В приисковой глуши (Брет-Гарт)/ДО

В приисковой глуши
авторъ Фрэнсис Брет-Гарт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1889. — Источникъ: az.lib.ru

=== ВЪ ПРІИСКОВОЙ ГЛУШИ.
РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ.
Бретъ-Гарта. ===

ЧАСТЬ I.

I.

Когда учитель школы въ Инджіанъ-Спрингѣ вышелъ изъ сосноваго лѣса на небольшую проталинку, разстилавшуюся передъ школьнымъ домомъ, то остановился, посвистывая, поправилъ шляпу, которая слишкомъ ужь лихо сидѣла на его кудрявой головѣ, бросилъ полевые цвѣты, сорванные имъ по дорогѣ и вообще принялъ строгій видъ, приличный его профессіи и его годамъ: ему было уже двадцать лѣтъ!

Не то, чтобы онъ сознательно драпировался строгостью; нѣтъ, по своему серьезному характеру, онъ твердо былъ увѣренъ, что всѣ другіе считаютъ его, какъ и онъ самъ себя, человѣкомъ суровымъ и даже скучнымъ, благодаря глубокой и всесторонней опытности.

Строеніе, отведенное ему и его питомцамъ департаментомъ народнаго просвѣщенія округа Туоломни въ Калифорніи, служило первоначально церковью. Оно все еще носило слабый отпечатокъ прежняго своего назначенія, къ которому примѣшался позднѣе алькоголическій духъ политическихъ преній, — результатъ еженедѣльнаго превращенія школы — съ разрѣшенія департамента, въ трибуну, съ которой излагались принципы различныхъ партій и ихъ преданность народнымъ вольностямъ. На столѣ учителя лежало нѣсколько молитвенниковъ, и черная доска не вполнѣ прикрывала страстное воззваніе къ гражданамъ Инджіанъ-Спринга «стать грудью» за Стеббинса и выбрать его инспекторомъ.

Учителя поразилъ крупный шрифтъ, которымъ было напечатано это объявленіе, и, сообразивъ удобство такой крупной печати для глазъ младшихъ учениковъ, онъ оставилъ его висѣть на стѣнѣ, какъ пріятный образчикъ орѳографіи.

Къ несчастію, хотя дѣти читали каждое слово по складамъ, съ большимъ трудомъ и отчетливостью; но общій смыслъ его вызывалъ неумѣстную смѣшливость.

Вынувъ изъ кармана большой ключъ, учитель отперъ дверь и настежь растворилъ ее, отступивъ изъ предосторожности назадъ, такъ какъ опытъ научилъ его, что онъ можетъ найти у порога небольшую, но очень общительную гремучую змѣйку. Легкое смятеніе, послѣдовавшее за его вторженіемъ, показало, что предосторожность не лишняя и что горница служила для мирныхъ и частныхъ сборищъ различныхъ представителей животнаго царства. Нѣсколько желтыхъ птицъ и бѣлокъ поспѣшно юркнули въ окна и сквозь трещины въ полу, но золотистая ящерица отъ страха внезапно окаменѣла на открытой ариѳметикѣ и такъ сильно тронула сердце учителя своимъ сходствомъ съ наказаннымъ и запертымъ на ключъ ученикомъ, заснувшимъ надъ урокомъ, котораго не могъ одолѣть, что была осторожно высажена въ окно.

Возстановивъ декорумъ и дисциплину въ горницѣ, хлопнувъ руками и произнеся: тсъ! учитель обошелъ пустыя скамейки, положилъ на мѣсто забытую ариѳметику и смахнулъ съ пюпитровъ кусочки штукатурки, свалившіеся съ потолка.

Дойдя до своей конторки, онъ приподнялъ крышку и нѣсколько секундъ глядѣлъ внутрь ящика, не шевелясь. Его серьезная задумчивость объяснялась въ сущности тѣмъ, что онъ глядѣлся въ небольшое карманное зеркальце, спрятанное въ ящикѣ, и спрашивалъ себя: не слѣдуетъ ли ему пожертвовать пушкомъ на верхней губѣ, который онъ серьезно принималъ за усы, ради строгости профессіональной внѣшности.

Но вотъ онъ услышалъ звуки тоненькихъ голосовъ, слабые крики и серебристый смѣхъ въ неопредѣленныхъ и отдаленныхъ разстояніяхъ отъ школы; это напомнило ему птицъ и бѣлокъ, которыхъ онъ только-что разогналъ. Онъ узналъ по этимъ признакамъ, что уже девять часовъ и что его ученики собираются.

Они появились обычнымъ безпорядочнымъ образомъ — какъ и всѣ деревенскіе школьники въ мірѣ — неправильно, спазмодически и всегда какъ бы случайно; нѣкоторые приходили, ведя другъ друга за руку; другіе гуськомъ вслѣдъ за старшими; иные цѣлыми кучками, но никогда по-одиночкѣ. При этомъ они всегда бывали озабочены чѣмъ-то постороннимъ, появлялись неожиданно изъ канавъ, изъ овраговъ, сквозь изгороди, всякими окольными путями, куда они забирались для какихъ-то неопредѣленныхъ и непонятныхъ цѣлей, точно они шли всюду, куда угодно, только не въ школу.

И каждый разъ они выростали передъ удивленнымъ учителемъ, точно грибы изъ-подъ земли. Ихъ нравственное отношеніе къ своимъ обязанностямъ было такъ же одинаково: они всегда приходили какъ будто утомленные и не въ духѣ; послѣднее отъ привычки стало, быть можетъ, уже какъ бы притворнымъ. До самой послѣдней минуты, уже стоя на порогѣ школы, они старались какъ будто выгадать время, а усѣвшись на скамейкахъ, поглядывали другъ на друга съ такимъ видомъ, точно никакъ не ожидали здѣсь встрѣтиться и находятъ это очень забавнымъ.

Учитель, чтобы дать время улечься бродяжническому духу въ своей маленькой паствѣ, заставлялъ обыкновенно учениковъ разсказывать какіе-нибудь интересные эпизоды изъ путешествія въ школу; или же, если ему не удавалось побѣдить ихъ неохоту говорить о томъ, что ихъ втайнѣ интересовало, то самъ разсказывалъ о чемъ-нибудь, что случилось съ нимъ въ тотъ промежутокъ времени, когда они не видѣлись. Онъ дѣлалъ это частію для того, чтобы дать имъ освоиться съ болѣе формальной атмосферой школы, частію же, — боюсь — потому, что, не смотря на его добросовѣстную серьезность, это чрезвычайно занимало его. Это также отвлекало обычное, беззастѣнчивое, неотступное вниманіе, съ какимъ ученики каждое утро разглядывали круглыми, любопытными глазками его собственную персону, не упуская изъ виду ни малѣйшей подробности въ его туалетѣ и наружности, такъ что малѣйшее уклоненіе или перемѣна въ томъ и другомъ вызывали немедленно комментаріи, сообщаемые на ухо, или же окаменѣлое удивленіе. Онъ зналъ, что они видятъ его насквозь, и боялся проницательности этихъ маленькихъ ясновидцевъ.

— Ну? произнесъ учитель важно.

За этимъ обыкновенно наступала минута смущеннаго колебанія, готоваго перейти въ нервный смѣхъ или лицемѣрное вниманіе. Впродолженіи цѣлыхъ шести мѣсяцевъ этотъ вопросъ учителя неизмѣнно принимался каждое утро за скрытую шутку, которая можетъ привести къ зловѣщему сообщенію или скрывать какой-нибудь вопросъ изъ страшныхъ книжекъ, лежавшихъ передъ учителемъ.

И однако самый элементъ опасности имѣлъ свое обаяніе.

Джонни Фильджи, маленькій мальчикъ, сильно покраснѣлъ., и, не вставая съ мѣста, торопливо и тоненькимъ голоскомъ залепеталъ:

— Тигра принесла… и вдругъ перешелъ въ неясный шепотъ.

— Говори, Джонни, поощрялъ учитель.

— Извините, сэръ, онъ ничего такого не видѣлъ… это совсѣмъ не настоящая новость, сказалъ Рупертъ Фильджи, старшій братъ, вставая съ видомъ главы семейства и поглядѣвъ, сердито нахмуря брови, на Длсонни, — это одна глупость съ его стороны; его надо бы за уши отодрать.

И увидя себя неожиданно на ногахъ, онъ тоже покраснѣлъ и торопливо прибавилъ: — Джимми Снейдеръ… вотъ онъ, такъ, видѣлъ- нѣчто, спросите его.

И усѣлся, чувствуя себя настоящимъ героемъ.

Глаза всѣхъ, включая и учителя, уставились на Джимми Снейдера. Но этотъ юный наблюдатель немедленно спряталъ голову и плечи въ пюпитръ и оставался тамъ, захлебываясь точно подъ водой. Двое или трое изъ ближайшихъ сосѣдей старались соединенными силами вытащить его снова на свѣтъ Божій. Учитель терпѣливо ждалъ. Джонни Фильджи воспользовался диверсіей и снова запищалъ тоненькимъ голоскомъ: — Тигра принесла шесть… и опять спасовалъ.

— Ну, Джимми, произнесъ учитель съ оттѣнкомъ повелительности въ голосѣ. Тутъ уже Джимми Снейдеръ поневолѣ вылѣзъ изъ пюпитра и, весь раскраснѣвшись, началъ разсказывать съ необыкновеннымъ паѳосомъ: — видѣлъ чернаго медвѣдя; онъ вышелъ изъ Девисова лѣсу. Да прямо на меня и пошелъ! Большой! большой!.. съ лошадь!.. и сопитъ, и фыркаетъ!.. и все на меня, такъ прямехонько и претъ! Думалъ, что сцапаетъ меня! Не сцапалъ! Я кинулъ въ него большущимъ камнемъ, право, кинулъ (въ отвѣтъ на восклицанія и насмѣшливые комментаріи), и онъ удралъ! Еслибы онъ подошелъ ближе, я бы хватилъ его аспидной доской, право-слово, хватилъ бы!

Тутъ учитель нашелъ нужнымъ вмѣшаться и замѣтить, серьезнымъ тономъ, что обычай бить аспидной доской медвѣдей величиной съ лошадь одинаково опасенъ для доски (которая составляетъ собственность округа Туоломни) и для того, кто бьетъ, а глаголы: «сцапать», «удрать» и «хватить» очень вульгарны и не употребляются джентльменами.

Послѣ такого внушенія Джимми Снейдеръ сѣлъ на мѣсто, нисколько не поколебавшись въ вѣрѣ въ собственную храбрость.

Послѣ того наступила небольшая пауза — юный Фильджи, воспользовавшись ею, пропищалъ-было: — Тигра принесла… но вниманіе учителя было привлечено пытливыми взглядами Октавіи Денъ, одиннадцати-лѣтней дѣвочки, которая по обычаю своего пола предпочитала, чтобы ее замѣтили, прежде нежели она заговоритъ. Когда ей удалось привлечь взглядъ учителя, она отбросила привычнымъ ловкимъ жестомъ длинные волосы съ плечъ, встала и съ легкимъ румянцемъ проговорила:

— Кресси Макъ-Кинстри вернулась домой изъ Сакраменто. М-съ Макъ-Кинстри говорила мамѣ, что она опять будетъ ходить въ школу.

Учитель поднялъ голову съ поспѣшностью, быть можетъ, не совмѣстной съ его цинической суровостью. Видя, что дѣвочка съ любопытствомъ слѣдитъ за нимъ съ выжидающей улыбкой, онъ пожалѣлъ, что поторопился. Кресси Макъ-Кинстри, которой уже было шестнадцать лѣтъ, состояла въ числѣ ученищъ, которыхъ онъ нашелъ въ школѣ, когда сюда пріѣхалъ. Но онъ нашелъ также, что она находится въ необыкновенно странномъ для школьницы положеніи, а именно считается «помолвленной» съ нѣкимъ Сетомъ Девисомъ, девятнадцати-лѣтнимъ ученикомъ, при чемъ послѣдній совсѣмъ безцеремонно ухаживаетъ за дамой своего сердца, находясь въ школѣ, и это съ позволенія бывшаго учителя, его предшественника! Новый учитель вынужденъ былъ указать родителямъ влюбленной четы на неудобныя послѣдствія такого порядка вещей для школьной дисциплины. Результатомъ было то, что онъ лишился двоихъ изъ своихъ учениковъ, а можетъ быть съ тѣмъ вмѣстѣ и благоволенія ихъ родителей.

Былъ ли теперь принятъ во вниманіе протестъ учителя или же «помолвка» разстроилась? И то и другое было возможно. Его минутное раздумье послужило къ выгодѣ Джонни Фильджи.

— Тигра, проговорилъ вдругъ Джонни съ пагубной отчетливостью, принесла шесть щенятокъ… и все желтые.

Хохотъ, послѣдовавшій за этимъ, долго задерживаемымъ, извѣстіемъ о приращеніи въ семьѣ желтаго и безобразнаго сетера Джонни, «Тигры», обычно сопровождавшей его въ школу и лаявшей за дверью, заразилъ и учителя.

Послѣ того онъ съ удвоенной строгостью произнесъ: — «принимайтесь за книги». Маленькое levée кончилось, и начался классъ.

Онъ продолжался два часа, съ короткими вздохами, нахмуренными лбами, жалобными восклицаніями и пискомъ грифелей по аспиднымъ доскамъ и другими признаками тоски со стороны юнѣйшихъ членовъ паствы и болѣе или менѣе частымъ шептаніемъ, движеніемъ губъ и безсознательнымъ бормотаньемъ со стороны старѣйшихъ. Учитель медленно двигался между скамейками, ободряя, объясняя, а порою останавливался, заложивъ руки за спину, и разсѣянно глядѣлъ въ окно, чѣмъ возбуждалъ зависть самыхъ маленькихъ. Слабое жужжаніе точно невидимыхъ насѣкомыхъ мало по малу воцарялось въ школѣ; самый упорный концертъ задавала большая пчела, и ея пѣніе дѣйствовало снотворно. Жаркое, благоуханное дыханіе сосенъ неслось въ окна и въ двери; солнце пекло; потъ выступалъ на личикахъ малютокъ; кудряшки на лбу, длинныя рѣсницы, круглые глазенки — все стало влажно, а вѣки тяжелѣли. Самъ учитель чуть-было не задремалъ и, вздрогнувъ, увидѣлъ пару чьихъ-то глазъ, уставившихся на него. Нерѣшительная, не то сконфуженная, не то лѣнивая фигура человѣка остановилась передъ крыльцомъ въ открытыхъ дверяхъ. Къ счастію, дѣти, сидя лицомъ къ учителю, а спиною къ двери, не замѣтили ее.

Въ фигурѣ не было впрочемъ ничего зловѣщаго или таинственнаго. Учитель сразу узналъ Бена Добни, или какъ его обычно звали «дядю Бена», добродушнаго, но не особенно умнаго рудокопа, занимавшаго небольшую избушку на неважномъ пріискѣ, на рубежѣ Инджіанъ-Спринга. Увидѣвъ его, учитель съ досадой вспомнилъ, что Бенъ уже цѣлыхъ два дня преслѣдовалъ его, то появляясь, то исчезая на дорогѣ, которая вела въ школу, точно не въ мѣру робкое и застѣнчивое привидѣніе. Это по проницательному заключенію учителя означало, что онъ, подобно большинству привидѣній, собирается сообщить нѣчто безусловно неудобное. Однако когда дана была рекреація, и маленькая паства высыпала отдыхать на площадку вокругъ школы, оказалось, что дядя Бенъ исчезъ. Было ли присутствіе дѣтей несовмѣстимо съ его таинственной миссіей, или у него не хватило храбрости въ послѣднюю минуту — этого учитель не могъ рѣшить. И совсѣмъ тѣмъ, хотя отложенное свиданіе ничего не сулило ему, кромѣ скуки, однако учитель былъ смутно и непріятно разочарованъ.

Нѣсколько часовъ спустя, когда школьники были отпущены домой, учитель увидѣлъ, что Октавія Денъ вертится у его конторки. Поглядѣвъ въ лукавые глазки дѣвочки, онъ добродушно откликнулся на сообщенную ему по утру вѣсть.

— Я думалъ, что миссъ Макъ-Кинстри уже вышла замужъ, безпечно сказалъ онъ.

Октавія отвѣчала рѣшительно.

— О, нѣтъ! Боже мой! нѣтъ!

— Отчего бы и нѣтъ? замѣтилъ учитель.

— Я думаю, она никогда и не собиралась замужъ, отвѣчала Октавія, хитро поглядывая изъ-подъ своихъ длинныхъ рѣсницъ.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Нѣтъ; она только морочила Сета Девиса; вотъ и все.

— Морочила?

— Да, сэръ. Шутя водила за носъ!

— Шутя водила за носъ?

На минуту учитель почувствовалъ, что профессіональный долгъ требуетъ, чтобы онъ протестовалъ противъ такого въ высшей степени неженственнаго и легкомысленнаго отношенія къ матримоніальнымъ задачамъ, но, при вторичномъ взглядѣ на выразительное лицо юной собесѣдницы, онъ заключилъ, что ея инстинктивное знаніе собственнаго пола надежнѣе его несовершенныхъ теорій. Онъ отвернулся въ конторкѣ, не говоря больше ни слова. Октавія перекинула черезъ плечико свой ранецъ, не безъ кокетства, и направилась къ двери. Въ это самое время малютка Фильджи изъ безопаснаго убѣжища подъ крыльцомъ, куда онъ укрылся, внезапно рѣшился на послѣднюю дерзость! Словно поразясь оригинальной идеей и взывая какъ будто въ пространство, онъ закричалъ: — Кресси Макъ-Кинстри влюблена въ учителя! и моментально исчезъ.

Сурово презирая всѣ эти инциденты, учитель засѣлъ за приготовленіе прописей на слѣдующій день, когда замолкли голоса его разбѣгавшихся учениковъ. Безмолвіе воцарилось въ школьномъ домикѣ. Чрезъ раскрытую дверь прохладный, успокоительный вѣтерокъ тихо пробирался въ горницу, какъ будто природа опять украдкой вступала во владѣніе своей собственностью. Бѣлка смѣло перебѣжала черезъ крыльцо, нѣсколько щебечущихъ птицъ подлетѣли-было, похлопали съ секунду крыльями въ нерѣшительности и застѣнчиво отлетѣли прочь при видѣ неожиданнаго одинокаго гостя. Послѣ того произошло новое вторженіе, но на этотъ разъ человѣческаго существа, и учитель сердито поднявъ голову, увидѣлъ дядю Бена.

Онъ вошелъ съ досадной медлительностью, еле передвигая ногами, высоко поднимая громадные сапоги и осторожно опуская ихъ на полъ, точно боялся, что полъ подъ нимъ подломится, или желалъ фигурально выразить, какъ путь знанія тернистъ и труденъ.

Дойдя до конторки учителя, онъ неуклюже остановился и краемъ мягкой войлочной шляпы какъ будто старался стереть робкую улыбку съ своего лица, которая на немъ застыла съ той минуты, какъ онъ вошелъ. Случилось при этомъ, что онъ вступилъ на порогъ какъ разъ вслѣдъ за тѣмъ, какъ на немъ красовалась фигура малютки Фильджи, а потому казался теперь настоящимъ великаномъ по сравненію съ тѣмъ и конфузился отъ этого еще сильнѣе. Учитель не дѣлалъ попытокъ вывести его изъ затрудненія, но холодно-вопросительно глядѣлъ на него.

— Я предполагалъ… началъ тотъ, смахивая вдругъ шляпой пыль съ сапоговъ, я предполагалъ… то есть вѣрнѣе сказать… я думалъ… или какъ бы это точнѣе выразиться… я ожидалъ, что застану васъ одного въ это время. Вы въ это время обыкновенно бываете одни, знаете. Это тихое, хорошее, разумное время, когда человѣкъ, такъ сказать, можетъ оглянуться назадъ и провѣрить свои знанія. Вы совсѣмъ какъ я, а потому, видите, я и понялъ сразу ваши привычки.

— Почему же въ такомъ случаѣ вы приходили сегодня утромъ мѣшать школьникамъ заниматься? рѣзко спросилъ учитель.

— Да, это правда, согласился дядя Бенъ съ улыбкой раскаянія. Но вѣдь я, знаете, не входилъ, а только побылъ около, чтобы привыкнуть и къ себѣ пріучить.

— Привыкнуть къ чему? спросилъ учитель нетерпѣливо, хотя и смягчился нѣсколько при видѣ раскаянія виновнаго.

Дядя Бенъ не тотчасъ отвѣтилъ, но оглядѣлся сначала, какъ бы ища, гдѣ сѣсть, ощупалъ одинъ или два пюпитра своей большой рукой, какъ будто удостовѣряясь, безопасно ли будетъ ему на нихъ сѣсть, и въ концѣ концовъ оставилъ эту мысль, какъ опасную, и усѣлся на эстраду, около стула учителя, предварительно смахнувъ съ нея пыль шляпой. Но убѣдившись, что отъ того, что онъ усѣлся, дѣло не подвинулось нисколько впередъ, онъ снова всталъ и взялъ съ конторки учителя одинъ изъ учебниковъ, неловко повертѣлъ его въ рукахъ и положилъ обратно.

— Я думаю, вы здѣсь не употребляете ариѳметику Добелля? робко спросилъ онъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ учитель.

— Плохо дѣло. Онъ, должно быть, вышелъ изъ моды, этотъ Добелль. Я самъ учился по Добеллю. А грамматику Парсинга? вы, кажется, не употребляете также и грамматику Парсинга?

— Нѣтъ, отвѣчалъ учитель, смягчаясь еще болѣе при видѣ смущеннаго лица дяди Бена и съ улыбкой глядя на него.

— И то же самое, вѣроятно, придется сказать объ астрономіи и алгебрѣ Джонса? Времена перемѣнились. У васъ тутъ въ ходу все новенькое, продолжалъ онъ съ напускной безпечностью, но старательно избѣгая, взгляда учителя. Для человѣка, обучавшагося по Парсингу, Добеллю и Джонсу, въ наше время совсѣмъ нѣтъ ходу.

Учитель ничего не отвѣчалъ. Замѣтивъ, какъ краска приливала къ лицу дяди Бена и снова отливала, онъ съ серьезнымъ лицомъ склонился надъ своими книгами. Это обстоятельство какъ будто успокоило его собесѣдника, и тотъ все еще отвернувъ лицо и глядя въ окно, продолжалъ:

— Еслибы у васъ были тѣ книги… которыхъ у васъ нѣтъ… Я думалъ-было попросить васъ кое о чемъ. Мнѣ пришло въ голову… такъ оказать, обновить свои знанія. Опять пройти старыя книги… такъ… знаете, для препровожденія времени. Думалъ, послѣ окончанія вашихъ школьныхъ занятій, заглянуть, эдакъ, знаете, къ вамъ и кое-что повторить? Вы считайте меня сверхштатнымъ ученикомъ… и я буду платить особо… но это, знаете, останется между нами… только для времяпровожденія, знаете…

Въ то время какъ учитель, улыбаясь, поднималъ голову, онъ вдругъ опять отвернулся къ окну.

— Сорока, знаете, очень смѣлая птица, и залетаетъ въ самую школу. Я думаю, имъ кажется, что тутъ прохладнѣе…

— Но если вы серьезно хотите учиться, дядя Бенъ, то не все ли равно, по какимъ книгамъ… правила тѣ же самыя, какъ вамъ извѣстно, поощрилъ его учитель.

Лицо дяди Бена, повеселѣвшее-было, вдругъ омрачилось. Онъ взялъ книгу изъ рукъ учителя, стараясь не встрѣтиться съ нимъ глазами, повертѣлъ ее въ рукахъ и положилъ обратно такъ осторожно, точно она была стеклянная, и онъ боялся разбить ее.

— Разумѣется, пробормоталъ онъ съ притворной развязностью, разумѣется. Правила одни и тѣ же.

Тѣмъ не менѣе онъ совсѣмъ задыхался, и крупныя капли пота выступили на его гладкомъ большомъ лбу.

— Что касается письма, продолжалъ учитель еще дружелюбнѣе, замѣтивъ эти признаки смущенія, то, какъ вамъ извѣстно, всякая пропись годится.

Онъ безпечно подалъ свое перо дядѣ Бену. Большая рука застѣнчиво взялась за перо, но при этомъ ухватилась за него такъ робко и такъ неуклюже, что видно было сразу, что совсѣмъ не привыкла держать его, и учитель долженъ былъ отойти къ окну и тоже поглядѣть на птицъ.

— Ужасно смѣлыя — эти сороки, сказалъ опять дядя Бенъ, кладя перо обратно около книгъ и глядя на свои пальцы съ такимъ видомъ, какъ будто они совершили операцію необычайной трудности и деликатности.

— Онѣ ничего-таки не боятся, не правда ли?

Наступило вновь молчаніе. Учитель вдругъ отвернулся отъ окна.

— Знаете, что я вамъ скажу, дядя Бенъ, проговорилъ онъ съ рѣшимостью и очень серьезно, бросьте вы Добелля, и Парсинга, и Джонса, и старинныя гусиныя перья, къ которымъ, я вижу, вы привыкли и начните сначала, точно вы никогда ничему не учились. Забудьте ихъ, говорю вамъ. Конечно, это трудно сдѣлать — и онъ отвернулся отъ окна — но вы должны такъ поступить.

Онъ долженъ былъ снова отвернуться къ окну: радость, преобразившая лицо дяди Бена, когда онъ это говорилъ, вызвала слезы на его собственныхъ глазахъ. Смиренный ревнитель знанія торопливо отвѣтилъ, что онъ постарается.

— И начните опять сначала, продолжалъ учитель ласково. Совсѣмъ, знаете, какъ еслибы вы были ребенкомъ.

— Такъ, такъ, съ восторгомъ потиралъ руки дядя Бенъ, вотъ это по-моему! Вотъ это я говорилъ какъ разъ Рупу…

— Значитъ, вы уже говорили съ другими объ этомъ, удивился учитель. Я думалъ, вы хотите держать это въ секретѣ.

— Да, конечно, но я, знаете, условился съ Рупертомъ Фильджи, что если вы ничего не будете имѣть противъ этого, то я буду ему платить по двадцати пяти центовъ каждый разъ, какъ вы позволите ему придти сюда и помогать мнѣ, и сторожить школу и, знаете, никого въ нее не пускать. А Рупъ умный мальчикъ, сами знаете.

Учитель подумалъ съ минуту и рѣшилъ, что дядя Бенъ по всей вѣроятности правъ! Рупертъ Фильджи, красивый четырнадцати-лѣтній мальчикъ, былъ также оригинальный, сильный характеръ; юная живость и смѣлый, честный нравъ его привлекали учителя. Рупертъ былъ хорошій ученикъ и обѣщалъ стать еще лучше, и занятія съ дядей Беномъ не только не помѣшаютъ школьной дисциплинѣ, но могутъ быть даже полезны.

Тѣмъ не менѣе онъ добродушно спросилъ:

— Но развѣ вы не могли бы легче и безопаснѣе заниматься у себя дома? Я могъ бы, знаете, дать вамъ денегъ на поддержаніе и приходить два раза въ недѣлю.

Радостное лицо дяди Бена вдругъ омрачилось.

— Это было бы не такъ удобно для меня и для Рупа, сказалъ онъ нерѣшительно. Видите ли, что обстановка шкоды тутъ важна, и тишина, и общій характеръ, напоминающій объ ученіи. И ребята, которые непремѣнно заберутся ко мнѣ въ избушку, если узнаютъ, что я учусь, сюда не посмѣютъ придти.

— Хорошо, отвѣчалъ учитель, приходите сюда.

Замѣтивъ, что его собесѣдникъ старается извлечь изъ горла слова благодарности, а изъ кармана кошелекъ, при чемъ то и другое ему никакъ не удается, онъ спокойно прибавилъ:

— Я приготовлю вамъ нѣсколько прописей для начала.

И продолжалъ писать нѣсколько начатыхъ имъ примѣровъ для малютки Джонни Фильджи.

— Премного вамъ благодаренъ, м-ръ Фордъ, сказалъ дядя Бенъ чуть слышно, и еслибы вы были такъ добры назначить плату…

М-ръ Фордъ быстро повернулся и протянулъ руку собесѣднику, такъ что тотъ вынужденъ былъ вынуть свою изъ кармана, чтобы пожать ее.

— Милости просимъ, приходите, когда хотите; но я могу дозволить это только даромъ, и вы мнѣ лучше и не говорите о томъ, что намѣрены вознаградить Руперта.

Онъ потрясъ руку смущеннаго дяди Бена и, сказавъ, что оставитъ его теперь на нѣкоторое время одного, взялъ шляпу и направился къ двери.

— Такъ вы думаете, что мнѣ лучше выкинуть за бортъ Добелля и компанію, медленно проговорилъ дядя Бенъ, глядя на приготовленную для него пропись.

— Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ учитель съ полной серьезностью.

— И начать сначала какъ малый ребенокъ?

— Какъ малый ребенокъ, подтвердилъ учитель, выходя изъ-подъ крыльца.

Нѣсколько минутъ позже, докуривъ сигару на площадкѣ, онъ заглянулъ въ окно школы. Дядя Бенъ, снявъ сюртукъ и жилетъ и засучивъ рукава рубашки на мощныхъ рукахъ, очевидно, отбросилъ Добелля съ товарищами и, согнувшись въ три погибели, съ вспотѣвшимъ лбомъ, склонилъ смущенное лицо надъ конторкой учителя, стараясь выводить буквы, вкривь и вкось, дѣйствительно какъ малый ребенокъ.

II.

Пока дѣти медленно разсаживались по своимъ мѣстамъ на слѣдующее утро, учитель ловилъ удобную минутку переговорить съ Рупертомъ. Этотъ красивый, но не особенно любезный юноша былъ по обыкновенію окруженъ толпой женскихъ поклонницъ, къ которымъ, надо прибавить, онъ питалъ невыразимое презрѣніе.

Возможно, что это здоровое направленіе ума привлекало къ нему учителя, а потому онъ не безъ удовольствія слушалъ обрывки его презрительныхъ замѣчаній своимъ поклонницамъ.

— Ну! обращаясь къ Клориндѣ Джонсъ, пожалуйста не сопите! А вы — повернувшись къ Октавіи Денъ — не дышите надъ моей головой. Если я что ненавижу, такъ это когда дѣвчонки на меня дышатъ. Да, да! вы дышали мнѣ въ затылокъ. Я это чувствовалъ. И вы также… вѣчно сопите… О! да! вамъ хочется знать, для чего я принесъ другую пропись и другую ариѳметику, миссъ любопытная! Ну, что дадите, если я скажу? Хотите знать хорошенькая ли она (съ невыразимымъ презрѣніемъ напирая на эпитетъ хорошенькая!) Нѣтъ, она не хорошенькая. У дѣвчонокъ вѣчно на умѣ хорошенькое, да любопытное. Ну, брысь! отстаньте! Развѣ вы не видите, что учитель на васъ смотритъ, стыдитесь!

Онъ поймалъ выразительный взглядъ учителя и подошелъ къ нему, слегка смутясь, съ краской досады на красивомъ лицѣ и съ взъерошенными каштановыми кудрями. Одна кудерька въ особенности, которую Октавія украдкой обвила вокругъ своего пальца, торчала точно пѣтушій гребень на его головѣ.

— Я говорилъ дядѣ Бену, что вы можете заниматься съ нимъ здѣсь по окончаніи класса, сказалъ учитель, отводя его въ сторону. Поэтому вы можете отложить ваше письменное упражненіе и сдѣлать его сегодня послѣ полудня.

Темные глаза мальчика заискрились.

— И если вамъ все равно, сэръ, прибавилъ онъ внушительно, то скажите ученикамъ, что я наказанъ.

— Я боюсь, что это не годится, сказалъ учитель, которому это показалось очень забавнымъ. Но зачѣмъ вамъ это?

Рупертъ сильнѣе покраснѣлъ.

— Чтобы удержать этихъ проклятыхъ дѣвчонокъ; чтобы онѣ не гонялись за мной и не прибѣжали сюда.

— Я постараюсь это какъ-нибудь устроить, сказалъ учитель, улыбаясь и минуту спустя прибавилъ серьезнѣе: — полагаю, что вашъ отецъ знаетъ, что вамъ будутъ платить деньги? и онъ не противъ этого?

— Онъ? О, нѣтъ! отвѣчалъ Рупертъ съ удивленнымъ взглядомъ и тѣмъ же покровительственнымъ тономъ, съ какимъ онъ говорилъ обыкновенно съ младшимъ братомъ. — Вамъ нечего о немъ безпокоиться.

Въ сущности Фильджи-отецъ, года два тому назадъ овдовѣвшій, молча передалъ главенство въ семьѣ своему сыну Руперту. Припомнивъ это, учитель только сказалъ: — Очень хорошо, и отпустилъ ученика на мѣсто и выбросилъ изъ головы и самый предметъ бесѣды.

Оглядѣвъ скамейки, учитель только-что собирался-было позвонить въ колокольчикъ, въ знакъ того, что классъ начинается, какъ послышались легкіе шаги по песку, шелестъ платья, похожій на трепетаніе крыльевъ птицы, и въ школу легкимъ шагомъ вошла молодая дѣвушка.

Круглыя, нѣжныя, свѣжія щечки и подбородокъ, тонкая шейка показывали, что ей лѣтъ пятнадцать не болѣе; но полная, совершенно развитая фигура и длинное, модное платье говорили, что она уже больше не дѣвочка. Въ манерѣ держать себя она соединяла наивность дѣвочки и апломбъ женщины, Сдѣлавъ книксенъ учителю — единственный намекъ на то, что она такая же ученица, какъ и остальныя — она усѣлась на одной изъ большихъ скамеекъ, расправила складки своего наряднаго кисейнаго платья съ голубыми бантами и, опершись локтемъ на пюпитръ, принялась снимать перчатки.

То была Кресси Макъ-Кинстри.

Раздосадованный и разстроенный безцеремоннымъ появленіемъ дѣвушки, учитель холодно отвѣчалъ на ея поклонъ и сдѣлалъ видъ, что игнорируетъ ея нарядную персону. Положеніе было затруднительное… Онъ не могъ отказаться принять ее въ школу, такъ какъ ее не сопровождалъ больше поклонникъ; не могъ и прикидываться, что ничего не знаетъ о разстроившемся сватовствѣ. Что касается того, чтобы замѣтить о неприличіи ея костюма, то это было бы новымъ вмѣшательствомъ, котораго онъ зналъ, что въ Инджіанъ-Спрингѣ не потерпятъ. Онъ долженъ былъ принять такое объясненіе, какое она согласится ему дать. Онъ позвонилъ въ колокольчикъ больше затѣмъ, чтобы отвлечь любопытство дѣтей, возбужденное до послѣдней степени.

Кресси сняла перчатки и встала.

— Я думаю, мнѣ можно начать съ того мѣста, на какомъ я остановилась? лѣниво проговорила она, указывая на книги, принесенныя ею съ собой.

— Да, пока, сухо отвѣтилъ учитель.

Младшій классъ былъ вызванъ отвѣчать урокъ. Позднѣе, когда по обязанности онъ очутился около нея, онъ былъ удивленъ, найдя, что она дѣйствительно приготовила урокъ и вела себя такъ хладнокровно, какъ еслибы только вчера была въ школѣ. Занятія ея были совсѣмъ еще элементарныя, такъ какъ Кресси Макъ-Кинстри никогда не была блестящей ученицей, но онъ замѣтилъ — съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ на счетъ постоянства такого явленія — что сегодняшній урокъ она приготовила необыкновенно тщательно. Кромѣ того, въ ея манерѣ держать себя было что-то вызывающее, точно она рѣшила протестовать противъ всякой попытки удалить ее изъ школы на основаніи ея неспособности. Онъ отмѣтилъ для самообороны нѣсколько колецъ, надѣтыхъ на ней, и одинъ большой браслетъ, особенно дерзко блестѣвшій на ея бѣдой ручкѣ, уже привлёкшій вниманіе ея товарищей и вызвавшій компетентное замѣчаніе Джонни Фильджи, — «настоящій золотой».

Не встрѣчаясь съ ней глазами, онъ довольствовался тѣмъ, что строгими взглядами удерживалъ дѣтей, чтобы они не глядѣли на нее. Она никогда не была особенно популярна въ роли невѣсты, и только Октавія Денъ и еще одна или двѣ дѣвочки постарше, цѣнили таинственное обаяніе этой роли, между тѣмъ какъ красавецъ Рупертъ, укрываясь какъ за каменную стѣну за свое открытое предпочтеніе къ женѣ хозяина гостинницы въ Инджіанъ-Спрингѣ — особѣ среднихъ лѣтъ — глядѣлъ на Кресси лишь какъ на несносную скороспѣлую дѣвчонку.

Тѣмъ не менѣе учителя раздражало ея присутствіе. Онъ пытался урезонить себя тѣмъ, что это лишь одинъ изъ фазисовъ мѣстной жизни и въ сущности забавный. Но это не помогало. Вторженіе этой тщеславной дѣвочки грозило разстроить не только школьную дисциплину, но и его собственную жизнь. Мечтательность, дѣлавшая его какъ бы не отъ міра сего, — качество, которое и цѣнили его маленькіе слушатели — теперь какъ будто совсѣмъ оставила его.

Во время рекреаціи, Октавія Денъ, сидѣвшая около Кресси, охвативъ рукой талію старшей дѣвушки и глядя на нее съ покровительственной улыбкой, подъ вліяніемъ какого-то быстро водворившагося между ними франмасонскаго пониманія, смѣясь, убѣжала вмѣстѣ съ другими. Учитель за конторкой и Кресси, замѣшкавшаяся около своего пюпитра, остались вдвоемъ.

— Я не получалъ увѣдомленія ни отъ вашего отца, ни отъ матери о томъ, что вы опять вернетесь въ школу, началъ онъ. Но, полагаю, что они рѣшили это?

Непріятное подозрѣніе въ тайномъ соглашеніи ихъ съ женихомъ Кресси придавало особенную напыщенность его тону.

Молодая дѣвушка съ удивленіемъ поглядѣла на него.

— Я полагаю, что папа и мама ничего не будутъ имѣть противъ этого, сказалъ онъ съ такимъ же пренебреженіемъ къ родительскому авторитету, какой проявилъ сегодня Рупертъ Фильджи, и который, повидимому, составлялъ мѣстную особенность. Мама хотѣла-было придти сюда и повидаться съ вами, но я сказала ей, что это совсѣмъ лишнее.

Она заложила обѣ руки за спину и оперлась ими въ пюпитръ, глядя на кончикъ своего элегантнаго башмачка, которымъ описывала полукругъ. Поза ея не то вызывающая, не то небрежная, выдавала граціозныя линіи ея таліи и плечъ Замѣтивъ это, учитель сталъ еще суровѣе.

— Значитъ, я долженъ понять, что это будетъ постоянно?

— Что такое? вопросительно сказала Кресси.

— Долженъ ли я понять, что вы намѣрены аккуратно посѣщать школу? повторилъ учитель коротко, — или же это простое соглашеніе всего лишь на нѣсколько дней, пока…

— О! вдругъ поняла Кресси, поднявъ на него свои смѣлые глаза, вы говорите объ этомъ, о! это совсѣмъ разстроилось. Да, прибавила она презрительно, описывая большой полукругъ ножкой, это совсѣмъ кончено… три недѣли тому назадъ.

— А Сетъ Девисъ… онъ тоже намѣренъ вернуться въ школу?

— Онъ!

Она расхохоталась беззаботнымъ, дѣвическимъ смѣхомъ.

— Не думаю. Пока я тутъ, во всякомъ случаѣ, онъ не вернется….

Она усѣлась на пюпитръ, такъ что ея маленькія ножки едва касались пола. Вдругъ она ударила каблукъ о каблукъ и встала.

— Это все? спросила она.

— Да.

— Могу я теперь уйти?

— Да.

Она сложила книжки горкой и минутку промедлила.

— Хорошо ли поживали? спросила она съ небрежной вѣжливостью.

— Да… благодарю васъ.

— Вы на видъ совсѣмъ молодецъ.

Она направилась къ дверямъ лѣнивой, раскачивающейся походкой южныхъ дѣвушекъ; растворила дверь и внезапно со всѣхъ ногъ бросилась къ Октавіи Денъ, закружилась съ ней въ дикомъ вальсѣ и исчезла.

Послѣ того какъ школьники были распущены и учитель остался съ Рупертомъ Фильджи, чтобы показать ему, какъ приступить къ занятіямъ съ дядей Беномъ, красавецъ-мальчикъ спросилъ сердито:

— Что, Кресси Макъ-Кинстри будетъ аккуратно посѣщать школу, м-ръ Фордъ?

— Да, отвѣчалъ учитель, сухо.

И черезъ минуту прибавилъ:

— А что?

Прелестныя кудри Руперта спускались на его брови, придавая ему особенно недовольный видъ.

— Очень непріятно для человѣка, когда онъ думалъ, что отдѣлался отъ этой сороки и ея глупаго жениха, видѣть, что она опять затесалась къ намъ.

— Не увлекайтесь личной антипатіей, Рупертъ, и не говорите такъ о своей школьной подругѣ… и молодой лэди, притомъ, сухо поправилъ его учитель.

— Въ лѣсу у насъ такихъ школьныхъ подругъ и молодыхъ «лэди» сколько хочешь, отвѣтилъ неисправимый Рупертъ. Еслибы я зналъ, что она вернется въ школу, я бы…

— Ну? рѣзко спросилъ учитель.

— Я бы такую штуку удралъ, что она опять убралась бы! Сдѣлать это легко, прибавилъ онъ.

— Ну довольно объ этомъ, строго сказалъ учитель. Теперь займитесь своей обязанностью и постарайтесь доказать дядѣ Бену, что вы не просто шалунъ-школьникъ, или же, — прибавилъ онъ значительно, — мы оба пожалѣемъ о нашемъ договорѣ. Смотрите, чтобы я нашелъ васъ обоихъ въ порядкѣ по возвращеніи.

Онъ снялъ шляпу съ крюка на стѣнѣ и въ силу внезапно составленнаго рѣшенія вышелъ изъ школы, чтобы идти къ родителямъ Кресси Макъ-Кинстри. Онъ самъ не зналъ хорошенько, что имъ скажетъ, но по своему обыкновенію разсчитывалъ на вдохновеніе минуты. На худой конецъ онъ могъ отказаться отъ должности, которая, какъ теперь оказывалось, требовала гораздо больше такта и дипломатіи, нежели онъ ожидалъ, тѣмъ болѣе, что онъ уже подумывалъ въ послѣднее время, что его настоящее положеніе, избранное имъ, какъ временный ресурсъ бѣднаго, но способнаго молодаго человѣка, ни на шагъ не подвигало его къ осуществленію его пышныхъ мечтаній.

М-ръ Джекъ Фордъ былъ юный пилигримъ, явившійся искать счастія въ Калифорнію и до того налегкѣ, что ему не съ кѣмъ было даже посовѣтоваться. Искомое счастіе не далось ему въ руки въ Санъ-Франциско, не улыбнулось и въ Сакраменто и, повидимому, вовсе не намѣревалось посѣтить его въ Инджіанъ-Спрнигѣ. Тѣмъ не менѣе, когда школьный домъ скрылся у него изъ глазъ, онъ закурилъ сигару, засунулъ руки въ карманы и пошелъ съ бодрой безпечностью юности, которой все кажется легко и возможно.

Дѣти уже исчезли такъ же таинственно и внезапно, какъ и появились. Окрестность, между нимъ и поселкомъ Инджіанъ-Спрингъ, раскинувшимся въ безпорядкѣ, кругомъ разстилалась безъ звука и безъ движенія. Поросшій лѣсомъ холмъ, на которомъ стоялъ школьный домъ, въ полумилѣ дальше склонялся постепенно къ рѣкѣ, на берегахъ которой, на этомъ разстояніи, городокъ, казалось, разметался второпяхъ, или выброшенъ былъ на берегъ рѣкой, какъ попало. Отель почти въѣхалъ, въ баптистскую церковь, волоча за собой два питейныхъ дома и кузницу; между тѣмъ какъ зданіе суда высилось въ своемъ одинокомъ величіи на песчаной площадкѣ въ полумилѣ разстоянія. Земля кругомъ была изборождена безцеремонными орудіями прежнихъ золотоискателей.

М-ръ Фордъ не особенно симпатизировалъ этому свидѣтельству пограничныхъ усилій: счастіе, котораго онъ искалъ, такъ очевидно лежало не въ этомъ направленіи, и взглядъ его, устремленный въ даль, озиралъ всю окрестность, носившую еще полудикій характеръ, не смотря на коттеджи резидентовъ за городской чертой и рѣдкія фермы или какъ они тамъ называются ранчи. Дикость мѣстности дѣлала вполнѣ возможнымъ появленіе медвѣдей на далеко еще не расчищенныхъ пустыряхъ.

Мыза семьи Макъ-Кинстри предстала передъ нимъ во всей лѣнивой неприглядности юго-западной архитектуры. Группа, различныхъ строеній, изъ которыхъ нѣкоторыя полуразрушились, а другія не были достроены, откровенно и краснорѣчиво говорила о номадныхъ наклонностяхъ обитателей. Мыза Макъ-Кинстри всегда была бѣльмомъ на глазу у учителя, и даже въ это утро онъ молча подивился, какихъ чудомъ изъ такой безобразной куколки вылупилась такая нарядная бабочка, какъ Кресси.

Пока онъ стоялъ въ нерѣшительности, идти на мызу или нѣтъ, хорошенькое личико и нарядное платье Кресси вдругъ мелькнули за угломъ одного изъ строеній. Она была не одна, съ ней былъ мужчина, рука котораго, очевидно, только-что обвивала ея талію и снова пыталась сдѣлать то же самое. Но Кресси ловко увертывалась и хохотала не то сердито, не то задорно. Учитель не могъ разглядѣть на этомъ разстояніи лица кавалера, но видѣлъ только, что это не ея прежній поклонникъ, не Сетъ Девисъ. Вдругъ кавалеръ исчезъ, и Кресси одна побѣжала въ домъ. Учитель не могъ рѣшить, видѣли они его или нѣтъ, и самъ направился въ домъ.

Желтый песъ, наблюдавшій за нимъ сперва съ сомнѣніемъ, зѣвнулъ, всталъ съ солнопека, на которомъ лежалъ, лѣниво потянулся и подошелъ къ учителю съ вялой вѣжливостью, а затѣмъ пошелъ впередъ, какъ бы показывая ему дорогу. М-ръ. Фордъ осторожно слѣдовалъ за нимъ, грустно сознавая, что этотъ лицемѣръ собачьей породы только пользовался гостемъ, чтобы вторгнуться въ домъ и, по всей вѣроятности, ему придется отвѣчать за это и быть свидѣтелемъ позорнаго изгнанія. Ожиданія его скоро осуществились: раздался лѣнивый, сварливый, женскій окрикъ: — опять эта проклятая собака! и заставилъ смущеннаго путеводителя м-ра Форда быстро отретироваться. М-ръ Фордъ очутился одинъ въ просто убранной пріемной комнатѣ, напротивъ двери, открытой съ сосѣдній покой, въкоторой появилась фигура женщины, торопливо сбросившей съ себя передникъ. То была м-съ Макъ-Кинстри. Рукава ея платья были засучены и такимъ образомъ видны были ея красныя, но все еще красивыя руки. Она вытирала ихъ передникомъ, размахивая ими въ воздухѣ, и движенія ея имѣли въ себѣ нѣчто воинственное, точно она собиралась вступить въ драку.

М-ръ Фордъ отступилъ назадъ.

— Извините, сказалъ онъ, но дверь была отперта, и я пошелъ вслѣдъ за собакой.

— Она постоянно съ нами играетъ такія штуки, отвѣчала м-съ Макъ-Кинстри изъ другой комнаты. На прошлой недѣлѣ привела къ намъ китайца. Нѣтъ такой пакости, какую бы эта проклятая тварь не выкинула!

Но не смотря на такое нелюбезное заявленіе, м-съ Макъ-Кинстри появилась изъ сосѣдней комнаты съ спущенными рукавами, въ черномъ, опрятномъ, шерстяномъ платьѣ и съ усталой, но ласковой и покровительственной улыбкой на лицѣ. Обмахнувъ пыль со стула и подавъ его учителю, она продолжала материнскимъ тономъ:

— Пришли, такъ садитесь и будьте, какъ дома. Мои домочадцы всѣ разбрелись, кто куда, но навѣрное кто-нибудь да набѣжитъ за чѣмъ-нибудь. Еще не было того дня, когда бы они не теребили маму Макъ-Кинстри то за тѣмъ, то за другимъ.

Нѣкоторая гордость выразилась на ея исхудаломъ, темномъ лицѣ. То, что она говорила, была правда. Тощая, хотя еще далеко не старая женщина, которую онъ видѣлъ передъ собой, впродолженіи долгихъ лѣтъ окружала материнскими заботами не только своего мужа и братьевъ, но и троихъ или четверыхъ мужчинъ, которые въ качествѣ партнеровъ или наемныхъ батраковъ жили на мызѣ. Природная и благопріобрѣтенная симпатія къ «молодцамъ», какъ она ихъ называла, и къ ихъ нуждамъ лишила ее всякой женственности. Она была отличнымъ типомъ женщинъ, довольно часто встрѣчающихся на юго западной границѣ; женщинъ, которыя служатъ суровыми товарищами своимъ суровымъ мужьямъ и братьямъ, раздѣляютъ ихъ лишенія и страданія скорѣе съ стойкой, мужской выносливостью, чѣмъ съ женскимъ терпѣніемъ; женщинъ, снаряжающихъ своихъ возлюбленныхъ въ отчаянныя экспедиціи или страшныя vendetta съ величайшимъ спокойствіемъ или съ партизанской яростью; которыя преданно ухаживаютъ за ранеными, чтобы, поставивъ на ноги, дать имъ возможность снова мстить, или жесъ сухими глазами и мстительными сердцами встрѣчаютъ своихъ убитыхъ.

Нечего дивиться, что Кресси Макъ-Кинстри вышла такой странной дѣвушкой у такой странной матери. Поглядывая на мать — хотя и не безъ нѣкотораго почтенія — м-ръ Фордъ невольно сравнивалъ женственную грацію дочери и дивился, откуда она взялась у ней.

— Гирамъ хотѣлъ сегодня идти въ школу и повидаться съ вами, сказала м-съ Макъ-Кинстри, послѣ нѣкотораго молчанія; но, должно быть, его задержали. Со скотомъ много хлопотъ въ это время года, и мои молодцы почти съ ногъ сбились. Ганкъ и Джимъ не слѣзали съ мустанговъ съ самаго разсвѣта, а Гирамъ всю ночь караулилъ изгородь на межѣ, которую отхватили себѣ Гаррисоны. Можетъ быть, вы видѣли Гирама, проходя? Если видѣли, то не замѣтили, какое у него оружіе? Я вижу вонъ въ углу стоитъ его винтовка, а эти Гаррисоны такъ подлы, что если увидятъ, что онъ безъ винтовки, то подстрѣлятъ его, какъ зайца. Ну что жъ, съ Кресси все уладилось, полагаю, перешла она къ менѣе важной темѣ разговора.

— Да, отвѣтилъ учитель безнадежно.

— Я такъ и думала, продолжала м-съ Макъ-Кинстри съ снисходительной разсѣянностью. Говорятъ, она очень хорошихъ платьевъ накупила себѣ въ новомъ магазинѣ въ Сакраменто. По крайней мѣрѣ, такъ говоритъ одинъ изъ нашихъ молодцовъ. Въ послѣдніе годы сама я нѣсколько отстала отъ моды.

Въ поясненіе она провела пальцами по складкамъ своего грубаго платья, но въ тонѣ ея не выразилось ни сожалѣнія, ни извиненія.

— Она, кажется, старательно готовила уроки, сказалъ учитель, отбросивъ мысль критиковать туалетъ Кресси, въ виду полной безполезности такой критики; но долженъ ли я понять, что она будетъ теперь аккуратно посѣщать школу… и что она. свободно можетъ отдавать свое время урокамъ, и кто… что свадьба ея разошлась.

— Развѣ она вамъ этого не сказала? спросила м-съ Макъ-Кинстри съ вялымъ удивленіемъ.

— Нѣтъ, конечно, сказала, отвѣчалъ учитель съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, но…

— Если она такъ сказала, перебила м-съ Макъ-Кинстри разсѣянно, то, значитъ, такъ и есть. Ей это лучше извѣстно, и вы можете повѣрить ея словамъ.

— Но я отвѣтственъ передъ родителями, а не передъ учениками за дисциплину моей школы, отвѣчалъ молодой человѣкъ не безъ рѣзкости. Я думалъ, что мой долгъ узнать, какъ вы объ этомъ думаете.

— Такъ, такъ. Въ такомъ случаѣ поговорите съ Гирамомъ. Помолвка съ Сетомъ Дависомъ была ея дѣломъ и отцовскимъ, а не моимъ. Я тутъ не при чемъ. Полагаю, что Гирамъ, само собой, объяснитъ это дѣло вамъ и всѣмъ знакомымъ, которые будутъ наводить справки.

— Но я надѣюсь, что вы понимаете, сказалъ учитель, слегка обидясь за такую небрежность, что я-то спрашиваю о томъ, будетъ ли ваша дочь ходить аккуратно въ школу, потому что мнѣ надо расположить занятія болѣе пригоднымъ для ея лѣтъ образомъ. Я бы даже позволилъ себѣ вамъ замѣтить, что, быть можетъ, лучше было бы отдать ее въ пансіонъ для молодыхъ дѣвицъ…

— Такъ, такъ, перебила опять м-съ Макъ-Кинстри, поговорите объ этомъ съ Гирамомъ. Онъ долженъ бы уже вернуться домой. Не понимаю, что его задержало.

Глаза ея, какъ бы противъ воли и съ озабоченнымъ выраженіемъ, опять устремились въ уголъ, гдѣ стояла винтовка мужа. Вдругъ она закричала, точно забывъ о присутствіи м-ра Форда.

— Эй! Кресси!

— Эй! мама!

Отвѣтъ шелъ изъ сосѣдняго покоя. И минуту спустя Кресси появилась въ дверяхъ съ странной, полувызывающей миной, которую учитель могъ объяснить себѣ только тѣмъ, что она подслушивала у дверей. Она успѣла перемѣнить нарядное платье на простое домашнее изъ синей грубой ткани, но ея граціозная фигурка еще отчетливѣе обрисовывалась въ немъ. Кивнувъ головой учителю, она бросила ему: — Какъ поживаете? и повернулась къ матери.

— Кресси, сказала та, отецъ ушелъ и оставилъ здѣсь свою винтовку, будь такъ добра, снеси ее ему въ лѣсъ, прежде чѣмъ онъ пойдетъ на пограничную межу. Да кстати скажи ему, что учитель его дожидается.

— Позвольте, сказалъ учитель, когда молодая дѣвушка безпечно пошла въ уголъ и взяла винтовку. Позвольте мнѣ снести ее. Мнѣ по дорогѣ черезъ лѣсъ въ школу, и я встрѣчу м-ра Макъ-Кинстри.

М-съ Макъ-Кинстри какъ будто смутилась. Кресси широко раскрыла свои ясные глаза и уставилась ими въ учителя съ очевиднымъ удивленіемъ.

— Нѣтъ, м-ръ Фордъ, сказала м-съ Макъ-Кинстри съ прежней материнской манерой. Вамъ лучше не вмѣшиваться въ ихнія дѣла. Вы человѣкъ посторонній, а Кресси свой человѣкъ. Дѣтки Гаррисоновъ ходятъ къ вамъ въ школу и зачѣмъ же вамъ, учителю, вмѣшиваться въ ссору родителей.

— Гораздо приличнѣе все-таки учителю, чѣмъ одному изъ учениковъ, да еще молодой лэди, нести ружье, сказалъ серьезно м-ръ Фордъ, беря винтовку изъ рукъ дѣвушки, которая не то забавлялась его попыткой, не то противилась ей.

Кресси пошла впередъ, а учитель послѣдовалъ за ней. Когда они дошли до воротъ, она оглянулась и поглядѣла ему въ лицо.

— Что вамъ сказала мама на счетъ того, что вы меня видѣли?

— Я васъ не понимаю.

— На счетъ того, что вы меня видѣли съ Джо Мастерсомъ на дворѣ?

— Она ничего не говорила.

— Гмъ! задумчиво ухмыльнулась Кресси. А вы что ей сказали?

— Ничего.

— Значитъ, вы насъ не видѣли?

— Я видѣлъ васъ съ кѣмъ-то, но не знаю, кто онъ.

— И не говорили мамѣ?

— Не говорилъ. Это не мое дѣло.

Онъ тотчасъ же спохватился, что этотъ отвѣтъ шелъ въ разрѣзъ съ причиной, по которой, ему казалось, онъ сюда приходилъ. Но было уже поздно, а она глядѣла на него съ сіяющимъ, но загадочнымъ лицомъ.

— Этотъ Джо Мастерсъ фатъ большой руки. Я говорила ему, что вы могли видѣть его глупое поведеніе.

— Ахъ, въ самомъ дѣлѣ.

— Мама думаетъ, что вы какъ всѣ здѣшніе мужчины. Она не понимаетъ, что вы совсѣмъ другой.

— Я думаю, что она почему-то тревожится на счетъ вашего отца и ей пріятно было бы, чтобы я поскорѣе снесъ ему ружье, рѣзко отвѣтилъ учитель.

— О! съ папой ничего не случится, отвѣчала Кресси лукаво. Вы найдете его вонъ въ той просѣкѣ. Но вамъ очень идетъ ружье. Вамъ бы слѣдовало завести себѣ.

Учитель вскользь улыбнулся и сказалъ: прощайте!

Глаза дѣвушки слѣдили за нимъ, до тѣхъ поръ, пока онъ не скрылся въ лѣсу. Дойдя до опушки, онъ оглянулся и увидѣлъ, что она все еще стоитъ у воротъ. Она сдѣлала какой-то жестъ; но онъ не могъ разобрать на этомъ разстояніи, передразнила ли она его манеру держать ружье, или послала рукой воздушный поцѣлуй.

Какъ бы то ни было, онъ продолжалъ путь не въ очень хорошемъ расположеніи духа. Хотя онъ и не жалѣлъ, что замѣнилъ Кресси какъ поставщикъ легальнаго оружія между двумя воюющими сторонами, но понималъ, что молча вмѣшивался въ распрю между людьми, которыхъ мало зналъ и которыми нисколько не интересовался.

Несомнѣнно, что Гаррисоны посылали дѣтей въ его школу и что мѣстное и страстное партизанство могло перетолковать по-своему его простую вѣжливость. Но его гораздо больше безпокоило то, что его миссія въ томъ, что касается м-съ Макъ-Кинстри, окончилась жалкимъ фіаско. Странныя отношенія между матерью и дочерью многое объясняли въ поведеніи дочери, но не давали надежды ни на какое улучшеніе. Не окажется ли отецъ — человѣкъ, привыкшій разрубать Гордіевы узлы складнымъ ножемъ и погрязшій въ хлопотахъ о скотѣ и межевыхъ дрязгахъ, — болѣе разумнымъ человѣкомъ?

Но, можетъ быть, у дочери было больше общаго съ отцемъ, чѣмъ съ матерью?

Она сказала, что онъ встрѣтитъ м-ра Макъ-Кинстри въ просѣкѣ и не ошиблась: вотъ онъ скачетъ, во весь опоръ ему на встрѣчу.

III.

Не доѣзжая десятка шаговъ до учителя, Макъ-Кинстри, почти не останавливая своего мустанга, соскочилъ съ сѣдла и, хлопнувъ хлыстомъ по бокамъ животнаго, пустилъ его скакать въ галопъ къ дому. А самъ, запустивъ руки въ карманы длиннаго, просторнаго полотнянаго сюртука, медленно направился, звякая шпорами къ молодому человѣку.

Это былъ плотный, средняго роста, человѣкъ, съ густой рыжеватой бородой, съ блѣдно-голубыми глазами, съ тяжелыми вѣками и взглядомъ, вмѣстѣ соннымъ и страдальческимъ, который, скользнувъ на учителѣ, больше на немъ неостанавливался.

— Жена хотѣла вамъ послать ружье съ Кресси, сказалъ учитель, но я предложилъ передать его самъ, такъ какъ мнѣ показалось такое порученіе не совсѣмъ приличнымъ для молодой лэди. Вотъ ружье. Я надѣюсь, что въ немъ не было и не будетъ надобности, прибавилъ онъ.

М-ръ Макъ-Кинстри взялъ ружье одной рукой съ видомъ слегка смущеннымъ и удивленнымъ, закинулъ его на плечо и той же самой рукой, не вынимая изъ кармана другой, снялъ мягкую войлочную шляпу съ головы и, показавъ отверстіе, пробитое пулей въ ея поляхъ, лѣниво отвѣтилъ:

— Оно опоздало на полчаса, но Гаррисонъ былъ не въ духѣ, и рука его дрогнула, когда онъ выстрѣлилъ въ меня и не попалъ.

Моментъ для объясненій, очевидно, былъ неудачно выбранъ учителемъ, но онъ рѣшилъ не упускать его. И однако медлилъ, при чемъ и спутникъ его тоже казался не менѣе смущенъ, и въ разсѣянности вынулъ изъ кармана правую руку, обвернутую въ окровавленный платокъ, пытаясь, очевидно, совсѣмъ машинально, почесать въ головѣ окоченѣлыми пальцами.

— Вы ранены, сказалъ учитель, искренно встревоженный, а я васъ задерживаю.

— Я держалъ руку вотъ такъ, пояснялъ Макъ-Кинстри съ вялой рѣшимостью, и пуля задѣла мой мизинецъ, пролетая черезъ шляпу. Но я не хотѣлъ вамъ сказать, когда остановилъ васъ. Я еще не довольно спокоенъ, извинялся онъ, спокойнѣйшимъ манеромъ, я совсѣмъ вышелъ изъ себя, прибавилъ онъ съ безусловнымъ самообладаніемъ. Но я хотѣлъ спросить васъ — и онъ фамильярно положилъ обвязанную руку на плечо учителю — что, Кресси хорошо себя вела?

— Прекрасно, отвѣчалъ учитель. Но не пойти ли мнѣ съ вами домой, и мы можемъ переговорить послѣ того, какъ ваша рана будетъ перевязана?

— И она была хорошенькая? продолжалъ Макъ-Кинстри, не двигаясь съ мѣста.

— Очень.

— И вы нашли хорошенькимъ ея платье изъ новаго магазина?

— Да, отвѣтилъ учитель. Быть можетъ, немножко слишкомъ наряднымъ для школы, прибавилъ онъ вразумительно, и…

— Но только не для нея, но только не для нея, перебилъ Макъ-Кинстри. Я думаю, что такихъ платьевъ можно еще достать тамъ, откуда она пріѣхала! Вамъ нечего безпокоиться, пока Гирамъ Макъ-Кинстри живъ, у Кресси не будетъ недостатка въ платьяхъ.

М-ръ Фордъ безнадежно глядѣлъ на безобразную мызу, виднѣвшуюся вдали, и на тропинку подъ его ногами; затѣмъ перевелъ глаза на руку, все еще покоившуюся у него на плечѣ.

— Въ другое время я подробнѣе поговорю съ вами о вашей дочери, м-ръ Макъ-Кинстри.

— Говорите теперь, сказалъ Макъ-Кинстри, продѣвая раненую руку въ руку учителя. Я люблю васъ слушать. Вы изъ тѣхъ, что успокоиваете, и мнѣ это пріятно.

Тѣмъ не менѣе учитель чувствовалъ, что его собственная рука не такъ тверда, какъ рука его спутника. Было однако безполезно отступать теперь, и съ тѣмъ тактомъ, какой онъ только сумѣлъ проявить, онъ облегчилъ свою душу отъ тяготившаго его вопроса. Онъ распространился о предварительномъ поведеніи Кресси въ школѣ, объ опасности новаго усложненія такого же рода, о необходимости держать ее на положеніи ученицы и о желательности ея перевода съ этою цѣлью въ высшее учебное заведеніе, гдѣ была бы зрѣлая наставница одного съ нею пола.

— Вотъ, что я желалъ сказать сегодня м-съ Макъ-Кинстри, но она отослала меня къ вамъ.

— Такъ, такъ, сказалъ Макъ-Кинстри, одобрительно кивая головой. Она добрѣйшая женщина въ околодкѣ и во всѣхъ дѣлахъ такого рода — онъ слегка помахалъ раненой рукой въ воздухѣ — лучше ея не найти. Она дочь Блера Роулинса и вмѣстѣ съ братомъ Клеемъ одна лишь уцѣлѣла послѣ двадцатилѣтней борьбы съ Макъ-Инти въ западномъ Кентукки. Но она не понимаетъ дѣвушекъ, какъ мы съ вами. Хотя и я не совсѣмъ понимаю, потому что недостаточно спокоенъ. Старуха сказала вамъ правду, говоря, что она была не при чемъ съ помолвкой Кресси. Это вѣрно! Да, по правдѣ сказать, и мы тутъ не при чемъ съ Сетомъ Девисомъ и Кресси.

Онъ помолчалъ и, поднявъ на секунду тяжелыя вѣки и задумчиво глянувъ на учителя, прибавилъ: — Коли хотите знать правду, то, говоря между нами, знаете, единственное лицо, отвѣтственное за эту помолвку и за то, что она разошлась — это вы!

— Я! проговорилъ учитель въ неописанномъ удивленіи.

— Вы! повторилъ Макъ-Кинстри спокойно, кладя обратно руку, которую-было учитель пытался высвободить изъ своей. Я не говорю, что вы это сознавали или хотѣли этого. Но это такъ вышло. Если вы хотите выслушать меня, то я вамъ объясню, какъ это вышло. Мнѣ ничего проводить васъ немного, потому что, если мы пойдемъ на мызу, то собаки увидятъ меня, поднимутъ лай, вызовутъ старуху, и прощай наша задушевная бесѣда. И я теперь сталъ немного спокойнѣе.

Онъ медленно двигался по тропинкѣ, продолжая конфиденціально опираться на руку Форда, хотя, благодаря своимъ обширнымъ размѣрамъ, и покровительственному виду, казалось, какъ будто онъ поддерживаетъ его раненой рукой.

— Когда вы только-что пріѣхали въ Инджіанъ-Спрингъ, началъ онъ, Сетъ и Кресси ходили въ школу, какъ всякіе другіе мальчикъ съ дѣвочкой, и ничего больше. Они знали другъ друга съ дѣтства — Девисы были намъ сосѣдями въ Кентукки и вмѣстѣ съ нами переселились въ Сеи-Джо. Сетъ, можетъ быть, современемъ и привязался бы къ Кресси, какъ и Кресси къ нему и между нашими семьями ничего такого не происходило, что бы помѣшало имъ жениться, когда бъ они того захотѣли. Но никакихъ словъ объ этомъ не говорено и никакой помолвки не было.

— Какъ же такъ, перебилъ поспѣшно Фордъ, мой предшественникъ, м-ръ Мартинъ, ясно высказалъ мнѣ, что помолвка была и съ вашего позволенія.

— Это только потому, что вы обратили на это вниманіе въ первый же день, какъ пришли въ школу съ Мартиномъ. — Папа, сказала мнѣ Кресси, новый учитель очень строгъ, и онъ замѣтилъ насъ съ Сетомъ, а потому вамъ лучше сказать, что мы помолвлены.

— Но развѣ вы помолвлены? спросилъ я. — Да вѣдь придетъ къ тому, сказала Кресси, а если этотъ учитель пріѣхалъ сюда съ сѣверными идеями объ обществѣ, то лучше дать ему понять, что Инджіанъ-Спрингъ не совсѣмъ медвѣжій уголъ на счетъ всякихъ тамъ приличій. Такъ я и согласился, и Мартинъ сказалъ вамъ, что все въ порядкѣ: Кресси и Сетъ — женихъ съ невѣстой, и вамъ нечего о нихъ безпокоиться. А вы цѣлую исторію подняли изъ-за этого и объявили, что школа не подобающее совсѣмъ мѣсто для обрученныхъ.

Учитель не безъ смущенія взглянулъ въ лицо отцу Кресси. Оно было неподвижно и невозмутимо.

— Я не скажу вамъ, что теперь все это улажено. Бѣда моя, м-ръ Фордъ, въ томъ, что я не спокоенъ, а вы спокойны, и вотъ чѣмъ вы меня берете. Потому что когда я услышалъ, что вы сказали, то сѣлъ на мустанга и поскакалъ въ школу съ тѣмъ, чтобы дать вамъ пять минутъ времени на то, чтобы очистить Инджіанъ-Спрингъ отъ своего присутствія. Не знаю, помните ли вы этотъ день. Я разсчиталъ такъ свое время, чтобы перехватить васъ по дорогѣ изъ школы, но пріѣхалъ слишкомъ рано. Я слѣзъ съ лошади, привязалъ ее къ кустамъ, подкрался къ окну и заглянулъ въ школу. Въ ней было очень тихо и спокойно. Бѣлки играли на крышѣ, птицы щебетали и пчелы жужжали кругомъ, и никто не обращалъ на меня вниманія. Вы ходили между маленькими дѣвочками и мальчиками, поднимали за подбородокъ ихъ головки и говорили съ ними такъ мягко и спокойно, точно вы сами ребенокъ и ихъ товарищъ. И всѣ они казались довольными и спокойными. И вотъ — не знаю, помните ли вы это — вы подошли къ окну, заложивъ руки за спину, и глядѣли такъ спокойно и мирно и такъ задумчиво, точно вы были за сто миль и отъ школы, и отъ самого себя. И вотъ я подумалъ, что далъ бы не знаю что, чтобы старуха увидѣла васъ такимъ. И подумалъ я, м-ръ Фордъ, что тутъ мнѣ не мѣсто; да подумалъ также — немножко это грубо съ моей стороны — что пожалуй не мѣсто тутъ и моей Кресси! И вотъ я отъѣхалъ, не потревоживъ ни васъ, ни птицъ, ни бѣлокъ. Когда я заговорилъ объ этомъ вечеромъ съ Кресси, она сказала, что такъ всегда бываетъ, и что вы всегда обращались съ ней, какъ и со всѣми другими. Поэтому она согласилась поѣхать въ Сакраменто и закупить тамъ кое-какія вещи съ тѣмъ, чтобы черезъ мѣсяцъ обвѣнчаться съ Сетомъ. Постойте, м-ръ Фордъ, дайте мнѣ договорить, продолжалъ онъ, такъ какъ молодой человѣкъ сдѣлалъ движеніе, какъ будто собирался что-то замѣтить.

— Ну вотъ я согласился; но когда она пожила въ Сакраменто и накупила себѣ нарядовъ, она написала мнѣ, что обдумала все дѣло, и что, по ея мнѣнію, они съ Сетомъ слишкомъ молоды, чтобы жениться, и что помолвка должна разстроиться. И я разстроилъ.

— Но какимъ образомъ? спросилъ удивленный учитель.

— Вообще говоря, съ помощью ружья, — отвѣчалъ Макъ-Кинстри съ медлительною важностью, показывая на ружье, которое несъ на плечѣ, потому что я не спокоенъ. Я заявилъ отцу Сета, что если я когда-нибудь опять застану Сета съ Кресси вдвоемъ, то убью его. Это произвело нѣкоторую холодность между семьями и придало храбрости подлецамъ Гаррисонамъ. Но даже законъ, полагаю, признаетъ права отца. Кресси же говоритъ теперь, когда съ Сетомъ все покончено, что она не видитъ причины, почему ей не ходить въ школу и не окончить свое образованіе. И я нашелъ, что она права. И мы оба рѣшили, что такъ какъ она оставила школу, чтобы купить эти платья, то справедливо будетъ, если школа этимъ воспользуется — пусть въ этихъ платьяхъ туда и ходитъ.

Дѣло оказывалось безнадежнѣе чѣмъ прежде. Учитель зналъ, что человѣкъ, шедшій съ нимъ рядомъ, не будетъ вторично такъ покладливъ. Но, быть можетъ, именно сознаніе опасности заставило его еще серьезнѣе взглянуть на свои обязанности, а гордость возмущалась возможностью угрозы, скрытой подъ этими признаніями Макъ-Кинстри. По крайней мѣрѣ учитель нашелъ нужнымъ сказать:

— Но вполнѣ ли вы увѣрены, что не пожалѣете о томъ, что не воспользовались разстроеннымъ сватовствомъ съ тѣмъ, чтобы послать вашу дочь въ какой-нибудь пансіонъ для взрослыхъ дѣвицъ въ Сакраменто или въ Сан-Франциско? Вы не думаете, что она можетъ соскучиться въ обществѣ маленькихъ дѣтей, тѣмъ болѣе, что она уже знакома съ волненіями дѣвушки, у которой уже былъ… — онъ хотѣлъ сказать «возлюбленный»", но сдержался я прибавилъ: — которая уже узнала прелесть дѣвической свободы.

— М-ръ Фордъ, отвѣчалъ Макъ-Кинстри съ тупымъ и самодовольнымъ непониманіемъ человѣка односторонняго, — когда я сейчасъ сказалъ, что, заглянувъ въ вашу спокойную, мирную школу, я нашелъ, что въ ней не мѣсто Кресси, то не потому, чтобы ей не слѣдовало тамъ быть по-моему. Дѣло въ томъ, что чего она никогда не находила дома у старухи и у меня, когда была маленькой дѣвочкой, того она не нашла бы и въ пансіонѣ для взрослыхъ дѣвицъ, а именно: дѣтскую обстановку. Невинная наивность дѣтства, должно быть, соскочила какъ-нибудь съ нашего эмигрантскаго фургона, когда мы путешествовали по преріямъ, или же мы ее оставили въ Сен-Джо. Кресси стала взрослой дѣвушкой, годной въ замужество, прежде чѣмъ вышла изъ дѣтства. За ней увивались молодцы, когда она еще играла съ ними, какъ играютъ дѣвочки съ мальчиками. Я не скрою отъ васъ, что дочь Блера Роулинса и не могла лучше воспитать своей дочери, хотя она была драгоцѣнной подругой для меня. Поэтому, если вамъ все равно, м-ръ Фордъ, то мы не будемъ говорить о пансіонѣ для взрослыхъ дѣвицъ; мнѣ бы скорѣе хотѣлось, чтобы Кресси была маленькой дѣвочкой среди маленькихъ дѣтей. Я былъ бы гораздо спокойнѣе, еслибы зналъ, что, когда меня нѣтъ дома и я воюю съ Гаррисонами, она сидитъ въ школѣ съ дѣтьми, съ птицами и пчелками и слушаетъ ихъ и васъ. Можетъ быть, вокругъ нашей мызы слишкомъ много было всякихъ молодцовъ съ самаго ея малолѣтства; можетъ быть, ей нужно узнать о человѣкѣ немножко поболѣе того, чему можетъ ее научить молодецъ, увивающійся около нея или дерущійся за нее.

Учитель молчалъ. Неужели этотъ тупой, ограниченный партизанъ набрелъ на истину, которая никогда не представлялась его собственному просвѣщенному уму? Неужели этотъ себялюбивый дикарь, этотъ порубежный рубака съ обагренными — въ буквальномъ смыслѣ слова — кровью руками, лучше его понялъ какимъ-то темнымъ инстинктомъ, что для его дочери необходимы женственность и мягкость? На минуту онъ былъ сраженъ. Но затѣмъ вспомнилъ о недавнемъ заигрываньи Кресси съ Джо Мастерсомъ и о томъ, что она скрыла отъ матери ихъ встрѣчу. Неужели она обманула также и отца? Или ужь не морочилъ ли его самого отецъ этими переходами отъ угрозъ къ добротѣ, отъ силы къ слабости. Онъ слыхалъ раньше объ этой жесткой чертѣ юго-западной хитрости. Какъ бы то ни было, искоса взглянувъ на дикаря съ раненой рукой, опиравшагося на его руку, онъ постарался не дать ему замѣтить своего недовѣрія. И удовольствовался слабой уловкой слабаго человѣчества въ такихъ случаяхъ — добродушнымъ равнодушіемъ.

— Хорошо, сказалъ онъ, безпечно, я постараюсь сдѣлать, что можно. Но увѣрены ли вы, что одни дойдете до дома? не проводить ли мнѣ васъ?

И такъ какъ Макъ-Кинстри отрицательно махнулъ рукой, то прибавилъ вскользь, чтобы заключить бесѣду:

— Я буду сообщать вамъ объ ея успѣхахъ время отъ времени, если желаете.

— Мнѣ, подчеркнулъ напыщенно Макъ-Кинстри, а не туда, не на мызу. Но, можетъ быть, вы разрѣшите мнѣ пріѣзжать и заглядывать къ вамъ въ окна школы? Ахъ! вамъ это будетъ непріятно? прибавилъ онъ, впервые какъ бы покраснѣвъ. Ну, оставимъ это.

— Видите ли, это можетъ развлекать дѣтей, пояснилъ учитель кратко, хотя не безъ интереса подумавъ о томъ, какой безконечный восторгъ вызвало бы свирѣпое и надменное лицо Макъ-Кинстри, появившись въ окнѣ, — въ младенческой груди Джонни Фильджи.

— Ну, все равно! отвѣчалъ медленно Макъ-Кинстри. Вы, вѣроятно, не согласитесь пойти въ гостинницу и выпить чего-нибудь, лимонаду или грога?

— Я ни за что не рѣшусь удерживать васъ еще лишнюю минуту вдали отъ м-съ Макъ-Кинстри, сказалъ учитель, поглядывая на раненую руку своего спутника. Тѣмъ не менѣе, очень вамъ благодаренъ. Прощайте!

Они пожали другъ другу руки, и Макъ-Кинстри перемѣстилъ ружье подъ мышку, чтобы подать лѣвую, здоровую руку. Учитель слѣдилъ за тѣмъ, какъ онъ медленно направился къ мызѣ. Послѣ того, сознавая не то съ смущеніемъ, не то съ удовольствіемъ, что онъ сдѣлалъ шагъ, послѣдствія котораго могутъ быть еще важнѣе, чѣмъ представляются ему въ настоящую минуту, направился въ противуположную сторону къ школьному дому. Онъ былъ, такъ озабоченъ, что только подойдя къ школѣ вспомнилъ про дядю Бена. Припомнивъ разсказъ Макъ-Кинстри, онъ осторожно подкрался къ открытому окну съ намѣреніемъ заглянуть въ него. Но школьный домъ не только не представлялъ собой того мира и покоя, какіе тронули дикое сердце Макъ-Кинстри, но весь звучалъ юношескими негодующими возгласами: голосъ Руперта Фильджи такъ и гремѣлъ въ удивленныхъ ушахъ учителя.

— Пожалуйста бросьте свои кривлянья; меня вы не проведете своимъ Мичелемъ, да Добеллемъ, слышите! Много вы о нихъ знаете, какъ же? Поглядите на эту тетрадь. Еслибы Джонни написалъ такъ, то я бы выдралъ его за уши. Ну, конечно, перо виновато, а не ваши деревянные пальцы. Можетъ быть, вамъ требуются золотыя перья, скажите пожалуйста! Знаете, что я вамъ скажу! Возьму я да и брошу съ вами возиться. Ну вотъ опять клякса! Слушайте, вамъ не перо въ рукѣ держать, а швабру, вотъ что!

Учитель подошелъ къ окну и незамѣченный сталъ наблюдать за тѣмъ, что происходило въ школѣ.

Въ силу какихъ-то собственныхъ, педагогическихъ соображеній, красавецъ Фильджи заставилъ дядю Бена сѣсть на полъ передъ однимъ изъ самыхъ маленькихъ пюпитровъ, вѣроятно, своего брата, въ позѣ, которая несомнѣнно давала большой просторъ локтямъ человѣка, не привыкшаго обращаться съ перомъ и бумагой, а потому производящаго много лишнихъ и безобразныхъ движеній, между тѣмъ какъ юный наставникъ съ возвышеннаго положенія, какое дозволяла ему униженная позиція великана-ученика, наклонялся надъ нимъ точно лукавая, граціозная, шаловливая дѣвушка.

Но всего удивительнѣе для м-ра Форда было то, что дядя Бенъ не только не негодовалъ на свое униженное положеніе и на брань, какою осыпалъ его юный наставникъ, а напротивъ того принималъ и то и другое, мало того, что съ своимъ обычнымъ неизмѣннымъ добродушіемъ, но еще и съ явнымъ восхищеніемъ.

— Не спѣши, Рупъ, не спѣши, говорилъ онъ весело. — Ты и самъ былъ когда-то мальчишкой. Само собой разумѣется, что я возьму на себя всѣ убытки по части испорченнаго матеріала. Въ слѣдующій разъ я принесу свои собственныя перья.

— Сдѣлайте милость. Изъ школы Добелля, вѣроятно, намекнулъ злой насмѣшникъ Рупертъ. — Въ той школѣ, должно быть, перья были изъ гуттаперчи?

— Нужды нѣтъ, какія бы они тамъ ни были, отвѣчалъ добродушно дядя Бенъ. — Взгляни-ка на это С. Вѣдь недурно. Что скажешь?

Онъ взялъ перо въ зубы, медленно приподнялся на ноги и, приставивъ одну руку къ глазамъ, съ восхищеніемъ глядѣлъ съ высоты шести футовъ роста на свою работу. Рупертъ, заложивъ руки въ карманы и повернувшись спиной къ окну, насмѣшливо слѣдилъ за этой инспекціей.

— Что это за раздавленный червякъ на концѣ страницы? спросилъ онъ.

— Какъ ты думаешь, что это такое? восторженно спросилъ дядя Бенъ.

— Похоже на змѣиный корень, когда его выкопаешь изъ земли и къ нему пристанетъ грязь, критически отвѣтилъ Рупертъ.

— Это мое имя.

Оба стояли и глядѣли, свернувъ головы нѣсколько на бокъ.

— Это не такъ худо сдѣлано, какъ все остальное. Можетъ быть, скажемъ, это и ваше имя. То-есть, онъ ни на что другое не похоже, прибавилъ Рупертъ, вдругъ сообразивъ, что полезно, быть можетъ, иногда и поощрить ученика. — Вы современенъ научитесь. Но зачѣмъ вы все это дѣлаете? вдругъ спросилъ онъ.

— Что дѣлаю?

— Да ходите въ школу, когда васъ никто не посылаетъ, и вамъ нѣтъ никакой нужды учиться…

Краска разлилась по лицу дядя Бена до самыхъ ушей.

— Что дашь, если я скажу тебѣ это, Рунъ? Представь, что я современемъ разбогатѣю и захочу бывать въ обществѣ. Представь, что я хочу быть не хуже другихъ, когда будетъ на моей улицѣ праздникъ. И захочу читать стихи, и романсы, и все такое.

Выраженіе безконечнаго и невыразимаго презрѣнія сказалось во взглядѣ Руперта.

— Въ самомъ дѣлѣ, проговорилъ онъ медленно и рѣшительно. Хотите, я скажу вамъ, почему вы сюда приходите и что заставляетъ васъ это дѣлать?

— Что?

— Какая-нибудь… дѣвчонка!

Дядя Бенъ разразился громкимъ хохотомъ, отъ котораго задрожала крыша, и до тѣхъ поръ переминался съ ноги на ногу, пока полъ не заходилъ ходуномъ.

Но въ этотъ моментъ учитель появился на крыльцѣ и вошелъ тихо, хотя не совсѣмъ кстати.

IV.

Возвращеніе миссъ Кресси Макъ-Кинстри въ Инджіанъ-Спрингъ и возобновленіе ея прерванныхъ занятій было такимъ событіемъ, вліяніе котораго не ограничилось одной школой. Даже порванное сватовство отступило на задній планъ въ общемъ вниманіи передъ фактомъ ея появленія въ роли ученицы. Нѣкоторыя недоброжелательныя особы ея пола, естественно защищенныя отъ дальнобойнаго ружья м-ра Макъ-Кинстри, утверждали, что ее не приняли въ пансіонъ въ Сакраменто, но большинство отнеслось къ ея возвращенію съ мѣстной гордостью и усмотрѣло въ этомъ практическій комплиментъ дѣлу преподаванія, какъ оно было поставлено въ Инджіанъ-Спрингѣ.

Мѣстная газета «Star» съ широковѣщательнымъ краснорѣчіемъ, трогательно шедшимъ въ разрѣзъ съ ея малымъ объемомъ и плохимъ качествомъ шрифта и бумаги, толковала о возможности «развитія будущей академіи въ Инджіанъ-Спрингѣ, подъ сѣнью которой въ настоящую минуту набираются ума-разума будущіе мудрецы и государственные люди». Учитель, прочитавъ это, почувствовалъ себя неловко. Впродолженіе нѣсколькихъ дней, тропинка между мызой Макъ-Кинстри и школьнымъ домомъ служила любимымъ мѣстомъ гулянья для толпы молодыхъ людей, для которыхъ освобожденная Кресси, надъ которой не тяготѣлъ больше опасный надзоръ Девисъ-Макъ-Кинстри, была предметомъ восхищенія. Но сама юная дѣвица, которая, несмотря на досаду учителя, почитала, очевидно, своей священнѣйшей обязанностью наряжаться поочередно во всѣ свои новыя платья, не рѣшалась, однако, приводить за собой обожателей въ школьные предѣлы.

Учитель съ удивленіемъ замѣтилъ, что Инджіанъ-Спрингъ нисколько не тревожился на счетъ его собственнаго привилегированнаго положенія относительно сельской очаровательницы; молодые люди, ясно, нисколько не ревновали къ нему; никакая матрона не находила неприличнымъ, чтобы молодую дѣвушку возраста Кресси и съ ея исторіей довѣряли наставленіямъ молодаго человѣка, немногимъ ея старше.

Несмотря на отношеніе, въ какое угодно было м-ру Форду стать къ ней, такой молчаливый комплиментъ его предполагаемому монашескому взгляду вызывалъ въ немъ почти такую же неловкость, какъ и нелѣпыя похвалы «Star». Онъ былъ вынужденъ припомнить кое-какіе неблагоразумные пассажи изъ своей жизни, чтобы примириться съ навязываемымъ ему аскетизмомъ.

Въ силу обѣщанія, даннаго м-ру Макъ-Кинстри, онъ досталъ нѣсколько элементарныхъ учебниковъ, пригодныхъ для новаго положенія, занятаго Кресси въ школѣ, чтобы не нарушался ни порядокъ занятій, ни дисциплина въ классѣ. Въ нѣсколько недѣль ему удалось настолько перевоспитать ее, что онъ сдѣлалъ ее «старшей» надъ младшими дѣвочками, такъ что ей приходилось теперь дѣлить нѣкоторыя обязанности съ Рупертомъ Фильджи, который обращался съ вѣроломнымъ и «глупымъ» женскимъ поломъ грубѣе, чѣмъ это требовалось, и съ излишней придирчивостью.

Кресси приняла это званіе, какъ вообще принимала свои новыя занятія, съ лѣнивымъ добродушіемъ и по временамъ съ такимъ безусловнымъ невѣдѣніемъ ихъ отвлеченныхъ или нравственныхъ цѣлей, что у учителя руки опускались.

— Зачѣмъ все это! спрашивала она, поднимая внезапно глаза на учителя.

М-ръ Фордъ, котораго смущалъ этотъ взглядъ, почти всегда клонившійся къ безцеремонному разглядыванію его лица во всей его подробности, давалъ ей какой-нибудь суровый практическій отвѣтъ. Однако, если предметъ отвѣчалъ ея собственнымъ тайнымъ наклонностямъ, то она быстро усвоивала его себѣ.

Мимолетный вкусъ къ ботаникѣ былъ пробужденъ однимъ довольно пустымъ обстоятельствомъ. Учитель, считая это занятіе безвреднымъ и приличнымъ для дѣвицы, заговорилъ о немъ въ одинъ прекрасный день и получилъ обычный вопросъ.

— Но представьте себѣ, продолжалъ онъ безхитростно, что кто-нибудь пришлетъ вамъ цвѣтовъ анонимнымъ образомъ.

— Ея душенька! подсказалъ Джонни Фильджи съ обычной своей беззастѣнчивостью.

Игнорируя это замѣчаніе и щелчекъ, которымъ отвѣтилъ на него Рупертъ, учитель продолжалъ:

— И если вы не будете знать, кто вамъ ихъ прислалъ, то по крайней мѣрѣ узнаете, что это за цвѣты и гдѣ они растутъ.

— Если они растутъ гдѣ-нибудь здѣсь, то мы ей скажемъ, объявилъ хоръ тоненькихъ голосковъ.

Учитель колебался. Онъ чувствовалъ, что опрометчиво попалъ на щекотливую почву. Въ него впились десятки острыхъ глазокъ, отъ которыхъ природа никогда не умѣетъ скрывать своихъ тайнъ; — эти глазки слѣдили за появленіемъ самыхъ первыхъ цвѣтковъ; эти пальчики никогда не рылись въ словаряхъ и учебникахъ, но умѣли разгребать сухіе листья, подъ которыми притаился первый подснѣжникъ, и карабкаться по оврагамъ, раскидывая сухой хворостъ, подъ которымъ прячется хитрый полевой нарциссъ. Убѣжденный, что ему нельзя конкуррировать съ ними въ этихъ познаніяхъ, онъ безсовѣстно подмѣнилъ сферу наблюденій.

— Представьте себѣ, что одинъ изъ этихъ цвѣтковъ непохожъ на остальные, что его стебель и листья не зеленые и нѣжные, а бѣлые и толстые, какъ фланель, точно затѣмъ, чтобы предохранять его отъ холода, развѣ не пріятно было бы сказать сразу, что онъ растетъ въ снѣгу и что кто-нибудь долженъ былъ забраться за линію снѣга, чтобы сорвать его.

Дѣти, захваченныя врасплохъ такимъ лукавымъ пріемомъ, молчали.

Кресси задумчиво признала возможнымъ допустить ботанику на такихъ основаніяхъ.

Недѣлю спустя, она положила на конторку учителя растеніе со стеблемъ, точно увитымъ ватой.

— Не особенно вѣдь красивъ этотъ цвѣтокъ, сказала она. Я. думаю, что я могла бы вырѣзать его ножницами изъ моей старой суконной кофточки, и онъ былъ бы не хуже.

— И вы нашли его здѣсь? спросилъ учитель съ удивленіемъ.

— Я сказала Мастерсу, чтобы онъ поискалъ его, когда будетъ на Суммитѣ. Я описала ему цвѣтокъ. Я не думала, что онъ сорветъ его и принесетъ ко мнѣ. Но онъ принесъ.

Хотя ботаника, очевидно, отошла на задній планъ, послѣ такого сообщенія, но, благодаря этому, Кресси получала постоянно свѣжіе букеты, и цивилизующее вліяніе букетовъ, распространяясь на ея друзей и знакомыхъ, повліяло на цвѣтоводство и повело къ разведенію одного или двухъ садовъ и было признано школой, какъ интересное прибавленіе къ ягодамъ, яблокамъ и орѣхамъ.

Въ чтеніи и письмѣ Кресси сдѣлала большіе успѣхи, и грамматическія ошибки стали попадаться рѣже въ ея рѣчи, письменной и устной, хотя она все еще удерживала нѣкоторыя характерныя словечки и измѣняла медлительной, пѣвучей интонаціи юго-западныхъ уроженцевъ. Она исподволь справлялась съ трудностями произношенія больше по инстинктивной музыкальности уха, нежели по разумѣнію.

Учитель, съ своими полузакрытыми глазами, не узнавалъ, ученицы. Понимала ли она то, что читала, или нѣтъ — этого онъ не рѣшался спросить. Одинъ только Рупертъ Фильджи выражалъ недовѣріе и пренебреженіе къ ея успѣхамъ.

Октавія Денъ, раздираемая между своей безнадежной привязанностью къ этому красивому, но неприступному мальчику и восторженной дружбой къ этой хорошенькой и нарядной дѣвушкѣ, слѣдила съ зоркой тревогой за лицомъ учителя.

Излишке говорить, что Гирамъ Макъ-Кинстри въ промежуткахъ между охотой и войной съ сосѣдями былъ чрезвычайно доволенъ успѣхами дочери. Онъ даже замѣтилъ учителю, чтогромкое чтеніе Кресси дома содѣйствуетъ тому «спокойствію», въ которомъ онъ такъ нуждается. Были даже слухи, что устная передача Кресси «размышленій въ Уэстминстерскомъ аббатствѣ» Аддисона и «обвинительнаго приговора надъ Уорреномъ Гастингсомъ» Борка, такъ обворожили его въ одинъ прекрасный вечеръ, что онъ пропустилъ случай повалить на земь одинъ изъ межевыхъ столбовъ Гаррисона.

Учитель раздѣлялъ славу Кресси въ глазахъ публики. Но хотя м-съ Макъ-Кинстри не измѣнила своего добродушнаго отношенія къ нему, но онъ съ непріятнымъ чувствомъ сознавалъ, что она считаетъ ученье дочери и интересъ, который принимаетъ въ немъ ея мужъ, за слабость, которая въ концѣ концовъ можетъ произвести вредное дѣйствіе на характеръ и волю мужа и сдѣлать его «бабою».

А когда м-ръ Макъ-Кинстри былъ выбранъ однимъ изъ попечителей школы, а потому вынужденъ былъ якшаться съ нѣкоторыми восточными поселенцами, то ослабленія старинной, рѣзко очерченной, демаркаціонной линіи между ними и «янками» внушали ей серьезныя опасенія даже на счетъ его здоровья.

— Старикъ совсѣмъ раскиснетъ, говорила она, изъ тѣ вечера, какъ онъ долженъ былъ засѣдать въ училищномъ совѣтѣ, искала утѣшенія въ молитвенныхъ собраніяхъ южной баптистской церкви, на которыхъ ея сѣверные и восточные сосѣди, подъ нелестнымъ прозвищемъ слугъ «Ваала» и «Астарты», обыкновенно ниспровергались въ прахъ, а храмы ихъ опустошались.

Если успѣхи дяди Бена были медленнѣе, за то не менѣе удовлетворительны. Безъ всякаго воображенія и даже безъ энтузіазма, онъ бралъ упорнымъ и настойчивымъ трудолюбіемъ. Когда раздражительному и нетерпѣливому Руперту Фильджи надоѣдало возиться съ тупымъ и непонятливымъ ученикомъ, то самъ учитель, тронутый вспотѣвшимъ лбомъ и растеряннымъ взглядомъ дяди Бена, часто посвящалъ остатокъ дня раскрытію для него тайнъ науки, давая ему списывать крупныя прописи, даже водя его рукой по бумагѣ, какъ съ ребенкомъ. По временамъ очевидная неспособность дяди Бена напоминала ему о коварной догадкѣ Руперта. Неужели онъ изъ любви въ знанію терпѣлъ всѣ эти мученія? Это трудно было совмѣстить съ тѣмъ, что Инджіанъ-Спрингъ зналъ объ его прошломъ и о его честолюбивыхъ планахъ. Онъ былъ простымъ рудокопомъ, безъ всякихъ научныхъ или техническихъ познаній, безъ самаго поверхностнаго знакомства съ ариѳметикой и умѣнья кое-какъ нацарапать свое имя, и это было до сихъ поръ вполнѣ достаточно для его потребностей. И однако писанію онъ предавался съ особеннымъ рвеніемъ. Учитель нашелъ нужнымъ однажды замѣтить ему:

— Еслибы вы такъ же усердно копировали буквы прописи, то дѣло было бы лучше. Ваша подпись и безъ того разборчива.

— Но она не совсѣмъ въ порядкѣ, м-ръ Фордъ, сказалъ дядя Бенъ, съ недовѣріемъ поглядывая на свою подпись, въ ней чего-то недостае

— Какъ такъ? поглядите, всѣ буквы на лицо: Д_о_б_н_и — не очень четко, правда, но всѣ буквы выведены, какъ слѣдуетъ.

— Въ томъ-то и дѣло, м-ръ Фордъ, что не всѣ буквы на лицо. Я писалъ всегда Добни, чтобы выгадать время и чернила, а слѣдуетъ-то вѣдь писать Добиньи, сказалъ дядя Бенъ, произнеся слово по складамъ.

— Но вѣдь тогда будетъ не Добни, а д’Обиньи.

— Да, именно.

— Это ваше имя?

— А то какъ же?

Учитель съ сомнѣніемъ поглядѣлъ на дядю Бена. Неужели это еще другая форма Добелльской иллюзіи?

— Вашъ отецъ былъ французъ? спросилъ онъ, наконецъ.

Дядя Бенъ помолчалъ, какъ бы стараясь припомнить это неважное обстоятельство.

— Нѣтъ.

— А вашъ дѣдъ?

— Кажется, нѣтъ. По крайней мѣрѣ по мнѣ этого не видно.

— Кто были вашъ отецъ или дѣдъ: вояжёры или трапперы, или уроженцы Канады?

— Они были изъ графства Пейкъ, въ Миссури.

Учитель продолжалъ съ сомнѣніемъ глядѣть на дядю Бена.

— Но вѣдь васъ зовутъ Добни. Почему вы думаете, что ваше настоящее имя д’Обиньи?

— А потому, что оно такъ пишется на письмахъ, которыя приходятъ ко мнѣ изъ Штатовъ. Вотъ, поглядите.

Онъ сталъ рыться въ карманахъ и въ концѣ концовъ досталъ старый кошелекъ, а изъ него вытащилъ смятый конвертъ и, тщательно разгладивъ его, сравнилъ съ своей подписью.

— Вотъ, поглядите. Видите… д’Обиньи.

Учитель все еще колебался. Въ сущности въ этомъ не было ничего невозможнаго. Онъ припоминалъ другіе случаи такого же превращенія именъ среди калифорнійской эмиграціи. Но все же не могъ удержаться, чтобы не замѣтить:

— Значитъ, вы находите, что имя д’Обиньи лучше, нежели Добни?

— А вы, какъ думаете?

— Женщинамъ оно больше понравится. Ваша жена, еслибы она у васъ была, навѣрное предпочла бы, чтобы ее звали м-съ д’Обиньи, а не Добни.

Это случайное замѣчаніе попало въ цѣль. Дядя Бенъ внезапно покраснѣлъ до ушей.

— Я не думалъ объ этомъ, поспѣшно сказалъ онъ. У меня была другая мысль. Я думалъ, что въ дѣловыхъ сношеніяхъ и денежныхъ дѣлахъ гораздо лучше, если ваше имя болѣе внушительно. Еслибы, напримѣръ, я пожелалъ накупить акцій какого-нибудь общества или стать его директоромъ, то было бы согласнѣе съ дѣломъ купить ихъ на имя д’Обиньи.

М-ръ Фордъ слушалъ съ нѣкоторымъ нетерпѣливымъ пренебреженіемъ. Худо было уже то, что дядя Бенъ проявилъ способность къ лганью, когда старался обморочить на счетъ своего первоначальнаго образованія, но выдавать себя за капиталиста ради того только, чтобы польстить своему ребяческому тщеславію — это было и жалко, и гадко.

Не было сомнѣнія въ томъ, что онъ лгалъ, говоря, что учился прежде въ школѣ; врядъ ли возможно, чтобы его звали дѣйствительно д’Обиньи и вполнѣ очевидно — оставляя уже въ сторонѣ тотъ фактъ, что его знали, какъ бѣднѣйшаго рудокопа, — что онъ лжетъ на счетъ акцій. Подобно большинству логическихъ резонеровъ, м-ръ Фордъ забывалъ, что люди могутъ быть нелогичны и непослѣдовательны, будучи искренними. Онъ отвернулся, не говоря ни слова, какъ бы желая этимъ показать, что онъ не желаетъ болѣе бесѣдовать.

— На этихъ дняхъ, продолжалъ дядя Бенъ съ тупой настойчивостью, я вамъ кое-что сообщу.

— Я совѣтую вамъ пока оставить это и заниматься вашимъ урокомъ, рѣзко сказалъ учитель.

— Такъ, такъ, торопливо отвѣтилъ дядя Бенъ, покраснѣвъ, словно ракъ. Урокъ прежде всего, малый, это вѣрно.

Онъ опять взялъ перо въ руки и принялъ прежнюю трудовую позу. Но черезъ нѣсколько секундъ стало очевиднымъ, что или строгій окрикъ учителя или же его собственныя размышленія разстроили дядю Бена. Онъ безпрестанно вытиралъ перо, подходя для этого къ окну, посвистывалъ и вообще какъ бы щеголялъ развязностью манеръ и веселостью. Онъ даже запѣлъ сквозь зубы, повторяя только-что сказанныя слова: — «Такъ, такъ, урокъ прежде всего, малый, это вѣр-н-o». Послѣднее слово, съ особеннымъ удареніемъ на о, онъ повторилъ нѣсколько разъ, поглядывая на учителя, который казался поглощеннымъ своимъ дѣломъ за конторкой. Наконецъ, дядя Бенъ всталъ, старательно отложилъ книги всторону, сложивъ ихъ пирамидкой возлѣ локтя безчувственнаго м-ра Форда и, высоко поднимая свои ноги, осторожно ступая ими, подошелъ къ крюку, на которомъ висѣли его сюртукъ и шляпа, собираясь надѣвать ихъ, онъ вдругъ какъ будто нашелъ не совсѣмъ приличнымъ переодѣваться въ школѣ и, взявъ ихъ въ руки, отправился къ выходу.

— Я вспомнилъ, что мнѣ надо повидаться съ однимъ человѣкомъ, объявилъ онъ, итакъ до завтра.

И исчезъ, потихоньку насвистывая.

И обычная лѣсная тишина обступила школу. Слабое угрызеніе совѣсти проснулось въ сердцѣ учителя. И однако онъ помнилъ, что дядя Бенъ выслушивалъ безъ обиды и какъ веселую шутку гораздо болѣе прямыя обвиненія отъ Руперта Фильджи, а что онъ самъ руководился лишь чувствомъ долга въ своихъ дѣйствіяхъ съ этимъ человѣкомъ. Но сознательное исполненіе долга относительно ближняго, причиненіемъ ему боли ради его собственной пользы, не всегда доставляетъ безмятежный покой душѣ того, кто причиняетъ боль… быть можетъ, потому, что, при несовершенной организаціи человѣка, боль всего для него чувствительнѣе. Какъ бы то ни было, м-ръ Фордъ чувствовалъ себя непріятно и, какъ всегда водится въ этихъ случаяхъ, сердился только на невинную причину этого ощущенія.

Почему дядя Бенъ оскорбился тѣмъ, что онъ не захотѣлъ выслушать его басенъ? Вотъ награда за то, что онъ съ самаго начала допустилъ его врать. Это ему урокъ на будущее время. Тѣмъ не менѣе онъ всталъ и подошелъ къ двери. Фигуру дяди Бена уже почти нельзя было отличить между деревьями, но по движеніямъ его плечъ видно было, что онъ все еще ступаетъ тихо и осторожно, высоко занося ноги, точно идетъ по топкому и невѣрному грунту.

Безмолвіе царило по-прежнему, и учитель машинально озиралъ скамья и пюпитры, чтобы прибрать позабытыя учениками вещи и раскиданныя книги и тетради. Нѣсколько полевыхъ цвѣтовъ, собранныхъ преданной Октавіей Денъ, аккуратно связанныхъ черной ниточкой и регулярно воткнутыхъ за чернилицу на пюпитрѣ у Руперта, все еще валялись на полу, куда ихъ съ такой же регулярностью отправлялъ этотъ гордый Адонисъ. Поднимая аспидную доску, валявшуюся подъ скамейкой, учитель обратилъ вниманіе на каррикатуру, которую позабыли съ нея стереть. М-ръ Фордъ сразу призналъ въ ней работу юнаго, но крайне сатирическаго Джонни Фильджи. Широкимъ мазкомъ, съ ясностью сюжета, съ обиліемъ подробностей, они представляли дядю Бена лежащимъ на полу подъ розгой Руперта Фильджи и подъ наблюденіемъ Кресси Макъ-Кинстри, изображенной въ профиль. Смѣлый реализмъ, выразившійся въ подписяхъ подъ каждой фигурой, не оставлялъ никакого сомнѣнія на счетъ ихъ личностей. Также смѣло и не менѣе краснорѣчиво былъ переданъ разговоръ между двумя сторонами посредствомъ шаровъ, прикрѣпленныхъ къ ихъ рту съ пояснительными надписями:

— «Я люблю васъ!»

— «О! бѣдная я!»

— «Кокетка».

Учитель на минуту былъ пораженъ этимъ неожиданнымъ, но графическимъ свидѣтельствомъ того факта, что посѣщеніе дядей Беномъ школы было не только извѣстно, но и комментировалось.

Маленькіе глазки юныхъ наблюдателей оказались зорче его собственныхъ. Онъ опять былъ обманутъ, не смотря на всѣ свои старанія. Любовь, хотя и подъ маской, снова внѣдрилась въ его школу со всей своей путаницей и безпорядкомъ.

V.

Въ то время какъ эта пасторальная жизнь, ютившаяся вокругъ школьнаго дома на просѣкѣ, нарушалась лишь случайными сторожевыми ружейными выстрѣлами, доносившимися изъ владѣній Гаррисонъ-Макъ-Кинстри, — болѣе дѣловитая часть Инджіанъ-Спринга вдругъ была охвачена однимъ изъ тѣхъ предпріимчивыхъ спазмовъ, какіе свойственны всѣмъ калифорнійскимъ рудоноснымъ поселкамъ.

Открытіе Эврика-Дитшъ и расширеніе почтоваго сообщенія изъ Бигъ-Блуфа были событіями немаловажными и праздновались въ одинъ и тотъ же день. Такое сугубое торжество оказалось даже не подъ силу краснорѣчивой риторикѣ издателя «Star», который совсѣмъ запутался въ метафорическихъ сравненіяхъ. «Не будетъ слишкомъ большимъ преувеличеніемъ, если мы скажемъ, что Инджіанъ-Спрингъ, благодаря своей превосходно организованной системѣ внутренняго обращенія, сліянія Нортъ-Форка съ рѣкой Сакраменто и ихъ общему впаденію въ необозримый Тихій океанъ, находится въ прямомъ сообщеніи не только съ Китаемъ, но даже и съ отдаленнѣйшими рынками антиподовъ», объявилъ онъ съ чарующей восторженностью. «Граждане Инджіанъ-Спринга, сѣвъ въ почтовую карету въ 9 часовъ утра, и прибывъ въ Бигъ-Блуфъ въ 2 ч. 40 м, могутъ отправиться въ тотъ же вечеръ съ курьерскимъ поѣздомъ въ Сакраменто и достигнуть Сан-Франциско на великолѣпномъ пароходѣ компаніи паровой навигаціи во время, чтобы сѣсть на тихоокеанскій почтовый пароходъ, отправляющійся въ Йокагаму на слѣдующій день въ 3 ч. 30 м.».

Хотя никто изъ гражданъ Инджіанъ-Спринга не собирался воспользоваться такимъ удивительнымъ удобствомъ, но каждый смутно ощутилъ удовольствіе отъ такой перспективы, и даже учитель, давшій прочитать редакторское краснорѣчіе Руперту Фильджи съ педагогической цѣлью доставить послѣднему упражненіе въ произношеніи пятисложныхъ словъ, былъ пріятно польщенъ. Джонни Фильджи и Джимми Снейдеръ, усмотрѣли въ этомъ таинственномъ сообщеніи тоже нѣчто заманчивое, хотя и непонятное, слушали во всѣ уши и таращили глазенки.

А заключительныя слова учителя, что такое замѣчательное событіе слѣдуетъ отмѣтить распущеніемъ учениковъ на полдня, окончательно утвердили мысль объ его важномъ значеніи.

И вотъ наступилъ знаменательный день, когда двѣ почтовыхъ кареты прибыли изъ Бигъ-Блуфа съ нарочно приглашенными спикерами — которые всегда приглашаются въ такихъ случаяхъ, но каждый разъ чувствуютъ себя такъ, какъ будто бы имъ еще не доводилось присутствовать на такомъ важномъ и интересномъ торжествѣ. Стрѣляли по этому поводу изъ двухъ пушекъ, гремѣлъ хоръ мѣдныхъ инструментовъ, и выброшенъ былъ новый флагъ на деревѣ свободы. Послѣ того послѣдовало «угощеніе» въ мѣстной гостинницѣ. И надъ всѣмъ этимъ господствовалъ духъ неукротимой молодости и неудержимой предпріимчивости, опьянявшій самый воздухъ. Это тотъ духъ, который населилъ пустыни и превратилъ ихъ въ цвѣтущіе города и поселки.

Учитель, распустившій своихъ питомцевъ и чувствующій себя какъ-то состарившимся въ ихъ обществѣ, почувствовалъ нѣчто вродѣ зависти, расхаживая между этими юными энтузіастами.

Особенно памятнымъ остался этотъ день для Джонни Фильджи, не только потому, что онъ слушалъ восхитительные звуки мѣдныхъ трубъ въ перемежку съ тромбономъ и барабанами; не только потому, что внималъ оглушительной пальбѣ двухъ пушекъ и обонялъ опьяняющій запахъ пороха, но вслѣдствіе одной странной случайности.

Безсовѣстно покинутый на верандѣ Эврика-отеля, въ то время какъ его братъ Рупертъ ухаживалъ за хорошенькой хозяйкой, помогая ей въ хозяйственныхъ хлопотахъ, Джонни предавался неограниченнымъ наблюденіямъ. Розетки, шестерка лошадей, новая упряжь, длина бича кучера, его громадныя кожаныя рукавицы и то, какъ онъ держалъ возжи — все это ослѣпляло глаза и чувства Джонни и навѣки запечатлѣлось въ его памяти. Но когда изъ второй кареты или «купе» вылѣзъ «настоящій пассажиръ» и безпечно и развязно направился къ верандѣ, какъ будто-бы карета и торжество, что происходило, были для него плевымъ дѣломъ, Джонни рѣшилъ, задыхаясь отъ восторга, что онъ увидѣлъ принца! Разодѣтый въ бѣлый шелковый сьютъ, съ брилліантовымъ перстнемъ на пальцѣ, съ золотой цѣпочкой, сверкавшей на жилетѣ и въ шляпѣ-панама, съ широкой черной лентой, лихо сидѣвшей на его завитыхъ и напомаженныхъ волосахъ, онъ былъ такъ великолѣпенъ, что совсѣмъ ослѣпилъ Джонни. Еслибы онъ толкнулъ Джонни, проходя мимо его, онъ бы задрожалъ отъ восторга; еслибы онъ заговорилъ съ нимъ, то онъ не въ силахъ былъ бы ему отвѣчать. И, представьте себѣ его крайнее изумленіе, когда онъ увидѣлъ, что дядя Бенъ, да! да! именно дядя Бенъ, подошелъ къ этому фениксу, этому идеалу, хотя и не безъ конфуза, и, перекинувшись съ нимъ двумя-тремя непонятными словами, ушелъ вмѣстѣ съ нимъ!

Можно ли удивляться, что Джонни, позабывъ о братѣ, о лошадяхъ и даже объ угощеніи, немедленно послѣдовалъ за ними.

Оба человѣка свернули въ боковую улицу, которая ярдахъ въ пятистахъ вдавалась въ покинутый пріискъ, съ его заброшенными шахтами и туннелями, давно уже полуразрушенными. Джонни, скрываясь за изгородями, шелъ за ними по пятамъ.

Не подозрѣвая о томъ, что ихъ выслѣживаетъ маленькій мальчикъ, разъ или два какъ бы ненарокомъ перебѣжавшій ихъ дорогу, они продолжали свою конфиденціальную бесѣду. Слова «акціи», «облигаціи» одни были понятны. Джонни наслушался ихъ сегодня, но его поразилъ тотъ фактъ, что дядя Бенъ, повидимому, о чемъ-то разспрашивалъ феникса и очень скромно и покорно выслушивалъ его. Но мальчикъ былъ окончательно сбитъ съ толку, когда послѣ получасовой ходьбы, они дошли до спорныхъ границъ Гаррисона-Макъ-Кинстри. Такъ какъ ему спеціально было запрещено туда ходить, то Джонни, само собой разумѣется, въ совершенствѣ былъ съ ними знакомъ. Но что дѣлалъ тутъ несравненный иностранецъ? Не для того ли привелъ его сюда дядя Бенъ, чтобы онъ своимъ видомъ парализовалъ обѣ воюющія стороны? не былъ ли то юный шерифъ, или юный судья, а можетъ быть и сынъ губернатора Калифорніи? Или же они пришли сюда потому, что дядя Бенъ «глупъ» и не знаетъ мѣстности? Вотъ прекрасный случай для него, Джонни, отрекомендаваться фениксу и предупредить его объ опасности и даже, быть можетъ, намекнуть на собственную неустрашимость.

Къ несчастію, пока онъ собирался съ духомъ, спрятавшись за дерево, фениксъ повернулся и съ легкимъ пренебреженіемъ, которое такъ пристало ему, сказалъ:

— Ну я бы не далъ доллара акръ за всю мызу. Но если вамъ вздумалось предложить баснословную цѣну… то это ваше дѣло!

Предубѣжденному Джонни показалось, что дядя Бенъ принялъ это заслуженное презрѣніе, какъ и подобало, со смиреніемъ, но тѣмъ не менѣе пробормоталъ что-то «глупое» въ отвѣтъ, такъ что Джонни было противно даже и слушать. Не выступить ли ему впередъ и не объяснить ли фениксу, что онъ тратитъ попусту время съ человѣкомъ, который не умѣетъ сложить «пекарь», и котораго учитъ азбукѣ его родной братъ, Рупертъ?

Фениксъ продолжалъ:

— И, конечно, вы знаете, что, купивъ право на землю, вы еще тѣмъ самымъ не вступаете въ ея владѣніе? Вамъ надо выжить отсюда скоттеровъ и бродягъ. Вмѣсто двухъ воюющихъ сторонъ будетъ три — вотъ и все!

Дурацкіе отвѣты дяди Бена не интересовали Джонни. Онъ слушалъ только то, что изрекали тѣ, другія, вѣщія для него, уста. Эти послѣднія холодно продолжали:

— Ну а теперь займемся вашимъ пріискомъ. Я не могу удѣлить вамъ много времени, потому что меня ждутъ здѣсь нѣкоторые люди и кромѣ того, полагаю, что вы желаете сохранить до поры до времени все это втайнѣ. Хотя я не понимаю, какъ вамъ удалось скрыть это до сихъ поръ. Вашъ пріискъ близко? Вы живете на немъ, какъ говорили, кажется?

Еслибы только маленькій слушатель не былъ такъ очарованъ иностранцемъ, его должно было бы поразить предположеніе, что у дяди Бена можетъ быть пріискъ, заслуживающій вниманія. Теперь же онъ ограничился тѣмъ, что послѣдовалъ за ними слѣдомъ, объяснивъ себѣ то немногое, что онъ понялъ, «бахвальствомъ дяди Бена». Хижина дяди Бена была сколочена изъ грубыхъ досокъ и неотесанныхъ камней и почти вросла въ одну изъ большихъ ямъ, вырытыхъ въ землѣ и въ пескѣ, и представлявшихъ остатки давно покинутаго золотаго пріиска Инджіанъ-Спрингъ. Нѣкоторые утверждали, что дядя Бенъ ухлопывалъ малые заработки, полученные имъ на настоящей рудокопной работѣ, на поскребушки прежняго покинутаго пріиска — унизительный трудъ, практиковавшійся до сихъ поръ только китайцами и недостойный честолюбія кавказской расы. Кодексъ чести рудокоповъ допускалъ, что человѣкъ можетъ довольствоваться малыми результатами своего дневнаго труда, лишь бы его поддерживала надежда на большіе заработки, но осуждалъ его, если онъ удовлетворялся скромной дѣйствительностью. Какъ бы то ни было, а это подозрѣніе создавало уединеніе вокругъ жилища дяди Бена и содѣйствовало его одиночеству по крайней мѣрѣ на столько же, какъ и широкій ровъ, отдѣлявшій его отъ сосѣдей. Осторожно остановясь на опушкѣ лѣса, Джонни увидѣлъ, какъ его свѣтлое видѣніе скрылось въ избушкѣ дядя Бена, точно простой смертный. Джонни усѣлся на пень и дожидался его возвращенія, страстно надѣясь, что онъ вернется одинъ! Черезъ полчаса онъ сдѣлалъ маленькую экскурсію за ягодами и вернулся на свой оборваціонный постъ. Но изъ хижины не доносилось ни звука, и непримѣтно было никакого движенія. Прошло еще минутъ десять, и къ великой досадѣ Джонни дядя Бенъ показался одинъ и направился къ лѣсу. Сгорая отъ нетерпѣнія, Джонни бросился навстрѣчу дядѣ Бену. Но тутъ произошла одна изъ тѣхъ несообразностей, свойственныхъ только дѣтямъ. Когда дядя Бенъ обратилъ на него свои сѣренькіе глазки полуудивленно, полувопросительно, мощный духъ дѣтской скрытности внезапно овладѣлъ мальчикомъ. Никакими силами теперь не вытянуть было вопроса, который за минуту вертѣлся у него на языкѣ.

— Гей, Джонни! что ты здѣсь дѣлаешь? спросилъ дядя Бенъ ласково.

— Ничего.

Послѣ минутнаго молчанія, впродолженіе котораго онъ оглядывалъ массивную фигуру дяди Бена, какъ какой-нибудь монументъ, онъ прибавилъ:

— Ищу ягодъ.

— Почему ты не на верху за угощеніемъ?

— Рупертъ тамъ.

Мысль о томъ, что братъ служитъ его представителемъ на пиру, казалась ему достаточнымъ объясненіемъ. Онъ вскочилъ на стволъ, на которомъ сидѣлъ за секунду передъ тѣмъ и дожидался новаго затруднительнаго вопроса. Но дядя Бенъ, очевидно, вполнѣ удовлетворился отвѣтомъ Джонни и, кивнувъ ему головой, пошелъ дальше.

Когда его фигура исчезла въ кустахъ, Джонни осторожно подкрался къ избушкѣ. На нѣкоторомъ разстояніи отъ нея онъ поднялъ съ земли камушекъ и бросилъ имъ въ дверь, немедленно навостривъ лыжи въ укромную чащу. Никто не появлялся, онъ повторилъ экспериментъ два и даже три раза съ камнемъ большихъ размѣровъ и на болѣе близкомъ разстояніи. Послѣ того онъ смѣло обошелъ избушку и дошелъ до давно брошенной шахты, прикрытой грубымъ трапомъ изъ старыхъ досокъ, какъ бы за тѣмъ, чтобы предохранить неосторожныхъ посѣтителей отъ того, чтобы они не свалились въ нее. Тутъ внезапный и необъяснимый страхъ овладѣлъ Джонни, и онъ убѣжалъ. Когда онъ добѣжалъ до отеля, то почти первое зрѣлище, представшее его глазамъ, былъ его фениксъ, очевидно, ни мало не выбитый изъ колеи и хладнокровно попивавшій грогъ съ новымъ собесѣдникомъ.

Тѣмъ временемъ м-ръ Фордъ, какъ ни былъ онъ растроганъ сантиментальнымъ значеніемъ празднества, слегка утомился его подробностями. Такъ какъ его собственная комната въ Эврика-отелѣ оглушалась звуками хора мѣдныхъ инструментовъ и краснорѣчіемъ спикеровъ и наполнялась ароматами пороха и вина, то онъ рѣшилъ вернуться въ школу и тамъ воспользоваться лѣсной тишиной, чтобы написать нѣсколько писемъ.

Перемѣна показалась благодатной; отдаленный шумъ взбудораженнаго поселка доносился только, какъ освѣжающій шелестъ вѣтра среди листьевъ.

Чистый воздухъ еловаго лѣса, наполнявшій каждую щелку въ школьномъ домѣ и какъ будто сметавшій всѣ слѣды человѣческаго пребыванія, до того уносилъ отъ праздника, что праздникъ этотъ представлялся какимъ-то нереальнымъ сномъ. Единственная реальная жизнь его была здѣсь.

Онъ вынулъ изъ кармана нѣсколько писемъ — одно изъ нихъ истрепалось даже отъ частаго чтенія — и принялся отвѣчать на нихъ.

Но вдругъ онъ остановился, охваченный какимъ-то неопредѣленнымъ сладкимъ чувствомъ. Какъ будто ароматъ какой-то опьянилъ его голову. Онъ вспомнилъ, что уже раньше обонялъ его, когда солнце заходило, и растенія сильнѣе пахли.

Онъ поднялъ глаза. На его конторкѣ передъ нимъ находился источникъ чуднаго запаха — небольшой букетъ дикой калифорнійской мирты, окружавшей розовый бутонъ, котораго онъ сначала не замѣтилъ.

Въ этомъ обстоятельствѣ не было ничего необыкновеннаго. Дѣти имѣли обыкновеніе приносить цвѣты въ самое различное время и по самымъ различнымъ поводамъ, да онъ могъ и не замѣтить букетика во время класса. Онъ пожалѣлъ объ этомъ отъ того, что цвѣты уже начали увядать отъ такого невниманія. Онъ припомнилъ, что въ народныхъ сказкахъ, пересказываемыхъ дѣтьми, миртъ былъ тѣсно связанъ съ Венерой и считался эмблемой любви. Онъ припомнилъ таклсе, что разсказывалъ дѣтямъ о возможномъ происхожденіи этого повѣрья. Держа букетикъ въ рукахъ, онъ вдругъ ощутилъ подъ руками нѣчто мягкое, какъ шелкъ, отъ чего точно магнетическій токъ пробѣжалъ по его пальцамъ. Поглядѣвъ внимательнѣе, онъ увидѣлъ, что цвѣты были связаны не ниткой и не ленточкой, но длинными, мягкими каштановыми волосами, туго обвитыми вокругъ стеблей. Онъ развернулъ одинъ волосъ и поглядѣлъ на него на свѣтъ. Его длина, цвѣтъ, а пуще всего необъяснимый инстинктъ подсказали ему, что это волосы Кресси Макъ-Кинстри. Онъ поспѣшно положилъ ихъ назадъ, точно фамиліарно дотронулся до самой Кресси.

Онъ дописалъ письмо, но время отъ времени поглядывалъ на букетикъ и задумывался. Написавъ второе письмо, онъ отложилъ всторону бумагу и перо и съ минуту колебался передъ миртовыми вѣточками, окружавшими розу, и наконецъ заперъ букетикъ въ конторку. Затѣмъ, сообразивъ, что дядя Бенъ, по всей вѣроятности, присутствуетъ на праздникѣ вмѣстѣ со всѣми остальными, рѣшилъ вернуться немедленно въ гостинницу.

Входя въ свою комнату въ отелѣ, онъ нашелъ Руперта Фильджи, стоявшаго насупившись у окна, между тѣмъ какъ его братъ Джонни, утомленный волненіями дня и угощеніемъ, заснулъ въ креслахъ. Присутствіе ихъ было не рѣдкостью, такъ какъ м-ръ Фордъ, тронутый одиночествомъ осиротѣлыхъ мальчиковъ, часто приглашалъ ихъ къ себѣ въ комнату смотрѣть книги съ картинками.

— Ну что? весело спросилъ онъ.

Рупертъ не отвѣчалъ и не перемѣнилъ позы. М-ръ Фордъ, взглянувъ на него, увидѣлъ знакомый гнѣвный блескъ въ красивыхъ глазахъ мальчика, отуманенныхъ слезой. Тихо положивъ руку на плечо Руперта, онъ сказалъ:

— Что случилось, Рупертъ?

— Ничего, сердито отвѣчалъ мальчикъ, не отрывая глазъ отъ стекла.

— Что м-съ… м-съ Трипъ (красивая хозяйка гостинницы) была нелюбезна?

Отвѣта не было.

— Вы знаете, Рупъ, продолжалъ м-ръ Фордъ шутливо, что она должна выказывать нѣкоторую сдержанность при людяхъ… и какъ разъ сегодня. Не годится скандализировать людей.

Рупертъ хранилъ негодующее молчаніе. Но ямочка на щекѣ, обращенной къ учителю, обозначилась явственнѣе (кстати, Рупертъ презиралъ эти ямочки, какъ женственную черту). Но только на минуту, а затѣмъ его темные глаза снова омрачились.

— Я бы желалъ умереть, м-ръ Фордъ.

— Что такъ?

— Или… найти какое-нибудь занятіе.

— Вотъ это уже лучше. Что именно вы желали бы дѣлать?

— Работать… чтобы заработывать деньги. Бросить носить дрова и воду дома; бросить стряпать и стлать постели, точно китаецъ; бросить няньчится съ ребятишками, одѣвать и раздѣвать ихъ, точно нянька. Поглядите вы на него, указалъ онъ на безмятежно спавшаго Джонни, поглядите на него. Знаете, что это значитъ? Это значитъ, что я долженъ снести его домой черезъ весь городъ, а затѣмъ затопить печь и сварить ему кушанье, и вымыть его, и раздѣть его, и положить въ постель, и убаюкивать его; а папа тѣмъ временемъ шатается по городу съ другими такими же идіотами и вопитъ о «прогрессѣ» и о «будущности Инджіанъ-Спринга». Хорошая будущность ожидаетъ нашу семью, м-ръ Фордъ. Хорошую будущность онъ приготовилъ мнѣ.

Учитель, которому эти случайные взрывы Руперта были не рѣдкостью, улыбнулся, хотя серьезные глаза шли въ разрѣзъ съ улыбающимися губами, и утѣшилъ мальчика, какъ умѣлъ. Но ему хотѣлось узнать причину настоящаго припадка и его вѣроятную связь съ м-съ Трипъ.

— Мнѣ казалось, что мы уже обсудили это, Рупертъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ вы оставите школу, и я посовѣтую вашему отцу найти вамъ какое-нибудь дѣло, въ которомъ вы могли бы пробить себѣ дорогу. Терпѣніе, дружище, вы учитесь очень хорошо. Вспомните про вашего ученика, дядю Бена.

— О, да! вотъ еще другой большой ребенокъ, съ которымъ приходится возиться въ школѣ, когда я не негритянствую дома.

— И я не вижу, что бы другое вы могли дѣлать въ Инджіанъ-Спрингѣ, продолжалъ м-ръ Фордъ.

— Такъ, мрачно отвѣтилъ Рупертъ, но я могъ бы уѣхать въ Сакраменто. Юба Билль говоритъ, что тамъ въ конторы, да въ банки берутъ мальчиковъ не больше меня… и черезъ годъ или два они работаютъ не хуже другихъ и получаютъ такое же большое жалованье. Да вотъ здѣсь находится человѣкъ, не старше васъ, м-ръ Фордъ, и вполовину не такой ученый, а онъ разодѣтъ, какъ куколка, въ перстняхъ, да золотыхъ цѣпочкахъ, и всѣ глаза на него таращатъ, такъ что противно глядѣть.

М-ръ Фордъ приподнялъ брови.

— О! вы говорите про молодаго человѣка отъ Бенгама и К°, который разговаривалъ съ м-съ Трипъ, сказалъ онъ.

Румянецъ досады разлился по лицу Руперта.

— Можетъ быть, но онъ страшный фатъ.

— Вы хотите быть такимъ, какъ онъ? спросилъ м-ръ Фордъ.

— Вы знаете, что я хочу сказать, м-ръ Фордъ. Не такимъ, какъ онъ. Вы лучше его въ сто разъ, прибавилъ Рупертъ наивно, но если такая сорока добилась своего, то почему я не могу этого добиться.

Тутъ учитель снова посовѣтовалъ своему ученику терпѣніе не выдержку и вдобавокъ разсказалъ нѣкоторые забавные факты изъ собственной жизни, чтобы вызвать ямочки на щекахъ Руперта. Черезъ полчаса мальчикъ успокоился, собрался домой и подошелъ къ спящему брату съ чѣмъ-то въ родѣ покорности судьбѣ. Но сонъ, повидимому, превратилъ Джонни въ какую-то инертную массу, въ родѣ желё. Потребовались соединенныя усилія учителя и Руперта, чтобы нагрузить имъ брата. Сонный мальчикъ охватилъ рукою шею Руперта, съ трудомъ полуоткрывъ заспанные глазенки, и опять крѣпко заснулъ. Учитель простился съ Рупертомъ и вернулся въ свою комнату, послѣ того какъ мальчикъ спустился съ лѣстницы съ своей ношей.

Но тутъ Провидѣніе, которое, боюсь, иногда презираетъ человѣческія приличія, вознаградило Руперта такъ, какъ только могло пожелать его неразумное сердце. М-съ Трипъ стояла внизу лѣстницы, съ которой сошелъ Рупертъ, и тотъ весь покраснѣлъ отъ стыда. Она увидѣла его и его ношу, и сердце ея было тронуто.

Знала ли она о томъ поклоненіи, какое питалъ къ ней Рупертъ, или нѣтъ — этого я не могу сказать. Голосомъ, пронизавшимъ его душу, она сказала:

— Какъ! Рупертъ, вы уже уходите?

— Да, сударыня… изъ-за Джонни.

— Передайте его мнѣ, я уложу его у себя на ночь.

Соблазнъ былъ очень великъ, но Рупертъ нашелъ въ себѣ силу отказаться.

— Бѣдняжечка, онъ, кажется, очень усталъ.

Она наклонила свое все еще свѣжее и хорошенькое личико близко, близко къ Руперту и поцѣловала Джонни въ щечку. Потомъ подняла свои смѣлые глаза на Руперта и, двинувъ съ его лба поношенную шляпу, рѣшительно поцѣловала его въ лобъ.

— Покойной ночи, милый. Мальчикъ вздрогнулъ и ринулся опрометью въ темноту ночи.

Но съ деликатностью чувствъ джентльмена тотчасъ же свернулъ въ боковую улицу, какъ бы желая скрыть отъ пошлыхъ взглядовъ то счастіе, какого удостоился.

Путь, избранный имъ, былъ труденъ и утомителенъ, ночь, темна, а Джонни нелѣпо тяжелъ, но онъ бодро шелъ съ женскимъ поцѣлуемъ, горѣвшимъ на его нѣжномъ лбу и, какъ звѣзда, озарявшимъ ему дорогу.

VI.

Когда дверь затворилась за Рупертомъ, учитель заперъ ставни и, зажегши лампу, пытался собраться съ мыслями и взялъ въ руки книгу. Но долетавшій снизу шумъ отъ пира, мѣшалъ ему. Притомъ его грызло раскаяніе, что онъ не былъ достаточно нѣженъ съ Рупертомъ въ его безразсудныхъ передрягахъ. Не то патетическая, не то юмористическая картина рисовалась передъ его глазами, какъ несчастный Рупертъ, подавленный двойнымъ бременемъ — спящаго брата и нелѣпой любви, свалитъ первое бремя куда-нибудь въ канаву и сбѣжитъ изъ дома. Онъ схватилъ шляпу съ намѣреніемъ идти разыскивать его или… поискать развлеченія, которое заставило бы забыть о немъ. М-ръ Фордъ отличался чувствительной совѣстью людей съ сильно развитымъ воображеніемъ: неумолимый судья — совѣсть всегда заставляла его напрягать всѣ усилія, чтобы заглушить себя.

Проходя по корридору, онъ встрѣтилъ м-съ Трипъ, разряженную въ бѣлое бальное платье, которое однако, по его мнѣнію, шло къ ней гораздо меньше, чѣмъ ея обыкновенный, будничный нарядъ. Онъ собирался пройти мимо съ поклономъ, когда она остановила его съ сознаніемъ неотразимости своихъ прелестей.

— Вы не собираетесь на балъ сегодня вечеромъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, улыбаясь, — но какъ жаль, что Рупертъ не увидитъ васъ въ такомъ нарядѣ.

— Рупертъ, повторила дама съ кокетливымъ смѣхомъ, — вы сдѣлали изъ него почти такого же женоненавистника, какъ вы сами. Я предлагала ему присоединиться къ намъ, но онъ убѣжалъ къ вамъ.

Она помолчала и, окинувъ его искоса критическимъ взглядомъ, прибавила:

— Почему вамъ не идти на балъ? Никто васъ не съѣстъ.

— Я не совсѣмъ въ этомъ увѣренъ, отвѣчалъ м-ръ Фордъ галантно. — Грустный примѣръ Руперта постоянно у меня передъ глазами.

М-съ Трипъ тряхнула шиньономъ и стала сходить съ лѣстницы.

— Приходите лучше, продолжала она, взглянувъ черезъ перила. — Посмотрите на танцы, если сами не умѣете танцовать.

Но дѣло въ томъ, что м-ръ Фордъ умѣлъ танцовать и хорошо притомъ. Почему бы ему въ самомъ дѣлѣ не пойти? Правда, что онъ молча принялъ то сдержанное отношеніе, съ какимъ его встрѣтили въ Инджіанъ-Спрингѣ, и никогда не участвовалъ ни въ мужскихъ, ни въ женскихъ собраніяхъ, но это не резонъ. Онъ могъ во всякомъ случаѣ одѣться и пойти на балъ, поглядѣть.

Черный сюртукъ и бѣлая рубашка были достаточнымъ нарядомъ для Инджіанъ-Спринга. М-ръ Фордъ присовокупилъ еще лишнюю элегантную подробность: бѣлый жилетъ.

Когда онъ подходилъ къ зданію суда, гдѣ происходилъ балъ, было всего еще девять часовъ, но въ окнахъ уже горѣлъ яркій огонь. По дорогѣ онъ разъ или два думалъ-было обратиться вспять, и это колебаніе снова охватило его у самыхъ дверей. И только страхъ, что его нерѣшительность будетъ замѣчена зѣваками, заставилъ его войти.

Конторы клерковъ и комнаты судей нижняго этажа были наводнены верхнимъ платьемъ, шалями и угощеніемъ, танцы же должны были происходить въ верхнемъ этажѣ, въ залѣ, суда, еще не отдѣланной. Флаги, лавровые вѣнки и приличныя случаю надписи скрывали ея голыя стѣны; но гербъ штата уже красовался надъ эстрадой судей съ его неподражаемымъ солнечнымъ закатомъ, его торжествующей богиней и свирѣпымъ медвѣдемъ, который лучше всякихъ надписей иллюстрировалъ дѣйствительность. Въ залѣ было душно и тѣсно. Свѣчи по стѣнамъ, въ простыхъ подсвѣчникахъ или въ обручахъ съ боченковъ спускались съ потолка. Самое удивительное разнообразіе царствовало въ женскихъ костюмахъ, какое когда-либо видѣлъ учитель. Платья, давно вышедшія изъ моды, смятыя и слежавшіяся въ сундукѣ, забытые фасоны, съ попытками приспособить ихъ на современный ладъ, самыя неожиданныя комбинаціи: обшитая мѣхомъ кофточка и тюлевая юбка, бархатное платье и перелинка изъ бѣлаго пикё, затѣйливыя прически, головы въ цвѣтахъ и перезрѣлыя прелести, облеченныя въ цвѣта невинности. Небольшое пространство, расчищенное для танцующихъ, постоянно наводнялось зрителями, наполнявшими комнату въ три и въ четыре ряда.

Когда учитель пробирался впередъ, молодая дѣвушка, стоявшая въ одной изъ кадрилей, съ быстротой нимфы юркнула, въ толпу и скрылась на минуту. Не разглядѣвъ ни лица, ни фигуры, м-ръ Фордъ по живымъ, рѣшительнымъ манерамъ узналъ Кресси: съ инстинктивнымъ смущеніемъ, въ которомъ, онъ не могъ дать себѣ отчета, онъ зналъ, что она видѣла его и что по какой-то непонятной причинѣ, онъ виной, что она вдругъ скрылась.

Но это длилось только одно мгновеніе. Онъ еще не успѣлъ протискаться сквозь толпу, какъ она уже вновь появилась и заняла прежнее мѣсто около озадаченнаго кавалера, который оказался никто иной, какъ иностранецъ, очаровавшій Джонни и возбудившій ненависть Руперта.

Она была блѣдна; онъ никогда еще не видѣлъ ее такою прекрасной. Все, что онъ находилъ въ ней безтактнымъ и рѣзкимъ, казалось вполнѣ умѣстнымъ въ это мгновеніе, въ этомъ свѣтѣ, въ этой атмосферѣ, въ этомъ странномъ собраніи.. Даже ея розовое газовое платье, изъ котораго ея бѣлыя, молодыя плечи выступали какъ бы изъ облака, заалѣвшаго отъ солнечнаго заката, казалось совершенствомъ дѣвственной простоты; ея дѣвически длинныя руки и ноги и продолговатая линія шеи и спины казались теперь удивительно изящными. Блѣдность на ея обычно румяномъ лицѣ сообщала ему духовную прелесть. Онъ не могъ отвести отъ нея глазъ, не вѣрилъ своимъ глазамъ. И однако то была Кресси Макъ-Кинстри, его ученица! Да, полно, видѣлъ ли онъ ее прежде? Зналъ ли онъ ее? Не удивительно, что всѣ глаза были устремлены на нее, что ропотъ сдерживаемаго восхищенія или еще болѣе выразительное молчаніе царили въ окружавшей ее публикѣ. Онъ поспѣшно оглядѣлся и почувствовалъ странное облегченіе, видя, что толпа раздѣляетъ его чувства.

Она теперь танцовала и все съ той же сдержанной блѣдностью и замѣчательнымъ спокойствіемъ, которыя такъ именно на него дѣйствовали. Она даже не взглянула въ его сторону, но онъ зналъ какимъ-то чутьемъ, что она знаетъ, что онъ тутъ. Къ желанію его поймать ея взглядъ примѣшивался какой-то страхъ, точно при обмѣнѣ взглядовъ овладѣвшая имъ иллюзія должна была или разсѣяться безвозвратно или же укрѣпиться навсегда. Онъ принудилъ себя, по окончаніи кадрили, отойти, частію затѣмъ, чтобы уклониться отъ нѣкоторыхъ знакомыхъ, которыхъ онъ видѣлъ передъ собой и которыхъ изъ вѣжливости долженъ былъ бы пригласить танцовать, частію затѣмъ, чтобы собраться съ мыслями. Онъ рѣшилъ обойти комнаты и потихоньку уйти домой. Тѣ, кто узнали его, разступались передъ нимъ съ пассивнымъ любопытствомъ; пожилые и старые люди выражали довѣрчивую симпатію и какъ бы ставили его на одну съ собой доску, и это положительно раздражало его. Одну минуту онъ думалъ разыскать м-съ Трипъ и пригласить ее на какой-нибудь танецъ только затѣмъ, чтобы доказать ей, что онъ умѣетъ танцовать.

Онъ уже дошелъ до середины залы, какъ вдругъ раздались звуки вальса. Вальсъ не былъ въ чести на балахъ въ Инджіанъ-Спрингѣ, частію потому, что набожные люди сомнѣвались, чтобы онъ входилъ въ число дозволенныхъ танцевъ частію потому, что молодые люди не вполнѣ еще справились съ его трудностями. Когда учитель поддался желанію опять поглядѣть на танцующихъ, то увидѣлъ, что всего три или четыре пары нашли въ себѣ смѣлость закружиться по залѣ. Кресси Макъ-Кинстри и ея прежній кавалеръ были въ числѣ ихъ. Въ охватившемъ его восторженномъ состояніи, онъ не нашелъ страннымъ, что она прекрасно вальсировала, чего никакъ нельзя было сказать объ ея кавалерѣ. Послѣ нѣсколькихъ туровъ, она остановилась и улыбаясь высвободила свою талію отъ обвивавшей ее руки. Отходя, она съ безошибочнымъ инстинктомъ оглянулась въ ту сторону, гдѣ стоялъ учитель, и взгляды ихъ встрѣтились. Въ нихъ таилась притягательная сила, тѣмъ болѣе опасная, что она не была высказана, — власть безъ предварительныхъ объясненій, обѣщаній или даже намѣреній, любовь, которую не надо было вызывать.

Онъ спокойно подошелъ къ ней и даже холоднѣе, чѣмъ считалъ это возможнымъ.

— Хотите испытать меня? спросилъ онъ.

Она поглядѣла ему въ лицо, точно не слыхала вопроса, но слѣдила за собственными мыслями и сказала:

— Я знала, что вы подойдете; я видѣла васъ, когда вы только-что вошли.

И, не говоря больше ни слова, подала ему руку, и вслѣдъ затѣмъ они закружились по залѣ.

Все это совершилось такъ быстро, что они и сами не опомнились, какъ замолкла музыка, а кругомъ раздался хоръ похвалъ. Въ женскихъ голосахъ звучала завистливая нотка, а кавалеры, которымъ грація и красота Кресси придала смѣлости, наперерывъ приглашали ее на туръ вальса.

— Я больше не буду танцовать, объявила она и ускользнула изъ толпы съ той странной, новой въ ней застѣнчивостью, которая изъ всѣхъ ея превращеній была самой очаровательной. И однако они до того были увѣрены во взаимной страсти, что не ощущали разлуки, и онъ ушелъ такъ, какъ еслибы они условились, гдѣ и когда имъ встрѣтиться. Немногіе поздравляли его съ его искусствомъ. Идеалъ Джонни съ любопытствомъ посмотрѣлъ на него; старики пожимали ему руку съ нѣкоторымъ смущеніемъ, какъ будто-бы они были не совсѣмъ увѣрены въ томъ, что человѣку его профессіи прилично танцовать. Одно лицо съ мрачной ненавистью глянуло на него изъ толпы, — лицо Сета Девиса. Онъ не видѣлъ его, съ тѣхъ поря, какъ тотъ оставилъ школу; онъ даже позабылъ объ его существованіи и только теперь припомнилъ объ его преемникѣ, Джо Мастерсѣ, и съ любопытствомъ озирался, чтобы видѣть, здѣсь ли новый поклонникъ Кресси. Только когда онъ дошелъ до двери, онъ серьезно подумалъ о ревности, написанной на лицѣ Сета Девиса, и почувствовалъ страшное негодованіе.

— Почему этотъ дуракъ не ревнуетъ къ открытому ухаживанью Джо Мастерса? подумалъ онъ и натолкнулся какъ разъ въ это мгновеніе въ дверяхъ на дядю Бена и Гирама Макъ-Кинстри, стоявшихъ въ числѣ зрителей.

Можетъ быть, дядя Бенъ тоже ревнуетъ и если его единственный туръ вальса такъ скомпрометировалъ его, то, можетъ быть, и отецъ Кресси тоже недоволенъ.

Но оба мужчины, хотя Макъ-Кинстри обыкновенно выказывалъ смутное и необъяснимое презрѣніе къ дядѣ Бену, — стали единодушно хвалить и поздравлять его.

— Когда я увидѣлъ, что вы пустились въ плясъ, м-ръ Фордъ, сказалъ дядя Бенъ съ разсѣянной задумчивостью, то сказалъ: — ну, молодцы, теперь глядите въ оба. Вы увидите, что онъ стоитъ того. Я по первымъ же вашимъ шагамъ я сказалъ: это французскій манеръ, самый настоящій французскій манеръ. Никто такъ хорошо и ловко не танцуетъ, какъ французы. Вотъ, что я называю танцемъ. Вы можете, говорю, сапоги прозакладывать, молодцы, что эта наука сразу не дается.

— М-ръ Фордъ, сказалъ Макъ-Кинстри внушительно, слегка помахивая желтой лайковой перчаткой, какою онъ обтянулъ свою раненую руку, чтобы почтить праздникъ, я благодарю васъ за то, что вы протанцовали съ моей дочерью. Самъ я не танцую и рѣдко гляжу на танцы, потому что мнѣ некогда, но когда я увидѣлъ васъ обоихъ танцующими, то, право, мнѣ стало такъ покойно, такъ покойно, какъ еще никогда въ жизни.

Кровь бросилась въ лицо учителю отъ неожиданнаго сознанія вины и стыда.

— Но, пробормоталъ онъ неловко, ваша дочь прекрасно танцуетъ, она, должно быть, много практиковалась.

— Можетъ быть, можетъ быть, продолжалъ Макъ-Кинстри, кладя руку въ перчаткѣ на плечо учителя, но я хочу сказать, что мнѣ особенно понравилось ваше спокойное, простое, такъ сказать, семейное отношеніе. Къ концу, когда вы такъ прижали ее, а она опустила голову къ вамъ на плечо, точно собиралась спать и какъ будто она была еще совсѣмъ маленькая дѣвочка, это мнѣ напомнило времена, когда я самъ убаюкивалъ ее, идя около фургона, на Ріо-Ла-Плата, и мнѣ захотѣлось, чтобы старуха поглядѣла на васъ.

Съ усилившимся румянцемъ учитель искоса поглядѣлъ на темно-красное лицо и бороду Макъ-Кинстри, но въ его довольныхъ чертахъ не было и слѣда той ироніи, какая въ нихъ мерещилась учителю, у котораго совѣсть была неспокойна.

— Значитъ, вашей жены нѣтъ здѣсь? спросилъ онъ разсѣянно

— Она въ церкви. Она поручила мнѣ смотрѣть за Кресси. Хотите пройтись немного, мнѣ нужно съ вами переговорить.

И онъ продернулъ раненую руку въ руку учителя, по своей обычной манерѣ и отвелъ его къ сторонѣ.

— Вы видѣли здѣсь сэра Девиса?

— Видѣлъ минутку тому назадъ, презрительно отвѣтилъ м-ръ Фордъ?

— Онъ не былъ съ вами грубъ?

— Нѣтъ, съ какой стати! отвѣтилъ надменно учитель.

— Такъ, задумчиво проговорилъ Макъ-Кинстри. Вы, знаете, хорошо дѣлаете, что не связываетесь съ нимъ. Предоставьте его — или его отца, это все равно — мнѣ. Не путайтесь въ нашу ссору съ Девисами. Это не ваше дѣло. Меня уже мучитъ то, что вы принесли мнѣ ружье, когда у насъ была свалка съ Гаррисонами. Старуха не должна была допускать этого, ни Кресси. Слушайтесь меня, м-ръ Фордъ! Я рѣшилъ стоять между вами и Девисами, пока все не уладится, а вы подальше держитесь отъ Сета.

— Очень вамъ благодаренъ, сказалъ м-ръ Фордъ съ непонятнымъ жаромъ, но я не намѣренъ измѣнять своихъ привычекъ для глупаго школьника, котораго я выгналъ изъ школы.

Несправедливая и мальчишеская рѣзкость этихъ словъ почувствовалась имъ тутъ же, и онъ снова покраснѣлъ.

Макъ-Кинстри поглядѣлъ на него тупыми, сонными, красными глазами.

— Не теряйте своего лучшаго оружія, м-ръ Фордъ, спокойствія. Храните свое спокойствіе, и никто васъ пальцемъ не тронетъ. Я лишенъ этого дара, продолжалъ онъ своимъ медлительнымъ, совершенно безстрастнымъ голосомъ, и для меня одной свалкой больше, одной свалкой меньше — ничего не значитъ.

Онъ поклонился, повернулся и ушелъ обратно въ большую залу. М-ръ Фордъ, не рѣшаясь на дальнѣйшіе разговоры, протискался сквозь толпу, наполнявшую лѣстницу, и вышелъ на улицу.

Но тамъ его странный гнѣвъ и не менѣе странное угрызеніе совѣсти, которые онъ испытывалъ въ присутствіи Макъ-Кинстри, какъ будто испарились при чистомъ лунномъ свѣтѣ и въ мягкомъ лѣтнемъ воздухѣ.

Когда онъ пришелъ въ отель, то удивился, найдя, что всего еще только одиннадцать часовъ. Никто еще не возвращался съ бала, зданіе было пусто и только буфетчикъ, да горничная, кокетничавшая съ нимъ, сторожили его.

Оба поглядѣли на учителя съ досаднымъ удивленіемъ. Онъ почувствовалъ себя очень неловко и почти пожалѣлъ, что не пригласилъ танцовать м-съ Трипъ или, по крайней мѣрѣ, не остался въ числѣ зрителей. Торопливо пробормотавъ, въ объясненіе своего ранняго возвращенія, что ему необходимо написать нѣсколько писемъ, онъ взялъ свѣчу и медленно поднялся по лѣстницѣ въ свою комнату.

Но, войдя къ себѣ, онъ почувствовалъ себя очень непріятно отъ того недостатка симпатіи, съ какой насъ всегда встрѣчаютъ знакомые предметы послѣ пережитыхъ нами новыхъ ощущеній. Ему не вѣрилось, что онъ всего лишь два часа тому назадъ вышелъ изъ этой комнаты, до того все въ ней было для него дико и чуждо. И, однако, то были его столъ, книги, его кресло и его собственная постель, даже кусочекъ пряника, оброненнаго Джонни, все еще валялся на полу. М-ръ Фордъ еще не дошелъ до той стадіи всепоглощающей страсти, когда человѣкъ всюду носитъ съ собой любимый образъ. Ей еще не было мѣста въ этой комнатѣ; онъ здѣсь не могъ даже о ней думать; а потому, чтобы думать о ней, онъ долженъ уйти въ другое мѣсто. Куда ему дѣваться? Бродить по улицамъ — было бы слишкомъ нелѣпо. Идти въ школу, да! онъ пойдетъ туда; дорога туда пріятная, ночь чудная, и онъ достанетъ букетикъ изъ конторки.

Онъ пошелъ въ школу и, отперевъ дверь, снова заперъ ее за собой, не столько, чтобы спастись отъ вторженія людей, сколько отъ бѣлокъ и летучихъ мышей. Почти вертикально стоявшая луна, освѣщавшая просѣку, не проникала внутрь дома, и только въ окно врывалась узкая полоска свѣта и ложилась на потолокъ. Частью изъ осторожности, частью отъ того, что ему хорошо были знакомы окружающіе предметы, онъ не зажигалъ свѣчи, но прямо прошелъ къ конторкѣ, придвинулъ къ ней стулъ, отперъ ее, досталъ букетикъ и поднесъ его къ губамъ.

Чтобы очистить для него мѣсто въ карманѣ, онъ долженъ былъ вынуть оттуда свои письма, въ томъ числѣ то, измятое, которое онъ перечитывалъ сегодня поутру. Чувство удовольствія, пополамъ съ угрызеніемъ совѣсти, охватило его, когда онъ подумалъ, что теперь все это уже дѣло прошлое. Безпечно бросилъ онъ письмо въ ящикъ, куда оно упало съ глухимъ стукомъ, какъ безжизненный предметъ.

Но что это такое?

Шумъ шаговъ по песку, легкій смѣхъ, движеніе двухъ или трехъ тѣней на потолкѣ, звукъ голосовъ: мужчины, ребенка и ея голосъ!

Возможно ли это? Не ошибается ли онъ? Нѣтъ! голосъ мужчины былъ голосъ Мастерса; ребенка — Октавіи; женщины — ея голосъ!

Онъ не двигался въ потемкахъ. Школа находилась недалеко отъ пути, по которому она должна была идти домой. Но зачѣмъ она зашла сюда? Не видѣли ли они, какъ онъ прошелъ сюда, и не хотятъ ли подшутить надъ нимъ? Тонъ голоса Кресси и раскрытое ею окно убѣдили его въ противномъ.

— Такъ, хорошо теперь. Вы двое отойдите къ сторонкѣ. Таки, отведи его къ изгороди и придержи тамъ, пока я не вернусь. Нѣтъ, благодарю васъ, сэръ, я обойдусь и безъ вашей помощи; я часто лазила въ окно и прежде. Не правда ли, Таки? вѣдь намъ съ тобой это не въ диковинку?

Сердце Форда замерло. Послышался опять смѣхъ, удаляющіеся шаги, въ окнѣ вдругъ стало темно, и вотъ Кресси Макъ-Кинстри перепрыгнула черезъ него и легко опустилась на полъ.

Она быстро направилась къ проходу между двумя рядами скамеекъ. Вдругъ она остановилась. Учитель всталъ въ тотъ же моментъ, вытянувъ руку, чтобы удержать крикъ ужаса, какой, онъ увѣренъ былъ, слетитъ съ ея губъ. Но онъ плохо зналъ желѣзные нервы дѣвушки. Она не закричала. И при слабомъ свѣтѣ луны то же выраженіе сознательнаго пониманія, какое онъ видѣлъ у нея на лицѣ на балѣ, появилось и теперь, вмѣстѣ съ радостью, отъ которой полуоткрылись ея губы. Десятокъ вопросовъ тѣснился на его устахъ, и десятокъ отвѣтовъ уже былъ готовъ сорваться съ ея устъ. Но они не были высказаны, такъ какъ въ слѣдующій моментъ глаза ея полузакрылись, она нагнулась къ нему, и они слились въ поцѣлуѣ.

Она первая опомнилась и, повернувъ его лицо руками къ свѣту, а свое отклоняя въ тѣнь, сказала:

— Послушайте, торопливо прошептала она. Они думаютъ, что я пришла сюда за одной вещью, которую я оставила въ своемъ ящикѣ. И имъ показалось очень веселой штукой идти сюда со мной. Я же пришла за вещью, которая спрятана не въ моемъ пюпитрѣ, а въ вашей конторкѣ.

— Не эта ли? прошепталъ онъ, вынимая мирты.

Она схватила ихъ съ легкимъ восклицаніемъ и поднесла ихъ сначала къ своимъ губамъ, потомъ къ его. Затѣмъ, охвативъ снова его лицо своими мягкими ладонями, повернула его къ окну, говоря:

— Глядите на нихъ, а не на меня.

Онъ повиновался и увидѣлъ двѣ фигуры, медленно прохаживавшіяся по тропинкѣ.

— Это не все! — прошептала она, то придвигая его лицо къ своимъ губамъ, то отодвигая. — Когда мы пришли въ лѣсъ, я почувствовала, что вы здѣсь.

— И, чувствуя это, вы привели его?-- сказалъ Фордъ, отодвигаясь отъ нея.

— Почему бы и нѣтъ? лѣниво спросила она. — Даже еслибы онъ увидѣлъ васъ, я бы устроила такъ, что вы бы проводили меня домой.

— Но какъ вы думаете, честно ли это? Понравилось ли бы это ему?

— Понравилось ли бы ему? повторила она лѣниво.

— Кресси, сказалъ серьезно молодой человѣкъ, вглядываясь въ ея лицо, скрытое въ тѣни. — Вы не дали ли ему права обижаться? Понимаете вы меня?

Она помолчала, какъ бы соображая.

— Хотите, я его сюда позову? — спокойно спросила она, безъ малѣйшаго слѣда лукавства или кокетства. — Вамъ, можетъ быть, пріятнѣе, чтобы онъ былъ тутъ, или, чтобы мы вышли отсюда и присоединились къ нимъ? Я скажу, что вы вошли какъ разъ, когда я выходила.

Что могъ онъ на это отвѣтить?

— Кресси, любите ли вы меня?

Смѣшной вопросъ въ устахъ человѣка, державшаго ее въ своихъ объятіяхъ, если онъ вѣрилъ, что это правда; и дрянной вопросъ, если онъ не вѣрилъ.

— Я думаю, что я полюбила васъ съ первой минуты, какъ вы появились у насъ. Должно быть, поэтому самому я и обручилась съ нимъ, — отвѣчала она просто. — Я знаю, что люблю васъ, и думала только о васъ, когда уѣзжала отсюда. Я вернулась назадъ, потому что любила васъ. Я любила васъ въ тотъ день, какъ вы приходили къ мамѣ… хотя думала тогда, что вы идете разсказать ей про Мастерса и объявить, что не примете меня обратно въ школу.

— Но вы не спрашиваете, люблю ли я васъ?

— Но вѣдь вы любите, какъ же вы могли бы теперь не любить меня? — довѣрчиво сказала она.

Что могъ онъ на это отвѣтить, какъ не заключить ее снова въ объятія, хотя легкая дрожь, — точно изъ окна потянуло холодкомъ, — пробѣжала по немъ. Она, должно быть, тоже это почувствовала, потому что сказала:

— Поцѣлуйте меня и отпустите.

— Но мы должны переговорить другъ съ другомъ, милочка, когда… когда другіе уйдутъ.

— Вы знаете сарай около межи? — спросила она.

— Да.

— Я обыкновенно хожу туда учить уроки, чтобы… чтобы быть съ вами, — прошептала она, — и папа приказалъ, чтобы никто туда не ходилъ, пока я тамъ. Приходите туда завтра, передъ закатомъ солнца.

Послѣдовалъ долгій поцѣлуй, во время котораго имъ казалось, что они сказали все, чего не могли выговорить. Послѣ того они разстались; онъ тихонько отперъ дверь, чтобы выпустить ее. Она схватила мимоходомъ книжку съ пюпитра и проскользнула, точно легкое видѣніе, по озаренной луной просѣкѣ, и минуту спустя ея голосъ, безъ всякаго слѣда дрожи или волненія, уже смѣшался съ голосами ея спутниковъ.

Конецъ первой части.

ЧАСТЬ II.

I.

Разговоръ дяди Бена съ обворожительнымъ иностранцемъ, который подслушалъ Джонни Фильджи, хотя и непонятный для его дѣтскаго ума, имѣлъ нѣкоторое и не маловажное значеніе для старѣйшихъ поселенцевъ въ Инджіанъ-Спрингѣ. Самъ городъ, подобно многимъ, ему подобнымъ, былъ сначала поселкомъ рудокоповъ, а потому его основатели и первые поселенцы опирались въ правахъ на владѣніе землей на рудокопныхъ законахъ, первенствовавшихъ надъ другими. Но хотя эти права считались несомнѣнными даже послѣ упраздненія первоначальной оккупаціи и постройки лавокъ, конторъ и домовъ на мѣстѣ покинутыхъ пріисковъ, городскія предмѣстья и порубежные округа заняты были скоттерами на самыхъ неопредѣленныхъ основаніяхъ. Не многіе изъ скоттеровъ позаботились запастись документами, доказывающими ихъ владѣльческія права, а потому въ Инджіанъ-Спрингѣ узнали не безъ волненія новость, что мексиканскій надѣлъ въ три квадратныхъ мили, занимавшій цѣлый округъ, былъ въ послѣднее время утвержденъ правительствомъ и что предпринимается судебный искъ для передачи этого надѣла въ руки владѣльца.

Говорилось, что въ этотъ надѣлъ не входятъ земли, которыми владѣетъ городъ на основаніи рудокопныхъ законовъ, но что скоттерамъ и бродягамъ въ родѣ Макъ-Кинстри, Девиса, Maстерса и Фильджи, а также и Гаррисонамъ придется купить право на владѣніе землей или же вести раззорительную тяжбу.

Владѣльцы надѣла — богатые капиталисты въ Санъ-Франциско — готовы были войти въ сдѣлку съ теперешними владѣльцами, и выгоды этой сдѣлки одинаково распространялись на «бродягу», который ни сѣялъ, ни жалъ, а по-просту выжилъ скоттера, здѣсь работавшаго.

Само собой разумѣется, что мнѣнія относительно дѣйствія новаго права раздѣлились: старѣйшіе поселенцы все еще придерживались такого взгляда, что кто сидитъ на землѣ, тотъ ею и владѣетъ, и сомнѣвались въ законности какихъ-то выморочныхъ правъ; новые же поселенцы считали легальныя права какъ бы своего рода гарантіей для капитала и поощреніемъ улучшенію хозяйства.

Существовала также постоянно усиливающаяся и вліятельная партія восточныхъ и сѣверныхъ людей, которые рады были устраненію всякихъ поводовъ къ раздорамъ и кровопролитію. Распря между Макъ-Кинстри и Гаррисонами, возникшая изъ-за пограничной межи, на которую никто изъ нихъ не имѣлъ законныхъ правъ, послѣ того какъ возстановлены будутъ права законнаго владѣльца, должна прекратиться, такъ какъ они окажутся въ предѣлахъ закона, взирающаго на драку безъ всякихъ романическихъ соображеній. Съ другой стороны Макъ-Кинстри и Гаррисоны получатъ возможность войти въ сдѣлку съ новымъ владѣльцемъ и узаконить свои права на землевладѣніе. Но были люди, которые опасались, что оба врага, будучи прирожденными беззаконниками, соединятся, чтобы воспротивиться законному выселенію, и что ихъ побоятся трогать, а потому сильное возбужденіе произвело извѣстіе, что часть земли, уже была продана владѣльцами надѣла и что эта часть какъ разъ занимала спорный участокъ между владѣльцами Макъ-Кинстри и Гаррисоновъ и что новый лендлордъ намѣренъ такъ же вступить въ законное пользованіе своей собственностью.

Геніальная комбинація, которая производила такимъ образомъ расколъ въ комбинаціяхъ Макъ-Кинстри и Гаррисоновъ, возбуждала восторгъ даже скептиковъ.

Никто въ Инджіанъ-Спрингѣ не зналъ ея настоящаго творца, такъ какъ искъ велся оффиціально отъ имени одного банкира въ Сан-Франциско. Но читатель, слѣдившій за послѣдними похожденіями Джонни Фильджи, уже угадалъ въ немъ дядю Бена и цѣли этой правдивой хроники требуютъ немедленнаго разъясненія не только его намѣреній, но и средствъ, какими онъ привелъ ихъ въ исполненіе, и всего лучше, если онъ самъ намъ это разскажетъ.

Однажды въ концѣ обычнаго урока учитель и дядя Бенъ дожидались прихода Руперта. Успѣхи дяди Бена въ просвѣщеніи, благодаря его упорному прилежанію, стали нѣсколько замѣтнѣе, и онъ только-что списалъ съ книги образецъ «письма къ компаньону», въ которомъ дядя Бенъ увѣдомлялъ, что только-что нагрузилъ на корабль «2 центнера слоновой кости, 80 мѣшковъ рису и 400 копченыхъ окороковъ», и только-что приступилъ къ другому, начинавшемуся со словъ: «Многоуважаемая госпожа» и въ отборнѣйшихъ выраженіяхъ заявлявшему о соболѣзнованіи по случаю кончины ея «дражайшаго супруга» отъ желтой лихорадки, схваченной на Золотомъ Берегу. Дядя Бенъ съ авторскимъ удовольствіемъ поглядывалъ на свою работу, когда учитель съ нетерпѣливымъ жестомъ поглядѣлъ на часы.

— Я забылъ вамъ сказать, что Рупъ не собирался приходить сегодня, замѣтилъ дядя Бенъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Но почему же?

— Должно быть, потому, что я сказалъ ему, что это лишнее, я хотѣлъ бы… поговорить съ вами о личномъ дѣлѣ, м-ръ Фордъ, если позволите.

Лицо м-ра Форда не выразило никакого удовольствія.

— Хорошо, сказалъ онъ, только помните, у меня назначено сегодня свиданіе.

— Да; но вѣдь не раньше солнечнаго заката, спокойно отвѣчалъ дядя Бенъ. Я васъ такъ долго не задержу.

М-ръ Фордъ поспѣшно взглянулъ на дядю Бена и сильно покраснѣлъ.

— Что вы знаете о моихъ свиданіяхъ? рѣзко спросилъ онъ.

— Ничего, м-ръ Фордъ, отвѣчалъ дядя Бенъ просто, — но такъ какъ мнѣ случалось нѣсколько разъ заходить сюда или въ гостинницу около этого времени и не заставать васъ, то я и подумалъ, что вы, должно быть, постоянно уходите въ эти часы.

Въ его лицѣ не было ни малѣйшаго намека на то, чтобы онъ хитрилъ или обманывалъ; выраженіе было обычное, наивное, и развѣ только слегка озабоченное тѣмъ, что ему предстоитъ сказать.

— Я думалъ-было написать вамъ письмо, продолжалъ онъ — и такимъ образомъ соединить пріятное съ полезнымъ. И говоря откровенно, м-ръ Фордъ, письмо тутъ у меня. Но только въ немъ не все сказано, и если вы позволите мнѣ самому прочесть его вамъ, то я поясню и дополню то, что въ немъ не договорено. Согласны?

Учитель кивнулъ головой, и дядя Бенъ вытащилъ изъ своей конторки тяжелый портфель, сфабрикованный изъ двухъ переплетовъ разорваннаго географическаго атласа, и вынулъ изъ него обрывокъ пропускной бумаги, которая отъ частаго употребленія стала цвѣта аспидной доски, и нѣсколько исписанныхъ страничекъ, походившихъ на первый взглядъ на ноты.. Оглядѣвъ ихъ съ гордостью и вмѣстѣ съ сомнѣніемъ на счетъ правописанія, онъ сталъ медленно читать, водя пальцемъ по линейкамъ:

«М-ръ Фордъ, учитель!»

«Дорогой сэръ, ваше письмо отъ 12-го числа получилъ и содержаніе принялъ къ свѣдѣнію (я не получалъ отъ васъ никакого письма, замѣтилъ дядя Бенъ въ скобкахъ, но я нашелъ полезнымъ для практики начать такъ, какъ стоитъ всегда въ прописяхъ; затѣмъ пойдетъ уже все мое). Касательно того, что у меня есть деньги и что я могу купить акціи»…

— Постойте, перебилъ м-ръ Фордъ. — Вы говорили, что дальше не изъ прописи. Скажите, въ чемъ дѣло?

— Да я и говорю, право же, дальше не изъ прописи. Послушайте только, и вы узнаете, отвѣтилъ дядя Бенъ.

Онъ продолжалъ читать съ торжествующимъ паѳосомъ:

«Когда всѣ думаютъ вообще, что у меня нѣтъ мѣднаго гроша, я хочу впервые открыть секретъ вамъ, м-ръ Фордъ. Я разскажу, какъ было дѣло. Когда я только-что пріѣхалъ въ Инджіанъ-Спрингъ, я занялъ старый пріискъ Пальмето около заброшенныхъ старыхъ шахтъ. Зная, что это противно обычаямъ и считается дѣломъ достойнымъ только китайца, я никому не говорилъ, что изслѣдую кварцъ, который по-моему золотоносный. Занимаясь этимъ, я нашелъ жилку, которую проглядѣли прежніе рудокопы. Работая больше по ночамъ, я сколотилъ въ два года капиталецъ въ 50.000 долларовъ. Такъ-то. Но если недовѣрчивый учитель спроситъ, какъ могъ я скрыть свою тайну отъ обитателей Инджіанъ-Спринга и куда дѣвалъ золото, — мистеръ Фордъ, я отвѣчу, что дважды въ мѣсяцъ отвозилъ его на лошади въ Лапортъ, а оттуда отсылалъ съ экспрессомъ въ банкъ въ Сакраменто отъ имени Добиньи, котораго никто не зналъ въ Лапортѣ. Акціи земельнаго банка были тоже куплены такимъ манеромъ», (постойте, я еще не кончилъ, поспѣшно перебилъ онъ самого себя, видя, что учитель сдѣлалъ жестъ нетерпѣливаго недовѣрія). И затѣмъ прежнимъ монотоннымъ и чуть не похороннымъ тономъ продолжалъ: — «такимъ образомъ, мы видимъ, что терпѣливое трудолюбіе было вознаграждено, вопреки руднымъ обычаямъ и предразсудкамъ»…

"Въ надеждѣ на ваше неизмѣнное расположеніе, остаюсь готовый къ услугамъ вашимъ

Бени Добиньи".

Мрачное удовольствіе, съ какимъ дядя Бенъ, очевидно, относился къ своимъ эпистолярнымъ подвигамъ, только подкрѣпляло сомнѣнія учителя.

— Послушайте, сказалъ онъ, беря бумагу изъ рукъ дяди Бена, которую тотъ неохотно выпустилъ, — что тутъ сочинено вами и Рупомъ, и что правда? Неужели вы въ самомъ дѣлѣ богаты?

— Знаете что, м-ръ Фордъ, перебилъ дядя Бенъ, начиная рыться въ карманѣ своей красной рубашки, — я видѣлъ, что вы не совсѣмъ мнѣ довѣряете, когда еще въ первый разъ заговорилъ съ вами объ этихъ вещахъ, а потому я принесъ вамъ доказательства.

Медленно вытащивъ изъ кармана большой конвертъ, въ какомъ присылаются всякія оффиціальныя бумаги, онъ раскрылъ его, вынулъ нѣсколько смятыхъ акціи и подалъ ихъ учителю.

Помня о прежнихъ хитрыхъ уловкахъ дяди Бена, учитель все еще колебался. Акціи были настоящія и выданы на имя Добиньи, но онъ до сихъ поръ не признавалъ тождества дяди Бена съ этимъ лицомъ и считалъ только лишнимъ измышленіемъ во всей этой вымышленной исторіи.

— Вы открылись кому-нибудь, Рупу, напримѣръ? спросилъ онъ многозначительно.

— Разумѣется, нѣтъ, отвѣчалъ дядя Бенъ, слегка нахмурясь съ видомъ обиды. — Только вамъ, м-ръ Фордъ, и юному Стаси изъ банка… онъ не могъ не знать. Я разсчитывалъ, что вы поможете мнѣ переговорить съ нимъ объ этой спорной, порубежной землѣ.

Скептицизмъ м-ра Форда былъ наконецъ побѣжденъ. Никакой шутки нельзя было допустить между агентомъ банка и человѣкомъ въ родѣ дяди Бена, и еслибы онъ выдумалъ всю эту исторію, то не рѣшился бы приводить въ свидѣтели агента.

М-ръ Фордъ протянулъ руку дядѣ Бену.

— Поздравляю васъ, ласково сказалъ онъ, — и простите, если сначала ваша исторія показалась мнѣ невѣроятной. А теперь скажите мнѣ еще вотъ что: у васъ есть какія-нибудь особыя причины скрывать это, кромѣ боязни сознаться, что вы нарушили дикіе и устарѣлые рудные обычаи, которые въ сущности ни для кого не обязательны и которые вашъ успѣхъ обратилъ въ нуль въ практическомъ отношеніи?

— Да, есть другая причина, м-ръ Фордъ, сказалъ дядя Бенъ, разглаживая жесткой рукой смущенную улыбку съ губъ, — то-есть, говоря откровенно, у меня есть причина, почему я желалъ посовѣтоваться съ вами. Мнѣ вовсе не хочется, чтобы Макъ-Кинстри и, разумѣется, Гаррисонъ тоже, — прибавилъ онъ поспѣшно, — узнали, что я купилъ право на спорную землю.

— Понимаю, кивнулъ учитель. Понятно, что вамъ этого не хочется.

— Почему… понятно? торопливо спросилъ дядя Бенъ.

— Ну да полагаю, вамъ нѣтъ охоты ссориться съ двумя вспыльчивыми людьми.

Лицо дяди Бена снова измѣнилось. Но, разгладивъ его рукой, онъ опять какъ будто стеръ съ него появившуюся-было улыбку.

— Скажите: одного вспыльчиваго человѣка, м-ръ Фордъ.

— Хорошо, одного, если вамъ нравится, отвѣчалъ весело учитель. Но разскажите мнѣ, зачѣмъ вы купили эту землю вообще? Вѣдь вы знаете, что она интересна только для Макъ-Кинстри и для Гаррисона.

— Предположимъ, началъ дядя Бенъ медленно, съ большой аффектаціей вытирая рукавомъ закапанную чернилами конторку, предположимъ, что мнѣ надоѣло смотрѣть, какъ Макъ-Кинстри и Гаррисонъ ссорятся изъ-за межи. Предположимъ, что я разсчелъ, что это отбиваетъ охоту селиться тутъ. Предположимъ, что я разсчитывалъ, что, пріобрѣтя эту землю самъ, я примирю обоихъ враговъ.

— Конечно, это весьма похвальное намѣреніе, отвѣтилъ м-ръ Фордъ, съ любопытствомъ наблюдая дядю Бена, а изъ вашихъ словъ о томъ, что есть только одинъ вспыльчивый человѣкъ, я заключаю, что выборъ вашъ уже сдѣланъ. Я надѣюсь, что ваше гражданское мужество будетъ оцѣнено общественнымъ мнѣніемъ Инджіанъ-Спринга, если не этими двумя людьми.

— Поживемъ, увидимъ, загадочно отвѣтилъ дядя Бенъ, но вы еще не уходите, прибавилъ онъ, видя, что учитель разсѣянно вынулъ изъ кармана часы и поглядѣлъ. Еще только половина пятаго. Правда, что больше нечего разсказывать, но я думалъ, что вы съ большимъ интересомъ выслушаете мою исторійку и станете разспрашивать, что я теперь намѣренъ дѣлать, и все такое. Но, можетъ быть, она вовсе не кажется вамъ такой удивительной. Знаете что, прибавилъ онъ съ страннымъ уныніемъ, мнѣ самому она надоѣла хуже горькой рѣдьки!..

— Другъ мой, сказалъ Фордъ, беря его за обѣ руки и устыдившись своей эгоистической разсѣянности, я очень радъ вашей удачѣ. Болѣе того, скажу, что богатство не могло достаться болѣе доброму человѣку. Вотъ. А если я такъ туго воспринималъ вашъ разсказъ, то потому, что онъ вообще удивителенъ, точно волшебная сказка, въ которой добродѣтель вознаграждается, и вы, дружище, представляетесь мнѣ вродѣ какъ бы Сандрильоны мужскаго пола.

Онъ не хотѣлъ нисколько лгать и вовсе не думалъ, что лжетъ: онъ только забылъ о своихъ предыдущихъ сомнѣніяхъ и что они возникали какъ разъ изъ недовѣрія къ достоинствамъ дяди Бена. Но онъ самъ такъ твердо вѣрилъ въ свою искренность, что читатель, безъ сомнѣнія, охотно проститъ его.

Въ порывѣ этой искренности Фордъ растянулся на одной изъ лавокъ и пригласилъ дядю Бена сдѣлать то же самое.

— Ну, дружище, прибавилъ онъ съ мальчишеской веселостью, сообщите-ка о своихъ планахъ; начать съ того, кто раздѣлитъ съ вами ваше счастіе? Конечно, у васъ есть родители, братья, а можетъ быть и сестры?

Онъ умолкъ и съ улыбкой взглянулъ на дядю Бена. Ему какъ-то смѣшно было представить себѣ его въ обществѣ женщинъ.

Дядя Бенъ, который до сихъ поръ держалъ себя съ строгой сдержанностью, — частію отъ уваженія, частію изъ осторожности, — медленно вытянулъ одну ногу, потомъ другую и оперся подбородкомъ на руки.

— Что касается родителей, м-ръ Фордъ, то я въ нѣкоторомъ родѣ сирота.

— Въ нѣкоторомъ родѣ сирота? повторилъ Фордъ.

— Да, продолжалъ дядя Бенъ, сильно упираясь подбородкомъ на руки, отъ чего голова его, съ каждымъ словомъ, слегка наклонялась впередъ, подталкиваемая челюстями, точно дядя Бенъ сообщалъ свои конфиденціи скамейкѣ. Да, то-есть что касается престарѣлаго родителя, то онъ умеръ… умеръ на возвратномъ пути въ Миссури. Что же касается матушки, то, между нами будь сказано, на этотъ счетъ ровно ничего неизвѣстно. Она, видите ли, м-ръ Фордъ, ушла съ однимъ горожаниномъ — совсѣмъ мнѣ постороннимъ человѣкомъ, прежде чѣмъ престарѣлый родитель умеръ, и отъ этого я долженъ былъ оставить школу и не могъ продолжать ученья. И гдѣ теперь она находится, тутъ, тамъ, въ иномъ ли какомъ мѣстѣ, — неизвѣстно и хотя эсквайръ Томкинсъ — онъ адвокатъ, знаете — говорилъ, что престарѣлый родитель могъ бы получить разводъ, кабы захотѣлъ, и отъ этого я бы сталъ круглымъ сиротой, еслибы не могъ доказать, кто я по закону, какъ говоритъ адвокатъ. Но… старикъ, какъ бы то ни было, не развелся. А что касается братьевъ, то былъ у меня братъ и утонулъ въ Ла-Платѣ, а сестеръ никогда не было. Семейныхъ, выходитъ, у меня мало, и совѣтоваться и дѣлиться не съ кѣмъ, какъ вы полагаете?

— Н-да… раздумчиво произнесъ учитель, глядя на дядю Бена, но, можетъ быть, вы воспользуетесь своими преимуществами и заведете теперь собственную семью? Я полагаю, что теперь, когда вы богаты, вы женитесь.

Дядя Бенъ слегка измѣнилъ свою позу и затѣмъ принялся счищать указательнымъ и большимъ пальцами крошки, выпавшія изъ дѣтскихъ корзинокъ и покрывавшія скамейки. Углубившись въ это занятіе и не поднимая глазъ на учителя, онъ проговорилъ:

— Да, видите ли, я въ нѣкоторомъ родѣ женатый человѣкъ.

Учитель встрепенулся.

— Какъ, вы женаты? неужели?

— Видите ли, это тоже вопросъ. Я такой же женатый человѣкъ, какъ и сирота, то-есть все это невѣрно и неизвѣстно.

Онъ помолчалъ, продолжая счищать крошки.

— Я былъ моложе, чѣмъ вы теперь, да и она была не старше. Но она знала гораздо больше меня, а ужь что касается чтенія и письма, то въ этомъ, скажу вамъ, она собаку съѣла. Вы бы въ восторъ пришли, м-ръ Фордъ.

И опять онъ замолчалъ, точно все высказалъ, такъ что учитель нетерпѣливо спросилъ:

— Да гдѣ же она теперь?

Дядя Бенъ медленно покачалъ головой: — я ее не видѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ оставилъ Миссури, вотъ уже пять лѣтъ тому назадъ.

— Но почему же это? въ чемъ дѣло? настаивалъ учитель.

— Да видите ли, какъ вамъ сказать… я убѣжалъ. Не она, знаете, убѣжала, но я убѣжалъ и поселился здѣсь.

— Но почему же? спрашивалъ учитель, съ безнадежнымъ удивленіемъ глядя на дядю Бена. Что-нибудь случилось? Что же именно? развѣ она…

— Она была ученая женщина, сказалъ внушительно дядя Бенъ, и всѣ признавали ее за ученую. Она была вотъ такого роста, продолжалъ онъ, указывая рукой разстояніе средней высоты отъ пола. Невеличка и смуглолица.

— Но должна же была быть у васъ причина бросить ее?

— Мнѣ иногда кажется, осторожно отвѣчалъ дядя Бенъ, что въ нѣкоторыхъ семьяхъ въ крови — состоять въ бѣгахъ. Вотъ моя матушка убѣжала съ постороннимъ человѣкомъ, вотъ и я убѣжалъ. А въ чемъ еще больше сходства, такъ это, какъ папенька могъ получить разводъ съ маменькой, такъ и жена могла развестись со мной. Да она почти-что и развелась. Только вотъ на этотъ счетъ существуетъ нѣкоторая неопредѣленность.

— Но какъ же вы можете находиться въ этомъ сомнѣніи? Или теперь, когда у васъ есть деньги, вы собираетесь разыскать ее?

— Я собирался поискать ее.

— И вернуться къ ней, если найдете ее?

— Я этого не говорилъ, м-ръ Фордъ.

— Но если она не развелась съ вами, то вамъ слѣдуетъ это сдѣлать… если я хорошо понялъ вашъ разсказъ, потому что, по вашимъ собственнымъ словамъ, болѣе безпричиннаго, бездушнаго и вполнѣ неизвинительнаго бѣгства, чѣмъ ваше, я и не знаю.

— Вы думаете? сказалъ дядя Бенъ съ досадной простотой.

— Думаю ли? повторилъ м-ръ Фордъ съ негодованіемъ. Каждый такъ будетъ думать. Никто не можетъ думать иначе. Вы говорите, что бросили ее. и соглашаетесь, что она ничѣмъ этого не заслужила.

— Нѣтъ, ничѣмъ. Говорилъ я вамъ, м-ръ Фордъ, что она умѣла играть на фортепьяно и пѣть?

— Нѣтъ, коротко отвѣтилъ м-ръ Фордъ, вставая съ нетерпѣніемъ и шагая по комнатѣ.

Онъ былъ почти убѣжденъ, что дядя Бенъ опять обманываетъ его. Или подъ покровомъ напускной простоты онъ былъ безусловный эгоистъ и безсердечный человѣкъ, или же говоритъ ему идіотическую ложь.

— Мнѣ жаль, что я не могу ни поздравить васъ, ни выразить свое соболѣзнованіе относительно того, что вы мнѣ только-что разсказали. Я не вижу никакого извинительнаго повода къ тому, чтобы вамъ не разыскать немедленно жены и не загладить своего поведенія. И если вы желаете знать мое мнѣніе, то по-моему это гораздо болѣе почтенный способъ примѣненія вашего богатства, нежели вмѣшательство въ ссоры сосѣдей. Но уже поздно, и я боюсь, что нашей бесѣдѣ пора положить конецъ. Я надѣюсь, что вы обдумаете, что я сказалъ, и, когда мы снова увидимся, примете иное рѣшеніе.

У дверей школы м-ръ Фордъ нарочно позамѣшкался, чтобы дать время дядѣ Бену объясниться или оправдаться. Но тотъ не воспользовался случаемъ, а только сказалъ:

— Вы понимаете, что это секретъ, м-ръ Фордъ?

— Разумѣется, отвѣтилъ м-ръ Фордъ съ плохо скрываемымъ раздраженіемъ.

— О томъ, что я въ нѣкоторомъ родѣ женатый человѣкъ.

— Будьте спокойны, сухо отвѣчали, учитель, у меня нѣтъ ни малѣйшей охоты болтать объ этой исторіи.

Они разстались: дядя Бенъ, болѣе чѣмъ когда-либо приниженный, не взирая на свое богатство, а учитель болѣе чѣмъ когда-либо сознающій свое нравственное превосходство.

II.

Религіозная точка зрѣнія, съ какой м-съ Макъ-Кинстри смотрѣла на цивилизованныя стремленія своего мужа, не была вполнѣ чуждой человѣческихъ страстей.

Эта сильная, честная натура, отказавшаяся отъ женственной прелести единственно лишь изъ чувства долга, теперь, когда этотъ долгъ пересталъ, повидимому, цѣниться, искала убѣжища въ своей давно позабытой женственности и въ тѣхъ безконечно мелочныхъ аргументахъ, рессурсахъ и маневрахъ, которыми располагаетъ женщина.

Она чувствовала странную ревность къ дочери, которая измѣнила натуру ея мужа и вытѣснила традиціи ихъ домашней жизни; она ощущала преувеличенное пренебреженіе къ тѣмъ женскимъ прелестямъ, которыя не играли никакой роли въ ея собственномъ семейномъ счастіи. Она видѣла въ желаніи мужа смягчить дикую суровость ихъ привычекъ только слабую уступку силѣ красоты и наряда — унизительное тщеславіе, которое ей было чуждо въ ихъ борьбѣ за пограничное главенство — которые не могли даровать имъ побѣду въ житейской борьбѣ.

«Локончики», «оборочки» и «бантики» — никогда не помогали имъ въ ихъ странствіяхъ по равнинамъ, никогда не замѣняли остраго зрѣнія, тонкаго слуха, сильныхъ рукъ и выносливости, никогда не ухаживали за больнымъ и не перевязывали раненыхъ.

Когда зависть или ревность вторгается въ женское сердце послѣ сорокалѣтняго возраста, то приноситъ такую горечь, для которой нѣтъ смягченія или облегченія въ кокетствѣ, соревнованіи, страстныхъ порывахъ или невинной нѣжности, которыя дѣлаютъ сносными ревнивые капризы молодыхъ женщинъ. Борьба или соперничество кажутся безнадежными, сила подражанія, ушла. Изъ своей позабытой женственности м-съ Макъ-Кинстри извлекла только одну способность — унизительно страдать и причинять страданіе другимъ.

Способы ея въ этомъ отношеніи не особенно отличались отъ обычныхъ въ этихъ случаяхъ способовъ всѣхъ остальныхъ страждущихъ женщинъ. Злополучный Гирамъ выслушивалъ постоянные попреки въ томъ, что всѣ его неудачи происходятъ отъ проклятой цивилизаціи, измышленной проклятыми янки и которой онъ низко подпалъ. Она, бывшая прежде грубоватой, но усердной сидѣлкой въ болѣзняхъ, теперь сама стала жертвой какихъ-то недомоганій и нервнаго разстройства.

Старинный бродяжническій духъ, болѣзненно подстрекаемый недовольствомъ, заставлялъ ее придумывать хитрые планы для дальнѣйшей эмиграціи. Когда Гирамъ купилъ себѣ рубашки съ крахмаленной грудью, чтобы сопровождать Кресси на балъ, то нервное разстройство м-съ Макъ-Кинстри дошло до крайняго предѣла, и она выражала его тѣмъ, что сама одѣвалась въ самое старое, самое поношенное платье, чтобы поддержать традиціи прошлаго времени.

Ея обращеніе съ Кресси было бы еще рѣшительнѣе, еслибы она имѣла хоть капельку вліянія на нее или хотя бы понимала ее материнскимъ чутьемъ. Но она доходила до того, что открыто выражала сожалѣніе о томъ, что бракъ съ Сетомъ Девисомъ разстроился, такъ какъ его семья по крайней мѣрѣ все еще хранила обычаи и традиціи, уважаемыя ею. Но тутъ уже мужъ приказалъ ей замолчать, объявляя, что отецъ Девиса и онъ самъ такъ «крупно поговорили», что гораздо вѣроятнѣе, что кровь прольется, нежели сольется.

Въ настоящее время она поощряла ухаживаніе Мастерса въ новой и смутной надеждѣ, что это ухаживаніе, отвлекавшее Кресси отъ ученья, было непріятно для Макъ-Кинстри и мѣшало его планамъ. Слѣпая и глухая къ тому, что происходило между ея дочерью и м-ромъ Фордомъ, и ничего не подозрѣвая объ ихъ отношеніяхъ, она чувствовала къ нему глухую антипатію только потому, что считала его осью, вокругъ которой вращались всѣ ея невзгоды.

Никого не видя и затыкая обыкновенно уши при всѣхъ семейныхъ намекахъ на свѣтскіе тріумфы Кресси, она даже не знала о томъ всеобщемъ восторгѣ, который возбудилъ знаменательный вальсъ.

Утромъ того дня, когда дядя Бенъ довѣрилъ учителю свой хитроумный планъ о прекращеніи порубежныхъ несогласій, лай желтаго пса Макъ-Кинстри возвѣстилъ о приближеніи къ мызѣ чужаго человѣка. Оказалось, что то былъ м-ръ Стаей — и мало того, что такой же элегантный и ослѣпительный, какъ въ то утро, когда онъ яркой звѣздой взошелъ на горизонтъ Джонни Фильджи, но вдобавокъ еще и съ побѣдоноснымъ видомъ отъ пріятнаго ожиданія, что увидитъ хорошенькую дѣвушку, которую встрѣтилъ на балѣ.

Онъ не видѣлъ ея около мѣсяца. По собственному счастливому выраженію, онъ являлся сегодня, соединяя въ своей особѣ побѣдоноснаго Меркурія и Аполлона.

Макъ-Кинстри былъ отозванъ на сосѣдній лугъ, и Кресси тѣмъ временемъ взяла на себя обязанность занимать галантнаго гостя. Это было нетрудно. Одно изъ главныхъ ея обольщеній заключалось въ томъ, что, презирая обычную притворную или искреннюю наивность ingénue ея сорта, она вообще показывала своимъ обожателямъ (исключая, можетъ быть, одного только учителя), что отлично понимаетъ то состояніе души, въ какое повергаетъ ихъ ея красота. Она понимала страсть, если и не могла на нее отвѣчать. Эта тактика для застѣнчивыхъ деревенскихъ парней была очень удобна, но въ большинствѣ случаевъ совсѣмъ неудовлетворительна; когда всякіе подходы такъ быстро изобличались, то даже вполнѣ стратегическое отступленіе легко превращалось въ безпорядочное бѣгство.

Прислонясь къ косяку двери, прикрывъ полной ручкой блестящіе глазки отъ солнечныхъ лучей, заливавшихъ ея граціозную, томную фигуру, она ждала аттаки.

— Я не видѣлъ васъ, миссъ Кресси, съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ намъ довелось вмѣстѣ танцовать… ровно мѣсяцъ тому назадъ.

— И это очень нелюбезно съ вашей стороны, такъ какъ вчера вы два раза проходили мимо нашего дома.

— Развѣ вы меня видѣли? спросилъ молодой человѣкъ съ смущеннымъ смѣхомъ.

— Видѣла. Да и собака тоже; да, полагаю, и Джо-Мастерсъ, а также нашъ батракъ. И когда вы прошли мимо, то собака, Мастерсъ, батракъ и мама кликнули папу, и тотъ увязался за вами слѣдомъ съ заряженнымъ ружьемъ. И шелъ за вами съ полмили.

Она отвела руку отъ глазъ, чтобы граціознымъ жестомъ изобразить эту фантастическую процессію, и разсмѣялась.

— Васъ хорошо сторожатъ, проговорилъ Стаси неувѣренно. — И глядя на васъ, миссъ Кресси, прибавивъ онъ смѣлѣе, я этому не удивляюсь.

— Да, можно сказать, что вмѣстѣ съ папашиной межой я зорко охраняюсь отъ скоттеровъ и бродягъ.

Какъ ни были грубы и неделикатны ея рѣчи, но лѣнивая ласка въ голосѣ и хорошенькое личико смягчали ихъ. Рѣчь ея была такъ же живописна и чужда условности, какъ и ея движенія. Такъ по крайней мѣрѣ думалъ м-ръ Стаси и рѣшилъ смѣло повести дальнѣйшую аттаку.

— Вотъ что, миссъ Кресси, такъ какъ дѣло, которое привело меня сегодня къ вашему отцу, это чтобы если можно побудить его войти въ сдѣлку на счетъ порубежныхъ притязаній, то, быть можетъ, вы примете мои услуги и на свой собственный счетъ.

— Это означаетъ, лукаво отвѣтила молодая особа, что это дѣло касается меня столько же, сколько и папы. Вы не хотите допускать никакого захвата, кромѣ вашего собственнаго. Покорнѣйше благодарю, сэръ.

И она дѣлаетъ граціозный книксенъ, примемъ выставляетъ наружу хорошенькій башма чекъ, окончательно обвороживъ его.

— Что жъ, это будетъ честная сдѣлка, началъ онъ, смѣясь.

— Сдѣлка значитъ, что кто-нибудь что-нибудь уступаетъ. Кто же и что уступитъ въ этой сдѣлкѣ?

Самодовольный Стаси вообразилъ, что этотъ отвѣтъ еще кокетливѣе его вопроса.

— Ага! это должна рѣшить миссъ Кресси.

Но молодая особа снова прислонилась къ косяку въ прежней удобной позѣ и благоразумно замѣтила, что это дѣло парламентера.

— Ахъ, хорошо! ну такъ предположимъ, что прежде всего мы уступимъ Сета Девиса? Вы видите, миссъ Кресси, что я нетребователенъ и свѣдущъ.

— Вы пугаете меня, кротко отвѣтила Кресси. Но мнѣ сдается, что онъ самъ устранился отъ всякихъ сдѣлокъ.

— Онъ былъ въ ту ночь на балѣ и глядѣлъ звѣремъ. Въ то время какъ я танцовалъ съ вами, онъ готовъ былъ меня съѣсть.

— Бѣдный Сетъ! А вѣдь онъ былъ прежде такъ разборчивъ въ пищѣ, отвѣтила остроумная Кресси.

М-ра Стаси всего повело отъ смѣха.

— А затѣмъ идетъ м-ръ Добни… дядя Бенъ… продолжалъ онъ, не такъ ли? Очень скромный поклонникъ, но очень хитрый. Себѣ на умѣ человѣкъ. Притворяется, что учится только затѣмъ, чтобы быть поближе къ одной особѣ, не такъ ли? Хотѣлъ бы стать опять мальчикомъ, потому что познакомился съ одной дѣвочкой!

— Я бы боялась васъ, еслибы вы всегда здѣсь жили, сказала Кресси, съ непобѣдимой наивностью, но, можетъ быть, тогда вы бы не были такъ свѣдущи!

Стаси принялъ это за комплиментъ.

— А еще есть вѣдь и Мастерсъ, прибавилъ онъ вкрадчиво.

— Только не Джо? сказала Кресси съ тихомъ смѣхомъ, оглядываясь на дверь.

— Да? спросили. Стаси съ безпокойной улыбкой. Ахъ! я вижу, что его мы не должны устранять… Онъ тамъ? прибавилъ онъ, слѣдя за ея взглядомъ.

Но молодая дѣвушка старательно отворачивалась отъ него.

— Вотъ и все? спросила она, послѣ минутнаго молчанія.

— Ну нѣтъ… есть еще этотъ напыщенный школьный учитель, который отбилъ васъ въ вальсѣ у меня… этотъ м-ръ Фордъ.

Будь онъ вполнѣ хладнокровный и безпристранный наблюдатель, онъ могъ бы замѣтить, хотя видѣлъ Кресси только въ профиль, что рѣсницы у нея слегка дрогнули, и все лицо затѣмъ застыло, какъ въ тотъ моментъ, когда учитель вошелъ въ бальную залу. Но онъ не былъ наблюдателенъ и ничего не замѣтилъ. Да и Кресси быстро оправилась. Ея обычное томное выраженіе вернулось къ ней и, лѣниво поворачивая къ нему голову, она сказала:

— Вотъ идетъ папа. Я полагаю, вы не прочь показать мнѣ образчикъ изящнаго слога въ переговорахъ съ нимъ, прежде нежели испытаете свое краснорѣчіе на мнѣ.

— Разумѣется, нѣтъ, отвѣчалъ Стаси, ни мало не недовольный тѣмъ, что хорошенькая и умная дѣвушка будетъ присутствовать при его бесѣдѣ съ отцомъ, въ которой, какъ онъ воображалъ, онъ щегольнетъ своимъ дипломатическимъ искусствомъ и любезностью.

— Не уходите. Я ничего такого не скажу, чего бы не поняла или не должна была слышать миссъ Кресси.

Послышался звонъ шпоръ, и тѣнь отъ ружья Макъ-Кинстри легла между ораторомъ и Кресси и освободила ее отъ отвѣта. Макъ-Кинстри смущенно оглядѣлся и, не видя м-съ Макъ-Кинстри, какъ будто успокоился и даже на его мѣдно-красномъ, какъ у индійца, лицѣ изгладились слѣды неудовольствія отъ того, что онъ упустилъ въ это утро громаднаго оленя. Онъ осторожно поставилъ ружье въ уголъ, снялъ съ головы мягкую войлочную шляпу, сложилъ ее и сунулъ въ одинъ изъ просторныхъ кармановъ своей куртки, повернулся къ дочери и, фамильярно положивъ искалѣченную руку ей на плечо, сказалъ внушительно, не глядя на Стаси:

— Что нужно этому иностранцу, Кресси?

— Быть можетъ, я самъ лучше вамъ объясню это, заговорилъ Стаси. Я явился отъ имени Бенгама и К° въ Сан-Франциско, которые купили испанское право на часть здѣшняго имѣнія. Я…

— Довольно! проговорилъ Макъ-Кинстри мрачно, но внушительно.

Онъ вынулъ шляпу изъ кармана, надѣлъ ее, пошелъ, въ уголъ и взявъ ружье, впервые глянулъ на Стаси своими сонными глазами, затѣмъ презрительнымъ жестомъ поставилъ ружье обратно въ уголъ и, движеніемъ руки указавъ на дверь, сказалъ:

— Мы уладимъ это дѣло на дворѣ. Кресси, ты оставайся здѣсь. Такой разговоръ приличенъ между мужчинами.

— Но, папа, сказала Кресси, кладя лѣниво руку на рукавъ отца, нисколько не измѣнившись въ лицѣ и съ прежнимъ веселымъ выраженіемъ. — Этотъ джентльменъ явился сюда для компромисса.

— Для… чего? спросилъ Макъ-Кинстри, презрительно глядя за дверь — незнакомое слово, показалось ему почему-то, должно обозначать особенную породу мустанговъ.

— Чтобы попытаться придти къ какому-нибудь соглашенію, сказалъ Стаси. Я вовсе не прочь идти съ вами на дворъ, хотя думаю, что мы можемъ обсудить это дѣло такъ же хорошо и здѣсь.

Онъ не понизилъ тона, хотя сердце его сильнѣе забилось при воспоминаніи объ опасной репутаціи, какою пользовался хозяинъ дома.

— Говорите, сказалъ Макъ-Кинстри.

— Дѣло въ томъ, что мы пріобрѣли клочекъ земли, изъ-за которой у васъ идетъ распря съ Гаррисонами. Мы обязаны ввести покупателя мирно во владѣніе. Но, чтобы выиграть время, готовы купить этотъ клочекъ у того, кто можетъ его продать. Говорятъ, что вы можете. Продайте намъ эту землю, и тогда Гаррисоны будутъ принуждены закономъ отказаться отъ всякихъ на него притязаній.

— Закономъ? повторилъ Макъ-Кинстри задумчиво.

— Да. Такимъ образомъ все дѣло будетъ улажено. Мы не только платимъ вамъ деньги, но и освобождаемъ васъ отъ Гаррисоновъ.

Онъ съ самодовольной улыбкой взглянулъ на Кресси.

Макъ-Кинстри погладилъ рукой лобъ и глаза, точно разгоняя въ нихъ боль.

— Итакъ вы не предполагаете входить въ сдѣлку съ Гаррисонами?

— Мы совсѣмъ не признаемъ ихъ правъ, отвѣчалъ Стаси.

— И не заплатите имъ ничего?

— Ни гроша. Вы видите, м-ръ Макъ-Кинстри, продолжалъ онъ великодушно, съ лукавой улыбкой взглядывая на Кресси, что наша сдѣлка вовсе не такова, чтобы рѣшать ее за порогомъ дома.

— Вы думаете? спросилъ Макъ-Кинстри рѣшительнымъ, хотя и лѣнивымъ тономъ, вторично взглянувъ на Стаси глазами, налитыми кровью и выражавшими тупую боль, напоминая глаза тѣхъ самыхъ оленей, которыхъ онъ загонялъ на охотѣ. Ну, я съ вами не согласенъ.

Онъ указалъ на дверь искалѣченной рукой.

— Пожалуйте на минутку за дверь.

Стаси вздрогнулъ, пожалъ плечами и недовѣрчиво переступилъ за порогъ. Кресси, не мѣняясь въ лицѣ, лѣниво за нимъ послѣдовала.

— Но я откажусь! сказалъ Макъ-Кинстри, медленно разглядывая Стаси. Я скажу, что это будетъ низостью относительно Гаррисоновъ, весь этотъ вашъ компромиссъ. Вмѣсто такого мира и спокойствія, которые предлагаютъ мнѣ вашъ законъ и цивилизація, я предпочитаю свою войну и беззаконіе.

— Что жъ, я сочту своимъ долгомъ передать это моимъ довѣрителямъ, отвѣчалъ Стаси съ напускной безпечностью, которая однако плохо скрывала его удивленіе и досаду. Вѣдь это до меня не касается.

— Если только, вмѣшалась Кресси, занявъ свою позицію у двери, если только вы отказались отъ вашей другой сдѣлки.

— Какой другой сдѣлки? спросилъ Макъ-Кинстри внезапно, съ загорѣвшимися глазами.

Стаси бросилъ быстрый, негодующій взглядъ на молодую дѣвушку, которая приняла его съ веселымъ смѣхомъ.

— О, ничего, папа, такъ маленькая глупость. Еслибы вы слышали, какъ этотъ джентльменъ краснорѣчивъ, когда говоритъ не о дѣлѣ. Такой, право, веселый и забавный.

Проворчавъ сквозь зубы: — добраго утра, молодой человѣкъ вышелъ за дверь, но Кресси послѣдовала за нимъ до самыхъ воротъ и тамъ, защищая глаза отъ солнца, проговорила:

— Сегодня вамъ не повезло въ сдѣлкахъ. Въ другой разъ, можетъ быть, будете счастливѣе.

— Добраго утра, миссъ Макъ-Кинстри

Она протянула ему руку. Онъ съ притворной развязностью, но осторожно взялъ ее, точно то была бархатная лапка молоденькой пантеры, которая только-что оцарапала его. Въ сущности то же она и была, какъ не отродье этого дикаго звѣря, Макъ-Кинстри.

Когда фигура его исчезла изъ виду, Кресси поглядѣла на заходящее солнце. Затѣмъ вернулась въ домъ и прошла въ свою комнату. Проходя мимо окна, она увидѣла, что отецъ уже вскочилъ на мустанга и ускакалъ прочь въ погонѣ за «спокойствіемъ», котораго его лишилъ предыдущій разговоръ. Темныя точки, двигавшіяся въ разныхъ мѣстахъ по лугу, были ребятишки, возвращавшіеся домой изъ школы.

Кресси торопливо завязала у подбородка соломенную шляпу и выскользнула какъ тѣнь изъ дома, въ заднюю дверь.

III.

Тѣмъ временемъ, не подозрѣвая о внезапномъ увлеченіи своего мужа старинными порубежными принципами и традиціями, оживленными въ немъ неожиданнымъ посѣщеніемъ Стаси, м-съ Макъ-Кинстри медленно возвращалась отъ пастора, послѣ пространной и мрачной исповѣди о всѣхъ своихъ невзгодахъ и чувствахъ.

Въ то время, когда она проходила по рощѣ, разстилавшейся между школьнымъ домомъ и мызой, она увидѣла передъ собой хорошо знакомую фигуру Сета Девиса, и, съ обычной преданностью интересамъ мужа, хотѣла пройти мимо, не сказавъ съ нимъ ни слова, не смотря на то, что жалѣла о разстроившемся сватовствѣ дочери. Но Сетъ, по видимому, сторожилъ ее и не хотѣлъ пропустить молча.

Увидя, что онъ собирается остановить ее, она съ угрозой вытянула руку впередъ. Не смотря на ея смѣшной костюмъ и неуклюжую фигуру, поза ея была полна достоинства.

— Слова, которыя не забываются, были обмѣнены между тобой, Сетъ Девисъ, и моимъ мужемъ, сказала она поспѣшно,. — а потому сойди съ моей дороги и пропусти меня.

— Но вѣдь мы съ вами не ссорились, тетушка Речель, сказалъ онъ жалобно, употребляя фамильярный титулъ, какимъ величали ее всѣ домочадцы. — Я вамъ зла не желаю и сейчасъ докажу это: я кое-что сообщу вамъ. И сдѣлаю я это совсѣмъ безкорыстно, такъ какъ во всей Калифорніи не найдется такого золота, что годилось бы на обручальное кольцо, которымъ бы меня можно было связать съ Кресси. Я хочу только предупредить васъ, что васъ обманываютъ, водятъ за носъ. Пока вы тутъ хороводились съ Джо Мастерсомъ, хитрый лицемѣръ и подлипало, учитель-янки, увлекаетъ вашу дочь на погибель.

— Брось это дѣло, Сетъ Девисъ, — сказала и-съ Макъ-Кинстри сурово. — Или будь настолько отваженъ, что скажи это мужчинѣ. Это Гираму слѣдуетъ знать.

— А что, если онъ знаетъ и потворствуетъ этому? Что, если онъ готовъ на все, чтобы угодить этимъ проклятымъ янки? — сказалъ Сетъ съ ехидствомъ.

Дрожь горькаго сомнѣнія потрясла м-съ Макъ-Кинстри. Тѣмъ не менѣе она мрачно проговорила:

— Это ложь. Гдѣ доказательства?

— Доказательства? — повторилъ Сетъ. — Кто вертится около школы, чтобы вести интимныя бесѣды съ учителемъ, и кто сводитъ его съ Кресси при всемъ честномъ народѣ? — вашъ мужъ. Кто каждый вечеръ гуляетъ съ этимъ лукавымъ псомъ, учителемъ? — ваша дочь. Кто прячется по сараямъ? — ваша дочь и учитель. Доказательства? Да спросите, кого хотите. Спросите дѣтей. Вотъ идетъ Джонни… Эй! Джонни! поди сюда!

Онъ внезапно повернулся къ смородинному кусту, росшему возлѣ тропинки, изъ-за котораго только-что показалась кудрявая головка Джонни Фильджи. Возвращавшійся домой ребенокъ съ трудомъ пролѣзъ самъ сквозь кустъ и протащилъ свою аспидную доску, книги и маленькую корзинку, гдѣ лежала обыкновенно его провизія и которая теперь была полна ягодъ, такихъ же незрѣлыхъ, какъ и онъ самъ и подошелъ къ нимъ.

— Вотъ тебѣ на пряники, Джонни! сказалъ Сетъ, подавая мелкую монету Джонни и стараясь скорчить въ улыбку свое искаженное злостью лицо.

Маленькая, запачканная ягодами ручка Джонни Фильджи быстро зажала въ кулакъ монету.

— Ну смотри же теперь: не лги. Гдѣ Кресси?

— Цѣлуется съ своимъ beau.

— Добрый мальчикъ. А кто ея beau?

Джонни колебался. Онъ видѣлъ однажды Кресси вмѣстѣ юъ учителемъ и слышалъ, какъ другія дѣти шептались о томъ, что они влюблены другъ въ друга. Но поглядѣвъ на Сета и на м-съ Макъ-Кинстри, онъ подумалъ, что для взрослыхъ людей требуется что-нибудь болѣе интересное, нежели такой простой и глупый фактъ. Будучи мальчикомъ честнымъ и съ богатымъ воображеніемъ, онъ рѣшилъ заслужить полученныя деньги.

— Говори, Джонни, не бойся.

Джонни не «боялся», но соображалъ. Нашелъ! Онъ припомнилъ, что только-что видѣлъ феникса, блестящаго и обаятельнаго Стаси, возвращавшагося изъ пограничнаго лѣса. Что могло быть поэтичнѣе и удивительнѣе, какъ связать его имя съ Кресси. Онъ поспѣшно отвѣчалъ:

— Мистеръ Стаси. Онъ подарилъ ей часы и кольцо изъ настоящаго золота. Они обвѣнчаются въ Сакраменто.

— Лжешь, поросенокъ, сказалъ Сетъ, грубо хватая мальчика; но м-съ Макъ-Кинстри вступилась за него.

— Оставь мальчишку въ покоѣ, проговорила она съ сверкающими глазами. — Мнѣ надо съ тобой поговоритъ.

Сетъ выпустилъ Джонни.

— Это все штуки, сказалъ онъ. — Его подучилъ Фордъ.

Но Джонни, забравшись въ безопасное убѣжище, позади смородиннаго куста, рѣшилъ огорошить ихъ новыми фактами,

— А я знаю еще кое-что! закричалъ онъ.

— Говори, чортово отродье, заревѣлъ Сетъ.

— Я знаю шерифа Бригса; онъ поѣхалъ на межу съ цѣлой толпой людей и коней, прокричалъ Джонни. — Гаррисонъ послалъ своего папу прогнать стараго Макъ-Кинстри. Ура!

М-съ Макъ-Кинстри повернула свое смуглое лицо къ Сету.

— Что такое онъ говоритъ?

— Просто ребячій вздоръ, отвѣчалъ онъ. — А если и правду, то подѣломъ Гираму Макъ-Кинстри.

Она оттолкнула его, говоря:

— Прочь съ моей дороги, Сетъ Девисъ, и если это твои штуки, то ты поплатишься за нихъ.

Она прошла мимо, направляясь туда, гдѣ стоялъ Джонни, но, при приближеніи этой высокой женщины съ сердитыми глазами, мальчикъ убѣжалъ. Она колебалась съ минуту, затѣмъ махнувъ съ угрозой рукой въ сторону Сета, поспѣшно направилась къ межѣ.

Она вѣрила не столько разсказалъ мальчика, сколько скрытой угрозѣ въ манерахъ Сета Девиса. Она, пройдя до опушки лѣса и нѣсколько сотъ ярдовъ далѣе, очутилась на краю южнаго ската, который спускался какъ разъ на обширный лугъ, составлявшій спорный участокъ земли. Все кругомъ было тихо и спокойно. Посреди луга и возлѣ ручейка, протекавшаго по нему, стоялъ сарай Макъ-Кинстри, одинокая постройка, куда убиралось сѣно съ луга. М-съ Макъ-Кинстри тревожно озиралась.

Кругомъ не было видно ни признака жизни или движенія вся окрестность казалась уединенна, пустынна и безлюдна. Но, оглядѣвъ по ту сторону ручья, она замѣтила вдали легкую, правильную зыбь въ высокой густой травѣ и поверхъ ея нѣсколько штукъ войлочныхъ шляпъ. Сомнѣнія не было. Отрядъ людей приближался къ межѣ.

Быстрый стукъ копытъ за ея спиной заставилъ ея сердце встрепенуться отъ радости. Она едва успѣла отскочить въ сторону, какъ мимо нея съ холма пронесся ея мужъ съ своими послѣдователями. Но его дикій вопль: — Гаррисоны продали насъ! не сказалъ ей ничего новаго. Она побѣжала къ сараю; онъ долженъ быть пунктомъ опоры, оплотомъ въ случаѣ пораженія. Въ немъ подъ сѣномъ спрятано было оружіе на случай. Она сбросила съ плечъ шаль, стѣснявшую ея движенія, шляпка изъ суроваго полотна свалилась у нея съ головы, и сѣдые волосы развѣвались по плечамъ, точно грива; лицо и руки были исцарапаны терновникомъ и запылены. Она неслась точно дикій звѣрь, котораго травятъ охотники и не то сбѣжала, не то скатилась съ холма и подбѣжала къ сараю, запыхавшись и не слыша подъ собою ногъ.

Но какой контрастъ ждалъ ее тутъ! Ей почти не вѣрилось, что ея мужъ только-что проскакалъ мимо съ воинственнымъ кличемъ. Пограничный лугъ замыкался мягкой линіей граціозныхъ изъ, въ которыхъ скрылись фигуры всадниковъ, точно на вѣки. Ничто не нарушало мирной красоты разстилавшейся передъ нею картины. На одну секунду миръ и спокойствіе окружающаго отразились и на ней, но затѣмъ она вспомнила, что нельзя терять ни минуты, если она хочетъ приготовить сарай для обороны. Она подбѣжала къ двери сарая и пріотворила ее. Легкій женскій крикъ пополамъ со смѣхомъ донесся изъ сарая, вмѣстѣ съ шелестомъ платья, и въ тотъ самый моментъ, какъ она распахнула дверь сарая, легкая фигура выпрыгнула въ окно. Въ полутемномъ сараѣ она увидѣла школьнаго учителя, Джона Форда. Онъ былъ одинъ.

Ощущеніе стыда и смущенія, окрасивъ румянцемъ щеки Форда, смѣнилось испугомъ, когда онъ увидѣлъ окровавленное лицо и растрепанные волосы м-съ Макъ-Кинстри. Она замѣтила это. Въ ея глазахъ это было лишнимъ доказательствомъ его вины. Не говоря ни слова, она заперла за собой тяжелую дверь и безъ посторонней помощи укрѣпила ее громаднымъ болтомъ. Послѣ того повернулась къ нему, обтирая пыль съ лица и рукъ.

— Съ вами была здѣсь Кресси? спросила она.

Онъ колебался, все еще съ удивленіемъ глядя на нее.

— Не лгите.

Онъ встрепенулся.

— Я и не собирался лгать, съ негодованіемъ отвѣтилъ онъ… Она была…

— Я не спрашиваю, какъ далеко вы зашли, продолжала она, указывая на соломенную шляпку Кресси, нѣсколько книгъ и букетъ изъ дикихъ цвѣтовъ, валявшійся на сѣнѣ, и знатьэтого не хочу. Черезъ пять минутъ или отецъ ея будетъ здѣсь или же псы, Гаррисоны, которые продали насъ, явятся съ цѣлымъ полчищемъ отбирать землю. Если это — она указала съ презрѣніемъ на книги и цвѣты — значитъ, что вы присоединяетесь къ намъ и готовы раздѣлить съ нами долю горькую или сладкую, то приподнимите это сѣно и выньте изъ-подъ него ружье, чтобы защищать насъ. Если у васъ что другое на умѣ, то спрячьтесь въ это сѣно сами и ждите, пока придетъ Гирамъ и выберетъ минуту заняться вами.

— А если я не хочу ни того ни другаго? надменно спросилъ онъ.

Она поглядѣла на него съ невыразимымъ презрѣніемъ.

— Вонъ окно; вылѣзайте въ него, пока есть время, и я еще не заперла его. Если увидите Гирама, то скажите ему, что оставили старуху защищать сарай, гдѣ вы прятались съ его дочерью.

Прежде нежели онъ успѣлъ отвѣтить, донесся отдаленный выстрѣлъ, вслѣдъ за которымъ тотчасъ же послѣдовалъ другой. Съ жестомъ досады онъ пошелъ къ окну, оглянулся и поглядѣлъ на старуху, заперъ окно и вернулся назадъ.

— Гдѣ ружье? спросилъ онъ почти грубо.

— Я такъ и думала, что вы не убѣжите, отвѣчала она, разгребая сѣно, подъ которымъ открылся длинный ящикъ, покрытый просмоленной парусиной. Въ ящикѣ оказался порохъ, пули и два ружья. Онъ взялъ одно.

— Полагаю, что могу узнать за что я буду драться? сухо спросилъ онъ.

— Вы можете отвѣтить: «за Кресси», если они — указывая въ сторону, откуда раздались выстрѣлы — спросятъ васъ, отвѣчала она такъ же сдержанно. А теперь станьте вонъ тамъ и ждите, что будетъ дальше.

Онъ быстро забрался на указанное мѣсто, довольный, что избавляется отъ общества женщины, которую въ эту минуту почти ненавидѣлъ. Въ своей безразсудной страсти къ Кресси, онъ постоянно избѣгалъ мысли объ ея родственникахъ; мать напомнила ему о нихъ, и такъ живо, что сама страсть къ Кресси почти прошла въ немъ; въ эту минуту онъ былъ занятъ только дурацкимъ, досаднымъ и безусловно безнадежнымъ положеніемъ, въ какое попалъ. Горечь этой мысли и соображенія о личной опасности до того поглощали его, что онъ надѣялся на шальную пулю въ этой путаницѣ, которая бы выручила его и освободила отъ отвѣтственности. Запертый въ сараѣ съ остервенѣлой старой бабой для беззаконной обороны сомнительныхъ правъ, съ сознаніемъ, что такая же сомнительная страсть вовлекла его въ это и что ей это извѣстно… да! изъ такого положенія могла его выручить только смерть! Еслибы нужна была еще лишняя боль къ его терзаніямъ, то только горькое убѣжденіе, что Кресси не оцѣнитъ его жертвы, и что, можетъ быть, въ эту самую минуту она хладнокровно радуется тому, что сама такъ дешево отдѣлалась.

Вдругъ онъ услышалъ выстрѣлъ и лошадиный топотъ. Въ щели сарая Фордъ могъ видѣть всю долину, разстилавшуюся передъ сараемъ, и линію изъ. Въ то время какъ онъ глядѣлъ въ щель, пять человѣкъ поспѣшно выскочили съ лѣвой стороны и побѣжали къ сараю. Макъ-Кинстри съ своими сторонниками одновременно появились справа и поскакали имъ на перерѣзъ. Но всадники не успѣли проскакать разстоянія, отдѣлявшаго ихъ отъ сарая, и подоспѣли уже тогда, когда Гаррисоновская партія остановилась передъ запертой и забаррикадированной дверью сарая.

Смущеніе ихъ было встрѣчено насмѣшливымъ хохотомъ партіи Макъ-Кинстри, хотя и она также была удивлена. Но въ этотъ краткій моментъ Фордъ узналъ въ предводителѣ Гаррисоновъ хорошо знакомое лицо шерифа Туоломни. Только этого недоставало, чтобы довести до зенита несчастную звѣзду, преслѣдовавшую его. Онъ пошелъ не только въ беззаконные противники беззаконныхъ же силъ, но сопротивлялся самому закону. Онъ понялъ, въ чемъ дѣло. Какая-нибудь дурацкая выдумка дяди Бена ускорила аттаку!

Воюющія стороны уже держали наготовѣ оружіе, хотя сарай раздѣлялъ обѣ партіи. Но ловкимъ фланговымъ обходомъ партія Макъ-Кинстри обошла партію Гаррисоновъ и заняла позицію во фронтѣ, прикрываясь высокимъ кустарникомъ. Грозный залпъ заставилъ отрядъ Гаррисона, собиравшійся ломать дверь сарая, отступить за сарай. Наступила минутная пауза, и затѣмъ послѣдовали переговоры…

— Ну! чего же вы не ломаете дверь, негодяи? Она васъ не съѣстъ!

— Онъ боится, что болтъ выстрѣлитъ.

Хохотъ партіи Макъ-Кинстри.

— Вылѣзай изъ высокой травы и покажи свое мурло, идіотъ эдакій!

— Онъ не можетъ; растерялъ свой порохъ, собираетъ его по землѣ.

Оглушительный хохотъ партіи Гаррисоновъ.

Каждый человѣкъ ждалъ этого перваго выстрѣла, который долженъ былъ ускорить битву. Даже при всемъ ихъ беззаконіи природный инстинктъ дуэли сдерживалъ ихъ. Представитель закона признавалъ какъ самый принципъ, такъ и его практическое значеніе при столкновеніяхъ, но ему не хотѣлось жертвовать кѣмъ-либо изъ своихъ людей для аттаки, которая вызоветъ немедленно ружейную пальбу со стороны Макъ-Кинстри. Какъ храбрый человѣкъ, онъ взялъ бы рискъ на себя, но, какъ человѣкъ осторожный, онъ размышлялъ, что его наскоро собранные люди были всѣ партизаны, и если онъ падетъ, то столкновеніе разрѣшится партизанской схваткой, при чемъ не останется ни одного безпристрастнаго свидѣтеля, чтобы оправдать его поведеніе въ глазахъ общественнаго мнѣнія. Учитель тоже зналъ это, а потому сдержалъ первое движеніе, побуждавшее его явиться посредникомъ; его единственной поддержкой теперь была сдержанность Макъ-Кинстри и снисходительность шерифа. Въ слѣдующій моментъ то и другое, казалось, ему измѣнило.

— Ну, чего же вы прохлаждаетесь? подсмѣивался Дикъ Макъ-Кинстри; кто по вашему спрятался въ сарай?

— Я вамъ скажу, коли хотите знать, закричалъ яростный голосъ со стороны холма. — Кресси Макъ-Кинстри и учитель.

Обѣ партіи живо повернулись къ третьему лицу, подошедшему къ нимъ незамѣтно. Но тутъ изъ сарая послышался голосъ м-съ Макъ-Кинстри.

— Лжешь, Сетъ Девисъ!

Судьба, очевидно, была противъ шерифа. Кратковременное преимущество, доставленное ему неожиданнымъ появленіемъ Сета Девиса въ роли нейтральнаго свидѣтеля, было безусловно испорчено непредвидѣннымъ открытіемъ присутствія въ сараѣ м-съ Макъ-Кинстри! Женщина замѣшана въ битвѣ, да къ тому еще и старая! Бѣлую женщину приходилось силой выдворять съ мѣста. Во всемъ неписанномъ кодексѣ юго-западнаго рыцарства не существовало такого прецедента.

— Ребята! сказалъ онъ своимъ послѣдователямъ съ отвращеніемъ, назадъ и оставьте въ покоѣ чортовъ сарай. Но вамъ, Гирамъ Макъ-Кинстри, я даю пять минутъ времени, чтобы высвободиться изъ-подъ кабалы вашей жены!

Кровь его разгорѣлась, и онъ сердился на свою минутную слабость, тѣмъ болѣе, что считалъ себя жертвой обмана.

Снова роковой сигналъ, казалось, былъ неизбѣженъ, и снова онъ былъ отсроченъ. Гирамъ Макъ-Кинстри, звеня шпорами и съ ружьемъ въ рукѣ, выступилъ изъ-за сарая и предсталъ прямо передъ лицомъ своихъ противниковъ.

— Что будетъ черезъ пять минутъ, то мы увидимъ, началъ онъ своимъ лѣнивымъ и сонливымъ голосомъ. Но теперь какъ разъ Сетъ Девисъ перекорялся съ моей женой. И прежде чѣмъ начнется что другое, онъ долженъ взять свои слова назадъ. Жена говоритъ, что онъ лжетъ, и я говорю, что онъ лжетъ и вотъ теперь готовъ постоять за это.

Право личнаго оскорбленія, идущаго впереди общаго дѣла — слишкомъ укоренившійся пограничный принципъ, чтобы имъ пренебрегать. Обѣ партіи отступили, и глаза всѣхъ обратились на то мѣсто, гдѣ стоялъ Сетъ Девисъ. Но онъ исчезъ.

Куда?

Когда м-съ Макъ-Кинстри прокричала свое опроверженіе изъ сарая, онъ воспользовался всеобщимъ удивленіемъ, чтобы, проскользнувъ въ дверь, вскочить на груду сѣна, гдѣ помѣщался учитель. Глаза ихъ встрѣтились и яростно сверкнули, но прежде нежели Сетъ Девисъ успѣлъ крикнуть, учитель выронилъ свое ружье, схватилъ его за горло и всунулъ пригоршню сѣна въ его ротъ. Яростная, но безмолвная борьба послѣдовала затѣмъ; сѣно, на которомъ они боролись, заглушало всякій шумъ и скрывало ихъ отъ всѣхъ, но отъ возни масса сѣна подалась и стала скатываться на полъ. Учитель, сидѣвшій на Сетѣ, покатился вмѣстѣ съ нимъ. Сетъ воспользовался этимъ моментомъ, чтобы высвободить руку и вытащить складной ножъ изъ-за сапога, но прежде нежели онъ успѣлъ всадить его въ учителя, изо всей силы ударился головою о выдающуюся балку въ сараѣ и безъ звука и шума повалился на землю. Все это произошло такъ быстро и безшумно, что никто ничего не замѣтилъ; вдобавокъ сѣно, продолжавшее катиться сверху, скрыло обоихъ соперниковъ отъ глазъ присутствующихъ, и даже м-съ Макъ-Кинстри не видѣла смертельной борьбы, происходившей въ двухъ шагахъ отъ нея.

Учитель поднялся съ полу, оглушенный, съ засоренными глазами, но съ чувствомъ полнаго и удовлетвореннаго торжества. Онъ не подозрѣвалъ о серьезности катастрофы, постигшей Сета, и, сжимая въ рукѣ ружье, ждалъ новаго нападенія съ его стороны.

— Онъ хотѣлъ убить меня и убилъ бы, еслибы удалось! Если онъ опять нападетъ на меня, я долженъ его убить! повторялъ онъ самому себѣ.

Ему не приходило въ голову, что это несообразно ни съ его предыдущими разсужденіями, ни вообще съ его принципами. Все было тихо. Ожиданіе раздражало его. Въ чемъ дѣло? чего они всѣ притаились?

Прислушиваясь съ величайшимъ напряженіемъ, онъ услышалъ отдаленный выстрѣлъ и глухой топотъ лошадиныхъ копытъ. Внезапный страхъ, что Макъ-Кинстри разбитъ и обратился въ бѣгство, и досада на такой исходъ заставили его выглянуть въ слуховое окно. Но въ ту же самую минуту послышался голосъ:

— Остановитесь, шерифъ!

Это былъ голосъ агента Стаси.

Наступилъ моментъ недовольнаго ропота. Но его слова были подкрѣплены приказаніемъ другаго голоса слабаго, негероическаго, всѣмъ знакомаго голоса.

— Я приказываю прекратить все это.

Послѣдовалъ взрывъ ироническаго смѣха.

Голосъ принадлежалъ дядѣ Бену.

— Отстаньте! не время дурачиться! сказалъ грубо шерифъ.

— Онъ въ своемъ правѣ, шерифъ Бригесъ, сказалъ поспѣшно Стаси, вы дѣйствуете по его предписанію; онъ владѣлецъ этой земли.

— Что такое? да вѣдь это Бенъ Добни?

— Да; онъ, Добиньи, и купилъ эту землю у насъ.

Послѣ минутнаго смущенія поднялся торопливый шопотъ.

— Дѣло въ томъ, братцы, началъ дядя Бенъ убѣдительнымъ тономъ, что этотъ молодой человѣкъ, хотя и проницателенъ и доброжелателенъ, а слишкомъ поторопился обратиться къ закону. Со мной, братцы, надо поладить безъ вмѣшательства закона, — безъ всякихъ документовъ, ружейныхъ выстрѣловъ и свалки. Мы все это обтолкуемъ за стаканомъ вина. Если шерифа даромъ потревожили, я заплачу за убытки. Вы меня знаете, братцы. Это вѣдь я… Добни или Добиньи, какъ вамъ лучше нравится.

Но молчаніе, послѣдовавшее затѣмъ, очевидно, не означало вовсе, что страсти уже улеглись. Оно было прервало саркастическимъ замѣчаніемъ Дика Макъ-Кинстри:

— Если Гаррисонамъ все равно, что ихъ лугъ потоптанъ…

— За это будетъ заплачено, торопливо перебилъ дядя Бенъ.

— А если Дику Макъ-Кинстри все равно, что онъ даромъ разстрѣлялъ свои заряды… отгрызнулся Джо Гаррисонъ.

— Все, все уладится, братцы, весело отвѣтилъ дядя Бенъ.

— Но кто уладитъ это? послышался голосъ старика Гаррисона изъ-за сарая; вонъ лежитъ Сетъ Девисъ подъ сѣномъ съ пробитой головой. Кто заплатитъ за это?

Всѣ бросились къ указанному мѣсту съ криками негодованія.

— Чье это дѣло? спросилъ голосъ шерифа съ оффиціальной строгостью.

Учитель невольно шагнулъ-было впередъ, но м-съ Макъ-Кинстри, взглянувъ на его рѣшительное лицо, вдругъ заслонила его собой съ повелительнымъ жестомъ, приглашавшимъ его къ молчанію. И затѣмъ крикнула изъ сарая:

— Ну что жъ, если эта собака пыталась пролѣзть въ сарай и хватилась головой объ стѣну, то вы можете приписать вину мнѣ, если хотите!

IV.

На слѣдующій день въ Инджіанъ-Спрингѣ узнали не безъ волненія, что серьезные безпорядки были предотвращены на злополучной порубежной межѣ драматическимъ появленіемъ дяди Бени Добни, не только въ роли миротворца, но и въ качествѣ м-ра Добиньи, землевладѣльца. Узнали также — и это вызвало гомерическій смѣхъ, что старуха «тетка Макъ-Кинстри» защищала сарай единолично, безъ всякой посторонней помощи, съ одними только вилами — (тутъ, впрочемъ, мнѣнія раздѣлялись и показывали разное), — старой шваброй и ведромъ грязной воды — отъ Гаррисона, его партіи и всѣхъ подвластныхъ шерифу графства Туоломни, при чемъ единственный вредъ претерпѣлъ Сетъ Девисъ, оцарапавшій себѣ лобъ при паденіи со стога сѣна, куда онъ забрался и откуда его вытѣснила м-съ Макъ-Кинстри своей шваброй.

Узнали съ единодушнымъ одобреніемъ о пріобрѣтеніи земли скромнымъ гражданиномъ Инджіанъ-Спринга; это было сочтено торжествомъ поселка надъ иноземнымъ вмѣшательствомъ. Но никто не узналъ объ участіи съ битвѣ школьнаго учителя, или хотя бы о его присутствіи на мѣстѣ. По совѣту м-съ Макъ-Кинстри онъ оставался спрятаннымъ въ сѣнѣ до тѣхъ поръ, пока обѣ партіи не разошлись и не унесли безчувственнаго Сета Девиса.

Когда Фордъ пробовалъ возражать, указывая на то, что Сетъ навѣрное всѣмъ разскажетъ правду, когда придетъ въ себя, м-съ Макъ-Кинстри мрачно улыбнулась:

— Я полагаю, что когда онъ придетъ въ себя и узнаетъ, что я все время была съ вами, онъ прикуситъ языкъ. Я не говорю, чтобы онъ не сталъ мстить вамъ при каждомъ удобномъ случаѣ, но причины объяснять онъ не станетъ. Но если вы сами считаете нужнымъ разсказать, какъ было дѣло, — прибавила она, усмѣхаясь еще мрачнѣе, — то ваша воля.

Учитель ничего больше не сказалъ. И дѣйствительно прошли два-три дня, и ничто не показывало, чтобы Сетъ разболталъ, какъ было дѣло.

Тѣмъ не менѣе м-ръ Фордъ былъ далеко недоволенъ исходомъ своего приключенія. Его отношенія къ Кресси стали извѣстны ея матери и хотя она больше не намекала на нихъ, но, по всей вѣроятности, предупредила мужа. Со всѣмъ тѣмъ онъ замѣтилъ съ необъяснимымъ чувствомъ довольства, что она относилась къ своему открытію съ презрительнымъ равнодушіемъ. Что касается самого Макъ-Кинстри, съ его слѣпою любовью къ Кресси, то м-ръ Фордъ былъ того мнѣнія, что отецъ не будетъ противъ, чтобы дочь его вышла замужъ за учителя, къ чему собственно говоря теперь все и клонилось. Но тутъ ему приходилось обсудить то, отъ чего онъ всегда мысленно отворачивался: результаты ихъ сближенія. До сихъ поръ они жили пріятнымъ настоящимъ и не составляли никакихъ дальнѣйшихъ плановъ, кромѣ ближайшаго rendezvous. Въ таинственномъ и внезапномъ интересѣ ихъ другъ къ другу не только прошлое, но даже и будущее казалось забыто.

Всѣ эти мысли проносились у него въ головѣ за урокомъ и лишали того спокойствія, которое такъ цѣнилъ въ немъ

Макъ-Кинстри и дядя Бенъ. Дядя Бенъ не пришелъ на урокъ въ этотъ день; весьма возможно, что это случилось потому, что всѣ его поступки привлекали необычайное вниманіе теперь, когда всѣ узнали про его богатство. Учитель сидѣлъ въ одиночествѣ въ тѣ часы, когда занимался съ дядей Беномъ, и только птички прибѣгали воровать крошки, оставшіяся отъ завтрака дѣтей. Учитель жалѣлъ объ отсутствіи дяди Бена, ему хотѣлось разспросить его о вчерашней исторіи и объ его дальнѣйшихъ планахъ.

Учитель не былъ ни мало удивленъ отсутствіемъ Кресси въ это утро въ школѣ; онъ ожидалъ этого, и былъ даже этимъ доволенъ, такъ какъ въ его настоящемъ смутномъ настроеніи ея присутствіе было бы ему тягостно. Но ему вдругъ непріятно припомнилась та развязность, съ какой она бросила его въ критическую минуту въ сараѣ, и то равнодушіе, съ какимъ съ тѣхъ поръ не подавала признака интереса къ нему. Отчего она такъ равнодушна къ тому, что ихъ свиданіе было открыто матерью? отъ того ли, что она ожидала, что мать охотно примирится съ такимъ положеніемъ дѣла? Считала ли она себя уже его невѣстой? Можетъ быть, это даже входило въ ея разсчеты? Можетъ быть…?

Но тутъ онъ покраснѣлъ отъ досады на- свою подозрительность и отъ стыда, что способенъ питать такія подозрѣнія.

Раскрывъ свою конторку, онъ сталъ машинально прибирать въ ней бумаги и съ досадой замѣтилъ, что положилъ высохшій букетикъ Кресси въ пакетъ съ таинственными письмами, которыя перечитывалъ намедни. Въ эту минуту ему показалось, что кто-то заглянулъ въ комнату. Онъ всталъ, подошелъ къ двери и выглянулъ на дворъ, но никого не увидѣлъ. Тѣмъ не менѣе онъ не чувствовалъ себя больше въ безопасномъ одиночествѣ въ своемъ лѣсномъ школьномъ домикѣ, а потому съ досадой заперъ конторку и рѣшилъ идти домой.

Онъ недалеко прошелъ по тропинкѣ, какъ увидѣлъ Руперта Фильджи, а за нимъ въ нѣкоторомъ разстояніи плелся его братишка Джонни. При видѣ двухъ любимыхъ учениковъ, сердце м-ра Форда заныло отъ сознанія, что въ послѣднее время онъ нѣсколько забросилъ ихъ, отчасти, можетъ быть, потому, что возвышенное презрѣніе Руперта къ «глупымъ дѣвчонкамъ» уже не казалось ему такимъ забавнымъ, а можетъ быть и потому, что любопытство Джонни стѣсняло его. Какъ бы то ни было, онъ ускорилъ шагъ и, нагнавъ Руперта, положилъ по-старому фамильярно руку ему на плечо. Къ его удивленію, мальчикъ принялъ эти ласки, съ смущеніемъ и неловкостью поглядывая на Джонни. Внезапная мысль пронеслась въ головѣ м-ра Форда.

— Вы не заглядывали сейчасъ ко мнѣ въ школу?

— Нѣтъ, сэръ.

— Вы не заглядывали въ окно, чтобы видѣть, тамъ ли я? настаивалъ учитель.

— Нѣтъ, сэръ.

Учитель глядѣлъ на Руперта. Правдивость была одной изъ выдающихся чертъ въ характерѣ мальчика, хотя онъ часто и съ горечью замѣчалъ, что «это ему невыгодно».

— Хорошо; мнѣ, значитъ, просто показалось; но я думалъ, что кто-то заглянулъ въ окно или прошелъ мимо его.

Но тутъ Джонни, слушавшій разговоръ, подошелъ ближе и, ухватившись за фалды Руперта, принялся ихъ теребить съ непонятными протестами. Рупертъ, не глядя на него, спокойно сказалъ:

— Отстань, говорятъ тебѣ, и отбросилъ Джонни отъ себя, точно куклу.

— Въ чемъ дѣло, Джонни? спросилъ учитель, которому эти пріемы были не новы.

Джонни вмѣсто отвѣта вновь уцѣпился за брата.

— Да что, сэръ, отвѣчалъ Рупертъ, у котораго вдругъ опять появились ямочки на щекахъ и разговорчивость. Джонни собирается вамъ сообщить нѣчто. Еслибы онъ не былъ самый большой, богомъ забытый лгунъ въ Инджіанъ-Спрингѣ, еслибы онъ не выдумывалъ съ утра до ночи разныхъ небылицъ, я бы не прочь былъ сообщить вамъ то, что онъ говоритъ, и давно бы это сдѣлалъ. Но разъ вы спрашиваете сами, и вамъ показалось, что кто-то заглядываетъ въ школу, то Джонни утверждаетъ, будто Сетъ Девисъ шпіонитъ за вами и ходитъ по пятамъ.

— Съ ножемъ и пистолетомъ, прибавилъ Джонни, не удержавшись отъ драматической прибавки къ достовѣрному факту.

М-ръ Фордъ зорко поглядѣлъ на братьевъ, но не повѣрилъ показанію Джонни.

— А что вы объ этомъ думаете, Рупертъ? спросилъ онъ.

— Я думаю, сэръ, что если только Джонни, не вретъ, то, можетъ быть, Сетъ Девисъ гоняется за Кресси, а такъ какъ знаетъ, что она вѣчно гоняется за вами…

Онъ умолкъ и покраснѣлъ, какъ ракъ, такъ какъ сообразилъ, кто роковая правдивость заставила его быть очень неделикатнымъ относительно учителя и поспѣшно прибавилъ:

— Я хочу сказать, сэръ, что, можетъ быть, дядя Бенъ ревнуетъ, а такъ какъ онъ теперь такъ богатъ, что можетъ жениться на Кресси, то, зная, что она приходитъ учиться въ школу, я…

— Все не то! вмѣшался Джонни. — Кресси видится съ нимъ не въ школѣ, и теперь дядя Бенъ угощаетъ ее мороженымъ въ кондитерской.

— Ну, положимъ такъ, дурачокъ, да вѣдь Сетъ этого не знаетъ, рѣзко перебилъ его Рупертъ. И болѣе вѣжливымъ тономъ замѣтилъ учителю:

— Ну вотъ видите, Сетъ видѣлъ, какъ дядя Бенъ ухаживаетъ за Кресси и подумалъ, что онъ привелъ ее сюда.

Но учитель увидѣлъ изъ всего этого только одно. Дѣвушка которая всего лишь два дня тому назадъ безпечно бросила его на произволъ судьбы въ критическую минуту, дѣвушка, вовлекшая его въ пограничную свалку, которая могла сгубить его положеніе и ея доброе имя, — эта дѣвушка, спокойно ѣла мороженое съ выгоднымъ женихомъ, ни мало не думая о немъ. Связать эти два факта было, можетъ быть, не логично, но очень непріятно.

Тѣмъ непріятнѣе, что ему казалось, что не только красивые глаза Руперта, но даже и дѣтскіе круглые глазки Джонни глядятъ на него съ смущенной и неловкой жалостью.

— Я думаю, Джонни вѣритъ въ то, что говоритъ, не правда ли, Джонни? улыбнулся онъ съ напускной развязностью. — Но я не вижу пока необходимости урезонивать Сета Девиса. Разскажите мнѣ про себя, Рупъ. Я надѣюсь, что дядя Бенъ, разбогатѣвъ, не думаетъ мѣнять своего юнаго учителя?

— Нѣтъ, сэръ, просіялъ Рупертъ. — Онъ обѣщаетъ взять меня съ собой въ Сакраменто въ качествѣ личнаго секретаря или довѣреннаго клерка, если… если…

Онъ колебался, что было совсѣмъ не въ его характерѣ.

— Если дѣла пойдутъ такъ, какъ ему надобно.

Онъ неловко умолкъ, и глаза его омрачились.

— Какъ вы думаете, сэръ, онъ не дурачитъ себя и меня?

И глаза мальчика съ любопытствомъ искали взгляда учителя.

— Не могу, право, ничего про это сказать, отвѣчалъ м-ръ Фордъ, съ смущеніемъ вспоминая, какъ самъ долго не вѣрилъ дядѣ Бену; до сихъ поръ онъ не показалъ себя ни дуракомъ, ни хвастуномъ. — Я думаю, что ваше будущее обезпечено, Рупъ, и желаю вамъ счастья.

Онъ погладилъ кудри Руперта съ прежней лаской, можетъ быть, еще нѣжнѣе обыкновеннаго, потому что прочиталъ въ глазахъ мальчика симптомы мокрой погоды.

— Бѣгите домой, дѣти, и не безпокойтесь обо мнѣ.

Онъ повернулся, но не прошелъ и двадцати шаговъ, какъ почувствовалъ, что кто-то дергаетъ его за сюртукъ. Оглянувшись, онъ увидѣлъ крошку Джонни.

— Они вернутся домой этой дорогой, сказалъ тотъ конфиденціальнымъ шепотомъ.

— Кто?

— Кресси и онъ.

И прежде нежели учитель успѣлъ отвѣтить, Джонни нагналъ брата. Оба мальчика помахали ему рукой съ таинственной и необъяснимой симпатіей, надъ которой онъ не зналъ, смѣяться ему или сердиться, и оставили, его. Онъ пошелъ домой. И вдругъ безъ всякой другой причины, кромѣ нежеланія встрѣчаться съ кѣмъ-либо, свернулъ съ тропинки и пошелъ въ обходъ, лѣсомъ.

Солнце стояло уже очень низко, и его длинные, косые лучи проникали въ лѣсъ снизу и наполняли туманную колоннаду прямыхъ сосенъ золотистой дымкой, между тѣмъ какъ верхушки уже одѣвались мракомъ. Проходя въ этомъ желтомъ сумракѣ, неслышно ступая ногами по мягкому ковру сосновыхъ пголъ, учителю казалось, что онъ проносится въ какомъ-то сновидѣніи черезъ вечерній лѣсъ. Ни звука не слышно было кругомъ, кромѣ глухаго, перемежающагося стука дятла или соннаго крика какой-нибудь птицы, спозаранку садившейся на ночлегъ: всякое напоминаніе о жильѣ и близости людей, казалось, исчезло кругомъ. А потому ему представилось, что какой-то лѣсной духъ кличетъ его, когда онъ услышалъ свое имя. Онъ быстро обернулся; за нимъ быстро гналась Кресси. Въ бѣломъ, граціозно подобранномъ платьѣ, съ развѣвающимися по вѣтру длинными косами, освободившимися отъ шляпки, которую она повѣсила на руку, чтобы ничто не мѣшало ей бѣжать, она до того походила на Менаду, что онъ вздрогнулъ.

Онъ остановился. Она бросилась къ нему и, обхватавъ руками его шею, съ легкимъ смѣхомъ прильнула на секунду къ его груди, затѣмъ, переведя духъ, медленно проговорила:

— Я со всѣхъ ногъ бѣжала за вами, какъ вы свернули съ дорожки; вы такъ быстро шли, что я насилу догнала васъ. Отдѣлалась я, наконецъ, отъ дяди Бена.

Она умолкла и, поглядѣвъ въ его смущенное лицо, захватила обѣ его щеки въ свои руки и, придвинувъ его сдвинутыя брови къ своимъ влажнымъ голубымъ глазамъ, прибавила:

— Вы еще не поцѣловали меня. Что случилось?

— Не находите ли вы, что мнѣ слѣдовало бы спросить это: я цѣлыхъ три дня не видѣлъ васъ, и вы оставили меня въ довольно странномъ положеніи, вдвоемъ съ вашей матушкой! холодно отвѣтилъ онъ.

Онъ нѣсколько разъ мысленно повторялъ эту фразу, но теперь, когда онъ громко высказалъ ее, она показалась ему жалкой и ничтожной.

— Вотъ что, проговорила она съ откровеннымъ смѣхомъ, пряча лицо на его груди. — Видите ли, милый мальчикъ, — она всегда его такъ называла, — я сочла за лучшее притаиться на день или на два. Ну что, продолжала она, развязывая и снова завязывая ему галстухъ, — какъ вы выкарабкались изъ этого?

— Неужели же ваша мать ничего вамъ не говорила? спросилъ онъ съ негодованіемъ.

— Къ чему бы она стала говорить? лѣниво отвѣтила Кресси. Она никогда не говоритъ со мной объ этихъ вещахъ, милый.

— И вы ничего не знаете?

Кресси покачала головой и затѣмъ обмотала одной изъ своихъ длинныхъ косъ шею молодаго человѣка.

Но даже и невѣдѣніе того, что случилось, не оправдывало въ глазахъ учителя ея равнодушія и молчанія; онъ сознавалъ, что его теперешнее поведеніе далеко не геройское, однако саркастически продолжалъ:

— Могу я спросить, что по-вашему было со мной, когда вы меня покинули?

— Да что жъ, довѣрчиво объяснила Кресси, я думала, что вы, какъ умный человѣкъ, сумѣете сказать мамѣ что-нибудь дѣльное и хорошее. Я вотъ не очень хитра, а сумѣла отъучить папа отъ разспросовъ. Я заставила этого дурака Мастерса обѣщать мнѣ и поклясться, что онъ былъ въ сараѣ со мной. А потомъ собиралась сказать папа, что в зашли въ сарай, когда я была тамъ съ Мастерсомъ, за минуту передъ тѣмъ, какъ пришла мама, и что я убѣжала къ Мастерсу. Конечно, я не сказала Мастерсу, почему я прошу его объ этомъ и что вы были со мной, — прибавила она, когда учитель хотѣлъ какъ будто оттолкнуть ее отъ себя.

— Кресси, сказалъ Фордъ, сильно разсерженный, вы съ ума сошли или меня считаете сумасшедшимъ!

Лицо дѣвушки измѣнилось. Она устремила полуиспуганный, полу-вопросительный взглядъ въ его глаза и затѣмъ кругомъ себя.

— Если вы собираетесь ссориться со мной, Джекъ, сказала она поспѣшно, то пожалуйста не при свидѣтеляхъ.

— Ради Бога, съ негодованіемъ произнесъ онъ, слѣдя за ея взглядомъ, что вы хотѣли сказать?

— Я хочу сказать, отвѣтила она съ легкой дрожью покорности и пренебреженія, если вы… о, Боже! если вы хотите такъ же говорить и поступать, какъ они, то пусть никто этого не услышитъ.

Онъ глядѣлъ на нее въ безнадежномъ удивленіи. Неужели она дѣйствительно больше опасалась того, что кто-нибудь узнаетъ объ ихъ ссорѣ, нежели объ ихъ согласіи?

— Пойдемъ, нѣжно продолжала она, все еще озираясь съ смущеніемъ, пойдемъ! Намъ будетъ гораздо спокойнѣе въ пещерѣ. Она въ двухъ шагахъ отсюда.

И, продолжая держать длинную косу вокругъ его шеи, она повела его за собой. Справа находилось одно изъ тѣхъ углубленій въ почвѣ, которыя происходятъ отъ весеннихъ дождей и паденія съ корнемъ двухъ или трехъ большихъ деревьевъ. Когда она заставила его усѣсться въ этой ямѣ, на мягкомъ ложѣ изъ сосновыхъ иглъ, а сама преспокойно усѣлась у него на колѣняхъ, то въ придачу къ косѣ охватила и рукой его шею.

— Ну, говорите теперь, только не такъ громко, что такое произошло съ вами?

Все еще не сдаваясь, учитель холодно повторилъ о своемъ неудовольствіи на странное равнодушіе молодой дѣвушки и еще болѣе странный оборотъ, какой приняла вся эта исторія, про свою вынужденную оборону сарая, громкое обвиненіе Сета и о ихъ молчаливой и ожесточенной борьбѣ на сѣнѣ.

Но если онъ ожидалъ, что дочь юго-западнаго вояки выкажетъ восторгъ отъ участія своего возлюбленнаго въ одной изъ изъ характеристичныхъ вендетта, если онъ ожидалъ похвалы за свое геройство, то жестоко ошибся. Она отняла руку отъ его шеи, сама развязала свою косу и, сложивъ ручки на колѣняхъ, скрестила ножки и хотя не сошла съ его колѣнъ, но изобразила всей своей позой и фигурой томное уныніе.

— Все это не то. Мамѣ слѣдовало бы быть разумнѣе, а вамъ слѣдовало бы выскочить вслѣдъ за мной, сказала она съ лѣнивымъ вздохомъ. Драка — не ваше дѣло, это слишкомъ на нихъ похоже. Сетъ въ дракѣ навѣрное сильнѣе васъ.

— Я сумѣю постоять за себя, надменно отвѣтилъ онъ.

Тѣмъ не менѣе у него оставалось унылое сознаніе, что легкое и граціозное созданіе, сидѣвшее у него на колѣняхъ, равнодушно къ его геройскимъ проявленіямъ.

— Сетъ справится съ тремя такими, какъ вы, отвѣтила она съ наивной разсѣянностью.

И когда онъ попытался встать, прибавила:

— Не сердитесь, милый! Конечно, вы дадите имъ убить себя, прежде нежели уступите. Но вѣдь это ихъ дѣло… ихъ ремесло! Они только на это и годятся; развѣ вы этого не видите? Вѣдь именно за то, что вы на нихъ не похожи, за то, что вы не ихъ поля ягода, за то, что вы совсѣмъ другой, особенный, милый мальчикъ, вѣдь за то я васъ и люблю!

Она оперлась изо всѣхъ силъ въ его плечи и принудила это снова сѣсть. И затѣмъ, охвативъ обѣими руками за шею, поглядѣла ему пристально въ лицо. Краска сбѣжала съ ея щекъ, глаза стали какъ будто больше, и то же выраженіе восторженнаго увлеченія и самозабвенія, какое преобразило ея молодое лицо на балѣ, было на немъ теперь. Губы ея слегка раскрылись, и она скорѣе пролепетала, нежели проговорила:

— Что намъ до всѣхъ этихъ? Какое намъ дѣло до ревности Сета, дяди Бена и глупости Мастерса, до ссоръ и дрязгъ папы съ мамой? Какое намъ дѣло, что они думаютъ, что затѣваютъ, на что разсчитываютъ, и что противъ насъ замышляютъ? Мы любимъ другъ друга, мы принадлежимъ другъ другу безъ ихъ помощи, безъ помѣхи. Такъ было съ первой минуты, какъ мы увидѣли другъ друга и съ той минуты ни папа, ни мама, ни Сетъ, ни Мастерсъ, для насъ съ тобой, милый, не существовали. Вотъ это любовь, какъ я ее понимаю: не дурацкая ярость Сета, не дурацкая глупость дяди Бена, не дурацкая самонадѣянность Мастерса, а настоящая любовь. Я знаю это, я предоставляла Сету бѣситься, дядѣ Бен дурачиться, а Мастерсу шутить… а для чего? Для того, чтобы они не мѣшали мнѣ и моему мальчику. Они были довольны, и мы были счастливы.

Какъ ни смутны и неопредѣленны были эти рѣчи, но глубокое убѣжденіе, съ какимъ они были произнесены, поразило его.

— Но чѣмъ же это кончится, Кресси? страстно спросилъ онъ..

Упоенный взглядъ разсѣялся, и легкая краска и нѣжная. подвижность лица вернулись.

— Чѣмъ кончится, милый мальчикъ? лѣниво возразила она. Вѣдь вы не собирались на мнѣ жениться, не правда ли?

Онъ покраснѣлъ, замялся, но сказалъ: — конечно, да; хотя все его прошлое колебаніе и настоящее недовѣріе къ ней ясно читались на его лицѣ и слышались въ его голосѣ.

— Нѣтъ, милый, спокойно отвѣчала она, наклоняясь и развязывая свой башмачокъ, чтобы стряхнуть съ него пыль и выбросить сосновыя иглы, попавшія внутрь, нѣтъ; я недостаточно образована, чтобы быть вашей женой, и вы это знаете. И я бы не сумѣла вести себя такъ, какъ вамъ нужно. И кромѣ того всѣ бы узнали про нашу любовь, милый, и тогда конецъ нашимъ уединеннымъ свиданіямъ. И развѣ мы могли бы стать женихомъ и невѣстой — вѣдь это значило бы повторить исторію съ Сетомъ. О нѣтъ! Нѣтъ, такіе милые мальчики, какъ вы, не женятся на глупыхъ южныхъ дѣвушкахъ, у которыхъ нѣтъ теперь негровъ въ приданое, какъ было до войны. Нѣтъ! продолжала она, поднявъ свою гордую головку, прежде нежели Фордъ успѣлъ оправиться отъ удивленія, мы оба объ этомъ и не думали. А теперь скажи мнѣ, милый, что-нибудь хорошенькое, прежде нежели я уйду, потому что мнѣ надо идти. Скажи мнѣ что-нибудь доброе. Скажи, что любишь меня, какъ прежде, скажи, что ты чувствовалъ въ ту ночь на балѣ, когда узналъ, что мы любимъ другъ друга. Но, постой, прежде поцѣлуй меня, одинъ разочекъ, — вотъ такъ — про запасъ…

V.

Когда дядя Бенъ или «Веніаминъ Добиньи, эсквайръ», какъ его уже величали на столбцахъ «Star», проводилъ миссъ Кресси Макъ-Кинстри домой, послѣ первыхъ знаковъ вниманія и гостепріимства, сопровождавшихъ его переходъ къ богатству и высшему положенію въ обществѣ, онъ нѣсколько минутъ провелъ въ состояніи оторопѣлаго и сіяющаго благополучія. Правда, что встрѣча ихъ была случайная; правда, что Кресси приняла его услуги съ лѣнивой насмѣшкой; правда, что она внезапно бросила его на опушкѣ лѣса Макъ-Кинстри, бросила такъ неожиданно и даже невѣжливо, что менѣе добродушный человѣкъ непремѣнно бы обидѣлся, но все это нисколько не испортило удовольствія дяди Бена. Весьма вѣроятно даже, что онъ объяснилъ бѣгство Кресси ея дѣвической скромностью, сообразивъ, что его застѣнчивое ухаживаніе было слишкомъ явно и навязчиво, и это только усилило его восхищеніе Кресси и его увѣренность въ самомъ себѣ.

Въ веселыхъ размышленіяхъ онъ и не замѣтилъ, какъ добрался до школьнаго домика, но тамъ вдругъ остановился. Слабый шумъ, въ родѣ пиленія дерева, привлекъ его вниманіе. Учитель, очевидно, былъ въ школѣ. Если онъ одинъ, то онъ поговоритъ съ нимъ.

Онъ подошелъ къ окну, заглянулъ въ него и въ одно мгновеніе ока всю его веселую разсѣянность какъ рукой сняло. Онъ осторожно подкрался къ двери, попытался отворить ее, но увидя, что она заперта, поналегъ могучимъ плечомъ и высадилъ замокъ.

Онъ вошелъ въ комнату въ тотъ моментъ, какъ Сетъ Девисъ испуганный, но разъяренный, приподнялся изъ-за конторки учителя, которую онъ только-что сломалъ. Онъ едва успѣлъ спрятать нѣчто въ карманъ и закрыть конторку, когда къ нему подошелъ дядя Бенъ.

— Что ты тутъ дѣлаешь, Сетъ Девисъ? спросилъ онъ съ медленной рѣшимостью, за которой въ этихъ мѣстахъ слѣдуетъ гроза.

— А ты что дѣлаешь, мистеръ Бенъ Добни? отвѣчалъ Сетъ, къ которому вернулось его нахальство.

— Хорошо; хотя со мной и нѣтъ шерифа теперь, но, полагаю, я и одинъ силенъ настолько, чтобы защитить чужую собственность, прибавилъ онъ съ значительнымъ взглядомъ на сломанный въ конторкѣ замокъ.

— Бенъ Добни, не мѣшайся не въ свое дѣло! я съ тобой ссориться вовсе не желаю.

— Если такъ, то передай мнѣ то, что ты сейчасъ вынулъ изъ конторки учителя, а потомъ мы поговоримъ, сказалъ дядя Бенъ, напирая на Сета.

— Говорю тебѣ, что не желаю съ тобой ссориться, дядя Бенъ, продолжалъ Сетъ, отступая съ злобнымъ хихиканьемъ; а коли ты собираешься защищать чужую собственность, какъ говоришь, то лучше было бы тебѣ защищать свою собственную, чѣмъ ссориться со мной. У меня есть доказательства, что эта хитрая собака, этотъ учитель-янки, въ котораго по уши влюблена Кресси Макъ-Кинстри и за котораго ее прочатъ старикъ и старуха, — просто на просто лгунъ, лицемѣръ и обольститель

— Стой! сказалъ дядя Бенъ голосомъ, отъ котораго затряслись стѣны.

Онъ направился къ Сету Девису уже не обычнымъ, осторожнымъ, какъ бы неувѣреннымъ шагомъ, но такой поступью, отъ которой горница ходуномъ заходила. Одно движеніе мощной длани, и молодой человѣкъ былъ посаженъ на мѣстѣ, учителя; обычное румяное лицо дяди Бена стало сѣро, какъ сумерки; его грозная фигура на минуту заслонила, небольшую горенку и застлала свѣтъ въ окнахъ. Затѣмъ по какой-то необъяснимой реакціи фигура его слегка сгорбилась; онъ оперся тяжелой слегка дрожащей рукой на конторку, а другой принялся утирать ротъ обычнымъ, неловкимъ движеніемъ.

— Что такое ты говоришь о Кресси? спросилъ онъ торопливо.

— Только то, что всѣ говорятъ, отвѣчалъ испуганный Сетъ, оправляясь отъ трусливаго волненія при видѣ разстроеннаго лица своего противника. То, что извѣстно каждому мальчику, котораго онъ обучаетъ грамотѣ; то, что и ты бы зналъ, еслибы Рупъ Фильджи, да онъ самъ не водили тебя все время за носъ. Въ то время какъ ты вертѣлся около школы и сторожилъ Кресси, когда она уходила изъ нея домой, онъ все время потѣшался надъ тобой, а пока Рупъ тебя тутъ задерживалъ подъ видомъ урока, самъ онъ хороводился въ нею, и миловался и цѣловался по сараямъ, да кустамъ — а ты хочешь со мной ссориться! А этого еще мало: да, сэръ! этотъ, франтъ, щеголь, проклятый учитель, содержитъ замужнюю женщину во Фриско, все время пока хороводится здѣсь съ Кресси, и я досталъ бумаги, которыя это доказываютъ.

Онъ хлопнулъ себя по карману жилета съ грубымъ смѣхомъ.

— Ты вытащилъ ихъ изъ конторки? сказалъ дядя Бенъ, осматривая сломанный замокъ въ потемкахъ, какъ будто это было самымъ главнымъ теперь дѣломъ.

Сетъ кивнулъ головой.

— Я увидѣлъ въ окно сегодня, какъ онъ перечитывалъ ихъ, и рѣшилъ, что достану ихъ. И досталъ! прибавилъ онъ съ торжествующимъ смѣхомъ.

— И досталъ! молодецъ! а теперь самое лучшее, что ты можешь сдѣлать — это передать ихъ мнѣ!

— Что такое? тебѣ? зашипѣлъ Сетъ, подозрительно и сердито отступая отъ своего собесѣдника. — Съ какой стати!

— Сетъ, началъ дядя Бенъ, опершись локтями въ конторку конфиденціально и говоря съ грустной рѣшимостью, когда ты только-что заговорилъ объ этомъ дѣлѣ, то объявилъ, что оно меня касается, а потому я и вправѣ объявить тебѣ, что беру на себя защиту правъ этой молодой особы. Отдай мнѣ бумаги, Сетъ, а не то будетъ худо.

Сетъ вскочилъ на ноги и бросилъ торопливый взглядъ на дверь, но дядя Бенъ всталъ съ такою же поспѣшностью, и его мощная фигура опять угрожающе выросла передъ нимъ, заслонивъ всю школу и какъ бы застилая свѣтъ въ окнахъ.

Ему уже показалось, что могучая длань дяди Бена опускается къ нему на плечо. И тутъ ему вдругъ пришло въ голову, что для него пожалуй и выгоднѣе передать все дѣло въ руки дяди Бена. Пусть себѣ разбирается, какъ знаетъ, а онъ, Сетъ, разскажетъ про письма и про то, что дядя Бенъ изъ ревности мститъ учителю. Такъ даже будетъ лучше. Съ притворной неохотой и колебаніемъ онъ запустилъ руку въ карманъ жилета.

— Безъ сомнѣнія, сказалъ онъ, если вы хотите защищать Кресси и имѣете на то больше правъ, чѣмъ я, то вамъ слѣдуетъ имѣть и доказательства. Но только не отдавайте ихъ этой собакѣ, учителю, а то онъ сумѣетъ на этотъ разъ такъ ихъ припрятать, что мы ихъ больше не достанемъ.

Онъ передалъ письма дядѣ Бену.

— И знаешь что, Сетъ, лучше будетъ, если я исправлю замокъ и все приведу въ порядокъ, чтобы ничего не было замѣтно.

Предложеніе понравилось Сету, и онъ даже протянулъ руку въ темнотѣ дядѣ Бену. Но не встрѣтилъ отвѣтнаго рукопожатія, пожалъ плечами и вышелъ изъ шкоды.

Дядя Бенъ принялся за работу. Исправивъ замокъ, онъ машинально взглянулъ на письма, до которыхъ еще не притрогивался, послѣ того какъ они ему были переданы. При первомъ взглядѣ на почеркъ онъ вздрогнулъ. Затѣмъ не спуская глазъ съ письма, какъ автоматъ, направился къ двери. Дойдя до нея, онъ усѣлся подъ портикомъ, развернулъ письмо, и не пытаясь читать его, перелистывалъ съ неумѣлостью плохаго грамотѣя, ища подписи. Когда онъ ее нашелъ, то, повидимому, она повергла его въ новое оцѣпенѣніе. Только однажды перемѣнилъ онъ позу, вытянулъ ноги и старательно разложилъ на нихъ письма, и задумчиво глядѣлъ на нихъ, въ то время какъ сверху ихъ озаряла луна.

Наконецъ по прошествіи минутъ десяти онъ всталъ со вздохомъ физическаго и умственнаго облегченія, сложилъ письма, положилъ ихъ въ карманъ и пошелъ въ городъ.

Когда онъ дошелъ до гостинницы, то прошелъ въ буфетъ и, видя что онъ сравнительно пустъ, потребовалъ рюмку виски. Въ отвѣтъ на удивленный взглядъ буфетчика — дядя Бенъ рѣдко пилъ, да и то лишь въ видѣ соціальной повинности, въ компаніи другихъ — пояснилъ:

— Я хочу выпить виски, это помогаетъ отъ простуды.

Буфетчикъ замѣтилъ, что по опыту знаетъ, что для того, чтобы прогнать простуду, ничего нѣтъ лучше, какъ смѣсь джинджера съ джиномъ.

— Не видали ли м-ра Форда? спросилъ дядя Бенъ съ напускной развязностью.

Буфетчикъ его сегодня совсѣмъ не видѣлъ.

Дядя Бенъ вышелъ изъ буфета и медленно поднялся по лѣстницѣ въ комнату учителя.

— О! это вы? входите!

Дядя Бенъ вошелъ, не обращая вниманія на несовсѣмъ любезную форму приглашенія.

— Я искалъ васъ внизу, но не нашелъ. Выпьемъ.

Учитель глядѣлъ пристально на дядю Бена, который въ разсѣянности не вытеръ ротъ послѣ проглоченной водки и отъ котораго поэтому сильнѣе разило алкоголемъ, чѣмъ отъ завзятаго пьяницы. Учитель позвонилъ и потребовалъ чего-нибудь прохладительнаго съ цинической усмѣшкой. Онъ былъ доволенъ, что его посѣтитель, подобно всѣмъ другимъ людямъ скромнаго происхожденія, не могъ устоять отъ соблазна, неожиданно разбогатѣвъ.

— Я хотѣлъ васъ видѣть, м-ръ Фордъ, сказалъ дядя Бенъ, беря стулъ, который ему не предлагали, и послѣ нѣкотораго колебанія кладя на него шляпу, чтобы напомнить то, что я вамъ разсказывалъ про свою жену, которую оставилъ въ Миссури. Можетъ быть, вы забыли?

— Я помню, съ покорностью судьбѣ отвѣтилъ учитель.

— Вы знаете, это было въ то утро, когда этотъ дуракъ Стаси послалъ шерифа и Гаррисоновъ отбивать сарай у Макъ-Кинстри.

— Продолжайте! съ нетерпѣніемъ замѣтилъ учитель, у котораго были причины не желать объ этомъ помнить.

— Это было въ тотъ день, когда вамъ некогда было заниматься мною, у васъ было другое дѣло, продолжалъ дядя Бенъ съ той же методичностью, и…

— Да, да, помню, перебилъ съ досадой учитель, — и, право, если вы будете такъ мямлить, то я опять уйду отъ васъ.

— Это было въ тотъ день, когда я вамъ сказалъ, что не знаю, что сталось съ моей женой, которую я оставилъ въ Миссури.

— Да, рѣзко сказалъ учитель, и я вамъ говорилъ, что ваша прямая обязанность заботиться о ней.

— Такъ, такъ, подтвердилъ дядя Бенъ кивкомъ головы, это были ваши подлинныя слова; только еще посильнѣе, сколько мнѣ помнится. Ну вотъ я пришелъ сообщить вамъ, что надумался.

Учитель проявилъ внезапно интересъ, но дядя Бенъ не измѣнилъ своего монотоннаго голоса.

— Я надумался отъ того, что ко мнѣ попали ея письма. Вотъ они.

И онъ вынулъ изъ кармана письма, которыя м-ръ Фордъ съ негодованіемъ узналъ въ первый же мигъ.

— Это мои письма, Добни, мрачно сказалъ онъ. Они украдены изъ моей конторки. Кто смѣлъ это сдѣлать?

— Я принесъ ихъ сюда, продолжалъ дядя Бенъ, невозмутимо, потому что изъ нихъ можно узнать, куда дѣвалась моя жена. Эти письма писаны ея почеркомъ. Вы помните, я вамъ говорилъ, что она ученая женщина.

Учитель опустился на стулъ, блѣдный и недвижимый. Какъ ни была невѣроятна, необыкновенна и совершенно неожиданна такая случайность, онъ почувствовалъ, что это правда.

— Я не могу самъ ихъ прочитать, вы знаете. Я не хотѣлъ никого просить прочитать ихъ мнѣ, а почему, вы сами догадаетесь. И вотъ почему я рѣшился побезпокоить васъ сегодня вечеромъ, м-ръ Фордъ, какъ друга.

Учитель съ отчаяннымъ усиліемъ заговорилъ:

— Это невозможно. Лэди, которая писала эти письма, не носитъ вашей фамиліи. Къ тому же, прибавилъ онъ торопливо, она свободна и собирается выйти замужъ, какъ вы, можетъ быть, прочитали. Вы, вѣроятно, ошиблись. Почеркъ можетъ бытъ сходный; но это писала не ваша жена.

Дядя Бенъ медленно покачалъ головой.

— Она… я не ошибаюсь. А что имя другое, то это ничего не доказываетъ. Если она захотѣла развестись, то должна была принять свое прежнее дѣвическое имя. А кажется, судя поэтому, что она добилась развода. Какъ она себя теперь называетъ?

Учитель увидѣлъ удобный случай заявить о своихъ рыцарскихъ чувствахъ, которымъ на минуту самъ повѣрилъ.

— Я отказываюсь отвѣчать на этотъ вопросъ, съ сердитымъ негодованіемъ проговорилъ онъ. Я отказываюсь дозволить, чтобы имя женщины, удостоившей меня своего довѣрія, было замѣшано въ подломъ насиліи, которое учинили противъ меня вопреки всякихъ приличій. И я взыщу съ вора и подлеца, кто бы онъ ни былъ, и призову его къ отвѣту, такъ какъ у нея нѣтъ законнаго защитника и покровителя.

Дядя Бенъ съ нескрываемымъ восхищеніемъ взиралъ на героя, изрекавшаго эти блестящія общія мѣста. Онъ быстро протянулъ ему руку.

— Дайте руку! И если нужно доказательство, что это письма моей жены, то вашъ высокій слогъ будетъ этимъ доказательствомъ. Если она что любила, такъ именно этотъ родъ поэзіи. И одна изъ причинъ, почему мы разошлись, это то, что я совсѣмъ къ этой поэзіи не способенъ. Но если вамъ не слѣдуетъ называть ее, полагаю, не будетъ ничего дурнаго, если я скажу вамъ ея дѣвическое имя! Лу Прейсъ, вотъ какъ ее звали.

— Я отказываюсь говорить объ этомъ, настаивалъ учитель, хотя измѣнился въ лицѣ при этомъ имени. Я отказываюсь говорить что-либо до тѣхъ поръ, пока тайна эта не будетъ разсѣяна… до тѣхъ поръ, пока я не узнаю, кто осмѣлился сломать замокъ въ моей конторкѣ и украсть мою собственность. А теперь прошу немедленно передать эти письма мнѣ.

Дядя Бенъ безропотно вложилъ ихъ въ руку учителя, но, къ его удивленію и, надо признаться, даже конфузу, покровительственно похлопавъ его по плечу, прибавилъ наивно:

— Само собой разумѣется, вы взяли это дѣло на себя, и Лу Прейсъ не имѣетъ больше никакихъ правъ на меня, то письма должны быть отданы вамъ. Что касается конторки… вы ни на кого не имѣете подозрѣнія?

Въ этотъ мигъ воспоминаніе о Сетѣ Девисѣ и о предостереженіи Руперта мелькнуло въ умѣ учителя.

Предположеніе, что Сетъ вообразилъ, что это письма отъ Кресси и погнался за ними — казалось довольно вѣроятнымъ. Но прежде чѣмъ выместить ярость на Сетѣ, слѣдуетъ убѣдиться въ томъ, извѣстно ли ему содержаніе писемъ. Онъ обратился къ дядѣ Бену.

— У меня есть подозрѣніе, но чтобы удостовѣриться въ этомъ, я васъ попрошу никому пока не говорить объ этомъ.

Дядя Бенъ кивнулъ головой.

— Когда вы узнаете, то можете успокоить и меня, сообщивъ мнѣ, какъ другу, о Лу Прейсъ — какъ мы ее будемъ звать — и о томъ, дѣйствительно ли она развелась и снова выходитъ замужъ. Я больше не стану задерживать васъ. Но, можетъ быть, вы согласитесь выпить чего-нибудь въ буфетѣ? Нѣтъ? Ну такъ прощайте.

И направившись къ дверямъ, прибавилъ: — И если будете писать ей, то скажите, что нашли меня, что я счастливъ и богатъ, чего и ей желаю.

Онъ ушелъ, оставивъ учителя въ безнадежной борьбѣ чувствъ далеко, къ сожалѣнію, не геройскихъ. Положеніе, казавшееся вначалѣ такимъ драматическимъ, вдругъ стало очень неромантичнымъ и прозаическимъ. Онъ чувствовалъ, что играетъ болѣе смѣшную роль, чѣмъ мужъ, наивная простота котораго производила впечатлѣніе неумолимой ироніи.

Его ярость и гнѣвъ на Сета Девиса, кажется, были въ немъ единственными искренними и разумными чувствами. Быть можетъ, Сетъ прочиталъ письма и давалъ ихъ читать другимъ!

Онъ принялся перечитывать ихъ, чтобы провѣрить, насколько они могли скомпрометтировать его въ глазахъ обыкновеннаго, непредубѣжденнаго читателя.

«Я была бы неправдива съ вами, Джекъ, еслибы прикинулась, что не вѣрю въ вашу и свою любовь и ея постоянство, но я была бы еще неправдивѣе, еслибы честно не сказала вамъ, что въ ваши годы люди склоны обманывать себя, а невольно также и другихъ. Вы сознаетесь, что еще сами не рѣшили на счетъ своей каррьеры, я не смѣю довѣрить своей участи вамъ и не хочу снова рисковать своимъ счастіемъ, не имѣя вѣрнаго основанія. Сознаюсь, что становлюсь стара и чувствую потребность въ томъ, что всего дороже для женщины, — а въ нашей странѣ и подавно — въ обезпеченномъ настоящемъ и вѣрномъ будущемъ. Другой можетъ дать мнѣ это, и хотя вы, можетъ быть, назовете это эгоизмомъ съ моей стороны, но современемъ убѣдитесь, что я права, и будете мнѣ благодарны».

Съ улыбкой пренебреженія разорвалъ онъ это письмо, серьезно воображая, что выражаетъ этимъ горечь оскорбленнаго, искренняго чувства, совершенно забывая, что впродолженіи нѣсколькихъ недѣль совсѣмъ не думалъ объ особѣ, написавшей это письмо, и своимъ поведеніемъ на дѣлѣ доказалъ вѣрность ея взгляда.

VI.

Учитель проснулся на слѣдующее утро, хотя и послѣ тревожной ночи, съ такой ясной совѣстью и свѣжей головой, какія, боюсь, чаще бываютъ результатомъ молодости и превосходнаго кровообращенія, чѣмъ нравственнаго убѣжденія или правоты. Онъ пошелъ въ школу часомъ раньше обыкновеннаго, чтобы осмотрѣть конторку. Но, не доходя до школьнаго домика, увидѣлъ Кресси. Она, очевидно, ждала его, но не съ обычной лѣнивой довѣрчивостью. Выраженіе лица было натянутое, взглядъ смущенный.

Самъ не зная почему, учитель тоже смутился и пробормоталъ, даже не поздоровавшись:

— Пренепріятная вещь случилась прошлой ночью, и я пораньше всталъ сегодня, чтобы разыскать ея виновника. Мою конторку сломали и…

— Я знаю это, перебила она не то съ нетерпѣніемъ, не то съ досадой, довольно, не повторяйте. Папа съ мамой всю ночь надоѣдали мнѣ съ этимъ… послѣ того, какъ Гаррисоны, которымъ захотѣлось помириться съ нами, прибѣжали съ этой новостью. Мнѣ это надоѣло!

На минуту онъ опѣшилъ. Что именно извѣстно ей? И съ невольной улыбкой онъ неопредѣленно сказалъ:

— Но вѣдь это могли бы быть ваши письма?

— Но вѣдь вы знаете, что они не мои, просто отвѣтила она. Я бы желала, чтобы то были мои письма…

Она умолкла и взглянула на него съ страннымъ выраженіемъ въ глазахъ.

— Ну, медленно произнесла она, что же вы теперь намѣрены дѣлать?

— Разыскать негодяя, который это сдѣлалъ, твердо произнесъ онъ, и наказать его, какъ онъ того заслуживаетъ.

Она чуть замѣтно пожала плечами, взглядывая на него съ усталымъ состраданіемъ.

— Нѣтъ, сказала она, вы этого сдѣлать не въ силахъ. Ихъ слишкомъ много. Вы должны сейчасъ же уѣхать отсюда.

— Ни за что, съ негодованіемъ отвѣтилъ онъ. Даже и въ томъ случаѣ, еслибы это было одной только трусостью. Но теперь это означало бы почти сознаніе въ своей винѣ.

— Они все-равно все знаютъ, устало проговорила она. Говорю вамъ, вы должны уѣхать. Я украдкой убѣжала изъ дому и прибѣжала сюда, чтобы предостеречь васъ. Если вы… если вы хоть сколько-нибудь любите меня, Джекъ, то уѣзжайте.

— Я былъ бы предателемъ относительно васъ, еслибы уѣхалъ. Я останусь.

— Но, Джекъ, еслибы… еслибы…

Она придвинулась къ нему съ той застѣнчивостью, какая повременамъ нападала на нее, когда она была съ нимъ, и вдругъ положила ему на плечи обѣ руки: — еслибы… Джекъ… еслибы и я уѣхала съ вами?

Знакомое ему восторженное страстное выраженіе появилось въ ея лицѣ, губы раскрылись.

— Милая, отвѣчалъ онъ, цѣлуя ее, но вѣдь это значило бы оправдать ихъ…

— Молчи! вдругъ перебила она, закрывая ему рукою ротъ. Я такъ устала отъ этихъ споровъ. Слушай, милый, исполни мою просьбу, пожалуйста. Не оставайся въ школѣ послѣ класса. Уходи домой! Не разыскивай сегодня виноватыхъ; завтра суббота, знаешь, и ты свободенъ, и у тебя будетъ больше времени. А сегодня посиди дома и никуда не ходи, до тѣхъ поръ… до тѣхъ поръ, пока я не извѣщу тебя. Тогда все будетъ улажено, прибавила она, приподнимая вѣки съ такимъ же выраженіемъ боли, какое замѣчалось у ея отца и котораго Фордъ никогда не замѣчалъ у нея раньше.

— Обѣщай мнѣ это, милый, обѣщай.

Мысленно не считая обязательнымъ для себя такое обѣщаніе и дивясь тому, что она, повидимому, уклоняется отъ всякихъ объясненій, онъ невольно сказалъ, беря ее за руку:

— Ты не сомнѣваешься во мнѣ, Кресси? Ты не перемѣнилась ко мнѣ отъ всѣхъ этихъ подлыхъ сплетенъ?

Она разсѣянно взглянула на него.

— Ты думаешь, значитъ, что это можетъ измѣнить чьи-нибудь чувства?

— Только не того, кто искренно любитъ… пробормоталъ онъ.

— Ну, не будемъ больше говорить объ этомъ, проговорила она, внезапно приподнимая руки и закидывая ихъ за голову, съ усталымъ жестомъ и затѣмъ снова роняя ихъ.

— У меня голова трещитъ отъ всего этого; папа, мама и всѣ другіе такъ надоѣли мнѣ.

Она отвернулась и пошла тихо послѣ того, какъ Фордъ холодно выпустилъ ея руку изъ своихъ. Пройдя нѣсколько шаговъ, она вдругъ опять подбѣжала къ нему, обняла его, крѣпко поцѣловала и убѣжала.

Учитель простоялъ нѣсколько секундъ раздосадованный и удивленный; но вѣрный своему характеру, онъ не обратилъ вниманія на то, что она ему сказала, а сталъ воображать, что должно было произойти между нею и матерью. Она естественно ревнуетъ къ письмамъ — это онъ могъ легко ей простить; ее безъ сомнѣнія пилили ими, но онъ легко можетъ оправдаться передъ ея родителями и передъ ней самой. Но онъ не такой же безумецъ, чтобы убѣжать съ нею въ такой моментъ, не очистивъ себя отъ подозрѣній и не изучивъ ея поближе. И съ свойственнымъ ему эгоизмомъ онъ поставилъ ее на одну доску съ своей корреспонденткой и нашелъ, что онѣ обѣ обидѣли его.

Придя въ школу, онъ осмотрѣлъ конторку и былъ пораженъ тѣмъ, какъ искусно починенъ замокъ, и скрыты всѣ слѣды взлома. Это поколебало его предположеніе, что Сетъ Девисъ совершилъ взломъ; механическое искусство и сообразительность не входили въ число качествъ этого остолопа. Но онъ еще болѣе удивился, когда, отодвинувъ свой стулъ, нашелъ подъ нимъ небольшой мѣшочекъ для табаку изъ гутаперчи. Учитель немедленно узналъ его: онъ сто разъ видѣлъ его раньше. Мѣшочекъ принадлежалъ дядѣ Бену. Брови его сдвинулись при мысли, что дядя Бенъ виновникъ взлома, и его вчерашняя простота и наивность были дѣланныя. Убійственное сознаніе, что его опять обманули — но зачѣмъ и съ какой цѣлью, онъ и думать не смѣлъ — совсѣмъ разстроило его. Кому теперь изъ этихъ жалкихъ созданій онъ можетъ вѣрить? По манерѣ высшихъ существъ, онъ принималъ уваженіе и любовь тѣхъ, кого считалъ ниже себя, какъ естественную дань своему превосходству; поэтому всякая перемѣна въ ихъ чувствахъ должна означать или лицемѣріе или предательство; ему не приходило въ голову, что самъ онъ могъ упасть въ ихъ мнѣніи. Приходъ дѣтей и занятія съ ними на нѣкоторое время отвлекли его вниманіе. Къ тому времени, какъ классъ былъ конченъ, онъ совсѣмъ позабылъ о предостереженіи Кресси, а когда вспомнилъ о немъ, то нарочно пренебрегъ имъ, подъ вліяніемъ новыхъ чувствъ, съ какими сталъ относиться къ ней и къ остальнымъ друзьямъ. Онъ оставался въ школѣ довольно долго, какъ вдругъ услышалъ стукъ лошадиныхъ копытъ. Въ слѣдующій моментъ школьный домъ былъ окруженъ двѣнадцатью всадниками.

Онъ выглянулъ въ окно; половина всадниковъ сошли съ коней и вошли въ комнату. Остальные оставались на дворѣ, и въ окна виднѣлись ихъ неподвижныя фигуры. Каждый держалъ ружье передъ собой на сѣдлѣ; у каждаго на лицѣ была маска изъ черной клеенки.

Хотя учитель инстинктивно почувствовалъ, что ему угрожаетъ какая-то серьезная опасность, онъ не испугался оружія и масокъ таинственныхъ пришельцевъ.

Напротивъ, несообразность и театральность обстановки заставили его улыбнуться съ презрѣніемъ. Безстрашіе невѣдѣнія часто бываетъ неотразимѣе самаго отчаяннаго мужества, и пришельцы были сначала смущены, а затѣмъ, понятно, разсержены. Одна длинная и худая фигура на правой сторонѣ шагнула-было впередъ въ безсильной ярости, но ее удержалъ предводитель партіи.

— Если онъ такъ спокойно къ этому относится, то на здоровье, проговорилъ голосъ, въ которомъ учитель тотчасъ призналъ Джима Гаррисона, — хотя вообще люди не находятъ этого забавнымъ.

И обращаясь къ учителю, прибавилъ:

— М-ръ Фордъ, если такъ васъ зовутъ, намъ нуженъ человѣкъ вашего роста.

Фордъ зналъ, что онъ въ опасности. Онъ зналъ, что физически безоруженъ и въ рукахъ двѣнадцати вооруженныхъ и отчаянныхъ людей. Но онъ сохранялъ необыкновенную ясность мысли и смѣлость, происходившія отъ безконечнаго презрѣнія къ своимъ противникамъ, и женскую язвительность рѣчи. Голосомъ, удивившимъ даже его самого презрительной ясностью, онъ сказалъ:

— Меня зовутъ Фордъ, но я могу только предположить, что васъ зовутъ Гаррисонъ; но, можетъ быть, вы будете такъ честны, что снимете эту тряпку съ своего лица и покажете его мнѣ, какъ мужчина.

Человѣкъ со смѣхомъ снялъ маску.

— Благодарю васъ, сказалъ Фордъ, — а теперь вы мнѣ скажете, быть можетъ, кто изъ васъ ворвался въ школьный домъ, сломалъ замокъ отъ моей конторки и укралъ мои бумаги. Если онъ здѣсь, то я желаю ему сказать, что онъ поступилъ не только какъ воръ, но какъ собака и подлецъ, потому что письма эти отъ женщины, которой онъ не знаетъ и не имѣетъ права знать.

Если онъ надѣялся завести личную ссору и помѣриться силами съ однимъ противникомъ, то былъ разочарованъ, потому что хотя его неожиданное поведеніе и произвело нѣкоторый эффектъ на группу и даже привлекло вниманіе людей, стоявшихъ у оконъ, Гаррисонъ рѣшительно подошелъ къ нему.

— Это поспѣетъ, сказалъ онъ. — А пока мы хотимъ захватить васъ и ваши письма и выпроводить вонъ изъ Инджіанъ-Спринга. Отправляйтесь во-свояси, къ той женщинѣ или твари, которая вамъ ихъ писала. Мы находимъ, что вы слишкомъ развязны или безцеремонны въ такого рода вещахъ, чтобы учить въ школѣ, и вовсе не желаемъ, чтобы наши дѣвочки и мальчики были воспитаны по вашему образцу. И такъ, если вы согласны подчиниться, то мы посадимъ васъ на коня, котораго мы для васъ приготовили и подъ конвоемъ отвеземъ васъ до границы. Если не согласны — все равно, мы такъ или иначе выпроводимъ васъ.

Учитель быстро оглядѣлся вокругъ себя. Онъ уже раньше замѣтилъ осѣдланную лошадь среди кавалькады. Она была крѣпко привязана къ сѣдлу одного изъ всадниковъ, такъ что бѣгство было невозможно, и къ тому же у него не было никакого оружія, чтобы защищаться или хотя бы начать борьбу и смертью избавиться отъ позора. У него ничего не было, кромѣ голоса, рѣзкаго и язвительнаго.

— Васъ двѣнадцать человѣкъ противъ одного, — спокойно началъ онъ, — но если между вами есть хоть одинъ, который осмѣлится выступить впередъ и обвинить меня въ томъ, въ чемъ вы осмѣливаетесь обвинять меня только всѣ вмѣстѣ, то я скажу ему, что онъ лгунъ и трусъ, и я готовъ доказать это на дѣлѣ. Вы явились сюда, какъ судьи и присяжные, осуждаете меня безъ суда, не выставляя даже обвинителя; вы явились сюда, какъ беззаконные мстители за свою поруганную честь, и не смѣете предоставить мнѣ права также защищать свою собственную.

Между мужчинами снова начался шепотъ, но предводитель нетерпѣливо выступилъ впередъ

— Не надо вашихъ проповѣдей, грубо сказалъ онъ: — намъ нужны вы. Ждемъ!

— Постойте, произнесъ глухой голосъ,

Это было произнесено безмолвной фигурой, недвижимо стоявшей между другими. Всѣ глаза обратились на него, когда онъ двинулся съ мѣста и лѣниво снялъ маску съ лица.

— Гирамъ Макъ-Кинстри! вскричали остальные тономъ удивленія и подозрѣнія.

— Да, это я! сказалъ Макъ-Кинстри, съ рѣшимостью выступая впередъ, — Я присоединился къ вашей делегаціи на перекресткѣ, вмѣсто брата, на котораго палъ жребій. Я считаю, что это все равно и даже лучше, потому что предполагаю взять этого джентльмена изъ вашихъ рукъ.

Онъ поднялъ свои сонные глаза на учителя и вмѣстѣ съ тѣмъ сталъ между нимъ и Гаррисономъ.

— Я предлагаю, продолжалъ онъ, — поймать его на словѣ и доставить ему случай дать отвѣтъ ружьемъ. И полагаю, что никто изъ васъ не станетъ спорить противъ того, что я больше всѣхъ васъ имѣю на то права. Можетъ быть, кому-нибудь оно и не по вкусу, — прибавилъ онъ, услышавъ восклицаніе за спиной; — и онъ лучше хочетъ, чтобы одиннадцать человѣкъ мстили за обиды одного, но даже и въ такомъ случаѣ я утверждаю, что человѣкъ наиболѣе обиженный въ этомъ дѣлѣ я, и именно поэтому имѣю право первый постоять за себя.

Съ рѣшимостью, которая произвела впечатлѣніе на его товарищей, онъ передалъ свое ружье учителю и, не глядя на него, продолжалъ:

— Я думаю, сэръ, что вы это ружье видали раньше; и думаю также, что намъ незачѣмъ тянуть дѣло, а мы можемъ приступить къ нему сразу, вонъ тамъ, за деревьями.

Каковы бы ни были чувства и намѣренія окружавшихъ его людей, но право Макъ-Кинстри на дуэль было слишкомъ глубоко укоренившимся принципомъ, чтобы они стали его отрицать. Медленно всѣ разступились передъ учителемъ и Макъ-Кинстри и вышли изъ школьнаго дома, а остальные пошли за ними. Въ этотъ промежутокъ учитель обратился къ Макъ-Кинстри и сказалъ тихимъ голосомъ:

— Я принимаю вашъ вызовъ и благодарю васъ. Вы никогда еще не оказывали мнѣ большей услуги — и хотя вы и недовольны мной, но я прошу васъ вѣрить, что ни теперь, ни прежде я не хочу и не хотѣлъ причинить вамъ вредъ.

— Если вы хотите этимъ сказать, сэръ, что не отвѣтите на мой выстрѣлъ, то вы слѣпы и неразумны. Потому что это не спасетъ васъ отъ нихъ, прибавилъ онъ, указывая искалѣченной рукой на слѣдовавшую за ними группу, да и отъ меня также.

Твердо рѣшивъ тѣмъ не менѣе, что не будетъ стрѣлять въ Макъ-Кинстри и слѣпо цѣпляясь за эту идею, которую онъ считалъ послѣдней въ своей безразсудной жизни, учитель шелъ молча, пока они не дошли до открытой полянки между деревьями.

Простыя приготовленія скоро были сдѣланы. Противники, вооруженные ружьями, должны были стрѣлять сначала на разстояніи восьми ярдовъ, затѣмъ сойтись ближе и стрѣлять изъ револьверовъ до тѣхъ поръ, пока одинъ не падетъ. Выборъ секундантовъ палъ на старшаго Гаррисона со стороны Макъ-Кинстри и длинной, замаскированной фигуры, протестовавшей противъ дуэли, предложившей себя въ секунданты учителя. Озабоченный другими мыслями, м-ръ Фордъ обращалъ мало вниманія на своего помощника, который, самъ вызвавшись быть его секундантомъ, хотѣлъ, повидимому, заявить этимъ только свое презрѣніе къ нанесенному ему передъ тѣмъ Гирамомъ Макъ-Кинстри оскорбленію. Учитель машинально взялъ изъ его рукъ ружье и пошелъ на свою позицію. Онъ замѣтилъ, впрочемъ, и припомнилъ впослѣдствіи, что его секундантъ былъ полускрытъ стволомъ большой сосны, росшей по правую руку и обозначавшей границу мѣста, избраннаго для поединка.

— Готовы ли вы, джентльмены? Разъ, два, три… или! Выстрѣлы послѣдовали одновременно, но учителю, выстрѣлившему на воздухъ, показалось, что его ружье дало двойной залпъ. Легкое облако дыма стояло между нимъ и его оппонентомъ. Онъ самъ былъ не раненъ, очевидно, также и его противникъ, потому что голосъ снова возгласилъ:

— Подходи ближе! довольно! стой!

Учитель взглянулъ и увидѣлъ, что Макъ-Кинстри вдругъ пошатнулся и тяжело грохнулся о-земь.

Съ восклицаніемъ ужаса, первымъ и единственнымъ порывомъ страшнаго волненія, испытаннаго имъ, онъ побѣжалъ къ упавшему человѣку, къ которому въ тотъ же моментъ подошелъ и Гаррисонъ.

— Ради Бога, поспѣшно сказалъ онъ, опускаясь на колѣни около Макъ-Кинстри, что случилось? Клянусь вамъ, я не цѣлился въ васъ, я выстрѣлилъ на воздухъ Говорите. Скажите ему вы, обратился онъ съ отчаяннымъ воплемъ къ Гаррисону, вы должны были это видѣть, скажите ему, что это не я!

Полуудивленная, полунедовѣрчивая улыбка мелькнула на лицѣ Гаррисона.

— Само собой разумѣется, вы не хотѣли ранить его, сухо проговорилъ онъ, но оставимъ это. Встаньте и уходите скорѣй, пока можно, прибавилъ онъ нетерпѣливо, съ многозначительнымъ взглядомъ на одного или двухъ людей, которые подходили. Уходите, говорятъ вамъ!

— Ни за что! сказалъ съ воодушевленіемъ молодой человѣкъ, не уйду, пока онъ не узнаетъ, что не моя рука поразила его.

Макъ-Кинстри съ трудомъ приподнялся на локоть.

— Меня задѣло вотъ сюда, сказалъ онъ, указывая на бедро, и сразило какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ я пошелъ по вторичному зову.

— Но не я сдѣлалъ это, Макъ-Кинстри Клянусь вамъ. Послушайте меня! Ради Бога скажите, что вы вѣрите мнѣ!

Макъ-Кинстри обратилъ свои сонные, мутные глаза на учителя, какъ бы смутно припоминая что-то.

— Отойдите на минутку, сказалъ онъ Гаррисону, вяло махнувъ искалѣченной рукой; я хочу поговорить съ этимъ человѣкомъ.

Гаррисонъ отошелъ на нѣсколько шаговъ, и учитель попытался взять раненаго за руку, но тотъ отстранилъ его жестомъ,

— Куда вы дѣвали Кресси? спросилъ медленно Макъ-Кинстри.

— Я не понимаю васъ, пробормоталъ Фордъ.

— Зачѣмъ вы прячете ее отъ меня? повторялъ Макъ-Кинстри, съ трудомъ произнося слова. Куда вы ее дѣвали, чтобы убѣжать съ ней, послѣ… послѣ этого?

— Я не прячу ее! я не собираюсь бѣжать съ ней. Я не знаю, гдѣ она. Я не видѣлъ ее съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались съ ней сегодня по утру, отвѣчалъ учитель поспѣшно, но съ такимъ удивленіемъ, что его не могъ не замѣтить даже его слушатель, умъ котораго былъ омраченъ болью.

— Это правда? спросилъ Макъ-Кпистри, кладя руку на плечо учителю и глядя ему прямо въ глаза.

— Истинная правда, съ жаромъ отвѣтилъ Фордъ, какъ правда и то, что я не поднималъ на васъ руки.

Макъ-Кинстри махнулъ Гаррисону и двумъ другимъ, которые были по близости, и сказалъ, когда они подошли.

— Ну, братцы, снесите-ка меня на мызу, а ему, указывая на Форда, дайте лучшаго изъ вашихъ коней, пусть скачетъ за докторомъ. Я вообще не прибѣгаю къ помощи докторовъ, но это нужно для старухи, важно пояснилъ онъ.

Онъ умолкъ и, придвинувъ голову учителя, сказалъ ему на ухо.

— Когда я увижу, чья пуля, тогда я стану… спокойнѣе!

Мрачные глаза его многозначительно глядѣли на учителя, и тотъ понялъ намекъ. Онъ быстро вскочилъ на ноги, подбѣжалъ къ лошади, сѣлъ на нее и поскакалъ за медикомъ, между тѣмъ какъ Макъ-Кинстри, закрывъ тяжелыя вѣки, лишился чувствъ въ ожиданіи того спокойствія, которое надѣялся обрѣсти внѣ этой жизни.

VII.

Въ числѣ различныхъ сантиментальныхъ глупостей, которыя взрослые люди думаютъ о дѣтяхъ, нѣтъ болѣе нелѣпой и невѣрной, какъ успокоительная вѣра въ дѣтское глубокое невѣдѣніе событій, среди которыхъ они ежедневно вращаются, невѣдѣніе мотивовъ и характеровъ людей, окружающихъ ихъ. Случайныя обмолвки enfants terribles ничто въ сравненіи съ опасными секретами, которые скромный ребенокъ ежедневно узнаетъ и глубоко таитъ въ своемъ маленькомъ сердечкѣ. Общество должно быть глубоко благодарно за этотъ тактъ и осторожность — качества, чаще встрѣчающіяся въ дѣтяхъ, чѣмъ во взрослыхъ людяхъ — и самый совершенный изъ свѣтскихъ людей могъ бы поучиться у маленькой аудиторіи невозмутимости, съ какой она выслушиваетъ отъ взрослыхъ ложь и наружно принимаетъ, за нравственныя и истинныя, пустыя фразы, которыя сочиняются для обихода.

Поэтому неудивительно, что малолѣтняя колонія въ Инджіанъ-Спрингѣ знала гораздо больше объ истинныхъ отношеніяхъ Кресси Макъ-Кинстри къ ея поклонникамъ, нежели сами эти поклонники. Конечно, это не выражалось словами — дѣти рѣдко сплетничаютъ въ такой формѣ, какъ взрослые. Шепотъ, смѣхъ, часто кажущійся безсмысленнымъ, передаютъ отъ одного къ другому извѣстіе, имѣющее значеніе, а часто необъяснимый взрывъ хохота, приписываемый взрослыми «животному веселью» — свойство гораздо менѣе свойственное дѣтямъ, нежели воображаютъ — является единственнымъ выраженіемъ какого-нибудь открытія, ускользнувшаго отъ проницательности взрослыхъ.

Дѣтская простота дяди Бена была симпатичнѣе дѣтямъ и хотя по самой этой причинѣ они относились къ нему не съ большимъ уваженіемъ, чѣмъ другъ къ другу, но за то порой бывали съ нимъ болѣе откровенны.

Главнымъ образомъ, Рупертъ Фильджи относился къ нему съ нѣкотораго рода покровительствомъ, хотя повременамъ и сомнѣвался въ его здравомысліи, не смотря на обѣщанное мѣсто довѣреннаго клерка, которое онъ долженъ былъ отъ него получить.

Въ тотъ день, какъ случились событія, разсказанныя въ предыдущей главѣ, Рупертъ, возвращаясь изъ школы, былъ нѣсколько удивленъ, увидя дядю Бена, усѣвшагося на заборѣ, около скромной двери жилища Фильджи и, очевидно, его поджидавшаго. Медленно слѣзая съ забора при приближеніи Руперта и Джонни, онъ нѣсколько мгновеній съ таинственной и лукавой улыбкой поглядѣлъ на Руперта.

— Рупъ, старина, у васъ уже, поди, упакованы ваши вещи?

Краска удовольствія залила прелестное лицо мальчика. Онъ бросилъ, однако, бѣглый взглядъ на прицѣпившагося къ нему Джонни.

— Потому что мы разсчитываемъ выѣхать въ Сакраменто въ четыре часа, продолжалъ дядя Бенъ, наслаждаясь скептическимъ наполовину удивленіемъ Руперта. — Вы поступаете ко мнѣ на службу, такъ сказать, съ этого часа, на жалованье въ семьдесятъ пять долларовъ въ мѣсяцъ, съ квартирой и содержаніемъ, въ качествѣ довѣреннаго клерка, такъ вѣдь? Ямочки на щекахъ Руперта явственно обозначились въ его миломъ, почти женственномъ смущеніи.

— Но, какже папа… пробормоталъ онъ.

— Съ нимъ мы уже сладили дѣло. Онъ согласенъ.

— Но?…

Дядя Бенъ слѣдилъ за взглядомъ Руперта, остановившимся на Джонни, который, однако, казался погруженнымъ въ созерцаніе узора на галстухѣ дяди Бена.

— И это тоже улажено, сказалъ онъ съ значительной улыбкой. За нимъ будетъ ходить китаецъ. Онъ уже нанятъ.

— А учитель… м-ръ Фордъ… вы ему сообщили объ этомъ? спросилъ Рупертъ, расцвѣтая.

Дядя Бенъ слегка кашлянулъ.

— Онъ тоже согласенъ, какъ мнѣ кажется. То-есть онъ почти-что согласился на это въ общемъ разговорѣ со мной, недѣлю тому назадъ.

И онъ задумчиво вытеръ ротъ.

Тѣнь подозрѣнія омрачила темные глаза мальчика.

— Не ѣдетъ ли съ нами еще кто-нибудь? поспѣшно спросилъ онъ.

— На этотъ разъ, нѣтъ, снисходительно отвѣчалъ дядя Бенъ. Видите ли, Рупъ, — продолжалъ онъ, отводя его въ сторону съ видомъ забавно-таинственнымъ, — это дѣло принадлежитъ къ частной и конфиденціальной перепискѣ нашего дома. Изъ извѣстій, полученныхъ нами…

— Нами? перебилъ Рупертъ.

— Нами, то-есть фирмой, знаете, продолжалъ дядя Бенъ съ напыщенной торжественностью, мы ѣдемъ — то-есть вы, да я, Рупъ, — мы ѣдемъ въ Сакраменто, для разслѣдованія одного обстоятельства; мы должны узнать про одну лэди, замужемъ она или разведена, и гдѣ она живетъ, и чѣмъ занимается, ну, и все такое, и вступить съ нею въ переговоры, въ конфиденціальную, такъ сказать, бесѣду; вы войдете къ ней въ домъ, а я буду ждать на улицѣ, пока вы меня кликнете, если понадобится.

Замѣтивъ, ито Рупертъ нѣсколько смущенъ этими странными подробностями, онъ оставилъ пока эту тему и, заглянувъ въ портфель, сказалъ:

— Я сдѣлалъ списокъ предметовъ, о которыхъ мы подробнѣе поговоримъ дорогой.

И снова рекомендовалъ Руперту не опоздать въ почтовую контору съ своимъ багажомъ и весело съ нимъ простился.

Когда онъ исчезъ, Джонни Фильджи, не говоря ни слова въ поясненіе, принялся теребить брата, бить его по ногамъ и по рукамъ, сопровождая свои удары неясными восклицаніями и въ концѣ концовъ залился горькими слезами, бросился на землю и заболталъ въ воздухѣ ногами. Рупертъ принималъ всѣ эти характерные знаки оскорбленныхъ и отчаянныхъ чувствъ очень снисходительно, повторяя только: — ну, перестань, Джонни, перестань же!

И, наконецъ, снесъ его насильно въ домъ.

Тамъ Джонни объявилъ, что убьетъ всякаго китайца, который вздумаетъ его раздѣвать и одѣвать, и подожжетъ домъ, если братъ такъ низко броситъ его, и Рупертъ вынужденъ былъ немножко поплакать надъ безумствовавшимъ братишкой.

Но въ концѣ концовъ Джонни допустилъ утѣшить себя апельсиномъ и перочиннымъ ножемъ съ четырьмя лезвіями и развлекся, слѣдя за тѣмъ, какъ укладывалось имущество Руперта. Рупертъ утѣшалъ его тѣмъ, что скоро вернется назадъ и привезетъ ему золотые часы, и Джонни, ослѣпленный такой великолѣпной перспективой, великодушно согласился топить печи и мыть посуду. Послѣ нѣсколькихъ дѣтскихъ замѣчаній на счетъ отсутствовавшаго родителя, который въ это время игралъ въ polier въ «Магнолія-Салонѣ», — замѣчаній, которыя было бы не совсѣмъ пріятно услышать этому человѣку, — онъ былъ душой общества, но нерадивымъ семьяниномъ, — и, проливъ еще нѣсколько слезъ, они, наконецъ, разстались. И тутъ вдругъ Джонни до того проникся сознаніемъ пустоты жизни и суетой вещей вообще, что рѣшился бѣжать изъ дому.

Съ этой цѣлью онъ захватилъ съ собой небольшой топорикъ, краюшку хлѣба и весь сахаръ, который оставался въ разбитой сахарницѣ. Снарядившись такимъ образомъ, онъ отправился сперва въ школу, чтобы вытащить изъ своего пюпитра всѣ принадлежавшія ему вещи. Если учитель тамъ, онъ скажетъ, что его прислалъ Рупертъ. Если его тамъ нѣтъ, онъ влѣзетъ въ окно. Солнце уже заходило, когда онъ достигъ до прогалины: и увидѣлъ кавалькаду вооруженныхъ людей вокругъ строенія.

Первой мыслью Джонни было, что учитель убилъ дядю Бена или Мастерса, и что эти люди, пользуясь отсутствіемъ его старшаго брата, Руперта, собираются казнить учителя судомъ Линча.. Замѣтивъ, однако, что учитель не сопротивляется, онъ подумалъ, что его выбрали губернаторомъ Калифорніи, и онъ готовится отъѣхать со свитой изъ школьнаго дома, и что онъ, Джонни, попалъ какъ разъ во-время, чтобы видѣть процессію.

Но когда учитель появился съ Макъ-Кинстри, сопровождаемый пѣшими партизанами, смѣтливое дитя порубежной страны, изъ своего безопаснаго убѣжища въ кустахъ, поймавъ на лету нѣсколько словъ, поняло, въ чемъ дѣло, и затрепетало отъ восторга.

Дуэль! Вещь, на которой до сихъ поръ присутствовали только взрослые люди и которую впервые доводилось увидѣть мальчику, и этотъ мальчикъ — онъ самъ — Джонни! Дуэль, послѣ которой въ живыхъ останется, быть можетъ, только онъ одинъ! Онъ едва вѣрилъ своему благополучію. Нѣтъ, это слишкомъ, слишкомъ большое счастье!

Пробраться сквозь кусты вслѣдъ за партіей, избрать серебристый тополь и вскарабкаться при помощи топорика до верхнихъ вѣтвей — было труднымъ дѣломъ, но сильныя, хотя и нѣжныя ножки мальчика, справились съ нимъ. Отсюда онъ могъ не только видѣть все, что происходило, но по счастливой случайности большая сосна, росшая около него, была выбрана пограничнымъ пунктомъ поля битвы. Острые глаза ребенка давно уже разсмотрѣли сквозь маски настоящія лица, и когда длинная, худая фигура самоизбраннаго секунданта учителя заняла позицію посреди сосенъ, на виду у Джонни, хотя и полускрытая отъ зрителей, Джонни немедленно узналъ, что это никто иной, какъ Сетъ Девисъ.

Очевидная несообразность появленія его въ качествѣ секунданта м-ра Форда послѣ того, что Джонни зналъ объ его отношеніяхъ къ учителю, была единственнымъ, крѣпко запечатлѣвшимся въ памяти мальчика, инцидентомъ.

Мужчины заняли свои позиціи. Гаррисонъ выступилъ впередъ подать сигналъ. Джонни весь затрепеталъ отъ ожиданія и волненія. Почему они не начинаютъ? Чего они еще ждутъ?

Но при словѣ «два» вниманіе Джонни было внезапно привлечено удивительнымъ фактомъ: секундантъ учителя, Сетъ Девисъ, тоже вытащилъ пистолетъ и изъ-за дерева рѣшительно и твердо прицѣлился въ Макъ-Кинстри! Джонни все понялъ. Сетъ былъ другомъ учителя! Ура, Сетъ!

— Три!

Крахъ! Крахъ! какой забавный шумъ! И, однако, ему пришлось уцѣпиться за вѣтку, чтобы не упасть. Шумъ какъ будто пронесся по немъ и омертвилъ его лѣвую ногу. Онъ не зналъ, что пуля учителя, который выстрѣлилъ въ воздухъ, задѣла и оцарапала его ногу!

У него голова закружилась, и онъ испугался. И при этомъ онъ не видѣлъ, чтобы кто-нибудь былъ убитъ. Все оказалось обманомъ. Сетъ исчезъ, исчезли и другіе. Слышался слабый звукъ голосовъ вдали — вотъ и все. Становилось темно, а его нога точно застыла, но была тепла и мокра. Онъ спустился съ дерева. Трудно это было, нога его не слушалась, и еслибы не топорикъ, на который онъ опирался, онъ бы непремѣнно свалился съ дерева. Когда онъ добрался до земли, то почувствовалъ, что нога заболѣла и, поглядѣвъ на нее, увидѣлъ, что чулокъ и башмакъ запачканы кровью. Маленькаго и грязнаго носоваго платка оказалось недостаточнымъ, чтобы остановить кровь. Смутно припоминая, что отецъ прикладывалъ къ больной шеѣ какія-то травы, онъ набралъ мягкаго мху и сухихъ листьевъ и при помощи фартука и одной изъ подтяжекъ туго обмоталъ всю груду вокругъ ноги и устроилъ такую колоссальную перевязку, что еле могъ двигаться. Въ сущности, какъ всѣ почти дѣти съ сильно развитымъ воображеніемъ, онъ самъ слегка испугался своихъ тревожныхъ предосторожностей.

Хотя слово или крикъ были бы на этомъ разстояніи услышаны группой двигавшихся впереди людей и они пришли бы къ нему на помощь, но изъ самоуваженія онъ удерживался отъ проявленій слабости.

И странно сказать! онъ находилъ утѣшеніе въ молчаливомъ, но горькомъ обвиненіи всѣхъ другихъ знакомыхъ мальчиковъ. Что, напримѣръ, дѣлалъ Никъ Гаррисонъ, въ то время, когда онъ, Джонни, былъ въ лѣсу, одинъ, раненый на дуэли… потому что никто въ мірѣ не убѣдилъ бы этого романтическаго ребенка, что онъ не былъ ея дѣятельнымъ участникомъ.

Гдѣ былъ Джемми Снайдеръ, что не пришелъ къ нему на помощь со всѣми остальными? Трусы всѣ они! боятся! О! о! А онъ, вотъ, Джонни, не боится! о! онъ не испугался!

Однако ему пришлось раза три проговорить эту фразу, чтобы пройти еще нѣсколько шаговъ, послѣ чего онъ въ изнеможеніи упалъ на землю.

Къ этому времени группа людей медленно удалилась, неся что-то, и оставила Джонни одного среди быстро надвигавшейся ночи.

Но уходъ этихъ людей не такъ огорчалъ его, какъ предполагаемая измѣна его сверстниковъ.

Становилось темнѣй и темнѣй, холодный вѣтеръ, крадучись точно дикій звѣрь сквозь кусты и деревья, приподнялъ кудри на его горячемъ лбу. Мальчикъ крѣпко ухватился за топорикъ, собираясь защищаться отъ дикихъ звѣрей. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, ему пришло въ голову, что онъ, вѣроятно, умретъ. Тогда они всѣ огорчатся и испугаются, и пожалѣютъ, что заставили его самого мыться въ субботу вечеромъ. Они придутъ на его похороны на маленькомъ кладбищѣ, гдѣ на могильной плитѣ будетъ написано: «Джонни Фильджи палъ на дуэли, семи лѣтъ отъ роду». Онъ прощаетъ брату и м-ру Форду. И собравшись съ духомъ, повернулся на бокъ, чтобы умереть какъ прилично потомку героической расы! Свободный лѣсъ, колеблемый вѣтромъ, протянулъ надъ нимъ свои темныя руки, а еще выше нѣсколько терпѣливыхъ звѣздъ молча собрались надъ его изголовьемъ.

Но вмѣстѣ съ поднявшимся вѣтромъ донесся топотъ лошадиныхъ копытъ, и показался свѣтъ фонарей, и докторъ Дюшенъ вмѣстѣ съ учителемъ выѣхали на площадку.

— Вотъ тутъ было дѣло, сказалъ учитель поспѣшно, но, должно быть, они унесли его домой. Поѣдемъ за ними.

— Постойте минутку, сказалъ докторъ, остановившійся у дерева. Что это такое? Громъ и молнія! да это малютка Фильджи!

Въ одно мгновеніе оба слѣзли съ коней и наклонились надъ полубезсознательнымъ ребенкомъ. Джонни переводилъ лихорадочно блестѣвшіе глаза съ учителя на фонарь и обратно.

— Что съ тобой, Джонни, малютка? съ нѣжностью спросилъ учитель. Ты заблудился?

Сверкнувъ глазенками съ лихорадочнымъ восторгомъ, Джонни, хотя и ослабѣлъ, но оказался на высотѣ положенія.

— Раненъ! слабо пролепеталъ онъ. Раненъ, на дуэли, семи лѣтъ отъ роду!

— Что такое? спросилъ удивленный учитель.

Но д-ръ Дюшенъ, взглянувъ въ лицо мальчику, высвободилъ его изъ гнѣзда листьевъ, положилъ его къ себѣ на колѣни и ловко сбросилъ хитроумную повязку.

— Посвѣтите-ка! Клянусь Юпитеромъ! онъ говоритъ правду. Кто это сдѣлалъ, Джонни?

Но Джонни безмолвствовалъ.

Въ промежутокъ между лихорадочнымъ сознаніемъ и болью, его пониманіе и память удесятерились; онъ догадался о настоящей причинѣ своего несчастія, но дѣтскія губки геройски сомкнулись. Учитель вопросительно взглянулъ на доктора.

— Возьмите его къ себѣ на сѣдло и отвезите къ Макъ-Кинстри, я перевяжу обоихъ.

Учитель нѣжно приподнялъ мальчика. Джонни, оживившись въ виду прогулки верхомъ, почувствовалъ слабый интересъ къ другому раненому.

— Что Сетъ шибко его ранилъ? спросилъ онъ.

— Сетъ? повторилъ учитель, дико сверкнувъ глазами.

— Да. Я видѣлъ, какъ онъ въ него выстрѣлилъ.

Учитель ничего не отвѣчалъ, но въ слѣдующій мигъ Джонни почувствовалъ себя въ его рукахъ, на сѣдлѣ лошади, которая понеслась какъ вихрь по направленію къ мызѣ Макъ-Кинстри.

VIII.

Они нашли раненаго хозяина въ передней комнатѣ на грубомъ ложѣ изъ медвѣжьихъ шкуръ, такъ какъ онъ мрачно отказался отъ разслабляющаго покоя жениной спальни. Въ предвидѣніи роковаго исхода раны и въ силу суровой традиціи, онъ запретилъ также стаскивать съ себя сапоги, чтобы «умереть въ сапогахъ», согласно обычаю предковъ. Поэтому Джонни уложили въ кровать м-съ Макъ-Кинстри въ то время, когда д-ръ Дюшенъ занялся серьезно-раненымъ паціентомъ. Учитель торопливо оглядывался, ища м-съ Макъ-Кинстри. Но ея не только не было въ комнатѣ, но даже и въ цѣломъ домѣ. Онъ усѣлся у постели мальчика и предался размышленіямъ.

Его вывелъ изъ задумчивости приходъ доктора.

— Не такъ худо, какъ я думалъ, сказалъ онъ, успокоительно кивая головой. Онъ выкарабкается. Идите къ нему, онъ васъ зоветъ. Но только не давайте ему слишкомъ много говорить. Онъ призвалъ, неизвѣстно зачѣмъ, цѣлую толпу пріятелей и устроилъ настоящій митингъ. Идите и прогоните ихъ всѣхъ. А и займусь малюткой Фильджи, хотя послѣ двухъ перевязокъ онъ совсѣмъ поправится.

Учитель бросилъ взглядъ облегченія на доктора и вошелъ въ переднюю комнату. Она была полна людьми, въ которыхъ учитель инстинктивно узналъ своихъ бывшихъ враговъ. Но они разступились передъ нимъ съ нѣкотораго рода грубымъ почтеніемъ и симпатіей, когда Макъ-Кинстри подозвалъ его къ себѣ. Раненый взялъ его за руку.

— Приподнимите меня немного, шепнулъ онъ.

Учитель помогъ ему съ трудомъ опереться на локоть.

— Джентльмены! сказалъ Макъ-Кинстри съ привычнымъ жестомъ искалѣченной руки, которую затѣмъ положилъ на плечо учителю. Вы слышали, что я вамъ сказалъ минуту тому назадъ; выслушайте и теперь. Этотъ молодой человѣкъ, котораго мы несправедливо обвиняли, говорилъ правду… все время! Мы можете на него положиться; онъ заслуживаетъ всякаго довѣрія. Вы, конечно, не можете чувствовать то, что я чувствую, но человѣкъ, который будетъ другъ ему, будетъ другомъ и мнѣ… Вотъ и все… и благодарю за участіе. А теперь ступайте, молодцы, и оставьте меня съ нимъ.

Мужчины медленно ушли одинъ за другимъ; нѣкоторые замѣшкались, чтобы пожать руку учителю, кто съ степеннымъ видомъ, а кто съ улыбкой и смущеніемъ.

Учитель принималъ это выраженіе примиренія отъ тѣхъ самыхъ людей, — которые за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ съ такою же искренностью расправились бы съ нимъ по закону Линча, — съ холоднымъ удивленіемъ. Когда дверь за ними затворилась, онъ повернулся къ Макъ-Кинстри. Раненый снова опустился на ложе и съ страннымъ удовольствіемъ глядѣлъ на свинцовую пулю, которую держалъ между большимъ и указательнымъ пальцами.

— Эта пуля, м-ръ Фордъ, сказалъ онъ медленнымъ голосомъ, не изъ ружья, которое я вамъ далъ — и пущена не вами.

Онъ умолкъ и затѣмъ прибавилъ съ прежней, вялой разсѣянностью:

— Давно уже ничто не доставляло мнѣ такого… спокойствія.

При томъ состояніи слабости, въ какомъ находился больной, учитель не рѣшился сообщить ему открытіе, сдѣланное Джонни, и удовольствовался простымъ пожатіемъ руки, но вслѣдъ затѣмъ раненый прибавилъ:

— Эта пуля изъ револьвера Сета, и эта собака уже убѣжала отсюда.

— Но что могло заставить его стрѣлять въ васъ въ такую минуту? спросилъ учитель.

— Онъ разсчитывалъ, что или я убью васъ, и тогда онъ избавится разомъ отъ насъ обоихъ; или же, еслибы я не убилъ васъ, то другіе васъ повѣсятъ — что они и намѣревались сдѣлать — за то, что вы убили меня! Идея эта пришла ему въ голову, когда онъ услышалъ, какъ вы намекнули, что не будете стрѣлять въ меня.

Дрожь убѣжденія, что Макъ-Кинстри отгадалъ истинную правду, пробѣжала по учителю. Въ первую минуту онъ хотѣлъ-было подтвердить ее разсказомъ Джонни, но, при видѣ усиливающейся у раненаго лихорадки, воздержался.

— Не говорите пока объ этомъ, сказалъ онъ, поспѣшно. Съ меня довольно, что вы оправдываете меня. Я здѣсь только затѣмъ, чтобы просить васъ успокоиться въ ожиданіи прихода доктора… такъ какъ вы, кажется, одни въ домѣ, и м-съ Макъ-Кинстри…

Онъ умолкъ въ затрудненіи.

Странное смущеніе разлилось по лицу раненаго.

— Она уѣхала прежде, нежели это случилось, вслѣдствіе разногласія между нею и мной. Вы, можетъ быть, замѣтили, м-ръ Фордъ, что вообще она не очень къ вамъ благоволила. Нѣтъ женщины, которая умѣла бы лучше ходить за ранеными, чѣмъ дочь Блена Роулинса, но въ такихъ дѣлахъ, какъ дѣло Кресси, напримѣръ, мнѣ сдается, м-ръ Фордъ, что она… недостаточно спокойна. Такъ какъ вы сами спокойны, то можете объяснить все непріятное этимъ отсутствіемъ спокойствія. Все, что вы услышите отъ нея или отъ ея дочери — потому что я беру назадъ глупость, сказанную мной про то, что вы собираетесь бѣжать съ Кресси, — помните, м-ръ Фордъ, что это происходитъ не отъ дурнаго чувства къ вамъ въ ней или въ Кресси, но только отъ недостатка спокойствія. Можетъ быть, у меня были свои идеи на счетъ Кресси и васъ, можетъ быть, у васъ были наши, а у этого дурака Добни свои, но ни старуха, видите ли, ни Кресси ихъ не раздѣляли! А почему? Потому что у нихъ нѣтъ спокойствія. Я думаю, что женщинамъ вообще отказано въ немъ. А вы сами человѣкъ спокойный, вы это поймете и извините.

Прежнее выраженіе сонной боли такъ рельефно выразилось въ его красныхъ глазахъ, что учитель потихоньку прикрылъ ихъ своей рукой и попросилъ его постараться уснуть, что тотъ въ концѣ концовъ и сдѣлалъ, прошептавъ, что чувствуетъ себя «спокойнѣе».

Не понимая смысла послѣднихъ словъ Макъ-Кинстри, м-ръ Фордъ тѣмъ не менѣе испытывалъ странное чувство одиночества, которымъ вѣяло на него отъ пустыхъ стѣнъ покинутаго дома. Вѣтеръ жалобно завывалъ вокругъ него и казалось, что то стонутъ какіе-то отдаляющіеся и отчаянные голоса. Такъ сильно было это впечатлѣніе, что, когда вошли докторъ и братъ Макъ-Кинстри — учитель все еще стоялъ у постели больнаго съ ощущеніемъ заброшенности и покинутости, котораго не могла разсѣять успокоительная улыбка доктора.

— Дѣло идетъ отлично, объявилъ онъ, прислушиваясь къ правильному дыханію спящаго. Совѣтую вамъ, м-ръ Фордъ, уйти, прежде нежели онъ проснется, а не то онъ опять станетъ волновать себя разговорами. Теперь онъ, право, внѣ всякой опасности. Покойной ночи! Я заверну къ вамъ въ гостинницу, когда поѣду домой.

Учитель, все еще оглушенный и удивленный, пошелъ къ двери и вышелъ въ ночной мракъ. Вѣтеръ еще шумѣлъ въ деревьяхъ, но удаляющіеся голоса становились все глуше, пока совсѣмъ не смолкли.

---

Снова наступило утро понедѣльника, и учитель сидѣлъ за конторкой въ школьномъ домикѣ съ сырымъ еще листомъ газеты «Star» въ рукахъ, только-что вышедшимъ изъ станка. Свѣжее дыханіе сосенъ доносилось въ окно и приносило ему отдаленные звуки голосовъ собиравшейся его паствы, въ то время какъ онъ читалъ:

«Виновникъ подлаго насилія въ академіи Инджіанъ-Спринга въ прошлый четвергъ, которое по несчастному недоразумѣнію вызвало вмѣшательство нѣсколькихъ изъ нашихъ наиболѣе граждански настроенныхъ обывателей и привело къ пагубному столкновенію между м-ромъ Макъ-Кинстри и ученымъ и почтеннымъ принципаломъ школы — этотъ виновникъ, говоримъ съ сожалѣніемъ, избѣжалъ заслуженнаго наказанія, оставивъ страну вмѣстѣ со своими родственниками. Если, какъ серьезно утверждаютъ, онъ былъ также виновенъ въ безпримѣрномъ нарушеніи кодекса приличій, которое на будущее время лишитъ его даже права искать удовлетворенія передъ судомъ чести, то наши сограждане будутъ довольны, что избавились отъ непріятной обязанности арестовать его. Тѣ изъ нашихъ читателей, которымъ извѣстенъ благородный характеръ обоихъ джентльменовъ, вынужденныхъ такимъ образомъ къ поединку, не будутъ удивлены, узнавъ, что самое полное объясненіе произошло между сторонами, и entente cordiale вполнѣ возстановлено. Пуля, которая играла главную роль въ послѣдовавшемъ объясненіи, оказалась изъ револьвера, изъ котораго выстрѣлилъ посторонній зритель, — извлечена изъ бедра Макъ-Кинстри, больной чувствуетъ себя хорошо и подаетъ надежды на скорое выздоровленіе».

Улыбаясь невольно надъ такимъ изложеніемъ исторіи со стороны неподкупной печати, онъ прочиталъ слѣдующій параграфъ, можетъ быть, не съ такимъ уже удовольствіемъ.

«Веніаминъ Добиньи, эсквайръ, который выѣхалъ изъ города въ Сакраменто по важному дѣлу, не совсѣмъ чуждому его новымъ интересамъ въ Инджіанъ-Спрингѣ, вскорѣ свидится съ женой, которая, благодаря его успѣшному предпріятію, можетъ покинуть свою родину и занять подобающее ей высокое мѣсто въ обществѣ. Хотя лично неизвѣстная въ Инджіанъ-Спрингѣ, м-съ Добиньи, говорятъ, красивая и чрезвычайно образованная женщина, и очень жаль, что дѣла мужа заставляютъ ихъ покинуть Инджіанъ-Спрингъ и избрать своей будущей резиденціей Сакраменто. М-ра Добиньи сопровождаетъ его частный секретарь, Рупертъ, старшій сынъ г. Фильджи, эсквайра, который былъ талантливымъ студентомъ нашей академіи и представляетъ собою блестящій образецъ туземнаго юноши. Мы съ удовольствіемъ узнали, что его младшій братъ быстро поправляется отъ незначительной раны, полученной на прошлой недѣлѣ отъ неосторожнаго обращенія съ огнестрѣльнымъ оружіемъ».

Учитель, съ глазами, устремленными въ газету, сидѣлъ такъ долго погруженный въ задумчивость, что классъ мало-по-малу наполнился, и его маленькая паства съ удивленіемъ глядѣла на него, пока онъ не опомнился. Онъ торопливо протянулъ руку къ звонку, когда его вниманіе привлечено было Октавіей Денъ, поднявшейся съ мѣста.

— Извините, сэръ, вы не спросили, есть ли у насъ новости?

— Правда, я позабылъ, отвѣтилъ учитель, улыбаясь. Ну, что же, у васъ есть, что сообщить намъ?

— Да, сэръ. Кресси Макъ-Кинстри оставила школу.

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Да, сэръ; она вышла замужъ.

— Замужъ? повторилъ учитель съ усиліемъ, сознавая, что всѣ глаза устремлены въ его блѣдное лицо. — Замужъ, за кого же?

— За Джо Мастерса, сэръ, въ баптистской церкви въ Бигъ Блуфѣ, въ воскресенье, и тетушка Макъ-Кинстри присутствовала при этомъ.

Наступила минутная и знаменательная пауза. Затѣмъ голоса маленькихъ учениковъ воскликнули хоромъ:

— Мы давно это знали, сэръ!

КОНЕЦЪ.

{{right|"Русскій Вѣстникъ ", №№ 6—7, 1889