакомымъ:
— Вотъ, братцы, подарочекъ мнѣ достался на елку, такъ подарочекъ! Въ гробъ лягу, а и тогда не пойму, какъ это можно было чужаго мертваго человѣка принять за своего хозяина и внести въ квартиру. Да это ежели писатель какой пропечатаетъ въ газетахъ, то и ему не повѣрятъ! Конечно, мертвыхъ погребать для души пользительно, но все-таки возьмите, и вдругъ эдакій сюжетъ — къ празднику!