Въ солдатскомъ лазаретѣ.
правитьОленька.
править«Оленька» это рядовой одного изъ пѣхотныхъ полковъ. Ему 21 годъ, но не дашь ему больше 15-16 лѣтъ. Лицо совсѣмъ дѣвочки юной. Его имя — Оглы-Метиль, и изъ него солдаты, которые лежатъ съ этимъ казанскимъ татариномъ въ одной палатѣ, сдѣлали «Оленьку». И привилось это имя. Безногаго Оглы зовутъ Оленькой и врачи лазарета, и сестры, и всѣ.
Милая, ребячливая Оленька…
У него была раздроблена лѣвая нога, и ее нужно было ампутировать почти во всю длину. Остался маленькій кусочекъ въ два-три вершка.
Было больно и трудно. Но теперь, слава Богу, все прошло, рана зажила, и Оленька ждетъ, когда ему приставятъ искусственную ногу.
Унывать и жаловаться?
Никогда. Слишкомъ много тутъ молодости и радости жизни. Нѣтъ ноги! Вотъ важность. Живъ — этого довольно. И мало того, — живъ: радъ жизни, и вся она впереди, хотя и на одной ногѣ.
Утро. Больные собираются пить чай. Оленька бодро вскакиваетъ съ кровати. Радостная улыбка во все молодое лицо. На одной ноіѣ подпрыгиваетъ Оленька и говоритъ, похлопывая себя по своему обрубку:
Моя нога!..
Самые мрачные не могутъ не улыбнуться, смотря на Оленьку.
А онъ схватываетъ свой костыль и вертится по комнатѣ съ легкостью человѣка, у котораго обѣ ноги въ полной исправности.
— Моя нога! Моя нога!..
Ее Оленька-Оглы потерялъ при такихъ обстоятельствахъ.
Раненъ онъ былъ пулей въ колѣно при наступленіи, но такъ какъ поле сраженія осталось за нѣмцами, то Оленька оказался въ плѣну. Оглы былъ перенесенъ въ избу, подъ кровлю. Его напоили и накормили. И все время давали ѣсть и не обижали.
Пролежалъ Оглы у нѣмцевъ девять дней.
— Тугъ началъ пушка палить, больно палилъ. Весь деревня загорѣлся. Страшно было.
Однако случайность пощадила ту избу, въ которой лежалъ Оглы. Въ нее не попалъ ни одинъ снарядъ, и когда русскіе выбили нѣмцевъ изъ деревни и заняли ее, они нашли раненаго живымъ. Только нога его была въ ужасномъ состояніи. Нѣмцы не оказали ему никакой медицинской помощи, даже перевязки не сдѣлали. Нога раздулась, какъ бревно, и была черная, какъ головня. Оленьку отнесли на перевязочный пунктъ, а потомъ въ лазаретъ. Ногу пришлось отрѣзать.
— Нога моя! Моя нога!..
Этимъ словамъ, какъ и другимъ немногимъ. Оглы научился только въ лазаретѣ. Онъ былъ «безъ языка», безъ памяти и безъ пониманія чего-либо. Въ лазаретѣ, выздоравливая, онъ сталь учиться говорить, читать и писать. Однако съ грамотой у Оглы выходило что-то странное. Онъ сталъ читать, а писать началъ такъ, что учительница даже удивилась: безъ ошибки…
Но. оказывается, это писалось съ величайшимъ напряженіемъ всѣхъ умственныхъ способностей Оглы. Каждую букву нужно было разыскать въ учебники, тамъ, гдѣ онѣ были изображены рядомъ, и печатныя и рукописныя. И скомбинировать ихъ… Какой трудъ!
Съ чтеніемъ по лучилось окончательное недоразумѣніе. Оленька очень ужъ хорошо читалъ. Учительница невольно обратила на него вниманіе. Вѣдь это же торжество — такой ученикъ.
Оленька прочелъ разсказъ объ отцѣ и сыновьяхъ, которые получили поученіе на вѣникѣ: вѣникъ не такъ-то. легко сломать, но вытащи каждый прутикъ въ отдѣльности — и ребенокъ сломаетъ каждый изъ нихъ. Отсюда: въ единеніи сила. Живите дружно и въ согласіи.
Но когда Оглы былъ спрошенъ:
— А ты знаешь, что такое вѣникъ?
— Вѣникъ? Нѣтъ, не знаю, что такое вѣникъ.
Учительница въ ужасѣ.
— А согласіе? Знаешь, что такое согласіе?
— Не знаемъ согласіе. Скажи, — знать будемъ.
И на радостномъ лицѣ написано полное удовольствіе.
Когда рана Оглы совершенно зажила, ему объявили, что ему дадуть искусственную ногу.
Оглы имѣлъ понятіе, что это такое.
Два солдата получили искусственныя руки и даже по поводу ихъ поссорились.
Руки изумительныя.
Нажалъ кнопку около подмышекъ — рука поднимается къ подбородку. Можно, точно настоящей рукой, погладить себя по бородѣ.
У другого солдата искусственная рука держитъ зажженную спичку и несетъ ее ко рту: закуривай.
— Хорошъ рука!.. — восхищался Оглы.
А солдаты говорили между собою:
— Твоя рука чего стоить? Моя въ Финляндіи сдѣлана. Видалъ, какая работа!
Другой ему отвѣчалъ:
— Такія твои слова?
— Такія.
— Ладно. Я въ своей рукѣ не уступлю. Былъ ты мнѣ первый пріятель, — чортъ съ тобой! Не желаю я послѣ того съ тобой разговаривать. Дуракъ ты, и больше ничего.
Оленька все справлялся у сестры:
— Сестрица, мой нога когда будетъ?
Ему отвѣчали:
— Подожіи. Оленька: скоро.
И, наконецъ, однажды сказали:
— Завтра автомобиль утромъ пріѣдетъ, и поѣдешь, Оленька, примѣрять свою ногу.
Ногу?
— Да, искусственную ногу.
— Завтра?
— Завтра утромъ.
Оленька не въ силахъ былъ лежать на кповати и веоіѣлся между койками:
— Завтра! Завтра мой нога будетъ!..
«Завтра» Оленька вскочилъ задолго до общаго подъема больныхъ къ чаю.
— Сестрица! — звалъ Оглы, ты сказалъ, фтымыбиль сегодня за мной пріѣдетъ? Пріѣхалъ фтымыбиль?
— Рано еще, Оленька.
— Рано? Почему рано?
— Автомобиль позже пріѣдетъ.
— Позже? Ну, ладно.
Еще чай не разносили, Оглы уже быль одѣть для выхода. Онъ надѣлъ солдатскую рубаху, форменные штаны и старательно подобралъ лѣвую штанину за поясъ, чтобы зря не болталась.
— Мы совсѣмъ готовъ. Что фтымыбиль не ѣдеть?
А онъ не ѣхалъ и не ѣхалъ. Оглы волновался невѣроятно, мучительно. Онъ все ждалъ: вотъ, вотъ…
Наконецъ пришла сестра милосердія и сказала:
— Не пріѣхалъ автомобиль, Оленька. Подожди до завтра. Вѣроятно, завтра будетъ.
— Завтра?
Больные шутили:
— На одной ногѣ попрыгай.
Правило въ лазаретѣ такое: будь въ больничномъ одѣяніи, т.-е. въ нижнемъ бѣльѣ и халатѣ, если ты никуда не выходишь. Оленькѣ пришлось снять брюки и рубаху, въ которыя онъ нарядился, и облечься снова во все больничное. До завтра, когда пріѣдетъ автомобиль.
Но несчастье — и завтра автомобиль не былъ присланъ.
— Не пріѣхалъ фтымыбиль? спрашивалъ Оглы сестру милосердія. снова уже одѣтый для выхода. — Почему не пріѣхалъ?
— Не пріѣхалъ, должно-быть, что-нибудь нельзя. До завтра придется подождать, Оленька.
— Подождать? Будемъ подождать, сестрица.
Но огорченіе Оглы было невыразимо: все завтра и завтра.
И надо же было такъ случиться, что въ ожиданіи прошло дня три. Оглы уже пересталъ одѣваться для поѣздки, неохотно вставалъ съ кровати и не танцовалъ больше со своимъ костылемъ. Онъ сталъ молчаливъ, и веселье его пропало.
И вотъ, наконецъ, однажды сестрица входитъ въ палату.
— Скорѣй собирайся. Оленька, говорить, — за тобой автомобиль пріѣхалъ. Ѣдемъ примѣрять ногу.
Оглы молчалъ.
— Что же ты? 11е слышишь?
Оглы отвѣчалъ:
— Мы хорошо слышимъ. Мы не поѣдемъ.
И отвернулся къ стѣнѣ.
— Какъ не поѣдешь? Безъ ноги хочешь остаться?
— Не поѣдемъ. Не надо намъ твоя нога.
И уперся на этомъ: не хочу и кончено.
Къ сестрѣ присоединились больные, тоже уговариваютъ. Но ничто не дѣйствуетъ. Какъ ребенокъ, раскапризничался Оленька. Пришлось позвать врача. И послѣднему стоило не мало усилій, чтобы убѣдить Оленьку забыть обиду и не капризничать. Оглы согласился одѣться и ѣхать.
Когда все было готово, Оглы подошелъ къ вольноопредѣляющемуся, лежащему въ этой же палатѣ.
— Иванъ, — обратился онъ къ нему, — мы тебя просить будемъ.
— Что такое?
— Мы нога примѣрять ѣдемъ, будь добрый, давай намъ твоя фуражка.
Нужно замѣтить, что эта фуражка пользовалась большой извѣстностью во всемъ лазаретѣ. Она была самой шикарной изъ всѣхъ принадлежащихъ больнымъ. И въ экстренныхъ случаяхъ она играла выдающуюся роль. Если выздоравливающій солдатъ шелъ сниматься въ фотографію, — надѣвалась обязательно эта фуражка. Главное, что было въ ней привлекательно, — это ремешокъ. Съ ремешкомъ куда лучше и внушительнѣе.
Конечно, чтобы ѣхать на примѣрку ноги, Оленькѣ необходима была эта фуражка.
Оглы надѣлъ ее и поѣхалъ, сіяющій и радостный, простившій недавнюю обиду.
Поправляясь послѣ операціи, онъ былъ радостенъ и набирался силъ для будущаго. У него былъ удивительный молодой аппетитъ. Болѣя, онъ слишкомъ долго не ѣлъ и теперь какъ будто наверстывалъ потерянное. Въ лазаретѣ кормятъ солдатъ добросовѣстно и сытно. Тѣмъ, кому назначено усиленное питаніе, даютъ и молоко и яйца, — то, чего зачастую недостаетъ и состоятельному петроградцу, у котораго есть деньги на карманѣ. Но Оленькѣ его порціи не хватаетъ. Онъ ѣсть положительно за десятерыхъ. За утреннимъ чаемъ дается каждому больному по большому куску бѣлаго хлѣба. У иныхъ остается половина его, — отдаютъ Оленькѣ. Онъ кушаетъ это дополненіе къ своей порціи. Рядомъ лежитъ больной, только-что выдержавшій страшную операцію. Онъ совсѣмъ не ѣстъ хлѣба и тоже отдаетъ его радостному Оленькѣ, — онъ съ удовольствіемъ съѣдаетъ и это прибавленіе. Но аппетитъ его не умолкаетъ, и Оленька пускается на хитрости, которыя доставляютъ веселыя минуты больнымъ.
За обѣдомъ имъ разнесены тарелки съ супомъ. Оленька быстро проглатываетъ свою порцію и прячетъ пустую тарелку подъ халатъ.
— Сестрица! Сестрица!..
— Что тебѣ, Оленька?
— Мой супъ хочетъ, сестрица. Всѣ супъ кушалъ, а мой не кушалъ.
— Лиза, Лиза, что же вы Оленькѣ супу не подали
Служанка удивлена.
— Да я всѣмъ подала, — говоритъ она, --я и Оленькѣ подала
— Другому кому подала, заявляетъ Оленька.
Раненые уткнулись въ свои тарелки, не выдавая хитреца. А ему подаютъ вторую тарелку супу.
Она тоже исчезаетъ въ желудкѣ Оленьки.
Обѣдъ конченъ. Теперь является вопросъ: какъ сбыть съ рукъ тарелку, остающуюся подъ халатомъ? Остальныя всѣ уже собраны и унесены для мытья. Какъ спровадить предательскую посудину, которая можетъ разоблачить Оленькинъ фокусъ?
Оленька пробирается въ комнату, гдѣ моется посуда.
Оленька — общій любимецъ и больныхъ, и администраціи, и прислуги. Поэтому его не гонятъ отсюда. И Оленька вступаетъ въ разговоръ.
— Это ты мылъ тарелка? --спрашиваетъ Оглы.
— Извѣстно, это мытыя.
Съ ловкостью фокусника Оленька показываетъ свою тарелку, вынутую изъ-подъ халата, какъ будто эта тарелка взята изъ стопки, стоящей на столѣ.
— Это мытый тарелка, ты говоришь?..
Судомойка смотритъ на грязную тарелку!
— Вишь ты, — пропустила…
— А говоришь: мытый тарелка…
Оленька смѣется, какъ нашалившій ребенокъ, которому удалось провести старшихъ.
Все хорошо, но недостаетъ одного:
— Когда будетъ готова нога?
Оленька каждый день обращается съ вопросомъ:
— А что мой нога, сестрица?
— Скоро, скоро.
Оленька, не трогая костыля, прыгаетъ на уцѣлѣвшей правой ногѣ, хлопаетъ рукой по уцѣлѣвшей культяпкѣ и припѣваетъ:
— Мой нога, мой нога!..
День сумрачный. Но свѣтлѣютъ лица раненыхъ, точно въ окна смотритъ ясное солнышко.