ВЪ ПОГОНЮ ЗА СЛАВОЙ.
правитьГосподинъ Адамсонъ, коренной житель города Бельфаста въ Ирландіи, хотя и былъ ученымъ, но главное, имѣлъ значительное состояніе. Тѣмъ не менѣе это послѣднее обстоятельство, составляющее для многихъ предметъ столькихъ желаній, не доставляло нашему ученому большого счастья; его безпокойный умъ желалъ гораздо большаго: жаждалъ славы, которою пользуются извѣстные въ мірѣ ученые, обогатившіе науку своими безсмертными открытіями. Каждое утро, вставая съ своего ложа, г. Адамсонъ задавалъ себѣ такой вопросъ: «почему путешественникъ Брюсъ не открылъ въ Египтѣ полуострова Мероэ?» И вслѣдъ за этимъ начиналъ по цѣлымъ часамъ рыться въ картахъ Брюса и въ сотый разъ съ глубочайшимъ вниманіемъ водилъ пальцемъ по направленію отъ Лунныхъ горъ до Гермополиса; въ концѣ концовъ, не найдя этого несчастнаго полуострова, онъ впадалъ въ глубокое уныніе.
— Нѣтъ, этого быть не можетъ! — восклицалъ Адамсонъ, ударяя кулакомъ по картѣ. — Геродотъ видѣлъ же его когда-то своими собственными глазами и онъ долженъ, непремѣнно долженъ быть.
Томясь тоскою по славѣ, нашъ ученый наконецъ не вытерпѣлъ, оставилъ родной городъ и отправился чрезъ Францію въ Средиземное море, но направленію къ Египту.
— Отъищу во что бы то ни стало этотъ полуостровъ и тогда…. о! тогда имя Адамсона будетъ записано въ книгу славныхъ открытій и я сдѣлаюсь безсмертнымъ.
Обольщая себя такими радужными надеждами, господинъ ученый прибылъ на берега Нила; онъ такъ былъ возбужденъ своимъ мечтательно-настроеннымъ воображеніемъ, что даже допустилъ совершить большую невѣжливость; не одарилъ достославные памятники фараоновъ не только поклономъ, но даже и малѣйшимъ вниманіемъ. Хотя, повидимому, скромныя пирамиды и не заявили своей претензіи господину ученому, однако въ душѣ древнія старушки были глубоко оскорблены и, будучи, какъ весь вообще женскій родъ, мстительны, рѣшили строго наказать Адамсона за его невѣжливость.
Пробывъ въ Капрѣ всего нѣсколько часовъ, нашъ искатель славы двинулся дальше и скоро достигъ развалинъ Карнака. Здѣсь, статуя Мемнона, подземелья Озимандиса, обелиски Луксора и прочія чудеса Ѳивъ оказались счастливѣе пирамидъ; хотя, правда, вскользь, но Адамсонъ удостоилъ ихъ своимъ вниманіемъ. Направляясь дальше вверхъ Нила, ученый проѣзжалъ мимо Лотополиса, Элепсіи, Аполлинополиса, Омбоса, но Боже!… какъ невѣжливъ, какъ непозволительно невнимателенъ былъ г. Адамсонъ. Величественный видъ развалинъ этихъ древнихъ городовъ не вызвалъ изъ эгоистичной души ученаго ни одного звука восторга.
— Мероэ, Мероэ! — шептали запекшіяся отъ жары губы г. Адамсона. — Гдѣ ты, мой благословенный полуостровъ? Приди, приди ко мнѣ, душа моя!
Въ пылу охватившей его тоски, бѣдный ученый совершенно забылъ, что полуостровъ Мероэ вовсе не женщина, чтобы могъ придти на его страстный зовъ.
Гоняясь такимъ образомъ за сиреной-полуостровомъ и отдавая себя подъ полную власть палящихъ лучей тропическаго солнца, г. Адамсонъ, покрытый крупными каплями пота, изморенный, истомленный, начиналъ принимать весьма непредставительный видъ мокрой курицы; тѣло его громко взывало о настоятельной потребности освѣженія; крѣпился — крѣпился нашъ ученый и, дѣлать нечего, пришлось допустить величайшую вольность — опуститься въ манящія волны Нила, проще сказать — выкупаться. Принявъ такое отважное рѣшеніе, г. Адамсонъ внимательно, при помощи зрительной трубы, рекогносцировалъ мѣстность и убѣдившись, что его вольность не будетъ замѣчена чьимъ-либо нескромнымъ взглядомъ, осторожно снялъ одежду и сапоги, разложилъ все у берега и солидно опустился въ прохладныя волны. Благословляя распорядительность предупредительной матери-природы, сопоставившую палящіе пески возлѣ прохладной рѣки, г. Адамсонъ безмятежно наслаждался купаньемъ, солидно разрывая волны широкими взмахами рукъ и ногъ. Но эта солидность длилась не долго, слабости человѣческія всегда какъ-нибудь да прорвутся; такъ случилось и съ г. ученымъ: почувствовавъ себя на просторѣ вольной природы и вполнѣ убѣдившись, что присматривать за нимъ некому, чопорный англичанинъ вспомнилъ старину, милое дѣтство и…. вздумалъ немного пошалить; оставивъ солидные взмахи руками и ногами, г. Адамсонъ нырнулъ подъ воду, опять выскочилъ и, брызгая во всѣ стороны, поплылъ на средину рѣки. Школьная пословица гласитъ: шалости никогда не проходятъ безъ наказанія; ребенокъ-ли зашалитъ, взрослый-ли, а это начатое во здравіе веселье сведется всегда за упокой; эта мудрая пословица оказалась примѣнима даже къ ученымъ.
Совершая въ водѣ различныя эквилибристическія упражненія, г. Адамсонъ вдругъ почувствовалъ за собою чье-то зловѣщее не то дыханіе, не то фырканье. Ученый затаилъ дыханіе.
— Что если отыскался какой-нибудь мой двойникъ и также, какъ я, наслаждается купаньемъ! ужаснулся бѣдняжка. Въ одинъ моментъ въ воображеніи его мелькнула та непозволительная картина, которую онъ, ученый, да еще англійскій, представлялъ, выдѣлывая въ водѣ различные пируэты, — и несчастный искатель славы совсѣмъ упалъ духомъ.
— Нырну и хоть задохнусь, но не вылѣзу изъ воды до тѣхъ поръ, пока этотъ глупецъ не уберется вонъ, — блеснула въ головѣ ученаго геніальная мысль.
Но въ это мгновеніе до слуха Адамсона долетѣлъ какой-то весьма подозрительный, нечеловѣческій звукъ; онъ обернулся и, — о ужасъ! въ нѣкоторомъ разстояніи отъ себя онъ увидѣлъ громадную пасть крокодила съ зубами и два, налитыхъ кровью, глаза, которые, казалось, сами собою, помимо участія пасти, могли проглотить тощенькую фигурку Адамсона какъ пилюлю.
Положеніе несчастнаго ученаго было едва ли лучше, чѣмъ еслибъ онъ встрѣтилъ цѣлую фалангу издателей англійскихъ газетъ, которые на другой же бы день занесли въ свои журналы эквилибристическія продѣлки стремящагося къ славѣ ученаго. Но г. Адамсону не время было размышлять о преимуществахъ того или другого положенія, онъ усиленно работалъ ногами и руками, стремясь добраться до какого-то песчанаго островка, уединенно лежащаго среди Нила. Иногда ему казалось, что чудовище было такъ близко къ нему, что на ногахъ своихъ онъ чувствовалъ его горячее дыханіе (бѣдняжка въ испугѣ забылъ даже то, что крокодилъ имѣетъ холодную кровь). Наконецъ, ему удалось добраться до берега островка, и Адамсонъ, въ припадкѣ радости, хотѣлъ было воздать благодарственное молебствіе Богу, какъ вдругъ вспомнилъ, что крокодилъ — животное земноводное, слѣдовательно, можетъ преслѣдовать его и на сушѣ. Благодарственное молебствіе замѣнилось просительнымъ.
— Господи! — воззвалъ несчастный, устремляя глаза вверхъ, къ небу.
Прошеніе остановилось на этомъ воззваніи: дѣло въ томъ, что глаза ученаго, при взглядѣ на верхъ, наткнулись на высокую стройную пальму, одиноко растущую на островѣ. Геніальный умъ всегда найдетъ исходъ: въ одинъ моментъ нашъ ученый, съ легкостью и быстротою бѣлки, очутился на деревѣ; совершая эту вторую непозволительную для ученаго вольность, онъ даже не почелъ за нужное обозрѣть нѣтъ ли постороннихъ, кромѣ крокодила, свидѣтелей его акробатическаго искуства; настолько сильно говорило въ немъ чувство самосохраненія.
Примостившись какъ могъ удобнѣе на пальмѣ, перепуганный ученый рѣшился взглянуть внизъ. Нельзя сказать, чтобы зрѣлище, представившееся его глазамъ, было особенно пріятію: преслѣдовавшій его крокодилъ выходилъ изъ воды, отряхивая свой чешуйчатый панцирь, и быстро приближался къ пальмѣ. Г. Адамсонъ началъ поспѣшно рыться въ своей памяти, отыскивая свѣдѣній о крокодилахъ, вызвалъ старичковъ Плинія и Сааверса и ему припомнилось, что у нихъ какъ будто упоминается о томъ, что крокодилы могутъ взлѣзать на пальмовыя деревья. Вдумавшись хорошенько, онъ вспомнилъ, что самъ же и не очень давно писалъ въ «Belfast-Review» статью, въ которой утверждалъ, что крокодилы, какъ кошки, взбираются на деревья. Дрожа какъ осиновый листъ, бѣдный Адамсонъ зарылся въ вѣтвяхъ и выглядывалъ оттуда на своего врага; чудовище какъ-то радостно извивалось, видя такъ близко свою жертву, однако на дерево не лѣзло, потому что знало, лучше ученыхъ, невозможность этого. Осада перешла въ блокаду: расположившись около дерева крокодилъ, повидимому, рѣшился выжидать возвращенія г. Адамсона на землю. Первое время г. ученый находился въ недоумѣніи относительно намѣреній преслѣдователя, но убѣдившись, что тотъ не лѣзетъ на дерево не изъ деликатности, а потому что не можетъ, обезкураженный ученый пришелъ въ нѣкоторое смущеніе: статья въ «Belfast-Review» предстала его памяти во всей своей милой неприкосновенности.
— И какимъ же образомъ сунуло меня сочинить о лазательныхъ способностяхъ крокодиловъ! — распинался ученый. Впрочемъ, чтожъ, — тотчасъ же и утѣшилъ онъ себя, — не я одинъ способенъ ошибаться: это маленькая слабость свойственна почти всѣмъ ученымъ; къ тому же новость эта была фактомъ, обогащающимъ науку, а всякая лепта, принесенная въ сокровищницу науки, должна быть принята обществомъ съ благодарностью; поэтому никто не можетъ поставить мнѣ въ вину эту небольшую оплошность; да и кто узнаетъ о ней; исправлять свою статью я ни въ какомъ случаѣ не намѣренъ, такъ какъ писалъ ее въ полномъ убѣжденіи, что крокодилы дѣйствительно взлѣзаютъ на деревья, а ученый, для поддержанія своего авторитета, долженъ быть непоколебимъ въ своихъ убѣжденіяхъ. Напротивъ, если Всевышнему будетъ угодно возвратить меня когда либо съ этой высоты на землю, я, въ первомъ городѣ, спрошу себѣ перо и бумагу и пошлю въ «Belfast-Review» краснорѣчивый разсказъ о томъ, какъ я, совершая ученыя изслѣдованія вершины пальмоваго дерева, чуть было не сдѣлался вкуснымъ завтракомъ для крокодила, который, завидя изъ воды сидящаго на деревѣ человѣка, вышелъ на землю и съ замѣчательною ловкостью въ одинъ моментъ вскарабкался на самую вершину.
— Но какже, подумаютъ всѣ читающіе, онъ не съѣлъ этотъ прекрасный завтракъ, — тотчасъ опровергнулъ самъ себя г. ученый.
Г. Адамсонъ задумался, но на одинъ только моментъ. На серьезномъ лицѣ англичанина показалась ясная, какъ лазурь, улыбка.
— О! заключеніе можно придумать очень интересное, романичное. Можно написать, что отъ напора тяжеловѣснаго тѣла крокодила, вершина дерева обломилась и я, не удержавшись, полетѣлъ прямо въ воду, гдѣ, благодаря счастливой случайности, встрѣтилъ лодку, попросился въ нее и, такимъ образомъ, благополучно достигъ берега. — А крокодилъ? Крокодилу удалось уцѣпиться за дерево, гдѣ онъ, благодаря той же счастливой для меня случайности, запутался въ листьяхъ, а пока выпутывался, мы уже успѣли скрыться изъ виду.
Сочинивъ такой интересный и въ то же время обогащающій науку драгоцѣнными фактами романъ, нашъ искатель славы былъ счастливъ, какъ дитя, которому удалось сдѣлать какой нибудь великій, по его мнѣнію, фокусъ.
Но, въ большинствѣ случаевъ, радость не бываетъ продолжительна; мало по малу улыбка сошла съ лица ученаго, брови насупились и онъ погрузился въ глубокое раздумье.
Солнце уже садилось, послѣдніе его лучи обливали золотомъ все ту же картину: распластаннаго по землѣ крокодила и безмолвную, безлюдную мѣстность. Долго думалъ несчастный ученый, сравнивалъ не разъ свое положеніе съ г. Робинзономъ Крузе, родомъ изъ Нью-Іорка, которому пришлось также провести одну ночь на деревѣ, — и, не придумавъ никакого исхода, рѣшилъ за лучшее послѣдовать примѣру своего предшественника, то есть заснуть. Выбравъ поудачнѣй положеніе, г. Адамсонъ протянулъ на сучьяхъ ноги, облокотился на стволъ и, утомленный испытанными треволненіями, заснулъ, не взирая на угрожавшую такъ близко опасность. Но сонъ его былъ вдругъ прерванъ неожиданнымъ обстоятельствомъ.
Господинъ Адамсонъ привыкъ у себя, въ Белфастѣ, спать, растянувшись на удобной кушеткѣ, причемъ ноги его покоились на особо прилаженномъ для нихъ возвышеніи; здѣсь же представительному англичанину пришлось скорчиться въ три погибели, причемъ головѣ досталось не совсѣмъ удобное положеніе. Вслѣдствіе этого, вѣроятно, г. Адамсону стали сниться страшные сны: онъ видѣлъ себя въ собраніи академиковъ въ Бельфастѣ; у каждаго ассистента въ рукахъ былъ тотъ нумеръ «Belfast-Review», гдѣ онъ говорилъ о лазательныхъ способностяхъ крокодиловъ; самъ онъ стоялъ на особо-устроенной каѳедрѣ, кругомъ которой въ креслахъ сидѣли представители ученаго міра, живые и умершіе, собранные со всего свѣта. Направо отъ этой каѳедры помѣщалась другая, гдѣ стоялъ какой-то важный господинъ въ очкахъ и читалъ обвинительную рѣчь.
— Господа академики и ассистенты!, — говорилъ съ каѳедры замогильный голосъ обвиняющаго. Въ нашемъ обществѣ, обществѣ непогрѣшимыхъ авторитетовъ, появился нѣкій субъектъ….
— Слово «субъектъ» слишкомъ тривіально, — послышался голосъ изъ ряда ассистентовъ; — прошу г. обвиняющаго отъ имени всего общества, замѣнить его болѣе вѣскимъ.
Обвинитель низко склонилъ голову въ знакъ согласія и чрезъ минуту началъ снова. Онъ говорилъ медленно, важно и долго; послѣ обвинительной рѣчи была прочитана статья г. Адамсона, затѣмъ — обвинительный приговоръ.
— Господа академики и ассистенты! — воззвалъ обвинитель. — По моему мнѣнію, тотъ ученый, который дозволилъ себѣ такъ открыто выдавать явную ложь за достоверный фактъ, заслуживаетъ такого наказанія, которое постыднымъ образомъ свело бы его съ занимаемаго имъ положенія и сдѣлало бы его навсегда посмѣшищемъ города. Съ этою цѣлью я изобрѣлъ весьма подходящій для нашего обвиняемаго дурацкій колпакъ, въ которомъ онъ въ первый праздничный день имѣетъ пройти по всѣмъ улицамъ города Бельфаста.
Закончивъ эту рѣчь, прокуроръ сдѣлалъ куда-то въ сторону пригласительный жестъ. Черезъ минуту трое человѣкъ, одѣтые въ какой-то фантастическій костюмъ изъ газетныхъ листовъ, ввезли въ залу таратайку, на которой лежалъ предназначенный для г. Адамсона дурацкій колпакъ. На склеенной въ пирамидальную форму шапкѣ была изображена такая картина: рѣка, среди ея островокъ съ одинокою пальмою, у ногъ этой послѣдней распластанный крокодилъ, а на верхушкѣ ея — ученый Адамсонъ въ неподкрашенномъ костюмѣ; поза его — просительная: онъ стоитъ на колѣняхъ, сложилъ, какъ для молитвы, обѣ руки и смотритъ на звѣря умоляющимъ взглядомъ; подъ картиною сдѣлана надпись: «ученый изъ города Белфаста, г. Адамсонъ умоляетъ крокодила взлѣсть на дерево, для поддержанія своего авторитета, за что обѣщаетъ ему сытный завтракъ, въ видѣ своей тощенькой фигурки».
Видъ дурацкаго колпака привелъ г. Адамсона въ такое волненіе, что онъ, позабывъ свое опасное положеніе, хотѣлъ вскочить. Къ счастью, сдѣлавъ неловкій поворотъ, г. ученый наткнулся на сучекъ; боль, почувствованная имъ, привела его въ сознаніе. Минута еще и онъ бы слетѣлъ съ дерева на хвостъ крокодила. Оглядѣвшись кругомъ нашъ ученый свободно вздохнулъ: онъ убѣдился, что академія, обвинитель, обвинительная рѣчь и, главное, дурацкій колпакъ, — были порожденіемъ его разстроеннаго воображенія; въ дѣйствительности же было все то же: безлюдный островъ, пальма, и крокодилъ подъ нею. Спать было во всякомъ случаѣ опасно; г. Адамсонъ поэтому сталъ пальцами поддерживать вѣки глазъ.
Остатокъ ночи прошелъ безъ особенныхъ происшествій; крокодилъ занимался ловлею рыбы, г. ученый облизывался, глядя какъ его врагъ пожиралъ мясо рыбъ; хотя у себя, въ Бельфастѣ, г. Адамсонъ рѣдко когда допускалъ на обѣдъ или завтракъ рыбное блюдо, однако теперь онъ охотно бы раздѣлилъ обѣдъ съ крокодиломъ, еслибъ былъ увѣренъ, что тотъ приметъ его любезно. Между тѣмъ на небѣ занималась заря; изъ-за Нила брызнулъ лучь солнца, за нимъ другой, третій и вмигъ рѣка облилась краснымъ заревомъ. Картина была вполнѣ достойна вниманія г. Адамсона; а онъ совсѣмъ и не видѣлъ ея; уныло повѣсивъ голову, несчастный невольникъ крокодила сердито щипалъ свои холеные, взрощенные заботами многихъ лѣтъ, бакенбарды; дѣло въ томъ, что желудокъ, — вѣчный нелюбезный кредиторъ нашего организма, энергично заявлялъ о своихъ потребностяхъ.
— Ну что я тебѣ дамъ, что мнѣ съ тобой дѣлать, бѣдняжка! — чуть не со слезами взывалъ г. ученый, потаскивая свой пустой, какъ мѣшокъ, желудокъ. Ты видишь, что я при всемъ моемъ пылкомъ, какъ у любого француза, желаніи, не могу двинуться съ этой пальмы. Вѣдь крокодилы не понимаютъ деликатности; вонъ онъ наѣлся и потѣшается надо мной, а я….
Въ это время на носъ чуть не рыдающаго Адамсона свалилось сверху что-то тяжеловѣсное; онъ подхватилъ рукою и пріятно изумился, увидя сочный плодъ финиковой пальмы.
— Глупецъ я, глупецъ! — смущенно прошепталъ ученый; — сидѣлъ на финикахъ и плакалъ о томъ, что нечего ѣсть.
Онъ приподнялъ одну изъ вѣтвей и торопливо началъ общипывать плоды. Набравъ достаточное количество, г. Адамсонъ усѣлся на вѣтвяхъ и принялся за завтракъ. Правда, здѣсь не было ни бивстекса, ни вина, которые привыкъ видѣть за завтракомъ нашъ ученый, тѣмъ не менѣе онъ показался ему такъ вкусенъ, и съѣденъ былъ съ такимъ аппетитомъ, котораго въ Бельфастѣ даже и не снилось г. Адамсону.
Удовлетворивъ эту первую и насущнѣйшую потребность, г. ученый нѣсколько успокоился и принялся философствовать на тому о справедливости судьбы; ему казалось, что судьба — особа весьма несправедливая: къ однимъ она, безъ всякой уважительной причины, слишкомъ пристрастна; другихъ же ни за что, ни про что преслѣдуетъ всю жизнь. Къ этимъ послѣднимъ несчастный искатель славы причислилъ и себя; никогда онъ не былъ любимцемъ Фортуны: сначала, въ ранней молодости, когда ему хотѣлось пожить всласть, она не давала ему ничего и дразнила наслѣдствомъ въ будущемъ; правда, онъ его и получилъ, но уже тогда, когда ему больше хотѣлось славы, чѣмъ денегъ; для достиженія славы, она его толкнула на поиски полуострова Мероэ, и, вмѣсто полуострова, усадила его на островѣ, да еще не на землѣ, а на вершинѣ пальмоваго дерева, къ тому же еще и не одного, а въ самомъ непріятномъ tete-à-tete съ крокодиломъ. Философствуя на эту тему, г. Адамсонъ вдругъ припомнилъ и въ своемъ недалекомъ прошедшемъ одну несправедивость, которую онъ допустилъ себѣ сдѣлать: въ его памяти возстали оскорбленныя имъ пирамиды и другіе памятники фараоновъ, которымъ онъ не отдалъ должнаго почета.
— Вотъ гдѣ я долженъ искать причину своего настоящаго несчастнаго положенія; не судьба играетъ мною, а величественныя пирамиды, которыя изъ мести ниспослали на меня эту блокаду крокодила. Несчастный, несчастный! Чѣмъ ты загладишь теперь свою вину? Чѣмъ ты вымолишь себѣ прощеніе у оскорбленныхъ старушекъ? Ты долженъ будешь на колѣняхъ ползать передъ ними; ты обязанъ сочинить имъ такой панигирикъ, отъ котораго бы затрепетали ихъ высохшія сердца… Да, да… панигирикъ-то панигирикъ, однако чертовски пить хочется; эти отвратительные финики только раздразнили желудокъ, а отъ жары во рту точно полкъ французовъ переночевалъ. Съ горя бѣдный ученый начиналъ даже говорить тривіальнымъ языкомъ, чего съ нимъ не было съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ онъ впервые научился произносить имена своихъ папаши и мамаши. Хоть бы дождя Господь послалъ!
Г. Адамсонъ взглянулъ на небо; оно покрылось тучами и, казалось, готово было исполнить желаніе ученаго. Онъ уже сложилъ руки въ пригоршню, какъ бы приготовляясь ловить живительную влагу, какъ вдругъ въ его памяти, подобно роковымъ «манэ, факэлъ, фарэсъ», возстала надпись: «граница дождей», которую путешественникъ Россиніоль провелъ какъ разъ на картѣ Нила. Несчастный г. Адамсонъ совсѣмъ упалъ духомъ: его пальма расположилась въ томъ мѣстѣ, гдѣ небо хотя и затуманивается, однако никогда не плачетъ.
— Боже, Боже! И нужно же мнѣ было забраться въ этотъ обиженный Тобою край! Нѣтъ, положительно, я несчастнѣйшій изъ несчастныхъ! Что передо мной Робинзонъ Крузе. Это просто баловень судьбы. Хотя онъ, правда, провелъ, также какъ и я, ночь на деревѣ, но за то, выспавшись, онъ спокойно сошелъ на землю, поймалъ себѣ нѣсколько попугаевъ на завтракъ, запилъ ихъ водой и даже ромомъ; прогуливался подъ зонтикомъ и, главное, ни разу не встрѣтился съ крокодиломъ; потомъ онъ отыскалъ себѣ удобную для жилья пещеру, а для развлеченій — товарища. А я, злосчастный! Я вижу предъ самымъ своимъ носомъ рѣку и долженъ умереть отъ жажды.
Г. Адамсонъ вздумалъ было предаться отчаянію, однако, разсудивъ, что отъ этого его положеніе ни на іоту не измѣнится, рѣшилъ за лучшее послѣдовать примѣру г. Робинзона Крузе, то есть, пуститься на изобрѣтенія. Нашъ искатель славы по даромъ назывался ученымъ; въ скоромъ времени онъ сдѣлалъ на деревѣ радостный жестъ и даже вскрикнулъ, ни къ кому, впрочемъ, не обращаясь, «Эврика». Услыхавъ это непонятное для себя слово, крокодилъ приподнялся и насмѣшливо завилялъ хвостомъ, думая, вѣроятно, что его невольникъ хочетъ спуститься съ дерева. Но г. Адамсонъ не былъ настолько прость; слово «эврика» было произнесено не даромъ: онъ нашелъ средство напиться, не подвергая свою жизнь риску. Сорвавъ нѣсколько вѣтвей пальмы, онъ скрѣпилъ ихъ вмѣстѣ и, выбравъ минуту, когда крокодилъ отошелъ отъ дерева, опустилъ приготовленную помпу въ рѣку; когда пористые листья напитались водою, онъ впился въ нихъ губами и высосалъ живительную влагу; послѣ нѣсколькихъ такихъ маневровъ г. Адамсонъ совершенно утолилъ мучившую его жажду и, радуясь своей находчивости, разразился, какъ школьникъ, пустымъ смѣхомъ.
Житейская пословица гласитъ, что человѣкъ — существо вѣчно недовольное своимъ настоящимъ, вѣчно стремящееся къ улучшенію своего быта. Нашъ ученый не составлялъ въ этомъ отношеніи исключенія. Обезпечивъ себя со стороны насущнѣйшихъ потребностей бытія, онъ захотѣлъ большаго: оградить себя отъ могущаго случиться насморка, такъ какъ природный костюмъ г. ученаго отлично годился для дня, а для сырой ночи не мѣшало бы позаботиться о болѣе подходящемъ. Робинзонъ былъ путеводною нитью для г. Адамсона.
— Если Робинзонъ Крузе съумѣлъ непосредственно изъ рукъ природы изобрѣсть для себя зонтикъ, пищу, одежду и даже трубку, то почему же и мнѣ не быть настолько изобрѣтательнымъ. Я имѣю для этого еще больше шансовъ: онъ былъ простымъ искателемъ приключеній, а я ученый.
Поощряемый чувствомъ соревнованія, г. Адамсонъ рѣшился во что бы то ни стало не только по уступать ни въ чемъ своему предшественнику, но еще превзойти его въ находчивости.
— Тотъ всѣ эти удобства пріобрѣлъ при свободномъ положеніи, то есть когда могъ совершенно покойно распоряжаться и своимъ временемъ, и трудомъ, — я же все это изобрѣту, не двинувшись съ мѣста.
Дѣйствительно, второе «эврика», огласившее громкимъ эхомъ пустынную мѣстность, показало, что г. Адамсонъ не былъ простымъ хвастуномъ. Въ нѣсколько минутъ дѣятельнаго труда, онъ нарвалъ кучу пальмовыхъ листьевъ и смастерилъ себѣ пальто; правда, оно далеко не напоминало собою «пальмерстонъ», которое привыкъ носить нашъ англійскій ученый, но все же въ нуждѣ могло хорошо сослужить свою службу. Изъ двухъ меньшихъ листьевъ, г. Адамсонъ соорудилъ себѣ что-то въ родѣ не то шляпы, не то ночного колпака. Но изобрѣтательность этимъ не ограничилась; припомнивъ изрѣченіе Сенеки о способахъ достиженія счастья во всякомъ положеніи, ученый рѣшилъ, что онъ долженъ и можетъ быть счастливымъ. Въ самомъ дѣлѣ, устроить это было совсѣмъ нетрудно, такъ какъ природа почти ни въ чемъ не отказывала ему: она поставила его въ прекрасныя климатическія условія, дала ему, правда, скромную, но за то здоровую и питательную пищу; впрочемъ, въ будущемъ она дразнила его лучшими обѣдами: г. Адамсонъ надѣялся ловить на лету эфіопскихъ голубей, жарить ихъ на солнцѣ, и такимъ образомъ устроивать себѣ лукулловскія пиршества; воды онъ могъ имѣть во всякое время, сколько душѣ угодно, квартира его была тепла и суха, чего не всегда достигалъ онъ даже въ Бельфастѣ; воздухъ въ ней былъ всегда чистъ, — чего же еще болѣе?
Въ духовныхъ удовольствіяхъ также не было ощутительнаго недостатка: г. Адамсонъ могъ наслаждаться по утрамъ очаровательной картиной восхода солнца и изрѣдка далекимъ щебетаньемъ птицъ; цѣлый день къ его услугамъ была величественная картина разстилающейся у его ногъ рѣки и далекихъ развалинъ; для развлеченій, онъ могъ играть съ крокодиломъ, котораго онъ не только пересталъ бояться, но еще началъ забавляться надъ нимъ. Вечеромъ онъ могъ любоваться закатомъ солнца, а по ночамъ спать.
Г. Адамсонъ все это отлично обдумалъ и рѣшилъ, что вовсе не такъ несчастливъ, какъ думалъ раньше, и что, напротивъ, здѣсь онъ можетъ устроиться такъ хорошо, что даже послужитъ предметомъ зависти для другихъ. Одною изъ слабыхъ струнъ нашего ученаго была любовь къ комфорту, поэтому онъ тщательно занялся устройствомъ для себя возможно комфортабельной квартиры. Съ этою цѣлью онъ раздѣлилъ свое помѣщеніе на три комнаты; изъ первой, самой большой, онъ хотѣлъ сдѣлать пріемную, но, разсудилъ, что принимать ему будетъ некого, перевелъ въ нее свой рабочій кабинетъ; здѣсь онъ смастерилъ изъ вѣтвей столъ, на которомъ лежала пачка листьевъ, замѣняющихъ ему бумагу и кусокъ заостренной, на подобіе карандаша, коры. Далѣе слѣдовала столовая; въ ней г. Адамсонъ развѣсилъ свою гидравлическую помпу, и склалъ запасъ свѣжихъ и сухихъ финиковъ; за столовой помѣщалась спальня, въ которой было устроено весьма покойное кресло для сна.
Дни нашего ученаго текли самымъ безмятежнымъ образомъ: вставая съ своего ложа, онъ выходилъ на особо устроенный бельведеръ, съ котораго любовался восходомъ солнца; затѣмъ отправлялся въ столовую завтракать; послѣ, него выходилъ опять на террассу, съ которой бросалъ крокодилу нѣсколько финиковъ, причемъ отъ души смѣялся, забавляясь жадными пріемами звѣря. Время между завтракомъ и обѣдомъ проходило въ серьезныхъ занятіяхъ: г. Адамсонъ предавался ученымъ воспоминаніямъ, рылся въ библіотекѣ своей памяти и, въ компаніи съ Геродотомъ, посѣщалъ лабиринтъ, берега Меридова озера или Арсиноэ, — страну розъ. Если въ голову его западала какая-нибудь новая мысль, онъ брался за кусокъ коры и записывалъ ее на пальмовомъ листѣ, какъ на лучшей веленевой бумагѣ. За нѣсколько минутъ до обѣда, онъ, для возбужденія аппетита, прогуливался взадъ и впередъ по комнатамъ, выходилъ на бельведеръ, откуда виднѣлась долина Камбиза, и иногда, разчувствовавннісь, посылалъ бѣднымъ египтянамъ, которыхъ такъ жестоко опустошили невѣжественные персы, слезу состраданія. Плотно покушавъ за обѣдомъ, г. Адамсонъ отдыхалъ съ полчаса на своемъ креслѣ. Вечеромъ занимался астрономическими наблюденіями надъ южными созвѣздіями и затѣмъ покойно отходилъ ко сну, напившись, вмѣсто чая, воды.
Г. Адамсонъ зналъ, что за нимъ никто не слѣдилъ, дѣйствій его никто не критиковалъ, ни одинъ журналъ не могъ его задѣть, и ему было такъ хорошо, легко, покойно, что онъ ни разу не позавидовалъ своимъ земнымъ собратіямъ.
Однако, въ здѣшнемъ мірѣ ничто не вѣчно; не могъ быть вѣчнымъ и покой г. ученаго. Случилась одна не ожидашіость, которая поставила вверхъ дномъ всѣ планы Адамсона и рѣшительно повліяла на исходъ его положенія.
Въ то время, какъ г. Адамсонъ въ Белфастѣ изнывалъ надъ пылкимъ стремленіемъ къ открытію полуострова Мероэ, другой ученый, г. Дарлингль, въ Лондонѣ, будучи страстнымъ ботаникомъ, томился желаніемъ подарить наукѣ жолтый лотусъ, тотъ самый лотусъ, о которомъ упоминаетъ Геродотъ, и который, съ того самаго времени, какъ въ воду канулъ.
Бельфастскій ученый отправился за поисками налегкѣ; съ нимъ не было не только чемодана, даже ружья; лондонскій же ботаникъ оказался предусмотрительнѣе: разсудивъ, что лотусъ, одичавшій въ грубой странѣ, можетъ и не знать европейскихъ обычаевъ, то есть, по всей вѣроятности, не пойдетъ къ нему на встрѣчу съ привѣтствіемъ, а скорѣе забьется куда нибудь въ ущелье и заставитъ бѣгать за собою нѣсколько дней, — г. Дарлингль взялъ съ собою запасъ бѣлья, провіанта, пороху, нѣсколько хорошихъ карабиновъ, зрительную трубу и пр. и нанялъ по дорогѣ двухъ арабовъ, которые бы охраняли его отъ могущихъ встрѣтиться непріятныхъ случайностей. Всѣ эти приготовленія заняли не мало времени, такъ что г. Дарлингль на нѣсколько дней отсталъ отъ г. Адамсона и прибылъ въ страну фараоновъ тогда, когда уже бельфастскій ученый сидѣлъ на пальмѣ и ломалъ голову надъ различными изобрѣтеніями. Г. Дарлингль началъ свои розыски съ Ливійскихъ горъ и, заглядывая во всѣ попадавшіяся на пути ущелья, направлялся къ тому самому мѣсту, гдѣ г. Адамсонъ сдѣлался жертвой своего вольнодумства, допустившаго его окунуться въ Нилъ.
— Заглянемъ еще въ это ущелье, — говорилъ самъ съ собою г. Дарлингль, — не прячется ли здѣсь мой коварный лотусъ?
Ботаникъ поднялся на небольшой выступъ и нагнулся впередъ, чтобы заглянуть въ ущелье, — какъ вдругъ глазамъ его представилась великая неожиданность: вмѣсто лотуса, онъ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ себя, на берегу Нила, увидѣлъ что-то въ родѣ пары сапоговъ.
— А-о-о-о! — изумленно протянулъ г. Дарлингль.
Встрѣча съ цѣлымъ семействомъ ядовитыхъ змѣй не столько бы поразила ученаго ботаника, сколько видъ этой пары сапоговъ, изъ которыхъ одинъ стояла, гордо выпрямившись, а другой уныло склонился въ сторону, утомленный, вѣроятно, долгимъ ожиданіемъ.
Г. Дарлингль первоначально приписалъ это явленіе оптическому обману.
— Странная игра природы — не болѣе; вѣроятно, это ничто иное, какъ обломокъ ливійской скалы, который принялъ такую причудливую форму.
Но, подошедши ближе, ботаникъ удостовѣрился, что сапоги какъ есть настоящіе.
Второе «А-о-о-о-о-о!», произнесенное еще съ большимъ выраженіемъ, обратило вниманіе арабовъ на предметъ изумленія. Если г. Дарлингль удивлялся тому, какимъ образомъ это произведеніе европейской цивилизаціи очутилось на уединенныхъ пустынныхъ берегахъ Нила, то его спутники, не видавшіе отъ роду сапоговъ, удивились имъ самимъ. Переглянувшись другъ съ другомъ и рѣшивъ, по выраженію лица ботаника, что эти фигуры, вѣроятно, представляютъ собою что-либо опасное, вѣрные арабы схватились за карабины и, не прошло минуты, какъ несчастные сапоги г. Адамсона, пронзенные четырьмя пулями, свалились въ рѣку.
— Несчастные! Что вы сдѣлали? — крикнулъ ученый ботаникъ, обернувшись къ своимъ спутникамъ.
Арабы, не понимавшіе ни слова по англійски, разинули рты и выпучили глаза на г. Дарлингля.
— Варвары! Знаете ли чего вы лишили міръ?!…. «Сапоговъ, скажете, — ненужнаго украшенія ногъ европейца». Глупцы! Эти сапоги, это пустое украшеніе могло привести насъ къ великимъ открытіямъ. Кто знаетъ, можетъ быть это были сапоги Ливингстона, можетъ быть по нимъ можно было какъ нибудь найти ихъ владѣльца, наконецъ въ нихъ могли находиться драгоцѣнныя рукописи…. О нецивилизованный народъ! О дикари! О отщепенцы науки! О….
Послѣднее «о!» такъ и замерло въ воздухѣ. Г. Дарлингль ринулся впередъ и, устремивъ куда-то вдаль крайне удивленный взоръ, не двигался и, казалось, не дышалъ. Арабы, сочтя ученаго за сумасшедшаго, сначала хотѣли было схватить его и бросить въ рѣку, но, привлеченные забавными ужимками англичанина, пытавшаго что-то разглядѣть вдали, рѣшили оставить его на свою потѣху и принялись отъ души хохотать надъ нимъ. Ученый ботаникъ быль такъ занять, что даже не замѣтилъ этой дерзости.
— Да, да…. положительно…. пальма…. листья, какъ у обыкновенной финиковой…. Вотъ странность…. Вотъ открытіе!… Вотъ будетъ фуроръ-то, когда я помѣщу въ журналахъ свое открытіе. Что передъ нимъ вся коллекція желтыхъ лотусовъ? Нуль, ничтожество!… А какъ назвать?… Назову «пальмой Дарлингля»…. Да…. да… это будетъ эффсктно и, по крайней мѣрѣ, міръ никогда не забудетъ того, кто открылъ этотъ новый родъ «махающей» пальмы.
Чтобы объяснить этотъ непонятный монологъ г. ботаника, намъ надо вернуться къ старому знакомцу, г. Адамсону.
Успокоенный искатель полуострова Мероэ только было началъ предаваться въ своемъ спальномъ креслѣ пріятнымъ послѣобѣденнымъ грёзамъ, какъ вдругъ слухъ его былъ пораженъ двумя сильными выстрѣлами.
— Караулъ! грабятъ! — крикнулъ въ просонкахъ перепуганный ученый и, рискуя провалиться вмѣстѣ со своей спальней на голову крокодила, вскочилъ съ кресла.
Очнувшись, онъ вспомнилъ, что грабить у него нечего, кромѣ развѣ только пальмоваго пальто, о которомъ не стоило и сокрушаться, такъ какъ всегда безвозмездно можно было замѣнить его другимъ, — и, спокойно поправивъ свой туалетъ, прошелъ въ кабинетъ. Здѣсь онъ, сквозь листья, сталъ вглядываться по тому направленію, откуда послышались выстрѣлы и вдругъ, о ужасъ! Передъ нимъ трое людей, да одинъ изъ нихъ еще кажется европеецъ, да чуть ли еще не англичанинъ.
Г. Адамсонъ вглядѣлся пристальнѣе, увидалъ на размахивающихъ рукахъ г. Дарлингля перчатки и этимъ увѣрился, что тотъ дѣйствительно англичанинъ.
— Вотъ еще сюрпризъ! ужъ и этотъ не за полуостровомъ ли Мероэ гоняется? Ну, мессиръ, шалите. Ужъ если я не нашелъ, то вамъ, въ перчаткахъ, и подавно не найти. Вмѣсто Мероэ-то не угодите, какъ я, на пальму.
Г. Адамсонъ хотѣлъ было ретироваться опять въ спальню, чтобъ заснуть, но человѣческая слабость не совсѣмъ еще замерла въ немъ. Увидавъ свободно разгуливающихъ людей, несчастный невольникъ припомнилъ свое прежнее положеніе, когда онъ могъ совершенно свободно располагать своей особой, и желаніе жизни и простора бурнымъ потокомъ разлилось по его сердцу. Г. Адамсонъ рѣшилъ дать о себѣ знать. Обревизовавъ предварительно свою особу и тщательно расчесавъ волосы на головѣ и бакенбардахъ обломкомъ коры, онъ отломилъ длинную вѣтвь пальмы, ощипалъ, за исключеніемъ кистеобразной верхушки, всѣ листья, въ другую руку набралъ нѣсколько финиковъ и, вооруженный такимъ образомъ, вышелъ на бельведеръ. Предварительными сигналами были финики, которые заключенный на пальмѣ бросилъ въ воду. Цѣль была достигнута: г. Дарлингль, громившій въ ту минуту патетическою рѣчью своихъ невѣжественныхъ спутниковъ, услыхалъ всплескъ воды, оборотился и замеръ на мѣстѣ. Побросавъ финики, г. Адамсонъ взялся обѣими руками за пальмовую вѣтвь и, примостившись какъ могъ ловчее на деревѣ, принялся махать ею во всѣ стороны. Эффектъ вышелъ полный: махающая пальма произвела громадное впечатлѣніе на ученаго ботаника. Налюбовавшись ею вдоволь, г. Дарлингль вынулъ свой дорожный альбомъ и помѣтилъ въ немъ слѣдующее: "Въ верхнемъ Египтѣ, на небольшомъ островкѣ среди Нила, находится родъ пальмы, которая съ поразительною силою колышетъ въ разныя стороны своей верхушкой. Пальму эту открылъ, во время своихъ ученыхъ экскурсій, англійскій ботаникъ Дарлингль, почему и назвалъ ее своимъ именемъ — «махающей пальмой Дарлингля». Затѣмъ г. ботаникъ присѣлъ на землю и принялся срисовывать дерево.
Арабы, заинтересованные дѣйствіемъ своего патрона, обратили также вниманіе на пальму. То, чего не могъ сообразить г. ученый ботаникъ, замѣтили «невѣжественные варвары». Они разглядѣли что-то похожее на человѣческую фигуру въ густыхъ листьяхъ пальмы и догадались, что «махающая пальма» есть ни что иное, какъ несчастный, взывавшій о помощи. Не будучи въ состояніи объяснить это г. Дарлинглю словами, они употребили въ дѣло всю свою способность пояснить мимикой; но если г. ученый не могъ различить человѣка отъ дерева, то могъ ли онъ понять выразительность мимики?
— Д…. да…. Я ужъ давно вижу, — отвѣчалъ онъ, думая, что арабы обращаютъ его вниманіе на махательныя способности пальмы. — Нѣтъ! Вы представьте, какой переполохъ произведетъ мое открытіе въ ученомъ мірѣ. Шесть тысячелѣтій прошло со времени сотворенія міра, нѣсколько сотенъ ученыхъ появлялось и сходило съ житейской сцены и ни одинъ, замѣтьте, ни одинъ изъ нихъ не находилъ «махающей» пальмы. И вдругъ въ 18…
Въ это время г. Дарлингль долженъ былъ прекратить потокъ своего краснорѣчія, потому что арабы, выведенные изъ терпѣнія его непонятливостью, схватили его, подсадили, какъ мячикъ, на небольшую скалу, пихнули ему въ руки трость и стали двигать его руками на подобіе того, какъ долженъ былъ это дѣлать ученый, сидѣвшій на пальмѣ.
Г. Дарлингль вспылилъ и готовъ былъ взмахнуть тростью по спинамъ арабовъ, но тѣ во время отвернулись и, взявъ подзорную трубу ботаника, приставили ее къ его глазамъ. То, что онъ увидѣлъ, своею неожиданностью, превзошло даже появленіе сапоговъ и открытіе «махающей пальмы». Сюрпризъ былъ не особенно пріятенъ, такъ какъ разбивалъ его иллюзіи о важномъ открытіи. Г. Дарлингль не издалъ ни одного звука; безмолвно отнялъ отъ глазъ трубу, также безмолвно вынулъ свой дорожный альбомъ, прочелъ нѣсколько разъ надпись, внимательно осмотрѣлъ рисунокъ и многозначительно оттянулъ нижнюю губу.
Но арабы не дали ему долго предаваться размышленіямъ, они настойчиво дергали его за рукава, призывая идти на помощь къ несчастному, заключенному на пальмѣ. Разочарованный Дарлингль послѣдовалъ за своими спутниками; въ Ассуанѣ они наняли лодку.
— На островъ пальмы Дарлингля! — торжественно воскликнулъ ботаникъ.
Владѣлецъ лодки съ удивленіемъ поглядѣлъ на англичанина, улыбнулся и обратился къ арабамъ. Тѣ объяснили гораздо проще: простое указаніе пальцемъ было для рыбака совершенно достаточно.
Приближаясь къ берегу, арабы и рыбакъ стали мѣняться какими-то знаками, оглядѣли свои карабины и стали въ такую позицію, которая ясно говорила о встрѣтившейся опасности.
Г. Дарлингль взглянулъ по направленію ружья и… обомлѣлъ: въ этотъ короткій промежутокъ времени ему суждено было увидѣть четвертую по счету неожиданность.
Вглядѣвшись по тому направленію, куда мѣтили арабы, г. Дарлингль увидѣлъ громаднаго крокодила, растянувшагося у самыхъ ногъ злополучной «махающей пальмы». При всей тропической жарѣ, нашего ботаника проняла такая дрожь, что онъ ходуномъ заходилъ по лодкѣ.
— Ворочай назадъ! Ну ее къ чорту, эту пальму Дарлингля! — выругался представительный англичанинъ.
Но арабы и рыбакъ, не знавшіе ни слова по англійски, только переглянулись и спокойно продолжали плыть къ острову.
— Вотъ съумасшедшіе-то! — воскликнулъ взбѣшенный Дарлингль. — Да вы слушайте! Если вы своихъ дурацкихъ головъ не жалѣете, то обязаны, ради науки, пощадить мою. Правда, я еще не сдѣлалъ никакихъ великихъ открытій, но у меня есть надежда и желаніе ихъ сдѣлать и, можетъ быть, въ непродолжительномъ времени имя Дарлингля прогремитъ по всей вселенной.
И на этотъ разъ арабы не обратили ни малѣйшаго вниманія на разсерженнаго ученаго; лодка продолжала тихо двигаться къ берегу. Крокодилъ, чувствуя приближающуюся добычу, зашевелился, подползъ къ самому берегу и растянулся на землѣ, разинувъ пасть, какъ бы приготовляясь схватить перваго смѣльчака, который высадится изъ лодки. Но арабовъ, которымъ было не въ первый разъ встрѣчаться съ подобными страшилищами, нисколько не испугало поведеніе крокодила: они прицѣлились ружьями, сдѣлали условленный знакъ и выстрѣлили разомъ. Пуля попала въ пасть, единственное мѣсто, куда можетъ быть раненъ крокодилъ, и пронизала насквозь внутренность чудовища; онъ сильно затрясъ головой, началъ выбрасывать потокъ черной жидкости и вскорѣ растянулся мертвымъ на землѣ.
Въ то время, какъ г. Дарлингль, едва живой, изъ-за спинъ арабовъ, съ трепетомъ слѣдилъ за результатомъ ихъ дѣйствій, г. Адамсонъ, на пальмѣ, отъ души потѣшался забавнымъ для себя зрѣлищемъ. Когда представленіе кончилось, т. е. крокодилъ былъ убитъ, г. Адамсонъ скрылся на минуту въ свои внутренніе апартаменты, поправилъ на скоро туалетъ, поискалъ-было, по привычкѣ, перчатокъ и сталъ осторожно, чтобы не изорвать своего пальмоваго пальто, спускаться съ дерева.
Арабы вообще народъ не изъ смѣшливыхъ, но на этотъ разъ, при видѣ оригинальной одежды англичанина, не могли удержаться отъ смѣха; даже самому г. Дарлинглю, строго преслѣдовавшему правила приличія, надо было употребить всю свою силу воли, чтобы не сдѣлать величайшей непристойности, — не расхохотаться своему компатріоту прямо въ носъ.
Ботаникъ и изслѣдователь встрѣтились чрезвычайно любезно.
— Г. Адамсонъ, житель города Бельфаста, ученый и изслѣдователь невѣдомыхъ странъ свѣта, — солидно рекомендовалъ себя, бывшій невольникъ крокодила.
— Г. Дарлингль, житель города Лондона, любитель ботаникъ.
Оба англичанина раскланялись и дружески пожали одинъ другому руки. Затѣмъ, они начали разсказывать свои приключенія. Г. Адамсонъ, конечно, скрылъ тѣ изъ своихъ похожденій, которыя отличались мальчишествомъ, и причину своего пребыванія въ адамовомъ костюмѣ мотивировалъ совершенно другимъ обстоятельствомъ.
"Однажды ночью, — разсказывалъ г. Адамсонъ, — измучившись дневными странствованіями, я только-было началъ дремать, какъ вдругъ слышу какой-то страшный храпъ; открылъ глаза — и что же? Шагахъ въ пяти, шести отъ меня страшное чудовище; разинувъ пасть, оно направлялось прямо ко мнѣ. Не потерявъ присутствія духа, я вмигъ раздѣлся и, бросивъ платье на берегу, пустился въ водѣ искать спасеніи. Крокодилъ, вѣроятно, не ждалъ этого и нѣсколько времени пролежалъ истуканомъ на землѣ, такъ что я успѣлъ отплыть порядочное пространство… Однако, послушайте, г. Дарлингль, — чего эти болваны смѣются, перебилъ самъ себя разскащикъ, указывая на арабовъ.
Сконфуженный ботаникъ сдѣлалъ повелительный знакъ арабамъ, но тѣ, какъ бы оправдывая свой смѣхъ, тыкали пальцами въ пальто Адамсона и захохотали еще громче.
— Извините ихъ невѣжество, — проговорилъ Дарлнигль, стараясь заслонить своей спиной комическую фигуру ученаго. — Прошу, продолжайте!
«И такъ, я уже успѣлъ отплыть довольно далеко отъ берега, но въ это время крокодилъ опомнился и, какъ бы спохватись, проворно заработалъ въ водѣ своми страшными лапищами. Я уже готовъ былъ отдать себя ему на съѣденіе, какъ вдругъ увидалъ небольшой островокъ съ пальмой; мнѣ это подало надежду, и я, собравъ послѣднія силы, направился къ берегу…. Но это, наконецъ, чортъ знаетъ что такое! — вспылилъ англичанинъ, котораго смѣхъ арабовъ вывелъ изъ себя. — Они дождутся, что я подамъ на нихъ жалобу англійскому консулу. Велите имъ замолчать!»
Г. Дарлингль хорошо зналъ, что ему не угомонить арабовъ; поэтому онъ заблагоразсудилъ снять съ себя холщевое пальто и предложить его своему компатріоту. Впрочемъ, не надѣясь этимъ вполнѣ усмирить расходившихся арабовъ, онъ счелъ за лучшее усадить г. Адамсона въ лодку.
Сцена разставанья съ островомъ вышла чрезвычайно чувствительной: освобожденный невольникъ, чувствуя горячую благодарность къ призрѣвшей его пальмѣ, крѣпко обнималъ ее и, рискуя поцарапать лицо о кору, обливалъ ее слезами умиленія; затѣмъ онъ слазилъ на дерево, взялъ оттуда драгоцѣнные памятники своего заточенія и пожертвовалъ ихъ г. Дарлинглю для національной галлереи «Charing-Cross». Вдохновившійся ботаникъ сказалъ Адамсону прекрасную благодарственную рѣчь отъ имени города Лондона, въ которой превозносилъ до небесъ ученыя заслуги отважнаго изслѣдователя. Разчувствовавшійся Адамсонъ, въ свою очередь, былъ глубоко тронуть рѣчью Дарлингля и обѣщалъ, черезъ журналы, сдѣлать свѣту извѣстнымъ открытіе неутомимымъ ботаникомъ особаго рода «махающей пальмы», которая, по внѣшнимъ признакамъ, весьма близко подходитъ къ цейлонскому алоэ.
Оба ученые были очень довольны другъ другомъ и изліяніямъ ихъ не было бы конца, еслибъ арабы снова не заявили своего невѣжества громкимъ смѣхомъ: видъ двухъ комично-одѣтыхъ англичанъ, размахивающихъ руками и чуть не ломающихъ другъ друга въ объятіяхъ, до такой степени ихъ потѣшалъ, что они рѣшили перенять ихъ манеры, чтобы потомъ этимъ позабавить своихъ земляковъ. На островкѣ устроилась, такимъ образомъ, преинтересная комедія, для которой, къ сожалѣнію, не нашлось другихъ зрителей, кромѣ мертваго крокодила и рыбака. Громкій смѣхъ этого послѣдняго привлекъ вниманіе ученыхъ; они оглянулись и только теперь поняли какимъ посмѣшищемъ служили они невѣжественнымъ арабамъ. Рѣшивъ принести на нихъ жалобу англійскому консулу, они заблагоразсудили прекратить свои изліянія; усѣлись въ лодку и поплыли въ деревню Ассуанъ. Здѣсь, г. Адамсонъ пополнилъ свой туалетъ и, за стаканомъ вина, изслѣдователь и ботаникъ скрѣпили завязавшіяся узы своей дружбы.
Полуостровъ Мероэ и желтый лотусъ были совершенно забыты; оба они порѣшили, что глупо гоняться за какими-то химерами и подвергать свою жизнь опаснымъ случайностямъ, и что предпріимчивому человѣку можно добиться славы и другими путями, какъ напримѣръ, рекламою. Съ этою цѣлью они дали другъ другу слово прокричать про себя въ газетахъ и возвести на пьедесталъ великихъ путешественниковъ изслѣдователей. Это прекрасное намѣреніе не было имя отложено въ далекій ящикъ. Добравшись съ караванами до Капра, они, въ Александрійскомъ портѣ, сѣли на мальтійскій пакетботѣ и вскорѣ прибыли на островъ Мальту. Черезъ нѣсколько дней послѣ ихъ прибытія, въ «Malta-Times» была напечатана статья г. Адамсона о неустрашимомъ путешественникѣ и ботаникѣ г. Дарлинглѣ, который, въ Верхнемъ Египтѣ, умертвилъ двухъ ядовитыхъ чудовищъ, изъ породы змѣй (сапоги г. Адамсона), и открылъ замѣчательное дерево — «махающую пальму», которую назвалъ своими, именемъ. Къ статьѣ былъ приложенъ и рисунокъ, сдѣланный г. Дарлинглемъ въ мѣстѣ открытія.
Дарлингль же, въ свою очередь, извѣщалъ міръ о полной самыхъ чудесныхъ приключеній экспедиціи ученаго изслѣдователя, г. Адамсона, которому удалось миновать даже третій водопадъ Нила; но главными его заслугами для науки были: исправленіе карты Брюса и найденное средство умерщвлять крокодиловъ посредствомъ «электричества».
Эти двѣ статьи, дошедшія до вниманія общества ученыхъ, надѣлали много шуму, и для «замѣчательныхъ путешественниковъ» были приготовлены шумныя оваціи. Рисунокъ пальмы Дарлингля былъ присоединенъ къ собранію Zoological-Garden, а тѣло крокодила, «умерщвленнаго посредствомъ электричества» помѣщено въ залѣ Charing-Cross.
Сами изслѣдователи, кромѣ благодарностей, получили пожизненную пенсію въ 500 фунт. стерлинговъ и назначеніе консулами въ двухъ лучшихъ городахъ Индіи.
Что касается настоящаго положенія нашихъ «знаменитыхъ путешественниковъ»; то мы можемъ дать нѣкоторыя свѣдѣнія только объ одномъ изъ нихъ, — о г. Адамсонѣ. Онъ прекрасно устроился въ Chandermagor; купилъ себѣ хорошенькую виллу на берегу Гангеса, завелъ полдюжины слоновъ и съ дюжину прислуги, женился на красавицѣ креолкѣ и живетъ буквально съ великолѣпіемъ набаба.
Однако, странно человѣкъ устроенъ! Никогда не доволенъ тѣмъ, что имѣетъ. Все, къ чему онъ стремился, достипіулъ: и слава, и положеніе въ обществѣ, и богатство, и красавица-жена, все было неотъемлемо при немъ, а между тѣмъ не рѣдко сѣрые глаза нашего консула заволакивались какимъ-то туманомъ и, сидя на балконѣ своей виллы, онъ иногда по цѣлымъ часами, смотрѣлъ куда-то въ даль. Въ это время ему вспоминалось его житье-бытье на пальмѣ необитаемаго острова и становилось невыразимо жаль и дорогого дерева, и финиковъ, и помпы, и той жажды, которая первое время таки, испугала его, и даже самого крокодила, къ которому онъ успѣлъ привыкнуть.
Тоска эта доходила иногда до того, что ему противно становилось все окружающее, и если въ такую минуту прекрасная креолка, его супруга, имѣла неосторожность подходить къ нему съ ласками, онъ дерзко отталкивалъ се и отчаянно вскрикивалъ:
— Ахъ! зачѣмъ ты не крокодилъ!
Что касается г. Дарлингля, то о немъ намъ ничего неизвѣстно. По всей вѣроятности онъ счастливъ, потому что ничего не пишетъ о себѣ.