В погоне за флиртом (Лухманова)/ДО
| Въ погонѣ за флиртомъ |
| Источникъ: Лухманова Н. А. Женское сердце. — СПб.: Изданіе А. С. Суворина, 1899. — С. 141. |
— Неужели тебѣ больше нравится песчаный берегъ? Я предпочитаю гравій и валуны. Однотонная, желтая песчаная равнина утомляетъ глазъ, затѣмъ вѣчно сырой песокъ служитъ пріютомъ безчисленному населенію всякихъ, необыкновенно противныхъ мнѣ, скачущихъ и ползающихъ насѣкомыхъ. Если же вѣтеръ высушитъ его, онъ летитъ, какъ шальной, пляшетъ, крутится и лѣзетъ вамъ въ уши, носъ и ротъ. Право, валуны гораздо серьезнѣе, привычки у нихъ осѣдлыя, вѣтеръ и солнце обсушиваютъ ихъ моментально и если ихъ попросить немножко потѣсниться, а на гравій хоть что-нибудь постлать, то между большими камнями усядешься какъ въ гнѣздѣ. — Что, развѣ не правда?
И Марсель, усѣвшись какъ можно поуютнѣе, оставилъ возлѣ себя мѣсто и другу своему Фредерику.
Передъ друзьями лежало свинцовое море, усыпанное золотыми подвижными пятнами тамъ, гдѣ на него падали лучи солнца. Горизонтъ казался чернымъ. По небу облака летѣли куда-то какъ безумныя, перегоняя другъ друга.
Морскія птицы описывали въ воздухѣ широкіе бѣлые круги, перерѣзывая время отъ времени лучъ солнца, который золотилъ и ихъ.
— Итакъ, ты съ нею знакомъ?
— И хорошо знакомъ; мало того, разскажи мнѣ всю правду, все подробно, что было между тобою и ею, и я даю тебѣ слово, что сегодня же представлю тебя ей.
— Хорошо, согласенъ.
— Смотри только будь честенъ, потому что если ты съимпровизируешь мнѣ банально пикантную интрижку, то раньше, чѣмъ исполнить данное слово, я справлюсь обо всемъ у твоей незнакомки.
— Я убѣжденъ, что послѣ моего печальнаго разсказа у тебя не останется и тѣни сомнѣнія.
— Начинай. Прежде всего, гдѣ вы встрѣтились? Поставь декорацію мѣстности.
— Изволь: Гавръ, десять часовъ утра. Яркое солнце; на набережной самая пестрая толпа бѣжитъ, сталкивается, ругается. Кабачки полны народа, — норвежецъ братается съ итальянцемъ, русскій съ американцемъ. Передъ гостинницами на омнибусы взваливаютъ багажъ. Во всю длину набережной тянутся суда, какъ извощики передъ выходомъ изъ театра; тамъ тоже кипитъ дѣятельность, скрипятъ цѣпи, поднимаются и опускаются рычаги, подхватывая и нагружая всевозможный товаръ, на палубѣ, на сундукахъ и чемоданахъ уже размѣстились меланхоличные переселенцы съ небритыми бородами, сѣрыми лицами и равнодушнымъ взглядомъ, устремленнымъ вдаль; ихъ жены, желтыя, худыя, въ головныхъ платкахъ, подвязанныхъ подъ подбородокъ, укачиваютъ крикливыхъ дѣтей, завернутыхъ въ лохмотья. И, заглушая весь этотъ шумъ и гамъ, привозные попугаи и какаду страннымъ, гортаннымъ голосомъ орутъ какую-то марсельезу бразильскихъ лѣсовъ…
— Довольно, довольно! Переходи къ дѣйствующимъ лицамъ.
— Дѣйствующихъ лицъ двое: я — твой легкомысленный товарищъ, холостой, свободный отъ послѣдняго приключенія и жадно ищущій новаго, съ билетомъ прямого сообщенія въ карманѣ, фланируя до отхода судна по набережной. Передо мною летитъ ангелъ или, говоря презрѣннымъ языкомъ прозы, идетъ, перебирая крошечными ножками, прелестная женщина, одѣтая въ бѣлое, въ маленькой шляпѣ съ газовымъ вуалемъ, который, какъ флагъ призовой шлюпки, кокетливо вьется надъ нею.
— Ты говоришь прелестная?
— Красавица во вкусѣ Рубенса: широкія плечи, широкія бедра, талія, для которой салфеточное кольцо можетъ служить поясомъ, ну, словомъ, опоэтизированная цифра 8.
«Она идетъ тоже по набережной и время отъ времени глядитъ въ окна магазиновъ и вдругъ останавливается въ экстазѣ передъ лавкою торговца животными. Въ окнѣ, на подвѣшенной трапеціи, довольно большая обезьяна выдѣлываетъ самыя головоломныя штуки. Постоявъ, моя незнакомка входитъ… Я за нею… Она торгуетъ обезьяну, а мое сердце бьется. Обезьяна стоитъ 160 франковъ. Она открываетъ крошечное портмонэ, что-то соображаетъ и съ печалью въ своихъ дивныхъ изумрудныхъ очахъ, со вздохомъ, сорвавшимся съ ея пухлыхъ, почти дѣтскихъ губокъ, объявляетъ, что для нея это слишкомъ дорого. Торговецъ, вообразившій, что мы вошли вмѣстѣ, обращается ко мнѣ:
— Неужели, сударь вы откажете вашей супругѣ въ этомъ невинномъ удовольствіи, развѣ это дорого? Вѣдь это бабуинъ; одно его имя говоритъ за него. Его зовутъ Купидонъ.
Дама покраснѣла вся, сплошь; мнѣ показалось даже, что ея шляпа и вуаль стали розовыми, а я, пользуясь положеніемъ, обращаюсь къ ней:
— Конечно, душечка, ты не должна отказывать себѣ въ такихъ пустякахъ; если только обезьяна тебѣ нравится, вели доставить ее на домъ!»
— Ой, ой, ой, какъ смѣло!
— Да, другъ мой, я ужъ всегда такъ, сразу, ва-банкъ.
«Незнакомка поглядѣла мнѣ прямо въ глаза, подумала минуту и спросила:
— Вы серьезно хотите сдѣлать мнѣ это удовольствіе?
— Да, мой ангелъ, и теперь, и всегда во всемъ, что только ты пожелаешь!
— Хорошо!.. я принимаю ваше обѣщаніе, — тутъ она подвинулась ко мнѣ и заговорила тише, — предупреждаю васъ, что я ѣду на воды въ N и покупаю обезьяну вовсе не для того, чтобы съ нею разстаться… Вы довезете ее?
— Не бойтесь, — отвѣчалъ я пылко, — я тоже ѣду въ N; вашъ любимецъ не разстанется со мною, и мы всѣ втроемъ благополучно и весело совершимъ переѣздъ.
Не ожидая даже конца нашихъ переговоровъ, торговецъ подалъ мнѣ обезьяну со словами:
— Подержите ее минуточку, я принесу вамъ клѣтки, вы выберете любую…
— Ни за что! — вскричала моя рубенсовская копія, — я скорѣе откажусь отъ Купидона, нежели позволю запереть его въ клѣтку и мучить!
При этихъ словахъ ко мнѣ обратился такой чудный, молящій взоръ, что я понялъ, что эта волшебница можетъ меня заставить взять десять обезьянъ за хвосты и нести за нею.
Но едва мы вышли изъ лавки на улицу, какъ у меня буквально мурашки пошли по спинѣ, когда я подумалъ, какъ далеко придется мнѣ нести этого вонючаго, злого бабуина. Купидонъ сидѣлъ на моемъ плечѣ и, какъ арестанта, держалъ меня одною лапою за дорожный картузъ, а другою за шиворотъ.
Мы прошли благополучно шаговъ сто; я ожидалъ благодарности, но она молчала и глядѣла только лукавыми, веселыми глазами на обезьяну. Я хотѣлъ предложить ей руку, но она отскочила въ сторону: благодарю, я вовсе не желаю, чтобы Купидонъ стащилъ съ меня шляпу! Въ это время мы проходили мило вывѣски булочника, и Купидонъ вдругъ хвостомъ и лапами вцѣпился въ золотой крендель; оттащить его не было никакой возможности; едва я протягивалъ руку, какъ онъ вращалъ глазами, шипѣлъ и съ угрожающимъ видомъ щелкалъ зубами. Вокругъ меня собралась толпа мальчишекъ, блузниковъ и несказано потѣшалась надъ моимъ положеніемъ, а незнакомка, не оборачиваясь, все тѣмъ же мелкимъ, граціознымъ шагомъ, шла впередъ, какъ будто Купидонъ и я не имѣли ничего общаго съ нею. Со злости я началъ одною рукою тянуть къ себѣ цѣпь, а другою, снявъ съ головы фуражку, дулъ бабуина по чемъ попало; мѣра эта оказалась дѣйствительною, и онъ вернулся на мое плечо.
Затѣмъ, я снова нагналъ незнакомку. Кстати, Фредерикъ, если ты ее знаешь, скажи мнѣ, какъ ее зовутъ?»
— Тереза.
— Вотъ никогда бы не думалъ, что у такой коварной женщины такое кроткое имя! Ну, словомъ, послѣ многихъ остановокъ и массы глупѣйшихъ приключеній, въ родѣ маленькой собаченки, которую Купидонъ вырвалъ, схвативъ за хвостъ, изъ рукъ несшей ее барыни, мы, наконецъ, вступили на корабль. Я былъ въ поту, съ трепаной головою, съ галстукомъ, скрученнымъ веревкою, и весь въ пятнахъ отъ грязныхъ лапъ обезьяны. Купидонъ, едва увидѣвъ веревки и палки, пришелъ въ бѣшеный восторгъ и бросился такъ стремительно на ближайшую снасть, что цѣпь вызкользнула у меня изъ рукъ.
«— Ну, и чортъ съ тобой! — вырвалось у меня, но въ то же время я опять увидѣлъ эти волшебные, умоляющіе глазки, этотъ крошечный ротикъ, открытый какъ бы отъ сдержанныхъ слезъ, и снова не устоялъ. — Ребята, — крикнулъ я матросамъ, — хорошая награда тому, кто поймаетъ обезьяну!
Ты знаешь, мой другъ, что море для меня всегда неумолимо жестоко, я и теперь помнилъ, что едва качнется судно, тронувшись въ путь, какъ я пропалъ: самая пылкая любовь не спасетъ меня отъ морской болѣзни, я долженъ лечь и снова стану человѣкомъ только по прибытіи на мѣсто. Я хотѣлъ объ этомъ деликатно предупредить… Терезу, какъ вдругъ она сама подошла ко мнѣ и быстро прошептала:
— Умоляю васъ, не подходите ко мнѣ: за мною наблюдаютъ, вы можете погубить меня. Именемъ Бога прошу васъ за все время переѣзда не скомпрометируйте меня ни однимъ движеніемъ… знайте, вы… мнѣ… нравитесь, и если вы сохраните для меня Купидона, о… — и опять взглядъ и улыбка, отъ которыхъ можно сойти съ ума.
Въ это время раздался свистокъ, пароходъ закачало, я сбѣжалъ въ свою каюту, легъ и вцѣпился зубами въ лимонъ; сердце мое билось, рвалось, но на этотъ разъ не отъ любви; мнѣ было холодно, жарко, я проклиналъ море, Купидона, ее и себя…
Наконецъ рядъ моихъ мученій кончился, пароходъ вошелъ въ гавань, я очнулся на своемъ диванѣ подъ звуки смѣха моихъ сотоварищей по каютѣ.
Вокругъ моего тѣла была два раза перевита цѣпь, а Купидонъ, сидя на моей подушкѣ, предавался отчаянной охотѣ у меня въ головѣ, и, вообрази, мерзавецъ дѣлалъ видъ, будто взаправду что-то вытаскиваетъ и даже бралъ на зубы.
Давъ щедро на чай матросамъ, я привелъ себя снова въ щегольской видъ, и мы, — я и Купидонъ, — какъ вѣрные рабы прелестной Терезы, сошли за нею на землю.
Тереза быстро прошла мостки и, бросивъ на насъ очаровательно насмѣшливый взоръ, сѣла въ дилижансъ, который отходитъ сюда. Я сунулся за нею, какая-то толстая женщина при видѣ оскаленныхъ зубовъ Купидона чуть не упала въ обморокъ, чей-то отвратительный мальчишка, котораго самого легко было выдать за бабуина, разразился отчаяннымъ ревомъ, тощій и длинный патеръ, сидѣвшій въ углу, сталъ открещиваться, какъ еслибы я внесъ на своихъ плечахъ чорта въ ихъ компанію. Кондукторъ вмѣшался и попросилъ меня удалиться.
Поддерживаемый все тѣмъ же взглядомъ, манившимъ меня за собою, и надеждою наконецъ добраться до цѣли путешествія, гдѣ я наивно надѣялся получить награду за всѣ свои муки, — я нанялъ экипажъ и поплелся за омнибусомъ. Въ коляскѣ Купидономъ овладѣло снова бѣшенство; онъ во что бы то ни стало хотѣлъ схватить вертящіяся колеса; между нами опять завязалась борьба. Онъ, вцѣпившись мнѣ въ колѣно, вырвалъ клокъ панталонъ, укусилъ руку, сорвалъ съ головы шляпу и вмѣстѣ съ нею вдругъ вылетѣлъ изъ экипажа, покатился въ дорожной пыли, затѣмъ, не выпуская изъ рукъ добычи, взобрался на дерево и исчезъ въ чужомъ саду.
— Будь ты проклятъ! будь ты проклятъ, обезьяній Купидонъ! — могъ только я прошипѣть, буквально задыхаясь отъ злости, и, крикнувъ кучеру, — Пошелъ! — я откинулся вглубь коляски… и, кажется, заплакалъ.
Затѣмъ а пріѣхалъ сюда. Въ томъ видѣ, въ которомъ я вышелъ изъ коляски, хозяинъ не хотѣлъ пускать меня въ гостинницу, и, только уплативъ все впередъ и передавъ ему квитанцію на багажъ, я наконецъ могъ успокоиться и придти въ себя отъ ряда дорожныхъ приключеній. Остальное ты знаешь».
— И это все?
— Клянусь тебѣ честью, все. Вотъ три дня, какъ я бѣгаю по всему мѣстечку и нигдѣ не встрѣтилъ своей незнакомки. Теперь говори: ты сдержишь слово?
— Сдержу… Приходи сегодня вечеромъ ко мнѣ… она будетъ у меня…
— У тебя!
— Да. Прости, дружище, но всю твою исторію я уже зналъ отъ нея… Она, Тереза, — моя жена. Она ѣхала ко мнѣ сюда на воды, не имѣла, конечно, понятія, что мы съ тобою школьные товарищи. Вотъ три дня, какъ бѣдняжка покаялась, указала мнѣ тебя, но не рѣшается выходить на шагъ изъ дома, боясь встрѣтить тебя раньше, чѣмъ я все улажу. Я обѣщалъ ей, что сегодня ты обѣдаешь у насъ.
— Благодарю, — сказалъ вставая Марсель, — я предпочитаю сегодня же вечеромъ вернуться въ Парижъ.