ВЪ ПУСТЫНѢ.
правитьНаболѣло, надоѣло, довольно! Въ пустыню, въ лѣса, въ уединеніе! — такъ рѣшилъ я нѣсколько лѣтъ назадъ.
Кто жилъ, страдалъ, мыслилъ и чувствовалъ, тотъ пойметъ тѣ ощущенія, ту жгучую боль, какую испытываешь послѣ ряда иллюзій, обольщеній, утраченныхъ надеждъ, годовъ борьбы, разбитыхъ силъ, угасшихъ чувствъ. Не находя утѣхи, удовлетворенія и осуществленія своего жизненнаго идеала въ обществѣ, человѣкъ съиздавна искалъ пустыни. Такое чувство посѣтило и меня. Кстати, у меня давно было въ виду изслѣдовать свою родину, и вотъ я направился въ наши горы. Я выбралъ раіонъ, мало изслѣдованный доселѣ, гдѣ поднимаются горы, высоко обростія темными лѣсами, гдѣ нѣтъ колесныхъ дорогъ, гдѣ все дѣвственно, пустынно и величественно. Я часто вспоминаю впечатлѣнія и ощущенія, испытанныя здѣсь.
Когда, пробираясь въ пустыню, мы совершили первый перевалъ черезъ хребетъ, насъ окружили огромные кедры, травы папоротника и репей, которые поднимались выше роста человѣка, сидящаго на лошади. Дикій хмѣль обвивалъ деревья подобно ліанамъ. Среди кедровъ и сосенъ разростались рябина, акація, бузина; кусты черемухи, смородины, малины свѣшивали грозды своихъ ягодъ. Мѣстами выступалъ чистый лиственный лѣсъ. Это былъ лѣсъ первобытный. Когда мы поднялись на перевалъ, насъ окружили прелестные парки изъ тополей, березъ, осинъ; зелень была свѣжая и сочная, эта зелень живописно сбѣгала по склонамъ. На вершинѣ перевала шелъ дождь и мы увидѣли радугу, опрокинувшуюся аркой, опершейся на сосѣднія горы. Вдали синѣли вершины хребтовъ и выдвигались сопки, какъ синія застывшія волны одна за другой поднимавшихся горъ. Въ этомъ лѣсу, въ этой мрачной тиши, было все такъ спокойно, торжественно, внушительно.
Двигаясь, верхомъ лѣсами, преодолѣвая препятствія по тропинкамъ, останавливаясь въ лѣсахъ, ночуя въ нихъ, мы пробирались къ пустынному Телецкому озеру, раскинутому среди горъ. Это озеро представляло величественный бассейнъ и лежало въ огромной разщелинѣ, образовавшейся среди горъ. По обѣ стороны его высятся громады. Наконецъ, мы были у подножіи этого озера; кругомъ круто спускались къ нему горы, покрытыя сипимъ лѣсомъ, напоминающимъ мрачный видъ сибирской тайги. На нѣкоторыхъ изъ этихъ горъ видны скалистыя обнаруженія. Правый берегъ былъ съ болѣе отвѣсными и высокими горами, на немъ былъ хвойный лѣсъ, лѣвый берегъ былъ положе. Перспектива озера представляла дальнія горы, уходившія въ туманѣ, ближайшія бросали рѣзкую тѣнь на воду, симметрично раздѣляя границы береговъ.
Зеркальное, свѣтло-зеленое озеро находилось какъ бы въ темныхъ рамахъ. Величественные лѣса, утесы, гладь озера и безмолвіе, его окружающее, придавали ему нѣчто внушительное, подавляющее величіемъ и въ то же время прекрасное. Вдобавокъ надъ нимъ висѣло голубое небо, а перистыя облака, сиреневаго цвѣта, сливались съ утопающими въ туманѣ вершинами горъ.
По мѣрѣ движеніи по этому озеру выдвигались мысы, скалы и утесы. Эти утесы стоятъ надъ водою въ самыхъ причудливыхъ формахъ, камни выходятъ или выростаютъ какъ бы изъ воды, огромныя деревья съ вывороченными корнями висятъ надъ озеромъ. Иногда видны песчаныя устья рѣкъ. Пройдя восточную бухту озера и обогнувъ мысъ, путешественникъ замѣчалъ вдали безконечный амфитеатръ горъ. За дикимъ, голымъ хребтомъ Корбу, покрытымъ осыпями и оглашаемымъ шумомъ ручьевъ, стояли въ перспективѣ нѣсколько сопокъ, застилаемыхъ синеватымъ туманомъ, и, наконецъ, выступалъ величественный и грозный утесъ Алтынъ-Таганъ, высочайшая снѣжная гора, спускающаяся прямо въ озеро съ высоты 8,000 футовъ.
На югѣ озера голыя, скалистыя горы выступали все рѣзче, кое-гдѣ мелькали на вершинахъ бѣлыя прожилки снѣга, какъ молніи, спускаясь извилистыми линіями въ лощины. Съ недоступной крутизны этихъ горъ падали каскадами водопады, издали они казались блестящей чешуей или нитями жемчуга. Когда мы приближались къ нѣкоторымъ изъ нихъ, мы видѣли каменистое отвѣсное ложе, откуда сверху уступами низвергалась вода, разсыпаясь постоянно бѣлой пѣной. Эти водопады неслись иногда съ высоты 3,000 и 4,000 футовъ, образуя часто крутое паденіе саженъ въ 10 и болѣе. Ложе ихъ было часто совершенно сглажено водою и какъ бы отполировано, мѣстами потокъ скакалъ черезъ препятствія и, ударяясь въ камни, далеко обдавалъ брызгами. Часто паденіе состояло изъ сплошнаго пенящагося каскада, который на днѣ образовывалъ прекрасный бассейнъ, изъ котораго снова вырывалась вода и скакала по уступамъ. Надъ водопадомъ склонялись подмытыя скалы сланца, обнаруживая массивныя, каменистыя ребра. На нависшихъ балконахъ этихъ скалъ вездѣ вилась свѣжая зелень, огромные листья бадана, трава и мягкіе мхи застилали камни. Кусты калины и акаціи лѣпились по кручамъ и на нависшей скалѣ иногда висѣли отвѣсно гигантскія деревья, которыя, падая въ воду, образовывали причудливые мосты. Къ этому надо прибавить величественный шумъ водъ, то усиливающійся, то уменьшающійся, то походившій на шипѣнье ракетъ, то звучащій металлическимъ звономъ. Этотъ говоръ водъ, среди безмолвной и дикой мѣстности, довершалъ впечатлѣніе пустыни. Берега озера такъ далеко раскидывались въ даль, что, когда одну часть береговъ золотило солнце, при поворотѣ головы видно было, какъ другой берегъ окружали тучи, изъ которыхъ исходили потоки золотаго дождя, въ промежуткахъ же между горъ блуждали туманы. По мѣрѣ того, какъ солнце склонялось за горизонтъ, окружающіе цвѣта измѣнялись, ближайшія горы принимали темно-синіе оттѣнки, дальнія горы покрывались золотою мглою. Въ то же время надъ этимъ озеромъ раскидывался необъятный куполъ нѣжно-голубаго цвѣта, съ яркими золотисто-желтыми хлопьями облаковъ, какъ бы комки пурпуровой краски на полотнѣ геніальнаго, но небрежнаго художника. Эти маленькіе хлопья все болѣе разгорались, по мѣрѣ заката солнца, казались сотнями маленькихъ клубящихся бомбъ, съ пламенемъ пущенныхъ по небу. Наконецъ, воды приняли мрачно-зеленый цвѣтъ морскихъ волнъ съ серебряными блесками по верху; синева горъ выступила еще рѣзче, а за ними послѣднія облака вспыхивали заревомъ пожара.
Такова была окружающая картина на Телецкомъ озерѣ. Озеро это у монголовъ и калмыковъ носитъ названіе «Золотаго озера». Поводомъ къ этому названію послужилъ слѣдующій миѳъ. Когда-то на это пустынное озеро зашелъ человѣкъ, онъ былъ голоденъ и искалъ пищи, искалъ людей, но людей не было. Въ рукахъ этого человѣка былъ огромный кусокъ золота, по золото было безполезно въ этой пустынѣ, и онъ не могъ на него купить нѣсколько зеренъ ячменю. Тогда этотъ голодный человѣкъ, понявъ все безсиліе металла, доведенный до отчаянія, въ бѣшеной злобѣ, бросилъ драгоцѣнный кусокъ въ темныя волны глубокаго озера и проклялъ его. Этотъ первобытный миѳъ дикаря, полный своего философскаго смысла, заставлялъ задуматься. Простой миѳъ искалъ связи съ тѣмъ миѳомъ цивилизаціи, гдѣ господствуетъ богатство, роскошь, великолѣпіе, но гдѣ человѣкъ нерѣдко испытываетъ тѣ же чувства. Много людей искало счастья и благополучія въ томъ же кускѣ обольстительнаго металла, послѣ того, какъ его бросилъ въ озеро отчаивавшійся въ немъ первобытный человѣкъ. Найдено ли это счастье?… Что даль онъ міру? — массу иллюзій и страданій; не стоить ли онъ брато-убійственной борьбы, разбитыхъ жизней, слезъ и горя! Каждый ли, пріобрѣтшій его, находилъ въ немъ счастье и довольство, и не звучало ли, по звучитъ ли еще потрясающее проклятіе этому куску золота со стороны разочарованнаго и истощеннаго погоней за наживой человѣка до нашихъ дней?! Въ этомъ простомъ дѣтскомъ лепетѣ на окраинѣ пустыни я прочелъ какъ будто бы комментарій къ прошлой исторіи человѣчества. Гдѣ же разгадка? Гдѣ желанный конецъ этого несчастнаго путника-человѣка на своей долгой, вѣковой дорогѣ, гдѣ его обѣтованная земля, спасеніе среди бездолья, бездорожья, гдѣ конецъ его голоду, нищетѣ и бѣдствіямъ? Отвѣтишь ли мнѣ, пустыня?…
А она стояла предо мною холодная, гордая, величественная, таинственная и безмолвная, такъ, какъ стояла вѣка, какъ будетъ стоить тысячелѣтіи, безучастно смотря на бѣдствія человѣка, равнодушная, безжалостная, но обольстительно прекрасная, божественно недосягаемая и не разгаданная. А это молчаніе, этотъ таинственный шумъ лѣса, волнъ — что это такое? Нѣтъ ли смысла въ самомъ безмолвіи? Можетъ быть, это и есть разгадка сфинкса. Можетъ быть, это также языкъ, только невѣдомый нами, языкъ таинственной природы, предъ которой ничто наши волненія, паши страсти, муки, наши проклятые вопросы. Это тотъ языкъ чувства, которымъ говорятъ боги. Эта природа своимъ величіемъ и безмолвіемъ какъ бы шепчетъ вамъ: — утѣшься, видишь, какъ я холодна, какъ я философски спокойна; жди!
Но кто же залечитъ эти раны, кто облегчитъ эти исканія, мать — пустыня? И я бродилъ по берегамъ шумящихъ рѣкъ, я уходилъ далеко отъ своихъ спутниковъ. Кругомъ этого озера не было жилищъ. Темные лѣса были наполнены лишь звѣрями. Плывя по озеру мы видѣли, какъ по кручѣ пробирался иногда царь пустыни, медвѣдь.
Приставъ къ берегу, мы видѣли часто огромные слѣды перешедшаго черезъ ручей звѣря. Онъ только что былъ здѣсь. Разъ, блуждая съ своими мыслями но берегу маленькой рѣчки, разсѣянный, я зашелъ далеко и забылъ захватить ружье, и здѣсь только опомнился. На минуту явилось сознаніе опасности. Вонъ изъ-за скалы, можетъ быть, уже высматриваетъ меня этотъ звѣрь, — прожорливый, жадный ищущій одного мяса, готовый растерзать и упиться съ наслажденіемъ горячей кровью, не смотря ни крикъ и боли другаго существа, — представитель кровожаднаго инстинкта и звѣрскаго эгоизма.
— Ну, что же? — ты засталъ меня врасплохъ. Предъ тобою жертва, лакомый кусокъ твоего блюда. Видишь — я безсиленъ, безпомощенъ не смотря на силу моего ума, моего знанія; рви это сердце, звѣрь, — сердце, полное глубокой человѣческой тоски, сердце, полное страданій, горячей любви, состраданія! — Чувство ужаса охватило меня на минуту, холодный потъ выступилъ отъ предчувствія страшнаго момента ожиданія, той минуты, когда будутъ запущены въ тѣло острые когти и коснутся его бѣлые, наточенные какъ поясъ клыки съ горячею слюною звѣря. Я испыталъ минуту смущенія. Но звѣрь медлилъ, повыходилъ, иллюзія разсѣялась, разсѣялось и чувство страха, инстинктъ жизни воротился, а съ нимъ вмѣстѣ горькое сознаніе своего ничтожества и чувство уязвленной человѣческой гордости. Я гордая и сильная окружающая природа какъ бы уличила въ малодушіи.
— Что испугался ты? — говорила эти пустыня. — Скажи, развѣ ты не искалъ этой смерти, не призывалъ ее среди твоихъ городовъ въ мучительныя ночи тоски и раздумья на мягкомъ креслѣ? И развѣ ты не самъ шолъ сюда искать ее въ пустынѣ? Твой духъ дрогнулъ. Ты боишься жалкаго, глупаго звѣря, который, услыша твои шаги, самъ уходитъ отъ тебя? Ты боишься случайности? По скажи, тамъ — въ твоихъ городахъ, на многолюдныхъ улицахъ, среди шума и свѣта, въ освѣщенныхъ залахъ, развѣ нѣтъ опасностей? Развѣ нѣтъ инстинктовъ, которые посильнѣе медвѣжьихъ? И что такое этотъ жалкій медвѣдь передъ ними?
Отправляясь въ эту пустыню, я чувствовалъ робость, нервность, безсиліе сына городовъ. Этотъ могущественный міръ цивилизаціи, покорившій природу, давшій мощь человѣку, наполнилъ его внутренними муками и разладомъ души, онъ сдѣлалъ и меня хилымъ. Я чувствовалъ себя слабымъ, какъ ребенокъ, я не зналъ, выдержу ли трудности пустыни. По чѣмъ далѣе я странствовалъ, поднимаясь по крутымъ горамъ, переѣзжая верхомъ чрезъ бушующіе ручьи, преодолѣвая препятствія, лѣнясь по вьющейся дорожкѣ надъ бездной, я изумился — духъ мой крѣпъ, и я чувствовалъ бодрость. Много свѣжаго и великаго навѣвала эта природа, она одна со своей красотой примиряла съ жизнью, свободнѣе грудь дышала на подоблачныхъ высотахъ горъ, крѣпли силы и въ душѣ воцарялось философское спокойствіе. Тамъ, среди общества и людей, я искалъ отзыва чувствъ и не находилъ его, здѣсь было все мертво и пустынно, но эхо горъ, шумъ лѣса и говоръ водъ вторили мелодіи моей души. Тамъ застывало воображеніе, изсякало творчество, здѣсь долины, лѣса и горы наполнялись тысячами образовъ, видѣній, причудливыхъ фантомовъ, они говорили и дышали. Неслись загадочные звуки, среди журчанья ручьевъ я слышалъ будто пѣсни волшебныхъ нереидъ, страстныя пѣсни жизни, зовущія къ ней, исполненныя ласки и нѣги, восторговъ, сладкихъ слезъ и мукъ давно утраченной любви…
Міръ жизни всталъ опять въ своей обаятельной красотѣ, я чувствовалъ новую силу и мощь, въ душѣ звучало всепрощенье. Мать пустыня, за эту бодрость, силу, обновленіе, за возвращеніе къ жизни, спасибо, спасибо тебѣ!