На другой день, когда Григорий Махмуров, бледный и словно возмужавший за ночь, сошел к отцу, Иван Григорьевич нежнее обыкновенного поцеловал сына и печально сказал, утирая слезу:
— Бедная Лиза! Кто же мог ожидать, что это так кончится!
Потом он посоветовался с сыном, знает ли это бедная Анна Павловна и не послать ли ей письмо, но Григорий отвечал хмуро, что зять, вероятно, уведомит тещу, а письма он не отдаст.
Разговор этим закончился. Но по внимательности и заискивающей нежности, с которою стал относиться Иван Григорьевич к своему мрачному и молчаливому сыну, видно было, что отец сознавал свою вину перед сыном, перед его первым молодым и загубленным чувством.
За несколько дней до отъезда, Иван Григорьевич уже без всякой настойчивости, с той же лаской и заискивающей на лице добротой, спросил сына:
— Ну, как ты думаешь теперь, дружок, ехать в Петербург или нет?
— Теперь мне все равно, — отвечал Григорий. — И он остался.
Иван Григорьевич уехал в Петербург, а Григорий Иванович пробыл всю осень безвыездно в деревне, зимой же поехал в губернский город и, к удовольствию губернатора и тамошнего общества, довольного таким приобретением, поступил там на службу. Все в городе узнали, разумеется, в общих чертах историю любви Махмурова, и эта, так несчастно кончившаяся любовь как-то сурово и вместе завлекательно освещала мрачную фигуру высокого, с густыми черными волосами молодого человека и без того необиженного природой, с крупным, но выразительным и приятным лицом. Местные дамы и девицы нашли Григория Ивановича Махмурова, этого «le beau ténébreux», как назвала его губернская львица, весьма «интересным» и с свойственной им добротою сердца пожелали утешить его.
Достигла ли этого которая-нибудь из них, мы здесь рассказывать не станем.
Происшествия и картины общества, которые посильно мы старались передать в этом рассказе, здесь оканчиваются. Но для удовлетворения любопытства тех читателей, которые пожелали бы узнать дальнейшую участь одного из крупных действующих лиц маленькой драмы, скажем еще несколько слов, хотя для этого нам придется забежать вперед и заглянуть далее горизонта, замыкающего эту картину.
Дмитрий Дмитриевич Елабужский жил благополучно…[1]
- ↑ На этом обрывается рукопись: автор не успел досказать тех „нескольких слов“, которыми он намеревался дополнить свой рассказ, законченный, впрочем, сам по себе… Нам, надеемся, будет дозволено выразить в память покойного мнение, что и в своем последнем труде он остался тем же симпатичным художником, каким был всегда в течении всего своего литературного поприща; тем более мы должны сожалеть теперь о его столь ранней утрате нами. — Ред.
